02. Русская земля
Куда б меня ни занесла судьбина
И где бы на чужбине ни был я –
Всё грезятся мне русские долины,
Всё чудится мне русская земля!
Припев:
Русская земля да колос хлебный
И ручья живой прозрачный взгляд…
А в лесу соседнем выше неба
Сосны корабельные шумят.
А там, вдали, стыдливые берёзы
Босые ноги спрятали в траву…
И Господа благодарю я слёзно,
Что на земле, на русской я живу…
Смотрю я ввысь на небо голубое
И молится сама душа моя…
Хоть небо и в чужих краях такое, –
Мне видится в нём русская земля.
Не зря Сама Небесная Царица
Избрала землю русскую в удел…
И мне здесь посчастливилось родиться,
И Родины другой я б не хотел…
03. Севастийская дружина
В армянском городке с названьем Севастия
Была дружина в сорок человек.
Они таких побед в сражениях достигли,
Каких ещё не знал четвёртый век.
Но славою друзья гордиться не привыкли,
Неся достойно званье Христиан…
Вдруг в город, как чума, язычество проникло,
На воинов другой имея план.
Языческим богам отряд не поклонился,
И жертву приносить никто не стал.
Схватили их тогда и бросили в темницу, —
В темнице отреклись чтоб от Христа.
Но к Господу они с молитвою усердной
Воззвали, укрепил их чтобы Он…
Вдруг слышат глас с Небес:
— Кто до конца претерпит,
Тот будет в жизни будущей спасён.
Ни лесть, ни кандалы и ни битьё камнями
Решения не изменили их,
Тогда в морозный день
С них всю одежду сняли
И повели на озеро нагих.
А там, на берегу, топилась жарко баня, Теплом душистым воинов маня,
И вот один из них не вынес испытанья
И тяжкий Крест на баню променял.
Когда же стал мороз губительным для тела, —
С Небес пролился яркий свет рекой:
Он растопил весь лёд,
Вода вдруг потеплела
И стала как парное молоко.
Когда же Небеса их светом одевали,
В ту ночь один из стражников не спал,
И золотых венцов у них над головами
Он только тридцать девять насчитал.
И вмиг прозрев душой, взлелеял он надежду
Спастись с дружиной подвигом одним,
Он стражу разбудил,
Сорвал с себя одежды
И к воинам примкнул сороковым.
Мучители, поняв, что толку не добиться,
Им перебили голени тогда
И, водрузив тела святых на колесницы,
Решили их сожжению предать.
А самый молодой из мучеников смелых —
Его в дружине звали все «сынок» —
Один ещё дышал,
И жизнь боролась в теле
Со смертью, что скосила целый полк.
Родная мать его молила не страшиться,
Чтоб до конца он в вере пребывал,
И на руках своих несла за колесницей,
Пока последний вздох он не издал.
Подвижников сожгли, останки бросив в воду,
Чтоб христиане не собрали их,
И много ко Христу
Пришло тогда народу,
Воспламенившись подвигом святых.
Но вот, спустя три дня, епископ, как воочью,
Во сне увидел мучеников рать,
Блаженному Петру они велели ночью
Собрать останки и земле предать.
Взяв клириков с собой,
Сквозь темень шёл блаженный,
Не зная, как искать ему и где…
Но у самой воды вдруг замер, пораженный:
Все косточки светились на воде.
Епископ, помолясь, собрал благоговейно
Честные мощи воинов Христа…
По их примеру мы да не впадём в безверье
Под тяжестью несомого креста!
04. Божий человек (баллада)
В столетии четвёртом в древнем Риме
Жил со своей женой Евфимиан.
«Благочестивый» значит это имя,
Пришедшее от греков-христиан.
Евфимиан не придавал значенья
Богатству своему, числу рабов,
Тому, что он у цесарей в почтении,
Лишь уповал на Божию любовь.
Он каждый день кормил сирот и нищих,
За всех скорбящих Господа моля,
И в сутки только раз вкушал он пищу,
Со странниками трапезу деля.
И Бог давал сполна ему, сверх меры,
Но не о том он Господа молил:
С Аглаидой, женой своею верной,
Он много лет наследника просил.
Бог услыхал сердечные призывы,
И вот жена, как подошёл ей срок,
Евфимиану подарила сына,
И Алексием он его нарёк.
Родительское сердце ликовало,
И прославляла Господа душа,
Когда дитя умнело, подрастало…
И незаметно отрок возмужал.
Тогда Евфимиан с женой решили,
Что было бы женить его верней,
И девушку нежнее белых лилий
Нашли ему из голубых кровей.
И в храме Вонифатия святого,
Потупив взор, венчалась с ним она,
И было невдомёк им всем дотоле,
Что Алексий по духу был монах.
Когда ж пришёл он в брачные покои,
То, перстень обручальный сняв, сказал:
«Пусть будет Бог меж мною и тобою» —
И, шёлк персидский завернув, отдал.
И выйдя вон, он Рим покинул тайно,
Сел на корабль не узнанный людьми,
И к Господу воззвал всем сердцем так он:
«О Боже, сотворивший этот мир!
Ты вызволил из матерней утробы
Меня на свет, спаси ж от суеты!
Десного предстояния сподоби
Меня с Тобой, когда так славен Ты!»
И вот, оставшись в городе Эдесса,
Он всё раздал, что было у него,
И на крыльце церковном выбрал место,
Откуда подвиг начался его.
Все подаянья тут же раздавал он,
В неделю лишь однажды хлеб вкушал
И каждый раз со страхом небывалым
На литургии к Чаше приступал.
А дома мать с невесткой ждали чуда,
Ночами бдя, от мира затворясь,
И разослал отец рабов повсюду,
На поиски надеясь и молясь.
И видели рабы те Алексия,
Но не узнали: так он исхудал,
И милостыню кротко попросил он,
И господину раб монетку дал.
Семнадцать лет на паперти провёл он,
В молитве умной время не щадя,
И Божья Мать Свою явила волю,
К привратнику в тончайшем сне придя.
Она велела Божия человека
Ввести в Свой храм, где Ангелов был сонм,
Сказав, что угодил он Богу Света
И почивает Дух Святой на нём.
И указав перстом на Алексия,
Промолвила: «Се Божий человек».
И ввёл привратник в храм его насилу,
И был готов служить ему вовек.
Но скоро разнеслась молва людская,
Обрушив на него девятый вал,
И он решил бежать, куда — не зная,
Но только чтоб его никто не знал.
И снова на корабль взошёл он тайно,
Моля, пусть Бог творит по воле с ним,
И бурный ветер будто бы случайно
Занёс корабль с праведником в Рим.
«Благословен Господь!» — воскликнул странник, И в дом родной направил он стопы,
А там его отец седой и старый
Для нищих обустраивал столы.
При виде старца сжалось сердце сына,
Но он не смел себя ему открыть.
И разве мог теперь быть господином
Привыкший нищету свою любить?
Евфимиан уж был подслеповатым
И человека Божия не узнал.
Волнуясь, Алексий чуть хрипловато,
Ком прежде проглотив, ему сказал:
«Благословит Господь тебя, раб Божий,
И в Царствии Небесном наградит!
Ты принимаешь странников убогих,
И обо всех душа твоя болит.
Не откажи и мне ты в скромном крове,
Давая в пищу крохи со стола,
Тогда, быть может, странника другого
Господь утешит за твои дела».
И сердце старика затрепетало —
Он вспомнил сына: где-то он сейчас?
И Алексию кров немедля дал он,
И накормил с дороги в тот же час.
Так Алексий в родном остался доме,
Ещё сильней ужесточая пост:
Он видел мать, сражённую бедою,
И ту, которой счастья не принёс.
По вечерам рабы над ним глумились:
В лицо плевали, били по щекам,
На голову ему помои лили…
Но он во всём смирение искал.
Семнадцать лет провёл он в доме отчем,
Внимая Богу всей своей душой,
И прожитую жизнь однажды ночью
Он записал слабеющей рукой.
В соборе в день воскресный христиане
Из алтаря узрели дивный свет,
И голос был: «В дому Евфимиана
Отходит к Богу Божий человек».
Объятые благоговейным страхом,
Все люди пали ниц пред алтарём,
И крестный ход с Царём и Патриархом
Отправился к Евфимиану в дом.
Но сам хозяин был в недоумении:
В его дому никто не умирал.
И высказал тут раб предположение:
«Не тот ли нищий благодать стяжал?»
Евфимиан пришёл к нему и видит,
Что он почил с сияющим лицом,
Держа в руке свой рукописный свиток,
Который и поведал обо всём.
И плакали от радости и горя
Родители с безмужнею вдовой…
А люди исцеляться стали вскоре
От мира, что лилось с мощей рекой.
И жизнь свою оценивая, может,
Замедлим мы её нелепый бег…
Мы в этом мире все — создания Божьи,
А Алексий был Божий человек.
05. Две Марии (песня-баллада)
Жила в Египте девочка Мария,
Жила, цвела и, рано повзрослев,
В двенадцать лет ушла в Александрию,
Любовь своих родителей презрев.
И одержима ненасытной страстью,
Слыла Мария жадной до мужчин,
И все мужчины были в её власти,
Не устоял пред нею ни один.
Однажды, оказавшись у причала,
Где был корабль в дорогу снаряжён,
«Меня с собой возьмите! — прокричала, —
От скуки будет каждый мной спасён!»
Смеясь, мужчины согласились, дабы
В дороге веселее было им,
И в долгий путь отправился корабль
В великий город Иерусалим.
Был в Иерусалиме славный праздник —
Воздвиженье Честнейшего Креста,
Который обрели на месте казни
Спасителя и Господа Христа.
Мария, оказавшись в этом граде,
Решила храм Господень посетить,
Но шла она туда не Бога ради,
А чтоб опять кого-то соблазнить.
Когда Мария в этот храм входила
С толпою Бога ищущих людей,
Какая-то неведомая сила
Её вдруг оттолкнула от дверей.
Она опять протиснулась ко входу
И вот уже почти туда вошла,
Как в грудь её толкнул незримый кто-то,
И вновь она отторгнута была.
Но, так и не поняв, что это было,
Она опять влилась в людской поток,
И в третий раз неведомая сила
Марию не пустила на порог.
По сторонам сердито озираясь,
Икону вдруг увидела она,
Икону, где Мария, Та, Другая,
Была с Младенцем изображена.
И столько было боли в этом взоре,
Что сердце, где была одна лишь страсть,
Могло остановиться бы от горя,
Когда б к иконе этой не припасть.
Марию словно молния пронзила,
И поняла она, из-за чего
Мария, Та, Другая, не пустила
Её к Кресту, в храм Сына Своего.
И вспомнив жизнь свою в одно мгновенье,
Как цепь порочных адовых кругов,
Мария опустилась на колени
Под тяжестью содеянных грехов,
И распростёрла руки пред иконой,
И каялась пред Богом, не таясь,
А слёзы всё лились из глаз рекою,
С души смывая въевшуюся грязь.
И жизнь свою исправить обещая,
Она молила в храм её пустить,
И ей в ответ Мария, Та, другая,
Кивнула словно: так тому и быть!
И обретя в душе такую лёгкость,
Как будто невесомою была,
Мария вдруг почувствовала робость
И внутрь беспрепятственно вошла.
И видя Крест Страдания Господня,
Мария поняла, как милосерд
Ко всем, кто с покаянием приходит,
Христос-Спаситель, распятый за всех.
Она из храма вышла, понимая,
Что в этом мире больше нет её…
Теперь уже Мария, Та, Другая,
По-новому смотрела на неё.
И голос, от иконы исходящий,
Сказал Марии: «Перейди Йордан,
И если ты смирение обрящешь, —
Блаженное упокоенье дам».
И выполнила свой обет Мария:
Одна, в пустыне, сорок лет жила…
Вот так блудница из Александрии
И чистоту, и святость обрела.
06. Грузинская баллада
Считая годы как по чёткам
Заканчивался век седьмой.
Грузинский царский род почётный
Был славен молодой вдовой.
Княгини бархатные очи
И кроткий нрав, и белый лик
Всех, до руки её охочих,
Неудержимо к ней влекли.
Но Тагине не разменяла
Любовь к супругу своему,
И никому женой не стала,
Оставшись верною ему.
До смерти траурной одежды
Она решила не снимать,
И серебристый смех, как прежде,
В округе перестал звучать.
И опуская очи долу,
Закутываясь в длинный плат,
Она всегда спешила к дому
Тропинкой горной через сад.
Там ждали материнской ласки
И грустных песен по ночам
Её два отрока прекрасных –
Давид и младший Таричан.
И нерастраченной любовью
Она одаривала их –
Похожих на отца до боли –
Молитвы вознося за них.
Она о том молила Бога,
Чтоб не прельстил их этот мир,
И чтоб они ценой любою
Остались добрыми людьми.
Евангелие им читала
И в Божий храм водила их,
И незаметно прорастало
Зерно любви Христовой в них.
И Гласу Божьему внимая,
Что в их сердцах всегда звучал,
Со сверстниками не играли
Давид и младший Таричан.
Влекла их тайная молитва,
Служенье бедным и больным,
И быть бы матери счастливой,
Когда такие с ней сыны…
Но Феодосий – брат вдовицы,
Что был язычникам подстать –
Давно задумал у сестрицы
Её имение отнять.
Сперва он хитростью и лаской
Пытался убедить детей,
Что вера во Христа напрасна
И жить без веры веселей.
Но вырываясь из объятий,
Бежали к матери они:
Зачем, зачем родной их дядя
Нехорошо глядит на них?
И от предчувствий холодея,
Сказала мать ему тогда:
«Всё забери, что мы имеем,
Оставь нам – веру во Христа!»
И ночью, дом родной покинув,
С котомкой лёгкой на плечах
Ушла вдова. И с ней два сына:
Давид и младший Таричан.
Их путь лежал на юго-запад,
Где странников никто не знал.
И детям Тагине сказала:
«Господь нам испытанье дал.
Не бойтесь, коль мы - христиане, -
Бог не оставит нас в беде!»
И милосердные крестьяне
Их приютили в тот же день.
В то время как другие дети –
Князья, такие ж, как они,
На скакунах учились ездить –
Давид и Таричан одни
Пасли овец под солнцем жарким
За две лепёшки и за кров.
И только мать им было жалко,
Что всё худела от трудов.
К ней с пастбищ отроки спешили,
И хижина была как храм:
И вместе радостно им было
Молиться Богу по ночам!
Но Феодосий, чьё именье
Вдруг увеличилось стократ,
Теперь боялся возвращенья
Своих племянников назад.
Он думал, что они отнимут
Его именье, станут мстить…
И чтоб спокойно жить отныне –
Решил племянников убить.
И их искать послал повсюду
Он слуг-язычников своих.
И вот на пастбищах безлюдных
Те в пастухах узнали их.
Тут Феодосий следом прибыл,
Объятья отчие раскрыл
И добрым взглядом одарил их.
Но в сердце алчном дьявол жил.
Давид обрадовался дяде,
К нему навстречу побежал,
И в крепких дядиных объятьях
В мгновенье бездыханен стал.
Увидев меч в спине Давида,
Насквозь прошедший через грудь,
Решился скрыться брат из вида
И схорониться где-нибудь.
Он побежал быстрее лани
Своей судьбе наперекор
С одним единственным желаньем –
Чтоб матери уменьшить скорбь.
Ведь если и его настигнут,
Как пережить всё это ей? –
Смерть одного, другого сына,
Убийцу кровного детей…
Но отрока схватили вскоре,
Когда, запнувшись, он упал,
Рукой недрогнувшею к горлу
Тотчас приставили кинжал…
Он был как агнец пред закланьем,
Моля ему оставить жизнь,
Но беспощадные создания
На просьбу не отозвались.
И прошептал он, умирая:
«Я не уменьшил скорбь твою…
Прости, прости, моя родная,
Быть может, встретимся в раю…»
А пастухи, услышав крики,
На помощь бросились скорей,
Боясь зверей нападок диких
На кротких пастушков-детей.
Тут слуги стали торопиться,
Звать Феодосия, но он
Как вкопанный остановился –
Он был мгновенно ослеплён.
А мать бежала, задыхаясь,
Она поверить не могла:
Не то, быть может, услыхала,
Не так, быть может, поняла…
Казалось ей, что взором ясным
Сейчас развеют злой обман
Её два отрока прекрасных –
Давид и младший Таричан…
Не видел брат её ослепший,
С каким лицом родная мать
Шла ярким днём сквозь мрак кромешный
Глаза сынишкам закрывать,
Как над телами чёрной птицей
Кружила бедная вдова:
Ладонью гладила их лица,
Шептала нежные слова…
Не видел он, но сердце болью
Отозвалось внезапно в нём.
«Прости убийцу, - вдруг он молвил, -
Я каюсь искренно во всём.
Знать, надо было мне ослепнуть,
Чтобы душой своей прозреть,
И чтобы в ней Господь затеплил
Свет веры, а иначе – смерть.
И если Бог твой милосердный
Теперь помилует меня, -
Христианином стану верным!
Прости меня, сестра моя!»
И Тагине, боясь поверить
В произнесённые слова,
С любовью, что нельзя измерить,
Прощенье дать ему смогла.
Прощенье дать и примириться
С тем, кто нанёс такую боль,
И за убийцу помолиться,
Чтоб зрячим брата сделал Бог.
И кровью отрока Давида
Глаза помазала ему,
И Феодосий смог увидеть
Лицо, исполненное мук.
И слёзы потекли ручьями,
Смешавшись с кровью, по щекам,
И капли в бороде сияли,
Как будто в них играл закат.
Крестившись, он раздал именье
И нищим до кончины жил,
И с тайной верой во спасенье,
Во всём покаявшись, почил.
А Тагине жила в затворе
У храма Троицы Святой
С надеждой, что увидит вскоре
Своих детей в стране иной,
Где в сонме мучеников дивных,
Любви Христовой нас уча,
Сияют славою святые –
Давид и младший Таричан.
07. Вратарница (песня-баллада)
В девятом столетии от Рождества
Жила близ Никеи честная вдова,
Жила она в пору суровых годин,
И был у вдовы той единственный сын.
Ещё у вдовы той икона была:
Пречистая Дева, как солнце, светла,
И был у Пречистой Единственный Сын —
Младенец Иисус — всей земли Господин.
Хранила сей образ ревниво вдова,
Но иконоборцев настигла молва,
И к чудной иконе, что солнца светлей,
Коней еретики погнали скорей.
Её уничтожить задумали вмиг,
Но кроток и мирен Пречистой был лик.
Вонзил тогда воин в икону копьё,
И хлынула алая кровь из неё.
Поруганный образ честная вдова
Прижала к груди своей, еле жива,
И к морю бежала, молитву творя,
А небо окрасила кровью заря.
Вдова окропила сей образ слезой
И медленно в воду ступила ногой,
Простившись с иконой, поймала волну
И образ Пречистой пустила ко дну.
Вдруг видит, — о, чудо, — икона сама,
Поднявшись, ладьёй поплыла по волнам,
И огненный столп до небес высотой
Пролился струёй от иконы святой.
Однажды монахи из Иверских мест
Увидели столп высотой до небес,
К иконе на лодке поплыли они,
Но образ, казалось, монахов дразнил:
Он то приближался, то вновь уплывал,
Но Бог по молитвам его даровал:
Явилась Пречистая старцу во сне,
За ней чтоб без страха пошёл по волне.
Наутро монахи, на берег придя
И снова на море икону найдя,
Всей братьей молились, дав волю слезам,
И с верою старец пошёл по водам.
Икону сподобившись в руки принять,
Отец Гавриил стал её целовать,
Три дня и три ночи в часовне без сна
Молитвой живой прославлялась Она.
В часовне, где образ чудесный тот был,
Сладчайший источник целебный забил.
Икону Пречистой в собор отнесли,
А утром её на воротах нашли.
Наверно, в соборе не нравилось Ей,
И так повторялось в теченье трёх дней,
Явилась Пречистая старцу во сне,
Сказав, что не хочет заботы о Ней.
— Я буду Сама монастырь охранять,
Пока Я в обители — вам благодать! —
Так братья с Афона покой обрели
С тех пор, как икону на море нашли.
В девятом столетии от Рождества
Жила близ Никеи честная вдова,
Жила она в пору суровых годин.
Почил на Афоне монах — её сын.
08. Раскаявшийся грешник (песня-баллада)
В конце тринадцатого века
Среди Черниговских равнин
Стояла маленькая церковь,
Куда ходили мать и сын.
Отец, хоть был ещё нестарым,
Уже покинул бренный мир,
Но вот и матушки не стало,
А без неё и свет не мил.
Лишь только в церкви, пред иконой,
Мог сын утешиться сполна:
Была от матушки покойной
Благословением она.
Лик Богородицы Марии
Был вновь лампадой освещён,
Теперь он сам пред Ней молился,
Молитвой матери взращён
Но годы шли, и мир менялся,
И он о матери забыл,
Но всё ж, куда б ни отправлялся,
Он в эту церковь заходил.
И как-то раз, задумав злое,
Греховным помыслом прельщён,
Перед иконою святою
Привычно стал молиться он:
— О, Благодатная Мария! —
Он восклицал, — Господь с Тобой! —
Вдруг словно вспышка озарила
Лик Богородицы Cвятой,
Она смотрела прямо в сердце,
И он уже не помнил слов,
А из открытых ран Младенца
Живая заструилась Кровь.
— О, Госпоже, кто это сделал? —
Не мог узнать он голос свой.
С иконы отвечала Дева:
— Грехами ты распял Его!
И возопил от горя грешник,
И слёзы хлынули из глаз,
И жизнь его, как ад кромешный,
Ему открылась в тот же час.
И умоляя о прощеньи,
Он вспомнил вдруг родную мать,
И в то же самое мгновенье
Его коснулась благодать.
А Божьей Матери отрада —
С любовью миловать людей:
Она — Нечаянная Радость
Для тех, кто гибнет от страстей.
09, Печальник земли Русской (баллада)
В одной богобоязненной семье
Из знатного боярского сословья
Младенец родился – Варфоломей
В четырнадцатом веке близ Ростова.
Ещё во чреве матери своей,
Когда она храм Божий посещала,
Случилось, что дитя в один из дней
Во время литургии вдруг вскричало.
То было трижды: первый раз едва
Успел открыть Евангелие клирик,
На песне Херувимской и словах,
Что авва после «Отче наш» воскликнул.
Весь женский пол Марию обступил -
Та от испуга чуть жива стояла:
Ещё такого прежде не бывало,
Младенец чтоб в утробе возопил.
Придя домой, заплаканная мать
От мужа ничего не утаила
И строгий пост решила соблюдать
Пока Варфоломея не родила.
Всё выслушав, супруг её Кирилл
Увидел в этом чуде Божью милость,
И если будет сын, /что и случилось /, -
То Богу посвятить его решил.
Ну, а малыш стал дальше удивлять:
Ни в пятницу, ни в среду грудь не брал он,
И если вдруг вкушала мяса мать,
Тогда дитя и вовсе голодало:
Головку отворотит от груди
И вскинет к небу очи голубые…
И кажется Кириллу и Марии,
Что их дитя по-взрослому глядит.
Когда Варфоломей подрос слегка,
В нём кладезь милосердия открылся:
То выпустит кусачего жука,
Что под дубовой лавкой заблудился,
То, став постарше, встретит бедняка
И даст ему свою рубашку даром…
Ведь заповедь Господня так легка:
Ему и братьям мать о том читала.
Когда семь лет исполнилось ему,
Родители дитя отдали в школу.
Но сколько б ни давал труда уму –
Учитель был всегда им недоволен.
Варфоломей смышлёным вроде рос,
Старательным… Но - чтенье не давалось!
И в классе все над отроком смеялись,
Порой не обходилось и без розг.
Он всей душой стремился изучить
Писание, Псалтирь – святые книги…
Но буквы в слово не умел сложить,
Неся сей груз, как тяжкие вериги.
Стефан, брат старший, да и младший Пётр
Учились без труда: легко, успешно,
И отрок восклицал: «Какой я грешный,
Что грамоты не знаю до сих пор!»
В один из дней послал его отец
Разыскивать коней на дальнем поле.
Он шёл тропинкой узкой через лес,
И мысли были все его о школе.
Но ни на дальнем поле, ни вокруг
Пропавших жеребят не видно было,
Уже к закату солнышко клонило…
И тут Варфоломей увидел вдруг
Фигуру старца в чёрном облаченьи:
Под древним дубом он стоял, молясь,
И отрок, помешать ему боясь,
Остановился робко в отдаленьи.
Тот жестом подозвал его к себе,
Благословил и с доброю улыбкой
Спросил: «Что, чадо, надобно тебе?»
И тут Варфоломей, по-детски пылко
Открыл ему, что всей своей душой
Он грамоте желает научиться,
И попросил монаха помолиться
С надеждою и верою святой.
Монах возвёл глаза с молитвой ввысь,
И в светлый лик лицо преобразилось…
Варфоломея сердце так забилось,
Что слёзы почему-то полились…
И он, уже не помня, что шептал,
По-детски просто к Господу взывая…
И так они молились: млад и стар,
На Божье милосердье уповая.
Монах достал ковчежец, и со дна
Извлёк частичку маленькую хлеба:
Как знамение благодати с неба
Была просвирка отроку дана.
С благоговеньем хлеб святой он взял,
Что сладок был, как мёд из Палестины,
И черноризец так ему сказал:
«Постигнешь, чадо, грамоту отныне».
Когда ж в дорогу собираться стал
Блаженный старец, отрок, не желая
С ним расставаться, на колени пал,
У них остановиться умоляя.
Тот согласился и пошёл за ним.
И кони вдруг откуда-то явились…
Отец и мать навстречу вышли им
И гостю дорогому поклонились.
Но прежде угощения монах
Духовной пищи предложил вкусить им:
Раскрыл Псалтирь и, прямо как учитель,
Читать – Варфоломею подал знак.
Боясь начать, ослушаться боясь,
Перекрестившись, отрок начинает…
Знакомых букв таинственная вязь
Сплетается в слова… и он читает!
Читает! И душа его летит…
И голос всё увереннее льётся…
И вот уж мать от радости смеётся,
Забыв, что это всё-таки Псалтирь!
Когда же гость собрался уходить,
Родители спросить его решили
Про сына: как бы мог он объяснить
Тот троекратный крик на литургии.
И он, прощаясь с доброю четой,
Сказал, давая им благословенье:
«Ваш сын – обитель Троицы Святой,
И многих приведёт он ко спасенью».
Тут дивный старец вышел из ворот
И вдруг исчез… Пропал в одно мгновенье!
Лишь розовел за речкой небосвод…
Не Ангела ли было посещенье?
В те времена татарская Орда
Русь обложила данью непосильной.
Коснулась и родителей беда:
Пред ханом были все тогда бессильны.
И скоро разорённая семья
Покинула Ростовские предместья
И в Радонеж на поиски жилья
Отправилась, как многие семейства.
Стефан, брат старший, да и младший Пётр
Супружескую жизнь себе избрали,
И лишь Варфоломей не знал печали,
Что неженатым ходит до сих пор.
Один Господь, Чьё имя навсегда
Запечатлелось на скрижалях сердца,
Был, словно путеводная звезда,
Светившая Варфоломею с детства.
И он мечтал монашество принять,
Уйти в леса и жить во славу Бога…
Но мать с отцом просили подождать
И послужить им здесь ещё немного.
Варфоломей послушным был всегда
И волю стариков как Божью Волю
Воспринял со смиреньем и любовью,
Всего себя родителям отдав.
Их смерть была тиха, светла, мирна…
Покровский монастырь им стал приютом.
Монашество приняв в его стенах,
Они там и покой нашли под спудом.
Меж тем Стефан, брат старший, овдовел
И тоже стал искать уединенья,
И вот два брата приняли решенье –
Идти в леса искать себе удел.
По девственным путям судьба вела
Их в поисках заветного местечка,
И вдруг открылась местность им за речкой,
Которая как маковка была.
И на холме на этом средь лесов
Решили братья выстроить жилище:
Рубили ели, позабыв про сон,
Дары природы потребляя в пищу.
Пустыня. Ни одной души кругом…
Сбываются заветные желанья!
По их святым молитвам и старанью
Растёт церквушка рядом с шалашом.
Когда ж настало время освящать
Воздвигнутый трудами сруб еловый,
Тут молвил младший брат: «Тебе решать,
В честь праздника назвать или святого!»
Он даже не посмел ему сказать,
Привыкший волю отсекать всецело,
Что в честь Святыя Троицы назвать
Хотел бы он бревенчатую церковь.
Но в сердце сохранил Стефан своём
Родителей рассказ и слово старца,
И, улыбнувшись, он ответил братцу:
«В честь Троицы Святыя назовём!»
Но, может, не горела так душа
Стефана, как душа Варфоломея,
И, может, подвиг сей за шагом шаг
Не мог Стефан осилить в полной мере,
Но только, как его ни утешал
Варфоломей, как ни просил остаться, -
Стефан другую жизнь себе избрал:
В монастыре московском подвизаться.
Зато Варфоломей не на словах
От глаз людских в лесу уединялся
И вскоре с миром навсегда расстался,
Игумена для таинства призвав.
Пришёл игумен и его постриг
И имя Сергий дал ему по святцам.
Немногим было юноше за двадцать,
Когда настал тот долгожданный миг.
Благоуханьем дивным лес дышал,
И Дух Святой осиявал монаха…
А он себя молитве отдавал,
Стремясь к Творцу без ропота и страха.
Нередко гость захаживал к нему –
Медведь, с которым трапезу делил он,
А по ночам, прорезывая тьму,
Визжали и смердели злые силы.
Но непонятно, как в глуши такой
Молва о нём могла распространиться? –
Но вот пришёл один, пришёл другой
Отшельнической жизни поучиться…
И скоро уж двенадцать человек
Построили себе с ним рядом кельи.
Игумена другого не хотели
И упросили взять над ними верх.
Но и приняв игуменство, он был,
Слугою всем, на сан свой не взирая:
Шил, кашеварил, за водой ходил,
Колол дрова, усталости не зная…
Прощай, уединения пора!
Знать, не без воли Божьей так случилось,
И постепенно Маковец-гора
В обширный монастырь преобразилась.
Порою было нечего им есть,
И как-то раз монахи возроптали,
Ведь труд им приходилось тяжкий несть,
А сил без хлеба просто не хватало.
Ну, а просить – Игумен воспрещал,
Надежду лишь на Бога возлагая.
И вдруг в ворота кто-то постучал:
Кто там? – Повозки! Кто прислал? – Не знают…
В повозках – хлеб горячий, молоко,
И рыба, и различные припасы…
Молись – и всё управит Добрый Пастырь
Своею всемогущею рукой.
Однажды стали иноки всерьёз
Роптать, что далеко уж речка слишком,
Что тяжело таскать им водонос,
И надо было строиться поближе!
И руки свои к небу возведя,
Игумен Сергий так взмолился к Богу,
Что источилась перед ним вода,
Из-под земли ища себе дорогу.
Один епископ ехал как-то раз
В Москву, но по пути остановился.
На монастырь воззрев, перекрестился
И Сергию поклон послал. Тотчас
Игумен Сергий совершил поклон,
В ту сторону, за девять верст, ответный,
И удивлялась братия, как он
За девять вёрст всё видел и всё ведал.
Молва о нём, как бурная как река,
Неслась во все окрестные долины,
И вот пришёл мужик, держа в руках
Болящего единственного сына.
Но не успел он с рук спустить его,
Как отрок перестал дышать и замер…
Отец залился горькими слезами,
Не веря, что сынишка неживой.
В отчаяньи он старца упрекнул,
Что тот не оправдал его надежды,
Что лучше б его отрочек безгрешный
В своей постельке навсегда уснул!..
И Сергий, разделяя эту боль,
Хоть виноват пред ним он вовсе не был,
Готовый на прощенье и любовь,
Вознёс свою молитву тотчас к небу.
И дрогнула на мертвенных щеках
Тень от ресниц, сердечко застучало,
И ожило возлюбленное чадо
В мозолистых отеческих руках!
Ах, как отец его благодарил!!!
А сатана ещё сильнее злился:
Он изо всех своих нечистых сил
Разрушить монастырь его стремился.
И вот Стефан приехал навестить
Игумена. Увидел всё - и ахнул!
И дьявол мысли гордые вложить
Сумел тогда московскому монаху.
-Кто здесь игумен? – говорил Стефан, -
Не я ли первым основал обитель?
Но Сергий не искал ни этот сан,
Ни почестей. И всё, что брат увидел, -
Господь дал по смирению ему.
И, чтоб Стефан сумел достигнуть цели,
Он, не сказав ни слова никому,
Ушёл в чём был, куда глаза глядели.
И очень скоро на Киржач-реке
Построил Сергий новую обитель.
Но братия скучала вдалеке –
Она ведь так Игумена любила!
И сообща задумали они
Идти просить о нём митрополита
Сказав, что уж не могут больше жить так,
Когда их духовник вдали от них.
Митрополит тогдашний Алексий,
Их выслушав, решил, что будет верно
Игумена вернуться попросить:
Приказывать – он счёл излишней мерой.
Но Сергию что просьба, что приказ –
Он был всегда примером послушанья.
И вот настал тот долгожданный час,
Что следовал за длительным скитаньем,
Когда врата Обители родной
Открылись настежь пред смиренным старцем,
И всем хотелось плакать и смеяться,
Касаясь целованьем его ног.
Митрополит в летах преклонных был,
И для себя замену подбирая,
Давно уж выбор свой остановил
На Сергии. Но Сергий, не взирая
На этот раз не просьбу, а приказ,
Решительно от сана отказался.
Митрополит лишь только удивлялся,
Ну, кто б ещё решился на отказ?
Но Сергий, так любивший нищету,
Не захотел менять её на злато,
Он был по духу рядовым солдатом,
И Бог его возвёл на высоту.
Однажды рано утром, на заре
Игумен Сергий литургию правил,
Вдруг иноки узрели в алтаре,
Как муж какой-то служит рядом с Аввой..
Но в монастырь никто не приезжал,
И после службы вышел только Сергий…
И иноки почувствовали сердцем,
Что рядом с ним не просто муж стоял.
И тот, что посмелей, спросил тогда:
Скажи нам, отче, кто служил с тобою?
Не ангел ли? – Да, братие, не скрою,
Он помогает мне служить всегда.
И старец по смиренью своему
Просил о том не разглашать монахов.
И расходилась братия со страхом,
Не говоря об этом никому.
А между тем, татарская Орда
Заполнила, казалось, все пределы,
И тучей неизбежности висела
Над Русью Православною беда.
Бесправие, насилие врагов
Царили под Мамаевым началом,
А Русь многострадальная молчала,
Смиренно ожидая смельчаков.
И, наконец, один Великий Князь
Решил с поганым полчищем сразиться,
Но прежде, сев на белого коня,
Поехал в монастырь – благословиться.
То был Димитрий, в будущем - Донской.
- Благослови на бой, - сказал он старцу.
- Благословить на кровь не так легко,
Но за родную Русь нельзя не драться.
Молебен был отслужен. Сергий знал,
Что битва будет трудная с Мамаем,
И схимников двоих в подмогу дал,
Димитрию победу предрекая.
Благословляя на жестокий бой,
Шепнул ему: «Ты победишь, Димитрий!»
И, вдохновлённый, тот пошёл на битву,
Ведя своих героев за собой.
И в первой схватке схимник Пересвет,
Сразив мурзу-ордынца Челубея,
Пал от копья, лишь об одном жалея,
Что мало на себя он принял бед.
Пал схимник Александр Пересвет,
Был ранен и второй – Андрей Ослябя,
А Сергий всё молился неослабно
За тех, кого в живых уж больше нет.
И духом прозревая павших, он
Их имена произносил святые,
И кровь текла рекой, впадая в Дон,
Венцы им намывая золотые…
В тот день великий было Рождество
Пречистой Девы, что Своим покровом
Незримо покрывала всех, кого
Вела на небо с Поля Куликова.
И пусть победа дорого далась,
Но всё ж качнулось иго вековое,
И Русь Святая ожила душою,
Хотя с колен не скоро поднялась.
А Сергий жил в Обители своей,
Что вскоре стала Лаврой называться -
И ночью раз молящегося Старца
Свет осиял, что солнца был светлей.
Он только что акафист прочитал
Пречистой Деве, как спустя минуту
Увидел в неземном сияньи чудном
Её Саму. Тут в страхе ниц он пал…
В волнении дыхание зашлось,
А рядом с Нею – Иоанн и Петр,
Но к старцу прикоснулась Матерь Света
И молвила, и миро разлилось:
-Не бойся, Мой избранниче, но знай
Услышана твоя молитва ныне,
Обитель эта Мне теперь дана,
И будет Мой покров над ней отныне.
Сказала так – и стала не видна,
Лишь дивный аромат в убогой келье
Вновь убеждал, что Чистая Жена
Была здесь наяву, на самом деле.
Свидетелем сего стал ученик,
Что в ужасе не мог подняться с пола,
И преподобный Сергий вместе с ним
Всю ночь молились до седьмого пота.
И к Богу приближаясь всей душой,
Игумен восходил от силы в силу.
«Ваш сын - Обитель Троицы Святой» –
Не зря его так в детстве окрестили.
И вот теперь, жизнь долгую пройдя,
Он таял, словно свечка восковая,
И телом становился, как дитя,
Душою же, напротив, возрастая…
И было откровение ему, -
Узнал Игумен день своей кончины,
И братию созвал, чтоб самому
Определить приемника по чину.
Так Никону он Лавру передал –
Он был учеником его любимым, -
И Господу обет молчания дал,
Ведь у него ещё полгода было.
Не пропускал он службы ни одной,
Казалось, только службой и питался.
Но вот Игумен сделался больной,
И поняли: не станет скоро старца.
В последний раз собрав учеников,
Последнее всем дал он поученье:
Для каждого - немного добрых слов,
Для каждого – своё благословенье.
Кто даст теперь такую им любовь?
Кто их теперь утешит добрым словом?
Кто понесёт их немощи и боль?-
Как не ищи, им не найти такого!
С любовью глядя на своих детей,
Он утешал их в неизбывном горе,
А голос становился всё слабей,
Как будто растворялся в слёзном море.
И приобщился он Христовых Тайн,
И Господа призвав и Божью Матерь,
Всех чад Им поручив на все лета,
Закрыл глаза, себе уже внимая.
-В Твои я руце предаю мой дух,-
Он тихо молвил, обращаясь к Богу, -
К Тебе, Отец небесный, я иду,
К Тебе – моя последняя дорога.
*******
Там, где росли дремучие леса,
Где Маковец когда-то выбран славный,
Теперь есть город – Сергиев-Посад,
И в нём сияет Сергиева Лавра.
А в Лавре, средь других, есть белый храм,
И назван он в честь Троицы Святыя,
В том храме рака есть из серебра,
И мощи Старца в ней лежат честные.
С тех пор прошло уж с лишним шесть веков,
Но каждый день течёт река людская
В Обитель, на которую Покров
Небесная Царица опускает.
И слыша перезвон колоколов,
Я думаю: что с нами будет завтра?
Как надо жить, чтоб сердца вечный зов
Колоколами отзывался в Лавре!..
10. Смиренное дитятко (песня-баллада)
Ничто не предвещало дождика:
Жужжали сытые шмели…
Отец и сын из храма Божьего
Домой пшеничным полем шли…
Артемию — так звали отрока —
Пошёл тринадцатый годок,
Мать называла его «золотко»:
Такой послушный был сынок.
Он душою целомудренной
Cтарался Богу угодить,
Брал на себя работу трудную
И втайне мнил монахом быть.
Но вот гроза рукою властною
Вонзила меч в небесный щит,
И на глазах отца несчастного
Был отрок молнией убит.
В селе Веркола службы траурной
По нём решили не служить,
И раз Господь так покарал его,
То и в земле не хоронить.
Сие восприняли родители
С печатью скорби на челе:
Артемий их смиренный, дитятко,
Не может предан быть земле…
Но делать нечего, и ветками
Отец в лесу накрыл его,
А мать тайком, с двумя соседками,
Псалтирь читала за него.
С тех пор уже лет тридцать минуло…
И вот, едва растаял снег,
В лесу увидел диво дивное
Один достойный человек:
Там, где отец оставил отрока
И в руки Божии предал,-
Из света неземного сотканный,
Чудесный ореол сиял!
Когда же в Божьем провидении
То место клирик раскопал, —
Увидел тело он нетленное
И в нём Артемия признал!
И положили мощи Отрока
В тот храм, где он любил бывать,
И люди с самых дальних округов
Шли исцеленья получать.
И прекратилась эпидемия,
И зренье получил слепой…
А мы молитвами Артемия
Пребудем в Господе с тобой!
11. Петербургская подвижница (баллада)
В восемнадцатом веке средь вечных ветров
Петербург каменел над Невою…
Жил там певчий придворный - полковник Петров
Со своей молодою женою.
Как любил он её! А лелеял-то как!
Жизнь казалась им сотом медовым…
Но коварная смерть, ухватив за рукав,
Увела его властно из дома.
И осталась вдова двадцати шести лет
Одинёшенька в целой вселенной:
Мужа нет у неё, и детей тоже нет…
В чём теперь ей искать утешенья?
Всё земное забыв, даже имя своё, -
А в народе звалась она Ксенией, -
За спасенье души, дорогой для неё,
Раздавать она стала именье.
Говорили, что Ксенья лишилась ума,
Не оставив ни денег, ни крова,
И холодным дыханьем грозила зима,
Обнажая безжалостно кроны…
Ксенья в мужний костюм облачилась и всем
Заявила без тени смущенья:
Андрей Фёдорыч, мол, и не умер совсем,
То жена умерла его – Ксения…
В самом деле, для мира она умерла,
Во мгновенье став нищей, убогой,
И полвека почти подаяньем жила,
Уповая во всём лишь на Бога.
Горожане вначале смеялись над ней,
А мальчишки камнями бросались,
Но со временем кротость, присущая ей,
Разбудила в гонителях жалость.
Продавцы стали вдруг замечать, что едва
Она пряник брала у них только,
Как в почтённой вниманием лавке товар
Раскупался в мгновение ока.
А извозчики, если кому подфартит
С нею на облучке прокатиться, -
Знали точно: уж нынче им будет везти
С пассажирами царской столицы!
Кто давал ей одежду, кто деньги, кто хлеб,
От души проявляя заботу:
Башмакам её было наверно сто лет,
А костюм превратился в лохмотья.
Ей одних подаяний хватало б вполне,
Но лохмотьев она не меняла,
А из денег брала лишь «царя на коне»,
Да и то, что брала – раздавала.
Благодатная сила была ей дана,
И народ к ней всегда устремлялся:
Коль погладит больного ребёнка она, -
Непременно малыш исцелялся.
А когда над Васильевским островом ночь
Опускалась густою вуалью,
Ксенья словно летела из города прочь,
Увлекаемая звёздной далью…
Простирая ладони обветренных рук,
Возносила молитвы на небо,
Слёзно Бога прося, чтоб спасён был супруг,
Ведь он верующим почти не был…
А ещё по ночам, наложив кирпичей
В полудраный мешок за плечами,
Поднималась Блаженная с ношей своей,
По ступенькам строительным храма.
За ночь целую гору могла натаскать,
Хоть на вид и была худощавой,
Интересно строителям было узнать,
Кто ж так трудится Богу во славу?
Незаметные подвиги скромно неся,
Так жила, и душой возрастала.
И уже не понять было просто нельзя,
Что Блаженная Ксенья - святая.
Предсказаний немало слыхал Петербург,
Но теперь был он словно разбужен:
Временные преграды раздвинулись вдруг,
И пространство увиделось глубже…
Ксенья видела всё, что творилось с людьми,
Даже мысли, казалось, читала,
И порою пугал её красочный мир,
Где тепла и любви не хватало.
Открывалось ей виденье будущих зол
И убийства наследников царских,
- Реки крови кругом! Всюду кровь и позор! –
Так кричала Святая с острасткой.
А могла и напротив спокойно вести
Разговор у знакомых за чаем:
То девице сказала, где мужа найти,
То юродствовала, обличая.
А однажды бездетной знакомой своей
Говорит: «Ну, и что ты сидишь тут?
Там дитя твоё плачет, беги поскорей,
Да смотри, возвращайся с сынишкой!»
Та, всё бросив, скорей поспешила туда,
Где ей место она указала,
И, увидев толпу, поняла без труда,
Что Блаженная духом всё знала.
Там младенец, родившийся только, кричал,
Мать лежала, уже бездыханна…
А извозчик, что сбил её, тут же стоял,
От беды закрываясь руками.
И вернулась с младенчиком новая мать,
Вырос он ей на радость и старость,
Но таких предсказаний и не сосчитать,
Это – капелька, самая малость.
А когда за её отболевшей душой,
Что спасалась земными скорбями,
С неба Ангел в сияющей ризе сошёл, -
Петербург затопило слезами.
И воздвигли часовню над гробом её,
Чтобы каждый мог здесь помолиться,
И к Смоленскому кладбищу горе своё
Понесли и богач, и вдовица…
Панихиды служились одна за другой…
И теперь тот, кто молит усердно,
Получает поддержку и помощь Святой
Петербургской подвижницы Ксении.
12. Присяга
Я присягу давал - умереть за царя,
И теперь вот лежу, глядя в небо…
А на небе огнём полыхает заря
Над полями несжатого хлеба.
ПРИПЕВ:
Я на штык облака наколю,
Чтоб они не летели так скоро…
Помолитесь за душу мою
На девятый день и на сорок…
Вновь я к сердцу прижму талисман дорогой:
Пять иконок с молитвою в книжке -
Это благословенье царицы самой -
Жаль, что кровью испачкал… так вышло…
ПРИПЕВ:
Я присягу давал - умереть за царя,
За Отечество наше родное…
Подо мною всё дальше и дальше земля,
И всё ближе заря предо мною…
ПРИПЕВ:
13. Царская баллада (баллада)
В некотором Царстве-Государстве
Николай Второй стоял у власти
И с Принцессой Гессенской навечно
Был в любви и верности повенчан.
Александра или просто Аликс —
Так Императрица величалась,
А Царя, отца Княжон Великих,
Аликс называла просто Ники.
Старшая Княжна — их дочерь Ольга —
Красотой блистала, и не только:
Добротой, умом была богата
И имела множество талантов.
Дочь вторая, что звалась Татьяной, —
Не чета сестре на фортепиано,
Но умела покорить любого
И была любимицей Царёвой.
Третья дочь — красавица Мария —
Та любила рисовать Россию…
И глаза её, что синь впитали,
«Мариины блюдца» называли.
Младшая Княжна Анастасия
Вся была в сестёр: умна, красива,
И её, смешливую девчонку,
Во дворце все звали «пострелёнком».
Но Престолу нужен был Наследник,
Кто же знал, что будет Царь последним?
И душой болея за Россию,
Вымолила Аликс Алексия.
Он родился крепким, златовласым,
И за счастьем удалось не сразу
Распознать, что страшною болезнью
Наделён единственный Наследник.
Он терпел мучительные боли,
Для Царицы это было горем,
Ни в одном на свете государстве
От болезни не было лекарства.
За бедой пришла беда другая:
Грянула война тут Мировая.
Царь ушёл на фронт спасать Россию:
Он был смелый, мужественный, сильный…
А Царица, с ей присущим пылом,
В госпиталь дворец преобразила,
И солдат, что кровью истекали,
Бинтовала царскими руками.
Сёстры милосердия — Царевны —
Помогали матери бессменно,
И бойцы о боли забывали,
Даже смерть с улыбкою встречали.
Одолеть Россию невозможно
Во главе с Помазанником Божьим,
И враги, чтоб завладеть державой,
На Монарха выпустили жало.
Так, через предателей-агентов,
Поползли по всей стране легенды:
Дескать, Царь — тиран и кровопийца,
Спаивает, мол, его Царица,
А сама делами управляет
И врагам германским помогает.
И народ, доверчивый до прессы,
Западным поверил интересам.
Царь мешал любителям свободы
Завладеть страной и жить без Бога:
Он был слишком набожным и правильным;
И тогда пошла игра без правил.
Скоро разрушители России
От Царя избавиться решили,
А пока, чтоб было всё пристойно, —
Вынудить его сойти с Престола.
Только Царь был Господом помазан,
Значит, никаким земным указом
Не отнять помазания Христова,
Даже если Царь сойдёт с Престола!
Но закон безбожникам не писан,
И Царю позорный брошен вызов.
Окружённый трусостью и ложью,
Он один в тисках масонской ложи.
Мог ли Царь за царскую монетку
Превратиться вдруг в марионетку?
Потакать антихристовым слугам?
Разве в этом присягал он людям?
За народ он жизнь отдать готов был!
Но народ, врагами сбитый с толку,
Видно предвкушая перемены,
Выбрал молчаливую измену.
Николай отрёкся от Престола,
Но не стал изменником Христовым.
Этот выбор сделала Россия,
Император тут, увы, бессилен.
Флаг кровавый над страной подняли,
Царский флаг ногами затоптали
И в Сибирь Царя со всем Семейством
Выслали немедля под арестом.
Там, стяжав высокое смиренье,
Узники томились в заключении:
Царь с Царицей, дочерьми и сыном
Под охранным оком неусыпным.
Стражники, Царице зубы скаля,
Папиросный дым в лицо пускали
И изображали вдохновенно
Непотребства разные на стенах.
Но иным из жалости к Семейству
Не было знакомо чувство мести,
И они всегда искали случай
Хоть немного облегчить их участь.
Иногда Семья, по Божьей воле,
Церковь посещала под конвоем,
И простой народ в благоговении
Падал перед ними на колени.
И привычным стало заключенье:
Дети продолжали обученье,
Царь колол дрова, а вечерами
Вслух читал им прозу со стихами.
Но однажды, только все уснули
(Это было за полночь, в июле),
Сон нарушив и не дав умыться,
Их в подвал заставили спуститься.
Ноги у Царевича болели,
Царь его взял на руки с постели
И в подвал Ипатьевского дома
Снёс, как обещали, ненадолго.
А внизу, одной минутой позже,
Объявили приговор безбожный:
Нынче, по приказу власти новой,
Расстрелять Семейство всё Царёво.
Государь был главною мишенью…
В страхе обхватив отца за шею,
Алексий прижался хрупким тельцем
К милому, ещё живому сердцу.
Грянул выстрел. И второй, и третий…
Падали, как скошенные, дети,
И свинцом пронзённая Царица
Не успела и перекреститься…
Раздавались стоны Алексия,
И была жива Анастасия…
Их легко «избавили» от боли —
Заживо штыками закололи.
Слуг троих и Царское Семейство,
Да ещё собачку с ними вместе,
Сняв все украшенья, погрузили
И умчали на автомобиле.
Был подвал освобождён от пленных,
Только кровь кругом и дыры в стенах…
На одной из них — четыре кряду
Знака, как в мистическом обряде.
И гласила надпись каббалистов:
В жертву принесён был Царь Российский
Здесь по приказанью тайной силы
И для разрушения России.
А у ямы Ганиной убийцы
Скрыть хотели злостное убийство,
Выбрав место вдалеке от люда,
Позабыв, что Бог увидит всюду.
Долго сладкий дым стоял над лесом,
Весело справляли тризну бесы,
И от зверства страшного такого
В храмах кровью плакали иконы.
А потом за трапезой шакалы
Жжёной кровью яйца посыпали:
Лучше нет в обряде сатанистов,
Чем Царёвой кровью насладиться.
Головы заспиртовали в бочках —
И на поезд под покровом ночи,
Чтоб в столице перед властью новой
Дать отчёт об участи Царёвой.
До сих пор убийца, как ни странно,
В саркофаге возлежит пространном,
И народ к нему на поклоненье
В мавзолей идёт с благоговеньем.
Дом тот, как свидетель страшной смерти,
В ночь был стёрт спустя десятилетья.
И Россию нам за все деянья
Не отмыть теперь без покаянья.
14. Троны
Зал Александровский в Кремле
И три нетронутые трона,
Теперь на русской на земле
Нет императорской короны.
И Русь святую с молотка
Давно продали иудеи,
Но троны царские пока
Продать, по счастью, не успели
Один, побольше, - для царя,
Другой, поменьше, - для царицы
И третий замыкает ряд –
Туда б наследнику садиться.
И новой дорогой парчой,
Стоят обтянутые троны,
Как будто власти ждут иной
Под монархической короной.
Ну, а пока они пусты, -
Никто страной никто не управляет,
Народ на грани нищеты,
Что будет дальше – Бог лишь знает.
Но это только до поры,
И троны вновь царя дождутся.
И будут изгнаны воры,
С земли благословенной русской.
15. Святая дочь России царской (баллада)
У Людвига Четвёртого, что герцогских кровей,
И дочери Английской королевы,
Его жены Алисы, было семеро детей,
И среди них — отроковица Элла.
Была она возлюбленным созданием Творца,
Казалось, всё в ней было совершенно:
От тонких черт прекрасного и бледного лица
И глаз её бездонно-отрешённых
До певческого голоса предельной чистоты,
Умеющего прямо в душу литься,
И до её какой-то безыскусной простоты,
Которой невозможно научиться.
Мать Эллы слишком рано путь окончила земной,
И память сохранила впечатленья,
Как вместе с ней ходили дети в госпиталь весной,
Нося больным цветы для утешенья.
Алиса за короткий срок земного бытия
Привила детям чувство состраданья,
И сердце Эллы, чуткое ко всем людским скорбям,
Готовилось, казалось, к испытаньям.
А между тем пришла пора девице выйти в свет,
И свет померк: не слишком ли красива?
Таких красавиц, как она, во всей Европе нет,
А может даже, и в самой России!
И полюбил Великий Князь её за кроткий нрав,
И ей он стал дороже всех на свете.
И в Русской Церкви Сам Господь, навеки сочетав, Венчал Сергея и Елизавету.
Бывает нечто большее, чем плотская любовь.
Когда погибли брат с сестрой у Эллы,
То, видя мать, чей взгляд был — нескончаемая боль, Она детей иметь не захотела.
И Князь, узнав, что девушка дала обет святой,
Не отклонил о браке предложенья.
«Мы будем перед Богом целомудренны с тобой», —
Сказал Сергей без фальши и смущенья.
Гостеприимно распахнув объятия свои,
С любовью приняла её Россия,
И сердце протестантки преисполнилось любви
К тому, что Князь Сергей любил так сильно:
К простору необъятному нескошенных полей
И синеве пронзительной над ними
И к колокольным звонам белокаменных церквей,
Что ввысь стремились главами златыми.
Религиозность мужа не бывала напоказ,
Но, видя в храме, как он клал поклоны,
Елизавета делала изящный реверанс
И целовала вслед за ним иконы.
И незаметно сердце Православием зажглось,
Соединившись с верою глубокой,
И хоть отцу понять родную дочь не удалось,
Она не стала лгать себе и Богу.
И вот в субботу Лазареву, совершив обряд,
Священник преподнёс Дары Святые,
И новообращённая Небесного Царя
Вслед за супругом приняла Святыню.
Казалось, счастье надолго останется гостить
В семье высоких, чистых отношений,
Но Бог судил иначе, и земного счастья нить
Не выдержала тяжких искушений.
Сергей был губернатором Москвы в те времена,
Народ его любил за помощь бедным…
Но началась позорная японская война,
России не принёсшая победы.
И западных смутьянов революционный пыл
Перевернул сознание народа,
И начался террор по плану сатанинских сил:
«Долой Царя! Да здравствует свобода!»
Великий Князь был дядею Российского Царя
И, как глава военных гарнизонов,
Любовью неподкупною к Отечеству горя,
Пытался террористов урезонить.
Но злоба распустила метастазы далеко,
Дыша угрозой с писем-анонимок,
И колесо, запущенное дьявольской рукой,
Казалось, было неостановимо.
В тот страшный день, с тоскою безотчётною борясь,
Княгиня с мужем не могла расстаться…
«Но долг есть долг, — с улыбкою сказал Великий Князь, —
Предчувствиям не стоит доверяться».
И нежно проведя ладонью по её щеке,
Сергей ушёл. И холодом подуло…
А через пять минут раздался взрыв невдалеке:
Предчувствие, увы, не обмануло.
По виду своему Княгиня будто бы сама
Была мертва: лицо стены белее,
И неподвижный взгляд, казалось, не воспринимал
Того, что стало только что с Сергеем.
Лишь скорбные две складки появились возле губ,
Когда, забыв себя, Елизавета
Кровавые куски на свежевыпавшем снегу
Искала под обломками кареты.
Но даже и в прощальный день, во время похорон,
Их подносили, в гроб кладя неслышно…
И капала на пол церковный княжеская кровь,
А сердце было найдено на крыше.
Убийца Князя пойман был на месте в тот же час
И содержался в камере тюремной,
Когда к нему вдова пришла, не злобою томясь,
Не жаждою отмщения никчемной.
Она смогла простить его, но был приговорён
И не желал преступник снисхожденья.
И, слушая Княгиню, так и не услышал он,
Что нет без покаяния спасенья.
Без Воли Божьей волос с головы не упадёт.
Что делать, если рвётся там, где тонко?
Елизавете было жаль обманутый народ,
Как своего болящего ребёнка.
И в помощи ему она теперь искала смысл,
Предавшись Богу всей своей душою,
И с тайною надеждою вынашивала мысль —
Обитель милосердия построить.
В ларцах её серебряных — камеи и колье —
Подарки мужа и наследство рода…
Всё, чем когда-то радовалось сердце на земле, —
Пожертвовано было для народа.
И на Большой Ордынке засияли купола
Покровской церкви в древнерусском стиле…
И выросла Обитель та, и названа была
Во имя сестер Марфы и Марии.
Насельницы Обители Игуменье своей
С благоговейным трепетом внимали,
И люди, хоть однажды повстречавшиеся с ней,
Святой ещё при жизни называли.
Елизавета Фёдоровна, позабыв про сон,
Несла в больнице кроткое служенье
И тех, кто был врачами навсегда приговорён,
Выхаживала до выздоровленья.
Любовью озарённая, в последнем из людей
Она умела видеть образ Божий
И из трущоб вытаскивала брошенных детей
И тех, кому, казалось, не поможешь.
Под облаченьем инокини был не тонкий лён:
Она всегда носила власяницу,
И слишком уж короткий на дощатом ложе сон
Давал ей время вволю помолиться.
Однажды, незадолго до октябрьских годин,
Наставником духовным Митрофаном
Княгине был рассказан сон из четырёх картин,
Приснившихся ему довольно странно.
На тех картинах пламенем был Божий храм объят,
Царица Александра в чёрной рамке,
Архангел Михаил с мечом, его суровый взгляд
И Серафим, молящийся на камне.
Царица Александра приходилась ей сестрой,
Тем горше было сна истолкованье:
Россия будет в пламени, и с Царскою Семьёй
Её сестру ждёт скорое закланье.
Лишь богоносный старец, преподобный Серафим,
Ещё вселял надежду в Божью милость,
Но скоро над Россией стал сгущаться чёрный дым —
Всё точно по пророчеству случилось.
Свершилась революция, когда Российский Царь
Был вынужден отречься от Престола,
И объявился вождь в лице шпиона, подлеца,
Не верящего ни во что святое.
Он сам, когда Княгиня водрузила дивный Крест
На месте убиения Сергея, —
Он сам валил Распятие и хохотал, как бес,
Надев аркан Спасителю на шею.
И это вот чудовище, власть получив теперь,
На Русь Святую поднимало руку!
Вождь ликовал от вида обезглавленных церквей,
Иконы жёг и ненавидел русских.
Царь Николай Второй с Семьёй был сослан на Урал,
Сомкнулась и над Матушкой пучина,
Но и теперь Игуменья, коль Бог так попускал,
За всё благодарить сестёр учила.
Ей предлагали выехать на Родину отца,
Но Матушка отвергла эту милость.
«Я русская, — ответила, — и буду до конца
С моим народом, что бы ни случилось».
И вот красноармейцы из отряда латышей
На Иверскую, в третий день Пасхальный,
Пришли в Обитель Божию с оружием за ней,
Имея вид развязный и нахальный.
И дав на сборы Матушке каких-то полчаса,
Они курили, сплёвывая на пол,
А за окном Обители звенел весенний сад
И плыл от старых лип щемящий запах.
В далёкий путь Игуменью свою сопроводить
Келейнице Варваре разрешили.
Но как же было сёстрам боль утраты пережить,
Как повели их Матушку к машине?
По-детски горько плача, в миг один осиротев,
Они её никак не отпускали,
Покуда слуги дьявола, совсем не озверев,
Прикладами сестёр не оторвали.
Смиренно и безропотно свой восприняв арест,
Игуменья сестёр благословляла,
А Батюшка, роняя слёзы на наперсный Крест,
Молился, зная, что их ожидало.
В последнем наставлении велела жить она, Во всём на Волю Божью уповая…
Но вот взревел мотор, и храма белая стена
Качнулась на прощанье, как живая…
Потом был поезд, медленно идущий на Урал,
И встреча там с Великими Князьями.
Всю Царскую Династию в одном краю собрал
Тот, кто хотел расправиться с Царями.
Их было восемь узников, никто из них не знал,
Что где-то близко Царь с Семьёй томились,
Но каждый подсознательно одной развязки ждал
С тех пор, как жизни их соединились.
Келейницу Варвару предлагали отпустить,
Но та хотела дать расписку кровью
В том, что судьбу Игуменьи желает разделить
И с Матушкой останется до гроба.
Но вот и наступила ночь, когда их повезли
(А перед тем все вещи отобрали)
Под Алапаевск, к шахте. Звёзды яркие цвели,
И пел июль, купаясь в разнотравье.
Сначала избивали их и, «душу отведя»,
Вниз головою в шахту побросали,
Засыпали гранатами, а после, уходя,
Ещё камней и брёвен накидали.
Елизавета Фёдоровна, за врагов молясь,
Чтоб Бог простил неведенье им это,
На дне глубокой шахты, где стонал Великий Князь,
Помочь ему старалась перед смертью.
И разорвав апостольник на несколько частей,
Ему перебинтовывала рану…
Он молод был ещё, и в сыновья годился ей,
И звали его Князем Иоанном.
А у неё самой из ран давно сочилась кровь,
Окрашивая лоб и щёку красным…
Но, видно, так сильна была в ней к ближнему любовь, Что и до самой смерти не погасла.
Дышалось всё трудней, по шахте ползал едкий дым,
Но из последних сил лилась молитва,
Елизавете вспомнился вдруг Иерусалим
И храм святой Марии Магдалины.
И как она стояла, Православьем пленена,
Вдыхая ароматный дым кадильный…
«Ах, как бы я хотела, — вдруг воскликнула она, —
Чтобы меня вот здесь похоронили!»
И как Сергей, обняв её, счастливый и живой,
Смеялся изумрудными глазами…
«Сегодня был день Ангела Серёжи моего», —
Подумала Княгиня, угасая…
Ещё два дня из шахты песнопения лились,
В них слышалось благодаренье Богу
За полную скорбей, но удивительную жизнь,
Окрашенную верою глубокой.
И, волею Господнею, Избранница Его
И верная келейница Варвара
В том храме, в Гефсимании, без боли и тревог,
Нетленными мощами почивают.
16. Богоносная Россия
Были татары, были поляки, а вот теперь
Иго другое нашу Россию душит, как зверь.
Иго другое, да пострашнее, может, оно,
И на колени снова России встать суждено.
ПРИПЕВ:
Босоногая Россия, хоть приходится нам туго, -
Мы ещё начнём всё с чистого листа…
Богоносная Россия, не давай бесовским слугам
Распинать тебя, как некогда Христа!
Где твои косы, где сарафаны?.. Их больше нет…
Пробки, окурки, иглы да маты - с детских-то лет…
В каждой квартире есть свой растлитель - телециклоп
С виду незлобный, ловко берёт он души в залог.
ПРИПЕВ:
Встанем с тобою мы на колени, сердцем горя:
Будем молиться, чтобы Господь наш дал нам царя,
Будем молиться, чтоб наши дети были чисты
И чтобы души всех православных грели кресты…
ПРИПЕВ:
17. Птица белая (баллада)
В деревне русской Анемнясево
Жизнь протекала не спеша.
Своих сестёр и братьев нянчила
Матрёша — светлая душа.
Ничем девчушка семилетняя
Не выделялась средь детей:
Быть может, чуточку приветливей,
Быть может, чуточку добрей.
Семья перебивалась в бедности,
Отец всё время водку пил,
И в этой жуткой беспросветности
Никто Матрёшу не любил.
Когда она болела оспою,
Из-за чего лишилась глаз,
Мать даже не молилась Господу
И не давала ей лекарств.
Так, став незрячей, со смирением
Матрёша вновь училась жить…
Вздохнёт, бывало, с сожалением,
Что, мол, нельзя теперь, без зрения,
Как прежде, бабочек ловить…
Спустя три года, как-то вечером,
Матрёша нянчила сестру,
Та перегнулась опрометчиво,
Нечаянно выскользнув из рук.
В испуге девочка захныкала,
С крыльца высокого упав,
Матрёша в страхе следом прыгнула,
В объятья к матери попав.
Та на неё как зверь накинулась, —
Гнев злое сердце ослепил, —
И стала бить, не зная милости,
Слепую дочь за все провинности,
Пока не выбилась из сил.
Претерпевая боль телесную,
Та лишь взмолилась: «Заступи!
Царице Ты моя Небесная!
Дай умереть иль укрепи!»
И вдруг явилась Дева Чистая
На зов страдающей души:
Живая, светлая, лучистая —
С недосягаемых вершин.
Она с такой смотрела жалостью,
Что больно не было почти,
Хоть мать и била с дикой яростью
Матрёшу… Господи, прости!
Наутро (утро было серое)
Матрёша встать уж не могла
И с той поры до часу смертного
К одру прикована была.
Сперва родные ей не верили
И попрекали, что лежит,
Но укреплял её в смирении
Сам Бог, ведя в другую жизнь.
И находила утешение
В молитве скорбная душа:
Её акафистное пение
Лишь сон короткий нарушал.
Увечья получив от матери,
Матрёша больше не росла
И навсегда осталась маленькой,
Такой, как в десять лет была.
Шли годы… Долгим было шествие…
И вот приходит как-то к ней
Крестьянин, пильщик по профессии,
Превозмогая боль в спине:
— Совсем к работе стал негодный я,
Потрогай спину, вдруг пройдёт,
Небось ты Господу угодная,
Смотри, лежишь который год!
Она коснулась ручкой бледною —
И сразу стало хорошо,
И с этих пор со всеми бедами
Народ к Матрёшеньке пошёл.
Она, слепая и убогая,
Была поводырём слепых,
Ведя спасительной дорогою
Отчаявшихся и больных.
Но были там и люди низкие,
Из большевистского звена,
Донос — и вот в тюрьму Бутырскую
Матрёшенька заключена.
Но и в тюремном заключении
Она молилась день-деньской:
Неслось акафистное пение,
Подхваченное всей тюрьмой.
И следователь, мать которого
Она сумела исцелить,
Помог освободить Матронушку
И в дом увечных поместить.
И там, измученную, бедную,
Призвал Матрёшеньку Господь:
Её душа, как птица белая,
Взметнула ввысь, под небосвод.
Никто не знает, где схоронена
(Не сохранились письмена),
Но смертью связь не остановлена,
Она в молитвах слышит нас.
Имея к Богу дерзновение,
Матрёша молит за людей:
О наших нуждах, о терпении,
О даровании детей…
18. 37-й
Зима на пороге, Россия - в остроге,
Компартия правит страной.
Портретные нравы и «Сталину - слава!»
В тот памятный тридцать седьмой.
В Москве спозаранку в тюрьме на Таганке
Коль лязгнет замок - быть беде.
У митрополита лицо в кровь разбито
Охраной из НКВД
Когда в Петрограде служил Бога ради, -
Не думал отец Серафим,
Что немощным старцем в тюрьме подвизаться
Он будет, за правду гоним.
Зима бушевала, их было немало,
Когда всех по полю вели…
Команда «Огонь!» и на том полигоне
Навеки они полегли.
В Москве спозаранку в тюрьме на Таганке
Отречься Христа не смогли.
Снега Подмосковья алеют от крови,
Как будто там маки взошли.
Document Outline
02. Русская земля
