Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.

• Предисловие автора к первому изданию[1]
• Послесловие протоиерея Иоанна Мейендорфа к первому изданию[3]
• Послесловие автора ко второму изданию[4]
• Послесловие автора к третьему изданию[5]
• Глава 1
• Глава 2
• Глава 3
• Глава 4
• Глава 5
• Глава 6
• Глава 7
• Глава 8
• Глава 9
• Глава 10
• Глава 11
• Глава 12
• Приложения
• Приложение I
• Приложение II
• Использованные источники

© Л.Л. Регельсон, 2017

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

© «Центрполиграф», 2017

Предисловие автора к первому изданию[1]

Замысел этой работы, посвященной истории Русской православной церкви после 1917 года, складывался в непосредственной и органической связи с теми духовными исканиями и событиями, которыми отмечена Ее история за последние десять лет. Открытое письмо патриарху отцов Н. Эшлимана и Г. Якунина положило начало постепенному просветлению той туманной атмосферы благочестивого мифа, которая скрывала правду о Русской церкви от нее самой и от ее искренних друзей. Значительность и новизна этого духовного акта заключалась не только в обличении государственного насилия над Церковью, хотя и это было сделано с большей энергией и убедительностью, чем кем бы то ни было прежде.

Главное заключалось в преодолении той бездуховной прикованности к внешней стороне жизни, которая в современной России заставляет каждого искать корни своих болезней где угодно, но только не в себе самом. Обычное бессильное негодование против лживости и жестокости государственной политики начало сменяться стремлением «навести порядок в собственном доме», не дожидаясь возникновения «благоприятных условий», ибо для духовного, церковного делания всякое время благоприятно, и время скорбей и гонений, быть может, благоприятно в наибольшей степени.

Отрезвляющее впечатление, произведенное «Открытым письмом», было связано не столько с разоблачением очередной попытки насильственного уничтожения Церкви, сколько с разоблачением той дряблости церковного духа, той вовлеченности в мирскую стихию, той зараженности страхом и ложью, которые обнаружились при этом в самой Русской церкви, в особенности в ее высшей иерархии.

Однако, когда встал вопрос о выходе из этого болезненного и невыносимого состояния, вскоре стало очевидным, что путь обличений и призывов, направленных к архиереям, также несостоятелен. Хотя несомненно, что преодоление всякого церковного кризиса начинается с личного духовного подвига, а характер нынешнего кризиса требует этого подвига прежде всего от епископов, однако именно здесь вскрывается самая глубокая болезнь современной русской церковности, наглухо закрывающая возможность для такого спасительного усилия.

Трагизм нынешнего положения – не в том, что патриарх и большинство епископов избрали путь малодушного сервилизма, усугубляющий в новых условиях худшие традиции эпохи церковно-государственной симфонии, но в том, что усилия отдельных ревнителей сохранить Церковь от растления и разрушения пресекались не только государственным насилием, но прежде всего и главным образом – насилием церковно-административным.

Ярким прецедентом, убившим всякую надежду отдельных епископов на возможность самостоятельной церковной инициативы, была судьба владыки Ермогена (Голубева), который в период «хрущевского гонения» сумел, опираясь на поддержку духовенства и верующего народа, не выходя за рамки гражданской законности, успешно противостоять государственному нажиму. В двух епархиях он сохранил храмы от закрытия в период, когда была ликвидирована половина приходов Русской церкви. Однако владыка Ермоген, проявивший реальность своей архипастырской власти перед лицом гражданских чиновников, оказался духовно безоружным перед насилием со стороны тех же чиновников, когда оно осуществилось не прямо, а через посредство патриарха Алексия, устранившего владыку Ермогена под видом «увольнения на покой» от архиерейского служения и сославшего его в удаленный монастырь. Аналогичная судьба постигла тех епископов, которые пытались возражать против постановления церковного управления, изъявшего контроль над церковным имуществом из рук иерархии и передавшего этот контроль в руки старост, а через них – в руки местных органов гражданской власти.

В сознании и сердце епископов не мог не возникнуть трагический конфликт между требованиями церковной совести и архипастырского долга, с одной стороны, и требованием административного послушания патриарху – с другой. Конфликт этот неизменно решался в пользу послушания, порождая чувства уныния, безнадежности, бесплодности каких-либо попыток проявления церковной инициативы, в малейшей степени противоречащей очередному повороту курса государственно-церковной политики. Однако всякий другой путь казался покушением на величайшую святыню – церковное единство…

Такой принципиальный разлад в недрах церковной совести, такой безысходный конфликт между требованиями церковной правды и церковного единства свидетельствовал, конечно, не о том, что Церковь не может сохранить свою чистоту в условиях недоброжелательства гражданской власти, но о том, что существует глубокий дефект в самом церковном сознании, в самом понимании природы и структуры Церкви. Как следствие этого дефекта сознания над Русской церковью нависла, с одной стороны, угроза распада на враждующие между собой части с различной политической ориентацией, с другой – угроза «канонического плена», позволяющего одному человеку, ставшему патриархом не без помощи «мирских начальников», завести церковь в бездну духовного падения, явным образом не нарушая при этом букву православных догматов.

Реальность первой угрозы доказывается опытом церковных расколов 20-х годов, а также тем фактом, что и в настоящее время Русская церковь распадается, по крайней мере, на пять частей: две на территории СССР – Московская патриархия и катакомбная Церковь, малочисленная, но хранящая богатое духовное наследство, и три «юрисдикции» за рубежом – синодальная («Карловацкая»), западно-европейская и американская, каждая из которых, по-видимому, остается в глубинном экклезиологическом смысле принадлежащей к Русской церкви, несмотря на все временные попытки того или иного решения проблемы административно-канонического управления.

Реальность второй угрозы – «канонического плена» – доказывается постепенной эрозией православного церковного сознания, вызываемой длительным и настойчивым воздействием на него со стороны официальной государственной идеологии через посредство Высшего Церковного Управления. Эта постепенная эрозия едва не перешла в духовную катастрофу, когда после смерти патриарха Алексия возникла вполне реальная возможность, что патриархом Русской церкви станет митрополит Никодим (Ротов).

В «Обращении к Поместному собору 1971 г.» священника Н. Гайнова и мирян Ф. Карелина, Л. Регельсона и В. Капитанчука на основании тщательного исследования было показано, что митрополит Никодим с группой богословов на протяжении многих лет развивал и насаждал в Русской церкви новое, соборно не обсуждавшееся учение в духе апокалиптического религиозного коммунизма, в котором давалась новая догматическая формулировка тех основ христианской веры, которые не были сформулированы в Догматах вселенских соборов.

Ни в какой степени не отрицая свободы богословского творчества в Православной церкви, авторы «Обращения», помимо анализа сомнительных аспектов нового учения, указали на тот глубоко тревожный факт, что внедрение нового учения и с ним новой духовности производилось путем целенаправленной смены состава епископата, так что несколько десятков новых епископов были поставлены под влиянием и по выбору митрополита Никодима, пытавшегося таким образом усилить свои позиции среди русской иерархии. При существующей практике иерархического взаимоотношения между патриархом и епископами ничто не могло помешать митрополиту Никодиму, если бы он стал патриархом, сменить весь состав русского епископата. Очередное колебание государственной политики, совершившееся – мы верим – не без Промысла Божьего, помешало митрополиту Никодиму прийти к власти в Церкви и привело к этой власти иерарха более консервативного в отношении богословских новшеств. Однако пережитая опасность с ужасающей очевидностью вскрыла тот факт, что в сознании и в практике Русской церкви, во всяком случае в той ее части, которая административно подчинена Московской патриархии, нет никаких начал, никаких принципов, которые могли бы воспрепятствовать такому духовному насилию над всей Церковью со стороны одного иерарха, вставшего во главе Церковного Управления и пользующегося поддержкой государственной власти.

При всем этом для православного сознания представлялось несомненным, что патриаршество, восстановленное Поместным собором 1917–1918 гг., является величайшим духовным достоянием Русской церкви, так что принципиальный экклезиологический разрыв с патриархом, какими бы личными недостатками патриарх ни обладал, чреват возникновением какой-то глубинной ущербности церковной жизни. Эта ущербность реально переживалась в опыте отделившихся от патриарха группировок Русской церкви, несмотря на сохранение ими чистоты веры, благодатности таинств и свободы от внедрения в Церковь чужеродных ей государственных начал.

Положение казалось безвыходным: ради сохранения одного аспекта церковности необходимо было жертвовать другими – с чем православное сознание примириться не могло, ибо такой вывод означал бы частичное разрушение веры в Церковь.

Невозможность найти положительное разрешение вопроса, оставаясь в рамках привычных понятий и исторических прецедентов, свидетельствовала о том, что Русская церковь поставлена перед лицом глубокого экклезиологического кризиса, выход из которого не может осуществиться иначе, как путем углубления и прояснения православного понимания природы Церкви – в аспекте церковного устройства.

Такое углубление экклезиологического сознания не может быть, однако, достигнуто без приобщения к реальному опыту исторического становления Церкви, в котором и осуществляется откровение Ее природы.

Между тем, в сознании большинства членов Русской церкви в настоящее время имеется зияющий провал церковно-исторической памяти, причем провал этот относится к наиболее содержательному и духовно напряженному периоду русской церковной истории – тому периоду, в который зарождался нынешний церковный кризис и, одновременно, вынашивались возможности его разрешения.

Отсюда становится ясным, что первым шагом к выходу из кризиса должно быть восполнение этого пробела, и лишь приобщение к этому беспрецедентному опыту может дать прочное основание для всех последующих духовных усилий. Работа по осмыслению материала, относящегося к истории Русской православной церкви после Поместного собора 1917–1918 гг., началась сразу же после опубликования «Открытого письма» двух священников и с перерывами продолжалась все эти годы.

Хотя данное исследование непосредственно написано одним человеком, однако автор считает своим правом и долгом назвать тех лиц, которые принимали участие в этом осмыслении: отцы Николай Эшлиман и Глеб Якунин, Феликс Карелин, Виктор Капитанчук и Евгений Барабанов. Каждый из них внес решающий духовный вклад в понимание того или иного аспекта духовных проблем, возникших в связи с этой работой, так что отсутствие одного из названных лиц, скорее всего, привело бы к тому, что данная работа не появилась бы на свет. Соборность процесса осмысления, разумеется, не снимает с автора полной ответственности за понимание и изложение как частных вопросов, так и общих выводов.

Автор выражает благодарность отцу Николаю Педашенко, отцу Сергию Желудкову, а также Анатолию Левитину и ряду других лиц за обсуждение отдельных моментов русской церковной истории, в которых они принимали личное участие; отцам Г. Якунину и Н. Педашенко, а также Е. Барабанову и М. Агурскому за помощь в собирании необходимых документов и книг.

Особо должна быть отмечена роль тех ревностных тружеников, которые посвятили свою жизнь собиранию и хранению уникальных или труднодоступных материалов по истории Русской церкви.

Ценнейший архив таких материалов был изъят следственными органами во время паломничества нескольких участников этой работы в Новый Афон в 1968 г. и до сих пор не возвращен. Потеря, казавшаяся невосполнимой и вынудившая на время отложить работу, милостью Божией была впоследствии возмещена с лихвой[2].

Отметим, далее, те исследования, на которые автор более всего опирался при сборе и анализе исторического материала. Для периода 1922–1924 гг. одним из основных источников явилось фундаментальное исследование А. Левитина и В. Шаврова «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30-х годов XX века», тт. 1–3 (М.: Самиздат, 1960), посвященное обновленческому расколу. Богатый, хотя далеко не полный, материал по истории гонения на Церковь в 1918–1925 гг. дает ставшая библиографической редкостью, но и теперь остро актуальная работа А.А. Валентинова «Черная книга» («Штурм небес») (Париж, 1925; с вводной статьей Петра Струве). Незаменимым пособием явилась единственная в своем роде книга протоиерея М. Польского «Новые мученики российские» (Джорданвилль. Т. 1, 1949; Т. 2, 1957). Хотя некоторые духовные установки М. Польского представляются спорными, однако значение этой книги для церковного читателя в СССР, если бы она была ему хоть в какой-то степени доступна, трудно переоценить.

Для изучения церковной оппозиции против митрополита Сергия (Страгородского) в конце 20-х годов важную роль сыграла диссертация архимандрита (теперь архиепископа) Иоанна Снычева «Церковные расколы в Русской церкви 20-х и 30-х годов XX столетия» (1965), написанная по материалам и под руководством митрополита Мануила (Лемешевского), сохранившего для истории многие важнейшие сведения о той эпохе. Работа архимандрита И. Снычева ценна еще и тем, что она представляет собой наиболее разработанную попытку серьезной и вполне искренней апологии церковной позиции митрополита Сергия. Шеститомный словарь русских епископов митрополита Мануила (Самиздат) явился уникальным источником для исследования изменений состава русской иерархии и для получения биографических сведений о епископах.

Отметим также небольшую, но содержательную статью католического священника А. Дейбнера «Русские иерархи под игом безбожников» (Париж. Благовест. 1931. № 4).

Граждански-правовой аспект положения Церкви в СССР в 20-е годы обстоятельно рассмотрен в ряде статей в журнале «Путь» (в частности, И. Стратоновым).

Данное исследование состоит из двух частей: в первой части рассматриваются с авторских позиций узловые моменты русской церковной истории 1917–1945 гг. Вторая часть представляет собой научно-историческое приложение, в которое входят: 1) история Русской церкви этого периода в датах и документах; 2) изменение состава русского епископата по годам и 3) биографические сведения о епископах, находившихся в церковной оппозиции к митрополиту Сергию. Перенесение во вторую часть всего объема фактических сведений позволило избежать чрезмерной перегруженности первой части.

Позиция автора, безусловно, отразилась и в подборке цитируемых в Приложении документов, хотя он стремился к тому, чтобы в этой подборке были представлены различные точки зрения и чтобы основные темы можно было проследить в их развитии. Автор надеется, что односторонность, неизбежная в данном исследовании, будет преодолена в дальнейшем изданием возможно более полного, объективного и беспристрастного сборника документов, который составит несколько объемистых томов.

В настоящем исследовании, несомненно, будут обнаружены ошибки и неточности. Если ошибки в авторской позиции могут быть исправлены только соборным церковным обсуждением, то научно-исторические и литературные дефекты, возможно, удалось бы уменьшить при наличии времени и сил. Учитывая реальную опасность, что возможность дальнейшей работы может в любой момент прерваться, автор решается выпустить этот труд в несколько незавершенном виде. Слишком велик долг перед мучениками Русской церкви, чтобы можно было далее откладывать эту попытку свидетельства об их подвиге и духовных исканиях.

Цель автора не в том, чтобы заставить услышать себя, но в том, чтобы помочь услышать их. Большую часть исследования составляют выдержки из подлинных церковных документов, в своей совокупности не известных почти никому в Русской церкви. Авторский текст сведен до минимума и служит задаче выделения – из всего богатства церковного свидетельства – нескольких основных идей и тенденций, наиболее важных для решения церковных проблем сегодняшнего дня.

Москва, 1977 г.

Послесловие протоиерея Иоанна Мейендорфа к первому изданию[3]

Автор настоящей книги принадлежит к молодому поколению русской интеллигенции. Он и его современники пришли к Православной церкви путем сознательного обращения ко Христу, хотя по воспитанию они принадлежат к советскому обществу, из которого религия искореняется вот уже почти шестьдесят лет. Весьма знаменателен тот факт, что эта первая – на русском языке – попытка написать очерк истории Русской православной церкви в страшные годы гонений 20-х и 30-х годов появляется именно сейчас в России, хотя напечатать свой труд на родине автор, конечно, не может. Религиозное возрождение в среде молодой интеллигенции не может обойти вопросы: в какую Церковь она призвана обращаться? Какова природа современного русского православия? Каково место Церкви в трагической истории революции и ее последствий?

Справедливы ли обвинения антирелигиозной пропаганды в том, что православное духовенство в своем неприятии марксизма всегда руководилось лишь корыстными интересами и мечтой о политической реставрации монархии? Правда, никакая «официальщина» и тем более официальная пропаганда особенным доверием не пользуется среди современной интеллигенции, но вопрос о том, почему органы самой Церкви, т. е. Московской патриархии, подтверждают государственную версию событий, отрицают наличие гонений на религию, хотя закрытие церквей, дискриминация верующих, колоссальные налоги, облагающие и приходы, и духовенство, являются легко наблюдаемыми фактами советской действительности, не может быть обойден. И поэтому: если официальная версия о положении Церкви является ложной, не пришло ли время восстановить истину и, особенно, возродить память и культ мучеников?

Но на все эти вопросы можно ответить, только восстановив исторические факты последних десятилетий и сделав их доступными широкой общественности. Так же как без восстановления памяти об «Архипелаге» Россия не может возродить свою совесть, так и православие не может строить будущее без памяти о прошлом и, особенно, без памяти о своих мучениках, на телах которых христиане первых веков совершали евхаристию и кровью которых Русская церковь жива и сейчас. Попытка Льва Регельсона собрать материалы о событиях и лицах, ответственных за жизнь Церкви в переходные годы между революцией и Второй мировой войной, есть не только исторический труд, но и весьма своевременный манифест преданности всему честному, чистому и святому в жизни Церкви.

Автор имел доступ к частным архивам и переписке, пользовался воспоминаниями и неопубликованными рукописями (среди которых важное место занимает шеститомный словарь русских епископов этого периода, составленный митрополитом Куйбышевским Мануилом (Лемешевским) до его кончины в 1969 г.). Это не значит, конечно, что все выводы Льва Регельсона могут рассматриваться как окончательные. Не подлежит сомнению, что огромное количество документов осталось ему недоступным. В настоящий момент невозможно даже поставить вопрос о «нормальном» исследовании новейшего периода истории Русской церкви. Можно только мечтать о продолжении «подпольного», личного собирания сведений, начатого автором. Только понемногу лица, обстоятельства, падения, а также истинные Божьи чудеса будут становиться известными и общая историческая картина начнет выясняться. Героический труд Льва Регельсона, несомненно, послужит основой историографии Русской церкви нового периода, но он требует продолжателей.

Среди материалов, не использованных автором, имеются и заграничные издания. Л. Регельсон имел под рукой только некоторые из них: о «Новых мучениках» протоиерея М. Польского, «Путь моей жизни» митрополита Евлогия и др. Но ему не были доступны книги, напечатанные на немецком, английском и французском языках. Многие из этих иностранных изданий имеют несомненную ценность для выяснения церковной политики патриарха Тихона и местоблюстителя Сергия. Я имею в виду, например, книги: католического иеромонаха Хризостома – Kirche Ngeschiche Russlans der Neuesten Zeit, Freiburg, 1968 (иеромонах Хризостом сам был участником и свидетелем церковной жизни в России в 20-х и 30-х годах); William C. Fletcher. A study in survival. The Church in Russia, 1927–1943, London, SPCK, 1965; Harvey Fireside. Icon and Swastiika: The Russian Ortodox Church under nazi and Soviet Control, Cambridge, Mass. Harvard University Press, 1971, и многие другие.

Хотя эти авторы и не имели в руках тех источников, которыми пользовался Регельсон, и, конечно, не пользовались тем личным (а потому незаменимым) опытом, который принадлежит современному участнику церковной жизни, тем не менее и в их трудах есть факты и оценки, существенно дополняющие материалы, собранные Регельсоном. Из важных русских заграничных изданий автору неизвестны книги: Т.В. Троицкий. «Что такое живая церковь?» (Варшава, 1928), с замечательной оценкой обновленчества как своеобразного бунта белого духовенства против епископата; воспоминания бывшего сотрудника патриарха Тихона и митрополита Сергия протопресвитера Василия Виноградова «О некоторых важнейших моментах и деятельности последнего периода жизни свят. патриарха Тихона» (Мюнхен, 1959) (прот. В. Виноградов был членом Высшего Церковного Совета при патриархе Тихоне в 1924 г.).

Но если эти издания могут дополнить содержание книги Регельсона, то эта последняя дает канву, в рамки которой входят отдельные события и материалы, описываемые в других источниках, и сама содержит огромное количество неизвестных до сих пор фактов и документов. Можно спорить в отдельных случаях с критериями и «духовным стилем» автора при подборе фактов. Необходимо ли было, например, включать известия о явлениях Божьей Матери в Фатиме в ряд «дат и документов» истории Русской церкви? Но не «духовный стиль» книги представляет её главный интерес, а общая концепция автора, имеющая огромное значение не только для оценки событий внутри России, но и для суждения о зарубежных русских церковных образованиях.

Следующие положения нам кажутся самыми важными для понимания исторической концепции Регельсона:

1. Его история есть, преимущественно, история русского епископата в послереволюционный период: в книге очень мало данных о жизни и взглядах рядового духовенства и приходских общин и о том, как они относились к спорящим между собой епископам, к различным течениям патриаршей Церкви и обновленчества. Смысл того потрясающего факта, что именно народ сумел сохранить истинное Православие, отвергнуть фальшь обновленческого раскола и «выдержать» натиск государственных попыток уничтожить Церковь, остается задачей для будущих историков.

Мы не ставим автору в упрек его интерес к епископату. Будучи православным историком, он понимает, что без епископата не может быть ни православия, ни церкви, и справедливо считает, что история епископата должна послужить основой русской церковной историографии нового периода. Но история русского епископата 20-х и 30-х годов предполагает центральность вопросов канонического порядка: епископат сохраняет преемственность церковной жизни и церковного учения; он призван соблюдать единство Церкви; он ответствен за Церковь в целом, за ее структуру, за миссию, за жизнь каждой церковной общины. Советская власть стремилась упразднить все эти структуры и шла на временный компромисс с Церковью только в ту меру, в какую Церковь продолжала пользоваться народной поддержкой. Но одновременно власти пытались использовать иерархическое устройство православной церкви, чтобы контролировать ее «сверху» (т. е. как раз через епископат), разделить ее (пользуясь каноническими и личными разногласиями между епископами) и, наконец, вызвать ее внутреннее разложение.

Основным вопросом для руководителей Церкви был следующий: пытаться ли или не пытаться сохранить централизованную структуру Церкви во главе с патриаршим управлением (хотя после смерти патриарха Тихона в 1925 г. власти не допускали избрания нового патриарха)? Согласиться на упразднение патриаршего «центра» означало передачу монополии «легализованной» церковности обновленческому «Синоду» (признанному восточными патриархами!!!), который постепенно получил бы пользование всеми открытыми церквами. Но сохранение патриаршего управления предполагало государственный контроль. Странная альтернатива стояла перед совестью местоблюстителя Сергия, избравшего (после долгих колебаний) путь сотрудничества с властями ради сохранения преемственности «законного» православия.

Лев Регельсон считает этот выбор местоблюстителя неправильным. По его мнению, в кредит местоблюстителя нельзя даже поставить восстановление церковной жизни Сталиным во время Второй мировой войны: Сталин разрешил избрание патриарха и открытие церквей не потому, что Сергиевский синод был готовым (и послушным) органом этого восстановления, а потому, что этого требовал народ и мировое общественное мнение. Если бы в 1943 г. патриаршего управления не существовало, Сталин вызвал бы из подполья разрозненные группы духовенства и верующих и всё равно восстановил бы патриаршее управление, которое было бы внутренне свободнее и нравственно чище, чем «Сергиевское».

2. В основу своих канонических и исторических оценок автор полагает указ патриарха Тихона, изданный 7/20 ноября 1920 г., т. е. еще во время Гражданской войны. Указ допускал возможность временно независимого существования епархий (или групп епархий) в случае разобщения с патриаршим центром или в случае прекращения деятельности высшего церковного управления. В этом указе автор видит возврат к древнецерковному строю, где действительно не было понятия подчинения епископов и их епархий какой бы то ни было «высшей власти». Собор 1917–1918 гг., восстановив порядок избрания архиереев епархиями, отчасти восстановил и этот древний строй, в котором автор справедливо видит основу православного понимания Церкви, как оно выражалось в доконстантиновскую эпоху, когда Церковь не имела связи с государством. Постепенное историческое образование «митрополий», «архиепископий» и «патриархий» (в IV–V веках) не имело целью изменить первоначальную структуру Церкви, как единство веры между местными общинами, возглавляемыми своими епископами, а просто выражало необходимость организованного единства в новых исторических условиях. «Подчинение» местных епископов митрополитам и патриархам не было самоцелью, а только средством, обусловленным «соборностью», т. е. подчинением самого митрополита или патриарха соборному суду епископов и всей Церкви.

Указ патриарха Тихона 1920 г. допускал возможность ликвидации патриаршего управления и указывал на то, как Церковь должна была, в этом случае, вернуться к тем условиям, которые существовали в эпоху гонений первых веков христианства.

По мнению Регельсона – и это является лейтмотивом его исследования, – ошибка митрополита Сергия, возглавившего патриаршее управление после ссылки местоблюстителя Петра Крутицкого (декабрь 1925 г.), заключалась именно в том, что он не последовал Указу 1920 г., а всю свою энергию и ум направил к тому, чтобы сохранить «центр», которому бы епископы «подчинялись». Ошибочность его пути заключалась в том (по мнению автора), что в советских условиях сохранение «центра» было возможно только путем «согласования» его деятельности с властями, т. е. путем фактического допущения контроля властей над деятельностью «центра».

Мы вернемся ниже к этому основному тезису Регельсона, но уже сейчас необходимо отметить, что сам автор признает не только психологическую неподготовленность русского епископата к принципу «независимого существования епархий», но и то, что сам патриарх Тихон в своем указе допускал эту независимость только «впредь до организации высшей церковной власти», сохраняя за последней право утверждения или неутверждения постановлений, принятых в условиях временной «независимости» епархий. Следовательно, усилия митрополита Сергия сохранить «центр» соответствовали внутренним стремлениям русской иерархии и самого патриарха. Но вопрос, конечно, должен оставаться открытым в отношении того, правильны ли были эти усилия по существу и по методу, которого придерживался митрополит Сергий.

Книга Регельсона содержит много исторических сведений о сделанных несколькими русскими иерархами попытках установить фактические временные «автокефалии» в соответствии с Указом 1920 г. Наиболее значительными среди них были митрополит Ярославский Агафангел и митрополит Казанский Кирилл. Можно напомнить о том, что Северо-Американская епархия в 1924 г. провозгласила себя «временно самоуправляющейся» на том же основании Указа 1920 г. Во всяком случае, в 20-х и 30-х годах возникло несколько «автокефалий». Некоторые из них находились в несколько двусмысленных отношениях с установленным в 1922 г. обновленческим «высшим церковным управлением»: так, управляющий Петроградской епархией епископ Ямбургский Алексий (Симанский) – будущий патриарх – вместе с другим Петроградским викарием, епископом Петергофским Николаем (Ярушевичем), тоже учредили «автокефалию» в 1922 г., о которой в свое время подробно писал А. Левитин в своей истории обновленчества. 9 июня 1922 г. епископ Алексий снял запрещение с Введенского и хвалился, что его управление епархией получило «согласие» обновленческого ВЦУ. Лев Регельсон не вполне прав, обвиняя епископов Алексия и Николая в прямом принятии обновленчества. Епископ Алексий ограничился – и то очень кратковременно – полупризнанием обновленческого управления, но уже через две недели (24 июня 1922 г.) отказался от прямого сотрудничества с ВЦУ и за это был сослан. Сведения и документы об этих событиях опубликованы архиепископом Сергием (Лариным) в «Вестнике русского западноевропейского экзархата» (1964. № 45–48). Это издание осталось автору неизвестным.

Совсем по-другому обстоит случай митрополита Сергия (Страгородского). Открытое признание обновленчества этим выдающимся богословом и иерархом сыграло роковую роль в трагические месяцы 1922 г. Правда, его торжественное покаяние в 1923 г. перед патриархом Тихоном тоже не лишено огромной духовной значимости.

3. Личность митрополита Сергия и его деятельность стоит в центре всех церковных событий 20-х и 30-х годов. Решительное неприятие и критика этой деятельности является главным тезисом книги Регельсона. По мнению автора, власть «заместителя местоблюстителя», а затем просто – «местоблюстителя» митрополита Сергия была, с одной стороны, лишена бесспорной канонической законности, а с другой стороны, предполагала морально недопустимый сервилизм по отношению к властям.

Такая оценка деятельности митрополита Сергия, в основном, совпадает с позицией тех церковных деятелей, которые, хотя и находились в оппозиции «местоблюстителю» в 30-х годах, признали законным избрание патриарха Алексия Собором 1945 г. и вступили с ним в общение. Наиболее авторитетным и выдающимся иерархом в этой группе был епископ Афанасий (Сахаров), о его исповеднической жизни много говорится в книге.

Вопрос о законности или незаконности возглавления Русской церкви митрополитом Сергием связан, во-первых, с самой системой назначения местоблюстителей еще при жизни правящего первосвятителя, введенной патриархом Тихоном по поручению собора 1917–1918 гг. Система эта не имеет прецедентов в истории Церкви и прямо противоречит канонам, запрещающим епископам (и тем более патриархам) назначать себе преемников: епископ – всегда избранник Божий, через Церковь, и не может назначаться единолично. В оправдание действия патриарха можно только сказать, что условия, в которых находилась Русская церковь, были вполне беспрецедентны, и, как правильно указывает Регельсон, патриарх действовал в силу соборного поручения, а не по личному произволу. Правда, «местоблюстители», указанные в его завещании в 1925 г., были, вероятно, уже не те, которых он назначил на закрытом заседании собора в 1918 г. Из трех патриарших избранников 1925 г. – митрополитов Кирилла Казанского, Агафангела Ярославского и Петра Крутицкого – только последний находился на свободе. Его «местоблюстительство» стало единственным общепризнанным – в России и за рубежом – символом единства Церкви после смерти патриарха Тихона.

Еще более спорными являются дальнейшие назначения «заместителей». Митрополит Петр назначал «заместителей» два раза: еще находясь у власти, он назначил митрополита Сергия (Страгородского), Михаила (Ермакова) и Иосифа (Петровых), а после ареста – заместительскую «коллегию» во главе с архиепископом Григорием (Яцковским). Митрополит Иосиф (будущий глава иосифлян), вступив в управление Церковью после ареста митрополита Сергия в 1926 г., назначил до десяти возможных заместителей… Заявление – почти тотчас взятое обратно – митрополита Агафангела в 1926 г. о восприятии им полномочий, полученных им от самого патриарха Тихона, еще больше усложнило вопрос о возглавлении Церкви. При этом не подлежит сомнению – как неоднократно признает Регельсон, – что хаос в «заместительстве» сознательно поддерживался властями, которые науськивали и обновленцев, и «григориан», и самого митрополита Агафангела на заявление «прав» на местоблюстительство.

Итак, если «права» митрополита Сергия были несомненно спорными, то еще более спорными были притязания всех его конкурентов. Концепция Регельсона, о которой мы уже упоминали выше и согласно которой наилучшим выходом для церковного руководства была бы децентрализация, в согласии с Указом 1920 г., нам кажется также не вполне убедительной. Во всяком случае, как признает сам автор, русский епископат был к ней психологически не подготовлен: ему была слишком привычна централизованная рутина синодального управления, а избрание патриарха в 1918 г. было воспринято как обретение харизматического вождя Церкви, без которого церковная жизнь казалась невозможной. Сам Регельсон подчеркивает важность «первосвятительской харизмы» для церковного сознания верующих. Наконец, наличие обновленческого синода и григорианского «Временного высшего церковного совета» требовало и от канонического православия создания временного центра, хотя бы для представительства и свидетельства о неканоничности раскольничьих «центров». Нам также кажется очевидным, что из всех наличных русских иерархов этих лет митрополит Сергий оказался наиболее способным разобраться в трагической сложности положения.

Митрополиты Петр, Агафангел, Иосиф, а также и другие возможные «местоблюстители», не показывали ни последовательности, ни состоятельности в своих действиях и назначениях. Принципиальное согласие митрополита Сергия в 1926 г. признать свободу заграничных епархий определять свой путь вне зависимости от Москвы и особенно его неудавшаяся попытка, тоже в 1926 г., (о которой Регельсон сообщает много нового и за которую сам митрополит Сергий попал под арест) избрать митрополита Кирилла патриархом путем тайного, письменного голосования епископата, вне ведома властей, показывают, что, перед тем как «пойти на компромисс», он активно, и даже весьма ловко, пытался найти наиболее выгодный для Церкви выход.

«Ловкость» митрополита Сергия вновь проявилась в 1941 г., когда его экзарх в Прибалтике, митрополит Сергий «младший» (Воскресенский), остался в оккупированных областях и возглавил возрождение Церкви под немцами. Митрополит Сергий (Воскресенский) был убит гестапо (или советскими партизанами?) в 1944 г., когда он уже готовил «возврат» к советским условиям. Трудно представить, чтобы это делалось без ведома Сергия «старшего». Деятельность Сергия «младшего», почти неизвестная Регельсону, и опубликованные за границей его свидетельства об условиях работы Московского синода в 30-х годах, в котором митрополит Сергий (Воскресенский) активно участвовал, также очень важны для окончательной исторической оценки роли местоблюстителя в жизни Русской церкви.

Конечно, за «легализацию» Сергиевского синода в 1927 г. пришлось заплатить дорогой ценой, и, в первую очередь, заявлениями о том, что в СССР нет и не было гонений на Церковь. Эта по существу бессмысленная и никого не убеждающая ложь, а также прямая зависимость «легализованного» церковного управления от государственных «уполномоченных», и вызвала оппозицию так называемых «непоминающих», среди которых оказались и некоторые видные иерархи Тихоновского времени.

Но и тут беспристрастный историк должен признать, что и самого патриарха Тихона обвиняли в излишней уступчивости и что ядро будущей антисергиевской оппозиции уже находилось в оппозиции и самому патриарху Тихону («Даниловская группа»). Во всяком случае, сам патриарх счел возможным сделать в 1923 г. заявление о том, что «ни в каком преследовании какой бы то ни было религии советскую власть обвинить нельзя». Митрополит Сергий мог сослаться на этот прецедент.

Как бы ни относиться к примирительной и «лояльной» политике патриарха в последние два года его святительства, имя святейшего Тихона уже воспринято и Церковью, и народным сознанием как имя великого исповедника веры. У заместителя и затем патриарха Сергия такого авторитета не было, и оппозиция против него стала более открытой. Во всяком случае, критика его деятельности в книге Льва Регельсона, несомненно, заслуживает гораздо большего внимания, чем всё то, что о нем писалось и говорилось за рубежом. Но нам кажется, что и Регельсон еще не сказал о нем последнее слово.

Одна сторона деятельности заместителя подвергается особо острому и справедливому осуждению в настоящей книге: это та легкость, с которой Сергиевский Синод применял канонические санкции и запрещения против инакомыслящих, как внутри России, так и за границей. Возможно, что митрополит Сергий пытался этими санкциями, наложенными на тех, кто оспаривал его власть, упрочить свое собственное, далеко не бесспорное, положение, показать urbi et orbi, что именно он возглавляет единственно истинную Церковь. Но результат, без суда и расследования наложенных запрещений, был один: углубление разделений и ответные заявления некоторых крайних оппозиционеров о «безблагодатности» Сергиевской церкви. Правда, не митрополит Сергий начал политику поспешных запрещений – ее начали обновленцы, «лишив сана» самого патриарха Тихона, и продолжали «григориане». Восприняв эту практику раскольников, митрополит Сергий возобновил худшие – и отнюдь не «тихоновские» – черты старого бюрократического централизма.

Совершенно справедливо Регельсон характеризует этот аспект политики митрополита Сергия как «хулу на благодать» и приравнивает его спор с митрополитом Агафангелом к конфликту между Карловацким синодом и митрополитом Евлогием. И тут и там, по мнению автора, иерарх, имеющий бесспорные полномочия от патриарха Тихона, защищал свою ответственность за Церковь от притязаний самозванной и произвольно подобранной группы епископов. По нашему мнению, между этими двумя случаями параллель действительно существует, но существуют и различия: митрополит Сергий был правящим митрополитом Нижегородским и общепризнанным местоблюстителем, он возглавлял синод канонических епископов. Карловацкий же синод, состоявший из епископов, покинувших свои епархии, действовавших на территории другой поместной (Сербской) Церкви, и формально лишенный всякой канонической действенности прямым Указом патриарха в 1922 г., совершал большую «хулу на благодать», чем митрополит Сергий, «запрещая» митрополитов Евлогия Западноевропейского и Платона Североамериканского, законно назначенных патриархом Тихоном. В чисто каноническом отношении «карловчане» все же в большей мере «самозванцы», чем местоблюститель Сергий, и им одним, действующим вполне свободно, вне досягаемости советской власти, принадлежит печальная монополия заграничных анафем и запрещений. От анафем митрополиты Евлогий и Платон, так же как митрополиты Агафангел и Кирилл, о которых подробно пишет Регельсон, всячески воздерживались и, даже пренебрегая, ради любви и мира, каноническими принципами, неоднократно вступали с карловчанами во временно-практические братские договоры, при сохранении принципа своей самостоятельности.

Лев Регельсон, ссылаясь на весьма одностороннюю книгу митрополита Сергия «Правда о религии в России», указывает на будто бы состоявшееся в 1935 г. «объединение феофиловцев (Североамериканская церковь) с карловчанами». В действительности имело место только принятие «временного положения», при котором Американская церковь сохраняла свою полную независимость. Также неправильно сообщение о подписании митрополитом Евлогием «лояльности» в 1927 г. В действительности, ради сохранения канонического общения с Русской церковью, митрополит Евлогий дал заверение только о своей «аполитичности». Повторные требования о «лояльности» привели к его разрыву с митрополитом Сергием в 1931 г.

На протяжении всего своего труда автор не скрывает своей симпатии к анти-сергиевской оппозиции 20-х и 30-х годов и к остаткам «непоминающих», существующим еще в 60-е годы. Позиция последних хорошо и пространно выражена в анонимном письме, написанном в 1962 г. и приводимом в книге полностью. Из него следует, что движение «непоминающих» в настоящее время существует только в «кельях» и что у всего многомиллионного верующего народа в России нет возможности ходить в иные церкви, кроме патриарших. И «непоминающий» автор письма нисколько не осуждает тех, которые так поступают.

Вообще, подлинная церковность книги Регельсона выражается в том, что она вся покоится на вере в единство Церкви и единство Христовой благодати: спор между митрополитом Сергием и «оппозицией» есть спор внутри Церкви. Можно – и должно – ставить под сомнение правильность поведения некоторых иерархов Церкви, но другой Церкви, кроме той, которую они возглавляют, всё же нет. Точно так же, как церковное сознание не может не рассматривать некоторые действия патриарха Никона и тем более придворных иерархов эпохи Петра I как ошибочные и даже богохульные, но таинства и преемственность Церкви не были ущерблены их грехом!

Основная сила книги Регельсона в ее справедливом протесте против сведения всей церковности и каноничности к понятию «подчинения». Всему народу Божию, а тем более епископам, принадлежит и право, и обязанность «рассуждения» и «различения духов». Без возможности судить о смысле и справедливости «указов высшей власти» не существует православной соборности. Но также справедливо пишет автор, что «оставление за собой права суждения о действиях церковной власти не должно означать разрыва канонического и молитвенного общения с ней». Именно на этом основании он принимает как правильную позицию тех «непоминающих», которые признали Московскую патриархию, восстановленную на соборе 1945 г., несмотря на вопиющие канонические несовершенства восстановленной церковной структуры.

В этой вере в Церковь есть главная сила книги, которая может быть и не удовлетворит ни ригористов «каноничности» Московской патриархии, ни новых донатистов, мечтающих о Церкви «чистых» и исключающих историческую действительность и ответственность за души «малых сих». – Эта сила в словах Спасителя: «На сем камне созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф., XVI: 18).

Протоиерей Иоанн Мейендорф, Нью-ЙоркСв. Владимирская духовная академия 1977 г.

Послесловие автора ко второму изданию[4]

Два десятилетия, прошедшие со времени первого издания этой книги, были насыщены поистине эпохальными событиями. Россия сдвинулась с вековых устоев и встала на новый путь, суть которого может быть выражена понятием «свобода». Это значит, что отныне главной движущей силой общества и государства становится человеческая личность. Требование быть личностью, ответственной за свои взгляды и поступки, предъявляется теперь ко всем без изъятия. Эта идея, казалось бы, самоочевидная для христианского сознания, впервые в русской истории принята как государственный принцип. И пришла эта идея не из Церкви, хотя сам факт существования альтернативной идеологии в тоталитарном государстве производил огромное раскрепощающее действие. Поневоле Церковь выполняла роль прибежища для тех, кто хотел сохранить живую душу и отказывался думать как все. Теперь положение Церкви внезапно и резко изменилось. Сможет ли она выполнить свое служение миру в новых условиях, или, подобно западным традиционным конфессиям, станет маргинальной структурой в индифферентном к религиозным вопросам обществе? Вопрос не в том, потерпит ли христианство в целом историческое поражение, а в том, сможет ли оно начать новое наступление и снова завоевать мир, т. е. живые человеческие души? Ясно, что это невозможно до тех пор, пока причины совершившегося уже поражения не осознаны и не устранены. Трагедия Русской церкви – это история крушения христианства в России. Сейчас, как будто, происходит его видимое возрождение. Но, восстанавливая церковность в том состоянии, в каком она была до революции, мы восстанавливаем и сохраняем те причины, которые в свое время вызвали духовное крушение России. Какую же новую революцию вызовет новое поражение христианства? Тот, кто не боится жить внутри истории, кто осознает свою личную ответственность перед ней, тот не может не чувствовать небывалого и все возрастающего напряжения исторических сил. Если апокалиптическая истерия приводит к пассивности и к бегству от жизни, то зрячая апокалиптическая тревога побуждает к пониманию и действию.

Сейчас значительная часть Русской церкви сидит за приходской партой. И это обнадеживает. Искренность и ответственность в сочетании с глубокими и всесторонними знаниями – это знаки взросления. Цель истории – взращивание самостоятельной и зрелой личности, и решающая задача христианства сегодня – найти путь возрастания человека, не уводящий в сторону от Творца. Речь идет не только о возрастании святости, но и о росте интеллекта, независимости, социальной и творческой активности. Пока эта задача не решена, историческая судьба христианства стоит перед лицом смертельной угрозы. Русская религиозная мысль перед революцией поставила самые глубокие и жизненно актуальные вопросы. Но лишь поставила: ни один из этих вопросов подлинного решения пока не получил. Одни готовы удовлетвориться решениями иллюзорными и формальными, другие призывают отказаться от всяких вопросов и терпеливо ждать, пока Всевышний уничтожит этот ненавистный мир и переделает все заново. Но и те и другие забывают о том, что Его главная цель – сотворить самих как своих соработников, собеседников, соучастников в деле созидания мира. Задача нашего врага – помешать этому, оставить нас в инфантильном, недоразвитом состоянии или увести на путь ложного возрастания, движения в пустоту. Есть и самоубийственные решения фашистского типа – яростный протест против тех труднейших требований, которые Творец предъявляет к личному росту каждого из нас.

В середине 1970-х гг., когда писалась эта книга, она адресовалась прежде всего православной эмиграции, а затем – сравнительно небольшому числу церковных людей в России, имевших доступ к нелегальной литературе. Действительный круг читателей оказался значительно более широким, выйдя далеко за пределы собственно церковной среды. При этом внимание привлекали не только вопросы отношений Церкви и государства или нравственная оценка революции, но также сугубо внутрицерковные проблемы, подробно обсуждаемые в книге.

Этот факт можно считать свидетельством острого общественного интереса к самой Церкви, к ее структуре, самосознанию и способу решения внутренних конфликтов. Еще раз подтвердилось, что иллюзия идеологической и дисциплинарной монолитности вызывает не симпатию, но скорее отталкивание у современника, который за всякой монолитностью привык видеть принуждение и неискренность. Напротив, одновременно существование разнообразных, порой остроконфликтных позиций и взглядов в пределах одной Церкви воспринимается как признак ее внутреннего богатства и духовной силы.

Автор хотел бы надеяться, что эта книга, с большим запозданием став доступной современному читателю, хотя бы в малой степени донесет до него свидетельство веры, которое явила Русская церковь в трагическую послереволюционную эпоху. И сияние подлинности этой веры становится особенно ярким и убедительным на фоне решений и поступков членов той же Церкви, в которых эта вера себя никак не проявила. Живущим на земле не позволено – даже в глубине сердца – выносить осуждающий приговор какой-либо человеческой душе. Но вглядываться и вдумываться в слова, поступки и решения наших отцов мы обязаны: иначе мы не научимся ничему и никогда. Их страдания и жертвы, их ошибки и обретения, их падения и подвиги окажутся напрасными и бесплодными. Да не будет этого!

В связи с новым изданием скажем несколько слов о церковных проблемах 1920-х гг., которым в книг уделено так много места и внимания. Негативная авторская оценка позиции и церковной практики митрополита Сергия связана с принципиальной убежденностью этого деятеля в правомерности административного насилия как основы церковного единства. Это выразилось прежде всего в беспощадных запрещениях и отлучениях от Церкви всего лишь за отрицание его политической платформы или несогласие с его спорными правами на роль первоиерарха.

Церковно-административное насилие удесятерялось в своих разрушительных последствиях, когда связывалось с насилием государственным, в те времена обычно пахнувшем кровью. В этом главном аспекте своей внутрицерковной политики митрополит Сергий ничем не отличается от обновленцев.

Патриарх Тихон, запрещая обновленцев, применил свое властное право именно для той цели, для которой он был этим правом наделен – как средство защиты Церкви от насилия со стороны части духовенства, пытавшейся дисциплинарными методами незаконно подчинить себе всю церковную организацию. Ничего подобного «правые» критики митрополита Сергия не делали, за исключением части Русской церкви за рубежом, объединившейся вокруг Карловацкого синода и заявившей свои административные права на всю зарубежную Церковь. Церковную же традицию патриарха Тихона в наибольшей степени продолжили такие иерархи, как митрополиты Агафангел, Иосиф, Кирилл и за рубежом – митрополит Евлогий и митрополит Платон.

Многолетнее обсуждение книги показало, что автору, к сожалению, так и не удалось довести до сознания читателей основную мысль – приоритет церковного начала над политическим. Обсуждение упорно сводится к вопросу: прав ли был митрополит Сергий в своей Декларации 1927 г. и была ли в то время возможна другая политическая позиция церковной власти? Между тем, для будущих судеб Православной церкви в России другой вопрос: имел ли право митрополит Сергий навязывать свою декларацию всей Церкви как общеобязательную, имел ли он право отстранять от служения тех иерархов, которые с его позицией не были согласны? За ответом на первый вопрос стоит всего лишь то или иное понимание политической ситуации того времени; за ответом на второй – то или иное понимание природы самой Церкви.

В 1988–1989 гг. автор вернулся к работе над книгой и полностью подготовил к изданию расширенную почти в полтора раза версию книги. Но это издание так и не вышло в свет по ряду причин, главной из которой было опасение автора оказать невольную помощь различным силам, начавшим в то время яростную атаку против Московской патриархии. Наряду с некоторыми полусектантскими движениями, во главе этой атаки встала Зарубежная синодальная церковь. Надо сказать, что использование бывшими «карловчанами» жупела «сергианства» носит чисто политический и конъюнктурный характер. Будучи сами откровенными узурпаторами церковной власти за рубежом, они не имеют никакого морального права обвинять в узурпации митрополита Сергия.

Зарубежные «синодалы» превзошли самого митрополита Сергия в развитии худших традиций эпохи Победоносцева. Суть этой новоявленной «традиции» – глубокое презрение к человеческой личности и связанной с ней соборности, пугливая подозрительность ко всем проявлениям творческого духа, несокрушимая вера в административное принуждение как высший аргумент в любом церковном споре. К несчастью, достаточно широкая поддержка в определенных кругах верующих им обеспечена. Спекулируя на неизбежных муках запоздалого роста, которые обрушились сейчас на Россию, эти лжефундаменталисты (ибо фундамент подлинной традиции они как раз и разрушают) пытаются законсервировать в душах отдельных верующих состояние личной и национальной инфантильности, причем злобной и агрессивной.

Но есть и другая опасность – отрыв от корней во имя мнимого творчества, отказ от традиции во имя ложно понятой свободы, стремление к поверхностному, иллюзорному межконфессиональному сближению, готовность к безответственным реформам, ведущим не к харизматическому возрождению, но к эмоциональному разгорячению при «теплохладности» духа. Тот духовный вакуум, который образовался за десятилетия господства примитивной и принудительной государственной идеологии, легко заполняется внешне привлекательными суррогатами духовности.

Наша надежда на преодоление этих болезней – в творческом, молитвенно сосредоточенном усвоении подлинной, глубинной традиции, в ее живом и плодотворном развитии в соответствии с новыми реалиями, перед которыми Господь поставил Свою Церковь.

Глубоко символичным и не случайным является тот факт, что обе враждующие друг с другом ложные тенденции церковной жизни возглавляются иерархами, для которых митрополит Сергий служит кумиром и образцом. Поэтому фигура этого церковного деятеля, споры вокруг оценки его деятельности становятся особенно актуальными.

За годы, прошедшие со времени выхода в свет парижского издания «Трагедии Русской церкви», было опубликовано множество материалов и документов, и поток публикаций продолжается. Многие пробелы в нашей работе можно было бы восполнить, но, насколько мы можем судить, каких-либо серьезных ошибок в нашем издании не обнаружено. Когда в мае 1990 г. «Известия КПСС» вынуждены были опубликовать подлинник печально знаменитого письма В.И. Ленина по делу о церковных ценностях, мы обнаружили большое число мелких разночтений с нашей версией, не меняющих самого смысла текста. Это обусловлено тем, что письмо было заучено наизусть одним из сотрудников секретного ленинского архива, и разночтения обусловлены характерными при устном запоминании ошибками памяти.

Автор пользуется случаем отвести от себя незаслуженную похвалу ныне покойного протопресвитера Иоанна Мейендорфа за «героический», как он выразился, труд по собиранию уникальных церковных документов. Как было подробно объяснено в предисловии автора к первому изданию, этот действительно героический труд совершили другие. Задача же автора состояла в отборе, осмыслении и удобной для читателя подаче этого обширного материала.

Для православных читателей будет важно узнать, что первое издание этой книги было одобрено в рукописи такими авторитетными деятелями Русской церкви, как архиепископ Леонид (Поляков), архиепископ Ермоген (Голубев) (ему привез в Жировицы и вслух прочитал книгу в рукописи отец Павел Адельгейм), а также иеромонах Таврион (Батозский). Назвать их имена в предисловии к изданию 1997 г. было невозможно ввиду обстоятельств того времени.

Москва, 1996 г.

Послесловие автора к третьему изданию[5]

В те времена, когда готовилось первое издание этой книги, в сердцах многих ревнителей веры жила глубокая надежда, что сразу после ожидаемого крушения атеистической идеологии в России начнется стремительное возрождение православной духовности. Эту надежду подкрепляли пророчества русских святых. Так, преподобный Серафим Вырицкий в конце 1940-х гг. предсказывал: «Спасение миру – от России. Наступит такое время, когда будет в России духовный расцвет. Откроются храмы и монастыри, даже иноверцы будут к нам приезжать креститься… Весь мир небесный молится о просвещении Востока. Восток будет креститься в России».

Это ли мы видим сейчас?

Храмы и монастыри открываются, но все остальное…

Сейчас вспоминаются скорее другие слова того же святого:

«С одной стороны, будут возводить церкви и золотить купола, а с другой – настанет царство лжи и зла».

Что же преграждает путь тому «духовному расцвету», для которого, казалось бы, сложились все необходимые предпосылки?

Подвиг российских новомучеников привел к небывалому возрастанию духовной мощи Церкви Небесной, а их канонизация открыла тот молитвенный канал, через который эта новая духовная сила может реализоваться в жизни Церкви Земной. Однако этого пока не происходит. Почему?

Видимо, само по себе прославление исповедников и мучеников еще не достаточно – необходимо понять и принять глубинный смысл их подвига. Во имя чего они принесли себя в жертву, исповедниками какой истины они были? Ведь речь шла не просто об исповедании христианской веры, как было во времена римских гонений. Во всяком случае, до середины 1930-х гг. преследовали не за веру как таковую, а за что-то другое. В глазах гонителей это было преследование за враждебность к советской власти, а, по существу, за неприятие новой, коммунистической идеологии. С церковных позиций эта идеология может рассматриваться как своего рода ересь на христианскую тему Царства Божия на земле. Ведь объявленной целью коммунизма было построение всемирного царства справедливости, но без участия Божественной благодати.

Однако христианство в целом, а православие в особенности, своей высшей целью ставит именно осуществление воли Божией, постепенное созидание своего рода «островков» Царства Божия на земле. «Да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как и на небе», – ежедневно молится каждый христианин. Согласно святоотеческому пониманию, Царство Божие утвердилось там, где устойчиво действует божественная благодать, свободно принятая человеческой волей. В православной России главными такими «островками» Царства Божия на земле были: царский престол, молитвенное сердце подвижника и православный храм. Влияние этих «островков», обуреваемых вихрями человеческих страстей и вторжениями «духов злобы поднебесных», то распространялось на весь народ, то сокращалось почти до полного исчезновения.

Особенно яростным нападениям подвергался царский престол – в силу огромных возможностей благодатного воздействия через него на все сферы народной жизни. Однако, в силу предельного могущества человеческой воли, которым был наделен самодержавный монарх, он имел возможность осуществить на деле те греховные и преступные побуждения, которые для обычного человека остаются бессильными мечтами. Страстные помыслы, даже не осуществленные, изгоняют из сердца христианина благодать, которая даруется ему в таинствах и молитвах. Преступления и злодейства царей имеют неизмеримо более тяжкие последствия, поскольку они не только губят его собственную душу, но и ставят преграду для благодатного воздействия могущественной харизмы царского престола на жизнь целого народа.

Начало ХХ века в России ознаменовано рядом великих отречений церкви и народа от православной традиции.

Официальные акты церковной власти, предшествовавшие революции, были связаны с вероучительным отрицанием молитвенного имяславческого движения, которое стало набирать силу среди русского монашества на Афоне. Пассивно принятое церковным большинством, при неуверенном сопротивлении государя, это «имяборчество» было свидетельством глубинного кризиса веры, опустошительных потерь в недрах церковного духа. Знаменателен и тот факт, что главными инициаторами осуждения и разгрома имяславия оказались будущие церковные лидеры: Антоний Храповицкий и Сергий Страгородский. Не понимая благодатной сущности этого движения, они все внимание сосредоточили на отдельных неточных выражениях имяславцев, вместо того чтобы своей иерархической властью поддержать их, помогая избежать мистического прельщения и фанатических крайностей. Собором 1917–1918 гг. была создана специальная комиссия по имяславчеству, которая успела собраться только три раза. Попытка уточнить и развить богословскую позицию имяславия была предпринята членами этой комиссии Флоренским и Булгаковым, а позднее – Лосевым.

Вскоре после разгрома имяславия синодальной церковной властью русский народ в принципе отверг идею божественной власти, осуществлявшуюся через царя – помазанника. Отречение от монархии совершила не династия, но именно народ. Действия последних представителей династии Романовых нельзя рассматривать как отказ от выполнения своего монархического долга; напротив, это были исповеднические акты, свидетельствующие о божественном характере монархической власти. Согласно православному пониманию, «благодать не насилует» – Бог, в отличие от земных тиранов, не навязывает Свою власть принудительно. В марте 1917 г., впервые после Земского собора 1612 г., торжественным актом великого князя Михаила русскому народу было предложено, через своих представителей в Учредительном собрании, заново подтвердить свое глубинное, принципиальное согласие на монархию. При этом не исключалось ни избрание новой династии, ни установление новых форм отношений между монархом и органами народного представительства. Однако подобного народного согласия так и не было выражено, а без этого никакая монархия дарована быть не может.

После того как церковь отреклась от прославления Имени Божия, а народ отказался от богоустановленной монархии, последним «островком благодати» в России остался только Храм и совершаемые в нем тайнодействия, но и он оказался под угрозой исчезновения.

Декрет об отделении церкви от государства (отнятие у церковного народа права собственности на молитвенные здания) означал в глазах верующих отмену статуса Храма как Божьего достояния. Следующим этапом наступления на Церковь было принудительное изъятие церковных ценностей. Верующие не могли воспринять это иначе как святотатство, т. е. хищение и осквернение священных предметов православного культа. Сопротивление верующих этому святотатству послужило главным предлогом для обновленческого раскола, поощряемого властью. Отвержение этого раскола большинством православного народа было связано с его убеждением, что обновленческое духовенство потеряло тайносовершительную благодать. И, наконец, сергианский идейный компромисс с безблагодатным царством коммунизма был воспринят народом как отказ от самого стремления к утверждению на земле Царства Божия. Этот компромисс к тому же оказался неразрывно связан с разрушением канонических основ церковной жизни, только что восстановленных собором 1917–1918 гг.

После того как были отняты храмы, остался последний «островок», последний рубеж церковности – внехрамовая, «катакомбная» евхаристия. Для ее совершения были необходимы только антиминс и сохранившее апостольскую преемственность духовенство, готовое отдать жизнь за возможность причастия верующего народа к Телу и Крови Спасителя. На этом последнем рубеже богоборческая атака исчерпала свои силы и захлебнулась. Попытка стереть с русской земли всякий след божественной благодати так и не удалась. После этого возобновилось – и поныне продолжается – медленное, трудное, с перерывами и отступлениями, но неуклонное расширение Царствия Божия на земле.

Первые шаги к преодолению глубинного кризиса православия предпринял Великий собор 1917–1918 гг., которым были утверждены два фундаментальных принципа церковной жизни: патриаршество и соборность. Вся последующая эпоха, вплоть до сегодняшнего дня, наполнена борьбой за усвоение и правильное понимание этих принципов. Лучшие люди Церкви все это время свидетельствовали о том, что Боговластие неразрывно связано с практикой соборности и абсолютно несовместимо с бюрократическим клерикализмом. Подлинная теократическая, божественная по своему источнику власть всегда обращена к свободной, соборной человеческой воле. Реализованная сначала в Церкви, соборно-теократическая идея могла бы в дальнейшем стать и принципом устройства всей народной жизни.

Необходимо признать, что хотя с принятием сергианства эта идея потерпела видимое поражение, но внутренне, духовно она победила. Мощное и убедительное свидетельство ее истинности было явлено в слове, силе духа и жертвенном подвиге исповедников. Именно этой идее принадлежит будущее, тогда как «административный» принцип организации церковной жизни есть простой слепок с военно-бюрократической, имперской системы власти и вместе с этой системой обречен на историческое небытие.

Два крупнейших имени в послереволюционной церковной истории символизируют драматическое противостояние харизматического и бюрократического принципов организации церковной жизни: речь идет о патриархе Тихоне и митрополите Сергии.

Короткая, но богатая событиями история патриаршего служения святителя Тихона дает убедительное доказательство того, что принцип синергизма, сочетания божественной и человеческой воли в церковной власти – это не абстрактная догматическая формула, но реальная, практически осуществимая жизненная возможность. Патриарх Тихон не был непогрешимым оракулом в церковных делах: его свободная человеческая воля оставалась несовершенной и подверженной колебаниям. Наряду с пророческой мудростью и несокрушимой исповеднической твердостью он иногда проявлял слабость, неуверенность и подверженность противоречивым внешним влияниям. Но удивительным образом даже его ошибки, будучи им же исправленными, оказывались в конечном счете поучительными и благотворными для Церкви. По существу, вся его деятельность была своего рода чудом, постоянно возобновляемым чудом действия харизмы первосвятительской власти. И это действие было тем более явным и полным, что ее законный, соборно избранный носитель обладал еще и личной святостью: постоянным предстоянием перед Богом и предельной искренностью в поисках правильных решений. Соборность для него не была формальным принципом: он был чуток ко всем, даже слабым, но искренним голосам, доносившимся от церковного народа. Патриарх Тихон отличался исключительной терпимостью к творческим поискам и реформаторским стремлениям российского духовенства и мирян, пусть не всегда безупречным с точки зрения строгой церковности. Очевидцы свидетельствуют о позиции широкой «икономии», которую он занимал во многих спорных и неясных вопросах.

«Тем и хорошо православие, – говорил он, – что оно может многое вместить в свое глубокое русло».

Уникальность фигуры патриарха Тихона состоит еще и в том, что может быть впервые лик Святителя такого ранга явлен в мельчайших деталях его человеческой биографии, а не только в его крупных церковных деяниях и в обобщенных формулах его «жития». Промыслительно явленный в самом начале критической, возможно, даже апокалиптической эпохи, этот светоносный образ православной церковности служит тем маяком, который поможет провести церковный корабль сквозь предстоящие исторические бури и смятения.

Промыслительно и то, что рядом с патриархом Тихоном стоит человек совсем другого типа, которому суждено было назваться следующим патриархом Русской церкви. Митрополит Сергий по масштабу человеческой личности вполне соизмерим с патриархом Тихоном. Глубокая образованность, широта ума, церковная опытность, энергия и настойчивость, способность брать на себя бремя ответственности за трудные решения – во всем этом митрополит Сергий не уступает патриарху Тихону, а в чем-то и превосходит его. Можно согласиться и с тем, что в политическом плане – в тяжелом и далекоидущем компромиссе с требованиями государства, враждебного Церкви, – митрополит Сергий был преемником и последователем святейшего Тихона. Но в церковном, духовном отношении он – его противоположность, антипод.

Общее впечатление от личности патриарха Тихона – благодатная наполненность, стремление всегда и во всем, по мере сил согласовывать свою человеческую волю с волей Божественной. Напротив, весь облик митрополита Сергия несет отпечаток своего рода «практического атеизма» – постоянной готовности выделить ту или иную сферу жизни, в пределах которой человеческая воля не нуждается в участии божественной благодати.

Но суть дела – не в личной харизматичности или ее отсутствии. Самое главное, решающее для судьбы Церкви различие: у патриарха Тихона – полнота переживания и осознания институциональной, управленческой харизмы первосвятительской власти; у митрополита Сергия – глубокое непонимание и последовательное отвержение этой харизмы. Хорошо зная психологию церковного народа, митрополит Сергий не мог грубо и прямо отрицать ее существование. Его концепция была достаточно изощренной и потому представляла особый соблазн для церковного сознания.

Сущность лжеучения митрополита Сергия – в разделении мистического и практического аспектов первосвятительской власти. Мистический аспект (в представлении Сергия – чисто символический) выражался в поминовении имени первоиерарха на великом входе во время литургии. Подлинный первый епископ страны – митрополит Петр (утвержденный в этом качестве соборным актом церковной иерархии), отправленный в далекую ссылку, потерял возможность практического управления церковными делами. Несмотря на это, митрополит Сергий настаивал на продолжении литургического поминовения митрополита Петра как первоиерарха, и этим, в согласии со всем церковным народом, подтверждал невозможность какого-либо иного возглавления Русской церкви. Несмотря на это, митрополит Сергий самовольно взял на себя управленческую власть и потребовал, чтобы наряду с митрополитом Петром во время великого входа поминали также и его – как полноправного «соуправителя» Церкви. Таким образом, идея раздвоения, расщепления власти на мистическую и практическую получила свое зримое выражение. Неприятие этой ложной идеи было весьма точно выражено в самоназвании церковных оппонентов митрополита Сергия – «непоминающие». Продолжая поминать митрополита Петра и отказывая в этом митрополиту Сергию, они утверждали истину о том, что мистический и практический аспекты власти неотделимы один от другого.

Поминовение первоиерарха, насильственно отстраненного от церковного управления, предотвращало возможность узурпации власти, тем самым обеспечивая сохранение верности установленному им церковному курсу и, главное, сохранение состава действующей иерархии. Самое существо церковной управленческой власти состоит в праве назначений, перемещений и увольнений епархиальных архиереев. Кто обладает этой властью, тот определяет лицо Церкви и ее стратегический курс в междусоборный период. Все значимые действия первоиерарха подлежат соборному утверждению, ибо полнота власти в православной Церкви принадлежит Поместному собору. Если же сам состав следующего собора будет определяться первоиерархом, даже и вполне законным, но злоупотребляющим своим правом назначения епископов на кафедры, то он тем самым станет узурпатором церковной власти, по сути отменяющим соборное начало Церкви. Это вдвойне справедливо в том случае, когда кто-то из иерархов присваивает себе управленческую власть, не будучи соборно избранным и не обладая первосвятительской харизмой. Если провести параллель между управлением Церковью и обычной тайносовершительной практикой, то незаконные акты первоиерарха можно сравнить с действиями священника, который существенно, принципиально искажает чинопоследование литургии, тем самым делает ее недействительной. Во втором же случае возникает параллель с неким самозванцем, который вообще не является правильно рукоположенным священником, но при этом дерзает совершать литургию.

Определение состава действующей иерархии должно быть осознано как важнейшее церковное тайнодействие, хотя в силу изменчивости и сложности исторической жизни канонические правила осуществления этого особого таинства нуждаются в постоянном соборном уточнении и приспособлении к реальным условиям. Но в любых обстоятельствах несомненно одно – совершать это таинство управления, таинство формирования церковного Тела может лишь первый епископ Поместной церкви, уполномоченный собором и обладающий всей полнотой управленческой харизмы. Епархиальный архиерей в определенном объеме также является носителем этой харизмы: обладая властью назначать, увольнять и перемещать священников, он тем самым совершает тайнодействие церковного строительства в пределах своей епархии. Объем власти епископа и условия ее проявления являются важнейшей составной частью канонического права, реализующего святоотеческие принципы в конкретных условиях церковной жизни.

Неуместным было бы обвинять митрополита Сергия в сознательной ереси, так как четкого учения о природе первосвятительской власти Православная церковь пока не сформулировала. Но субъективное непонимание им этого вопроса не уменьшило разрушительных для Церкви последствий этого непонимания. И остается в полной силе главное обвинение, которое ведущие иерархи предъявили митрополиту Сергию. Это было обвинение в узурпации церковной власти – в том, что он называл себя первым епископом церкви и действовал как первоиерарх, не будучи таковым на самом деле. Он не имел харизмы первосвятительской власти, потому что присвоил себе эту власть самовольно, в нарушение соборного волеизъявления Церкви. Впрочем, митрополит Сергий и не претендовал на такую харизму, считая ее чем-то абстрактным, символическим, лишенным реальной действенности и практической значимости. Охотно уступая этот символ патриаршему местоблюстителю митрополиту Петру, митрополит Сергий полагал, что управление церковной жизнью и составом епископата есть чисто административная, одностороннечеловеческая деятельность, не нуждающаяся в обязательном участии божественной благодати. По его мнению, осуществлять эту деятельность должен тот иерарх, который в силу своих личных способностей, авторитета и стечения обстоятельств получил практическую возможность встать у руля церковной власти. И если митрополит Сергий прав, то все обвинения против него теряют свою религиозную остроту и силу, приобретая всего лишь формально-юридический характер. А в силу чрезвычайности сложившейся ситуации обвинения такого рода сравнительно легко отвести, что и делали митрополит Сергий и его сторонники.

Как показал наш многолетний опыт общения с читателями, они, как правило, не в состоянии отделить главное от второстепенного – во множестве приведенных в книге текстов, содержащих критику в адрес митрополита Сергия. Здесь есть и вина автора, задача которого как раз и заключалась в определении и разъяснении этого главного. Частичное оправдание состоит в том, что, ввиду неразработанности вопроса, наше собственное понимание складывалось (и продолжает уточняться) весьма медленно и трудно, с учетом разнообразных мнений и с опорой на богатый и многосложный опыт текущей церковной жизни.

В силу всего этого мы считаем необходимым, для активизации дальнейшего соборного обсуждения, напомнить здесь некоторые наиболее четкие и энергичные формулировки обвинений религиозно-мистического характера, выдвинутых против митрополита Сергия современными ему иерархами Русской церкви.

Митрополит Кирилл: «Церковная дисциплина способна сохранять свою действенность лишь до тех пор, пока является действительным отражением иерархической совести Соборной церкви; заменить же собой эту совесть дисциплина никогда не сможет… Ваши права в Церкви – только отражение прав митрополита Петра и самостоятельного светолучения не имеют. Принятие Вами своих полномочий… ставит Вас перед Церковью в положение только личного уполномоченного митрополита Петра, для обеспечения на время его отсутствия принятого им курса церковного управления, но не в положение заменяющего главу Церкви или первого епископа страны».

Митрополит Иосиф: «Я считаю Вас узурпатором церковной власти, дерзновенно утверждающим себя первым епископом страны; может быть, и по искреннему заблуждению и, во всяком случае, с молчаливого попустительства части собратий епископов, повинных теперь вместе с Вами в разрушении канонического благополучия Православной Русской церкви».

«Ярославская декларация» группы епископов во главе с митрополитом Агафангелом: «По Вашей программе начало духовное и Божественное в домостроительстве церковном всецело подчиняется началу мирскому и земному… Мы отказываемся признавать за Вами право на высшее управление Церковью».

Митрополит Иосиф об этой декларации: «Ярославская декларация не пустой звук. Как вопль наболевшей души, она жива в сердцах наиболее чутких церковных людей. Историческое ее значение неизгладимо и пойдет в глубь веков, чтобы когда-нибудь на свободно избранном и свободно действующем законном церковном соборе дать полноценный материал для выявления истинного виновника нынешней церковной разрухи».

Архиепископ Дамаскин: «Церковь должна выполнить свой долг перед миром – выступить с авторитетным словом предупреждения к погибающему народу. Вот путь, к которому Вы, Ваше высокопреосвященство, призваны, на который Вы и согласились, раз решились воссесть на кафедре первостоятеля церкви Православной в такой грозный момент ее истории. И Вы уже не можете быть вычеркнуты со страниц ее истории: или в сонм исповедников своих впишет имя Ваше Российская церковь, или же отнесет к числу изменников ее мироспасительным идеалам».

Невозможно игнорировать такие серьезные и ответственные обвинения со стороны авторитетных святителей, ныне канонизированных Церковью. Конечно, святость сама по себе еще не означает непогрешимости в суждениях. Недопустима никакая поспешность в вынесении окончательного церковного приговора. Церковь никогда не принимала ответственных решений без крайней жизненной необходимости, которая, однако, может наступить скорее, чем мы думаем.

Решение этого вопроса важно не только для восстановления исторической справедливости, хотя и этим не следует пренебрегать. Дело обстоит значительно серьезнее. В настоящее время нет причин сомневаться в подлинности и благодатности первосвятительской власти в Русской церкви, но отсутствие ясного соборного суждения о природе и условиях проявления этой власти порождает опасную двусмысленность. В связи с явно угрожающими Русской церкви мучительными расколами особая опасность заключается в том, что митрополит Сергий для некоторых современных иерархов по-прежнему служит образцом для подражания и является своего рода кумиром для многих священников и активных мирян. Тем самым в церковную жизнь вносится ложное понимание природы церковной власти и общая религиозная ущербность, которая становится очевидной из анализа всей деятельности митрополита Сергия.

В настоящее время, параллельно с прославлением исповедников и мучеников, нарастает осознание своей ответственности за Церковь у приходского духовенства и мирян. Эти процессы глубоко связаны между собой: две части единой Церкви – Церковь небесная и Церковь земная – набирают духовную мощь и стремятся навстречу друг другу.

Однако повышение духовной и социальной активности церковного народа несет в себе множество противоречий и опасностей. Его сознание, в значительной степени неофитское, разрывается между различными идеологиями, которые по-своему откликаются на жизненно важные вызовы эпохи. Империализм и национализм, фундаментализм и модернизм, либерализм и этатизм, экуменизм и конфессиональная строгость – каждое из этих идейных течений несет свою частичную правду. Однако вне благодатного соборного осмысления и углубления эти «правды» оказываются непримиримо враждебными друг другу, разрывающими органическую целостность церковной жизни. Много трудностей и противоречий порождает принципиальная нерешенность вопроса о соотношении церковной и мирской культур.

Предотвратить угрожающие расколы и организовать плодотворную соборную работу может только высокоавторитетная церковная власть. Но подлинно авторитетной она может быть лишь в том случае, если всем церковным народом переживается и признается ее божественный источник. Если же церковная власть имеет только административный, односторонне человеческий характер, то одно лишь дисциплинарное послушание может оказаться недостаточной сдерживающей силой для сохранения церковного единства.

Укрепление соборно-монархической, синергической церковной власти органично связано с раскрытием богатства православной традиции, с ожидаемым расцветом духовной жизни России. Этому препятствует некая скованность церковной мысли, не позволяющая понять масштаб промыслительно поставленной задачи. Ведь сейчас речь идет не просто о возрождении православия XIX века, и даже не о православии Иосифа Волоцкого и Стоглава, но о православии Сергия Радонежского и Григория Паламы, о православии отцов и учителей Церкви. Если быть православным – в широком смысле значит «правильно славить» Бога, то можно говорить и о возрождении православия святых апостолов, пророков и библейских патриархов.

Весь опыт церковной истории показывает, что возрождение глубинной традиции никогда не бывает простым воспроизведением прошлого, но всегда является великим творческим актом. Это не есть безответственное «обновленчество», которое на деле оказывается простым механическим заимствованием инородных идей. Это есть обновление изначальной традиции, заложенной Богом уже при сотворении человеческого рода и в полноте раскрытой в личности, делах и проповеди Господа Иисуса Христа.

Несмотря на разочарования сегодняшнего дня, несмотря на предчувствие новых испытаний и потрясений, надежда на духовный расцвет Православия не умирает, но становится более ответственной, трезвой и реалистичной. Время близко, но оно еще не пришло. Пока что можно говорить лишь о необходимой предварительной работе, многогранной, повседневной и кропотливой, создающей прочный фундамент для грядущего церковного возрождения.

Все теперь знают, что в годы великой смуты только Русская церковь противостояла всеобщему раздору. Жертвенной кровью своих лучших сынов, пролитой за неучастие в братоубийстве, она скрепила незыблемое евангельское основание грядущего народного единства. Это было единственной альтернативой тому духу ненависти и вражды, от которого и поныне до конца не исцелилась Россия. Тяжкие испытания в эту эпоху выпали не только на долю православных христиан. Пролитая невинная кровь, чья бы она ни была, вызывает естественное чувство вины и сострадания во всяком человеке, не окончательно потерявшем совесть. Но христианские святые отличаются тем, что они шли на свой подвиг, движимые глубокой и осознанной верой. В ту меру, в какой они полагались на Бога и доверяли себя Ему, в мыслях и чувствах исповедников выражал Себя Сам Христос. Понять и признать подвиг святости – значит приобщиться к его плодам. Именно это послужит началом новой эпохи церковной и народной жизни.

Москва, 4 ноября 2006 г.

Глава 1

Церковь без помазанника

В годы великой смуты только Русская церковь противостояла всеобщему раздору. Жертвенной кровью своих лучших сынов, пролитой за неучастие в братоубийстве, она скрепила незыблемое евангельское основание грядущего и чаемого единства. Это было единственной альтернативой духу ненависти и братоубийственной вражды, от которого и поныне не исцелилась Россия. Готовность Русской церкви на крестный подвиг во имя спасения своего народа, глубина жертвенного самосознания, с которым этот подвиг совершался, масштаб исповедничества и мученичества, оставивший позади эпоху римских гонений, – все это показало, что Церковь, несмотря на все свои исторические болезни, сохранила и взрастила изначальные залоги, что она осталась истинным Христовым народом, что надежда на спасение от греха и погибели еще не окончательно утеряна.

Надежда России – в духовном усвоении подвига новых мучеников. В свое время кровь древнехристианских исповедников, свидетелей веры, стала основой торжества христианства на целую историческую эпоху – как бы то ни было, но самую светлую и плодотворную эпоху в жизни человечества. Так и теперь кровь новых страстотерпцев, изобильно напоившая русскую землю, подготовила почву для нового расцвета жизни, возможно, для того самого Христова Царства на земле, о котором предвещали пророки, Апокалипсис и древние Отцы Церкви, о котором изначально томилась и грезила Святая Русь. Во всяком случае, эти надежды никогда еще не имели столь глубокого духовно-исторического обоснования, как сейчас. И никогда еще не были столь реальны апокалиптические тревоги…

Одним из самых удивительных, на первый взгляд, фактов революционной эпохи является то спокойствие и даже оптимизм, с которым Русская церковь, казалось бы корнями связанная с монархией, встретила крушение династии. Если верить словам официальных актов отречения Николая II и Михаила, а затем отклику на них Священного синода, то война и внутренние волнения в гораздо большей степени были предметом общей заботы, чем форма государственной власти.

Уже сам Николай II в своем акте свидетельствует:

«Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны… Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной думою, признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть…»

В. Шульгин, вместе с А. Гучковым принимавший этот документ, сообщает, что государь составил этот текст совершенно самостоятельно, отвергнув предложенный ему от имени Думы проект. Поверив утверждениям о своей непопулярности в армии, исходившим от представителей Думы и подтвержденным практически всеми боевыми генералами, Николай II решил принести себя в жертву делу успешного завершения войны. По единодушному мнению объективных исследователей, военная победа России над Германией в весенне-летней кампании 1917 г. была полностью гарантирована. Такая победа чрезвычайно укрепила бы авторитет существовавшего государственного строя («Думской монархии») и обеспечила бы возможность его дальнейшего плодотворного развития. Многие считают поэтому, что отречение государя было тяжелой политической ошибкой, навлекшей на Россию многие последующие бедствия. Возможно, это и так, но в нашу задачу здесь не входит давать политические оценки – для нас важно уяснить те духовные мотивы, которые руководили государем в его решении. В этой связи нет оснований не верить тем последним словам, которые он обратил к народу в качестве православного монарха.

Не решился принять на себя бремя власти и великий князь Михаил, в пользу которого отрекся Николай II. В своем акте Михаил подтвердил фундаментальный принцип монархического сознания: хотя источник власти монарха – в Боге, но действовать такая власть может только в том случае, если народ выразил свободное согласие на эту форму правления. Монархия была установлена русским народом на Земском соборе 1613 г., но теперь верность этому решению была под сомнением, и требовалось новое народное волеизъявление о государственном устройстве. Поэтому, хотя Николай II и Михаил были, безусловно, уверены в том, что монархический строй наиболее благоприятен для процветания России, они не могли навязывать народу этот строй против его воли. Именно это и утверждается в последнем монархическом акте государства Российского:

«Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего Мне императорский всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего блага Родины нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы государства Российского…»

Позицию эту полностью подтверждает Священный синод Православной российской церкви (по своему составу вполне «монархический») в своем обращении к церковному народу от 9 марта 1917 г.:

«Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути… Враг еще стоит на нашей земле, и славной нашей армии предстоят в ближайшем будущем великие усилия… Ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо Родины».

В числе подписавших обращение были: митрополит Киевский Владимир, архиепископ Новгородский Арсений и два будущих патриарха – Тихон и Сергий. В последние дни перед отречением государя, когда все колебалось на чаше весов, церковная власть могла своим огромным в то время авторитетом попытаться оказать решающее влияние на исход событий. Однако Синод отнесся резко отрицательно к предложению обер-прокурора Раева обратиться к православному народу с монархическим воззванием. Не было также направлено никакого призыва или обращения к Николаю II и Михаилу с просьбой или требованием соблюдать свои обязанности помазанника, как они всегда понимались Церковью. Все это свидетельствует о том, что и церковное руководство разделяло мысль о необходимости нового народного волеизъявления о форме государственного устройства.

Конечно, от Временного правительства Церковь не могла ожидать для себя ничего хорошего. Острые конфликты представителей духовенства с политическими партиями развернулись еще в период III и IV Государственных дум, а после постановления Временного правительства о передаче церковно-приходских школ в ведение Министерства просвещения конфликт перешел в открытую конфронтацию.

Тем не менее со стороны Синода или начавшего действовать с 15 августа 1917 г. Всероссийского церковно-поместного собора не было никаких проявлений гражданской нелояльности по отношению к Временному правительству. Провозгласив невмешательство Церкви в политическую борьбу, Поместный собор остался верен этому принципу, не оказав никакой поддержки генералу Корнилову, явно этой поддержки искавшему, в его попытке, по договоренности с Керенским и Савинковым, установить, совместно с ними, военную диктатуру. Собор не выразил никакого протеста и против государственного переворота, совершенного Керенским, который обвинил Корнилова в заговоре и провозгласил Российскую Республику с передачей полноты власти Совету пяти, узурпируя тем самым исключительное право Учредительного собрания на выбор формы правления. Никак не отреагировал Поместный собор на сообщение о захвате власти Военно-революционным комитетом 25 октября 1917 г., провозгласившего своей целью пресечь узурпацию власти Керенским и обеспечить беспрепятственные выборы и созыв Учредительного собрания.

Именно так это событие выглядело в глазах большинства населения, тем более что новое правительство, выполняя свое обещание, немедленно начало подготовку к выборам. Какого-либо «ведомственного» интереса в созыве Учредительного собрания Церковь преследовать не могла, поскольку было заранее ясно, что оно будет целиком состоять из представителей партий, негативно настроенных к Церкви. Политической партии, отстаивающей интересы Церкви, в России не было вообще, и такую партию Церковь никогда не пыталась создать – политический клерикализм, столь характерный для Европы, был всегда глубоко чужд Русской церкви. Хотя духовенства в IV Думе было много, никакой особой партии оно собой не представляло. Не преследуя свои особые интересы, не вмешиваясь в борьбу партий и претендентов на власть, Церковь тем не менее призвала верующих активно участвовать в предстоящих выборах в Учредительное собрание. При этом проводилась параллель с эпохой Смутного времени начала XVII в., когда Земский собор восстановил начала русской государственности.

«Великое дело предлежит народу православному, – возвещалось в послании Поместного собора от 4 октября 1917 г. – Уже не в первый раз в нашей истории рушится храмина государственного его бытия, а Родину нашу постигает гибельная смута. И опять, как три века назад, призывается Русь разумом всенародным скрепить правовые устои, возродить пошатнувшуюся мощь, твердыми законами оградить свободу и порядок в земле нашей… Непримиримостью партий и сословным раздором не созидается мощь государства, не врачуются раны от тяжелой войны и всегубительного раздора… Пусть победит наш народ обуревающий его дух нечестия и ненависти, и тогда дружным усилием совершит он государственный труд свой… Но без любви, смирения, кротости, всуе приступим к великому делу».

Безропотно встретил Поместный собор и очередной государственный переворот – разгон Учредительного собрания в ночь с 5 на 6 января 1918 г. В сознании Церкви это, очевидно, означало, что период безвластия и смутного времени затягивается. Можно ли было ожидать от Церкви, чтобы она поверила в прочность и окончательность революционного захвата власти коалицией большевиков и левых эсеров? Как могли в это верить церковные деятели, если в это не верили сами лидеры господствующих партий? В газете «Известия ВЦИК» того времени можно было прочесть ликующие передовицы с такими, например, заявлениями:

«Мы уже продержались дольше, чем Парижская коммуна, история нас не забудет!»

Возникает вопрос: как могло сочетаться в церковном сознании относительное безразличие к форме правления с глубокой озабоченностью судьбами России? Здесь, по-видимому, сказалось традиционное представление православной политической мысли о том, что духовно-нравственное «качество» государственной власти определяется прежде всего личностями ее конкретных носителей, тогда как формальная структура власти является чем-то вторичным. Этим можно объяснить кажущееся несоответствие между заявлениями о неучастии Церкви в политике и таким, например, постановлением Собора (от 2 декабря 1917 г.):

«Глава Российского государства, министр исповеданий и министр народного просвещения и товарищи их должны быть православными».

В том же постановлении провозглашалось, что Православная российская церковь «занимает в Российском государстве первенствующее среди других исповеданий публично-правовое положение, подобающее ей, как величайшей святыне огромного большинства населения и как великой исторической силе, созидавшей Российское государство».

Церковные деятели в то время совершенно не могли себе представить, чтобы «поголовно верующий» народ мог допустить над собой государственную власть, нравственно не опирающуюся на православие и Церковь. Так, в послании патриарха Тихона Совету народных комиссаров от 13/26 октября 1918 г. говорилось:

«Не наше дело судить о земной власти, всякая власть, от Бога допущенная, привлекла бы на себя наше благословение, если бы она воистину явилась «Божиим слугой» на благо подчиненных и была «страшная не для добрых дел, а для злых» (Рим., XIII: 34). Ныне же к вам, употребляющим власть на преследование ближних, истребление невинных, простираем мы наше слово увещевания…»

Употребление здесь условной формы «если бы» указывает на то, что данная власть в качестве таковой патриархом религиозно не признается. Называя большевиков не носителями государственной власти, но лишь «употребляющими власть», патриарх ясно дает понять, что речь идет о случайных людях, мятежниках, своего рода «внутренних интервентах».

Должны были пройти годы, прежде чем новая власть добилась окончательной победы и поддержки большинства народа. Какое бы справедливое нравственное негодование ни вызвали методы, которыми она этого добилась, приходилось признать реальность народного волеизъявления. В ходе гражданской войны, захватившей большинство населения, народ, в конечном счете, «проголосовал» за большевиков. После этого уже нельзя было утверждать, что власть большевиков – это лишь «внутренняя оккупация» России группой заговорщиков, опирающейся на инородческие и иноверческие элементы. Приходилось признать, что в самом русском народе произошел глубинный раскол, в ходе которого одна часть народа одержала верх над другой. С церковной точки зрения, победила не лучшая часть, но не считаться с этим фактом было уже невозможно. Именно большевики сумели откликнуться на какие-то глубинные (пусть отчасти и греховные) стремления народного большинства и поэтому получили его признание, поддержку кровью.

С позиций веры необходимо было признать, что Всемогущий Бог, устрояющий судьбы народов в соответствии с их свободной волей (без такой свободы вообще не было бы человека и не было бы истории), дал возможность («попустил») одержать победу такой власти, которая сумела выявить и реализовать эти глубинные стремления преобладающей части народа – преобладающей даже не численно, но в смысле энергии и силы своих стремлений. Изменение, в историческом масштабе, характера власти могло происходить лишь по мере изменения самих этих глубинных народных устремлений. Но это уже было не делом политической или военной борьбы, но делом долгого, мирного, терпеливого церковного служения, делом накопления нового духовного и нравственного опыта свободными человеческими личностями, из которых состоит народ.

Когда горькая историческая правда стала очевидной, Церковь нашла в себе силу и смирение, чтобы признать новую власть и начать молиться Богу о помощи в ее государственном служении. И этому уже не могло помешать то, что, вопреки пожеланию Церкви, руководители советского государства оказались атеистами и носителями псевдорелигиозной, конкурирующей с христианством коммунистической идеологии. Здесь проявилось не малодушие и приспособленчество, но верность Богу и готовность в самых тяжких условиях продолжать духовное служение своему народу. С полной определенностью это признание было выражено в так называемом «завещании» патриарха Тихона от 25 марта/7 апреля 1925 г.:

«В годы великой гражданской разрухи, по воле Божией, без которой в мире ничего не совершается, во главе русского государства стала Советская власть, принявшая на себя тяжелую обязанность – устранение жутких последствий войны и страшного голода… Мы призываем всех возлюбленных чад Богохранимой церкви российской в сие ответственное время строительства общего благосостояния народа[6] слиться с Нами в горячей молитве ко Всевышнему о ниспослании помощи рабоче-крестьянской власти в ее трудах для общенародного блага… Призываем не питать надежд на возвращение монархического строя и убедиться в том, что Советская власть – действительно народная рабоче-крестьянская власть, а потому прочная и непоколебимая…»

Этот текст был подписан патриархом Тихоном в день смерти (в связи с чем даже высказывались сомнения в подлинности его подписи); непосредственным его автором был митрополит Петр, верный помощник патриарха Тихона, достойный преемник его на посту главы церковного управления. Несмотря на предельно доброжелательные выражения в адрес государственной власти, несмотря на безоговорочное признание ее законности, на обещание полной политической лояльности к ней, на призыв к общецерковной молитве за нее, – в этом «завещании» нет одного: внутренне-сердечной солидарности, компромисса с коммунистической идеологией, смешения христианского духа с духом революции. Этого мы не найдем ни в одном высказывании патриарха Тихона и его верных сторонников: синергизм с Богом не оставляет места для «синергизма» с греховным миром. Контраст был особенно разителен в сравнении с многочисленными заявлениями руководителей обновленческого раскола, проникнутыми именно этим «синергизмом» с коммунистической идеологией и духом революции. В религиозных испытаниях той эпохи водораздел проходил не по линии «признание или непризнание» советской власти, «лояльность или нелояльность» к ней; водораздел проходил по совершенно другой линии: «признание или солидарность», «лояльность или синергизм». Не понимая этого, абсолютно невозможно разобраться в хаосе событий, многообразии позиций и многоголосице мнений, характерных для того времени.

Церковь осознала свою историческую миссию в критический момент жизни России не в борьбе за то или иное государственное устройство, не в борьбе за укрепление своих собственных позиций в государстве, а прежде всего и главным образом – в борьбе за прекращение народной распри и вражды, за прекращение партийных и социальных раздоров, за установление подлинно христианского, подлинно православного духа мира и братолюбия. Позиция Церкви в этом вопросе оставалась твердой и неизменной: не становясь на сторону какой-либо из борющихся сил, она настойчиво призывала к примирению и прекращению междоусобия, во имя каких бы целей оно ни возгоралось. Начиная с марта 1917 г. почти нет посланий или обращений высшей церковной власти, не затрагивавших эту острую, поистине «кровоточащую» тему; с той же проповедью с церковных амвонов обращались к своей пастве епископы и священники.

22 июля 1917 г., вскоре после известных июльских событий – первой попытки вооруженного выступления против законной государственной власти, Священный синод обратился с посланием к чадам Церкви и гражданам России «О чрезвычайных обстоятельствах переживаемого времени». В послании со скорбью говорилось о том, что общественная свобода, открывшая светлые перспективы для внутреннего развития страны, используется для разжигания вражды и раздоров:

«Хищения, грабежи, разбои, насилия и обострившаяся партийная политическая борьба стали достоянием нашей новой жизни и поселили в народе озлобление и рознь, повлекшие за собой внутреннюю братоубийственную войну, неоднократное кровопролитие… Вместо свободы – новое взаимное угнетение, вместо братства – охлаждение любви, упадок добрых, мирных, братских общественных отношений. Страна пошла по пути гибели…»

24 августа Всероссийский церковно-поместный собор обращается к православному русскому народу, и отдельно – к армии и флоту, с призывом к прекращению распри. Болью и тревогой за будущее Родины наполнены слова этих обращений:

«Братие возлюбленные, услышьте голос Церкви. Родина гибнет. И не какие-либо не зависящие от нас несчастия тому причиною, а бездна нашего духовного падения… Очнитесь, опомнитесь, отбросьте вашу взаимную ненависть и внутренние распри, встаньте за Россию… Не допустите Родину до поругания и до позорного конца».

«В сердце русского человека стал затуманиваться светлый образ Христов, начал гаснуть огонь веры православной, начало слабеть стремление к подвигу во имя Христа… Начало все это меркнуть в русских сердцах – непроглядная тьма окутала русскую землю, и стала гибнуть великая, могучая Святая Русь…»

1 сентября, в связи с неудавшейся попыткой генерала Корнилова установить военную диктатуру, Собор принимает постановление «По поводу угрожавшей Родине братоубийственной войны»:

«Русское войско перед лицом внешнего врага готово распасться на два враждующих стана… Верная своим священным заветам, Церковь православная не принимает участия в борьбе политических партий. И, однако, ныне, как и в дни священномученика патриарха Ермогена, она не может оставаться равнодушною зрительницей распада и гибели Родины».

Надо всей революционной эпохой мощным рефреном звучит кроткий, но в то же время обличительный призыв святой Церкви:

«Междоусобие должно быть предотвращено, братоубийство должно быть оставлено окончательно, примирение обоих враждующих станов должно быть полным и прочным. Не должно быть места для недостойных актов кровавой мести».

Чем больше проходит времени, чем яснее раскрывается перед нами духовный смысл эпохи, тем все глубже и значительней звучат эти простые, искренние, подлинно евангельские слова. То, что это были не только слова, а глубочайшее религиозное убеждение, лучшие сыны Церкви – им же несть числа – доказали в дальнейшем не только своей жизнью, но и своей смертью, принятой во имя братолюбия, за неучастие в братоубийственной бойне, за призыв к прекращению кровавого раздора.

Призыв этот рождался из самых недр церковности, ибо прежде всего на самом Поместном соборе дух мира, терпения и любви все более явственно торжествовал над подозрительностью, завистью, гневом, злобной одержимостью политическими страстями – над всеми этими предтечами того духа братоубийственной вражды, который все более овладевал в то время Россией. Вот как рассказывает об этом один из активных участников Собора, митрополит Евлогий:

«Русская жизнь в те дни представляла море, взбаламученное революционной бурей. Церковная жизнь пришла в расстройство. Облик собора, по пестроте состава, непримиримости, враждебности течений и настроений, поначалу тревожил, печалил, даже казался жутким… Некоторых членов собора волна революции уже захватила. Интеллигенция, крестьяне, рабочие и профессора неудержимо тянули влево. Среди духовенства тоже были элементы разные. Некоторые из них оказались теми «левыми» участниками революционного Московского епархиального съезда, которые стояли за всестороннюю «модернизацию» церковной жизни. Необъединенность, разброд, недовольство, даже взаимное недоверие… – вот вначале состояние собора. Но – о, чудо Божие! – постепенно все стало изменяться… Толпа, тронутая революцией, коснувшаяся ее темной стихии, стала перерождаться в некое гармоническое целое, внешне упорядоченное, а внутренне солидарное. Люди становились мирными, серьезными работниками, начинали по-иному чувствовать, по-иному смотреть на вещи. Этот процесс молитвенного перерождения был очевиден для всякого внимательного глаза, ощутим для каждого соборного деятеля. Дух мира, обновления и единодушия поднимал всех нас…» (Путь моей жизни. Париж, 1947).

В те же дни, когда церковный Собор переживал благодатные минуты единения человеческих сердец, в стране все более разгоралась междоусобная народная распря.

2 ноября 1917 г. во время осады Кремля и уличных боев, исход которых был еще далеко не ясен, Собор обратился к враждующим сторонам: Военно-революционному комитету, с одной стороны, и к Московскому комитету общественной безопасности – с другой:

«Во имя Божие Всероссийский священный собор призывает сражающихся между собой дорогих наших братьев и детей ныне воздержаться от дальнейшей ужасной кровопролитной брани. Священный собор от лица всей нашей дорогой православной России умоляет победителей не допускать никаких актов мести, жестокой расправы и во всех случаях щадить жизнь побежденных. Во имя спасения Кремля и спасения дорогих всей России наших в нем святынь, разрушения и поругания которых русский народ никому и никогда не простит, Священный собор умоляет не подвергать Кремль артиллерийскому обстрелу».

Мы не знаем, вняли бы мольбам Собора юнкера, если бы они победили, но победили большевики, и мольбам Собора они не вняли: был и обстрел Кремля, была и расправа с пленными. 11 ноября Собор обращается к победителям:

«Священный собор во всеуслышание заявляет: довольно братской крови, довольно злобы и мести.

Мести не должно быть нигде и никогда; тем более она не допустима над теми, кто, не будучи враждующей стороной, творил лишь волю их посылавших. Победители, кто бы вы ни были и во имя чего бы вы ни боролись, не оскверняйте себя пролитием братской крови, умерщвлением беззащитных, мучительством страждущих! Не причиняйте нового горя и позора истерзанной Родине, и без того слишком обагренной кровью своих сынов!

Вспомните о несчастных матерях и семьях и не примешивайте еще новых слез и рыданий о пролитой крови. Даже и те, кто отказался от Бога и Церкви, кого не трогает голос совести, остановитесь хотя бы во имя человеколюбия.

Собор взывает и к вам, руководители движения: употребите все свое влияние на обуздание кровожадных стремлений тех, кто слишком упивается своей братоубийственной победой».

Здесь Церковь свидетельствует о ценностях, бесконечно более значительных и глубоких, чем любые партийные программы и проекты общественного переустройства: о ценностях человеколюбия, о том, что нет в мире таких целей, во имя которых допустимо братоубийство. «…Во имя чего бы вы ни боролись, не оскверняйте себя пролитием братской крови, умерщвлением беззащитных, мучительством страждущих…»

Издревле в России дух милосердия и братолюбия коренился в глубокой сердечной вере в Бога, и потеря веры шла рука об руку с ожесточением против братьев. Призывы Собора к братолюбию не были прекраснодушными фразами, не были проявлением терпимости ко злу, не были вызваны чувствами страха и бессилия. В посланиях Собора, а затем патриарха, поражает впечатление великой духовной силы, той силы, которая сохранилась и тогда, когда всякие надежды на мирное установление по воле народа законной государственной власти были полностью исчерпаны, когда надежды на 100-миллионный православный народ оказались иллюзорными, когда никакая человеческая сила не стояла за спиной свидетелей евангельской истины. И мы с уверенностью можем сказать: призывая к братолюбию и обличая его нарушителей, делая это, «как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф., 7: 29), Собор одновременно со свидетельством о евангельской любви свидетельствовал также о необоримом могуществе Бога Вседержителя. И если это могущество до времени не проявляется внешним образом, то лишь потому, что Господь долго терпит, ожидая сердечного покаяния и свободного внутреннего преодоления величайшего народного греха против величайшей народной святыни – братолюбия. Не может появиться и достойной власти у русского народа, пока он не изгонит из своего сердца дух братоубийственной ненависти и вражды.

Со скорбью, гневом и духовной силой свидетельствует об этом обличительное послание Собора от 11 ноября 1917 г., проникнутое апокалиптическим звучанием:

«…Чаша гнева Божия все еще изливается на нас, и новыми грехами умножаем мы сей праведный гнев. Ко всем несчастьям присоединилась великая междоусобица, охватившая русскую землю. Одна часть войска и народа, обольщенная обещаниями всяких земных благ и скорого мира, восстала на другую часть, и земля наша обагрилась братской кровью. Русские ружья и пушки были направлены уже не против врага, но на родные города, не щадя беззащитного населения, жен и детей… Но есть Божий суд и Божия правда! Бог поругаем не бывает. Вместо обещанного лжеучителями нового общественного строения – кровавая распря строителей, вместо мира и братства народов – смешение языков и ожесточенная ненависть братьев. Люди, забывшие Бога, как голодные волки бросаются друг на друга. Происходит всеобщее затемнение совести и разума… Давно уже в русскую душу проникают севы антихристовы, и сердце народное отравляется учениями, ниспровергающими веру в Бога, насаждающими зависть, алчность, хищение чужого. На этой почве обещают они создание всеобщего счастья на земле…

Для тех, кто видит единственное основание своей власти в насилии одного сословия над всем народом, не существует родины и ее святыни. Они становятся изменниками Родины, которые чинят неслыханное предательство России и верных союзников наших. Но, к нашему несчастью, доселе не родилось еще власти воистину народной, достойной получить благословение Церкви православной. И не явится ее на русской земле, пока со скорбною молитвою и слезным покаянием не обратимся мы к Тому, без Кого всуе трудятся зиждущие град.

…Покайтесь же и сотворите достойные плоды покаяния! Оставьте безумную и нечестивую мечту лжеучителей, призывающих осуществить всемирное братство путем всемирного междоусобия! Вернитесь на путь Христов!

Да воскреснет Бог и расточатся враги Его и да бежат от лица Его все ненавидящие Его» (Деян. Собора. 38. С. 185–187).

Здесь явно обличается коммунистическая идеология. Не было ли это нарушением церковного принципа невмешательства в политическую борьбу? Но здесь не идет речи о государственно-экономической программе политической партии, речь идет о духовном, т. е., по существу, религиозном или псевдорелигиозном содержании коммунизма. Те, кто указывают на христианские корни коммунизма, совершенно правы, но в этом смысле можно говорить о коммунизме как об одной из христианских ересей – чем и определяется воинствующий характер церковной полемики против этого учения.

Религиозной темой коммунизма как христианской ереси является Царство Божие на земле. В измененном виде заимствуя многие черты этого Царства, которыми наделяют его христиане, коммунисты допускают коренное и решающее извращение этого светлого чаяния – они хотят построить это Царство без Бога. В связи с этим коммунизм предлагает человечеству иной путь спасения, открывает перед ним иные перспективы, нежели христианство. Если до революции сторонники коммунизма обличали христиан за ту, далеко не идеальную историческую практику, в которой воплощалось христианское учение, то после начала революции роли переменились: теперь коммунизм стал осуществляться на практике – и мог подвергаться критике или обличению уже за эту практику. Существовала ли внутренняя связь между явно негативными сторонами этой практики и содержанием коммунистического учения? Сторонники коммунизма эту связь отрицают, сводя негативные аспекты к неблагоприятным историческим обстоятельствам, к «революционным эксцессам» и к «субъективным факторам». В этом спорном и не до конца ясном вопросе мы придерживаемся убеждения, что такая внутренняя связь между учением и практикой коммунизма несомненно существует. Здесь мы следуем духу ответственных церковных заявлений, подобных приведенному выше (известно, что основным составителем этого послания был о. Сергий Булгаков – но весь собор взял на себя ответственность за эти идеи).

В чем же мы усматриваем такую связь?

Дело в том, что коммунисты не только отвергали существование Бога; они, если смотреть с христианских позиций, возводили хулу на человека, теоретически доказывая, что человек есть слепое или сознательное орудие корыстных («материальных») классовых интересов, что до сих пор мир всегда строился на лжи и насилии одного сословия над другим. Из этого естественно вытекало, что новый, более «совершенный» или «прогрессивный» общественный строй устанавливался путем насилия, в случае необходимости широкого и массового. Этим оправдывалось также и то, что за утверждение нового строя приходилось расплачиваться также и кровью лично ни в чем не повинных людей, непосредственно в борьбе не участвующих, но «объективно» способствующих сохранению старого строя.

Верующий христианин не может рассматривать подобные взгляды иначе, как тяжелое и греховное заблуждение, как принципиальное отрицание в человеке образа и подобия Божия. Что же могла делать Церковь, когда это заблуждение стало широко овладевать умами? Многие честные люди во всем мире, придерживающиеся разных, не только христианских убеждений, многие верные сыны России, узнавая, какие жестокие и беззаконные насилия совершались в то время над безоружными и беззащитными жертвами, не могли (а порой и сейчас не могут) удержаться от упрека по отношению к собору и патриарху: почему они не стали оплотом героической борьбы против разгула изуверства и нечестия, как в Смутное время стали оплотом Троице-Сергиевская лавра и патриарх Ермоген? Почему не был наложен запрет на все богослужения, пока православный народ силой не сбросит преступивших все человеческие нормы «совратителей России»? (Примечательно, что первый лидер Зарубежной русской церкви митрополит Антоний Храповицкий заявлял, что он именно так и поступил бы: «Я бы наложил интердикт!» – если бы жребий Божий избрал патриархом его, а не Тихона.)

Почему собор и патриарх не благословили Белое движение, при всех своих недостатках, безусловно, героическое и благородное? Казалось бы, ничего, кроме благодарности потомков, не заслужила бы Русская церковь, если бы в критическую минуту она проявила всю, далеко не сразу сокрушенную мощь своего духовного и нравственного авторитета, подняв еще здоровую часть русского народа на священную войну. Чтобы понять духовный смысл происшедшего, надо отдавать себе ясный отчет в том, что такая возможность у Церкви реально была, что Церковь эту возможность сознавала – и воспользоваться ею не захотела.

В той духовной войне, которую пришлось вести Русской церкви, религиозно-нравственная победа могла быть одержана только теми, кто ни словом, ни делом не приобщился к антихристианскому и античеловеческому началу в революции и в то же время отклонил путь только внешней борьбы со злом. Строители нового мира ставили свои псевдорелигиозные ценности так высоко, считали достижение их столь великим и необходимым делом для человечества, что оправдывали этим и кровь, причем не только кровь братьев-врагов, но и кровь братьев-агнцев, в междоусобице не участвующих. Духовную победу над лжеучителями одержали именно эти кроткие, не поднимавшие меча против коммунистических ценностей, но игнорировавшие их, как мало существенные, как вторичные, как условные, ибо для этих людей высшая ценность одна – Иисус Христос и вечная жизнь с ним, а все остальное – лишь постольку, поскольку «приложится». Таким людям «Царство Божие без Бога» абсолютно не нужно, даже если бы оно и было достижимо. Лучше умереть с Христом, чем жить со всеми обещанными благами, но без Христа, тем более – с грехом братоубийства в сердце. Они умерли, чтобы никогда больше не воскресла каинова идея – построить счастье детей на крови братьев…

Отвергнув путь героизма, по-своему несомненно благородный, Церковь пошла сама и повела своих верных сынов путем святости. В обезумевших в своем фанатизме насильниках Церковь продолжала видеть своих несчастных, но родных детей и братьев. Сыны Церкви захотели не истребить и покарать грешников, но искупить их вину, принеся в жертву самих себя. Потому что борьба шла не против большевиков, а против греха, «не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесных» (Еф., 6: 12).

Послушаем, что говорили в то время одержимые, которые смотрели на небо и землю сквозь призму ненависти:

«Эксплуататоры всех стран в деле закабаления и подчинения своей воле широких трудовых масс – всегда смотрели на религию, как на медное кольцо в ноздре у быка. Идея крестных страданий Бога, спасителя трудящихся и обремененных, бьет по сознанию борца сильнее, чем ременная плеть по обнаженным плечам истязуемого… Вот почему эксплуататоры всех стран, все хищники и кровососы, питающиеся трудовым потом угнетенных трудящихся классов, всегда были убежденными христианами и тратили уйму денег на распространение среди трудящихся разлагающей их волю религии Христа распятого… «Воистине воскресе», – вопят они, стараясь заглушить сотни страдающих пролетариев.

– Нет, – решительно скажем мы им в ответ. – Нет, никогда не воскреснет ваше право распоряжаться жизнью трудящихся там, где власть толстосумов низвергнута пролетарскими штыками. Долой буржуазию.

В яму всех палачей народной свободы.

В яму все орудия нашей кабалы, орудия пролетарской пытки в руках врагов наших.

Долой религиозный дурман.

Воистину не встанет с земли поповская ложь и гнусная идея христианского смирения перед капиталом» (Безбожник. 1923. № 4).

Разве людей с таким искаженным сознанием может вернуть к рассудку даже самое справедливое возмездие? Что, кроме еще большего ожесточения, мог вызвать в них новый крестовый поход! Бог побеждает правдой и жертвой, и потом лишь – но уже неизбежно – являет силу.

Воистину воскрес! – продолжали свидетельствовать христиане, заглушая вопли уже не страдающих, а победивших и торжествующих богоненавистников (не «пролетариев» – православные рабочие проявляли наибольшую стойкость перед гонителями Церкви).

«Слушайте, вы, обитатели Смольного, – говорил протоиерей Владимир Воробьев, воскрешая память о древнехристианских мучениках, – вас мы не послушаемся, вам мы не подчинимся ни за что и никогда… Мы будем совершать все таинства нашей Церкви и все общественные богослужения. Вы силою отнимете наши храмы, мы будем править службу Господу Богу в домах и даже подземельях. Вы произволом захватите наши антиминсы. Мы будем без них, с благословения своих епископов, совершать литургии. Вы насилием заберете наши святые сосуды. В домашних сосудах тогда мы совершим страшную жертву Тела и Крови Господней. Без нее мы не можем жить, она – наша жизнь, без нее нам смерть. Святая евхаристия дает нам радость, неземной восторг и силу жить, бороться и силу мужественно, бестрепетно перенести страдания. Гонений и мук от вас мы не боимся. Мы их хотим, мы жаждем их кровавой красоты. Мы не трепещем ваших революционных трибуналов (судов ведь нет). Изуродованные вашим самосудом наши тела будут пронзать, словно иглами, и вашу совесть, будут прокладывать путь к победе света над беспросветною тьмою, христианству над новым язычеством, и победа бесспорно будет наша…

Радуйтесь, ликуйте и торжествуйте, люди: воистину воскрес Христос Спаситель мира, Господь наш и Бог наш!!!..» (Из речи перед молебном по поводу декрета об отделении церкви от государства // Церк. вед. 1918. № 11–12.)

У Церкви был лишь один путь для духовного преодоления народного греха: свидетельство о богоподобии и нравственной свободе человека, о его личной ответственности, об истинности и реальности братолюбия как основы отношений между людьми. И главным способом такого свидетельства была жертва собственной жизнью – жертва, совершаемая с глубокой верой, без попыток сопротивления, с одним лишь нравственным обличением греха. С высоты патриаршего престола призыв к такой жертве был обращен прежде всего к пастырям Русской церкви:

«В наши смутные дни явил Господь ряд новых страдальцев – архипастырей и пастырей, как святитель Киевский, митрополит Владимир (Богоявленский), отец Иоанн Кочуров, отец Петр Скипетров, убиенные и замученные обезумевшими и несчастными сынами Родины нашей. Да минует нас чаша сия. Но если пошлет Господь нам испытание гонений, уз, мучений и даже смерти, будем терпеливо переносить все, веря, что не без воли Божией совершится это с нами и не останется бесплодным подвиг наш, подобно тому, как страдания мучеников христианских покорили мир учению Христову» (Открытое письмо патриарха Тихона священнику Николаю Троицкому от 30 янв./12 февр. 1918 г.).

Снова и снова взывал патриарх к русскому народу с призывом прекратить братоубийственную междоусобицу, которая лишь сильнее разгорелась после заключения позорного мира с внешним врагом. В связи с начинавшейся гражданской войной он свидетельствовал:

«Ведь гремят же орудия смерти во взаимной братоубийственной брани; ведь в жестоких кровавых боях, только не с врагами отчизны, а с братьями вашими по крови и вере, проявляется и сила мышц ваших, и пламенная ревность вашего сердца… А с поля ратного, перед лицом врага иноземного, бежите вы с оружием в руках, чтобы тем же оружием расстреливать друг друга в междоусобной борьбе» (Послание патриарха Тихона от 2/15 марта 1918 г.).

В послании по поводу заключения Брестского мира от 5/18 марта 1918 г. патриарх дает ему следующую оценку:

«Благословен мир между народами… Святая Церковь непрестанно возносит молитвы о мире всего мира… Но тот ли это мир, о котором молится Церковь, которого жаждет народ?..

Этот мир, подписанный от имени русского народа, не приведет к братскому сожительству народов. В нем нет залогов успокоения и примирения, в нем посеяны семена злобы и человеконенавистничества. В нем зародыши новых войн и зол для всего человечества».

Зная теперь, как впоследствии сложилась судьба государств, заключивших этот мир, – России и Германии, – нельзя не поразиться, до какой степени верными оказались эти пророческие предостережения Церкви!

«Братие! – взывал патриарх. – Очиститесь от грехов своих, опомнитесь, перестаньте смотреть друг на друга, как на врагов, и разделять родную страну на враждующие станы. Все мы – братья, и у всех одна мать – родная русская земля, и все мы чада одного Отца небесного, которого молим: Отче наш, остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…»

Высшей духовной вершиной, достигнутой Поместным собором, было торжественное заседание 15/28 февраля 1918 г., посвященное памяти убиенного митрополита Киевского Владимира. Советская печать сообщила о «трагической гибели» митрополита, убитого в Киеве «неизвестными лицами», которым удалось скрыться; высказывалось предположение, что это было делом рук украинских националистов, стремившихся избавить украинскую Церковь от подчинения Москве. Собор не ставил вопрос о том, кто именно был повинен в гибели митрополита: так и осталось невыясненным, к какой из многочисленных враждующих партий или течений принадлежали убийцы. Но суть дела в том, что это и не имело решающего значения. Ясно было лишь то, что митрополит Владимир пал жертвой разгоравшейся общей междоусобицы, и Собор видел свою задачу в определении духовного смысла его трагической гибели.

Задавая тон всему собранию, первым принес свое религиозно ответственное, авторитетное свидетельство сам святейший патриарх: «Мы глубоко верим, что эта мученическая кончина владыки Владимира была не только очищением вольных и невольных грехов его, которые неизбежны у каждого, плоть носящего, но и жертвою благовонною во очищение грехов великой матушки России».

По традиционному пониманию, установившемуся в Русской церкви со времени прославления «страстотерпцев» Бориса и Глеба, подвиг этот – стать «жертвой очищения» – величайший из возможных для христианина. Включая в себя подвиг исповедничества и свидетельства веры, он содержит в себе нечто большее – прямое соучастие в искупительной жертве Иисуса Христа. Ведь именно Иисус Христос понимается всеми христианами как «Жертва благовонная» (благоуханная. – Л. Р.) во очищение грехов братьев своих по плоти, каковыми являются все сыны Адама.

Понимание, предложенное патриархом, было единодушно разделено всеми членами Собора.

«Народ наш совершил грех, – подхватывает мысль патриарха протоиерей Иоанн Восторгов. – А грех требует искупления и покаяния. А для искупления прегрешений народа и для побуждения его к покаянию всегда требуется жертва. А в жертву всегда избирается лучшее, а не худшее. Вот где тайна мученичества старца митрополита.

…Эта смерть есть воистину жертва за грех. Бог творит Свое дело. Он не карает, а спасает, призывая к покаянию. Если бы только карал, то погибли бы убийцы, а не убитый митрополит.

И мученическая смерть старца митрополита, человека чистого и сильного, – ими же Бог весть судьбами, верим, – внесем много в то начинающееся движение покаяния, отрезвления, которое мы все предчувствуем сердцем, которое мы призываем и которое одно принесет спасение нашему гибнущему в кровавой и безверной смуте народу».

Будучи, подобно Христу, искупительной жертвой за грехи братьев, новые русские страстотерпцы, несомненно, были, подобно древнехристианским мученикам, также и свидетелями веры – этот аспект их подвига подчеркнул в своей речи митрополит Арсений Новгородский:

«Наступивший период гонения на Церковь уже ознаменовался мученическими кончинами священнослужителей, а теперь – и такою же кончиной архипастыря. Но история показывает, что сила гонений всегда слабее духа исповедничества и мученичества. Сонм мучеников освещает нам путь и показывает силу, пред которой не устоят никакие гонения. История же свидетельствует, что ни огонь, ни меч, ни настоящее, ни будущее, ни глубина, ни высота – ничто не может отторгнуть верующих, и особенно пастырей, от любви Христовой. И такие жертвы, какова настоящая, никого не устрашат, а напротив – ободрят верующих идти до конца путем служения долгу даже до смерти.

Убиенный святитель предстоит теперь пред престолом Божиим, увенчанный венцом мученичества. Он кровью оросил служение Русской церкви и ничего не уступил из своего долга. И на нем исполняются слова тайнозрителя: буди верен до смерти, и дам ти венец живота».

Вдохновленные соборным призывом, в дальнейшем все члены Русской церкви, отказавшиеся от участия в политической борьбе и ставшие жертвой этой борьбы, отдавали свою жизнь именно с этим сердечным устремлением: стать «жертвой во очищение» своего народа, во искупление смертного греха братоубийства. Вот некоторые из таких свидетельств.

«Эта кровавая участь, эта доля явиться жертвою, эта необходимость восприять мученический венец выпала на дорогого для нас Владыку Ермогена, – говорил протоиерей Владимир Хлынов на отпевании убиенного епископа Тобольского Ермогена 15/28 июля 1918 г. – К нему в полной мере приложимы слова пророка: «Он дал душу свою в избавление за многих»… Он принес себя в непорочную, чистую жертву…».

Обращаясь к пастве, епископ Томский Анатолий пояснял (июль 1918):

«В Ветхом Завете Господь установил жертвы. В жертву умилостивления за грехи человеческие приносились непорочные животные. Кровь этих животных, вместо крови человеческой, являлась очистительным приношением. Господь наш Иисус Христос пролил Свою собственную кровь за грехи всего мира и, приняв крестное страдание и смерть, явился искупительною жертвою за грехи всего мира.

…Никогда зло и грех, которые есть беззаконие, не поднимали так высоко головы своей, как в наши дни. Удивительно ли, что потребовались агнцы искупления и кровавые жертвы и из нашей среды. Эти жертвы являются искупительными за всех нас и победой над тем злом и грехами, которые царят в среде нашей… Мы все должники перед ними».

Глубоко символичным было убийство 3/16 июля 1918 г. бывшего русского царя Николая II, членов его семьи и верных слуг. Сердца многих людей, даже далеких от любви к монархии и последнему государю, были глубоко потрясены вестью об этих царственных жертвах братоубийственной вражды.

Патриарх Тихон, презрев смертельную опасность, которой подвергал себя лично, отложив в сторону все слишком «земные» соображения о пользе Церкви, исполнил свой нравственный долг и открыто осудил это бессмысленное и жестокое злодеяние.

«Наша христианская совесть, руководствуясь словом Божиим, не может согласиться с этим, – сказал он во время проповеди в одном из московских храмов. – Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит перед нелицеприятным судом Божиим, но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы, после отречения, найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь за границей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией. Он ничего не предпринял для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе…»

Тот «суд истории», о котором говорил патриарх Тихон, свершается на наших глазах. При всей противоположности оценок, личность Николая II все более вырастает в своем историческом значении. Не можем и мы, вникая в трагедию Русской церкви, не высказать свое суждение о нем.

Биография последнего русского государя содержит много «странных», на первый взгляд, поступков: попытка отказа от престола перед смертью отца; необычайное усердие в канонизации святых; предложение ко всем государствам мира об ограничении вооружений; идея принять монашество и выдвинуть свою кандидатуру в патриархи; передача крестьянам удельных кабинетных земель; введение «сухого закона» во время войны; посылка чудотворных икон в районы боевых действий; даже неудачная попытка обрести старческое духовное руководство – все эти, порой кажущиеся «неразумными» действия, выявляют определенную духовную направленность его жизни, в конце которой его ждал венец мученика, жертвы за Россию.

Судьба и личность Николая II отмечены печатью высокого трагизма. Его главное сердечное устремление – воссоединиться с русским народом, перебросить мост через ту пропасть, которую Петр I выкопал между царем и Россией. Ради этого Николай II не побоялся пойти на разрыв с «царской дружиной» – с дворянством – и обратился к Церкви в надежде, что она поможет ему стать народным царем. Это было покаяние самодержавия перед народом – за грехи Петра и его наследников. По существу, это была попытка создать государственный строй нового типа, коренящийся в глубокой традиции и в то же время отвечающий требованиям исторического возраста русского народа. Создать новую, народную монархию Николай II так и не успел, но своей главной цели – воссоединения с Русью – он все же достиг, если не в жизни, то в смерти: он пролил кровь за нее и вместе с ней.

Революция, «перепахавшая» до основания все пласты народного бытия, поневоле вскрыла самые глубокие корни той духовности, которую веками насаждала и взращивала в русском народе православная церковь. И прежде всего выявилось, что сама Церковь оказалась в своем ядре действительно «Святой церковью», «новым народом», Христовым человечеством, разделившим жертвенную судьбу своего основателя и главы. Но Церковь существует не сама по себе, она существует в народе, или в «народах» (Откр., 21: 24). Если есть народ как некое единое целое, то можно сказать, что у этого народа есть и единая душа – в каком бы смысле это ни понималось, реальном или метафорическом. Народная душа не свята, она грешна, как и душа отдельного человека, она лишь может стремиться стать святой, она нуждается в просветлении, покаянии и спасении. В годы тяжких искушений лучшее, что было в русском народе, проявилось вместе с худшим; но духовная сердцевина народа, сама святая Русь, пронизанная фаворским светом Божьего храма, не отреклась и не отпала от Христа и Его Церкви.

Главным, стержневым символом народного сознания был православный царь. Он переживался как глава и средоточие самого народа, одной из семей человечества, спасающихся во Христе и принявших на себя духовное водительство Церкви. Последний русский царь, оказавшийся, быть может – хотя и это спорно, – несостоятельным как государственный деятель, как практический устроитель народной жизни, отрекся от власти и связанной с ней ответственности. Одни увидели в этом вину царя, другие – собственную вину, третьи – вообще ничего не увидели, кроме «исторической закономерности». Но вот что несомненно: царь не отрекся от своей роли как средоточия народной совести и народной души. Вместе со всей святой Русью, духовно оставаясь во главе ее, он принес себя в добровольную и осознанную жертву. И размышляя о нравственном облике его личности, вспомним слова апостола:

«Взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр., 13: 7).

Тема революции – Царство Божие на земле. Революция духа заключалась в том, что Бог или «идея Бога» был признан продуктом, символом народного самосознания, когда-то полезным, но теперь устаревшим, ставшим помехой повзрослевшему человечеству. Революция духа – в утверждении: «Бог умер».

Поставленное целью революции всечеловеческое братство – коммунизм – лишь условно может именоваться «Царством Божьим», но энергия вековых чаяний человечества, сосредоточенная на этом Царстве, была использована для попытки самостоятельного, без Бога, построения счастливого будущего. В этих условиях делом спасения для христианина и для христианского народа было сохранить веру и верность прежнему, Единственному Богу, Который только и может быть Творцом Своего Царства. И русский царь – глава и средоточие народа – стал исповедником и свидетелем этой верности. Как в древности говорили на Руси:

«Народ согрешит, царь умолит; царь согрешит – народ не умолит».

Этот царь – умолит.

«Если начаток свят, то и целое» (Рим., 11: 16):

если царь свят – значит, в сердце своем свят и весь народ.

В чем же тогда причина бедствий, постигших Русскую землю? Во внешней враждебной силе или в неумолимой власти исторических закономерностей? Нет, отвечает патриарх Тихон, в собственном грехе народа. И в этом признании народного греха – не хула, но возвышение народа, свидетельство о его свободе и ответственности, призыв к покаянию и очищению:

«Еще продолжается на Руси эта страшная и томительная ночь, и не видно в ней радостного рассвета. Изнемогает наша Родина в тяжких муках, и нет врача, исцеляющего ее.

Где же причина этой длительной болезни, повергающей одних в уныние, других в отчаяние?

…Грех, тяготеющий над нами… – вот сокровенный корень нашей болезни, вот источник всех наших бед и злоключений.

…Из того же ядовитого источника греха вышел великий соблазн чувственных благ, которыми и прельстился наш народ, забыв о едином на потребу.

Мы не отвергли этого искушения, как отверг его Христос Спаситель в пустыне. Мы захотели создать рай на земле, но без Бога и Его святых заветов. Бог же поругаем не бывает. И вот мы алчем, жаждем и наготуем на земле, благословенной обильными дарами природы, и печать проклятия легла на самый народный труд и все начинания рук наших…» (Послание от 26 июля/8 августа 1918 г., в связи с началом Успенского поста).

Глава 2

Коммунизм как антихристианская религия

Рассмотрим теперь более последовательно, как складывались отношения Церкви и государства в первые годы после революции.

В литературе по истории этого периода, особенно в литературе атеистической, можно нередко встретить утверждение, что патриарх Тихон начал свою деятельность с того, что «анафематствовал советскую власть» (напр., Атеистический словарь. М., 1986. С. 17). Это утверждение неверно и формально и по существу. Оно основано прежде всего на неправильном понимании церковной терминологии. Анафема, как высшая форма церковного наказания, не означает ничего, кроме отлучения, отделения от Церкви какого-либо ее члена, отрекшегося от нее или нарушившего ее главнейшие догматы и заповеди. Отлучить от Церкви форму государственного правления, очевидно, невозможно так же, как нельзя отлучить от Церкви человека, не являющегося ее членом. Подвергая своего члена анафеме, Церковь запрещает верным общаться с ним в богослужении, лишает его своих молитв и права прибегать к церковным таинствам, дающим, по учению Церкви, надежду на вечное спасение. Значит, анафеме могут быть подвергнуты только отдельные лица, принадлежащие к Церкви, и притом за конкретные поступки.

Именно об этом возвещало послание патриарха Тихона от 19 января/1 февраля 1918 г., которое и стало известным как «анафема Советской власти»:

«Гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани. Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до Нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем не повинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному… Остановитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы… Властию, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви православной».

Итак, отлучению, анафеме, подлежали члены Церкви (принадлежащие к ней хотя бы в силу того, что были крещены в младенчестве) за открыто провозглашенное и осуществляемое нарушение второй по значению христианской (точнее говоря, еще ветхозаветной, а еще шире – общечеловеческой) заповеди:

«Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф., 22: 37–40); «первая и наибольшая заповедь» – «возлюби Господа Бога твоего».

Руководители революционного движения могли, конечно, в свою очередь, обвинять верующих в нарушении заповеди о любви к ближним, могли предлагать свое, революционное и классовое толкование этой заповеди, но вряд ли кто-нибудь из них претендовал при этом оставаться членом Христовой Церкви. Объявление их отделенными от Церкви было лишь констатацией уже совершившегося – по их собственному свободному волеизъявлению – факта.

Анафема не была проклятием советской власти и по существу, так как Церковь придерживалась принципа невмешательства в политическую борьбу и предоставляла народу самому избирать себе образ государственного устройства. Конечно, отлучение от Церкви выглядело в глазах верующих величайшим наказанием. Но надо ясно представлять себе, что революционные жестокости вызывали нравственное негодование верующих и без патриаршего послания: официальный церковный акт скорее вводил это негодование в законные рамки, предотвращая акты мщения и переводя внимание из области политической борьбы – в религиозную сферу.

Датированная днем раньше декрета об отделении церкви от государства, патриаршая анафема была, по существу, ответным актом на готовившийся и широко обсуждавшийся в печати декрет. В силу той же логики, согласно которой атеисты восприняли церковную анафему как «объявление войны», верующие восприняли декрет как тоже своего рода «анафему», как отделение, отлучение их от государства, как лишение их гражданских прав, обеспечиваемых государством, как объявление советской властью «войны» против православия.

Одно положение декрета в особенности подтверждало этот взгляд: Церковь, согласно декрету, отделялась без храмов – все недвижимое имущество Церкви объявлялось народным, т. е. государственным, достоянием. Отныне любое здание: храм, монастырь, учебное заведение – могло по усмотрению гражданской власти быть отобранным у Церкви и использованным для других нужд. Декрет, в частности, давал тем самым огромные преимущества неправославным общинам, не имевшим культовых зданий; и разнообразные евангелические секты не замедлили этим преимуществом воспользоваться: начался период их бурного роста. Владение великолепными храмами и общественными зданиями было одной из главных прерогатив Православной церкви как Церкви государственной и господствующей. Конечно, отказаться от храмов, добровольно перейти на сектантский образ существования Церковь не хотела и не могла. Кроме того, без сопротивления отдать храмы не позволяла вера.

Согласно древним канонам и прочной традиции, основные предметы культа, употребляемые при совершении таинств, в особенности евхаристии, являлись священными и неотчуждаемыми – использование их для других целей квалифицировалось как «святотатство». Это представление о священных сосудах, о престоле, об антиминсе верующие в своем религиозном сознании распространяли на весь Божий храм. Именно потому на протяжении многих веков верующие люди не жалели средств и сил на строительство и украшение храмов, что видели в них как бы уголок Царствия Божия на земле, понимали их как Божие достояние, которое никогда и никем не может быть использовано для других – общественных или частных – целей. И внезапно все это объявляется собственностью государственной власти, притом власти атеистической, которая сможет сделать с этим достоянием все, что угодно, сделать его объектом любого кощунства! В декрете еще не шла речь об изъятии предметов культа (до них дойдет очередь через четыре года – в связи с «делом о церковных ценностях»), пока что государство отнимало у Церкви только храмовые здания – но этого было достаточно, чтобы буквально потрясти душу верующих. Это потрясение выразилось и в патриаршей анафеме:

«Враги Церкви захватывают власть над нею и ее достоянием силою смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют даже прямо противно совести народной».

Здесь выражено естественное и справедливое убеждение верующих в том, что они тоже составляют народ, и если даже храмы есть «народное достояние», то они, верующие, и должны этим достоянием владеть. Однако никаких гарантий в том, что храмы останутся в распоряжении если не церковной иерархии, то хотя бы «религиозных обществ», т. е. рядовых прихожан, декрет не провозглашал.

Представление верующих о том, что декрет об отделении церкви от государства есть начало насильственной «ликвидации» религии и церкви, получило убедительное подтверждение в ряде фактов, последовавших немедленно вслед за опубликованием декрета. Ошеломляющий натиск атеистической пропаганды с участием государственных печатных органов, с кощунствами и богохульствами, создавал у верующих впечатление, что новая власть не оставляет у религии никаких шансов на мирное, легальное существование.

Крупные представители власти нередко сами вели антирелигиозную пропаганду, причем в самых угрожающих тонах. Так, в Петрограде в начале 1918 г. прошла серия публичных докладов помощника наркома образования Л. Шпицберга (после Февральской революции он был членом одной из комиссий Св. Синода, по приглашению нового обер-прокурора В.Н. Львова, впоследствии одного из деятелей обновленчества). Л. Шпицберг в своих выступлениях призывал «отвергнуть Царя Небесного»; сообщал, что готовится декрет о запрещении причастия как «колдовского акта»; говорил о предстоящем официальном объявлении Церкви «контрреволюционной организацией»; высказывал угрожающие намеки: «Патриарх еще жив…» Слухи о подобных выступлениях быстро разносились по всей стране. Публикации в советской печати по церковным вопросам напоминали сводки с театра военных действий: «Последняя ставка» (о патриаршей анафеме), «Воинствующая Церковь», «Мобилизация Церкви», «Черное воинство» и т. д. Массовые кощунственные процессии на улицах; закрытие помещений 3-й сессии Поместного собора; обвинение патриарха в участии в «заговоре Хонгара»; опись церковных имуществ; закрытие домашних церквей; закрытие духовных учебных заведений; прекращение преподавания Закона Божия в школах на частные средства; начало осквернения мощей святых – таков далеко не полный перечень признаков начавшейся «войны», о которых сообщала в первой половине 1918 г. гражданская и церковная печать. Появлялись сообщения и еще более серьезные: убийство священника Петра Скипетрова при попытке красногвардейцев проникнуть в Александро-Невскую лавру с целью ее закрытия; расстрел крестных ходов в Воронеже и Шацке 26 января/8 февраля, в Харькове и Туле 2/15 февраля; убийство в Киеве неизвестными лицами митрополита Владимира; «расстрел толпы верующих» 9/22 февраля при реквизиции имущества Белогорского подворья в Пермской губернии; расстрел епископов Ермогена Тобольского и Андроника Пермского и т. д.

Мы привели этот далеко не полный перечень для того, чтобы читатель мог почувствовать, какой настрой все это должно было вызвать у верующих. Несомненно, что результатом было резкое ухудшение отношения массы верующих к советской власти, которая была далеко еще не настолько прочной, чтобы полностью игнорировать эти настроения. В апреле 1918 г. создается специальная комиссия при Наркомате юстиции по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства. Целью комиссии, по официальному заявлению, было «упорядочение действий местных органов власти и выяснение осложнений с церковью». Тем самым верующим давалось понять, что большая часть эксцессов не санкционирована центральной властью и лежит на совести местных органов. Однако не прошло и года, как эта комиссия была преобразована в «5-й (ликвидационный) отдел НКЮ» — дело было не только в повышении «ранга», но и в характерном словечке «ликвидационный», которым сопровождались теперь все публикации распоряжений отдела. Можно не сомневаться, что верующие понимали это слово однозначно, и на такое понимание оно и было рассчитано…

Настойчивые призывы Церкви к прекращению междоусобицы не были услышаны. Накал борьбы возрастал. В ответ на покушение эсеров на жизнь В.И. Ленина правительство приняло постановление о «красном терроре»:

«Предписывается всем Советам немедленно произвести аресты правых эсеров, представителей крупной буржуазии и офицерства и держать их в качестве заложников. При попытке скрыться или поднять восстание – немедленно применить массовый расстрел безоговорочно… Нам необходимо немедленно и навсегда обеспечить наш тыл от белогвардейской сволочи… Ни малейшего промедления при применении массового террора».

Мог ли патриарх одобрить подобные действия или хотя бы промолчать о них, имея возможность говорить? Для этого ему нужно было перестать быть христианином: в этом вопросе мораль революционная оказалась в непримиримом противоречии с моралью христианской. И патриарх снова возвысил свой обличительный голос. Его послание к Совету народных комиссаров по случаю годовщины октябрьского переворота носит настолько глубокий и обобщающий характер, что может быть отнесено ко всем последующим десятилетиям существования этой власти (полный текст – в «Хронологии», 13/26 окт. 1918 г.):

«Вы разделили народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и, вместо мира, искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками рабочих и крестьян поставить торжество призраку мировой революции…

Казнят и тех, которые даже перед вами заведомо ни в чем не виновны, а взяты лишь в качестве «заложников», этих несчастных убивают в отместку за преступления, совершенные лицами не только им не единомышленными, а часто вашими же сторонниками или близкими вам по убеждениям. Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем невинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной «контрреволюционности»…»

Отношения между Церковью и советской властью достигли максимального обострения к концу 1918 – началу 1919 г., когда была проведена быстрая и энергичная кампания по вскрытию мощей православных святых. Это было жестоким надругательством над религиозными чувствами верующих и в то же время точно рассчитанным ударом антирелигиозной пропаганды.

Культ мощей в русской народной религиозности часто переходил установленные церковными канонами пределы (о проистекавших отсюда «соблазнах» рассказывал еще Ф.М. Достоевский – вспомним описание кончины старца Зосимы). Этот культ побуждал духовенство «преувеличивать» степень сохранности мощей. Молча предполагалось, что когда «ковчег» или «рака» с мощами имели форму человеческого тела, то в них хранятся полностью нетленные мощи. Как показали «вскрытия», иногда (на самом деле – поразительно часто) это подтверждалось. Но в ряде случаев – и тут получала полный простор обличительная антирелигиозная пропаганда – в раке обнаруживались лишь частично сохранившиеся останки святых. Мощи, оказавшиеся «нетленными», все равно подвергались надругательству – никак иначе это воспринимать невозможно: священные останки великих подвижников Русской земли выставляли в музеях рядом с трупами крыс и других животных с надписями «трупы мумифицированы». Организованное вскрытие мощей производилось согласно постановлению Наркомата юстиции от 3/16 февраля 1919 г. В течение только трех месяцев было произведено около 40 вскрытий, с широким освещением подробностей в массовой печати.

Патриарх Тихон пытался принять меры к устранению поводов к «глумлению и соблазну», разослав епархиальным архиереям указ, датированный 4/17 февраля 1919 г., в котором просил «по усмотрению каждого архиерея и при наличии возможности» принять необходимые меры, т. е. самостоятельно и с благоговением вскрыть раки с мощами и произвести среди верующих необходимые разъяснения. Видимо, архиереи в большинстве своем не поняли серьезности положения и не сочли нужным или не успели принять соответствующие меры. Не встретили отклика также обращения патриарха в Совнарком с протестом против изъятия мощей «как предметов культа». Чувствам верующих был нанесен тяжелый удар: одних он укрепил в вере (и в «обиде» на советскую власть или даже в справедливой ненависти к ней), других, колеблющихся и суеверных – увел из Церкви.

Бог поругаем не бывает. Гонители преследовали свои цели, но невольно осуществили совершенно другое: святые Русской земли приняли участие в ее бедах и скорбях в минуту тяжкого испытания. Поклонение священным останкам, если оно не впадает в крайность, не есть суеверие или язычество, как иногда утверждают критики православия. Это поклонение есть одно из проявлений христианского онтологизма; веры в возможность спасения и освящения не только души, но и плоти; веры в то, что синергическое действие человеческой воли и божественной энергии может в принципе сохранить материю тела от разложения и тлена – в конечном счете это есть предчувствие возможности победы над смертью уже на этой земле. И дело не в степени преодоления смерти в каждом отдельном случае – бесконечно важно уже то, что существует такая возможность торжества духа над естественными процессами. Безусловно, душа святого сохраняет глубокую связь со своими телесными останками, и надругательство над мощами стало в действительности новым подвигом святых, своего рода их «посмертным мученичеством». Это новое и необычное событие в церковной истории еще раз свидетельствует о какой-то особой, исключительной значительности переживаемой нами эпохи. Мы глубоко убеждены, что акты надругательства над мощами святых должны послужить основанием для нового, дополнительного прославления этих святых – а те дни, в которые совершалось вскрытие, должны стать датами их дополнительного церковного поминовения; эти даты могут рассматриваться как дни «вторичного обретения мощей».

Между тем на безграничных просторах России все более разгорался пожар гражданской войны. Народ, которому духовно служила Церковь, разделился на два враждующих стана. На чьей стороне должна была встать Церковь? Каждая сторона обвиняла другую в том, что она является проводником внешних сил: идеология белых в значительной степени строилась на борьбе против «мирового масонского заговора»; идеология красных – на борьбе против «интервенции Антанты» (при этом большевики сами категорически отвергали масонство как проявление «буржуазной идеологии»).

Монархии, как средоточия народного единства, уже не существовало – таким средоточием оставалась только сама Церковь. Конечно, победа белых обеспечивала внешнее благополучие и государственную защиту интересов Церкви; власть же красных отменяла прежнее ведущее положение Церкви и ставила под угрозу самое ее существование в будущем. Если бы Церковь была только мирским сообществом, одним из видов общечеловеческих объединений, то она в первую очередь исходила бы из своего самосохранения, из своих частных интересов. В этом случае она всей мощью своего авторитета и организации поддержала бы Белое движение: исход битвы не раз колебался на чаше весов и такая поддержка могла бы решить дело.

Авторитет и влияние Церкви в этот период были еще очень велики. Вся энергия монархического чувства сосредоточилась в это время на патриархе. Если бы он объявил борьбу с большевиками религиозным долгом каждого верующего, то исход революционного процесса мог оказаться совершенно иным. Судя по высказываниям революционных лидеров, по их «превентивным мерам» в отношении Церкви, они отчетливо сознавали, какую смертельную опасность представлял бы для них такой поворот событий. Митрополит Антоний (Храповицкий), в числе трех кандидатов в патриархи набравший наибольшее число голосов на Поместном соборе, говорил впоследствии, что он наложил бы «интердикт», т. е. запрещение богослужений во всех храмах российской Церкви, пока народ не свергнет большевиков. Нет сомнений, что этот волевой и непреклонный человек, став патриархом, сделал бы это, и, вероятно, не только это – его политическая позиция была твердой и однозначной. Но жребий Божий выпал не на него – патриархом стал смиренный Тихон. Судьба России снова, как это уже не раз бывало в ее истории, сосредоточилась в руках одного человека, зависела от решений его совести, определялась его личным отношением к Богу. В океане ненависти и вражды, затопившем огромную страну, Церковь во главе с патриархом Тихоном поистине стала якорем спасения: Россия разделилась, но Церковь осталась Церковью всего народа, всей России.

Беспощадно обличая правительство большевиков за преступления против нравственного закона, патриарх Тихон обличал подобные нарушения и со стороны Белого движения. Идеологи Белого движения, не сумевшие выработать единую конструктивную программу, которая привлекла бы на их сторону большинство народа, все более склонялись к программе негативной: не к борьбе за что-то, а к борьбе против чего-то. И это «что-то», придававшее осмысленность их делу, объяснявшее неожиданные, поразительные успехи большевиков в борьбе за народную душу – для многих приобретало черты мифического «еврейского» или «жидо-масонского» заговора, с помощью которого объяснялись все исторические беды христианства, если не всего человечества. В качестве примера приведем высказывания кн. Н.Д. Жевахова, одно время бывшего помощником обер-прокурора:

«С момента низведения Божественной Истины на землю вся история человечества свелась, в сущности, к истории борьбы двух мировых процессов – процесса христианизации мира и процесса его сатанизации, или ожидовления»; необходимо «идейно разоблачить» «грандиозный подлог, учиненный жидовскими книжниками 2500 лет назад» (имеется в виду «откровение Ягве через полулегендарного Моисея»); необходимо «очистить христианство от жидовских наслоений»; «Иисус – высший добрый дух», «Спаситель мира от еврейской лжи», «Он смело разоблачил еврейского бога, сказав: ваш отец – диавол»; революции – «массовые ритуальные убийства христианских народов»; «главная жизненная, творческая сила человечества – национальная индивидуальность»; необходимо «противопоставить интернационалу жидовскому интернационал христианский» и т. д. в том же духе (Воспоминания. Т. 1. – Мюнхен, 1923; Т. 2. – Новый Сад, 1928).

Этот образ врага, насыщенный заимствованиями из древнего гностицизма и манихейства, в России начал складываться в правящих кругах, в том числе и церковных, сопротивлявшихся освободительным реформам Александра II. Окончательно концепция «всемирно-исторического заговора против христианских государств, возглавляемого евреями», сложилась в период проведения Александром III политики «русификации окраин» – политики, превратившей империю в ненавистную «тюрьму народов» для населения этих «окраин» и тем самым сделавшей неизбежным распад этой империи.

В ХХ веке этому кругу идей предстояла «большая жизнь». Убедительное эмоциональное и логическое подтверждение «образа врага» было найдено в том факте, что в руководящих органах российских революционных партий оказалось поразительно большое число лиц еврейского происхождения, как, впрочем, и других «пасынков империи»: «инородцев», «иноверцев», «сектантов» и «раскольников». Не вызывает сомнения одно – образ мыслей, подобный приведенному выше, заводит христианскую душу в безысходный нравственный тупик. Такая душа, сделав первые шаги навстречу Богу, не решается следовать Ему до конца: страшась всего нового, панически избегая всякого подлинно творческого усилия, в особенности в религиозно-церковной сфере – она самовольно «отнимает» у Бога право взращивать и обновлять Свое собственное творение, и прежде всего самого человека. В подтверждение приведем еще одну выдержку из того же автора, дающую, по нашему убеждению, религиозный, духовный ключ к пониманию как причины крушения православной монархии, так и неудачи Белого движения:

«С момента возвещения человечеству идеи Вселенского Бога, т. е. с момента явления Христа Спасителя на землю, истина уже сказала людям свое последнее слово, выразительницею этой истины явилась Церковь, идеалы которой вечны, неизменны и независимы ни от духа времени, ни от его требований, так что историю человечества никак нельзя рассматривать как смену «старого» чем-то «новым», ибо ничего «нового» в сфере возвещенных Богом идеалов и способов их достижения, не может быть, а нужно рассматривать лишь как смену исторических процессов, то приближавших человечество к возвещенной уже истине, то удалявших его от нее, то сокращавших расстояние людей от Бога, то увеличивавших его».

Это характерное рассуждение (повторяемое, например, таким церковным «авторитетом», как митрополит Иоанн Снычев) абсолютно неприемлемо в богословском плане: по существу, оно является антихалкидонской ересью – оно грубо и явно противоречит догмату о двух природах Иисуса Христа. По своей божественной природе – как «совершенный Бог» – Он действительно вечен и неизменен; но по своей человеческой природе – как «совершенный человек», Он вечно возрастает, изменяется и обновляется – и вместе с Ним вечно возрастает, изменяется и обновляется Его Церковь. Утверждение о неизменности человеческого проявления истины столь же еретично, каким было бы утверждение об изменяемости ее божественного источника. Ересь абсолютного консерватизма отнюдь не является лишь отвлеченным заблуждением ума. Односторонняя установка на неизменность истины во всех ее человеческих формах и проявлениях приводит к тяжелым духовным и психологическим, а затем и к практическим последствиям. Когда все новое и творческое приписывается исключительно силам зла, тогда этим силам придается непомерно преувеличенное значение, и «образ врага» вырастает в нечто непреодолимое и подавляющее. Отвергая возможность творческого действия Иису са Христа в текущей исторической реальности, фанатичный консерватор почти неизбежно впадает в отчаяние, затем ожесточается – и в итоге его сердце наполняется яростными энергиями преисподней. Такова плата за отвержение творческого синергизма человека с Богом. Мнимо воображая, что вступает на путь непримиримой борьбы со злом, впавшая в прельщение христианская душа становится на деле невольным – и очень действенным – орудием этого зла.

Угроза нравственной катастрофы «жидофобии» реально встала перед многими участниками Белого движения в России (и остается не менее актуальной в наши дни). Не угодничество перед большевистской (с позиции белых – «еврейской») властью, но великая ответственность перед Богом побуждает патриарха Тихона сделать все возможное, чтобы сократить масштаб этой катастрофы. Из глубины скорбящего пастырского сердца исходят его призывы к русским людям, захваченным этим новым искушением, худшим всех прежних. В своем послании от 8/21 июля 1919 г., в дни, когда поражение красных казалось неотвратимым, патриарх взывает:

«Чадца мои! Пусть слабостью кажется иным эта святая незлобливость Церкви, эти призывы наши к терпеливому перенесению антихристианской вражды и злобы… – но мы умоляем вас, умоляем всех наших православных чад, не отходить от этой единственно спасительной настроенности христианина…

Зажигаются страсти. Вспыхивают мятежи. Создаются новые и новые лагери. Разрастается пожар сведения счетов… Дальше еще ужас. Доносятся вести о еврейских погромах, избиении племени, без разбора возраста, вины, пола, убеждений… Православная Русь, да идет мимо тебя этот позор. Да не постигнет тебя это проклятие. Да не обагрится твоя рука в крови, вопиющей к небу. Не дай врагу Христа, диаволу, увлечь тебя страстию отмщения и посрамить подвиг твоего исповедничества… Наша боль – боль за светлость и счастье нашей святой Церкви, наших чад. Наши опасения – что некоторых из них может прельстить этот новый, уже показывающий зияющую пасть зверь, исходящий из бездны клокочущего страстями сердца человеческого. Одним порывом мщения навсегда запятнаешь себя, христианин, и вся светлая радость нынешнего твоего подвига – страдания за Христа – померкнет, ибо где тогда дашь ты место Христу…» (полный текст – в «Хронологии»).

В послании к архипастырям Русской церкви от 25 сентября/8 октября 1919 г. патриарх Тихон со всей твердостью напоминает соборные постановления о невмешательстве Церкви в политическую борьбу:

«Установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает Себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное значение… Мы убеждены, что никакое иноземное вмешательство, да и вообще никто и ничто, не спасет Россию от нестроения и разрухи, пока Правосудный Господь не преложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих» (полный текст – в «Хронологии»).

Отмечая, что священники иногда приветствуют смену власти на местах (т. е. приход белых) колокольным звоном и торжественными богослужениями, патриарх напоминает им правила Церкви, возбраняющие духовенству вмешиваться в политическую жизнь, становиться членами какой-либо партии или «делать богослужебные обряды и священнодействия орудием политических демонстраций». Князь Г.И. Трубецкой, участник Поместного собора, впоследствии рассказывал о «тяжелом впечатлении», которое произвело это послание на участников Белого движения:

«Пастырским посланием, помеченным 25-м сентября (день памяти св. Сергия Радонежского), патриарх вменил в обязанность пастырям Церкви стоять в стороне от гражданской войны. Я помню, как нас, стоявших тогда близко к Добровольческой армии на юге России, огорчило это послание патриарха…»

Патриарх и в дальнейшем оставался неизменно верен этой позиции, провозглашенной Поместным собором. Так, когда в конце 1921 г. за рубежом состоялся собор монархически настроенного эмигрантского духовенства, он ответил на него Указом от 18 марта/1 апреля 1922 г., в котором постановлялось:

«1. Я признаю Карловацкий собор заграничного духовенства не имеющим канонического значения и послание его о восстановлении династии Романовых и обращение к Генуэзской конференции не выражающим официального голоса Русской церкви.

2. Ввиду того, что заграничное русское церковное управление увлекается в область политических выступлений, высшее церковное управление за границей упразднить».

Конечно, далеко не все епископы и священники, тем более не все рядовые верующие оказались на высоте духовной позиции, занятой Поместным собором и патриархом. Церковь состоит из людей, а люди подвержены страстям – и многие члены Церкви в эту небывалую по напряжению эпоху были захвачены политической и классовой усобицей. Часть Церкви, и немалая, встала на сторону «белых»; другая, не меньшая ее часть, откололась под именем «обновленчества» и стала «красной». Но духовная сердцевина Церкви, возглавляемая патриархом Тихоном, устояла от того и другого соблазна и осталась верной своему историческому призванию: свидетельствовать о Христе и призывать русский народ к единству и братолюбию, какой бы ценой ни пришлось заплатить за это свидетельство…

После «зимнего штурма» 1919 г. накал антирелигиозной борьбы несколько снижается, придерживаясь определенного «стабильного» уровня. Видимо, в этот период «неимоверных трудностей» для советской власти среди некоторых ее руководителей на время берет верх тенденция к более умеренному, более государственному подходу к проблеме религии и Церкви. Заметную роль в стабилизации обстановки в это время сыграл 5-й (ликвидационный) отдел НКЮ, возглавлявшийся П.А. Красиковым: этот орган по крайней мере удерживал местные власти от чрезмерной «самодеятельности» в антирелигиозной борьбе. Окруженная со всех сторон, Советская республика была вынуждена сформировать путем принудительного набора многомиллионную армию, значительную часть которой неизбежно должны были составить рядовые верующие – дети крестьян. Слишком обострять с ними отношения было чревато военной катастрофой. Верующим дано было понять, что отделение церкви от государства еще не означает ее немедленного уничтожения; главное – они убедились, что большая часть храмов пока что осталась в их фактическом распоряжении и что руководство Церкви во главе с патриархом Тихоном продолжает свое служение. В какой-то мере у верующих вырабатывался «иммунитет» к пропагандистскому натиску «воинствующего безбожия». Конечно, этот натиск не прекращался. Так, в 1920 г. были вскрыты мощи двух величайших русских святых: Сергия Радонежского и Серафима Саровского. Останки преподобного Серафима были выкрадены верующими при перевозке и поныне хранятся в тайном месте (написано в 1977 г. – Л.Р.).

Патриарх Тихон пытался воспрепятствовать вывозу мощей преподобного Сергия и закрытию Троице-Сергиевой лавры, обратившись с протестом в Совнарком и добиваясь личной встречи с Лениным, в которой ему было отказано. В послании от 28 августа/10 сентября 1920 г. патриарх со скорбью вспоминал:

«Наш знаменитый историк Ключевский, говоря о преподобном Сергии и о значении его и основанной им лавры, предвещал: «ворота лавры преподобного затворятся, и лампады погаснут над его гробницей только тогда, когда мы растратим без остатка весь духовный нравственный запас, завещанный нам нашими великими строителями земли русской, как преподобный Сергий». Ныне закрываются ворота лавры и гаснут в ней лампады. Что же? Разве мы уже не растратили внешнее свое достояние и остались при одном голоде и холоде? Мы только носим имя, что живы, а на самом деле уже мертвы…» (Здесь процитированы слова Иисуса Христа о Сардийской церкви: Откр., 2: 3. – Л.Р.).

Огромная трудность для Церкви в определении ее отношения к новой государственной власти заключалась в несамостоятельности самой этой власти: она была детищем и орудием большевистской партии – идеологической организации, носившей не государственный, но псевдорелигиозный характер. Роль и влияние партии в советском государстве были несравнимо больше, чем роль Церкви в Российской империи.

Сравнение, да и то достаточно условное, может быть проведено лишь с ролью христианства в эпоху князя Владимира. Но, конечно – другое мировоззрение, другие цели, другие методы, другие последствия. С одной стороны, энергия строительства нового государства черпалась из коммунистического энтузиазма, с другой – именно идеология постоянно оказывалась тяжким препятствием на пути этого строительства. Несомненно, что новая власть одержала бы победу в Гражданской войне быстрее и с меньшими жертвами, если бы с самого начала сдерживала чрезмерное «усердие» антирелигиозного фанатизма. С этой точки зрения можно сказать, что революционный экстремизм в отношении к Церкви был грубейшей политической ошибкой. Вчерашние революционеры-подпольщики, вынесенные волной истории на высоту государственного служения, долго не могли избавиться от привычки к насильственным, штурмовым методам действия – там, где требовалась терпеливая, будничная, но также и ответственная, устремленная в будущее государственная работа.

Введенная в заблуждение первыми, сравнительно легкими и впечатляющими успехами атеистической пропаганды, советские руководители решили, что окончательная ликвидация влияния религии в народных «массах» – дело ближайшего будущего. Отсюда, в частности, проистекала недоброй памяти затея с «безбожными пятилетками» 30-х годов, закончившаяся полным крахом, когда во время всесоюзной переписи большая часть населения, несмотря ни на что, заявила себя верующей.

Упорно недооценивая глубину религиозных устремлений и традиций, советские партийные деятели в то же время чрезвычайно переоценивали политическое значение Церкви. В этом, возможно, сыграл свою роль и теоретический «догматизм»: неоправданное перенесение на русскую историю опыта борьбы европейских революций против политического клерикализма. Отсюда происходило идеологическое заблуждение о мнимой «контрреволюционности» духовенства (европейские исследователи с гораздо большим основанием обвиняют русское духовенство в чрезмерной политической индифферентности). Это заблуждение породило ненужные и необоснованные репрессии, на многие десятилетия закрепившие в душах верующих глубоко затаенное недоверие, страх, отчужденность по отношению к «советской» власти (при описании этой эпохи постоянно возникают затруднения с политическими терминами – как раз Советам власть никогда и не принадлежала).

Рассматривая причины, затруднявшие нормальное строительство советского государства, мы ни в малейшей степени не исходим из сочувствия или симпатии к каким-то элементам коммунистической идеологии – она нам представляется глубоко ложной и в высшей степени опасной для человечества. Но Церковь молится о «благостоянии» законной государственной власти – и мы, в духе этой молитвы, размышляем о причинах, которые этому «благостоянию» препятствовали.

Глава 3

Жертва во очищение

С особой душевной болью подходим мы к описанию самого тяжелого эпизода в истории отношений Церкви и советского государства: к так называемому «делу о церковных ценностях». Именно в ходе этого эпизода на многие десятилетия вперед завязался трагический узел безвыходных противоречий и вражды. Более того, в этом деле само государство вступило на преступный путь – и впоследствии все попытки сойти с этого пути оказывались безуспешными.

Лето 1921 г. было началом великого голода. Периодические засухи в южных областях России не были новостью – для борьбы с их последствиями в дореволюционной России создавался особый запас зерна. Во всяком случае, в царствование Николая II такое явление, как массовый голод, отошло в область преданий. Однако разруха Гражданской войны и, самое главное, поголовные реквизиции зерна советскими продотрядами подготовили небывалую по масштабам катастрофу. На территории голодающих районов, по официальным данным, проживало 26–27 миллионов человек. Картину ужаса и смерти описывает патриарх Тихон в своем послании «К народам мира и православному человеку» (лето 1921 г.):

«Великое бедствие поразило Россию. Пажити и нивы целых областей ее, бывших ранее житницей страны и уделявших избытки другим народам, сожжены солнцем. Жилища обезлюдели и селения превратились в кладбища непогребенных мертвецов. Кто еще в силах, бежит из этого царства ужаса и смерти без оглядки, повсюду покидая родные очаги и землю… Уже и сейчас нет счета жертвам, унесенным бедствием. Но в ближайшие грядущие годы оно станет для всей страны еще более тяжким: оставленная без помощи, недавно еще цветущая и плодородная земля превратится в бесплодную и безлюдную пустыню, ибо не родит земля непосеянная, и без хлеба не живет человек.

К тебе, православная Русь, первое слово мое: во имя и ради Христа зовет тебя устами моими святая Церковь на подвиг братской самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим с руками, исполненными даров милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата…

К тебе, человек, к вам, народы вселенной, простираю я голос свой. Помогите! Помогите стране, помогавшей всегда другим! Помогите стране, кормившей многих и ныне умирающей от голода… На помощь немедля! На широкую, щедрую, нераздельную помощь!»

В августе 1921 г. патриарх Тихон направил это послание главам христианских церквей: православным патриархам, папе римскому, архиепископу Кентерберийскому, епископу Йоркскому – с призывом, во имя христианской любви, произвести сборы денег и продовольствия для помощи голодающему населению Поволжья. Тогда же, по инициативе патриарха, был основан Всероссийский церковный комитет помощи голодающим и по всем храмам начались сборы денег и продовольствия. Пожертвования шли широким потоком.

Однако, как сообщает патриарх Тихон в своем послании от 15/28 февраля 1922 г., советское правительство запретило эту организацию, и все собранные Церковью денежные средства были сданы правительственному Комитету помощи голодающим (Помгол). Это требование угрожало резко снизить активность верующих в сборе средств – к правительственному комитету доверия не было. По свидетельству современников, среди верующих широко было распространено убеждение, что большая часть средств используется Помголом не по назначению: в печати в то время сообщалось о подготовке к торгово-экономическому совещанию в Генуе, о переходе к новой экономической политике, для чего советскому государству требовалось срочно укрепить свое финансовое положение.

К тому времени, когда эта политика могла принести заметные экономические плоды, голодающие могли просто вымереть. Заботясь только о спасении гибнущих людей, патриарх снова обратился с воззванием к Церкви с призывом продолжать сбор средств для Помгола и, более того, расширить эту помощь, включив в пожертвования драгоценные церковные украшения и предметы, за исключением тех, которые имели прямое богослужебное употребление. Это воззвание было разрешено правительством к напечатанию и широкому распространению среди населения.

Не остался безответным и призыв патриарха к зарубежным христианам: возник ряд международных организаций (наиболее крупная – американская АРА) по снабжению продовольствием голодающих Поволжья. Представителям этих организаций было разрешено непосредственно участвовать в распределении продуктов.

Такова была ситуация, когда в печати был опубликован декрет ВЦИК от 10/23 февраля 1922 г. об изъятии церковных ценностей на нужды голодающих. Согласно этому декрету, обязательному изъятию подлежали все без исключения церковные культовые предметы из драгоценных металлов. Практически речь шла прежде всего о богослужебных сосудах и чашах, которые часто изготовлялись из серебра, о серебряной отделке престолов и окладах икон. Верующие были поставлены этим декретом в безвыходное положение: понять его иначе, как новое «объявление войны», они не могли – да так оно, по существу, и было.

В послании от 15/28 февраля 1922 г., явившемся ответом на декрет, патриарх Тихон обратился к верующим:

«Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не освященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской церкви и карается ею как святотатство – миряне отлучением от нее, священнослужители – извержением из сана (апостольское правило 73, двухкратного Вселенского собора правило 10)».

То, к чему призвал патриарх, не могло быть продиктовано церковным «чувством собственности», в чем его потом обвиняли, т. к. церковная иерархия в принципе не могла использовать богослужебные предметы для каких-нибудь иных целей. Позиция патриарха не была также выражением «канонического формализма», якобы оказавшегося сильнее сострадания к погибающим – в чем его также обвиняли. Его позиция была выражением общенародного религиозного убеждения; неприкосновенность священных предметов культа была неотъемлемым содержанием веры.

Как атеисты, так и некоторые христиане – «модернисты» могли возмущаться этим, но невозможно было отрицать несомненный факт: русские православные люди веками и без малейших колебаний веровали именно так. Со стороны государственных органов не было даже попытки войти в переговоры с церковным руководством с целью убедить его в необходимости провести соответствующую реформу: принять авторитетные постановления и подготовить верующих к замене богослужебных предметов. Щадящая чувства верующих, благоговейно, церковными руками – пусть даже под контролем правительственных органов – такая замена в принципе была возможной. В дальнейшем практику такого рода осуществляли некоторые архиереи: например, митрополит Петроградский Вениамин – однако именно он был осужден и расстрелян в первую очередь.

Внезапность появления декрета, категоричность его формулировок и, главное, нарочито подчеркиваемая насильственность и грубость его осуществления – все это не оставляло никаких путей к мирному исходу. Невозможно избежать вывода, что правительство к такому мирному исходу и не стремилось – напротив, целью было именно предельное обострение обстановки, провоцирование столкновений, создание поводов для демонстративных и жестоких репрессий.

Для чего это было сделано?

Возможно, в связи с переходом к НЭПу было решено терроризировать и запугать духовенство и верующих, чтобы в условиях большей гражданской свободы Церковь не смогла укрепить свое положение в обществе. Во всяком случае, здесь речь уже шла не о бесконтрольном атеистическом фанатизме, не о злоупотреблениях местных властей, не об эксцессах революции и гражданской войны. Это была продуманная и сознательная партийная и правительственная политика – и это было самым страшным.

Кто был инициатором этой политики, также не вызывает сомнений. 6/19 марта 1922 г. находившийся на лечении В.И. Ленин, как сообщается в его «полном» собрании сочинений (М, 1964. Т. 45. С. 666–667):

«…В письме членам политбюро ЦК РКП(б) пишет о необходимости решительно подавить сопротивление духовенства проведению в жизнь декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 г. об изъятии церковных ценностей в целях получения средств для борьбы с голодом».

Текст письма в собрании сочинений не был приведен. Почему? Это становится понятным из содержания письма, опубликованного в 1970 г. за рубежом и лишь весной 1990 г. – в СССР (Известия ЦК КПСС. № 4; полный текст приведен в «Хронологии»). Жестокость и цинизм этого документа, необычные даже для Ленина, вынудили сохранять его в тайне в течение почти 70 лет. Программа, принятая на заседании политбюро, осуществлялась неукоснительно, и лишь в отдельных моментах «с превышением плана» (это касается прежде всего ареста патриарха Тихона).

15/28 марта 1922 г. в газете «Известия» публикуется «Список врагов народа», в котором первым указан патриарх Тихон «со всем своим церковным собором», затем имена десятков епископов и священников. В последующие недели и месяцы в сотнях и тысячах церквей события разворачивались по одному и тому же «сценарию»: группа вооруженных людей, обычно красноармейцев, проникала в алтарь, верующие и духовенство пытались им препятствовать, возникали столкновения, во многих случаях дело доходило до крови. По сообщениям советской печати, уже в первой половине 1922 г. 55 трибуналов рассмотрели 531 дело с привлечением 732 обвиняемых. Но это было только начало. Многие тысячи духовных лиц и монахов были приговорены к расстрелу, другие – к ссылкам и лагерям. Печать широко освещала судебные процессы, шедшие одновременно в разных городах и губерниях, сопровождая их соответствующими комментариями. В сознании рядового советского человека образ священника прочно связывался с понятиями «черносотенец» и «контрреволюционер» – это очень «пригодилось» во времена сталинской «коллективизации».

Атмосфера смертельного ужаса нависла над Церковью: террор был развязан в мирное время, без всякой разумной причины – отныне доверие к советской власти, как носителю порядка и закона, подрывалось навсегда. В Церкви начался разброд и смятение: одни верующие настраивались на долгие годы исповедничества и страданий; другие в страхе начали отрекаться от веры; третьи, не порывая с верой, стали отчаянно, любой ценой, искать «благоволения властей».

Кто поверит, что этот террор был развернут во имя помощи голодающим? Как сообщили советские газеты, «по данным ЦК Помгола серебра из церковных ценностей собрано более 23 997 пуд.»; согласно комментарию «Известий» (1922. 19 дек.) – «цифра, до смешного пустяковая». Общая стоимость изъятых ценностей, по зарубежным оценкам, составила около 30 млн рублей золотом. Ясно, что путем добровольных пожертвований, при церковном контроле над расходованием средств, 100 миллионов верующих и 50 тыс. церквей могли бы собрать во много раз большие суммы…

Вопреки указанию Ленина, террор не миновал самого патриарха Тихона. 22 апреля/5 мая 1922 г. он выступил в качестве свидетеля на публичном судебном процессе в здании Политехнического музея, а 6/19 мая был подвергнут домашнему заключению в Донском монастыре, под строжайшей охраной, в полной изоляции от внешнего мира. Один раз в день, в 12 часов, заключенному патриарху разрешалось выходить на балкон, откуда он издали благословлял собиравшихся к тому времени верующих. Одновременно с патриархом Тихоном были арестованы: глава католической церкви в России архиепископ Ян Цепляк и с ним 13 католических священников; грузинский католикос и с ним епископ г. Кутаиси; гомельский раввин Барышанский и с ним 13 «евреев-клерикалов». По приговору трибуналов были расстреляны митрополит Петроградский Вениамин, католический прелат Буткевич и большое число православных церковных деятелей.

Вновь, как и в начале 1919 г., но значительно более организованно и целенаправленно, развернулась широкая антирелигиозная кампания: кощунственные шествия, нарушения богослужений, инсценировки богохульных судебных процессов, распространение массовых брошюр с непристойными карикатурами. Так, 17/30 января 1923 г. в клубе Московского гарнизона, в присутствии Троцкого и Луначарского, перед собравшимися красноармейцами было инсценировано заседание «политического трибунала для суда над Богом»; 14/27 февраля в Баку состоялся митинг, принявший резолюцию с требованием «суда над Магометом»; на комсомольских «красных пасхах» инсценировались судебные процессы над папой римским с вынесением смертного приговора…

Вред, причиненный Советскому государству этой антирелигиозной кампанией и террором, был огромен. На многие десятилетия вперед было подорвано доверие к законности и правопорядку, глубоко деморализован народ, ставший свидетелем санкционированного властями надругательства над истиной, правом и человеческим достоинством. Тем самым были предопределены те уродливые формы, в которые в дальнейшем вылилось развитие советской государственности. Громадные потери в области международного престижа, потеря миллионов активных или потенциальных друзей и союзников русской революции и Советского государства за рубежом – также в числе главных результатов этой бессмысленной попытки «взять небеса штурмом».

Инсценированные судебные процессы над духовенством и методы их освещения в печати стали прообразом тех «сталинских» процессов 30-х годов, жертвами которых стали в числе других и организаторы антирелигиозной кампании 1922–1923 гг. Что же касается действительных политических противников Советского государства, то они извлекли из всего этого множество преимуществ, прежде всего моральных – поистине, лучшего «подарка» для них не могли преподнести никакие «контрреволюционеры». Дело о церковных ценностях оказалось не только моральным и политическим преступлением, но и стратегической ошибкой В.И. Ленина – здесь он во имя идеологии изменил своему обычному политическому прагматизму. Это была его последняя крупная акция – сразу после этого тяжелая болезнь сделала его недееспособным.

Характер последующих событий позволяет сделать вывод, что в среде советских руководителей была и другая тенденция, более ответственная, более дальновидная, более государственная: эта тенденция к середине 1923 г. начала одерживать верх – к сожалению, ненадолго. Ключевым вопросом церковной и международной политики государства была судьба патриарха Тихона, которая, можно сказать, колебалась на чаше весов.

В предпасхальные недели 1923 г. в печати появилась серия публикаций с характерными заголовками: «Тихоновщину надо обезвредить», «Тихон Кровавый» и т. п. В «Известиях» от 6 апреля было официально извещено, что суд над патриархом начнется 11 апреля (в среду Светлой седмицы). Однако дата суда была затем перенесена на 24 апреля, но и в этот день суд не состоялся.

Неожиданно для всех патриарх Тихон 3/16 июня обратился в Верховный суд РСФСР с раскаянием в своей прежней «антисоветской деятельности» и с просьбой освобождения из-под стражи. 25 июня судебная коллегия Верховного суда под председательством судьи Карклина приняла решение «об изменении меры пресечения в отношении гражданина Белавина и освобождении его из-под стражи».

Почему пришлось отступить организаторам «антирелигиозного штурма»?

Объяснение этому можно найти в таком, например, заявлении Н.И. Бухарина (Правда. 1923. 27 июня): «Спасайте Тихона! – сделалось лозунгом международной контрреволюции, той, которая должна была поднять самые темные крестьянские массы и придать видимость крестового похода против Советской России. Резюме этой кампании мы имеем в знаменитой ноте Керзона, который всей мощью Британской империи вступился за Божье дело, за мученика патриарха…»

Главным требованием этого меморандума британского правительства от 8 мая 1923 г. было прекращение коммунистической пропаганды в Азии (прежде всего в Китае), но содержался также пункт о репрессиях против религиозных деятелей в СССР. Ультиматум Керзона поставил СССР перед реальной угрозой вооруженного столкновения с Великобританией. Хотя на улицах Москвы и Петрограда начались массовые шествия с лозунгами типа «лордам – в морду», однако Чичерин, Красин и Троцкий единодушно и категорически потребовали немедленных уступок Керзону. Одной из таких уступок было освобождение патриарха Тихона. Но дело не ограничилось освобождением.

Незадолго до своего заявления патриарх Тихон был переведен в ГПУ, где с ним в течение 38 дней проводились регулярные беседы с обсуждением вопросов положения церкви в Советском государстве. Беседы вел в основном Е.А. Тучков – уполномоченный ГПУ по делам религий. В ответ на свои требования патриарх получил заверения, что отношение к церкви улучшится и ей будет гарантирована возможность беспрепятственного удовлетворения религиозных потребностей верующих граждан. Эти заверения были подкреплены соответствующими государственными актами. 19 июня была опубликована «Инструкция НКЮ и НКВД» по вопросам, связанным с отделением церкви от государства, в которой впервые хотя бы частично упорядочивались условия пользования культовыми зданиями и предметами.

В связи с обновленческим расколом, возникшим в Церкви в период ареста патриарха Тихона, особую важность для Церкви имел пункт инструкции, запрещавший административную поддержку какой-либо религиозной группе в ущерб другой. По-видимому, патриарху Тихону были даны также заверения о некоторой общей демократизации в связи с НЭПом и, главное, о том, что государство стремится сосредоточиться на решении прежде всего экономических и социальных задач, что его порабощенность идеологией будет уменьшаться.

У нас есть все основания утверждать, что раскаяние патриарха Тихона было взвешенным, ответственным и мудрым шагом.

Впрочем, до сих пор не умолкают голоса с критикой этого шага как непоследовательного и ошибочного – но это голоса тех, кто не сумел в своей душе провести водораздел между Богом и миром, между церковью и политикой…

Сразу же после освобождения патриарх Тихон обратился с рядом посланий к верующим, которые были опубликованы в советской печати. Так, в послании от 15/28 июня он заявил:

«Я, конечно, не выдавал себя за такого поклонника Советской власти, каким объявляют себя церковные обновленцы, но зато я и далеко не такой враг ее, каким они меня выставляют… Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я Советской власти не враг».

В послании от 18 июня/1 июля патриарх заявил, что осознает «свою провинность перед Советской властью», выразившуюся в ряде «активных и пассивных антисоветских действий».

«Мы, – продолжает патриарх, – по долгу христианина и архипастыря – в сем каемся и скорбим о жертвах, получившихся в результате этой антисоветской политики… Мы осуждаем теперь такие действия и заявляем, что Российская православная церковь аполитична и не желает отныне быть ни «белой», ни «красной» Церковью. Она должна быть и будет единою, соборною, апостольской Церковью, и всякие попытки, с чьей бы стороны они ни исходили, ввергнуть Церковь в политическую борьбу должны быть отвергнуты и осуждены».

Возможно, с политической точки зрения, патриарх Тихон и проявляет непоследовательность, осуждая прежние действия, которые в свое время и в иной ситуации были совершенно правильны и принесли ценные духовные плоды. Но в такой «непоследовательности» оказалось больше смирения, больше любви и верности Христу, Церкви и своему народу, чем в негибком и упорном политическом ригоризме. Церковная же его позиция была безупречна и прежде и теперь. Подавляющее большинство верующих сердцем поняли это и приняли решение патриарха с одобрением и радостью.

Для христианского сознания главный вопрос, связанный с революцией, есть вопрос о допустимости насилия, вопрос о том, при каких обстоятельствах и во имя каких целей может быть проливаема человеческая кровь? Приняв на себя еще при императоре Константине полноту духовной ответственности за мир, «лежащий во зле» (I Ин., 5: 19), Церковь не могла встать и никогда не вставала в отрешенную позицию «непротивления злу насилием». Но когда в конкретных обстоятельствах нужно «подставить левую щеку» (Мф., 5: 39), а когда нужно поднять меч «в наказание делающему злое» (Рим., 13: 4)?

Русская церковь с самого начала своего исторического бытия многократно ставилась перед этим ответственным, порой мучительным вопросом.

В пору своей христианской юности Россия уже испытала страшные последствия каинова греха братоубийства. И в ответ на этот грех Русская церковь прославила князей Бориса и Глеба, как «страстотерпцев», осознав в их подвиге особый вид святости: подражание Иисусу Христу как искупительной жертве за грехи своих братьев. Выражая церковное и народное представление о духовном смысле совершенного ими подвига, летописец вкладывает в уста Бориса, отпустившего свою дружину и смиренно ожидающего подосланных убийц, такую молитву:

«Господи Иисусе Христе! Как Ты в этом образе явился на землю нашего ради спасения, собственною волею дав пригвоздить руки Свои на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание. Я же не от врагов принимаю страдания, но от своего же брата, и не вмени ему, Господи, это в грех».

Молитву Бориса подхватывает Глеб, решившийся идти тем же путем, вслед за своим возлюбленным братом:

«Увы мне, Господи! Лучше бы мне умереть с братом, нежели жить на свете этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою: нынче же зачем я остался один?.. Если доходят молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же мученическую кончину».

«Повар же Глеба именем Торчин, – повествует летописец, – зарезал Глеба, как безвинного ягненка. Так он был принесен в жертву Богу, вместо благоуханного фимиама жертва разумная».

И через много столетий, на новом роковом рубеже русской исторической жизни, вторит летописцу патриарх Церкви Российской, говоря о новых жертвах братоубийственной вражды:

«…Жертва благовонная во очищение грехов матушки-России».

«Слава они князей наших и заступники земли русской, ибо славу этого мира они попрали, а Христа возлюбили, по стопам Его решились идти. Овцы Христовы добрые, они не противились, когда влекли их на заклание, не уклонились от насильственной смерти! Потому-то и с Христом воцарились в вечной радости…» – эти слова древней летописи как будто написаны сегодня.

И как будто к нам, многие десятилетия пожинавшим горькие плоды нового ига, проистекшего из новой русской междоусобицы, обращена проповедь святого летописца:

«Да никто не дерзнет говорить, что ненавидимы мы Богом! Пусть этого не будет! Ибо кого так любит Бог, как нас возлюбил Он? Кого так почтил Он, как нас прославил и превознес? Никого! Потому именно гнев Свой воздвиг на нас, что больше всех почтены бывше, мы худшие всех совершили грехи. Ибо больше всех просвещены бывше, зная волю Владычную и презрев ее и красоту, горше других наказаны».

Мы верим, что Русская церковь, а с ней – Россия, а с Россией, быть может, и мир – спасены подвигом Бориса и Глеба, тысячекратно (если не миллионократно!) повторенным новыми страстотерпцами Русской земли. В них – свидетельство, что мир стоит любовью, а не насилием; правдой, а не ложью; что по-прежнему крест – хранитель вселенной; что дело Христово не умерло на земле. И с новой силой звучат для нас слова древнего исповедника: «Мученики – семя Церкви».

Мы, нынешние дети Русской церкви, – та земля, в которой должно прорасти это семя. Не будем же сухой землей! Живое церковное предание донесло до нас весть о том, что они, совершая свой духовный подвиг, молились и о нас, своих духовных наследниках; они, которые, по слову апостола:

«Испытали поругания и побои, а также узы и темницы; были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке; умирали от меча; скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления. Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли. И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства» (Евр., 11: 36–40).

При значительных различиях индивидуальной судьбы, всех новомучеников Русской церкви объединяет то, что они были свидетелями и исповедниками Царствия Божия. Государь со своей семьей и верными слугами пролил жертвенную кровь именно за то, что был христианским царем-помазанником, имевшим власть быть проводником воли Божией в земных государственных делах.

Епископы, священники, монахи и миряне, пострадавшие за неучастие в братоубийстве, повторили подвиг Бориса и Глеба, понесенный за утверждение евангельского идеала в народной социальной и политической жизни.

Верующие, погибшие за защиту церковных святынь от осквернения, видели в этих святынях Божее достояние, вещественные островки Царствия Божия на земле. Святые, чьи мощи были подвергнуты поруганию, пострадали посмертно за народную веру в преображающую силу Бога, в грядущее воскресение тела.

Духовенство и церковный народ, отказавшиеся от выражения нравственной солидарности со строителями нового мира, не возглавлявшегося Христом, тем самым свидетельствовали о своем глубинном чаянии подлинного Христова Царства.

Тяжкие испытания в эту эпоху выпали не только на долю христиан – они разделили эти испытания со всем народом. Пролитая кровь, чья бы она ни была, вызывает естественное чувство вины и сострадания во всяком человеке, не окончательно потерявшем совесть. Христианские святые отличаются лишь тем, что они шли на свой подвиг, движимые глубокой верой. В ту меру, в какой они полагались на Бога и доверяли себя Ему, их мысли и чувства переставали быть только их мыслями и чувствами, они становились созвучны, синергетичны мыслям и чувствам Божиим. Поэтому так бесконечно важно для нас постичь, во имя чего, с каким духовным настроем они совершали свое жертвенное служение. Церковная канонизация новомучеников, прославление их подвига всем народом – в той или иной форме уже происходит, и остановить этот процесс никому не удастся. Но в каком именно духе они будут прославлены, какой именно смысл будет обретен в их подвиге – от этого зависит очень многое, если не все. Здесь неизбежно возникнет глубокое разномыслие и, возможно, длительный духовный поиск, прежде чем откроется и восторжествует правда Божия. Но когда это свершится, это будет началом новой эпохи: понять и признать подвиг святости – значит приобщиться к нему и к его плодам.

Почин великому делу канонизации новомучеников положила «Русская церковь за рубежом» на своем Соборе 1981 г. К сожалению, канонизации этой придан чрезмерно политический, «антибольшевистский» и антикоммунистический характер. Соборные тексты и сопутствующие им иконы новомучеников вызывают не столько благоговение перед их верой и жертвенностью, сколько ненависть к тем, от чьей руки они пострадали.

Трудно представить себе ошибку более тяжелую. Канонизация никогда не может быть направлена против кого-либо, она не должна подразумевать какую-либо политическую оценку и осуждение революции и связанных с ней событий. Речь не о том, что христианин может быть безразличен к спорам о революции, – но о том, что дело канонизации не должно зависеть от его позиции в этом споре. Перед подвигом новых страстотерпцев могут склонить свою голову и те, кто полностью отвергают идеалы и цели революции, и те, кто их частично разделяют. Не имеет решающего значения, от чьих конкретно рук пострадали страстотерпцы, какими намерениями и мотивами руководствовались те, кто их умертвил: эти вопросы важны для понимания революции, но не для понимания смысла и содержания христианского исповедничества. Здесь имеет значение только искренность и глубина жертвенного самосознания тех, кто эту смерть и эти страдания приняли.

Канонизация не может быть актом, углубляющим застарелую, в недрах душ затаившуюся вражду – она, напротив, может и должна стать актом русского национального примирения, восстановления подлинного, непоказного духовного единства. Это будет шаг к примирению также со всеми другими народами, которые так или иначе были захвачены стихией революции и приняли в ней участие – на той или другой стороне. Таким – примиряющим – был дух самих новомучеников, ради мира народного принесли они свою жертву. Изменять этому – значит нарушить их волю и чаяние, значит использовать их нравственный авторитет и славу их имени в своих самозаконных целях.

С утешением и надеждой вдумываемся мы в слова откровения, которое Иисус Христос дал Своему возлюбленному ученику:

«После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов, и языков, стояло перед престолом и перед Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих… И, начав речь, один из старцев спросил меня: сии облеченные в белые одежды кто и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои кровию агнца. За это они пребывают ныне перед престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и Сидящий на престоле будет обитать в них. Они уже не будут ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной: ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить на живые источники вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их» (Откр., 7: 10–17).

Пусть же ныне явит и нам имена и лики тех, «которые пришли от великой скорби, которые омыли одежды и убелили одежды свои кровию агнца…».

Некоторые верующие усматривают в этом апокалиптический смысл: символическую передачу власти архистратигу Михаилу, в соответствии с древним пророчеством:

«И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди…» (Дан., 12: 1).

Глава 4

Великий Собор 1917–1918 гг. о церковном управлении

Взаимное влияние и глубокое единение Церкви и государства – основной стержень константиновской эпохи христианской истории. В частности, если вся таинственно-литургическая структура Церкви определилась до начала этой эпохи, концентрируясь вокруг простой формулы: «где епископ – там Церковь», то организация ее как целого, выразившаяся в образовании митрополий и поместных Церквей, сложилась уже под сильным влиянием римской имперской государственности.

Крушение основных очагов этой государственности: западно-римской, византийской и, наконец, российской – каждый раз ставило Церковь перед необходимостью выяснения и закрепления тех основ церковной организации, которые вытекали из самой природы Церкви и должны были сохраняться, невзирая на изменения в жизни человеческого общества. И каждый раз это была подлинно творческая, если не сказать более – пророческая задача. Гибель православной монархии вынудила соборный разум Русской церкви приложить огромные духовные усилия к решению этой задачи, неожиданно приобретшей первостепенную практическую важность.

Задача эта продолжает решаться и ныне. Мы призваны теперь пожать плоды того исключительного по глубине и содержательности опыта, который приобрела Русская церковь в борьбе за прояснение и развитие канонических основ своего бытия как единого духовно-телесного организма. Быть может, приобщение к этому недостаточно осознанному опыту поможет найти путь к восстановлению ныне утраченного единства Православной российской церкви. Более того, автор дерзает предположить, что этот опыт необходим не только для свершения грядущих судеб Русской церкви, но окажется ценным вкладом в искания и усилия Церкви вселенской, стремящейся осознать и осуществить свою онтологическую структуру в соответствии с Божественным замыслом.

Основу Православной церкви как единого целого образует епископат. Согласно древнейшим православным канонам, епископ обладает всей полнотой учительной, распорядительной и тайносовершительной власти в пределах своей епархии. Пресвитеру (священнику) эта власть, и притом не в полном объеме, лишь делегируется епископом. Только за епископом сохраняется абсолютное и решающее право «воспроизводства» иерархической структуры Церкви – он может рукополагать не только священников, но и других епископов. Наконец, только собор епископов правомочен принимать решения, касающиеся судеб Поместной церкви в целом.

Именно решающая роль епископата в Церкви побудила Петра I и его наследников принимать самые энергичные меры к тому, чтобы лишить русского епископа какой-либо самостоятельности, превратить его в почетного, но безвластного государственного сановника. По свидетельству Лескова, замечательного церковного бытописателя прошлого века, епископ представлял собой своего рода «живую икону», чисто символическую фигуру, почитаемую народом, но лишенную с ним реальной связи. Существовал глубокий разрыв между епископатом (и приближенным к нему высшим «ученым монашеством»), с одной стороны, и рядовым духовенством и монашеством, погруженными в толщу верующего народа, с другой. Образно говоря, кровообращение между главой и телом Российской церкви на протяжении веков было крайне затруднено.

Процесс восстановления нормальной церковной жизни, начатый трудами митрополита Филарета Московского, шел очень медленно, встречая могущественное сопротивление со стороны придворных кругов. Только Николай II решился по-настоящему пойти навстречу восстановлению русской церковности. Развернувшаяся при нем деятельность церковной группы Антония Вадковского (митрополита Санкт-Петербургского) и затем Предсоборного присутствия – подготовила церковное сознание к предстоявшим глубоким реформам. Отражением этой подготовительной работы была, в частности, программа последнего «предреволюционного» московского митрополита Питирима (Окнова). До этого он был ректором Санкт-Петербургской семинарии, затем экзархом Грузинской церкви, где служил на грузинском, мингрельском, осетинском и абхазском языках и осуждал политику русификации Кавказа.

Вот некоторые характерные пункты этой программы: уничтожить разделение епархий на «хлебные» и «нехлебные»; прекратить перемещения епископов; значительно увеличить число епархий и епископов, уравнять их территориально и материально; приблизить епископа к пастве; восстановить митрополичьи округа для удобства управления; проводить Поместные соборы епископов два раза в год, согласно апостольским правилам; учредить епископские кафедры в столицах Западной Европы; перевести богослужебные и святоотеческие книги на европейские языки; вступить в состязание с католическим миссионерством. Тенденция к повышению роли епископа, к укреплению соборного начала, к освобождению Церкви от государственного вмешательства в этой программе очевидна. Но вот что существенно – в этой же связи митрополит Питирим категорически возражал против учреждения патриаршества! Не только он, но и многие другие церковные реформаторы того времени опасались, что патриаршество лишь усилит бюрократическую централизацию Церкви, окажется препятствием для развития самостоятельности приходов и епархий. А без такой самостоятельности не могло быть и речи о подлинной соборности!

Естественно, что в революционной атмосфере, создавшейся после отречения государя, эти реформаторские настроения резко усилились. Так, в своем обращении к Церкви от 29 апреля 1917 г. Священный синод сообщает об установлении принципа «выборности епископа свободным голосованием клира и мирян». В этом же обращении было объявлено о создании Предсоборного совета и о созыве Поместного собора в кратчайший срок. 20 июня Синод принимает «Временное положение о православном приходе», в котором подчеркивалась самостоятельность прихода как особой церковной общины, состоящей через своего епископа в общении со Вселенской церковью.

Несомненно, что состав Священного синода и его решения в это время в большой мере определялись давлением Временного правительства, осуществляемым через обер-прокурора В.Н. Львова. Социалисты и кадеты, опасавшиеся Церкви как единой организации, объединявшей подавляющее большинство народа, стремились превратить ее в совокупность разрозненных мелких общин, по протестантскому образцу. В тот же день 20 июня Временное правительство принимает постановление, подрывавшее роль Церкви в народном образовании: 37 000 церковноприходских школ передавались в ведение Министерства народного просвещения. Против этого постановления протестовали даже самые левые церковные реформаторы. Таким образом, в смутное революционное время вековые церковные и народные чаяния соборности оказались переплетенными с политическими требованиями «демократизации». Разобраться в этой путанице идей и стремлений без достаточного исторического опыта было невозможно.

Вопрос об устройстве церковного управления встал и перед Поместным собором, открывшимся 15 августа, в день Успения Пресвятой Богородицы, в Успенском соборе Московского Кремля.

«Встал жгучий вопрос, – вспоминает митрополит Евлогий, – как управлять Церковью – стоять ли за старый синодальный строй или за патриаршество? Левые – светские профессора духовных академий и либеральные «батюшки» – были против патриаршества. Вновь, как и в Предсоборном присутствии, заговорили об одиозном монархическом начале, об единодержавии, от которого революция освободила не для того, чтобы вновь к этому принципу возвращаться. Это был все тот же закоренелый интеллигентский либерализм – верность отвлеченным идеям, не считаясь с фактами и исторической действительностью».

Однако, как это уже не раз случалось в решающие минуты церковной истории, сама атмосфера, сам дух соборности привели к рождению нового сознания. Член собора профессор-протоиерей С.Н. Булгаков, ссылаясь на «живое соборное сознание, которое долго выбаливало и перебаливало это новое рождение», свидетельствует, что новое рождение патриаршества в Русской церкви было чем-то большим, чем простым восстановлением нормального канонического строя.

«Когда члены Всероссийского церковного собора съезжались в Москву, – писал С.Н. Булгаков в своей подготовленной для выступления на Соборе статье-речи, – то лишь у немногих было определенное мнение по вопросу о патриаршестве, а иные и сами не ожидали, что они станут вскоре горячими поборниками его восстановления. Бесспорно, нечто совершилось здесь в самой атмосфере соборной: произошло новое духовное рождение, в недрах соборной церковности родилось патриаршество…

Русская церковь, конечно, могла бы и теперь оставаться при синодальном строе, никакой необходимости восстановления патриаршества здесь нет, и речь может идти лишь о его возможности, которая становится действительностью только в творческом акте церковного соборного сознания. Восстанавливаемое патриаршество не есть только реставрация, но совершенно новый акт Русской церкви, хотя, конечно, она и действует здесь в согласии с древним преданием» (Деян. Собора. Кн. III. Прил. к Деян. 31. Пг., 1918).

Какой же смысл вкладывал Поместный собор в идею патриаршества? Прислушаемся к соборному многоголосию свидетельств и мнений. Вот аспект национально-исторический, выраженный архимандритом Илларионом (Троицким):

«Есть в Иерусалиме Стена Плача. Приходят к ней старые правоверные евреи и плачут, проливая слезы о погибшей национальной свободе и о бывшей национальной славе. В Москве, в Успенском соборе, также есть русская стена плача – пустое патриаршее место. Двести лет приходят сюда православные русские люди и плачут горькими слезами о погубленной Петром церковной свободе и о былой церковной славе. Какое будет горе, если и впредь навеки останется эта наша русская стена плача! Да не будет!

Зовут Москву сердцем России. Но где же в Москве бьется русское сердце? На бирже? В торговых рядах? На Кузнецком мосту? Оно бьется, конечно, в Кремле. Но где в Кремле? В окружном суде? Или в солдатских казармах? Нет, в Успенском соборе. Там, у переднего правого столпа должно биться русское православное сердце. Орел петровского, на западный образец устроенного самодержавия, выклевал это русское православное сердце. Святотатственная рука нечестивого Петра свела первосвятителя российского с его векового места в Успенском соборе. Поместный собор Церкви российской от Бога данной ему властью снова поставит Московского патриарха на его законное, неотъемлемое место. И когда под звон московских колоколов пойдет святейший патриарх на свое историческое священное место в Успенском соборе, – тогда будет великая радость на земле и на небе» (Деян. Собора. Прил. к Деян. 31).

Член Собора А.В. Васильев рассматривает патриаршество как неотъемлемый элемент церковной соборности, как свободное средоточие индивидуальных начал, как добровольно принятую на себя власть, позволяющую преодолеть противоречия личных устремлений. Эта позиция, безусловно, представляет собой развитие славянофильского идеала:

«Основная задача Священного собора – это положить начало восстановлению в жизни нашей Церкви и нашего Отечества исповедуемой нами в 9-м члене Символа веры, но в жизни пренебреженной и подавленной – с о б о р н о с т и (здесь и ниже, разрядка А.В. Васильева. – Л.Р.). Если мы исповедуем Церковь соборною и а п о с т о л ь с к о ю, а Апостол определяет ее как т е л о Х р и с т о в о, как живой организм, в котором все члены находятся во взаимообщении и соподчинены друг другу, то, значит, такая соподчиненность не чужда началу соборности и соборность не есть полное равенство одинаковых членов или частиц, а содержит в себе признание л и ч н о г о и и е р а р х и ч е с к о г о начал… Соборность не отрицает власти, но требует от нее о п р е д е л е н и я к д о б р о в о л ь н о м у е й п о в и н о в е н и ю. Итак, в л а с т ь, определяющая себя к а к с л у ж е н и е, по слову Иисуса Христа: первый из вас да будет всем слуга, – и п о д в л а с т н ы е, д о б р о в о л ь н о п о к о р с т в у ю щ и е п р и з н а в а е м о м у и м и а в т о р и т е т у, – с о г л а с и е, е д и н о м ы с л и е и е д и н о д у ш и е, в основе которых лежат взаимные, общие друг к другу доверие и л ю б о в ь, – т а к о в а с о б о р н о с т ь. И только при ней возможно осуществление истинной христианской свободы и равенства и братства людей и народов… В соборности стройно согласуются лично-иерархическое и общественное начала. Православное понимание соборности содержит в себе понятие в с е л е н с к о с т и, но оно – глубже, указывает на внутреннюю собранность, цельность, как в отдельном человеке его душевных сил, воли, разума и чувства, так и в целом обществе и народе – на согласованность составляющих его организмов-членов…» (Прил. к Деян. 31).

С этим принципиально важным рассуждением можно было бы согласиться, если бы в нем более отчетливо прояснялась роль и место того «личного начала», которое, по мнению автора, лежит в основе как иерархии, так и соборности. О церковно-иерархическом строе можно говорить лишь в том случае, если в качестве предпосылки уже имеется самостоятельное, свободное и способное отстоять себя личное начало. Только в этом случае может ставиться вопрос о добровольном повиновении, единодушии и любви. Если же личное начало еще несвободно, неразвито и слабо, то повиновение и согласие становится вынужденным, и строй церковно-иерархический подменяется строем патриархально-семейным. Историческая же реальность оказалась такова, что патриархально-семейная традиция была в великорусской традиции представлена очень мощно, тогда как личное начало развито сравнительно слабо. Поэтому воцерковление, одухотворение, преображение патриархальности требовало огромных творческих усилий – и к этим усилиям Церковь более всего побуждалась неимоверными по тяжести испытаниями, которые ей предстояло вынести в предстоящие годы.

Еще один аспект патриаршества – как церковной вершины, через которую осуществляется связь со Вселенской церковью, был подчеркнут тем же С.Н. Булгаковым, который усматривал в восстановлении патриаршества великий пророчественный смысл – залог всемирного соединения христианства:

«Важнее всего, конечно, стоит вопрос об основной болезни всего христианского мира, о разделении между восточной и западной Церковью, которое не может не вызывать непрестанной боли в христианском сердце. В европейской, а вместе и русской трагедии, развертывающейся перед нашими глазами, не осуществляется ли ныне зло, которое было посеяно тысячу лет назад, в те недобрые дни, когда назревала последняя распря константинопольского и римского престолов? И если Провидению угодно, чтобы настал, наконец, исторический час, когда ощутится близость чуда – нового мира по всей Вселенской церкви, то мы должны быть готовы, чресла наши препоясаны и светильники горящи. Вот какие всемирно-исторические перспективы открываются с той вершины, на которой мы ныне находимся, вот какие думы навевает день торжественного настолования святейшего патриарха всея Руси. В таком смысле приемлем мы совершающееся торжество».

Отец Сергий Булгаков, связывая надежду на воссоединение христианской Церкви с установлением патриаршества, исходит из того, что главное препятствие к такому единству – вопрос о власти первого епископа или первоиерарха Церкви: более конкретно, вопрос о власти папы римского. Он, видимо, полагал, что само признание принципа первосвятительства открывает перед Русской церковью возможность в той или иной форме пойти на признание папского примата – идея, которую в свое время энергично проповедывал Владимир Соловьев.

Действительно, первенство римского первосвятителя среди предстоятелей других Церквей никогда не оспаривалось Православной церковью – речь шла лишь об объеме власти и прав папы римского по отношению к другим патриархам. Но в этом ли глубинная причина разделения восточного и западного христианства? Мы полагаем, что это не так: основная причина разделения носит характер религиозно-антропологический – разное решение вопроса о путях развития человеческой личности, о соотношении человеческой и Божественной воли. В связи с этим вопрос о примате папы или вопрос о соединении в его лице двух властей: духовной и светской – представляет собой значительно меньше препятствий к объединению, чем, например, отвержение католическим богословием учения Григория Паламы о божественных энергиях. Здесь речь идет не только о двух типах богословия, но о двух принципиально отличающихся типах духовной практики, из которой то или иное богословие вырастает. Для восточноправославного верующего, независимо от того, знаком ли он с богословским учением паламизма, переживание божественной благодати как потока нетварной энергии – неотъемлемая часть религиозного опыта. Для западного же христианина, католика или протестанта, это переживание, в основном, чуждо, при всем богатстве субъективных духовно-психологических состояний. При таком различии сама цель религиозной жизни – характер и способ соединения человека с Богом – у восточных и западных христиан существенно различаются. Именно в этой сфере следует в первую очередь искать взаимопонимания, прочее же приложится – такова, во всяком случае, наша надежда. Еще раз выскажем предположение, что ускоренное, но негармоничное развитие личности в западнохристианском мире достигнуто в значительной мере за счет частичной эмансипации от Бога; в мире же восточно-христианском личность отстает в развитии, но сохранила волю и потенцию к развитию вместе с Богом, к синергетическому развитию. Эти проблемы имеют самое прямое отношение к судьбам Русской церкви в ХХ веке, ибо главная задача, которая, очевидно, поставлена перед ней в нашу эпоху, – возрождение исконной традиции синергизма.

Свидетели единодушно утверждают, что решение вопроса о принятии патриаршества было ускорено теми великими потрясениями государственной и духовной жизни России, которые происходили в период деятельности Поместного собора.

«В начале октября, – вспоминает митрополит Евлогий, – стали приходить вести из Петербурга одна другой ужаснее, одна другой тревожнее… Временное правительство доживало свои последние дни. Учредительное собрание казалось исходом из безвыходного положения, но созыв его отсрочивали. Русская жизнь разваливалась и надвигался хаос…

В эти ужасные, кровавые дни в соборе произошла большая перемена. Мелкие человеческие страсти стихли, враждебные пререкания смолкли, отчужденность сгладилась. В сознание собора стал входить образ патриарха, печальника, заступника и водителя Русской церкви. На будущего избранника стали смотреть с надеждой. Настроение поднялось. Собор, поначалу напоминавший парламент, начал преображаться в подлинный церковный собор: в органическое церковное целое, объединенное одним волеустремлением – ко благу Церкви. Дух Божий повеял над собранием, всех утешая, всех примиряя…»

30 октября Собор принял решение о восстановлении патриаршества и о порядке избрания патриарха: путем голосования должны были быть избраны три кандидата, получившие наибольшее число голосов, а затем из их числа предстояло путем жребия избрать патриарха. Состоявшееся в тот же день голосование выделило трех кандидатов: митрополита Антония (Храповицкого), архиепископа Кирилла (Смирнова) и митрополита Тихона (Белавина), – однако ввиду отсутствия кворума голосование было признано недействительным. На следующий день тремя первыми кандидатами оказались: митрополит Антоний – 159 голосов; архиепископ Арсений (Стадницкий) – 148; митрополит Тихон – 125. Достойно удивления и само решение об избрании путем жребия, и состав кандидатов, из числа которых Божий Промысел должен был указать достойного избранника. Антоний впоследствии стал главой «белогвардейской», антибольшевистской Церкви; Арсений все время склонялся к чрезмерному компромиссу с «красными»; патриархом же стал Тихон…

4 ноября Собор принял следующие общие положения о высшем управлении Православной российской церкви:

«1. В Православной российской церкви высшая власть – законодательная, административная, судебная и контролирующая – принадлежит Поместному собору, периодически в определенные сроки созываемому, в составе епископов, клириков и мирян.

2. Восстановляется патриаршество, и управление церковное возглавляется патриархом.

3. Патриарх является первым среди равных ему епископов.

4. Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен собору».

5/18 ноября состоялся торжественный церемониал избрания патриарха. Вот как описывает это событие один из членов Собора, кн. И. Васильчиков:

«В назначенный день огромный Храм Христа Спасителя был переполнен народом. Вход был свободный. Литургию совершал митрополит Владимир в сослужении многих архиереев. Пел, и пел замечательно, полный хор синодальных певчих. В конце литургии митрополит вынес из алтаря и поставил на небольшой столик перед иконой Владимирской Божией Матери, слева от Царских Врат, небольшой ковчег с именами выбранных на церковном соборе кандидатов в патриархи. Затем он встал, окруженный архиереями, в Царских Вратах, лицом к народу. Впереди лицом к алтарю стоял протодиакон Успенского собора Розов. Тогда из алтаря вышел старец о. Алексий в черной монашеской мантии, подошел к иконе Богоматери и начал молиться, кладя земные поклоны. В храме стояла полная тишина, и в то же время чувствовалось, как нарастало общее нервное напряжение. Молился старец долго. Затем встал с колен, вынул из ковчега записку и передал ее митрополиту. Тот прочел и передал протодиакону. И вот протодиакон своим знаменитым на всю Москву, могучим и в то же время бархатным басом медленно начал провозглашать многолетие. Напряжение в храме достигло высшей точки. Кого назовет? «Патриарху Московскому и всея Руси Тихону!» – раздалось на весь Храм. И хор грянул многолетие! Это были минуты глубоко потрясшие всех, имевших счастье присутствовать. Они и теперь, через много лет, живо встают в моей памяти» (Новый журнал. 1971. Кн. 102. С. 149).

Когда депутация Собора, во главе с митрополитом Вениамином, явилась к преосвященному Тихону в Троицкое подворье (кандидаты при торжествах избрания не присутствовали), чтобы сообщить об избрании его в патриархи, в ответном слове он сказал:

«…Ваша весть об избрании меня в патриархи является для меня тем свитком, на котором было написано: ‘Плач, и стон, и горе’, и какой свиток должен был съесть пророк Иезикииль (11, 10; 111, 1). Сколько и мне придется глотать слез и испускать стонов в предстоящем мне патриаршем служении, и особенно – в настоящую тяжелую годину! Подобно древнему вождю еврейского народа – Моисею, и мне придется говорить ко Господу: «для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? Разве я носил во чреве весь народ сей и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка. Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня» (Числ., XI: 11–14)».

Нет сомнения в том, что на личности патриарха сконцентрировались патриархальные и монархические чувства русского церковного народа. Но, устанавливая патриаршество, Собор не мог ограничиться этим мотивом – необходимы были глубокие исторические и, главное, богословские обоснования. Историческая традиция не вызывала сомнений. Каковы же были догматические доводы? Таких доводов для обоснования первосвятительской власти было выдвинуто три:

1. Монархия Отца в Соборе Святой Троицы. Согласно православному вероучению, Три Лица Святой Троицы равночестны, и в то же время Отец, извечно рождающий Сына и изводящий Духа, первенствует в Тройческом Соборе. В этом усматривалось начало всякой иерархии вообще.

2. Иисус Христос как Глава Церкви. Согласно древней церковной традиции, этот первообраз служил обоснованием власти епископа: именно епископ рассматривался как образ Христа в малой Церкви – общине. Здесь, конечно, возникала неясность: может ли первосвятитель Поместной церкви рассматриваться как ее глава в том же смысле, как епископ – глава общины, или Христос – Глава всей Церкви?

3. Апостол Петр как глава Апостольского собора. Это обоснование наиболее традиционно – в частности, именно на этом факте обосновывается власть римского первосвященника как преемника апостола Петра. Но предметом многовековых споров является вопрос о характере и объеме власти Петра над другими апостолами. Например – имел ли он право учреждать кафедры и назначать на них апостолов? Несомненно, во всяком случае, что определенный объем распорядительной власти был ему предоставлен.

Для православного сознания главный вопрос заключается в следующем – носит ли распорядительная власть первоиерарха харизматический характер, т. е. существует ли специфическая благодать, харизма или, что то же самое, божественная энергия первосвятительства? В отношении тайносовершительной харизмы первосвятитель не имеет каких-либо преимуществ перед любым другим епископом; речь идет о том, должна ли носить харизматический, узаконенно синергический характер сама управленческая, организаторская деятельность первоиерарха? Если первосвятительская харизма существует, то каковы условия ее проявления? Коренная важность этих вопросов для практики церковной жизни вскоре стала очевидной…

Глава 5

Самоуправление епархий – против обновленческой централизации

Состояние в это время политической жизни страны показывало, что Церковь стоит перед угрозой жесточайшего гонения и что не исключена возможность насильственного устранения патриарха. Развитие событий подтвердило обоснованность этих опасений: до своей скоропостижной смерти (естественный характер которой доныне вызывает сомнения) патриарх дважды подвергался покушениям (в 1919 и в 1924 гг.) и затем едва избежал расстрела по приговору суда.

Перед Собором встал вопрос исключительной важности: как обеспечить сохранение первосвятительского возглавления Русской церкви в случае гибели патриарха Тихона? Ясно было, что в условиях гонений не будет возможности созвать собор для избрания нового патриарха; в то же время нельзя было допустить, чтобы сан первосвятителя мог быть получен кем-либо без прямой санкции собора. Нельзя было вводить ни практику завещаний, осужденную Вселенской Константинопольской церковью, ни присвоение первосвятительских полномочий традиционному местоблюстителю, роль которого исчерпывалась обязанностью в кратчайший срок созвать новый собор. Кроме того, было совершенно ясно, что если гонители поставят целью обезглавить Русскую церковь, то одновременно с патриархом будут устранены и все те иерархи, которые смогут его заменить, если их имена будут заранее известны.

В этих беспрецедентных обстоятельствах Собор принимает столь же беспрецедентное – и в свете будущих событий, дерзнем сказать, Богодухновенное решение о тайном соборном избрании нескольких местоблюстителей патриаршего престола, обладающих всей полнотой патриаршей власти; т. е. фактически как бы нескольких «сопатриархов», наделенных правом, в случае необходимости, в порядке старшинства, обнаруживать свою первосвятительскую власть.

Беспрецедентность решения заключалась и в том, что для сохранения в тайне имен местоблюстителей избрание конкретных лиц было доверено собором патриарху Тихону. Постановление, принятое от 25 января/7 февраля 1918 г., в день убийства митрополита Киевского Владимира, гласило:

«На случай болезни, смерти и других печальных для патриарха возможностей, предложить ему избрать нескольких блюстителей патриаршего престола, которые в порядке старшинства и будут блюсти власть патриарха и преемствовать ему».

В этом выражении «преемствовать» содержалось указание на полноту первосвятительской власти назначаемых таким образом местоблюстителей.

3/16 февраля при обсуждении вопроса о нормальном порядке местоблюстительства было сообщено (в выступлении кн. Трубецкого), что имело место «закрытое заседание Собора», на котором на случай чрезвычайных обстоятельств «было постановлено, что вся полнота власти патриарха переходит к местоблюстителю», причем имелся в виду не местоблюститель в обычном смысле, но именно те «чрезвычайные» местоблюстители, избрание которых было поручено патриарху Собором.

Факт существования этого чрезвычайного решения Собора подтверждает митрополит Сергий (Страгородский) в своем письме к митрополиту Агафангелу от 17/30 апреля 1926 г.:

«Собор 1917–1918 гг. сделал св. патриарху поручение, в изъятие из правил, единолично назначить себе преемников или заместителей на случай экстренных обстоятельств. Имена же этих заместителей патриарх должен был, кроме их, не объявлять, а только сообщить Собору в общих чертах, что поручение исполнено. Я знал о таком поручении Собора патриарху, но на заседании том не был. Преосвященный же Прилукский Василий (Зеленцов) подтверждает, что он был и на первом (закрытом) заседании, когда патриарху было дано поручение, и на втором, когда патриарх доложил Собору, что поручение исполнено».

Будущее показало, насколько нелишними были эти предосторожности. К моменту смерти патриарха Тихона все крупные иерархи, о которых можно было предполагать, что именно их избрал по поручению Собора патриарх Тихон в 1918 г., были тем или иным способом устранены: митрополит Харьковский Антоний – в эмиграции; митрополит Петроградский Вениамин – расстрелян; митрополит Новгородский Арсений, митрополит Казанский Кирилл и митрополит Ярославский Агафангел – в ссылке.

Первосвятительскую власть в Русской церкви после смерти патриарха Тихона удалось сохранить лишь благодаря тому, что одним из своих полновластных местоблюстителей патриарх Тихон избрал в 1918 г. будущего митрополита Петра, который в момент избрания был всего лишь синодальным служащим! Многих архиереев изумляла и смущала его дальнейшая стремительная «карьера», в течение шести лет превратившая его в митрополита Крутицкого и Коломенского, викария Московского патриарха… Но именно благодаря необычайности своей судьбы он оказался единственным избранником патриарха (фактически избранником Собора, по доверию к патриарху), оставленным на свободе к моменту смерти патриарха Тихона. Трудно даже предположить, как сложилась бы и без того трагическая судьба Русской церкви, если бы мудрый замысел Собора и патриарха не был осуществлен в жизни.

Несмотря на принятые чрезвычайные меры к сохранению в Русской церкви первосвятительской власти, развитие событий в ходе гражданской войны 1918–1920 гг. показало, что необходимо принять решения о форме управления Русской церковью на тот случай, если первосвятительская власть по тем или иным причинам прекратит свое реальное действие. После двух творческих актов Поместного собора: разрыва с синодальной формой управления и принятия беспрецедентной формы местоблюстительства – требовалось принять еще одно, наиболее трудное решение – санкционировать организацию церковной жизни при отсутствии первосвятительского возглавления. Трудность этого решения и его воплощения в реальной жизни заключалась в том, что за всю историю своего существования Русской церкви никогда не приходилось оставаться без централизованного управления. Веками укоренившаяся привычка к централизации создавала большую опасность в случае ликвидации реальных носителей первосвятительской власти – опасность искусственного создания ложного, фиктивного центра церковного управления, который, в силу своей безблагодатной природы, легко мог стать орудием разрушения Церкви.

Восстановив и утвердив патриаршество, Русской церкви предстояло восстановить и закрепить на практике еще более глубокую и древнюю основу церковности – самобытное и самостоятельное достоинство каждого отдельного епископа, в неразрывной связи с началом церковной соборности.

Основание для такого восстановления достоинства епископа было положено определениями Поместного собора, которые гласили:

«Епархиальный архиерей, по преемству власти от святых апостолов, есть предстоятель местной Церкви, управляющий епархией при соборном содействии клира и мирян… архиерей пребывает на кафедре пожизненно и оставляет ее только по церковному суду или по постановлению высшей церковной власти… в исключительных и чрезвычайных случаях, ради блага церковного» (Деян. Собора. Пост. о епархиальном управлении, пп. 15, 16, и 18).

Выполнение этих соборных постановлений в корне изменило бы характер архиерейского служения, прочно связав епископа со своей церковной общиной. Действительная же практика была такова, что епископов перемещали с кафедры на кафедру, как государственных чиновников. Поскольку кафедры резко отличались по «рангу» материальной обеспеченности и престижности, то эти перемещения служили средством поощрения или наказания епископов, по усмотрению центральной власти. Местная Церковь, таким образом, не имела постоянного главы, а епископ лишен был опоры на свою неизменную общину – в результате все зависело от центра и ни о какой самостоятельности епископа или местной общины не могло быть и речи. Решения Поместного собора, призванные в корне изменить эту практику, не успели прочно войти в церковное сознание и закрепиться в церковной жизни. Между тем реальные обстоятельства с необходимостью вынуждали на деле осуществлять эту столь непривычную практику самостоятельности епархий.

7/20 ноября 1920 г. святейший патриарх Тихон совместно со Священным синодом и Высшим церковным советом (авторитетность этих органов обусловливалась их избранием на Поместном соборе!) принимают снова беспрецедентное, исключительное по своей важности и по своим последствиям решение – о самоуправлении епархий в случае отсутствия канонического Высшего церковного управления или невозможности связи с ним. Один из пунктов этого постановления гласил:

«2. В случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, изменения государственной границы и т. п., окажется вне всякого общения с Высшим церковным управлением или само Высшее церковное управление прекратит свою деятельность, епархиальный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями соседних епархий на предмет организации высшей инстанции церковной власти для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях (в виде ли Временного высшего церковного правительства, или митрополичьего округа, или еще иначе)».

Ясно, что суть дела здесь не в тех условно указанных конкретных обстоятельствах («передвижение фронта, изменение государственной границы и т. п.»), которые лишают епархию связи с Высшим церковным управлением, но в самом факте «отсутствия общения» или «прекращения деятельности» Высшего церковного управления. Ясно также, что это «прекращение деятельности» неизбежно в случае тяжелой болезни, смерти или ареста первоиерарха, при невозможности обнаружения и осуществления власти каким-нибудь из местоблюстителей, наделенных чрезвычайными полномочиями. Во всех подобных случаях группы епархий должны управляться самостоятельно – до тех пор, пока связь с Высшим церковным управлением или само это управление не будут восстановлены.

Учреждаемые церковные правительства для групп епархий не означают, очевидно, учреждения новых Поместных церквей со своей первосвятительской властью, но лишь по общему согласию избираемые временные органы административного управления, полезные для согласования действий нескольких епархий в сложных и быстро меняющихся условиях.

Наиболее существенным с экклезиологической точки зрения является следующий пункт постановления:

«4. В случае невозможности установить сношения с архиереями соседних епархий и впредь до организации Высшей церковной власти, епархиальный архиерей принимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами».

В этом постановлении вскрывается тот факт, что в основе церковной структуры по-прежнему остается изначальный принцип: «где епископ – там Церковь». При всей своей древности и традиционности, этот принцип так неполно реализовался в практике церковной жизни последних столетий, что внедрение его в сознание епископата и церковного народа было и остается нелегким делом. Только чрезвычайное положение Русской церкви и сознание величия происходящих духовных потрясений, пророческое дерзновение патриарха Тихона вместе с окружавшими его представителями соборного разума Церкви – только все это, вместе взятое, могло подвигнуть Высшее церковное управление на такой решительный разрыв с традицией поверхностной, но прочной, на восстановление традиции более глубокой, но в значительной степени забытой. Дальнейшие события показали, насколько трудным оказалось для русского епископата понимание и исполнение этого постановления, при всей его очевидной простоте и практической разумности.

Авторы постановления, исходя из того, что нелегальное или полулегальное положение Церкви может продлиться годы и десятилетия, решили приблизить форму церковной организации к древнехристианской, когда многочисленность и малый размер независимых общин делали их трудноуловимыми для преследователей. С этой целью постановление наделяет отдельного епископа исключительными правами, беспрецедентными в церковной истории константиновской эпохи:

«5. В случае, если положение вещей, указанное в пп. 2 и 4, примет характер длительный или даже постоянный, в особенности при невозможности для архиерея пользоваться содействием органов епархиального управления, наиболее целесообразной (в смысле утверждения церковного порядка) мерой представляется разделение епархии на несколько местных епархий, для чего архиерей:

а) предоставляет преосвященным своим викариям, пользующимся ныне, согласно наказу, правами полусамостоятельных, все права епархиальных архиереев, с организацией при них управления, применительно к местным условиям и возможностям;

б) учреждает, по соборному суждению с прочими архиереями епархии, по возможности во всех значительных городах своей епархии новые архиерейские кафедры с правами полусамостоятельных или самостоятельных;

в) разделенная указанным в п. 5 образом епархия образует из себя во главе с архиереем главного епархиального города церковный округ, который и вступает в управление местными церковными делами, согласно канонам».

Так в церковной жизни взаимодействуют начала, кажущиеся на поверхностный взгляд несовместимыми: соборность в Русской церкви привела к восстановлению патриаршества; патриаршество утвердило личное церковное достоинство отдельного епископа; наконец, личная власть епископа восстанавливает разрушенную внешними силами соборность! При этом вынужденная раздробленность Поместной церкви ни в коем случае не приемлется как норма, но при первой возможности восстанавливается патриарший строй, что подтверждается последним пунктом постановления:

«10. Все принятые на местах, согласно настоящим указаниям, мероприятия, впоследствии, в случае восстановления центральной церковной власти, должны быть представлены на утверждение последней».

С тремя основополагающими организационными установлениями: патриаршеством, чрезвычайным положением о местоблюстительстве и указом о самоуправлении епархий – Русская церковь входила в период смятений и расколов, в атмосфере непрерывного и все более изощренного гонения со стороны государства. Духовной же основой церковной позиции, как мы показали выше, был принцип неучастия в политической борьбе и готовность к жертвенному подвигу во искупление народного греха зависти, стяжательства и братоубийства. Предстоявшие суровые испытания должны были показать, насколько глубоко и прочно восприняты церковным сознанием эти смелые и мудрые соборные решения. Лишь будучи правильно реализованными в практике жизни, эти решения могли без духовных потерь провести Русскую православную церковь через все гонения и соблазны.

Первым таким испытанием был обновленческий раскол.

После выступления патриарха Тихона 22 апреля/5 мая 1922 г. в Политехническом музее в качестве свидетеля по «делу о церковных ценностях» стало несомненным, что вскоре он сам будет привлечен в качестве обвиняемого. Такое обвинение было действительно ему предъявлено, и свобода контактов и перемещения тут же была ограничена, хотя некоторое время он оставался в своей прежней резиденции в Троицком подворье.

Ровно через неделю патриарха Тихона посетили неожиданные «гости»: «инициативная группа» в составе петроградского протоиерея А. Введенского, священников А.И. Боярского и Е. Белкова и псаломщика С. Стаднюка, в сопровождении двух работников ГПУ. «Инициативная группа» предложила патриарху Тихону скромную посредническую роль в исполнении его поручений по передаче Высшего церковного управления кому-либо из старейших и достойных иерархов. «По счастливой случайности» оказалось, что именно в эти дни возвращался из ссылки митрополит Ярославский Агафангел, один из местоблюстителей, избранных патриархом Тихоном еще в феврале 1918 г. во исполнение соборного постановления. Поэтому в тот же день, 29 апреля/12 мая, патриарх Тихон пишет сразу три кратких послания, вероятно согласовав их текст с «инициативной группой»: митрополиту Агафангелу, председателю ВЦИК М.И. Калинину и о. Николаю Любимову с сообщением о передаче церковного управления митрополиту Агафангелу. Патриарх Тихон не подозревал, что его имя было предназначено стать орудием коварнейшего заговора по захвату церковной власти…

Через день после визита «инициативной группы» в газете «Известия» была опубликована декларация «прогрессивного духовенства», которую, кроме членов «группы», подписали епископ Антонин, священники С. Калиновский, В. Красницкий и еще несколько менее известных священников. Содержание декларации было в высшей степени примечательным. В ней, например, провозглашалось:

«…Церковь фактически осталась в стороне от этой борьбы за правду и благо человечества. Верхи священноначалия держали сторону врагов народа. Это выразилось в том, что при каждом подходящем случае в церкви вспыхивали контрреволюционные выступления… Пролилась кровь, чтобы не помочь Христу – голодающему. Отказом помощи голодному церковные люди пытались создать государственный переворот. Воззвание патриарха Тихона стало знаменем, около которого сплотились контрреволюционеры, одетые в церковные одежды и настроения. Но широкие народные массы и большинство рядового духовенства не пошли на их призыв. Совесть народная осудила виновников пролития крови, и смерть умирающих от голода падает тяжким упреком на тех, кто захотел использовать народное бедствие для своих политических целей… Руководимая высшими иерархами гражданская война церкви против государства должна быть прекращена…»

Как стало ясно из опубликованных в «Известиях ЦК КПСС» (1990. № 4) документов секретного партийного архива, непосредственным инициатором обновленческого раскола был Л. Троцкий, придававший этому делу большое идеологическое значение (см. «Хронологию»).

2/15 мая группа «прогрессивного духовенства» имеет беседу с М.И. Калининым, а на следующий день направляет ему письмо с сообщением о создании ВЦУ (Высшего церковного управления) «ввиду устранения патриархом Тихоном себя от власти». Патриарх Тихон о происходящих событиях ничего не знает… 5/18 мая его вновь посещают Введенский, Белков и Красницкий, вручившие ему документ следующего содержания:

«Ввиду устранения вашего святейшества от управления Церковью вплоть до созыва Собора с передачей власти одному из старейших иерархов, фактически сейчас Церковь осталась без всякого управления. Это чрезвычайно губительно отражается на течении наличной церковной жизни, порождая этим чрезмерное смущение умов. Мы, нижеподписавшиеся, испросили разрешения государственной власти на открытие и функционирование канцелярии вашего святейшества. Настоящим мы сыновне испрашиваем благословения вашего святейшества на это, дабы не продолжалась пагубная остановка дел по управлению Церковью. По приезде вашего заместителя он тотчас вступит в исполнение своих обязанностей. К работе канцелярии мы привлекаем временно, до окончательного сформирования управления под главенством вашего заместителя, находящихся на свободе в Москве святителей».

Поскольку приезд митрополита Агафангела в Москву «затягивался», инициативная группа предложила патриарху Тихону в качестве временно управляющего синодскими делами находившегося в Москве епископа Леонида (Скобеев). Согласно комментарию Левитина и Шаврова в их «Истории обновленчества», «имя ничем не замечательного епископа Леонида придавало всей живоцерковной затее в глазах патриарха сравнительно безобидный характер. Епископ Леонид был единственным человеком, который придавал совершившемуся перевороту видимость законности».

Не подозревая обмана, патриарх Тихон накладывает на обращении инициативной группы следующую резолюцию:

«Поручается поименованным ниже лицам принять и передать Высокопреосвященному митрополиту Агафангелу, по приезде в Москву, синодские дела при участии секретаря Нумерова, а по Московской епархии – преосвященному Иннокентию, епископу Клинскому, а до его прибытия преосвященному Леониду, епископу Верпенскому, при участии столоначальника Невского».

Для узурпаторов церковной власти этого было достаточно. Патриарх Тихон больше не был нужен, и на следующий день его переводят из Троицкого подворья в Донской монастырь для содержания «под строжайшей охраной, в полной изоляции от внешнего мира» (Левитин и Шавров). В тот же день, сразу после «освобождения помещения», в Троицкое подворье въезжает новое Высшее церковное управление. В соответствии с общим «сценарием», митрополит Агафангел задерживается властями в Ярославле и в Москву приехать не может…

Однако, если «обновленцам» – так их стал называть церковный народ – удалось обмануть патриарха Тихона, лишенного связи с внешним миром, то убедить в своей законности епископат и духовенство, находившееся на свободе, было значительно сложнее.

12/25 мая протоиерей Александр Введенский посетил своего епархиального архиерея, митрополита Петроградского Вениамина, предъявив ему удостоверение от имени ВЦУ за подписью епископа Леонида и секретаря Невского о том, что он «командируется по делам Церкви в Петроград и другие местности Российской Республики», «согласно резолюции патриарха Тихона». «Где же подпись самого патриарха Тихона?» — спросил митрополит и отказался признать законность удостоверения. В течение нескольких дней выяснив ситуацию и разобравшись, с кем он имеет дело, митрополит Вениамин принимает самые решительные меры. В своем послании к петроградской пастве от 15/28 мая он сообщает о возникновении самочинного и незаконного ВЦУ. Петроградских священников Введенского и Белкова, без воли своего митрополита отправившихся в Москву и принявших там на себя высшее управление Церковью, он подверг отлучению:

«Этим самым по церковным правилам (Двукратный собор, правила Василия Великого) они ставят себя в положение отпавших от общения со святой Церковью, доколе не принесут покаяния перед своим епископом. Таковому отлучению подлежат и все присоединившиеся к ним».

Что же касается возникшего в Церкви «безвластия», в связи с арестом патриарха Тихона, то митрополит Вениамин призвал руководствоваться принципом самоуправления епархий:

«По учению Церкви, епархия, почему-либо лишенная возможности получать распоряжения от своего патриарха, управляется своим епископом, пребывающим в духовном единении с патриархом. Епархиальный епископ есть глава епархии. Епархия должна быть послушна своему епархиальному епископу и пребывать в единении с ним. Кто не с епископом, тот не в Церкви, – говорит мужеапостольный Игнатий Богоносец. Епископом Петроградским является митрополит Петроградский. Послушаясь ему, в единении с ним, и вы будете в Церкви».

Митрополит Вениамин был арестован на следующий день… При обыске присутствовал Введенский как представитель ВЦУ. В обязанности управляющего Петроградской епархией вступил викарный епископ Ямбургский Алексий (Симанский) – будущий патриарх. Недолго пробыл он на этой должности, но свою, и притом немаловажную, лепту внести успел: снял запрещение, наложенное на обновленцев митрополитом Вениамином и чрезвычайно затруднявшее их деятельность. Сделал он это, по его собственным словам, «во имя мира церковного» (много бедствий принес Церкви этот «мир»!). В своем послании от 23 мая/5 июня 1922 г. епископ Алексий сообщал петроградской пастве:

«Не решаясь подвергнуть в дальнейшем мира церковного каким-либо колебаниям, я, призвав Господа и Его небесную помощь… принимая во внимание все обстоятельства дела, признаю потерявшим силу постановление митрополита Вениамина о незакономерных действиях прот. А. Введенского и прочих упомянутых в послании владыки Митрополита лиц и общение их с церковью восстановленным…»

Вскоре епископ Алексий отказался выполнить некоторые требования Красницкого, был отстранен от управления Петроградской епархией и в августе 1922 г. отправлен в ссылку. Но его послание сделало свое дело, расчистив путь обновленцам…

Еще более значительную роль в укреплении позиций обновленчества сыграл митрополит Сергий (Страгородский) – также будущий патриарх. 3/6 июня 1922 г. появилось воззвание трех иерархов, ставшее известным как «Декларация» или «Меморандум трех», следующего содержания:

«Мы, Сергий (Страгородский), митрополит Владимирский и Шуйский, Евдоким (Мещерский), архиепископ Нижегородский и Арзамасский, и Серафим (Мещеряков), архиепископ Костромской и Галичский, рассмотрев платформу Временного церковного управления, заявляем, что целиком разделяем мероприятия церковного управления, считаем его единственной канонически законной верховной церковной властью, и все распоряжения, исходящие от него, считаем вполне законными и обязательными. Мы призываем последовать нашему примеру всех истинных пастырей и верующих сынов Церкви, как вверенных нам, так и других епархий».

Разрушительное значение этого послания трудно переоценить. В отсутствие многих видных иерархов, митрополит Сергий, бывший ректор Петербургской академии, «член всех Синодов», маститый архиерей, пользовавшийся репутацией выдающегося богослова и канониста, – был образцом поведения для многих, в особенности молодых, архиереев и священников. Сторонник и почитатель митрополита Сергия, митрополит Мануил (Лемешевский), не считавший, однако, возможным обходить молчанием общеизвестные факты, впоследствии писал в своем «Словаре епископов»:

«Мы не имеем права скрыть от истории тех печальных потрясающих отпадений от единства Русской церкви, которые имели место в массовом масштабе после опубликования в журнале «Живая Церковь» письма – воззвания трех известных архиереев. Многие из архиереев и духовенства рассуждали наивно и правдиво так: „Если же мудрый Сергий признал возможным подчиниться ВЦУ, то ясно, что и мы должны последовать его примеру“».

Обновленчество, как церковное течение, опиралось на два ложных духовных принципа:

1. Определение степени православного благочестия политической позицией верующего.

2. Отношение к Высшему церковному управлению как бюрократическому инструменту централизованной организации церковных дел.

Оценивая первый из этих принципов, необходимо признать, что в церковном учении не содержится оснований для однозначного принятия или отвержения той или иной социально-политической концепции. Это означает, что церковное единство глубже всех различий во взглядах по поводу наилучшего устройства человеческого общества. Святая Церковь призывает нас в начале литургии: «Всякое ныне житейское отложим попечение…» За порогом храма должны быть оставлены и наши политические симпатии и антипатии, как вещи вторичные и относительные рядом с вечной и незыблемой истиной Евангелия. В условиях стремительно меняющихся форм человеческого существования, различия, порой значительные, в политической ориентации между членами одной и той же Церкви – неизбежны. И тот, кто убежден в своей правоте, должен с братским терпением сносить инакомыслие другого. Именно это стремление отделить несомненное от проблематичного, оградить Церковь от поглощения политическими страстями и стихиями, было положено в основу важнейшего постановления Поместного собора от 3/16 августа 1918 года, объявившего политику частным делом каждого члена Церкви и упразднившего общеобязательную церковную политику. Раскрывая содержание и смысл этого постановления, член Собора епископ Василий Прилукский в своем послании из Соловков (по поводу декларации митрополита Сергия от 16/29 июля 1927 г.), писал:

«Постановление Собора от 2/15 августа 18 г. содержит в себе отказ Всероссийской православной церкви вести впредь церковную политику в нашей стране и, оставив политику частным занятием членов Церкви, дало каждому члену нашей Церкви свободу уклоняться от политической деятельности в том направлении, какое подсказывает ему его православная совесть: причем никто не имеет права принуждать церковными мерами (прямо или косвенно) другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике…

Ни всероссийский патриарх, ни его заместители и местоблюстители, и вообще никто во Всероссийской православной церкви не имеет канонического права назвать свою или чужую политику церковной, т. е. политикой Всероссийской церкви как религиозного учреждения, а должны называть свою политику только своей личной или групповой политикой.

…Никто во Всероссийской православной церкви не может принуждать (прямо или косвенно) церковными мерами другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике, хотя бы и патриаршей».

В соответствии с этим принципом Поместный собор признал, в частности, недействительными постановления духовных судов, в свое время лишивших сана архиепископа Арсения (Мацеевича) и священника Григория (Петрова) по обвинениям в преступлениях, по существу, политических.

Евангельская заповедь братолюбия, обращенная ко всем христианам, и решения Поместного собора, освободившие Церковь от многовековой прикованности к политике государства, были грубо нарушены обновленцами. Нет возможности беспристрастно рассматривать их политическую платформу или программу церковных преобразований – все это обесценивается, теряет значение перед основополагающим фактом: те, которые призывали гражданскую власть обрушить карающий меч на своих собратьев по Церкви, возлагая на церковную иерархию вину за «пролитие народной крови», не могут быть названы иначе, как «сборищем иуд». Это, во всяком случае, относится к лидерам обновленчества. Вот психологический портрет одного из главных руководителей обновленческого движения, главы организации «Живая Церковь», дававшего показания во время судебного процесса против митрополита Вениамина и других петроградских церковных деятелей (описание принадлежит одному из современников, присутствовавшему на процессе):

«Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонкими губами, еще не старый человек (лет 40–45), в священнической рясе, – решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое «показание». И с каждым словом, с каждым звуком этого мерного, спокойного, резко-металлического голоса над головами подсудимых все более сгущалась смертная тьма. Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный «судебный убийца», имевший своей задачей заполнить злостными инсинуациями и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, которая повисла в деле на месте доказательств. И надо сказать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Слова, исходившие из его змеевидных уст, были настоящей петлей, которую этот человек в рясе и с наперсным крестом поочередно набрасывал на шею каждого из главных подсудимых. Ложь, сплетня, безответственные, но ядовитые характеристики, обвинения в контрреволюционных замыслах – все это было пущено в ход столпом «Живой Церкви».

Фигуры членов трибунала и самих обвинителей померкли на время перед Красницким. Так далеко даже их превосходил он в своем стремлении погубить подсудимых. Какое-то перевоплощение Иуды… Как-то жутко и душно становилось в зале… Все – до трибунала и обвинителей включительно – опустили головы… Всем было не по себе.

Наконец, эта своего рода пытка кончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным. Ни трибунал, ни обвинители – редкий случай – не поставили ему ни одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутствия этой кошмарной фигуры – свободнее вздохнуть» (Валентинов А.А. Черная книга. Париж, 1925. С. 223).

Конечно, как и во всяком движении, не все участники обновленчества несут равную ответственность за общий дух этого движения, но, несомненно, каждый присоединившийся к нему не мог не понимать, что становится в какой-то мере причастным к тому гонению, которое развернула государственная власть против «тихоновской церкви», вплоть до гибели многих тысяч ее пастырей и сынов. В дальнейшем преследования настигли и самих обновленцев – но это было позже. Первоначально же обновленческий раскол возник в самой непосредственной связи с «делом о церковных ценностях» и уход в раскол представлялся надежным шансом на выживание, более того – на процветание и успех.

В те же годы, когда «тихоновское» духовенство предстояло перед судом трибуналов, скиталось по лагерям и ссылкам, – в это же время обновленцы беспрепятственно проводят всероссийские Поместные соборы, более того – энергично готовятся к участию в соборе Вселенском (в Соборе восточных Церквей), на котором рассчитывают стать ведущей силой! Те лидеры в советском партийном руководстве, которые еще не оставили надежд на «перерастание» русской революции в революцию всемирную, возлагали на обновленцев, с их безоговорочной поддержкой революционных идеалов и методов, немаловажную пропагандистскую роль. Но для получения этой «почетной» роли одного идеологического согласия было недостаточно – обязательным условием было соучастие в преступлении: в клевете и поношении в адрес несправедливо обвиненных собратьев по Церкви. На примере обновленчества особенно отчетливо выявилась религиозная суть происходивших событий: приобщение к духу Революции означало обязательное приобщение и к духу братоубийства. Именно эта круговая порука совместно пролитой невинной крови впоследствии сделала лидеров Революции бессильными и беспомощными перед натиском циничных, наглых и безыдейных вождей, пришедших им на смену. Всякая причастность к духу обновленчества в какой-то мере включала в эту круговую поруку и церковных деятелей…

Нравственная ложь обновленчества, порожденная нарушением ими принципа аполитичности Церкви, была в то время очевидна многим. Значительно труднее оказалось осознать ложность второго принципа, на котором было построено дело раскола – взгляд на Высшее церковное управление как на чисто бюрократический, безблагодатный по своей природе институт, лишь формально огражденный каноническими правилами. Вследствие такого понимания у тех, кто поверил в «каноничность», «законность» обновленческого ВЦУ, возникало убеждение в необходимости подчиниться ему даже и при условии насилия над своей духовной совестью. Казалось, что такое, даже идущее против совести, подчинение формально-законной церковной власти есть обязательное условие сохранения единства Церкви.

Только при формально-бюрократическом понимании природы церковной власти могла возникнуть чудовищная иллюзия «каноничности» обновленческого ВЦУ. Надо признать, что основными творцами этой иллюзии были митрополит Сергий с двумя другими соавторами «Меморандума трех» – сами обновленцы поначалу были склонны признавать «революционный» характер своего захвата власти, ломающий «устаревшие» канонические нормы. После же того, как ВЦУ было авторитетно объявлено канонически законной властью, многие архиереи подчинились этому ВЦУ лишь потому, что не видели альтернативы: другого административного центра не было, а жизнь без центральной администрации казалась немыслимой и невозможной.

Между тем после ареста патриарха Тихона как раз и вступал в силу Указ от 7/20 ноября 1920 г. о самостоятельном управлении епархий или добровольных епархиальных объединений. Этот указ должен был стать надежной основой для противостояния узурпаторам церковной власти, каковыми, в частности, и были обновленцы. Именно к этому призвали Церковь такие авторитетные иерархи, как митрополит Петроградский Вениамин (цитированное выше послание накануне ареста) и затем митрополит Ярославский Агафангел.

Убедившись, что гражданская власть целенаправленно препятствует его приезду в Москву и вступлению в управление Церковью, митрополит Агафангел, обладавший в этот момент всей полнотой первосвятительских прав (т. е. такими же, как патриарх), он 5/18 июня 1922 г. обратился с таким призывом к епископам Русской церкви:

«Возлюбленные о Господе преосвященные архипастыри! Лишенные на время высшего руководства, вы управляйте теперь своими епархиями самостоятельно, сообразуясь с Писанием, церковными канонами и обычным церковным правом, по совести и архиерейской присяге, впредь до восстановления Высшей церковной власти. Окончательно вершите дела, по которым прежде испрашивали разрешения Святейшего синода, а в сомнительных случаях обращайтесь к нашему смирению».

Итак, образ действий епископов в условиях отсутствия центральной власти был четко определен, и многие православные архиереи, не признавшие обновленческого ВЦУ и при этом оставшиеся на свободе, встали на путь самостоятельного управления. Обновленцы, желая подчеркнуть нетрадиционность этого явления, «невероятность претензий» епископов, назвали их «автокефалистами»: «автокефальной» в православии называли Поместную церковь, имеющую самостоятельное возглавление.

По существу, самоуправляемые епархии и были временными «автокефалиями», самоуправляющимися церковными единицами (местными церквями – по определению собора), подчиненными лишь своему правящему архиерею. Вопрос о возношении за литургией имени заключенного патриарха Тихона решался в различных епархиях по-разному. Передавая власть митрополиту Агафангелу, патриарх Тихон ничего не говорит о возношении имени, хотя, по смыслу соборных постановлений, это возношение вместе со всей полнотой власти должно было перейти к местоблюстителю Агафангелу (как мы указывали, своего рода сопатриарху, в силу чрезвычайных обстоятельств своего избрания). Митрополит Агафангел, призывая епископов к самоуправлению, также ничего не говорит о возношении имени снявшего свои полномочия патриарха Тихона, очевидно полагая, что вполне достаточно возношения имени епархиального архиерея. Однако многие продолжали возносить имя патриарха Тихона, сохраняя его как символ церковного единства и, возможно, в надежде на возвращение патриарха Тихона к церковному управлению. Во всяком случае, вопрос о литургическом поминании имени первосвятителя, лишенного возможности фактически управлять Церковью, был в то время совершенно неясен. Между тем важность и острота этого вопроса обнаружились уже через несколько лет. Пока сформулируем лишь суть вопроса: правомерно ли разделение символического, или духовно-мистического аспекта церковной власти, выраженного в литургическом возношении имени, от аспекта фактического управления церковными делами?

Переход епархий на самоуправление принимал все более широкий размах. Нередко случалось, что иерархи, поначалу принявшие обновленчество, поняв, с кем имеют дело, отказывались подчиняться ВЦУ и переходили на самоуправление. Обновленцы, а с ними и их покровители из партийно-государственной верхушки были настолько напуганы движением православных автокефалистов, что ВЦУ было вынуждено уже в начале декабря 1922 г. обсудить специальную докладную записку В. Красницкого «Об автокефалиях и борьбе с ними» и разослать ее в качестве циркулярной инструкции всем обновленческим епископам. В этом циркуляре движение «автокефалистов» расценивалось как «тихоновщина», как прямое выполнение «контрреволюционных» указаний патриарха Тихона и митрополита Агафангела, а также антисоветского эмигрантского духовенства. Это был откровенный политический донос: уже сам по себе переход на самоуправление мог служить достаточным основанием для обвинения в контрреволюции, со всеми вытекающими последствиями. Обновленцы были верны своим исходным «принципам»…

Очевидно, что в условиях систематического гонения многочисленные, трудноуловимые, способные к дроблению, автономные церковные единицы, возглавляемые епископами, которые боролись против массовых арестов – массовыми, и притом тайными, хиротониями, – были наилучшей, если не единственно возможной формой церковной организации. Вот один из примеров практического устройства такой самоуправляемой епархии, которое описывает в послании к своей пастве от 10/23 ноября 1922 г. епископ Златоустовский Николай (Ипатов):

«Жизнь епархии я представляю в таком виде – самоуправляющиеся церковные приходы во главе с приходскими советами объединяются в общеепархиальном Союзе приходов, возглавляемом союзным правлением (или советом) под руководством епископа. При епископе может быть самостоятельный церковно-административный орган управления. Для Златоуста это не новость. Здесь с 1917 года так именно устроилась и идет церковная жизнь. Вот и вся схема церковной жизни. Епископ, клир (духовенство) и миряне, автономная (самостоятельная) церковная организация. Епископ и епархия, единомысленные во взглядах, сумеют войти друг с другом в общение… Если же не все Златоустовские приходы будут согласны со мною, то я могу остаться только с теми приходами, которые пожелают иметь меня моим епископом».

«Религиозные церковные вопросы, – продолжает он в письме от 16/29 ноября, – дело совести каждого человека. Я по своей совести высказал отношение к ВЦУ… Если кто в Златоусте окажется согласным со мною – пусть прямо мне и скажет об этом. Тогда мы, единомышленные, обсудим и все дальнейшие вопросы касательно нашей церковной жизни. Это самый простой и естественный путь без всякого шума, без лишних разговоров… Но зато это и самый верный и прочный путь, ибо воистину является делом совести каждого отдельного христианина, свободным и личным его волеизъявлением».

Если бы все архиереи Русской церкви были духовно подготовлены к такой степени ответственности и самостоятельности, то успехи обновленчества были бы ничтожны, т. к. рядовое духовенство и особенно миряне относились к обновленчеству недоверчиво или враждебно. При такой единодушной экклезиологической позиции епископов государственная программа развращения Церкви с помощью подобранных «лидеров» оказалась бы совершенно безуспешной. Единственной причиной успеха обновленчества в первые месяцы после ареста патриарха было массовое его признание именно со стороны епископов. Неспособность большинства русских архиереев понять и реализовать соборный и патриарший замысел, их растерянность перед кучкой церковных бюрократов, поддержанных государственной властью – коренилась в системе подготовки епископов, отразившей в себе многие пороки синодальной эпохи.

Решимость изменить эту систему в Церкви назрела, но необходимо было еще достаточное время и благоприятные условия – ни того, ни другого у Русской церкви не оказалось. Приведем критические высказывания на эту тему о. Георгия Шавельского, бывшего главного протопресвитера армии и флота, члена Поместного собора:

«Епископского звания достигали не выделившиеся своими дарованиями, проявившие способность к церковному управлению и творчеству священники и верующие, но лишь одна категория служителей Церкви – «ученые» монахи… Надо было студенту духовной академии или кандидату богословия принять монашество, сделаться «ученым» монахом, и этим актом архиерейство ему обеспечивалось. Только исключительные неудачники или абсолютно ни на что не пригодные экземпляры – и то не всегда! – могли в своем расчете потерпеть фиаско… Своим печальным расцветом такое направление обязано знаменитому во многих и положительных и отрицательных отношениях Антонию (Храповицкому)…

Упоенный так легко давшейся ему важностью своей особы, оторванный от жизни, свысока смотрящий и на своих товарищей, и на прочих обыкновенных людей, «ученый» монах несся вверх по иерархической лестнице со стремительностью, не дававшей ему возможности опомниться и чему-либо научиться…

Сыпавшиеся на владык ордена и отличия, а также практиковавшаяся только в Русской церкви, строго осужденная церковными канонами, система беспрерывного перебрасывания владык с беднейших кафедр на более богатые – в награду, и наоборот – в наказание, расплодили в святительстве неведомые в других православных церквах карьеризм и искательство… Современники удивятся тому, как при всем хаосе в управлении могла так долго держаться Церковь, как могла наша Русь оставаться и великой, и святой… Ужели из 150-миллионного верующего, талантливого русского народа нельзя было выбрать сто человек, которые, воссев на епископские кафедры, засияли бы самыми светлыми лучами и христианской жизни, и архипастырской мудрости?.. Самая первая церковная реформа должна коснуться нашего епископата» (Воспоминания. С. 260–275).

Подвиг исповедничества, понесенный в конечном счете большинством русских архиереев, показал, что под всеми этими наслоениями сохранялась здоровая духовная сердцевина. Но для епископа в ту эпоху недостаточно было одной этой духовной стойкости: от него требовались также и мудрость, энергия, инициатива, самостоятельность. Русская церковь жестоко поплатилась за то, что все эти качества не были в архиереях своевременно воспитаны. Действительно, зачем были нужны Победоносцеву и всей чиновничьей верхушке инициативные архиереи? Нужны были зависимые и послушные, таких и воспитывали.

Если бы все или хотя бы большинство русских архиереев кроме академической учености (вообще говоря, не лишней) и вместо лжесмиренного послушания любой администрации проявили в это время ясное и глубокое экклезиологическое сознание, то фальшивый бюрократический центр – обновленческое ВЦУ, не смог бы в течение одного года вовлечь в свое подчинение более 60 православных епископов. На этом фоне массового отпадения становится особенно значительным духовный подвиг тех архиереев, которые устояли перед первым натиском обновленчества…

Глава 6

Последний патриарх Православной российской церкви

Под мощным давлением западного сообщества, разбуженного от эгоистического равнодушия или от наивного ослепления «освободительными» лозунгами большевистской революции, Советское государство вынуждено было, по крайней мере на время, отложить свою программу разрушения Церкви. Решающую роль в этом пробуждении сыграли предстоятели инославных христианских Церквей – католической и англиканской; верим, что Русская церковь никогда не забудет этого искреннего проявления деятельной любви.

Когда летом 1923 г. патриарх Тихон, фактически уже обреченный на смертный приговор, был внезапно освобожден из-под стражи, верующими это было справедливо воспринято как чудо. Единственным требованием со стороны властей было публичное «покаяние» патриарха в своей прежней, «антисоветской» деятельности и призыв верующих к лояльному гражданскому сотрудничеству с Советским государством.

До сих пор продолжаются в церковной среде споры о правильности или ошибочности этого решения патриарха Тихона. Одни усматривают в этом шаге недопустимый компромисс христианской совести с антихристианскими силами; компромисс, послуживший, по их мнению, моральным оправданием для дальнейшего развращения церковного сознания и постепенному сползанию к прямому соучастию в преступных делах «нечестивой власти».

Другие, напротив, видят в этом поступке патриарха шаг к освобождению Церкви от вовлеченности в политические стихии мира. Автор данной книги с полной ответственностью, основанной на многолетнем изучении этого вопроса и на опыте собственного участия в церковной жизни, поддерживает вторую точку зрения. Конечно, аполитичность Церкви как абстрактная категория неосуществима: аполитичность, заявленная публично, – есть также политическая позиция. Здесь же патриарх Тихон заявил о признании законности новой власти и призвал верующих подчиниться ей и молиться за успех в ее государственном служении – это больше, чем аполитичность.

Почему же мы говорим, что это был шаг к освобождению Церкви от политических страстей? Да потому, что патриарх Тихон призывал быть лояльными к советской власти именно тех верующих, которые эту власть не любили и которые никаких революционных идеалов не разделяли! Он призвал смириться перед фактом реальности новой власти, которая не могла бы утвердиться без согласия или «попущения» воли Божией. Если столь нечестивая власть послана нам за наши грехи, то тем более мы должны смиренно переносить ее как Божью кару. Это было глубоко православное, исторически традиционное отношение к проблеме власти. Чтобы признать советскую власть «не за страх, а за совесть», верующему необходимо было преодолеть, победить в себе мирские, политические симпатии и антипатии. Это очень трудное духовное дело – жить в мире и быть членом Церкви, когда мир не идет путями Христа. Верующий берет на себя тяжкий крест: сердце свое он полагает в Церкви, но по необходимости подчиняется законам и требованиям мира – однако, лишь до тех пор, пока мир не потребует от него отречения от Христа и Церкви.

Велик соблазн избежать этого мучительного противоречия и слить свои христианские упования с какой-нибудь политической мирской программой или учением. Так поступили обновленцы, объявив коммунизм осуществлением христианских идеалов и призывая верующих полюбить революцию, отождествиться с ней, одновременно не порывая с христианством. Точно так же поступили зарубежные монархисты, решившие, что православие неотделимо от политического строя дореволюционной русской монархии и, что самое главное, от практической борьбы за осуществление этого идеала. Точно так же поступали и христиане либерально-демократического настроя, полагавшие, что только такой настрой совместим с подлинной верой в Христа.

Конечно, подобные вопросы глубоко затрагивают разум и совесть верующего человека. Волновали эти вопросы и патриарха Тихона – его искренние и мучительные поиски истины нашли отражение во многих его посланиях и высказываниях, далеко не однозначных, а порой и противоречивых. Могло ли быть иначе у того, кто не ставил своей целью навязывание всему миру уже готовых решений, но искренне стремился понять духовный смысл происходивших многосложных событий? Такая внутренняя свобода возможна лишь в том случае, когда человек имеет в душе нечто прочное и незыблемое, составляющее основание подлинной церковности. Свидетельством об этом прочном и незыблемом основании и был поступок патриарха Тихона: он показал, что можно оставаться не только членом, но главой и пастырем той же самой Церкви, коренным образом изменив свою политическую и социальную позицию.

Свидетельством истины является и то, что патриарх Тихон никого не предал, ничем не нарушил духа любви церковной, сохранил верность соборным постановлениям, никому в Церкви не навязывая, методами прямого или косвенного принуждения, свою собственную политическую позицию.

Так, он осудил заграничный Карловацкий церковный собор «за попытку восстановить в России монархию из дома Романовых». Однако никакими силами советская власть не могла добиться от него запрещения карловацких епископов в священнослужении, ибо такое запрещение было бы нарушением Соборного постановления, отменившего церковные наказания по политическим мотивам.

Внутренняя архиерейская оппозиция «справа», так называемая «даниловская» (название – от Даниловского монастыря), также не вызывала со стороны патриарха никаких актов запрещения. Между тем глава этой оппозиции, архиепископ Феодор (Поздеевский), авторитетный иерарх, бывший ректор Московской духовной академии, не только открыто не одобрял слишком, по его мнению, компромиссную ориентацию патриарха, но фактически отказал ему в дисциплинарном подчинении, не приняв назначения на Петроградскую епархию. Более того, архиепископ Феодор объединял вокруг себя группу иерархов, оказывавшую заметное влияние на Церковь в направлении большей непримиримости к советской идеологии и к попыткам обновленцев под видом «объединения» заразить своим духом всю Русскую церковь.

Значительно более важным, чем вопрос о том, чья позиция была правильней, нам представляется тот замечательный факт, что при всех этих серьезнейших разномыслиях, взаимная церковная любовь ничем не была нарушена. Несмотря на свое несогласие и неподчинение, епископы, объединившиеся вокруг Данилова монастыря, не прерывали молитвенно-канонического общения с патриархом, а он, в свою очередь, признал их право руководствоваться своей совестью в вопросах отношения к властям предержащим…

То, что церковная любовь не всегда совпадает с единомыслием, показал следующий характерный эпизод. Ближайшими советниками и единомышленниками патриарха в этот период оказались архиепископ Иларион (Троицкий) и архиепископ Серафим (Александров). Иларион вел непосредственные переговоры в ГПУ с Тучковым, занимался восстановлением церковной организации, выступал на множестве церковных собраний, был составителем ряда патриарших посланий. Тем не менее архиепископ Иларион и архиепископ Серафим, в своем стремлении восстановить внешнее единство Русской церкви, не остановились перед тем, чтобы принять выдвинутое обновленцами условие объединения: добровольный отказ святейшего Тихона от патриаршества. В то же время архиепископ Феодор, столь критически настроенный к позиции патриарха, весь свой авторитет направил на то, чтобы убедить русский епископат сохранить патриарха Тихона и не идти на беспринципные соглашения с раскольниками.

Другой выдающийся иерарх, митрополит Кирилл (Смирнов), на короткое время вернувшийся из ссылки, убедил самого патриарха прекратить попытку примирения с живоцерковниками. Митрополит Кирилл указал патриарху, что он превышает полномочия, предоставленные ему Поместным собором, когда предлагает ввести в Высший церковный совет Красницкого – лицо, не избранное непосредственно собором. Патриарх Тихон признал свою ошибку в попытках сближения с Красницким и тут же эту ошибку исправил.

Когда верующий человек определяет свое отношение к тому или иному церковному деятелю, он не может выдвигать на первый план только лишь большую или меньшую степень безошибочности его поступков в сложной и неясной ситуации. Безграничная любовь церковного народа и духовенства к святейшему Тихону, ставшему живым олицетворением русской церковности, ни в какой степени не умалялась от мысли, что святейший мог совершать ошибки. Более того, сам характер этих ошибок, а также то, как святейший умел их исправлять, – дали возможность с еще большей ясностью узреть тот образ истинной соборности, выразителем которой был патриарх Тихон. Всем своим сердцем воспринимал каждый член Церкви, от мирянина до иерарха, глубокую и бескорыстную любовь церковную, исходившую от всех поступков, от всего существа патриарха.

Незабываемое впечатление произвел на современников тот дух кротости и отеческого всепрощения, который проявил святейший Тихон, принимая в общение кающихся обновленцев. С особой торжественностью был обставлен ритуал покаяния митрополита Сергия (Страгородского). Вот как описывает это событие митрополит Мануил (Лемешевский):

«На первый взгляд для знатоков истории обновленческого раскола стало бы непонятным, почему патриарх Тихон, олицетворение любви безграничной и милости бесконечной, применил такие строгости к этому старцу, когда других отпадавших в обновленчество архиереев принимал в своей келье и келейно прощал содеянный грех. Конечно, он поступил правильно. Ведь недаром говорится, что «большому кораблю большое и плавание». А он (митр. Сергий. – Л.Р.) был кормчим большого корабля, он был «ума палата», он был иерарх выдающийся, а не посредственный…

Своими качествами, достижениями и вкладами он достиг в среде своих собратьев по архипастырству явного преимущества. Даже скромный святейший Тихон признавал, что владыка Сергий давил окружающих своим интеллектом, давил своими глубокими знаниями во всех областях и многообразных дисциплинах богословия и языкознания. Поэтому святейший Тихон и обставил чин покаяния и приема митрополита Сергия в соответствующей величественной обстановке, давившей на его неложное смирение и сокрушение сердечное.

И вот, этот отец всех чаяний русской современной богословской мысли, этот неутомимый исследователь во всех областях богословских наук (оставим эти оценки на совести митрополита Мануила. – Л.Р.) стоит на амвоне, лишенный моментом покаяния и архиерейской мантии, и клобука, и панагии, и креста… Кланяется низко святейшему Тихону, восседавшему на кафедре, в сознании своего полного уничижения и признанной им вины приносит он дрожащим от волнения, на этот раз негромким голосом свое покаяние. Он припадает до пола и в сопровождении патриарших иподиаконов и архидиаконов тихо сходит с солеи и приближается к вершителю его судьбы, к кроткому и всепрощающему святейшему Тихону. Снова земной поклон. Постепенно вручаются ему из рук святейшего панагия с крестом, белый клобук, мантия и посох. Патриарх Тихон в немногих словах тепло, со слезами, приветствует своего собрата во Христе взаимным лобзанием, и, прерванное чином покаяния, чтение часов возобновляется.

Все тяжелые переживания стыда и муки раскаяния остаются отныне позади. Митрополит Сергий соучаствует в сослужении с патриархом Тихоном за божественной всепримиряющей литургией…»

Возвращение патриарха Тихона к церковному управлению стало для обновленчества тяжелым ударом, от которого оно никогда уже не смогло оправиться. Верующий русский народ массами покидал этих лжепастырей, запятнавших себя иудиным грехом, и объединялся вокруг верного исповедника Христовой правды – святейшего патриарха Тихона.

Обновленчество, однако, представляло собой мощную организацию, продолжавшую пользоваться поддержкой властей. Поддержка эта выражалась прежде всего в так называемой «легализации», которую обновленцы получили с самого начала своего существования. Смысл, который вкладывался в термин «легализация», весьма специфичен и труден для понимания в силу исключительного «своеобразия» советской системы законодательства. Игра с этим термином вводила в заблуждение не только западных исследователей с их развитым правовым сознанием, но и многих церковных деятелей в России, порождая в них ложные надежды и отвлекая от подлинной борьбы за сохранение Церкви.

Курс на уничтожение Церкви, как и вообще всякой религии, неуклонно проводился с ноября 1917 г. вплоть до Великой Отечественной войны, за исключением короткой «передышки» 1924–1927 гг. При этом коварство властей заключалось в том, чтобы уничтожаемая Церковь не только не взывала к сопротивлению со стороны верующей народной массы, но в процессе своего уничтожения помогала перевоспитать эту массу в духе преданности идеалам коммунизма или хотя бы лояльности к советской власти. Другой, не менее важной задачей, которую недооценивают многие исследователи этого вопроса, была борьба за международный престиж советской власти, необходимый для ее выживания и экспансии ее идеологии. Жестокий урок в этом отношении, полученный в связи с позорным «делом о церковных ценностях», заставлял в дальнейшем действовать с большей осмотрительностью и постепенностью. Этим задачам и служило советское законодательство о Церкви, которое складывалось в течение 20-х годов.

Принцип «регистрации», введенный декретом ВЦИК от 12 июня 1922 г., ставил вне закона все религиозные организации, не получившие разрешения на свое существование от местных или центральных органов власти. В этом декрете указывалось, что в регистрации должно быть отказано, «если утверждаемое общество или союз по своим целям или методам деятельности противоречит Конституции РСФСР и ее законам». Это открывало возможность для полного произвола властей в отношении регистрации, поскольку обвинение в антисоветском характере целей и методов могло быть, как показала практика тех лет, автоматически применено к любой религиозной организации. Таким образом, сама принадлежность к Церкви, к одной из ее общин, становилась преступлением, а «регистрация», снимавшая это априорное обвинение, выдавалась при выполнении общиной произвольных, порой невыполнимых требований власти.

Церковь, как единое целое, имела право на существование только в качестве объединения зарегистрированных обществ, избирающих на своих губернских или всероссийских съездах центральные исполнительные органы. Разрешение на съезд, согласно декрету, давало только НКВД. В отдельных случаях, когда созыв съезда считался нежелательным, органу церковного управления, заслужившему «доверие» НКВД (ни о каких правовых нормах здесь говорить не приходилось), просто выдавалась справка о «неусмотрении препятствий к деятельности». Именно такая справка о «неусмотрении препятствий» была выдана, например, Синоду митрополита Сергия в 1927 г. – это и подразумевалось под громким именем «легализации».

«Легализация» носила, таким образом, негативный характер: сама по себе принадлежность к Церкви и к церковной организации переставала считаться уголовным преступлением, и обвинения предъявлялись уже конкретным членам церковной организации. Практика применения этого законодательства была апробирована и продемонстрирована на примере обновленчества. Против той части духовенства и верующих, которые признали обновленческое ВЦУ и его политическую программу, репрессии были временно приостановлены. В то же время отказ от признания ВЦУ расценивался как солидарность с патриархом Тихоном, привлеченным к уголовной ответственности по обвинению в контрреволюционной деятельности, – т. е. непризнание обновленчества давало основание для отказа в регистрации церковных общин, отнятия у них храмов и судебного преследования духовенства.

Эффективное средство для разрушения церковной организации предоставил декрет ВЦИК от 10 июля 1922 г. (через два месяца после ареста патриарха Тихона и легализации обновленческого ВЦУ!) об административной высылке. Декрет, безусловно, представлял звено единого плана и позволял, согласно прилагавшейся к нему инструкции НКВД, высылать административным, несудебным порядком на срок до трех лет тех лиц, «пребывание коих в данной местности… представляется по их деятельности, прошлому, связи с преступной средой с точки зрения охраны революционного порядка опасным».

Таким образом, стратегия заключалась в расчленении Церкви и «ликвидации» ее по частям (вспомним 5-й отдел НКЮ, который так и назывался «ликвидационным»). «Легализованная» часть Церкви, в надежде на продление своего существования, занималась перевоспитанием верующей массы в требуемом духе, а сама дифференциация Церкви на преследуемую и «покровительствуемую» части создавала иллюзию «свободы совести» и «невмешательства» государства в «чисто религиозные вопросы». Тем самым подрывалась нравственная основа всякой борьбы и протеста как внутри страны, так и за рубежом. Наличие «привилегированной» части церковной организации создавало также соблазн для преследуемой части, порождая тенденцию к сделкам, компромиссам, идеологическим уступкам, что и было необходимо для «ликвидаторов». В конечном счете вспоминали, что «модернизированная» и «перекрасившаяся» Церковь еще более опасна, чем прежняя, и подвергали ее той же участи.

Такой, во всяком случае, была программа, как это вытекает из всей совокупности фактов. В действительности эта программа сталкивалась и с внутренними противоречиями в партийно-государственном руководстве и с серьезными препятствиями, внешними и внутренними. Наиболее неожиданным и мощным ударом по всей стратегии «ликвидации» стало движение «автокефалистов» против обновленчества. Затем проявила себя сила общехристианской солидарности и возмущенного морального чувства человечества, вынудившая, вопреки всем планам, выпустить на свободу патриарха Тихона и тем подорвать влияние обновленчества.

Фактической неудачей обернулась также попытка использовать самого патриарха Тихона для идеологического перевоспитания верующего народа: никто не поверил, что патриарх призывает к чему-то большему, чем лояльность, т. е. терпеливое исполнение требований и перенесение злоупотреблений советской власти, и аполитичность, т. е. равнодушие к политическим целям и идеалам, включая коммунистические. Что же касается системы «регистрации», то она тоже потерпела в то время неудачу, т. к. народ попросту игнорировал эту систему, продолжая посещать незарегистрированные храмы и возносить за богослужением имена своих законных, но тоже «незарегистрированных» епископов: обновленческих же священников народ в храмы не допускал. Столь же малое впечатление произвели угрожающие указы, изданные вскоре после освобождения патриарха Тихона, о том, что обвинение с него не снято, что изменена лишь «мера пресечения» его преступной деятельности, что освобожден он в порядке «частной амнистии», – так что упоминание его имени за богослужением будет рассматриваться как контр революционная демонстрация и может служить основанием для расторжения договора с общиной об аренде храма (т. е. для закрытия храма или передачи его обновленцам). Массовые аресты епископов также не привели к разрушению Церкви, т. к. на аресты Церковь ответила массовыми хиротониями, многие из которых были совершены тайно. При этом неустойчивая часть епископата, отпавшая в обновленчество, заменялась теми, кто проявили себя исповедниками и хранителями Церкви в самый трудный период 1922–1923 гг.

Неудивительно, что власти так настойчиво добивались от патриарха Тихона, а затем от его преемников права контролировать состав епископата: пока это требование, бывшее важнейшим, хотя и негласным, условием «легализации» церковного управления, не было выполнено, Церковь, возглавляемая пастырями-исповедниками и опиравшаяся на поддержку верующей массы, была непоколебима. Ликвидация Церкви пошла беспрепятственно только после того, как церковное управление начало дополнять судебно-административные репрессии над иерархами репрессиями церковно-каноническими, увольняя с кафедр сосланных исповедников и ставя на их место лиц, удовлетворяющих требованиям властей. Пока Церковь сохраняла внутреннюю чистоту и верность своим каноническим основам, она успешно противостояла натиску всех врагов.

Между тем этот натиск становился все более изощренным. Для подкрепления своего «канонического» фундамента, опиравшегося всего лишь на справку патриарха Тихона о передаче канцелярии и на решения незаконного Поместного собора 1923 г. (состоявшегося за месяц до освобождения патриарха!), «низложившего» патриарха Тихона, – обновленцы обратились за помощью к восточным патриархам.

Угрожаемое положение Вселенского константинопольского престола, подвергнутого жесточайшим репрессиям со стороны правительства Кемаля Ататюрка, подталкивало константинопольских патриархов и тесно с ними связанных глав других восточных Церквей на исторически давно проторенный путь – добиваться политической поддержки от русского правительства. Обновленцы обещали такую поддержку «выхлопотать» и всячески приподнимали авторитет Восточных патриархов. За это от них требовалось признать обновленческий Синод единственным законным возглавлением Русской церкви, патриарха Тихона – виновником церковной разрухи, а сам институт патриаршества, как родившийся в ненормальных условиях революционного времени, – неуместным и вредным для Русской церкви. Хотя и не без колебаний, некоторые из Восточных патриархов, не сумев достаточно разобраться в ситуации, на это пошли. Решающим «аргументом» был для них факт «легализации» обновленческого ВЦУ советским правительством. Лишь после того, как митрополит Сергий сумел добиться такой же легализации, как и обновленцы, Восточные патриархи признали также и его Синод и стали призывать к объединению «двух частей» Русской церкви – обновленческой и сергианской.

Над Православной церковью, начиная с 1924 г., нависла реальная опасность «разбойничьего» Вселенского собора, на котором должны были доминировать советские обновленцы. Только благодаря грозному Божьему знамению Церковь была на сей раз избавлена от этого великого искушения. В 1927 г., когда все препятствия к созыву дважды назначенного и откладывавшегося «Вселенского собора», казалось, были устранены, произошло (11 июля) сильное землетрясение в Иерусалиме и его окрестностях, вынудившее Иерусалимского патриарха отказаться от участия в подготовке Собора, из-за этого снова отложенного на неопределенное время…

И все же поддержка обновленцев Восточными патриархами была одним из величайших духовных бедствий, обрушившихся на Русскую церковь. Всем бедствиям победно противостояло величие патриаршего сана, его благодатная сила, в которой проявлялось могущество пастыреначальника Церкви – Самого Господа Иисуса Христа. «На камне сем воздвигну Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ее», – сказал Спаситель об апостоле Петре, и святейший патриарх Тихон достойно нес свое первосвятительское Петрово служение.

Последней надеждой обновленцев и их покровителей оставалась смерть патриарха Тихона, надежда на то, что, потеряв патриаршее церковное возглавление, русские архиереи в большинстве своем не смогут самостоятельно управлять Церковью и снова потянутся к обновленческому Синоду, влекомые столь трудно искоренимой привычкой иметь над собой хоть какое-то «начальство».

«Надежды» эти на смерть патриарха Тихона удивительно скоро сбылись.

26 ноября/9 декабря 1924 г. состоялось покушение неизвестных лиц на жизнь святейшего патриарха – лишь по ошибке вместо него был убит его келейник.

А вскоре, в день Благовещения, 25 марта/7 апреля 1925 г. патриарх Тихон скоропостижно скончался при не вполне ясных обстоятельствах (подробности см. в «Датах и документах»). Вот как описывает его последние минуты ленинградский протоиерей Н.:

«Около 10 часов вечера святейший потребовал умыться и, с необычайной для него строгостью, «серьезным тоном, к которому я не привык, – рассказывал его новый келейник (Константин Пашкевич), – сказал:

– Теперь я усну… крепко и надолго. Ночь будет длинная, темная-темная…

Минута проходила за минутой, святейший лежал с закрытыми глазами. После маленького забытья святейший открыл глаза и спросил:

– Который час?

– Без четверти двенадцать.

– Ну, слава Богу, – сказал святейший, точно только этого часа он ждал, и стал креститься…»

Все существующие и существовавшие течения и группировки в Русской церкви (кроме обновленчества) единодушно признают, что носителем духовной традиции Поместного собора, хранителем полноты и единства Русской церкви был на протяжении всего своего служения святейший патриарх Тихон. Своей благодатной мудростью и глубоко православным духом церковного братолюбия он сумел удерживать вокруг себя разнородные, тяготевшие к взаимному разрыву, захватываемые мирскими страстями и раздорами человеческие элементы Церкви. В то же время он был и остается символом духовного единства России, пастырем и предстоятелем всего русского народа.

Но в то время душа русского народа была глубоко и трагически разделена. Два имени символизируют это разделение: Ленин и патриарх Тихон. Нравственное противостояние этих двух личностей образует эпицентр революционной эпохи. Дело было даже не в том, какое из этих имен пользовалось большим авторитетом в народной массе, а в том, что пока существовала Церковь, чтущая патриарха Тихона, – у России оставался выбор, и об окончательной победе духа революции говорить не приходилось. Для государственной власти, как таковой, Церковь ни в какой мере не была помехой, скорее, напротив, опорой и поддержкой. Однако для революционной партии, представляющей собой с духовной точки зрения некую псевдорелигиозную секту, примирение с Церковью было невозможно – во всяком случае, с Церковью патриарха Тихона; в Церковь же обновленческую народные массы не пошли.

«Тихоновская» Церковь не представляла собой никакой активной политической силы, но само ее существование, сам дух ее служили непрестанным обличением и осуждением духа революции; терпеть такое положение революционная партия могла лишь временно и вынужденно, но первостепенной задачей для нее оставалось – сломить нравственную основу Церкви, растлить ее изнутри, изгнать из нее непереносимый для революции дух исповедничества, дух верности Христу и Его Царству. А конечная цель могла быть только одной – стереть самую память об этой Церкви из души народной. В какой мере этот замысел удастся осуществить, что противопоставит Церковь этому замыслу, сумеет ли она устоять духовно, должны были показать предстоящие годы и десятилетия… Поместный собор и патриарх Тихон оставались надежными ориентирами в предстоящей духовной битве.

«Дело и страдания патриарха Тихона столь огромны, столь единственны в своем роде, что ускользают от холодного и равнодушного взгляда, – говорил в своем поминальном слове проживавший в то время в Праге протоиерей Сергий Булгаков. – Сними обувь с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая. Слова изнемогают и отказываются служить, присутствуя при этом Гефсиманском борении и видя этот Голгофский путь, и только любовь и благодарность стремятся излить себя в словах.

Лишь немногие лица в Церкви столь трагичны в своей земной судьбе и в то же время столь явно отмечены особым помазанием Божественного избранничества. Век, слабый верой, ищет знамений, но знамения не дадутся тем, кто не хочет видеть или слышать. Но для тех, кто имеет глаза и уши, наше время полно великих чудес, и из этих знамений и чудес одним из самых поразительных, как великая милость Божия к Русской церкви в дни гонений и горя, был патриарх Тихон.

…То, что произошло в нем – смерть еще до смерти, прохождение через огонь жертвенного очищения, – оставило неизгладимые черты на его духе; он был закален и вырос духовно, как никто другой. То была особая царственная свобода с полным отсутствием страха за свою судьбу. Каждый ощущал радость в присутствии патриарха, т. к. он не знал страха, хотя и был окружен постоянно грозящей опасностью. Даже мужественные сердца подчас испытывали тайный страх, но он оставался ясным и светлым, даже когда находился на волосок от смерти… Я даже скажу больше: было ясно, что патриарх даже стремился быть принесенным в жертву за свой народ; казалось, им руководит тайная мысль, что его смерть может быть выкупом за свободу народа…

Ныне он молится за народ, страдающий и ослепленный, чтобы он стал верным, чтобы он смог сохранить в чистоте святое сокровище Православия, чтобы он мог возлюбить Бога более, чем свою собственную жизнь. Патриарх в узах во главе России, в узах стал светом мира. Никогда от начала истории Русская церковь не была столь возвышена в своей Главе, как Она была возвышена в эти прискорбные дни испытаний. И во всем христианском мире нет имени, которое повторялось бы с таким уважением, как имя Главы Русской церкви…

И святое имя, которое венчает Ее в дни испытаний, есть имя мученика в Церкви, терпящей мучения, отца его недостойных детей, святейшего патриарха Тихона».

Глава 7

НКВД как учредитель неканонического «сергианского» центра церковного управления

Если, как учит Церковь, соборность исходит от Бога, то путь к ней – в сочетании человеческой воли с волей Божественной, в преображении человеческой природы под воздействием божественных энергий, т. е. в синергизме.

Великий спор о церковной власти, разгоревшийся в послесоборный период в Русской церкви, был связан все с той же проблемой синергизма. Как в Византии ХIV века в лице Варлаама и Паламы произошло столкновение синергизма и самозаконного гуманизма: спор о путях развития человеческой личности, о способах согласования человеческой воли с Божественной, так было и здесь – в связи с конкретным вопросом о природе церковной власти. С одной стороны, было «бюрократическое» понимание церковного управления – как административного принуждения, подчинение которому было обязательным, независимым от требований веры и совести. С другой стороны – было понимание церковной власти как реализации Божественной воли. В России многими верующими так понималась даже царская власть, тем более это казалось несомненным для власти церковной.

Синергическое понимание церковной власти было представлено большинством Поместного собора, затем патриархом Тихоном и его преемниками – митрополитами Петром и Кириллом. Понимание административно-бюрократическое было представлено обновленцами, а затем митрополитом Сергием, фактически вставшим во главе церковного управления. Великий спор потребовал огромных усилий церковного разума, и его исход оказался решающим для судеб Русской церкви, определив также и нынешнее ее лицо. Исход же спора оказался в том, что синергизм в России снова потерпел поражение, как он его постоянно терпит со времен разгрома «нестяжателей». Но соотношение сил было уже новым: церковный синергизм на этот раз явил себя так мощно и авторитетно, что лишь откровенное насилие со стороны государственной власти смогло его сокрушить. Высокой ценой заплатил церковный бюрократизм за свою победу: платой за поддержку государства стал также «синергизм», но не с Духом Божиим, а с духом революции. «Бюрократическое» направление в Церкви также было затем подвергнуто разгрому, но от него остался корень, из которого выросла почти вся нынешняя духовность, а также иерархическая структура Русской церкви. Неизбежная борьба за церковный синергизм – снова впереди… Другой надежды у христианства нет.

Экклезиологические принципы, намеченные Всероссийским церковно-поместным собором, углубленные затем патриархом Тихоном и его ближайшими сотрудниками, не были и не могли быть сразу поняты и осуществлены во всей полноте церковной жизни. Помимо непривычной «новизны» самих принципов, положение осложнялось тем, что расстрелы, ссылки и эмиграция унесли к моменту кончины святейшего патриарха Тихона самых видных иерархов и крупнейших церковных деятелей, которые могли бы своим авторитетом утвердить в общецерковном сознании эти дерзновенные прозрения. Вековые привычки и традиции делали свое дело, приводя к порой непроизвольному искажению соборного и патриаршего замысла о создании подлинно православных форм церковной жизни.

Уже обновленчество, несмотря на все его эффективные нововведения, было в своих духовных корнях течением глубоко реакционным. Оно возвращалось к только что преодоленным Церковью изжитым формам существования. Но если и раньше эти формы приводили к угнетению церковной жизни, то возврат к ним перед лицом воинствующего антихристианства приводил к неизбежному духовному краху.

Однако и те члены Русской церкви, которые сохранили верность патриаршему строю, в большинстве своем еще не осознали с полной ясностью, в чем состоит сущность этого строя. Соборные установления были направлены к тому, чтобы Церковь видимым образом проявила себя как синергическую Теократию, реализация которой требовала предельного напряжения свободной человеческой активности. Но в сознании многих членов Церкви этот образ Теократии подменялся идеей государственного единоначалия, с его системой наследования власти, чиновничьим аппаратом и патриархальным принципом беспрекословного и безответственного послушания «старшим».

Такое частичное отступление с позиций, завоеванных собором, многим казалось единственным способом защитить Церковь от натиска обновленцев и других раскольников. При этом почти совсем был отвергнут тот главный путь сохранения православной церковности в бедственных условиях, который был указан патриархом Тихоном в духе соборных установлений – превращение местной Церкви каждого епископа в самостоятельное и незыблемое основание православия. Как это уже не раз бывало в истории Церкви, кажущаяся благочестивой – а в действительности означающая нежелание откликнуться на Божественный Призыв – попытка удержаться на консервативной позиции в борьбе с антиправославными течениями и на этот раз привела к потере всего, что хотели сохранить. Попытка подменить Боговластие – единоначалием, попытка заменить трудный путь утверждения экклезиологического достоинства каждого епископа как самостоятельной основы Церкви – лжесмиренным послушанием церковно-административному «начальству» привела к разрушению всего патриаршего строя Русской церкви. В результате Русская церковь оказалась ввергнутой в те же бедствия, которые несло с собой обновленчество – частичное восстановление церковно-государственной лжесимфонии и подмена соборно-патриаршего строя Церкви строем административно-бюрократическим…

30 марта/12 апреля 1925 г., после торжественного погребения святейшего патриарха Тихона в Донском монастыре, в присутствии 60 архиереев было оглашено распоряжение патриарха Тихона о порядке местоблюстительства, составленное им 25 декабря 1924/ 7 января 1925 г. на случай своей смерти:

«В случае нашей кончины наши патриаршие права и обязанности, до законного выбора нового патриарха, предоставляем временно высокопреосвященному митрополиту Кириллу (Смирнову). В случае невозможности по каким-либо обстоятельствам вступить ему в отправление означенных прав и обязанностей, таковые переходят к высокопреосвященному митрополиту Агафангелу (Преображенскому). Если же и сему митрополиту не представится возможности осуществить это, то наши патриаршие права и обязанности переходят к высокопреосвященному Петру (Полянскому), митрополиту Крутицкому.

Доводя о настоящем нашем распоряжении до общего сведения всех архипастырей, пастырей и верующих Церкви российской, считаем долгом пояснить, что сие распоряжение заменяет таковое наше распоряжение, данное в ноябре месяце 1923 года.

Тихон. Патриарх Московский и всея России».

Таким образом, патриарх Тихон открыл Церкви имена тех избранников, которых он, по поручению собора, наметил в 1918 г. и которые были наделены собором чрезвычайными полномочиями – всей полнотой «патриарших прав и обязанностей». Однако большинство собравшихся архиереев восприняли это распоряжение как «Завещание» (так называет этот документ и сам митрополит Петр в своем первом послании). В этой нечеткости понимания соборного происхождения власти Чрезвычайных местоблюстителей уже скрывалась опасность будущих тяжких ошибок. Но никто не мог тогда предполагать, что эти, на первый взгляд, «тонкости» в действительности будут определять судьбу Русской церкви. Все покрывалось благоговением перед волей почившего патриарха и сознанием необходимости иметь единственного и бесспорного возглавителя Церкви. В сознании архиереев, в их понимании благодатной природы церковной власти на первый план выступила идея «благословения на послушание», игравшего столь важную роль в русской церковной и, в особенности, монашеской жизни. Отсюда – и представления о «преемстве власти» и о «послушании во исполнение воли почившего патриарха», выраженные в тексте заключения, подписанного архиереями. Сама по себе идея «благословения» выражала собой дух синергизма – это было стремление к тому, чтобы каждое человеческое действие освятить участием Божественной благодати; послушание перед старшими выражало собой отказ от личного своеволия, готовность подчинить себя воле Божией. Но в то же время не было достаточно осознано, что Патриаршее служение не есть обычное монашеское «послушание»; что харизма первосвятительской власти дается лишь при условии соборного избрания и путем завещания или благословения передаваться не может.

Текст заключения, подписанный присутствовавшими архиереями, звучал так:

«Убедившись в подлинности документа и учитывая 1) то обстоятельство, что почивший патриарх не имел иного пути для сохранения в Российской церкви преемства власти и 2) что ни митрополит Кирилл (Смирнов), ни митрополит Агафангел (Преображенский), не находящиеся теперь в Москве, не могут принять на себя возлагаемых на них вышеприведенным документом обязанностей, мы, архипастыри, признаем, что высокопреосвященный митрополит Петр (Полянский) не может уклониться от данного ему послушания и во исполнение воли почившего патриарха должен вступить в обязанности Патриаршего местоблюстителя».

Первой под документом стояла подпись митрополита Нижегородского Сергия – он снова был самым авторитетным иерархом и, возможно, одним из главных составителей текста заключения… Помимо идеи «послушания» в этом коротком тексте выражена еще одна очень сомнительная мысль: епископы соглашаются с распоряжением патриарха на том основании, что он «не имел иного пути для сохранения в Российской церкви преемства власти»! Но правилен ли этот «путь» по существу, в заключении не говорится ни слова: это умолчание могло наводить на мысль, что «сохранение преемства власти» есть та цель, которая оправдывает и не совсем правильные средства. Но если путь завещания – канонически неверный, а «другого пути у патриарха не было», то это означало бы лишь то, что Господь временно лишает Русскую церковь «преемства власти», т. е. оставляет ее без центрального управления. Если бы это было так, то следовало смириться с этим фактом, засвидетельствовать его перед всей Церковью и затем руководствоваться церковными установлениями, предусматривающими такую ситуацию. Дело здесь не в каноническом «буквоедстве», а в готовности подчиниться воле Божией, даже когда она нам не вполне понятна или противоречит нашим расчетам и соображениям. Святые каноны, или правила церковные, для того и существуют, чтобы положить границу нашей самостоятельности, даже когда мы руководствуемся самыми благими намерениями, и открыть дверь для проявления воли Божией. Это также входит в практику синергизма.

Те формулировки, которые были заложены в тексте «Заключения», уже открывали путь для поиска не вполне строгих, не вполне канонических способов сохранения в Церкви «преемства власти» – к каким смятениям и бедствиям это привело, мы сейчас увидим. Понадобилось около 8 лет мучительной внутрицерковной борьбы, прежде чем несколько выдающихся иерархов Русской церкви смогли ясно осознать и отчетливо выразить существо Соборного замысла и подлинную природу первосвятительской власти митрополита Петра. Хотя достигли они этого понимания тогда, когда их голос был услышан лишь немногими, но важно то, что голос этот все же успел прозвучать…

Недолго довелось пробыть митрополиту Петру у руля церковного управления. Вскоре стало ясным, что митрополит Петр – не тот возглавитель Церкви, который может устроить ее врагов. В сане первоиерарха митрополит Петр, как прежде патриарх Тихон, оказался тем камнем, о который разбились надежды обновленцев и их покровителей. Хотя в заверениях и призывах к соблюдению гражданской лояльности митрополит Петр пошел еще дальше патриарха Тихона (достаточно вспомнить текст послания, которое митрополит Петр принес на подпись патриарху в последние часы его жизни), однако во всех этих заявлениях не содержалось характерной для обновленцев ноты духовно-нравственной солидарности с партийной политикой. Никакими угрозами и ухищрениями власть так и не смогла вынудить к этой солидарности ни патриарха, ни его верного местоблюстителя. Безуспешными оказались также попытки заставить митрополита Петра пойти на организационное объединение с обновленцами. Через восемь месяцев после смерти патриарха, 27 ноября/10 декабря 1925 г., патриарший местоблюститель Петр и группа близких к нему епископов были арестованы. За несколько дней до ареста он составил распоряжение об управлении Церковью:

«В случае невозможности по каким-либо обстоятельствам отправлять мне обязанности патриаршего местоблюстителя, временно поручаю исполнение таковых обязанностей высокопреосвященнейшему Сергию (Страгородскому), митрополиту Нижегородскому. Если же сему митрополиту не представится возможность осуществить это, то во временное исполнение обязанностей патриаршего местоблюстителя вступит высокопреосвященнейший Михаил (Ермаков), экзарх Украины, или высокопреосвященнейший Иосиф (Петровых), архиепископ Ростовский, если митрополит Михаил (Ермаков) лишен будет возможности выполнить это мое распоряжение.

Возношение за богослужением моего имени, как патриаршего местоблюстителя, остается обязательным.

Временное управление Московской епархией поручаю Совету преосвященных московских викариев, а именно: под председательством епископа Дмитровского Серафима (Звездинского), епископу Серпуховскому Алексию (Готовцеву), епископу Клинскому Гавриилу (Красновскому) и епископу Бронницкому Иоанну (Василевскому).

Патриарший местоблюститель митрополит Крутицкий, смиренный Петр (Полянский)».

Итак, «заместителем местоблюстителя» стал митрополит Сергий (Страгородский)… Трудно было тогда предполагать, какую исключительную роль сыграет это распоряжение митрополита Петра в дальнейшей истории Русской церкви.

Сравнивая этот документ с аналогичным распоряжением патриарха Тихона перед арестом в 1922 г., мы можем видеть существенные различия. Патриарх Тихон пе ре давал митрополиту Агафангелу всю полноту первосвятительской власти, без всяких оговорок о возношении имени, на основании чрезвычайного постановления собора. Очевидно, имелось в виду, что в случае принятия митрополитом Агафангелом обязанностей первоиерарха, его имя будет возноситься за богослужением. Но в тот тяжкий период 1922–1923 гг., когда патриарх Тихон был под арестом, когда митрополит Агафангел принять управление Церковью не смог, а натиск обновленцев был стремительным и успешным, для многих православных «автокефалистов» основным символом единения стало возношение имени патриарха Тихона на великом входе за литургией. Этот богослужебный символ, введенный Поместным собором через три месяца после избрания патриарха, был наиболее наглядным и близким для церковного народа выражением своей духовной верности патриарху Тихону.

В принципе трудно возразить против такого символического выражения верности находящемуся в ссылке или под арестом первоиерарху, но в этом была и опасность. Отделение литургического поминания первоиерарха от того реального управления Церковью, в котором заключается сущность первосвятительского сана, могло породить в сознании верующих иллюзию, что сан первоиерарха и связан прежде всего с самим литургическим действием, вплоть до того, что поминание его необходимо для совершения таинства. При этом забывалось фундаментальное положение церковных канонов, что для совершения таинства достаточно возношения имени правящего епископа. Хуже того, мог возникнуть взгляд, что харизматическая природа первосвятительского сана исчерпывается этим литургическим проявлением, тогда как фактическое управление Церковью есть обычное человеческое дело – сопровождаемое или не сопровождаемое Божественной благодатью, в зависимости от личной духовности первоиерарха, как это бывает и во всех остальных человеческих делах. В дальнейшем эта ошибка со всей силой проявилась в церковной практике, и ее возможность уже заложена в распоряжении митрополита Петра, разделяющем мистический аспект первосвятительского сана от фактического управления Церковью.

Оговорив необходимость возношения своего имени, митрополит Петр не оговаривает объема полномочий заместителя, так что по прямому тексту документа можно было предположить, что передается вся полнота власти местоблюстителя, равная, согласно чрезвычайному постановлению собора, власти патриарха. Между тем на такую передачу власти митрополит Петр полномочий не имел, и если бы даже попытался это сделать, такой акт был бы канонически бездейственным, и никакими постановлениями митрополита Петра никто в Церкви не мог стать первоиерархом, кроме лиц, поименованных в распоряжении патриарха Тихона. Хотя митрополит Петр впоследствии пояснил, что он имел в виду лишь весьма ограниченные полномочия своих заместителей по ведению текущих дел, – однако и такое заместительство было нововведением, не предусмотренным никакими предыдущими церковными установлениями.

Если строго следовать принципам, установленным собором и патриархом, то с арестом митрополита Петра вступал в действие Указ от 7/20 ноября 1920 г. о самоуправлении епархий; вопрос же о возношении имени митрополита Петра или только своего архиерея принципиального значения не имел. Единственная форма организации, предусмотренная этим Указом, – добровольное объединение епархий вокруг какого-либо временного церковного управления. В таком качестве добровольно признаваемого центра мог выступать и заместитель, назначенный (лучше сказать – рекомендованный) митрополитом Петром. Между тем о какой-либо «добровольности» подчинения заместителю в распоряжении митрополита Петра не говорилось. Дальнейший ход церковной жизни показал, что введенная митрополитом Петром неканоническая практика «заместительства» породила много бедствий, соблазнов и недоразумений. Конечно, сам митрополит Петр, вводя эту ошибочную практику, руководствовался только интересами Церкви и в тех случаях, когда получал малейшую возможность, старался ослабить негативные последствия этой практики. Но ведь ошибкой могли теперь воспользоваться и деятели совсем иного духа, чем митрополит Петр! Все та же рожденная и закрепившаяся в синодальный период привычка смотреть на церковное управление как на дело чисто человеческое, административно-бюрократическое, связанное по преимуществу с государственной политикой, создавала грозную опасность возникновения новых, неканонических, а следовательно, нехаризматических центров церковного управления.

Вторым, после обновленческого ВЦУ, таким фальшивым центром стал григорианский ВВЦС, третьим – митрополит Сергий, в качестве заместителя патриаршего местоблюстителя присвоивший себе всю полноту первосвятительской власти.

Григориане по отношению к митрополиту Петру повторили, под руководством того же Е.А. Тучкова, почти такой же маневр, как обновленцы с патриархом Тихоном, но с исправлением некоторых наиболее грубых ошибок обновленцев. 9/22 декабря 1925 г. в Донском монастыре собралось 10 епископов, объявивших себя Временным высшим церковным советом (ВВЦС), который должен стать «временным органом церковного управления Российской православной церкви», при этом оставаясь «в каноническом и молитвенном общении с патриаршим местоблюстителем». Итак, в отличие от обновленцев, орган – временный, сохраняющий духовную связь с заключенным главой церкви, и – никакого «женатого епископата» и прочих обновленческих нововведений. Более того, согласно упомянутому Указу от 1920 г., было бы невозможно канонически возразить против того, чтобы 10 григорианских епископов управляли совместно своими десятью епархиями, под руководством наиболее авторитетных иерархов из своей среды.

Григориане, однако, создали новое Высшее церковное управление всей Русской церкви (хотя и «временное»), вместо того реального возглавления, которое мог осуществлять лишь один из названных патриархом Тихоном местоблюстителей. Такое действие григориан не может быть расценено иначе, как узурпация первосвятительской власти, тогда как одна из главных целей указа 1920 г. – предотвращение подобной узурпации. В позиции григориан была эффективно использована экклезиологическая ошибка, намеченная уже в распоряжении митрополита Петра – разделение мистического и фактического аспектов власти первоиерарха. Мистический аспект, которому такое большое значение придавали рядовые верующие, мало беспокоил григориан и тем более А.Е. Тучкова – они готовы были управлять хотя бы и от имени митрополита Петра, лишь бы сам митрополит Петр не имел возможности реально вмешиваться в церковные дела. Такая подмена была бы невозможна при ясном сознании единства двух аспектов первосвятительской власти: кто имеет первосвятительскую харизму, тот имеет и власть управления Церковью – и никто другой!

Узурпаторские цели ВВЦС стали вполне очевидными, после того как его членам обманным путем удалось добиться от митрополита Петра (при свидании в тюрьме ГПУ) резолюции о передаче временного управления коллегии из трех архиереев, в числе которых был назван архиепископ Григорий (Яцковский) – глава ВВЦС. Продолжая развивать идею заместительства, митрополит Петр полагал безразличным, будет ли поручено временное ведение текущих дел единоличному заместителю или архиерейской коллегии. Но на этот раз митрополит Петр сформулировал свое поручение более четко, оговорив, что коллегия является «выразительницей наших, как патриаршего местоблюстителя, полномочий по всем вопросам, кроме вопросов принципиальных и общецерковных, проведение которых в жизнь допустимо лишь с нашего благословения», причем и такие полномочия вручались лишь «временно, до выяснения нашего дела». Чем бы ни руководствовался митрополит Петр, совершенно ясно, что после такой резолюции полномочия предыдущего заместителя – митрополита Сергия (и без того ограниченные, как видно из пояснений митрополита Петра, относящихся к любому заместительству) – теряли какое бы то ни было формальное основание.

Однако, как немедленно выяснилось, отказываться от своей власти митрополит Сергий не собирался. Резолюции митрополита Петра он не подчинился, выдвинув три возражения: 1) григориане добыли ее обманным путем; 2) другие, кроме архиепископа Григория, назначенные митрополитом Петром члены коллегии фактически приступить к управлению не могут; 3) митрополит Петр не имеет права подменять единоличное управление коллегиальным.

В этом рассуждении уже начинают проявляться специфические черты концепции митрополита Сергия о природе церковной власти. Если митрополит Сергий был прав, обвиняя григориан в получении резолюции обманным путем и вообще подвергая тем самым сомнению правомочность попыток управления церковными делами из места заключения, то его соображения по поводу «коллегиальности» управления относятся совершенно к другому кругу представлений. Если говорить по существу, то единоличное управление митрополит Петр не отменил (может быть, и ошибочно), но оставил его за собой; по поводу же структуры «временного заместительства» никаких церковных определений не было, т. к. эта форма управления вообще не предусматривалась.

Митрополит Сергий, однако, начинает уже развивать идею о том, что заместительство предполагает передачу всей полноты «фактической» власти – ибо, действительно, на основании какого принципа можно «раздробить» первосвятительскую власть на части, а церковные дела разделить на «существенные» и «несущественные»? При таком подходе становилось бы оправданным и обвинение митрополита Сергия против митрополита Петра о замене «единоличного» возглавления «коллегиальным». Однако ложна сама идея митрополита Сергия, подменяющего вопрос об онтологии первосвятительской власти, определяемой ее происхождением (соборное избрание) – вопросом о ее внешнем образе («единоличная» или «коллегиальная»). Тем самым образ власти отрывался от ее сущности, превращаясь лишь в формальный принцип.

Не будем здесь рассматривать сложный ход борьбы митрополита Сергия с григорианским ВВЦС: ясно лишь одно – в этой борьбе как ВВЦС, так и митрополит Сергий намного превысили свои полномочия. В конечном счете митрополиту Сергию удалось практически нейтрализовать влияние ВВЦС на русский епископат и сильно укрепить на этом деле свой личный авторитет. Можно было бы только приветствовать этот успех, если бы митрополит Сергий ограничился разъяснением ошибок митрополита Петра и незаконности притязаний григориан; однако он сам при этом начал вводить в церковную жизнь принципы, имевшие гибельные последствия. Эти принципы сводились к следующему:

1. Применение канонического понятия «первый епископ» к иерарху, тем или иным путем сосредоточившему в своих руках фактическое управление церковными делами (например, по «преемству» власти).

2. Усвоение этому иерарху права на перемещение и запрещение других архиереев.

К сожалению, многие русские епископы, видя неправоту григориан, одобрили действия митрополита Сергия, единолично наложившего запрещение на членов ВВЦС, не понимая, что такими действиями, с одной стороны, подрывался сам принцип первосвятительства и, с другой, восстанавливалась порочная практика синодской эпохи, когда на епископа смотрели как на чиновника, находящегося в полной власти синодального начальства. Ярким примером такой порочной практики были церковно-административные репрессии против епископа Ермогена, в 1912 г. обвинившего Синод в раболепстве перед обер-прокурором, а через последнего – перед Распутиным. Ермоген указал на ряд канонических ошибок в церковном управлении и отказался подчиниться распоряжению Синода о выезде из Петербурга. Синодальная идеология была весьма прямолинейно выражена в интерпретации этих событий официальным церковным органом (архиепископ Сергий был членом Синода и, вероятно, одним из авторов приводимого текста):

«Отказ от повиновения противоречит самому существу церковной правительственной иерархии. Епархиальный епископ, несомненно, занимает известную степень в ряду правящих органов, из коих одни стоят выше, а другие ниже его. К высшим он обязан и почтением и повиновением, а низшие, в свою очередь, – ему обязаны тем же… Проявление произвола в этой области граничит с обструкцией и анархией, а потому решительно не может найти извинения… В порядке управления, по общему правилу, следовательно, принципиально неповиновение совершенно немыслимо, и начальнику ничего не остается делать, как лишить непокорного вверенной ему должности и, следовательно, отчислить от занимаемого места. Здесь не может быть выбора: или слушайся, или уходи» (Прибавл. к Церк. вед. 1912. № 1. С. 322–323).

Именно эту идеологию, уподоблявшую Церковь бюрократическому ведомству или армейскому подразделению, и продолжал развивать митрополит Сергий, получив в этом поддержку значительной части епископата, далеко еще не свободного от синодальных традиций.

Между тем Собор 1917–1918 гг. предпринял важнейшие шаги к восстановлению самостоятельности и «неприкосновенности» епископа. Вспомним, что, согласно определению Собора, только в «исключительных и чрезвычайных случаях, ради блага церковного, допускается назначение и перемещение архиереев высшей церковной властью». При нормальном же порядке вещей «архиерей пребывает на кафедре пожизненно и оставляет ее только по церковному суду или по постановлению высшей церковной власти в случаях, указанных выше» (т. е. в чрезвычайных. – Л.Р.). Если так оговариваются права патриаршей власти вместе с избранными Поместным собором, Священным синодом и Высшим церковным советом, по отношению к епархиальному архиерею, то как мог дерзнуть временный заместитель, с ограниченными полномочиями, единолично распоряжаться судьбами целой группы епископов?! В русском епископате тогда еще не созрело представление о том, что из всех вопросов «принципиальных и общецерковных» самым принципиальным и наиболее важным для судеб Церкви является именно вопрос о перемещении, запрещении и смене епископов, ибо тот, за кем признается такое право, получает возможность определять по своему усмотрению состав иерархии и тем самым – все направление церковной жизни.

Та легкость, с которой епископы согласились с правом «временных заместителей» накладывать прещения, привела к тому, что митрополит Сергий смог в дальнейшем сделать церковно-административное насилие над епископатом основным оружием для утверждения своей власти и своего духа в Русской церкви. Это оружие, испробованное митрополитом Сергием на григорианах, когда он был прав по существу, он применил вскоре против митрополита Агафангела в ситуации, когда занимал позицию уже по существу ложную.

5/18 апреля 1926 г., отбывший срок очередной ссылки митрополит Агафангел обратился из Перми с сообщением о своем вступлении в исполнение обязанностей патриаршего местоблюстителя, на основании постановления собора, установившего порядок патриаршего управления Русской церкви; послания патриарха Тихона от 2/15 июля 1923 года, разъяснявшего назначение митрополита Агафангела в 1922 г. ссылкой на это постановление; и, наконец, распоряжения патриарха от 25 декабря/7 января 1925 г. Казалось бы, безвластие в Церкви заканчивается, она получает нового, канонически безупречного первоиерарха, наделенного всей полнотой патриарших прав. Кто, как не митрополит Сергий, должен был первый приветствовать нового первосвятителя и свидетельствовать перед всей Церковью о безупречной законности его полномочий!

Но не тут-то было!

Получив от митрополита Агафангела письмо, извещающее о вступлении его в должность патриаршего местоблюстителя, с распоряжением о возношении его имени за богослужением, митрополит Сергий, вместо радостного приветствия, начинает упорную тяжбу за сохранение своей личной власти. В первом же ответе митрополиту Агафангелу митрополит Сергий показал полную осведомленность в сути чрезвычайного соборного постановления о местоблюстительстве.

«Прежде всего, – писал митрополит Сергий, – собор 1917–18 гг. сделал св. патриарху поручение, в изъятие из правил, единолично назначить себе преемников или заместителей на случай экстренных обстоятельств. Имена же этих заместителей патриарх должен был, кроме их, не объявлять, а только сообщить Собору в общих чертах, что поручение исполнено… В силу именно такого чрезвычайного поручения св. патриарх и мог назначить вас своим заместителем грамотой от 20.4/03.5 1922 г. единолично. О вас и говорит святейший в его послании от 2/15 июля 1923 года».

Попутно отклонив ссылку митрополита Агафангела на старшинство по хиротонии, которой митрополит Агафангел хотел придать дополнительную убедительность своим правам, митрополит Сергий, далее, возражает по существу. Указав, что власть уже принял митрополит Петр, митрополит Сергий отмечает, что «в распоряжении святейшего нет ни слова о том, чтобы он принял власть лишь временно, до возвращения старейших кандидатов. Он принял власть законным путем и, следовательно, может быть ее лишен только на законном основании, т. е. или в случае добровольного отказа, или по суду архиереев».

Две ложные тенденции просматриваются в этом письме митрополита Сергия. Во-первых, он поддерживает ошибочную позицию митрополита Петра, полагавшего, что он должен оставаться или считаться первосвятителем, несмотря на невозможность своего фактического участия в управлении Церковью. Ясно, что, сохраняя этот сан и требуя возношения своего имени, митрополит Петр стремился воспрепятствовать захвату власти – место первосвятителя оказывалось занятым. Но точно так же это символическое сохранение за собой места первосвятителя могло воспрепятствовать его занятию другим законным первоиерархом, как это и случилось в связи с митрополитом Агафангелом (не забудем, что оставался еще третий возможный местоблюститель – митрополит Кирилл!).

Безусловно, митрополит Петр для блага Церкви отказался бы от своего местоблюстительства в пользу митрополита Агафангела, если бы знал ситуацию и мог принять в ней участие. Но именно этой возможности он и был в данный момент лишен, что открывало путь для всяческих манипуляций с его именем. Митрополит Сергий использовал имя митрополита Петра для защиты первосвятительского места как от незаконных претендентов, так и от вполне законных. Раз уж митрополит Сергий управлял Церковью от имени митрополита Петра, то от имени митрополита Петра он и должен был передать все полномочия митрополиту Агафангелу. Если бы митрополит Петр не передавал свою власть заместителям и не требовал обязательного возношения своего имени, то самоуправляемые епархии сразу же признали бы митрополита Агафангела законным местоблюстителем – и никакой борьбы за власть возникнуть не могло бы. Митрополит Петр даже в случае своего возвращения из ссылки не мог бы стать «конкурентом» новому местоблюстителю, т. к. его полномочия должны были прекратиться уже с момента ареста, и никаких оснований требовать их возвращения при действующем местоблюстителе митрополит Петр не смог бы.

Нет сомнения в том, что митрополит Сергий рассмотрел все эти соображения и, опасаясь потери власти, выдвинул второй, ложный и крайне угрожающий тезис: «или по суду архиереев» – намекая на возможность лишить таким образом прав любого претендента на местоблюстительство! Поскольку патриарший местоблюститель являлся полноправным первоиерархом, то для привлечения его к суду, очевидно, требовалось соблюдение тех же условий, что и для привлечения к суду патриарха. Об этой процедуре соборное определение от 8/21 декабря 1917 г. гласило:

«В случае нарушения патриархом прав и обязанностей его служения, вопрос о признании в его действиях наличности поводов, могущих повлечь за собой его ответственность, разрешается соединенным присутствием Священного синода и Высшего церковного совета. Самое же предание суду и суд над ним совершается Всероссийским собором епископов с приглашением по возможности других патриархов и предстоятелей автокефальных Церквей, причем как для предания суду, так и для обвинительного приговора требуется не менее 2/3 наличных голосов».

Таковы условия, необходимые для предания суду первоиерарха! Между тем митрополит Сергий не случайно оговаривается о возможности привлечения митрополита Петра к суду архиереев – в дальнейшем, оказавшись в безвыходном положении, он еще раз, более конкретно, повторит эту угрозу. Тем более он готов применить эту санкцию к митрополиту Агафангелу, полномочия которого он не признает! Заметим, что полная неопределенность не имеющего соборного обоснования понятия «суд архиереев» позволяет митрополиту Сергию понимать под Собором архиереев любую произвольно подобранную кучку своих сторонников. Мы видим, таким образом, что дух насилия сопровождает митрополита Сергия с первых же шагов его самостоятельной деятельности. И все его «канонические» ухищрения неизменно преследуют одну цель – не отдавать власть никому и никогда!

После обмена письмами и личных переговоров митрополит Сергий 10/23 мая направляет митрополиту Агафангелу письмо с угрозой отстранить его от управления Ярославской епархией, если он не восстановит возношение по епархии имени митрополита Петра как местоблюстителя. В ответ на это 11/24 мая митрополит Агафангел направил митрополиту Сергию телеграмму:

«Продолжайте управлять Церковью. Я воздержусь от всяких выступлений, распоряжение о поминовении митрополита Петра (Полянского) сделаю, так как предполагаю ради мира церковного отказаться от местоблюстительства».

В тот же день, видимо, еще до получения телеграммы, митрополит Сергий сообщает управлению Московской епархии о предании митрополита Агафангела суду архиереев, находящихся в это время в Москве. Одновременно он направляет этим архиереям письмо, в котором поясняет свои действия:

«В случае неподчинения, я тем же письмом устраняю его от управления Ярославской епархией… Если же подсудимый окажется непреклонным, я просил бы решить, достаточно ли одного устранения от управления епархией, или, ввиду тяжести нарушения канонов и размеров произведенного соблазна, наложить на митрополита Агафангела (Преображенского) запрещение в священнослужении впредь до решения его дела собором архиереев».

Итак, митрополит Сергий уже готов единолично запретить митрополита Агафангела в священослужении, лишь с последующим одобрением собора архиереев. Допустим, что он искренне верил в законность прав митрополита Петра и не считал митрополита Агафангела первосвятителем, в чем он пытался убедить митрополита Агафангела в том же письме от 10/23 мая:

«Мы оба одинаково заинтересованы в том, чтобы осталось незыблемым каноническое основание нашего первого епископа, потому что на законности этой власти зиждется все наше церковное благосостояние…»

Воистину так!

Но вот что произошло через несколько дней.

Совершенно неожиданно, 18/31 мая митрополит Агафангел получил от митрополита Петра из места заключения письмо с сообщением о том, что он, митрополит Петр, узнал о вступлении митрополита Агафангела в отправление обязанностей местоблюстителя и приветствует его по этому поводу, отказываясь в его пользу от своих прав. Об этом митрополит Агафангел немедленно известил митрополита Сергия. Разумеется, получить информацию и передать свое письмо митрополит Петр мог только по инициативе А.Е. Тучкова, который лично ознакомил его с Пермским посланием митрополита Агафангела (митрополит Петр находился в это время в одной из московских тюрем). Известно также, что само послание из Перми митрополит Агафангел написал после встречи с тем же Тучковым, выехавшим туда специально для встречи с ним. По-видимому, способствуя выдвижению митрополита Агафангела, Тучков рассчитывал либо на его «мягкий» характер, либо, скорее всего, на преклонный возраст и слабое здоровье, что обеспечивало недолгое его пребывание на посту первоиерарха. Во всяком случае, с канонической точки зрения все неясности были устранены, права митрополита Агафангела получили незыблемое основание даже с позиции митрополита Сергия, так что последнему оставалось только выполнить волю митрополита Петра, от имени которого он осуществлял свою власть.

В тот момент внутренняя подоплека действий митрополита Сергия выявляется со всей обнаженностью – никакой возможности двойного истолкования его поступков уже не остается. Узнав о письме митрополита Петра о передаче полномочий митрополиту Агафангелу, он буквально «бросается» в НКВД с настойчивой просьбой о немедленной регистрации себя в качестве главы церковного управления. На требования митрополита Агафангела, прибывшего в Москву и уже принявшего канцелярию патриаршего местоблюстителя, – митрополит Сергий ничего не отвечает.

28 мая/10 июня он снова обращается в НКВД с просьбой о легализации и с проектом обращения ко всероссийской пастве. 31 мая/13 июня митрополит Сергий накладывает «резолюцию» на определении 24 епископов по делу митрополита Агафангела о том, что «воздерживается пока» от запрещения митрополита Агафангела в священослужении, поскольку «его выступление находит для себя некоторое извинение (!!! – Л.Р.) в получении им письма митрополита Петра (Полянского)». Так относился к законному первоиерарху митрополит Сергий, не имевший в тот момент уже решительно никакого отношения к церковному управлению, ибо сам митрополит Петр не был в это время местоблюстителем.

Но тут вступают в действие оба «экклезиологических принципа» митрополита Сергия: первый епископ – тот, кто «фактически управляет», и – насилие решает все.

31 мая/13 июня митрополит Сергий пишет письмо митрополиту Агафангелу (это уже 5-е письмо!) с прямым выражением отказа подчиниться митрополиту Петру, поскольку митрополит Петр, «передавший мне хотя и временно, но полностью права и обязанности местоблюстителя и сам лишенный возможности быть надлежаще осведомленным о состоянии церковных дел, не может уже ни нести ответственности за течение последних, ни тем более вмешиваться в управление ими»; а также о том, что митрополит Агафангел не может вступить в должность как «уже ранее преданный церковному суду за свершенное им антиканоническое деяние». Наконец, вот вершина беззаконных притязаний митрополита Сергия: по его утверждению, за то, что митрополит Петр «приветствует антиканоническое деяние» митрополита Агафангела, он «сам становится соучастником его и тоже подлежит наказанию». «Деяние» же митрополита Агафангела митрополит Сергий квалифицирует так:

«Вы объявили себя местоблюстителем при живом законном местоблюстителе, т. е. совершили деяние, влекущее за собой даже лишение сана…»

Ирония судьбы (а может быть, Промысел Божий, позволивший, благодаря этому недоразумению, окончательно выявить истинные мотивы поступков митрополита Сергия!) заключалась в том, что все эти «решительные» действия были уже абсолютно излишними: еще 26 мая/8 июня, т. е. за два дня до второго обращения митрополита Сергия в НКВД и за пять дней до его столь циничного письма, митрополит Агафангел сообщил властям о своем отказе от занятия должности местоблюстителя. 30 мая/12 июня он сообщает о своем отказе митрополиту Петру, ввиду «преклонного возраста и расстроенного здоровья», и лишь 4/17 июня он уведомляет об этом митрополита Сергия, начиная свою телеграмму обращением:

«Милостивый архипастырь и отец…»

Трудно выяснить все мотивы, руководившие митрополитом Агафангелом в его отказе от уже воспринятых прав первоиерарха, но, по-видимому, главным из них было стремление избежать церковной смуты, ставшей неизбежной вследствие захватнической позиции митрополита Сергия.

В той поддержке, которую оказал митрополиту Сергию русский епископат (в своей значительной части) в борьбе против митрополита Агафангела, снова нашел свое выражение печальный факт: преобладание политических мотивов над каноническими, при отсутствии ясного экклезиологического сознания. Политическая ориентация митрополита Сергия в тот период совпадала с позицией митрополита Петра и большинства православного епископата. Проект послания к пастве, составленный митрополитом Сергием в июне 1926 г. и предложенный им на рассмотрение НКВД, в целом выдержан в достойном тоне, с четким утверждением гражданской лояльности верующих, аполитичности Церкви и духовного размежевания Церкви с государством. Ознакомив епископов со своим проектом, митрополит Сергий одновременно распространял версию о «сговоре» митрополита Агафангела с НКВД. В связи со всем этим митрополит Сергий казался мудрым и твердым выразителем воли митрополита Петра, и епископы предпочли встать на его сторону, не дав себе труда вникнуть в антиканоничность его претензий на возглавление Церкви.

Здесь начала развиваться главная ошибка, для углубления которой столь много сделал сам митрополит Сергий: в развернувшейся духовной битве, которая лишь на поверхностный взгляд казалась политической, – возлагать надежды не на помощь Божию, а на человеческий ум, на личные качества возглавителя Церкви. Но Церковь неодолима «вратами адовыми» лишь до тех пор, пока она стоит на «камне» – на таком первосвятительском служении, в котором действует благодать и проявляется могущество Самого Бога Вседержителя. И когда не было возможности сохранять первосвятительское возглавление всей Церкви, таким «камнем» должен был стать каждый епископ.

Но произошло худшее: в лице митрополита Сергия начал определяться антиканонический, безблагодатный, фальшивый церковный центр. И те, кто возлагал свои надежды на личные качества, мудрость и духовную твердость митрополита Сергия, уже через год получили жестокий урок…

Осенью 1926 г. митрополит Сергий был арестован.

Поводом для этого послужила попытка русских епископов осуществить избрание нового патриарха путем конспиративного сбора подписей. Это была затея канонически сомнительная (ибо собор, как живое и личностное единение в Святом Духе, не может быть заменен никаким «сбором подписей»), а политически – чрезвычайно опасная. Сейчас трудно установить, кто именно был главным инициатором этого дела: по одним сведениям, это был сам митрополит Сергий, по другим – группа епископов во главе с архиепископом Илларионом (Троицким). Во всяком случае митрополит Сергий, вместе с епископом Павлином (Крошечкиным) возглавил практическое осуществление этого проекта.

Большинство епископов высказались за кандидатуру митрополита Кирилла, которому осенью 1926 г. истекал срок ссылки. Если митрополит Сергий действительно хотел способствовать тому, чтобы митрополит Кирилл стал первоиерархом, то с его стороны было бы вполне достаточно признать законность местоблюстительских прав митрополита Кирилла – т. е. исправить «ошибку», которую он допустил с митрополитом Агафангелом. Никакого сбора подписей для этого было не нужно. Когда было собрано уже 72 подписи в пользу митрополита Кирилла, начались массовые аресты по делу «контрреволюционной группы, возглавляемой митрополитом Сергием». По сведениям современников, в этот период было сослано не менее 40 епископов. Участие митрополита Сергия в этом деле представляется очень подозрительным. Наживая определенный «политический капитал», он в то же время способствовал устранению главного претендента и его сторонников: находившийся в это время в Зырянском крае митрополит Кирилл был заключен в тюрьму и затем получил дополнительный срок. Митрополиту Сергию предстояло пробыть в заключении всего несколько месяцев…

Как же управлялась Церковь в его отсутствие?

Согласно распоряжению митрополита Петра от 23.11/6.12.1925 г., после ареста митрополита Сергия временным заместителем местоблюстителя стал митрополит Иосиф (Петровых), незадолго до этого назначенный митрополитом Сергием, по настойчивому требованию верующих, на Ленинградскую кафедру. Понимая, что и ему недолго придется оставаться на свободе, митрополит Иосиф сразу же составил распоряжение об управлении Церковью на случай своего ареста. Документ этот показывает, до какой степени развилась ложная идея заместительства, согласно которой для получения всей полноты первосвятительской власти достаточно иметь «распоряжение» предыдущего «фактического управляющего». Распоряжение митрополита Иосифа оставляет впечатление, будто речь идет не о Церкви, но об армии, в которой любыми средствами должно сохраняться единоначалие. С этой целью была установлена детально разработанная система передачи власти, в случае выбывания или возвращения в строй определенных лиц, в строго определенном порядке старшинства. Митрополит Иосиф в этот период совершенно не отдает себе отчета, что, устанавливая новую систему преемственности Высшего церковного управления, он покушается на такое действие, которое не вправе был совершить даже сам святейший патриарх.

Митрополит Иосиф указывает четырех иерархов, которые при строго определенных условиях могут заменить митрополита Петра на посту местоблюстителя, и шестерых иерархов, которые могут в определенном порядке занимать пост заместителя местоблюстителя. Более того: «если будет исчерпан ряд поименованных кандидатов в местоблюстители – то все права и обязанности патриаршего местоблюстителя, вместе со званием такового, канонически должны быть усвоены наличному заместителю».

Непосредственно же митрополит Иосиф «преемственно» призывал к «канонически неоспоримому продолжению» своих «полномочий» архиепископа Корнилия (Соболева), архиепископа Фаддея (Успенского) и архиепископа Серафима (Самойловича). И лишь «в том критическом положении, если бы оказалось совершенно невозможным дальнейшее управление Церковью ни местоблюстителями, ни их заместителями, таковое управление в отдельности, в пределах возможности и законных прав и велений чувства долга, возлагается на архипастырскую совесть ближайших иерархов каждой в отдельности епархии», причем оговаривалась необходимость уклонения от каких бы то ни было компромиссов с обновленцами.

В этом документе проявились все слабые стороны экклезиологического сознания русского епископата: непонимание природы первосвятительской власти; неготовность епископов к самостоятельному управлению своей Местной церковью; общая привычка к бюрократической централизации. Особенно печально, что ошибки эти разделяет и распространяет такой нравственно твердый и пользующийся народным доверием иерарх, как митрополит Иосиф. Но если митрополит Иосиф, который действительно искал церковной правды, на практике убедившись в своих ошибках, впоследствии исправил их и словом и действием, – то митрополит Сергий на этих дефектах церковного сознания построил все свое дело.

При возникшей чехарде заместителей вполне естественной становится позиция, например, архиепископа Томского Дмитрия (Беликова), который в конце 1926 г. созвал епархиальный съезд и объявил Томскую епархию автокефальной, т. е. не подчиняющейся никому из временных «управителей» Церкви. Казалось бы, такие действия можно было только приветствовать, предоставив архиереям исполнять Указ 1920 года, и лишь тем, кто не считал себя и свою паству к этому готовыми, оставить возможность добровольно подчиняться наличному заместителю, как духовно-нравственному авторитету. Но архиепископ Серафим (Угличский), сменивший митрополита Иосифа, без колебаний пошел путем, проторенным митрополитом Сергием, и запретил архиепископа Дмитрия в священнослужении! Тот же архиепископ Серафим в беседе с Тучковым сказал, что ничего не может сказать об условиях «легализации», так как не считает себя вправе решать принципиальные вопросы в отсутствие старших иерархов.

Между тем, запретив архиепископа Димитрия, архиепископ Серафим мимоходом решает вопрос более принципиальный, чем любая «легализация» или «декларация»: вопрос о положении и правах епископа в Православной церкви. Запрещение епархиального архиерея – событие, согласно соборным установлениям, чрезвычайное и исключительное, совершает очередной временный заместитель, отчетливо сознающий ограниченность своих полномочий!

Здесь скрывался корень грядущих бедствий, которые не замедлили наступить… Митрополит Иосиф и многие другие епископы полагали тогда, что главный замысел НКВД заключается в том, чтобы лишить Русскую церковь центрального управления и, воспользовавшись этим, создавать новые расколы. Но действительный замысел, как показали ближайшие события, был значительно глубже и коварнее. Иметь дело с большим количеством расколов было для НКВД крайне нежелательно – самую же большую «неприятность» для властей представлял массовый переход епархий на самоуправление, столь напугавший их в 1922 г. Суть замысла была в том, чтобы, пугая Церковь расколами, удержать ее от «автокефализации» и любой ценой сохранить центральное управление; затем, создав чехарду и конкуренцию временных управителей, выбрать среди них такого, который стал бы удобным проводником разрушительной программы НКВД. Весной 1927 г. такой выбор был окончательно сделан.

В то время как репрессии против епископата по делу, «возглавляемому митрополитом Сергием», все возрастали, сам митрополит Сергий, неожиданно для всех, 7/20 марта был освобожден. Через месяц был освобожден и епископ Павлин (Крошечкин), вместе с которым митрополит Сергий собирал подписи об избрании митрополита Кирилла. Наконец, митрополит Сергий получил официальное право проживания в Москве, хотя даже до ареста он таким правом не обладал. Митрополит Сергий немедленно и с большой уверенностью приступил к энергичным действиям.

5/18 мая он собирает несколько епископов, которые образуют из себя «Синод при заместителе патриаршего местоблюстителя». Встревоженные уже самим фактом неожиданного освобождения митрополита Сергия, русские архиереи были еще больше обескуражены составом этого «Синода». В него вошли: митрополит Серафим (Александров), которого все подозревали в особо тесных связях с НКВД; архиепископ Сильвестр (Братановский) и архиепископ Алексий (Симанский) – бывшие обновленцы; архиепископ Филипп (Гумилевский), незадолго до этого переходивший в секту беглопоповцев. Приглашен был также митрополит Арсений Новгородский, проживавший в ссылке в Ташкенте, однако ответа он не прислал и в работах Синода не участвовал. Н.Ф. Фиолетова, вдова известного профессора Фиолетова, свидетельствует о том, что митрополит Арсений вначале был настроен отрицательно к действиям митрополита Сергия и лишь позже примирился с ним, приняв от него назначение на Ташкентскую кафедру.

Получив, наконец, в НКВД справку о регистрации (о «неусмотрении препятствий к деятельности»), митрополит Сергий начинает страшное и непоправимое дело – целенаправленное изменение состава иерархии Русской церкви: по существу, создает новую церковную организацию, связанную с прежней лишь названием. Прежние единичные опыты властного распоряжения судьбами епископов, столь необдуманно одобренные многими другими архиереями, теперь производились в массовом масштабе. Ссыльные епископы увольнялись на покой, возвратившиеся из ссылки и «неблагонадежные» переводились на дальние окраины. Одновременно начались массовые хиротонии и назначения бывших обновленцев и вообще лиц, близких к митрополиту Сергию и разделявших его программу.

После того, как был сменен епископат (а мы помним – «где епископ, там Церковь»), митрополит Сергий предает гласности новую духовную позицию созданной им церковной организации. Речь идет о печально знаменитой «Декларации митрополита Сергия» от 16/29 июля 1927 г. Ключевой фразой этой декларации было утверждение:

«Мы признаем Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, и неудачи – наши неудачи».

Формально, казалось бы, в этих словах нет принципиального отступления от позиции патриарха Тихона и митрополита Петра, с их призывами к добросовестной лояльности. В действительности это было нечто совершенно новое. В контексте реальной общественной ситуации эти слова однозначно прозвучали как выражение духовно-нравственной солидарности с революционной идеологией. Именно эти слова обеспечили митрополиту Сергию поддержку государства, но они же вызвали целую бурю в церковном народе и духовенстве. Поистине, как говорил Афанасий Великий, «с концами слогов распадутся концы вселенной…».

В самых верноподданнических заявлениях патриарха Тихона и митрополита Петра не было одного: внутренне-сердечной солидарности, слияния церковного духа с духом революции. Такое слияние и есть «синергизм» – только на этот раз не с Богом. Но, в то же время, мощным свидетельством о том, что в русском церковном народе не погиб еще дух подлинного синергизма, была эта поразительная чуткость к такому, казалось бы, «тонкому» различию духовных позиций. Народ сердцем почувствовал, что за этим различием – два разных пути…

Другой путь был определен в послании соловецких епископов, появившемся за несколько месяцев до декларации митрополита Сергия. Твердо провозглашая принципы лояльности и аполитичности Церкви, это послание в то же время провозглашало:

«При… глубоком расхождении в самых основах миросозерцания, между Церковью и государством не может быть никакого внутреннего сближения или примирения, как невозможно примирение между положением и отрицанием, между да и нет, потому что душою Церкви, условием ее бытия и смыслом ее существования является то самое, что категорически отрицает коммунизм» (полный текст см. в «Хронологии»).

Отдавая себе ясный отчет в том, что Высшее церковное управление и вся централизованная структура церковной организации без труда могут быть разрушены государством, если оно будет в этом заинтересовано, – соловецкие узники провозглашают принцип, развивающий традицию Собора и патриарха, но никогда еще с такой ясностью и силой не звучавший из уст русских епископов:

«Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, Она возрадуется о правде тех, от кого это будет зависеть. Если ее ходатайство будет отклонено, Она готова на материальные лишения, которым подвергается, памятуя, что не в целости внешней организации заключается ее сила, а в единении веры и любви преданных ей чад ее, наипаче же возлагает свое упование на непреоборимую мощь ее Божественного Основателя на Его обетование о неодолимости Его Создания».

Здесь, в узах и темницах, начала утверждаться в сознании русских епископов идея внутренней свободы Православной церкви. Напрасны будут попытки усмотреть в этих освобождающих словах новый протестантизм или умаление Соборных принципов патриаршества. Ибо само патриаршество, – через которое Господь управляет Церковью, – есть одно из выражений этого упования Церкви на «непреоборимую мощь Ее Божественного Основателя и на Его обетование о неодолимости Его Создания».

Патриаршество не есть «внешняя организация», но благодатное увенчание соборной церковной жизни, сутью которой изначально было и остается свободное «единение веры и любви». Соборность, понимаемая как благодатное единство иерархического, личного и общественного начал, всегда была одной из самых излюбленных идей русского религиозного сознания. Поместный собор, на котором избранные представители Русской церкви пережили минуты такого благодатного единения, еще более увеличил стремление утвердить соборность как норму церковной жизни.

Но, как показал реальный исторический опыт, идеал этот предъявлял чрезвычайно высокие требования к каждому члену Церкви. Для участия в соборной жизни было необходимо воспитание в себе двух способностей: первое – умения и желания смиряться перед общим законом и общим благом, и второе, оказавшееся неизмеримо более трудным, – способности каждой личности быть свободной, избегая при этом греха, ибо грех есть «преодоление» закона не к свободе, а к внутреннему (а затем – внешнему) рабству. Отказ от непреложного требования быть свободным порождал соблазн осуществления лжесоборности: уже не путем добровольного взаимного смирения, а путем насилия целого над индивидуальным, общего – над частным, власти – над подвластными. И тогда в Русской церкви возникла опасность превращения церковного организма – в механизм; собора – в безликое и безвольное собрание; гармонии иерархического и личного начал – в канцелярско-бюрократический деспотизм церковного «начальства».

Вместо того чтобы внедрять дух соборности во все сферы народной жизни, Русская церковь сама оказалась захваченной смертоносным процессом распада и разложения, который стал уделом русского общества и государства. Но именно перед лицом этого победоносного шествия духа смерти с небывалой прежде силой проявили себя животворные энергии подлинной церковности. Наше спасение – в том, чтобы сквозь долгие годы забвения пробиться к этим источникам, нешумно струящимся у подножия Русской Голгофы; наш долг – обеспечить, чтобы доступ к этим источникам не преграждался более никем и никогда…

Глава 8

Церковь непоминающих – против сергианства

Соловецкие епископы, оценивая позицию митрополита Сергия, в своем отзыве от 14/27 сентября 1927 г., соглашаясь с заявлениями о лояльности, содержавшимися в декларации, в целом этот документ не одобрили, т. к. он давал повод думать о «полном сплетении Церкви и государства»; содержал «неискреннее», не отвечающее достоинству Церкви выражение благодарности правительству за внимание к ее духовным нуждам; возлагал на Церковь «всю вину в прискорбных столкновениях между Церковью и государством». Наиболее важным было возражение против церковных прещений, налагавшихся митрополитом Сергием на своих собратьев:

«Послание угрожает исключением из клира Московской патриархии священнослужителям, ушедшим с эмигрантами, за их политическую деятельность, т. е. налагает наказание за политические выступления, что противоречит постановлению Всероссийского собора 1917–1918 гг. от 3/16 августа 1918 года, разъяснившему всю каноническую недопустимость подобных кар и реабилитировавшему всех лиц, лишенных сана за политические выступления в прошедшем (Арсений Мацеевич, священник Григорий Петров)».

Не будет мира в Русской церкви, пока этот соборный принцип аполитичности Церкви и личной свободы ее членов в отношении дел внецерковных не будет со всей искренностью осуществлен во всех аспектах человеческой жизни. Чего стоит любовь церковная, если она не может подняться выше мирских и политических разномыслий!

Можно было бы признать право на существование и такой политической позиции, которую занял митрополит Сергий и его сторонники, – ибо в условиях жестоких гонений неизбежно проявляются и малодушие, и маловерие. Твердых же ревнителей церковной правды можно было бы лишь призывать к братскому снисхождению, терпению, несению немощей своих собратьев. Даже в этих условиях можно было бы сохранить взаимную братскую любовь, эту реальную основу церковного единства, если бы митрополит Сергий действовал в духе соборных установлений, в духе канонической правды и церковной свободы. Без претензий на первосвятительскую власть, без насилия над епископатом и над совестью верующих, пусть бы он опирался только на свой личный авторитет и призвал к добровольному объединению вокруг себя тех, кто разделял бы с ним взгляды, изложенные в декларации! Главная трагедия Русской церкви заключалась не столько в духовном бессилии, беспринципности и малодушии части ее иерархии, сколько в том, что эти слабости и пороки навязывались всей Церкви насильственным путем, ценой отречения от братской любви и церковной правды. Тот же грех братоненавистничества, который разрушил Россию, угрожал теперь духовно разрушить Русскую церковь. Насилие это не могло быть оправдано даже и в том случае, если бы митрополит Сергий занял позицию канонически, нравственно и граждански безупречную – но как можно назвать поведение иерарха, который подкреплял ссылки своих собратьев – архиереев увольнениями их с кафедр и предпосылал арестам – «канонические» запрещения не признавших его власть и программу епископов?

Один из духовных наследников митрополита Сергия – архимандрит (впоследствии митрополит) Иоанн (Снычев) писал в 1965 г. по поводу рассматриваемых событий:

«Христова Церковь на земле не может существовать иначе, как только в союзе с государством. Бесправное положение не может продолжаться долго… Древняя Церковь во времена мучеников тяготилась своим святым бесправием и всегда стремилась к тому, чтобы выйти из своего нелегального положения… Митрополит Сергий правильно оценил, что неразумно ввергать великое множество «малых сих» в горнило искушений и что развитие нормальной жизни церковной может происходить только в правовом союзе церкви и государства».

Приведем в качестве возражения мысль святителя, безусловно авторитетного и для архиепископа Иоанна (Снычева) – великого московского митрополита Филарета, который еще за сто лет до этого писал:

«Да, есть в том польза, когда алтарь и престол союзны, но не взаимная польза есть первое основание союза их, а самостоятельная истина, поддерживающая тот и другой. Благо и благословение царю покровителю алтаря; но не боится алтарь падения и без сего покровительства. Прав священник, проповедующий почтение царю, но не по праву взаимности, а по чистой обязанности, если бы то случилось и без надежды взаимности… Константин Великий пришел к алтарю Христову, когда сей уже стоял на пространстве Азии, Европы и Африки: пришел не для того, чтобы поддержать оный своей мощью, но для того, чтобы со всем своим величеством повергнуться перед его Святыней. Живый на небесах рано посмеялся тем, которые поздно вздумали унизить Его божественную религию до зависимости от человеческих пособий. Чтобы сделать смешным их мудрование, Он три века медлил призывать мудрого царя к алтарю Христову, а между тем со дня на день восставали на разрушение алтаря сего: царь, народы, мудрецы, сила, искусство, корысть, хитрость, ярость. Что же, наконец? Все сие исчезло, а Церковь Христова стоит не потому, что поддерживается человеческой силой…» (Скворцов В.М. Церковный совет и государственный разум. СПб., 1912. С. 26).

Можно привести и другие доводы, но мы слишком хорошо знаем, что с таким «аргументом», как страх, бесполезно бороться с помощью исторических и канонических рассуждений. Мы знаем, что, к сожалению, многие в Русской церкви думали так же, как архиепископ Иоанн, но, скорбя об этом, отнюдь не считаем, что это ставило их вне Церкви. Но мы также твердо знаем, что так думали не все в Русской церкви, а в 1927 г. было немало также и епископов, которые думали не так, как митрополит Сергий. И на это их церковное право занимать другую позицию, на их положение как самостоятельных церковных иерархов, как раз и покушался митрополит Сергий, нарушая все канонические и нравственные нормы.

Главным оправданием в глазах самого Сергия был аргумент «бюрократический», изложенный им в послании от 18/31 декабря 1927 года:

«Господь возложил на нас великое и чрезвычайно ответственное дело править кораблем нашей Церкви в такое время, когда расстройство церковных дел дошло, казалось, до последнего предела и церковный корабль почти не имел управления. Центр был мало осведомлен о жизни епархий, а епархии часто лишь по слухам знали о центре. Были епархии и даже приходы, которые, блуждая на ощупь, среди неосведомленности, жили отдельной жизнью и часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить православие. Какая благоприятная почва для распространения всяких басен, намеренных обманов и всяких пагубных заблуждений. Какое обширное поле для всякого самочиния…»

Великую боль вызывает такое состояние Церкви, когда ее пастыри – епископы и священники, без распоряжений из «центра» не знают, как «сохранить православие»; которые так легко, оставшись без начальства, становятся жертвами «басен», «обманов» и «заблуждений». Как бы сильно ни преувеличивал митрополит Сергий эту «беспомощность пастырей», в его словах, безусловно, была доля правды. Об эту беспомощность в значительной мере разбился великий патриарший замысел, выраженный в Указе 7/20 ноября 1920 г.; в этой беспомощности – корень многих бед Русской церкви.

Ни в какой мере не отрицая необходимости в ту эпоху разного рода церковных объединений вокруг авторитетных иерархов, мы никак не можем согласиться с тем, что митрополит Сергий был единственным архиереем Русской церкви, способным стать центром такого объединения. Дальнейший опыт показал, что в Церкви нашлось достаточно много иерархов, которые без руководства митрополита Сергия и без пресловутой «легализации», добытой ценой нарушения нравственной и канонической правды, смогли сохранить православие в своих епархиях не хуже, чем это делал митрополит Сергий! И самые выдающиеся из этих иерархов не только осуществили замысел патриарха, но и доказали незаконность, экклезиологическую ничтожность, фиктивность всех претензий митрополита Сергия быть вершителем судеб Русской церкви, доказали беззаконность и недействительность всех его «прещений», «запрещений» и «увольнений». И чем больше старался митрополит Сергий узаконить и усугубить вековые недуги Русской церкви, тем значительнее и плодотворнее становилось то пророческое дерзновение, с которым лучшие ее пастыри эти недуги исцеляли.

В письме из места лишения свободы от 10/23 декабря 1927 г. архиепископ Иларион (Троицкий) предлагает создать Временный церковный орган, основная задача которого была бы в переговорах с властью и объединении духовенства с целью подготовки нового Поместного собора:

«Временный церковный орган свою задачу должен мыслить скромной и практической – созвание Собора… Над иерархией и церковными людьми витает отвратительный призрак ВЦУ 1922 года. Церковные люди стали подозрительны. Временный церковный орган должен как огня бояться хотя бы малейшего сходства своей деятельности с преступной деятельностью ВЦУ. Иначе получитcя только новое смятение. ВЦУ начинало со лжи и обмана. У нас все должно быть построено на правде… ВЦУ занялось гонением на всех, ему не подчиняющихся, то есть на всех порядочных людей из иерархии и из других церковных деятелей… Эта отвратительная сторона преступной деятельности ВЦУ и его преемника, так называемого Синода, с его Соборами 1923–1925 гг., заслужила им достойное презрение… Ничего подобного, до самого малейшего намека, не должно быть в действиях временного церковного органа.

Эту мысль я особенно подчеркиваю, потому что здесь именно вижу величайшую опасность…

Временный церковный орган должен собрать, а не подбирать Собор, как то сделано печальной памяти ВЦУ в 1923 году. Собор подобранный не будет иметь никакого авторитета и принесет не успокоение, а только новое смятение в Церкви. Едва ли есть нужда увеличивать в истории количество разбойничьих соборов; довольно и трех: Ефесского 449 г. и двух Московских 1923–1925 гг.»

Опасность, указанная архиепископом Иларионом, проявилась со всей силой в деятельности митрополита Сергия. Признанием за собой «права» на перемещения и увольнения епископов, он создавал порочный круг: изменяя в желательном для себя направлении состав иерархии, он затем получал возможность создавать впечатление «соборного» одобрения своих действий. Ясно, что при такой постановке дела «соборность» превращалась в полную фикцию. Аналогичную процедуру митрополит Сергий проделал с Синодом: выбрал по своему усмотрению из нескольких десятков русских архиереев шесть епископов с сомнительной репутацией, но полностью ему послушных; и после этого стал говорить о «соуправляющем» органе власти, подкрепляя подписями членов Синода свои решения, по существу не переставшие от этого быть единоличными. Признание принципа бюрократического единовластия приводило к тому, что один епископ, захвативший в свои руки церковную канцелярию, получал возможность полностью изменить иерархический состав и духовное лицо целой Поместной церкви. Такое положение было бы абсолютно недопуcтимо даже в том случае, если бы на месте митрополита Сергия был настоящий патриарх…

Первую попытку разорвать порочный круг предпринимает митрополит Ленинградский Иосиф, которого митрополит Сергий со своим Синодом указом от 31 авг./13 сент. 1927 г. перевел на Одесскую кафедру – на том основании, что гражданские власти запретили митрополиту Иосифу въезд в Ленинград. Митрополит Иосиф ответил полным и категорическим отказом подчиниться приказу о своем перемещении, как незаконному и неприемлемому. Поступок митрополита Иосифа создавал прецедент, грозивший разрушить весь план переделки Церкви, задуманный митрополитом Сергием. Необходимо было принимать экстренные меры.

По докладу Петергофского епископа Николая (Ярушевича) о волнениях в Ленинградской епархии в связи с делом митрополита Иосифа, митрополит Сергий с Синодом, – получившим уже название Временного патриаршего (!) Священного синода, – принимают постановление, в котором используют все приемы, рассчитанные на восприятие поверхностного и незрелого экклезиологического сознания: и ссылка на каноны, не относящиеся к сути дела; и напоминание о «церковной пользе»; и призывы к «церковному послушанию и дисциплине»; и утверждение об «искусственности» связи митрополита Иосифа с Ленинградской епархией; и совет митрополиту Иосифу «не соблазняться легкой возможностью жить в Ростове»; и требование к нему не производить «смущение» среди верующих… Верующим Ленинградской епархии предписывалось прекратить возношение за богослужением имени митрополита Иосифа и подчиниться временному управляющему епархии епископу Николаю (Ярушевичу).

Митрополит Иосиф, однако, снова не подчинился, а в своем (третьем) письме к митрополиту Сергию от 17/30 октября последовательно отверг обвинения митрополита Сергия: нестроения в епархии породил не он, митрополит Иосиф, а тайно оглашенный по епархии приказ митрополита Сергия о его смещении; связь его с епархией не искусственная, но основана на горячей любви к нему пасомых; скудная жизь в Ростове ничем его «соблазнить» не может; наконец, «послушания» церковной власти он оказывать не желает, поскольку сама эта «церковная власть» находится в «рабском состоянии». Митрополиту Киевскому Михаилу на запрос относительно прибытия в Одессу митрополит Иосиф ответил телеграммой:

«Перемещение противоканоническое, недобросовестное, угождающее злой интриге, мною отвергнуто».

Митрополит Иосиф еще не может четко сформулировать, в чем именно состоит противозаконность действий митрополита Сергия, но, формально признавая его за носителя церковной власти, всем своим глубоко церковным чутьем знает, что Святые Каноны – это то, что охраняет Церковь, а не то, что разрушает ее; что в данной ситуации именно он, а не митрополит Сергий, действительно исполняет церковную правду.

И это оставалось несомненным для верных сынов Церкви, несмотря на то что митрополит Сергий, как прежде обновленцы, начал получать одно за другим приветствия Восточных патриархов, «с радостью» узнавших о его примирении с гражданскими властями и признавших его законным возглавителем одной из «половин» Русской церкви, наряду с обновленцами…

В октябре 1927 г. с гневным письмом обращается к митрополиту Сергию епископ Ижевский Виктор (Островидов), так отзываясь о «воззвании» (декларации) митрополита Сергия:

«От начала до конца оно исполнено тяжелой неправды и есть возмущающее душу верующих глумление над Святой православной церковью и над нашим исповедничеством за истину Божию. А через предательство Церкви Христовой на поругание «внешним» оно есть прискорбное отречение от своего спасения, или – отречение от Самого Господа Спасителя. Сей же грех, как свидетельствует слово Божие, не меньший всякой ереси и раскола, а несравненно больший, ибо повергает человека непосредственно в бездну погибели…

Насколько было в наших силах, мы, как себя самих, так и паству сберегали, чтобы не стать нам причастниками греха сего, и по этой причине самое «воззвание» возвратили обратно. Принятие «воззвания» являлось бы перед Богом свидетельством нашего равнодушия и безразличия в отношении к Святейшей Божией Церкви – Невесте Христовой…»

Как это часто бывает свойственно ревнителям, епископ Виктор не проявляет должного терпения и снисхождения к тем колеблющимся и малодушным членам Церкви, выразителем настроений которых в какой-то мере явился митрополит Сергий. Но, защищая духовную чистоту Церкви, епископ Виктор также выразил чувства многих верующих, и это лишний раз указывало на всю ложь и фальшь претензий митрополита Сергия навязать свою частную политическую позицию всей Русской церкви. Не все писали такие письма, как епископ Виктор, но, как сообщает архимандрит Иоанн (Снычев) [изучавший этот вопрос по материалам митрополита Мануила (Лемешевского)], во многих епархиях оказались в большинстве такие приходы, которые отослали Декларацию обратно ее автору!

В связи со своим категорическим отказом принять курс церковной политики, навязываемый митрополитом Сергием, Воткинская и часть Вятской епархии во главе с епископом Виктором перешли на самоуправление, повторяя опыт борьбы против обновленчества.

Затем возвысила свой голос Петроградская епархия. В декабре 1927 г. профессор протоиерей В. Верюжский изложил в обращении к митрополиту Сергию требования, которые митрополит Сергий должен был, по мнению ленинградского духовенства, исполнить, чтобы прекратить вызванные его деятельностью нестроения в Церкви:

«1. Отказаться от намечающегося курса порабощения Церкви государству.

2. Отказаться от перемещений и назначений епископов помимо согласия на то паствы и самих перемещаемых и назначаемых епископов.

3. Поставить Врем. патриарший синод на то место, которое было определено ему при самом его учреждении в смысле совещательного органа, и чтобы распоряжения исходили только от имени заместителя.

4. Удалить из состава Синода пререкаемых лиц (т. е. архиепископа Серафима Александрова, епископа Алексия Симанского и епископа Филиппа Гумилевского. – Л.Р.).

5. При организации епарх. управлений должны быть всемерно охраняемы устои Православной церкви, каноны, постановления Поместного собора 1917–1918 гг. и авторитет епископата.

6. Возвратить на ленинградскую кафедру митрополита Иосифа (Петровых).

7. Отменить возношение имени заместителя (митрополит Сергий распорядился возносить свое имя за литургией вслед за именем митрополита Петра: якобы ради отличия от григориан, поминавших только митрополита Петра. – Л.Р.).

8. Отменить распоряжение об устранении из богослужений молений о ссыльных епископах и о возношении молений за гражданскую власть».

Приведем ответы митрополита Сергия на три первых требования:

«1. Отказаться от курса церковной политики, который я считаю правильным и обязательным для христианина и отвечающим нуждам Церкви, было бы с моей стороны не только безрассудно, но и преступно.

2. Перемещение епископов – явление временное, обязанное своим происхождением в значительной мере тому обстоятельству, что отношение нашей церковной организации к гражданской власти до сих пор оставалось неясным. Согласен, что перемещение часто – удар, но не по Церкви, а по личным чувствам самого епископа и паствы. Но, принимая во внимание чрезвычайность положения и те усилия многих разорвать церковное тело тем или иным путем, и епископ, и паства должны пожертвовать своими личными чувствами во имя блага общецерковного.

3. Синод стоит на своем месте, как орган управляющий. Таким он был и при патриархе, хотя тоже состоял из лиц приглашенных».

Анализируя эти ответы, мы можем сформулировать основные черты позиции митрополита Сергия следующим образом:

1. Полный отказ от установления Поместного собора, отменившего общеобязательную церковную политику: то, что «я считаю правильным», было бы «преступно» не навязывать всей Церкви как общеобязательное («обязательное для христианина»).

2. Провозглашение примата гражданской власти в деле перемещений и увольнений епископов: епископ, избираемый и назначаемый на кафедру «пожизненно», увольняется с нее в случае гражданской ссылки, всего лишь на несколько лет разлучающей епископа с епархией. Таким произволом подрывалась самая основа церковности – нерасторжимая связь епископа со своей паствой, восстановленная Поместным собором. Этим поистине «разрывалось церковное тело», разрушалось церковное единение в вере и любви, которое не в последнюю очередь выражается и в «личных чувствах епископа», о которых митрополит Сергий говорит столь пренебрежительно. Удар по этим чувствам, пренебрежение ими – это один из самых тяжких ударов по единству Церкви.

Кроме того, митрополит Сергий обходит вопрос о том, что перемещения епископов, производимые по его личному произволу или под давлением гражданской власти, сводятся к искусственному подбору состава епископата по принципу политической ориентации, т. е. по принципу совершенно нецерковному и антиканоническому.

3. Называя Синод Патриаршим и обосновывая его существование на прецеденте, имевшем место при патриархе Тихоне, митрополит Сергий подчеркивает ложную идею о тождественности своей власти с властью патриарха. Кроме того, создание Синода и ВЦС из лиц, не избранных Собором, было и для самого патриарха неканоничным, ошибочным действием, которое он исправил под влиянием собратьев-архиереев, о чем митрополит Сергий здесь умалчивает.

В том же месяце (декабрь 1927 г.) обратился к духовенству 70-летний старец, епископ Гдовский Димитрий (Любимов), объясняя причины разрыва канонического общения с митрополитом Сергием. Хотя послание и свидетельствовало о возрождении соборных принципов достоинства епископа и отделения Церкви от политики, однако епископ Димитрий повторяет в своей аргументации ошибку митрополита Иосифа: подмену идеи Боговластия (через первосвятителя) – идеей единоначалия. Критика в значительной мере была построена на уклонениях митрополита Сергия от принципа единоначалия – ни сам этот принцип, ни право митрополита Сергия на первосвятительскую власть не подвергаются сомнению! Митрополит Сергий упрекается даже в незаконном «самоограничении» своих прав: в этом доводе уже ясно ощущалось противоречие между церковной реальностью и канонической позицией епископа Димитрия – всем было ясно, что созданием Синода никакого реального самоограничения на свою власть митрополит Сергий не накладывал (если не считать «самоограничения» в пользу НКВД!).

Сконцентрировав внимание лишь на внешнем образе искажения Патриаршего строя, церковные критики митрополита Сергия вначале не смогли осознать и выразить сущность этого искажения, ибо сами понимали сущность первосвятительства ошибочно или недостаточно ясно.

Митрополит Сергий мастерски использовал эту слабость позиции своих первых критиков и подавлял духовное сопротивление колеблющихся иерархов, зажимая их разум в тиски псевдоканонической аргументации, против которой, казалось, нечего было возразить. Значительно превосходя большую часть русских епископов по формальной четкости мышления, по быстроте ориентировки в сложной ситуации, он не столько стремился прислушиваться к голосу своих собратьев, пусть не всегда отчетливому, но глубоко искреннему, не столько стремился воспринять все богатство соборного свидетельства и придать ему, пользуясь своими знаниями и способностями, четкие канонические формы – сколько занимался выискиванием слабых мест в аргументации критиков и подавлял их своим интеллектуальным превосходством. И это тоже было одним из глубинных проявлений той подмены духа церковной соборности – духом насилия, которая столь характерна для митрополита Сергия. Какой поразительный контраст с умением и стремлением святейшего патриарха Тихона прислушиваться ко всем, даже самым слабым голосам, шедшим из недр церковной жизни!

Должно было пройти еще несколько лет, прежде чем довелось и митрополиту Сергию испытать горечь полного канонического разгрома от столь мощного духом иерарха, как митрополит Кирилл, не оставившего камня на камне от всех его изощренных логических построений…

Но пока что митрополит Сергий без особого труда «справился» со всеми возражениями, касавшимися объема его полномочий. Все казалось предельно простым: митрополит Петр получил от патриарха всю полноту первосвятительской власти и в полном объеме передал ее своему заместителю – митрополиту Сергию.

Поскольку, с одной стороны, митрополит Петр в звании местоблюстителя был необходим митрополиту Сергию как надежный щит от притязаний других кандидатов на местоблюстительство – митрополитов Кирилла и Агафангела, а с другой стороны, вмешательство самого митрополита Петра не всегда было в пользу митрополита Сергия (вспомним, как митрополит Петр дважды отстранял митрополита Сергия от заместительства), то митрополит Сергий сформулировал собственную концепцию местоблюстительства, по принципу – «король царствует, но не управляет». Митрополит Петр оставался, согласно этой концепции митрополита Сергия, единственным мистическим возглавителем Церкви, что выражалось в возношении его имени за литургией и недопущении к власти других местоблюстителей; «фактическим» же возглавителем становился наличный заместитель – митрополит Сергий, что также выражалось в возношении его имени и в полном церковно-административном подчинении ему всего русского епископата. От возможного повторения ситуации, когда к митрополиту Петру проникнут сведения о положении церковных дел и он снова попытается лишить митрополита Сергия заместительских полномочий, последний оградил себя тем, что «лишил» митрополита Петра всякой фактической власти. Он заранее отказывался выполнять распоряжения «мистического» Главы Церкви на том основании, что митрополит Петр находится «вдали от церковных дел» и неизбежно будет совершать ошибки вследствие своей неосведомленности (как это действительно произошло в эпизоде с григорианами). Единственным условием, при котором митрополит Сергий признавал возможным сложить свои «Первосвятительские» полномочия, было возвращение митрополита Петра к фактическому управлению Церковью – но этого можно было не опасаться по причинам, не имевшим ничего общего с церковными канонами…

Позиция митрополита Сергия на первый взгляд казалась незыблемой: сохранялся и принцип единоначалия, и мистическое, благодатное содержание патриаршества.

Не учитывалось только одно – что никакое разделение этих двух аспектов патриаршества абсолютно недопустимо; что единственным проявлением мистической природы первосвятительской власти является фактическое, реальное осуществление этой власти; что единственным основанием церковного единоначалия как раз и является его благодатная, харизматическая природа. Отделив мистическое содержание первосвятительской власти от ее реального осуществления, митрополит Сергий ввел понятие «фактического возглавителя» Церкви, лишенного первосвятительской харизмы. Тем самым природа фактической власти первосвятителя понималась как безблагодатная, административно-правовая или, в лучшем случае, как патриархальная, по образу семейной.

Но никакой другой власти, кроме власти Божией, в Церкви быть не должно, и потому власть нехаризматическая, безблагодатная является в Церкви инородным телом, чуждым ее богочеловеческой природе.

Не сопровождаемая содействием божественной силы (энергии или благодати), власть митрополита Сергия как «фактического управителя» могла быть приемлема только по добровольному соглашению тех, кто захотел бы иметь его над собой в качестве авторитетного руководителя. В связи с этим становится ясным также, что никакого антицерковного действия, никакого «раскола» не учиняли те иерархи, которые руководства митрополита Сергия над собой не признавали; тот факт, что они не всегда отчетливо формулировали мотивы своих действий, реального положения не менял.

В официальном акте канонического отделения от митрополита Сергия ленинградских епископов Сергия (Дружинина) и Димитрия (Любимова), датированном 13/26 декабря 1927 г., повторяется прежняя ошибка, т. к. митрополит Сергий именуется «бывшим нашим предстоятелем, незаконно и безмерно превысившим свои права», а также намечается новая экклезиологическая ошибка – в утверждении о том, что отделившиеся епископы сохраняют «апостольское преемство через патриаршего местоблюстителя Петра (Полянского)». В действительности «апостольское преемство» епископа не имеет никакого отношения к первоиерарху; это преемство передается через епископскую хиротонию, которая совершается и в Церквах, не имеющих первоиерарха вообще (например, при синодальном строе). Эта неудачная идея об «апостольском преемстве» была, тем не менее, первой попыткой осознать, в чем же конкретно проявляет себя харизматическая природа первосвятительской власти, столь глубоко переживавшаяся в непосредственном восприятии церковного народа.

Эту ошибочную идею «апостолького преемства» тут же со всей энергией подхватывает митрополит Сергий, обращая ее в свою пользу. Так, в своем послании от 18/31 декабря 1927 г. он пишет:

«Мы не забываем, что при всем нашем недостоинстве мы служим тем канонически бесспорным звеном, которым наша Русская православная иерархия в данный момент соединяется со Вселенскою, через нее – с апостолами, а через них – и с Самим Основоположителем Церкви Господом Иисусом Христом».

Митрополит Сергий, в соответствии со своей концепцией, мог бы, конечно, уточнить, что он осуществляет только «фактическое преемство» с апостолами (интересно, каким именно образом?), тогда как осуществление «мистического преемства» остается за митрополитом Петром. Уместно здесь было бы ему также ответить на вопрос, через кого именно осуществлялась связь Русской православной иерархии со Вселенской церковью в период 1922–1927 гг., когда Восточные патриархи были в каноническом общении с обновленческим ВЦУ, а с Патриаршей церковью общение прервали, признав обновленческое «отлучение» святейшего Тихона от патриаршества?

И если мы не захотим, вслед за митрополитом Сергием, оставаться при формально-юридическом представлении о Церкви, но веруем в нее, как в живое Тело Христово, то мы должны будем признать, в духе православной традиции, что соединение с Господом Иисусом Христом, святыми апостолами и Вселенской церковью осуществляет каждый епископ как глава Местной церкви.

Иначе мы вынуждены были бы предположить, что составители Указа от 7/20 ноября 1920 г., допускавшие существование в течение неопределенного времени Поместной церкви без первоиерарха, в виде совокупности самостоятельных епархий, обрекали тем самым Церковь на разрыв «апостольского преемства», на разрыв связи с Господом Иисусом Христом, апостолами и Вселенской церковью! Мы такое предположение категорически отвергаем, как ввиду его явного противоречия православному разуму и опыту, так и ввиду нашего духовного доверия к тем лицам, которые Указ составляли, ввиду нашего глубокого убеждения в том, что именно они, вслед за Поместным собором, продолжили развитие подлинно православной экклезиологии.

Мы привели догматические суждения членов Собора о том, что первосвятительский сан связан не с апостольским служением вообще, а с особым служением апостола Петра. Но это служение как раз и заключается в фактическом управлении Церковью: «паси овцы Моя», – сказал Господь апостолу Петру. И если Петрово служение епископа в отношении своей епархии является необходимым основанием Церкви, то патриаршество в Поместной церкви не есть обязательное условие ее бытия в каждый момент исторического времени, но есть увенчание, восполнение и завершение ее строительства в истории. Необходимыми условиями такого восполнения является утверждение апостольского достоинства каждого епископа, с одной стороны, и полное изгнание из Церкви мирского административно-бюрократического духа, с другой.

Дело это, начатое Собором, достойно продолжили иерархи Русской церкви, боровшиеся за православную церковность против бюрократических установлений митрополита Сергия. Уже по-новому звучат слова митрополита Иосифа, который говорит о распоряжениях митрополита Сергия, которые не могут воспринимать «живые души верных чад Церкви Христовой». В этом отвержении мертвого администрирования ощущается жажда такого церковного управления, таких действий церковной власти, которые воспринимались бы не «бумагой», а «живыми душами верующих».

«Для осуждения и обезвреживания последних действий митрополита Сергия (Страгородского), – писал митрополит Иосиф 25 декабря/7 января 1928 г., – противных духу и благу Св. Христовой Церкви, у нас, по внешним обстоятельствам, не имеется других средств, кроме как решительный отход от него и игнорирование его распоряжений. Пусть эти распоряжения приемлет одна всетерпящая бумага да всевмещающий бесчувственный воздух, а не живые души верных чад Церкви Христовой.

Отмежевываясь от митрополита Сергия (Страгородского) и его деяний, мы не отмежевываемся от нашего законного первосвятителя мирополита Петра (Полянского) и когда-нибудь да имеющего собраться собора оставшихся верных православных святителей. Да не поставит тогда нам в вину этот желанный собор, единый наш православный судия, нашего дерзновения.

Пусть он судит нас не как презрителей священных канонов святоотеческих, а только как боязливых за их нарушение.

Если бы даже и заблуждались, то заблуждались честно, ревнуя о чистоте православия в наше лукавое время, и если бы мы оказались виновными, то пусть окажемся и особо заслуживающими снисхождения, а не отвержения. Итак, если бы даже нас оставили все пастыри, да не оставит нас Небесный Пастырь, по неложному Своему обещанию пребывать в Церкви Своей до скончания веков».

Московский протоиерей Валентин (Свенцицкий) (впоследствии признавший «каноничность» митрополита Сергия) писал в адрес митрополита Сергия 30 декабря 1927/12 января 1928 г., сообщая о разрыве с ним канонических отношений, с благословения Димитрия (Любимова), епископа Гдовского:

«И «Живая церковь», захватившая власть патриарха, и григорианство, захватившее власть местоблюстителя, и Вы, злоупотребившие его доверием, – все вы делаете одно общее, антицерковное обновленческое дело, причем Вы являетесь создателем самой опасной его формы, так как, отказываясь от церковной свободы, в то же время сохраняете фикцию каноничности и православия. Это более чем нарушение отдельных канонов!

Я не создаю нового раскола и не нарушаю единства Церкви, а ухожу и увожу свою паству из тонкой обновленческой ловушки: «Да не утратим по малу неприметно той свободы, которую даровал нам кровию Своею Господь наш Иисус Христос освободитель всех человеков» (из 8-го правила 3-го Вселенского собора)».

Опасным уклонением в борьбе с митрополитом Сергием было допускавшееся одним из не признавших его власть епископов, а именно Димитрием (Любимовым), обвинение сергианского духовенства в «безблагодатности». Такая позиция была, по существу, тем же грехом против церковного братолюбия и против достоинства епископа, который насаждал митрополит Сергий: это дало последнему лишний повод для решительной и беспощадной, получающей при этом видимость нравственного и канонического оправдания, расправы с наиболее активными деятелями оппозиции и компрометации всего движения в целом.

Против этих крайностей было направлено, в частности, письмо авторитетного петроградского священника – «духовного старца» о. Всеволода, написанное из ссылки:

«Митрополит Сергий (Страгородский) и его Синод выпустили воззвание, в котором смешивают церковное дело с политикой и совершают перемещение епископов помимо воли последних, издают распоряжения, которые по совести не могут исполнить многие православные, и превышают свои церковные права – права лишь заместителя патриаршего местоблюстителя.

Все это вредные для Церкви мероприятия. Они составляют частное каноническое преступление митрополита Сергия (Страгородского) и иже с ним. Но не таковы еще эти преступления, чтобы можно было объявлять митрополита Сергия (Страгородского) безблагодатным и требовать немедленного разрыва молитвенного с ним общения. …Есть, следовательно, неправда у одних, есть она и у других. Взаимные прещения одной и другой стороны не имеют поэтому никакой силы, потому что при этих прещениях ни та, ни другая сторона не опирается на истину православия.

Лишь то запрещение влечет за собою лишение благодати, которое согласно с волей Божией. Если же этого согласия нет, то не только благодать не отымается и не посылается, но сама церковная жизнь показывает, что все такие действия Церковью не принимаются, хотя бы и совершали великие Вселенские соборы и самые православные патриархи и Синоды.

…Вы можете свободно ходить в те и другие храмы, моля Господа, чтобы Он дал каноническую правильность в отношениях между православными и умирил бы Церковь Свою…»

12/25 января 1928 г. митрополит Сергий со своим Синодом снова предают церковному суду по обвинению в расколе уже ранее запрещенных в священнослужении епископов Димитрия (Любимова) и Сергия (Дружинина) и требуют от ленинградских викариев – епископа Григория (Лебедева) и епископа Серафима (Протопопова), немедленно ввести поминовение имени заместителя.

Однако широкое церковное движение против митрополита Сергия только начиналось. 13/26 января об отходе от митрополита Сергия заявила группа духовенства г. Серпухова во главе с епископом Алексием (Готовцевым). Вскоре после этого с искренним увещанием обращается к митрополиту Сергию прежде глубоко чтивший его архиепископ Угличский Серафим (Самойлович):

«Раньше мы страдали и терпели молча, зная, что мы страдаем за истину и что с нами несокрушимая никакими страданиями сила Божия, которая нас укрепляла и воодушевляла надеждою, что в срок, ведомый единому Богу, истина православия победит, ибо ей неложно обещана и, когда нужно, будет подана всесильная помощь Божия.

Своей декларацией и основанной на ней политикой Вы силитесь ввести нас в такую область, в которой мы уже лишаемся этой надежды, ибо уводите нас от служения истине, а лжи Бог не помогает.

…Страшный стон несется со всех концов России.

Вы обещали вырывать по 2, по 3 страдальца и возвращать их к обществу верных, а смотрите, как много появилось новых страдальцев, которых страдания еще более усугубляются сознанием того, что эти страдания явились следствием Вашей новой церковной политики.

…И если идут отделения епархий и приходов от Вас и Вашего «Синода», то это набат, страшный набат истомленных и верующих сердец, который мог бы достичь до Вашего сердца, зажечь его пламенем самопожертвования и готовности положить душу свою за други своя…»

Наконец, 24 января/6 февраля 1928 г. прозвучал голос не только истомленного православного сердца и целомудренной совести, но голос соборной мудрости и пастырского авторитета. В своем обращении к митрополиту Сергию архиереи Ярославского церковного округа во главе со старейшим русским иерархом, ближайшим сподвижником патриарха Тихона, митрополитом Агафангелом писали:

«По Вашей программе начало духовное и божественное в домостроительстве церковном всецело подчиняется началу мирскому и земному; во главу угла полагается не всемерное попечение об ограждении истинной веры и христианского благочестия, а никому и ничему не нужное угодничество «внешним», не оставляющее места для важного условия устроения внутренней церковной жизни по заветам Христа и Евангелия – свободы, дарованной Церкви ее Небесным Основателем и присущей самой природе ее.

…На место возвещенной Христом внутрицерковной свободы Вами широко применяется административный произвол, от которого много терпела Церковь и раньше.

По личному своему усмотрению Вы практикуете бесцельное и неоправдываемое перемещение епископов, часто вопреки желанию их самих и их паствы, назначение викариев без ведома епархиальных архиереев, запрещение неугодных Вам епископов в священнослужении и т. п.

…Мы отныне отделяемся от Вас и отказываемся признавать за Вами и за Вашим «Синодом» право на высшее управление Церковью».

Кроме мирополита Агафангела, послание подписали: архиеписком Угличский Серафим (Самойлович); архиепископ Варлаам (Ряшенцев), бывший Пермский, ныне врем. управ. Любимским викариатством; епископ Ростовский Евгений (Кобранов), а также митрополит Иосиф (Петровых), проживавший в то время в Ростове Великом. Хотя в этом послании уже ставились под сомнение права митрополита Сергия на управление Церковью, однако аргументация по этому коренному вопросу отсутствовала и здесь.

Митрополит Сергий, зная уже по опыту миролюбие и готовность мирополита Агафангела идти на уступки, пользуется этими его качествами для спасения своего пошатнувшегося положения.

«Не нахожу достаточно сильных слов, – пишет он в письме к митрополиту Агафангелу от 28 января/10 февраля 1928 г., – чтобы умолить Вас сохранить общение с нами, потерпев еще немного нашим немощам, пока не выяснится, куда мы хотим вести церковный корабль: к сравнительно ли сносному существованию в данных условиях или к гибели; стремимся ли мы к утверждению веры или жертвуем ею ради личного благополучия. Разорвать общение всегда можно, если будут к тому несомненные основания, но разрывать общение и разламывать Тело Церковное по причинам воображаемым и еще только ожидаемым и предполагаемым, подумайте, какой это рискованный и ответственный шаг и к каким последствиям это может повести для Церкви и для самого учиняющего».

По поводу этого послания митрополита Сергия необходимо заметить следующее:

1) митрополита Сергия упрекают не в личных немощах, а в принудительном навязывании этих «немощей» всей Церкви;

2) никто не утверждал, что митрополит Сергий хочет гибели Церкви, но речь шла о том, что своими единоличными решениями, пренебрегая соборным суждением, он ее фактически ведет к гибели;

3) позволить ему экспериментировать с судьбами Церкви – было недопустимо, ибо когда «выяснится» – будет уже поздно;

4) никто не высказывал подозрения, что он стремится к «личному благополучию»;

5) выдвигались причины не «воображаемые», а вполне реальные – незаконный Синод, административный произвол, нарушение прав епископов, подчинение Церкви мирским властям;

6) неисполнение административных распоряжений, противоречащих церковной совести епископа, никак не означало «разламывания тела церковного»; нельзя согласиться с тем, что единство тела церковного держалось на канцелярии митрополита Сергия.

Но митрополит Сергий упорно переводит вопрос из области принципиальной в область «личных счетов».

«Мы с Вами, – продолжает он, – подошли уже к той черте, у которой все земные ценности, все земные счеты (как оскорбительно это подозрение в соперничестве по отношению к митрополиту Агафангелу и как это выдает самого митрополита Сергия! – Л.Р.) теряют свою абсолютную значимость, и остается только одно: дать добрый ответ на судище Христовом. Во имя этого нашего общего упования и во имя блага Святой церкви, прошу Вас и молю, не переходите на сторону наших врагов, которых у нашего дела и без того много. Останьтесь с нами и своим авторитетным именем и своим мудрым советом поддержите наши усилия над устроением церковных дел и тем остановите других, стремящихся к разделению… Что касается меня, то я всегда готов передать Вам полномочия, лишь только будут у меня в руках достаточные к тому основания…»

О том, какова в действительности эта «готовность», митрополит Сергий не так давно уже продемонстрировал: так и теперь, «братскую мольбу» о помощи, обращенную к митрополиту Агафангелу, он подкрепляет «аргументами» совсем иного рода.

29 марта/11 апреля митрополит Сергий и его Синод принимают постановление: предать суду епископов, запретить в священнослужении и уволить на покой митрополита Иосифа (Петровых), епископа Иерофея (Афоника), епископа Евгения (Кобранова), архиепископа Серафима (Самойловича), архиепископа Варлаама (Ряшенцева). О митрополите Агафангеле постановлено, что хотя он своими «раздорническими» действиями заслужил все эти прещения, но, с учетом его «прежних заслуг перед Церковью» и «болезненного состояния», ему дается месячный срок на покаяние, после чего он подлежит запрещению в священнослужении… Между тем в своем письме от 25 марта /7 апреля 1928 г. митрополит Агафангел категорически отвергает обвинение в учинении раскола:

«Что же касается нашего заявления об отделении от Вашего высокопреосвященства и Вашего Синода, то оно, при внимательном прочтении его, не может подать повод обвинять нас, подписавших его, в каком-то расколе. Мы ни одним словом не обмолвились, что отделяемся от Вас по разномыслию в вере, тайнодействии и молитве, а только в порядке административного управления и притом до определенного, назначенного в конце заявления, времени. Причины отделения изложены, по моему мнению, ясно и определенно и не могут обличать нас в расколе. Мы остаемся с Вами в союзе веры и молитвы».

Здесь в полемике иерархов поднимается один из важнейших для православной экклезиологии вопросов, связанный с понятием «раскола»: имеет ли единство Церкви формальный, юридически-административный характер, или же природа этого единства – реальная, благодатно-харизматическая? Вторую точку зрения отстаивает митрополит Агафангел, первую – митрополит Сергий, который в ответном письме пишет:

«По мысли канонов расколом называется именно разделение не из-за веры, а из-за вопросов, допускающих размежевание или же из-за нежелания подчиниться распоряжению законной Церковной власти («самочинное сборище»). Что же касается сохранения молитвенного общения при административном разрыве, то можно весьма сомневаться даже в том, возможны ли вообще, или, точнее, канонически законны ли такие отношения между двумя архиереями, принадлежащими к одной и той же Поместной церкви и признающими над собою одного и того же духовного главу в лице «Первого епископа». Но если такие отношения и возможны где-либо фактически, то только между архиереями административно друг от друга независимыми и не связанными друг с другом никакими обязательствами. Между тем, по распоряжению нашего «Первого епископа», я имею тяжкий долг заменять его; несу все эти его обязанности и потому имею право ожидать от своих собратий епископов того же канонического послушания, каким они обязаны по отношению к самому первому епископу».

Вопрос, поставленный с такой остротой, сводится к основной проблеме: какова природа первосвятительской власти, именно в связи с ее фактическим осуществлением в жизни Церкви? Мы полагаем, опираясь на весь опыт Русской церкви после крушения христианской государственности, что «самочинное сборище» именно потому создает раскол, что оно игнорирует те устроительные действия Первого епископа, в которых его человеческая воля послушно следует воле Божественной, вследствие чего эти устроительные действия являются синергическими, т. к. совершаются совместно божественной благодатью и человеческой свободой. Отказ воспринимать это церквеустроительное воздействие божественной благодати, осуществляемое через первого епископа, есть отпадение от полноты благодатной церковной жизни и в этом смысле является расколом.

Однако само понятие раскола неприменимо по отношению к такому церковному управителю, как митрополит Сергий, который не имел каноническим путем полученного сана первоиерарха. Его устроительные действия поэтому носят характер действия только человеческой воли, подобно тому, как это имеет место в мирском обществе. Неприменимо понятие раскола даже и в том случае, если архиерей не признает устроительных действий законного первоиерарха, когда эти действия совершаются лишь человеческой волей Первого епископа и не согласуется с волей Божественной. В этом случае происходит отделение от греховных, ошибочных или просто несущественных действий первоиерарха, но не происходит отделения от благодати, от полноты церковной жизни, включающей в себя и первосвятительскую харизму.

С этой точки зрения мирополита Агафангел совершенно прав в своих утверждениях: в принципе не отделяясь от харизмы церковного управления, действующей только через Первого епископа, т. е. через митрополита Петра (хотя временно эта первосвятительская харизма проявиться не может из-за удаления митрополита Петра от реального управления Церковью), митрополит Агафангел никакого раскола не учиняет. Непризнание же чисто человеческих распорядительных действий митрополита Сергия, неимеющего, в силу своего положения, первосвятительской харизмы управления Церковью, – не есть раскол.

Митрополит Сергий, напротив, рассматривает власть церковного управления как только административную, т. е. чисто человеческую, в принципе безблагодатную (как мы уже отмечали, ни епископский сан, ни личная духовность – еще не означают наличия специфической, особой харизмы первосвятительской власти). Поэтому, в его представлении, и тело церковное скреплено безблагодатными скрепами, а именно – взаимными «обязательствами», в число которых входит общее обязательство послушания первому епископу как главе церковной администрации. Также и церковные каноны превращаются у митрополита Сергия из Святых Канонов, определяющих структуру богочеловеческого организма Церкви и ограждающих этот организм от повреждения, – в просто «каноны», т. е. сборник юридических правил, по подобию гражданского законодательства.

Итак, за этим конфликтом между двумя частями русского епископата (с одной стороны – признавшими, а с другой стороны – не признавшими непререкаемую административную власть митрополита Сергия) крылось существенно разное понимание природы церковного единства, природы Церкви как единого организма. Неудивительно поэтому, что этот конфликт, принципиально не преодоленный и поныне, принял такие глубокие, болезненные и затяжные формы. Вспомним, как долго и мучительно вынашивалось и «выбаливалось» Православное учение о Боге и Боговоплощении (тринитарный и христологический догматы). Теперь также мучительно рождается Православное учение о Церкви – понимание Церковью самой себя.

Уступив митрополиту Сергию в вопросе о признании его законным управителем Церкви, митрополит Агафангел твердо сохранил свое убеждение в праве епископа не подчиняться тем распоряжениям этого управителя, которые смущают религиозную совесть, противоречат святым Канонам и благу Церкви. Свою окончательную позицию Ярославская группа епископов сформулировала в письме от 27 апреля /10 мая 1928 г.:

«В разъяснение нашей декларации от 24 января/6 февраля с. г. и в дополнение к письмам митрополита Агафангела (Преображенского) на имя Вашего высокопреосвященства находим нужным сказать следующее:

1. Мы до сих пор не прерывали и не прерываем нашего молитвенного общения с заместителем патриаршего местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским).

2. Никакого раскола мы не желаем учинять и не учиняем.

3. Никаких новшеств в церковной жизни нашей епархии не вводили и не вводим.

4. Принципиально власть вашу, как заместителя, не отрицаем.

5. Распоряжения заместителя, смущающие нашу и народную религиозную совесть и, по нашему убеждению, нарушающие каноны, в силу создавшихся обстоятельств на месте исполнять не могли и не можем.

6. Всех, обращающихся к нам иноепархиальных епископов и мирян с просьбой возглавить их и принять в молитвенное и каноническое общение, мы не отторгали и не отторгаем от единства церковного и, внося мир, направляем их непосредственно к Вашему высокопреосвященству и Синоду, предварительно, насколько возможно, успокоив их смущенную религиозную совесть.

Да послужат эти наши разъяснения, при помощи Божией, ко благу и миру церковному».

Письмо подписали митрополит Агафангел, архиепископ Варлаам и епископ Евгений (архиепископ Серафим в это время находился в ссылке в одном из монастырей Могилевской епархии, откуда продолжал свои обличения, обвиняя митрополита Сергия в тяжком грехе «увлечения малодушных и немощных братий наших в новообновленчество»).

Хотя митрополит Сергий прекрасно понимал, что вся его практика административного насилия подрывается позицией мирополита Агафангела («пятый же пункт заявления и совершенно отнимает надежду на устранение произведенного соблазна», – говорится в постановлении Синода от 17/30 мая), однако он в расчете на обещанную пассивность и почтенный возраст митрополита Агафангела предпочел сделать вид, что примирение достигнуто, и объявил об этом всей Церкви. Расчет вполне оправдался: митрополит Агафангел, не предприняв более никаких новых действий, через полгода умер (в г. Кинешме, в возрасте 74 лет), а версия о его «примирении» с митрополитом Сергием бытует и поныне…

В качестве доказательства принятия митрополитом Агафангелом точки зрения митрополита Сергия, архимандрит Иоанн (Снычев) приводит ответ митрополита Агафангела на запрос одного протоиерея из г. Майкопа:

«Правда ли, что соединились канонически с митрополитом Сергием?».

«Верно. Митрополит Агафангел».

Между тем совершенно ясно, что ни о каком изменении позиции митрополита Агафангела это не свидетельствует, т. к. в документе от 27 апреля /10 мая он именно и утверждает, что находится в молитвенном и каноническом общении с митрополитом Сергием, принципиально власть его признает, обращающихся к нему иноепархиальных клириков направляет к митрополиту Сергию, предварительно успокоив их совесть.

Митрополит Агафангел совершает ошибку, принципиально признавая власть митрополита Сергия как главы церковного управления, – но эта ошибка придает еще большую значимость его главному утверждению: «распоряжения, смущающие религиозную совесть и нарушающие каноны, исполнять не можем». Это утверждение принимает характер нормы церковной жизни, даже и при законном первоиерархе. Действительно, если отношение к церковной власти мыслится так, что имеется в виду необходимость выполнения любых ее распоряжений, включая и такие, которые противоречат религиозной совести и нарушают каноны, то такое понимание явно вскрывает какое-то грубое искажение самых первооснов представления о Церкви. И в деле преодоления этого искажения выдающуюся роль сыграл митрополит Агафангел, словом и делом утверждавший начала церковного братолюбия и церковной свободы.

Вглядываясь в благостный духовный облик этого сподвижника патриарха Тихона, мы невольно вспоминаем другого русского иерарха, который в те же годы вел ту же борьбу за церковную свободу – в других условиях, но против того же косного духа административного насилия и вовлеченности Церкви в мирскую политику, против того духа, который не один митрополит Сергий унаследовал от прошедшей эпохи. И подводя итог духовному подвигу митрополита Агафангела, напомним слова о церковной свободе, которыми подвел итог своему жизненному пути митрополит Евлогий (Георгиевский):

«В рамках церковных догматов и канонов свобода Церкви есть основная стихия, голос Божий, звучащий в ней: можно ли его связывать, заглушать? Внешняя связанность и подавление этого голоса ведет к духовному рабству. В церковной жизни появляется боязнь свободы слова, мысли, духовного творчества, наблюдается уклон к фарисейскому законничеству, к культу формы и буквы, – все это признаки увядшей церковной свободы, рабства, а Церковь Христова существо полное жизни, вечно юное, цветущее, плодоносящее… С глубоким благоговением преклоняюсь пред величайшим духоносным апостолом христианской свободы – св. апостолом Павлом и радуюсь, что наше святое православие соблюло в неповрежденном виде этот дар.

…Самая упорная борьба всей моей жизни была за свободу Церкви. Светлая, дорогая душе моей идея… Я боролся за нее со всеми, кто хотел наложить на нее руку, не отступая перед тем, откуда угроза надвигалась, справа или слева, от чужих или своих; и так же независимо, справа или слева, готов был принимать сторонников и соратников в стан борцов за Церковь.

…Вне церковной свободы нет ни живой церковной жизни, ни доброго пастырства. Я хотел бы, чтобы слова о Христовой Свободе запали в сердца моих духовных детей, и чтобы они блюли и защищали ее от посягательств, с какой бы стороны угроза ни надвигалась, памятуя крепко, что духовная свобода – великая святыня св. Церкви (Путь моей жизни. С. 651–657).

Глава 9

Церковное управление: синергизм или бюрократизм?

Различное переживание и понимание природы Церкви, с предельной остротой выразившееся в каноническом споре двух выдающихся иерархов – митрополита Сергия, с одной стороны, и митрополита Кирилла, с другой, – явилось выражением двух церковных течений, двух традиций, и поныне создающих самое глубокое разномыслие в Русской церкви, подобное спору между «иосифлянами» и «нестяжателями» в начале ХVI века. Выбор между этими двумя традициями вынуждены совершать и русские православные верующие за рубежом.

По-видимому, приходит время, когда становится необходимым продолжить великий спор, в атмосфере терпимости и церковного братолюбия – однако не жертвуя церковной правдой. Цель состоит в достижении православного понимания природы Церкви, неразрывного с осуществлением православных форм церковной жизни.

Такой спор может быть плодотворным лишь при отказе от распространенного заблуждения, что единомыслие по всем нерешенным, но важным вопросам есть обязательное условие церковной любви. Напротив, любовь предшествует единомыслию и рождает его, но рождает в муках. Братолюбие при отсутствии единомыслия есть, несомненно, тяжелый крест, но отказ от него означает отказ от надежды на достижение единства и полноты Церкви. Весь трагический опыт Русской церкви убеждает в том, что именно измена духу братолюбия явилась глубинной причиной ее нынешнего бедственного положения…

Голос митрополита Кирилла – первого из названных патриархом Тихоном местоблюстителей, самого авторитетного (как показал опрос 1926 г.) иерарха в Русской церкви, раздался позже других. 2/15 мая 1929 г. он пишет митрополиту Сергию из Туруханской ссылки:

«До тех пор, пока митрополит Сергий (фамилии в дальнейшем для сокращения опускаем. – Л.Р.) не уничтожит учрежденного им Синода, ни одно из его административно-церковных распоряжений, издаваемых с участием так наз. Патр. синода, я не могу признавать для себя обязательным к исполнению».

Этот аргумент о «превышении власти» был еще недостаточен для столь категорических выводов, что и доказал ответ митрополита Сергия. Глубоко православное переживание природы церковной власти привело митрополита Кирилла к точным каноническим действиям, хотя полное обоснование этих действий он нашел несколько позже. В том послании, которое мы цитируем, митрополит Кирилл продолжает развивать идеи митрополита Иосифа и митрополита Агафангела.

«Я глубоко скорблю, – пишет митрополит Кирилл, – что среди единомысленных митрополиту Сергию архипастырей, в нарушение братской любви, уже применяется по отношению к несогласным и обличающим их неправоту кличка отщепенцев, раскольников. Ни от чего святого и подлинно церковного я не отделяюсь; страшусь только приступать и прилепляться к тому, что признаю греховным по самому происхождению…»

В другом письме, имевшем хождение среди церковного народа и духовенства приблизительно в это же время (1929 г.), митрополит Кирилл высказывает важные мысли о реальном содержании понятия «церковная дисциплина»:

«Церковная дисциплина способна сохранять свою действенность лишь до тех пор, пока является действительным отражением иерархической совести Соборной церкви; заменить же собою эту совесть дисциплина никогда не может. Лишь только она предъявит свои требования не в силу указаний этой совести, а по побуждениям, чуждым Церкви, неискренним, как индивидуальная иерархическая совесть непременно станет на стороне соборно-иерархического принципа бытия Церкви, который вовсе не одно и то же с внешним единением во что бы то ни стало. Тогда расшатанность церковной дисциплины становится неизбежной, как следствие греха. Выход же из греха может быть один – покаяние и достойные его плоды…»

Если отдельные горячие головы из противников митрополита Сергия в пылу полемики допускали в первое время высказывание хулы на таинства, то ответом была та же хула на таинства церковные, но хула продуманная, ответственная, закрепленная официальным постановлением. 24 июля/6 августа 1929 г. митрополит Сергий со своим Синодом принимают это позорной памяти постановление об отношении к священнодействиям, совершаемым теми, кого он называет «раскольничьим клиром», приравняв всех несогласных с действиями митрополита Сергия к обновленцам и григорианам. Постановление гласило:

«Таинства, совершенные в отделении от единства церковного… последователями быв. Ленинградского митрополита Иосифа (Петровых), быв. Гдовского епископа Димитрия (Любимова), быв. Уразовского епископа Алексия (Буй), как тоже находящихся в состоянии запрещения, также недействительны, и обращающихся из этих расколов, если последние крещены в расколе, принимать через таинство св. миропомазания; браки, заключенные в расколе, также навершать церковным благословением и чтением заключительной в чине венчания молитвы «Отец, Сын и Св. Дух».

…Умерших в обновленчестве и в указанных расколах не следует хотя бы и по усиленной просьбе родственников отпевать, как и не следует совершать по их и заупокойную литургию. Разрешать только проводы на кладбище с пением «Святый Боже»…»

Логика насилия довела митрополита Сергия до этого крайнего способа воздействия на психологию церковного народа: тех, кто думает иначе, чем митрополит Сергий, – перевенчивать, перемазывать, не отпевать… Временное разномыслие закреплялось этими действиями как непримиримая вражда. Из всех церковных преступлений митрополита Сергия эта хула на благодать – несомненно, преступление самое тяжкое. За церковное инакомыслие (и не в вопросах веры – а в вопросах церковной политики!) митрополит Сергий пытался лишить человека не жизни и свободы, но, с точки зрения верующего, гораздо большего: он отлучал его от Самого Источника Вечной Жизни. И хотя «отлучение» это, несомненно, оставалось только на бумаге, но это не уменьшает тяжкого греха митрополита Сергия, возомнившего, что божественная благодать подчиняется его канцелярским указам, принятым к тому же во исполнение велений НКВД!

С возмущением и скорбью пишет об этом митрополит Кирилл в своем втором письме к митрополиту Сергию от 28 октября (10 ноября) – 30 октября (12 ноября) 1929 г.:

«О хулах этих я узнаю впервые от Вас; о единственно же возможном для меня отношении к ним Вы можете судить хотя бы по тому ужасу, с каким «отталкивал я от себя мысль о безблагодатности совершаемых сергианами священнодействий и таинств» (митрополит Кирилл цитирует здесь свое 1-е письмо. – Л.Р.). Вы сами отмечаете этот мой ужас и, приобщая после сего и меня к таким хульникам, говорите просто неправду. Если хулы такие действительно кем-нибудь произносятся, то они плод личного темперамента говорящих, плод – скажу Вашими словами – «беспросветной темноты одних и потери духовного равновесия другими». И как горько, Владыко, что потерю духовного равновесия обнаруживаете и Вы в равную меру.

Для своей христианской любви, имеющей по Вашему сознанию «некоторую смелость верить, что грозное изречение Господа (Мф., ХII: 31) («всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам». – Л.Р.) не будет применяться к этим несчастным со всею строгостью», Вы, однако, не осмеливаетесь найти более любовный способ воздействовать на них, как постановление Вашего Синода от 24.7 (6 августа) 1929 г. за № 1864, воспрещающее, несмотря ни на какие просьбы, отпевать умерших в отчуждении от Вашего церковного управления. Не говоря уже о перемазывании крещенных, тем же Св. Миром помазанных, каким намазуют и послушные Вам священники, – или о перевенчивании венчанных. В апреле Вы в заботе о заблудших хлопочете о снятии клятв Собора 1667 г., а в августе – вызванный Вашей деятельностью, не для всех еще ясный спор церковный закрепляете как непримиримую церковную вражду».

Далее митрополит Кирилл выражает самую суть противопоставления двух пониманий природы Церкви, сущности церковного единства и происхождения церковной власти:

«Отрицательное отношение к Вашей деятельности по управлению церковному Вы с Синодом воспринимаете как отрицание самой Церкви, ее таинств и всей ее святыни. Поэтому же Вас так изумляет, что, воздерживаясь от совершения с Вами литургии, я не считаю, однако, ни себя, ни Вас стоящими вне Церкви. «Для церковного мышления такая теория совершенно неприемлема, – заявляете Вы, – это попытка сохранить лед на горячей плите». Если в данном случае есть с моей стороны попытка, то не к сохранению льда на горячей плите, а к тому, чтобы растопить лед диалектически-книжнического пользования канонами и сохранить святыню духа. Я воздерживаюсь литургисать с Вами не потому, что тайна Тела и Крови Христовых будто бы не совершится при нашем совместном служении, но потому, что приобщение от чаши Господней обоим нам будет в суд и осуждение, так как наше внутреннее настроение смущаемое неодинаковым пониманием своих церковных взаимоотношений, отнимет возможность в полном спокойствии духа приносить милость мира, жертву хваления».

Митрополит Кирилл решительно восстает против того формально-законнического пользования канонами, которым постоянно злоупотребляет митрополит Сергий:

«Не злоупотребляйте, Владыко, буквой канонических норм, чтобы от Св. Канонов не остались у нас просто каноны. Церковная жизнь в последние годы слагается не по буквальному смыслу канонов. Самый переход патриарших прав и обязанностей к митрополиту Петру совершился в небывалом и неведомом для канонов порядке, но церковное сознание восприняло этот небывалый порядок как средство сохранения целости патриаршего строя, считая последний главным обеспечением нашего православного бытия…»

Все еще употребляя неточное выражение «единоличная преемственная власть», митрополит Кирилл в этом письме отчетливо выражает идею харизматичности первосвятительской власти:

«Становясь на Вашу точку зрения равенства Ваших прав с правами митрополита Петра, мы, при наличии подобных актов (речь здесь идет о действиях митрополита Петра из заключения), имели бы одновременно два возглавления нашей Церкви: митрополита Петра и Вас. Но этого в Церкви быть не может, и Ваши права в ней только отражение прав митрополита Петра и самостоятельного светолучения не имеют. Принятие же Вами своих полномочий от митрополита Петра без восприятия их Церковью в том порядке, как совершилось восприятие прав самого митрополита Петра, т. е. без утверждения епископатом, ставит Вас перед Церковью в положение только уполномоченного митрополита Петра, для обеспечения на время его отсутствия сохранности принятого им курса церковного управления, но не в положение заменяющего главу Церкви или «первого епископа страны»…»

Образ «светолучения» первосвятительской власти служит здесь замечательным выражением православного представления о харизматической, благодатной природе первосвятительства. Напомним, что и само учение о божественных энергиях, утвержденное на «паламитских» соборах ХIV в., опиралось, наряду с многовековым опытом исихастов, также на Евангельский образ Фаворского Света. Именно против признания Божественной, нетварной природы этого Света выступали противники св. Григория Паламы. Этот Свет стяжали подвижники в «умном делании»; этот же образ «светолучения» не случайно возникает у митрополита Кирилла. Для полного разгрома современного «Варлаама» – митрополита Сергия – оставалось необходимым сделать последний шаг – четко выяснить канонические условия, без которых церковная власть этого «светолучения» иметь не может.

Но пока этот шаг не сделан, митрополит Сергий еще имеет возможность защищаться, опираясь на изначально ложную идею заместительства как преемства единоличной власти.

«Не ограничивает моих полномочий, – отвечал митрополит Сергий в письме митрополиту Кириллу от 20 декабря /2 января 1930 г., – и то обстоятельство, что получил я их не непосредственно от св. патриарха, а от местоблюстителя…

Смысл единоличного заместительства в том и состоит, что патриаршая власть всегда остается в Церкви налицо во всем объеме, хотя бы она в данных руках была лишь на очень короткое время и хотя бы до этих рук дошла через много промежуточных ступеней».

Здесь с такой же четкостью, как и его оппонент, митрополит Сергий выразил противоположное, чисто бюрократическое понимание церковной власти. Ясно, что «неизменно сохраняться в полном объеме» могут только полномочия чисто человеческого характера, принятые в соответствии со взаимными обязательствами. Говорить о «сохранении в полном объеме» божественной энергии было бы невозможно, т. к. при неправильных действиях даже и патриарха божественная благодать сопровождать эти действия не будет: наличие сана первоиерарха открывает возможность для действия церквеустроительной благодати, но не гарантирует ее.

Сравнивая первосвятительскую благодать с другим видом харизмы – тайносовершительной, подчеркнем, что при существенном нарушении порядка действий во время совершения таинства, оно может просто не осуществиться. Но в этом случае основные действия священника – определенные и раз навсегда заданные, чего нельзя сказать о действиях первосвятительских по устроению Церкви. Это очень усложняет вопрос.

Вскоре после цитированного выше письма митрополит Сергий с Синодом, не получив «покаянного» ответа от митрополита Кирилла, принимают постановление о предании его архиерейскому суду и увольнении от управления епархией: на запрещение в священнослужении, так же как и в случае с митрополитом Агафангелом, митрополит Сергий не осмеливается.

Церковная жизнь требовала развития учения о Церкви, и оно продолжает развиваться – двумя все более расходящимися путями, лишь один из которых – православен.

По-своему решает митрополит Сергий и вопрос об отношении к фундаментальному указу 1920 г., – как всегда, умело цепляясь за букву и полностью изгоняя реальное экклезиологическое содержание. В своем письме в Париж к митрополиту Евлогию от 15/28 октября 1930 г. он пишет:

«Свой административный разрыв с патриархией (так отныне стала называться сергиевская канцелярия. – Л.Р.) Ваше высокопреосвященство хотите обосновать на указе св. патриарха от ноября 1920 г. Но указ этот предусматривает, так сказать, физическую невозможность сношений с Церковным центром, у нас же с Вами, по Вашему собственному признанию, скорее только взаимное непонимание».

Митрополит Сергий, разумеется, обходит вопрос о том, что в указе имеется в виду реальный Церковный центр – таким центром мог бы быть поставленный собором первый епископ – митрополит Петр, но с ним действительно нет «физической» связи.

А митрополит Сергий?

Митрополит Сергий – центр экклезиологически фиктивный, и связь с ним ничего не решает.

Но митрополит Сергий уверен, что он и есть первый епископ, по крайней мере, «фактический»:

«Вы успокаиваете себя (по примеру Карловацкой группы), – продолжает он в письме к митрополиту Евлогию, – тем, что, порывая с теперешним Московским церковным центром, Вы будто бы не порываете с Русской церковью. Увы, это уже избитая «лесть» (самообман) всех, не желающих подчиниться неугодному им распоряжению патриархии и, в то же время, не имеющих смелости открыто учинить раскол (п.ч. они сознают отсутствие достаточных оснований)… Отказав в подчинении заместителю, Вы окажетесь ослушником и местоблюстителя и потому напрасно будете прикрываться возношением имени последнего, по примеру других раскольников».

Итак, митрополит Сергий упорно загоняет всех в ложную альтернативу: или беспрекословное подчинение его канцелярии, или «раскол». В 1931 г. выходит в свет 1-й номер журнала Московской патриархии, и первая статья в нем излагает окончательно сформировавшиеся взгляды митрополита Сергия на церковную власть. В основу всего построения кладется ложная интерпретация чрезвычайного соборного постановления о местоблюстительстве. Передачу власти местоблюстителю патриархом Тихоном митрополит Сергий объясняет так:

«Оставался единственный путь к сохранению этой власти: личным патриаршим распоряжением указать лицо, которое бы по смерти патриарха восприняло всю полноту патриаршей власти для передачи будущему патриарху… Он имел на то особое поручение от Собора 1917–1918 гг., предложившего ему такую передачу власти временному носителю в случае, когда не окажется в наличии собором уполномоченного учреждения».

Здесь опять двусмысленная формулировка: митрополит Сергий говорит как якобы об одном и том же – о чрезвычайном местоблюстителе, наделенном всей полнотой патриаршей власти, и о местоблюстителе обычном – старейшем по хиротонии члене Синода, имеющем очень ограниченные функции по созыву нового Поместного собора. Митрополит Сергий, безусловно, знает об этом различии, но делает вид, что не придает ему значения, рассчитывая при этом на неосведомленность читателей; либо надо предположить, что он кардинально переосмысливает соборные постановления.

Наконец, митрополит Сергий излагает свою печально знаменитую теорию о «двух первоиерархах».

«По документальным нашим данным, – пишет он, ссылаясь на распоряжение митрополита Петра о заместительстве, – заместитель облечен патриаршей властью в том же объеме, как и заменяемый им местоблюститель. Да и существом дела это требуется, иначе не было бы ответственного кормчего у церковного корабля, и тогда не было бы и цели кому бы то ни было передавать власть».

Здесь идея «единоначалия» выражена в предельно четкой формулировке. По поводу заявлений об ограниченности его прав, он указывает на отсутствие соответствующей оговорки в тексте распоряжения митрополита Петра и делает более важное замечание по существу:

«Такой оговорки в документе от 6 декабря нет, да и по существу дела ее не могло быть. Ведь у нас существует постановление патриарха и Синода от 5/18 мая и 7/20 ноября 1920 г. за № 362, по которому предоставлялось епархиальным архиереям вершить все дела (а не только текущие), когда прекратится административная связь епархии с центром. Какой же был бы смысл нагромождать лишнюю инстанцию – заместителя, если бы последний не мог ничего делать больше предоставленного каждому епархиальному архиерею».

Здесь происходит очевидное смешение понятий: митрополит Сергий сравнивает власть епископа в своей епархии, которую он уже имеет по сану, с властью первоиерарха над всеми другими епископами в Церкви – а это нечто совсем другое. Единственное, в чем прав митрополит Сергий: назначение митрополитом Петром заместителя на случай своего ареста было новшеством, не предусмотренным ни в одном из соборных и патриарших положений. После ареста митрополита Петра иерархи Русской церкви должны были переходить на самоуправление, как это было сделано после ареста патриарха Тихона.

Однако страх перед новыми расколами, создаваемыми по инициативе НКВД, вынудил русских епископов держаться за сохранение единоначалия любой ценой. Единственная роль, в которой в этих условиях мог выступать митрополит Сергий, – это быть уполномоченным митрополита Петра, сохраняющим неизменность курса церковной политики и состава иерархии до выяснения дела митрополита Петра. Но и в этом качестве он мог быть лишь добровольно признан епископатом или его частью, и никакие его распоряжения не могли иметь принудительной силы. Если митрополит Сергий считал такое заместительство бесполезным, то он должен был отказаться от него, призвав русских епископов к самостоятельному управлению.

Но митрополит Сергий развивает идею заместительства в прямо противоположном направлении. На опасность двоевластия, указанную митрополитом Кириллом, он отвечает решительным «отстранением» митрополита Петра от всякого фактического управления: теперь он формулирует это как общий принцип:

«За распоряжения своего заместителя местоблюститель ни в какой мере не может быть ответственным, и потому нельзя ожидать или требовать, чтобы местоблюститель вмешивался в управление и своими распоряжениями исправлял ошибки заместителя. Такое вмешательство повело бы только к еще большему расстройству церковных дел и к анархии, как и всякое двоевластие. Как самостоятельный правитель, заместитель сам и отвечает за свое правление перед Поместным собором».

Власть заместителя, согласно митрополиту Сергию, была ограничена только одним:

«Ушел местоблюститель от должности (за смертью, отказом и под.), в тот же момент прекращаются полномочия заместителя. Само собой понятно, что с возвращением местоблюстителя к управлению заместитель перестает управлять».

К 1931 г. формирование искусственного церковного центра, новой церковной структуры, во главе с митрополитом Сергием, было в основном завершено. Напомним главные этапы в становлении этой структуры: провозглашение солидарности с духом революции; «легализация»; изменение состава епископата; теория первосвятительской власти; учреждение собственного печатного органа. К этому надо добавить еще один важнейший аспект деятельности нового церковного центра: лжесвидетельство об отсутствии гонений на Церковь – еще одна «плата» за легализацию.

В 1929–1930 гг. по всей стране начала разворачиваться новая кампания закрытия храмов и борьбы с религией. По данным советской печати, только в течение 1929 г. по России было закрыто не менее тысячи «молитвенных домов», в основном православных храмов. В период предыдущего гонения, 1922–1923 гг., насильственное разрушение религии было приостановлено под натиском мирового общественного мнения, прежде всего, западного христианства. Попытка такого сопротивления была предпринята и на этот раз. Инициатором выступил папа Пий ХI, который в начале 1930 г. обратился с призывом к верующим всего мира о «молитвенном крестовом походе» в защиту гонимой Русской церкви и религии в целом. Призыв был поддержан архиепископом Кентерберийским.

«Мы испытываем, – говорилось в папском послании, – глубочайшее волнение при мысли об ужасных и святотатственных преступлениях, которые умножаются и усиливаются с каждым днем и которые направлены как против Господа Бога, так и против душ многочисленного населения России, дорогого нашему сердцу, хотя бы уже из-за величия его страданий.

…Рост такого зверства и безбожия, поощряемый государственной властью, требует всеобщего и торжественного возмещения и ответа».

Через две недели после издания папской энциклики, митрополит Сергий под давлением властей был вынужден дать интервью представителям советской печати с категорическим отрицанием какого-либо гонения на Церковь в СССР. Через несколько дней аналогичное интервью было дано иностранным корреспондентам. Под вынужденным лжесвидетельством поставили свои подписи и все члены сергианского Синода.

Это выступление очень затруднило консолидацию западной христианской общественности в борьбе за прекращение антирелигиозных преследований в СССР. В период 1922–1923 гг. с подобным лжесвидетельством выступали обновленцы, но их мнение не было авторитетным, поскольку глава Церкви, патриарх Тихон, не только не отрицал факта гонений, но и сам был его жертвой. Теперь же митрополит Сергий рассматривался западными христианами как законный глава Церкви, и несогласие с его позицией выглядело как «вмешательство» во внутренние дела Русской церкви. За участие в молении о гонимой Русской церкви митрополит Сергий подверг запрещению в священнослужении митрополита Евлогия, возглавлявшего западноевропейские приходы Русской церкви. В ответ на это митрополит Евлогий со своим церковным управлением обратился к Вселенскому патриарху Фотию II с просьбой о временном принятии в каноническое общение, на что получил согласие. Один из членов сергианского Синода, архиепископ Филипп (Гумилевский), через некоторое время обратился с письмом к папе Пию ХI с раскаянием в своем участии в лжесвидетельстве и с благодарностью за поддержку гонимой Русской церкви. За это архиепископ Филипп был арестован (в 1933 г.) вместе с большой группой католического духовенства.

Никакими компромиссами и уступками предотвратить уничтожение Церкви митрополит Сергий не смог. Если к концу 1929 г., согласно данным, приведенным в интервью митрополита Сергия, в его подчинении было около 30 000 приходов, то через десять лет их оставалось всего несколько сотен: таков был результат двух «безбожных пятилеток» (так их назвали сами воинствующие атеисты). Между тем искоренить веру из душ русских людей гонителям не удалось. По данным переписи конца 30-х гг., более 2/3 населения заявили себя верующими. Где же молились Богу эти верующие, где собирались для совершения религиозного культа? Подавляющее большинство были просто лишены такой возможности и хранили веру только в своей душе. В то же время это был период усиления сектантства, значительно более приспособленного к выживанию в условиях тотального гонения.

В этот же период открывается одна из самых удивительных и необычных страниц в истории Русской церкви: существование части Церкви в виде «православных катакомб» – своего рода религиозного подполья. Будущим историкам Церкви еще предстоит подробно прочесть эту страницу. Тайные богослужения в деревнях, городах, лесах, лагерях; бродячие священники (под видом печников, нищих и т. п.); целая сеть нелегальной иерархии; тайные монастыри и духовные старцы – этот уникальный опыт должен стать духовным достоянием всей Церкви. Движение это было неоднородным по своему составу, его отличала неоднозначность политических позиций и многообразие путей духовного подвига и поиска: но тем более этот опыт поучителен и ценен для нас.

Сергианский синод и его «наследники» неоднократно объявляли «катакомбную Церковь» сектантской и раскольничьей, но все эти обвинения необоснованны: катакомбная Церковь имела надежную каноническую основу – и формировались эти основы в полемике с митрополитом Сергием.

В июле 1933 г. один иерарх, не указавший своего имени (предполагают, что это митрополит Иосиф) писал в адрес митрополита Сергия:

«Я считаю Вас узурпатором церковной власти и отказываюсь повиноваться административно-церковным распоряжениям Вашим и учрежденного Вами Синода.

…Вы являли правильное понимание своих полномочий и полную корректность к своему доверителю, поддерживая с ним деловые отношения. Лишившись возможности таких сношений с окончанием «дела митрополита Петра», Вы автоматически становились в положение остальных своих собратий и должны были не новый центр церковного управления утверждать, а сами обратиться и призвать остальных собратий к руководству в церковной жизни патриаршим указом 7/20 ноября 1920 г., изданным именно на случай возникновения невозможности сношений с действительным церковным центром и остающимся в составе действующего права Русской православной церкви. Если бы по силе сего указа некоторые архипастыри обратились к братскому руководству Вашему, ценя Вашу просвещенность, долголетний опыт и архипастырскую мудрость, то нельзя было бы возражать что-нибудь против такого добровольного объединения. Если бы для удобства сношений и поддержания единообразия епархиальной жизни Вы с объединившимися архипастырями учредили для своей группы нечто вроде Синода, но при этом не претендовали бы на обязательность принимаемых Вами решений для всей Русской церкви, нельзя было бы возражать и против такого учреждения. Тогда не понадобилось бы Вам обременять свою совесть обильными прещениями и запрещениями. Все, и объединившиеся под братским руководством Вашим, и замедлившие с таким объединением, по-прежнему оставались бы в каноническом и литургическом единении под затрудненным хотя, но отнюдь не утрачивающим своей реальности каноническим главенством своего первоиерарха митрополита Петра».

Митрополит Сергий не ответил на этот раз ничего…

Документ, несомненно, дошел до сведения православных архиереев и был положен в основу Канонической Позиции катакомбной Церкви. Символом этой канонической позиции было поминание за литургией только имени митрополита Петра как патриаршего местоблюстителя, но без поминания митрополита Сергия как заместителя. Поэтому в церковном народе за такими церковными группами закрепилось название «непоминающие». На деле поминание митрополита Петра выражало категорическую решимость не признавать никакого другого церковного воглавления до нового Собора или до смерти митрополита Петра. Как мы уже говорили, эта позиция закрывала путь любому узурпатору церковной власти, но она также закрывала путь к признанию нового законного местоблюстителя, каковым мог быть только один из двух иерархов: митрополит Агафангел и митрополит Кирилл. Митрополит Агафангел умер, но оставался митрополит Кирилл, который из ссылки и, особенно, во время короткого промежутка между ссылками в 1934 г. занимался энергичной деятельностью по организации Катакомбной церкви. Если бы церковным сознанием было признано, что с арестом митрополита Петра Русская церковь осталась без первоиерарха, то митрополит Кирилл был бы обязан при первой реальной возможности взять на себя эти полномочия. Но поскольку Церковь продолжала признавать своим первосвятителем митрополита Петра, то митрополит Кирилл считал себя не в праве это сделать, дабы не создавать новых церковных нестроений в дополнение к существовавшим. Обладая несравнимо большими правами на сан первосвятителя и связанную с этим саном власть, митрополит Кирилл категорически отказывается от всех уговоров и предложений на этот счет. Так, в январе 1934 г. он пишет одному из своих сторонников (письмо широко разошлось по Катакомбной церкви):

«Из ответа на мнение некоего о необходимости митрополиту Кириллу объявить себя местоблюстителем до времени освобождения митрополита Петра.

Неблагополучие в Русской православной церкви видится мне не со стороны содержимого ею учения, а со стороны управления. Сохранение надлежащего порядка в церковном управлении со смерти святейшего патриарха Тихона и до созыва законного Церковного собора обеспечивалось завещанием святейшего патриарха, оставленным в силу особого, ему только данного и никому не передаваемого права назначить себе заместителя. Этим завещанием нормируется управление Русской церковью до тех пор, пока будет исчерпано до конца его содержание. Несущий обязанности патриаршего местоблюстителя иерарх сохраняет свои церковные полномочия до избрания собором нового патриарха. При замедлении дела с выбором патриарха местоблюститель остается на своем посту до смерти или собственного добровольного от него отречения или устранения по церковному суду. Он не правомочен назначить себе заместителя с правами, тождественными его местоблюстительским правам. У него может быть только временный заместитель для текущих дел, действующий по его указаниям. Вот в этом пункте и является погрешность со стороны митрополита Сергия, признающего себя в отсутствие митрополита Петра имеющим все его местоблюстительские права.

Его грех в превышении власти, и православный епископат не должен был признавать такую власть и, убедившись, что митрополит Сергий правит Церковью без руководства от митрополита Петра, должен был управляться по силе патриаршего указа 7/20.IХ.1920 г., готовясь дать отчет в своей деятельности митрополиту Петру или собору. Если до созыва собора местоблюститель умирает, то необходимо снова обратиться к патриаршему завещанию и в правах местоблюстителя признать одного из остающихся в живых, указанных в патриаршем завещании иерархов. Если ни одного в живых не окажется, то действие завещания кончилось, и Церковь сама собой переходит на управление по патриаршему указу 7/20.IХ.1920 г., и общими усилиями епископата осуществляется созыв собора для выбора патриарха. Поэтому только после смерти митрополита Петра или его законного удаления я нахожу для себя не только возможным, но и обязательным активное вмешательство в общее церковное управление Русской церковью. Дотоле же иерархи, признающие своим первоиерархом только митрополита Петра, вознося его имя по чину за богослужением, и не признающие законной преемственности Сергиева управления, могут существовать до суда соборного параллельно с признающими; выгнанные из своих епархий, духовно руководя теми единицами, какие признают их своими архипастырями, а невыгнанные руководя духовной жизнью всей епархии, всячески поддерживая взаимную связь и церковное единение.

Для меня лично выступление сейчас представляется невозможным, так как я совершенно не уверен в характере отношений митрополита Петра, чтобы убедиться в подлинности настроений последнего, чтобы решить, как поступить. Во всяком случае, быть явочным порядком заместителем митрополита Петра без его о том распоряжения я не могу, – но если митрополит Петр добровольно откажется от местоблюстительства, то я в силу завещания святейшего патриарха и данного ему мною обещания исполню свой долг и приму тяготу местоблюстительства, хотя бы митрополит Петр назначил себе и другого преемника, ибо у него нет права на такое назначение».

Митрополит Сергий, уже не обращая никакого внимания на обличения и деятельность «непоминающих», продолжал укреплять «Московскую патриархию» — созданный им фиктивный центр церковной власти.

14/27 апреля 1934 г. Синод и присоединившиеся к нему архиереи (всего, вместе с Синодом, 21 епископ) присвоили митрополиту Сергию титул Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского. Митрополит Петр, занимая Крутицкую кафедру, становился таким образом викарным епископом собственного заместителя.

9/22 июня 1934 г. митрополит Сергий и его Синод исполняют требование, на котором власти настаивали еще при патриархе Тихоне: налагают запрещение в священнослужении на епископов Зарубежной русской церкви – т. н. «Карловацкой». Напомним, что, по теории митрополита Сергия, наложенное им и его Синодом «запрещение» автоматически делало недействительными все церковные таинства «раскольников» (кроме крещения).

14/27 декабря 1936 г. был принят «Акт о переходе прав и обязанностей местоблюстителя патриаршего престола Православной российской церкви к заместителю патриаршего местоблюстителя, Блаженнейшему митрополиту Московскому и Коломенскому Сергию (Страгородскому), в связи с последовавшей 29.8/11.9 1936 г. кончиною в ссылке митрополита Крутицкого Петра (Полянского)».

Вспомним, что писал митрополит Сергий в своей статье в «Журнале Московской патриархии» в 1931 г.:

«Ушел местоблюститель от должности (за смертью, отказом и под.), в тот же момент прекращаются полномочия заместителя».

Согласно чрезвычайному постановлению Поместного собора 1917–1918 гг. о местоблюстительстве и распоряжению патриарха Тихона, указывавшему имена избранных им кандидатов на эту должность, – после смерти митрополита Петра законным местоблюстителем, облеченным всей полнотой патриарших прав, «автоматически» становился митрополит Кирилл. Таким образом, с 1936 г. до смерти митрополита Кирилла (по предположениям, наступившей в 1942 г.) митрополит Сергий носил звание местоблюстителя «при живом законном местоблюстителе». Как писал в свое время митрополит Сергий в адрес митрополита Агафангела, за такое деяние иерарх подлежит даже «извержению из сана».

Мы не знаем, как сам митрополит Сергий обошел вопрос о правах митрополита Кирилла, но, по-видимому, он счел достаточным основанием для игнорирования этих прав предание митрополита Кирилла «суду архиереев». Некоторое беспокойство, видимо, все же оставалось, т. к. через месяц после провозглашения митрополита Сергия местоблюстителем, в акте от 11/24 января 1937 г., Синод «принял к сведению» распоряжение митрополита Петра от 5.12.1925 г. на случай своей кончины, в котором, по образцу «завещания» патриарха Тихона, указывались последовательно: митрополит Кирилл, митрополит Агафангел, митрополит Арсений, митрополит Сергий. На документ этот ссылался в своем распоряжении от 25.12/8.1 1926 г. и митрополит Иосиф. Митрополит Петр, конечно, не имел никакого права вводить осужденную Вселенскими соборами практику передачи первосвятительских полномочий.

Но если даже митрополит Петр допустил ошибку, то эта ошибка была достаточно убедительно раскрыта в письмах митрополита Кирилла к митрополиту Сергию. Зная, с какой тщательностью умел митрополит Сергий обнаруживать малейшие неточности и промахи в канонической аргументации своих оппонентов, мы не можем допустить мысли, что он «не ведал, что творил». Отсюда вытекает, что сам он не придавал решающего значения своим доказательствам и доводам, но руководствовался какими-то другими соображениями. Намек на это содержится в его известных высказываниях типа: «моя программа – программа Духа Святого»; «я действую по требованию каждого дня»; «вопрос в том, кто кого перехитрит: Тучков меня или я – Тучкова» и т. п. Но вникать в «психологию» митрополита Сергия у нас нет необходимости; как сказано о различении пророков истинных от ложных: «по плодам их познаете их».

Вопрос же о плодах остается, по крайней мере, спорным. Мы полагаем, что никакой реальной пользы для легальной Церкви, никакого хотя бы замедления процесса ее разрушения митрополит Сергий своими неканоническими действиями не принес. Но в то же время несомненно, что его действия нанесли огромный ущерб нелегальной Катакомбной церкви, оторвав от нее значительную часть пастырей и особенно паствы: эта Церковь могла быть во много раз сильнее и многочисленнее, если бы не существовало фиктивного сергианского центра церковной власти.

И к моменту, когда Советское государство было вынуждено обратиться к восстановлению Церкви, ее иерархический состав и духовная традиция могли быть совсем иными. На это также иногда приводится довод, что такую Церковь Сталин восстанавливать бы не стал, но обратился бы с этой целью, например, к обновленцам, несмотря на их непопулярность в народе. Все это говорит лишь о том, что судьбы Церкви (и мира) решаются в конечном счете не нашим умом, но Божьим Промыслом: канонические правила Церкви указывают направление нашей активности и одновременно ставят ей пределы. Митрополит Сергий дерзновенно эти пределы преступил, и с этой точки зрения можно выразить общее убеждение, что, затруднив проявление воли Божией в судьбах Церкви, митрополит Сергий принес Церкви значительный вред. И этот вывод не зависит от наших предположений о том, как развивались бы события, если бы митрополит Сергий не пошел на столь грубое нарушение церковной правды.

Иерархическая структура нынешней Русской церкви и доминирующие в ней типы духовности – выросли из семян, посаженных митрополитом Сергием. Церковь начала восстанавливаться во время войны; по личному решению И.В. Сталина возродился и ее иерархический костяк. 8 сентября (н.с.) 1943 г. 19 архиереев избрали митрополита Сергия патриархом, а 15 мая 1944 г., в связи с его кончиной, Синод принял к сведению его «завещательное распоряжение» о местоблюстительстве митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия (Симанского).

31 января – 2 февраля 1945 г. состоялся Поместный собор, в котором участвовали 45 архиереев и 126 представителей клира и мирян и присутствовали в качестве гостей патриархи Александрийский, Антиохийский и Грузинский, представители Константинопольского престола и других Поместных церквей.

Собор единогласно избрал митрополита Алексия патриархом Московским и всея Руси. Известно, что перед Собором архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) высказывался за избрание патриарха путем жребия из нескольких кандидатов, по образцу Поместного собора 1917–1918 гг. Однако это предложение даже не рассматривалось, и патриарх Алексий избирался путем открытого голосования.

Перед «непоминающими» встал трудный вопрос: с избранием патриарха Алексия отпадало прежнее каноническое основание для самостоятельного управления – узурпация первосвятительской власти митрополитом Сергием; но в то же время вся практика митрополита Сергия и в отношениях с государством, и во внутрицерковных делах была продолжена патриархом Алексием. В этой ситуации часть Катакомбной церкви осталась на прежних позициях, другая ее часть признала законность патриарха Алексия и подчинилась его власти.

Против каноничности Московской патриархии могли быть выдвинуты следующие возражения:

1. Собор 1945 г. состоял из архиереев, не избранных своими общинами и не выражавших волю церковного народа, но целиком зависящих от государственной власти. Поэтому сам Собор и все его постановления недействительны.

2. Собор 1945 г. созван учредителями неканонического органа церковного управления, каковыми являлись все члены Синода при митрополите Сергии, и в первую очередь митрополит Алексий (Симанский), принявший должность местоблюстителя от узурпатора церковной власти, и к тому же незаконным способом – по завещанию. При этом, конечно, предполагается, что Собор 1943 г., по той же причине, недействителен.

3. Из нескольких занимавших принципиально различные позиции иерархических групп Русской церкви: «сергиан», «непоминающих», «парижан», «американцев», «карловчан» (приводим условные, но общепринятые в то время наименования) – на Соборе 1945 г. была представлена лишь одна группа – «сергианская». Численность ее не имеет значения, как величина весьма непостоянная, определяемая внешними факторами: так, в 1940 г. было лишь 4 правящих сергианских епископа, в 1943 г. – 19, в 1945 г. – 49.

Все эти канонические дефекты соборы 1943 и 1945 гг. разделяют с обновленческими соборами 1923 и 1925 гг., и поддержка Восточных патриархов в обоих случаях не решает дела.

Единственным «преимуществом» соборов 1943 и 1945 гг. перед обновленческими было отсутствие в 1943 и 1945 гг. законного первоиерарха, в расколе с которым были бы эти соборы. Мы думаем, что это обстоятельство было решающим, и верим, что милость Божия покрыла все вопиющие канонические дефекты Собора 1945 г., и патриарх Алексий был действительным первоиерархом, т. е. получил харизму первосвятительской власти[7].

В связи с признанием этого факта один из авторитетных руководителей Катакомбной церкви, архиепископ Афанасий (Сахаров), сразу после выборов патриарха принял решение вместе с бывшими при нем иереями, что «должно возносить на молитве имя патриарха Алексия как патриарха нашего».

Мы полагаем, что этот шаг владыки Афанасия был совершенно правильным, но совсем другой вопрос – о фактическом административном подчинении патриарху Алексию. В решении этого вопроса владыка Афанасий повторил старую ошибку – чисто литургического понимания харизмы первосвятительской власти. Ошибка эта выразилась в том, что, рисуя картину излияния божественной благодати через предстоятелей Поместных церквей на епископов и далее – на иереев, владыка Афанасий подразумевал в этой картине именно благодать тайносовершительную. Однако, в соответствии с церковным преданием, подтвержденным решениями Поместного собора 1917–1918 гг., полнотой тайносовершительной харизмы обладает каждый правильно рукоположенный епископ, без прямой связи с наличием или отсутствием первоиерарха. Будучи главой Местной церкви, каждый епископ находится в общении со Вселенской церковью.

Между тем владыка Афанасий пишет:

«Помимо первоиерарха Русской церкви никто из нас – ни миряне, ни священники, ни епископы – не может быть в общении со Вселенской церковью. Не признающие своего первоиерарха остаются вне Церкви, от чего да избавит нас Господь».

Возражая против таких выводов, мы еще раз вспомним об Указе 1920 г., который, предусматривая возможность длительного существования епископов и епархий без первоиерарха, никак не имел в виду, что они при этом остаются вне общения со всей Христовой Вселенской церковью. Можно согласиться лишь с тем, что принципиальное отвержение первосвятительской харизмы у законного первоиерарха действительно означало бы отпадение от полноты благодатной церковной жизни; литургическое поминание первоиерарха есть свидетельство о признании у него такой харизмы. Но рассуждения владыки Афанасия могут быть поняты как обоснование принудительной необходимости для каждого епископа подчиняться всем распоряжениям патриарха, независимо от того, соответствуют ли эти распоряжения канонической правде и религиозной совести епископа.

Именно такое понимание церковной дисциплины и характера власти первоиерарха отстаивал митрополит Сергий, именно против такого понимания боролись митрополит Агафангел, митрополит Кирилл, митрополит Иосиф, митрополит Евлогий, следовавшие духу соборных и патриарших установлений. Хотя владыка Афанасий, будучи продолжателем этой церковной традиции, подчеркивает, что вопрос признания или непризнания патриарха Алексия, хождения или нехождения в храмы Московской патриархии – есть «дело совести», так что он не осуждает непризнающих, однако такой вывод противоречит нарисованной им картине, ибо кому же религиозная совесть может позволить оставаться вне «общения со Вселенской церковью», или, проще говоря, «вне Церкви»?

Неясность экклезиологического сознания до сих пор препятствует борьбе против ложного учения о Церкви и приводит к своего рода «каноническому плену», когда ради требований церковной дисциплины заглушаются требования церковной совести. Такого положения в Церкви быть не может. Весь опыт Русской церкви после собора 1917–1918 гг. свидетельствует о том, что преодоление этого ложного и нетерпимого положения возможно лишь на пути развития православного понимания сущности первосвятительской власти и места епископа в Церкви.

Суть же этого понимания, как мы заключаем из рассмотрения этого опыта, сводится к тому, что харизматическая природа первосвятительской власти проявляет себя именно в церквеустроительных действиях этой власти, в деле фактического управления Церковью. Признание этой харизмы за первоиерархом, с одной стороны, исключает возможность создания ложных центров церковной власти и, с другой стороны, требует от всех членов Церкви, в первую очередь от епископата, постоянного соборного контроля за действиями первоиерарха. Церкви в целом принадлежит суждение о том, какие именно действия первоиерарха соответствуют канонической правде и воле Божией о Церкви, а какие действия – есть плод чуждого влияния, личного произвола и канонических ошибок. В этом смысле оправдана позиция и тех епископов, которые не подчинились распоряжениям патриарха, продиктованным требованиями государства, или ошибочным суждением, или человеческим личным произволом патриарха. Кощунственна мысль, что современный оберпрокурор, т. е. уполномоченный Совета по делам религий, имел власть распоряжаться божественной благодатью или что благодать могла содействовать актам, вредным и разрушительным для Церкви.

Однако такое оставление за епископом и церковным народом права суждения о действиях церковной власти не должно означать разрыва канонического или молитвенного общения с ней. Как только первоиерарх начнет совершать действия, в которых религиозная совесть епископа, опирающаяся на соборное суждение церковного народа, опознает участие первосвятительской Божественной харизмы, епископ должен подчиниться первоиерарху и его велениям, как выражению и осуществлению воли Божией о Церкви. И неподчинение в этом случае действительно будет означать самочинное, раскольническое действие.

Такой взгляд помогает сохранить оба важнейших вклада в понимание природы Церкви, которые внесены опытом ее истории после 1917 г.: с одной стороны, высокое представление о патриаршестве, как проводнике Боговластия и благодатном увенчании церковной жизни; с другой стороны, утверждение достоинства и церковной свободы каждого епископа, как пастыря, несущего личную ответственность за вверенную ему малую Церковь. В основе же всего лежит соборность, которая должна проявляться непрестанно в каждом церковном действии, так что никакой акт церковной власти не может осуществляться помимо соборного «Аминь», свидетельствующего о присутствии в этом церковном акте божественной благодати.

Глава 10

Культ Сталина – против культа Иисуса Христа

Совершившийся в годы Великой Отечественной войны резкий поворот Сталина от политики ликвидации Церкви к покровительственному сотрудничеству с нею, поставил совесть верующих перед новым испытанием. Массовое открытие храмов, восстановление богослужения на шестой части земли – событие огромного духовного значения, по масштабам сопоставимое с деяниями императора Константина или князя Владимира, которых Церковь за это именует «равноапостольными». И в то же время деяние это совершено человеком, не верившим ни во что, кроме самого себя, человеком, которого по справедливости нужно отнести к величайшим преступникам, известным мировой истории, человека, который привел возглавляемую им страну на грань физического и духовного вырождения и едва не вверг весь мир в пожар новой опустошительной войны.

Если можно с полной ответственностью сказать, что Русская церковь в лице патриарха Тихона, соловецких епископов, подвижников «православных катакомб», в лице великого сонма новых мучеников и исповедников явила достойный христианский ответ на испытание Революцией, то испытание (на церковном языке – «искушение») сталинизмом и поныне осталось непреодоленным. Окончательное решение этого вопроса может дать с течением времени только сама Церковь, мы же видим свой долг в том, чтобы в меру доступного нам понимания этот вопрос поставить.

Изучая документы, мы не встретились с какими-либо фактами активного личного участия Сталина в антирелигиозных кампаниях 1918–1919 и 1922–1923 гг., хотя он был членом политбюро, принявшего в марте 1922 г. решение о терроре по делу о церковных ценностях. Но, начиная с 1927–1928 гг., он берет в свои руки инициативу борьбы против религии и Церкви. Для захвата и укрепления личной власти ему было необходимо обострение политической обстановки в стране, восстановление атмосферы гражданской войны. Этой цели служил его план сворачивания «новой экономической политики» и отнятия земли у крестьян путем принудительной коллективизации. Как и в период «военного коммунизма», для подавления крестьянского сопротивления необходимо было прежде всего нанести удар по духовным устоям, по вековым народным традициям. Накопленный в годы Гражданской войны заряд ненависти и глубокая деморализация целых слоев общества обеспечивали успех его планам.

В конце 1927 г., в политическом докладе на ХV съезде ВКП(б) Сталин бросает многозначительное замечание:

«У нас имеется еще такой минус, как ослабление антирелигиозной борьбы».

Проведенная под его личным руководством хлебозаготовительная кампания послужила своего рода «разведкой боем», «генеральной репетицией» перед началом решающего удара по крестьянству. Весной 1928 г. Сталин намечает стратегию нового антирелигиозного наступления. При этом он подкреплял свой план авторитетом Ленина, проводя прямую параллель с кампанией по изъятию церковных ценностей:

«Получилась в известной степени такая же комбинация (конечно, с соответствующими оговорками), какая имела место в 1921 г., когда партия во главе с Лениным, ввиду голода в стране, поставила вопрос об изъятии ценностей из церквей на предмет приобретения хлеба для голодающих районов, построив на этом широчайшую антирелигиозную кампанию, и когда попы, уцепившись за ценности, выступили на деле против голодающих масс и тем самым вызвали озлобление масс против Церкви вообще, против религиозных предрассудков, в частности, против попов и их руководителей, в особенности. Были тогда такие чудаки в нашей партии, которые думали, что Ленин понял необходимость борьбы с Церковью лишь в 1921 году (смех), а до того времени он будто бы не понимал этого. Это, конечно, глупость, товарищи. Ленин, конечно, понимал необходимость борьбы с Церковью и до 1921 года. Но дело вовсе не в этом. Дело в том, чтобы связать широкую массовую антирелигиозную кампанию с кровными интересами масс и повести ее таким образом, чтобы она, эта кампания, была понятна для масс, чтобы она, эта кампания, была поддержана массами».

(Сталин И.В. О работах апрельского объединенного пленума ЦК и ЦКК. Госиздат, 1928. С. 28–30).

Сталинский план борьбы с религией стал энергично проводиться в жизнь начиная с 1928 г., а с начала 1930 г. приобрел характер государственной программы. Указ от 2 января 1930 г. о лишении духовенства части гражданских прав привел к массовому выселению семей священников из своих квартир, к потере права на продуктовые карточки и медицинскую помощь. Этот метод, эффективный и массовый, пришел на смену административным высылкам и расстрелам начала 1920-х годов.

Огромной и разветвленной организацией становится «Союз воинствующих безбожников» (СВБ), выдвинувший лозунг «Борьба против религии – есть борьба за пятилетний план». В докладе «О пятилетнем плане работы безбожников» глава СВБ Е.М. Ярославский разъяснил: «Процесс сплошной коллективизации связан с ликвидацией если не всех церквей, то, во всяком случае, значительной части церквей».

Конечно, инициатива в таком масштабном деле не могла принадлежать самому СВБ – он лишь выполнял четкие установки центральных партийных и правительственных органов. Решающее слово на 2-м съезде СВБ (январь 1930 г.) принадлежало М.И. Калинину, который сказал: «В настоящее время религиозный культ превращается в убежище, куда идет вся эта свора буржуазии».

Наконец, на ХVI съезде ВКП(б) (июнь – июль 1930 г.) снова заявляет о себе действительный инициатор и дирижер всей этой кампании – И.В. Сталин:

«Коллективизация, борьба с кулачеством, борьба с вредителями, антирелигиозная пропаганда и т. п. представляют неотъемлемое право рабочих и крестьян СССР, закрепленное нашей конституцией. Конституцию СССР мы должны и будем выполнять со всей последовательностью. Понятно, следовательно, что кто не хочет согласиться с нашей конституцией – может проходить дальше, на все четыре стороны» (Сталин И.В. Вопросы ленинизма. 10-е изд. С. 360).

Программа войны против собственного народа осуществлялась с широким размахом и неумолимой последовательностью. В результате голода, вызванного изъятием посевного зерна, в результате массовых выселений в неприспособленные для жизни места в период 1930–1933 гг. погибло несколько миллионов сельских жителей (наиболее вероятная цифра – около 10 млн). М. Горький в своем «письме к Сталину» (1930) подчеркивает духовную подоплеку этой грандиозной по масштабам акции:

«Переворот почти геологический, неизмеримо больше всего, что сделано партией… Уничтожается строй жизни, существовавший тысячелетия… начинается разрушение самой глубочайшей основы их многовековой жизни».

Кого же осуждает М. Горький – тех, кто уничтожает? Нет, тех, кто гибнет:

«И вот люди бешено ругаются, весьма часто скрывая под этой фразой мстительное чувство древнего человека, которому приходит конец!» (Огонек. 1989. № 37. С. 23).

Что руководило Сталиным, методично возбуждавшим эту вакханалию смерти? Патологическая ненависть к русскому народу? Но дальнейший опыт показал, что он был в равной степени безразличен к жизни и смерти любого другого народа, если дело касалось его собственных целей. А цель у него всегда и неизменно была только одна – возвеличивание самого себя. Для этого, конечно, существовали разные пути. Но на том пути, который избрал Сталин, он мог возвышаться и побеждать соперников только в атмосфере непрекращаемого террора, и он проявлял неистощимую изобретательность в поисках и сотворении все новых объектов для ненависти масс.

Можно ли усматривать какие-то идейные соображения или, по крайней мере, эмоциональные предпочтения Сталина в неожиданном повороте во второй половине 30-х гг., когда в его пропагандистский арсенал стали включаться националистические и даже церковно-исторические мотивы? Вопреки мнению ряда видных историков (в частности, Г. Федотова, видевшего в этом рецидив русского самодержавия), мы глубоко убеждены, что этот поворот носил исключительно конъюнктурный характер.

К такому повороту Сталина могли подтолкнуть как минимум две причины. Первая заключалась в том, что обстоятельства борьбы за власть потребовали изменить основной объект внутреннего террора. Пока объектом террора было русское крестьянство, Сталин проповедовал беспощадную ненависть ко всему русскому; теперь разгрому подлежали прежние кадры НКВД, старая большевистская партия и городская интеллигенция с их интернациональным (в значительной мере – еврейским) составом и космополитическими убеждениями – на службу этому террору ставился агрессивный национализм.

Вторая причина была глубоко личной, и о ней можно только догадываться – но уйти от ее обсуждения нельзя, так как эта причина была, скорее всего, решающей. Рассматривая деятельность Сталина в целом, можно сделать вывод, что никаких идейных убеждений у него не было вообще. Но зато огромное значение для него имели примеры выдающихся деятелей, достигших власти, славы и авторитета. У них он пытался учиться, подражал им, добивался отождествления себя с ними в народном сознании. Кто был для него первым образцом, не вызывает сомнений, да он и не скрывал этого, провозгласив:

«Сталин – это Ленин сегодня».

Конечно, это подражание было карикатурным, ибо он не обладал и малой долей тех личных способностей, которыми был наделен Ленин, и подражал лишь худшим его качествам и методам – и все же само стремление к такому отождествлению во многом определило характер первого периода его властвования.

Но в середине 30-х гг. появился иной объект для подражания, который открыл перед Сталиным совершенно новые возможности. Головокружительный успех Гитлера показал Сталину, какую могущественную силу в борьбе за власть и влияние представляет умело использованный национализм. В этой связи приведем интересное свидетельство маршала Тухачевского (со слов близко знавших его людей):

«Я вижу, что он скрытый, но фанатичный поклонник Гитлера… Стоит только Гитлеру сделать шаг к Сталину, и наш вождь бросится с раскрытыми объятиями к фашистскому (как убедительно подтвердилось это предсказание в 1939 г.! – Л.Р.)… Сталин оправдал репрессии Гитлера против евреев, сказав, что Гитлер убирает со своего пути то, что мешает ему идти к своей цели, и с точки зрения своей идеи Гитлер прав. Успехи Гитлера слишком импонируют Иосифу Виссарионовичу, и если внимательно присмотреться, он многое копирует у фюрера. Немалую роль, по-моему, играет и зависть к ореолу немецкого вождя» (Знамя. 1989. № 10. С. 26–27).

Вот еще одно ценное свидетельство: крупнейший исследователь деятельности и личности Сталина А. Авторханов утверждает, что Гитлер – «затаенный кумир его сердца», «такой же фанатик власти, как и он» (Технология власти. Франкфурт-на-Майне. 1974. С. 280).

Именно мотивами такого рода можно объяснить то, что Сталин в середине 1930-х гг. приказал официальным историкам объявить крещение Руси «положительным историческим явлением», а деятелям искусства велел прославлять Ивана Грозного и Петра Великого. Возвеличивая крупнейших и притом наиболее деспотических деятелей русской истории в расчете, что отблеск их славы падет и на него, Сталин не сделал в это время ни одного шага для реального облегчения участи русского народа, в частности для возвращения ему Церкви хотя бы как национальной святыни. Он не видел в этом для себя никакой выгоды, и никакие внешние или внутренние силы не вынуждали его к этому. Репрессии 1937 г. со всей силой обрушились также и на остатки духовенства, особенно высшего; церкви продолжали закрываться, так что к 1939 г. (до аннексии западных областей) число действующих православных храмов составляло не более 1 % от дореволюционного количества. В конце 30-х гг. Сталин фактически распускает Союз воинствующих безбожников, полностью передав функции борьбы с религией органам НКВД. Приведем характерное для того периода высказывание (начальника НКВД по Горьковской области И.Я. Лаврушина):

«Особое место в преступной деятельности против советской власти, социалистического хозяйства занимают попы – диверсанты в рясах. Кроме антисоветской агитации, проводимой под прикрытием «христианской проповеди», отцы духовные не гнушаются никакими средствами в борьбе с советским строем. Они организуют контрреволюционные группы, устраивают диверсии, поджоги, состоят шпионами иностранных разведок, подготовляют террористические акты…

Трудно провести сколько-нибудь заметную грань между троцкистами, бухаринцами, эсерами, попами, кулаками и шпионами. Все они являются одинаковыми бандитами с большой дороги, верными псами фашизма и капитализма. И приговор им только один – смерть!» (Сб. Диверсанты в рясах. Горький, 1938).

Сталин в эти годы не выступает лично с антирелигиозными призывами, но, конечно, невозможно себе представить, чтобы без его согласия (а скорее всего, инициативы) вышла, например, брошюра П. Федосеева «И.В. Сталин о религии и борьбе с нею» (Воениздат, 1940). В этой брошюре, в частности, говорилось:

«Борьба с реакционной поповщиной является составной частью классовой борьбы с врагами социализма, с врагами народа. Товарищ Сталин подчеркивал, что наша агитационная работа должна быть поставлена по-большевистски. По-большевистски должна быть поставлена и антирелигиозная пропаганда… Неправильно было бы думать, что религиозные предрассудки могут исчезнуть в порядке самотека, что отмирание их произойдет стихийно… Товарищ Сталин разоблачил несостоятельность утверждения, что мы уже преодолели пережитки капитализма в сознании людей… Борьба с религиозными предрассудками, разоблачение поповщины есть один из участков борьбы за победу коммунизма».

Положение в корне изменилось, когда началась война. Силу Сталин уважал и с давлением обстоятельств считаться умел. Поворот сталинской политики по отношению к Церкви во время войны имел совершенно иной характер, чем национально-пропагандистские новшества 30-х годов. Изменение церковной политики во время войны было, во-первых, вынужденным, а во-вторых, реальным.

Отношение верующих к личности Сталина в большой мере определяется оценкой мотивов, вызвавших восстановление Церкви во время Великой Отечественной войны. Какими же могли быть эти мотивы? Рассмотрим их последовательно.

1. Требования союзников об улучшении положения религии в СССР.

Такое давление на Сталина, действительно, оказывалось – во всяком случае, со стороны общественности и президента США. Во время обсуждения в конце 1941 г. декларации «Объединившихся держав» Рузвельт категорически потребовал включения пункта о «свободе религии». Фактически это было одним из условий предоставления американской помощи по ленд-лизу. После некоторого сопротивления Сталин уступил (переговоры вели Гарриман в Москве и Литвинов в Вашингтоне). Однако для удовлетворения союзников достаточно было ограничиться эффектными демонстративными шагами в пользу Церкви: прекращением атеистической пропаганды, публикацией в печати положительных материалов о Церкви, отменой комендантского часа во время празднования Пасхи и т. п. Все это и было сделано уже в начале 1942 г.

2. Массовое открытие храмов на оккупированных территориях.

Вообще говоря, идеологическая стратегия фашизма состояла в раздроблении, извращении и, по возможности, ликвидации христианства, как одного из «порождений еврейства», и в замене его местными языческими культами. Однако из пропагандистски-тактических соображений оккупационные военные власти не препятствовали верующему населению открывать церкви. При освобождении этих территорий советской армией церкви оставлялись открытыми – в противном случае контраст был бы слишком разителен. Сохранились свидетельства о массовых крещениях русского населения во время оккупации. Так, некий игумен Георгий, проведя такие крестины в станице Кущевской Кубанской области в октябре 1942 года, спрашивал у верующих:

«Куда вы так спешите?» – На что получил характерный ответ: «Каждый день дорог, батюшка, может раньше, чем прибудет постоянный священник, опять наши придут и опять конец церкви…» (Русское возрождение. Париж. 1982. № 18. С. 113–117).

В связи с управлением большим количеством вновь открытых храмов Сталин встал перед проблемой восстановления церковной иерархии. Возможно, Сталину вначале импонировала национально-языческая ориентация фашизма, но постепенно, по мере того как обозначилось военное поражение Германии, его преклонение перед Гитлером стало ослабевать, и он стал искать новую идеологическую стратегию, более перспективную для своего дальнейшего личного возвышения.

3. Опасность возникновения русского национального движения, направленного против большевизма и Сталина.

Эта опасность персонифицировалась в лице генерала Власова, который настойчиво предлагал немцам сформировать мощную многомиллионную «русскую освободительную армию». В качестве необходимого условия он выдвигал создание самостоятельного русского правительства в эмиграции, которое вступило бы в союзнические отношения с Германией. Ряд свидетельств (см. «Хронология», 1942–1943 гг.) говорит о том, что Сталин рассматривал эту возможность как главный козырь в руках противника (аналогично немецкий командующий фон Бок считал предложение Власова «решающим для исхода всей кампании»). Гитлер, в конечном счете, отверг эту идею, но заранее рассчитывать на такую удачу Сталин не мог, тем более что немцами были предприняты крупные пропагандистские акции в пользу Власова. По-видимому, именно страх перед русским национальным движением, поддержанным немцами, стал главным мотивом для реального изменения церковной политики Сталина. Здесь уже нельзя было ограничиться декларативными мерами, здесь речь шла о действительной борьбе за массовое народное сознание. Поскольку одним из основных элементов программы Власова было восстановление национальной Церкви, то у Сталина оставался единственный выход – попытаться перехватить инициативу.

4. Личные религиозные мотивы Сталина: пробуждение в нем «страха Божия» под влиянием катастрофических неудач, чувства собственного бессилия и непомерной ответственности.

Такому движению души могло способствовать воспитание, полученное в детстве от верующей матери, и семинарское образование Сталина. Существует церковное предание о том, что к Сталину обратился с «пророчеством» и советами о ходе войны митрополит Гор Ливанских Илия (Антиохийская православная церковь). Мы приводим в «Хронологии» под 1942 г. выдержки из этого пророчества, широко ходившего среди верующих. Вопрос о достоверности этого текста и связанных с ним событий, в частности о его влиянии на Сталина, может быть выяснен только путем работы с государственными архивами, к которым мы не имели доступа. Косвенным подтверждением особо близких отношений митрополита Илии с советским правительством может служить исключительно пышный прием во время его визита в 1947 г., открытие в Москве подворья Антиохийской церкви в 1948-м (наряду с Сербским и Болгарским), активное участие Антиохийского патриархата во всех пропагандистских акциях Московской патриархии в послевоенные годы.

Можно ли допустить подобное религиозное движение души у такого человека, как Сталин? Мы думаем, что такую возможность исключить нельзя. Сталин не мог не знать, что Гитлер считает себя служителем каких-то могучих мистических сил, и мог прийти к выводу о необходимости как-то подражать и что-то противопоставить ему и в этом. Глубина, подлинность и мощь всенародного религиозно-нравственного подъема в годы Великой Отечественной войны свидетельствует о том, что действительно Дух Божий пришел на помощь народам России в тот критический момент, когда решалась судьба человечества.

Но если силою обстоятельств Сталин был вынужден этому Духу хотя бы отчасти подчиниться, то тем более страшным становится его духовное преступление в послевоенные годы: спасенный от позора и гибели Силою Божией, он замыслил присвоить себе славу, честь и поклонение, которые подобают только Единому Богу.

Вообще говоря, дух православной традиции избавляет нас от необходимости давать оценку с церковных позиций тем или иным социально-общественным учениям и тем более государственным деятелям. Так, в эпоху революции Церковь могла исполнять свое христианское служение миру и человеку, независимо от взглядов отдельных своих членов на коммунистическую идеологию или от оценки личности Ленина.

От Церкви как общества верующих требовалось лишь подтвержденное реальными поступками свидетельство своей веры; служение же Церкви миру предполагало только самую общую нравственную оценку происходящих событий, исходя из общепризнанных основ человеческих отношений. Какая именно экономическая политика необходима народу на данном этапе его истории, как конкретно должны реализоваться в социальной сфере общие принципы справедливости, какая партия или лидер должны стоять у руля государственного управления – все это решает сам народ, и Церковь может участвовать в решении этих вопросов лишь в той степени, в какой народ ее к этому призывает.

Церковь отвергла обновленческое движение, пытавшееся низвести ее до уровня политической организации (идеологически и нравственно солидарной с революционной партией). По той же причине вызвали в Церкви мощное сопротивление двусмысленные формулировки декларации митрополита Сергия от 1927 г., которые в контексте общественной ситуации того времени прозвучали как выражение духовной солидарности с революцией и коммунизмом. Хотя уже при патриархе Тихоне было принято – в качестве общецерковной позиции – подчинение верующих гражданской власти «не за страх, а за совесть», церковное благословение мирской «власти и воинства ее»: но здесь шла речь совсем о другом.

Сейчас, духовно осмысливая прошлое, извлекая для себя нравственные уроки, пытаясь постичь глубину подвига новых угодников Божиих – исповедников, мучеников, страстотерпцев, – для верующего очень важно избежать «политизации» своего сознания, не поддаться новому соблазну смешения церковного и мирского, не позволять себе выносить суждения о Церкви, исходя из своих идеологических симпатий и предубеждений. Конечно, не всегда легко бывает провести различение церковного и мирского, споры и разномыслия здесь неизбежны, но сама необходимость такого различения у православного верующего сомнений вызвать не может.

Принципиально иная духовная ситуация возникла в Церкви в связи с поклонением Сталину. Здесь речь шла уже не о лояльности и не о традиционном благословении всякой государственной власти, но исключительно и только об одном: о духовно-нравственной оценке данной конкретной личности – И.В. Сталина. «Культ личности» – это достаточно точное выражение, сформулированное правящей партией для описания факта всенародного поклонения Сталину. Это был действительно Культ, в котором Церковь приняла самое деятельное и непосредственное участие (о чем неоспоримо свидетельствуют многочисленные документы того времени). Поэтому невозможно уклониться от обсуждения вопроса о культе личности вообще и о самом объекте этого культа, а именно – о личности И.В. Сталина. Все, кто ощутил дух этого культа, чувствуют, что здесь политическая проблема переходит в религиозную. Но ясно осознать, где проходит граница и в чем заключается религиозное содержание культа Сталина – эта задача еще стоит перед Церковью во всей своей неотменимой значительности.

С точки зрения исторического исследования ситуация существенно отличается от проблем 20-х гг., где необходимо было прежде всего разобраться в хаосе противоречивых фактов, доводов и свидетельств. По отношению к периоду 1945–1953 гг. основные факты очевидны и свидетельства налицо. Это не означает, что нет необходимости в поиске и обнародовании новых, малоизвестных фактов и сведений – но общая картина событий прорисовывается достаточно ясно уже из того, что лежит на исторической поверхности. Трудность – и при том немалая – состоит здесь не в установлении фактов, но в осмыслении и оценке того, что в целом общеизвестно. Пережитое нашей страной в эту эпоху столь невероятно и фантастично, что не укладывается в здравое человеческое сознание и не поддается рационалистическим объяснениям. Тем не менее все это действительно было, притом, по историческим меркам, было совсем недавно; не понятое и не преодоленное до конца, это грозит в той или иной форме повториться снова.

В связи с этим нам предстоит кратко рассмотреть несколько вопросов богословского порядка.

В оправдание того, что Церковь присоединилась и в какой-то мере возглавила всенародный культ Сталина, иногда приводится следующее соображение: этот культ не был связан с каким-либо искажением в догматическом вероучении и в богослужебной традиции – поэтому никакой измены православию в этом культе нет. Такая постановка вопроса заставляет нас задуматься о самых основах нашей веры.

Что такое христианство вообще? Это, безусловно, культ – но не культ идеи, не культ закона, не культ нации, не культ природы, не культ космоса. Может быть, это прозвучит неожиданно, но христианство есть, прежде всего, культ личности, а именно культ Иисуса Христа. Все остальное: вероучительный догмат, моральный закон, иерархическая структура, таинства и обряды – имеет смысл и значение лишь постольку, поскольку служит конкретным выражением культа Иисуса Христа. Христианство, к сожалению, не является единым: различные конфессии отличаются важнейшими элементами вероучения, обряда, церковной структуры и религиозной психологии, но одно является общим – поклонение и служение Иисусу Христу. Это – первичное и главное в христианстве. Единый Бог, сотворивший мир, не воплощается, согласно христианской вере, иначе, как в Иисусе Христе: ни в мировом разуме или духе, ни в космосе, ни в природе, ни в нравственном законе, ни в какой-либо нации, ни в человеческом роде в целом. Тем самым дано абсолютное свидетельство о том, что человек, человеческая личность, в совершенстве явленная в Иисусе Христе, есть самое глубокое, самое всеобъемлющее начало из всего, что сотворено Богом.

Поклоняясь Иисусу Христу как единственному Спасителю, восстановившему нарушенное единство Бога и человека (это нарушение свободной связи с Богом и есть первородный грех, из которого проистекают все беды человечества), Церковь поклоняется и святым, что позволяет говорить также о «культе личности» святых. Протестантизм, опасаясь нарушения единственности и исключительности культа Иисуса Христа, отвергает культ святых; православие же и католичество не усматривают в этом какого-либо нарушения верности, поскольку поклоняются святым именно как ученикам и последователям Иисуса Христа. При этом очень важно, что общецерковное признание святости – без всяких исключений – может быть только посмертным.

Обрядовые, узаконенные формы поклонения Иисусу Христу, при всем их непреложном значении, не первичны – для одних членов Церкви они являются способом выражения их живой, личной и непосредственной веры в Иисуса Христа, для других – школой и путем к приобретению такого личного отношения. Церковные таинства служат цели онтологического соединения верующего с Христом: в этом случае действенность таинства опять-таки зависит от личного отношения, от личной веры того, кто прибегает к таинству (или того, кто несет ответственность за еще не раскрывшуюся личность, если речь идет о младенцах). Перед тем как верующий подходит к чаше с причастием, священник от его имени возглашает:

«Да не в суд и не в осуждение будет мне причащение святых Твоих Тайн».

О том, как опасно причащение без должного духовного настроя, предупреждал еще апостол Павел:

«Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей. Ибо кто есть и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает» (1 Кор., 11: 26–30).

При всех различиях в понимании смысла и значения таинства Причастия, все христиане согласны между собой в том, что это таинство совершается во имя Иисуса Христа, Который сказал:

«Сие творите в Мое воспоминание» (Лк., 22: 19).

Таким образом, и само таинство Причастия есть выражение личного отношения верующего к Иисусу Христу, и действие на него этого таинства зависит от качества этого отношения (хотя, согласно православному учению, само по себе претворение хлеба и вина в Тело и Кровь Христа происходит независимо от духовного состояния причастников). Это рассуждение о Причастии мы привели здесь в качестве возражения тем, кто считает, что подчеркивание личного отношения к Христу есть якобы «крен в сторону протестантизма». Для всех христиан в равной степени непреложна истина: начало и суть религиозной жизни есть личное отношение к Христу, акт свободной воли, нравственное расположение сердца.

В этой связи вопрос о «культе личности» перестает быть религиозно-нейтральным. Напротив, он оказывается близок к основному религиозному вопросу: какой именно личности мы поклоняемся, кому в действительности мы отдаем наше сердце?

Глава 11

Прообраз Антихриста

Что же такое Сталин?

Мы не считаем нужным приводить здесь жизнеописание Сталина или изложение отдельных фактов его деятельности: поток публикаций на эту тему, появившийся в последнее время, избавляет нас от этой необходимости. Никто теперь не может сослаться на неосведомленность в этих фактах нашей истории. Иди и смотри! Те же специфические материалы, которые связаны с отношением церковной иерархии к Сталину, мы, в соответствии с общим планом книги, приводим в документально-хронологической части. Материалы эти говорят сами за себя: некоторые примеры мы прокомментируем ниже. Но что представляется нам совершенно необходимым – это поставить вопрос именно о религиозном смысле происшедших событий, попытаться связать их с церковным преданием и вписать их в апокалиптический контекст священной истории.

Церковное предание запрещает вершить суд над человеческой душой: глубочайшие тайны сердца ведает только Бог, и лишь на всеобщем суде, когда все «тайное станет явным», будет вынесено справедливое соборное суждение, скрепленное Божественным Приговором. При жизни человека никто не может быть уверен в себе или в ком-нибудь другом, что он будет осужден или что он избежит этого суда. Хотя, надо признаться, мы и не в состоянии найти какую-нибудь положительную черту в натуре или в действиях Сталина, мы далеки от того, чтобы абсолютизировать свое личное убеждение и ставить вопрос о посмертной судьбе этого человека – предоставим рассуждения на эту тему «всезнающим» мистикам вроде Даниила Андреева, который в своей «Розе мира» описывает посмертную судьбу Сталина (да и не только его!) во всех деталях…

Для нас необходимо сейчас определить другое – характер, типологию того вида зла, которое вошло в мир через личность Сталина (конечно, не только через него!). Зло в мире многосложно и многолико: отсутствие ориентиров и различений в этой сфере может приводить – и приводит – к тяжелым религиозным и нравственным ошибкам. Не будем ставить и вопрос о каком-то моральном осуждении тех, кто разделял всеобщее поклонение Сталину, включая и церковных иерархов. Но отказ от осуждения не означает, что мы их оправдываем. Мы просто считаем себя не в праве ни осуждать, ни оправдывать тех, кто жил в то страшное, фантасмагорическое, почти непостижимое для нашего сознания время. Но то, что происходило тогда, должно быть названо своим именем – это необходимо для нас как противоядие от неизлеченной духовной болезни, перешедшей в хроническую форму и всегда угрожающей неожиданным обострением.

Наиболее общую классификацию форм зла естественно искать в текстах Священного Писания. Предлагаемое нами толкование не является общепринятым, но, как мы надеемся, не противоречит основам православного вероучения.

Согласно церковному пророческому преданию, предельным воплощением зла на земле должен (или может, если апокалиптические пророчества считать условными) стать некий «человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею» (1 Фес., 2: 4).

В церковной литературе он именуется обычно Антихристом (заглавная буква указывает на то, что это – имя собственное). В этом же тексте у апостола Павла названы еще две силы, содействующие Антихристу: «тайна беззакония», подготавливающая его временное торжество, и «сатана», обеспечивающий его «силами», «знамениями» и «чудесами ложными». Анализ текстов позволяет провести прямую параллель между этим учением апостола Павла и образами Апокалипсиса (Откровения) Иоанна Богослова. В 13-й главе Откровения говорится о трех силах, объединяющих свои усилия в борьбе против Иисуса Христа, воцаряющегося на земле. «Зверь, выходящий из бездны» может быть отождествлен с Антихристом; «зверь, выходящий из земли» – с тайной беззакония и «дракон, низверженный с неба» — с сатаной.

Не ставя вопрос о буквальном толковании пророчеств, будем исходить из надежды, что мудрость предания предвосхищает многие проблемы нашего времени, носящие в действительности универсальный характер. Для нас существенно то, что указанные апокалиптические образы мы можем рассматривать как символы трех основных типов богоборчества, имеющих разное происхождение и природу и, что самое главное, требующих принципиально разного к себе отношения.

Прямым и несомненным злом может считаться только начало, связанное с «бездной» или «преисподней» – это начало проявляет себя в тех силах человеческой души, которые противоречат всеобщему нравственному закону и почти единодушно воспринимаются человечеством как нечто преступное, криминальное, запретное. Принципом этого преступного начала является ничем не ограниченный и не сдерживаемый эгоизм индивидуальности, готовой на все – вплоть до уничтожения других – ради удовлетворения собственных вожделений и целей. Если преступники объединены в коллектив, сообщество или толпу, это не меняет суть – ответственность несет каждый лично. В глубокой древности на это начало в человеческом роде было наложено Божественное запрещение («проклятие»), одним из выражений которого стал нравственный закон, «написанный в сердце» (Рим., 2: 15). В строгом смысле слова, только эта форма богоборческого бунта может именоваться «злом» или «преступлением» и подлежит насильственному ограничению и пресечению. В нашу эпоху эта форма зла с наибольшей полнотой выявила себя в фашизме.

Существенно иной характер имеют две другие силы, вступающие в борьбу с христианством: свободные в своих действиях, они представляют собой скорее силы «добра без Христа» (выражение преподобного Серафима Саровского). Не запретные и не преступные сами по себе, они подлежат осуждению и ограничению лишь в том случае и в той мере, в какой прибегают для достижения своих целей к прямому и непосредственному преступлению. В евангельском повествовании эти силы представлены «сатаной», который во время «искушения в пустыне» (Мф., 4: 1–11) предлагает Иисусу альтернативный (отнюдь не преступный, хотя и глубоко ложный) путь спасения человечества; и Понтием Пилатом – носителем римской цивилизации, по сути своей безрелигиозной, построенной на человеческой деятельной энергии, законе и здравом смысле. По существу, тот и другой изменяют своим принципам и целям, содействуя прямым преступлениям: сатана из зависти вдохновляет апостола Иуду предать Христа (Ин., 13: 27); Понтий Пилат из страха за свое благополучие нарушает римский закон, потворствует «беззаконию», разрешив казнить явно невинного человека. Иисус не проклинает ни того, ни другого: с сатаной он вступает в диалог и отвергает его план спасения, а неверующему Понтию Пилату напоминает о Божественном источнике власти и закона. И тот и другой осуждаются не за свои программы или принципы, но лишь за конкретное преступление, которое ими совершено:

«Более греха на том, кто предал Меня тебе», – говорит Иисус Пилату (Ин., 19: 11).

Но при такой постановке вопроса мы не найдем в истории какую-нибудь организованную силу, полностью свободную от причастности ко злу: это относится также и ко всем без исключения христианским государствам и к исторической Церкви. Поэтому и в тех случаях, когда конкурирующие с Христом и Церковью силы оказываются вовлеченными в ряд конкретных преступлений, они все равно не могут быть осуждены и запрещены как целое; т. е. на основании отдельных нарушений закона не могут сразу быть объявлены преступными их принципы, цели, программы и организации.

Может быть, такое осуждение стало бы возможным, если бы христианство где-либо в исторической практике явило бы во всей полноте мирской жизни чистую силу добра, не запятнанную никаким грехом или преступлением. Но пока такая полнота не была явлена, Богоустановленная справедливость предоставляет конкурирующим силам возможность свободного состязания с христианством – выбор же между ними осуществляет человечество в ходе исторического процесса. И если Церковь, христианское государство, христианская общественность или отдельный христианин позволяют себе нарушать эту справедливость и объявляют преступлением само по себе несогласие со своими взглядами, другую веру или отсутствие веры, другую духовную или социальную программу, – то это ввергает в преступление самих христиан, с неисчислимыми и тяжкими последствиями для дела Христова. В этом смысле свобода убеждений и организаций (основной принцип либерализма) является не прихотью богоборческой воли, но Богоустановленным законом, нарушать который не позволено никому.

Пророчества апостола Павла и Иоанна Богослова, которые мы привели выше, служат духовным предостережением о том, что попытки спасения и земного устроения без Иисуса Христа могут в конечном счете привести к окончательному и полному союзу с преисподней – и тогда носители «добра без Христа» будут осуждены именно за это глобальное соучастие во всемирно-историческом преступлении: за всецелую поддержку Антихриста, как носителя несомненного и уже прежде осужденного злого начала. Если стремление к добру было искренним и отвержение Иисуса Христа было связано лишь с непониманием или маловерием, то ничто не помешает носителям добрых стремлений признать Христа, когда Он проявит Свою власть и справедливость очевидным для всех образом, как об этом пророчествует Апокалипсис. Если же скрытым двигателем этих стремлений была лишь гордыня эгоистического самоутверждения, то это и обнаружится в измене первоначальным целям, в союзе с силами преисподней против Христа.

И все же, несмотря на угрожающую опасность, никому не позволено выдавать возможное и лишь в исторической перспективе намечаемое преступление – за нечто уже свершившееся и подлежащее уже теперь осуждению и каре. Если даже сатану, «умыслы» (2 Кор., 2: 11) которого в основном определились, Христос не заключает в бездну до исполнения этих умыслов, то тем более нельзя подвергать преждевременному и несправедливому осуждению людей, впавших в заблуждение, но еще способных раскаяться, изменить свои намерения. Государство, в особенности христианское, получив право на применение силы против «злых дел» (Рим., 13: 4), призвано к соблюдению строжайшей справедливости; Церковь, более того, смягчает эту справедливость милосердием.

Если же представители государства и церкви выдвигают не вполне доказанные обвинения в адрес своих идейных и политических врагов, а тем более предпринимают насильственные действия на основании этих обвинений, то они тем самым способствуют разжиганию духа ненависти и вражды, подрывают основу нравственного авторитета христианства, отталкивают от себя помощь Божию и как бы дают моральную «санкцию» своим противникам на союз с силами преисподней. Именно ошибки такого рода погубили христианскую монархию в России – да и не только в ней.

Итак, тщательно оберегаясь от повторения подобных ошибок даже в мыслях, попытаемся понять, какие именно человеческие и исторические реальности могут быть символизированы теми силами, которые пытаются осуществить в мире «добро без Христа».

Естественно предположить, что одна из этих сил представлена религиозно-индифферентной гуманистической цивилизацией, основанной на реализации творческих потенций, разума и деятельной воли человека – развитии начал римской государственности. Здравый смысл; эффективный труд; индивидуализм, ограниченный законом; правовое общество и демократическое государство – таковы характерные черты этой цивилизации, в наши дни победоносно вовлекающей в свою орбиту все большую часть человечества. Для христианина принципы этой цивилизации могут представляться в чем-то неверными, в чем-то недостаточными – но кто имеет право назвать эти принципы преступными? Можно лишь констатировать, что в эту цивилизацию временами вторгается некий дух «беззакония», требующий себе жертв: первый город построил Каин, в основании Рима – братская кровь, буржуазные революции тяготеют к цареубийству, Петр I предательски умерщвляет своего сына и т. п. Реальность далеко не всегда соответствует принципам, но ведь то же самое можно сказать и о цивилизации христианской.

В России эта гуманистическая цивилизация взяла власть, но не сумела удержать ее во время Февральской революции.

Вторая сила, вступающая в борьбу как против христианской, так и против гуманистической цивилизации – это социалистический или коммунистический утопизм, выдвигающий на первый план единство человеческого рода, социальную справедливость, подчинение индивидуального и частного – интересам целого. Для этой силы характерен «эсхатологический» пафос, обращенный к массовому сознанию и переносящий исполнение всех человеческих чаяний в историческое будущее, предвещая скачкообразный переход из «темной» эпохи в «светлую». Христианству этот коммунистический утопизм противопоставляет коллективную человеческую гордость, не желающую признать свою зависимость от Бога; против буржуазного гуманизма выдвигает обвинение в социальном неравенстве и господстве одних людей над другими.

Все эти идеи можно признать ложными, но опять-таки нельзя считать их преступными. Революция, которую произвели в России большевики, безусловно, была движима именно этим эсхатологическим духом, к которому оказалось чрезвычайно предрасположенным прежде всего русское и еврейское безрелигиозно-мессианское сознание. Конечно, большевики сумели победить своих более либеральных конкурентов не только благодаря силе своих идей, «овладевших массами»; но благодаря тому, что решились – в противоречии со своими конечными целями – прибегнуть к таким методам борьбы за власть, которые нарушали нравственный закон человечества. Они и сами не отрицали того, что историческая необходимость и сопротивление врагов могут побуждать революцию к бесправным и жестоким действиям (так же действовали и буржуазные революции в Европе).

Церковь обличила эти нарушения Богоустановленного закона, «написанного в сердцах»; окончательная же оценка революции и ее плодов принадлежит истории – не будем предвосхищать ее выводов (написано в 1989 г. – Л.Р.).

В контексте нашей отечественной истории важно отметить другое: вызванные революцией к жизни темные, преступные начала человеческой души не удовлетворились служебной ролью; силы преисподней не захотели служить утопическим целям общечеловеческого счастья; силы зла постепенно овладели рычагами государственной власти и поставили утопическую идеологию на службу своим цинично-эгоистическим вожделениям.

Средоточием, персонифицированным носителем этого преступного начала был Сталин. Чем больше открывается фактов о мотивах, методах и результатах его деятельности, тем более убедительно подтверждается этот вывод. Из многих свидетельств приведем для примера только одно: «Резюмируя все сказанное о Сталине, можно утверждать, что это был аморальный человек с преступными наклонностями» (Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина // Огонек. 1989. № 41. С. 22).

В связи с методами захвата Сталиным государственной власти невольно вспоминаются слова древнего пророчества, относимые обычно к Антихристу: «И восстанет… презренный… придет без шума и лестью (т. е. ложью. – Л.Р.) овладеет царством» (Дан., 11: 21).

В среде верующих выдвигается, однако, серьезная альтернатива, существенно меняющая нравственные акценты в оценке личности Сталина, а именно: «Сталин был носителем в основном позитивных, светлых целей, но исторические обстоятельства и личные недостатки привели к тому, что эти цели достигались неразумными, жестокими и беззаконными действиями».

Вина за подобные действия при подобном подходе в значительной мере переносится на тех, кто препятствовал осуществлению его «исторически положительных целей»: жестокость методов оправдывается коварством, силой, «криминальной сутью» его противников.

О каких же позитивных целях Сталина может идти речь?

Многие верующие и сейчас искренне усматривают проявление этих целей в том, что Сталин «вернул к жизни» национальное начало, прежде всего русское – и в связи с этим восстановил и Церковь, и некоторые важные элементы народной и государственной (более того – имперской) традиции России, а через них – начала христианской цивилизации. В этом смысле некоторые даже называют Сталина «типичным византийцем на русской почве».

В противовес этим утверждениям выдвигается – и снова с христианских позиций – довод, что как раз национализм и «деспотическая традиция» русской (восходящая к византийской и татарской) государственности породили сталинщину, извратив «демократические» устремления Февральской и Октябрьской революций.

Таким образом, вопрос о религиозно-нравственной оценке личности Сталина переводится в плоскость идейного спора о роли и месте национального начала в христианской картине мира. Не определив свою позицию в этом споре, мы рискуем быть уведенными в сторону от сути дела – религиозной проблемы «культа личности» Сталина.

Что же говорит о национальном начале христианское предание?

Первое, что обычно вспоминают по этому поводу, – текст апостола Павла о том, что во Христе «нет ни эллина, ни иудея» (Кол., 3: 11). Из этого многими делается ошибочный вывод, что национальное начало греховно по своей сути и должно преодолеваться в христианстве. Этот вывод иногда смягчается утверждением, что пока мы живем в греховном и несовершенном мире, надо считаться с национальным разделением как с существующей реальностью. Такая негативная оценка противоречит всей многовековой практике Православной Церкви.

Сложность заключается в том, что вопрос о нации не может быть правильно поставлен без некоторого углубления в основы христианской антропологии – учения о человеке.

Согласно новозаветному учению, «человек Иисус Христос» (1 Тим., 2: 5) имеет двойное происхождение: по материнской линии он принадлежит к тому же человеческому роду, что и каждый из нас – единство человеческого рода символизируется (не будем касаться вопроса о буквальном понимании этого символа) общим происхождением от праотца Адама.

По отцовской же линии Иисус не имеет предков: в этом смысле Он является «новым человеком» (Кол., 3: 10; Еф., 4: 24). Новый Завет и церковное богословие говорят о том, что Иисус Христос является основателем нового человеческого «рода»: если к роду Адама мы принадлежим по рождению (Деян., 17: 26–29), то к роду Христа – по крещению (Ин., 3: 4; 1 Пет., 2: 9).

Приобщаясь в таинстве к Иисусу Христу как новому человеку, мы, так же как и Он, оказываемся принадлежащими одновременно к двум человеческим родам: роду Адама и роду Иисуса. Тексты Нового Завета неоднократно говорят о том, что «ветхий человек» должен «умереть» в нас (Рим., 6: 6) – но лишь для того, чтобы «воскреснуть», уже без греха.

«Ветхий» или «естественный» человек не исчезает в крещении – отношение нового человека к ветхому состоит в том, чтобы этого ветхого человека спасти от греха и погибели, т. е. воссоединить его с Богом. Поскольку ветхий человек, род Адама, имеет природу, пораженную грехом, и при этом обладает свободной волей, это дело спасения становится процессом, происходящим во времени: как в течение жизни индивидуальной, так и в исторической жизни всего человечества. Не прекращается этот процесс и после физической смерти – временного разлучения души с телом; некоторые богословы высказывают даже утверждение о том, что процесс спасения продолжается и после Страшного суда.

Исходя из учения о двойственности человеческой природы крещенного во Христа человека, мы можем в общих чертах решить вопрос о национальном начале. Очевидно, что народ, или нация, – это одна из основных структур естественного человечества (говоря о «народе», обычно имеют в виду кровное или культурно-психологическое единство; говоря о «нации» – единство политическое и социальное). Если род человеческий, род Адама, должен быть спасен, то вечному спасению подлежат и народы, о чем свидетельствует, в частности, Откровение Иоанна Богослова. Говоря о Новом Иерусалиме, «сходящем с неба», апостол пророчествует: «Спасеные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь народов» (Откр., 21: 24–26).

Следовательно, несмотря на то, что «народы» в настоящее время, как и все человечество, поражены первородным грехом, т. е. оторваны от Бога, – само начало «народа», само по себе органическое членение человеческого рода по национальному принципу является не только не греховным, но Богоустановленным принципом, сохраняясь в спасенном и преображенном человечестве. Это – очень важный вывод, позволяющий с христианских позиций противостоять универсалистским учениям, отрицающим абсолютную ценность национального начала.

Но в то же время христианская антропология позволяет избежать опасности идеализации народного начала, смешения или отождествления его с началом церковным. Если человек крещен, то он, принадлежа одновременно к двум родам – роду Адама и роду Иисуса, – есть в то же время цельный человек, в котором оба человеческих начала соединены неразрывно. Этот цельный в своем двуединстве человек может объединяться с другими как на основе природного единства в Адаме, так и на основе природного единства во Христе.

В первом случае христианин является членом своей семьи, народа, нации, государства или какого-либо общественного союза; во втором случае – он же является членом Церкви, которая в Новом Завете именуется «Телом Христовым». Поскольку Церковь состоит из людей с двойным «происхождением», она может в аспекте «ветхой человечности» своих членов приобретать национальный характер, более того – может в этом аспекте выступать как одна из общественных организаций. Но в том, что делает ее Церковью, что составляет сущность ее единства – в аспекте «нового человечества», Церковь не является общественной организацией и не имеет национального характера. Об этом и говорит апостол Павел, когда призывает «совлечься ветхого человека с делами его» (имея в виду дела греховные) и «облечься в нового», «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Гал., 3: 9–11).

Христианский универсализм, таким образом, выражает единство «рода Иисуса»; универсализм же гуманистический исходит из единства «рода Адама».

В силу двойственности своей человеческой природы Церковь в исторической практике по-разному определяла свое взаимоотношение с нацией и государством. Так, во времена римских гонений церковь организовалась как совокупность независимых религиозных общин, избегавших всякого участия в жизни языческого общества. Принятие христианства как государственной религии привело к тому, что весь народ стал состоять из людей крещенных, т. е. из членов церкви. Народ в лице своей государственной власти заявил о принятии высших духовных и нравственных целей Церкви: греховный, но ищущий исцеления ветхий человек признал человека нового в качестве спасающего и преображающего начала. Неудивительно, что в этих условиях сложилось представление о союзе, согласии или «симфонии» церкви и государства. Кодекс Юстиниана определяет, что и церковь и государство даны человеку от Бога и потому должны действовать совместно, дополняя и поддерживая друг друга. Это учение, при некоторой неопределенности, в целом совершенно правильное – ведь Адам тоже сотворен Богом и, несмотря на грех, образ Божий в человеке разрушен не полностью (иначе человечество уже давно погибло бы). Поэтому и апостол Павел, благословляя государственную власть, «страшную» «не для добрых дел, но для злых», говорит, что «существующие власти» «от Бога установлены», и верующие должны повиноваться им «не только из страха наказания, но и по совести» (Рим., 13: 1–7).

Отношения между церковью и государством складывались по-разному на православном Востоке и католическом Западе. Византийская империя до конца сохранила «симфонию» и в качестве образца передала ее славянским и кавказским народам. Римская же церковь встретилась с многообразием языческих народов при отсутствии у них общего государства – это вынудило ее взять на себя некоторые объединяющие функции, свойственные имперской власти. Не отождествив себя с какой-либо конкретной нацией или государством, римская церковь стала своего рода «империей»: наднациональным и сверхгосударственным объединением со своим особым языком (латынь) и ни от кого не зависящей администрацией, полностью управляющей мирскими аспектами церковной жизни и активно участвующей в политических международных делах.

Однако и в Византии иерархическое членение церкви не вполне совпадало с административной и национальной структурой империи. Так, наряду с великой Константинопольской церковью, в пределах империи существовали еще три вполне самостоятельные (автокефальные) церкви с собственными патриаршими кафедрами: Александрийская, Антиохийская и Иерусалимская. Стремление богословски осмыслить природу Церкви как человеческую природу Иисуса Христа привело к появлению теории «пентархии»: пять патриархатов (включая Римский) рассматривались как органическое членение Христова Тела – их существование связывалось с пятью органами чувств, свойственными Христу как человеку. В дальнейшем эта теория не утвердилась (хотя бы потому, что возникли новые автокефалии), но сама эта тенденция византийской мысли очень показательна.

У народов славянских и кавказских церковь в наибольшей степени оказалась связанной именно с национальным началом: церковь у этих народов послужила целям национального объединения и создания самостоятельной государственности. Обращаясь к народу на его родном языке и помогая ему осуществить свои национальные задачи, церковь становилась «народной святыней», а христианские начала проникали в самые основы народного самосознания. Тесный союз церкви с нацией был исторически благотворен для этих народов, но в то же время создавал опасность нарушения правильных взаимоотношений «ветхого» человека и «нового». Если в Византии церкви угрожала чрезмерная втянутость в наднациональную имперскую политику, то у народов славянских и кавказских церковь нередко оказывалась подчиненной национальным интересам: такое подчинение константинопольские богословы считали особой ересью, которую они назвали «филетизмом».

В силу общей греховности «ветхого» человека, национальное начало требовало нравственного контроля и пастырского руководства со стороны духовно независимой церкви – когда же национальное ставилось выше церковного, то это ослабляло спасающее и преображающее воздействие церкви на народную и государственную жизнь. Самое же худшее начиналось тогда, когда в самой церкви (еще раз вспомним о ее двуединой человеческой природе) «ветхий» человек начинал подчинять себе «нового». Именно это произошло в Русской церкви после ее иерархического отделения от Константинопольской патриархии и победы «иосифлянства» над «нестяжательством» в начале ХVI века. Извращение внутренней структуры церкви привело к ее катастрофическому духовному ослаблению, в результате чего «симфония» по византийскому образцу ни в Московском царстве, ни в Российской империи так и не удалась.

Глубокие изменения в жизни народов и государств в ХХ веке привели к появлению новых форм взаимоотношения церкви и мира, а также «ветхого» и «нового» человеческих начал внутри самой церкви. Современные государства, отделив от себя церковь, предоставили ей роль частного сообщества, реальный объем прав и авторитет которого определяются нравственным состоянием и духовными установками самих народов и государств. В частности, в связи с эмиграцией возникла обширная православная диаспора, составленная из верующих, живущих вне границ своих национальных государств.

Русская диаспора создала четыре формы церковного устроения: часть приходов, верная государственному принципу членения церкви, осталась в иерархическом подчинении Московской патриархии; Американская православная церковь объединилась по территориальному принципу и получила автокефалию; Русская церковь за рубежом (карловацкая или синодальная) объединилась по национальному принципу и создала самостоятельное церковное управление; Архиепископия Франции и Западной Европы обратилась за иерархическим возглавлением к Константинопольскому патриархату, исходя из его «вселенского», т. е. всемирного, общеправославного, и наднационального характера.

Острые конфликты и продолжающиеся богословские споры по поводу этих канонических решений сводятся, по существу, к определению конкретной формы взаимодействия двух начал: «ветхого» и «нового» человека. Многообразие этих форм оказалось неизбежным в связи с многообразием форм жизни и духовных стремлений «ветхого» человека. Вопрос же о том, какая форма «симфонии» «ветхого» и «нового» человека в принципе является наиболее истинной и полной, – этот вопрос для христианского сознания остается открытым.

Борющиеся между собой за преобладание в «ветхом человечестве» три мировые силы, о которых мы говорили выше, по-разному определяют свое отношение к нации.

Универсалистские тенденции, исходящие из факта единства человеческого рода, приводят, естественно, к попыткам «преодоления» национального начала, к оценке этого начала как негативного, разделяющего, разрушающего общечеловеческое единство. В лучшем случае это начало терпится в качестве второстепенного источника культурного разнообразия. Такое негативное отношение к национальному принципу членения человечества разделяют с социалистическим утопизмом также и духовные течения, основанные на переживании мистико-спиритуального единства всего космоса, включая и человечество. Идеями «всеединства» было проникнуто в предреволюционной России «новое религиозное сознание», уходившее корнями в мистические прозрения Владимира Соловьева. Хотя и на совершенно других идейных основах, но такой же универсалистский, сверхнациональный характер носила и коммунистическая революция в России.

Буржуазно-гуманистическая цивилизация рассматривает нацию как одно из частных (но при этом фундаментальных) форм человеческих объединений. Каждая нация имеет свои интересы, борьба за осуществление которых ограничена нормами государственного и международного права: между нациями имеет место такое же узаконенное соревнование, или конкуренция, как и между индивидами. Закон в особенности защищает права малых наций, оберегая их от силового подавления или принудительного поглощения со стороны наций более крупных и могущественных. Эти принципы выдвинула и Февральская революция: одним из первых постановлений (от 20 марта 1917 г.) Временное правительство отменило все вероисповедные и национальные привилегии и ограничения – в тогдашних условиях это означало прежде всего защиту интересов малых наций и неправославных религиозных общин.

«Преисподнее» начало в человеческом роде, очень мощное, но не имеющее возможности открыто провозглашать свои цели, стремится использовать заимствованные где угодно идеалы и принципы.

Критерием выбора лозунгов служит лишь практический успех в достижении действительных, но прямо не называемых целей. В зависимости от конкретной ситуации в качестве таких лозунгов могут служить и принудительный универсализм или тоталитаризм, и безграничные права индивида, и национальная исключительность, и расовое превосходство, и религиозный фанатизм. Для целей «преисподней» важно только одно: взяв какие-либо естественные или искусственные разделения и различия в человеческом роде, придать этим разделениям агрессивный, непримиримый, смертоносный характер. Действие преисподней проявляется не в самом выборе идей и лозунгов, но лишь в том духе ненависти и вражды, который с помощью этих идей и лозунгов возбуждается.

Именно такое отношение к идеологии характерно для Сталина.

Глава 12

Участие Церкви в религиозном поклонении Сталину

Всех исследователей деятельности Сталина поражает его крайняя беспринципность, готовность менять идейную позицию на прямо противоположную, если это диктовалось обстоятельствами борьбы за укрепление личной власти. В то же время неизменной доминантой его политики являлось возбуждение в народе духа ненависти, натравливание одних слоев населения на другие, насаждение картины мира, в которой все пронизано коварными заговорами и кровавой жестокостью. Сталин, по существу, внушал народу, что весь мир – это «преисподняя», где все основано на беспощадной борьбе всех со всеми, на циничном эгоизме, не имеющем внутренних ограничений: эгоизме индивидов, партий, классов, наций, корпораций, блоков, лагерей. Можно, таким образом, сказать, что сущность сталинизма – это война. Прав всегда оказывается тот, кто сильнее. Но «сила» включает в себя и полную свободу от убеждений, от принципов, от обязательств, от моральных ограничений. В этом – огромная «сила» Сталина, корень его «побед и достижений». Ни один из его противников или соперников такой полнотой внутренней «свободы», свободы для зла – не обладал.

Сила – тот идол, которым преисподняя соблазняет человека, и опустошенная грехом человеческая душа, не знающая Силы Божией, рабски влечется вслед этому соблазну, губя себя и сея гибель вокруг. В рамках такого химерического сознания представлялось совершенно естественным, что свой собственный эгоизм (личный, национальный и т. п.), подразумеваемый и оправданный общей картиной мироустройства, должен откровенно и безудержно восхваляться как возвышенное и благородное следование каким-нибудь идеалам: психология, в высшей степени характерная для уголовных сообществ.

А. Авторханов обобщает свои исследования феномена сталинизма в таких словах: «Он решил занять место официально изгнанного христианского Бога, чтобы вся страна молилась отныне ему одному. В церковь ходят только верующие, но в церковь Сталина ходили все, и никто не верил ни в какой коммунизм, в первую очередь – сам глава этой церкви. Именно поэтому «молитвы» паствы были гиперболические по формулам, напыщенные по тону и насквозь фальшивые по существу» (Загадка смерти Сталина. Франкфурт-на-Майне, 1976. С. 280).

Отношение Сталина к русскому народу и Церкви характеризуется теми же чертами криминально-циничного эгоизма, как и его отношение ко всем остальным реальностям бытия. Лживая националистическая демагогия, насаждавшаяся Сталиным, нанесла тяжкий нравственный ущерб именно здоровому и естественному проявлению русского (да и не только русского) национального сознания и чувства. Действительное возвращение к народным корням произошло во время великих испытаний Отечественной войны; сталинская же мифология привела к возобновлению процесса национального распада, потери национального лица и неповторимой живой самобытности народного духа. И насаждавшаяся Сталиным после войны стилизация жизни под «русизм» и даже «византизм» только способствовала углублению внутренней опустошенности народной души.

Какую же роль в своих планах уготовил Сталин Русской православной церкви – по существу, новой церковной организации, которая была «зачата» уже в 1927 г. и окончательно сформировалась в 1945 г.?

Вернувшийся после войны из эмиграции архиепископ Антоний (Марченко) получил «возможность» (несомненно, выполняя прямое задание) опубликовать такое, например, программное заявление: «Наша родная церковная жизнь… выполняет не только свою внутреннюю, идейную миссию по религиозно-нравственному воспитанию нашего народа, но и, что важнее всего, выявляет свое всемирно-историческое призвание, объединяя весь православный мир и все славянские народы под одним общим церковно-национальным лозунгом великой и неумирающей Кирилло-Мефодиевской идеи. «Москва – третий Рим» остается по-прежнему символом всемирной собирательной идеи, в противовес папству, с его стремлением к духовному самодержавию, епископским аристократизмом и маниакальными мечтами о земном владычестве. Посещение Москвы Восточными патриархами, посещение Святой Земли святейшим патриархом Алексием, приезд в Москву делегации от Православной чешской церкви и, в результате, назначение туда русского православного Экзарха говорит об исключительном оживлении в лоне Православной вселенской кафолической церкви, под фактическим водительством русского православия: «Москва – третий Рим, а четвертому не бывать», – как говорили наши предки, во времена Иоанна III…» (Журнал Московской патриархии. 1946. № 9. С. 54–57).

Приведем обобщающий вывод крупнейшего зарубежного историка Русской церкви Иоганна Хризостомоса по поводу Всеправославного совещания в Москве в июле 1948 г.: «Московское совещание Православных церквей должно было продемонстрировать ведущую роль Москвы в мировом православии. В этом вопросе желания патриархии и советского правительства совпадали, и обе стороны придавали исключительное значение проведению этого совещания. Хотя совещание обратилось с посланием к христианам всего мира, однако в центре внимания организаторов совещания находилось мировое православие. Оно должно было показать себя как моральную силу, на которую опирается восточный блок, в противоположность другим церквам в странах свободного мира» (Церковная история России новейшего времени (на нем. яз.). 1965–1968. Т. 3. С. 119).

В патриаршем послании по поводу празднования 800-летия Москвы в 1947 г. центральное место занимает такое утверждение: «Москва как воплотившая и сосредоточившая в себе истинное православие, стала центром этого православия…

И над нынешней, современной нам Москвой, мы веруем, несомненно веет то же древнее благословение, которое изначально почивало на ней» (Журнал Московской патриархии. 1947. № 10. С. 1).

Вот чего добивался восседавший в Кремле «сверхчеловек», готовя завоевательные походы в Европу и Азию! «Древнее благословение» над сталинской Москвой, а значит – это каждому ясно – над ним, Сталиным. «Мы веруем» в это – свидетельствует перед всем миром сам патриарх…

Приведем еще одно свидетельство – крупного деятеля русской эмиграции Ю.П. Денике, пытающегося выразить сущность сталинского замысла: «Сейчас призрак коммунизма – это призрак тоталитарной диктатуры и ее армии. И – что наиболее страшно – это меньше всего призрак… То, что я называю «новой идеологической политикой», в первую очередь подчинено задаче подготовки новой войны… Но в то же время это – звено в выполнении грандиозного замысла, над которым веет дух великого инквизитора: внушить целому огромному народу, что он живет совсем в другом мире, чем это ему представляется; создать и внушить воображаемую историю, воображаемую картину жизни за пределами Советского Союза и воображаемую картину самой советской действительности…» (Новый журнал. Нью-Йорк, 1948. ХIX. С. 164–179).

В деле создания такой фантастической картины мира руководству Московской патриархии отводилась одна из ключевых ролей. Можно сказать, предельный в современной истории распад сознания и совести был достигнут тогда, когда глобальные замыслы Сталина по расширению сферы своего господства с помощью малых и больших войн (см. «Хронология», 1946–1952 гг.) получили идеологическое обоснование в беспрецедентной по размаху миротворческой демагогии.

Поистине апокалиптическим ужасом веет от сталинской «борьбы за мир!».

Именно в это страшное и преступное дело сознательной подготовки небывалой всемирной бойни только ради эгоистического самоутверждения одного человека оказалась втянутой Русская церковь. Сознательным это дело было, конечно, для самого Сталина, а что касается русских иерархов – ведали они, что творят, или нет – мы судить не можем. Но факт остается фактом: культ личности именно такого человека Московская патриархия поддержала всей мощью своего духовного авторитета! Несомненно, что именно это было конечной целью, ради которой Сталин возвел Церковь из социального небытия (куда он же и вверг ее) – на вершину общественного признания и материального благополучия.

Из множества выступлений церковных иерархов, целенаправленно и с постепенно возраставшим пафосом сотворявших религиозный культ Сталина, приведем, например, такое: «Благословенного мира, прочного благополучия и истинного спокойствия для труда можно достигнуть не иначе, как путем правды; с делами правды народов незримым, но действенным образом связаны дела Правды Божией… с Правдой Божией связано и стремление современных миролюбивых народов жить в мире и справедливости.

…Мы счастливы, что эту правду осуществляет наш народ под твердым водительством всеми признанного вождя и вдохновителя миролюбивых народов Иосифа Виссарионовича Сталина…» (Из речи патриарха Алексия на III Всесоюзной конференции сторонников мира в Москве в ноябре 1951 года.)

Итак, носителем «правды народов», «действенным образом связанной с Правдой Божией», Сталин уже был объявлен. Что ждало бы нас дальше, если бы он, в соответствии с многократными пожеланиями архиереев, прожил еще «долго, долго» и сумел установить свою «правду» на всей земле?.. К счастью, на этот раз Правда Божия судила иначе…

А что можно сказать о таких «художествах»: «Вы упрочили в сердцах трудящихся всего мира евангельские заветы (это Сталин-то! – Л.Р.) братства, единения и свободы…

Зная твердо, как трудно идти против рожна, уповаем, что в первые же годы второго Вашего семидесятилетия противники истины и справедливости прозрят, придут к Вам и скажут: прав ты, Иосиф премудрый, и справедливы суды твои, научи же нас, как зажить в мире с братьями, сыздавна нами обижаемыми и унижаемыми.

Буди, Господи, буди».

(Из поздравительной телеграммы католикоса-патриарха всей Грузии Каллистрата по поводу 70-летия Сталина. ЖМП. 1950. № 1. С. 5.)

Тяжким кощунством звучит постоянное призывание Имени Божьего в подтверждение вопиющего лжесвидетельства в многочисленных речах «златоуста Московской патриархии» митрополита Николая Ярушевича. Например, такое: «Тяжкие свинцовые тучи продолжают сгущаться над горизонтом, множатся, ползут, все шире захватывают небосклон. Зловещая черная тень ложится на города и долы, на мирные поля и пастбища. Душен предгрозовой воздух, и все труднее дышать человеку на земле. В третий раз на протяжении жизни одного человеческого поколения зверь войны, еще более жестокий, чем раньше, еще более свирепый, готов вырваться на волю (но кто же в это время выращивал этого «зверя», как не Сталин! – Л.Р.).

Я приехал из той страны, где небо остается свободным и чистым от этих сгустившихся над человечеством туч войны. Спокойна и земля моей Родины, уже залечившая свои раны мирным трудом великой семьи братских народов (20 миллионов гулаговских рабов, более половины населения – крепостные! – Л.Р.).

…С удивлением и восторгом убеждаются народы в том, что империалистическая вакханалия подготовки к войне не отражается ни на спокойствии, ни на развитии моей страны, где все дышит верой в мирное сожительство людей, все направлено к утверждению мира между народами (эпоха массовых депортаций; вся страна – военный лагерь! – Л.Р.).

…В титаническом борении добра со злом, света с тьмой, правды с ложью для христианской Церкви нет вопроса о выборе места: место ее предуказано самой ее основой, смыслом, задачей, целью.

…Правда непобедима (а кто «носитель правды», уже объявлено. – Л.Р.). А значит – непобедимы и мы, ее исповедники, служители, поборники. Сплотим свои ряды и с новой отвагой – вперед!

Благословение Бога будет пребывать с нами в этой священной борьбе!..» (Из речи на Конгрессе народов в защиту мира в Вене в декабре 1952 г.)

Скажут – митрополит Николай не знал правды? Может быть, точнее будет сказать – он не хотел ее знать? Очень уж хотелось оказаться в рядах «непобедимых служителей правды»! Может быть, он сознательно лицемерил, считая это необходимой «платой» за то, чтобы народ мог молиться в открытых храмах? Но речи его производят впечатление почти фанатичной увлеченности. Нельзя не засвидетельствовать здесь же, что церковная память сохранила образ митрополита Николая, как человека искреннего и верующего. Тем страшнее разыгравшаяся трагедия христианской личности. Как много еще надо пересмотреть и переосмыслить, чтобы такое духовное падение стало невозможным…

Следуя своему кумиру и повелителю, ревностно исполняя его задания по «борьбе за мир», Московская патриархия выполняла и свою специфическую функцию, возможно, с большей степенью инициативы и самостоятельности – насаждение духа ненависти и вражды внутри христианского мира.

Самые яростные поношения обрушивались, конечно, на голову папы римского:

«Сейчас возглавитель католической церкви, ослепленный давней злобой к православным и, особенно, к славянам, а среди них – в высшей степени к русским советским людям, этот старый заклятый враг Советского Союза, открыто вошел в мрачный лагерь факельщиков нового пожара. Весь мир знает его, как агента американского империализма.

…Свое антихристианское (! – Л.Р.) лицо во всем его духовном уродстве показал папа римский в недавние дни своим декретом об отлучении от Церкви коммунистов и сочувствующих им…» (Из речи митрополита Николая на Всесоюзной конференции сторонников мира в августе 1949 г.).

Орудием «князя тьмы» было объявлено также экуменическое движение – объединение в основном протестантских церквей, но с участием и ряда церквей православных, свободных от сталинского влияния (Константинопольской, Александрийской, Иерусалимской, Элладской).

Официальный «специалист» Московской патриархии по экуменизму протоиерей Г. Разумовский в своем докладе на Совещании православных церквей в Москве в 1948 г. провозгласил:

«Если сейчас начал существовать Всемирный совет церквей, это приходится расценивать как тяжелый и грозный признак для всей вселенной… Князь тьмы готовит из соблазненных им церковников подставного виновника гибели мира…

…О! Смерть! Тебе еще сохранено твое жало! Последователи твоего Победителя – Христа, снова, во дворцах нового Пилата, дважды отреклись от своего Учителя! Отреклись забвением Божией заповеди: «не убий»… Экуменические архиереи и книжники вновь готовы научить народы, чтобы они снова кричали: «Распни, распни Его!»…

Грозный симптом!

Ужасное время заката Запада!»

Может быть, Московская патриархия выступила здесь как ревностная защитница православной традиции и вероучения и проявила поэтому такую нетерпимость к католикам и протестантам? Нет, дело вовсе не в этом. Все акции Московской патриархии были подчинены целям глобальной сталинской стратегии, как она сложилась в тот период: панславизм, всеправославное единство, военно-экономический союз соцлагеря под личным руководством Сталина.

В качестве основных «врагов человеческого рода» были обозначены: американский империализм, римский католицизм, еврейский сионизм, экуменизм и масонство. Стройность картины коренным образом нарушалась тем, что в православном мире у Москвы был «конкурент», имевший гораздо больше оснований считаться духовным центром православия – Константинопольский Вселенский престол. Не случайно Сталин, потерпев поражение в дипломатической борьбе за «проливы» (т. е. за Константинополь), стремился захватить власть путем коммунистического переворота в первую очередь в Греции и Турции (см. «Хронология», 1947 г.).

Константинопольская Вселенская патриархия, традиционно «первая по чести» в православии, авторитет и влияние которой в ХХ веке заметно возросли, не признавала претензию Московской патриархии на фактическое лидерство в мировом православии. На протяжении 500 лет лишенная опоры на собственную государственность, Вселенская патриархия пребывала в бедственном положении, претерпевая постоянные притеснения со стороны турецкой власти. Основания для ведущей роли в православии Вселенская патриархия находила в силе традиции, в хранении и развитии святоотеческого богословия, в творческой духовной энергии, позволившей ей активно участвовать в жизни современного мира.

Умудренная ошибочным и горьким опытом поддержки советского церковного обновленчества, Вселенская патриархия оказалась в духовном эпицентре мировых событий также и потому, что ее иерархическое руководство приняли на себя несколько миллионов православных христиан разных национальностей, рассеянных по всему миру войнами и революциями нашего века. Московская патриархия могла противопоставить всему этому только одно – политическую поддержку Сталина. Но этого оказалось достаточно, чтобы попытаться расколоть православный мир на две части. Это отчетливо проявилось во время Всеправославного совещания в Москве в 1948 г., когда признание авторитета Вселенского престола продемонстрировали только грекоязычные церкви: Александрийская, Иерусалимская, Элладская и Кипрская.

Опираясь на поддержку Сталина, Московская патриархия пыталась подчинить себе православный мир путем канонического и политического принуждения. В этом уже начинала проявляться определенная «традиция»: как митрополит Сергий в свое время аналогичными методами узурпировал власть внутри Русской церкви, так созданная им Московская патриархия пыталась теперь узурпировать власть во всем мировом православии. Тем самым разрушалась истинная традиция православной соборности, которая есть внутрицерковное воплощение мира, принесенного Христом. Так сеялись семена будущих раздоров, расколов и отчуждения, по слову Писания:

«От пророка до священника – все действуют лживо… говоря «мир! мир!», а мира нет» (Иерем., 6: 14).

Если верно, что Сталин – один из ближайших прообразов Антихриста, и культ его личности служит предупреждением человечеству о возможности еще более глобального нравственного падения, то с какой неожиданной и конкретной убедительностью звучит пророчество об одном из главных признаков апокалиптической эпохи:

«Когда будут говорить «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба» (1 Фес., 5: 3).

Самая суть преисподней – это война всех против всех; «мир» же – это гармония и полнота бытия, которая может быть в конечном счете дана только Богом.

«Мир Мой даю вам, – говорит Иисус, – не так, как мир дает, Я даю вам» (Ин., 14: 27).

Когда же о мире устами Сталина говорит преисподняя – это становится предельным надругательством над истиной.

«Велика ответственность тех, – писал в 1948 г. Георгий Федотов, – кто по самому своему призванию поставлены на страже истины и свободы, но вынуждены отравлять и развращать сознание народа. Велика ответственность русского писателя, ученого, епископа. Самый тяжелый грех – грех патриарха…»

Федотов говорит, конечно, не о личном грехе (это – сокровенная тайна отношений человека с Богом), но об ответственности за воздействие патриаршего слова. Назвав вещи своими именами, кто после этого решится бросить камень в покойного патриарха за его общее со всеми ослепление? Судить его может только Сам Глава Церкви – Господь Иисус Христос. Верующие и неверующие, образованные и малограмотные, начальствующие и подневольные – все, кроме, быть может, лагерных смертников, были охвачены этим жутким наваждением. Великий, страшный урок…

«Общая вина, общий грех, – продолжает Федотов. – Без признания их нет духовного возрождения России. Без покаяния нет очищения… Но горе чужой стране, которая взяла бы на себя дело возмездия. У каждого народа достаточно своих собственных грехов, демократии тоже стоят перед судом. Самозванные же судьи сами становятся преступниками. Если в политике есть место нравственным идеям, то во всяком случае не идее возмездия…» (Новый журнал. Нью-Йорк, 1949. ХХI. С. 247–248).

Великий русский христианский философ Владимир Соловьев, в мучительном личном опыте преодолевший соблазн «всеединства», в предсмертном сочинении «Три разговора» (1900 г.), посвященном главным образом христианскому отношению к войне и миру, нарисовал, опираясь на святоотеческую литературу, образ грядущего Антихриста. «Повесть об Антихристе», включенная в «Три разговора» как отдельная вставка, получила – подобно средневековым апокалиптическим апокрифам – самое широкое распространение среди верующего народа и духовенства.

На наш взгляд, Соловьев несколько «идеализировал» Антихриста, описав его как спиритуалиста, одержимого идеями мессианского утопизма – только горделивая зависть к Иисусу Христу заставляет его, по Соловьеву, встать на преступный путь. Пример Сталина учит нас, что «зверь, выходящий из бездны», преступен изначально, по коренному решению своей свободной воли.

Но что наиболее поучительно в «Повести об Антихристе» – это сцена соблазнения христиан. Антихрист предлагает каждой «конфессии» то, что ей наиболее дорого в христианстве, будь то священные обряды, иерархическая власть, соблюдение традиций или свобода изучения Писания. За все это он требует лишь поклонения себе как верховному владыке мира. Пропаганда Антихриста имеет успех среди большинства верующих, пока не встречает отпор со стороны «старца Иоанна», который говорит:

«Самое дорогое для нас в христианстве – сам Иисус Христос; мы охотно воздадим тебе почести, если ты искренне признаешь себя Его учеником и слугой».

В ответ на это Антихрист не может сдержать ярости и, не выдерживая роли «человеколюбца», идет на открытое убийство…

Церковь, зная о том, какие непомерные соблазны для греховного и слабого человека представляет неограниченная власть, оказывала высокие почести даже и лично недостойным христианским императорам, царям и князьям. Это были почести, оказываемые не человеку, а имени; не конкретной личности, а званию христианского государя. Если же государь оказывался еще и лично благочестив, то законные почести согревались живой любовью подданных.

Но при чем тут Сталин? Носил ли он христианское звание? Исповедал ли хотя бы раз свою веру в Бога? Преклонил ли он хоть раз свою преступную голову перед Иисусом Христом? Его «византинизм», «русизм», «панславизм», благоволение к Церкви – не есть ли это те самые «подарки», которые щедро раздает Антихрист тем, кто готов ему поклоняться, обожать и прославлять его?

Культ личности Сталина есть прообраз всеобщего поклонения Антихристу, включая и впавших в прельщение христиан. Это – всего лишь прообраз и предостережение, поэтому мы обязаны воздержаться от духовного осуждения тех, кто в этом поклонении участвовал.

Трагический урок обращен не к ним, а к нам, получившим возможность узнать фактическую правду об этой эпохе. Но если мы и теперь не извлечем выводы из этого урока, если по-прежнему будем оправдывать преступления против человечества и соблазняться химерами сталинизма – значит, душа наша в каких-то сокровенных тайниках своих чает и ждет Антихриста. И рано или поздно он откликнется на этот зов…

Приложения

Приложение I

Изменения в составе епископата Православной российской церкви. 1918–1939

Приведенный ниже список был составлен в 1977 г. для первого издания книги «Трагедия Русской церкви. 1917–1945 гг.» (по «Словарю епископов» митрополита Мануила и др. источникам) и с тех пор не дополнялся.

Умерли

1. Андроник (Никольский), архиеп. Пермский (казнен в Перми в 1918–1919 гг.).

2. Владимир (Богоявленский), митр. Киевский. Убит 25 января в Киеве.

3. Варсонофий (Лебедев), еп. Кирилловский, викарий Новгородский, 2 сентября.

4. Ефрем (Кузнецов), еп. Селенгинский, вик. Забайкальский. Расстрелян в Москве: П1.

5. Иннокентий (Кременский), еп. Вольский, вик. Саратовский.

6. Иоанн (Смирнов), архиеп. Иркутский. 3 декабря в Иркутске.

7. Иоанникий (Дьячков), еп. Олонецкий и Петрозаводский (после 1918 г.). 1 П. – протопресв. Польский. Новые мученики российские. Т. 1–2.

8. Иоасаф (Калистов), архиеп. Коломенский и Можайский.

9. Неофит (Стрельников), еп. Старобельский, в Харькове (тиф).

10. Пимен (Боголиков), еп. Семиреченский и Верненский (Алма-Атинский). Расстрелян.

11. Феофан (Ильинский), еп. Соликамский, вик. Пермский (мученически, в Перми).

Арестованы

Евгений (Бережков), еп. Костромской.

Хиротонисаны

1. Амвросий (Полянский).

2. Герасим (Строганов).

3. Нифонт (Фомин).

4. Дамиан (Воскресенский).

Умерли

1. Алексий (?), еп. Волчанский, на Украине.

2. Василий (Богоявленский), архиеп. Черниговский. Убит в Перми (ехал по поручению Св. Синода расследовать дело архиеп. Андроника).

3. Иннокентий (Солодчин), 23 октября, епископ в схиме Покровского монастыря Московской епархии.

4. Иоанн (Смирнов), архиеп. Рязанский и Зарайский, в Рязани.

5. Митрофан (Загорский), еп. Михайловский, вик. Рязанский, февраль.

6. Митрофан (Краснопольский), архиеп. Астраханский, в Астрахани (убит – П.).

7. Павел (Ивановский), епископ (умер от тифа).

8. Платон (Кульбуш), еп. Ревельский, в Юрьеве (убит 14 января – П.).

9. Тихон (Никаноров), архиеп. Воронежский, убит в декабре. Член Собора 1917–1918 гг.

10. Феодор (Лебедев), еп. Прилукский, упр. Пензенской епархией (умер от разрыва сердца в поезде).

11. Феофан (Гаврилов), еп. Курский.

По данным протопресв. Польского в 1918–1919 гг. убиты

12. Исидор (Колоколов), еп. быв. Михайловский, вик. Новгородский, в Самаре.

13. Амвросий (Гудко), еп. Сарапульский, вик. Вятский, в Свияжске.

14. Леонтий (Вимпфен), еп. Енотаевский, вик. Астраханский.

15. Иоаким (Левицкий), архиеп. Нижегородский, в Севастополе.

16. Никодим (Кононов), еп. Белгородский.

17. Макарий (Гневушев), еп. Вяземский.

18. Лаврентий (Князев), еп. Балахнинский, вик. Нижегородский.

19. Дионисий (Сосновский), еп. Измайловский, вик. Оренбургский.

20. Дионисий (?), вик. Оренбургский (другой).

21. Герман, еп. Камышинский.

Арестованы

1. Арсений (Стадницкий), митр. Новгородский (по 1921 г.). Член Собора 1917–1918 гг.

2. Нифонт (Фомин), еп. Череповецкий, вик. Новгородский (по 1921 г.).

3. Феодосии (Феодосиев), архиеп. Смоленский. Член Собора 1917–1918 гг.

Хиротонисаны

1. Алексий (Житецкий). Член Собора 1917–1918 гг. от монашествующих.

2. Анатолий (Соколов).

3. Борис (Соколов).

4. Вениамин (Федченков). Член Собора 1917–1918 гг., эмигрировал в 1920 г.

5. Виктор (Островидов).

6. Герман (Ряшенцев).

7. Иерофей (Померанцев).

8. Николай (Кенарский).

9. Николай (Могилевский).

10. Николай (Покровский).

11. Петр (Зверев).

12. Серафим (Звездинский).

13. Серафим (Руженцев).

14. Софроний (Арефьев).

Умерли

1. Евгений (Мерцалов), еп. Олонецкий (р. 1857).

2. Митрофан (Абрамов), еп. Сумский (р. 1876, год смерти известен неточно).

3. Митрофан (Афонский), еп. Подольский (р. 1861).

4. Николай (Кенарский), еп. Лукьяновский, вик. Нижегородский (умер от тифа).

5. Сильвестр (Ольшевский), архиеп. Омский, (р. 1860), 26 февраля (В Омской тюрьме – П.).

Арестованы

1. Никандр (Феноменов), архиеп. Крутицкий.

2. Павел (Павловский), еп. Пинежский, вик. Архан

Хиротонисаны

1. Александр (Надеждин).

2. Амвросий (Казанский).

3. Аристарх (Николаевский).

4. Афанасий (Малинин).

5. Виталий (Введенский).

6. Гавриил (Абалымов).

7. Гурий (Степанов). Член Собора 1917–1918 гг.

8. Димитрий (Беликов).

9. Евсевий (Рождественский).

10. Иннокентий (Бобцов).

11. Иоасаф (Удалов).

12. Иов (Рогожин), единоверч.

13. Игнатий (Садковский).

14. Иларион (Троицкий). Член Собора 1917–1918 гг.

15. Леонид (Скобеев).

16. Марк (Бакалдин).

17. Макарий (Знаменский).

18. Мелхиседек (Николин).

19. Михаил (Кудрявцев).

20. Никон (Пурлевский).

21. Петр (Полянский).

22. Платон (Петров).

23. Серафим (Велицкий).

24. Серафим (Самойлович).

25. Тихон (Тихомиров).

26. Феодосии (Ганецкий).

27. Феофил (Богоявленский).

28. Филипп (Гумилевский).

29. Филипп (Перов).

30. Ювеналий (Машковский).

Умерли

1. Иоаким (Левицкий), архиеп. Нижегородский.

2. Мефодий (Красноперов), еп. Петропавловский.

3. Никодим (Кононов), еп. Белгородский, «трагически».

4. Платон (Петров), еп. Уманский, в Умани.

5. Парфений (Левицкий), архиеп. Полтавский.

6. Симон (Шлеев), еп. Уфимский. Убит в Уфе.

7. Филарет (Никольский), архиеп. Самарский.

Хиротонисаны

1. Алексий (Готовцев).

2. Антоний (Демянский).

3. Александр (Чекановский).

4. Алексий (Замараев).

5. Агапит (Борзаковский).

6. Афанасий (Сахаров). Член Собора 1917–1918 гг.

7. Василий (Ратмиров).

8. Вениамин (Воскресенский).

9. Варфоломей (Ремов).

10. Вассиан (Пятницкий).

11. Василий (Преображенский).

12. Венедикт (Алентов).

13. Георгий (Дедиев).

14. Даниил (Троицкий).

15. Иоаким (Благовидов).

16. Иоасаф (Шишковский-Дрылевский).

17. Иоанникий (Чекановский).

18. Иоанникий (Соколовский).

19. Иосиф (Невский).

20. Иннокентий (Летяев).

21. Кирилл (Соколов).

22. Кирилл (Ильинский).

23. Леонтий (Лоллий) (Юрьевский).

24. Макарий (Кармазин).

25. Митрофан (Гринев).

26. Николай (Орлов).

27. Никанор (Кудрявцев).

28. Николай (Браиловский).

29. Николай (Добронравов).

30. Николай (Никольский).

31. Павел (Кратиров).

32. Павел (Колосков).

33. Павел (Гальковский).

34. Павлин (Крошечкин).

35. Парфений (Брянских).

36. Серафим (Силичев).

37. Стефан (Бех).

38. Феодор (Маковицкий).

39. Феофан (Березкин).

Арестованы

1. Андрей (Ухтомский), еп. Уфимский.

2. Гурий (Степанов), еп. Алатырский.

3. Кирилл (Соколов), еп. Феодосийский.

4. Аверкий (Кедров), еп. Волынский и Житомирский (на служение более не выходил). Умер в Архангельске в 1937 г.

5. Аристарх (Николаевский), еп. Оренбургский.

6. Арсений (Стадницкий), митр. Новгородский.

7. Венедикт (Плотников), еп. Кронштадтский.

8. Досифей (Протопопов), еп. Саратовский (выходил на свободу лишь в 1934 г. – Л.Р.).

9. Кирилл (Смирнов), митр. Казанский и Свияжский, в апреле.

10. Макарий (Знаменский), еп. Васильсурский, вик. Нижегородский.

11. Марк (Бакалдин), еп. Владивостокский.

12. Павел (Кратиров), еп. Старобельский, вик. Харьковский.

13. Тихон (Белавин), патр. Московский.

Арх. Афанасий («Даты и этапы…») указывает, что в 1922 г. были также арестованы:

14. Афанасий (Сахаров), архиеп. Ковровский.

15. Никандр (Феноменов?), архиеп. Крутицкий (?).

16. Фаддей (?), архиеп.

17. Корнилий (?), еп.

18. Домиоз (?), еп.

19. Николай (?), еп.

20. Василий (?), еп.

21. Серафим (?), еп.

22. Неофит (?), еп.

Умерли

1. Вениамин (Казанский), митр. Петроградский, расстрелян.

2. Геннадий (Туберозов), еп. Псковский.

3. Евлампий (Краснокутский), еп. Александровский, вик. Днепропетровский.

4. Евсевий (Никольский), митр. Крутицкий, 18 января, (хиротонисан в 1897 г., в 1920 г. назначен Наместником Патр. престола).

5. Николай (Орлов), еп. Нижне-Чарский, вик. Донской.

Отпали в обновленчество (некоторые, возможно, в 1923 г.)

1. Адриан (Анцыно-Чекунский), еп. Каменец-Подольский.

2. Александр (Надеждин), еп. Вологодский.

3. Александр (Соколов), еп. Старорусский, вик. Нижегородский.

4. Александр (Чекановский), еп. Бердичевский.

5. Алексий (Баженов).

6. Алексий (Замараев), еп. Белицкий, вик. Орловский.

7. Анатолий (Соколов), еп. Енотаевский, вик. Астраханский.

8. Андрей (Одинцов), еп. Мариупольский.

9. Антонин (Грановский), с 1917 г. без кафедры.

10. Артемий (Ильинский), еп. Лужский, вик. Петроградский.

11. Борис (Лентовский), еп. Пензенский и Саранский.

12. Василий (Ратмиров).

13. Вениамин (Муратовский), архиеп. Рязанский. Член Собора 1917–1918 гг.

14. Виталий (Введенский), еп. Епифанский, вик. Тульский.

15. Гавриил (Воеводин).

16. Герасим (Строганов), еп. Балтский.

17. Гермоген (Кожин).

18. Григорий (Соколов), архиеп. Краснослободский.

19. Евдоким (Мещерский), архиеп. Нижегородский и Арзамасский.

20. Иаков (Немоловский), вик. Подольский.

21. Иннокентий (Бобцов), еп. Можайский, вик. Московский.

22. Иннокентий (Летяев), еп. Клинский, вик. Московский.

23. Иоанникий (Чекановский), еп. Бобровский, вик. Воронежский.

24. Иоасаф (Шишковский-Дрылевский), еп. Кашинский.

25. Кирилл (Ильинский), еп. Тотемский, вик. Вологодский.

26. Киприан (Комаровский), еп. Семипалатинский, вик. Омский.

27. Константин (Булычев), еп. Могилевский.

28. Корнилий (Попов), еп. Сумский, вик. Харьковский.

29. Леонид (Скобеев), еп. Верпенский.

30. Леонтий (Юрьевский), еп. Могилевский, вик. Подольский.

31. Макарий (Павлов), еп. Владикавказский.

32. Мелхиседек (Николин), еп. Каширский, вик. Тульский.

33. Модест (Никитин), еп. на покое.

34. Николай (Могилевский), еп. Сосницкий, вик. Черниговский.

35. Никон (Пурлевский), еп. Белгородский.

36. Назарий (Андреев), еп. Енисейский и Красноярский.

37. Пимен (Пегов), архиеп. Подольский.

38. Севастиан (Вести), архиеп. Костромской.

39. Серафим (Мещеряков), архиеп. Костромской.

40. Серафим (Руженцев), еп. Михайловский, вик. Рязанский.

41. Серафим (Силичев), еп. Александровский, вик. Екатеринославский.

42. Софроний (Арефьев), еп. Якутский и Вилюйский.

43. Сергий (Страгородский), митр. Владимирский. Член Собора 1917–1918 гг.

44. Феофилакт (Клементьев), еп. Прилукский.

45. Филипп (Ставицкий), еп. Смоленский. Член Собора 1917–1918 гг.

46. Фаддей (Маньковский), еп. Тульчинский.

47. Ювеналий (Машковский), еп. Ардатовский.

У митр. Мануила не упомянуты

48. Алексий (Симанский), еп. Ямбургский, вик. Петроградский.

49. Николай (Ярушевич), еп. Петергофский, вик. Петроградский.

Об их временном переходе в обновленчество сообщает Троицкий, т. 2, с. 90, и др. авторы.

Хиротонисаны

1. Адриан (Анцыно-Чекунский).

2. Александр (Похвалинский).

3. Амфилохий (Скворцов).

4. Борис (Лентовский).

5. Георгий (Анисимов).

6. Григорий (Козлов).

7. Григорий (Лиссовский).

8. Иаков (Немоловский).

9. Иоанн (Поярков).

10. Иоанникий (Кунгурский).

11. Иннокентий (Тихонов).

12. Леонтий (Матусевич).

13. Леонтий (Устинов).

14. Марк (Боголюбов).

15. Николай (Ярушевич).

16. Никифор (Богословский).

17. Павел (Волков), единоверч.

18. Павел (Введенский).

19. Петр (Гасилов).

20. Петр (Киреев).

21. Сергий (Зверев).

22. Софроний (Старков).

23. Трофим (Якобчук).

24. Феодор (Власов), тайно.

Арестованы

1. Амвросий (Полянский), еп. Подольский.

2. Амфилохий (Скворцов), еп. Мелекесский, вик. Уфимский (по 1928 г.).

3. Анатолий (Грисюк), еп. Самарский, (по 1927 г.).

4. Вассиан (Пятницкий), еп. Егорьевский, вик. Московский (по 1925 г.).

5. Гавриил (Абалымов), еп. Осташковский, вик. Тверской.

6. Евсевий (Рождественский), еп. Ейский.

7. Зиновий (Дроздов), архиеп. Тамбовский.

8. Иларион (Троицкий), архиеп. Верейский. Член Собора 1917–1918 гг.

9. Киприан (Комаровский), вернулся из обновленчества, еп. Семипалатинский.

10. Лука (Войно-Ясенецкий), еп. Ташкентский.

11. Артемий (Ильинский), вернулся из обновленчества.

12. Софроний (Старков), вернулся из обновленчества.

13. Филипп (Гумилевский), еп. Балахнинский, вик. Нижегородский (по 1925 г.).

Умерли

1. Никанор (Кудрявцев), единоверческий еп. Богородский, вик. Московский. умер от чахотки 30 октября.

2. Петр (Киреев), еп. Старобельский.

Уволены на покой

1. Павел (Колосов), еп. Елизаветградский, вик. Харьковский.

2. Амвросий (Смирнов?), еп. Брянский.

Отпали в обновленчество

1. Аристарх (Николаевский), еп. Оренбургский.

2. Алексий (Орлов), еп. Бугульминский.

3. Димитрий (Галицкий), еп. Старобельский, вик. Харьковский.

4. Иерофей (Померанцев), еп. Иваново-Вознесенский.

5. Иннокентий (Пустынский), архиеп. Туркестанский и Ташкентский (на покое).

6. Иоанн (Левицкий), еп. Кубанский.

7. Леонтий (Матусевич), еп. Коростенский, вик. Волынский.

8. Никифор (Богословский), еп. Городнянский, вик. Черниговский.

9. Николай (Ипатов), еп. Ижевский и Боткинский.

10. Софроний (Старков), еп. Селенгинский, вик. Забайкальский (покаялся в том же году).

11. Севастиан (Вести), архиеп. Костромской, сентябрь.

12. Тихон (Василевский), еп. Алатырский.

13. Феодосии (Сергеев), еп. Прилукский.

Вернулись из обновленчества

1. Артемий (Ильинский), 4 декабря.

2. Николай (Могилевский), 6 августа.

3. Иоасаф (Шишковский-Дрылевский).

4. Иннокентий (Летяев), июнь.

5. Гавриил (Воеводин).

6. Сергий (Страгородский), 23 июня.

7. Севастиан (Вести), июль (отпал снова в том же году).

8. Софроний (Старков).

Хиротонисаны

1. Алексий (Буй).

2. Алексий (Орлов).

3. Августин (Беляев).

4. Авраамий (Дернов).

5. Александр (Раевский).

6. Александр (Щукин).

7. Андрей (Комаров).

8. Борис (Рукин).

9. Виссарион (Зорин).

10. Глеб (Покровский).

11. Гервасий (Малинин).

12. Григорий (Козырев).

13. Григорий (Лебедев).

14. Димитрий (Поспелов).

15. Дамаскин (Цедрик).

16. Димитрий (Вологодский).

17. Димитрий (Галицкий).

18. Захарий (Лобов).

19. Иоанн (Братолюбов).

20. Иоанн (Петропавловский).

21. Иоанникий (Сперанский), тайно.

22. Иерофей (Афоник).

23. Иоанн (Георгиевский).

24. Иоанн (Васильевский).

25. Ириней (Шульмин), единоверч.

26. Иоанн (Пашин).

27. Иоасаф (Рогозин).

28. Кирилл (Васильев), тайно.

29. Лев (Черепанов).

30. Лука (Войно-Ясенецкий), тайно.

31. Матфей (Хромцов).

32. Максим (Руберовский).

33. Мануил (Лемешевский).

34. Николай (Парфенов), тайно.

35. Николай (Караулов).

36. Николай (Пирский).

37. Никита (Стягов).

38. Павел (Флеринский).

39. Петр (Соколов), тайно.

40. Петр (Савельев), обновленцами.

41. Онуфрий (Гагалюк).

42. Серафим (Афанасьев).

43. Серафим (Трофимов).

44. Сергий (Воскресенский).

45. Сергий (Куминский).

46. Симеон (Михайлов).

47. Стефан (Гнедовский).

48. Феодосии (Сергеев).

49. Феофил (Булдовский).

50. Филарет (Линчевский).

Арестованы

1. Глеб (Покровский), еп. Михайловский, вик. Рязанский, 4 апреля.

2. Григорий (Козырев), еп. Петропавловский, вик. Омский, 16 января.

3. Даниил (Троицкий), еп. Волховский, вик. Орловский.

4. Евгений (Зернов), архиеп., упр. Благовещенский (П.).

5. Мануил (Лемешевский), еп. Лужский, вик. Петроградский. 2 февраля (по апрель 1928 г.).

6. Нафанаил (Троицкий), митр. Харьковский (по 1927 г.).

7. Никодим (Кротков), архиеп. Таврический.

8. Антоний (Панкеев), вернулся из обновленчества, 27 августа перерукоположен во еп. Мариупольского, вик. Днепропетровского (по 1933 г.).

9. Петр (Савельев), вернулся из обновленчества.

10. Серафим (Мещеряков), вернулся из обновленчества.

11. Серафим (Протопопов), еп. Колпинский, вик. Петроградский (по 1926 г.).

12. Феодор (Поздеевский), архиеп. Волоколамский.

Умерли

1. Алексий (Житейский), еп. Боровский, вик. Калужский, 17 октября. Член Собора 1917–1918 гг.

2. Михаил (Космодемьянский), еп. Александровский, вик. Стравропольский.

3. Феодор (Власов), еп. Новозыбковский.

Отпали в обновленчество

Иоасаф (Рогозин), еп. Кашинский.

Вернулись из обновленчества

1. Алексий (Орлов).

2. Антоний (Панкеев), обновленческого поставления, перерукоположен.

3. Димитрий (Галицкий).

4. Иоанникий (Кунгурский), обновленческого поставления.

5. Никон (Пурлевский), март.

6. Петр (Савельев), 4 августа, обновленческого поставления.

7. Севастиан (Вести).

8. Филипп (Ставицкий).

9. Софроний (Арсеньев).

10. Серафим (Силичев), 12 июня.

Хиротонисаны

1. Аркадий (Ершов).

2. Антоний (Романовский).

3. Арсений (Соколовский).

4. Василий (Дохторов).

5. Герман (Коккель).

6. Иларион (Бельский).

7. Константин (Дьяков).

8. Мефодий (Абрамкин).

9. Митрофан (Поликарпов).

10. Митрофан (Русинов).

11. Нектарий (Трезвинский).

12. Никон (Дегтяренко).

13. Никифор (Осташевский).

14. Николай (Клементьев).

15. Никита (Делекторский).

16. Рафаил (Гумилевский).

17. Серафим (Юшков).

18. Сергий (Дружинин).

19. Стефан (Андриашенко).

20. Стефан (Знамировский).

21. Тихон (Русинов).

22. Феодор (Яковцевский).

23. Флавиан (Сорокин).

Список православных епископов, находившихся в ссылке и тюрьмах на конец 1924 г. – начало 1925 г. По данным А.А. Валентинова

1. Митр. Агафангел, Ярославский – сослан в Нарымский край.

2. Митр. Кирилл, Казанский – в Усть-Кулому.

3. Митр. Михаил, экзарх Киевский – в Ташкент.

4. Митр. Арсений, Новгородский – в Бухару.

5. Митр. Сергий, Владимирский – недавно освобожден из Владимирской тюрьмы и выслан в Нижний Новгород.

6. Митр. Серафим (Чичагов) – в Московской Бутырской тюрьме.

7. Архиеп. Никандр, Крутицкий – сослан в Бухару.

8. Архиеп. Григорий, Екатеринбургский – во Владимирской тюрьме.

9. Архиеп. Иларион, бывш. управл. Московской епархией – сослан в Соловки.

10. Еп. Феодор – в Московской Бутырской тюрьме.

11. Еп. Гурий – там же.

12. Еп. Николай, Звенигородский – там же.

13. Еп. Амвросий, Винницкий – там же.

14. Еп. Валериан, Смоленский – там же.

15. Еп. Платон, Богородский – там же.

16. Еп. Феодосии, Коломенский – там же.

17. Еп. Григорий, Петропавловский (Козырев) – там же.

18. Еп. Мануил (Лемешевский), врем. управл. Петроградской епархией – в Петроградской тюрьме.

19. Еп. Серафим, Колпинский – в Петроградской тюрьме.

20. Еп. Дионисий, Челябинский – во Владимирской тюрьме.

21. Еп. Вениамин, Люблинский – во Владимирской тюрьме.

22. Еп. Дамаскин, вик. Черниговский – в Одесской тюрьме.

23. Еп. Гервасий, Рыбинский – в Ярославской тюрьме.

24. Еп. Никодим (Кротков), Таврический – сослан в Ташкент.

25. Еп. Арсений, Таганрогский – сослан в Соловки.

26. Еп. Митрофан (Щербаков) – туда же.

27. Еп. Гавриил, Осташковский – туда же.

28. Еп. Софроний, Новониколаевский – туда же.

29. Еп. Киприан, Семипалатинский – туда же.

30. Еп. Иоаким, Симбирский – туда же.

31. Еп. Игнатий, Белевский (Садковский) – туда же.

32. Еп. Петр (Соколов), вик. Симбирский – туда же.

33. Еп. Памфил – сослан в г. Яренск Вологодской губ.

34. Еп. Серафим (Остроумов), Орловский – возвращен из Великого Устюга.

35. Еп. Нифонт, Царицынский – сослан в Великий Устюг.

36. Еп. Афанасий, Ковровский – в Усть-Кулому.

37. Еп. Аввакум – в Усть-Сысольск.

38. Еп. Николай, Петергофский – в Усть-Сысольск.

39. Еп. Василий, Кинешемский – в Усть-Кулому.

40. Еп. Феофил, Новоторжский – в Визингу.

41. Еп. Серафим, Дмитровский – в Визингу.

42. Еп. Василий (Богдашевский), Каневский – скончался в Ижме.

43. Еп. Димитрий (Вербитский), Белоцерковский – сослан в Ижму.

44. Еп. Лев, Тагильский – сослан в Казалинск.

45. Еп. Павел, вик. Вятский – туда же.

46. Еп. Павел (Борисовский), Вятский – сослан в Нарымский край.

47. Еп. Виктор, вик. Вятский – туда же.

48. Еп. Антоний, Архангельский – туда же.

49. Еп. Корнилий, Вязниковский – туда же.

50. Еп. Иоанникий, Старорусский – туда же.

51. Еп. Аристарх, Оренбургский – туда же.

52. Еп. Стефан (Бех), Ижевский – туда же.

53. Еп. Досифей (Протопопов), Саратовский – туда же.

54. Еп. Евфимий, Олонецкий – туда же.

55. Еп. Дорофей – туда же.

56. Еп. Герман (Ряшенцев), Волоколамский – сослан в Тобольск.

57. Еп. Евсевий, Ейский – в Якутскую область.

58. Еп. Алексий (Симанский), Ямбургский – в Семипалатинск.

59. Еп. Сергий (Лавров), Сухумский – в Ташкент.

60. Еп. Андрей (Ухтомский), Уфимский – в Ташкент.

61. Еп. Иннокентий, Ладожский – в Ура-Тюбе.

62. Еп. Дамиан, Переяславский – в Тетжень.

63. Еп. Даниил (Троицкий), Волховский – в Недженкен.

64. Еп. Петр (Зверев), Старицкий – в Перовск.

65. Еп. Анатолий (Грисюк), Самарский – в Туркестан.

66. Еп. Павел, Бузулукский – в Туркестан.

Примеч. Л.Р.: Приведенный список показывает неполноту данных об арестах в «Словаре епископов» митр. Мануила, где под условной рубрикой «епархией не управлял» почти не учитываются кратковременные и повторные аресты.

Сравнение с другими источниками позволяет считать, что в 20-х годах действительное число ежегодных арестов епископов было приблизительно в 2 раза больше, чем в приводимых списках по данным митр. Мануила.

Арестованы

1. Василий (Беляев), еп. Спасо-Клепиковский, вик. Рязанский.

2. Венедикт (Плотников), еп. Кронштадтский, управлял Ленинградской епархией, 18 декабря.

3. Иувеналий (Масловский), архиеп. Курский, февраль (по март 1928 г.).

4. Леонтий (Устинов), еп. Печерский, вик. Новгородский.

5. Михаил (Ермаков), митр. Киевский, экзарх Украины, (по 1927 г.). Член Собора 1917–1918 гг.

6. Николай (Клементьев), еп. Сестрорецкий, вик. Ленинградский, (по 1933 г.).

7. Николай (Могилевский), еп. Каширский, вик. Тульский, 8 мая.

8. Никон (Пурлевский), вернулся из обновленчества.

9. Петр (Полянский), митр. Крутицкий, патриарший местоблюститель, 10 декабря.

10. Прокопий (Титов), архиеп. Одесский и Херсонский, 27 ноября. Член Собора 1917–1918 гг.

11. Рафаил (Гумилевский), еп. Александровский, вик. Ставропольский.

12. Сергий (Зверев), Мелитопольский, управлял Самарской епархией, (по 1927 г.).

Дейбнер указывает, что одновременно с митр. Петром арестована группа проживавших в Москве близких ему иерархов:

13. Николай (Добронравов), архиеп. Владимирский.

14. Пахомий (Кедров), архиеп. Черниговский.

15. Прокопий (Титов), архиеп. Херсонский, указан у митр. Мануила.

16. Гурий (Степанов), архиеп. Иркутский.

17. Парфений (Брянских), еп. Ананьевский.

18. Дамаскин (Цедрик), еп. Глуховский.

13.

19. Тихон (Шарапов), еп. Гомельский.

20. Варсонофий (видимо, Вихвелин. – Л.Р.), еп. Каргопольский.

Так у Дейбнера, но по митр. Мануилу он Каргопольский в 1913-24 гг., а затем еп. Никольский.

Умерли

1. Владимир (Шимкович), митр. Воронежский.

2. Николай (Браиловский), еп. Черкасский.

3. Тихон (Белавин), патр. Московский.

Уволены на покой

1. Николай (Парфенов), еп. Аткарский, вик. Саратовский.

Вернулись из обновленчества

1. Николай (Ипатов), еп. быв. Златоустовский.

Отпали в обновленчество

1. Гервасий (Малинин), еп. Ростовский.

2. Мелхиседек (Аверченко), еп. Андреевский.

Отпали в григорианство

1. Борис (Рукин), еп. Можайский, вик. Московский.

2. Вассиан (Пятницкий), еп. без кафедры.

3. Виссарион (Зорин), еп. Симбирский.

4. Владимир (Соколовский-Автономов), архиеп. Екатеринославский и Новомосковский.

5. Григорий (Яцковский), еп. Екатеринбургский.

6. Дамиан (Воскресенский), еп. Переяславский.

7. Иннокентий (Бусыгин), еп. Каменский.

8. Иоанникий (Соколовский), еп. Омский.

9. Константин (Булычев), вернулся из обновленчества, архиеп. без кафедры.

10. Митрофан (Русинов), еп. Волховский, Орловской епархии.

11. Митрофан (Симашкевич), митр. Донской.

12. Мелхиседек (Паевский), еп. Минский, митр. Белорусский.

13. Тихон (Русинов), еп. Усть-Медведский.

Ушли в старообрядчество

Андрей (Ухтомский), еп. Томский.

Хиротонисаны

1. Антоний (Миловидов). Член Собора 1917–1918 гг. от монашествующих.

2. Афанасий (Молчановский).

3. Василий (Зеленцов). Член Собора 1917–1918 гг.

4. Василий (Беляев).

5. Димитрий (Любимов).

6. Иннокентий (Никифоров).

7. Ираклий (Попов).

8. Мелхиседек (Аверченко).

9. Сергий (Мельников).

10. Сергий (Никольский).

11. Тихон (Рождественский).

12. Тихон (Шарапов).

13. Хрисанф (Клементьев).

Епископы, подписавшие акт о восприятии митр. Петром власти местоблюстителя (30 марта/12 апреля 1925 г.) и их дальнейшая судьба

1. Сергий (Страгородский), митр. Нижегородский.

2. Серафим (Александров), митр. Тверской, активный сотрудник митр. Сергия с 1927 г. Уволен на покой в 1936 г., умер в 1938 г.

3. Тихон (Оболенский), митр. Уральский, умер в мае 1926 г.

4. Зиновий (Дроздов), архиеп. Тамбовский, отделился от митр. Сергия, «мечевская группа».

5. Иосиф (Петровых), архиеп. Ростовский, управл. Новгородской епархией, отделился от митр. Сергия, возглавил «иосифлянскую группу».

6. Николай (Добронравов), архиеп. Владимирский, арестован в конце 1925 г. вместе с митр. Петром.

7. Сильвестр (Братановский), архиеп. Костромской и Галичский, активный сотрудник митр. Сергия, умер в 1932 г., архиеп. Калужский.

8. Прокопий (Титов), архиеп. Херсонский, арестован в конце 1925 г. вместе с митр. Петром.

9. Сергий (Зверев), еп. Мелитопольский, управлял Самарской епархией, арестован в 1925 г., освобожден в 1927 г., возведен митр. Сергием в сан архиепископа в начале 1927 г., уволен на покой в 1935 г.

10. Григорий (Козлов), еп. Ветлужский, арестован в 1926 г., освобожден в 1932 г., принял назначение от митр. Сергия, арестован в 1937 г. епископ. Уфимским.

11. Филипп (Гумилевский), еп. Балахнинский, активный сотрудник митр. Сергия, арестован в 1931 г. архиеп. Звенигородским; умер во Владимире в 1936 г. (В 1923–1925 гг. уходил в секту «беглопоповцев».)

12. Филипп (Ставицкий), еп. Смоленский (вернулся из обновленчества), назначен в 1928 г. митр. Сергием на Астраханскую кафедру, арестован в 1929 г., с 1933 г. – на покое, арестован в 1937 г. архиеп. Омским, с 1943 г. – еп. Московской патриархии.

13. Иларион (Бельский), еп. Каргопольский, присоединился в 1928 г. к еп. Виктору (Островидову), отделившемуся от митр. Сергия, арестован около 1929 г.

14. Стефан (Гнедовский), еп. Кирсановский, в 1928 г. принял от митр. Сергия назначение еп. Каширским, управлял Московской епархией, умер в Москве в 1931 г.

15. Иоанн (Василевский), еп. Бронницкий, с 1927 г. еп. Воскресенский, вик. Московский, умер в 1931 г.

16. Тихон (Русинов), еп. Царицынский, уклонился в григорианство в 1925 г., в 1926 г. покаялся перед митр. Сергием и в том же году уклонился снова; вторично покаялся в 1931 г., получил ряд назначений от митр. Сергия, с 1937 г. его судьба неизвестна.

17. Иннокентий (Бусыгин), еп. Каменский, уклонился в григорианство в 1925 г.

18. Павел (Кратиров), еп. Старобельский, около 1928 г. отделился от митр. Сергия, примкнул к «иосифлянской группе».

19. Августин (Беляев), еп. Иваново-Вознесенский, принимал назначения от митр. Сергия, арестован в 1931 г. еп. Сызранским, освобожден в 1934 г., арестован в 1937 г. архиеп. Калужским и Боровским.

20. Афанасий (Сахаров), еп. Ковровский, арестован в начале 1927 г., на свободе в 1933–1936 г., отделился от митр. Сергия, стал одним из руководителей движения «непоминающих»; после Собора 1945 г. вошел в молитвенно-каноническое обращение с патр. Алексием.

21. Серафим (Самойлович), архиеп. Угличский, управлял Ярославской епархией, отделился от митр. Сергия в составе «ярославской группы», после административной ссылки в 1928 г. продолжал обличать митр. Сергия за «новообновленчество», арестован в 1929 г.

22. Владимир (Соколовский), архиеп. Екатеринославский, в начале 1926 г. в григорианстве, умер в 1931 г. в Москве, на служение не выходил.

23. Архиеп. Иннокентий (Ястребов?), умер в 1928 г., архиеп. Астраханский.

24. Гурий (Степанов), архиеп. Иркутский, арестован в конце 1925 г. вместе с митр. Петром.

25. Александр (Похвалинский. – Л.Р.), еп. Павловский, принимал назначения от митр. Сергия, арестован в 1927 г. архиеп. Богородским.

26. Борис (Соколов), архиеп. Рязанский, умер в 1928 г.

27. Иоасаф (Шешковский), еп. Малоярославский, управлял Калужской епархией, принял ряд назначений от митр. Сергия, умер в 1935 г. архиеп. Брянским.

28. Серафим (Протопопов), еп. Рыбинский, будучи еп. Колпинским, вик. Ленинградской епархии, примкнул сначала к иосифлянскому движению, но уже в начале 1928 г. подчинился митр. Сергию, принял от последнего ряд назначений, арестован в 1937 г. архиеп. Елецким и Задонским.

29. Амвросий (Казанский?), еп. Сызранский, умер в 1933 г. еп. Мелекесским.

30. Амвросий (Смирнов?), еп. быв. Брянский (1921–1923 гг.), уволен на покой в 1923 г., принимал назначения от митр. Сергия, арестован в 1931 г. архиеп. Вологодским (по 1933 г.), в 1935 г. архиеп. Муромским.

31. Иоасаф (Удалов), еп. Чистопольский, примкнул к «даниловской группе», арестован до 1930 г.

32. Герман (Коккель), еп. Ибрессинский, получал назначения от митр. Сергия, уволен на покой в 1935 г. еп. Благовещенским.

33. Парфений (Брянских), еп. Ананьевский, арестован вместе с митр. Петром, потом вошел в «даниловскую группу».

34. Константин (Дьяков), еп. Сумский, управлял Харьковской епархией, активный сотрудник митр. Сергия, арестован в 1937 г., будучи митр. Киевским, экзархом Украины.

35. Митрофан (Русинов), еп. Бутурлинский, уклонился в григорианство в 1925 г.

36. Петр (Зверев), еп. Старицкий, арестован в конце 1926 г.

37. Вассиан (Пятницкий), еп. быв. Егорьевский, в конце 1925 г. уклонился в григорианство, вернулся в 1927 г., принимал назначения от митр. Сергия, уволен на покой в 1936 г. архиеп. Тамбовским и Шацким.

38. Аверкий (Кедров), еп. Житомирский, вскоре арестован, но год неизвестен, умер после 1937 г. в Архангельске.

39. Иннокентий (Тихонов), еп. Ладожский, принимал назначения от митр. Сергия, арестован в 1937 г. архиеп. Винницким.

40. Амвросий (Полянский), еп. Каменец-Подольский, умер в 1927 г. в Казахстане, год ареста неизвестен.

41. Вениамин (Глебов), еп. Рославльский, с 1927 г. сведений нет.

42. Иов (Рогожин), еп. Пятигорский, единоверч., принимал назначения от митр. Сергия, умер в 1935 г. еп. Мстерским, вик. Владимирской епархии.

43. Борис (Рукин), еп. Можайский, уклонился в григорианство в 1925 г.

44. Симеон (Михайлов), еп. Чебоксарский, управлял Вятской епархией, принимал назначения от митр. Сергия, уволен на покой в 1937 г. еп. Муромским.

45. Николай (Покровский), архиеп. Псковский, уволен на покой митр. Сергием в 1927 г.

46. Иоанн (Братолюбов), еп. Боткинский, принимал назначения от митр. Сергия, арестован в 1931 г., вышел на служение в 1943 г.

47. Петр (Гасилов), еп. Осинский, принимал назначения от митр. Сергия, арестован в 1936 г. еп. Сызранским.

48. Иннокентий (Летяев), еп. Ставропольский, принимал назначения от митр. Сергия, арестован в 1936 г. архиеп. Харьковским.

49. Александр (Раевский), еп. Керченский, видимо, принимал назначения от митр. Сергия, арестован в 1937 г.

50. Виссарион (Зорин), еп. Симбирский, уклонился в григорианство в 1925 г.

51. Дамиан (Воскресенский), еп. Переяславский, уклонился в григорианство в 1925 г., вернулся в 1926 г., уволен на покой митр. Сергием в 1932 г., будучи архиеп. Курским.

52. Алексий (Готовцев), еп. Серпуховской, вошел в «иосифлянскую группу», с 1932 в Москве на гражданской службе.

53. Иринарх (Синеоков), еп. Тюменский, принимал назначения от митр. Сергия, умер в 1935 г. еп. Пермским.

54. Григорий (Козырев), еп. Вольский, в 1927–1929 г. примыкал к «даниловской группе», потом принял назначение от митр. Сергия, арестован в 1937 г.

55. Серафим (Звездинский), еп. Дмитревский, «мечевская группа», один из видных деятелей «непоминающих», год ареста неизвестен.

56. Арсений (Соколовский), еп. Прикаспийский, принимал назначения от митр. Сергия, арестован в 1936 г., будучи еп. Оренбургским.

57. Феодор (Маковицкий), еп. Мосальский, умер в 1926 г.

58. Алексий (Буй), еп. Петропавловский, «иосифлянская группа», арестован до 1931 г.

59. Григорий (Яцковский), архиеп. Екатеринбургский, с 1925 г. возглавитель григорианства.

60. Тихон (Шарапов), еп. Гомельский, арестован в конце 1925 г., вместе с митр. Петром.

Арестованы

1. Алексий (Палицын), еп. Можайский, вик. Московский.

2. Григорий (Козлов), еп. Печерский, Нижегородской епархии (по 1932 г.).

3. Димитрий (Поспелов), еп. Темниковский, вик. Тамбовский.

4. Иоасаф (Жевахов), еп. Дмитриевский, вик. Курский (по 1932 г.).

5. Иона (Лазарев), еп. Велижский, вик. Полоцкий, 16 января (по 1938 г.).

6. Корнилий (Соболев), архиеп. Свердловский, сентябрь.

7. Николай (Добронравов), архиеп. Владимирский.

8. Николай (Никольский), еп. Елецкий (с 6 августа 1926 по сентябрь 1927 г.).

9. Онуфрий (Гагалюк), еп. Елизаветградский, вик. Одесский (с 12 октября 1926 по 9 ноября 1929 г.).

10. Петр (Зверев), архиеп. Воронежский, врем. управлял Московской епархией, февраль.

11. Иларион (Троицкий), архиеп. Верейский, вторично, в Соловки на 3 года (Левитин и Шавров, т. 2).

Умерли

1. Павел (Поспелов), еп. Шацкий, вик. Тамбовский.

2. Тихон (Оболенский), митр. Уральский. Член Собора 1917–1918 гг., май.

3. Феодор (Маковский), еп. Мосальский, вик. Калужский.

Вернулись из григорианства

1. Дамиан (Воскресенский).

2. Мелхиседек (Паевский), июнь.

3. Симеон (Михайлов).

Вернулись из обновленчества

1. Мелхиседек (Аверченко), май.

Хиротонисаны

1. Авраамий (Чурилин).

2. Алексий (Палицын).

3. Аркадий (Остальский).

4. Варсонофий (Лузин).

5. Варлаам (Козуля).

6. Герман (Вайнберг).

7. Евгений (Кобранов).

8. Иоасаф (Жевахов).

9. Иона (Лазарев).

10. Николай (Шеметилло).

11. Никифор (Ефимов).

12. Николай (Голубев).

13. Макарий (Звездов).

14. Онисим (Пылаев).

15. Сергий (Васильков).

16. Синезий (Зарубин).

17. Стефан (Виноградов).

18. Стефан (Проценко).

19. Тихон (Русанов).

20. Феодосии (Вощанский).

21. Филарет (Раменский).

Список епископов, находившихся в Соловках в 1923–1926 гг. По данным прот. Польского

1. Евгений (Зернов), архиеп. Приамурский и Благовещенский.

2. Иларион (Троицкий), архиеп. Верейский, вик. Московский.

3. Серафим (Мещеряков), архиеп. Костромской.

4. Прокопий (Титов), архиеп. Херсонский.

5. Иувеналий (Масловский), архиеп. Курский.

6. Пахомий (Кедров), архиеп. Черниговский.

7. Амвросий (Полянский), еп. Подольский и Браиловский.

8. Гавриил (Абалымов), еп. Осташковский, вик. Тверской.

9. Глеб (Покровский), еп. Михайловский, вик. Рязанский.

10. Григорий (Козырев), еп. Печерский, вик. Нижегородский.

11. Захарий (Лобов), еп. Нижне-Чирский, вик. Донской.

12. Игнатий (Садковский), еп. Белевский, вик. Тульский.

13. Иоаким (Благовидов), еп. Алатырский, вик. Симбирский.

14. Киприан (Соловьев), еп. Семипалатинский, вик. Омский.

15. Мануил (Лемешевский), еп. Лужский, вик. Петроградский.

16. Митрофан (Гринев), еп. Аксайский, вик. Донской.

17. Нектарий (Трезвинский), еп. Яранский, вик. Вятский.

18. Павел (Введенский), еп. Сердобский, вик. Симбирский.

19. Платон (Руднев), еп. Богородский, вик. Московский.

20. Рафаил (Гумилев), еп. Александровский, вик. Ставропольский.

21. Софроний (Старков), еп. Селенгинский, вик. Забайкальский.

22. Софроний (Арефьев), еп. Якутский.

23. Серафим (Протопопов), еп. Колпинский, вик. Петроградский.

Осенью 1926 г. в Соловки прибыло еще много епископов, которые в этот список не входят (прот. Польский).

Арестованы

1. Борис (Шипулин), архиеп. Тульский. Член Собора 1917–1918 гг. (по 1934 г.).

2. Василий (Зеленцов), еп. Прилукский, вик. Полтавский.

3. Венедикт (Алексеев), еп. Вяземский, вик. Смоленский (по 1934 г.).

4. Иосиф (Невский), еп. Валдайский, вик. Новгородский (год ареста – предположительно).

5. Лука (Войно-Ясенецкий), еп. Елецкий, вик. Орловский, 11 ноября (повторно).

6. Онисим (Пылаев), еп. Боткинский (декабрь 1927–1933 г.).

7. Сергий (Васильков), еп. Челябинский, 6 июня (по 1933 г.).

У митр. Мануила не отражена волна массовых арестов конца 1926 – начала 1927 г. по делу о тайном избрании митр. Кирилла патриархом. Разные источники указывают около 40 арестов епископов, тогда как у митр. Мануила за оба года всего 19.

В обращении Русского Национального Комитета от 29 июля указано число на 1 апреля 1927 г. сосланных и заключенных епископов – 117.

Умерли

1. Григорий (Лиссовский), митр. Полтавский, 17 марта.

2. Серафим (Велицкий), октябрь, еп. Мало-Вишерский, вик. Новгородский.

Уволены на покой

1. Нафанаил (Троицкий), врем. управлял Воронежской епархией.

2. Нектарий (Трезвинский), еп. Велижский, вик. Полоцкий.

3. Николай (Караулов), еп. Бельский, вик. Вологодский.

4. Николай (Покровский), архиеп. Псковский.

5. Феофан (Березкин), еп. Гжатский, вик. Смоленский.

6. Филипп (Перов), еп. Пензенский.

7. Тихон (Тихомиров), еп. Кирилловский, вик. Новгородский.

Хиротонисаны

1. Арсений (Денисов).

2. Аполлос (Ржаницкий).

3. Владимир (Юденич).

4. Владимир (Горьховский).

5. Леонид (Антощенко).

6. Неофит (Коробов).

7. Сергий (Гришин).

8. Сергий (Зенкевич).

Дейбнер указывает, что в этот период были хиротонисаны несколько бывших обновленческих протоиереев: Сергий (Зенкевич), Владимир (Горьховский) и др.

Ряд бывших обновленческих епископов, пребывавших на покое, получили назначения на кафедры: еп. Артемий (Ильинский), Назарий (Андреев), Мелхиседек (Паевский), Матфей (Храмцов) и др.

Отпали в григорианство

1. Серафим (Игнатюк), еп. Новооскольский.

2. Смарагд (?), еп. Скопинский.

Арестованы

1. Арсений (Соколовский), еп. Прикаспийский и Бакинский (до 1931).

2. Виктор (Островидов), еп. Глазовский, конец апреля.

3. Герман (Ряшенцев), еп. Вязниковский, 13 июня.

4. Михаил (Кудрявцев), еп. Арзамасский, вик. Нижегородский (год ареста – предположительно).

5. Нифонт (Фомин), еп. Владивостокский.

6. Серафим (Самойлович), архиеп. Угличский, 17 февраля.

Умерли

1. Агафангел (Преображенский), митр. Ярославский, 3/16 октября.

2. Андроник (Богословский), еп. Мамадышский, вик. Казанский, 26 января.

3. Борис (Соколов), архиеп. Рязанский, 21 февраля.

4. Виктор (Богоявленский), еп. Омский, 2 ноября.

5. Иерофей (Афоник), еп. Шадринский, июнь (убит – П.).

6. Иннокентий (Ястребов), архиеп. Астраханский, 22 мая.

7. Назарий (Кириллов), митр. Курский, 2 июня.

8. Николай (Никольский), еп. Елецкий, 21 апреля.

Уволены на покой

1. Назарий (Блинов), архиеп. Тобольский.

2. Никон (Дегтяренко), еп. Енисейский, 3 февраля.

Отпали в григорианство

Димитрий (Беликов), архиеп. Томский.

Хиротонисаны

1. Иоанн (Соколов).

2. Петр (Руднев).

3. Порфирий (Гулевич).

4. Питирим (Крылов).

5. Серапион (Шевалеевский).

6. Сергий (Анисимов).

Список епископов Русской православной церкви, отказавшихся в 1927–1930 гг. от административного подчинения митр. Сергию и созданному им Синоду («непоминающие»). По материалам диссертации И. Снычева и словаря митр. Мануила

1. Кирилл (Смирнов), митр. Казанский (хирот. в 1904 г.).

«Мечевская группа»

2. Арсений (Жадановский), еп. Серпуховской, вик. Московский (хирот. в 1914 г.).

3. Зиновий (Дроздов), архиеп. Тамбовский и Шацкий (хирот. в 1919 г.).

4. Серафим (Звездинский), еп. Дмитревский (хирот. в 1919 г.).

5. Аркадий (Остальский), еп. Лубенский, вик. Полтавский (хирот. в 1926 г.).

6. Афанасий (Сахаров), еп. Ковровский (хирот. в 1921 г.).

«Даниловская группа»

7. Феодор (Поздеевский), архиеп. Волоколамский.

8. Гавриил (Абалымов), еп. Осташковский, вик. Тверской (хирот. в 1920 г.), принял назначение от митр. Сергия в 1929 г.

9. Дамаскин (Цедрик), еп. Глуховский, вик. Черниговский, управлял Черниговской епархией (хирот. в 1923 г.).

10. Иоасаф (Удалов), еп. Чистопольский, вик. Казанский (хирот. в 1920 г.).

11. Николай (Никольский), еп. Вязниковский, вик. Владимирской епархии (хирот. в 1921 г.).

12. Парфений (Брянских), еп. Ананьевский, вик. Одесский (хирот. в 1921 г.).

13. Григорий (Козырев), еп. Суздальский, вик. Владимирский (хирот. в 1923 г.), принял назначение от митр. Сергия в 1929 г.

Ярославский церковный округ

14. Агафангел (Преображенский), митр. Ярославский (хирот. в 1889 г.).

15. Серафим (Самойлович), архиеп. Угличский (хирот. в 1920 г.).

16. Варлаам (Ряшенцев), архиеп. Пермский (хирот. в 1913 г.).

17. Евгений (Кобранов), еп. Ростовский, вик. Ярославский (хирот. в 1926 г.), принял назначение от митр. Сергия в 1929 г.

«Иосифлянская группа»

18. Иосиф (Петровых), митр. Ленинградский (хирот. в 1919 г.).

19. Димитрий (Любимов), еп. Гдовский, вик. Ленинградский (хирот. в 1925 г.).

20. Сергий (Дружинин), еп. Нарвский (хирот. в 1924 г.).

21. Григорий (Лебедев), еп. Шлиссельбургский и Лодейнопольский, вик. Ленинградский (хирот. в 1923 г.).

22. Стефан (Бех), еп. Ижевский, вик. Сарапульский (на покое) (хирот. в 1920 г.).

23. Иерофей (Афоник), еп. Никольский, Вологодский еп. (хирот. в 1923 г.).

24. Алексий (Буй), еп. Уразовский, вик. Воронежский (хирот. в 1923 г.).

25. Василий (Дохторов), еп. Каргопольский, вик. Олонецкий (хирот. в 1924 г.).

26. Алексий (Готовцев), еп. Серпуховской, вик. Московский (хирот. в 1921 г.).

27. Павел (Кратиров), еп. быв. Ялтинский, вик. Таврический, на покое (хирот. в 1921 г.).

28. Максим (Жижиленко), еп. Серпуховской, вик. Московский (хирот. в 1928 г.).

«Викторианская (вятская) группа»

29. Виктор (Островидов), еп. Глазовский, управлял Ижевской и Боткинской епархией (хирот. в 1919 г.).

30. Нектарий (Трезвинский), еп. Яранский, вик. Вятский (хирот. в 1924 г.).

31. Иларион (Бельский), еп. Поречский, вик. Смоленский, управлял Смоленской епархией (хирот. в 1924 г.).

Отдельные епископы

32. Амфилохий (Скворцов), еп. Енисейский и Красноярский (хирот. в 1919 г.).

33. Синезий (Зарубин), еп. Ижевский (хирот. в 1926 г.).

34. Василий (Преображенский), еп. Вязниковский, вик. Владимирский (хирот. в 1921 г.).

35. Афанасий (Молчановский), еп. Сквирский, вик. Киевский (хирот. в 1925 г.).

36. Стефан (Знамировский), еп. Шадринский, управлял Свердловской епархией (хирот. в 1924 г.), принял назначение от митр. Сергия в 1929 г.

37. Сергий (Никольский), еп. Бузулукский (дата хиротонии неизвестна).

Арестованы

1. Димитрий (Любимов), еп. Гдовский, вик. Ленинградский.

2. Лев (Черепанов), еп. Алма-Атинский (по 1933 г.).

3. Мелхиседек (Аверченко), еп. Семиреченский, 30 октября.

4. Севастиан (Вести), архиеп. Костромской.

5. Стефан (Виноградов), еп. Сухиничский (по 1931 г.).

6. Филипп (Ставицкий), еп. Астраханский. Член Собора 1917–1918 гг.

Умерли

1. Василий (Беляев), еп. Елецкий.

2. Иоаким (Благовидов), архиеп. Ульяновский, 4 декабря.

3. Михаил (Ермаков), митр. Киевский, экзарх Украины. Член Собора 1917–1918 гг., 17 марта.

Хиротонисаны

1. Амвросий (Либин).

2. Иоанн (Широков).

Список епископов, арестованных за оппозицию митр. Сергию. По данным А. Дейбнера, прибл. к 1930 г.

1. Митр. Иосиф (Петровых), Петербургский – в ссылке в Устюжском уезде Новгородской губ.

2. Архиеп. Серафим (Самойлович), Угличский – в Соловках.

3. Архиеп. Варлаам (Ряшенцев), быв. Пермский – в Ярославской тюрьме.

4. Еп. Димитрий (Любимов), Гдовский – в Ленинградской тюрьме.

5. Еп. Алексий (Буй), Уразовский – в Соловках.

6. Еп. Виктор (Островидов), Вятский – в Соловках.

7. Еп. Максим (Жижиленко), Серпуховской – в Соловках.

8. Еп. Афанасий (Молчановский), Сквирский – в Соловках.

9. Еп. Нектарий (Трезвинский), Яранский – в ссылке в Казани.

10. Еп. Иларион (Бельский), Поречский (Л.Р.) – в Соловках.

11. Еп. Павел (Кратиров. – Л.Р.), Ялтинский – в Харькове, в ссылке.

12. Еп. Василий (Дохторов. – Л.Р.), Каргопольский – в ссылке, неизвестно где.

13. Еп. Сергий (Никольский), вик. Бузулукский – в ссылке, неизвестно где.

14. Еп. Иосиф (?), быв. Бирский (возможно, Иоасаф Удалов, еп. Мамадышский, затем Чистопольский, Бирск в тех же краях. – Л.Р.) – в ссылке, неизвестно где.

15. Еп. Дамаскин (Цедрик), Глуховский – в тюрьме, в Москве.

Арестованы

1. Варсонофий (Лузин), еп. Владимирский.

2. Вениамин (Воскресенский), еп. Тутаевский, вик. Ярославский.

3. Евсевий (Рождественский), архиеп. Шадринский.

4. Иоанн (Георгиевский), еп. Кунгурский, 30 июня.

5. Мануил (Лемешевский), еп. Серпуховской, вик. Московский, 31 января.

6. Никифор (Ефимов), еп. Пятигорский, 2 декабря.

7. Пахомий (Кедров), архиеп. Черниговский, 16 октября.

8. Тихон (Рождественский), еп. Великолукский (по 1934 г.).

Большинство «непоминающих» епископов, из общего числа около 40, были арестованы уже в 1929–1931 гг., но у митр. Мануила они упоминаются как «отпавшие в раскол» и об их дальнейшей судьбе почти ничего не сообщается.

Умерли

1. Тимон (Русанов), еп. Кустанайский.

2. Хрисанф (Клементьев), еп. Соликамский, вик. Пермский.

Хиротонисаны

1. Феофан (Семеняко).

2. Фостирий (Максимовский).

3. Хрисанф (Ивановский).

Арестованы

1. Августин (Беляев), еп. Сызранский (по 1934 г.).

2. Амвросий (Смирнов), архиеп. Вологодский (по 1933 г.).

3. Антоний (Романовский), еп. Донской (по 1935 г.).

4. Арсений (Денисов), еп. Каширский, вик. Московский, декабрь.

5. Варлаам (Козуля), еп. Винницкий (по 1934 г.).

6. Иоанн (Братолюбов), еп. Курганский, 23 октября.

7. Иоанникий (Сперанский), еп. Орловский.

8. Максим (Руберовский), еп. Волынский.

9. Николай (Голубев), еп. Кинешемский, вик. Костромской.

10. Николай (Муравьев-Уральский), еп. Кимрский, вик. Тверской, 16/29 марта.

11. Кирилл (Соколов), еп. Пензенский, 13 января.

12. Николай (Могилевский), еп. Орловский, апрель.

13. Николай (Ипатов), еп. Ижевский и Боткинский, июнь.

14. Павел (Введенский), еп. Оренбургский, 30 декабря.

15. Павел (Флеринский), еп. Пугачевский, 8 января (по 1936 г.).

16. Серафим (Силичев), архиеп. Ростовский-на-Дону (по 1934 г.).

Умерли

1. Иоанн (Васильевский), еп. Воскресенский, 4 марта.

2. Матфей (Храмцов), еп. Брянский и Севский, 7 апреля.

3. Мелхиседек (Паевский), архиеп. Енисейский и Красноярский, 17 мая.

4. Стефан (Гнедовский), еп. Волоколамский, 25 апр.

Уволены на покой

Аркадий (Ершов), еп. Омский.

Вернулись из обновленчества

Модест (Никитин), 3 июня; назначен еп. Уральским.

Вернулись из григорианства

Тихон (Русинов).

Хиротонисаны

1. Иннокентий (Клодецкий).

2. Николай (Муравьев-Уральский).

3. Никифор (Никольский).

4. Павел (Чистяков).

5. Серафим (Зборовский).

6. Сергий (Васильев).

7. Тарасий (Ливанов).

Арестованы

Петр (Гасилов), еп. Курганский (по 1934 г.).

Умерли

1. Димитрий (Вербицкий), архиеп. Киевский.

2. Димитрий (Галицкий), еп. Проскуровский, вик. Подольский.

3. Серафим (Коровин), еп. Ялуторовский, вик. Тобольский.

4. Сильвестр (Братановский), архиеп. Калужский.

Уволены на покой

Дамиан (Воскресенский), архиеп. Курский.

Вернулись из григорианства

Митрофан (Русинов).

Хиротонисаны

1. Андрей (Солнцев).

2. Александр (Петровский).

3. Александр (Торопов).

4. Артемон (Евстратов).

5. Ефрем (Ефремов).

6. Иосиф (Чернов).

Арестованы

1. Александр (Троицкий), архиеп. Самарский. Член Собора 1917–1918 гг.

2. Герман (Вейнберг), еп. Алма-Атинский, 11 августа.

3. Димитрий (Вологодский), еп. Минусинский, вик. Енисейский (по 1935 г.).

4. Павел (Чистяков), еп. Сергачский, вик. Нижегородский, 28 ноября (по 1935 г.).

5. Мелхиседек (Аверченко), еп. Курганский, 19 ноября.

6. Николай (Муравьев-Уральский), еп. Рыбинский.

7. Серафим (Трофимов), 11 августа, еп. Ростовскийна-Дону.

8. Феофил (Богоявленский), архиеп. Кубанский и Черноморский (год ареста – приблизительно).

9. Филипп (Гумилевский), архиеп. Звенигородский.

Умерли

1. Амвросий (Казанский), еп. Мелекесский, вик. Ульяновский, 28 апреля.

2. Иоанн (Поярков), архиеп. Уфимский, 17 января.

3. Иов (Рогожин), единоверч., еп. Мстерский, вик. Владимирский, 20 апреля.

4. Иринарх (Синеоков-Андреевский), еп. Пермский, 1 марта.

5. Никандр (Феноменов), митр. Ташкентский. Член Собора 1917–1918 гг.

6. Николай (Покровский), еп. Ижевский и Боткинский, 5/18 июня.

7. Иоанникий (Кунгурский), еп. Кунгурский.

Уволены на покой

1. Евгений (Кобранов), еп. Ростовский.

2. Серафим (Мещеряков), митр. Ставропольский.

3. Серафим (Чичагов), митр. Ленинградский. Член Собора 1917–1918 гг.

4. Флавиан (Сорокин), еп. Тульский.

Хиротонисаны

1. Александр (Толстопятов).

2. Вениамин (Иванов).

3. Георгий (Садковский).

4. Феодосии (Кирика).

Арестованы

1. Антоний (Панкеев), еп. Белгородский.

2. Валериан (Рудич), еп. Кирилловский, Новгородской епархии, январь.

3. Ефрем (Ефремов), еп. Яранский, вик. Вятский, 1 января.

4. Лев (Черепанов), еп. Ставропольский.

5. Серапион (Шевалеевский), еп. Арзамасский.

6. Сергий (Зенкевич), еп. Рыбинский.

Умерли

1. Митрофан (Поликарпов), еп. Бутурлинский, вик. Воронежский, 3 декабря.

2. Даниил (Троицкий), архиеп. Брянский.

Уволены на покой

Фостирий (Максимовский), еп. Сызранский.

Хиротонисаны

1. Серафим (Кокотов).

2. Феофан (Еланский).

Арестованы

1. Амвросий (Смирнов), еп. Муромский. Член Собора 1917–1918 гг., 12 ноября.

2. Алексий (Орлов), архиеп. Сызранский (?), август.

3. Глеб (Покровский), архиеп. Свердловский, сентябрь.

4. Евгений (Зернов), митр. Горьковский.

5. Иннокентий (Клодецкий), еп. Каширский.

6. Макарий (Звездов), архиеп. Свердловский, 20 июня.

7. Никифор (Осташковский), митр. Новосибирский, май.

8. Онуфрий (Гагалюк), архиеп. Старооскольский (?), 4 декабря.

9. Петр (Руднев), архиеп. Самарский, 8 мая.

10. Петр (Соколов), архиеп. Сталинградский.

11. Стефан (Виноградов), еп. Пугачевский, вик. Саратовский, 3 июля.

12. Стефан (Андриашенко), архиеп. Арзамасский.

13. Феофан (Еланский), еп. Красноярский.

14. Феофан (Семеняко), еп. Минский.

Умерли

1. Иоасаф (Шишковский-Дрылевский), архиеп. Брянский, 15 декабря.

2. Николай (Пирский), архиеп. Полтавский, 9 июня.

Уволены на покой

1. Афанасий (Малинин), архиеп. Саратовский (?).

2. Георгий (Садковский), еп. Вольский, 16 октября.

3. Герман (Коккель), еп. Благовещенский.

4. Захария (Лобов), архиеп. Воронежский, 12 ноября.

5. Леонид (Антощенко), еп. Кунгурский, 17 января.

6. Сергий (Зверев), архиеп. Елецкий.

7. Серафим (Юшков), еп. Кузнецкий.

Хиротонисаны

1. Петр (Федосихин), тайно, Архангельская область, не позже 1935 г. (сергианами или непоминающими? – Л.Р.).

2. Феодор (Смирнов).

3. Фотий (Пурлевский).

Арестованы

1. Александр (Торопов), еп. Рыбинский, 20 декабря.

2. Антоний (Миловидов), еп. Омский. Член Собора 1917–1918 гг., ноябрь.

3. Анатолий (Грисюк), митр. Одесский.

4. Антоний (Романовский), еп. Ставропольский и Донской.

5. Арсений (Соколовский), еп. Оренбургский, 22 мая.

6. Георгий (Делиев), архиеп. Днепропетровский.

7. Дионисий (Прозоровский), архиеп. Ростовский-наДону.

8. Иаков (Маскаев), архиеп. Барнаульский.

9. Иннокентий (Летяев), архиеп. Харьковский, июнь.

10. Иннокентий (Никифоров), еп. Орловский.

11. Иувеналий (Масловский), архиеп. Рязанский.

12. Никодим (Кротков), архиеп. Костромской, декабрь.

13. Павел (Гальковский), митр. Иваново-Вознесенский, январь.

14. Петр (Гасилов), еп. Сызранский, август.

15. Порфирий (Гулевич), еп. Крымский.

16. Сергий (Гришин), архиеп. Владимирский, май.

17. Стефан (Проценко), еп. Черниговский, 28 октября.

18. Стефан (Знамировский), архиеп. Вологодский, октябрь.

19. Серафим (Остроумов), архиеп. Смоленский, ноябрь.

20. Феодор (Смирнов), еп. Пензенский, сентябрь.

Умерли

Никита (Стягов), еп. Боровичский, 6 августа.

Уволены на покой

1. Авраамий (Чурилин), еп. Пензенский, 8 июля.

2. Агапит (Борзаковский), архиеп. Новоторжский (?).

3. Александр (Толстопятов), еп. Алма-Атинский, 17 августа.

4. Димитрий (Поспелов), еп. Скопинский.

5. Игнатий (Садковский), еп. Скопинский.

6. Николай (Клементьев), архиеп. Велико-Устюжский, январь.

7. Онисим (Пылаев), еп. Тульский, 5 июня.

8. Павлин (Крошечкин), архиеп. Могилевский, январь.

9. Серафим (Кокотов), еп. Томский.

10. Серафим (Александров), митр. Казанский. Член Собора 1917–1918 гг.

Хиротонисаны

1. Борис (Воскобойников).

2. Серафим (Шамшев).

Арестованы

1. Августин (Беляев), архиеп. Калужский и Боровский.

2. Авраамий (Дернов), архиеп. Глазовский (?), апрель.

3. Александр (Похвалинский), управлял Горьковской епархией, 24 июля.

4. Александр (Раевский), еп., 3 сентября.

5. Артемий (Ильинский), архиеп. Тобольский.

6. Александр (Щукин), архиеп. Семипалатинский, август.

7. Алексий (Кузнецов), архиеп., декабрь.

8. Аполлос (Ржаницкий), еп. Тульский.

9. Артемон (Евстратов), епископ.

10. Борис (Воскобойников), еп. Ивановский.

11. Варлаам (Козуля), еп. Оренбургский, 2 августа.

12. Вениамин (Иванов), еп. Саратовский.

13. Владимир (Горьховский), еп. Ульяновский, 28 июля.

14. Венедикт (Плотников), архиеп. Казанский, февраль.

15. Венедикт (Алентов), архиеп. Тамбовский.

16. Григорий (Козлов), еп. Уфимский, июнь.

17. Григорий (Козырев), еп. Барнаульский, 27 июля.

18. Георгий (Анисимов), еп. Златоустовский.

19. Димитрий (Добросердов), архиеп. Можайский.

20. Димитрий (Вологодский), еп. Минусинский.

21. Ефрем (Ефремов), еп. Саранский.

22. Иннокентий (Тихонов), архиеп. Винницкий, ноябрь.

23. Иоанн (Троянский), еп. Осташковский, вик. Тверской.

24. Иоанн (Широков), еп. Волоколамский, 27 апреля.

25. Ираклий (Попов), еп. Пензенский, декабрь.

26. Ириной (Шульгин), архиеп. Куйбышевский, 24 ноября.

27. Константин (Дьяков), митр. Киевский, экзарх Украины, 16 сентября.

28. Киприан (Комаровский), архиеп. Вятский, 5 августа.

29. Мефодий (Абрамкин), архиеп. Пятигорский, октябрь.

30. Митрофан (Гринев), еп. Арзамасский.

31. Модест (Никитин), архиеп. Смоленский, управлял Минской епархией, 29 октября.

32. Неофит (Коробов), еп., август.

33. Никифор (Никольский), архиеп. Калининский.

34. Никон (Пурлевский), архиеп. Казанский.

35. Павел (Чистяков), еп. Ижевский, сентябрь.

36. Павел (Борисовский), митр. Ярославский, 21 августа.

37. Павел (Павловский), архиеп. Иркутский, сентябрь.

38. Петр (Савельев), еп. Свердловский, 27 января.

39. Питирим (Крылов), архиеп. Дмитровский, 20 июня.

40. Серафим (Протопопов), архиеп. Елецкий и Задонский, 6 марта.

41. Серафим (Шамшев), еп. Томский, август.

42. Сергий (Васильков), архиеп. Новосибирский, 5 мая.

43. Сергий (Куминский), еп. Ачинский.

44. Софроний (Арефьев), архиеп. Краснодарский, май.

45. Тихон (Рождественский), еп. Череповецкий.

46. Фаддей (Успенский), архиеп. Костромской.

47. Феофан (Туляков), митр. Горьковский.

48. Филипп (Ставицкий), архиеп. Омский. Член Собора 1917–1918 гг.

49. Филарет (Линчевский), архиеп. Волынский и Житомирский, 6/19 июня.

50. Феодосии (Кирика), еп. Костромской.

Умерли

1. Андрей (Солнцев), еп. Рыбинский, 12 января.

2. Борис (Шипулин), архиеп. Ташкентский. Чл. Собора 1917–1918 гг.

3. Леонид (Антощенко), еп. Марийский.

4. Павел (Введенский), еп. Маршанский, 14/27 января.

5. Сергий (Васильев), еп. Демянский, вик. Новгородский (кафедра – неточно).

6. Фотий (Пурлевский), еп. Омский.

7. Хрисанф (Ивановский), еп. Владимирский.

Уволены на покой

1. Серафим (Зборовский), еп. Актюбинский.

2. Симеон (Михайлов), еп. Муромский.

3. Феодор (Яковцевский), архиеп. Владимирский.

К 1939 году на свободе осталось 4 правящих епископа: митр. Сергий (Страгородский), митр. Алексий (Симанский), митр. Николай (Ярушевич), архиеп. Сергий (Воскресенский). Некоторое число епископов было на покое или в должности настоятелей храмов.

Приложение II

Епископат Церкви непоминающих: архиереи, не признавшие неканонический центр власти в лице митрополита Сергия и его Синода

Составлено в 1977 году для первого издания книги «Трагедия Русской церкви.1917–1945 гг.» по данным словаря митрополита Мануила и др. доступным тогда источникам. Сведения из более поздних публикаций не добавлялись.

Следует учитывать «эзоповский язык» митрополита Мануила, вызванный обстоятельствами времени. Так, выражение «епархией не управлял», как правило, означает – был в тюрьме, лагере или ссылке; «обитель Зосимы и Савватия» – Соловецкий лагерь; «сведений о дальнейшей судьбе не имеем» – расстрелян или погиб в лагере. Эти выражения я сохраняю без изменений. Л.Р. 2008 г.

I. Митр. Кирилл (Смирнов)

Родился 26 апреля 1963 г. в СПб епархии.

1887: окончил СПб Духовную Академию, канд. богословия. Законоучитель Елизаветпольской гимназии.

1887: 21 ноября – рукоположен во священника. Служил в Петербургской Воскресенской церкви общества трезвости (у Варшавского вокзала).

1894: законоучитель 2-й СПб гимназии.

1900: настоятель Кронштадтской Троицкой церкви.

1902: овдовел, 10 мая пострижен в монашество. Имя Кирилл дано по его настойчивой просьбе в честь учителя Словенского. Начальник духовной миссии в Урмии. Архимандрит.

1904: 6 августа – хиротонисан во епископа Гдовского, вик. СПб епархии. Ввел всенародное пение в Александро-Невской лавре. Иоанн Кронштадтский перед смертью просил, чтобы его отпевал еп. Кирилл.

1910: еп. Тамбовский и Борисоглебский.

1913: 6 мая – архиепископ.

1914: проявил инициативу в прославлении св. Питирима Тамбовского.

Характеризуя настойчивость и независимость митр. Кирилла, рассказывают, как, совершая однажды Крещенское богослужение в присутствии царской фамилии, он отказался выполнить требование министра двора и освящать кипяченую воду. Вода, как принято, была освящена речная.

Будучи монархистом, никогда не одобрял погромных настроений, никогда не разрешал никаких эксцессов.

Большую часть времени проводил в объездах своей обширной епархии, появлялся всегда внезапно, когда его не ждали. В проповедях проявлял хорошее знание народной жизни: пьянство, матерщина, предубеждение против грамотности и школьного обучения – обычный круг его тем. Просвещение народа в духе Православной Церкви – было его основной жизненной целью.

К духовенству требователен – стоило ему заметить, что два диакона разговаривают во время богослужения, как их имена сразу появились в приказе по епархии в «Тамб. еп. вед.».

Человек живой, практичный, чуждый рутине. Узнав, что несколько тяжелобольных прихожан не могут посещать собор, установил у них на квартирах и в соборе телефоны, чтобы они могли слушать службу в постели.

Занимался широкой благотворительностью. Один из самых деятельных участников Поместного собора 1917–1918 гг. Возглавлял делегацию Собора к А.Ф. Керенскому с требованием о восстановлении патриаршества, избран на Соборе членом Синода, один из 25 кандидатов в патриархи.

1918: середина – митр. Казанский и Свияжский.

1922: апрель – арест и ссылка в Красноярскую область.

1924: лето – встреча с патриархом Тихоном, которого убеждает прекратить попытку примирения с Красницким.

1925: встреча с Тучковым, отказ от легализации на условиях НКВД.

1930: 15 февраля – устранение митр. Кирилла митр. Сергием и его Синодом от управления епархией, с правом священнослужения с разрешения епарх. архиереев с поминанием местного православного архиерея.

1934: январь, февраль – две поездки к митр. Кириллу еп. Ржевского Палладия (Шерстенникова) для переговоров о примирении с митр. Сергием.

1934: весна – проживал в г. Гжатске, вел активную деятельность по организации «непоминающих». Очевидец рассказывал нам (Л.Р.), что в это время митр. Кирилл ему говорил: «Филадельфийская Церковь – это не мы, а те, которые придут после нас».

Умер в августе 1941 г. (митр. Мануил), в 1944 г. (Левитин и Шавров).

II. Мечевская группа

Еп. Арсений (Жадановский)

Родился ок. 1874 г. в Харьковской епархии.

10-летним отроком родители отдали его в Харьковское духовное училище. Среди своих товарищей он оказался самым малым по росту. «Приехал, – вспоминает он о себе, – к нам однажды в училище приснопамятный Амвросий, архиеп. Харьковский. Нас, учеников, в актовом зале выстроили в ряды. Владыка-архиепископ, проходя по рядам, обратил внимание на меня, как самого между другими маленького ученика, вывел меня на середину зала и, обратившись к сопровождавшим его лицам, сказал: «Смотрите, вот теперь самый маленький ученик, а будет архиереем». Конечно, на эти слова, как это всегда бывает в нашей жизни, никто тогда не обратил никакого внимания». После окончания училища он поступил в Харьковскую духовную семинарию, курс которой окончил в 1894 г. и был определен на должность надзирателя-репетитора в духовное училище, а затем преподавателя Осиновской церковно-приходской школы. Вскорости заболел безнадежно его отец (старец протоиерей), и он решил стать священником в своем родном крае. Но Господь судил иначе. Арсений послал письмо о. Иоанну Кронштадскому с просьбой помолиться о болящем отце и том, какой избрать ему жизненный путь.

Отец Иоанн ответил на его письмо благопожеланием о выздоровлении отца, а его благословил избрать монашеский путь. После этого отец его вскоре поправился, а сам он принял монашество от архиепископа Амвросия и в 1899 г. поступил в Московскую духовную академию. Когда он проезжал через Москву, то зашел в Чудов монастырь. Здесь он приложился к раке святителя Алексия. Когда он подходил, то почувствовал необыкновенную отраду и утешение, и показалось ему, что раку св. мощей окружает как бы некий лучезарный свет. С этого момента сердце его сроднилось со святителем. В трудные моменты жизни он прибегал к его помощи и всегда получал утешение. О его епископстве предрекал еще старец Чудова монастыря игумен Герасим.

В 1902 г. рукоположен во иеромонаха.

В 1903 г. он окончил Академию со степенью кандидата богословия. Был назначен казначеем Чудова монастыря в Московском Кремле, а в следующем году – наместником этой обители с возведением в сан архимандрита.

Митрополит Владимир скоро оценил духовные дарования и административные способности нового наместника. И действительно, за время пребывания в этой должности архимандрит Арсений сделал много полезного для монастыря, обратив эту обитель в рассадник духовного просвещения для всей Москвы. Своим истовым служением он всегда привлекал большое число молящихся в Чудов монастырь. Идя навстречу духовным потребностям богомольцев, он предпринял издание «Духовных Дневников», которые ценились верующими людьми за свою содержательность. Помимо этого, архим. Арсений занимался изданием разных брошюр нравственного содержания. За последние три года пребывания в монастыре он, при участии миссионера Айвазова, начал издание для народа специальной религиозно-просветительной литературы под названием «Лепта обители Святителя Алексия». Эта «Лепта» вышла в десятках тысяч экземпляров и разошлась по всему лицу Русской земли. С 1912 года архим. Арсений, при участии того же миссионера, стал издавать журнал «Голос Церкви». Этот журнал считается одним из наиболее живых и содержательных богословских ежемесячников. Сам архимандрит принимал в нем не только редакционное, но и литературное участие. Дороги были сердцу будущего святителя нужды Русской православной миссии. Он открыл при Чудовом монастыре отдел Камчатского миссионерского братства и всегда откликался на нужды Московского братства Святителей Московских, не раз пригревал его собрания под кровлей Чудова монастыря.

Архимандрит Арсений проявил себя и как администратор. За немногие годы управления Чудовым монастырем он возвысил иноческую жизнь в обители и значительно улучшил материальное положение братии. С назначением его на пост епископа он сохранил связь с Чудовым монастырем, т. к. кроме пребывания в нем сохранил и звание наместника.

8 июня 1914 г. в Алексеевском храме Чудова монастыря состоялась хиротония архим. Арсения во епископа Серпуховского, пятого викария Московской епархии. Хиротонию совершили: митр. Московский Макарий, управляющий Московским Донским монастырем архиеп. Алексий, еп. Пермский Палладий и другие епископы.

В ноябре 1916 г. переименован в четвертого викария Московской епархии.

В 1923 г. упоминается еще епископом Серпуховским.

С 1923 г. епархией не управлял, но проживал в подмосковных монастырях, затем в Понетаевском и Дивеевском монастырях, а после их закрытия (1927 г.) снова под Москвой, на даче.

В последние годы с 1927 г. переехал на жительство в г. Арзамас.

Состоял с 1927 г. в скрытой оппозиции к Московской патриархии, не принимая назначений и не выступая на общественных богослужениях, примыкал всецело к одинаково с ним настроенному еп. Серафиму (Звездинскому). «Много огорчений причинял этим покойному патриарху (тогда митрополиту) Сергию», – пишет митр. Мануил.

Еще с первых лет своей жизни в Чудовом монастыре «старчествовал». Имел много почитателей в Москве и за Москвой. Проживая в Арзамасе и под Москвой, он постепенно сокращал круг своих активных почитателей, замыкаясь и изолируя себя от общения с широкими массами верующих. Духовный писатель. Помещал свои статьи в журнале «Голос Церкви» и др. церковно-богословских журналах. Оставил печатные дневники за целый ряд лет (оттиски из «Голоса Церкви», сборник рукописей: семь воспоминаний об известных в годы проживания его в Москве (1904–1923 гг.) церковных деятелях, лично ему известных. Сюда вошли следующие биографии: строителя Зосимовой пустыни схиигумена Герасима, великого старца той же пустыни слепца иеросхимонаха Алексия, воспоминания об о. Иоанне Кронштадтском, черты из жизни четырех известных в Москве настоятелей московских церквей отцов протоиереев Алексея Мечева (с Маросейки), Василия Постникова, Николая Смирнова (Кадашевского) и Александра Стефановского. Сохранилась еще его интересная переписка с родными и вторая глава его автобиографии. Все эти рукописи отпечатаны и в настоящее время составляют в переплете объемистую книгу.

«Как составленные им биографии, так и его автобиография и переписка будут помещены в качестве приложения к Каталогу в особом томе», – обещает митр. Мануил (у нас этого тома нет. – Л.Р.).

Труды

1. Преподобный Макарий Египетский. М., 1911.

2. «Гефсимания» (Краткие сведения о Гефсиманской женской общине). М., 1911.

3. Духовный дневник // Голос Церкви. 1912–1916 гг. Отд. изд. М., 1910–1912 гг.

4. К годовщине прославления святителя Иоасафа Белгородского // Голос Церкви. 1912. Сент.

5. Светоч Православной Церкви Христовой – преп. Макарий Египетский // Голос Церкви. 1913. Февраль – март.

6. Акафист преподобному Арсению.

7. Творения преп. Макария Египетского в их систематическом изложении // Голос Церкви. 1913. Апрель – декабрь.

8. Духовная беседа // Голос Церкви. 1914. Январь. С. 30–37.

9. Доброе житие // Голос Церкви. 1914. Январь. С. 33–47. Отд. изд. М., 1914.

10. Древнехристианская практика причащения Св. Тайн, в связи с современной – в Православной церкви // Голос Церкви. 1914. Февраль, март, апрель.

11. О священстве // Голос Церкви. 1914. Май. С. 41–60.

12. Речь при наречении его во епископа Серпуховского, вик. Московской епархии // Голос Церкви. 1914. Сентябрь. С. 19–26.

13. Речь, сказанная в Московской Городской Думе 22 июля 1914 г., перед открытием чтения для рабочих // Голос Церкви. 1914. Октябрь. С. 22–23.

14. Речь, сказанная в Моск. Политехническом музее 22 авг. 1914 г. перед открытием чтения для рабочих // Голос Церкви. 1914. Октябрь. С. 24–27.

15. Речь на современные темы // Голос Церкви. 1915. Январь. С. 60–64.

16. «Воспоминания о семи церковных деятелях» (рукопись).

17. Автобиография (рукопись).

Церковные Ведомости. 1914. № 22. С. 257, 261.

Церковные Ведомости. 1916. № 50. С. 434.

Приб. к «Церковным Ведомостям».1914. № 24. С. 1096.

Голос Церкви. 1914. Июнь. С. 213–215.

Голос Церкви. 1914. Сентябрь. С. 20–22.

«Состав Св. Правосл. синода и Российской церкви иерархии на 1917 г.» С. 22–23.

Рукописные фонды: патриарха Сергия (ФПС) и архиепископа Мануила (ФАМ).

Примеч. Л.Р.: А.Э. Левитин сообщает, что в 1962 г. он имел сведения, что архиеп. Арсений еще жив. Мы имеем сведения, что он был еще жив в 1968 г.: отцы Н. Эшлиман и Г. Якунин были с ним в переписке, причем заслуживающий доверия свидетель подтверждал, что письма приходят именно от него.

Архиеп. Зиновий (Дроздов)

Родился 14 июля 1875 г.

В 1897 г. окончил Костромскую духовную семинарию и рукоположен в сан иерея. Овдовел.

В 1904 г. окончил СПб духовную академию со степенью канд. богословия.

В 1903 г., будучи на 4-м курсе, пострижен в монашество и рукоположен во иеромонаха. 14 августа 1904 г. командирован Св. Синодом иереем на госпитальное судно «Орел».

23 сентября 1905 г. назначен преподавателем в Вятскую дух. семинарию.

28 сентября 1906 г. – смотритель Кутаисского дух. училища.

С 14 июля 1907 г. – правитель канцелярии экзарха Грузии.

12 сентября 1907 г. возведен в сан архимандрита.

С 13 июля 1908 г. – смотритель Екатеринбургского духовного училища.

С 22 января 1909 г. – ректор Кишеневской дух. семинарии.

11 декабря 1911 г. хиротонисан во епископа Измайловского, вик. Кишеневской епархии. Хиротония совершена в Свято-Троицком соборе Александро-Невской лавры.

С 17 января 1913 г. – еп. Козловский, вик. Тамбовской епархии.

С 5 июня – врем. управлял Орловской епархией, оставаясь еп. Козловским.

С 22 мая 1918 г. – еп. Тамбовский и Шацкий.

В 1920 г. возведен в сан архиепископа.

С 1923 г. епархией не управлял.

Скончался после 1927 г.

(Упоминается в составе «Мечевской группы» в диссертации И. Снычева. – Л.Р.). Им написана книга «С эскадрой до Цусимы». Вятка, 1906 г.

Еп. Серафим (Звездинский)

В 1908 г. окончил Московскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия и назначен преподавателем Вифанской дух. семинарии. Пострижен в монаха и рукоположен во иеромонаха, очевидно, в академии.

С 21 сентября 1912 г. перемещен на должность преподавателя гомилетики, литургики и практич. руководства пастырей в Московской дух. семинарии.

С 27 мая 1914 г. – архимандрит и помощник наместника Московского Чудова монастыря.

Утвержден в должности столичного наблюдателя церковных школ Москвы.

15 декабря 1919 г. хиротонисан во еп. Дмитревского, вик. Московской епархии.

С 1927 г. находился в оппозиции против митр. Сергия. Вместе со своим другом архиеп. Арсением (Жадановским) жил в Екатерининской женской пустыни до ее закрытия. Категорически отказался от предложенной ему митр. Сергием в 1927 г. кафедры. Год смерти неизвестен.

Еп. Аркадий (Остальский)

Год и место рождения неизвестны. Окончил Волынскую дух. семинарию.

Был настоятелем Св. Николаевской единоверческой церкви в Полтаве.

В 1920–1925 гг. проживал в Житомире. После развода с женой принял монашество и возведен в сан архимандрита. Пользовался любовью житомирцев.

15 сентября 1926 г. хиротонисан во епископа Лубенского, вик. Полтавской епархии. «Состоял в тайной оппозиции митр. Сергию, придерживаясь взглядов т. н. «мечевской» группировки, но заметно себя не проявлял».

В 1937 г. назначен еп. Бежецким. Назначение не принял. Известен как замечательный проповедник. Скончался в 40-х годах неизвестно где.

Имеются сведения, что он написал практическое руководство проповедника. «Автор многих оригинальных богословских сочинений (в рукописях). Особенно хорошо написана его работа о церковном красноречии. Большая часть его сочинений погибла при переездах».

Еп. Афанасий (Сахаров)

Далее приведена автобиография еп. Афанасия

«Даты и этапы моей жизни»

Родился 2 июля 1887 г.

Шуйское духовное училище 1896–1902 гг.

Во 2-м классе переэкзаменовка.

В 3-м классе сидел 2 года.

Начал прислуживать в алтаре, вероятно, во всенощной в субботу 21 августа 1899 г.

Посвящен в 1-ю степень клира – в чтеца 6 мая 1907 г.

В каникулярное время прислуживал при архиерейском богослужении.

Рипидоносцем и иподиаконом 1903–1906 гг. непрерывно во все время.

То же: август 1906 – сентябрь 1908 г.

Московская духовная академия: 1908–1912 гг.

Пострижен в монашество 12 октября 1912 г.

Посвящен в иеродиакона 14 октября 1912 г.

Посвящен в иеромонаха 17 октября 1912 г.

Преподаватель Полтавской дух. семинарии: октябрь 1912 г. – сентябрь 1913 г.

Преподаватель Владимирской дух. семинарии 1913–1918 гг.

Член Поместного всероссийского собора по избранию от монашествующих, помощник заместителя: январь– сентябрь 1918 г.

Наместник Владимирского Рождественского монастыря 1920–1921 гг.

Возведен в сан архимандрита 20 января 1920 г.

Настоятель Боголюбовского монастыря 18 июня 1921 г.

Хиротонисан во епископа Ковровского 27 июня 1921 г.

Арестован и препровожден в рев. трибунал 17 марта 1922 г.

Освобожден 22 марта 1922 г.

Арестован в Великую среду 30 марта 1922 г. (митр. Сергий, архиеп. Павел, еп. Василий).

Показательный суд в связи с изъятием церковных ценностей 27 мая 1922 г.

Приговорен к одному году, по амнистии освобожден 28 мая 1922 г.

Арестован 15 июля 1922 г. (еп. Серафим, прот. Мирт.? – Л.Р.).

Освобожден 25 июля 1922 г.

Арестован 10 сентября 1922 г. (архиеп. Никандр, архиеп. Фалдей, еп. Корнилий, Домиоз, Николай, Василий, прот. Глаголев, игум. Филарет, свящ. С. Дурылин, Дулов, прот. Благовещенский (Ковров), Константин (Суздаль).

Приговор: 2 года ссылки в Зырянский край, считая с 14 ноября 1922 г.

Тюрьмы: Владимирская, Московская, Таганская (еп. Феодосии), Вятская.

Этапы (еп. Серафим, еп. Николай) 10 сентября 1922 г. – 15 мая 1923 г.

В Зырянском краю Усть-Сысольск, г. Усть-Вымь, с. Корчемье (митр. Кирилл, архиеп. Фаддей, еп. Николай, прот. Богданов, архиеп. Неофит). В народном суде пересуд по делу о ценностях, 1 год заключения. За давностью дело прекращено, апрель 1924 г.

В Зырянском краю без приговора сверх срока – с 14 ноября 1924 г. по 20 января 1925 г.

Возвратился во Владимир на церковное делание, февраль 1925 г.

Арестован в Гавриловом Посаде 8 сентября 1925 г. при поездке по епархии и препровожден во Владимир для выяснения личности – 9 сентября 1925 г.

Освобожден 10 сентября 1925 г.

Арестован 2 января 1926 г. Освобожден 2 марта 1926 г.

Предложено уехать из Владимира или прекратить управление епархией. Отказался оставить вверенную ему епархию – декабрь 1926 г.

Арестован 2 января 1927 г.

Московская внутренняя тюрьма: 3 января – 30 апреля 1927 г.

В одиночке с митр. Сергием 23–28? (апреля. – Л.Р.). За принадлежность к группе архиереев (архиеп. Корнилий, архиеп. Григорий), возглавляемой митр. Сергием Страгородским, – 3 года Соловецких лагерей.

Ленинградская пересыльная тюрьма – май 1927 г.

Соловецкие лагеря – Разноволока, Чула Пристань, Попов Остров, г. Кемь. Сторож, счетовод хозчасти, сторож.

Арестован 23 декабря 1929 г.

Отправлен на Соловецкие острова 24 декабря 1929 г.

Возвращен на Попов Остров 1 января 1930 г.

Болел сыпным тифом в январе – феврале 1930 г.

В Соловецких лагерях по приговору: июнь 1927 г. – 2 января 1930 г.

Без приговора сверх срока: 2 января – 23 февраля 1930 г.

Этапирован в Туруханский край на 3 года.

Тюрьмы: Ленинградские Кресты, Новосибирская, Красноярская пересыльная и внутренняя (митр. Кирилл): 23 февраля – 23 апреля. Гор. Красноярск, Енисейск, Станки, Туруханск, Мельничное, Селиваниха, Пунково – 1930 г.

Арестован в январе 1930 г., просидел в туруханской каталажке (2–2,5 недели): январь – февраль 1932 г.

Освобожден в феврале 1932 г.

В Туруханском крае по приговору 30 апреля 1930 г. – 2 января 1933 г.

Без приговора сверх срока: 2 января – 6 августа 1933 г.

Возвратился во Владимир, был на свободе, но не служил: август 1935 г. – 18 апреля 1936 г.

Арестован (архиеп. Сергий Гришин, архиеп. Филипп Гум., Ювеналий): 18 апреля 1936 г.

Приговорен к 5 годам Беломорско-Балтийских лагерей.

Тюрьмы: Владимирская, Ивановская, внутренняя и пересыльная, Ярославская, Вологодская, Ленинградская пересыльная, Беломорские лагеря: ноябрь 1936 – июнь 1941 г.

Работал инкассатором. За похищенные у меня деньги 1000 рублей взыскана с меня эта сумма и добавлено срока 1 год: декабрь 1936 г. – январь 1937 г.

Работал на лесоповале, на строительстве круглолежневой дороги, бригадиром лаптеплетной бригады.

Арестован (без предъявления какого-либо обвинения. По милости Божией избежал великой опасности) и заключен в штрафизолятор: август – октябрь 1937 г.

Освобожден и возвращен в конце октября 1937 г.

Арестован без предъявления обвинения и заключен в штрафизолятор в начале ноября 1937 г.

На майские праздники 1938 г. заключен в штрафизолятор.

В начале войны этапирован в Онежские лагеря пешком около 400 км, июнь – июль 1941 г.

В заключении был по приговору: 18 апреля 1936 г. – 18 апреля 1942 г.; без приговора сверх срока: 18 апреля 1942 г. – 30 июня 1942 г.

Бессрочная ссылка в Омскую область. Совхоз Голышманово – ночной сторож на огороде: июль – ноябрь 1942 г.

Г. Ишим: декабрь 1942 г. – ноябрь 1943 г.

Арестован 7 ноября 1943 г.

Тюрьмы: Ишимская, Омская, Московские: внутренняя Лефортовская, Бутырская, Краснопресненская: ноябрь 1943 г. – июль 1944 г.

Сибирские лагеря, полевые работы: август – сентябрь 1944 г.

Ассенизатор: сентябрь 1944 г. – август 1946 г.

Арестован 30 августа 1936 г.

Мариинский пересыльный пункт, Московские тюрьмы – внутренняя, Бутырская, Краснопресненская: август – сентябрь 1946 г.

Темниковские лагеря – плетение лаптей.

Дубровлаг – инвалид безработный.

В заключении по приговору: 9 января 1943 г. – 9 ноября 1951 г.

Без приговора сверх срока: в лагерях 9 ноября 1951 г. – 18 мая 1954 г.

В Зубово-Полянском доме инвалидов: с 18 мая 1954 г. неизвестно до каких пор.

Сверх срока в заключении: 3 года 4 месяца 22 дня.

27 июня 1954 г. исполнилось 33 года архиерейства.

За это время: на епархиальном служении 33 месяца.

На свободе не у дела 32 месяца.

В изгнании 76 месяцев.

В узах и горьких работах 254 месяца.

Обычно в жизни бывает: чем больше разлука, тем больше ослабевают связи. Христианская любовь изменяет этот порядок. Мои добрые заботники, движимые христианской, а не мирской любовью, с каждым годом усиливают проявление своей заботы и попечения, с каждым годом умножают свою милостыню. Если в первые 2 года 4 месяца мне было прислано 72 посылки (по 30 посылок в год), то в последний, 1954 год их было уже 200. Да не оставит Господь своею милостью благодетелей моих.

Верю: услышат они во оный день: приидите, благословленные Отца Моего… В темнице был Я и вы посетили Меня. Еп. Афанасий.

Краткая автобиография еп. Афанасия: «Даты и этапы моей жизни» была тайно передана за границу отцом Глебом Якуниным и напечатана в Вестнике РСХД, 1966 г., № 81, с. 13–17. Более подробные сведения о нем изложены в статье «Крестный путь преосв. Афанасия Сахарова». Вестник РСХД, 1973, № 107, с. 170–211.

Приводим окончание статьи о нем в «Словаре» митр. Мануила:

«…Последние годы жизни еп. Афанасия в Петушках были годами затвора и ученого подвижничества. Несмотря на преклонный возраст и перенесенные труды и болезни, он с юношеским рвением трудился над исследованием нашего православного богослужения, житий русских святых и составил обстоятельный труд «О поминовении усопших по Уставу Православной Церкви». Как знаток богослужения Православной Церкви и православной агиографии, епископ Афанасий с 1955 г. трудился в качестве председателя Богослужебно-Календарной Комиссии при Издательстве Московской патриархии и внес немало исправлений в месяцеслов святых.

Любовь, теплоту и сердечность чувствовал каждый, кто соприкасался с благостным архипастырем. Беседы с ним были увлекательны. Скончался еп. Афанасий 28 октября 1962 г.

Печатных трудов до 1957 г. у него не было. Есть черновики разных больших статей».

Труды

1. О шестопсалмии. ЖМП. 1957. № 1. С. 29–29.

2. О поминовении усопших по уставу Православной церкви // Журнал Среднеевропейского экзархата «Голос православия». 1962. № 2.

В рукописях

Неколько молебных последований, например: О хотящих по воздуху шествовать. О сущих в мире различных обстояниях. Благодарение о получении милостыни. О мире всего мира и о прекращении войн и др. Сборник новых (свыше 100) величаний и избранных псалмов.

О нем

Церковные Ведомости. 1913. № 36. С. 451.

Церковь и Жизнь (обн.). 1922. № 3. С. 5.

ЖМП. 1957. № 1. С. 28–29.

ЖМП. 1957. № 2. С. 20.

ЖМП. 1958. № 11. С. 19.

ЖМП. 1958. № 12. С. 9.

ЖМП. 1959. № 1. С. 13.

ЖМП. 1963. № 3. С. 76–77.

Вестн. Св. Синода (обн.). 1926. № 7. С. 8.

Церковная позиция

В 1922 г. боролся против обновленчества, хотя его епархиальный епископ митр. Владимирский Сергий (Страгородский) признал каноничность обновленческого ВЦУ.

В 1930-х гг. принял позицию «непоминающих»: самоуправление на основе Указа 1920 г. Один из самых авторитетных иерархов церкви «непоминающих».

После избрания патриарха Алексия вошел с ним в общение и призвал к этому своих духовных детей, не осуждая тех, кто в такое общение не вошел.

III. Даниловская группа

Арх. Феодор (Поздеевский)

Родился 21 марта 1876 г. в Костромской губ.

В 1900 г. окончил Казанскую дух. академию, рукоположен во иеромонаха и оставлен профессорским стипендиатом.

В 1903 г. получил звание магистра богословия.

С 1904 г. – ректор Тамбовской дух. семинарии в сане архимандрита.

С 1906 г. – ректор Московской дух. академии.

С 18 августа 1909 г. хиротонисан во еп. Волоколамского, вик. Московской епархии, оставался ректором Московской дух. академии.

1 мая 1917 г. назначен настоятелем Даниловского монастыря г. Москвы.

«Строгий монах и безупречный аскет, знаток святоотеческого богословия и канонического права, владыка пользовался большим уважением среди архиереев, среди которых было много его бывших учеников и ревнителей церковного благочестия. Архиеп. Феодор во время своего свидания с патриархом предостерегал его против слишком больших уступок власти и против каких-либо переговоров с обновленцами. Архиепископ остался недоволен свиданием: патриарх показался ему недостаточно твердым и властным.

Самая манера говорить, свойственная патриарху, часто прибегавшему к юмористическому тону, раздражала сурового монаха. «Все хи-хи, ха-ха и гладит кота», – ответил он одному из своих приверженцев на вопрос о том, как он нашел патриарха» (Левитин и Шавров).

Левитин и Шавров пишут, что в конце сентября 1923 г. сторонники архиеп. Феодора (еп. Амвросий, быв. Винницкий и др.) на собрании 27 епископов в Донском монастыре предотвратили попытку примирения с обновленцами ценой добровольного отказа патриарха Тихона от своего патриаршего сана. Инициаторами этой попытки были архиеп. Серафим (Александров), архиеп. Иларион (Троицкий) и архиеп. Тихон (Уральский). Сам архиеп. Феодор, несмотря на приглашение, на собрание не явился, но своим сторонникам говорил, что архиеп. Иларион погубит патриарха Тихона и Церковь, а в патриархе все спасение. Если же патриарха Тихона не будет, то власть не допустит вообще в России патриаршества, а без патриаршества для Церкви – крах.

Постоянными посетителями Даниловского монастыря, где жил архиеп. Феодор вместе с несколькими близкими ему по духу епископами (еп. Пахомий и др.), были архиеп. Серафим (Самойлович), архиеп. Гурий (Степанов) и митр. Серафим (Чичагов). «А, это в конспиративном Синоде», – шутил о них патриарх Тихон.

В октябре 1923 г. архиеп. Феодор святейшим патриархом Тихоном назначен управляющим Петроградской епархии, с возведением в сан архиепископа. Назначение не принял и, оставаясь архиепископом, возглавлял оппозицию против патриарха Тихона и митр. Сергия (при митр. Петре архиеп. Феодор был в заключении или ссылке. – Л.Р.), именуемую «Даниловскими» и «Феодоровскими» группировками, не порывал, однако, с ними (патриархом и митрополитом) молитвенно – канонического общения. (Митр. Мануил.)

В 1924 г. арестован. (По-видимому, в 1928 году был на свободе. – Л.Р.). Незадолго до своей кончины принял схиму с именем своего покровителя преп. Даниила Московского, оставаясь однако в оппозиции.

Скончался в конце сороковых годов вне Москвы, «примиренный с митр. Сергием».

(В чем выразилось это «примирение» и откуда взяты эти сведения, митр. Мануил не сообщает. Митр. Сергия в конце 40-х гг. уже не было в живых. Почему не сказано об отношении к патр. Алексию? Если речь идет о личном отношении, то позиция архиеп. Феодора всегда была «примирительной», даже при отказе в административном подчинении. – Л.Р.).

Труды (кроме речей):

1. Аскетические воззрения преп. Иоанна Кассиана. Казань, 1902 // Известия Казанской епархии. 1908. № 12. С. 379; № 14. С. 456.

2. К вопросу о страданиях // Богословский Вестник. 1909. Октябрь. С. 336.

3. О духовной истине. Опыт православной Теодицеи: [О книге свящ. П. Флоренского «Столп и утверждение истины»] // Богосл. Вест. 1914. Май. С. 140.

4. К новому столетию // Богосл. Вестн. 1914. Октябрь – ноябрь. С. 209.

5. Из истории папства. Значение папы Льва Великого в развитии идеи папства // Богосл. Вестн. 1912. Июль– август. С. 477.

6. Путь духовной мудрости // Богосл. Вестн. 1910. Январь. С. 54.

7. Путь обновления // Богосл. Вестн. 1912. Сентябрь. С. 153.

8. Начало Богопознания // Богосл. Вестн. 1912. Сентябрь. С. 153.

9. Церк. – богослужебная практика по постановлениям апостольским // Голос Церкви. 1914. Февраль. С. 29–47.

10. Из чтений по пастырскому богословию (аскетика). Сергиев Посад, 1911.

Еп. Гавриил (Абалымов)

Родился 18 ноября 1881 г. в семье крестьянина д. Окенары Канашского уезда Казанской губ. Окончил земскую школу и Чебоксарское дух. училище.

В 1908 г. окончил Казанскую дух. академию со степенью кандидата богословия.

С 1908 по 1911 г. – преподаватель Симферопольской дух. семинарии. В 1905 г. пострижен в монашество.

С 1911 по 1914 г. – смотритель Торопецкого дух. училища Псковской губернии в сане иеромонаха.

С 1914 по 1917 г. – смотритель Вольского дух. училища.

В 1914 г. возведен в сан архимандрита.

В 1918 г. – настоятель Ниловой пустыни Тверской епархии.

26 мая 1920 г. хиротонисан во еп. Осташковского, вик. Тверской епархии.

В 1923 г. арестован. Сослан в Соловки (прот. Польский). (И. Снычев упоминает еп. Гавриила в составе «даниловской оппозиции» ок. 1928–1930 гг. По-видимому, еп. Гавриил в этот период вернулся из ссылки, а затем был сослан вторично. – Л.Р.).

До 1948 г. проживал на покое в Ташкенте и других городах, а последние годы в Сызрани.

В феврале 1950 г. направлен по болезни в распоряжение Днепропетровского архиеп. Андрея, но по своему болезненному состоянию к месту своего назначения не выехал.

С 1954 г. проживал на покое в Успенском монастыре в г. Одессе. Последнее время проживал в Балтском Феодосиевском монастыре Одесской обл. и был настоятелем монастыря.

Скончался 31 июля 1958 г.

Еп. Дамаскин (Цедрик)

Родился ок. 1880 г. в семье служищих близ г. Одессы.

Окончил дух. семинарию и Владивостокский Восточный сельскохозяйственный институт со званием агронома. Затем окончил институт восточных языков в Казани, принял монашество и работал миссионером при Пекинской миссии.

Как-то в разговоре он упомянул, что в одной из губерний (он назвал Орловскую или Тульскую) его должны были расстрелять и что «в эти минуты перед человеком проходит вся его жизнь».

1919 г.: появляется в Киеве иеромонахом. Митр. Антоний, лично зная и ценя его, назначил его епарх. миссионером. Был слушателем Киевской дух. академии. В одной из проповедей говорил о «Трех разговорах» В. Соловьева и о сбывшемся его предчувствии надвигающейся на нашу родину темной силы. Во время Гражданской войны попадает в Крым, где архиеп. Димитрий Абашидзе возвел его в сан архимандрита и назначил настоятелем Георгиевского монастыря. Был арестован, но через несколько месяцев освобожден (Польский).

О «Живой церкви» писал: «В основе ее – ложь, орудие ее – насилие, цель ее – разложение Православной церкви».

14 сентября 1923 г. хиротонисан в Москве с Св. патриархом Тихоном во еп. Глуховского, вик. Черниговской епархии.

С 1923 по 1926 г., ввиду отсутствия заключенного архиеп. Пахомия (Кедрова), управлял Черниговской епархией, много ездил по епархии, проповедовал, миссионерствовал. Неоднократно подвергался арестам.

В 1925 г. проживал в Москве, был близок к митр. Петру, арестован одновременно с митр. Петром (Дейбнер).

Придерживался правых группировок и даниловцев. Вел скитальческую жизнь. Назначения на кафедры не принимал. Отказывался от общения с митр. Сергием. Скончался 10 сентября 1943 г. в Казахстане.

Данные прот. Польского.

Выслан в 1925 г. в Туруханский край, жил в г. Красноярске, потом в поселке Полой. Пользовался огромной любовью верующих. По поводу «декларации» митр. Сергия написал большое число частных писем, которые отправил со своим келейником в Москву и др. города.

Зимой 1926 г. встретился с митр. Кириллом. После этой встречи они остаются любящими друзьями и обмениваются письмами по поводу церковных событий.

В конце 1928 г. освобожден, едет в Москву, где 11 декабря встречается с митр. Сергием и имеет с ним продолжительную беседу, после которой окончательно порывает с митр. Сергием.

Писал много писем и посланий к пастве. Был одним из активных организаторов тайной Церкви. Организовал посылку гонца (в 1929 г.) к митр. Петру в поселок Хэ, но письменного ответа не получил, хотя митр. Петр оценил, по словам еп. Дамаскина, церковную ситуацию в том же духе, что и сам еп. Дамаскин. Письма митр. Петр не написал, опасаясь дать повод для раздувания дела о контрреволюционной организации и еще одного удара по Церкви.

С ноября 1929 г. по 1934 г. еп. Дамаскин – в Соловках. Рассказывал, как соловчане питались улитками. Говорят о его глубоко молитвенном настроении в лагере.

В 1934 г. еп. Дамаскин несколько месяцев пробыл на свободе, занимался организацией тайной Церкви на юге России.

Ноябрь 1934 г. – снова арестован. По слухам, был в Казахстане бухгалтером, чуть не стал колхозным агрономом, но НКВД не позволило. Гоняли этапами на север, потом опять на юг. Во время одного такого этапа нес на плечах до стоянки своего ослабевшего духовного сына о. Иоанна С., которого могли за отставание пристрелить.

1935 г. – арестован в Казахстане, отправлен в Сибирь. О его смерти рассказывают так:

На берегу великой сибирской реки глубокой осенью ожидали паром. Привели одного священника, одетого в легкий подрясник и дрожащего от холода. Еп. Дамаскин снял с себя рясу и со словами «у кого две одежды, дай неимущему» закутал в нее священника. Сам же простудился и на том же пароме, на котором этап везли несколько дней, и умер.

По другой версии, еп. Дамаскин погиб в лазарете в одной из сибирских тюрем от гангрены, отморозив ноги в карцере. Эту версию прот. Польский считает более достоверной, а первую – относящейся к другому лицу, как не раз случалось в подобных сообщениях.

Еп. Иоасаф (Удалов)

Родился в 1886 г. в Уфимской епархии.

В 1910 г. окончил Казанскую дух. академию со степенью кандидата богословия, рукоположен в иеромонаха и назначен препод. Житомирского училища пастырства.

С 3 окт. 1911 г. назначен на должность помощника инспектора Казанской дух. академии.

В 1912 г. исполняет обязанности настоятеля Казанского Спасо-Преображенского миссионерского монастыря и является председателем Совета миссионерских курсов в сане игумена.

В 1915 г. возведен в сан архимандрита и назначен преподавателем Педагогического совета курсов.

12 июня 1920 г. хиротонисан во еп. Мамадышского, вик. Казанской епархии.

С 1922 г. – еп. Чистопольский, вик. той же епархии.

С 1924 г. по 1926 г. был заведующим миссионерскими курсами в Казани.

Принадлежал к Даниловской группе. Сведения о его дальнейшей судьбе отсутствуют.

Примеч. составителя (Л.Р.):

Дейбнер упоминает в числе ссыльных (место ссылки неизвестно) епископов за оппозицию митр. Сергию – еп. Иосифа, быв. Бирского. В словаре митр. Мануила и в других источниках такой епископ нам не встречался. Вероятно, имеется в виду Иоасаф (Удалов), поскольку Бирск (под Уфой) находится недалеко от Мамадыша и Чистополя. Еп. Иоасаф мог быть переведен в Бирск, что осталось неизвестным митр. Мануилу, либо давший сведения о еп. Иоасафе допустил по памяти ошибку в имени и кафедре.

Еп. Николай (Никольский)

Родился 20 февраля 1879 г. Рукоположен в сан иерея. Протоиерей Орловской Воскресенской Церкви.

В 1920 г. окончил Петроградскую дух. академию со степенью кандидата богословия. Последние курсы оканчивал на дому у профессора академии.

26 сентября (9 октября) 1921 г. хиротонисан в г. Орле епископом Серафимом (Остроумовым) с другими архиереями во еп. Елецкого.

С 6 июля 1926 г. по сентябрь 1927 г. лишен свободы.

Возможно, был в Соловках. Прот. Польский сообщает, что осенью 1926 г. в Соловки прибыло много епископов, но имена их ему неизвестны.

С сентября 1927 г. – еп. Вязниковский, Владимирской епархии.

Известно, что в 1927 г. находился в оппозиции против митр. Сергия (Даниловский уклон).

Скончался 21 апреля 1928 г. в Москве.

Еп. Парфений (Брянских)

1907: окончил Московскую дух. академию, кандидат богословия, назначен преподавателем Рязанской дух. семинарии.

Затем состоял в сане архимандрита помощником нач. Житомирского училища пастырства.

С 26 декабря 1916 г.: помощник нач. Пастырской миссионерской семинарии при Бизюковском монастыре Херсонской епархии.

16 мая 1921 г. хиротонисан во еп. Новомиргородского.

С 1923 по 1924 г.: еп. Ананьевский, вик. Одесской епархии.

В 1925 г. проживал в Москве, был близок к митр. Петру и одновременно с ним арестован (Дейбнер).

В 1926–1930/32 гг. проживал в Даниловском монастыре и вместе с братией был в оппозиции против митр. Сергия (Даниловский уклон). Скончался в июне 1938 г.

Еп. Григорий (Козырев)

Родился 13 сентября 1882 г.

С 18 сентября 1902 г. по 1908 г. был учителем земской школы.

В 1914 г. окончил Московскую дух. академию и определен преподавателем Владимирской дух. семинарии.

5 мая 1917 г., по пострижении в монашество, рукоположен в сан иеромонаха.

С 1919 по 1923 г. священствовал в с. Кубаново Покровского района Владимирской епархии.

14 сентября 1923 г. хиротонисан во еп. Петропавловского, вик. Омской епархии. Известно, что хиротония была совершена в Москве св. патриархом Тихоном.

16 января 1924 г. арестован. Прот. Польский упоминает его в числе соловецких епископов в эти годы.

С 1926 г. был епископом Вольским, вик. Саратовской епархии.

С 14 сентября 1927 г. – епископ Суздальский, вик. Владимирской епархии. В этот период еп. Григорий принадлежал к «даниловской оппозиции», о чем нет указания в словаре митр. Мануила, но говорится в работе И. Снычева.

С 1929 г. еп. Григорий подчинился митр. Сергию, о чем свидетельствуют его дальнейшие назначения.

С 14 июня 1929 г. – еп. Новоторжский, вик. Калининской епархии.

С конца 1929 г. – еп. Бежецкий, вик. той же епархии. С 29 января 1937 г. – еп. Барнаульский и Бийский. 27 июля 1937 г. арестован. Дальнейшие сведения о нем отсутствуют.

IV. Ярославский церковный округ

Митр. Агафангел (Преображенский)

Родился 27 сентября 1854 г. в Тульской губ. в семье священника.

Окончил Тульскую дух. семинарию.

1881: окончил Московскую дух. академию (кандидат богословия), с 15.VII: учитель Ранненбургского дух. училища, с 7.ХII: пом. смотрителя Скопинского дух. училища.

Потеряв после 11-месячной супружеской жизни разом жену и сына, 7.III.1895 принял постриг и 10.III рукоположен в иеромонаха.

4. ХII.1886: инспектор Томской дух. семинарии в сане игумена. Молодой монах оправдывает свое новое имя (Агафангел – «вестник любви»), отличаясь своим исключительным миролюбием, кротостью и любовью к детям. «Вы, дети, – говорил он впоследствии, будучи еп. Ярославским, при посещении одной из школ, – наша радость, наше счастье и наша печаль. Вы – наше будущее. Мы сходим со сцены и передаем нажитое нами вам. Оглядываясь назад, мы видим свои ошибки. Дай вам Бог избежать их» (Яросл. Еп. Вед. 1914. № 7).

23. II.1888: архимандрит, ректор Иркутской семинарии.

10. IХ.1889: хиротонисан во еп. Киренского, 2-й вик. Иркутской епархии. Хиротония в Вознесенском соборе еп. Вениамином Иркутским и Макарием Селенгинским.

17. VII.1893 – еп. Тобольский и Сибирский.

4. Х.1897 – еп. Рижский и Митавский.

6. V.1904 – архиепископ.

Здесь в 1906 г. зарекомендовал себя как либеральный и гуманный архипастырь: благодаря его стараниям была спасена большая группа молодых людей, приговоренных военно-полевым судом к смертной казни.

13. VIII.1910: архиеп. Литовский и Виленский и свящ. архим. Виленского Свято-Духова монастыря.

6 мая 1912: бриллиантовый крест на клобук.

22 декабря 1913: архиеп. Ярославский – на месте архиеп. Тихона (Белавина). «Вы любили его. Прошу вас и меня принять в любовь свою», – такими словами начал свою деятельность в Ярославле новый владыка». (Яросл. Еп. Вед. 1914. № 3. С. 139).

Владыка Агафангел действительно пользовался любовью духовенства и мирян Ярославской епархии, которой он правил в течение долгих лет.

23 декабря 1917 г. указом патриарха возведен в сан митрополита.

В распоряжении патриарха, составленном в соответствии с постановлением Собора от 25 января 1918 г. назван местоблюстителем Патриаршего престола при невозможности для митр. Кирилла вступить в это звание (так у митр. Мануила. – Л.Р.).

Избран на Соборе постоянным членом Св. синода. Арестован и сослан, видимо, в 1919 г.

1922 г.: указом патриарха Тихона облечен полномочиями местоблюстителя. Не имея возможности приехать в Москву, призывал епископов к самостоятельному хранению православия и управлению епархиями. Вторично отправлен в ссылку.

1926 г.: ввиду ареста митр. Петра (и вскоре получив его согласие) объявляет о своем вступлении в обязанности местоблюстителя. Отказался от своих прав, т. к. митр. Сергий сумел настроить против него епископат.

1927 г.: отказывается от подчинения административным распоряжениям митр. Сергия (гл. образом о запрещениях и переводах епископов), как вызванным ошибочной церковной политикой митр. Сергия и не служащим благу Церкви.

Умер 3/16 октября 1928 г.

Труды:

Речь при наречении во еп. // Церковные Ведомости. 1889. № 49. С. 1496.

О нем:

Церковные Ведомости. 1889. № 31. С. 291; 1893. № 20. С. 152; 1893. № 31. С. 253; Приб. к «Церковным Ведомостям». 1914. № 49. С. 1746; 1900. № 11. С. 439.

Церковные Ведомости. 1897. № 42. С. 387; 1904. № 18–19. С. 181; 1905. № 34. С. 344; 1906. № 18. С. 104; 1907. № 2. С. 5; 1908. № 7–8. С. 322; 1909. № 19–20. С. 114.

Архиеп. Серафим (Самойлович)

Родился в 1885 г. в Полтавской губ.

Окончил Полтавскую дух. семинарию.

Пострижен в монашество и рукоположен во иеромонаха.

При архиеп. (впоследствии патриархе) Тихоне был миссионером в Сев. Америке (1905–1907 гг.), а затем наместником Томского монастыря, занимаясь просвещением инородцев.

В 1915 г. назначен настоятелем Угличского Александровского монастыря и возведен в сан архимандрита.

2 февраля 1920 г. патр. Тихоном хиротонисан во еп. Угличского, вик. Ярославской епархии, в возрасте 35 лет.

В 1924 г. возведен патр. Тихоном в сан архиепископа.

С 30 ноября 1926 по 27 марта 1927 г. был заместителем патр. местоблюстителя в период отсутствия митр. Сергия.

Применяя права заместителя, запретил в священнослужении еп. Томского Димитрия (Беликова), объявившего в своей епархии автокефалию.

Рассказывают, что при беседе (или допросе) в НКВД заявил, что не может рассматривать условия «легализации» в отсутствие старших иерархов. От него усиленно добивались, кого он оставил заместителем, если его не выпустят. Арх. Серафим ответил: «Господа Бога». Допрашивающий сказал: «Все у нас оставляли себе заместителей: и Тихон патриарх, и Петр митрополит». «Ну, а я на Господа Бога оставил Церковь…» (прот. Польский).

С конца 1927 г., после Декларации, а официально с 6 февраля (24 января) 1926 г., вместе с митр. Агафангелом находился в оппозиции против митр. Сергия. Митр. Мануил описывает эти события так: «Одновременно с подписанием всей группой ярославских иерархов «акта отхода», архиеп. Серафим послал заместителю от себя лично горячее письмо. Из письма видно, как доброжелательно и сочувственно относился он к самому митр. Сергию и как желал убедить его в том, что он считал правильным.

Понятно, что никакое письмо не могло уже в это время заставить митр. Сергия изменить свои взгляды и образ действий. На официальный «акт отхода» он ответил официально же, запретив в священнослужении архиеп. Серафима и группу других архиереев.

В противоположность иосифлянам и григорианам, архиеп. Серафим подчинился этому запрещению, т. к. не хотел нового раскола».

Примеч. Л.Р.: Митр. Мануил не прав, ставя рядом иосифлян и григориан: первые лишь отказывали в подчинении митр. Сергию и обвиняли его в тяжких ошибках, тогда как вторые претендовали на создание нового центра церковной власти.

В мае 1928 г. он, «вслед за митр. Агафангелом, примирился с митр. Сергием». Митр. Мануил не уточняет условия примирения, заключавшиеся в том, что ярославские архиереи «не порывают молитвенного общения с митр. Сергием», не отрицают принципиально его власть, как заместителя местоблюстителя, раскола не учиняют, но распоряжения, смущающие религиозную совесть и, по убеждению пишущих, нарушающие канон, выполнять не могли и не могут. В частности, архиеп. Варлаам и еп. Евгений остались на кафедрах, несмотря на увольнение их митр. Сергием.

Летом 1928 г. архиеп. Серафим посылает послание из Буиничского монастыря, куда был сослан, с обвинением митр. Сергия в тяжком грехе «увлечения малодушных и немощных братий наших в новообновленчество».

14/27 февраля 1929 г. арестован (прот. Польский) и отправлен в Соловки (Дейбнер).

После 1932 г. был отправлен в ссылку в Коми.

«Он слабел телесно, но духом был тверд. Он считал, что в эпоху гонения не должно быть централизованного Церковного Управления. Епископ должен управлять сам своей епархией; в ссылке он возглавляет тайную Церковь, где проживает, ставит тайных священников, совершает тайные постриги… От верующих я слышал, что архиепископ из ссылки не выходил. Говорили глухо, что он где-то погиб без медицинской помощи в лишениях, чему поверить легко, кто знает состояние его больного сердца еще в 1932 г.» (Прот. Польский).

Архиеп. Варлаам (Ряшенцев)

Родился 8 июня 1878 г. в купеческой семье в Тамбовской губернии.

В 1896 г. окончил Тамбовскую классическую гимназию.

В 1900 г. окончил Казанскую дух. академию со степенью кандидата богословия.

В 1901 г., 29 сентября, назначен преподавателем Уфимского дух. училища. В этом же году, 8 октября, епископом Уфимским Антонием (Храповицким) пострижен в монашество, 9 октября рукоположен во иеродиакона, а 10 октября: сан иеромонаха.

1902 г.: преподаватель Уфимской дух. семинарии. Одновременно: благочинный по единоверческим церквам Уфимской епархии.

В 1903 г. назначен инспектором той же семинарии.

1906 г.: ректор Полтавской дух. семинарии в сане архимандрита. Отличался вдумчивостью, осторожностью в действиях и обходительностью в обращении, чем снискал к себе уважение как от своих сослуживцев, так и от воспитанников и других лиц.

13 января 1913 г. хиротонисан во епископа Гомельского, вик. Могилевской епархии. Хиротония состоялась в Петербурге, в Свято-Троицком соборе Александро-Невской лавры.

С 3 сентября 1923 г.: еп. Псковский и Порховский.

С января по декабрь 1924 г. управлял Могилевской епархией.

Год возведения в сан архиепископа неизвестен.

С 13 июля 1927 г.: архиеп. Пермский.

С 11 ноября 1927 г. уволен на покой.

С декабря 1927 г. назначен временно управляющим Любимским викариатством Ярославской епархии.

Скончался в 1942 г. в г. Вологде.

В 1922 г. в обновленческом журнале «Сибирская Церковь», № 2, с. 16, было сообщено о попытке вовлечь архиепископа Варлаама в обновленческое течение: данные не подтвердились – он категорически отказался примкнуть к обновленчеству.

Принадлежал к Ярославской оппозиции и с 6 февраля по 3/16 октября 1928 г. находился в отдалении от митр. Сергия (митр. Мануил неверно истолковывает акт «примирения» Ярославской группы с митр. Сергием: в этом акте подразумевалось право не выполнять распоряжения зам. местоблюстителя. Ни о каком другом «примирении» архиеп. Варлаама с митр. Сергием нам неизвестно. – Л.Р.).

В конце 20-х годов упоминается пребывающим в Ярославской тюрьме (Дейбнер).

Смиренный монах. Добрый и сердечный. Любил церковные уставные службы. Старчествовал. Это был в полном смысле архиерей-подвижник.

Труды

Ренан и его книга «Жизнь Иисуса» // Полтава. 1908.

О христианском воспитании детей // Полтава. 1910.

В труде – жизнь // Полтава. 1912.

Вера и причины неверия // Полтава. 1912.

Речь при наречении во еп. Гомельского // Приб. к «Церковным Ведомостям». 1913. № 2. С. 65.

Теософия перед судом христианства // Полтава. 1912.

Письма из ссылки // Вестник РСХД. № 107. 1973. С. 72–91.

Еп. Евгений (Кобранов)

Родился в 1891 г. в Смоленской епархии.

В 1912 г. окончил Смоленскую дух. семинарию, а в 1916 – Московскую дух. академию со степенью канд. богословия и оставлен профессорским стипендиатом.

В 1916–1917 гг. слушал лекции на Восточном факультете Петроградского университета.

В конце 1917 г. патриархом Тихоном рукоположен во священника в церкви Девяти мучеников, что в Девятинском переулке в г. Москве.

1921 г.: пострижен в монашество в Новоспасском монастыре епископом Палладием и назначен наместником, а вскоре, за смертью епископа Палладия, и настоятелем Новоспасского монастыря.

14/27 марта 1926 г. в Нижнем Новгороде хиротонисан митр. Сергием и др. епископами во епископа Муромского, вик. Владимирской епархии.

С 15 сентября по 14 декабря 1927 г. был епископом Балашевским, вик. Саратовской епархии.

14 декабря 1927 г. был назначен епископом Ростовским, вик. Ярославской епархии.

Здесь он примкнул к митр. Агафангелу и другим архиереям Ярославского церк. округа, отделившимся от митр. Сергия. В этой группе пробыл не долго, всего один год и несколько месяцев. 22 ноября 1933 г. уволен на покой. В 1935 г. получил степень магистра богословия. Год смерти неизвестен.

Митр. Иосиф (Петровых)

Родился 15 декабря 1872 г. в г. Устюжны Новгородской губ.

В 1899 г. окончил Московскую дух. академию первым магистрантом и оставлен профессорским стипендиатом при академии.

1900 г., 9 сентября: утвержден исп. должность доцента академии по кафедре Библейской истории.

1901 г., 26 августа: епископом Арсением (Стадницким), ректором академии, пострижен в монашество.

В жизни митр. Иосифа имели громадное значение слова, сказанные еп. Арсением при пострижении: «Теперь, когда хулится имя Божие, молчание постыдно и будет сочтено за малодушие или бесчувственную холодность к предметам веры. Да не будет в тебе этой преступной теплохладности, от которой предостерегает Господь. Работай Господеви духом горяще».

1903 г., февраль: удостоен звания магистра богословия и утвержден доцентом. Тема диссертации: «История иудей ского народа по археологии Иосифа Флавия».

1903 г., 9 декабря: назначен экстраординарным профессором и инспектором Московской академии.

1904 г., 18 января: возведен в сан архимандрита.

1906 г., июнь: назначен настоятелем Яблочинского монастыря Холмской епархии.

1907 г.: назначен настоятелем Юрьева монастыря Новгородской епархии.

1909 г., 15 марта: хиротонисан во еп. Угличского, вик. Ярославского в Свято-Троицком соборе Александро-Невской лавры митр. Петербургским Антонием, митр. Московским Владимиром, митр. Киевским Флавианом и др.

На этой кафедре пребывал много лет, будучи викарием архиеп. Тихона (Белавина), а с 1913 г. – архиеп. Агафангела (Преображенского). Возведен в сан архиепископа.

1905–1910 гг.: издает «В объятиях Отчих. Дневник инока», в 12 томах.

«Он очень любил литургию и служит каждый день, но это служение фактически было для него вспомогательным средством его иноческой жизни. Он не пастырствовал, он только служил. Инок поглощал в нем пастыря» (митр. Мануил).

1911 г.: посещение Афона.

1920–1921 гг.: архиеп. Иосиф назначен архиеп. Ростовским, вик. Ярославским.

1920–1925 гг.: врем. управлял епархиями Новгородской и Старорусской.

Во время обновленчества архиеп. Иосиф затворился в Угличском монастыре и оттуда управлял епархией, не участвуя активно в борьбе с обновленчеством, но и не сочувствуя ему.

1926 г., август: назначен митр. Ленинградским.

1926 г., август: выезд в Ростов для устройства дел, где задержан властями на год.

1927 г., 17 сентября: переведен митр. Сергием в Одессу. Перевод не принял, продолжал управлять Ленинградской епархией из Ростова.

1928 г., 24 января: подписывает акт отхода от митр. Сергия, вместе с ярославскими архиереями.

1928 г., 14/27 марта: запрещен в священнослужении митр. Сергием и Синодом. «Глава наиболее массового движения «непоминающих», получившего название «иосифлянство».

1928 г., февраль: проживал в Николо-Моденском монастыре Новгородской губ., в 35-ти верстах от родного города Устюжны.

Затем арестован и сослан в Казахстан. Прожил в ссылке несколько лет недалеко от Аральского моря, работал бухгалтером на Медном комбинате.

Год смерти неизвестен. Имел большое количество печатных трудов.

Прот. Польский. Рассказ свидетельницы о встрече с митр. Иосифом в тайной церкви в Алма-Ате 26 августа 1937 г.:

«Какой это был чудесный, смиренный, непоколебимый молитвенник! Это отражалось в его облике и в глазах как в зеркале. Очень высокого роста. С большой белой бородой и необыкновенно добрым лицом, он не мог не притягивать к себе, и хотелось бы с ним никогда не расставаться. Монашеское одеяние его было подобрано, так же как и волосы, иначе его сразу арестовали бы еще на улице, т. к. за ним следили и он не имел права выезда.

Он лично говорил, что патриарх Тихон предложил немедленно по своем избрании назначить его своим первым заместителем (еще одно свидетельство об исполнении патриархом Тихоном постановления Собора от 25 янв. 1918 г. о чрезвычайном местоблюстительстве! – Л.Р.). Почему-то в истории церковного местоблюстительства об этом еще нигде не упоминается.

Он признавал как законного главу Церкви митрополита Петра Крутицкого и вплоть до последнего ареста в сентябре 1937 г. имел с ним тайные сношения (? – Л.Р.), когда везде ходили слухи, что митр. Петр умер… Относительно десятилетней почти ссылки, до этого времени, он рассказывал, что она была чрезвычайно тяжелой. Он жил в хлеву со свиньями в плетеном сарае, спал на досках, отделенный от свиней несколькими жердями…

На другой день… митрополит уехал к себе. Теперь он жил в других условиях. После многих лет было разрешено в Чемкенте найти для него квартиру. Архим. Арсений устроил ему комнату для спокойной жизни, заботился о его еде, не только в сытости, но и соблюдением диеты (у митр. Иосифа был больной желудок. – Л.Р.). Достал ему сперва цитру, затем и фисгармонию, что для митрополита, большого музыканта, было радостью. Он перекладывал псалмы на музыку и пел.

23 сентября 1927 г. было арестовано везде, в окрестностях Алма-Аты, по Казахстану все духовенство потаенных Иосифлянских церквей, отбывавших вольную ссылку за непризнание советских церквей. Все были сосланы на 10 лет без права переписки, и, как я узнала после, в числе их был и митрополит Иосиф…»

Еп. Григорий (Лебедев)

Родился в семье священника. Уроженец г. Коломны. Двоюродный брат архиепископа Товии.

Первоначальное образование получил в Московской дух. семинарии.

Окончил Казанскую дух. академию со степенью кандидата богословия.

До поступления в монашество много лет трудился на педагогическом поприще и в годы Февральской и Октябрьской революций занимал должность директора одной из Московских женских гимназий.

По пострижении в монашество несколько лет прожил в числе братии Данилова монастыря г. Москвы.

19 ноября 1923 г. хиротонисан во епископа Шлиссельбургского и Лодейнопольского, вик. Петроградской епархии.

В эти годы вместе с другими епископами – викариями Ленинградской епархии стойко боролся с обновленчеством.

В 1927 г., после опубликования Декларации митр. Сергия и начала иосифлянского движения, держался двойственной политики: разделяя многие взгляды иосифлян, не присоединялся к ним открыто (? – Л.Р.), но «в угоду им» (митр. Мануил) не поминал митр. Сергия.

В январе 1928 г. ему было предписано Синодом возносить за богослужением имя митр. Сергия. При этом его предупредили, что, в случае невыполнения предписания, Синод будет иметь о нем особое суждение. Епископ Григорий не выполнил распоряжения и ушел на покой. Митр. Иосиф продолжал считать его своим. Уже после официального отделения от митрополита Сергия он благословил епископа Григория продолжать служение в Александро-Невской лавре в качестве его (митр. Иосифа) наместника.

В мае 1928 г. он был назначен епископом Феодосиевским, вик. Таврической епархии, но к месту назначения не поехал, остался на покое.

В 1929 г. он незаметно покинул Ленинград и устроился сторожем на птицеферме в Тверской области.

В период с 1925 по 1932 г. писал толкование на Евангелиста Ап. Марка.

Был оригинальным проповедником. Собирал свои проповеди в сборник. Имеются отпечатанные на машинке несколько проповедей. Названия некоторых проповедей митр. Григория удалось уточнить. Например: «Пир веры», «О диаволе» и т. д. Имел много почитателей. День Ангела 17 ноября. Дальнейшие сведения о нем отсутствуют.

Архиеп. Димитрий (Любимов)

Родился в 1857 г.

Окончил СПб дух. академию со степенью канд. богословия. Много лет настоятельствовал в Покровской церкви в г. Ленинграде на Садовой улице.

30 декабря 1925 г. хиротонисан во еп. Гдовского, вик. Ленинградской епархии.

В декабре 1927 г. вместе с еп. Сергием (Дружининым) отделился от митр. Сергия. Один из главных деятелей иосифлянского движения.

Допускал хулу в отношении таинств, совершавшихся в сергиевских храмах.

Митр. Иосиф оставил его в Ленинграде своим заместителем, возведя его к Рождеству 1928 г. в сан архиепископа.

В 1929 г. еп. Димитрий арестован.

Скончался он в 1934 г., а по другим источникам – в Москве, в 1936 г.

Прот. Польский сообщает, что еп. Димитрий (Любимов) «богатырь здоровьем, расстрелян в 1938 г. в возрасте 83-х лет» (81-го, если митр. Мануил правильно сообщил дату рождения. – Л.Р.) «за поощрение тайных странствующих церквей».

Еп. Сергий (Дружинин)

Еп. Сергий – выходец из простецов. Образование получил домашнее. Воспитывался в Сергиевской пустыни Петербургской епархии. Там он, вероятно, был пострижен в монашество и рукоположен во иеромонаха.

До революции был настоятелем той же пустыни в сане архимандрита, а затем исполнял пастырские обязанности при станции в двух верстах от монастыря.

О его возведении в епископский сан хлопотали его почитатели.

Несмотря на возражения преосв. Венедикта, еп. Кронштадтского, упр. Ленинградской епархией, они добились того, что архим. Сергий был вызван в Москву и там в конце сентября – октября 1924 г. был хиротонисан патриархом Тихоном во еп. Нарвского, вик. Ленинградской епархии.

В конце 1927 г. вместе с еп. Димитрием (Любимовым) отошел от канонического подчинения митр. Сергию.

17/30 декабря 1927 г. митр. Сергий наложил на него запрещение в священнослужении, а 25 января 1928 г. предал каноническому суду православных епископов за то, что он нарушил данное им обещание отмежеваться от «раскольников» и продолжал служить «в состоянии запрещения».

В 1930 г. арестован. Год смерти неизвестен.

Еп. Стефан (Бех)

В 1891 г. окончил Петербургский университет.

С 1 июня 1899 г.: земский начальник Яренского уезда Вологодской губ.

С 15 января 1900 г. уволен от службы.

С 16 января 1901 г.: законоучитель церковных приходских школ.

В 1903 г. поступил в Московскую дух. академию, где 20 декабря 1903 г. был пострижен в монашество, а 5 ноября 1906 г. рукоположен во иеромонаха.

В 1907 г. окончил академию со степенью кандидата богословия.

В 1908–1914 гг. смотритель ряда духовных училищ.

С 8 октября 1914 г. по 28 октября 1915 г. был протопресвитером Военного и Морского духовенства.

Был архимандритом Александро-Невской лавры.

В 1921 г. хиротонисан во еп. Ижевского, вик. Сарапульской епархии.

Епархией управлял до 1923 г. Ушел на покой.

В начале 1927 и в 1933 г. упоминается как пребывающий на покое. Это был епископ, пользовавшийся большим авторитетом среди верующих. Его считали старцем-прозорливцем за его необыкновенную проницательность. Сам он показывал себя не как епископа, а как старца-странника.

У него были духовные дети, которых он духовно окормлял. Имел необыкновенное мужество говорить людям то, что думал о них.

Служил в разных храмах г. Ленинграда. Скончался 13 апреля 1933 г.

(И. Снычев указывает на его принадлежность к иосифлянству. – Л.Р.)

Еп. Иерофей (Афонин) (иногда: Афоник)

Окончил гимназию.

В 1923 г. хиротонисан во еп. Шадринского св. патриархом Тихоном в Донском монастыре. В Шадринском викариатстве значится до 1924 г.

Далее упоминается еп. Никольским Вологодской епархии с августа 1924 по июнь 1928 г.

В 1927 г. «уклонился в иосифлянство» (митр. Мануил). Возглавлял отделившихся в г. Никольске.

Скончался в июне 1928 г.

Еп. Алексий (Буй)

Из простых келейников выдвинулся в архиереи.

Хиротонисан 19 декабря 1923 г. во еп. Велижского, вик. Полоцкой епархии.

В 1924–1925 гг.: еп. Петропавловский, вик. Омской епархии.

В 1925 г.: еп. Семипалатинский, вик. той же епархии.

С декабря 1926 г.: еп. Уразовский, вик. Воронежской епархии.

В начале 1928 г. отошел от митр. Сергия.

14/27 марта 1928 г. запрещен митр. Сергием в священнослужении.

Упоминается в числе епископов, сосланных в Соловки до 1931 г. (Дейбнер).

Дальнейшие сведения отсутствуют.

Еп. Василий (Дохторов или Дохтуров)

Биографические данные отсутствуют.

16 августа 1924 г. хиротонисан во еп. Горно-Алтайского, Новосибирской епархии.

В период 1925–1927 гг. последовательно был епископом Пинежским, вик. Архангельской епархии (1925 г.), еп. Яранским, вик. Вятской епархии (1925–1926 гг.); еп. Вытегорским, вик. Олонецкой епархии (1926 г.) и епископом Каргопольским, вик. той же епархии (1927 г.).

Принадлежал к иосифлянскому движению.

У Дейбнера упоминается как ссыльный (до 1931 г.) за оппозицию митр. Сергию, место ссылки неизвестно.

Еп. Алексий (Готовцев)

Родился в 1891 г., отец – протоиерей Дмитрий Готовцев, Донской епархии.

1916 г.: окончил Киевскую дух. академию (кандидат богословия). Оставлен профессорским стипендиатом.

1916 г.: постриг в Киево-Печерской лавре, рукоположен во иеромонаха. Благочинный, член Дух. Собора лавры. Помощник инспектора Киевской дух. академии. Его духовным отцом был иеромонах Алексий (Шепель), знаменитый подвижник Киево-Печерской лавры.

1920 г.: наместник Киево-Братского монастыря, архимандрит.

8 мая 1921 г.: хиротонисан во еп. Звенигородского, вик. Киевской епархии (с настоятельством в Михайловском Златоверховском монастыре).

1923–1927 гг.: еп. Серпуховской, вик. Московской епархии.

1926 – апрель 1927 г.: врем. управлял Московской епархией.

С апреля 1927 г.: еп. Рыльский, вик. Курской епархии.

В 1926 г. временно управлял Курской епархией, будучи еп. Рыльским.

Принадлежал к иосифлянству (Снычев).

С 1932 г. проживал в Москве и состоял на гражданской службе.

Скончался в 1936 г. в Москве. Погребен на Пятницком кладбище.

Еп. Павел (Кратиров)

Сын бывшего Саратовского епископа Иоанна (Кратирова).

В академию поступил после окончания Вологодской дух. семинарии.

В 1896 г. окончил Казанскую дух. академию со степенью кандидата богословия и назначен препод. Харьковской дух. семинарии. После закрытия семинарии рукоположен во священника.

В 1921 г. хиротонисан во епископа Старобельского, вик. Харьковской епархии.

С 1922 г. уволен на покой.

С 1923 г. именуется еп. Ялтинским, вик. Таврической епархии, но пребывающим на покое.

В 1925 г. подписывает акт о восприятии власти митр. Петром как еп. Старобельский.

В 1928 г. в Харькове отделился от митр. Сергия и присоединился к иосифлянам вместе с архим. Киево-Печерской лавры Климентом и архим. Макарием.

Дейбнер указывает, что еп. Павел находился в Харькове на положении ссыльного.

Дальнейшие сведения отсутствуют.

Еп. Максим (Жижиленко)

Биографические данные по прот. Польскому. Родился 2 марта 1885 г. в Калише (Польша).

Младший брат проф. уголовного права А.А. Жижиленко, выступившего одним из защитников в процессе митр. Вениамина.

Приблизительно в 1908 г. поступил на медицинский факультет Московского университета.

В 1911 г. женился и через полгода потерял жену, умершую во время беременности.

Очень почитал св. Пантелеймона Целителя.

Окончив университет, работал в Сокольниках психиатром.

Прекрасный музыкант, занимался композицией.

В 1914 г. был фронтовым врачом, едва не умер от тифа. Работал терапевтом-практиком, потом главврачом Таганской тюрьмы.

В начале 20-х гг. тайно принял священство, разоблачен и сослан на три года на Север.

Прот. Польский:

«Врача тюремной больницы знали все… узники этой ужасной тюрьмы, переполненной сверх всякой меры преимущественно уголовными, но также в значительной степени и политическими. Хорошо знали и помнят того, за кем давно утвердилось прозвище ангела-хранителя этой тюрьмы.

…Перед ним, врачом, не раз исповедовались самые закоренелые и неисправимые рецидивисты-преступники…

Многие знали в Москве, что он спал на голых досках, что питался он тюремной пищей, что все свое жалованье он неизменно раздавал заключенным. Он поступал так не только при большевиках, но и ранее, при царском правительстве…

Владыка, еще будучи мирским, познакомился со святейшим патриархом Тихоном, которого глубоко чтил. Патриарх очень любил доктора Жижиленко и часто пользовался его советами. Их отношения со временем приняли характер самой интимной дружбы. По словам владыки Максима, святейший патриарх доверял ему самые затаенные мысли и чувства. Так, например, в одной из бесед святейший патриарх Тихон высказал владыке Максиму (тогда еще просто доктору) свои мучительные сомнения в пользе дальнейших уступок советской власти. Делая эти уступки, он все более и более с ужасом убеждался, что предел «политическим» требованиям советской власти лежит за пределами верности Христу и Церкви. Незадолго же до своей кончины святейший патриарх высказал мысль о том, что, по-видимому, единственным выходом для Русской Православной Церкви сохранить свою верность Христу будет в ближайшем будущем уход в катакомбы. Поэтому патриарх Тихон благословил профессора доктора Жижиленко принять тайное монашество, а затем, в случае если в ближайшем будущем высшая церковная иерархия изменит Христу и уступит советской власти духовную свободу Церкви, – стать епископом.

Михаил Александрович выполнил волю покойного патриарха Тихона и в 1927 г., когда митр. Сергий издал свою известную декларацию, – принял тайное монашество с именем Максима».

Тайно хиротонисан в феврале 1928 г. митр. Иосифом и еп. Димитрием в Ленинграде во еп. Серпуховского (митр. Мануил).

Пользовался огромным авторитетом в Серпухове и соседних городах. Известен как «Таганский старец». Ему приписывается авторство послания духовенства и мирян г. Серпухова, в котором митр. Сергий оценивается как продолжатель обновленчества, а также «Молитвы о Св. Церкви», получившие среди верующих название «Молитвы относительно большевиков».

Польский сообщает, что сохранилась часть переписки духовной дочери еп. Максима с о. Романом Медведем (Москва), которая когда-нибудь «послужит образцом величия и духовной красоты той исторической трагедии, которая выпала на долю Церкви в самые тяжелые дни ее испытаний» (Прот. Польский не сообщает, почему переписка не опубликована на Западе. – Л.Р.).

Арестован в середине 1929 г. Три года Соловков.

Рассказ врача проф. И.М. Андреева (у Польского):

«Новоприбывший коллега был высокого роста, богатырского телосложения, с густой серой бородой, седыми усами и бровями, сурово нависшими над добрыми голубыми глазами. Каждого вновь поступающего врач-епископ исследовал очень подробно, и первая запись в истории болезни всегда бывала огромной. Кроме основного диагноза главного заболевания, доктор Жижиленко всегда писал диагноз всех сопутствующих заболеваний и давал подробное заключение о состоянии всех органов. Его диагнозы всегда были точны и безошибочны… При последующих обходах, казалось, мало обращал на него (больного) внимания и задерживался у койки не более минуты, щупая пульс и пристально глядя в глаза.

…Умирали больные всегда на его руках. Казалось, что момент наступления смерти был ему всегда точно известен. Даже ночью он приходил внезапно в свое отделение к умирающему за несколько минут до смерти. Каждому умершему он закрывал глаза, складывал на груди руки крестом и несколько минут стоял молча, не шевелясь. Очевидно, он молился. Меньше чем через год мы, все его коллеги, поняли, что он был не только замечательный врач, но и великий молитвенник.

Ко времени прибытия владыки Максима на Соловках были следующие епископы-«иосифляне»: еп. Виктор Глазовский, еп. Иларион, вик. Смоленский и еп. Нектарий (Трезвинский). К «сергианам» же принадлежали: архиеп. Антоний Мариупольский и еп. Иоасаф (кн. Жевахов). Менее яростным, но все же «сергианцем», был архиеп. Иларион Троицкий, осуждавший декларацию митр. Сергия, но не порвавший общения с ним, как «канонически правильным» первосвятителем Русской церкви.

…Епископы Виктор, Иларион (Смоленский) и Нектарий довольно быстро нашли возможность не только встретиться, но и сослужить с владыкой Максимом на тайных катакомбных богослужениях в глуши Соловецких лесов.

…Всех арестованных по церковным делам (а таковых, по официальной секретной статистике, в 1928–1929 гг. в Соловках было до 20 %) при допросах обязательно спрашивали, как они относятся к «нашему» митрополиту Сергию, возглавляющему «Советскую Церковь». При этом ликующие следователи-чекисты со злорадством и сарказмом доказывали строгую «каноничность» митрополита Сергия и его Декларации, которая «не нарушала ни догматов, ни канонов».

…Несмотря на чрезвычайные строгости режима, рискуя быть запытанным и расстрелянным, владыки Виктор, Иларион, Нектарий и Максим не только часто служили в лесах острова, но и совершали тайные хиротонии нескольких новых епископов. Совершалось это в строжайшей тайне даже от самых близких.

Тайных катакомбных «храмов» у нас в Соловках было несколько, но самыми «любимыми» были два: «Кафедральный Собор» во имя Пресв. Троицы и храм во имя св. Николая Чудотворца. Первый представлял собою небольшую поляну среди густого леса в направлении на командировку «Саватьево». Куполом этого храма было небо. Стены представляли собою березовый лес… Храм же св. Николая находился в глухом лесу в направлении на командировку «Муксольма». Он представлял собою кущу, естественно созданную семью большими елями…

(О будущем): «Владыка Максим… оставался пессимистом или, как он сам себя определял словами К. Леонтьева, «оптимистическим пессимистом». Приближается трагический конец мировой истории, а потому, по слову Господню, надо «восклонить головы» в ожидании непременного торжества Христовой правды…»

(Пасха): «Белая соловецкая ночь была на исходе. Нежное розовое соловецкое пасхальное утро играющим от радости солнцем встречало монастырь-концлагерь, пре вращая его в невидимый град Китеж и наполняя наши свободные души тихой нездешней радостью. Много лет прошло с тех пор, а благоухание об этом нежном пасхальном утре незабываемо живо, словно это было вчера. И сердце верит, что между нами тогда был святой…» Расстрелян в декабре 1930 г.

V. Викторианская (вятская) группа

Еп. Виктор (Островидов)

Окончил Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия.

Пострижен в монашество во время учения в академии. По окончании академии состоял иеромонахом Иерусалимской духовной миссии, с 13 января 1909 г. – смотрителем Архангельского духовного училища.

22 сентября 1910 г. назначен настоятелем Зеленецкого монастыря Петроградской епархии с возведением в сан архимандрита. Управлял монастырем до самой революции. Был наместником Александро-Невской лавры.

26 декабря 1919 г. хиротонисан во епископа Уржумского, вик. Вятской епархии.

В 1923 г. был назначен епископом Глазовским и временно управляющим Вятской епархией.

В 1926 г. поручено управление Ижевской и Воткинской епархией. Во время обновленчества твердо стоял за православие, в 1927 г. оказался во главе оппозиции против митр. Сергия в Вятской и Воткинской епархиях. «Причиной этого оказался его горячий, прямой характер, не терпящий компромиссов» (митр. Мануил).

Еп. Виктор, по-видимому, и раньше относился с предубеждением к митр. Сергию. Своему другу, еп. Уржумскому Авраамию, он пишет:

«Его заблуждения о Церкви и спасении в ней человека мне ясны были еще в 1911 году, и я писал о нем в старообрядческом журнале, что придет время и он потрясет Церковь».

«Неизвестно, была ли наложена на еп. Виктора какая-либо мера взыскания. В известных нам постановлениях Синода о запрещении уклонившихся в разделение имя еп. Виктора не упоминается. Может быть, митр. Сергий оставил его без наказания, принимая во внимание, что он и так уже фактически был удален от своей кафедры» (митр. Мануил).

…В конце апреля 1928 г. сослан в Соловки, поручил возглавляемые им приходы еп. Димитрию (Любимову) в Ленинграде. (Митр. Мануил сообщает далее, что под влиянием бесед с соловецкими епископами, и в особенности настойчивых убеждений еп. Илариона (Троицкого), еп. Виктор примирился с митр. Сергием, о чем, якобы, сообщил Вятской пастве, «вероятно, в начале 1929 г.». Подтверждения этому сообщению мы не имеем. – Л.Р.)

Епископ Виктор скончался 19 июля 1934 г. «в обители преп. Зосимы и Савватия» (т. е. в Соловках. – Л.Р.).

Из воспоминаний соловецкого врача проф. И.М. Андреева (приводится у прот. Польского):

«С 1928 по 1930 г. включительно епископ Виктор находился в 4-м отделении СЛОН (Соловецкий Лагерь Особого Назначения. – Л.Р.), на самом острове Соловки, и работал бухгалтером канатной фабрики…

…Господь хранил наши «катакомбы» (см. «еп. Максим». – Л.Р.), и за все время с 1928 по 1930 г. включительно мы не были замечены. Владыка Виктор был небольшого роста, полный, со всеми ласков и приветлив, с неизменной светлой радостной тонкой улыбкой и лучистыми светлыми глазами. «Каждого человека надо чем-нибудь утешить», – говорил он и умел утешить всех и каждого. Для каждого встречного у него было какое-нибудь приветливое слово, а часто даже и какой-нибудь подарочек… Все посылки через несколько дней владыка раздавал, не оставляя себе почти ничего. «Утешал» он очень многих, часто совершенно ему неизвестных заключенных, особенно жалуя так называемых «урок» (от слова «уголовный розыск»), т. е. мелких воришек, присланных как «социально вредных», «по изоляции», по 48-й статье.

…Оба владыки (Виктор и Максим) любили друг друга, неторопливо, никогда не раздражаясь и не споря, а как бы внимательно рассматривая с разных сторон одно сложное явление. Владыка Максим был пессимист и готовился к тяжелым испытаниям последних времен (подч. Андреевым), не веря в возможность возрождения России.

А владыка Виктор был оптимист и верил в возможность короткого, но светлого периода, как последнего подарка с неба для измученного русского народа. В конце 1930 г. владыка Виктор кончал свой трехлетний срок конц лагеря, но вместо освобождения был отправлен на Мий-Губу. Больше я с ним не встречался и о судьбе его ничего не слышал».

Еп. Иларион (Бельский)

Родился в 1893 г. в Олонецкой губ. Окончил дух. семинарию.

1 октября 1924 г. хиротонисан во еп. Каргопольского из игумнов Александро-Невской лавры.

В 1926–1927 гг. управлял Смоленской епархией. Упоминается еп. Поречским, вик. Смоленской епархии. В отличие от Илариона «великого», архиеп. Верейского, имел прозвище «маленький».

В диссертации И. Снычева упоминается в составе «вятской группы» без указания кафедры.

О его пребывании в Соловках упоминает Дейбнер.

Соловецкий врач, проф. И.М. Андреев (Польский, т. 1, с. 23) упоминает еп. Илариона (викария Смоленского) вместе с еп. Виктором и еп. Нектарием (Трезвинским) – в Соловках.

О дальнейшей его судьбе сведений не имеем.

Еп. Нектарий (Трезвинский)

Родился в семье священника с. Яцек Васильковского уезда.

Пострижен в монашество. В 1917 г. окончил Киевскую дух. академию со степенью кандидата богословия.

Возведен в сан архимандрита.

С 1918 по 1920 г. был архимандритом Александро-Невской лавры. 3 июня 1924 г. хиротонисан во еп. Велижского, вик. Полоцкой епархии.

В 1924 г. управлял Полоцкой епархией.

С 1925 г.: еп. Яранский, вик. Вятской епархии.

Из обновленческого журнала «Вестник Св. синода» (1926, № 7, с. 7) известно, что в 1925 г., получив приглашение принять участие в подготовке к собору, он выпустил «по существу правильное, но по форме чрезвычайно резкое» (слова митр. Мануила. – Л.Р.) послание:

«Богомерзкого обновленческого движения отрицаюся и анафематствую оное. Богомерзкий, разбойничий т. н. собор 1923 года в Москве со всеми его постановлениями анафематствую, со всеми примкнувшими к сему обновленческому соблазну обещаюсь не иметь канонического общения. Православные вятичи! Волк в овечьей шкуре, обновленец архиеп. Иосиф обратился к верующим… Блюдите, православные, како опасно ходите. Дние лукави есть…»

В том же послании еп. Нектарий называет обновленческое духовенство безблагодатным, их таинства – не имеющими силы, евхаристию не совершающейся (остаются простые хлеб и вино), и призывает не ходить в обновленческий собор, а следовательно, и не участвовать в их съезде.

В 1927 или 1928 г. он уволен на покой.

В октябре 1930 г. упоминается как епископ, запрещенный в священнослужении. Несколько лет проживал в Казани, будучи «удален от управления епархией» (т. е. в ссылке. – Л.Р.).

…Год смерти неизвестен. Скончался в Гурьеве (на Каспийском море).

Соловецкий врач проф. И.М. Андреев (Польский, т. 2, с. 28) рассказывает, что еп. Нектарий был на Соловках году в 1929-м вместе с еп. Виктором и еп. Иларионом (Вольским).

Дейбнер упоминает еп. Нектария как находящегося (приблизительно в 1939 г.) в ссылке, в Казани.

VI. Отдельные епископы

Еп. Амфилохий (Скворцов)

Родился в 1885 г. в семье псаломщика села Норваш Цивильского уезда Казанской губ.

Окончил Казанскую дух. семинарию и академию. Поступил на миссионерское отделение по собственному призванию. Намечался на замещение кафедры истории и обличения ламаизма, а также монгольского языка.

22 марта 1907: пострижен в монашество.

1908: иеродиакон.

1909: студент 3-го курса, командирован на летние каникулы в Астраханскую калмыцкую степь для изучения калмыцкого языка и православной миссии.

1910: блестяще защитил кандидатскую диссертацию на миссионерскую тему.

1910–1911: слушал лекции на восточном факультете СПб университета, чтобы изучить монгольский язык для свободного понимания священных рукописей ламаизма.

С 1911: преп. Казанской дух. академии по кафедре монгольского языка и обличения ламаизма.

1912–1913: командировки на два года по личной просьбе в Монголию и Забайкалье для изучения тибетского языка и богосл. литературы ламаизма.

1922: хиротонисан во еп. Мелекесского, вик. Уфимской епархии.

В 1923 г. арестован и сослан в Красноярск.

В 1925 г. на предложение обновленческого архиепископа образовать общую комиссию для примирения и участия в Соборе 1925 г. отправил резко отрицательное письмо, где заявил: «Наше примирение с Вами возможно только тогда, когда Вы отречетесь от своих заблуждений и принесете всенародное покаяние».

С апреля 1928 г.: еп. Донской и Новочеркасский.

С 1929 г.: еп. Енисейский и Красноярский.

В начале 1930 г. самовольно покинул епархию и, перей дя в Даниловскую оппозицию (согласно И. Снычеву: по совету митр. Кирилла), удалился в тамошние леса, где основал свой скит.

К епархиальной работе не возвращался, продолжая пребывать в оппозиции правого уклона (но не иосифлянского). Вел борьбу с раскольниками Сибири. Обратил в христианство троих китайцев. («Правый уклон»: неточное выражение митр. Мануила. – Л.Р.)

Знавшие его и многочисленные почитатели отзывались о нем как о благоговейном и мудром старце. Других сведений о нем не сохранилось. Скончался в 1946 г.

Труды

1. Религиозно-нравственные переводы на калмыцкий язык как средства миссионерского воздействия // Православный собеседник. 1914. Январь. С. 31.

2. Отзыв о сочинении студента Каз. дух. академии Александра (Углянского): «Филарет (Гумилевский), архиепископ Черниговский и Нежинский (1805–1866)» // Прав. собеседник. 1915. Май. С. 271–275.

О нем

Православный собеседник. 190. Апрель. С. 537–588; 1910. Сентябрь. С. 430; 1911. Январь. С. 9–10.

Церковные ведомости. 1911. № 23. С. 216.

Изв. Каз. Епархии. 1912. № 16. С. 525; 1914. № 48. С. 1555.

Вестн. Св. синода (обновленческий). 1926. № 7. С. 7.

Отчет Каз. дух. академии за 1909/10 уч. год. С. 23, 24, 26; за 1910/11 уч. год. С. 23; за 1912/13 уч. год. С. 18, 22.

Протоколы заседаний совета дух. академии: за 1907 г. – с. 98; за 1908 г. – с. 127; за 1909 г. – с. 136, 139, 165; за 1911 г. – с. 53, 147, 163, 165, 166; за 1912 г. – с. 5; 1913 г. – с. 9–11.

Именной список ректоров и инспекторов духовных академий и семинарий на 1917 год, с. 37.

Еп. Синезий (Зарубин)

Окончил художественное училище.

Был архимандритом Спасо-Голутвинского монастыря.

13 июня 1926 г. хиритонисан во еп. Острогожского, вик. Воронежской епархии.

В этом же году переименован во еп. Острогожского, вик. Воронежской епархии.

С декабря 1926 г.: еп. Колымский, вик. Якутской епархии, а затем еп. Якутский и Вилюйский.

В 1928 г.: еп. Ижевский.

26 февраля 1930 г. уволен на покой, согласно прошению. Пребывал на покое в Ижевске. Совершал богослужения в Успенской церкви без разрешения правящего епископа. Явно проявил свой отход от митр. Сергия.

Год смерти неизвестен. Неизвестно также, покаялся ли он в своем отходе от митр. Сергия.

Митр. Мануил сообщает об одной интересной личной особенности еп. Синезия:

«Это был оригинальный архиерей. Проповеди говорил по два-три часа, не замечая того, был в храме народ или нет. Однажды случилось так, что он говорил проповедь, а молящиеся, утомленные его многословием, все ушли из храма, а он все говорил и говорил. Наконец, церковный сторож подошел к нему и сказал: «Довольно». Только тогда он, удивленный словами сторожа, окончил беседу в пустом храме».

Еп. Василий (Преображенский)

Родился в 1873 г. в семье протоиерея г. Кинешмы.

Окончил юридический факультет СПб университета и Московскую дух. академию со степенью кандидата богословия, затем удостоен степени магистра богословия.

Был надзирателем Александро-Невского духовного училища.

28 июня 1901 г. назначен преподавателем Воронежской дух. семинарии по обличительному богословию, истории и обличению русского раскола и местных сект.

10 ноября 1910 г. уволен из семинарии согласно прошению.

14 сентября 1921 г. хиротонисан во еп. Кинешемского, вик. Костромской епархии.

С 1926 г.: еп. Вязниковский, вик. Владимирской епархии.

В период с 1926 г. и в последующие годы он занял в отношении митр. Сергия особую позицию: с одной стороны, он не признавал его, а с другой – не примыкал ни к одной группировке, был индивидуальный оппозиционер (так у митр. Мануила. – Л.Р.). Старчествовал. Год смерти неизвестен.

Еп. Афанасий (Молчановский)

Сын дьячка с. Яраначей Белоцерковского района.

Окончил Киевскую дух. академию. Как талантливый регент и певец, был в свои студенческие годы регентом академического хора.

По окончании академии рукоположен во священника. Служил в Киеве на Подоле во Введенской церкви, а затем в Притиско-Никольской.

С женой разошелся и в 1924 г. принял монашество.

В 1925 г. хиротонисан тайно в Ближних пещерах Киево-Печерской лавры во еп. Сквирского, вик. Киевского.

Чин хиротонии совершали: еп. Уманский Макарий и еп. Ананьевский Парфений.

В 1925–1926 гг. проживал в Св. – Троицком Ионинском монастыре г. Киева, где в это время постоянно совершал службы. Есть сведения, что он после 1927 г. уклонился в правый раскол. (В какой, митр. Мануил не указывает, но под «правыми расколами» он всегда понимает оппозицию митр. Сергию типа иосифлянской, даниловской и т. д. – Л.Р.). Имел представительную наружность, прекрасно служил. Был хорошим проповедником.

Еп. Стефан (Знамировский)

Родился в 1879 г.

В 1904 г. окончил Казанскую дух. академию со степенью кандидата богословия.

1908–1916 гг.: инспектор Пермской дух. семинарии.

30 августа 1924 г. хиротонисан во еп. Шадринского, вик. Свердловской епархии.

В 1925 г. управлял Пермской епархией и пользовался там большим влиянием. Успешно боролся с обновленчеством.

С 1926 по 16 сентября 1927 г. временно управлял Свердловской епархией.

С 16 сентября 1927 г. назначен еп. Калужским. От управления отказался, т. к. отделился от митр. Сергия.

С 27 июня 1928 г. на покое (с запрещением в священнослужении).

С 24 апреля 1929 г. принимает назначение на Вятскую кафедру, был еп. Ульяновским, затем еп. Вологодским.

Получил в 1934 г. сан архиепископа. С октября 1936 г. епархией не управлял (т. е. арестован. – Л.Р.).

Еп. Сергий (Никольский)

Окончил дух. академию со званием кандидата богословия.

Хиротонисан 23 марта 1925 г. во еп. Ефремовского, вик. Тульской епархии.

С 1927 г.: еп. Бузулукский, вик. Самарской епархии.

Скончался 16 мая 1930 г. в г. Оренбурге. (Дейбнер упоминает его в числе епископов, арестованных за оппозицию митр. Сергию. – Л.Р.).

Еп. Сергий (Кудрявцев)

Родился в 1891 г.

Известен как оппозиционер Патриаршей церкви, поставленный тайно во епископа Краснохолмского в период 1917–1923 гг. (епископами Данилова монастыря? Тайно от Патриарха? – Л.Р.), а скорее всего, после 1927 г., но неизвестно кем. Возможно, иосифлянскими епископами.

Перед своей кончиной покаялся в своих враждебных взглядах на патриарха и Русскую Православную иерархию. (На патриарха Алексия? В чем выражались «враждебные взгляды»? В чем заключалось покаяние? Все данные об этом епископе: только из личного архива митр. Мануила. – Л.Р.)

Скончался 3/16 апреля 1955 г. в Потьме от сердечной болезни. Там же погребен.

Использованные источники

Алексеев В.И., Ставру Ф. Русская православная церковь на оккупированной немцами территории // Русское Возрождение. 1980–1982. № 11–18.

Андреев Д.Л. Роза мира, рукопись. 1958. 416 маш. с.

Архив документов: Неопубликованные документы и частные сообщения по истории Русской церкви в 1917–1935 годах. Этот архив изъят следственными органами летом 1968 года в Новом Афоне; в решающий момент работы мы получили значительно более полный сборник документов (составитель которого, – как выяснилось впоследствии – М. Губонин).

Афанасий (Сахаров) арх. Даты и этапы моей жизни // Вестник РСХД. 1966. № 81. С. 13–17. В статье «Открытое письмо о. Владимиру, сотруднику Би-би-си», подписанной «Смиренный христианин Русской православной церкви. С. 5–17.

Бакулов А. Пи-Эжен Неве – свидетель трагедии // Наука и религия. 1990. № 2–3.

Бердяев Н. Церковная смута и свобода совести // Путь. 1926. № 5. С. 42–55.

Боголепов А. От Святейшего Синода к Священному собору Православной российской церкви // В сборнике «На темы русские и общие» в честь проф. Н. Тимашева. Нью-Йорк, 1965. С. 95–158.

Валентинов А. Черная книга (Штурм небес): Сборник документальных данных о борьбе советской власти против религии / Вступ. ст. П. Струве. Париж, 1925.

Василевская В.Я. Катакомбы ХХ века, рукопись.

Васильчиков И. Мое участие в Поместном церковном соборе Российской православной церкви 1917–1918 гг. // Новый журнал. 1971. Кн. 102. С. 138–152.

Поправки П. Ковалевского // Новый журнал. 1972. Кн. 109. С. 285–287.

Введенский А. Церковь и государство. М. 1923.

Вестник Института по изучению истории и культуры СССР. Мюнхен, вых. с 1951 г.

Вестник Св. синода Православной церкви в СССР. Обновленческий орган (ВСС).

«Вече», русский монархический журнал. Мюнхен, вых. с 1981 г.

Гидулянов П. Церковь и государство по законодательству РСФСР: Сборник узаконений и распоряжений с разъяснениями 5-го отдела НКЮ / Под ред. П. Красикова. М., 1923.

Граббе Георгий, протопресв. Правда о Русской церкви. Джорданвилль; Нью-Йорк, 1961.

Дейбнер А. Русские иерархи под игом безбожников. Обзор за 1925–1931 годы // Благовест. Орган русских католиков. Париж, 1931. № 4. Автор – католический священник в России.

Деяния Св. собора Православной российской церкви. Напечатаны: книга 1, (вып. 1–3), книга 2 (вып. 1–2), книга 3, книга 4, книга 5, книга 6 (вып. 1–2), книга 7 (вып. 1 до деяния 82), книга 9 (вып. 1, деяния 104–106).

Деяния II Всероссийского Поместного собора Православной церкви. Обновленческой. М. 1923 г.

Дни примирения / Сборник под ред. М. Курдюмова. М, 1946.

Диверсанты в рясах: Сб. антирелигиозных статей. Горький, 1938.

Митр. Евлогий. Путь моей жизни: Воспоминания, изложенные по его рассказам Т. Манухиной. Париж: ИМКА-Пресс, 1947.

Митр. Елевферий. Неделя в патриархии. Париж, 1933.

Митр. Елевферий. Соборность Церкви. Париж, 1938.

Епархиальные ведомости. В их числе Тобольские епарх. вед., Томские епарх. вед., выходившие в 1918–1919 гг. при Колчаке.

Епархиальные ведомости, обновленческие (Тульские, Самарские, Пермские).

Живая церковь. Обновленческий журнал, 1922.

Журнал Московской патриархии с № 1 (1931 г.) по № 23–24 (1935 г.) (ЖМП).

Журнал Московской патриархии с 1944 г. (ЖМП).

Зернов Н. Юрисдикционные споры в Русской церкви в эмиграции и 1-й Всезарубежный Собор в Карловцах в 1921 г. // Вестник РСХД, № 114.

Проф. Зызыкин М. О каноническом положении правящего епископа и областного первоиерарха-предстоятеля в Православной церкви. Варшава, 1933. (В связи с вопросом о польской автокефалии).

Казанская икона Божией Матери – благословение России и Петербургу. Рукопись, 25 маш. с.

Кандидов Б. Голод 1921 года и Церковь. М, 1932.

Китеж. Русский католический вестник. Варшава, с 1927 по 1931 г.

Крестный путь преосвящ. Афанасия (Сахарова) // Вестник РСХД. 1973. № 107. С. 170–211.

Лаговский И. Там, где с Богом борются // Путь. 1928. № 10.

Левитин А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты 20–30-х годов ХХ века. (История обновленчества). Рукопись. М.: Самиздат. Том 1. 1962. 386 маш. с.; Том 2. 1962. 494 маш. с.; Том 3. 1964. 470 маш. с.

Левитин-Краснов А.Э. Рук Твоих жар (1941–1956). Тель-Авив, 1979.

Люмперсольский Н. Митр. Сергий – законный каноничный Патр. местоблюститель, листовка, 1928 г. (?)

Митр. Мануил (Лемешевский). Словарь епископов Русской православной церкви. Рукопись. 6 машинописных томов.

Материалы для новейшей истории Русской православной церкви. Хронологическая таблица основных событий 1917–1944 гг. (Составлена в духе сергианской ориентации). Рукопись, 21 маш. страница.

Милюков П. Россия на переломе. Париж, 1927. 2 тома.

Неизданное письмо Ленина в политбюро // Вестник РСХД. 1970. № 98. С. 54–58.

Митр. Николай. Слова, речи, послания.

На пути к свободе совести: Сборник. М., 1989.

Новое Русское Слово, рус. газ. либерального напр. Нью-Йорк.

Новый Журнал, лит.-политич. журнал русской эмиграции (ред. М.М. Карпович), Нью-Йорк.

Никон (Рклицкий), архиеп. Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Изд. Американской и Канадской епархии. 1960. Т. VI.

Одинцов М. Хождение по мукам // Наука и Религия. 1990. № 5–8.

Плаксин Р. Крах церковной контрреволюции в 1917–1923 гг., М.,1968.

Поповский М. Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга. Париж: ИМКА-Пресс. 1979.

Протопресв. Польский М. Новые мученики российские. Сведения о мучениках и исповедниках Русской церкви, биографические данные о епископах и документы о внутрицерковной борьбе после 1927 г. 2 тома.

Том 1. Первое собрание материалов, 1949 г. Джорданвилль, США. 287 с.

Том 2. 319 с. и альбом фотографий. Издано там же. 1957.

Правда о религии в России. Московская патриархия, 1942 г.

Православная церковь в советской России в 1937–1938 гг.: Общий обзор // Вестник. Орган церковно-общественной жизни. Париж, 1939. № 1. С. 25–32.

Революция и церковь. Периодический орган 5-го (ликвидационного) отдела НКЮ под редакцией П. Красикова, 1919–1924 гг.

Реслер Р. Церковь и революция в России. Патриарх Тихон и Советское государство. Кельн – Вена, изд. Белау, 1969 г., русский перевод. Машинопись.

Русская православная церковь 988–1988. Вып. 2-й: Очерки истории 1917–1988 гг. Изд. Моск. патриархии. 1988.

Русское возрождение, независимый православный орган. Париж, вых. с 1978 г.

Сборник документов 1: по церковной истории 1917–1945 гг., имевший хождение среди «непоминающих». Начинается биографической статьей: Жизнеописание патриарха Тихона (Сб. док. 1).

Сборник документов 2: «Неопубликованные, разрозненные документы и частные сообщения по истории Русской церкви в 1917–1945 годах». Рукопись, составитель не указан (Сб. док. 2).

Архимандрит Иоанн (Снычев). Церковные расколы в Русской церкви 20–30-х годов ХХ столетия: григорианский, ярославский, иосифлянский, викторианский и другие. Их особенность и история. Рукопись. Магистер. диссертация, 1965 г., 423 маш. с.

Собрание определений и постановлений Собора 1917–1918 гг. (Опр. и Пост.) М., 1918 (вып. 1–4). Издание Соборного совета (приложение к «Деяниям» второе). Приведен ряд постановлений 3-й сессии.

Степанов (Русак) В. Свидетельство обвинения. Церковь и государство в Советском Союзе. Т. 1–3. Нью-Йорк; Джорданвилль, 1988.

Стратонов И. Кризис церковной смуты в России и дальнейший ее рост за рубежом. Путь. 1928. № 12. С. 76–101; № 14. С. 80–91; 1929. № 15. С. 112–125; № 17. С. 62–81.

Стратонов И. Происхождение современного устройства Русской Патриаршей Церкви. Париж: ИМКА-Пресс, 1933.

Тарнава М.И. Краткий очерк истории Абхазской церкви. Сухум, 1917.

Проф. Титлинов Б. Смысл обновленческого движения в истории. Самара, 1926.

Тимашев Н. Церковь и Советское государство // Путь. 1928. № 10. С. 59–86.

Титов В.И. Православие. М., 1967.

Проф. Троицкий С. Размежевание или раскол. Париж: ИМКА-Пресс, 1932.

Проф. Троицкий С. О неправде карловацкого раскола. Париж, 1960.

Проф. Троицкий С. Почему закрываются церкви в России? Путь. 1930. № 23.

Федосеев П. И.В. Сталин о религии и борьбе с нею М.: Воениздат, 1940.

Федотов Г. Зарубежная церковная смута // Путь. 1927. № 7. С. 119–120.

Федотов Г. Россия, Европа и мы. Париж: ИМКА-Пресс, 1974 (работы 1930–1932 гг.).

Проф. Фиолетов Н. Церковь и государство по советскому праву: Обзор и комментарий законодательства по вопросам отношений церкви и государства, 1923 и начало 1924 года. М.; Саратов, 1924.

Фиолетов Н. История Русской церкви после 1918 г. Рукопись, 88 маш. с.

Церковные ведомости 1917–1918 гг. (в первые месяцы 1918 г. выходили с «Прибавлениями»).

Церковные ведомости. Орган Карловацкого Синода. (Этим изданием мы не располагали, цитируем по указаниям Архива док., Сб. док. 2).

0. Георгий (Шавельский). Воспоминания последнего протопресвитера Русской Армии и Флота. Нью-Йорк, изд. Чехова.

2 тома.

Шафаревич И. Законодательство о религии в СССР. Париж: ИМКА-Пресс, 1973.

Шишкин А. Сущность и критическая оценка обновленческого раскола Русской Православной Церкви. Казанский университет, 1970.

Шульгин В.В. Дни. 1920. М., 1990.

Священник Глеб Якунин. В служении культу (Московская патриархия и культ личности Сталина) // В сб. «На пути к свободе совести». М., 1989. С. 172–206.

Alexeev W.

1. The Foreign Policy of the Moscow Patriarchate. 1939–1953, N.Y. 1955.

2. Russian Orthodox Bishops in the Soviet Union, 1941–1953, N.Y., 1951.

Chrysostomus J. Kirschengeschichte Russland der neusten Zeit. 3 v., Munich-Salzburg. 1965–1968.

Curtiss J. The Russian Church and the Soviet State, 1917–1956, Boston, 1953.

Ellis J. The Russian Orthodox Church, London, 1986.

Fletcher W. Religion and Soviet Policy, Oxford-Univ. Press, London, 1973.

Hill K.R. The Puzzle of the Soviet Church, Portland, 1989.

Jockwig F. Der Weg der Laien auf das Landeskonzil der Russischen Orthodoxen Kirche, Wurzburg, 1951.

Pospielovsky D.

1. The Russian Church under the Soviet Regime 1917–1982, N.Y., St. Wladimir Seminary Press, 1984.

2. A History of Marxist-Leninist Atheism and Soviet Antireligions Policies, Macmillan Press, 1987.

Sherwood R.E. Roosvelt and Hopkins, N.Y., 1950.

Примечания