Опыт русской обработки материала для жизнеописания св. Апостола Павла

• Опыт русской обработки материала для жизнеописания св. Апостола Павла

Опыт русской обработки материала для жизнеописания св. Апостола Павла

Второе великое путешествие св. ап. Павла с проповедью Евангелия (Деян. XV, 40 – XVIII, 22). Опыт историко-экзегетического исследования священника Д. Глаголева. Тула 1893. Стран. III-336-XII. Цена 1 рубль 75 коп.

Задача настоящего сочинения ясно определялась самым заглавием; но по обычаю русских авторов – сделать из своего частного труда нечто грандиозно-колоссальное и решающее в целой научной области – и о. Д. С. Глаголев расширил ее излишне к явному ущербу в выполнении своих прямых обязанностей. Он не довольствуется желанием «представить опыт истории второго великого путешествия св. ап. Павла с проповедью Евангелия» (стрн. I), но в своих намерениях простирается до того, «чтобы дать (хотя бы сколько-нибудь) ценный материал для будущих достойных жизнеописателей, биографов великого Апостола языков» (стрн. III), которые, таким образом, поставляются в зависимость от его работы и заранее приглашаются к должной благодарности... Смирение о. Глаголева, как видим, далеко не без гордости. При этом он высказывает нужду в «богатых, основательных и разнообразных знаниях и тонкой критической способности», в обладании «чистою жизнью»1, «сильным литературным талантом, богатым и чистым религиозно-поэтическим воодушевлением». Естественно, что он не осмеливается усвоят себе такие и столь многочисленные совершенства и наперед отказывается «удовлетворить требованиям, имеющим место в данном случае». Уже в самой формулировке цели есть что-то неладное, роковое для всего сочинения. Нарисовать себе самую широкую и заманчивую перспективу и тут же засвидетельствовать о своей скудости и немощи – это значит нарочно навязать себе бремя, непосильное для своих плеч, и потому не донести его, куда следует. Зачем же было и брать его и почему бы не взять что-нибудь, более подходящее и удобоисполнимое? Тогда у продолжателей была бы действительная опора для дальнейших построений, между тем теперь, примыкая к о. Глаголеву, они вечно будут мучиться над старым возом, который от этого едва ли подвинется. Но во всяком случае, – раз второй миссионерский круг излагается в качестве материала для целостной биографии Апостола языков, – было бы необходимо ожидать, что автор точно определит его значение в общем ходе жизни и миссионерского служения Павла и в истории первохристианской Церкви. Это ожидание тем естественнее, что о. Глаголев нарочито изыскивает «возможность сказать об обстоятельствах, непосредственно предшествовавших отправлению св. ап. Павла во второе его путешествие» (стрн. 1, 1). На деле же мы ничего подобного не находим, ибо все «сказать» сводится к установке «вероятной даты для определения времени». Со стороны автора не видно и попыток в этом направлении и он, кажется, не догадывается о тех важных вопросах, которые связаны с этим периодом. Нам нет нужды затрагивать этот предмет в библиографическом отчете, но мы должны заметить, что, пока не будет раскрыто чрезвычайное значение стт. 36 и 40-го ХV-й главы книги Деяний, история Павла и его миссионерских подвигов будет оставаться неясною и непонятною в самом существенном ее моменте. Равным образом и в конце исследования не представлены заключительные итоги, и оно не приводит собственно к положительным и прямым результатам, а обрывается ex abrupto. Получается нечто без начала и конца (если не считать, что это слово напечатано большими буквами на стрн. 336) своего бытия, – и выхваченный эпизод не вставлен в рамки, которые наметил себе о. Глаголев с такою рельефностью. Посему, присоединяясь вполне к пожеланию преосвящ. архангельского Никанора, на магистерском диспуте по предмету разбираемой книги2, о продолжении работ по изучению жизни Апостола Павла, мы позволяем себе выразить надежду, что в них с большею тщательностью будет определено положение взятого отдела в общем ходе служения благовестника языков.

Но, не дав ожидаемого по самому плану труда, о. Глаголев все жепомнит о своих обещаниях и старается держаться на высоте их. В этих интересах он усердно прибегает в помощи «религиозно-поэтического воодушевления» и, благодаря его услугам, пытается заполнить все пробелы исторических известий и оживить их сухую пунктуальность от избытка «чистого» вдохновения. Образцы сего во множестве рассеяны по листам книги и все они производят довольно удручающее впечатление. Прежде всего, они не удовлетворяют требованиям законности научных предположений, которые дозволительны только в случаях необходимости, между тем у автора они не редко являются без всякой надобности, ради целостности «жизнеописания». Само собою понятно, что они иногда не имеют нужных опор и висят прямо на воздухе. Отсюда происходит вредная смесь истинно исторического с фантастическим или, по крайней мере, мало вероятным. Так, на стрн. 50 мы читаем: «Присоединив к себе Тимофея, ап. Павел, вероятно (почему и откуда?), сообщил ему иерархическую степень диакона. Для пресвитера Тимофей был еще молод (а юность – 1Тим. IV, 12. 2Тим. II, 22 – попрепятетвовала ли ему быть епископом?). Облеченный такою степенью, Тимофей мог быть более полезен Апостолу3, чем в том случае, если бы оставался мирянином». На чем – однако – держится эта «возможность?» На «более полезен»? Но почему это и почему тогда другие спутники Павловы не посвящались в диаконов, что о большинстве их известно с несомненностью? Кто и где сказал, что Тимофей был диаконом? Да если и так, по каким основаниям это приурочивается к моменту избрания его в сотрудники? Все эти вопросы не смущают автора, и он с убеждением – но без убедительности – продолжает: «Надо (!) думать, что посвящение Тимофея состоялось в торжественном собрании всех тамошних христиан, соединившихся для евхаристии, совершенной ап. Павлом в сослужении местных пресвитеров, поставленных Апостолом во время его первого путешествия... При посвящении Тимофея из уст объятых божественным вдохновением раздавались те самые пророческие гласы, о которых св. Павел впоследствии напоминал своему любимому ученику» и т. д. Все это живописно, но столь же и мечтательно. Впрочем, здесь хотя ясно, что речь «гипотетическая». В других местах этого нет, и о. Глаголев идет чисто гигантскими шагами. Например, о благовестничестве в Филиппийских молитвенных домах он рассуждает: «Св. Лука не (sic!) передает нам содержания Павловой речи, но... можно догадываться, что он начал свою проповедь речью о Мессии, обетованном Израилю... Высказав своим слушательницам положения, им уже хорошо известные, св. Павел получил возможность объявить им совершенно еще неизвестную для них истину: обетованный Мессия уже пришел в лице Иисуса Назорянина... Нет сомнения, что здесь проповедник почел необходимым... прояснить их (мессианские пророчества)... Вся речь, как надо думать, закончилась возвещением... духовных благ»... (стрн. 126). Автор при этом напрасно забыл, что от «возможной (субъективно, при чем у иных все возможно) догадки» до «несомненной надобности» – дистанция огромного размера. По его словам, Лидия «уклонилась от точного исполнения всех предписаний еврейского ритуала, так как форма не имела для нее такого значения, как сущность, и так как она примкнула к иудейству, ожидая лучшего» (стрн. 127): опять гадания и при том не совсем правдоподобные, между тем ставятся категорические «так как»! В других случаях о. Глаголев с не меньшей виртуозностью дает задний ход своим соображениям. Любопытный образчик сего находим на стрн. 331-й, где он пробует «восстановить глубокотрогательную картину прощального целования св. Павла с представшими пред ним для выслушания последнего пастырского слова возлюбленными коринфскими чадами о Христе Иисусе». «Надо думать, – пишет автор, – что сердце Апостола распространилось, и что из его уст, подобно тому как во время его милетского прощания с ефесскими пресвитерами, излилась глубоко трогательная речь. В этой речи, можно догадываться, он напоминал своим слушателям о том, как он возвещал им премудрость Божию... Последние минуты его пребывания с верными должны были дать повод и к выражению чувств радостного характера». Просто трудно и разобраться во всех этих нагромождениях «надо», «можно», «должно», которые все имеют одинаковую цену личного «гадания» без всякой «надобности». И, мы повторяем, рассматриваемая книга блещет роскошью подобных пассажей. И касательно их часто столько же неизвестно «зачем», сколько и «почему», ибо наслоение гипотез является произвольным, без надлежащей научной необходимости.

В печальном контрасте с этими фактами находится то наблюдение, что о. Глаголев забывает о своих «так как» именно там, где эго действительно нужно. Он подробно сообщает о пребывании Павла в Иконии и Антиохии Писидийской (стрнн. 51–56), хотя, по его же замечанию, «о путешествии сюда в XVI гл. (книги Деяний) ничего не говорится». Казалось бы, он постарается обосновать свою мысль самым твердым образом, если исхищает добычу из рук желающих заняться событиями первого миссионерского круга Павлова. Вопреки всяческим ожиданиям, требуемые аргументы скромно притаились под пятью звездочками4 на стрн. 50; тут мы читаем: «но нельзя думать, чтобы Апостол, задавшийся целью посетить братьев по всем городам, где он уже проповедовал с Варнавой слово Божие, прошел мимо таких населенных пунктов, как Икония и Антиохия, стоявших на большой малоазийской дороге и особенно богатых (!) христианами». Почему же «нельзя», если «не говорится?» Автор старается отыскать свою опору в Деян. ХV, 36; однако, она весьма ненадежна5, – и он вскоре ломает ее безжалостно, когда пишет: «но ап. Павел, хотя и заявил незадолго до этого Варнаве о своем желании пройти по всем городам, в которых они проповедовали слово Божие, теперь, однако, изменил свое первоначальное намерение и решил пойти уже совершенно иным путем, ведущим в страны, где еще не раздавалось слово Христова благовествования» (стрн. 57). Этим о. Глаголев совершенно разоряет, что создал ранее, и сам представляет себя преступником. Естественно, что наблюдательный читатель ему не поверит, между тем он прав и, по малой мере, не беззащитен (ср. Деян. XVI, 4–5). Не будем упоминать, что – по Деян. XVI, 2 – ап. Павел имел о Тимофее свидетельство братьев в Листре и Иконии, что было бы невозможно, если бы в последней он не был. Не будем также ударять и на то, что этот стих напрасно опущен из должного внимания при решении вопроса о месте происхождения Тимофея (стрн. 39 слл.). Мы имеем в виду отметить иную сторону в разбираемом труде. По нашему мнению, к явному и большому вреду для дела, о. Глаголев не исполнил самой существенной своей задачи – изучения источников, которые именно были бы полезны ему. Раз он мимоходом упоминает – в подкрепление своего предположения – об «актах Павла и Феклы», относя их к концу второго века (стрн. 54), и на этом успокаивается. Между тем это памятник очень ценный, заслуживавший гораздо большей чести. Его достоинство достаточно раскрыто проф. Рамсэем в его новом сочинении «The Church in theRoman Empire before A. D. 170», которое уже в год своего выхода (London 1893) потребовало двух изданий. Правда, этот документ дошел до нас в подозрительной компании с апокрифами, а они составляют плод гностических измышлений второго столетия, сомнительных настолько, что в них трудно выделить истинное от ложного даже в тех пунктах, где чувствуются следы исторической правды (ср., напр., проповедь св. Фомы пред царем индийским Гундафором в «Acta Thomae»). Не чужды этих недостатков и разумеемые нами «акты». И в них имена известных в апостольской письменности лиц – Димаса, Ермогена, Онисифора – слишком резко и преувеличенно выдвигаются на первый план. Фактические ошибки, в роде смешения двух Антиохий и помещения римского правителя в Иконии, наряду с явно гностическими тенденциями, хотя бы в воззрениях на брак и мясо, – все это выдает руку позднейшего сочинителя и при том не совсем искусного. Тем не менее этот памятник много выше сходных с ним из числа тех, какими снабдил нас гностический повествователь Ловкий Харин. Большинство деталей весьма правдоподобно, доктринальные мотивы остаются в тени и самые попытки затушевать свободное творчество не вполне успешны. Зерно рассказа во всяком случае относится к первому веку, если только не идет от времен самого Павла: – это заключение более, чем простая гипотеза. Гораздо труднее в разных редакциях – в греческом тексте, переводах латинском и сирском и в указаниях (Псевдо–) Златоуста и Василия Селевкийского6 – уловить оригинальный тип, разложить причудливую амальгаму всяческих наслоений на составные части и распределить их хронологически и по достоинству. Однако, Рамзэй сделал уже довольно удачный опыт в этом направлении. Здесь важно, что в «актах» упоминается царица Трифена, принявшая Феклу взамен своей погибшей дочери. Она принадлежала к дому понтийского царя Полемона и родилась от брака его с Пифодоридой и потому была внучкой Марка Антония и двоюродною сестрой Клавдия. Со времени интронизации Калигулы в 37 г. она правила Понтом совместно с своим сыном (тоже Полемоном), который, возмужав, постепенно ограничивал ее влияние и наконец совершенно устранил от власти. С 54 года (после смерти Клавдия) она, по-видимому, и совсем была устранена с политической арены. Из многих других случайных черт с неотразимостью вытекает, что автор повести хорошо знал политическую историю Малой Азии, а в первохристианскую эпоху она менялась столь часто, неожиданно и резко, что лишь близкое – хронологически – лицо могло не перепутать всех подробностей. Отсюда заключаем, что акты в оригинальной форме возникли вскоре после изложенных событий и, значит, сохраняют отголоски подлинных преданий. А они сообщают нам, что из Антиохии Павел двинулся к Листрам, по дороге встретил малорослого человека и пришел с ним в Иконию (к Онисифору). Тут его речами увлеклась девица Фекла и отказалась от условленного брака. Проповедник был наказан и изгнан, невеста же была вручена на попечение родственников. Но потом она последовала за своим просветителем и здесь попала во дворец царицы Трифены. В этих фактах о. Глаголев находит материал для восполнения пробела в известиях Луки. Он пользуется ими случайно и без должного рассуждения, а потому произвольно и неосновательно. Все дело в том, что – по соображениям жизни Трифены – эпизод Феклы относится к первому миссионерскому путешествию Апостола языков, на что указывает и возвращение его в Антиохию, не мыслимое в течение второго. Тоже, конечно, нужно сказать и об Онисифоре (у о. Глаголева на стрнн. 54–54) – с интересным добавлением, что рассказ об нем – позднейший нарост7. Итак: автор не сумел определить своего источника и применил его некстати и неправильно.

К сожалению, это не единственное исключение, хотя и очень характерное. Укажем для примера на отсутствие текстуальной критики, для о. Глаголева обязательной по причинам особого рода8. Правда, он довольно смело разносит кодекс D, но оказывается, что он знает его лишь но ссылкам у Мейера, Ланге и Штира (стрнн. 2, 1. 141, 2. 143, 6): неужели нельзя было проштудировать его даже по Тишендорфу? Между тем выводы он строит очень широкие. Так, он полагает, что Деян. XV, 33 «неудачно вставлен впоследствии». Посему и Сила, по его мнению, отправился – по опубликовании статута Апостольского Собора – вместе с Иудой в Иерусалим и, сходив сюда, «поспешил, как надо думать (semper idem!), в главную церковь Сирии» (стрнн. 2 н прим. и. 2. 17–18). Гипотеза довольно любопытная, впрочем, не оригинальная и не вероятная. Но пусть она «надобна» о. Глаголеву: – тогда позвольте налицо и все аргументы. Она были бы тем желательнее, что названный двуязычный манускрипт VI в (codex Bezae Cantabrigiensis) богат данными насчет миссионерских путешествий Павловых и привлек большое внимание ученых. Достаточно упомянуть об издании Dr'a Scrivener’a (1864 г.) и работах проф. Rendel Harris’a. Если присовокупить к сему, что, по суждению покойного Хорта9, он возник в северо-западной Сирии или Малой Азии и, по мнению (преувеличенному) Рамсэя10, произошел не позднее 150 года, обнаруживает близкое знакомство с малоазийскими церквами и воспроизводит живые предания о подвигах Павловых в этих провинциях: – то будет понятно, насколько неизбежно было научное рассмотрение его. При том же вопрос о правдивости его в частных показаниях – крайне спорный и, напр., Рамзэй ценит этот список весьма дорого, возвышая его действительное значение. Во всяком случае унижение его касательно прочности ст. 33 и голословно и опрометчиво. На наш взгляд, он непоколебим ни для какого скептицизма, который не ограничивается арифметически-слепым и тупым подсчетом рукописей и далек от рабского культа одних унциалов, ибо без него рассказ Луки невозможен, так как в ст. 40 Сила являлся бы в качестве странного Deus ex machina, словно свалившись с неба. И такие вставочные замечания у Дееписателя не совсем необычны.

Из сказанного ясно по малой мере то, что о. Глаголев, начертав себе обширный план, не обеспечил себя в его осуществлении нужными источниками и потому часто прибегает к пособию своей фантазии, к счастью, обладающей малым продуктивным творчеством. Ближайшая причина тому заключается в неизвестности ему многих и незаменимых пособий, преимущественно из английской литературы. Мы ничуть не навязываем на русских ученых обязанности поглощать и комаров и верблюдов иностранной богословской историко-критически-экзегетической письменности. Напротив, мы убеждены, что иные избавили бы себя от многих удручающих бед и скорбей, если бы они оставили «дванадесять языков» мирно почивать на полках библиотечных шкафов и – при их нашествии – расправлялись с ними хотя бы по-кутузовски. Но для рассматриваемого предмета – дело совсем особое: здесь дается не только новое освещение, но и новый материал, а без него все эти надоедливые «можно», «надо», «должно» – просто обидны. Примеры тому мы увидим еще и ниже. Пока же – по связи – отметим, что и в других местах доспехи автора сильно поржавели. Так, в речи о послании Варнавы он ссылается на статьи в «Православном Обозрении» (для него ср. и стрн. 4, и) и «Трудах Киевской духовной Академии» за 1860 и 1862 г. (стрн. 13, 3), но – не говоря уже об их качествах – с той норы утекло столько ученой воды, что в потоке ее смыты и песком занесены и не такие сочинения. В суждениях о Дионисие Ареопагите он руководится (стрн. 242) «обширным исследованием» покойного епископа Порфирия Успенского, между тем авторитет его в вопросе об «ареопагитиках» весьма сомнителен и его «не обянуясь» (прим. 1) значит совсем мало11.

Увлекшись «жизнеописательными» желаниями, сослужившими плохую службу, о. Глаголев, естественно, затруднил себе пунктуальное выполнение своих прямых задач. Мы разумеем хронологию и топографию.

Темами из области первой открывается и самый труд. Автор, видимо, понимает их важность и в этом прозрении превосходит родственное произведение недавно скончавшегося о. архим. Григория12. Однако эта сторона проведена не систематически, а спорадические попытки далеки от возможного совершенства. Рассмотрим наиболее подробную о «вероятной дате» начала второго миссионерского круга. О. Глаголев старается подойти в ней определением «промежутка», протекшего между Апостольским собором и моментом отправления (стрнн. 1–2). На него он полагает три месяца (стрн. 3), думая, что Иуда и Сила оставались в столице Сирии один месяц (стрн. 2), а «пребывание ап. Павла не должно быть считаемо слишком длинным», ибо для него «св. Дееписатель употребляет самую малую единицу» – после некоторых дней (Деян. XV, 36). Эта теория «самых малых величин» едва ли имеет достаточное приложение в настоящем случае и с точки зрения самого автора, который отводит на этот период событий даже больше, чем нужно. Во-первых: он справедливо, хотя и не вполне убедительно, аргументирует (стрн. 2,2) – вопреки своему предшественнику о. Григорию13, – что теперь именно произошло известное Антиохийское столкновение Петра и Павла, а оно – по Гал. II, 11 слл. – предполагает: а) пришествие сына Ионина в столицу Сирии и первичное сотрапезничество его с эллинами; b) появление «некоторых от Иакова», произведшее переворот в общем течении жизни Антиохийских христиан; с) лицемерие, «постепенно» увлекшее всех иудео-христиан до Варнавы включительно14, и d) обличение Апостола языков, когда он увидел, что они не право ходят ко истине благовествования. И все эти «единицы» – не самые малые, но к ним о. Глаголев присоединил еще новую, что Сила успел сходить в Иерусалим и вернуться обратно, что также требовало не дня. Затем: легаты Апостольского Собора оставались не берегах Оронта «время» (χρόνον) – выражение весьма неопределенное, для которого необходимо принять во внимание, что, прочитав соборное послание, они «словом мнозем» утешиша братию и утвердиша (Деян. XV, 30–33). Наконец, и после «противостания» протекло порядочно времени. Переговоры с Варнавой, прение из-за Марка и избрание других сотрудников совершились, конечно, не в несколько мгновений уже и потому, что пришлось составлять иной план для путешествия (ср. на стрн. 21). Мы видим теперь, что говорить о «малом» следует с большою осторожностью и для сего недостаточно одних «надо думать». Да – и помимо того – что же вытекает из этого «промежутка»? Разве дата Иерусалимского Синода есть несомненно твердый terminus a quo? Оказывается, нет – и автор вынуждается устанавливать ее приблизительно, что гораздо лучше было бы сделать прежде всех рассуждений. Не будем входить в подробности этого вопроса. Заметим только, что он обработан у о. Глаголева весьма слабо. Здесь он берет лишь известие об Арефе (–единственно правильная орфография–) во 2Кор. XI, 32, чтобы чрез приложение 14 лет получить хронологический пункт Апостольской Конференции. И этот факт исследован неудовлетворительно, причем не ясно, покинул ли Павел Дамаск в начале владычества над ним Петрейского царька или по прошествии «ни которых дней», а от этого может быть колебание уже не на «три месяца», но на целые полтора года. К тому ведь это и не все, что желательно было бы привлечь для хронологии Апостольского Собора, где автор не вполне различает счисление относительное и абсолютное, взаимодействие коих должно быль руководственным принципом для размещения разных событий жизни Павловой. Итак: и intermedium и terminus а quo указаны гадательно, без необходимых оснований, между тем о. Глаголев смело заключает отсюда, что в Коринфе (Деян. XVIII гл., Апостол был с «половины окт. 52 г. до второй половины апр. 54 г.» (стрн. 8). Точность поразительная, но она крайне подозрительна после предшествующих «всего вероятнее». Нельзя при этом не выразить особенного удивления, что автор упоминает и о седминах Данииловых совершенно ex abrupto и не делает никаких применений (стрнн. 7–8): просто становишься в тупик, зачем они потревожены?!

Этим собственно и исчерпывается вся хронология рассматриваемого сочинения, а это, бесспорно, «самая малая единица», поелику нельзя же вменять во что-либо случайные и голословные указания, будто «Апостол пробыл в Галатии не менее двух месяцев» (стрн. 108). Автор даже не всегда исполняет свои заманчивые обещания. Так на стрн. 83.2 мы читаем: «в Киликии Павел был, как мы сказали выше, в начале января», но такое мнение ничем не подтверждено, кроме аподиктического заявления (стрн. 29): «Мы полагаем, что путешествие (по Киликии) падало на начало января, так что киликийская область могла тогда показаться путешественникам весьма приятной и гостеприимной». Однако все это простое мечтание, пока не раскрыто с возможною фактическою очевидностью. Не менее гипотетично определяется и полуторогодичный Коринфский период, а речь о. Глаголева весьма категорична (стрн 8,3 и ср. 329–330).

После всего этого мы чувствуем за собою право без колебаний сказать, что хронологическая часть темы разобрана без надлежащей удовлетворительности, хотя, по нашему суждению, она должна была составлять главнейшую задачу работы.

То же заключение справедливо и в отношении к топографии. Некоторым читателям наши слова могут показаться неожиданными, ибо о. Глаголев не редко картинно воспроизводит, какие камни резали ноги Павла, какое солнце палило его голову, какая пыль ела его глаза. Но все это принадлежит к области его собственного творчества. Мы же заметим, что прежде следовало бы определить, как действительно пролегали в данной местности пути в ту эпоху. В своем абсолютном смысле эта проблема – при множестве других вопросов – была, конечно, непосильна для автора, но он мог избрать лучшие источники, знание коих было для него обязательно и оказало бы ему большую услугу. Например, для малоазийских путешествий есть хорошее пособие в труде названного проф. Рамсэя «The historical geography of Asia Minor» (в IV-м томе изданий «Koyal Geogiaphical Society», London 1890). Без внимательного изучения его судить и рядить будет более» чем рискованно. При этом о. Глаголев далеко не с должною тщательностью рассматривает все указания и намеки. Он довольно пунктуально изображает путь Павла по Галатии (стрнн. 62. 108 сл.), но опускает различие в выражениях Луки «чрез Фригию и Галатийскую страну» и «страну Галатийскую и Фригию» (Деян. XVI, 6. XVIII, 23) – для первого и второго посещения – и не берет в расчет не безынтересных вариантов в этих местах15. Наряду с этим нужно отметить, что он мало заботится и о точности топографическо-географической терминологии. Так, он пишет и «Листра» (стрнн. 37. 41 и др.) и «Листры» (стрнн. 44–45. 51 и др.), – и разногласие славянского и русского (неустойчивого: ср. 2Тим. III, 11) переводов книги Деяний не примирено, хотя оно сразу бросается в глаза16.

Значит, и топография17 у о. Глаголева хромает изрядно и нуждается в радикальном врачевании, а она, равно как и хронология, была существенною и не «малою единицею» его труда.

В сильнейшей оппозиции с этою скупостью в необходимом находится расточительная щедрость в ненужном. Мы не говорим о повторениях (ср. стрнн. 35 и 36); есть много и прямо излишнего (ср. стрн. 93 слл.). Довольно упомянуть – после седмиц – о том, что автор подробно говорит18 о еврейских синагогах (стрн. 24 слл.), которые, по его мнению (стрн. 27), «не только подготовляли язычников ко Христу, – подготовляли часто лучше, чем даже многих сынов Израиля, но и предлагали проповеднику христианства самый удобный путь для достижения своей цели», между тем «путь Апостола определялся местонахождением не синагог, а церквей христианских» (стрн. 28); тогда – зачем же и толковать о первых? Многословие о. Глаголева особенно сказывается в изображении душевного состояния Павла, в подробном описании деталей топографических гипотетичностей, истории стран и городов, характера и состава народностей и т. п. При этом он. естественно, заставляет предъявлять к нему требований больше, чем от простого референта, преследующего свои частные цели. Раз он выступает во всеоружии документов и трактует безотносительно, позволительно надеяться с его стороны на полную основательность. Но и здесь иногда нас ждет горькое разочарование. Напр., о Галатах он передает не в меру пространно, – и все же у него непонятно, когда и зачем они попали на малоазийское плато, ибо об этом сообщается только следующее: «они прошли по всей Греции, перешли (почему?) где-то (из Греции?) чрез Геллеспонт я поселились (сразу?) в северо-западных пределах Малой Азии» (стрн. 72). И кратко, и решительно, и совсем не ясно! Еще более протяженно рассуждает о. Глаголев (стрн. 63 слл.), кто собственно были адресаты Галатийского послания Павлова: – галлы или жители всей римской провинции, образованной при Августе? Мы согласны с ним в признании первой части альтернативы, но его аргументы и устарели и ненадежны. Для краткости назовем проф. Рамсэя19, который с резкостью защищает противное мнение и – наряду с противниками20 – приобретает себе и солидных адептов (ср. «The Church Quarterly Review», p. 366. 372. 373). Напомним – кстати и для иллюстрации – о «горячей» переписке его по этому предмету с известным Шюрером на страницах «Theologische Literaturzeilung» за 1893 г.

Нам остается еще отметить экзегетический элемент разбираемой книги. К достоинству ее в этом пункте нужно отнести, что эта сторона раскрыта в ней обстоятельнее, чем у о. Григория. Впрочем, и тут не без недостатков – в смысле излишеств и произвольных поспешностей. Так, насчет Филипп. I, 8: «Бог свидетель, что я люблю всех вас сердцем Иисуса Христа», о. Глаголев думает (стрн. 144, а), что «сердце Христово есть, очевидно, та любовь Христа к людям, которая излилась в сердце Апостола Духом Божиим» (Рим. V, 5). Нельзя сказать, чтобы толкование вразумительное для читателей... II в длинной речи о «глоссолалии» не все благополучно. Автор толкует ее в значение «знания иностранных языков». Не будем спорить, но требовалось бы для сего объяснить, почему это – в праздник пятидесятницы – считали Апостолов «иностранно глаголивыми» и «иудеи» (Деян. II, 7–8. 10)? Это раз. Затем. По воззрению о. Глаголева, дар языков «служил не столько к назиданию церкви, сколько к утверждению в христианстве (!–а Апостолы-то?) самого глоссолала», и сообщался «ради егонаставления и утверждения в истине» (стрн. 318. 319). Во-первых: каким это образом возможно? – остается нераскрытым, хотя самая необычность интерпретации должна была побуждать к нарочитой тщательности. Во-вторых: как применить эту гипотезу к состоянию Апостолов в день пятидесятницы (и в другие времена), ибо о. Глаголев утверждает (стрн. 311), что эта глоссолалия «одно и то же» с упоминаемою в послании к Коринфянам? Наконец, это разумение не согласно и с равнейшими суждениями автора, который говорит (стрн. 310): «дар языков был совершенно необходим (ср. и на стрн. 311, 16–17) Апостолам для выполнения данного им повеления Господня: «шедше научите вся языки»... Как бы проповедано было евангелие всей твари, если бы проповедники не имели дара языков»? Сколько неясностей лишь в одном пункте, а он далеко не единственный! Вот еще образец подобного рода в речи по поводу Гал. IV, 13, где сказано, что Павел благовествовал в Галатии «первее» за немощь плоти. Это выражение о. Глаголев подвергает длиннейшему рассмотрению (стрн. 81–106), – и все-таки у читателя возникает масса недоумений. Формулируем лишь немногие. Названное изречение – вместе с некоторыми учеными – он сопоставляет с свидетельством 2Кор. XII, 7 о пакостнике плоти (стрн. 82д и трактует об них, как будто они указывают на один предмет; но такая связь совершенно не очевидна, а потому наперед требовалось аргументировать, почему это сопоставление принимается. Между тем автор пишет, не задаваясь никакими вопросами, точно это само понятно или есть научный догмат, хотя от этого зависело «быть и не быть» всего отдела. Приводится и разбирается множество разнообразных мнений с заметным притязанием на полноту обзора. Однако и тут усмотрены не все стороны в объекте. Это ясно уже из того, что проф. Рамсэй21 нашел возможным высказать новое предположение (о котором желающие пусть читают в его книге), причем оно неразрывно от понимания термина «Галатия» и – следовательно – важно и в других отношениях. Перевод σκόλοφ τῇσαρκί фразою «жало в плоть» также нуждался бы в тщательном пересмотре, что ожидать было тем естественнее, что здесь автор часто плавает на филологической ладье, иногда весьма утлой. Во всяком случае она приводит его к такой пристани, где он открывает себе опору для заключения, что «жало в плоть, ангел сатанин» обозначают «все те внешние бедствия, болезни, побиения, обиды, поругания, народные восстания, которые претерпевал св. Павел вследствие своих апостольских трудов» (стрн. 97 ст.). Это, конечно, справедливо и для Гал. IV, 13. Но как его применить сюда? – абсолютно не постижимо. Неужели Апостол стал проповедовать в Галатии среди гонений, о коих ни мало не упоминается в 2Тим. III, 11, что – при толковании автора – было бы необходимо? Неужели по причине всех этих ужасов началась его благовестническая деятельность на берегах Сангария и Галиса? И что искусительного было в этом для слушателей, ибо дальше (ст. 14) пишется: «но вы не презрели искушения моего во плоти моей и не возгнушались им»? Разве эти внешние удручения были во плоти, а не против плоти? Затруднения не уменьшатся, если только не увеличатся, когда мы возьмет иное чтение, весьма авторитетное и защищаемое бесспорными учеными, именно: καὶ τὸν πειρασμον υμῶν (искушения вашего) ἐν τῇ σαρκί μου. Посему и о. Глаголев не делает нужных приложений «всей своей (обширной) речи». К великому удивлению, из-под его пера выходят строки совсем иного характера и смысла. Они гласят буквально так: «Часто страдая от удручения «жала в плоть», Апостол весьма сильно был мучим им во время пребывания своего в стране галатийской. Из посл. к Гал. видно, что св. Павла поразил там какой-то телесный недуг (Гал. IV, 13–15), несомненно то или другое следствие его апостольских трудов (т. е. как же это?). Не смотря на страдание тела и слабую надежду на успех проповеди среди людей, от которых легко было ожидать, что бедственное положение проповедника внушит им презрение к его личности, ап. Павел... решился начать проповедь» (стрн. 106). Итак: немощь плоти есть болезнь. При чем же тогда все ваши дальнейшие рассуждения и смелые заключения?...

Мы знаем теперь, что о. Глаголев не выполнил географически- топографически-хронологически-экзегетической22 задачи столько же, сколько и жизнеописательной, и его сочинение производит впечатление погони за двумя зайцами, результат чего всем и хорошо известен... Ко всему этому он не обладает и необходимыми для «жизнеописателя» качествами, в чем далеко уступает о. Григорию. У него нет ни живости, ни продуктивности воображения, потребных для целостного и рельефного воспроизведения; он не располагает и кистью легкою и увлекательною. Его образы бледны и не закончены; его речь тягуча и утомительна. Язык его какой-то деланный и изворотливый или – даже – «оборотистый». Его выражения иногда просто виртуозны по своей «изысканности». Вот некоторые – для иллюстрации. «Соображения (что Сила был иудей рассеяния) не встречают23 для себя сколько-нибудь достаточных оснований и могут быть не приняты» (стрн. 19); как искусно сказано, что не поймешь; должны или нет и что будет единственно справедливо?!.. «Христиане, жившие в Антиохии и вообще в антиохийский области, находились в постоянном общении со своей столицей» (стрн. 23), но таковою для них и был именно этот город, между тем у автора разумеется Иерусалим. «В книгах новозаветных самое поразительное по глубине и одушевлению (!) изображение гнусности (?!) и ничтожества язычества принадлежит св. апостолу Павлу» (стрн. 31, 1); пощадите: – разве можно так говорить?! «Желая сделать для себя настоящий путь менее опасным и не особенно заметным» (стрн. 33); «возымели у себя относительно ап. Павла... совершенно противоположное ужасное намерение побить его камнями» (стрн. 35); «селение расположено в одной из впадин огромной массы потухшего вулкана» (стрн. 39); «нужда (в присоединении Тимофея)... ощущалась ап. Павлом, так как, между тем как»... (стрн. 46) и т. п. (ср. на стрнн. 27. 48. 58. 96 110 al.). Иногда попадаются даже случайные вставки, словно бы сделанные чужого рукой и пробравшиеся в текст без переработки с полей рукописи; ср. повелевающие кому-то «отличать» (стрн. 61, 2) «снести» (стрн. 113, 4).

Не умолкну, но буду излиха вопиять, что вся книга есть сплошное поругание над типографским искусством. В этом отношении все сочинение вызывает у читателя столько досады, что он невольно восклицает подобно Апостолу Павлу: «неужели автор сделался врагом себе», так сильно раздражая типографскою неопрятностью? Не говорим о том, что всякий сочинитель, дорожащий своим трудом, естественно должен заботиться и о внешней его исправности: – мнения об этом, очевидно, бывают разные... Гораздо важнее, что список «погрешностей» (в конце) далеко не исчерпывает всего необъятного богатства их и отмечает лишь ничтожные, о которых и упоминать не стоило; зато остались во всей своей красоте прелести, затрудняющие пользование исследованием. При этом часто недоумеваешь: где шалости «Типографии (Тульского) Губернского Правления», где недозирание корректора, где недосмотр самого о. Глаголева или его ошибка? Предлагаю образцы наугад из этой изобильной сокровищницы. Стрн. 8, 1: «Злат. Франкф., Бес. 21, т. 5»; что это за таинственное название и что оно обозначает? Место издания? Стрн. 11, 2: «Златоуст, Послед. XXXII бес.»: опять не понятно! Стрн. 54, 1: «св. Иеронима», но ведь здесь, кажется, все православные согласны с мнением митр. Филарета24, что «это муж ученый, на западе признанный святым, знакомый с востоком». И сам автор в других местах пишет «блаж. Иероним» (ср. стрн. 85), а в таком случае: у какого паписта вы позаимствовали предшествующую цитату, кто вас прельстил и почему ваша рука не привыкла правильно изображать столь известное имя? Стрн. 16, 5: «Ириней Cont: Наer (31)», а книга которая? Или это равняется III, 1? Кто это «Born.», приводимый наряду с Лахманом и Тишендорфом (стрнн. 20, 1. 58, 2)? F. А. Bornemann, саксонский пастор, редактировавший издание книги Деяний Апостольских 1848 г.? Как и где отыскать «Aube II Apoll. de Tyana» (прим. 5 к стрн. 30 на стрн. 31)? Стрн. 113, 3: «Феофил предисл. к еванг. от Луки»: Феофилакт? – Стрн. 148, 2: «Страб. VII отрав. 35»: отрыв(ок)? Пора бы и при русификации Οἰκουμένιος не подражать вульгарному «эконому» (стрн. 106), от которого начинают уже отвыкать в ученой транскрипции25. На стрн. 307, 2 сообщается: «в половине 1-го в. до Р. X. во всяком случае можно предполагать деятельность Симона, отца гностических сект», но это коварное «до» есть вопиющая нелепость! Еще любопытнее сюрприз на последней 336-й странице, где мы поучаемся, что – по завершении второго миссионерского круга – Павел из Кесарии «поспешил в Иерусалим, который он посещал теперь в третий раз после своего обращения». Здесь, конечно, типография не виновата, и подчерненое выражение было в авторской рукописи en toutes lettres, но оно внушает нам величайший ужас. Дело в том, что – по ясному свидетельству книги Деяний Апостольских – до сего времени с момента своего призвания Павел был в Иерусалиме уже три раза (1: Деян. IX, 26 сл. ­ Гал. I, 18. 2: Деян. XI, 30. XII, 25; 3: Деян. XV, 2 сл. ­ Гал. II, 1 сл.) и это – четвертое его посещение (Деян. XVIII, 22). Неужели и это обмолвка или lapsus calami? Приятнее было бы думать именно так, но иной может подыскать и другое объяснение, весьма правдоподобное и для о. Глаголева крайне невыгодное. Мы знаем прекрасно, что многие критики отвергают эпизод Луки насчет посольства Варнавы и Савла по случаю иерусалимского голода – то вполне (Zeller, Hilgenfeld), то частью, ибо отправленный антиохийцами Павел, будто бы, не дошел до Иерусалима (Bleek, Ebrard, Neander, Meyer и – с колебанием – Ammon); некоторые же полагают, что Дееписатель – по недоброкачественности своих источников – фальшиво сделал два путешествия из одного26 – на Апостольский Собор (De Wette, Schleiermacher). Может быть, и автор рассуждает подобным образом: – тогда пожалуйте нам и все основания. Если нет, – это гнилое слово, за которое нужно отвечать. Мыслимо, что оно сказано с чужого «немецкого» голоса, но разве простительна такая опасная неосторожность? И разве о. Глаголеву неизвестно, что «немцеви» нужно читать с большим запасом камней за пазухой и с Давидовскою пращою в руке?..

Мы кончили, но нам не хотелось бы оставлять читателя с тем невыгодным впечатлением, какое могут вызвать в нем наши беглые и не специальные замечания, которыми далеко не исчерпываются все особенности разбираемой книги. Мы ничуть не желаем унижать ее достоинств и не устраняем их указанием недостатков. Говорим подробно о последних лишь потому, что они лучше служат к определению истинной ценности всякого научного труда, на что автор изъявляет все нрава в своем коротеньком «предисловии». Некоторые заслуги о. Глаголева неоспоримы. Несомненно, что он собрал довольно обильный материал и много читал. И нужно только пожалеть, что не все пособия дошли до его рук и не все были ему доступны. Это тем прискорбнее, что ему остались неизвестными иногда главнейшие и наилучшие труды, которые помогли бы избежать многих ошибок, открыли новый взгляд на предмет, иначе осветили его и избавили от чтения массы разных ничтожностей. А ограничить себя в этом отношении было необходимо, ибо – по множеству, сложности и различию затрагиваемых вопросов – не было возможности изучить всю литературу. Посему же благоразумнее было бы выделить себе для исследования несколько сторон в общей задаче, но не задаваться планами широкими и неудобоисполнимыми согласно «требованиям, имеющим место в данном случае». При всем толь о. Глаголев из разнородных запасов своих извлек много полезного материала, что было далеко не легко, так как часто приходилось обращаться к вторичным руководителям, работавшим по своим особым целям, чуждым анализируемой проблеме. Добытые сведения систематизированы и расположены, правда, не совсем стройно, но все же упорядоченно. Автор пишет спокойно, хотя и монотонно, и с стремлением к объективности – без излишеств полемики и тенденциозности и без столь соблазнительных потуг к насильственному оригинальничанью. Он везде желает стоять на почве церковного предания и – при встречающихся коллизиях – выражается крайне сдержанно и осторожно; например на стрн. 242, 2: «ничто не обязывает нас быть согласным (и?) с мнением И. Златоустого», будто Дамарь (Деян. ?VII, 34) была супругою Дионисия Ареопагита. Конечно, и здесь немало взято у других, не проверено самостоятельно и потому оценено неудовлетворительно и употреблено неправильно. О. Глаголеву дороги все параграфы его обширной программы и всем он уделяет одинаково серьезное внимание, впрочем, не всегда уравновешивая его в должной степени и награждая второстепенное больше, чем оно заслуживает, с обидою для главнейшего. Автор обладает хорошею филологическою подготовкой и в этой области у него попадаются подчас дельные замечания и меткие наблюдения.

По всему этому для не специальной русской публики, для которой ближе всего предназначается разобранная книга, сочинение о. Д. С. Глаголева представляет труд полезный, достаточно обнимающий и раскрывающий свой предмет. И этою относительною рекомендацией нам приятно закончить свой краткий отзыв о работе своего товарища по недавнему студенчеству.