1. Пастуший тулуп, или Рождественская Легенда
В ту ночь, как никогда, сияли ярко звёзды,
Особенно одна.
Похрапывал пастух, вокруг лежали овцы
Как плотная стена.
Вдруг грозный лай собак, отару стороживших,
Нарушил тишину:
Какой-то человек, по лугу проходивший,
Был у собак в плену
Путь преградив ему, оскаливались страшно
Сторожевые псы,
Казалось, что вот-вот жизнь человека ляжет
На хрупкие весы.
Но человек на них не обращал вниманья –
Он двигался к огню.
Собачий грозный лай сошёл на бормотанье
И высох на корню.
Пастух был удивлён: собаки пропустили
К отаре чужака.
И человек пошёл по кучерявым спинам
Овечек пастуха.
Но ни одна из них не посмотрела косо,
Не вздрогнула под ним.
И бросил тут пастух в него со злостью посох,
Поскольку был он злым.
Но посох, пролетев каких-нибудь три локтя,
Вдруг в сторону свернул.
Попятился пастух, оставшись без подмоги,
И нервно кашлянул.
Тот подошёл к нему с усталыми глазами
И показал рукой:
«Там у меня Жена с Младенцем замерзают,
Ты дай мне угольков?!»
Пастух не ожидал такого поворота:
От сердца отлегло.
«Попробует пускай, да только как возьмёт то?» -
Пастух подумал зло.
-Пожалуйста, бери, - усмешка под усами,
Язвительный задор.
А человек стал брать их голыми руками
И класть себе в подол.
Они одежд его ничуть не прожигали, не обжигали рук
«Что происходит тут, и что за ночь такая? -
Пастух подумал вдруг, -
Спокойно овцы спят, не слушается посох
И псы лежат рядком…»
И он решил найти ответы на вопросы,
Пойдя за чужаком.
И вот в пещеру-хлев вошёл, неся в подоле
Уголья, человек.
И, заглянув туда, пастух увидел вскоре
Неизъяснимый свет.
И взору пастуха смиренная предстала
И кроткая Жена:
Увидел, как к груди с любовью прижимала
Младенчика Она.
У злого пастуха вдруг защемило сердце –
До боли и до слёз,
И стало жаль ему и Матерь, и Младенца,
И этого, с углём.
В душе его сейчас рассеивались тучи
И делалось светлей,
И подарил тогда Младенцу он тулупчик
От всей души своей.
Накрыла Мать Дитя овчинкой серебристой,
И в этот миг пастух
Увидел над собой сто ангелов лучистых,
В крылах - лебяжий пух.
И в тот же миг он смог их неземное пенье
Впервые услыхать.
Вот так произошло в ту ночь преображенье
Души у пастуха.
2. Пасхальная встреча
Он жил один в лачужке на горе,
Не радуясь ни радуге, ни солнцу,
Он часто ждал часами у дверей,
Что детский крик из дома донесётся.
Когда к себе входил он со двора,
Жильё своё оглядывал пустое,
То мог порой проплакать до утра,
О прежнем счастье, вспоминая с болью:
О том, как дни безоблачно текли,
И вера как маяк ему светила;
Он помнил взор любимой Алии,
Что сына грудью бережно кормила.
Он помнил: и небес ночную высь
И звёзды, что светили прямо в сердце,
И как к нему солдаты ворвались,
Ища его невинного младенца.
Он бросился на воинов, как лев,
Он защищался доблестно и стойко,
Но палачи, от крови озверев,
Всё ж вырвали у матери ребёнка.
Она убийц пыталась умолять,
Но вдруг, увидев меч в руке солдатской,
Закрыла сына грудью Алия,
За жизнь его готовая сражаться.
Он помнил всё: её предсмертный крик,
Бесстрашный взгляд – решительный и твёрдый.
Он снова возвращался в этот миг,
Его переживая год за годом –
Как кровью наливались облака
И как раздался крик рассветной птицы,
Как мёртвого младенца на руках
Он нёс похоронить под смоковницей.
Он помнил то, что есть на свете Бог,
Он знал: всё в этом мире не напрасно,
Но всё ж двенадцать лет забыть не мог,
Как жизнь его сломалась в одночасье.
Устав молиться из последних сил
И пеплом посыпать главу седую,
Он в храм на Пасху снова поспешил,
На Бога в своём сердце негодуя.
Когда же всё закончилось давно,
И стали расходиться иудеи,
Стоял в своём он горе одинок,
Ещё на что-то будто бы надеясь.
Заметив группу старцев у дверей,
Он подошёл и Отрока увидел:
Казался взгляд Его других мудрей,
Хоть было лет двенадцать Ему с виду.
«Мне никогда наверно не забыть, -
Он с горечью саднящею подумал, -
Мой сын сейчас бы мог таким же быть!»
А Отрок посмотрел, как будто в душу:
«Не стоит жить, лишь прошлым дорожа, -
Услышал он в словах его сердечность, -
Ведь можешь ты терпением стяжать
Великое блаженство в жизни вечной.
В Небесном царстве, в ангельском краю,
Среди садов неведомого рая
Однажды ты увидишь Алию
И больше никогда не потеряешь.
Поймёшь, как милость Божья велика,
И Мудрости всевышней поразишься.
Всё сбудется, поверь мне, а пока
Я помолюсь Отцу за всех погибших».
И счастьем переполненный в тот миг,
Ни капли не тоскуя по убитым,
Склонился перед мальчиком старик
На каменные храмовые плиты.
И слёзы по морщинам потекли,
Как будто очищая сердце свыше.
Он плакал не о смерти Алии,
А лишь о том, что Господа не слышал.
3. Зрячая любовь
Нежно друг они друга любили,
Хоть с рождения был он слепым,
И пускай они в бедности жили,
Но была она счастлива с ним.
Он у входа сидел в синагогу,
А она всё хитоны ткала,
И увидеть, конечно, не мог он,
Что она некрасива была.
Как-то раз – это было в субботу –
Шла за ним к синагоге она,
Только сердце тревожило что-то,
Словно гуслей ночная струна.
Вдруг соседа она увидала,
Он спешил сообщить ей скорей:
«Там твой муж, разве ты не слыхала?» -
«Что случилось?» - «Да он же прозрел!»
«Так жестоко шутить разве можно?» -
Прошептала в смятении чувств.
«Исцелил, - говорят, - силой Божьей
Галилейский пророк Иисус!»
Тут от счастья сердечко забилось,
Но подумала вдруг о своём –
Что, увидев её некрасивость,
Он наверно разлюбит её.
Эти мысли она отгоняла,
Ведь он сможет увидеть весь мир.
Но идти к нему всё же боялась,
И, тем более – перед людьми.
Пусть он дома окажется рядом
И решение примет своё!
Повернула она и обратно
Побрела в их родное жильё.
Ей казалось, что целую вечность
Под смоковницей милого ждёт,
Только видит она, как навстречу
Он без палки свободно идёт.
С ней ещё не бывало такого,
Что не слушались ноги её…
Он, родной, и совсем незнакомый
Посмотрел, наконец, на неё.
Этот взгляд, что острее занозы,
В ней свою половинку узнал,
И с лица некрасивого слёзы
Поцелуями все он собрал.
И такими смотрел он глазами,
Как умеет одна лишь любовь.
«Если ты вдруг ослепнешь, - сказал он, -
Я всегда буду рядом с тобой!»
4. Раскаяние сына
У отца и матери единственный был сын –
Юноша – красавец и наследник.
Но сбежал из дома молодой самарянин,
Прихватив родительские деньги.
И отец не выдержал – хватил его удар,
Бедность одолела мать и вскоре
Странствовать пошла она, глаза глядят куда,
Нищенкою в безутешном горе.
Вспоминала мать, каким хорошим был сынок,
И понять его поступок силясь,
О своих ошибках сокрушалась вновь и вновь
И одну себя во всём винила.
Так она в раздумьях к Галилее подошла,
Вдруг глядит: в толпе средь прокажённых –
Тот, кого она все эти годы так ждала –
Сын её, болезнью поражённый.
И хоть можно было опознать его с трудом –
Провалился нос, глаза гноились –
Сердце материнское, разбитое бедой,
Под хитоном трепетно забилось.
- Мать, не подходи ко мне, заразный, видишь, я? –
- Что ты, сын! Я так тебя искала…
И, шагнув навстречу, слёз горячих не тая,
К чёрному плащу его припала.
Через год, когда она у сына на руках
От проказы тихо умирала,
Плакал он и каялся в содеянных грехах,
А она с любовью всё прощала.
И, похоронив её вдали от людных мест,
Он опять вернулся к прокажённым.
В это время между ними разлетелась весть:
Что надежда есть стать исцелённым.
Говорили про Иисуса, словно бы Он мог
От болезни страшной их избавить.
И взмолились все, когда им встретился Пророк:
-Исцели, помилуй нас, Наставник!
А потом, когда пошли они вдесятером,
Чешуя слетала с них как будто,
Каждый прокажённый становился вдруг здоров –
Это было истинное чудо!
Исцелённый сын решил обратно повернуть –
Благодарность выразить Иисусу.
Был он рад безмерно, но к родителям вину
Вытеснить не мог счастливым чувством.
На коленях Иисуса он благодарил,
И твердил о том, что недостоин,
Потому что много горя близким причинил,
И в грехах убийственных виновен.
Иисус с любовью посмотрел в его глаза:
Было в них раскаяние сына…
-Ты один вернулся? Где же девять? - Он сказал:
-Прощены грехи твои отныне!
Так бываем мы неблагодарными порой,
И себя обкрадываем сами.
Только без Христа и без любви Его святой
Все мы – прокажённые грехами.
5. Ливанские кедры
Давным-давно в Ливанских рощах три кедра родились.
Они росли, века считая и наблюдая жизнь.
Любили говорить о прошлом и будущем втроём,
И как-то раз заговорили о будущем своём.
Один сказал: «Ничто не вечно, когда-то мы умрём,
И я хотел бы превратиться в прекрасный царский трон».
«А я бы частью стал такого, - откликнулся второй, -
Что утвердило бы навеки по всей земле добро».
А третий молвил: «Вот бы плотник помог таким мне стать, Чтоб, глядя на меня, о Боге могли все вспоминать.
Шли годы, и однажды в рощу явился дровосек:
Могучие срубили кедры – окончился их век.
Тот кедр, что всё мечтал о троне, стал хлевом для скота, А из остатков древесины – кормушкой скотной стал.
А из второго, что о вечном всё разговоры вёл,
Был сделан грубый деревенский, но всё ж добротный стол.
А доски третьего на складе оставили хранить:
Никто мечтателя о Боге не захотел купить.
И долго сетовали кедры, и плакали смолой:
Такой хорошей древесины такой конец плохой!
Но время шло и как-то ночью не находя ночлег
Одна супружеская пара пришла в тот самый хлев.
Жена с прекрасным взором кротким беременна была
И скоро прямо на соломе Младенца родила.
И в ясли Кроху положила – в кормушку для скота –
И в тот же миг вдруг понял кедр: сбылась его мечта!
Спустя года садились люди за деревенский стол –
Когда-то это был могучий второго кедра ствол.
Теперь уж доски пообтёрлись, но стол тот крепок был…
И вдруг Один перед едою взял хлеб и преломил.
И обмакнув в вино, сказал Он заветных пару фраз…
И понял кедр, что стал причастным к творению добра.
Когда со склада взяли доски – на них лежала пыль.
И сколотили крест из кедра, того, что третьим был.
И Человека пригвоздили, и мучили его…
И ужаснулся кедр и проклял жестокий жребий свой.
Но не прошло трёх дней, и кедр забыл свои слова:
Он ликовал, ведь Крест теперь был - как символ торжества.
Сбылись мечты Ливанских кедров совсем иной судьбой.
Так каждому предназначенье своё готовит Бог!
6. Горшечник
Он был простой горшечник-подмастерье,
Владельца мелкой лавочки слуга.
Он беден был, но всё ж, по крайней мере,
Своей семье старался помогать.
И лишь одна мечта его томила,
Один рубец на сердце был глубок –
Любил горшечник дочку Иаира –
Начальника одной из синагог.
Следил за ней порою, не надеясь
Ответную улыбку увидать.
Он понимал – его такую бедность
Отец её не примет никогда.
У дома он её бродил несмело,
Как вдруг служанки голос услыхал:
«У господина дочка заболела,
И, говорят, совсем она плоха».
Как вкопанный, застыл он на лужайке,
И вдруг услышал голос из окна:
«Ну что тебе здесь надо, попрошайка?
Не видишь – дочь моя обречена!
Никто уже помочь ей не сумеет»,
Сказал ему рыдая Иаир.
«Неправда – есть пророк из Галилеи,
Он мёртвого недавно воскресил.
Я видел: шла вдова за гробом сына –
Единственного сына своего –
И юношу подняться попросил Он,
И мёртвый встал – здоровый и живой.
Поверь Ему, Он связь имеет с Богом!
Творить такое может лишь святой!
Прошу тебя, пошли за тем пророком,
А больше не поможет здесь никто!
Недолго старый книжник колебался,
Ведь дочь была ему важней всего,
И вскоре он горшечнику поддался –
Пошёл искать Целителя того.
Влюблённый ждал у дома на лужайке,
От мрачного неведенья страдал,
И вдруг услышал горький плач служанки
И понял, что Целитель опоздал.
Тогда в своей беде невыносимой
Упал горшечник в пыльную траву
И прошептал: «О, Господи Всесильный,
Зачем же я тогда ещё живу?»
Он видел, как пророк из Галилеи
С отцом несчастной в дом её входил,
И странный свет, невиданный доселе
Огнём небесным вспыхнул впереди.
И словно птицы радостно запели.
Он замер у окна, как неживой:
Дочь Иаира, вставшая с постели,
С улыбкою смотрела на него.
Открылась дверь, и ласковое «здравствуй!»
Сказал ему с порога Иаир,
И ввёл к себе парнишку-оборванца,
И как дитя его благословил.
7. Мытарь
С далёких призрачных времён
Известен град Иерихон,
Когда-то жило там одно семейство.
Хозяин как помочь – не знал:
Его жена была больна,
И на леченье тратил он все средства.
А тут как будто бы назло,
Когда болезни был излом,
Опять настало время для поборов:
Отнять последний чтоб сухарь,
К ним приходил один мытарь,
Его уже давно прозвали вором.
Завидев сборщика вдали,
Детишки к матери пришли,
А та едва дышать могла от боли…
И приподнявшись от одра,
Давай в бессилии рыдать
И проклинать свою злодейку-долю.
Когда ж мытарь предстал пред ней –
А звали мытаря Закхей –
То вместо грубых слов и оскорблений
Вдруг ящик с деньгами достал
И взять больную умолял,
И горько плакал, стоя на коленях.
Сердечко дрогнуло её:
- Закхей, в уме ли ты своём?
- В своём, - ответил он, - в своём всецело…
Я переполнен весь от чувств:
Был у меня вчера Иисус,
И я теперь другой на самом деле!
Иисус Христос так милосерд!
Пришёл в мой дом как мой сосед,
Такой меня Он чести удостоил!
И от меня кому беда –
Тому я вчетверо воздам,
Иначе я ногтя Его не стою!
Хозяйка слушала его,
Слегка качая головой,
Детишки громко хлопали в ладоши…
А муж Закхею руку жал
И даже не предполагал,
Что он таким окажется хорошим.
Так сборщик податей Закхей
Ходил по людям много дней
И раздавал всё то, что он награбил.
А мы, хоть верим во Христа,
Не потревожим и перста,
Чтоб в нашей жизни что-нибудь исправить.
8. Гефсиманская лилия
В ночном саду все запахи острей
И свет луны сильней сгущает краски,
Но не нашлось бы лилии белей
Чем лилия в пределах Гефсиманских.
Сиянье звёзд на нежных лепестках
В ночной росе хранило отраженье,
И дивный аромат в её устах
Всех опьянял до головокруженья.
В ту ночь она была в расцвете сил
И щедро аромат свой источала,
Когда Иисус по саду проходил
И вся природа трепетно молчала.
Цветы другие, росшие в саду,
Склонили как один пред Ним головки,
Но лилия, одна в своём роду,
Была, сказать по правде, не из робких.
Изящно распрямилась вдруг она,
Пусть Он увидит лик её прекрасный,
И насладится запахом сполна,
Что изливался благовонным маслом.
И в самом деле, Свой замедлив шаг,
Он посмотрел на хрупкое созданье,
И лилия в печальных тех глазах
Увидела смертельное страданье.
Увидела смирение Его…
И вдруг ей стало очень-очень стыдно
От гордости своей и от того,
Что лишь её одну здесь было видно.
Она зарделась, низко опустив
Своих тычинок бархатных ресницы,
И красный цвет, что тронул лепестки,
До самых уголков распространился.
С тех памятных времён из года в год
В саду увидеть можно Гефсиманском,
Как рядом с белой лилией цветёт
Её сестра в наряде ярко-красном.
Едва лишь только выглянет луна, -
Смиренно лепестки свои смыкает,
И в покаяньи молится она,
Взор кроткий Иисуса вспоминая.
9. Красношейка
Когда Господь Вселенную творил
И звёзды зажигал на небосводе,
Когда Он сад цветами засадил
И рыб пустил в серебряные воды, -
В один из дней раскрашивал Господь
Незримой кистью птиц – больших и малых
И в небо запускал пернатый род,
Одной лишь пташке краски недостало.
- Всё в воле Божьей, - думала она,
Сомкнув смиренно кругленькие веки,
Но Бог, давая птицам имена,
Ей вдруг сказал: «Ты будешь Красношейкой!»
Та удивилась: пёрышки её
На шейке были серыми, как крылья…
- Мне хочется, - Господь тут произнёс, -
Чтоб красные сама ты заслужила.
С тех пор прошли года, прошли века,
Эдемский сад присниться мог во сне лишь,
Но Красношейки пёрышки пока
Ни капельки одной не покраснели.
Рассказывая птенчикам в гнезде
Историю о сотвореньи мира,
Увидела она толпу людей,
Что возбуждённо проходила мимо.
Потом, когда рассеялся туман,
Увидел птичий взор её печальный,
Как на вершине Лобного холма
Те люди Человека распинали.
С разбойниками поступали так,
Но Тот, Кого теперь на крест подняли,
Был на злодея не похож никак,
Средь двух других, что до Него распяли.
В глазах – смиренье было и любовь,
И жалость к тем, кто смерть ему готовил.
Тот Человек прекрасен был как Бог,
Когда б ни столько ран, ни столько крови…
Она смотрела напряжённо вдаль,
Перед лицом жестокости немея:
Распятого до слёз ей было жаль,
Вот только плакать птицы не умеют.
Венец терновый на Его главе
В чело вонзался острыми шипами…
И вдруг, оставив гнёздышко в траве,
Она взмахнула лёгкими крылами,
И, полетев, приблизилась к Нему
И выдернула шип, что в бровь вонзился,
Исполненный невыразимых мук,
Взор благодарным светом озарился.
Тут капля крови с кончика шипа
Упала ей на серенькую шейку,
И в этот миг весь страх её пропал,
С которым так боролась Красношейка.
Когда она к птенцам вернулась вновь,
Их голоса до ночи не смолкали:
Они не знали, что такое кровь,
И что такое боль – они не знали.
У Красношейки пёрышки в тот час
Пурпурные на шейке появились:
Она в ручье купалась много раз,
Но так они с тех пор и не отмылись.
И даже у птенцов и праптенцов
Теперь такие ж красненькие шейки:-
Их заслужила, проявив любовь,
Отважная пичуга Красношейка.
10. Последний шанс
Его душа томилась в преисподней,
Хоть праведником он по жизни был:
Ни словом никому не делал больно,
А только всех жалел и всех любил.
Но вот настал момент освобожденья,
Когда Иисус Распятый в ад сошёл
И кающихся всех, без исключенья,
Освободив от уз, с Собой увёл.
Но праведник печалился немного,
Хоть радостью весь лик его сиял:
Родная мать не каялась пред Богом,
И Бог её с Собою в рай не взял.
И, подойдя к Его престолу, робко
У Господа за мать он попросил.
Но Бог сказал: «Не место, сын мой добрый,
В раю тому, кто лишь себя любил».
Но праведник, мученья ада помня,
И всей своей душой жалея мать,
Взывая к милосердию, упорно
Стал о её спасеньи умолять.
- Ну, хорошо, - Господь ему ответил, -
Я дам её душе последний шанс!
И повелел Он, чтобы ангел Света
Спустился в преисподнюю тотчас.
И вот она за ангела схватилась
И стала подниматься к небесам.
А за неё другие уцепились:
- И нам последний шанс! И нам… и нам!..
Не в силах скрыть, как было ей досадно,
Она других пыталась оттолкнуть,
И падали с проклятьями обратно
В бесовский мрак и дьявольскую жуть.
Чем больше в ад людей она вернула,
Тем ангел тяжелее делал взмах.
Но вот она последнего столкнула,
И сил не стало в ангельских крылах.
И падала под тяжестью греховной,
Туда, откуда нет пути назад…
Вот также мы своею нелюбовью
Мостим себе подчас дорогу в ад!
Но человек свободен от рожденья,
И коль сумеем мы стяжать любовь,
Появится надежда на спасенье
И вера в то, что будет с нами Бог!
11. Мария Магдалина
Среди садов прославленного Рима,
Среди плющом увитых древних стен
На площади Мария Магдалина
Рассказывала людям о Христе.
Они шептались, веря и не веря,
Что Божий Сын был распят и воскрес,
И даже император - сам Тиберий,
Призвал к себе Марию во дворец.
Он выслушал с насмешкой горделивой
О смерти и восстании Христа
И отвечал решительно Марии:
- Быть этого не может никогда!
В ответ она лишь только промолчала,
И с грустью посмотрев на гордеца,
Легко коснулась белого овала
Сверкающей поверхности яйца.
И протянув подарок, побледнела.
Ему же становилось веселей:
«Яйцо твоё скорее покраснеет,
Чем мёртвые заходят по земле!»
Подарок взял с улыбкою Тиберий,
Не принимая слов её всерьёз.
Яйцо ещё мгновенье было белым
И вдруг кровавым цветом налилось.
Дар речи потеряв, глазам не веря,
Склонился перед нею он тогда.
Вот так властитель Рима, царь Тиберий
Воочью чудо Божье увидал.
12. Два ослика
Старый осёл косточки грел на лужайке,
Тут молодой ослик к нему подошёл:
Старых ослов было всегда ему жалко
И разговор вежливо с ним он завёл:
- Знаете ли Вы, третьего дня что случилось? –
Злыми людьми распят был здесь Иисус!
Старый осёл голову поднял насилу,
Словно к его шее привязан был груз.
Хрипло в ответ ослику смог он ответить:
- Знаю, но Он нынче из гроба исчез…
Мне не понять, как это люди не верят,
В то, что Христос силою Божьей воскрес!
И без того ослика уши большие
Стали расти вдруг от услышанных слов.
Старый осёл лоб свой наморщил плешивый
И рассказал, как ему раз повезло:
Помню, когда был я ослёнком примерным
И не мечтал быть у кого-то в чести,
Выпало мне ночью Святое Семейство
Зимней порой в древний Египет везти.
Град Вифлеем было покинуть им надо:
Мать и Дитя сели на спину ко мне.
Я не могу ту передать тебе радость,
Что Божий Сын был у меня на спине!
Помню ещё, как все мы проголодались,
И как росла рядом смоковница там.
Ветви её неба как будто касались,
Ни одного не было снизу плода.
И подошла Дева к смоковнице этой,
Ветви её вдруг наклонились к земле!
Я не видал чуда такого на свете
И ничего слаще тех смокв я не ел!..
Старый осёл даже сумел послезиться,
А молодой скромно потупил глаза:
- Знаете, а я взят был у мамы-ослицы –
Это Иисус ученикам приказал.
Спину мою люди одеждой покрыли,
Под ноги мне ветви от пальмы легли.
Видел я, как все Иисуса любили!
И Он на мне въехал в Иерусалим!
Славя Творца, благоговейные звери
Верили в то, что было ясно без слов.
И только мы – те, кто погрязли в неверьи, -
Хуже порой даже упрямых ослов!
