Эта книга представляет собой собрание выписок из творений Иоанна Златоуста на социально-экономические темы. Книга создана сообществом https://vk.com/christian_socialism
Из беседы 1 на Деян.
[В книге Деяний увидишь, как ученики Христа] боязливые и немудрые, вдруг сделались иными людьми, стали презирать богатство, сделались нечувствительны к славе, недоступны ни гневу, ни вожделению, и оказались решительно выше всего; (увидишь), что они имели великое единомыслие, и что между ними никогда уже не было, как прежде, ни зависти, ни спора о первенстве, а, напротив, в них водворилась всякая совершенная добродетель, и в особенности начала сиять любовь, о которой и (Христос) много заповедовал им словами: «по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13:35).
Из беседы 7 на Деян.
«И разделяли всем, смотря по нужде каждого». Они видели, что духовные блага общи и что никто не имеет больше другого, — и потому скоро пришли к мысли разделить между всеми и свое имущество. «Все же верующие были вместе». А что не по месту они были «вместе», видно из следующих затем слов: «и имели всё общее». «Все же», говорит; а не так, что один имел, а другой нет. Это было ангельское общество, потому что они ничего не называли своим. Отсюда исторгнут был корень зол, и своими делами они показали, что слышали (слово проповеди). Говорил же (апостол) вот что: «спасайтесь от рода сего развращенного. Итак охотно принявшие слово его крестились, и присоединилось в тот день душ около трех тысяч» (ст. 40–41). Так как их было теперь три тысячи, то (апостолы) уже извели их вон, и они с дерзновением уже великим ежедневно приходили в храм и пребывали в нем. Так точно, не много после, поступают и Петр с Иоанном, потому что они еще не отвергали ничего иудейского; да и самое почтение к месту переходило к Владыке храма. Видел ли ты успех благочестия? Отказывались от имущества и радовались, и велика была радость, потому что приобретенные блага были больше. Никто не поносил, никто не завидовал, никто не враждовал; не было гордости, не было презрения; все, как дети, принимали наставления, все были настроены, как новорожденные. Но зачем я говорю в темном образе? Помните, как все были скромны, когда Бог поколебал наш город? В таком же точно состоянии находились тогда они: не было коварных, не было лукавых. Вот что значит страх, вот что значить скорбь! Не было холодного слова: мое и твое; поэтому была радость при трапезе. Никто не думал, что есть свое; никто (не думал), что ест чужое, хотя это и кажется загадкою. Не считали чужим того, что принадлежало братьям, — так как то было Господне; не считали и своим, но — принадлежащим братьям. Ни бедный не стыдился, ни богатый не гордился: вот что значит — радоваться! И тот считал себя облагодетельствованным и чувствовал, что он больше пользуется благодеяниями, и эти находили в том свою славу; и все были сильно привязаны друг к другу. Ведь случается, что при раздаянии имущества бывает и обида, и гордость, и скорбь; поэтому апостол и говорил: «не с огорчением и не с принуждением» (2 Кор. 9:7). Смотри, как многое (Лука) прославляет в них: искреннюю веру, правую жизнь, постоянство в слушании, в молитвах, в простоте, в радости.
3. Две (вещи) могли повергнуть их в печаль: пост и раздаяние имущества. Но они радовались и тому, и другому. Кто же людей с такими чувствами не полюбил бы, как общих отцов? Никакого зла не замышляли они друг против друга и все предоставляли благодати Божией. Не было страха между ними, несмотря на то, что они находились среди опасностей.
Но всю их добродетель, гораздо высшую и презрения к имуществу, и поста, и постоянства в молитвах, (апостол) выразил (словом): «в простоте». Таким–то образом они неукоризненно хвалили Бога; или лучше: в этом–то и состоит хвала Богу. Но смотри, как они тотчас же получают здесь и награду: то, что они «находясь в любви у всего народа», показывает, что они были любимы и были достойны любви. Да и кто не изумился бы, кто не подивился бы человеку, простому нравом? Или кто не привязался бы к тому, в ком нет ничего коварного? Кому другому, как не этим, принадлежит спасение? Кому, как не им — великие блага? Не пастыри ли первые услышали евангелие? Не Иосиф ли, этот простой человек — чтобы подозрение в прелюбодеянии не устрашило его и не побудило сделать какое–либо зло? Не простых ли поселян избрал (Господь в апостолы)? Сказано ведь: «благословенна всякая простая душа» (Притч. 11:25). И опять: «кто ходит просто, тот ходит уверенно» (10:9). Так, скажешь, но надобно и благоразумие. Да что же иное и простота как не благоразумие? Ведь когда не подозреваешь ничего злого, тогда не можешь и замышлять зла. Когда ничем не огорчаешься, тогда не можешь быть и злопамятным. Обидел ли кто тебя? Ты не опечалился. Оклеветал ли? Ты ничего не потерпел. Позавидовал ли тебе? И от этого ты нисколько не пострадал. Простота есть некоторый путь к любомудрию. Никто так не прекрасен душою, как человек простой. Как по отношению к телу человек печальный, унылый и угрюмый, хотя бы он был и красив собою, теряет много красоты, а беззаботный и кротко улыбающийся увеличивает красоту, так точно и по отношению к душе. Угрюмый, хотя бы имел тысячи добрых дел, отнимает у них всю красоту; а открытый и простой — напротив. Такого человека можно безопасно сделать и другом, а если он станет врагом, с ним (не опасно) примириться. Не нужны для такого (человека) ни стражи и караулы, ни узы и оковы; он и сам будет пользоваться великим спокойствием, и все живущие с ним. Что же, скажешь, если такой человек попадет в общество дурных людей? Бог, повелевший нам быть простыми, прострет ему руку. Что проще Давида? Что лукавее Саула? А между тем, кто остался победителем? Что (сказать) об Иосифе? Не в простоте ли сердца пришел он к госпоже своей, а та не имела ли злого намерения? И, однако, скажи мне, потерпел ли он какой–либо вред? Что проще Авеля? Что коварнее Каина? И тот же, опять, Иосиф не просто ли обращался с своими братьями? Не потому ли он прославился, что все говорил с доверчивостью, между тем как братья принимали с злым умыслом? Он раз сказал о сновидениях, сказал и в другой раз, и не остерегался. И он же опять пошел к ним отнести пищу, и нисколько не остерегался, полагаясь во всем на Бога. Но чем больше они поступали с ним, как с врагом, тем больше он обходился с ними, как с братьями. Бог мог и не допустить, чтобы он впал (в руки братьев), но допустил для того, чтобы показать чудо и то, что, хотя они и поступят с ним, как враги, он будет выше их. Таким образом, если (простой человек) и получает рану, то получает не от себя, а от другого.
Лукавый же наносит удар прежде всего себе и больше никому. Таким образом он враг самому себе. Душа такого человека всегда полна печали, в то время, как мысли его всегда угрюмы. Если он должен выслушать или сказать что–нибудь, то все делает с нареканиями, все обвиняет. Дружба и согласие очень далеки от таких людей; у них ссоры, вражда и неприятности; такие люди и себя подозревают. Им даже и сон неприятен, равно как и ничто другое. Если же они имеют жену, — о! тогда они становятся всем врагами и неприятелями: бесконечная ревность, постоянный страх! Лукавый (πονηρός) потому так и называется, что он находится в труде (παρὰ τὸ πονει̃ν). Так и Писание всегда называет лукавство трудом, когда, например, говорит: «на языке его мучение и злоба» (Пс. 9: 28); и еще в другом месте: «и то большая часть их — труд и болезнь» (Пс. 89:10). Если же кто удивляется, почему вначале (христиане) были такими, а теперь уже не таковы, — тот пусть узнает, что причиною тому была скорбь, учительница любомудрия, мать благочестия. Когда было раздаяние имущества, тогда не было и лукавства. Так, скажешь; но об этом именно я и спрашиваю: отчего теперь такое лукавство? Отчего эти три и пять тысяч вдруг решились избрать добродетель и таким образом все сделались любомудрыми, а теперь едва находится один? Отчего тогда так были они согласны? Что сделало их ревностными и возбужденными? Что неожиданно воспламенило их? Это — потому, что они приступили с великим благоговением; потому, что (тогда) не было почестей, как теперь; потому, что они переселились мыслью в будущее, и не ожидали ничего настоящего. Душе воспламененной свойственно жить в скорбях: это считали они христианством, — они, но не мы; а мы теперь ищем здесь покойной жизни. Поэтому нам и не достигнуть, хотя бы и следовало, тех (добродетелей). «Что нам делать?» — спрашивали они, считая себя в отчаянном положении. Вы же, напротив: что сделаем? — говорите, — хвастаясь пред присутствующими и много думая о себе. Они делали то, что следовало делать, а мы поступаем напротив. Они обвинили себя, отчаялись в своем спасении; поэтому и сделались такими. Они оценили, какой великий дар получили.
4. Как же вам быть такими, когда вы все делаете не так, как они, а напротив? Они, как скоро услышали, тотчас крестились. Не сказали этих холодных слов, которые мы теперь говорим, и не думали об отсрочке, хотя выслушали еще не все оправдания, а только это: «спасайтесь от рода сего». Они не стали из–за этого медлить, но приняли эти слова, и что приняли, доказали делами и показали, каковы они были. Они, лишь только вступили в борьбу, тотчас сняли с себя одежды; а мы, вступая, хотим бороться в одеждах. Поэтому противник наш не имеет нужды в трудах, и мы, запутавшись в своих (одеждах), часто падаем. Мы делаем так же, как если бы кто, увидев настоящего борца, запыленного, черного, обнаженного, покрытого грязью и от пыли, и от солнца, и облитого маслом, потом и грязью, вышел сразиться с ним, а сам, между тем, издавал бы запах благовонных мазей, надел бы на себя шелковые одежды и золотую обувь, платье, ниспадающее до пят, и золотые украшения на голову. Такой человек не только будет препятствовать себе, но и, обращая всю свою заботу на то, чтобы не замарать и не разорвать одежд, тотчас падет от первого натиска и, чего боялся, то сейчас потерпит, будучи поражен в главные части тела. Наступило время борьбы, — а ты одеваешься в шелковые одежды? Время упражнения, время состязания, — а ты украшаешь себя, как на торжестве? Как же остаться тебе победителем? Не смотри на внешнее, но на внутреннее: ведь заботами о внешнем, как тяжкими узами, душа отовсюду связывается, так что мы не можем ни поднять руки, ни устремиться на врага, я делаемся слабыми и изнеженными. Хорошо было бы, если бы мы, и освободившись от всего (этого), могли победить ту нечистую силу. Поэтому и Христос, — так как не довольно отвергнуть только имущество, — смотри, что говорит: «пойди, всё, что имеешь, продай и раздай нищим: и приходи, последуй за Мною» (Мк. 10:21). Если же и тогда, когда оставим имущество, мы еще не безопасны, но имеем нужду в некотором другом упражнении и в неусыпных трудах, — то тем более, владея (имуществом), не сделаем ничего великого, но будем осмеяны и зрителями, и самим духом злобы. Ведь если бы даже не было диавола, если бы и никто не ратовал против нас, — и в таком случае бесчисленные пути отовсюду ведут сребролюбца в геенну. Где же теперь говорящие: зачем сотворен диавол? Вот здесь диавол ничего не делает, но все (делаем) мы. И пусть бы говорили это живущие в горах, — те, которые, по целомудрию, по презрению к богатству и по пренебрежению остальных благ, тысячи раз решились бы оставить отца, и дом, и поля, и жену, и детей. Но они–то всего более и не говорят этого, а говорят те, которым никогда бы не следовало говорить. Там, поистине, борьба с диаволом: а сюда не следует и вводить его. Но это сребролюбие, скажешь, внушает диавол. Убегай же от него и не принимай его, человек! Ведь если ты увидишь, что кто–нибудь из–за какой–либо ограды выбрасывает нечистоту и что (другой), видя, как его обливают, стоит и все принимает на свою голову, — ты не только не пожалеешь о нем, но еще будешь негодовать на него и скажешь, что он справедливо страдает. Да и всякий скажет ему: не будь безумен, и не столько будет обвинять того, кто бросает, сколько того, кто принимает. Между тем, ты знаешь, что сребролюбие — от диавола; знаешь, что оно — причина бесчисленных зол; видишь, что диавол бросает, как грязь, нечистые и постыдные помыслы, — и, с обнаженною головою принимая нечистоту его, ты не думаешь о том, между тем как следовало бы, посторонившись несколько, освободиться от всего этого. Как тот, если бы посторонился, избавился бы от грязи, так и ты не принимай подобных помыслов, и избегай греха, отвергни пожелание. Да как же, скажешь, мне отвергнуть? Если бы ты был язычником и ценил бы только настоящее, — может быть, это было бы весьма трудно, хотя и язычники делали это. Но ты — человек, ожидающей неба и того, что на небесах, — и говоришь: как отвергнуть? Если бы я говорил противное, тогда бы следовало затрудняться. Если бы я говорил: пожелай денег, ты мог бы сказать: как мне пожелать денег, когда я вижу такие (блага)? Скажи мне: если бы в то время, когда лежат пред тобой золото и драгоценные камни, я говорил тебе: пожелай олова, — разве не было бы затруднения? Ты, конечно, сказал бы: как могу я (желать этого)? А если бы я говорил: не пожелай, — это было бы легче. Не удивляюсь тем, которые пренебрегают (деньгами), но (удивляюсь) тем, которые не пренебрегают. Это — признак души, исполненной крайней лености, — души, ничем не отличающейся от мух и комаров, привязанной к земле, валяющейся в грязи, не представляющей себе ничего великого. Что ты говоришь? Хочешь наследовать жизнь вечную, и говоришь: как буду презирать для нее настоящую? Ужели можно это сравнивать? Хочешь получить одежду царскую, и говоришь: как презреть рубище? Ожидаешь, что тебя введут в дом царя, и говоришь: как презреть настоящую бедную хижину? Подлинно, мы виновны во всем, потому что не хотим сколько–нибудь возбудить себя. Все же, которые хотели, поступали, как должно, и делали это с большою ревностью и легкостью. Дай Бог, чтоб и вы, послушавшись нашего увещания, исправились и стали ревностными подражателями поживших добродетельно, — по благодати и человеколюбию единородного Его Сына, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 11 на Деян.
«У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа» (ст. 32). Видишь ли, как вместе с благодатью Божиею они отличались и своими (добродетелями)? Да и везде должно примечать, что вместе с благодатью Божиею они проявляли и свои (добродетели), как и Петр сказал: «серебра и золота нет у меня» (Деян. 3:6). Впрочем, что сказал выше, в словах: «все же верующие были вместе» (Деян. 2:44), тоже самое опять выражает, и здесь словами: «у множества же уверовавших было одно сердце и одна душа». Сказав же, что они были услышаны, он говорит потом и об их добродетели, так как намеревается приступить к повествованию о Сапфире и Анании. Потому, желая показать их преступление, он и говорит сначала о добродетели прочих. Но скажи мне: любовь ли родила нестяжание, или нестяжание — любовь? Мне кажется, любовь — нестяжание, которое укрепляло ее еще более. Послушай же, что говорит (писатель): у всех «было одно сердце и одна душа». Вот сердце и душа — одно. «И никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее» (ст. 32). «Апостолы же с великою силою свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса Христа» (ст. 33). Выражает, что им как бы вверено было это (свидетельство), или говорит о нем, как о долге; то есть: они с дерзновением преподавали всем свидетельство о царствии. «И великая благодать была на всех их. Не было между ними никого нуждающегося» (ст. 33, 34). Как в доме родительском все сыновья имеют равную честь, в таком же положении были и они, и нельзя было сказать, что они питали других; они питались своим; только удивительно то, что, отказавшись от своего, они питались так, что, казалось, они питаются уже не своим, а общим. «Ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду» (ст. 34, 35).
«Не было между ними никого нуждающегося». Видишь, как велика сила этой добродетели (общения имений), если она была нужна и там. Действительно, она — виновница благ, и об ней–то упоминает он здесь в другой раз, внушая всем нестяжательность; говоря выше: «и никто ничего из имения своего не называл своим», здесь говорит: «не было между ними никого нуждающегося» (ст. 34).
3. А что это происходило не от знамений только, но и от их желания, показывают Сапфира и Анания. Не словом только, но и силою они засвидетельствовали о воскресении, как и Павел говорит: «и слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы» (1 Кор. 2:4). И не просто: силою, но — «великою силою». И хорошо сказал: «и великая благодать была на всех их», потому что благодать — в том, что никто не был беден, то есть, от великого усердия дающих никто не был в бедности. Не часть одну они давали, а другую оставляли у себя; и (отдавая) все, не (считали) за свое. Они изгнали из среды себя неравенство и жили в большом изобилии; притом делали это с великою честью. Так они не смели отдавать в руки (апостолов) и не с надменностью отдавали, но приносили к ногам их и предоставляли им быть распорядителями и делали их господами, так что издержки делались уже как из общего (имения), а не как из своего. Это предохраняло их и от тщеславия. Если бы так было и теперь, то мы жили бы с большею приятностью — и богатые, и бедные. Как бедным, так и богатым было бы приятно. И, если угодно, мы изобразим это, по крайней мере, словом, если не хотите (показать) делом, и от того уже получим удовольствие. Правда, это весьма ясно и из того, что было тогда, так как продающие не делались бедными, но и бедных делали богатыми.
Но изобразим теперь это словом: пусть все продадут все, что имеют, и принесут на средину, — только словом говорю; никто не смущайся — ни богатый, ни бедный. Сколько, думаете, было бы собрано золота? Я полагаю, — с точностью сказать нельзя, — что если бы все мужчины и все женщины принесли сюда свои деньги, если бы отдали и поля, и имения, и жилища (не говорю о рабах — их тогда не было, быть может, отпускали их на волю), то, вероятно, собралось бы тысяча тысяч литров золота или лучше сказать даже два и три раза столько. Скажите, в самом деле, сколько теперь вообще жителей в нашем городе? Сколько, думаете вы, в нем христиан? Думаете ли, что сто тысяч, а прочие язычники и иудеи? Сколько же тысяч золота было бы собрано? А как велико число бедных? Не думаю, чтобы больше пятидесяти тысяч. И чтобы кормить их каждый день, много ли было бы нужно? При общем содержании и за общим столом, конечно, не потребовалось бы больших издержек. Что же, скажут, мы будем делать, когда истратим свои средства? Ужели ты думаешь, что можно когда–нибудь дойти до этого состояния? Не в тысячи ли раз больше была бы благодать Божия? Не изливалась ли бы благодать Божия обильно? И что же? Не сделали бы мы землю небом? Если между тремя и пятью тысячами это совершалось с такою славою, и никто из них не жаловался на бедность, — то не тем ли более в таком множестве? Даже и из внешних (нехристиан) кто не сделал бы приношения? А чтобы видеть, что разделение сопряжено с убытками и производит бедность, представим себе дом, в котором десять человек детей, жена и муж: она, положим, прядет пряжу, а он получает доходы отвне. Скажи же мне, когда больше издержат они, вместе ли питаясь и живя в одном доме, или разделившись? Очевидно, что разделившись; если десятеро детей захотят разделиться, то понадобится десять домов, десять трапез, десять слуг и постольку же прочих принадлежностей. И там, где много рабов, не для того ли все они имеют общий стол, чтобы меньше было издержек? Разделение всегда производит убыток, а единомыслие и согласие — прибыль. Так живут теперь в монастырях, как (жили) некогда верные. И умер ли кто с голода? Напротив, кто не был удовлетворен с большим изобилием? А теперь люди боятся этого больше, нежели броситься в неизмеримое и беспредельное море. Но, если бы мы сделали опыт, тогда отважились бы на это дело. И какая была бы благодать? Если тогда, когда не было верных, кроме лишь трех и пяти тысяч, когда все по вселенной были врагами (веры), когда ни откуда не ожидали утешения, они столь смело приступили к этому делу, то не тем ли более это возможно теперь, когда, по благодати Божией, везде по вселенной (находятся) верные? И остался ли бы тогда кто язычником? Я, по крайней мере, думаю, никто: таким образом, мы всех склонили бы и привлекли бы к себе. Впрочем, если пойдем этим путем, то, уповаю на Бога, будет и это. Только послушайтесь меня, и устроим дела таким порядком; и если Бог продлит жизнь, то, я уверен, мы скоро будем вести такой образ жизни.
Из беседы 12 на Деян.
1. Теперь (писатель) намеревается повествовать об Анании с Сапфирой и, желая показать, что этот человек совершил тягчайший грех, наперед упоминает о том, который поступил, как должно. И когда столь многие поступали также, когда была такая благодать, такие знамения, он (Анания) при всем этом не исправился; но, будучи однажды ослеплен любостяжанием, навлек погибель на свою голову. «У которого была своя земля», — так сказал (писатель), выражая, что больше ничего у него и не было, — «продав ее, принес деньги и положил к ногам Апостолов». «Некоторый же муж, именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов» (Деян. 5:1, 2). Важно то, что грех (совершен) по согласию, и никто другой не знал о случившемся. Откуда пришло (на мысль) этому несчастному и жалкому сделать это? «Но Петр сказал: Анания! Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли?» (Деян. 5:3) Смотри — и теперь совершилось великое знамение и притом гораздо большее того прежнего. «Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось?» (ст. 4) То есть, разве была какая–либо необходимость и принуждение? Разве мы привлекаем вас невольно? «Для чего ты положил это в сердце твоем? Ты солгал не человекам, а Богу. Услышав сии слова, Анания пал бездыханен» (ст. 4–5). Видишь ли, чем это знамение больше (прежнего)? Тем, что (Анания) лишается жизни, и что (Петр) узнает сокровенное в мыслях и совершенное втайне. «И великий страх объял всех, слышавших это. И встав, юноши приготовили его к погребению и, вынеся, похоронили. Часа через три после сего пришла и жена его, не зная о случившемся. Петр же спросил ее: скажи мне, за столько ли продали вы землю?» (ст. 5–8) Он хотел спасти ее, — так как муж был виновником греха, — и потому, может быть, дает ей время к оправданию и возможность к покаянно. Поэтому и говорит: «скажи мне, за столько ли продали вы землю? Она сказала: да, за столько» (ст. 8). «Но Петр сказал ей: что это согласились вы искусить Духа Господня? вот, входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут. Вдруг она упала у ног его и испустила дух. И юноши, войдя, нашли ее мертвою и, вынеся, похоронили подле мужа ее. И великий страх объял всю церковь и всех слышавших это» (ст. 9–11). После этого страшного чуда (апостолы) совершали много знамений, а что именно, послушай. «Руками же Апостолов совершались в народе многие знамения и чудеса; и все единодушно пребывали в притворе Соломоновом. Из посторонних же никто не смел пристать к ним, а народ прославлял их» (ст. 12, 13). Справедливо. Ведь Петр уже внушал страх, наказывая и обличая сокровенное в мыслях. К нему больше и прилеплялись, как по причине чуда, так и по причине первой, второй и третьей проповеди, — потому, что он совершил и первое чудо, и второе, и настоящее, которое мне кажется не просто одним только, но сугубым: первое — то, что он изобличил сокровенное в мыслях, а второе — то, то что повелением лишил жизни. «Верующих же более и более присоединялось к Господу, множество мужчин и женщин, так что выносили больных на улицы и полагали на постелях и кроватях, дабы хотя тень проходящего Петра осенила кого из них» (ст. 14, 15). При Христе этого не происходило, откуда и можно видеть, что теперь на деле исполнилось сказанное Им. Что же именно? «Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (Ин. 14:12). «Сходились также в Иерусалим многие из окрестных городов, неся больных и нечистыми духами одержимых, которые и исцелялись все» (ст. 16).
Заметь, прошу, как вся жизнь их слагается из противоположностей. Так, прежде была скорбь по причине вознесения Христа, потом радость по причине сошествия Духа; опять скорбь от поносивших, потом радость от верных и от чуда; снова скорбь, когда задержали их, потом радость после оправдания. И здесь опять и радость, и скорбь. Радость, потому что прославились и от Бога получили откровения; скорбь, потому что лишили жизни своих. Снова радость оттого, что сделались известными, и снова скорбь из–за первосвященника. И это везде можно замечать, подобно тому, как можно видеть это и на древних (святых мужах). Но обратимся к вышесказанному. Продавали, говорится, и «приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов». Смотри, возлюбленный, как они не апостолам поручали продавать, а сами продавали и цену им отдавали. Но не так Анания: он удерживает у себя нечто от цены проданного поля, потому и наказывается, как сделавший не хорошо и обличенный в похищении своего. Это замечание касается и нынешних священников, и даже весьма сильно. А так как и жена его соглашалась на его поступок, то (апостол) подвергает суду и ее.
2. Но, может быть, скажет кто–нибудь, что он поступил с нею слишком жестоко. Что говоришь ты? Какая жестокость, скажи мне? Если некто, собиравший дрова в субботу, был побит камнями (Числ. 15:32–36), то тем более святотатец: ведь эти деньги были уже священные. И подлинно, кто решился продать свое и отдать, а потом удержал у себя, тот святотатец. Если же взявший из своего — святотатец, то гораздо более — взявший из чужого. Поэтому не подумайте, что, если теперь не бывает этого, если наказание не следует тотчас, то будто и остается без наказания. Видишь ли, как он обвиняется в том, что, сделав свои деньги священными, потом взял их? Разве не мог ты, говорит, продав, пользоваться ими, как своими? Разве кто препятствовал тебе? Почему берешь их после того, как обещал (отдать)? Вот как с самого начала диавол действовал среди столь великих знамений и чудес, или лучше, как тот (Анания) был ослеплен им. Подобное нечто случилось и в ветхом завете, когда сын Хармии уличен был в том, что похитил посвященное Богу; ты, однако, знаешь, каким наказанием окончилось и тогда это дело (Нав. 7:1–26). Так, возлюбленный, святотатство — очень тяжко и исполнено великого неразумия. Мы, говорит, не принуждали тебя ни продавать, ни отдавать деньги после продажи; ты решился на это по собственной воле. Для чего же ты украл из священных денег? «Для чего ты положил это в сердце твоем?» А если сатана сделал это, то почему осуждается он? Он виновен в том, что воспринял действие сатаны и исполнил. Но следовало, скажут, исправить его. Нет, он не исправился бы, потому что, кто видел такие (чудеса) и не получил от них пользы, тот тем более не получил бы пользы от чего–нибудь другого. Итак, нельзя было оставить это дело без внимания, но надлежало отсечь (виновного), как гнилой член, чтобы не заразилось все тело. Теперь и он получил пользу, как не преуспевающий более во зле, и прочие сделались более ревностными; а тогда случилось бы напротив. Поэтому (апостол) сначала обличает и показывает, что это дело не укрылось от него, а потом и осуждает. Для чего, говорит, ты сделал это? Ты хотел удержать у себя? Надобно было удержать сначала и не давать обещания. А теперь, взяв после посвящения Богу, ты сделал тяжкое святотатство. Кто берет принадлежащее другим, тот берет, может быть, из желания чужого; но тебе можно было удержать свое. Для чего же ты сделал их священными и потом взял? Ты сделал это по великому неразумию. Это непростительно, неизвинительно.
Из беседы 13 на Деян.
Но, что удивительно, — то самое, что, кажется, причиняет неприятности, было (для апостолов) источником всякой радости и веселия. Скажи мне: о чем им было печалиться, о чем скорбеть? Хочешь — представим кого–нибудь для сравнения. Пусть кто–нибудь из вельмож обладает большим богатством, живет в столице, никаких не имеет хлопот, только веселится, только в этом проводит время, и находится на высшей степени богатства, чести и могущества. Противопоставим ему Петра в узах и, если угодно, среди бесчисленных бедствий: и тогда мы найдем, что (Петр) имеет больше радости, — потому что если от избытка радости он и в узах радуется, то представь, как велика радость! Как облеченные великою властью не чувствуют бедствий, сколько бы их ни случилось, но продолжают радоваться, — так и апостолы по причине самих бедствий еще более радовались. Нельзя, поистине нельзя выразить словом того удовольствия, какое случается испытывать страждущим за Христа. Они радуются более среди бедствий, нежели во время благоденствия. Если кто возлюбил Христа, — тот понимает, что я говорю. Но что? Могли ли они для собственной безопасности избегать бедствий? Кто, скажи мне, и владея несметным богатством, мог бы избежать великих опасностей, имея дело со столь многими народами для преобразования государства? А они все совершали, как будто по царскому повелению, а лучше сказать, даже гораздо удобнее. Ведь не столько (сделало бы) царское повеление, сколько сделали все их слова, потому что царское повеление налагает необходимость (повиноваться), а они (обращали) людей по их желанию, по доброй их воле и по чувству великой благодарности. Какой царский указ убедил бы отказаться от всего имения и самой жизни, оставить дом, отечество, родных и собственную безопасность? А внушения рыбарей и скинотворцев произвели это, и оттого они радовались, были могущественнее и сильнее всех. Да, скажут, оттого, что они творили знамения. Но уверовавшие в числе трех и пяти тысяч, скажи мне, какие творили знамения, а между тем и они жили в великой радости? Точно так, и это потому, что уничтожена была причина всех неприятностей — владение имуществом: а оно–то, оно бывает виною войн, несогласия, скорби, печали и всех зол; оно делает жизнь тягостною и более прискорбною. И гораздо больше причин к неприятностям найдешь у богатых, нежели у бедных. Если кому кажется это неверным, то лишь по его мнению, а не по существу дела. Если же и богатые имеют некоторые удовольствия, то и это нисколько не удивительно, потому что и пораженные чесоткою ощущают великое удовольствие. Богатые нисколько не отличаются от них, и душа их такова же, как видно из следующего: их мучат заботы, и, однако, они охотно предаются им из–за временного удовольствия. Но те, которые избавились от забот, здравствуют и благодушествуют.
4. Что приятнее, скажи мне, что безопаснее: заботиться ли об одном хлебе и одежде, или о множестве рабов и свободных, о себе же не заботиться? Как тот печется о себе самом, так и ты — обо всем, что навлек на свою голову. Отчего же, скажут, избегают бедности? Оттого же, отчего многие удаляются и прочих благ, — не потому, чтобы эти блага сами по себе, были достойны отвержения, а потому, что на опыте они представляются трудными. Так и бедность не сама по себе отвергается, но потому, что трудна на опыте, так что, если кто может ее перенести, тот не откажется от нее. Почему не гнушались ее апостолы? Почему многие избирают ее и не только не гнушаются, но еще и прибегают к ней? Ведь то, что поистине достойно отвержения, не избирается, исключая одних безумных.
Если же из людей любомудрые и высокие прибегают к ней, как к некоему безопасному и безболезненному убежищу, то вовсе не удивительно, что прочим она не кажется такою. Богатый, по моему мнению, есть не что иное, как город, не огражденный стенами, построенный в поле и со всех сторон привлекающий к себе неприятелей; а бедность есть безопасная крепость, огражденная большою медною стеною и недоступная. Но бывает, скажут, совсем напротив, потому что бедных часто влекут в судилище, их обижают и подвергают тяжким бедствиям. Нет, не просто бедных, но бедных, желающих быть богатыми. Да я не об них и говорю, а о тех, которые хотят жить в бедности. Скажи мне, отчего никто не влечет в судилище живущих в горах? Если бедность притеснять легко, то всего скорее надлежало бы предавать суду их, насколько они всех беднее. Отчего никто не влечет в судилище нищих? Отчего никто не притесняет их и не клевещет? Не оттого ли, что они находятся в более безопасном месте? А как многим это кажется невыносимым, т. е. быть в бедности и просить милостыню! В самом деле, скажи мне, хорошо ли просить милостыню? Хорошо еще, если есть люди сострадательные и милосердые, если есть, кто бы стал подавать. Всякий знает, что такая жизнь чужда забот и безопасна. Впрочем, я не это хвалю, — да не будет! — но убеждаю не добиваться богатства. Скажи мне в самом деле, кого я назову более блаженными: тех ли, кто близок к добродетели, или тех, кто далек от нее? Без сомнения, близких. Но кто из них способнее усвоить что–либо полезное и отличаться любомудрием, — тот, или этот? Всякому ясно, что тот. Если же не веришь, то послушай. Пусть приведут с площади кого–нибудь из нищих, и пусть он будет слеп, хром, увечен; а другой кто–либо пусть будет красив на вид, крепок телом и вполне здоров, богат, знатен по происхождению и с великою властью. Приведем их в училище любомудрия и посмотрим, кто из них лучше усвоит предметы учения? Предложим первую заповедь: будь «кроток и смирен», так повелел Христос (Мф. 11:29). Кто из них будет в состоянии лучше выполнить это, тот или этот? «Блаженны плачущие». Кто будет более внимателен к этому изречению? «Блаженны кроткие». Кто лучше выслушает?
«Блаженны чистые сердцем, блаженны алчущие и жаждущие правды, блаженны изгнанные за правду» (Мф. 5–11). Кто из них скорее примет все это? И если хочешь, приложим все это к каждому из них. Не всегда ли гордится и надмевается один из них; а другой, напротив, не всегда ли бывает кроток и смиренномудр? Конечно, так. У внешних (язычников) есть на этот предмет такое изречение: Эпиктет — раб, по телу увечен, по бедности Ир, но друг (богов) бессмертных (Эпиктет — греческий философ. Ир — собст. имя нищего у Гомера). Таков бедный; но душа богатого исполнена всех зол: гордости, тщеславия, бесчисленных пожеланий, гнева, ярости, корыстолюбия, неправды и тому подобного. Очевидно, что душа первого способнее к любомудрию, нежели последнего. Но вы хотите узнать, что приятнее; о том именно, как я вижу, многие заботятся, какая жизнь приятнее? И в этом не должно быть сомнения; кто здоровее, тот и (живет) в большом удовольствии. А кто, скажи мне, более способен к исполнению правила, которое я хочу внушить, т. е. закона о клятве, бедный или богатый? Кто скорее будет клясться, тот ли, кто гневается на слуг, имеет сношение с бесчисленным множеством (людей), или кто просит только о хлебе или одной одежде? Последний даже не имеет и нужды в клятвах, если захочет, но всю жизнь проводит без забот. Или лучше сказать: всякий, научившийся не клясться, часто будет презирать и богатство и может увидеть как от этого блага открываются все пути к добродетели, — все, ведущие к кротости, к презрению богатства, к благочестию, к спокойствию души, к сокрушению.
Из беседы 1 на Мф.
Свое произведение Матфей справедливо назвал евангелием. В самом деле, он всем, — врагам, невеждам, сидящим во тьме, — возвещает конец наказания, разрешение грехов, оправдание, освящение, искупление, всыновление, наследие небес и сродство с Сыном Божиим. Что же может сравниться с таким благовестием? Бог на земле, человек на небе; все в соединении: ангелы составили один лик с людьми, люди соединились с ангелами и прочими горними силами. Очевидно стало, что древняя брань прекратилась, что совершилось примирение Бога с нашим естеством, дьявол посрамлен, демоны изгнаны, смерть связана, рай отверст, клятва упразднена, грех истреблен, заблуждение удалено, возвратилась истина, повсюду сеется и растет слово благочестия, небесная жизнь насаждена на земле, горние силы пребывают в дружественном общении с нами, ангелы непрестанно сходят на землю, и великая явилась надежда на будущее. Вот почему Матфей и назвал свою историю евангелием, как бы [давая разуметь, что] все другое, как напр. богатое имущество, величие власти, начальство, слава, почести, и все прочее, почитаемое людьми за благо, составляет одни лишь пустые слова, а обетования, данные через рыбарей, должны называться в собственном и преимущественном смысле благовестием. И это не потому только, что они — блага прочные и постоянные и превосходят наше достоинство, но и потому, что они даны нам без всякого труда с нашей стороны. Не трудами и потом, не усилиями и страданиями получили мы то, что имеем, а единственно по любви к нам Бога.
Из беседы 4 на Мф.
На позор целого мира приведены были юноши, пленные рабы, и едва появились, как глаза царевы засверкали огнем, окружили их вожди, правители, чиновники и все сонмище бесовское; отовсюду звук флейт, труб и всяких музыкальных орудий, несясь до небес, огласил слух их. Пещь пылала до безмерной высоты, и пламя ее касалось самых облаков; все было исполнено страха и ужаса. Но юношей ничто не устрашало. Напротив, посмеявшись, как над детскою игрою, они показали мужество и кротость, и громогласнее тех труб взывали: ведомо да будет тебе, царю (Дан. III, 18)! Они и словом не хотели оскорбить мучителя, а желали только показать свое благочестие. Потому не стали распространяться и в словах, но все выразили кратко: есть, говорят они, Бог на небеси, силен изъяти нас (ст. 17). Для чего выставляешь перед нами множество народа? Что нам пещь? К чему острые мечи, страшные копьеносцы? Наш Владыка выше и сильнее всего этого. Потом, подумавши, что может быть Богу так угодно, и Он попустил им быть сожженными, — чтобы и в таком случае не назвали их лжецами, они в заключение присовокупили: аще ли ни, ведомо да будет тебе, яко богом твоим не служим.
11. Если бы они, предположив, что Бог действительно их не избавит, сказали, что Он не избавляет за грехи, то им не поверили бы. Поэтому они пред царем о грехах умалчивают, а говорят о том в пещи; там вспоминают все грехи свои. Пред царем же ничего подобного не произносят, а только то, что они не изменят благочестию, хотя бы им надлежало сгореть. Не для наград и воздаяний, но из одной любви делали они все, что ни делали; несмотря на то, что были в плену и рабстве, не пользовались никакими благами, лишились отечества, свободы и всего имущества. Не говори мне о почестях, какие даны им при царском дворе. Святые и праведные юноши в тысячу раз охотнее согласились бы собирать милостыню в своем отечестве, и наслаждаться красотою храма, как говорит Давид: изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениих грешничих; и: лучше день един во дворех Твоих, паче тысящ (Псал. LXXXIII, 11). В тысячу раз охотнее согласились бы они быть последними в своем отечестве, нежели царствовать в Вавилоне. Это видно из того, что говорят они в пещи о тягостях пребывания в Вавилоне. Хотя сами они и пользовались великими почестями, но, видя бедствия других, жестоко терзались. Таково преимущественное свойство святых — ни славы, ни чести и ничего другого не предпочитать спасению ближних. Смотри, как они в пещи молились за весь народ. А мы и при покойной жизни не помним о братиях. Равным образом, когда они старались объяснить и сны, они имели в виду не свою пользу, но пользу многих. Что они презирали смерть, это они доказали впоследствии многими опытами. Они на все готовы, только бы умилостивить Бога. Поелику же признают себя к тому неспособными, то прибегают к отцам, и говорят, что сами ничего не могут принести, кроме сокрушенного духа. Будем и мы подражать им. Ведь и пред нами стоит золотой образ, мучительская власть мамоны. Но не будем внимать тимпанам, трубам, арфам и другим прелестям богатства; и хотя бы надлежало впасть в пещь нищеты, предпочтем эту нищету, только бы не поклониться идолу, — и будет роса среди пещи шумящая. Итак, не убоимся, слыша о пещи нищеты. И тогда вверженные в пещь стали блистательны, а поклонившиеся идолу убиты. Но тогда все произошло в одно время, а теперь одно исполняется здесь, а другое в будущей жизни, иное же и здесь, и там. Избравшие нищету, чтобы не кланяться мамоне, будут сиять и здесь и там; а неправедно обогащающиеся здесь понесут там жесточайшее наказание. Из этой пещи вышел и Лазарь, блистая не менее трех отроков; а богач, принадлежа к числу покланявшихся идолу, осужден на мучение в геенне. Одно служит образом другого. Как здесь вверженные в пещь ничего не потерпели, а стоявшие вне мгновенно были сожжены, так будет и тогда. Святые, переходя огненную реку, не почувствуют ничего неприятного, но будут казаться радующимися; а покланявшиеся идолу увидят, что огонь нападает на них свирепее всякого зверя и увлекает их в геенну. Если кто не верит, что есть геенна, тот, видя халдейскую пещь, пусть чрез настоящее уверится в будущем, и убоится не пещи нищеты, но пещи греха. Грех есть пламень и мучение, а нищета — роса и прохлада. В греховной пещи предстоит дьявол, а в пещи нищеты — ангелы, отражающие пламень.
12. Пусть внимают этому богачи, возжигающие пламень нищеты! Бедным не сделают они никакого вреда, потому что на них сходит роса; а самих себя сделают жертвою пламени, который зажгли собственными руками. Тогда ангел сошел к трем отрокам, а ныне мы сойдем к находящимся в пещи нищеты, и милостынею произведем росу, отразим пламень, — чтобы и нам вместе с ними получить венцы, чтобы и для нас рассеялся пламень геенский от гласа Христова: вы видели Меня жаждущего, и напоили (Матф. XXV, 37). Этот глас будет тогда для нас росою, шумящею посреди пламени. Итак, сойдем с милостынею в пещь бедности, посмотрим на любомудрых, ходящих в ней и попирающих угли; посмотрим на чудо новое и странное, на человека в пещи поющего, на человека в огне благодарящего, связанного крайнею нищетою и воздающего великие хвалы Христу. Кто с благодарением переносит нищету, тот равен трем отрокам, потому что бедность страшнее огня, и обыкновенно сильнее опаляет. Однако отроков не опалил пламень, и узы их разрешились мгновенно, лишь только они принесли благодарение Господу. Так и теперь: если ты, впав в бедность, будешь благодарить, то и узы разрешатся, и пламень угаснет. А если не угаснет, то совершится еще большее чудо — пламень сделается источником, как случилось и тогда. Посреди пещи они прохлаждались чистою росою, которая хотя не угасила пламени, но препятствовала огню жечь вверженных туда. То же можно приметить и в любомудрых: и они в нищете более свободны от страха, нежели богатые. Итак, не будем стоять вне пещи, то есть, не имея милосердия к нищим, — чтобы не потерпеть нам того же, что случилось тогда с бывшими около пещи. Если ты сойдешь к отрокам и станешь с ними, то огонь не причинит тебе никакого зла; а если станешь вверху и будешь смотреть на тех, которые находятся в огне нищеты, то пламень сожжет тебя. Итак, сойди в огонь, чтобы не сгореть от огня. Не стой вне огня, чтобы не увлек тебя пламень. Если огонь застигает тебя вместе с бедными, то устранится от тебя; а если увидит тебя чуждающимся их, в ту же минуту нападет на тебя и увлечет тебя. Итак, не отходи от тех, которые ввержены, и когда дьявол непоклоняющихся злату велит ввергнуть в пещь нищеты, то будь в числе не ввергающих, а ввергаемых, чтобы быть тебе в числе спасаемых, а не сожигаемых. Не покоряться страсти сребролюбия и жить в сообществе с бедными — это самая обильная роса. Кто попрал страсть к богатству, тот всех богаче. Как отроки, презревшие тогда царя, сделались блистательнее царя, так и ты, если презришь все мирское, будешь драгоценнее целого мира, подобно тем святым, ихже не бе достоин мир (Евр. XI, 38). Итак, чтобы тебе сделаться достойным небесного, презирай настоящее. Тогда и здесь получишь большую славу, и насладишься будущими благами, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы 5 на Мф.
Подлинно, Богу приятнее давать благодать непосредственно нам, а не другим для нас, чтобы, стараясь сами отвратить гнев Его, делались мы дерзновеннее и добродетельнее. Так Он помиловал хананеянку, так спас блудницу, так спас разбойника, хотя не было никакого за них предстателя и ходатая.
5. Впрочем, говорю это не для того, чтобы не призывать святых в молитвах, но для того, чтобы мы не ленились, и, предавшись беспечности и сну, не возлагали только на других того, что должны делать сами. И Христос, сказав: сотворите себе други, не остановился на этом, но присовокупил: от мамоны неправды, требуя тем и твоего содействия (Лук. XVI, 9), — поскольку здесь Он разумел не что иное, как милостыню.
И что удивительно, Он ничего уже не взыскивает с нас, если только мы отступим от неправды, потому что слова Его имеют такой смысл: ты приобрел худо — истрать хорошо. Собрал неправедно — расточи праведно. Что, кажется, за добродетель — раздавать из имения, неправедно приобретенного? И однако Бог, по человеколюбию Своему, снисходит до того, что обещает нам многие блага даже и за такие дела. Но мы до такого доходим бесчувствия, что ничего не уделяем и из приобретенного неправедно; напротив, грабя тысячами, думаем, что все уже сделали, подав малую долю. Разве не слыхал ты, что говорит Павел: сеяй скудостию, скудостию и пожнет(2 Корин. IX, 6)? Итак, что ты скупишься? Сеяние ужели есть трата, ужели убыток? Нет! Это доход и прибыль. Где сеяние, там и жатва; где сеяние, там и приращение. Возделывая тучную и мягкую землю, которая может принять в себя много семян, ты засеваешь ее всеми своими семенами, и берешь еще взаймы у других, потому что скупость в этом случае считаешь убытком. А когда надобно возделывать небо, которое не подвержено никакой воздушной перемене и все вверенное ему несомненно возрастит с большим приращением, ты ленишься, медлишь и не думаешь о том, что сберегая теряешь, а расточая приобретаешь. Итак, сей, чтобы не потерять; не береги, чтобы сберечь; рассыпай, чтобы сохранить; трать, чтобы приобресть. Хотя и нужно было бы что сберечь, ты не береги, потому что непременно это погубишь, а поручи Богу, у Которого никто не похитит. Сам не торгуй, потому что не умеешь получать прибыли; но большую часть капитала отдай взаймы Тому, Кто дает рост, отдай взаймы туда, где нет ни зависти, ни клеветы, ни обмана, ни страха. Отдай взаймы Тому, Кто сам ни в чем не нуждается, но терпит нужду для тебя; Кто всех питает, но алчет для того, чтобы ты не был голоден, обнищал для того, чтобы ты обогатился. Отдай взаймы туда, откуда ты получишь не смерть, но жизнь вместо смерти. За такой только рост можешь приобресть себе царство, а за всякий другой получишь геенну, потому что тот рост показывает сребролюбие, а этот — любомудрие; тот — дело жестокости, а этот — человеколюбия. И чем оправдаемся, когда, имея возможность получить большее, и притом с твердою уверенностью получить в надлежащее время, с полною свободою, без укоризны, без страха, без опасностей, пренебрегаем этими благами, а гоняемся за тем, что постыдно, ничтожно, обманчиво, тленно, и уготовляет нам пещь огненную?
Ничего, ничего нет постыднее и жестокосерднее, как брать рост здесь на земле. В самом деле, ростовщик обогащается на счет чужих бедствий, несчастие другого обращает себе в прибыль, требует платы за свое человеколюбие, и как бы боясь показаться немилосердым, под видом человеколюбия роет яму глубже; помогая, теснит нищего; подавая руку, толкает его; по-видимому вводит в пристань, а в то же время подвергает крушению, как бы направляя на скалы, утесы и подводные камни. Но чего требуешь ты, скажут? Того ли, чтобы собранные мною и мне самому нужные деньги отдать в распоряжение другому, и не требовать за то никакой платы? Нет, я не говорю этого; напротив, весьма желаю, чтобы ты получил плату, — только не малую, и не ничтожную, но гораздо большую; желаю, чтобы ты в рост за золото приобрел небо. Итак, для чего ты сам себя подвергаешь нищете, прилепляясь к земле, и вместо большого ищешь малого? Это доказывает, что ты не умеешь обогатиться. Когда Бог за малое имущество обещает тебе небесные блага, ты говоришь: не давай мне неба, а дай мне, вместо неба, скоро гибнущее золото. Это значит, что ты произвольно хочешь остаться в нищете. Кто ревнует об истинном богатстве и обилии, тот вместо скоро гибнущего изберет негибнущее, вместо иждиваемого — неиждиваемое, вместо немногого — многое, вместо тленного — нетленное, а за такими благами последуют и те. Кто вместо неба ищет землю, тот и ее непременно потеряет; а кто предпочитает небесное земному, тот и тем и другим насладится с великим избытком. Чтобы и нам достичь этого, презревши все здешнее, изберем будущие блага, и таким образом получим и то и другое, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы 6 на Мф.
Но мы холоднее праха и мертвее мертвецов, тогда как видим, что Павел возносится выше неба и неба небес, сильнее всякого пламени все преодолевает и возвышается над всем дольним и горним, настоящим и будущим, сущим и не сущим. Положим, что этот пример не по твоим силам; впрочем, это отговорка одной твоей беспечности (что Павел имел пред тобою лишнего, почему бы тебе невозможно было подражать ему?). Но, чтобы нам не спорить, оставив Павла, возьмем в пример первенствующих христиан, которые оставили богатство, имения, заботы и все житейские дела, предали себя совершенно Богу, день и ночь прилежно внимая учению слова.
Из беседы 7 на Мф.
Смотри, не будь Иродом, и подобно ему, сказав: яко да и аз шед поклонюся Ему (Матф. II, 8), не замышляй, когда придешь, убить Отроча; ему уподобляются те, кто недостойно приобщается святых тайн. Такой, по слову апостола, повинен будет телу и крови Господни (1 Кор. XI, 27). Такие люди служат сокрытому в них самих мамоне, который, будучи гораздо хуже Ирода, ненавидит царство Христово. Желая господствовать над людьми, он посылает своих поклонников, которые наружно покланяются Христу, а во время поклонения убивают Его. Убоимся показывать себя по наружности покорными поклонниками, а на самом деле быть Его врагами. Кланяясь, повергнем все пред Ним из рук своих. Если есть у нас злато, принесем Ему, а не будем закапывать. Если тогда иноплеменники почтили Его своими дарами, то за кого надобно почесть тебя, когда ты отказываешь требующему твоей помощи? Если они подъяли такой великий путь для того, чтоб узреть рожденного, то чем извинишься ты, который не хочешь пройти одной улицы для посещения страждущего и заключенного в узах? Мы милосердуем о самих врагах наших, когда они в болезни или узах, а ты не чувствуешь сострадания к Благодетелю твоему и Господу. Те принесли злато, а ты едва подаешь хлеба. Те, увидев звезду, возрадовались, а ты не трогаешься, видя самого Христа и странна и нага. Но найдется ли кто-нибудь между вами, хотя один из числа получивших тысячу благодеяний, кто бы предпринимал для Христа такое путешествие, какое совершили эти мудрейшие самых мудрецов варвары? Но что я говорю — такое путешествие? Многие женщины у нас так изнежены, что если не будут привезены на мулах, не хотят пройти и одной улицы для того, чтобы увидеть Христа в духовных яслях? Если же и есть такие, которые могут приходить ко Христу, то одни из них предпочитают хлопоты по домашним делам, а другие даже посещение зрелищ хождению в это наше собрание. Варвары, не видав еще Христа, столь великий для Него протекли путь; а ты, и видев Его, не подражаешь им, но, взглянув, оставляешь Его и спешишь смотреть на шута (я обращаюсь опять к тому же, о чем говорил и прежде) и, видя Христа, лежащего в яслях, бежишь от Него для того, чтобы видеть на сцене женщин. Каких громов и молний не достойны такие поступки!
Из беседы 8 на Мф.
Кто знает древний Египет, богоборный и беснующийся, раба кошек, страшившегося и трепетавшего пред огородным луком, тот вполне уверится в силе Христовой. Впрочем, нам не нужно особенно прибегать к древним сказаниям, потому что и доныне еще сохраняются остатки неразумия, свидетельствующие о прежде бывшем безумии. И однако все те, которые прежде доходили до такого безумия, ныне уже любомудрствуют о небе и о небесных вещах, смеются над отеческими обычаями, горюют о своих прародителях и ни во что ставят своих мудрецов. Они самым делом узнали, что учение их мудрецов представляет лишь болтовню безумных старух, и что напротив истинная и достойная небес премудрость есть та, которая им проповедана рыбарями. Вот почему они, со всею тщательностью сохраняя учение, особенно стараются оправдать его своею жизнью. Отрекшись всех стяжаний и распявшись всему миру, они идут еще далее, употребляя свои телесные силы в пользу нищих. Несмотря на пост и бодрствование, они не хотят быть праздными даже и в продолжение дня; но, проводя ночи в священных песнях и бдениях, дни проводят в молитвах и вместе в рукоделии, подражая апостольской ревности. Если апостол, рассуждают они, когда устремляла на него взоры вся вселенная, трудился, работал, занимался ремеслом, и проводил без сна целые ночи в таковых подвигах для пропитания неимущих, — то тем более нам, живущим в пустыне и удалившимся от всякого городского шума, часы спокойного досуга должно употреблять на духовное делание. Итак, должно стыдиться всем нам, и богатым и бедным, когда они, решительно ничего не имея кроме рук, всеми силами стараются трудиться для того, чтобы неимущие обрели от их трудов прибыток, а мы и при бесчисленном нашем имении жалеем употребить в пособие неимущим даже наших избытков. Какой мы дадим ответ, скажи мне? Чем извинимся?
Из беседы 9 на Мф.
Скажи мне, если бы какой-либо земной царь сказал, что богатый не может блистать в его царских чертогах, или достигнуть какой-либо почести, то не все ли с презрением бросили бы имения? Итак, если мы готовы презреть имение, когда оно лишает нас чести у царя земного, то при гласе Царя небесного, который ежедневно взывает и говорит, что неудобно с богатством взойти в священные те преддверия, не презрим ли все, и не отвергнем ли богатства, чтобы свободно взойти в Его царство?
6. И достойны ли мы какого-либо прощения, когда с великим старанием обременяем себя тем, что заграждает нам туда вход, и скрываем свое богатство не только в сундуках, но и в земле, тогда как можно бы положить его в хранилище небесное? Ты поступаешь в этом случае подобно тому земледельцу, который, взяв пшеницу, вместо того, чтобы посеять ее на плодоносном поле, бросает в озеро, отчего и сам не получает никакой пользы, и пшеница, испортившись, пропадает. И чем обыкновенно оправдываются люди, когда мы так обличаем их? То не мало утешает нас, говорят они, что мы уверены в безопасности всего скрытого у нас. Но и не быть уверену, что есть сокрытые сокровища, также утешительно. Положим, что ты не боишься голода; но ради такого хранилища ты необходимо должен бояться других, тягчайших бедствий — смерти, вражды, наветов. Да и в случае голода народ, им понуждаемый, поднимет руку на дом твой. Вернее же сказать, поступая таким образом, ты сам же причиняешь и голод городам, и чрез то готовишь своему дому опасность страшнее голода. Я не знаю, умирал ли кто вдруг от голода, потому что против этого зла можно придумать много всякого рода средств; но за деньги, за богатство, и за подобные вещи много могу представить убитых и тайно, и явно. Множеством таких примеров наполнены дороги, судебные места и торжища. Да что я говорю о дорогах, судебных местах и торжищах? Посмотри, — самое море исполнено кровью. Тираническая власть любостяжания не только на земле распространила свою державу, но и на море свирепствует с великим неистовством. Один плывет за золотом, другого умерщвляют за него же; одного эта мучительная страсть делает купцом, другого человекоубийцею. Итак, на что всего менее можно полагаться, как не на богатство, когда из-за него нужно скитаться, подвергаться опасности и самой смерти? Но кто помилует обаянника змием усекнена (Сирах. XII, 13), по слову Писания? Зная жестокость тиранства, надлежало бы убегать рабства, и истреблять пагубную любовь. Но, скажешь, возможно ли это? Возможно, если только водворишь в себе другую любовь, любовь к небесам. Кто желает царства небесного, тот смеется над корыстолюбием. Раб Христов не будет рабом богатства, но его властелином. Богатство обыкновенно само ищет того, кто его бегает, и убегает того, кто его ищет; не столько чтит ищущего его, сколько презирающего; ни над кем так не издевается, как над своими искателями, — и не только издевается над ними, но и опутывает их бесчисленными узами. Итак, освободимся хотя теперь от этих пагубных цепей. Зачем порабощать разумную душу неразумному веществу, матери бесчисленных зол? Но не смешно ли? Мы спорим против него словами, а оно спорит против нас делами; водит нас повсюду и, к нашему бесславию, спорит с нами, как с невольниками и непотребными рабами. Что постыднее и бесчестнее этого. Если мы не преодолеваем вещества бесчувственного, то как же будем преодолевать силы бестелесные? Если не презираем низкое вещество и презренные камни, то как покорим себе начала и власти? Как будем упражняться в целомудрии? Если и блеск серебра поражает нас, то как сможем презреть красоту лица? Есть люди, которые до того преданы этой тиранической власти, что самый вид золота производит над ними особенное действие, и они для шутки говорят, что и для глаз полезно смотреть на золотую монету. Но не шути так, человек! Поистине ничто так не вредит и телесным, и душевным очам, как эта страсть. Пагубная любовь эта погасила светильники неразумных дев, и лишила их брачного чертога. Взгляд на золото, — по словам твоим, полезный для глаз, — не позволил несчастному Иуде внять гласу Господа, и еще довел до того, что он удавился, расторгся посредине и наконец низвергся в геенну. Итак, что может быть беззаконнее этого взгляда? Что ужаснее? Не о веществе денег говорю я, но о безмерной и необузданной к ним страсти. Она-то по каплям проливает кровь человеческую, имеет смертоубийственный вид, всякого зверя лютее, так как и падших терзает, и, что еще хуже, не дает и чувствовать этих терзаний. Одержимым этой страстью надлежало бы простирать руки к мимоходящим и взывать о помощи; а они еще благодарят за эти мучения. Что может быть злосчастнее? Итак, размышляя об этом, будем убегать этой неисцельной болезни, будем врачевать ее угрызения и подальше уклоняться от таковой язвы, чтобы и здешнюю жизнь провести безопасно и спокойно, и будущие наследовать сокровища, которых и да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава и честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 12 на Мф.
Не крайнее ли безумие — собирать все туда, где все полагаемое истлевает и погибает, а где все остается неприкосновенным, и даже еще возрастает, туда не отлагать ни малейшей части? И это делаем мы, которые там должны жить вечно. Потому-то и язычники не верят нашим словам. Они хотят не на словах, а в делах наших видеть доказательство нашего учения о жизни будущей. Видя, что мы строим пышные домы, заводим сады и бани, покупаем поля, они не хотят верить, чтобы мы готовились переселиться в другой небесный град. Если бы это было так, говорят они, тогда бы христиане все, что только здесь имеют, променявши на серебро, заблаговременно отправили туда. Так заключают они из того, что обыкновенно бывает в мире. В самом деле, мы видим, что богатые люди строят домы, покупают поля и все прочее в тех городах, в которых намереваются жить. Между тем мы делаем напротив. Мы всеми силами стараемся приобрести землю, и за несколько десятин земли и домов не только не жалеем денег, но даже проливаем кровь; а для приобретения неба не хотим пожертвовать и самыми избытками, между тем как могли бы купить его за малую цену, и, купивши, обладать им вечно. Потому-то мы и подвергнемся крайнему наказанию, если придем туда наги и нищи; и не за свою только бедность будем терпеть несносные мучения, но и за то особенно, что и других вовлекли в подобное состояние. В самом деле, если язычники увидят, что и мы, сподобившись великих таинств, привязаны к земному, то тем более сами будут прилепляться к нему. Через это мы сами собираем сильнейший огонь на главу нашу. Нам надлежало бы учить их презирать все видимое, а мы, вместо того, больше всех возбуждаем в них пристрастие к нему. Как же мы можем спастись, когда должны будем подвергнуться истязанию за погибель других? Неужели же ты не знаешь, что Христос повелел нам быть солью и светильниками в этом мире, чтобы мы и укрепляли расслабляемых сладострастием, и просвещали омраченных заботами о богатстве? Если же мы повергаем их еще в большую тьму, и только еще больше расслабляем, то какая останется нам надежда спасения? Совершенно никакой, но с воплем и скрежетом зубов, связанные по рукам и ногам, будем ввержены в огнь геенский, после того как уже здесь истомимся заботами о богатстве. Итак, размыслив о всем этом, расторгнем все узы обольщения сребролюбием, чтобы не впасть нам в те узы, которыми увлекут нас в огонь неугасаемый. Тот, кто рабствует богатству, и здесь и там всегда будет в узах; а неимеющий этой страсти и здесь и там будет свободен. Чтобы и нам достигнуть этой свободы, сокрушим тяжкое ярмо сребролюбия, и воскрылимся к небу, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы 13 на Мф.
Как же Лука говорит, что дьявол окончил все искушение (Лук. IV, 13)? Мне кажется, что он, упомянув о главных искушениях, сказал: все, потому что в этих искушениях заключаются и все другие. В самом деле, источниками всех бесчисленных зол являются следующие три порока: служение чреву, тщеславие, чрезмерное пристрастие к богатству. Зная это, и гнусный искуситель сильнейшее искушение, т. е. желание большего, сберег к концу. Мучительное желание высказать это искушение было у него с самого начала; но, как сильнейшее прочих, он сохранил его на конец. Таков закон его борьбы: употреблять после всего то, что, по его мнению, удобнее может низложить врага. Так поступил он и с Иовом; так и здесь. Начавши с того, что почитал менее важным и слабейшим, доходит до сильнейшего. Как же нужно побеждать его? Так, как научил Христос: прибегать к Богу, не унывать и при самом голоде, веруя в Того, Кто может напитать нас и словом; и если получим какие блага, не искушать ими Даровавшего, но, довольствуясь славою небесною, нимало не заботиться о человеческой, и во всем удаляться излишеств. Поистине, ничто столько не подвергает нас власти дьявола, как желание большего и любостяжание. Это можно видеть даже и из того, что происходит ныне. И ныне есть такие, которые говорят: «все это дадим тебе, если падши поклонишься нам»; они хотя и люди по естеству, но сделались орудиями дьявола.
Дьявол много обещает нам, но не с тем, чтобы дать, а чтобы у нас взять. Обещает доставить богатство посредством хищения, с тем, чтобы отнять у нас царствие и правду; расстилает по земле сокровища, как бы тенета и сети, для того, чтобы лишить и этих сокровищ, и небесных; хочет обогатить нас здесь, чтобы мы не имели богатства там. Когда же не может лишить нас небесного наследия посредством богатства, то избирает для того другой путь — путь бедности, как поступил он с Иовом. Когда он увидел, что богатство не причинило никакого вреда Иову, то связал сети из бедности, надеясь таким образом одержать над ним победу. Что может быть безумнее этого? Кто умел благоразумно пользоваться богатством, тот тем более будет мужественно переносить бедность. Кто не имел пристрастия к богатству, когда обладал им, тот не станет искать, когда его и не будет, как и действительно не искал его блаженный Иов, напротив, в бедности он соделался еще славнее. Злой демон хотя и мог лишить его богатства, но любви к Богу не только не лишил, но даже еще более усилил ее и, отнявши у него все, сделал то, что Иов обогатился еще большими благами, так что дьявол не знал даже, что еще и предпринять. Чем более он поражал его, тем более видел в нем сил. А когда, испытавши все средства, не получил никакого успеха, то прибег, наконец, к древнему оружию — к жене, и, надев на себя личину сострадания, весьма живо и трогательно изображает его несчастия и, как бы радея о избавлении его от бедствий, подает гибельный совет. Но этим он не победил Иова; этот удивительный муж приметил хитрость его, и с великим благоразумием заградил уста жене, которая по внушению дьявола предлагала совет.
5. Так и мы должны поступать. Хотя бы в лице брата, или искреннего друга, или жены, или кого-нибудь из самых близких к нам людей, дьявол внушал нам что-либо неподобающее, мы не по лицу должны судить о словах и принимать советы, но и по гибельному совету должны заключать о том, кто предлагает совет, и отвращаться от него.
Есть такие холодные и безумные люди, которые ищут всегда только настоящего и говорят такие достойные смеха слова: «наслаждусь теперь всеми настоящими благами, а после подумаю о том, что неизвестно; буду угождать чреву, буду рабом удовольствий, не буду много дорожить и настоящею жизнью: дай мне нынешний день, и возьми себе завтрашний!» Какое непомерное безумие! Чем отличаются такие люди от козлов и свиней (Иерем. V, 8)? Если пророк не хочет почитать людьми неистовствующих против жены ближнего своего, то кто вас осудит, когда мы скажем, что те люди безумнее и козлов, и свиней, и ослов, — люди, которые неизвестным почитают то, что яснее очевидного?
Из беседы 14 на Мф.
Подобно тому, как, входя в темничный дом, мы видим всех обремененных оковами, так и теперь, если, устранив весь внешний блеск, войдем в жизнь каждого, то увидим, что душа каждого обложена узами тяжелее железных, а особенно если взойдем в души богатых. Подлинно, чем большим они владеют богатством, тем более и уз на них. Подобно тому, как видя узника, у которого и шея, и руки, а часто и ноги в железах, ты почитаешь его крайне несчастным, так и видя богатого, владеющего неисчетными сокровищами, не называй его счастливым, но за то-то самое и считай его самым злополучным. В самом деле, кроме того, что он в узах, при нем находится еще жестокий страж темничный — злое любостяжание, которое не позволяет ему выйти из темницы, но приготовляет для него тысячи новых оков, темниц, дверей и затворов; и ввергнувши его во внутреннюю темницу, еще заставляет его услаждаться своими узами, так что он не может даже найти и надежды освободиться от зол, его угнетающих. И если ты проникнешь мыслью во внутренность души его, то увидишь ее не только связанною, но и крайне безобразною, оскверненною и наполненною червями.
Из беседы 15 на Мф.
Вникни и в то, с какою силою Он выразил Свою заповедь! Он не сказал: блаженны те, которые ищут правды, но — блажени алчущии и жаждущии правды, внушая этим, чтобы мы не как-нибудь, но с полною любовью стремились к ней. А как полную любовь имеют сребролюбивые, то есть, они не столько заботятся об удовлетворении голода и жажды, сколько о том, чтоб более и более иметь и приобретать, то Христос повелевает обращать подобную любовь к нелюбостяжанию.
Неужели ты не знаешь, что и как заповедал Христос? И как ты можешь исполнить, хотя одну из заповедей Его, когда, оставив все, ты стараешься только собрать барыши, пустить деньги в рост, завести торговые связи, купить множество рабов, заготовить драгоценные сосуды, закупить поля, домы, и разные домашние принадлежности? И пусть было бы только это одно; но, когда к этим бесполезным занятиям ты присоединяешь еще неправду, отнимая землю у соседей, грабя домы, разоряя бедных, увеличивая голод других, — то когда ты приступишь к этим заповедям? Но ты иногда милуешь нищих? Знаю это. Однакож и тут опять большая погибель для тебя, потому что ты делаешь это или с надменностью, или из тщеславия, так что и в добрых делах для тебя нет пользы. Что может быть бедственнее того, когда ты даже у самой пристани терпишь кораблекрушение? Итак, чтобы не случилось этого с тобою, для этого, сделав доброе дело, не ищи от меня благодарности, чтобы иметь тебе должником самого Бога, Который сказал: «взаймы давайте тем, от которых вы не надеетесь ничего получить» (Лук. VI, 35). Имея такого должника, для чего же ты, оставив Его, требуешь от меня, человека бедного и скудного? Разве этот должник гневается, когда требуют с Него долг. Или Он беден? Или отказывается платить? Но разве ты не видишь Его неисчетных сокровищ? Разве ты не видишь Его неизреченной щедрости? Итак, с Него проси и требуй; это Ему приятно. А если Он увидит, что ты с другого требуешь долг Его, то Он оскорбится этим, — и не только не отдаст тебе, но и по праву осудит тебя. В чем ты нашел Меня неблагодарным, скажет Он? Какую бедность у Меня нашел, что, оставив Меня, идешь к другим? Одному дал взаймы, а с другого требуешь? Ведь, хотя и человек получил, но велел дать Бог. Итак, Бог сам хочет быть первым должником и порукою, доставляя тебе бесчисленные случаи всегда с Него требовать. Не оставляй же такое богатство и такое обилие, и не ищи получить с меня, — человека ничего не имеющего. И для чего ты подаешь милостыню на моих глазах? Разве я говорил тебе: дай? Разве от меня ты слышал, чтобы с меня требовать? Сам Бог сказал: милуяй нища, взаим дает Богови(Притч. XIX, 17). Ты дал взаймы Богу; с Него и требуй. Но Он не отдает теперь всего? И это Он делает для твоей пользы. Он не какой-нибудь обыкновенный должник, который спешит только отдать долг, но должник, который всячески старается еще о том, чтобы взятое взаймы сохранить в целости. Потому-то Он, что нужно отдать здесь, отдает, а что там, сберегает.
10. Итак, зная это, станем оказывать милосердие и большее человеколюбие как имуществом, так и делами. Если увидим, что кого-либо мучат и бьют на площади, и если можем избавить его деньгами, то избавим. А если можем освободить словами, не поленимся и это сделать. Есть ведь награда и за слова, даже и за самые вздохи: и об этом-то блаженный Иов говорил: аз же о всяцем немощнем восплакахся, воздохнух же видев мужа в бедах (Иов. XXX, 25). Если же есть награда за слезы и вздохи, то подумай, каково будет воздаяние, когда присоединятся к ним слова, усердие и другое подобное тому. И мы были некогда враги Богу, и Единородный примирил нас, сделавшись посредником, претерпев за нас раны и самую смерть. Постараемся же и мы избавлять от бесчисленных бедствий тех, которые подвергаются им и перестанем поступать так, как мы поступаем теперь, когда, например, видя, что другие ссорятся и дерутся между собою, останавливаемся и окружаем это дьявольское зрелище, чтобы позабавиться бесстыдством других. Может ли что быть бесчеловечнее этого? Видим, что бранятся, дерутся, раздирают друг у друга одежду, разбивают друг другу лицо, и спокойно продолжаем стоять. Ужели тот, кто дерется, медведь? Ужели зверь? Ужели змий? Это человек, всегдашний сообщник твой; он брат тебе, он сочлен твой. Итак, не делай для себя зрелища, но прекращай ссоры; не забавляйся, но укрощай; не побуждай других к такому бесстыдству, но разнимай и усмиряй дерущихся. Радоваться таким несчастным случаям свойственно только людям бесстыдным, подлым, непотребным и безумным. Ты смотришь на человека бесстыдно поступающего, и не замечаешь, что и сам то же делаешь? И ты не вступаешься, чтобы рассеять сборище дьявольское, и прекратить злобу человеческую! Чтобы мне и самому принять побои, скажешь ты, — и ты это велишь? Совсем нет! Ты не примешь их. А если и примешь, так это будет тебе вместо мученичества, потому что за Бога претерпишь это. Если же не хочешь принять побоев, то подумай. Сам Господь восхотел претерпеть за тебя крест. Как обижающий, так и обижаемый, от сильного гнева, ими обладающего, подобны пьяным и потерявшим рассудок, потому и имеют нужду в человеке здравомыслящем, который бы им помог: первому, чтобы перестал обижать, а второму, чтобы избавился от побоев. Итак, пойди и подай руку помощи — трезвый опьянелому. Подлинно, и гнев опьяняет, и это опьянение даже гораздо хуже опьянения от вина. Посмотри на корабельщиков: они как скоро видят где-либо кораблекрушение, тотчас, поднявши парусы, спешат, чтобы исхитить от волн своих товарищей по ремеслу. Итак, если имеющие одинаковое ремесло так друг другу помогают, то тем более надлежит помогать друг другу тем, которые имеют одинаковую природу. Ведь и ссора — кораблекрушение, притом и гораздо бедственнее того. В самом деле, кто ссорится, тот или изрыгает хулы, и таким образом теряет все прежние добрые дела, или в сильном гневе клянется ложно, и таким образом впадает в геенну, или наносит побои и совершает убийство, и опять подвергается такому же кораблекрушению. Итак, пойди, прекрати зло, спустись в это бурное море и исхить утопающих, и разрушив зрелище дьявольское, уговаривай каждого порознь, погаси пламень и укроти волны. Если пожар распространится, огонь усилится, — не бойся: многие тебе подадут руку помощи, только начни, — а прежде всех поможет Бог мира. И если ты первый начнешь гасить пламя, то многие и другие последуют за тобой, и ты получишь награду и за их доброе дело. Послушай, что говорит Христос иудеям, пресмыкающимся долу. Если увидишь, говорит Он, упавшего осла у врага своего, не проходи мимо, но подыми (Исх. XXIII, 5). Но гораздо легче разнять ссорящихся между собою, нежели поднять упавшую скотину. Если же должно поднимать осла у врагов, то тем более души у друзей, особенно когда последнее падение гораздо бедственнее; ведь души от тяжести гнева упадают не в грязь, а в огненную геенну. Между тем ты, жестокий и бесчеловечный, видя брата своего лежащего под тяжким бременем, и дьявола предстоящего и разжигающего пламя гнева, проходишь мимо! Так поступать даже и с животными не безопасно. Самарянин, когда увидел раненого, человека совсем ему неизвестного и не имевшего к нему никаких отношений, остановился, посадил его на своего осла, привез в гостиницу, нанял врача, и деньги гостиннику частью заплатил, частью обещал заплатить (Лук. X, 33 и дал.) А ты, видя человека, который попался не разбойникам, но полчищу демонов, и подвергся ярости врага не в пустыне, но среди площади, — когда тебе не нужно ни денег платить, ни осла нанимать, ни идти далеко, а только сказать несколько слов, — ты, жестокий и бесчеловечный, не хочешь помочь, но бежишь мимо! Как же ты надеешься сам когда-нибудь получить милость у Бога? Вам говорю я, которые пред всеми поступаете бесстыдно, — вам, обидчикам и притеснителям! Скажи, пожалуй: ты наносишь побои, топчешь ногами, кусаешь? Разве ты кабан, или дикий осел? И ты не стыдишься, не краснеешь от своего зверства, забывая свое достоинство? Ты беден? Но ты свободен. Ремесленник ты? Но ты христианин. Потому-то самому тебе и должно жить смирно, что ты беден. Ссориться свойственно только богачам, а не бедным, — богачам, говорю, которые имеют многие причины к ссоре. Ты не пользуешься удовольствиями богатства, между тем ищешь неприятностей, с ним неразлучных — вражды, распрей, ссор, мучишь и душишь брата своего, и повергаешь его пред всеми. Ужели ты не понимаешь, что в своем бесстыдстве подражаешь необузданности бессловесных, или вернее, делаешь еще хуже их? У бессловесных все общее, они собираются и ходят вместе; а у нас, напротив, ничего нет общего, но все вверх дном: вражды, распри, ссоры, ненависть, обиды. Мы не стыдимся ни неба, куда мы все призываемся, ни земли, которая всем нам дана в общее жилище, ни самой природы своей; но все подавляют в нас гнев и любостяжание. Или не знаешь ты о том рабе, который должен был десять тысяч талантов, и после того, как долг прощен был ему, душил товарища своего за сто динариев, — или не знаешь, сколько претерпел он бедствий, и как предан был вечному мучению (Матф. XVIII, 28 и дал.)? И ты не боишься такого примера? Не страшишься подвергнуться тому же? Ведь и мы много, много должны Господу, однако Он ждет и долготерпит; не истязует нас, как мы своих собратий, не душит нас, не мучит. Между тем если бы Он захотел потребовать от нас хотя малейшей части долга, мы давно бы погибли. Размышляя об этом, возлюбленные, смиримся, и будем снисходительны к должникам своим; чрез них имеем случай, если только мы благоразумны, получить прощение в великих долгах своих и за малое приобресть многое. Итак, зачем же ты насильно требуешь долг от ближнего своего? Тебе даже надлежало бы простить и тогда, когда бы он сам захотел тебе отдать, — простить для того, чтобы получить все от Бога. А ты между тем всеми силами стараешься получить долги, заводишь споры, чтобы не потерять ни малейшей части своего имущества. Ты думаешь причинить обиду ближнему, а между тем сам на себя поднимаешь меч, и умножаешь для себя мучение в геенне. Если ты хоть немного будешь здесь благоразумным, то облегчишь участь свою на суде. Ведь Бог для того только и требует от нас такого снисхождения к ближним нашим, чтобы самому иметь случай прощать нам великие согрешения наши. Итак, сколько бы ни было у тебя должников, деньгами ли то, или оскорблениями, всех прости, и за такое великодушие проси от Бога воздаяния. Доколе они будут оставаться твоими должниками, до тех пор и Бог не будет твоим должником; напротив, как скоро простишь их, тогда можешь приступить к Богу, и требовать от Него воздаяния себе за такой добрый поступок. Если бы кто, проходя мимо тебя и видя, что ты держишь своего должника, велел тебе отпустить его, обещавши заплатить за него; если, говорю, этот человек не откажется заплатить тебе всего долга вместо твоего должника, — то не более ли, не тысящекратно ли более воздаст нам Бог, когда мы, повинуясь Его заповеди, простим должников своих, не требуя от них ничего? Мы должны иметь в виду не временное удовольствие, происходящее от требования долгов, но тот вред, который потерпим за то в будущем, и который будет состоять в лишении бессмертных благ. Итак, возвысившись над всем этим, будем прощать и деньги, и оскорбления должникам своим, чтобы и самим нам можно было получить прощение в своих долгах; и чего мы не успели достигнуть чрез другую добродетель, этого мы достигнем, когда не будем помнить зла на ближних своих, и таким образом сподобимся благ вечных, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа. Ему слава и держава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 19 на Мф.
Он не говорит: Отче мой, иже еси на небесех, но — Отче наш, и тем самым повелевает возносить молитвы за весь род человеческий, и никогда не иметь в виду собственных выгод, но всегда стараться о выгодах ближнего. А таким образом и вражду уничтожает, и гордость низлагает, и зависть истребляет, и вводит любовь — мать всего доброго; уничтожает неравенство дел человеческих и показывает полное равночестие между царем и бедным, так как в делах высочайших и необходимейших мы все имеем равное участие. Действительно, какой вред от низкого родства, когда по небесному родству мы все соединены, и никто ничего не имеет более другого: ни богатый более бедного, ни господин более раба, ни начальник более подчиненного, ни царь более воина, ни философ более варвара, ни мудрый более невежды? Бог, удостоивший всех одинаково называть Себя Отцом, чрез это всем даровал одно благородство.
Из беседы 20 на Мф.
Если будешь любить людскую славу, то, хотя бы удалился и в пустыню, ты не приобретешь добродетели, потому именно, что не будешь иметь зрителей. Подумай: ты обижаешь и самую добродетель, когда исполняешь ее не для нее самой, но для какого-нибудь веревочника, кузнеца и толпы торгашей; хочешь, чтобы дивились тебе и люди худые, для которых добродетель — стороннее дело; сзываешь и самых врагов добродетели, чтобы показать им ее как бы на зрелище. Это подобно тому, как если бы кто захотел вести целомудренную жизнь не по уважению к чистоте целомудрия, но чтобы выказать себя пред блудниками: точно так же и ты не избрал бы добродетели, если бы не имел желания прославиться пред врагами добродетели, — между тем как надлежало бы почтить ее и потому, что ее хвалят и враги ее. Так мы должны почитать ее не ради других, но ради нее самой. И мы сами ставим себе в обиду, когда нас любят не ради нас самих, но ради других. Точно так же рассуждай и о добродетели: не ради других люби ее, не для людей повинуйся Богу, но для Бога людям. Если же поступаешь иначе, то, хотя, по-видимому, и любишь добродетель, раздражаешь Бога наравне с тем, кто совсем не следует ей. Как этот последний не повинуется Богу, потому что не исполняет добродетели, так и ты преступаешь закон Божий, потому что беззаконно исполняешь ее. Не скрывайте себе сокровищ на земли (ст. 19). После того, как Спаситель излечил болезнь тщеславия, по естественному порядку, предлагает слово о нелюбостяжании. Подлинно, ничто столько не заставляет любить богатство, как тщеславие. И толпы служителей и евнухов, и золотом одетые лошади, и серебряные столы, и тому подобные весьма смешные вещи придуманы людьми не для того, чтобы удовлетворить нужде, или чтобы получить удовольствие, но для того, чтобы выказать себя пред другими. Итак, выше Иисус Христос говорил только о том, что должно быть милосердым; а здесь, словами: не собирайте сокровищ, показывает и то, в какой степени должно быть милосердым. Так как корыстолюбие с чрезвычайною силою господствует над людьми, и потому предложить учение о презрении богатства нельзя было вдруг, с самого начала, — то Спаситель искореняет эту страсть мало-помалу, освобождает от нее постепенно, и таким образом делает учение о нелюбостяжании наконец удобоприемлемым для сердец Своих слушателей. Вот почему, прежде всего, Он говорил: блажени милостивии(Матф. V, 7); потом: буди увещеваяся с соперником твоим (там же ст. 25); затем: хотящему судитися с тобою и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу (там же ст. 40); а здесь требует гораздо большего. Там сказал: если видишь угрожающую тебе ссору, то поступи так, потому что лучше ничего не иметь и быть дальше от ссоры, нежели иметь что-либо и вести вражду; а здесь, не упомянув ни об истце, ни об ответчике, ни о другом ком-либо, поучает просто презрению имущества, независимо от чего бы то ни было. Он дает эту заповедь не столько для получающего, сколько для подающего милостыню, чтобы, то есть, и тогда, как никто нас не обижает и не влечет в судилище, мы презирали богатство и раздавали его бедным. Впрочем, и в настоящем случае Он еще не все открыл. Хотя в пустыне Он и показал чрезвычайные подвиги для добродетели нелюбостяжания, однако не поставляет их на вид, так как еще не время было открыть это. Теперь Он хочет разобрать только (обыкновенные) помышления человеческие, и предлагает Свои слова более в качестве советующего, нежели законодателя. Не скрывайте себе сокровищ на земли, говорит и присовокупляет: идеже червь и тля тлит, идеже татие подкапывают и крадут. Таким образом, Он как самым местом, так и свойством предметов доказывает вред земных сокровищ и достоинство небесных. И здесь не останавливается, но представляет и другое соображение. Во-первых, Он побуждает слушателей к добродетели тем самым, чего они больше всего страшатся. Чего страшишься ты, говорит Он? Ужели истощится твое богатство, если ты подашь милостыню? Нет: подавай милостыню — и тогда оно не истощится; и что удивительнее, оно не только тогда не истощится, но еще получит большое приращение, потому что к нему присовокупятся и блага небесные. Он здесь прямо еще не говорит об этом, но в дальнейшей речи утверждает это.
3. Теперь, предлагая то, что особенно могло убедить слушателей Его, т. е., что сокровище пребудет у них неистощимым, Он и с другой стороны склоняет их к милосердию; не говорит, что если подашь милостыню, то сокровище сохранится, но угрожает противным случаем, т. е., что если не подашь, то оно погибнет. Подивись неизреченной мудрости! Не сказал, что другим его по себе оставишь, что нередко бывает приятно людям; но, к их ужасу, показывает, что они и этого не в силах сделать, потому что, хотя бы люди богатству и не причинили ущерба, но всегда будут вредить моль и ржа. Хотя, казалось бы, и легко совладеть с этим вредом, но на самом деле трудно преодолеть или предотвратить его. Что бы ты не придумал, не можешь предотвратить этого вреда, Почему же? Неужели золото истребляется молью? — Если молью не истребляется, то воры крадут. — Но ужели всех обкрадывают? — Если и не всех, — по крайней мере, очень многих. В виду этого Спаситель рассматривает богатство и с другой стороны, как я выше упомянул: идеже сокровище человека, говорит Он, ту и сердце его (ст. 21). То есть, хотя и ничего подобного не случится, но немалый для тебя вред будет заключаться в том, что ты будешь прилеплен к земному, будешь рабом вместо свободного, отпадешь от небесного, не в состоянии будешь помыслить о горнем, а только о деньгах, о процентах, о долгах, о прибытках и гнусных корчемствах. Что может быть бедственнее этого? Такой человек впадает в рабство, более тяжкое, чем рабство всякого раба, и, что всего гибельнее, произвольно отвергает благородство и свободу, свойственные человеку. Сколько ни беседуй с тобою, имея ум пригвожденный к богатству, ты не можешь услышать ничего полезного для себя. Но как пес в логовище, прикованный к заботам о деньгах крепче цепи, бросаешься ты на всех приходящих к тебе, — занимаешься только тем, чтобы для других сохранить лежащее у тебя сокровище. Что может быть бедственнее этого? Но так как мысль эта превышала понятие слушателей, и как вред, так и польза, проистекающие от богатства, для многих не были очевидны, и, чтобы понять это, нужен был ум довольно проницательный, то Спаситель, после предварительного объяснения, и сказал: идеже сокровище человека, ту и сердце его. Поясняя то же самое далее, Он обращает речь от умственных предметов к чувственным, именно говорит: светильник телу есть око (ст. 22). Смысл слов Его таков: не закапывай в землю ни золота, ни чего-либо другого тому подобного, потому что сокровище ты собираешь для червя, тли и для воров. Хотя ты и сбережешь его от этих истребителей, но не сохранишь своего сердца от порабощения и прилепления ко всему земному, — потому что где будет сокровище твое, там будет и сердце твое. Напротив, если будет твое сокровище на небе, то не только имеешь ту выгоду, что сподобишься за это небесных почестей, но еще и здесь получишь награду, возносясь на небо, помышляя и заботясь о небесном, так как очевидно, что ты туда же перенесешь и ум свой, куда положишь свое сокровище; наоборот, когда ты положишь свое сокровище на земле, то будешь испытывать совершенно противное. Если же сказанное кажется тебе неясным, то выслушай следующее: светильник телу есть око. Аще убо будет око твое просто, все тело твое светло будет; аще ли око твое лукаво будет, все тело твое темно будет. Аще убо свет, иже в тебе, тма есть, то тма кольми? (ст. 22, 23). Таким образом, Спаситель обращает Свое слово к наглядным примерам. Так как Он упомянул о порабощении и пленении ума, а это для многих было неудобопонятно, то Он Свое учение прилагает к предметам внешним и пред очами находящимся, чтобы по ним могли уразуметь и то, чему подвергается ум. Как бы так говорил Спаситель: если не знаешь, что значит повреждение, случающееся с умом, то научись этому из рассмотрения вещей телесных. Что значит глаз для тела, то самое и ум для души. Конечно, ты никогда бы не захотел носить золота, облекаться в шелковые одежды и, вместе, быть слепым, — но здравие очей предпочел бы всей такой пышности. (Ведь если лишишься зрения, то никакой не будет для тебя приятности в жизни. Но как при слепоте очей и прочие члены, не пользуясь более светом, очень ослабевают в своей деятельности, так равно и по растлении ума жизнь твоя исполнится бесчисленных зол). Поэтому, как касательно тела мы наиболее заботимся о том, чтобы иметь здоровое зрение, так и касательно души преимущественно должны заботиться о здравии ума. Если ослепим ум, долженствующий доставлять свет и прочим способностям, то чем смотреть будем? Загради источник — иссушишь и реку; подобным образом кто помрачает ум, тот приводит в беспорядок все действия его в настоящей жизни. Потому Спаситель и говорит: аще свет, иже в тебе, тма есть, то тма кольми. Когда кормчий сделается добычею волн, когда светильник угаснет, когда вождь будет пленен, тогда какая уже надежда останется для подчиненных?
4. Потому теперь уже не упоминая о наветах, ссорах и тяжбах, возникающих из-за богатства (на них Он указал выше, когда сказал: предаст тебе соперник судии, и судия слузе — [Матф. V, 25]), поставляет здесь на вид неизбежное и более тяжелое, отклоняя таким образом от злой страсти корыстолюбия. Поработить ум этой болезни — гораздо тяжелее, нежели быть ввергнутым в темницу. Притом последнее не всегда случается, а то непременно следует за привязанностью к богатству. Потому-то Христос уже после того зла упомянул об этом зле, как тягчайшем и непременно случающемся. Бог, говорит Он, даровал нам ум для того, чтобы мы рассеивали мрак неведения, имели правильное понятие о вещах и, пользуясь им, как орудием и светом против всего скорбного и вредного, пребывали в безопасности. А мы этот драгоценный дар промениваем на лишние и бесполезные вещи. Что пользы в воине, украшенном золотом, когда военачальник пленен? Какая выгода в украшенном корабле, когда кормчий сделается добычею волн? Что пользы в стройном теле, когда глаза будут лишены зрения? Если бы кто врача, который должен быть здоровым, чтобы лечить болезни других, повергши в болезнь, положил в позолоченной храмине на серебряную кровать, то из этого какая польза вышла бы для больных? Так и ты, если повредишь ум, могущий обуздывать страсти, и привяжешь его к сокровищу, то не только не получишь никакой пользы, но, напротив, много потеряешь, и нанесешь своей душе великий вред. Видишь ли, как Спаситель тем самым, чем люди больше всего побуждаются к пороку, отвлекает их от последнего, и приводит к добродетели? Для чего желаешь богатства, говорит Он? Не для того ли, чтобы веселиться и роскошествовать? Но этого-то ты и не получишь, а встретишь совсем противное. Если, лишенные глаз, мы по причине этого несчастия не наслаждаемся никакими удовольствиями, то тем более должны ощущать то же по развращении и ослеплении ума. Для чего ты закапываешь в землю свои сокровища? Для того ли, чтоб безопаснее сохранить их? Но и здесь испытаешь совершенно противное. Таким образом, как постящегося, подающего милостыню и молящегося из одного тщеславия, Он тем самым удержал от тщеславия, чем особенно они побуждаются к этому пороку (для чего ты так молишься и подаешь милостыню, говорит Он? Не для того ли, чтобы получить от людей славу? Но не молись с таким намерением — и тогда получишь ее в последний день), — так точно и сребролюбца Он отвлекает от привязанности к богатству тем самым, о чем он преимущественно заботится. Чего желаешь ты, говорит Он? Того ли, чтоб сохранить свое богатство и наслаждаться удовольствиями? Все это доставлю тебе с великим избытком, если положишь золото там, где Я тебе повелеваю. Хотя повреждение ума, происходящее от пристрастия к богатству, Спаситель яснейшим образом раскрыл уже впоследствии, именно тогда, когда упомянул о тернии, тем не менее и здесь достаточно указал на него, когда объятого безумною страстью корыстолюбия назвал помраченным. И как находящиеся во тьме ничего не могут ясно разобрать, и когда увидят веревку, думают, что это змея, а когда увидят горы и дебри, умирают от страха, так и корыстолюбцы по своей подозрительности страшатся того, что для других кажется не страшным. Они страшатся бедности, или справедливее, страшатся не только бедности, но и всякого маловажного убытка. Если потерпят какой-либо малый ущерб, то печалятся и сокрушаются гораздо более, нежели те, которые не имеют даже необходимой пищи. Многие из богачей, не снеся такого несчастия, даже удавились. Равным образом обиды и насилия для них кажутся столь несносными, что и от них многие лишили себя жизни. Богатство, кроме служения себе самому, делает их ко всему прочему неспособными. Когда оно заставляет их служить себе, тогда они решаются и на смерть, и на раны, и на всякое постыдное дело. Это составляет самое крайнее несчастие. Где надобно иметь терпение, там они слабее всех. А где бы надлежало им быть осторожными, там они бывают чрезвычайно бесстыдны и наглы. Подлинно, с ними происходит то же самое, что и с тем, кто все свое имущество расточит на ненужные вещи. Таковой, неблагоразумно расточивши все свои стяжания, когда настает время для нужных издержек, ничего не имея, претерпевает тягчайшие бедствия.
5. Подобно тому как актеры, изучив свои предосудительные искусства, когда показывают их, переносят много страшного и опасного, а в других, полезных и необходимых, делах оказываются всех смешнее, так точно и корыстолюбцы. Как те, ходя по протянутой веревке, показывают на ней большое присутствие духа, а когда какое-нибудь важное дело потребует от них отваги и мужества, то и придумать не могут, как на то решиться, так точно и богатые для денег на все решаются, а для любомудрия не могут отважиться решительно ни на что. И как те занимаются и опасным, и бесполезным делом, так и эти переносят множество опасностей и трудностей, но ничего полезного в конце концов не достигают и покрываются сугубою тьмою: и от развращения ума своего слепотствуют, и от несбыточности своих предприятий помрачаются великою тьмою, почему и не могут смотреть свободно. Находящийся только во мраке при появлении солнца освобождается от тьмы; лишенный же зрения даже и при появлении солнца не видит. То же самое претерпевают и богатые. Даже и тогда, когда Солнце правды осиявает и наставляет их, они не чувствуют, потому что богатство ослепило их очи, — почему и страждут сугубою слепотою: и сами от себя, и от того, что не внимают Учителю. Итак, будем тщательно внимать Ему, чтобы, хотя и поздно, прозреть. А как можно прозреть? Ты прозришь, если познаешь, как ты стал слеп. Как ты стал слеп? От злого вожделения. Страсть к деньгам, подобно вредоносной мокроте, покрывши чистый зрачок глаза, навлекла на тебя густое облако. Но это облако можно удобно и разогнать и рассеять, если примем луч Христова учения, если будем внимать Его наставлению и словам: не скрывайте себе сокровищ на земли. Что мне пользы от слушания, скажешь ты, когда вожделение обдержит меня? Но непрестанным слушанием, наконец, может быть истреблено и самое вожделение. Если же будешь еще обдержим им, то представь, что вожделение не вожделенно. В самом деле, какое тут вожделение, когда ты подвержен жесточайшему рабству и мучительству, отвсюду связан, пребываешь во тьме, исполнен всякого смятения, переносить бесполезные труды, бережешь богатства для других, а часто и для врагов? Вожделенно ли это сколько-нибудь? Не следует ли, наоборот, убегать и удаляться от этого? Что за вожделение полагать свое сокровище среди татей? Если ты непременно желаешь богатства, то перенеси его туда, где оно может оставаться в безопасности и целости. А как ты теперь поступаешь, — поступать так свойственно не богатства желающему, но рабства, напасти, убытка и непрестанной скорби. Если бы какой-нибудь человек указал тебе на земле безопасное место для сохранения твоего богатства, то, хотя бы он завел тебя и в самую пустыню, ты не поленился бы и не замедлил, но с полною доверенностью положил бы там свое имущество. Когда же вместо людей это обещает тебе Бог, и предлагает не пустыню, а небо, ты принимаешь совсем противное. И это несмотря на то, что, хотя бы и совершенно было в безопасности здесь твое имение, ты никогда не можешь быть свободен от беспокойства. Пусть ты его не потеряешь, но беспокоиться о нем никогда не перестанешь. Напротив, полагая сокровище на небе, ты не испытаешь ничего такого; и, что всего важнее, тогда ты не закапываешь, а насаждаешь свое золото. Тогда оно вместе бывает тебе и сокровищем и семенем, или и того и другого лучше. Семя не остается навсегда, а то всегда пребывает. Опять, здешнее сокровище не прозябает, а то приносит тебе нетленные плоды. Если же ты будешь ссылаться на продолжительность времени и отдаленность воздаяния, то и я могу тебе показать, сколько и здесь ты получишь пользы; а сверх того, и самыми житейскими обстоятельствами постараюсь тебя убедить, что ты напрасно представляешь такие отговорки.
6. Ты и в настоящей жизни заготовляешь много такого, чем сам никогда не думаешь пользоваться; и если кто тебя в этом будет обвинять, ты, указывая на детей и внуков, думаешь найти достаточное утешение в излишних трудах своих. Когда ты, находясь в самой глубокой старости, строишь великолепные домы, прежде окончания которых ты, может быть, умрешь; когда насаждаешь деревья, которые принесут плод спустя много лет, (когда насаждаешь в поле даже такие дерева, от которых произойдет плод разве лет через сто); когда покупаешь имения и наследства, которыми будешь владеть спустя много времени; когда ты заботишься о многом таком, чем никогда не будешь пользоваться, — то все это для себя ли ты делаешь, или для потомков? Итак, не есть ли это признак крайнего безумия, когда ты касательно земных благ не смущаешься продолжительностью времени и даже, по причине этой продолжительности, подвергаешься опасности лишиться всей награды за труды; а касательно небесных благ унываешь по причине замедления, тогда как это замедление приносит тебе больше пользы, и не другим доставляет ожидаемые тобою блага, но все дары сохраняет для тебя? Да притом эта медленность и не продолжительна, — дело наше при вратах судилища; мы не знаем, — может быть, уже в наше время все окончится, и наступит этот страшный день, и Его грозное и нелицеприятное судилище. В самом деле, очень многие знамения уже совершались: и Евангелие проповедано по всей вселенной, и брани и землетрясения и голод сбылись, и не велик остающийся промежуток. Но ты не видишь знамений? Вот это самое есть величайшее знамение. Так и бывшие во времена Ноя не видели начала всегубительства, — и страшное наказание постигло их в то время, как они играли, ели, женились и делали все обычное. Подобным образом жители Содома среди увеселений нимало не предугадывая, что с ними имело случиться, пожраны ниспадшим пламенем. Итак, все это представляя, постараемся приготовить самих себя к отшествию отсюда. Пусть день всеобщей кончины еще не настал; но конец каждого, и старца и юноши, уже находится при дверях. И уже нельзя отсюда отшедшим купить елея, или получить прощение, хотя бы Авраам молился, хотя бы Ной, хотя бы Иов, хотя бы Даниил. Итак, пока имеем время предуготовить себе дерзновение пред Богом, запасем елея в изобилии, перенесем все на небо, чтобы нам в свое время, и когда особенно будем иметь нужду, всем этим насладиться, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 21 на Мф.
1. Видишь ли, как Христос мало-помалу удаляет пристрастие к настоящим благам, и, предлагая обширное слово о презрении богатств, ниспровергает владычество сребролюбия? Он не удовлетворился тем, что сказал прежде, хотя говорил много и сильно; но присоединяет и другие побуждения, более грозные. Что может быть поразительнее теперь произнесенных слов, если богатство в самом деле может отлучить нас от работания Христу? И что вместе вожделеннее, если, презирая богатство, можем иметь истинное расположение и любовь ко Христу? Что всегда говорил, то и ныне скажу: именно, подобно искусному врачу, показывающему, что от невнимания его советам происходит болезнь, а от повиновения здравие, Христос тем и другим, т. е., пользою и вредом, побуждает слушателей к повиновению словам Своим. Итак, смотри, как Христос, уничтожая препятствие, указывает и устрояет нашу пользу. Не потому только, говорит Он, вредно для вас богатство, что оно вооружает против вас разбойников и совершенно помрачает ум ваш; но преимущественно потому, что оно, делая вас пленниками бездушного богатства, удаляет вас от служения Богу, и таким образом вредит вам и тем, что делает вас рабами вещей, над которыми вы должны господствовать, и тем, что не позволяет служить Богу, которому всего более вы должны служить. Как прежде показал Он двоякий вред для собирающих богатство на земле — и тот, что собирают богатство там, где тля тлит, и тот, что не собирают его там, где стража самая безопасная, так и теперь показывает двоякий вред — и тот, что богатство удаляет нас от Бога, и тот, что оно порабощает мамоне. Впрочем, не тотчас выставляет это на вид, но наперед высказывает общие мысли, говоря таким образом: никтоже может двема господинома работати. Здесь под двумя господами разумеет Он господ, приказывающих совсем противное один другому: иначе они не были бы и двоими. Ведь множеству веровавших бе сердце и душа едина (Деян. IV, 32). Хотя верные были разделены телом, но помыслом были одно. Потом, усиливая сказанное, Спаситель говорит: тот не только служить не будет, но еще возненавидит и отвратится. Либо единаго возненавидит, говорит Он, а другаго возлюбит, или единаго держится, о друзем же нерадити начнет. В двух этих изречениях Спаситель, кажется, выражает одну и ту же мысль; но не без причины говорит Он так, а с тем намерением, чтобы показать, как удобно перемениться на лучшее. Чтобы ты не говорил: я однажды навсегда порабощен богатством, угнетен им, Он — показывает, что возможно и перемениться, возможно перейти как на ту, так и на другую сторону. Итак, высказав общую мысль, чтобы заставить самого слушателя быть беспристрастным судиею слов Его и произнести суд на основании самого дела, Христос как скоро увидел, что слушатель соглашается с Его словами, тотчас открывает Свою мысль: не можете, говорит, Богу работати и мамоне. Помыслим и ужаснемся, что заставили мы сказать Христа, — сравнить богатство с Богом! Если же и представить это ужасно, то не гораздо ли ужаснее на самом деле работать богатству, и его самовластное владычество предпочитать страху Божию? Итак, что же — скажет кто-нибудь — ужели не могло быть этого у древних? Нисколько. Как же Авраам и Иов угодили Богу, спросишь ты? Не о богатых упоминай мне, но о тех, которые раболепствовали богатству. Иов был богат, но не служил мамоне; имел богатство и обладал им, был господином его, а не рабом. Он пользовался им как управитель чужого имения, не только не похищая чужого, но и собственное отдавая неимущим; и что всего более, он не услаждался тем, что имел у себя, как сам свидетельствовал об этом, говоря: аще и возвеселихся многу ми богатству бывшу (Иов. XXXI, 25)? Потому-то, и когда лишился богатства, не скорбел. Но ныне не таковы богатые; они, будучи несчастнее всякого пленника, платят дань мамоне, как некоему жестокому тирану. Любовь к богатству, овладев их сердцем, как бы некоторою крепостью, непрестанно дает им оттуда свои повеления, дышащие беззаконием, и ни один из них не противится этим повелениям. Итак, не мудрствуй излишне! Бог однажды навсегда сказал, что служение Богу и мамоне не может быть соединено вместе. А потому ты не говори, что может быть соединено. Когда мамона велит похищать чужое, а Бог повелевает отдавать и собственное имущество; когда Бог повелевает вести жизнь целомудренную, а мамона — жить блудно; когда мамона повелевает упиваться и пресыщаться, а Бог, напротив, — обуздывать чрево; когда Бог повелевает презирать настоящие мирские блага, а мамона — прилепляться к ним; когда мамона заставляет удивляться мраморам, стенам и крышам, а Бог — все это презирать и почитать истинную мудрость: как же ты говоришь, что служение Богу и мамоне может быть соединено вместе?
2. Далее, Христос назвал мамону госпожою, не потому, чтобы мамона по свойству своему была госпожою, но по причине жалкого состояния тех, кто раболепствует ей. Равным образом, и чрево называется богом не по достоинству, но по причине бедственного положения служащих ему, — что хуже всякого наказания и прежде муки может мучить плененного. В самом деле, каких осужденных не будут несчастнее те, которые, имея Господом Бога, свергают с себя Его кроткую власть, и добровольно покоряются жесточайшему мучительству, несмотря даже на то, что отсюда и в настоящей жизни происходит величайший вред? Отсюда вред несказанный, отсюда ссоры, обиды, распри, труды, слепота душевная; и, что всего несноснее, служение мамоне совершенно лишает небесных благ. Спаситель, доказав выше, что презрение богатств имеет свои выгоды, и именно, сохраняет самые богатства и доставляет душевную радость, способствует приобретению любомудрия и ограждает благочестие, — теперь доказывает, что заповедь Его и исполнить можно. Дело лучшего законодательства не в том только состоит, чтобы предписывать полезное, но особенно в том, чтобы сделать его удобоисполнимым. Поэтому Спаситель и присовокупляет: не пецытеся душею вашею, что ясте (Матф. VI, 25). Но, может быть, сказали бы: что же, неужели все бросать? Тогда как же будем жить? На эти возражения Спаситель отвечает заранее. Если бы Он с самого начала сказал: не пецытеся, то Его заповедь показалась бы тяжкою; но как скоро Он показал вред от сребролюбия, то тем самым уже сделал настоящее увещание Свое удобоприемлемым. Потому теперь не просто сказал: не пецытеся, но присоединил к заповеди и причину. После того, как сказал: не можете Богу работати и мамоне, — говорит: сего ради глаголю вам, не пецытеся, — т. е. по причине великого вреда. Не только попечение о снискании богатств для вас вредно, но даже вредна излишняя заботливость о самонужнейших вещах, поскольку ею подрывается ваше спасение; она удаляет вас от сотворившего, промышляющего и любящего вас Бога. Сего ради глаголю вам, не пецытеся! Показав величайший вред от пристрастия к богатству, Христос простирает далее Свое повеление. Он не только повелевает презирать богатство, но запрещает пещись и о нужной пище, говоря: не пецытеся душею вашею, что ясте. Христос не потому сказал так, будто душа имеет нужду в пище, — она бестелесна, — а применительно к обычному способу выражения у людей. Ведь, хотя душа и не имеет нужды в пище, но не может пребывать в теле, если оно не питается. И это наставление Христос не оставляет так, а опять приводит и здесь [Т. е. как и при учении о нестяжании. См. предыдущую беседу гл. 2, 3] доказательства, заимствуя их из нашей природы и из других примеров. Из нашей природы: не больши ли есть душа пищи, и тело одежды? Т. е. Тот, Кто дал большее, не даст ли и меньшее? Тот, Кто образовал плоть, имеющую нужду в пище, не даст ли ей пищи? Потому не просто сказал: не пецытеся, что ясте и во что облечетеся, но присоединил: телом и душею, — так как отсюда хотел заимствовать Свои доказательства чрез сравнение. Далее, Бог однажды даровал душу, и она пребывает всегда одинаковою, а тело возрастает каждодневно. Это-то самое желая показать, т. е. бессмертие души и тленность тела, Спаситель присовокупил далее: кто же от вас ... может приложити возрасту своему лакоть един? (ст. 27). Умолчав о душе, как не получающей приращения, Он сказал только о теле, показывая тем, что и тело возращает не пища, но Божий промысел. Павел, объясняя это другими словами, сказал: темже ни насаждаяй, ни напаяяй есть что, но возращаяй Бог (1 Кор. III, 7). Вот как Спаситель убеждал доказательствами, заимствованными из нашей природы! Другими же примерами Он так поучал: воззрите на птицы небесныя (ст. 26). Чтобы не сказал кто-либо, что заботы нам необходимы, Он отклоняет от этого сравнениями — как говорят — и от большего, и от меньшего, от большего — примером души и тела, от меньшего — примером птиц. То есть: если Бог так печется о самых низших тварях, то ужели вам не даст того, в чем вы имеете нужду? Так Он говорит к простому народу, но дьяволу не так отвечал. Как же? Не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих (Матф. IV, 4).
Из беседы 24 на Мф.
Апостолы, которые при устремлении на них всех волн вселенной, и народов и тиранов, и своих (соплеменников) и чужих, демонов и дьявола, и при всех ухищрениях стояли тверже камня, и все это разрушили. Итак, что может быть блаженнее такой жизни? И этого ничто не может нам обещать — ни богатство, ни крепость телесная, ни слава, ни могущество, ни другое что-либо, но одно только стяжание добродетели. Кроме одной добродетельной жизни совершенно невозможно найти другой, которая бы была свободна от всех зол. Свидетели тому вы, — вы, которые видите и в царских чертогах наветы, и в домах богатых мятежи и возмущения. Но с апостолами не было ничего подобного этому. Как? Неужели с ними не случилось ничего такого? Неужели не было с ними никакого несчастия? Нет, — но то-то всего и удивительнее особенно, что они многим подвергались наветам, многие разражались над ними тучи — и однако, все это нимало не поколебало их мужества и не повергало их в уныние, но, сражаясь без всяких внешних пособий, они все победили и превозмогли. Подобным образом и ты всему посмеешься, если захочешь тщательно исполнять заповеди Христовы. Стоит только тебе оградиться любомудрыми этими наставлениями, — тогда ничто тебя не сможет опечалить. Какой вред может причинить тебе тот, кто захочет коварствовать против тебя? Отнимет у тебя имение? Но еще прежде его угрозы тебе повелено презирать богатство и столько отвращаться его, чтобы никогда ничего подобного и не просить у Господа. Ввергнет ли тебя в темницу? Но еще прежде темницы тебе заповедано так жить, чтобы уже распяться всему миру. Злословит ли тебя? Но Христос освободил тебя и тут от печали, когда и без труда твоего, за одно незлобие обещает тебе великую награду, и столько сделал тебя непричастным досаде и огорчению, что даже повелел молиться за врагов. Гонит ли тебя и окружает бесчисленным множеством зол? Но тем самым тебе сплетает он блистательный венец. Убивает ли тебя и закалает? И чрез это опять приносит тебе величайшую пользу, поскольку готовит для тебя мученические награды, ускоряет твой путь в безмятежное пристанище, доставляет тебе случай к получению большого воздаяния, и содействует тебе откупиться от общего суда. Это-то всего и удивительнее, что наветующие люди не только нимало не вредят тем, которым стараются вредить, но еще делают их чрез то славнее. Что может сравняться с тем благом, когда мы изберем такую жизнь, — одну только добродетельную жизнь?
Из беседы 29 на Мф.
И ныне можно видеть такие происшествия, и множество бесноватых, живущих во гробах, которых ничто не удерживает от неистовства: ни железа, ни оковы, ни множество народа, ни увещание, ни убеждение, ни страх, ни угрозы и ничто другое подобное. Так, когда сладострастный пленяется всякою красотою телесною, тогда он ничем не различается от беснующегося. Будучи облечен одеждою, но не имея истинного одеяния и лишенный приличной ему славы, он всюду бегает обнаженным, подобно бесноватому, поражая себя не камнями, но беззакониями, которые гораздо тяжелее многих камней. Итак, кто сможет связать и укротить столь бесстыдного и неистового, никогда не бывающего в самом себе, но всегда ходящего при гробах. Подлинно таковы жилища блудников, исполненные великого зловония и гнилости. А что сказать о сребролюбце? Не таков ли и он? Кто может когда-либо связать его? Каждодневные страхи, угрозы, увещания и советы? Но он все эти узы расторгает, и если кто придет освободить его от уз, заклинает не освобождать его, почитая величайшим для себя мучением не быть в мучении. Что может быть бедственнее этого? Бес, хотя презирал людей, но повелению Христову покорился, и немедленно вышел из тела. А этот не повинуется и повелению Христову, хотя Он каждодневно слышит Его слова: не можете Богу работати и мамоне (Матф. VI, 24), и угрозы геенною и нестерпимыми мучениями, и все-таки не повинуется — не потому, что он могущественнее Христа, но потому, что Христос против нашей воли не ведет нас к исправлению. Вот потому такие люди, и живя в городах, живут как бы в пустынях. В самом деле, какой благоразумный человек захочет обращаться с такими людьми? Я, по крайней мере, желал бы лучше жить со множеством беснующихся, нежели с одним из страждущих такою болезнью. А что я не заблуждаюсь, это видно из тех страданий, какие претерпевают сребролюбцы и беснующиеся. Сребролюбцы считают врагом своим человека, не причинившего им никакого вреда, желают сделать рабом свободного и ввергают его в бесчисленные бедствия; напротив, беснующиеся ничего другого не делают, как только в самих себе питают болезнь. Первые ниспровергают множество домов, заставляют хулить имя Божие, являются заразой городов и всей вселенной; а мучимые бесами более достойны сожаления и слез. Эти последние многое делают в бесчувствии; напротив первые, имея ум, безумствуют, среди городов неистовствуют и беснуются некоторым новым бешенством. В самом деле, все беснующиеся делают ли что-либо подобное тому, на что дерзнул Иуда, совершивший неслыханное преступление? И все ему подражающие, подобно диким зверям, убежавшим из ограды, возмущают города, никем не будучи удерживаемы. Хотя они отвсюду обложены узами, как то: страхом судей, угрозою законов, презрением от людей и многим еще другим, — но они, разрывая их, все низвращают. И если бы кто совершенно отнял от них те узы, тогда ясно увидел бы в них беса гораздо лютейшего и жесточайшего, нежели каков исшедший из упомянутого ныне бесноватого.
5. Но так как это невозможно, то по крайней мере предположим это на словах, и снимем с сребролюбца те оковы, и тогда ясно познаем его крайнее неистовство. Впрочем, не бойтесь зверя, когда я открою его, — это только изображение на словах, а не истинная действительность. Итак, представим себе человека, извергающего из очей своих огонь, черного, вместо рук имеющего на обоих плечах своих висящих драконов; представим у него такие уста, в которых вместо зубов вонзены острые мечи, а вместо языка находится источник, изливающий яд и испускающий смертоносное питие; представим, что чрево его пожирает более всякой печи, истребляет все ввергаемое, а ноги как бы крылатые и быстрее всякого пламени. Пусть лицо его будет составлено из собачьего и волчьего; пусть он не будет произносить ничего человеческого, но будет издавать из себя звуки нестройные, отвратительные и страшные; пусть также и в руках у него будет пламень. Может быть, вам представляется страшным сказанное мною; но я еще не изобразил его надлежащим образом. К сказанному надобно присовокупить и еще нечто: пусть он поражает встречающихся с ним, пожирает и терзает плоть их. Но сребролюбец гораздо хуже и такого чудовища. Он нападает на всех, все поглощает подобно аду, всюду ходит, как общий враг рода человеческого. Ему хочется, чтобы не было ни одного человека, чтобы ему одному обладать всем. Мало того, он и на этом не останавливается. Но когда всех истребит, по своему желанию, тогда желает истребить самое существо земли, и увидеть на месте ее золото; и не землю только, но и горы, и леса, и источники, словом все видимое. А чтобы вам знать, что мы еще не вполне изобразили его неистовство, — представьте, что никто не будет обвинять и устрашать его, уничтожьте, по крайней мере на словах, страх со стороны законов, — и вы увидите, как он, схватив меч, истребляет всех, не щадя никого, ни друга, ни родственника, ни брата, ни самого родителя. Вернее же, не нужно делать никакого и предположения, а спросим его самого: не строит ли он всегда таковые мечты в своем воображении, и не нападает ли на всех, умерщвляя мысленно и друзей, и родственников, и самих родителей? Но даже нет нужды и спрашивать его; всем известно, что одержимые недугом корыстолюбия тяготятся старостью отца, а приятное и вожделенное для всех чадородие почитают тяжким и несносным. Многие из-за этого находят удовольствие в бесчадии, делают естество свое бесплодным, не только умерщвляя родившихся детей, но и не давая им зародиться. Итак, не удивляйтесь, если я так изобразил вам сребролюбца (он гораздо даже хуже, нежели мы его представили), но посмотрим, как нам освободить его от беса. Как же мы освободим его? Если он ясно узнает, что сребролюбие вредно ему и для самого стяжания богатства. В самом деле, желающие приобресть малозначащее всегда претерпевают великий ущерб, — почему об этом даже сложилась и пословица. Так многие, желая давать взаймы с большими процентами, в надежде получить от того прибыток, но не испытавши тех, которые берут взаймы, нередко вместе с прибытками лишались и всего собственного достояния. Другие, подвергшись каким-либо опасностям и не захотевши лишиться малого, погубили с имуществом и самую душу; а иные, тогда как могли приобресть за деньги выгодные достоинства, или что-нибудь другое тому подобное, по чрезмерной скупости своей всего лишились. Так как они сеять не умеют, а всегда заботятся только о собирании плодов, то часто и не получают их. Невозможно ведь всегда собирать плоды; так точно невозможно постоянно и приобретать сокровища. Вот почему корыстолюбцы, не желая расточать, не умеют и приобретать. Когда им нужно бывает и жениться, то и тогда встречают те же самые невыгоды, потому что они или обманываются, когда берут за себя бедную вместо богатой, или, если берут и богатую, но с бесчисленными недостатками, и опять терпят величайший вред. Подлинно, не изобилие имущества, но добродетель производит богатство. Что пользы в богатстве, когда жена расточительница и мотовка и все имущество уносит быстрее ветра? Что пользы, когда она будет распутна и заведет себе бесчисленное множество любовников? Что пользы, когда будет предаваться пьянству? Не сделает ли она вскоре же мужа своего беднейшим из всех? Но не при женитьбе только обманываются сребролюбцы, а и при покупке рабов, когда они, по великой скупости, стараются купить не трудолюбивых, но дешевых. Итак, представивши все это в уме своем (ведь не можете еще слушать слов о геенне и царствии), и размысливши о тех неудачах, какие вы, по своему корыстолюбию, часто претерпеваете и при отдаче денег в рост, и при покупке, и при женитьбе, и в начальственных отношениях, и во всем прочем, — оставьте пристрастие к богатству. Тогда вы безопасно будете проводить и настоящую жизнь, и, несколько преуспевши, будете в состоянии слушать учение мудрости, и, несколько прояснивши взор, узрите самое Солнце правды, и получите блага, обещанные Господом, которых все мы да сподобимся быть причастниками благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы 32 на Мф.
Тогда домы были церквами, а ныне церковь сделалась домом. Тогда и в домах не говорили о житейском, а ныне и в церкви не говорят о духовном. Вы и здесь поступаете, как на торжище; и когда говорит сам Бог, не только не слушаете слов Его в молчании, а занимаетесь разговорами совсем о других предметах. И пусть бы вы занимались тем, что касается вас самих; нет — вы говорите и слушаете то, до чего вам и дела нет. Вот о чем я плачу, и не перестану плакать! Я не властен оставить этого дома; нам необходимо оставаться здесь, доколе не отойдем из настоящей жизни. Итак, вместите ны (2 Кор. VII, 2), — как увещевал Павел. Это сказано у него не о трапезе, но о сердце и расположении. Того же и мы от вас требуем: любви, приязни сердечной и искренней. Если же и это тяжело для вас, то, по крайней мере, оставив теперешнюю беспечность, возлюбите самих себя. Для нашего утешения довольно и того, если увидим, что вы успеваете в добре и делаетесь лучшими. В таком случае и я покажу больше любви, «если и слишком любя вас, вами буду любим менее». Многое ведь побуждает нас к взаимному общению: всем нам предлагается одна трапеза; один Отец породил нас; все мы произошли от одной утробы; всем подается одно питие, и не только одно, но из одной чаши. Отец, между прочими средствами расположить нас к взаимной любви, употребил и то, чтобы мы пили из одной чаши: это служит знаком крепкой любви. Но скажешь, что мы не можем равняться с апостолами. И я в том согласен, и ни мало не спорю; мы не стоим не только их, но даже и тени их. Но при всем том вы должны исполнять свое дело. Это не только не сделает вам стыда, но еще более послужит к вашей пользе. Когда будете оказывать должную любовь и послушание к недостойным, получите большее воздаяние. Мы говорим не от себя, так как у нас и нет учителя на земле; что мы приняли, то и даем, и когда даем, ничего не требуем от вас, кроме одной любви. Если мы на самом деле недостойны любви, то, по крайней мере, достойны ее за любовь нашу к вам. Кроме того, нам заповедано любить не только любящих нас, но и врагов наших. Кто же будет столь жестокосерд, столь груб, что, получивши такую заповедь, станет отвращаться и ненавидеть даже любящих его, хотя сам исполнен бесчисленных пороков? Мы имели общение в духовной трапезе; будем иметь общение и в духовной любви. Если разбойники, сидя за общим столом, забывают свои злые нравы, то какое будем иметь оправдание мы, которые, всегда приобщаясь тела Господня, не подражаем даже и им в кротости? Для многих служит достаточным побуждением к дружбе не только то, что имеют общий стол, но и то, что они из одного города; а мы, у которых и град, и дом, и стол, и путь, и дверь, и корень, и жизнь, и глава, и Пастырь, и Царь, и Учитель, и Судия, и Творец, и Отец, и все общее, — какое будем иметь извинение, удаляясь от общения друг с другом? Не требуете ли и от нас чудес, какие творили апостолы, приходя проповедовать: чтобы и мы очищали прокаженных, изгоняли бесов, воскрешали мертвых? Но то и будет самым сильным доказательством вашего благородства и любви, если будете веровать в Бога, не требуя залогов. Бог, как по этой причине, так и по другим, прекратил чудеса. Если без чудес, обладающие теми или другими совершенствами, как-то: даром слова, или благочестием, тщеславятся, превозносятся, друг от друга отделяются, то где не было бы разделений, если бы были еще и чудеса? А что это говорю не по догадке, — представляю в доказательство коринфян, которые от этого самого разделились на многие толки. Ищи не чудес, но спасения души. Не ищи того, чтоб видеть одного мертвеца воскресшим, когда знаешь, что все мертвые воскреснут; не ищи, чтобы видеть слепца прозревшим, но смотри, как ныне все начинают получать лучшее и полезнейшее зрение. Научись и сам смотреть целомудренно, и исправь твое око. Подлинно, если бы мы жили все, как должно, то язычники дивились бы нам больше, нежели чудотворцам. Чудеса часто считают обманом, и находят в них много подозрительного, хотя чудеса христианские совсем не таковы. Но жизнь непорочная не может подвергнуться никакому подобному подозрению, — напротив, добродетель заграждает уста всем.
Из беседы 33 на Мф.
Нужно крайне удивляться, каким образом апостолы, эти боязливые люди, никогда не бывавшие далее озера, в котором ловили рыбу, слыша такие речи, тотчас же не удалились. Как они не подумали и не сказали сами в себе: куда же нам бежать? Против нас судилища, против нас цари и правители, иудейские синагоги, народы эллинские, начальники и подчиненные, — потому что Христос им предсказал не только о бедствиях, ожидающих их в одной Палестине, но предвозвестил и о брани против них всей вселенной, говоря: пред цари ведени будете и владыки, — показывая тем, что Он впоследствии пошлет их проповедниками и к язычникам. Ты против нас воздвиг всю вселенную, вооружил против нас всех живущих на земли — народы, властителей, царей. А то, что затем следует, еще ужаснее: когда люди сделаются из-за нас и братоубийцами, и детоубийцами, и отцеубийцами. Предаст, сказано, брат брата на смерть, и отец чадо! и востанут чада на родители, и убиют их (ст. 21). Как же будут верить нам прочие, когда увидят, что из-за нас родители убивают детей, братья братьев, и все наполнится убийством: не будут ли нас отвсюду изгонять, как злых демонов, как развратников и губителей вселенной, когда увидят землю, исполненную крови родственников и подобными убийствами? Хорош же будет мир, который мы преподадим входя в домы, наполнив их такими убийствами!
Из беседы 44 на Мф.
Христос предлагал учение Свое всем без различия. Как сеятель не различает находящейся пред ним нивы, но просто и без всякого различия бросает семена, так и Он не различает ни богатого, ни бедного, ни мудрого, ни невежду, ни беспечного, ни заботливого, ни мужественного, ни робкого; но всем проповедал, исполняя Свое дело.
Пусть дьявол и хищничает; но от нас зависит не давать ему расхищать. Если семена и засыхают, то не зной бывает причиной этого, — не сказано, ведь, что посохли от зноя, но: зане не имеяху корения. Если и подавляется слово, то не от терния это происходит, но от тех, которые допустили взойти ему. Можно, если захочешь, не допустить этого негодного растения и богатство употребить, как должно. Потому Христос не сказал: век, но: печаль века; не сказал: богатство, но: лесть богатства (ст. 22). Итак, будем обвинять не самые вещи, но испорченную волю. Можно и богатство иметь, и не обольщаться им, — и в веке этом жить, и не подавляться заботами. Богатство соединяет в себе два противоположные зла: одно сокрушает и омрачает — это есть забота; другое расслабляет — это есть роскошь. И хорошо сказал Спаситель — лесть богатства, потому что все в богатстве лесть, — имена только, а не действительность. Подлинно, и удовольствие, и слава, и пышность и все тому подобное — один только призрак, а не действительная истина. Итак, сказав о различных родах погибели, Он наконец говорит и о доброй земле, чтобы не привести в отчаяние, но подать надежду на раскаяние и показать, что возможно из камня и терния обратиться в добрую землю. Но если и земля хороша, и сеятель один, и семена одни и те же, то почему одно семя принесло плод во сто крат, другое в шестьдесят, третье в тридцать? Здесь опять различие зависит от свойства земли, потому что и в хорошей земле можно найти много различия. Теперь видишь, что виною этому не земледелец, и не семена, но приемлющая земля. Различие это зависит не от природы людей, но от их воли. И здесь открывается великое человеколюбие Божие в том, что Господь требует не одинаковой степени добродетели, но и первых приемлет, и вторых не отвергает, и третьим дает место. Это говорит Он для того, чтобы последователи Его не подумали, что для спасения достаточно одного слышания. Почему же, скажешь ты, Он не сказал о других пороках, — наприм., о плотском вожделении, тщеславии? Сказавши: печаль века сего и лесть богатства, Он все сказал, потому что и тщеславие, и все другие пороки дело века сего и лести богатства, как, наприм., удовольствие, жадность, зависть, тщеславие и все прочее, подобное этому. О пути же и камне Он упомянул, желая показать, что недостаточно освободиться от любви к, богатству, но нужно позаботиться и о другой добродетели. Что пользы в том, если ты не пристрастен к богатству, но женоподобен и изнежен? Что пользы в том, если не изнежен, но беспечно и нерадиво слушаешь слово? Недостаточно одной добродетели для спасения нашего, но нужно, во-первых, тщательное слушание слова и всегдашнее памятование о нем; потом нужно мужество; далее — презрение богатства, и наконец — бесстрастие ко всему житейскому. Слышание слова потому поставляет Он прежде всего прочего, что оно прежде всего нужно. Како уверуют, если не услышат (Рим. X, 14)? Так и мы (если не будем внимать слову, не будем иметь возможности узнать то, что должно делать). Потом уже говорит Он о мужестве и о презрении настоящих благ. Итак, зная это, оградим себя отвсюду, будем внимать слову, глубоко насаждать его в себе и очищать себя от всего житейского. Если будем одно делать, а о другом нерадеть, то не будет нам никакой пользы: так или иначе, все равно погибнем. Какое различие, если погибнем не от богатства, а от беспечности, или не от беспечности, а от изнеженности? Земледелец все равно скорбит, как бы он ни погубил семени. Итак, не будем утешаться тем, что мы погибаем не во всех отношениях, но будем плакать, каким бы образом мы ни погибали и будем сожигать терние, потому что оно подавляет слово. Это знают богатые, которые не способны не только к этому, но и ни к чему другому. Будучи рабами и пленниками страстей, они не способны и к гражданским делам. Если ж они не способны и к этому, то тем более к небесному. Двоякая язва заражает помышления их: роскошь и забота. Каждая из них сама по себе достаточна для потопления челнока. Представьте же, какое произойдет волнение, когда обе соединятся!
Из беседы 45 на Мф.
По милосердию Своему, Он не один только указал путь и не сказал, что тот будет отчужден, кто не принесет сторичного плода; спасется, говорит Он, и тот, кто принесет плод в шестьдесят крат, и даже кто в тридцать. Это для того Он сказал, чтобы облегчить нам путь к спасению. Итак, не можешь переносить трудного состояния девства? Вступи в брак и живи целомудренно. Не можешь совершенно расстаться с богатством? Уделяй часть от имения твоего. Для тебя трудно и это бремя? Разделяй с Христом имение твое. Не хочешь отдать Ему всего? Отдай по крайней мере половину, или третью часть. Если Он твой брат и сонаследник на небесах, то сделай его сонаследником и здесь. Ему давать — значит себе давать.
Из беседы 46 на Мф.
Но то, скажешь, были апостолы. Что же из того? Не находились ли они в одинаковых с тобою обстоятельствах? Не в обществах ли жили? Не ту же ли несли участь, не занимались ли ремеслами? Разве ангелы они были? Разве с неба сошли? Но, скажешь, они имели дар чудотворения. Но не по чудотворениям они сделались сами чудными. И долго ли эти чудеса будут служить для нас прикрытием нашего нерадения? Посмотри на целый сонм святых, просиявших не чудесами. Многие изгоняли даже бесов, но потому, что творили беззаконие, не только не сделались чудными, но еще подверглись и наказанию. Что же такое, спросишь, соделало апостолов великими? Пренебрежение богатства, презрение славы, свобода от житейских попечений. Если бы не имели они этого, но оставались рабами страстей, то хотя бы и тьмы мертвецов воскресили, не только бы не принесли никакой пользы, но сочтены были бы еще и обманщиками. Итак, одна жизнь блистает всюду; ею только привлекается и благодать Духа.
Итак, видишь ли, что жизнь может приносить больше пользы? Жизнью же называю не то, когда ты постишься, когда подстилаешь вретище и пепел, но то, когда ты пренебрегаешь богатством, как пренебрегать им должно, когда избыточествуешь в любви, даешь хлеб свой алчущему, сдерживаешь гнев, отвергаешь тщеславие, истребляешь в себе зависть. Такой урок преподан нам от Христа. Научитеся, говорит Он, от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Матф. XI, 29). Не говорит: Я постился, — хотя бы мог упомянуть о сорокадневном посте; но, умалчивая об этом, указывает только, яко кроток есмь и смирен сердцем. И опять, посылая учеников, не сказал: поститесь; но — ядите предлагаемое вам (Лук. X, 8). Между тем требует, чтобы они всячески береглись любостяжания, говоря: не стяжите злата, ни сребра, ни меди при поясех ваших (Матф. X, 9). Говорю это не в охуждение поста: да не будет того! Напротив, весьма одобряю пост. Скорблю только, когда вы, презрев все прочие добродетели, достаточною для вашего спасения почитаете ту, которая занимает последнее место в лике добродетелей. Важнейшие же из них: любовь, кротость и милостыня, превосходящая даже девство. Итак, если хочешь сделаться равным апостолам, — ничто не препятствует. Довольно для тебя выполнить одну только добродетель милостыни, чтобы ни в чем не быть скуднее апостолов.
Из беседы 47 на Мф.
И если хочешь вывести на позор еще душу сребролюбца, то найдешь, что она, подобно одежде, которая изъедена тысячами червей, и на которой не осталось целого места, вся также источена заботами сгнила и проржавела от грехов. Не такова душа убогого, убогого произвольно. Она сияет как золото, блестит как жемчужина, цветет как роза. К ней не прикасается ни моль, ни вор, ни попечение житейское. Точно как ангелы живут убогие. Хочешь ли видеть красоту такой души? Хочешь ли узнать богатство нищеты? Душа убогого не повелевает мужами, но повелевает демонами; не предстоит царю, но предстала Богу; не воинствует с человеками, но воинствует с ангелами; не имеет одного, двух, трех, двадцати сундуков, но имеет такое изобилие, что целый мир вменяет ни во что. Она не имеет сокровища, но имеет небо; не нуждается в рабах, — напротив, ей раболепствуют помыслы, обладающие царями. Помысл, владеющий облеченным в багряницу, до такой степени боится бедняка, что не смеет поднять и глаз своих. Произвольно убогий и над царским венцем, и над золотом, и над всем тому подобным смеется, как над детскими игрушками. Все это кажется ему столь же презренным, как и колесца, и кости, и камешки, и мячи. Он имеет такое украшение, которого не могут даже видеть забавляющиеся этими игрушками. Итак, что же лучше этого убогого? Ему подножием служит небо; а если таково подножие, то сам рассуди, что ему служит покровом. Скажешь, что нет у него коней и колесниц? Но ему какая в том нужда, когда он имеет шествовать на облаках и быть со Христом? Итак, размысливши об этом, и мужи и жены, взыщем этого богатства, этого неиждиваемого имущества, да сподобимся получить царствие небесное по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Их беседы 49 на Мф.
Богатый не умеет ни ковать, ни строить кораблей или домов, ни ткать, ни другого чего-либо подобного; а потому пусть учится употреблять свое богатство как должно, быть милосердым к неимущим, и тогда он будет знать искусство, лучше всех исчисленных.
4. И подлинно, это искусство выше всех других. Для него мастерская устроена на небесах. Орудия его — не железо и медь, а благость и добрая воля. Наставник в этом искусстве — Христос и Отец Его. Потому сказано: будите милосерди, якоже Отец ваш небесный (Лук. VI, 36). И что удивительно, это искусство, будучи настолько всех других лучше, не требует ни труда, ни времени для занятия им. Стоит только захотеть, и все сделано. Посмотрим же, каков и конец этого искусства. Итак, что бывает концом его? Небо и небесные блага, неизреченная слава, духовные чертоги, светлые светильники, обитание с Женихом и все то, чего никакое слово, никакой ум не могут представить, так что и в этом оно много отличается от других искусств. Большая часть искусств полезны нам только в настоящей жизни, а это полезно и в будущем веке. Если же оно столько превосходит искусства, необходимые для нас, как напр. врачебное искусство, зодчество и прочие, им подобные, то еще более превосходит те, которые, по тщательном исследовании, нельзя даже назвать и искусствами. Почему я все таковые излишние искусства и не почитаю искусствами. На что напр. нужны нам искусства стряпать и приправлять кушанья? Ни на что. Напротив, они даже бесполезны, крайне вредны, потому что повреждают душу и тело, легко приучая к сластолюбию, которое есть мать всех болезней и страданий. Кроме этих искусств я не назвал бы также искусствами живопись и уменье выводить узоры, потому что они вводят только в лишние издержки; а искусства необходимые, служащие к поддержанию нашей жизни, должны доставлять и приготовлять нам нужное. Бог на то и дал нам мудрость, чтобы изобретать способы, как поддерживать бытие свое; а изображать животных на стенах, или на одеждах, скажи мне, полезно ли к чему-нибудь? Потому-то многое надобно бы выкинуть в ремесле сапожников и ткачей. Они многое ввели для щегольства; что было нужного, то испортили, и к искусству примешали ухищрение. Тоже случилось и с зодчествами. Доколе оно строит домы, а не театры, занимается необходимым, а не излишним, — я называю его искусством. Точно также и искусство ткать, доколе оно готовит нужное для одежды, а не подражает паутинам, не тратит трудов на произведения смешные и пышные без меры, — называю искусством же. Не отниму этого названия и у сапожного ремесла, доколе оно занимается приготовлением обуви. Но когда оно мужчин преображает в женщин, и посредством обуви дает им вид изнеженных и слабых тогда, — причисляю его к ремеслам вредным и излишним и не могу назвать уже искусством. Знаю, что, занимаясь такими предметами, для многих покажусь мелочным; но это не остановит меня. Причина всех зол именно в том и заключается, что многие считают такие грехи маловажными, а потому не обращают на них внимания. Иной скажет: какой грех может быть маловажнее того, что человек носит красивые, светлые и обтягивающие ногу сапоги, если только можно назвать это грехом? Хотите ли, я изощрю на него язык свой, и покажу всю его гнусность? Выслушаете ли меня без гнева? Впрочем, если и погневаетесь, мало о том забочусь. Вы ведь виновны в этом безрассудстве, — вы, которые не почитаете этого греха и за грех, и тем заставляете нас вооружиться обличением против такой роскоши.
5. Так исследуем и рассмотрим, как велико это зло. Когда ты вышиваешь сапоги свои шелковыми нитями, которыми неприлично испещрять даже одежду, — каких укоризн, какого смеха достойно это? Если же ты пренебрегаешь нашим мнением, то выслушай сказанное Павлом, который со всею строгостью запрещает это, и тогда почувствуешь, как это смешно. Что же говорит Павел? Не в плетениих, ни златом, или бисером, или ризами многоценными (1 Тим. II, 9). Стоишь ли ты какого извинения, когда Павел и жене не позволяет носить драгоценные одеяния, а ты допускаешь такую пышность в сапогах, и выдумываешь тысячи нарядов, достойных осмеяний и порицания? Для этих нитей строят корабли, набирают гребцов, кормчего и корабельщика, распускают парусы, переплывают море; для них купец, оставив жену, детей и отечество, вверяет жизнь свою волнам, отправляется в страну варваров, подвергается бесчисленным опасностям, а ты, после всего этого, взяв эти нити, нашиваешь себе на сапоги, украшаешь кожу. Что может быть хуже такого бессмыслия? Не таково было одеяние древних; напротив, оно прилично было мужам. Из этого заключаю, что со временем наши юноши без всякого стыда будут употреблять женскую обувь. И, что всего несноснее, отцы, смотря на это, не негодуют, а считают это ничего незначащим. Хотите ли, скажу нечто и того еще несноснее? То именно, что делается это тогда, как у нас много бедных. Хотите ли, представлю вам Христа, томимого голодом, нагого, преследуемого, связанного? Скольких молний достойны вы, которые не хотите обратить внимания на Христа, не имеющего нужной пищи, и между тем с такою заботливостью украшаете кожи! Христос, когда давал наставления ученикам Своим, не позволил им даже иметь сапогов, а мы не только не умеем ходить босыми ногами, но и обуваться, как должно. Что же может быть беспорядочнее, смешнее этого? Все это показывает человека изнеженного, грубого, жестокого и суетного. Достанет ли досуга заняться чем-либо нужным тому, кто тратит время на такие излишества? Достанет ли досуга такому юноше позаботиться о душе, или даже подумать, что есть у него душа? Тот мелочен, кто принужден удивляться пышной обуви; тот жесток, кто для нее презирает нищих; тот чужд всякой добродетели, кто все свое старание употребляет на такие наряды. С любопытством рассматривая доброту нитей, живость красок, вытканные из них узоры, найдет ли он время воззреть на небо? Есть ли время подивиться красоте небес тому, кто пристрастился к красоте кож и поник в землю? Бог простер небо и возжег солнце для того, чтобы привлечь взор твой горе; а ты принуждаешь себя потупляться в землю, подобно свиньям, и повинуешься дьяволу. Подлинно злой этот дух изобрел такие гнусные вещи, чтобы, отвлекши тебя от небесной красоты, привлечь ими к земле. И Богу, указывающему небо, предпочитается дьявол, показывающий кожи, или даже и не кожи (потому что и они — произведение Божие), а напыщенность и ухищрение. Поникши к земле, идет юноша, которому надлежало бы мудрствовать о небесном; тщеславится своими сапогами более, чем какою-нибудь важною заслугою; едва ступает по торжищу, сам себе причиняя напрасные печали и огорчения, — боясь, как бы в ненастье не замарать сапоги грязью, а в летнее время не запылить. Что скажешь на это, человек? Такою роскошью ты всю душу свою поверг во прах, и беспечно смотря на то, что она пресмыкается по земле, так много заботишься о сапогах! Подумай, для чего они употребляются, и устыдись того мнения, какое об них имеешь. Сапоги сделаны для того, чтобы попирать ими грязь, навоз и всякую нечистоту на полу. Если это для тебя несносно, возьми повесь их на шею, или положи на голову.
6. Вы смеетесь, слушая это; а мне приходится плакать, видя безумие таких людей и их заботливость о сапогах. Они скорее согласятся замарать в грязи тело, нежели эти кожи. Такие люди сколько бывают мелочны, столько, с другой стороны, сребролюбивы. Кто привык до безумия заботиться о таких украшениях, тому надобно много тратить на одежду и на все прочее, а потому и большие иметь доходы. Если отец у него щедр, то такой человек более и более предается этому пороку, и дает усиливаться безрассудной прихоти; а если скуп, то принужден прибегать к другим бесчестным средствам, чтобы иметь деньги на такие издержки. Вот отчего многие из молодых людей продали красоту свою, сделались шутами у богатых и унизились до других рабских услуг, чтобы за это приобресть только возможность исполнять такие свои прихоти. Отсюда видно, что такой человек будет сребролюбив и суетен, нерадивее всякого в делах нужных, и неминуемо впадет во многие проступки. Неоспоримо также и то, что он должен быть жестокосерд и тщеславен. Жестокосерд, когда, видя бедного, по страсти к нарядам, не удостаивает его и взора, и хотя сапоги украшает золотом, но на нищего, истаевающего от голода, не обращает и внимания. Тщеславен же, когда ничтожными вещами старается уловить внимание зрителей. Не столько ведь, думаю, военачальник гордится победами, сколько распутный юноша нарядностью сапогов своих, длинными одеждами, прическою волос, хотя всем тем обязан искусству других. А если тщеславятся чужим, то как не тщеславиться своим? Сказать ли еще и того худшее, или для вас довольно и этого? Итак, окончим наше слово. Да и это говорил я для тех, которые упорны и не находят в таких нарядах ничего неприличного. Знаю, правда, что многие юноши не обратят и внимания на слова мои, потому что упились уже страстью. Однакож из-за этого не должно молчать. Если у отцов есть ум и они еще в силе, то они могут и по неволе обратить их к должной благопристойности. Итак, не говори: и то не важно, и другое не беда. Это-то именно все и губит. Следует учить их и относительно таких предметов и в самых, по-видимому, малостях делать степенными, великодушными, пренебрегающими наряды. Таким образом они успевают и в важнейшем. Что маловажнее изучения азбуки? Однакож, начавшие с нее делаются риторами, софистами, философами. А не знающие азбуки и этих наук никогда не узнают. Все же это говорим не для одних только юношей, но и для жен и девиц. И они ведь подлежат тем же упрекам и тем более, что девице особенно нужна скромность. Итак, все сказанное юношам, приложите и к себе, чтобы нам опять не повторять того же. Но время уже заключить слово наше молитвою. Помолитесь же вместе со мною, чтобы юноши, особенно христианские, могли жить скромно и достигнуть приличной им старости; ведь тем, которые не так живут, не хорошо дожить и до старости. Но кто в молодости живет как старик, тому желаю дожить до глубоких седин, сделаться отцом добрых детей, возвеселить своих родителей, а прежде всего — Бога, его сотворившего; совершенно освободиться не только от недуга щеголять обувью и одеждами, но и от всех душевных болезней. Какова невозделанная земля, такова и юность, оставленная в небрежении: она произращает много терний. Итак, пустим огонь Духа, попалим злые вожделения, обработаем нивы, приготовим их к принятию семян; потщимся, чтобы наши юноши были целомудреннее иных стариков. То и достойно удивления, когда целомудрие блистает в юноше. Кто целомудрен в старости, тот заслуживает небольшую награду; его самый возраст делает уже целомудренным. Чудно то, чтобы среди волнения наслаждаться тишиною, в пещи не сгорать, в юности не предаваться распутству. Помышляя об этом, поревнуем блаженному Иосифу, просиявшему всеми этими добродетелями, чтобы удостоиться тех же венцов, которых и да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 50 на Мф.
Итак, веруйте, что и ныне совершается та же вечеря, на которой сам Он возлежал. Одна от другой ничем не отличается. Нельзя сказать, что эту совершает человек, а ту совершал Христос; напротив, ту и другую совершал и совершает сам Он. Когда видишь, что священник преподает тебе дары, представляй, что не священник делает это, но Христос простирает к тебе руку. Как при крещении не священник крестит тебя, но Бог невидимою силою держит главу твою, и ни ангел, ни архангел, ни другой кто не смеет приступить и коснуться, так и в причащении. Если один Бог возрождает, то Ему одному принадлежит дар. Не видишь ли, что и у нас желающие кого-либо усыновить, не рабам вверяют это дело, а сами являются в суд? Так и Бог не ангелам вверил дар, но сам присутствует, повелевает и говорит: не зовите Отца на земли (Матф. XXIII, 9). Говорит это не для того, чтобы ты не почитал родителей, а чтобы предпочитал им создавшего тебя и принявшего в число детей Своих. А кто дал тебе большее, т. е. предложил самого Себя, тот тем более не почтет недостойным Своего величия и преподать тебе Свое тело. Итак, послушаем, иереи и миряне, чего мы удостоились, послушаем и ужаснемся! Христос дал нам в пищу святую плоть Свою, самого Себя предложил в жертву: какое же будем иметь оправдание, когда, принимая такую пищу, так грешим? Вкушая Агнца, делаемся волками! Снедая овча, бываем хищны как львы! Таинство это требует, чтобы мы были совершенно чисты, не только от хищения, но и от малой вражды. Это таинство есть таинство мира; оно не позволяет гоняться за богатством. Если Господь не пощадил для нас самого Себя, то чего будем достойны мы, когда, дорожа богатством, не щадим души своей, за которую Он не пощадил Себя? Для иудеев учредил Бог праздники, чтобы они ежегодно вспоминали о Его благодеяниях; а тебе, так сказать, каждый день напоминает о них чрез это таинство. Итак, не стыдись креста. В нем заключены наша слава, наши таинства; этим даром мы украшаемся, им хвалимся. Если я скажу, что Бог простер небо и землю, расширил море, послал пророков и ангелов, я не выражу в такой мере Его благости. Верх благодеяний Его состоит в том, что Он не пощадил Сына Своего для спасения отчуждившихся от Него рабов. Итак, ни Иуда, ни Симон не должны приступать к этой трапезе, потому что оба они погибли от сребролюбия. Будем же избегать этой пропасти, и не почтем достаточным для спасения, если, ограбив вдов и сирот, принесем золотой и украшенный драгоценными камнями сосуд для св. трапезы. Если ты хочешь почтить жертву, то принеси душу свою, за Которую принесена жертва; душу свою сделай золотою. Если же она хуже свинца и глины, а ты приносишь золотой сосуд, какая из того польза? Итак, будем заботиться не о том одном, чтобы принесть в дар золотые сосуды, но о том, чтобы принесть от праведных трудов. Такие приношения, добытые тобою без любостяжания, дороже всяких золотых. Церковь — не на то, чтоб в ней плавить золото, ковать серебро; она есть торжественное собрание ангелов. Поэтому мы требуем в дар ваши души, — ведь ради душ принимает Бог и прочие дары. Не серебряная была тогда трапеза, и не из золотого сосуда Христос давал пить кровь Свою ученикам. Однако же там все было драгоценно, все возбуждало благоговение, потому что все исполнено было Духа. Хочешь почтить тело Христово? Не презирай, когда видишь Христа нагим. И что пользы, если здесь почтишь Его шелковыми покровами, а вне храма оставишь терпеть и холод и наготу? Изрекший: сие есть тело Мое (Матф. XXVI, 26), и утвердивший словом дело, сказал также: вы видели Меня алчущего, и не напитали; и далее: понеже не сотвористе единому сих менших, ни Мне сотвористе (Матф. XXV, 42-45). Для этого таинственного тела нужны не покровы, а чистая душа; уды же Христовы, то есть, нищие, имеют великую нужду в нашем попечении. Научимся же быть любомудрыми и почитать Христа, как сам Он того хочет. Почитаемому приятнее всего та честь, которой он сам желает, а не та, которую мы признаем лучшею. И Петр думал почтить Господа, не допуская Его умыть ноги; однако же это было не почтение, а нечто тому противное. Так и ты почитай Его тою честью, какую сам Он заповедал, то есть, истощай богатство свое на бедных. Богу нужны не золотые сосуды, а золотые души.
4. Говоря это, не запрещаю делать богатые вклады: требую только, чтобы вы, вместе с вкладами и даже прежде них, творили милостыню. Хотя Бог приемлет и вклады, но гораздо лучше милостыню. Там один только приносящий получает пользу; а здесь и приемлющий. Там дар бывает иногда поводом к тщеславию; а здесь все делается по одному милосердию и человеколюбию. Что пользы, если трапеза Христова полна золотых сосудов, а сам Христос томится голодом? Сперва напитай Его алчущего, и тогда уже употреби остальное на украшение трапезы Его. Ты делаешь золотую чашу, и не даешь чаши студеной воды. Что в том пользы? Делаешь для трапезы златотканные покровы, а Христу не даешь и нужного для прикрытия. Какой плод от того? Скажи, мне: если ты увидишь человека, не имеющего у себя необходимой пищи, и вместо того, чтоб утолить его голод, обложишь только стол серебром, поблагодарит ли он тебя за это, или, скорее, огорчится? Еще: ты видишь человека, покрытого рубищем и окостеневшего от холода, и вместо того, чтобы дать ему одежду, ставишь золотые столбы, говоря, что делаешь это в честь его: не скажет ли он, что ты над ним насмехаешься, и не почтет ли это крайнею обидою? То же представь и о Христе, когда Он, как бесприютный странник, ходит и просит крова, а ты, вместо того, чтобы принять Его, украшаешь пол, стены, верхи столбов, привязываешь к лампадам серебряные цепи, а на Христа, связанного в темнице, и взглянуть не хочешь. Говоря это, не запрещаю и в том быть щедрым, но советую также не оставлять другого, или даже и предпочитать последнее. За неисполнение первого никто никогда не был осужден, а за неисполнение последнего угрожает геенна и огнь неугасимый и мучение вместе с демонами. Итак, украшая дом Божий, не презирай скорбящего брата; этот храм превосходнее первого. Те утвари могут похитить и неверные цари, и тираны, и разбойники; а что сделаешь для брата алчущего и странного и нагого, того и сам дьявол не может похитить: оно сбережется в неприступном хранилище. Почему же сам Христос говорит: всегда нищия имате с собою, Мене же не всегда имате (Марк. XIV, 7)? Потому-то особенно и нужно быть милосердными, что не всегда имеем Его алчущего, а только в настоящей жизни. Если же хочешь вполне постигнуть смысл этих слов, слушай: Христос говорит здесь не ученикам, как представляется с первого взгляда, а слабой жене. Так как она была еще несовершенна, а ученики приводили ее в сомнение, то Господь сказал это в ее ободрение. А чтобы показать, что действительно сказал это в ее утешение, присовокупил: что труды даете жене? Мы всегда имеем Его с собою, как сам Он говорит: се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Матф. XXVIII, 20). Из всего этого видно, что Христос сказал те слова единственно для того, чтобы запрещение учеников не иссушило в жене прозябшей тогда веры. Поэтому не будем ссылаться теперь на то, что сказано было с особенным намерением; но, прочитав все узаконения о милостыне, данные и в новом, и в ветхом завете, употребим все старание, чтобы приложить их на деле. Милостыня и грехи очищает. Как сказано: дадите милостыню, и се, вся чиста вам будут (Лук. XI, 41). Она важнее жертв: милости хощу, а не жертвы (Ос. VI, 6). Она отверзает небеса: молитвы твоя и милостыни твоя взыдоша на память пред Бога (Деян. X, 4). Она нужнее девства. Так одни девы были изгнаны из брачного чертога; так другие введены были в него. Зная все это, будем сеять щедро, чтобы с большим изобилием пожать, и получить будущие блага по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки. Аминь.
Из беседы 51 на Мф.
Итак, припадем к Нему и телом и мыслию, чтобы Он сам воздвиг нас лежащих; будем беседовать с Ним с кротостью и со всяким смирением. Но кто из людей, скажешь ты, так несчастен и жалок, что и во время молитвы не бывает кроток? Тот, кто молясь проклинает, исполнен гнева и вопиет против врагов своих. Если ты хочешь обвинять, то обвиняй себя самого. Если хочешь изощрить язык свой, изощряй его против грехов своих; говори не о том, какое зло причинил тебе другой, но какое ты сам себе нанес; оно-то и есть величайшее зло. Другой не может обидеть тебя, если ты сам себя не обижаешь. Итак, если ты хочешь восставать против обижающих тебя, то восстань прежде против самого себя, — в этом никто тебе не препятствует; а если ты восстанешь против другого, то будешь в большой обиде. Да и какую ты, говоря по правде, можешь представить обиду? Ту ли, что кто-нибудь оскорбил, обобрал тебя и подверг опасностям? Но это не значит быть обиженным; напротив, если мы будем внимательны, то такие обиды принесут нам даже величайшую пользу. Здесь обиженный есть тот, кто учинил такое зло, а не тот, кто потерпел его. И в этом-то заключается главная причина всех зол, что мы не знаем даже и того, кто когда получает и кто наносит обиду. Если бы мы хорошо знали это, то никогда не обижались бы и не жаловались бы в молитвах своих на другого, зная, что другой не может причинить нам зла. Не лишаться, а лишать кого имущества есть зло. И потому, если ты похитил что-нибудь, то осуждай самого себя; если же у тебя похитили имущество, молись за похитителя, потому что он доставил тебе весьма великую пользу. Пусть его намерение было и не таково; но ты сам собою приобретешь величайшую пользу, если великодушно перенесешь обиду. Его карают и божественные и человеческие законы, а тебя, обиженного, увенчивают и прославляют. Если бы страждущий горячкою похитил у кого-нибудь сосуд с водою и утолил ею опасную жажду, мы назвали бы обиженным не того, у кого похищен сосуд, но того, кто похитил, потому что через это он усилил бы жар, и ухудшил свою болезнь. Так думай и о любостяжателе и о сребролюбце: и он, ведь, в жару любостяжения, который сильней самой горячки, похищением еще более усиливает свой пламень. Также, если бы кто в бешенстве, похитивши у кого-нибудь меч, заколол им себя, кто тогда потерпел бы зло: тот ли, у кого похищен меч, или тот, кто похитил? Очевидно тот, кто похитил. Так должны мы судить и о похищении имущества. Поистине богатство для сребролюбца то же, что и для безумного меч, и даже еще гораздо вреднее. Безумный, взявши меч и нанесши себе смертный удар, освобождается от безумия, и не получает другого удара; а сребролюбец каждый день получает бесчисленные, жесточайшие раны. Он не освобождается от своего безумия, но еще более увеличивает его; и чем больше получает ран, тем более подает случай раскрываться другим, жесточайшим. Помышляя об этом, будем избегать такого меча, будем избегать безумия — и, хотя и поздно, научимся воздержанию. Поистине и эту добродетель не менее должно называть целомудрием, как и ту, которую все называют этим именем. Там бывает борьба с одною лютою плотью, а здесь нужно побеждать многие и различные похоти. Нет безумнее человека, раболепствующего богатству. Одолеваемый он представляет себя повелителем; будучи рабом, почитает себя господином; связав себя узами, радуется; усиливая лютость зверя, веселится; находясь в плену, торжествует и скачет; и видя пса, бесящегося и нападающего на его душу, вместо того, чтобы связать и изнурить его голодом, он доставляет ему обильнейшую пищу, чтобы он еще более нападал на него и был еще ужаснее. Итак, представляя все это, расторгнем узы, умертвим зверя, отринем болезнь, отринем это безумие, чтобы нам насладиться спокойствием и совершенным здоровьем и, достигнув с великою радостью тихого пристанища, получить вечные блага, которых и да сподобимся мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава ныне и во веки веков. Аминь.
Из беседы 52 на Мф.
Богатые потому наказываются сильнее бедных за свою жестокость, что они и в изобилии не были сострадательны.
Не говори мне, что они подавали милостыню. Если они подавали менее, нежели сколько могли давать, то и тогда не избегнут наказания. Милостыня ценится не по количеству подаваемого, но по обилию расположения. Если и мало подающие будут наказаны, то тем более те, кто стяжал много благ, кто созидает дома в три и четыре кровли, а алчущих презирает, кто о любостяжании заботится, а о милостыне нерадит. Но если уж зашла речь о милостыне, то продолжим теперь ту беседу, которую я за три дня пред тем, рассуждая о человеколюбии, оставил недоконченною. Вы помните, что тогда я, рассуждая о чрезмерной и суетной заботливости об обуви и о изнеженности юношей, перешел к обличению этих пороков от размышления о милостыне. Что же тогда было поводом к этому? Мы сказали, что милостыня есть искусство, которого училище находится на небесах, а учитель не человек, но Бог. Потом, исследуя, что можно назвать искусством и чего нельзя, перешли к занятиям суетным и искусствам вредным, между которыми упомянули и об искусстве делать обувь. Вспомнили ли? Итак, займемтесь и теперь тем, о чем говорили тогда, и покажем, почему милостыня есть искусство, и притом лучшее всех искусств. Если дело искусства состоит в том, чтобы доставлять какую-либо пользу, а полезнее милостыни нет ничего, то очевидно, что она есть искусство, — и притом лучшее всех искусств. Она не обувь нам делает, не одежду доставляет, не домы бренные созидает, но жизнь вечную уготовляет, из рук смерти исхищает, и в той, и в другой жизни прославляет, и созидает нам жилище и вечные чертоги на небесах. Она не дает погасать нашим светильникам, ни являться нам на брак в нечистых одеждах, но омывает их и делает чище снега: аще бо будут греси ваши яко багряное, яко снег убелю (Ис. I, 18); она не попускает нам впасть туда, где находится (евангельский) богач и слышать страшные глаголы, но ведет нас на лоно Авраама. Каждое из искусств житейских доставляет одну какую-нибудь пользу, — так земледелие питает, искусство ткать одевает; а вернее сказать и такой пользы ни одно из них само по себе, без помощи другого, не может нам доставить.
4. Если хотите, то рассмотрим, во-первых, земледелие. Земледелец никак не мог бы заниматься своим искусством, если бы кузнец не доставлял ему заступа, сошника, серпа, топора и много других орудий, нужных для земледелия; если бы плотник не сделал для него плуга, не приготовил ярма и молотильной телеги, кожевник — ремней, и опять плотник не построил стойл для пашущих волов и жилищ для самих пахарей; если бы дровосек не рубил дров и, наконец, если бы не было людей, умеющих печь хлебы. Равным образом занимающиеся искусством тканья, при отправлении работ своих, призывают к себе на помощь многие искусства, и если не получат ее, то не могут производить работ своих. И вообще каждое искусство имеет нужду в другом. Одна только благотворительность ничего другого не требует, кроме одного расположения. Если ты скажешь: она требует имущества, домов, обуви, то прочти слова Христа, сказанные Им о вдовице, и отложи такого рода заботу. Хотя бы ты был весьма беден, беднее даже тех, которые у тебя просят, — все же, если ты ввергнешь две лепты, то ты все совершил; хотя бы ты дал кусок хлеба, не имея у себя ничего, кроме него, — ты все исполнил. Итак, посвятим себя этой науке и искусству, и будем упражняться в нем. Знать его — лучше, нежели быть царем и украшаться диадемою. Преимущество его состоит не в том только, что оно не имеет нужды ни в какой посторонней помощи, но и в том, что оно совершает многие и самые различные дела. Оно созидает вечные жилища на небесах, научает почитателей своих избегать вечной смерти; оно дарует тебе сокровища неистощимые, которые не могут потерпеть вреда ни от воров, ни от червей, ни от тления, ни от времени. Если бы кто-нибудь научил тебя сберегать только хлеб, то чего бы ты не дал, чтобы научиться сохранять его без вреда в продолжение нескольких лет? Но вот благотворительность научает тебя безвредно сберегать не только хлеб, но и все: и имущество, и душу, и тело. Но что подробно перечислять все выгоды, доставляемые этим искусством? Оно научает тебя тому, как можешь ты уподобиться Богу, а это есть первое из всех благ. Теперь видишь ли, что милосердие совершает не одно только действие, но многие? Не требуя помощи от других искусств, оно созидает домы, приготовляет одежды, доставляет неиждиваемые сокровища, делает победителями смерти, одолевает дьявола, уподобляет Богу. Итак, что может быть полезнее этого искусства? Кроме того, другие искусства оканчиваются вместе с настоящею жизнью, не действуют во время болезни художников и имеют действия преходящие, требуют труда и многого времени и других бесчисленных принадлежностей. А милостыня по скончании мира еще яснее открывается, по смерти человека наиболее просиявает и обнаруживает свои действия, и не требует ни времени, ни труда, ни чего-либо другого трудного. Она действует и во время болезни твоей, и в старости, сопутствует тебе в жизнь будущую и никогда тебя не оставляет. Она делает тебя сильнее мудрецов и ораторов; люди знаменитые по своей мудрости и ораторству имеют у себя многих завистников, а за тех, которые прославили себя милосердием, бесчисленное множество людей приносят молитвы. Те предстоят пред судом человеческим, защищая обиженных, а часто и обижающих; а милостыня предстоит пред судом Христа, и не только защищает, но и самого Судию преклоняет защищать подсудимого и произнести милостивый приговор о нем. Хотя бы он был виновен в бесчисленных согрешениях, — она венчает его и провозглашает победителем; дадите, сказано, милостыню и вся чиста будут (Лук. XI, 41). И что я говорю о будущей жизни? И в настоящей, — спросите кого угодно из людей, — чего они желают более: того ли, чтобы между ними было много мудрецов и ораторов, или людей милосердых и человеколюбивых? И вы услышите, что они изберут последнее. И весьма справедливо. От уничтожения красноречия жизнь нисколько не потерпит вреда; она и до него долгое время существовала. Но если уничтожится милосердие, то все погибнет и истребится. Как на море нельзя плыть далее берегов, так и земная жизнь не может стоять без милосердия, снисхождения и человеколюбия.
5. Вот почему Бог не только разуму предоставил побуждать нас к милосердию, но во многих случаях самой природе нашей даровал власть преклонять нас к последнему. Так отцы и матери оказывают милосердие детям, а дети родителям; и то бывает не только у людей, но и у всех бессловесных. Так брат оказывает милосердие брату, родственник — родственнику, ближний — ближнему, человек — человеку. Мы по самой природе имеем некоторую наклонность к милосердию. Потому-то мы и скорбим об обиженных, болезнуем смотря на убиваемых, плачем при взгляде на плачущих. Бог весьма желает, чтобы мы исполняли дела милосердия, потому и повелел природе сильнее побуждать нас к ним, показывая тем, что Ему весьма любезно милосердие. Итак, помышляя об этом, пойдем сами и поведем детей и ближних наших в училище милосердия. Человек всего более должен учиться милосердию, потому что оно-то и делает его человеком. Велика вещь человек, и драгая муж, творяй милость (Притч. XX, 6). Кто не имеет милосердия, тот перестает быть и человеком. Оно делает мудрыми. И чему дивишься ты, что милосердие служит отличительным признаком человечества? Оно есть признак божества. Будите милосерди, говорится, якоже Отец ваш (Лук. VI, 36). Итак, по всем этим причинам научимся быть милосердыми, а особенно потому, что мы и сами имеем великую нужду в милосердии. И не будем почитать даже жизнью время, проведенное без милосердия. Я говорю о милосердии, чуждом всякого любостяжания. Если человек, довольствующийся своим состоянием и не дающий ничего другому, не есть милосерд, то может ли назваться милосердым тот, кто похищает чужое, хотя бы он делал бесчисленные подаяния? Если наслаждаться одному своими благами бесчеловечно, то еще более отнимать их у других. Если люди не причинившие никакой обиды другим подвергаются наказанию только за то, что не разделяли с ними своего имущества, то еще более подвергнутся те, которые похищали чужое. Не оправдывай себя тем, что, причиняя вред одному, ты оказываешь милость другому. Так поступать несправедливо. Тебе должно оказывать милость тому, кого ты обидел; а ты, нанося раны одним, врачуешь тех, которым не причинил никаких ран, тогда как должно бы врачевать их, или лучше, не должно бы совсем и наносить. Человеколюбив не тот, кто сам поражает и исцеляет пораженных им, но тот, кто врачует раны, нанесенные другими. Итак, врачуй те раны, которые ты сам понес, а не те, которые другими причинены; или лучше, не поражай и не низлагай другого, — это значило бы издеваться над другими, — но восставляй пораженных. Уврачевать милостыней в соответствующей мере то зло, которое нанесено любостяжанием, невозможно. Если ты отнял у кого обол, то тебе мало уже обола, чтобы посредством милостыни залечить рану, нанесенную любостяжанием, но потребен талант. Вот почему пойманный вор возвращает вчетверо больше похищенного им. Но хищник хуже вора. Если же вор должен возвращать вчетверо более украденного им, то хищник вдесятеро, или еще более; хорошо, если и при этом условии сможет он получить отпущение в своей неправде: плода же милостыни он и тогда не получит. Потому-то Закхей и сказал: аще кого чим обидех, возвращу четверицею; и: пол имения моего дам нищим (Лук. XIX, 8). Если же во время закона должно было вознаграждать вчетверо, то тем более в царстве благодати. Если вор обязан это сделать, то тем более хищник; этот последний, кроме убытка, причиняет еще обиду, так что хотя бы ты дал во сто крат больше, и тогда не вознаградишь всего. Видишь ли, что я не напрасно сказал, что если ты похитишь обол, а отдашь талант, то и тогда едва вознаградишь? Если же, и поступая таким образом, ты едва можешь вознаградить вред другого, то когда ты поступишь наоборот, т. е., похитив все имущество у ближнего, раздашь только малую часть его, и притом не тем, у кого похитил, а другим, — какое ты будешь иметь тогда оправдание? Какое прощение? Какую надежду спасения? Хочешь ли знать, сколь великое зло делает тот, кто оказывает такое милосердие? Послушай, что говорит Писание: якоубиваяй чадо пред отцем его, тако приносяй жертву от имения нищих (Сир. XXXIV, 20). Итак, прежде нежели выйдем из храма этого, начертаем эту угрозу в уме нашем; напишем ее на стенах, на руках, в совести и везде, чтобы по крайней мере страх, усилившись в уме нашем, удерживал руки наши от ежедневных убийств. Хищение хуже убийства, поскольку оно медленно убивает бедного. Чтобы нам освободиться от этой болезни, будем размышлять о большем и сами с собою, и с другими. Таким образом мы и к милосердию будем более склонны, и получим славные награды, даруемые за него, и удостоимся вечных благ благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава со Отцем и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 56 на Мф.
Туда никто не явится богатым или бедным, сильным или слабым, мудрым или глупым, рабом или свободным; все эти отличия исчезнут, и разбираться будут одни дела. Если в судах осужденный за худое управление или убийство, кто бы он ни был — префект или консул, или подобный им, лишается всех достоинств и приемлет достойную казнь, то тем более так будет там.
Ужасная, любезные мои, ужасная, и большого требующая врачевства болезнь вкралась в церковь! Те, которым даже не велено копить богатства и праведными трудами, но повелено отверзать домы свои неимущим, те самые извлекают свою выгоду из бедности других, выдумывая благовидный образ хищения, искусно прикрывая любостяжание. Не говори мне о внешних законах. И мытарь исполняет закон внешний, но несмотря на то повинен наказанию. То же придется испытать и нам, если не перестанем притеснять бедных в нужде и в несчастиях, и пользоваться этим случаем для постыдного прибытка. Ты для того имеешь деньги, чтобы облегчать бедность, а не для того, чтобы утеснять ее; а ты, под видом великодушия, только увеличиваешь бедность, и продаешь милосердие за деньги. Продавай, я не запрещаю; но только ради царства небесного. За это дело ты получишь не малую награду — но воздаяние сторичное, жизнь бессмертную. Для чего ты беден и нищ? Для чего ты, малодушный, продаешь великое за малую цену — за деньги погибающие, между тем как это должно было бы делать ради царства, вечно пребывающего? Для чего, оставивши Бога, стараешься о выгодах человеческих? Зачем, обегая Богатящего, докучаешь неимущему, и оставляя щедрого Дателя, вступаешь в сношение с неблагодарным? Тот сам желает дать, а этот с трудом дает. Этот дает едва ли сотую часть, а Тот более, нежели стократ — жизнь вечную. Этот с обидою и ругательством, Тот — с любовью и благосклонностью. Один возбуждает в тебе ненависть, другой и венцы тебе соплетает. Один с тобою только что здесь, другой — и здесь, и там. Итак, не крайнее ли это безумие — не знать даже своей пользы? Сколько людей потеряло в погоне за барышами свои деньги! Сколько людей, ради корыстей, подверглись опасностям! Сколько людей и себя, и других повергли в крайнюю бедность от неслыханного любостяжания!
6. Не говори мне, что тот, кто берет в долг, радуется и благодарит за то, что ему дали; это происходит от твоей жестокости. И Авраам, отдав варварам жену свою, сам показывал вид, будто дурное их намерение для него приятно; однако он это делал не из доброй воли, но опасаясь фараона. Так точно и бедный: раз ты не считаешь его достойным и того, чтобы дать ему в долг, принужден благодарить тебя и за твою жестокость. Мне кажется, что ты даже освободив кого-нибудь от опасности, потребуешь награды за это. Нет, скажешь ты, этого не будет! Что ты говоришь? Избавляя от большого несчастия, ты не хочешь брать за то денег, между тем как при малой услуге ты оказываешь такое бесчеловечие? Разве ты не видишь, какого наказания достоин такой поступок? Разве не знаешь, что это запрещено было и в ветхом завете (Второз. XV)? Но что еще говорят многие: «я возьму проценты, и подам бедным?» Хорошо говоришь ты, друг, — только Богу не угодны такие приношения. Не хитри с законом. Лучше совсем не подавать нищему, чем подавать приобретенное такими средствами. Неправедным мздоимством ты нередко делаешь противозаконным и то богатство, которое собрал честными трудами, — точно так же, как если бы кто заставлял здоровое чрево рождать скорпионов. И что я говорю о законе Божием? Не сами ли вы называете это нечистым? Если же вы, корыстолюбцы, так думаете об этом, то представьте, какой суд произнесет над вами Бог? Если ты хочешь знать, как думали об этом земные законодатели, то и на их взгляд такие поступки были знаком крайнего бесстыдства. Тем, которые в чести и принадлежат к великому совету, называемому сенатом, запрещалось бесчестить себя такими прибытками. У них был закон, возбранявший подобные прибытки. Как же не почувствовать ужаса, когда ты не отдаешь такой чести небесному государству, какую воздают законодатели римскому сенату, даже почитаешь небо ниже земли? И ты не стыдишься такого безумия? Ведь это так же бессмысленно, как если бы кто вздумал сеять без земли, дождя и плуга. Те, которые выдумали бы такой нелепый образ земледелия, не должны бы ничего ожидать от этого, кроме плевел, обреченных огню.
Разве нет многих честных способов к приобретению, например: лугов, паств, полей, рогатого скота, рукоделий, попечения о имении? Для чего же ты безумствуешь и, сея на удачу, получаешь терния? Плоды земные, скажешь ты, много терпят вреда, например: от града, засухи, проливных дождей. Но все не такой, какой проценты. В самом деле, от тех несчастных случаев терпят только плоды, а капитал, то есть, поле остается. Здесь же напротив, многие часто губят и самый капитал, и еще прежде этого несчастия испытывают постоянно беспокойство. Заимодавец никогда не наслаждается тем, что имеет, никогда не радуется об этом, да и тогда, как нарастают проценты, не веселится о прибытке, напротив печалится о том, что рост еще не сравнился с капиталом; и прежде нежели этот неправедный рост сравнится совершенно, он старается пустить его в оборот, обращая в капитал и самые проценты, и насильно заставляя производить преждевременные порождения ехиднины. Таковы проценты! Они более этих ядовитых животных терзают и снедают души несчастных. Вот — союз неправды! Вот — обдолжения насильных писаний! Человек говорит: я даю не для того, чтобы ты что-нибудь имел, но чтобы возвратил с лихвою. А Бог, напротив, не велит и отданное получать обратно. Взаим дайте, говорит Он, тем, от кого не ожидаете получить (Лук. VI, 35); ты же требуешь даже более того, сколько дал, и принуждаешь должника своего почитать долгом и то, чего ты не дал. Ты думаешь чрез это умножить свое имение; но вместо того уготовляешь для себя огонь неугасимый. Чтобы с нами не случилось этого, отсечем неправедные порождения прибытков, истребим беззаконные желания, иссушим пагубное это чрево, и будем стремиться к одним истинным и великим выгодам. А какие это выгоды? Послушай, что говорит Павел: снискание велие — благочестие с довольством (1 Тим. VI, 6). Этим-то единственным богатством будем обогащаться, чтобы и здесь насладиться спокойствием, и достигнуть будущих благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава, со Отцом и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Из беседы 58 на Мф.
Соломон был сын царя, и царя знаменитого; но отец этого последнего был из числа людей бедных и незнатных; таков же был и дед его по матери, иначе он не выдал бы своей дочери за простого воина. Но если ты будешь восходить выше, то после этих бедных предков снова увидишь знаменитейший царственный род. То же можно наблюдать и относительно Саула, и многих других. Итак, не будем же гордиться предками. Скажи мне в самом деле, — что такое род? Не что иное, как одно пустое имя. И это вы узнаете в последний день. Но поелику он еще не наступил, то мы постараемся убедить вас известными нам ныне обстоятельствами в том, что знаменитость происхождения не дает никакого преимущества. Когда наступает война, голод или какое-нибудь другое бедствие, тогда ничтожество всех мнимых преимуществ знатного происхождения обнаруживается ясно. Приключится ли болезнь или моровая язва, она не знает различия между богатым и бедным, между славным и бесславным, между знатным и низким; так точно и смерть и другие перевороты: одинаково они постигают всех и, что всего чуднее, особенно богатых. Чем беспечнее последние ведут себя в таковых обстоятельствах, тем легче погибают. Даже страх сильнее действует на богатых. Трепеща больше других перед начальниками, они в такой же мере, и даже гораздо еще сильнее, боятся и народа, поскольку часто домы богачей становятся жертвою и неистовства черни, и неудовольствия начальников. Напротив, бедный остается безопасным от этих волнений. Итак, если желаешь показать, что ты благородного происхождения, то, презрев благородство рода, яви такое же благородство духа, какое имел тот блаженный, хотя и бедный, который сказал Ироду: не достоит ти имети жену Филиппа брата твоего (Марк. VI, 18); какое имел тот, который был до него, и который будет после него, так обличавший Ахаава: не развращаю аз Израиля, но разве ты и дом отца твоего (3 Цар. XVIII, 18); какое имели пророки и все апостолы. Но не таковы души преданных богатству: подобно тем, которые находятся под властью бесчисленных приставников и палачей, они не смеют даже возвести очей своих, не смеют свободно действовать для добродетели. Жадность к деньгам, славе и другим предметам, бросая на них суровый взор, делает их рабами своими и невольниками. Подлинно, ничто не лишает столько свободы, как прилепление к вещам житейским и пристрастие ко всему блестящему. Таковой служит не одному, не двум, не трем, а бесчисленным господам. И если хотите исчислить их, то приведем для примера одного какого-нибудь знаменитого царедворца. Пусть он обладает бесчисленным богатством, пусть облечен он великою властью, пусть будет у него славная родина, знатные предки и пусть обращает он на себя взоры всех. Посмотрим же, не презреннее ли этот вельможа всех рабов? Противопоставим ему не просто раба, но раба, принадлежащего рабу; ведь многие и слуги имеют рабов. Этот раб раба имеет одного господина, — что нужды, если и не свободного? Зато одного, которому только и старается угодить. И пусть он знает, что господин его также подвластен; но все же он повинуется только одному, и если хорошо управляет его имением, то проводит жизнь спокойно. Напротив, тот имеет не одного, не двоих господ, но многих, и гораздо более взыскательных. И прежде всего его тревожит мысль о царе. Большая разница иметь владыкою над собою какого-либо человека незнатного, или царя: этот последний, слушая наветы многих, оказывает свое благоволение сегодня одним, а завтра другим. И хотя он ничего не знает за собою, несмотря на то, всех подозревает, и своих сподвижников, и подчиненных, и друзей, и врагов. Но и тот, скажут, боится господина своего. Но разве одно и то же — иметь одного господина и бояться его, или иметь многих и страшиться их? Мало того; если кто тщательно рассмотрит дело, то найдет, что тот ни одного не имеет над собою господина. Как и каким образом? Он не имеет никого, кто бы пожелал лишить его такой службы и поставить себя на его место, а потому не имеет себе соперника. Напротив, вельможи о том только и заботятся, чтобы очернить пред царем того, кому он оказывает благоволение и любовь свою. Потому-то все они и принуждены льстить высшим, равным, друзьям, потому что где господствует зависть и жадность к славе, там нет искренней дружбы. Как люди, занимающиеся одним и тем же художеством, не могут чисто и искренно любить друг друга, так точно и те, которые обладают равным достоинством, и в вещах житейских домогаются одного и того же. От того-то происходит между ними сильная борьба. Итак, видишь ли целый ряд владык и владык жестоких? Хочешь ли, укажу и нечто другое, еще более тягостное, в их положении? Находясь ниже другого, каждый старается возвыситься пред ним; а те, которые возвышены, стараются воспрепятствовать другим сравниться с ними, или превзойти их.
Но, о чудо! Я намерен был указать владык; а мое слово увлекло меня до того, что я сказал более, нежели сколько был намерен: представил господ недругами, или — вернее — одних и тех же представил и господами и недругами, потому что они пользуются уважением как господа, страшны как недруги и злокозненны как враги. Если же кому кто и господин, и вместе недруг, то что можно представить хуже этого несчастия? Раб, хотя находится в зависимости от своего господина, все же пользуется от него покровительством и благосклонностью. Напротив, ими и повелевают, и против них же враждуют; они вооружены друг против друга и больше, чем на войне, подвержены опасностям, поскольку хотят скрыть свою вражду, под личиною дружбы питают чувства враждебные, и на развалинах счастья других стараются часто созидать свое собственное. Между нами не так бывает: если кто несчастлив, то многие страдают с ним; а если кто счастлив, то многие с ним радуются, как говорит апостол: аще страждет един уд, с ним страждут вси уди, аще ли же славится един уд, с ним радуются вси уди (1 Кор. XII, 26). Предлагая такие увещания, в одном случае он говорил: кто нам упование, или радость, не вы ли (1 Сол. II, 19)? В другом: яко мы ныне живи есмы, аще вы стоите о Господе (1 Сол. III, 8). В третьем: от печали многия и туги сердца написах вам (2 Кор. II, 4); или: кто изнемогает, и не изнемогаю; кто соблазняется, и аз не разжизаюся (2 Кор. XI, 29)? Итак для чего же доселе мы кружимся в вихрях и обуреваемся волнами житейских забот, а не спешим к тихому пристанищу: почему не стремимся к самым вещам, оставив пустые имена? Слава и власть, богатство и знатность и тому подобное у них только имена, а у нас самая вещь; равно как и наоборот, печаль, смерть и бесчестие, бедность и тому подобное для нас только имена, а для них самое дело. Если угодно, приведем прежде всего в пример славу, столь для них любезную и вожделенную. Я не говорю уже, что она кратковременна и что скоро исчезает. Нет, представь ее в то время, когда она находится в полном блеске; не скрывай нарядов и прикрас любодейцы, но выставь ее во всем ее украшении, и я укажу ее безобразие. Итак, ты конечно укажешь на одежду, на множество ликторов, голос герольда, покорность толпы, безмолвие черни, удары встречающимся на пути, и наконец всеобщее внимание. Разве, скажешь, все это не составляет блеска? Рассмотрим, однако, не лишнее ли все это, и не одно ли пустое тщеславие? В самом деле, чем лучше становится человек от этого: по душе ли, или по телу (ведь из таковых частей и состоит только человек)? Разве он от этого делается выше, или сильнее, или здоровее, или быстрее? Или он приобретает чувства острейшие и проницательнейшие? Но этого никто не скажет. Равным образом, если обратимся к душе, то найдем, что и здесь не приобретается никакой выгоды. Что же? Ужели тот, пред кем так раболепствуют, чрез то делается умереннейшим, скромнейшим, благоразумнейшим? Нимало! Даже совершенно напротив. Здесь бывает не то, что с телом. Тело только что ничего не приобретает от почестей в свою пользу; а здесь, напротив, не одно только то несчастие, что душа никакой не получает пользы, но и что она же становится более злою. Она предается от этого гордости, тщеславию, безумию, гневу и другим бесчисленным порокам. Но, — ты скажешь, — она радуется здесь, ликует, восхищается. Но это-то и верх зла, болезнь неисцельная. В самом деле, кто утешается таким положением, тот нескоро и захочет освободиться от уз зла; его довольство заграждает собою путь к исцелению. Это-то и есть крайнее несчастие, что он, видя умножение своих болезней, не только не печалится, а даже радуется. Не всегда ведь радость составляет добрый признак. Радуется и вор, когда украдет что-либо; и прелюбодей, оскверняющий брачное ложе ближнего своего; и любостяжатель, похищающий чужое; и человекоубийца, губящий людей. Итак, мы не на то должны обращать внимание, радуется ли человек, а на то, о добром ли радуется, и должны опасаться, чтобы не найти такой радости, какова у прелюбодея или вора. Почему радуется он, скажи мне? Потому ли, что, снискав славу, он в состоянии гордиться пред другими и обращать на себя их внимание? Но что может быть преступнее такого расположения и такой безумной любви. Если это не зло, то не обвиняйте тщеславных, и не осыпайте их бесчисленными укоризнами. Перестаньте проклинать гордых и высокомерных. Но вы находите это невозможным. Следовательно, и те заслуживают бесчисленных порицаний, хотя и окружены бесчисленною свитою. Вот что я намерен был сказать о беззаконных вельможах! И действительно, многих из них мы найдем таких, которые, по причине злоупотребления своей властью, несравненно преступнее разбойников, убийц, прелюбодеев, гроборасхитителей. В самом деле, они и похищают бесстыднее, нежели те, и умерщвляют с большею жестокостью, и предаются наслаждениям несравненно постыднейшим, и, по силе власти своей, разоряют не стены, но имущество и бесчисленные домы других; они, предаваясь беспечно страстям, страдают под игом жесточайшего рабства; терзая нещадно подобных себе рабов, трепещут всякого, кто знает их ближе. Подлинно, тот только свободен, тот только владыка и могущественнее царей, кто не порабощен страстям. Итак, зная это, постараемся снискать истинную свободу и удаляться от постыдного рабства; не будем ничего, кроме одной добродетели, почитать за блаженство: ни ложного блеска власти, ни богатства поработительного, — и тогда мы будем наслаждаться спокойствием в здешней жизни, и в будущей получим блага благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава с Отцом и Святым Духом во веки веков. Аминь.
Из беседы 59 на Мф.
Но один, говоришь ты, зол, а другой добр и кроток. Что ты говоришь? Ты называешь злым брата своего — того, которому тебе запрещено говорить: рака? И ты не стыдишься, не краснеешь, понося брата, который есть член твой, который участвует в одном с тобою рождении, и приобщается одной трапезы? Если брат твой по плоти учинит бесчисленное множество зол, ты стараешься прикрыть его, и его бесчестие почитаешь собственным бесчестием; а брата духовного, которого бы надлежало тебе защищать от клеветы, ты всячески поносишь? Он зол и несносен, говоришь ты. Но потому-то ты и должен сделаться его другом, чтобы он перестал быть таковым, переменился и обратился к добродетели. Но ты говоришь: он не повинуется и не принимает советов. Откуда ты знаешь это? Увещевал ли ты его, и старался ли исправить? Ты скажешь: я много раз увещевал его. А сколько? Два раза? И это значит много! Если бы ты всю жизнь делал это, и тогда не должен ослабевать и отказываться от этого дела. Не видишь ли ты, как Бог непрестанно увещевает нас чрез пророков, апостолов, евангелистов? Что ж, мы все исполняем, всему повинуемся? Нет. Но перестал ли Он увещевать нас? Умолк ли? Не говорит ли напротив каждый день: не можете Богу работати и мамоне (Лук. XVI, 13), — и, между тем, страсть к богатству и жестокость возрастает у многих? Не каждый ли день Он взывает к нам: «отпустите — и отпустится вам» (Матф. VI, 14), и мы еще более ожесточаемся? Не увещевает ли Он нас непрестанно господствовать над похотью и побеждать порочные удовольствия, и между тем многие, хуже свиней, валяются в этом грехе? И все же Он не перестает увещевать нас. Итак, почему же мы не размышляем и не говорим самим себе, что и нас Бог увещевает и не перестает увещевать, хотя мы часто не повинуемся Его увещаниям? Потому-то Он говорил, что мало спасаемых (Лук. XIII, 23). Если нам для спасения недостаточно одной собственной добродетели, но должно оставить эту жизнь, обратив к добродетели и других, то что мы должны будем претерпеть, когда ни самих себя, ни других не приведем ко спасению? За что можем надеяться получить спасение? Но что я обвиняю за нерадение о спасении ближних, когда мы нимало не печемся и о тех, которые живут вместе с нами, т. е. о жене, детях и рабах, но, подобно пьяным, делаем не то, что должно, — заботимся о том, чтобы у нас было больше рабов и чтобы они служили нам с великою ревностью, чтобы оставить детям своим богатое наследство, чтобы жена носила золотые украшения и драгоценные одежды, — и никогда не печемся о них самих, но только об их имуществе. В самом деле, мы не о жене печемся, а о вещах, ее украшающих, и не о детях, а об их имении, и поступаем подобно человеку, который, видя, что дом его обветшал и стены готовы разрушиться, вместо того чтоб поддержать их, обносит кругом его большую ограду; или подобно тому, кто, не заботясь о исцелении своего больного тела, готовит для него дорогие одежды; или, во время болезни госпожи, заботится о рабынях, об их занятии, о сосудах и о прочих домашних принадлежностях, оставив ее страдать и плакать. Так и мы поступаем. Тогда как душа наша страдает от жестокой болезни, предается гневу, злословию, безрассудным желаниям, тщеславию, возмущению, прилеплена к земле и терзается столь многими зверями, мы, не заботясь об избавлении ее от страстей, печемся о доме и о рабах. Если откуда тайно убежит медведица, то мы запираем домы, прячемся, чтобы не встретиться с нею; а тут, несмотря на то, что не один зверь, но множество их, т. е. нечистые помыслы, терзают душу нашу, мы даже и не чувствуем их. Живя в городе, мы весьма строго смотрим за зверями, заключаем их в местах безлюдных и в пещерах, и держим их на цепи не на городской площади, или около судилища и царских чертогов, но где-нибудь в отдалении. А в душу — это место совета, эти царские чертоги, это судилище — вторгаются звери и производят крик и шум около самого ума и престола царского. От того-то все и приходит в беспорядок, повсюду возмущение, и внутри, и вне нас, и каждый из нас весьма похож на город, который привели в возмущение нашедшие на него варвары. С нами бывает то же, что с птичками, когда змей займет гнездо их. Издавая жалобный писк, они всюду летают в страхе и смятении, не зная, как освободиться от опасности.
Но любовь к богатству превратила и ниспровергла все, и истребила истинный страх Божий. Как тиран разрушает крепость, так и она ниспровергла души людей. Потому-то мы и не печемся ни о спасении детей, ни о своем собственном, заботясь только о том, чтобы сделаться богатыми и оставить богатство своим наследникам, а те своим, и так далее; и таким образом мы только передаем свое имущество другим, а не обладаем им сами. Вот откуда происходит безумие; вот отчего люди свободные делаются хуже рабов. В самом деле, мы наказываем рабов, если не для них, то по крайней мере для самих себя; а свободные не пользуются и таким попечением, и оказываются у нас хуже даже рабов. И что я говорю о рабах? Участь детей наших хуже даже скотов; об ослах и лошадях мы более заботимся нежели о детях. Если кто имеет лошака, то всячески старается найти лучшего конюха, который бы был честен, не вор, не пьяница, и знал свое дело. Если же нам нужно дать наставника сыну, то мы просто, без всякого выбора, берем кого случится. А между тем нет ничего труднее искусства воспитывать. В самом деле, какое искусство сравнится с искусством образования души и просвещения ума юноши? Человек знающий это искусство должен быть внимательнее всякого живописца и ваятеля. Но мы об этом нимало не заботимся, а обращаем внимание только на то, чтобы ученик выучился говорить. Да и об этом заботимся только для богатства. Он учится говорить не для того, чтобы уметь хорошо говорить, но чтобы обогащаться, так что если бы, и не умея говорить, можно было приобретать богатство, то мы не стали бы заботиться и об этом. Видишь ли, какую силу имеет над нами страсть к деньгам? Как она все покорила под власть свою и связала нас, точно невольников и скотов, и влечет куда хочет? Но что нам пользы от таковых обличений? Мы вооружаемся против этой страсти словами, а она побеждает нас делами. Впрочем не перестанем хоть и так — словами уст наших — поражать ее. Если от этого будет какая польза, то она будет простираться и на нас, и на вас. Если же вы не оставите прежних пороков, по крайней мере мы с своей стороны сделали все. Бог же и вас да освободит от этой болезни, и нам да подаст случай приобресть похвалу чрез вас. Ему слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы 62 на Мф.
Не оскорбляйтесь, если я обращу свое слово против грешников: я буду обвинять не вас только, но и самого себя. Итак, с кого бы мне начать, по вашему желанию? С рабов или с свободных? С воинов или простолюдинов? С начальников или подчиненных? С жен или мужей? С старцев или юношей? С какого возраста? С какого рода? С какого чина? С какого звания? Угодно ли вам, чтобы я начал свое слово с воинов? И что же? Не грешат ли они каждодневно, оскорбляя, понося других, неистовствуя, и всячески стараясь сделать их несчастными? Будучи подобны волкам, они никогда не чужды злодеяний. Да и может ли море быть без волн? Какая страсть не возмущает их! Какая болезнь не обдержит их души! По отношению к равным они водятся ненавистью, завистью и тщеславием; по отношению к подчиненным — корыстолюбием; по отношению к тяжущимся и прибегающим к ним как к пристани — коварством и клятвопреступлением. Сколько производят они хищений! Сколько у них обманов! Каких нет между ними клевет и непозволенных торгов! Сколько между ними раболепных ласкательств! Теперь противопоставим каждому пороку закон Христов. Рекий брату своему: уроде, повинен есть геенне огненней (Матф. V, 22). Воззревый на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею (ст. 28). Аще кто не смирит себе яко отроча, не внидет в царствие небесное (XVIII, 3). Воины же надмеваются пред подчиненными и вверенными их власти, которые трепещут пред ними и страшатся их, так как они жестокостью своею превосходят зверей. Ничего не делают ради Христа, а все для чрева, для корыстолюбия и тщеславия. И можно ли исчислить в слове все беззаконные их поступки? Кто в состоянии описать их насмешки, неумеренный смех, неприличные разговоры, постыдные слова? А о корыстолюбии и говорить нечего. Как монахи, живущие в горах, не знают, что такое корыстолюбие, так и воины, — только по противоположным причинам. Первые не знают этой страсти потому, что слишком далеки от этой болезни: а последние не чувствуют того, какое великое зло эта страсть, по той причине, что чрезмерно упиваются ею. Эта страсть до того искоренила в них добрые расположения и так возобладала над ними, что не почитается даже у этих неистовых людей и тяжким преступлением. Но не угодно ли вам, оставивши воинов, посмотреть на других, более кротких? Обратимся, например, к художникам и ремесленникам. Кажется, эти люди преимущественно пред другими снискивают пропитание справедливыми трудами и собственным потом; но и они, при всех трудах своих, подвергаются многим порокам, когда бывают невнимательны к себе самим. К праведным трудам своим они часто присовокупляют неправедную продажу и куплю; из корыстолюбия лгут, клянутся и нарушают клятву. Они заботятся только о настоящей жизни, прикованы к земле: все делают из корыстных видов и, желая умножить свое имение, мало пекутся о подании помощи нуждающимся. Кто может изобразить употребляемые при этом злословия, обиды, барыши, проценты, договоры, коварно заключаемые бесчестные торговые дела?
3. Впрочем, если вам угодно, оставим и этих, и перейдем к другим, — более, по-видимому, справедливым. Кто же это? Это те, которые владеют поместьями и собирают богатство от плодов земли. Но можно ли найти кого несправедливее их? Если посмотрите, как они поступают с бедными, несчастными земледельцами, то увидите, что свирепость их превышает жестокосердие варваров. Тогда как земледельцы истаевают от голода, изнуряют себя всю жизнь трудами, — они непрестанно налагают на них новые тяжкие оброки, определяют их к самым трудным работам и употребляют их вместо ослов и лошаков, и даже вместо камней. Не давая им ни малейшего отдыха, и во время плодородия, и во время бесплодия равно угнетают их и никакой пощады им не оказывают. Есть ли кто-нибудь несчастнее этих бедняков, которые трудясь всю зиму, проводя ночи на холоде, под дождем, без сна, и за все это не получая никакой платы, но еще задолжавши, принуждены бывают убегать от своих господ, не столько спасаясь и боясь голода и домашнего расстройства, сколько мучений, насилия, истязаний, тюрьмы и неизбежных работ — от управителей? Что сказать о торгах, чрез них производимых, и о неправедных прибытках, отсюда получаемых? Господа, их притесняющие, наполняя свои точила и подточилия от трудов и пота их, не позволяют этим беднякам брать в свои домы ни малейшей части; но весь плод от винограда вливая в свои неправедные сосуды, бросают им за это самую малую плату. Они выдумывают новые роды процентов, недозволенные законами даже у язычников; составляют самые бесчестные долговые акты, в которых требуют не сотой части, но половины всего имения от должника; и хотя бы последний имел жену, воспитывал детей, хотя бы был человек бедный и собственными трудами собирал в свое гумно и точило, — они об этом не размышляют. Потому уместно здесь привесть слова пророка: ужаснися небо, и убойся земля! До какого неистовства дошел род человеческий! Говоря обо всем этом, я не осуждаю искусств, земледелия, воинского звания, поместьев, — но нас самих. И Корнилий был сотником, и Павел был скинотворцем, и после проповеди занимался своим ремеслом, и Давид был царем, и Иов был господином большого имения и получал великие доходы; но все это никому из них не послужило препятствием к добродетели.
Тогда приведоша к Нему дети, да руце возложит на них, и помолится! ученицы же запретиша им. Он же рече им: оставите детей ... приити ко Мне! таковых бо есть царствие небесное. И возложь на них руце, отыде оттуду (Матф. XIX, 13-15). Почему же ученики не допускали детей? Из уважения к Иисусу Христу. Что же Он? Чтобы научить их смирению и истребить гордость мирскую, берет детей, обнимает их, и таковым обещает царствие, — о чем и прежде Он говорил. Так и мы, если хотим наследовать небеса, всеми силами должны стараться стяжать добродетель смирения. Цель любомудрия в том и состоит, чтобы с мудростью соединять простоту. Это есть жизнь ангельская. Душа дитяти чиста от всех страстей; дитя не помнит обид и к обидевшим подбегает как к друзьям, как бы ничего не бывало; сколько бы мать ни наказывала свое дитя, оно всегда однакож ищет ее, и более всех любит ее. Представь ему царицу в диадеме: оно не предпочтет ее матери, облеченной в рубище, но еще более будет желать видеть последнюю в рубище, нежели царицу в богатой одежде. Свое оно различает от чужого не по бедности или богатству, но по любви. Дитя ничего более не требует, кроме необходимого, и коль скоро насытится молоком, оставляет сосцы. Дитя не печалится, как мы, о потере денег и тому подобном; равно как не радуется подобно нам о таких скоропреходящих вещах; дитя не пристрастно к красоте телесной. Вот почему Христос и сказал: таковых бо есть царствие небесное, чтобы мы по свободной воле делали то, что дети делают по природе. Так как фарисеи руководились в исполнении своих дел не иным чем, как хитростью и гордостью, то Он, обличая их и научая Своих учеников, повелевает последним везде быть простыми — как на высших, так и на низших степенях достоинства. Подлинно, ничто так не надмевает человека, как власть и преимущества. Между тем ученикам Христовым предстояли большие почести во всей вселенной; поэтому Спаситель и предупреждает их, не попуская им потерпеть что-либо человеческое и запрещая требовать почестей от народа, или гордиться пред ним. Хотя это и кажется маловажным, однако служит причиною многих зол. Так фарисеи, привыкши к гордости в отрочестве, впоследствии низринулись в бездну зол, требуя приветствий, председания, посредничества. Эти пороки ввергли их в безумное славолюбие, а последнее повергло их в нечестие. Вот почему они навлекли на себя проклятие за искушение Господа; дети же, как чистые от всех этих пороков, получили благословение. Уподобимся же и мы детям, и да будет злоба наша подобна злобе младенцев. Невозможно, невозможно, говорю, иначе увидеть небо; всякому нечестивому и лукавому непременно должно низринуться в геенну.
Беседа 63 на Мф.
И се, един приступль, рече Ему: учителю благий, что благо сотворю, да имам живот вечный? (Матф. XIX, 16)?
1. Некоторые обвиняют этого юношу в том, будто он подошел к Иисусу с хитростью и лукавством, и притом с намерением искусить Его; но я скорее согласен назвать его сребролюбцем и невольником богатства, так как в этом же самом и Христос изобличил его. Укорять же юношу в лукавстве я отнюдь не намерен: не безопасно быть судиею того, чего мы не знаем, и особенно судиею — обличителем. Да и Марк отдалил такое подозрение, когда сказал об нем: притек и поклонся на колену, вопрошаше Его; и еще: Иисус же воззрев нань, возлюби его (Марк. X, 17, 21). Отсюда видно, как велика власть богатства. Хотя бы мы в остальных отношениях и были добродетельны, богатство истребляет все эти добродетели. Вот почему и Павел справедливо назвал его корнем всех зол: корень бо всем злым сребролюбие есть, говорит он (1 Тим. VI, 10). Но почему Христос отвечает юноше такими словами: никтоже благ? Юноша подошел к Нему как к простому обычному человеку и считал Его просто учителем иудейским; Иисус и беседует с ним как человек. И часто говорит Он приспособительно к мнениям обращавшихся к Нему; так например: мы кланяемся егоже вемы (Иоан. IV, 22); или: аще Аз свидетельствую о Мне, свидетельство Мое несть истинно (Иоан. V, 31). Итак, когда Он сказал: никтоже благ, то этим не хотел показать, что Он не благ. Да не будет этого! Ведь Он не сказал: почему ты называешь Меня благим? Я не благ; но: никтоже благ, т. е. никто из людей. Впрочем, Он этими словами не лишает благости и людей, но только отличает последнюю от благости Божией, — почему и присовокупил: токмо един Бог. Не сказал: только Отец Мой, чтобы мы знали, что Он не открылся юноше. Точно в таком же смысле назвал Он выше людей злыми, когда сказал: аще вы лукави суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим(Матф. VII, 11). И здесь назвал Он их злыми не с тем, чтобы изобличить во зле всю природу человеческую, — сказал: вы, а не все люди, — а с тем, чтобы только сравнить благость Божию с благостью человеческою, почему и присовокупил: кольми паче Отец ваш даст блага просящим у Него. Но говорят: что заставило Иисуса Христа, и какую Он имел цель так отвечать юноше? Без сомнения, ту, чтобы постепенно вести юношу к совершенству, отучить его от лести, отдалить от пристрастия ко всему земному и приблизить к Богу, возбудить в нем желание благ будущих и, наконец, научить его познанию истинного блага — источника и корня всех благ, и ему-то одному воздавать честь. Подобно этому же, когда Христос говорит: не называйте учителя на земле (Матф. XXIII, 8), говорит так по отношению к Себе, и чтобы научить, каково первое начало всего. Юноша показал немалое усердие, когда сделал Иисусу Христу такой вопрос. В самом деле, тогда как одни приближались к Иисусу с намерением искусить Его, а другие по причине своих собственных или чужих болезней, он подходит к Нему и беседует о жизни вечной. Тучна была земля и способна к плодородию, но множество терния заглушало посеянное. Смотри, как он доселе готов был к выполнению того, что бы ни повелел Христос. Что мне делать, говорит юноша, чтобы наследовать жизнь вечную? Вот готовность его исполнить повеление Учителя! Если же бы юноша подошел к Иисусу Христу с намерением искусить Его, то это показал бы нам и евангелист, как он делает это в других случаях, например, в истории о законнике. Но если бы и сам юноша утаил свое намерение, то Христос не попустил бы ему утаиться: Он или явно, или намеками обличил бы его, чтобы мы не заключили, что юноша, обманув Его, утаился, а таким образом поругался над Ним. Сверх того, если бы юноша подошел к Иисусу с намерением искусить Его, то не отошел бы с печалью о том, что услышал. Никто из фарисеев никогда не испытал в себе такого состояния; напротив все они, будучи опровергаемы Иисусом, еще более ожесточались против Него. Не так поступает юноша: он уходит с печалью. А это служит признаком того, что он подходил не с коварным намерением, хотя и не с совершенно чистым; желал наследовать жизнь вечную, а обладаем был страстью гораздо сильнейшею. Итак, когда Христос сказал: аще ли хощеши внити в живот, соблюди заповеди (ст. 17), — он не медля спрашивает: кия? И спрашивает не для того, чтобы искушать Иисуса, — нет, — а думал, что, кроме заповедей закона, есть еще другие, которые будут его путеводителями в жизнь вечную. Так сильно было его желание спастись! Но когда Иисус пересказал ему заповеди закона, — вся сия сохраних от юности моея!, говорит он; и на этом не останавливается, но снова спрашивает: что есмь еще не докончал (ст. 20)? И это тоже было знаком сильного желания им вечного спасения. Не маловажно то, что он не почитал себя докончившим дело своего спасения, а думал, что сказанного им еще недостаточно к получению желаемого. Что же Христос? Намереваясь предписать заповедь трудную, Он сначала предлагает награду за исполнение ее, и говорит: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищым! и имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед Мене (ст. 21).
2. Видишь ли, какую награду и какие венцы обещает Христос за этот подвиг? Если бы юноша искушал Его, то Он не сказал бы ему этого. А теперь и говорит, и, чтобы привлечь юношу к Себе, обещает ему великую награду, предоставляет все собственной его воле, прикрывая всем этим трудную сторону Своего повеления. Потому-то прежде, нежели говорит о подвигах и труде, предлагает юноше награду: аще хощеши совершен быти, — и потом уже говорит: продаждь имение твое и даждь нищим. Далее — опять награда: имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед Мене, — так как следовать за Иисусом — великая награда. И имети имаши сокровище на небеси. Так как речь была о богатстве, то Спаситель повелевает юноше оставить все, показывая впрочем, что Он не только не отнимает у него богатства, но еще и присовокупляет к нему новое, превышающее то, которое повелевает раздать, — настолько превышающее, насколько небо превышает землю, и даже еще более. Под сокровищем же Он разумеет обильную награду, сокровище единственное, которого никто похитить не может, представляя его юноше сколько возможно по-человечески. Итак, не довольно презирать богатство; а надобно еще напитать нищих, и — главное — последовать за Христом, т. е. делать все то, что ни повелит Он, быть готовым на страдания и даже на смерть. Аще, говорит Он, кто хощет по Мне ити, да отвержется себе и возмет крест свой, и последует Ми (Лук. IX, 23). Конечно, заповедь проливать собственную кровь гораздо труднее заповеди оставить свое богатство; однакож и исполнение последней немало способствует исполнению первой. Слышав же юноша ..., отыде скорбя (ст. 22). Вслед за тем, евангелист, желая показать, что он не без причины опечалился, прибавляет: бе бо имея стяжания многа.
Действительно, не столько имеют препятствий на пути ко спасению те, которые владеют немногим, сколько те, которые погружены в бездну богатства, — потому что страсть к богатству тогда бывает сильнее. И я никогда не перестану повторять, что приращение богатства более и более возжигает пламя страсти и делает богачей беднее прежнего: возбуждая в них беспрестанно новые пожелания, заставляет чрез то сознавать всю свою нищету. Смотри вот, какую силу и здесь показала эта страсть. Того, кто с радостью и усердием подошел к Иисусу, так помрачила она и так отяготила, что, когда Христос повелел ему раздать имение свое, он не мог даже дать Ему никакого ответа, но отошел от Него молча, с поникшим лицом и с печалью. Что же Христос? Яко неудобь богатые внидут в царствие небесное (ст. 23). Христос этими словами не богатство порицает, но тех, которые пристрастились к нему. Но если трудно войти в царствие небесное богатому, то что сказать о любостяжателе? Если не давать от своего имения другому есть уже препятствие на пути к царствию, то представь, какой собирает огонь тот, кто захватывает чужое! Но для чего же Христос сказал ученикам Своим, что трудно богачу войти в царствие небесное, когда они были бедны и даже ничего не имели? Для того, чтобы научить их не стыдиться бедности и как бы оправдаться пред ними в том, почему Он прежде советовал им ничего не иметь. Сказав здесь, что неудобно богатому войти в царствие небесное, далее показывает, что и невозможно, не просто невозможно, но и в высшей степени невозможно, что и объясняет примером верблюда и игольных ушей. Удобнее, говорит, есть велбуду сквозеиглины ушы проити, неже богату в царствие Божие .... А отсюда видно, что немалая и награда ожидает тех, кто при богатстве умеет жить благоразумно. Потому Христос называет такой образ жизни делом Божиим, чтобы показать, что много нужно благодати тому, кто хочет так жить. Когда же ученики смутились, слыша Его слова, Он далее сказал: у человек сие невозможно есть, у Бога же вся возможна (ст. 26). Но отчего смущаются ученики, будучи бедны, и даже слишком бедны? Что их беспокоит? Оттого, что имели слишком сильную любовь ко всему человечеству, и уже принимая на себя должность его учителей, страшились за других, за спасение всех людей. Эта-то мысль очень много и смущала их, так что они великую имели нужду в утешении. Потому Иисус, посмотревши сначала на них, сказал: невозможная у человек возможна суть у Бога (Лук. XVIII, 27). Кротким и тихим взором Он успокоил волнующиеся их мысли, и разрешил недоумение (на это самое указывает и евангелист словами: воззрев), а потом ободряет их и словами, указывая на силу Божию, и таким образом возбуждая в них надежду. А ежели хочешь знать, каким образом и невозможное может быть возможным, то слушай. Не для того ведь сказал Христос: невозможная у человек возможна суть у Бога, чтобы ты ослабевал в духе и удалялся от дела спасения, как невозможного; нет, Он сказал это для того, чтобы ты, сознавая великость предмета, тем скорее принялся за дело спасения и, с помощью Божьею ступив на путь этих прекрасных подвигов, получил жизнь вечную.
3. Итак, каким же образом невозможное сделается возможным? Если ты откажешься от своего имения, раздашь его нищим и оставишь злые вожделения. Что Христос не приписывает дела спасения исключительно одному Богу, а сказал так для того, чтобы показать трудность этого подвига, это видно из следующего. Когда Петр сказал Христу: се, мы оставихом вся и вслед тебе идохом!, и потом спросил Его: что убо будет нам?(ст. 27) — то Христос, определив им награду, присовокупил: и всяк, иже оставит дом, или земли, или братию, или сестры, или отца, или матерь ..., сторицею приимет, и живот вечный наследит! (ст. 29). Так невозможное делается возможным. Но как, скажут, все это привести в исполнение? Как может восстать тот, кем уже овладела ненасытимая страсть к богатству? Если он начнет раздавать имение и разделять свои избытки, — чрез это он мало-помалу будет удаляться от своей страсти, и впоследствии поприще для него облегчится.
Итак, если вдруг всего достигнуть для тебя трудно, то не домогайся получить все в один раз, но постепенно и мало-помалу восходи по этой лестнице, ведущей тебя на небо. Как страждущие горячкою, при умножающейся внутри их острой желчи, если принимают какую-либо пищу и питье, не только не утоляют жажды, но еще сильнее разжигают пламень, так точно и любостяжатели, по мере удовлетворения своей ненасытимой страсти, которая острее самой желчи, еще более воспламеняют ее. Ничто не прекращает этой страсти так легко, как постепенное ослабление желания корысти, подобно тому, как малое употребление пищи и пития уничтожает действие желчи. А это, спросишь ты, как может быть? Не иначе, как если ты будешь представлять, что непрестанно обогащаясь ты никогда не перестанешь жаждать нового богатства и истаевать от желания большего, а не прилепляясь к богатству легко можешь остановить и самую страсть. Итак, не озабочивайся многим, чтобы не погнаться за тем, чего нельзя достигнуть, не заразиться неизлечимою болезнью и от того не сделаться несчастнее всех. Скажи мне, кто более мучится и терзается: тот ли, кто желает дорогих кушаний и напитков и не в состоянии удовлетворить своего желания, или тот, кто не имеет такого желания? Очевидно, тот, который сильно желает и не может получить желаемого. Состояние желающего и не получающего, жаждущего и не утоляющего своей жажды так мучительно, что и Христос, желая дать нам понятие о геенне, изображает ее точно так же, представляя в ней богатого среди пламени; последний, желая капли воды и не получая ее, жестоко мучился. Итак, кто презирает богатство, тот только подавляет в себе страсть к нему; напротив, кто желает обогатиться и умножить свое имение, тот еще более воспламеняет ее, и никогда не в силах подавить. Последний, хотя бы собрал бесчисленное богатство, желает получить еще столько же; хотя бы удалось ему и это получить, и тогда он пожелает иметь еще вдвое более; и таким образом, более и более желая, он впадает в некоторый новый, ужасный и никогда неизлечимый род сумасшествия, которое заставляет его желать, чтобы и горы, и земля, и море, и вообще все претворилось для него в золото. Итак, знай, что не умножением богатства, но истреблением в себе страсти к нему прекращается зло. В самом деле: если бы тебе пришла когда-нибудь глупая страсть летать по воздуху, то как бы ты истребил ее? Устройством ли крыльев и других потребных к тому орудий, или путем рассуждения, что желание это невыполнимо, и что не следует даже и пытаться его исполнить. Очевидно, последним способом. Но летать, скажешь, невозможно. Но еще более невозможно положить предел страсти любостяжания; легче для людей летать, нежели умножением богатства прекратить страсть к нему. Если ты желаешь возможного, то можешь утешаться надеждою, что некогда это получишь; если же невозможного, то ты об одном только должен стараться, т. е. об истреблении такого желания, потому что иным образом нельзя доставить душе спокойствия. Итак, чтобы не напрасно нам беспокоиться, для этого, отвергнув постоянно терзающую нас и никогда не успокаивающуюся любовь к богатству, устремимся к другой, которая и гораздо легче может сделать нас блаженными, и возжелаем небесных сокровищ. Здесь труд не велик, а польза бесчисленная: никогда не может лишиться благ небесных тот, кто всегда бодрствует, трезвится и презирает земные блага, напротив, тот, кто порабощен и совершенно предан этим последним, необходимо лишится первых.
4. Итак, размыслив о всем этом, истреби в себе злую страсть к богатству. Ты не можешь даже сказать и того, что она доставляет блага настоящие, а лишает только будущих; да хотя бы это было и так, и это есть уже крайнее наказание и мучение. На самом деле, однако, нельзя сказать и этого. Страсть к богатству подвергает тебя жестокому наказанию не только в геенне, но еще и прежде ее, в настоящей жизни. Страсть эта разоряла многие домы, воздвигала жестокие войны и заставляла прекращать жизнь насильственною смертию. Да еще и прежде этих бедствий, она помрачает добрые качества души и часто делает человека малодушным, слабым, дерзким, обманщиком, клеветником, хищником, лихоимцем, и вообще имеющим в себе все низкие качества. Но, может быть, ты, смотря на блеск серебра, на множество слуг, на великолепие зданий и на уважение к богатству в собраниях, обольщаешься всем этим? Какое же средство против этой гибельной болезни? Собственное твое размышление о том, как это уязвляет твою душу, как помрачает ее и делает гнусною, безобразною и порочною; собственное твое размышление, с какими бедствиями соединено собирание богатства, с какими трудами и опасностями должно его беречь, вернее же — что его и нельзя уберечь до конца, а если и удастся сохранить от всяких хищений, то приходит смерть и передает твое богатство часто в руки врагов, а тебя самого похищает ничего не имеющего, кроме ран и язв, полученных от богатства, с которыми душа твоя переселяется в тот мир. Итак, если ты увидишь кого-нибудь облеченного блестящею одеждою и окруженного толпой телохранителей, то раскрой его совесть, — и ты найдешь внутри его много паутины и увидишь много нечистоты. Представь Павла и Петра, представь Иоанна и Илию, и в особенности самого Сына Божия, Который не имел, где главу подклонити (Лук. IX, 58). Подражай Ему и его рабам и помышляй о неизреченном богатстве. Если же ты, несколько прозрев, опять помрачишься земными благами, подобно погибающим во время кораблекрушения, то припомни изречение Христа о том, что невозможно богатому войти в царство небесное. Вместе с этим изречением представь и то, что и горы, и земля, и море, словом все, если хочешь, превратились в золото, и ты увидишь, что ничто не может сравниться с тем вредом, который отсюда для тебя проистек бы. Ты укажешь на множество десятин земли, на десять, двадцать или, пожалуй, и более домов, на столько же бань, на тысячу или вдвое больше слуг, на посеребренные и позолоченные колесницы, а я скажу вот что. Если бы каждый из обогащающихся между вами, презрев эту нищету (ведь в сравнении с тем, о чем я намерен говорить, это есть нищета), приобрел весь мир, если бы каждый из них столько же имел у себя рабов, сколько теперь находится людей на земле, море и во всем мире, если бы каждый из них имел в своем владении и землю, и море, все здания, города и народы, и если бы для них из всех источников, вместо воды, текло золото, то и этих богачей я не счел бы стоящими даже трех оболов, — так как они лишаются царствия небесного. Если они, желая тленных благ, мучатся, когда не получают их, то что может утешить их, когда они узнают цену будущих неизреченных благ? Совершенно ничто. Итак, помышляй не о множестве богатства, но о том вреде, которому подвергаются слишком пристрастившиеся к нему; они из-за него теряют небесные блага, и уподобляются тем, которые, лишившись великой чести при царском дворе, остаются с кучей навоза, и даже еще гордятся этим. И подлинно, куча богатства ничем не лучше кучи навоза, даже еще хуже. Навоз годен и для земледелия, и для топления бань, и для других подобных нужд; золото же, закопанное в землю, совершенно бесполезно: да и дай Бог, чтобы оно было только бесполезно. Но оно в душе обладающего им воспламеняет как бы огненную пещь, если не употребляется как должно. Каких зол оно не причиняет? Потому-то светские писатели и называли любостяжание верхом зол, а блаженный Павел гораздо лучше и с большею выразительностью назвал корнем всех зол. Итак, размышляя о всем этом, поревнуем тому, что достойно ревности: не желая величественных зданий или дорогих поместий, поревнуем мужам, имеющим великое дерзновение к Богу, которые приготовили себе сокровище на небесах и наслаждаются им, мужам, которые поистине богаты, так как сделались бедными для Христа; поревнуем им, чтобы получить нам вечные блага, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 66 на Мф.
Он не только исполнял пророчества и насаждал учение истины, но чрез это самое исправлял и нашу жизнь, везде поставляя нам за правило удовлетворять только крайним нуждам. Такое исправление нашей жизни Он везде имел в виду; так, когда благоволил родиться на земле, то не искал богато убранного дома, ни матери богатой и знаменитой, но избрал бедную, которая обручена была древоделателю; рождается в вертепе и полагается в яслях; избирая также учеников, избрал не ораторов и мудрецов, не богатых и славных, но и между бедными самых бедных, и нимало не знаменитых; равным образом, когда предлагал трапезу, то иногда предлагал хлеб ячменный, иногда пред самой только уже трапезой повелевал ученикам купить на рынке; вместо ложа употреблял траву; одеяние носил бедное, не отличающееся даже от одеяния самых простых людей; а дома даже и не имел; если Ему нужно было переходить с одного места в другое, то ходил пеший, и притом так, что иногда даже утомлялся; когда садился, не искал стула, ни мягкого возглавия, но сидел на голой земле, иногда на горе, иногда при источнике, и даже один; разговаривал и с самарянкой; также полагал меру и для самой печали: когда надлежало плакать, плакал тихо, повсюду, как я сказал, поставляя правила и границы, до которых позволительно доходить, но далее которых не должно идти. Так и теперь, если бы случилось, что кто-нибудь, по немощи, имел нужду в животном, то Христос и в этом случае сделал ограничение, показывая, что не на конях, не на мулах надобно мчаться, но должно довольствоваться ослом, и никогда не простираться далее необходимого.
Признаюсь, мне уже стыдно говорить о милостыне, так часто повторяя о ней и не видя плодов проповеди. Правда, против прежнего вижу больше плодов, но не столько однакож, сколько бы желал. Вижу, что вы сеете, но не щедрою рукою; потому я опасаюсь, чтобы вы скудно и не пожали. А что мы сеем скудно, для того исследуем, если угодно, кого больше в городе: бедных или богатых, и много ли таких, которые ни бедны, ни богаты, но занимают средину между ними? Я полагаю, что десятая часть богатых и десятая бедных, вовсе ничего не имеющих; а прочие — посредственного состояния. Итак разделим число всех жителей города на число бедняков, и вы увидите, какой будет стыд. Весьма богатых мало, но достаточных много; бедных же гораздо меньше в сравнении с ними. Между тем при таком числе богатых, которые могли бы питать алчущих, многие засыпают голодными, — не потому, чтобы достаточные люди не могли легко удовлетворить нуждам их, но потому, что жестоки и бесчеловечны. В самом деле, если бы богатые и следующие после них разделили между собою нуждающихся в хлебе и одежде, то едва ли бы на пятьдесят или на сто человек достался один бедный. И однако бедняки, несмотря на столь великое количество людей, которые в состоянии помогать им, всякий день плачут. Чтобы видеть бесчеловечие богатых, стоит тебе только обратить внимание на то, как многим вдовицам и девам доставляет нужное содержание Церковь, которая получает доходу не более, чем сколько получает один самый богатый и один не так богатый. В самом деле, число содержимых Церковью простирается до трех тысяч. Кроме того, она содержит заключенных в темнице, находящихся в гостинице, как больных, так и здоровых, чужестранцев, калек, сидящих при храме ради пищи и одежды, и других, просто приходящих каждодневно, и между тем она не оскудевает. Итак, если бы только десять человек захотели столько же на них издержать, то ни одного не было бы нищего.
4. Вы скажете: что же останется в наследство нашим детям? Главный капитал останется, и дохода прибавится, потому что для них соберется сокровище на небеси. Но если вы не хотите таким образом употреблять свое имение для бедных, то хотя половину отделяйте им от него, или третью часть, или четвертую, или пятую, или даже десятую. При помощи благодати Божией и в таком случае наш город в состоянии был бы пропитывать бедных из десяти городов. И это я мог бы доказать, если б было ваше на то желание; впрочем нет нужды и доказывать, потому что до очевидности ясно, как легко это сделать. Смотрите, как много издерживает часто один дом на городские повинности, и между тем ни мало даже и не примечает ущерба. Если бы каждый из богатых пожелал совершать подобное служение по отношению к бедным, то вскоре бы восхитил небо. Итак, какое мы можем иметь прощение, какой предлог к извинению, когда мы того, что необходимо должны оставить при переселении отсюда, не раздаем нуждающимся и с такою щедростью, с какою другие расточают для лицедеев, между тем как мы могли бы собрать от этого великие плоды? Если б мы и навсегда здесь оставались, то и тогда не надлежало бы нам жалеть об этой прекрасной трате; но если чрез несколько времени должны будем переселиться отсюда и притом без всего — нагими, то какое можем иметь оправдание в том, что не уделяем от своих доходов голодным и утесненным? Я не заставлю тебя уменьшить имение, не потому, чтоб я этого не желал, но потому, что мало вижу в тебе к этому расположения. Итак, не об этом уже говорю тебе; но уделяй хотя из прибытков и не скрывай из них ничего. Довольно с тебя, что у тебя есть как бы источник, из которого текут денежные доходы; сделай же участниками в них нищих, и будь добрым распорядителем в данном тебе от Бога. Скажешь: я плачу подати. Итак, ты потому пренебрегаешь бедняков, что никто от тебя не требует этого настоятельно? Почему требующему у тебя дани и, может быть, с насилием принуждающему ты не смеешь отказать, принесет ли земля тебе плоды, или нет, а нищему, который с кротостью у тебя просит, и то только во время плодородия, ты не отвечаешь и словом? Кто же тебя избавит некогда от нестерпимых мучений? Никто. Если ты потому только заботишься об уплате подати, что не платящего ее здесь строго наказывают, то знай, что там готовятся наказания еще жесточе: не узы, не темница, но вечный огонь. Итак, прежде всего заплатим эти подати. Это и сделать весьма легко, и награда за это больше, и пользы больше; а если останемся к этому нечувствительны, то нас ожидает и наказание несравненно тягостнейшее, наказание вечное. Если ты скажешь, что тебе надобно давать на содержание воинов, сражающихся за тебя с неприятелями, то и здесь есть воинство — нищие, и здесь сражение, которое они за тебя совершают. Приняв милостыню, они умилостивляют Бога своими молитвами, а умилостивляя Бога, они разрушают наветы не варваров, а демонов, — и не допускают лукавому духу усиливаться и делать на тебя непрестанные нападения, но ослабляют его силу.
5. Итак, видя этих воинов, прошениями и молитвами каждодневно за тебя сражающихся с дьяволом, вытребуй с себя прекрасную эту дань — пропитание их. Царь небесный, по Своей кротости, не приставил к тебе истязателей, а хочет, чтобы ты сам добровольно подавал. Подаешь ли ты немного, — Он примет; если по бедности отложишь не надолго, — Он неимущего не принуждает. Однакож не будем пренебрегать долготерпением Его; будем сокровиществовать себе не гнев, а спасение, не смерть, а жизнь, не наказание и мучение, а честь и венцы. Здесь нет нужды платить за переправу вносимого нами; не нужно менять деньги. Твое дело — подать: сам Владыка перенесет это на небо; Он сам сделает для тебя выгоднейший оборот. Здесь не надобно искать человека, который бы перевез вносимые деньги: только подай, и тотчас твое подаяние восходит не на содержание других воинов, а для сбережения и приращения в твою же пользу. Здесь, на земле, если ты что-нибудь дашь, то взять назад уже не можешь; там, напротив, получишь свое с великою честью и приобретешь большие и духовнейшие выгоды. Здесь даваемое есть нечто вытребованное, там — прибыль, заем и долг. Сам Бог дал тебе расписку, сказав: милуяй нищаго, взаим дает Богови (Притч. XIX, 17). Дал тебе также и залог и поруку, несмотря на то, что Он Бог. Какой же залог? Все блага настоящей жизни, и чувственные и духовные, как начатки благ будущих. Итак, почему находишься в нерешимости и медлишь, тогда как ты уже столько получил и столько еще ожидаешь? Полученные тобою блага суть следующие: Он образовал тебе тело, Он вложил в тебя душу, почтил тебя одного на земле умом, дал тебе право на обладание всем видимым, сообщил тебе познание о Себе, предал за тебя Сына, даровал тебе крещение, в котором одном источается столько благ, предложил тебе священную трапезу, обещал тебе царствие и блага неизреченные. Итак, и получив и еще ожидая столько благодеяний, (опять скажу то же), зачем ты столько дорожишь непрочным имением? И какое будешь иметь оправдание? Неужели надеешься извиниться тем, что у тебя есть дети? Но ты и их научи приобретать таковые выгоды. Если бы твои деньги, отдаваемые кому-либо взаймы, приносили прибыль, и должник был бы человек честный, то без сомнения во сто раз лучше сделаешь, если вместо золота вручишь сыну расписку, потому что таким образом деньги будут приращаться и он не принужден будет снова искать таких людей, которые бы могли у него взять их в долг. Так и теперь дай эту расписку детям и оставь им должником Бога. Ты и сам не продаешь деревни, а оставляешь детям, и это делаешь с тем намерением, чтобы сохранялись доходы, а чрез это увеличилось бы для них имение: отчего же опасаешься оставить им такое рукописание, которое выгоднее всяких деревень и всяких доходов, и которое столько приносит пользы? Какая глупость и какое неразумие! Тем более, когда ты совершенно знаешь, что хотя и оставляешь эту расписку детям, но и сам в свою очередь по ней получишь. Таковы духовные блага, — они весьма обильны. Не будем же так убоги, так безжалостны и жестоки к самим себе, но будем заниматься этою прекрасною куплею для того, чтобы и самим по отшествии своем получить, и детям своим оставить, и сподобиться будущих благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Из беседы 72 на Мф.
Хотите ли опять пойти во град добродетели, в селения святых, т. е., в горы и ущелья? Там-то мы и увидим эту высоту смиренномудрия. Там люди, блиставшие прежде мирскими почестями, или славившиеся богатством, теперь стесняют себя во всем: не имеют ни хороших одежд, ни удобных жилищ, ни прислуги, и, как бы письменами, явственно изображают во всем смирение. Все, что способствует к возбуждению гордости, как-то: пышные одежды, великолепные домы, множество слуг, что иных и по неволе располагает к гордости, — все это удалено оттуда. Сами они разводят огонь, сами колют дрова, сами варят пищу, сами служат приходящим. Там не услышишь, чтобы кто оскорблял другого, не увидишь оскорбляемых; нет там ни принимающих приказания, ни приказывающих; там все слуги, и каждый омывает ноги странников и один перед другим старается оказать им эту услугу. И делают они это, не разбирая, кто к ним пришел, раб или свободный, но служат так всем одинаково. Нет там ни больших, ни малых. Что же? Значит, там нет никакой подчиненности? Напротив, там господствует отличный порядок. Хотя и есть там низшие, но высший не смотрит на это, а почитает себя ниже их, и чрез то делается большим. У всех один стол, у пользующихся услугами, и у служащих им; у всех одинаковая пища, одинаковая одежда, одинаковое жилище, одинаковый образ жизни. Больший там тот, кто предупреждает другого в отправлении самых низких работ. Там нет различия между моим и твоим, и оттуда изгнаны самые слова эти, служащие причиною бесчисленного множества распрей.
И чему дивишься, что у пустынников один образ жизни, одинаковая пища и одежда, когда и душа у всех их одна, не по природе только (по природе она у всех людей одинакова), но и по любви? А в таком случае как может он когда-либо возгордиться сам перед собою? Там нет ни бедности, ни богатства, нет ни славы, ни бесчестия. Как же могут вкрасться туда гордость и высокомерие? Есть там низшие и высшие по добродетели; но, как я уже сказал, там никто не смотрит на свое превосходство. Низших там не оскорбляют презрением; там никто не уничижает других. А если бы их кто и унижал, они тем более научаются чрез это переносить презрение, поругание, уничижение и в словах, и в делах. Они обращаются с нищими и увечными, и столы их бывают переполнены такими гостями; а потому-то они и достойны неба. Один врачует раны недужного, другой водит слепого, иной носит безногого. Нет там толпы льстецов и тунеядцев, — более того, там даже и не знают, что такое лесть. Итак, от чего бы могла у них родиться гордость? У них во всем великое равенство, а потому они весьма удобно преуспевают и в добродетели. Действительно, такое равенство гораздо более способствует к научению низших, нежели когда бы их невольно заставляли уступать первенство высшим. Подобно тому, как человека дерзкого вразумляет тот, кто, получив от него обиду, уступает ему, так и честолюбивого научает смирению тот, кто не гонится за славою, но презирает ее. Подобного же рода примеров там множество и сколько между нами бывает распрей из-за того, чтобы достигнуть первенства, столько они употребляют усилий, чтобы не иметь его, но быть в унижении, и всячески стараются превзойти друг друга в том, чтобы не самим пользоваться честью, а воздавать ее другим.
Из беседы 73 на Мф.
Горе вам, книжницы и фарисее, лицемери, яко снедаете домы вдовиц, и лицемерно на долзе молитвы творите! сего ради лишшее приимете осуждение (Матф. XXIII, 14)
1. Этими словами Спаситель начинает обличать книжников и фарисеев в том, что они пресыщались и, что еще ужаснее, наполняли чрево свое не от имущества богатых, но от стяжания вдов, и таким образом еще более увеличивали их бедность вместо того, чтоб облегчить ее. Они не просто ели, но поедали. И это корчемство еще прикрывали самым низким лукавством: лицемерно на долзе молитвы творяще. Всякий, делающий зло, заслуживает наказания; кто же, принявши на себя образ благочестия, употребляет его для прикрытия своих злых дел, тот подлежит гораздо жесточайшему наказанию.
Из беседы 74 на Мф.
Смотри, вот приходит еще другой, и резко говорит о твоей болезни, или лучше, его устами говорит сам Учитель: не можете Богу работати и мамоне (Матф. VI, 24). Скажут: пусть так; но как же это может быть? Как нам отказаться от своего желания? И этому здесь можно научиться. Каким же образом? Слушай, что говорит Он: не скрывайте себе сокровищ на земли, идеже червь и тля тлит, идеже татие подкапывают и крадут (Матф. VI, 19). Видишь ли, как Он указанием на место и истребителей отклоняет от этой земной страсти и устремляет тебя к небу, где ничто не истребляется? Если, — как бы так говорит Он, — будете собирать богатство там, где ни моль, ни ржа не истребляют, где воры не подкапывают и не крадут, то и болезнь эту отразите, и душе доставите величайшее богатство. Сказав это, Он представляет и пример для вразумления тебя. И как врач, устрашая больного, говорит: «такой-то, напившись холодной воды, погубил себя», так и Он приводит богатого, который, будучи болен и желая жизни и здоровья, не мог получить этого по страсти к любостяжанию, но отошел ни с чем. Затем другой евангелист указывает еще на другого богача, горящего в пламени и не имеющего даже и капли воды (Лук. XVI, 24). Потом, показав, что эти заповеди легки, Христос сказал: воззрите на птицы небесныя (Матф. VI, 26). Но будучи снисходителен, Он не дозволяет и богатым отчаиваться. Невозможная у человек, говорит Он, возможна суть у Бога (Лук. XVIII, 27). Хотя и богат ты, но все еще может исцелить тебя этот Врач. Впрочем Он не запрещает обогащаться, но не велит быть рабом денег и предаваться любостяжанию. Как же можно спастись богатому? Все стяжание свое делая общим для нуждающихся, как поступал Иов, изгоняя из души пристрастие к большему, и ни в каком случае не преступая пределов необходимого. После того представляет тебе и мытаря, который несмотря на то, что был одержим сильною горячкою любостяжания, скоро избавился от этого недуга (Лук. VI, 27). Кто корыстолюбивее мытаря? Но и он сделался человеком нелюбостяжательным, повинуясь предписаниям Врача. Таковы были у Него ученики, которые, будучи одержимы такими же, как и мы, болезнями, скоро выздоравливали. И каждого из них Он нам представляет в пример, чтобы мы не приходили в отчаяние. Посмотри на этого мытаря. Обрати еще внимание на другого, начальника мытарей: он обещался раздать вчетверо более против всего насильственно им приобретенного имения, и половину из своего собственного, чтобы принять Иисуса (Лук. XIX, 8). Но ты слишком распален страстью к деньгам? Считай принадлежащее всем как бы за свое. Больше нежели ты ищешь, говорит Он, даю тебе, отворяя для тебя домы богатых по вселенной: иже оставит отца, или матерь, или села, или дом, сторицею приимет (Матф. XIX, 26). Таким образом не только получишь весьма много, но и совершенно утолишь эту сильную жажду, и будешь переносить все легко, не только не заботясь об излишнем, но часто отказывая себе в необходимом. Так Павел алкал, и был доволен этим более, нежели когда ел (Филип. IV, 11). И подвижник, получив венец за свои подвиги, не решится предаться бездействию и праздности, равно как и купец, получивший прибыль от торговли на море, не захочет уже оставаться в бездействии. Так и мы, если вкусим должным образом от духовных плодов, будем почитать уже за ничто все настоящее, увлекаясь как бы некоторым сладким упоением — желанием будущего. Итак вкусим, чтобы освободиться от суеты настоящих благ, и достигнуть будущих, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 77 на Мф.
И действительно, такому неверному рабу подобны имеющие деньги и не помогающие бедным. Ведь и ты только распорядитель своего имущества, точно так же, как и служитель церкви, распоряжающийся ее стяжанием. Как последний не имеет власти расточать сокровищ, даруемых вами в пользу бедных, по своей воле и без разбора, потому что они даны на пропитание бедных, так и ты не можешь расточать своих сокровищ по Своей воле. Хотя ты получил родительское наследство, и таким образом все имущество составляет твою собственность, — однако все оно принадлежит Богу. Если и ты требуешь, чтоб имуществом, данным тобою, распоряжались соответственно твоему назначению, то ужели думаешь, что Бог Своей собственности не востребует от нас с большею строгостью, но оставит без внимания, когда она расточается без всякой пользы? Нет, не может этого быть, не может. Он для того и вверил тебе богатство, чтобы ты давал другим пищу в надлежащее время. Что значит давать в надлежащее время? Давать бедным, алчущим. Как ты поручаешь распоряжаться имением подобному себе рабу, так и Богу угодно, чтобы ты употреблял это имение должным образом. Поэтому хотя Он и может лишить тебя, но оставляет у тебя для того, чтобы ты имел случай обнаружить свою добродетель. Он поставил всех во взаимной нужде для того, чтобы любовь одного к другому тем сделать более пламенною. Но ты, получивши от Бога, не только не даешь, но еще бьешь тех, кому следует давать. А если уже и не давать — преступление, то, какое будет помилование тому, кто бьет?
И заметь, как Христос во всех притчах обличает тех, которые не употребили богатств своих на пропитание бедных. Так и девы не за то осуждаются, что они похищали чужое, но за то, что не уделяли от своего; и зарывший талант свой не был также лихоимцем, но только не удвоил его; и те, которые презрели алчущих, не за то наказываются, что они завладели чужим, но за то, что не расточили своего, подобно как и упомянутый раб. Пусть же заметят это те из нас, которые угождают чреву и расточают на пиршества богатство, нисколько не принадлежащее им, но бедным. Не думай, чтобы то, что по человеколюбию Божию велено тебе раздавать как бы свою собственность, было и действительно твое. Тебе Бог дал заимообразно для того, чтобы ты мог употреблять с пользою. Итак не почитай своим, когда даешь Ему то, что Ему же принадлежит. Ты когда кому-нибудь даешь заимообразно денег с тем, чтобы он воспользовался ими для приобретения какой-либо выгоды, никогда не скажешь, чтобы эти деньги были его. Так и Бог дал тебе богатство с тем, чтобы ты им купил небо. Не делай поэтому Его бесконечного человеколюбия основанием к проявлению твоей неблагодарности. Размысли о том, как желательно иметь средство, которое бы после крещения разрешило грехи наши. Если бы Господь не сказал: сотвори милостыню, то сколько бы людей сказало: о, если бы пожертвованием имения можно было избавиться от угрожающих нам бедствий! Когда же это сделалось возможным, то, наоборот, остаются в нерадении. Но ты говоришь: я даю. И что же даешь? Ты не дал и столько, сколько та жена, которая подала только две лепты; не дал и половины того, даже и малейшей части в сравнении с нею; ты больше расточаешь на бесполезные вещи, на пиршества, на пьянство, на крайнее распутство; то приглашаешь к себе других, то тебя приглашают, то сам проживаешь, то других заставляешь проживать; и таким образом готовишь себе сугубое наказание: во-первых, за то, что сам делаешь, во-вторых, за то, что других заставляешь делать.
Из беседы 80 на Мф.
Без опасения они говорят и то, что Иуда был из числа двенадцати. Таким образом они не скрывают ничего, что кажется постыдным. Можно было бы сказать просто: был некто из учеников Христовых, — потому что были и другие. Теперь же они прибавляют: от обоюнадесяте, и как бы говорят: из первого лика, из числа лучших, избранных учеников, которые были с Петром и Иоанном. Они старались об одной только истине, о том, чтобы не утаить событий. Поэтому умалчивают о многих знамениях, но не скрывают ничего такого, что кажется постыдным, и смело возвещают о том, хотя бы это было слово или дело, или что другое.
3. И не только первые три евангелиста повествуют об этом, но и сам Иоанн, возвещающий высочайшие тайны. Он более всех говорит о поношениях и поруганиях, претерпенных Иисусом. И смотри, как велика злоба Иуды, когда Он произвольно приступает к предательству, когда делает это из-за денег, и притом денег столь незначительных. Лука говорит, что он имел совещание с военачальниками (Лук. XXII, 4). По причине возмущений иудеев, римляне поставляли над ними своих начальников, которые наблюдали за порядком, — потому что власть уже была отнята у иудеев, по пророчеству. Пришедши к этим военачальникам, Иуда сказал: что ми хощете дати, и аз вам предам Его? Они же поставиша ему тридесять сребреник. И оттоле искаше подобна времене, да Его предаст (ст. 15-16), так как он боялся народа, и хотел взять Иисуса наедине. О, безумие! Как ослепило его совершенно сребролюбие! Несмотря на то, что часто видел, как Иисус проходил среди толпы и не был удерживаем, как являл многие доказательства Своего божества и силы, Иуда думал удержать Его, и несмотря на то, что Иисус столько раз повторял ему и страшные и кроткие слова, чтобы разрушить злой его умысел. Даже и на вечери не переставал заботиться о нем, но до последнего дня беседовал с ним об этом. Но Иуда не получил никакой пользы: несмотря однако на все это Господь не переставал совершать Свое дело. Зная это, и мы неопустительно должны делать все для заблуждающих и беспечных: увещевать их, учить, утешать, умолять, подавать им советы, хотя бы от этого не получили мы никакой пользы. И Христос предвидел, что предатель не исправится, — однако не переставал с Своей стороны заботиться о нем, увещевать его, угрожать ему, соболезновать о нем, не открыто и явно, но сокровенно. В самое же время предания даже попустил облобызать Себя, — но все это для Иуды было бесполезно. Вот какое великое зло сребролюбие! Оно именно сделало Иуду и святотатцем, и предателем. Услышьте все сребролюбцы, страждущие болезнью Иуды, — услышьте и берегитесь этой страсти. Если тот, кто находился со Христом, творил чудеса, пользовался таким учением, низвергся в такую бездну от того, что не был свободен от этой болезни, то тем более вы, не слышавшие даже Писания и всегда прилепляющиеся к настоящему, удобно можете быть уловлены этою страстью, если не будете прилагать непрестанного попечения. Иуда ежедневно находился с Тем, Кто не имел, где главы преклонить, ежедневно был научаем делами и словами тому, что не должно иметь ни золота, ни сребра, ни двух одежд, — и при всем том не вразумился. Как же ты надеешься избежать этой болезни, когда не употребляешь сильного врачевания и не прилагаешь сильного старания? Ужасен, по истине ужасен этот зверь. Впрочем, если захочешь, легко победишь его. Это не есть похоть врожденная, как то доказывают освободившиеся от нее. Естественные влечения всем общи; а эта похоть происходит от одного нерадения; от него рождается, от него возрастает, и когда уловит пристрастных к ней, заставляет их жить противоестественно. В самом деле, когда они не признают единоплеменников, друзей, братьев, сродников, словом — всех, а с ними вместе не знают и самих себя, то не значит ли это жить противоестественно? Отсюда ясно, что противоестественна и злоба, и болезнь сребролюбия, подвергшись которой, Иуда сделался предателем. Как же он сделался предателем, спросишь ты, когда призван Христом? Бог, призывая к Себе людей, не налагает необходимости, и не делает насилия воле тех, которые не желают избрать добродетели; но увещевает, подает советы, — все делает и всячески старается, чтобы побудить их сделаться добрыми; если же некоторые противятся этому, Он не принуждает. Если ты хочешь узнать, отчего Иуда сделался таким, то найдешь, что он погиб от сребролюбия. Отчего же, спросишь, он уловлен этою страстью? Оттого, что был беспечен. От беспечности происходят такие перемены, тогда как от ревности происходят перемены противоположные. Сколько, в самом деле, таких, которые были жестокими, а теперь кротче овец? Сколько таких, которые сперва были сладострастными, а после сделались целомудренными? Сколько таких, которые прежде были сребролюбцами, а теперь отвергли и свое собственное имущество? Совершенно противное случалось от беспечности. Так Гиезий жил со святым мужем, и сделался нечестивым от болезни сребролюбия (4 Цар. гл. 5). Поистине сребролюбие ужаснейшая из всех страстей. Отсюда расхитители гробниц, отсюда убийцы, отсюда войны и битвы, отсюда всякое зло, какое бы ты ни назвал. И подобный человек везде бывает бесполезен, случится ли ему начальствовать над войском, или управлять народом. И он бывает таким не только в делах общественных, но даже и в частных. Вознамерится ли жениться, — не возьмет добродетельной жены, а возьмет ту, которая всех хуже. Вздумает ли купить дом, — покупает не такой, какой приличен благородному, но такой, который может принести ему большой доход. Захочет ли купить рабов, или что другое, — купит самое худое. Но что я говорю о его начальстве над войском и народом, о его хозяйстве? Если даже он будет царем, то будет несчастнейшим из всех, погибелью для вселенной, беднейшим из всех. Его состояние будет подобно состоянию какого-нибудь простолюдина; он не будет блага всех почитать своими, но будет считать себя отдельным от всех и, похищая блага у всех, станет думать, что он имеет менее всех. Измеряя настоящие блага желанием будущих, еще не приобретенных благ, он будет считать первые ничтожными в сравнении с последними.
4. Поэтому-то некто сказал: нет ничего беззаконнее сребролюбивого. Действительно, такой человек и сам себя продает, и делается общим врагом вселенной, когда скорбит, что земля не приносит золота вместо колосьев, и что вместо рудников существуют источники, вместо драгоценных камней — горы; с негодованием смотрит он на плодородие, печалится при виде общего блага, отвращается от всякого дела, чрез которое нельзя приобресть денег; все терпит, когда можно ему получить хотя две малые монеты; ненавидит всех, бедных и богатых: бедных из-за того, как бы они не пришли к нему когда-нибудь просить милостыню; богатых за то, что он не имеет их богатства. Он думает, что все завладели его имуществом, и как бы всеми обижаемый, негодует на всех. Он не знает довольства и насыщения, он самый несчастнейший из всех. Наоборот, свободный от всего этого и любящий истинную мудрость, счастливее всех. Добродетельный, будет ли он рабом или пленником, блаженнее всех. Никто не сделает ему зла, хотя бы со всей вселенной стеклись все с оружием и войсками и стали воевать против него. Негодный же и злой человек, и такой, какого мы описали, хотя бы был царем и украшен бесчисленными венцами, может потерпеть от всякого величайшие несчастия. Так бессильна злоба! Так сильна добродетель! Что же ты печалишься находясь в бедности? Для чего рыдаешь в праздник? Это время — время празднества. Для чего проливаешь слезы? Бедность составляет для тебя торжество, если только ты благоразумен. Для чего горько плачешь, дитя? Подлинно, такого должно назвать дитятею. Бил ли кто тебя? Что ж? Он сделал тебя чрез это терпеливее. Отнял ли кто у тебя деньги? Отнял излишнее бремя. Лишил ли славы? Опять ты говоришь мне о другом виде свободы. Послушай, как об этом рассуждают язычники; они говорят: ты не претерпел никакого несчастия, если только не присваиваешь его себе. Отнял ли кто у тебя большой и укрепленный оградами дом? Но вот пред тобою вся земля, общественные здания, — употребляй их, как хочешь, — на увеселение или на пользу. Что приятнее и прекраснее тверди небесной? До каких пор вам быть нищими и бедными? Нельзя быть богатым тому, кто не обогащает душу; равно как нельзя быть нищим тому, кто не беден душою. Если душа могущественнее тела, то ее не может привлечь слабейшее. Но она, будучи могущественна, привлекает к себе не столь могущественное и изменяет его. И сердце, когда получит какую-либо болезнь, то сообщает ее всему телу, и если бывает повреждено, то разрушает все тело, а если бывает здорово, то сообщает здоровье всему телу. Когда же поврежден какой-либо из прочих членов тела, а сердце бывает здорово, то оно легко истребляет повреждение и в прочих членах. Но чтобы сделать яснее то, что я говорю, скажи мне: какая польза в зеленых ветвях, когда засыхает корень? И какой вред от того, когда верхние листья засыхают, а корень здоров? Так и здесь. Нет никакой пользы в деньгах, когда бедна душа, и нет никакого вреда, когда душа богата. Как же, скажешь ты, душа может быть богата, будучи бедна деньгами? Тогда-то особенно и может быть богата, — потому что она в это время обыкновенно и богатеет. Если, как мы часто говорили, признаком богатого служит то, что он презирает деньги и ни в чем не нуждается, а бедного, напротив, то, что он нуждается, и если легче презирать деньги в бедности, нежели в богатстве, то очевидно, что бедность особенно делает богатым. Всякому известно, что богатый более желает богатства, нежели бедный, подобно тому, как человек упившийся вином чувствует сильнейшую жажду, чем тот, кто пил с умеренностью. Похоть не такова, чтобы могла быть погашена большим удовлетворением ее, но напротив от этого она еще более воспламеняется. Как огонь, чем более получает пищи, тем более свирепствует, так и пристрастие к богатству, чем более получает золота, тем более усиливается. Итак, если желание большего есть признак бедности, а богатый желает большего, то богатый весьма беден. Видишь ли, что душа тогда особенно бывает бедна, когда обогащается, и тогда бывает богата, когда бедна? Если хочешь, чтоб я объяснил это примером, то представь двух человек, из которых один имеет десять тысяч талантов, а другой десять, и отнимем у обоих эти таланты: который из них будет более сожалеть? Тот, который лишился десяти тысяч. Но он не стал бы более сожалеть, если бы не любил их более; если же он любит более, то более и желает; если же более желает, то более и беден. Мы более всего желаем того, в чем наиболее имеем нужду, так как от нужды происходит желание. Где же довольство, там не может быть желания. Мы тогда особенно томимся жаждою, когда ощущаем нужду в питье. Все это сказано мною для того, чтобы показать, что если мы будем бодрствовать, то никто не может сделать нам вреда, и что не от бедности, а от нас самих бывает нам вред. Поэтому умоляю вас всеми силами истреблять болезнь сребролюбия, чтобы нам и здесь сделаться богатыми, и насладиться вечными благами, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 81 на Мф.
О, ослепление! Куда оно увлекло Иуду? Таково сребролюбие! Оно делает людей безумными и безрассудными, бесстыдными и псами, вернее же сказать, злее и самых псов, и из псов делает демонами. Когда Иуда присоединился к дьяволу и клеветнику, и предал Иисуса и благодетеля, то по намерению сделался уже дьяволом. Таковыми-то делает людей ненасытная жадность к деньгам, — безумными, сумасшедшими, совершенно предавшимися корыстолюбию, каким сделался и Иуда. Как же Матфей и другие евангелисты говорят, что дьявол овладел Иудою тогда, когда он условился относительно предания Христа, а Иоанн говорит, что по хлебе вниде в он сатана(Иоан. XIII, 27)? Он и сам знал это; выше Он говорит: вечери бывшей, диаволу уже вложившу в сердце Иуде, да Его предаст (ст. 2). Как же в таком случае говорит: по хлебе вниде в он сатана? Сатана не вдруг входит, и не в одно время, но сначала делает многие покушения; что и здесь случилось. Сначала он испытывал Иуду, и приступал к нему мало-помалу; когда же увидел в нем готовность к принятию его, тогда весь вселился в него и совершенно овладел им. Но если Христос и ученики Его ели пасху, то как ели противозаконно? Ведь не должно было возлежать, когда они ели. Что на это сказать? То, что они возлежали уже во время совершения вечери, после того как ели пасху. А другой евангелист говорит, что Христос в этот вечер не только ел пасху, но еще говорил: желанием возжелех сию пасху ясти с вами (Лук. XXII, 15), — то есть, в этот год. Почему? Потому, что тогда имело совершиться спасение вселенной, имели быть установлены таинства, прекратиться печали смертью Иисуса. Таким образом, Он претерпел крест по своему произволению. Но неукротимого зверя ничто не усмирило, не преклонило, не привело в стыд. Христос назвал его несчастнейшим, сказав: горе человеку тому! Потом устрашил его словами: добро бы было ему, аще не бы родился! Пристыдил его, сказав: емуже Аз омочив хлеб подам. Но все это нисколько не удержало Иуду; он был объят сребролюбием, как бы некоторым бешенством, или лучше, как самою лютою болезнью: сребролюбие именно и есть самое свирепое бешенство. Делал ли что-либо подобное беснующийся? Иуда не испускал пены из уст, но испускал убийство на Владыку; не ломал рук, но простирал их для того, чтобы продать драгоценную кровь. Поэтому бешенство его было гораздо сильнее, — он бесновался здоровый. Но, скажешь ты, он не говорил бессмысленно? А что же может быть бессмысленнее этих слов: что хощете ми дати, и аз вам предам Его? Предам: дьявол говорил его устами. Но он не бил ногами землю и не трепетал? А не гораздо ли лучше было бы ему трепетать, чем стоять прямо, с такими замыслами? Он не поражал себя камнями? А не гораздо ли лучше было бы это делать, чем покушаться на такое злодеяние?
Хотите ли, чтоб я представил вам беснующихся и сребролюбивых, и сравнил тех и других? Впрочем никто не должен думать, что его оскорбляют лично; я не природу человеческую оскорбляю, но порицаю поступки. Бесноватый никогда не одевался в платье, бил себя камнями, бегал по непроходимым путям и каменистым местам, будучи сильно гоним бесом. Не представляется ли тебе это страшным? Что же, если я докажу тебе, что сребролюбивые причиняют душе своей больший вред, и настолько больший, что поступки бесноватого кажутся детскою игрою в сравнении с поступками сребролюбивого? Будете ли избегать болезни сребролюбивого? Итак, посмотрим, чья болезнь сноснее. Они ничем не различаются один от другого, потому что оба отвратительнее многих нагих. Гораздо лучше быть нагим, нежели ходить одевшись в корыстолюбие, подобно приносящим жертвы Бахусу. Как те носят маски и платье беснующихся, так и эти. И подобно тому, как наготу беснующихся производит бешенство, так и одежду сребролюбивых производит бешенство, — и эта одежда более достойна сожаления, нежели нагота. И это я постараюсь доказать вот чем. Кого из самих беснующихся мы назовем более беснующимся: того ли, кто себя самого терзает, или того, кто и себя, и всех с ними встречающихся? Очевидно, последнего. Итак, беснующиеся обнажали только самих себя, а сребролюбивые обнажают всех с ними встречающихся. Беснующиеся, скажешь, раздирают одежду? Но как желал бы каждый из обиженных сребролюбцами, чтобы лучше разодрали у него одежду, чем лишили его всего имущества! Корыстолюбивые не терзают лица? Напротив, они и это делают; если же и не все делают это, то все чрез голод и нищету производят во чреве жесточайшие болезни. Они не уязвляют зубами? Но — о, если бы они уязвляли зубами, а не стрелами корыстолюбия, которые острее зубов! Зубы их оружия и стрелы(Псал. LVI, 5). Кто чувствует сильнейшую боль: тот ли, кто однажды уязвлен и тотчас исцелен, или тот, кто всегда уязвляется зубами бедности? Невольная бедность хуже разжженной печи и зверей. Сребролюбцы не бегают по пустыням, подобно бесноватым? О, если бы они бегали по пустыням, а не по городам! Тогда все живущие в городах наслаждались бы безопасностью. А теперь они несноснее всех бесноватых, потому что в городах делают то, что те в пустынях, обращая города в пустыни, и похищая у всех имущество, как в пустыне, где никто этому не препятствует. Но они не бросают камнями на проходящих? Что ж? От камней легко можно предохранить себя; а кто может предохранить себя от тех ран, которые сребролюбцы наносят несчастным бедным посредством бумаги и чернил, составляя записки, наполненные бесчисленными язвами?
4. Посмотрим также, сколько зла делают сребролюбцы и самим себе. Они ходят по городу обнаженные, так как нет у них одежды добродетели. И если это не кажется им постыдным, то зависит от чрезмерного их бешенства, в силу которого они даже не чувствуют своего безобразия. Они стыдятся, если бывают обнажены телом; и напротив хвалятся, когда имеют обнаженную душу. Если хотите, я покажу и причину такой бесчувственности. Какая же причина этого? Та, что они обнажаются между многими столь же нагими; поэтому и не стыдятся, подобно тому как и мы не стыдимся в банях. Если бы многие были облечены добродетелью, тогда более обнаружился бы их позор. Ныне же особенно достойно горьких слез то, что по причине существования многих злых злые дела не почитаются постыдными. Дьявол, между прочими бедствиями, произвел и то, что не попускает ощущать зло, но множеством злых прикрывает гнусность зла, так как если бы злому случилось жить между многими добродетельными, то он лучше увидел бы свою наготу. Из этого видно, что сребролюбцы более обнажают себя, нежели беснующиеся. А что они ходят по пустыням, то и в этом никто не будет противоречить. Широкий и просторный путь пустее всякой пустыни, и хотя имеет многих путешественников, но не имеет ни одного человека, а только змей, скорпионов, волков, ехидн, аспидов, таковы те, которые следуют нечестию. И этот путь нечестия не только пустыня, но еще и ужаснее пустыни. Это видно из того, что не столько камни, утесы и вершины гор поражают восходящих на них, сколько грабительство и корыстолюбие поражают душу тех, которые им предаются. А что сребролюбцы живут во гробах, подобно бесноватым, или лучше, сами суть гробы, видно из следующего. Что такое гроб? Это камень, в котором положено мертвое тело. Итак, чем различаются от этих камней тела сребролюбцев? Они несчастнее даже и камней. Это не камень, вмещающий тело мертвое, но тело, которое бесчувственнее камней, и носит в себе мертвую душу. Поэтому никто не согрешит, если сребролюбцев назовет гробами. И сам Господь наш назвал таким образом иудеев, преимущественно за это; и потому присовокупил следующие слова: внутрьуду же суть полни хищения и (Матф. XXIII, 25) корыстолюбия. Хотите ли, наконец, чтобы я показал вам, как сребролюбцы поражают камнями свои головы? Скажи мне, откуда прежде ты хочешь узнать это — из настоящего или будущего их состояния? Но о будущем они мало размышляют. Следовательно, должно говорить о настоящем их состоянии. Не хуже ли всяких камней заботы, которые поражают не головы, но изнуряют души? Сребролюбцы боятся, чтобы когда-нибудь законным образом не вышло из дому их то, что вошло неправедно. Они трепещут за всякую малость, гневаются, раздражаются против домашних и против чужих. Попеременно овладевает ими то малодушие, то страх, то ярость, и они, как бы переходя с утеса на утес, каждодневно ожидают того, чего еще не получили. Вследствие этого они не наслаждаются и тем, что имеют, как потому, что не уверены в своей безопасности, так и потому, что всею мыслию устремляются к тому, чего еще не получили. И как непрестанно томящийся жаждою, хотя бы выпил бесчисленные источники, не чувствует удовольствия, потому что не насыщается, так сребролюбцы не только не ощущают удовольствия, но еще тем более мучатся, чем более получают богатства, так как их похоть не имеет никаких пределов. Таково настоящее состояние сребролюбцев! Скажем теперь и о последнем дне. Хотя они и не внимают, но нам нужно сказать. Всякий может видеть во всех местах Писания, что сребролюбцы осуждены будут на мучение в последний день. Когда Христос говорит: взалкахся, и не дасте Ми ясти: возжадахся, и не напоисте Мене (Матф. XXV, 42), Он осуждает на мучение сребролюбцев; и когда говорит: идите во огнь вечный, уготованный диаволу (ст. 41), то посылает в огнь вечный тех, которые неправедно обогащаются. Такой же участи подвергаются и злой раб, не уделявший своим товарищам от имения господина своего (Матф. XXIV, 46-49), и раб, закопавший в землю талант, и пять дев (Матф. XXV, 18); и где ни посмотришь в Писании, везде увидишь, что сребролюбивые осуждаются на мучение. То они услышат: пропасть утвердися между нами и вами (Лук. XVI, 26); то: идите от Мене во огнь, уготованный (дьяволу); то угрозу, что, будучи рассечены, пойдут они туда, где скрежет зубов; и всякий может видеть, что они отовсюду изгоняются, нигде не имеют места, кроме одной только геенны.
5. Итак, что нам пользы от правоверия для нашего спасения, когда мы услышим эти слова? Там — скрежет зубов, тьма кромешная, огнь уготованный дьяволу, рассечение, изгнание; а здесь — вражда, злословия, клеветы, опасности, заботы, коварства, всеобщая ненависть, всеобщее презрение даже от тех, которые, по-видимому, льстят. Как добрым удивляются не только добрые, но и злые, так злых ненавидят не только добрые, но и злые. В подтверждение этой истины я желал бы спросить самих сребролюбцев: не имеют ли они ненависти друг к другу? Не почитают ли друг друга врагами более лютыми, нежели те, которые жестоко их обидели? Не осуждают ли самих себя? Не считают ли для себя обидой, когда кто-либо упрекает их в корыстолюбии? И это служит для них крайним поношением и доказательством великой их злобы. Если ты не можешь презреть богатство, то что же в таком случае будешь в состоянии победить? Похоть, чрезмерное славолюбие, ярость, гнев? И как можно кого-либо побудить к этому? Похоть телесную, гнев и ярость многие врачи приписывают телосложению и излишествам тела. Так человека более горячего и сырого называют они похотливым, а человека имеющего сухое телосложение — раздражительным, вспыльчивым и яростным. Но никто никогда не слыхал, чтобы врачи говорили что-нибудь подобное о сребролюбии. Таким образом болезнь сребролюбия происходит от одного нерадения и бесчувственности души. Поэтому умоляю вас, постараемся исправлять все такие недостатки, и подавлять страсти, возрастающие у нас соответственно каждому возрасту. Если же в каждую часть жизни нашей мы будем проплывать мимо трудов добродетели, везде претерпевая кораблекрушения; то, достигнув пристанища без духовных сокровищ, подвергнемся крайнему бедствию. Настоящая жизнь есть обширное море. И как в море различные заливы имеют различные бури, например Эгейское море опасно по причине ветров, Этрурский пролив — по причине узкого места, Харибда, близ Ливии — по причине мелей, Пропонтида, у Эвксинского понта — по причине быстроты и стремительности вод, часть моря близ Гадир — по причине пустых, непроходимых и неизвестных мест, и другие части моря опасны по другим причинам, так бывает и в нашей жизни. Первым морем можно назвать детский возраст, который подвержен многим волнениям по причине неразумия, легкомыслия и непостоянства. Поэтому и приставляем мы к детям воспитателей и учителей, и попечением восполняем недостатки природы, подобно тому, как на море они восполняются искусством кормчего. За этим возрастом следует море юности, где дуют сильные ветры, как на Эгейском море, — потому что тогда усиливается в нас похоть. Этот возраст особенно неспособен для исправления, не только потому, что подвержен сильнейшим волнениям, но и потому, что проступки не изобличаются, тогда не бывает уже учителя и воспитателя. Когда же ветры дуют сильнее, а между тем кормчий слаб, и никто не подает помощи, то представь, как опасна буря! Далее наступает возраст мужеский, в котором предстоят человеку дела хозяйственные, жена, брак, деторождение, управление домом и великое множество забот. Тогда же особенно усиливается сребролюбие и зависть. Итак, если мы в каждом возрасте будем терпеть кораблекрушение, то как же пройдем мы настоящую жизнь? Как избежим будущего наказания? Если в первом возрасте не научимся ничему разумному, в юности не будем жить воздержно, сделавшись мужами не победим сребролюбия, то придя в старость, как бы на некоторое дно корабля, и ослабив ладью души всеми этими язвами, по разрушении досок ладьи, достигнем пристани с множеством сора вместо духовных сокровищ, и возбудим в дьяволе смех, а себе причиним плач и доставим нестерпимые мучения. Итак, чтобы этого не случилось с нами, оградивши себя отовсюду и противоставши всем страстям, отвергнем пристрастие к богатству, чтобы достигнуть и будущих благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 83 на Мф.
А евангелист Иоанн повествует, что и в этот самый час Христос старался вразумить Иуду, говоря: Иудо, лобзанием ли Сына человеческаго предаеши (Лук. XXII, 48)? Не стыдно ли тебе предавать таким образом? Впрочем, так как Он ему не воспрещал и этого, то и допустил лобзание, и сам Себя добровольно предал. И враги возложили на Него руки и взяли в ту самую ночь, в которую совершали пасху. Так они раздражены были, так неистовствовали. Впрочем, они ничего бы не могли сделать, если бы Он сам не попустил этого. Но это не освобождает Иуду от ужасного наказания, а подвергает его гораздо большему осуждению, потому что он, видя столь великое доказательство и могущества, и снисхождения, и смирения, и кротости своего Учителя, оказался лютее всякого зверя. Итак, зная это, будем избегать любостяжания. Оно именно тогда довело Иуду до неистовства; оно научает крайней жестокости и бесчеловечию тех, которыми обладает. В самом деле, если оно заставляет отказываться от собственного спасения, то тем более располагает к пренебрежению спасением других. И страсть эта настолько сильна, что иногда превозмогает над самым сильнейшим плотским вожделением. Поэтому с большим стыдом упоминаю, что многие удерживались от распутства потому только, что жалели денег, а между тем не хотели жить целомудренно и честно по страху Христову. Будем же бегать любостяжания, — я не перестану никогда говорить об этом. Для чего ты, человек, собираешь золото? Зачем налагаешь на себя столь тяжкое рабство, столь трудное попечение, столь сильную заботу? Положим, что тебе принадлежало бы все золото, скрытое и в рудниках, и в царских чертогах. Обладая таким множеством золота, ты стал бы только беречь его, а не пользоваться им; если ты и теперь не пользуешься тем, что имеешь, но бережешь как чужое, то тем более стал бы поступать так, если бы имел больше. Обыкновенно сребролюбцы чем более имеют, тем более берегут свое имение. Но, я знаю, — скажешь ты, — что это мое. Следовательно, твое приобретание состоит только в одной мысли, а не в употреблении. Но при богатстве, — ты скажешь, — меня будут бояться другие. Напротив, чрез это ты станешь более доступным и для богатых и для нищих, для разбойников, клеветников, рабов и вообще всех коварных людей. Если хочешь быть страшным, то уничтожай причины, по которым могут уловить и оскорблять тебя все, которые стремятся к этому. Ужели ты не слыхал пословицы: нищего и неимущего не могут ограбить и сто человек? Бедность служит ему сильным защитником, которого не может взять и покорить даже сам царь.
3. Между тем сребролюбцу все причиняют скорбь: не люди, но и моль, и черви против него вооружаются. И что говорю — моль? Одно только время, без других причин, может нанести величайший вред сребролюбцу. Итак, какое же удовольствие в богатстве? Я вижу одни горести; покажи ты мне от него удовольствие! Но какие горести, ты скажешь? Заботы, наветы, вражда, ненависть, страх, ненасытная жадность и печаль. Если бы кто имел вожделение к какой –либо любезной ему девице, и между тем не мог бы удовлетворить своему вожделению, то терпел бы от этого жестокое мучение; так бывает и с богатым: хотя он имеет бесчисленные сокровища и живет только ими, однако не может удовлетворить всего своего желания; с ним бывает то же самое, что говорит Премудрый: желание скопца растлит ли девицу(Сирах. XX, 2), и якоже евнух осязаяй девицу и воздыхаяй (там же, XXX; 21), — так и все богатые. Но кто может исчислить и другие неприятности, соединенные с богатством? Как всем несносен сребролюбец: слугам, земледельцам, соседям, правителям, обижаемым, необижаемым, особенно жене, а более всех — детям? Он воспитывает их не как свободнорожденных, но хуже, чем рабов и невольников. Он имеет бесчисленные случаи навлекать на себя гнев, оскорбления, ярость, смех других, служа для всех предметом посмеяния. Вот сколько у него неприятностей! И может быть еще более, потому что нельзя всех исчислить, но один только опыт может показать их. Скажи же теперь ты: какое удовольствие получаешь от богатства? Ты скажешь: меня считают богатым. Но какое удовольствие считаться богатым? Ведь имя богатого составляет предмет зависти; а богатство — одно имя, неимеющее ничего существенного. Но богатый таким мнением о себе услаждается? Услаждается тем, о чем бы надлежало скорбеть. Почему же, ты скажешь, скорбеть? Потому что это делает его ни к чему негодным, малодушным, немужественным в путешествиях и в смерти. Предпочитая богатство всему, он любит более деньги, нежели свет солнечный. Его не веселит ни небо, потому что оно не приносит ему золота, ни солнце, потому что оно не испускает золотых лучей. Но есть такие, ты скажешь, которые наслаждаются имуществом, удовлетворяя прихотям и чреву, предаваясь пьянству и употребляя на это огромные издержки. Ты указываешь мне на богачей, которые еще хуже тех, так как они-то более всего и не наслаждаются своим богатством. Богач, о котором я говорил, будучи предан одной страсти, по крайней мере, свободен от других пороков; а эти хуже его, потому что, кроме той страсти, порабощаются еще множеству других: служат каждый день, как лютым владыкам, чреву, сладострастию, пьянству и другим видам невоздержания; содержат блудниц, делают великолепные пиры, покупают себе тунеядцев, льстецов, унижаются до противоестественного вожделения, и этим причиняют душе и телу бесчисленные болезни. Они тратят свое богатство не на нужное, но на то, что вредит телу, а вместе с ним развращает и душу, и поступают точно так же, как если бы кто, украшая тело свое, думал, что он тратит имущество для своей пользы. Таким образом, только тот один получает удовольствие от своего богатства и бывает господином его, кто пользуется им надлежащим образом. А те, о которых мы говорили, суть рабы его и невольники, так как усиливают недуги телесные и болезни душевные. Что за наслаждение там, где стеснение, вражда и возмущение свирепее всякой морской бури? Если богатство достается глупым, то оно делает их еще глупее; если распутному, то — распутнее. Но какая, ты скажешь, польза бедному от благоразумия? Тебе естественно не знать: ведь и слепой не знает, какую пользу доставляет свет. Послушай, что говорит Соломон: есть изобилие мудрости, паче безумия, якоже изобилие света, паче тьмы(Еккл. II, 13). Но как нам вразумить человека, пребывающего во тьме? А сребролюбие есть истинная тьма, так как оно препятствует видеть вещи, каковы они сами в себе, и представляет их в другом виде. Как находящийся во тьме, хотя бы и имел пред собою золотой сосуд, или драгоценный камень, или пурпуровую одежду, счел бы все это за ничто, потому что он не видит их красоты, так и сребролюбец не видит, как должно, красоты вожделенных благ. Рассей мрак, происходящий от этого недуга, и тогда увидишь вещи в их существе: они никогда так не открываются, как в бедности; никогда так не обнаруживается ничтожность того, что кажется чем-то существующим, но в самом деле есть ничто, как при жизни строгой и умеренной.
4. Но, о, бессмысленные! — вы, которые клянете нищих и говорите, что стыдно взглянуть на их домы, на их образ жизни, что от нищеты все делается гнусным, скажите мне, что составляет посрамление для дома? Ужели то, что нет в нем ложа из слоновой кости, или серебряных сосудов, а все сделано из глины и дерева? Но это-то и составляет величайшую славу и знатность дома. Когда не заботятся о вещах житейских, тогда часто всю заботу и попечение обращают на пользу души. Поэтому когда замечаешь большую заботливость о внешности, тогда стыдись этого, как великого безобразия. Домы богатых особенно безобразны. В самом деле, когда ты видишь дом, в котором столы накрыты коврами, ложи украшены серебром, как в театре, как на сцене, что может сравниться с таким безобразием? Какой дом более уподобляется части театра, назначенной для плясок, или тому, что здесь происходит: дом ли богатого, или дом бедного? Не очевидно ли, что дом богатого? Таким образом этот дом преисполнен безобразия. А. какой дом подобен дому Павла, или Авраама? Без сомнения, дом бедного. Поэтому-то он особенно красив и знатен. А чтобы тебе увериться в том, что бедность служит особенно украшением дома, войди в дом Закхея и узнай, как он украшал его, когда хотел посетить его Христос: он не побежал к соседям просить у них ковров, седалищ из слоновой кости, не вынимал из кладовых драгоценных покрывал, но украсил весь дом украшением, приличным Христу. Какое же это украшение? Пол имения моего, Господи, дам нищим, говорит он, и аще у кого похитил, возвращу четверицею (Лук. XIX, 8). Так и мы должны украшать домы, чтобы и нас посетил Христос. Это-то и есть ковры драгоценные; они приготовляются на небе, там ткутся. Где есть это, там присутствует и Царь небесный. Если же ты украшаешь чем-либо иным, то призываешь к себе дьявола и его служителей. Христос был и в доме мытаря Матфея (Матф. IX, 10). Что же этот сделал? Прежде всего украсил себя усердием, потом тем, что оставил все и последовал за Иисусом. Так и Корнилий украшал дом свой молитвами и милостынями; а потому и доныне блистает он более, нежели царские чертоги. Подлинно, безобразие дома состоит не в том, что в нем сосуды лежат в беспорядке, ложе не убрано, стены закопчены дымом, — а в грехах живущих в нем. Это ясно показывает Христос: Он не постыдился войти в подобный дом, когда в нем жил человек честный; напротив, в другой дом, хотя бы в нем был золотой потолок, никогда не войдет. Поэтому тот дом, который принимает Владыку всех, блистательнее царских палат; а этот, с золотым потолком и с золотыми столбами, подобен нечистым стокам и водопроводам, потому что украшен сосудами дьявольскими. Впрочем, сказанное мною относится не вообще к богачам, пользующимся богатством по надлежащему, но к скупым и сребролюбивым людям, которые заботятся не о нужном, но о пресыщении чрева, о вине и других подобных мерзостях, тогда как в доме бедном заботятся только о строгой жизни. Вот почему Христос никогда не входил в блистательный дом, но был в доме мытаря, начальника мытарей и рыбаря, оставя царские палаты и тех, которые облекались в дорогие одежды. Итак, если и ты желаешь призвать Его в свой дом, то укрась последний милостынями, молитвами, всенощными бдениями и усердным молением. Это и составляет украшение для Царя Христа, а внешняя пышность есть украшение для мамоны, врага Христова. Итак, никто пусть не стыдится иметь бедный дом, если в нем есть такие украшения; равно никто из богатых пусть не гордится великолепным домом, напротив, пусть стыдится, и, оставя его, пусть поревнует о первом, чтобы и на земле принять Христа, и на небе удостоиться вечных селений благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы 89 на Мф.
се, Иисус срете я, глаголя: радуйтеся. Оне же приступльше ястеся за нозе Его (ст. 9). С великим весельем притекли к Нему, прикосновением твердо уверились в Его воскресении и поклонились Ему. Что же Он? Не бойтеся! Опять и сам прогоняет страх, уготовляя удобнейший путь вере. Но идите, и возвестите братии Моей, да идут в Галилею, и ту Мя видят(ст. 10). Смотри, как и сам Он чрез жен благовествует ученикам, — и, как часто говорил я, униженному полу возвращает честь и добрые надежды, и врачует немощное. Может быть, кто-нибудь из вас захочет, по примеру достохвальных жен, обнять ноги Иисусовы? Можете и ныне, если хотите, не только руки и ноги обнять, но и священную Его главу, если будете приобщаться с чистою совестью страшных тайн. И не только здесь, но и в тот день узрите Его, грядущего в неизреченной славе с сонмом ангелов, если только захотите быть человеколюбивыми; услышите не только эти слова: радуйтеся; но и те: приидите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие прежде сложения мира (Матф. XXV, 34). Итак, будьте человеколюбивы, дабы вам услышать эти слова. И вы, украшающиеся золотом жены, видевшие течение тех жен, оставьте по крайней мере теперь этот недуг злато вожделения. Если ревнуете блаженным тем женам, перемените украшения ваши, облекитесь милосердием. Что за польза, скажи мне, в этих драгоценных камнях и в златотканных одеждах? Скажешь: в них находит радость и отраду душа. Но я спрашиваю тебя о пользе, а ты говоришь о вреде. Нет ничего хуже, как заниматься такими вещами, радоваться им и прилепляться. Тем плачевнее тяжкое это рабство, что человек и рабствуя утешается. К какому духовному делу такой человек приложит надлежащее тщание? Будет ли так же осмеивать, как бы надлежало, житейские занятия, когда считает утешением связывать душу золотом? Кто живет в темнице, и с удовольствием, тот конечно никогда не захочет освободиться из нее. Так и душа златолюбивая: она как бы пленница злой своей страсти, — не захочет выслушать даже одного слова духовного с надлежащею охотою и ревностью; тем менее исполнить дело. Итак, скажи мне, что за выгода в этом украшении, в этой неге? Услаждаюсь, говоришь. Но опять повторяешь о вреде и гибели. Но я пользуюсь, говоришь ты, большим почетом у зрителей. И что ж в этом? Это только повод к гибели другого рода, когда ты надмеваешься, кичишься. Теперь, раз ты не могла показать пользы, выслушай, как я покажу тебе вред. Какой же вред? Тот, что забот гораздо более, нежели удовольствия. Потому-то многие из зрителей, и притом очень необразованных, ощущают более удовольствия, нежели ты, которая так украшена. Ты украшаешься с заботливостью, а они и без заботы услаждают свои взоры. С другой стороны, вред в том состоит, что ты унижаешь свою душу, возбуждаешь везде и повсюду зависть. Соседки твои раздражаются этим, восстают против своих мужей и поднимают против тебя жестокую брань. Сверх того, потратив на это все свое старание и заботу, ты пренебрегаешь духовными упражнениями, исполняешься высокомерием, гордостью и тщеславием. прилепляешься к земле, теряешь крылья духовные и, вместо орла, становишься псом и свиньею. Перестав обращать взор свой и парить к небу, подобно свинье, смотришь только долу, заботишься о металлах и кладовых, и лишаешь душу твою твердости и свободы. Но ты еще выходишь на зрелище, чтобы показать себя? Тем более тебе не должно украшаться золотом, и чтобы не быть предметом общего внимания, и не отверзать уст толпы злословов. Не думай, чтобы кто-либо из зрителей тебе удивлялся; напротив, они все смеются над тобою, как над щеголихою, как над женщиною гордою и заботящеюся только о теле. Если ты приходишь в церковь, то, выходя из нее, ты ничего не понесешь с собой, кроме насмешек, ругательств и поношений, и не только от зрителей, но и от пророка. Велегласный Исаия, увидев тебя, тотчас возопиет: так говорит Господь на владетельных дщерей Сиона: понеже ходиша высокою выею, и помизанием очес, и ступанием ног, купно ризы влекущия, и ногама купно играющия, открыет Господь срамоту их. И будет вместо вони добрыя смрад, вместо же пояса ужем препояшешися(Ис. III, 16, 17, 23). Вот что дадут тебе вместо украшения! Это сказано не о тех только, но и о всякой женщине, которая им подражает. Вместе с ним и Павел обличает, пиша к Тимофею, чтоб он запретил женам украшать себя плетениями, золотом, или бисерами, или ризами многоценными. Итак, украшаться золотом и всегда пагубно, а особенно когда ты приходишь в церковь, когда проходишь мимо бедных; посмотри тогда на себя: ты увидишь, что одежда твоя не более, как личина жестокости и бесчеловечия.
4. Размысли, сколько в таком одеянии обходишь ты алчущих, сколько нагих в сатанинском украшении твоем! Насколько лучше было бы тебе накормить души алчущих, нежели проколоть уши и привесить к ним для пустой цели то, что могло бы доставить насущную пищу столь многим беднякам! Неужели быть богатою составляет, по твоему мнению, славу? Неужели украшаться золотом Ты считаешь делом важным? Если бы даже все это снискано было и праведными трудами, и тогда твое поведение достойно величайшего осуждения. Когда же и приобретено еще неправедным путем, то представь, как безмерно преступление. Но ты любишь похвалу и славу? Сними с себя позорную эту одежду, и тогда все тебе удивятся; тогда будешь наслаждаться и славою, и чистым удовольствием; ныне же ты осыпана ругательствами, и этим сама себе создаешь множество поводов к скорби. Представь, если что-нибудь пропадет. Сколько отсюда бед! Сколько рабынь должны будут терпеть наказание! Сколько мужчин приведено будет в тревогу! Сколько будет посажено, сколько будет жить в темницах! Затем пойдут суды, тяжбы, тысяча ругательств и поношений жене от мужа, мужу — от друзей, и душе — от себя самой. Но положим, что ничего и не пропадет, — хотя трудно без этого обойтись, — положим, что все всегда будет в целости: и в таком случае опять ты подвержена будешь только беспокойству, заботам, скорби, не получая пользы. Какая отсюда прибыль дому? Какая польза самой украшающейся? Пользы никакой, а бесчестия много и укоризны отовсюду. И как в таком украшении ты можешь лобзать и обнимать ноги Христа? Он отвращается от такого украшения. Потому-то Он благоволил родиться в доме древоделателя, а лучше сказать, даже и не в самом доме, но в пещере и яслях. Итак, как же ты можешь видеть Его, когда не имеешь красоты для Него вожделенной, когда ты облечена не любезным для Него украшением, а ненавистным? Приходящий к Нему должен быть украшен не такими одеждами, а облечен добродетелью. Рассуди: что такое золото? Земля и прах. Брось в воду, — и будет грязь. Рассуди и устыдись, как ты прах делаешь своим владыкою; как ты, оставив все, сидишь с ним или всюду носишься с ним, даже когда приходишь в церковь, — где особенно надлежало бы удалять его, потому что церковь не для того создана, чтоб ты показывала в ней это богатство, а для того, чтобы ты показывала богатство духовное. А ты, как бы на зрелище, приходишь сюда в таком украшении и, подражая играющим на сцене женам, одеваешься с такою величавостью в смешной их сор. Вот почему ты приходишь сюда во вред для многих. По окончании собрания, в домах за трапезою вы услышите многих, беседующих об этом. Не говоря о том, что то и то сказал пророк и апостол, — заводят разговор о великолепии одежд, о драгоценности камней и о прочем безобразии украшающихся таким образом жен. Это-то самое и вас и мужей ваших делает скупыми на милостыню. Подлинно, никто из вас не захочет уделить из этого золота сколько-нибудь, чтоб накормить алчущего. Если ты соглашаешься скорее сама терпеть нужду, нежели допустить малейшую порчу в дорогой твоей вещи, то как можешь уделить что-либо для того, чтобы накормить другого? Поистине, многие пристрастились к этим украшениям, как бы к одушевленным каким существам, и любят их не меньше, чем детей. Как это можно, скажете вы? Докажите же мне противное; докажите делами; теперь же я совсем не то вижу. Какая женщина из страдающих этим недугом, приобретши довольное число многоценных украшений, исхитила от смерти душу дитяти? Но что я говорю: дитяти? Искупила ли она этими драгоценностями свою собственную погибающую душу? Напротив, из-за них многие продают ее ежедневно. Если случится болезнь телесная, они все делают; а если видят порчу душевную, ничего подобного не делают, но как о своей, так и о душе своих детей совсем нерадят, чтобы оставались их драгоценности, пока не заржавеют от времени. Ты осыпана несчетными талантами золота, а член Христов не имеет даже и необходимой пищи. Общий всех Владыка, Владыка неба и всех живущих на нем, всем равно предложил духовную Свою трапезу; а ты и из тленных вещей ничего не хочешь Ему дать, и хочешь оставаться всегда окованною тяжкими этими узами. Отсюда неисчетные беды. Отсюда ревнования, отсюда блудодейство мужей, — когда вы не к любомудрию их побуждаете, а заставляете их находить удовольствие в том, чем украшаются блудницы. Потому-то они очень скоро и уловляются. Если бы ты научила его питать к этим украшениям презрение и утешаться непорочностью, благочестием, смирением, то он не так легко бы мог быть уловляем любодеянием. Украшаться таким образом, и даже лучше, может и блудница; а облекаться добродетелями — нет. Итак, приучи его находить удовольствие в таком украшении, которого он не может видеть на блуднице. Как же ты его к этому приучишь? Если снимешь с себя украшение твое и облечешься в духовное. Тогда муж твой будет огражден, и ты будешь в почтении, и Бог будет вам милостив; все люди будут вам дивиться, и вы достигнете будущих благ благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы 90 на Мф.
В самом деле, что тягостного нам заповедано? Горы ли рассекать? Или летать по воздуху? Или переплыть Тирренское море? Совсем нет. Нам заповедан столь легкий образ жизни, что не нужно никаких к тому орудий, — нужна только душа и расположение. Какие орудия имели апостолы, совершившие такие дела? Не в одной ли одежде и без обуви они ходили, — а между тем все преодолевали? Что же трудного в заповедях Христовых? Ни к кому не питай ненависти; никого не злословь: противное гораздо тяжелее. Но ты скажешь, что Он говорит: откажись от имения. Так в этом трудность? Но этого Он решительно и не заповедовал, а только дал совет. Да если бы это была и заповедь, — что тягостного может быть в том, чтобы не брать себе тяжестей и беспокойных забот? О, сребролюбие! Все свелось к деньгам, — потому все и перепуталось! Ублажает ли кто кого, помнит деньги; называют ли несчастным, причина опять в них же. Вот, о том только и говорят, кто богат, кто беден. В военную ли службу кто имеет намерение поступить, в брак ли кто вступить желает, за искусство ли какое-нибудь хочет приняться, или другое что предпринимает, — не прежде приступает к исполнению своего намерения, пока не уверится, что это принесет ему великую прибыль. Так общими силами не посоветоваться ли нам, как бы уничтожить эту болезнь? Не стыдно ли нам добродетелей отцов наших? Тех трех тысяч, тех пяти тысяч человек, которые имели все общее? Что пользы в настоящей жизни, если мы не можем купить ею жизни будущей? Доколе не поработите себе поработившего вас мамону? Доколе будете рабами денег? Доколе не возлюбите свободы и не расторгнете уз сребролюбия? Когда вы находитесь в рабстве, тогда решаетесь на все, лишь только бы кто-нибудь обещал вам свободу. А будучи пленниками сребролюбия, вы и не думаете освободиться от этого горького рабства. То рабство еще не так тяжко; а это самое несносное иго. Подумайте, сколь великую цену положил за нас Христос! Он пролил собственную кровь Свою, самого Себя предал. А вы и после всего этого ниспали, и, что всего ужаснее, вы еще и утешаетесь своим рабством, услаждаетесь своим бесславием, и желаете того, чего должно избегать.
Нужно однако не оплакивать только и осуждать, но и исправлять. Поэтому рассмотрим, отчего эта пагубная страсть сделалась нам любезною? Итак, отчего? Отчего она нам стала любезна? От того, говоришь ты, что она доставляет славу и безопасность. Но, скажи мне, какую безопасность? Конечно, ту, что мы надеемся при деньгах не терпеть ни голода, ни стужи, ни вреда, ни презрения. Итак, если я обещаю тебе такую безопасность, — перестанешь ли ты желать богатства? Если богатство только потому тебе любезно, то, когда и без него можно быть безопасным, какая еще тебе в нем нужда? Но как возможно, говоришь ты, без богатства достигнуть этого? Напротив, как это возможно для богатого? В самом деле, он должен по необходимости многим льстить, как начальникам, так и подчиненным, иметь нужду во многом, до низости раболепствовать, бояться, трепетать, предполагать завистников, страшиться клеветников и алчности других корыстолюбцев. А в бедности не бывает подобного, но совершенно тому противное. Это убежище безмятежное и безопасное, тихая пристань, училище любомудрия, образ жизни ангельской. Услышьте это вы, бедные, а еще более вы, желающие быть богатыми! Не бедным быть худо, но худо не хотеть быть бедным. Не считай бедность злом, и для тебя она не будет злом. Не в существе самой вещи, а только во мнении изнеженных людей лежит причина страха. Впрочем, мне было бы даже стыдно, если бы я о бедности сказал только то, что она не есть зло. Если ты внимательнее размыслишь, то найдешь ее даже источником бесчисленных благ; и когда кто-нибудь стал бы предлагать тебе начальство, какую-нибудь гражданскую власть, богатство, удовольствия, потом предложил бы и бедность, и дал свободу выбрать что тебе угодно, — ты бы тотчас избрал бедность; если бы знал цену ее.
4. Я знаю, что многие смеются над этими словами; но мы не смущаемся, вас же просим потерпеть, и вы скоро с нами согласитесь. Бедность, по моему мнению, подобна скромной, невинной, прекрасной девице, корыстолюбие же подобно жене зверонравной, чудовищной Скилле [Дочь Форка, по баснословию греческому, превращенная в чудовище.], Гидре и другим подобным же чудовищам, вымышленным баснотворцами. Не представляй мне осуждающих бедность, но представь тех, которые чрез бедность прославились. В бедности воспитанный Илия восхищен был тем блаженным восхищением; ею Елиссей прославился; в бедности были Иоанн, в бедности и все другие апостолы. С богатством же Ахаав, Иезавель, Гиезий, Иуда, Нерон и Каиафа погибли. Если угодно, посмотрим не на тех только, которые в бедности прославлялись; но рассмотрим и самую красоту этой девы. Взор ее чист, светел и покоен; тогда как глаза корыстолюбия то исполнены злобы, то выражают пресыщение удовольствием, то делаются мутными от невоздержания. Не таков взор бедности: он кроток, ясен, приветлив, ласков, приятен, ни к кому не выражает ни ненависти, ни отвращения. Где деньги, там случай к вражде и бесчисленным распрям; равным образом уста корыстолюбия исполнены обид, тщеславия, чрезмерной гордости, проклятий и лести. А у бедности и уста, и язык здравы, исполнены всегда благодарности, благоговения, слов кротких, ласковых, покорных, одобрений и похвал. Хочешь ли ты узнать и стройность ее стана? Она несравненно выше и величественнее богатства. А если многие бегают ее, то не удивляйся: безумные бегают и других добродетелей. Но скажешь: бедного обижает богатый? Опять говоришь в похвалу бедности. Кто блажен, скажи мне, — тот ли, который обижает, или тот, которого обижают? Очевидно, блажен обижаемый. Но обижать заставляет сребролюбие, сносить же обиды — бедность. Бедный, говоришь ты, томится голодом? И Павел алкал, и не имел, чем утолить голода. Бедный не имеет спокойного пристанища? И Сын человеческий не имел, где главу приклонить. Видишь ли ты, как далеко простирается достоинство бедности, где она поставляет тебя, каким уподобляет мужам, и как делает тебя подражателям самого Господа? Если бы иметь золото было благо, то Христос, Который дал ученикам Своим неизреченные блага, дал бы им и его. Он не только не дал им его, но запретил и иметь. Вот почему и Петр не только не стыдится бедности, но даже и хвалится ею, говоря: сребра и злата несть у мене, но еже имам сие ти даю(Деян. III, 6). Кто из нас не хотел бы сказать таких слов? Конечно, все бы, — может быть, скажет кто-нибудь. Так пренебреги же серебром, пренебреги золотом. Но получу ли я силу Петра, говоришь ты, когда пренебрегу богатством? Скажи, что сделало Петра блаженным: то ли, что он исцелил хромого? Совсем нет, а то, что он не имел богатства, и чрез то достиг неба. Многие из творивших чудеса низвергнуты в геенну, напротив, презревшие богатство получили царство небесное. Об этом и сам Петр говорит; вот два его изречения: сребра и злата несть у мене; и: во имя Иисуса Христа востани, и ходи. Итак, что его сделало славным и блаженным? Исцеление хромого, или презрение богатства? Узнай это из слов самого Подвигоположника. Что Он говорит богатому, ищущему вечной жизни? Он не сказал ему: исцеляй хромых, но говорит: продаждь имение твое, и раздаждь нищим, и гряди в след Мене, и имети имаши сокровище на небеси (Лук. XVIII, 24, Марк. X, 21). И Петр опять не сказал: се, во имя Твое изгоняем бесов, хотя и изгонял; но говорит: се оставихом вся, и во след Тебе идохом, что будет нам (Матф. XIX, 27)? И Христос, опять, отвечая ему, не сказал: если кто исцелит хромого, но говорит: кто оставил домы и поля, сторицею приемлет в веце сем, и живот вечный наследит (там же, ст. 29). Так и мы поревнуем этому, чтобы нам не постыдиться, но с дерзновением предстать на суд Христов, и иметь Его с собою, как был Он с учениками Своими. Будет и с нами Он, как был и с учениками, если мы хотим следовать им, и подражать правилам и образу их жизни. За это-то Бог венчает и прославляет; а не требует того, чтобы ты воскресил мертвого, или исцелил хромого. Не такие чудеса делают подобным Петру, а презрение богатства, — в этом и состояло совершенство апостола. Но нельзя, по твоему мнению, презреть богатство? Очень возможно. Впрочем, если не хочешь сам, я не принуждаю и не настаиваю; но умоляю только уделять хотя некоторую часть неимущим, и не искать ничего, кроме необходимого. Таким образом мы и здесь будем наслаждаться жизнью спокойною и безмятежною, и удостоимся жизни вечной, которой все мы и да сподобимся благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава со Отцем и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 2 на Ин.
Итак — какое же было его отечество [апостола Иоанна]? Отечества у него не было почти никакого; он происходил из бедного селения, из страны самой в то время презренной, которая не имела в себе ничего хорошего.
Книжники в унижение Галилеи говорили: «…рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк» (Ин. 7:52). Унижает ее и истинный израильтянин, говоря: «…из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин. 1:46). Будучи из такой страны, Иоанн не происходил и из какого–нибудь замечательного в ней места, и не был там известен по своему имени. Отец его был бедный рыбарь, до того бедный, что и детей своих приготовлял к тому же ремеслу. А вы знаете, что ни один ремесленник не захочет добровольно сделать своего сына наследником собственного ремесла, если только не будет принужден к тому крайнею бедностью, особенно, если ремесло его низко. Но нет беднее, нет презреннее, невежественнее рыбарей; впрочем и между ними одни выше, а другие ниже. Апостол и в этом отношении занимал самую последнюю степень. Он и не в море ловил рыбу, а трудился в одном небольшом озере.
И вот, когда он там находился вместе с отцом и Иаковом братом своим, и чинил с ними прорванные сети, что также показывало крайнюю бедность, — призвал его Христос.
И вот этот–то рыбарь, вращавшийся около озер, сетей и рыб, родом из Вифсаиды галилейской, сын бедного рыбаря, и бедного до крайнего убожества, человек простой и притом на последней степени простоты, не изучавший наук ни прежде, ни после соединения со Христом, — вещает к нам. Узнаем же, о чем он с нами беседует. Не о том ли, что на полях? Или — что в реках? Не о торговле ли рыбою? Иной, может быть, и ожидал бы услышать это от рыбаря.
Но не бойтесь; ничего подобного мы не услышим. А услышим о том, что на небесах и чего прежде его еще никто не знал. Он приносит к нам столь возвышенные догматы, столь превосходные правила жизни и такую мудрость, какая возможны только для вещающего из самых глубин Духа, и вещает так, как только что пришедший с самых небес.
Из беседы 8 на Ин.
«Не можете», сказано, «служить Богу и маммоне» (Лк. 16:13). Последуя одному, по необходимости надобно оставить другого. И об этом гласит самый опыт. Те, которые смеются над страстью к богатству, те–то наиболее и любят Бога, как должно. Напротив те, которые высоко ценят богатство, как первое благо, слабейшую имеют любовь к Богу. Душа, будучи однажды пленена любостяжанием, уже не может легко и удобно удерживаться, чтобы не сделать, или не сказать чего–либо такого, что прогневляет Бога, так как она делается уже рабой другого господина, и притом такого, который повелевает ей все противное Богу.
Итак, воспряньте и пробудитесь и, размыслив о том, какого господина мы рабы, возлюбим только Его власть; возрыдаем и оплачем прежнее время, в которое мы работали мамоне; свергнем однажды и навсегда ее тяжкое, несносное иго и будем постоянно носить иго Христово, легкое и отрадное; Христос же не повелевает ничего такого, что внушает маммона. Она повелевает быть врагами всем; а Христос — напротив: миловать и любить. Она, привязав нас к праху и пыли (таково — золото), не дает нисколько, даже ночью, вздохнуть свободно; а Христос освобождает нас от этой излишней и неразумной заботы, повелевает собрать сокровища на небесах, не неправдой в отношении к другим, а собственной правдой. Маммона, после стольких трудов и скорбей, не может даже остаться с нами, когда мы «там» будем терпеть наказания и злострадать за исполнение ее внушений; она даже увеличит для нас пламя; а Христос, даже когда повелевает дать ближнему чашу холодной воды, не попустит нас и за то лишиться награды и возмездия, но воздаст с великой щедростью. Итак, не крайне ли безрассудно — пренебрегать столь кроткое и столь великими благами изобилующее владычество, и работать властителю неблагодарному и непризнательному, который ни здесь, ни там не может никакой пользы принести последующим и повинующимся ему? Но не то одно худо, и не то одно вредно, что он не может избавить преданных казни; а и то еще, что он, как я сказал, подвергает бесчисленному множеству зол людей, покоряющихся ему. Весьма многие из тех, которые будут наказаны, будут терпеть наказание именно за то, что служили деньгам, любили золото и не помогали нуждающимся. Чтобы не терпеть и нам того же, будем расточать (свои сокровища), отдавая их бедным; освобождать свою душу и от здешних зловредных попечений и от будущих, за то уготованных, мучений. Приготовим себе оправдание на небесах; вместо стяжаний земных, соберем сокровища неистощимые, сокровища, которые могут сопутствовать нам на небо, могут защитить нас в опасности и умилостивить тогда Судью. Да будет же ко всем нам Его благоволение и ныне и в тот день, и да насладимся с великим дерзновением благ, какие уготованы на небесах любящим Его, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 15 на Ин.
А как нам, скажешь, сделаться подражателями Христу? Делая все для общего блага и не ища своего. «Ибо и Христос», сказано, «не Себе угождал, но, как написано: злословия злословящих Тебя пали на Меня» (Рим. 15:3). Никто пусть не ищет своего. А пусть, ища своего, всякий имеет в виду ближних; что — наше, то — и их. Мы одно тело и члены и части друг друга (Рим. 12:5). Не будем же в отношении друг ко другу, как разделенные. Пусть никто не говорит такой–то мне не друг, не родственник, не сосед; у меня нет ничего общего с ним: как мне приступить к нему? Как начать разговор? Если он и не родственник, не друг тебе, — все же он человек, одного с тобою естества, имеет одного Владыку, со-раб, сожитель, — так как живет в одном с тобою мире. А если еще содержит одну веру, то вот он и член твой. Какая дружба может произвести такое единение, как сродство веры? Мы должны показывать не такую близость, не такое иметь общение между собою, как друзья с друзьями, а как члены с членами. Другого высшего дружества и общения, чем это, не найдет никто никогда. Ты так же не можешь говорить: откуда у меня близость и связь с таким–то, как не можешь сказать этого о своем брате, потому что это было бы смешно. «Все мы крестились в одно тело», — сказано (1 Кор. 12:13). Для чего «в одно тело»? Для того, чтобы не разделяться, но взаимным согласием и дружеством сохранять связь всего тела. Итак, не будем презирать друг друга, чтобы не пренебречь самих себя, — потому что сказано: «никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее» (Еф. 5:29). Для этого Бог дал нам один дом — мир этот; разделил все поровну: одно для всех возжег солнце, распростер один кров — небо; устроил одну трапезу — землю; дал и другую трапезу, которая гораздо важнее этой, но также одну: соучастники таинства знают, что я говорю; даровал всем один духовный образ рождения; у всех нас одно отечество на небесах; все пьем из одной и той же чаши. Ни богатому Он не дал ничего больше и драгоценнее, ни бедному ничего меньше и малоценнее; но всех равно призвал, и как плотские, так и духовные (блага) равно сообщил. Отчего же такое неравенство в жизни? От любостяжания и высокомерия богатых. Но, братья, да не будет впредь этого. Так как у нас есть нечто общее и необходимейшее, что соединяет нас во едино, то не будем разделяться из–за дел земных и ничтожных, — разумею богатство, бедность, плотское родство, вражду, дружество. Все это тень, еще ничтожнее и тени для тех, которые соединяются узами высшей любви. Будем же сохранять эти узы неразрывными, и никакой хулой дух не сможет проникнуть в нас, чтобы разрушить такое единение. Итак, да будет оно во всех нас, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 19 на Ин.
«Лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Лк. 9:58). Если бы мы стали этого требовать от вас, то это, может быть, многим показалось бы делом трудным и тягостным. Итак, ради вашей немощи, я оставляю эту строгость: а требую только, чтобы вы не имели пристрастия к богатству, — и как, ради немощи многих, я не требую от вас такой высокой добродетели, так убеждаю вас, и тем более, удаляться пороков. Я не осуждаю тех, которые имеют дома, поля, деньги, слуг; а только хочу, чтобы они владели всем этим осмотрительно и надлежащим образом. Каким надлежащим образом? Как следует господам, а не рабам, т. е. владеть богатством, а не так, чтобы оно обладало вами, употребляя его, а не злоупотреблять. Деньги для того и существуют, чтобы мы употребляли их на необходимые потребности, а не берегли их: это свойственно рабу, а то — господину. Стеречь — дело раба, а издерживать — дело господина, имеющего на то полную власть. Ты не для того получаешь деньги, чтобы закапывать их в землю, а чтобы раздавать их. Если бы Бог хотел, чтобы они были сбережены, то не давал бы их людям, а оставил бы их навсегда лежать в земле. Но как Он хочет, чтобы они были издерживаемы, то и дозволил нам иметь их — для передачи друг другу. Если же мы удерживаем их у себя, то мы уже не господа их. А если ты для того удерживаешь их, чтобы умножить, то для этого самое лучшее средство расточать их и всюду раздавать. Да и не может быть прихода без расхода, или богатства без издержек. Это можно видеть в делах житейских. Так делает купец, так делает земледелец: один тратит семена, другой деньги. Один плавает по морю, расточая свои деньги, другой целый год трудится, бросая семена и работая. Между тем здесь не нужно ничего такого: не нужно ни корабля готовить, ни волов впрягать и пахать землю, ни беспокоиться о воздушных непогодах, ни бояться града. Нет здесь ни волн, ни (подводных) скал. Это плавание, это сеяние требует только одного — бросать то, что у тебя есть; а все прочее совершит тот Земледелец, о котором Христос сказал: «Отец Мой — виноградарь» (Ин. 15:1). Итак, не безрассудно ли предаваться лености и нерадению там, где можно получить все без труда, а показывать всю деятельность там, где много трудов, забот и пота, и после всего этого — еще неверная надежда? Не будем, умоляю вас, так неразумны в деле собственного спасения, но, оставив дела тягостнейшие, поспешим на дела более легкие и полезные, чтобы достигнуть и будущих благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 25 на Ин.
Итак, мы, сподобившиеся столь великих таинств, покажем достойную этого дара жизнь, самое лучшее поведение. А вы, еще не сподобившиеся их, поступайте во всем так, чтобы вам сподобиться, да будем все едино тело, да будем все братья. Доколе это разделяет нас, дотоле и отец, и сын, и брат, и кто бы то ни был — для нас еще не истинный сродник наш, так как он отдален от сродства горнего. Да и какая польза быть соединенными родством бренным, когда мы не соединены сродством духовным? Какая прибыль от близости на земле, когда мы чужды друг для друга на небесах? Оглашенный чужд верному. Он не имеет ни одной и той же с ним главы, ни одного и того же отца, ни того же города, ни пищи, ни одежды, ни дома; но все у них разделено. У одного все на земле; у другого — на небесах. У этого царь — Христос; у того — грех и дьявол. У этого пища — Христос; у того — гниль и тление. Да и одежда у этого — Владыка ангелов; у того — дело червей. У этого город — небо; у того — земля. А если у нас нет с неверными ничего общего, то скажи мне, в чем же нам иметь общение (с ними)? Прошли и мы через те же муки рождения и произошли из одного чрева? Но и этого недостаточно для ближайшего родства. Итак, постараемся сделаться гражданами горнего града. Доколе нам оставаться в чужой земле, тогда как следует нам получить снова древнее отечество? Здесь опасность касается не маловажных дел. Если случится, чего не дай Бог, что постигнет нас нечаянная смерть, и мы отойдем отсюда без просвещения, то, хотя бы мы имели здесь тысячи благ, нас ожидает не что другое, как геенна, червь ядовитый, огонь неугасимый и узы неразрешимые. Но не дай Бог кому–либо из слушающих испытать это наказание! А не постигнет оно нас, если мы, сподобившись святых таин, будем полагать в основание своего здания золото, серебро и драгоценные камни (Кор. 3:12). Таким образом мы будем иметь возможность, отошедши туда, явиться богатыми, когда, т. е., не здесь будем оставлять деньги, а будем переносить их в безопасные сокровищницы руками бедных, когда будем давать взаймы Христу. Там у нас много долгов — не деньгами, а грехами. Будем же отдавать Ему деньги, чтобы получить оставление грехов. Он — Судия наш. Не презрим здесь Его алчущего, чтобы и Он там напитал нас. Оденем Его здесь, чтобы и Он не оставил нас обнаженными без своего покрова. Если мы напоим Его здесь, то не скажем подобно богатым: «пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил» наш «язык» (Лк. 16:24). Если и мы примем Его здесь в свои дома, то Он уготовит для нас там много обителей. Если придем к Нему в темницу, то и он освободил нас от уз. Если введем Его к себе, как странника, — и Он не оставит нас странствовать вне царствия небесного, но воздаст за то горний град. Если посетим Его в болезни, — скоро и Он освободит нас от немощей наших. Итак, получая много, даже тогда, когда даем немного, будем давать по крайней мере немного, чтобы приобрести много. Пока есть еще время, будем сеять, чтобы пожать. Когда наступит зима, когда по морю нельзя уже будет плавать, тогда и купля эта уже не будет в нашей власти. А когда настанет зима? Тогда, когда наступит тот великий и славный день. Тогда мы уже не станем плавать по этому великому и пространному морю, которому подобна настоящая жизнь. Теперь — время сеяния; а тогда — время жатвы и собирания. Если бы кто во время сеяния не бросал семян, а стал сеять во время жатвы, — тот, кроме того, что не получил бы ничего, еще был бы смешон. Если же настоящее время есть время сеяния, то теперь–то и должно не собирать, а расточать. Станем же расточать, чтобы собрать; не будем собирать теперь, чтобы не потерять жатвы. Это время, как я сказал, вызывает на сеяние, на иждивение и расточение, а не на собирание и сбережение. Итак, не упустим удобного времени, а сделаем обильный посев и не пощадим ничего своего, чтобы получить обратно с большим воздаянием, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 27 на Ин.
Почему же Бог так возлюбил мир? Не почему–либо другому, как по одной только благости. Устыдимся же Его любви, устыдимся Его безмерного человеколюбия. Он для нас не пощадил даже Единородного Сына, а мы бережем и деньги, себе же на зло. Он предал за нас истинного Сына Своего; а мы ни ради Его, ни даже ради себя не хотим дать и серебра. Как можем за это получить прощение? Если мы видим человека, подвергающегося за нас опасностям и смерти, то предпочитаем его всем другим, причисляем к первым своим друзьям, отдаем ему все свое, — говорим, что это принадлежит ему более, чем нам, и при всем том не думаем, что мы воздали ему достойным образом. А ко Христу мы не имеем благодарности даже и в этой мере. Он положил за нас душу Свою, Он пролил за нас драгоценную кровь Свою, — за нас, неблагодарных, недобрых; а мы не расточаем и денег для своей же пользы, но презираем Его в наготе и странничестве, Его, который умер за нас. Кто же исхитит нас от будущей казни? Если бы не Бог, а мы сами наказывали себя, то не произнесли ли бы мы приговор на себя самих? Не осудили ли бы себя на геенский огонь за то, что презираем Положившего за нас душу Свою, тогда как Он истаевает от голода? И что говорить о деньгах? Если бы мы имели в себе по тысяче душ, не должны ли были бы положить все души за Него? Впрочем, и таким образом мы не сделали бы еще ничего, достойного Его благодеяний. Кто прежде благодетельствует, тот обнаруживает в себе явную доброту, а кто получил благодеяние, тот, чем бы ни воздавал за него, воздает только должное и не заслуживает благодарности, — особенно, когда начавший благодетельствовать оказывает благодеяние врагам; а кто воздает ему, тот воздает благодетелю тем, что от него же получил, и сам же опять тем пользуется. Но и это нас не трогает; нет, мы до такой степени неблагодарны, что рабов и мулов и коней облекаем в золотые уборы, а Господа, скитающегося в наготе, переходящего от дверей к дверям, стоящего на распутьях и простирающего к нам руки, мы презираем, а часто смотрим на Него суровыми глазами; но и это самое Он терпит нас ради. Он охотно алчет, чтобы напитать тебя; странствует в наготе, чтобы доставить тебе возможность получить одежду нетления. Но вы, несмотря и на это, не уделяете ничего из своего имения. Ваши одежды или снедаются молью, или составляют тяжесть для сундуков и лишнюю заботу для владетелей; а Кто даровал и это и все прочее, Тот скитается нагим. Но вы говорите, что не складываете свои одежды в сундуки, а сами одеваетесь в них и украшаетесь? Скажите же мне, какая вам от того польза? Та ли, что вас увидит на площади толпа? Что же? Там будут удивляться не тому, кто облечен в такие одежды, а тому, кто подает нуждающимся. Итак, если хочешь, чтобы тебе удивлялись, одевай других, — и ты получишь тысячи похвал. А вместе с людьми тогда восхвалит тебя и Бог. Теперь же никто не похвалит тебя; а только все ненавидят, видя, что тело ты украшаешь, а о душе нерадишь. Украшение тела есть и у блудниц, и они нередко одеваются в самые многоценные и блестящие одежды; но украшение души есть только у людей добродетельных. Я об этом часто говорю и не перестану говорить, заботясь не столько о бедных сколько о ваших душах. У них будет утешение, если и не от нас, то с другой какой–либо стороны; если бы даже для них и не было утешения, а погибли бы они от голода, и в таком случае для них большего вреда не было бы. Повредило ли сколько–нибудь Лазарю убожество и изнурение от голода? Но вас никто не исхитит из геенны, если вы не получите помощи от бедных; нет, мы будем говорить тоже, что и богач, преданный вечным мукам и лишенный всякого утешения. Но не дай Бог никому из нас услышать когда–либо такие слова; да отойдем мы в недра Авраама, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 28 на Ин.
Будем же убегать тщеславия; эта страсть сильнее всех страстей. Отсюда любостяжание и сребролюбие; отсюда ненависть, вражда, распри. Желающий большего ни на чем остановиться не может; а желает он большего потому, что любит суетную славу. Скажи мне, для чего многие окружают себя множеством евнухов, толпою слуг и таким блеском? Не по нужде, а для того, чтобы люди, встречающиеся с ними, были свидетелями этого неуместного блеска. Итак, если мы отсечем эту страсть, то вместе с головою истребим и остальные члены этого зла, и тогда уже ничто не воспрепятствует нам жить на земле, как на небе.
Из беседы 33 на Ин.
Ты помогаешь бедным, но ты подаешь им не свое, а Господне, общее для всех подобных тебе рабов Его. Поэтому–то, в несчастьи ближнего провидя и свое собственное и в других изучая свою природу, тем более надобно смиряться. Может быть, и мы произошли от таких же предков; а если нам досталось богатство, то оно снова может и уйти от нас. Да что такое и богатство? Тень пустая, дым исчезающий, цвет травы, или лучше сказать, и цвета ничтожнее. Что же ты надмеваешься травою? Не достается ли богатство и ворам, и любодеям, и блудникам, и расхитителям гробов? То ли надмевает тебя, что имеешь таких сообщников в стяжании? Или ты любишь честь? Но для чести нет средства вернее милостыни: почести, приобретаемые богатством и преобладанием власти, бывают вынужденны и ненавистны для других; а почести из–за милостыни воздаются по доброй воле и по совести людей почитающих. Потому–то сами почитающие никогда не могут и отнять этих почестей. Но если люди питают такое уважение к милостивым и желают им всех благ, то подумай, какую награду, какое воздаяние получат они от человеколюбца Бога. Будем же искать этого богатства, вечно пребывающего, никогда не исчезающего, чтобы, сделавшись великими здесь и прославившись там, достигнуть вечных благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Из беседы 40 на Ин.
«Все Писание, — говорит апостол, — богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен» (2 Тим. 3:16, 17) — а не так чтобы одно он имел, а другого не имел: такой еще не совершен. Какая, например, польза, скажи мне, если кто молится прилежно, а милостыню подает не щедро? Или щедро подает милостыню, но лихоимствует и притесняет других, или подает только на показ людям и ради похвалы от зрителя? Или хотя подает милостыню с полным усердием и для благоугождения Богу, но этим самым превозносится и высокомудрствует о себе? Или смиряется и соблюдает посты, но при этом сребролюбив, любостяжателен и, будучи привязан к земле, вводит в душу свою мать всех зол? Ведь корень всех зол есть сребролюбие. Будем страшиться его, будем убегать этого греха. Сребролюбие возмутило всю вселенную; все привело в беспорядок; оно удаляет нас от блаженнейшего служения Христу: «не можете, — говорится, — служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24), — потому что маммона требует совершенно противного Христу. Христос говорит: подай нуждающимся, а маммона: отними у нуждающихся; Христос говорит: прощай злоумышляющим на тебя и обидящим, а маммона напротив: строй козни против людей, нисколько не обижающих тебя; Христос говорит: будь человеколюбив и кроток, а маммона напротив: будь жесток и бесчеловечен, считай ни за что слезы бедных, — и таким образом в день суда сделает страшным для нас Судию. Тогда все наши деяния предстанут пред нашими глазами: обиженные и обнаженные нами лишат нас всякого оправдания. Если Лазарь, нисколько не обиженный богачом, а только не получивший от него помощи, сделался строгим его обвинителем, и не допустил богатого получить какое–либо снисхождение, то скажи, какое оправдание будут иметь те, которые не только не подают милостыни из своего имущества, но еще присваивают себе чужое и разоряют дома сирот? Если не напитавшие алчущего Христа навлекли на главу свою столь великий огонь, то похищающие чужое, ведущие бесчисленные тяжбы, несправедливо присваивающие себе имения от всех, какую получат отраду? Итак, исторгнем из себя эту страсть, а исторгнем, если подумаем о тех, которые прежде нас делали другим несправедливости, лихоимствовали и умерли. Не другие ли пользуются их богатством и трудами, тогда как сами они подвержены казни, мукам и невыносимым злостраданиям? Не крайнее ли это безумие — трудиться и заботиться, чтобы и при жизни истощаться от трудов, и по смерти терпеть невыносимые наказания и мучения, тогда как надлежало бы и здесь наслаждаться благоденствием (а ничто не доставляет столько удовольствия, как милостыня при чистой совести), и по отшествии в другую жизнь избавиться там от всех зол и достигнуть бесчисленных благ. Как порок здесь, еще прежде геенны, обыкновенно мучит преданных ему, так добродетель еще прежде царствия доставляет здесь наслаждение подвизающимся в ней, услаждая их жизнь приятными надеждами и постоянным удовольствием. Итак, чтобы нам получить это удовольствие и здесь, и в будущей жизни, обратимся к добрым делам; таким образом сподобимся мы и будущих венцов, которых и да удостоимся все благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом, слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 47 на Ин.
Иуда был причтен к тому святому лику, сподобился столь великого дара, совершал чудеса (потому что и он вместе с прочими был послан воскрешать мертвых и очищать прокаженных), и не смотря на это, как скоро был порабощен тяжким недугом — страстью сребролюбия, предал и своего Владыку. И ничто не принесло пользы: ни благодеяния, ни дарования, ни пребывание со Христом, ни служение, ни омовение ног, ни общение в трапезе, ни хранение ковчежца; но это все обратилось даже в повод к его наказанию. Будем же бояться, чтобы и нам чрез сребролюбие не сделаться подражателями Иуде. Ты не предаешь Христа; но, когда презираешь нищего, истаивающего от голода или гибнущего от холода, навлекаешь на себя тоже осуждение. Также, когда мы недостойно приобщаемся тайн, мы погибаем наравне с христоубийцами. Когда похищаем, когда угнетаем бедных, то навлекаем на себя величайшее наказание, — и весьма справедливо. В самом деле, доколе будет так владеть нами любовь к настоящим вещам — излишним и бесполезным? А богатство и принадлежит к вещам излишним, от которых нет никакой пользы. Доколе нам не взирать не небеса, не трезвиться, не знать сытости в наслаждении этими земными и преходящими благами? Ужели мы не знаем из опыта их ничтожества? Представим себе бывших до нас богачей. Не сон ли все их блага? Не тень ли и цвет, не поток ли протекающий? Не повесть ли и басня? Вот такой–то был богат: где же теперь его богатство? Сгибло и истлело. А грехи, совершенные из–за него, и наказание за грехи — остаются. Но если бы даже и наказания не было и царства не предстояло, — и тогда следовало бы уважать (в бедном) одноплеменность и однородность с нами, и постыдиться того, что он подобострастен нам. Между тем мы кормим псов (многие же кормят и диких ослов, и медведей, и других разного рода зверей), а презираем человека, истаивающего от голода; таким образом, для нас чужое дороже родного и свое хуже того, что не наше и не родственно нам. Но не приятно ли, скажешь, строить великолепные дома, иметь множество рабов и, покоясь на ложе, смотреть на золотой свод? Да это излишне и бесполезно. Есть другие здания, гораздо великолепнее и лучше этих. Ими нужно увеселять свои взоры, — и никто тому не воспрепятствует. Хочешь ли видеть прекраснейший свод? Когда настанет вечер, смотри на небо, усеянное звездами. Но это, скажешь, не мой свод? Напротив, этот даже более твой, чем тот. Он для тебя и создан и принадлежит тебе наравне с твоими братьями. А тот не твой, но твоих наследников, после твоей смерти. Притом, этот (свод небесный) может принести величайшую пользу, потому что своею красотою возводит к Создателю; а тот причинит тебе величайший вред, сделавшись в день суда твоим грозным обвинителем, потому что он был облечен золотом, когда Христос не имел и необходимой одежды. Не будем же впадать в столь великое безумие; не станем гоняться за тем, что мимолетно, и убегать спасения, но станем держаться надежды на блага будущие, — старики, как верно знающие, что им не долго остается жить, — юноши, как вполне убежденные, что (и для них) немного остается времени, потому что день Господень придет, как тать. Ночью. Итак, зная это жены пусть умоляют мужей, мужья пусть убеждают жен, — будем учить юношей и дев, и все будем наставлять друг друга — презирать настоящие блага и искать будущих, чтобы и сподобиться их, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 49 на Ин.
Итак, «не судите по наружности». Будем уверены, что это сказано не жившим только тогда, а и нам, чтобы мы ни для чего не нарушали справедливости, но все для нее делали. Нищ ли кто, или богат, мы не должны обращать внимания на лица, но обязаны исследовать их дела. «не потворствуй», сказано, «бедному в тяжбе его» (Исх. 23:3). Что это значит? Значит: не преклоняйся и не смягчайся, если несправедливо будет поступать и нищий. Если же не должно быть пристрастным к нищему, то гораздо более — к богатому. Это говорю я не к судьям только, но и ко всем людям, чтобы они нигде не нарушали справедливости, но везде соблюдали ее свято. «Возлюбил», сказано, «правду» Господь, «и возненавидел беззаконие» (Пс. 44:8; 10:5). Не будем же ненавидеть свои души, не будем любить неправду. Прибыли от нее и теперь, без сомнения, мало или вовсе нет, а в будущем — много вреда. А лучше сказать, мы и теперь не можем наслаждаться от нее удовольствием. Когда мы живем в роскоши со злою совестью, то не наказание ли и не мучение ли это? Возлюбим же справедливость не будем никогда преступать этого закона.
Из беседы 53 на Ин.
«Рождество Иисуса Христа было так: по обручении Матери Его Марии с Иосифом, оказалось, что Она имеет во чреве от Духа Святаго» (Мф. 1:18). Если ты богат, — за ничто почтешь богатство, когда услышишь, что она, обрученная тектону и происшедшая из смиренного дома, сделалась Матерью твоего Владыки. Если ты беден, — не будешь стыдиться своей бедности, когда узнаешь, что Творец мира не устыдился беднейшего дома. Помышляя об этом, ты не станешь брать того, что принадлежит другим; напротив, скорее сам сделаешься любителем бедности и будешь презирать богатство. А достигнув этого, ты избежишь всякого зла. Далее, когда увидишь Его лежащим в яслях, тогда не будешь стараться украсить свое дитя золотом или устроить для своей жены серебряное ложе. А не заботясь об этом, ты не станешь из–за этого лихоимствовать и похищать.
Из беседы 59 на Ин.
Послушай, что говорит Он: «никто не может служить двум господам, Богу и маммоне» (Мф. 6:24). Итак, если мы будем работать мамоне, то не будем уже оставаться под владычеством Божиим. Пристрастие к богатству хуже всякого тиранства: удовольствия не доставляет никакого, а порождает заботы, зависть, коварство, ненависть, наговоры и бесчисленные препятствия к добродетели, — беспечность, распутство, любостяжание, пьянство. А это и свободных делает рабами, и даже хуже рабов, рабами не людей, но ужаснейшей из страстей и болезней души. Такой человек решается на многое, что противно и Богу и людям, из опасения, чтобы кто не исторг его из–под этого владычества. Горькое рабство, диавольское владычество! В особенности пагубно то, что, находясь в столь несчастном положении, мы веселы духом, лобызаем свои оковы и, обитая в темнице, исполненной мрака, не желаем выйти на свет, но привязываемся к злу, и услаждаемся болезнью. Потому–то не можем и освободиться и находимся в худшем состоянии, чем те, которые работают в рудниках, потому что подвергаемся трудам и бедствиям, но не пользуемся плодами. Хуже же всего то, что, если бы кто и захотел избавить нас от этого тяжкого плена, мы не только не позволяем, но еще гневаемся и негодуем, и таким образом являемся ничем не лучше безумных, и даже гораздо несчастнее всех их, — потому что не хотим и расстаться со своим безумием. Ужели для того явился ты на этот свет, человек? Ужели для этого родился человеком, чтобы только разрабатывать рудники и собирать золото? Не для этого создал тебя (Господь) по образу Своему, но чтобы ты угождал Ему. Чтобы достиг будущих благ и ликовал с ангелами. Зачем же ты лишаешь себя такого сообщества и нисходишь до последней степени бесславия и унижения? Твой брат по рождению — разумею рождение духовное — погибает от голода, а ты изнемогаешь от пресыщения. Брат ходит с обнаженным телом, а ты и для одежд устрояешь одежды, чтобы охранить их от червей чрез такие покровы. А не гораздо ли лучше было бы прикрыть ими тела бедных? Тогда и одежды остались бы целыми, и ты был бы свободен от всякой заботы, и это приобрело бы тебе будущую жизнь. Если не хочешь, чтобы одежды твои съедены были молью, отдай их бедным: они умеют хорошо вытряхивать эти одежды. Притом тело Христово и почетнее и безопаснее шкафа. Оно не только сберегает одежды, не только сохраняет невредимыми, но и делает их блистательнее. Шкаф часто похищают вместе с платьем, и чрез то подвергают тебя крайнему убытку. Но этому хранилищу не может повредить самая смерть. Тут не нужно нам ни дверей, ни запоров, ни бодрствующих слуг, ни других каких подобных предосторожностей. Оно не доступно ни для какой злонамеренности, и что сохраняется в нем, так же безопасно, как если бы было на небесах; туда не может проникнуть никакое зло. Мы никогда не перестаем говорить об этом, но вы не слушаетесь наших слов. А это оттого, что душа наша бедна, привязана к земле и пресмыкается долу. Впрочем, не подумайте, что я осуждаю всех вас в этом зле, как будто бы все вы были больны неисцельно. Если люди, упоенные богатством, заграждают свой слух для моих слов, за то обратят на них внимание живущие в бедности. Но как, скажешь, идет это к бедным? Ведь у них нет ни золота, ни многих одежд? Но у них есть хлеб и холодная вода; есть две лепты и ноги, чтобы посетить больных; есть язык и слово, чтобы принять странника. Мы и не требуем от бедных столько–то и столько–то талантов золота, — этого (требуем) только от богатых. Если же кто беден, и придет к дверям других (бедняков), от того Господь наш не постыдится принять и лепту, и даже скажет, что принял от него больше, чем от людей, которые подали много. Как многие из предстоящих здесь желали бы жить в то время, когда Христос во плоти пребывал на земле, чтобы быть под одним с Ним кровом и разделять с Ним трапезу! Теперь вот это возможно: мы можем пригласить Его на вечерю и вечерять с Ним даже с большею пользою. Из тех, которые тогда вечеряли с Ним, многие погибли, как то: Иуда и другие подобные. Между тем всякий, кто ныне позовет Его в дом свой и предложит трапезу и кров, удостоится великого благословения. «Приидите», говорит Он, «благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне» (Мф. 25:34–36). Итак, чтобы услышать эти слова, будем одевать нагого, принимать странного, питать алчущего, напоять жаждущего, посещать болящего, ходить к находящемуся в темнице. Чрез это мы получим дерзновение и прощение грехов и удостоимся благ, превосходящих и слово и ум, которых и да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы 60 на Ин.
Кто будет нашим заступником, когда мы услышим те страшные слова, когда сам Судия, укоряя нас, скажет: вы не напитали Меня алчущего? «Так как вы», говорит, «не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне» (Мф. 25:45), разумея здесь не учеников только и избравших жизнь иноческую, но и всякого человека верующего. Хотя бы это был раб, хотя бы был из числа нищих, просящих на площади, но если он верует в Бога, имеет право пользоваться всем расположением. И если мы презрим такого человека, когда он наг или алчет, то услышим те слова. И совершенно справедливо.
Трудного ли чего и обременительного (Господь) требует от нас? Не того ли, напротив, что весьма легко и удобоисполнимо? Ведь не сказал Он: Я был болен, и вы не исцелили Меня, но: «не посетили Меня». Не сказал: Я был в темнице, и вы не освободили Меня, но: не пришли ко Мне. А чем легче заповеди, тем большее наказание тем, которые не исполняют их. Что же может быть легче, скажи мне, чем пойти и зайти в темницу? Что даже приятнее? Когда ты увидишь одних в оковах, других в грязи, одних обросших волосами и одетых в рубища, других истаевающих от голода и, подобно псам, прибегающих к ногам, иных с растерзанными ребрами, иных только теперь возвращающихся в оковах с площади, где они целый день просят подаяния, но не собирают и необходимого пропитания, а между тем вечером принуждены бывают отдать стражам и то, что достали этим тяжким и несносным трудом, то, хотя бы ты был камень, непременно сделаешься человеколюбивее; хотя бы вел жизнь изнеженную и распутную, непременно будешь более любомудрствовать, увидев участь людей в чужих несчастьях. Тогда непременно придет тебе на мысль и тот страшный день с его различными наказаниями. А когда будешь помнить и размышлять об этом, — непременно отвергнешь и гнев, и удовольствие, и пристрастие к житейским вещам, и соделаешь душу свою тише самой тихой пристани. Будешь любомудрствовать и о том судилище, представляя, что если у людей такое устройство и порядок, страх и угрозы, то тем более у Бога. «Ибо нет власти не от Бога» (Рим. 13:1). А Кто предоставил начальствующим распоряжаться таким образом, Тот тем более сделает это сам.
И если бы не было этого страха, — погибло бы все, потому что и теперь, когда угрожает нам столько наказаний, многие устремляются к злу. Рассуждая же об этом, ты не только будешь усерднее к делам милосердия, но и получишь великое удовольствие, — гораздо большее, чем те, которые приходят со зрелища. Возвращающиеся оттуда пылают огнем вожделения. Увидев на сцене тех страстных женщин и получив от того многочисленные раны, они бывают ничем не лучше волнующегося моря, потому что взгляды, одежда слова, поступь и все прочее представляются их взорам и не дают покоя душе. Напротив, вышедшие отсюда (из темницы) не подвергнутся ничему такому, а приобретут глубокое спокойствие и безмятежность. Скорбь, произведенная зрелищем узников, погашает всякий такой огонь. Кто вышел от узников, с тем если бы и встретилась какая–либо блудная и бесстыдная женщина, она не причинит ему никакого вреда. Сделавшись уже как бы невинным, он не будет уловлен сетями ее взоров, потому что вместо бесстыдных ее взоров будет тогда пред очами его страх суда. Потому–то испытавший все роды удовольствий и говорил: «лучше ходить в дом плача, нежели ходить в дом пира» (Еккл. 7:3). Таким образом, и здесь выкажет великое любомудрие, и там услышит слова, стоящие бесчисленных блаженств. Не будем же пренебрегать таким делом и занятием. Пусть мы не можем принести пищи, или пособить деньгами; но можем словом утешить и ободрить унылую душу, и оказать много иной помощи, например — уговорить тех, которые ввергли (в темницу), расположить к снисхождению стражей, и всячески можем принести большую или меньшую пользу. Если скажешь, что там (содержатся) не честные, добрые и кроткие люди, но убийцы, грабители могил, воры, прелюбодеи, люди распутные и злодеи, то и в этом опять укажешь мне побуждение, почему необходимо посещать такие места. Не то нам заповедано, чтобы миловать добрых и наказывать злых, но — всем оказывать человеколюбие. Будьте, сказано, подобны Отцу вашему Небесному, «ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5:45). Итак, не осуждай строго других, и не будь жестоким судьею, но кротким и человеколюбивым. Ведь и мы, если не виновны ни в прелюбодеянии, ни в расхищении могил, ни в воровстве, за то имеем другие согрешения, достойные многих наказаний. И брата часто называли глупцом, а это подвергает нас геенне; и на женщин смотрели невоздержными очами, а это равняется совершенному любодеянию; но что всего хуже — не участвуем достойным образом в таинствах, что делает нас повинными телу и крови Христовой. Не будем же строгими исследователями чужих дел, но станем помышлять о своих собственных, и тогда мы не будем так бесчеловечны и жестоки. Кроме того нужно и то сказать, что там мы найдем много и добрых людей, стоящих часто целого города. И в той темнице, где был Иосиф, находилось много порочных, однако обо всех заботился этот праведник; да и сам содержался (там) вместе с другими. Он стоил всего Египта, и однако жил в темнице, и никто из бывших там не знал его. Так и теперь, быть может, там много есть честных и добрых людей, только они не всем известны, и попечение о таких людях вознаграждает тебя за заботы о всех. А если бы не было и ни одного такого, то и в этом случае будет великое воздаяние. И сам Господь твой не с праведными только беседовал: Он не убегал и нечистых, а, напротив, и хананеянку принял с великою благосклонностью, и грешную и нечистую самарянку. Принял также и уврачевал и другую блудницу, из–за которой и порицали Его иудеи, и позволил омочить ноги Свои слезами грешницы, научая нас быть снисходительными к грешникам. Вот в чем состоит по преимуществу человеколюбие. Что ты говоришь? В темнице живут разбойники и грабители могил? А разве в городе, скажи мне, все живут праведники? Нет ли, напротив, многих таких, которые хуже и тех и предаются разбою с большим бесстыдством? Те, если не другим чем, прикрываются, по крайней мере, пустынею и тьмою, и делают это в тайне; эти, напротив, отбросив личину, совершают зло с открытым лицом, предаваясь насилию, хищничеству и любостяжанию. Да и трудно найти человека, чистого от неправды.
Пусть мы не похищаем золота и столько–то и столько десятин земли; но все же, посредством какого–нибудь обмана и утайки, делаем тоже самое в меньших размерах и сколько можем. Когда, например, в торговых обязательствах и при покупке или продаже чего–либо, мы спорим и усиливаемся заплатить меньше, чем следует, и всячески стараемся об этом, — не разбой ли это? Не воровство ли и хищение? Не говори мне, что ты отнял не дом, не рабов. Несправедливость определяется не ценностью того, что похищается, но намерением похитителей. Несправедливость и справедливость имеют одинаковую силу как в большом, так и в малом. И я одинаково называю вором как того, кто, отрезав кошелек, возьмет чужие деньги, так и того, кто, покупая что–нибудь на рынке, удержит часть настоящей цены. И грабитель не тот только, кто разломает стену и похитит что–либо из дома, но и тот, кто нарушит справедливость и отнимет что–либо у ближнего. Итак, не будем судьями чужих дел, забывая о своих собственных; не станем заниматься исследованием пороков, когда есть случай к человеколюбию; но, помыслив о том, чем и мы были некогда, будем впредь кроткими и человеколюбивыми. Чем же мы были? Послушай, что говорит Павел. «Ибо и мы были некогда несмысленны, непокорны, заблуждшие, были рабы похотей и различных удовольствий, были гнусны, ненавидели друг друга» (Тит. 3:3). И в другом месте: «были по природе чадами гнева» (Еф. 2:3). Но Бог, видя нас как бы содержимых в темнице и связанных тяжкими узами, — узами, гораздо тягчайшими железных, — не устыдился, но пришел и явился в темницу, и нас, достойных бесчисленных наказаний, извел оттуда, привел в царство и соделал светлейшими неба, чтобы и мы делали, по возможности, тоже самое. Когда Он говорит ученикам: «если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин. 13:14, 15), то дает этот закон не об умовении только ног, но и о всем прочем, в чем Он служил нам примером. Живет ли в темнице убийца, — не устанем делать добро. Грабитель ли могил и прелюбодей, — будем милосерды не к пороку, но к несчастью. Нередко же, как я сказал, может найтись там и человек, который один стоит весьма многих. И если ты постоянно будешь посещать узников, то не упустишь такого приобретения. Как Авраам, принимавший всех без различия странников, принял однажды и ангелов, так и мы встретим и великих людей, если обратим это дело в постоянное занятие. Если же нужно сказать что–нибудь и удивительное, то не столько похвал заслуживает тот, кто принимает великого, сколько тот, кто принимает жалкого и злосчастного. Тот в обстоятельствах своей жизни представляет немаловажное побуждение к доброму с ним обхождению; а отверженный и всеми оставленный имеет только одно убежище — милосердие того, кто с добротою призревает его. И вот это по преимуществу и есть чистое человеколюбие. Притом, кто услуживает человеку славному и знаменитому, тот часто делает это из тщеславия перед людьми; а кто — отверженному и презираемому, тот действует единственно по заповеди Божией. Потому–то, когда мы устрояем вечерю, нам заповедано принимать хромых и слепых; когда творим милостыню, заповедано творить ее меньшим и низшим из людей. «Так как вы», говорит Спаситель, «сделали это одному из сих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40). Итак, зная о находящемся там сокровище, будем часто ходить туда и там торговать, и туда перенесем свое усердие к зрелищам. Если бы ты и ничего не мог принести с собой, — принеси утешение словом. Бог награждает не только питающего, но и ходящего туда. Когда ты придешь и ободришь трепещущую и боязливую душу своим утешением, пособием, обещанием защиты, научением любомудрию, — не малую и за то получишь награду. Когда ты будешь вести такую беседу в других местах, многие, изнеженные многоразличными наслаждениями, станут над тобой и смеяться. Но находящиеся в несчастьях, будучи смиренны духом, будут внимать твоим словам с великою кротостью, похвалят тебя и сделаются лучшими. И над Павлом, когда он проповедовал, иудеи часто смеялись; но узники внимали ему в великом молчании. Ничто так не располагает душу к любомудрию, как бедствие, искушение и угрожающая скорбь. Итак, представив себе все это, — сколько мы сделаем добра и содержащимся в темницах, и себе самим, если будем постоянно обращаться с ними, и станем употреблять на это все время, которое проводим в безвременных и пустых занятиях на площадях. Чрез это мы и им доставим пользу, и себе самим радость, и, послужив к славе Божией, сподобимся вечных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 64 на Ин.
Завить — страшное зло и полна лицемерия. Она наполнила вселенную бесчисленными бедствиями. От этой болезни судилища наполнены подсудимыми. От нее страсть к славе и стяжанию; от нее властолюбие и гордость. Отсюда на путях преступные разбойники, и на морях грабители. Отсюда убийства во вселенной; отсюда разделение нашего рода. Какое ни увидишь зло, знай, что оно от зависти. Она вторглась и в церкви. Она издавна была причиной множества зол. Она породила сребролюбие. Эта болезнь извратила все и растлила правду. «Подарки», сказано, «ослепляют глаза мудрых и, как бы узда в устах, отвращают обличения» (Сир. 20:29). Она и свободных делает рабами. Об ней мы каждый день беседуем, но нет никакой пользы. Мы бываем хуже зверей, грабим сирот, обираем вдовиц, обижаем бедных, прилагаем к горю горе. «Горе мне! ибо не стало милосердых на земле» (Мих. 7:1, 2). И нам теперь время плакать, или, лучше, следует каждый день говорить эти слова. Ничего не достигаем мы мольбами, ничего — советами и увещаниями; поэтому остается только плакать. Так и Христос поступил: когда иерусалимляне, после многих Его увещаний нисколько не воспользовались ими, — Он плакал о их ослеплении. Так поступают и пророки; так следует и нам ныне поступить. Теперь время плача, слез и сетования. Благовременно и нам теперь сказать: «позовите плакальщиц, пошлите за искусницами [в этом деле], чтобы они пришли» (Иер. 9:17). Может быть через это мы в состоянии будем исцелить от болезни тех, которые хищением строят светлые дома и приобретают поля.
Благовременно плакать; но и вы, ограбленные и обиженные, примите участие в моем плаче; присоедините к своему плачу и мои слезы. Но будем плакать не о себе самих, а об них: не вас они обидели, а себя погубили. Вы за обиду получите царство небесное; а они, за неправильное приобретение, геенну. Поэтому лучше быть обиженным, нежели обижать. Будем плакать об них, но не человеческим плачем, а Священного Писания, которым плакали и пророки. Восплачем горько с Исаиею, и скажем: «Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что [другим] не остается места, как будто вы одни поселены на земле. Многочисленные домы эти будут пусты, большие и красивые — без жителей» (Ис. 5:8, 9). Восплачем вместе с Наумом, и скажем с ним: горе созидающему дом свой в высоту! Или лучше, будем плакать об них так, как сам Христос о живших в то время, говоря: «горе вам, богатые! ибо вы уже получили» мзду вашу и «свое утешение» (Лк. 6:24)! Так, умоляю, станем непрестанно плакать и мы; а если не будет неприлично, то станем даже ударять себя в грудь при виде безпечности братий. Не станем оплакивать того, кто уже умер, но будем оплакивать хищника, корыстолюбца, сребролюбца, ненасытного. Зачем плакать об умерших, которым нельзя уже принести никакой пользы? Будем плакать о тех, для которых еще возможна перемена. Но в то время, как мы плачем, они, может быть, смеются? И это достойно слез, что они смеются над тем, о чем следовало бы сокрушаться. Если бы они сколько–нибудь тронулись нашими рыданиями, то следовало бы перестать рыдать, в надежде на их исправление. Но так как они остаются бесчувственными, то и мы будем продолжать плакать, — не просто о богатых, но о сребролюбцах, лихоимцах и хищниках. Богатство не есть зло: его можно употреблять и с пользой, если, например, мы тратим его на нуждающихся. Но зло — любостяжание; оно приготовляет нескончаемые казни. Итак, станем плакать. Может быть, (от этого) и будет какое–нибудь исправление. Если же впавшие (в этот грех) и не освободятся (от него), то может быть другие не подвергнутся этому злу, но остерегутся от него. Но дай Бог, чтобы и те освободились от этой болезни, и никто из нас не подвергся ей, чтобы всем вообще сподобиться обетованных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 65 на Ин.
Страшно, истинно страшно — сребролюбие. Оно закрывает и глаза и уши, делает свирепее зверей, не позволяет думать ни о совести, ни о дружбе, ни об общении, ни о спасении собственной души, но, за раз отвративши от всего, делает плененных своими рабами, точно какой жестокий тиран. И что всего хуже в этом горьком рабстве, — оно заставляет даже услаждаться собой, так что, чем больше предаются ему, тем больше увеличивается удовольствие. Оттого–то преимущественно эта болезнь и бывает неизлечима; оттого–то и неукротим этот зверь. Сребролюбие сделало Гиезия из ученика и пророка прокаженным; оно погубило Ананию; оно сделало Иуду предателем; оно растлило иудейских начальников, которые принимали дары и стали сообщниками воров. Оно породило бесчисленные войны, наполнило кровью пути, плачем и слезами — города. Оно и вечери сделало нечистыми, и трапезы — оскверненными, и самые яства исполнило беззакония. Потому–то Павел назвал его идолослужением (Еф. 5:5), но и этим не устрашил. А почему он называет его идолослужением? Многие, имея богатство, не смеют им пользоваться, но считают его святыней и передают в целости внукам и их потомкам, не смея коснуться его как бы чего–нибудь посвященного Богу. А если когда и принуждены бывают (коснуться его), то бывают в таком состоянии, как будто сделали что–нибудь непозволительное. С другой стороны, как язычник оберегает идола, так ты ограждаешь золото дверями запорами, вместо храма устраиваешь для него ковчег и влагаешь его в серебряные сосуды. Но ты не поклоняешься (золоту), как тот — своему идолу? Тем не менее ты показываешь в отношении к нему всякое уважение. Далее (язычник) скорее отдаст свои глаза и душу, чем идола: так точно и любящие золото. Но я, скажешь, не поклоняюсь золоту? И тот говорит, что он поклоняется не идолу, но живущему в нем демону. Так и ты, если не поклоняешься золоту, то демону, который вторгается в твою душу от взгляда на золото и от страсти к нему. Страсть сребролюбия хуже демона, и ей многие покорны больше, чем иные идолам. Идолов во многом не слушают, а сребролюбию во всем повинуются и исполняют все, что бы оно ни приказало сделать. Что же оно говорит? Будь, говорит, для всех врагом и неприятелем; забудь природу; презирай Бога; пожертвуй собою мне, — и во всем этом повинуются. Истуканам приносят в жертву волов и овец; а сребролюбие говорит: принеси мне в жертву твою душу, — и это также исполняют. Видишь, какие оно имеет алтари, какие принимает жертвы? «Лихоимцы Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6:10), — но они и этого не боятся. Впрочем, эта страсть сама по себе слабее, потому что не врождена нам и не происходит от нашей природы; иначе она была бы в нас с самого начала; но в начале не было золота, и никто не любил золота. Если хотите, я скажу, откуда возникло это зло. Каждый, соревнуя жившим прежде его, увеличивал эту болезнь, и предшественник возбуждал даже против воли. Люди, как скоро видят светлые дома, множество полей, толпы слуг, серебряные сосуды, большое собрание одежд, — всячески стараются иметь еще больше, так что первые бывают причиной для вторых, эти для последующих. Между тем, если бы хотели жить скромно, то не были бы учителями для других. Впрочем, и для этих последних нет оправдания, потому что есть и такие, которые презирают богатство. Да кто же, скажешь, презирает? В том–то и беда, что зло увеличилось до такой степени, что (добродетель нестяжания) стала, по–видимому, невозможной, — и что даже не верится, чтобы кто–нибудь ей следовал. Я мог бы, конечно, назвать многих и в городах и в селах; но что пользы? Ведь и от этого вы не сделаетесь лучшими. А сверх того, у нас и речь теперь не о том, чтобы вы растратили имущество. Я желал бы этого; но так как это бремя выше сил ваших, то я не принуждаю. Я только убеждаю, чтобы вы не желали чужого, чтобы уделяли и от своего. Ведь есть много таких, которые довольствуются своим, заботятся о своем и живут праведными трудами. Почему мы не ревнуем и не подражаем им? Вспомним о тех, которые жили прежде нас. Не стоят ли доселе им имения, на которых только имена их сохраняются? Вот баня такого–то, вот предместье и гостиница такого–то. Увидев это, не вздохнем ли мы тотчас, представивши, сколько он трудов перенес, сколько хищения совершил, и — нигде нет его самого; а его стяжанием наслаждаются другие, о которых он и не думал, — может быть, даже враги его, — между тем как сам он терпит величайшее наказание. Это ожидает и нас: и мы непременно умрем; и нас непременно постигнет тот же конец. Сколько, скажи мне, перенесли они гнева, сколько издержек, сколько вражды? И какой плод? Нескончаемое наказание, лишение всякого утешения и осуждение от всех не только при жизни, но и после смерти. А что в том, когда мы видим изображения многих, поставленные в домах, не больше ли от того плачем? Поистине, хорошо сказал пророк: «Подлинно», всуе мятется «всякий человек живущий» (Пс. 38:6). Попечение о таких вещах поистине есть смятение и напрасное беспокойство. Но не так бывает в обителях вечных и в тех селениях: здесь иной трудился, а иной наслаждается; а там каждый будет господином своих трудов, и получит многообразную награду. Будем же стремиться к тому стяжанию. Там устроим себе дома, да упокоимся во Христе Иисусе Господе нашем, с Которым Отцу со Святым Духом, слава во веки. Аминь.
Из беседы 66 на Ин.
Как богатство обыкновенно губит людей неосторожных, так равно и власть. Первое доводит до любостяжания, а последняя до безумия. Вот смотри: подчиненные в иудейском народе судят здраво, а начальники — превратно. Что народ веровал во Христа, об этом часто говорят евангелисты, — что «Многие же из народа уверовали в Него» (Ин. 7:31). А из начальников не веровали. Сами же начальники, а не народ, говорят: «уверовал ли в Него кто из начальников» (Ин. 7:48)? Но кто же? «Народ», не знающий Бога, «проклят он» (ст. 49). Верующих называли проклятыми; а самих себя, убийц, — благоразумными. Так и теперь, увидев чудо, многие уверовали, — а начальники не только не удовольствовались своими злодействами, но покушались еще умертвить и Лазаря. Пусть — Христа за то, что Он нарушал субботу, что творил Себя равным Отцу, из–за римлян, как говорите вы; но в чем вы можете обвинить Лазаря? За что хотите умертвить? Ужели в том его вина, что он получил благодеяние? Видишь, как они склонны к убийству? Много чудес сотворил (Христос), но ни одно до такой степени не ожесточило их, — ни чудо над расслабленным, ни чудо над слепым. Это потому, что чудо над Лазарем и по самой природе своей было удивительнее, и было совершено после многих чудес. Да и поразительно было видеть, что четверодневный мертвец ходит и говорит. А прекрасное, неправда ли, дело для праздника — к торжеству присоединить убийство!
Из беседы 69 на Ин.
Мы должны избегать всех вообще душевредных страстей, но особенно тех из них, которые и сами из себя рождают много грехов. Таково, напр., сребролюбие. Оно и само по себе тяжкая болезнь, но становится еще тяжелее потому, что оно корень и мать всех зол. Таково же и тщеславие. Вот, например, и эти (начальники иудейские) отторглись от веры по любви к славе. «И из начальников», говорит Писание, «многие уверовали в Него; но» иудеев «ради не исповедывали, чтобы не быть отлученными от синагоги». Так точно и (Христос) еще прежде говорил им: «как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете» (Ин. 5:44)?
Из беседы 72 на Ин.
«Заповедь новую даю вам» (ст. 34). Так как они, слыша эти слова, естественно могли придти в смущение, как люди, которые будут лишены всякой помощи, то Он утешает их, ограждая любовью — этим корнем и утверждением всех благ. Он как бы так говорил: вы скорбите о том, что Я отхожу? Но если вы будете любить друг друга, то вы будете еще сильнее. Почему же Он не так сказал? Потому что сказал то, что было для них гораздо полезнее: «По тому узнают все, что вы Мои ученики». Этим Он уже показал вместе и то, что лик их не разрушится, как скоро Он даровал им и отличительный признак. Это Он сказал уже тогда, когда предатель был отделен от них. Как же Он называет эту заповедь новою, когда она была и в ветхом завете? Он сделал ее новою по самому образу; поэтому присовокупил: «как Я возлюбил вас». Я, говорит, не долг вам отдал за предшествовавшие ваши заслуги, а Сам начал (любить вас). Так и вы должны благотворить своим друзьям, хотя бы и ничем не были обязаны им. Таким образом, умалчивая о чудесах, которые они имели совершить, Он отличительным признаком их поставляет любовь. Почему же так? Потому что она–то в особенности означает святых людей, так как она есть основание всякой добродетели. Ею по преимуществу все мы и спасаемся. Она–то, говорит, и означает ученика. Тогда все похвалят вас, когда увидят, что вы подражаете моей любви.
Что же? Не гораздо ли лучше показывают это чудеса? Нет. «Многие скажут: Господи! не Твоим ли именем бесов изгоняли?» (Мф. 7:22). И опять, когда апостолы радовались, что им повинуются бесы, сказал: «не радуйтесь, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах» (Лк. 10:20). Правда, чудеса привели (ко Христу) вселенную, но это потому, что им предшествовала любовь. Если бы не было любви, не было бы и чудес. Она тотчас сделала апостолов людьми добрыми и прекрасными, так что у всех было одно сердце и одна душа. А если бы они были несогласны между собою, то погибло бы все. Но не к ним одним это сказано, а и ко всем имеющим уверовать в Него. Ведь и теперь не другое что соблазняет язычников, а именно то, что нет любви. Но они, скажешь, упрекают нас и в том, что не бывает чудес? Да, но не столько. В чем же апостолы показали любовь? Видишь, что Петр и Иоанн неразлучны друг с другом и вместе входят в храм? Видишь, что Павел также одушевлен любовью к ним, — и ужели еще сомневаешься? Если они стяжали другие добродетели, то тем более имели любовь, которая есть мать добра: она произрастает от души добродетельной, а где порок, там увядает это растение. Когда, сказано, умножится беззаконие, «во многих охладеет любовь» (Мф. 24:12). Да и язычников не столько обращают чудеса, сколько жизнь; жизни же ничто так не благоустрояет, как любовь. Тех, которые совершали знамения, язычники часто называли и обманщиками; но чистой жизни они не могут укорить. Поэтому, доколе проповедь не была еще распространена, — чудеса по справедливости были предметом удивления, а теперь нужно возбудить удивление жизнью. Действительно, ничто столько не соблазняет, как порок; да и справедливо. Ведь, когда язычник увидит, что тот, кому заповедано любить и врагов, лихоимствует, грабит, побуждает к вражде и обращается с одноплеменниками, как с дикими зверями, — он назовет наши слова пустыми бреднями. Когда увидит, что (христианин) трепещет смерти, — как примет слова о бессмертии? Когда увидит, что мы властолюбивы и раболепствуем другим страстям, — то еще больше будет привержен к своему учению, не думая о нас ничего великого. Мы, истинно мы, виновны в том, что язычники остаются в заблуждении. Свое учение они давно уже осудили и на наше смотрят с уважением; но жизнь наша их удерживает от обращения. На словах любомудрствовать легко, многие и из них это делали; но они требуют доказательства от дел. Пусть, скажешь, они подумают о наших древних мужах? Но они совсем не верят, а хотят видеть людей, живущих теперь. Покажи нам, говорят, веру от дел твоих; а дел нет. Напротив, они видят, что мы хуже зверей терзаем ближнего своего, и потому называют нас язвою вселенной. Вот что удерживает язычников и не дозволяет им присоединиться к нам. Поэтому мы будем наказаны и за них, — не только за то, что творим зло, но и за то, что чрез нас хулится имя Божие. Доколе мы будем привязаны к богатству, роскоши и другим страстям? Отстанем наконец от них. Послушай, что говорит пророк о некоторых безумцах: «будем есть и пить, ибо завтра умрем!» (Ис. 22:13). О нынешних же людях и этого нельзя сказать. Теперь многие присвояют себе достояние всех, за что и порицает их пророк, говоря: «как будто вы одни поселены на земле» (Ис. 5:8)? Потому–то я боюсь, чтобы не случилось чего–либо худого и чтобы нам не привлечь на себя никакого наказания Божия. А чтобы этого не было, будем упражняться во всякой добродетели, чтобы достигнуть и будущих благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 73 на Ин.
Бог, по Своему человеколюбию, даровал нам разнообразные средства к очищению и после крещения. Первое из всех этих средств — милостыня, так как сказано: милостынями и верою очищаются грехи (Сир. 3:30). Но я разумею милостыню не от неправды, потому что это уже не милостыня, а жестокость и бесчеловечие. В самом деле, что за польза — обнажить одного и одеть другого? Милостыня должна происходить от сострадания, а это — бесчеловечие. И хотя бы мы отдали даже все, что похитили у других, для нас не будет никакой пользы. Это показывает Закхей, который тогда умилостивил Бога, когда обещал возвратить похищенное четверицею (Лк. 19:8). А мы, похищая весьма много, а отдавая мало, думаем умилостивить Бога, не зная, что тем еще более прогневляем Его. В самом деле, скажи мне: если бы ты, притащив с распутий и дорог мертвого и сгнившего осла, возложил его на жертвенник, — не стали ль бы все бросать в тебя камни, как в нечестивца и беззаконника? Что ж, если я докажу, что жертва от хищения еще более мерзка? Какое мы будем иметь оправдание? Положим, что принесен какой–либо драгоценный дар из того, что приобретено хищением: не зловоннее ли он мертвого осла? Хочешь знать, как велико зловоние греха? Послушай, что говорит пророк: «смердят, гноятся раны мои» (Пс. 37:6). Между тем ты в то время, как словами умоляешь Бога, чтобы Он предал забвению соделанные тобою грехи, сам же своими делами, тем, что похищаешь и лихоимствуешь, и возлагаешь свой грех на жертвенник, заставляешь непрестанно помнить о них. Но не в этом только грех, а — что еще хуже — ты оскверняешь души святых. Жертвенник — камень, хотя он и освящается; а души святых всегда носят самого Христа: как же ты осмеливаешься приносить туда дары от такой нечистоты. Нет, скажешь, я не от этого имущества, а другого? Это — смешное и глупое пустословие. Разве не знаешь, что, если в великое множество имущества попадет и одна капля неправды, то все оно оскверняется? Как чистый источник делается весь нечистым, как скоро в него бросит кто–либо нечистоту, так и богатство, если привзойдет в него сколько–нибудь лихоимства, все заражается от того зловонием. Ведь мы умываем же руки, когда входим в церковь: зачем же не омываем сердца? Разве руки издают голос? Душа произносит слова; на нее взирает Бог; и когда она нечиста, ни к чему не служит чистота телесная. В самом деле, что пользы, если ты наружные руки умываешь, а внутренние оставляешь в нечистоте? Вот то–то и худо, и от того все идет у нас превратно, что мы, крайне заботясь о малом, пренебрегаем великим. Молиться с неумытыми руками — дело безразличное; а молиться с нечистою душою, это — величайшее из всех зол. Послушай, что сказано и иудеям, которые обращали особенное внимание на наружную нечистоту: «Смой злое с сердца твоего. Доколе будут гнездиться в тебе злочестивые мысли» (Иер. 4:14)? Омоем же себя и мы, но не грязью, а водою чистою, — милостынею, а не лихоимством. Прежде отстань от хищения — и потом подавай милостыню. «Уклоняйся от зла, и делай добро» (Пс. 36:27). Удержи руки от лихоимства — и тогда простирай их на милостыню. Если же мы теми же самыми руками одних будем обнажать, а других одевать, то хотя бы одевали и не тем, что похитили, — и в этом случае не избежим наказания. Иначе милостыня будет поводом ко всякому преступлению. Лучше не оказывать милосердия, чем оказывать такое милосердие. Ведь и Каину лучше было совсем не приносить ничего. И если он, принесши меньшее, прогневал Бога, то как же не прогневает Его тот, кто подает чужое? Я тебе заповедал, скажет Бог, не похищать, а ты чествуешь Меня похищенным? Ужели ты думаешь, что для Меня приятно это? Поэтому Он скажет тебе: «ты подумал, что Я такой же, как ты. Изобличу тебя и представлю пред глаза твои [грехи твои]» (Пс. 49:21). Но не дай Бог никому услышать этот голос! (Дай Бог), чтобы мы, совершив дела чистого милосердия, с ясными светильниками вошли в брачный чертог, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 74 на Ин.
Если и нет теперь гонений, за то теперь время для другого рода смерти. «Умертвите», сказано, «земные члены ваши» (Кол. 3:5). Итак, погасим вожделение, умертвим гнев, истребим зависть. Это — жертва живая. Жертва эта не оканчивается пеплом, не рассеивается в дыме, не требует ни дров, ни огня, ни ножа. Для нее огонь и нож — Дух Святый. Воспользовавшись этим ножом, отсеки от сердца все излишнее и чуждое, открой заключенный слух. Страсти и злые пожелания обыкновенно заграждают вход слову. Так, усилившаяся привязанность к богатству не дозволяет слушать слово о милостыне; появившаяся зависть преграждает путь учению о любви; да и всякая другая страсть, вторгшись в душу, делает ее крайне нерадивою ко всему. Истребим же злые пожелания. Ведь нужно только захотеть, и — все исчезнет. Не будем думать, будто любовь к богатству сама по себе сильна: вся сила заключается в нашей беспечности. Есть много людей, которые, говорят, даже не знают, что такое серебро, потому что любовь к богатству — страсть неестественная. Естественные положения вложены в нас с самого начала; а о золоте и серебре долгое время даже не было известно, существуют ли они. Отчего же усилилась эта страсть? От тщеславия и крайней беспечности. Из пожеланий одни необходимы, другие естественны, а иные ни то, ни другое. Так все те желания, от неудовлетворения которым гибнет животное, естественны и необходимы, как например — желание пищи, питья и сна. Вожделение плотское естественно, но не необходимо, так как многие преодолели его, и однако ж не погибли. А желание богатства ни естественно, ни необходимо, а излишне: если мы захотим, то и не подчинимся ему. Ведь и Христос, беседуя о девстве, сказал: «кто может вместить, да вместит» (Мф. 19:12), а о богатстве не так, — а как? «Кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (Лк. 14:33). Что легко, к тому увещевает, а что превосходит силы многих, то оставляет произволению. Итак, зачем мы лишаем сами себя всякого оправдания? Кто пленен страстью особенно сильною, тот понесет не столь большое наказание; а кто уловлен страстью слабою, тот лишится всякого оправдания. И в самом деле, что мы будем отвечать, когда скажет: вы видели Меня алчущим, и не напитали (Мф. 25:42)? Какое будем иметь оправдание? Сошлемся, конечно, на бедность? Но мы не беднее той вдовицы, которая, положивши две лепты, превзошла всех. Бог требует от нас не значительности дара, а меры сердечного благорасположения; и это — знак Его промышления. Подивимся же Его человеколюбию и будем приносить, что можем, чтобы и в настоящей, и в будущей жизни, воспользовавшись великим Его человеколюбием, мы могли насладиться обещанными благами, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 76 на Ин.
Итак, если любовь сильна и необорима, и состоит не в одних словах, то покажем ее на деле. Христос примирил нас с Собою, когда мы были врагами; мы же, сделавшись друзьями, постараемся остаться ими. Он начал, а мы будем хотя продолжать. Он любит не для Своей пользы, потому что ни в чем не нуждается; а мы будем любить хотя из–за своей выгоды. Он возлюбил врагов, а мы станем любить хотя друга. Но мы поступаем напротив. Мы ежедневно хулим Бога хищением и любостяжанием. Может быть, кто–нибудь из вас скажет: ты каждый день беседуешь о любостяжании. О, если бы можно было говорить об этом и каждую ночь! О, если бы и тот, кто сопутствует вам на площади и сидит с вами за трапезою, если бы и жены, и друзья, и дети, и рабы, и земледельцы, и соседи, и даже пол и стены могли изливать эту речь, чтобы чрез то, хотя немного, мы поудержались! Этот недуг объял всю вселенную, обладает душами всех, — и, поистине, велика сила маммоны! Мы искуплены Христом, а служим золоту; проповедуем владычество одного, а покоряемся другому, и что бы он ни приказал, исполняем с усердием, и забываем для него и родство, и дружбу, и природу, и законы, и все. Никто не обращает взоров на небо, никто не помышляет о будущем. Но настанет время, когда не будет пользы и от этих речей. «Во гробе», сказано, «кто будет славить Тебя» (Пс. 6:6)? Вожделенно золото, — оно доставляет нам много наслаждений, и придает почет; но — не столько, сколько небо. Богача многие и отвращаются, и ненавидят, а человека добродетельного уважают и почитают. Но над бедным, скажешь, смеются, хотя бы он был и добродетелен? Смеются, но не люди, а бессловесные, почему и не нужно обращать на то внимания. Ведь, если бы мычали ослы и каркали вороны, а все люди мудрые хвалили бы, — мы, конечно, не пренебрегли бы мнением последних и не стали бы обращать внимания на крики бессловесных. А те, которые высоко ценят предметы настоящие, подобны воронам, и хуже ослов. Если бы тебя хвалил царь земной, — ты, верно, нисколько не заботился бы о мнении толпы, хотя бы и все смеялись над тобою. Ужели же, когда тебя хвалит Владыка всех, ты будешь искать еще похвалы от жуков и комаров? А таковы, действительно, эти люди в сравнении с Богом, и даже не таковы, а еще хуже. Доколе же мы будем пресмыкаться в грязи? Доколе будем поставлять для себя судьями безпечных ленивцев и чревоугодников? Они могут хорошо оценивать игроков в кости, пьяниц и живущих для чрева, а добродетели и порока они не могут вообразить себе и во сне. Если бы кто стал смеяться над тобою потому, что ты не знаешь, как провести каналы для стока воды — ты, без сомнения, не оскорбился бы, а напротив, даже посмеялся бы над укоряющим в таком незнании. Зачем же, желая подвизаться в добродетели, поставляешь для себя судьями людей, которые совсем не знают ее? Потому–то мы никогда и не успеваем в этом искусстве. Мы вверяем свое дело не людям опытным, а невеждам; а они судят не так, как требует искусство, а по собственному невежеству. Потому, умоляю вас, будем презирать мнением толпы; особенно же не станем желать ни похвал, ни имений, ни богатства, и не будем считать бедность за какое–либо зло. Бедность научает нас и мудрости, и терпению, и всякому любомудрию. Ведь и Лазарь жил в бедности и, однако ж, был увенчан; и Иаков желал иметь только хлеб; и Иосиф находился в крайней бедности и был не только рабом, но и узником, и, однако же, поэтому мы еще более удивляемся ему. Мы не столько восхваляем его в том случае, когда он раздавал пшеницу, сколько в том, когда находился в темнице, — не столько тогда, когда был в оковах, — не тогда, когда восседал на троне, а когда подвергался козням и был продан. Итак, представляя себе все это и помышляя о венцах, сплетаемых этими подвигами, будем удивляться не богатству и почестям, не удовольствиям и владычеству, а бедности, оковам, узам и терпению ради добродетели. Конец первых исполнен смятения и беспокойства, и обладание ими соединено с настоящею только жизнью; а плод последних — небо и небесные блага, (которых) «не видел глаз, не слышало ухо» (1 Кор. 2:9), которых и да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 77 на Ин.
В самом деле, если каждый даже хвалится тем, когда страдает за возлюбленных, то будет ли чувствовать какую–либо скорбь тот, кто претерпит что–нибудь за Бога? Если Христос ради нас назвал славою то, что всего поноснее — крест, то тем более так должно думать нам. Если же мы можем столько презирать страдания, то тем более — богатство и любостяжание. Итак. Кода нам предстоит потерпеть что–нибудь неприятное, мы должны помышлять не только о трудах, но и о венцах. Как купцы думают не только о морях, но и о прибыли, так и нам должно помышлять о небе и о дерзновении к Богу. Если приятною представляется тебе любостяжательность, — подумай, что на это не соизволяет Христос, и она тотчас же покажется тебе противною. Опять, если тебе тяжело будет подать нищему, то ты не останавливайся мыслию на издержке, а тотчас же представь себе жатву от этого сеяния. И когда тебе трудно будет воздержаться от страстного вожделения к чужой жене, то подумай о венце за подвиг — и легко совершишь подвиг. Если и людской страх удерживает от постыдных дел, то тем более — любовь ко Христу.
Сурова добродетель, но будем представлять ее облеченною в величие будущих обетований. Люди с душою возвышенною находят ее и без этого, саму по себе, прекрасною, и потому стремятся к ней, живут добродетельно не из–за наград, а для угождения Богу, и высоко ценят целомудрие не для того, чтобы избежать наказания, а потому, что так повелел Бог. Если же кто более немощен, тот пусть представляет себе и награды. Так будем поступать и по отношению к милостыне: будем милосерды к единоплеменникам и не станем презирать гибнущих от голода. Не крайняя ли, в самом деле, несообразность в том, что мы сами сидим за трапезою в смехе и пресыщении, а между тем, проходя по улице и слыша, как другие плачут, не только не обращаем на их плач внимания, но еще негодуем на них и называем их обманщиками? Что ты говоришь, человек? Ужели из–за одного хлеба станет кто–нибудь обманывать? Да, скажешь ты. В таком случае, тем скорее нужно сжалиться над ним, тем скорее нужно избавить его от нужды. Если же ты не хочешь подать, — по крайней мере, не оскорбляй; если не хочешь спасти от потопления, — по крайней мере, не ввергай в пропасть. Подумай, как ты будешь умолять Бога о помощи, когда отвергаешь пришедшего к тебе нищего. «Какою», сказано, «мерою мерите, [такою] и вам будут мерить» (Мф. 7:2). Подумай, с каким сокрушением он отходит: голова его склонилась долу, он плачет, при нищете он получил еще новую рану от презрительного с ним обращения. Если и просить милостыню вы считаете крайним несчастьем, то подумай, какую бурю испытывает тот, кто просит, но не получает и еще отходит поруганным. Доколе мы будем уподобляться диким зверям и забывать самую природу из любостяжания? Многие вздыхают при этом, но я хочу, чтобы вы не теперь только, а всегда имели такое сострадание. Подумай о том дне, когда мы предстанем на суд Христов, когда будем просить о помиловании себя и Христос, поставив нищих пред лице всех, скажет нам, что из–за одного хлеба и одного овола вы возбудили такую бурю в этих душах. Что мы ответим? Чем оправдаемся? А что Он поставит их пред лице всех, это ты можешь узнать из Его слов: «так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне» (Мф. 25:45). Не они уже будут обращаться к нам с речью, а Бог будет обличать нас за них. Когда и богач увидел Лазаря, — Лазарь ничего не сказал ему, но говорил за него Авраам. Так будет и с нищими, которых мы презираем. Мы увидим их не в жалком виде, не с простертыми руками, но в состоянии покоя; а между тем сами явимся в их виде. И, о, если бы мы явились только в их виде, а не подверглись гораздо тягчайшему наказанию! Ведь богач не от крупиц только желал там насытиться, а томился в пламени, жестоко мучился и слышал: «ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь — злое» (Лк. 16:25). Итак, не будем считать богатство чем–нибудь великим. Оно приведет нас к мучению, если мы не будем внимательны; а если будем внимательны, то и бедность доставит нам и наслаждение, и покой. Если будем переносить ее с благодарностью, то и от грехов освободимся, и приобретем великое дерзновение пред Богом.
5. Итак, не будем всегда искать покоя, чтобы там насладиться покоем. Предпримем труды для добродетели, отсечем излишнее, не станем искать ничего большего, но все, что имеем, будем расточать на нуждающихся. Иначе, какое мы будем иметь оправдание, когда Бог обещает нам небо, а мы не подаем Ему и хлеба? Он возжигает для тебя солнце и предоставляет всю тварь в твое служение; а ты не даешь Ему и одежды и не хочешь разделить с Ним твоего крова? И что я говорю о солнце и о твари? Он предложил тебе тело и даровал честную кровь; а ты не даешь Ему и чаши воды? Но ты подал однажды? Да это — не милость; если ты не подаешь, пока имеешь, ты не все еще исполнил. Ведь и девы, у которых были светильники, имели елей, но не в достаточном количестве. И в том случае, если бы ты подавал от своего, тебе не следовало бы скупиться; но ты не подаешь принадлежащее Господу, — зачем же скряжничаешь? Хотите ли, я скажу причину такого бесчеловечия? Эти люди любостяжанием наживают имение и оттого скупы на милостыню. Кто привык так приобретать, тот не умеет издерживать. Как, в самом деле, тому, кто привык к хищничеству, расположить себя к противному? Как будет давать другому свое, кто берет чужое? И пес как скоро привык питаться мясом, уже не может охранять стада, почему пастухи и убивают такого рода псов. Чтобы и с нами не случилось того же, будем воздерживаться от такой пищи, — ведь и те питаются плотью, которые бывают причиною голодной смерти. Не видишь ли, как Бог сделал все для нас общим? Если же допустил иным быть в бедности, то и это для облегчения богатых, чтобы они, подавая бедным милостыню, могли освободиться от грехов. А ты и в этом отношении стал жесток и бесчеловечен. Отсюда видно, что, если бы и в большем ты имел такую же власть, то совершил бы множество убийств и отказал бы всем и в свете, и в жизни. Чтобы этого не случилось, (Бог) в богатстве положил предел твоей ненасытности. Если вам больно слышать это, то тем больнее мне видеть это на деле. Жизнь так коротка и все уже при дверях, так что на все нужно смотреть, как на короткий час. К чему тебе наполненные кладовые, множество слуг и управителей? Для чего бы не иметь тебе тысячи проповедников милосердия? Кладовая не издает никакого голоса, а еще привлекает к себе множество разбойников; а что сберегается для бедных, то взойдет к самому Богу, и усладит настоящую жизнь, и разрешит все грехи, и доставит славу у Бога и честь у людей. Зачем же ты не желаешь самому себе стольких благ? Ведь не столько бедным ты сделаешь добра, сколько самому себе, когда будешь им благотворить. Для них ты улучшишь настоящее состояние, а самому себе приготовишь будущую славу и дерзновение, которого и да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки. Аминь.
Из беседы 78 на Ин.
Любовь лучше власти и всякого богатства; она дороже здоровья и самого света; она — основание благодушия. Доколе мы будем ограничивать любовь одним или двумя? Возьми себе урок и из противного. Пусть кто–нибудь не имеет ни одного друга (что служит знаком крайнего неразумия, потому что только глупый скажет: нет у меня друга): какова будет жизнь его? Хотя бы он был чрезвычайно богат, хотя бы в довольстве и роскоши, хотя бы приобрел безчисленные блага, — он бывает одинок и безпомощен. Между друзьями же не так; но хотя бы они были и бедны, — они бывают богаче богатых. Чего кто–нибудь не посмеет сказать сам за себя, то скажет за него друг; чего не может доставить сам себе, того достигнет чрез другого и даже гораздо более того. Таким образом дружба будет для нас основанием всякого удовольствия и всякой безопасности. В самом деле, невозможно потерпеть какое–либо зло тому, кто охраняется столькими оруженосцами. И царские телохранители не так бдительны, как эти: те охраняют по нужде и страху, а эти по доброжелательству и любви; любовь же гораздо сильнее страха. Притом царь боится своих стражей, а человек, имеющий друзей, больше надеется на них, чем на себя, и при них не боится никого из злоумышляющих. Будем же приобретать этот товар, — бедный, чтобы иметь утешение в бедности, богатый, чтобы в безопасности владеть богатством, начальник, чтобы безопасно начальствовать, подчиненный, чтобы иметь благосклонных начальников. Это — повод к снисходительности, это — основание кротости. Ведь и между зверьми те особенно жестоки и неукротимы, которые не живут стадами. Потому–то мы и живем в городах, и имеем площади, чтобы обращаться друг с другом. Это и Павел повелел, говоря: «Не будем оставлять собрания своего» (Евр. 10:25); нет ничего хуже одиночества, необщительности и недоступности. Что же, скажешь, монахи и те, которые заняли вершины гор? И они не без друзей. Они удалились от шума городского, не имеют многих товарищей, единодушных с ними и искренно привязанных друг к другу. Для того они и удалились от мира, чтобы достигнуть этого. Так как препирательство о делах производит многие распри, то они, удалясь от мира, с великим усердием упражняются в любви. Что же, скажешь, если кто будет один? Ужели и он имеет безчисленных друзей? Я желал бы, конечно, видеть, если возможно, чтобы (отшельники) и жили вместе; но и теперь да будет непоколебима дружба. Ведь не место делает друзьями. И у них есть много почитателей; но их не почитали бы, если бы не любили. Да и они, с своей стороны, молятся о всей вселенной, а это служит величайшим доказательством дружества. Потому–то и в таинствах мы лобзаем друг друга, чтобы нам — многим — быть едино, и о непосвященных совершаем общие молитвы, молимся о больных, о плодах вселенной, о земле и море. Видишь ли всю силу любви в молитвах, в таинствах, в увещаниях? Она — причина всех благ. Если мы будем усердно держаться ее, то и настоящее хорошо устроим, и достигнем царствия, которого да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым слава Отцу со Святым Духом во веки веков. Аминь.
Из беседы 79 на Ин.
Что ж, если нас оскорбляют единоплеменники? Ведь это уже тяжело? Напротив, это–то и легко. Почему так? Потому, что не одинаково переносим мы обиды от тех, кого любим, и от тех, кого не знаем. Поэтому утешая обиженных, мы часто говорим такие слова: тебя обидел брат, — перенеси великодушно; обидел отец, обидел дядя. Если же имя брата и отца имеет такую силу, — что же. если я назову имя еще более родное? Мы не только братья друг другу, но и члены, и одно тело. Если мы ценим имя брата, — тем более имя члена. Не слыхал ли ты мирской пословицы, которая говорит, что в друзьях надобно терпеть и недостатки? Не слышал ли, что и Павел говорит: «носите бремена друг друга» (Гал. 6:2)? Не видишь ли любовников? Между вами я не могу найти другого примера, и потому принужден обратить речь на этот предмет. Тоже, впрочем, делает и Павел, говоря так: «притом, [если] мы, будучи наказываемы плотскими родителями нашими, боялись их» (Евр. 12:9); особенно же прилично сказать здесь то, что он пишет римлянам: «как», — говорит, — «предавали вы члены ваши в рабы нечистоте и беззаконию на [дела] беззаконные, так представьте члены ваши в рабы праведности» (Рим. 6:19). Потому и мы смело будем держаться этого примера. Итак, не видишь ли любовников? Сколько они переносят бедствий, пылая страстью к блудным женщинам! Их бьют по щекам, колотят, над ними смеются; они терпят блудницу развратную, которая отвращается от них и наносит им тысячу оскорблений. И при всем том, если хотя однажды они увидят что–нибудь приятное и ласковое, все им кажется благополучным, все прежнее исчезает и все переносится легко, будет ли то бедность, или болезнь, или другое что подобное. Жизнь свою они считают бедственною или блаженною, смотря по тому, как расположена к ним их любовница. Не знают они ни человеческой славы, ни бесчестия; но, хотя бы кто и оскорбил их, — от великого удовольствия и за ее благосклонность они все переносят легко. А она сама хотя бы ругала их, хотя бы плевала им в лицо, — они терпят это и думают, что в них бросают розами. И что удивительного, если они так расположены к ней! Они дом ее считают великолепнее всех домов, хотя бы он был глиняный, хотя бы клонился к падению. И что я говорю о стенах? Они воодушевляются даже при виде тех мест, где они бывают вечером. Но здесь дайте мне, наконец, сказать апостольское слово. Как он сказал: «как предавали вы члены ваши в рабы нечистоте, так представьте члены ваши праведности», — так точно и я говорю: как возлюбили вы этих (женщин), так любите друг друга, и ничто не будет казаться вам тяжким. И что я говорю — друг друга? Так будем любить Бога.
Вы ужаснулись, услышав, что я требую такой же меры любви к Богу, какую показывают иные к орудиям своих страстей. А я ужасаюсь, что мы не показываем и такой любви. Если хотите, рассмотрим это подробнее, хотя говорить об этом и очень тяжело. Любовница не обещает любовнику ничего доброго, но — бесчестие, стыд и поношение. Знакомство с блудной женщиной именно это и производит, — делает человека смешным, позорным, бесчестным. Бог же обещает нам небо и небесные блага; Он сделал нас сынами Своими, братиями Единородного; Он и в этой жизни представил тебе бесчисленные блага, и по смерти обещает даровать воскресение и столько благ, сколько и представить невозможно; Он делает нас достойными чести и уважения. И опять, та заставляет расточить все имение в пропасть и на пагубу; а Бог повелевает сеять для неба, воздает сторицею и дарует вечную жизнь. Та поступает с любовником, как с невольником, распоряжаясь хуже всякого тирана; а Бог говорит: «уже не называю вас рабами, но друзьями» (Ин. 15:15).
5. Видели, как много зол — там, и сколько благ — здесь? И что же после этого? Для любовницы многие проводят ночи без сна и, что бы она ни приказала, все исполняют с усердием — оставляют и дом, и отца, и мать, и друзей, и богатство, и почести, и все свое имение подвергают расстройству и запустению. Для Бога же или, лучше, для себя самих мы не хотим истратить и третьей части нашего имущества. Видя алчущего, мы отвращаем от него взор; проходим мимо нагого и не удостаиваем его даже слова. А любовники, если увидят даже служанку любовницы, женщину грубую, останавливаются с нею среди площади и, как бы красуясь и величаясь тем, разговаривают с нею, разливаясь в длинных речах. Для любовницы за ничто считают жизнь, начальников, царство (как это известно тем, которые испытали эту болезнь), и бывают более благодарны ей за ее приказания, чем другим за услуги.
Не справедливо ли после этого быть геенне? Не справедливы ли бесчисленные наказания? Отрезвимся же и предоставим на служение Богу хотя столько же, хотя половинную часть того, что иные отдают блуднице, хотя даже третью долю. Может быть, вы опять ужаснетесь? Да, и я ужасаюсь. Но я хотел бы, чтобы вы ужасались не слов только, но и самого дела. Между тем, здесь сердце у нас сжимается; а лишь выйдем, — все бросаем. Что же из того пользы?
Там, если надобно тратить деньги, никто не жалуется на бедность, но часто, пленившись, и занимают, и дают; здесь же, если мы вспомним о милостыне, нам представляют детей, и жен, и дом, и начальство, и тысячи извинений. Но там, скажешь, много удовольствия? Об этом–то я и плачу, и рыдаю. А что если я покажу, что здесь больше удовольствия? Там отнимают не мало удовольствия стыд, поношение, трата денег, наконец — ссоры и вражда; а здесь нет ничего такого. Да и что, скажи мне, может сравниться с этим удовольствием — жить в ожидании неба и небесного царства, светлости святых и нескончаемой жизни? Но это, скажешь, в ожидании, а то — в действительности. В какой действительности? Хочешь ли, я скажу, что и здесь в действительности? Подумай, какою ты наслаждаешься свободою: живя добродетельно, ты никого не боишься и не страшишься — ни врага, ни наветника, ни клеветника, ни соперника, ни соискателя в любви, ни завистника, ни бедности, ни болезни, ни другого чего–нибудь человеческого. Там, напротив, хотя бы и весьма много сбывалось по желанию, хотя бы и богатство стекалось, как из источника, — ссора с соперниками в любви, наветы и козни сделают самою несчастною жизнь того, кто связывается с ними. Из угождения той презренной, развратной и сластолюбивой женщине, действительно, неизбежно возникают ссоры; а это хуже тысячи смертей и несноснее всякого наказания. Здесь же нет ничего такого. «Плод же духа», говорит (апостол), «любовь, радость, мир» (Гал. 5:22). Нет здесь ни ссор, ни безвременной траты денег, ни досады после траты. Хотя бы ты дал овол, хотя бы хлеба, хотя бы чашу холодной воды, — за все будет тебе великая благодарность и ничто не заставит тебя огорчаться и печалиться, но все послужит к тому, чтобы сделать тебя славным и избавить от всякого стыда. Какое же мы будем иметь оправдание, какое извинение, когда, оставляя это, предаемся противному и добровольно ввергаем самих себя в печь, огнем горящую? Потому умоляю страдающих такою болезнью — вновь собрать свои силы, возвратиться к здоровью и не позволять себе впасть в отчаяние. Блудный сын потерпел бедствия еще более жестокие; но так как возвратился в отеческий дом, то стал в прежней чести и явился славнее того, кто всегда поступал хорошо. Поревнуем ему и мы, и возвратившись ко Отцу, избавим себя, хотя поздно, от этого плена и перейдем к свободе, чтобы сподобиться и царства небесного, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым слава Отцу со Святым Духом во веки веков. Аминь.
Из беседы 81 на Ин.
«Братия! не будьте дети умом» (1 Кор. 14:20). Но это надобно прилагать не к разумению только Писания, но и к жизни. Малые дети не ищут, действительно, великого, а обыкновенно удивляются ничего не стоящему. Так, они с радостью смотрят на колесницы, коней, возничего и колеса, когда все это сделано из глины; а если видят действительно царя, сидящего на золотой колеснице, и запряженных белых лошаков, и великую пышность, — не обращают и внимания. Или еще: получив куклу, сделанную из того же вещества и представляющую невесту, они наряжают ее; а на невест настоящих и блистающих красотою и не взглянут. Так поступают они и во многих других случаях. Этому же ныне подвержены многие и из взрослых. Слыша о небесном, они не обращают и внимания, а ко всему бренному пристрастны, как дети, — изумляются земному богатству, высоко ценят и славу, и наслаждение в настоящей жизни, хотя все это — такие же детские (игрушки), как и те, а небесное доставляет жизнь, и славу, и успокоение. И как дети, лишаясь игрушек, плачут, а небесного и пожелать не умеют, так точно и многие из тех, которых считают мужами. Поэтому–то сказано: «не будьте дети умом». Ты любишь, скажи мне, богатство? Зачем же ты любишь не богатство пребывающее, а детские игрушки? Ведь, если бы ты увидел, что кто–нибудь дорожит свинцовой монетой и наклоняется, чтобы поднять ее, — не заключил ли бы ты о его большой бедности? А ты собираешь вещи еще более ничтожные. и считаешь себя в числе богатых! Есть ли в этом какой–нибудь смысл?
Нет, богатым мы назовем того, кто презирает все настоящее, потому что никто, поистине никто не решится пренебречь этими ничтожными вещами — серебром, золотом и другими призрачными благами, если не имеет любви к большему, точно так же, как — и свинцовой монетой, если не имеет золотых монет. Потому и ты, когда видишь человека, оставляющего без внимания весь мир, будь уверен, что он это делает не по чему–нибудь другому, а именно потому, что имеет в виду мир лучший. Так и земледелец пренебрегает небольшим количеством пшеницы, потому что надеется на большую жатву. Если же, при неверной еще надежде, мы пренебрегаем тем, что имеем, то тем более должны поступать так при ожидании несомненном. Потому–то я прошу и умоляю — не вредите самим себе и, владея грязью, не лишайте себя сокровищ горних, не ведите в пристань корабля с соломою и мякиною. Пусть, что хотят, говорят обо мне, пусть сердятся на меня за частое повторение этого увещания, пусть называют меня пустословом, докучливым, несносным: я никогда не перестану увещевать в этом и постоянно буду повторять всем вам эти пророческие слова: «искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным» (Дан. 4:24). Как это тело требует ежедневной пищи, так — или еще гораздо более — и душа. И если мы не будем питать ее, она становится слабее и постыднее. Не станем же презирать ее, когда она гибнет и томится голодом. Много ран она получает каждый день — от пожеланий, от гнева, от нерадения, от злословия, мщения и зависти: надобно, следовательно, приготовлять для нее и лекарства. А не маловажно лекарство милостыни: его можно прилагать ко всем ранам. «Подавайте», сказал (Господь), «милостыню, тогда все будет у вас чисто» (Лк. 11:41), — милостыню, но не то, что приобретено любостяжанием потому что уделяемое от приобретенного любостяжанием не имеет значения, хотя бы ты подавал и нуждающимся. Так, истинная милостыня свободна от всякой неправды, и она–то все делает чистым. Такая милостыня лучше и поста, и лежанья на земле. Хотя эти подвиги тяжелее и труднее, но она — плодотворнее. Она просвещает душу, утучняет ее и делает благообразною и прекрасною. Не столько плод маслины оживляет силы борцов, сколько этот елей укрепляет подвижников благочестия. Будем же умащать им свои руки, чтобы успешно поднимать их на противника. Кто старается быть милосердым к нуждающемуся, тот скоро отстанет и от любостяжания. Кто постоянно подает бедным, тот легко и от гнева отстанет, и никогда не будет высоко думать о себе. Как врач, постоянно пользующий раненых, легко смиряется, вглядываясь в человеческую природу при несчастных случаях с другими, так и мы, если решимся помогать бедным, удобно научимся любомудрствовать, не будем дивиться богатству и не станем считать настоящего чем–нибудь великим; но будем пренебрегать всем и, воспарив к небу, удобно достигнем вечных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 82 на Ин.
Посмотри, сколько Бог дал нам поводов к благотворительности. Одного, говорит Он, милуй, как сродника, другого — как друга, третьего — как соседа, того — как согражданина, этого — как человека. Если же ничто это не трогает тебя, но ты разрываешь все узы, то узнай от Павла, что ты хуже неверного. Тот, ничего не слышавший о милостыне, ничего о том, что на небе, превзошел тебя человеколюбием; а ты, обязанный любить самих врагов, смотришь на своих, как на врагов, и деньги бережешь больше, чем людей. Между тем деньги, будучи истрачены, не потерпят никакого вреда; а человек, оставленный без призрения, погибнет. Что это за безумие — беречь деньги и не беречь родных! Откуда вселилась эта страсть? Откуда это бесчеловечие и жестокость?
Если бы кто, севши как бы на вершине зрелища, взглянул на весь мир, — или лучше, ограничимся пока, если хотите, одним нашим городом, — так, если бы кто, севши на высоком месте, мог разглядеть все человеческое, — подумай, сколько увидел бы он безрассудства, сколько пролил бы слез, каким посмеялся бы смехом, сколько почувствовал бы ненависти! Мы, действительно, поступаем так, что наши дела и смешны, и глупы, и жалки, и ненавистны. Вот один кормит собак, чтобы ловить диких зверей, а сам впадает в зверство; другой — ослов и волов, чтобы возить камни, а презирает людей, истаивающих от голода: тратит бездну золота, чтобы соорудить каменных людей, а людей настоящих, которые от бедствий сделались каменными, оставляет в небрежении. Иной собирает драгоценные камешки и с большим трудом убирает ими стены, а видя нагие члены нищих, нисколько не трогается. Одни к своим одеждам придумывают еще одежды, а между тем, другие не имеют, чем покрыть и нагого тела. В судах, опять, один пожирает другого. Иной расточает все на блудниц и тунеядцев; другой — на комедиантов и плясунов; иной — на пышные постройки, на покупку сел и домов. Опять, один вычисляет проценты, другой — проценты на проценты; иной сочиняет бумаги, наполненные многими убийствами, и даже ночью не имеет отдыха, неусыпно бодрствуя на пагубу другим. Едва настал день, один бежит на прибыль неправедную, другой — на трату беспутную, а иные — на казнокрадство. Вообще, об излишнем и запрещенном много заботы, а о необходимом нет и мысли. Судящие носят, действительно, имя судей, а поступают, как разбойники и человекоубийцы. Если кто рассмотрит тяжбы или завещания, тот опять и здесь найдет множество зла, — коварство, воровство, злые умыслы. И об этом все попечение, а о духовном нет и мысли. В церковь все приходят только для того, чтобы поглазеть; но от нас требуется не это, — нам нужны дела и чистая душа. Если же ты весь день истратишь на любостяжание, и потом, придя (в церковь), скажешь несколько слов, то не только не умилостивишь Бога, но еще более раздражишь Его. Если ты хочешь преклонить на милость твоего Господа, то покажи дела: познай множество всякого рода бедствий, призри нагих, алчущих, обижаемых. Бог открыл тебе тысячи путей к человеколюбию. Итак, не будем обманывать самих себя, живя напрасно и даром, и не будем небрежны потому, что теперь здоровы. Мы уже не раз подвергались болезни и, дойдя до крайней степени изнеможения, умирали от страха и ожидания будущего. Помышляя об этом, будем думать, что опять можем подвергнуться тому же; приобретем тот же самый страх и сделаемся лучшими, — так как настоящие наши дела достойны тысячи осуждений. Заседающие в судах подобны львам и псам, а торгующие на рынках — лисицам. Да и те, которые живут, не занимаясь никакими делами, — и те пользуются свободою от дел не как должно, но губят весь досуг на театры и происходящие оттуда дурные дела. И нет никого, кто обличал бы за все это; а соревнующих и сокрушающихся, что сами не могут делать наравне с другими, — много. Но и эти последние также подвергнутся наказанию, хотя они и не сделают худого, потому что «не только [их] делают, но и делающих одобряют» (Рим. 1:32). Наклонности их одинаково растленны, а из слов апостола видно, что будет наказание и за сердечное расположение. Каждый день я говорю это и не перестану говорить. Если кто послушает, — хорошо; а если и никто не обратит внимания, то все же вы услышите это тогда, когда вам не будет от того никакой пользы, и вы станете укорять самих себя, а я буду чист от вины. Но не дай Бог, чтобы я имел только это оправдание; нет, я желал бы, чтобы вы были и похвалою для меня пред судилищем Христовым, чтобы вместе насладиться небесными благами, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 87 на Ин.
Велика, поистине, сила любви: она устраняет душу от всего и привязывает к любимому предмету. Если мы так возлюбим Христа, то все здешнее будет казаться нам тенью, все — только признаком и сном. Тогда и мы скажем: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота?» (Рим. 8, 35). Не сказал: имущество, богатство, красота, так как все это крайне ничтожно и презренно, но указал на то, что починается тяжким, — на голод, гонения, смерть. Он и это презрел, как ничего незначащее, а мы из–за денег разлучаемся с нашею жизнью и устраняемся от света. Павел предпочитает любовь к Нему и смерти, и жизни, и настоящему, и будущему, и всякой вообще твари; а мы, лишь только увидим немного золота, тотчас воспламеняемся и попираем законы Христовы. Если неприятно слышать об этом, то тем менее надобно терпеть это на деле. Но в том–то и беда, что мы, когда слышим это, — ужасаемся, а когда делаем, — не ужасаемся, напротив, мы и легкомысленно клянемся, и преступаем клятвы, и хищничаем, и требуем лихвенных процентов, и нерадим о целомудрии, и оставляем прилежную молитву, и преступаем большую часть заповедей, и ради денег не обращаем никакого внимания на своих собратий. Да, кто пристрастен к богатству, тот причиняет тысячу зол ближнему, а вместе с ним и себе самому. Он легко раздражается, поносит, называет уродом, клянется, преступает клятву и не соблюдает даже и того, что предписывает ветхозаветный закон. Кто любит богатство, то не будет любить даже ближнего, а между тем, нам заповедано ради царствия любить самих врагов. И если мы, исполняя древние заповеди, не можем достигнуть царства небесного, «если праведность» наша «не превзойдет» тех (Мат. 5:20), то, преступая и их, как получим оправдание? Пристрастный богатству не только не станет любить врагов, но и на самих друзей будет смотреть, как на врагов.
4. Да что я говорю о друзьях? Пристрастные к богатству часто не признают самой природы. Такой человек ни родства не знает, ни знакомства не помнит, ни возраста ни почитает, никого не имеет другом, но ко всем проявляет враждебное расположение, больше же всех — к самому себе, — не потому только, что губит душу свою, но и потому, что обременяет себя безчисленными заботами, трудами, печалями. Он решается на путешествия, подвергается неприятностям, опасностям, козням и всему подобному, лишь бы только иметь у себя корень зол и насчитать много золота. Что может быть ужаснее такой болезни! Человек, одержимый ею, отказывается и от роскоши и от всякого удовольствия, из–за которых так много грешат люди, и лишает себя славы и чести. Любящий богатство всех подозревает и имеет множество обвинителей, завистников, клеветников и злоумышленников. Те, которые обижены им, ненавидят его, потому что потерпели от него зло; те, которые еще ничего не потерпели, вооружаются против него, из опасения потерпеть и из соболезнования к потерпевшим; а наконец, и люди великие и могущественные, частью по негодованию на него из сострадания к низшим, а частию и по зависти, также становятся его врагами и ненавидят его. Но что я говорю о людях? Против кого сам Бог вооружен, — какая остается тому надежда, какое утешение, какая отрада? Пристрастный к богатству никогда не будет в состоянии пользоваться им; он будет рабом и стражем его, но не господином. Стараясь всегда увеличить, он никогда не захочет тратить его, но будет изнурять себя, будет беднее всех нищих, потому что никогда не удовлетворит своей страсти. А ведь деньги существуют не для того, чтобы беречь их, но для того, чтобы ими пользоваться. Если же мы станем зарывать их от других, то может ли быть что жалче нас, когда мы всюду бегаем и стараемся все захватить, чтобы запереть у себя в дому и изъять из общего употребления? Есть, впрочем, и другой недуг, не меньше этого. Одни зарывают деньги в землю, а другие расточают для чрева, на роскошь и пьянство, и таким образом вместе с наказанием за неправду навлекают на себя наказание за сластолюбие. Одни употребляют их на тунеядцев и льстецов, другие на игру и блудниц, а третьи на другие подобные надобности, и таким образом пролагают себе бесчисленные пути, ведущие в геенну, и оставляют прямой и законный путь, ведущий к небу, между тем как этот путь не только доставляет выгоду, но и приятнее тех путей. Кто дает блудницам, тот делается смешным и зазорным; он будет иметь много ссор, а удовольствие краткое, лучше же сказать — даже и краткого не получит. Сколько бы ни давал он отверженным женщинам, они ничуть не будут благодарны ему: «чужой дом — просверленный сосуд» (Прит. 23:27). Притом же этот род бесстыден, и Соломон любовь такой женщины уподобил аду. Она тогда только успокаивается, когда увидит своего любовника ничего уже не имеющим. Лучше же сказать, — она и тогда не успокаивается, но еще больше величается, попирает лежащего, предает его великому осмеянию и столько делает ему зла, что и описать нельзя. Не таково удовольствие спасаемых. Здесь никто не имеет соперника в любви, но все радуются и веселятся — как те, которые благоденствуют, так и те, которые смотрят на них. Ни гнев, ни печаль, ни стыд, ни поношение не смущают души такого человека; напротив, там великое спокойствие совести и великая надежда на будущее, светлая слава и великая честь, полное благоволение Божие и безопасность. Нет там ни единого утеса и никакой опасности, напротив — недоступное для волн пристанище и тишина. Представляя себе все это и сравнивая одно удовольствие с другим, изберем для себя лучшее, чтобы сподобиться и будущих благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы 88 на Ин.
От греха не столько получаем мы удовольствия, сколько скорби: тут и совесть вопиет, и посторонние люди осуждают, и Бог прогневляется, и геенна угрожает поглотить нас, и мысли не могут успокоиться.
Тяжел, поистине тяжел и невыносим грех, — тяжелее всякого свинца. Кто сознает его за собою, тот отнюдь не может смотреть прямо, хотя бы был и очень нечувствителен. Так Ахаав, хотя был крайне нечестив, но, почувствовав грех, ходил с поникшею головою, сокрушался и скорбел. Потому–то он и вретище возложил на себя, и проливал источники слез. Если и мы будем это делать, если будем плакать, как Ахаав, и сложим с себя грехи, как Закхей, то и мы получим прощение. Как при опухолях и язвах, сколько бы кто ни прилагал к ним лекарств, не остановив наперед притекающей и растравляющей рану материи, все бывает напрасно, потому что не остановлен источник зла, — так бывает и с нами: если мы не удержим рук от любостяжания и не прорвем этого нечистого потока, то, хотя бы стали давать и милостыню, все будет напрасно. Что уврачует милостыня, то затопит, испортит и сделает еще худшим любостяжание. Перестанем же сначала хищничать, и тогда уже станем подавать милостыню. Если же мы сами будем стремиться в пропасть, то где у нас будет возможность остановиться? Когда человека падающего один станет тянуть вверх (что делает милостыня), а другой будет увлекать вниз, то от такой борьбы не произойдет ничего более, кроме того, что этот человек будет разорван. Итак, чтобы нам не потерпеть этого и чтобы милостыня не оставила и не покинула нас в то время, как любостяжание влечет нас долу, — облегчим себя и воспарим горе. Тогда, освободившись от дел злых и сделавшись совершенными через упражнение в делах добрых, мы сподобимся вечных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Св. Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 1 на Рим.
О, какую силу имеет любовь Божия! Враги и отверженные стали вдруг святыми и сынами. Апостол, назвав Бога Отцом, явил их сынами, а когда наименовал сынами, открыл все сокровище благ. Итак, не перестанем являть жизнь достойную дара, соблюдая мир и святость. Другие почести временны, прекращаются с настоящей жизнью и продаются за деньги, почему о них можно сказать, что это не почести, но только наименования почестей, получающие свое значение от пышных одежд и от лести окружающей свиты. А дар освящения и усыновления, как данный от Бога, не уничтожается вместе со смертью, но и здесь делает нас знаменитыми, и сопровождает в жизнь будущую. Соблюдающий усыновление и тщательно хранящий дар святыни гораздо славнее и блаженнее увенчанного диадемой и носящего порфиру; даже в настоящей жизни он наслаждается совершенным спокойствием, насыщается благими надеждами, не имеет никакой причины для страха и беспокойства и пользуется непрерывной радостью. Ведь обыкновенно веселье и радость доставляет не величие власти, не обилие денег, не полнота могущества, не крепость тела, не роскошь трапезы, не пышность одежд и не какое–либо другое из человеческих преимуществ, но только духовное совершенство и добрая совесть. Итак, кто имеет чистую совесть, хотя бы был одет в рубище и боролся с голодом, бывает благодушнее живущих роскошно; равно как сознающий за собой худое, хотя бы владел всеми богатствами, бывает несчастнее всех. Потому и Павел, хотя жил во всегдашнем голоде и наготе, хотя каждый день подвергался ударам, но радовался и веселился более современных царей. А Ахаав, хотя и царствовал и наслаждался разнообразными предметами роскоши, когда совершил свой грех, стенал и скорбел, а лицо его опадало как до греха, так и после греха. Итак, если мы желаем наслаждаться радостью, то больше всего иного будем избегать порока и станем следовать добродетели, потому что иначе невозможно достигнуть радости, хотя бы мы взошли даже и на царский престол. Потому и Павел сказал: «плод же духа есть любовь, радость, мир» (Гал. 5:22). Возрастим же этот плод в самих себе, чтобы нам и здесь насладиться радостью, и достигнуть будущего царства, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым слава Отцу и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 2 на Рим.
Он говорит: «вера ваша возвещается во всем мире». Вера, а не словопрения, не состязания, не доказательства, хотя в Риме и было много препятствий учению. Римляне, недавно получив власть над вселенной, много думали о себе, жили богато и роскошно, а проповедь принесли к ним рыбари — иудеи и от иудеев, народа ненавидимого и для всех презренного, и повелевали покланяться Распятому, воспитанному в Иудее; эти учители вместе с учением внушали и строгую жизнь таким людям, которые заботились об удовольствиях и стремились только к настоящему. Притом, проповедники были люди бедные, простые, низкого происхождения и из незнатных. Но ничто из этого не воспрепятствовало распространению слова: сила Распятого была такова, что слово распространялось всюду, «возвещается», как говорит Павел, «во всем мире».
Павла со вниманием слушали и варвары, и невежественные, и необразованные. Ведь проповедь предлагается для всех вообще; она не знает ни различия в достоинстве, ни преимущества народа и ничего тому подобного. Она требует одной веры, а не рассудочных доказательств. Потому она особенно и достойна удивления, что не только полезна и спасительна, но и удобна, весьма легка и для всех доступна. В этом преимущественно и заключается действие Промысла Божия, что Бог предлагает дары Свои всем без различия. Как Он распорядился солнцем, луной, сушей, морем и тому подобным, не уделив большей их доли богатым и мудрым, а меньшей бедным, но, предоставив всем пользоваться в равной мере, — так Он устроил и с проповедью, и даже гораздо в большей степени, насколько проповедь необходимее всего указанного выше. Потому и Павел неоднократно повторяет: «всем народам».
Из беседы 6 на Рим.
И скажи мне, что ты станешь говорить язычнику, как скоро сам хищничаешь и лихоимствуешь? Отступи, скажешь, от идолослужения, познай Бога, не стремись к серебру и золоту. Но разве он не засмеется и не скажет в ответ: сперва научи этому самого себя; Ведь не одно и то же — идолопоклонствовать, будучи язычником, и совершать тот же самый грех, будучи христианином. И как мы будем в состоянии других отклонить от идолопоклонства, когда и сами не удалились от него? Ведь мы к себе ближе, чем к ближнему. Когда не можем убедить самих себя, как мы убедим других? Кто не правит хорошо собственным домом, тот не порадеет и о церкви. Как же может исправить других тот, кто не умеет управлять своей душой? Не говори мне, что ты не кланяешься золотому идолу, но докажи мне, что ты не делаешь того, что повелевает золото. Ведь бывают различные виды идолопоклонства: один почитает своим господином маммону, другой признает богом чрево, а третий — грубейшую страсть. Но ты (говоришь) не приносишь им в жертву волов, как язычники? Правда. За то ты, — что гораздо хуже, — закалаешь им в жертву свою душу. Ты не преклоняешь перед ними колена и не кланяешься? Но ты с очень большой покорностью исполняешь все то, что прикажут тебе и чрево, и золото, и господствующая страсть. И эллины потому именно и гнусны, что обоготворили страсти, назвав вожделение — Афродитой, ярость — Аресом, пьянство — Дионисом. Если ты не делаешь изваяния идолов, как язычники, за то с большим усердием подчиняешься тем же страстям, делая члены Христовы членами блудницы, оскверняя себя и прочими беззакониями. Потому прошу вас избегать идолопоклонства (так Павел называет любостяжание), поняв всю важность этого порока, — избегать любостяжания не только в деньгах, но и во всякой порочной склонности, в платье, в трапезе и во всем прочем. Ведь мы за неповиновение законам Господним подвергнемся гораздо более жестокому наказанию, как и сказано: «раб же тот, который знал волю господина своего, и не делал по воле его, бит будет много» (Лк. 12:47). Итак, чтобы нам избежать этого наказания и сделаться полезными для других и для самих себя, станем стремиться к добродетели, удалив из души всякий порок. Таким образом, мы достигнем и будущих благ, получить которые да будет дано всем нам благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, честь, держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 7 на Рим.
Он дал и честную кровь Свою за нас, бывших Его врагами и причинивших Ему величайшие оскорбления. И ты делай это по отношению к брату своему, как Он и говорит: «заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас» (Ин. 13:34). Лучше же сказать, Христос не ограничился этой мерой, так как сделал это за врагов. Но ты — неужели не хочешь отдать крови своей за брата? Зачем же ты, без меры нарушая заповедь, даже проливаешь его кровь? Затем, Христос совершил то, к чему Он не был обязан, а если это сделаешь ты, то лишь исполнишь долг свой. И тот, который, получив десять тысяч талантов, стал требовать сто динариев, был наказан не за одно только то, что требовал, но и за то, что не сделался лучшим под влиянием благодеяния, не последовал примеру царя и не простил долга (Мф. 18:23–35). Раб, если бы простил долг, исполнил бы только свою обязанность. И мы во всем, что ни делаем, исполняем только свою обязанность. Потому и Христос сказал: «когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лк. 17:10). Итак, если мы обнаруживаем любовь, если отдаем имение нуждающимся, то исполняем нашу обязанность не потому только, что сам Бог показал нам пример благодеяний, но и потому, что, когда даем, уделяем из принадлежащего Богу. Почему же ты лишаешь самого себя того, над чем Бог хочет поставить тебя господином? Ведь Он велел тебе давать другому, чтобы и сам ты владел тем же. Пока ты один владеешь, то и сам не имеешь, а когда даешь другому, тогда получаешь и сам. И что может сравняться с такой любовью? Христос пролил кровь за врагов, а мы и имения не отдаем за благодетеля; Он пролил собственную Свою кровь, а мы жалеем имения, которое не наше; Он совершил это прежде нас, а мы не делаем и после Него; Он сделал это для нашего спасения, а мы не хотим и для собственной своей пользы; Ему нет никакого прибытка от нашего человеколюбия, но вся выгода возвращается к нам. Для того мы получили повеление раздавать имение, чтобы не лишиться и самим. Подобно тому, как кто дает деньги малому ребенку и приказывает ему держать крепко, или отдает их на сбережение слуге, чтобы нельзя было желающему похитить, так делает и Бог. Отдай нуждающемуся, говорит Он, чтобы кто–нибудь не похитил их у тебя, например: клеветник, вор, дьявол, а после всех смерть. Пока ты сам владеешь ими, то не в безопасном месте хранишь, а если передашь их через бедных Мне, то я все сберегу тебе в целости и в надлежащее время возвращу с большой прибылью. Я беру их не затем, чтобы отнять для Себя, но для того, чтобы приумножить, сберечь в совершенной целости и сохранить их для тебя к тому времени, когда никто не даст взаймы, никто не сжалится. Итак, что может быть жестокосерднее нас, не соглашающихся и после таких обещаний дать взаймы Богу? Конечно, вследствие этого мы и отходим к Нему скудными, нагими и нищими, не имея при себе вверенного нам, потому что со своей стороны не передаем этого на сохранение Тому, Кто сберегает всех тщательнее. Потому мы и подвергнемся крайнему наказанию. Во время нашего обвинения, что мы в состоянии будем сказать о своей погибели? Какое представим оправдание? Какую защиту? В самом деле, почему ты не дал? Не веришь, что получишь обратно? И как можно сказать это? Давший тому, кто не дал, не тем ли вернее отдаст после получения? Но вид их (имуществ) веселит тебя? Вследствие этого и давай усерднее, чтобы еще больше увеселяться там, когда никто не отнимет их у тебя, тогда как, владея этим теперь, ты подвергнешься бесчисленным бедствиям. Дьявол, подобно псу, бросается на богатых, как бы желая вырвать кусок хлеба или пирога из рук у ребенка. Итак, отдадим это Отцу. Дьявол, как скоро увидит это, непременно убежит прочь, а по уходе его, Отец в сохранности отдаст тебе все это тогда, когда дьяволу нельзя уже будет беспокоить тебя, именно в будущем веке. Богатые в настоящей жизни ничем не отличаются от малых детей, которых беспокоят щенята, так как все лают вокруг них, теребят их и тащат — не только люди, но и низкие страсти, чревоугодие, пьянство, лесть и всякого рода распутство. Когда нужно дать взаймы деньги, то мы обыкновенно отыскиваем тех, кто дает больше (прибыли), высматриваем людей честных. А в этом случае мы поступаем напротив: оставляем справедливого Бога, подающего не сторицей, но во сто крат больше, тогда как тех, которые не отдадут нам и самого капитала, мы ищем.
8. Чем, в самом деле, заплатит нам чрево, пожирающее большую часть (нашего имущества)? Нечистотой и тлением. Чем заплатит тщеславие? Завистью и клеветой. Чем заплатит скупость? Заботами и попечениями. Чем заплатит распутство? Геенной и ядовитым червем. Вот должники богачей, такую именно прибыль они получают с капитала — зло в настоящей жизни и бедствие в будущей. Итак, скажи мне, неужели мы будем давать взаймы им, под условием столь великого наказания, а не вверим богатство Христу, Который обещает нам небо, бессмертную жизнь и неизреченные блага? И какое мы будем иметь оправдание? Почему же ты не даешь Тому, Кто, несомненно, возвратит и возвратит с избытком? Может быть, потому, что Он возвратит спустя продолжительное время? Но Бог возвращает и в настоящей жизни, так как не ложен сказавший: «ищите же прежде Царства Божьего, и это все приложится вам» (Мф. 6:33). Замечаешь ли ты необыкновенную щедрость? То, говорит Он, сохранено для тебя и не умаляется, а настоящие блага даю в виде прибавки и прибыли. Кроме того, получены через продолжительное время увеличивает твое богатство, потому что прибыль становится больше. Мы видим, что и ростовщики так поступают с берущими взаймы, охотнее снабжая тех, которые берут на долгое время. Тот, кто возвратил весь долг вскоре, пресек и увеличение роста; а тот, кто держал у себя более продолжительное время, доставил и больше прибыли. Потом, с людьми мы не затрудняемся отсрочкой, но даже сами придумываем средства продлить ее, а по отношению к Богу неужели мы будем настолько малодушны, что вследствие этого станем колебаться и отказывать, хотя, как я сказал, Бог и здесь отдает, и там, по указанной причине, хранить все, уготовляя нечто иное, большее. Ведь величие даваемого и красота того дара превышают малоценность настоящей жизни и, находясь в тленном и смертном теле, невозможно принять те неувядаемые венцы и нельзя в настоящей мятежной жизни, исполненной беспокойств и подверженной многим переменам, принять тот непреложный и безмятежный жребий. Если бы кто–нибудь, занявший у тебя золото, обещался возвратить тебе долг тогда, когда ты живешь в чужой земле, не имеешь рабов и не можешь даже привезти деньги домой, то ты, конечно, весьма много стал бы просить его, чтобы он лучше отдал их тебе дома, а не на чужой стороне. А духовные и неизреченные блага неужели ты желаешь получить здесь? Какое это безумие! Если возьмешь здесь, то, без сомнения, получишь тленное, а если подождешь будущего времени, то Господь отдаст тебе нетленное и бессмертное. Если возьмешь здесь, то получишь свинец, а если — там, то — чистое золото. Кроме того, Бог не лишил тебя и настоящих благ, так как вместе с тем обещанием дал и другое, говоря так: всякий возлюбивший те дела получит во сто крат в этом веке и наследует жизнь вечную (Мф. 19:29).
Если же мы получаем во сто крат, то виноваты мы сами, не давая взаймы тому, кто может столько заплатить, так как все давшие, хотя бы дали и немного, получили именно столько (во сто крат). Скажи мне: что великое дал Петр? Не изорванную ли сеть, не трость ли только и уду? Однако же Бог отверз ему дома вселенной, распростер перед ним сушу и море, все призывали его к себе и, продавая свои имущества, приносили цену их к ногам его, не отдавая даже в руки (потому что не смели): настолько были для него щедры и такую оказывали ему честь. Но скажешь: он был Петр. Так что же? Ведь не одному только Петру обещал это Христос, не сказал ему: Петр, ты один получишь во сто крат, но (сказано): «всякий, кто оставит дом и братьев, получит во сто крат» (Мф. 19:29). Бог не знает различия лиц, но — достоинства дел. Но меня, говоришь ты, окружает куча детей и я желаю оставить их богатыми. И конечно, — зачем ты станешь делать их бедняками? Но если ты все оставишь им, то опять все свое имущество вверишь ненадежной охране, а если сделаешь их сонаследником и попечителем Бога, то оставишь им и бесчисленные сокровища. Подобно тому как, когда мы сами себя защищаем, Бог за нас не вступается, а когда вверяем себя Ему, получаем от Него больше, чем ожидаем, то же бывает и в отношении нашего имущества: если мы сами заботимся о нем, Бог удаляется от промышления о нем, а если все возложим на Его попечение, Он устроит во всякой безопасности и наше имение, и детей. И почему ты удивляешься, если так поступает Бог? Всякий может видеть, что тоже бывает и у людей. Если ты перед смертью не пригласишь никого из близких позаботиться о детях твоих, то часто и тот, кому бы очень хотелось, стыдится и не решается вступиться в это дело самовольно, а если ты возложишь на него такое попечение, то, будучи удостоен столь великой чести, он и сам вознаградит за это величайшей благодарностью.
9. Итак, если желаешь оставить детям своим большое богатство, оставь им промысел Божий. Тот, Кто без всякого твоего участия дал тебе душу, образовал тело и даровал жизнь, когда увидит, что ты обнаруживаешь столь великую преданность и поручаешь Ему и детей и им принадлежащее, неужели не отверзет для них всего Своего богатства? Если Илия, прокормленный малым количеством муки, когда увидел, что та женщина предпочитает его детям, явил в хижине вдовицы гумно и точило, то подумай, какую милость покажет Владыка Илии. Потому станем заботиться не о том, чтобы детей оставить богатыми, но о том, чтобы сделать их добродетельными. Если они станут надеяться на богатство, то не будут заботиться ни о чем другом, как имеющие возможность прикрыть порочность нравов обилием денег; а когда увидят, что они лишены этой опоры, то сделают все, чтобы посредством добродетели найти себе большее утешение в вечности. Итак, не оставляй богатства, чтобы оставить добродетель. Ведь крайне безрассудно при жизни своей не делать детей господами того, что имеем, а по смерти давать легкомыслию молодости полную свободу. Когда мы живы, то можем требовать у них и отчета и, если они дурно пользуются настоящим, можем вразумлять и обуздывать их, а по смерти своей, если мы вместе с нашим отсутствием и их молодостью, предоставим им и свободное пользование богатством, то ввергнем этих несчастных и жалких в величайшую бездну, подложив огонь к огню и подлив масла в раскаленную печь. Таким образом, если желаешь оставить детей подлинно богатыми, то оставь должником их Бога и Ему вручи свое завещание. Если они сами получат богатство, то не будут знать, кому отдать его, а встретятся со многими — и клеветниками, и людьми бесчестными, если же ты заранее отдашь его взаймы Богу, то сокровище останется, конечно, неприкосновенным и возвращение его состоится с большой легкостью. Бог милостив, возвращает нам то, что должен, и взирает на Своих заимодавцев приятнее, нежели на тех, которые ничего не давали Ему взаймы, и, кому больше всего должен, того особенно и любит. Потому, если хочешь всегда иметь Его своим другом, во многом сделай Его своим должником. Не столько заимодавец радуется тому, что имеет должников, сколько веселится Христос, имея заимодавцев; кому Он ничего не должен, от тех бежит прочь, а кому должен, к тем притекает. Итак, станем делать все, чтобы иметь Его должником своим, — теперь самое удобное время давать взаймы, теперь настоит в этом нужда. Если не дашь Ему теперь, то после удаления отсюда Он не будет уже иметь в тебе нужды. Здесь Он жаждет, здесь алчет; жаждет же потому, что жаждет твоего спасения; вследствие этого Он и просит, вследствие этого Он и ходит наг, приготовляя тебе бессмертную жизнь. Итак, не презри Его: не сам напитаться Он хочет, но напитать тебя, не сам одеться, но одеть тебя и приготовить тебе ту золотую ризу, царскую одежду. Не видел ли ты, что наиболее заботливые врачи, когда моют больных, и сами моются, хотя это для них и не нужно? Так и Христос все делает для тебя недужного. Поэтому Он и не насильно требует у тебя, чтобы дать тебе большое вознаграждение, — чтобы ты понял, что Он требует не по Своей нужде, а для исправления твоей нужды. Для того Он приходит к тебе в бедном одеянии, протягивая десницу и не гнушается, если дашь самую мелкую монету, не отходит, если укоришь, но приступает к тебе снова, так как Он желает, сильно желает нашего спасения. Итак, станем презирать имущество, чтобы не быть и нам презренными от Христа; станем пренебрегать богатством, чтобы приобрести его. Если мы будем беречь его здесь, то, несомненно, погубим и здесь, и там, а если будем раздавать его со многой щедростью, то в той и другой жизни насладимся великим благополучием. Потому желающий сделаться богатым пусть сделается нищим, чтобы быть богатым, — пусть тратит, чтобы собрать, и расточает, чтобы соединить. А если это кажется тебе новым и странным, то посмотри на сеятеля и рассуди, что он не может иначе собрать большего, если не разбросает того, что имел, и не истратит того, что приготовил. Итак, станем сеять и мы, будем возделывать небо, чтобы пожать нам в большом изобилии и достигнуть вечных благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 11 на Рим.
«Ибо корень всех зол, — говорит он, — есть сребролюбие» (1 Тим. 6:10). Отсюда битвы, вражда и войны; отсюда ссоры, брани, подозрения и обиды; отсюда убийство, воровство и гробокопательство; вследствие сребролюбия не только города и области, но дороги, места обитаемые и необитаемые, горы, леса, овраги, словом — все полно крови и убийств. Зло это не щадит и моря, но и там неистовствует со всем бешенством, так как морские разбойники постоянно совершают здесь нападения и изобретают новые способы грабежа. Вследствие сребролюбия извратились законы природы, поколебались союзы родства, рушились права самого бытия.
6. Власть денег вооружила руки не только против живых, но и против умерших; с сребролюбцами нельзя примириться и при посредстве смерти, но они, разломавши гробницы, простирают злодейские руки и к мертвым телам и освободившегося от жизни не освобождают от злых своих умыслов. Что бы ты ни встретил худого, в доме ли, или на торжище, в судах или в правительственных местах, в царских чертогах или где бы то ни было, ты можешь заметить, что все зло возникло из сребролюбия. Это именно, это зло наполнило все кровью и убийствами, оно возожгло пламень геенны, оно сделало так, что города стали ничем не лучше, но даже гораздо хуже пустыни. От тех, которые производят грабежи на дорогах, можно еще уберечься, так как они не всегда нападают; а те, которые делают тоже самое среди городов, настолько хуже первых, насколько труднее от них уберечься, так как они со всею дерзостью отваживаются на такие дела, какие первые производят скрытно. Сребролюбцы, привлекши к союзу с собою те законы, которые постановлены с целью упразднения их лукавства, наполнили города множеством убийств и преступлений. Скажи мне, не убийство ли и не хуже ли еще убийства — предать нищего голоду, ввергнуть его в тюрьму и вместе с голодом подвергнуть его и мукам и бесчисленным истязаниям. Хотя ты не сам все это делаешь, но служишь причиною этого дела и совершаешь его больше тех, которые тебе служат. Убийца однажды вонзает меч и, причинив кратковременную боль, не продолжает далее мучений; а ты, делая своими клеветами, оскорблениями и злоумышлениями и самый свет для него тьмою и заставляя тысячу раз желать смерти, подумай, сколько причиняешь ему смертей вместо одной. И хуже всего то, что ты грабишь и лихоимствуешь не потому, что тебя угнетала нищета и понуждал голод, но для того, чтобы больше вызолотить узду у коня, кровлю на доме и капители у столбов. И какой не может быть достойно геенны все это, когда ты брата, который вместе с тобою сделался участником неизреченных благ и столько почтен от Владыки твоего, ввергаешь в бесчисленные бедствия, чтобы украсить камни, помост и бессловесных животных, не сознающих этого украшения? И собака у тебя на большом попечении, а человек или, лучше сказать, Христос, ради собаки и всего сказанного осуждается на крайний голод. Что хуже такого безразличия? Что ужаснее такого беззакония? Сколько будет потребно огненных рек для такой души? Сотворенный по образу Божию стоит обесчещен вследствие твоего бесчеловечия, а головы мулов, везущих твою жену, сияют обильным золотом, а также — покровы и деревянные принадлежности балдахина; если нужно сделать стул или подножие, все делается из золота и серебра; а тот, для кого Христос сошел с неба и пролил драгоценную кровь, вследствие твоего корыстолюбия, не имеет у себя самой необходимой пищи. Твои ложа отовсюду обложены серебром, а тела святых лишены и необходимого покрова; для тебя Христос маловажнее всего — и слуг, и мулов, и ложа, и стула, и подножия. Не говорю уже о других бесчестнейших вещах, предоставляя вам самим подумать о том. Если же ты, слыша это, приходишь в ужас, то перестань так поступать и сказанное нисколько тебе не повредит. Перестань, удержись от этого безумия. Явное ведь безумие заботиться об этом. Потому, оставив это, возведем, наконец, когда–нибудь свои взоры на небо, вспомним о будущем дне, помыслим о страшном суде, о строгом отчете, о неподкупном приговоре; помыслим, что Бог все это видит, и однако же, не посылает на нас молний свыше, хотя дела наши не молний только достойны. Но Он и этого не делает, ни моря на нас не воздвигает, ни земли в средине не разверзает, ни солнца не погашает, ни небу со звездами не повелевает пасть, словом сказать, ничего не изменяет, но оставляет, чтобы вся тварь оставалась в порядке и служила нам. Итак, помыслив об этом, возблагоговеем пред величием Его человеколюбия и возвратимся к своему благородству, потому что ныне мы являемся нисколько не лучше, но еще хуже бессловесных. И они любят сродное с ними и довольствуются общностью природы для взаимной склонности друг к другу.
А ты, имея кроме общей природы еще тысячи побуждений быть в тесном союзе с собственными своими членами, именно — одарение разумом, участие в благочестии, общение в бесчисленных благах, сделался однако грубее бессловесных животных, обнаруживаешь большую заботу о вещах бесполезных, и пренебрегаешь храмами Божиими, которые погибают от голода и наготы, даже часто сам подвергаешь их тысячам бедствий. Если ты поступаешь так из славолюбия, то надлежало бы тебе позаботиться о брате больше, чем о лошади. Ведь тем лучше пользующийся твоим благодеянием, тем прекраснее сплетается тебе венец за твое усердие; а теперь, поступая совершенно иначе, ты не чувствуешь, что вооружаешь против себя тысячи обвинителей. Кто не скажет о тебе худо? Кто не обвинит тебя в крайней жестокости и человеконенавистничестве, видя, что ты унижаешь человеческий род и ценишь бессловесных выше людей, а вместе с бессловесными и свой дом и домашнюю утварь? Разве ты не слышал, как апостолы говорили, что первые, принявшие учение, продавали дома и имения, чтобы кормить братий? А ты и у других отнимаешь дома и угодия, чтобы украсить лошадь, деревья, покровы, стены, помост. А хуже еще то, что не только мужчины, но и женщины страдают этим безумием, вовлекают мужчин в большие напрасные труды и весьма часто принуждают их тратиться на все пустое больше, чем на необходимое. А если кто–нибудь обличает их в этом, они выдумывают оправдание, достойное всякого осуждения. И то, и это бывает, говорят они. Что ты говоришь? Неужели ты не боишься это произносить, ставя алчущего Христа наряду с лошадьми, мулами, ложами и подножками, а лучше сказать и не наряду, но большую часть ты отдаешь другим, а Христу уделяешь едва и малую долю. Разве ты не знаешь, что все принадлежит Ему — и ты сам, и все, что у тебя? Разве не знаешь, что Он образовал тело, даровал душу, дал в удел весь мир? А ты не даешь взамен этого и малого воздаяния. Если ты отдаешь в наем и небольшой домик, то с большой точностью требуешь за него плату; а теперь, пользуясь всем творением Божиим и обитая в столь великом мире, не соглашаешься заплатить и малой цены, но и самого себя и все, что имеешь, отдал в жертву тщеславию, от которого все это и зависит. Ведь конь, украшенный таким нарядом, не может от этого сделаться лучше в своем достоинстве, а также и сидящий на коне человек, который иногда даже теряет в своем достоинстве. Ведь многие, оставив без внимания седока, обращают взоры на убранство коня, на слуг, идущих спереди и сзади и важно выступающих, а того, кого они сопровождают, многие ненавидят и смотрят, как на общественного врага. Этого не бывает, когда ты украшаешь свою душу, но и люди, и ангелы и сам Владыка ангелов — все сплетают тебе венец. Таким образом, если любишь славу, удержись от того, что делаешь ныне, и не дом, но душу украшай, чтобы сделаться знаменитым и славным; теперь же ничего не может быть ниже тебя, выставляющего на показ красоту дома и имеющего совершенно пустую душу. Если же ты не выносишь слов моих, послушай, что сделал один из язычников, и постыдись их любомудрия. Рассказывают, что один из них, войдя в великолепный дом, блиставший обильным золотом и сиявший красотою мраморов и колонн, когда увидел, что весь пол в доме устлан коврами, плюнул в лице хозяину дома. Потом, в ответ на упрек, он сказал, что, так как ни на каком другом месте дома нельзя было этого сделать, он и вынужден был нанести обиду лицу хозяина. Видишь ли, как смешон человек, украшающий наружность, и как презирает его всякий, у кого только есть ум? И вполне справедливо. Ведь если бы кто–нибудь заставил жену твою ходить в рубище и быть в пренебрежении, а служанок одел в пышные одежды, то ты, конечно, не перенес бы этого равнодушно, но разгневался и такой поступок назвал бы крайней обидой. Так помышляй и о душе. Когда ты украшаешь стены, пол, домашнюю утварь и все прочее, но не подаешь щедрой милостыни, не упражняешься и в других делах любомудрия, тогда и ты поступаешь точно также и даже гораздо хуже. Ведь между рабою и госпожою нет различия, но между душою и плотью — большое; а если между душою и плотью велико различие, то гораздо больше между душою и домом, между душою и ложем и подножкой. Итак, какого извинения ты можешь быть достоин, когда все это богато покрываешь серебром, а не обращаешь внимания на то, что душа твоя одета в рубище, неопрятна, томится голодом, покрыта ранами и терзается тысячами псов, и когда при всем этом ты еще думаешь хвалиться украшением наружных вещей? Это верх безумия — величаться такими делами тому, кто осмеян, поруган, обезображен, обесчещен и подпал самому ужасному наказанию. Потому умоляю, размыслив обо всем этом, наконец, отрезвимся, придем в себя и это украшение вовне перенесем на душу. Тогда такое украшение пребудет прочным, а нас соделает равными ангелам и доставит нам непреложные блага, которых да будет дано достигнуть всем нам, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
Из беседы 13 на Рим.
Итак, станем и мы делать это, будем непрестанно умерщвлять тело в делах его. Я говорю это не о сущности тела, — да не будет, — а о склонностях к порочным делам. Не терпеть ничего человеческого и не служить удовольствиям — в этом тоже состоит жизнь, а лучше сказать, это и есть единственная жизнь. А тот, кто покорился удовольствиям, не может уже и жить, вследствие возникающих отсюда беспокойств, страхов, опасностей и бесчисленного роя страстей. Придет ли ему мысль о смерти, он уже прежде смерти умер от страха; представится ли ему в уме болезнь, обида, бедность или что–нибудь другое из неожиданного, он уже погиб и уничтожен. Что может быть несчастнее такой жизни? Но не таков живущий Духом: он стоит выше и страхов, и скорби, и опасностей, и всякой перемены, потому что ничего не терпит, но, — что гораздо важнее, — презирает все, что бы ни случилось. Как же это бывает? Если Дух постоянно живет в нас, как и (апостол) не просто сказал, чтобы Дух на короткое только время пребывал в нас, но всегда жил, вследствие чего и не сказал: Дух живший, но живущий, означая тем постоянное пребывание. Итак, умерший для жизни есть преимущественно таковой (живущий Духом). По этой причине (апостол) и сказал: «Дух жив для праведности». А чтобы сказанное было яснее, представим себе двоих людей — одного преданного роскоши, удовольствиям и житейской прелести, а другого умершего для всего этого — и посмотрим, кто из них больше живет. Пусть один из этих двоих будет весьма богат и знатен, кормит тунеядцев и льстецов, пирует и упивается и проводит в этом целые дни; а другой, живя в нищете, посте, в прочем суровом житии и любомудрии, только к вечеру принимает необходимую пищу, или, если хочешь, не ест по два и по три дня. Кто же у нас из этих двоих преимущественно живет? Хорошо знаю, что многие укажут на того, который веселится и расточает свои имущества, а мы называем того, который удовлетворяется умеренностью. Если же возникает еще спор и противоречие, то войдем в жилище каждого, и именно во время самого веселия, когда богач, по твоему мнению, живет в полном смысле, и, вошедши, посмотрим, в каком состоянии каждый из них находится: из дел их видно будет, кто жив и кто мертв. Итак, одного найдем за книгами, в молитве и в посте или бодрствующим за каким–либо другим необходимым делом, трезвящимся и беседующим с Богом, а другого найдем погруженным в пьянство и в состоянии нисколько не лучше мертвого; если же подождем до вечера, то увидим, что он еще больше бывает объят смертью и в таком состоянии застает его сон, между тем как первый проводит ночь без сна и бодрствует. Итак, о котором мы можем сказать, что он преимущественно живет, о том ли, который лежит в бесчувственном состоянии и служит для всех предметом смеха, или о том, кто трудится и беседует с Богом? Если ты подойдешь к первому и спросишь о чем–нибудь необходимом, то не услышишь ни слова, как от мертвого; а если пожелаешь побеседовать со вторым, хотя бы и ночью, или днем, то увидишь, что он походит более на ангела, нежели на человека, и услышишь, как он любомудрствует о небесных предметах. Видишь ли ты, что один живет выше всех живущих, а другой лежит в состоянии, которое хуже состояния умерших. Последний, если и примется за какое–нибудь дело, видит одно вместо другого и подобен безумным, а лучше сказать — несчастнее и этих. Если кто–нибудь обидит помешанного в уме, то все мы чувствуем сострадание к обиженному и порицаем обидчика, а если увидим, что кто–нибудь издевается над таким человеком, то не только не чувствуем к нему жалости, но и осуждаем самого лежащего. И, скажи мне, это ли жизнь? Не хуже ли она бесчисленных смертей? Видишь ли ты, что предающийся удовольствиям не только мертв, но даже хуже мертвеца и несчастнее сумасшедшего? Один возбуждает к себе жалость, а другой ненависть, один получает прощение, а другой подвергается наказанию за то именно, чем и болеет. Если же и по наружности так смешон человек, у которого течет гнилая слюна и от которого дурно пахнет вином, то представь, каково положение несчастной души, погребенной в таком теле, как в гробе. Видеть это — то же самое, как если бы кто–нибудь дал полную власть служанке варварского происхождения, безобразной и бесстыдной, издеваться и оскорблять девицу скромную, благоразумную, свободную, благородного происхождения и прекрасную. Таково пьянство.
10. Кто из имеющих ум не предпочел бы лучше тысячу раз умереть, чем прожить таким образом один день? На следующий день после такого смешного препровождения времени человек по видимому встает и трезвым, однако, и тогда не имеет совершенного целомудрия, так как его глаза подернуты еще туманом после бури пьянства. Положим даже, что он и совершенно трезв: какая от этого польза? Трезвость его непригодна ни к чему иному, как только заметит порицателей его. Пока он был в безобразном положении, то имел ту выгоду, что не чувствовал насмешек, а с наступлением дня лишается и этого утешения, потому что сам замечает, как слуги перешептываются, жена краснеет от стыда, друзья осуждают и враги насмехаются. Что может быть печальнее такой жизни — в течение дня служить посмешищем для всех, а вечером опять приводить себя в то же безобразное положение? Но что? Ты желаешь, чтобы я представил тебе в пример лихоимца? И лихоимство есть пьянство своего рода, даже более неприятное, а если оно есть пьянство, то, без сомнения, есть и смерть, притом гораздо хуже той смерти, так как и самое опьянение сильнее. Не так гибельно упиться вином, как страстью к деньгам; там вред ограничивается болезнью и оканчивается бесчувственностью и гибелью самого упившегося, а здесь простирается на тысячи душ, всюду возбуждая различные нападения. Итак, противопоставим одно другому, посмотрим, что у них общего и в чем один превосходит другого, и сделаем сейчас сравнение обоих упившихся. Ведь с тем блаженным, живущих по Духу, их нельзя и сравнивать, а можно только рассматривать в отношении друг к другу. Итак, представим еще раз трапезу, за которой тысячи убийств. Что между ними общего и в чем они походят один на другого? В самом характере болезни: хотя вид пьянства различен, так как одно производится вином, а другое деньгами, но страсть одинакова, потому что они оба одинаково одержимы безумной похотью. Как упивающийся вином, чем больше выпьет чаш, тем больше их желает, так и любящий деньги, чем больше приобретает, тем сильнее разжигает пламя страсти и тем большею томится жаждою. В этом они имеют сходство между собою, а в другом сребролюбец, в свою очередь, имеет преимущество. В чем же именно? В том, что один переносит нечто сообразное с природою, потому что вино имеет горячительное свойство и, усиливая врожденную сухость, таким образом производит у пьяных жажду. А лихоимец вследствие чего постоянно желает большого? Отчего происходит, что когда он больше обогащается, тогда живет в большей нищете? Страсть эта неудобопонятна и походит больше на загадку. Но посмотрим на них, если угодно, когда опьянение их прошло; впрочем, сребролюбца никогда и нельзя увидеть по окончании пьянства, он всегда находится в состоянии опьянения. Итак, посмотрим на них обоих в состоянии опьянения, разберем, кто из них смешнее, и изобразим их самыми точными чертами. Представим себе человека, потерявшего рассудок от вина, как он при наступлении вечера смотрит во все глаза и никого не видит, как бесцельно и без причины блуждает кругом, натыкается на встречающихся, изрыгает, как он растрепан и обнажен до бесстыдства, как жена, дочь, служанка и все много смеются над ним. Выведем также на средину и сребролюбца. Здесь поступки достойны не только смеха, но и проклятия, сильного гнева и бесчисленных громов. Впрочем, рассмотрим пока одно смешное. И сребролюбец, подобно пьяному, никого не узнает, ни друзей, ни недругов, также слеп, хотя смотрит во все глаза, и как тот везде видит вино, так этот везде видит деньги. Изрыгаемое им гораздо гнуснее, потому что он извергает из себя не пищу, но слова хулы, оскорблений, вражды и смерти, привлекая тем на свою голову тысячи небесных молний. Как у пьяного тело бывает синее и расслабленное, такова же у сребролюбца душа, а лучше сказать, и самое тело у него не свободно от этой болезни, но подвержено ей в большей степени, потому что хуже вина изъедают и постепенно истощают его заботы, гнев, бессонница. Одержимый пьянством может хотя ночью протрезвиться, а сребролюбец пьян постоянно, и днем и ночью, и в бодрственном состоянии и во сне, подвергаясь наказанию больше всякого узника и работающих в рудниках или даже другому более тяжелому мучению.
11. Скажи же теперь — жизнь ли это, а не смерть ли, или — не хуже ли и всякой смерти? Смерть доставляет покой телу, избавляет от насмешек, стыда и грехов, а эти два рода пьянства ввергают во все это, заграждают слух, ослепляют глаза и держат рассудок в большом мраке. Сребролюбец ни о чем не хочет ни слышать, ни говорить, как только о прибыли и росте на прибыль, о бесстыдных барышах, о ненавистных торговых заведениях, о делах приличных рабам, а не свободному человеку; как собака, он на всех лает, всех ненавидит, от всех отвращается, против всех враждует без всякой к тому причины, восстает на бедных, завидует богатым, ни с кем не водит дружбы. Если он имеет жену, детей и друзей и если из всего этого нельзя извлечь ему для себя выгоды, то они являются ему врагами более злыми, чем враги действительные. Что может быть хуже такого безумия? Что несчастнее того, когда человек сам себе всюду устраивает утесы, подводные камни, стремнины, пучины и бесчисленные бездны, когда он имеет одно только тело и служит одному чреву? Если тебя привлекают к общественным делам, ты избегаешь этого, опасаясь больших издержек, а сам на себя налагаешь тысячи дел, которые гораздо труднее общественных, совершаешь маммоне служения, которые не только более убыточны, но и более опасны, и приносишь этому злому мучителю не только деньги, телесный труд, душевные мучения и скорби, но и самое тело свое, чтобы у тебя, жалкий и бедный человек, от этого варварского рабства что–нибудь прибавилось. А разве ты не видишь, сколько людей относится на кладбище каждый день, не видишь, что они идут в могилу нагими и лишенными всего и не только не имеют возможности взять ничего из своей собственности, но и то, чем прикрыты, должны уступить червям? Смотри же на них ежедневно и, может быть, это укротит твою страсть, если только, вследствие издержек на погребение, не будешь безумствовать еще больше: ведь страсть жестока, болезнь ужасна. Потому–то и мы в каждое ваше собрание беседуем об этом и постоянно оглашаем ваш слух, чтобы хотя вследствие повторения мог получиться какой–нибудь успех. Но не возражайте: эта разновидная страсть готовит вам многие мучения не только в будущий день, но и прежде его. Стану ли говорить о тех, кто постоянно находится в узах, или кто одержим долговременною болезнью, или борется с голодом, или о ком–либо другом, — ни о ком не смогу сказать, что он терпит столько же, сколько сребролюбцы. Что может быть ужаснее — для всех представляться ненавистным и всех ненавидеть, ни к кому не относиться хорошо, никогда не быть сытым, всегда терпеть жажду, непрестанно бороться с голодом, который гораздо тяжелее обыкновенного, иметь ежедневные скорби, никогда не быть в здоровом уме, постоянно находиться в волнении и тревогах? Все это и еще больше этого переносят сребролюбцы: в случае прибыли, хотя бы получили и владеют всем, они не чувствуют никакого удовольствия, потому что желают большего, а в случае ущерба, хотя бы потеряли один оболь, они представляют себе, что ни с кем не случалось большего несчастья, как будто они потеряли и самую жизнь. Какое слово может изобразить это зло? А если такова здешняя участь сребролюбца, то помысли, что ожидает его по смерти: лишение Царства, геенские муки, вечные узы, внешний мрак, ядовитый червь, скрежет зубов, скорбь, теснота, огненные реки, никогда неугасающая пещь. Собразив все это, и сравнив с удовольствием от денег, исторгни с корнем эту болезнь, чтобы, получивши истинное богатство и освободившись от ужасной этой нищеты, достигнуть тебе и настоящих и будущих благ благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 14 на Рим.
Рабство богатства тяжелее всякого мучения, о чем хорошо знают все те, которые удостоились освободиться от него. Потому, чтобы и вам узнать эту прекрасную свободу, разорвите узы, бегите от сетей; пусть у вас в доме хранится не золото, но то, что дороже бесчисленных богатств, — милостыня и человеколюбие. Это дает нам дерзновение пред Богом, а золото покрывает нас великим стыдом и много содействует диаволу влиять на нас. Но зачем же ты вооружаешь своего врага и делаешь его более сильным? Вооружи против него свою десницу, всю красоту собери в свою душу, все богатство свое сложи в уме, пусть небо, а не кивот и дом, хранит твое золото, а мы облечемся во все свое, потому что мы сами гораздо лучше стен и важнее основания дома. К чему нам, забывши о самих себе, все свое попечение обращать на то, чего, уходя отсюда, нельзя взять с собою, а часто нельзя удержать и оставаясь в здешней жизни, тогда как представляется возможность обогатиться так, что не только здесь, но и там окажемся всех достаточнее? Кто носит в душе и поля, и дома, и золото, тот, куда бы ни явился, приходит со всем этим богатством. Но как, спросишь, это возможно? Возможно с большим удобством. Если ты руками нищих перенесешь это на небо, то все сложишь в свою душу, так что, хотя бы и смерть пришла к тебе, никто не отнимет у тебя этого, но ты и в будущую жизнь переселишься с богатством. Таким сокровищем владела Тавифа, которую прославили не дом, не стены, не камни, не колонны, но прикрытые ею тела вдовиц, пролитые слезы, убежавшая от нее смерть и возвратившаяся жизнь. Станем и мы приготовлять себе такие хранилища, станем и мы строить себе такие дома. В этом мы будем иметь сотрудником Бога и сами будем Его сотрудниками. Бог привел нищих из небытия в бытие; ты же тех, которые приведены уже в бытие и существуют, не допустил погибнуть от голода и других несчастий, врачуя и исправляя их и всеми мерами поддерживая храм Божий: что со стороны пользы и славы может сравняться с этим? Но если ты неясно еще понял, какое украшение даровал тебе Бог, повелев снабжать нищих, то размысли сам с собою о следующем. Если бы Бог даровал тебе такую власть, что ты мог бы восстановить обрушивающееся небо, то не признал ли бы ты этого такою честью, которая гораздо выше тебя? Но Бог удостоил тебя еще большей чести. Он поручил тебе исправлять то, что для Него дороже самых небес: а пред лицом Бога ничто видимое не может сравниться с человеком. Для человека Он сотворил и небо, и землю, и море; в нем Он желает обитать больше, чем на небе. Но мы, хотя и знаем это, однако же нимало не имеем старания и заботы о Божиих храмах, но, оставив их в небрежении, строим для себя великолепные и огромные дома. За это мы и лишаемся всех благ, делаемся беднее всякого нищего, потому что украшаем те дома, которых, переселясь отсюда, мы не можем взять с собою, и не радеем о тех, которые можно перенести вместе с собою и туда. Ведь истлевшие тела нищих, без сомнения, воскреснут. И тогда Бог, заповедавший любить нищих, собравши их, похвалит тех, которые заботились о них, и подивится тому, что они всякими способами старались поддерживать их жизнь, которая готова была угаснуть то от голода, то от наготы и холода. А мы, когда предлежат нам столь великие похвалы, все еще медлим и не хотим принять на себя этого прекрасного попечения. Хотя Христос не имеет для Себя пристанища, но ходит странен, наг и голоден, однако же, ты без нужды и пользы строишь загородные дома, бани, галереи и множество чертогов, Христу же не даешь и малого крова, а украшаешь верхние части дома для ворон и коршунов. Что может быть хуже такого легкомыслия? Что ужаснее этого безумия? Это действительно признак крайнего безумия, а лучше сказать — нечто такое, что и нельзя выразить достойным образом. Но, однако, если пожелаешь, то, конечно, возможно вылечиться от этой, хотя и тяжкой болезни, и не только можно, но даже легко, и не только легко, но гораздо легче освободиться от этой опасности, нежели от телесных страданий, насколько и Врач лучше. Итак, станем привлекать Его к себе, станем просить прикоснуться к нам и приложим и с своей стороны все потребное, я разумею желание и готовность. Он ничего другого не потребует, но как скоро примет от нас только это, принесет с Своей стороны все остальное. Принесем же Ему все, что можем, чтобы и здесь наслаждаться совершенным здоровьем и получить будущие блага благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 15 на Рим.
Итак, ужаснемся мы, которые не можем презреть денег для Бога или, лучше сказать, не можем презреть денег для самих себя. Один Павел терпел все подлинно для Христа, — не для царства, не для чести, но из любви к Христу. А нас ни Христос, ни все Христово не отвлекает от житейских занятий, но, как змеи, как ехидны или свиньи, или как все это вместе, мы пресмыкаемся в грязи. Чем мы лучше этих животных, когда, имея столь многие и великие примеры, все еще смотрим вниз и даже немного не можем посмотреть на небо? Бог за тебя предал Сына, а ты не даешь и хлеба Ему, за тебя преданному, за тебя убиенному. Отец для тебя не пощадил Его, не пощадил, притом, истинного Своего Сына, а ты не обращаешь и внимания на Него, когда Он томится голодом, и притом готовясь растратить Его собственность и растратить для себя. Что может быть хуже такого беззакония? Ради тебя предан, ради тебя умерщвлен, ради тебя странствует, терпя жажду, ты даешь из Его же собственности, чтобы получить от этого пользу, но ты, несмотря и на это, не даешь ничего. Не бесчувственнее ли всякого камня те, которые при стольких побуждающих обстоятельствах остаются в такой дьявольской жестокости? Христос не ограничился только смертью и крестом, но благоизволил сделаться нищим, странником, бесприютным, нагим, быть заключенным в темницу, терпеть болезни, чтобы, хотя бы этим привлечь тебя к Себе. Если ты не воздаешь Мне за то, что Я страдал за тебя, говорит Он, то сжалься надо Мной ради нищеты. Если не хочешь сжалиться над нищетой, тронься Моей болезнью, умилосердись ради уз, если же и это не склоняет тебя к человеколюбию, обрати внимание на легкость просьбы. Я не прошу ничего дорогого, но хлеба, приюта и утешительного слова. А если и после этого остаешься жестоким, то сделайся добрее хотя бы ради царства, ради наград, которые Я обещал тебе. Но и они не имеют для тебя значения? Так склонись жалостью хотя бы к самому естеству, видя Меня нагим, и вспомни о той наготе, какую Я терпел за тебя на кресте. А если не хочешь вспомнить о ней, представь наготу, какую терплю в лице нищих. И тогда нуждался Я для тебя, и теперь для тебя же нуждаюсь, чтобы ты, тронувшись тем или другим, захотел оказать какое–нибудь милосердие; для тебя Я постился и опять для тебя же терплю голод, жаждал, вися на кресте, жажду и в лице нищих, только бы тем или другим привлечь тебя к Себе и для твоего же спасения сделать тебя человеколюбивым. Потому, хотя ты обязан Мне воздаянием за бесчисленные благодеяния, но Я не прошу у тебя, как у должника, а венчаю тебя, как за дар, и за это малое дарю тебе царство. Я не говорю: избавь Меня от нищеты или дай Мне богатство, хотя именно для тебя Я обнищал; но прошу только хлеба, одежды, небольшого утешения в голоде. Когда нахожусь в темнице, Я не принуждаю снять с Меня узы и вывести из темницы, но ищу только одного, чтобы ты навестил связанного за тебя, и это принимаю за большую милость, и за это одно дарю тебе небо. Хотя Я избавил тебя от самых тяжких уз, но для Меня достаточно и того, если ты захочешь увидеть Меня связанного. Конечно, Я и без этого могу увенчать тебя, однако же, хочу быть должником твоим, чтобы венец принес тебе и некоторое дерзновение. И потому, имея возможность пропитать Сам Себя, Я хожу и прошу, стою у дверей твоих и простираю руку. Я желаю от тебя именно получить пропитание, потому что сильно люблю тебя, Я стремлюсь к твоей трапезе, как это и бывает у друзей, и хвалюсь этим перед лицом целой вселенной, возвещаю о тебе постоянно во всеуслышание и показываю всем Своего кормильца. Мы, когда у кого–нибудь питаемся, стыдимся этого и обыкновенно скрываем, но сильно нас любящий Христос, хотя бы мы и молчали, всем рассказывает о случившемся со многими похвалами и не стыдится сказать, что мы одели Его, когда Он был наг, накормили, когда Он был голоден. Размыслив обо всем этом, не остановимся на одних только похвалах, но исполним слова наши на деле. Какая польза от этих рукоплесканий и этого шума? Я требую от вас одного только — доказательства на деле, повиновения в действительности: это моя похвала, это ваше приобретение, это блистательнее для меня диадемы. Итак, выйдя отсюда, вы и себе, и мне приготовьте венец руками нищих, чтобы и в настоящей жизни питаться нам доброй надеждой и, переселившись в будущую жизнь, достигнуть бесчисленных благ, получить которые да будет дано всем нам благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 17 на Рим.
Я предпочел бы лучше быть рабом у множества варваров, чем у одного тщеславия, так как варвары не повелевают того пленникам, что приказывает тщеславие своим подчиненным. Будь слугой всех, говорит оно, будут ли они знатнее тебя или незначительнее. Не радей о душе, не заботься о добродетели, смейся над свободой, жертвуй своим спасением, а если сделаешь какое–либо добро, то делай не из угождения Богу, но напоказ людям, чтобы от них получить себе венец; если подаешь милостыню, или постишься, труд перенеси, а пользу старайся погубить. Что может быть бесчеловечнее таких требований? Отсюда ведут свое начало и зависть, и высокомерие, и сребролюбие — мать всех зол. Толпа рабов, одетые в золото варвары, тунеядцы, льстецы, высеребренные колесницы и многое другое, что и того смешнее, употребляются не для удовольствия и пользы, но из одного тщеславия. Да, говоришь ты, всякому известно, что страсть эта — зло, но как нам избежать ее, — вот о чем следует сказать. Главное, если ты вполне убедишь себя в том, что эта болезнь тяжела, то сделаешь самое лучшее начало к исправлению, потому что и больной немедленно ищет врача, как скоро узнает, что он болен.
Из беседы 19 на Рим.
И Бог повелел давать деньги нуждающимся не для того только, чтобы помогать им в нищете, но и для того, чтобы научить нас состраданию к бедствиям ближнего. А сребролюбец ненавистен не только потому, что презирает живущих в скудости, но и потому, что сам привыкает к жестокости и бесчеловечию, а равно презирающий деньги для бедных тем и любезен, что милосерд и человеколюбив. И Христос, когда ублажает милостивых, ублажает и хвалит не просто подающих денежную милостыню, но делающих это с добрым расположением. Итак, будем иметь такое усердие к делам милосердия, и все блага последуют за этим. Имеющий человеколюбивое и милосердное расположение, если есть у него деньги, раздаст их, если увидит кого–нибудь в несчастиях, станет плакать и проливать слезы, если встретит обижаемого, заступится, если найдет бедствующего, подаст ему руку. Имея сокровище благ — человеколюбивую и милосердную душу, он изольет из нее все нужное для братий и получит все уготованные Богом награды.
Из беседы 21 на Рим.
«Ревнуйте о странноприимстве». Не сказал апостол: будьте странноприимны, но: ревнуйте о странноприимстве, научая нас, чтобы мы не ожидали, когда нуждающиеся придут к нам, но сами бежали к ним и догоняли их. Так поступал Авраам. Целый день провел он, выжидая этого прекрасного лова и, увидев, вскочил, побежал навстречу, поклонился до земли и сказал: «Владыка! если я обрел благоволение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего» (Быт. 18:3). Он не сделал так, как мы, которые, как скоро увидим странника или нищего, поднимаем брови и не хотим удостоить их даже словом; а если, склоненные бесчисленными просьбами, мы прикажем слугам подать небольшую монету, то думаем, что с нашей стороны выполнено все должное. Не так поступил Авраам, но представлял из себя просителя и слугу, хотя не знал, кого примет у себя.
4. А мы ясно знаем, что принимаем у себя Христа, однако же, не делаемся вследствие этого кроткими. Авраам зовет, просит, кланяется, а мы оскорбляем приходящих к нам. Авраам все исправляет сам с женою, а мы не хотим заставить слуг. Если угодно тебе посмотреть на самое угощение, предложенное Авраамом, то и здесь увидишь великую щедрость, состоявшую не в обилии предложенного, но в богатстве усердия. Сколько было тогда людей достаточных? Но ни один не сделал ничего подобного. Сколько было вдовиц в земле Израильской? Но ни одна не приняла в дом свой Илию. Сколько опять было достаточных людей и при Елисее? Но одна соманитянка пожала плод странноприимства, подобно Аврааму, который отличался в свое время щедростью и усердием. Особенно же заслуживает удивления то, что он совершил это, не зная, кто были пришедшие к нему. Так и ты не любопытствуй, потому что принимаешь ради Христа; а если всякий раз будешь допытываться, то часто будешь проходить и мимо человека достойного и лишишься следовавшей за то награды. Между тем принимающий и недостойного не делается виновным, но имеет свою награду: «Кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка» (Мф. 10:41). А кто от неуместного любопытства обходит человека, достойного удивления, тот навлекает на себя наказание. Итак, не любопытствуй о жизни и делах: ведь за один кусок хлеба подвергать обследованию целую жизнь — это признак крайнего тщеславия. Если бы он был убийцей, разбойником или подобным тому, неужели, по твоему мнению, он не стоит куска хлеба и немногих монет? Господь твой и для него повелевает сиять солнцу, а ты считаешь его не стоящим дневного пропитания? Но я скажу тебе и еще больше: хотя бы ты хорошо знал, что он исполнен бесчисленных зол, и тогда ты не будешь иметь оправдания, если лишишь его дневного пропитания. Ты раб Того, Кто сказал: «Не знаете, какого вы духа» (Лк. 9:55); ты слуга Того, Кто оказывал услуги метавшим в Него камнями, или лучше сказать, Кто за них распят. Не говори мне, что он убил человека; если он намеревается убить и тебя самого, и в таком случае не презирай его, когда он голоден. Ведь ты ученик Того, Кто желал спасения распявшим Его, Кто даже на Кресте говорил: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23:34). Ты раб Того, Кто оказал услугу ударившему Его, увенчал поносившего Его даже на Кресте. Может ли что–нибудь с этим сравниться? Ведь сначала оба разбойника поносили Его, несмотря на это одному из них Он отверз рай. Он плачет о тех, которые намереваются убить Его, беспокоится и смущается, видя предателя, не потому, что Сам будет распят, но потому, что тот погибнет; смущается, потому что предвидит удавление, а за удавлением наказание. Зная лукавство Иуды, Он до последнего часа терпел его и не отринул, но целовал предателя. Твой Владыка целует, допускает прикоснуться к устам Своим того, кто вскоре имеет пролить честную Кровь Его: а ты нищего не удостаиваешь и куска хлеба, не уважаешь закона, дарованного Христом? Ведь этими действиями Он доказал, что не должно отвращаться не только нищих, но и тех, которые ведут нас на смерть. Итак, не говори мне, что такой–то человек причинил тебе зло, но подумай, что сделал Христос пред самым Крестом посредством целования, которым предал Его Иуда, желая исправить предателя. И смотри, в какой стыд должно бы привести его это целование. Христос сказал: «Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?» (Лк. 22:48) Кого бы не смягчил, кого бы не тронул этот голос, какого зверя, какой адамант? Но он не смягчил того несчастного. Потому не говори, что такой–то убил такого–то, и вследствие этого я отвращаюсь его. Если кто хочет пронзить тебя мечом, погрузить руку в гортань твою, ты поцелуй эту руку, потому что Христос облобызал уста, причинившие Ему смерть.
5. И ты не подвергай ненависти, но слезами и милосердием воздавай злоумышляющему, потому что такой заслуживает нашего сожаления и слез. Ведь мы рабы Того, Кто целовал предателя (я никогда не перестану повторять это), Кто произнес слова, нежнее самого целования. Господь не сказал Иуде: скверный, вселукавый и предатель, такую ли воздаешь ты Нам награду за столько благодеяний? Но что говорит Он? «Иуда!», т. е., называет его по имени, что свойственно более сожалеющему и призывающему, чем гневающемуся. Он не сказал также: предаешь своего Учителя, Владыку и Благодетеля, но говорит: «предаешь Сына Человеческого». Хотя бы Я и не был твоим Учителем и Владыкою, но можно ли предавать Того, Кто расположен к тебе так милостиво и искренно, что целует тебя во время предательства, когда целование служит знаком предательства? Благословен Ты, Господи. Какого смирения, какого незлобия Ты показал нам пример? Так поступил Христос с Иудою, а в отношении к тем, которые пришли с дрекольями и мечами, он поступил иначе. И что может быть скромнее сказанного им Господом? Имея возможность сразу всех их истребить, Он не сделал ничего подобного, но вступает в разговор, чтобы пробудить в них стыд, и говорит: «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями» (Мф. 26:55)? Повергши их пред Собою на землю, когда они лежали без чувств, Он добровольно предал опять Себя и спокойно взирал, как они возлагали узы на святые руки, хотя мог все мгновенно поколебать и ниспровергнуть. А ты и после этого жестоко обходишься с нищим? Если бы он был виновен в бесчисленных преступлениях, то достаточно его бедности и голода, чтобы смягчить твою душу, если она не слишком огрубела. А ты стоишь как зверь, уподобляясь гневом льву, но и львы никогда не могут вкушать мертвых тел, а ты, видя человека, истомленного множеством зол, наступаешь на лежащего, терзаешь его тело обидами, присоединяешь бурю к буре и прибегшего к пристани ударяешь об утес и подвергаешь крушению, которое ужаснее морского. И как скажешь Богу: помилуй меня? Просишь себе отпущения грехов, а сам обижаешь человека, который ни в чем не погрешил против тебя, осуждаешь за то, что он терпит голод и нужду, и превосходишь всяких зверей своей жестокостью. Звери, когда понуждает их голод, кидаются на обычную свою пищу, а ты, без всякого понуждения и необходимости, пожираешь брата, грызешь, терзаешь, если не зубами, то словами, которые язвительные всякого укушения. Как же ты совершишь святое приношение, когда гортань твоя обагрена кровью человеческой? Как произнесешь слово мира устами, которые полны вражды? Как будешь есть чувственную пищу, когда ты собираешь столько яда? Ты не помогаешь бедному, зачем же тебе и угнетать? Не поднимаешь лежащего, для чего же низвергаешь? Не избавляешь от печали, зачем же огорчаешь? Не даешь денег, для чего же оскорбляешь словами? Неужели ты не слышал, какому наказанию подвергаются и на какие мучения осуждаются те, которые не кормят нищих? Им будет сказано: «Идите от Меня … в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его» (Мф. 25:41). Если так осуждаются те, которые не кормят нищих, то какому подвергнутся наказанию те, которые не только не кормят, но еще оскорбляют? Какому они подлежат мучению и какой геенне? Итак, чтобы не возжечь против себя столько зол, уврачуем этот злой недуг, пока имеем власть, и обуздаем язык свой. Не только не станем оскорблять нищих, но будем утешать их и словом, и делом, чтобы уготовать себе многое милосердие и получить обетованные нам блага, достигнуть которых да дарует Бог всем нам благодатию и человеколюбием и проч.
Из беседы 22 на Рим.
Ничто так не раздирает тела Церкви, как высокомерие. Что же значат слова: «Будьте единомысленны между собою»? К тебе в дом пришел нищий? Будь с ним единомыслен, не принимай на себя надменного вида, вследствие своего богатства, потому что во Христе нет ни богатого, ни бедного. Не стыдись наружного одеяния, а принимай по внутренней вере. Равным образом, если увидишь плачущего, не считай его недостойным утешения, если увидишь благоденствующего, не стыдись приобщиться к его удовольствию и возрадоваться, но как думаешь о себе, так думай и о нем. Будьте единомысленны между собою, говорит апостол. Например, ты считаешь себя важным человеком? Считай и его таким же. Ты подозреваешь, что он человек ничтожный и малый? Произнеси такой же суд и о себе, и отбрось всякое неравенство. А как это может быть? Если ты отложишь высокомерие. Потому (апостол) и присовокупил: «не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным», то есть, снизойди, применись, приспособься к его низости. Не просто разделяй смиренные его чувствования, но и помогай, подавай ему руку, не чужую, а свою, как отец заботится о сыне и голова о теле. То же самое говорит (апостол) и в другом месте: «Помните узников, как бы и вы с ними были в узах» (Евр. 13:3). Под именем же «смиренные» (апостол) разумеет здесь не просто смиренномудрых, но униженных и презираемых. «Не мечтайте о себе», то есть не думайте довлеть самим себе. И в другом месте Писание говорит: «Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою» (Ис. 5:21). Потому (апостол) опять подрывает высокомерие, низлагает кичливость и гордость. Ничто так не отвращает и не отделяет нас от остальных людей, как то, если кто–нибудь думает, что он довлеет самому себе, почему Бог и поставил нас в зависимости друг от друга. Хотя ты и умен, но имеешь нужду в другом, а если думаешь, что не нуждаешься, то ты стал неразумнее и слабее всякого. Кто так думает, тот сам себя лишит всякой помощи, и если в чем–нибудь согрешит, то не будет искать никакого исправления и извинения, прогневит Бога своим высокомерием и совершит множество грехов. Часто, очень часто бывает, что умный не видит должного, а менее умный открывает, что нужно. Это случилось с Моисеем и тестем его, с Саулом и отроком его, с Исааком и Ревеккою. Итак, не считай для себя унижением иметь нужду в другом. Напротив, это больше возвышает тебя, делает сильнее, знаменитее и безопаснее. «Никому не воздавайте злом за зло» (Рим. 12:17). Если ты другого упрекаешь в злоумышлении, то зачем и самого себе делаешь ответственным в этой вине? Если он сделал зло, то для чего ты не уклоняешься от подражания ему? Заметь, что (апостол) не сделал здесь никакого разграничения, но дал общий закон. Он не сказал: не воздавай злом за зло верующему, но говорит: «Никому не воздавайте», хотя бы то был злодей или кто бы то ни было.
Из беседы 25 на Рим.
«Для того», — говорит, — «Христос и умер, и воскрес, и ожил, чтобы владычествовать и над мертвыми и над живыми» (Рим. 14:9). Таким образом, и это должно удостоверить тебя в том, что Господь всегда печется о нашем спасении и исправлении. Если бы Он столько не промышлял о нас, то какая была бы нужда в Домостроительстве? Тот, Кто употребил для усвоения нас Себе столько попечения, что принял на себя призрак раба и умер, пренебрежет ли тобой после совершения этого? Не возможно это, не возможно. Он не захочет, чтобы погибло столь великое дело. «Для того», — говорит (апостол), — «и умер». Это подобно тому, как если бы кто–нибудь сказал: такой–то человек не согласится бросить своего раба, потому что бережет собственное стяжание. Но не так мы любим деньги, как Бог наше спасение. Он дал за нас не деньги, а Свою Кровь, и потому не может оставить тех, за которых дал столь великую цену.
Из беседы 27 на Рим.
«и не себе угождать. Каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию» (Рим. 15:2). Вот что говорит (апостол): ты силен? Пусть немощный получит доказательство твоей силы, пусть узнает твою крепость: угождай ему. И не просто сказал (апостол): «должен угождать», но присовокупил: «во благо», и не только — во благо, но, чтобы совершенный не сказал: вот я влеку его к добру, присовокупил — «к назиданию». Таким образом, если ты богат или облечен властью, не себе угождай, но бедному и имеющему нужду, так как этим ты и приобретешь истинную славу, и принесешь много пользы. Ведь житейская слава быстро улетает, а слава духовная остается, если будешь это делать к назиданию. Потому (апостол) требует этого от всех, он не говорит — тот, или другой, но — «каждый из нас».
Из беседы 30 на Рим.
Конечно, и в супружеской жизни можно быть достойным удивления и благородным. Вот и Акила с Прискиллой жили в супружестве и весьма просияли, хотя занятие их и было незаметно: они делали палатки, однако же, добродетель покрыла все и показала их светлее солнца. Ни ремесло, ни брачный союз не вредили им, но они явили такую любовь, какой требовал Христос, сказав: «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13). Они исполнили то, что служит признаком Христова ученика, взяли крест и последовали за Христом, так как делавшие это для Павла тем более показывали такое же мужество для Христа. Пусть услышат это и богатые, и бедные. Если жившие трудами рук своих и управлявшие рабочим заведением показали столько щедрости, что сделались полезными для многих церквей, то, какое извинение будут иметь богачи, презирающие нищих? Те в угождение Богу не пощадили своей крови, а ты бережешь и немногие монеты, часто презирая и собственную свою душу. Но, может быть, усердные к учителю не таковы были к ученикам? И этого нельзя сказать, ведь их благодарили, говорит (апостол), и церкви языческие. Хотя они были из иудеев, однако же, веровали настолько искренно, что и язычникам служили со всем усердием. Такими и должны быть женщины, которым должно украшаться не плетением волос, или золотом, или драгоценной одеждой, но добрыми делами (1 Тим. 2:9–10).
В самом деле, скажи мне, какая царица настолько знаменита и так прославляется, как эта жена делателя палаток? Она у всех на устах и так будет не десять и двадцать лет, но до пришествия Христова. И притом, все прославляют ее за то, что украшает ее более царской диадемой. Да и что более важно, что равняется с тем, чтобы быть заступницей Павла и с опасностями для себя спасать учителя вселенной? Рассуди, сколько было цариц, и имена их преданы забвению, а имя жены делателя палаток и ее мужа проносится повсюду, и насколько солнце освещает землю, настолько слава ее обтекает во вселенной: и персы, и скифы, и фракиане, и живущие в отдаленных пределах земли прославляют и ублажают благочестивую жизнь этой женщины. Какое богатство, сколько диадем и царских багряниц ты с удовольствием отдал бы, чтобы только получить о себе такое свидетельство! Нельзя также сказать, чтобы они, подвергаясь опасностям и не щадя имущества, не радели и о проповеди. За это именно (апостол) и называет их сослужителями и сотрудниками. Сосуд избрания не стыдится назвать женщину своей сотрудницей, даже хвалится этим, потому что не смотрит на природу, а венчает добрую волю. Что равняется такому украшению? Где теперь ваше богатство, расточаемое повсюду? Что значат наряды? Где суетная слава?
Из беседы 6 на 1 Кор.
Почему же ныне не все веруют? Потому, что дела наши не хороши, и причиною этому мы сами; обращаю слово к нам самим. И тогда обращались к вере не одними только знамениями, но многие из обращающихся привлекаемы были и жизнью (верующих). «Так», говорится, «да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5:16). Тогда у всех «было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее, и каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян. 4:32, 35), и жили они жизнью ангельской. Если бы то же было и теперь, то мы обратили бы всю вселенную и без знамений.
Из беседы 9 на 1 Кор.
Подлинно, ничто так не безрассудно, ничто так не бессмысленно, глупо и нагло, как грех. Куда он ни вторгнется, все низвращает, расстраивает и губит; он безобразен на вид, несносен и отвратителен. Если бы какой живописец захотел изобразить его, то, мне кажется, не погрешил бы, изобразив его в виде женщины звероподобной, варварской, дышущей огнем, безобразной и черной, как внешние (языческие) поэты изображают Сцилл. Грех тысячью рук обхватывает наши мысли, вторгается неожиданно и терзает все, подобно псам, кусающим внезапно. Впрочем, для чего нам живописное изображение, когда мы можем представить (самих людей), подобных ему? Кого же наперед изобразить вам? Не корыстолюбца ли и грабителя? Действительно, что может быть бесстыднее глаз его? Что бессовестнее его и более похоже на псов? Не так нагло приступает пес, как он, когда похищает имущество других. Что сквернее рук его? Что гнуснее уст его, которые пожирают все и не насыщаются? Не принимай лица и глаз его за человеческие: не так глядят человеческие глаза. Он не смотрит на людей, как на людей, не смотрит на небо, как на небо, не устремляет взоров к Господу, но во всем видит деньги. Человеческие глаза, видя удрученных бедностью, обыкновенно проливают слезы; а глаза грабителя, видя бедных, выражают зверство. Человеческие глаза не смотрят на чужое, не желают принадлежащего другим, но еще другим раздают свое; а глаза корыстолюбца не успокаиваются дотоле, пока не похитят у других всего, потому что смотрят не по–человечески, но по–зверски. Человеческие глаза не могут видеть своего тела обнаженным, — ведь для них оно свое и тогда, когда по наружности принадлежит другим, — а глаза корыстолюбца не насыщаются дотоле, пока не обнажат кого–либо совершенно и не скроют всего у себя дома, или, лучше сказать, не насыщаются никогда. Потому руки таких людей можно назвать не только зверскими, но еще гораздо свирепейшими и опаснейшими, чем у зверей. Медведи и волки, насытившись, отступают от пищи, а те не насыщаются никогда. Между тем Бог дал нам руки для того, чтобы мы помогали другим, а не вредили им. Если же мы станем употреблять их на последнее, то лучше было бы отсечь их и оставаться без них. Ты скорбишь, когда дикий зверь растерзает овцу; а когда сам делаешь тоже с своим единоплеменником, то и не считаешь этого дела ужасным? Что же ты за человек? Разве ты не знаешь, что человеческим мы называем то дело, которое исполнено милосердия и человеколюбия, а дело грубое и жестокое называем бесчеловечным? Таким образом характер человека мы изображаем делами милосердия, а характер зверя — делами противными тому, и часто говорим: ужели он человек, а не зверь и не пес? Людям свойственно облегчать бедность, а не увеличивать ее. У людей корыстолюбивых и уста — уста зверские, или еще хуже их; они произносят слова, которые своей ядовитостью гораздо скорее, нежели зубы зверей, причиняют смерть. И если бы исчислять все, то ясно видно было бы, как бесчеловечие делает людей зверями. А кто испытает душу таких людей, тот назовет их не только зверями, но даже демонами. Они исполнены крайней жестокости и вражды к ближним: нет в них ни желания царствия, ни страха геенны, ни стыда пред людьми, ни милосердия, ни сострадания, но бесстыдство, наглость и презрение ко всему будущему; вещания Божии о (будущих) мучениях кажутся им басней, угрозы — посмешищем. Такова душа корыстолюбца! Если же они внутри демоны, а извне звери и даже хуже зверей, то за кого, скажи мне, мы будем считать их? Что они хуже зверей, это видно из следующего: звери таковы по природе, а они, получив от природы кротость, вопреки природе стараются усвоить себе свойства зверей. Сами демоны делают своими споспешниками людей неблагонамеренных, так как если бы последние не были их споспешниками, то большая часть их козней против нас оставалась бы без успеха; а те стараются притеснять и содействующих им в неправедных делах их. Притом демон враждует против человека, а не против подобных ему демонов; а корыстолюбец старается всячески причинить зло и ближнему и родному, не стыдясь самой природы. Знаю, что многие негодуют на меня за эти слова; но я не сержусь на них, а жалею и плачу, что они находятся в таком состоянии. Если бы они захотели даже бить меня, и это я с удовольствием перенес бы, только бы они оставили свое зверство. И не я только, но и пророк вместе со мной исключает таких из числа людей: «человек», говорит, «который в чести и неразумен, подобен животным» (Пс. 48:21). Постараемся же быть людьми: будем взирать на небо, «облекаться в образ» (Создавшего нас) (Кол. 3:10) и не унижать себя самих, чтобы нам сподобиться и будущих благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 10 на 1 Кор.
Все мы получили от Христа; от Него имеем и самое бытие, и жизнь, и дыхание, и свет, и воздух, и землю. Если бы Он лишил нас чего–нибудь из этого, то мы погибли бы и истлели, так как мы — пришельцы и странники. Выражение: мое и твое — только пустые слова, а на деле не то. Например, если ты назовешь своим дом, это — пустое слово, не соответствующее предмету, так как Творцу принадлежат и воздух, и земля, и вещество, и ты сам, построивший его, и все прочее. Если же он в твоем употреблении, то и это не верно, не только по причине угрожающей смерти, но и, прежде смерти, по причине непостоянства вещей. Представляя это непрестанно, будем любомудрыми, и сделаем два весьма важных приобретения: будем благодарными и при получении и при потере, и не станем раболепствовать предметам преходящими не принадлежащими нам. Лишает ли нас Бог имущества, Он берет Свое; лишает ли тебя чести, славы, тела, души, или сына твоего, Он берет не твоего сына, а Своего раба, — не ты ведь, а Он сотворил его; ты только содействовал появлению его, а все сделал Бог. Будем же благодарны, что мы удостоились содействовать делу Его. Но что? Ты хотел бы навсегда удержать? Это свойственно неблагодарному и незнающему, что у него все чужое, а не свое. Как расстающиеся благодушно знают, что находящееся у них не принадлежит им, так скорбящие (при лишении) присвояют себе принадлежащее Царю. Если мы сами — не свои, то как прочее — наше? Мы в двух отношениях принадлежим Богу — и по сотворению, и по вере. Так Давид говорит: «состав мой от Тебя произошел» (Пс. 38:7). Также Павел: «ибо мы Им живем и движемся и существуем» (Деян. 17:28); и, рассуждая о вере, говорит: «и вы не свои, ибо вы куплены [дорогою] ценою» (1 Кор. 6:19–20). Все — Божие. Потому, когда Он требует и хочет взять обратно, то не будем противоречить, подобно неблагодарным рабам, и присвоять себе принадлежащее Владыке. Душа твоя — не твоя: как же имущество — твое? И как ты тратишь не свое на то, на что не должно? Разве ты не знаешь, что мы будем осуждены за то, что худо употребляли данное нам? Что не наше, а Владычне, то нам следует употреблять на подобных нам рабов. За то и богач был осужден, что не делал этого, равно и те, которые не напитали Господа. Не говори же: я издерживаю свое и наслаждаюсь своим; это не твое, а чужое. Говорю: чужое, потому что ты сам так хочешь; Бог желает, чтобы то, что вручено тебе для братий, сделалось твоим; чужое делается твоим, когда ты употребляешь его на других; а когда невоздержно употребляешь на себя, тогда твое делается чужим. Ты не имеешь сострадания и говоришь, что по праву употребляешь свое только для своего наслаждения; потому я и говорю, что оно — чужое. Все твое есть общее — для тебя и твоего ближнего, как общее — солнце, и воздух, и земля, и все прочее. Как в теле есть деятельность всего тела и каждого члена порознь, и когда какой–нибудь член действует отдельно, то теряет и собственную деятельность, так бывает и с имуществом.
4. Скажу яснее: пища телесная, назначаемая вообще для всех членов, если достанется одному члену, то делается чужою и для него. Она не может свариться и питать, — оттого делается чужою и для него. А сделавшись общею, она становится собственностью и его и всех членов. Тоже и с имуществом: если ты один будешь пользоваться им, то потерпишь вред и ты, потому что не получишь награды; если же будешь разделять его с другими, тогда оно более будет твоим, тогда и получишь от него пользу. Не видишь ли, как руки служат, рот разжевывает, а желудок принимает пищу; и желудок не говорит: я принял, потому и должен удержать все у себя? Не говори того же и ты об имуществе. Кто принимает, тот должен и давать. Как для желудка было бы пороком — удерживать пищу у себя, а не распределять, потому что это повредило бы всему телу, так и для богатых порок — удерживать свое имущество у себя, потому что это губит и их самих и других. Также глаз один принимает свет, но не удерживает его у себя, а освещает все тело, потому что ему неестественно удерживать его у себя, пока он остается глазом. Ноздри ощущают благовоние, но не удерживают его у себя, а передают мозгу, сообщают благовоние и желудку и доставляют усладу всему человеку. Ноги одни ходят, но не себя только переставляют, а переносят и все тело. Так и ты не удерживай один того, что тебе вверено, потому что таким образом повредишь всем, а более всех самому себе. И не на членах только (телесных) можно видеть это. Кузнец, если не захочет ни с кем делиться своим искусством, то нанесет вред и себе и другим искусствам. Также сапожник, земледелец, хлебник и всякий, занимающийся каким–нибудь необходимым ремеслом, если не захочет сообщать другим произведений своего искусства, повредит не только другим, но вместе с другими и себе. И что я говорю о богатых? Даже бедные, если бы стали подражать вашему, корыстолюбцы и богачи, пороку, то причинили бы вам великий вред, скоро сделали бы и вас бедными, или, лучше сказать, погубили бы, если бы не захотели сообщить своего нуждающимся, например, земледелец — изделия рук своих, мореплаватель — приобретений от мореплавания, воин — воинской доблести. Устыдитесь же, если не другого чего, то хотя этого, и подражайте их любомудрию. Ты не хочешь уделять никому из своего богатства? Не бери же и сам ничего у других. А если будет так, то все придет в расстройство, потому что давать и принимать есть источник многих благ, и в сеянии, и в учении, и в искусствах. Если бы кто захотел удержать у себя свое искусство, то погубил бы и себя и всю жизнь извратил бы. Земледелец, если бы стал хранить семена у себя дома, закопав их, произвел бы страшный голод. Так и богач, если сделает тоже с имуществом, прежде бедных погубит себя самого, навлечет на свою голову страшный пламень геенны. Учители, хотя бы имели много учеников, сообщают каждому свое знание: так и ты старайся приобрести многих облагодетельствованных. Пусть все говорят о тебе: он такого–то избавил от бедности, такого–то от опасности, такой–то погиб бы, если бы, по милости Божией, не получил его помощи, такого–то он исцелил от болезни, другого освободил от клеветы, странника принял в дом, нагого одел. Такие отзывы лучше неисчетного богатства и многих сокровищ; они привлекают всех гораздо более, нежели золотые одежды, лошади и рабы. Последнее представляется несносным и делает человека ненавистным, как общего врага; а первое провозглашает его общим отцом и благодетелем, и, что всего важнее, такие благодеяния всегда сопровождаются благоволением Божиим. Пусть один говорит о тебе: он помог мне выдать дочь мою замуж; другой: он постарался вывести сына моего в люди; третий: он спас от несчастья; четвертый: он избавил от опасностей. Такие слова лучше золотых венцов, это — как бы бесчисленные проповедники твоего человеколюбия в городе; такие слова гораздо приятнее и сладостнее голоса вестников, предшествующих повелителям, именно слова: спаситель, благодетель, покровитель, каковые названия свойственны Богу, а не: корыстолюбец, гордец, ненасытный, скряга. Будем же, увещеваю, домогаться не этих последних названий, а противоположных. Ведь если такие отзывы еще на земле делают человека столь славным и знаменитым, то, когда они будут написаны на небе и Бог провозгласит их в день будущий, представь, какой ты насладишься честью, какой славой, — которой и да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 11 на 1 Кор.
Как воры и подкапыватели стен, намереваясь похитить что–нибудь драгоценное, исполняют это, погасив светильник, так порочный помысл поступает и с грешниками. В нас есть умственный светильник, постоянно горящий. Если дух прелюбодеяния, устремившись с великой силою, погасит свет его, то немедленно помрачает и преодолевает душу и тотчас расхищает все, в ней находящееся. Когда овладевает душой порочное пожелание, тогда разумное око ее, помрачившись, подобно как телесные очи помрачаются облаком и тьмой, не может видеть ничего, ни пропасти, ни геенны, ни страха, и она, будучи, наконец, не в состоянии противиться силе пожелания, делается удобопреклонной ко греху; пред очами ее как бы воздвигается непроницаемая стена, которая не позволяет лучу правды просветить разум ее, потому что порочные помыслы, порождаемые пожеланием, со всех сторон окружают ее. Тогда представляется человеку блудница, беспрестанно появляющаяся пред его глазами, в его разуме и мыслях; и как слепые, хотя бы стояли среди полудня под открытым небом, не могут видеть света, потому что закрыты глаза их, так и он, хотя бы оглашали его со всех сторон бесчисленные спасительные догматы, будучи наперед охвачен в душе своей этой страстью, заграждает слух свой для всех внушений. Это хорошо знают те, которые испытали это. Но вам пусть не придется узнать это на опыте. И не один только этот грех, но и всякая порочная страсть производит то же самое.
Обратим, если угодно, речь нашу от блудницы к деньгам; здесь мы увидим густой и непроницаемый мрак. Там, где бывает одна любовница, заключенная в одном месте, страсть не так сильна; а когда везде представляются деньги, в мастерских серебряных и золотых вещей, в гостиницах, в богатых домах, тогда страсть действует сильно. Когда больной этой страстью видит детей, гуляющих на торжище, лошадей, украшенных золотом, людей, одетых в драгоценные одежды, тогда в душе его разливается великий мрак. Но что говорить о домах и мастерских? Такие люди, я думаю, когда увидят богатство, изображенное на картине, и тогда возмущаются, досадуют и беснуются: так мрак везде окружает их! Если они обратят взор на изображение царя, то не удивляются ни красоте камней, ни золотой и пурпуровой одежде, а мучатся страстью; и как несчастный любовник, увидев изображение любимой женщины, не может оторваться от бездушной картины, так и они, видя бездушное изображение богатства, страдают так же, и еще тем более, чем сильнейшей преданы страсти; им остается или сидеть дома, или, вышедши на торжище, получать тысячи ран и с ними возвращаться домой, потому что слишком много предметов, поражающих их глаза. Как тот не видит ничего другого, кроме женщины, так и они не видят на пути ни бедных, ни всего другого, от чего могли бы получить утешение, а устремляют глаза только на богатых и, взирая на них, собирают великий и сильный огонь в свою душу. Подлинно, это — огонь, жестоко поядающий подвергшегося ему; и если бы не было ни геенны, ни будущего наказания, то в самой настоящей жизни было бы наказанием — постоянно страдать и не видеть конца своим страданиям. Одно это могло бы удерживать от такой болезни; и нет ничего хуже безумной страсти, которая заставляет прилепляться даже к вещам, приносящим одну горечь и никакой пользы. Потому увещеваю вас истреблять страсть в самом ее начале. Как приключившаяся горячка вначале не слишком возбуждает в больных жажду, а когда огонь ее возрастет и усилится, тогда производит неутолимую жажду, и если кто подаст им питья, то не утоляет, но еще более усиливает пламень, — так бывает и с этой страстью: если вначале, когда она вторгается в нашу душу, мы не остановим ее и не заключим двери, то войдя она причиняет неисцельную болезнь в принявших ее. Все ведь, и доброе и злое, чем долее остается в нас, тем становится сильнее.
То же можно видеть и во всем другом. Дерево, недавно посаженное в землю, исторгается легко, а укоренившееся в течение долгого времени — не легко, но с великим трудом; здание, недавно построенное, легко разрушается, если кто станет разрушать его, а долго стоявшее представляет много затруднений для желающих разрушить его; и зверь, долго обитавший в каком–нибудь месте, не легко выгоняется оттуда. Потому увещеваю тех, которыми еще не овладела страсть, не предаваться ей, потому что легче воздержаться, нежели, предавшись, освободиться от нее; а тем, в которых она поселилась и произвела вред, обещаю надежду совершенного исцеления благодатью Божией, если они захотят принять врачевание. Если они представят себе людей, впавших в болезнь страсти, и потом освободившихся от нее, то получат добрую надежду на исцеление от болезни. Кто же впадал в эту болезнь и скоро освобождался от нее? Закхей (упоминаемый в Евангелии). Кто более мытаря пристрастен к деньгам? Но он внезапно сделался любомудрым и погасил в себе весь огонь (страсти) (Лк. 19:8). Также апостол Матфей: и он был мытарь и постоянно проводил жизнь в делах корыстолюбия; но внезапно оставил это пагубное занятие, истребил в себе жажду (корысти) и обратился к стяжанию духовному (Мф. 9:9). Представляя их и подобных им людей, не предавайся отчаянию. Если захочешь, то и ты можешь скоро исцелиться. Если угодно, мы по примеру врачей предпишем тебе и подробные правила, как поступать. Прежде всего надобно не падать духом и не отчаиваться в своем спасении; потом — взирать не на одни только примеры людей исправившихся, но и погибших от страстей. Вспоминая о Закхее и Матфее, надобно представлять и Иуду, и Гиезия, и Ахара, и Ахаава, и Ананию, и Сапфиру, чтобы примерами первых предохранить себя от отчаяния, а примерами последних истребить в себе нерадение и не допустить душу — оставаться невнимательной к предлагаемым увещаниям, но расположить себя — говорить то же, что говорили приступившие к Петру иудеи: что сотворим, да спасемся (Деян. 2:37), и услышать, что нужно делать. Что же нужно делать? Нужно знать, что вещи ничтожны, что богатство есть беглый и неблагодарный раб, что оно подвергает бесчисленным бедствиям владеющих им, и тому подобные истины постоянно повторять себе. Как врачи, для утешения больных, требующих себе холодного питья, уверяют их, что оно будет подано, упоминают об источнике, о сосуде, о потребном для того времени и о многом другом, — потому что если отказать вдруг, то они могут придти в гнев и бешенство, — так будем поступать и мы с корыстолюбцами. Если они скажут: мы хотим обогатиться, — не будем тотчас же говорить, что богатство есть зло, но согласимся и скажем, что и мы желаем им того же, но желаем в надлежащее время, — богатства истинного, доставляющего радости вечные, собираемого для них самих, а не для других и часто для врагов: обратим их внимание на правила любомудрия и скажем, что мы запрещаем не обогащаться, но обогащаться дурными способами; можно обогащаться, но без корыстолюбия, без грабительства и насилия, без худой молвы. Располагая их к себе такими словами, не будем еще говорить им о геенне, потому что больной сначала не может переносить этих напоминаний; а будем в рассуждениях своих касаться более предметов настоящих и говорить: для чего ты хочешь обогащаться несправедливо? Для того ли, чтобы другим собрать золото и серебро, а себе — бесчисленные укоризны и проклятия? Для того ли, чтобы ограбленный тобою терзался и мучился, имея нужду в необходимом, везде порицал тебя и при наступлении ночи ходил по площадям и всем переулкам, недоумевая и не зная, как провести ночь? И может ли он спать, когда терпит беспокойство от желудка, мучится бессонницей, терзается голодом, страдает часто от холода и дождя? Ты, вымывшись в бане, облекаешься в мягкие одежды и возвращаешься с радостью и весельем, поспешая к приготовленному роскошному ужину; а он, непрестанно гонимый холодом и голодом, ходит по всем площадям с поникшей головой, протягивая руки и даже от страха не смея напомнить сытому и покоящемуся о необходимой пище, а часто и отходит, осыпанный укоризнами. Потому, когда ты возвратишься домой, когда возляжешь на ложе, когда в доме твоем будет устроено блистательное освещение и приготовлена роскошная трапеза, вспомни об этом бедном и несчастном, который подобно псам ходит по переулкам во мраке и грязи, и возвращается оттуда часто не домой, не к жене, не на ложе, а на кучу сена, подобно псам, лающим во всю ночь. Ты, если увидишь одну малую каплю, упавшую с кровли, то поднимаешь весь дом, гоняешь слуг, приводишь все в движение; а он, лежа в рубище на сене и в грязи, переносит страшный холод.
6. Какой зверь не будет поражен этими обстоятельствами? Кто так жесток и бесчеловечен, что и при этом не преклонится на милость? Но есть люди, дошедшие до такой жестокости, что говорят: они страдают достойно. Вместо того, чтобы жалеть, плакать и облегчать несчастья, они безжалостно и бесчеловечно обвиняют их же самих. Хотел бы я спросить: почему они, скажи мне, страдают достойно? Потому ли, что хотят есть, а не голодать? Нет, скажешь, но потому, что они проводят жизнь в праздности. А ты разве не проводишь времени в праздности и забавах? Или часто не предаешься такой деятельности, которая хуже всякого бездействия, занимаясь грабительством, насилием и любостяжанием? Лучше было бы, если бы и ты предавался такой же праздности, потому что такая праздность гораздо лучше любостяжания. Между тем ты нападаешь на чужие несчастья; не только проводишь время в праздности, не только предаешься деятельности, которая хуже бездействия, но еще обвиняешь несчастных. Будем же рассказывать им о чужих несчастьях, о преждевременных сиротствах, о заключенных в темницах, обижаемых в судилищах, о подвергающих опасности жизнь свою, о неожиданном вдовстве жен и внезапной нищете богачей, и этими страшными событиями трогать их душу. Рассказами о других мы внушим им бояться того же и за себя. Когда они услышат, что сын такого–то корыстолюбца и грабителя и жена такого–то, сделавшего множество несправедливостей, по смерти его, потерпели тысячи бедствий, потому что обиженные им приступили к жене и детям и сделали со всех сторон общее нападение на дом его, тогда всякий из них, хотя бы был самый нечувствительный, ожидая и себе таких же бедствий, опасаясь того же и за своих домашних, сделается благоразумнее. Жизнь наша исполнена подобных случаев, и у нас не будет недостатка в способах такого вразумления. Впрочем, сообщая все это, будем говорить не в виде увещания или совета, чтобы слова наши не показались неприятными, но в виде рассказа; от других предметов всегда будем склонять наш разговор также к этому предмету и как можно чаще предлагать такие рассказы, не позволяя останавливаться ни на чем, кроме следующего: как дом такого–то, бывший прежде богатым и знатным, пал; как он запустел до того, что все, бывшее в нем, перешло в руки других; сколько судебных следствий, сколько дел ежедневно открывается по его имуществу; сколько рабов его одни сделались нищими, другие умерли в темнице. Все это будем рассказывать, выражая сожаление о покойнике и свое презрение к благам настоящим, чтобы и страхом и сожалением поразить жестокую душу их. Когда же увидим, что они тронуты этими рассказами, тогда наконец будем говорить с ними и о геенне: впрочем не как бы желая устрашить их, но выражая сожаление о других, скажем: что говорить о настоящем? — жизнь наша здесь не оканчивается; в будущем постигнет таких людей еще жесточайшее наказание, река огненная, червь ядовитый, мрак нескончаемый, мучения вечные. Вразумляя их такими рассказами, мы исправим и их и себя самих, скоро исцелим их от болезни и сами заслужим в день будущего суда похвалу от Бога, как говорит Павел: и «тогда каждому будет похвала от Бога» (1 Кор. 4:5). Похвала от людей ненадежна и часто проистекает не из доброго намерения; а похвала от Бога остается навсегда и сияет светло, потому что когда воздает похвалу ведущий все прежде исполнения и непричастный никакой страсти, тогда добродетель обнаруживается с несомненностью. Зная это, будем поступать так, чтобы нам заслужить похвалу от Бога и получить величайшие блага, которых и да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 13 на 1 Кор.
Богатых же он вразумляет так: «желающие обогащаться впадают в искушение» (1 Тим. 6:9). Потому если мы будем таким образом упражняться и подвизаться, то будем увенчаны и, хотя бы и не было гонения, получим за то великие награды; а если станем утучнять тело свое и проводить жизнь свойственную свиньям, то и во время мира впадем во многие грехи и подвергнемся стыду. Разве ты не знаешь, с кем у нас брань? С силами бестелесными (Еф. 6:12). Как же мы одолеем их, будучи плотскими? Если сражающийся против людей имеет нужду в благоразумном воздержании, то тем более — против злых духов. Если же мы при своей тучности будем еще привязаны к богатству, то как одолеем этих противников? Богатство — это узы, тяжкие узы для неумеющих пользоваться им, это жестокий бесчеловечный тиран, направляющий все к погибели раболепствующих ему. Но, если мы захотим, то можем низвергнуть с престола тяжелую власть этого тирана и заставить его повиноваться нам, а не повелевать нами. Каким же образом? Если будем разделять свое богатство всем. Доколе оно находится наедине с нами, то, как бы какой разбойник в пустыне, причиняет всякого рода зло; а когда мы выводим его в общество людей, то оно уже не может повелевать нами, потому что тогда все со всех сторон обуздывают его.
5. Не то я говорю, чтобы иметь богатство было грешно, грех — не разделять его бедным и худо пользоваться им. Бог не сотворил ничего худого, но «все хорошо весьма» (Быт. 1:31); следовательно и богатство — добро, но тогда, когда оно не завладевает имеющими его, когда оно избавляет ближних от бедности. Как свет не был бы добром, если бы не прогонял мрака, но еще увеличивал его, так и богатство я не назову добром, если оно не избавляет от бедности, но умножает бедность. Богат тот, кто не нуждается брать у других, но сам помогает другим; а кто старается брать у других, тот не богат, но беден. Таким образом не богатство есть зло, а бедственное настроение души, обращающее богатство в бедность. Такие люди несчастнее просящих (милостыню) в переулках, слепых и увечных; облекаясь в шелковые и светлые одежды, они презреннее одетых в рубища; выступая гордо на торжище, они беднее скитающихся по перекресткам, входящих во дворы и там вопиющих и просящих помощи. Эти последние прославляют Бога и изрекают слова милости и великого любомудрия; потому мы и оказываем им сострадание, простираем руку (помощи) и никогда не осуждаем. А недобрые богачи изрыгают слова жестокости и безчеловечия, любостяжания и сатанинских похотей; потому они для всех ненавистны и смешны. Посмотри, что у всех людей считается постыдным — от богатых ли брать, или от бедных? Конечно, от бедных. А это и делают богатые, которые никогда не пойдут к более богатым. Бедные же берут от богатых; нищий не станет просить у нищего, но у того, кто достаточнее его; а богатый требует от бедного. Притом, скажи мне, что почтеннее — брать ли от дающих добровольно и расположенных к тому, или требовать и вынуждать нежелающих? Конечно, не вынуждать нежелающих. А богатые поступают напротив. Бедные получают от дающих добровольно и расположенных к тому, богатые же от нежелающих и противящихся; а это и есть доказательство большой бедности (их самих). Если и на обед никто не решится идти, когда приглашающий не будет иметь расположения к приглашаемому, то хорошо ли брать имущество другого с принуждением? Не потому ли мы отвращаемся и убегаем от лающих псов, что они неотступно нападают на нас? То же делают и богатые. Разве почетнее, когда к потере имущества присоединяется еще страх? Это хуже всего. Потому употребляющий все меры к приобретению имущества не смешнее ли всех? Из страха мы часто и псам бросаем все, что имеем в руках. Притом что постыднее, скажи мне, просить ли одетому в рубище, или облеченному в шелковые одежды? Когда какой–нибудь богач держит у себя престарелых бедных, чтобы овладеть их имуществом, тогда как у них еще есть дети, то достоин ли он прощения? Если хотите, обратим внимание на самые слова, какие произносит богач, требуя себе чего–нибудь, и какие — бедные. Что же говорит бедный? Подающий милостыню, говорит он, никогда не оскудеет, потому что подает из Божьего достояния; Бог человеколюбив и воздаст больше. Все это — слова любомудрия, вразумления и совета; они внушают тебе взирать на Владыку и избавляют тебя от страха будущей бедности; вообще много назидательного всякий может заметить в словах нищих. А каковы речи богатых? Свойственные свиньям, собакам, волкам и другим животным. Одни из них рассуждают о трапезах, о блюдах, о сластях, о винах, о благовониях, об одеждах и всякого рода излишествах; другие — о процентах и закладах, о составлении заемных писем и уплате неисчетного множества долгов, получивших начало еще при отцах и дедах, об отнятии у одного — дома, у другого — поля, у иного — слуги и всего его имущества. Что сказать о духовных завещаниях, писанных не чернилами, а кровью? Представив неизбежную опасность, или сделав какие–нибудь обольстительные обещания тем, у кого видят несколько имущества, они убеждают устранить всех прямых наследников, часто угнетаемых бедностью, и вместо того вписать их самих. Не хуже ли это всякого неистовства и свирепости диких зверей? Потому, увещеваю вас, будем убегать всякого такого богатства, покрытого стыдом и убийствами, а приобретать богатство духовное, искать сокровищ небесных. Кто имеет эти сокровища, тот только богат, тот достаточен, тот владеет всеми здешними и тамошними благами. Кто хочет быть бедным по слову Божию, для того бывают отворены двери всех, — потому что человеку, не ищущему никаких стяжаний для Бога, всякий уделит от своего; а кто хочет получить неправедно хотя немногое, для того бывают заключены двери всех. Потому, чтобы нам иметь и здешние и тамошние блага, изберем сокровища непогибающие и богатство бессмертное, которого и да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа (с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 14 на 1 Кор.
Корыстолюбец никогда не оставит своей страсти, не потому только, что невозможно завладеть имуществом всех, но и потому, что, сколько бы он ни имел, он считает себя неимеющим ничего; а презирающий богатство считает все излишним и не мучит свою душу беспредельными желаниями. Ничто не причиняет столько мучения, как желание, не получающее удовлетворения; это более всего и служит доказательством развращения воли. Желающий богатства и приобретший многое, как известно, считает себя как бы неимеющим ничего; что же может быть тревожнее такой болезни? И не только это дурно, но и то, что имея, он, по–видимому, не имеет того, что имеет, и страдает, как бы неимеющий; чем более он приобретает, тем более мучится; если получил сто талантов, скорбит, что не получил тысячи; если получил тысячу, досадует, что не десять тысяч; если получил десять тысяч, терзается, что не в десять раз более, — так что большее приобретение обращается для него в сильное приращение его мучений, потому что чем больше он получает, тем большего желает. Таким образом чем более он приобретает, тем становится беднее; ведь кто желает все большего, тот становится все беднее. Когда он имеет сто талантов, он еще не слишком беден, потому что желает тысячи; когда получит тысячу, то становится более бедным, потому что, по его мнению, нуждается уже не в тысяче, как прежде, а в десяти тысячах. Если же самое желание без удовлетворения ты назовешь удовольствием, то я скажу, что ты мне кажешься совершенно не знающим свойства удовольствия. Это не удовольствие, а мучение; объясним опять и это другими примерами. Когда мы чувствуем жажду и потом принимаем питье, то не потому ли получаем удовольствие, что утоляем жажду, и не потому ли питье доставляет нам удовольствие, что освобождает нас от великого мучения, т. е. от желания пить? Это очевидно для всякого. Если бы мы оставались всегда с этим желанием, то были бы в состоянии мучения не менее того богача, который видел Лазаря; для него было наказанием то, что он, сильно желая хотя малой капли воды, не получал ее ни от кого (Лк. 16:24). Так и сребролюбцы, кажется мне, мучатся непрестанно, подобно этому богачу, просившему капли воды и не получившему ее; душа их горит в огне даже более, нежели его душа. Хорошо некто сравнил сребролюбцев с страдающими водяной болезнью. Как те, чем более имеют воды в своем теле, тем более чувствуют жажду, так и сребролюбцы, имея много, желают большего. А причиной то, что как у тех вода находится не в надлежащем месте, так и у них желание не в надлежащих пределах. Будем же избегать этой странной и опасной болезни, будем избегать этого корня зол, будем избегать этой настоящей геенны; ведь желание таких людей — это геенна. Раскрой душу того и другого, не презирающего богатство и презирающего, и ты увидишь, что первый подобен беснующимся, потому что не хочет ничего ни видеть, ни слышать, а последний подобен тихой пристани, не возмущаемой волнами, и есть друг всех, тогда как тот — враг всех. Если кто у него отнимет что–нибудь, он не печалится, а если кто опять даст ему что–нибудь, он не тщеславится, но сохраняет всегда какую–то свободу, сопровождающуюся совершенным спокойствием; тот принужден и льстить и лицемерить пред всеми, а он — ни перед кем. Если же сребролюбец и беден, и жалок, и неправдив, и лицемерен, и подвержен страху, наказанию и великому мучению, а презирающий богатство находится совершенно в противоположном состоянии, то не очевидно ли, что добродетель приятнее? Можно было бы доказать примерами и других пороков, что никакой порок не заключает в себе удовольствия, если бы мы выше не сказали многого. Итак, зная это, будем предпочитать добродетель, чтобы нам и здесь иметь удовольствие, и сподобиться будущих благ, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 15 на 1 Кор.
Один говорит: «в голоде и жажде и в наготе» (2 Кор. 11:27); другой: «серебра и золота нет у меня» (Деян. 3:6). Так они ничего не имели, и между тем всем обладали (2 Кор. 6:10).
6. Что может быть почтеннее этих слов? Что блаженнее и счастливее (такого состояния)? Другие хвалятся противным и говорят: я имею столько–то и столько–то талантов золота, множество десятин земли, домов и слуг; а он — тем, что ничего не имеет, и не стыдится своей бедности, как делают люди безрассудные, не скрывается, но даже хвалится. Где теперь богатые, считающие проценты и проценты на проценты, готовые отнять собственность у всех и никогда не насыщающиеся? Послушайте слов Петра, внушающих, что бедность есть мать богатства, что она, хотя не имеет ничего, но богаче облеченных в диадемы. Она, не имея ничего, воскрешала мертвых, исцеляла хромых, изгоняла бесов и делала то, чего не могли дать облеченные в багряницы и управлявшие великими и грозными войсками. Это — слова мужей, уже переселившихся на небо и достигших самого верха. Так, можно ничего не иметь и всем обладать, ничего не приобретать и всем владеть. А если мы будем стараться приобрести все, то лишимся всего. Может быть, эти слова кажутся загадкой, но они — не загадка. Как же, скажешь, не имеющий ничего обладает всем? Не скорее ли имеющий все? Нет, а совершенно напротив. Не имеющий ничего имеет в своей власти все, как и было с апостолами: во всей вселенной для них были открыты все домы, все принимали их с радостью, как друзей и родственников. Пришли они к порфиропродательнице, и она, как служанка, предложила им свою собственность (Деян. 16:14–15); пришли к темничному стражу, и он открыл им весь дом свой (16:34); также и ко многим другим. Так они ничего не имели, и всем обладали! Они «ничего из имения своего не называли своим» (Деян. 4:32), и потому все принадлежало им. Кто считает все общим, тот пользуется не только своей собственностью, но и собственностью других, как своей; а отделяющий себя и считающий себя господином только своей собственности не владеет и ею. Это будет яснее из примера. Кто решительно ничего не имеет, ни дома, ни трапезы, ни лишней одежды, но всего лишил себя для Бога, тот пользуется чужим, как своим, и от всех получит, чего захочет; таким образом не имеющий ничего обладает всем. А имеющий что–нибудь не владеет и этим, потому что имеющему никто ничего не даст, и его собственность скорее сделается жертвой разбойников, воров, клеветников, перемены обстоятельств и всего другого, нежели будет его собственностью. Павел протек всю вселенную, не имея у себя ничего, шел не к друзьям и не к знакомым, — так как в начале он был общим врагом всех, — и владел всем, когда приходил. Анания и Сапфира, желая удержать малую часть из своей собственности, лишились всего вместе с самой жизнью (Деян. 5:1–9). Итак оставь свое, чтобы тебе пользоваться чужим, как своим. Впрочем, не знаю, каким образом я дошел до такой крайности, беседуя с людьми, которые любят уделять хотя малую часть из своего имения.
Пусть же наши слова относятся к людям совершенным; а менее совершенным скажем следующее: уделяйте от имения своего нуждающимся, и таким образом умножайте свое богатство, потому что «благотворящий бедному дает взаймы Господу», говорит (Премудрый) (Притч. 19:17). Если же ты не хочешь терпеть и ожидать времени воздаяния, то вспомни о тех, которые дают взаймы деньги людям. Они не тотчас берут проценты, но стараются как можно долее держать капитал в руках должника, только бы верно было возвращение и надежен взявший взаймы. Пусть будет то же и здесь: оставь свое в руках Божиих, чтобы Он воздал тебе многократную награду. Не старайся получить все здесь; если ты все получишь здесь, то какое воздаяние получишь там? Потому и Бог соблюдает награды там, что настоящая жизнь скоропреходяща. Правда, Он подает и здесь: «ищите», говорит, «Царства Небесного, и это все приложится вам» (Мф. 6:33): но мы будем взирать туда, и не будем спешить получать воздаяние за все, чтобы не уменьшить нашей награды, но ожидать того времени. Тамошние проценты не таковы, как здесь, но какие свойственно получать от Бога. Потому соберем их там, как можно более, и таким образом перейдем отсюда, чтобы нам сподобиться и настоящих и будущих благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь: ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 20 на 1 Кор.
Не сказал далее: да не погублю брата, но только: да не соблазню. Подлинно, крайне безумно тех, о которых Христос так печется, что благоволил умереть за них, считать столь презренными, чтобы не воздерживаться для них даже от пищи. Это не только относится к ним (коринфянам), но уместно сказать и к нам, которые пренебрегаем спасением ближних и произносим такие же сатанинские слова. Ведь говорить: какое мне дело, что такой–то соблазняется и такой–то погибает? — это поистине сатанинская жестокость и бесчеловечие. Тогда соблазн происходил по крайней мере от немощи соблазнявшихся, а у нас не так; мы совершаем такие грехи, которые соблазняют даже сильных. Так, когда мы бьем, грабим, лихоимствуем и с людьми свободными поступаем, как с невольниками, то кого это не может соблазнить? Не говори, что такой–то — сапожник, другой — красильщик, третий — медник; но подумай о том, что он — верующий и брат. Мы — ученики рыбарей, мытарей, скинотворцев, ученики Того, Который воспитывался в доме плотника и обрученную Невесту его удостоил избрать Своей Матерью, возлежал в яслях повитый пеленами, не имел где преклонить главу, ходил пешком до того, что утомлялся на пути, и получал пропитание от других.
6. Представляй все это и не считай ни за что великолепие человеческое. Признавай своим братом и скинотворца и того, кто ездит на колеснице, имеет множество слуг и величается на торжище, даже первого более, нежели последнего. Ведь справедливее называть братом того, в ком видно более сходства. А кто более подобен рыбарям? Тот ли, кто снискивает себе пропитание ежедневными трудами, не имеет ни слуги, ни собственного жилища, и во всем нуждается, или тот, кто окружен таким великолепием и поступает вопреки заповедям Божиим? Не презирай же того, кто более брат, кто ближе стоит к апостольскому образу. Но, скажешь, он таков не добровольно, а по необходимости; он живет так не по своей воле. Откуда это (известно)? Разве ты не слышал: «не судите, да не судимы будете» (Мф. 7:1)? А чтобы убедиться, что он таков не против воли, поди, предложи ему тысячи талантов золота, и увидишь, что он отвергнет их. Если же он и от предков не получил богатства и, когда можно получить, не ищет его и не привязывается к имуществу, то весьма ясно, что он презирает богатство. Так и Иоанн Зеведеев был сын весьма бедного человека; но отсюда еще не следует, что бедность его была невольная. Потому, когда увидишь дровосека, или кузнеца, покрытого сажей, не презирай его за это, а окажи ему за это почтение. Петр также препоясывался, брал в руки невод и ловил рыбу, даже и после воскресения Господа. И что я говорю о Петре? Сам Павел, по совершении столь многих путешествий и столь многих чудес, жил в мастерской скинотворца и сшивал кожи; его чтили ангелы и трепетали бесы, а он не стыдился говорить: «нуждам моим и [нуждам] бывших при мне послужили руки мои сии» (Деян. 20:34). И что я говорю: не стыдился? Даже хвалился этим. Кто же, скажешь, ныне равен в добродетели Павлу? Знаю, что — никто; но из–за этого и нынешних бедных не следует презирать. Хотя бы кто из них был самый последний, но только верующий, он достоин почтения для Христа. Так, если бы пришли к тебе военачальник и простой воин, оба приближенные к царю, и ты для них обоих открыл бы дом свой, то в лице которого из них ты более показал бы почтения к царю? Очевидно, что в лице воина, так как военачальник и без близости к царю имеет много такого, что может побудить тебя оказать ему честь; а простой воин не имеет ничего другого, кроме близости к царю. Бог потому и заповедал нам призывать на вечери и пиршества хромых, увечных и не имеющих возможности воздать нам с своей стороны (Лк. 14:13), что такие благодеяния преимущественно и в собственном смысле совершаются для Бога. Если ты принимаешь у себя человека великого и знатного, то твое пожертвование не есть чистая милостыня, но часто примешивается к тому и тщеславие, надежда получить что–нибудь и прославиться чрез него пред другими.
Из беседы 21 на 1 Кор.
Человеколюбивый Владыка преподал заповеди Свои с великой снисходительностью, чтобы мы делали многое не по одному повелению, но и по собственному расположению. Он мог, если бы хотел, увеличить строгость заповедей и сказать: кто не постится всегда, того наказывать; кто не хранит девства, того предавать мучению; кто не раздает всего имения, того подвергать жестокой казни; однако не сделал этого, предоставив тебе самому, если захочешь, делать более предписанного. Потому, беседуя о девстве, Он сказал: «кто может вместить, да вместит» (Мф. 19:12); и богатому одно повелел, а другое предоставил собственному его расположению; не сказал: продай имение, но: «если хочешь быть совершенным, продай» (Мф. 19:21). А мы не только не делаем ничего более предписанного и не простираемся далее заповеданного, но далеко отстаем и от определенного заповедями. Павел терпел голод, чтобы не положить преграды благовествованию; а мы не хотим прикоснуться к сокровищам своим, хотя видим множество душ погибающих. Пусть, говорят, съедает моль, а не насыщается бедный; пусть истребляет червь, а не одевается нагой; пусть уничтожает время, а не питается алчущий Христос.
Но, скажешь, кто же говорит так? То и прискорбно, что так говорят не словами, а делами; не столь было бы тяжело, если бы говорили это на словах, а на деле не исполняли. Не так ли ежедневно внушает своим пленникам жестокий и бесчеловечный тиран — сребролюбие: пусть ваши сокровища обращаются в пользу клеветников, разбойников и воров, а не на пропитание алчущих и нуждающихся? Не вы ли производите разбойников? Не вы ли питаете огонь страсти у завистников? Не вы ли вызываете воров и грабителей, выставляя им, как некоторую приманку, свое богатство? Какое безумие! Подлинно безумие и явная нелепость — наполнять одеждами сундуки, а не обращать внимания на того, кто сотворен по образу и по подобию Божию, и не имеет одежды, дрожит от холода и едва держится на ногах. Но, скажешь, он притворяется дрожащим и немощным. И ты не боишься такими словами навлечь на себя молнию свыше? Простите, я дрожу от гнева. Ты пресыщаешься, утучняешь себя, продолжаешь упиваться до глубокой ночи, нежишься на мягких коврах и не думаешь отдавать отчета в таком беззаконном употреблении даров Божиих, — ведь вино не для того, чтобы мы упивались; пища не для того, чтобы мы пресыщались; яства не для того, чтобы мы расторгали ими свое чрево, — а от бедного, несчастного, который ничем не лучше мертвеца, ты требуешь строгого отчета, и не боишься грозного и страшного суда Христова? Если он и притворяется, то притворяется по бедности и по необходимости, по причине твоего жестокосердия и бесчеловечия, требующего такого притворства и иначе не преклоняющегося на милость. Кто, в самом деле, так несчастлив и жалок, чтобы без всякой нужды, для куска хлеба, принимать столь безобразный вид, терзать себя и терпеть такую муку? Итак, притворство его возвещает всем о твоем бесчеловечии. Если он просит, умоляет, говорит жалостные слова, плачет, рыдает, скитается целый день и не находит необходимой пищи, то, может быть, и придумал такую хитрость, которая не столько ему, сколько тебе служит бесчестием и обвинением. Он достоин сострадания, что дошел до такой крайности; а мы достойны тысячи казней, что принуждаем бедных прибегать к этому. Если бы мы легко склонялись на милость, то он никогда не решился бы подвергнуться этому. Что я говорю о наготе и дрожании (от холода)? Скажу нечто, еще более ужасное: некоторые принуждены были ослеплять малолетних детей, чтобы тронуть наше бесчувствие. Так как, скитаясь зрячими и обнаженными, они не могли привлечь внимание жестокосердых ни нежностью возраста, ни несчастьем, то присоединяли к своим бедствиям еще другое плачевнейшее бедствие для утоления голода, находя более легким лишиться общего света и дарованных всем лучей солнечных, нежели непрестанно бороться с голодом и подвергнуться самой жалкой смерти. Вы не привыкли сострадать бедности, а забавляетесь несчастьями; потому они и удовлетворяют вашему ненасытному желанию, возжигая и в себе и в вас пламень, лютейший геенны. А чтобы вы убедились, что все это и подобное тому происходит именно по этой причине, я представлю вам несомненное доказательство, которому никто противоречить не может. Есть бедные, легкомысленные и малодушные, которые не могут переносить голода и готовы терпеть все другое, кроме этого. Они, неоднократно приступая к вам с жалким видом и жалостными словами, но не получив никакой помощи, наконец оставляют просьбы и прибегают к хитростям не хуже кудесников: одни жуют кожу изношенной обуви, другие вбивают в голову острые гвозди, иные ложатся на замерзшую от холода воду голым желудком, а иные подвергают себя еще более нелепым (мучениям), чтобы представить жалкое зрелище.
6. Между тем как это делается, ты стоишь и смеешься, удивляясь и утешаясь бедствиями других, подвергающих посрамлению общую нашу природу. Что хуже этого может сделать и человеконенавистный диавол? А чтобы он усерднее делал это, ты с великой щедростью даешь деньги. Кто просит, призывает Бога и приступает к тебе кротко, того ты не удостаиваешь ни ответа, ни взгляда, и если он часто докучает тебе, говоришь о нем такие невыносимые слова: ему ли жить, ему ли дышать, ему ли смотреть на солнце? А к тем напротив ты благосклонен и щедр, так что сам ты делаешься виновником смешного и сатанинского их безобразия. Потому о них–то самих, виновниках таких дел, не подающих ничего прежде, нежели увидят других страждущими, с большей основательностью можно было бы сказать: им ли жить, им ли дышать, им ли смотреть на солнце, столь тяжко согрешающим против общей природы и оскорбляющим Бога? Когда Бог говорит: дай милостыню, а я дам тебе царствие небесное, — ты не слушаешь; когда же диавол показывает голову, израненную гвоздями, ты вдруг делаешься щедрым: более действует на тебя ухищрение злого демона, причиняющее столько вреда, нежели обетование Божие, подающее множество благ. Надлежало бы давать золото, чтобы этого не было, чтобы и не видеть этого, надлежало бы делать и выносить все, чтобы искоренить это великое безумие; а вы, напротив, всячески стараетесь и заботитесь о том, чтобы это было, чтобы посмотреть на это. И ты, скажи мне, еще спрашиваешь, для чего геенна? Спроси лучше, почему одна только геенна? Ведь каких наказаний не достойны те, которые устрояют это жестокое и бесчеловечное зрелище и смеются над теми, о которых надлежало бы плакать и им и вам самим, особенно же вам, принуждающим их к таким безобразным действиям? Но, скажешь, я не принуждаю их. Как же не принуждаешь, скажи мне, когда не хочешь даже слушать кротких, плачущих и призывающих Бога; а тем щедро подаешь серебро и приглашаешь других подивиться им? Но, скажешь, мы отходим, пожалев их. Но не ты ли требуешь того? Нет, человек, — это не жалость, когда ты заставляешь их за несколько оволов терпеть такое мучение, когда повелеваешь им для получения необходимой пищи терзать себя и раздирать на голове кожу на многие части жалким и плачевным образом. Не правда, скажешь; не мы пробиваем головы их гвоздями. О, если бы ты! Тогда зло не было бы так ужасно. Тот, кто убивает человека, не так жестоко поступает с ним, как тот, кто повелевает ему умертвить себя самого. То же бывает и здесь: они терпят мучительнейшую боль, когда принуждены бывают собственноручно исполнять такие жестокие приказания. И это делается в Антиохии, где верующие первые стали называться христианами, где они были добрее всех, где некогда процветали обильные плоды милосердия! Ведь они не только жившим здесь, но и находившимся на далеком расстоянии посылали пособие, и притом тогда, когда угрожал голод. Что же, скажешь, надобно делать? Оставить жестокость и внушить всем нуждающимся, что если они будут делать это, то ничего не получат, а если будут приходить скромно, то получат щедрое подаяние. Когда они будут знать это, то я ручаюсь, хотя бы они были несчастнее всех, никогда не решатся подвергать себя такому мучению, а напротив будут благодарить вас, что вы избавили их от посмеяния и страданий.
Между тем ныне за возниц вы отдали бы детей своих и за плясунов положили бы самые души свои, а Христу алчущему не хотите уделить и малейшей части своего имущества; если же когда подадите немного серебра, то находитесь в таком расположении духа, как будто вы отдали все, забывая, что не подавать только, а подавать щедро — вот в чем особенно состоит милостыня. Потому пророк прославляет и ублажает не тех, которые только подают, а тех, которые подают щедро; он не просто говорит: дал; но как? «Он расточил, роздал нищим» (Пс. 111:8). Что пользы, если ты, будучи богатым, подаешь столько, сколько тот, например, кто подал бы стакан воды из целого моря, и не подражаешь великодушию жены вдовицы? Как будешь говорить ты: Господи, «помилуй меня по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои» (Пс. 50:3), когда сам не милуешь не только великой милостью, но, может быть, и малой? Я крайне стыжусь, когда вижу, как многие богачи ездят на конях, украшенных золотыми уздами, сопровождаются слугами, одетыми в золотые одежды, покоятся на серебряных ложах и позволяют себе множество других излишеств; но как скоро надобно подать бедному, то представляются беднее самых бедных. А чем они часто оправдываются? Бедный, говорят, получает из церковной казны. Какое тебе до того дело? Если я подаю, ты не спасешься за это; если церковь подает, ты не загладишь этим своих грехов. Если ты не подаешь потому, что церковь должна подавать нуждающимся, то (равным образом), если священники молятся, разве ты поэтому не должен молиться? Другие постятся, — разве ты поэтому можешь постоянно предаваться пьянству? Или ты не знаешь, что Бог предписал заповедь о милостыне не столько для бедных, сколько для самих подающих? Но не подозреваешь ли ты священника? Это также весьма тяжкий грех, но я не буду распространяться об нем; в таком случае делай все сам, и ты получишь за то сугубую награду. Все, что мы говорим о милостыне, говорим не для того, чтобы ты приносил пожертвования к нам, но чтобы подавал их сам от себя. Принося ко мне, ты, может быть, впадешь в тщеславие, а иногда соблазнившись отойдешь с лукавым подозрением; а если вы будете делать все сами, то избавитесь от соблазна и неуместного подозрения, и получите большую награду.
7. Говорю это не для того, чтобы побудить вас приносить пожертвования сюда, или выразить свое неудовольствие на священников, о которых разносятся худые слухи. Если нужно огорчаться и скорбеть, то более о вас, распространяющих худые слухи; те, которых порицают напрасно и без причины, заслужат большую награду, а те, которые порицают их, большое осуждение и наказание. Итак, не за них я говорю это, а для вашего блага. Удивительно ли, что в наше время некоторые подвергаются подозрению, если еще во времена святых, подражавших ангелам и не имевших никакой собственности, т. е. апостолов, происходил ропот, будто бы при служении бедным были пренебрегаемы вдовицы, тогда как «никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (Деян. 4:32)? Не будем же представлять таких предлогов и считать оправданием для себя то, что Церковь имеет много сокровищ. Когда ты видишь у ней много имущества, то представь также великое число записанных бедных, множество больных, тысячи случаев к издержкам; разбери, рассчитай; никто не препятствует; мы даже готовы дать вам отчет. Но скажу нечто важнейшее. Когда мы представим отчет и покажем, что расход не менее прихода, а иногда и более, то я желал бы спросить вас: когда мы предстанем туда и услышим слова Христовы: вы видели Меня алчущим и не напитали, нагим и не одели (Мф. 25:43–44), тогда что мы скажем? Чем оправдаемся? Укажем ли на такого–то, и такого–то, которые не слушали этого, или на некоторых подозрительных священников? Но какое тебе до них дело? Я осуждаю тебя, скажет Он, за твои грехи. Чтобы получить оправдание, надобно очистить собственные грехи, а не указывать на других таких же грешников. Церковь принуждена иметь то, что теперь имеет, по вашей скупости; а если бы все делалось по правилам апостольским, то доход ее составляло бы ваше расположение, которое было бы и безопасным хранилищем, и неистощимым сокровищем. А теперь, когда вы собираете сокровища на земле и запираете все в своих хранилищах, Церковь же принуждена производить издержки на общества вдов, на сонмы дев, на прием странников, на вспомоществование пришельцам, на утешение узников, на облегчение больных и увечных и на другие подобные нужды, то что ей делать? Неужели оставить всех их без внимания и затворить пристанища? Кто же будет подавать помощь в кораблекрушениях? Кто станет облегчать слезы, рыдания и вопли, раздающиеся со всех сторон? Итак, не будем говорить все, что вздумается. Мы теперь же, как я сказал, готовы дать вам отчет; а если бы и не так, если бы у вас были порочные учители, все похищающие и присвояющие себе, и тогда их порочность не могла бы служить оправданием для вас. Человеколюбивый, премудрый и всевидящий единородный Сын Божий, зная, что в течение долгого времени и на пространстве обширной вселенной будет много порочных священников, и желая, чтобы от их нерадения не усилилась беспечность руководимых ими, не оставил беспечным никакого оправдания, сказав: «на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак все, что они велят вам соблюдать, делайте; по делам же их не поступайте» (Мф. 23:2–3). Этим Он выразил, что, хотя бы у тебя был порочный учитель, это нисколько не оправдает тебя, если ты не слушаешь учения его. Бог произнесет над тобой приговор не за то, что сделал учитель, а за то, что ты слышал от него и не исполнил. Если ты исполнишь заповеданное, то предстанешь тогда с великим дерзновением; а если не послушаешь учения, то, хотя бы ты указал на тысячу порочных священников, это нисколько не оправдает тебя. И Иуда был апостол; однако это нисколько не послужит к оправданию святотатцев и сребролюбцев; никто из них, будучи осуждаем, не сможет сказать, что и апостол был похититель, святотатец и предатель: напротив, за то особенно мы и будем осуждены и наказаны, что не вразумились пороками других; они для того и описаны, чтобы мы остерегались подражать им. Потому, оставим других, будем внимательны к самим себе. Каждый из нас даст ответ Богу за самого себя. А чтобы нам дать такой ответ, который послужил бы к нашему оправданию, будем вести жизнь благочестивую и простирать щедрую руку к бедным, помня, что исполнение заповедей — вот единственное наше оправдание, а другого нет никакого. Если мы будем в состоянии представить такое оправдание, то избавимся от нестерпимых мучений геенских и удостоимся будущих благ, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 23 на 1 Кор.
Если окажешь милость вдовице, очистятся грехи твои: «защищайте», говорит (пророк), «сироту, вступайтесь за вдову. Тогда придите — и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю; если будут красны, как пурпур, — как волну убелю» (Ис. 1:17–18). Бог не оставит на тебе и следа от ран твоих.
5. Хотя бы мы впали в такую глубину зол, в какую впал сын, расточивший отеческое имение и питавшийся шелухой, и тогда, если покаемся, непременно спасемся; хотя бы должны были тысячу талантов, и тогда, если припадем (к Господу) и не будем помнить зла, получим прощение во всем; хотя бы заблуждались так же, как овца заблудшая, и тогда (Господь) может спасти нас; будем только желать этого, возлюбленные, а Бог человеколюбив. Для него довольно было и того, что должник тысячи талантов припал к Нему, что расточивший отеческое имение только возвратился, что заблудшая овца пожелала быть спасенной. Потому, представляя себе Его человеколюбие, будем умилостивлять Его здесь и поспешим принести пред лице Его исповедание, чтобы, отошедши отсюда неоправданными, не подвергнуться крайнему наказанию. Если в настоящей жизни мы покажем хотя некоторое тщание, то получим величайшую пользу; а если отойдем отсюда, нисколько не исправившись, то как бы сильно мы ни раскаивались там, не будет нам никакой пользы. Надобно подвизаться, пока мы еще на поприще; а по окончании зрелища бесполезно плакать и рыдать, как делал богач, который, хотя плакал и рыдал, но напрасно и тщетно, потому что пропустил время, в которое надлежало это делать. Впрочем, не он один, а много и ныне подобных ему богачей, которые денег не желают презирать, а душу презирают. Я удивляюсь, когда вижу, как часто они просят у Бога милости, а сами к себе немилосерды, не щадят души своей, как будто она — враг их. Не будем шутить, возлюбленные, не будем издеваться и обольщать себя, прося себе у Бога милости, а сами предпочитая этой милости деньги, пресыщение и все прочее. Если бы кто предложил тебе на суд дело какого–нибудь человека и сказал бы, что он, подвергаясь смертным опасностям и будучи в состоянии небольшим количеством денег освободить себя от погибели, решился лучше умереть, нежели потерять сколько–нибудь из своего имущества, то ты, конечно, признал бы его недостойным никакой милости или прощения. Так суди и о себе самом: и мы делаем то же, пренебрегаем своим спасением, а дорожим деньгами. Как же ты можешь испросить милость у Бога, когда не щадишь сам себя и предпочитаешь деньги душе? Крайне удивляюсь, какое обольщение скрывается в деньгах, или, лучше, не в деньгах, а в душах обольщаемых. А есть, действительно есть, люди, которые смеются над этим обольщением. В самом деле, что в деньгах может обольщать нас? Не вещество ли они и бездушное и тленное? Не обманчиво ли обладание ими? Не сопряжено ли со страхом и опасностями, с убийствами и кознями, с враждой и ненавистью, с леностью и многими пороками? Не прах ли они и пепел? Какое безумие! Какая болезнь! Но, скажешь, не осуждать только нужно зараженных болезнью, а истреблять эту страсть. Как же иначе истреблять ее, если не доказывая, что она порочна и исполнена бесчисленных зол? Впрочем, не легко убедить пристрастившегося к этим детским игрушкам. Ему надобно указать на другую противоположную красоту. Но, как больной, он еще не может видеть красоты бестелесной. Потому представим красоту телесную и скажем ему: вообрази себе луга и на них цветы, которые прекраснее всякого золота, приятнее и светлее всяких драгоценных камней; вообрази прозрачные струи потоков и рек, которые тихо, подобно елею, протекают по земле; обратись к небу и посмотри на красоту солнца, благолепие луны, сияние звезд. Но что же из этого? Мы не можем, скажешь, пользоваться ими так, как деньгами? Напротив — более, нежели деньгами, потому что и употребление их необходимее, и наслаждение надежнее; тебе не нужно опасаться, чтобы кто не похитил их, подобно как деньги, но можно всегда быть уверену в них, притом без забот и беспокойств. Если же ты скорбишь о том, что пользуешься ими вместе с другими, а не один обладаешь ими так, как деньгами, то значит ты предан не деньгам, а только корыстолюбию. Ты не стал бы любить и денег, если бы они были общими для всех. Итак, нашедши то, что ты любишь, т. е. корыстолюбие, я теперь покажу тебе, как оно тебя не любит и ненавидит, сколько изощряет против тебя мечей, сколько искапывает пропастей, сколько раскидывает сетей, сколько приготовляет стремнин, чтобы хотя таким образом погасить страсть твою. Откуда же это видно? Из войн, из того, что на дорогах, на морях, в судилищах. Ведь оно и моря наполняет кровью, и мечи судей часто обагряет несправедливо, и вооружает производящих засады на дорогах днем и ночью, и заставляет забывать самую природу, и создает отцеубийц и матереубийц, и вводит вообще всякое зло в жизни.
6. Потому–то Павел называет (сребролюбие) корнем (всех зол) (1 Тим. 6:10). Оно приводит преданных ему в состояние ничем не лучшее того, в каком находятся вырабатывающие металлы (в рудниках). Как эти, будучи постоянно заключены во мраке и связаны, трудятся без пользы, так и те, сокрывшись в вертепах сребролюбия, без всякого стороннего принуждения, самопроизвольно подвергают себя мучению и налагают на себя неразрешимые узы. Осужденные (на работы в рудниках), по крайней мере, при наступлении вечера освобождаются от трудов; а те и днем и ночью копаются над своими презренными металлами. Притом первым определена мера тяжкой их работы; а последние не знают меры, но чем более копают, тем более чувствуют недовольство. Но эти, скажешь, работают по неволе, а те добровольно? Тем тяжелее болезнь их, что они не могут даже освободиться от нее, не чувствуя отвращения к своему бедственному состоянию. Как свинья в грязи, так и они услаждаются, валяясь в нечистотах сребролюбия и страдая тяжелее тех осужденных. А что действительно они находятся в худшем состоянии, послушай, в каком состоянии — те, тогда поймешь, в каком — они. Говорят, что златоносная земля имеет в мрачных своих пещерах расселины и впадины; преступник, осужденный на работу в них, взяв лампаду и заступ, входит внутрь, неся с собою сосуд с маслом, чтобы подливать из него в лампаду, потому что там, как я сказал, непроницаемая тьма и днем; потом, когда наступает время несчастному принять пищу, а сам он не знает времени, страж узников сильно ударяет в пещеру сверху, и этими ударами и звуком дает знать работающему внутри об окончании дня. Не содрогаетесь ли вы, слыша это? Посмотрим же, не тяжелее ли страдают сребролюбцы. Подлинно, и страж их жесточе, т. е. сребролюбие, тем жесточе, что вместе с телом он связывает у них душу; и тьма их ужаснее той тьмы, потому что она не чувственная, но скрывается внутри, и куда ни идут они, всюду носят ее с собою, так как у них омрачилось душевное око. Потому и Христос, выражая крайнее их несчастие, говорит: «ибо если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф. 6:23). Те имеют по крайней мере свет лампады; а эти (сребролюбцы) лишены и такого света, и потому ежедневно впадают в тысячи пропастей. Притом осужденные при наступлении ночи успокаиваются, достигая общего для всех несчастных покоя, т. е. ночи; а для сребролюбцев заграждена и эта пристань корыстолюбием; они обременены тяжкими заботами и ночью, и со всем усердием изнуряют сами себя, без всякого стороннего принуждения. Это с ними происходит здесь; а что там, — какое может выразить слово? Там невыносимые печи, огненосные реки, скрежещущие зубы, неразрешимые узы, ядовитый червь, непроницаемый мрак, бесконечные мучения. Убоимся же, возлюбленные, убоимся источника таких мучений, ненасытной страсти, пагубы нашего спасения. Невозможно любить вместе и серебро и душу. Будем знать, что деньги — земля и пепел, что они покинут нас при отшествии нашем отсюда, или, лучше, часто покидают нас еще прежде отшествия, причиняя нам вред и в будущей и в настоящей жизни. Еще прежде геенны и тамошних мучений они возбуждают у нас и здесь тысячи браней, производят несогласия и раздоры. Ничто в самом деле не вызывает таких браней, как сребролюбие; ничто больше его не причиняет бедности, будет ли оно у богача, или у бедняка, — потому что эта тяжкая болезнь зарождается и в душах бедных, и увеличивает бедность их. Если бедный окажется сребролюбив, то он будет мучиться не от денег, а от голода; он не будет спокойно пользоваться своим малым имуществом, но станет истощать желудок голодом, изнурять все тело наготой и холодом, везде являться неопрятнее и грязнее узников, беспрестанно плакать и рыдать, как будто он всех несчастнее, хотя есть тысячи беднее его; пойдет ли он на торжище, возвратится оттуда с множеством ран; пойдет ли в баню или на зрелище, получит еще больше ран не только от зрителей, но и от действующих на сцене, увидев много распутных женщин, сияющих золотом; поплывет ли по морю, опять, видя там купцов, корабли, нагруженные множеством товаров, и несметные выгоды, возненавидит и жизнь свою; пойдет ли сухим путем, там видя поля, дачи, гостиницы, бани, и воображая получаемые с них доходы, почтет жизнь свою не жизнью; заключится ли дома, и там, растравляя раны, полученные на базаре, тем более будет терзаться душой, так что для него остается одно только утешение от угнетающих его страданий, — смерть и прекращение жизни. Тому же может подвергнуться не только бедный, но и богатый, впавший в эту болезнь, и тем более в сравнении с бедным, чем сильнее в нем страсть и чем больше ослепление; он будет считать себя беднее всех, и действительно он беднее всех. Не по мере имущества, но по расположению души надобно судить о богатстве и бедности; беднее всех тот, кто всегда желает большего и никогда не может остановить своего злого желания. Итак, будем убегать сребролюбия, этого виновника бедности, губителя души, друга геенны, врага царствия небесного, источника вообще всех зол; будем презирать имущество, чтобы лучше пользоваться имуществом, а вместе с имуществом получить и обетованные нам блага, которых да сподобимся все мы (благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Беседа 27 на 1 Кор.
1. Прежде всего надобно объяснить причину предлагаемого обличения; тогда наша речь будет удобопонятнее. В чем же состоит эта причина? Как в начале верующие, в числе трех тысяч, вкушали пищу за общим столом и имели у себя все общее, так было и тогда, когда апостол писал это, хотя и не с такой точностью, а только как бы некоторый остаток прежнего общения сохранялся и соблюдался в последующее время. Верующие, из которых одни были богаты, а другие бедны, хотя не отдавали всего своего имущества на общую пользу, однако в установленные дни по обычаю учреждали общие столы и, по окончании собрания и причащения таин, сходились все на общее пиршество, при чем богатые приносили яства, а бедные и ничего не имеющие были приглашаемы ими, и таким образом вкушали пищу все вместе. Но впоследствии уничтожился и этот обычай. Причиной было то, что верующие разделились между собой, причисляли себя одни к тем, а другие к другим, и говорили: я такого–то, а я такого–то, как говорил и вразумлял (апостол) в начале послания: «ибо от домашних Хлоиных сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: "я Павлов"; "я Аполлосов"; "я Кифин";» (1 Кор. 1:11–12). Это не значит, будто они называли себя Павловыми: он не допустил бы этого; но, желая сильнее и с корнем истребить такой образ действий, он привел свое имя, чтобы показать, что если бы кто–нибудь принял даже его имя, отторгшись от общего тела (Церкви), и в таком случае поступил бы безрассудно и крайне нечестиво: если же нечестиво (называться) его именем, то тем более именем других низших учителей. Итак, когда нарушился этот обычай (общения имений), прекрасный и благодетельнейший, так как он служил к поддержанию любви, утешению бедности, благоупотреблению богатства, внушению великого любомудрия, сохранению смиренномудрия, когда (апостол) узнал, что погибают такие блага, то справедливо употребляет обличительное слово и говорит: «но, предлагая сие, не хвалю». В прежнем обличении, которое не касалось многих, бывших исправными, он начал речь иначе: «хвалю вас», говорит, «что вы все мое помните» (ст. 2): а здесь напротив: «но, предлагая сие, не хвалю». Потому он и не поместил этого (предмета) сряду после обличения вкушавших идоложертвенное; так как это (преступление) было весьма тяжко, то он вставил в средине речь о волосах, чтобы, переходя от одного сильного обличения к другому столь же сильному, не показаться слишком суровым, — а затем опять переходит к более тяжкому и говорит: «но, предлагая сие, не хвалю». Что такое сие? Об этом я сейчас скажу. А что значит: «предлагая, не хвалю»? Я не одобряю, говорит, вас за то, что вы поставили меня в необходимость делать вам внушение; не хвалю, что оказалась надобность учить вас этому, что вы имеете нужду в таком увещании от меня. Видишь ли, как в самом начале он показал все безрассудство их поведения? Если согрешающему не следовало даже нуждаться в увещании, чтобы не грешить, то очевидно, как непростителен грех. Почему же он не хвалит? «Что», говорит, «вы собираетесь не на лучшее, а на худшее», то есть, не преуспеваете в добродетели. Тогда как следовало преуспевать и возрастать в любви, вы сократили уже господствовавший обычай, и сократили так, что оказалась надобность в моем увещании вам возвратиться к прежнему порядку. Затем, чтобы не показалось, что он говорит только в пользу бедных, (апостол) не тотчас начинает речь о трапезах: а чтобы обличение его не было принято ими за маловажное, употребляет выражение более разительное и внушающее больший страх. Что же он говорит? «Ибо, во–первых, слышу, что, когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения» (ст. 18). Не говорит: я слышу, что вы не учреждаете общих вечерей, слышу, что вы вкушаете пищу каждый порознь, а не вместе с бедными; но употребляет выражение, которое могло сильнее потрясти их душу, именно — разделения, которые были причиной и этого беспорядка; и таким образом опять напоминает о том, о чем говорено было в начале послания и что возвещено было ему домашними Хлоиса. «Чему отчасти и верю».
2. Чтобы не сказали: а что, если солгали какие–нибудь клеветники? — он не говорит: я верю, чтобы они не сделались еще более бесстыдными, не говорит также: не верю, чтобы обличение не показалось напрасным, но — отчасти, говорит, верю, т. е. несколько верю, и тем делает их внимательными и призывает к исправлению. «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (ст. 19). И под именем разномыслия он разумеет здесь не заблуждения касательно догматов, но эти самые разделения. Впрочем, если бы он говорил и о заблуждениях касательно догматов, то и в таком случае не подал бы повода к соблазну. Ведь и Христос сказал: «надобно придти соблазнам» (Мф. 18:7), и однако не нарушил свободы воли и не поставил жизнь в какой–нибудь необходимости и неизбежности, но предсказал будущее, имевшее произойти от злой человеческой воли, не вследствие Его предсказания, но от произвола развратных людей. Не потому происходили (соблазны), что Он предсказал о них, но потому Он предсказал, что они имели произойти. Если бы соблазны происходили по необходимости, а не по воле производящих их, то Он напрасно бы сказал: «горе тому человеку, через которого соблазн приходит» (Мф. 18:7). Но об этом мы подробно рассуждали, когда рассматривали это место, а теперь нужно обратиться к настоящему предмету. Что (апостол) действительно разномыслиями называет здесь беспорядки при трапезах и бывшие при том несогласия и раздоры, это он ясно выразил последующими словами. А именно, сказав: «слышу, что между вами бывают разделения», не остановился на этом, но, желая объяснить, какие он разумеет разделения, говорит далее: «всякий поспешает прежде других есть свою пищу» (ст. 21), и еще: «разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию?» (ст. 22). Очевидно, что он говорит об этих беспорядках; а что называет их разделениями, не удивляйся; он хотел, как я сказал, сильнее подействовать на них таким выражением. Если бы он разумел догматические разделения, то не говорил бы с ними так кротко. Когда он говорит о них, то послушай, с какой силой и предохраняет, и обличает; предохраняет, когда говорит: «если бы даже Ангел стал благовествовать вам не то, что вы приняли, да будет анафема» (Гал. 1:8–9); обличает, когда говорит: «вы, оправдывающие себя законом, отпали от благодати» (5:4); а смутьянов называет то псами: «берегитесь», говорит, «псов» (Фил. 3:2), то сожженными в совести и служителями диавола (1 Тим. 4:2). Но здесь не говорит ничего подобного, а выражается кротко и снисходительно. Что означают слова: «дабы открылись между вами искусные»? Чтобы более просияли. Он хочет сказать, что людям непреклонным и твердым это не только не вредит, но еще делает их более заметными и славными. Частица дабы (ινα, чтобы) не всегда означает цель, но часто следствие дела. Так употребляет ее Христос, когда говорит: «на суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы» (Ин. 2:39); так и сам Павел, когда говорит о законе: «закон же пришел после, чтобы [35] умножилось преступление» (Рим. 5:20). Закон дан был не для того, чтобы умножились преступления иудеев; но так было. И Христос пришел не для того, чтобы видящие сделались слепыми, а с противоположной целью: но так было. Подобным образом и здесь нужно понимать слова: «дабы открылись искусные» бывают: разномыслия были не для того, чтобы открылись искусные, но когда явились разномыслия, тогда это случилось. (Апостол) сказал это для утешения бедных, твердо переносящих такое пренебрежение. Потому не сказал: дабы стали искусны, но: «дабы открылись искусные», выражая, что они и прежде были такими, но смешивались с другими и, получая утешение от богатых, не очень были заметны, а теперь смятение и несогласие сделали их известными, подобно как буря делает известным кормчего. Также не сказал: дабы вы искусными явились, но: «дабы открылись между вами искусные»; как в обличении не указал ни на кого прямо, чтобы не сделать их более бесстыдными, так и в похвале, чтобы не сделать их более беспечными; но выражается неопределенно, предоставляя совести каждого прилагать к себе сказанное. Мне кажется, что здесь он утешает не только бедных, но и тех, которые не нарушали того обычая; вероятно, между ними были и соблюдавшие его. Потому он и сказал: «отчасти верю». Справедливо он называет искусными тех, которые не только вместе с другими соблюдали обычай, но и без них не преступали этого прекрасного установления. Такими похвалами он старается возбудить в тех и других большее усердие. Затем он показывает и самый род преступления. В чем же оно состояло? «Вы собираетесь», говорит, «так, что это не значит вкушать вечерю Господню» (1 Кор. 11:20). Видишь ли, как он пристыжает их и под видом повествования предлагает внушение? Наружный вид собрания, говорит, показывает одно, происходит как бы из любви и братолюбия; вы собираетесь в одном месте и все вместе: а трапеза не соответствует собранию. Не сказал: когда вы собираетесь, то не вкушаете вместе, не разделяете пищи друг с другом, но опять выражается иначе и гораздо разительнее: «так», говорит, «что это не значит вкушать вечерю Господню», напоминая им ту вечерю, на которой Христос преподал страшные тайны. Потому и назвал ядение их вечерей, так как и на той вечери возлежали все вместе. Впрочем, не так отличны друг от друга богатые и бедные, как Учитель и ученики, — между последними различие беспредельно. Но что я говорю об Учителе и учениках? — представь, какое различие между Учителем и предателем, и однако Он сам возлежал вместе с ними, не изгнал и предателя, но и с ним разделил соль и сделал его участником таин.
3. Далее (апостол) объясняет, почему они не вкушают вечерю Господню: «ибо всякий», говорит, «поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается» (ст. 21). Видишь ли, как он доказал, что они более посрамляют себя самих? Принадлежащее Господу они присвояют себе, и потому прежде всех унижают самих себя, лишая свою трапезу того, в чем состоит величайшее ее достоинство. Почему и каким образом? Господская вечеря, то есть Владычня, должна быть общей; принадлежащее господину не принадлежит тому или другому рабу, но есть общее для всех; она Господская, говорит, следовательно, общая. Если же она принадлежит твоему Владыке, как и действительно принадлежит, то ты не должен присвоять ее себе, но, как принадлежащую Господу и Владыке, предлагать ее всем вообще. Она Господская, а ты препятствуешь ей быть Господской, не дозволяя ей быть общей, но вкушая сам по себе. Потому и присовокупляет: «ибо всякий поспешает прежде других». Не сказал: отделяет, но: поспешает, прикровенно обличая их в неумеренности и невоздержании, что объясняется и последующим: а именно, сказав это, он продолжает: «так что иной бывает голоден, а иной упивается»; то и другое, как недостаток, так и излишество, показывают неумеренность. Вот и вторая вина, которая также вредит им самим: первая в том, что они бесчестят свою вечерю; а вторая в том, что пресыщаются и упиваются, и, что еще тяжелее, тогда как бедные алчут. То, что следовало предлагать всем вообще, они поедают одни и таким образом впадают в пресыщение и пьянство. Потому он и не сказал: иной бывает голоден, а иной насыщается, но: упивается. Каждое из этих дел само по себе достойно осуждения; упиваться, не пренебрегая бедных, преступно; и пренебрегать бедных, не упиваясь, преступно; если же то и другое соединятся вместе, то представь, как велико преступление. Показав нечестие дела, далее он применяет укоризну и говорит с великим гневом: «разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих?» (ст. 22). Видишь ли, как от бедных он переносит оскорбление на церковь, чтобы усилить речь свою? Вот и четвертая вина, состоящая в том, что они оскорбляют не только бедных, но и церковь. Как Господскую вечерю (говорит), так и самое место ты присвояешь себе, пользуясь церковью, как бы своим домом. Церковь устроена не для того, чтобы собирающиеся в ней разделялись, но чтобы разделенные соединялись, как показывает и самое слово: собрание. «И унижаете неимущих». Не сказал: оставляете голодными неимущих, но с большей укоризной: унижаете, показывая, что он не столько заботится о пище, сколько об оскорблении, причиняемом им (бедным). Вот и пятая вина — в том, что они не только презирают алчущих, но и унижают их. Этими словами он с одной стороны похваляет бедных, выражая, что они не столько беспокоятся о желудке, сколько о бесчестии, а с другой — располагает слушателя к милосердию. Показав столько преступного (в их поведении), — унижение вечери, унижение церкви, оскорбление бедных, — он вдруг смягчает силу обличения и говорит: «похвалить ли вас? [36] За это не похвалю». Это особенно и достойно удивления, что, показав столько преступлений, когда следовало бы сильнее выразить гнев свой, он поступает совершенно иначе, смягчает речь и дает им облегчение. Почему же так? Он уже сильно тронул их, доказав важность их вины, и, как превосходный врач, наносит удар соответственный ранам: требующие глубокого разреза не рассекает только на поверхности, — ты слышал, как он отсек от них кровосмесника, — а к требующим более легкого врачевания не прилагает железа; потому и здесь говорит с ними кротко. С другой стороны он преимущественно старался сделать их кроткими к бедным; потому более и сам беседует с ними кротко. Далее, желая пристыдить их иначе и еще сильнее, он обращает речь к более важному предмету: «ибо я», говорит, «от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание» (ст. 23–24). Почему он упоминает здесь об этих тайнах? Потому, что это было ему весьма нужно для настоящего предмета. Владыка твой, говорит, удостоил всех одной и той же трапезы, и притом самой страшной и много превосходящей достоинство всех; а ты считаешь других недостойными твоей трапезы, маловажной и незначительной, и, тогда как они не получают от тебя ничего из благ духовных, отнимаешь у них и телесные, хотя и они — не твои. Впрочем, он не говорит этого, чтобы слова его не были слишком тяжкими, но употребляет речь более кроткую и говорит: «что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб». Для чего он напоминает нам об этом времени, об этой вечери и предательстве? Не просто и не без причины, но чтобы сильнее тронуть и самым временем. Всякий, хотя бы кто был даже камнем, представив, как в эту ночь (Господь) скорбел с учениками, как был предан, связан, веден, осужден, как терпел и все прочее, сделается мягче воска, отрешится от земли и всей здешней суеты. Для того (апостол) и напоминает нам о всем этом; пристыжает нас и временем, и вечерей, и предательством и говорит: Владыка твой предал Себя самого за тебя, а ты не хочешь уделить и хлеба брату для самого же себя?
4. Но почему (Павел) говорит, что он принял это от Господа, между тем как сам тогда не был, а находился в числе гонителей? Чтобы ты уразумел, что та вечеря не заключала в себе ничего большего в сравнении с последующими. И ныне тот же (Господь) все совершает и преподает, как и тогда, и не для этого только он напоминает нам об этой ночи, но чтобы тронуть нас еще и иным образом. Как вообще мы более помним последние слова, которые слышим от умирающих, и наследникам их, когда они дерзают нарушать их завещания, в укоризну говорим: вспомните, что это последние слова отца вашего, которые он завещал пред самым тем вечером, как испустил дух, так и Павел, желая таким образом усилить речь свою, говорит: вспоминайте, что это было последнее таинство, которое Он преподал вам, что Он заповедал это в ту ночь, в которую готовился быть убитым за нас, и, предложив вам эту вечерю, после нее уже не предложил никакой другой. Затем он излагает самые обстоятельства события и говорит: «взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое». Если ты приступаешь к евхаристии (благодарению), то не делай ничего недостойного благодарения, не посрамляй брата, не презирай алчущего, не упивайся, не оскорбляй церкви. Ты приступаешь, чтобы благодарить за те блага, которые получили: воздавай же отплату и с своей стороны и не отделяйся от ближнего. Христос преподал равно всем, сказав: приимите, ядите. Он равно всем преподал Свое тело, и ты не хочешь равно всем раздавать общий хлеб? А (хлеб) был преломлен Им равно за всех и соделался Телом равно за всех. «Также и чашу после вечери, и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание» (ст. 25). Что говоришь? Совершаешь воспоминание о Христе, и презираешь бедных, и не трепещешь? Когда ты совершаешь поминовение по умершем сыне или брате, то совесть замучила бы тебя, если бы ты не исполнил обычая и не пригласил бедных; а совершая воспоминание о своем Владыке, ты не хочешь даже поделиться трапезой? Но что означают слова: «сия чаша есть новый завет»? Была чаша и ветхого завета — возлияния и кровь бессловесных животных; наполняли чашу и фиал кровью и после жертвоприношения совершали возлияние. Предложив вместо крови бессловесных Свою кровь, (Господь) напомнил о древнем жертвоприношении, чтобы, слыша это, кто–нибудь не смутился. Сказав о вечери, далее (апостол) соединяет настоящее с прошедшим, чтобы верующие были и ныне в таком же расположении духа, как будто присутствовали на той самой вечери, возлежали вместе (с апостолами) и принимали от самого Христа эту жертву, и говорит: «ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (ст. 26). Как Христос, сказав о хлебе и о чаше: «сие творите в мое воспоминание», открыл нам причину установления таинства, и между прочим внушил, что эта причина достаточна для возбуждения в нас благоговения, — и подлинно, когда ты представишь, что потерпел для тебя Владыка твой, то сделаешься любомудреннее, — так и Павел говорит здесь: «ибо всякий раз, когда вы едите, смерть Господню возвещаете». Такова эта вечеря! Далее внушает, что она пребудет до скончания века, словами: «доколе Он придет». «Посему, кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней» (ст. 27). Почему? Потому, что проливает кровь и производит заклание, а не жертву приносит. Как тогда пронзившие (Господа) пронзали не для того, чтобы пить, но чтобы пролить (кровь Его), так поступает и тот, кто приобщается недостойно, и не получает никакой пользы. Видишь ли, как страшна речь его и как сильно он тронул их, показав, что если они таким образом намерены пить (кровь Господа), то будут недостойно причащаться предлежащих (таин)? Да и разве не недостойно приступает тот, кто презирает алчущего, и кроме того, что презирает, еще посрамляет его? Если неподавание (милостыни) бедным лишает человека царствия небесного, хотя бы он был девственник, равно как и не щедрое подавание, — ведь и те (девы) имели у себя елей, но только не в изобилии, — то представь, как велико будет зло, если совершится столько преступлений.
5. Каких, скажешь, преступлений? Что ты спрашиваешь — каких преступлений? Приобщившись такой трапезы, тебе следовало бы сделаться смиреннее всех и уподобиться ангелам, а ты сделался жестокосерднее всех; ты вкусил крови Владычней и не признаешь своего брата: достоин ли ты после этого прощения? Если бы даже ты не знал его доселе, то после этой трапезы должен был бы признать его; а ты бесчестишь и самую трапезу, считая сподобившегося быть причастником ее недостойным яств твоих. Разве ты не слышал, чему подвергся требовавший сто динариев от брата своего, как он утратил дар, уступленный ему господином его? Разве не знаешь, чем ты был прежде и чем стал теперь? Разве не помнишь, что гораздо более этого бедного деньгами ты был беден добрыми делами, будучи исполнен бесчисленных грехов? Бог простил тебе все грехи и удостоил тебя такой трапезы; но ты и после того не сделался человеколюбивее; потому не остается ничего более, как и тебя предать мучителям (Мф. 18:34). Будем же и мы все внимать этим словам (апостола), потому что и мы здесь приступаем к священной трапезе вместе с бедными, а вышедши отсюда не хотим и смотреть на них, но, предаваясь сами пьянству, их алчущих оставляем без внимания, в чем тогда виновны были и коринфяне. Когда же, скажешь, это делается? Всегда, особенно же в праздники, когда всего более следовало бы не делать этого. Тогда–то, после причащения, тотчас и начинается пьянство и пренебрежение бедных: тогда–то, после принятия крови Господней, когда тебе следовало бы соблюдать пост и воздержание, ты и предаешься пьянству и бесчинию. Когда тебе случится съесть за обедом что–нибудь приятное, ты остерегаешься, чтобы другим дурным кушаньем не испортить прежнего; а, приняв Духа, предаешься сатанинским удовольствиям. Вспомни, что делали апостолы, причастившись священной вечери; не к молитвам ли и песнопениям обратились они, не к священному ли бдению, не к учению ли продолжительному и исполненному великого любомудрия? Подлинно великие и дивные тайны (Господь) преподал и объяснил им тогда, когда Иуда пошел звать будущих Его распинателей. Разве не слышал ты также, что и три тысячи верующих, сподобившиеся причащения, пребывали постоянно в молитвах и учении, а не в пьянстве и бесчинии? А ты, если прежде причащения постишься, чтобы сколько–нибудь оказаться достойным причащения, то после причащения, когда надлежало бы усилить воздержание, погубляешь все. Но не одно и то же поститься прежде или после: должно быть воздержным и в то и в другое время, но особенно после принятия Жениха; прежде для того, чтобы сделаться достойным принятия, а после для того, чтобы не оказаться недостойным полученных даров. Неужели же, скажешь, должно поститься после причащения? Я не говорю этого я не принуждаю; хорошо разумеется, делать и так, однакож и не насилую, а лишь увещеваю не предаваться безмерному пресыщению. Если вообще никогда не должно пресыщаться, как это внушает Павел в словах: питающаяся же пространно жива умерла (1 Тим. 5:6), то здесь тем более угрожает смерть (пресыщающимся после причащения). Если для жены пресыщение есть смерть, то тем более для мужа; если оно пагубно в иное время, то тем более после причащения таин. А ты, приняв хлеб жизни, совершаешь дела смерти, и не трепещешь? Или не знаешь, сколько зол происходит от пресыщения? Неуместный смех, непристойные речи, пагубные шутки, бесполезное пустословие и многое другое, о чем и говорить неприлично. Все это делаешь ты после того, как причастился трапезы Христовой, в тот самый день, в который удостоился прикоснуться языком своим и к плоти Его. Потому, чтобы этого не было, пусть каждый соблюдает в чистоте свою десницу, язык и уста, которые послужили преддверием при вшествии Христа, и, предложив свою чувственную трапезу, обращает мысли свои к той духовной трапезе, к вечери Господней, к бдению учеников в ту священную ночь: или лучше сказать, если тщательно вникнем, то и теперь — та же ночь. Будем же бодрствовать вместе с Владыкой и благоговеть вместе с учениками Его. Непрестанно следует молиться, а не пьянствовать, особенно же в праздник. Праздник не для того, чтобы нам бесчинствовать и умножать грехи свои, но чтобы очистить и те, какие есть у нас. Знаю, что говорю это напрасно, но не перестану говорить. Если вы не все послушаетесь, то не все же и не послушаетесь; а если все не послушаетесь, то мне будет тем большая награда, а вам тем большее осуждение. А чтобы с вами этого не случилось, я не перестану говорить; частым повторением, может быть, и трону вас. Итак, увещеваю: чтобы причащение не послужило к нашему осуждению, напитаем Христа, напоим, оденем: это достойно такой трапезы. Ты слышал священные песни, видел брак духовный, насладился царской трапезы, исполнился Святого Духа, приобщился к лику серафимов, сделался сообщником горних сил? Не нарушай же такой радости, не теряй сокровища, не предавайся пьянству — этому источнику скорби, утешению диавола, виновнику бесчисленных зол, от которого и сон, подобный смерти, и головокружение, и болезни, и забвение, и смертное изнеможение. Ты, конечно, не решился бы в пьяном виде встретиться даже с другом: как же осмеливаешься, скажи мне, предаваться такому пьянству, имея в себе Христа? Но ты любишь удовольствия? Поэтому–то и перестань предаваться пьянству. И я желаю тебе удовольствия, но удовольствия истинного, никогда не увядающего. Какое же это удовольствие истинное и всегда цветущее? Призови к обеду Христа, раздели с Ним свои или, лучше, Его же (блага): вот в чем заключается бесконечное и всегда цветущее удовольствие! А удовольствия чувственные не таковы; они как скоро являются, тотчас же исчезают, и наслаждающийся ими находится нисколько не в лучшем, а даже в худшем состоянии, нежели не наслаждающийся. Этот находится как бы в пристани, а тот как бы увлекается потоком и осаждается болезнями, не имея возможности преодолеть такую бурю. Потому, чтобы не случилось этого, будем соблюдать умеренность; тогда сохраним и тело здоровым, и душу спокойной, освободимся от настоящих и будущих зол, от которых избавившись и да сподобимся все мы царствия небесного, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 32 на 1 Кор.
Он, сказав: «первая и большая заповедь: возлюби Господа Бога твоего», продолжал: «вторая же», и не остановился на этом, но присовокупил: «подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:37–39). И заметь, как Он требует и последней (любви) почти в столь же высокой степени (как первой). О Боге сказал: всем сердцем твоим; а о ближнем: «как самого себя», что равносильно выражению: всем сердцем твоим. Подлинно, если бы это было исполняемо с точностью, то не было бы ни раба, ни свободного, ни начальника, ни подчиненного, ни богатого, ни бедного, ни малого, ни великого, и сам диавол не был бы известен, и не только один, но и другой, и хотя бы было их сто и даже тысячи, сим не могли бы сделать ничего, если бы была любовь. Скорее трава может перенести силу огня, нежели диавол — пламень любви. Она крепче стены, она тверже адаманта, и, если бы ты указал на другое еще более крепкое вещество, твердость любви превзойдет все. Ее не побеждает ни богатство, ни бедность, или лучше, не было бы ни бедности, ни излишнего богатства, если бы была любовь, а было бы только добро, проистекающее из того и другого. От богатства мы имели бы довольство, от бедности беззаботность, не терпели бы ни беспокойств, неразлучных с богатством, ни опасений от бедности. Но что я говорю о пользе от любви? Представь, как прекрасна любовь сама по себе, сколько она приносит радостей, сколько доставляет душе удовольствий; это по преимуществу ей свойственно. Другие дела добродетели, например пост, целомудрие, бдительность, сопряжены с трудом, сопровождаются недовольством, порочным пожеланием, высокомерием; любовь же, кроме пользы, доставляет еще великое удовольствие, а труда никакого, и, как добрая пчела, собирая добро отовсюду, слагает его в душе любящего. Раб ли кто, она делает рабство приятнее свободы, потому что кто любит, тот не столько радуется тогда, когда повелевает, сколько тогда, когда повинуется, хотя повелевать и приятно. Любовь изменяет самое существо вещей и неразлучно приносит с собой все блага; она нежнее всякой матери, щедрее всякой царицы; трудное она делает легким и удобным, добродетель представляет привлекательной, а порок отвратительным. Посмотри: раздавать свое по–видимому прискорбно, но любовь делает это приятным; брать чужое по–видимому приятно, но любовь не позволяет считать это приятным, а заставляет убегать, как преступного; худо говорить о других для всех кажется приятным, но любовь представляет это низким, а хорошо говорить — приятным; ничто так не приятно нам, как хвалить того, кого мы любим. Еще: гнев имеет в себе некоторую приятность, но при любви его не может быть; она совершенно уничтожает его; если любимый и оскорбит любящего, то гнева не будет, а будут слезы, увещания, просьбы: так далека (любовь) от раздражения! Когда она видит согрешающего, то плачет и скорбит, — и эта скорбь приносит ей удовольствие. Слезы и скорбь любви приятнее всякого смеха и всякой радости; не столько чувствуют наслаждения смеющиеся, сколько плачущие о любимых. Если не веришь, то удержи их слезы, и они огорчатся, как потерпевшие что–нибудь крайне неприятное. Но, скажешь, в любви есть нечистое удовольствие. Нет, человек, оставь злоречие; ничто не исполнено такого чистого удовольствия, как истинная любовь.
Беседа 34 на 1 Кор.
1. Доказав превосходство любви тем, что в ней имеют нужду и дарования и житейские подвиги, исчислив все ее совершенства и показав, что она есть основание истинного любомудрия, (апостол) еще с иной — третьей — стороны показывает ее достоинство. Он делает это как для убеждения считавших себя униженными, что они могут получить самое главное знамение и иметь нисколько не менее тех, которые получили дарования, и даже гораздо более их, если имеют любовь, так и для смирения имевших великие дарования и тем гордившихся и для внушения им, что они не имеют ничего, если не имеют любви. Таким образом они должны были бы любить друг друга, как скоро уничтожились между ними зависть и гордость, а любя друг друга, они далеко отогнали бы от себя эти страсти, потому что «любовь не завидует, не гордится». Так он оградил их со всех сторон несокрушимой стеной и разнообразными побуждениями к единодушию, которое истребляет все болезни и само оттого приобретает большую силу. Потому он и привел множество доказательств, которые могли утешить их в скорби: тот же, говорит, Дух дает, и дает на пользу, и разделяет как Ему угодно, и разделяет по благодати, а не по долгу; хотя ты получил мало, но и ты входишь в состав тела и также пользуешься великой честью; получивший больше имеет нужду в тебе, получившем меньше; а величайшее дарование и превосходнейший путь есть любовь.
Этими словами он хотел соединить их друг с другом двояким образом, — той мыслью, что при любви они не ниже других, и той, что прибегающие к ней и содержащие ее в себе уже не подвергаются никаким слабостям человеческим, как потому, что имеют корень дарований, так и потому, что уже не могут завидовать другим, хотя бы сами не имели ничего; кто однажды пленен любовью, тот чужд зависти. Потому, показывая им, какие блага они получают от любви, и изображая плоды ее, он самыми похвалами ей облегчает их болезни; каждое слово его служит достаточным лекарством для исцеления их ран. Так: «долготерпит», говорит он, против имеющих распри друг с другом; «милосердствует» — против несогласных и тайно враждующих между собой; «не завидует» — против завидующих имеющим больше их; «не превозносится» — против разделившихся; «не гордится» — против тщеславных; «не бесчинствует» — против не хотящих снисходить к другим; «не ищет своего» — против презирающих других; «не раздражается, не мыслит зла» — против оскорбляющихся обидами; «не радуется неправде, а сорадуется истине» — опять против завидующих; «все любит» — против огорчающихся наветами; «всего надеется» — против отчаивающихся; «все терпит, никогда не перестает» — против тех, которые легко впадают во вражду. Когда таким образом со всех сторон и со всей силой он показал величие любви, тогда делает то же с другой важнейшей стороны, превозносит ее достоинство посредством другого сравнения и говорит: «хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут». Если эти два дара были ниспосланы для веры, то с распространением ее повсюду употребление их уже излишне. Но любовь друг к другу не прекратится, а еще более будет возрастать и здесь и в будущем веке, и тогда еще более, нежели теперь. Здесь многое ослабляет любовь, — деньги, (житейские) дела, телесные страсти, душевные болезни; а там не будет ничего такого. Впрочем, в том, что упразднятся пророчества и языки, нет ничего удивительного; а что упразднится знание, это кажется странным, а он именно и присовокупил: «и знание упразднится». Как? Неужели мы тогда будем жить в неведении? Нет, тогда–то в особенности и должно увеличиться знание, как и он сказал: «тогда познаю, подобно как я познан» (ст. 12). Потому, чтобы ты не подумал, что и оно упразднится подобно пророчествам и языкам, он, после слов: «и знание упразднится», не остановился, но показал и способ упразднения, тотчас присовокупив: «отчасти знаем, и отчасти пророчествуем». «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится» (ст. 9–10). Следовательно, упразднится не знание, а неполнота знания, потому что мы будем знать не только это, но и гораздо большее. Так, — поясню это примером, — теперь мы знаем, что Бог существует везде, но как, не знаем; знаем, что Он сотворил все существующее из ничего, а каким образом, не знаем; знаем, что Он родился от Девы, а как, не знаем. Тогда же узнаем об этом более и яснее. Потом он показывает и то, какое различие (между тем и другим знанием), и что (теперь) недостает не мало: «когда», говорит, «я был младенцем, то по–младенчески говорил, по–младенчески мыслил, по–младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое» (ст. 11). И далее объясняет то же другим примером: «теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло» (ст. 12).
2. Далее, так как тусклое стекло все же несколько представляет видимый предмет, он присовокупляет: «гадательно», чтобы показать, что настоящее знание в высшей степени неполно. «Тогда же лицом к лицу», — не потому, будто Бог имеет лицо, но чтобы выразить яснее и удобопонятнее. Видишь ли, как возрастут все наши познания? «Теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан». Видишь ли, как он двояким образом смиряет гордость их, — тем, что знание неполно, и тем, что даже и такое знание они имеют не сами от себя? Не я, говорит, познал Его, но Он сам познал меня. Как Он сам наперед познал меня теперь и сам снизошел ко мне, так и я достигну до Него тогда гораздо больше, нежели теперь. Сидящий во мраке, прежде нежели увидит солнце, не сам приходит к прекрасным лучам его, но они являют ему себя, когда засияют; а когда он примет сияние их, тогда уже и сам стремится к свету. Такой же смысл в словах: «подобно как я познан», — не тот, будто мы познаем Его так, как Он нас, но как Он сам снизошел к нам ныне, так и мы достигнем до Него тогда, узнаем многое такое, что ныне сокровенно, и сподобимся блаженнейшей беседы и премудрости. Если же Павел, знавший столько, был младенцем, то представь, каково (будущее знание); если (настоящее есть) тусклое стекло и гадание, то пойми отсюда, каково самое лицо. Чтобы хотя немного объяснить тебе это различие и ввести в душу твою хотя некоторый луч разумения этого предмета, припомни теперь, когда воссияла благодать, о временах подзаконных. До благодати тогдашнее казалось чем–то великим и удивительным; но после благодати, послушай, что говорит о том Павел: «то прославленное даже не оказывается славным с сей стороны, по причине преимущественной славы» (2 Кор. 3:10). Но чтобы сказанное мной сделалось еще более ясным, возьмем какое–нибудь одно из тогдашних священнодействий, и ты увидишь различие; представим, если хочешь, пасху ветхозаветную и новозаветную, и ты поймешь преимущество (последней пред первой). Иудеи совершали ее, но совершали как бы в зеркале и гадании; неизреченных же тайн они даже и на уме никогда не имели, и не знали, что прообразовали их действия; они видели закланного агнца, кровь бессловесного и помазанные ею двери; а что воплотившийся Сын Божий будет заклан, избавит всю вселенную, даст в снедь грекам и варварам Кровь Свою, отверзет для всех небо, предложит тамошние блага человеческому роду, вознесет окровавленную плоть выше неба и неба небес и вообще выше всех горних воинств — ангелов, архангелов и прочих сил, и посадит ее на самом царском престоле одесную Отца в сиянии неизреченной славы, — этого никто из них и даже никто из других людей не знал тогда и не мог представить в уме своем. Но что говорят люди, дерзкие на все? Говорят, будто слова: «теперь знаю я отчасти», сказаны (апостолом) о делах домостроительства; а о Боге будто бы имел он совершенное знание. Как же он называет себя младенцем, как — видящим в зеркале и гадании, если он имел полное знание? Почему он приписывает такое знание исключительно Духу и никакой другой сотворенной силе, когда говорит: «ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия» (1 Кор. 2:11)? И Христос также приписывает это Себе одному, когда говорит: «это не то, чтобы кто видел Отца, кроме Того, Кто есть от Бога; Он видел Отца» (Ин. 6:46), называя видением самое ясное и совершенное знание. И как знающий существо (Божие) может не знать дел домостроительства Его? Ведь знание первого выше последнего. Следовательно, скажут, мы не знаем Бога? Нет, мы знаем, что Он есть, но не знаем, что такое Он по существу Своему. Чтобы тебе убедиться, что слова: «теперь знаю я отчасти», (апостол) сказал не о делах домостроительства, выслушай, что далее он присовокупил: «а тогда познаю, подобно как я познан»; а он познан не делами домостроительства, но Богом. Итак, пусть никто не считает этого преступления маловажным и незначительным, но двойным, тройным и многократным, потому что безрассудно не только то, что они хвалятся знанием, свойственным одному Духу и единородному Сыну Божию, но и то, что они считают себя достигшими всего посредством собственных умствований, тогда как и Павел не мог даже этого разумения отчасти иметь без откровения свыше; и не могут они указать, чтобы в Писании где–нибудь было сказано нам об этом. Впрочем, оставим их безумие и перейдем к последующим словам о любви. Не довольствуясь вышесказанным, (апостол) присовокупляет: «а теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (ст. 13).
3. Вера и надежда прекращаются, когда являются блага, составляющие предмет веры и надежды. Павел объяснил это, когда сказал: «надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо если кто видит, то чего ему и надеяться?» (Рим. 8:24). И еще: «вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» [41] (Евр. 11:1). Потому они прекращаются, когда те являются; а любовь тогда особенно и возрастает и делается сильнейшей. Вот новая похвала любви. Не довольствуясь прежде сказанным, (апостол) старается найти в ней еще нечто иное. Смотри: он сказал, что любовь есть великий дар и превосходнейший путь к дарам; сказал, что без нее дарования не приносят большой пользы; начертал ее образ обильно; а теперь хочет иначе возвысить ее и показать величие ее тем, что она не прекращается. «А теперь», говорит, «пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». Почему же любовь больше? Потому, что те проходят. Если же такова сила любви, то он справедливо далее присовокупляет: гонитесь за любовью (14:1); нужно гнаться и сильно стремиться к ней: так она улетает от нас, и столько препятствий стремлению к ней! Потому нам нужны великие усилия, чтобы достигнуть ее. Чтобы выразить это, Павел не сказал: ищите любви, но: гонитесь за ней, побуждая нас и воспламеняя к ее достижению. И Бог от начала принимал множество мер, чтобы насадить ее в нас. Он даровал всем нам одну главу — Адама. Для чего все мы не происходим из земли? Для чего не (происходим) совершенными, как он? Для того, чтобы рождение, воспитание и происхождение друг от друга привязывали нас друг к другу. Потому Он не сотворил и жены из земли. Так как единства природы было бы недостаточно для побуждения нас к единодушию, если бы мы не имели одного прародителя, то Он сделал и это. Если мы ныне, разделяясь одними только местами, чуждаемся друг друга, то тем более было бы так, если бы род наш имел два начала. Потому Он и соединил как бы одной главой все тело человеческого рода. И так как в начале, по–видимому, было два лица, то смотри, как Он опять соединил их и совокупил в одно посредством брака: «потому», сказал Бог, «оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Быт. 2:24). Не сказал: жена, но: человек, потому что в нем привязанность бывает сильнее; а сильнейшей сделал ее для того, чтобы силой этой любви превосходнейшее существо преклонить и привязать к слабейшему. Так как надлежало установить и брак, то Он сделал жене мужем того, от кого она произошла. Для Бога все ниже любви. Если и при этом первый человек скоро впал в такое безумие и диавол посеял такую вражду и зависть, то чего не сделалось бы, если бы они происходили не от одного корня? Далее, устраивая, чтобы один повиновался, а другой повелевал, — так как равенство чести часто производит вражду, — Он учредил не народное правление, но царское, и подобно как в войске, такой же порядок можно видеть в каждом доме. Муж занимает место царя; жена — место правителя и военачальника; дети получили власть третьей степени; затем власть четвертой степени принадлежит рабам, — потому что и они имеют власть над низшими, и часто который–нибудь один бывает поставлен над всеми, заменяя господина, будучи, впрочем, сам рабом; потом и между ними опять есть еще другие степени власти: иная у жен, иная у детей, и у самих детей также различные, сообразно с возрастом и полом, потому что и у детей женский пол имеет власть неодинаковую (с мужским). Везде Бог устроил степени и разнообразие власти, чтобы все пребывало в единодушии и великом согласии. Потому и прежде размножения рода нашего, когда были только два первых человека, Он повелел одному начальствовать, а другой подчиняться. Чтобы (первый) не стал презирать и не отверг (последней), как низшей, смотри, как Бог почтил и соединил ее с ним еще прежде сотворения: «сотворим ему помощника» (Быт. 2:18), сказал Он, выражая, что она сотворена для его пользы, и таким образом соединяя его с тою, которая для него сотворена, так как мы бываем особенно расположены к тому, что сделано для нас. Чтобы опять не стала превозноситься она, как назначенная в помощь ему, и не расторгла этих уз, Бог сотворил ее из ребра его, внушая, что она есть часть целого тела. А чтобы и муж не стал превозноситься этим, дальнейшее Он не предоставил ему одному, как принадлежало ему одному предыдущее, но сделал противное тому, устроив деторождение, в котором хотя отдал предпочтение мужу, однако не все предоставил ему.
4. Видишь ли, сколько Бог устроил уз любви? Во всем этом заключаются естественные залоги единодушия. Подлинно, к нему приводит единство природы, — так как «всякое животное любит подобное себе» (Сир. 13:19), — происхождение жены от мужа, и детей от них обоих. Отсюда происходят многие роды любви: одного мы любим как отца, другого как деда, одну как мать, другую как кормилицу, одного опять как сына, внука, или правнука, другую как дочь, или внуку, одного как брата, другого как племянника, одну как сестру, другую как племянницу. Впрочем, для чего исчислять все виды родства? (Бог) употребил и другое побуждение к любви: запретив браки между родственниками, Он обратил нас к чужим, а их расположил к нам. Так как они не соединены с нами естественным родством, то Он соединил иначе — посредством брака, совокупляя посредством одной невесты целые дома и сводя целые роды с родами. Не бери в жены, сказал Он, сестры твоей, ни сестры отца, ни иной девицы, имеющей с тобою такое родство, которое препятствует браку, — перечислив поименно виды подобного родства (Лев. 18). Довольно для любви твоей к ним того, что ты родился из одной с ними утробы, или связан с ними другим образом. Для чего же и стеснять широту любви? Для чего более надлежащего усиливать расположение к любви здесь, тогда как можешь получить иной повод к любви, взяв жену из чужих и с нею ряд родственников, — мать, отца, братьев и их ближних? Видишь ли, сколь многими способами (Бог) соединил нас? Но Он не удовольствовался и этим, а устроил еще, что мы имеем нужду друг в друге, чтобы и таким образом соединить нас, так как нужда особенно производит общение. Для того Он не попустил, чтобы все находилось всюду, чтобы и этим заставить одних иметь общение с другими. Устроив так, что мы имели нужду друг в друге, Он сделал также и сношения удобными. Если бы этого не было, то опять возникли бы неприятности и затруднения; если бы например имеющий нужду во враче, плотнике или другом ремесленнике должен был совершать далекое путешествие, то все погибло бы. Потому Он и устроил города, и собрал всех вместе. А чтобы и к живущим далеко мы могли отправиться удобно, Он распростер между (городами) море и послал быстрые ветры, сделав таким образом сообщения удобными. В начале же Он поселил всех в одном месте и рассеял не прежде, как первые люди, получившие этот дар, злоупотребили согласием. Так Он соединил нас всеми способами — и природой, и родством, и языком, и местом! Он не хотел, чтобы мы лишились рая, — ведь, если бы хотел, то не поселил бы в нем первозданного человека, — но виновен в том нарушивший заповедь; не хотел также, чтобы мы были разноязычными, — а иначе сделал бы это в начале, — но тогда «на всей земле был один язык и одно наречие» (Быт. 11:1). Поэтому и когда надлежало истребить живущих на земле, Он даже тогда не создал нас из другого вещества и не переселил (на небо) праведника, но, оставив его среди потопа, как бы какую искру вселенной, опять возжег род наш от блаженного Ноя. В начале Он установил одну власть, поставив мужа над женой; но когда род наш пришел в великое расстройство, то Он учредил и другие (власти) — господ, правителей; и это также для любви. Злоба развращала и погубляла род наш, — потому Он посадил среди городов судей, как бы каких врачей, чтобы они, истребляя злобу, как бы какую заразу любви, собирали всех в одно. А чтобы не только в городах, но и в каждом доме было великое согласие, Он почтил мужа властью и преимуществом, а жену вооружил страстью, и между обоими поставил дар чадородия, употребив кроме того и другие связи любви. Не все Он предоставил мужу, и не все — жене, но все разделил между обоими, вручив ей дом, а ему торжище, предоставив ему снискивать пропитание, — он именно возделывает землю, — а ей устраивать одежду, — именно пряжа и ткание дело жены, ей дал Он искусство прясть. Но да погибнет сребролюбие, нарушающее такой порядок! Изнеженность многих обратила и мужей к пряже и дала им в руки ткацкие челноки, уток и кросна. Впрочем, и при этом сияет промышление божественного домостроительства. И жена весьма нам нужна в других вещах необходимейших, и низшие нужны нам для поддержания нашей жизни: потребность эта такова, что хотя бы кто был богаче всех людей, однако не может чуждаться общения с другими и не нуждаться в беднейшем. Не только бедные имеют нужду в богатых, но и богатые в бедных, и первые даже более в последних, нежели последние в первых.
5. Чтобы тебе видеть это яснее, построим, если угодно, два города, один состоящий из богатых, а другой — из бедных; пусть в городе богатых не будет ни одного бедного, а в городе бедных ни одного богатого человека; отделим тщательно один от другого и посмотрим, который из них более будет в состоянии удовлетворить себе. Если найдем, что город бедных может сделать это, то очевидно, что богатые более будут нуждаться в них. В городе богатых не будет ни одного ремесленника, ни строителя, ни плотника, ни сапожника, ни хлебопекаря, ни земледельца, ни кузнеца, ни веревочника, — ни одного из подобных людей. Да и кто из богатых захочет когда–нибудь приняться за такие дела, если и сами занимающиеся ими, когда разбогатеют, не переносят трудностей таких работ? Как же будет существовать этот город? За деньги, скажешь, богатые купят все это у бедных? Следовательно, они не удовлетворяют сами себе, если нуждаются в бедных. Как они будут строить дома? Или купят и их? Но это невозможно по существу дела. Потому необходимо пригласить сюда ремесленников и нарушить закон, который мы постановили вначале, когда населяли город; помните, мы сказали, чтобы не было в нем ни одного бедного. Но вот нужда, против нашей воли, призвала и поселила их здесь. Отсюда видно, что городу невозможно существовать без бедных; и если город будет продолжать не принимать никакого из них, то он уже не будет городом и погибнет. Итак, он не удовлетворит себе, если не соберет у себя бедных, как бы каких спасителей. Посмотрим теперь на город бедных, будет ли и он так нуждаться, лишившись богатых. Но наперед определим богатство и объясним, в чем оно состоит. Что же такое — богатство? Золото, серебро, драгоценные камни, шелковые, пурпуровые и золотые одежды. Объяснив, что такое богатство, извергнем его из города бедных, если хотим устроить чисто город бедных; пусть здесь даже во сне не видится золото и золотые одежды, а если хочешь, то и серебро и серебряные вещи. Что же, скажи мне, в нужде ли будут жить обитатели этого города? Нет. Нужно ли построить дом, для этого требуется не серебро, золото и жемчуг, но искусство и руки, и не просто руки, а мозолистые, пальцы заскорузлые, великая сила, дерево и камни; нужно ли выткать одежду, для этого опять требуется не золото и серебро, но руки, искусство и способные к работе женщины; нужно ли копать и возделывать землю, для этого также кто нужен — богатые или бедные? Очевидно, что бедные. Если надобно будет ковать железо, или делать что–нибудь другое подобное, для этого особенно требуется нам такой народ. Когда же нам могут быть нужны богатые? Уж не тогда ли, когда бы потребовалось разрушить город? Подлинно, если с их появлением эти любомудрые люди, — любомудрыми я называю тех, которые не ищут ничего лишнего, — впадут в страсть к золоту и жемчугу, предадутся праздности и роскоши, то они погубят все. Если же, скажешь, богатство бесполезно, то для чего оно дано Богом? А откуда известно, что богатство от Бога? Писание, скажешь, говорит: «Мое серебро и Мое золото», и кому хочу, дам его (Агг. 2:8). Здесь, если бы не было стыдно, я засмеялся бы громким смехом, в посмеяние говорящих это; как малые дети, сидящие за царской трапезой, вместе с такой пищей кладут в рот все, что случится, так и они, вместе с словами божественных Писаний, приводят и свои вымыслы. Я знаю, что слова: «Мое серебро и Мое золото» сказаны пророком; но слова: и кому хочу, дам его не прибавлены, а привнесены этими невеждами. А для чего они сказаны, я объясню вам. Пророк Аггей часто обещал иудеям, что, по возвращении их из Вавилона, храм будет восстановлен в прежнем виде, но некоторые не верили словам его и считали почти невозможным, чтобы дом (Божий) опять явился таким же из пепла и праха; потому он, чтобы уничтожить их неверие, говорит им от лица Божия как бы так: чего вы страшитесь? Почему не веруете? «Мое серебро и Мое золото»; Я не имею нужды занимать у других, чтобы украсить дом Свой. В подтверждение этого он присовокупил: «слава сего последнего храма будет больше, нежели прежнего» (Агг. 2:10). Итак, не будем вплетать паутинных тканей в царскую одежду: ведь если тот, кто был бы обличен в примешивании к багрянице негодных нитей, подвергся бы жестокой казни, то тем более в предметах духовных подобный поступок есть немаловажный грех. Но что я говорю о прибавлении и убавлении? От одной точки и от одного неправильного чтения (Писания) часто рождались многие нелепые мысли.
6. Откуда же, скажешь, богатые? Ведь сказано: «бедность и богатство — от Господа» (Сир. 11:14). Но спросим возражающих нам: всякое ли богатство и всякая ли бедность от Господа? Кто может сказать это? Мы видим, что многие собирают великое богатство хищением, гробокопательством, чародейством и другими подобными способами, и, владея им, даже недостойны жизни. Что же, отвечай мне, можно ли сказать, что это богатство от Бога? Нет. Откуда же? От греха. Блудница, оскверняя свое тело, обогащается; благообразный юноша, часто продавая красоту свою, постыдно приобретает золото; гробокопатель, разрывая могилы, собирает неправедное богатство; также — и вор, подкапывая стены. Итак, всякое ли богатство от Бога? Что же, спросишь, скажем мы на упомянутое изречение? Наперед выслушай, что бывает и бедность не от Бога, а потом обратимся к упомянутому изречению. Когда какой–нибудь невоздержный юноша растратит богатство на блудниц, на чародеев, или на какие–нибудь другие подобные прихоти, и сделается бедным, то не явно ли, что это произошло не от Бога, но от собственного его невоздержания? Также, если кто сделается бедным от праздности, если кто впадет в нищету от безрассудства, или от того, что предпринимал дела опасные и беззаконные, то не совершенно ли явно, что никто из них и им подобных не введен в эту бедность Богом? Итак, Писание говорит ложь? Да не будет! Но заблуждаются те, которые не исследуют всего написанного с надлежащим тщанием. Ведь если известно, что Писание не ложно, и если доказано, что не всякое богатство от Бога, то недоумение происходит от вины невнимательных читателей. Здесь, освободив Писание от нареканий, нам следовало бы остановиться, чтобы тем наказать вас за небрежение к Писанию; но так как я весьма жалею вас и не могу долго видеть вас в смущении и беспокойстве, то теперь же предложу и разрешение, объяснив наперед, кто сказал упомянутые слова, когда и кому. Бог не одинаково беседует со всеми, подобно как и мы не одинаково говорим с детьми и с людьми взрослыми. Когда же это сказано, кем и кому? Соломоном, в Ветхом Завете, иудеям, не знавшим ничего, кроме предметов чувственных, и по ним судившим о силе Божией. Они говорили: «Может ли Он дать и хлеб?» (Пс. 77:20). И еще: «какое знамение» покажешь нам? «Отцы наши ели манну в пустыне» (Ин. 6:30–31). «Их бог — чрево» (Флп. 3:19). Таким образом они судили о Боге; потому (Премудрый) говорит им, что для Него возможно и это, — делать и богатыми и бедными, не потому, будто Он непременно делает это, но может делать, когда хочет. Так (пророк) говорит: «запретит Он морю, и оно высыхает, и все реки иссякают» (Наум. 1:4); но этого никогда не было. Как же пророк говорит об этом? Не как о бывающем всегда, но как о том, что Он может сделать. Какую же Он посылает бедность и какое богатство? Вспомни патриарха и узнаешь, какое богатство посылается Богом. Он сделал богатым Авраама и после него Иова, как этот последний сам говорит: «неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?» (Иов. 2:10). И богатство Иакова происходило отсюда. Бывает от Него и бедность, достойная одобрения, которую некогда Он предлагал богатому в следующих словах: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и приходи и следуй за Мною» (Мф. 19:21); также — ученикам, когда давал им следующую заповедь: «не берите с собою ни золота, ни серебра, ни двух одежд» (Мф. 10:9–10). Итак, не говори, что Он дает всякое богатство; известно, что оно собирается и убийствами, и хищением, и множеством других способов. Но возвратимся к прежнему вопросу. Если богатые нисколько не полезны нам, то для чего они и существуют? Что сказать на это? То, что бесполезны те богатые, которые такими способами сами сделали себя богатыми, а обогащенные Богом весьма полезны. Это можешь узнать из самых дел их. Авраам владел богатством на пользу всех странников и имевших нужду. Когда пришли к нему три, как думал он, человека, то он заколол тельца и замесил три меры пшеничной муки; вспомни, как он, сидя у ворот во время полудня, щедро и усердно разделял со всеми свое имущество, предлагая кроме имущества и телесное служение, и притом в такой старости; он был пристанищем странников и терпевших нужду, и не считал своим ничего, даже собственного сына, — по повелению Божию, отдал и его; отдал вместе с сыном и себя и весь дом, когда поспешал спасти племянника; притом делал это не для приобретения имущества, но единственно по человеколюбию, так как, когда спасенные им сделали его распорядителем добычи, он отказался от всего, «даже нитки и ремня от обуви» (Быт. 14:23).
7. Таков же был блаженный Иов. «Двери мои», говорит он, «я отворял прохожему» (Иов. 31:32); «я был глазами слепому и ногами хромому; отцом был я для нищих» (29:15–16); и «странник не ночевал на улице» (31:32); «отказывал ли я нуждающимся в их просьбе?» (ст. 16) «позволял ли немощному выходить из моих дверей с пустой пазухой?» [42] (31:34). И гораздо больше этого, — чтобы нам теперь не исчислять всего, — он постоянно делал, употребляя все свое богатство на нуждающихся. А не хочешь ли посмотреть на тех, которые сделались богатыми не от Бога, и узнать, как они пользовались богатством? Посмотри на (богача, упомянутого) с Лазарем, даже не уделявшего крупиц; посмотри на Ахаава, присвоившего виноградник; посмотри на Гиезия; посмотри на всех подобных людей. Приобретающие праведно, получив (богатство) от Бога, употребляют его согласно с заповедями Божиими; а оскорбляющие Бога в приобретении делают то же и в употреблении, расточая его на блудниц и праздных нахлебников, или закапывая и запирая, а не уделяя ничего бедному. Почему же, скажешь, Бог попускает таким людям делаться богатыми? Потому, что Он долготерпелив и хочет привести нас к покаянию; потому, что Он уготовал геенну и назначил день, в который будет судить вселенную. Если бы Он тотчас наказывал обогащающихся неправедно, то Закхей не имел бы времени раскаяться и отдать вчетверо больше того, что похитил, с приложением половины собственного имущества; Матфей не мог бы перемениться и сделаться апостолом, если бы не имел надлежащего времени, и многие другие подобные. Потому Он долготерпит, призывая всех к покаянию. Если же они не захотят (покаяться) и будут продолжать то же, то о них сказал Павел, что они «по упорству твоему и нераскаянному сердцу», собирают себе гнев «на день гнева и откровения праведного суда от Бога» (Рим. 2:5). Чтобы нам избежать этого гнева, будем собирать богатство небесное и искать бедности, достойной одобрения. Тогда мы получим и будущие блага, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 35 на 1 Кор.
Везде он [апостол Павел] ищет одного — общей пользы. Он был чужд всякого тщеславия и имел в виду только одно, как бы сделать лучшими слушателей. Потому он и мог видеть полезное и для себя и для других, что был свободен от тщеславия; а кто поработил себя этой страсти, тот не может видеть полезного не только для других, но и для себя. Таков был Симон, который, руководясь тщеславием, не видел полезного и для себя (Деян. 8); таковы были иудеи, которые потому же предали диаволу собственное спасение.
Отсюда произошли идолы, и внешние (языческие) мудрецы, побуждаемые тем же безумием, впали в нелепые учения. И посмотри, как превратна эта страсть; по ее побуждению одни из них делались бедными, другие собирали богатство. Власть ее такова, что она выражает силу свою даже в вещах противоположных: один тщеславится целомудрием, другой напротив распутством, один — правдой, другой — неправдой, невоздержанием и постом, кротостью и дерзостью, богатством и бедностью. Некоторые из внешних, и имея возможность брать (с других), не брали для того, чтобы им удивлялись. Но апостолы были не таковы: они были чисты от тщеславия и доказали это своими делами. Когда называли их богами и готовы были принести им в жертву увенчанных волов, они не только остановили это, но и разодрали свои одежды (Деян. 14). Когда они исцелили хромого и все удивлялись им, они сказали: «что смотрите на нас, как будто бы мы своею силою или благочестием сделали то, что он ходит?» (Деян. 3:12). Те избирали бедность между людьми, удивлявшимися бедности; а они — между людьми, презиравшими бедность и прославлявшими богатство, и тем, что получали, продовольствовали нуждавшихся. Так они все делали не из тщеславия, но по человеколюбию! А те, напротив, во всем, равно и с имуществом, поступали, как враги и губители всей природы. Один, как безумный и сумасшедший, напрасно и без пользы потопил в море все свое имущество: другой оставил невозделанным все свое поле. Так они все делали из честолюбия! Но не так поступали апостолы: они и принимали предлагаемое, и раздавали это бедным с такой щедростью, что сами непрестанно терпели голод. Если бы они искали славы, то не поступали бы так, не принимали бы и не раздавали бы, опасаясь, чтобы не навлечь на себя какого–нибудь подозрения. Ведь, кто бросает свое из тщеславия, тот тем более не возьмет чужого, чтобы не показаться имеющим нужду в других и не навлечь на себя подозрения. Они же, как видишь, и служили и сами просили для нуждавшихся. Так они были любвеобильнее всех отцов! Посмотри, как и заповеди их соразмерны и чужды тщеславия: «имея», говорит (апостол), «пропитание и одежду, будем довольны тем» (1 Тим. 6:8), не так, как тот Синоплянин (Диоген), который без всякой нужды одевался в рубище и жил в бочке, удивлял многих, но пользы не принес никому. А Павел не делал ничего подобного, потому что не руководился честолюбием, но и одевался со всей благопристойностью, и жил всегда в доме, и был совершен в других добродетелях, которые упомянутый киник презирал, проводя жизнь распутную, поступая бесстыдно пред всеми и увлекаясь безумной страстью тщеславия. В самом деле, если бы кто спросил, для чего он жил в бочке, то не нашел бы никакой другой причины, кроме одного тщеславия.
5. Павел давал даже плату за дом, в котором жил в Риме (Деян. 28:30). Если он переносил гораздо труднейшее, то тем более мог бы также (жить вне дома). Но он не искал славы, этого дикого зверя, злого демона, язвы вселенной, ядовитой ехидны. Как ехидна расторгает зубами чрево матери, так и эта страсть терзает питающего ее. Где же найти лекарство против этой разнообразной болезни? Нужно помышлять о тех, которые преодолели ее, и, взирая на пример их, согласно с тем устроять собственную жизнь. И патриарх Авраам… Но пусть никто не обвиняет нас в тождесловии за то, что о нем мы вспоминаем часто и при всяком случае. Это особенно и делает его удивительным, а не подражающих ему лишает всякого оправдания. Если бы мы показали некоторую часть добродетели в одном, и часть в другом (человеке) добродетельном, то иной сказал бы, что добродетель неудобоисполнима, так как не легко одному совершить все то вообще, что по частям совершил каждый из святых. Но когда находится один и тот же имеющий все, то какое получат оправдание те, которые после закона и благодати не могут сравниться с жившими прежде закона и благодати? Как же этот патриарх преодолел и победил этого зверя, когда имел распрю с племянником? Будучи обделен и не получив лучшей части, он не скорбел; а вы знаете, что в таких случаях стыд бывает хуже убытка для малодушных, особенно когда человек бывает господином всего, как был тогда он (Авраам), и когда сам, наперед оказав честь, не будет взаимно удостоен чести. Но ничто из всего этого не оскорбило его: получив худшую часть, он остался доволен и, будучи обижен старший младшим, дядя племянником, не вознегодовал и не огорчился, а напротив по прежнему оказывал ему любовь и попечение. Опять, одержав победу в великой и страшной войне и силой прогнав варваров, он не торжествовал победы и не поставил трофея, потому что хотел только спасти (других), а не показать (себя). Опять, когда он принимал странников, и тогда не тщеславился, но сам выходил им на встречу и кланялся, не как благодетельствующий, но как благодетельствуемый, называл пришельцев господами, не зная, кто они, и заставлял жену служить им. И прежде того в Египте, оказавшись столь удивительным, получив обратно жену свою и удостоившись такой чести, он ни перед кем не хвалился. Туземцы называли его царем, а он заплатил им даже за могилу (Быт. 23). Также, когда он посылал избрать невесту своему сыну, то не приказывал говорить о себе чего–нибудь великого и славного, а просто — привести невесту. Не хочешь ли посмотреть и на живших во времена благодати и видеть, как они были чужды этой страсти даже тогда, когда великая слава учения их распространилась повсюду?
Посмотри на того самого (апостола), которого слова мы слушаем, как он постоянно все приписывает Богу, как он часто вспоминает о грехах своих, а о подвигах никогда; если же бывает принужден сделать это в назидание ученикам, то называет это дело безумием, уступает первенство Петру, не стыдится работать у Прискиллы и Акилы и везде старается показать себя смиренным, не величаясь на торжище и не окружая себя толпами народа, но помещаясь в ряду незнатных. Потому он и говорил: «в личном присутствии слаб» (2 Кор. 10:10), т. е. не важен и чужд всякого великолепия; и еще: «молим Бога, чтобы вы не делали никакого зла, не для того, чтобы нам показаться, чем должны быть» (2 Кор. 13:7). И что удивительного, если он презирает эту (земную) славу? Если он презирает вышнюю славу, царство и геенну, для угождения Христу, — а он именно желает отлучен быти от Христа для славы Христовой, и хотя говорит, что желает подвергнуться этому за Иудеев, но говорит так, чтобы кто–нибудь из безумных не подумал, что данные им обетования он присвояет себе, — если, говорю, он был готов презреть это, то удивительно ли, что он презирает славу человеческую? Но нынешних (людей) губит все, не только желание славы, но и противное тому: оскорбление и опасение бесчестия; если кто станет хвалить тебя, ты надмеваешься, а если станет порицать, ты падаешь духом. Как слабые тела терпят вред и от незначительных причин, так и низкие души; их губит не только бедность, но и богатство, не только печаль, но и радость, и даже приятное более, нежели печальное, потому что бедность заставляет быть воздержным, а богатство часто доводит до великого зла. И как одержимые горячкой бывают недовольны всем, так и испорченные души от всего терпят вред.
6. Зная это, не будем избегать бедности и удивляться богатству, но будем устроять душу свою так, чтобы она была готова ко всему. Кто строит дом, тот заботится не о том, чтобы на него не лился дождь и не падали (солнечные) лучи, — это и невозможно, — но чтобы он мог вынести все. И кто строит корабль, тот заботится и старается не о том, чтобы его не поражали волны и не касалась морская буря, — это и невозможно, — но чтобы стены корабля были способны вынести все. И кто укрепляет тело, тот также старается не о том, чтобы не было воздушных перемен, но чтобы тело легко переносило все это. Точно так будем поступать и с душой, будем стараться не о том, чтобы избегать бедности, или сделаться богатыми, но чтобы принимать то и другое безопасно для себя самих. Не заботясь о них, будем уготовлять душу пригодной и к богатству и к бедности. Ведь хотя бы и не случилось ничего свойственного людям, — что бывает слишком редко, — и в таком случае не ищущий богатства и умеющий легко переносить все гораздо лучше, чем живущий всегда в богатстве. Почему? Во–первых, такой (человек) имеет опору спокойствия внутри себя, а не вне; как воин, полагающийся на крепость тела и воинское искусство, лучше того, который надеется только на силу оружия, так и огражденный добродетелью лучше того, кто надеется на деньги. Во–вторых, богатый, хотя бы и не впал в бедность, не может быть спокойным, потому что богатство причиняет много бурь и беспокойств. А добродетель напротив доставляет только радость и спокойствие; она делает человека недоступным для коварных врагов, богатство же напротив делает его доступным и удобопреклонным. Из животных олени и зайцы легче всех могут быть уловляемы по своей природной боязливости, а кабан, бык и лев не легко попадают в руки охотников; то же можно видеть на богатых и на живущих в добровольной бедности; последний подобен льву и быку, а первый — оленю и зайцу. Кого в самом деле не боится богатый? Уж не разбойников ли? Не властителей ли? Не завистников ли? Не клеветников ли? Но что я говорю о разбойниках и клеветниках, когда он с подозрением смотрит на самих домашних? И что я говорю (о том времени), когда он еще жив? Даже и по смерти он не свободен от козней хищников; и самая смерть не может доставить ему безопасности, но и мертвого его грабят злодеи. Так опасно богатство! Не только подкапываются жилища, но разрываются и могилы и гробницы. Что же может быть хуже того, если самая смерть не доставляет ему безопасности, но даже лишившись жизни несчастное тело его не освобождается от житейских зол, если злодеи восстают даже против пыли и праха, и притом с большей жестокостью, нежели при его жизни? Тогда, входя в кладовую и разламывая сундуки, они по крайней мере не касались тела и не брали столько, чтобы обнажить самое тело; а теперь нечистые руки гробокопателей не воздерживаются и от этого, но сдвигают с места (и тело), переворачивают его и посмеиваются над ним с великой жестокостью. Когда оно бывает предано земле, то они, лишив его и покрова земли и одежд, оставляют его брошенным в таком виде. Кто же враждебнее богатства, которое при жизни губит душу, а по смерти подвергает поруганию тело и не дает ему покоя в земле, чего не лишены даже осужденные и тяжкие преступники? И с преступниками, наказав их смертью, законодатели ничего более не делают; а их богатство и по смерти подвергает жесточайшему наказанию — быть обнаженными к лишенными погребения: ужасное и жалкое зрелище! Подлинно, участь их тяжелее участи тех, которые подвергаются тому же по определению и гневу судей; последние, пробыв не погребенными один или два дня, предаются земле; а первые, когда бывают преданы земле, тогда именно и обнажаются и подвергаются поруганию. Если воры уходят, не взяв самого гроба, то и этим он обязан не богатству, а бедности; она сохраняет его, так что, если бы мы и гроб покрыли богатством, или устроили бы его не из камня, а из золота, то лишились бы и его. Так неверно богатство! Оно не столько принадлежит имеющим его, сколько занимающимся хищничеством. Потому напрасно было бы доказывать, что невозможно удержать богатство, тогда как имеющие его не находят безопасности даже в день смерти. С умершим кто не примиряется, хотя бы то был зверь, демон, или кто бы ни был? Достаточно одного взгляда на умершего, чтобы тронуться человеку железному и безжалостному; когда кто смотрит на мертвого, хотя бы в нем видел врага и неприятеля, то плачет вместе с ближайшими его друзьями; гнев погасает вместе с жизнью и вместо его является соболезнование; при выносе и погребении никто не различит врага и неврага: так все почитают общую природу и установленные для нее законы! Но богатство, будучи чуждо этого, внушает гнев против имеющих его и делает врагами умершего людей, нисколько не обиженных им, потому что обнажать мертвое тело свойственно жестоким врагам и неприятелям. Природа примиряет с ним тогда и врагов; а богатство вооружает против него и тех, которые не могут ни в чем обвинить его и терзают тело, совершенно уединенное. Многое здесь могло бы склонить на милость, и то самое, что оно мертво, неподвижно, готово обратиться в землю и тление и беспомощно; но ничто подобное не трогает злодеев, преданных преступной страсти. Страсть корыстолюбия, как бы какой жестокий тиран, настоятельно требует от них исполнения своих бесчеловечных повелений и, обращая их в зверей, ведет к гробницам. Нападая на умерших, как дикие звери, они не отказались бы и от тел, если бы (телесные) члены могли принести им пользу. Такие–то плоды мы получаем от богатства: по смерти подвергаемся поруганию и лишаемся могилы, которой удостаиваются даже тяжкие преступники! Неужели после этого, скажи мне, мы будем еще любить такого врага? Нет, братие, нет, увещеваю вас, побежим от него, не оглядываясь назад; если оно и само придет в наши руки, не будем удерживать его у себя, но свяжем его руками бедных; эти узы гораздо лучше могут удержать его; из этих хранилищ оно никогда не убежит, и неверное сделается наконец верным, тихим и кротким, чрез подаяние милостыни. Итак, когда оно придет к нам, будем употреблять его на это дело; если же не придет, не будем искать, изнурять себя и считать блаженными имеющих его. Какое это блаженство? Разве назовешь блаженными занимающихся борьбой с дикими зверями за то, что такие борцы, заключив у себя дорого стоющих животных, стерегут их, между тем как сами не смеют приступить и прикоснуться к ним, боятся их и трепещут. Нечто подобное испытывают и богатые, заключив богатство в своих хранилищах, как дикого зверя, и каждый день получая от него тысячи ран, только не так, как от зверей. Звери, когда бывают выпущены, тогда и причиняют вред встречающимся с ними; а богатство, когда бывает заперто и хранимо, тогда и погубляет приобретших и хранящих его. Сделаем же этого дикого зверя кротким. А он будет кроток, когда мы не станем запирать его, но будем передавать его в руки всех нуждающихся. Таким образом мы получим от него величайшие блага, и настоящую жизнь будем проводить безмятежно и с доброю надеждою, и в будущий день предстанем с дерзновением, которого да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 36 на 1 Кор.
Церковь тогда была небом; Дух устроял все в народе, руководил и вдохновлял каждого из предстоятелей. А теперь у нас одни только знаки тогдашних дарований. Ныне церковь подобна жене, лишившейся прежнего богатства, сохраняющей во многих местах только знаки первоначального благоденствия и показывающей сундуки и лари от золотых (сокровищ), а самого богатства не имеющей; такой жене уподобилась ныне церковь. Говорю это, имея в виду не дарования, — не было бы слишком прискорбно, если было бы только это, — но и жизнь и добродетель. Тогда сонм вдов и лик девственниц составляли великое украшение церквей; а теперь это вывелось и упразднилось; остаются только знаки. Есть и ныне вдовы, есть и девы, но они не составляют того украшения, каким должны быть посвятившие себя на такие подвиги. Отличительный признак девы есть попечение об одних делах Божиих и непрестанная усердная молитва; и признак вдовы состоит не столько в том, чтобы не вступать во второй брак, сколько другом, — в делах страннолюбия, нищелюбия, прилежания в молитвах, и во всем, что с великой точностью предписывает Павел в послании к Тимофею (1 Тим. 5).
Есть у нас и жены, которые в супружестве соблюдают великую скромность; но не это только требуется, а и тщательное служение нуждающимся, чем особенно отличались жены древние, — не так, как многие из нынешних. Тогда украшались вместо золота красотой милостыни; а ныне, оставив это, обвешивают себя со всех сторон золотыми цепями, сплетенными из множества грехов. Сказать ли еще о другом хранилище, утратившем прародительское украшение? В древности все сходились и пели вместе, — это мы делаем и ныне но тогда во всех было одно сердце и одна душа(Деян. 4:32), а ныне даже в одной душе не видно такого согласия, но везде великая брань. И ныне предстоятель церкви желает мира всем, как бы придя в дом отеческий, но тогда как имя мира повторяется часто, самого дела нет нигде. Тогда и дома были церквами, а ныне и церковь стала домом, или даже хуже всякого дома.
Из беседы 39 на 1 Кор.
Некогда постигло наш город бездождие; все трепетали за жизнь свою и молили Бога избавить их от этого ужаса. Тогда можно было видеть небеса твои, которые над головою твоею, сделаются медью, как говорит Моисей (Втор. 28:23), и смерть, всех родов смерти ужаснейшую, и каждый день ожидаемую. Но после, слава человеколюбивому Богу, сверх всякого чаяния полился свыше чрезвычайно обильный дождь, и все стали радоваться и торжествовать, как бы выйдя из самих врат смерти. Между тем, среди таких благодеяний Божиих и при всеобщей радости, один из богатейших людей ходил прискорбный и унылый, как бы омертвевший от горя, и, когда многие спрашивали его, по какой причине при всеобщей радости он один печален, тогда он, не в состоянии будучи даже скрыть своей мучительной страсти, побуждаемый силой этой болезни, открыто объявил причину: имея, говорил он, множество мер пшеницы, я не знаю, как мне теперь сбыть ее. Неужели, скажи мне, мы будем ублажать его после таких слов, за которые надлежало бы побить его камнями, как человека, жесточе всякого зверя, и общего врага? Что говоришь ты, человек? Ты скорбишь о том, что не погибли все, чтобы тебе собрать золото?
Разве ты не слышал, что говорит Соломон: кто удерживает у себя хлеб, того клянет народ (Прит. 11:26)? И ты еще бродишь, общий враг благоденствия вселенной, противник человеколюбия Владыки Господа вселенной, друг, или лучше, раб маммоны? Не следовало ли отсечь такой язык? Не следовало ли исторгнуть сердце, произнесшее такие слова?
8. Видишь ли, как золото не позволяет людям быть людьми, но делает их зверями и демонами? Что может быть презреннее богача, который ежедневно вымаливает голод, чтобы у него было золото? Страсть производит у него совершенно противное: он не радуется обилию приобретенных плодов, но потому самому скорбит, что приобрел слишком много. Тогда как надлежало бы радоваться, что он имеет много, он потому самому печалится. Видишь ли, что богатые, как я сказал, не столько чувствуют удовольствия от благ полученных, сколько терпят скорби от благ еще не полученных? Имевший бесчисленное множество мер пшеницы скорбел и сокрушался более алчущего; тогда как имевший только насущный хлеб радовался, веселился и благодарил Бога, владевший таким богатством скорбел и считал себя погибшим. Итак, не изобилие доставляет удовольствие, а любомудрое настроение; без него, хотя бы кто захватил все, будет в таком же состоянии духа, будет так же скорбеть, как и лишенный всего. И тот человек, о котором мы говорим теперь, если бы продал свою пшеницу за такую цену, за какую хотел, опять стал бы скорбеть, что не продал за большую; если бы мог продать за большую, то опять стал бы желать еще большей; если бы за каждую меру взял по золотой монете, то и тогда опять стал бы сокрушаться, что не продавал за эту цену каждой полумеры. А что он не с самого начала назначил бы такую цену, не удивляйся; и предающиеся пьянству не тотчас воспламеняются, но когда уже помногу наполнятся вином, тогда и возжигают в себе сильнейший пламень. Так и эти, чем более имеют у себя, тем большую чувствуют нужду, и чем более приобретают, тем более впадают в бедность. Это говорится мной не по отношению к нему только, но и к каждому из одержимых подобной болезнью, возвышающих цену на товары и ввергающих ближнего в нищету. Никогда не бывает речи о человеколюбии, но всегда во время продажи страсть корыстолюбия руководит многими; и пшеницу, и вино один продает скорее, другой медленнее, не для общего блага, но один для того, чтобы получить больше, а другой для того, чтобы не получить меньше, когда уже испортился самый товар.
Так Бог, видя, что многие не внимают заповедям Божиим и держат у себя все под запором, и, желая иным образом побудить их к человеколюбию, чтобы они хотя по необходимости делали что–нибудь доброе, внушает им страх большей потери, и самим плодам земным не дозволяет сохраняться долго, чтобы люди, по крайней мере из опасения убытка от порчи, невольно предлагали нуждающимся то, что по злобе закопали и хранят дома. И однако некоторые столь ненасытны, что не вразумляются и этим. Многие выливали целые бочки (вина), а не давали ни одного стакана нищим и ни одной монеты нуждающимся; выливали все на землю, когда оно делалось прокислым и сами бочки повреждались вместе с плодом. Другие не давали ни одного куска хлеба алчущему, а целые житницы вываливали в реку. Они не слушали Бога, повелевающего подавать нуждающимся, потому гнилость повелевала им, против воли, предавать (все содержимое) гибели и совершенному истреблению; таким образом они подвергали себя великому осмеянию и навлекали на свою голову, вместе с убытком, многие проклятья. И это здесь; а что будет там, какое выразит слово? Как они здесь пшеницу, сгнившую и сделавшуюся негодной, бросают в реки, так и их, делающих это и потому самому делающихся негодными, Бог ввергнет в реку огненную. Как пшеницу съедает червь и тление, так их душу — жестокость и бесчеловечие. Причиной этого — привязанность к благам настоящим и пристрастие только к настоящей жизни. Потому такие люди и мучатся безмерной тоской; страх смерти уничтожает все, что ни представишь приятного, и такие люди умерли еще при жизни. Нисколько не удивительно, если этому подвергаются неверующие; но если вкусившие таких таинств и так любомудрствующие о благах будущих, пристращаются к (благам) настоящим, то могут ли они удостоиться прощения? Отчего же происходит это пристрастие к (благам) настоящим? От того, что предаются роскоши, утучняют плоть, развращают душу, налагая на нее тяжкое бремя, глубокий мрак и грубое покрывало. От роскоши лучшая часть (душа) делается рабой, а худшая — госпожой; первая совершенно ослепляется, повреждается и влечется, а последняя влечет и ведет всюду, тогда как самой ей надлежало бы подчиняться водительству. А между душей и телом находится тесная связь, которую Создатель устроил для того, чтобы никто не вздумал ненавидеть тело свое, как бы что–нибудь чужое.
9. Бог повелел любить и врагов; но диавол стал столь силен, что убедил некоторых ненавидеть даже собственное тело. Кто говорит, что (тело) от диавола, тот выражает именно такое убеждение. Это крайне безумно. Если оно от диавола, то откуда у него такое согласие с душой, что оно во всех отношениях способно к делам ее любомудрия? Если же оно, скажешь, способно к этому, то как оно ослепляет душу? Нет, человек, не тело ослепляет душу, а роскошь. Отчего же мы предаемся роскоши?
Не от того, что имеем тело, — нет, — а от злой воли. Тело требует пищи, а не роскоши; тело нуждается в том, чтобы его питали, а не в том, чтобы его обременяли и утучняли. Роскошь пагубна не только для души, но и для утучняемого тела. Из крепкого оно делается слабым, из твердого нетвердым, из здорового болезненным, из легкого тяжелым, из плотного изнеженным, из красивого безобразным, из благовонного зловонным, из чистого нечистым, из стройного расстроенным, из полезного бесполезным, из молодого старым, из сильного бессильным, из гибкого медленным и ленивым, из совершенного уродливым. Если бы оно было от диавола, то не могло бы повреждаться от того, что принадлежит диаволу, т. е. от порока. Нет, ни тело, ни пища не от диавола; от него только роскошь. Через неё этот злой демон успевает совершать множество зол. Так он погубил целый народ (израильский): и утучнел Израиль, и стал упрям; утучнел, отолстел и разжирел (Втор. 32:15). За это громы поразили жителей Содома, что выражает Иезекииль, когда говорит: вот в чем было беззаконие Содомы, сестры твоей и дочерей ее: в гордости, пресыщении и праздности, и она руки бедного и нищего не поддерживала (16:49).
Потому и Павел сказал: а сластолюбивая заживо умерла (1 Тим. 5:6). Отчего так? Оттого, что она носит, как гроб, тело свое, обремененное множеством зол. Если же тело подвергается такому повреждению, то что бывает с душой? Какого смятения, каких волн, какой бури исполняется она? Она делается неспособной ни к чему, не может легко ни говорить, ни слушать, ни хотеть, ни делать ничего должного; как кормчий, когда буря возьмет верх над его искусством, утопает с самим кораблем и плывущими на нем, так и душа вместе с телом погружается в страшную бездну бесчувствия. Бог дал нам желудок, как бы какую мельницу, сообщил ему соразмерную силу и назначил определенную меру, сколько он должен перемолоть в каждый день; потому, если кто положит в него более надлежащего, то оставшееся непеределанным причиняет вред всему (телу).
Отсюда происходят болезни, немощи и безобразие. Подлинно, роскошь не только расслабляет, но и делает даже красивую (женщину) безобразной; когда она беспрестанно производит неприятную отрыжку, выдыхает запах испортившегося вина и становится красной сверх должного, то нарушает приличную женщине благопристойность и теряет всякое благообразие; когда тело ее делается обвислым, ресницы кровяными и распухшими и вся она чрезмерно жирной и тучной, то представь, какое получается отсюда безобразие! Я слышал от врачей, что роскошь многим сильно препятствует даже достигнуть надлежащего роста; когда жизненная сила обременяется множеством яств и занимается их сварением, тогда то, чему надлежало бы обратиться в рост, тратится на сварение излишнего. Говорить ли еще о происходящих отсюда подаграх, распространяющихся по всему телу ревматизмах, других проистекающих отсюда болезнях и всякой нечистоте? Нет ничего столько неприятного, как женщина чрезмерно откармливаемая. Потому–то среди бедных можно видеть больше красоты, — никакие излишки у них не остаются и не привходят в их состав без нужды и напрасно, как бы какая посторонняя грязь; ежедневное упражнение, труды, работы, умеренная пища и строгая диета доставляют им крепкое здоровье, а отсюда большую красоту. Не говори мне об удовольствии роскоши; оно не простирается далее гортани; как скоро пища миновала язык, она тотчас пропадает, оставляя за собой много неприятного. Не смотри на роскошествующих только тогда, когда они возлежат, но посмотри на них тогда, когда они встанут, последуй за ними, и увидишь, что они более походят на скотов и бессловесных, нежели на людей. Ты увидишь, как они страдают головокружением, расслаблением и неповоротливостью, нуждаются в ложе и постели и глубокой тишине, мечутся как бы во время сильного волнения, требуют помощи других и желают прийти в то состояние, в каком были прежде, чем насытились.
Они ходят, подобно беременным женщинам, с отягченным чревом, едва переступают, едва видят, едва говорят, и все едва (делают). Если же случится им немного заснуть, то им видятся нелепые сны и бессмысленные грезы. Говорить ли еще о неистовстве их другого рода, т. е. сладострастии? И оно проистекает из того же источника. Они, как неистовые кони, будучи возбуждаемы опьянением, бросаются на всех, устремляясь еще с большим безумием и бешенством, нежели эти бессловесные, и делают другие бесстыдства, о которых и говорить неприлично, потому что они уже не понимают, что делается с ними и что делают они. Не таков человек, не предающийся роскоши: он находится в пристани, взирая на кораблекрушения других, и наслаждается чистым и постоянным удовольствием, проводя жизнь, достойную свободного человека. Итак, зная это, будем избегать порочных удовольствий роскоши и соблюдать умеренность в трапезе, чтобы нам быть здоровыми по душе и по телу, совершать всякие добродетели и сподобиться будущих благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 40 на 1 Кор.
В отношении имущества невозможно быть одному богатым без того, чтобы наперед другой не сделался бедным; в благах же духовных не так, а совершенно напротив: невозможно никому сделаться богатым без того, чтобы не обогатить другого, потому что, если ты никому не принесешь пользы, то и сам не сделаешься богатым. В (благах) телесных от раздаяния происходит уменьшение, но в духовных от раздаяния происходит умножение, а нераздаяние причиняет великую скудость и подвергает крайнему наказанию. Доказательством тому — (раб) скрывший талант.
Так, кто имеет дар мудрости, тот, передавая другому, умножает это богатство, делая мудрыми многих; а кто скрывает ее в себе, тот лишает себя богатства, не принося пользы другим. Также, кто имеет другие дары, тот, врачуя многих, умножает свой дар; сам не теряет от передачи, и многих других исполняет духовных дарований. Это правило остается неизменным во всех духовных (благах). Так бывает и с царством (небесным): кто делает многих своими соучастниками в царстве, тот тем более будет пользоваться им; а кто не желает иметь участником никого, тот и сам лишится многих благ. Если чувственная мудрость не истощается, когда многие приобретают ее, и художник не теряет своего искусства, когда делает художниками многих, то тем более приобретающий царство не уменьшает его, а напротив тогда и будет у нас богатство больше, когда мы многих призовем к нему.
Будем же приобретать то, что не истощается, но от раздаяния умножается; будем приобретать то, против чего никто не клевещет, чему никто не завидует. Если бы было такое место, откуда бы, как из источника, непрестанно истекало золото, и тем более истекало, чем более было бы почерпаемо, а другое место было бы такое, в котором закопано какое–нибудь сокровище, то откуда ты захотел бы получать богатство? Не из первого ли?
Конечно, оттуда. Но чтобы нам не описывать этого только словами, примените сказанное к воздуху и солнцу: они поглощаются всеми и наполняют все, и, однако, остаются одинаковыми и не уменьшаются, хотя бы пользовались ими, хотя бы не пользовались. А то, о чем я говорю, гораздо больше. Мудрость духовная не остается одинаковой, хотя бы она была раздаваема, или же не раздаваема, но более умножается именно тогда, когда бывает раздаваема. Если же кто не убеждается сказанным и не перестает прилепляться к скудным вещам житейским, приобретая подлежащее уменьшению, тот пусть вспомнит еще о пище из манны и устрашится этого примера наказания. Что было с манной, тоже и теперь случается с корыстолюбцами. Что же было тогда? Она обращалась от излишества в червей.
Тоже случается и теперь (с корыстолюбцами). Мера питания для всех одна, — один мы наполняем желудок; но у тебя, предающегося роскоши, гнили больше. Как там собиравшие манну в дома свои больше положенного собирали не манну, а множество червей и гнилости, так точно и предающиеся объедению и пьянству собирают в роскоши и пресыщении не большие удовольствия, а большую гниль. Впрочем, нынешние даже хуже тогдашних; те, однажды испытав такое зло, образумились; а эти, каждый день внося в дома свои гораздо более опасных червей, не чувствуют и не насыщаются. Что одно похоже на другое по бесплодности труда, — потому что со стороны возмездия одно много тяжелее другого, — можешь видеть из следующего. Чем отличается богатый от бедного? Не одинаковое ли он одевает тело? Не одинаковый ли питает желудок? Чем же он превосходит его? Заботами, издержками, преслушанием Бога, растлением плоти, развращением души. Вот в чем он превосходит бедняка! Если бы он насыщал множество желудков, то может быть он мог бы сказать что–нибудь, например, что у него больше потребностей, что для него необходимы большие издержки. Но, скажешь, и теперь богатые могут возразить, что они насыщают многих, то есть, слуг и служанок? Да ведь это делается не по нужде и не по человеколюбию, а только по гордости, и потому не может служить для них оправданием.
5. Для чего иметь множество слуг? Как в отношении к одежде и пище надобно заботиться только о необходимом, так и в отношении к слугам. И какая в них нужда? Нет никакой. Одному господину надлежало бы иметь только одного слугу, или, лучше, двоим и троим господам одного слугу. Если это неприятно (слышать), то вспомни о тех, которые не имеют ни одного, и, однако, не остаются без прислуги, гораздо лучшей, потому что Бог сотворил людей достаточно способными к служению самим себе и даже к служению ближним. Если не веришь, то послушай Павла, который говорит: сами знаете, что нуждам моим и [нуждам] бывших при мне послужили руки мои сии (Деян. 20:34). Так учитель вселенной, достойный небес, не стыдился служить тысячам (людей); а ты считаешь постыдным, если не окружишь себя толпами рабов, не понимая, что, напротив, это самое особенно и служит для тебя бесчестьем. Бог для того дал нам руки и ноги, чтобы мы не имели нужды в слугах; и не нужда ввела сословие рабов, — иначе вместе с Адамом был бы сотворен и раб, — но это есть следствие греха и наказание за преслушание. А Христос, придя, прекратил и это: о Христе Иисусе нет раба, ни свободного (Гал. 3:28). Потому нет нужды иметь рабов; если же нужно, то разве одного, а много двух. И к чему толпы слуг?
Точно какие продавцы овец или торговцы невольниками, расхаживают богачи по баням и по торжищам. Впрочем, я ничего не говорю против: пусть будет у тебя и другой слуга; но если ты собираешь их множество, то делаешь это не из человеколюбия, а из роскоши; если бы ты заботился об их благе, то не заставлял бы никого из них служить тебе, но, купив и научив их ремеслам, чтобы они могли продовольствовать сами себя, отпустил бы их на волю. Если же ты бичуешь их, если налагаешь на них оковы, то это уже не дело человеколюбия. Знаю, что я говорю неприятное для слушателей; но что мне делать? На то я поставлен и не перестану это говорить, хотя будет какая–нибудь польза, хотя нет. К чему ты, в самом деле, так гордо выступаешь на торжище? Разве ты ходишь среди зверей, что разгоняешь встречающихся? Не бойся: никто из мимоходящих и приближающихся к тебе не кусается. Но ты считаешь за бесчестье идти вместе со всеми? Как безумно, как странно, — когда близ тебя идет лошадь, не считать этого бесчестьем, а когда человек не прогнан от тебя на тысячи стадий, считать это бесчестьем! К чему ты еще окружаешь себя жезлоносцами, поступая с людьми свободными, как бы с рабами, или, лучше, сам проводя жизнь бесчестнее всякого раба? Подлинно, кто ведет себя с такой гордостью, тот презреннее всякого раба: не увидят истинной свободы те, которые поработили себя столь гибельной страсти. Если ты хочешь очистить себе дорогу и идти вперед, то отгоняй не проходящих, а гордость, не через слугу, а через себя самого, не таким бичом, а духовным. Теперь же слуга твой гонит проходящих, а тебя сверху гонит гордость с большим бесчестьем, нежели слуга твой — ближнего. Если ты, сойдя с коня, прогонишь гордость смиренномудрием, то займешь высшее место и доставишь себе больше чести, нисколько не нуждаясь для того в слуге. Когда ты будешь смиренно идти по земле, то воссядешь на колесницу смиренномудрия, которая, имея крылатых коней, вознесет тебя до небес; а когда, ниспадя с нее, взойдешь на колесницу гордости, то будешь нисколько не лучше пресмыкающихся животных, ползающих по земле, и даже гораздо хуже и несчастнее их, потому что их заставляет ползать недостаток телесный, а тебя — болезнь гордости: всякий, возвышающий сам себя, унижен будет (Лк. 18:14). Итак, чтобы нам не унизиться, а возвыситься, будем восходить на эту высоту; таким образом мы найдем и покой душам нашим, по божественному обетованию (Мф. 11:29), и достигнем истинной и высочайшей чести, которой да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 43 на 1 Кор.
Окончив учение о догматах и намереваясь излагать учение нравственное, (Павел) оставляет все прочее и переходит к главнейшему из благ, именно говорит о милостыне. Сказав об этом одном предмете, он оканчивает (речь) между тем в других посланиях нигде не делает этого, но заключает их беседой и о милостыне, и о воздержании, и о кротости, и о долготерпении, и о всех прочих добродетелях. Почему же здесь он занимается одной только частью нравоучения? Потому, что и в прежде сказанном было весьма много нравственного, именно в том, чем он наказывал блудника, чем вразумлял судившихся у внешних (язычников), чем приводил в страх преданных пьянству и чревоугодию, чем обличал возмутителей, состязателей и властолюбцев, чем угрожал предать нестерпимому наказанию недостойно приступающих к таинствам, чем объяснял вечерю любви. Потому теперь он упоминает об одном только том, что особенно нужно было, т. е. о пособии святым. И посмотри на мудрость его: он беседует об этом уже тогда, когда убедил их в истине воскресения и возбудил ревность. Правда, он беседовал с ними об этом и прежде, когда говорил: если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное? и еще: кто, насадив виноград, не ест плодов его? (1 Кор. 9:11, 7). Но так как он знал величие предлагаемой добродетели, то не оставляет сказать о ней и в конце послания. Милостынею он называет сбор для того, чтобы тотчас же с самого начала представить это дело легким, потому что если она должна собираться со всех, то такое установление для каждого становится легким.
Впрочем, начав говорить о сборе, он не тотчас сказал: каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, хотя это и следовало; но наперед сказал: как я установил в церквах Галатийских, а потом присовокупил и то; указанием на совершаемое другими он возбуждает их к соревнованию, предлагая им это в виде повествования. Так он поступил и в послании к Римлянам, где, объясняя им причину своего отправления в Иерусалим, говорит между прочим и о милостыне: а теперь я иду в Иерусалим, чтобы послужить святым, ибо Македония и Ахаия усердствуют некоторым подаянием для бедных между святыми в Иерусалиме (Рим. 15:25, 26). Одних побуждает примером македонян и коринфян, а других — примером галатийцев: поступайте так, как я установил, говорит, в церквах Галатийских; им стыдно было бы оказаться ниже галатийцев. Не сказал: я убеждал и советовал, но: установил, чем выражается большая власть; привел в пример не один город, не два и не три, но целый народ, как делал он и в отношении к догматам: так, говорит, во всех церквах у святых (1 Кор. 14:33); если же такое убеждение сильно для веры в догматы, то еще сильнее для подражания в делах. Что же, скажи мне, устроил ты? В первый день недели, т. е. в день воскресный, каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние, чтобы не делать сборов, когда я приду (ст. 2). Смотри, как он убеждает их самим временем: этот день сам по себе достаточно располагает к милостыне. Вспомните, говорит, чего вы сподобились в этот день: неизреченные блага, корень и источник нашей жизни получили начало в этот день, и не поэтому только это время располагает к человеколюбию, но и потому, что оно доставляет отдых и свободу от трудов; душа, облегченная от бремени трудов, бывает удобопреклоннее и способнее к милосердию. Кроме того, и причащение в этот день страшных и бессмертных таин производит великую готовность (к подаянию). Итак, в этот день, каждый из вас, не только тот или другой, но каждый, беден ли он или богат, жена или муж, раб или свободный, да полагает у себе сохраняя. Не сказал: пусть приносит в церковь, чтобы им не стыдно было приносить малое, но — пусть, сберегая мало–помалу, увеличивает приношение, и потом покажет его, когда я приду; а до того времени, говорит, отлагай у себя, и дом свой делай церковью, ковчегом, сокровищницей; будь стражем священного имущества, самопоставленным домоправителем бедных; человеколюбие дает тебе это священное право. Знаком этого остается и доныне сосудохранительница. Но знак остается, а дела нет. Знаю, что многие из присутствующих опять будут укорять нас и, слыша слова наши, говорить: не будь, просим тебя, не будь тяжел и обременителен для слушателей; предоставь это их произволу, отдай на волю слушателей; ты так стыдишь нас и заставляешь краснеть! Но я не перестану говорить об этом; и Павел не стыдился непрестанно повторять это и настаивать, подобно просящим милостыни.
Если бы я говорил: отдай мне и принеси в мой дом, то, может быть, слова мои были бы постыдны; впрочем и тогда — нет, потому что служащий алтарю, говорит (апостол), со алтарем делится (1 Кор. 9:13).
2. Но, может быть, кто будет укорять меня, что я говорю о самом себе. Нет, я теперь предлагаю просьбу о нуждающихся, или, лучше, не о нуждающихся, а о вас — подающих; потому и говорю смело. И что за стыд — сказать: подай Господу алчущему, одень Его, ходящего нагим, прими Его — странника?
Владыка твой перед целой вселенной не стыдится говорить: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть (Мф. 25:42), тогда как Он ни в чем не имеет недостатка и никакой нужды, — и я ли буду стыдиться и колебаться? Нет, такой стыд — от диавольских козней. Потому я не стыжусь, но смело говорю: подавайте нуждающимся, и буду говорить громче, нежели сами нуждающиеся. Если бы кто мог доказать и уличить, что, говоря это, мы привлекаем вас к самим себе, и под предлогом бедных имеем в виду собственную пользу, то это было бы достойно не только стыда, но и тысячи громов, и тем, которые делают это, не следовало бы жить; если же, по милости Божией, мы о себе нисколько не заботимся, но предлагаем вам благовестив безвозмездно, трудясь, хотя не так, как Павел, однако довольствуясь своим, то я со всем дерзновением говорю: подавайте нуждающимся, и не перестану говорить это, а неподающих буду осуждать строго.
Если бы я был военачальником и имел у себя воинов, то, конечно, не стыдился бы выпрашивать пищи своим воинам; так же много я пекусь и о вашем спасении. Но чтобы слова мои были действительнее и сильнее, для этого, став под руководство Павла, буду говорить вам вместе с ним: каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние. Смотри опять, как это не трудно. Не сказал: столько–то или столько–то, но: сколько позволит ему состояние, много ли, мало ли. Не сказал также: сколько кто приобретет, но: сколько позволит ему состояние, выражая, что приобретение — от Бога. И не этим только способом он делает совет свой удобоисполнимым, но и тем, что не повелевает вносить все в одно время, так как если собирать мало–помалу, то служение и расход делаются нечувствительными.
Потому он и повелевает не тотчас принести, но назначает продолжительный срок и приводит причину: чтобы не делать сборов, когда я приду, говорит, тогда собрания бывают, т. е. чтобы не делать сборов тогда, когда наступит время взноса. И не без цели предлагает им такое внушение: ожидание Павла должно было возбуждать в них более усердия.
Устроим в своем доме ковчежец для бедных, который пусть находится около того места, где ты становишься на молитву, и всякий раз, как приступаешь к молитве, наперед положи милостыню, и потом воссылай молитву. Как ты не начинаешь молитвы, не умыв рук, так же (не начинай ее) и без милостыни. Положить милостыню не меньше значит, чем повесить Евангелие близ своей кровати; если ты, повесив Евангелие, сам ничего не будешь делать, то не получишь столько пользы, а устроив такой ковчежец, ты имеешь оружие против диавола, окрыляешь свою молитву, освящаешь свой дом, сохраняя в нем царское брашно.
Пусть стоит этот ковчежец у твоей кровати, и ночь твоя будет без мечтаний; только не полагай в него ничего от неправедных стяжаний; дело твое — милостыня, а милостыня не может происходить от жестокосердия. Хотите ли, я укажу вам и источники, откуда заимствовать такие приношения, чтобы таким образом сделать их легкими? Ремесленник, например, сапожник, кожевник, медник, или какой бы то ни было другой, продав что–нибудь из произведений своего ремесла, пусть приносит начаток цены Богу, пусть отлагает некоторую малую часть туда и этой малой частью поделится с Богом; не многого требую, но столько, сколько приносили сыны иудейские, исполненные бесчисленных зол, столько же будем отлагать и мы, чающие неба. Впрочем, не поставляю этого законом, не запрещаю отлагать и больше, но только прошу отлагать не менее десятой части. Тоже самое делайте не только при продаже, но и при покупке. То же правило пусть соблюдают и владетели полей, при собирании с них доходов; то же и все, приобретающие праведно; не говорю о ростовщиках, равно и о воинах, которые притесняют других и обогащаются от чужих несчастий, — от них Бог не примет ничего, — а говорю о людях, собирающих имущество трудами праведными. Если мы утвердимся в такой привычке, то потом совесть будет укорять нас, как скоро мы не станем исполнять этого правила; когда же сами испытаем, что это дело не трудное, то перейдем мало–помалу к высшим добродетелям и, научившись презирать богатство и исторгнув в себе корень зол, проведем спокойно жизнь настоящую и достигнем жизни будущей, которой да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 7 на 2 Кор.
Житейские дела — это действительно ненастье, и даже страшнее ненастья. Хотя от них не происходит ни стужи, ни дождя, ни грязи, ни глубокого болота; но зато, что всего хуже, от этих дел является геенна со всеми ее мучениями. И как во время сильной стужи все члены цепенеют и замирают, так и душа, оледеневшая от хлада греховного, не может отправлять дел своих, будучи скована, как морозом, совестью. Действительно, что для тела мороз, то для души худая совесть. Отсюда происходит и боязливость. Никто столько не страшится, как прилепившийся к житейскому. Он живет жизнью Каина, трепеща каждый день от страха. И нужно ли говорить о (его опасениях) смерти, потерях, распрях, коварствах и лести? Он и без того боится тысячи превратностей. И хотя сокровищница его полна золота, но душа не свободна от страха бедности. Это и очень естественно, потому что все его желания устремлены к предметам скорогибнущим и скоропреходящим. Если сам он и не испытал еще превратности, то, видя ее на других, почитает себя уже погибшим; оттого он весьма боязлив и малодушен. И не в одних только опасностях так он боязлив; он таков и во всех других случаях. Если нападает на него страсть сребролюбия — он не отражает ее нападения, как поступает человек, свободный от этой страсти, но делает все, как купленный раб, в угождение жестокой своей госпоже — сребролюбию. Видит ли благообразную девицу — он тотчас пленяется ею, трепещет и бежит за нею, подобно взбесившемуся псу; между тем как надлежало бы поступить иначе.
Из беседы 11 на 2 Кор.
«Мы нищи, но многих обогащаем» (Яко нищии, а многи богатяще). Некоторые думают, что здесь говорится о богатстве духовном, а я нахожу возможным присовокупить и видимое богатство, потому что они и им обладали, поскольку чудным некоторым образом имели отверстыми для себя все дома. Это (апостол) и подтверждает далее, говоря: «мы ничего не имеем, но всем обладаем» (яко ничтоже имуще, а вся содержаще).
Из беседы 12 на 2 Кор.
Отдаем ли что бедным — будем думать, что мы приобретаем, потому что кто не с таким расположением дает, тот нелегко и дает. Итак, когда ты хочешь раздавать от своего имущества, то не о том только думай, что ты расточаешь, но и о том, что гораздо более приобретаешь; и о последнем даже прежде (думай), чем о первом. И не только при раздаче милостыни, но и во всякой добродетели помышляй не о суровости трудов, но о сладости наград; а прежде всего имей в виду Господа нашего Иисуса, для Которого предпринимаешь те или другие подвиги, — и ты легко выйдешь на подвиги, и в радости проведешь все время жизни. Подлинно, ничто не приносит такого удовольствия, как добрая совесть. Вот почему Павел, и каждодневно уязвляемый скорбями, радовался и веселился, а ныне живущие, и во сне не претерпевая ничего подобного, скорбят и унывают, — не от чего иного, как только оттого, что не имеют любомудрой души. Иначе, скажи мне, о чем ты плачешь? О том ли, что ты беден и терпишь недостаток в необходимых вещах? Но в таком случае больше о тебе нужно плакать — не потому, что ты беден, а потому, что ты так малодушен; не потому, что у тебя нет денег, а потому, что ты так дорого ценишь их. Павел умирал каждый день (1 Кор. 15:31), и не только не плакал, но еще и радовался. Он непрестанно боролся с голодом, и не только не скорбел, но и хвалился.
5. А ты оттого, что не имеешь всего годового запаса, плачешь и терзаешь себя? «Да, — скажешь, — потому что он имел попечение только о себе, а я о рабах, и о детях, и о жене». Напротив, он и один заботился о нужном не для себя, но для всей вселенной. Ты заботишься об одном доме, а он о таком множестве бедных в Иерусалиме, в Македонии и о всех неимущих, — повсюду; заботился притом и о тех, которые давали, не менее, чем о тех, которые принимали. У него была двойная забота о вселенной: и чтобы никто не терпел нужды в вещах необходимых, и чтобы все обогащались духовными дарами. И тебе не причиняют такой скорби твои голодные дети, какую причиняли ему дела всех верующих. Что я говорю — верующих? Он не был чужд заботы и о неверующих, напротив, до того был снедаем заботою о них, что молился за них, и желал быть отвергнутым сам ради их спасения (Рим. 9:3). А ты, хотя бы в тысячу раз увеличился голод, не решился бы умереть ни за кого. И ты заботишься об одной жене; а он о всех церквах в целом мире; у меня, говорит, «попечение всех церквей» (2 Кор. 9:28). Итак, доколе будешь шутить, сравнивая себя с Павлом, и скоро ли перестанешь страдать таким малодушием? Не тогда должно плакать, когда мы бедны, но когда грешим. Только это одно достойно слез, а все прочее достойно даже смеха. «Но я не об этом одном печалюсь, — скажешь, — а еще и о том, что такой–то облечен властью, а я в бесчестии и презрении». Что же из этого? И блаженный Павел для многих казался бесчестным и достойным презрения. «Но то был Павел», — скажешь. Значит, следовательно, печаль твоя происходит не от свойства вещей, а от недостатка рассуждения. Итак, ты должен оплакивать не бедность свою, но себя, что находишься в таком (жалком ослеплении). Вернее же — не плачь и о себе, а лучше исправься: не богатств ищи, а старайся о приобретении того, что более, нежели бесчисленные богатства, делает нас радостными, то есть любомудрия и добродетели. При них и бедность будет безвредна; а без них нет никакой пользы и от богатства. В самом деле, скажи мне, какую пользу получают те, которые изобилуют богатством, а души имеют бедные? Не столько ты почитаешь себя несчастным, сколько такой богач считает себя таковым потому, что не имеет у себя (богатства) всех. Пусть он не плачет так, как ты; но загляни в его сердце, и ты увидишь там вопли и воздыхания.
Хочешь ли, я покажу тебе твое богатство, чтобы ты перестал почитать блаженными имеющих большое богатство? Видишь ли это небо, как оно прекрасно, как величественно, на какой высоте поставлено? Красотою его и он наслаждается не более твоего, и не может тебя лишить его, и все присвоить себе, потому что оно создано сколько для него, столько же и для тебя. А что сказать о солнце? И это блестящее и светозарное светило, увеселяющее взор наш, не для всех ли смертных открыто, и не все ли равно наслаждаются им, как богатые, так и бедные? И свод звездный, и круг луны — не всем ли равно принадлежат? Даже, странно сказать, мы бедные пользуемся им более, нежели они. Они, предаваясь безмерному пьянству и проводя жизнь в пиршествах и непробудном сне, часто и не замечают их, находясь всегда под кровлею и любя жить во мраке; напротив, бедные находятся в таком положении, что более всех наслаждаются приятностями этих стихий. Равным образом, если будешь рассматривать воздух, повсюду разлитый, то увидишь, что бедные и им пользуются в большем количестве и гораздо чистейшем виде. Путешественники и земледельцы более наслаждаются им, нежели живущие в городах; а в этих последних опять ремесленники более, чем те, кто по целым дням предается пьянству. А что сказать о земле? Не всем ли она равно открыта? Нет, говоришь. Почему же, скажи мне? Потому что богатый и в городе, получив во владение большее количество десятин земли, окружает их длинными стенами, и в полях отрезает себе большие участки. Что же? Ужели потому, что он отрезывает их одному себе, один он и пользуется ими? Никак, хотя бы он владел тысячами участков. Плоды их он поневоле должен разделять между всеми; пшеницу, вино и елей он тебе готовит, и везде для тебя служит. И огромные ограды и здания, сопряженные с несказанными издержками, трудами и беспокойствами, он воздвигает для твоей же пользы, получая от тебя за такую свою услугу только малое количество серебра. То же самое всякий может увидеть и в банях, и везде, т. е. что богатые тратят и большие деньги, и обременены трудами и заботами, а бедные легко и спокойно пользуются плодами трудов их за несколько оволов. Таким образом (богатый) ничем не более твоего пользуется землею, и не десять желудков наполняет и он, но один, как и ты. Но он питается роскошнейшими яствами? И это не большое преимущество; напротив, и здесь ты найдешь для себя предпочтение. В самом деле, это обилие и богатство стола возбуждают в тебе зависть тем, что доставляют много удовольствия; но у бедного удовольствия еще больше; и сверх того он наслаждается также здоровьем. Разве тем только богатый превосходит бедного, что делает свое тело более слабым, и собирает в себе большие источники тяжких болезней, потому что у бедного все делается согласно с природою, а у богатого, который не знает меры, все ведет к расслаблению и болезням.
6. Если угодно, рассмотрим это на примере. Если бы нужно было натопить печь, и один накидал бы в нее шелковых одежд и тонких, искусно вытканных занавесок, а другой, напротив, наложил бы дров дубовых и сосновых, то чем лучше сделал бы первый сравнительно с последним? Ничем — напротив, даже хуже. Что же (мы можем несколько и изменить этот самый пример)? Если бы один стал топить печь дровами, а другой телами — у какой печи остановился бы ты с бóльшим удовольствием, у той ли, которую топили бы дровами, или у той, которую телами? Без сомнения у той, которая топилась бы дровами, потому что она топится естественным образом, и тем представляет приятное зрелище для зрителей; а та, напротив, гарью и смрадом, дымом и зловонием костей прогнала бы от себя всех. Ты ужасаешься, слыша это, и чувствуешь отвращение к такой печи? Но таковы и утробы богатых. В них ты найдешь еще больше, чем в той печи, и смрада, и зловонных испарений, и отвратительного запаха, потому что все тело их и каждая часто его от пресыщения отзываются большою несваримостью желудка. Ведь когда естественная теплота обессилена, не может переварить всей пищи, то последняя пробивается на поверхность тела, подобно дыму, и производит отвратительный запах. С чем бы еще сравнить утробы богатых? А вы не оскорбляйтесь моими словами; но если говорю неправду, изобличайте меня. Итак, с чем же бы еще сравнить их? Сказанного же еще недостаточно для полного изображения того, как они жалки. Вот я нашел и другое сравнение. Какое же? Как в сточных канавах, когда непрестанно умножающиеся наносы навоза, травы, тростнику, камней и тины производят в них завалы, поток грязи вырывается, наконец, на поверхность, — так точно бывает и с утробами богатых: вследствие стеснения их внизу, бóльшая часть таких зловонных потоков устремляются наверх. Но не так у бедных. Напротив, утробы их так же чисты от таких зловонных излишеств, как источники, разливающие чистые воды и наполняющие ими сады и луга. Совсем не таковы утробы богатых или — лучше — предающихся пиршествам. Они исполнены вредной влаги, мокрот, желчи, испорченной крови, гнилых испарений и других подобных вещей. Потому–то никто из живущих роскошно не может быть здоровым даже на краткое время, но проводит жизнь среди непрестанных болезней. Ввиду этого я желал бы спросить их: для чего нам даны различные снеди? Для того ли, чтобы мы погибали от них, или для того, чтобы ими питались? Для болезней, или для здравия? Для расслабления, или подкрепления? Очевидно, что для питания, здоровья и подкрепления. Для чего же вы злоупотребляете ими, создавая чрез них для своего тела болезни и расслабление? Напротив, бедный, питаясь простою пищею, приобретает здоровье, крепость и силу. Итак, не плачь, находясь в бедности, этой матери здоровья; напротив, радуйся. И если хочешь быть богатым, презирай богатства. Подлинно, не в том состоит богатство, чтобы иметь богатство, но в том, чтобы не заботиться о снискании его. Если мы так устроим себя, то и здесь будем богаче всех богатых, и там насладимся будущими благами, которых все мы да сподобимся благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 13 на 2 Кор.
«Совершая святыню в страхе Божием». Одно неприкосновение к нечистому еще не делает чистым; чтобы сделаться нам святыми, для этого потребно и нечто другое, — именно ревность, бодрствование и благочестие. И хорошо сказал он: «в страхе Божием», потому что можно сохранять целомудрие и не в страхе Божием, но для суетной славы. Впрочем, он имел еще и другое в виду, когда сказал: «в страхе Божием, именно — способ, которым достигается святость. Действительно, как ни велика сила похоти, но если ты оградишь себя страхом Божиим, то победишь ее неистовство. Под «святынею» же он разумеет здесь не одно целомудрие, но и удаление от всякого греха, потому что свят тот, кто чист, а чист не тот, кто не творит только блуда, но кто чужд вместе и сребролюбия, и зависти, и надменности, и тщеславия, — особенно же тщеславия, которого и всегда нужно убегать, а более всего при подаянии милостыни. Милостыня, зараженная этой болезнью, перестает быть уже и милостыней, а является хвастовством и жестокосердием.
Действительно, когда ты подаешь милостыню не из милосердия, но для того, чтобы показать себя, тогда она не только не есть милостыня, но даже является обидой, потому что ты выставляешь на позор своего брата. Милостыня состоит не в том, чтобы только давать деньги, но чтобы давать с чувством милосердия. И на зрелищах дают деньги — и распутным отрокам и другим, появляющимся на сцене; но это не милостыня. И блудники дают деньги блудницам; но это — дело не человеколюбия, а пьяного бесчинства. Им–то подобен и тот, кто (подает милостыню) из тщеславия. Подобно тому, как оскверняющийся с блудницею дает ей награду за наносимую ей обиду, так и ты, подавая милостыню из тщеславия, только награждаешь принимающего ее от тебя за причиняемую ему обиду, и чрез это создаешь и себе и ему худую славу, а отсюда невыразимый вред. Как лютый зверь и бешеный пес нападают на всех, так этот злой недуг бесчеловечия похищает у нас наши блага. Такая милостыня, подлинно, есть бесчеловечие и жестокость, или еще хуже того. Жестокосердый только сам не дает просящему, а ты хуже его делаешь, — ты препятствуешь подавать желающим подать. В самом деле, когда ты всем выставляешь напоказ свое подаяние, то этим приводишь в сомнение бедность принимающего дар твой, и тем удерживаешь от подаяния намеревающегося подать, особенно если он человек легкомысленный. Такой человек уже не подает просящему, как уже получившему подаяние и не особенно нуждающемуся, и мало того, — еще будет порицать его и обличать в бесстыдстве, когда он, получив от тебя милостыню, придет и к нему просить.
4. Итак, какая это милостыня, когда ты бесчестишь ею и себя и того, кто получил ее, а еще более Того, кто повелел творить ее, так как не довольствуешься тем, что сам (Бог) видит милостыню твою, и требуешь еще, чтобы и глаза собратий твоих обращены были на нее, и таким образом преступаешь данную от Него заповедь, запрещающую поступать так. Желал бы я побеседовать с вами и о других добрых делах, и о посте, и о молитве, — чтобы показать, как и здесь пагубно тщеславие; но я вспомнил, что в прошедшей беседе не совсем окончил предложенное там, очень нужное слово. О чем же там было слово? Рассуждая о здоровье и удовольствиях, я говорил там, что бедные имеют преимущество пред богатыми в потребностях жизни, и это доказано было ясно. Теперь покажем, что бедные преимуществуют пред богатыми не только в житейских вещах, но и в духовных. В самом деле, что вводит в царствие Божие — богатство или бедность? Послушаем, что говорит об этом сам небесный Владыка. О богатых он говорит, что удобнее верблюду пройти сквозь иглиные уши, нежели богатому в царствие Божие (Мф. 19:24); а о бедных сказал напротив: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах» (аще хощеши совершен быти, продаждь имение твое, и даждь нищим, и гряди в след Мене: и имети имаши сокровище на небесах) (Мф. 19:21). Но если угодно, мы и с другой стороны покажем истину сказанного. «Узкий и тесный путь, — говорит (Писание), — вводящий в жизнь» (Мф. 7:14). Но кто идет узким путем: тот ли, кто проводит жизнь в удовольствиях, или кто в бедности? Тот ли, кто идет без всякой ноши, или тот, кто несет на себе тысячу тяжестей? Изнеженный и беспечный, или заботливый и старательный? Но что пользы в умствованиях? Лучше перейдем к примерам. Лазарь был беден, и очень беден, а богатый проходил мимо него, когда он лежал у ворот (богатого). Кто же из них взошел в царство (небесное), и обрел покой в недрах Авраамовых? Кто, напротив, мучился в огне, и не мог испросить даже капли воды? Но ты скажешь, что и из бедных многие погибнут, и из богатых многие будут наслаждаться теми неизреченными благами. Напротив, должно знать, что только малое число богатых спасется, а бедных гораздо более. Рассмотри и исследуй тщательнее препятствия (к спасению) со стороны богатства и пороки бедности, хотя те и другие, собственно, зависят ни от богатства, ни от бедности, а от тех, которым достались в удел богатство или бедность; но посмотрим все же, какое оружие удобнее. Итак, какой порок кажется свойственным бедности? Ложь. Какой (свойственнее) богатству? Гордость, которая есть мать пороков, от которой и диавол сделался диаволом, не будучи таковым прежде. Опять, корень всех зол сребролюбие (1 Тим. 6:10). Но кто стоит ближе к этому корню — богатый или бедный? Не очевидно ли, что богатый? Ведь чем большим кто окружен (богатством), тем большего еще желает. Опять, тщеславие губит бесчисленные добродетели. А богатый и к нему тоже обитает поблизости. Но почему же ты, скажут, ничего не говоришь о скорбях и стесненном состоянии бедного? Потому, что это удел и богатого и даже еще более, чем бедного, так что несчастия, соединенные, по–видимому, с бедностью, общи и бедным и богатым, между тем как несчастия богатого угнетают его одного. «Но что (можно ответить), — скажут, — на то, что бедный от недостатка необходимых потребностей совершает много злодеяний?» То, что никто из бедных, никто не делает столько злодеяний от бедности, сколько совершают их богатые, из желания большего богатства и из опасения, чтобы не потерять уже хранящегося у них. В самом деле, не столько бедный желает необходимого для себя, сколько богатый излишнего, да и столько сил опять к совершению зла он не имеет, сколько богатый. Таким образом, если богатый и больше желает зла и больше может сделать его, то очевидно, что он и действительно больше сделает. Не так бедный боится голода, как богатый трепещет, как бы не лишиться своих сокровищ, и мучится оттого, что еще не завладел богатствами всего мира. Итак, когда богатый близок к тщеславию, гордости и сребролюбию, которое есть корень всех зол, то какую будет иметь он надежду на спасение, если не покажет в себе великого любомудрия? Как он решится шествовать тесным путем? Не будем же, поэтому, идти за мнением толпы, а будем исследовать самые вещи. Если мы не доверяемся другим, когда дело идет о деньгах, а сами пересчитываем и пересматриваем их, то не безрассудно ли было бы просто следовать мнению других в определении достоинства дел наших, — и притом не взирая на то, что мы имеем для этого верные весы, верный образец и верное правило — суд божественных законов? Потому прошу и умоляю всех вас, — не обращая внимания на то, как об этом думает тот или другой, узнавайте все это из святых Писаний, и, узнав из них, в чем состоит истинное богатство, будем стараться о снискании его, чтобы чрез то достигнуть нам и вечных благ, которых и да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 19 на 2 Кор.
Расточай богатство, чтобы приобрести правду. Не с богатством приходит правда; хотя через него, но не с ним приобретается. Невозможно любостяжанию и правде обитать вместе; их жилища разделены. Итак, не усиливайся соединить несоединяемое, но изгони мучителя — сребролюбие, если хочешь получить царицу. Правда — царица, она изводит (людей) из рабства в свободу. Совершенно иначе действует сребролюбие. Итак, со всем тщанием будем бегать сребролюбия, а возлюбим правду, чтобы и здесь наслаждаться нам свободою, и там получить небесное царство, которого все мы да сподобимся достигнуть благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 23 на 2 Кор.
Ничто, ничто не прогневляет так Бога, как грабительство, насилие и лихоимство. Почему же? Потому что очень легко удержаться от этого греха. Он происходит не от естественной нудящей похоти, но от беспечности.
Как же апостол называет этот грех корнем зол? И я утверждаю то же. Но этот корень от нас, а не от свойства вещей. Если угодно, сделаем сравнение и посмотрим, какая похоть более насильственна — похоть ли сребролюбия, или плотская? Которая из них окажется настолько сильною, что может побеждать великих людей, та и будет тяжелее. Итак, посмотрим, кого из великих людей одержала похоть сребролюбия? Никого, а только людей ничтожных и отверженных, — Гиезия, Ахаава, Иуду и священников иудейских. Между тем похоть плотская победила и великого пророка Давида. Говорю это не с тем, чтобы извинять плененных плотскою похотью; напротив, чтобы еще более побудить их к бдительности. Когда я доказываю, как сильна эта страсть, то вместе с тем показываю, что они особенно не будут иметь никакого извинения. В самом деле, если бы ты не знал этого зверя, то ты мог бы прибегнуть (к извинению этим незнанием). Теперь же, когда знаешь и попадаешься ему, не можешь уже иметь никакого извинения. После Давида, и сыном его еще более овладела (та же страсть). И хотя не было человека мудрее его, хотя он имел все другие добродетели, однако он так жестоко был пленен этою страстью, что получил даже смертельную рану. Отец его восстал, опять одержал победу, и снова получил венец; а этот не показал ничего подобного. Потому и Павел говорит: «лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (лучше есть женитися, нежели разжизатися) (1 Кор. 7:9). И Христос сказал: «Кто может вместить, да вместит» (могий вместити да вместит) (Мф. 19:12). О богатстве же не так сказал, но: «кто оставит домы… или земли ради имени Моего, получит во сто крат» (кто оставит имение свое, сторицею приимет) (Мф. 19, 29). «Как же, — спросишь, — сказано о богатых, что они с трудом достигнут царства небесного (Мф. 19:23)?» Этими словами Христос опять указывает на их малодушие, не на тиранию сребролюбия, но на чрезмерное их раболепство. Это видно и из советов Павла. От страсти к богатству он отвлекает, говоря: «А желающие обогащаться впадают в искушение» (а хотящии богатитися впадают в напасти) (1 Тим. 6:9); в отношении же к плотской похоти этого не делает, но, разлучив только на время, и то по согласию, советует опять сходиться. Он опасался, чтобы волны похоти не произвели ужасного кораблекрушения (1 Кор. 7:5). Эта страсть сильнее даже гнева. Гневаться невозможно, когда никто не раздражает. А плотская похоть нудит, хотя бы и лица, возбуждающего ее, не было в виду. Вот почему и гнев не вовсе запретил (Христос), а только гнев всуе (Мф. 5:22); равно и не самую плотскую похоть отверг (апостол), а только похоть незаконную. «По причине похоти, — говорит он, — каждый имей свою жену» (кийждо свою жену да имать) (1 Кор. 7:2). Напротив, собирать сокровища не позволено ни напрасно, ни не напрасно. Те страсти привиты к нам по нужде. Похоть плотская для чадорождения, а гнев для оказания помощи терпящим обиды. Но страсть сребролюбия ни к чему не годна, потому она и не врожденна. Поэтому, если ты будешь пленен ею, тем бесславнее это для тебя. Вот почему Павел, дозволяя второй брак, требует строгой точности в удалении от сребролюбия, говоря: «Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными? для чего бы вам лучше не терпеть лишения?» (почто не паче обидими есте? почто не паче лишени бываете) (1 Кор. 6:7). Рассуждая о девстве, он говорит: «не имею повеления Господня» (повеления Господня не имам), и: «говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы» (на пользу вам глаголю, не да сило вам наложу) (1 Кор. 7:25, 35), а когда у него речь о богатстве, говорит: «Имея пропитание и одежду, будем довольны тем» (имеюще пищу и одеяние, сими довольни будем) (1 Тим. 6:8). «Почему же, — спросишь, — многие больше уловляются этой страстью?» Потому, что не столько остерегаются ее, сколько разврата и блуда. Если бы и любостяжательность казалась им столь же ужасною, то не так бы легко уловлялись ею. Так и юродивые девы были изгнаны из брачного чертога по той причине, что, низложивши сильнейшего противника, низложены были слабейшими и ничтожными. Сверх того должно сказать и то, что если кто, преодолевая плотскую похоть, побеждается страстью сребролюбия, то часто не удерживается и от плотской похоти, разве уже от природы имеет такое свойство, что не сильно возмущается этой страстью. Ведь не все равно склонны к ней. Итак, зная это и имея непрестанно пред глазами пример юродивых дев, будем бегать этого лютого зверя. Если и девство не принесло никакой пользы, напротив, после бесчисленных трудов и подвигов (юродивые девы) погибли от сребролюбия, то кто избавит нас, когда впадем в эту страсть? Потому молю вас употреблять все усилия, чтобы не быть плененными этой страстью, и, попавши в плен, не оставаться в нем, но скорее разорвать тяжкие эти оковы. Поступая таким образом, сможем достигнуть неба и получить бесчисленные блага, которых все мы и да сподобимся благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 27 на 2 Кор.
Очень неясно сказаны эти слова Павлом, но не без цели и не напрасно. Так как речь идет о деньгах, и (апостол) защищается, что он ничего не берет, то и прилично ему было прикрыть свои слова. Что же, однако, значит сказанное? Раньше (апостол) сказал, что он ничего не брал, напротив — даже готов отдать и издержать свое, и много рассуждал о том, как в этом послании, так и в первом. А теперь говорит нечто другое — как бы вводит слова из сделанного ему возражения и предварительно разрешает его. Вот смысл сказанного им: «Я не искал от вас прибытков, но, может быть, иной скажет, что, хотя сам я и ничего не брал, но, как человек хитрый, настроил посланных мною от своего лица просить у вас чего–нибудь, и от них сам получал, а, таким образом, получая чрез других, отклонял от себя подозрение, что беру сам. Но и этого никто не может сказать. Свидетели тому вы сами». Вот почему он и ведет речь вопросами, говоря: «Я упросил Тита и послал с ним одного из братьев: Тит воспользовался ли чем от вас? (умолих Тита, и с ним послах брата. Еда лихоимствова чим вас Тит?) Не так же ли он приходил к вам, как и я?» То есть, и он ничего не брал. Видишь ли, с каким тщанием старался он не только себя сохранить чистым от корыстолюбия, но и посылаемых им поставить так, чтобы не подать и малого предлога желавшим порицать его? Это гораздо выше того, что сделал патриарх (Авраам). Этот последний, возвращаясь с победы, когда царь давал ему часть военной добычи, отказался взять больше того, что съели его домочадцы; а он (Павел), как сам не пользовался, так и сотрудникам своим не позволял пользоваться даже необходимою пищею, чтобы таким образом совершенно заградить уста бесстыдных. Поэтому он не сам от себя говорит, что они ничего не брали, но, что гораздо важнее, представляет в этом свидетелями самих коринфян, чтобы свидетельство шло не от собственного его лица, но утверждалось на их приговоре. Так обыкновенно поступаем мы, когда дело идет о чем–нибудь очевидном и не подлежащем никакому сомнению. «Скажите, — говорит (апостол), — разве кто–нибудь из посланных нами обогатился чем от вас?» Не говорит: «Разве кто взял что–нибудь у вас?» Но называет такое дело лихоимством, укоряя их тем, приводя в стыд, и показывая, что брать у кого–нибудь против воли его есть лихоимство. И не сказал: «Тит», но: «кто–нибудь», то есть: «Вы не можете и того сказать, что хотя один не брал, но брал другой. Напротив, не брал ни один из посланных».
«Упросил Тита» (умолих Тита). И это сказано с укоризной. Не сказал: «я послал Тита», но — «упросил» (умолих), показывая тем, что если бы он и взял что у них, то взял бы по праву; однако он и при всем том остался чистым. Поэтому опять спрашивает их: «Тит воспользовался ли чем от вас? Не в одном ли духе мы действовали?» (еда лихоимствова чим вас Тит? Не тем же ли духом ходихом?) Что значит: «в одном духе» (тем же духом)? То, что он все приписывает благодати, и показывает, что все достойное похвалы совершено не нашими трудами, но есть дело дара Духа и благодати. Подлинно, величайшая была благодать, когда терпевшие во всем недостаток и голодавшие ничего не брали ради назидания наставляемых.
Из беседы 2 на Еф.
Лихоимства бывает ли следствием необходимости? Нет! Какая нужда, какая сила, скажи, понуждает грабить? Бедность заставляет, — скажешь ты, — и страх (не иметь) самого необходимого. Но поэтому–то тебе и не должно быть лихоимцем; такого рода богатство не прочно. Ты делаешь тоже самое, как если бы кто–нибудь, будучи спрошен, для чего он на песке полагает основание дома, отвечал: (чтобы укрываться) от холода и от дождя, но для этого–то, именно, и не следовало бы ставить (дома) на песке, потому что дождь, бури и ветер скоро разрушать его. Поэтому, если ты хочешь разбогатеть, то не лихоимствуй; если хочешь оставить детям богатство, приобретай (богатство) честное, — если только таковое бывает. Такое богатство твердо и прочно; иное же скоро погибает и уничтожается. Скажи мне: ты желаешь разбогатеть, и для этого берешь принадлежащее другим? Но ведь это не богатство; богат тот, кто пользуется собственным, у кого же в руках чужое, тот не богат. Иначе, продающие шелковые одежды, берущие на время одежды других почитались бы богаче и изобильнее всех. Однако, несмотря на то, что вещи в их руках, мы не называем их богатыми. Почему? Потому что у них чужое. Если даже одежды принадлежат им, все–таки деньги, которых стоять одежды, не их, а если и деньги их, то и это не составляет еще их богатства. Итак, если полученное в займы не делает богатыми, так как скоро может быть потребовано назад, то каким образом от лихоимства можно быть богатым? Если ты желаешь разбогатеть во что бы то ни стало (потому что это не есть дело необходимости), то чем особенно ты хотел бы пользоваться? Не более ли продолжительной жизнью? Но таковые (грабители) большей частью бывают недолговечны; они часто получают, в наказание за хищение и лихоимство, преждевременную смерть, и таким образом мало того, что не наслаждаются богатством, но отходят (от мира), чтобы воспринять геенну; нередко также они погибают, получая болезни или от сладострастия, или от трудов, или от излишних забот. Хотел бы я знать при этом, для чего люди так много заботятся о богатстве? Ведь Бог назначил природе меру и границы, чтобы мы не имели никакой необходимости искать богатства. Он повелел, например, одевать тело одной или двумя одеждами, а затем лишняя не нужна для защиты (тела). Для чего же тысячи одежд, эта молеедина? Положена также мера и в принятии пищи, и употребленное более этой меры необходимо вредит всякому живому существу: для чего же эти стада, пастбища и скопление мяса? Нам нужен только один кров: для чего же эти хоромы, эти многоценные жилища? Чтобы в них обитали коршуны и галки в то время, как бедные люди лишены всякого крова? Какой геенны не заслуживает это? Многие нередко в местах, которых никогда не видали, воздвигают из гранитных столбов и дорогого мрамора великолепные здания (чего только не выдумают?); но ни сами, ни кто другой не пользуются ими. Пустынность места не дозволяет жить в этих зданиях, которые таким образом остаются без употребления. Видишь ли, что не по необходимости они воздвигаются? Но причиной всего этого — безумие, глупость и тщеславие, которых, умоляю, будем избегать, чтобы мы смогли избегнуть и других зол, и удостоиться благ, обещанных любящим Его во Христе Иисусе, Господе нашем.
Из беседы 6 на Еф.
Что в самом деле творится у нас? Впрочем, никто не сердись: я никого не назову по имени. Если бы кто–нибудь, придя в церковь и став посреди вас, находящихся теперь с нами, произвел испытание, или даже не теперь это сделал, а в день св. Пасхи, — захотел бы тщательно испытать всех, пришедших сюда и приготовившихся приступить к тайнам, — захотел, говорю, испытать для того, чтобы узнать подробно все, содеянное ними, — то сколько бы он нашел зол, гораздо более тяжких, чем беззакония иудеев? Он нашел бы гадающих по полету и крику птиц, прибегающих к чарам, к наговорам и припевам, нашел бы блудников, прелюбодеев, пьяниц и хулителей. Я не хочу уже упоминать о любостяжателях, чтобы не коснуться кого–либо из здесь стоящих. Что же после этого, если бы кто–нибудь исследовал всех, приходящих в храмы целой вселенной, — какого преступления он не встретил бы? Он увидел бы начальников жадных до денег, увидел бы, что должности приобретены ими через куплю, увидел бы между ними много завистливых, склонных к клевете, тщеславных, преданных ненасытному корыстолюбию, раболепствующих деньгам. При столь великом нечестии можно ожидать всякого зла. И чтобы вам узнать, какого наказания заслуживают преданные этим грехам, припомните древние события. Один воин украл часть священных сокровищ, — и стали погибать все. Вы знаете, без сомнения, эту историю? Я говорю об Хармии, укравшем часть военной добычи, посвященную Богу (Иис. Нав. 7, 22). Некогда пророк говорил, что страна их исполнена волхвований, как будто страна чужеземная (Ис. 2:6). Теперь же все и везде исполнено зла, и никто не страшится! Между тем следовало бы страшиться: Бог наказывает и праведных вместе с нечестивыми, как это было с Даниилом, с тремя отроками, как это было со многими другими, как, наконец, случается и ныне на войнах. Праведные через эти бедствия, ниспосылаемые на них свыше, свергают с себя ту тяжесть грехов, какую они имеют; нечестивые же нет. Вследствие всего этого будем внимательны к самим себе. Не видите разве браней? Не слышите разве о бедствиях? Или вас ничто это уже не вразумляет? Народы и целые города погибли и разрушены; тысячи попались в рабство к варварам. Если геенна не вразумляет вас, вразумитесь хоть этими бедствиями. Может быть, вы думаете, что это не прещения (Божии), что это просто обыкновенные события? Погибшие понесли великое наказание; но мы понесем еще большее, если не образумимся при виде стольких бедствий. Знаю, жестоки мои слова; но если вы вникнете в них, они принесут пользу. Хотя сказанное, конечно, не преподает вам благодати, — этого никогда и ждать нельзя, — но оно всегда в состоянии смирить и вразумить душу. А это послужит залогом будущих благ, которых да удостоимся все мы благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 9 на Еф.
Слушай, что говорит Павел: «Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно. В равное возмездие, — говорю, как детям, — распространитесь и вы» (2 Кор. 6:12, 13). Что разрушает этот союз? Сребролюбие, властолюбие, честолюбие и многое другое ослабляет и разделяет членов этого союза. Как же устранить этот разрыв? Если не будет этих (страстей), не будет и препятствий для любви. Вот что говорит Христос: когда умножится беззаконие, «во многих охладеет любовь» (Мф. 24:12). Ничто столько не противодействует любви, как грех, — я разумею не только любовь к Богу, но и к ближнему. Как же, спросят, разбойники живут между собой мирно? Но, скажи мне, когда? Во всяком случае, когда они не ведут разбойнической жизни. Но если они не соблюдают справедливости в разделе добычи и не отдают каждому законной части, то и их видишь во вражде и войне между собою. Так нельзя найти мира там, где злодеяние; но всегда можно найти его там, где живут справедливо и добродетельно. Что еще? Соперники живут ли между собою мирно? Вовсе нет! На кого же прикажешь указать мне? Скупой со скупым никогда не могут иметь мирных отношений. Если бы они были справедливы и уступчивы и не оказывали несправедливости друг другу, то и не было бы этого рода людей. Как два диких голодных зверя, за недостатком добычи, пожирают друг друга, так бывает в обществе (людей) скупых и злых. Таким образом, без добродетели не может быть мира. Составим, если угодно, целое общество из людей любостяжательных, пусть будут все они пользоваться равенством чести, никто не будет их обижать, а они сами будут несправедливы друг к другу: может ли существовать такое общество? Совсем нет! Живут ли мирно любодейцы? Не найдешь и двух согласных между собою. И причина опять та же — охлаждение, а охлаждение любви следствие умножения беззакония. Оно ведет к себялюбию, оно разрывает и рассекает тело, ослабляет и разрушает его. Напротив, от добродетели происходят совершенно противные действия. Добродетельный человек выше денег. Если бы бесчисленное множество (людей) жило в бедности, они могли бы оставаться в мире между собою. А скупцов, хотя бы сошлось только двое, они никогда не могут сохранять мирных отношений друг к другу.
Из беседы 10 на Еф.
Где природа одинакового достоинства, где одинаковые дарования и никто не имеет более другого, — почему же нельзя восставать одному против другого? Но это–то самое и не дает тебе права восставать против ближнего. Если все общее, и ни один против другого не имеет ничего большого, то на каком основании можно превозноситься одному пред другим? Мы наделены одинаковой природой, сходны по душе и по телу, дышим одним и тем же воздухом и употребляем одинаковую пищу: почему же будем восставать (друг против друга)?
Из беседы 13 на Еф.
Когда дьявол видит кого–нибудь обнаженным от добродетели, тотчас марает и чернит его лице, наносит ему раны, делает и еще большие насилия. Обнажим себя от денег, чтобы не обнажиться от преисподней. Облачение, состоящее в деньгах, повреждает эту одежду (оправдания): это — облачение из терний, и эти терния таковы, что чем больше мы покрываемся ими, тем более совлекаемся (истинной одежды). Чувственные наклонности также лишают нас этой одежды: он огонь, а такой огонь сжигает эту одежду. Богатство также есть моль: как моль поедает все и не щадит даже шелковых одежд, так и богатство. Итак, оставим все это, чтобы нам быть праведными, чтобы облечься в нового человека. Не оставим у себя ничего ветхого, ничего преходящего, ничего тленного. Добродетель не тяжела, не неудобоисполнима.
Не видишь ли тех, которые проводят жизнь в горах? Они оставляют и свои дома, и жен, и детей, и все свои служебные занятия, и, удалившись из мира, облекаются во вретище, посыпаются пеплом, возлагают на шею вериги, заключают себя в тесной келье и, на этом не останавливаясь, изнуряют себя постом и постоянным голодом. Если бы теперь я вам предложил все это, не отказались ли бы все вы? Не назвали ль бы такого дела трудным? Но я не говорю, что вы непременно обязаны это делать. Я только желаю этого, но не узаконяю. Далее что скажу еще? Пользуйся и банями, имей попечение и о теле, ходи и на площадь, имей у себя дом, имей и слуг, употребляй и яства и напитки, — изгони только отовсюду корыстолюбие, потому что оно составляет грех, когда выходит из надлежащих границ законного приобретения. Итак, корыстолюбие — не что иное, как грех. И смотри: когда наш дух возмутится больше надлежащего, тогда, выйдя из себя, мы начинаем злословить, тогда во всем поступаем несправедливо. (То же бывает) и с любовью к телу, к деньгам, к славе и ко всему другому. И не говори мне, что те (отшельники) имели особенные силы (к такой строгой жизни): многие гораздо тебя слабее и богаче и изнеженнее вступили в эту суровую и скорбную жизнь. И что говорю я о мужах? Девы, еще не достигшие двадцатилетнего возраста, проводившие все время в своих покоях, воспитанные в неге, почивавшие на мягком ложе, пропитанные благовониями и дорогими мазями, нежные по природе и еще более сделавшиеся изнеженными от этих усердных об них попечений, не знавшие в продолжение целого дня другого занятия, как только — украшать свою наружность, носить на себе золотые уборы и предаваться неге, не делавшие ничего даже сами для себя, но имевшие у себя множество приставленных к ним прислужниц, носившие на себе одежды еще более нежные, чем самое их тело, употреблявшие тонкие и мягкие покрывала, постоянно наслаждавшиеся запахом роз и подобных благовоний, — эти (девы), будучи внезапно объяты огнем Христовым, оставили всю эту роскошь и пышность и, забывши о своей изнеженности, о своем возрасте, расстались со всеми этими удовольствиями и, подобно храбрым борцам, вступили на поприще подвигов. И быть может, покажется невероятным, что я скажу, — однако же, это истинно. Именно я слышал, будто эти столь нежные девы достигли такой строгости в жизни, что надевали на свои нагие тела самые грубые власяницы, что ноги их оставались босыми; и они имели своим ложем тростниковые прутья; преимущественно же большую часть ночи они проводили без сна и уже не думали ни о благовонных мазях, ни о чем–либо другом из прежних прихотей, и даже оставляли в небрежении свою голову, обыкновенно составляющую особенный предмет их попечений, так что волоса заплетали просто и как–нибудь, лишь бы не нарушить благопристойности. Трапеза у них бывает только вечером, и на этой трапезе нет ни овощей, ни хлеба, а только мука, бобы, горох, елей и смоквы. Постоянно они заняты прядением шерсти и имеют еще занятия, гораздо труднейшие, чем какие (имеют) дома у них служанки. Именно: они взяли на себя труд лечить тела больных, носить их постель, умывать им ноги. Многие из них занимаются и приготовлением пищи. Такую имеет силу огонь Христов! Так благое изволение превышает самую природу! Однако же ничего такого я не требую от вас, потому что вы сами хотите, чтобы женщины опередили вас (на поприще благочестивой жизни).
4. По крайней мере, делайте то, что нетрудно: удержите свою руку (от недозволенного) и глаза от бесстыдных (взглядов). Что в этом трудного, скажи мне, что тяжелого? Будьте справедливы, никому не делайте обиды — никто, ни бедный, ни богатый, ни продавец, ни наемник. Ведь и между бедными могут происходить взаимные обиды. Разве не видите, какие они производят между собой раздоры и все разрушают? Вступай в брак, имей детей; сам Павел давал наставления таковым (ведущим брачную жизнь) и писал к ним. Велик тот подвиг, высока та скала, так что высота ее близка к небу, и ты не в состоянии подняться до нее? Имей же, хотя меньшее и достигни нижайшего. Ты не можешь раздать своих денег? Не похищай же, хотя чужих и не обижай. Ты не можешь поститься? Не предавайся же, по крайней мере, излишеству. Ты не можешь лежать на тростниковом ложе? Не устраивай же, но крайней мере, себе постели, отделанной серебром, но употребляй постель простую и ложе, сделанное не на показ, а для отдохновения, равно не устраивай постели и из слоновой кости: ограничивай себя. Для чего наполняешь корабль своим несчетным имуществом? Если будешь вести скромную жизнь, то не будешь бояться ничего, ни зависти, ни воров, ни козней. Ты ведь богат не столько деньгами, сколько заботами; изобилуешь не столько стяжаниями, сколько беспокойствами и опасностями. «А желающие обогащаться», — сказано, — «впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти» (1 Тим. 6:9). Вот что терпят те, которые желают обладать многим. Я не говорю (тебе): прислуживай больному; прикажи, по крайней мере, это своему слуге. Видишь ли, как это не тяжело? Иначе как могли бы так далеко превзойти нас в этом слабые девы? Устыдимся, прошу вас, того, что в мирских делах мы нигде им не уступаем, ни в войне, ни в боях; а в духовных подвигах он успевают больше нас, первые похищают награду и воспаряют на большую высоту, подобно орлам; мы же, подобно галкам, постоянно находимся внизу около дыму и чадных паров. Подлинно это свойственно галкам и жадным до лакомств псам — постоянно думать о поварах и приготовлении кушаний. Послушай о древних женах: то были великие жены, великие и достойные удивления, каковы: Сарра, Ревекка, Рахиль, Деввора, Анна и те, которые жили при Христе. Но они никогда не превосходили своих мужей, а занимали второе место за ними. А теперь напротив: жены превосходят и затмевают нас. Какой смех! Какой стыд! Мы занимаем место главы, и ужели над нами должно одержать верх тело? Мы поставлены начальствовать над женами не для того только, чтобы пользоваться правами начальствования, но чтобы первенствовать и в добродетели. Начальствующий должен главным образом показывать свое преимущество в том, чтобы превосходить добродетелью. А если его самого превосходят, то он уже не начальник.
Видите ли, какова сила пришествия Христова? Как оно уничтожило клятву? Теперь между женщинами больше девственниц, больше у них целомудрия, больше вдовствующих между ними. Ныне женщина не скоро произнесет какое–нибудь непристойное слово. Для чего же, скажи мне, срамословишь ты? Женщины любят наряды, и это их слабость. Но вы, мужья, и в этом их превосходите, надмеваясь как их нарядом, так и своим. Мне кажется, что не столько жена тщеславится своими золотыми украшениями, сколько муж нарядом своей жены; не столько гордится он своим золотым поясом, сколько тем, что жена носит золотые уборы. Таким образом вы виновны в этом, так как вы воспламеняете эту искру, вы разжигаете этот пламень. С другой стороны, такая страсть не столько грешна в женщине, сколько в мужчине. Ты поставлен распоряжаться ею; ты везде хочешь иметь пред нею первенство. Покажи же и здесь своими действиями, что ты выше страсти к роскоши. Женщине более извинительно заниматься нарядами, чем мужчине. Итак, когда ты сам не избегаешь (этой страсти), то, как же будет избегать ее она? Правда, у женщин есть некоторое тщеславие; но тоже и у мужчин. Те склонны к гневливости; и эти также. А в чем женщины имеют преимущество, то уже не общее у них с мужчинами: я разумею скромность, теплоту (души), стыдливость, любовь к Христу. Почему же, говорят, (апостол) возбранил им учительскую кафедру? И это знак того, что существует большое расстояние между ними и мужами и что (жены) были тогда велики. Следовало ли бы, скажи мне, приступать женам к этому делу в то время, как учили Павел и Петр, и те святые (мужи)? А ныне мы дошли до такого зла, что оказывается естественным вопрос, почему жены не занимаются учительством?
Из беседы 18 на Еф.
Когда мы говорим, что назвавший брата уродом подлежит геенне, некоторые спрашивают: ужели назвавший брата уродом подлежит геенне? Нет! — отвечают. И когда говорим, что лихоимец есть идолослужитель, — и над этим опять смеются, говоря, что это выражение преувеличено; и все заповеди унижают подобным образом.
Некоторые говорят, что выражение: лихоимец есть идолослужитель — преувеличено. Но оно не преувеличено, напротив — совершенно верно. Как и каким образом? Таким, что лихоимец отдаляется от Бога, подобно тому, как идолослужитель. А чтобы ты не подумал, что это сказано неосновательно, — вот Христово изречение, которое гласит: «Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24). Те, которые работают маммоне, удалили себя от служения Богу; те же, которые отреклись Его владычества и служат бездушному золоту, явно идолослужители. Но я не делал, говорит (любостяжатель), идола, не ставил жертвенника, не приносил в жертву овец, не возливал вина, — я ходил в церковь, и руки воздевал к Единородному Сыну Божиему, и в таинствах участвую, и имею общение в молитве и во всем другом, что прилично христианину. Итак, каким образом я поклоняюсь, говорит, идолам? Это–то самое и удивительно, что ты, испытавши и вкусивши Божия человеколюбия, и увидевши, что Господь благ, — оставил Благого и принял на себя (владычество) жестокого тирана; говоришь, будто не работаешь ему, а на самом деле подверг самого себя жестокому и невыносимому игу сребролюбия. Ты мне не сказал о каком–либо своем добром деле, но только — о дарах Владыки. Скажи мне, спрашиваю я, на основании чего судим о воине? На основании того ли, что он служит телохранителем царя, от него получает содержание и украшается его именем, — или того, что он не думает о делах его, но показывает только вид, что держит его сторону и заботится о его делах, сам же способствует успеху его неприятелей? Явно — того, что он телохранитель царя. Поэтому и достоин он более жестокого наказания, нежели в том случае, если бы отвергся явно служения царю и передался врагам. Потому и ты дерзко восстаешь против Бога, как идолослужитель, не одними твоими устами, но обидой бесчисленного множества людей. Но (лихоимец) не есть, говорят, идолослужитель. А когда эллины говорят: христианин — лихоимец, тогда уже не один он себя посрамляет делами, но и обиженных заставляет часто это говорить. Если же не говорят, так это должно считать следствием их осторожности. Разве не видим мы, что дело бывает именно таким образом? Что такое идолослужитель? Разве не тот, кто поклоняется страстям, вместо того, чтобы владеть страстью? Например: когда мы говорим, что такой–то поклоняется идолам, он говорит: нет — не им, но Афродите и Аресу. И если мы скажем: кто сама Афродита? — более знающие из них говорят: удовольствие. А кто Арес? Гнев. Так и ты (отвечаешь) о маммоне. Если скажем: что такое маммона? Любостяжание, — и ты ему поклоняешься. Не поклоняюсь, говоришь. Почему? Потому что себя не сгибаешь? Но ты гораздо более воздаешь поклонения делами и поступками, потому что такое поклонение важнее. И чтобы ты убедился в этом, смотри, по отношению к Богу, кто достойнее Ему поклоняется, — те ли, которые просто стоять на молитве, или те, которые исполняют Его волю? Явно, что последние. Так и по отношению к маммоне, — те, которые творят его волю, более поклоняются ему. При том же, поклоняющиеся страстям (олицетворенным) часто бывают свободны от (собственных) страстей. Так, посмотри на почитателя Ареса, — он часто владеет гневом. В тебе же не то, — ты сам себя делаешь невольником страсти. Но ты не закалаешь овец? Зато — людей и души разумения, иные — голодом, другие — клеветой. Ничего нет неистовее подобной жертвы! Кто видел, чтобы когда–нибудь души закалались? Проклят жертвенник любостяжания! Если придешь к жертвеннику идолов, почувствуешь от него запах крови козьей и крови быков; если же подойдешь к жертвеннику любостяжания, почувствуешь тяжелый запах человеческой крови. А если остановишься здесь, то не заметишь сжигаемых крыльев птиц, ни запаха от того и поднимающегося дыма, но — умерщвленные человеческие тела. Иные бросились с крутизны, другие накинули на себя петлю, иные перерезали ножом горло. Ты видел жертвы грубые и бесчеловечные? Хочешь ли посмотреть еще на более жестокие, сравнительно с этими? Я покажу тебе не только человеческие тела, но и души человеческие, которые там закалаются. Ведь и душу закалать можно закланием, соответствующим душ, потому что как для тела есть смерть, так и для души. «Душа согрешающая», — говорит (Писание), — «та умрет» (Иез. 18:4). Смерть души не такова, какова смерть тела, но гораздо тяжелее. Та смерть — телесная, разлучивши душу и тело друг от друга, одно избавляет от многих забот и трудов, другую же препровождает в известное место; а потом (тело), разлученное на время и удаленное, опять соединяется с нетлением, и снова получает свою душу.
3. Такова эта смерть; смерть же души страшна и ужасна. Она не переводит души (в известное место), как бывает с телом, по разлучении ее с ним, но связанную опять нетленным телом ввергает в огонь неугасимый. Такова–то смерть души! Итак, подобно тому, как есть смерть души, есть и заклание души. В чем состоит заклание тела? В умерщвлены и в отнятии силы душевной. В чем — заклание души? И это — тоже умерщвление. В чем же умерщвление души? Как тело тогда умирает, когда душа оставляет его лишенным своей силы, так и душа тогда умерщвляется, когда Дух Святой оставляет ее без Своей силы. Эти заклания особенно и совершаются на жертвеннике любостяжания. Не удовлетворяются они, не останавливаются на крови человеческой, но если вы не принесение самой души, жертвенник любостяжания не насыщается, — если не примет душ обоих, души приносящего жертву и приносимого. Ведь необходимо прежде быть принесенным в жертву тому, кто ее приносит, и таким образом он совершает жертвоприношение и, будучи мертвым, приносит в жертву живого. Если ты клевещешь, поносишь и негодуешь, не есть ли это раны души неисцелимые? Видишь, что выражение не преувеличено?
Хочешь и еще послушать и узнать, каким образом любостяжание есть идолослужение, — и тяжелее идолослужения? Идолослужители кланяются творению Божиему. «И поклонялись», — говорит (апостол), — «и служили твари вместо Творца» (Рим. 1:25); ты же поклоняешься своему собственному творению. Бог не сотворил любостяжания, но изобрела его твоя безмерная ненасытность. И смотри, как это безумно и достойно смеха. Те, которые поклоняются идолам, чтут тех, которым кланяются, и если кто скажет об этих идолах худо, если будет над ними смеяться, они защищают их. Ты же, как бы в каком опьянении, поклоняешься предмету, который не только не свободен от порицания, по и полон нечестия. Итак, ты гораздо хуже их, потому что не можешь сказать в свою защиту, что это не зло. Если и те весьма неизвинительны, то ты еще более, как несчетное число раз порицающий любостяжание и осмеивающий тех, которые служат ему, раболепствуют пред ним, предаются ему. Но не угодно ли, — мы исследуем, откуда явилось идолослужение? Один мудрый муж говорит (Прем. 14:15), что некто богатый человек, снедаемый преждевременной потерей сына, и, не имея никакого утешения в скорби, хотел утолить страдание тем, что, сделав бездушное изображение умершего, и затем смотря на него, думал изображение принимать за самого умершего. Некоторые же льстивые люди, которым бог чрево, служа в его честь пред изображением, ввели обычай идолослужения. Итак, оно введено слабостью души, неразумным обычаем, невоздержанием. Любостяжание же не так. И оно от слабой души, но только от худшей. Не потерял кто–либо сына, не ищет утешения в скорби, не понуждается льстецами. Но как? Я вам скажу. Каин обманул Бога, потому что то, что следовало дать Ему, удержал у себя, а то, что следовало оставить себе, принес Ему, и начал зло с Бога. Если сами мы — Божии, то тем более — первые плоды наших стяжаний. От любостяжания, в свою очередь, родилось стремление к женщинам. Увидели дщерей человеческих, и предались похотению (Быт. 6:3). От них — опять к деньгам, так как желание иметь средств к жизни больше, нежели сколько у ближнего, происходит не от иного чего, как от того, что любовь охладела. Желание иметь больше бывает не от чего другого, а только от безумия, человеконенавистничества и высокомерия. Разве не видишь, как велика земля? Как несравненно больше, чем нужно, воздуха, неба? Бог устроил творение в таком объеме для того, чтобы погасить твое любостяжание. Но ты и при всем том грабишь и, слыша, что любостяжание есть идолослужение, не ужасаешься даже пред этим? Хочешь овладеть землей? Но разве нет на небе наследства, которого ты себя через то лишаешь?
4. Скажи мне, если бы кто предоставил тебе право взять все, — разве ты не захотел бы? А можно, если хочешь. Некоторые говорят, что они скорбят, если наследство переводят на других, хотели бы лучше истребить его, нежели видеть других его владетелями. Я тебя не извиняю и в этой слабости, потому что и это свойственно немощной душе. Но пусть будет так. Поставь же в завещании наследником Христа. Ведь (наследнику) должно быть живому; это будет свидетельствовать и о прекрасно направленной воле, к тому же ты, хотя по необходимости, станешь щедрее. Христос повелел давать нищим для того, чтобы нас живых сделать любомудрыми, чтобы убедить презирать деньги, чтобы научить не уважать земного. Не в этом состоит презрение денег, что, умирая и не будучи господином, ты предоставляешь их то тому, то другому. Не добровольно даешь остаток, но по крайней необходимости. Смерти — благодарность, не тебе! Это не есть дело нежной любви, но — нужды. Впрочем, пусть будет и так, но освободись же хоть тогда от страсти. Подумай, сколько ты похитил, сколько приобрел обманом? Все возврати четверицею, и таким образом оправдаешь себя пред Богом. Но некоторые дошли до такого безумия и испорченности, что даже и тогда (пред смертью) не понимают должного, а поступают так, как будто бы старались сделать тяжелее для себя суд Божий. Потому–то блаженный тот (Павел) говорит в послании: «Поступайте, как чада света». Любостяжатель же преимущественно живет во тьме, и на всех распространяет великий мрак. «Не участвуйте», — говорит, «в бесплодных делах тьмы, но и обличайте. Ибо о том, что они делают тайно, стыдно и говорить. Все же обнаруживаемое делается явным от света, ибо все, делающееся явным, свет есть».
Послушайте, увещеваю всех, кто не хочет напрасно негодовать. Он похищает, и ты не обличаешь? Ты опасаешься гнева? Хотя не напрасно негодование, хотя ты обличаешь справедливо, а все же боишься гнева? Обличи брата, выкажи вражду, по любви ко Христу, по любви к нему самому; останови его, если он идет в пропасть. Общение в трапезе, в добрых речах, приветливость и нежность — небольшое дело любви. Мы даем друзьям такие дары, которые избавили бы душу их от гнева Божия. Восставим их, видя повергнутыми в печь нечестия. Но, говоришь, он не исправляется? А ты сделай свое, и будешь прав пред Богом. Не скрывай таланта. Для того ты имеешь разум, для того — язык и уста, чтобы исправлять ближнего. Одни бессловесные не заботятся о ближнем и не имеют никакого понятия о других. Ты же, называя Бога Отцом, и ближнего — братом, видя его совершающим множество зол, предпочитаешь расположенность к нему его пользе? Да не будет этого, умоляю вас. Нет больше доказательств любви, как не презирать заблуждающих братьев. Увидел враждующих? Помири. Увидел обманом приобретающих имущества? Помешай. Увидел обижаемых? Защити. Этим ты к себе первому выкажешь любовь, а не к ним. Для того мы и друзья, чтобы друг другу приносили пользу. Друг иначе слушает друга, иначе кого–нибудь постороннего. Постороннему он, быть может, не будет и доверять, равно как и учителю, а другу не так. «Ибо о том, что они делают тайно, стыдно и говорить. Все же обнаруживаемое делается явным от света». Что он хочет этим сказать? Говорит это потому, что одни из грехов совершаются здесь тайно, а другие явно. Там же будет не так, потому что нет никого, кто бы не сознавал за собою греха. Потому говорит: «Все же обнаруживаемое делается явным от света». Что же, не о идолослужении ли, скажешь, говорится и здесь? Нет; речь здесь о жизни и грехах. Все являемое, говорит, свет есть. Потому, умоляю, не отказывайтесь ни других обличать, ни сами досадуйте, будучи обличаемы. Доколь что совершается во мраке, совершается с большей смелостью; по как скоро имеет многих свидетелей происходящего, тогда освещается. Потому будем делать все наиболее для того, чтобы удалить мертвость от братьев своих, чтобы рассеять мрак, чтобы приблизить Солнце правды. Если много будет светочей, то и для нас будет удобен путь добродетели, да и те, которые во мраке, лучше будут обличены, так как свет, распространяясь, прогоняет и мрак. А если не будем так поступать, то можно опасаться, что они угаснуть от преобладания над светом мрачной и греховной тьмы, которая отгоняет блеск света. Итак, будем стараться и о других, как о самих себе, чтобы всеми (делами своими) воссылать славу человеколюбивому Богу, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, Которому с Отцом и Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 20 на Еф.
С великой любовью нужно говорить ей [жене]: мы взяли тебя, детушка, в спутницы жизни и сделали тебя своей общницей в том, что всего честнее и необходимее, в деторождении и управлении домом. О чем же нам просить тебя? Впрочем, лучше, если прежде этого ты поговоришь с ней о любви, потому что ничто так не способствует к убеждению слушателя в том, чтобы он принял слова наши, как уверенность его, что они говорятся с великой любовью. Как же тебе выразить свою любовь? Если скажешь: многих можно было мне взять, и богаче тебя, и знатного рода, но я не взял их, а полюбил тебя, твой образ жизни, твою кротость, скромность, целомудрие. Потом от этого тотчас старайся повести речь о любомудрии и нападай на богатство, но с некоторой осторожностью, потому что, если поведешь речь прямо против богатства, то покажешься слишком суровым. Но если воспользуешься поводом, то покончишь все, потому что будет казаться, что ты делаешь это в виде защиты, а не как какой–нибудь человек жестокий, неприятный и придирчивый; а если она подаст тебе повод, и ты им воспользуешься, то она даже порадуется. Итак, говори (необходимо опять повторить сказанное), что, хотя бы я мог взять за себя с состоянием и богатую, но я не захотел этого. Почему? Не просто и не без рассуждения, но потому, что я хорошо научен, что богатство не есть какое–либо приобретение, но вещь достойная презрения, которая есть и у разбойников, и у блудниц, и у гробокопателей.
Поэтому, оставив его, я пошел к твоей душевной добродетели, которую предпочитаю всему золоту. Благоразумная и благородная молодая девушка, ревнующая при том о благочестии, (в моих глазах) стоит целой вселенной. Потому–то я и привязался к тебе и люблю, и считаю тебя дороже души моей. Настоящая жизнь ничего не значит, и я прошу, и умоляю, и всячески стараюсь сподобиться нам так устроить настоящую свою жизнь, чтобы можно было и там, в будущем веке, совершенно безбоязненно встретиться друг с другом. Настоящее время коротко и ненадежно; если же сподобимся перейти эту жизнь, благоугодив Богу, то будем пребывать вечно и с Христом и друг с другом в великой радости. Я всему предпочитаю твою любовь, и ничто не может быть для меня так тяжело, как когда–нибудь разлучиться с тобою. Хотя бы мне предстояло все потерять, сделаться беднее Ира, подвергнуться величайшим несчастиям, словом — потерпеть что бы то ни было, я ничего не устрашусь, все перенесу, пока будет продолжаться твоя расположенность ко мне; и дети для меня лишь тогда будут вожделенны, когда ты будешь искренно расположена к нам. Так тебе будет нужно сделать. Потом вставь и апостольские слова о том, какого тесного единения и благомыслия требует от нас Бог. Скажи ей: послушай, что говорит Писание: «Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей». Пусть же не будет у нас никакого повода к неудовольствию. Пусть и деньги, и множество слуг, и внешние почести имеют свое значение; но для меня это (семейное согласие) всего дороже. Не будут ли такие слова убедительнее для жены, чем изобилие золота или сокровищ? Не бойся, что возлюбленная твоя когда–нибудь изменит тебе; смело признайся, что ты ее любишь. Публичные женщины, которые сегодня выражают страсть к одним, а завтра к другим, справедливо восстают на своих любовников, когда слышат от них такие речи. Но свободная женщина и благородная девушка никогда не разгневается по поводу таких слов, а скорее — будет убеждена ими. Показывай, что ты дорого ценишь ее общество и предпочитаешь быть для нее дома, а не на площади; предпочитай также ее всем друзьям и детям, родившимся от нее: и их люби из–за нее. Если она сделает что–нибудь хорошо, хвали и удивляйся; если же — что–нибудь неуместное и свойственное молодости, убеждай и увещевай. Всячески нападай на богатство и расточительность; указывай ей украшение в скромности и честности, и постоянно учи тому, что нужно.
9. Молитвы у вас пусть будут общие; каждый пусть ходит в церковь, и муж пусть спрашивает на дому у жены ответ в том, что там говорилось и читалось, а она — у мужа. Когда постигнет бедность, припомни святых мужей — Павла, Петра, которые прославились более всех царей и богачей, а жили как? — в голоде и жажде. Учи свою жену, что ничто так не страшно в жизни, как оскорбить Бога. Если кто женится, так и для этой цели, то он не многим меньше монахов, и женившийся — не женившихся. Если же хочешь сделать обед или устроить пиршество, то не зови никого бесчестного, никого неприличного, но если найдешь какого–нибудь святого бедняка, который может благословить дом ваш, может, ступя к вам ногою, принести всякое благословение Божие; призови его. Скажу еще нечто другое. Никто из вас пусть не старается жениться на такой, которая богаче вас, но лучше на такой, которая беднее. Вошедши с деньгами, она принесет не столько удовольствия, сколько скорби своими упреками, своими излишними требованиями, своей бранью, расточительностью, грубостью. Она, может быть, будет говорит: ты еще ничего не истратил на меня; я одеваюсь на свои деньги, которыми наградили меня родители. Но что ты говоришь, женщина, будто ты одеваешься еще в свое? Что несмысленне таких слов? Не имеешь своего тела, а имеешь свои деньги? После брака вы уже не две плоти, но сделались «одна плоть», а имений два, а не одно? О, сребролюбие! Оба вы сделались одним человеком, одним живым существом, а ты все говоришь: это мое? От дьявола привнесено это проклятое и пагубное слово. Все, что гораздо необходимее этого, Бог сотворил общим для нас, а это — не общее? Нельзя сказать: мой свет, мое солнце моя вода; все важнейшее — у нас общее, а деньги — не общие? Тысячекратно пусть погибнут деньги, или лучше не деньги, а душевные расположения, которые мешают разумно пользоваться деньгами, и побуждают предпочитать их всему. Между прочим, учи свою жену и этому, только с великой любовью. Так как увещание к добродетели само по себе заключает много тягостного, особенно для нежной и молодой девицы, то, когда будут разговоры о любомудрии, придумывай больше ласковых выражений, и в особенности исторгни из души ее понятия: «мое, твое». Если она скажет: мое, то скажи ей: что ты называешь своим? Я не знаю, я не имею ничего своего. Как ты говоришь: мое, когда все твое? Приласкай ее этими словами. Не видишь ли, что мы так поступаем в отношении к детям? Когда дитя схватит что–нибудь, что мы держим, и захочет еще взять что–нибудь другое, мы ему уступаем и говорим: да, это и то твое. Также станем поступать с женой, — так как разум ее скорее детский, — и когда скажет: мое, говори: все твое и я твой. Эти слова — слова не лести, но великого благоразумия. Этим ты можешь угасить гнев ее и потушить досаду. Лесть состоит в том, когда кто поступает неблагородно по злому расположению; а это — величайшее любомудрие. Итак, говори: и я твой, детушка. В этом меня убедил Павел, который сказал: «Муж не властен над своим телом, но жена» (1 Кор. 7:4). Если же я не имею власти над собственным телом, но — ты, то тем более — над деньгами. Говоря так, ты успокоишь ее, угасишь огонь, посрамишь дьявола, сделаешь ее рабой, покорной более, чем купленная за деньги; этими словами свяжешь ее. Таким образом посредством того, что ты говоришь, научи ее никогда не говорит: мое, твое. И не просто зови ее, но с лаской, с честью, с большой любовью. Уважай ее, и она не будет нуждаться в уважении от других, не будет нуждаться в одобрении других, если будет пользоваться твоим (уважением и одобрением). Предпочитай ее всем, во всех отношениях, и в отношении красоты, и благоразумия, хвали ее. Таким образом, ты убедишь ее не внимать никому постороннему, но пренебрегать всеми чужими. Учи ее страху Божиему, и все потечет к тебе, как из источника, и дом твой будет исполнен многочисленных благ. Если станем искать нетленного, то придет и это тленное: «Ищите же», — сказано, — «прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6:33). Каковы будут дети от таких родителей? Каковы слуги у таких господ? Каковы все приближенные к ним? Не будут ли и они исполнены бесчисленных благ? Ведь и слуги, по большей части, воспринимают обычаи своих господ и подражают их стремлениям: то же любят, что и они; говорят о том, что узнали от них; тем же и занимаются. Итак, если подобным образом будем направлять самих себя и внимать Писанию, то многому от него научимся, и через это сможем угодить Богу, и всю настоящую жизнь провести в добродетели, и получить блага, обещанные любящим Его, которых да сподобимся все мы благодатно и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы на 22 на Еф.
«У Которого нет лицеприятия». Не подумай, говорит, что за обиду, причиняемую рабу, (Бог) простит потому, что она причинена рабу. Внешние законы, как законы человеческие, допускают еще различие по происхождению, но закон общего Владыки не знает никакого различия, так как благодетельствует всем вообще и наделяет всех одним и тем же.
А если кто станет спрашивать: откуда же рабство, и зачем оно явилось в жизни человеческой, — как многие, я знаю, с любопытством спрашивают об этом, и желают знать это, — то я вам скажу: от любостяжания произошло рабство, а также от зависти, от ненасытной алчности. Ной не имел рабов, ни Авель, ни Сиф, ни другие после них. Это состояние произвел грех, состоящий в неуважении к родителям. Пусть знают дети, что они достойны быть рабами за непочтение к родителям! (Кто не почитает своих родителей) тот лишается своего благородства, потому что презирающий отца своего более уже не сын его. Если же презирающий (земного) родителя уже перестает быть его сыном, то как останется сыном Отца нашего (небесного) тот, кто Его презирает? Он исключен из благородного сословия, он оскорбил свою природу. Потом (к появлению рабского состояния) способствовали войны, сражения, где стали брать пленных. Но, скажут, и Авраам имел рабов? Да, имел; но известно, что он обращался с ними не так, как с рабами.
Из предисловия к беседам на Флп.
«В начале благовествования … и раз и два присылали мне на нужду» (4:15, 16), тогда как никто другой этого не сделал: «Ни одна», — говорит, — «церковь не оказала мне участия подаянием и принятием». Опущение же он приписывает более неблагоприятным обстоятельствам, нежели преднамерению: не то чтобы вы не заботились о мне, говорит он, «но вам не благоприятствовали обстоятельства» (ст. 10). Этим он выражает великую свою к ним любовь. А что он весьма любил их, это ясно: «Ибо я не имею никого», — говорит, — «равно усердного, кто бы столь искренно заботился о вас» (2:20); и еще: «Потому что я имею вас в сердце в узах моих» (1:7).
3. Зная это и имея такие образцы любви, покажем и мы себя достойными таковых примеров готовностью пострадать за Христа. Но ныне нет гонения. Будем в таком случае подражать им, если не в другом чем, то по крайней мере в усерднейшей их благотворительности, и не будем думать, что все сделано нами, как скоро дадим раз или два. Делать это надобно во всю жизнь, — не однажды надобно угождать (Богу), а непрестанно. Состязающийся в беге, если, пробежав десять кругов, отстал на последнем, все потерял: и мы, если начав добрые дела, впоследствии ослабеем, то все погубим, все испортим. Выслушай следующее весьма полезное увещание: «Милость», — сказано, — «и истина да не оставляют тебя» (Притч. 3:3). Не сказано: сделай однажды, дважды, трижды, десять, сто раз, — но постоянно: «Да не оставляют тебя», сказано. И не сказано: ты не оставляй, но — он пусть не оставляют тебя, чем показывается, что мы имеем в них нужду, а не они в нас, и внушается, что мы все должны делать, чтобы удержать их при себе. «Обвяжи ими», — сказано, — «шею твою» (Притч. 3:3). Как дети богачей имеют на шее золотое украшение, и никогда не снимают его, в знак благородства, так и нам всегда должно возлагать на себя милостыню, чтобы показать, что мы дети Милосердого, Который «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми» (Мф. 5:45). Но неверные не верят этому? Вот именно, если мы будем поступать так, то через это они уверятся. Если они увидят, что мы ко всем милосерды, и наставником (в этой добродетели) признаем Его, то будут заключать, что мы это делаем из подражания Ему. И не кое–как должно это делать, но со вниманием и неукоризненно, потому что сказано: милостыня и вера «истинная» да будет в тебе. Хорошо сказано: истинная, — не от хищения, не от воровства хочет (ее Бог). Это уже не вера, не истинная милостыня. Вору необходимо лгать и божиться, а ты, сказано, не так, но с милостыней имей и веру. Возложим на себя это украшение. Сделаем душе золотое ожерелье, то есть, милостыню, доколь мы здесь. Ведь когда пройдет этот век, тогда уже не придется нам ею пользоваться. Почему? (Потому что) там нет бедных, там нет денег, там нет нищеты. Пока мы дети, не лишим себя этого украшения, потому что как с детей, достигших возмужалости, снимают прежний наряд, и надевают другой, — так и с нами. Там милостыня будет уже не из денег, а какая–то другая, гораздо большая. Поэтому, чтобы нам не остаться без нее, постараемся украсить ею душу. Милостыня — это великая красота и драгоценность, великий дар, или лучше, великое благо. Если мы научимся презирать деньги, то научимся и прочему. Смотри, сколько добра происходит отсюда: подающий милостыню, как должно давать, научается презирать деньги; научившийся презирать деньги исторг корень зол. Потому–то он делает добро не столько другим, сколько себе; не только потому, что милостыне предлежит воздаяние и награда, но и потому, что душа делается любомудрой, высокой и богатой. Дающий милостыню приучается не дорожить ни деньгами, ни золотом, а приучившийся к этому сделал весьма великий шаг к небу и уничтожил бесчисленные предлоги к вражде, ссоре, зависти и печали. Вы знаете, сами вы знаете, что все зло от денег, и что из–за денег бесчисленные брани. А кто научился презирать их, тот поставил себя в тихом пристанище, и уже не боится лишений: этому научила его милостыня. Он уже не желает принадлежащего ближнему: как в самом деле (может поступать так) тот, кто отказывается от своего и отдает? Он уже не завидует богатому: как в самом деле (может завидовать) тот, кто желает быть бедным? Он очищает око души своей. И это здесь; а скольких благ он сподобится там, и сказать нельзя. Он не останется вне (чертога) с юродивыми девами, но, имея горящие светильники, войдет с мудрыми и с женихом. Через милостыню станет даже выше потрудившихся в девстве тот, кто не испытал трудов этого рода. Такова сила милостыни! Она с великим дерзновением ведет своих питомцев. Она знакома небесным привратникам, охраняющим двери брачного чертога, и не только знакома, но и в чести у них; тех, кого она признает своими почитателями, введет с большой смелостью, и никто не будет противоречить, но все уступят. Если она и Бога низвела на землю и преклонила сделаться человеком, то тем более человека сможет возвести на небо. Велика ее сила! Итак, если по милосердию и человеколюбию Бог стал Человеком, и благоволил сделаться рабом, то тем более Он введет рабов в дом Свой. Возлюбим эту добродетель, возжелаем ее не на один день и не на два, но навсегда, чтобы она признала нас. Если она признает нас, то и Господь признает; а если она не признает, то и Господь не признает, и скажет: «Не знаю вас» (Лк. 13:25). Но да не услышим мы этот голос, а услышим следующий блаженный: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира» (Мф. 25:34), — какового царствия и да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием, во Христе Иисусе Господе нашем, с Которым Отцу (и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 1 на Флп.
Если кто из предстоятелей Церкви живет в изобилии, и ни в чем не нуждается, то, хотя бы он и святой был, не давай, но предпочти ему бедного, хотя и не так почтенного. Почему же? Потому, что и Христос этого хочет, когда говорит: «Когда делаешь обед или ужин, не зови друзей твоих, ни братьев твоих, ни родственников твоих, зови нищих, увечных, хромых, слепых, что они не могут воздать тебе» (Лк. 14:12–14). Да, не без разбора должно приглашать, но алчущих, жаждущих, нагих, странных, впавших после богатства в бедность. (Христос) не просто сказал: вы напитали Меня, но — алчущего: видели Меня алчущего, говорит, и напитали (Мф. 25:35). (Здесь) двойная заповедь: если должно напитать всякого алчущего, то тем более алчущего святого. Если же кто и свят, но не нуждается, — не давай ему, потому что это бесполезно, и этого Христос не заповедал; да тот и не свят, кто находится в довольстве, и принимает. Видишь, что это сказано не для нашего постыдного прибытка, но для вашей пользы? Питай алчущего, чтобы тебе не питать (собою) огня гееннского, — алчущий сдает часть твоего имущества, а остальное освящает. Подумай, как вдова питала Илию. Она не столько питала, сколько питалась; не столько отдала, сколько получила. И теперь бывает то же, даже гораздо большее: наградой таковым служит не мука, и не сосуд елея, — но что? сто раз большее — вечная жизнь. Будет милость Божия, и ты будешь пищей духовной, закваской чистой. Она была вдова, свирепствовал голод, и ничто ее не остановило; были у нее дети, но и это не послужило препятствием. Она была подобна положившей две лепты. Она не сказала самой себе: что я получу от него? Он просит у меня (пищи). Если бы он имел какую–либо силу, то не терпел бы голода, прекратил бы засуху, и не подпал бы тем же (бедствиям). Может быть и он оскорбил Бога? Ничего такого она не подумала. Видишь ли, как хорошо благотворить с простотой, и не быть слишком разборчивым относительно принимающего благодеяние? Если б она захотела много любопытствовать, то пришла бы в недоумение и не поверила бы. Так и Авраам, если бы захотел много любопытствовать, то не принял бы ангелов, потому что не бывает, никогда не бывает, чтобы слишком разборчивый в таковых случаях принял святого, — чаще всего он попадает на обманщиков. Как это происходит, я объясню. Благочестивый не хочет казаться благочестивым, и не принимает на себя такого вида, хотя бы ему грозило подвергнуться из–за этого, а обманщик, у которого обман составляет ремесло, представляется весьма благочестивым, так что его трудно распознать. От этого бывает, что тот, кто делает добро людям по–видимому неблагочестивым, попадает на благочестивых; а кто ищет почитаемых благочестивыми, часто попадает на неблагочестивых. Итак, умоляю вас, будем делать все в простоте. Положим, что пред тобою и обманщик; но тебе не велено испытывать этого. «Всякому», — сказано, — «просящему у тебя, давай» (Лк. 6:30); и еще: «Спасай взятых на смерть, и неужели откажешься от обреченных на убиение?» (Притч. 24:11). Хотя многие из подвергаемых смерти подвергаются ей потому, что пойманы в преступлениях, но ты не жалей (подать), сказано. Через это мы уподобимся Богу, через это прославимся и получим нетленные блага, которых и да удостоимся все мы (благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава со Отцом и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 2 на Флп.
Какая в самом деле из заповедей Христовых тяжка и трудна? Ты не можешь оставаться в девстве? Можешь жениться. Не можешь оставить всего своего имения? Можешь из того, что у тебя есть, уделять: «Ныне ваш избыток», — говорит, — «в восполнение их недостатка» (2 Кор. 8:14). Трудным представляется презирать деньги и побеждать плотскую похоть, а все другое не требует никаких издержек, никакого усилия. Нужно ли, скажи мне, какое усилие, чтобы без причины не злословить и не клеветать? Нужно ли какое усилие, чтобы не завидовать благам других? Нужно ли какое усилие, чтобы не пленятся славой? Подвергаться мучениям и переносить их — это дело терпения; упражняться в любомудрии — дело терпения; переносить бедность — дело терпения; бороться с голодом и жаждой — дело терпения. Но хотя бы и ничего такого не было, все же можно, наслаждаясь тем, что имеешь, как прилично христианину и не завидовать чужому: какое (тут) усилие? Зависть рождается не отчего другого, как от привязанности к настоящему, или лучше (отсюда) и всякое зло. Если бы ты считал за ничто богатство и славу мира, то не завидовал бы тем, которые этим обладают.
4. Но так как ты смотришь на них с изумлением, высоко ценишь и боишься за них, то и тревожит тебя зависть и тщеславие. Все происходит оттого, что высоко ценят (блага) настоящей жизни. Ты завидуешь, что такой–то богат? Между тем он–то и достоин сожаления и слез. Но ты скажешь тотчас с усмешкой: я достоин слез, а не он. И ты достоин слез, не потому, что беден, но потому, что считаешь себя жалким. Тех, которые горюют, не имя никакого горя, мы оплакиваем не потому, что их постигло какое–либо несчастье, но потому, что они без несчастья считают себя несчастными. Если бы кто, освободившись от горячки и совершенно выздоровевши, продолжал стонать и ворочаться, лежа на постели, — такой, скажи мне, не достоин ли был бы слез более, нежели те, которые страдают горячкой, не потому, что он в горячке (ведь он уже не в горячке), но потому, что он, будучи вне всякой опасности, думает, что еще в опасности? И ты достоин слез потому, что считаешь себя жалким, а не по бедности; ради бедности ты даже очень благополучен. Почему ты завидуешь богачу? Потому ли, что он подвергает себя большим беспокойствам и тягчайшему рабству? Что он своими стяжаниями связан, как бы какой пес бесчисленными цепями? Пришел вечер, настала ночь; но для него и это время покоя есть время смятения, неудовольствия, печали и заботы. Послышался шум? Он тотчас вскочил. Кого–нибудь ограбили? Он, не лишившись ничего, беспокоится более того, кто лишился; тот однажды потерял, и поскорбевши перестал беспокоиться; а он озабочен непрестанно, (даже когда) настает ночь, предел наших бед, облегчение наших несчастий, врачевство ран. И одержимые сильной какою–либо болезнью, будучи утешаемы друзьями, родственниками и домашними, а часто и родителями, не внимали и не склонялись, но даже негодовали на их слова, потому что жестокая болезнь более всякого жара мучит наши души; но когда сон заставлял успокоиться, то не в силах были и поднять век. И как тело разгоряченное и изнуренное от борьбы с знойными лучами находит успокоение в каком–нибудь месте, орошаемом многими источниками, и прохлаждаемом легким ветерком, так ночь успокаивает во сне нашу душу, а лучше сказать — не ночь, и не сон делает это, но Бог, предвидя бедственность рода (человеческого), все это устроил.
Однако же мы не жалеем сами себя, а, как враги самим себе, выдумали мучение, которое сильнее естественной необходимости и покоя — бессонницу от богатства. «Забота о богатстве», — сказано, — «отгоняет сон» (Сир. 31:1). Смотри, как велико попечение Божие! Он не оставил отдыха на волю и пользования сном на наш произвол, но подчинил естественной необходимости, чтобы мы и против воли получали благодеяние: ведь спать — дело естественное. А мы, как бы сильно ненавидя самих себя, как бы против других (а не против себя) враждуя и других угнетая, из–за денег выдумываем мучение, которое сильнее этой естественной необходимости. Настал день? (Богач) боится доносчиков. Настала ночь? Трепещет разбойников. Угрожает смерть? Он более смерти поражается тем, что его (стяжания) достанутся другим. Имеет дитя? Хочет быть богаче, и все–то ему кажется, что он беден. Не иметь (детей)? Еще больше скорбит. Ужели же ты почитаешь счастливым того, кого ничто не может порадовать? Тому ли, кого обуревают волны, завидуешь ты, находящийся в тихой пристани — в бедности? Подлинно и это слабость человеческой природы, что не надлежащим образом пользуются благами, но, находясь в счастии, удручаются. И это здесь. А когда перейдем туда, то послушай, что говорит богач, обладатель бесчисленных благ, как ты говоришь, хотя я не назвал бы их благами, а вещью безразличной. Итак, послушай, что говорит этот обладатель бесчисленных благ и в чем имеет нужду: «Отче Аврааме!», — говорит, — «пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь» (Лк. 16:24). Если этот богач не терпел ничего такого, о чем я говорил, если всю жизнь провел спокойно и без забот, — впрочем что я говорю всю жизнь? одно мгновение, потому что (жизнь) мгновение: как бы одно мгновение, говорится, весь наш век пред веком бесконечным, — итак, если все шло по его желанию, то не жалок ли он по тем словам своим, а более по своим делам? Не вино ли лилось на твоем столе? А теперь и капля воды не в твоей власти, — и в этом ты весьма нуждаешься. Не презирал ли ты бедного, покрытого ранами? А теперь желал бы увидеть его, но никто не допускает. Он был у твоих ворот, а теперь в недрах Авраамовых; ты же возлежал под пространными кровлями, а теперь в огне гееннском.
5. Пусть выслушают это богатые, или лучше, не богатые, а немилосердные. Он не за то наказан, что был богат, но за то, что был немилостив; богатый же и вместе милостивый может получить всякое благо. Богач не видит никого другого, кроме того нищего (Лазаря) для того, чтобы, вспомнив дела свои, узнал, что праведно терпит это. Не великое ли множество было бедных праведников? Но ему является тот самый, который лежал пред его воротами, научая его и нас, как хорошо не надеяться на богатство. Ему бедность нисколько не воспрепятствовала получить царство, а тому богатство нисколько не помогло избежать геенны. Кто же беднее? Кто нищие? И тот, истинно не тот беден, кто ничего не имеет, но кто желает многого; и не тот богат, кто приобрел много, но кто ни в чем не нуждается. Какая польза приобрести всю вселенную, а жить печальнее ничего не имеющего? Свободная воля делает богатыми и бедными, а не изобилие стяжаний, и не скудость. Ты, бедный, хочешь быть богатым? Можешь, если хочешь, и никто не препятствует; пренебреги богатством мира; почитай его за ничто, как бы его и не было; отринь желание богатства, — и ты богат. Тот богат, кто не хочет быть богатым; и тот беден, кто не хочет быть бедным. Как болен тот, кто и при здоровье стонет, а не тот, для кого болезни легче всякого здоровья, — так и здесь: беден тот, кто не может сносить бедности, и при богатстве считает себя беднее бедных, а не тот, кто лучше богатых сносит бедность, — последний гораздо богаче. Скажи мне: отчего ты боишься бедности? Отчего ты дрожишь? От голода ли, или жажды, или стужи, или не от этого? Но нет, нет человека, который бы терпел когда–либо такие недостатки. «Взгляните на древние роды и посмотрите: кто верил Господу — и был постыжен?» (Сир. 2:10)? И еще: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их» (Мф. 6:26). Никто не может указать нам ни одного такого, кто вдруг погиб бы от голода и стужи. Почему же ты трепещешь бедности? Нечего тебе (на это) сказать. Если у тебя есть необходимое, то почему боишься (бедности)? Потому ли, что нет у тебя множества рабов? Это избавление от господства, это постоянное счастье, это свобода от забот. Или потому, что не имеешь сосудов, кроватей, утвари, сделанных из серебра? Но что более тебя имеет для наслаждения тот, кто приобрел все это? Ничего. Польза (от вещей) одинакова, из того или из другого вещества они будут. Или потому, что для многих ты нестрашен? Но и не будь (таковым) никогда. Какое удовольствие в том, что некоторые дрожат и боятся тебя? Или потому, что ты боишься других? Но можно не бояться. «Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее» (Рим. 13:3). Но, говорят, мы в пренебрежении, и нас легко обидеть? Но не бедность, а порок наиболее производит это. В то время, как многие бедняки проводят всю жизнь без забот, начальникам, богатым и сильным труднее избавиться от всех злодеев, разбойников и гробокопателей. Что тебе причиняет бедность, то богатому богатство. Желающие делать зло делают его как тебе из презрения, так богатому по ненависти и зависти, — и в последнем случае зла больше, чем в первом, потому что побудительная причина к злу здесь сильнее. Ненавистник делает все со всевозможным напряжением и силою, а презритель часто и щадит презираемого. Для бедного уже то самое, что он беден, что не может иметь силы, служит ко спасению. Когда мы скажем обидчику нищего: великое ли дело ты сделаешь, если истребишь такого–то, если убьешь одного бедняка, велика ли будет твоя награда? — то этими словами укротим его гнев. А когда против богачей восстает зависть, то не прежде она утихает, как совершивши то, что хочет, и изливши яд свой. Видишь ли, что добро не в бедности и не в богатстве, но в нашем намерении? Итак, направим его к добру и сделаем благоразумным. Если ему будет дано хорошее направление, то ни богатство не сможет нас лишить царства, ни бедность причинить нам вреда; мы будем с кротостью сносить бедность, не имея (в ней) препятствия к получению будущих благ, даже и настоящих, но и настоящими благами насладимся, и небесных достигнем, которых и да сподобимся все мы (благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому со Отцом и Святым Духом слава, держава и честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 3 на Флп.
Плачь о тех, которые умерли в богатстве, и из своего богатства не придумали сделать ничего к утешению душ своих, которые имели возможность очистить грехи свои, и не хотели. О них будем плакать все и порознь и вместе, только с благопристойностью, не теряя степенности, так, чтобы не выставить себя на позорище. Будем плакать о них не один, не два дня, но во всю нашу жизнь. Эти слезы — следствие не безрассудной страсти, но нежной любви; а те происходят от безумной страсти, и потому скоро осушаются. Лишь то, что происходит из страха Божия, бывает постоянно. Итак, будем оплакивать их, будем помогать им по силам, придумаем для них какое–либо пособие, хотя небольшое, однако же могущее помочь. Как и каким образом? Сами молясь, и других убеждая молиться за них, всегда подавая за них бедным. Это доставит некоторое облегчение. В самом деле, послушай, что говорит Бог: «И защищу город сей ради Себя и ради Давида, раба Моего» (4 Цар. 20:6). Если память только праведника была столько сильна, то как не сильны будут дела, творимые за усопшего? Не напрасно установили апостолы, чтобы при совершении страшных Тайн поминать усопших: они знали, что от этого много им выгоды, много пользы. Когда весь народ и священный лик стоит с воздеянием рук, и когда предлежит страшная жертва, то как не умолим Бога, прося за них? Но это (говорим) о тех, которые скончались в вере; а оглашенные не удостаиваются этого утешения, но лишены всякой такой помощи, кроме одной. Какой же именно? За них можно подавать бедным; это доставляет им некоторую отраду, потому что Богу угодно, чтобы мы помогали друг другу. Иначе для чего бы Он повелел молиться о мире и благосостоянии мира? Для чего бы — о всех людях? Хотя здесь между всеми есть и разбойники, и гробокопатели, и воры, и исполненные бесчисленных пороков, однако же мы молимся за всех: быть может это послужит сколько–нибудь к их обращению. Потому как мы молимся за живых, которые нисколько не отличаются от мертвых, так можно молиться и за умерших.
Из беседы 6 на Флп.
Какая однако же прибыль знать, что один из двенадцати был предатель? Какая польза? Какая выгода? Великая. Узнав, отчего он пошел на такой пагубный совет, мы будем беречься этого, чтобы и с нами не случилось того же. Отчего же он пошел на это? От сребролюбия. Он был тать, и так упоен был этой страстию, что за тридцать сребреников продал Владыку вселенной. Что хуже такого безумия? Кому нет ничего равноценного, ничего равного, пред Кем «Все народы пред Ним как ничто» (Ис. 40:17), — Того продал он за тридцать сребреников. Тяжко господство сребролюбия; оно может довести душу до исступления. Не столько делается иной безумным от пьянства, сколько от сребролюбия; не столько от бешенства и сумасшествия, сколько от сребролюбия. За что ты продал, скажи мне? Незнатного и неизвестного — тебя Он призвал, и сделал одним из двенадцати, преподал тебе учение, обещал бесчисленные блага, дал силу творить чудеса, сделал общником Своей трапезы, путешествий, бесед, сожительства и всего, наравне с прочими (апостолами). Или это не могло удержать тебя? По какой же причин ты продал? Нечестивец, на что мог ты пожаловаться? Чем ты не был облагодетельствован? Он знал твою душу, однако же не переставал сообщать тебе Свое. Многократно говорил: «Один из вас предаст Меня» (Мф. 26:21); многократно намекал, щадил тебя и, зная тебя таковым, не отлучал от лика; еще сносил, и как близкого и как одного из двенадцати, столько почитал, столько любил. Наконец, взяв полотенце Своими пречистыми руками умыл скверные ноги твои; но, — о, нечестие! — и это тебя не удержало. Ты утаивал доли нищих, — и это Он сносил, чтобы ты не впал в большее зло; но тебя ничто не убедило. Если бы ты был зверь, если бы камень, и тогда от таких благодеяний, от чудес, от учения не должно ли было тебе перемениться? Но тебя, сделавшегося таким зверем и ставшего бесчувственнее камня, Он все же призывал и утверждал чудесами. А ты и при всем том не сделался лучше. Конечно, вы удивляетесь такому безумию предателя. Страшитесь же в таком случае и его язвы: от сребролюбия, от пристрастия к деньгам он сделался таковым. Отсеки эту страсть; она рождает следующие болезни: делает нечестивыми, ведет к забвению Бога, несмотря на Его бесчисленные благодеяния. Отсеки, прошу; (эта страсть) не маловажна; она способна произвести тысячи гибельных смертей. Мы видели страсть (иуды); убоимся, чтобы и нам самим не впасть в подобную же. Для того и написано об этом, чтобы мы не подверглись тому же. Для того все евангелисты повествуют об этом, чтобы сделать нас осторожными. Беги подальше; сребролюбие не в том только, чтобы любить множество денег, но и вообще в любви к деньгам. Желать более, чем нужно — великое сребролюбие. Разве таланты золота склонили предателя? Всего тридцать сребреников, за тридцать сребреников он продал Владыку. Помните ли сказанное мною пред этим, что корыстолюбие проявляется не только в принятии многого, но гораздо более в принятии малого? Вот какое беззаконие учинил иуда за малое количество золота, даже не за золото, а за сребреники! Нельзя, подлинно нельзя человеку сребролюбивому видеть когда–либо лице Христово; это одна из невозможностей. Сребролюбие есть корень зол. И если имеющий один порок лишается славы, то куда станет носящий в себе этот корень? Раб денег не может быть истинным рабом Христовым. Сам Христос открыл, что это — дело невозможное: «Не можете», — сказал Он, — «служить Богу и маммоне»; и еще: «Никто не может служить двум господам» (Мф. 6:24). Они повелевают противное: Христос говорит: щади бедных, а маммона внушает: отнимай и то, что они имеют; Христос говорит: истощай свое имение, а маммона внушает: бери и то, что у них есть.
6. Видишь ли ты противоположность? Видишь ли борьбу? Хотите ли, покажем, как нельзя повиноваться обоим, но одного должно презреть? Или не нужно говорить? Как? Не видим ли на деле, что Христа презирают, а маммону почитают? Замечаете ли вы, как даже слова эти противны? Не тем ли более дела? Но в действительности это не кажется нисколько противным, потому что нами обладает страсть. Душа, хотя немного освободившаяся от страсти, пока находится в таком состоянии, может судить правильно. Но, поддавшись опять страсти, будучи одержима горячкой, и услаждаясь предметом страсти, не может судить здраво, не может судить беспристрастно. Христос говорит: если кто «не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (Лк. 14:33); а маммона говорит: возьми хлеб у алчущего. Христос говорит: «одень нагого» (Ис. 58:7); а маммона говорит: раздень нагого. Христос говорит: «от единокровного твоего не укрывайся» (Ис. 58:7); а маммона говорит: не жалей кровных своих, пренебреги даже матерью и отцом. И что я говорю — отцом и матерью? Самую душу твою и ту погуби. И однако же (люди) повинуются. Увы, того, чьи повеления столь жестоки, грубы и зверски, слушают более, нежели Того, Чьи заповеди человеколюбивы и спасительны для нас. За то и геенна, за то огонь, за то река огненная, за то червь неумирающий. Знаю, что многие с неудовольствием слушают наши слова. Я и сам неохотно говорю это. Да и какая надобность говорит об этом? Я желал бы всегда беседовать с вами о царствии, о покое, о воде упокоения, о месте злачном: «Он покоит меня», — говорит (Давид), — «на злачных пажитях и водит меня к водам тихим» (Пс. 22:2). Я желал бы беседовать о том месте, где нет болезни, ни печали, ни воздыхания; желал бы поведать сладость общения со Христом. Хотя это превыше всякого слова и всякого ума, а все же, по силе возможности, я желал бы говорить об этом. Но что делать? Неприлично говорить о царстве с тем, кто страдает горячкой, и находится в худом состоянии. С ним прежде надобно поговорить о здоровье. Не кстати беседовать о чести с осужденным на казнь. Прежде нужно найти средство освободиться от суда, наказания и мучения. Если последнего не будет, как приступать к первому? Потому я и говорю непрестанно о последнем, чтобы скорее достигнуть первого. И Бог для того угрожает геенной, чтобы никто не попал в геенну, чтобы все взошли в царство. И мы для того непрестанно напоминаем о геенне, чтобы подвигнуть вас к царству, чтобы, умягчивши страхом сердце ваше, расположить к делам достойным царства. Итак, не досадуйте на тяжесть слов; тяжесть слов облегчает души наши от грехов.
Из беседы 10 на Флп.
Богатство — хорошая вещь, скажут мне? Не от богатства это зависит, а от свободной воли владеющего им. А что это зависит от воли, ты увидишь вот из чего: небо можно наследовать и бедному. Бог, как я часто говорил, смотрит не на меру подаваемого, но на намерение подающих. И будучи бедным и подавая мало, можно получить все, потому что Бог требует того, что по силам; и ни богатство не ведет к небу, ни бедность к геенне, но к тому или другому ведет добрая или злая воля. Итак, исправим ее, восстановим ее, устроим ее, и все для нас будет удобно. Как плотник, железная ли у него будет секира или золотая, одинаково обделывает бревна, и даже лучше железной, — так и здесь: добродетель гораздо удобнее совершается при бедности. Ведь о богатстве говорит Христос: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24). О бедности же ничего подобного не сказал, но говорит даже противное: «Все, что имеешь, продай и раздай нищим, и последуй за Мною» (Мк. 10:21), так как от свободной воли зависит последование за Ним. Он дал тебе руки? Для Него и употребляй их, а не для дьявола; не на хищение и любостяжание, а на исполнение заповедей и на благотворения; простирай их в продолжительных молитвах и на помощь падшим. Дал и деньги, чтобы мы употребляли их как должно. Дал кров, но для того, чтоб он защищал только от дождя, а не для того, чтоб был украшаем золотом, а бедняк погибал бы с голоду. Дал одежды для того, чтобы мы прикрывались ими, а не тщеславились; не для того, чтобы на них много было золота, а Христос умирал бы нагой. Дал дом не для того, чтобы ты жил в нем один, но чтобы принимал и других. Дал землю не для того, чтобы ты, отделивши себе большую часть ее, тратил блага Божии на блудниц, плясунов, актеров, флейтщиков и арфистов, но на алчущих и нуждающихся.
Из беседы 14 на Флп.
Впрочем, не угодно ли тебе видеть любостяжание? И оно производит то же, что сделал бы для нас враг. Каким образом? И оно делает нас ненавистными для всех; оно производит то, что все нас проклинают — и обиженные и не обиженные, — последние о первых соболезнуют, а за самих себя боятся; все смотрят на них (любостяжателей), как на всеобщих врагов, как на диких зверей, как на демонов; везде бесчисленные упреки, коварства, зависть, — все, что свойственно врагам. Правда же напротив всех делает нам друзьями, всех приятелями и доброжелателями: все молятся за нас; вследствие того положение наше становится совершенно безопасным, вовсе не бывает беды, подозрения, мы засыпаем безбоязненно, спокойно, ни о чем не тревожимся, ничем не терзаемся.
Из беседы 1 на Кол.
Послушай, в самом деле, что говорит Христос в Евангелии: «Не зови друзей твоих, ни соседей богатых, когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых» (Лк. 14:12, 13). И это справедливо, — потому что за них (назначена) великая награда. Но ты не можешь, ты не в силах пировать с хромыми и слепыми, ты почитаешь это тяжелым и скучным? Не следовало бы, конечно (избегать этого); впрочем в этом нет необходимости: если уже ты не сажаешь их с собою, то посылай к ним кушанья с своего стола. Ведь кто пригласил друзей, тот не сделал ничего великого, и здесь уже получил награду; а кто приглашает маломощного и бедного, тот имеет своим должником Бога. Итак, мы должны скорбеть не о том, что не получаем здесь (воздаяния), а о том, что получаем, потому что там уже не получим. Или, что то же, если человек воздаст, Бог не воздаст; а если не воздаст человек, воздаст Бог. Постараемся же благодетельствовать не тем, которые могут воздать нам, и благодетельствовать не с такими надеждами: это — холодный расчет. Если приглашаешь друга, то приобретаешь благодарность до вечера, следовательно, эта временная дружба истрачивается скорее издержек: если же зовешь бедного и маломощного, то благодарность никогда не гибнет, потому что (в этом случае) ты имеешь должником Бога, который всегда помнит и никогда не забывает. И как велика, скажи мне, мелочность души — не смочь посидеть с бедными! Что говоришь ты? Бедный нечист, грязен? Так умой его, и потом веди за свою трапезу. У него изорванная одежда? Перемени же ее и дай ему чистое платье.
4. Не видишь ли, сколько тут пользы? Через него приходит к тебе Христос, и ты из–за него уничижаешь Христа? Приглашая к трапезе Царя, ты в лице бедных боишься Его? Пусть будут поставлены два стола, и один будет полон этими — слепыми, сгорбленными, хромыми, не имеющими те руки, те голени, не обутыми, покрытыми только верхней одеждой, да и то изорванной: а за другим пусть сядут вельможи, военачальники, местоблюстители, великие правители, облеченные дорогими одеждами и тонкими тканями, и опоясанные золотыми поясами. Опять, там — на трапезе бедных пусть не будет ни серебра, ни изобилия вина, а лишь сколько нужно, чтобы развеселить человека, кубки же и прочие сосуды пусть будут только стеклянные; напротив здесь — на трапезе богатых все сосуды пускай будут из серебра и золота, а полукруглый стол пусть будет такой, что одному нельзя будет и снести его, и только два прислужника едва смогут его двинуть, пусть и чаша будет вызолоченная, весом в пол–таланта, так чтобы с трудом могли нести ее два юноши, пускай также стоит здесь целый ряд амфор, блестящих не серебром, но гораздо лучше — золотом, и полукруглый стол пусть будет весь накрыт мягкой скатертью. Опять — здесь пускай стоит много слуг, разукрашенных нарядами не меньше, чем возлежащие, и пусть будут они блистательно одеты, в широких шароварах, прекрасны видом, цветущи возрастом, сильные и полнотелые; а там пускай стоят только два служителя, поправшие всякую пышность. И пред этими пусть будет поставлено много дорогих кушаний, а пред теми лишь столько, сколько нужно для утоления голода и подкрепления (человека). Довольно ли сказал я? Надлежащим ли образом приготовлены обе трапезы? Нет ли в чем недостатка? Не думаю; я коснулся и гостей, и многоценности сосудов, и убранств, и яств. Впрочем, если что и пропустили мы, то пропущенное найдем в дальнейшей речи. Итак, когда та и другая трапеза получила у нас приличный вид, — посмотрим, где вы возляжете. Я–то пойду туда, где сидят слепые и хромые; а многие из вас изберут, быть может, эту торжественную и блестящую трапезу военачальников. Посмотрим же, которая исполнена большего удовольствия. Будущего мы не станем еще исследовать, потому что в будущем–то преимуществует моя. Почему? Потому что за нею будет возлежать Христос, а за этой — люди, за той Владыка, а за этой рабы. Но об этом пока не будем говорить, а посмотрим, за которой трапезой больше удовольствия в настоящем. И с этой стороны удовольствие (сидеть с бедными) более велико: возлежание за трапезой с царем приносит конечно больше удовольствия, чем возлежание с рабами; но исключим это и исследуем дело само по себе. Я и другие, вместе со мною избравшие эту трапезу, с большой свободой и смелостью будем обо всем говорить и слушать друг друга; а вы, страшась и трепеща, и стыдясь совозлежащих, не дерзнете даже протянуть руку, точно пришли не на обед, а в школу, и точно трепещете пред жестокими господами. Не так бывает у тех. Но какая великая честь, скажешь ты! Да, я пользуюсь большей честью. Ваше ничтожество тогда–то резко и обнаруживается, когда, принимая участие в этой трапезе, вы говорите рабски, потому что раб тогда–то особенно и является рабом, когда возлежит за трапезой с господином. Находясь там, где ему не следует быть, он через это сближение не столько получает чести, сколько, подвергается унижению, — тогда именно он и бывает очень унижаем. И раба увидишь ты славным, когда он — сам по себе, и бедного славным, когда он — сам по себе, а не тогда, когда идет рядом с богатым. Низкое тогда является низким, когда стоит подле высокого: от сравнения низкое становится ниже, а не выше. Таким же образом возлежание с теми за трапезой ничтожнее делает вас, а не нас. Мы имеем преимущество пред вами в двух отношениях, — в свободе и чести, с которыми, когда дело идет об удовольствии, ничто сравниться не может. Лучше соглашусь я питаться хлебом, наслаждаясь свободой, чем многочисленными кушаньями, терпя рабство. «Лучше», — говорит (Премудрый), — «блюдо зелени, и при нем любовь, нежели откормленный бык, и при нем ненависть» (Притч. 15:17). Ставшие в ряд нахлебников или сделавшиеся еще хуже их, что ни говорили бы, необходимо должны либо хвалить присутствующих, либо оскорблять их. Они, хотя со стыдом и досадой, все же имеют смелость говорить; а у вас нет и этого. Таково ваше ничтожество: вы боитесь и ползаете, а чести никакой. Итак, та трапеза лишена всякого удовольствия; а эта напротив исполнена всяческой утехи.
5. Но исследуем и самое свойство кушаний. Там, хотя и не хочешь, по необходимости вредишь себе множеством вина; а здесь, кто не желает, может не есть и не пить. Таким образом там и предшествующее чувство унижения, и последующая за пресыщением тягость уничтожают удовольствие, возбуждаемое качеством кушаний. А действительно, пресыщение не менее, чем голод, даже гораздо сильнее, разрушает тела и подвергает их болезням. Дай мне кого хочешь, я скорее расторгну его пресыщением, чем голодом: бесспорно последний сноснее первого. Голод можно перенести дней двадцать; а пресыщения не перенести и два дня. Непрестанно борясь с голодом, поселяне пользуются здоровьем и не нуждаются во врачах; а этого, разумею пресыщения, не могут выдержать и те, которые то и дело призывают врачей, — или, лучше сказать, тиранство его часто посрамляет их помощь. Итак, что касается до удовольствия, — трапеза бедных имеет преимущество. Если быть в чести приятнее, чем в бесчестии, иметь власть приятнее, чем подчиняться, сохранять смелость приятнее, чем трепетать и бояться, наслаждаться, сколько нужно, приятнее, чем свыше меры погружаться в волнах роскоши, — то в отношении к удовольствию это трапеза лучше той. Лучше она и по отношению к издержкам: та разорительна, а эта нет. Но что? Возлежащим ли только приятнее эта трапеза, или и приглашающему приносит она больше удовольствии, чем та? Вот то, о чем особенно спрашивается. Созывающий (знатных) приготовляется за много дней, принужден бывает хлопотать, заботиться и беспокоиться, забыть сон ночью и отдых днем, должен о многом думать сам с собою, разговаривать с поварами, с пекарями, с устроителями трапезы. Потом, когда наступил назначенный день, видишь, что он более беспокоен, чем тот, кто вступает в бой, как бы не случилось чего непредвиденного, как бы не стали говорит худо, как бы не нажить многих обвинителей. Напротив этот (приглашающий бедных), приготовляя трапезу по домашнему и не тревожась о ней за много дней, свободен от всех таких забот и хлопот. И после этого, тот немедленно лишается благодарности, а этот имеет своим должником Бога и питается благими надеждами, находя в своей трапезе пищу для ежедневного ликования. Хлеб иждивается, а благость не иждивается, но ежедневно радует и веселит более, чем (сколько веселятся люди) обильно напояемые вином. Ничто столько не питает души, как добрая надежда и чаяние благ. Но посмотрим еще, что следует за этим. Там — флейты, цитры и свирели; здесь — ни одной неприличной песни, — а что? — гимны и псалмопения; там воспеваются демоны, здесь — Бог, Владыка всяческих. Смотри, сколько благодарности здесь, и сколько непризнательности и бесчувственности там. Скажи мне: Бог напитал тебя Своими благами, и напитавшись, надобно бы благодарить Его; а ты вводишь демонов? Ведь под свирель распеваются песни демонам. Надлежало бы сказать: благословен Ты, Господи, что напитал меня Твоими благами; а ты, будто какая не знающая чести собака, даже не помнишь (о Боге), а вводишь демонов? Да и собаки, — получают ли что, или не получают, — ласкаются к домашним; а у тебя и этого нет. Собака, и ничего не получая, ласкается к господину; а ты, и получая, лаешь на него. Опять, — собака, и благодетельствуемая чужим, не оставляет от того вражды к нему и не вступает с ним в дружбу; а ты, и терпя от демонов бесчисленные злодеяния, вводишь их на обеды. Поэтому ты вдвое хуже собаки. Кстати вспомнил я теперь о собаках, применительно к людям, благодарным за получаемое ими добро. Устыдитесь, прошу вас, собак, которые и голодая ласкаются к господам, тогда как ты, слыша, что кому–нибудь послужил демон, тотчас оставляешь Господа, о, бессмысленнейший собаки! Но блудницы, говоришь, возбуждают, когда смотрят на них, удовольствие. Какое удовольствие? Не всяческое ли бесчестие? Дом твой сделался домом непотребства, бешенства и неистовства, — и ты не стыдишься называть это удовольствием? Ведь если позволительно наслаждаться всеми удовольствиями, то величайшим срамом будет и происходящее от них огорчение. Каким образом? Не тяжко ли дом свой сделать непотребным, и наслаждаться удовольствием, подобно свиньям, валяющимся и грязи? Если же это так только по наружности, то опять великое горе, потому что воззрение — не удовольствие, когда за ним не следует дело, но большее пожелание и сильнейший огонь. А хочешь ли знать конец? Те, вставая из–за стола, уподобляются неистовым и беснующимся, обнаруживают дерзость, задорливость, и бывают смешны даже для рабов, так как и домочадцы выходят трезвыми, а они пьяными. Какой срам! Здесь же, напротив, не бывает ничего такого, — здесь обедавшие, заключив трапезу благодарением, возвращаются в свои дома и радостно засыпают, радостно пробуждаются и бывают свободны от всякого стыда и ответственности.
6. Если хочешь видеть и самих званных, то увидишь их такими же внутренне, каковы эти внешне, то есть слепыми, калеками, хромыми. И каковы у этих тела, таковы у тех души — пораженные водянкой и воспалением: такова именно надменность. После роскошного пира бывает уродство: таковы именно пресыщение и пьянство, делающие, людей хромыми и кривыми. А этих увидишь ты таковыми же по душе, каковы те по телу, т. е. светлыми, украшенными: проводя жизнь в благодарении, не ища ничего, кроме довольства, и любомудрствуя, они через это бывают всегда веселы. Посмотрим здесь и там на конец. Там необузданное удовольствие, громкий хохот, пьянство, остроты, срамословие; если сами они стыдятся произносить постыдное, то это делается через блудниц; напротив здесь — человеколюбие кротость. Того, кто зовет тех, вооружает тщеславие; а кто приглашает этих, тот возбуждается человеколюбием и кротостью; эту трапезу устраивает человеколюбие, а ту — тщеславие и жестокость в связи с несправедливостью и любостяжанием. Та оканчивается, как я сказал, надменностью, исступлением, неистовством, — таково именно порождение тщеславия, — а эта благодарением и славой Божией. Та больше восхваляется людьми (чем эта); тому и завидуют, а этого все, даже и не облагодетельствованные, почитают как бы общим отцом. И как не обиженные состраждут обиженным и все сообща бывают врагами (обижающих), так и не облагодетельствованные сочувствуют облагодетельствованным и вместе хвалят и прославляют сделавшего благодеяние. Там много ненависти; а здесь много попечения, много от всех молитв. Это так теперь; тогда же, когда Христос придет, этот станет с великим дерзновением и пред всей вселенной услышит: ты видел Меня алчущим, и напитал, нагим, и одел, — странником, и ввел, и т. д., а тот выслушает противное: лукавый раб и ленивый (Мф. 25:35), и опять: горе нежащимся на постелях своих и спящим на ложах из слоновой кости, пьющим процеженное вино и мажущимся первейшими мазями, как бы думали они стоять, а не бежать (Амос. 6:4, 5). Это сказано нам не просто, но с тем, чтобы вы изменили свои помыслы и не делали ничего бесполезного. Почему же, скажешь, не делать мне и этого и того? Такой вопрос все то и дело повторяют Но, скажи мне, что за необходимость, имея возможность все делать с пользой, разделять (свои действия), и одни направлять не только к ненужному, но и к суетному, а другие к полезному? Скажи мне, если бы во время посева одни семена бросил ты на камень, а другие на добрую землю, — было ли бы это для тебя безразлично, и сказал ли бы ты: какой тут вред, что те семена бросили мы по пустому, а эти на добрую землю? Почему же бы все не на добрую? Для чего уменьшать пользу? Когда нужно бывает приобретать деньги, — ты не говоришь этого, но отовсюду приобретаешь; а там — не так. Когда нужно бывает пустить деньги в рост, — ты не говоришь: для чего одни давать бедным, другие богатым, но — все тем? Почему же таким образом не рассчитываешь и здесь, где столько пользы, и позволяешь себе попусту тратиться и суетно растрачивать (свое имущество)? Но и в этом, говоришь, есть польза. Какая, скажи мне? Это увеличит дружбу. Нет ничего холоднее людей, делающихся от этого друзьями, — от трапезы и паразитного пресыщения; нет ничего неприятнее дружбы, получившей такое начало. Не оскорбляй того дивного дела, — той любви (αγάπη), и не говори, что она есть корень твоей трапезы; иначе ты сказал бы подобное тому, кто утверждал бы, что корень дерева, приносящего золото и драгоценные камни — не таков же, но что это рождается из гнили. Хотя бы твоя дружба отсюда родилась, ничего не было бы холоднее ее. Те трапезы устанавливают дружбу не к людям, а к Богу, и (та дружба) определена постановлениями, как (и трапезы) определены ими. Кто истрачивает иное там, иное здесь, тот хотя бы и много дал, не сделал ничего великого; а кто все истрачивает здесь, тот хотя и немного дает, все совершает. Вопрос — не в том, чтобы дать много или мало, а в том, чтобы дать не меньше, чем сколько можешь. Припомним пять талантов и два таланта; припомним положившую две лепты; припомним вдовицу во времена Илии. Не сказала та, положившая две лепты: какой вред, если одну лепту удержу у себя и одну дам? Нет, она отдала все свои средства. А ты, живущий в столь великом изобилии, скупее ее. Итак, не будем нерадивы о своем спасении, но позаботимся о милостыне. Ничего нет лучше ее; это покажет время будущее, это же показывает и настоящее. Будем же жить во славу Бога, и творить то, что Ему благоугодно, чтобы удостоиться нам обетованных благ, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 7 на Кол.
«Первый человек — из земли, перстный; второй человек» — небесный «с неба» (1 Кор. 15:47). Я сказал, какое расстояние между глиняным и золотым, нахожу, что еще большое различие между небесным и земным; не столько отличается глина от золота, сколько земное от небесного. Мы были восковые и глиняные и от пламени пожелания мы таяли гораздо более, чем воск от огня, и встретившееся искушение сокрушало нас гораздо более, чем камень — глиняные вещи. Изобразим, если хотите, прежнюю жизнь. Не все ли в ней было земля, и вода, и ветер, и пыль, непостоянно и преходяще? Рассмотрим, если угодно, не прежнее, а настоящее. Не найдем ли, что все существующее — прах и вода? О чем еще желаешь — сказать тебе? О начальствах и властях? В настоящей жизни ничего, кажется, не домогаются с таким старанием, как этого. Но скорее увидишь пыль, неподвижно стоящую в воздухе, чем постоянство в этом, особенно в наше время. Кому не подчинены (начальники)? Тем, которые любят их, Енухам, делающим все за деньги, злобе народа, гневу более сильных. Тот, кто вчера стоял на верхних ступенях трона, имел глашатаев, взывавших громким голосом, множество передовых слуг, гордо выступавших на площади, тот сегодня мал, низок и лишен всего этого; все исчезло, как пыль, поднятая ветром, как унесшаяся волна. И как наши ноги поднимают пыль, так властителей производят те, у которых деньги в руках; они во всю жизнь свою делают то же, что ноги наши (поднимая пыль). Поднявшаяся пыль занимает много места в воздухе, а сама невелика; такова и власть. Как пыль ослепляет глаза, так гордыня власти помрачает зрение ума.
Что же? Ты хочешь, чтобы я рассмотрел вожделенный предмет — богатство? Пожалуй, — рассмотрим его по частям. В нем есть удовольствия, есть почести, есть власть. Сначала, если хочешь, исследуем удовольствия. Разве они не пыль? Разве они проходят не скорее пыли? Сладость приятна, пока она на языке; а когда наполнен желудок, тогда и на языке нет ее. Зато почести приятны, говоришь ты. Но есть ли что–нибудь неприятнее той чести, которая приобретается посредством денег? Если честь приобретена не усилием воли, не доблестью душевной, то не ты пользуешься честью, а богатство: такая честь делает богача бесчестнее всех. Если бы ты, имея друга, пользовался общим уважением, и все открыто говорили бы, что сам ты ничего не стоишь, что они принуждены уважать тебя из–за друга твоего, скажи мне: могли ли бы они чем–нибудь более бесчестить тебя? Следовательно, богатство, когда его чтут более, чем обладателей его, есть причина бесчестия нашего, свидетельство слабости, а не могущества. Не глупо ли, в самом деле, если нас не считают достойными этой земли и пепла, а таково золото, получать нам почтение из–за него? Подлинно, лучше не пользоваться честью, чем приобретать ее таким способом. Но так не бывает с тем, кто презирает богатство. Если бы кто–нибудь сказал тебе: я не считаю тебя достойным никакой чести, но уважаю тебя за твоих слуг, — скажи, — какое бесчестье было бы для тебя хуже этого? Если постыдно приобретать честь через рабов, имеющих одинаковую с нами душу и природу, то еще постыднее (приобретать ее) посредством того, что гораздо ничтожнее, — я разумею стены домов, дворы, золотые сосуды, одежды. Это, действительно, смешно и постыдно! Лучше умереть, чем пользоваться такой честью. Скажи мне: если бы ты, гордящийся своим величием, подвергся опасности, и какой–нибудь незначительный и презренный человек захотел бы избавить тебя от нее, — что могло бы быть для тебя хуже этого? Что вы рассказываете друг другу о городе (Антиохии), о том же я хочу сказать вам. Некогда наш город оскорбил императора, и император приказал уничтожить его весь до основания, и мужей, и детей, и жилища. Так цари гневаются! Они пользуются властью, как хотят. Таково–то зло власть! Итак, (город наш) был в крайней опасности. Соседний приморский город отправил к царю ходатаев за нас. А жители нашего города говорили, что это хуже, нежели истребление города. Такая честь хуже бесчестья. Смотри же, где честь имеет свой корень. Нас делают почетными и руки поваров, которых мы обязаны благодарить за это, и свинопасы, доставляющие богатый стол, и ткачи, и поденщики, и делатели металлов, и пирожники, и устроители трапез.
4. Итак, не лучшее ли не пользоваться честью, чем быть обязанным благодарностью за нее таким людям? Но и без этого я постараюсь ясно показать, что приобретение богатства соединено с великим бесчестием. Оно душу делает гнусной, — а что бесчестнеe этого? Скажи мне: если бы к благообразному и красивейшему телу подошло богатство и объявило, что оно сделает его гнусным, вместо здорового — больным, вместо хорошо сложенного — опухшим, и, наполнив все его члены водяной болезнью, вздуло бы лице, растянуло бы его во все стороны, раздуло бы ноги и сделало бы их тяжелее бревен, вспучило бы живот так, что он был бы больше всякой бочки, и затем объявило бы, что, если кто захочет исцелить его, — оно не позволит, — в этом его воля, — если бы, наконец, дошло до такого своеволия, что подвергало бы наказанию всякого, приближающегося к телу для его исцеления, — скажи мне: какая жестокость могла бы быть больше этой? Если же богатство поступает так с душой, какое же оно добро? Но власть его тяжелее болезни. Если больной не слушается предписаний врачей — это хуже болезни. А богатство именно это производит, отовсюду воспаляя душу и не позволяя врачам приблизиться к ней. Не будем же считать богачей блаженными за их власть, но пожалеем об них. Если я увижу одержимого водяной болезнью, употребляющего напитки и вредные мяса, какие хочет, и никто не может запретить ему, — я не назову его счастливым за власть его. Власть, равно и почести, не всегда благо, потому что они надмевают душу. Ты, без сомнения, не согласишься, чтобы тело получило с богатством такую болезнь: как же ты нерадишь о душе, которая принимает (с богатством), кроме болезни, и другое наказание? Ее отовсюду жгут горячки и воспаления, и никто не может угасить этот жар; богатство не позволяет этого, считая приобретением то, что в самом деле есть потеря, то есть, ничему не подчиняться и все делать по своему произволу. Ничья душа не наполнена столь многими и столь безрассудными пожеланиями, как (души) желающих обогащаться. Каких сумасбродств они не представляют себе? Всякий согласится, что они измышляют гораздо более, чем те, которые измышляют иппокентавров, химер, зверей с змеями вместо ног, скилл и чудовищ. Если ты захочешь представить себе какое–нибудь из их пожеланий, — увидишь, что это такое страшилище, в сравнении с которым и скилла, и химера, и иппокентавр — ничто; найдешь, что оно совмещает в себе всех зверей. Кто–нибудь, пожалуй, подумает, что я сам имел большие богатства, когда так верно изображаю жизнь богачей. Рассказывают, что какой–то, — в подтверждение слов своих, я сначала приведу нечто из эллинских песнопений, — рассказывают, что какой–то царь их до того обезумел от роскоши, что приказал сделать из золота платановое дерево выше неба, и сидел под ним в то время, когда воевал с неприятелями, искусными в военном деле. Разве такая прихоть не стоит иппокентавров или скилл? Другой бросал людей внутрь деревянного быка. Разве это не скилла? А некоего из древнейших царей и воинов (богатство) сделало женщиной вместо мужчины, — да что я говорю женщиной? — зверем бессмысленным, и еще хуже того, потому что звери, когда они находятся под деревьями, удерживают свои природные склонности и ничего больше не желают, а тот и природу зверей превзошел. Итак, не крайнее ли безумие — собирать богатства? А всему причиной неумеренность пожеланий. Но, скажете, богачу многие удивляются? Да; за то они и подвергаются такому же смеху, как и он. Не богатство здесь представляется глазам, а безумие. Выросшее из земли платановое дерево не гораздо ли лучше того золотого? Все, согласное с природой, приятнее того, что противно природе. На что хотелось тебе золотого неба, безумец? Видишь, как большое богатство доводит людей до безумия? Как надмевает их? Я думаю, что оно еще не знает моря, и скоро захочет по нем ходить. Разве это не химера? Разве это не иппокентавр? Есть и ныне такие, которые ничем не уступают, даже более безумствуют. Чем, скажи мне, отличаются по безумию от золотого платана те, которые делают золотые кувшины, горшки и сосуды? Чем отличаются от него те женщины, которые — стыдно, а необходимо сказать! — делают серебряные ночные горшки? Надлежало бы стыдиться вам, делающим это. Христос алчет, а ты так роскошничаешь, или, лучше сказать, безумствуешь. Какого наказания не заслуживают они? И ты еще спрашиваешь, отчего разбойники, отчего убийцы, отчего бедствия, когда дьявол так овладел вами? И блюда серебряные иметь несвойственно любомудрой душе, — все это роскошь, — а делать из серебра нечистые сосуды — разве не роскошь? Не скажу: роскошь, а безумие, и не безумие, а бешенство, даже хуже бешенства.
5. Я знаю, что многие за это смеются надо мной. Но я не перестану говорит, лишь бы только принести пользу. Подлинно, богатство делает (людей) безумными и бешеными. Если бы у них была такая власть, они пожелали бы, чтобы и земля была золотая, и стены золотые, а пожалуй, чтобы и небо и воздух были из золота. Какое сумасшествие! Какое беззаконие! Какая горячка! Другой, созданный по образу Божию, гибнет от холода, а ты заводишь такие (прихоти)! О, гордость! Может ли безумный сделать больше этого? Извержения свои ты так почитаешь, что собираешь их в серебро! Знаю, что вы приходите в ужас от моих слов; но должны ужасаться жены, которые так делают, и мужья, которые потворствуют таким недугам. Это необузданность, свирепость, бесчеловечие, зверство, наглость. Какая скилла, какая химера, какой дракон, или лучше какой демон, какой дьявол стал бы поступать так? Какая польза тебе от Христа? Какая польза от веры, когда иной эллин (язычник) сноснее, даже не эллин, а демон? Если голову не должно украшать золотом и камнями, то может ли ожидать прощения тот, кто употребляет серебро на такие грязные надобности? Разве не довольно того, что другие вещи, — хотя и это несносно, стулья, скамейки — все из серебра? Безумно и это; и везде чрезмерная пышность, везде тщеславие; нигде (нет соответствия) нужде, всюду излишество. Я опасаюсь, чтобы женщины, продолжая такое сумасшествие, не сделались похожими на чудовищ. Можно ведь ожидать, что они захотят иметь и волоса золотые. Можете ли вы сказать, что нимало не сочувствуете ничему из сказанного, что оно не трогает вас, не возбуждает пожелания? Если бы не удерживал стыд, вы не отперлись бы. Если вы позволяете себе и поступки более нелепые, то тем более я могу думать, что появляется желание иметь золотые и волоса, и губы, и брови, и все (члены) обмазать растопленным золотом. Если вы этому не верите и думаете, что я шутя говорю это, то расскажу вам, что я слышал, что даже и теперь есть. У персидского царя золотая борода, искусные слуги вплетают в волоса ее, как в уток, золотые пластинки и он лежит точно чудовище. Слава тебе, Христе! Каких великих благ исполнил Ты нас! Как все устроил Ты, чтобы сохранилось здоровье (души) нашей! От какой чудовищности, от какого безумия избавил Ты нас! Теперь предуведомляю, уже не увещеваю, но приказываю и объявляю, — кто хочет, пусть слушает, а кто не хочет, пусть не исполняет: если вы будете продолжать такую жизнь, я не потерплю более; я не приму вас; не позволю переступить этот порог. Что мне до того, что больных много? Что же будет, если, уча вас, не воспрепятствую прихотям? Павел запретил и золото, и жемчуг. Эллины смеются над нами; наше учение им кажется баснею. Внушаю это мужам. Ты вошел в училище, изучаешь духовную философию? Прекрати эту пышность. Внушаю это и мужам, и женам. Пусть кто–нибудь поступает иначе; я не стану более терпеть. Двенадцать было учеников; а послушай, что говорит им Христос: «Не хотите ли и вы отойти?» (Ин. 6:67). Если мы будем все поблажать, — когда же исправим вас? Когда принесем пользу? Но есть, говоришь, другие ереси; переходят и туда. Это слова пустые. Лучше один, творящий волю Господню, чем тысяча беззаконников. А сам ты, скажи мне, чего бы хотел: иметь ли тысячу слуг беглецов и воров, или одного благоразумного? Итак, я увещеваю и приказываю: эти украшения для лиц и эти сосуды сокрушить и раздать бедным и не безумствовать так. Пусть кто хочет уходит (от меня), кто хочет осуждает, — я никому не буду поблажать. Когда я буду судиться пред престолом Христовым, вы будете стоять в стороне; ваша любовь не поможет мне, когда я буду давать отчет. Все портят эти слова: лишь бы, говорят, не отступил, не перешел в другую ересь; он слаб; окажи ему снисхождение. Но до чего же? До какого времени? Один раз, два, три раза; но не всегда же. Итак, я опять объявляю и свидетельствуюсь словами блаженного Павла, что «Что, когда опять приду, не пощажу» (2 Кор. 13:2). Когда исправитесь, узнаете тогда, какое приобретение, какая польза (в этом). Да, советую вам, прошу вас, я не отказался бы обнять колена ваши и умолять об этом. Какая изнеженность! Какая роскошь! Какая наглость! Да, это не роскошь, — это именно наглость! Какое безумие! Какое неистовство! Так много нищих стоит около церкви; а церковь, имея столько чад и столько богатых чад, не может помочь ни одному бедному. Один голодает, а другой напивается; один употребляет серебро даже для нечистот своих, а у другого нет и хлеба. Что за неистовство, что за зверство такое! Пусть же мы не будем доведены до искушения наказывать непослушных и делать это с досадой, но пусть они все это выполнять добровольно и с терпением, чтобы жить нам в славе Божией, избежать будущего наказания, и сподобиться благ, обещанных любящим Его, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 8 на Кол.
Знаю, что многие оскорбились предшествовавшей беседой. Но как мне быть? Слышали, что повелел Владыка? Виноват ли я? Что мне делать? Разве вы не видите, как заимодавцы ввергают в оковы несостоятельных должников? Вы слышали, что сегодня Павел возвестил? «Итак, умертвите», — говорит, — «земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение». Что хуже этого лихоимания? Оно несноснее того, о чем я говорил, — того бешенства, того сумасбродства в употреблении серебра. «И любостяжание», — говорит, — «которое есть идолослужение». Видите, где оканчивается зло? Не огорчайтесь же! Я не хочу иметь врагов по своей воле и безрассудно; но я желаю вам достигнуть такой степени добродетели, чтобы мне слышать об вас, что должно. Не по самомнению, и не по власти (я говорил), но по скорби и печали. Простите мне, простите. Говоря о таких вещах, я не желаю нарушать приличие; но нужда заставляет. Не ради скорби бедных говорю это, но ради вашего спасения, потому что погибнут не напитавшие Христа, погибнут. Важное ли дело, если ты питаешь бедного? Но когда ты так нежишься, так роскошествуешь, — все это прихоти. Не того от тебя требуют, чтобы ты дал много; но чтобы дал по своему состоянию, — кто дает менее, тот забавляется.
Из беседы 2 на 1 Фес.
Верный друг поистине — услада жизни. Верный друг поистине — твердый покров.
Чего, в самом деле, не сделал бы искренний друг? Какого не доставил бы он удовольствия? Какой пользы? Какой безопасности? Укажи ты на бесчисленные сокровища, и все это — ничто в сравнении с искренним другом. Но скажем прежде, сколько удовольствия заключает дружба в себе самой. Взирающий на друга просветляется от радости, тает от удовольствия и соединяется с ним по душе каким–то особенным союзом, заключающим в себе неизъяснимое наслаждение. Он оживает духом и окрыляется даже при одном только воспоминании о нем. Я говорю о друзьях искренних, единодушных, готовых умереть друг за друга, горячо любящих друг друга. Не думайте опровергнуть мои слова, воображая себе обыкновенных приятелей, сообщников застольных, друзей по одному имени. Кто имеет такого друга, о каком говорю я, тот поймет мои слова. Хотя бы он видел его каждый день, он не пресытится; он желает ему того же, чего и себе самому. Я знал одного человека, который, призывая в молитве за друга святых Божиих мужей, молил их предстательствовать прежде за него, а потом уже за себя. Друг так мил, что даже места и времена становятся любезны от него. Как светлые тела разливают свет на окружающие предметы, так и друзья самим местам, в которых случалось им бывать, сообщают свою приятность. И часто бывает, что, посетив эти места без друзей, мы плачем, вспоминая о тех днях, в которые были здесь вместе, и рыдаем. Невозможно однако словами выразить, сколько удовольствия доставляет присутствие друзей; это понимают только те, которые испытали. От друга можно без зазрения и просить услуги, и принимать услугу. Когда они приказывают нам, мы им благодарны, — и скорбим, когда они стесняются. У нас нет ничего, что не принадлежало бы им. Часто, презирая все здешнее, мы однако не хотим расстаться с здешнею жизнью только для них. Они вожделеннее нам самого света.
4. И действительно, друг вожделеннее самого света. Я говорю о друге искреннем. И не дивись этому. В самом деле, лучше для нас, чтобы солнце померкло, чем лишиться друзей; лучше проводить жизнь во тьме, нежели жить без друзей. И я скажу, почему это. Многие, взирающие на солнце, находятся во тьме, а богатые друзьями никогда не бывают скорбны. Я говорю о друзьях духовных, ничего не предпочитающих дружбе. Таков был Павел, который, охотно отдавая (друзьям) свою душу, хотя они и не просили его о том, охотно бросился бы за них в геенну. Так надобно любить пламенною любовью! Я хочу представить пример дружбы. Друзья дороже отцов и сыновей, — друзья о Христе. Не говори мне о друзьях нынешних, потому что вместе со многим другим утрачено ныне и это благо; но вспомни, что при апостолах, — не говорю о первостоятелях, а о самих даже веровавших, — у всех, как сказано: «было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее. И каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян. 4:32, 35). Тогда не было моего и твоего. Вот дружба, когда кто не почитает своего своим, но принадлежащим ближнему, а собственность ближнего считает чуждой для себя, — когда один так бережет жизнь другого, как свою собственную, а тот платит ему взаимно таким же расположением. Но где же, скажут, можно теперь отыскать такого друга? Именно, нигде нельзя, потому что мы не хотим быть такими, а если бы захотели, было бы даже очень можно. Если бы это было в самом деле невозможно, то Христос не заповедал бы этого и не говорил бы так много о любви. Великое дело дружба, и в какой мере великое, этого никто не может понять, этого не выразит даже никакое слово, разве кто узнает по своему опыту. Непонимание ее произвело ереси; оно заставляет эллинов доселе еще оставаться эллинами. Любящий не желает ни повелевать, ни начальствовать; но рад лучше сам находиться под начальством и принимать приказания. Он желает лучше благодетельствовать, нежели принимать благодеяния, потому что он любит и, следовательно, всегда находится в состоянии человека, как бы не удовлетворившего своему желанию. Он не столько радуется, принимая благодеяние, сколько делая благодеяние, потому что желает лучше обязать другого, нежели быть обязанным ему, лучше же сказать — хочет и быть обязанным ему и его иметь своим должником. Он и хочет благодетельствовать и не хочет показать, что благодетельствует, но представляет себя как бы должником другого. Думаю, что многие из вас, может быть, не понимают сказанного; поэтому считаю необходимым опять повторить то же. Он хочет и начать благодеяние и не казаться начинающим, а только как бы платящим за одолжение. Так и Бог поступил с людьми. Он восхотел даровать за нас Сына Своего; однако, чтобы не показать, что (единственно по благодати) дарует Его, но — как бы отдает нам долг, Он повелел Аврааму дать (Себе) своего сына, чтобы казалось, что Он, делая нечто великое, ничего не делает великого. Когда нет дружбы, то мы ставим в укор другим наши благодеяния, превозносим их даже при всей их незначительности. А когда есть дружба, мы скрываем их, и великие хотим выдать за малые, чтобы не показать, что друг у нас в долгу, но — что мы сами одолжены ему тем, что он позволил нам одолжить его. Знаю, что многие не понимают того, о чем я говорю; причина этого в том, что я говорю о такой вещи, которая имеет место теперь только на небе. Если бы я стал говорить о каком–нибудь растении, прозябающем в Индии, которого никто здесь не знает по опыту, то, сколько бы я ни говорил, слово было бы не в состоянии вполне изобразить его: так и в настоящем случае, сколько я ни стану говорить, буду говорить напрасно, потому что никто не в состоянии будет понять. На небе насаждено это растение; ветви его отягчены не жемчугами, но плодом гораздо приятнейшим — жизнью добродетельной. Какое хочешь, представь себе удовольствие — низкое ли, благородное ли — сладость дружбы будет выше всех их. Укажи даже на сладость меда, но и мед делается приторным; а друг никогда, пока остается другом, напротив — любовь к нему более и более возрастает, между тем проистекающее из нее удовольствие никогда не производит пресыщения. Друг милее этой временной жизни. Потому–то многие по кончине друзей не желали более жить. С другом иной с удовольствием может жить и в ссылке; а без друга и дома жить не захотел бы. С другом и бедность не тяжела, а без него в тягость и здоровье и богатство. Имеющий друга имеет другого себя. Жалею, что не могу объяснить этого примером, так как сознаю, что все сказанное будет гораздо менее того, что следовало бы сказать. Вот что значит дружба для этой жизни. А у Бога уготована ей такая великая награда, что и выразить нельзя. Он дает нам награду для того, чтобы мы любили друг друга. Люби, говорит, и прими за это награду, — между тем как мы за это должны бы воздавать награду. Молись, говорит, и получи за это награду, — тогда как мы должны бы принести воздаяние, потому что мы просим у Него благ. За то, что просишь, говорит; получи награду. Постись, и получи награду. Будь добродетелен, и получи награду, хотя ты сам должен бы вознаградить. Истинно, как отцы, когда сделают своих детей благонравными, дают им тогда награды, потому что считают себя должниками за то, что (дети) доставили им удовольствие, так и Бог. Получи, говорит, награду, если ты добродетелен, потому что ты радуешь Отца, и Я должен тебя за это наградить. А если ты зол, нет тебе ничего, потому что ты оскорбляешь Родившего тебя. Не будем же оскорблять Бога, но постараемся радовать Его, чтобы сподобиться царства небесного во Христе Иисусе Господе нашем (с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 10 на 1 Фес.
3. Подлинно, одним только лютейшим зверям свойственно наперед наносить обиду, когда еще никто не обижал тебя; или лучше, это даже и зверям несвойственно. В самом деле, они, если ты оставишь их обитать в пустыне и нападением не доведешь их до крайности, никогда не причинят вреда, не придут, не укусят, но пойдут своей дорогой. А ты, будучи человеком, существом разумным, будучи почтен такою властью, честью и славою, даже зверям не подражаешь в обращении с соплеменными тебе, но обижаешь и снедаешь брата? Чем же ты можешь оправдаться? Не слышишь ли, что говорит Павел: «Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными? для чего бы вам лучше не терпеть лишения? Но вы [сами] обижаете и отнимаете, и притом у братьев» (1 Кор. 6:7, 8). Видишь ли, что злополучие состоит в делании зла, а благополучие в перенесении зла? В самом деле, скажи мне, если кто злословит начальников, если кто оскорбляет властителей, то кого он обижает — себя, или их? Очевидно, себя. Если же оскорбляющий начальника не его оскорбляет, а себя, то оскорбляющей человека не оскорбляет ли через него Христа? Нисколько, говоришь. Что ты говоришь? Кто бросает камни в изображения царя, тот в кого бросает? Не в самого ли себя? Итак, если бросающий камни в изображение царя земного побивает самого себя, то оскорбляющий образ Христов, — а человек есть образ Божий, — не обижает ли самого себя? До каких пор будем мы любить деньги? Я не перестану вопиять против них, потому что они причиною всех зол. Когда же мы насытим эту ненасытную страсть? Что привлекательного имеет в себе золото? Я прихожу в изумление от этого. Подлинно, это (есть следствие) какого–то обаяния, что золото и серебро ценятся у нас так высоко. О душах наших у нас нет попечения, между тем о бездушных идолах великая забота. Откуда вошел этот недуг во вселенную? Кто может совершенно искоренить его? Какое слово может поразить и совершенно убить этого лютого зверя? Страсть эта внедрилась в сердца даже таких людей, которые, по–видимому, благочестивы. Устыдимся евангельских заповедей: слова содержатся только в Писании, а в делах наших совсем не проявляются. Но какое благовидное объяснение приводят многие? У меня, говорит, дети, и я боюсь, чтобы и мне не встретилась необходимость (переносить) голод и бедность, чтобы я сам когда–нибудь не имел нужды в помощи других: мне стыдно просить милостыни. Так поэтому — то ты заставляешь других просить милостыни? Не могу, говоришь, голодать. Так поэтому ты других подвергаешь голоду? Ты знаешь, как страшно просить милостыни, как мучительно томиться голодом. Пощади поэтому своих братьев. Скажи мне, терпеть голод тебе стыдно, а грабить не стыдно? Ты боишься умереть с голоду, а заставлять других, чтобы они умирали с голоду, не боишься? Напротив, в этом нет ни стыда, ни преступления, чтобы самому быть голодным; между тем как подвергать других голоду — дело, влекущее за собой не только стыд, но и тягчайшее наказание. Но все это выдумка, обман и пустословие. Что действительно вы делаете это не для детей, тому свидетели те из вас, которые хотя детей не имеют и иметь не будут, однако же столько трудятся, изнуряют себя и собирают такое богатство, как будто бы надобно оставить его бесчисленному множеству детей. Не забота о детях делает тебя жадным до денег, а душевный недуг. Bcледствиe такого недуга многие и не имея детей, до безумия пристрастны к деньгам; тогда как другие и при многосемейности презирают даже и то, что у них есть. Они обвинят тебя в тот день. В самом деле, если бы нужды детей заставляли тебя копить деньги, то и им надлежало бы иметь тоже желание, ту же страсть. Если же они ее не имеют, то мы до безумия пристрастны к деньгам не от многосемейности, а по сребролюбию. Но кто, скажете, имея детей, презирает деньги? Многие, и повсюду; если хочешь, укажу даже на древних. Не двенадцать ли сынов имел Иаков? Не в наемниках ли проводил он жизнь? Не терпел ли он обид от тестя? Не часто ли тесть обманывал его? А разве многосемейность заставляла его желать того, чего не должно? Или Авраам? Не имел ли, кроме Исаака, многих других детей? Но что же? Не для странников ли приобретал он имущество? Видишь ли, что он не только не обижал, но еще уступал из своего имущества, не только оказывая благодеяние, но и добровольно перенося обиды от племянника? А переносить ради Бога расхищение имущества гораздо более значит, нежели благотворить. Почему? Потому, что это последнее есть плод (расположения) души и доброй воли, — оттого оно и легко, а то — наглость и насилие. Иной легче добровольно отдал бы тысячи талантов и не почел бы этого какою–нибудь потерею для себя, нежели кротко перенес бы, чтобы у него против его воли отняли три обола. В этом–то особенно и состоит любомудрие души. И это–то на самом деле видим мы в Аврааме: «Лот возвел очи свои», — сказано, — «и увидел всю окрестность Иорданскую, что орошалась водою, как сад Господень, и избрал ее» (Быт. 13:10, 11). И (Авраам) ни мало не прекословил ему. Видишь ли, что он не только не обижал, но еще сам был обижаем? Отчего же ты, человек, ссылаешься на своих детей? Не для того Бог даровал нам детей, чтобы мы похищали чужое. Смотри, не прогневи Бога, говоря это. Если, как ты говоришь, они виновники твоего хищения и корыстолюбия, то я боюсь, чтобы тебе не лишиться их, как вредных и злоумышляющих. Бог даровал тебе детей для того, чтобы они имели попечение о тебе в старости, чтобы научались от тебя добродетели.
4. Он для того восхотел так устроить род человеческий, чтобы предуготовить через это две важнейшие вещи: во–первых, поставить отцов учителями (детей), во–вторых, породить большую любовь. В самом деле, если бы люди просто появлялись на свет, то никто не имел бы расположения ни к кому. Если уже теперь, когда есть отцы, дети и внуки, многие не имеют попечения о многих, то тем более тогда. Вот для чего Бог даровал тебе детей. Итак, не слагай вину на детей. Если же те, у кого есть дети, не имеют никакого извинения, то что скажут в свое оправдание те, которые, не имея детей, изнуряют себя трудами для приобретения богатства? Впрочем, и у них есть некоторое оправдание, которое, конечно, нисколько их не оправдывает. Какое же именно? Мы хотим, говорят, вместо детей оставить по себе памятником богатство. Поистине, весьма смешно! Вместо детей, говоришь, дом будет вечным памятником моей славы. Не славы твоей, человек, он будет памятником, а твоего любостяжания. Или ты не видишь, как многие теперь, проходя мимо великолепных домов, говорят между собою: сколько такой–то лихоимствовал, сколько он награбил, чтобы выстроить этот дом! Теперь сам он стал пеплом и прахом, а этот дом его достался в наследство другим! Итак, ты оставляешь по себе памятник не славы своей, а любостяжания. Тело твое уже сокрыто в земле, но памяти о твоем любостяжании, которая могла бы истребиться в течение времени, ты не даешь погибнуть, и своим домом невольно возобновляешь и поддерживаешь ее, так что до тех пор, пока он будет стоять, нося твое имя и называясь домом такого–то, уста всех непременно будут отверсты против тебя. Видишь ли, что лучше ничего не иметь, чем подпасть такому осуждению? И это только здесь; а там что будем делать, скажи мне, обладая здесь таким богатством и никому из него ничего не уделяя, или уделяя весьма мало? Как мы оправдаемся в любостяжании? Ведь тот, кто хочет искупить любостяжание, не малое дает из многого, но гораздо более того, что награблено, и вместе с тем еще перестает грабить. Послушай, что говорит Закхей: «воздам вчетверо, если кого чем обидел» (Лк. 19:8). А ты, отнимая десятки тысяч талантов, если и отдаёшь несколько драхм, да и то с трудом, — думаешь, что возвратил все, и успокаиваешься, как будто отдал более чем должно, между тем как надлежало бы отдать не только то, что награблено, но и прибавить из своего имущества. Как вор не оправдывается тем только, что отдает украденное, но часто отдает еще сверх того свою жизнь, или освобождается тем, что отдает в нисколько раз более украденного, так и любостяжатель. Ведь и любостяжатель — вор и разбойник, даже хуже, потому что бесчеловечнее. (Вор) не настолько, по крайней мере, дерзок, он таится и налагает руку ночью, как бы стыдясь и боясь греха; напротив любостяжатель, поправ всякий стыд, с открытым лицом среди площади грабит всех, будучи в одно и то же время и вором, и мучителем. Он не подкапывает стен, не гасит светильника, не открывает сундука, не разламывает печатей. Но что? Он поступает более дерзко, нежели те: на глазах обижаемых он выкидывает все вон, с дерзостью открывает все и заставляет их самих выкладывать свое имущество. Это верх насилия! Он тем гнуснее (воров и разбойников), чем бесстыднее и бесчеловечнее. Потерявший что–нибудь вследствие обмана, хотя и скорбит, но немало утешается тем, что обидевший его, по крайней мере, боится его самого, а тот не только претерпел зло, но еще подвергся презрению, не имея возможности противиться наглости, так как (возбудил бы) только больший смех. Скажи мне, если бы один скрытно соблудил с женою, а другой сделал это в глазах мужа, то который из них более оскорбил бы его и более в состоянии был бы его уязвить? Не последний ли? Он не только сделал зло, но и выказал презрение; а тот, если не другое что–либо показал, то, по крайней мере — то, что боится обиженного. То же должно сказать в рассуждении денег: похитивший их тайно показал некоторого рода уважение тем самым, что тайно взял; а тот, кто взял явно и всенародно, вместе с убытком нанес и бесчестие. Перестанем поэтому похищать чужое, и бедные и богатые, — не к богатым только я обращаю свое слово, но и к бедным. Действительно, и они грабят у тех, кто беднее их, — и ремесленники, более достаточные и зажиточные, обманывают менее достаточных и беднейших, и лавочники — лавочников, и все торгующие. Поэтому я отовсюду хочу изгнать неправду. Не в количестве похищенного и украденного состоит преступление, но в намерении ворующего. А что те, которые и малым не пренебрегают, в большей степени воры и любостяжатели, об этом, — знаю и помню, — я говорил вам, если только и вы помните. Впрочем, не будем распространяться об этом: пусть и они живут так же, как (должны жить) богатые. Приучим наконец сердца свои не желать большего, не домогаться многого. Пусть желание приобретать больше на небесах не находит себе предела, и там пусть каждый постоянно стремится дальше; но на земле всякий пусть довольствуется тем, что необходимо и что удовлетворяет наши нужды, и больше пусть никто ничего не ищет, чтобы таким образом мы могли достигнуть истинных благ, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 11 на 1 Фес.
Бдительный и внимательный человек многому может научиться, взирая тоже на молитвенные дома. В самом деле, в церквах и при гробницах мученических для того сидят в преддверии нищие, чтобы мы, глядя на них, получали великую пользу. Именно, подумай, что мы, когда входим в земные царские чертоги, не можем видеть ничего подобного, — отовсюду выходят тебе навстречу мужи важные, знаменитые, богатые и разумные; а в чертогах поистине царских, то есть, в церкви и молитвенных домах, устроенных над гробами мучеников — бесноватые, убогие, нищие, старые, слепые и увечные. Для чего же это? Для того, чтобы ты, глядя на них, научался, во–первых, тому, что, если входишь (во храм) с некоторою надменностью, ты должен, при виде их, оставить надменность, привести в сокрушение свое сердце и тогда уже входить и слушать то, что читают, — потому что молящийся с гордостью не может быть услышан, — далее тому, что ты, увидев старца, не должен гордиться молодостью, — потому что и эти старики были молоды, — еще тому, что ты, когда слишком тщеславишься воинским званием и властью, предоставленною тебе от царя, должен подумать, что и в числе их есть люди, которые некогда были знатными при дворах царей, наконец, тому, что ты, когда надеешься на телесное здоровье, должен, обратив на них внимание, смирить свою гордость. Таким образом, постоянно приходя сюда, здоровый не будет много мечтать о своем здоровье, а больной получить немалое утешение. Впрочем, не для того только они садятся здесь, но и для того, чтобы ты становился милосерднее и преклонялся на милость, еще для того, чтобы ты благоговел пред человеколюбием Божиим, — потому что если Бог не гнушается ими, но поставил их в преддверии дома Своего, то тем более ты (не должен гнушаться ими), — наконец для того, чтобы ты не слишком гордился великолепными чертогами земными. Итак, не стыдись, когда нищий зовет тебя по имени, и не отталкивай его, когда он подойдет к тебе и обнимет твои колени, ведь они в некотором смысле достойные удивления собаки царских чертогов. Я назвал их собаками не потому, чтобы хотел унизить их, — нет, — наоборот, чтобы воздать им великую похвалу. Они стерегут дворец Царя небесного; поэтому питай их; этим можешь воздать честь самому Царю. Там, то есть, в земных чертогах царских, все — гордость; здесь все — смиренномудрие. От самых уже преддверий ты вполне узнаешь, что все человеческое ничтожно; от сидящих там ты научаешься, что богатством нельзя благоугодить Богу. Их сидение и собрание служит некоторого рода назиданием для всего человеческого рода, громогласно вещая, что дела человеческие — ничто, что они — тень и дым. Если бы богатство было добро, то Бог не посадил бы нищих в преддверии Своего дома. А если Он и богатых допускает сюда, то не удивляйся, потому что не для того допускает их, чтобы они оставались богатыми, но чтобы отложили гордость. Послушай, что говорит им Христос: «Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24); и еще: «Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное»; и еще говорит им Христос: «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:23–24). Он для того принимает здесь богатых, чтобы они слышали слова эти, чтобы возлюбили богатство вечное, чтобы возжелали благ небесных. И что удивительного в том, что Бог не почитает нищих недостойными сидеть в Своих преддвериях? Он не считает их недостойными того, чтобы они были призваны к Его духовной трапезе и соделались причастниками вечери Его; напротив хромой и увечный, одетый в рубище, грязный и неопрятный старик, вместе с красивым юношею, даже с облеченным в багряницу и имеющим на главе своей диадему, приступает приобщиться к трапезе и удостаивается духовной вечери, — те и другие сподобляются одного и того же, и нет никакого различия.
5. Таким образом, Христос не считает их недостойными того, чтобы они были призваны к Его трапезе вместе с царем, — и они и он призываются вместе, — а ты, может быть, считаешь унизительным для себя, если другие увидят, что ты подаешь нищим, или говоришь с ними? О, какое высокомерие, какая надменность! Смотри, чтобы нам не претерпеть того же, что некогда претерпел богач. Он тоже не хотел и взглянуть на Лазаря и не давал ему ни пристанища, ни крова, и Лазарь лежал вне его дома, за воротами, и не удостаивался от него ни одного слова. Но смотри, как он, когда имел крайнюю нужду в его помощи, тоже не получил ее. Если мы стыдимся тех, кого не стыдится Христос, то стыдимся Христа, стыдясь друзей Его. Пусть наполнится трапеза твоя хромыми, увечными; Христос приходит в лице их, а не в лице богатых. Ты, может быть, смеешься, слыша это. Поэтому, чтобы ты не подумал, что это мои слова, послушай, что говорит сам Христос, и не смейся, а трепещи. «Когда делаешь обед или ужин», — говорит Он, — «не зови друзей твоих, ни братьев твоих, ни родственников твоих, ни соседей богатых, чтобы и они тебя когда не позвали, и не получил ты воздаяния. Но, когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых, слепых, и блажен будешь, что они не могут воздать тебе, ибо воздастся тебе в воскресение праведных» (Лк. 14:12–14). Здесь и славы больше, если ты любишь ее. В самом деле, от первых и зависть, и ненависть, и пересуды, и злословие, и большое опасение, как бы не случилось чего–нибудь неприличного; при том, если званные будут важнее тебя, ты стоишь перед ними, как раб пред господином, опасаясь с их стороны укоризн и злословия. А со стороны последних ничего такого не бывает; но что бы ты ни подал им, они все принимают с удовольствием, и за все — великая благодарность, громкая слава и глубокое уважение. Все, которые узнают об этом, не столько хвалят тех (кто угощает знатных), сколько этих (кто угощает бедных). Если не веришь этому ты, богач, созывающей вождей и правителей, то сделай опыт, созови бедных, наполни ими трапезу, — и увидишь, не все ли будут хвалить тебя, не все ли будут тебя любить, не все ли будут считать тебя за отца. От тех угощений нет никакой пользы, а за эти уготовано небо и небесные блага, — коих и да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 3 на 2 Фес.
Смотри, в самом деле, как входит сюда богатый мужчина, или богатая женщина? Не заботится о том, чтобы слушать слово Божие, а о том, как бы показать себя, как бы с величавостью и великою гордостью занять здесь место, как бы превзойти всех прочих великолепием одежды, и своею наружностью, взглядом и поступью возбудить в других большее к себе уважение. И вся забота ее и попечение состоит в том: видела ли ее такая–то? Удивлялась ли ей она? Хорошо ли я оделась? Но не об этом только она имеет попечение, а еще и о том, как бы не измялось, как бы не разорвалось ее платье. И в этом только состоит вся ее забота. Подобным образом входит и богатый мужчина, имея намерение показать себя бедняку, привести его в страх богатством своих одежд и тем, что он имеет множество слуг, которые стоят около него, отгоняя толпу. Сам он, по чрезмерной гордости, не благоволит сделать и этого, но до такой степени считает это дело недостойным свободного человека, что, несмотря на чрезмерную свою гордость, не дерзает сам делать этого, а поручает рабам, сопровождающим его, — впрочем, поступать так действительно свойственно только людям рабского, бесстыдного нрава. Потом, когда он сядет, тотчас им овладевают заботы о доме, развлекая его внимание во все стороны, его охватывает гордость, поработившая себе его душу. Он думает, что оказал милость и нам, и народу, и, может быть, самому Богу — тем, что вошел в храм Божий. Может ли когда–либо исцелиться столь горделивый человек?
Из беседы 1 на 1 Тим.
Скажи мне: разве не в равной мере дано всем то, что нам необходимо, именно способность к добродетели, разделение духовных дарований?
Из беседы 7 на 1 Тим.
Он принес Себя в жертву за нас; а мы презираем Его, когда Он нуждается даже в необходимой пище, — и не посещаем Его, когда Он болен, или наг. Какого гнева, какого наказания, какой геенны это достойно? Ведь если не что–нибудь другое, то ужели одно то, что Он благоволил присвоить Себе человеческие страдания и говорит: алчу, жажду, — не было в силах обратить всех (к Нему)? Но, увы, как сильна власть денег, или лучше сказать, как велико развращение тех, которые добровольно поработились им! Не они имеют великую силу, но мы слишком слабы и порабощены им, — мы презренны и земляны, мы плотские, мы бессмысленны; подлинно не в них содержится великая сила. Что они могут сделать, скажи мне, будучи глухими и бесчувственными? Если даже диавол, скверный демон, который так зол и во всем производит расстройство, ничего не значит, то какую силу имеют деньги? Если увидишь серебро, то представляй себе, что это — олово. Но ты не можешь? В таком случае подумай то, что есть истина, именно, что это — земля, потому что и в самом деле земля. Но ты не убеждаешься и этим доказательством? Помысли о том, что и мы погибаем, что многие из тех, которые стяжали его, не получили от него почти никакой пользы, что бесчисленное множество людей, которые тщеславились им, соделалось прахом и пеплом, что и теперь они подвергаются ужаснейшему наказанию, становясь гораздо беднее тех, которые проводили жизнь среди скудели и стекла, и часто те, которые покоятся на ложах из слоновой кости, бывают более достойны сожаления, нежели те, которые лежат на навозе. Оно услаждает взор? Но много есть других вещей, которые еще больше могут услаждать взор. Так, и цветы, и чистый воздух, и небо, и солнце гораздо больше приносят наслаждения. Кроме того, оно имеет на себе много ржавчины, вследствие чего многие даже утверждали, что оно черно; и это можно видеть на (серебряных) изображениях, которые почернели; между тем в солнце нет ничего черного, ни в небе, ни в звездах. И в этих цветках гораздо больше приятности, чем в цвете (серебра). Следовательно, не цвет услаждает нас, а любостяжание и несправедливость; это услаждает душу, а не серебро. Отвергни любостяжание от души, и тогда увидишь, что то, что кажется теперь драгоценным, будет презреннее грязи. Отвергни страсть эту. Так и томимые горячкой, хотя бы увидели грязную лужу, стремятся к ней как к чистому источнику; между тем вполне здоровые часто не чувствуют жажды и к чистой воде. Отвергни болезнь, и увидишь вещи в таком виде, в каком они существуют. И чтобы ты знал, что я не лгу, я могу указать тебе многих, которые таким образом поступили. Потуши огонь, и увидишь, что эти вещи менее ценны, чем цветы. Золото хорошо; но оно хорошо (когда издерживается) на милостыню для вспоможения бедным, а не для бесполезного употребления, не для того, чтобы ему лежать внутри (кладовой), или быть зарыту в земле, или чтобы им обвешивать руки, ноги и голову. Не для того оно найдено, чтобы при посредстве его мы связывали узами (существа созданные) но образу Божию, но чтобы разрешали связанных. На это и употребляй золото: разрешай связанного, чтобы ты не связал той, которая разрешена от уз. Для чего, скажи мне, ничтожную вещь ты предпочитаешь всему на свете? Разве оттого, что оно золото, оно не составляет оков? Разве вещество делает оковы? Будет ли это золото, или железо — все равно, кроме того, что первое тяжелее последнего. Но что делает для нас эту вещь легкою? Тщеславие, и то, что все смотрят на связанную (золотыми) оковами, хотя этого и следовало бы больше стыдиться. А (чтобы убедиться), что это истина, свяжи и оставь ее в пустыни, где никого нет, кто бы смотрел: тогда почувствует она тяжесть этих уз, — и со скорбью станет смотреть на них. Побоимся, возлюбленные, чтобы не услыхать нам этих страшных слов: «свяжите ему руки и ноги» (Мф. 22:13). Зачем же ты, жена, причиняешь себе это (зло)? Ни один узник не связывается по рукам и ногам; а ты зачем обвязываешь даже голову? Разве не довольно связать руки и ноги? Зачем опутываешь шею бесчисленным множеством цепей? Я оставляю без внимания заботы по этому поводу, страх, беспокойство и споры с мужем, когда случится недостаток в этих вещах, — и смерть, которой подвергаются, если что–нибудь из этих вещей пропадет. Разве это удовольствие, скажи мне? Чтобы другой услаждал свои взоры, ты подвергаешься и узам, и заботам, и опасностям, и огорчениям, и ежедневным спорам. Разве это не заслуживает всякого обличения и осуждения? Поэтому не будем, умоляю вас, не будем больше так поступать. Разрешим всякий союз неправды, раздробим алчущему хлеб, будем исполнять и все прочее, что может даровать нам дерзновение пред Богом, чтобы мы сподобились получить обещанные блага о Христе Иисусе Господе нашем, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 11 на 1 Тим.
Он вверил нам столь великую тайну, а мы Ему не вверяем даже стяжаний наших. Между тем как Он сам говорит: положите их у Меня, никто не будет в состоянии похитить их, ни моль, ни разбойник не нанесет им вреда, и обещает воздать во сто крат больше, — мы не слушаем. Если бы мы у кого–нибудь положили на хранение наше имущество, то назад не получили бы ничего больше. Напротив мы должны были бы чувствовать благодарность, если бы обратно получили все, что положили. Между тем здесь, — если бы даже вор похитил — говорит: Мне это вмени в вину; не скажу тебе: унес вор, или моль поела. Здесь Он воздает сторицею, и там еще кроме того дарует жизнь вечную, — и несмотря на то никто не полагает на хранение (своих стяжаний). Но Он слишком медленно, скажешь, воздает мне. Это именно и служит величайшим признаком Его щедрости, что не здесь, в этой тленной жизни, Он воздает нам; лучше же сказать, и здесь воздает сторицею. В самом деле, скажи мне: разве не здесь оставил Павел свой резец? Или трость и уду Петр? Или мытницу Матфей? Разве не вся вселенная была открыта пред ними больше, нежели пред царями? Разве не к их ногам полагали все свои стяжания? Разве не их делали распорядителями и властелинами всего? Разве не им поручали даже свои души? Разве не всецело поставляли себя в зависимость от их воли? Разве не все записывались в число их рабов? Да и ныне, разве мы не видим, что происходит много подобного? В самом деле, часто многие, (происходя) из низкого и малоуважаемого звания, только с мотыкою в руках, и не будучи даже обильно наделены необходимою пищею, имея одно имя монаха, более всех прославились и пользовались почетом у царей. Разве это маловажно? Но помысли, что это составляет прибавку; а главное уготовано в будущем веке. Презирай стяжания, если хочешь приобресть стяжания. Если желаешь обогатиться, сделайся бедным. Таковы–то чудные дела Божии. Не хочет Он, чтобы ты был богат вследствие собственных усилий, но по Его милости. Мне это предоставь, говорит Он, а ты заботься о духовном, чтобы ты узнал и Мое могущество; убегай рабства и ига стяжаний. Ты беден до тех пор, пока ты привязан к ним; когда станешь пренебрегать ими, сделаешься вдвойне богатым — и потому, что они со всех сторон будут стекаться к тебе, и потому, что не будешь нуждаться в том, в чем (нуждаются) многие. Ведь быть богатым не значит приобресть много, но не нуждаться во многом, так что если предстоит нужда, то и царь ничем не отличается от нищего. В том и состоит бедность, что мы нуждаемся в других. Такими образом и царь по этой причине может быть назван нищим, поскольку он нуждается в подданных. Но не таков Тот, Кто пригвоздился ко кресту: Он ни в чем не имеет нужды; для пропитания Ему достаточно рук. «Нуждам моим», — говорит (апостол), — «и [нуждам] бывших при мне послужили руки мои сии» (Деян. 20:34). Это говорил тот, кто в другом месте сказал: «мы нищи, но многих обогащаем» (2 Кор. 7:10), — тот, кто в Листрах был сочтен за Бога. Если хочешь прибресть мирские блага, — ищи неба. Если желаешь насладиться настоящим, — презирай его. «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6:33). Зачем ты удивляешься тому, что маловажно? Зачем жаждешь того, о чем даже говорить не стоит? До каких пор ты будешь оставаться бедным? До каких пор нищим? Воззри на небо, помысли о том богатстве, которое там обретается, посмейся над золотом, научись, какое из него нужно делать употребление. Мы пользуемся им только в настоящем, только в настоящей жизни, которая расплывчата, как песок, или лучше, что капля в сравнении с беспредельною пучиною, то настоящая жизнь в сравнении с будущим. Это не составляет приобретения, а одно только пользование; это не составляет истинного обладания: иначе отчего, когда ты находишься при смерти, другие берут все, что у тебя находится, (не взирая на то), хочешь ли ты этого или не хочешь, и сами опять передают другим, а эти опять третьим? Все мы пришельцы. Владельцем дома, можете быть, больше бывает тот, кто нанимает дом. Часто, когда первый умрет, последний остается и более продолжительное время пользуется домом. Если же последний (пользуется им) за известную плату, то и первый за плату, так как он созидал, трудился, устроял. Владение существует только по имени, а на самом деле мы все владетели чужого. То только нам принадлежит, что туда предпосылаем. А то, что здесь находится, не наше, но тех, которые живут, или лучше, даже тогда, когда живем, оно уходит от нас. То только нам принадлежит, что составляет душевные наши подвиги, именно — милостыня и человеколюбие. А прочее и у внешних называется внешним, так как существует вне нас. Постараемся поэтому сделать это внутренним достоянием. Мы не имеем возможности, взяв с собою деньги, отойти, но можем отойти, взяв милостыню. Ее и будем больше всего предпосылать туда, чтобы уготовать себе жилище в вечных обителях.
3. Название денег происходит от употребления, а не от обладания; и самое имущество состоит в пользовании, а не в господстве. В самом деле, скажи мне: скольким владельцам принадлежало каждое поле, и скольким еще будет принадлежать? Есть одна весьма мудрая поговорка, — не надобно ведь пренебрегать и народными поговорками, когда они заключают в себе какую–нибудь мудрую мысль. О поле, говорят, скольких ты имело (господ), и скольких еще будешь иметь! То же самое должно сказать и о домах, и о деньгах. Одна только добродетель способна сопутствовать нам, одна только добродетель переходит в будущую жизнь. Поэтому освободим себя и погасим в себе пристрастие к деньгам, чтобы воспламенить в себе желание небесного. Ведь не могут, эти два стремления совмещаться в одной душе. «Ибо или одного», — говорится, — «будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть» (Мф. 6:24). Видишь ли ты, скажи мне, мужа, который имеет многочисленную свиту, гордо идущего по площади, одетого в шелковые одежды, разъезжающего на коне, вытягивающего шею? Не изумляйся, но смейся над ним. Подобно тому, как ты смеешься, когда, видишь детей, изображающих в играх начальников, так смейся и здесь. Ничем не отличается одно от другого; первое далее бывает приятнее, потому что есть следствие детского возраста и сопряжено с величайшим простодушием. Здесь смех и удовольствие. А там человек становится смешным и исполненным бесстыдства. Прославь Бога за то, что Он избавил тебя от такого зрелища и такой надменности. Если захочешь, то ты, который ходишь по земли, будешь выше того, который восседает на колеснице. Каким образом? Таким, что тот телом немного поднялся от земли, душою же прильнул (к земле): «прилипла», — сказано, — «плоть моя к костям моим» (Пс. 101:6); а ты умом носишься на небе. Но он имеет многочисленную прислугу, которая очищает ему дорогу? Так чем же больше ему почета, нежели коню? Что может быть неразумнее того, чтобы разгонять людей, чтобы прошло свободнее животное? Но разъезжать на коне почетно? Однако и слуги принимают в этом участие. Между тем есть и такие, которые до того бывают ослеплены, что, без всякой надобности, заставляют прислужников, чтобы они шли позади их. Что бессмысленнее этого? Хотят приобресть известность чрез коней, драгоценные одежды и спутников. Что ничтожнее такой славы, которая состоит в конях и прислуге? Если ты добродетелен, — не ищи ничего такого: носи свой собственный наряд и не украшай себя присутствием других. Это могут иметь и люди бесчестные, порочные, и невежды, и все, обильно наделенные богатством. На лошадях ездят и шуты, и плясуны; и пред ними тоже идет слуга. И, несмотря на то, они остаются шутами и плясунами, и не становятся более достойными уважения чрез лошадей и слуг. Когда у таких людей нет в душе никакой добродетели, тогда напрасно и без пользы мы стали бы прилагать что–нибудь извне. И подобно тому как полуразрушенная стена или истлевшее тело, что бы ты ни приставил к ним, они остались бы безобразными и истлевшими, так и здесь, душа не получает никакой пользы от внешних благ, но остается такою же, как прежде, хотя бы ты окружил ее бесчисленными золотыми украшениями. Не будем же удивляться всему этому, оставим временное и прилепимся к лучшему, духовному, к тому, что действительно соделывает нас достойными уважения, чтобы мы сподобились получить будущие блага (о Христе Иисусе, Которому слава во веки веков. Аминь).
Из беседы 12 на 1 Тим.
Разве не видишь тех, которые имели успех, и без больших трудов стяжали великие блага? Какие блага? Деньги, дома, столько–то десятин земли, толпу рабов и кучи серебра и золота? Это ли называешь благами? И не совестишься, не стыдишься ты — человек, которому дана заповедь любомудрствовать о небе, а между тем ты алчешь земных стяжаний и называешь благами то, о чем не стоит даже говорить ни одного слова? Если это — блага, то конечно и тех, которые стяжали их, следует называть благими. Да и каким образом не благ тот, кто имеет нечто благое? Итак, что же, скажи мне? Если стяжавшие их бывают жадны к приобретению, похищают, то ужели назовем их благими? Если богатство есть благо и между тем оно накопляется вследствие корыстолюбия, то чем более оно будет возрастать, тем более послужит причиною того, что владеющего им будут считать благим. Ужели после этого и корыстолюбец благ? Если же богатство есть благо и умножается вследствие корыстолюбия, то тот будет лучше, кто больше, таким образом, приобретет. Замечаешь ли противоречие? Но если он не будет корыстолюбив, скажешь ты? А каким же образом это может случиться? Страсть эта пагубна, и невозможно разбогатеть тому, кто не делает несправедливости. На это и Христос указывает, говоря: «приобретайте себе друзей богатством неправедным» (Лк. 16:9). Но что, скажешь ты, если кто–нибудь от отца получил наследство? Он получил собранное неправдою. Ведь без сомнения не от Адама предок его был богат, но, конечно, многие другие прежде него являлись на свет, и между многими мог найтись такой, который незаконно похитил и воспользовался тем, что принадлежало другим. Итак, что же? Неужели Авраам, скажешь ты, имел неправедно приобретенное богатство? И что (сказать) об Иове, который был непорочен, праведен, истинен, богобоязлив, который удалялся от всякой злой вещи? Богатство их состояло не в золоте, не в серебре, не в зданиях, а в скоте; иначе говоря, — богатство это было от Бога. А что богатство его состояло из скота, это видно из того, что писатель книги, перечисляя то, что случилось с тем блаженным, и говоря, что у него умерли верблюды, и кобылы, и ослы, не сказал, что (враги), придя, расхитили у него золотые сокровища. Кроме того, и Авраам тоже был богат, но рабами. Что же? Неужели он не купил их? Нет; поэтому и замечает Писание, что у него было триста восемнадцать домочадцев. Сверх того, ему принадлежали и овцы, и волы. Откуда же он взял золото, посланное к Ревекке? Получил дары из Египта, — не вследствие насилия или какой–либо несправедливости.
4. Поэтому, скажи мне, откуда ты приобрел богатство? От кого ты получил его? А другой откуда взял? От деда, скажешь ты, от отца. Но можешь ли ты, восходя чрез длинный ряд поколений, доказать таким образом, что имущество это законно приобретено? Никак не можешь этого сделать. Напротив, начало и корень его непременно должны скрываться в какой–нибудь несправедливости. Почему так? Потому что сначала Бог не сделал одного богатым, а другого бедным, и, приведши (людей), не показал одному многих золотых сокровищ, а другого лишил этого приобретения, но всем предоставил для возделывания одну и ту же землю. Каким же поэтому образом, когда она составляет общее достояние, ты владеешь столькими–то и столькими участками, а ближний не имеет ни клочка земли? Скажешь: мне отец передал. А он от кого получил? Тоже от предков. Но, постоянно восходя выше, непременно нужно найти начало. Иаков стал богат, но получая награду за труды. Впрочем, не стану заниматься подробными исследованиями этого. Положим, что богатство законно, приобретено без малейшей примеси грабительства. Ты не виноват в том, что отец твой награбил; правда, ты владеешь тем, что приобретено посредством грабительства, однако сам ты не грабил. Согласимся, впрочем, даже и на то, что и он не грабил, но владел золотом откуда–либо из земли добытым. Что же из этого? Ужели богатство есть благо? Нисколько. Но оно и не зло, скажешь ты. Если оно не есть плод любостяжания, то не зло, и при том, если раздают его нуждающимся; если же не раздают его, то становится злом и коварством. Но скажешь: до тех пор, пока человек не сделал зла, он не зол, хотя бы и не делал добра. Прекрасно. Но разве это не зло, что один владеет тем, что принадлежит Господу, и что один пользуется общим достоянием? Не Божия ли земля и исполнение ея? Поэтому, если наши блага принадлежат общему Владыке, то они в равной степени составляют достояние и наших со-рабов: что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем. Разве мы не видим такого устройства в больших домах? Именно, всем поровну выдается определенное количество хлеба, потому что он исходит из житниц домохозяина: дом господский открыт для всех. И все царское принадлежит всем: города, площади, улицы принадлежат всем; мы все в равной мере пользуемся ими. Посмотри на строительство Божие. Он сотворил некоторые предметы общими для всех, чтобы, хотя таким образом, пристыдить человеческий род, как то: воздух, солнце, воду, землю, небо, море, свет, звезды, — разделил между всеми поровну, как будто между братьями. Для всех Он создал одинаковые глаза, одинаковое тело, одинаковую душу; всем дал одинаковое устройство, всех из земли (произвел), всех от одного мужа, всех поставил в одном и том же доме. Но все это нисколько не послужило к нашему обращению. И другое соделал Он общим, как то: бани, города, площади, улицы. И заметь, что касательно того, что принадлежит всем, не бывает ни малейшей распри, но все совершается мирно. Если же кто–нибудь покушается отнять что–либо и обратить в свою собственность, то происходит распря, как будто вследствие того, что сама природа негодует на то, что в то время, когда Бог отовсюду собирает нас, мы с особенным усердием стараемся разъединиться между собою, отделиться друг от друга, образуя частное владение, и говорить эти холодные слова: «это твое, а это мое». Тогда возникают споры, тогда огорчения. А где нет ничего подобного, там ни споры, ни распри не возникают. Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное владение (вещами), и оно более согласно с самою природою. Отчего никто никогда не заводит тяжбы о владении площадью? Не потому ли, что она принадлежит всем? Между тем видим, что о домах, об имениях все заводят тяжбы. И несмотря на то, что необходимое находится в общем владении всех, мы не наблюдаем общения во владении даже ничтожнейшими предметами. Между тем для того–то Бог и дал нам первое в общее употребление, чтобы мы научились из этого, что и последние должны быть у нас общими со всеми. Но мы и таким образом не вразумляемся. Впрочем (возвращаюсь к тому) о чем я уже прежде говорил: каким образом владеющий богатством бывает благ? Конечно, он не благ, но он становится благим, когда раздает другим (свое богатство). Когда не имеет его, тогда он благ; и когда раздает другим, тогда тоже благ; а до тех пор, пока удерживает его при себе, он не бывает благим. Итак, добро ли то, с приобретением чего люди становятся злыми, а с лишением — благими? Поэтому не в том состоит добро, чтобы иметь деньги: напротив неимение денег служит признаком доброго человека. Следовательно, не в богатстве состоит добро. Если, имея случай получить его, не возьмешь, то опять ты сделаешься добрым. Поэтому, если, имея богатство, раздаем его другим, или предложенного нам не берем, мы бываем добры, напротив, если берем или приобретаем его, становимся недобрыми, — то каким образом богатство может быть признано благом? Итак, не называй богатства благом. Ты потому не имеешь богатства, что считаешь его благом, что слишком удивляешься ему. Очисти твой помысл, приобрети здравое суждение о вещах, — и тогда будешь, благ. Узнай, что составляет истинные блага. Какие же это блага? Добродетель, человеколюбие. Благо вот это, а не богатство. Если, следуя этому правилу, будешь милостив, то чем будешь милостивее, тем лучше будешь и сам по себе, и во мнении других. Между тем, будучи богат, не приобретешь этого. Поэтому соделаемся в такой мере благими, чтобы мы на самом деле были благими и сподобились получить будущие блага о Христе Иисусе, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 15 на 1 Тим.
«Суета сует», — говорит, — «все суета» (Еккл. 1:2). Не просто суета, но суета по преимуществу. Последуем ему, умоляю вас, ему, изведавшему все на опыте; последуем ему, и обратимся к тому, в чем нет суеты, где истина, где все постоянно и неизменно, где все создано на камне, где нет ни старости, ни изменяемости, где все цветет, где все исполнено силы, где ничто не ветшает и не стареет и не приближается к разрушению. Возлюбим, умоляю вас, преискренне Бога — не из страха геенны, а из желания приобресть царствие. В самом деле, скажи мне, что может равняться с созерцанием Христа? Нет ничего такого. Что может равняться с наслаждением теми благами? Тоже нет ничего такого. И справедливо, потому что «не видел того глаз», — говорится, — «не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2:9).
Постараемся же получить эти блага и презрим земные. Разве не до бесконечности мы уничижаем эти последние, (говоря): человеческая жизнь ничто? Зачем же заботишься о ничем? Зачем подъемлешь труды для ничего? Но ты взираешь на блестящие здания, и созерцание их прельщает тебя? Тогда взгляни тотчас на небо, обрати свой взор от камней и столпов к этой красоте, — и увидишь, что все это — дела муравьев и комаров. Почерпай мудрость из этого зрелища, восходи к небесному. Оттуда рассмотри блестящие здания, — и увидишь, что они не иное что, как игрушки малых детей. Разве не видишь, насколько тоньше, насколько легче, насколько чище, насколько светлее становится воздух, по мере того, как восходишь на высоту? Творящие милостыню там имеют домы и местопребывание. А эти (земные домы) при воскресении разрушатся, или, правильнее говоря, прежде воскресения самое время разрушит, уничтожит и истребит их; даже прежде времени, часто в полной силе и красоте, или ниспровергает их землетрясение, или всецело истребляет пожар. Не только ведь в отношении человеческого возраста, но и в отношении к зданиям бывает преждевременная смерть. Часто те здания, которые от времени соделались ветхими, при колебании земли оставались невредимыми; между тем блестящие, прочные и недавно построенные одним ударом грома были потрясаемы и разрушаемы. И это происходит, думаю, по устроению Божию, чтобы мы не гордились нашими зданиями. Хочешь ли другим образом сохранить бодрость духа? Ступай к общественным зданиям, которыми наравне с другими и ты владеешь. Ведь нет, поистине нет дома, который, как бы блистателен ни был, превосходил бы блеском общественные здания. Пребывай там, сколько хочешь времени. Эти здания — твои, они твои столько же, как и всех прочих; они общие, а не частные. Но ты скажешь, что они не нравятся тебе. Не нравятся, во–первых, вследствие привычки, во–вторых, вследствие любостяжания. Следовательно, то, что нравится, есть любостяжание, а не красота. Следовательно, наслаждение состоит в любостяжании и в желании присвоить себе все. До каких же пор будем прилепляться к этому? До каких пор будем прикованы к земле и, как черви, будем пресмыкаться в грязи? Бог дал нам тело из земли для того, чтобы мы и его возвели на небо, а не для того, чтобы чрез него и душу низвели в землю. Оно — земное; но если я захочу, будет небесным.
Из беседы 17 на 1 Тим.
Сказано: корень есть сребролюбие; Павел изрек это, или лучше — Христос через Павла. Посмотрим, впрочем, как это происходит. Самый опыт подтверждает это. В самом деле, какое зло не происходит от денег, или, правильнее говоря, не от денег, а от злого намерения тех, которые не умеют пользоваться ими? Ведь деньгами можно было бы пользоваться, как следует, можно было бы при их содействии наследовать царствие. Между тем ныне то, что дано нам для вспомоществования нищим, для заглаждения грехов наших, для прославления Бога и благоугождения ему, — мы обращаем против несчастных нищих, или вернее — против нашей души, и через это оскорбляем Бога. Кто у другого отнимает деньги и ввергает его в нищету, тот себя предает смерти; другого в этом мире изнуряет нищетою, а себе приготовляет вечное наказание. Неужели одно может быть сравниваемо с другим? Итак, какое зло не происходит от них? Не отсюда ли любостяжание, хищение, вопли, вражды, брани и споры? Одержимые этою страстью разве не простирают своих рук даже на умерших, даже на отцов и братьев? Разве не ниспровергают законов природы, заповедей Божиих и вообще всего? Не ради ли них учреждены судилища? Итак, истреби в себе любовь к деньгам, — и прекратится война, прекратятся брани, прекратится вражда, прекратятся раздоры и любовь к спорам. Корыстолюбцев надлежало бы изгнать из вселенной, как губителей и волков. Подобно ведь тому, как противные и сильные ветры, подув на тихое море, потрясают его до основания, так что находящийся в глубине песок смешивается с верхними волнами, — так и люди, жадные к деньгам, все приводят в совершенное расстройство. Человек, жадный к деньгам, не знает ни одного друга. Что я говорю — друга? Он не знает даже самого Бога, так как, будучи одержим этою страстью, он приходит в неистовство. Не видите ли вы проходящих вооруженных титанов? Они представляют собою измышленный образ неистовства. Между тем сребролюбцы не таковы, — они, в самом деле, неистовствуют и выходят из себя. И если раскроешь их душу, то найдешь ее таким образом устроенною: она вооружена не одним мечом и не двумя, а бесчисленными; она никого не признает, но бесится на всех, на всех нападает и на всех лает; она убивает не собак, а человеческие души, и громко изрыгает хулы на самое небо. Ими ниспровергнуто все, от неистовой любви к деньгам все погибло. Кого, кого мне винить, — не знаю: до такой степени это зло овладело всеми, — правда, одними в большей, другими в меньшей мере, однако — всеми. И подобно тому, как сильный огонь, будучи брошен в лес, все ниспровергает и опустошает, так и эта страсть губит вселенную: цари, правители, частные люди, нищие, женщины, мужчины, дети, — все в равной мере поработились этому злу. Как будто какой–то мрак объял вселенную, — никто не выходит из опьянения. Правда, против любостяжания слышатся бесчисленные обвинения, и в частном разговоре и среди народа; но исправления нигде не видим. Как же быть? Как погасим пламень? Можно (погасить его), хотя бы даже он поднялся до самого неба. Нам стоит только захотеть, — и мы, без сомнения, одолеем этот пламень. Как усилился он вследствие нашего желания, так от желания и уничтожится. Разве не свободная наша воля зажгла его? Следовательно, свободная воля в состоянии будет и погасить. Только пожелаем. Но каким образом может явиться в нас такое желание? Если обратим внимание на суетность и бесполезность богатства, на то, что оно не может нам туда сопутствовать, что и здесь оно оставляет нас, что хотя оно пребывает здесь, однако язвы от него идут с нами туда; если посмотрим, как велики там уготованные богатства, и что если сравним с ними земное богатство, то оно покажется ничтожнее грязи; если заметим, что оно подвергается бесчисленным опасностям, что оно доставляет временное удовольствие и при том удовольствие, смешанное с огорчением; если хорошо рассмотрим иное богатство, то есть, то, которое уготовано в вечной жизни, — будем тогда иметь возможность презреть богатство земное; если вникнем в то, что последнее нисколько не приумножает нам ни славы, ни здоровья, ни чего–либо другого, а, напротив, погружает нас в бездну погибели; если узнаешь, что, несмотря на то, что ты здесь богат и имеешь много подчиненных, отходя туда, ты отойдешь одиноким и нагим. Если мы будем часто повторять и слышать это от других, то, может быть, возвратится к нам здоровье, и мы избавимся от этого тяжкого наказания. Жемчужина — нечто прекрасное? Но подумай, что это — морская вода, первоначально попавшая в недро раковины. Золото и серебро — нечто прекрасное? Но подумай, что оно и было, и есть земля и пепел. Прекрасны шелковые платья? Но это ткань, приготовленная червями. Прекрасными их делают человеческое предположение и предзанятое мнение, а от природы красоты в себе не имеют. Что от природы прекрасно, то не имеет нужды в учителях. Если бы ты увидел медную монету, вполне окрашенную золотом, то сначала ты дивился бы ей, считая ее золотою, а потом, когда бы люди, в этом сведущие, открыли тебе обман, удивление исчезло бы вместе с обманом. Видишь ли, что золото не от природы имеет в себе красоту? Но и серебро тоже ее не имеет, потому что если бы ты увидел олово, то ты стал бы дивиться ему, думая, что это серебро, подобно тому, как ты дивился меди, считая ее золотом, и нужны учители, которые бы показали, чему надобно дивиться. Таким образом, глаза не служат для нас вполне надежным руководством при распознании вещей. Между тем цветы не таковы, но гораздо лучше золота и серебра. Если видишь розу, то не имеешь нужды в учителях, но умеешь сам собою отличить ее от анемона и от фиалки, точно также и лилию, и всякий цветок. Следовательно, это не иное что, как предзанятое мнение. А чтобы ты убедился, что эта гибельная страсть есть следствие предзанятого мнения, то вот скажи мне: если бы царю угодно было определить законом, чтобы серебро ценилось выше золота, то разве не переменилось бы наше удивление и любовь? Так–то мы всегда водимся любостяжанием и предзанятым мнением. А что это так, и что вещи ценятся по своей редкости, а не по природе (видно из следующего): есть плоды, которые у нас дешевы, а в стране каппадокийской дороги; из тех же, которые дороги у нас, иные гораздо дешевле в Китае, откуда привозятся эти одежды. И в богатой ароматами Аравии и Индии, где находятся драгоценные камни, можно найти много таких вещей. Так–то все это есть предубеждение и предзанятое человеческое мнение, и мы ничего не делаем по рассуждению, но без внимания и как случится. Итак, воспрянем от этого опьянения; будем взирать на истинно прекрасное, на то, что прекрасно от природы, — на благочестие и справедливость, — чтобы мы сподобились получить обетованные блага, благодатью и человеколюбием Господа нашего Ииcyca Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 18 на 1 Тим.
«Богатых в настоящем веке увещевай, чтобы они не высоко думали [о] [себе]» (ст. 17). Хорошо сказал: «в настоящее время», потому что есть и иные богатые — в будущем веке. Это заповедует он, зная, что ничто так не возбуждает надменности, гордости и высокомерия, как деньги. Потом тотчас смиряет их, говоря: «и уповали не на богатство неверное» (ст. 17), потому что от него рождается гордость, между тем как надеющийся на Бога не превозносится. Что ты надеешься на вещь, которая внезапно проходит, — а таково и есть богатство? И как ты надеешься на то, на что нельзя полагаться? Каким же образом, скажешь ты, они могут быть невысокомерными? Если увидят, что оно непостоянно и нетвердо; если увидят, что надежда на Бога больше всякого богатства; если увидят, что и его самого виновник есть Бог. «Но на Бога живаго», — говорит, — «дающего нам все обильно для наслаждения» (ст. 17). Хорошо сказал: «все обильно», указывая на перемены времен года, на воздух, свет, воду и все прочее. Видишь ли, как обильно и с какою щедростью доставляет Он нам все это? Если ты ищешь богатства, то ищи богатства пребывающего, твердого, которое происходит от совершения добрых дел. На это и (апостол) указывает, говоря: «чтобы они благодетельствовали, богатели добрыми делами, были щедры и общительны» (ст. 18); первое относится к деньгам, а последнее к любви. Общительным, говорит, разговорчивым, приветливым. «Собирая себе сокровище, доброе основание для будущего» (ст. 19). Там нет ничего ненадежного, там непоколебимое основание, там нет ничего непостоянного, но все непоколебимо, неизменно, прочно, постоянно пребывающее. «Чтобы достигнуть», — говорит, — «вечной жизни» (ст. 19), — потому что совершение добрых дел может доставить нам наслаждение ею.
Из беседы 4 на 2 Тим.
Послушай, возлюбленный: на земле нет славы, но истинная слава на небесах; кто хочет прославиться, тот (здесь) пусть терпит бесчестие; кто хочет достигнуть покоя, тот (здесь) пусть терпит скорби; кто хочет радоваться и блаженствовать вечно, тот пусть презирает временное. А что здесь бесчестие есть слава, а слава — бесчестие, постараемся по возможности доказать это, чтобы узнать истинную славу. Невозможно достигнуть славы на земле; если же хочешь прославиться, то — через бесчестие. Объясним это примером двух лиц, Нерона и Павла. Первый пользовался мирскою славою, второй терпел бесчестие. Каким образом? Нерон был государь, совершил много важных дел, ставил трофеи, имел неистощимое богатство и бесчисленное войско повсюду, большая часть вселенной была ему подвластна, столица повиновалась ему, весь сенат преклонялся пред ним, самые дворцы его имели блестящий вид. Нужно ли было вооружиться, — он выходил, облеченный в оружие, украшенное золотом и драгоценными камнями; нужно ли было оставаться в мире, — он сидел, одетый в порфиру. Он имел множество копьеносцев и щитоносцев; его называли владыкою земли и моря, самодержцем, августом, кесарем, царем и многими другими подобными именами, которые изобретают лесть и угодничество. Вообще не было у него недостатка ни в чем, что нужно для славы; даже мудрецы, повелители и цари боялись его и трепетали пред ним. Впрочем, он и слыл за человека жестокого и бесстыдного; он хотел быть даже богом, презирал всех идолов и самого (Владыку) всех Бога, и принимал божеское почитание. Что выше такой славы, или лучше сказать, что хуже такого бесчестия? Не знаю, как уста мои, увлекаемые истиною, зашли вперед и еще прежде суда произнесли приговор. Но сначала исследуем это дело по общему суждению, по суждению неверных, по суждению лести. Что может быть выше той славы, чтобы называться даже богом? Поистине великое бесчестие — человеку дойти до такого безумия; впрочем, будем исследовать дело по общему суждению. Таким образом, не было у него недостатка ни в чем, что нужно для славы человеческой, и все служили ему, как богу. Теперь, если угодно, в противоположность ему представим Павла. Он был киликиянин; а какая разница между Киликиею и Римом, все знают; был кожевник, бедный, неопытный в мирской мудрости, умевший говорить только по–еврейски, на языке, презираемом всеми, и в особенности италийцами, которые не столько презирают людей, говорящих на языке варварском, или греческом, или каком–нибудь другом, как — на сирском; а еврейский язык имеет с ним большое сходство. И неудивительно, что они презирали этот язык; если они презирают чудный и прекрасный язык греческий, то тем более еврейский. (Павел) был человек, часто терпевший голод, ложившийся спать без покрепления пищею, не имевший одежды, чем бы прикрыться, живший, как он сам говорит, «на стуже и в наготе» (2 Кор. 11:29), при том бывший в узах, в которые он заключен был, по приказанию того же (Нерона), вместе с разбойниками, волшебниками, расхитителями гробниц, убийцами, и был наказываем, как злодей, о чем он сам говорит (2 Тим. 2:9). Кто же из них славнее? Того многие не знают даже по имени, а этого не прославляют ли ежедневно и эллины, и варвары, и скифы, и живущие у самых пределов вселенной? Впрочем, не будем говорить о том, что есть теперь, и исследуем то, что было тогда. Кто из них был знаменитее? Кто славнее? Тот ли, кто в цепях и оковах был влеком из темницы, или тот, кто в порфире выступал из царских чертогов? Конечно, узник. Почему? Потому, что тот, и имея войско и сидя в блестящей одежде, не мог сделать всего того, чего хотел; а этот узник, заключенный как злодей и одетый в бедную одежду, самовластно делал все. Как и каким образом? Тот говорил: не сей слова благочестия; а этот отвечал: не перестану сеять, потому что «для слова Божия нет уз» (2 Тим. 2:9); и киликиянин, узник, скинотворец, бедняк, терпевший голод, противился римлянину, богатому, царствовавшему, повелевавшему всеми, раздававшему тысячи тысячам, — и последний, при всем множестве своего войска, не мог ничего сделать. Кто же из них был славнее? Кто достойнее уважения? Побеждающий ли в узах, или побеждаемый в порфире? Стоявший ли внизу и низвергающий, или сидевший вверху и низвергаемый? Повелевавший ли и встречающий презрение, или получавший повеления и не обращающий на них никакого внимания? Бывший ли одиноким и побеждающий, или окруженный бесчисленным войском и побеждаемый? Царь отступил, а узник воздвиг над ним трофей победы. Скажи же мне: в котором из этих двух положений всякий желал бы находиться? Не говори мне о последствиях, но рассмотри пока самые положения: в котором из них всякий желал бы находиться — Павловом, или Нероновом? Не говорю по отношению к вере, — это очевидно, — но по отношению к славе, знаменитости, знатности. Всякий здравомыслящий сказал бы: в Павловом. Если побеждать славнее, нежели быть побежденным, то он славен; и не то еще важно, что он победил, но то, что, будучи в таком состоянии (как Павел), он победил находившегося в таком состоянии (как Нерон). Так, опять скажу и не перестану говорить, заключенный в оковы победил облеченного в диадему!
4. Такова сила Христова: узы победили царский венец, и первые оказались славнее последнего. (Павел) был одет в нечистое рубище, как живший в темнице, но узы, которыми он был связан, привлекали всех более порфиры; он сидел на земле, в заключении и с поникшею головою, но все стекались слушать его, оставив того, кто сидел на золотой колеснице. И справедливо. Дело обыкновенное — видеть царя, сидящего на белом коне; но необыкновенно и поразительно — видеть узника, отвечающего царю с таким дерзновением, с каким царь — бедному и жалкому рабу. Множество народа стояло вокруг, и все были слуги царя, но удивлялись не владыке своему, а тому, кто победил их владыку; один он попирал ногами того, кого все боялись и трепетали. Вот, какова слава его в самых узах! А что сказать о последующем? Неизвестна и гробница одного (Нерона), а другой (Павел) лежит славнее всех царей в той самой столице, где он одержал победу, где воздвиг трофей. О том, если и вспомнит кто–нибудь даже из близких к нему, то с отвращением, — он, говорят, был и развратник, — а об этом вспоминают с похвалами везде, не только между нами, но и между самими врагами. Когда истина воссияла, то и враги не могут упорствовать, но удивляются, если не вере (Павла), то его дерзновению, его мужеству. Этого уста всех и везде провозглашают, превознося похвалами, а того осыпают хулами и порицаниями. Кто же из них славен? Впрочем, я незаметным образом стал хвалить льва по ногтям его, вместо того, чтобы говорить о том, что действительно достойно хвалы. Что же это такое? То, что будет на небесах, — как (Павел) явится с Царем небесным, в светлом виде, и как Нерон будет стоять тогда печальный, с поникшею головою. Если слова мои тебе кажутся невероятными и смешными, то смешон ты сам, смеющийся над тем, что достойно не смеха. Если ты не веришь будущему, то поверь тому, что уже совершилось: еще не пришло время венцов, и, однако, этот подвижник уже удостоился такой чести; какой же он сподобится славы, когда придет Подвигоположник? Он был странником среди чужих, странником и пришельцем, и заслужил такое удивление: какого же блага не получит он, когда будет между своими? «Жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге» (Кол. 3:3), и однако умерший действует и почитается более живых: чего же не получит он, чего не достигнет, когда придет самая жизнь наша? Для того–то Бог и удостоил его здесь такой чести, а не потому, чтобы он имел в ней нужду, — ведь если он еще в телесной жизни презирал славу от людей, то гораздо более по разлучении с телом. И не потому только Бог удостоил его такой чести, но и для того, чтобы неверующие будущему удостоверялись в том, по крайней мере, из настоящего. Я говорю, что Павел придет с Царем небесным, когда будет воскресение, что он сподобится наслаждения бесчисленными благами; но неверующий не верит; пусть же он поверит этому из событий настоящих. Скинотворец славнее царя, в большей чести, нежели царь; никакой римский царь не удостаивался такой чести; царь лежит где–то за городом, а он (Павел) занимает средину города, как бы царь и при том живой. Поэтому поверь и будущему. Если здесь, где он был гоним и преследуем, он удостоился такой чести, то что будет тогда, когда он явится опять? Если там, где он был скинотворцем, он сделался столь славным, то, что будет тогда, когда он придет в блеске солнечных лучей? Если после такого уничижения он достиг такого величия, то чего он не достигнет, когда придет опять? Невозможно отвергать совершившегося на деле. Кого не убедит то, что скинотворец сделался славнее того, которому удивлялись больше всех царей? Если здесь совершилось событие сверхъестественное, то тем более совершится в будущем. Поверь же, человек, настоящему, если не хочешь верить будущему; поверь видимому, если не хочешь верить невидимому; или лучше сказать: поверь видимому, и ты поверишь невидимому. Если же не хочешь, то благовременно нам сказать слова апостола: чисты мы от крови вашей; мы преподали вам все, и не опустили сказать ничего, что следовало (Деян. 20:26); сами вы виноваты, если сделаете себя достойными наказания в геенне. Будем же, возлюбленные дети, подражать Павлу не по вере только, но и по жизни; будем презирать здешнюю славу, чтобы получить славу небесную. Пусть ничто настоящее не увлекает нас; будем презирать блага видимые, чтобы получить блага небесные, или лучше, чтобы через последние получить и первые, имея, впрочем, в виду преимущественно — достигнуть благ небесных, которых да сподобимся все мы.
Из беседы 6 на 2 Тим.
Но разве можно, скажешь, купить жизнь вечную деньгами? Да, когда мы отдаем свое, а не чужое, когда не похищаем у других. Но оно, скажешь, уже мое. Нет, похищенное не твое, а принадлежит тому, у кого похищено; оно чужое, хотя бы тысячу раз ты назывался его владельцем. Когда ты получаешь что–нибудь в залог, то, пока вверивший тебе находится в отсутствии, оно не твое, хотя и лежит у тебя. Если же то, что дается нам в залог вверяющими добровольно и с благодарностью, не есть наше, даже и тогда, когда находится у нас, то тем более не наше то, что мы похищаем у других насильно и против их воли. Он, другой — владелец этого имущества, хотя бы оно тысячу раз находилось у тебя. Истинно наше есть добродетель, а богатство не только чужое, но и наше — не наше; сегодня оно наше, а завтра не наше. Добродетель же — наша; она не отнимается, как имущество, но у всех, у кого есть, остается всецело. Будем же приобретать ее, а богатство презирать, чтобы получить нам истинные блага, которых да сподобимся все мы.
Из беседы 7 на 2 Тим.
Не будем же презирать друг друга, чтобы нам не научиться презирать и Бога; будем почитать друг друга, чтобы нам научиться почитать и Бога. Дерзкий в отношении к людям становится дерзким и в отношении к Богу. А когда сребролюбие, самолюбие и непокорность соединяются вместе, то чего еще не достает для совершенной погибели? Тогда все развращается и образуется огромное болото грехов. «Неблагодарны», — говорит. Действительно, как может быть благодарным сребролюбец? Кому будет он воздавать благодарность? Никому. Он считает всех своими врагами, желая у всех отнять все. Хотя бы ты отдал ему все свое имущество, он не изъявит тебе никакой благодарности, но будет досадовать, что ты не имел большего богатства и не сделал его обладателем большего. Хотя бы ты сделал его владыкою вселенной, он не изъявит тебе благодарности, но будет думать, что он ничего не получил. Его желание ненасытимо, потому что это — болезненное желание, а болезненные желания всегда таковы.
Нет человека столь неблагодарного, как сребролюбец; нет столь бесчувственного, как корыстолюбец; он враг всей вселенной; он досадует, что существуют (другие) люди; он желает, чтобы везде была пустыня и чтобы он один обладал всем; и многое подобное он думает. О, если бы, говорит он, случилось в городе землетрясение, и все были бы поглощены землею, а я один остался бы и взял бы, если возможно, имущество всех; о, если бы наступила зараза, и погубила всех, не коснувшись золота; о, если бы случилось наводнение, или разлив моря! И множество подобных мыслей держит он в уме, а доброй — ни одной, и желает только землетрясений, пожаров, войн, моровых язв и тому подобного.
Подлинно, сребролюбие есть волчий голод души, которая поглощает много, но никогда не удовлетворяется и постоянно мучится желанием. Если бы нужно было принимать чемерицу или испытать что–нибудь в тысячу раз неприятнейшее, чтобы избавиться от этой страсти, то не следует ли охотно решиться на все? Нет такого обилия богатства, которое могло бы наполнить ненасытное чрево. Не стыдно ли после этого нам, когда иные так неистово пристрастны к богатству, а мы не показываем даже малейшей части такой любви в отношении к Богу, так что Бог для нас малоценнее денег? Для денег люди переносят и бессонные ночи, и путешествия, и непрестанные опасности, и ненависть, и обиды, и все; а для Бога мы не хотим даже сказать слово, или навлечь на себя чей–нибудь гнев; если нужно защитить кого–нибудь из притесняемых, то, боясь гнева властителей и неприятностей, мы предаем обижаемого; получив от Бога силу — подавать помощь, мы теряем ее, не желая подвергнуться чьей–нибудь вражде или ненависти. Многие при этом ссылаются на пословицу, которая говорит: пусть любят тебя напрасно, а не ненавидят напрасно. Но здесь разве напрасной ты подвергаешься ненависти? Что может быть лучше такой ненависти? Ненависть за Бога гораздо лучше любви за Него; когда любят нас для Бога, то мы делаемся должниками Его за такую честь, а когда ненавидят нас, то Он сам делается должником, за которым остается наша награда. Сребролюбцы, сколько бы ни любили богатства, не знают меры в любви; а мы, сделав что–нибудь малое для Бога, думаем, что уже сделали все. Мы не любим Бога так, как они любят золото, и даже на малейшую часть того. Великого осуждения достойны они, что столь неистово пристрастны к золоту; великого осуждения достойны и мы, что не так же пристрастны к Богу, что не воздаем Владыке всех такой же чести, какую они воздают земле, — ведь золотой металл — та же земля.
Посмотрим на их безумие, и сами устыдимся. Что из того, что мы не горим страстью к золоту, если мы и Богу не молимся усердно? Для золота люди забывают о жене, о детях, о жизни и самом своем спасении, притом не зная, умножат ли они свое богатство, потому что многие, после напрасных трудов, среди самых надежд, испускали дух и умирали; а мы знаем, что получим желаемое, если будем любить Бога, как следует любить, и, однако, не любим, но оскудели во всем — и в любви к ближнему, и в любви к Богу, — в любви к Богу потому, что (оскудели) в любви к ближнему. Действительно, человек, не знающий любви не может, поистине не может иметь благородных и великодушных чувствований. Основание всего доброго есть не что иное, как любовь. На ней, говорит Господь, «утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22:40). Как огонь, попавши в лес, обыкновенно очищает все, так и жар любви, если разгорится в ком–нибудь, то очищает и истребляет все, вредное для Божественного семени, и делает землю чистою для принятия этого семени. Где любовь, там истребляется все злое, там нет ни сребролюбия — корня зол, ни корыстолюбия, ни гордости, потому что может ли кто гордиться пред человеком любимым? Ничто не делает столь смиренным, как любовь. Существам любимым мы служим, как рабы, и не стыдимся, но еще благодарим их за такое рабство; для них мы не щадим своих денег, а иногда и телесных сил, — случалось, что за любимого подвергались опасностям. Где любовь, там нет ни зависти, ни злословия; мы не только сами не злословим любимых, но заграждаем уста и другим, злословящим их; там все тихо, все спокойно, нет и следа разногласие и ссор, все исполнено мира: «любовь есть исполнение», — говорит (апостол), — «закона» (Рим. 13:10); при ней нет ничего, производящего неприятности. Почему? Потому, что самые грехи — любостяжание, хищение, зависть, злословие, надменность, клятвопреступление, ложь, все это исчезает там, где есть любовь. Клятвопреступники нарушают клятву, желая отнять что–нибудь у другого; но у любимого никто не станет отнимать, а отдаст ему и свое, и еще будет благодарен ему более, нежели получая от него. Это знаете вы, которые имели друзей, друзей не по имени только и по одному названию, но таких, которых любили, как должно, к которым были привязаны. А кто не знает этого, тот пусть спросит у знающих.
Из беседы 6 на Тит.
«Искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным» (Дан. 4:24). Истощай, говорит, имение не для того только, чтобы другие имели пропитание, но чтобы и сам ты избавлен был от наказания. И Христос сказал: «продай имение твое и раздай нищим; и приходи и следуй за Мною» (Мф. 19:21). Видишь ли, что и здесь это заповедано для последования (Христу)? Так как богатство служит к тому препятствием, то Он и велел раздавать его нищим, научая душу быть милосердной и сострадательной, научая презирать богатство, научая устраняться от любостяжания. Тот, кто научился подавать неимущему, тот научится со временем и не принимать от имеющих. А это уподобляет нас Богу. Хотя труднее этого соблюдать девство, также поститься и повергаться на землю, но ничто не может с такой силой погашать пламень наших грехов, как милостыня. Она выше всех добродетелей; она поставляет любящих ее перед лицом самого Царя; и весьма справедливо. Ведь девство, пост и простертие по земле ограничиваются только подвизающимися в этом, а из других не спасают никого; между тем милостыня распространяется на всех и объединяет все члены Христовы; а добрые дела, распространяющиеся на многих, гораздо больше тех, которые ограничиваются только одним.
3. Милостыня есть мать любви, — любви, отличающей христианство, превосходящей все знамения, служащей признаком учеников Христовых; она — врачевство против наших грехов, очищение нечистот нашей души, лестница, ведущая на небо; она служит связью тела Христова. Хотите знать, какое она благо? При апостолах все продавали свои имения и приносили к ним вырученные деньги, которые и раздавались: «и каждому давалось», — говорится, — «в чем кто имел нужду» (Деян. 4:35). Скажи мне без отношения к жизни будущей, — мы не станем говорить теперь о будущем царствии, но взглянем на настоящую жизнь, — кто приобретает больше, принимающие или дающие? Другие роптали и ссорились между собой, а они имели одну душу: у всех их, сказано, «было одно сердце и одна душа; великая благодать была на всех их» и жили они с великой для себя пользой (Деян. 4:32, 33). Видишь, сколько они приобретали через это? Скажи же, где желал бы ты находиться, — в числе ли покидавших свое имение и ничего не имевших, или в числе принимавших чужое? Таков плод милостыни: через неё упразднялись перегородки и препятствия, и души их тотчас соединялись; у всех их «было одно сердце и одна душа». Впрочем, и без милостыни отвержение богатства приносит великую пользу. Все это сказано мной для того, чтобы не получившие наследства от предков не скорбели и не унывали, как имеющие меньше богатых; они будут иметь больше их, если захотят. Подлинно и к милостыне они приступят с большей легкостью, как (упоминаемая в Евангелии) вдовица, и не будут иметь никакого повода к вражде с ближними, и будут свободнее всех. Такому человеку никто не может угрожать отнятием имущества, — он выше всех зол. Как людей нагих, когда они бегут, не скоро может поймать кто–нибудь, а слишком одетых и влекущих за собой множество тяжестей легко может схватить всякий, — так бывает и с богатым и бедным. Последний, хотя и будут его настигать, легко может убежать; а первый, хотя бы и не был настигнут, задерживается своими собственными путами, тысячами забот, скорбей, волнений, раздражений. Все это обрушивается на душу, и не только это, но и многое другое, что богатство навлекает на нас. И соблюдать умеренность гораздо труднее для богатого, чем для бедного; равным образом жить в простоте и быть свободным от гнева гораздо труднее для первого, чем для второго. Следовательно, скажешь, они получат и большую награду? Нисколько. Почему же, если они исполняют труднейшее? Потому, что эти трудности человек создает сам для себя; ему не заповедано собирать богатство, а напротив: он же сам себе приготовляет множество соблазнов и затруднений. Иные не только отказываются от богатства, но еще изнуряют свое тело, как идущие тесным путем; а ты не только не делаешь этого, но еще воспламеняешь очаг страстей и обременяешь себя многим другим.
Ступай же ты на путь широкий, — он принимает подобных тебе людей; а путь тесный принимает скорбящих, сетующих и не несущих с собой ничего, кроме того бремени, которое можно нести по нему, т. е., милостыни, человеколюбия, честности, кротости. Если ты будешь нести это бремя, то можешь и ты вступить на него; а так как ты несешь с собой безумие, воспаленность душевную, бремя из терний — богатство, то тебе нужен путь широкий. Тебе невозможно замешаться в толпу без того, чтобы не ушибить других заранее взятой на себя ношей, но тебе нужен широкий простор. А кто несет золото и серебро, т. е., подвиги добродетели, от того ближние не только не убегают, но и делаются близкими и соединяются с ним. Далее, если самое богатство есть терние, то, что же любостяжание? Для чего ты несешь его туда? Для того чтобы зажечь сильнейший пламень, подложив ношу под огонь? Неужели мало тебе огня гееннского? Вспомни, как три отрока победили пламень печи; представь, что это геенна. Связанные и скованные, они в скорби была ввержены туда; но внутри нашли совершенный простор, в противоположность тем, которые стояли вне.
Из беседы 1 на Евр.
Истинно нет ни одного зла, которое останавливалось бы на одном претерпевающем, а не обращалось и на причиняющего зло; так, например, завистливый по-видимому строит козни другому, но наперед сам вкушает плоды злобы, терзаясь, изнуряясь и подвергаясь всеобщей ненависти; любостяжательный лишает имущества других, но вместе с тем лишает и себя самого любви, или лучше, заслуживает всеобщее порицание.
"И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным" (Лук. 16:9). Будем же повиноваться, - это заповедь Господня; будем избытки богатства разделять нуждающимся; будем творить милостыню, пока это в нашей власти, - это и значить творить "себе друзей богатством"; будем расточать богатство на бедных, чтобы истощить тамошний огонь, чтобы погасить его, чтобы там иметь дерзновение. Там не они (друзья) примут нас, но дела наши. А что не просто одно только приобретение друзей может спасти нас, видно из самого добавления. Почему в самом деле (Господь) не сказал: приобретайте себе друзей, чтобы приняли вас в вечные селения, но добавил и то, каким образом (сделать это)? Сказав: "богатством неправедным", Он выразил, что надобно приобретать друзей посредством имущества, и внушил, что одна только дружба не защитить нас, если мы не будем иметь добрых дел, если не расточим праведно богатства, собранного неправедно. Такая заповедь нам о милостыне относится не к богатым только, но и к бедным; хотя бы кто питался, выпрашивая у других, и к нему относится эта заповедь, - потому что нет, истинно нет ни одного такого бедняка, как бы он ни был беден, чтобы у него не нашлось "две лепты" (Марк. 12:42). Следовательно, можно и дающему из малого малое превзойти имеющих много и дающих много, как и было с тою вдовою. Величина милостыни измеряется не мерою подаваемого, но произволением и усердием подающих. Так везде нужно произволение, везде любовь к Богу. Если мы будем делать все по её побуждению, то, хотя бы мы давали немного, имея немного, - Бог не отвратить лица Своего, но примет и малое, как великое и необыкновенное. Он смотрит на произволение, а не на то, что дается; если видит, что оно велико, то обращает на него свое решение и приговор, и делает (подающих) участниками вечных благ, которых да сподобимся все мы достигнуть, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Из беседы 2 на Евр.
Вспомним, что делает богатый, или лучше, злоупотребляющий своим богатством. Он похищает, лихоимствует, притесняет. И откуда происходят преступные привязанности, незаконные связи, волшебства, чародеяния и все другие роды зла, как не от богатства? Не думай, что если богатые здесь не подвергаются наказанию, то они и не грешны; нет, - если бы можно было беспрепятственно подвергать богатых наказанию, то темницы наполнились бы ими. Кроме того, богатство заключает в себе еще то зло, что неправедно приобретший его, совершая грехи безнаказанно, никогда не перестает совершать их, получает раны неисцелённые, и никто не налагает на него узды.
Из беседы 3 на Евр.
Одно только достойно скорби - грех, а все прочее - нисколько. Не говори: почему я не имею богатства? - или: если бы я имел, то раздавал бы бедным. Ты не знаешь, если бы ты имел, не сделался ли бы еще более любостяжательным; теперь ты говоришь это, а на самом деле получив, может быть, стал бы другим. Так, когда мы сыты, то думаем, что можем поститься; а, когда пройдет немного времени, то иные у нас рождаются мысли. Также, когда мы не пьяны, то думаем, что можем преодолеть эту страсть; а когда предадимся ей, то уже не (думаем). Не говори: почему я не имею дара учительства? - или: если бы я имел, то назидал бы многих. Ты не знаешь, если бы ты имел, не послужил ли бы он к твоему осуждению, и зависть или леность не заставили ли бы тебя скрыть талант. Теперь ты свободен от всего этого, и если не дашь меры муки, не подлежишь осуждению; а тогда ты провинился бы во многом. Впрочем и теперь ты не совершенно лишен дарования. Покажи в малом, каков был бы ты, если бы имел (большее): "неверный в малом", - говорит (Господь), - "неверен и во многом …кто поверит вам" (Лук. 16:10,11)? Покажи, как вдовица; она имела две лепты, и пожертвовала все, что имела. Ты ищешь богатства? Покажи, что ты презираешь малое (имущество), чтобы я мог вверить тебе и большое; а если ты не презираешь и первого, то тем более не будешь (презирать) последнего.
Из беседы 9 на Евр.
Многое можно было бы сказать об языческом суеверии, о манихеях и маркионитах, и при помощи благодати Божией поражать их; но подобные беседы теперь несвоевременны. В самом деле, можно ли говорить о таких предметах тем, которые и своего собственного не знают надлежащим образом, которые еще не убедились, что любостяжание есть зло, - можно ли преждевременно переходить с ними к чему-нибудь другому? Потому мы не перестанем говорить вам одно и то же, хотя бы вы слушали, хотя бы нет
Из беседы 11 на Евр.
Таковы были приношения Корнилия: "молитва твоя", сказано (ему), "и милостыни твои воспомянулись пред Богом" (Деян. 10:11). Вот прекрасное сочетание! Тогда и мы бываем услышаны, когда сами слышим приходящих к нам нищих. "Кто затыкает", - говорится (в Писании), - "ухо свое от вопля бедного", молитвы того не послушает Бог (Притч, 21:13); "Блажен, кто помышляет о бедном! В день бедствия избавит его Господь" (Пс. 40:2). Это не иной какой-нибудь день, но тот день, который будет тяжким для грешников. Что значит: "помышляет"? Понимающий, что такое нищий, вникающий в его бедствие, - ведь кто постигнет его бедствие, тот, конечно, тотчас окажет ему милость. Когда ты увидишь нищего, то не отворачивайся от него, но тотчас подумай, каков быль бы ты сам, если бы был на его месте, чего хотел бы ты получить от всех? "Помышляет", - говорит. Представь, что и он свободен так же, как ты, имеет одинаковую с тобою благородную природу, и все у него общее с тобою; и между тем его, который несколько не хуже тебя, ты часто не равняешь даже с своими собаками; эти вполне насыщаются хлебом, а тот нередко засыпает голодным, так что свободный становится ниже твоих рабов. Но рабы, скажешь, оказывают нам услуги. Какие, объясни мне? Они тебе хорошо служат? Но если я докажу, что и он оказывает тебе услугу гораздо больше их, - что ты скажешь? Он предстанет в день суда, и избавить тебя от огня. Могут ли все рабы сделать что-нибудь подобное? Когда умерла Тавифа (Деян. 9), кто воскресил её? Рабы ли, окружавшие ее, или бедные? А ты не хочешь поставить свободного наравне даже с рабами. Вот сильная стужа; нищий лежит на помосте, одетый в рубище, умирая с холода, скрежеща зубами, и видом и одеждою возбуждая сострадание; но ты, одетый тепло и опьяневший, проходишь мимо (не обращая на него внимания), Как же ты желаешь, чтобы Бог избавил тебя, когда находишься в несчастии? Ты часто говоришь: если бы я был в таком положении, что кто-нибудь много согрешил бы против меня, то я простил бы его, - Бог ли не простит мне? Не говори этого; сам ты презираешь того, который даже ни в чём не согрешил против тебя, и которому ты мог бы помочь. Если же ты презираешь такого (человека), то как Бог простить тебе грехи твои против Него? Не заслуживает ли это геенны? И вот что странно: нередко тело мертвое, безжизненное, уже не чувствующее почестей, ты прикрываешь множеством разнообразных позолоченных одежд; а тело страждущее, болезненное, мучимое и изнуряемое голодом и холодом, ты презираешь; более угождаешь тщеславию, нежели страху Божию. И, о, если бы только это! Но тотчас (начинаются еще) укоризны на подходящего (бедняка). Почему, говоришь ты, он не работает? Зачем ест хлеб, не трудясь? Но ты сам, скажи мне, своими ли трудами приобрёл то, что имеешь? Не отцовское ли получил наследство? А если бы ты и трудился, то неужели поэтому ты можешь укорять другого? Разве ты не слышал слов Павла: "Вы же, братия, не унывайте, делая добро''? И это говорит после того, как сказал: "если кто не хочет трудиться, тот и не ешь" (2 Фес. 3:13, 10). Но он, говоришь ты, обманщик.
4. Что говоришь ты, человек? Из-за одного хлеба и одежды ты называешь его обманщиком? Но он тотчас продаст ее, говоришь ты. А ты сам хорошо ли распоряжаешься всем своим имуществом? Как, неужели все нищие сделались такими от праздности? Неужели никто от кораблекрушений, никто от судилищ, никто от воров, никто от несчастий, никто от болезней, никто от каких-нибудь других обстоятельств? Между тем мы, слыша бедного, жалующегося на подобные несчастья, взывающего громким голосом, устремляющего взоры на небо, с открытою головою, с распущенными волосами, одетого в рубище, тотчас называем его обманщиком, плутом, лицемером. Не стыдно ли тебе? Кого ты называешь обманщиком? Если не хочешь ничего дать, то, по крайней мере, не поноси человека. Но, говоришь ты, он имеет средства и притворяется. Это служить к осуждение тебя, а не его; он знает, что имеет дело с людьми жестокосердыми, скорее со зверями, нежели с людьми, и что, сколько бы он ни произносил жалобных слов, никого не тронет, а потому и принужден принимать нa себя вид еще более жалкий, чтобы преклонить твою душу. Когда мы увидим, что кто-нибудь подходить к нам в опрятной одежде, то говорим: он обманщик, он подходить в таком виде, чтобы показать, что он из благородных; а когда увидим кого-нибудь в противоположного свойства одежде, то укоряем и его. Что же им делать? О, жестокость! О, безчувственность! Для чего, говоришь ты, они обнажают изувеченные члены? Для, тебя. Если бы мы были сострадательны, то им ненужно было бы прибегать к таким средствам; если бы они могли трогать с первого взгляда, то не ухищрялись бы подобным образом. Какой несчастный захотел бы так вопить, принимать на себя отвратительный вид, вместе с обнаженною женою рыдать пред всеми, вмести с детьми посыпать себя пеплом? Что может быть хуже такой крайности? Но и за это мы не только не оказываем им сострадания, а еще осуждаем их. Как же после того мы можем негодовать, что Бог не внемлет нашим молитвам? Как можем роптать, что Он не удовлетворяет нашим прошениям? Не страшно ли это, возлюбленные? Но, говоришь ты, я часто подавал. А ты разве не каждый день принимаешь пищу? Разве ты отталкиваешь детей, хотя они и часто просят тебя? О, безстыдство! Ты называешь нищего безстыдным. Сам, похищая чужое, ты не считаешь себя безстыдным; а просящий хлеба безстыден? Ужели ты не знаешь, как сильна потребность желудка? Не делаешь ли ты все для него? Не оставляешь ли ты для него духовных предметов? Тебе обещано небо и царствие небесное; а ты, покоряясь насилию его (желудка), не переносишь ли все и не пренебрегаешь тем (обещанным)? Вот истинное безстыдство! Не видишь ли ты увечных старцев? Но, - о, злословие! - этот, говорите вы, дает в долг по стольку-то золотых, а тот по стольку-то, и между тем выпрашивают (милостыни). Вы рассказываете басни и сказки малых детей, которые они всегда слышат от своих нянек; я не думаю, не верю, не может быть. Такой-то дает деньги в рост, а сам при своем достатке просит милостыни? Для чего же, скажи мне? Что может быть постыднее прошения милостыни? Лучше умереть, нежели просить. Но доколе мы будем жестокосердыми? Как, неужели все они дают деньги в рост? Неужели все обманщики? Неужели нет ни одного действительно нищего? Есть, говоришь ты, и много. Почему же ты не оказываешь помощи им, если ты точно знаешь жизнь их? Нет, это -предлог и отговорка. "Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся" (Mат. "5:42; Лук. 6:30); "да не будет рука твоя распростертою к принятию и сжатою при отдании" (Сир. 5:35). Мы не поставлены быть судьями жизни других; иначе мы никому не подадим милостыни. Когда ты молишься Богу, то не говоришь ли: "грехов юности моей и преступлений моих не вспоминай" (Пс. 24:7)? Так и о нищем, хотя бы он был великий грешник, думай то же и не поминай грехов его. Ныне время человеколюбия, а не строгого суда, - милости, а не осуждения. Он хочет есть: если желаешь, дай ему; если же не желаешь, откажи, не исследуя, почему он беден и несчастен. Для чего ты и сам не подаешь ему, и желающих подать отклоняешь? Ведь когда кто-нибудь услышит от тебя, что этот (нищий) - обманщик, а тот - лицемер, ростовщик, то не подаст ни тому, ни другому, подумав, что они все таковы. Известно, как легко мы верим худому, и как нелегко - хорошему. Мы должны быть не просто милосерды, но как "Отец" наш "Небесный" (Mат. 5:48). Он питает и блудников, и прелюбодеев, и обманщиков, и вообще всякого рода злодеев. В настоящем мире необходимо быть и такого рода многим; Он же всех одевает, и никто никогда не умирал с голоду, разве только по собственной воле.
Так и мы должны быть милосерды. Если кто просит у тебя и находится в нужде, помоги ему. Но мы ныне дошли до такого безумия, что поступаем так не только с нищими, ходящими по переулкам, но и с монашествующими: он, говорят, обманщик! Не внушал ли я вам и прежде, что если мы будем подавать всем без разбора, то постоянно будем оказывать милосердие; а если станем исследовать, то никогда не окажем милосердия? Что говоришь ты? Неужели он притворяется для того, чтобы получить хлеба? Если бы он просил талантов золота и серебра, или драгоценных одежд, или рабов, или чего-нибудь подобного, то справедливо можно было бы назвать его обманщиком; но если он не просить ничего такого, а только пищи и одежды, вещей самых умеренных, то, скажи мне, свойственно ли это обманщику? Оставим эту неуместную, сатанинскую, пагубную разборчивость. Когда кто-нибудь станет говорить, что он принадлежит к клиру, или называет себя священником, тогда, разведай, расспроси, потому что общение с таким человеком без исследования не безопасно, - здесь великая опасность. А когда кто-нибудь просит пищи, то не исследуй; здесь ты не столько даешь, сколько сам принимаешь. Вспомни, если хочешь, как Авраам оказывал гостеприимство всем приходящим. Если бы он делал исследования о приходящих к нему, то не принял бы ангелов; может быть, не считая их ангелами, он вместе с другими отказал бы и им; но так как он принимал всех, то принял и ангелов. Разве за жизнь принимающих от тебя Бог дает тебе награду? Нет, - за твоё расположение, за твое милосердие, за великое человеколюбие, за доброту. Если будет она, то и ты получишь все блага, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 15 на Евр.
Говорят, что зараза, как скоро появляется, тотчас причиняет вред телам. Таков и грех: он подобен заразе, только повреждает не воздух наперёд и потом тела, но прямо вторгается в душу.
Не замечаешь ли ты, как зараженные горят, как они мечутся, какое издают зловоние, как отвратительны их лица, как все они нечисты? Таковы и грешники, хотя они и не видят этого. Не хуже ли, скажи мне, всякого одержимого горячкой преданный страсти корыстолюбия или сладострастия? Не нечистее ли он всякого такого, совершая и допуская всё постыдное? Что может быть отвратительнее корыстолюбца? На что решаются блудницы, или выступающие на зрелищах, на то (решится) и он; и даже скорее, может быть, те не решатся, нежели он. Что я говорю: решится? Он и раболепствует перед теми, перед кем не следует, и бывает дерзок там, где не следует, и никогда не держит себя ровно: часто людям порочным, неблагонамеренным, развратникам, которые гораздо хуже и ничтожнее его, он угождает и льстить, а других, благородных и вполне добродетельных людей, поносит и оскорбляет. Видишь ли в том и другом случае его неблагородство и безстыдство? Он и скромен через меру, и высокомерен. Блудницы остаются дома, виновные в том, что за деньги продают своё тело; но они представляют в своё оправдание бедность и крайний голод, хотя и это отнюдь не может оправдать их, потому что можно кормиться трудами. А корыстолюбец не остается дома, но идёт посреди города, предавая не тело, но душу свою диаволу; сообщается и совокупляется с ним, как бы с блудницею, и, вполне удовлетворив своей похоти, удаляется; и видят это не два, иди три человека, но весь город. Блудницы обыкновенно отдаются каждому, кто даёт золото; кто бы ни предложил им плату, раб или свободный, единоборец или кто-нибудь другой, они принимают; а тех, которые ничего не предлагают, хотя бы они были благороднее всех, без денег не допускают к себе. То же делают и корыстолюбцы; чистых мыслей, когда они не доставляют денег, не допускают, а мыслей грязных и действительно звероподобных держатся из-за денег и безстыдно усвояют их, погубляя таким образом красоту души своей. Как блудницы бывают безобразны, черны, грубы, толсты, нестройны, неблаговидны и вообще отвратительны, таковы и корыстолюбивые души, которые даже внешними притираниями не могут скрыть своего безобразия. Когда безобразие доходит до крайности, тогда никакие ухищрения не могут прикрыть его. Безстыдство производит блудниц, как говорит пророк: "у тебя был лоб блудницы, ты отбросила стыд" (Иер. 3:3). То же можно сказать и корыстолюбцу: не постыдился ты никого, не того или другого, но никого. Как именно? Он не стыдится ни отца, ни сына, ни жены, ни друга, ни брата, ни благодетеля, и вообще никого. Что я говорю: друга, брата и отца? Он не стыдится самого Бога, но считает всё баснею, смеётся (над всем), будучи упоен сильною страстью, не хочет слышать ничего, что может принести ему пользу, и даже, - о, безумие! - говорит: горе тебе, мамона, и не имеющему тебя. Здесь я разрываюсь от гнева: горе тем, которые говорят это, хотя бы они говорили в шутку. Не угрожал ли Бог, скажи мне, такою угрозою: "Никто не может служить двум господам" (Mат. 6:24)? А ты ослабляешь Его угрозу, дерзая говорить это к собственному вреду своему. Не говорит ли Павел, что (лихоимство) есть идолослужение, и не называет ли он лихоимца идолослужителем (Кол. 3:5; Ефес. 5:5)? А ты стоишь и смеёшься, подобно публичным женщинам, предаваясь смеху, подобно играющим на сцене.
Из беседы 16 на Евр.
Будем же небом, взойдём на эту высоту, и тогда люди покажутся нам не отличающимися от муравьёв; разумею не одних только бедных и богатых, но будет ли то военачальник, или царь, мы не заметим оттуда ни царя, ни простолюдина, не различим, что золото и что серебро, какая шелковая одежда, и какая пурпуровая; все покажутся нам как бы мухами, когда мы будем находиться на этой высоте; там нет ни шуму, ни волнения, ни крика. Но как можно, скажешь, подняться на эту высоту человеку, находящемуся на земле? Не словами одними я докажу тебе это, но, если хочешь, представлю тебе людей, которые на самом деле достигли этой высоты. Кто же это? Разумею Павла и подобных ему, которые, живя на земле, были на небе. Что я говорю: на небе? Они были выше неба и другого неба, и восходили до самого Бога. "Кто отлучит нас", - говорит он, - "от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч" (Рим. 8:35)? И еще: "мы смотрим не на видимое, но на невидимое" (2 Кор. 4:18). Видишь ли, как он не взирал на то, что здесь? А чтобы ты убедился, что он был выше небес, послушай, как он говорит: "Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем" (Рим. 8:38-39).
4. Видишь ли, как мысль, прошедши всё, поставила его выше не только этого творения и этих небес, но и всяких других, если бы они были? Видишь ли высокий ум? Видишь ли, каким сделался, когда захотел, скинотворец, проводивший всю жизнь свою на площади? Нет, подлинно никакого препятствия - превзойти всех, когда мы захотим.
Из беседы 19 на Евр.
Великое благо - собрание. Оно делает любовь пламеннее, а от неё происходят все блага; нет блага, которое не происходило бы от любви. Будем же укреплять любовь друг к другу, потому что "любовь есть исполнение закона" (Рим. 13:10). Не нужно нам ни трудов, ни подвигов, если мы любим друг друга; это - путь, который сам собою ведёт к добродетели. Как на большой дороге, кто найдёт её начало, тот идёт по ней, не нуждаясь в проводнике, так и в любви: улови только её начало, и сейчас же она поведёт и направит тебя. "Любовь", - говорит (Апостол), - "долготерпит, милосердствует, …не мыслит зла" (1 Кор. 13:4,5). Пусть каждый размыслит с самим собою, как он поступает в отношении к себе; так же пусть поступает и в отношении к ближнему. Никто не завидует себе, желает себе всех благ, предпочитает себя всему, старается делать всё в свою пользу. Если таким же образом мы будем расположены и к другим, то прекратятся все бедствия, не будет ни вражды, ни любостяжания. Кто в самом деле станет отнимать у себя самого? Никто, а скорее - совершенно напротив.
Итак, будем иметь всё общим и не перестанем собираться вместе. Если мы будем делать это, злопамятству не останется места. И действительно, кто станет злопамятствовать против себя самого? Кто станете гневаться на себя самого? Напротив, не прощаем ли мы себе всё? Если таким же образом мы будем расположены, и к ближним, то злопамятства никогда не будете. Но возможно ли, скажешь, любить ближнего, как себя самого? Если бы этого не исполняли другие, то ты справедливо мог бы думать, что это невозможно; если же исполняли, то очевидно, что у нас не бываете этого по нашему нерадению. С другой стороны, Христос не заповедует ничего невозможного, так что многие даже превзошли Его заповеди.
Из беседы 20 на Евр.
Не справедливо ли, скажи мне, Павел назвал любостяжание идолослужением? Какую честь те (язычники) оказывают идолам, такую же они - одеждам и золотым вещам. Доколе мы будем заниматься грязью? Доколе будем прилепляться к глине и кирпичам? Как те (иудеи) работали царю египетскому, так мы работаем диаволу, и получаем удары бичами гораздо тягчайшие. Не прими этих слов за преувеличение: чем душа выше тела, тем тяжелее раны, которые мы наносим себе каждый день своими заботами, соединенными со страхом и трепетом. Но если мы захотим раскаяться, если захотим возвести очи к Богу, то Он пошлёт нам не Моисея и Аарона, но слово своё и сердечное сокрушение. Оно пришедши освободит наши души от горького рабства, изведёт нас из Египта, из этих безполезных и напрасных хлопот, из этого рабства, не доставляющего никакой пользы. Те по крайней мере вышли с золотыми вещами, в вознаграждение за труды; а мы (не получаем) ничего, - и если бы только ничего! Но теперь мы получаем не золотые вещи, а египетские бедствия, - грехи, казни и мучения. Научимся же находить свою пользу, научимся терпеть потери; это достойно христианина. Будем пренебрегать золотыми одеждами; будем пренебрегать деньгами, чтобы не пренебречь нам своего спасения; будем пренебрегать деньгами, чтобы не пренебречь нам, своей души. Она понесёт наказание, она потерпит мучение; всё прочее остается здесь, а она отходит туда. Для чего же, скажи мне, для чего ты мучишь сам себя, и не чувствуешь? Говорю это любостяжательным. Нужно сказать и тем, которые терпят от любостяжания: переносите мужественно обиды от любостяжательных; они губят себя самих, а не вас; у вас они отнимают имущество, а себя лишают Божия благоволения и помощи. А кто лишился (благоволения Божия), тот, хотя бы владел всем богатством вселенной, беднее всех; равно как беднейший из всех, но имеющий (это благоволение), богаче всех.
Почему же, скажешь, Он многим даёт? Но откуда видно, что Он даёт? Кто же, скажешь, даёт другой? Собственное их любостяжание, грабительство. А почему Он попускает это? Потому же, почему (попускает) убийство, воровство, насилие. А что, скажешь, думать о тех, которые получают наследство от родителей, несмотря на то, что они сами исполнены бесчисленных пороков? Как Бог попускает им пользоваться этим? Так же, как Он попускает ворам, убийцам и другим злодеям. Ныне время не суда, а благоустроения жизни.
Из беседы 23 на Евр.
Гордится, надмевается и радуется теперь диавол; ангелы же, которым мы вверены, стыдятся и скорбят. Нет никого, кто бы исправился; все труды наши напрасны, и вам кажется, что мы говорим вздор. Благовременно и ныне воззвать к небу и, так как никто не слушает, призвать во свидетели стихии: "Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит" (Ис. 1:2). Вы, ещё не падшие, подайте помощь, протяните руку падшим от опьянения, крепкие - немощным, здравые умом - неистовствующим, твердо стоящие - колеблющимся; пусть никто, увещеваю вас, не ставит приятность выше спасения ближнего; и укоризны, и внушения пусть клонятся к одному - к его пользе. Когда горячка овладевает господами, тогда и слуги управляют ими; когда душа господина находится в жару и расслаблении, тогда из толпы слуг, окружающих его, ни один не исполняет повелений господина ко вреду его. Образумимся, прошу вас; вокруг нас ежедневные войны, потопления, безчисленные несчастия, и гнев Божий со всех сторон окружает нас. А мы остаемся так спокойными, как будто мы делаем угодное (Богу); все мы простираем руки на любостяжание, и никто - на вспомоществование (ближним); все - на хищение, и никто - на помощь; каждый старается, как бы увеличить своё состояние, и никто - как бы помочь нуждающемуся; каждый всячески заботится, как бы собрать более денег, и никто - как бы спасти свою душу; все боятся одного, как бы не сделаться бедными, а как бы не попасть в геенну, о том никто не безпокоится и не трепещет. Всё это достойно слёз, укоризн и осуждения. Не хотел бы я говорить об этом, но скорбь вынуждает меня; простите: скорбь заставляет меня говорить многое такое, чего бы и не хотел. Я вижу рану тяжкую, несчастие неутешное, постигшие нас бедствия, превышающие всякое утешение, - мы погибли! "О, кто даст голове моей воду и глазам моим - источник слез! я плакал бы день и ночь…" (Иep. 9:1)? Будем плакать, возлюбленные, плакать и рыдать. Может быть, некоторые здесь говорят: всё-то нам он говорит о плаче, все-то о слезах. Не хотел бы я, поверьте мне, не хотел бы (говорить об этом), - напротив, (хотел бы) восхвалять и прославлять; но теперь время слёз. Не плакать тяжело, возлюбленные, но делать то, что достойно слёз; не слёз должно убегать, а тех дел, которые достойны слёз. Не казни сам себя, и я не буду скорбеть; не умирай, и я не буду плакать. Когда лежит мёртвец, тогда ты призываешь всех участвовать в скорби и называешь безжалостными тех, которые не плачут; а когда погибает душа, то почему ты советуешь не плакать?
Из беседы 24 на Евр.
Пусть слышат это те из нас, которые преданы сребролюбию. Оно - величайшее беззаконие: "ибо корень всех зол", - говорит (апостол), - "есть сребролюбие" (Тим. 6:10). Пусть слышат те из нас, которые хотят увеличить своё состояние, - пусть слышат и отстанут от любостяжания, чтобы не услышать того, что услышали те (отверженные Господом). Будем слушать теперь и соблюдать это, чтобы не услышать тогда; будем слушать теперь со страхом, чтобы тогда не услышать в наказание: "Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие" - даже и тогда (не знал вас), когда вы пророчествовали и изгоняли бесов. Можно думать, что в этих словах выражается и ещё нечто другое, именно то, что они и тогда вели жизнь порочную, так как вначале благодать действовала и через людей недостойных. Если она действовала даже через Валаама, то тем более могла действовать через недостойных, для тех, которые имели получить от того пользу. Если же чудеса и знамения не могли избавить от наказания, то тем более, хотя бы кто получил священный сан, хотя бы достиг высшей чести, хотя бы благодать действовала при рукоположении его и во всём прочем, для пользы нуждающихся в предстоятелях, - такой услышит: "Я никогда не знал…" тебя, даже и тогда, когда действовала в тебе благодать. О, какая требуется там чистота жизни! Как она одна сильна для того, чтобы ввести нас в царствие небесное. Как без неё человек погибает, хотя бы он мог являть бесчисленные знамения и чудеса! Ничто не бывает так приятно Богу, как добродетельная жизнь: "Если любите Меня", - говорит (Господь), - не сказал: творите чудеса, но что? – "соблюдите Мои заповеди" (Иоан. 14:15); и еще: "Вы друзья Мои", - не тогда, когда изгоняете бесов, но - "Если заповеди Мои соблюдете" (Иоан. 15: 10,14). Первое - дар Божий; а последнее - и дар Божий и вместе дело нашего усердия. Постараемся же сделаться друзьями Божиими, а не остаться врагами Его. Непрестанно мы говорим это, непрестанно убеждаем к этому и себя самих и вас, - и однако нет никакого успеха. Потому я и страшусь, и хотел бы молчать, чтобы не увеличить для вас опасности, так как часто слышать и не поступать так - значить оскорблять Владыку. Но боюсь и другой опасности от молчания для меня самого, если бы я, поставленный на служение слову, стал молчать. Что же, скажете, делать нам, чтобы спастись? Начнём упражняться в добродетелях, пока есть время. Разделим для себя добродетели, как земледельцы разделяют земледелие; в один месяц преодолеем в себе склонность к злословию, дерзость, несправедливый гнев, положим для себя законом и скажем: ныне исправим это; в другой месяц поучимся терпению; в третий - ещё иной добродетели, и, приобретши в ней навык, перейдём к новой, подобно тому, как в учении мы, сохраняя прежнее, приобретаем новое. После того перейдём к презрению богатства, и, во-первых, будем удерживать руки от любостяжания, а потом, творить милостыню; не будем смешивать всего вместе, - одними и теми же руками и похищать, и подавать милостыню. Затем приступим к другой добродетели, а от неё еще к иной. "Также сквернословие", - говорит (апостол), - "и пустословие и смехотворство не приличны [вам] " (Ефес. 5:3,4). Исполним и это. Здесь не требуется ни издержек, ни трудов, ни усилий. Довольно только хотеть, - и всё сделается. Не нужно для этого предпринимать далёкого путешествия, или переплывать беспредельное море, но только постараться, оказать усердие и наложить узду на язык против неуместных оскорблений. Исторгнем из души своей гнев, порочные похоти, склонность к чувственным удовольствиям и роскоши, сребролюбие, навык к клятвам и к клятвопреступлениям. Если мы будем таким образом возделывать самих себя, сначала исторгая терние, а потом насаждая небесное семя, то сможем получить обещанные блага. Придёт Делатель, соберёт нас в житницу, и тогда мы получим все блага, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь и поклонение, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 25 на Евр.
Доколе будем строить козни друг другу, подобно зверям или рыбам? Впрочем и звери не строят козней сродным себе, но разнородным; так, медведь не скоро убьёт медведя, змея не убьёт змеи, уважая сродство; а ты даже того, кто сроден тебе и с кем ты имеешь бесчисленные соотношения, - одинаковость происхождения, разумность, познание Бога, силу над природою и многое другое без числа, -ты своего сродника, имеющего одну с тобою природу, убиваешь и обременяешь множеством зол. Что в том, если ты не вонзаешь в него меча и рукою не поражаешь его шеи? Ты делаешь хуже этого, подвергая его постоянным скорбям. Если бы ты сделал первое, то избавил бы его от забот; а теперь ты предаёшь его голоду и рабству, отчаянию и многим другим грехам. Говорю это, и не перестану говорить, не для того, чтобы побуждать вас к убийству или советовать - делать зло меньшее, но чтобы вы не надеялись остаться ненаказанными. "Хлеб нуждающихся есть жизнь бедных: отнимающий его", - говорит (Премудрый) - "есть кровопийца". (Сир. 34:21). Удержим руки свои, прошу вас, удержим, или, лучше сказать, не удержим, но протянем их на добро, - не на любостяжание, а на милостыню; пусть не будет рука наша бесплодна и суха; суха же та рука, которая не творит милостыни, а та, которая простирается на любостяжание, скверна и нечиста. Никто пусть не вкушает пищи с такими руками, потому что это - обида для приглашённых. Скажи мне: если бы кто-нибудь пригласил нас возлежать на коврах, мягком ложе и вышитых золотом одеждах, в блестящем и великолепном доме, и, окружив нас множеством слуг, потом поставив стол из серебра и золота и наполнив его различными роскошными яствами, просил кушать с тем только условием, чтобы мы не гнушались руками его, запачканными грязью или калом человеческим, и позволили ему в таком виде возлежать вместе с нами, - то вынес ли бы кто такую казнь и не счёл ли бы этого за обиду? Я думаю, что всякий тотчас убежал бы. Между тем теперь ты видишь не руки только запачканными грязью, но и самые яства, и не отказываешься, не убегаешь, не обличаешь, но если человек со властью, то считаешь великим делом (быть у него) и губишь душу свою, вкушая такую пищу. Ведь любостяжание хуже всякой грязи; оно оскверняет не тело, но душу, так что трудно бывает очистить её. А ты видишь за столом оскверненного этою грязью, видишь и руки, и лице его, и дом, и стол наполненными ею, - подлинно же такие яства сквернее и отвратительнее навоза, или что только есть ещё худшего, - возлежишь с ним, считая это за честь для себя и как бы получая удовольствие? Или ты не стыдишься Павла, который позволяет беспрепятственно приступать даже к столу язычников, в случае нашего желания, но запрещает быть у любостяжателей, хотя бы даже мы того желали? "Кто", - говорит он, - "называясь братом, остается блудником", - называя здесь братом всякого вообще верующего, а не монаха. В самом деле, что доставляет нам братство? Баня пакибытия, возможность - называть Бога отцом. Потому оглашенный, хотя бы он был монахом, не есть брат; верующий же, хотя бы он был мирянином, есть брат. "Кто", - говорит, - "называясь братом". Тогда ещё не было и следов монашества, - всё это блаженный (Павел) говорил, мирянам. "Кто", - говорит, - "называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с таким даже и не есть вместе" (1 Кор. 5:11). О язычниках он (говорит) не так, - а как? "Если кто из неверных", - разумея язычников, - "позовет вас, и вы захотите пойти, то все, предлагаемое вам, ешьте" (1 Кор. 10:27). "Кто, называясь братом, остается… пьяницею…".
4. Вот, какая строгость! А мы не только не убегаем от пьяниц, но сами идём к ним, чтобы участвовать в делах их. Потому у нас всё извратилось, всё смешалось, расстроилось и погибло. Скажи мне: если бы кто-нибудь из таких людей пригласил тебя на приготовленное пиршество, - тебя, который считаешься бедным и презренным, - потом услышал бы от тебя: так как предлагаемое собрано любостяжанием, то я не стану осквернять свою душу, - тогда он не устыдился ли бы, не смешался ли бы, не смутился ли бы? Действительно, одного этого было бы достаточно для его исправления, для того, чтобы он считал себя несчастным при богатстве своём, а тебе удивлялся при бедности твоей, видя, с какою разборчивостью ты пренебрегаешь им. Но мы, не знаю отчего, сделались рабами людей, тогда как Павел непрестанно внушает: "не делайтесь рабами человеков" (1 Кор. 7:23). Отчего мы сделались рабами людей? От того, что наперёд сделались рабами чрева, богатства, славы и всего прочего, утратили свободу, которую даровал нам Христос. Что же, скажи мне, будет с тем, кто сделался рабом? Послушай, что говорит Христос: "раб не пребывает в доме вечно" (Ин. 8:35). Вот решительный приговор, что он никогда не войдёт в царство (небесное), - потому что оно именно обозначается этим домом: "В доме Отца Моего", - говорит (Господь), - "обителей много" (Ин. 14:2). Таким образом раб не пребывает в доме во век, - рабом называет Он раба греху, - а кто в доме не пребывает во век, тот пребывает во век в геенне, ни откуда не получая утешения. Но зло дошло до такой степени, что они из подобного имущества подают даже милостыню, и многие принимают. От этого мы лишились дерзновения и уже не можем укорять никого. Будем же хотя отныне убегать зла, которое происходит отсюда; а вы, которые осквернились этою нечистою, удержитесь от такого зла и обуздайте своё пристрастие к подобным пиршествам, чтобы нам хотя ныне умилостивить Бога и получить обещанные блага, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 33 на Евр.
"Имейте нрав несребролюбивый, довольствуясь тем, что есть". Не сказал: ничего не приобретайте, но: "Имейте нрав несребролюбивый", т.е. пусть ум ваш будет свободен, пусть мысли ваши будут выражать любомудрие; а это обнаружится, если мы не станем искать лишнего, если будем довольны только необходимым.
Из беседы 14 на Быт.
Если желающие искать в море (дорогих) камней переносят столько трудов и неприятностей, предавая себя стремительности вод, только бы найти искомое, тем более нам следует напрячь внимание и разыскать, что скрывается в глубине слов (Писания), чтобы таким образом найти эти драгоценные камни. Но не устрашись, возлюбленный, слыша о глубине. Здесь не беспорядочное стремление воды, но благодать Духа; она освещает наш ум, помогает нам скорее найти искомое, и облегчает весь этот труд. Приобретение тех камней не много приносит пользы владельцу, часто даже вредит и бывает для него причиною бесчисленных бед; не столько радости он чувствует, находя их, сколько неприятностей терпит, нашедши, оттого, что возбудил против себя глаза завистливых и вооружил жадных корыстолюбцев. Таким образом, нахождение этих камней не только не доставляет нам никакой пользы в жизни, но бывает еще причиною большой вражды. Это — предмет алчного любостяжания, разжигает печь сребролюбия и мучит душу преданных (этой страсти). Ничего подобного нельзя опасаться от духовных драгоценных камней; нет, и богатство, ими доставляемое, неисчислимо, и радость неувядаема и несравненно выше того удовольствия, которое люди получают от тех (вещественных) камней. Послушай, что говорит Давид: «Они вожделеннее золота и даже множества золота чистого» (Пс. 18:11). Видишь, как он, выставив на вид вещества, почитаемые самыми драгоценными, не только не удовольствовался таким сравнением, но еще прибавил: «множества», и этим показал нам превосходство слова Божия; «вожделеннее золота», говорит, и «множества золота чистого». Это не значит, впрочем, что только в такой степени и вожделенны слова Божии; но, так как видел, что этим особенно веществам люди дают самую высокую цену, то их и выставил на вид, чтобы показать превосходство и высочайшую драгоценность слов Духа. А чтобы видеть, что божественное Писание всегда имеет обычай сравнивать пользу, им доставляемую, с чувственными предметами и таким образом показывать превосходство свое, слушай, что следует далее. «И слаще меда и капель сота». И здесь также не то, чтобы (слова Божии) были сладки только в такой степени или могли доставлять только такое удовольствие, но так как Давид в чувственных предметах не находил ничего другого для сравнения с сладостью слов Божиих, то и упомянул именно об этих вещах (меде и соте) и таким образом показал превосходство и высочайшую сладость духовных наставлений. Этим же правилом пользовался и Христос в Евангелии. Когда беседовал с учениками, и они захотели узнать смысл притчи о посеявшем доброе семя на поле, и о враге, посеявшем плевелы между пшеницею, то, изъяснив всю притчу подробно, сказав, кто был посеявший доброе семя, что — поле, что — плевелы, кто посеял их, кто — жнецы и что — жатва, — раскрыл им все это ясно (Мф. 13:37–42). Он сказал: «Тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их» (ст. 43). Не то, что праведники будут иметь только такое (как солнце) сияние, — нет, они будут иметь гораздо большее; но Христос сказал так потому, что в видимых предметах невозможно найти лучшего образа. Итак, когда мы услышим что–либо подобное этому, не будем останавливаться на словах, но от чувственных и видимых вещей станем заключать об особенном превосходстве духовных предметов. А если таким образом здесь можно найти и большую приятность и высшее наслаждение, так как это слова божественные и духовные, и могут доставлять душе великую духовную радость, то будем слушать предлагаемое с великим усердием и пламенным расположением, чтобы, получив здесь истинное богатство и собрав много семян для богоугодного любомудрия, с ними возвратиться нам домой.
Из беседы 15 на Быт.
Как позыв к пище есть знак телесного здоровья, так любовь к слову Божию служит наилучшим свидетельством благосостояния душевного. Так как плод вашего усердия проявляется в исполнении вами слышанного, то вот и мы отдадим вашей любви награду, которую обещали вчера. Наградою называю это духовное учение, которое и у меня, дающего, может увеличить достояние, и вас, приемлющих, сделать богатыми. Таково все духовное; а в чувственных вещах этого не бывает. Там дающий уменьшает свое имущество, а получающего делает более богатым; здесь же не так — напротив, и дающий, этим самым, еще более увеличивает собственное богатство, и у приемлющих умножается достояние.
Из беседы 20 на Быт.
Для того мы всякий день и беседуем с вами и проповедуем вам о совершеннейшей жизни (христианской), чтобы искоренять эти гибельные страсти, т. е. гнев, зависть, недоброжелательство. Когда эти страсти будут истреблены, тогда легче будет обуздать и страсть к деньгам, а когда ослабеет эта страсть, то с большей легкостью будут устранены суетные помыслы и постыдные пожелания: «ибо корень всех зол есть сребролюбие» (1 Тим. 6:10). Когда посечем корень и исторгнем его из самой глубины, то нам легче будет совладеть с ветвями. Жадность к деньгам есть, так сказать, твердыня зла и верх пороков: поэтому, если мы решимся овладеть ей, то ничто уже не помешает нам освободиться от этой безумной страсти, а вместе с ней исторгнуть и истребить все гибельные страсти. И не думайте, будто презирать деньги тяжкое и трудное дело. Когда я подумаю, что многие, по пустому и суетному честолюбию, без нужды тратят множество золота, для того только, чтобы заслужить от низких и ничтожных людей одобрение, которое продолжается не далее вечера, а часто не доживает и до вечера, но еще прежде, чем окончится день, сменяется для них множеством неприятностей, а другие, обольщенные эллинским заблуждением, также по страсти к людской славе и высокому мнению о ней, бросают все, что имеют, и, оставивши себе только плащ и палку, так и проводят всю жизнь, решаясь переносить все трудности и бедствия такой жизни из–за одной похвалы людской, — так, когда подумаю об этом, то не знаю, какое будем иметь оправдание или извинение мы, которые не хотим, ради данной от Бога заповеди, ради вечной и нескончаемой славы, пожертвовать малейшую часть (своего имения), но становимся хуже и тех людей, не думая, как велико здесь различие. Они тратят столько (имущества) для получения пустой похвалы от подобных им людей, а мы ради своего Господа, давшего нам и то, что имеем, и обещающего те неизреченные блага, часто не хотим поделиться малостью — с нуждающимися. Какими же глазами мы будем смотреть на Судью, пренебрегши столь легкую заповедь? Разве я советую бросить все имение? Наслаждайся полным довольством, но, когда удовлетворишь собственным потребностям, прочее, что останется в избытке и будет лежать без употребления, обрати на удовлетворение чужих нужд, раздели это томимым голодом и изнемогающим от холода, и препроводи через их руки в свое отечество, в которое и сам ты через непродолжительное время переселишься. Эти (бедные) люди более всех помогут тебе перенести туда (твои сокровища), так что ты, когда переселишься туда, все найдешь готовым и будешь там наслаждаться еще большим изобилием, видя, что эти (твои сокровища) увеличены перенесшими их туда, или — лучше сказать — благостью Божией. Трудное ли это дело? Разве оно требует забот и беспокойств? Для такого перенесения не нужно тебе ни подъяремных животных, ни стражи, ни чего–либо другого подобного, потому что этим путем не ходит ни вор, ни разбойник, который бы мог похитить посланные тобой сокровища; что ни положишь в руки бедных, все то положишь в надежное хранилище — в руку Божию. Он и сохранит их в целости, и когда возвратишься в свое отечество, возвратит тебе, прославит и увенчает тебя, и поселить в месте пространном и спокойном. Итак, умоляю, отдадим избыток бедным, будем сеять, пока есть еще время: чтобы пожать нам во время благопотребное, и чтобы, пропустившие настоящее удобное время, не раскаиваться уже понапрасну. Разве человеколюбивый Господь для того дал тебе много, чтобы ты данное тебе употребил только в свою пользу, остальное же запер в сундуках и кладовых? Нет, не для этого, но для того, чтобы, по апостольскому увещанию, твой избыток восполнял недостатки других (2 Кор. 8:14). Ты, может быть, пользуешься сверх надобности, тратишь много денег на увеселения, на одежду и на другие предметы роскоши, частью же и на рабов, и на животных, а бедный просит у тебя не на что–либо излишнее, но на то только, чтобы утолить свой голод и удовлетворить необходимой потребности, — иметь насущный хлеб, чтобы поддержать свою жизнь и не умереть. А ты не хочешь сделать и этого, и не думаешь, что тебя может внезапно похитит смерть, и тогда все, тобой собранное, останется здесь и, может быть, перейдет в руки твоих врагов и неприятелей, а сам ты отойдешь, взявши с собой только все грехи, с которыми собирал ты это. И что скажешь тогда в тот страшный день? Чем станешь оправдываться, так не радевший о своем спасении? Так послушай меня и, пока есть еще время, раздай излишние деньги, чтобы, таким образом, приготовить себе там спасение и обрести воздаяние тех вечных благ, которые да получим все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Из беседы 22 на Быт.
Конечно, чувственные снеди, спустя день или два, часто портятся и становятся неприятными и негодными в пищу, а относительно духовной трапезы нельзя бояться этого; напротив, чем больше проходит времени, тем большую они приобретают приятность и тем становятся свежее и вкуснее. Так исполним же самым делом данное нами вчера обещание, уплатим долг поучения и покажем честность. Это доставляет пользу не получающим только, как это бывает в (обыкновенных) долгах, но и мне, уплачивающему долг. И что говорю: мне, уплачивающему? Свойство этого долга духовного таково, что чем более он уплачивается, тем более возрастает и тем большее доставляет изобилие и несказанное богатство и отдающему и получающим. Видишь необычайное свойство долга и особенный род уплаты? Таково духовное: будучи раздаваемо, оно еще более умножается, и чем большему числу сообщается, тем более оно увеличивается, так что и отдающий не чувствует никакой утраты, напротив, еще у него умножается имущество, и получающие становятся более богатыми. А если таково свойство духовных предметов, то со всем усердием и мы поспешим к уплате, и вы приготовьте слух к принятию этого, дабы каждый из вас принял слова наши в отверстия недра души и с тем возвратился домой.
«Суды Господни истина, все праведны; они вожделеннее золота и даже множества золота чистого» (Пс. 18:10, 11). Сказал так не потому, чтобы это одно было самое вожделенное, но потому что у нас нельзя найти чего–либо другого драгоценнее этих предметов. Потому он и присовокупил: «слаще меда и капель сота». И здесь опять он употребил это сравнение потому, что не мог найти вещества слаще меда. А те, которыми овладела безумная страсть и любовь к собиранию богатства, истощают на это все свои силы, и никогда не насыщаются, потому что сребролюбие есть ненасытное пьянство; и как пьяные, чем больше вливают в себя вина, тем большею распаляются жаждою, так и эти (сребролюбцы) никогда не могут остановить этой неукротимой страсти, но чем более видят возрастание своего имущества, тем сильнее разжигаются они корыстолюбием и не отстают от этой злой страсти, пока не низринутся в самую бездну зла. Если же эти люди проявляют с таким напряжением эту пагубную страсть, виновницу всех зол, то тем более должно нам суды Господни, которые выше «золота и даже множества золота чистого», всегда иметь в своих мыслях и ничего не предпочитать добродетели, а эти пагубные страсти искоренять из своей души и знать, что это временное удовольствие обыкновенно рождает непрестанную скорбь и нескончаемое мучение, а не обманывать самих себя и не думать, будто настоящею жизнью оканчивается наше существование. Правда, большая часть людей не выражают этого словами, напротив даже говорят, что они веруют учению о воскресении и будущему воздаянию; но я обращаю внимание не на слова, а на то, что каждый день делается. Если в самом деле ты ожидаешь воскресения и воздаяния, то для чего так заботишься о житейской славе? Для чего, скажи мне, мучишь себя каждый день, собирая денег больше, чем песку, покупая села, и дома, и бани, часто приобретая это даже грабежом и лихоимством и исполняя на себе пророческое слово: «Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что [другим] не остается места, как будто вы одни поселены на земле» (Ис. 5:8)? Не это ли видим мы каждый день? Один говорит: «дом такого–то отнимает у меня свет», и выдумывает тысячу предлогов, чтобы отнять его; а другой, взяв поле у бедного, присоединяет к своему. А что особенно замечательно, необыкновенно, странно, и непростительно — иной сам живет в одном месте, часто даже не имеет возможности, если бы и хотел, перейти в другое место, или по слабости телесной, или по другим обстоятельствам, а между тем хочет всюду и во всех, так сказать, городах иметь памятники своего лихоимства, везде поставить вечные столпы своего нечестия, и грехи, которыми все это собрано, возлагает на свою голову, и — неся это тяжкое и не удобоносимое бремя, не чувствует его, а наслаждение собранными им сокровищами предоставляет другим, не только уже после переселения из этой жизни, но еще и прежде исхода отсюда. Если он и не лишится их против воли, то все они расточаются и, так сказать, разрываются по частям его домашними, а сам он не наслаждается и незначительною их частью. И что говорю: не наслаждается? Если бы он и хотел, то, как достанет его, когда у него одно чрево при таком большом богатстве?
Причина всех зол — тщеславие и желание дать свое имя полям, баням, домам. Что тебе пользы, человек, когда спустя немного, от постигшей тебя горячки, душа твоя, внезапно отлетев, оставит тебя без всего и нагим, или — лучше — лишенным добродетели, а облеченным в неправды, хищения, лихоимство, стоны, воздыхания, слезы сирот, козни, обманы? Как ты, имея на себе столь великое бремя грехов, в состоянии будешь пройти сквозь те узкие врата, которые не могут вместить столь великой ноши? По необходимости ты останешься вне (царствия) и, под тяжестью этой ноши, напрасно будешь каяться, видя уже пред глазами у себя приготовленные наказания, тот страшный и никогда несгорающий огонь и не умирающий червь. Но если мы сколько–нибудь заботимся о своем спасении, то, пока есть еще время, отступим от греха, обратимся к добродетели, отринем тщеславие. Оттого оно и называется тщетным, что пусто и не имеет в себе ничего твердого и постоянного; это только обман очей, исчезающий прежде, чем явится. Не видим ли, как часто тот, кому сегодня предшествуют ликторы, и кого окружают копьеносцы, завтра оказывается в темнице, вместе с преступниками? Что обманчивее этой пустой и суетной славы? Если же в настоящей жизни и не случится с ним такой перемены, так смерть непременно постигнет его и прервет его благополучие, и тот, кто сегодня важно выступал на площади, сажал (других) в тюрьму, сидел на возвышенном месте, вел себя весьма гордо и на всех людей смотрел как на тени, завтра вдруг лежит мертвый, бездыханный, полный зловония, осыпаемый тысячью укоризн и от обиженных им, и от не обиженных, но соболезнующих обиженным. Что может быть несчастнее такого человека? И все, что им собрано, часто делят между собою его враги и неприятели; а грехи, от этого накопившиеся у него, он уносит с собою, и подвергается за них весьма строгому отчету. Поэтому, умоляю: убегая этой суетной славы, возлюбим славу истинную и пребывающую во веки, и пусть ни страсть к богатству не обольщает нас, ни пламя похоти не сожигает, ни зависть и ненависть не сушат, ни гнев не воспламеняет, но все эти злые и пагубные страсти угасив росою духа, презрим настоящее, возжелаем будущего, подумаем о будущем дне (суда) и покажем великую тщательность в жизни. Не для того мы явились в эту жизнь, чтобы только есть и пить.
Не жизнь создана для пищи и питья, но для жизни пища и питье. Так не станем же извращать этого порядка, и не будем так угождать чреву и плотским удовольствиям, как будто бы мы для этого и созданы; но, размышляя о происходящем для нас вреде от этого угождения, станем укрощать движения плоти, не поленимся и не попустим ей восставать на душу. Если Павел, столь великий и высокий муж, как бы на крыльях облетевший всю вселенную, ставший выше телесных нужд и удостоившийся слышать неизреченные глаголы, которых доселе никто другой не слышал, говорил в своем послании: «Усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным» (1 Кор. 9:27), — так если он, удостоившийся такой благодати, после столь многих и высоких подвигов, имел нужду усмирять, и порабощать, покорять под власть души и подчинять ее господству сильные порывы плоти (усмиряют же то, что восстает, и порабощают то, что сбрасывает с себя узду), то что скажем мы, не имеющие ничего доброго, обремененные тяжкими грехами, и при всем том преданные великой беспечности? Разве в этой брани есть перемирие? Разве есть определенное время для нападения? Всегда нужно трезвиться и бодрствовать, и никогда не считать себя в безопасности, потому что не назначено время, когда враг и противник нападет на нас. Итак, будем всегда помышлять, всегда заботиться о своем спасении, дабы таким образом могли мы и быть непобежденными и, избежав козней врага, получить милость от Бога, благодатью и щедротами Его Единородного, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 30 на Быт.
Имея еще в свежей памяти всеобщую погибель [разумеется всемирный потоп], они уже дошли вот до какого безумия: «И построим», говорят, «себе город и башню, высотой до небес». Словом: «до небес» божественное Писание хотело изобразить нам необычайность их дерзости. «И сделаем», говорят, «себе имя». Видишь, где корень зла? Да заслужим, говорят, вечную память; пусть всегда помнят о нас; наше дело и создание будет таково, что никогда не забудется! И это сделаем «прежде нежели рассеемся по лицу всей земли». Пока, говорят, мы еще вместе, выполним наше намерение, чтобы оставить нам в последующих родах вечное о себе воспоминание. Много и теперь есть таких, которые подражают этим людям и хотят такими же делами оставить по себе память: они строят великолепные дома, бани, портики, гульбища. И если спросишь кого бы то ни было из них, для чего он так трудится и беспокоится, и тратит много денег по пустому, то не услышишь ничего, кроме следующих слов: чтобы всегда помнили о нас, чтобы говорили: это дом такого–то, это поле такого–то. Но это значит заслужить себе не (добрую) память, а скорее осуждение, потому что к этим словам тотчас же прибавляются еще и другие, самые укоризненные, слова: (это дом, или поле) такого–то лихоимца, хищника, притеснителя вдов и сирот. Итак, это значит не приобретать себе память, но подвергать себя вечным нареканиям, носить и после смерти клеймо бесславия, изощрять язык всех, кто ни увидит (эти дома и поля), на осуждение и порицание их владельца. Если же ты подлинно ищешь вечной памяти, так я покажу тебе путь, которым можешь ты и достигнуть всегдашнего о тебе воспоминания (на земле), и приобрести с великой славой великое дерзновение в будущем веке. Как же можешь ты сделать, чтобы каждый день воспоминали о тебе и превозносили тебя похвалами даже и по смерти? Если богатство свое раздашь в руки нищих, и оставишь, таким образом, после себя (драгоценные) камни и огромные дома, и поля, и бани. Такая память бессмертна, такая память будет для тебя виновницей тысячи сокровищ, такая память облегчит тебя от тяжких грехов, и даст тебе великое дерзновение перед Господом. Подумай только о тех словах, которые каждый будет говорить, (называя тебя) милостивым, человеколюбивым, добрым, кротким и весьма щедрым. «Расточил», сказано, «роздал нищим; правда его пребывает во веки» (Пс. 111:9). Так–то бывает с богатством: когда его расточаешь, оно тем вернее сохраняется; когда же удерживаешь и запираешь, губит даже своих обладателей. «Расточил», сказано, «роздал нищим», послушай, что следует и далее: «правда его пребывает во веки». Он в один день «расточил» богатство, а «правда его пребывает» во все веки, и бессмертной делает память о нем.
3. Видишь, какая память продолжается через все века? Видишь, какая память доставляет великие и неизреченные блага? Такими–то зданиями постараемся оставить по себе память. Здания, построенные из камней, не только не могут принести нам пользы, но еще, подобно (позорному) столпу, будут непрестанно вопиять против нас громким голосом. Когда отходим мы отсюда, то сделанные нами из–за этих зданий грехи уносим с собой, самые же здания оставляем здесь, и, таким образом, не только не достигаем через них даже и пустой и бесполезной памяти, но еще подвергаемся осуждениям, а самое имя (владельца) тотчас переходит к другому. И действительно это имя от одного переходит к другому, и от этого опять к иному. Сегодня говорят: этот дом такого–то, завтра — другого, а после завтра — еще иного. Таким образом, мы добровольно сами себя обманываем, думая, будто имеем власть над какой–нибудь вещью, и, не рассуждая, что можем только пользоваться ей, и, волей или неволей, уступаем эти вещи другим; не говорю еще, что оставляем их даже таким людям, которым бы мы и не хотели. Но если ты непременно желаешь, чтобы о тебе помнили, если это тебе вожделенно, то послушай, как вдовицы вспоминали о Тавите, и как они обступили Петра, проливая слезы и показывая ему платья и одежды, какие делала Серна, живя с ними. Вот живые здания, которые издавали голос и имели такую силу, что даже возвратили умершую к жизни. В самом деле, когда они обступили Петра, проливая горячие слезы и изъясняя свою нужду в пище и (других) средствах к жизни, Петр, сказано, «выслал всех вон и, преклонив колени, помолился», и, восставив ее, «призвав святых и вдовиц, поставил ее перед ними живой» (Деян. 9:40–41). Так и ты, если хочешь, чтобы о тебе помнили, если ищешь истинной славы, подражай этой жене, и такие же строй здания; не траться на мертвое вещество, но показывай великую щедрость к подобным тебе. Такая память достохвальна и приносит великий плод.
Из беседы 31 на Быт.
Доколе, скажи мне, будем мы, например, показывать такую жадность к собиранию денег? Что это за умоисступление — каждый день увлекаться этой мучительной страстью и никогда не чувствовать сытости, но быть едва ли не хуже и пьяных? Как пьяные, чем больше пьют вина, тем более распаляют в себе жажду и тем сильнейший разжигают огонь, так и предавшиеся сильной страсти к деньгам никогда не успокаиваются, но, чем более получают, тем более в них поднимается пламя (страсти) и сильнее разгорается печь. Разве мы не видим, что было с жившими прежде нас, как они, завладев, так сказать, всей вселенной, восхищены были отсюда нагие и без всего, с тем только, чтобы там подвергнуться отчету и наказанию за все? Имение (сребролюбца) нередко разделяют между собой многие, а грехи, сделанные им из–за этого имения, уносит с собой он один, подвергается за них мучительному наказанию и ни в чем не находит никакого утешения. Для чего же мы, скажи мне, так нерадим о своем спасении, и о своей душе думаем, как о чужой? Не слышишь ли, как говорит Христос: «какой выкуп даст человек за душу свою?» И еще: «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16:26). Что можешь сравнять с душой? Назови всю вселенную — и тогда ничего не скажешь. В самом деле, «какая польза», как сказал Христос, приобрести «весь мир», и повредить душе своей, которой ближе к нам нет ничего? И ее–то, столь драгоценную, ее–то, о которой нам надлежало бы столько заботиться, мы оставим в таком небрежении, чтобы она мучилась каждый день, то осаждаемая сребролюбием, то терзаемая невоздержанием, то унижаемая гневом, и различно каждой страстью возмущаемая, — и не приложим о ней, хотя и поздно, никакого попечения? Кто же, наконец, удостоит нас прощения, или избавит от угрожающего нам наказания? Прошу поэтому, доколе еще есть у нас время, омоем скверну ее обильной милостыней, и угасим ей же пламя грехов наших. Сказано: «вода угасит пламень огня, и милостыня очистит грехи» (Сир. 3:30). И действительно, ничто другое так не может избавить нас от огня геенского, как щедрая (милостыня). Если мы будем подавать ее по предписанной заповеди, то есть, не из хвастовства, но по любви к Богу, то в состоянии будем и омыть скверну грехов наших, и сподобиться Божьего человеколюбия, благодатью и щедротами Единородного Сына Его, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 33 на Быт.
Свойство этого долга противоположно чувственному богатству. Там должник не так–то скоро покажет такую готовность, зная, что уплата долга у него уменьшит имение, а у получающего увеличит достояние. Но в этом духовном долге нет ничего такого; напротив, здесь и должник, уплатив (долг), становится гораздо богаче, и у получающих увеличивается богатство. Поэтому у тех бывает много неудовольствий (при уплате долга); а здесь, для обоих большая прибыль, — и для уплачивающего, и для получающих. Это самое внушает блаженный Павел и в отношении к любви, когда говорит: «Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви» (Рим. 13:8), показывая, что этот долг, будучи и всегда уплачиваем, никогда не прекращается. Впрочем, не должно быть небрежными и вам, когда располагаетесь получить (долг), потому что ваше усердие и нас, уплачивающих долг, сделает более богатыми, и вам доставит больше пользы.
«И непоместительна была земля для них, — сказано, — … ибо имущество их было так велико» (ст. 6). Смотри, как избыток богатства тотчас становится причиною разделения, производит разрыв, нарушает согласие, расторгает узы родства: «И был спор между пастухами скота Аврамова и между пастухами скота Лотова; и Хананеи и Ферезеи жили тогда в той земле» (ст. 7).
«Да не будет, — говорит, — раздора между мною и тобою, и между пастухами моими и пастухами твоими, ибо мы родственники». Много скромности в этих словах: «Между мною и тобою»!
3. Смотри, — он говорит с ним, как с равным себе, тогда как вся ссора возникла, мне кажется, не из–за чего иного, как из–за того, что пастухи патриарха не позволяли тем (пастухам Лота) пользоваться одинаковою с ними свободою. Но праведник все делает с кротостью, желая показать высоту своего любомудрия и научить не только своих современников, но и все последующие роды — никогда (не допускать), чтобы служащие нам ссорились с ближними, потому что их ссоры делают великое бесчестье нам, и происходящее между ними не им вменяется, но обращается в укоризну нам. Итак, прилично ли, чтобы те, которые суть братья между собою, имеют не только одну природу, но и общее родство, и присуждены жить здесь, как странники, чтобы эти люди [т. е. Авраам и Лот] впадали в такого рода ссоры, тогда, как они должны быть для своих слуг учителями кротости и смирения, и всякого любомудрия? Да слышат это те, которые считают себя свободными от упрека, когда своим домашним, по привязанности к ним, позволяют хищничать, лихоимствовать, делать соседям бесчисленные обиды и в городах, и на полях, отнимать у одного поле, у другого дом, и даже за это выказывают к ним еще больше благоволения. Пусть несправедливость была делом другого, но и ты сделался участником в ней, не потому только, что порадовался этому и думал, что от этого прибавится у тебя имущества и больше будет богатства, но и потому, что не воспрепятствовал совершению этой несправедливости в самом начале ее. Кто мог остановить обидчика и не сделал этого, тот не меньшему, чем обидчик, подвергнется наказанию.
Не будем же, умоляю, обольщать себя, но как сами будем избегать хищения и любостяжания и умножения своего богатства подобными (средствами), так и своим домашним станем внушать — не делать ничего такого. Преступления их не освобождают нас от вины, напротив, подвергают еще большему осуждению, поскольку они отваживаются делать обиду из угождения нам, и, губя собственное спасение, вместе с собою увлекают и нас в погибель. А если мы решимся быть внимательными, то и сами избавимся от такой гибели, и их удержим от злого предприятия. И не говори мне этих слов пустых: что мне за нужда? Ведь не я похитил? Я ничего не знаю: другой сделал, я не участвовал в обиде. Это только отговорка и пустое оправдание. Если хочешь доказать, что ты не был сообщником в обиде и не содействовал, не был виновником хищения, то поправь сделанное, успокой оскорбленного, возврати похищенное. Таким образом ты и себя освободишь от нарекания, и обидчика исправишь, доказав, что не по твоему желанию он сделал зло, и бедному, утешив его, не попустишь погибнуть от печали, какой он подвергся бы из–за потери. «Да не будет, — сказал Авраам, — раздора между мною и тобою, и между пастухами моими и пастухами твоими, ибо мы родственники». Видишь кротость? Видишь смирение (Авраама)? Послушай, что следует и далее, чтобы узнать все величие его любомудрия. Как он разрешил спор и прекратил распрю? «Не вся ли, — говорит, — земля пред тобою? отделись же от меня: если ты налево, то я направо; а если ты направо, то я налево» (ст. 9). Усматривай здесь любомудрие и глубокое смиренномудрие праведника. А еще прежде того подумай, возлюбленный, какой вред (происходит) от богатства, и какое расстройство от великого избытка. Умножились стада, притекло великое богатство, — и тотчас пресеклось согласие, и там, где был мир и союз любви, (явились) ссоры и вражда. Подлинно, где мое и твое, там все виды вражды и источник ссор, а где нет этого, там безопасно обитает согласие и мир. И чтобы увериться тебе в этом, послушай, что говорит блаженный Лука о тех, которые в самом начале обратились к вере: «Было, — говорит, — одно сердце и одна душа» (Деян. 4:32): это значит не то, чтобы все они имели одну только душу (как возможно быть одной душе в различных телах?), но показывает нам твердое (между ними) согласие. Если бы и праведник (Авраам) не был весьма великодушен и любомудр, то разгневался бы и сказал бы Лоту: что за дерзость такая? Как твои домашние осмелились открыть и уста против моих домочадцев? И не подумали они, какое расстояние между вами? Откуда явилось у тебя такое богатство? Не от моей ли заботливости? Кто тебя и в люди вывел? Не я ли, который заменил для тебя всех, и показывал во всем отеческую о тебе попечительность? Эту ли награду воздаешь ты мне за многие тебе услуги? Этого ли я надеялся, когда водил тебя всюду с собою? Но пусть ты не взял во внимание ничего из сделанного тебе мною: не надлежало ли тебе постыдиться хотя моей старости и уважить седины мои? Но ты позволил своим пастухам оскорбить моих пастухов, не подумав, что как оскорбление, им причиненное, переходит на меня, так и дерзость твоих пастухов падает на тебя.
4. Но праведник не захотел и подумать ничего такого, но, отринув всякий подобный помысел, об одном только и старается, как бы прекратить готовую вспыхнуть ссору и, придумав безобидный способ разлуки, избавить дом свой от всякого беспокойства. «Не вся ли, — говорит, — земля пред тобою? отделись же от меня: если ты налево, то я направо; а если ты направо, то я налево». Смотри на кротость праведника. Показывая Лоту на деле, что он делает это не по своей воле и не по желанию отделиться от него, но вследствие ссоры и для того, чтобы не было в доме постоянной брани, смотри, как он (Авраам) своими словами укрощает горячность Лота, предоставляет ему полную свободу выбора и предлагает всю землю, говоря: «Не вся ли земля пред тобою?» Какую ты захочешь, ту и бери себе; а я с великим удовольствием возьму ту, которую ты оставишь мне. Велико любомудрие праведника! Ни в чем не хочет он быть в тягость своему племяннику. Так как, говорит он, делается то, чего я не хотел, и так как для прекращения ссоры необходимо нам разлучиться, то я оставляю тебя свободным на выборе и даю тебе полную волю — взять себе ту землю, какую почтешь лучшею, а остальную оставить мне. Сделал ли бы кто и для равного себе по возрасту брата то, что патриарх сделал для племянника? Если бы даже и сам он наперед сделал выбор, и себе взял лучшую часть, а Лоту уступил только остальное, то и в этом случае, — не великое ли он сделал бы дело? Но он, желая и показать величие своей добродетели, и исполнить желание юноши, чтобы от разлуки их не произошло никакого повода к неудовольствию, предоставляет Лоту полную свободу и говорит: «вся … земля пред тобою … отделись же от меня», — и какую (землю) хочешь, возьми. Испытав такую кротость (со стороны Авраама), племянник должен бы был со своей стороны оказать почтение патриарху, и ему, а не себе, предоставить право свободного выбора. Таков ведь обычай у всех нас, — людей, что, когда увидим, что наши противники хотят вступить в спор с нами за что–нибудь и усиливаются занять первое место, мы не соглашаемся понести унижение, и не уступаем им; а когда увидим, что они уступчивы и ласковыми словами предоставляют нам полную свободу, то, как бы стыдясь великой их кротости, мы и спорить перестаем, и, наоборот, предоставляем им всю власть, хотя бы противник наш, по–видимому, был и ниже (нас). Так следовало бы и Лоту поступить в отношении к патриарху; но, как юноша, притом увлекаемый желанием большего, он спешит занять лучшее, как ему казалось, место, и сам делает выбор. «Лот возвел, — сказано, — очи свои и увидел всю окрестность Иорданскую, что она, прежде нежели истребил Господь Содом и Гоморру, вся до Сигора орошалась водою, как сад Господень, как земля Египетская; и избрал себе Лот всю окрестность Иорданскую; и двинулся Лот к востоку. И отделились они друг от друга» (ст. 10, 11). Видишь необычайно великую добродетель праведника, как он не допустил и дать росток корню зла, но в ту же минуту исторгнул и истребил то, что готово было возникнуть, употребив при этом великую кротость, обнаружив, из любви к добродетели, величайшее презрение ко всему другому, и показав всем, что для него дороже всякого богатства мир и свобода от распри? Чтобы кто не обвинил праведника в несправедливости к Лоту, т. е., что, уведши его из (отеческого) дома, приведши в чужую сторону, он отгоняет его теперь от себя, чтобы также не подумал кто, будто (Авраам) делает это по вражде к нему (Лоту), чтобы, напротив, все мы знали, что он поступает так из любви к миру, — для этого он и предоставил выбор Лоту, и, когда тот взял себе лучшее место, не опечалился; отсюда уже все мы можем видеть, как сердце праведника было расположено к добру, и к чему стремилась миролюбивая душа его. Впрочем, (в этом событии) предустроялась и некоторая другая тайна, чтобы, т. е. вследствие его совершилось многое, именно: чтобы и Лот узнал на деле, что он незаконно сделал выбор, и жители Содома познали добродетель Лота, и, по воспоследовании разлуки, пришло в исполнение, данное патриарху обетование Божие: «Потомству твоему отдам Я землю сию»; все это мы, мало–помалу простираясь вперед, увидим по указанию божественного Писания. «Аврам, — сказано, — стал жить на земле Ханаанской; а Лот стал жить в городах окрестности и раскинул шатры до Содома. Жители же Содомские были злы и весьма грешны пред Господом» (ст. 12, 13). Видишь ли, Лот обращает внимание только на свойство земли, а не смотрит на злонравие жителей? Какая польза, скажи мне, в тучной и плодоносной земле, когда ее обитатели злонравны? И что за вред от пустыни и от самой бесплодной земли, когда живущие на ней благонравны? Самое главное благо есть благонравие жителей. Но Лот смотрел только на одно — на плодородие земли. Поэтому–то Писание, желая сделать нам известным злонравие тамошних жителей, говорит: «Жители же Содомские были злы и весьма грешны пред Господом»; не только, говорит, «злы», но и «грешны», и не просто «грешны», но и «пред Господом»; то есть, весьма многочисленны были грехи их и нечестие их чрезмерно — почему, и прибавило (Писание): «весьма грешны пред Господом». Видишь великость нечестия? Видишь, какое зло гнаться за первыми местами, а не смотреть на истинную пользу? Видишь, что значит кротость, уклонение от первенства и смирение? Вот в следующем поучении мы увидим, что тот, кто избрал лучшие места, не получил от этого никакой пользы, а взявший худшие делался со дня на день славнее — и богатство его со всех сторон увеличивалось, и (сам он) стал знаменит у всех.
5. Но чтобы не слишком продолжить поучение, на этом остановим слово, а прочее оставим до следующего дня, попросив вас подражать патриарху, и никогда не восхищать первенства, но следовать блаженному Павлу, который говорит: «Будьте братолюбивы друг к другу с нежностью; в почтительности друг друга предупреждайте» (Рим. 12:10), и стараться уничижать себя во всем. Это–то (самоуничижение) и доставляет (нам) первенство, как и Христос сказал: «Унижающий себя возвысится» (Лк. 14:11). Итак, что может сравняться с тем поведением, когда мы, уступая другим первенство, чрез это сами достигаем большей чести, и, оказывая другим предпочтение, чрез это сами себя возводим на высшую почесть? Об этом–то, умоляю, будем стараться, чтобы, т. е. подражать смиренномудрию патриарха и нам, сущим под благодатью, идти по стопам того, кто еще до закона показал такое любомудрие. Подлинно истинное смиренномудрие показал этот чудный муж в отношении к человеку, который был гораздо ниже его не только по добродетели, но и по возрасту, и по всему другому. Подумай только, что старец уступил юноше, дядя племяннику, (человек) заслуживший такое благоволение у Бога — тому, кто не сделал еще ничего великого; патриарх оказал юноше то, что должен бы оказать он, как юноша, старцу и дяде своему. Так и мы будем оказывать уважение не одним только высшим нас, или равным с нами: это не было бы смиренномудрие, потому что когда кто делает необходимо–должное, то это уже не смиренномудрие, но долг. Истинное смиренномудрие в том, когда мы уступаем тем, кто видимо ниже нас, и оказываем предпочтение тем, кто считается хуже нас. Впрочем, если мы будем рассудительны, то не будем никого и считать ниже нас, но всем людям станем отдавать преимущество пред собою. И это говорю я не о тех из нас, которые погружены в (бездну) бесчисленных грехов; нет, пусть кто сознает в себе и бесчисленные совершенства, но, если только он не думает о себе, как о последнем между всеми, его совершенства не принесут ему никакой пользы. В том–то ведь и состоит смиренномудрие, когда кто, имея, чем превозноситься, — уничижает, смиряет и ведет себя скромно. Тогда–то он и восходит на истинную высоту по обетованию Господа, который говорит: «Унижающий себя возвысится». Потщимся же все, молю вас, взойти на высоту смиренномудрия, чтобы заслужить одинаковое с праведником благоволение у Владыки, и удостоиться неизреченных благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 37 на Быт.
Я не знаю, отчего каждый из нас более или менее подвержен болезни любостяжания и никогда не старается ограничиваться необходимым, но, вопреки апостольскому наставлению: «имея пропитание и одежду, будем довольны тем», мы все делаем так, как будто не знаем, что за все, превышающее необходимую потребность, должны будем отдать отчет и ответ, как не подлежащим образом употреблявшие то, что нам даровано от Господа. Не на наше ведь только наслаждение мы должны употреблять то, что Он даровал нам, но и на то, чтобы облегчать нужды ближних. Итак, какого прощения достойны могут быть те, которые показывают изнеженность в одеждах, стараются облекаться шелковыми тканями, а что особенно худо, еще гордятся этим, тогда как им следовало бы стыдиться, страшиться и трепетать, что не по нужде и не для пользы облекаются такими одеждами, но для неги и тщеславия, для того, чтобы удивлялись им на торжищах. Человек, имеющий одинаковую с тобой природу, ходит нагой, не имея и грубой одежды, чтобы прикрыться; но тебя и самая природа не влечет к состраданию, ни совесть не побуждает к вспоможению ближнему, ни мысль о том (последнем) страшном дне, ни страх геенны, ни величие обетований, ни то, что общий наш Господь все, оказанное нами ближним, усваивает Себе. Но, как будто имея каменное сердце и будучи чужды той же природы, такие люди, облекаясь в дорогие одежды, думают, что становятся уже выше человеческой природы, а не помышляют, сколь великой ответственности подвергают себя, худо распоряжаясь тем, что им вверено от Господа, и охотнее дозволяя моли истреблять свои одежды, нежели (желая) дать какую–нибудь часть из них со–рабам, и, таким образом, уже приготовляют для себя жесточайший огонь геенны. Если бы даже богатые все, что у них есть, разделили бедным, и тогда не избегли бы наказания за то, что делают, роскошествуя в одеждах и пиршествах. Какого, в самом деле, наказания не достойны те, которые всемерно стараются, как можно чаще, облекаться в шелковые и блестящие золотом, или как–либо иначе изукрашенные одежды, и в них гордо выступать на торжища, а Христа оставляют в пренебрежении, нагого и не имеющего в достатке даже необходимой пищи? Эти слова я особенно обращаю к женщинам. У них мы находим наиболее страсти к украшениям и неумеренности, к тому, чтобы облекаться в золотые одежды, носить золото на голове, на шее и прочих частях тела, и этим тщеславиться. Сколько бедных, скажи мне, могло бы напитаться, и сколько обнаженных тел могло бы прикрыться тем только, что привешивается к ушам (женщин) без всякой нужды и без пользы, а только к вреду и порче души? Вот почему и учитель вселенной, сказав: «имея пропитание и одежду», также обращает слово к женщинам и говорит: «чтобы жены украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценной одеждой» (1 Тим. 2:9). Видишь, как он не хочет, чтобы они украшались такими одеждами, облекались золотом и многоценными камнями, — но чтобы старались об истинном украшении души, добрыми делами возвышали ее красоту, а не показывали ее (при заботах об украшении тела) в нечистоте, в грязи, во вретище, истомленной голодом, изнуренной от холода. Такая забота о теле и такое украшение его свидетельствуют о безобразии души, роскошь тела обнаруживает голод души, богатство его одежд выставляет на вид ее наготу. Невозможно ведь, чтобы тот, кто печется о душе и дорого ценит ее благообразие и красоту, заботился о внешнем украшении, точно так же, как невозможно занятому наружностью, красотой одежды, золотыми украшениями, приложить надлежащее старание о душе. В самом деле, может ли когда–либо возвыситься к познанию своих нужд, или войти в размышление о предметах духовных душа, совершенно предавшая себя земному, пресмыкающаяся, так сказать, по земле, никогда не могущая вознестись мыслью горе, но поникшая долу под собственной тяжестью бесчисленных грехов? А сколько отсюда рождается несчастий, невозможно теперь изобразить словом; это следует предоставить сознанию самих тех, которые слишком заняты уборами, сколько скорбей они получают отсюда каждый день. Так, если повреждена будет какая–нибудь золотая вещь, великий шум и смятение обнимает весь дом; слуга ли украдет — на всех (падают) бичи, удары и узы; завистники ли какие, умыслив зло, нечаянно лишают имения — опять великая и несносная печаль; случатся ли несчастия, которые повергнут (богатых) в крайнюю бедность — жизнь для них становится тяжелее смерти; случится ли другое что–нибудь — все причиняет великую скорбь. И вообще невозможно найти спокойной души в тех, которые занимаются такими вещами. Как волны моря никогда не прекращаются и не могут быть исчислены, так как непрестанно следуют одна за другой, так невозможно перечислить и все рождающиеся отсюда беспокойства. Будем же, умоляю вас, избегать во всем излишества и не переступать пределов ваших нужд. Истинное богатство и неоскудеваемое имение состоит в том, чтобы желать только нужного и надлежащим образом употреблять излишнее. Такой (человек) никогда не может опасаться бедности, не будет терпеть скорбей и испытывать беспокойств; он будет безопасен и от клеветы, свободен от злоумышленников и, вообще сказать, будет жить в невозмутимом мире, наслаждаясь спокойствием и тишиной; и что всего важнее и выше всех благ, такой (человек) получит много милостей Божиих, как верный распорядитель имения своего Господа. «Блажен», сказано, «раб тот, которого господин его, придя, найдет поступающим так» (Лк. 12:43), т. е. разделяющего имение между со–рабами, не запирающего его за дверями и замками, не оставляющего в пищу червям, но облегчающего нужды бедных, управляющего дарованным от Господа так, как свойственно доброму и верному приставнику. За такое доброе распоряжение мы получим великую награду и удостоимся обетованных благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 41 на Быт.
Но посмотри, как человеколюбив Господь! С денег вещественных Он воспретил брать рост. Почему и для чего? Потому, что от этого и тот и другой [т. е., заимодавец и должник] терпят много вреда. Одного сокрушает бедность, а другой с умножением богатства наживает себе и множество грехов. Поэтому–то от начала Бог дал жестокосердым иудеям такую заповедь: «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего–либо другого, что [можно] отдавать в рост» (Втор. 23:19). Итак, какого ж извинения могут быть достойны те, которые жестокостью превосходят и самих иудеев, и после благодатного искупления и столь великого человеколюбия Господня, оказываются ниже и хуже людей подзаконных? Между тем в духовных дарах Господь обещает потребовать от нас лихвы. Почему так? Потому, что эта духовная лихва совершенно противоположна вещественному богатству. Там, должник, с которого взыскивается рост, внезапно впадает в крайнюю бедность; а здесь, подвергающийся взысканию лихвы, если он человек благоразумный, то чем большую принесет лихву, тем большее получит свыше воздаяние. Итак, возлюбленные, когда мы передаем в ваши руки вверенное нам (сокровище), тогда каждый из вас должен усугубить труд и бдительность, как для того, чтобы сберечь данное ему, чтобы оно сохранилось в целости, так и для того, чтобы употребить это в дело, то есть и другим передать, и многих привести на путь добродетели. Таким образом, ваше приобретение вдвойне увеличится — и вашим собственным спасением, и пользою других. Если вы будете так поступать, то и нас сделаете блаженными («Блажен, — сказано, — кто приобрел мудрость и передает ее в уши слушающих» Сир. 26:12), и побудите предлагать вам эту духовную трапезу еще в большем обилии. Итак, не оставляйте без попечения братьев ваших, и имейте в виду не свою только пользу, но пусть каждый (из вас) старается исхитить ближнего из челюстей диавола, отвлечь от беззаконных зрелищ и привести в церковь, с любовью и кротостью показывая ему, какой великий вред — там, и какие великие блага — здесь.
«Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира». Почему и за что? «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня» (Мф. 25:34–35). Что может быть легче этого? Но он не повелевает нам с любопытством расспрашивать и разведывать о тех, кому намереваемся оказать свои услуги. Ты, говорит он, делай свое дело, хотя бы странник был и беден, хотя бы по наружности казался человеком презренным, потому, что то, что делается для них, усвояю Я себе. Почему и присовокупляет: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40). Итак, не будем пренебрегать столь великою пользою, происходящею от странноприимства, но постараемся каждый день производить эту прекрасную куплю, зная, что Господь наш требует он нас избытка усердия, а не множества яств, не трапезы роскошной, но сердца радушного, услуг не на одних только словах, но и любви, происходящей от сердца и чистого намерения. Поэтому, и мудрый сказал: «Слово — лучше, нежели даяние» (Сир. 19:16). Часто ведь усердное слово утешает нуждающегося больше, чем подаяние. Итак, зная это, никогда не будем негодовать, на приходящих к нам; но если можем помочь их нужде, то сделаем это с радостью и радушием, так, как бы больше сами получали от них, чем подавали им. Если же мы не в состоянии помочь им, не будем, по крайней мере, грубо обращаться с ними, окажем им услугу хотя словом, и будем говорить им с кротостью. И для чего обращаться с ним грубо? Разве он принуждает тебя? Разве насильно заставляет делать что–нибудь? Он просит, кланяется, умоляет; а поступающий таким образом не жестокости заслуживает. И что я говорю: просит и умоляет? Он высказывает нам тысячи разных благожеланий, и все это делает ради одного овола. А мы и того ему не хотим дать. И можем ли получить за это прощение (от Бога)? Какое будем иметь оправдание, когда сами каждый день готовим для себя богатую трапезу, часто превосходящую меру нужного, а им (бедным) не хотим дать и малости, и это тогда, как могли бы получить таким образом в будущем бесчисленные блага? О, как велика наша беспечность! Сколько мы от нее теряем пользы для себя! Сколько прибыли упускаем из своих рук! Мы удаляем от себя данное нам от Бога средство к своему спасению, и не помышляем, не воображаем ни малости наших подаяний, ни великих наград за них, а все запираем в сундуки и предоставляем ржавчине поедать наше золото, или — лучше сказать — бережем его для воров; разнообразные одежды оставляем на порчу от моли, и не хотим распорядиться, как следует, тем, что лежит у нас без пользы, — так, чтобы оно опять сбереглось для нас, и чтобы мы могли чрез это удостоиться неизреченных благ. Но да сможем получить их все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы 42 на Быт.
«вопль Содомский и Гоморрский велик», означают, я думаю, то, что вместе с известным не сказанным и не заслуживающим никакого прощения беззаконием, они оказывали и многие другие неправды: сильнейшие восстали на слабейших, богатые на бедных.
Когда пророк узнал все это, то, чтобы открыть нам добродетель жены (потому что Бог, сказавший, «повелел там женщине вдове кормить тебя», сам в этом случае действовал через пророка), говорит к ней: «прежде из этого сделай небольшой опреснок для меня и принеси мне; а для себя и для своего сына сделаешь после» (3 Цар. 17:13). Слушайте это — вы, жены, окруженные в изобилии богатством: вы истощаете свой избыток на множество вещей бесполезных и, среди всех ваших наслаждений, не хотите бросить двух оволов нуждающимся, или кому–либо из добродетельных мужей, терпящих бедность ради Бога. А эта жена не имела ничего другого, кроме горсти муки, и ожидала, по своему рассуждению, вскоре видеть смерть своих детей, но услышала от пророка — «прежде из этого сделай небольшой опреснок для меня и принеси мне; а для себя и для своего сына сделаешь после» — и не огорчилась, не стала медлить, — она тотчас исполнила приказание, научая всех нас предпочитать рабов Божьих собственному успокоению и не оставлять без внимания таких благоприятных случаев, а помнить, что за это будет нам великое воздаяние. Посмотри на эту вдову: она за одну горсть муки и немного елея приобрела себе неистощимую житницу. Ведь, после напитания пророка, ни горсть муки, ни кувшин елея, не оскудевали у нее, тогда как вся земля гибла от голода. Дивно и поразительно также и то, что она в то время не имела нужды и трудиться, а постоянно имела готовую муку и елей; не нуждалась ни в земледелии, ни в работе волов, и не знала никакой другой заботы; но у нее все очевидно происходило сверхъестественно. И тогда как царь, облеченный диадемой, был в безвыходном положении — под гнетом голода, бедная вдова, сама лишенная всего, стала жить в постоянном изобилии за то, что приняла к себе пророка. Поэтому и Христос сказал: «кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка» (Мф. 10:41).
Будем же подражать ей все мы — и мужи, и жены! Желал бы я возбудить вас к подражанию ревности и добродетели пророка; но это вам покажется выше сил ваших, хотя и он был человек, облеченный подобно нам плотью, и имел одинаковую с нами природу; а удостоился благодати свыше за то, что все, от него зависевшее, сделал с избытком, и (более всего) возлюбил добродетель. Итак, будем сначала подражать, по крайней мере, этой жене (сарептской); а потом мало–помалу дойдем и до подражания пророку. Будем подражать ее страннолюбию, и никто не ссылайся на свою бедность. Как бы ни был кто беден, не может быть беднее этой жены: она имела пищи только на один день, но и в таком состоянии не усомнилась исполнить просьбу праведника, а показала великое усердие, и за то получила скорую награду. Таковы–то дела Божьи: за малое Бог обыкновенно дарует многое. Скажи, пожалуй, что она, и настолько ли пожертвовала, сколько потом получила? Но Господь наш обыкновенно ценит не количество (приносимого), а усердие душевное, при котором и малое становится великим, и наоборот: великое часто уменьшается, когда делается не с радушной готовностью. Таким образом, и вдова, упоминаемая в Евангелии, когда многие много полагали в сокровищницу (церковную), положив две лепты, превзошла всех, не потому, чтобы больше других жертвовала, но потому, что показала свое усердие от всей души. Иные, сказано, от избытка своего делали это, а она положила все, что имела. Будем же мы, мужи, подражать, по крайней мере, женам, и не покажем себя хуже их; будем заботиться не о том только, чтобы все свое достояние тратить на собственные удовольствия, то позаботимся и о призрении нуждающихся, и это будем делать с усердием и удовольствием. Земледелец, бросая в землю семена, делает это не со скорбью, а с радостью и весельем, и с такой уверенностью оставляет в земле свои семена, как будто видит уже самые снопы. Так и ты, возлюбленный, не смотри на то, что получает от тебя бедняга, и в какие издержки тебя вводит, но представляй себе, что Иной принимает из твоих рук то, что ты делаешь для бедного, стоящего перед тобой, и этот Иной не простой какой–нибудь человек, но Владыка всяческих, Господь всех, Творец неба и земли. И твои издержки становятся приобретением, и не только не уменьшают твоего имения, но еще более умножают, если только делаешь ты это с верой и радостным усердием. Скажу о самом высшем благе: кроме других приобретений от таких издержек, подается тебе и отпущение грехов; а что может сравниться с этим благом? Итак, если мы желаем обогатиться истинным богатством, а вместе с богатством получить и прощение грехов, то передадим имущество свое в руки нуждающихся, перешлем его на небо, где ни вор, ни разбойник, ни злодейство раба, ни другое что не в состоянии повредить нашему богатству. Страна та выше всякого подобного зла. Только будем делать это не из тщеславия, но по заповедям Божьим, стараясь не от людей приобретать похвалу, а от общего всех Господа: иначе и издержки понесем, и приобретения лишимся, потому что богатство, переносимое на небо руками бедных, делаясь недоступным для всех других наветов, может быть погублено одним тщеславием. Как здесь моль и червь вредят одежде, так богатству, собранному на небе милостыней, вредит тщеславие. Потому и умоляю: не только будем творить милостыню, но и с осторожностью будем творить ее, чтобы за малое получить великие блага, за тленное — нетленное, за временное — вечное, и чтобы кроме всего этого возмогли мы получить и отпущение грехов, и вечные неизреченные блага, которые да сподобимся наследовать все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу слава, со Святым и Животворящим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы на псалом 4
Если ты имеешь дела, которые могут ходатайствовать за тебя, то ты непременно будешь услышан; и напротив, если ты не имеешь их, то хотя бы ты был Давидом, ты не будешь в состоянии умолить Бога. Как любостяжательные не смотрят ни на достоинство других людей, ни на иное что, а только на их богатство, и, надеясь чрез них сделать все, обращаются к ним одним, — так и у Бога, любящего правду, кто приступает к Нему с нею, тот не отойдет, не получивши ничего, и напротив, кто приступит к нему без нее, или осквернившись противоположными ей пороками, тот, хотя бы просил тысячу раз, не будет иметь никакого успеха, потому что не имеет с собою того, что может умолить Его. Поэтому, если ты хочешь иметь какой–нибудь успех пред Богом, приступай к Нему, взяв с собою правду. Под именем же правды разумей здесь не часть добродетели, но всю добродетель всецело.
Не так жестоко ведут войну скифы, фракийцы, сарматы, индийцы, мавры и другие дикие народы, по своему обыкновению, как гнездящиеся в душе непристойные помыслы и порочные пожелания, любовь к богатству, желание власти, привязанность к предметам житейским. И действительно так, потому что та война — внешняя, а эта — борьба внутренняя. А что бедствия, рождающиеся внутри, гораздо хуже бедствий, происходящих отвне, и обыкновенно причиняют больший вред, это можно видеть во всем. Так дерево больше повреждают черви, зарождающиеся внутри, и крепость и здоровье тела больше расстраивают болезни, зарождающиеся внутри, — чем случающиеся снаружи; и города разрушают не столько внешние враги, сколько домашние: так точно и душу обыкновенно не столько заражают бедствия, нападающие отвне, сколько болезни, зарождающиеся внутри. Но кто, имея страх Божий, совершенно прекратит эту войну, обуздает страсти, задушит различных зверей — порочные помыслы, и не дозволит им скрываться внутри, тот будет наслаждаться чистейшим и глубочайшим миром. Этот мир Христос, пришедши, даровал нам (Ин. 14:27); этого мира и Павел желал верующим, повторяя в каждом послании: «благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа» (1 Кор. 1:3; Гал. 1:8 и др.). Кто имеет этот мир, тот не боится не только врага и варвара, но и самого диавола, а посмевается над всеми полчищами злых духов, бывает благодушнее всех людей, не обременяется бедностью, не изнуряется недугами и болезнями, и не смущается никакими другими человеческими, неожиданно случающимися, бедствиями, потому что он имеет душу, способную перенести все это мужественно и весьма легко, душу крепкую и здравую. Дабы вам убедиться, что это справедливо, представим пример. Пусть будет какой–нибудь завистник, и пусть никто не восстает против него: какая ему от того польза? Он восстает сам против себя, изощряет на себя помыслы, опаснейшие всякого меча, раздражается всем видимым, мучится при виде каждого, встречающегося ему человека, и не чувствует ни к кому доброго расположения, но считаете всех вообще своими врагами. Какая же ему польза от внешнего мира, когда он сам неистовствует и беснуется, как общий враг человеческого рода, и ходит везде, нося внутри себя такую войну, бесчисленное множество копий и мечей, и желая лучше подвергнуться тысяче смертей, чем видеть кого–нибудь из подобных себе существ пользующимся добрым мнением и благополучием? Также предавшийся страсти к богатству носит в душе своей бесчисленные войны, брани и смятения, находится в страхе и беспокойстве и не может быть в хорошем расположении духа ни на малейшее время. Но не таков тот, кто освободился от страстей; напротив, он пребывает в тихой пристани, наслаждается любомудрием к не подвергается никакой подобной неприятности. Потому–то и пророк, наслаждаясь сам этим даром промысла Божия, говорил: «спокойно ложусь я и сплю», выражая, что для человека, не имеющего этого мира, не открыта даже общая всем пристань, но заграждена и она, пристань сна и ночи. Страсти нарушают даже отдых, даруемый природою, и совершенно преодолевают силу сна своим жесточайшим насилием. Преданные зависти, ненависти, любостяжанию и хищению, нося с собою всюду войну и имея внутри скрывающихся врагов, куда бы ни пошли, нигде не могут избежать этой борьбы; хотя бы они оставались и дома, хотя бы лежали на постели, подвергаются туче стрел, смятению, которое сильнее всяких волн, терпят убийства, вопли, стенания и другие бедствия, которые гораздо жесточе случающихся на войне. Но не таков праведник: он и бодрствуя наслаждается спокойствием, и во время ночи с великим удовольствием предается сну.
«Уклоняйся от зла и делай добро» (Пс. 33:15). Подлинно, и не совершение добродетели подвергает наказанию, а не только совершение пороков. И те, которые не напитали алчущего, не напоили жаждущего и не одели нагого, — они не хищничали, не предавались любостяжанию, не брали чужого; но так как они не творили милостыни, то предаются за это наказанию вечному и мучению бесконечному. Отсюда мы научаемся, что воздержание от зла не доставляет нам спасения, если вместе с тем не будет приобретения добра и совершения добродетели.
Как любостяжательным мы называем того, кто хочет присвоить чужое и не довольствуется своим, так и надменным называем того, кто требует себе от ближнего больше, чем сколько ему следует, кто себя считает достойным всякой чести, а другого бесчестит. А это бывает не от чего другого, как от неправды. Что это действительно от неправды, видно из следующего. Бог создал как тебя, так и его, и все даровал тебе и ему равно и одинаково. Почему же ты отвергаешь его, лишаешь чести, которую даровал ему Бог, не допускаешь его к участию в благах, но все присвояешь себе, и не только в имуществе, но и в чести делаешь его бедным? Бог даровал обоим вам одинаковую природу, удостоил одинаковых преимуществ, одинаково создал, — потому что слова: «сотворим человека» (Быт. 1:26), относятся вообще ко всему роду человеческому. Почему же ты лишаешь его отцовского имущества, приводишь в крайнюю бедность и присвояешь себе принадлежащее всем?
Из беседы на псалом 6
Греховные раны, будучи оставляемы в пренебрежении, делаются больше, и не ранами только ограничиваются эти болезни и немощи, а рождают бессмертную смерть, тогда как, будучи исторгаемы вначале и когда еще малы, они не сделаются и великими. Смотри: кто старается не обижать, тот не будет ссориться; кто не знает ссор, тот будет сохранять дружбу; кто сохраняет дружбу, тот не будет иметь врагов; кто не имеет врагов и питает любовь, тот исполнит всякую добродетель. Не будем же пренебрегать началом зол, чтобы они не возросли больше. Иуда, если бы остановил свое сребролюбие, не дошел бы до святотатства; а если бы удержался от этого, то не достиг бы величайшего зла. Потому и Христос запрещает не только блуд или прелюбодеяние, но и нескромный взгляд, истребляя порок в самом корне, чтобы легче можно было преодолеть его (Мф. 5:28).
Из беседы на псалом 7
Я слышу, как многие говорят: если бы Бог любил бедных, то Он не попустил бы им быть бедными, — слышу, как другие, видя кого–нибудь страждущим продолжительным недугом и болезнью, говорят: где же милостыни его, где добрые дела его? Поэтому, чтобы и вам не грешить таким образом, рассудим об этом. Если и человек здравомыслящий не может ненавидеть добрых и любить злых, то как ты осмеливаешься говорить это о Господе, — будто Бог ненавидит бедных, хотя бы они были добродетельными, и любит богатых, хотя бы они были порочными, — отверзая уста на богохульство и не понимая важности этого заблуждения?
Чтобы тебе не грешить таким образом, узнай, что Бог любит и что ненавидит. Кого же любит Он? Того, кто исполняет заповеди Его. «Я возлюблю его», говорит Он, «и Мы придем к нему» (Ин. 16:21, 23), — не богатого, не здорового, но повинующегося моим повелениям. А кого ненавидит Он и отвращается? Того, кто не исполняет заповедей Его. Итак, когда ты увидишь кого–нибудь не исполняющего заповедей Его, то, хотя бы он был здоровым, хотя бы окружен был богатством, считай его в числе ненавидимых Богом; а добродетельного, хотя бы ты видел его в болезни, или бедности, считай в числе любимых Им. Не к тем — любовь Его, а к этим. Не видишь ли ты и в житейских делах, что любимые царями особенно и прежде всех подвергаются опасностям в сражениях, получают раны, посылаются в поход?
Посмотри, как проникнута любовью душа праведника, как он всегда ищет пользы общей и истребления пороков, — не того, чтобы отмщено было врагам его, но чтобы они отстали от пороков. Будем же и мы всегда иметь в виду, как бы прекратились пороки; будем скорбеть о тех, которые погрязли в них, хотя бы они были одеты в шелковые одежды, и ублажать тех, которые живут добродетельно, хотя бы они боролись с крайней бедностью, оставим внешность и проникнем в душу тех и других. Тогда мы и увидим богатство одного и бедность другого. В самом деле, что за важность, когда кто–нибудь снаружи одет в блестящие одежды? Чем он отличается от мастерских и вешалок? Чем он богаче тех, кто ими торгует? Но не таково богатство праведника: оно прочно и постоянно. Если же богатые, будучи так бедны, не чувствуют этого, то нисколько не удивительно. И помешавшиеся в уме не чувствуют своей болезни, но поэтому особенно они и жалки, а отнюдь не счастливы; если бы они чувствовали, то по крайней мере, обратились бы к врачу, а теперь самое тяжкое зло от этой болезни в том и состоит, что они, подвергшись ей, даже не понимают, что они подверглись ей. Поэтому не смотри на то, что богач радуется обогащаясь, но потому самому особенно и оплакивай его, что он не чувствует, какому он подвергается злу. Радоваться этому свойственно не человеку, но крайне неразумному.
Что же нужно с нашей стороны? А вот пример: тебя такой–то ненавидит и обижает? Ты люби его и благодетельствуй ему. Тебя он бесчестит и поносит? Ты благословляй и хвали его. Но он и после этого не прекращает вражды своей? В таком случае он доставляет тебе большую награду. Подлинно, злые люди, чем упорнее продолжают вражду, не смотря на наше расположение к ним, тем славнее приготовляют нам награды и тем слабее делают самих себя. Кто ненавидит и не прекращает вражды, тот мучится, истощается, проводит жизнь в постоянной войне; а кто выше этих стрел, тот стоит вдали от треволнений, доставляет себе, а не врагу величайшую пользу и, стараясь примириться с ним и не враждовать, избавляет себя от войны и ссоры. Итак, будем избегать вражды с другими и исторгнем корень ее — тщеславие и сребролюбие, потому что всякая вражда происходит или из пристрастия к деньгам, или из тщеславия. Если же будем выше этих страстей, то будем и выше вражды. Оскорбил ли тебя кто–нибудь, — переноси мужественно; не тебя он оскорбил, а самого себя. Ударил ли тебя кто–нибудь, — не поднимай десницы своей; он в тоже время ударил себя самого, поразив тебя рукою, а себя гневом, и приобретши себе дурное мнение от всех. Если же это кажется тебе трудным, то представь, что кто–нибудь в бешенстве разорвал твою одежду, и скажи: кто потерпел зло, — ты ли, подвергшийся этому, или он, сделавший это? Очевидно он. Хотя тут у тебя разорвана одежда, но сделавший это потерпел большее зло, чем пострадавший, потому что у кого разорвано сердце, — что производит гнев, — тот потерпел не гораздо ли больший вред, чем ты, не испытавший ничего такого? Не говори, что одежда — твоя; он еще прежде разорвал свое собственное сердце. Как болезнь — желтуха не может обнаружиться, если желчь не разольется и не выступит из своих пределов, так и гнев не сделается неумеренным, если не разорвется сердце. И как ты, видя страждущего желтухою, хотя бы он сделал тебе тысячи зол, не пожелаешь взять на себя болезнь его, так поступай и с гневом. Не соревнуй, не подражай злобе, но жалей того, кто не обуздывает в себе этого зверя и прежде всех вредит и губит самого себя. А что действительно такие люди вредят самим себе, это можно слышать от многих, которые, стараясь прекратить вражду, убеждают враждующих так: пощади самого себя, ты вредишь самому себе. Такова злоба: она вредит только тому, кто питает ее, и извращает все. Итак, желая отмстить другим, не будем лишать сами себя тихой пристани. Если бы кто–нибудь, претерпевая кораблекрушение и утопая, стал поносить тебя, стоящего на земле, то, конечно, ты не оскорбился бы и не сошел бы с земли, чтобы утонуть вместе с ним. Так рассуждай и здесь: кто оскорбляет и поносит тебя, тот подвергается кораблекрушению, или буре, и утопает, попавши в водоворот гнева; а ты, перенося это мужественно, остаешься спокойным в пристани, на берегу.
Из беседы на псалом 9
«Почему Ты, Господи, стал вдали? Презираешь благополучие (и) скорби?» (ст. 22)? Пророк говорит это от лица обижаемых, прося и умоляя Бога, а отнюдь не укоряя Его. Многие из страдающих, побуждаемые скорбью, прежде надлежащего времени просят произвести суд, подобно тому, как подвергающиеся отсечению просят врача оставить их, прежде, нежели отсечение совершенно окончено, — просят вредного для себя, потому что не могут переносить боли; они часто кричат врачам: ты замучил меня, ты погубил меня, ты убил меня, но это слова — не разума, а боли. Так точно говорят и многие из малодушных во время скорбей, не перенося трудностей. И Софония также высказывает подобные слова (Соф. 3:1). Но это в ветхом завете, когда требовались умеренные подвиги, в новом же это несовместно с любомудрием. «Когда гордится нечестивый, раздражается нищий: увязают они в замыслах, которые обдумывают» (ст. 23). Другой переводчик (Акила) говорит: да увязнут. «Ибо хвалим бывает грешник за похоти души своей и обидчик одобряется. Раздражил Господа грешник, по великой дерзости своей (говоря): «не взыщет Он». Нет Бога пред лицем его» (ст. 24, 25). Приняв на себя вид ходатая и прося за обижаемых, пророк выражает и свойственные им прискорбные чувствования, которые происходят от слабости человеческой, — потому что человек обижаемый, не видя наказания и достойного возмездия своему обидчику, скорбит, не перенося благоденствия человека нечестивого, а для последнего и это — не малое наказание. Потом псалмопевец просит, чтобы они получили наказание, чтобы козни их обратились на них самих, и говорит о невыносимом виде нечестия. О каком же именно? «Ибо хвалим бывает грешник за похоти души своей». С чем нужно скрываться, чего должно стыдиться, за то самое, говорит, хвалят его, удивляются ему. Как же возможно будет исцеление, когда порок удостаивается похвалы? Это бывает и ныне. Одного превозносят, как достигшего власти; другого — как отомстившего врагам своим; третьего — как человека благоразумного, за то, что отнял у всех имущество; когда он погубил себя, говорят: он устроил себя; другие говорят другое; о предметах же духовных — ни одного слова. Не скоро похвалят человека, удаляющегося от дел, равно и любящего бедность, но хвалят богатого, предприимчивого, льстивого, принимающего на себя раболепные обязанности без всякой пользы. Это и оплакивает псалмопевец, — как порок усилился до такой степени, что им восхищаются и хвалятся, и, что всего хуже, не стыдятся его, а напротив, порочный не только сам хвалится своими делами, но слышит себе похвалы и от других. Что может быть хуже такого безумия? «Раздражил Господа грешник». Другой переводчик (Симмах) говорит: потому что беззаконник похваливший по похоти души своей, и корыстолюбца одобривший раздражил Господа. Когда возвысится гнев его, не взыщет. Третий (Аклиа): потому что нечестивый восхвалил в похоти души своей, и корыстолюбец одобрив поносил Господа. Нечестивый по высоте гнева своего не взыщет. А семьдесят толковников: раздражи Господа грешный: по множеству гнева своего не взыщет. Видишь ли, до чего простирается дерзость нечестивого? Что я говорю, продолжает пророк, что он оскорбляет бедных? Он раздражает Самого Бога. «По великой дерзости своей», говорит, «не взыщет», т. е. Бога. Другой же переводчик относит это к нечестивому, выражаясь: по высоте своей, т. е. гордости, тщеславию. Видишь ли великость безумия и развращение его? Он становится врагом и противником своих ближних, чуждым для добродетели, любителем и хвалителем пороков. Хорошо далее Сказал другой переводчик (неизвестный переводчик, см. Ориг. Экз.): нет Бога во всех помышлениях его, выражая, что он не ищет Бога, исполнен тьмы, не имеет страха пред очами Его. Как гной ослепляет глаза, так и порок — душу человека, и увлекает его в пропасть. «Нет Бога пред лицем его». Другой (неизвестный, см. Ориг. Экз.): во всех мыслях его. «Оскверняются пути его на всякое время, отстраняются суды Твои от лица его, над всеми врагами своими он господствует» (ст. 26). Другой (неизвестный, см. Ориг. Экз.): взят суд твой.
«Уста его полны клятвы, горечи и лести, на языке его мучение и злоба» (ст. 28). Другой переводчик (Акила) говорит: бесполезное. «Сидит он в засаде, в тайниках, с богатыми, чтобы убить невинного, глаза его подсматривают за нищим» (ст. 29). Другой (Симмах): сидя в засаде за двором. «глаза его подсматривают за нищим. Подстерегает в потаенном месте, как лев в логовище своем, подстерегает, чтобы схватить нищего, привлекши его сетью своею» (ст. 30). Другой (неизвестный переводчик, см. Ориг. Экз.): в логовище (περιφράγματι) своем. «Подстерегает в потаенном месте». Другой (неизвестный, см. Ориг. Экз.): во увлечении его. «сетью своею. Смирит его, наклонится и упадет, когда он обладает убогими» (ст. 31). Другой (неизвестный, см. Ориг. Экз.): в тенетах. Другой (Акила): согнувшись притаится, нападая с сильными своими на слабых. Видишь ли, как он сделался даже диким зверем? Пророк описывает его, как зверя, изображая его коварство, засады, умыслы. Кто может быть несчастнее и беднее его, если он нуждается в имуществе бедного? Его ли, скажи мне, мы назовем богатым? После этого можно назвать богачом и вора и разбойника. Нет, говорит пророк. Что в том, что он не подкапывает судилищ и не нападает ночью, если он обманом погашает свет судии? Что в том, что он нападает не на спящих, а всегда на бодрствующих? Он оказывается еще бесстыднейшим. Поэтому и законы сильнее наказывают мошенников, ворующих днем. Видишь ли его бедность и вместе жестокость? Бедность — потому что он желает принадлежащего бедному; жестокость — потому что он не трогается несчастьем ближнего, но вместо того, чтобы сжалиться и помочь бедному, сам притесняет его.
Подлинно любостяжание всегда есть зло. Поэтому и пророк постоянно увещевает воздерживаться от него, и, угрожая, и устрашая, и умоляя Бога — восстать для наказания такой бесчувственности. «Исчезните», говорит он, «язычники с земли Его!»; угрожает им погибелью, а для несправедливо обижаемых просит Бога быть помощником и защитником, чтобы и последние ободрились, и первые вразумились. Итак, пусть никто не гоняется за обилием богатства. Отсюда происходит много зол для невнимательных: гордость, леность, зависть, тщеславие, и другие гораздо большие. Но чтобы вам освободиться от всего этого, вырвите сам корень их (корыстолюбие). Когда нет корня, тогда не растут и дурные растения.
Как находящийся во мраке часто боится веревки, принимая ее за змею, ко всему относится подозрительно и друзей считает врагами, так и люди безрассудные, как бы находясь среди глубокой тьмы, не знают свойства вещей, но пресмыкаются в грязи и негодной травы не считают негодною травою. Преданные сребролюбию, они не чувствуют его зловония, а если бы отстали, то почувствовали бы. Как любящие безобразную женщину, когда оставляют свою страсть, тогда ясно видят ее безобразие, так бывает и с сребролюбцами. Но как, скажешь, могу я оставить эту любовь? Обратимся опять к тому же примеру. Как любящий безобразную женщину, если беспрестанно обращается с нею, то воспламеняет в себе печь, а если на несколько времени удаляется от нее, то страсть его мало–помалу прекращается, так и ты отстань на несколько времени, отступи немного, и это малое расстояние сделается великим, — только начни исправление. Ты имеешь лишний дом? Продай его и отдай нуждающимся, не думая, что ты теряешь его, но что приобретаешь; смотри не на потерю, а на происходящую отсюда пользу, не на то, что ты лишаешься его здесь, а на то, что делаешься полным господином его там. Так и ты всегда можешь возвещать чудеса Божии. Об этом говорится в начале псалма. Между тем человек сребролюбивый не может постоянно упражняться в этом; он постоянно заботится о доходах, торговых оборотах, условиях, товарах, завещаниях, цене полей, цене домов, барышах и выгодах; об них он думает и беспокоится непрестанно, потому что где сокровище человека, там и сердце его (Мф. 6:21). Об этом говорит пророк, об этом заботится; как слуги постоянно пекутся о принадлежащем их господам, так и он печется о принадлежащем Господу: что Он заповедал, что исполнено, что еще не исполнено, но должно исполниться? Поэтому, увещеваю тебя, освободись от житейской многозаботливости и постоянно занимайся такими же размышлениями, и возвещай ежедневно совершающиеся чудеса Божии, частные и общие, простирающиеся на всех и на каждого порознь. Жизнь исполнена таких чудес, и с чего бы ты ни начал, с неба ли, или с земли, или с воздуха, или с животных, или с семян, или с растений, — везде найдешь обильное начало для повествования; захочешь ли говорить о прежних благодеяниях, бывших до закона, или под законом, или во времена благодати, или после смерти, или при самой смерти, — и здесь найдешь беспредельное море для повествования. Не безумно ли поэтому, при таком обилии предметов для повествования, которые могут доставить нам и удовольствие, и пользу, и благо для души, погружать ум свой в грязь, занимаясь рассказами о любостяжании и хищении?
Из беседы на псалом 11
Страшитесь — вы, которые обижаете бедных. Вы имеете власть, богатство, деньги, благосклонность судей; но они имеют оружие, которое сильнее всего, — воздыхания, слезы и терпение обид, чем и привлекают себе помощь небесную. Это оружие разрушало дома, ниспровергало основания, уничтожало города, потопляло целые народы: я разумею воздыхания несправедливо обижаемых.
Из беседы на псалом 41
Пусть никто не говорит мне: как могу я любить Бога, Которого не вижу? И многих мы любим, не видя их, как например: отсутствующих друзей, детей, родителей, родственников и домашних, и то, что мы не видим их, нисколько не служит препятствием, но это самое особенно и воспламеняет любовь, усиливает привязанность. Потому и Павел, говоря о Моисее, что он, оставив сокровища, богатство, царскую славу и все прочие почести египетские, решился лучше страдать с иудеями, и затем, показывая нам причину этого в том, что все это он делал для Бога, присовокупляет: «как бы видя Невидимого» (Евр. 11:27). Ты не видишь Бога, но видишь создание Его, видишь дела Его — небо, землю, море. А кто любит, тот, увидев произведение любимого, или обувь, или одежду, или что–нибудь другое, воспламеняется любовью. Ты не видишь Бога, но видишь Его служителей и друзей, т. е. мужей святых и имеющих пред Ним дерзновение. Послужи же теперь им, и будешь иметь не малое утешение для своей любви. И между людьми мы обыкновенно любим не только друзей своих, но и тех, кого они любят. Если кто из любимых нами скажет: я люблю такого–то, и всякое благодеяние, оказанное ему, считаю оказанным мне самому, то мы делаем все и стараемся всячески угодить этому человеку, как будто видим в нем самого любимого. Тоже можно делать теперь и в отношении ко Христу. Он сказал: Я люблю бедных, и если они получат какое–нибудь благодеяние, Я воздам за то, как бы Сам получить его. Будем же делать все для облегчения их участи, или лучше, истощим на них все свое имущество, веруя, что в лице их мы питаем Бога. А что действительно, питая их, мы питаем Самого Бога, об этом, послушай, что говорит Христос: «ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был наг, и вы одели Меня» (Мф. 25:35–36); и много доставляет Он нам случаев к удовлетворению нашей любви.
Любовь обыкновенно возбуждают в нас следующие три предмета: или телесная красота, или великое благодеяние, или любовь к нам другого. Каждый из этих предметов, сам по себе, может воспламенить в нас любовь. Хотя бы мы от какого–нибудь человека не получали никакого благодеяния, но если слышим, что он постоянно любит нас, хвалит нас и удивляется нам, то и сами тотчас привязываемся к нему душою и любим его, как благодетеля. А в Боге не одно только это, но и все три совершенства можно видеть в такой высокой степени, что невозможно выразить их словом.
Если, например, ты скажешь: «блажен муж, боящийся Господа» (Пс. 111:1) и постараешься понять, что ты говоришь, то будешь соревновать не богатому, не начальствующему, не красивому, не сильному, не дома великолепные имеющему, не властью облеченному, не пищу в царских чертогах вкушающему и не другому кому, а тому, кто живет в благочестии, в любомудрии, в страхе Божием; и будешь соревновать ему не только ради будущего его состояния, но и настоящего. Подлинно, такой человек и здесь могущественнее тех людей. Когда приключается болезнь, то и облеченный порфирою не получает никакого облегчения болезни ни от телохранителей, ни от всего великолепия, но, тогда как и домашние, и родные, и все окружают его, и на нем и под ним лежат золотые одежды, сам он лежит и горит как бы в пламени. А живущий благочестиво и боящийся Бога, хотя бы не было при нем ни отца, ни слуги, и никого другого, только обратит взоры свои к небу не многократно, но дважды или трижды, и угасит всякий пламень. То же можно видеть и во время несчастий и всех неожиданных обстоятельств: люди богатые и знаменитые приходят в смущение, а живущие в благочестии и любомудрии переносят все бестрепетно. Но еще прежде всего этого, хотя бы и не случилось никакого бедствия, совесть человека богобоязненного наслаждается удовольствием более высоким и чистым, нежели душа богатого. Этот и среди внешних наслаждений чувствует себя тяжелее всех томимых голодом, припоминая себе свои беззакония и проводя жизнь с нечистой совестью, а тот, не имея даже необходимой пищи, бывает благодушнее изобилующих всякими удовольствиями, питаясь благими надеждами и каждый день ожидая себе воздаяния за свои добрые дела. Впрочем, чтобы обширностью беседы не утомить вас, я предоставляю усерднейшим разбирать каждый припев и исследовать заключающийся в нем смысл, и оканчиваю здесь свою речь, предлагая любви вашей такой совет: приходите сюда не напрасно, а принимайте и храните эти припевы, как драгоценности, непрестанно размышляйте о них дома и пересказывайте все это друзьям и женам своим. Постигнет ли вас какое–нибудь страдание, или возбудится похоть, или гнев, или другая какая безумная страсть, припевайте их непрестанно, дабы нам и в настоящей жизни наслаждаться великим миром, и в будущей жизни сподобиться вечных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы на псалом 43
Послушайте вы, которые ленитесь подавать милостыню, послушайте вы, которые уменьшаете свое богатство сбережением его. Послушайте вы, которые находитесь в положении нисколько не лучшем обогащающихся во сне. Подлинно, все настоящее нисколько не лучше сновидения. Как те, которые грезят во сне, будто они обладают богатством, хотя бы казались обладателями царских сокровищ, с наступлением дня бывают беднее всех, так и тот, кто из настоящей жизни не может ничего принести туда, будет беднее всех, хотя бы здесь обладал всем, — потому что он богат только во сне. Поэтому, если ты хочешь показать мне человека богатого, то покажи тогда, когда наступит день, в который мы отойдем в отечество; а теперь я не могу отличить богатого от бедного, потому что здесь в этих вещах нет истины, а чаще — только приятные и благозвучные названия. Как слепых многие называют многовидящими, но предмет не соответствует имени, а напротив они–то и суть ничего не видящие, так и название богатых здесь приписывается, по моему мнению, тем, которые ничего не приобрели себе там. Кто богат здесь, о том особенно я думаю, что он беден, потому что, если бы он не был очень бедным, то не был бы очень богатым. Как слепого, если бы он не был совершенно слепым, не называли бы многовидящим, так точно нужно рассуждать и здесь. Итак, оставив обольстительные названия, будем искать истинных вещей. Вещи состоят не в названиях, но от свойств вещей происходят названия, сообразные с их качествами. Такого–то называют богатым; но на самом деле он не богат. Как не богат, когда у него много и серебра, и золота, и драгоценных камней, и золотых одежд, и все прочее у него в изобилии? Не богат потому, что не золото, не одежды, не деньги, но милостыня делает человека богатым. А все это — трава, хворост и солома. Какая, скажи мне, одежда может там прикрыть того, кто будет стоять нагим пред страшным судилищем? Страшась этого, и Павел говорит: «только бы нам и одетым не оказаться нагими» (2 Кор. 5:3). Какие деньги могут выкупить того, кто находится в такой опасности? Какие слуги могут защитить обреченного на такое наказание господина? Какие дома? Какие драгоценные камни? Какие бани могут смыть нечистоту, происходящую от грехов? Доколе вы будете обольщать себя? Доколе вы будете взирать не на истину вещей, а увлекаться сновидениями, тогда как суд уже близок и при дверях?
Из беседы на псалом 44
Оказывать помощь и отдавать имущество в пользу обижаемых и бедных решаются не скоро, а постоянно допытываются, почему такой–то стал нищим, почему такой–то беден, почему такой–то богат. Раб лукавый и неразумный, почему ты не опускаешь очей своих вниз, не осуждаешь самого себя, не обуздываешь своего языка, не удерживаешь своего ума, почему, перестав исследовать все это, не обращаешь своей любознательности на собственную жизнь? Посмотри на свои дела, на бездну своих грехов и, если ты заботлив и любознателен, потребуй от самого себя отчета в словах, которые ты говорил, и делах, которые ты делал. А теперь ты, оставив себя самого без исследования, между тем как такая беспечность принесет наказание, а такое исследование послужило бы ко спасению, осмеливаешься судить Бога и прилагаешь новый грех к грехам своим.
Из беседы на псалом 45
Пророк, с свойственным ему любомудрием, отклоняет здесь слушателя от дел житейских и возводит к надежде высшей. Не указывай мне, говорит, на оружие, стены, ограды, богатство, воинское искусство, множество коней, луки, стрелы, брони, толпы соратников, отряды воинов, телесную силу, опытность воюющих; все это слабее паутины и тени. Если ты хочешь видеть силу непобедимую, прибежище неизменное, крепость непреодолимую, ограду непоколебимую, то прибегни к Богу, обратись к Его силе.
Из беседы на псалом 46
«Он покорил нам народы и племена под ноги наши» (ст. 4). О, чудо! Распявших Его убедил поклониться Ему; оскорблявших, богохульствовавших, преданных каменным истуканам научил полагать душу свою по Его произволению. Подлинно не апостолами совершено это, а Тем, Кто руководил их и управлял их душою. Как мог рыбарь или делатель палаток произвести такую перемену во вселенной, если бы глаголы Его не устранили всех препятствий? Волшебников и тиранов, ораторов и философов, и всех противившихся апостолы рассеивали, как прах, и разгоняли, как дым, и таким образом, распространяли свет истины, не оружием, не богатством, но простым словом; или лучше, слово их было не простое, а сильнее всякого дела. Когда они призывали имя Распятого, — смерть удалялась, бесы убегали, болезни исцелялись, телесные повреждения исправлялись, зло истреблялось, опасности исчезали, стихии изменялись.
Из беседы на псалом 48
Видишь высокое достоинство Церкви. В самом деле, не высокое ли это достоинство, что она не делает выбора между слушателями по званиям, но равно преподает все учение, предлагает общую трапезу и богатому и бедному? Сказав о том, что соединяет всех, т. е. что все — земнородны, все — сыны человеческие, указав на общую всех природу, пророк потом обращается к кажущемуся различию и неравенству в житейском отношении и отвергает это различие, призывая всех вообще, потому что у нас общая природа. Призываю, говорит, всех вообще, потому что у нас общее жилище — вселенная; вы придумали различие по богатству и бедности, и ввели неравенство, но я опять отвергаю его, не предпочитая богатых и не унижая бедных, равно не призывая и одних бедных и не отгоняя богатых, но призывая тех и других, и не просто тех и других, тех прежде, а этих после, или этих прежде, а тех после, но «вместе». Пусть будет общее собрание, общее слово, общее слушание. Хотя ты богат, но ты произошел из того же праха, явился на свет так же, как и бедный, одинаковым рождением: и ты — сын человеческий, и он.
Если же самое главное и существенное у всех вас одинаково и равно, то для чего ты превозносишься тенями и призраками, из–за ничтожного расторгая общее? У вас общая природа, общее рождение, общая собственность: для чего же ты делаешь внешнюю принадлежность поводом к разделению? Я не терплю этого, и потому призываю тебя вместе с бедным: «богатый вместе с убогим». В других местах не увидишь вместе богатого и бедного, ни в судилищах, ни в царских чертогах, ни на торжищах, ни на пиршествах; там один в чести, другой в презрении, тот с дерзновением, этот со стыдом: «мудрость бедняка пренебрегается, и слов его не слушают» (Еккл. 9:16); «заговорил богатый, — и все замолчали и превознесли речь его до облаков; подвергся несчастью бедняк, и еще бранят его; сказал разумно, и его не слушают» (Сир. 13:27, 28). А здесь не так. В церкви я не терплю такого преимущества и такого безумия, но предлагаю всем общее учение. Посмотри на мудрость учителя, как он еще прежде, нежели начал проповедь, одним воззванием преподал величайший урок. Призвав всех вместе, он не попустил ни богатому превозноситься, ни бедному оставаться в унижении, и показал, что как богатство не есть благо, так и бедность не есть зло, но то и другое относится к вещам излишним и внешним. Для меня, говорит, нет никакого различия, будешь ли тем, или этим; ни в богатстве твоем я не вижу преимущества, ни в бедности недостатка. Но, может быть, кто–нибудь скажет ему: если ты человек, имеющий такую же природу, то как ты считаешь себя достойным и способным быть учителем вселенной и призываешь всех с концов земли? Разве ты имеешь сказать что–нибудь достойное такого собрания? Да, говорит он. Призвав вселенную, и тем сделав слова свои достоверными, послушай, что говорит он: «уста мои изрекут премудрость и размышление сердца моего — разумение» (ст. 4). Другой переводчик (неизвестный переводчик, см. Ориг. Экз.) говорит: прошепчет сердце мое разумение. В еврейском: произнесет (уагие). Видишь ли, как он скоро объяснил слова свои? Не о богатствах, говорит, я буду беседовать, не об отличиях, не о власти, не о силе телесной, не о другом чем–нибудь из вещей тленных; я намереваюсь обстоятельно говорить о премудрости, которая не напрасно и не случайно досталась мне.
В здешних судилищах люди опасаются многого, и богатства, и власти, и клеветы, и обмана; а там нет ничего подобного, но страшен один только грех, окружающий предающихся ему со всех сторон и поступающий свирепее неприятельского войска.
«Надеющиеся на силу свою и множеством богатства своего хвалящиеся» (ст. 7). Другой переводчик (неизвестный переводчик, см., Ориг., Экз.) говорит: гордящиеся. «Брат не избавит, избавит ли (вообще) человек? Не даст он Богу выкуп за себя. И цену искупления души своей, (хотя бы) он и трудился вечно» (ст. 8, 9). Может быть, кто–нибудь спросит: какая здесь связь речи? Великая, непрерывная и весьма близкая. Так как он говорит о суде, будущем страшном отчете, о неподкупном приговоре, а в здешних судилищах многие извращают правду, подкупают судей и избегают наказания, то возвещая неподкупность того суда и усиливая страх, о котором сказал выше, он присовокупляет и это, объясняя, что подлинно хорошо, как он сказал, страшиться одного только греха и ничего другого. Там нельзя извратить правды деньгами, или избавить себя от геенны подарками; там не спасает ни покровительство, ни красноречие, и ничто другое подобное. Как бы ты ни был богат, какую бы ни имел власть, с кем бы ни был знаком, все это тщетно и бесполезно; там каждый наказывается и увенчивается по делам своим. И современник Лазаря был весьма богат, но богатство не принесло ему никакой пользы (Лк. 16); и девы были знакомы с другими девами, но эта близость нисколько не помогла им (Мф. 25), потому что там требуется только одно. Поэтому вы, говорит пророк, надеющиеся на богатство и облеченные властью, напрасно и тщетно превозноситесь; с вами не пойдет на тот суд ни обилие богатства, ни сила власти; ни дружба, ни родство, и ничто другое не избавит вас. Там нельзя дать деньги, выкуп или цену за душу свою, чтобы спастись. Как же говорит Писание: «приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители» (Лк. 16:9)? Что значат эти слова? Они не заключают в себе ничего противного, ничего несогласного с вышесказанными, но весьма согласны с ними. Здесь говорится, что нужно приобретать друзей в настоящей жизни, употребляя богатство и расточая имущество на нуждающихся; здесь заповедуется не что другое, как только щедрая милостыня. Если ты отойдешь туда, не сделав ничего такого, то никто не будет ходатайствовать за тебя. Не дружба людей ходатайствуем за нас, но то, что друзья приобретены богатством; потому Господь и присовокупил: «друзей богатством», дабы ты знал, что тебя защитят сами эти дела твои: милосердие, человеколюбие, щедрость к нуждающимся. А что ни родство, ни дружба не принесут никакой пользы без дел, об этом послушай, что говорит пророк: «если бы нашлись сии три мужа: Ной, Даниил и Иов, не спасли бы ни сыновей, ни дочерей» (Иез. 14:14, 18). Но что я говорю о будущей жизни, если и в настоящей дружба нисколько не защищала? Так, сколько плакал и рыдал Самуил, и, однако, не спас Саула (1 Цар. 15:35)! Сколько молился Иеремия, и, однако, ни в чем не помог иудеям, но еще получил запрещение молиться (Иер. 14:7, 11)! И удивительно ли, что Иеремия нисколько не помог им, когда даже Моисей, как сказано, если бы он был в то время, не мог бы спасти тогдашних иудеев, которые предавались нечестию и сами от себя не оказывали ничего доброго (Иер. 15:1)?
Сколько скорбел об иудеях Павел, сказавший: «Братия! желание моего сердца и молитва к Богу об Израиле во спасение» (Рим. 10:1), и, однако помогла ли им его молитва? Нисколько. Но что я говорю о молитве, когда он желал даже быть отлученным за них от Христа (Рим. 9:3)? Итак, не напрасны ли молитвы святых? Нет; напротив, они имеют великую силу, если и ты содействуешь им. Так Петр воскресил Тавифу не только по своей молитве, но и потому, что она отличалась милосердием (Деян. 9:36). Так и другим помогали молящиеся святые. Но так бывает здесь, где еще продолжаются труды и подвиги; а там нет ничего такого, но спасение зависит только от дел. Потому пророк и смеется весьма сильно над богатыми и гордыми. Он не сказал: имеющие богатство, или приобретшие силу, но: «надеющиеся на силу свою и множеством богатства своего хвалящиеся», смеясь и укоряя их за то, что они надеются на тени и превозносятся дымом. Хорошо также сказал он: «не даст цену искупления души своей», потому что цена души выше даже целого мира, как говорит Господь: «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Мф. 16:26) А чтобы ты убедился, что цена души выше целого мира, послушай, что говорит Павел о других святых: «скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин» (Евр. 11:37–38). Подлинно, мир — для души. Как отец не взял бы дома за сына, так и Бог не взял бы мира за душу; но от нее требуются дела и подвиги. Хочешь ли знать, как велика цена душ наших? Единородный Сын Божий, желая искупить их, принес в жертву не мир, не человека, не землю, не море, но честную кровь Свою. Так и Павел говорит: «вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1 Кор. 7:23). Видишь ли великость цены? Следовательно, когда ты погубишь душу свою, купленную такою ценою, то как можешь опять искупить ее? «Христос, воскреснув из мертвых, уже не умирает» (Рим. 6:9). Видишь ли, как велика цена, как высоко достоинство души? Не пренебрегай же ею и не делай ее пленницей. «Будет (ли) жить до конца, не увидит погибели?» (ст. 10). Другой переводчик (Акила) говорит: и успокоился во век. Третий (Симмах): успокоившись в веке сем, будет жить во век. Сказав о богатых и сильных и показав, что от этого нет им никакой пользы, пророк говорит теперь о живущих добродетельно, в трудах и скорбях, и ободряет подвижников любомудрия. Не говори мне, продолжает он, что здесь труды и огорчения, но представь плоды, вспомни, что человек бессмертен, что за ними следует вечная жизнь, не имеющая конца. Поэтому, не гораздо ли лучше, — немного потрудившись здесь, получить вечный покой, нежели, насладившись немного, мучиться бесконечно? Далее, желая показать, что не только там награды и венцы, но еще и здесь бывает начало воздаяния, он продолжает: «ибо он видит, что мудрые умирают (и) одинаково (с ними) безумный и неразумный погибают и оставляют чужим богатство свое» (ст. 11). Не возражай мне: ты говоришь только о будущем; нет, я и здесь даю тебе задаток (будущих) венцов, или лучше, залог их и сами награды. Как и каким образом? Человек любомудрый, руководящийся надеждою будущего, и саму смерть не будет считать смертью, но, видя пред глазами своими лежащего мертвеца, не предастся скорби, подобно многим другим, представляя венцы; награды, неизреченные блага, «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце» (1 Кор. 2:9), тамошнюю жизнь, ликование с ангелами. Как земледелец, видя истлевающее зерно, не падает духом и не отчаивается, а напротив тогда особенно и радуется и восхищается, зная, что это истление бывает началом новой жизни и причиною обильнейшего плодоношения, так и праведник, украшенный добрыми делами и ежедневно ожидающий царства, видя пред глазами своими смерть, не унывает, как многие другие, не смущается и не сокрушается; он знает, что для живущих праведно смерть есть перемена к лучшему, переход к блаженнейшему состоянию, путь к венцам. Кого здесь пророк называет «мудрыми»? Не истинно премудрых, а считающихся премудрыми. Мне кажется, что он разумеет языческих мудрецов, смеясь над ними и потому, что они, «называя себя мудрыми, обезумели» (Рим. 1:22), нисколько не думая о воскресении. Когда праведник увидит этих мудрецов погибающими, плачущими, проливающими слезы, рыдающими, тогда сам не испытает ничего подобного, но будет выше таких стрел, ободряясь благими надеждами и зная, что эта гибель есть не погибель существа, а истребление смертности, уничтожение тления. Эта смерть не тело погубляет, а истребляет тление; сущность же остается во веки, чтобы воскреснуть в большей славе, — впрочем не у всех, потому что хотя воскресение будет общим для всех, но воскресение во славе только для живших праведно. «И гробы их — жилища их на век, селения их в род и род, (хотя) и нарекли они имена свои на землях» (ст. 12). Другой переводчик (неизвестный переводчик, см. Ориг. Экз.) говорит: находящееся внутри домов их во век. Третий (Симмах): жилища их в род, назвавшие по именам своим земли. В еврейском: на землях (алиадамоф).
Видишь ли, как пророк не только будущими, но и здесь случающимися обстоятельствами отклоняет от зла и любостяжания и руководит к добродетели, истребляя страсть к богатству, называя людей, привязанных к настоящим благам, безумными и доказывая это самими делами? В самом деле, скажи мне, что может быть безумнее человека, который трудится, заботится и собирает богатство для того, чтобы другие наслаждались плодами трудов его? Что может быть хуже этого тщетного труда, когда употреблявший усилия и подвергавшийся изнурению сам окончит жизнь, а наслаждение благами предоставит другим, и притом не родным и знакомым, а, как часто бывает, врагам и противникам? Поэтому пророк и не сказал: другим, но: «чужим» оставят богатство свое. Что значит: «одинаково безумный и неразумный погибают»? т. е. вместе с теми, о которых сказано выше. Здесь, мне кажется, он говорит о людях нечестивых, привязанных к благам настоящим и нисколько не думающих о будущем, называя их безумными и в этом отношении. Если ты думаешь, что после настоящей жизни ничего не будет, то для чего и мучишься и беспокоишься, собирая отовсюду бесчисленные богатства, подвергая себя трудам, а плодами их не наслаждаясь? «И гробы их — жилища их на век». Это говорит он сообразно с их мнением. «Селения их в род и род, (хотя) и нарекли они имена свои на землях». Что может быть хуже такого безумия — считать гробницы вечным жилищем и превозноситься ими?
Так, многие часто строят гробницы великолепнее домов. Они трудятся и беспокоятся или для врагов, или для червей и праха, расточая имущество без всякой пользы. Таков образ мыслей у тех, которые ничего не надеются в будущем. Но при этом мне нужно оплакивать и многих других, которые, и надеясь на будущее, подражают не имеющим никакой надежды в будущем, созидая гробницы, воздвигая великолепные памятники, зарывая золото в землю, расточая имущество свое на других и, таким образом, оказываясь хуже тех людей. Кто не ожидает ничего после настоящей жизни, тот заботится о здешних благах хотя неразумно, но по крайней мере потому, что не ожидает ничего лучшего; а ты, человек, знающий о жизни будущей, о тамошних неизреченных благах, о том, что, по изречению евангельскому, «тогда праведники воссияют, как солнце» (Мф. 13:43), какое можешь получить прощение, какое можешь иметь оправдание? Какому не подвергнешься ты справедливому наказанию, когда все расточаешь здесь на прах, на пепел, на памятники, на противников, на врагов? «И нарекли они имена свои на землях». Вот другой род безумия: давать свои названия зданиям, полям, баням, и считать это величайшим для себя утешением, гоняться за тенью вместо истины. Если ты, человек, хочешь приобрести себе вечную память, то не названия свои давай зданиям, а воздвигай трофеи добрых дел, которые и в настоящей жизни сохранят твое имя, и в будущей доставят тебе вечный покой. Если ты желаешь и домогаешься оставить по себе память, то я укажу тебе путь к ней, истинный и несомненный: старайся быть добродетельным. Ничто так не делает имени человека бессмертным, как добродетель. Это доказывают мученики, доказывают останки апостолов, доказывает память живших добродетельно. Сколько царей воздвигали города, строили пристани, давали им имена свои, и по смерти не получили себе никакой пользы, преданы молчанию и забвению? А рыбарь Петр, не сделавший ничего такого, но преданный добродетели, занял царственный город и после смерти сияет светлее солнца. Но то, что ты делаешь, смешно и постыдно. Эти самые памятники не только не делают тебя славным, но делают даже смешным, раскрывая против тебя уста всех. Тогда как твое любостяжание могло бы со временем быть предано забвению, эти здания стоят везде, как столбы и трофеи, свидетельствующие о твоем любостяжании. «Но человек, будучи в чести, не уразумел (сего), сравнялся с несмысленными скотами и уподобился им» (ст. 13). Здесь, мне кажется, пророк сожалеет о том, что человек, существо разумное, которому вверено господство на земле, унизился до бессловесных животных, трудясь напрасно, делая противное своему спасению, занимаясь тщеславием, предаваясь любостяжанию, беспокоясь о вещах бесполезных. Честь человека состоит в добродетели, в помышлении о будущем, в том, чтобы делать все для той жизни и презирать настоящее. Жизнь бессловесных животных ограничивается настоящим существованием, а наша направляется к другой жизни, лучшей и не имеющей конца. Вот почему люди, не знающие ничего о будущем, хуже бессловесных животных, и не только они, но и те, которые ведут жизнь развратную, делаясь змеями, скорпионами и волками по коварству, волами по глупости, псами по бесстыдству.
Скажи мне, в самом деле, что может быть безумнее людей, занимающихся гробницами и памятниками и удивляющихся надписаниям чужих имен? Ничто не оставляет о нас памяти, кроме одной добродетели, ни дом, ни статуя, ни дети, и ничто другое подобное. Дом есть дело строителя, статуя — дело художника, дети — дело природы, а к твоей славе это нисколько не относится. Вот почему пророк и называет такого человека безумным, так как он, наложив на себя ярмо безумия, становится хуже бессловесного животного. Животное бывает хоть полезно и способно к земледелию; а человек, предавшись безумию, делается чрез это и его хуже. Сказав выше о том, как грубы, земляны и низменны понятия таких людей, как бесполезны труды их в собирании богатства, и желая сильнее выразить вину их, пророк упоминает и о благодеяниях Божиих, как и в других местах обыкновенно поступают пророки. Так Исаия, намереваясь обличить иудеев, прежде всего, упоминает о чести, оказанной им Богом, и говорит: «Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня» (Ис. 1:2). Так и здесь пророк, выражая одним словом благодеяния, оказанные Богом роду человеческому, говорит: «человек, будучи в чести, не уразумел». О какой чести говорит он? Послушай, что говорит он в другом псалме: «умалил его малым чем пред Ангелами, славою и честью Ты увенчал его», и, объясняя эту честь, продолжает: «все покорил под ноги его: овец и волов всех, а также и скот полевой, птиц небесных и рыб морских, проходящих стези морские» (Пс. 8:6–9). Действительно, величайшая честь — предоставить ему владычество над всем видимым, и притом еще ему не сделавшему ничего доброго. Еще не создав его, Бог сказал: «сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему», и потом, желая объяснить выражение: «по подобию», прибавил: «и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями» (Быт. 1:26). Это существо небольшое, величиною в три локтя, и столь малое по телесной силе в сравнении с бессловесными животными, Он сделал превосходнейшим пред всеми ими способностью разума, одарив его разумною душою, что и служит знаком величайшей чести. При помощи этой способности человек построил города, рассек моря, возделал землю, изобрел бесчисленные искусства, сделался обладателем свирепейших животных, и — что всего важнее и главнее — познал своего Создателя Бога, приступил к добродетели, узнал, что хорошо, и что нет. Он один из видимых тварей молится Богу; он один удостоился откровений, познал много сокровенного, научился небесному; для него земля, для него небо, для него солнце и звезды, для него течение луны, перемены времен года и разнообразие погоды, для него произрастание плодов, растения и столь многие роды животных, для него день и ночь; для него были посланы апостолы и пророки, для него часто были посылаемы ангелы. Впрочем, нужно ли исчислять многое? Всего исчислить невозможно. Для него Единородный Сын Божий сделался человеком, был распят, погребен, и по воскресении для него было столько страшных знамений; для него закон, для него рай, для него потоп. Действительно, и это величайший для него роль чести — получать исправление посредством благодеяний и наказаний. Для него все бесчисленные дела промышления, совершенные в прежнее время; и сам будущий суд совершится для его чести. Вот почему и говорит Иов: что есть человек, что Ты привел его на суд (Иов. 14:3), подобно как говорит Псалмопевец в другом месте: «что такое человек, что Ты помнишь его?» (Пс. 8:5) Для него опять придет Единородный Сын Божий с бесчисленными благами, потому что одни блага Он уже даровал нам, сообщив их чрез крещение и другие таинства и тайноводства, и наполнив землю разными чудесами, а другие обещал даровать, как –то: царство небесное, жизнь вечную, чтобы нам сделаться наследниками Его и царствовать вместе с Ним. Поэтому и сказал Павел: «если терпим, то с Ним и царствовать будем» (2 Тим. 2:12). Представляя все это, пророк справедливо сравнивает с бессловесными животными тех людей, которые предпочли своему благородству порок и сами себя предали страстям животных. Тоже делают и другие пророки, желая таким сравнением возбудить стыд в бесстыдных слушателях. Так один из них говорит: «это откормленные кони: каждый из них ржет на жену другого» (Иер. 5:8), а другой: «вол знает владетеля своего, и осел — ясли господина своего» (Ис. 1:3), выражаясь еще сильнее, нежели Давид; Давид сказал: «сравнялся с несмысленными скотами и уподобился им», а этот говорит, что они сделались даже безумнее скотов, потому что и «вол знает владетеля своего, и осел — ясли господина своего, а Израиль не знает [Меня], народ Мой не разумеет» (Ис. 1:3).
Другой премудрый муж, желая показать, что человек ленивый, беспечный и преданный праздности хуже муравьев, отсылает его к ним учиться трудолюбию: «пойди», говорит, «к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя; но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою» также повелевает ему идти к пчеле: «или пойди к пчеле и познай, как она трудолюбива, какую почтенную работу она производит; ее труды употребляют во здравие» (Прит. 6:6–8; Еккл. 11:3). Третий говорит: «судьи его — вечерние волки» (Соф. 3:4). Еще иной: «сидела ты для них, как Аравитянин в пустыне» (Иер. 3:2). А сын Захарии говорит: «порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева?» (Мф. 3:7) Также Исаия: «высиживают змеиные яйца и ткут паутину» (Ис. 49:5). И сам пророк Давид в другом месте говорит: «яд аспидов в устах их» (Пс. 139:4); и еще: «ярость их подобна змеиной» (Пс. 57:5). Таков порок: человека, столь великого, столь славного и украшенного таким достоинством, он доводит до низости бессловесных животных. Поэтому и в настоящем псалме пророк, указав на два вида порока и предоставив другие соображению слушателей, так укоряет преданных им. Подлинно, что может быть безрассуднее человека, который напрасно, тщетно и со вредом для головы своей обходит вселенную и собирает бесчисленные богатства не для себя, а для других, неизвестных ему и даже часто для врагов и ненавистников? Хорошо сказал он: «оставляют чужим богатство свое». Что может быть безумнее тех, которые на себя принимают труды и грехи при собирании богатства, а другим предоставляют наслаждаться им? Потом, вместе с любостяжанием, выставляя на вид тщеславие, он с великой силою обличает и этот порок: «нарекли», говорит, «они имена свои на землях». Что опять может быть безумнее тех, которые поручают свою память и вверяют свою славу камням, деревам, бездушному веществу? Они многих совершенно лишили имущества, ограбили вдовиц, разорили сирот, для того, чтобы сделать великолепное жилище для червей, создать величественные ограды для моли и тления, думая, что чрез это память их будет бессмертною, тогда как все это не может предохранить тела от смерти даже на одно краткое мгновение. «Путь их — соблазн им, и после того устами своими будут одобрять (его)» (ст. 14). Какой, скажи мне, «путь их»? Усильное искание всего этого, тщетная деятельность, великая страсть к богатству, ненасытная жажда славы. Еще прежде, говорит, будущего наказания, и здесь бывает им соблазн и преткновение. Действительно, этот путь — не малый соблазн, не малое преткновение, не малое препятствие к преуспеянию в добродетели. Поэтому он и говорит: «сей путь их — соблазн им». Хорошо назвал он этот путь соблазном для них. Они связывают сами себя, налагают узы сами на себя. «И после того устами своими будут одобрять (его)». Сказанное здесь есть самое тяжкое зло и причина прочих зол. Когда люди, совершающие столько грехов, беззаконий и безумств, ублажают и прославляют самих себя, называют себя достойными подражания и восхищаются своими делами, то, представь, какую великую силу получает злое желание порока, восхваляемого самими совершающими его. В самом деле, если он, и будучи осуждаем, порицаем и обличаем, подвергаясь в совести людей бодрствующих бичеванию, наказанию и ненависти, так бесстыдно процветает и с каждым днем усиливается, то, когда для него не только не будет препятствий, ни обличения, ни угрызения совести, ни сожаления о случившемся, ни раскаяния о сделанном, ни сокрушения, ни воздыханий, ни слез, а будет все противное тому, когда совершающие его будут одобрять самих себя, превозносить себя похвалами, считать себя за это самое лучше других и по совершении прославлять сделанное, — а это и означают слова: «и после того устами своими будут одобрять (его)», — то до чего не дойдут они? Действительно, есть люди столь развратные, так глубоко падшие, что и по совершении злого пожелания, когда при виде преступления им особенно следовало бы стыдиться, они радуются, восхищаются, услаждаются сделанным. Грех таков, что прежде его совершения он прикрывает свою гнусность, украшает свою отвратительность опьяняющим удовольствием; но, когда он совершен, когда удовольствие похоти мало–помалу проходит и наступает угрызение совести, наказующее освободившийся от него рассудок, тогда открывается вся его гибельность. А эти люди и после совершения греха, когда видят собранное богатство, воздвигнутые гробницы, оконченные тщеславные здания, вместо того, чтобы сокрушаться и воздыхать, — они и после этого, после совершения греха, после исполнения злого пожелания, еще более предаются недугу. Когда, таким образом, идет дело с их стороны, тогда Бог приступает к Своему делу.
Как осуждающие сами себя за свои грехи предупреждают и отклоняют от себя суд Божий, как говорит Павел: «если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы» (1 Кор. 11:31), так напротив страждущие неизлечимой болезнью, согрешающие и не раскаивающиеся в своих грехах, навлекают на себя строгое наказание Божие. Так как и эти люди, которые или похищают чужое, или тщетно и напрасно истрачивают свое, расточая на гробницы, на червей и на моль то, что следовало бы употреблять на бедных, не раскаиваются в делах своих, но остаются неисцельно больными, то, послушай, что потом бывает с ними. Что же бывает? Они подвергаются наказанию от Бога. Поэтому пророк и присовокупляет: «как овцы, в аду они положены, смерть будет пасти их» (ст. 15). Не кротость выражает он здесь названием овец (так как что может быть свирепее людей, которые остаются равнодушными при виде обнаженных и истощенных от голода бедных, а украшают жилища для тления, червей и моли?), — но легкость их погибели, скорость угрожающей им опасности, удобоуловимость их для врагов. Действительно, нет ничего слабее человека, живущего порочно. То же будет и с этими людьми: они так будут поражены, так скоро погибнут, отойдут в ад так удобно, легко, быстро, немедленно, как закалаемые овцы. Это — смерть, или еще хуже смерти. Они, после такой кончины, подвергнутся смерти вечной; они отойдут не в лоно Авраама и не в другое какое–нибудь место, но в ад, — место осуждения, наказания и конечной погибели. И здешняя кончина их унизительна и безотрадна, и тамошняя жизнь исполнена мучений. Так и мы имеем обыкновение говорить о людях, скоро погибающих: такой–то погиб, как овца. Как жили они подобно бессловесным животным, так и погибают подобно бессловесным животным, не имея благой надежды на будущее; и не только так, но еще к большему бедствию. «Смерть будет пасти их». Здесь, мне кажется, пророк называет смертью тамошнюю погибель, мучение, как и в другом месте говорит пророк: «душа согрешающая, она умрет» (Иезек. 18:20), выражая не уничтожение бытия, а наказание. Он продолжает переносную речь. Сказав об овцах, показывает и их пастыря. Кто же этот пастырь? Это — ядовитый червь, нескончаемый мрак, неразрешимые узы, скрежет зубов. Видишь, как они терпят наказание во всем: в жизни, потому что встречали препятствия к добродетели, были рабами и пленниками порока, трудились трудом напрасным и постыдным, — в смерти, потому что окончили жизнь скоро и бесславно, — после смерти, потому что преданы вечной погибели. «И праведные скоро будут владычествовать над ними». Так как многие из людей огрубевших и дошедших до бесчувственности камней не имеют ясной и светлой надежды на будущее, но преданы настоящему и видимому, то он и устрашает их этою переносной речью. А потом, когда сказал кратко о будущем, опять говорит об унижении их и наказании в жизни настоящей, показывая, как они слабы, низки, презренны, и хотя бы обладали бесчисленными богатствами, хотя бы облечены были властью, бывают слугами в рабами тех, которые живут добродетельно. Поэтому и говорит: «и праведные скоро будут владычествовать над ними», т. е. скоро, постоянно, так что не нужно для этого ни времени, ни труда, ни ожидания. Таково свойство добродетели и порока, что последний служит первой, опасается ее и страшится, хотя бы он был украшен бесчисленными прикрасами и многими отличиями, а та была без всяких украшений и стояла сама за себя. Напротив, скажешь, мы видим, что порочные господствуют над добродетельными? Но не станем смотреть на ошибочное мнение многих, — такое суждение происходит от ложных понятий, — но будем правильно судить о вещах, и ты убедишься, что сказанные слова справедливы. Пусть будет злой господином, и добрый слугою, или лучше, если хочешь, приведем другой высший пример. Пусть будет злой царем, а добрый частным человеком; и посмотрим, кто из них господин другого, на чьей стороне власть, кто из них повелевает и кто — повинуется. Как нам узнать это? Пусть царь прикажет частному человеку сделать какое–нибудь порочное и нечестное дело: как поступит добрый подданный? Он не только не согласится, не послушается, но постарается и самого повелевающего отклонить от намерения, хотя бы за это ему надлежало умереть. Кто же из них свободный? Тот ли, кто поступает по своей воле и не страшится в этом случае царя, или тот, кто презирается подданным? Но, не останавливаясь на неопределенном примере, вспомним, не была ли египтянка, жена Пентефрия, царицею? Не владычествовала ли она над всем Египтом? Не была ли она супругою царя? Не облечена ли была великою властью? А Иосиф, не был ли рабом, пленником, купленным слугою? Не вооружилась ли она против юноши всеми своими средствами, не другому поручив вести войну, но сама, вступив с ним в борьбу? Но кто оказался тогда рабом и кто свободным? Она ли, убеждавшая, просившая, умолявшая, сделавшаяся пленницей не человека, но злейшей страсти, или он, призревший ее диадему, скипетр, и порфиру, и все внешнее великолепие, и разрушивший ее замыслы? Не вышла ли она невыслушанною и потом поработившеюся еще другой страсти, безумному гневу, мщению? А он не вышел ли с главою, украшенной бесчисленными венцами, и не показал ли в самом рабстве еще блистательнее свою свободу?
Нет ничего столь свободного, как добродетель, и ничего столь раболепного, как порок. Потому и в другом месте некто говорит: «разумный раб господствует над беспутным сыном» (Притч. 17:2).
Как пленник, хотя бы он обладал бесчисленными богатствами, потому самому еще более подвергается нападению всех, так и преданный страстям бывает слабее паутины. Например, на войне не добродетельных ли мы видим побеждающими? Также в делах и советах не их ли мнения оказываются твердыми, хотя бы никто не соглашался с ними? А в жизни будущей? Не богатый ли просил, как нищий, капли воды и не получил? А бедный, который был умерен и добродетелен, не наслаждался ли величайшим блаженством, получив одинаковый жребий с Авраамом? Также апостолы, будучи заключаемы в узы, подвергаясь бичеванию и бесчисленным страданиям, не побеждали ли тех, которые подвергали их этому? Вспомни, в какое недоумение приводили они гонителей своих, которые говорили: «что нам делать с этими людьми?» (Деян. 4:16)? Они были связываемы и приводимы в судилища, но, тогда как те занимали место судей и начальников, а эти стояли на месте подсудимых, последние побеждали первых. И всегда, если посмотреть внимательно, добродетельный окажется одерживающим победу над нечестивым, победу истинную, не такую, какая обыкновенно бывает у многих, не ложную, суетную и легко ниспровергаемую, но прочную и непоколебимую. «А помощь им истощится в аду», т. е. будет бессильна. Смысл этих слов следующий: не только здесь они бывают удобоуловимы, без всякого защитника и без всякого помощника, и открыты для нападения всех, но — что гораздо хуже — не будут иметь и там никакого ходатая, защитника и помощника, который утешил бы их среди страданий. Так, мудрые девы не могли подать помощи неразумным, ни Авраам — богатому, ни Ной, Иов и Даниил — сынам и дщерям. Слово: «истощится» значит: ослабеет, уничтожится. «Ветшающее и стареющее близко к уничтожению» (Евр. 8:13). «Из славы своей они низринуты».
Чего они особенно желали, для чего делали все и трудились, т. е. чтобы и по смерти достигнуть великой славы посредством богатства, зданий, гробниц, имен своих, начертанных на гробницах, — и этого, говорит, лишатся они, что причинило бы им величайшую скорбь, если бы они были живы и знали о том. Подобные памятники служат обвинителями умерших. Тело их сокрыто в земле, а камни издают голос, ежедневно осуждая их жестокость и бесстыдство, объявляя их общими для всех врагами, постоянно побуждая проходящих произносить им проклятия, обвинения, порицания. Что же это за слава — оставить после себя обвинителя, который не умолкает, но одним видом своим отверзает уста всех, побуждает всех видящих и проходящих произносить сильнейшие укоризны построившим его? Что может сравниться с таким безумием — воздвигать то, от чего сами они терпят наказание, от чего подвергаются стыду и осуждению, от чего и после смерти тревожатся многими, от чего бывают им проклятия, порицания и бесчисленные укоризны как обиженных ими, так и необиженных? «Но Бог избавит душу мою от власти ада, когда примет меня» (ст. 16). Сказав о наказании злых людей, о воздаянии за грех, пророк говорит и о наградах добрым. Так обыкновенно поступают и он и другие пророки, чтобы исправить слушателя и с той и с другой стороны, и наказаниями за грехи, и наградами за добродетели. Участь первых, говорит, бесчестие, тщетный труд, безумие, посмеяние, стыд, погибель, смерть, мучение, вечное наказание, сокрушение, лишение славы и безопасности и при жизни и по смерти, порицание, осуждение, отсутствие всякого утешения в бедствиях; а наша напротив — избавление от наказания, свобода души, безопасность, слава, честь. Все это он выразил словами: «но Бог избавит душу мою от власти ада, когда примет меня», называя здесь адом наказания, нестерпимые тамошние мучения. Размысли, сколько чести, не в этом только, но и в том, что сказал он в прибавленных словах. «Когда», говорит, «примет меня», тогда я узрю Его гораздо яснее, нежели теперь. «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу» (1 Кор. 13:12). А когда душа будет спасена, тогда и тело получит участие в благах. «Не бойся, когда разбогатеет человек, или когда увеличится слава дома его» (ст. 17). Если же так, то почему, говорит, ты боишься настоящего? Почему огорчает тебя бедность? Почему ты страшишься человека богатого? Ты слышал учение о воскресении, награждении добрых и наказании злых: для чего же боишься теней? Тамошние блага тверды и постоянны, а здешние подобны цветам увядающим. Поэтому, оставив все прочее, пророк и нападает на твердыню всех зол — страсть к богатству, потому что когда она ниспровергнута, тогда разрушается и все прочее.
Но как, укажешь, мне не бояться людей столь сильных? Кратковременно могущество их, одночасна сила, непрочно благоденствие; теням и сновидениям подобны и богатство, и роскошь, и такая честь. Поэтому пророк и присовокупляет: «ибо при смерти он ничего не возьмет, и не сойдет с ним слава его» (ст. 18), показывая причину, почему не должно бояться временного. Пришла смерть, говорит, подсекла корень, и вся красота вместе с листьями исчезает, и дом предается на расхищение всем. Как овцы и козы нападают на срубленное и брошенное дерево, так точно и к умершим богачам приступают многие из врагов, многие из друзей, многие из облагодетельствованных ими, чтобы расхитить их имущество; и обладавший такими богатствами, имевший столько виночерпиев, поваров, серебряных и золотых чаш, столько десятин земли, домов, слуг, лошадей, мулов, верблюдов и рабов отходит один, так что никто не сопровождает его, отходит, оставляя здесь и сами одежды свои. Действительно, чем великолепнее он был бы одет, тем обильнейшую доставил бы пишу для червей, тем больше возбудил бы жадность гроборасхитителей и покушение на его несчастное тело. Подлинно, чем больше он украшается, тем сильнее навлекает на себя оскорбления, вооружая и призывая на себя руки разрывателей могил. Но скажешь: что в том? Зато он здесь веселится и торжествует до самой смерти. Весьма многие и не до смерти; а напротив, когда враги нападали на них, то они страдали более осужденных преступников, лишившись имущества, подвергшись бесчестию и будучи заключены в темнице. Так, сидевший вчера на колеснице, сегодня — в узах; вчера принимавший услуги от льстецов, сегодня окружен палачами; надушенный благовониями обагряется кровью; возлежавший на мягком ложе повергается на жесткий пол; всеми прославляемый презирается всеми. Но, скажешь, и по смерти он получает великолепное и славное погребение. А что в этом ему, ничего не чувствующему? Только больше зловония, больше посрамления, больше зависти; это великолепие служит поводом к постоянной вражде между детьми покойного. И посмотри, как точны выражения и велико любомудрие пророка. Он не только поражает богатого тем, что богатство не отходит вместе с ним, но и здесь разоблачает все его обольщение, показывая, что это — не его богатство, хотя человек и обладает им. Он не сказал: когда умножится слава его, но: «слава дому [15] его». Все это, говорит, что я исчислил, фонтаны, портики, бани, золото и серебро, лошади и мулы, ковры и одежды, есть слава дома, а не человека, живущего в доме.
Слава человека есть добродетель, которая и отходит вместе с приобретшим ее. А эта слава остается славою дома, или, лучше сказать, не остается, а разрушается вместе с домом, и не приносит никакой пользы жившему в нем, потому что была не его славою. «Хотя душа его при жизни его будет прославляема» (ст. 19). Сказав о богатстве и славе, теперь пророк говорит о почестях. Так как богатые и об этом много заботятся, о лести на площади, об угождении народа, о похвалах общества, считают за нечто великое — встречать рукоплескания на зрелищах, на пиршествах и в судилищах, провозглашаться всеми и называться достойными подражания, то, смотри, как он показывает ничтожество и этого со стороны продолжительности времени. «При жизни его», говорит, т. е. эти угождения, эти прославления бывают только до конца настоящей жизни; а потом, вместе с прочим, уничтожается и это, как временное и тленное, и даже в устах тех же хвалителей обращается в противное после смерти его, когда спадает маска, внушавшая страх. «Будет прославляема и (даже) признательна тебе, когда оказываешь ему добро». Смотри, как он осуждает и благодеяния таких людей. Ты льстишь ему, угождаешь, притворно и лицемерно оказываешь какую–нибудь временную услугу; а он, хотя будет воздавать тебе благодарность, но с тем, чтобы ты сделал угодное ему, и когда, таким образом, совершенно подкупить тебя, тогда и будет благодарить тебя. Вот что означают слова: «будет прославляема и (даже) признательна тебе, когда оказываешь ему добро». Не сказал: когда сделаешь ему полезное, окажешь благодеяние, но: когда сделаешь угодное ему, окажешь услугу по желанию и по мысли его; указал таким образом вред с обеих сторон, и от лицемерного одобрения, и от злонамеренного угождения. «Но он пойдет к роду отцов своих: во век не увидит света. И человек, будучи в чести, не уразумел, сравнялся с несмысленными скотами и уподобился им» (ст. 20, 21). «Пойдет», т. е. будет подражать алчности отцов своих, и, происшедши от злых, наследует злобу их; или иначе: если не сделает ничего доброго, то окажется не получившим никакой пользы от богатства, останется вместе с почившими прежде него во прахе до суда, и не будет в состоянии видеть света по закону природы. Потом, повторяя прежде сказанное, пророк говорит: «и человек, будучи в чести, не уразумел, сравнялся с несмысленными скотами и уподобился им». Человек, говорит, который умер таким образом, не употребив на должное богатства своего, нисколько не отличается от бессловесного животного; он не познал чести, данной ему от Бога, и уподобился скотам, для которых смерть есть конец жизни; чего да избавимся все мы, как учащиеся этому, так и учащие, во Христе Иисусе Господе нашем. Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы на псалом 110
«Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Мф. 24:35), выражая их неизменяемость. Чему пребывать суждено волею Божиею, все то пребывает постоянно, и того ничто поколебать не может. «Начертаны по истине и правоте». Что значит: «по истине и правоте»? Нет в них, говорит, ничего неправого, ничего уклончивого, ничего темного, ничего сказанного по пристрастию, или вражде, но все направлено ко благу и пользе, — не так, как законы человеческие, в которых заключается много изменчивого, много неясного, много человеческого. Многие из законов человеческих часто были установляемы под влиянием страстей человеческих; иной хочет отомстить врагу или сделать угодное другу, и сообразно с тем установлял законы. Не таковы законы божественные: они яснее солнца, направлены ко благу тех, для кого установлены, руководят их к добродетели и истине, а не к вещам ложным, как то: богатству и власти (это ложь, а дела Божии — истина), научают не тому, чтобы благоденствовать здесь и наслаждаться благами настоящей жизни, но чтобы приобрести блага будущие.
Из беседы на псалом 111
Кто был и по имуществу богаче апостолов, к которым все текло как бы из источников? «Все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов» (Деян. 6:34, 35). Видишь ли обилие богатства? Они владели имуществом всех, не имея заботы об нем, и были распорядителями его гораздо более, нежели сами владельцы. Владельцы отказывались от владения и приносили свое имущество к апостолам, сами принимая на себя продажу его и приобретение денег, а распоряжение ими предоставляя во власть апостолов. Потому Павел и говорит: «мы нищи, но многих обогащаем» (2 Кор. 6:10). И удивительно то, что, находясь среди такого богатства, они остались выше богатства, потому что обилие богатства не овладело ими. Это особенно и есть богатство, чтобы не нуждаться в богатстве. «Слава и богатство — в доме его». Здесь больше не требуется объяснений. Они имели славу от Бога, и она следовала за ними, по слову божественному: «ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6:33). Кто славнее их? Их принимали, как ангелов Божиих, приносили имущество и полагали к ногам их; они были даже знаменитее носивших диадему. Какой царь шествовал с такою славою, с какою Павел приводил всех в изумление, везде проповедуя, разрешая узы смерти, прогоняя болезни, обращая в бегство бесов и даже посредством одежд своих совершая такие дела? Он делал землю небом и руководил всех к добродетели.
«Кто сеет щедро, тот щедро и пожнет» (2 Кор. 9:6). Заметь, какие превосходные выражения употребляет пророк. Не сказал: подал, или: разделил, но: «расточил», выражая и щедрость подающего, и уподобляя дело его сеянию. Действительно, так поступают сеющие, — они расточают то, что имеют и отдают видимое, чтобы получить будущее. Это лучше собирания богатства; расточать таким образом гораздо лучше, нежели собирать. Расточается имущество, а собирается праведность; расточается непостоянное, а приобретается постоянное. Подобным образом поступают и земледельцы; но они действуют не наверное, потому что от них принимает земля, а ты полагаешь в руку Божию, откуда ничто не может погибнуть. Итак, когда ты смотришь на красивое золото и колеблешься отдать его, то вспомни о сеющих, вспомни о дающих взаймы, вспомни о торгующих, которые начинают с издержек и трат, и притом каждый из них вверяет свое имущество неизвестности, потому что и волны, и недра земли, и расписки должников — все это неверно. Дающие взаймы часто теряли и сам капитал; а кто трудится для неба, тот не боится ничего подобного, но может быть уверен в целости и капитала, и процентов, если только можно назвать процентами приращение, которое гораздо больше самого капитала. Здесь капитал — имущество, а приращение — царство небесное. Видишь ли достоинство этого займа, приносящего проценты гораздо больше капитала? Это ты получишь в будущем, а в настоящем будешь наслаждаться совершенным спокойствием, не будешь подвергаться козням, охладишь страсти клеветников и завистников, проведешь всю жизнь в покое, не изнуряясь заботами о настоящем, но окрыляясь надеждою будущего. «Мощь его вознесется во славе». Чего особенно желают люди, то он часто и поставляет на вид, т. е. известность, знаменитость, которую добродетельные и там наследуют, и здесь получат в великом обилии, потому что никто не бывает столь знаменит и славен, как человек милосердый.
Если хочешь, представь с одной стороны людей, расточающих свое имение на конских ристалищах и зрелищах, а с другой человека милосердого, и увидишь, каков плод того и другого, как последнего все постоянно превозносят и удивляются ему, считая его общим отцом и прибежищем, а первых, если и похвалят в течение одного только дня, по непристойному и безрассудному увлечению, то потом порицают, как людей бесчеловечных, жестоких, тщеславных, как служителей невоздержания и рабов нечестия. В собраниях, когда начнется речь об этом предмете, первых упрекают за издержки и бесполезную трату, а последнего всякий, даже самый бесстыдный, преступный, жестокий и бесчеловечный похвалит и выразит ему удивление. Такова добродетель: она получает похвалы даже от тех, которые не следуют ей, тогда как порок отвратителен и ненавистен даже для тех, которые предаются ему. Вот почему людей расточительных не хвалят даже те, которые пользуются от них, блудницы, возницы, плясуны, а напротив отзываются об них худо; милосердых же не только бедные, получающие от них, но и все, не пользующиеся их щедростью, превозносят и любят. «Грешник увидит (сие) и разгневается, зубами своими поскрежещет и растает. Желание грешника погибнет» (ст. 10). Такова добродетель: она тягостна и невыносима для порока. Как огонь сжигает терние, так и человеколюбие раздражает людей бесчеловечных и жестоких, потому что оно служит обличением и укоризною их нечестия. Посмотри, как грешник, истаивая от гнева, не осмеливается произносить укоризну и прямо смотреть на светлое лицо добродетели; он истаивает в душе, выражает досаду зубами, но не смеет произнести ни слова, а только истаивает и терзается.
Таков порок: хотя бы он достиг самого скипетра, хотя бы стоял близ облеченных в диадему, он всего презреннее и боязливее; он подобен буре, смятению и волнующемуся морю, хотя бы облечен был безмерною властью. А добродетель напротив, хотя бы впала в крайнюю бедность, хотя бы заключена была в темницу, бывает славнее царей, наслаждается великим спокойствием, находится в тихой и безмятежной пристани, не только ничего не терпит от порочных, но и молча может отмщать им и призывать строгий суд на их нечестие. Что может быть несчастнее человека, живущего порочно, который, кроме того, что раболепствует имуществу, еще оскорбляется достоинствами других, славу других считает собственным наказанием, призывает суд сам на себя, терзается своею совестью, мучится в своей душе, становится палачом для самого себя? Видишь ли превосходную силу добродетели? Видишь ли бессилие и жалкое состояние порока? И не в этом только состоит его несчастие, но и во многом другом, на что указывает и пророк, продолжая: «желание грешника погибнет». Что значит: «желание грешника погибнет»? Значит: никогда не бывает постоянным. Так как предметы его желаний столь непостоянны и скоропреходящи, то сообразно с тем и сами желания изменяются, прекращаются и не имеют никакого корня. Если же таково состояние грешника здесь, то представь, каково оно будет в веке будущем. Поэтому, чтобы нам не потерпеть того же, будем избегать такого пути, и изберем путь добродетели, и будем постоянно идти по этому пути безопасному, недоступному для врагов, исполненному радости и славы, ведущему нас на небо, доставляющему нам во всем благоволение Божие, делающему нас любомудрыми, заключающему в себе такие блага, которых невозможно выразить словом, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа; Ему слава и держава во веки веков. Аминь.
Из беседы на псалом 113
«Благословенны вы Господом, сотворившим небо и землю» (ст. 23). Хорошо прибавил он: «Господом». Это особенно и есть благословение. Получается благословение и от людей, но оно касается вещей человеческих; а это — величайшее благословение. Люди благословляют, т. е. хвалят и прославляют, обладающих богатством, властью и почестями; но такое благословение — временное и, когда оно продолжается, не приносит никакой пользы; а благословение Божие — вечно и приносит величайшую пользу.
Из беседы на псалом 114
«Когда», говорит апостол, «упразднит всякое начальство и всякую власть и силу, последний же враг истребится — смерть» (1 Кор. 15:24, 26). Когда все это упразднится, тогда не останется ничего прискорбного, ни забот, ни трудов; все будет радостью, все миром, все любовью, все спокойствием, все веселием, все истинным, искренним и твердым; тогда не будет никаких недостатков, ни гнева, ни скорби, ни любостяжания, ни сладострастья, ни бедности, ни богатства, ни бесчестия, и ничего другого подобного. Будем же и мы стремиться к этой жизни и делать все для нее. Потому и в молитве нам заповедано говорить: «да приидет Царствие Твое» (Мф. 6:10), чтобы мы всегда представляли себе тот день.
Из беседы на псалом 119
Ты, возлюбленный, находясь в скорби, не отчаивайся, не малодушествуй, но тогда особенно и возвышайся духом, потому что тогда молитвы твои чище и благоволение Божие полнее, и все время проводи так, чтобы жизнь твоя была исполненною трудов, знал, что «все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 3:12), и что «многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие» (Деян. 14:22). Не люби поэтому жизни изнеженной и беспечной и не желай идти путем широким, который не ведет к небу, — а путем узким и тесным. Если ты хочешь достигнуть высших селений, то убегай удовольствий, попирай гордость житейскую, презирай богатство, славу и власть; избери бедность, сокрушение духа, покаяние, источники слез, и стремись ко всему, чем можно приобрести спасение. Избравший это и сам находится вне опасности, и молитвы его делаются возвышеннейшими. Если ты, таким образом, устроишь себя, и с таким сердцем будешь взывать к Богу, то Он непременно услышит тебя.
Подлинно, ничто не бывает столько причиною вражды и раздора, как любовь к настоящим благам, пристрастие или к славе, или к богатству, или к удовольствиям. Когда же ты разорвешь все эти узы и не попустишь душе пленяться чем–нибудь подобным, тогда увидишь, откуда берет свое начало раздор, где лежит основание добродетели. Для того Христос и повелевает нам быть овцами среди волков, чтобы ты не говорил: я потерпел то и то, и оттого ожесточился. Хотя бы ты потерпел бесчисленное множество обид, продолжай быть овцою, и победишь волков. Такой–то человек зол и нечестив; но ты имеешь силу, которою можешь преодолевать и злых. Что смиреннее овцы? Что свирепее волка? Однако первая преодолевает последнего, как видно на апостолах, потому что нет ничего могущественнее кротости, ничего — сильнее долготерпения. Вот почему Христос и заповедует нам быть овцами среди волков. Но сказав это и желая объяснить, каков должен быть Его ученик, и что для него недостаточно этой простоты, т. е. кротости овцы, прибавляет еще нечто другое: «будьте», говорит, «как голуби» (Мф. 10:16), соединяя кротость двух смирных и незлобивых животных. Такой требует Он от нас кротости, когда мы обращаемся среди злобных! Не говори мне: он зол, я не могу сносить. Тогда особенно и нужно показывать кротость, когда мы имеем дело с злобными и враждебными; тогда и открывается ее сила, тогда и сияет ее действенность, достоинство и польза. «Когда же я говорил с ними, они без вины враждовали со мною». Другой переводчик (Симмах) говорит: и как я говорил им, они враждовали (καὶ ο˝τε), выражая или: с ненавидящими мир я был мирен, или: за то, что я говорил им, они враждовали. Смысл этих слов следующий: во время самой беседы, говорит, когда я особенно выражал любовь свою, когда произносил особенно дружелюбные слова, тогда они и раздражались, строили козни, и ничто не укрощало их; но я продолжал соблюдать свою добродетель, не смотря на такое их расположение. Так должны поступать и мы; хотя бы нападали на нас любящих, хотя бы враждовали, хотя бы строили козни, мы должны соблюдать свое, помня заповедь, повелевающую быть подобными овцам и голубям среди волков, чтобы и их сделать лучшими, и самим достигнуть небесных благ, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.
Из беседы на псалом 127
Бог устроил много путей для того, чтобы обилием их сделать для нас восхождение к Нему легким. Одни из людей сияют девством, другие прославляются брачною жизнью, иные украшаются вдовством; одни отвергли все, другие — половину; те восходят праведною жизнью, эти — покаянием. Для того Бог и устроил так много путей, чтобы тебе удобно было идти. Ты не мог после бани крещения сохранить тело свое чистым? Можешь очистить себя покаянием, можешь богатством, милостыней. У тебя нет богатства? Можешь призреть больного, посетить заключенного, подать чашу холодной воды, принять странника под кров свой, пожертвовать две лепты, как вдовица, и плакать с плачущими; и это — милостыня.
Из беседы на псалом 142
Подобно тому как находящееся во тьме не знают свойства вещей, так и живущие во грехах бывают слепы, не различают являющихся предметов, гоняются за тенями, как за истинными вещами, гоняются за богатством, удовольствиями и властью, не узнают врагов, не узнают и друзей, доверяясь врагам как друзьям, и враждуя против друзей как против врагов. Не видишь ли ты ежедневно бедных, которые взывают, плачут, и никто не слушает их? Почему же другие не слушают? Потому, что диавол «посадил» их «в темноте, как от века умерших». Что для тех — тьма и смерть, то для них — бесчеловечие. Сидящим в тьме свойственно не видеть угрожающих бедствий; тоже испытывают и они, не видя предстоящих бедствий, стремясь в бездны и пропасти. Сидящим во тьме свойственно со всею смелостью решаться на дела постыдные; так поступают и живущие в нечестии, подобно сидящим во тьме и как будто нет ни одного человека, который видел бы дела их, они дерзко решаются на все преступления, среди городов, как будто в пустыне.
4. Сидящие во тьме находятся в постоянном страхе; таковы и нечестивые. Ни один корыстолюбец и хищник не свободен от страха, хотя бы он безмерно превозносился и по внешности казался веселым. Таково свойство совести.
Из толкования на главу 1 Книги пророка Исайи
[Пророк] прежде всего указывает на то, что составляет первое, среднее и последнее из зол, - сребролюбие и корыстолюбие в торговле. Впрочем, некоторые, не разумея неизреченной премудрости Божьей, принимают эти слова в переносном смысле. Великий и возвышенный Исайя, говорят они, не стал бы говорить о плутовстве менял и испорченности корчемников, но серебро здесь означает изречения Божье и вино – учение, которое они искажали прибавлением собственных мнений. Я не порицаю и этого объяснения, но говорю, что другое более справедливо. Говорить о таких предметах не только не недостойно пророка, но даже весьма достойно и его и человеколюбия Божьего.
Из толкования на главу 2 Книги пророка Исайи
"И наполнилась земля его," говорит он, "серебром и золотом, и нет числа сокровищам его; и наполнилась земля его конями, и нет числа колесницам его" (ст. 7). Но какое преступление, скажет кто-нибудь, иметь деньги, приобрести коней, особенно в то время, когда было немного расположения к любомудрию? Что же мы скажем на это? Пророк осуждает не обладание ими, но настроение воли, употреблявшей их не так, как должно. Как тогда, когда он говорит: горе крепким (Иса. 1:24), он не власть осуждает, но худо пользующихся властью, так точно и здесь он укоряет не за то, что они приобрели богатство, но за то, что собирали его с великим избытком и сверх нужды. И не бяше, говорит, числа сокровищ их. И не это только, но и то, что они, гордясь богатством и силою коней, мало-помалу уклонялись от надежды на Бога, как и в другом месте говорил им пророк: "горе надеющимся на силы свои и хвалящимся множеством богатства своего[15]" (Пс. 48:7); и еще в другом месте: "не спасется царь множеством воинства; исполина не защитит великая сила" (Пс. 32:16); и еще в ином псалме говорит: "не на силу коня смотрит Он, не к [быстроте] ног человеческих благоволит, - благоволит Господь к боящимся Его" (не в силе констей восхощет, ниже в лыстех мужеских благоволит: блвгоколит Господь в боящихся Его) (Пс. 146:10–11). "И наполнилась земля его идолами: они поклоняются делу рук своих, тому, что сделали персты их" (и наполнися земля мерзостей дел рук их, и поклонишася тем, яже сотвориша персты их) (ст. 8). Пророк, как мудрый врач, высказывает причину недуга и источник болезни. Намереваясь обличить их в нечестии, он предварительно показал причины болезни: сребролюбие, высокомерие, незаконные связи, объяснив то от этого они мало-помалу впали в бездну погибели и стали поклоняться идолам. Потом, осмеивая такое их служение, прибавляет: дел рук их. Действительно, что может быть смешнее того, когда человек делает бога? Мерзостию же Писание обыкновенно называет идолов; потому и мерзостью запустения называется истукан, поставленный в храме. "Итак, когда увидите," говорит Господь, "мерзость запустения,… стоящую на святом месте: читающий да разумеет" (Мф. 24:15). Желая отклонить их от привязанности к предметам чувственным, Бог запрещал им делать всякое изображение и называл это мерзостью, чтобы далеко отвести их от нечестия. Чувствовать омерзение значит чрезмерно ненавидеть что-нибудь, как нечистое, как проклятое. Таким образом мерзостью в Писании называется достойное ненависти и отвращения. А всякий идол таков. "Они поклоняются делу рук своих, тому, что сделали персты их: и преклонился человек, и унизился муж" (и поклонишася тем, яже сотворивша персты их: и преклонится человек, и смирится муж) (ст. 9, 10). Как поклонение Богу возвышает человека, так поклонение идолам унижает и низводит с высоты. В самом деле, что ниже человека, который лишает себя спасения, имеет своим врагом Бога всех, преклоняется перед вещами бездушными, служит камням? Бог удостоил нас такой чести, что сделал выше самых небес, а дьявол старается низвести покоряющихся ему до такого бесчестия, что делает их бесчувственнее самых вещей бесчувственных. Потому и говорит пророк: смирися муж. Это обличение само по себе достаточно было для того, чтобы имеющего ум отклонить от такой болезни; но так как многие из людей боятся не столько грехов, сколько наказаний, то он присоединяет и наказание, и говорит: и не претерплю им. Не прощу, говорит, не оставлю, не пренебрегу, но потребую отчета и назначу наказания за преступления. "Иди в скалу и сокройся в землю от страха Господа" (И ныне внидите в камения и скрыйтеся в землю от лица страха) Господня (ст. 10). Достаточно посмявшись безумию поклоняющихся идолам и указанием на способ делания идолов обличив и глупость служащих им и бессилие идолов, Он еще подтверждает слова Свои, предоставляя испытать сказанное на опыте, и говорит: для Меня достаточно было и того самого, что идолы делаются людьми, чтобы показать безумие обольщаемых; но так как они, погрузившись в нечестие, как бы в опьянение, стали слепы к предметам ясным и очевидным, то горд их постигнут такие бедствия, что и самые бесчувственные убедятся, каково бессилие идолов и какова сила Божья.
Всякий человек сильный, всякий властитель, всякий военачальник, всякий обладающий богатством, всякое, так сказать, великолепие и могущество человеческое тогда уничтожится и прекратится, и ничто не поможет им избежать гнева Божьего: ни сила телесная, ни опытность в войне, ни изобилие богатства, ни покровительство власти, ни множество войска, и ничто другое подобное.
Из толкования на главу 3 Книги пророка Исайи
Вы, говорит, зачем опустошили виноградник? (вы же, говорит, почто запалисте виноград мой) Как поступили бы какие-нибудь жестокие иноплеменные неприятели, так вы поступили со своими. Виноградом же Он называет народ, по причине великого попечения о нем и промышления свыше. И желая усилить обличение. Не сказал: почему подобных себе рабов, ближних, братьев, но Мое, говорит, погубили, Мое расхитили? Далее, показывая, в чем состоит это опустошение (запаление), говорит: награбленное у бедного – в ваших домах (разграбление убогаго в домах ваших). Не столько град вредит виноградникам, сколько несправедливость к бедному и убогому обыкновенно подпаляет его душу, подвергая ее унынию, тягчайшему всякой смерти. Хищничество – всегда зло, но особенно тогда, когда обижаемый находится в крайней бедности. Этим он не только обличает, но и исправляет, обращая взоры их на похищенное. После таких слов, самый вид лежащего пред глазами может достаточно тронуть того, кто не сделался слишком бесчувственным. "Что вы тесните народ Мой?" (пошто вы обидите людей моих) (ст. 15). Он продолжает тот же образ речи; как там говорил: виноградник (виноград мой), так и здесь: народ мой (людей моих). И лица убогих посрамляете? Тех, кого нужно было исправлять, вы прогоняете; тех, кого нужно было восстановлять, вы сокрушаете. Вместе с грабительством они еще презирали низших, обращались с ними хуже, нежели с невольниками, присоединяя к любостяжанию надменность, и от неправедного обогащения приобретая великую гордость. С корыстолюбием неразлучна болезнь высокомерия, и чем кто более собирает богатства, тем более усиливается и эта болезнь.
людие мои, приставницы ваши пожинают вас. Он и делает им обличение, и говорит как состраждущий народу. Приставниками же, кажется, он называет здесь истязающих, под которыми, как я думаю, разумеет хищников и их любостяжателей; а если не так, то собирающих подати. Посмотри и здесь на мудрость его: он осуждает не самое дело а неумеренность. Не сказал: требуют, но: пожинают, т.е. отнимают имущество, лишают всего под предлогом требования должного. Такое выражение он заимстсовал от примера собирающих жатву; пожинать (κλαμάσθαι) значит: после жатвы собирать выпавшие от жнецов колосья и совершенно ничего не оставлять на ниве. Так точно поступали тогда и эти люди, отнимая у иудеев все имущество и оставляя их нагими. И истяжающии обладают вами. Еще тяжелее то, что они не ограничивали этим своего любостяжания, но еще далее простирали насилие, делая людей свободными рабами.
Из толкования на главу 3 Книги пророка Исайи
"ждал Он правосудия, но вот – кровопролитие; [ждал] правды, и вот – вопль" (ждах, да сотворит суд, сотвори же беззаконие, и не правду, но вопль). Я справедливо, говорит, определяю наказание; Я ожидал "правосудия" (да сотворит суд), т.е. правду, а они показали противное: беззакония, неправду и вопль. "Воплем" он называет здесь любостяжание, несправедливую раздражительность, безрассудный гнев, несогласия, ссоры. "Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что [другим] не остается места" (Горе совокупляющим дом к дому, и село к селу приближающим, да ближнему отьмиут что) (ст. 8).Сказав, что они производили вопль, т.е. предавались любостяжанию и хищению, он приводит и частный вид этой неправды, исполненный великой злобы; и опять начинает плачем, показывая великость их грехов, и выражая, что они страдали неисцельной болезнью.
Такие поступки можно видеть и ныне у людей, худо пользующихся богатством, которые делают притязание на соседние земли не для своей безопасности, но в обиду ближним, подобно распространяющемуся огню грабя всех соседей. "Как будто вы одни поселены на земле.
В уши мои [сказал] Господь Саваоф" (Еда вселитеся едины на земли? Услышашся бо в ушесах Господа Саваофа сия. У св. И. Зл. стоит только ст. 9) (ст. 8, 9). Пророк показывает, что они страдают неисцельной болезнью тщетно и напрасно. Так как подобных людей не столько удерживают наказания и мучения, сколько точное знание, что они не воспользуются похищенным, то он угрожает им этим и говорит, что они будут трудиться, мучиться и пользоваться плодами греха, но наслаждения иметь не будут. Недремлющее, говорит, Око не смотри спокойно на такие дела. Словами: "услышашася бо" он выражает не то, будто эти дела теперь только стали известны Богу, но то, что теперь приближается суд и уже наступает воздаяние. "Многочисленные домы эти будут пусты, большие и красивые – без жителей."
Таково любостяжание! Доставляя предающимся ему большие богатства, оно лишает их прежнего. Это выражает он и здесь, говоря: когда вы устроите великолепные жилища, когда присвоите себе имущества всех, тогда лишитесь и прежнего. Дома будут стоять без владельцев и громче всякой трубы вещать против тех, которые сначала приобрели их грабительством, тогда как увеличившееся запустение будет представляться как бы некоторым трофеем.
Из толкования на главу 11 Книги пророка Исайи
И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей. Симмах: и пойдет младенец на пещеры аспидов, и отрок, питающийся молоком, видя василисков, возьмет их руками, и они не обидят его, и не причинят вреда на всей горе святой Моей. Слабые, обитающие среди злых, не будут подвергаться неприятностям от их злобы. Бог дал нам такую силу, вследствие которой их злоба не может вредить нам. Если уколы чародеев и ложные заклинания, которыми они пользуются, могут сделать тела злых зверей невредимыми от ядов, то тем более, вследствие помазания Духа и духовных заклинаний, которыми закляты умы наши, свободны будем от зла мы, когда пожелаем. Таким образом мы не только будем отвлечены от зла, но и будем так сильны, что нам не в состоянии будет вредить злоба других. Каким образом это исполнится? Ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют моря. Все это творит познание Бога, которым обновляемся и изменяемся не только мы, но и вся земля. Не думай, что говоря, что вся земля наполнится познания Бога, пророк говорит только о Палестине: пророческие слова этой книги не допускают такой скудости, даже совершенно не согласуются с ней. Как воды наполняют моря. Не без причины пророк говорит: моря, а не: море. Каким же образом можно открыть добрые дела или благочестие христиан? Не видим ли мы распри и тяжбы между христианами? Они завидуют друг другу, борются между собой из желания господства, любят славу и мир, погрязают в мщении и судах, обходят землю и море ради наживы и торговли. Не видишь ли ты вождей и начальников христианских поглощающими живых людей? Наконец, каким образом на христианах исполнились те слова, или — вся земля наполнилась познания Господа? Почему очень многие народы, услышавшие христианскую религию, не отступили от своих диких нравов? Таким образом, покажи, скажут, нам, где эти во всяком случае хорошие законы. Говорить так, как мне кажется, значит думать и говорить пустое многое, — возмущать и возмущаться, и — стараться обнаруживать пустые пророчества и ложные слова. Думают, что мы не в состоянии подтвердить истины. Не бойтесь! По милости Божией, когда будем говорить об этом, мы скажем все то, что даст благодать Духа, так как ради Его славы трудимся и за Него ведем войну. Я покажу тебе, сколько войн окончено. Не враждовала ли сама с собой природа? Не поклонялись ли деревьям и камням и не кропили ли на все жертвенники кровью? Чем они отличались от волков? Они были даже хуже волков. Последние заботятся и жалеют своих детенышей, напротив люди, вместо милосердия, которого требовала природа, оказывались жестокими. Зачем нам стараться доказывать это на основании язычников? Выслушай говорящего пророка: и приносили в жертву сыновей своих и дочерей своих бесам (Пс.105:37), или, как написано в книге царей: царь Амон (св. И. Златоуст, вероятно, имеет здесь в виду рассказ 4 Царств относительно Меши, царя моавитского, который, во время войны против него Иорама и Иосафата, на стенах города принес своего сына во всесожжение. Об Аммоне, царе иудейском, оставившем Господа и служившем кумирам, книга Царств такого свидетельства не содержит (ср. 4Цар.21: 19-26)), когда вел войну, принес своего сына во всесожжение пред всеми (4Цар.3:27). Ужели это кажется признаком малой жестокости? Почему же теперь никто не делает этого, даже язычник? Отроки свободно живут с отцами и матерями, имеют заботу и любовь к родителям. Тогда отцы вели себя относительно сыновей, как палачи, а теперь они доставляют им пищу, жизнь и почести. Желаешь ли ты понять, каким образом младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи, и не будут делать зла? Все это открывается в христианах. Хотя во время мученичества их бросали зверям, однако чрезвычайная сила последних не могла вредить им, и часто даже младенцы в этих битвах получали венцы, одни оставляли свои имения, другие раздавали их. Не видишь ли ты, сколько учреждено больниц для расслабленных, сколько вспомоществований оказано сиротам, сколько заботливости о вдовицах? Да зачем нам перечислять внешнее? Войди в церковь, и ты собственными глазами увидишь эти учреждения, и тот, кто против нас писал все это, сам засвидетельствует, что в церкви пользуются одинаковой честью бедные и богатые, знатные и слуги. Не видишь ли, что все они уходят от той же трапезы (пользуются той же трапезой)? Но тебе видеть невозможно. Каким образом рыси будут лежать вместе с козлищами, жестокий и храбрый воитель — с смиренными и кроткими? Если они полюбили добродетели не все вместе, это неудивительно; но более удивительно то, что некоторые предались многим добродетелям, — а другие, будучи не вполне совершенными, однако отрешились от жестокого характера. Но когда вся земля исполнялась ведения Господня? Когда во всю землю вышло вещание их (Пс.18:5).
Из толкования на главу 14 Книги пророка Исайи
Тогда беднейшие будут накормлены, и нищие будут покоиться в безопасности. Видишь ли, как они не веровали тому, что происходит и что имеет произойти от Господа. Нечто подобное же случилось во время пришествия Христова: Он пасет убогих, питает неимущих; богатые же не так, но остаются жадными. Бедных пасет Бог, как Он и говорит: Аз есмь пастырь добрый (Ин.10:11)
Из толкования на главу 58 Книги пророка Исайи
Ты пользуешься многою пищею, а тот погибает от голода; ты одеваешься в тонкие полотна, а он ходит постыдно нагим. Почему Бог повелевает, чтобы ты не презирал ближних по крови? Потому что и они имеют право приобретать блага от богатого родителя. Однако, многие глупцы мучаются при этом, рассуждая так: почему тот богат, а мы бедны? Те изобилуют благами, а мы – притеснениями? Почему, подобно тому, как Он сделал общим для всех солнце и не сделал света малым для бедняков и великим для богача, почему таким же образом Он не сделал всех благ общими? Но Бог сделал богатства также общими, потому что Он повелел богачам выдавать от них беднякам. Если бы Он не сделал богатства общими, то Он не дал бы такого повеления. Если бы то, что необходимо для нашей жизни, Бог не сделал общим, то человеческий род был бы погублен и уничтожен. Бог дал богатство богачу затем, чтобы он утешал скорби бедности.
Из беседы 2 о статуях
Бог в изобилии нам подает все, что гораздо нужнее денег, как то: воздух, воду, огонь, солнце и все подобное. Нельзя сказать, что богатый наслаждается лучами солнца более, а бедный менее; нельзя сказать, что богатый более вдыхает воздуха, чем бедный: но все это дано в равной мере всем. Для чего же Бог сделал общим то, что важнее и необходимее, от чего зависит наша жизнь; а то, что маловажное и ничтожнее, не составляет общей собственности, — разумею деньги? Для чего? — Чтобы жизнь наша была обеспечена, и мы имели поприще для добродетели. В самом деле, если бы необходимое не было общим, быть может, богатые, по обычному любостяжанию, подавили бы бедных; потому что, если они это делают в отношении денег, то чего не сделали бы в отношении тех благ. Опять, если бы и деньги были общими, и всем равно принадлежали, не было бы случая к милостыне и повода к благотворительности.
Итак, чтобы нам можно было жить безопасно, для этого общим у нас сделано все, от чего зависит наша жизнь.
«Богатых в настоящем веке увещевай, чтобы они не высоко думали о себе» (1 Тим. 6:17). Сказав: «богатых в настоящем веке», он показал, что есть и другие богатые — будущего века. Таков был Лазарь, нищий в настоящей жизни, и богатый в будущей, — богатый не золотом, серебром и тому подобными гибнущими и преходящими вещами, но теми неизреченными благами, «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» (1 Кор. 2:9).
В самом деле, истинное богатство и изобилие состоит в благах совершенных и неподверженных никакой перемене. Но не так был богат презревший Лазаря: напротив, он стал беднее всех, так что впоследствии просил капли воды, но и ее не мог получить: до такого крайнего дошел убожества! Апостол для того назвал их богатыми в «нынешнем веке», чтобы ты знал, что здешнее изобилие оканчивается с настоящей жизнью и не простирается далее, не переходит в другую жизнь вместе со своими обладателями, но часто оставляет их еще прежде смерти. На это самое и он указывает, говоря: «уповали не на богатство неверное» (1 Тим. 6:17). Подлинно, — как уже часто говорил я и не перестану говорить, — нет ничего столь ненадежного, как богатство: это — беглец неблагодарный, раб неверный; наложи на него тысячу цепей, — он уйдет и с цепями. Владельцы часто запирали его замками, затворяли дверями и приставляли к нему стражу из рабов; но оно, обольстив самых рабов, убегало вместе со своими стражами, увлекая их с собой, как цепь, и таким образом самая стража ни к чему не служила. Что же может быть ненадежнее богатства? Что жальче тех, которые так заботятся о нем? Они всеми силами стараются собирать то, что так скоро гибнет и исчезает, и не слушают, что говорит пророк: горе «надеющимся на силы свои и хвалящимся множеством богатства своего» (Пс. 48:7). Почему же, скажи, горе? «Суетится, собирает», говорит он, «и не знает, кому достанется то» (Пс. 38:7): труд несомненен, а наслаждение ненадежно. Часто ты трудишься и мучишь себя для врагов; часто, после твоей смерти, твое достояние переходит к тем, которые наносили тебе обиды и строили тысячи козней, и вот тебе достались одни грехи, а наслаждение другим!
5. Но надобно рассмотреть и то, почему апостол не сказал: «богатым в нынешнем веке» заповедуй не обогащаться, заповедуй обнищать, заповедуй растратить имение, а сказал: «увещевай, чтобы они не высоко думали о себе». Знал он, что гордость есть корень и основание богатства, и что, кто умеет жить скромно, тот не станет много заботиться о богатстве. И для чего, скажи мне, ты окружаешь себя множеством рабов, тунеядцев, ласкателей и всеми другими знаками пышности? Конечно, не по нужде, а по одной гордости, чтобы через это показаться важнее других людей. Кроме того (апостол) знал, что богатство не запрещено, если кто употребляет его для своих нужд. Не вино зло, как уже говорил я, а пьянство: так точно не богатство — зло, а любостяжание и сребролюбие. Иное дело сребролюбец, и иное — богач. Сребролюбец не есть богач; сребролюбец во многом нуждается, а нуждающийся во многом никогда не может быть богатым. Сребролюбец есть страж своего имения, а не владелец; раб, а не господин. Для него легче отдать кому–либо часть своего тела, нежели уделить сколько–нибудь из закопанного золота. Он с такой заботливостью хранит свое сокровище, как будто ему строго запретил кто даже дотрагиваться до этого клада, и бережет свое, как чужое. И в самом деле, это — чужое; потому что как может он считать своим то, чего никак не решится разделить с другими и дать бедным, хотя бы потерпел тысячу наказаний? Какой же это владелец имущества, когда не употребляет его и не пользуется им? К тому же, апостол не всем все заповедует, но снисходит к немощи слушателей, как и Христос делал. Тому богачу, который пришел и беседовал с Ним о жизни вечной, не сказал Он: «иди, продай имение твое» (Матф. 19:21); но, оставив это, говорил ему о других заповедях. Потом, когда тот спросил Его: «чего еще недостает мне» (Матф. 19:20), и тогда не просто сказал: «продай имение твое», но — «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое»: предоставляю это твоему произволению, даю тебе власть самому решить, не ставлю тебя в необходимость. Поэтому и Павел говорил богачам не о бедности, но о смиренномудрии, — как по немощи слушателей, так и потому, что знал совершенно, что скромность скоро заставит их отказаться от гордости и заботы о богатстве. Заповедав не высокомудрствовать, он научил и тому, каким образом могут они не высокомудрствовать. Каким же это образом? — Если узнают свойство богатства, — как оно ненадежно и неверно. Поэтому он и сказал далее: «и уповали не на богатство неверное» (1 Тим. 6:17). Богат не тот, кто приобрел много, но тот, кто много роздал. Авраам был богат, но не был сребролюбив; потому что не заглядывал в чужой дом, не любопытствовал о чужом имении, но, выходя (из своего дома), смотрел, нет ли где странника, нет ли где нищего, чтобы помочь нищете и принять путника. Не под золотым кровом жил он, но, поставив кущу у дуба, довольствовался тенью листьев: и жилище его было столь великолепно, что даже ангелы не стыдились остановиться у него, потому что искали не дома великолепного, но души добродетельной. Будем, возлюбленные, и мы подражать Аврааму, и разделим, что есть у нас, с бедными. Жилище у него было самое простое, но оно сделалось блистательней царских дворцов.
Ни один царь никогда не принимал у себя ангелов, а он удостоился такой чести, сидя под дубом и поставив кущу: не за простоту жилища он был почтен, но получил такой дар за красоту души и за сокрытое в ней богатство. Будем же и мы украшать не дома, но, прежде домов, души свои. Да и как не стыдно украшать мрамором стены без нужды и без пользы, и допускать, чтобы Христос ходил среди нас без одежды! Что тебе, человек, в доме? Умирая, разве ты возьмешь его с собой? Нет, не возьмешь; а душу непременно возьмешь. Вот теперь постигла нас такая опасность: пусть же помогут нам дома, пусть избавят нас от грозящей опасности: но они не могут сделать этого! Свидетели тому вы, которые совсем оставляете их и убегаете в пустыню, страшась их, как сетей и западни. Пусть помогают теперь деньги: но они ничего не значат. Если же деньги бессильны и против гнева человеческого, то тем более на божественном и неподкупном суде. Если теперь, когда мы оскорбили и разгневали человека, золото нисколько не помогает нам, то тем более бессильно будет оно, когда разгневается Бог, не имеющий нужды в деньгах. Мы строим дома, чтобы в них жить, а не тщеславиться ими. Все, что сверх нужды, излишне и бесполезно. Надень обувь, которая больше ноги, и она обеспокоит тебя, потому что будет препятствовать тебе идти: так и дом, более обширный, чем нужно, препятствует идти к небу. Ты хочешь строить великолепные, обширные дома? Не запрещаю, только строй не на земле; построй обители на небесах, в которых бы мог ты и других принять, — обители, которые никогда не разрушатся. Почему ты с таким неистовством гонишься за тем, что убегает и остается здесь? Нет ничего обманчивее богатства; оно сегодня с тобой, а завтра против тебя; оно со всех сторон вооружает против тебя завистливые глаза; это неприятель, живущий под одним с тобой кровом; это враг домашний. Свидетели этому вы, которые владеете им и всячески зарываете и скрываете его: и ныне именно богатство и увеличивает для нас тяжесть бедствия. Ты видишь, как легки, ничем не связаны и на все готовы бедные, и как, напротив, богатые испытывают множество затруднений, ходят туда и сюда, и ищут, где бы скрыть свое золото, ищут, у кого бы его положить. Зачем ищешь, человек, подобных тебе рабов? Вот Христос готов принять и сохранить, что ты ни веришь Ему, и не только сохранить, но и умножить и возвратить с большей прибылью! Из Его руки никто не похитит; Он не только сберегает вверенное Ему, но и освобождает тебя от неразлучных с этим беспокойств. Люди, приняв на сохранение наше богатство, думают, что оказали нам услугу, если сберегают принятое: Христос, напротив, говорит, что когда принял Он от тебя богатство, то не Он тебе, но ты Ему оказал услугу, и за свою заботливость, с какой Он сохраняет твое сокровище, не требует от тебя награды, но сам награждает тебя.
Итак, какого заслуживаем мы извинения, какого прощения, когда оставляем Того, Кто и может сохранить наше достояние, и за сохранение умеет быть благодарным, и воздает неизреченные и великие награды; а вручаем свою собственность слабым блюстителям, — людям, которые думают, что этим оказывают нам услугу, и возвращают нам впоследствии только то, что получили от нас? Ты здесь странник и пришелец; твое отечество на небесах: переложи туда все, чтобы еще прежде тамошнего наслаждения и здесь получить награду. Кто питается благими надеждами и с уверенностью ожидает будущего, тот уже и здесь вкусил царства (небесного); потому что ничто столько не услаждает и не усовершенствует душу, как благая надежда на будущее, — если, т. е. туда переложишь ты свое богатство и с надлежащим усердием позаботишься о собственной душе. Заботящиеся только об украшении своего дома, богатые только внешними благами, нерадят о внутренних благах и не обращают внимания на то, что душа их пуста, нечиста и покрыта паутиной. Но если, презрев внешнее, они всю свою заботливость обратят на душу свою и будут украшать ее со всех сторон: душа таких людей сделается жилищем Христовым. А что может быть блаженнее того, в ком живет Христос? Хочешь ли быть богатым? Найди себе друга в Боге, и будешь богаче всех. Хочешь быть богатым? Не будь высокомерен; это полезно для жизни не только будущей, но и настоящей. Ничто так не возбуждает зависти, как человек богатый; а если еще присоединится гордость, то двойная пропасть открывается перед ним, и все объявляют ему жесточайшую войну. Если же ты сумеешь вести себя скромно, то своим смиренномудрием отнимешь силу у зависти, и безопасно будешь владеть своим имением. Таково свойство добродетели, что она не только полезна нам для будущего, но и здесь доставляет уже награду. Не будем же гордиться богатством и ничем другим. Если падает и погибает надмевающийся духовными совершенствами, то тем более — телесными. Подумаем о своей природе, поразмыслим о своих грехах, познаем, кто мы, и это будет для нас достаточным побуждением к смиренномудрию. Не говори мне: «у меня лежат доходы, собранные во столько–то и столько лет, — тысячи талантов золота, прибытки, возрастающие с каждым днем».
Все, что ты не скажешь, скажешь напрасно и попусту. Часто все это улетает из дому в один час и в краткое мгновение времени, подобно тому, как легкий прах поднимается вверх от дуновения ветра. Таких примеров полна жизнь ваша, и Писание наполнено учением об этом. Сегодня богат, завтра беден. Поэтому я часто смеялся, читая в завещаниях: «такой–то пусть владеет полями, или домом, а другой пусть ими пользуется». Все мы пользуемся, а владеть никто не может; потому что если бы богатство и оставалось при нас во всю жизнь, не испытав никакой перемены, то при смерти, волей или неволей, мы уступим его другим, и таким образом только попользовавшись им, отойдем в ту жизнь, потеряв над ним всякую власть. Отсюда видно, что только те владеют богатством, которые и употреблением его не дорожат и наслаждение им презирают. Кто отказался от своего имущества и роздал его нищим, тот воспользовался им, как должно, и сохранит власть над ним при переходе и в другую жизнь; и не только не лишится своего стяжания во время самой смерти, но все, и даже гораздо больше получит тогда, когда особенно нужна будет помощь — в день суда, когда все мы должны будем дать отчет в своих делах. Итак, кто хочет и приобрести богатство, и пользоваться и владеть им, тот пусть откажется от всего имения; так как не сделавший этого неминуемо оставит его во время смерти, а часто еще и прежде смерти потеряет среди бесчисленных опасностей и бедствий. И тяжко не только то, что такая перемена происходит вдруг, но и то еще, что богачу приходится терпеть нищету, не приготовившись к ней. Не такова участь бедного. Он «уповает» не на золото и серебро, эти бездушные вещества, «но на Бога, дающего все обильно» (1 Тим. 6:17). Таким образом, состояние богатого более сомнительно, нежели бедного, потому что оно подвержено частым и разнообразным переменам. Что же значат слова: «дающего нам все обильно для наслаждения»? Бог в изобилии нам подает все, что гораздо нужнее денег, как то: воздух, воду, огонь, солнце и все подобное. Нельзя сказать, что богатый наслаждается лучами солнца более, а бедный менее; нельзя сказать, что богатый более вдыхает воздуха, чем бедный: но все это дано в равной мере всем. Для чего же Бог сделал общим то, что важнее и необходимее, от чего зависит наша жизнь; а то, что маловажное и ничтожнее, не составляет общей собственности, — разумею деньги? Для чего? — Чтобы жизнь наша была обеспечена, и мы имели поприще для добродетели. В самом деле, если бы необходимое не было общим, быть может, богатые, по обычному любостяжанию, подавили бы бедных; потому что, если они это делают в отношении денег, то чего не сделали бы в отношении тех благ. Опять, если бы и деньги были общими, и всем равно принадлежали, не было бы случая к милостыне и повода к благотворительности.
Итак, чтобы нам можно было жить безопасно, для этого общим у нас сделано все, от чего зависит наша жизнь; а чтобы нам иметь случай заслужить венцы и похвалы, для этого деньги не сделаны общими, — дабы мы, отвращаясь любостяжания и любя правду и раздавая свое имение нуждающимся, могли таким способом получать некоторое облегчение в своих грехах. Бог сделал тебя богатым: зачем же ты сам делаешь себя бедным? Бог сделал тебя богатым для того, чтобы ты помогал нуждающимся, чтобы своей щедростью к другим искупал собственные грехи; дал тебе богатство не для того, чтобы ты запер его на свою погибель, но чтобы расточил для своего спасения. Для того Он и самое обладание богатством сделал ненадежным, чтобы и через это самое ослабить безумную страсть к нему. Если владеющие богатством, и теперь, когда не могут положиться на него, а напротив видят, что оно порождает множество опасностей, воспламеняются такой страстью к нему: то кого бы они пощадили, если бы еще богатство имело и эти качества — постоянство и неизменность? Кого бы не коснулись? Какой вдовы, каких сирот, каких убогих? Посему не будем почитать богатство великим благом: великое благо — не деньги нажить, но стяжать страх Божий и благочестие. Вот теперь, если бы среди нас был праведник, имеющий великое дерзновение к Богу: он хотя бы был беднее всех людей, мог бы прекратить настоящие бедствия; довольно было бы только ему воздеть руки к небу и призвать Бога, и туча прошла бы. А между тем (у нас) лежит столько золота, и — оно меньше всякой грязи способно прекратить постигшее нас бедствие! И не только в настоящей опасности, — но и тогда, когда постигает нас болезнь, или смерть, или другое что–нибудь подобное, обнаруживается, как ничтожна сила денег, и как они не могут сами по себе доставить нам никакого утешения в несчастии. Одним только богатство, по–видимому, превосходит бедность — тем, что дает возможность каждый день веселиться и вкушать много удовольствий на пирах. Но это случается видеть и за столом бедных; они наслаждаются даже большим удовольствием, чем все богатые. Не изумляйтесь и не почитайте странностью слова мои; я объясню это вам свидетельствами самого опыта. Все вы, конечно, знаете, и согласны в том, что удовольствие на пирах зависит обыкновенно не от свойства яств, но от расположения пирующих. Например: кто садится за стол проголодавшись, для того и самая простая пища будет приятнее всяких приправ, сластей и разных лакомств. Напротив, кто идет к столу, не имея потребности в пищи и предупреждая чувство голода, как это делают богатые: тот, хотя бы нашел на столе самые любимые кушанья не почувствует удовольствия, потому что в нем еще не пробудился позыв на пищу. Что это действительно так, тому и вы все свидетели; а вот и Писание говорит то же самое: «Сытая душа попирает и сот, а голодной душе все горькое сладко» (Притч. 27:7). Что может быть слаще соты медовой? Но и он, говорит, не доставляет удовольствия тому, кто не голоден. А что неприятнее горького? Но и оно бывает сладко для живущих в нужде. А что бедные приступают в пище не иначе, как, почувствовав потребность в ней и голод, богатые же не ожидают такого побуждения, это известно всякому: оттого богатые и не вкушают настоящего и чистого удовольствия. Это самое бывает не только в отношении пищи, но и в отношении питья: как там голод производит удовольствие, независимо от свойства пищи, так и здесь жажда, обыкновенно, делает питье самым приятным, хотя бы это была простая вода. И на это самое указывает пророк, когда говорит: «насыщал бы их медом из скалы» (Пс. 80:17). Но мы нигде не читаем в Писании, чтобы Моисей извел из камня мед, а везде находим, что он извел реки воды, прохладные источники. Что же значат эти слова? Писание не говорит неправды. Когда жаждущие и истомленные нуждой нашли холодные источники, пророк, желая представить приятность этого питья, назвал медом воду — не потому, чтобы природа ее превратилась в мед, но потому, что состояние пивших сделало эти источники слаще меда. Понял ты, как и питье обыкновенно делается сладким от расположения жаждущих? Так и бедные, после труда и утомления, палимые жаждой, пьют простую воду с вышесказанным удовольствием: а богатые, и тогда, когда пьют вино сладкое, благовонное и имеющее все наилучшие качества, не чувствуют подобного удовольствия.
То же самое можно заметить и относительно сна. Не мягкая постель, не посеребренное ложе, не тишина в спальни и не другое что–либо подобное делает сон сладким и спокойным, но труд, усталость и обыкновение ложиться спать, когда сильно клонит ко сну и нападает дремота. Об этом свидетельствует и опыт, а еще прежде опыта приговор Писания. Соломон, живший всегда в удовольствии, желая показать это самое, сказал «сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест» (Екклес. 5:11). Почему он присовокупил: «мало ли, много ли он съест»? Потому что и то и другое — и голод и пресыщение, обыкновенно производят бессонницу: голод — иссушая тело, окостеняя веки и не давая им сомкнуться; пресыщение — стесняя и подавляя дыхание, порождая множество болезней. Но таково благотворное действие трудов, что раб может спать в том и другом случае (в голоде и пресыщении). Целый день бегая повсюду на служении своим господам, подвергаясь побоям, перенося усталость, и нисколько не отдыхая, рабы получают достаточную за такие беспокойства и труды награду в приятном сне. И это — дело человеколюбия Божия, что удовольствия покупаются не золотом и серебром, а трудом, работой, нуждой и всяким любомудрием. Не так у богатых: лежа на своих постелях, они часто проводят в бессоннице целую ночь и, не смотря на множество ухищрений, не вкушают приятного сна. А бедняк, окончив дневные труды, с усталыми членами, едва упадет в постель, уже погружается в глубокий, сладкий и здоровый сон, и в нем получает немалую награду за свои праведные труды. Итак, если бедный и спит, и ест, и пьет с большим удовольствием, нежели богатый; то какую, после этого, имеет цену богатство, когда оно не доставляет и того, в чем только, по–видимому, и состоит его преимущество перед бедностью? Поэтому и в начале Бог наложил на человека труд, не в наказание и мучение, но для вразумления и научения его. Адам, когда жил без трудов, ниспал из рая; но апостол, когда провождал жизнь труженическую и тягостную, «в труде и подвиге», как сам он говорит, «ночь и день» (2 Фессал. 3:8), — взошел в рай и восхищен на третье небо. Не будем охуждать труд, не будем пренебрегать работой; потому что от них мы получаем, еще прежде царствия небесного, величайшую награду, — сопровождающее их удовольствие, и не только удовольствие, но — что еще важнее удовольствия — самое цветущее здоровье. Богатых, кроме лишения этого удовольствия, постигают многие болезни; а бедные не впадают в руки врачей. Если иногда они и подвергаются недугам, то скоро и восстанавливают себя, будучи далеки от всякой неги и имея здоровое телосложение.
Бедность — великое стяжание для тех, которые мудро переносят ее; это сокровище некрадомое, жезл несокрушимый, приобретение неоскудеваемое, убежище безопасное. Но бедного, говорят, угнетают? Зато богатый подвержен гораздо большим наветам. Бедного презирают и обижают: богатому завидуют. Одолеть бедного не так легко, как богатого; потому что последний со всех сторон представляет к этому случаи, как дьяволу, так и коварным людям, и бывает рабом всех, по великому множеству дел. Имея надобность во многих лицах, он принужден многим льстить и угождать с великим раболепством; бедного же, если он благоразумно ведет себя, не может одолеть и дьявол. Иов и прежде был крепок, а когда лишился всего, тогда сделался еще могущественнее и одержал над дьяволом блистательную победу. Бедный даже не может быть и обижен, если он ведет себя мудро; и что я сказал об удовольствии в пище, именно, что оно зависит не от роскошных яств, а от расположения ядущих, — то же говорю и об обиде, именно, что обида состоится, или не состоится не по желанию наносящих ее, но по расположению тех, которые терпят обиду. Например, тебе нанес кто–нибудь обиду тяжкую и нестерпимую. Если ты посмялся над этой обидой, не принял к сердцу оскорбительных слов, ты стал выше удара, — не обижен. Если бы у нас было адамантовое тело, то, хотя бы со всех сторон сыпались на нас тысячи стрел, мы не чувствовали бы ударов; потому что раны происходят не от руки, пускающей стрелы, а от свойства тел, подверженных страданию. Так и здесь: обиды и унижения, соединенные с обидами, происходят не от злобы обижающих, но от слабости обижаемых. Если бы мы были мудры, то могли бы и не обижаться и не чувствовать никаких оскорблений. Тебя обидел кто–нибудь, но ты не почувствовал обиды, и не опечалился? Тогда ты не обижен: напротив, скорее ты поразил, чем сам поражен. Когда обидевший видит, что его удар не достигает до души оскорбляемых им, тогда сам он сильно терзается; и как обижаемые молчат, то удар обид сам собой обращается назад и поражает того, кем он послан.
Итак, возлюбленные, будем во всем любомудрыми, и — бедность нисколько не сможет повредить нам; она даже принесет величайшую пользу и сделает нас славнее и богаче всех богачей. Кто, скажи мне, был беднее Илии? Но потому он и превзошел всех богачей, что был так беден и что самую бедность избрал по богатству своей души. Он возлюбил такую бедность потому, что все обилие богатства ставил ниже своей высокой души и почитал недостойным своего любомудрия. Если бы он высоко ценил настоящие блага, то имел бы не одну милоть; но он так пренебрегал всей настоящей суетой и смотрел на золото, как на попираемую персть, что, кроме той одежды, не имел ничего более. Потому и царь нуждался в этом бедняке, и имевший столько золота с жадностью ловил слова того, кто не имел ничего, кроме милоти. Настолько милоть была блистательнее порфиры, и пещера праведника величественнее царских чертогов! Поэтому, и возносясь на небо, он не оставил своему ученику ничего, кроме милоти. С ней, говорил он, я сражался с дьяволом; ей и ты вооружайся против него; нестяжательность есть оружие крепкое, убежище неодолимое, столп незыблемый. Елисей принял милоть, как величайшее наследие; и действительно, это было величайшее наследие, драгоценнее всякого золота. И с того времени Илия сделался сугубым: был Илия на небе и Илия на земле. Знаю, что вы ублажаете этого праведника, и каждый из вас желал бы быть таким, как он. Но что, если докажу вам, что все мы, участвующие в таинствах, получили нечто такое, что даже несравненно больше того?
Илия оставил своему ученику милоть, а Сын Божий, возносясь, оставил нам Свою плоть. Илия остался без милоти, а Христос и нам оставил плоть Свою, и с ней же вознесся. Не будем же падать духом, не будем сетовать, не будем бояться тяжких времен: откажется ли сделать что–либо для нашего спасения Тот, кто не отрекся пролить за всех нас Свою кровь, и дал нам плоть и ту же самую кровь Свою? Воодушевляясь такими надеждами, будем непрестанно взывать к Нему и воссылать молитвы и моления; будем со всем усердием заботиться о всякой добродетели, чтобы и избегнуть настоящих опасностей и достигнуть будущих благ; чего и да удостоимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу, со Святым Духом, во веки веков. Аминь.
Из беседы 5 о статуях
Что тебе, человек, препятствует сделаться подобным Павлу? Разве он был не беден? Разве не делатель палаток? Разве не простой человек? Если бы он был богат и благородного происхождения, бедные, призываемые к подражанию ему, конечно, могли бы отговариваться своей бедностью. Но теперь ты ничего такого сказать не можешь, потому что этот человек был ремесленник и снискивал себе пропитание ежедневными трудами.
Из беседы 16 о статуях
Что бы это значило: «радости вашей никто не отнимет у вас»? У тебя есть деньги? Радость о богатстве многие могут взять у тебя — и вор, разламывающий стену, и раб, уносящий вверенное ему, и царь, отбирающий имение в казну, и завистливый человек, вводящий клевету. Имеешь ты власть? Многие могут взять у тебя радость о ней. Когда прекратится начальствование, прекратится и удовольствие; да и во время самого начальствования много встречается дел трудных и соединенных с заботами; они уменьшают твою радость. Пользуешься крепостью тела? Постигла тебя болезнь — и расстроила радость о ней. Ты красив и благообразен? Пришла старость — и сокрушила и унесла эту радость. Станешь наслаждаться роскошною трапезою? С наступлением вечера окончится и радость пиршества. Так всякая мирская вещь легко повреждается и не может доставить нам прочного удовольствия; но благочестие и доблесть душевная — совсем другое дело. Если подашь милостыню, — никто не может отнять у тебя этого доброго дела. Пусть нападут со всех сторон войска, цари, тысячи клеветников и злоумышленников: они не могут отнять приобретения, сокрытого на небе; нет, радость эта остается навсегда. «Он расточил, — говорит, — роздал нищим; правда его пребывает во веки» (Пс. 111: 9). И весьма справедливо, — потому что она хранится в небесных сокровищницах, где вор не подкапывает, разбойник не отнимает, моль не съедает (Мф. 6:20).
Из беседы 17 о статуях
Кого не обличила (в слабости) трудность настоящего времени? Занимавшие у нас первые должности, начальствующие, владеющие несчетным богатством, пользующиеся великим дерзновением пред царем, все они, оставив дома пустыми, помышляли только о своем спасении; тогда–то оказалось, что значит вся дружба и родство их; кого они прежде знали, тех во время злополучия и знать не хотели, и сами желали быть ими не знаемы. А иноки, люди бедные, не имеющие ничего, кроме худой одежды, жившие в сельской простоте, казавшиеся дотоле ничтожными, пребывавшие на горах и в лесах, предстали, как некие львы, с великим и высоким духом, в то самое время, как все боялись и трепетали, — (предстали) и прекратили бедствие, не в продолжение многих дней; а в краткий промежуток времени. И как храбрые герои, не только самою борьбою с противниками, но и одним появлением в стане и криком своим обращают в бегство врагов; так и эти (иноки) в один день и сошли (с гор), и говорили (с судьями), и прекратили бедствие, и возвратились в свои жилища. Таково любомудрие, введенное Христом между людьми! И что говорить о богатых и облеченных (низшею) властью; когда даже и получившие право судить и исправлявшие самые высшие начальнические должности, умоляемые этими самыми иноками произнести милостивый приговор, сказали, что они не властны в окончательном решении, и что страшно и опасно было бы не только оскорбить царя, но и захватив оскорбивших, оставить их без наказания? А эти (иноки) оказались могущественнее всех: умоляя с великодушием и терпением, они убедили (судей) показать такую власть, которой эти не получили от царя; успели, даже после того как виновные были уже открыты, склонить судей не произносить обвинительного приговора, но предоставить решение воле царя; обещали, что сами убедят его непременно даровать прощение преступникам, и уже готовы были отправиться в путь. Но судьи, пораженные их любомудрием и изумленные высотою духа, не попустили их предпринять такой дальний путь, и сказали, что, если только они получат заявление их на бумаге, то сами отправятся и умолят царя оставить весь гнев, — что, надеемся мы, и сбудется. Действительно, когда происходило разбирательство, иноки, вошедши (в судилище), произносили весьма мудрые слова, письменно умоляли царя, напомнили о (страшном) суде и сказали, что сложат свои головы, если не будет (дано помилования). И изложив эти слова на бумаге, судьи отправились. Вот что украсит ваш город блистательнее всякого венца.
Из беседы 18 о статуях
«Блажен, — говорит, — муж, который не ходит на совет нечестивых» (Пс. 1:1). «Блажен человек, которого вразумляешь Ты, Господи, и наставляешь законом Твоим» (Пс. 93:12). «Блаженны непорочные в пути» (Пс. 118:1). «Блаженны все, уповающие на Него» (Пс. 2:12). «Блажен народ, у которого Господь есть Бог» (Пс. 32:12). «Блажен, кого не зазирает душа его» (Сир. 15:2). «Блажен муж, боящийся Господа» (Пс. 111:1). И Христос опять (говорит) так: «Блаженны плачущие, блаженны нищие духом, блаженны кроткие, блаженны миротворцы, блаженны изгнанные за правду» (Мф. 5:3–11). Видишь, как божественные законы везде ублажают не кого–либо из богатых, не из знатных родом, не из пользующихся славою, но стяжавшего добродетель! Это потому, что требуется, чтобы основанием всех наших дел, или страданий, был страх Божий; и если ты заранее насадишь этот корень, то не только покой, честь, слава и уважение, но и обиды, и клеветы, и оскорбления, и бесчестие, и мучения, и все вообще бедствия произрастят тебе плоды радости. И как корни дерев сами горьки, а плоды приносят нам весьма приятные, так и печаль по Боге принесет нам великую радость. Кто только часто молился со скорбью и проливал слезы, те знают, какую получили они радость, как очищали совесть, как восставали с благою надеждою. Это потому, что, как я всегда говорю, не свойство вещей, а мысль наша обыкновенно печалит и радует нас. Итак, если мы настроим ее, каковою ей быть должно, то будем иметь залог всякого благодушия. Как вредит и пользует не столько свойство воздуха и внешние влияния, сколько собственное предрасположение; точно то же самое и с душою, и тем еще более, что там неизбежность природы, а здесь все зависит от свободной воли. Поэтому Павел, претерпев бесчисленные бедствия: кораблекрушения, брани, насилия, разбойников, и все, чего и исчислить словом невозможно, и умирая каждый день, не только не скорбел и не роптал, но и хвалился, и радовался, и говорил: «Ныне радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело Его» (1 Кол. 1:24). И опять: «И не сим только, но хвалимся и скорбями» (Рим. 5:3). А хвалиться значит радоваться в высшей степени.
Итак, если желаешь радости, не ищи ни денег, ни телесного здоровья, ни славы, ни власти, ни веселья, ни роскошных трапез, ни шелковых одежд, ни многоценных полей, ни блистательных домов, и ничего другого тому подобного, но устремись к любомудрию по Боге и держись добродетели: тогда ничто ни из настоящего, ни из ожидаемого не сможет опечалить тебя. То, что других опечаливает, для тебя будет приращением радости. И бичи, и смерть, и потери, и злословия, и обиды, и все подобные бедствия, если только наводятся на нас ради Бога, и этот имеют корень, вносят в нашу душу великую радость.
Никто не сможет сделать нас несчастными, если мы сами не сделаем себя такими; равно как никто не сможет сделать нас и блаженными, если не сделаем себя таковыми мы сами, по благодати Божией. И чтобы вы уверились, что блажен один тот, кто боится Господа, это докажу вам теперь не прошедшим, но тем, что случилось с нами. Всему нашему городу угрожало полное истребление, и из богатых, знатных и знаменитых людей никто не осмелился показаться среди города, но все убежали и ушли вон. А боящиеся Бога, обитатели монастырей, эти, пришедши сюда с великим дерзновением, порешили все, и случившиеся уже бедствия, и ожидаемые еще ужасы так мало могли их устрашить и повергнуть в уныние, что, находясь вдали от несчастия и не имея ничего общего (с жителями города), они бросились сами в средину огня и всех исторгли оттуда. И что всем кажется страшным и ужасным — смерть — они готовы были принять со всею охотою, стремились к ней с большею радостью, чем другие — к властям и почестям; знали они, что в этом и состоит величайшая власть и честь, и самыми делами доказали, что блажен только тот, кто держится высшего любомудрия: он и не терпит никакой перемены, и не подвергается никакому злополучию, но наслаждается непрерывным благоденствием и посмевается над всеми мнимыми неприятностями. Вот теперь первые сановники (города) находятся в великой печали, сидя в темнице, отягченные цепями, и каждый день ожидая смерти, — а эти (иноки) наслаждаются чистейшим удовольствием, если б даже им пришлось претерпеть какое несчастие. И что другим кажется страшным, то для них вожделенно, потому что они знают, к чему стремятся, и какая участь ожидает их по отшествии отсюда. И живя так строго и посмеваясь смерти, они однако же болезнуют о других, и от этого получают опять величайшую пользу. Постараемся же иметь попечение о своей душе, и никакая нечаянность не в состоянии будет опечалить нас. Будем умолять Бога и о заключенных в темницу, чтобы Он избавил их от постигшего их несчастия.
Из слова 3 о покаянии
Я должен вам, и охотно плачу долг, потому что это приносит мне не бедность, но доставляет богатство. В делах мирских должники бегают от заимодавцев, чтобы не отдать (долга); а я гонюсь (за вами), чтобы отдать — и весьма справедливо, потому что в мирских делах отдача производит бедность, а в слове отдача рождает богатство. Например: я должен кому–нибудь деньги; если возвращу их, они не могут быть и у него, и у меня; нет, от меня они ушли, а к нему пришли. Но если заплачу слово, оно и при мне находится, и вы все его имеете. Если задержу слово и не сообщу (его), тогда я беден, а когда заплачу, тогда становлюсь богаче. Если не заплачу слова, тогда я один богат; а если заплачу, то получаю плод вместе со всеми вами.
Из слова 7 о покаянии
Великого Судью уже не прельстит ораторское искусство, не поколеблет могущество; Он ни на достоинства не взирает, ни лица на стыдится, ни деньгами не подкупается, но страшно и неумолимо Его правосудие.
Итак, будем здесь смягчать и молить Судью; здесь станем преклонять Его всеми силами, но не деньгами; впрочем, если нужно сказать правду, Человеколюбец преклоняется и деньгами, которые принимает Он не Сам, а через бедных. Дай нуждающемуся денег — и ты умолил Судью. Говорю это, заботясь о вас, как близких друзьях, потому что покаяние без милостыни мертво и лишено крыльев; не может окрылиться покаяние, не имея крыла милостыни. Вот почему для Корнилия, чистосердечно покаявшегося, милостыня сделалась крылом благочестия: «милостыни твои», говорится в Писании, «и молитвы твои пришли» на небо (Деян. 10:4), потому что, если бы покаяние его не имело крыла милостыни, то не взошло бы на небо. Теперь (и нам) отверзлось торжище милостыни: мы видим пленников и нищих, видим бродящих на площади, видим вопиющих, видим плачущих, видим стонущих; дивное торжище предлежит нам; цель же всякого торжища и забота всякого купца состоят не в ином чем, как в том, чтобы за малую цену купить, что продается, а продать за большую. Не в этом ли цель всякого купца? Не с тем ли намерением начинают заниматься торговлей, чтобы за дорогую цену продать дешево купленное, и, таким образом, получить во много раз большие барыши? Такое–то торжище предложил нам и Бог; приобрети оправдание не дорогой ценой, чтобы за дорогую продать его впоследствии, если только воздаяние можно назвать перепродажей. Здесь оправдание покупается недорогой ценой: ничего не стоящим куском хлеба, дешевой одеждой, чашей холодной воды: «кто напоит чашей холодной воды, истинно говорю вам», говорит Учитель духовной купли, «не потеряет награды своей» (Матф. 10:42). За чашу студеной воды есть награда, а за одежды и деньги, подаваемые с целью благодеяния, не будет награды? Наоборот, даже великая награда. Итак, для чего упомянул Он о чаше студеной воды? Он хотел этим указать на милостыню, не требующую никаких издержек. На студеную воду ты не тратишь ни дров, не иждиваешь и ничего другого. Если же так высоко ценится милость благодеяния там, где подаяние чуждо издержек, то какого воздаяния следует ожидать от праведного Судьи в том случае, когда снабжают (бедных) одеждами, раздают деньги и обильно наделяют прочими благами? Итак, доколе будут лежать перед нами добродетели, которые можно приобрести недорогой ценой, возьмем их, восхитим, купим у Великощедрого. «Жаждущие», говорит Писание, «идите все к водам; даже и вы, у которых нет серебра, идите, покупайте» (Ис. 55:1). Доколе предлежит торг, купим милостыню, лучше же сказать — милостыней купим спасение. Ты одеваешь Христа, когда одеваешь нищего. Это, скажешь, я знаю прекрасно и твердо; это я и раньше знал, не ты первый учишь, не от тебя от первого слышу это; не необычное ты проповедуешь, а чему часто учили нас многие из присутствующих. Знаю и сам я, знаю, что вас часто наставляли в этих и подобных истинах: но, о, если бы мы, часто обучаясь им, хотя немного сделали хорошего! «благотворящий бедному дает взаймы Господу» (Притч. 19:17). Дадим взаймы Богу милостыню, чтобы воспринять от Него милосердное воздаяние. О, сколь мудро это изречение: «благотворящий бедному дает взаймы Господу»! Почему не сказано: «благотворящий бедному» дает Богу, а: «дает взаймы»? Знало Писание наше корыстолюбие, приметило, что алчность наша, питаемая любостяжанием, ищет излишества; для того и сказало оно не просто: «благотворящий бедному» дает Богу, дабы ты не подумал, что дело идет о простом возмездии, но сказано: «благотворящий бедному дает взаймы Господу». Если Бог берет у нас взаймы, то Он уже наш должник. Итак, каким же хочешь ты иметь Его — судьей, или должником? Должник чтит дающего взаймы, судья же не щадит получающего взаймы.
Необходимо рассмотреть еще и другую причину, почему Бог сказал, что подающий бедняку дает взаймы Мне. Так как Он знал, что наше любостяжание стремится к прибытку, как я сказал раньше, и что имеющий деньги ни в каком случае не захочет дать в займы без ручательства, потому что заимодавец требует или залога, или обеспечения, или поручителя, и под этими тремя ручательствами вверяет свои деньги, т. е. когда, как выше сказано, или возьмет поручительство, или залог, или обеспечение; так как знал Бог, что без таких ручательств никто не дает взаймы, что всякий руководится не человеколюбием, а взирает на одну только прибыль, между тем бедняк лишен подобного рода ручательств, потому что не имеет ни залога, — ибо ничем не владеет, — ни обеспечения, — ибо наг, — ни поручителя, — ибо по бедности ему не доверяют; так как знал Бог, что бедняк подвергается опасности по своей бедности, а имеющий деньги подвергается опасности за свое жестокосердие, то сделал Себя посредником (между тем и другим), для бедняка стал поручителем, а для заимодавца залогом. Не веришь ты, говорит Он, бедняку ради его скудости, поверь Мне ради Моего богатства. Увидел бедного — и оказал сожаление, увидел бедного — и не презрел, но Себя Самого дал порукой за неимущего и по Своей великой благости пришел на помощь нуждающемуся, о каковом Его милосердии свидетельствует блаженный Давид, говоря: «ибо Он стоит одесную бедного» (Пс. 108:31). «Благотворящий бедному дает взаймы Господу» (Притч. 19:7). Будь, говорит, благонадежен: Мне взаймы даешь. Что же такое приобрету я, если даю Тебе взаймы? Поистине, преступнейшее дело — требовать отчета от Бога. Впрочем, снисходя твоему беззаконию и желая милосердием победить твою жестокость, исследуем и это. Какую пользу получаешь ты, когда даешь взаймы другим? Какого прибытка ищешь ты от них? Не на сто ли ищешь один, если ищешь законной лихвы; а если обогащаешься, увлекаясь своей алчностью, то соберешь двойной или тройной неправедный плод. Но я награждаю большим твою страсть к любостяжанию; иду дальше твоих ненасытных желаний; богатством моим покрываю твои безмерные стремления. Ты ищешь в сто раз меньшего, а Я даю тебе в сто раз большее. Итак, Ты заимствуешь, Господи, Ты берешь здесь от меня взаймы милостыню, подаваемую нищему, чтобы некогда мне воздать ее? Тогда я ищу договора и желаю утвердить взаимные условия; объяви мне время уплаты, назначь определенный срок, когда я получу обратно долг. Совершенно излишни такие условия. «Верен Господь во всех словах своих» (Пс. 144:13). Но так как честный должник обыкновенно определяет срок и назначает день (уплаты), то послушай, когда и где воздаст тебе долг Тот, Кто взял у тебя взаймы через нищего. Когда «сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его» (здесь обрати внимание, как честно поступает должник по отношению к заимодавцу, с какой великой благодарностью воздает взявший взаймы): «придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира». За что? За то, что «алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; наг» был, «и вы одели Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне; был странником, и вы приняли Меня» (Матф. 25:31, 33–36). Тогда хорошо послужившие в этой жизни, взирая на собственную немощь и на достоинство взявшего взаймы, говорят: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили» (Матф. 25:37). Тебя, на Которого «очи всех уповают, и Ты даешь им пищу их в свое время» в изобилии (Пс. 144:15)? О, великая благость! Он скрывает Свое величие ради милосердия. «Алкал Я, и вы дали Мне есть». О, великая благость! О, безмерная милость! «Дает пищу всякой плоти» (Пс. 135:25), отверзающий руки Свои и исполняющий «все живущее по благоволению» (Пс. 144:16), алкал, говорит, и «дали Мне есть», не по унижению Своего достоинства, а по человеколюбию Своему, ставшему порукой за бедных. «Жаждал, и вы напоили Меня». Кто говорит это? Тот, Кто вливает водное естество в озера, реки и источники, Тот, Кто говорит в Евангелии: «кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Иоан. 7:38), Тот, Кто сказал: «кто жаждет, иди ко Мне и пей» (Иоан. 7:37). Но говорит еще: «наг» был, «и одели Меня». Мы одели Того, Кто одевает небо облаками, Кто облекает всю церковь и вселенную. «Все вы», говорится в Писании, «во Христа крестившиеся, во Христа облеклись» (Гал. 3:27). «В темнице» был. Ты ли в темнице, «освобождает узников от оков» (Пс. 67:7)? Изъясни, что говоришь, потому что величие отрицает говоримое Тобой. Когда видели мы Тебя в такой нужде? Когда сделали это? «Так как», отвечает Он, «сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Матф. 25:40). Не истинно ли изречение: «Благотворящий бедному дает взаймы Господу»? И вот что, заметь, удивительно: ни о какой другой добродетели не упоминает Он, кроме дел милостыни, хотя и мог сказать: «придите благословенные», потому что вы целомудренно жили, потому что сохранили девство, избрали евангельское житие, но умалчивает об этом, не потому, чтобы недостойно было упоминания, а потому, что эти добродетели ниже милосердия. Но как этим, стоящим одесную, Он назначил царство, дарованное за милосердие, так, наоборот, стоящим с левой стороны грозно изрек наказание за не принесение плода (милостыни). «Идите проклятые» в мрак кромешный, «уготованный дьяволу и ангелам его» (Матф. 25:41). Почему? За что? За то, что алкал, «и не дали Мне есть» (Матф. 25:42). Не сказал: за то, что блудодействовали, прелюбодействовали, за то, что воровали, лжесвидетельствовали, за то, что нарушили клятву; нет сомнения, и это — пороки, но более простительные, чем бесчеловечие и немилосердие. Почему, Господи, не упоминаешь Ты о других грехах? Не сужу, говорит, грех, но жестокость; не сужу согрешивших, но не покаявшихся. За жестокосердие осуждаю вас, за то, что, имея такое великое и сильное врачевство к спасению — милостыню, которой заглаживаются все грехи, вы презрели такое благодеяние. Итак, я поношу жестокосердие, как корень зла и всякого нечестия; хвалю (напротив) милосердие, как корень всех благ, — и одним угрожаю огнем вечным, а другим обещаю царство небесное. Хороши, Владыка, и обетования Твои, прекрасно и Твое ожидаемое царство, равно полезна и геенна, которой Ты угрожаешь; одно — потому что поощряет нас, другая — потому что устрашает. Прекрасно поощряет царство, а геенна к пользе устрашает, потому что Бог грозит геенной не потому, чтобы желал ввергнуть в геенну, а чтобы избавить нас от геенны: если бы Он хотел наказать, то не грозил бы наперед, чтобы мы не предостерегались и не избежали угрозы. Бог угрожает мщением, чтобы мы избежали действительного мщения; устрашает словом, чтобы не наказать самым делом. Итак, дадим Богу взаймы милосердие. Дадим взаймы, чтобы, как я сказал раньше, обрести Его должником, а не судьей, потому что должник стыдится заимодавца, стыдится — и оказывает ему почтение. Если заимодавец придет к дверям должника, то последний убегает, если не имеет средств (к уплате), а если имеет, смело принимает его. Обрати внимание еще и на нечто другое, что заставляет удивляться Праведному Судье, если сравнить это с образом поведения людей. Если ты дашь взаймы какому–нибудь бедняку, а должник впоследствии разбогатеет и окажется, наконец, в силах уплатить долг, тогда он отдает его, таясь от людей, чтобы не испытывать стыда за прежнее свое состояние, и выражает (заимодавцу) благодарность, а благодеяние его скрывает, стыдясь прежней нужды. Бог же поступает не так: Он тайно берет взаймы, а возвращает долг явно, потому что когда Он получает заем, то получает его через тайную милостыню, а когда отдает, то отдает перед взорами всей твари. Но, может быть, кто–нибудь скажет: почему же Бог точно так же, как Он даровал мне — богатому, не дал и бедному? Конечно, Он мог дать одинаково и тебе, и убогому; но не пожелал Он, чтобы и твое богатство было бесплодно, и его бедность оставалась без награды. Тебе — богатому Он повелел богатеть милостыней и расточать в правде, ибо «расточил», сказано, «роздал нищим; правда его пребывает во веки» (Пс. 111:9). Видишь, что богатый посредством милостыни собирает себе правду вечную? Рассуди опять и о бедном: у него нет богатства, которым он мог бы заслужить правду; но зато у него есть бедность, которой он приобретает терпение вечное, ибо «надежда бедных не погибнет» во век (Пс. 9:19) о Христе Господе нашем, Которому слава во веки веков. Аминь.
Из слова против упивающихся и о воскресении, сказанное в святую и великую неделю пасхи
«Очень желал», говорил Он, «Я есть с вами сию пасху» (Лук. 22:15); а если Он возжелал праздновать вместе с нами пасху, то — очевидно — праздновать и воскресение. Итак, когда радуются ангелы и архангелы, и Владыка всех небесных сил празднует вместе с нами, — какой может оставаться еще повод к печали?
Никто из бедных пусть не унывает по причине своей бедности, потому что это духовный праздник; никто из богатых пусть не превозносится богатством, потому что от денег нисколько не может увеличиться радость этого праздника. На праздниках мирских, житейских, где бывает великое невоздержание, где обильная трапеза и объедение, где бесчинство и смех, где всякая сатанинская роскошь, там по справедливости бедному бывает грустно, а богатому весело. Почему? Потому, что богатый устраивает обильную трапезу и более наслаждается роскошью, а бедному бедность препятствует показать такую же пышность. А здесь нет ничего подобного; одна трапеза для богатого и для бедного; богат ли кто, он не может прибавить ничего к этой трапезе; беден ли кто, он при своей бедности нисколько не меньше может участвовать в предложенном, потому что это — божественная благодать. И что удивляешься ты, если одна и та же трапеза и для богатого и для бедного? Для самого царя, носящего диадему, облеченного в багряницу, которому вручена власть над землей, для этого царя и для бедняка, просящего милостыни, предлагается одна и та же трапеза. Таковы дары Владыки; Он допускает к участию в них, сообразуясь не со знатностью, а с произволением и образом мыслей.
Когда ты увидишь в церкви бедного, стоящего вместе с богатым, простолюдина с начальником, незнатного со знатным, вне церкви трепетавшего перед вельможами, стоящим внутри церкви без страха перед вельможами, то разумей, что значит: тогда «волк будет жить вместе с ягненком» (Ис. 11:6). Волком Писание называет богатого, а агнцем бедного. Откуда же видно, что богатый с бедным будет вместе, как волк с агнцем? Слушай внимательно. Часто богатый и бедный стоят в церкви; наступает час принятия божественных тайн; богатый удаляется, как не посвященный, а бедный вступает в небесную обитель, и богатый не изъявляет негодования, так как знает, что он чужд божественных тайн. Но, — о, божественная благодать! — не только равночестность существует в церкви по благодати Божьей, но и часто бедный имеет перед богатым первенство в благочестии, когда они стоят в церкви; богатство не приносит никакой пользы имеющему его без благочестия, и бедность нисколько не вредит верующему, с дерзновением приступающему к святому жертвеннику. Это я говорю, возлюбленные, об оглашенных, а не вообще о богатых. Обрати внимание, возлюбленный, как иногда господин удаляется из церкви, а верующий раб приступает к таинствам; госпожа уходит, а раба остается, — ибо «Бог не взирает на лицо человека» (Гал. 2:6). Итак, в церкви нет раба и свободного; но рабом Писание признает того, кто предан греху, — ибо «делающий грех», говорит оно, «есть раб греха» (Иоан. 8:34), — и того признает свободным, кто освобожден божественной благодатью.
К этой трапезе и царь и бедняк приступают с одинаковым дерзновением, с одинаковой честью, а иногда бедняк даже с большей честью. Почему? Потому, что царь, связанный бесчисленными делами, со всех сторон обуревается, как корабль, и делается причастным множеству грехов; а бедный, заботясь только о необходимой пище, проводя не обремененную делами и безмятежную жизнь, оставаясь спокойным, как бы сидя в пристани, приступает к этой трапезе с великой безопасностью. Опять, на мирских праздниках бедняку бывает грустно, а богатому весело, не только по причине трапезы, но и по причине одежды, так как, что они претерпевают по отношению к трапезе, то же переносят и по отношению к одежде: когда бедный видит человека зажиточного, одетого в драгоценную одежду, то сокрушается и жалуется всем на свое злополучие. А здесь устранен и этот недостаток, так как здесь у всех одна одежда, — спасительная купель: «все вы», сказано, «во Христа крестившиеся, во Христа облеклись» (Гал. 3:27). Итак, не будем срамить этого праздника пьянством; Владыка наш одинаково почтил богатых и бедных, рабов и господ; отплатим же Владыке за такое благоволение к нам; а самая лучшая отплата — чистота жизни и трезвенность души. Для такого праздника и торжества нужны не деньги и не издержки, а доброе произволение и образ мыслей, потому что именно такого рода здесь предметы купли. Здесь продается не что–нибудь вещественное, но слушание божественных изречений, молитвы отцов, благословения священников, единомыслие, мир и согласие, духовные дары, духовная награда.
Будем же праздновать этот величайший и светлый праздник, в который воскрес Господь, будем праздновать его светло и вместе благочестиво. Господь воскрес — и воскресил вместе с Собой вселенную; Он воскрес, расторгнув узы смерти. Адам согрешил — и умер; а Христос не согрешил, но также умер. Это необычайно и дивно: тот согрешил — и умер, а Этот не согрешил — и также умер. Для чего? Для того чтобы согрешивший и умерший мог через не согрешившего и умершего освободиться от уз смерти. Так бывает и в денежных делах: часто один бывает должником и, не имея возможности заплатить, содержится в узах; а другой, не будучи должником, но, имея возможность заплатить, уплачивает и освобождает виновного. Так было и с Адамом; Адам сделался должником и был во власти дьявола, но не имел возможности заплатить; Христос не был должником и не находился во власти дьявола, но мог заплатить долг. Он пришел и заплатил смертью за того, кто был во власти дьявола, чтобы избавить его.
Из беседы 1 на предательство Иуды
«Пошел», говорит, «один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его?» О, нечестивые эти слова! Как они исторглись из уст, как подвинулся язык? Как не оцепенело все тело? Как не омрачился ум?
«Что вы дадите мне, и я вам предам Его» Этому ли, скажи мне, научил тебя Христос? Не поэтому ли говорил Он: «не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои» (Матф. 10:9), заранее сдерживая твою склонность к сребролюбию? Не к этому ли убеждал Он постоянно, и вместе с тем говорил: «но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Матф. 5:39)? «Что вы дадите мне, и я вам предам Его?» О, безумие! За что? скажи мне. В чем малом или великом имея обвинить (Его), ты предаешь Учителя? За то, что Он тебе дал власть над демонами? За то, что дал силу исцелять болезни, очищать прокаженных? За то, что дал силу воскрешать мертвых, что поставил господином над властью смерти? За эти благодеяния даешь ты такую оплату? «Что вы дадите мне, и я вам предам Его?» О, безумие, или лучше, сребролюбие! Оно породило все это зло; им увлеченный, он предал Учителя. Таков этот злой корень; он хуже беса приводит в неистовство души, которыми овладевает, производит в них забвение обо всем — и о себе, и о ближних, и о законах природы, лишает самого смысла и делает безумными. Смотри, сколько вещей он изгладил из души Иуды: сообщество [с Иисусом Христом], приязнь, общение в трапезе, чудеса, учение, увещание, наставление; все это тогда сребролюбие ввергло в забвение. Поэтому справедливо Павел говорил: «корень всех зол есть сребролюбие» (1 Тим. 6:10).
Беседа о милостыне
БОЖЕСТВЕННОЕ Писание говорит: «Благотворящий бедному дает взаймы Господу» (Притч. 19:17). Заметь, какого должника приобретают себе милостивые, сколь великого, сколь богатого. Если человеку ты даешь в долг золото, серебро, или хлеб, ты берешь расписку и таким образом руку, принимающую деньги, связываешь письменным обязательством. А по отношении к Богу — этого нет, но ты даешь мученикам и убогому, а Бог призывается и обещает возвратить тебе долг, который ты ссудил убогому; Он спешит исполнить свое поручительство и не просто только возвращает взятое, но и малое приумножает с великим благословением. Что бывает на рынке? Покупатели стараются купить дешево, а торговцы просят подороже, — таким образом обе стороны сходятся на средней цене и дело устраивается к взаимному удовольствию. Но когда ты с таким трудом приобретешь то, что искал, ты еще не располагаешь вполне своим приобретением: случается нередко, что человек и домой не успеет вернуться с покупкой, как умирает, или свою покупку теряет, или открывает в ней какой–либо недостаток, и, таким образом, оказывается вдвойне с ущербом. Но по отношении к царству Божиему ничто подобное тебе не угрожает — ни утомительность пути, ни зной, ни усталость, ни огорчение от потери, ничего такого. Просто ты сидишь у себя дома, а к тебе приходит нищий и предлагает купить рай, в таком, например, роде: дай хлеба — и возьми рай; дай поношенную одежду — и получи царство небесное. При том он не требует от тебя того, чего у тебя нет, а только того, чем ты располагаешь. Не желая купить рая Божия, ты говоришь: у меня нет хлеба. Подай один обол, подай чашу студеной воды, подай что угодно, подай, что у тебя под рукой, — Христос все принимает, — только приобрети рай. Подражай той сарептской вдовице, которая дала горсть муки и унаследовала царство небесное, а также другой вдовице, упоминаемой в евангелии, которая, ничего не имея, кроме двух единственных лепт, бросила их в церковную кружку и тем купила себе рай. Бог не ищет груды денег, но милосердной души и сострадательного сердца. Подай бедному, сделай Бога своим должником: «Благотворящий бедному дает взаймы Господу». Когда же, спросишь, расплачивается этот должник? Когда ты оставляешь все здешние стяжания, дома, золото, серебро, одежду, и все прочее, и уходишь туда, покидая все земное, тогда–то именно Он с благодарностью возвращает тебе Свой долг. Впереди себя пошли свои деньги, не теряй времени, не жалей их, чтобы не утратить вечной жизни. Неведома смерть, ты не знаешь, когда она наступит, в какую пору придется тебе расстаться с этим миром. И при том — ты пойдешь туда, а твои деньги остаются здесь, и другие, поделив между собой твои богатства, даже и имени твоего не вспоминают, а часто наследники расточают твое достояние, посылая тебе же проклятия. Пошли впереди себя твои деньги в бесконечные века, чтобы не пришлось идти в огонь неугасимый, подобно богатому из–за Лазаря. «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня» и т. д. (Мф. 25:34, 35). Заметь, что говорит Творец мира. Он не говорит: Я был царем, и вы убоялись Меня; Я был правителем, и вы оказали Мне почет, — но: Я был «наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня» (ст. 36). Поистине, нет ничего равного милостыни: получает деньги нищий, а отдает Бог. Сделавшись должником, в лице нищих и собирающихся у дверей церковных, Бог не просто отдает лишь долг, но самих заимодавцев делает наследниками, обращаясь к ним так: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира». И когда, говорит, уготовано? Когда ты раздавал бедным пищу и одежду, когда ты благотворил церквам и на могилах мучеников, когда ты справлял память святых, когда ты принимал (бесприютных) в своем доме, когда ты посещал больных и заключенных, когда ты все это делал, Я готовил тебе это царство. И вот, когда ты должен будешь покинуть эту жизнь, тебе не придется думать о том, кто там окажет тебе гостеприимство. Сам Домовладыка встретит тебя приветствием: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня». Вот каково величие милостыни! Никакая добродетель не может с ней сравниться или превзойти ее. Не сказано ведь: вы соблюли девство, или: вы ради Меня постились; ничего подобного не сказано, — но только: «ибо алкал Я, и вы дали Мне есть». Велики, конечно, и пост, и девство, и прочие добродетели, но ничто не может сравниться с милостыней. Перешли же свои блага в тот нескончаемый миp, — и ты найдешь в том веке то, что раздаешь здесь, как и Господь говорит: «приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители» (Лк. 16:9). О, дружба Владыки! О, неразумие людей, привязанных к богатству! Он утешает, а богач скорбит. Не постигаешь, человек, промысла Божия? Разве не мог Бог и бедняку дать денег столько же, сколько дал тебе, и тебя обогатить, и его? Разве не мог излить золотого дождя и обогатить бедных? Почему тебе только оказана Богом такая честь — быть богатым? Подумай, что ожидает тебя впереди; посмотри на обнаженные кости в гробу: какая тут разница между бедным и богатым? Не все ли пепел? Не все ли прах? Где тут царь, где начальник, где вельможа, где бедняк? Действительно, все одинаково мертвецы, смрадные кости, куча червей. Почему же ты превозносишься над бедным? Почему гнушаешься недужным? Не равны ли вы перед Богом? Не есть ли и он подобие Божие? Представь себе, что этого бедняка Бог назовет братом и окажет ему предпочтение перед тобой в тот день. Конечно, Бог не может быть несправедливым: Он не лишит бедного вечной жизни и царства небесного, если только он терпеливо перенесет бедность, а тебе не даст дважды насладиться райской жизнью, если ты не употребишь по надлежащему данных тебе от Бога даров. «Так как», — говорит Он, — «вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40). Так вот, вслушайся (в эти слова), и наполняй утробы бедных тем, что здесь послал тебе Бог, чтобы там найти свои запасы полными. Ведь если блажен тот, кто однажды вкусит хлеба в царстве Божием, то, во сколько крат, блаженнее тот, кто признан будет достойным обитать в нем в бесконечные века! Не говори мне, что бедные беспомощны и ничего не могут мне дать в тот день: богат Тот, Кто за них поручается. Не взыскивай с бедных, Бог отдаст тебе. И бедным–то отдает твои дары Он же, управляющий этой нашей жизнью, и там Он спасет нас, если только мы будем делать угодное Ему. «Благотворящий бедному дает взаймы Господу», и Бог соответственно даянию его воздаст ему, — воздаст в меру его расположения, потому что где доброе расположение, там щедрое даяние. Убоимся же дня Господня, в который пошлет Домохозяин на жатву пшеницы, и соберет пшеницу в житницу, а плевелы сожжет огнем неугасимым. Домохозяин — Господь, жнецы Его — ангелы, пшеница — праведники, а плевелы — грешники. Итак, потщимся при помощи милостыни оказаться доброй пшеницей, чтобы войти в вечные обители, приготовленными Вознесшимся от нас, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из слова о лжепророках, и лжеучителях, и об еретиках, и о знамениях кончины века сего
Но я вижу большое различие между тогдашними пастырями и современными. Те были борцы, а эти беглецы; те совершенствовались в книгах и учении, а эти изощряются в нарядах и украшениях. Эти как наемники оставляют овец и бегут, а те душу свою полагали за овец по примеру доброго Пастыря. О, блаженные мужи, имена коих в книге жизни! Их устрашали бесы, им угрожали еретики, но «заградятся уста говорящих неправду» (Пс. 62:12). Воскликну и я подобно Давиду, который с плачем взывал: «где прежние милости Твои, Господи» (Пс. 88:50)? Скажу и я со слезами: где тот блаженный лик святителей и учителей, которые как светочи просияли в мире, соблюдая слово жизни? Впрочем, что мешает нам возобновить сейчас в памяти их имена, хотя бы из многих немногие? Ведь самое это воспоминание о них послужит к освящению душ наших. Где Еводий — благоухание Церкви, преемник и подражатель святых апостолов? Где Игнатий — жилище Божие? Где Дионисий — птица небесная? Где Ипполит, сладчайший и благостнейший? Где Василий Великий, почти равный апостолам? Где Афанасий святой, изобильный добродетелями? Где Григорий, второй богослов, непобедимый воин Христов и ему соименный? Где великий Ефрем, утешитель малодушных, наставник юных, руководитель кающихся, гроза еретиков, сокровищница Духа, сосуд добродетелей? Видите, какой собор? И как разнятся эти святые и блаженные пастыри от нынешних? Я знаю еще и других богоносных учителей, но на этот раз уже достаточно перечисленных. Они душу свою, как я уже сказал, полагали за овец, а эти — современные — оставляя овец, бегут; те сильны были в слове и в деле, а эти — в деньгах и в стяжании лошадей, мулов, полей, стад, поваров и роскошного стола. О подобных вещах они готовы беседовать без конца и днем и ночью, а для словесной паствы, за которую предстоит им дать ответ в страшный день суда, у них не находится и слова. Если кто спросит их о книгах, они отвечают: я беден и не в состоянии купить книг. Между тем перед народом они являются вовсе не бедными, но одетыми в изысканные одежды, с туго набитыми кошельками; шеи у них как у откормленных быков, за собою они волочат толпу учеников, или вернее поваров; от избытка роскоши они — стыдно даже и говорить — завели у себя, под видом работы, выкупленных из плена наложниц. О, великий срам! О, постыдная роскошь! О, жалкое сребролюбие! О, несытое чрево! Отсюда–то соблазны, отсюда сплетни, дурная молва, упреки, беспорядки. На все упреки они отвечают: я не обижаю никого, а своим имуществом могу располагать. Если же кто из нечестивых еретиков начинает распространять свое безумное учение, отвечать некому, бороться нет охотников: все оказываются бедными, бессловесными, все убегают. О, сребролюбие — злой корень всех зол! При помощи богатства вы надеетесь спастись? Но «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24). Утопая в роскоши и пьянстве, превозносясь гордостью, вы хотите победить ереси? Но горе вам, изнеженные и сластолюбивые, щеголяющие в золоте и изысканных нарядах! Как другим вы покажете прекрасную бедность Христа, ради нас обнищавшего и заповедавшего ученикам Своим не иметь и меди в поясах (Мф. 10:9)? Вот именно прельщаетесь вы, не разумея Писаний! Не слышите разве вы Господа, говорящего: «блаженны нищие духом» (Мф. 5:3), и еще: «горе вам, богатые» (Лк. 6:24), и: «не собирайте себе сокровищ на земле» (Мф. 6:19)! Богатство ваше умножилось, а слово оскудело; одежды ваши тленны, о них ли дадите вы ответ Пастыреначальнику Христу? Ведь вы знаете, что каждый из нас даст ответ Богу о себе самом, а вам — архиереям, иереям и дьяконам — предстоит ответ и о себе и об овцах, сколько каждому вверено. Смотрите же, не забудьте вверенных вам талантов!
О Лазаре и богаче, беседа 6
1. Церковь является для нас величайшим училищем: здесь богатые вразумляются и исправляются, а бедные находят себе успокоение и утешение. Вот и сейчас, возлюбленные, нам предстоит заняться делом учения. Последуя наставлениям предыдущего евангелия, воспользуемся ныне читанным и постараемся извлечь из него полезное для всех вас. Сегодняшнее евангельское чтение изображало нам жизнь богача и бедняка: богач утопал в неге и наслаждении, а бедняк проводил жизнь в нищете. «Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его» (Лк. 16:19–21). Этот рассказ необходимо, возлюбленные, разобрать обстоятельно, чтобы, как моряки — из опыта своих предшественников, могли и мы научиться из него избегать подводных скал, причиняющих кораблекрушение, чтобы с одной стороны богатые вразумились, видя, какое наказание понес изображаемый здесь богач, а с другой стороны бедные, видя на примере Лазаря, как блестяще оправдываются их надежды, охотнее проходили путь жизни среди выпадающих на их долю скорбей. «Некоторый человек был богат. Некоторый человек». Он не назван по имени, не удостоился такой чести, как Иов, о котором было написано: «был человек в земле Уц, имя его Иов» (Иов 1:1). Об его имени умолчано: как бесплодный, он лишен и имени (ведь праведных имена в книге жизни, а имена грешников изгладятся бесследно), ему оставлено только общее родовое имя — человек: это имя уж конечно для всех людей является общим. Не имея отличительного собственного имени, он отличался за то особенною суровостью своего злого нрава. «Некоторый человек был богат». Сродный бедному Лазарю по телесной природе, он был чужд ему по наследию Христову по причине озлобленной свое воли. «Некоторый человек был». Человеком он был по внешности, а по нраву это было животное, питающееся в одиночку. «Некоторый человек был богат». Богат стяжаниями, богат преступлениями, богат медью, богат греховным ядом; озарен блеском серебра, но омрачен грехами; богат золотом, но беден Христом; много одежд имел он, но душа его не имела покрова; драгоценные одежды хранились у него, но лишь множество тли питалось ими. «Некоторый человек был богат». Цветя богатством, он не имел цвета правды: дерево осеннее, бесплодное, вдвойне мертвое. «Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон». Он облачался в порфиру, но от царства Божия был отвержен; не кровью Христовою обагрена была его порфира, она была окрашена кровью морских раковин; не залогом царства небесного служила она для него, но предзнаменовала его страшный огонь геенский. «Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно». Не о Господе веселился он, как праведные (ведь для праведных радость — память о Боге, как свидетельствует, например, Давид: «вспоминал я Бога и веселился» — Пс. 76:4); его увеселения заключались в пьянстве, распутстве, объядении, пресыщении; одним словом он был ничем не лучше свиней, валяющихся в грязи. «Был также некоторый нищий, именем Лазарь». Бедного Господь назвал по имени, обозначением имени воздавая ему честь. «Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его», почти потопляемый волнами нищеты, а немного спустя с честью несомый ангелами на лоно Авраамово. «Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот» богатого «в струпьях» (ст. 20). О, каким бедствиям подвергался бедный! Тягчайшей бедностью он был пригнетен как (колос) сильным градом; палящими нарывами как искрометными угольями разъедалось его тело; отовсюду устремлялись на него потоки горя, разрушая тело и разрывая сердце; никакого послабления, никакого облегчения он не находил себе ни в чем. «Отвне — нападения, внутри — страхи» (2 Кор. 7:5). Совне тело истощалось нарывами, а внутри сердце грызли неотступные заботы. Ни плодоносная нива не доставляла ему семян хлеба, ни виноград не приносил ему сладких гроздьев, ни дерево осенью не давало ему своих сочных плодов, ни другое какое из произведений земли не служило для него утешением в его бедности. И вот этот–то человек, у которого не было ни пяди обработанной земли, ни локтя кровли для жилья, выброшен был под открытое небо на навозную кучу! Навоз и днем и ночью служил для него покровом, зимою несколько согревая его, а летом немилосердно обжигая. Сплошными ранами покрыто было его тело. Труд земледельца был для него непосилен, путешествия и торговые предприятия для него были невозможны, да и ни к каким другим способам борьбы с нуждою он не был способен. Во всем у него был недостаток, во всем лишение. Стоны прежде слез рождались в его сердце, подобно терниям; потоки слез стремились по его щекам, так что от постоянного течения слез его щеки покрылись бороздами. Во сне искал он смерти и на Яву призывал ее, — но она не являлась. Он ждал смерти как избавления от всех трудов и забот, подобно многострадальному Иову. Ведь и тот, потеряв богатства, стада, имущества, совершенно обнаженный, снедаемый червями, лежал на гноище и желал смерти. Вот что говорил он: «На что дан страдальцу свет, и жизнь огорченным душею, которые ждут смерти, и нет ее, которые вырыли бы ее охотнее, нежели клад, обрадовались бы до восторга, восхитились бы, что нашли гроб» (Иов 3:20–23). «И желал», говорится, «напитаться крошками, падающими со стола богача» (Лк. 16:21). О, противоречие жизни! Богатый утопал в бурном потоке наслаждений, а бедный изнемогал под игом бедности, не имея ни одной капли для освежения. Отчего в самом деле течение жизни не привело их к взаимному общению? Отчего? Чтобы бедный воспринял светлые венцы за свое терпение, а богатому за то, что он довел свою душу до озверения, своими зубами пришлось грызть незрелый виноград. «И псы», говорится, «приходя, лизали струпья его». Псы оказались человечнее богатого и добрее его. Он никогда капли масла не уделил бедному, а псы, остроту зубов укрощая человеколюбием, мягким языком своим врачевали его, удаляя с его ран всякую нечистоту и запекшуюся кровь; гладкость языка заглаживая его лютые нарывы, они незаметно облегчали тяжесть его ран. Богатый же никогда не удостоил бедняка милостивым взглядом или словом, хотя бы бесполезным; не бросил ему ни рубища, ни остатков еды, ни одного гроша, покрытого ржавчиной, ни хлеба, ни даже корки хлебной, тронутой плесенью, но все это отправлял через горло в свою утробу, как будто она была всеобъемлющей.
2. И что же? Каковы заслуги каждого, таково и воздаяние. «Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово» (ст. 22). Едва избегнув тягостей и треволнений бедности, он прибыл в тихую пристань Авраама. «Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово». Видишь, как за порогом этой жизни бедность окружается попечением ангелов? «Умер и богач, и похоронили его» (ст. 22). Относительно богатого тотчас упоминается и гроб, согласно со словами Давида: «и гробы их — жилища их на век» (Пс. 48:12). Поэтому и говорится тебе: бедный, не бойся, «когда богатеет человек, когда слава дома его умножается: ибо умирая не возьмет ничего; не пойдет за ним слава его» (Пс. 48:17, 18). Все оставит он здесь — рабов, прислужников, угодников, прихлебателей, льстецов, колесницы, златоуздых коней, бани, поместья, дома с раззолоченными потолками и мозаичными полами, царство, могущество, власть, — все это оставит он здесь и уйдет отсюда нагим. И находясь в аду, «он поднял глаза свои», — заметь, на какой глубине находился богатый и на какой высоте бедный, — «поднял» говорится, «глаза свои», богатый «увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его» (ст. 23). Почему, однако, не Лазарь увидел богатого? Потому, конечно, что кто находится среди света, тот не видит находящегося во тьме, а кто во тьме находится, тому видно находящегося в свете. И сказал: «отче Аврааме! умилосердись надо мною»! Говоришь: «умилосердись» теперь, когда уже прошло время милости. Разве ты не слышал говорящего: «суд без милости не оказавшему милости» (Иак. 2:13)? Каешься теперь, когда нет места для исповедания; не слышал разве, что сказал Давид: «во аде кто будет славить Тебя» (Пс. 6:6)? «Умилосердись надо мною и пошли Лазаря». Ты знаешь Лазаря? Ты узнал того, кто лежал в навозной куче, и кого ты не желал никогда удостоить равной чести с собаками? Но ведь ты — во дни благоденствия твоего — затворил перед ним свои недра; так и я теперь — в день наказания — затворяю перед тобою недра милости. Разве ты не слышал, как Бог через всех пророков взывал к тебе, говоря: «наблюдай милость и суд и уповай на Бога твоего всегда» (Ос. 12:6), потому что «милости хочу, а не жертвы» (Ос. 6:6); «блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5:7), и еще: «благотворящий бедному дает взаймы Господу» (Прит. 19:17)? Итак, где ты сеял, там ищи и пожинай; где расточил, там и собирай. Ты никогда не разбрасывал семян милостыни, ничего не давал взаймы Богу посредством милостыни бедному, но все собирал и употреблял для своего чрева. А где было сокровище твое, там пусть будет и сердце твое. «Умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем» (ст. 24). Терпит наказание язык, который служил ему для наслаждения пищей; он просит каплю воды, между тем как при жизни никогда не подал жаждущему хотя бы чашу холодной воды во имя ученика. Если бы при жизни ты поделился с Лазарем своим добром, то теперь разделил бы с ним царство; если бы тогда был сострадателен к бедным, то теперь избежал бы тяжкого осуждения, — потому что «блажен, кто помышляет о бедном! В день бедствия избавит его Господь» (Пс. 40:2). Щедро бросай богатством твоим в бедных, чтобы заровнять им ту огнепальную бездну; обильным потоком пусть струится твое милосердие, чтобы потушить тот пламень; поддержи жизнь сирот — и вот ты убил уже неусыпающих червей; отри слезу вдовы — и ты освободил душу свою от гнета грехов. Для того ведь тебе и прочтено это, чтобы ты, идя по следам немилосердного богача, не подвергся тому же самому наказанию в геенне. А ты, бедный, не унывай и не падай духом, как бы волны бедности тебя не стеснили. Взирай на славнейшего Лазаря, сюда устремляй свой взор и днем и ночью, чтобы, управляя свою жизнь рулем терпения, ты достиг той же самой спасительной пристани, во Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава во веки веков. Аминь.
Из беседы о слепом, исцеленном Христом, и о Закхее, и о суде, и о милостыне
Ты сохранил справедливость? Значит, вообразил в душе своей Христа. Подал милостыню? Значит, начертал образ истины. По мысли апостола, не в каждом из нас в отдельности воображается Христос: под Христом он разумеет слово благочестия, через которое в нас отпечатлевается истина. Итак, подал ты милостыню? Вообразил в себе Христа. Исполнил справедливость? Запечатлел в себе истину. Таким–то способом мы и можем сделать Христа своим братом. Пусть Он будет участником в твоих делах. Не хочешь разделить с Ним всего? Дай Ему хотя половину, как Закхей. Но Закхей, скажешь ты, дал Ему самому, а не бедным? А послушай, что сказано: «благотворящий бедному дает взаймы Господу» (Прит. 19:17). Давая бедным, ты и даешь Христу. Не знаешь разве, что поданное нищему Он принимает как поданное Ему самому? Не знаешь разве, как изобразил Он страшный для тебя суд, какими словами? «В пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей» (Мф. 19:28) «и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть» (Мф. 25:33–35).
Смотри, как Он признает Себя должником перед теми, кто был милостив к Нему в лице бедных? «Жаждал, и вы напоили Меня; был наг, и вы одели Меня» (ст. 35, 36). Итак, если по внешности ты одеваешь бедного, на самом деле ты одеваешь Христа. Одень же Христа, чтобы Он одел тебя в день суда; введи Его под свой кров, чтобы Он укрыл тебя в день гнева. Помнишь, что сказано у Давида; «скрыл бы меня в потаенном месте селения Своего» (Пс. 26:5)? И там нужен кров, и там угрожает тот страшный огонь — неумолимая геенна: кого не прикроет рука Христова, тому придется испытать на себе чуждый огонь, который всеми, кто чужд (Христу), овладевает: святых он почитает, благочестия боится, но нечестие становится его добычей. Там не имеют значения ни богатство, ни деньги, ни власть, ни могущество, — все это одинаково предстанет перед судилищем Христовым. Хотя бы и была здесь разница между людьми, но перед Владыкою все становятся равночестными, всякая разница изглаждается.
Из беседы об отречении Петра, и о кресте, и о том, как Иосиф послужил прообразом Христа
«Приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители» (Лк. 16:9). Хорошо сказал Он: «в вечные». Здесь, как бы ни был великолепен твой дом, он обветшает от времени и непременно разрушится, а не то и прежде его разрушения смерть изгонит тебя из твоего великолепного жилища; затем, и помимо смерти, превратности судьбы, злоумышления и клеветы легко могут лишить тебя этого крова. Иное дело там — в вечных кровах: там не нужно опасаться ни тления, ни смерти, ни разрушения, ни угроз клеветников и ничего подобного. Вот почему и назвал Господь вечным это незыблемое и нетленное жилище. «Приобретайте себе друзей богатством неправедным». Вот каковы человеколюбие Владыки, Его доброта и снисходительность! Не без цели сделал Он такую прибавку, но так как у многих богачей богатство собрано грабежом и жадностью, то Он говорит: это дурно, и не следовало тебе так собирать деньги; но так как ты уже собрал, то отстань от грабежа и жадности и воспользуйся для должного своими деньгами. Не то я говорю, чтобы ты грабя оказывал милостыню, но чтобы ты, прекратив жадность, воспользовался богатством для милостыни и человеколюбия. Кто не удерживается от грабежа, тот не может совершать и милостыни; но, хотя бы он отдавал множество денег в руки нуждающихся, грабя деньги других и жадничая, он будет сочтен Богом наравне с человекоубийцами. Поэтому нужно наперед отстать от жадности и тогда подавать милостыню бедным. Велика сила милостыни! Впрочем, пусть никто не принимает частого напоминания об этом за укоризну слушателям. И в состязаниях зрители поощряют тех из бегущих, которых видят находящимися ближе к награде и имеющих больше надежды на победу. Так и я, видя, что вы всегда с великим усердием принимаете слова о милостыне, и сам чаще предлагаю увещание об этом. Бедные — врачи наших душ, благодетели и предстатели, потому что ты не столько даешь им, сколько получаешь; даешь серебро, а получаешь царство небесное; облегчаешь бедность, и примиряешь себя с Владыкою. Видишь ли, как неравномерно воздаяние? То — на земле, а это — на небе; то гибнет, а это остается; то — тленность, а это — выше всякого тления. Для того отцы наши и поставили бедных перед дверями молитвенных домов, чтобы один вид бедных мог даже в самом нерадивом и бесчеловечном пробудить воспоминание о милостыне. Когда здесь стоит сонм стариков, согбенных, одетых в рубища, иссохших, загрязненных, с палками, с трудом могущих держаться, часто слепых и изувеченных всем телом, то кто будет таким каменным, чтобы устоять против этой старости, немощи, увечья, бедности, жалкой одежды и вообще всего, преклоняющего его к состраданию, и остаться неподдающимся на все это? Поэтому они и стоят перед нашими дверями, видом своим сильнее всякого слова склоняя и призывая входящих к человеколюбию. Как в преддвериях молитвенных домов обыкновенно устрояются умывальницы, чтобы идущие молиться Богу сначала омыли руки и тогда уже простирали их на молитву, так и бедных отцы поставили перед дверями, подобно источникам и умывальницам, чтобы мы, как умываем руки водою, так, очистив наперед душу человеколюбием, потом приступали к молитве. Подлинно, не так вода по природе своей омывает нечистоты тела, как милостыня силою своею стирает нечистоту души. Поэтому, как не осмеливаешься ты войти на молитву с неумытыми руками, — хотя и меньшая то вина, — так не входи никогда на молитву без милостыни. Притом часто, имея и чистые руки, мы не простираем их на молитву, не омыв их наперед водою: такова привычка. Тоже будем делать и с милостынею. Хотя бы мы и не сознавали за собою никакого значительного греха, однако будем очищать свою совесть милостынею. Ты на торжище приобрел себе много дурного: враг огорчил тебя; судья принудил тебя сделать что–нибудь ненадлежащее; ты извергал неуместные слова; друг склонил тебя сделать что–нибудь греховное, и ты во многом другом провинился, в чем легко провиниться человеку, вращающемуся на торжище, заседающему в судилищах, участвующему в городских делах; во всем этом ты приходишь просить у Бога прощения и защиты. Брось же серебро в руки бедных и оботри эти нечистоты, чтобы с дерзновением ты воззвал к Тому, кто может отпустить тебе грехи. Если ты поставишь себе в обычай никогда не приступать к этому священному преддверию без милостыни, то волею или неволею никогда не опустишь этого доброго дела: такова привычка. И как ты никогда — допустим это — не позволяешь себе молиться с немытыми руками, потому что однажды навсегда поставил это себе в привычку, так и в отношении к милостыне, если ты точно также поставишь ее себе законом, то волею или неволею будешь исполнять его ежедневно, побуждаясь привычкою. Молитва есть огонь, особенно когда она возсылается трезвенною и бодрствующею душою; но этот огонь нуждается и в елее, чтобы достигнуть до самых небесных сводов, а елей для этого огня есть не что иное, как милостыня. Подливай же этот елей щедро, чтобы, ободряясь правым делом, ты мог совершать молитвы с большим дерзновением и большим усердием. Как незнающие за собою ничего доброго не могут и молиться с дерзновением, так сделавшие что–нибудь правое и после праведного дела приступающие к молитве, ободряясь воспоминанием о сделанном добре, возносят молитву с большим усердием. Поэтому, чтобы наша молитва сделалась сильнее, благодаря тому, что наша душа во время молитвы будет ободряться воспоминанием о добрых делах, будем приходить на молитву с милостынею и тщательно помнить все сказанное; а больше всего другого соблюдайте в памяти то мое сравнение, по которому я сказал, что бедные, стоя перед дверями молитвенных домов, выполняют такое же назначение в отношении к душе, какое умывальница в отношении к телу. Если мы будем всегда помнить это, очищая таким образом свой ум, то будем в состоянии возносить чистые молитвы, приобресть великое дерзновение перед Богом и достигнуть царства небесного, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу со Святым Духом слава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы на притчу о десяти девах, и о милостыне (Мф. 25:1)
Нищий берет деньги, — и Судия подписывает прощение: принимает без письма и приносит рукописание. «Благотворящий бедному дает взаймы Господу» (Прит. 19:18). То, что теперь ты бросаешь в руку нищего, потом найдешь в руке Судии. Если хотите избежать суда, постарайтесь теперь же расположить к себе Судию при помощи бедных. Когда ты делаешь последние распоряжения, не забудь на ряду с друзьями и родными и твою расстающуюся с жизнью душу; дай ей хотя немного необходимых на дорогу средств. Пусть в твоем завещании будет упомянуто имя Судии, пусть на бумаге запечатлеется твое памятование о бедном. Виновницей радости, а не слез достойной сделай свою кончину; без заступников не являйся к страшному судилищу. Насыть утробы тех, языки которых должны будут держать за тебя речь пред Господом. Через их посредство сделаем своим должником Создателя, чтобы в тот день не понести осуждения; при помощи денег приобретем себе надежных защитников. Ты в лице бедного имеешь, скажет Господь, свидетеля твоей любви ко Мне; ты знаешь, что Я усвояю Себе то, что делается бедным. Я посылаю траву скотам и всем даю пищу, но когда ты даешь милостыню, Я вместе с бедным протягиваю руку и принимаю подаяние. Я одеваюсь «светом, как ризою» (Пс. 103:2), но как только ты оденешь нищего, Я почувствую тепло. Ты знаешь, что Я восседаю на небе с Отцом, но всякий раз, когда ты отправляешься в темницу навестить заключенных, ты находишь Меня там заключенным в узы; как только ты пойдешь к больному, Я не оставляю одра. Я везде, но в особенности заступаюсь за того, кто в нужде. Что ты дашь бедному, то у Меня найдешь умноженным. Если введешь в дом твой бесприютного, вместе с ним и Меня примешь в дом твой, и за это троякую награду получишь от Меня: и богатство твое Я умножу, и дом твой сохраню, и на небесах приготовлю для тебя обитель, от которой удалились болезнь, печаль и воздыхание, в Боге Отце, со Святым Духом, Которому слава и держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа на слова: «смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми» (Мф. 6:1)
1. Разумные и опытные земледельцы, окружая свои насаждения самым заботливым уходом, прежде всего самые растения выгоняют в рост, а затем искусно удаляют от них все заглушающие их поросли. Также точно поступил и законодатель Моисей: сначала он насадил в сердцах людей единобожие, а потом стремился искоренить в людях наклонность к многобожию. Как же насадил он единобожие? Послушай, что говорит он: «Господа, Бога твоего, бойся, и Ему [одному] служи» (Втор. 6:13; 10:20), и еще: «слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть» (Втор. 6:4). А вот как посек он сорные травы многобожия: «богов литых не делайте себе» и богам чуждым не кланяйтесь: «Я Господь, Бог ваш» (Лев. 19:4; Исх. 34:17). Подобное этому сам Бог и Спаситель наш делает сегодня. В самом деле, после того как недавно насадил Он в душах наших добрую маслину милосердия и увенчал плод ее, то есть милосердных, и ублажил их, говоря: «блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5:7), сегодня, как и подобало, Он посекает и истребляет в нас все суетное, что могло бы вредить милосердию. Вчера, всех одинаково возбуждая к милосердию, Он и бедных научил — на примере бедной вдовы из Сарепты Сидонской, — чтобы у них бедность не служила предлогом к бесчеловечности, а с другой стороны их же — примером бедной вдовы евангельской, положившей в церковную сокровищницу две лепты, — возбудил, чтобы они с усердием собирали богатство милостыни; и тех, чье богатство созидается на волнах морских, Он обуздал, внушая им, чтобы они отдавали лучше бедным, чем морю, а тем, кто на суше трудится для своего благосостояния, Он показал, как нужно предупреждать нужду доброй волей и как прежде нужды лучше воздавать почтение Богу, чем разбойнику. Таким образом всех одинаково побудив к милостыне и зная, что каждый склонен принимать похвалы, как цветущее дерево, наклоненное к милосердию: «я, как зеленеющая маслина, в доме Божием» (Пс. 51:10), Господь сразу же подавляет и сопутствующее милостыне тщеславие. Как именно? «Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас» (Мф. 6:1). Оговариваюсь, что я не выбираю этого чтения нарочно: оно именно и следует далее по установившемуся порядку чтений. «Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас»; в противном случае вы не получите награды. Подаяние милостыни на показ уничтожает награду, и тот, кто поступает так, лишает себя будущей благостыни. Никакая другая страсть не вредна так душе, как страсть тщеславия. Ведь этим недугом человек заражается именно тогда, когда он сделал уже большие успехи в исполнении заповедей. Вот почему Спаситель и спешит с корнем посечь в нас эту страсть, научая нас творить милостыню тайно. Конечно, ты скажешь: что же? В таком случае совсем нельзя давать милостыни? Невозможно же, подавая бедным, или принося священникам, или опуская в церковную кружку, остаться незамеченным? Ведь таким образом можно совсем поколебать в человеке расположение вообще подавать милостыню? Но вот я желаю принести пользу душам моих друзей и братьев, избавить их от всякого недуга по милости Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и привести к исправлению обычного способа совершения этого дела. Конечно, тут речь прежде всего о расположении души творящих милостыню, как это и видно в особенности из прибавленных им слов: «когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры» (ст. 2); это не означает, что они имели трубы, а что у них была только личина милостыни, душа же ополчалась на людей и выступала напоказ перед ними. Не ради Бога творили они милостыню, надеясь на помилование от него и получение обещанной награды сторицею, но подавали, чтобы насладиться временною славою перед людьми. Они нисколько не лучше тех, которые соперничают на зрелищах и из–за пустой славы растрачивают свое имущество, не ради полезного плода души, но ради пустой человеческой похвалы. И как часто эта похвала обращается в обиду и много истратившие много и унижаются! Посмотри, сколько тратят денег на конских скачках, и когда много истратят, тогда в особенности утешаются худыми и потерянными людьми. Ведь слабость коней там тотчас переносится и на людей: конь собьется, а бесчестие терпит честолюбец; выходит, что бессловесный конь пал, и вместе с ним ниспал и разумный человек. Нередко эти люди со слезами говорят: зачем напрасно погубил я свое состояние? Столько труда перенес и столько наказаний, а в результате лишился имущества, чтобы терпеть унижение от всякого сброда. О, скольких бедных могли бы обогатить эти деньги, брошенные на ветер! Скольким падшим помогли бы они подняться на ноги! Но нет: как поток неудержима эта суетная щедрость из тщеславия, а поношения неразумных людей в свою очередь разрастаются в целую реку. Одни презирают и губят собственные души, другие из–за лошадей разоряют свои дома.
2. Но пусть они из пустого тщеславия и соревнования тратятся и терпят поношения. А нам должно научиться тому, как устроить нашу жизнь сообразно с благочестием, как тратить имущество, чтобы угодить Богу, и как посредством этих земных благ снискать себе блага небесные. Конечно, Христос не запрещает тебе подавать милостыню, но научает, как должно ее делать: «пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (Мф. 6:3). Здесь, конечно, не руки Он имел ввиду, но образно выразил то, что твой дурной рассудок не должен знать, что делает твоя добрая воля, чтобы он не мог бы отвратить тебя от добра. Помышления человеческие, по божественному свидетельству, направлены ко злу. Поэтому Спаситель и говорит: пусть это желание будет у тебя настолько сильным, чтобы и сам ты не знал. Для чего? Чтобы Отец твой, видящий в тайне твою добрую, усердную готовность подавать бедным, возлюбил тебя и воздал тебе явно. Для тех, которые делают милостыню, Он учредил великое и блестящее зрелище, и чего могут желать милостивые, это им даровано в наивысшей степени. Пусть хоть тысячи людей видят вас подающими милостыню, только сами вы не обращайте внимания на них и не желайте от них временной славы; а если хотите, говорит, иметь зрителей того, что вы делаете, на то есть ангелы и архангелы, и сам Создатель и Владыка всяческих. Если хотите людей иметь свидетелями ваших поступков и напоказ перед ними творить милостыню, тогда вы будете иметь сто или тысячу зрителей, одобряющих вас. Если же будете стараться делать ее тайно от тех, которые хвалят в настоящей жизни, и притом так тайно, что хотя бы некоторые и прославляли вас, не принимать этих похвал с удовольствием и не возноситься ими, но устраняться от них и отклонять их, тогда в тот страшный день перед лицом всей вселенной вы примете венец славы. Если ты творишь милостыню для Бога и ради того богатства, которое там у Него собирается для тебя, а не ради временной славы, тогда Бог, принимая как бы в собственные недра ваши подвиги милосердия, в присутствии всех людей, от Адама до конца века, в присутствии всех ангелов (так как тогда будут предстоять тысячи и мириады ангелов), своими пречистыми руками призовет вас со словами: «приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира» (Мф. 24:34). Придите сюда, Я принял ваши труды, Я был на вашем иждивении. Когда ты простирал руки к бедному, Я открыл Мои недра; когда ты давал хлеб твой бедняку, Я через его чрево насыщался. «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня» (ст. 35). За это вот какой радости будете удостоены вы, милостивые! Если же напоказ перед людьми подавали вы милостыню, тогда от них получите и награду. Ведь, кажется, это так понятно: если именно напоказ хочешь ты делать, так старайся делать напоказ перед Богом: Он и увенчать имеет больше власти, и на зрелище приведет ангелов. А кто же настолько несчастен, чтобы зная, что царь хочет прийти посмотреть его подвиги, вместо того предпочтет раскинуть свое зрелище перед толпою оборванцев и от них ожидать себе награды? Среди христиан таких не найдется: да не будет! Все, что мы, христиане, делаем, все мы делаем, имея перед глазами Христа и призывая Его имя. Ведь Он в Своем евангелии указал нам путь спасения, чтобы мы, совершая всякую милостыню и упражняясь во всякой добродетели, все это делали во имя Его и при Его помощи. Так, если мученики предали свои тела беззаконным, они предали их собственно Тому, Кто сказал: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф. 10:28). Затем, храмы ли или гостиницы устроили некоторые для всей вселенной, они сделали это ради Того, Кто сказал: «был странником, и вы приняли Меня» (Мф. 25:35). В смирении ли мы упражняемся, ради Него же делаем это, так как Он сказал: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф. 5:3). Или подаем хлеб бедным, опять подаем ради Него, памятуя Его слова: «кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, не потеряет награды своей» (Мф. 10:42). Посещаем ли мы темницы, посещаем ради Него же: «в темнице был, и вы пришли ко Мне» (Мф. 25:36); одеваем ли вдов и сирот, одеваем Его же — Того, Кто сказал: «был наг, и вы одели Меня» (ст. 36). Вообще раздаем ли что–либо нищим, все это принимает Он: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40); переносим ли укоризны и насмешки язычников по поводу того, что поклоняемся Распятому иудеями и оживотворившему вселенную, и это мы делаем ради Него же: «блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах» (Мф. 5:11, 12). Итак, пусть никто не думает, что христианин творит милостыню напоказ перед людьми, чтобы от них получить награду: да не будет! Получив наставление в евангельских сокровищах и утвердившись в них, мы уверовали и, уверовав, получили спасение. Поэтому и проповедь наша заимствуется из евангельских чтений. А когда читаются святые евангелия, мы слушаем их не между прочим и с рассеянностью, но внимательно, бодро и со страхом воспринимая возвещаемое, не смущаясь помыслами, не сидя телом, не развлекаясь разговорами с соседями, ничего подобного не дерзая дозволять себе: ни богатый, ни бедный, ни раб, ни свободный, ни мужчины, ни женщины, ни начальники, ни подчиненные. Даже сам царственный венценосец тотчас, как только начинается чтение евангелия, стоит со всяким страхом и с полным вниманием и головы своей не решается покрывать венцом, но поникает ею перед Богом, беседующим через святое евангелие. С какими именно мыслями? Я знаю достоинство Того, Кто даровал мне мое достоинство, преклоняюсь перед Царем, давшим мне мое царство, и стою со страхом, когда читаются Его святые слова, именно так, как подчиненное мне по Его воле начальство стоит при чтении царского манифеста. И чтобы не посмеялся еретик, говоря, что только на некоторое время цари притворно воздают честь Христу, послушай, что говорит пророк (за много поколений изображая настоящее): «цари увидят, и встанут; князья поклонятся» Ему (Ис. 49:7). Итак, узнай и убедись, еретик, что в бесконечные веки пребывает царство Христа Бога нашего и благодать Его, венчающая всех христиан и руководящая их в царство небесное. Так и все христиане во всех своих поступках взирают на Него, и мы руководствуемся Его словами: «так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5:16). Ему слава и держава и власть и поклонение со единородным Его Сыном и всесвятым и благим и животворящим и всесильным Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
На притчу о десяти девах, и о милостыне
1. Когда я представляю себе кратковременность жизни нашей и круговращение времени, и тяготы человеческого существования, и призрачность судьбы, и мимолетность настоящего века, и превратность вещей, и скоропреходящий характер славы, и неустойчивость могущества, и ненадежность благоденствия, и призрачность богатства; затем, когда я воображу себе день конца, и неумолимую скорость развязки, и срок отчета, и неумытность Судии, и ужас суда, — как Судия в блеске молний является с неба, как силы небесные в смятении притекают, как приготовляется страшный престол, как небо свертывается подобно свитку книжному, как пламенеют стихии, в страхе разрушаясь, как мятется земля, ожидая снисшествия Судии, как ужасно звучат трубы, как открываются могилы, как освобождаются гробы, как мертвые пробуждаются от сна, как персть земная во мгновение ока возвращается к своему месту, как души возвращаются в тела, как праведные выходят в сретение, как Жених является в глубокую полночь, как праведные удостаиваются входа, как нерадивые остаются пред затворенной дверью брачного чертога: когда все это воспроизведу я в душе своей, я ублажаю тех мудрых дев, о которых нам только что напомнило Евангелие. Ублажаю их за то, что они побороли в себе склонность ко сну и, гнушаясь непостоянством и страстностью этой тленной жизни, достойно позаботились о нетленной и божественной жизни, — что, зная неотвратимость конца времен, они устерегли час пришествия и не забыли страха представления своему нетленному Жениху, — что предусмотрели, наконец, ночную тьму и в виду ее позаботились о своих светильниках. Впрочем, ничто не препятствует нам рассмотреть все содержание сегодняшнего чтения из божественного Евангелия. «Тогда подобно будет», говорится, «Царство Небесное десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху» (Мф. 25:1). Когда вышли? Тогда ли, когда застиг их конец жизни? Когда раздалось повеление? Когда наступил час смерти? Когда уже посланы были ускоряющие конец ангелы, тогда ли вышли они навстречу Жениху? Конечно, нет. Когда же, в таком случае, они вышли? Когда отказались от житейских привязанностей, когда предпочли идти узким и тесным путем, когда возлюбили добровольную строгость жизни, когда отказались от уз брака, когда презрели удовольствия жизни, когда избрали благую часть нетления, когда возлюбили истинную радость, когда возгнушались тины греха, когда облеклись в целомудрие, когда возлюбили чистого Жениха, когда возжелали красоты царства, когда отбросили всякую житейскую заботу, — вот когда вышли они в сретение Жениха! «Из них пять было мудрых и пять неразумных» (ст. 2). Но чем же мудрые отличались от юродивых? Тем, что у них с целомудрием соединялась милостыня, девство украшалось добрыми делами: они знали, что вера без дел мертва, они понимали, что одной только добродетели для спасения недостаточно, потому что одним крылом и орел не взлетит на высоту. Помнили они голос Жениха, гласящий: «ибо Я милости хочу, а не жертвы» (Ос. 6:6), и в другом месте: «милость превозносится над судом» (Иак. 2:13). Хорошо сообразивши все это, он наполнил сосуды свои елеем. Какие сосуды? Утробы голодных. Посредниками духовного брака они сделали бедных, снарядились в дорогу при помощи своего милосердия. Голодные питались, и светильники просветлялись; бедные благодарили, и Жених умилялся; милостыня посевалась, а ожидаемая награда уготовлялась. После такого приготовления могли взывать мудрые словами Давида: мы приготовились, и не смутимся (Пс. 118:60)! Юродивые же, имея светильники без масла, лишились возможности встретить Жениха. Вот что значит — ограничиться одною добродетелью! Вот что значит — усвоить себе непорочность, а человеколюбие оттолкнуть! Разве не достигли они бесстрастия по телу? А сострадания к нуждающимся не обнаружили. Разве не возлюбили целомудрия? А страннолюбие отвергли. Итак, чем кончилось дело? «И как жених замедлил, то задремали все и уснули» (ст. 5). Но одни, заранее припасши елей, твердо были уверены, что светильники их не погаснут, юродивые же должны были опасаться этого. Впрочем, почему бы не говорить прямо? Настал час, исполнилось время, раздались громы, зазвучали трубы, стихии дрогнули, воздух поколебался, небо преклонилось, твердь потряслась, звезды распались, силы смутились, ангелы устремились, молнии заблистали, великое смятение объяло всю тварь. Не днем ведь, а в полночь Судия приходит. Дальше что? Раздаются клики, взывающие на встречу: «вот, жених идет, выходите навстречу ему» (ст. 6)! Что же произошло? Встали все девы, пробудились от сна, взяли светильники. Но у одних они горели, у других нет. У мудрых они были обильно снабжены елеем добрых дел, у неразумных же погасали. Жалости достойно было это дело. Неумолимая нужда застигла этих дев и в их неудаче не оставалось места утешению. Тогда, обратившись к мудрым, они просили у них того, чего взять не могли: «дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут» (ст. 8). Нужно было в свое время подражать им, а не просить теперь; нужно было, конечно, запастись маслом от продавцов. «Дайте нам» говорят «вашего масла». Напрасно просите у мудрых, неразумные! Теперь уже кончено житейское торжище, миновало поприще жизни. Теперь уже не время для сделок; теперь требуется обнаружение дел. Нужно было предусмотреть заранее опасность настоящего века, нужно было позаботиться об этой встрече, нужно было помнить, что светильники без елея светить не могут. Вы говорите: «дайте нам вашего масла». Никто не украшается чужими делами; каждый пожинает то, что посеял. Дайте нам масла! Что же отвечают им мудрые? «Чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе» (ст. 9). Пока еще хотя сколько–нибудь остается времени, идите, спешите. Еще жених не пришел. Поспешите до заключения дверей, пойдите к торговцам. Но кто, — о, мудрые, — эти торговцы! Укажите их: ведь эти девы, не имея привычки покупать, не знают, где искать торговцев? Это — бедные, сидящие при дверях церковных, духовные ласточки, возвещающие для души духовную весну, уважаемые ходатаи пред Богом, непобедимые защитники в день искушения. «Когда же пошли они покупать, пришел жених, и двери затворились» (ст. 10). О, пагубная нерадивость! О, неисцельная скорбь! О, безмерное горе! О, жалость неутешная! Когда они пошли покупать, в это время пришел жених. Пришла желанная радость, пришла похвала праведных, пришел свет в полночь. Встретили его разумные девы, вместе с ним вошли в чертог и двери чертога затворились.
2. Я ужасаюсь, когда представлю себе происшедшее, трепещу, вспоминая постигшую этих дев неудачу. Они желали видеть брачный чертог. Ради него ведь отвергли они радости мира, презрели роскошь, пренебрегли славой, ради него избрали тесный путь, победили страсти, боролись с удовольствиями, и вот из–за того, что не оказалось у них елея, они нашли вход в царствие уже закрытым. Возвратившись, они стучали, «говоря: Господи! Господи! отвори нам» (ст. 11)! Но Судия изнутри чертога возвестил им ужасную весть: «истинно говорю вам: не знаю вас» (ст. 12)! О, крайнее отвержение! Даже не чрез ангела, но сам дал этот прискорбный ответ, чтобы, слыша голос Его, но не будучи в состоянии видеть Его лица, они тем большее испытали мучение. «Истинно говорю вам: не знаю вас». Ты не знаешь нас, Господи? От чрева матери мы были привержены к Тебе, мы последовали Тебе от юности нашей, мы соблюли невинность, тело, которое Ты создал нам, мы сохранили непорочным, не предали члены наши страстям, ожидая принять от руки Твоей венцы. А ныне Ты затворил пред нами двери и говоришь: «не знаю вас»? Да, говорит, действительно Я не знаю вас. Почему, о, Господи? Господь отвечает — почему. «Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня» (Мф. 25:42–43). В писаниях возвещены были вам Мои слова: «так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне» (ст. 45). Они сказали: напрасно, значит, претерпели мы, Господи, труды и изнурение телесное? Напрасно умерщвляли себя бдением и пощением? Напрасно, всецело предаваясь небесному Жениху, мы сохранили нерушимым свое девство? Да, говорит, вы — девы, но нет у вас приданого; вы — девы, но не имеете украшения, свойственного невестам; вы устояли в телесной чистоте, но бесчеловечностью обесценили свою чистоту; ваше тело беспорочно, но душа немилостива, — не от природы, но от бесчеловечия. Мой брачный чертог принадлежит тем, которые приобрели елей доброделания. Те, которые делаются моими невестами, должны вместе с тем отрешаться от нравов, свойственных миру. Я не могу ввести в Мой чертог невесту, которая идет против Меня, не могу внести раздора в мирные обители. Идите от Меня прочь, не осаждайте напрасно Моих дверей: Мое царство — удел милостивых. Тот разделит его со Мною, кто подражал Мне в Моем милосердии к бедным, кто обнищал духом, кто не закрывал слуха своего для нуждающихся, кто страдания ближних почитал собственными, кто оплакивал чужие несчастья, исполнял благ душу алчущего, согревал тела обнаженных, не оставался глухим к голосу больного, не скупился для малодушного на слова утешения, принимал странника под свой кров, отирал слезы вдов, заступничеством своим облегчал тяжесть сиротства. Зная это, братья, не восхваляйте (Господа) языком, но подражайте (Его) делам. Рука есть печать языка и, действуя рукой соответственно словам, ты подтверждаешь свои слова. Итак, умоляю вас, будем ставить (любовь) к бедным выше всего, не будем щадить денег для бедных. Последуем словам Господа; пережив в душе то, что пережили несчастные девы, постараемся избегнуть подобной участи; в лице бедных позаботимся о самих себе. Девы, не почтившие человеколюбия, лишаются брачного чертога. Какая же надежда остается грешникам, гордящимся своим милосердием? Обращаясь с такими словами ко всем вам, я ободряю совесть более слабых, без всякого ущерба для благоразумных, напротив и их поощряю к преуспеянию в благочестии. Итак, не рассеивайся, брат, пока еще продолжается поприще жизни. Позаботься о том, что послужит к твоему оправданию. Начни плач (о грехах своих) прежде, чем поставлены будут престолы; будь готов к пришествию жениха; беги греха поскорее; предупреди грядущее испытание; умилостиви Судию, чтобы не пришлось тебе предстать беспомощным пред судилищем. Расточай теперь имение свое, чтобы тогда рассеять обвинения; ищи случаев говорить с Судией наедине, чтобы Он не осудил тебя пред всеми: возьми ходатаем за себя бедного, чрез него задари Судию. Ему одному доверь свою тайну: через него приобрети себе оправдание. Нищий берет деньги, — и Судия подписывает прощение: принимает без письма и приносит рукописание. «Благотворящий бедному дает взаймы Господу» (Прит. 19:18). То, что теперь ты бросаешь в руку нищего, потом найдешь в руке Судии. Если хотите избежать суда, постарайтесь теперь же расположить к себе Судию при помощи бедных. Когда ты делаешь последние распоряжения, не забудь на ряду с друзьями и родными и твою расстающуюся с жизнью душу; дай ей хотя немного необходимых на дорогу средств. Пусть в твоем завещании будет упомянуто имя Судии, пусть на бумаге запечатлеется твое памятование о бедном. Виновницей радости, а не слез достойной сделай свою кончину; без заступников не являйся к страшному судилищу. Насыть утробы тех, языки которых должны будут держать за тебя речь пред Господом. Через их посредство сделаем своим должником Создателя, чтобы в тот день не понести осуждения; при помощи денег приобретем себе надежных защитников. Ты в лице бедного имеешь, скажет Господь, свидетеля твоей любви ко Мне; ты знаешь, что Я усвояю Себе то, что делается бедным. Я посылаю траву скотам и всем даю пищу, но когда ты даешь милостыню, Я вместе с бедным протягиваю руку и принимаю подаяние. Я одеваюсь «светом, как ризою» (Пс. 103:2), но как только ты оденешь нищего, Я почувствую тепло. Ты знаешь, что Я восседаю на небе с Отцом, но всякий раз, когда ты отправляешься в темницу навестить заключенных, ты находишь Меня там заключенным в узы; как только ты пойдешь к больному, Я не оставляю одра. Я везде, но в особенности заступаюсь за того, кто в нужде. Что ты дашь бедному, то у Меня найдешь умноженным. Если введешь в дом твой бесприютного, вместе с ним и Меня примешь в дом твой, и за это троякую награду получишь от Меня: и богатство твое Я умножу, и дом твой сохраню, и на небесах приготовлю для тебя обитель, от которой удалились болезнь, печаль и воздыхание, в Боге Отце, со Святым Духом, Которому слава и держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы о слепом, исцеленном Христом, и о Закхее, и о суде, и о милостыне
Вообрази себе Его говорящим, например, так: Отче, этот унижал Мою веру, этот преследовал Моих верных, этот гнал Мою церковь, этот оскорблял Моих, этот попрал Мое слово, этот посмеялся Моей проповеди. Говорит все это Судия не для того, чтобы научить Отца, которому и без того все это известно, но чтобы обвинением посрамить врага. Представь себе, что Судия говорит так, а перед Ним стоят славные земли — связанные и окованные [«заключать» — говорится — «царей их в узы и вельмож их в оковы железные» (Пс. 149:8)]. Или представь себе, что в качестве подсудимых перед престолом Владыки стоят и трепещут земные вельможи, — и Судия говорит о них: они презрели слово истины Моей, они нарушили Мой закон, они подавили Мое учение, они гнали Моих апостолов, они истязали Моих мучеников. Так говорит Царь, — и какими движениями отзываются на Его слова предстоящие ангелы! Как ужасно кивают они главами, как страшно угрожают, готовые одним взором своим истребить грешника! Представь себе, далее, что ангелы негодуют, архангелы волнуются, силы потрясаются, Отец негодует, Дух Святой гневается, а подсудимый с великим стыдом извергается, и не только извергается от части спасаемых, но и подвергается осуждению. Ведь нам угрожает не только то, что не спасемся, не будем царствовать, но и то, что будем преданы огню. «Кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я» (Мф. 10:32; Лк. 12:8). Представь себе, какая слава, какая похвала, сколько венцов, когда Судия скажет: этот соблюл Мое слово, этот проповедал Мою веру, этот утвердил Мое учение, этот не презрел Моего нищего, этот поборол корыстолюбие и предпочел справедливость, этот пренебрег ничтожеством мира и возлюбил грядущий мир, этот царство Мое распространил, этот слово Мое почтил: почти его, Отче! Необходимо оговориться здесь, что начертывая картину суда в таком виде, мы не вносим разделения в Божество, не унижаем власти, но самым способом обвинения показываем негодование Судии и то, как здесь все направлено к спасению исповедующих и к осуждению неверующих. Но что всего ужаснее, так это представить себе, что с одной стороны стоят Михаил и Гавриил, и все ангельские воинства, а с другой сидят из людей — сыны Зеведеевы, сидят Павел и Петр; ангелы со страхом предстоят, а люди с дерзновением сидят! Только представь себе — ангелов стоящими, а рыбаков и мытарей сидящими, и тогда невольно воскликнешь вместе с ними: «как много у Тебя благ» (Пс. 30:20)! Восседает Закхей, восседает Павел и Петр, и предстоит Михаил: не чуждые имена называем, но основываемся на том, что написано; имен ангелов мы не знаем, следуем только написанному. Нет зависти, нет ревности, — это ведь не земные дела, — не огорчаются ангелы тем, что они стоят, а люди сидят; они разделяют со священными их славу. Слушай, что говорит Господь: «Так, говорю вам, бывает радость у Ангелов Божиих и об одном грешнике кающемся» (Лк. 15:10). Итак, возлюбим же славу Божию, а славу, преходящую как сонное видение, отвергнем. Вчера вам было уже сказано, как пророк славу мирскую назвал сном. И будет, говорит Исаия, богатство нечестивых «как сон» (Ис. 29:7). Настоящее положение наше ничем не отличается от сонного мечтания. Вчера здоровье, а сегодня болезнь; вчера власть, а сегодня унижение; вчера богатство, а сегодня бедность; вчера вершина славы, а сегодня полное ничтожество. Все колеблется, все изменяется; и не только человеческие дела, но и «небо и земля прейдут», только «слова Мои» — говорит Господь «не прейдут» (Мф. 24:35). Потому–то и блаженны христиане, смиренномудрствующие и тогда, когда они облечены высоким достоинством. Ты смиренномудрствуешь, имея высокие заслуги? Смирение нисколько тебе не вредит: в очах Божиих ты остаешься таким, каков ты на самом деле. Если ты смиряешь себя, не ожидая удара судьбы, тогда и уничижение, — откуда бы оно тебя не постигло, — не будет для тебя неожиданностью: ты выступишь на борьбу готовым. Хорошо говорил об этом Давид: «приготовился я без смущения» (Пс. 118:60). Итак, будем избегать высокомерия, будем избегать тщеславия, возлюбим Христа и ради Христа бедных, чтобы обогащающий всех, милующий всех по Своим щедротам даровал церковной пастве всегда цвести благочестием под водительством земледельца правды, недавно оставившего нас ради другого назначения, но всегда пребывающего с нами по силе духовного предстательства. Ведь здесь не народ иудейский, который — приходится сказать — был народом рассеянным, как овцы, не имеющие пастыря, но народ апостольский, имеющий евангельского пастыря, говорящего: «хотя я и отсутствую телом, но духом нахожусь с вами, радуясь и видя ваше благоустройство и твердость веры вашей во Христа» (Кол. 2:5). Ему слава и держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы о покаянии, и об Ироде и Иоанне Крестителе
И вот этот пророк [Иоанн Предтеча], и более чем пророк, не потерпел постыдного сожительства, но с дерзновением выступил на защиту попираемого целомудрия. Этот прекрасный рассказ пусть каждого из нас вразумит, что даже при отсутствии явных гонений, дверь мученичества всегда перед нами открыта. Разве Иоанна кто–нибудь влек к жертвеннику или к курению ладана? Или принуждал к совершению жертвы и возлияния? Ведь никто не сказал: отрекись от Бога? Ведь никто не сказал: принесу жертву идолам? Но во имя целомудрия выступив со смелым словом обличения, он является мучеником целомудрия. Чтобы ты знал, как сильна откровенная пророческая речь, он говорит царю: «не должно тебе иметь жену брата твоего» (Мк. 6:18). Видишь, как естественно добродетели господствуют над пороком? Ирод — царь, имеющий оруженосцев, изобилующий богатством, правитель, пользующийся царскою властью; Иоанн же — бедняк, без пристанища, без отечества, неимущий, голодный, съедающий столько, сколько требует природа. А между тем тот, кто одет в одежду из верблюжьей шерсти, является законодателем для того, кто одет в пурпуровую мантию; странствовавший в пустынях указывает правителю многолюдных городов; собиравший саранчу с трав и питавшийся диким медом властно наставляет того, который держал роскошную царскую трапезу: «не должно тебе»! Хотя казалось бы, что царю все возможно, но «все мне позволительно, но не все полезно» (1 Кор. 6:12). И вот, когда следовало бы благодарить за это, облагодетельствовать, или же почтить учителя целомудрия, Ирод пришел в раздражение, а еще более разъярилась Иродиада (потому что близкие по именам, они еще более близки были друг ко другу по нраву, как послушные одному и тому же ярму: и будут два — не в плоть едину, но — в невоздержание едино), и за это заключают пророка в темницу, чтобы показать свое неразумие. «Обличай мудрого, и он возлюбит тебя» (Прит. 9:8), а будешь обличать неразумного, он еще более возненавидит тебя. Заключается в темницу, но не оставляет свободы слова: расторгни, говорит, мои члены; но только разреши и незаконное супружество! Но вот в то время, как он томился в темнице, устраивает Ирод то горькое, нечестивое и кровожадное пиршество, печальным концом которого было убийство пророка. Входит Иродиада, дочь Иродиады, дочь не только по плоти, но и по духу, входит в пьяное собрание, пляшет публично царская дочь, которой не прилично было выходить из спальни, не прилично было показываться на глаза мужчинам. Но, должно быть, как Иоанн немного раньше говорил языком своей матери, так и девица позаимствовала бесстыдство от своей матери. Входит на пир. Мало было одного этого для величайшего бесстыдства: как еще входить? По–царски ли? Торжественно ли? Не евнухами ли сопровождается и служанками? Не с другим ли каким почетом и пышностью? Нет; входит с пляской. У худого входа была еще хуже цель. Среди пира плясала она, на виду у всех невоздержных гостей, когда вино еще более возбуждало похоть. И хочешь знать худшее? Не просто только плясала она, но хорошо плясала. Бесстыдству свойственна особенная тщательность в злых делах. И вот скоро оказывается, что не без успеха делается это постыдное дело. Нравится пляска Ироду и возлежавшим с ним. И эта лисица не закрывает своего лица от срама. Видит дочь брата и той, с которой он незаконно жил, пляшущую среди мужчин, и не стыдится, но находит даже приятное в этом, потому что понравилось это и ему и возлежавшим вместе с ним. «С милостивым Ты поступаешь милостиво, с мужем искренним — искренно, с чистым — чисто, а с лукавым — по лукавству его» (Пс. 17:26, 27). Хотел бы я, чтобы он поучился хоть немного у Павла: «Есть верный слух, что у вас [появилось] блудодеяние, и притом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников, что некто [вместо] [жены] имеет жену отца своего. И вы возгордились, вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды вас сделавший такое дело» (1 Кор. 5:1, 2). Но она угождает постыдным делом и получает награду хуже самого поступка, потому что Ирод поклялся: «проси у меня, чего хочешь, и дам тебе; даже до половины моего царства» (Мк. 6:22, 23). Видите, до чего доводят человека удовольствия? Видите посрамление любящих зрелища? Ты наперед клянешься: «проси у меня, чего хочешь, и дам тебе», и танцовщице предоставляешь назначить просьбу, клятвой утверждая свое решение. Видишь ли, как страсть к удовольствиям влечет к земле достоинство царей? Видишь, как унижает она царство? Чего бы только ты не попросила, дам тебе, даже до половины царства. Чего стоит по твоему у него царское достоинство? Уж не повреждены ли глаза твои? Раз плясала девушка, и ты отдал половину; а если бы в другой раз поплясала, царь тогда остался бы простым человеком. Где достоинство предающихся удовольствиям? Где пурпуровое платье распутных? Половину царства бросил к ногам танцовщицы; молись, чтобы не стала она плясать вторично, или если станет плясать, то хотя бы не так успешно, — в противном случае придется тебе пойти нищим. Итак, награда была назначена ни с чем несообразная; чего же требовала эта танцовщица? Она не легкомысленно указывает себе подарок, не тотчас требует награды, но наперед наученная матерью, уходит с намерением посоветоваться относительно награды со злой наставницей. И какую же требует награду? «Хочу, чтобы ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя» (Мк. 6:25). Бесстыдство ли удивительное мне оплакивать? Позор ли самого поступка? Обещание ли царя? Или требование награды? Но не содрогаетесь ли вы при мысли о том, до чего доводит пляска? Не чувствуете ли вы отвращение к значению рукоплесканий? Не презираете ли полуобнаженных? Осмелишься ли ты ввести в круг своих друзей танцовщика? Осмелишься ли и сам подружиться с танцовщиком? Неужели не будешь ненавидеть того занятия, которое вызывает небрежный смех у зрителей? Вызывает смех, а доведенное до крайности — убивает пророка! Ненавидеть должны мы пляску, изобретение демонов, упражнение злых духов! Правда, опечалился Ирод, услышав просьбу (Мк. 6:26); но опечалился, можно сказать, слегка подражая Пилату, или правильнее — Пилатову нраву, потому что рассказываемое событие случилось раньше (событий с Пилатом). Умывает руки тот и предает (Христа) на осуждение; печалится и этот — и в то же время из–за клятвы и ради возлежащих сдерживает свое обещание. Не справедливо ли сказал Господь сегодня: не клянись вовсе? Слышишь увещание Владыки: не клянись вовсе? Зачем в самом деле ты клянешься: затем ли, чтобы при нарушении клятвы поймать в ловушку самого себя, или — чтобы при соблюдении клятвы убить пророка? Плохо то, что поклялся, но еще хуже то, что сохранил клятву: однако, «ради клятвы», сказано, «и возлежавших с ним» (Мк. 6:26). Возлежащих ты устыдился, а Судьи не устрашился? И приказал, говорится, и тотчас принесена была глава Иоанна Крестителя на блюде, и отдана девице (Мк. 6:27, 28). Вот и горчайший конец горького пира: отсекается голова пророка, дается девице, и девица принимает; не содрогается при этом зрелище, не пришла в ужас при виде головы, не отвратилась от капель крови: поистине кровожадной львицы еще более кровожадный детеныш! На блюде кладется голова пророка, на котором обыкновенно носится пища; один и тот же сосуд и для пищи и для убийства! И в тот час, когда из раны текли еще капли крови и сама голова еще трепетала, она поспешно принесена была на пир; а язык все еще шевелился и говорил: «не должно тебе иметь ее». И взяв, она отнесла матери своей. Наставница в пляске получила нечестивую плату за злые уроки!
Из слова 3 о священстве
Душу священника обуревают волны, большие тех, какие бывают от ветров, возмущающих море.
И во–первых, является тщеславие, как бы скала ужаснейшая и гораздо опаснейшая скалы Сирен, которую вымыслили баснописцы; многие могли проплыть мимо этой скалы безвредно; но для меня это так трудно, что даже и теперь, когда никакая нужда не влечет меня к этой пропасти, я не могу избавиться от опасности. А если кто вручит мне эту власть, тот как бы свяжет мне назад обе руки и предаст меня чудовищам, живущим в этой скале, чтобы они каждый день терзали меня. Какие же это чудовища? — Гнев, уныние, зависть, вражда, клеветы, осуждения, обман, лицемерие, козни, негодование на людей невинных, удовольствие при неблагополучии служащих, печаль при их благосостоянии, желание похвал, пристрастие к почестям (оно более всего вредит душе человеческой), учение с угождением, неблагодарное ласкательство, низкое человекоугодие, презрение бедных, услужливость богатым, предпочтения неразумные и вредные, милости опасные как для приносящих, так и для принимающих их, страх рабский, приличный только презреннейшим невольникам, недостаток дерзновения, степенный вид смиренномудрия, но без истинного смирения, уклончивые обличения и наказания, или лучше сказать, перед незначительными людьми — чрезмерные, а перед сильными — безмолвные.
Призрение вдовиц, по–видимому, представляет пекущимся о них заботу, ограничивающуюся денежными издержками 1 Тим. 5:16); но бывает не так: требуется тщательное исследование и тогда, когда нужно принимать их, так как включение их в список просто и без разбора причиняло множество бед. Они и расстраивали дома, и расторгали браки, и часто были уличаемы в краже, нетрезвости и других подобных поступках. Содержание таких вдовиц на счет церкви навлекает и наказание от Бога, и крайнее осуждение от людей, и самих благодетелей делает менее расположенными к благотворительности. Кто решится когда–нибудь на то, чтобы имущество, которое ему заповедано жертвовать для Христа, тратить на тех, которые поносят имя Христово? Поэтому нужно делать тщательное и строгое исследование, чтобы не только такие вдовицы, но и те, которые в состоянии сами себя пропитывать, не истребляли трапезы беднейших. За этим разбором следует другая не малая забота о том, чтобы жизненные припасы для них притекали обильно, как бы из источников, и никогда не оскудевали. Непроизвольная бедность дурна тем, что бывает ненасытна, взыскательна и неблагодарна. Требуется много благоразумия и много старания, чтобы заграждать им уста, пользующиеся всяким предлогом к осуждению. Народ как скоро увидит кого–нибудь непристрастного к богатству, тотчас объявляет его способным к распоряжению этим делом. Но я думаю, что для него недостаточно одного этого великодушия, но, хотя оно прежде всего необходимо, так как без этого он будет более губителем, нежели покровителем, и волком, а не пастырем; но вместе с тем нужно ему иметь и другое качество. Это — терпение, причина всех благ для людей; оно приводит и вселяет душу как бы в какую тихую пристань. Вдовицы и по своей бедности и по возрасту и по свойству своего пола позволяют себе некоторую неумеренную дерзость, так сказать; они кричат безвременно, обвиняют напрасно, жалуются на то, за что надлежало бы благодарить, и порицают за то, за что надлежало бы хвалить. Все это предстоятелю надобно переносить мужественно и не раздражаться ни безвременными требованиями, ни безрассудными укоризнами. Этот пол должно щадить в несчастии, а не оскорблять; так как быть безжалостным к их несчастиям и прибавлять к скорби от бедности еще скорбь от обиды было бы крайне жестоко. Посему, один премудрый муж, видя своекорыстие и надменность человеческой природы, и зная свойство бедности, которая способна унизить и доблестнейшую душу и часто располагать к бесстыдному повторению одних и тех же просьб, в наставление, чтобы кто на просьбы бедных не гневался и от раздражения на непрестанную их настойчивость не сделался вместо помощника гонителем, увещевает его быть снисходительным и доступным для нуждающегося: «приклоняй», говорит он, «ухо твое к нищему» без огорчения, «и отвечай ему ласково, с кротостью» (Сирах. 4:8). Оставив человека раздражительного (ибо что можно сказать больному?), он обращается к тому, кто может перенести слабость бедного, и увещевает прежде подаяния ободрять его кротким взором и ласковым словом. Если кто хотя и не берет себе достояния вдовиц, но осыпает их множеством укоризн и оскорбляет их и раздражается против них, тот не только не облегчает их уныния от бедности подаянием, а еще увеличивает ее тяжесть своими порицаниями. Хотя по требованию чрева они и бывают принуждены забывать стыд, однако они сетуют на это принуждение. Таким образом, когда нужда от голода заставляет их просить, и в просьбах пренебрегать стыд, а за бесстыдство они опять подвергаются огорчениям, то на душу их нападает разнообразная и производящая густой мрак сила уныния. Пекущийся о них должен быть столь великодушным, чтобы не только не увеличивать их уныния укоризнами, но по возможности облегчать их состояние утешением. Как тот, что потерпел обиду, при большом изобилии не чувствует пользы от богатства по причине нанесения обиды, так и тот, кто слышал ласковое слово, и принял поданное с утешением, более веселится и радуется, и самый дар бывает вдвое большим от такого способа даяния. Говорю это не от себя, но со слов того, кто и выше предложил увещание. «Сын мой!», говорит он, «при благотворениях не делай упреков, и при всяком даре не оскорбляй словами. Роса не охлаждает ли зноя? так слово — лучше, нежели даяние. Поэтому не выше ли доброго даяния слово? а у человека доброжелательного и то и другое» (Сирах. 18:15–17). Попечитель их должен быть не только кротким и незлобивым, но не менее того и бережливым; в противном случае, имущество бедных подвергается одинаковому ущербу. Так некто, приняв на себя это служение и собрав много золота, хотя не издержал его на себя, но не раздавал и бедным, кроме малой части, а большую часть зарыв в землю, хранил до тех пор, как наставшее тяжелое время предало это имущество в руки врагов. Посему нужна великая предусмотрительность, чтобы ни умножать до чрезмерности, ни доводить до оскудения церковное имущество, но все собранное немедленно раздавать бедным, из добровольных же приношений народа собирать церковные сокровища. Также для принятия странных и врачевания больных сколько, думаешь ты, требуется денежных издержек, сколько старания и благоразумия попечителей? Здесь нужны расходы нисколько не меньшие упомянутых, а часто и большие, и попечитель должен собирать средства с кротостью и благоразумием, чтобы располагать богатых делать свои пожертвования с охотой и без сожаления, дабы, заботясь о призрении немощных, не огорчить душ жертвователей. Усердия же и ревности здесь нужно оказывать гораздо больше, потому что больные по свойству своему раздражительны и беспечны; и если не прилагать во всем великой попечительности и заботливости, то довольно и малого какого–нибудь опущения, чтобы причинить великое зло больному.
Из слова 6 о священстве
Большая часть из подведомых священнику стеснена житейскими заботами, которые делают их менее расположенными к делам духовным. Поэтому учитель должен, так сказать, сеять ежедневно, чтобы слово учения, по крайней мере, непрерывностью своей могло укрепиться в слушателях. Чрезмерное богатство, величие власти, беспечность, происходящая от роскоши, и, кроме того, многое другое подавляет посеянные семена; а часто густота этих терний не допускает пасть семенам даже на поверхность почвы. С другой стороны, чрезмерная скорбь, нужды бедности, непрестанные огорчения и другие причины, противоположные вышесказанным, препятствуют заниматься божественными предметами.
Из слова 6 против аномеев
Павел, беседуя с людьми еще живыми, говорит: "всегда радуйтесь; непрестанно молитесь" (1 Фессал. 5:16-17)? Если же здесь, где болезни, огорчения, преждевременные смерти, клевета, зависть, уныние, гнев, порочные похоти, бесчисленные козни, повседневные заботы, частые и непрерывные бедствия приносят со всех сторон множество скорбей, если здесь, по словам Павла, можно всегда радоваться тому, кто хотя немного освобождается от треволнений житейских дел и хорошо устраивает жизнь свою; то тем более можно достигнуть этого блага по отшествии туда, где нет ничего такого, ни болезней, ни страсти, ни повода к грехам, где нет слов: "мое" и "твое" - этих холодных слов, которые вносят в нашу жизнь все бедствия и производят бесчисленные войны.
Подобно самому Господу, Который вдовице, положившей только две лепты, дал награду не за две только лепты. Почему? Потому, что Он обратил внимание не на количество денег, а на богатство души. Если ты посмотришь на деньги вдовицы, то найдешь крайнюю бедность; а если вникнешь в ее намерение, то увидишь неизъяснимое сокровище душевного величия.
Из слова 8 против аномеев
Обращаясь к получающим венцы, Он говорит: «приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира»; а осуждаемым на наказание Он не сказал: «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный вам», но: «уготованный диаволу». Людям я приготовил царство, говорит Он, а геенну приготовил не людям, но дьяволу и ангелам его; если же вы вели такую жизнь, что сделались достойными наказания и мучения, то должны сами винить в этом самих себя. И посмотри, как Он расположен к милости: когда еще не было подвижников, венцы уже были приготовлены, награды уже были наперед уготованы. «Наследуйте», говорит Он, «Царство, уготованное вам от создания мира». И в притче о десяти девах можно видеть то же самое. Когда надлежало придти жениху, то неразумные говорят мудрым: «дайте нам вашего масла»; а последние отвечают им: «чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас» (Матф. 25:8–9). Не о елее и огне говорит здесь Писание, но о девстве и человеколюбии, означая девство под видом огня, а милостыню под видом елея, и показывая, что девство имеет великую нужду в человеколюбии, без которого невозможно спастись. Кто же те, которые продают этот елей? Кто иной, как не бедные? Они не столько получают, сколько сами дают. Считай же милостыню не за расход, а за приход, не за ущерб, а за приобретение; потому что через нее ты больше получаешь нежели даешь. Ты даешь хлеб, а получаешь жизнь вечную; даешь одежду, а получаешь одеяние бессмертия; даешь пристанище под своим кровом, а получаешь царство небесное; даешь блага погибающие, а получаешь блага постоянно пребывающие. Но, скажешь, как я могу подавать милостыню, когда я беден? Тогда особенно и можешь ты подавать милостыню, когда ты беден. Богатый, опьяненный обилием богатства, пламенеющий жесточайшей горячкой и одержимый ненасытной страстью, желает увеличить свое имущество; а бедный, не зараженный этой болезнью и свободный от этого недуга, легче сделает подаяние из того, что у него есть. Милостыня зависит не от количества имущества, но от степени душевного расположения. Так, вдовица отдала две лепты и превзошла пресыщенных богатством; и другая вдовица, имевшая только горсть муки и немного елея, приняла к себе (пророка), имевшего небесную душу; ни для одной из них бедность не была препятствием. Итак, не ссылайся на бесполезные и напрасные предлоги; Бог требует не изобилия приношения, но богатства душевного расположения, которое выражается не мерой подаваемого, но усердием подающих. Ты беден и беднее всех людей? Но ты не беднее той вдовицы, которая много превзошла богатых. Ты нуждаешься в самой необходимой пище? Но ты не беднее сидонской вдовицы, которая, дошедши до крайней степени голода, ожидая уже смерти с окружавшими ее детьми, при всем том не пожалела своего достояния, и величайшей бедностью приобрела невыразимое богатство, сделала свою руку гумном и кувшин точилом и устроила так, что из малого произошло многое (3 Цар. гл. 17).
Из слова 10 против аномеев
«Знаете», говорит, «благодать Господа нашего Иисуса Христа, что Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою» (2 Кор. 8:9). Смысл слов его следующий: как Владыка твой обнищал, облекшись плотью, так и ты обнищай деньгами; а как Ему нисколько не повредило обнищание славой, так и тебе не может повредить обнищание деньгами, но доставит тебе великое богатство.
Из рассуждения против иудеев и язычников о том, что Иисус Христос есть истинный Бог
Кратко изречение: «создам Церковь Мою», но не пробегай его без внимания, а вникни в него умом и представь, сколь великое дело — наполнить всю землю под солнцем церквами, обратить столько племен, убедить народы, уничтожить отеческие обычаи, исторгнуть укоренившуюся привычку, свергнуть владычество сладострастия и силу нечестия, как прах; жертвенники, капища, идолов и их службы, бесчинные празднества и нечистые жертвоприношения развеять как дым; и воздвигнуть алтари истинному Богу повсюду, — в стране римской, в Персии, в Скифии, в Мавритании, в Индии; что я говорю? — даже за пределами нашей вселенной; ибо и Британские острова, лежащие за пределами моря, на самом океане, — ощутили силу изречения Господня; и там воздвигнуты церкви и алтари. Это изречение, сказанное тогда Господом, теперь насаждено во всех душах и находится во всех устах; вся, так сказать, земля, наполненная тернием, очистилась, сделалась чистою нивой и приняла семена благочестия. Великим, поистине великим делом, или, лучше сказать, доказательством чрезвычайного величия и божественной силы было бы — без всякого препятствия, во время мира, при содействии многих и без всяких врагов, вдруг отторгнуть вселенную от порочных навыков, утвердившихся в течение столь долгого времени, и обратить к другим, гораздо труднейшим. А здесь противниками были не только навык, но и сладострастие, — эти два тирана. Надлежало отвергнуть то, что с давних времен было принято от отцов, дедов, прадедов и древнейших предков, от философов и риторов; это было весьма трудно; — и принять другие новые обычаи, требующие великих подвигов, что было еще труднее. Христос изгонял роскошь, водворял пост; изгонял любостяжание, водворял нестяжательность; изгонял невоздержание, водворял целомудрие; изгонял гнев, водворял кротость; изгонял зависть, водворял дружелюбие; отводил от пути пространного и широкого и приводил на путь тесный, скорбный и трудный, и приводил тех, которые привыкли к пространному. Не других каких–нибудь людей взял Он вне вселенной без этих навыков, но тем самым, которые растлились в этом мире и сделались негоднее грязи, повелел идти путем тесным и скорбным, жестким и суровым, и убедил их. И сколь многих убедил? Не одного, не десять, не двадцать, не сто, но почти всех живущих под солнцем. И через кого убедил? через одиннадцать человек неученых, простых, не знавших языков, незнатных, бедных, не имевших ни отечества, ни богатства, ни телесной силы, ни славы, ни знаменитости предков, ни силы слова, ни искусства красноречия, ни преимуществ учености; но рыбарей, скинотворцев, говоривших на своем языке не одинаковом с языком тех, кому проповедывали, но чуждом и отличном от всех прочих языков, т. е. еврейском, и через них Христос устроил Свою церковь, простертую от концов до концов вселенной!
И не только это удивительно, но и то, что эти люди, простые, бедные, немногочисленные, незнатные, неученые, уничиженные, говорившие на чуждом языке и презираемые, избранные для исправления всей вселенной и получившие повеление обращать ее к труднейшим делам, совершили это не во время мира, но при воздвигаемых против них отвсюду бесчисленных нападениях. В каждом народе и городе, — что я говорю: в народе и городе? — в каждом доме предстояла им борьба. Проповедуемое ими учение часто разлучало сына с отцем, невестку с свекровью, брата с братом, раба с господином, подчиненного с начальником, мужа с женою, жену с мужем, отца с детьми; потому что не все вдруг принимали его; это подвергало их ежедневной вражде, непрерывной борьбе, тысячи смертей, и располагало людей обращаться с ними, как общими врагами и неприятелями. Все гнали их: цари, правители, простолюдины, свободные, рабы, народы и города; а не их только, но и тех, которые приняли их учение, но еще не были крепки в вере. Была общая война и против учеников и против учителей, так как это учение казалось противным и царским постановлениям, и привычке, и отеческим обычаям. Они увещевали отвергнуть идолов, презреть жертвенники, которые чтимы были всеми отцами и предками, отказаться от нечистых верований, гнушаться празднеств и отвращаться от обрядов, к которым люди питали благоговение и страх, и за которые они готовы были скорее отдать свою душу, нежели принять проповедуемое апостолами и веровать в Рожденного от Марии, осужденного игемоном, поруганного, претерпевшего бесчисленные страдания и поносную смерть, погребенного и воскресшего. И то производило недоверчивость, что страдания Его были явны для всех, бичевания, удары по ланитам, оплевания по лицу, заушения, распятие на кресте, великое осмеяние, поругание от всех, погребение, дарованное в виде милости; а обстоятельства воскресения еще не были известны, так как Он по воскресении Своем явился одним ученикам. И однако такою проповедью они убедили и устроили церковь. Как и каким образом? Силою Того, Кто им повелел это; Он сам был их руководителем: Сам делал все трудное легким. Если бы божественная сила не содействовала, то это дело не получило бы ни вступления, ни начала. И как бы оно могло сделаться? Но Тот, Кто изрек: да будет небо, — и совершил это на деле; Кто сказал: да созиждется земля, — и даровал ей бытие; Кто повелел: да воссияет солнце, — и явил светило; Кто сотворил все Своим словом, Тот насадил и эти церкви; и Его слово: «создам Церковь Мою», совершило все это. Таковы слова Божии; они совершают дела, дивные и чудные. Некогда Он сказал: «да произрастит земля зелень» (Быт. 1:11), — и вдруг все стало садом, все — лугами, и земля, вняв повелению, покрылась бесчисленными растениями. Так и ныне Он изрек: «создам Церковь Мою», — и это совершилось с великой легкостью; и тогда как против нее вооружались властители, потрясали оружием воины, свирепствовали сильнее огня целые народы, противостояла привычка, восставали риторы, софисты, богатые, простые люди и начальники, слово Его, действуя сильнее огня, истребило терния, очистило нивы, посеяло евангельское учение. И между тем, как из уверовавших одни были заключаемы в темницы, другие отправляемы в ссылку, иные лишаемы имущества, иные умерщвляемы и рассекаемы, сожигаемы, потопляемы и подвергаемы всякому роду мучений, поругаемы и изгоняемы отовсюду, как бы общие враги, являлись новые исповедники в большем числе, которые, смотря на страдания других, не только не охладели к вере, но еще охотнее и лучше стремились к этому прекрасному улову, и были уловляемы не принуждением, не насилием, но прибегая сами и изъявляя благодарность приведшим их ко Христу; взирая на потоки крови верующих, они становились более пламенными к вере и более смелыми; и тогда как не ученики только, но и учители, иные были заключаемы в узы, другие изгоняемы, иные бичуемы, и претерпевали другие бесчисленные мучения, число верующих умножалось и ревность их увеличивалось. Об этом Павел говорит так: «и большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостью, безбоязненно проповедывать слово Божие» (Флп. 1:14); и в другом месте: «Ибо вы, братия, сделались подражателями церквам Божиим во Христе Иисусе, находящимся в Иудее, потому что и вы то же претерпели от своих единоплеменников, что и те от Иудеев, которые убили и Господа Иисуса и Его пророков, и нас изгнали, и Богу не угождают, и всем человекам противятся» 1 Фесс. 2:14–15). И еще в послании к другим он говорит: «Вспомните прежние дни ваши, когда вы, быв просвещены, выдержали великий подвиг страданий, зная, что есть у вас на небесах имущество лучшее и непреходящее» (Евр. 10:32, 34). Видишь ли превосходную силу Совершившего все это? Мученики, подвергаясь страданиям, не только не малодушествовали, не только не скорбели, но радовались, торжествовали, ликовали. И об этом Павел говорит, что «расхищение имения вашего приняли с радостью» (Евр. 10:33); а об учителях Лука в книге Деяний повествует, что они с радостию возвратились из синедриона, удостоившись принять бесчестие за имя Христово (Деян. 5:41). И о самом себе также Павел говорит: «Ныне радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело Его» (Кол. 1:24). И что удивительного, если он среди страданий радовался, когда он, готовясь претерпеть смерть, не только радовался, но и учеников своих призывал к участию в своей радости, что свойственно чрезвычайно радующейся душе. «Радуюсь» , говорит он, «и сорадуюсь всем вам. О сем самом и вы радуйтесь и сорадуйтесь мне» (Фил. 2:17–18). Что сделалось, скажи мне, что ты исполнился такой радости? «Ибо я» , говорит он, «уже становлюсь жертвою, и время моего отшествия настало» 2 Тим. 4:6).
Из слова 1 о Лазаре
Притом скорбь его [Лазаря] умножало еще и то, что он видел другого [богача] благоденствующим; не потому, чтобы он был завистлив и зол, но потому, что все мы обыкновенно яснее сознаем свои несчастия при благоденствии других. А при богатом было нечто другое, что еще более могло мучить Лазаря. Он сильнее чувствовал свои бедствия не только от сравнения собственного злополучия с благоденствием богатого, но и от мысли о том, что этот при жестокости и бесчеловечности своей во всем счастлив, а он, при своей добродетели и кротости, терпит крайние бедствия; от этого он страдал неутешною скорбью. Если бы богач был человек праведный, кроткий, дивный и исполненный всякой добродетели, то не опечалил бы Лазаря, а теперь, когда он живет порочно, и дошел до крайней степени нечестия, и такое показывает бесчеловечие, и питает самое враждебное расположение, и проходит мимо его, как мимо камня, бесстыдно и безжалостно, и после всего этого наслаждается таким благополучием, — представь, какими непрерывными, так сказать, волнами он вероятно заливал душу бедного; представь, каково было Лазарю видеть, как тунеядцы, льстецы, слуги поднимались вверх, сходили вниз, выходили, входили, бегали, шумели, упивались, скакали и делали всякие другие бесчинства. Как будто пришедши для этого именно, чтобы быть свидетелем чужого благополучия, он лежал в воротах, имея в себе жизни столько, чтобы только чувствовать собственные бедствия, испытывая кораблекрушение в пристани, близ источника мучась в душе жесточайшею жаждою.
Из слова 2 о Лазаре
«Всякая плоть — трава, и вся красота ее — как цвет полевой. …Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно» (Ис. 40:6, 8). Пришла смерть, и все это истребила, и, как пленника, взяла и отвела его, поникшего долу, покрытого стыдом, оробевшего, трепещущего, устрашенного, как будто во сне насладившегося всем прежним весельем; и теперь богач стал просить нищего и нуждаться в трапезе того, кто некогда томился голодом и доступен был устам псов; так изменились обстоятельства и все узнали, кто был этот богач, и кто был этот нищий, и что Лазарь был богаче всех, а тот — беднее всех. Как на сцене являются принимающие на себя лица царей, и военачальников, и врачей, и риторов, и софистов, и воинов, на самом деле не будучи ничем этим; так и в настоящей жизни — и бедность и богатство суть только маски. Посему, как ты, сидя в театре и увидев кого–либо из играющих внизу представляющим лицо царя, не называешь его счастливым и не считаешь за царя, и сам не пожелал бы быть таким, но, зная, что это — кто–либо из обращающихся на торжище, может быть, веревочник, или медник, или другой кто–либо такой, не считаешь его счастливым за его маску и одежду, и по ним не судишь об его жизни, напротив — отвращаешься от него за ничтожество его в других отношениях; так и здесь в мире, как бы сидя в театре и смотря на играющих на сцене, когда увидишь многих богатеющими, не почитай их истинно богатыми, но только представляющими мнимые лица богатых. Как тем, представляющим на сцене царя и военачальника, часто бывает раб или из числа продающих на рынке смоквы и виноград; так и этот богач часто бывает беднее всех. Если снимешь с него маску, раскроешь совесть и вникнешь в душу, то найдешь там великую бедность в добродетели, и его — самым бесчестным из всех людей. Ибо, как в театре, по наступлении вечера и по выходе сидевших там, эти представлявшиеся всем царями и военачальниками, вышедши вон и сбросив поддельный вид, являются уже тем, что они на самом деле; так и теперь, когда приходит смерть и зрелище закрывается, все отходят туда, сложив с себя мнимые виды богатства и бедности, и только, судя по делам, оказывается, кто из них истинно богатые и кто бедные, кто — досточтимые, а кто — бесчестные.
Лазарь ни в чем не был обижен богатым, так как богатый не брал его денег, и только не давал ему своих. Если же не уделявший своего имеет обвинителем того, кому не оказал милости, то похитивший чужое, какое получит прощение, когда со всех сторон окружат его обиженные?
е уделять из своего имущества есть также похищение. Может быть, слова мои кажутся вам удивительными; но не удивляйтесь; я представлю вам из божественных Писаний свидетельство о том, что не только похищать чужое, но и не уделять из своего другим означает хищение, и любостяжание, и отнятие. Какое же это свидетельство? Бог через пророка говорит: земля принесла плоды свои, и вы не внесли десятин; но похищенное у бедного в домах ваших (Мал. 3:10). Так как вы, говорит, не дали обыкновенных приношений, то похитили собственность бедного. Этими словами Он внушает богатым, что они владеют собственностью бедных, хотя бы получили отцовское наследство, хотя бы собрали богатство каким–либо другим способом. И еще в другом месте говорит: «Не отказывай в пропитании нищему» (Сир. 4:1); а лишающий — отнимает чужое; потому что отнятием называется то, когда мы берем и удерживаем у себя чужое. Итак, из этого мы научаемся, что, когда мы не подаем милостыни, то будем наказаны наравне с похитителями. Эти имущества Господни, откуда бы мы их ни собрали; и если мы уделим из них бедным, то приобретем великое богатство.
Из слова 6 о Лазаре
Видели вы бренность рода человеческого? Когда происходило землетрясение, я размышлял сам с собою так: где хищничество? где любостяжание? где могущество? где высокомерие? где господство? где угнетения? где разграбления бедных? где тщеславие богатых? где власть начальников? где угрозы? где страхи? Одна минута времени — и все расторглось легче паутины, все это расстроилось; и был плач в городе, и все бежали в церковь. Подумайте, что было (бы) с нами, если бы Богу угодно было все ниспровергнуть. Говорю это для того, чтобы постоянно жив был в вас страх от случившегося и укреплял умы всех. Потряс (Господь землю), но не ниспроверг; потому что, если бы хотел ниспровергнуть, то не потряс бы; но так как Он того не хотел, то землетрясение, как глашатай, предвозвещающий всем гнев Божий, предварительно произошло, чтобы мы, от страха сделавшись лучшими, отклонили от себя наказание на деле. Так поступил Он и с иноплеменниками: «Еще сорок дней (три дня) и Ниневия будет разрушена» (Иона. 3:4). Почему же не превращаешь? Грозишь ниспровергнуть: почему же ты не ниспровергаешь? — Так как Я не хочу ниспровергнуть, то и угрожаю. — Для чего же говоришь? — Чтобы не сделать того, что говорю; пусть словом предупреждено и отвращено будет дело. «Еще сорок дней и Ниневия будет разрушена», — говорил тогда пророк, а ныне издают голос стены. Говорю это и не перестану говорить и бедным и богатым; подумайте, как велик гнев Божий, как все Ему легко и удобно; отстанем же от пороков; в краткую минуту времени Он так сокрушил душу и ум каждого, и потряс основания сердца; подумаем же, что в тот страшный день, когда будет не одна минута времени, но бесконечные веки, и потоки огня, и грозный гнев, и силы, влекущие на суд, и страшный престол, и нелицеприятное судилище, и дела каждого предстанут пред очи, и никто не будет заступником, ни сосед, ни ритор, ни сродник, ни брат, ни отец, ни мать, ни иноплеменник, ни кто–либо другой, — что тогда, скажи мне, мы будем делать? Навожу на вас страх, чтобы устроить ваше спасение. Я сделал учение более резким, чем железо, чтобы каждый из вас, имеющий язву, освободился от нее. Не всегда ли я говорил, и ныне говорю, и не перестану говорить: доколе вы будете привязаны к настоящему? Ко всем говорю, но особенно к недужным и невнимающим тому, что говорится; или лучше, это слово полезно тому и другому: больному — для выздоровления, здоровому — для избежания болезни. Доколе деньги? Доколе богатство? Доколе великолепие зданий? Доколе неистовство в бездушной любви к удовольствиям? Вот пришло землетрясение; какую пользу принесло богатство? Труд того и другого пропал, погибло имущество вместе с владением, дом вместе со строителем. Город сделался общим для всех гробом, устроенным внезапно не руками мастеров, но несчастным случаем. Где богатство? Где любостяжание? Видите ли, как все оказалось ничтожнее паутины?
Когда ты увидишь какого–нибудь человека, имеющего гнилую рану, у которого из тела выходят черви и гной, и который оставляет без внимания эту язву и гниение, а — другого такого, который, страдая тем же, пользуется пособием врачей, допускает прижигания и отсечения, и пьет горькие лекарства, то которого из них ты будешь оплакивать, скажи мне, — того ли, который болен — и не лечится, или того, который болен — и лечится? Очевидно того, который болен — и не лечится. Подобным образом, пусть будут два грешника, один наказываемый, а другой не наказываемый. Не говори: этот блажен, потому что богат, грабит сирот, утесняет вдов, не болеет, и при грабительстве своем пользуется хорошим мнением, наслаждается почестью и властью, не испытывает ни одного из человеческих бедствий, ни горячки, ни чахотки, ни другой какой–либо болезни; у него сонм детей, маститая старость; но его–то преимущественно и оплакивай, потому что он и болен, и не лечится. Как? Я скажу. Если увидишь человека, одержимого водяною, у которого от болезни в селезенке раздулось тело, но который не спешит к врачу, а постоянно употребляет холодное питье, имеет роскошную трапезу, каждый день упивается, окружен прислужниками, и усиливает свою болезнь, то, скажи мне, блаженным ли считаешь его, или несчастным. А если увидишь другого, одержимого водяною, но пользующегося пособием врачей, изнуряющего себя голодом, отказывающего себя во многом, постоянно принимающего горькие лекарства, которые хотя неприятны, но этою неприятностью способствуют здоровью, то не станешь ли ты ублажать этого человека более, чем того? Разумеется, потому что тот болен — и не лечится, а этот болен — и пользуется врачеванием. Но лечение неприятно? Зато конец его полезен. Так бывает и в настоящей жизни. Перенесись мыслью от тел к душам, от болезней к грехам, от горечи лекарств к наказаниям и суду Божию; ибо наказание от Бога есть то же, что и лекарство от врача, отсечение и прижигание. Как огонь, чрез многократное прикосновение, прижигает рану и останавливает ее развитие; и как железо отсекает гнилость, причиняя боль, но доставляя пользу; так и голод, и моровые язвы и все кажущиеся бедствия насылаются на душу вместо железа и огня, чтобы остановить, как это бывает с телами, развитие ее болезней и сделать ее лучшею. Опять, пусть будут два блудодея — допустим, это на словах для примера, — два блудодея: но один богатый, а другой бедный. Который из них имеет больше надежд на спасение? Разумеется, бедный. Не говори же: этот богач блудодействует и богатеет, и поэтому ублажаю его. Скорее надлежало бы тебе ублажать его тогда, когда бы он, блудодействуя, был беден и терпел голод; потому что он невольно имел бы в бедности учительницу любомудрия. Когда ты увидишь порочного благоденствующим, плачь; потому что здесь два несчастия: и болезнь и неисцельность. Когда же увидишь порочного в несчастии, утешайся, не потому только, что он становится лучшим, но и потому, что заглаждаются здесь многие из грехов его.
Человек «некоторый был богат» — по имени, а не на самом деле. «Некоторый был богат» и «одевался в порфиру», предлагал роскошную трапезу, имел чаши с вином, украшенные венками, устроял каждый день пиршества. Другой же — «некоторый нищий, именем Лазарь». А где имя богача? Нигде, он без имени. Сколько богатства, — а у самого нет и имени! Какое же это богатство? Это — дерево, красующееся листьями, но не имеющее плода; дуб, распростершийся в высоту, но дающий желуди в пищу бессловесным; человек, не имеющий плода человеческого. Где богатство и хищничество, там виден волк; где богатство и свирепость, там вижу льва, а не человека; он погубил свое благородство неблагородством пороков. «Некоторый был богат» и каждодневно «одевался в порфиру», а в душе был покрыт паутиной; дышал благовониями, а исполнен был зловония; предлагал роскошную трапезу, кормил тунеядцев и льстецов, утучнял рабыню — плоть, а госпожу — душу оставлял изнуряться голодом; дом у него был украшен венками, а основание состояло из извести греха; душа была погружена в вине. Итак, этот богач имел роскошную трапезу и украшенные венками чаши вина, кормил тунеядцев и льстецов — это непотребное сборище диавольское, этих волков, которые пленяют многих из богачей, насыщая собственное чрево, устрояют их погибель, великою услужливостью и лестью истребляют их богатство. Не погрешит, кто назовет волками таких людей, которые, выставляя богача пред всеми, как овцу, превозносят его похвалами, надмевают величаниями, и не дают ему увидеть собственную рану, но ослепляют его ум и увеличивают его гнилость.
На здешнем театре в самый полдень употребляются завесы, и многие являются на сцене в чужом виде и с масками на лице, пересказывают старую басню и повествуют о тогдашних делах; иной представляется философом, не будучи философом; иной царем, не будучи царем, но только имея вид царя по содержанию басни; иной — врачом, не умея управиться и с деревом, но только надевши платье врача; иной — рабом, будучи свободным; иной — учителем, не зная и грамоты; представляются не тем, что они суть на самом деле, а что они действительно, тем не показываются: показывается врачом тот, кто вовсе не врач; показывается философом тот, кто только на маске имеет философскую прическу; показывается воином тот, у кого только платье воина; но как ни обманчив вид маски, он не изменяет природы, которой действительность извращает; маски держатся, пока увеселяющиеся сидят (в театре); но когда наступит вечер, театр закроется, и все разойдутся, тогда маски сбрасываются, и кто в театре представлялся царем, вне его оказывается медником; маски сброшены, обман прошел, открылась истина: и оказывается вне театра рабом, кто внутри его представлялся свободным; внутри (театра), как я сказал, обман, а вне — истина; настал вечер, кончилось зрелище — и открылась истина. Так и в жизни и при кончине. Настоящее — театр; здешние предметы — обманчивая внешность, и богатство, и бедность, и власть, и подвластность, и тому подобное; а когда окончится этот день и наступит та страшная ночь, или лучше — день: ночь для грешников, а день для праведников; когда закроется театр; когда обманчивые виды будут отброшены; когда будет судим каждый со своими делами, не с богатством своим, не с властью своею, не с почестями и могуществом своим, но каждый с делами своими — и начальник, и царь, и женщина, и мужчина; когда (Судия) спросит нас о жизни и добрых делах, а не о важности званий, не о низком состоянии бедности, не о высоком состоянии надменности, (и скажет): подай Мне дела, хотя ты был раб, лучшие, чем у свободного, хотя ты была женщина, более мужественные, чем у мужчины; когда отброшены будут обманчивые внешности: тогда обнаружится и богатый и бедный. И как здесь, по окончании театра, иной из сидевших вверху, увидев в театральном философе медника говорит: э, не был ли этот в театре философом? — а теперь вижу его медником; этот не был ли там царем? — а здесь вижу в нем какого–то низкого человека; этот не был там богачом? — а здесь вижу его бедным; так будет и там.
Видишь ли, что нрав доставляет свободу? Раб и свободный — суть простые названия. Что такое раб? Одно название. Сколько господ лежат пьяные на постели, а слуги стоят подле них трезвые! Кого же назвать рабом, — трезвого, или пьяного? Раба ли, служащего человеку, или пленника страсти? У того рабство внешнее; а этот внутри себя носит невольничество. Говорю это, и не перестану говорить, чтобы вы имели понятие о вещах, соответствующее природе их, и не увлекались заблуждением толпы, но знали, что такое раб, что бедный, что неблагородный, что блаженный, что страсть. Если вы научитесь различать это, то не подвергнетесь никакому смятению.
Из слова на новый год
Как можно, скажешь, хвалить кого–нибудь или укорять во славу Божию? Вы иногда сидите в мастерских, видите, как проходят мимо дурные и негодные люди, нахмурив брови, с надменным видом, в сопровождении множества нахлебников и льстецов, в дорогих одеждах и пышных украшениях, люди, похищающие чужое и любостяжательные; тогда, если кто скажет: как завидно их состояние, как они счастливы! — такого укори, обличи, загради ему уста, жалей, плачь: это значит укорять для Бога. Такая укоризна для сидящих вместе с тобою будет уроком любомудрия и добродетели о том, чтобы не увлекаться вещами житейскими. Того, кто сказал это, спроси: почему ты считаешь его счастливым? Потому ли, что у него чудный конь, с позлащенною уздою, что у него много слуг, что он одет в светлую одежду, и безмерно упивается и роскошествует каждый день? Но поэтому он несчастен и жалок и достоин обильных слез. Я вижу, что в нем самом вы не можете ничего похвалить, а хвалите все вне его: коня, узду, одежду; а все это — не он. Что же, скажи мне, может быть горестнее того, когда конь его, узда коня, красота одежды и телесное благообразие слуг возбуждают удивление, а в нем самом не находится ничего похвального? Кто может быть беднее того человека, который не имеет никакого собственного добра и ничего такого, с чем бы мог отойти отсюда в (вечность), но украшается всем чужим? Собственное наше богатство и украшение составляют не слуги, одежды и кони, но добродетель души, богатство добрых дел и дерзновение пред Богом.
4. Напротив, когда увидишь нищего, пренебрегаемого, презираемого, живущего в бедности, но добродетельно; и когда сидящие с тобою назовут его жалким: ты похвали его; и твоя похвала проходящему мимо будет наставлением и увещанием к жизни честной и добродетельной. Если скажут: как он несчастен и жалок! — ты скажи, что он блаженнее всех; потому что имеет Бога своим другом, живет добродетельно, приобрел богатство никогда неоскудевающее, имеет чистую совесть. Что за потеря для него, что нет денег, когда он получит в наследие небо и небесные блага? Если ты и сам будешь так мудрствовать и наставлять других, то получишь и за укоризну и за похвалу великое возмездие; так как и то и другое ты делал во славу Божию. Что я не напрасно говорю это, что великое воздаяние уготовано от Бога тем, которые так размышляют, и что великую добродетель составляет подобное суждение о провождающих такую жизнь, послушай, что говорит пророк, и как он поставляет в числе добродетелей обличение людей порочных и прославление боящихся Бога. Исчислив прочие добродетели человека, имеющего получить почести от Бога, и сказав, каков должен быть тот, «кто обитает во святом жилище Его»; что «он ходит непорочно и делает правду, и говорит истину в сердце своем»; и еще сказав: «не клевещет языком своим, не делает искреннему своему зла и не принимает поношения на ближнего своего», потом он присовокупляет: «в глазах которого презрен отверженный, но который боящихся Господа славит» (Пс. 14:1–4); этим он показывает, что к числу добродетелей принадлежит и то, чтобы презирать порочных и хвалить и ублажать добродетельных. О том же говорит он и в другом месте: «А мне весьма почтенны друзья Твои, Боже, весьма надежно их владычество» (Пс. 138:17). Кого хвалит Бог, того ты не порицай; а Он хвалит того, кто живет праведно, хотя бы он был и беден. Кого Бог отвращается, того не хвали; а Он отвращается того, кто живет порочно, хотя бы он изобиловал богатством. Будешь ли хвалить кого или порицать, делай то и другое согласно с волею Божиею.
Из беседы 2 о святом апостоле Павле
Не говори мне о городах, народах, царях, войске, оружии, богатстве, начальстве и власти, — это он [ап. Павел] не считал даже и за паутину; но представь то, что на небесах, и тогда увидишь силу любви его ко Христу. Питая эту любовь, он не удивлялся достоинству ни ангелов, ни архангелов, и ничему другому подобному, потому что имел в себе то, что выше всего, — любовь Христову, — и с ней он считал себя блаженнее всех, а без нее не желал быть ни с Господствами, ни с Началами, ни с Властями; с этою любовью он лучше желал быть в числе последних и наказываемых, нежели без нее в числе высших и получающих почести; единственное наказание для него было — лишиться этой любви: это было для него геенною, мучением, верхом зол; равно как иметь ее было наслаждением: в этом для него была жизнь, мир, ангел, настоящее, будущее, царство, обетование, верх благ. Все другое, что не относилось сюда, он не считал ни прискорбным, ни приятным, но презирал все видимое точно гнилую траву. Властители и народы, дышащие гневом, казались ему комарами, а смерть, казни и бесчисленные мучения — детскими игрушками, кроме разве, когда он терпел из–за Христа: тогда и ими он восхищался, и узами величался так, как не величался и Нерон, имея диадему на голове, и в темнице жил, как на самом небе, и раны и бичевания принимал с большим удовольствием, нежели другие хватают награды.
Из беседы 4 о святом апостоле Павле
огатства он не имел; об этом сам он говорил: «Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся» (1 Кор. 4:11). Да что говорить о богатстве, когда он часто нуждался в необходимой пище и не имел одежды для одеяния себя? А что и по ремеслу он не был славен, и это показывает ученик его: «и, по одинаковости ремесла, говорит, остался у Акилы и Прискиллы; ибо ремеслом их было делание палаток» (Деян. 18:3). Не был он знаменит ни по предкам — как мог быть таким занимавшийся подобным ремеслом? — ни по отечеству, ни по своему народу. И однако, выступив и явившись только, он все у неприятелей приводил в смятение, все расстраивал и, подобно огню, попавшему в хворост и сено, истреблял дела бесовские и все изменял в то, во что хотел. И не только то удивительно, что он сам, быв таким, имел такую силу, но и то, что большая часть и учеников его были люди бедные, простые, неученые, терпевшие голод, незнатные и происходившие от незнатных. Об этом сам он свидетельствует и не стыдится говорить об их бедности и даже просить для них милостыни: «иду, говорит он, в Иерусалим, чтобы послужить святым» (Рим. 15:25); и еще: «В первый день недели каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, чтобы не делать сборов, когда я приду» (1 Кор. 16:2). А что большая часть их состояла из простолюдинов, об этом он в послании к Коринфянам говорит: «Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много мудрых по плоти, не много сильных, не много, говорит, благородных»; и не только были незнатные, но и весьма уничиженные: «и немощное мира, говорит, избрал Бог, и ничего не значащее, чтобы упразднить значащее» (1 Кор. 1:26–28).
Из похвальной беседы о святом мученике Лукиане
«Он расточил, роздал нищим; правда его пребывает во веки» (Пс. 111:9). Что может быть удивительнее этого? Собираемое погибает, а расточаемое остается целым, — и весьма справедливо, так как одно принимает Бог, а из руки Божией никто не может похитить, другое же сохраняется сокровищах человеческих, где подвергается многим козням, где много зависти и недоброжелательства.
Из похвалы святому мученику Варлааму
Великая и у тебя, возлюбленный, война с диаволом, великая, сильная и постоянная.
Итак, изучай способы борьбы, чтобы подражать и победам; презирай богатство, деньги и всякое иное житейское великолепие; не считай блаженными богатеющих, но ублажай мучеников, не тех, что в роскоши, но тех, что на сковородах, не за роскошной трапезой, но в кипящем котле, не в банях ежедневно бывающих, но в жестоких печах, не благовониями пахнущих, но испускающих дым и смрад от сожигаемой плоти. Это благоухание лучше и полезнее того; то ведет к мучению употребляющих его, а это к наградам и вышним венцам. А чтобы тебе убедиться, что роскошь есть зло, равно как и намащение благовонными мастями, и пьянство, и неумеренное употребление вина, и роскошная трапеза, послушай, что говорит пророк: горе вам, «которые лежите на ложах из слоновой кости и нежитесь на постелях ваших, едите лучших козлят из стада и тельцов с тучного пастбища, пьете процеженое вино, мажетесь наилучшими мастями» (Амос. 6:4–6). Если же это запрещалось в ветхом завете, то тем более при благодати, где больше любомудрия. Это сказано мной как к мужам, так и к женам; поприще общее, — нет различия пола в стане Христовом, но одно собрание.
Из похвалы святой великомученице Дросиде, и о памятовании смерти
Не говори ты мне о том, кого несут на позолоченном ложе, в сопровождении всего города, кого славословит народ, на кого набросаны в великом изобилии шелковые и золотые одежды: это значит не что иное, как только предлагать обильнейшую трапезу червям. Не указывай же мне на него, но покажи этого самого человека, сопровождаемого с такой почестью, в тот день, когда Христос сядет на высоком престоле, когда его введут, призовут, потребуют отчета в том, что он говорил, что делал, что думал. Тогда никто из этого множества народа не защитит его, не избавит его от наказания и мучения, не помогут ему эти возгласы и славословия, но с поникшей головой, с боязнью, со стыдом от обвинений за дела свои, он будет отведен, влекомый злыми силами в бесконечные мучения с жесточайшим скрежетом зубов, бесполезно наконец рыдая и терзаясь от невыносимых страданий.
Таково тамошнее, но и здешнее, право, также невыносимо. После славословий, произносимых при всех за деньги, или по какому–нибудь страху, все, услышишь, будут порицать его и на улицах, и на торжище, и дома, и в гостиницах, и в мастерских, и на пути, и в селениях, и везде каждый из проходящих с великим страхом будет рассказывать ближнему и говорить, какие он получит мучения, какие встретят его наказания, какие теперь ждут его страдания. Какая была ему польза от настоящей жизни? Какое приобретение сделал он от любостяжания? Он отошел, оставив богатство другим, а сам погребен, взявши с собой грехи, и много со всех сторон обвинителей его, сострадающих обиженным, хотя и не испытавших ничего худого. Как при благодеяниях и те, которые ничего не получили, сорадуются получившим и восхваляют благодетеля, так и при обидах даже и те, которые не потерпели никакого зла, сострадают потерпевшим и порицают причинившего обиды. Посему и говорит пророк: смерть грешников люта, как по причине здешних порицаний, так и по причине тамошних наказаний. Итак, этот вот умирает хуже собаки, а с праведником не бывает так, но хотя бы он оканчивал жизнь в пустыне, хотя бы никто не одевал его, хотя бы никто не присутствовал, он отходит, получая достаточное погребальное платье — дерзновение перед Богом, имеет дивный вынос от ангелов, которые присутствуют и руководят душу его, как я прежде показал это на Лазаре, и оставляет бесчисленных хвалителей его жизни; и, хотя бы оставил он детей, все жители города будут покровителями их и попечителями, воздавая им по благорасположению к отцу. А тот, кто умер во грехах и корыстолюбии, если отойдет, оставив детей, то оставляет их наследниками вражды к нему и покидает среди неприятелей; если же окончит жизнь бездетным, то в зданиях и в прочих владениях, которые он приобрел хищением и любостяжанием, оставляет бессмертное себе осуждение. Совсем не то — праведник; но и по отшествии он приобретает величайшие блага, принося пользу всем живым через воспоминание об его добродетели и делая их лучшими, между тем как порочный и в этом отношении наказывается, потому что те, которые везде оставляют следы своего любостяжания, не только при жизни, но и по смерти вредят многим. Итак, зная это, будем считать несчастными не умирающих в чужой стране, а умирающих во грехах, и ублажать не тех, которые отходят дома н на постели, а тех, которые отходят с добродетелью; и сами будем заботиться о добродетели и избегать порока, потому что первая приносит пользу и живым и отшедшим, а последний вредит с обеих сторон, подвергая их позору и уводя к вечным наказаниям. Бог же, удостоивший и эту блаженную, собравшую нас сегодня, предпринять и совершить подвиг, победить и быть увенчанной, да удостоит и нас всех вообще возможности, совершив настоящую жизнь согласно с Его повелениями и заповедями, войти в тот день в обители этой святой и насладиться бессмертными благами, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу слава, со Святым Духом, во веки. Аминь.
Из беседы на притчу о должнике десятью тысячами талантов, взыскивавшем сто динариев (Мф. 18:23–35), и о том, что злопамятство хуже всякого греха
Люди, когда найдут должников, обрадуются так, как будто бы нашли добычу и лов, и делают все, чтобы взыскать весь долг; если же это не удается им по бедности должников, то они гнев свой из–за денег изливают на бедное тело несчастных: секут и бьют его, и наносят ему тьму зла. А Бог, напротив, все двигал и направлял к тому, чтобы освободить его (должника) от долгов. У нас взыскать (долг) — богатство, а у Бога простить — богатство.
Из беседы о тех, которые не пришли в церковное собрание
Богатство не зло, если мы захотим пользоваться им, как должно; а зло — гордость и тщеславие. Если бы богатство было злом, то мы все не молились бы войти в недра Авраама, который имел триста семнадцать рабов, рожденных в его доме. Богатство, следовательно — не зло, а зло — беззаконное употребление его. Как прежде, говоря о пьянстве, я не вино осуждал — потому что «всякое творение Божие хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением» (1 Тим. 4:4); — так и теперь я не богатых обвиняю и не богатство осуждаю, а худое употребление богатства, истрачиваемого на распутство. Потому оно и называется богатством (χρήματα), чтобы мы распоряжались (χρησώμεθα) им, а не оно нами; потому оно и называется стяжанием (κτήματα), чтобы мы владели (κτησώμεθα) им, а не оно нами. Для чего же раба ты делаешь своим господином? Для чего извращаешь порядок?
Из слова 1 на слова: «Приветствуйте Прискиллу и Акилу» и проч. (Рим. 16:3)
Посмотрим, кто и каковы это были люди, которые так привязали к себе Павла и привлекли к себе любовь его. Не консулы ли какие–нибудь, или военачальники, или правители, или облеченные каким–либо другим отличием, или владевшие великим богатством, и из числа предводителей города? Нельзя сказать ничего такого, а совершенно напротив: это были люди бедные и неимущие, жившие трудами рук своих. «Ибо ремеслом их было делание палаток» (Деян. 18:3). И, однако, Павел не стыдился и не считал бесчестием для царственного города и для народа, высоко думавшего о себе, заповедовать, чтобы они приветствовали этих ремесленников, и не думал, что дружбою к этим оскорбит тех: так он всех учил тогда любомудрствовать. Мы часто, имея родственников, которые немного беднее нас, чуждаемся близости к ним и считаем бесчестием, если когда–нибудь окажемся их родственниками; а Павел не поступает так, но даже хвалится этим, и не современникам только, но и всем потомкам объявил, что те скинотворцы были первыми в числе друзей его. Пусть никто не говорит мне: что важного и удивительного, если он, занимавшийся сам тем же ремеслом, не стыдился своих соремесленников? Что говоришь ты? Это–то самое особенно и важно и удивительно. В самом деле, не столько те, которые могут указать на знаменитость предков, стыдятся низших, сколько те, которые некогда были в том же низком состоянии, а потом вдруг достигли какой–либо славы и знаменитости. А что не было никого славнее и знаменитее Павла, что он был знатнее самих царей, это всякому известно. Кто повелевал бесами, воскрешал мертвых, повелением своим мог ослеплять и исцелять ослепших, чьи одежды и тень прекращали всякого рода болезни, того, очевидно, можно было почитать уже не человеком, а некоторым ангелом, сшедшим с неба. Но, не смотря на то, что он пользовался такою славою, везде возбуждал удивление, и где бы ни являлся, всех обращал к себе, он не постыдился скинотворца и не считал этого унижением для людей, имевших такие отличия. В церкви римской вероятно было много знаменитых людей, которых он понуждал приветствовать тех бедняков. Он знал, верно знал, что благородство состоит не в блеске богатства и не во множестве денег, но в скромности нравов, так что люди, не имеющие ее, а гордящиеся славою своих родителей, хвалятся одним только пустым именем благородства, а не самим делом; или — лучше — и самое имя часто отнимается у них, если кто будет восходить к дальнейшим предкам этих благородных. В самом деле, если станешь тщательно исследовать о человеке знаменитом и славном, который может назвать благородного отца и деда, то часто найдешь, что прадедом его был человек низкий и неизвестный; равным образом, если мы, восходя мало–помалу, исследуем весь род людей, считающихся низкими, то часто найдем, что древнейшими их предками были правители и военачальники, а потом они переродились в пастухов лошадей и свиней. Зная все это, Павел не высоко ценил эти отличия, но искал благородства души и ему удивляться учил других. Таким образом, мы получаем уже и отсюда немалую пользу, (научаясь) не стыдиться никого из людей простых, обращать внимание на душевную добродетель, а все наши внешние преимущества считать излишними и бесполезными.
Пусть узнают это и начальники и подчиненные, и священники и находящиеся в звании мирян, чтобы первые не удивлялись богатым и не гонялись за великолепными домами, но искали добродетели с бедностью, не стыдились беднейших братий и не избегали ни скинотворца, ни кожевника, ни пурпуропродавца, ни медника, оказывая уважение не только лицам, облеченным властью.
Господь наш Иисус Христос родился в яслях и по рождении воспитывался в доме, и в возрасте не имел, где главу приклонить, чтобы всем этим научить тебя — не обольщаться великолепными вещами настоящей жизни, но во всем любить простоту, искать бедности, избегать богатства и украшаться внутренно.
Прискилла не имела ложа, украшенного серебром, но имела строгое целомудрие; не имела постели, но обладала волей приветливой и гостеприимной; не имела блестящих колонн, но имела блистательную красоту души; не имела стен, обложенных мрамором, ни пола, испещренного драгоценными камнями, но сама была храмом Духа. Это похвалил, этим восхищался Павел; поэтому он два года прожил безотлучно в их доме; поэтому он постоянно вспоминает их и воздает им великую и дивную похвалу, не для того, чтобы сделать их более известными, но чтобы в других возбудить такую же ревность и убедить — считать счастливыми не богатых и не облеченных властью, но странноприимных, милостивых, человеколюбивых, оказывающих великое дружелюбие к святым.
Узнав это из настоящего приветствия, будем и мы показывать тоже самими делами: не станем без разбора считать богатых счастливыми, а бедных унижать, не станем стыдиться ремесел и будем считать бесчестием не работу, но праздность и безделье. Если бы работа была бесчестием, то не занимался бы ею Павел и не хвалился бы особенно ею, говоря так: «если я благовествую, то нечем мне хвалиться, потому что это необходимая обязанность моя. За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно» (1 Кор. 9:16, 18). Если бы ремесло было бесчестием, то он не повелел бы, чтобы неработающее и не ели (1 Фес. 3:10). Один только грех служит к бесчестию, а его обыкновенно порождает праздность, и не один только и два, или три, но всякий вообще порок. Поэтому и некто премудрый, показывая, что праздность научила всякому злу, и, беседуя о слугах, говорит: «употребляй его на работу, чтобы он не оставался в праздности» (Сир. 33:28). Что узда для коня, то работа для нашей природы. Если бы праздность была добром, то все произращала бы земля незасеянная и невозделанная; но она не производит ничего такого. Некогда Бог повелел ей произвести все без возделания, но теперь не делает так, а заповедал людям и запрягать волов, и влачить плуг, и проводить борозду, и бросать семена, и многими другими способами ухаживать и за виноградною лозою, и за деревьями, и за семенами, чтобы занятие работою отклоняло душу работающих от всякого зла. Вначале, чтобы показать Свою силу, Он устроил так, что все произошло без наших трудов: «да произрастит земля зелень, траву», сказал Он (Быт. 1:11), и тотчас все зацвело; но после не так, но повелел, чтобы земля произращала при помощи и наших трудов, дабы ты знал, что Он ввел труд для нашей пользы и нашего блага. Хотя наказанием и мучением кажутся слова: «в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3:19), но на самом деле они — некоторое внушение и вразумление и врачевство против ран, происшедших от греха. Поэтому и Павел непрестанно работал, не только днем, но даже и ночью. Это возвещает он, когда говорит: «труд наш и изнурение: ночью и днем работая, чтобы не отяготить кого из вас» (1 Фес. 2:9). И не для удовольствия только и душевного отдыха он занимался работою, как делают многие из братий, но прилагал такое усердие к труду, что мог помогать и другим. «Нуждам моим», говорит он, «и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии» (Деян. 22:34). Человек, повелевавший бесами, бывший учителем вселенной, которому вверено было попечение о всех живущих на земле, который с великим усердием заботился о всех церквах, находящихся под солнцем, о племенах, народах и городах, работал день и ночь и нимало не отдыхал от этих трудов; а мы, не имеющие и малейшей части забот его, или даже не могущие и представить их в уме своем, проводим жизнь постоянно в праздности. Какое же будем мы иметь оправдание, скажи мне, или какое прощение? Оттого всякого рода зло вошло в жизнь, что многие считают величайшим достоинством — не заниматься своими ремеслами и крайним позором — показаться сведущим в чем–нибудь подобном. А Павел не стыдился в одно и то же время держать нож в руках и сшивать кожи, и беседовать с людьми, находящимися в почестях, но даже хвалился этим, когда приходили к нему тысячи славных и знаменитых людей; и не только не стыдился делать это, но и в своих посланиях, как бы на медном столбе, объявлял о своем ремесле. Так, чему он вначале научился, тем занимался и впоследствии, и после того, как восхищен был до третьего неба, после того, как перенесен был в рай, после того, как слышал от Бога неизреченные глаголы; а мы, недостойные и подошв его, стыдимся того, чем он хвалился, и согрешая каждый день, не обращаемся и не считаем этого бесчестием, а того, чтобы жить праведными трудами, избегаем, как чего–то постыдного и смешного. Какую же, скажи мне, мы будем иметь надежду спасения? Стыдящемуся следует стыдиться греха, — оскорбить Бога и сделать что–нибудь недолжное, а ремеслами и работами надобно даже хвалиться. Таким образом, через занятие работою мы и дурные помыслы легко исторгнем из души, и будем помогать нуждающимся, и не станем беспокоить двери других, и исполним закон Христов, который говорит: «блаженнее давать, нежели принимать» (Деян. 20:35). Для того нам и даны руки, чтобы мы и себе помогали, и увечным по телу доставляли, по возможности, все необходимое из нашего имущества, так что, если кто живет в праздности, то, хотя бы он и был здоров, он несчастнее одержимых горячкою; эти имеют извинение в своей болезни и могут найти сострадание, а те, позоря телесное здоровье, справедливо всеми ненавидятся, как преступающие законы Божии, и причиняющие вред трапезе немощных, и делающие свою душу худшею. В самом деле, не в том только зло, что тогда как надлежало бы питаться собственными средствами и собственными трудами, они беспокоят домы других, но что они и сами становятся хуже всех. Нет, подлинно нет ничего в мире, что не портилось бы от бездействия. Так, вода стоячая загнивает, а текучая и всюду разливающаяся сохраняет свою доброту; и железо, лежащее без движения, становится слабее и хуже, и точится большей ржавчиной, а находящееся в деле становится гораздо полезнее и красивее, блистая нисколько не хуже всякого серебра; и земля, остающаяся в покое, как всякий может видеть, не произращает ничего хорошего, но дурные травы, терния, волчцы и бесплодные деревья, а получающая возделывание обильно производит питательные плоды. Вообще сказать, всякое существо от бездействия портится, а от свойственной ему деятельности становится полезнейшим. Итак, зная все это, сколько вреда от праздности и сколько пользы от деятельности, будем первой избегать, а последней держаться, чтобы нам и настоящую жизнь прожить благопристойно, и нуждающимся помогать из своего имущества, и, усовершив свою душу, получить вечные блага, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава, с Отцом и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из слова 2 на слова: «Приветствуйте Прискиллу и Акилу» и проч. (Рим. 16:3)
Самое вступление к нему [приветствия Прискилле и Акиле] доставило нам не мало пользы. Оно научило нас, какое добро — труд, и какое зло — праздность, и какова была душа Павла, как бдительна и заботлива, оказывая великое попечение не только о городах, племенах и народах, но и о каждом отдельно верующем. Оно показало, что бедность нисколько не служит препятствием к гостеприимству, что везде нужны не богатство и деньги, но добродетель и благочестивое расположение души, и что славнее всех люди, имеющие страх Божий, хотя бы они были доведены до крайней бедности. Так Прискиллу и Акилу, скинотворцев и ремесленников, притом живших в бедности, мы теперь ублажаем больше всех царей; облеченные почестями и властью проходятся молчанием, а скинотворец с женою прославляются во всей вселенной.
«Которых не я один благодарю, но и все церкви из язычников» (Рим. 16:4). Что говоришь ты? Скинотворцев, бедняков, ремесленников, у которых нет ничего, кроме необходимой пищи, благодарят все церкви языческие? Какую же пользу могли принести эти двое столь многим церквам? Какое имели они обилие богатства? Какое величие власти? Какое дерзновение пред начальниками? Обилия богатства и силы пред властителями они не имели, но что важнее всего этого, они в преизбытке имели благородное усердие и душу, готовую на опасности. Поэтому они и сделались благодетелями и спасителями многих. В самом деле, не столько могут принести пользы церквам люди богатые, но малодушные, сколько бедные, но великодушные. Пусть никто не считает этих слов странными; это верно и подтверждается самими делами. У богатого много поводов — потерпеть вред: он боится за дом, за слуг, за поля, за сокровища, как бы кто не отнял у него чего–нибудь из этого. Кто владеет многим, становится рабом многого. Напротив бедный, как человек свободный и чуждый всех этих поводов, есть лев, дышащий огнем, имеет душу отважную и, отрешившись от всего, легко делает все, что может принести пользу церквам, хотя бы нужно было обличить, хотя бы укорить, хотя бы потерпеть множество бедствий для Христа; однажды пренебрегши настоящей жизнью, он удобно и с великою легкостью совершает все. И чего, скажи мне, бояться ему? Чтобы кто–нибудь не отнял у него сокровищ? Но этого нельзя сказать. Чтобы не лишиться отечества? Но вся поднебесная — город для него. Чтобы кто–нибудь не уменьшил его наслаждений и охранной стражи? Но, отказавшись от всего этого, он имеет жительство на небе и стремится к будущей жизни. Хотя бы нужно было отдать саму душу и пролить кровь, он не откажется. Поэтому такой человек и сильнее, и богаче властителей, и царей, и народов, и всех вообще. А чтобы ты убедился, что эти слова не лесть, но что действительно люди, ничего не имеющие, преимущественно пред всеми могут говорить свободно, посмотри, сколько богатых было во время Ирода, сколько сильных? Но кто выступил на средину, кто обличил тирана, кто защищал оскорбляемые законы Божии? Из богатых никто; а бедный и нищий, не имевший ни ложа, ни стола, ни крова, житель пустыни — Иоанн, этот один и первый со всею смелостью обличал тирана, обнаруживал прелюбодейный его брак и в присутствии и в слух всех произносил осуждающий его приговор. Также прежде него великий Илия, не имевший ничего, кроме милоти, один с великим мужеством обличил нечестивого и беззаконного Ахава. Так ничто не дает такой смелости в речах, не располагает быть отважным во всех бедствиях, не делает столько непобедимыми и сильными, как то, чтобы не иметь ничего и не быть связанным ничем. Поэтому, кто хочет приобрести великую силу, тот пусть полюбит бедность, пусть презирает настоящую жизнь, пусть считает за ничто смерть. Такой человек не только больше богатых и начальников, но и самих царей, в состоянии будет принести пользу для церквей. Цари и богатые, что ни делали бы, делают посредством денег, а такой человек часто совершает многое и великое и посредством опасностей и смерти. Чем кровь драгоценнее всякого золота, тем жертва последняя важнее первой.
Таковы были и эти гостеприимцы Павла, Прискилла и Акила: они не имели изобилия в имуществе, но имели душу богаче всякого богатства, ожидая смерти каждый день, проводя жизнь среди убийств и крови и постоянно испытывая мученичество.
Из похвалы Максиму, и о том, каких должно брать жен
«Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей»; и прочитав этот закон, говорит: «тайна сия велика» (Еф. 5:25–32).
Почему, скажи мне, она велика? Потому, что девица, находившаяся все время внутри дома, никогда не видавшая жениха, с первого дня так привязывается и начинает любить его, как собственное тело; равно и муж ту, которой он никогда не видал, с которою никогда не разговаривал, с первого дня предпочитает всем — и друзьям, и родственникам, и самим родителям. Также и родители, когда отнимают у них деньги по другому случаю, негодуют, сетуют и влекут отнявших в судилище; а человеку, часто такому, которого они никогда не видали и не знали, вручают и дочь свою и богатое приданое; притом делают это с радостью, и не считают отданного убытком, но, видя дочь отводимую, не помнят о своей привычке к ней, не сетуют, не терзаются, а еще благодарят, и считают вожделенным делом, видя уводимою из дома дочь и вместе с нею много богатства. Все это представляя, т. е. как оставляющее родителей оба прилепляются друг к другу и тогдашний союз их бывает сильнее столь долговременной привычки, и сознавая, что это не дело человеческое, но Бог внедрил такую любовь и устроил, что и отдающие и отдаваемые делают это с радостью, Павел говорит: «тайна сия велика». И как между детьми, рожденное дитя при взгляде на родителей тотчас узнает их, еще не умея говорить, — так точно и жених и невеста, без всякого посредника, без чьего–нибудь увещания и совета, при одном взгляде прилепляются друг к другу. Потом, замечая, что это же произошло и со Христом и в особенности с Церковью, апостол изумился и удивился. Как же это произошло со Христом и Церковью? Как жених, оставив отца, приходит к невесте, так и Христос, оставив престол Отца, пришел к невесте; не нас возвел горе, но Сам пришел к нам. Впрочем, когда ты слышишь, что Он оставил (Отца), разумей не переселение Его, но снисхождение, потому что, и будучи с нами, Он был вместе с Отцом. Поэтому апостол и говорит: «тайна сия велика».
Она велика и в отношении к людям; а когда я вижу, что это же самое произошло со Христом и Церковью, тогда я изумляюсь, тогда удивляюсь. Вот почему, сказав: «тайна сия велика», он присовокупил: «я говорю по отношению ко Христу и к Церкви» (Еф. 5:32). Итак, зная, сколь великое таинство — брак, и какого события он есть образ, не рассуждай о нем просто и как случится, и не ищи обилия богатства, намереваясь взять невесту. Брак надобно считать не торговлей, а союзом жизни.
Из беседы на слова апостола: «Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море» (1 Кор. 10:1)
Сказав: «что отцы наши все были под облаком»; он продолжает: «и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море; и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие». Слышишь ли, как часто он повторяет: «все»? Он не сделал бы этого, если бы не хотел выразить какой–нибудь великой и дивной тайны. Если бы он употребил это слово просто, то достаточно было бы один раз сказать его и не повторять более, и выразиться так: «что отцы наши все были под облаком, и прошли сквозь море; и крестились в Моисея в облаке и в море; и ели одну и ту же духовную пищу; и пили одно и то же духовное питие». А между тем он не так сказал, но при каждом случае прибавил: «все», отверзая нам не малую дверь к уразумению его мысли, чтобы видеть его мудрость. Для чего же он часто повторяет это слово? Он желает показать, что есть великое сродство ветхого завета с новым, и что первый был образом последнего и тенью будущего. И, во–первых, этим он показывает их сходство. Как в церкви, — это желает он показать, — нет различия между рабом и свободным, между пришельцем и гражданином, старым и юным, мудрым и немудрым, частным человеком и начальником, женою и мужем, но всякий возраст, всякое звание и оба пола одинаково вступают в водную купель, хотя бы то был царь, хотя бы нищий, и получают одинаковое очищение, и это особенно служит величайшим доказательством нашего благородства, что мы посвящаем в таинства одинаково и нищего и носящего багряницу и нет никакого преимущества у последнего пред первым по отношению к таинствам, в таком же смысле и о ветхом завете он многократно употребляет слово: «все». В самом деле, ты не можешь сказать, что Моисей прошел по суше, а иудеи по морю, богатые иным путем, а бедные иным, женщины под воздухом, а мужчины под облаком, но сквозь море все, под облаком все и в Моисея все. Так как этот переход был прообразом будущего крещения, то, прежде всего, нужно было прообразовать то, что все участвовали в одном и том же, подобно тому, как и здесь равно участвуют в одном и том же.
Как словами: «и все прошли сквозь море», апостол изобразил величие церкви, прообразованной издревле, так и словами: «и все ели одну и ту же духовную пищу», он выразил опять то же самое. Подобно тому, как в церкви не иное тело принимает богатый, а иное бедный, и не иную кровь тот, а иную этот, — так и тогда не иную манну получал богатый, а иную бедный, и не иным источником пользовался тот, а иным худшим этот; но как теперь одна и та же трапеза, одна и та же чаша, одна и та же пища предлагается всем, приходящим сюда, так и тогда одна и та же манна, один и тот же источник предлагались всем. И, что подлинно чудно и удивительно, некоторые в то время старались собирать (манны) больше надлежащего, и такое любостяжание не приносило им никакой пользы. Доколе они соблюдали надлежащую меру, манна оставалась манною, а когда старались собирать более, то любостяжание обращало манну в червей; и хотя они делали это не в ущерб другим, — потому что, не похищая пищу у ближнего, они собирали больше, — однако были осуждены за то, что желали большего. Хотя они нисколько не вредили ближнему, но весьма много вредили себе самим, таким способом собирания приучаясь к любостяжанию. Таким образом одно и то же служило и пищею и наукою богопознания; вместе и питало тела и научало душу, и не только питало, но и избавляло от трудов. В самом деле, не нужно было ни запрягать волов, ни влачить плуга, ни проводить борозды, ни ожидать целый год плодов, но они имели трапезу готовую, свежую, новую и ежедневную, и самим делом научались евангельской заповеди — не заботиться о завтрашнем дне (Мф. 6:34), так как не было никакой пользы от этой заботы, потому что если кто собирал больше, то собранное повреждалось и погибало и служило только обличением любостяжания.
«Не хочу оставить вас, братия». Учеников он назвал братьями, не по достоинству их, но по любви к ним, называя их этим именем. Он знал, хорошо знал, что нет ничего равного ей, и что высочайший вид достоинства есть тот, который выражает любовь. Этому, прежде всего, будем подражать и мы. Хотя бы иные были гораздо ниже нас, будем называть их почтительным именем — не только свободных, но и рабов, не только богатых, но и бедных. И Павел почтил таким названием не только богатых между коринфянами, не только свободных, знатных и славных, но и простых людей, и рабов, и всех вообще, потому что «во Христе Иисусе, нет раба, ни свободного», нет ни варвара, ни скифа, ни мудрого, ни немудрого, но уничтожено всякое неравенство житейского достоинства (Гал. 3:28). И что удивительного, если Павел так называет подобных себе рабов, когда и Владыка его так назвал род наш, сказав: «Буду возвещать имя Твое братьям моим, посреди собрания восхвалять Тебя» (Пс. 21:23). И не только назвал Он нас братьями, но и Сам благоволил сделаться нашим братом, облекшись нашею плотью и сделавшись причастником одного с нами естества. Этому самому удивляясь, Павел говорил: «ибо не Ангелов восприемлет Он, но восприемлет семя Авраамово: посему Он должен был во всем уподобиться братиям»: и еще: «как дети причастны плоти и крови, то и Он также воспринял оные» (Евр. 2:14, 16, 17).
Слыша все это, исторгнем из души нашей высокомерие, гордость и всякую надменность, и с великим тщанием будем стараться называть ближних именами почтительными и уважительными. Хотя это дело кажется маловажным и ничтожным, однако оно бывает причиною многих благ; равно как противное тому часто производило много несогласий, ссор и вражды.
Из беседы на слова апостола: «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1 Кор. 11:19)
Когда апостолы начали сеять слово благочестия, тотчас обратились три тысячи, а потом пять тысяч человек, и у всех их «было одно сердце и одна душа». А причиною такого согласия, скрепляющею любовь их и столько душ соединяющею в одно, было презрение богатства. «И никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее» (Деян. 4:32). Когда был исторгнут корень зол, — разумею сребролюбие, — то превзошли все блага и они тесно были соединены друг с другом, так как ничто не разделяло их. Это жесткое и произведшее бесчисленные войны во вселенной выражение: мое и твое, было изгнано из той святой церкви, и они жили на земле, как ангелы на небе: ни бедные не завидовали богатым, потому что не было богатых, ни богатые не презирали бедных, потому что не было бедных, «но всё у них было общее; и никто ничего из имения своего не называл своим»; не так было тогда, как бывает ныне. Ныне подают бедным имеющие собственность, а тогда было не так, но, отказавшись от обладания собственным богатством, положив его пред всеми и смешав с общим, даже и незаметны были те, которые прежде были богатыми, так что, если какая может рождаться гордость от презрения к богатству, то и она была совершенно уничтожена, так как во всем у них было равенство, и все богатства были смешаны вместе. И не отсюда только, но и из самого способа отдачи имущества можно видеть их благочестие. «Ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов» (Деян. 4:34, 35). Не сказано, что они отдавали в руки апостолов, но «полагали к ногам Апостолов» их, выражал этим уважение, почтение и благоговение, какое они имели к апостолам. Они считали это дело не отдачею, а больше получением. Это особенно и значит презирать богатство, это собственно и значит питать Христа, когда ты делаешь это не с высокомерием и гордостью, когда ты отдаешь так, как бы этим оказывая благодеяние больше самому себе, чем принимающему. Если же ты не так расположен, то и не давай; если ты не считаешь этого более получением, нежели отдачею, то и не делай подаяния. Об этом свидетельствует Павел и в другом месте, где он говорит так: «уведомляем вас, братия, о благодати Божией, данной церквам Македонским, ибо они среди великого испытания скорбями преизобилуют радостью; и глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их радушия. Ибо они доброхотны по силам и сверх сил — я свидетель: они весьма убедительно просили нас принять дар и участие их в служении святым» исполнили они (2 Кор. 8:1–4). Видишь ли, как он удивляется им более за то, что они с благодарностью, прося и умоляя, щедро отдавали свое имущество?
Поэтому мы удивляемся и Аврааму, — не только потому, что он заколол тельца и замесил муки, но и потому, что он с великим удовольствием и смиренномудрием принимал странников, выходя им на встречу, услуживая им, называя их господами, полагая, что он нашел сокровище бесчисленных благ, когда видел проходящим какого–нибудь странника. Таким образом, бывает двойная милостыня, когда мы даем, и притом даем с охотою: «доброхотно дающего», говорится в Писании, «любит Бог» (2 Кор. 9:7). Если же ты раздашь, хотя бы тысячи талантов, с гордостью, надменностью и тщеславием, то погубишь все, — подобно тому как фарисей, который отдавал десятую часть из своего имущества, но превозносился и надмевался этим, вышел из храма, погубив все. Не так было при апостолах, но с радостью, с веселием, и, считая величайшим для себя приобретением, верующие приносили деньги и считали вожделенным для себя, если апостолы удостаивали принять их. Как те, которым поручаются высокие должности и которые отправляются жить в столичные города, совершенно продают все свое имение и таким образом переселяются, так точно поступали и тогдашние люди, получив призвание на небо, в высшую столицу и в тамошнее царство. Они знали, что небо — истинное их отечество; и потому, обращая в деньги свое имущество, препровождали его туда чрез руки апостолов. Подлинно, крайне безумно допускать чему–нибудь из нашего имущества оставаться здесь, тогда как мы сами спустя немного времени должны переселиться отсюда; а что останется, то будет ущербом. Итак, пусть все наперед препровождается туда, где потом и мы будем жить всегда. Это представляя, верующие и отдавали все свое имущество, и совершалось двоякое доброе дело: они облегчали бедность нуждающихся, и свое имущество делали большим и безопаснейшим, перелагая сокровища свои на небо. От такого закона и нрава происходил тогда в церквах дивный обычай: все собравшиеся верные не тотчас уходили домой по выслушании учения, после молитв, после приобщения таин, по отпуске собрания, но богатые и более достаточные, принося с собою из дому хлеба и яств, приглашали бедных, устрояли общие трапезы, общие угощения, общие вечери в самой церкви, так что и от общения в трапезе, и от благоговения к месту, и от всего у них скреплялась любовь, и происходило для них великое удовольствие и великая польза. Бедные получали не малое утешение, и богатые великое благоволение как от питаемых, так и от Бога, для которого они делали это — и таким образом, приобретши великую благодать, уходили домой. От этого обыкновения происходило бесчисленное множество благ, а главное: в каждом собрании дружба их делалась более или более пламенной, после того как и благодетельствующие и благодетельствуемые соединялись между собою с таким дружелюбием. С течением времени коринфяне стали нарушать этот обычай; богатые, угощаясь между собою, презирали бедных и часто не ожидали приходящих позже, замедливших и задержанных житейскими нуждами, какие бывают у бедных. От этого случалось, что они, приходя поздно, со стыдом удалялись, так как трапеза была уже снята, потому что те спешили, а эти опаздывали. Поэтому Павел, видя в этом обстоятельстве много зол как в настоящем, так и в будущем, — потому что у богатых было презрение к бедным и великое пренебрежение, а у бедных недовольство и вражда к богатым, и много другого, что могло произойти от этих зол, — исправляет это дурное и прискорбное обыкновение. И посмотри, с каким благоразумием и кротостью он приступает к исправлению. Вначале он говорит так: «не хвалю вас, что вы собираетесь не на лучшее, а на худшее» (1 Кор. 11:17). Что значит: «не на лучшее»? Предки, говорит, и отцы ваши продавали свои имущества, поместья и владения, имели все общим и питали великую любовь друг к другу; а вы, которые должны были бы подражать им, не только не делаете ничего подобного, но и то единственное, что имели, потеряли, т. е. вечери, совершавшиеся в собрании. Потому он и говорит: «вы собираетесь не на лучшее, а на худшее». Те предоставляли в пользу бедных все свое имение, а вы, доставлявшие им только трапезу, и этой лишили их.
Для чего общее собрание, если трапеза не бывает общею? Блага, которые мы получили, Господни: пусть же они и предлагаются нераздельно одинаковым с нами рабам. «Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих?» (1 Кор. 11:22). Ты думаешь, говорит, что оскорбляешь только брата; но это оскорбление распространяется и на место, потому что ты пренебрегаешь целой церковью. Церковью называется оно потому, что принимает всех вообще. Для чего же суетность дома твоего ты вносишь в церковь? Если ты презираешь брата, то постыдись места, потому что и церковь оскорбляется этим. И не сказал: лишаете неимущих, или: не жалеете неимущих, но что? «Унижаете неимущих», — выразил невоздержание их самым сильным образом. Бедного, говорит, не столько озабочивает пища, сколько оскорбление. Посмотри, как кротко он оправдывает бедного и как сильно укоряет богатых. «Что сказать вам? похвалить ли вас за это? Не похвалю» за это? Что это значит? После объяснения гнусности поступка, следует легкая укоризна; и весьма справедливо, — чтобы они не сделались более бесстыдными. Прежде, чем показать гнусность поступка, он высказал решительный приговор: «не похвалю»; а когда обстоятельно доказал, что они виновны во многих прегрешениях, он употребил легкую укоризну, предоставляя самим высказанным доводам и объяснениям произвести сильнейшее обличение. Потом обращает речь к таинственной трапезе, желая возбудить в них еще больший страх. «Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал» (1 Кор. 11:23). Какая здесь последовательность? Ты говоришь об общей вечери, а между тем напоминаешь о страшных тайнах? Да, говорит, если эти духовные тайны, если эта страшная трапеза предлагается всем вообще, и богатому и бедному, не больше пользуется ею богатый и не меньше бедный, но всем одна честь, один доступ, и, пока все сподобятся и причастятся этой духовной и священной трапезы, предложенное не уносится, но все священники стоят, ожидая и беднейшего и нижайшего из всех, то тем более должно так поступать при чувственной трапезе. Вот почему он и напомнил о той вечери Господней. «Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание. Также и чашу после вечери, и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови» (1 Кор. 11:23–25).
Вместе с правою верою будем являть и жизнь соответствующую догматам, оказывая великое человеколюбие к бедным, великое попечение о нуждающихся; будем производить духовную куплю и не искать ничего больше того, что нужно. В этом богатство, в этом приобретение, в этом неистощимое сокровище, — чтобы передать все имущество свое на небо.
Беседа о милостыни, произнесенная после того, как он (св. Златоуст) в зимнее время прошел и увидел на площади бедных и нищих, лежащих без призрения
1. С ходатайством праведным, полезным и почетным для вас предстал я сегодня пред вами: уполномочили на него меня, не другой кто, а живущие в нашем городе бедные, не словами, не голосами или мнением общественного совета, но жалким и самым горестным видом своим. Проходя чрез площадь и по улицам, и поспешая в ваше собрание, я видел много лежащих среди дороги людей, из которых одни без рук, другие без глаз, иные покрыты струпьями и ранами, и выставляли на вид те особенно члены, которые нужно бы закрывать по причине находящегося на них гноя, и почел крайне бесчеловечным — не сказать об них любви вашей, особенно когда, сверх сказанного, побуждает нас к этому и самое время года. Правда, и во всякое время нужно говорить о милостыне, потому что мы и сами имеем великую нужду в милости создавшего нас Господа; но особенно (это необходимо) в настоящее время, когда такая большая стужа. Летом бедные получают великое облегчение от самого времени года: тогда они безопасно могут ходить и нагими, потому что солнечные лучи служат им вместо одежды; они могут сидеть прямо на мостовой и спокойно проводить ночи под открытым небом; не имеют такой нужды ни в обуви, ни в вине, ни в большом количестве пищи, но довольствуются водою из источников, насыщаются одни самыми дешевыми овощами, другие небольшим количеством сухих семян, так как самое время года предлагает им готовую трапезу. А не менее этого, есть тогда для них и другое облегчение — в удобстве заниматься работами: в их–то особенно содействии нуждаются и строители домов, и возделыватели земли, и плавающие по морям. Что для богатых поля, дома и другие источники доходов, то для бедных — их собственное тело, и весь доход их от собственных рук, а больше ни откуда. Таким образом, летом они получают некоторое облегчение, в зимнее же время против них со всех сторон великая война и двойная осада, потому что внутри голод съедает их утробы, извне стужа сжимает и делает окоченелым тело их. Поэтому (зимою) они нуждаются и в большем количестве пищи, и в более теплой одежде, и в кровли, и постели, и обуви, и во многом другом; а что всего хуже, не имеют возможности заниматься и работами, потому что не позволяет время года. Итак, когда у них и наибольшая нужда в необходимом, а, сверх того, нет и работы, потому что никто их, несчастных, не нанимает и не приглашает в услужение, вот мы, взамен нанимающих, употребим в дело руки милосердных, взяв в сотрудники себе в этом деле Павла, истинного покровителя и попечителя бедных. Действительно, он так печется об них, как никто другой. Разделившись с апостолом Петром касательно учеников, он не разделился в попечении о бедных, но, сказав: «подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам идти к язычникам, а им к обрезанным», присовокупил: «только чтобы мы помнили нищих, что и старался я исполнять в точности» (Гал. 2:9, 10). И точно, во всех своих посланиях он заводит об них речь, так что не найдешь ни одного, в котором бы не было подобного увещания. Знал он, хорошо знал, как важно это дело, поэтому и присовокупляет наставление о бедных ко всем другим увещаниям и убеждениям своим, как бы полагая на здании прекрасную кровлю. Так сделал он и здесь: побеседовав о воскресении, и исправив все прочее, он обратил, наконец, речь к милостыне, и сказал: «при сборе же для святых поступайте так, как я установил в церквах Галатийских. В первый день недели каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние, чтобы не делать сборов» и пр. (1 Кор. 16:1, 2). Смотри на мудрость апостола, как благовременно он коснулся этого предмета. Наперед напомнил о будущем суде и страшном оном судилище, о славе, которою облекутся праведные, и о вечной жизни, а потом уже предлагает слово и о бедных, чтобы слушатель, одушевившись приятными надеждами и сделавшись благорасположеннее, принял это наставление с большим усердием, когда в нем будет жив страх суда, и душа станет услаждаться ожиданием будущих благ. В самом деле, кто в состоянии любомудрствовать о воскресении и весь перенесся в будущую жизнь, тот почтет за ничто все настоящее, — и богатство, и обилие, и золото, и серебро, и драгоценные одежды, и удовольствия, и роскошный стол, и все прочее, подобное этому, а кто считает все это за ничто, тот весьма легко примет на себя попечение о бедных. Поэтому и Павел хорошо (сделал, что), приготовив наперед ум коринфян рассуждением о воскресении, предложил потом и увещание.
И не сказал: о милостыни же, бедным или к нищим, но: «для святых», научая этим слушателей почитать и бедных, когда они благочестивы, и презирать богатых, когда они небрегут о добродетели. Так он и царя назвал нечестивым и беззаконным, когда тот был врагом Божиим, и бедных — святыми, когда они скромны и честны. Нерона он называет тайною беззакония, говоря: «тайна беззакония уже в действии» (2 Фес. 2:7), а бедных, не имеющих и насущного хлеба, но питающихся подаянием, назвал святыми. А вместе с этим он и коринфянам тайно внушал не высокомудрствовать и не гордиться получением такого повеления, как будто бы они подавали (милостыню) людям низким и презренным, но твердо знать и уверять себя, что, удостаиваясь иметь общение в скорбях бедных, они получают величайшую почесть.
2. Между тем стоит труда рассмотреть и то, кто эти святые, потому что Павел упоминает об них не только здесь, но и в другом еще месте, говоря так: «а теперь я иду в Иерусалим, чтобы послужить святым» (Рим. 15:25). Об этих же самых святых упоминает и Лука в Деяниях, когда, по поводу угрожавшего великого голода, говорит: «тогда ученики положили, каждый по достатку своему, послать пособие братьям, живущим в Иудее» (Деян. 11:29). И в том месте, о котором я выше сказал, (об них же Павел говорит): «только чтобы мы помнили нищих, что и старался я исполнять в точности» (Гал. 2:10). Когда мы, (говорит), разделились между собою, и я (взял) язычников, а Петр иудеев, то с общего согласия положили, чтобы это разделение не касалось бедных. В самом деле, когда они проповедовали, то проповедовали — один иудеям, а другой язычникам; но когда заботились о бедных, тогда уже (делали) не так, чтобы один заботился только о бедных из иудеев, другой — о бедных из язычников; нет, каждый из них имел великое попечение и о бедных, бывших между иудеями. Потому и говорит (Павел): «только чтобы мы помнили нищих, что и старался я исполнять в точности». Кто же эти бедные, о которых он говорит здесь и в послании к Римлянам и к Галатам, за которых просил и македонян? Это — бедные из иудеев, жившие в Иерусалиме. А почему он так заботится об них? Разве не было бедных и нищих в каждом городе? Почему же он к ним именно посылает и об них просит всех? Не без основания, не без причины и не по какому–либо пристрастию, но с доброй и полезной целью. Впрочем (для объяснения этого) надобно начать речь несколько издалека. Когда дела иудеев пришли в упадок, и они, распяв Иисуса, произнесли сами против себя этот приговор: «нет у нас царя, кроме кесаря» (Ин. 19:15), и уже подпали под власть римлян, — тогда они и не могли управляться сами собою, как прежде, и не были совершенными рабами, как теперь, но стояли в ряду союзников, и, хотя платили царям подать и от них принимали себе начальников, однако во многом пользовались и своими законами, и наказывали своих преступников по отечественным постановлениям. И что они действительно платили подать римлянам, это видно из того, что, искушая Иисуса, (иудеи) спрашивали: «позволительно ли давать подать кесарю, или нет?»; а Он, повелев им показать монету, отвечал: «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф. 22:17–21). А Лука говорит, что и при храме (Иерусалимском) были военачальники и тысяченачальники. Это достаточно доказывает, что иудеи были подвластны римлянам. А что они пользовались и собственными законами, видно из следующего. Они побили камнями Стефана, не приводя его в судилище; умертвили Иакова брата Господня, распяли самого Христа, тогда как судья признал Его совершенно невинным и (хотел) отпустить. Поэтому–то он и умыл руки, сказав: «невиновен я в крови Праведника Сего» (Мф. 27:24); и когда увидел, что они сильно настаивают, то не произнес сам приговора, но уклонился, а они, воспользовавшись собственною властью, сделали потом все. Часто нападали они и на Павла.
Итак, поелику (иудеи) имели собственные судилища, то от этих (судилищ) уверовавшим соплеменникам их приходилось терпеть самые тяжкие страдания. Были и в других городах и судилища, и законы, и начальники; но у язычников никто не мог, по своей воле, ни поражать мечом, ни побивать камнями тех, кто отступит от их (веры), ни причинять им другое какое–либо зло; и кто был обличаем, что сделал что–нибудь такое без приговора судей, тот сам подвергался наказанию. Напротив, иудеи пользовались в этом отношении большей свободою. Поэтому–то уверовавшие из них терпели больше всех, находясь как бы среди волков, и не имея избавителя. Так (иудеи) много раз бичевали и Павла; послушай, вот, он сам объявляет и говорит об этом: «от Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали» (2 Кор. 11:24, 25). Что это сказано не по догадке, доказывает сам Павел, пиша к евреям: «вспомните прежние дни ваши, когда вы, быв просвещены, выдержали великий подвиг страданий; то сами среди поношений и скорбей служа зрелищем для других, то принимая участие в других, находившихся в таком же состоянии; ибо вы и моим узам сострадали и расхищение имения вашего приняли с радостью, зная, что есть у вас на небесах имущество лучшее и непреходящее» (Евр. 10:32, 34). И давая наставление фессалоникийцам, он выставил на вид этих же (верующих из иудеев): «ибо вы, братия», говорит, «сделались подражателями церквам Божиим во Христе Иисусе, находящимся в Иудее, потому что и вы то же претерпели от своих единоплеменников, что и те от Иудеев» (1 Фес. 2:14). И так как (эти верующие) терпели больше всех, и не только не находили ни в ком (из иудеев) сострадания, но и были лишаемы всего своего имущества, водимы, влекомы и гонимы от всех, то Павел справедливо возбуждает верующих всех мест к оказанию им помощи. Вот и здесь за них же просит коринфян, говоря: «при сборе же для святых поступайте так, как я установил в церквах Галатийских» (1 Кор. 16:1).
3. Итак, кто эти святые, и почему (Павел) особенно заботится об них, это объяснено достаточно, — теперь надобно рассмотреть, для чего он упомянул о галатах. Почему не сказал: «при сборе (милостыни) же для святых поступайте так: в первый день недели каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает»; но, сказав: «при сборе (милостыни) же для святых», присовокупил: «поступайте, так как я установил в церквах Галатийских» Для чего он это делает? И притом упоминает не об одном, не о двух и не о трех городах, но о целом народе? Для того, чтобы коринфяне оказали большую готовность, и похвала другим возбудила в них ревность. Затем, (апостол) говорит и о способе, какой он назначил (для собирания милостыни): «в первый день недели», говорит, «каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние, чтобы не делать сборов» (ст. 2). «В первый день недели» — назвал он день воскресный. Почему же он назначил для пожертвований именно этот день? Почему не сказал: во второй день после субботы, в третий день после субботы, или в саму субботу? Не спроста и не без цели, но с тем, чтобы в самом времени найти себе споборника к возбуждению большего усердия в жертвователях, потому что благоприятное время — немаловажная вещь во всяком деле. Но отчего, скажешь, время это может способствовать к убеждению — подавать милостыню? Оттого, что в этот день (воскресный) прекращается всякая работа, душа от успокоения становится веселее, а что всего важнее — в этот день мы получили бесчисленное множество благ. В этот день разрушена смерть, истреблено проклятие, уничтожен грех, сокрушены врата адовы, связан диавол, прекращена долговременная брань, совершилось примирение Бога с человеками, род наш вошел в прежнее, или гораздо лучшее, состояние, и солнце увидело удивительное и чудное зрелище — человека, сделавшегося бессмертным. Обо всем–то этом и тому подобном желая напомнить нам, Павел вывел на средину этот день, делая его как бы ходатаем своим, и говоря к каждому: подумай, человек, сколь многие и великие блага получил ты в этот день, от каких избавился зол, чем ты был прежде, и чем стал после того. Если мы празднуем дни своего рождения, а многие из наших слуг и те дни, когда они получили свободу, проводят с великим почтением, и одни устрояют пиршества, а другие — щедрые дарят и подарки, из особенного уважения к тому времени, тем более нам должно уважать тот день, который по справедливости можно назвать днем рождения человеческой природы. Мы пропадали — и нашлись, мертвы были — и ожили (Лк. 15:32), были врагами — и примирились (Рим. 5:10). Поэтому и надобно чтить этот день честью духовною, — не пиршества устроять, не вино разливать, не упиваться и ликовать, но довольствовать беднейших братий наших во всем. Это говорю не для того, чтобы вы только хвалили, но чтобы и сами так поступали. Не думайте, будто это сказано только к коринфянам; нет, (сказано) и к каждому из нас, и ко всем, кто будет жить после. Будем и мы делать то же самое, что заповедал Павел: пусть каждый в день воскресный откладывает дома деньги Господни, и пусть это сделается законом и неизменным обычаем; тогда мы не будем уже иметь нужды ни в увещании, ни в совете, потому что такие дела делать может не столько слово и увещание, сколько привычка, утвердившаяся временем. Если мы постановим себе правилом — в день воскресный откладывать что–нибудь в пользу бедных, то, хотя бы встретилась тысяча нужд, не нарушим этого правила.
Сказав: «первый день недели», апостол прибавил: «каждый из вас». Не богатым только, говорит, внушаю это, но и бедным; не свободным только, но и рабам; не мужам только, но и женам; пусть никто не будет свободен от этого служения, ни лишен прибыли, но пусть всякий делает пожертвование. И бедность не может быть препятствием к такому пожертвованию. Хотя бы ты был до крайности беден, но, верно, не беднее той вдовы, которая принесла в дар все свое имение (Лк. 21:2–4). Хотя бы ты был до крайности беден, но, верно, не беднее жены сидонской, которая, имея только горсть муки, не отказалась принять пророка; видела она, что вокруг ее лик детей, и грозит голод, и нет у нее ничего более в запасе — и, однако приняла пророка с великим усердием (3 Цар. 17:10 и д.). А почему апостол сказал: «пусть отлагает у себя и сберегает»? Потому, что откладывающий (в пользу бедных), может быть, постыдился бы и постеснялся и показать свое пожертвование, когда оно мало. Поэтому, говорит, ты береги и храни, а когда от частых вкладов малое сделается великим, тогда уже открывай. Не сказал притом: собирая, но: «сберегает» (θησαυριζων, — сберегая сокровище), чтобы ты знал, что эта издержка есть сокровище, что этот расход есть прибыль, — сокровище, лучшее всякого сокровища. Это чувственное (сокровище) издерживается, и расхищается, и часто губит нашедших его; а то небесное — совершенно напротив: всегда неуменьшаемо и безопасно от расхищения, спасительно стяжавшим и получающим его. Оно не истребляется временем, не гибнет от зависти, но недоступно никаким злым умыслам, и доставляет бесчисленные блага собирающим его.
4. Так, послушаемся и будем делать это же и мы; пусть в домах наших хранятся, вместе с нашими собственными, и священные деньги, чтобы из–за них сберегались и собственные. Ведь, если в царском казнохранилище будут положены деньги кого–либо из подчиненных, то и эти (деньги) совершенно безопасны из–за царских. Так, если и в твоем доме будут храниться деньги бедных, откладываемые в день воскресный, то из–за них и твои собственные будут безопасны. Таким образом, по руководству Павла, ты соделаешься блюстителем своего имущества. Что я говорю? Отложенное послужит тебе поводом и побуждением отложить еще больше. Сделай только начало этой доброй привычке, и ты уже сам будешь побуждать себя (к откладыванию милостыни), без всякого приглашения. Пусть же дом каждого из нас сделается, таким образом, церковью от хранящихся в нем священных денег, потому что и здешние (церковные) сокровищницы образуются из тех (домашних). Место, где лежат деньги бедных, недоступно для демонов; и деньги, собираемые на милостыню, ограждают дома лучше всякого щита, копья, оружия, силы телесной и множества воинов. Итак, сказав: когда, кому и как надобно собирать эти деньги, Павел количество сбора предоставил самим жертвователям. Он не сказал: подай столько–то и столько–то, — чтобы такое повеление не было тяжко, так как многие ссылаются на бедность; чтобы бедные не говорили: что же, если мы не в состоянии? Нет, меру подаяния он определил силою дающих: «каждый из вас», говорит, «отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние» (1 Кор. 16:2). Не сказал: что может, или что найдется, но: «сколько позволит ему состояние», показывая тем, что подающему будет содействовать и высшая помощь, и благодать (Божия). Павел заботился не о том только, чтобы деньги подаваемы были бедным, но и о том, чтобы (это делалось) с совершенным усердием. И сам Бог повелел давать милостыню не для того, чтобы только насыщались бедные, но чтобы и подающие получали благодеяние, и — даже больше для последних, чем для первых. Если бы Павел заботился только о бедных, то повелел бы только подавать деньги, а не требовал бы усердия со стороны дающих; но вот теперь апостол и там, и здесь старается особенно о том, чтобы подающие подавали с удовольствием и радостью. Так в одном месте он говорит: «не с огорчением и не с принуждением, ибо доброхотно дающего любит Бог», не просто дающего, но делающего это доброхотно (2 Кор. 9:7). А в другом месте: «раздаватель ли, раздавай в простоте; благотворитель ли, благотвори с радушием» (Рим. 12:8). Ведь то и милостыня, когда подаешь ее с радостью и думаешь, что сам больше получаешь, чем сколько даешь. Поэтому Павел всячески старается сделать эту заповедь легкою, чтобы подаяние было с усердием. В самом деле, смотри, сколько он представил обстоятельств, облегчающих тяжесть этого дела. Во–первых, повелевает, делать подаяние не одному, не двум или трем человекам, но всему городу, потому что слово милостыня (λογια) означает не что иное, как сбор или складчину общих подаяний. Во–вторых, (указывает) на достоинство приемлющих, потому что не сказал: бедным, но: святым. В–третьих, представляет пример тех, которые тоже сделали: «установил» говорит, «в церквах Галатийских» В–четвертых, показывает, что благоприятствует этому сам день: «в первый день недели», говорит, «каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает». В–пятых, повелевает не всю милостыню подать вдруг, но собирать исподволь и понемногу: а ведь не одно и то же велеть принести все в один день, или раздробить приношение по частям на несколько дней; такое раздробление делает и издержку нечувствительною. В–шестых, не назначает меры (подаяния), но предоставляет ее на волю дающих, и показывает, что в этом помогает и Бог, потому что слова: «сколько позволит ему состояние» означают то и другое. К этому присовокупил и седьмое обстоятельство, сказав: «чтобы не делать сборов, когда я приду». Здесь он и поощряет их ожиданием своего личного присутствия, и утешает указывая на время своего прибытия. Впрочем, не удовольствовался и этим, но прибавил еще и восьмое обстоятельство. Какое же? «Когда я приду», говорит, «то, которых вы изберете, тех отправлю с письмами, для доставления вашего подаяния в Иерусалим. А если прилично будет и мне отправиться, то они со мной пойдут» (1 Кор. 6:3, 4). Смотри, как чужда тщеславия и смиренна эта блаженная и возвышенная душа, как она попечительна и сердобольна! Он не захотел и не решился сам, по собственному выбору, назначить людей для отнесения денег (в Иерусалим), но предоставил выбор их коринфянам, и не почел для себя обидою, если избрание этих людей состоится по мнению и воле коринфян, а не по мысли Павла; напротив, он нашел несообразным, чтобы подаяния сделали они, а людей для отнесения подаяний выбрал он. Поэтому он предоставил это им, являя, с одной стороны, свое смирение, с другой, избегая всякого повода и самой тени оскорбительного (для него) подозрения. Хотя он был светлее и солнца и чист от всякого дурного подозрения, но и при этом, однако всячески старался, и щадить слабых, и избегать неправильного о себе мнения. Поэтому и говорит: «когда же приду, то, которых вы изберете, тех отправлю с письмами, для доставления вашего подаяния». Что говоришь? Так ты не плывешь, не берешь денег, а поручаешь это другим? Чтобы от этой мысли не ослабело усердие их, смотри, как он предотвращает и это. Непросто ведь сказал: «которых вы изберете, тех отправлю» но как? «С письмами». Телом, говорит, я и не буду присутствовать, но посредством писем своих буду там и приму участие в их служении.
5. А мы достойны ли и тени Павла, или подножия его, после того, как он, пользуясь такою славою у всех, отстраняет от себя все почести, а мы досадуем и негодуем, если распорядители этих денег избираются не по нашей мысли, не по нашему решению и приговору, считаем обидою для себя, когда жертвующие своим имением делают это без нашего ведома и согласия? Посмотри еще, как он (ап. Павел) везде помнит себя и нигде не забывается: ведь не назвал он этого ни заповедью, ни милостынею, но благодатью, показывая тем, что как воскрешать мертвых, изгонять демонов, очищать прокаженных, так и облегчать бедность, и простирать руку помощи нуждающимся — есть дело благодати, и даже последнее более, чем первое. Впрочем, хоть это и благодать, однако и с нашей стороны требуются усердие и готовность, чтобы нам решиться и захотеть, и сделаться достойными благодати. Итак, Павел ободрил коринфян, во–первых, тем, что хочет послать свои письма, с назначенными для отнесения милостыни; а во–вторых, еще более этого тем, что обещается и сам идти вместе с ними: «а если», говорит, «прилично будет и мне отправиться, то они со мной пойдут». Замечай и здесь мудрость его. Он и не отказался идти вместе, и не обещал вдруг, но предоставил и это на решение дающих и сделал их полными распорядителями на счет его путешествия, объяснив, что он наверно отправится в путь, если подаяние будет так обильно, что побудит и его идти. Так должно разуметь слова: «если прилично будет». Если бы он совершенно отказался от путешествия, то ослабил бы усердие и ревность их; опять, если бы выразил свое обещание нерешительно, также сделал бы их нерадивыми. Поэтому он и не отказывается решительно, и не обещает, но отдает это на волю коринфян, говоря: «если прилично будет». Слыша, что Павел желает нести их подаяния, они приступали к делу с большим усердием и готовностью, чтобы святые руки его распорядились их подаянием, и его молитвы присоединились к их пожертвованию. Если же коринфяне, намереваясь поручить Павлу отнесение своих приношений, делали их поэтому с большим усердием, то какое получишь снисхождение ты, когда имея возможность подать Господу Павла (потому что Он принимает в лице бедных), не делаешь этого? Ведь и тот, кому вверена была вся вселенная, и кто имел попечение о церквах всей подсолнечной, обещал участвовать в распоряжении деньгами для бедных не иначе, как если сбор их будет значителен и достоин особого внимания. Размышляя об этом, и мы, если понадобится — или самим нам подать, или послужить другим в распоряжении их подаянием, — не поленимся (делать это) и не будем унывать, как будто чрез это у нас убавляется имущество. Земледелец, когда бросает семена в землю и на это издерживает все свое достояние, не печалится, не скорбит, и эту трату считает не потерей, но выгодою и прибылью, хотя надежда его и не несомненна. Не странно ли , что ты, который сеешь не с такого, но с гораздо более верной надеждою, и можешь вручить серебро самому Христу, — уклоняешься, медлишь, и ссылаешься на бедность? Разве Бог не мог повелеть земле, чтобы она произрастила чистое золото? Кто сказал: «да произрастит земля зелень» (Быт. 1:11), и тотчас представил это былие во всей красе, тот мог повелеть, чтобы и источники и реки текли везде золотом. Но Он не восхотел этого, а оставил многих жить в бедности, и для их, и для твоей пользы. Бедность более способствует добродетели, нежели богатство; и за кем есть грехи, те могут находить немалое утешение в пособии нуждающимся. Сам Бог так печется об этом, что, когда Он пришел и облекся плотью, и жил с людьми, то не отрекся и не почел за стыд — Самому заботиться о бедных. Он столько умножал хлебы, одним повелением творил все, что хотел, мог в одну минуту представить тысячи сокровищ, и однако, не сделал этого, но повелел ученикам своим иметь ящик, носить, что туда опускали, и из этих денег помогать бедным. Когда Он прикровенно говорил Иуде о предательстве, ученики, не понимая, о чем шла речь, подумали, что Он велел Иуде подать что–нибудь бедным, потому что этот, сказано, «имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Ин. 12:6). Бог много печется об оказании милосердия, не только с Его стороны нам, но и о нашей стороны подобным нам; Он и в ветхом и новом завете дает множество законов об этом, повелевая быть милосердым всячески — и словами, и деньгами, и делами. Моисей весьма часто говорит об этом в своих узаконениях; пророки от лица Божия вопиют: «милости хочу, а не жертвы» (Ос. 6:6), и апостолы все, согласно с ними, и делают, и говорят. Не будем же нерадеть об этом деле, потому что чрез него мы приносим величайшую пользу не бедным, а себе, и больше получаем, нежели даем.
6. Говорю об этом не без причины, но потому, что многие часто входят в строгие исследования о нуждающихся, расспрашивают об их отечестве, образе жизни, нравах, занятиях и о здоровье телесном, делают им упреки и требуют от них множества объяснений касательно их здоровья. Оттого–то многие (из бедных) представляются изувеченными по телу, чтобы видом этого несчастья преклонить нашу жестокость и бесчеловечие. Летом попрекать их за это, хоть и жестоко, но не так еще, но зимою и во время стужи быть столь безжалостным и бесчеловечным судией и не оказывать им никакого снисхождения за то, что ничего не делают, не есть ли верх жестокости? Для чего же, скажешь, Павел давал фессалоникийцам такой закон: «если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фес. 3:10)? Для того, чтобы и ты, услышав это, обращал слова Павла не к бедному только, но и к себе самому, потому что заповеди Павла относятся не к бедным только, но и к нам. Скажу и нечто тяжелое и неприятное; знаю, что рассердитесь, но, несмотря на это, скажу, потому что и говорю не для того, чтобы оскорбить вас, но чтобы исправить. Мы попрекаем бедных праздностью, которая часто заслуживает и извинения, а сами часто делаем такие дела, которые хуже всякой праздности. Но я, скажет иной, владею отцовским наследством. Неужели же, скажи мне, бедный должен погибнуть за то, что он беден и от бедных (родителей), и не имел богатых предков? Но поэтому–то особенно он и заслуживает милосердия и сострадания со стороны богатых. Ты, проводя часто целый день в театре, или в собраниях и в разговорах бесполезных, или даже вредных, не думаешь, что делаешь худо и ничем не занимаешься; а этого несчастного и жалкого бедняка, который целый день проводит в прошении (милостыни), в слезах и в тысяче бед, осуждаешь и влечешь в судилище, и требуешь от него отчета? Где же тут, скажи мне, человеческая совестливость? Итак, когда будешь говорить: что же скажем Павлу? говори так не бедным только, но и себе самому. А с другой стороны, читай не только его угрозу, но и снисхождение, потому что (апостол), сказав: «если кто не хочет трудиться, тот и не ешь», присовокупил: «вы же, братия, не унывайте, делая добро» (ст. 13). Но какой у них благовидный предлог? Это, говорят, беглецы, пришельцы, негодяи; покинув свою родину, они стекаются в наш город. Так, на это ли ты, скажи мне, досадуешь и обрываешь венок нашего города, что все считают его общей пристанью, и чужой город предпочитают своему родному? Но надлежало бы радоваться и восхищаться тем, что все прибегают к вашим рукам, как на общий рынок, и считают этот город общей матерью. Не помрачайте же славы и не умаляйте чести, которой он пользуется издревле, от времен отеческих. Некогда, как угрожал голод всей земле, жители этого города отправили с Варнавою и Савлом немало денег жителям Иерусалима, — тем самым, о которых и мы говорили в этой беседе. Какое же можем иметь оправдание или извинение, если наши предки питали на свой счет живших вдали от них, и сами ходили к ним, а мы отгоняем и тех, которые из других мест прибегают к нам, и делаем об них строгие разыскания, зная притом, что сами мы виновны во множестве грехов? Если бы Бог стал так же строго исследовать наши дела, как мы — бедных, мы не получили бы никакого прощения, никакой милости. «Каким судом судите», говорит Писание, «таким будете судимы» (Мф. 7:2). Будь же человеколюбив и снисходителен к со-рабу, прости ему прегрешения, сколь ни много их, и будь милосерд, дабы и сам ты удостоился того же. Для чего сам себе причиняешь беспокойства? Для чего делаешь разыскания? Если бы Бог повелел разведывать образ жизни (бедных), требовать от них объяснений и тщательно исследовать нравы их, тогда не стали ли бы роптать многие? Не сказали ли бы: что это такое? Бог предписал нам дело трудное: мы не можем исследовать образ жизни других и знать, какие такой–то сделал грехи? Не сказали ли бы многие и еще многое в этом роде? А теперь, когда Он освободил нас от всякого такого разыскания и обещал полную награду (за подаяние милостыни), будут ли получающее ее злые, или добрые люди, мы сами на себя навлекаем беспокойства. Откуда же, скажете, видно, что мы получим награду за подаяние милостыни, как добрым, так и не добрым? Из слов самого Господа: «а Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5:44, 45). Как Господь твой, не смотря на то, что премногие оскорбляют Его нечестивыми словами, блудодействуют, крадут, разбойничают, раскапывают могилы и делают множество зла, не прекращает своих ко всем благодеяний, но, по своему человеколюбию, всем посылает солнечные лучи, дожди и плоды земные, — так поступай и ты, и, когда будет время для милости и человеколюбия, облегчай бедность, прекращай голод, избавляй от скорби, и ничего больше не разыскивай. Если мы станем исследовать образ жизни (нуждающихся), то не окажем милости ни одному человеку, но из–за такой неуместной пытливости останемся бесплодными, никому не подадим помощи, и будем трудиться без всякой пользы и напрасно. Поэтому прошу вас, оставив эту неуместную пытливость, подавайте (милостыню) всем нуждающимся, и делайте это с великой щедростью, чтобы и нам самим удостоиться в тот день (будущего суда) великой милости и снисхождения от Бога, которое и да получим все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава и честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из беседы на слова: «Имея тот же дух веры, как написано» (2 Кор. 4:13), и почему все вообще пользуются благами, и о милостыне
Те за то, что не оказывали щедрой милостыни, услышали: «истинно говорю вам: не знаю вас»; а эти, напоившие жаждущего и напитавшие алчущего Христа, хотя и не отличались девством, услышали: «приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира» (Мф. 25:34), и весьма справедливо, потому что девственник и постник полезен только себе самому, а милостивый есть общая пристань обуреваемых, избавляет ближних от бедности и удовлетворяет нуждам других. Из добрых же дел те обыкновенно ценятся выше, которые служат на пользу другим.
Дабы ты убедился, что этого рода заповеди преимущественно пред всеми другими угодны Богу, Христос, беседуя о посте и девстве, упомянул о царстве небесном; а заповедуя о милостыне и человеколюбии и о том, чтобы мы питали в себе милосердие, указал на награду гораздо выше царства небесного: «да будете сынами Отца вашего Небесного» (Мф. 5:45). В самом деле, те заповеди особенно делают людей подобными Богу, — насколько людям возможно быть подобными Богу, — которые служат к общей пользе. Это самое выражая, Христос и сказал: «солнце восходит над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5:45). Так и вы, употребляя свои имущества по возможности на общую пользу братий, подражайте Тому, Кто ниспосылает блага свои всем одинаково. Велико достоинство девства, и поэтому я желаю, чтобы оно особенно было соблюдаемо; но достоинство девства состоит не в воздержании только от брака, а в человеколюбии, братолюбии и сострадании. Что пользы в девстве с жестокостью? Что пользы в целомудрии с бесчеловечием? Ты не увлеклась телесной похотью, но увлеклась страстью к деньгам; ты не прельстилась наружностью человека, но прельстилась красотою золота; ты победила сильнейшего противника, но меньший и слабейший преодолел тебя и победил. Поэтому твое поражение сделалось постыднейшим; поэтому ты и не получила прощения, как преодолевшая такое насилие и укротившая самую природу, но предавшаяся сребролюбию, которое часто и рабы и варвары могли побеждать без труда.
Зная все это, возлюбленные, и в браке живущие и в девстве подвизающиеся, будем прилагать великое усердие к милостыне, потому что иначе невозможно достигнуть царства небесного.
Подлинно, послания Павловы суть духовные рудники и источники: рудники, потому что они доставляют нам богатство драгоценнее всякого золота; источники, потому что они никогда не иссякают, но сколько черпаешь оттуда, столько же — или еще более — опять прибывает в них. Ясным доказательством этого может служить все прошедшее время. С тех пор, как жил Павел, прошло уже пятьсот лет; и во все это время множество писателей, множество учителей и толкователей много и часто черпали оттуда, но не истощили заключающегося там богатства. Это — не чувственное сокровище, потому оно не истощается от многочисленности вырывающих его, но растет и множится. Но что я говорю о прежних? Сколь многие будут говорить после нас, а после тех опять другие, и, однако, этот богатый источник не иссякнет и этот рудник не оскудеет? Духовен он, и не с тем возник, чтобы издержаться когда–нибудь. Какое же это апостольское изречение, о котором я и недавно беседовал с вашею любовью?
Так как у многих богачей богатство собрано грабежом и жадностью, то Он говорит: это дурно, и не следовало тебе так собирать деньги; но так как ты уже собрал, то отстань от грабежа и. жадности и воспользуйся для должного своими деньгами. Не то я говорю, чтобы ты грабя оказывал милостыню, но чтобы ты, прекратив жадность, воспользовался богатством для милостыни и человеколюбия. Кто не удерживается от грабежа, тот не может совершать и милостыни; но, хотя бы он отдавал множество денег в руки нуждающихся, деньги других грабя и жадничая, он будет сочтен Богом наравне с человекоубийцами. Поэтому нужно наперед отстать от жадности и тогда подавать милостыню бедным.
Из беседы о том, что не должно разглашать грехов братий и молиться о вреде врагам
Церковное училище есть дивная лечебница, лечебница не для тел, но для душ. Она — духовна и исцеляет не раны телесные, но грехи душевные; а для этих ран, грехов, врачевство — слово. Это врачевство составлено не из растений земных, но из глаголов небесных; его приготовили не руки врачей, но уста пророков. Потому–то оно и всегда действительно; ни от продолжительности времени не ослабевает, ни от упорства болезней не теряет силу. Лекарства врачей имеют оба эти недостатка: свежие они оказывают свою силу, а когда пройдет много времени, они, подобно состарившимся телам, становятся слабыми; часто также и упорство болезней лишает их силы, потому что они — лекарства человеческие; а божественное врачевство не таково, но и по прошествии долгого времени сохраняет всю свою силу. С того времени, как жил Моисей (ибо от него начало Писаний), оно уврачевало столько людей, и не потеряло своей силы; и никакая болезнь никогда не делала его недействительным. Получать это врачевство нужно не платою серебра, но кто имеет искреннее желание и расположение, тот и получает его себе всецело. Поэтому и богатые и бедные одинаково пользуются этим врачевством. Там, где нужно платить деньги, богатый получает пользу, а бедный часто уходит, не получив пользы, потому что доходов его недостаточно для приобретения лекарства. А здесь, так как не нужно тратить серебра, но должно показать веру и желание, то кто принес их с усердием, тот больше всего и получаешь пользу, потому что они (вера и желание) — плата за врачевство. И богатый, и бедный одинаково участвуют в пользе, или — лучше — не одинаково участвуют в пользе, но часто бедный уходит, получив большую. Почему? Потому, что богатый, занятый многими заботами, надменный гордостью, происходящею от богатства, преданный лености и беспечности, не с великою ревностью и не с великим усердием принимает врачевство слушания Писаний; а бедный, свободный от роскоши, невоздержания и беспечности, употребляя все время на рукоделия и праведные труды, и от этого приобретая в душе великое любомудрие, бывает более внимательным и твердым и с большим усердием внимает сказанному, и потому, как принесши большую плату, он уходит, получив большую пользу.
Из беседы о том, что никому не должно отчаиваться, ни молиться о вреде врагам, ни падать духом, не получая просимого
Я сеял слово сокрушения, и произрасло стенание исповедания, стенание, заключающее в себе великое богатство благ. В самом деле, если мытарь, ударяя себя в грудь и сказав: «Боже! будь милостив ко мне грешнику» (Лк. 18:13), вышел оправданным больше фарисея, то какое дерзновение должны приобрести мы, оказав в короткое время такое сокрушение? Между тем нет ничего хуже мытаря; это — крайний предел нечестия, как и Христос объявил, часто приводя в пример крайнего зла блудниц и мытарей; это — дерзкое насилие, безнаказанное грабительство, бесстыдный род корыстолюбия, бессчетное любостяжание, бесчестная торговля; и однако, тот, который жил в таком нечестии, мог простыми словами смыть свой позор и получить более, чем просил. Он молился, говоря: «Боже! будь милостив ко мне грешнику», а Бог не только был милостив, но и оправдал его больше фарисея. Вот почему и говорит Павел: «Тому, Кто действующею в нас силою может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чем помышляем» (Еф. 3:20). Но ведь и фарисей молился, и стоял в храме, и призывал того же Бога, и сказал больше слов, и начал молитву благодарением; почему же он потерял и те блага, какие имел, а тот получил и дерзновение, которого не имел? Потому, что у них был неодинаков образ молитвы. Этот был исполнен тщеславия, надменности и гордости, а тот великой скромности; поэтому–то тот, будучи обременен бесчисленными грехами, все сложил с себя и получил оправдание, а этот, привезши корабль, наполненный добрыми делами, и милостыней, и постом, и ударив его как бы о какую–нибудь скалу, о тщеславные и гордые помыслы, потерпел кораблекрушение в самой пристани, потому что повредить себе в молитве значит (то же, что) потерпеть кораблекрушение в пристани.
Из слова на Рождество Спасителя нашего Иисуса Христа
Я вижу плотника и ясли, младенца и пелены, рождение от девы, лишенное всего необходимого, все в бедности, все в нищете. Видишь ли ты богатство в этой великой нищете? Как он, богатый, стал бедным ради нас? Как Он не имел ни ложа, ни постели, но был положен в голых яслях? О, бедность, служащая источником богатства! О, безмерное богатство, имеющее вид бедности! Он лежит в яслях, и потрясает вселенную; повивается пеленами, и расторгает узы греха.
Из изъяснения, что образ, состоявший в подобии Божием, первый человек утратил преслушанием, и что впоследствии этот образ восстановлен чрез нового Адама
Когда опять ты читаешь у пророка Исаии: тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому (Ис. 11:6, 7; 65:25), вникни в этот образ и уразумей, что не о собрании безсловесных животных он предвозвещает, но об общении людей и о спасении, воссиявшем чрез благодать всем людям. И когда ты видишь в церкви бедняка, стоящего рядом с богачом, частного человека с сановником, подчиненного с правителем, тогда как вне храма он трепещет его могущества, тогда подумай, что значат слова: волк будет жить вместе с ягненком. Конечно, волком ты назовешь богатого, а агнцем бедного. И почему это? Потому что волк поступает с агнцем так же, как богатый с бедным. И не опускай из виду того, что часто богатый и бедный стоят в церкви рядом, а когда наступает время совершения таинства, богатый изгоняется как непосвященный, а бедный остается внутри под кровом неба; и богатый не негодует, потому что сам сознает себя чуждым божественных таин. Впрочем, о, божественная милость! Не только равночестность существует в церкви по благодати Божией, но часто и в том случае, когда богатый и бедный стоят рядом, по отношению к благочестию бедный стоит впереди богатого, и ни богатство нисколько не возвышает своего обладателя в деле благочестия, ни бедность не вредит верному, допуская его с дерзновением предстоять святому жертвеннику.
Из слова о том, что нужно удаляться от зрелищ
Мы же все, возлюбленные, последуя в любви к Богу примеру праотца нашего Авраама, вере в Бога не будем предпочитать никаких временных благ, ни отечества, ни племени, ни богатства, ни славы, ни любимого ребенка, хотя бы он был даже единственным, — чтобы, сделавшись по вере чадами праотца Авраама, нам упокоиться в недрах его вместе с Исааком, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Из слова 3 о праведном и блаженном Иове
Пусть подумают об этом те, которые говорят: разве Иов не был богат? Разве Авраам не был богат? Почему же от нас ты требуешь нестяжательности? На это скажу я тебе: будь богат подобно Иову, и я пожелаю тебе еще большего обогащения; будь подобен Аврааму, и весь свет будет благословлять твое богатство. Скажи и ты подобно Иову: двери мои я отворял прохожему (31:32); скажи: плечи нищих я согрел; скажи: не был ли он согрет шерстью овец моих (31:20); скажи: благословение погибавшего приходило на меня (29:13), — и тогда будь богат, сколько тебе угодно. Тогда ты окажешься не для себя обогащающимся, но для пользы бедных. Двери мои, говорит праведник, я отворял прохожему. Подражай его великой любви к бедным, поревнуй его терпению, поучись мужеству против врага, воодушевись его чувствами.
Из слова на притчу о неправедном домоправителе, и что нет ничего нашего
Слово нам показало, что даже над самими собой мы не господа, но правители. Все подлежит законам и повелениям; (человек) есть раб Законодателя и подданный. Если части нашего тела не свободны от власти (над ними), но в своих действиях руководятся волей Владыки, то что сказать о тех, которые думают, что они безотчетно владеют золотом, серебром, землей и остальными веществами? Нет ничего твоего, человек! Ты раб, и твое принадлежит Господу; у раба нет свободного имущества. Ты нагим введен в этот свет; ты по закону Господа твоего получил, что имеешь: или унаследовав от отца, когда так Бог установил (говорится же, что родители разделяют добычу между детьми), или приобретя богатство браком (брак же и все к нему относящееся установлено Богом), или торговлей, земледелием и остальными средствами, когда Бог содействовал тебе в том. Итак, вот показано, что ты получил не свое. Посмотрим, наконец, что тебе поведено, и как должно распоряжаться этим. Дай голодному, одень нагого, послужи удрученному, не презирай недостаточного, брошенного на распутье; не заботься о самом себе, не обдумывай, как будешь жить до конца. И если, говорится, будешь делать это, то будешь почтен Владыкой; а если преслушаешь заповедь, то будешь горько наказан. Я не вижу, что это принадлежит самовластному, или самому по себе живущему (человеку), но, напротив, эти многие и постоянные повеления показывают мне, что человек находится под сильным царем, ответствен перед законом Владыки, и с него требуется, как долг, жизнь по руководству правила. Мы же ведем жизнь, точно не подлежащую отчету: несчастных и нуждающихся, кончающихся в несчастье презираем, из честолюбия тратимся на пустяки, кормя толпу распутных льстецов, привлекая к себе множество злосчастных тунеядцев, разбрасываем свое богатство на борьбу со зверями и на зверей, не щадим ничего своего на содержание лошадей, на фокусников, и тратим свой достаток на гибель за гибелью. И мы испытываем нечто новое и почти безумное. Где издержка приносит бесчисленную выгоду и вечное спасение, там мы крепко держим свое серебро, чтобы не выпало из руки даже немного оболов; а где бывает трата греховная и повинная бесчисленным наказаниям и огненному мщению, там честолюбие предваряет просьбу: открыв все двери, мы попускаем уходить своему богатству ко внешним. Это не есть соображение рабов, ожидающих своего Господа, но распутных юношей и необузданных гуляк. Если желаешь, слушатель, видеть страх правителя, с благоразумной осторожностью распоряжающегося вверенным ему, то раскрой книгу Давида, найди слова, где говорит Богу муж, любопытствуя о предназначенной своей кончине: «скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих» (Пс. 38:5)… (Здесь совсем прерывается).
Из беседы 1 собрания 11 бесед
Что это? Нужно бы целому городу быть здесь сегодня, а к нам не пришла даже малая часть. Может быть повинны грязь и дождь? Нет, - не грязь, а безпечность и упадок духа. Чем могут извиниться оставшиеся, когда мученики пренебрегли даже самою жизнью своею, а они не решились (пренебречь) грязью, чтобы придти? Как мне ублажать вас, пришедших? Как изобразить несчастие тех, оставшихся, - (несчастие) и по отсутствии их, и по причине этого отсутствия? Очевидно, они лишили себя этого прекрасного празднества, приковавшись к житейским заботам и уцепившись за всё сквернящую, очень сильную у них, страсть к наживе. Но если даже нет их здесь, нужно говорить (к ним) и отсутствующим, - очевидно, чрез вас, присутствующих, они услышат это. Доколе это неистовство наживы? Доколе эта неугасимая печь будет всё наступать и пожигать? Разве вы не знаете, что этот пламень производит тот неугасимый огонь, (что) это изнурение рождает того ядовитого червя? Если ты пренебрегаешь геенною, и твоего ума не потрясают эти слова, так как наказание ещё в будущем, то пусть бы тебя убедило настоящее. Разве вам неизвестно, в каком плоде[2], выразилось недавно любостяжание? Не пред вашими ли глазами память этого? Не свежо ли доказательство такой гибели? Весь город наш наполнен остатками того кораблекрушения; и, как во время потопления великого корабля, куда бы ты ни отошёл, кто доску, кто весло, кто парус, кто какую-либо часть поклажи, спасши, держит и вертит во все стороны, так (было) и во время недавно поднявшегося здесь землетрясения: владевшие кто домом, кто полями, кто рабами, кто серебром, кто золотом, - они сделали из себя широкое зрелище несчастия, и устроили, чтобы всюду рассеялись воспоминания смятения. И иной, проведши безсонные ночи, перенесши безчисленные труды и опасности, собравши таким корыстолюбием столько грехов, - (как) бездомник и вне города, стал беглецом на чужбине, нуждается в необходимом питании, и видит, что над ним ежедневно висит крайняя опасность, воображает себе мечи, палачей и пропасти, живёт жизнью тягчайшею безчисленных смертей; другие наслаждаются его имуществом, и до этого льстившие ему коварствуют теперь. Этого ли недостаточно, чтобы даже совсем тупой вразумился? Но после такого бедствия, после такого ненастья, после такой гибели, после такого переворота, и столь недавнего, что он ещё пред глазами, не прошло ещё целых тридцати дней[3], - вы опять так безумствуете? И как вы можете извиниться, или чем оправдаться? И не только безумствуете, но даже не приходите, чтобы узнать об этом самом. Как бы к присутствующим я говорю к отсутствующим, - под тяжестью своей большой скорби, - что они не делаются лучше ни по страху за будущее, ни опытом настоящего; но, хищничая, корыстолюбствуя, они как бы черви в каком-нибудь навозе, отгороженные и зарывшиеся в куче этих забот, не стараются даже всего один раз в неделю приходить, чтобы узнать - где они. Как горячечные не могут сами видеть, в каком они состоянии, но нужны для них врачи, которые бы освободили их от беснования, так и одержимые тяжким бешенством наживы нуждаются в своих учителях, чтобы им узнать, что они беснуются. Вследствие этого особенно я их прошу, убеждаю и умоляю приходить к нам; и брать себе врачество от этого слова. У меня нет заостренного железа, но есть слово, - острее железа; нет огня, ни едкого врачества, но есть слова, - горячее огня, и доставляющие без боли врачевание.
2. Из-за чего ты убегаешь, скажи мне, и не выражаешь относительно своей души столько же попечения, сколько бережёшь свою плоть? Когда плоть в худом состоянии, ты и деньги издерживаешь, и даже, если нужно занять, всё отдаешь под залог, - и врачам, если они захотят резать, даже жечь, ты предоставляешь своё тело с полною готовностью делать, чего бы они ни пожелали; а когда в душе источники червей, ты - скажи мне - не идёшь послушать слова, очищающего от гнили, хотя для этого тебе не нужно ни денег тратить, ни переносить такую боль, но предаёшь самого себя полной гибели? И чем по достоинству в этом извинишься? Если бы я говорил: корыстолюбец, хищник, блудник, прелюбодей пусть не вступают в церковь; если бы гнал и преследовал всех грешников, - то и тогда особенной не было бы отговорки, потому что нужно вступать очищенному; но сейчас не говорю даже этого, но: хотя бы ты совершил блуд, хотя прелюбодействуешь, хотя хищничаешь, хотя корыстолюбствуешь, - вступи в церковь, чтобы узнать тебе, что не нужно впредь делать это; влеку всех и притягиваю к себе, и, распростерши отовсюду сеть слова, хочу захватить ею не здоровых (только), но и болеющих.
Приводи ты мне в пример не корыстолюбца, раба чрева и предавшего низости благородство своей природы, но этого, мужей, как он, соблюдающих первообраз и не сквернящих царского своего облика, - и тогда узнаешь, чем иногда бывает человек. И этот также был человеком, и он был рождён женщиною, молоком вскормлен, на земле жил, воздухом дышал, и всё у него было общее с нами, общее в отношении природы; но так как в воле его была особенность, потому и в благодати он возсиял. Хотя у него не было ни денег, ни знатности рода, ни величия отечества, ни красноречия ни остроты языка, ни толпы рабов, ни роя евнухов, ни дома с золотым потолком, ни шелковых одежд, ни роскошного стола, ни другого чего-нибудь, что многим кажется счастьем, но крайняя бедность, - у него не было средств даже для необходимого пропитания, но он был нищим, протягивал руку и просил хлеба у жены-вдовицы, и то сидонянки, жилищем у него была пещера, одеждой кожа, столом земля, предки неизвестными и безславными, отечество ничтожным и средства к жизни грубыми, - однако, ничто такое не стало препятствием этому мужу к славе, но он был и богаче всех царей и мудрее всех философов и ораторов, и знатнее имеющих диадемы и много благороднее владеющих царственными городами; он имел отечеством вселенную, вернее, даже она была для него малым городом, и Павел восклицает, говоря: "…скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин…" (Евр. 11:37,38). И достиг он вышнего города, художник и устроитель которого Бог.
Из беседы 5 собрания 11 бесед
Расскажем вам о пользе самого псалмопения. Вот какой-нибудь псалом соединил различные голоса, и поднялась одна созвучная песнь, все - юноши и старцы, богатые и бедные, жёны и мужья, рабы и свободные начали петь одну мелодию. Если музыкант, соединив с помощью строгого искусства различные струны, делает из многих (струн), остающихся многими, одну, то что удивительного, если сила псалма и духовной песни делает то же самое? Не только именно нас присутствующих, но и скончавшегося она соединяет с живыми, потому что и он, этот блаженный пророк, пел псалом с нами, - хотя впрочем в царских дворцах так не бывает, но облеченный в диaдeмy сидит, а все, даже состоящие в самых больших достоинствах, предстоят молча. А здесь не так, но пророк говорит, и мы все отвечаем, и все вместе вторим; и нельзя здесь видеть ни раба, ни свободного, ни богатого и бедного, ни начальника и простого; всё это неравенство жизни изгнано прочь, и один хор составляется из всех, - здесь большая равноправность, и земля подражает небу. Столько благородства в церкви! И нельзя сказать, что господин славит со многим дерзновением, а раб принуждается к молчанию; или опять - богач пользуется речью, а бедный осуждается на безмолвие; или ещё - муж говорит с полною свободою, а жена стоит молча и безгласно. Все мы, наслаждаясь тою же самою равночестностию, возносим общую жертву, общее приношение; и не имеет этот чего-нибудь больше, чем тот, ни тот больше чем этот, но все в той же самой чести, и различными языками воссылается одна речь к Устроителю вселенной. Различие не в рабе и свободном, не в богатом и бедном, не в жене и муже, но в духе, в усердии и нерадении, в порочности и добродетели. Так я могу называть и бедного богатым, и богатого бедным, и мужа женою, и жену мужем, и мудрого простым, и простого мудрым, не сливая природу вещей, но вводя лучшее, всё упорядочивающее руководство.
Из беседы о покаянии ниневитян
"Вопияли, говорит, прилежно к Богу, и обратился каждый от пути своего лукавого и от неправды сущей в руках их". Обращаются к любомудрию, к самым высшим вопросам любомудрия, и венец добродетели делают основанием добродетели. Каждый старался исполнить всякое доброе дело, всего более угодное Богу. Видели начавшуюся войну неба с ними и укрепили себя добрыми делами, как стену. Сверкавшим вверху молниям они противопоставили внизу молитвы и прошения; ударам грома - звуки песнопений. Пост сделался для них крепкою башнею. Потоками слез смыли множество грехов. Врагов сделали друзьями, чтобы примириться с Богом. Сами оставили гнев на оскорбивших их, чтобы прекратить гнев на них Владыки. Книгу долгов разорвали здесь, чтобы там получить отпущение грехов. Дали рабам свободу, чтобы самим освободиться от наказания. Делились с бедными имуществом, чтобы сделать безопасным свое достояние. Бросив роскошь, держались воздержания. Избегая своеволия, полюбили скромность. Возненавидев кичливость, приняли все вид скромный и печальный. Занимавшиеся торговлей, договорами и всякими делами служили Богу. Злодеи сами без всякого принуждения сознавались в своих разбоях. Судьи не подвергали этих сознававшихся наказанию. Все, как расстающиеся с жизнью, рассказывали свои худые дела. Богатство оставалось без охраны и нигде не являлось воров. Золото раздавалось нуждающимся; приобретения избегал каждый, как убытка. У всех был один предмет забот - спасение. Все - богатые и бедные - стремились и хлопотали об одном - о (сохранении) жизни. Все, не относящееся к этому, оставлялось, как бесполезное и худое.
Из слова о любви
Потому-то Бог и дал нам одно жилище - этот мир, возжег всем один светильник - солнце, простер над нами один кров - небо, и предоставил один стол - землю. Богатому Он не дал чего-либо большего и более ценного, а бедному - меньшего и малоценного, чтобы между нами было полное и неразрывное единение, и чтобы никто не мог сказать: такой-то мне ни друг, ни родственник, ни ближний, и у меня нет с ним ничего общего, - как же я пойду к нему, как буду говорить с ним? Связь между нами должна быть даже теснее, чем та близость, какую обнаруживают между собой друзья; она должна быть связью члена с членом. И подобно тому, как ты не мог бы сказать: откуда мне родство и близость с ним? - потому что это было бы смешно, - так точно и о брате ты не мог бы уже сказать этого. Пусть он и не родственник твой, и не друг; но он человек, имеющий одинаковую с тобой природу, одного и того же Владыку, и живущий в одном и том же мире. В рассуждении денег мы хвалим тех, кто ничего не должен; в рассуждении же любви мы восхваляем и почитаем тех, кто остается всегда должником. Утвердимся же в этой истине и соединимся друг с другом. Тот, кто имеет друзей, хотя бы был беден, становится гораздо богаче богатых.
Из беседы о том, что не безопасно для слушателей молчать о сказанном в церкви
Тщательно ли вы храните сказанное и с великою ли ревностью соблюдаете, об этом знаете вы, получившие серебро и имеющие отдать в этом серебре отчет Господу в тот день, когда те, которым вверены таланты, будут призваны и станут давать отчет, — когда Христос, пришедши, потребует это серебро от торговцев с приращением. «Посему надлежало тебе», сказал Господь, «отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью» (Мф. 25:27). О, великое и неизреченное человеколюбие Владыки! Запрещая людям брать лихву, Он сам требует лихвы. Почему? Потому, что та лихва неодобрительна и достойна осуждения, а эта похвальна и достойна великого одобрения. То приращение, разумею денежное, причиняет вред и получающему и дающему, губит душу получающего, и увеличивает бедность дающего. Подлинно, что может быть жесточе того, когда кто–нибудь извлекает для себя выгоду из бедности ближнего и пользуется несчастьями братий; когда кто–нибудь, показывая вид человеколюбия, оказывает всякое бесчеловечие, и, по–видимому, простирая руку, ввергает в пропасть нуждающегося в помощи? Что делаешь ты, человек? Не для того пришел к твоим дверям бедный, чтобы ты увеличил его бедность, но чтобы ты избавил его от бедности, а ты делаешь то же, что делают примешивающие яд к лекарствам. Как те, примешивая яд к обыкновенной пище, делают незаметным свой умысел, так и эти, под видом человеколюбия скрывая гибельное лихоимство, не дают заметить вред имеющим пить это смертоносное лекарство. Поэтому благовременно приложить сказанное о некотором грехе и к тем, которые отдают в рост и берут взаймы. Что же сказано об этом грехе? На время, сказано, «мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый» (Прит. 5:3–4). Тоже бывает и с теми, которые берут взаймы. Когда нуждающийся принимает деньги, то получает некоторое малое и временное утешение; но после, когда приращение увеличится и бремя сделается выше сил, то эта приятность, услаждавшая гортань, сделается горче желчи и острее меча обоюдоострого, когда он принужден будет вдруг лишиться всего отцовского достояния.
Из беседы на слова пророка Исайи «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия»
А что, скажет иной, если многие богохульствуют от бедности? Не от бедности, но от собственного безумия и малодушия они делают это. Доказательством тому служит блаженный Иов, который, находясь в крайней бедности, будучи низвержен в самую пропасть бедности, не только не богохульствовал, но продолжал благословлять Бога и говорил: Господь дал, Господь и взял; как угодно было Господу, так и сделалось; да будет имя Господне благословенно! (Иов.1:21). Но ради богатства, скажешь, многие делаются хищниками и любостяжателями? Не ради богатства, а ради собственного безумия; и свидетелем этому служит тот же муж, который при таком богатстве не только не похищал чужого, но и свое раздавал, и сделал у себя пристанище для странников: двери мои, говорил он, я отворял прохожему (Иов.31:32). И Авраам, имея такое богатство, не жалел ничего для приходящих; и ни этого ни того богатство не сделало корыстолюбцем, равно как и бедность не сделала ни Иова, ни Лазаря богохульником; но оба, они, не имея даже необходимого пропитания, так прославились, что один получил свидетельство от Бога, верно знающего откровенное, а другой несен был отсюда предшествующими ангелами, сделался сожителем праотца и удостоился таких же благ, как и он. Богатство бывает иногда злом, когда служит к любостяжанию, а иногда добром, когда употребляется на милостыню, и все прочее таким же образом. Богатство иногда служит к любостяжанию, иногда употребляется на милостыню; но это зависит от настроения пользующегося им. Бедность бывает поводом иногда к богохульству, иногда к славословию и любомудрию.
Из беседы на слова пророка Иеремии: «Знаю, Господи, что не в воле человека путь его, что не во власти идущего давать направление стопам своим»
Такова злоба диавола, что он или прибавлением, или убавлением, или извращением, или перетолкованием предмета вводит пагубные мнения. Какое же это изречение? Мое серебро, говорит Бог, и Мое золото, и, кому хочу, дам его (Агг.2:8). Здесь одно сказано, а другое не сказано в Писании, но прибавлено отвне. Слова: Мое серебро и Мое золото, сказал пророк; а слов: и, кому хочу, дам его, – не находится, но они повторяются по невежеству многих. Какой же и от этого происходит вред? Многие злодеи, обманщики, развратники и такие люди, которые недостойны даже видеть это солнце, ни жить, ни дышать, наслаждаются великим благоденствием, извращая все, расхищая дома вдовиц, грабя сирот, обижая низших. Потому диавол, желая убедить людей, что всякое богатство происходит свыше и дается от Бога, дабы чрез это произнести великую хулу на Господа, взяв из Писания изречение: Мое серебро и Мое золото, прибавил к нему другое, которого нет в Писании: и, кому хочу, дам его. Не так говорит пророк Аггей. Когда иудеи возвратились из земли иноплеменников и хотели восстановить храм и привести его в прежнее благолепие, но затруднялись, потому что были окружены врагами, находились в великой бедности и не видели ни откуда никакой помощи, – тогда пророк, желая возбудить в них добрые надежды и убедить, чтобы они не сомневались в окончании, говорит от лица Божия: Мое серебро и Мое золото, слава сего последнего храма будет больше, нежели прежнего (Агг.2:8-9).
Но, скажешь, как это относится к предмету? Отсюда следует, что не должно приводить изречения Писаний просто, не должно расстраивать последовательность и разрывать связь речи и, выхватывая изречения отдельно и без связи с последующими или предыдущими.
Из беседы к тем, которые высоко ценят настоящие блага и напрасно стремятся к житейской роскоши
Из того, что мы имели, не имели ничего собственного. Во-первых, одежда, которую мы носим, как собственную, (приобретена) нами чрез принесение в жертву овец[1]; обувь, которой мы покрываем ноги, сделали мы из кожи домашнего скота; то, что составляет пищу и питье, мы достаем из недр земли; отсюда же и золото, которое мы прячем, как свое; жемчуг из раковин достают и цари. Мы живем и богатеем дарами других. Отдай овцам волну, и нечем будет покрыть тело; отдай скоту кожу, и не будешь иметь надлежащего прикрытия для ног; возврати червям шелковые нити, и не будешь носить своей шелковой одежды. Ничего своего, и самого малого, не будешь ты иметь, если не приобретешь от кормилицы-земли теми способами, какие ей угодны. Указывая на это, и Христос сказал: "И если в чужом не были верны, кто даст вам ваше" (Лк 16:12)? Приобретая богатство от скота и от земли, не гордись, как своим собственным, тем, что не твое. Ты владелец одной только собственности - благочестия; его не отнимет у тебя наступившая смерть; всего прочего ты лишишься, хотя бы и не хотел; только для поддержания жизни все мы получаем имение и при том только пользование им; каждый, собравши плоды, уходит, унося из жизни короткую память.
Из беседы о молитве
Может ли молящийся презирать ближнего - бедняка, чтобы сделать бесполезным свой молитвенный труд? Кто (из молящихся) может быть так привязан к богатству и имуществу, чтобы телу только причинять напрасный труд, оставляя сердце где-либо в плену? Болезнь любостяжания подобна той неизлечимой и преступной (болезни), которая не приводит к скорой смерти и не дает полного здоровья, а понемногу лишает тело его сил, пока оно, изнуренное появляющимися внутри ранами, после бесчисленных страданий, не предано будет общей печальной участи - смерти.
Из увещания 2 к Феодору Падшему
Что в мире представляется тебе всего блаженнее и вожделеннее? Конечно, скажешь ты, власть, богатство, слава у людей. Но что жалче этого, если сравнить с свободою христиан? Властитель находится в зависимости от ярости народной и безсмысленных прихотей толпы, также страха со стороны сильнейших властителей, и забот о подчиненных. Притом, вчера он властитель, а сегодня простолюдин, так как настоящая жизнь нисколько не отличается от сцены. Как здесь один исполняет роль царя, другой — полководца, иной — воина, а по наступлении вечера — и царь не царь, и властитель не властитель, и полководец не полководец, так и в тот день, не по лицу, а по делам каждый получит достойное воздаяние. Но разве драгоценна слава, которая пропадает, как цвет травный? Также и богатство, которого владельцы называются жалкими. Ибо «горе», говорит (Господь), «вам, богатые» (Лук. 6:24); и еще: горе «надеющимся на силы свои и хвалящимся множеством богатства своего» (Пс. 48:7). Христианин никогда не делается — ни из начальника простолюдином, ни из богатого бедным, ни из славного бесславным: напротив он богат, когда беден, и высок, когда старается быть смиренным; и власти, которую имеет он — не над людьми, но над князьями подвластными «мироправителю тьмы» (Еф. 6:12), никто отнять у него не может.
Из слова к верующему отцу
Хотя бы (в мире) поднялась буря, (отшельники) одни сидят в пристани в спокойствии и великой безопасности, как бы с неба взирая на кораблекрушения других, потому что они избрали образ жизни достойный неба, и пребывают в нем не хуже ангелов. Как между ангелами нет никакого нестроения, нет того, чтобы одни благоденствовали, а другие терпели крайние бедствия, но все одинаково наслаждаются миром, радостью и славою; так и здесь, никто не жалуется на бедность, никто не превозносится богатством: это — твое, а это — мое, — такое разделение, извращающее и смущающее все дела, изгнано отсюда, все у них общее — и трапеза, и жилище, и одежда. И что удивительного в этом, когда и самая душа у всех одна и та же? Все они благородны одинаковым благородством, рабы одинаковым рабством, свободны одинаковою свободою; одно там у всех богатство — истинное богатство, одна слава — истинная слава, потому что блага их не в названиях, а в делах; одно удовольствие, одно стремление, одна надежда у всех; все у них благоустроено как бы по мере и весу, и нет никакой неправильности, но — порядок, стройность и гармония, самое точное согласие и постоянное соблюдение благодушия. Посему все они и делают и терпят все для того, чтобы им благодушествовать и радоваться. Только там и можно находить это в чистом виде, а в другом месте нигде, не оттого только, что у них презирается настоящее, устранен всякий повод к несогласию и вражде и имеются светлые надежды на будущее, но и оттого, что случающиеся с каждым скорби и радости считаются для всех. И скорбь проходит легче, когда все согласно помогают каждому нести бремя; и для благодушия много поводов имеют те, которые радуются не своему только благополучию, но и чужому не менее, как и своему. Так и у нас — как пошли бы дела, если бы все мы стали подражать им?
Кто, скажи мне, расстраивает настоящее положение дел, те ли, которые живут воздержно и скромно, или те, которые выдумывают новые и беззаконные способы наслаждения? Те ли, которые стараются захватить себе все чужое, или те, которые довольствуются своим? Те ли, которые имеют толпы слуг и окружают себя роями льстецов, или те, которые считают для себя достаточным только одного слугу (предполагаю еще не высокое любомудрие, но доступное многим)? Человеколюбивые ли, и кроткие, и не имущие похвалы от народа, или те, которые требуют ее от единоплеменников более всего должного, и делают тысячу неприятностей тому, кто не встанет пред ними, не скажет первый приветствия, не поклонится, не выкажет раболепства? Те ли, которые стараются повиноваться, или те, которые стремятся к власти или начальству и для этого готовы сделать и перенести все? Те ли, которые считают себя лучше всех, и поэтому думают, что им можно говорить и делать все, или те, которые ставят себя в числе последних и этим укрощают безумное своеволие страстей? Те ли, которые строят великолепные дома и предлагают роскошные трапезы, или те, которые не ищут ничего, кроме необходимого пропитания и жилища? Те ли, которые прирезывают себе тысячи десятин земли, или те, которые не считают для себя нужным приобретение и одного холма? Те ли, которые прилагают проценты к процентам и гоняются путем неправды за всяким прибытком, или те, которые раздирают неправедные записи и из своей собственности помогают нуждающимся? Те ли, которые признают немощь человеческой природы, или те, которые не хотят и знать этого, но от чрезмерной гордости даже перестали считать себя людьми? Те ли, которые питают блудниц и оскверняют чужие браки, или те, которые воздерживаются и от своей жены? Первые, не тоже ли в общественной жизни, что опухоли на теле и бурные ветры на море, своею невоздержностью потопляя тех, которые сами по себе могли бы спастись? А последние, как яркие светила среди глубокого мрака, не призывают ли бедствующих среди моря к своей безопасности, и, возжегши вдали на высоте светильники любомудрия, не руководят ли таким образом желающих в спокойную пристань? Не от первых ли возмущения и войны, и ссоры, и разрушения городов, и угнетения, и порабощения, и пленения, и убийства, и бесчисленные бедствия в жизни, не только наносимые людям от людей, но и все (посылаемые) с неба, как то: засухи, и наводнения, и землетрясение, и разрушения, и потопления городов, и голода, и язвы, и все прочее, что свыше насылается на нас?
Так они извращают общественную жизнь и губят общее благо; они причиняют бесчисленные бедствия и другим, беспокоя ищущих спокойствия, развлекая и возмущая их со всех сторон; для них и суды, и законы, и взыскания, и различные роды наказаний. Как в доме, где много больных, а здоровых мало, можно найти много и лекарств и приходящих врачей; так и во вселенной нет народа, нет города, где бы не было много и законов, много и начальников, много и наказаний; потому что лекарства сами по себе не могут восстановить больного, а нужны еще те, которые бы прилагали их; таковы и есть судии, заставляющие этих больных, волею и неволею, принимать врачевание. Однако и при этом болезнь так усилилась, что превзошла самое искусство врачей и вошла в самих судей; и теперь происходит то же, как если бы кто, страдая горячкою, водянкою и множеством других жесточайших болезней, и не одолевая собственных недугов, стал усиливаться избавлять других, одержимых теми же недугами. Так волны пороков, подобно стремительному потоку, разрушив все преграды, вторглись в души людей. Но что я говорю об извращении общественной жизни? Эта язва, занесенная нечестивцами, угрожает истребить во многих даже самое понятие о Промысле Божием: так она распространяется, возрастает, стремится овладеть всем, перевернула все вверх дном и, наконец, восстает против самого неба, вооружая языки людей уже не против подобных им рабов, но и против самого Господа Вседержителя. Откуда, скажи мне, так много речей о судьбе? Отчего многие приписывают все происходящее неразумному течению звезд? Почему некоторые предпочитают счастье и случай? Отчего думают, что все делается без причины и без цели? От тех ли, которые живут скромно и воздержно, или от тех, о которых ты говоришь, будто они поддерживают общественную жизнь, а я доказал, что они общая язва вселенной? Очевидно — от последних. Никто не соблазняется тем, что такой–то любомудрствует и презирает настоящее, но тем, что такой–то богатеет, роскошествует, предан корыстолюбию и хищничеству, что он при своей злобе и бесчисленных пороках блистает и благоденствует. На это ропщут и жалуются неверующие в Бога, этим многие соблазняются, тогда, как по поводу живущих скромно не только не скажут ни одного такого слова, но и стали бы осуждать самих себя, если бы склонялись роптать на Промысл Божий. Если бы все, или даже большая часть людей, захотели так жить, то никто и не подумал бы о подобных речах, и не возникло бы главнейшего из этих зол — исследования о том, откуда зло. Если бы зло не существовало и не обнаруживалось, то кто стал бы отыскивать причину зла и этим изысканием производить бесчисленные ереси? Так и Маркион, и Манес, и Валентин, и большая часть язычников отсюда получили начало. Но если бы все любомудрствовали, то не было бы такого изыскания; напротив, если не из чего другого, то из этого наилучшего образа жизни все узнали бы, что мы живем под властью Царя–Бога, и что Он распоряжается и управляет нашими делами по Своей премудрости и разуму; это, конечно, совершается и теперь, но не легко усматривается вследствие великой мглы, которая распространилась по всей вселенной, а если бы этого не было, то Промысл Божий открылся бы пред всеми, как в светлый полдень и в ясную погоду. Подлинно, если бы не было ни судов, ни обвинителей и клеветников, ни истязаний и пыток, ни темниц и наказаний, ни отнятия имений и потерь, ни страхов и опасностей, ни вражды и козней, ни злословий и ненависти, ни голода и зараз, ни иного чего из перечисленных бедствий, но все жили бы с надлежащею скромностью, тогда кто из всех живущих усомнился бы в Божием Промысле? Никто. А теперь происходит тоже, как если бы во время бури кормчий делал все со своей стороны и старался бы спасти судно, но его ревностное искусство не было бы замечаемо находящимися на судне вследствие смятения, и страха, и беспокойства от угрожающих бедствий. Так и Бог управляет вселенною и теперь, но многие не видят этого вследствие смятения и неустройства в делах, которое эти люди производят больше всех, так что не только извращают общественную жизнь, но вредят и благочестию; и тот не погрешил бы, кто назвал бы общими врагами этих людей, которые живут во вред спасению других, потопляя своими гнусными учениями и нечистою жизнью плывущих вместе с ними.
В самом деле, когда отцы убеждают детей заниматься науками, то в их разговоре с детьми не слышно ничего другого, кроме таких слов: «такой–то человек низкий и из низкого состояния, усовершенствовавшийся в красноречии, получил весьма высокую должность, приобрел большое богатство, взял богатую жену, построил великолепный дом, стал для всех страшен и знаменит». Другой говорит: «такой–то, изучив италийский язык, блистает при дворе и всем там распоряжается». Иной опять указывает на другого, и все — на прославившихся на земле: а о небесном никто ни разу не вспоминает; если же иной попытается напомнить, то он прогоняется, как человек, который все расстроивает.
Итак, вы, когда напеваете это детям с самого начала, учите их не другому чему, как основанию всех пороков, вселяя в них две самые сильные страсти, то есть, корыстолюбие, и еще более порочную страсть — суетное тщеславие. Каждая из них и порознь может извратить все; а когда они обе вместе вторгнутся в нежную душу юноши, то, подобно соединившимся бурным потокам, извращают все доброе и наносят столько терния, столько песку, столько сору, что делают душу бесплодною и неспособною ни к чему доброму. Это могут засвидетельствовать нам изречения и внешних писателей: так из этих страстей одну, не соединенную с другою, но саму по себе один назвал верхом, а другой главою зол. Если же одно (корыстолюбие) в отдельности есть верх и глава (зол) то, когда оно соединится с другим гораздо жесточайшим и сильнейшим, т. е. с безумным тщеславием, и вместе с ним вторгается в душу юноши, укоренится в ней и овладеет ею; то кто после в состоянии будет истребить эту болезнь, особенно когда и отцы и делают и говорят все, чтобы не ослабить эти злые растения, но еще укрепить их? Кто так неразумен, что не потеряет надежды на спасение воспитываемого таким образом сына? Желательно, чтобы душа, воспитанная в противоположном направлении, избегла порочности; когда же наградою за все считаются деньги и для соревнования предлагаются люди порочные, тогда какая надежна на спасение? Пристрастившиеся к деньгам неизбежно бывают и завистливы, и склонны к клятвам, и вероломны, и дерзки, и злоречивы, и хищны, и бесстыдны, и наглы, и неблагодарны, и исполнены всех зол. Достоверный свидетель этого блаженный Павел, сказавший, что сребролюбие есть корень всякого зла в жизни (1 Тим. 6:10), и прежде него то же изъяснил Христос, возвещая, что порабощенный этой страсти не может служить Богу (Матф. 6:24).
Из книги о девстве
Тот, кто не имеет ничего, презирает все, как бы обладая всем, и имеет великое дерзновение перед начальствующими, властителями и даже самим украшенным диадемой. Кто презирает богатство, тот, простираясь далее, будет легко презирать и смерть; а, став выше этого, он будет дерзновенно говорить со всеми, не опасаясь и не страшась никого. А тот, кто занят богатством, есть раб не только богатства, но и славы и почестей настоящей жизни, и всего вообще житейского. Поэтому Павел и назвал сребролюбие корнем всех зол (1 Тим. 6:10). Девство же имеет достаточную силу иссушить этот корень и вложить в нас другой лучший, производящий все доброе: свободу, дерзновение, мужество, пылкую ревность, горячую любовь к небесному, презрение всего земного. Так рождается: «благочинно и непрестанно».
Жилище ее [девсвенницы] свободно от беспорядка, и всякий шум далек от него; внутри его, как в тихой пристани, господствует молчание, и еще важнее молчания — безмятежность в ее душе, которая не занимается ничем человеческим, но постоянно беседует с Богом и неуклонно взирает на Него. Кто измерит это удовольствие? Какое слово изобразит радость души, так настроенной? Никакое; одни только те, которые полагают свою радость в Господе, знают, как велика эта радость и насколько она превосходит всякое сравнение. Большое количество серебра (скажут), всюду видимое, доставляет глазам большое наслаждение. Но не гораздо ли лучше взирать на небо и оттуда почерпать гораздо большее удовольствие? Насколько золото лучше олова и свинца, настолько небо светлее и блестящее золота и серебра и всякого другого вещества; притом это созерцание свободно от забот, а то соединено с великим беспокойством, что всегда причиняет большой вред вожделениям. Но ты не хочешь взирать на небо? Тебе дозволительно смотреть на серебро, находящееся на площади. «К стыду вашему говорю» (1 Кор. 6:5), словами блаженного Павла, что вы так преданы страсти к деньгам! Не знаю, что и сказать: меня при этом очень затрудняет недоумение, и я не могу понять, почему весь, так сказать, род человеческий, имея возможность наслаждаться чем–нибудь легко и свободно, не находит в том удовольствия, а утешается больше всего заботами, беспокойствами и хлопотами? Почему людей не так радует серебро, лежащее на рынке, как лежащее дома? Между тем первое блестит светлее и избавляет душу от всякой заботы. Потому, скажешь, что то не мое, а это мое. Следовательно, удовольствие доставляется корыстолюбием, а не самым серебром; если бы было последнее, то одинаково можно было бы им наслаждаться и там. Если же ты скажешь, (что оно приятно) по своей пользе, то стекло гораздо полезнее; это могут сказать и сами богачи, большей частью приготовляющие чаши из этого вещества; хотя они, увлекаясь роскошью, употребляют на это и серебро, но наперед влагают внутрь стекло, а потом снаружи окружают его серебром, показывая этим, что первое приятнее и пригоднее для питья, а второе служит только гордости и излишнему тщеславию. Что же вообще значит «мое'' и «не мое»? Когда я тщательно вникаю в эти слова, то усматриваю, что это только пустые слова. Многие еще при жизни не могли удержать это серебро, ускользнувшее из их власти, а те, у кого оно оставалось до конца, при смерти волей–неволей лишились обладания им. Что слова: «мое и не мое» только пустые звуки, это можно сказать не только по отношению к серебру и золоту, но и к баням, и к садам, и к домам. Пользуются ими все вообще, а считающиеся владельцами их имеют только то преимущество перед другими, что заботятся об них. Они только пользуются ими, а другие после многих забот получают то же самое, что те — без забот.
Сравнение власти, богатства и преимуществ царских с истинным и христианским любомудрием монашеской жизни
ВИДЯ, что многие из людей более любят и уважают кажущиеся блага, нежели существенно полезные и действительно добрые, я считаю необходимым сказать кратко о тех и других и противопоставить теперь одни другим — блага многими презираемые и блага весьма желаемые, чтобы, узнав различие между теми и другими, мы ценили одни, как достойные привязанности и спасительные, а другие научились презирать, как ничего не стоющие. Так люди любят богатство, власть, первенство и славу, и многие ублажают властителей народов, возимых на блестящих колесницах и сопровождаемых криком глашатаев и большой толпой оруженосцев, а презирают жизнь любомудрствующих и избравших монашескую жизнь; те, появляясь, обращают на себя взоры народа, а эти, появляясь, не привлекают на себя взоров ничьих или очень немногих; и последним никто не пожелал бы уподобиться, а тем — все, между тем как приобрести власть и получить господство над народом трудно и для многих невозможно, и стремящимся к этой власти нужно иметь много денег, а избрать монашескую жизнь и проводить жизнь в служении Богу для всех одинаково легко и удобно. Притом обладание властью прекращается с этой жизнью, или лучше сказать — еще при жизни оставляет пристрастных к ней, и даже некоторых подвергало великой опасности или позору; а монашеская жизнь и теперь обогащает праведников многими благами и по скончании жизни приводит светлыми и радостными пред судилище Бога и Отца, когда большая часть начальствовавших явятся получить великое наказание за деяния своей жизни. Поэтому противопоставив блага любомудрия и кажущиеся полезными блага владычества и славы в настоящей жизни, вникнем в различие тех и других благ; потому что при сравнении они будут более ясными, или лучше, если угодно, верховное из благ, т. е. царствование, сравнив с любомудрием, посмотрим на плоды того и другого достояния, тщательно исследовав, над кем властвует царь и над кем любомудрый. Так царь господствует над городами и областями и многими народами, руководствуя своими указаниями и военачальников и градоначальников и войска и народы и советы; а предавший себя Богу и избравший монашескую жизнь властвует над гневом и завистию и сребролюбием и сладострастием и прочими пороками, постоянно имея в виду и заботясь, как бы не допустить душу подпасть под власть гнусных страстей и не предать разум в рабство этой тяжкой тирании, но всегда соблюдать ум выше всего, поставив над страстями страх Божий. Такое господство и владычество принадлежит царю и такое монаху, так что справедливее иной назвал бы последнего царем, нежели блистающего багряницею и венцом и сидящего на золотом престоле.
2. Так, поистине царь есть тот, кто побеждает гнев и зависть и сладострастие, подчиняет все законам Божиим, сохраняет ум свой свободным и не позволяет возобладать над душою страсти к удовольствиям. Такого мужа я желал бы видеть начальствующим над народами, и землей и морем, и городами и областями, и войсками; потому что кто подчинил душевные страсти разуму, тот легко управлял бы и людьми согласно с божественными законами, так что он был бы вместо отца для подчиненных, обращаясь с городами со всякой кротостью. А кто по–видимому начальствует над людьми, но раболепствует гневу и честолюбию и удовольствиям, тот, во–первых, может быть смешным для подчиненных, потому что хотя носит венец, украшенный драгоценными камнями и золотом, но сам не увенчан смиренномудрием, и хотя все тело его блестит багряницею, но душа его остается неукрашенною. Потом он не будет знать, как распорядиться с властью, потому что неспособный управлять самим собою как может подчинять законам других? Если хочешь видеть и войну того и другого, то найдешь одного сражающимся с демонами, и преодолевающим, и побеждающим и увенчиваемым от Христа; потому что он выходит на войну с божественною помощью, оградившись небесным оружием, отчего по необходимости ему и достается победа; а царя — сражающимся с варварами. А чем демоны страшней людей, тем побеждающий первых блистательнее побеждающаго последних. Если же захочешь знать и причину той и другой войны, то и в этом найдешь большое неравенство. Тот сражается с демонами за благочестие и служение Богу, или желая исторгнуть из заблуждения города и селения, а этот сражается с варварами за отнятые местности, или пределы, или имущества; или же корыстолюбие и несправедливое властолюбие влечет его на сражение, при чем многие цари, желая большаго, теряли и настоящее. Таким образом власть и войны показывают, сколь отличны друга от друга царь и посвятивший жизнь на служение Богу; а еще точнее можно узнать их, обратив внимание на жизнь и дневные занятия того и другого. Окажется, что один поистине обращается с пророками, украшает душу мудростью Павла и постоянно переходит от Моисея к Исаии, от этого к Иоанну, а от него (еще) к другому (из них), царь же постоянно обращается с военачальниками и градоначальниками и оруженосцами; а с какими людьми кто постоянно обращается, тем и уподобляется нравом. Посему монашествующий сообразует свой нрав с нравами апостолов и пророков, а царь — с нравами военачальников и оруженосцев и щитоносцев — людей, предающихся вину и услаждающихся удовольствиями и большую часть дня проводящих в пиршестве, не знающих ничего важнаго или доброго вследствие опьянения. Так и поэтому следует ублажать монашескую жизнь более, нежели жизнь с господством и царствованием и скипетрами.
3. Если мы захотим представить и ночное время, то увидим монаха отличающимся службою Богу и молитвами, воспевающим гораздо раньше птиц, сожительствующим с ангелами, беседующим с Богом, наслаждающимся небесными благами, а начальствующего над многими народами, областями и войсками, и обладающего обширной землей и обширным морем — распростертым на ложе и крепко спящим; потому что монах питается такими яствами, которые не требуют от него глубокого сна, а последнего усыпляет роскошь и питие, удерживающее на ложе до самого дня. У монаха и одежда и стол умеренны и соучастниками в яствах бывают подвизающиеся в той же добродетели, а царю необходимо украшаться камнями и золотом, предлагать блистательный стол и иметь соучастниками, если он неразумен, достойных собственной его порочности, а если имеет ум и смиренномудрие, то может быть честных и справедливых, но много уступающих первым в добродетели. Так, хотя бы царь был любомудр, он даже и мало не может приблизиться к доблестям монашествующего. Он в путешествиях бывает обременителен для поданных, и живя в городе, и наслаждаясь миром, и участвуя в войнах, и требуя податей, и собирая войска, и проводя пленников, и побеждая, и подвергаясь поражению; потому что, подвергаясь поражению, он слагает на подданных собственные бедствия, а побеждая становится невыносимым, украшаясь трофеями, и тщеславясь, и представляя воинам свободу грабить, расхищать, обижать путников, держать города в осаде, разорять домы бедных, от принимающих к себе их требовать каждый день того, чего не позволяет никакой закон, под предлогом какого–то древнего, беззаконного и несправедливого обычая. Притом богатому царь нисколько не вредит такими тягостями, а причиняет зло бедным, как бы по–истине стесняясь богатых. А монах не таков, но, как только покажется, он является приносящим некоторую благодать богатым и бедным, одинаково тем и другим, облекаясь в одну одежду целый год и для питья употребляя воду охотнее, чем другие — чудное вино, для себя не испрашивая у богатых никакой — ни малой ни большой милости, а для бедных (испрашивая) многих и постоянных (милостей), с пользою для тех и других, и для дающих и имеющих получить. Таким образом он есть общий врач, одинаково и богатых и бедных, первых освобождая от грехов добрым увещанием, а последних избавляя от бедности. Царь, даже и повелевая облегчить подати, приносит пользу больше богатым, нежели бедным, а поступая напротив, (тем более) вредит имеющим мало; потому что богатому немного может повредить тяжесть податей, а домы бедных она как поток разрушает, наполняя селения воплями, и ни старости не жалеют сборщики податей, ни вдовства жен, ни сиротства детей, но бесчинствуют во все время, как бы общие враги страны, требуя от земледельцев того, чего и земля не производила.
4. Теперь рассмотрим и то, что монах и что царь доставляет подданным: этот — золото, а тот — благодать Духа, этот избавляет от бедности, если он добр, а тот молитвами освобождает души, одержимые демонами. И если кому–либо случится подвергнуться таким несчастиям, то он проходит мимо царя, как бы бездушного предмета, и поспешает в жилище монахов, как бы избегая волка и прибегая к зверолову, имеющему меч в руке; ибо что для зверолова меч, то для монашествующего молитва. Подлинно, не так страшен для волков меч, как для демонов — молитвы праведников. Посему не только мы в нуждах прибегаем к святым монахам, но и сами цари прибегают к ним в опасных обстоятельствах, как бедные во время голода — к жилищам богатых. Ахав, царь иудейский во время голода и недостатка хлеба не полагал ли надежду спасения в молитвах Илии (3 Цар. 17)? Езекия, имевший такую же власть и державу, находясь в болезни и ожидании кончины, видя наступающую смерть, не прибег ли к пророку, как сильнейшему смерти и подателю жизни (4 Цар. 20)? Также, когда разразилась война и Палестина была в опасности разориться до самого основания, то цари иудейские, распустив войско, и пеших воинов, и стрельцов, и всадников, и военачальников и полководцев, прибегли к молитвам Елисея, так как думали, что служитель Божий заменит для них многие тысячи воинов (4 Цар. 3). Точно также и царь Езекия, когда наступила персидская война, и город с величайшею опасностью колебался до самого основания, и находившиеся на стене дрожали, страшились и трепетали как бы в ожидании грома или всеколеблющего землетрясения, противопоставил молитвы Исаии многим тысячам персов, и не обманулся в надежде (4 Цар. 19); ибо, как только пророк поднял руки к небу, Бог небесными стрелами прекратил персидскую войну, внушая царям почитать служителей Его общими спасителями земли, дабы они научились, принимая от праведников увещания ко всякому доброму и человеколюбивому делу, уважать эти советы и следовать благим внушениям. И не из этого только можно видеть различие того и другого, но, если случится тому и другому пасть, лишиться одному добродетели, а другому царства, то первый легко может придти в себя и скоро, очистив грехи молитвою и слезами, скорбью и попечением о бедных, опять удобно достигнуть прежней высоты; а ниспавший царь будет нуждаться во многих союзниках, многих воинах и всадниках, и конях и деньгах, (пребывая в) опасностях; последний всецело полагает надежду спасения в других, а первый получает спасение быстро вслед за желанием, усердием и переменою нрава; ибо «Царство» небесное, говорится в Писании, «внутри вас есть» (Лк. 17:21). Даже смерть для царя страшна, а для любомудрствующего беспечальна; потому что тому, кто презирает богатства, удовольствия и роскошь, для которых многие желают жить, по необходимости легко переносить и переселение отсюда. Если бы случилось тому и другому быть убиваемым, то один подвергнется опасностям за благочестие, приобретая смертью бессмертную и небесную жизнь, а царь встретит в убийце тирана и искателя власти, представляя после убиения жалкое и ужасное зрелище; а видеть монаха, убиваемого за благочестие — приятное и спасительное зрелище. Притом один будет иметь многих соревнователей его доблестей, подражателей и учеников, молящихся о том, чтобы оказаться подобными ему, а другой много потратит слов в молитвах, умоляя Бога, чтобы не явилось ни одного искателя царства. Даже первого и убивать никто не осмелится, считая нечестием против Бога, если убьет такого, а на последнего восстают многие убийцы, искатели тирании. Поэтому этот ограждается воинами, а тот ограждает города молитвами, не боясь никого; царь всегда живет со страхом и в ожидании убийства, потому что он имеет при себе опасное любостяжание, а монах — безопасное спасение. Итак, кажется, довольно сказано мною о делах настоящей жизни. Если же мы захотим рассмотреть и будущее поприще, то увидим одного в блеске и славе, восхищаемого на облаках во сретение Господа в воздухе, как вождя и наставника спасительной жизни и всякой добродетели; а царь, если окажется пользовавшимся властью праведно и человеколюбиво (но это весьма редко), сподобится меньшего спасения и прославления, потому что они не равны, — не равны царь добрый и монах, живущий в высоком служении Богу; а если он окажется порочным и дурным, наполнившим землю множеством зла, то кто может изобразить бедствия, которыми он будет окружен, сожигаемый огнем, бичуемый, терзаемый, претерпевающий такия страдания, какия невыразимы словом и непереносимы делом? Все это представляя и помня, не должно восхищаться богатыми; ибо и владыка их, как оказывается, не может нимало приблизиться к добродетели монаха. Итак, когда ты увидишь богатого украшенного одеждою, убранного золотом, везомого на колесницах, выступающего в блистательных выходах, не ублажай этого человека; потому что богатство временно, и кажущееся прекрасным истлевает с этою жизнью; а видя монаха идущего одиноким, смиренным и кротким, спокойным и тихим, соревнуй этому мужу, окажись подражателем его любомудрия, молись о том, чтобы сделаться подобным праведнику; ибо «просите», говорит Писание, «и дано будет вам» (Мф. 7:7). Это поистине прекрасно, и спасительно, и благонадежно, по человеколюбию и промышлению Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Беседа 1 на слова пророка Давида «Не бойся, когда разбогатеет человек»
1. Приятно земледельцу влачить плуг для расчищения нивы, проводить бразды, исторгать терния и тогда сеять семена, когда уже не останется терния, вредного для посева; но гораздо приятнее проповеднику преподавать божественные внушения слуху, свободному от смятения. Поэтому мы с удовольствием приступаем к слову, видя эту ниву очищенною. Хотя мы не видим вашей души, но ваши отверстия глаза и напряженный слух доказывают мне внутреннее ваше спокойствие. Хотя я не могу проникнуть в вашу совесть, но устремленные и поднятые кверху взоры говорят, что нет никакого смятения внутри вас, или лучше, ими вы усердно взываете: бросай семена, мы примем посеянное, в надежде на плод, потому что мы изгнали из души всякую житейскую заботу. Вот почему и я всегда касаюсь глубочайших мыслей, надеясь на доброту нивы. Писание требует не только мудрого наставника, но и разумного слушателя; поэтому я ублажаю вас, а вместе считаю блаженным и себя. «Блажен», говорит оно, кто «передает ее в уши слушающих» (Сир. 25:12), и еще: «блаженны алчущие и жаждущие правды» (Мф. 5:6). Так вам, которые с усердием пришли сюда, мы преподаем наставления. Все другие находятся теперь на торжищах и изнуряются житейскими заботами, а вы, став выше земли, принимаете духовные внушения; они раболепствуют рабыне, заботясь о плоти, а вы соблюдаете и украшаете свою благородную и свободную душу. Где ты, человек, находишься теперь? На торжище. Чего ищешь? Грязи и пыли. Приди сюда и прими от меня миро. Для чего ты собираешь богатство погибающее, предаешься сребролюбию, этому тирану, домогаешься власти скоропреходящей, заботишься о вещах житейских, которые сегодня существуют, а завтра — нет? Для чего срываешь цветы, а оставляешь плод? Для чего бежишь за тенью, а не принимаешь истины? Для чего гоняешься за исчезающим, а не ищешь пребывающего? «Всякая плоть — трава, и вся красота ее — как цвет полевой; трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно» (Ис. 40:6–8). Ты имеешь много богатства? Но что в этом для души? Ты богат деньгами, но беден душою; украшаешься листьями, но не имеешь плода. Какая, скажи мне, от этого польза? Ты приобрел деньги, которые после оставишь здесь; приобрел власть, которая сопровождается кознями. Приди сюда, насладись мудрою беседою, изгладь свои грехи, истреби свои беззакония, очисти свою совесть, возвысь свой ум, будь ангелом и человеком. Оставь узы плоти, и возьми легкие крылья жизни; отрешись от видимого, и держись невидимого; взойди на небеса, ликуй с ангелами, стань пред престолом высоким, превознесенным; оставь этот дым, эту тень, это сено, эту паутину. Я не нахожу достойного названия здешней суете. Говорю это и не перестану говорить. Приди, и будь человеком, чтобы не напрасно было приписываемо твоему существу это имя. Поняли ли сказанное вам? Он, говорят, человек. Да, он человек, но часто только по имени, а не человек по душевному настроению. Когда я вижу тебя живущим безумно, то как назову тебя человеком, а не волом? Когда вижу тебя расхищающим чужое, то, как назову тебя человеком, а не волком? Когда вижу тебя блудодействующим, то, как назову тебя человеком, а не свиньею? Когда вижу тебя коварным, то, как назову тебя человеком, а не змием? Когда вижу тебя имеющим яд, то, как назову тебя человеком, а не аспидом? Когда вижу тебя безрассудным, то, как назову тебя человеком, а не ослом? Когда вижу тебя прелюбодействующим, то, как назову тебя человеком, а не конем неистовым? Когда вижу тебя непокорным и бесчувственным, то, как назову тебя человеком, а не камнем? Ты получил от Бога благородство, — для чего же изменяешь достоинству природы? Окажи мне, что ты делаешь? Некоторые люди умеют, сколько возможно, выучивать животных тому, что свойственно человеку: попугаев научают говорить человеческим голосом, побеждая искусством природу; львов делают ручными и водят их по площадям. Так, льва, неукротимое животное, ты делаешь кротким, а сам оказываешься свирепее волка? И — что еще хуже — каждое из бессловесных животных имеет один какой–нибудь недостаток: волк хищен, змий коварен, аспид ядовит; а у злого человека не так. Человек часто имеет не один недостаток, но бывает и хищен, и коварен, и ядовит, соединяя в душе своей страсти животных. Как же я назову тебя человеком, когда ты не имеешь царственного отличия, не имеешь диадемы, не имеешь багряницы? «Сотворим», сказал Бог, «человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему» (Быт. 1:26). Размысли, человек, по какому образу ты создан, и не унижай себя до низости скотов. Если бы ты увидел царя бросившим багряницу и диадему, поставляющим себя наравне с воинами и изменяющим своему сану, то назвал ли бы ты его царем? Ты — человек. Не доказывай мне, что ты имеешь душу человека, но покажи, что ты — человек по душевному настроению. Ты — владыка бессловесных животных, а сам стал рабом безумных страстей, обитающих в тебе?
2. Но как, скажешь, я сделаюсь человеком? Если будешь обуздывать мудрования плоти, эти безумные мудрования, если оставишь блуд, если исторгнешь неумеренную страсть к богатству, этому злому тирану, если сделаешь ниву свою чистою. Как ты можешь сделаться человеком? Если будешь приходить сюда, где делаются человеками. Я возьму тебя конем, и сделаю человеком; возьму тебя волком, и сделаю человеком; возьму тебя змием, и сделаю человеком, не изменяя природы, а изменяя волю. Но что говоришь ты? Я имею детей, управляю домом, забочусь о жене, угнетен бедностью, стараюсь приобрести необходимое пропитание. Все это — отговорки и предлоги. Если бы я удерживал тебя здесь навсегда и не позволял тебе иметь нисколько времени для занятия внешними делами, то ты мог бы оправдаться предо мною и говорить: я имею детей, управляю домом; тогда ты справедливо мог бы говорить это, или лучше, и тогда не следовало бы говорить этого, потому что, когда ты будешь упражняться здесь, Бог может доставить большую благоуспешность всем делам твоим. Но я не принуждаю тебя ни к чему такому, не говорю: будь здесь каждый день, но — только дважды в неделю. Разве это тяжело, разве невыносимо? И притом приходи в церковь не на целый день, а на короткое время, получи духовные наставления, чтобы тебе не получить ран, не с тем, чтобы укорять других, но чтобы обратить и торжище в церковь. Приди, получи оружие, чтобы тебе с оружием не получить смертельной раны. Стань в строю, только вооруженный, стань на святом месте, только с чистыми очами; войди в пристань, только со тщанием управляя кораблем. Этому ты можешь научиться здесь; но ты не хочешь этого, а выходишь в строй мирской, не облекаясь в оружие заповедей Божиих. Размысли, сколь великое дело — выйти из церкви, научившись пренебрегать все человеческое, попирать ногами скорби и становиться выше удовольствий, не превозноситься последними и не изнуряться первыми. Таков был Иов. Он не падал духом от бедности и не превозносился богатством, но при всех переменах обстоятельств соблюдал одинаковым свое внутреннее настроение.
Приди, получи от меня оружие. Какое оружие? Такое, которое часто может доставлять тебе спасение. Ты выходишь и видишь человека, гордо сидящего на златосбруйном коне и окруженного множеством копьеносцев; затем видишь человека бедного и уничиженного. В тебе рождается зависть к богатому и возбуждается отвращение к бедному. Но является Давид, приступает к тебе и говорит: «не бойся, когда разбогатеет человек». Иди с пророком, и не бойся; иди, куда я указываю тебе, с пророком, учителем, руководителем, проповедником. «Не бойся, когда разбогатеет человек». Но, скажешь, это — слова убеждения, совета, указания на то, что должно быть; покажи мне способ, как я могу не бояться такого человека. Вот он: богатство по свойству своему подобно природе человека; а в чем именно, я скажу тебе. Что такое человек? Животное слабое, тленное, кратковременное. Таково и богатство, или — лучше — не таково, но еще ненадежнее. Оно часто оканчивается не только вместе с человеком, но еще прежде человека. Вы видите в этом городе множество примеров преждевременной погибели богатства, и знаете, что богатство погибало, когда владевший им еще жив: конец богатства — обращение в бедность. Представь же, как кратковременно богатство. Владевший им еще жив, а оно уже погибло; и, о, если бы оно погибало одно, а не губило вместе с собою и самого владельца! Поэтому не погрешишь, если назовешь богатство рабом неблагодарным, рабом кровожадным и человекоубийственным, рабом, который воздает господину своему погибелью. И — что еще хуже — оно не только подвергает человека опасностям тогда, когда оставляет его, но еще прежде, нежели оставит, тревожит и смущает его. Не смотри на то, что он одет в шелковые одежды, умащен благовониями, окружен слугами; но посмотри в его совесть, обнажи его душу, когда он еще богат, и ты увидишь внутри его бури и смятения. А когда видишь другого, падающего своим падением, то усматривай в том и собственное несчастье.
3. В самом деле, что может быть непостояннее дел человеческих? Неоднократно я говорил, что они подобны речным потокам, которые являются и тотчас исчезают, приходят и тотчас уходят. «Не бойся, когда разбогатеет человек». Прими эти слова, как духовную песнь; когда возбудится в тебе зависть, то пусть припомнится этот стих, и слова его изгонят страсть. «Не бойся, когда разбогатеет человек». Это — мое врачевство, имеющее в виду не деньги, а небо; я не тело врачую, а душу, и не только вашу, но и свою, потому что хотя я и учитель, но вместе и человек, имеющий общую со всеми природу, и потому предлагаю общее учение.
«Не бойся, когда разбогатеет человек». Прими эти слова, как сокровище и опору; прими эти слова, как источник богатства и изобилия. Богатство состоит не в том, чтобы богатеть, а в том, чтобы не желать богатства. Поняли ли сказанное вам? Кто желает богатеть, тот имеет нужду в имуществе, в деньгах; а кто не желает богатеть, тот всегда в довольстве. «Не бойся, когда разбогатеет человек, или когда увеличится слава дома его». Почему же, скажи мне, «не бойся»? Так как богатых боятся, то пророк описывает жизнь их. Почему ты боишься человека, который обильно украшен листьями, а не имеет плода? Почему боишься человека, который проводит горькую жизнь? Почему боишься человека, который сам всегда находится в страхе? Почему боишься человека, который находится в постоянном трепете? Раб твой не боится тебя, когда ты в отсутствии; а богатый носит своего господина внутри себя; куда бы он ни пошел, любостяжание следует за ним, и делает врагами всех — и родных, и домашних, и друзей, и завистников, и благодетелей. Во всех оно возбуждает отвращение. Тогда как бедный проводит жизнь, не боясь никого, потому что богат только любомудрием и терпением, богатый, который предан корыстолюбию, бывает ненавидим всеми и в общественных собраниях ходит, как общий враг, которому льстят в лицо, а внутренне ненавидят его. А что это действительно так, видно из следующего: когда подует ветер и сорвет листья, когда изменятся обстоятельства, тогда открываются мнимые друзья, тогда обнаруживается притворство льстецов, тогда отличается сонм лицемеров и весь наружный обман. Тогда все открыто говорят: негодный, коварный, нечестивый! Что говоришь ты? Не ты ли вчера льстил ему? Не ты ли целовал его руки? То, было, говорит, притворство; прошло время, и я бросил притворство и обнаружил свои мысли. Почему же, скажи мне, ты боишься того, против которого столько обвинителей? Но что это в сравнении с тем, когда он обвиняет сам себя? Говорю это, осуждая не богатство, как я тысячекратно говорил, а тех, которые худо употребляют хорошую вещь. Богатство с добрыми делами хорошо. Когда оно бывает хорошим? Когда приносит отраду бедности, когда облегчает нищету. Послушай, что говорит Иов: «я был глазами слепому и ногами хромому: отцом был я для нищих» (Иов. 29:15–16). Вот богатство: оно было не грехом, а нищелюбием! «Странник не ночевал на улице; двери мои я отворял прохожему» (Иов. 31:32). Вот употребление богатства, богатства не по имени, а на самом деле! То богатство есть слуга этого богатства, то носит только имя богатства без действительности, а это и по имени и на деле есть истинное богатство. Какое? Богатство добродетелей, богатство милостыни. Каким образом? Я скажу. Бывает богатый, который похищает чужое, и бывает богатый, который отдает бедным свое; тот богатеет, собирая, а этот — расточая; тот засевает землю, а этот возделывает небо; сколько небо лучше земли, столько стяжания первого хуже стяжаний последнего; этот пользуется любовью бесчисленного множества людей, а тот осуждается всеми; и, что поистине удивительно, хищника и корыстолюбца ненавидят не только обиженные им, но и те, которые не потерпели от него никакого зла, но только сожалеют о потерпевших, а милосердого любят не только облагодетельствованные им, но и те, которые не получили от него благодеяния. Так, братие, добродетель лучше порока. Порок делает для человека врагами и тех, которые не обижены им, а милосердие приобретает любовь и от тех, которые не получили благодеяний. О человеке милосердом все говорят: да вознаградит его Бог! Какое же ты получил от него благодеяние? Не я, но брат мой; не я, но сочлен мой; добро, сделанное ему, я отношу к себе. Видишь ли, какова добродетель, как она вожделенна, как любезна, как прекрасна? Человек милосердый есть общее пристанище, отец всех, подпора престарелых. О милосердом, если случится с ним какое–нибудь несчастье, все молятся: помилуй его, Боже, сохрани его, надели его добром! Но подойди к дому хищника, и ты услышишь, как говорят о нем: негодный, коварный, нечестивый! Какую же ты получил от него обиду? Я — никакой, но брат мой. На него каждый день — бесчисленное множество жалоб. А когда он падает, то все нападают на него. Это ли жизнь? Это ли богатство? Не гораздо ли это хуже жизни осужденного преступника? Осужденный связан по телу, а этот по душе. Ты видишь его связанным, и не жалеешь его? Я отвращаюсь от него, потому что он связан не по нужде, а по произволению, потому что он сам наложил на себя узы.
4. Опять, скажут мне, ты против богатых? А вы опять против бедных. Опять ты против хищников? А вы опять против тех, у кого похищают. Вы не насыщаетесь, пожирая и терзая бедных, и я не насыщаюсь, исправляя вас. Постоянно ты покровительствуешь этим людям, постоянно покровительствуешь бедному? Но отступи ты от овцы моей, удались от стада моего, не вреди ему. Ты вредишь моему стаду и осуждаешь, что я отгоняю тебя? Если бы я был пастырем обыкновенных овец, то ты осудил бы меня, когда бы я не отгонял нападающего на них волка. Я — пастырь разумных овец; отгоняю не камнем, а словом; или лучше, не отгоняю тебя, а призываю тебя; сделайся овцою, приди, будь в моем стаде. Для чего ты вредишь стаду, которое ты должен был бы увеличить собою? Я отгоняю не тебя, но отгоняю волка. Если ты не волк, то я не отгоняю тебя; если же ты стал волком, то обвиняй самого себя, Я не против богатых, но за богатых; и когда говорю это, то за тебя говорю, хотя ты и не чувствуешь этого. Как за меня говоришь ты? Так; я удаляю тебя от греха, избавляю тебя от хищения, делаю тебя для всех любезным, для всех вожделенным. Я постоянно говорю тебе: не похищал ли ты, не искал ли корысти? — приди, и я изменю тебя, изменю вражду в дружбу, опасность в безопасность; это я сделаю для тебя здесь, а там доставлю тебе царство небесное, чтобы ты не подвергся бесконечным мучениям, чтобы ты получил блага, «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» (1 Кор. 2:9). Кому это свойственно, отгоняющему или советующему, любящему или ненавидящему тебя? Но, скажешь, ты ненавидишь меня. Нет, я люблю тебя. Я имею заповедь Господа моего: «любите врагов ваших» (Мф. 5: 44). Я не перестану врачевать тебя. Господь наш, будучи распят, говорил: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23:34). Разве тебя я преследую? Я преследую страсть твою. Разве с тобою я сражаюсь? С пороком твоим. И ты не считаешь меня благодетелем, не считаешь меня покровителем, не считаешь меня твоим защитником больше всех? Кто же другой скажет тебе об этом? Начальник ли? Ничего такого он не скажет тебе; он говорит о проступках, о неисправностях. Жена ли? Она говорит о нарядах, о золоте. Сын ли? О наследстве, о завещании, о достоянии. Слуга ли? О службе, о свободе. Собеседники ли? О пиршествах, об ужинах, об обедах. Те ли, которые на зрелище? О срамном смехе, о необузданной похоти. Тот ли, кто в судилище? О завещаниях, о наследстве, об освобождении — о том, чем он занимается. От кого же ты услышишь это, если не от меня? Все боятся тебя, а я не смотрю на тебя, и покуда ты таков, я не боюсь тебя, презираю тебя, презираю страсть твою. Я делаю разрез, ты кричишь, но я не боюсь крика твоего, а желаю твоего спасения, потому что я — врач. Если ты, имея рану, призовешь врача и увидишь, как он наострил железо, то не говоришь ли ему: разрезай, хотя мне и будет больно, — надеясь на исцеление болезни от разреза? А меня ты убегаешь, меня, который не разрезаю, но очищаю душу твою словом. Между тем врач что делает? Часто он разрезывает, и рана делается хуже; а я делаю не хуже, а лучше, потому что там — слабая природа и бессильное лекарство, а здесь — сила слова. Врач не ручается за твое исцеление, а я ручаюсь за твое спасение, — послушай меня. Для того снисшел Единородный Сын Божий, чтобы нас возвести и поставить выше небес. Только одного я боюсь — греха; все прочее — мимо, богатство ли, бедность ли, власть ли, и что бы то ни было. Говорю так и не перестану говорить, потому что хочу, чтобы никто не погиб из моего стада. Итак, богатому можно спастись? Конечно, Иов был богат, и Авраам был богат. Ты видел его богатство? Посмотри же и на его страннолюбие. Ты видел его трапезу? Посмотри и на его дружелюбие. А что Авраам? Он был богат. Разве я спорю с тобою? Был ли богат Авраам? Да, он был богат. Ты видел его богатство? Посмотри же и на образ его жизни. В полдень Господь явился ему, сидевшему у дуба Мамврийского: «и вот, три мужа» (Быт. 18:2). Он встал (не зная, что явившийся был Бог, — как мог он это знать?), поклонился и сказал: если вы находите меня достойным, войдите под тень кущи моей. Видишь ли, что делал в полдень старец? Не сидел под кровлею, а приглашал странников и путников, вовсе незнакомых ему, и, встав, кланялся им, хотя сам был богат и знатен. Изобилуя богатством, он оставлял дом, жену, детей, рабов, которых имел триста восемнадцать, оставлял всех, и выходил на ловитву, распростирал сеть страннолюбия, чтобы какой–нибудь путник, какой–нибудь странник не прошел мимо его дома. Посмотри, что делает старец. Он не поручает этого слуге, хотя имел их триста восемнадцать, — потому что знал обыкновенную леность рабов, — опасаясь чтобы слуга не проспал, не пропустил странника и не потерял добычи. Вот Авраам, вот богатый! А ты удостаиваешь ли хотя посмотреть на бедного, хотя отвечать ему, хотя побеседовать с ним? Если же когда и подашь ему милостыню, то чрез слугу. Но не так поступал праведник. Он сидел под палящими лучами солнца, обливаясь от жары потом; тенью для него была любовь к странноприимству; он сидел собирая плоды страннолюбия, хотя был богатым. Сравни с ним нынешних богачей. В полдень где сидят они? В аду. Где сидят? В мертвецком пьянстве. Где сидят. На торжище распростертые, пьяные, ослепленные сердцем, безумнейшие бессловесных животных. Но не так поступал праведник.
5. Хочешь ли подражать Аврааму? Подражай, не только не запрещаю, но и советую, хотя от нас требуется больше, нежели от Авраама. «Ибо если», сказал Господь, «праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мф. 5:20). Но ты пока старайся сравниться, по крайней мере, с Авраамом. Что же Авраам? Он был страннолюбив; он встал и поклонился странникам, даже не зная, кто они таковы. Если бы он знал, то не сделал бы ничего удивительного, послужив Богу; но незнание того, кто были путники, показывает в нем великую любовь к странноприимству. Он сидел и оказал им гостеприимство. Как? Щедро; он заклал тельца, призвал Сарру, сделал общницею гостеприимства и жену, которая не скрывалась в своем жилище, но стояла под дубом. И эта трапеза разверзла ее утробу и исправила недостаток природы. Авраам заклал тельца, и получил Исаака; Сарра замесила муку и получила потомство, как звезды небесные и как песок морской. Но ты, конечно, скажешь: дай и мне в вознаграждение столько истинных сынов. Бедный, жалкий, презренный, ты ищешь земного? Я даю тебе небо, ликование с ангелами, наслаждение вечное, и ты ищешь смертного и тленного? Я даю тебе жизнь, не имеющую конца. Награда высшая, воздаяние большее! Слушай внимательно, что я скажу тебе, чтобы тебе увидеть противоположность в действиях. Когда нужно было оказать гостеприимство, то Авраам что сказал жене своей Сарре? «Поскорее замеси три саты лучшей муки» (Быт. 18:6). Пусть выслушают сказанное жены. «Поскорее замеси три саты лучшей муки». Вот зрелище, общее для всех нас; вот училище общее для обоих полов. Пусть выслушают сказанное жены, пусть выслушают и мужи, и подражают. «Поскорее замеси три саты лучшей муки», сказал он, а сам поспешил к стаду волов. Они разделяют труд, чтобы разделить и венец; общий брак, — общие должны быть и дела добродетели. Я взял, говорит, тебя в помощницу, — будь же мне помощницею и в высших делах: «поскорее, поскорее». Понуждает жену, чтобы медленностью не огорчить странников. «Поскорее замеси три саты лучшей муки». Трудное поручение! Не легкое приказание! «Замеси три саты лучшей муки». И Сарра не сказала: что это? Разве для того я сочеталась с тобою браком, чтобы мне месить и печь хлеб, жене, имеющей такое богатство? У тебя триста восемнадцать рабов, и ты не хочешь приказать им, а мне поручаешь эту службу? Не сказала она ничего такого и даже не подумала. Она была женою Авраама не только по союзу плотскому, но и по союзу добродетели; потому он и говорит ей: «поскорее»; а она с усердием принимает приказание, потому что знала обильные плоды гостеприимства. «Поскорее, поскорее». Он знал усердие жены своей. А нынешние жены? Сравним их с Саррою. Принимают ли они подобные приказания, подобные занятия? Покажи мне руку жены любящей украшения, и ты увидишь, как эта рука снаружи покрыта золотом, а внутри подвергнута осаде. Достояние скольких бедных, скажи мне, носит рука твоя? Протяни ко мне руку твою, покажи ее: чем она отягчена? Любостяжанием. Посмотри на руку Сарры: чем она украшена? Странноприимством, милостынею, любовью, нищелюбием. О, прекрасная рука! Посмотри на ту и другую руку; вид их одинаков, но велико между ними различие. Здесь потоки слез, а там венцы и награды. Говорю это для того, чтобы ни жены не требовали украшений от мужей, ни мужья не слушали жен, требующих этого. Вот Сарра, вот богатая жена замесила три меры муки. Каков труд? Но она не чувствовала труда в надежде на плод и воздаяние. «Поскорее замеси три саты лучшей муки». А ты, жена, что делаешь? Наряжаешься? Чтобы понравиться кому? Мужу? Дурное старание, если ты хочешь таким образом понравиться мужу, если спешишь таким образом угодить своему мужу. Как же я буду нравиться ему? Целомудрием. Как буду угождать ему? Скромностью, любомудрием, кротостью, любовью, единодушием, согласием. Вот, жена, твои украшения. Эти добродетели твои производят единодушие; а те украшения не только не делают тебя приятною, но даже делают тебя несносною для мужа. Когда ты говоришь ему: отними у других и принеси мне, то на малое время ты нравишься ему, а после будешь иметь в нем врага. А чтобы ты убедилась, что ты стараешься понравиться не мужу, вот что скажу тебе: дома ты снимаешь украшения, а в церкви ты надеваешь их; если бы ты хотела нравиться мужу, то носила бы их дома. Но, как я сказал, ты входишь в церковь, украшенная золотом на руках и на шее. Если бы пришел сюда Павел, этот муж страшный и вместе вожделенный, — страшный для грешников и вожделенный для благочестивых, — который взывает и говорит так: «чтобы также и жены украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою» (1 Тим. 2:9); потом, если бы вошел сюда язычник и увидел вверху женщин, носящих такие украшения, а внизу Павла, так проповедующего, то не сказал ли бы он, что здесь театральное зрелище и баснословие? Нет, наше собрание не зрелище, хотя здесь и делаются такие дела. Но язычник соблазняется и говорит: я входил в христианскую церковь, слышал Павла, говорившего: «не золотом, не жемчугом», и видел женщину, показывающую делами совершенно противное.
6. Какая тебе, жена, польза от золота? Чтобы казаться красивою и благообразною? Но это нисколько не придает красоты душе твоей. Будь красива душою, — тогда будешь приятна и по телу. «Мудрость человека просветляет лице его» (Еккл. 8:1). А мудрость есть свойство души. Ничто так не производит расположения и привязанности, как любовь. Если муж любит тебя, то, хотя бы ты была и безобразна, ты кажешься ему приятною; а если он ненавидит тебя, то, хотя бы ты была благообразна, он не захочет смотреть на тебя. Ненависть души не позволяет видеть красоты лица. Когда ты станешь требовать от него нарядов и золота, тогда и он возненавидит тебя и станет убегать от тебя, как от человека пристающего к нему с требованиями на торжище. Но оттого он может убежать, а от тебя не может, так как ты всегда находишься при нем и требуешь услуг, несогласных с разумом. Все это, жена, ты же только принимай слухом, но пусть изменится и сердце твое. Слова мои суть горькие лекарства, горькие на время, но доставляющие постоянную радость. Я — врач я очищаю раны, чтобы они, застаревши, не сделали разрез, более тяжким. Я врачую, доставляя здоровье посредством слова; другие же заботятся только о жизни настоящей, временной, обманчивой, презренной. А что говорил я об Аврааме, — я не забыл обещания, — слова его: «поскорее, замеси» пусть каждая жена начертает в своем сердце, и каждый муж пусть содержит в своей совести.
Для чего, скажи мне, ты носишь шелковые одежды, ездишь на златосбруйных конях и украшенных лошаках? Лошак украшается снизу; золото лежит и на покрывале его; бессловесные лошаки носят драгоценности, имея золотую узду, бессловесные лошаки украшаются; а бедный, томимый голодом, сидит при дверях твоих, и Христос мучится голодом. О, крайнее безумие! Какое оправдание, какое прощение получишь ты, когда Христос стоит пред дверьми твоими в виде бедного, а ты нисколько не трогаешься? Кто избавит тебя от тамошнего наказания? Я подал, говоришь ты, милостыню. Но подавай не столько, сколько хочет бедный, а сколько ты можешь. Что, скажи мне, ты будешь отвечать тогда, когда настанут невыносимые наказания, тамошние мучения, казни, страшные силы, когда будет кипеть река огненная, когда явится страшный престол, неподкупное судилище, безначальное Существо, конец дел человеческих, когда ни отец, ни мать, ни сосед, ни царь, ни путник, ни странник не помогут тебе, но будет стоять человек один с своими делами, осуждаемый за них, или венчаемый за них? Что ты скажешь тогда? Тогда ты припомнишь слова мои; но какая будет тебе польза? Никакой. Так и тот богач вспомнил и искал времени покаяния, но не получил никакой пользы. «Пошли», говорил он, «Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем» (Лк. 16: 24). Но Лазарь не был послан, не потому, чтобы одна капля принесла ущерб великому райскому источнику, но потому, что капля милосердия не смешивается с жестокостью. Так как во время подвигов богач презирал его, то во время венцов он не удостоил богача никакого утешения.
7. Говорю это для того, чтобы ни бедный не плакал от бедности, ни богатый не радовался богатству. Ты богат? Гибельно богатство, если ты не употребляешь его надлежащим образом. «Поскорее замеси три саты лучшей муки», сказал Авраам, а сам «побежал к стаду» и заколол тельца (Быт. 18:7). Старец бежал скоро; слабость тела не остановила, а любомудрый дух укрепил его; усердие победило природу. Господин трехсот восемнадцати рабов нес тельца, и не тяготился бременем, но окрылял душу усердием. Старец принял на себя — сходить поспешно и много служить, а жена приняла на себя труд и хлопоты. Они угощали странников не только щедрым подаянием денег и обильною трапезою, но и услужливостью и совершенным угождением, не чрез рабов, но собственными руками и другими членами. Потом жена стояла в виде служанки, а странники, незнакомые, возлежали, — я не перестану говорить об этом, — они считали пришельцев за людей бедных, но не смотрели на это, а приняли их как странников, и оба предстояли при этом, собирая грозды странноприимства добрым расположением, любомудрием, услужливостью, ласковостью, трудами, угождением, любовью, заботливостью, усердием, всецелою предупредительностью. Жена стояла под деревом, пользуясь деревом, как бы брачным чертогом, и имея покровом тень листьев, и не стыдилась стоять в виду пред всеми. Она стояла, отличаясь собственною красотою и собирая плоды служения. Что же пришедший? «Я опять буду у тебя», сказал он, «в это же время, и будет сын у Сарры» (Быт. 18:10). Какой плод произрастила трапеза, какой прекрасный, какой скорый, какой зрелый! Какой сочный и спелый грозд! Эти слова как бы вошли в ее утробу, и зачался сын. Таковы плоды странноприимства! Выслушай внимательно то, что я хочу сказать. Впоследствии, когда вырос сын, рожденный от трапезы, когда плод странноприимства сделался мужем, — родило же его не столько чрево, сколько трапеза, а прежде всего слово Божие, — когда он вырос и стал мужем, и наконец пришло время вступления в брак, — слушай внимательно, что я говорю, — когда блаженный старец, патриарх Авраам приближался к смерти, — а жил он среди женщин развращенных и народа нечестивейшего, — тогда он призвал раба своего и сказал: здесь нечестивые женщины хананейские. Чего же ты желаешь? Поди, говорит, в землю, где я родился, и приведи оттуда жену сыну моему. Необыкновенные и дивные дела! Вы знаете и хорошо знаете: когда кто–нибудь хочет женить своего сына, то отец и мать совещаются, ходят по чужим домам, одному льстят, другому угождают, причем является множество свах и сватов, делаются обещания денежных вознаграждений, и все хлопоты и переговоры отец и мать принимают на себя, и не стыдятся, не краснеют, не поручают слугам; а когда придет странник, то говорят слуге: поди, отведи его вниз, прими его. Но Авраам поступал наоборот: когда нужно было сделать высокое и любомудрое дело, то он делал сам, не поручал гостеприимства слуге, но жене и себе; а когда дело шло о приискании жены и браке, то сказал слуге: поди ты. А здесь жены поступают напротив. Если они хотят переговорить с золотых дел мастером, то не стыдятся и идут сами, и сидят при работе его, чтобы не украли золота; страсть к богатству заставляет их презирать стыд и приличие. Но Авраам поступал не так: когда нужно было принять странников, то делал это сам и жена его; а когда дело касалось брака, то действовал чрез слугу. Но, скажешь, почему ты упомянул об Аврааме? Потому, что он был богат. Помни это и ты об Аврааме, и никогда не будешь презирать никого. А как я дошел до речи об этом? Взяв в руководство слова пророка: «не бойся, когда разбогатеет человек». Этот стих произвел все это; и вот мы нашли в нем сокровище, обильное золотом. «Не бойся, когда разбогатеет человек». Возьми этот посох, который может поддерживать дрожащее от слабости тело. Действительно, не столько посох поддерживает дрожащее тело людей слабых и старых, сколько этот стих укрепит колеблющуюся душу молодых и старых, осаждаемых похотями и грехами. «Не бойся, когда разбогатеет человек». Что ты боишься человека, которого скорее можно назвать волком, нежели человеком? Что ты боишься человека, который исполнен нечестия и погряз в золоте? Что ты боишься человека, который неправдою потерял собственные блага и постоянно имеет внутри себя врага? Но мне пророк объявил: «не бойся, когда разбогатеет человек». Скажи же мне теперь и то, каким образом я могу не бояться богатого. «Или когда увеличится слава дома его».
8. О, прекрасное выражение! Какая мудрость заключается в этом изображении и наставлении! «Не бойся, когда разбогатеет человек, или когда увеличится слава дома его». Не сказал: когда умножится слава его, но: «слава дома его». Так, когда ты войдешь в дом какого–нибудь богача, и увидишь огромные колонны, золотые карнизы, обложенные мрамором стены, фонтаны, источники, портики, колеблемые ветром деревья, покрывающую все мозаику, толпу одетых в золото евнухов, множество слуг, устланный коврами пол, блистающие золотом столы, великолепные спальни, то все это — слава дома, а не слава человека. Славу человека составляют: благочестие, скромность, милосердие, кротость, смиренномудрие, мир, правда, нелицемерная любовь ко всем; все это — слава человека. Что же ты боишься богатого? Бойся лучше дома его, потому что богат дом, а не живущий в нем. Но, скажешь, я не боюсь дома. Почему? Потому, что золото есть бездушное вещество. А человека богатого боишься? Да. Почему? Разве богатство есть его принадлежность? Оно — только украшение дома. Стены обложены мрамором: какое же отношение к человеку, живущему в них? Потолки в золоте: какое отношение к их владельцу? Главы колонн золотые: какое отношение к голове хозяина, оскверненной грехами? Пол чист? Но совесть не чиста. Одежды шелковые? Но душа покрыта рубищами. Дом богат? Но хозяин дома — нищий. «Когда увеличится слава дома его». А чтобы вы убедились, что это действительно — слава дома, а не человека, я докажу вам это вашими же словами. Часто, входя в чей–нибудь великолепный дом и выходя из него, что говоришь ты? Я видел прекрасные мраморы. А не говоришь: я видел прекрасного человека? Удивительные колонны, прекрасные окна. А не говоришь: удивителен живущий там? Множество золота на потолке. А не говоришь: много милосердая в хозяине? Много фонтанов, много богатства. А не говоришь: много богатства в самом владельце? Всегда ты говоришь о стенах, всегда о мраморах, всегда о фонтанах, всегда об источниках. Опять, когда ты видишь коня, украшенного золотою уздою, то говоришь: прекрасная узда! Это — похвала мастеру золотых дел. Прекрасная одежда! Это — похвала ткачу. Прекрасные рабы! Это — похвала купившему их. Таким образом, сам хозяин остается не увенчанным, а вещи, находящиеся около него, удостаиваются похвал. Напротив, когда ты видишь человека добродетельного, то говоришь: он — человек добрый, прекрасный, кроткий, удивительный, милосердый, человеколюбивый, смиренный, постоянно упражняющийся в молитвах, постоянно соблюдающий посты, постоянно посещающий церковь, постоянно внимательный к божественному учению. Это — похвалы самому человеку; это — его венцы. Итак, знай, в чем состоит богатство человека, и в чем богатство дома, и «не бойся». Когда ты научишься различать хорошо богатство того и другого, то не станешь бояться. Видишь ли, как тот, кого ты считал богатым, беден и нищ? «Не бойся, когда разбогатеет человек». А чтобы тебе убедиться, что это действительно так, если богатый обольщает тебя при жизни, то посмотри на него во время его кончины. Отходя отсюда, берет ли он с собою что–нибудь из своего богатства? Он умирает, и лежит нагим тот, который облекался шелковыми одеждами, лежит нагим в яме, и рабы отходят и проходят и никто из них не заботится о нем, потому что они были не его рабами. Он отошел, и ничего не осталось после него. Жена терзается, распускает волосы; все утешают, но она не внемлет им; дети остались сиротами, жена вдовою, все отверженными, — виночерпии, разливатели, собеседники, льстецы, евнухи. Отходя отсюда, он не может взять ничего из своей утвари, но что? Выносится один. Его превозносят похвалами. Но что от этого ему? Тщеславие прославляет его. Для чего? Может ли он получить от этого какую–нибудь пользу? Ничто из всего этого не может помочь ему в тот страшный день. И так отходит в гроб тот, кто расхищал все, помещается на трех аршинах земли, и больше ничего; пред лицом его земля и крышка гроба. Потом отходит и жена. Где же богатство? Где слуги? Где великолепие? Где пространный и прекрасный дом? Все оставляет его; оставляет и жена, хотя бы и не хотела; зловоние отгоняет ее, кучи червей заставляют ее удалиться. И этим оканчивается все? Да, — потому что он отошел, не имея при себе ничего собственного. А чтобы тебе убедиться, что он действительно отошел, не имея ничего собственного, посмотри на блаженных мучеников. При них остается все их достояние, и потому мы не отходим от гроба их. Там и жена не может оставаться; а здесь царь слагает с себя диадему и стоит при гробе мученика, прося и умоляя даровать ему избавление от бед и победу над врагами. Итак, «не бойся, когда разбогатеет человек». Напечатлев в уме своем этот стих, будем воспевать Господу и благодарить Его за все, Отца и Сына и Святого Духа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Беседа 2 на слова пророка Давида: «Не бойся, когда разбогатеет человек»
1. Не велик плод красноречивого проповедника, но зрел; тонка струна, но важен звук; не много слов, но драгоценны мысли. В самом деле, он и ободрил похвалами весь народ, возбудив в слушателях большее усердие хвалебными словами, и указал Виновника земледелия, вознес Ему песнопения и благодарения по апостольской заповеди, окончив речь славословием. Если же Он сократил трапезу, то сделал это не по бедности, а по смиренномудрию; окончил речь не потому, чтобы не мог говорить больше, но, предоставив нам предложить наставление. Итак, освободившись от бури бывших смятений, очистим слух, как бы некоторыми речными потоками, чтением Писаний. Так поступают и мореплаватели: когда они, избавившись от бури и переплыв широкое море, достигают тихой пристани, то, спустив паруса, оставив весла и сошедши с корабля, подкрепляют свое тело омовением, пищей, питием, сном и отдыхом, чтобы сделать его способнейшим к дальнейшему мореплаванию.
Будем и мы подражать им, и, избавившись от недавно бывшего смятения, беспокойства, волнения, введем нашу душу, как бы в некоторую спокойную пристань, в чтение Писаний. Упражнение в божественных Писаниях есть безмятежная пристань, нерушимая стена, непоколебимая крепость, неотъемлемая слава, несокрушимое оружие, невозмутимое благополучие, постоянное удовольствие и всякое добро, какое только можно представить. Оно прогоняет уныние, сохраняет благодушие, бедного делает богаче богатых, богатым доставляет безопасность, грешника делает праведным, праведного поставляет в безопасном убежище, исторгает существующее зло, насаждает не существовавшее добро, прогоняет злобу, возвращает к добродетели, и не только возвращает, но и укореняет ее и делает постоянною, составляя духовное врачевство и некоторую божественную и неизреченную песнь, умерщвляющую страсти. Оно исторгает терния грехов, очищает, ниву, сеет семена благочестия и доводить плод до зрелости. Не будем же нерадеть о таких благах, не будем удаляться от собраний, но станем приходить сюда постоянно, чтобы постоянно получать врачевство, и чтобы никто не мучился завистью, видя богатого, и не тяготился своею бедностью, но, познав истинные свойства вещей, пусть каждый убегает от теней и держится истины. Тень, хотя иногда и кажется больше тела, но она — тень; она не действительно больше, а только такою кажется, и притом кажется тогда, когда мы бываем дальше от солнечного луча; во время же полудня, когда луч падает прямо на голову, она со всех сторон уменьшается, сокращается и становится незначительною. То же можно видеть и в делах человеческих. Чем кто дальше становится от добродетели, тем большими представляются предметы настоящей жизни; а когда он поставит себя при самом блистающем свете божественных Писаний, тогда увидит суетность, скоротечность и ничтожество этих тленных предметов и ясно убедится, что все это нисколько не лучше речных потоков, являясь и в то же время исчезая. Поэтому пророк, рассуждая любомудро и желая исправить людей малодушных, жалких, пресмыкающихся по земле, гонящихся за великолепием богатства, боящихся и трепещущих пред теми, которые изобилуют этими предметами, равно и нас удержать от такого исступления и научить презрению к ним, как вещам ничтожным, сказал: «не бойся, когда разбогатеет человек, или когда увеличится слава дома его, ибо при смерти он ничего не возьмет, и не сойдет с ним слава его» (Пс. 48:17, 18). Видишь ли точность его выражений и яснейшее различение предметов? Он не сказал: когда умножится слава его, но: «слава дома его», показывая, что иное — слава человека, и иное — слава дома. Что же такое слава человека, и что слава дома? Нужно верно различать это, чтобы не принимать сновидений за истину. Славу дома составляют портики, галереи, золотая кровля, пол украшенный драгоценными камнями, луга, сады, толпы слуг, богатая мебель, из которых ничто не относится к человеку; а слава человека — правая вера, ревность по Боге, любовь, кротость, смирение, усердие в молитвах, любомудрие милостыни, целомудрие, умеренность и все прочие виды добродетели. А что это действительно так, ты можешь убедиться из того, что собравший богатство не получает от него себе славы, и никто не называется добрым потому, что он имеет прекрасный дом, или сад, или луг, или множество слуг, или дорогие одежды. Все похвалы относятся к имуществу, а не переносятся на владельца. Мы удивляемся дому, саду, лугу и красоте одежд; но этим восхваляется искусство сделавших, а не добродетель владеющих, и даже напротив, это служит доказательством нечестия последних.
2. Богатства, по свойству своему, не только не придают, славы обладающим ими, но совершенно уничтожают ее. Тех, которые хвалятся их обилием, все признают людьми жестокими, бесчеловечными, негодными и чуждыми любомудрия. Это — слава не человека, как я сказал, но дома; тех же, которые живут в целомудрии, умеренности, кротости, смирении и с усердием служат Богу, мы отличаем, хвалим, превозносим, потому что в этом преимущественно состоит слава человека. Зная это, не почитайте счастливым того, кто владеет в изобилии этими вещами, не имеющими с ним ничего общего. Если ты увидишь человека, сидящего на колеснице, надменного, гордого, поднимающегося до облаков, но на самом деле, — это невозможно, — но душевным помыслом или, лучше, бессмыслием, то не называй его славным, высоким и великим. Высоким делают человека не кони, везущие колесницу, а высота добродетели, возносящая до сводов небесных. Если увидишь другого сидящего на коне, сопровождаемого множеством жезлоносцев, разгоняющих пред ним народ на площади, не ублажай и его за это, но наперед узнай его душу и тогда составляй о нем мнение, соответственное ее качествам. А то, что мы видим ныне, достойно смеха. Для чего, скажи мне, ты разгоняешь народ на площади? Для чего толкаешь встречающихся и будучи сам человеком, гонишь человека? Какая гордость! Какое безумие! Не сделался ли ты волком, или львом, что, при входе в город всех обращаешь в в бегство? Но и волк никогда не прогоняет волка и лев — льва, напротив они живут вместе, уважая единство природы; а ты, кроме природы имея еще многие другие побуждения к кротости, смирению и сравнению себя с другими людьми, для чего становишься свирепее диких зверей и ради бессловесного животного оказываешь презрение к существам разумным? Господь твой возвел человека на небо, а ты не разделяешь с ним и площади? Что я говорю: на небо? Господь посадил его на царский престол, а ты выгоняешь его даже из города? Для чего у тебя золотая узда, украшающая коня? Какое ты можешь иметь оправдание, или какое прощение, когда бессловесное животное, которое не чувствует оказываемой ему чести, ты украшаешь сверх нужды, — ведь для него одно и то же, как золото, так и свинец, — а видя Христа, изнуряемого голодом, не доставляешь Ему даже необходимой пищи? И почему ты, будучи сам человеком, не хочешь сообщаться с людьми, но ищешь пустыни среди городов не думаешь, что Господь твой вкушал пищу с мытарями, беседовал с блудницею, распялся с разбойниками и обращался между людьми, но, предаваясь гордости и надменности, перестаешь быть человеком? Отсюда у вас великое нерадение о милостыне, отсюда страсть к стяжанию, отсюда жестокость и бесчеловечие. Когда ты надеваешь золотую узду на коня, золотое ожерелье на слугу, золотую оправу на камень, золотые ремни на себя, золотую одежду, золотой пояс, золотую обувь, и столько налагаешь на себя потребностей невоздержания, чтобы удовлетворить ненасытную страсть и доставить пищу самому свирепому зверю, т. е. сребролюбию, тогда ты обнажаешь сирот, обижаешь вдовиц и являешься общим врагом всех, проводя суетную жизнь и избирая путь, не ведущий ни к чему доброму. Для чего тебе хочется украшать иноплеменного раба своего золотою одеждою? Какая отсюда прибыль? Какая польза для души? Какая выгода для тела? Какое приобретение для дома? Напротив, это — напрасная трата, безрассудная расточительность, предмет роскоши, знак нечестия, повод к пустой и распутной жизни, растление души, путь, ведущий к бесчисленному множеству зол. А ложи, обложенные серебром и украшенные золотом, подножные скамейки и горшки, сделанные из тех же металлов, и множество таких смешных вещей, могут ли способствовать к исправлению твоей жизни? Улучшили ли они тебя, или твою жену, или кого–нибудь из твоих домашних? Не от этого ли множество разбойников и воров? Не от этого ли беглые рабы? Когда они видят везде блестящее серебро, то в них развивается порок воровства. Если в тебе, человеке свободном и гордящемся своим благородством, блестящее на площади серебро возбуждает пожелание, то тем более в рабе. Говорю это не для того, чтобы оправдывать беглых рабов и подобных преступников, но чтобы убедить вас не доставлять пищи таким их болезням. Но, скажешь, куда же скрыть богатство? Неужели зарыть в землю? Нет; но, если ты хочешь послушаться моего совета, то я покажу тебе способ, которым ты можешь сделать этого беглого раба верным.
3. Богатство есть беглый раб, перебегающий сегодня к одному, завтра к другому; и не только оно само есть беглый раб, но обращает в таких же рабов и людей, делая часто беглецами сохраняющих его. Как же можно удержать этого беглеца? Противоположно тому, как поступают с другими беглецами. Другие удерживаются, когда их стерегут, а оно убегает, когда сберегается, и удерживается, когда разделяется. Если сказанное кажется тебе странным, то научись от земледельцев. Если они оставляют пшеницу дома и закапывают, то отдают ей моли и червям, и губят; а если разбрасывают по нивам, то не только сохраняют ее, но и умножают. Так и богатство, остающееся в сундуках, за дверями и запорами, или зарываемое в землю, скоро убегает; если же ты расточишь его на бедных, как земледелец бросает пшеницу на ниву, то оно не только не убежит, но еще увеличится. Итак, зная это, не отдавай его слуге, но раздай в бесчисленное множество рук, в руки вдов и сирот, убогих, заключенных в темнице. Находясь в таких руках, оно не может убежать, но удерживается твердо и увеличивается. Но, скажешь, что же я оставлю детям? Я не заставляю тебя раздавать все; а если и все раздашь, то тем более богатыми сделаешь детей своих, оставив им вместо денег милостивого Бога, благие плоды милосердия и между людьми множество покровителей и благодетелей. Как людей корыстолюбивых мы ненавидим, хотя бы сами не потерпели от них вреда, так милосердых, хотя бы мы сами не получили от них никакой милости, уважаем и любим, и не только их, но и детей их. Представь же, какая честь видеть детей любимыми множеством людей и слышать, как и все говорят, когда богатство употреблено на пропитание бедных: это — сын человеколюбивого, это — сын милостивого. Между тем ты вещь бесчувственную украшаешь тщетно и напрасно, — потому что камень остается бесчувственным, сколько бы ты ни положил на него талантов золота, — а тому, кто чувствует и изнуряется голодом, не хочешь подать даже необходимой пищи. Но когда откроется страшное судилище, потекут огненные реки и потребуется от нас отчет в делах наших, тогда что скажешь ты в оправдание такого небрежения, такого безумия, жестокости и бесчеловечия? Какое представишь основательное извинение? Каждый из прочих людей имеет какую–нибудь цель и основание своей деятельности: земледелец, если потребуешь от него отчета, скажет, для чего он запрягал волов, проводил борозды, тащил плуг; купец скажет, для чего он вел корабль по морю, нанимал работников, тратил деньги; строитель, сапожник, медник, хлебопекарь и каждый из ремесленников покажет основание и причину своих действий; а ты, украшая ложе свое серебром, позлащая коня и камень, приготовляя такие же кожи, если потребовать от тебя отчета и основания — какую представишь причину? Какое скажешь основание? Разве сон бывает приятнее на таком ложе? Не можешь сказать этого; напротив, — если сказать нечто неожиданное, — бывает даже не приятнее, потому что там больше забот и сильнее беспокойство. Здание разве делается безопаснее от золота? Нет. Разве конь бывает лучше от такой узды, или слуга — от такой одежды? В этом случае бывает все напротив. Для чего же вы показываете такое невежество во всем этом? Вы, конечно, скажете, что чрез это приобретаете себе большую славу. Но разве вы не слышали в начале нашей беседы, что все это — не слава человека, а напротив бесчестие его, бесславие, осуждение и унижение? Отсюда приходит зависть, клевета и бесчисленное множество зол; и чем огромнее стяжания, тем продолжительнее осуждение; эти обширные и великолепные дома, и по смерти владельцев, громко говорят против них, как самые злые обвинители. Тело их предано земле, но вид зданий не позволяет, чтобы вместе с телом была погребена и память об их любостяжании; каждый прохожий, при взгляде на высоту и величие обширного и великолепного дома, скажет себе или ближнему: скольких слез стоило построение этого дома? Сколько ограблено сирот? Сколько обижено вдов? Сколько людей лишено платы? Таким образом, для тебя выходит противное: ты желал приобресть славу при жизни, но и по окончании жизни не избавляешься от обвинителей и, как медный столб, этот дом передает твое имя и заставляет даже тех, которые не видели тебя при жизни, осыпать тебя бесчисленными укоризнами.
4. Итак, если чрезмерное честолюбие не приносит даже и такой пользы, то будем убегать, возлюбленные, будем убегать этой болезни и не будем свирепее бессловесных животных. У них все общее — и земля, и источники, и пастбища, и горы, и леса, и ни одно из них не имеет больше другого; а ты человек, кротчайшее животное, делаешься свирепее зверя, заключая в одном своем доме пропитание тысячи и даже многих тысяч бедных, между тем, как у нас одна, общая природа и многое другое, кроме природы: общее небо, солнце, луна, хор звезд, воздух, море, огонь, вода, земля, жизнь, смерть, юность, старость, болезнь, здоровье, потребность пищи и одежды; также общие и духовные блага: священная трапеза, тело Господа, честная кровь Его, обетование царствия, баня возрождения, очищение грехов, правда, освящение, искупление, неизреченные блага, «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» (1 Кор. 2:9). Поэтому, не безумно ли тем, которые имеют между собою столько общего, и природу, и благодать, и обетования, и законы, быть так пристрастными к богатству, не соблюдать и в этом равенства, но превосходить свирепость зверей, и притом тогда, как предстоит необходимость скоро оставить все это, и не только оставить, но и подвергнуться из–за этого крайней опасности? Смерть отторгает от наслаждения земными благами, и затем приводит к отчету и вечным мучениям. Итак, чтобы с нами не случилось этого, будем творить щедрую милостыню; она — царица добродетелей; она будет с дерзновением ходатайствовать там и избавит от наказания и мучения, так что никто не остановит того, кто с нею восходит на небо. Легки ее крылья, велика сила ее ходатайства; она достигает до самого царского престола и безопасно возносит туда своих питомцев. «Молитвы твои», сказал (ангел Корнилию), «и милостыни твои пришли на память пред Богом» (Деян. 10:4). Почему и нам не взойти на эту высоту, отказавшись от неуместного любостяжания, от бесполезной роскоши и тщеславия? Сделаем же излишние вещи полезными для нас, раздав свое великое богатство и вручив его деснице Судии, Который может сохранить его в безопасности, и за это в день суда будет кроток и милостив к нам, и хотя бы мы совершили тысячи грехов, подаст нам прощение и оправдание, которого да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Беседа милостыне, и о богатом, и о Лазаре
1. Велика благотворность милосердия. Ничто другое не равняется милосердию. Никакая (другая) добродетель не может так заглаждать грехи. Поэтому и божественное Писание говорит: "Благотворящий бедному дает взаймы Господу" (Притч 19:17). Если человеку дать взаймы золото, он обременит (тебя) неприятностями и письмами. А у Бога не так. Если дашь мученикам, бедным, Бог позовет, чтобы отдать долг. Что ты дал бедному, (Он) спешит выкупить и не просто отдает, но - с великим благословением, говоря: "приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира" (Мф 25:34). Если одолжишь человеку, бывает иной раз так, что он не отдаст долга, не захочет даже видеться с тобой. А Бог, получив в долг в лице находящихся при мучениках и бедных, не только отдает и возвращает долг, но и делает заимодавцев сонаследниками, говоря:"приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира". Когда уготовал Господь? Когда? Когда ты благотворил в церквах и храмах мучеников, когда праздновал памяти святых, когда ты раздавал хлеб бедным, когда ты нищих принимал в свой дом, когда ты бедных снабжал одеждою, когда ты посещал больных и находящихся в темнице, - тогда Я приготовлял Царство.
2. И смотри на величие милосердия: никакая добродетель не ценится так, как оно. Не сказал, что сохранили девство ради Меня; ничего такого не сказал[1]. "Ибо алкал Я и вы дали Мне есть" (Мф 25:35). Велико и девство, и пост, и прочие добродетели, но они меньше милосердия. Соблюли девство и неразумные пять дев, но так как они не имели милосердия, то остались вне брачного чертога. Пять мудрых - вместе с девством - имели и милосердие, поэтому вошли в брачный чертог. А пять неразумных сохранили только девство, надеясь через него войти в царство небесное, но не приобрели никакой другой добродетели, ни милосердия, ничего другого, поэтому Господь говорит им: отойдите от Меня, "не знаю вас". Поэтому и названы неразумными, что сохранили только девство и не имели милосердия.
3. Как светильник гаснет, если кто зажжет его и не нальет масла, так не получает никакой пользы и тот, кто соблюдает девство, но не дает бедному елея милосердия! Если хочешь купить одежду или волов, делаешь расходы, тратишь золото, отправляешься на рынок, подвергаешься зною, а иногда терпишь голод и жажду; и подвергаясь всему этому, едва успеваешь достигнуть своей цели; и когда достигнешь, продавец дает не так, как ты хочешь, а как ему угодно. Ты божишься: я не куплю за столько; божится и он: не продам за столько. И совершается между вами первый грех, как сказал Соломон: "посреди продажи и купли вторгается грех" (Сир 27:2). Необходимо бывает напрасно божиться одному или обоим, потому что простым словам часто (не верит) ни покупатель, ни продавец[2]. И после таких хлопот ты не бываешь уверен в том, что имеешь то, чего хотел; часто (бывает так, что) прежде, чем придешь домой, это или умрет, или пропадет, или окажется негодным, и ты терпишь двойное огорчение. А относительно царства Божия не испытаешь ничего такого, ни трудности пути, ни изнурительности летнего жара, ни огорчения от неудачи, - ничего подобного. Когда ты сидишь дома, приходит нищий, продающий рай, и говорит: дай хлеба и получи рай; дай подержанную одежду и получи небесное царство; и не говорю тебе, сколько (нужно дать), чтобы ты не медлил, ссылаясь на (свои) недостатки. За сколько хочешь, купи рай: дай хлеба; не имеешь хлеба, дай овол[3], дай чашу холодной воды; дай, что хочешь, что имеешь; все принимаю; только купи рай. Подражай той удивительной вдове, которая дала горсть пшеничной муки (3 Цар 17:12) и наследовала небесное царство. В Евангелии упоминается и другая вдова, ничего иного не имевшая, как только две лепты; и она положила их в сокровищницу и купила рай (Мк 12:42; Лк 21:2).
4. Не выгоды ищет продающий рай, а души сострадательной и благонамеренного сердца. Дай нищему и сделай Бога должником. "Благотворящий бедному дает взаймы Господу". А когда, говорят, отдаст взявший взаймы? Когда? Тогда, когда оставивший богатство, дома, золото, одежды и все прочее отойдет голым, лишившимся всего; тогда взявший взаймы отдаст с благодарностью. Пошли наперед туда свое имущество и тогда отправляйся и ты. Не береги золота, - не сохранишь его. Неизвестна (продолжительность) жизни; неизвестно, когда умрешь. Яко тать в нощи, приидетъсмерть. (2 Петр 3:10; 1 Фес 5:2) Придет тогда, когда ты не думаешь и не ждешь; богатство твое останется здесь, и захочешь там капли воды, чтобы прохладить уста, а другие здесь будут делить твое имущество.
5. Так капли воды захотел и тот богатый, находясь в пламени, и умолял Авраама, говоря: "отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря", чтобы малым перстом своим оросил мои уста[4](см. 1), "ибо я мучаюсь в пламени сем" (Лк. 16:24). Этот богатый, когда жил на земле, одевался в порфиру, виссон и шелк; ездил на колеснице; кони у него были прекрасные, украшенные золотом и серебром; ноги их укреплены (εμπεπηγμένοι)[5] (см. 2) золотом; рабы бежали впереди и позади. Одевал он на себя золотыя ожерелья, запястья и (разныя) украшения; вообще окружал себя большой роскошью. Обеденный стол его блистал множеством золота и без счету - серебром; (было) дорогое вино, фазаны, гуси, кулики, куропатки, голуби, курицы, зайцы, ягнята, козлята; суетилось множество поваров. Они махали опахалами, чтобы ни одной пылинки не попало на его голову, другие держали серебряныя тазы и чистыя полотенца, чтобы омыть концы его пальцев, когда он возлежал. Но смотри на безчеловечие и стыд.
6. Все работали; столько тяжелаго труда, столько хлопот, чтобы насытить чрево одного этого богача. Когда наполнится оно изысканными кушаньями, для него приготовляют постели из слоновой кости, пуховики, чистыя и роскошныя полотна. А если он не может заснуть вследствие боли в голове, одни чешут ему ноги, другие заботятся о доме, стерегут ворота и двери, чтобы чей-либо голос, шум и (что-нибудь) такое (ζόφοι και τουτο)[6] (см. 3) не разбудили. Такова была роскошь этого богача.
7. Был же некто "нищий именем Лазарь" и "лежал у ворот" богатого "в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача"(Лк 16:20), и никто не давал ему. Видел его богатый и отворачивался, гнушался, плевал, проходил мимо, относился даже неприязненно. Не говорил этот несчастный (о богатом), что он такой же человек, как и я, что одна и та же рука создала нас обоих, что он одного со мной племени и рода. (И богатому) не приходило это на ум; у него не пробуждалось сострадания; он не пожалел брошенного в такой беспомощности у его ворот. Видя его в таком положении и - вытекавший из членов его тела гной, собаки оказывали большое сострадание; подбегая, они языком, как будто губкой, очищали этот гной, облизывая, как искусные врачи, раны и осторожно открывая рот, чтобы не вышел из зубов яд и не нанес вреда праведнику. Собаки, не знающие Бога и не ожидающие воскресения, употребляли врачебное искусство, желая помочь страждущему бедняку. А богатый, ожидавший того, что он предстанет на страшный суд, не пожалел бедного.
8. Видишь отсюда знатность и роскошь богатого? Видишь совершенную незначительность бедного, отсутствие средств к жизни? Тот славен, этот бесчестен; тот живет в роскоши, этот находится в беспомощном состоянии. Тот, окруженный богатством, не вспоминал о Боге, этот, находясь в таком тяжком положении, не богохульствовал. Теперь посмотрим на судьбу того и другого на том свете.
9. Случилось, говорится, что умер богатый и отнесен был для вечного мучения. Умер же и Лазарь и отнесен был ангелами "на лоно Авраамово". Находясь в огне, богатый увидел Лазаря, покоившегося на лоне Авраама и узнал его. И воскликнул, говоря: "Отче Аврааме, умилосердись надо мною и пошли Лазаря", чтобы малым перстом оросил мои уста, "ибо мучаюсь в пламени сем". Где же богатство, где золото, где серебро? Где серебряная крыша? Где множество слуг? Где разливавшееся вино, (если) ищет и желает капли воды? "Отче Аврааме, умилосердись надо мною". О, несчастный богач! Когда Лазарь лежал у ворот твоих, ты не хотел его знать, а теперь зовешь Лазаря на помощь? "Умилосердись надо мною". Бесполезна твоя просьба. Прошло время милости. Там нет милости. "Ибо суд без милости не оказавшему милости" (Иак 2:13) К чему просишь милости, которой сам на земле не оказывал? "Отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря", чтобы малым перстом оросил мои уста, "ибо мучаюсь в пламени сем". Каким перстом, богач? Которому ты не позволял участвовать в трапезе? Тогда ты не хотел подумать о руках, гнушался (их); а теперь просишь коснуться твоего языка? "Отче Аврааме! умилосердись надо мною". Как называешь ты его отцем, не сделавши того, что следует делать сыну? Он отец тех, которые ходят во свете. Нет общения у света со тьмой. Не называй его отцем.
Ты по жестокому нраву сын тьмы и геены. Как называешь его отцем, не умилосердившись над сыном его, Лазарем?
10. Великий патриарх не сокрушил его скорбью, не усилил муки, не поразил его словами, не отринул человеческой природы. Он ответил кротким голосом и с светлым лицем словами:"чадо, получил уже доброе" на земле[7] "а Лазарь злое". Поэтому "он здесь утешается, а ты страдаешь"[8]. При том[9] "великая пропасть" есть[10] "между нами и вами" и никто[11] не может перейти ее из нас (Лк. 16:25-26).
11. Видишь конец богатаго? Видишь скоротечность роскоши? Не переставай же давать бедным из того, что имеешь; никогда не откладывай до завтрашнего дня, "ибо не знаешь[12], что родит тот день" (Притч.27:1). Что скапливаешь богатство, которое, спустя недолго, невольно оставишь и пойдешь скорбя? Захочешь там капли воды, а другие здесь будут делить твое богатство, не вспоминая имени твоего. Часто наследники твои выкапывают и кости, проклиная тебя. Пошли наперед твое имущество туда, в нескончаемый век. Даром доставляет туда твою движимость тамошний Владыка. Здесь, если хочешь перевезти твое богатство из одного города в другой, ты должен нанимать подводы, наемных верблюдов, мулов, вооруженных стражей, чтобы какие-либо негодные люди, напавши на пути, не разграбили твоего богатства. А если хочешь перевезти твое богатство в тот мир, не несешь хлопот, не делаешь расходов, не подвергаешься насилию, не выходишь даже из дома. Сидишь в городе в совершенном покое; приходит к твоей двери нищий, желающий перенести твое богатство в тот нескончаемый век. И ты не имеешь расположения дать ему и один обол? Одумайся, человек, если хочешь иметь не преходящее богатство. Дай в руки бедных и найдешь там радушный прием. Не опасайся того, что нищие ненадежны; порукой служит богатый и благомыслящий. "Благотворящий бедному дает взаймы Господу".
12. Убоимся дня того, в который Домовладыка призовет делателей к собиранию хлеба и положит хлеб в житницы, а солому сожжет в неугасимом огне. Домовладыка - Господь, делатели - ангелы Его, собирающие вселенную на суд в час тот и день. Праведников соберут они в вечныя селения, которыя приготовил вознесшийся Господь, а грешников - для вечнаго огня. Итак постараемся посредством дел милосердия сделаться спелой пшеницей, чтобы войти в вечныя обители (по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа[13], с Которым Отцу и Са. Духу слава, держава, честь и поклонение во веки веков. Аминь.
[1] Здесь - или неточная передача, или пропуск.
[2] И здесь, нужно думать, также пропуск.
[3] Овол - медная монета, стоющая на наши деньги 4-5 коп.
[4] Ίνα τω μικρω δακτυλω αυτου βρεξη μου τα χειλη вместо обычно читаемаго: ίνα βαψη το ακρον του δακτύλου αυτου υδατος και καταψυξη την γλωσσαν μου = да омочит конец перста своего в воде и устудит язык мой.
[5] К εμπεπηγμένοι в издании Миня приводится вариант: εσκεπασμένοι ="защищенные".
[6] Вместо ζόφοι και τουτο указывается там же вариант: ψόφοι και δουποι = "шум и треск".
[7] Επι της γης вм. εν ζωη σου.
[8] Δια τουτο ουτος ενταυθα αναπαύεται και συ οδυνασαι вм. νυν δε ωδε παρακαλειται, συ δε οδυνασαι.
[9] Ομως вм. επι πασιν τουτοις.
[10] Εστίν вм. εστήρικται.
[11] Και ουδεις δύναται αυτό περάσαι εξ ημων.
[12] Ου γαρ οιδας... вм. ου γαρ γινώσκεις..
[13] В тексте Патрологии после слов: εις τας αιωνίους σκηνας следует: Μεθ ου, из чего видно, что здесь пропущено в списках несколько слов, которыя и восполнены.
Письмо Златоуста царице Евдокии
Бог, будучи создателем всей природы, по существу стоит выше всякой власти и господства, а все люди равны, хотя один кажется имеющим превосходство над другим. И тебе дал (Он) царский скипетр не для того, чтобы ты считала себя выше других, а чтобы оказывала всем равенство пред законом и справедливость. Не слава, богатство и мирская высокость поможет нам в страшный день суда, а только исполнение заповедей, соединенное с сохранением правильных догматов. Не забывай сама об этом и не изгоняй страха Божия из твоей души, хорошо зная, что дыхание всех в Его власти; одному Он прибавляет годы жизни, а другому сокращает, по воле Своей: "Я", говорит, "умерщвляю и оживляю, Я поражаю и Я исцеляю, и никто не избавит от руки Моей (τις ο των εμων χειρων εξαιρούμενος)[1]" (Втор 32:39). "Страшно впасть в руки Бога живаго!" (Евр 10:31). Земля и пепел все мы люди, цвет, трава и прах, тень, дым и сон, и живем, не живя. С того времени, как сказанное: "прах ты и в прах возвратишься" (Быт 3:19) вошло во всю нашу природу, мы всецело облеклись в смертность и тление и все вообще уже умерли, хотя бы умирал один сегодня, другой завтра. Как произошедшие из земли, в землю, спустя недолго, и возвратимся, цари и граждане, начальники и подчиненные. В самом деле посмотри на царствовавших прежде нас, и сравни, что они были и чем теперь стали. Увидишь, как живут делавшие доброе, блаженствуя и по смерти, а в день воздания они выйдут в воскресение жизни, между тем делавшие худое и здесь всегда осыпаются проклятьями и ругательством, и восстанут в воскресение не жизни, а осуждения. Поэтому ваша боголюбивая душа пусть подражает сохранившим неизменно веру, совершившим добрый путь заповедей, и возвратите бедной жене Феогноста и ее детям виноградник; довольно для них постигшего их горя: пусть не увеличиваются их беды и не возрастает еще более несчастие. И умоляю, облегчи поскорее тяготящую их скорбь и несчастие, помня Спасителя, в Евангелии заповедующего нам, чтобы не заходило солнце в гневе нашем (Еф 4:26), и опять обращающегося к тому богатому с словами:"безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?"(Лк 12:20) "Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?" (Мф 16:26) Разве сойдет с нами в ад сладость виноградного плода, или приятность смокв, или жир елея, или избыток имущества и слава власти? Не оканчивается ли все старание человека тлением? Оставляя все, не отходим ли отсюда нагими и беззащитными? Помня все это, постарайся возвратить виноградник, чтобы было тебе хорошо в день суда.