Дети и Церковь

Синдром «детей верующих родителей», или Почему дети уходят из Церкви

Сегодняшняя встреча посвящена детям в Церкви и тому, как детям в Церкви уцелеть, сохранить веру.

Тому, как верующим родителям не поссориться с растущими детьми. Тому, почему столько сложностей возникает на пути развития веры, – ведь и родители, и Церковь желают детям добра. Почему же сложности практически неизбежны?

«Детская религиозность не всегда перерастает в веру», – утверждение весьма оптимистичное. На самом деле около 70% детей верующих родителей в подростковом или юношеском возрасте покидают Церковь. Собственно, даже понятие уже появилось – синдром детей верующих родителей, синдром ДВР.

Почему так часто те, кто в Церкви вырос, провел там свое детство, ищут смысл жизни не в Церкви? Наверное, в первую очередь стоит обратиться к тем причинам, которые называют сами ушедшие. И первая из них, пожалуй, самая главная, это – психологическое насилие под религиозным соусом. То есть ситуация, когда религия становится одним из средств принуждения в семье. «Ты должен слушаться маму (папу, бабушку, дедушку)», «Не слушаться – грех», «Ты поступил плохо – запиши себя на исповедь», «Ты меня не послушался – молись, кайся, на колени, на горох» и т. д. Каждое воскресенье начинается с того, что всех детей надо поднять пинками, хотят они или не хотят, здоровы они или больны. Все должны идти в храм, а потом в воскресную школу. А потом ребенка еще будут ругать за то, что он не сделал домашнее задание в той же воскресной школе, например. Или за то, что ему там поставили двойку, потому что он не выучил, как соединяются две природы во Христе, скажем.

Бывают разной травматичности церковные субкультуры. И пока ребенок не может вырваться из этой системы, он это насилие, которое у него уже прочно идентифицируется с Церковью, терпит-терпит-терпит, а когда в переходном возрасте появляется возможность родителям возразить, первое, от чего он отказывается, это – от Церкви и нередко и от самой веры.

Сразу отмечу, что расцерковление и потеря веры – это не одно и то же, как мы все знаем. Но чем сильнее родители акцентируют внимание на внешней стороне религии, тем больше у ребенка уход из Церкви будет ассоциироваться с атеизмом. И в принципе акцент надо делать не на том, как детей в Церкви удержать, а на том, как не помешать им в нее вернуться. Пройдя переоценку ценностей, пройдя кризис подросткового возраста, пройдя духовные поиски юности, как им сохранить ощущение, что Церковь – то место, где хорошо, где тебя любят, где ждут, где тебе помогут.

Естественно, с насилием в семье, в приходской общине, в воскресной школе это совершенно несовместимо.

Очень серьезная угроза для веры ребенка – это расхождение между словом и делом, то есть когда родители говорят одно, а делают другое. Дети очень чутки к лицемерию, к такому несоответствию и понятно, что дети учатся не тому, что мы им говорим, а тому, что мы делаем.

Родители могут стать для детей примером лицемерия, примером внешней веры, которая не меняет жизнь, не меняет душу. Как только дети это замечают и осознают, они теряют доверие не только к родителям, но и к тому, что родители объявляют важным, в том числе, естественно, и к Церкви.

Еще одна очень частая причина ухода – это попытка ограничить мир ребенка православным гетто. Когда объявляется, что все мирское – это зло, мир лежит во зле, все – грех, общаться надо только со своими, православными и т. п. Те же проблемы у католиков, у протестантов. И эти 70% ушедших из Церкви детей –

это среднее значение для всех конфессий и деноминаций. Потому что это зависит не от самой веры, а от неправильного отношения к ней. И если ограничивать ребенка в контактах с внешним миром, начинается десоциализация, то есть он просто не понимает этого мира, он боится его. И в каком-то возрасте этот «внешний мир» становится интересным, запретный плод сладок. И тайком пообщавшись с этим внешним миром, ребенок обнаруживает, что оградить от этого мира родители его не могут. Даже если вы его отдаете в конфессиональную школу, все равно ребенок будет общаться со сверстниками вне школы, в социальных сетях и т. д. Конечно, особо упорные родители могут запретить ребенку пользоваться компьютером и интернетом, но тогда он вырастет совсем десоциализированным. И как он потом, повзрослев, будет в своей собственной жизни адаптироваться к миру? Большая вероятность того, что такой ребенок вырастет попросту социальным инвалидом.

Быть ребенком неофита

Часто такое происходит в семьях, где родители сами еще неофиты. Ведь многие из нас – православные в первом поколении. То есть взрослые сами православие изучали по книгам и хотели детей воспитать идеально. И детям, конечно, досталось. Быть ребенком неофита – это то еще испытание. В порядке вещей в таких семьях, например, перед причастием заставлять ребенка в год, в два не есть и не пить. И литургию обязательно отстоять от начала до конца – конечно, со всеми детьми. Ребенок еще и стоять-то сам не умеет – ничего, повисит в слинге, в рюкзачке, но непременно будет на всенощной, скажем. А бывает и жестче – мол, сказки читать опасно, сказки – это магия, а магия – это оккультизм, а оккультизм – это демоны, это бесы, и нечего детей учить бесовщине, читать нужно детские жития святых и детскую Библию.

К счастью, период неофитства проходит. И очень часто со временем у самих родителей происходит переоценка ценностей. И от таких вот крайностей они уходят, но теперь им нужно объяснить детям, что раньше они, родители, поступали неправильно. Признать, что в тех же сказках нет ничего страшного, что не окружают нас бесы повсюду, что не все светские люди служат дьяволу, что не все, что не в Церкви, это зло. Очень сложно это родителям признать, им кажется, что так они могут потерять авторитет в глазах ребенка. Родители начинают потихоньку давать детям большую свободу, а дети воспринимают это как лицемерие и действительно теряют уважение к родителям.

Лучшее, что можно сделать в такой ситуации – честно сказать детям: да, я был неправ, да, я многое понимал неверно, теперь я понимаю это по-другому, давай учиться вместе. Ведь родители тогда для детей авторитетны, когда они не боятся признавать свои ошибки. А если родители «всегда правы», а дети вдруг обнаруживают, что это не так – они просто перестают всерьез воспринимать родительские слова.

Если говорить о развитии духовном – это путь, который дети проходят вместе с родителями. Родители не являются знающими все по умолчанию. Мы проходим путь духовного развития вместе с детьми. Но хорошо, если родители были бы хотя бы на шаг впереди. Тогда взрослые могут многое проверить на себе и не экспериментировать на детях. Тогда родители не будут учить детей тому, чего сами не знают. Не будут заставлять их – желая, чтобы дети были лучше их – делать то, чего сами не делают.

«Заповеди блаженств – повторить!»

Немало ошибок можно совершить и на почве формализма, обрядоверия, которое неизменно приводит к потере смысла. Здесь есть две самых серьезных угрозы. Первая – это гипертрофированное внимание к внешней стороне религиозной жизни. Когда акцент делается на вычитывание правила, на соблюдение постов по типикону, на то, чтобы непременно впихнуть в детей определенный объем знаний. Чем это грозит детям? Тем, что они начнут вероучительные истины воспринимать как еще один предмет. Просто как еще один занудный предмет, который надо выучить, сдать и забыть.

Моя дочь училась в православной гимназии, причем это тот редкий случай, когда это не я ее туда отправила, а она сама захотела учиться именно там. Она съездила в паломничество со своими двоюродными сестрами, девочками из воцерковленной семьи, из православной гимназии. Дочери очень все это понравилось, и она сказала – не хочу учиться в обычной школе, хочу туда.

И с седьмого класса она училась в православной гимназии, полтора часа в один конец. Сначала и ей, и мне все очень нравилось. Я была рада, что кто-то и помимо меня занимается религиозным образованием ребенка, что дочь стала сама читать Священное Писание и т. д. Радость моя продолжалась ровно до того момента, когда мне зачем-то понадобилось одолжить ее экземпляр Евангелия. У него был такой походный формат, удобно было носить в школу. Я взяла книгу в руки, в ней куча закладочек, думаю: «О, как она вдумчиво читает, отмечает места, которые показались ей особенно важными». Но потом я прочитала, что на этих закладочках написано. «Зачет по притчам». Притчи пронумерованы. «Заповеди блаженств – повторить!» И тут до меня дошло, что Евангелие для нее стало чем-то вроде физики, географии… то есть перешло в категорию «сдать и забыть». Я ужаснулась, конечно. Мы поговорили с дочерью, я даже говорила с директором гимназии, в общем-то, очень хорошим священником, но, как все священники, совершенно замотанным. Приход, стройка, гимназия…

И получается, что когда мы стараемся впихнуть в детей максимум религиозных знаний, мы забываем об одном. О том, что дети запоминают только чувства. Ведь каждый из нас, вспоминая детство, в первую очередь вспомнит чувства. Мы забыли 90% того, что нам говорили родители. Но помним события, помним свои чувства, эмоции. Поэтому по большому счету цель религиозного воспитания – оставить в памяти ребенка чувство радости, любви. Если ребенок не выучит что-то из Закона Божьего – ничего страшного. Позитивные чувства помогут ему сохранить интерес, а потом разобраться, когда ему это будет действительно нужно. А если все, что останется у него в памяти от учебы в православной школе – это ощущение скуки, усталости, это его из Церкви уведет.

Не исключено, что он туда вернется. Часть этих детей, уходящих из Церкви, возвращаются, настрадавшись, выстрадав свою собственную веру, совершив свои собственные ошибки и пережив свои собственные трагедии. Но многих сложностей, с которыми они столкнутся, можно было бы избежать, если не пытаться впихнуть в них как можно больше религиозных знаний, как можно больше внешних религиозных обрядов.

Позже мы поговорим о том, где же, собственно, та мера церковности, которая нужна на каждом этапе взросления. Когда родителям нужно остановиться, притормозить? Главное здесь – понять, что лучше дать меньше, чем больше, лучше недодать, чем перестараться.

Бог как каратель или как Дед Мороз?

Но вернемся к родительским ошибкам в религиозном воспитании детей.

Еще одна угроза – искажение образа Бога, то есть когда Бог начинает восприниматься не как любовь, а как каратель, инквизитор. Бог, который только и ждет, когда ты сделаешь что-нибудь не то, чтобы тебя покарать. И родители воспитывают детей «в страхе Божием», как им кажется, из лучших побуждений. Но делают они так потому, что их вера такого… невротического характера. Они сами остаются в Церкви не из любви, не потому, что они стремятся к Богу, а чтобы избежать вечных мук, чтобы Бог не покарал их прямо здесь и сейчас. Чтобы дети не болели, не погибли, чтобы близкие были благополучны… то есть их держит страх. И этот страх они невольно передают своим детям. Но учитывая, что из детства мы выносим только чувства, это – надежный способ развить у ребенка невроз на почве религиозности или спровоцировать протест, который оттолкнет его уже не только от Церкви, но и от Бога. То есть Бог становится не любящим Отцом, а таким, знаете, отцом-деспотом. И очень часто это бывает в дисфункциональных семьях, о которых мы позже тоже поговорим.

Образ Бога может быть искажен и тогда, когда Бог преподносится этаким Дедом Морозом, который исполняет все желания. И если ты все правильно делаешь, Бог даст тебе все, что тебе нужно. Бог поможет тебе хорошо учиться, получить то, что ты хочешь от родителей. Но рано или поздно наступает момент, когда какое-то важное желание Бог не исполняет. Все. Бог не помог. Значит, Его нет. У детей это приводит к крушению той самой детской веры в Деда Мороза, где образ Деда Мороза накладывается на образ Бога.

Очень большой соблазн для родителей – переложить воспитание веры с семьи на Церковь. Потому что родители заняты, родители работают, родители попросту не знают, как детей воспитывать в вере, в благочестии. Но эту заботу можно переложить на приход, на батюшку, на воскресную школу. Однако если дети не получают опыта веры в семье, им этот опыт не привьет никто. Не должно быть разрыва между семейным воспитанием и церковным.

Если в семье ребенок не чувствует себя комфортно, Церковь будет им восприниматься как убежище. Но это снова поиск в Церкви не Бога, а возможности спрятаться от родителей, не быть наказанным и т. д. Очень часто так происходит именно потому, что не все благополучно в семье. Причем родители, даже неблагополучные, все равно хотят детям лучшего. Просто это «лучшее» они понимают по-своему. И неблагополучие в церковной жизни часто говорит о том, что неблагополучны отношения в семье.

Что такое дисфункциональная семья и как в ней выжить?

Что мы понимаем под здоровыми отношениями в семье? Во-первых, каждый имеет право быть самим собой. То есть никто не должен играть роль, никто не должен соответствовать некоему заданному эталону. Все могут быть разными, не опасаясь, что их за это могут отвергнуть. Мысли и чувства могут быть спорными для других членов семьи, могут вызывать несогласие. Это нормально. Потому что именно это позволяет конструктивно решать возникающие проблемы. И фундаментом является взаимное доверие. То есть ощущение того, что семья – это действительно те люди, которые помогут, поддержат, будут любить и в радости и в горе.

В дисфункциональной семье все строго наоборот. Потому что если здоровая семья объединена любовью и доверием, то дисфункциональная семья объединена страхами. С одной стороны, ее цементирует страх остаться в одиночестве, остаться без поддержки. С другой, у каждого из членов такой семьи есть свои страхи, которые побуждают их манипулировать друг другом. В такой семье обычно есть некто «самый главный», тот, кто диктует правила. Иногда этого главного нет, тогда ситуация это еще более осложняется постоянной войной внутри семьи. Воюют обычно детьми. И жизнь в дисфункциональной семье приводит человека к возникновению множества психологических проблем. Может привести к тяжелому неврозу, от которого человек будет избавляться десятилетиями.

Какие же семьи находятся в группе риска? Кроме семей, где есть алкоголики, наркоманы, семей, которые не смогли справиться с утратой, семей, в которых кто-то серьезно болеет и все вынуждены подстраиваться под потребности болеющего, это еще и семьи со слишком строгими религиозными нормами. «Слишком строгие» – это уже симптом нездоровья. Это – то самое «ты не имеешь права быть другим, ты должен быть именно таким, каким тебя видят родители в своем представлении об идеальном церковном ребенке». То есть ты должен играть роль идеального церковного ребенка. Соответственно, все остальные тоже играют роли членов идеальной православной семьи. В зависимости от своих представлений, или отказываются от всего мирского, или рожают сколько Бог пошлет, или реализуют еще какие-то представления, которые не соответствуют их реальным желаниям, возможностям, их психологическим склонностям. Слишком строгие религиозные нормы – это всегда признак неблагополучия. Потому что если у нас нет гибкости, у нас нет и возможности строить здоровые отношения. В том числе и с Богом. То есть отношения в семье – это прототип отношений с Богом. Недаром в Писании столько семейных метафор, недаром Бога мы воспринимаем как Отца, недаром отношения Бога с Церковью – это метафора супружеских отношений. И когда мы говорим о наших отношениях с Богом, об отношениях внутри общины, то, естественно, каждый привносит в эти отношения собственный опыт семейных отношений. Например, если человек считает, что отец – это тот, кто наказывает, бьет и по звуку, с которым он проворачивает ключ в замке, приходя с работы, нужно догадаться, насколько он злой, надо ли уже прятаться или можно еще попробовать подольститься, то и к Богу он будет относиться примерно так же. Потому что других отцов не бывает. В принципе, и взрослый человек, придя в Церковь с грузом такого деструктивного опыта взросления, может в Боге видеть тоже такого деспота и карателя. Но у взрослого человека есть шанс прийти в Церковь от противного. То есть наоборот – прийти искать настоящего Отца. Дети такой возможности не имеют, детей приводят родители. И дети естественным образом накладывают на Церковь модель своих семейных отношений. Поэтому именно доверие является основой веры.

«До-верие» предшествует вере. И если нет если базового доверия к миру, если нет доверия к родителям, то не будет доверия к другим людям и тем более не будет доверия к Богу. Потому что неоткуда человеку этот опыт доверия взять.

Посторонним вход строго воспрещен

Таковы вкратце признаки дисфункциональной семьи. И здесь мы видим много черт, которые мы можем найти, к сожалению, и в некоторых православных приходах. Во-первых, это – закрытая система. То есть людям «со стороны» демонстрируется одно, а внутри происходит другое, «чужим» видеть внутренние проблемы не позволяют. Границы между «своими» и «чужими» очень жесткие и непрозрачные. Потому что если границы сделать прозрачными, можно потерять власть. Власть должна быть внутри, а поэтому – «никого не впускать, никого не выпускать». Те, кто занимает более высокую позицию во внутренней иерархии, считают тех, кто находится у них в подчинении, фактически своей собственностью. Есть хозяева – есть рабы. Естественно, когда мы говорим о родителях и детях в такой семье, ребенок – это раб или собственность. Им распоряжаются, как хотят, его желания никого не волнуют. Потому что мама лучше знает, что ребенку хотеть. Ребенок вырастает и спрашивает: «Мама, я голодный? Мама, я замерз?» Потому что даже физические свои ощущения он неспособен адекватно оценить. Это приводит к полной потере контакта со своей эмоциональной сферой. В психотерапии детей из таких семей, выросших детей из таких семей приходится лечить годами. Потому что повреждения очень глубоки, они ранние, они довербальные. Травмируется ребенок еще в том возрасте, когда он для себя еще не может сформулировать, что с ним не так. То есть для него это – норма: когда им распоряжаются. Естественно, есть жестко фиксированные роли в семье. В зависимости от тех искажений, которые есть в семейных отношениях, дети в таких семьях выживают по-разному. Кому-то достается роль всеобщего примирителя. То есть папа с мамой все время скандалят, а ребенок должен быть миротворцем. Сам по себе ребенок никому не интересен, но он должен бегать между родителями, пытаясь их помирить. Поскольку все маленькие дети верят в свое всемогущество, то ребенок становится заложником этой ситуации. Он считает: «Если я буду себя хорошо вести, родители не разведутся». То есть ребенок принимает на себя ответственность за то, на что он повлиять не может. Потом, во взрослой жизни, этот выросший ребенок будет пытаться все за всех решать, быть всеобщим благотворителем, фактически быть всеобщей жертвой, при этом накапливая неудовлетворенность своей собственной жизнью. Такие люди, кстати говоря, очень часто идут в благотворительность. Потому что у такой личности очень сильна привычка жертвовать собой ради других, то есть осмысливать свою жизнь через кого-то другого.

Бывают и другие роли. Например, ребенок может быть козлом отпущения, тем, кто всегда виноват, тем, на ком срывают зло. Привыкнув к такой роли в семье, в Церкви такой ребенок получает поддержку. Потому что семья с очень строгими религиозными нормами и жестко деструктивная, скорее всего, выберет приход не либеральный, а фундаменталистский. И там ребенку объяснят, что он во всем грешен, во всем виноват, все мысли его неправильные, греховные, что надо все делать только по благословению. Он к этому привык в семье и для него это – норма. И та модель религиозности, которая у него формируется, не оставляет никакого места для радости. Поэтому из Церкви он, может быть, не уйдет, это слишком страшно. Он останется внутри этого религиозного гетто. Но, возможно, в какой-то момент внутренний конфликт станет настолько сильным, что ценой внутреннего кризиса, ценой невроза, ценой краха психического здоровья, ребенок – уже подросток или юноша или даже взрослый человек – разрушит эту модель религиозности. Редко в поисках настоящей веры, чаще всего – для того, чтобы почувствовать себя свободным, а у него свобода ассоциируется с отсутствием Церкви.

В таких отношениях очень важно поддерживать иллюзию семейного счастья. И во внешнем мире, и внутри семьи декларировать: «У нас проблем нет». Все проблемы игнорируются, поэтому не решаются. При этом любой, кто посмел нарушить эту игру в идеальность, подвергается обструкции, то есть отвергается членами семьи – вплоть до изгнания из дома. «Как ты посмел?», «Ты плохой сын, ты – плохая дочь». Потому что хорошие дети сор из избы не выносят. И тот, кто посмел обсуждать проблемы, становится виновником этих проблем. «Ты виноват. Ты меня спровоцировал, поэтому я тебя бью». Границы не дифференцированы. Если у влиятельного члена семьи есть проблема, виноваты в этом все. Никакого диапазона мыслей и эмоций нет. Либо черное – либо белое. Либо зло – либо добро, либо хорошо – либо плохо. Каждое из этих понятий наполняется смыслом внутри семьи и этот смысл с общепринятым может не совпадать. В такой семье исключена открытая коммуникация. То есть ребенку просто не у кого научиться тому, как обратиться к кому-то и получить поддержку. В результате ребенок не может молиться. Потому что молитва – это обращение к Богу с благодарностью, с просьбой, с жалобой, с возмущением. Молитва – это диалог. И если молитва становится вычитыванием правила – все. Родителям удалось на долгие годы вперед, может быть, и на всю жизнь, разрушить веру у ребенка.

Происходит это очень просто. Ребенок в школе получил плохую оценку. Например, готовился к контрольной, а получил за нее тройку. А должен-то получать только пятерки. И если отношения в семье здоровые, реакция на эту тройку будет такой: «Как жалко, ты столько готовился!» То есть родители сообщают ребенку: «Ну, ничего страшного, это не последняя оценка в твоей жизни». «Давай разберемся, почему так получилось. Ты волновался на контрольной? Или ты не готовился, а сидел в интернете?» То есть начинается конструктивный разговор.

Как то же самое происходит в семье дисфункциональной? Приходит расстроенный ребенок из школы. Расстроенный и тройкой, и тем, что он заранее знает, что сейчас начнется. Ему еще и страшно. Мама начинает обвинять его: «Я так и знала! Ты никогда ничего не делаешь!» Следующая итерация – вовлечение в конфликт других членов семьи: «Ты – такой же придурок, как и твой отец. У него тоже никогда ничего не получается, у неудачника! И ты будешь таким же неудачником, как он. Карьеры не сделаешь, денег не заработаешь!» К конфликту подключается отец, который отвечает: «Сама ты дура, ты меня доводишь, поэтому я пью, поэтому у нас денег нет. А была бы ты заботливая, а не такая же стерва, как твоя мать, то все у нас было бы по-другому». К конфликту подключается теща, оскорбленная в лучших чувствах. Дома начинается война. Ребенку впору залезать под стол с ощущением, что это все из-за него, это он все это спровоцировал. Да, потом взрослые вспоминают о бедном ребенке: «Это ты во всем виноват! Из-за того, что ты такой дурак, из-за того, что ты так плохо учишься в школе, мы все переругались! Это ты во всем виноват!» Все друг другу слили накопившиеся негативные эмоции, поборолись за власть. Кто-то же в этом конфликте победил: или отец хлопнул дверью и ушел к собутыльникам, или мать сказала: «Все! Больше я ничего не буду делать, никто меня не любит, никто не уважает!» А ребенок в любом случае остается в проигрыше. У него нет значимого взрослого, который дал бы ему этот опыт любви и доверия.

Иногда, правда, ребенку может повезти, и он встретит понимающего родственника, учителя, священника. Но это скорее исключение, чудо, а не закономерность. Я знаю детей, которые выросли в очень жестких и в очень нездоровых семьях, но не повредились рассудком, потому что, например, была добрая тетя, к которой можно было сбежать. Или, скажем, мама подруги, у которой можно отсидеться, с которой можно было поговорить открыто, которой можно было задать вопросы, невозможные в своей семье.

Если же не повезло ребенку с построением доверительных отношений, то сам он этих отношений искать не может. И, естественно, живет в постоянной тревоге, не способен говорить о том, что его беспокоит. Вообще лучше ничего не говорить, не чувствовать и не делать. То есть лучше быть «неживым». А если еще дается подкрепление на уровне сообщений в Церкви, что именно так и правильно, это смиренно, это аскетично, именно так и надо, то безрадостность такой веры в какой-то момент ребенка из Церкви уводит.

Взрослеющий ребенок: не навреди!

А теперь давайте попробуем подумать о том, каким образом все-таки на разных этапах жизни ребенка этих проблем избежать. Опираясь на то, что ребенку нужно на каждом этапе взросления, то есть на каждом этапе, влияющем так или иначе на его церковную жизнь. Что мы как родители можем ему дать, чего мы ожидаем от Церкви, чего мы ожидаем от ребенка? И начать мне хотелось бы с вопроса: чем детская вера отличается от взрослой? Детская вера, она какая?

Чаще всего взрослые отвечают: наивная, несамостоятельная, неосознанная.

Получается, что взрослая вера – осознанная, скорее, более реалистичная, в чем-то скептичная. Не воспринятая от кого-то, а рожденная собственной личностью.

Взрослые больше требуют каких-то подтверждений, чудеса. Дети, в отличие от взрослых, не ждут от веры дивидендов. Взрослыми еще движет страх быть плохим: если я не соблюдаю некие правила, Бог от меня отвернется. А ребенок об этом просто не задумывается. Пока взрослые ему это не объяснят. Вот это как раз о невротической вере.

У ребенка страх быть плохим бывает не только применительно к вере, но и в принципе, страх быть плохим в глазах родителей, то есть страх быть ими отвергнутым. А родители этим нередко манипулируют: «Если ты будешь плохо себя вести, я не буду тебя любить». Или «отдам дяде милиционеру, или сдам в детский дом» и т. п.

Это то, что подрывает безусловную любовь, которая дает и безусловную веру. А обусловленная любовь, любовь с условиями и веру нам дает с условиями. И именно поэтому очень часто говорят, что взрослая вера требует какого-то осязаемого подтверждения. Раз я отдаю, значит, я за это должен что-то получить взамен. Пока ребенок маленький, он выполняет условия, но делает он это с мыслью: «Вот вырасту и сам начну ставить условия. Детям, вообще всем тем, кто от меня зависит...» И когда этот радостный момент приходит, то условия выставляются всем, в том числе и Богу.

Обратите внимание. Все эпитеты, которые даются детской вере: «наивная», «неосознанная», «искренняя», «безусловная» … они все опираются на чувства. То есть ребенок изначально обладает некой искренней безусловной верой.

Если Бог есть любовь, то в этой любви он имеет возможность непосредственно взаимодействовать с Богом. Пока никакие условия Ему еще не поставлены. Поэтому именно на чувства мы должны опираться, когда мы говорим о том, как вообще воспитать в ребенке веру. Это не вопрос о том, какие жития святых и детские Библии лучше читать, можно и никаких, в общем-то. Можно рассказывать своими словами, можно отвечать на вопросы ребенка.

И, кстати говоря, очень тревожный признак, если у ребенка вопросов не возникает. Значит, или он вам не доверяет, или ему неинтересно. Поэтому для того, чтобы поддерживать детскую веру, нам нужно задействовать эту вот искренность и подлинность чувств. То есть постараться их ничем в Церкви не омрачить.

Фундамент детской религиозности закладывается, по большому счету, еще до рождения ребенка. Все начинается с тех представлений о семье, с той модели семейных отношений, с тех семейных установок, которые есть у родителей. С того, будет ли семья стоить открытые отношения или деструктивные. Будет ли семья следовать какому-то заданному образцу, например, идеальной православной семьи или будет нарабатывать свой собственный опыт семейных отношений. Похожи ли семейные сценарии у мужа и жены или у них эти сценарии конфликтуют между собой. По большому счету, этот вопрос для ребенка сводится к тому, а зачем вообще этого ребенка родили и кем родители его считают. Он – подтверждение их состоятельности как взрослых семейных людей? Он – объект любви? Он – то, что не дает браку родителей распасться? Он – собственность, он – вещь? Он рожден для того, чтобы в старости было кому пресловутый стакан воды подать? Родили его родители для себя или с пониманием того, что это отдельный человек, у которого будет своя жизнь, и что его рождение – не только их заслуга, но и Промысл Божий. Понимают ли родители, что ребенка они воспитывают не для себя, а для того, чтобы у этого самого ребенка состоялась жизнь?

То есть ребенок еще не родился, а фундамент церковного воспитания уже заложен. Ребенок родился. Если он родился в религиозной семье, то есть родители у него верующие, первый этап приобщения к Церкви – крещение, причащение. Его носят на богослужение с разной степенью фанатизма. Я, например, как-то всю пасхальную службу отстояла с двухлетней дочерью в рюкзаке. Вот как в десять вечера пришла, так мы и ночную литургию отстояли до утра. Повезло, она спокойно в этом рюкзаке спала. Уже через пять лет я не понимала – что со мной было? Зачем я это делала? Хотела, как лучше…

Может быть и другая ситуация, когда ребенок в Церкви растет. Например, у него мама – регент, папа – священник. Естественно, приходится создавать ему условия для того, чтобы он нормально себя чувствовал. Чтобы ему было где поспать, где поесть, с чем поиграть. То есть фактически Церковь для него становится частью его дома, его домашней среды. И это формирует совершенно другое отношение к Церкви.

Это тоже детская вера и она тоже далека от осознанности, но это – хороший фундамент. Если ребенку в Церкви комфортно, если родители его без конца не одергивают, если прихожане спокойно относятся к тому, что под ногами путаются дети регента, например. Но, по большому счету, ребенку в младенчестве нужна еда и любовь. В принципе, до года ничего больше ни родители, ни Церковь ему дать не могут. Но и в этом возрасте можно ощутить дискомфорт. Я думаю, все мы видели ситуации, когда кричащего вырывающегося младенца держат трое-четверо, и все равно его причащают. Вспотевшего, замученного. Его подняли, привезли, его, возможно, не кормили, не поили. Как это ни удивительно, до сих пор мне попадаются такие родители, которые считают, что совсем маленьких детей надо так строго в этом ограничивать. И таким образом у ребенка на уровне чувств закладывается: Церковь – место мучения. Он еще не понимает, что такое Церковь, не понимает, что такое причастие. Ему вообще все это пока безразлично, ему это даже объяснить невозможно. Благодать, конечно, действует на него независимо от того, что он понимает, но кто сказал, что этой благодати нужно добиваться насилием? Не лучше ли будет, если ребенок будет причащаться раз в месяц, а не каждое воскресенье, зато спокойно и радостно?

Церковь – это где маму ругают

Дети подрастают. Что нужно детям, когда они уже начали ходить, учиться говорить… Помимо заботящихся взрослых и общения, детям в этом возрасте нужно движение, им нужно осознать себя как отдельную от мамы личность. То есть это – начало формирования самостоятельности. Это – то самое знаменитое «я сам». И это – тот момент, когда самостоятельность начинает убиваться. К сожалению. Потому что дети все делают медленно, плохо, неловко. Что что-то будет разбито, разлито, порвано, сломано. Кто-то куда-то опоздает. Если это происходит в храме во время богослужения, реакцию наших дорогих единоверцев вы тоже представляете. Люди начинают шикать, а то и выговаривать. Мама нервничает. Если она боевая, то, возможно, найдется с ответом. А если она не боевая? Заплачет? Схватит всех своих детей в охапку и убежит? Но ребенок-то считывает эмоциональное состояние матери. Вот и еще одна порция негативных ощущений. Если в раннем младенчестве это было непосредственное физическое насилие, примененное к ребенку (даже если это причастие, насилие остается насилием), то тут добавляется еще и социальное давление. То есть, что Церковь – это место, где ругаются, где доводят маму до слез, место, где плохо. И зачем мы туда ходим, непонятно. Но вопросов в этом возрасте еще не задают, обычно, позже.

Что тут мы можем сделать для того, чтобы не отпугнуть детей не? Во-первых, понимать, что предел спокойного и сосредоточенного занятия одним и тем же делом для ребенка лет трех – это пять-десять минут. И исходя из этого планировать присутствие детей на литургии. То есть или они где-то рядом и заходят причаститься, или они зашли, вышли, побегали, позанимались чем-то своим, зашли, снова вышли. Или просто реже приводить их в Церковь. Пусть Церковь для них будет местом, куда хочется поехать, куда собирается вся семья. И пусть этот праздник бывает не очень часто, но останется именно праздником. Если же вся семья непременно едет в Церковь каждое воскресенье, значит, тут уже приход должен продумать, каким образом будет организован досуг детей так, чтобы это не мешало тем, кто молится на литургии. Ведь сразу возникает множество конфликтов. Кого-то раздражает, что дети орут и бегают во дворе. Или по храму. Кого-то раздражает, что шпыняют их детей. А кто-то сам шпыняет своих детей, я видела такие ужасные сцены, когда родители щиплют ребенка: мол, молчи. Так рушится не только вера, но и отношения с родителями, причем на долгие годы.

Поэтому, учитывая потребности возраста, даем детям то, что они могут делать сами. Что они могут делать сами? Например, с некоторой помощью родителей, могут свечку сами поставить. Когда уже говорят – помолиться. Пусть это будет просто просьба, чтобы у мамы, папы, братьев, сестер, бабушки, дедушки все было хорошо. Это они могут делать сами. Все. Перекреститься они, может быть, в три года могут. А может быть, и не могут еще. Их вера от этого не зависит вообще. Но детям в этом возрасте, кстати, интересно подражать. То есть в этом возрасте часто закладываются основы ритуальной религиозности. Потому что ребенок в этом возрасте учится через подражание. И ребенок будет повторять за вами и за другими. То есть учат его своим примером и тем, за что вы его хвалите, а за что не очень. И если очень хвалить вот эту ритуальную религиозность, то и закрепится, что вера заключается в том, чтобы положенное количество раз поклониться, перекреститься, в правильных местах на колени встать, строго по молитвослову вычитать все утреннее и вечернее правило.

В принципе, детей успокаивают ритуалы, потому что ритуалы создают ощущение предсказуемости жизни. И хорошо, если у ребенка внутри этой формализации достаточно свободы, достаточно радости. По принципу «сделал – и молодец, не сделал – ничего страшного». Иначе ребенок будет искать только родительской похвалы. «Если я буду все делать хорошо, Бог исполнит все желания». В ритуалах плохо еще то, что они убивают ту самую детскую веру, лишают непосредственности. Для ребенка в этом возрасте уже важно – быть принятым своей семьей, быть таким же, как все. В этом возрасте дети еще хотят быть такими же, как мама, как папа.

Возраст игры

Переходим уже к возрасту дошкольному, от трех до семи лет. В этом возрасте самое важное – отрыв от личности матери.

Ребенок учится общаться с другими людьми вне семьи. Появляются друзья в песочнице, в детском саду. Появляется опыт социальных отношений вне семьи. И в полный рост встают вопросы, связанные с самостоятельностью. Потому что если раньше это была инициатива ребенка – подражать и чтобы что-то получалось, сейчас уже от ребенка требуют: «Ты должен сам завязывать шнурки, сам есть, сам ложиться спать». То, что еще вчера делалось с помощью родителей, сегодня он должен делать сам.

При этом его желание сделать что-то самостоятельно иногда пресекается без объяснений. Хочет, например, ребенок один пойти гулять в лес. Родители: «Ты что, это опасно, там бандиты, там маньяки, там крутые обрывы, живым не вернешься». Или ребенок хочет сам сварить суп. «Ты обожжешься, ты порежешься». Это вместо того, чтобы сказать: «А давай ты мне сначала поможешь», то есть постепенно научить его тот же суп варить.

С одной стороны, от ребенка требуют самостоятельности, с другой – ему мало что позволяют делать самому. И желание быть самостоятельным, делать что-то самому пропадает. Зачем пытаться, если все равно желаемого не дадут, а то, чего не хочешь, делать заставят?

То же самое происходит и в плане религиозного воспитания. От ребенка требуют, чтобы он сам, например, читал молитвы: «Ты выучил «Отче наш», теперь «Отче наш» всегда будешь читать ты». У ребенка появляются обязанности, и его отношения с Богом переходят в категорию обязанностей. В один ряд – собрать разбросанные игрушки, помочь с уборкой, прочитать «Отче наш»… И появляется опасность, что вера перестанет быть верой. То есть вместо того, чтобы быть отношениями с Богом, вера станет в ряд каких-то рутинных для этого возраста обязанностей. Станет обыденностью, станет религиозностью без отношений с Богом.

В этом возрасте ребенок задает тысячи вопросов каждый день. И на эти вопросы надо отвечать. Не отмахиваться, не говорить: «Вырастешь – поймешь». Вопросы могут быть и о религии, они могут быть весьма неожиданными. Кощунственными даже с точки зрения родителей. На них надо отвечать спокойно, объясняя. У ребенка формируется картина мира. В эту картину мира входит и Бог. Соответственно, у ребенка должно сформироваться некое представление о Боге, картина Его отношений с людьми. Но без открытых доверительных отношений, это невозможно. Во-первых, ребенок не задаст тех вопросов, которые действительно его волнуют, а во-вторых, родитель не сможет ему ответить и не покривить душой. Все ведь должно быть правильно, все должно быть идеально.

Очень часто примерно в этом возрасте родители впервые пытаются вовлечь ребенка в приходскую жизнь. В воскресных школах бывают занятия для самых маленьких, для дошкольников издаются Библии, детские молитвословы и т. д. Очень важно понимать, что для ребенка в этом возрасте самое важное – общение. Внутри семьи и вне семьи. И если Церковь станет для ребенка средой общения, он вынесет оттуда чувство интереса, чувство эмоциональной привязанности. Поэтому в таком возрасте полезны не просветительские занятия. Они все равно ничего не запомнят. Максимум, что дети в этом возрасте запомнят: Бог – есть и Он нас любит. А, скажем, объяснить, что Отец, Сын и Дух Святой – это одно и то же, будет очень тяжело, потому что для ребенка «отец», «сын» пока еще понятия совершенно конкретные. Способность мыслить метафорами, аллегориями еще только формируется. Поэтому – минимум теории, максимум любви в церковных стенах. Пусть это будут какие-то развлекательные занятия, пусть дети вместе что-нибудь нарисуют, слепят, споют, спляшут, неважно. Это – возраст игры, и все, что вы хотите донести до детей, можно донести только через игру. А вся теория, которую вы в них попытаетесь впихнуть, я думаю, будет или благополучно забыта, или станет почвой для будущих неврозов.

Вырастить социопата? Легко!

Возраст игры сменяется возрастом познания. Дети идут в школу. И младший школьный возраст – тоже время непростое. Чего хотят дети, скажем, с семи до двенадцати, то есть до наступления подросткового возраста? Они хотят учиться. Они хотят познавать. Если, конечно, им повезло с учителем, и в первом классе желание учиться ребенку не отбили.

В этом возрасте начинается процесс именно интеллектуального познания. И это тот самый момент, когда можно наконец-то начать что-то рассказывать, объяснять.

Нужно помнить, что в этом возрасте начинается период сепарации от семьи. Для ребенка становится крайне важно дружить, быть авторитетным среди ровесников. И в этом возрасте ребенок обычно впервые сталкивается с религиозным образованием. Уже не только с воспитанием, но с образованием. Воскресные школы, православные школы, гимназии, лицеи…

И в детей стараются впихнуть максимум информации, забывая о том, что они все еще дети. Забывая об особенностях восприятия ребенком информации. Дети гораздо лучше запоминают то, в чем они сами непосредственно участвуют. Поэтому учебный процесс должен быть организован как интерактивное действие. Возможно, стоит подумать о том, что и религиозное образование должно быть организовано интерактивно, то есть не в формате уроков Закона Божия по образцу столетней давности. В том виде, как мы это реанимировали в 90-е. Но ведь даже с 90-х очень многое изменилось. Изменились способы подачи информации, изменилась информационная среда вообще. Сегодня совершенно другая концентрация информации. И да, у современных людей, и особенно у детей – клиповое сознание. Им объективно труднее, чем нам когда-то в их возрасте, читать толстые книги. Многим вообще трудно прочесть что-то длиннее поста в соцсетях. А кто-то только подписи к картинкам может читать. И это не функциональная неграмотность, это реакция на информационную перегрузку, на постоянную включенность в информационный поток.

Поэтому нельзя взять дореволюционный учебник Закона Божьего и принести его детям, которые с пяти лет в интернете общаются. Это вообще не для них. Правда, и сто лет назад такой подход был неэффективен. Сто лет назад революция была сделана теми, кто как минимум три-четыре года в обязательном порядке учил Закон Божий. И люди радостно сбросили с себя это бремя религиозности, потому что религиозность воспринималась именно как бремя, как обуза. Как насилие, за которое мстят тем, от кого это насилие исходило.

Итак, в этом возрасте знания нужно давать дозированно, побуждая при этом многое делать самостоятельно. Самостоятельно в чем-то разбираться, что-то готовить. Например, делать совместные выступления или вместе делать какой-нибудь самодельный журнал.

Некоторые родители не отдают детей в школу, предпочитая домашнее обучение. Дети учатся дистанционно, по интернету. У таких детей нет друзей; если они ходят в какие-то кружки, то, возможно, у них и появятся приятели, а если нет? Они целыми днями дома, около компьютера, мультики смотрят, какие-то видео-уроки по два часа. Чем это грозит ребенку, вообще безопасна ли такая форма обучения?

Если говорить о домашнем обучении в принципе, здесь очень много возможностей. У меня есть знакомая, которая своих детей именно в этом формате учит. И если родители серьезно вкладываются – не деньгами, а личным временем, личным участием – то этот формат обучения обеспечивает высокое качество образования. Он не ограничивает круг общения, потому что у детей остается больше времени и сил на дополнительные занятия. И если эти дополнительные занятия выбраны в соответствии с интересами ребенка, то дети социализируются в кругу тех, с кем у них общие интересы. Если же ребенок никуда не ходит, нигде больше не занимается, есть только он и интернет, естественно, это приводит к десоциализации. То есть делает ребенка социопатом, который может поддерживать виртуальное общение, но испытывает дискомфорт в общении с живыми людьми. Ребенок пропускает этап непосредственного общения с другими детьми на уровне песочницы, а потом пропускает еще более важный этап становления вообще всей системы социальных отношений – начальную школу. А способы строить отношения с окружающими человек усваивает еще до подросткового возраста. Да, в подростковом возрасте они трансформируются, но кардинально уже ничего не меняется. Поэтому если ребенка посадить перед компьютером и не организовать ему дополнительные занятия и общение со сверстниками, это скажется на нем очень плохо. Но знаний он, возможно, получит больше, чем его сверстник, который ходит в школу. Хотя бы потому, что информацию в формате домашнего обучения можно удачнее компоновать, более гибко подстраивать программу обучения под индивидуальные биологические ритмы ребенка.

Но и школы бывают разные. Есть школы, в которых действительно учитывают возрастные потребности и строят занятия так, чтобы детям было интересно, чтобы они максимально были вовлечены, а есть школы, в которых все как сто лет назад. Учитель вычитывает те же самые уроки, по той же самой тетрадочке, которую подготовил, выпустившись из пединститута, задает одни и те же домашние задания, задает одни и те же вопросы на уроках. Чему у такого учителя могут научиться дети? Известно, что лекционная информация усваивается максимум на 20%, а дети еще меньше усваивают. Потеря интереса приводит к тому, что учиться им становится труднее, им нужно себя преодолевать. И часто ребенок теряет интерес к любой созидательной деятельности вообще. Если ребенку интереснее в компьютерные игры играть, чем учиться, к девятому классу он ничего уже хотеть не будет: «Кем хочешь быть?» – «Никем».

То же самое происходит и в религиозном образовании. Когда процесс обучения пытаются регламентировать, проводить занятия по строго заданной схеме, по некоему стандарту религиозного образования. Не учитывая конкретных детей, которые собрались здесь и сейчас в этой комнате, не учитывая традиций конкретного прихода, не учитывая даже собственной личности. Того, например, как вам, преподавателю воскресной школы, комфортнее общаться с детьми, чтобы быть максимально искренним, максимально открытым человеком.

Место детей в храме: как организовать?

Как организовать обучение, если детей мало, и все они разных возрастов? Насколько вообще эффективны группы по 2-3 ребенка? Это зависит от возраста детей. Для совсем маленьких групповые занятия вообще не эффективны. Поэтому если вы хотите детей чему-то именно научить – надо пытаться объединять детей по возрасту: младших школьников, подростков.

А что же делать многодетным, которые приезжают рано и задействованы в литургии или тем, у кого дети у них алтарники? Понятно, что маленькие дети еще до окончания литургии уже на стену лезут. Выход один – организовывать в Церкви пространство для комфортного существования детей. Где они могли бы поиграть, поспать, поесть, побегать. Если негде побегать, то можно поставить шведскую стенку, турники, тренажеры. Нужно, чтобы у детей было место для активности и были люди, которые за ними присматривают. Другого выхода нет.

И, конечно, у детей должны быть каникулы и в воскресной школе. Более того, часть занятий в воскресных школах по-хорошему должна бы быть построена, как творческое или культурное мероприятие. Дети в процессе созидания и учатся лучше, и запоминают больше. Поэтому очень хорошо раз в месяц вместо занятий готовить, например, спектакль по поводу предстоящего праздника, или придумать какой-то квест и т. п.

Зачем вообще родители отдают детей в воскресную школу? Чтобы у взрослых совесть была спокойна, мол, они сделали все для религиозного воспитания своего ребенка.

Это – один из пунктов, которые непременно совестливые родители обязаны выполнить. В идеале, содержание занятий в воскресной школе должно быть привязано к потребностям возраста ребенка. То сеть младшие школьники там играют и общаются со сверстниками. И мы можем предложить им содержание игр, которое поможет им любить Бога, любить своих ближних, чувствовать, что Церковь – это тоже дом. И что община – это тоже семья. И прекрасно, если ребенок охотно идет в воскресную школу и предвкушает хорошее общение, и нормально, что у него это никак пока не связано с благочестивыми целями, – не по возрасту еще такие цели. Плохо, если ребенок говорит, что ходит в воскресную школу, чтобы мама была довольна, не ругала его. Это означает, что у него уже потерян смысл церковности. То есть она исключительно на внешних подпорках держится и обязательно рухнет. Еще хуже, если ребенок начинает повторять взрослые слова, несвойственные его возрасту. Это означает, что ему все это вообще не нужно, но его уже научили стандартному ответу. Научили изображать идеального ученика воскресной школы, играть эту роль.

«А вдруг буддисты были правы?»

У детей постарше актуализируется потребность в познании и, в идеале, ребенок идет в воскресную школу, чтобы узнать еще что-то интересное о Церкви, о Боге, о людях в Церкви. Получить ответ на сложные вопросы, которые ему непонятны. В этом возрасте, например, детям интересно, почему Бог позволяет несчастьям случаться, допускает смерть, болезни.

Мне задавали вопрос о ребенке 11 лет, который говорит, что не хочет ходить в храм, что ему там скучно, он не может себе найти применения на службе и с которым не работают все эти благочестивые разговоры. И он говорит: «А что, если на Страшном суде выяснится, что правы были буддисты, и все эти посты и длинные службы были зря?»

Какой хороший ребенок! Просто молодец! Здесь родителям нужно отвечать, опираясь на веру, но без категоричности. Ответить, что все, кроме православных, попадут в ад – значит, укрепить страх быть недостаточно хорошим. А страх – не лучшая основа для любви. Боящийся несовершенен в любви. Очень хорошо, что ребенок честно говорит, что ему скучно, что ему нечем себя занять. Это означает, что доверительный контакт все-таки есть. Боялся бы родителей – не сказал бы. Родителям нужно позволить ребенку в этом возрасте попробовать ему самому определить меру своей церковности. Когда ходить, когда не ходить, чем заниматься в церкви и т. д. Кроме того, в этом возрасте, с семи до десяти лет дети начинают ходить на исповедь. И как раз в это время может или сформироваться, или разрушиться подлинное чувство покаяния, вообще понимание того, зачем мы это исповедуемся. Как мы это делаем, что нам это дает. И если ребенку всучить список его проступков, записанных мамой, и сказать – иди, отчитайся, и пусть тебе будет стыдно перед батюшкой и перед Богом, то он сам не научится осознавать неправильность своих поступков, не почувствует необходимость раскаяния, готовность к проступкам не возвращаться, веру в то, что он будет прощен за них. А какой смысл идти на исповедь без уверенности в том, что каждый может быть прощен?

В этом возрасте батюшка должен быть для ребенка авторитетом, не только родители. А еще – учителя в школе, руководители кружков, в которые он ходит, тренеры спортивных секций. Это тот самый возраст, сепарации, когда ребенок осознает, что он принадлежит к семье, но знака равенства между его личностью и родительскими нет. Он такой, а родители могут быть другими. Естественно, он должен опираться на внешние авторитеты, которые позже станут важнее родительского. Это постепенный процесс отделения, взросления.

Но, конечно, потребность в любви родительской, в приятии по-прежнему очень важна. Очень важно, что тебя любят безусловно, принимают, поддерживают. И, кстати говоря, очень важный опыт подготовки к этому возрасту, когда ребенок начинает исповедоваться, – то, как родители реагируют на проступки и непослушание ребенка. Наказывают, бьют, объявляют ему бойкот? «Ты меня обидел, я с тобой не разговариваю»? Тогда все это перенесется и на отношения с Богом. Потому что реакция на проступки записывается у человека в сознании. Если нас, например, все время за проступки бить, мы будем ожидать удара, мы будем прилагать усилия для того, чтобы либо скрыть, либо, если казнь неотвратима, как-нибудь перетерпеть – например, ценой деперсонализации. И все вокруг начинает восприниматься просто, как кино, в котором мы не участвуем. Это – серьезный симптом психического расстройства, до которого может довести семейное насилие. Если же ребенок видит, что родители огорчаются из-за его проступков, ругают его, но прощают, и их «не делай так больше, пожалуйста» – это не как угроза, а пожелание, то ребенок поймет, что, да, в принципе можно сделать что-то не то, можно попросить прощения, может быть, даже поругают, но потом все равно простят. И без этой веры в то, что потом все равно простят, невозможна метанойя. Человеку нужна вера в то, что он заслуживает прощения, что на самом-то деле он хороший. Может быть, сейчас кажется, что он плохой, но на самом-то деле он хороший. И Бог знает, что он все равно хороший, и его все равно любят, безусловно любят. Только в этом случае ребенок подойдет к вопросу покаяния осознанно. И это очень важный момент, на котором в принципе завязано многое в церковной жизни. Потому что вопрос, как исповедоваться, он и для многих взрослых людей загадочен, непонятен или страшен, или, наоборот, скучен. Это если пришел, оттарабанил список привычных грехов, тех же самых, что и в прошлое воскресенье, и в позапрошлое, и вообще все последние пятнадцать лет. Уже и священники говорят своим прихожанам: «Сколько можно, три конфетки в среду, бутерброд с колбасой в пятницу, потому что перепутал день».

Что делать, если ребенок не хочет ходить в воскресную школу?

Возвращаясь к теме воскресных школ, – в них не должно быть никаких домашних заданий, кроме творческих. Если задавать что-нибудь учить, что-нибудь писать, это встанет в один ряд со школьными предметами, и получится то самое – «заповеди блаженств повторить к зачету».

И что делать, допустим, когда ребенку неинтересно, но он все равно туда идет, потому что надо?

Если идет, потому что надо, избавьте его от этой повинности. Если идет потому, что там друзья – пусть идет общаться с друзьями. Здесь еще формируется другой фактор удержания в Церкви – это компания. То есть на приходе складывается компания. Там друзья. Это в случае, если там в принципе такая дружественная атмосфера приветствуется, все имеют шанс передружиться – и родители между собой, и дети между собой. Это создает те самые неформальные отношения, без которых настоящей общины не бывает.

Основная цель воскресной школы – это именно создание отношений, а вовсе не религиозное образование, я думаю. То есть отношения с приходом, отношения со священником, отношения между собой, отношения со старшими. Ну и некий минимум знаний, без которых человек по выходе из воскресной школы не может считаться православным. То есть понимание базовых основ веры.

Воскресная школа хороша еще своей регулярностью. Есть повод собраться в определенное время в определенном месте. Это легко встраивается в жизнь младших и средних школьников. Она регламентирована, у них есть школа, какие-нибудь внешкольные занятия, и одно из них – воскресная школа. То есть воскресную школу надо воспринимать, как просто один из кружков, в которые ребенок ходит.

Воскресная школа нужна для церковной социализации, чтобы человек себя уверенно и непринужденно чувствовал в церковной среде. Чтобы не приходил туда, как взрослые православные в первом поколении, опасливо озираясь по сторонам и слушая непонятное богослужение, наблюдая непонятное поведение людей, не очень доброжелательное, иной раз не вполне адекватное, с точки зрения светского человека. Не чувствовал себя чужим в Церкви. То есть воскресная школа помогает ребенку, если она хорошо организована, если это не Закон Божий из-под палки, а действительно элемент социализации, там есть и творчество, там есть и дружба. Это – фундамент хорошего отношения к Церкви в более зрелом возрасте.

Кроме того, на базе воскресной школы удобно готовить какие-то неформальные творческие проекты, которые помогут детям воспринимать Церковь эмоционально. На самом деле идеальная воскресная школа может быть вовсе не воскресной и уж точно не школой.

С тем, что она именно воскресная, связана еще одна проблема. Дети очень часто учатся шесть дней в неделю. Воскресенье – выходной. Он весь проходит в Церкви. Выходного у ребенка нет. Поэтому, если родители хотят каждое воскресенье посвящать вместе с ребенком церкви, им надо организовывать этому ребенку на неделе дополнительный выходной. Или воскресная школа может вписываться как один из кружков в будние дни, если это удобно всем остальным и т. д.

Но очень важно, чтобы это было не из-под палки. Если ребенок говорит: «Я не хочу ходить в воскресную школу, мне не интересно» – «Ну, дорогой, не ходи. Не обязательно». В конце концов, можно вообще ничего не знать из катехизиса. Можно знать только Символ веры, более-менее понимать, о чем там. И спасению это не препятствует, как мы знаем из исторических примеров, из тех же житий святых, что не образованием берется Царствие Небесное. Родителям вообще нужно время от времени повторять, чтобы они немножко расслабились насчет того, что что-то важное упустят. Мол, другие-то дети катехизис наизусть шпарят от начала до конца, не подглядывая, а мой-то, мой-то отстает! И начинают заставлять тоже учить все наизусть, вызывая отвращение.

Этот страшный подростковый возраст, или Притча о блудном сыне

Дальше наступает самый интересный возраст – подростковый, переломный. Какие потребности у ребенка этого возраста? Он с одной стороны – ребенок, с другой стороны – уже не очень-то и ребенок. Ему нужна самостоятельность.

Если до этого он познавал мир, теперь он познает себя, свои возможности. Тут уже начинается ревизия отношений с родителями, то есть сепарация продолжается, пуповина истончается. Основной вопрос для подростка: «А кто же я такой?» Я как личность, отдельная от родителей. Если младший школьник все-таки себя идентифицирует как часть семьи, подростку важно ответить на вопрос: «Кто я такой сам по себе?». Это время поиска.

И ответ на этот вопрос подросток пытается получить от из внешнего мира. «Кем меня считает окружение, важные, авторитетные для меня люди?»

Маленький ребенок опирается вообще на внешнюю оценку. Что такое хорошо, что такое плохо – ему говорят родители. Дальше он уже какие-то «хорошо» и «плохо» знает сам. Он их усвоил. Он интериоризует их. Но новые критерии он получает из внешнего мира. И чтобы разобраться с самоидентификацией, он этот ответ пытается получить от внешнего мира. В том числе от авторитетных для него людей и сверстников. Первый этап самоидентификации связан с идентификацией с каким-то сообществом. Не важно, с каким именно – сообществом любителей футбола, рок-музыки, уставного богослужения… Главное, чтобы это были единомышленники. И чтобы можно было этой общностью отличиться от всех прочих. В этом возрасте очень важен момент: «Я не такой, как все, я такой, как все мои друзья». То есть, с одной стороны, важно отличаться от родителей, и все родительское отодвигается в сторону. Вчерашние авторитеты – больше не авторитеты. А с другой стороны надо быть таким, как друзья, чтобы быть принятым, быть одобренным. И где окажется референтная группа – там и будет центр внимания подростка. Но она может оказаться и в Церкви. Кстати, в этом возрасте наблюдается волна прихода в церковь подростков из нецерковных семей, которые ответ на вопрос «кто я» в пику родителям идут искать в Церкви.

А дети церковных родителей уходят искать себя, правду, истину за пределы церковной ограды. И на их место приходят нецерковные подростки, которые жадно впитывают новое, давая церковным родителям еще один повод сказать: «Вон Маша и Ваня в нецерковной семье выросли, а как стараются. А наш-то, наш-то вообще, мы так старались его воспитать в Церкви, а он…» И это еще один повод для упреков. На самом деле все закономерно. Это просто две стороны протеста. Вот именно поэтому лучше не упорствовать в воцерковлении ребенка до подросткового возраста, и, может быть, даже держать его слегка от этого в стороне. Дать ему шанс на такую форму протеста тоже. Например, он превзойдет вас в вере. Подростку же важно быть круче родителей хоть в чем-то.

Тут нет никакой драмы. Это нормальный этап взросления. Родителям бывает сложно это понять, принять. Ко мне обращаются люди, у которых именно такие проблемы с детьми: отрицание родительских авторитетов, испорченные отношения, ребенок из Церкви ушел, хорошо еще, если учебу не бросил. «Что делать? Как его заставить?» – Перечитывать притчу о блудном сыне. Один раз утром – один раз вечером. И отпустит. Часто верующим родителям приходится напоминать, что они верующие. Что им нужно молиться о нем. Ребенок говорит, что он в Бога не верит… Да, у него такой период в жизни. Хотите, чтобы поверил – молитесь о нем. Оставьте ребенка в покое! В конце концов, он должен свою веру выстрадать сам, чтобы она была самостоятельнорожденная. Самое главное для родителей на этом этапе – не терять контакта с ребенком и не внушить ему окончательного отвращения к Церкви, заставляя его делать что-то церковное. Родители по инерции заставляют, все же привыкли: такой милый мальчик, с семи лет в воскресной школе, с десяти в алтаре, такой ангелочек, весь приход умилялся. Как это он в воскресенье в храм не пойдет? Как это он говорит: «Отстань, я не пойду!»? Тут надо просто себе напомнить, что времена поменялись.

При этом мягко направлять подростка уже не так легко, как младшего школьника. Подросток уже все эти манипуляции отслеживает мигом и не дает собой манипулировать. Для него это способ интересно провести время – не делать то, чего добиваются родители. Заставляют уроки делать – не делать уроки. Заставляют в церковь ходить – не ходить.

И на самом деле, чем успешнее подросток противостоит родителям, тем больше ему этот возраст дает для будущей самостоятельной жизни. В этом возрасте закладывается основа волевого взаимодействия в конфликтных ситуациях, потенциально конфликтных. Поэтому самое худшее, что можно сделать для подростка – это заставлять его быть послушным, смиренным.

Лучше всего подростка просто отпустить, заботясь о том, чтобы ему было куда вернуться и о том, чтобы он не боялся вернуться. Дверь для него должна быть открыта, свет в окне должен гореть.

Мы можем предлагать ему пойти в Церковь. Не хочешь – как хочешь. Мы сходили в Церковь, вернулись – рассказали, кого видели из общих друзей, что интересного было. Но без намеков и без упреков, а просто, чтобы вот эта ниточка, связующая с той жизнью, не обрывалась.

Гораздо хуже, когда дети верующих родителей, разочаровавшись в церковности, не уходят. Такое тоже бывает. Это дети, воспитанные в послушании, со сломленной волей, впитавшие такой страх и перед Богом, и перед людьми человеческий, что они боятся даже помыслить о том, чтобы сделать что-то без благословения. Что происходит в этом случае? Они или совсем теряют веру, не теряя при этом церковности. Они могут задать все эти сложные вопросы себе, не найдя на них ответов в катехизисе, боясь их задать кому-то другому, они могут найти на них неудовлетворяющие их ответы. И потерять веру. А церковность внешнюю сохранять, то есть уйти во внутреннюю эмиграцию. В перспективе, они могут даже сделать церковную карьеру, пребывая в таком состоянии. Поступить в семинарию. Особенно, если они другой жизни, кроме церковной, не знают. Рукоположиться. Они знают все правила, знают, как их соблюдать, знают, как заставить других эти правила соблюдать. Но этот вариант плох и для самого человека, и для Церкви, и для тех, кто его окружает. Подросток, который всегда со всем соглашается, который на вопрос – «Чего ты хочешь?», отвечает – «Как батюшка благословит» или «Как мама скажет» – это неблагополучный ребенок, ребенок с психологическими проблемами.

Минное поле сексуальности

Ну, и, наконец, юность. Это или время ухода от религии уже на долгие годы, или, наоборот, возвращения в Церковь после подросткового протеста.

Сейчас, по моим наблюдениям, подростковый возраст с 13-18 лет сместился до лет 20, да и в 20 он еще не у всех заканчивается.

Каков самый главный конфликт в этом возрасте? Сексуальность и все, с нею связанное. Сексуальность! Это же кошмар! Сексуальность для церковного ребенка!

Тема сексуальности, безусловно, минное поле в церковной среде. Потому что опыта нормального, спокойного разговора о сексуальности в современной Русской Православной Церкви нет. Можно сказать, этот язык формируется только сейчас. Есть подростки, которым повезло, у кого были родители адекватные, деликатные, не невротизированные на тему их собственной сексуальности, или встретившие адекватного священника, который сумел спокойно на эту тему говорить с ними. Не вселяя им мысль, что все грех, что сексуальность – это зло, что секс возможен только ради деторождения, да и брак нужен только ради деторождения.

Легкомысленное отношение к сексуальности в нашей церковной среде подростку не грозит. Ему грозит обратное – тяжелый невроз на этой почве, интимофобия, неспособность строить нормальные отношения с противоположным полом, ранняя импотенция и фригидность. Если собрать воедино все общепринятые предписания на эту тему, очень сложно принять себя как существо, у которого есть не только душа, но и плоть. И, соответственно, относиться к своим телесным желаниям, с одной стороны, разумно, с другой стороны, не отвергая их, не считая их чем-то нечистым.

Что же делать родителям, ведь ребенок-то пока не может свою сексуальную энергию реализовать законно, он же в брак пока не может вступить. Он все равно ее будет реализовывать тем или иным способом. И если в нецерковной среде это считается абсолютно нормальным, то здесь у него возникает комплекс: я ужасен и делаю такие ужасные вещи.

Одни мои знакомые попали в такую очень сложную ситуацию. У них ребенок, которого воспитывали в Церкви, и к восемнадцати годам он считал, что секс нужен, но только в браке, по любви. И мальчик рано женился, и уже двое детей, а он просто не знает, как вести себя в семье. Человеку двадцать восемь лет, а он только-только понял, что он понял, что тогда это были просто плотские желания. А грешить он не хотел. И вот недавно я с родителями разговаривала, и они признали: «А теперь это еще больший грех. Он живет в нелюбви вообще».

С подростками надо все-таки достаточно откровенно говорить о сексуальности. Не только об опасностях, но и в принципе вообще о сексуальных отношениях как об одном из проявлений супружеской любви. А заодно объяснить, что если брак заключен только ради секса, без душевной, эмоциональной близости, он находится под большой угрозой. И когда сексуальное желание будет удовлетворено, рядом окажутся совершенно чужие друг другу люди, но только возможности неосуждаемым образом расстаться у них уже не будет.

Конечно, развод – всегда трагедия. Но с другой стороны, иногда это меньшая трагедия, чем жизнь в ненависти или отчуждении, озлоблении всю оставшуюся жизнь. В том числе это крайне травматично и для детей. Когда брак сохраняется ради детей, но при этом в семье укрепляется дисфункциональная система отношений, дети травмируются больше, чем от развода родителей. Хотя, повторю, развод, конечно, трагедия.

С подростком нужно говорить о том, что проявления любви многообразны. Это сексуальные отношения – всего лишь одно из них. И если ты влюбляешься, то как с этой влюбленностью жить, чтобы не страдать, с одной стороны, от похоти и невозможности желание удовлетворить, а с другой стороны, чтобы отношения с любимым человеком развивались, а не сводились только к сдерживанию своих сексуальных импульсов? Больше говорить вообще о человеческих отношениях. О любви, о понимании. Плюс нужно помнить о старом проверенном средстве, о сублимации сексуальной энергии в спортивные, в творческие занятия. Надо подростку помочь так организовать свою жизнь, чтобы она была насыщенной, чтобы к вечеру он уставал. А тема плотских желаний была всего лишь одной из многих, и на десятом месте. До того возраста, когда он уже будет достаточно зрелым, чтобы строить семью.

Это не значит, что надо вообще увести его внимание от этой темы, но, скажем так, расширить фокус внимания, чтобы удельная доля сексуальности в том, что подростку интересно, стала меньше.

Кстати, в библиотеке «Предания» есть отличные книжка с советами на эту тему лютеранина Вальтера Тробиша – «Я полюбил девушку» и другие. Еще один хороший автор – греческий богослов Неллас Панайотис. В своей книге «Обожение» он, в частности, пишет о христианской антропологии святого Николая Кавасилы. О том, что есть женщина и что есть мужчина. О том, что это целое. У нас об этом совсем не говорят, люди не понимают целостности человека. Советую всем прочитать.

Очень важно говорить на эти темы без стеснения, потому что стеснением мы маркируем, что это что-то нечистое, постыдное. У многих из нас нет опыта таких разговоров, с нами родители так не говорили. И вот мне, например, книга Тробиша очень помогла найти общий язык с дочкой.

Кроме того, у большинства из нас нет опыта взросления в Церкви, нет такого опыта, чтобы нас родители ввели в Церковь. То есть мы все заново учимся. Можно сказать, поколение наших детей – первое поколение детей, у которых было церковное детство. Были, конечно, семьи, в которых вера сохранялась и в советские годы, но крайне мало.

Их было мало, и та система отношений, которая была у них, совершенно не похожа на нашу сегодняшнюю церковность.

Взять те же качели многодетности. У наших бабушек было много детей, у родителей детей мало. Сейчас мы опять рожаем много детей, а наши дети говорят о том, что не хотят быть многодетными, «потому что это ужас, у меня не было своего угла, я вечно донашивал кроссовки за братьями и сестрами. У меня никогда не будет много детей. И вообще детей может не быть».

Я надеюсь, что победит осознанное родительство. Понимание того, что у кого-то детей много, и для них это хорошо, у кого-то мало, и для них это хорошо. В любом случае это не социальный стандарт, а выбор конкретной семьи.

Желаю всем почувствовать, насколько наша вера радостная, понять, что любые проблемы, с которыми мы сталкиваемся в нашей церковной жизни, – это симптом того, что в чем-то мы, возможно, заблуждаемся, впали в формализм или нацепляли каких-то суеверий и предрассудков. Подумать о том, что любые нестроения – это повод вспомнить о радости веры, о Боге. Повод попытаться сделать нашу и наших детей церковную жизнь лучше.