Андрей Платонов: юродивый в литературе

Янина Солдаткина. Андрей Платонов: юродивый в литературе

Я очень рада всех приветствовать в эти крещенские холодные дни. Но вспомним, что Андрей Платонов умер в январе 1951 года, тоже было довольно холодно, поэтому будем считать, что некая рифма возникает. Меня зовут Солдаткина Янина Викторовна, я профессор кафедры русской литературы XX–XXI веков Института филологии Московского педагогического государственного университета. Пока я буду рассказывать, если вдруг возникнут какие-то очень срочные вопросы, их можно сразу задать, чтобы «не держать в себе», а в принципе в конце я с удовольствием отвечу на все.

Сегодня мы с вами разговариваем об Андрее Платонове во многом потому, что 2019 год – это юбилейный год для Платонова. Интересно, что это юбилейный год сразу для пяти русских знаменитых писателей XX века: Леонида Леонова, Владимира Набокова, Юрия Олеши, Константина Вагинова и Андрея Платонова. То есть, компания подбирается страшно интересная: все они писатели-модернисты, так все совпало. Это пять совершенно разных судеб, но среди них судьба и творчество Андрея Платонова заслуживают определенного внимания и уважения. Подбирая материал для лекции, я стараюсь, чтобы он был не только такой, чисто научный, а – необычный. Перед вами на экране анекдоты о Платонове, и вот как раз с платоновской мифологии я бы хотела сейчас начать. Первый анекдот слышали более-менее все, кто занимается литературой XX века. В этом анекдоте знаменитый Платонов представлен как дворник. Там дворник гонится за мальчиком, разбившим стекло, мальчик бежит и думает: «Почему я живу в этом холодном городе, сидеть бы мне под пальмами на тропическом острове». В это время на Кубе писатель Хемингуэй думает: «Почему я в этой жаре, ведь в Париже – настоящие писатели». В это время в Париже Жан-Поль Сартр думает: «Почему я в буржуазном Париже, а не в Москве, где творит великий пролетарский писатель Платонов?» И в это время писатель Платонов бежит за мальчиком и думает: «Догоню – убью». Понятно, что это чистой воды анекдот. Специалисты пытались выяснить, кто первый этот анекдот выдумал, потому что его же рассказывали совершенно серьезно, но так и не доискались источника. Но вот на экране фотография позднего Платонова действительно показывает его как человека немножечко не от мира сего. Представление о великом писателе не совсем соотносится с этим образом, тем более, что люди, которые помнят Платонова пожилого, конца 40-х годов, рассказывают: он и правда гулял по Тверскому бульвару, не отказывался выпить, но дворником, конечно, никогда не был. Но что-то иррациональное в нем проскакивало, что дало такую рефлексию. При этом обратите внимание: в этом анекдоте феноменальное совмещение того, что, с одной стороны, дворник, а с другой – великий писатель Платонов, которого ценят в Париже. И вот эта двойственность в разных своих вариантах в Платонове будет проявляться всегда.

Следующий литературный анекдот – из книги Сергея Довлатова «Ремесло». В этой книге Довлатов рассказывает, как он стал писателем, во многих книгах он этим занимается. Он вспоминает анекдот, который ему рассказывала его мать. Во время войны он младенцем был в эвакуации в Уфе. И там к его матери подошел какой-то мужчина и спросил, можно ли ущипнуть ее малыша, на что мать отвечает: «А после этого вы захотите ущипнуть меня?». Дальше Довлатов начинает придумывать и придумывать, что вот этот человек, который хотел его ущипнуть, и есть Андрей Платонов – он действительно на тот момент был в Уфе, очень недолго в эвакуации перед тем, как отправился на фронт, фронтовым писателем. Там в Уфе у него украли чемодан с рукописями. К сожалению, про рукописи – все правда. Например, мы знаем, что Платонов написал четыре романа, а до нас дошли тексты двух романов. Есть масса всего того, что до нас не дошло. К тому же, Платонов писал карандашом на бумаге, а карандаш осыпается достаточно быстро, очень многое из архивов просто не сохранилось физически. Возвращаясь к тексту Довлатова: это уже не анекдот, это вроде бы авторское повествование, но смысл тот же самый: вор думал, что в украденном чемодане лежит фляга спирта, шевиотовый мантель и большой кусок говядины. А, по мнению Довлатова, то, что там лежало, было крепче спирта, ценнее шевиота и дороже всей говядины нашей планеты. Опять мы видим это отношение к Платонову, который внешне производит впечатление очень странного человека, а внутренне – совершенно бесценная драгоценность. Последний текст на экране – это из поэмы «Поземка», тут опять же Платонов противопоставляется литературному бомонду: он признается, что он человек не титульной национальности, потому что их обвиняют, встает и уходит к народу, который не полон без него (это известная платоновская цитата). Опять же, образ, с одной стороны, правдолюбца, а, с другой стороны, человека, который не вписывается в обычные номенклатурные и т.д. рамки. Можно сказать, мы имеем дело в этих историях не с фигурой Платонова, а с неким мифом о Платонове в литературе и культуре. И этот миф намекает, что мы имеем дело с писателем, мягко говоря, очень необычным, но очень талантливым. Интеллектуальные электронные порталы к годовщине смерти Платонова приурочили ряд материалов: в этом январе вышли статьи на портале «Полка», на «Арзамасе». Думаю, что дальше количество этих материалов будет расти, что говорит о востребованности Платонова. Это стало как знак избранности: «Я знаю писателя Платонова».

Кто же он был? Опять же масса выдумок существует вокруг его семьи. Довольно долго бытовал миф о том, что он – самоучка. Он действительно из семьи технической интеллигенции, отец работал в вагонном депо, сам Андрей Платонович Климентов (настоящая фамилия), старший ребенок в многодетной семье, систематического образования не получил, но это абсолютно не значит, что он не образован. Он очень хорошо был знаком с текстами Ницше, хорошо знаком с сочинениями выдающегося русского философа Николая Федорова. Был вполне в контексте исканий и философских, и литературных русского религиозного ренессанса и позднего серебряного века. Другое дело, что занимался он этим исключительно самостоятельно, в перерывах между тяжелой работой, поскольку должен был помогать родителям, содержать семью. А его работа в паровозном депо в его представлении слилась с революцией, в том смысле, как Маркс говорил: «Революции – локомотивы истории». Вот эта метафора для Платонова очень близка, во-первых, потому что паровоз - это символ технического прогресса, во-вторых, потому что паровоз несется напролом ни о чем не думая, ну а в-третьих, потому что действительно для Платонова идея технического движения была очень важна, соединялась для него с движением времени, с резким рывком, который на глазах сделала Россия. На момент революции ему было 18-19 лет, самая пора формирования, конечно, он мыслил себя революционером, конечно, он сочувствовал революции. Весь ранний Воронежский период своей жизни он очень много выступает как публицист, и он, конечно, поддерживает революцию, причем воспринимает в очень модных тогда тонах. Я имею в виду идею о том, что революция – это такое второе пришествие, что с революционерами вместе идет Христос, что Он был бы с ними – она очень характерна не только для Платонова, но и для Есенина, и для Блока. Она заявлена у Платонова – он пишет статью о том, что если бы Иисус восстал сейчас, то Он был бы с нами, с простыми рабочими. Это было такое глубокое убеждение Платонова: он пытается увидеть в революции не столько социальное преобразование, сколько преобразование нравственное, философское, идеологическое. И с этой точки зрения он писатель, конечно, очень «романтический». В том смысле, что он берет себе псевдоним Платонов. С одной стороны, по имени отца Платона, с другой стороны, древнегреческий философ Платон тут тоже подразумевался.

Интересно, что для поколения Платонова революция в какой-то степени стала пропуском в литературу для людей его социального статуса. Сравним с историей о том, как непросто в большую литературу входил, например, Сергей Есенин. А поколению Платонова уже играться в «крестьянство» было не надо, они получили все карты в руки, они как раз – «пролетарские писатели». Платонов – самый настоящий, что называется, пролетарский писатель: у него пролетарское происхождение, он, можно сказать, рабочий с самого своего детства и, казалось бы, перед ним должны быть открыты все двери, всей ранней советской литературы. Собственно, так оно и получилось, только потом «что-то пошло не так». Но уже с юности Платонов не нуждался ни в каком ученическом периоде, он всегда считал себя человеком очень самодостаточным, со своим внутренним самостоянием. Например, как очень многие прозаики, он начинает со стихов, но когда он пытается участвовать в пролетарских поэтических объединениях и в анкете у него спрашивают, каким он сочувствует литературным направлениям, а их в 20-е годы было очень много, то Андрей Платонов совершенно спокойно отвечает: «Никаким, имею свое». Так что он свою самобытность осознавал и поддерживал.

Мне кажется, говорить о Платонове как о поэте достаточно сложно, другое дело, что определенная поэтичность свойственна его прозе, где-то у него внутри поэтический опыт у него сказался. Отметим, что в его поэзии заложены очень многие мифологемы, метафоры, с которыми он потом будет работать:

Мы пройдём тебя до края,

Небо, тайна голубая.

Мы любовь, мы — мысль вселенной,

Звёзд зовущих странник пленный.

Сразу обращаем внимание на то, что это идея экспансии. И она близка очень многим, даже в романе «Мы» Замятина герои тоже мечтают колонизировать небо, собственно, мы до сих пор живем в рамках этой мечты. Но далее: «Мы любовь, мы — мысль вселенной». Никакого насилия, никакого захвата, никакой экспансии в этих стихах нет, есть, наоборот, жажда понять и распространить вот эту вот свою формулу любви. Следующее:

Мы идём в темницы тайные,

Там красавица печальная

Не дождётся часа светлого,

Будто песнь, никем не спетая

Вот этот образ красавицы – некой Мировой души (вспомним философа Соловьева и русский религиозный ренессанс) или в прозе у раннего Платонова этот же образ каспийской невесты как Софии Премудрости Божий – такой сокровенный прекрасный женский образ, который символизирует собой вселенскую любовь, он тоже в этом стихотворении появляется. Тема неба, тема тайны, тема любви и распространения человечества очень тесно связаны с техническим и философским контекстом того времени. Все это очень близко философии русского космизма и философии Николая Федорова. Буквально несколько слов о Николае Федорове. Он – незаконнорожденный сын князя Гагарина, он звался по имени своего крестного отца. Эта незаконнорожденность очень странным образом проявляется и в его судьбе, и в его философии. Федоров – абсолютнейший аскет. Если мы можем говорить про поиск истоков юродства Платонова, то они тоже от Федорова. Этот человек всю жизнь прожил очень бедно, он работал библиотекарем в публичных библиотеках, в частности в библиотеках Румянцевского музея, общался и с Тургеневым, и с Толстым. Ни жены, ни детей у него не было – он жил и писал «Философию общего дела». Опубликовали ее уже после его смерти, причём одним из обязательных условий было в том, чтобы эту книгу опубликовали бесплатно. Он считал, что знание должно распространять бесплатно. То есть, когда ее опубликовали, ее просто разослали по библиотекам и раздали тем, кому было интересно. Мы знаем, что Платонов его читал, потому что исследователи нашли в его библиотеке книгу «Философия общего дела». С его пометками. Так вот что придумал Федоров: он говорил, что каждый человек на Земле – сирота. В контексте его биографии было понятно, почему он так говорил, почему это происходило. Причем он говорил так: «Каждый человек сирота вне зависимости, живы у него родители или нет», потому что своим рождением он приближает смерть своих родителей. Более того, Федоров считал, что в этом и есть библейский первородный грех. Что же должно делать человечество? Человечество не должно размножаться дальше, мы должны воскрешать мертвых. Причем философ говорил не о воскрешении библейском, а о физическом воскрешении людей. Тот научный прогресс, который происходил в конце XIX-начале XX века, как раз наталкивал на мысль, что действительно скоро мы будем повелевать жизнью и смертью человеческой. Вспоминайте, например, профессора Преображенского в произведении М. Булгакова «Собачье сердце». Ведь профессор уверен, что он познал тайну омоложения. А что значит омоложение? Это тоже борьба со смертью. И вот очевидно совершенно, все эти идеи крутятся вокруг Платонова, он тоже в этом философском поиске участвует. И это все кажется ему созвучным идеям Федорова. К тому же, в 1920-е годы организуют Институт крови, которым руководит теоретик группировки «Пролеткульт» (пролетарской литературы) Александр Богданов. Тот самый, что умер в результате неудачного опыта по переливанию крови. Сама тема русского космизма возникает из учения Николая Федорова – становится понятно, зачем мы должны покорять небо. Ведь когда мы воскресим людей, места просто не хватит на Земле. – Мы вынуждены будем лететь на Марс. Вот вы улыбаетесь, а все: и Николай Жуковский, и Александр Чижевский – были убеждены, что именно за этим надо покорять космос. Буквально лет десять назад было опубликовано огромное интервью с Вячеславом Ивановым, «последним могиканином» русской филологической школы, и когда у него журналистка спросила, в чем смысл человеческой жизни, он ответил: «Ну, вообще-то покорение космоса». Вы знаете, это так по-федоровски и по-платоновски звучало.

Думаю, мне пора отойти от темы космоса и вернуться к тому, что свою идею воскрешения мертвых Федоров противопоставлял коммунизму и социализму, потому что социализм хочет равенства и братства для тех, кто уже есть, а Федоров хочет не социального равенства, а именно братства, потому что все люди сироты, все люди братья. Надо перестать делить ресурсы и заняться воскрешением мертвых. Про ресурсы Федоров говорил другое, он придумал идею природной регуляции: когда мы все объединимся, мы легко сможем управлять погодой. Там, где сейчас пустыни, мы запустим дожди. В любом случае, это такая программа действий, которая Платонову казалась очень понятной, ведь он говорил устами своего героя: «У природы творить нет особого дара, она берет терпением». А для того, чтобы ей нормально функционировать, нужен человек. Собственно, об этом же пишет, как ни странно, Михаил Шолохов в «Поднятой целине»: без человека земля останется невостребованной целиной. Работа в поле – это нормальные, гармоничные отношения человека с Землей. Итак, в результате всего этого философского разнообразия у Платонова формируется очень специфическая художественная система, набор определенных идей, которые узнаются в любом его произведении.

Немного о его личной жизни. Вы, наверное, догадываетесь, что его псевдоним, Платонов, указывал в том числе на платонизм и платоническую любовь. Герои раннего Платонова физическую любовь не признавали – ведь она отвлекает человека от революции, от воскрешения мертвых, заставляет занимать посторонними с точки зрения общего дела вещами. Есть этот сюжет и в романе «Чевенгур». Сам Платонов был убежденным сторонником вот так понятого платонизма, пока не встретил Марию Кашинцеву – и теория разбилась о жизнь. С Марией Кашинцевой тоже все было не просто, она – наследница рода Шереметьевых, а в Воронеже ее семья оказалась просто потому, что они сбежали из Петербурга от голода сначала в Петрозаводск, но там было не лучше, и тогда семья двинулась на юг России. В Воронеже она окончила школу, гимназию и т.д. Для Кашинцевой Платонов – это такой непонятный писатель из паровозного депо… А он очень настойчиво ее добивался. В 1920-ом году она сама попросила, чтобы ее как учительницу отправили на курсы ликвидации безграмотности, потому что испугалась отношений с Платоновым. Она поняла, что надо бежать, но бегство ее не спасло. Платонов ходил к ней каждый день, пешком, очень трепетно, очень романтически. И она сдалась. Дальше обычно биографы говорят, что они поженились и через какое-то время родился сын Платон, все было хорошо. Но на самом деле они не поженились – она так и осталась Марией Кашинцевой. И замуж она за Платонова выйдет только после очень большой трагедии уже в 40-х годах. Она, конечно, была очень интересной дамой. Например, Алексей Варламов, писатель, ректор Литинститута, вообще говорил, что она всегда считала себя несостоявшимся писателем. И ревность к Платонову всегда ее мучила. Мне сложно сказать, насколько это правда, но то, что она не выходила за него замуж, держала себя очень, не то, что свободно, не в этом плане, но явно светски. Ей нравилось быть в центре внимание, нравилось внимание мужчин, она любила общество. Она все время давала ему понять, какое на него свалилось великое счастье – то, что она оказалась рядом с ним. Вот когда с этой точки зрения читаешь платоновский роман «Счастливая Москва», иногда очень больно за него становится… Но если он ее такую любил, нам тут говорить не о чем. И вот такая ее холодность, неприступность и красота, она вся – отразилась в идеале каспийской невесты, ее образ накладывается на созданный Платоновым мифологический образ.

Как раз ко времени женитьбы на ней он понимает, что оказался перед дилеммой: мир надо менять, это ему абсолютно ясно. Он пытался его менять в качестве инженера или мелиоратора. В 1921-м году в Поволжье, в Черноземье разражается страшнейшая засуха, которой он был свидетелем. Это совершенно его потрясло. Засуха описана в «Чевенгуре», только перенесена во времени в начало века. После этого он занялся проектами искусственного орошения, тем более, что это очень хорошо ложилось на философию Федорова, на его природное регулирование. Я не буду рассказывать подробно, просто упомяну, что в 1930-е годы всех мелиораторов, с которыми он работал, посадили. Его спасло только то, что он был в это время в Москве. После инженерных проектов он задумался, менять ли мир делом или словом, и, подумав, он решил стать писателем. Но, полагаю, он исходил из двух посылок: во-первых, «мир нужно изменить, а слово – это самое действенное оружие», а, во-вторых, он рядом с такой женщиной, надо везти ее в Москву, чтобы ей было хорошо. Он оказывается в Москве в конце 1920-х годов пока еще не как писатель, он работал в российском тресте Мер и весов рядом с Гостиным двором. Одна из первых его московских комнат была в Камергерском переулке с видом на МХТ. В общем, он приезжает как инженер, но начинает постепенно обивать пороги московских редакций, разные его тексты публикуются, но самой значимой становится повесть «Сокровенный человек». Это странное название дальше подхвачено во всех трудах литературоведов, по крайней мере, в 1960-х годах, когда вновь заговорили о Платонове. На повесть обратил внимание Александр Константинович Воронский, коммунист и соратник Луначарского, и, главное, основатель самого модного и популярного в то время литературного журнала «Красная новь», который давал возможность печататься людям, исходя не из их политических побуждений, а из художественных достоинств их текстов. Воронский понимал, что Платонов – это сокровище на этом общем фоне. Надо заметить, что Воронский дружил с Есениным, Пильняком, даже Замятиным. Когда Воронский говорит, что главный герой повести Фома Пухов – это такой русский Тиль Уленшпигель, то похвала и одобрение Воронского – это тот пропуск, по которому Платонов входит в литературу.

Что же такое было в «Сокровенном человеке», что привлекло внимание? Начинается повесть очень по-платоновски: у главного героя Фомы Пухова умирает жена, то есть, он осиротел. Но он делает себе бутерброд на гробе своей жены. Когда приходят люди, то говорят: «Фома, что ты делаешь?» Ну, есть вещи, которые абсолютно не монтируются друг с другом. С точки зрения Платонова, он абсолютно прав: он не верит в окончательность смерти, смерти нет, это недоразумение, так Фома выражает свой протест и – обедает. Похоронив жену, он уходит в революцию, потому что революция – это и есть этот новый мир. Его мотает по фронтам Гражданской войны, он отказывается быть и природным дураком-буржуем, и научным дураком-коммунистом, он сам себе Фома Пухов, безусловно, немного Фома неверующий. Но повесть оканчивается тем, что Фома выходит на большую дорогу и верит в некое будущее перерождение. С ощущением, что вот он, новый мир, он будет. Вы знаете, чтобы представить Фому, я предлагаю обратиться к тексту песни «Беспределица» Константина Арбенина из группы «Зимовье зверей». Песня длинная, поэтому вот просто небольшие цитаты: «В чевенгуровом поле кромешная синь». Очевидно совершенно, что здесь идет отсылка к роману «Чевенгур». А вот дальше главный герой этого лирического монолога – этот самый Фома, видимо, не Фома евангельский, а Фома платоновский. Обратите внимание, что Арбенин очень четко выявляет те метафоры, которые у Платонова с образом Фомы Пухова связаны: «…мы теряли любя, мы забыли, Фома, как творить чудеса». Потребность в чуде в образе Фомы Пухова очень ярко представлена. Вот смотрите еще: «Змееносец Фома». Какая интересная метафора! Вообще Фома евангельский – он близнец и связан с созвездием Близнецов. Змееносец — это тоже созвездие, которое не входит в двенадцать канонических знаков зодиака, но считается, что оно было связано с богом Асклепием – богом-врачевателем. А чем занимался Асклепий? Он пытался воскрешать мертвых! Тема воскресения мёртвых таким очень интересным образом соединяет текст Платонова и текст конца 90-х годов современного питерского рок-поэта. Пухов – легкий как пух. Одна из идей Платонова – это идея пустоты. Мир пуст – для того, чтобы с миром можно было что-то сделать, он должен быть пустым. Пухов не боится этого библейского: «Ты взвешен и признан легким». Да замечательно, пусть так и будет, главное, что пустота – это возможность действовать и меняться, и двигаться куда-то дальше. В этом отношении действительно Фома Пухов – тот человек, который начинает движение платоновской прозы.

Как придумать новый мир? Мы уже поняли, что читать платоновскую прозу тяжело, но совершенно очевидно, что есть некие устойчивые константы, которые позволяют в ней ориентироваться. Герой: преобразователь, странник, созерцатель, сирота – одна из них. У Платонова два типа основных героев: первый, условно говоря, это герои Дон-Кихоты, которые с шашкой и на коне, они считают, что если сейчас всех несогласных порубать в капусту, то остальные послушаются и коммунизм построят. Второй тип героя, который как раз созерцатель, который несет миру любовь, говорит, что человека надо оставить без призора – и дальше все будет хорошо. Мир - пустота. Помните, в Библии, в Книге Бытия: «Земля же была безвидна и пуста». Вот эта тема пустой земли, библейски пустой земли – это любимая тема Платонова. Земля – пуста в том плане, что она не обустроена, не организована, она не кормит человека нормально. Для того, чтобы что-то с ней сделать, что-то на ней построить, мы и придём. И что-нибудь сделаем, что-то придумаем, мы начнем возводить. Но, с другой стороны, вы понимаете, что пустота – это и могильная пустота, пустошь. В отношении повести «Котлован» – это типичный парадоксальный образ: Земля и без того пуста, а вы еще в ней выкапываете дыру… И ничего хорошего из этого не получается.

Каким образом вы действуете? Либо братство, товарищество. Либо насилие. Тут вариантов не так много. Конечно, некоторые герои Платонова пробуют эти варианты совместить, это плохо получается. Вообще, с одной стороны, можно сказать, что все произведения Платонова, о чем бы он ни писал, это произведения о том, как сирота ищет близких по духу людей, а, с другой стороны, о том, что мир нельзя переделать силой. Это такой ответ Платонова той революции, которую он наблюдал. Он всегда сочувствовал революции, он никогда не был контрреволюционным писателем. В конце 1980-х, когда снова начали его печатать, то в первую очередь напечатали «Котлован», но это не характерное для Платонова произведение, наоборот, там есть авторская оговорка, что, возможно, автор ошибся, изобразив смерть девочки коммунистического поколения. Для него для самого это было бесконечной внутренней трагедией – эта гибельность коммунистического котлована. Платонов – не самый оптимистичный писатель, но эта чернота самого его напугала. Понятно, что печатался в основном «Котлован», потому что он явно антисоветский, антикоммунистический, но сам Платонов совсем не такой. Другое дело, что писатель понимал: мир менять надо, но большевицкие способы перемены этого мира совершенно не соответствуют платоновским. Мир меняется любовью, а не силой – это его принципиальная позиция. Причём он разных героев проводит по лабиринту изменения мира – каждый раз его герои вынуждены убеждаться, что насилие рождает ответное насилие, совершенно вот в таком толстовском контексте.

Язык платоновской прозы. Вы знаете, есть такой филологический мем про «платоновское косноязычие», может быть, вы слышали. Действительно, его читать непросто, поздние тексты стали несколько попроще, ранние же мудреные очень. Понятно, как раз вот об этом языке Иосиф Бродский в своем послесловии «Котлована» писал, что обезумевший язык революции кричал платоновским текстами. Помните, у Бродского была концепция, что язык реализует себя через поэта? То есть Платонов – он, как медиум, через себя этот ужас пропускает. С другой стороны, безусловно, этот язык создан для того, чтобы показать, как это непросто – думать, осознавать. Да, как хорошо, легко и просто вам писать, если вы граф Толстой, вот оно само льется. А если вы из паровозного депо или, еще лучше, крестьянин из «революционного заповедника»? В «Чевенгуре» есть такой герой - Чепурный, который так и говорит: «Прошка, сформулируй за меня, я вот чую, но сказать не могу». Это очень по-платоновски. Платонов доказал, что размышлять о жизни могут не только Пьер Безухов и князь Андрей на пароме. Размышляют все, но высказать это могут люди не всегда. И вот этот вот действительно болезненный способ рождения мысли – он в платоновском языке, безусловно, высказан. Вторая особенность этого языка – это намерение сделать вам нехорошо. Любой модернист пишет, чтобы вам стало неприятно, он хочет вас зацепить. Иначе какой же он модернист? Даже если вы вспомните блестящего Оскара Уайльда, все равно там есть какие-то такие вещи, которые его читателей возмущали просто до глубины души! Писатель должен преодолеть автоматизм восприятия, чтобы вы отрешились от восприятия языка и вчитались в то, что он хотел сказать. Другое дело, что, скажем, если постмодернисты разрушают мир, то модернисты, наоборот, творят свой собственный мир. И в первую очередь они творят свой художественный литературный язык. Опять же сделаем популярный такой ход - вспомним самый яркий пример – а это, конечно Толкин, который абсолютный модернист! Что он сделал? Он создал свой новый мир и даже создал несколько новых языков, пожалуйста, владейте, разговаривайте, вот оно. Платонов создавал антиутопии, это, конечно же, не фэнтези, но тоже явно собственный мир, который требует собственного языка. Цитат я выбрала немного, эти из «Чевенгура»: «В будущем же мире мгновенно уничтожится тревога Захара Павловича, а отец-рыбак найдет то, ради чего он своевольно утонул». Вот это «своевольно утонул» – это, конечно, Платонов, Платонов, Платонов. Мы понимаем, что он (отец-рыбак) совершил самоубийство, но там нигде это самоубийством не называется, потому что на самом деле он утонул, не веря в смерть. Он был уверен, что там внизу в озере – град Китеж. Он там просто поживёт и вернется обратно. - Не получилось, выловили его на третий день. Собственно, это тревога о будущем, которая выражается у Платонова именно так, потому что, хотя это размышление Александра Дванова, самого начитанного героя романа «Чевегур», в любом случае, эта фраза, которая заставляет вас очень личностно, очень эмоционально отнестись к тому, что написано. Следующий фрагмент на экране - про командира отряда степных большевиков Степан Копёнкин и его коне по имени «Пролетарская Сила, не сгибаясь, прошла в помещение прохладного храма, и всадник въехал в церковь с удивлением возвращенного детства, словно он очутился на родине в бабушкином чулане». «Пролетарская сила» - это кличка, но она не закавычена, поэтому фразы типа «Пролетарская сила ржала в сарае», «Пролетарская сила вошла в помещение» звучат смешно и странно. Естественно, у критиков возникает вопрос: «Андрей Платонович, вы издеваетесь?». Он отвечает: «А что такого? Ой, да, как-то неловко получилось». У него действительно получалось, что он сначала пишет, что конь называется «Пролетарская сила», ну это нормально для богатырского коня. А потом, когда он начинает читать глазами своих критиков, он восклицает: «Ну надо же, я как-то совсем не это имел в виду». Может быть, конечно, это тоже имел, но все равно возникает определённый зазор между тем, что он пишет изнутри своего мира, а потом, когда его начинают критиковать, он смотрит снаружи, чужими глазами, и понимает, что у людей происходит разрыв шаблона. С другой стороны, я не могу не сказать о том, что он великий иронист и сатирик. Поиграться метафорами он тоже вполне мог. Итак, Копенкин заезжает в церковь, где теперь находится помещение ревкома (революционного комитета). Смотрите, как он интересно называется: «Совет социального человечества Чевенгурского освобожденного района». Здесь присутствует платоновский плеоназм – это такой прием, когда писатель добавляет во фразу слова, ненужные по смыслу. Совет социального человечества! Меньшими масштабами герой Платонова просто не думает! Потом вдруг появляется: «Чевенгурского освобожденного района»… Революционный комитет Чевенгурского района – вот так это бы звучало на нормальном канцелярите. Здесь у нас тоже вроде как канцелярит, только ненормальный, пародийный, ну как уж получилось.

При этом Платонов, конечно, всячески издевается над советскими идеологическими попытками встроиться в христианские соты, христианскую матрицу… Тут я просто вам напомню, что в советскую эпоху место Пасхи заняло 1-ое мая, место Покрова или Михайлова дня – 7-ое ноября, не сразу додумались, что вместо Рождества надо вставить Новый год, но это мы до сих пор расхлёбываем. Как-то не сразу догадались, что на елку вместо шестиконечной звезды нужно повесить пятиконечную и сделать ее красной – и все будет хорошо. У Платонова в одном из произведений проходятся по поводу Ленинского мавзолея: «Как вы думаете, почему Ленин лежит на площади в Мавзолее? Воскреснуть хочет!» То есть идея поклонения мощам – вот она, да только мощи теперь иначе зовутся. В общем, Платонов эти тенденции отслеживает. И даже Копенкин смотрит на лозунг, помнит, чей это лозунг, но как бы с пониманием к нему относится: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы». А дальше такой «привет» Александру Блоку: «Нынче б ты эсером был, а я б тебя расходовал». Ведь поэма Александра Блока «Двенадцать», в которой возникает Христос рядом с красным флагом, а за Ним слышны выстрелы, - эта поэма была опубликована в эсеровской газете. Блок сам про себя на допросе говорил, что он эсер, и его Христос – это эсер в том смысле, что Он – жертва революции, жертвует собой ради революции. В любом случае, перед нами некий сложный языковой ребус. Действительно, вы должны потратить время на то, чтобы его расшифровать, потому что иначе вы не поймете, что происходит. С другой стороны, совершенно очевидно, что сделано это сознательно, именно для того, чтобы вас в это чтение вовлечь и втянуть. Современная проза для этих же целей пользуется остросюжетными приемами массовой культуры. Платонов, конечно, не массовая проза ни разу, но он все равно пытается все время ваше внимание актуализировать – именно поэтому все выглядит так странно и непривычно. Когда ему Максим Горький пишет по поводу «Чевенгура», что «в ваших произведениях все коммунисты представлены чудикам и полоумными, а это неприемлемо для нашей цензуры», то это правда. Но у Платонова они и не должны быть такими правильными, как у Фадеева в «Разгроме», он не для этого пишет, он пытается посмотреть на них под другим углом зрения.

Собственно, я уже много говорила о романе «Чевенгур» и продолжу радостно про него говорить. У Платонова известно всего два романа, «Чевенгур» - первый из этих романов, самый знаменитый. Он написан стремительно, всего за несколько месяцев 400-страничный текст. 1927-1928 годы, это накануне года Великого Перелома. 1929 год - это год, когда начинается индустриализация и сплошная коллективизация. В начале 1929 года Сталин изгоняет Троцкого из страны и получает свою абсолютную политическую власть. Но и в 1927 году Платонову ясно, что мы идем не туда. Собственно, роман «Чевенгур» - это роман-предупреждение. Мы помним о том, что Платонов считает: надо менять мир словом, если делом не получается. Потом менять мир словом – это не насилие, а любовь. И тогда он пишет роман «Чевенгур», который о том, что революция должна была произойти, но сейчас она уходит не туда! Такое вот: «Граждане, на этих страницах я описал все пути, которые ведут в тупик. Пожалуйста, не делайте так!». Ведь каков внутренний сюжет «Чевенгура»? Начинается дикая засуха, рыбак-отец самовольно утонул, а его сын Александр Дванов, один из главных героев этого романа, остается сиротой и уходит в революцию… Он на протяжении всего повествования занимается тем, чтобы реализовать свою мечту – вернуть обратно своего отца. В романе он путешествует по стране в поисках способа вернуть, воскресить отца, то есть построить идеальное Царство Божье на земле, в котором отец «поймет, ради чего он своевольно утонул». Эта модель дает Платонову возможность проследить многообразные варианты социального устройства. Тут вам будет и революционный заповедник с намеком на военный коммунизм, но это вообще безумно смешно, когда некто Пашинцев переодевшись в рыцарские доспехи (он же рыцарь Дон-Кихот), охраняет остатки барского добра от крестьян, сидя на бомбах на ржавых, чтобы потом по талонам крестьянам выдавать питание, а то они сразу сожрут все. Тут снова просится: «Андрей Платонович, вы соображаете, что вы вообще написали?» И легко представить, что читает это Горький и думает: «Господи Боже ж мой, что это было?!» А там такое на каждой странице! Когда они с Копенкиным едут искать коммунизм, то в каждом селе свои погремушки. Например, есть такой замечательный председатель колхоза, у которого была фамилия Мошонкин. Он подумал, что нехорошо как-то звучит – и взял себе фамилию Достоевский. Мне кажется, что Андрей Платонов – он был писатель с большим юмором. Да, сам Александр Дванов, классический платоновский сирота и странник, это тоже в какой-то степени Фома Пухов. Обратите внимание: фамилия Дванов подразумевает, с одной стороны, двойственность, а, с другой, у евангельского Фомы прозвище «Близнец». Некоторые исследователи трактуют это прозвище в том смысле, что у него был брат-близнец, а некоторые, наоборот, трактуют метафорически: оно означает двойственность, сомнение, рациональное начало и т.д. И в этом отношение Александр Дванов – тоже, конечно, Саша-Близнец. Он не противопоставляет, он сочетает в себе очень много разных природ, он сирота и в то же время у него даже два приемных отца: Прохор Дванов и потом Захар Павлович. Он и крестьянин, и в то же время – техническая интеллигенция. Он в чем-то и Дон-Кихот, он же машинист паровоза, в то же время он – явно созерцатель, Гамлет, Христос и т.д.. Это вот один из таких платоновских художественных проектов поисков гармонического интеллигентского героя. И, в общем, наверное, этот герой по сути своей очень близок самому автору. Смотрите, Александра берет на воспитание Захар Павлович, причем берет его просто потому, что Саша нищенствует, а Захар Павлович работает машинистом и вроде бы сам он счастлив. Он же был уверен, что вот сейчас паровозы преобразуют всю вселенную! Но где-то рядом нищенствует Сашка! Значит, утопия не состоялась! После этого он уходит из паровозного депо и берет Сашку к себе. Вот тут Платонов говорит: «Ребята, не может быть технической утопии, если у вас дети голодают». И вообще для Платонова знаменитая формула Достоевского: не нужно мне вашего райского мира, купленного ценой слезинки ребенка, – работает буквально. Если в финале «Котлована» умирает девочка, то вы утопию не построили! Если в городе Чевенгуре умирает ребенок, значит, нет у вас никакого коммунизма! А смерь детей – это вообще ужас. В том смысле, что у Платонова же погибли младшие брат и сестра, отравились в лагере, потом он пережил смерть собственного ребенка, этот ужас его преследовал и в какой-то степени оказалось, что он предсказал свою собственную судьбу… (Как он это пережил, я с трудом себе это представляю)… Итак, для него смерть ребенка – знак того, что царство не праведное. И когда Захар Павлович усыновил Сашу, Саша начинает много читать, но в то же время он не только новый Христос, но и новый Адам. Ведь Саша не хотел, чтобы мир оставался наречённым. Тут соединяются образы Адама и писателя, творца: «Он не хотел давать миру придуманные названия, он хотел услышать имя мира из его собственных уст». Опять тема платоновского языка: услышать имя мира из его собственных уст.

Безусловно, для Дванова, который записывается в коммунизм, революция – действительно неизбежность. То, как они с Захаром Павловичем приходят записываться в коммунизм, это тоже совершенно блестящий момент «Чевенгура». Никто не штурмует никакого Зимнего. – Здание. В нем сидят представители разных партий, ну знаете, как сейчас на выборах, и они подряд ко всем заходят. Когда они приходят к большевикам, Захар Павлович честно спрашивает: «Когда конец света?» - «Социализм что ли? А, ну через два года» - отвечают ему. - «Как? А куда вы дели все социальные обстоятельства?» - «А мы это все убрали, через два года будет конец света, социализм! Привет, записывайтесь». Захар Павлович: «Ну, Саша, ты запишись на пробу, а я пока подумаю». И Саша действительно записывается, потому что для него это нормально. Он понимает, что не надо уже разговаривать – надо этот мир менять. Он становится помощником машиниста. Вот как Платонов описывает Гражданскую войну. Можно это делать так замечательно, как Шолохов, можно делать, как Фадеев, тоже интересно. А для Платонова Гражданская война – это два поезда, которые несутся навстречу друг другу. Для того, чтобы предотвратить катастрофу, Саша Дванов использует противоход, и он понимает, что лучше пожертвовать паровозом, но хотя бы попытаться спасти людей! Более того, он берет ответственность на себя, потому что машинист сбежал. А Саша включает этот противоход и думает о том, что ни отец, ни Захар Павлович никогда не бросили бы людей и паровоз. Вот это вот платоновское товарищество и заодно умение и готовность принять на себя ответственность. К тому же в первую очередь он думает о людях. Его отец-рыбак никогда не был машинистом, но его образ нужен Дванову как побуждение: надо людей спасать, паровоз спасать, в конце концов, пожертвовать тем, что мы могли бы победить в войне. Для Дванова это очень важная вещь, он и дальше будет действовать именно так, но сейчас он настолько потрясен увиденным на войне, что возвращается домой к Захар Павловичу и начинает умирать. Он болеет, болеет, болеет - Захар Павлович делает ему гроб, очень надежный. Потому что он Сашу собирается откапывать каждые пять лет, ведь Саша же не может умереть, это же Саша, как он может умереть! И на Пасху Саша выздоравливает. – Дванова посылают в чевенгурский уезд, но он туда уходит, потому что ему снится отец и говорит: «Делай что-нибудь в Чевенгуре, что же мы будем мертвыми лежать». Вот тут становится совершенно понятно, что коммунизм, как его понимает Платонов, — это есть воскресение мертвых, однозначно совершенно, воскресение мертвых.

Посмотрите, на экране картинка 2016 года – иллюстрация к роману «Чевенгур», мы видим здесь двоих Степанов Копенкиных. Степан Копенкин, я напомню, это витязь Дон-Кихот, он невысокого роста, но у него былинный конь Пролетарская сила. Копенкин влюблен в Розу Люксембург – так, как влюблены в голубой цветок немецкие романтики. Также с его образом соотносится пушкинское «Жил на свете рыцарь бедный», «Ave, Mater Dei», - кровью // Написал он на щите». Это про Копёнкина. И они с Двановым путешествуют вместе, потому что ясно, что когда Копенкин приедет на могилу к Розе Люксембург, то он ее, как планировал сделать Захар Павлович с умершим Сашей, откапает. Конечно, затем, чтобы воскресить. Копенкину нужен Саша, потому что как только Саша найдет коммунизм, они тут же воскресят Розу, все будет счастливо, здорово, великолепно. Дело осталось за малым – коммунизм найти. А коммунизм не находится. Когда Платонов описывает революционную модель социального переустройства в Чевенгуре, он очень спокойно это описывает, но он подчеркивает, что все начинается с того, что Чепурный смотрит на город и велит: «Сделай мне город пустым». А как сделать город пустым? Значит, буржуев мы убили, а полубуржуев мы выгнали. Буржуи - они же враги, поэтому их убивать не страшно, но когда мы их расстреливали, то они стали просить «дай нам руку, пожалуйста». А тот, кто расстреливал, вдруг подумал: «Смотри-ка, надо же, буржуи, а душа в них все равно есть». Но чтобы они не воскресли, революционеры пробивают им горло через железки, да, потому что душа в горле. И опять же, если они построят коммунизм, эти же гады воскреснут. И они лишают их надежды на воскрешение. Платонов нигде прямо этого не оценивает, но это написано так, чтобы у вас волосы встали дыбом. Это написано для вас – чтобы вы видели, что так нельзя. В итоге в Чевенгуре осталось двенадцать человек, и тринадцатая Клавдюша, – апостольское число. Вы уверены, что у вас новый мир, причем Чепурный настолько уверен, что даже зимы никакой не будет, все будет прекрасно. Но тут умирает ребенок – и каждый чевенгурец понимает, что ничего прекрасного не будет, что им не удалось повернуть ход истории, что на насилии вместо рая вы строите ад… А что еще вы можете построить? У них есть там попытка установить братство, которая не срабатывает, как только появляются женщины, потому что вы понимаете, что там, где женщины, там нет братства. Самому Саше Дванову, который питается воздухом, совершенно женщины не нужны. Появляется влюбленная в него героиня Соня Мандрова – от нее он, как честный человек, сразу сбежал. Зато у них очень братские отношения с Копенкином. Когда Копенкин говорит: «Саша, а давай поцелуемся на прощание», это так нежно, так ласково, замечательно звучит. Понятно, что Сашу Дванова любят абсолютно все.

Я уже подхожу к финалу романа, вообще, могу часами говорить об этом. В финале романа чевенгурская коммуна гибнет - на неё налетает отряд то ли белых, то ли красных, то ли зеленых, непонятно кто. Видимо, всадники апокалипсиса прилетели и всех порубили в капусту. Кстати, выяснилось, что все они действительно братья, потому что они все вместе пытались Чевенгур защитить. После этого Дванов садится на Пролетарскую силу и едет к тому же самому озеру, в котором утонул отец. Логика опять очень понятна: если он не смог вернуть отца себе, не смог его воскресить, значит, он уходит туда, в озеро Мутево, к отцу. Саша прекрасно помнит, что могила его на кладбище, но он уходит в озеро - продолжая свою жизнь. Это нигде не называется самоубийством. А после этого его приемный брат Прохор Дванов, такой тип рационалиста, во-первых, плачет, а, во-вторых, говорит, что найдет Сашу. Прошка отправляется на поиски Дванова. Да, шанс на то, что если Прошка построит коммунизм, то Дванов, конечно, тут же вернётся, Платонов нам сохраняет. С другой стороны, вот очевидно же совершенно, что Платонов весь роман показывал, что как заблуждаются его прекрасные герои. Он, в общем, всех своих героев любит: и Копёнкина любит, который сразу рубит и все, а уж Дванова – вообще обожает. В общем, и Чепурному он сочувствует, особенно потому, что вот такой весь пролетарий, глава Чевенгура, но есть безответная любовь Клавдюша, которая любит Прошку, - и ничего Чепурный с этим поделать не может. Так вот, весь роман написан о том, что, ребята, так у вас коммунизм не получится никогда, так вы к воскрешению мертвых не придете никогда. С одной стороны, вы прекрасно понимаете, что если подумать рационально, то какое воскрешение мертвых, с чего вы вообще взяли, что коммунизм должен решать именно эти проблемы? А, с другой стороны, понятно, что Платонов пытается показать: ну ладно, ведь воскрешение мертвых – это мечта, но вы сначала постройте рай на земле, а раз вы не можете его построить, то не надо хотя бы над людьми издеваться! Именно такое слышится в подтексте. Другое дело, что оценивать роман «Чевенгур» можно очень по-разному. Уже упоминаемый мной писатель Варламов прямо пишет, что эти все ваши литературоведческие построения никому не нужны, потому что на самом деле в финале «Чевенгура» мертвый отец погубил живого сына. Ну, в принципе, да, так тоже можно сказать. Любое модернистское произведение имеет бесконечное количество прочтений, это тоже нормально. Более того, как раз Варламов рассуждает о Платонове в том смысле, что это в голове не укладывается: вот я пишу «Чевенгур» и «Котлован», а тут я пишу статьи, прославляющие советский строй. Их что, двое, этих Платоновых? Но мне кажется, что все это очень естественно, опять же и для Александра Дванова, и для Андрея Платонова: человек очень хочет верить в добро. И когда хоть что-то доброе видит в жизни, оно заставляет его поверить, что будет лучше, он с радостью за это хватается, потому что действительность – это не очень здорово. Но Платонов – настоящий писатель, а в чем функция русского писателя? Он должен властям сказать правду, иначе зачем он как писатель вообще существует. А правду говорить – так надо уже всю правду-матку, врать он не умеет, как есть, так и говорит. И получается дисонанс.

Ну, например, как раз тогда разворачивается первая кампания травли Бориса Пильняка за публикацию в Берлине антитроцкистской повести «Красное дерево», но фактически за то, что он в том же издании напечатал запрещенную в Союзе «Повесть непогашенной луны», в которой в открытую обвинил Сталина в убийстве Фрунзе и вообще – в предательстве революции. Платонов с Пильняком выпустили вместе сатирические очерки, называются они очень смешно: «Че-Че-О». Дело в том, что Воронежской области тогда не было, а была Центральная Черноземная область – Це-Че-О. Ни один нормальный крестьянин выговорить это не мог, поэтому получилось Че-Че-О. Да, начинается травля Пильника, попадает всем, Платонова называют подпильнячником. Что скажет нормальный человек? «Вы знаете, это все написал Пильняк, я не виноват». А что говорит Платонов? «Не трогайте, пожалуйста, за этот очерк Пильняка, все, что там написано, написано мной и я несу за это полную ответственность». Дальше в 1931 году он пишет повесть «Впрок», посвященную коллективизации. В этой повести он детально препарирует статью Сталина «Головокружение от успехов», статью совершенно демагогическую, написанную тогда, когда стало понятно, что если мы будем так коллективизировать народ, то у нас не останется вообще урожая. Об этом Сталину Шолохов подробно писал. И вся статья о том, что надо на местах ретивых дураков угомонить. Платонов обрадовался. И написал о том, что некий душевный бедняк, озабоченный заботой за всеобщую действительность, сел в марте 30-го года в поезд и решил посмотреть, как у нас проходит коллективизация. По первой фразе этой повести ясно: платоновский юродствующий «душевный бедняк» 1 марта прочитал сталинскую статью и поехал проверить. Замечательно. И дальше Платонов опять же рассматривает разные модели установления колхозов, естественно, особенно нравятся ему те, где в колхоз не загоняют силой, Более того, у него появляется один из героев, который говорит: «Колхоз нужен вам, а не вы колхозу. Я вас не буду брать в колхоз, я еще посмотрю, какие вы»… А вы понимаете, что тогда в колхозы просто загоняли. В общем, очень подробно это все анализирует. Друзья Платонову говорили: «Андрей Платонович, не надо это никому никуда нести, спрячь». Но он же хочет поговорить со Сталиным! Он обрадовался и хочет Сталину объяснить, что когда вы не давите, то все совершенно прекрасно. В это время его покровитель Александр Константинович Воронский уже глубоко в ссылке за троцкизм, журнал «Красная Новь» остался без Воронского. Его новый редактор писатель Александр Фадеев, который получил этот журнал «по наследству», хочет, чтобы была подписка, чтобы журнал продавался. И Фадеев решает: «Дай-ка я возьму спорную повесть Платонова, и всем докажу, что мы не хуже Воронского. Тем более, что ну вроде бы там про колхоз. И она заканчивается тем, что герой прожил в колхозе «Утро коммунизма» несколько месяцев, был свидетелем сева на 140 процентов, строительства силосной башни, прудовой платины. И герой уверен, что коммунизм наступит при нашей жизни, ура». Фадеев публикует повесть «Впрок», Сталин читает эту повесть ночью, тогда же вызывает Фадеева и предыдущего редактора и возмущается «Это кто печатал?». Есть литературные мифы, что им были почеркнуты определенные фразы, на полях было написано «мерзавец» и что похуже. К сожалению, этого номера со сталинскими пометками не нашли, знают со слов Фадеева. Фадеев все быстро понимает и начинает оправдываться: «Вы знаете, это предыдущий редактор, это не я, мы тут совершенно не виноваты. Мы сейчас напишем опровержение». И они дают жуткую статью-опровержение, в которой обыгрывают название повесть «Впрок». Дескать, товарищи-коммунисты, мы пропустили подпильнячника, мы подпустили литературного кулака (хотя какой Платонов – кулак? Он пролетарский писатель по происхождению), мы должны примерно наказать себя впрок другим. Говорят, когда все это докатывается до Платонова, он честно отвечает: «Я писал для одного читателя. И он меня услышал». То есть он действительно считает, что он пытается объясниться со Сталиным лично через повесть «Впрок». Получается, что когда он пишет, казалось бы, вещь, воспевающую коллективизацию, а рядом лежит «Котлован», то и «Впрок» все равно воспринимается как текст абсолютно антисоветский. Он же стремится сказать правду, всю ту же самую страшную правду, что если вы будете с народом разговаривать силой, он вам не построит никогда и ничего. Тем самым, вот эта писательская честность для Платонова всегда очень важна и очень значима.

Дальше буквально немножечко о романе «Счастливая Москва». Скажу так: если вы не в состоянии прочитать «Чевенгур», то хотя бы попробуйте «Счастливую Москву», она всего сто с небольшим страниц. Это не так много, более того, она попроще по стилю. Если в «Чевенгуре» Платонова интересовали модели построения коммунизма, то в «Счастливой Москве» в 1933-1934 годах его интересует то, что сделал уже совершившийся советский социализм с душами молодого поколения. В середине 1930-х годов был объявлен конкурс на создание лучшего произведения в любом жанре о Москве. Вот так это видит, например, художник Юрий Пименов: женщина за рулем автомобиля на картине «Новая Москва». Каждый раз рассказываю, что мне кажется, что это известная актриса Валентина Серова, потому что это ее стрижечка. Вообще, только у нее был персональный автомобиль, который ей достался по наследству от первого мужа-авиатора. Я думаю, что было не так много личных автомобилей, а женщина за рулем в Москве была только одна, та самая, которая «жди меня и я вернусь», знаменитая киноактриса. Так вот, главная героиня платоновского романа – девушка по имени Москва. Нет, вообще-то, когда она попала в детдом, ее звали Оля, но в детдоме ей дали новое звучное имя – Москва и фамилию Честнова, замечательно. Она – новый советский человек. Небольшое отступление: перечитываю сейчас роман и думаю, что он очень современный, вот абсолютный феминизм нулевой, так сказать, волны. Ведь Москва считает, что, во-первых, она должна состояться как личность. Она обладает потрясающей манкостью, в нее влюбляется абсолютно каждый мужчина, который ее видит, причем влюбляется не платонически, а вполне плотски. А ее это не интересует. Как она потом говорит одному из героев: «Я хочу сделать что-то для людей, я хочу служить людям». Она – продукт советского воспитания, советский человек, служит советской стране. Начинается все с того, что она становится парашютисткой, потом в первом же полете она решает закурить… Фейерверк, все взрывается, она падает. Я себе не представляю, как это возможно технически, но вот когда она сверкает и падает, то мне кажется, что это летит проклятый Люцифер. (Ну как у писателя Леонида Леонова в романе «Вор» мастер Пчхов говорит Мите Векшину: «Когда Сатана летел головой вниз, он же тоже думал, что вперед и вверх летит»). Тут идея тоже понятна. Это вновь: «Мы пройдем тебя до края, тайна неба голубая…» Мы хотели покорить небо, тут же упали, не поняли, что произошло, но это нас не остановило. Москва решает стать метростроевкой, то есть она спускается внутрь, в глубину. Это известная мысль, что московское метро сталинской эпохи – это перевернутая вниз модель храма. Метро заменило то, что было храмами, причем иногда в буквальном смысле. Вы, вероятно, знаете, что станция метро «Кропоткинская» облицована мрамором, который частично снят, ободран с храма Христа Спасителя. Метро – наши подпольные храмы. Снова та же мысль, что мы заменили одну религию другой… Впрочем, Москва все еще хочет служить людям. Тут ее ранит вагонеткой, она теряет ногу и становится просто, я бы сказала, Бабой-Ягой. В последнем эпизоде, когда она уже на костылях, но это совершенно мужчинам не мешает, они вокруг нее продолжают суетиться, она чувствует, что ненавидит их всех. Она мечтала служить людям, у нее ничего не получилось… А потом она понимает, что надо служить не людям вообще, а – конкретному человеку. И у Платонова были черновые варианты, что Москва все-таки вышла замуж, и все стало хорошо. Она начала мерить себя не категориями чевенгурского общечеловеческого райкома, а категориями нормальной человеческой жизни. От штампов советской массовой мифологии немножечко ушла, преодолела их в себе.

Из всех влюбленных в нее мужчин самый интересный – это, конечно, Семен Сарториус. Вот на картинке он наблюдает, как Москва лежит и ждет, когда же умрет ее сожитель, а он, сволочь, не умирает, а дурака валяет, чтобы она его по-женски пожалела. Сарториус слушает все это, вспоминает, как он был безумно в нее влюблен… И понимает, что дело не в любви, а надо жить как-то по-другому. С образом Сарториуса как раз связана идея служения конкретному человеку. В романе он начинает как великолепный инженер. Это же прекрасно. Ты – советский инженер, тебе в 1930-ые годы и карты в руки, большое будущее. Космос, например. Один из героев романа «Счастливая Москва» говорит, что человеческая грудная клетка – это свернутые крылья, понятно, что впереди прекрасное будущее. Сарториус встречает Москву Честнову, и она ему говорит: «Слушай, космос – это сможет каждый дурак, вас много там, а ты пойди, послужи человечеству в чем-нибудь простом. Вот, например, усовершенствуй весы, это же так сложно». Он идет служить людям, она его посылает, что называется, на задание, и в этом смирении открывает особенное счастье. Он испытывает к ней, конечно, эротические чувства, причем когда у них все происходит, она комментирует: «Знаешь, я тебе даже скажу, что ты тут девушка, а я тут женщина», ну в общем, тоже метафора понятна. Она пытается объяснить, что дело не в этой вот плотской любви. Наконец, он понимает, что плотская любовь – это очень большая энергетика. Эрос в принципе очень сильная энергия, но, как и положено литературному герою у писателя-бывшего федоровца, Сарториус сумел овладеть похотью и перелить ее в то, что называется любовью-состраданием. В тот высший вид любви, о котором можно прочитать в Евангелиях (это я почти цитирую слова Пастернака из романа «Доктор Живаго»). Сарториус меняет имя – у него новая жизнь, в результате он живет с женщиной, от которой ушел муж и из-за этого умер ее ребенок. Сарториус приходит к ней не потому, что он ее любит, а потому, что он жалеет ее. И когда эта женщина в припадке ревности, не потому, что она его любит, а потому, что боится, что он тоже уйдет (первый же муж ушел), набрасывается на него с кулаками – и он пытается как-то от нее защититься… Пасынок говорит: «А что этот ты тут маму за руки хватаешь? По какому праву?» - То тогда Сарториус покорно убирает руки. И все это терпит, думая о том, что любовь есть мужество беспрерывного счастья. Эта сцена, конечно, с одной стороны, страшная, а, с другой стороны, мне кажется, невероятно прекрасная… В том смысле, что она именно говорит не о высоких словах, не о высоком долге, он мог бы прожить свою жизнь иначе – служа человечеству. Но он выбирает быть мужем сварливой жены, потому что ей он нужнее. Когда-то еще в начале 1920-х годов Платонов говорил о том, что «Бог есть и Бога нет, Бог умер и растворился в людях», и вот это снова у него получается советский опрощенный Христос, Христос самоумоления. Как и доктор Живаго в финале романа, он уходит в подполье. Это Саша Дванов, который выплыл и перестал строить коммунизм, но решил, что надо служить конкретным людям, в данном случае, этой несчастной женщине, потому что ей нужнее. Узнаваемая идея: хватит перестраивать общество, давайте будем перестраивать себя. Спасись – и тысячи вокруг тебя спасутся, ну даже не тысячи, даже один человек – и это уже будет смысл твоей жизни. Понятно, что эта идея для Платонова носит политический характер, потому что он понимает, что иначе он просто не выживет, иначе надо сразу просто повеситься и тоже уйти в озеро Мутево. Ну, вокруг 1930-е годы, ужас, а, с другой стороны, он понимает, что с любовью так: если вы действительно возьметесь за это, то это будет страшно, тяжело, это совершенно не обещает вам никакой награды, но по-своему, как Сарториус, вы будете счастливы, потому что именно в этом он не подвластен эросу, он не подвластен насилию, он не подвластен политике, а он сам подвластен только вот этой своей жертвенной любви. В конце концов, может быть, это и прекрасно.

Уже пропустим тогда «Джан», буквально два слова скажу о том, что там главный герой Назар Чагатаев соединяет в себе не только Восток и Запад, он соединяет в себе, с одной стороны, героя-деятеля, потому что он должен вывести свой народ джан из пустыни к свету, он и Моисей, конечно, и Прометей – там очень много советских мифов. Но, с другой, он – сирота, но считает себя сыном Сталина, это нормально, таково новое советское поколение. А когда он все-таки выводит свой народ к свету, то что делает народ? Народ взял и разошелся: «Ты понимаешь, вот ты нам показал новую жизнь, а мы хотели выяснить, правда ли она новая жизнь, мы сами хотели посмотреть». И в результате, когда они потом сами эту новую жизнь выбирают, он понимает, что он им не нужен, он превращается в героя-созерцателя. Когда он уезжает обратно в Москву, о нем Платонов пишет: «Чагатаев убедился теперь, что помощь к нему придёт только от другого человека». Не от Сталина, не от партии, не от братства, а только на уровне «человек-человек». Это та модель, которая работает.

Расскажу еще об одном, о смерти ребенка. В 1936 году Платонов выпускает сборник «Река Потудань». Главный герой одноименного рассказа – бывший красноармеец, который не может мучить свою жену плотской любовью, все как обычно у Платонова: за любовь против насилия. Я бы сказала, что самое время, конечно, - в 1936 году издавать такие вещи. Естественно, дикий скандал, его полощут по всем газетам, уже в это время посадили всех его мелиораторов. В принципе, он мог бы думать, что уже пора сажать и его, уже пора. И тут происходит нечто невероятное! Арестовывают его сына не за то, что он сын Платонова, а за то, что 15-летний юноша с компанией своих более старших друзей решил пообщаться с немецким инженером с завода. Никто толком не знает, что там было. В следственном деле значилось, что они якобы спьяну написали письмо немцу, мол, у нас есть какие-то для вас сведения, мы хотим их вам продать… Сейчас мы понимаем, что мальчику на следствии диктовали, что писать. Но да, факт того, что мальчик общался с этим немецким инженером, установлен. Тут два политических аспекта. Во-первых, в Союзе уже перестали быть интернационалистами, нельзя общаться с немецкими инженерами, это уже сразу статья, особенно после Шахтинского дела об иностранных вредителях. А, во-вторых, тогда очень испугались молодежных организаций, то есть любая молодежная организация, которая не пионерия и не комсомол, даже если вы организовались для того, чтобы подтянуть неуспевающего в школе, - это верные десять лет ареста, потому что не надо нам снизу никаких организаций. А в Киеве как раз в тот период случился политический кружок, они решили Ленина почитать. И Платон Платонов попал как раз под все эти процессы. Его арестовали в конце апреля, только 4 мая родители узнали, что с ним. Никто же ничего не сообщал: вот 28 апреля юноша ушел на улицу, его несколько дней нет вообще, отец места себе не находит, он бегает по всей Москве, сына нет. Наконец приходят с обыском, изъяли духовое ружье, и начинает что-то выясняться. Посмотрите на его фото. «Он был красивый. Ну, может, по-теперешнему не так красив, но он был свободный», - это будущая жена Платона описывает свое впечатление о нем. Юноша был нравный, действительно красивый, похож был на Платонова, на мать. И он в какой-то степени был тем свободным советским поколением, его же воспитывали так, что все же ради вас, все же замечательно и т.д. И вот на тебе. Платонов сходит с ума, он очень любил сына, он пишет письма по инстанциям, что сын был несовершеннолетний на момент совершения преступления. И продолжает: я – его отец, если вы считаете, что он виноват, то освободите его и посадите меня, я за него буду отвечать, я не могу по-другому. Ну, мы понимаем, что когда у Ахматовой посадили сына, она написала «Реквием», гениальную вещь, но вот так вот не писал никто, это, конечно, потрясало. Платонов написал всем своим знакомым. Чуть раньше он знакомится с Михаилом Шолоховым, Шолохов вхож в эти сферы, он носит его ходатайства. Есть разные материалы, некоторые говорят, что на самом деле Шолохов никуда ничего не носил. И вообще, сделал страшное. А что сделал Шолохов? Он уже был знаком с политическими процессами, он вытащил из тюрьмы своих друзей, там, на Дону. И он знал, какие применяют методы допроса, он об этом Платонову рассказал. Платонов был в безумии, он этому не верил, считал, что это провокация. Но я думаю, что Шолохов сделал в какой-то степени правильно, потому что потом Платонову показали документы, в которых мальчик себя оговаривал. Причем выяснилось, что он себя оговаривал, потому что ему сказали банальное: «Если ты сейчас не подпишешь, то мы посадим маму и отца». Конечно, он все подписал. То есть Шолохов просто Платонову пытался объяснить, что эти документы сын дал под давлением, чтобы он понимал, что там происходит, что не надо идеализировать это все. И сказал ему это абсолютно честно. А знаем мы эту историю из донесения филёра. Кто им был, неизвестно, но в архивах НКВД есть все эти донесения про Платонова, про его жуткое состояние, про то, что не хочет верить, про то, что он пытается освободить сына. Платон получил десять лет, был в Норильске в лагере, рассказывал, что в камерах специально туберкулезных больных подсаживали к здоровым, рассказывал, что в Вологде он получил двадцать суток карцера за то, что разлил баланду, что в карцере он стал приручать крысу и что спас его охранник, которой за пазухой, когда водил арестованного в сортир, проносил для него хлеб, потому что иначе бы Платон просто умер от голода. Знаете как… Увидел, что этот юный «идиот» крысу подкармливает и, в общем, пожалел мальчишку. С Платона не сняли обвинения, но учли, что на момент совершения преступления он был пятнадцатилетним, пересмотрели дело, продиктовали ему новый приговор, снизили до фактически отбытого. И его освободили. Это был конец 1930-х годов… Платон умрет во время войны от туберкулеза, неизвестно, заразился он в лагере или уже потом, но очевидно, что драма была ужасная. Сам Платонов тоже умрет от туберкулеза, опять же неизвестно, заразился он от сына или потом. Но вот эта потеря Платона – это была та самая трагедия, которая наконец побудила его жену выйти за него замуж. После этого она становится Марией Платоновой. У Платона был сын Саша, но его мать, Тамара Платонова, не отдала дедушке с бабушкой ребенка. Ее можно было понять. И когда они поняли, что им нужен еще ребенок, тогда появилась Маша Платонова. Мария Андреевна Платоновна стала наследницей архива, который потом у нее нашли. А Тамару Платоновы простить не могли – через какое-то время она вышла замуж и сменила мальчику фамилию, потому что ее муж-военный усыновил этого мальчика. Сложно ее за это осуждать в такой ситуации, она не могла поступить по-другому, и отказаться от ребенка она тоже не могла, но это испортило ее отношения с Платоновыми навсегда. Эта, в общем, абсолютно страшная история, судя по всему, спасла самого Платонова от ареста. Посадить еще и отца – как-то в этой ситуации не получилось. Я не знаю, хотел бы он спастись такой ценой, думаю, что не хотел, и что если бы посадили его самого, для него это было бы, наверное, гораздо лучше. Его, естественно, не печатали, только во время войны его начинают печатать. И вот он работает фронтовым корреспондентом и пишет жене потрясающие письма: «Дорогая Маша, на фронте мне кажется, что я рядом с Платоном, в том смысле, что я служу людям и вот этой своей службой я отдаю ему, мертвому, свой долг»… Вокруг Платонова сплошные мертвецы…

Так, на экране у нас мемориальная доска на Литинституте, там одно время жил Платонов. Там же недалеко и доска памяти Мандельштама. Если вам интересно, то это заодно и «дом Грибоедова» в романе «Мастер и Маргарита», то есть, это такой знаменитый московский особняк. На войне Платонов очень подружился с молодыми писателями: с Константином Симоновым и с Василием Гроссманом. Кстати, Гроссман говорил, что, мол, это Андрюша у нас святой в плане поведения на войне, а мы все – люди грешные… Действительно, Платонов уже воспринимался вполне себе как юродивый. Надо сказать, что эти писатели другого поколения испытывали к нему бесконечное уважение: за его бедность, за его верность жене и памяти сына, за его совершенную безбытность такую. В 1946 году Платонов написал послевоенный рассказ «Возвращение». Очень коротко: в рассказе у главного героя Алексея Иванова военный синдром. Война закончилась, ему надо ехать домой к семье, а он не знает, зачем ехать к семье, потому что он уже привык к армии, к мирной жизни он не привык. По дороге он изменяет жене, а когда он приезжает, то выясняется, что жена ему тут изменила. Она сама ему в этом признается, объясняет, что ей было очень плохо, не хватало ласки и любви… Он спрашивает: «Тебе легче стало?» Она отвечает: «Нет, легче мне не стало, потому что я поняла, что женщиной я была только с тобой». Понятно, что измена – это ложный такой путь. Но у него появляется возможность уйти из семьи и, в общем, он думает, что вот перед ним новая прекрасная жизнь. Утром он садится в поезд и вдруг понимает, что за ним, за поездом бегут его дети. Когда он видит детей… Платонов пишет, что до сих пор «он видел жизнь через преграду собственного эгоизма, а теперь коснулся ее обнажившимся сердцем». Иванов сходит с поезда к детям, и только здесь и начнется эта самая настоящая жизнь. Я излагаю очень коротко, потому что опять же все эти платоновские темы видны: странничество, сиротство, служба людям, не вообще людям на войне, а очень конкретным людям – и любовь к ним. Когда все это было напечатано, скандал был жутчайшим, потому что вы же понимаете, что это клевета на воинов-освободителей, на тружениц тыла. Причем клеймили те же самые люди, тот же самый критик Ермилов, который гвоздил Платонова еще в 1930-е годы. Более того, Ермилов требовал от Симонова, который напечатал этот рассказ в «Новом мире», чтобы он покаялся, как Фадеев покаялся за «Впрок». Почему это Константин Симонов решил, что ему можно не каяться?! Его довольно быстро после этого сняли, но надо отдать должное Симонову: он нигде ни словом, ни делом не написал, что «я совершил ошибку», наоборот, говорил в том смысле, что «я этот рассказ опубликовал. Я не считаю, что я поступил неправильно». Более того, знаете, как пишет писатель Водолазкин, «иногда палачам суждена долгая жизнь». Ермилов дожил до 1960-х годов – до того момента, когда ему самому пришлось каяться за то, что он громил Платонова. Пришлось признать, что «как-то неловко получилось с рассказом «Возвращение». Наверное, мы как-то переборщили». В этом тоже есть своя жизненная правда. После этого Платонова не печатали уже окончательно и насовсем. Самое большее: выходили сборники народных сказок в пересказе Платонова. И то, издавались они только при условии, что к ним писал предисловие Михаил Шолохов, который вот так другу помогал.

На слайде – сборник сказок Платонова из музея Шолохова. Уже после смерти мужа пишет Мария Платонова: «Все же любимому, незабываемому М.А. Шолохову от благодарных Марии и Маши Платоновых» с припиской «это все, что удалось издать за семь лет». Вы же понимаете, что это «Все же любимому, незабываемому…» - определенный упрек, то есть она считала, что Шолохов должен был помогать им сильнее. Но как мог, так и помогал. …Когда Платонова хоронили на Армянском кладбище, от союза писателей был только относительно молодой Твардовский, но тогда уже тоже известный человек, уже автор «Теркина» и были молодые писатели, которые плохо себе представляли платоновское творчество и масштаб его дарования. По идее, на этом все и должно было закончиться. Зима, одиночество, смерть – все. Но в 1960-е годы печатают «Сокровенного человека», Бродский пишет эссе, Платонова начинают переводить на иностранные языки. Его читает Валентин Распутин и говорит: «Я учился у Платонова», потому что если вы помните «Прощание с Матёрой», то вся эта идея перенесения могил с затопляемого острова на материк, которые герои в результате так и не перенесли, это все чистой воды Платонов. И уже в 2000-х годах выходят собрания сочинений, великолепные спектакли. В Табакерке идет постановка по «Епифанским шлюзам», был спектакль «Рассказ о Счастливой Москве». Спектакль, с моей точки зрения, очень хороший, но опять же текст там сильнее всего остального, потому что платоновский текст переигрывает абсолютно всех. До сих пор идет «Река Потудань» в театре «Студия драматического искусства», туда невозможно купить билет, потому что, говорят, это нечто потрясающее. Уже в последние годы приходит не только Алексей Варламов, который для серии ЖЗЛ пишет биографию Платонова, а в своих романах явно обращается к платоновским мотивам. Приходит уже упомянутый мной мой любимый Евгений Водолазкин, который очень много платоновских мотивов использует. Да что говорить, если в романе Водолазкина «Авиатор» главного героя зовут Иннокентий Платонов, то есть «невиновный» Платонов. И эта фамилия не только от философа Платона, но и, конечно, от писателя Платонова. Герой там неслучайно на кладбище все время приходит и т.д. А в последнем романе Водолазкина «Брисбен» главный герой, когда работал еще в советской школе, буквально: «убавлял часы на советскую классику и разбирал с детьми Булгакова и Платонова». Так писатель напрямую обозначает свой интерес к творчеству Платонова и определенную линию своего творческого наследования этому автору.

Дорогие мои, я, конечно, не уложилась, я прошу прощения, что было так, наверное, долго и, может быть, где-то затянуто. В любом случае, я благодарю вас за ваше напряженное и прекрасное внимание и готова ответить на ваши вопросы, если они есть.

Вопросы:

Мотив, когда Дванов уходит в озеро, как-то может быть связан с Артуровской легендой? Уход на остров Авалон и представление о том, что король все-таки не умер, а когда-нибудь вернется. Могла быть такая ассоциация у Платонова?

Точно никто, думаю, не ответит. Но то, что озеро Мутево – это такие околоплодные воды, оно же недаром называется «Мутево»… Туда уходят не умирать, а именно для того, чтобы потом иметь возможность вернуться. Вы знаете, у меня ассоциации скорее с Китеж-градом. Как Китеж-град скрывается в воде, но где-то там колокола Китежа звонят, и если вы построите рай на земле, то Китеж вернется. Я думаю, что в данном случае с королем Артуром скорее общая типология прослеживается: вода как проводник между мирами, как граница миров. И в данном случае это не река, которая всегда граница, а озеро, которое содержит в себе существа не как в могиле, а как в околоплодной жидкости.

Ну, вы, конечно же, знаете фильм «Любовники Марии», расскажите о нем немного.

Да, конечно. Конечно, фильм снят по Платонову, там просто перенесен сюжет в другое время и страну. Кончаловский и не скрывал того, что он снимал по рассказу из сборника «Река Потудань». Да, это Платонов. Дальше, мне кажется, комментировать и не нужно. Вот для меня как для исследователя не только культуры XX века, но и современной культуры, такие вещи очень важны. Они доказывают, что очень странные платоновские сюжеты, которые, казалось бы, все остались там, в прошлом, на самом деле с нами. Когда Кончаловский его перемещает в другую страну, в другую эпоху, для другого зрителя, он снимает это для американского зрителя, но на самом деле он говорит о верности, о трепетности и о любви – на этом платоновском материале. Мне кажется, что это прекрасно само по себе, это как раз доказывает, что сюжет универсален.

- Ну, это чуть ли не единственный фильм вообще по Платонову, да если я не ошибаюсь?

Вот Алексей сейчас прокомментирует, я знаю, у него есть что сказать. Пожалуйста, давайте.

Алексей Трекалов, учитель, автор магистерской диссертации по интерпретациям произведений А.П. Платонова в театре и кино: Ну, там на самом деле по Платонову довольно много всего. Фильмов тоже было много, по-моему, фильм «Возвращение» самый такой интересный, его тоже приятно смотреть. Но, сколько бы ни снимали и ни ставили всяких театральных постановок, всё-таки между фильмами и текстом я бы выбрал текст. Как бы кинематограф ни раскрывал платоновский мир с других совсем сторон, текст значительно важнее читать.

- Насколько я знаю, у Сокурова тоже что-то было.

- «Одинокий голос человека» по «Реке Потудань», да, у Сокурова. Просто, мне кажется, поскольку Платонов – это очень во многом язык, то как это передать киносредствами? В театре, например, они зачитывают банально куски из текста, потому что да, текст оказывается сильнее. Вот как-то так.

Почему все-таки Платонов возвращается.? Конечно, литература потрясающая, тут ничего нельзя сказать, но она кажется в какой-то степени специфичной, а сейчас оказывается, что для современных людей, которые уже давно не знают никакой революции, Гражданской войны и т.д. он – актуален, почему?

Мне сложно за всех-за всех говорить, но я могу сказать, за счет чего он актуален для писателей Алексея Иванова, для Варламова, для Водолазкина. Мне представляется, что в обществе есть определённый запрос на любовь, а не на насилие. Ну правда, если мы говорим о том, что общество надо менять, то Платонов как раз о том, как надо и как не надо менять общество. В этом отношении, мне кажется, он и будет актуален еще какое-то время. У Варламова в последнем романе «Душа моя Павел» есть абсолютно платоновский мотив. Там на колхозном поле убираются студенты. И вот эта идея человеческой общности, братства, товарищества, любви в том самом евангельском смысле этого слова – она же очень платоновская, как раз о том, что все люди братья. Мне кажется, что современные писатели за этим к Платонову приходят. А у него про любовь и братство очень интересно сделано, почему бы им не сделать то же самое? Я уже не говорю о том, что Платонов – модернист, а сейчас в моде неомодернизм. И его стиль – это как раз одна из причин интереса к нему. Плюс – современное время, может быть, я не права, но оно очень любит эксклюзив, да. Вот если говорить о писателях XX века, то Платонов – это эксклюзивный русский писатель, он непереводим, даже на славянские языки очень сложно переводится, а на аналитические типа английского вообще сложно. Но все знают, что вот он – гений, да, вот такой вот доморощенный юродивый гений. Который говорит, то, что он думает в любых условиях и, соответственно, если вы отсылаете к русскому самобытному советскому периоду, а советский период тоже в моде, тут в Платонове очень много сводится таких вот важных маркеров, которые могут быть востребованы в современном сознании. Например, условному мне интересно советское – и я смотрю Платонова. Мне интересно эксклюзивное – я смотрю Платонова. Мне интересно не только про насилие, не только про супергероев или про то, что бывает с супергероями, когда они оказываются в реальной жизни, – и я опять же смотрю Платонова. Вот, наверное, так как-то. Да, были 90-е, когда его активно печатали и изучали, потом опять все забыли, а сейчас как-то начинают снова вспоминать. Меня не может это не радовать.

Можно ли сказать, что вот Платонов еще с самого раннего творчества, со своей «Голубой глубины» - он же постоянно говорит о том, что все вода. Но при этом «Голубая глубина» - вроде небо, а вроде бы и наоборот, глубина. Вот мы уже пришли к выводу, что это портал в другие миры, а можно ли сказать, что он, уже до поры повзрослевший со своей «Голубой глубины», уже вначале понял, что счастье недостижимо… Мы все стремимся в небо, а оказываемся все равно в глубине. И все это происходит по кругу. Как бы мы ни стремились, постоянного счастья все равно не будет. И поэтому, может быть, он и отошел от политического более к частному, к чему-то всеобщему.

Алексей, ну вы же понимаете, я человек, который всегда старается видеть положительно и положительно оценивать. Мне, например, кажется, что вы абсолютно правы, и даже если брать счастливую Москву, то ей хочется в небо, а оказывается она под землей, как вы совершенно точно это описываете. Мы летим в небо, а падаем в море, как Икар. Простите, образ Икара – он тут есть совершенно очевиден. Когда Платонов понимает, что социальные модели не работают, ну и Бог с ними с социальными моделями, обратитесь к конкретным людям, это у него опять же один из постоянных мотивов его прозы – и мотив вынужденный. Опять же, если взять Водолазкина с романом «Брисбен», то там тоже есть мифологема воды, там этого очень много, Водолазкин тоже говорит: «Бог с ними, с этими социальными переустройствами, Бог с ними, с социальными моделями. Вот моя частная жизнь, вот давайте, я здесь буду любить людей, и, может быть, это к чему-то приведет». Так что, я думаю, мы с вами об одном и том же говорим, только по-разному это оцениваем.

Какие литературные биографии или литературоведческие работы о Платонове вы в первую очередь порекомендуете?

Ну, если брать ЖЗЛ Алексея Варламова о Платонове, то она очень грамотно написана с точки зрения биографии. Почитать Варламова – это хорошо, тем более, что это сделано под редакцией Натальи Васильевны Корниенко – самого-самого знаменитейшего платонововеда. Если что-нибудь научное читать о Платонове, то это, конечно, Наталья Васильевна Корниенко и Нина Малыгина. Вы знаете, мне в Facebook Нина Михайловна Малыгина прислала ссылку, что она опубликовала новую литературную биографию Платонова. Я думаю, что она будет в магазинах, по крайней мере, в интеллектуальных. ЖЗЛ Варламова - это понятно, что формат более популярный такой, и не со всеми его литературоведческими оценками я согласна, того же «Чевенгура», но, в принципе, изложено довольно интересно. Опять же, если интересно, можно почитать роман Варламова «Мысленный волк», где один из героев, механик Христофоров – ну совершенно платоновский герой, вспоминает философию Федорова и говорит, что я буду механиком небесного механизма, буду подкручивать там детали, чтобы он не ломался, а шел гармонично, это вот мастер платоновский совершенно четко.

Я не смог найти сейчас, ну вот такой совершенно не платоновский текст на съезде писателей, как вы его оцениваете, и к какому периоду он относится?

Вы знаете, дело в том, что я это просто пропустила. В середине 30-х годов, у него действительно был ряд антифашистских текстов. «Мусорный ветер» Армена Григоряна навеян платоновским рассказом «Мусорный ветер». То есть он действительно нацистами занимался еще до войны.

- нет, нет, нет, это текст, с осуждением тех, кого репрессировали, ну то есть это речь…

Для этого времени, я думаю, он был искренен. Я не думаю, что он лгал душой, я думаю, что он действительно пытался себя уберечь, что это – собаки, что они не люди. Другое дело, то, что вы говорите, что он совершенно не платоновский, это как раз выдает то, что этот текст рождается не по зову сердца. А, с третьей стороны, Платонов подписывал осуждающие коллективные письма. То есть Борис Пастернак не подписывал, а Платонов подписывал письма, он действительно пытался верить в то, что эти люди неправы, по крайней мере, в своей публицистике. Это не только, скажем так, случай Платонова, в принципе для русских литераторов не только XX, но и XIX века очень характерно, что в своей публицистике они значительно более суровы и даже иногда нам неприятны, чем в своих произведениях. Например, Шолохов в 1960-е годы жутко клеймит Синявского и Даниеля, и тогда, собственно, начинают говорить, что не он написал «Тихий Дон». Потому что такой человек не мог так написать. Но выясняется, что это все-таки сосуществует. Шолохов написал «Тихий Дон», поверьте, я этим занималась. Нет, конечно, есть безумная версия, что часть «Они сражались за родину» написал Платонов, но это не выдерживает никакой критики совершенно. Если посмотрите «Дневник писателя» Достоевского, там значительно более жёсткие публицистические истории, чем то, что он выдает в своих произведениях. Если в своих произведениях он старается учесть массу точек зрения, в публицистике он гораздо более однозначен. Я не оправдываю, я просто говорю, что люди живут в то время, в тех условиях… Вы говорите, что, может быть, это связано с арестом сына, что он хотел доказать свою лояльность… Может быть. Опять же, я думаю, что каждый раз, когда он подписывал свои письма, он пытался себя убедить в том, что это правда. То есть, когда ему Шолохов рассказывает, что в тюрьмах пытают, у него первая реакция, что это провокация, что он намеренно ему врет, чтобы его спровоцировать, то есть он верить этому не хочет, вообще никак.

-

- В собрании сочинений публицистика его присутствует?

Да, в последнем томе она, безусловно, присутствует, я не знаю, вся ли, потому что полного собрания сочинения нет. По поводу Пильняка и немецкого агента, знаете, это очень хорошо описано у Домбровского в романе «Факультет ненужных вещей»: когда писатель пытается описать вот это состояние, что каждый человек не верит, пока сам туда не попадает. Герой Домбровского не верит, что там мучают и пытают. И когда у него возникают сомнения, он говорит: «Ну они же сами подписали, Бухарин подписал, Ежов подписал», это же все печатается. Грубо говоря, людей принуждают не верить в то, что они читают своими глазами в газетах, это не каждый может сказать: «Нет, это все не правда, я уверен, что они не виноваты».

Платонов с Воронский общался. Я поясню: Воронский – троцкист, и первый свой советский срок он получил в 1928 году, потом его реабилитировали, а второй раз посадили в 1937 году, а потом расстреляли. Естественно, Платонов с ними общался, с Пильняком он, конечно, дружил, он у Пильняка жил какое-то время. Я не представляю себе, что он чувствовал внутри, когда арестовали Пильняка, и, честно говоря, не желаю никому из нас оказаться в такой ситуации, когда тебе газета говорит, что Борис Пильняк признался, что он шпион… А сам Пильняк перед расстрелом написал письмо Сталину: «Я очень хочу жить, и я очень прошу использовать меня в любой форме, которая будет удобна нашему государству». Но письму даже ходу не дали – тут же его и расстреляли. Да, и человек должен жить в этом мире и каким-то образом адаптироваться в таком мире.

Давайте просто немного поговорим про взаимоотношения Шолохова и Платонова.

Вы знаете, не известно, как они познакомились. Скорее всего, при «Журнале крестьянской молодежи». С одной стороны, туда входили Воронский с его группой «Перевал», к которой был близок и Платонов, а, с другой стороны, там работал приятель Шолохова Василий Кудашёв, у которого как раз и нашли черновики рукописей «Тихого Дона». Судя по всему, где-то там они и познакомились. В 1930-е годы мы их уже находим друзьями, когда Шолохов наезжал в Москву, он к Платонову на Тверской заходил, они, естественно, бывали на всяких литературных съездах вместе. Дальше мне уже рассказывала наша покойная профессор Амина Абдуллаевна Газизова, что ей рассказывала наследница Платонова: когда Шолохов в 1930-е годы приезжал из Вешенской, то они запирались с Платоновым, крепко выпивали, говорили о многом. О том, что это действительно была крепкая дружба, свидетельствует, что Шолохов действительно ходил с его письмами по поводу сына, действительно писал предисловия к его сказкам, чтобы его хоть как-то напечатали. Видите, Мария Платонова и после смерти Платонова обращалась к Шолохову, как бы намекая, что он должен им помочь. Если так уж по большому счету говорить, то, конечно, в плане литературном у них очень много смежных мотивов, но, конечно, язык совсем другой. Потом уже придумает фейк Зеев Бар-Селла, что «Платонов – литературный негр Шолохова». Ну ребята, это совершенно другое мировосприятие, это принципиально другой язык. Хотя мифологемы там будут одни и те же: и тема отца и сына, и Мелехов в финале через Дон по льду переходит, а Саша Дванов входит в озеро Мутево, мотивы очень похожи, просто значения другие. Скорее всего, Шолохов больше верит в светлое будущее.

Ну, Платонов настолько уникален, что вообще невозможно понять, откуда он взялся.

Вы знаете, Горький все-таки возводил к Гоголю, к сатирической такой прозе, он его держал за сатирика и как с сатириком с ним общался. Мне кажется, помимо действительно каких-то гоголевских сатирических корней, есть еще очень мощная духовная традиция, безусловно, философская традиция, тот же Ницше, тот же Федоров, их философские эссе. Вот у Платонова, в общем, сочетаются литературный сюжет и философское эссе, в этом тоже его самобытность. Он был не испорчен, что называется, литературными школами. Он не учился в гимназии. Он имел свое литературное направление. Подражать ему совершенно нельзя, потому что как только вы начинаете ему подражать, вы становитесь его эпигоном и все, вы в этом теряетесь абсолютно.

А он с обэриутами никак не пересекался?

Нет, он не пересекался, ну то есть он был в Ленинграде в то время, когда они там были. Но смотрите, обэриуты – они все-таки абсурдисты, они тоже, конечно, модернисты, но они в большей степени абсурдисты. У Платонова абсурд не возведен в степень, он скорее невольный, он иронический такой. Вы знаете, он для обэриутов слишком серьезен. То есть, и тот, и другие разбираются со временем, и тот, и другие пытаются остановить время. Хармс и Введенский считали время своим врагом, как, в общем, и Платонов. Другое дело, что для них до определенного этапа это все очень весело, они с этим шутят, они с этим играют… Платонов, конечно, ироничен, но, мне кажется, он значительно более трагичен и серьезен, чем они. Хотя реагировали они на одни и те же вещи: например, в 1931 году все литературные объединения закрыты, в воздухе летает нехорошее. Люди от этого защищаются по-разному: кто-то пишет «Котлован», а кто-то обэриутские стихи и всякие хулиганские шаржи. Ну, понятно, что время заставляет вот как-то на эти вызовы отвечать… А кто-то эпические поэмы пишет, вот как повезет.

Вы знаете, трагическое все-таки больше во второй половине ХХ века: и «Некрасивая девочка» и «Где-то в поле возле Магадана» у Заболоцкого – это все-таки более позднее. Нет, конечно, «Торжество земледелия» - оно очень странное. И у Введенского «Кругом возможно Бог» - тоже очень странная поэма, но там все-таки они концентрируются не на социальном, не на ужасе окружающем, а на ужасе смерти – и его преодолении. Что кругом возможно Бог – и Он придет и остановит время, что Иисус Христос не играл в штос и т.д. Мы остановим время и победим смерть. Это Платонову очень близко, я думаю, он бы под этим подписался.

Вы сказали, что в этом году – юбилей пятерых русских знаменитых писателей XX века. Леонида Леонова, остальных там не помню, но, по-моему, Платонов – это совершенно другой уровень.

Юбилеи Платонова, Леонова, Набокова, Юрия Олеши и Константина Вагинова. Давайте так, я как платоновед скажу: да, это совершенно не тот уровень. Олеша – очень самобытный, просто не раскрылся, у Леонова тоже вещи есть очень разные и, в общем, судить о нем так, что он плохой писатель, нельзя ни в коем разе. Набоков опять же на любителя, но, хотим мы этого или нет, роман «Лолита» входит в любую десятку ярких произведений XX века. «Чевенгур» же ни в одну десятку не войдет никогда. С другой стороны, Платонов – это настолько уникально, самобытно… По идее, мы можем найти аналог Леонову, мы можем найти аналог Набокову, мы можем аналог Вагинову тоже найти. Аналога Платонова я найти не могу. С этой точки зрения – вы правы.

- Поэтому он был, есть и будет.

Надеюсь, что его будут читать, очень этого хочется.

Кстати, по поэтичности языка, честно говоря, у меня он соотносится с Вирджинией Вулф, как ни странно.

Опять же, они оба модернисты, а для модернистов характерны собственный язык, время, пространство. Хотя я думаю, Вирджинию Вулф он все-таки не читал. Каждый творит свою собственную вселенную, чем и занимаются модернисты. И тема смерти… Модернизм зациклен на теме смерти и ее спиралевидному преодолению. …В общем, читайте Платонова, спасибо вам.

Лекция проведена и записана по заказу православного мультимедийного портала Predanie.ru Лекции, выступления, фильмы, аудиокниги и книги для чтения, на электронных устройствах в свободном доступе для всех, заходите Predanie.ru