Инклинги: рождение фэнтези и другие чудеса

Эпиграф

Друзья мои, я с радостью приветствую всех, кто пришел. Надеюсь, у нас будет интересный разговор. Если вас будут какие-то вопросы по ходу дела, прерывайте меня сразу, я с удовольствием отвечу.

Будет маленький эпиграф всей нашей истории, он такой: когда я оказалась в Оксфорде первый раз, я пошла в туристический центр, чтобы мне показали, где тут самые, что ни на есть толкиновско-льюисовские места. Чего я только не думала: что мне покажут как пройти в колледж, один, другой.… Но нет, замечательная стопроцентная англичанка шлепнула передо мной карту и начала показывать: «Вот в этом пабе они сидели тогда-то; вот в этом пабе они собирались в другой компании; вот в этом пабе они обсуждали то-то; а там, в самом главном пабе, где уже кончается карта – это он, – вот там-то происходило самое интересное!». И я поняла, что это – наши люди.

Тем не менее, перед нами совершенно уникальное явление: компания английских профессоров и их детей, врачей и друзей, которые тихо-мирно собирались в замечательном каком-то месте, и из этого общения выросло нечто совершенно уникальное. Если говорить современным языком, из этого общения выросло коммуникативное пространство. Если говорить не современным языком, то это было нечто напоминающие, если не собрание первых христиан, то что-то похожее: люди которые открывали для себя Бога. И, в-третьих, это было собрание людей, которые создавали уникальную атмосферу со-творчества, то есть от самого факта их объединения уже начинало происходить что-то интересное.

В заглавии действительно было предложено: «Рождения в фентези и другие чудеса». Чудес там было много, но чудеса эти, как правило, касались не столько внешних явлений. Внешние чудеса были следствием чудес внутренних. Мы попробуем с этим немножко разобраться и поговорить.

Инклинги, о которых нам известно

Картинка первая: по возможности все Инклинги, о которых нам известно. Здесь даже есть Кристофер Толкин, только он тут явно старше, чем собственный отец, а Кристофер был совсем молодым, когда все только начиналось. Об этих замечательных людях подробный разговор будет, наверное, чуть позже, а пока это только заход на разговор.

Когда я думала, как вообще начать и о чем поговорить, вот вам Толкиновская шутка. Мы знаем, что он очень любил «Беовульфа». Он его любил настолько, что одна из самых громких его лекций была посвящена англосаксонскому эпосу «Беовульфу». Многие специально приезжали только чтобы эту лекцию послушать. Потом у него появилась книга, потом он вообще это перевел, переложил на нормальный английский. И когда ему захотелось как-то охарактеризовать своих друзей, то он выдал такую замечательную фразу, тут по-хорошему нужно ее разбить на строчки, чтобы было как в «Беовульфе», сейчас попробую как-то с разбегу перевести, чтобы это напоминало того «Беовульфа» в переводе Тихомирова, который нам известен:

Истинно слышим мы в древних днях

О хитроумных Инклингах

О мужа мудрых вместе собравшихся,

Умно вещающих, песни слагающих,

Серьезно молящихся!

Вот это: «earnestly meditating». Дело в том, что слово: «meditate» – это по-английски не только медитация как в буддизме предположим, но это и такое молитвенное размышление. Не «pray», как просьба, а именно размышление, осознание вслух или про себя, это действительно так. И все то, что здесь полушутливо Толкин собрал воедино, действительно касается Инклингов. И замечательный финал этого вступления, что: «Это была радость».

Умение радоваться, это очень важное умение и для профессоров и преподавателей не менее важное, потому что в противном случае, зачем вообще все было начинать? А еще более важно, что это умение радоваться демонстрировали люди, которые обладали не совсем незамутненным мировосприятием, люди с очень непростой судьбой. И сама эта идея стремления к радости, умение радоваться мелочам, умение радоваться крупным вещам; то, что потом Клайв Льюис напишет книгу: «Застигнут радостью», и сам факт, что имя его жены Джой, то есть «Радость» это всё очень, мягко скажем, не случайные моменты. Если мы говорим о чудесах, так вот уже одно из них.

Когда я говорю о том, что это были люди, скажем аккуратно, с жизненным опытом, то я, естественно, имею в виду их опыт Первой мировой войны. Напомню, что для Англии словосочетание «The Great War» относится не ко Второй мировой и не к Великой Отечественной. «The Great War», «Великая Война» для них это Первая мировая, когда империя еще не уничтожила сама себя безусловно, это будет после Второй мировой войны, но она к этому, стремительно двигалась.

Удивительно, что никто этого не замечал. Им казалось, что если страна пошлет на войну самых лучших своих мальчиков, то она будет очень большой молодец, завоюет много, как у Окуджавы: «И пряников целый мешок захватили они», то есть завоюют много пряников. Это было колоссальной ошибкой, на самом деле. Конечно, Англия не вышла побежденной из Первой мировой, но это еще как сказать. Недаром, понятие «потерянное поколение» появилось после Первой мировой. И недаром огромное количество замечательных писателей, которые принимали участие так или иначе, которых затронуло войной, они потом всю свою оставшуюся жизнь занимались тем, что проклинали все, что связано с империей, все, что связано с собственной страной, все, что связано с собственными подвигами.

Я может быть всех удивлю, но, конечно, не могу не вспомнить Лоуренса и «Любовника Леди Чаттерлей», потому что, извините, из песни слов не выкинешь, все, что происходит в этой книге обусловлено психологией абсолютно сломленного человека, потому что эта Леди Чаттерлей замужем за буквально инвалидом войны. За неимением телевизора и интернета, техническая проблема, он сидит и просто днями слушает радио, ему больше ничего не надо. И жене он дать ничего не может. И тогда, наша героиня идет и отважно ищет себе, так сказать, какой-то эквивалент любви, скажем очень аккуратно. Это не самая моя любимая книжка. Возникает вопрос, почему я о ней заговорила? А я заговорила о ней, чтобы показать, что эта Первая мировая война повлияла очень сильно. И эти книги такого типа, не могли появиться до нее, они появились, как реакция на то, что называется травмой, травмой народа. Тем интереснее, что мы будем говорить о совершенно другой реакции и совершенно других людях, это еще одно чудо, которое для нас крайне важно. Вот собственно необходимая предыстория, которую я вам хотела рассказать.

Дело в том, что Джон Рональд Руэл, он же Рональд, потому что Джон Руэл это фамильные имена как мы все знаем, а Рональд, это имя обиходное. Он обладал колоссальным даром организовать клубы. И вокруг него постоянно собирался народ, буквально с ранней юности. И когда этот народ собирался, начинались какие-то удивительные истории, языковые игры и так далее. На одной странице мы видим совсем молодых ребят, так называемый чайный клуб: Кристофер Вайсман, сейчас я них подробнее расскажу Смит, Гилсон, Толкин, и потом вот эти же самые совсем молодые люди уже в форме. И я подчеркиваю, это офицеры, это люди за которыми будущее. Мы не будем забывать, что они совершенно не представляли, что их ждет, также как не представлял себе Редьярд Киплинг, который настаивал на том, чтобы его сын шел воевать. У сына было плохое зрение, но папу это не остановило. «Бремя белых», «Великая страна»… сын погиб. И не только он, к сожалению. И погибли двое из этих четверых замечательных молодых англичан.

Вот он, тот самый чайный клуб, сокращенно: TCBS, потому что они собирались по акрониму, аббревиатуре, названной по месту, где они пили чай.

Это – Кристофер Вайсман, единственный, кто прожил дольше всех. И в 1987 году его не стало, это – Толкин и двое его очень близких друзей: Джоффри Смит был ранен шрапнелью 29 ноября, скончался 3 декабря 1916 года; Роберт Гилсон, он вообще погиб в первый же день битвы на Сомме. В этой же битве участвовал и Толкин. И, конечно, надо отметить, что воевал и Клайв Льюис и был ранен в 1918 году. Это не обошло, что называется, никого. Были еще ребята, но они были все моложе, я их показала, ради справедливости, внизу. Там не только четверо было в этом клубе.

Для Толкина гибель его друзей, мало того, что это колоссальное горе, и удар. Был еще очень важный момент: один из них ему написал, буквально, завещание в своем последнем письме, и попросил сказать за всех то, что они, погибшие, сказать уже не успеют. И Толкин так это дальше и воспринимал, что он должен сказать нечто, донести что-то, что очень важно, о чем его просил погибший друг. Он говорил, что друг ему писал как бы за себя и за Роберта.

Не удержусь и поясню, о чем идет речь. Эта самая битва на Сомме длилась с июля по ноябрь. Там участвовала 51 британская , 32 французских, 67 германских дивизий. По тем временам, просто чтобы мы представили, что это было: 10000 орудий, 1000 самолетов. Первые танки британские, сейчас фотография тоже будет, там участвовали. Потери: Великобритания потеряла 623000 человек, из них 419000 убитыми. Франция потеряла 204000, Германия по разным подсчетам, от, более чем 400000, до 600000 человек. Это в одной битве, просто чтобы мы себе представили, что это было. И в этой битве гибли лучшие, замечательные английские мальчики; зато союзники глубоко продвинулись на территорию, занимаемую германцами. Это была, наверное, самая жуткая, но таких битв была, конечно, не одна. И я еще раз повторяю, что отсюда потерянное поколение, то есть люди, которые воевали, и что? И зачем они остались в живых, им было непонятно, и что будет дальше, им было непонятно, и как жить дальше, им было непонятно. Справедливости ради отмечу, что в Германии вопросы приблизительно задавались те же самые, мы вспоминаем Ремарка «На западном фронте без перемен», кстати, вот он, западный фронт. И Ремарк же «Три товарища» и многое другое. Это все, чтобы было понятно, насколько первая Мировая война сломала психологию людей. Насколько Европа была этим перепахана. Вот, эти танки, как раз, специально вам предложены. То есть это жуткое ощущение.

И много существует исследований на тему того, как повлияло это все на Толкина, а как это могло повлиять? И не только на Толкина. Во-первых, он был влюблен, он был женат, ему это очень сильно помогало, видимо. Но самое главное, что он был человеком, который, что называется, не сдавался. И искал что-то, то, что потом Клайв Льюис напишет в романе «Пока мы лиц не обрели». Что есть нечто внутри, за что можно держаться. Вот у Толкина это явно было, это нечто, неназываемое, за что можно было держаться даже в этом. И отсюда мы должны очень хорошо понимать… вы знаете, если я буду говорить чуть больше о Толкине, вы не обижайтесь и не удивляйтесь, потому что, если у нас будет продолжение разговора, это в разговоре о Толкине не повторится, там будет нечто другое.

Сейчас мне хочется охарактеризовать этих людей, которые собирались в пабе The Eagle And The Child, также называемый, как известно The Bird And The Baby. И мне хочется, чтобы мы поняли, это не просто досужие профессора, которые пошли после лекций сушить… хотя я видела настоящего профессора, который-таки пошел после лекций в паб в Оксфорде, вы знаете, это прекрасно! Это ты приходишь в паб, оглядываешься; сначала ты видишь туристов, потом, когда они несколько рассредатачиваются, ты видишь какую-то абсолютно невероятную, чудесную, сказочную сказочную атмосферу. Вот сидит пожилой профессор, он совсем пожилой, его никто не увольняет потому что он пожилой, он как есть fellow какого-то колледжа, так он ходит и читает. Вот он готовится к какой-то следующей лекции, тихонечко сел в уголок, даже никакого ни эля, ни пива не пьет, кофеек или чаек потягивает, но ему там уютно, понятно и хорошо. Вот пришла какая-то компания замечательных актеров после утреннего спектакля туда же. И в какой-то момент прекрасно понимаешь, что сам ты турист и мягко выражаясь гость, невольно в этой атмосфере оказываешься, и перестаешь это воспринимать как туристический аттракцион, а понимаешь насколько там уютно и хорошо, и насколько там хорошо разговаривается. И когда этот самый престарелый профессор к тебе обращается с просьбой покараулить какую-то его папочку, пока он сейчас отойдет, то ты понимаешь, что: «Так и нормально и естественно, а почему бы и нет? Можно и покараулить папочку», в общем, это как-то было очень мило, очень смешно, очень как-то нежно все.

И так они там и собирались. Но мне хочется объяснить, что это не просто люди, которые нашли себе антикафе. Это люди, которые выстроили свою жизнь, которые не дали своей жизни быть сломанной вот этим всем. Вот к чему мне хотелось вас подвести этим разговором. Они ничего не забыли, но там не было никакого вьетнамского синдрома, потому что не существовало еще вьетнамской войны, и там не было никаких идей о том, что сейчас они возьмут дрын и пойдут убивать студентов, потому что у них жуткая травма.

А, я забыла свой дисклеймер, уважаемые коллеги. Представьте себе, что надо мной висит незримый дисклеймер, на котором написано: «Все, что я говорю, не является пропагандой чего бы то ни было», а то мало ли что. Отвечаю, нет, не пропаганда. Все, что вам пришло в голову – нет. И тем более это не пропаганда распивания пива в оксфордском пабе. Мы чай вообще пили. Однако же продолжим.

Если мы продолжаем наш серьезный разговор, то я не могу не вспомнить столь, может быть кому-то знакомую, а может быть кому-то незнакомую экранизацию, я вообще не люблю экранизации, честно признаюсь, но экранизации первой части «Хоббита». Для меня она очень забавная, потому что, во-первых, до Питера Джексона там отметился Дель Торо, и явно позитивно повлиял на какие-то сюжетные повороты. Успел, я бы сказала, до того, как снова примчался одержимый своим собственным видением Питер Джексон с боевыми сценаристами, я бы так сформулировала. Произвел очередной рейдерский захват сюжета профессора. Но до этого там были явно расставлены другие акценты. И один из самых интересных акцентов, это, конечно, выбор «доктора Ватсон на роль Мартина Фримана», выбор доктора Ватсона роль Бильбо Беггинса. А, вот как надо говорить: Джон Ватсон в роли Бильбо Беггинса! Возникает вопрос, почему это так важно? А параллели-то очевидны. И я рада, что это, может быть такая случайность, но как известно, случайности неслучайны. Мне кажется, что это очень хорошее совпадение.

Как мы помним, реальный Конан-Дойлевский доктор Ватсон воевал, и воевал Ватсон в Шерлоке, с чего начинается первая серия, и воевал Толкин, когда он писал «Хоббита» для своих детей. И Бильбо поэтому, совсем не такой простой персонаж. Это – человек с некой жизненной историей. И, хотя Толкин создает в начале «Хоббита» некую идиллию, некий мирок ничем не нарушаемый, и там живет абсолютно замечательный и никуда не желающий двигаться Бильбо, пока не приходит Гендальф и все завертелось, но на самом деле понятно, что речь идет о человеке, который себя запер в этот замечательный мирок, в котором ничего не происходит, и думает, что теперь он отсидится, и с ним ничего больше не случится. И тут приходит Гном. То есть идея очень хрупкого мира в прямом и переносном смысле, идея перемен, которые подхватывают человека или хоббита, что по сути одно и то же, и куда-то его влекут. И я еще раз подчеркиваю, что Бильбо там, и для меня это очень важный был выбор, поскольку Бильбо приблизительно столько лет, сколько самому Фриману, плюс-минус, то это взрослый человек. Это взрослый человек, который что-то успел пережить до этого.

В отличие от совершенно мало мне приятной экранизации Властелина Колец, где, конечно, есть красивый мальчик, который что-то там изображает. Но дело в том, что вообще-то возраст Фродо – за пятьдесят, когда он отправляется к Роковой горе, на минуточку. И там понятно, что хоббиты долго живут, и они долго взрослеют, все это очень мило, но минуту, ему за пятьдесят. Это человек, абсолютно другого типа, он не эта сладкая картинка и не сладкий мальчик, который там куда-то идет и что-то такое пытается изобразить. Вообще не по это. Вот эти взрослые люди пытались, помимо того, что они были преподавателями помимо того, что они так или иначе строили какую-то свою частную жизнь, они пытались осознать, что с ними случилось, как к чему и т.д. И самое главное, что в этом сюжете об Инклингах в этих их замечательных встречах, постоянно рождались еще какие-то дополнительные крайне интересные идеи. Но это я не могла не удержаться, пошутив с заглавием, немножко хотелось атмосферы не только паба, но и самого Оксфорда. В обоих случаях, это вид на колледж, где преподавал Клайв Льюис и не только он. А самое интересное, что вид на этот колледж через поле для игры в какую-то сугубо английскую игру, я так и не смогла ее идентифицировать, как раз от того колледжа, где преподавал и Толкин. То есть они могли не то, чтобы перемигиваться, но они как бы видели здания друг друга при желании постоянно. И все там на самом деле близко.

Но до Инклингов было еще одно общество, основанное опять-таки Толкином: общество углеедов, если так его можно перевести на русский. Дело в том, что и Толкина и Льюиса и многих других его коллег крайне интересовали исландские мифы. Возникает вопрос, что называется, с чего бы? А с того, что, опять-таки это, обратите внимание, оно было основано в 1926 году, то есть пока еще, вроде как все хорошо. Они были захвачены, так же как и многие другие страны, желанием разобраться с собственной идентичностью, и разобраться с мифами, на основе которых эта идентичность создавалась, и с материалом, который они преподавали.

Исландские саги, а Толкин их читал в оригинале, хотя таких там было не очень много. Я люблю, признаюсь, совершенно некорректно в своих лекциях, объединять героев исландских саг Старшей Эдды, Младшей Эдды, Беовульфа, повторяю, некорректно, но очень хочется называть их суровыми скандинавами. В принципе, я недалеко здесь ушла от наших героев, потому что их завораживала идея северности, идея северного мужества перед лицом обстоятельств. Дело в том, что если посмотреть, куда мы не копнем, копнем ли мы исландские саги, копнем ли мы германские сюжеты, копнем ли мы Беовульфа английского, мы обнаружим приблизительно одно и то же: у нас есть герой, окруженный жестокими обстоятельствами. Он знает, что всему кирдык, но он следует своему пути.

Или, сейчас будет цитата, только не из Эдды, а из Беовульфа моя любимая: «Судьба от смерти того спасает, кто сам бесстрашен». Это – такое, очень языческое мужество, поскольку это мужество воинов, поскольку только тот, кто погибает с оружием в руках, попадает в чертог Одина Вальгаллу. И посмотрите, какой парадокс, хотя вы знаете, коллеги, может быть, и нет здесь никакого парадокса, а наоборот все очень логично. Идея: «Давайте мы обретем северное мужество», из этого рождается, с одной стороны, очень английский стоицизм, потому что вполне возможно для этих профессоров, и прежде всего, для Толкина, это было как раз способом пережить ту травму. А может быть, параллельно в Германии зарождалось нечто, что было обратной стороной этого северного мужества, из области: «Покорим всех, мы крутые воины, мы всех завоюем». Как мы понимаем, нацисты в это все и игрались активно, учитывая использование рун, использование как раз нибелунгов, вообще, понятие асов, летчик ас – это кто? Это же бог! Причем довольно-таки агрессивные боги, не бог плодородия, а боги прежде всего войны.

Но тогда еще ничего об этом не думали, все это еще не до конца проявилось, а наши замечательные профессора сидели, изучали саги вместе с Толкином, там был преподаватель греческого как современного, так и древнего, составитель английского словаря, профессор сравнительной филологии, кельтолог, и попозже к ним присоединился и Клайв Льюис. И заметно, что уже даже это общество углеедов, сейчас, я поясню, почему оно углеедов, что уже даже в этом обществе мы понимаем, они не только саги читали, но и начинали делать что-то свое и делиться чем-то своим.

Один из черновых эпизодов Сильмариллиона, своего будущего легендариума, Толкин дал почитать Клайву Льюису, который сказал, что ему это так понравилось, когда он читал, он не думал, что этот текст написан Толкином, все равно, как, если бы он снял в книжном магазине какого-то неизвестного автора, прочел, и ему бы это понравилось. Согласитесь, комплимент очень высокий. И дальше посмотрите, как он здорово пишет, что его две вещи больше всего зацепили в этом тексте: чувство реальности, и при этом ценность мифа. Вот это для нас ключевое. Коль скоро мы говорим о фентези и чудесах, до определенной степени формула фентези в грубой приблизительной версии как раз и будет выглядеть как чувство реальности и ценность мифа. Мне кажется, это здесь Льюис идеально сформулировал.

Тогда уж почему углееды – очень легко объяснить. Это Толкин придумал, это слово, потому что оно означает тех людей, которые вместе собираются зимой так близко к огню, что они буквально могут укусить этот самый уголь. Отсюда мы делаем вывод о том, как было холодно.

Но, как бы то ни было, эти самые замечательные углееды уже были зерном будущих Инклингов, что собственно, чуть позже и случилось.

А это классическая, всем известная страничка с автографами Клайва Льюиса, Хьюго Дайсона, Дэвида Сессила, Уоррена Льюиса, Харди, самого Толкина, его сына, со следующей надписью: мы нижеподписавшиеся вкусили от вашей ветчины и теперь пьем за ваше здоровье. В сорок восьмом году была сделана эта великая надпись. Чем она интересна? Иронией, игрой, самохарактеристиками, которые тут представлены. Толкин, например, последний подписалася, и помимо всех своих регалий, а они же полностью дали свои элементы своего CV, а Толкин еще и дописал: «отец вышеуказанного Кристофера».

На самом деле это больше, чем чувство юмора, мы продолжаем говорить о чудесах. И я хочу напомнить еще одно чудо, это возможность весь мир превращать в игру. Почему я эпиграфом таким забавным даю этот листочек. Потому что без игры невозможно создать фентези, невозможно создать никакую уважающую себя альтернативную реальность. И невозможно вовлечь никого в свой мир. Заметим, я не говорю сейчас про тех, кто играет, я сейчас даже не говорю про реконструкторов. С сугубо садистским удовольствием я отсылаю всех к работе Йохана Хейзенги «Homo Ludens», «Человек играющий», где идея игры применяется ко всему. От детской игры, и до Богослужения, помните, как говорит Хейзенга о том, что человек может играть ниже некоего уровня культуры, а может играть выше, играть с красотой и святыней.

И, мне кажется, что наши Инклинги, как раз, именно это и делали. Они создавали игровые пространства, которые начинали жить собственной жизнью. Возникает вопрос, почему им это так было нужно? Вовсе не только потому что они были эскапистами, я даже не уверена, что они ими были. Важно другое, важно, как раз то, о чем Толкин писал в своем эссе о волшебных сказках, то есть сначала он прочел лекцию о волшебных сказках в университете Святого Эндрю, а потом написал уже более развернутое эссе. Как размышляет Толкин? Если человек создан по образу и подобию Бога, то в чем это заключается? Понятно, что не в том, что голова, две руки, две ноги. Значит что-то должно нас объединять. Где это образ и подобие? Толкин отталкивается от английского слова Creator – Творец по-русски так же, и получается, что тогда, наверное, нас объединяет, мы созданы по образу и подобию Божию, значит мы обладаем способностью творить. Но, как истинный католик, Толкин здесь выстроил определенную иерархию, вполне логичную, и он называет человека: subcreator, sub – означает подчиненность. В одном из не самых плохих русских переводов это переведено, как такой «вторичный творец», «творец вторичного мира».

Ну и дальше Толкин играет этой приставкой subcreator: secondary world – второй и вторичный мир, созданный этим subcreator, и соответственно, secondary believe – вторичная вера в этот вторичный мир. Но если совсем честно, я бы сказала еще интереснее: находясь в мире созданном Богом, Толкин создал еще один мир внутри. И получается такая интересная «матрешка». И здесь его концепция будет очень красиво перекликаться с идеей Клайва Льюиса. Я думаю, меня многие поддержат, у меня самая любимая, самая пронзительная из Хроник Нарнии – седьмая, та часть «Последняя Битва», и она абсолютно для взрослых, и чего там детям читать, не надо им навязывать. Потому что в этой седьмой части как раз показано, только там наоборот, там мир Господень как бы расширяется от маленькой Нарнии, которую приходит коней на наших глазах, из этой маленькой Нарнии, герои попадают в другой мир, который намного больше, а потом выясняется, что тут только преддверие чего-то еще более огромного и невероятного и радостного и непредставимого. Мне кажется, что еще немножко, и мы перейдем к разговору о квантовой физике, но мы не будем этого делать. На самом деле, заметка на полях, у Льюиса-таки можно найти отсылки к самым интересным открытиям того времени но об этом точно не сегодня. Правда можно, я старалась и я даже кое-что нашла, поэтому не так он прост. Они вообще там все не так просты. Поэтому такие шутки, это как бы только верхушка айсберга.

И мы еще раз задумаемся над этим удивительным чудом, чудом вторичного, если говорить вслед за Толкином, такое subcreation, чудом творчества. И при этом творчество взаимного, потому что они обменивались, они собирались в этом самом пабе и не только в этом; они обменивались идеями, они друг другу читали свои отрывки, они обсуждали, они друг другу посвящали тексты. Некоторые, сейчас я постараюсь по возможности, хоть несколько слов сказать о каждом, но что любопытно: например некоторые авторы влияли просто самим фактом своих книг, как Барфид на Толкина, а в некоторых случаях происходило нечто совершенно удивительное, а именно, когда из этого общения рождались новые идеи. Например, если вы внимательно посмотрите начало моей любимой третьей части Космической Трилогии, которая называется «Мерзейшая мощь», которую я настоятельно рекомендую к прочтению, и которая кажется с каждым днем все более актуальной, что не очень меня, признаться, радует, так вот Мерзейшая мощь посвящается Толкину. Более того, Льюис в ней немножко, правда, перевирает написание, Льюис в ней обще использует Толкиновский топоним, скажем аккуратно: слово Нуменор. Получается, что они, такое бывает достаточно редко, когда абсолютно разные люди, разные писатели как пазл, складывают общую вселенную. Понимаете, общую Вселенную! Вот что создавалось во время встреч инклигнов. Такой любопытный поворот сюжета.

Ну, тогда самое интересное, не удержусь. Дело в том, что знаете ли вы, чем мы обязаны появлению Властелина Колец, косвенно, и Космической Трилогии прямо? Однажды видимо в пабе, а может быть не в нем, они и друг у друга собирались в гостях, два профессора заспорили и заключили пари, что можно ли написать science fiction. Можно ли написать роман о путешествии в космосе, можно ли написать роман о путешествии во времени? Более того, чтобы разобраться, кто именно какой роман будет писать, они подбросили монетку, и Клайву Льюису выпало написать роман о космическом путешествии, а Толкину о путешествии во времени. Но мы-то знаем, что о путешествии во времени он писал уже очень давно, это началось гораздо раньше. А вот Льюис честно написал: «За пределы безмолвной планеты», а из этого выросли еще два романа, и не только это, выросла еще какая-то удивительная реальность. Вот так они там этим всем и занимались. Но, как говорится, и это еще не все. Давайте смотреть дальше, потому что дальше будут некоторые вещи еще интереснее.

Артур Оуэн Барфилд

Вот, посмотрим повнимательнее на самих Инклингов. Про Толкина мы уже знаем достаточно много, и еще будем о нем говорить, а затем Артур Оуэн Барфилд, обратите внимание, сколько он прожил. Прожил буквально 99 лет. И недаром его называют первым и последним Инклингом. Он стоял у истоков этого филологического хулиганства, и он же ушел совсем недавно, сравнительно, десять лет назад. Честно, ну двадцать. Но все равно это – ничто. Многие из нас были в более-менее сознательном возрасте. Я до сих пор как-то, когда я задумываюсь над этим, сколько он, оказывается, все это время нас связывал с совершенно другой эпохой. Человек с необыкновенными интересами. И, по возможности, я бы хотела ему посвятить отдельный разговор. Повлиявший очень сильно, напрямую на нашего Клайва Льюиса, и косвенно, опосредованно, через работы, на Толкина. Человек, с очень интересными и очень неожиданными, я бы сказала, убеждениями. Был ли он христианином? Да, конечно. Но интересовался он и многим другим, в том числе его очень интересовала антропософия Штайнера; его очень интересовали те духовные поиски, которые были крайне актуальны для Англии начала XX века, и том числе те изыскания, которыми и та своя реальность, которую выстраивал некий Артур Уэйт, о котором может быть будет сказано отдельно. Но, при этом, больше всего его, наверное, интересовал вопрос языка, как особой реальности. Здесь они с Толкином совпадают и сходятся.

Вот об этом мне обязательно захочется поговорить отдельно, а может быть и прямо сейчас хотя бы два слова, не удержусь и скажу. Для Толкина язык неотделим от мифа. И эта идея этой связи: языка и мифа, прекрасно перекликается с работами Барфилда. И почему это так важно? Да потому что любая реальность, коль мы продолжаем разговор о чудесах, создается с помощью языка и языком. Я имею в виду не часть тела, а языком, как способом кодирования. Кстати, интернет не языком ли создан? А программы не на языках ли пишется? Поэтому, интернет, и привет тем, кто нас смотрит, это своего рода, тоже вторичная реальность и в той или иной степени мы в ней сейчас. Об этом так четко и я рада счастлива, и хочу всех поздравить, что до братьев Вачовски об этом прекрасно говорили наши профессора, которые друг друга называли Инклингами. Кстати, что обозначает слово Инклинги, тоже будет отдельно сказано, я специально сохраняю интригу. Так вот, мир творится с помощью слова, а может быть больше, чем слова, а может быть мифа. И тут я не удержусь и отошлю сейчас нас с вами ненадолго в XVIII век, и вовсе не в Англию, а в Германию прямо к Иоганну Вольфгангу Гете. Как мы помним, у него Фауст, приведя Мефистофеля, в образе комнатной собачки, собирается переводить Евангелие от Иоанна. Я хочу вам напомнить этот отрывок, который очень важен в том контексте, о котором мы с вами сейчас рассуждаем. Открывает книгу, читает:

"Вначале было Слово?" С первых строк Загадка. Так ли понял я намек? Ведь я так высоко не ставлю слова, Чтоб думать, что оно всему основа. "Вначале Мысль была". Вот перевод. Он ближе этот стих передает. Подумаю, однако, чтобы сразу Не погубить работы первой фразой. Могла ли мысль в созданье Жизнь вдохнуть? "Была вначале Сила". Вот в чем суть! Но после небольшого колебанья Я отклоняю это толкованье. Я был опять, как вижу, с толку сбит: "Вначале было Дело" - стих гласит.

Тут Мефистофеля начинает плющить и колбасить, потому что Фауст переводит вообще-то Святое Евангелие, и далее по сюжету. Нас интересует, однако не то, что случилось потом, а то, что мы сейчас с вами услышали: В начале было Слово. То есть мир, по сути, был создан Словом. Потому что Логос, это не только разум, ну и так далее, значение слова Логос, мы хорошо себе представляем. И Фауст в отличие от Толкина, а я вспоминаю Бродского: «Немецкий человек, немецкий ум», и наш Фауст, у Гете, как раз и пытается мыслить слово, включает логику, Слово не может создать мир с его точки зрения, а может быть мысль? Нет, мысль не может создать, а может быть сила? Нет, сила тоже не может создать. А что тогда? А может, ok, пусть это будет дело. Что, как мы помним, прекрасно сподвигло Шпенглера назвать западную цивилизацию Фаустианской, то есть нам бы только что-нибудь делать, с квадратными глазами куда-то бечь, дальше разберемся, зачем.

Но, к счастью, есть не только немецкий человек, немецкий ум, есть еще и английский человек, английский ум. В начале XX века задумался как раз над совершенно другими вопросами, как раз над идеей слова создающего мир. На самом деле, они были не первыми. До них, пожалуй, очень известный тогда, заметим, немецкий ученый, Макс Мюллер, заговорил о мифологии и о мифе, как таковом, миф, как «болезнь языка». Толкин, получается, и до определенной степени, Барфилд, спорят с этим утверждением. Миф – не болезнь языка, между ними абсолютно другое взаимодействие. По сути, миф создает мир. Если мы от английского для разнообразия посмотрим на русский язык, порадуемся, то, пожалуйста, что там у нас? Пожалуйста, солнце «встало» – откуда? Дождь «пошел» – ногами? Его «бесит» – кто? Все эти странные вещи – это стертые метафоры, это отражение абсолютно другого мира, и абсолютно другого сознания, гораздо более интересного, и мы его можем назвать мифологическим. А самое интересное, что любая метафора – это маленький миф, маленький сюжет. Мы к этому не очень привыкли, мы не фиксируем их. Но попробуйте понаблюдать за живыми метафорами в живом языке. В русском языке. Вам будет очень интересно, я гарантирую. И тем более английский.

Когда Толкина спросили, ну это известная история, какому жанру можно отнести Властелина Колец, он раздраженно ответил: «Эссе по лингвистической эстетике». То есть сначала создаются языки, а дальше, смотрите, в чем ловушка? Как некоторые ученые говорят: «Сначала Толкин создал языки, а потом он создал мир, в котором эти языки могут существовать». А я отвечаю: «Нет. Он создавал языки, а языки создавали вокруг себя мир, в котором они могли существовать». По крайней мере, я в этом убеждена.

Еще очень интересна деталь про Барфилда, тоже достаточно известная, замечательная книга Клайва Льюиса: «Аллегория любви», посвященная Барфилду. Более того, первая, не формально первая, а первая написанная из Хроник Нарнии: «Лев Колдунья и платяной шкаф» посвящена удочеренной Барфилдом девочке, Люси Барфилд. Вот так! Так что это все интересно, это все не просто, это очень тонкий мир, очень тонкие отношения между ними, которые, повторяю, постоянно создают смыслы. Про Клайва Льюиса можно говорить долго, с удовольствием, и может быть, нам удастся как-нибудь сделать отдельный разговор на эту тему. Для меня этот писатель, сейчас я даже задумываюсь, как его охарактеризовать, наверное, это – тот, кто тоже создал мир, ничуть не более и не менее огромный, чем мир Толкина, но он создал таких миров несколько. Если у Толкина все его тексты – это один и тот же мир, то у Клайва Льюиса они разные.

Один мир – это мир Хроник Нарнии, совершенно невероятный. Другой мир – это мир космической трилогии, который определенной своей частью соприкасается с сюжетами Толкина. Третий мир – это мир его притч, христианских притч, который я необыкновенно люблю, и который для меня имеют…, то есть я могу вместе с вами проследить их параллели в культуре, на самом деле они, конечно на мой взгляд не имеют аналогов, это в замечательном переводе, «Письма Баламута» и потом продолжение: «Баламут поднимает тост». Это, конечно, то, что называется, «The Pilgrim's Regress»  и переведено, как «Кружной путь или блуждание паломника», как ответ на Джона Биньяна «Путь паломника» «The Pilgrim's Progress» и, наконец, это мое самое-самое любимое, и я прямо очень прошу прочитать или освежить в памяти, и студентов заставляю тоже это сделать, это – «Расторжение брака». Боже мой! Я могу это перечитывать до бесконечности!

И здесь как раз отличие. Если Толкин создает миры, и каждый мир имеет некую параллель в литературой реальности существующей, то Клайв Льюис не боится выстраивать явные связи, он создает не просто там связи, он начинает дискуссию, он начинает разговор: с Данте, с он начинает спорить с Блейком, он начинает разговор с Беньяном, как нечего делать, на равных! Это удивительная вещь! И помимо сугубо филологических скромных радостей, которые нам сулят эти вещи, там есть тот внутренний смысл, тот внутренний свет, который может быть очень мощной поддержкой, это правда. А есть у него еще одна интересная книга, честное слово, пересказывать не буду, которую просто обязательно надо прочитать по возможности, называется: «Пока мы лиц не обрели». Не очень льюисовскаая книга, она в совсем другой стилистике написана, и она скорее намекает на античность, нежели на высокое средневековье. И тем не менее, она того стоит.

Хьюго Дайсон

Следующий замечательнейший Инклинг – нежно мною любимый это – Henry Victor Dyson Dyson это не опечатка, так оно и было, которого все, и он сам предпочитали называть Хьюго Дайсон. Очень тоже любопытнейший человек. Сейчас будет о нем разговор небольшой, смотрите, вполне такая развернутая интересная жизнь была им прожита, потрясающий ученый. Что мы можем о нем интересного поведать? Он занимался литературой, он занимался мифом, но не совсем так, как Толкин. Были они с Толкином какое-то время коллегами. Интересовала его не столько древность, сколько Александр Поуп, например. Но, помимо этого, он был замечательным слушателем и читателем для Толкина. И скажем, сейчас я вас немножко повеселю, он критиковал Толкина, и когда, скажем, обсуждался Властелин Колец, то он мог упасть на диван, хохотать и говорить: «О Боже! Хватит уже эльфов!».

Но при этом такой парадокс. Да, коль скоро ему нравился XVIII век и разум, такое время все-таки, эпоха Просвещения. Но что, тем не менее, для нас важно. Это то, что не без участия именно Дайсона, произошло возвращение Клайва Льюиса к христианству. Он был воспитан как христианин, в англиканской вере, но потом он от этого отошел, и говорил, что «Какая разница между…», сейчас я найду эту цитату, в чем-то она сама по себе прекрасна. Когда заходила речь о вере, у него там было: «Все религии, все мифологии – это просто изобретения человека, и Иисус Христос – в такой же степени как Локи».

И, тем не менее, мы знаем, что 19 сентября 1931 года трое профессоров, трое Инклингов гуляли вдоль реки, и как раз обсуждали мифологию, обсуждали мифы и обсуждали христианство. Это был Толкин, это был Хьюго Дайсон и это был Джек, он же Клайв Стейплз Льюис. Еще интересный момент, заключается в том, что спорили они о мифах, о творении, и о лжи. И Клайв Льюис, он же Джек, отстаивал идею, что миф – это ложь, но когда Толкин сказал: «Нет, мифы – не ложь», то, как вспоминал Льюис, какой-то совершенно невероятный порыв ветра промчался по долине, такой силы, что у них перехватило дыхание. И дальше они продолжали разговор и как раз, дело в том, что Дайсон был очень верующий человек, и верующий не только от головы, но и от сердца. И какими-то невероятными общими усилиями, говоря о том, что миф – это отражение нечто большего, чем просто сюжет, они сумели что-то объяснить своему другу. И в дальнейшем, даже в Космической трилогии не один раз мы услышим отголосок этого разговора, или если хотите, отголосок этого ветра. Честное слово, вот так они влияли друг на друга. Что же это был за такой удивительный клуб, в котором творились такие удивительные вещи? Чем они не перестают нас радовать. Я, честное слово, иду, буквально, «по верхам», потом у что хочется о многих интересных авторах рассказать и их затронуть.

Чарльз Вильямс

Следующий автор – один из моих любимых. Это – Чарльз Вильямс. Опять же, требую отдельного разговора, если будет интерес. Потому что это – человек, который опять же, сильно повлиял на Льюиса, а может быть, Льюис повлиял на Вильямса. Это была дружба необыкновенно крепкая. Толкин был от Вильямса несколько дальше, очень спокойно к нему относился. Очень непростая, тяжелая судьба была у него. Но самое главное, и действительно и судьба тяжелая, и писал он тяжело, и так далее. Но может быть именно поэтому, ему удалось через сложные сюжеты, нерадостные в своем большинстве, фантасмагорически ему удавалось доносить абсолютно христианские смыслы.

Я помню, как мы обсуждали это с Натальей Леонидовной Трауберг, когда я работа над диссертацией, у нее в Чистом переулке мы сидели и разговаривали, и я помню, как мы обсуждали один из самых сложных и достаточно непростых и тяжелых романов Вильямса: «Канун дня всех святых». Наталья Леонидовна очень четко показала тот поворот, где вся такая мрачноватая готика сменяется чем-то абсолютно другим. Готика заканчивается там, где начинается милосердие и сострадание. И там это есть. И как Вильямсу это удалось, потому что, в отличие от Льюиса, Чарльз Вильямс не ставил задачи: «Сейчас мы будем говорить о христианстве». Он такую дидактическую задачу не ставил никогда. Но у него в «Кануне дня всех святых», или в «Старших Арканах», у него за достаточно мощным слоем актуального для первой половины XX века английского мистицизма, скрываются абсолютно очевидные христианские смыслы. Об этом точно надо будет отдельно. В двух словах не скажешь. Если я расскажу вам немножко сюжетов, то это будут кошмары перед рождеством. А там все не про это. Там совсем все про другое, и, честное слово, он заслуживает нашего интереса и нашего внимания.

Адам Фокс

Смотрим дальше: милейший Адам Фокс – это крайне интересный человек, нам с вами он любопытен потому, что он как раз возглавлял одно из отделений колледжа, в котором преподавал Льюис, и при этом начальство входило тоже в Инклинги, потому что они были нечто больше, чем просто тусовкой.

Чем занимался Адам Фокс? Он занимался Артуровскими сюжетами. И помните, даже в переводе Маршака: «Старый дедушка Коль был веселый король»? Он интересовался этим королем Колем, и пытался связать римскую Елену ту самую, мать императора Константина, и пытался связать как раз с кельтами, ура, и ему это удавалось. А запутанные связи римлян, кельтов и последующих англичан, особенно хорошо, это заметка на полях, но если кому-то интересно, как это все было связано, я вас отошлю, друзья мои, готовьтесь, я вас с наслаждением отошлю к, во-первых, «Смерти Артура» в издании Литпамятников, блистательно переведенной блистательным переводчиком Инной Бернштейн, оснащенные невероятными, ею же написанными комментариями. И поверьте, все остальное фентези, кроме наших Инклингов, выцветает перед этим. Просто идите и читайте «Смерть Артура». И она же Инна Бернштейн перевела очень интересную вариацию на тему короля Артура – это писательница Мэри Стюарт абсолютно не относилась к Инклингам, но как раз связи римлян, кельтов и даже немножко англо-саксов у нее отражены. И, кстати, король Коль там тоже фигурирует, но, правда на периферии. Это я к тому, что когда я постоянно говорю, что «И они, Инклинги, создавали общие смыслы…», да, но какие это были смыслы! Вот я вам это демонстрирую.

Уорран, Льюис

Уорран, Льюис, дальше у нас брат Клайва, и тоже человек необыкновенно интересной и судьбы, и человек интересного творчества. Я не знаю, удастся ли, по нему мы, конечно отдельный разговор вряд ли сможем сделать, но, по крайней мере, без второго Льюиса мы не узнали бы очень много о Льюисе первом. То есть здесь они, конечно, необыкновенно нам важны, необыкновенно связаны друг с другом, хотя разница между ними совсем небольшая. Но, вроде как, старший брат. В основном его, конечно, интересовали скорее ирландские аспекты, но это все равно очень интересно, и разбирался он с историей очень глубоко. Но не только безусловно ирландское, но и какие-то вопросы, связанные с Францией. В общем, хотите истории, обратитесь пожалуйста туда.

Джек Артур Уолтер Беннетт

Дальше, еще интереснейшее. Джек Артур Уолтер Беннетт, тоже обратите внимание, они все, кроме Чарльза Вильямса, прожили достаточно долгие жизни, и повлияли уж если не на мировую культуру, то на английскую науку. Беннетт по рождению вообще новозеландец. Это не мешало ему интересоваться, как раз наоборот, это его подстегивало в изучении и в поисках. Сейчас приведу какой-нибудь интересный пример, что его интересовало. Занимался как раз английской литературой, то, что называется middle English, то есть я опять же все крутилось вокруг этого. И вслед за Льюисом был профессором, который преподавал английский Средних веков и Возрождения. Так что, наслаждайтесь.

Еще более интересный – это тот самый лорд Сесил. Тоже человек, да они все, понимаете, мне так хочется сказать: человек необычный. Ну и что, что необычный? А то, сейчас вам найду очень любопытный пример, пожалуй, самое интересное, это его публикации. Его интересовал Вальтер Скотт, его интересовали ранние викторианские писатели, его интересовала Джейн Остин. И, смотрите, как любопытно: он иронизировал над Толкином до какой-то степени, так что нелюбители эльфов там были, и, вроде как, занимался он викторианскими текстами, но он все равно был в той среде, где создавались миры. Он каким-то образом был к этому подключен.

Невилл Когхилл

Следующий, на кого я хотела еще обратить ваше внимание, пожалуй, на Невилла Когхилла, который как раз входил в общество углеедов, раз, и который безумно, но безумно тут сильно сказано, который посвятил огромный отрывок своей жизни Чосеру и «Кентерберийским рассказам». То есть понимаете, Англия во всех ее проявлениях. От викторианской до чосеровской, до дочессеровской, до артурианского цикла, и Англия, которая сама создавала себя в каких-то новых текстах. Это все были Инклинги, можете себе представить? Вот и я тоже. Сложно, но по-моему, очень здорово. На самом деле мне это и хотелось показать.

Роберт Хавард. Кристофер Джон Руэл Толкин. Роджер Ланселин Грин

Еще два интересных человека: это доктор Роберт Хавард, который был лечащим врачом Клайва Льюиса и его жены Джой, и который тоже вписался в эту замечательную компанию по духу. И еще два интересных человека, самых младших, заметим. Это – студент Роджер Ланселин Грин. Вот это удивительно! Благодаря ему, мы многое знаем о Клайве Льюисе, о Толкине, о их удивительной атмосфере. И это, на мой взгляд, великое счастье, когда студенты включаются в общие смыслы и дальше их передают. И книги Грина мне в свое время помогли необыкновенно. Это действительно так.

Ну и, наконец, живой и здравствующий, слава Богу, Кристофер Джон Руэл Толкин, третий сын в этой семье. Ну что сказать. С одной стороны, мы ему очень благодарны за работу с отцовскими черновиками, за издание того, что не было издано, а я напомню, что Сильмариллион, конечно же, не был издан при жизни Толкина. Он лежал в черновиках. И это Кристофер его скомпоновал. Спасибо Кристоферу за карты Средиземья, которые он старательно вырисовывал.

Если вы внимательно посмотрите на их подписи, то Кристофер, он третий снизу, а Толкин, соответственно самый последний. Вы видите, он даже свой почерк подстраивает под отцовский, но делает его более «толкиновским», если можно так сказать, делает его более зрелищным. Это правда так, и в этом, с одной стороны наша большая удача: и карты он рисовал и мы знаем, что именно ему отец присылал в армию во время II Мировой войны сначала изложение сюжета Властелина Колец, потом буквально черновики, рукописи ему присылал, то есть с одной стороны, замечательно и здорово, это было какое-то видимо необыкновенное взаимодействие и сотрудничество, и он продолжает издавать все новые и новые отцовские черновики, с другой стороны мы знаем, что иногда Кристоферу приходит в голову идея сделать «Толкин, Властелин колец» торговым знаком, Правда он потом от этой идеи отказался, но не до конца.

И дальше, мы сейчас наблюдаем, сложно жить в XXI веке, и мы с вами наблюдаем забавные примеры битвы титанов. Сейчас я немножко всех разочарую, потом постараюсь опять очаровать обратно. По поводу, хочу разочаровать: это как раз по поводу авторских прав. Дело в том, что две могучие крепости бьются за авторские права. Одна крепость представлена тем фондом, который стоит за New Line Cinema, это – все фильмы, созданные. Дело в том, что Толкин в свое время взял и продал-таки авторские права, это отдельная история. На что? На «Хоббита», и «Властелина колец», и все имена. Но, как мы помним, во «Властелине Колец» есть еще приложение, есть еще много сюжетов дополнительных, которые только там в конце указаны, как мы помним, намечены. А на все остальное он очень логично никаких прав никому не передавал, потому что опубликовано это не было, это лежало с теми самыми черновиками.

А потом Кристофер образовал свою компанию, у нее очень красивый логотипчик, как правило, все издания черновиков в дополнительных материалов идут под этой руной, и на это никому Кристофер прав не передает. И поэтому, когда ничтоже сумняшеся, Питер Джексон решил, что он растянет несчастного Хоббита аж на три фильма, он, как известно планировал сделать приквелл к «Властелину Колец», опираясь на элементы этих самых рукописей, но тут появился Кристофер и сказал: «Нет». И не дал. И теперь, когда вас тошнит от растянутой экранизации, вы знаете, что ее так беспощадно растягивали, потому что планировалось совершенно другое.

Так что Кристофер просто человек, конечно, который пытается, с одной стороны донести нам эти отголоски Средиземья, а с другой стороны пытается вполне логично, в духе XXI века сделать это немножко брендом, а мы за этим наблюдаем.

Кристофер уже вполне по хоббитским меркам в зрелых летах. Я не удивлюсь, если он доживет до возраста Бильбо, дай Бог, почему бы и нет? В конце концов, это человек, который тоже постоянно, что называется, всю жизнь играет в это. В этом хорошем понимании. Он так и не вышел до конца из этого мира, но с другой стороны, оно и к лучшему. Откуда бы мы иначе, узнали про книгу утраченных сказаний, согласитесь?

Почему «Инклинги»?

И теперь совсем на сладкое уже, раскрою-таки интригу на тему, почему «Инклинги». Дело в том, что здесь много смыслов. Для любого уважающего себя английского профессора, который интересовался скандинавской культурой, понятно, что сразу вспоминаются и «скильзинги» и прочие «Сага об инглингах» и т.д. То есть Инклинги, как продолжение саг. Только там были саги с суровыми воинами, а здесь с английскими профессорами. Сто процентов, это параллель была. С другой стороны, «Inklings» писалось не только через «k», но и через «c», время от времени, и, таким образом у нас получаются еще две версии. От английского – намек, и от английского же ink – чернила. Так что и намек понятен, то есть люди, которые настолько хорошо друг друга понимают, что они намеками могут разговаривать, и, таким образом, создается нечто удивительное, нечто целое. И чернила, понятно, это мы привыкли сейчас печатать, а они-то писали все-таки от руки.

Таким образом, вот перед нами формально, заметим, они существовали где-то с 30-х годов по 1949, сколько там, формально-то совсем немного лет, а при этом какую удивительное пространство они создали и какое удивительное влияние не то, что на английскую литературу, а просто на весь мир они оказали. И самое интересное, что если мы приглядимся к ним поближе, то за всеми этими филологическими штудиями и изысканиями, мы обнаружим мощную для меня мысль, как раз о людях, которые, с одной стороны часть этого мира, а с другой стороны, они не рабы этого мира, что у них у каждого есть что-то, что не дает им сдаться. Не дает им просто превратиться, банально в какого-то человека зарабатывающего деньги или ноющего или страдающего или мучающего других. Они друг друга очень сильно поддерживали. Поддерживали, как люди, для которых духовный поиск и вера – это не просто слова, а то, что они буквально воплощали в своей жизни и в своем творчестве.

Вопрос неразборчиво.

Итак, почему саги и почему артурианский цикл? Господи, как хорошо, что вы об этом спросили! Что касается саг, я думаю, что мы отчасти даже уже к этому вопросу подбирались, потому что с одной стороны всех захватило Вагнером, и «Кольцо Нибелунга» и это сумрачное мужество. С другой стороны они не могли не интересоваться сагами, потому что если это были профессора, которые знали литературу, то об этом неоднократно говорилось многими учеными, я здесь, поэтому, вскользь скажу. «Беовульф»-то у Англии один. Это у нас много былин. И для Толкина это было принципиальным моментом, кстати, написать нечто, как это называлось: Mythology For England, это одна сторона вопроса. И? кстати говоря, очень важно, что эти саги с одной стороны были ими изучаемы, а с другой стороны в некоторых случаях они были ими трансформируемы. Условно говоря, если сильно упрощать, от языческой отваги к христианскому мужеству, можно и так назвать. Можно так не называть, можно об этом спорить, но какие-то параллели для меня здесь очевидны. А с точки зрения короля Артура – для нас Князь Владимир Красно Солнышко; для Англии – Артур.

Вот я и спрашиваю, почему они сосредотачивались на сагах, а не на Артуре?

На Артуре они сосредотачивались! О, как они сосредотачивались на Артуре! Сейчас я совсем коротко об этом скажу, потому что это заслуживает упоминания. Кто писал об Артуре? Смотрите, артуровскую эпоху изучал один из Инклингов. О короле Артуре и об артуровских сюжетах у нас писал Вильямс. У нас писал Клайв Льюис. Об этом просто действительно нужен отдельный разговор. И нам никуда не уйти, что о короле Артуре у нас писал Толкин: Арагорн, король, который вернется! Это ли не король Артур? Ответ – это он! Но об этом, действительно тогда надо делать отдельный разговор. Это правда, Арагорн – меч он поднимает? Поднимает. Он – король, который, ведь Артур, если верить исследователям, которые выстраивали эту систему, еще раз прочитайте «Смерть Артура», что там написано? Здесь якобы на надгробии Артура: «Здесь лежит король Артур, король в прошлом и король в грядущем». Как у нас называется последняя часть Властелина колец? The Return Of The King. Так что Король Артур был для них крайне важен. Но вы при этом правы, они же и создали некое единое целое, каждый в своей области, в какой-то мере они создали, как я говорила, общий пазл. И для меня важно, что это более, чем английский пазл. Совершенно прекрасен Артур, у Клайва Льюиса, когда становится понятно, что это – не имя, а должность. Не должность, а звание, если угодно. Это миссия, которая передается от человека к человеку. Это – вообще удивительная вещь. Кстати, в Космической Трилогии и Мерлин появляется.

В Космической трилогии как раз это явно, но что касается Толкина…

Ну вот, вполне, более чем. И как мы поняли, кто там Мерлин, понятно, даже два раза спрашивать не надо. Воспитывался Артур вдали от двора – пожалуйста, у нас Арагорн тоже в хоббитанской глуши бродит. Так что все очень похоже. А потом, конечно, мы не будем забывать, что при том, что, конечно же, все эти летописи достаточно поздние, и во многом политически ангажированные, и Гальфрид Монмутский и даже Мейни в хрониках британских королей, но при этом с другой стороны, какие-то отголоски Артура, пусть на уровне кельтских вождей, все равно сохраняются в Англии, а уж Мерлин для валлийцев – это вообще историческая фигура. И это еще одна линия, еще одна ветвь, которая все связывает воедино.

Любопытно, что они все преподавали.

Да. А вы представляете, как мне-то приятно, что, оказывается можно быть профессором, и при этом остаться творческим человеком. Вообще человеком еще можно остаться.

Как минимум в Оксфорде.

Да, я тоже так подумала.

А вы что-нибудь пишете?

Что я пишу? Я пишу статьи для научных сборников.

На самом деле стихи я пишу. Но вы знаете, я не пишу фентези, это я могу точно сказать. Но мне очень интересен этот мир, и маленькая-премаленькая книжечка, продается в нашей книжной лавке в РГГУ, с очень понятным всем и каждому названием: «Хронотоп коммуникации». Собственно, я как раз и рассматриваю спор между Льюисом и Толкином, пари, из которого родились эти две мощные саги. Подробности там.

Дэвид Боуи там в пабе не бывал? Просто Black Star, там у него платяной шкаф появляется

О да! А это тот случай. Вы понимает, друзья, это тот случай, когда вброшенные эти новые архетипы начинают работать сами. И хорошая новость, мы не можем теперь уйти из Средиземья, из Нарнии, мы оттуда уже не можем никуда деться, оно уже встроено не то, что в английскую, русскую, а в мировую культуру. Все. И теперь мы можем только фиксировать, и у Боуи, и кстати, не помню, в какой-то из песен Пинк Флойда это есть, так что enjoy, все, оно теперь с нами, оно уже никуда не денется теперь. А когда, например Джоан Роулинг пишет Гарри Поттера, и когда ежу понятно, что этот самый Дамблдор, это вылитый Гендальф, это так оно и есть, это даже и скрывать нечего! Это тот случай, когда теперь созданные нашими Инклингами образы, стали абсолютно самостоятельными. Так что если встретите кого-то, не удивляйтесь.

Скажите пожалуйста, вы начали разговор с потеряного поколения, и людей на которых повлияла война. В каких отношениях с ними была Дороти Сейерс, у которой «Лорд Питер Уимзи», который был тоже человеком, прошедшим войну, и тоже ею изрядно поцарапанный. Потому что я-то раньше думала, что она с ними соотносилась гораздо более тесно.

Это нужно покопать отдельно, но, конечно, связи там были, просто вряд ли она была прямо Инклингом-Инклингом как таковым. Маленькая деталь, давайте будем совсем честны друг с другом. Это был очень мужской мир, так же, как вообще мир Англии был очень традиционным и мы понимаем, что женам английских профессоров не было входа в их мир, абсолютно свободный от семей. Они собирались для того, чтобы общаться друг с другом, а не семьями. Поэтому, кстати, так неоднозначно они относились к Джой и Дэвиду. А что касается Дороти Сейерс, ну конечно, это действительно важный момент, но, конечно, связи там найти можно. Важно другое: она мне кажется, была для нас и есть важна именно тем, что она показывает еще одну грань. Не будучи английским профессором, она, тем не менее, явно в этом же русле. И не просто в этом же русле, мы же знаем, что издаваемый журнал «Seven» касается и Дороти Сейерс тем более. То есть она тоже, может быть чуть менее ярко, и в современной культуре чуть менее тиражировано, но она же тоже создавала эти смыслы, и они живы до сих пор. Поэтому, конечно, по-хорошему, напрямую говорю, в Инклинги мы ее не отнесем, а косвенно, конечно. Здесь мы говорим, если мы говорим об Инклингах не просто о таком мужском профессорско-филологическом братстве, а об Инклингах в возвышенном смысле, то она, конечно, да. Но то, что на данный момент могу ответить, как я это себе представляю.

А какие у Инклингов были отношения с Честертоном?

Честертон на них, конечно же, повлиял. Есть замечательное англоязычное исследование, которое посвящено сравнению Честертона и Толкина. Их очень много объединяло и не только католицизм, но и это стремление донести некие важнейшие смыслы в какой-то абсолютно нестандартной системе кодирования. Можно найти и параллели.

Когда в 90-х годах я писала свою кандидатскую, и в том числе после бесед с Натальей Леонидовной стала искать эти параллели, они меня захватили настолько, что мой текст стал уходить в «честертонианство» до такой степени, что мой чудесный, волшебный научный руководитель, Алексей Матвеевич Зверев, которого я нежно люблю и которого я помню, ядовито комментировал мои эти опусы словами: «Вот тут у вас выскочил Честертон, как черт из рукомойника», это я вам в качестве доказательства. Конечно, связи колоссальные, в том числе сюжетные. Там нет прямого заимствования, но там есть очень важные повороты проблематики. Они там точно есть, и в этом плане, из всего Честертона для меня один из самых интересных его текстов, и я его очень, этот текст люблю, это, конечно: «Человек, который был Четвергом». Самый фантасмагорический Честертон – он там. Не «Патер Браун», ни «Клуб удивительных промыслов», а вот именно «Человек, который был Четвергом». И я там вижу достаточно много интересных параллелей.

Из перечисленных Инклингов, которые входили в клуб, кто-нибудь, кроме Толкина и Льюиса писал что-нибудь художественное?

(Неразборчиво)

Многие, даже если писали прямо художественные тексты, но писали стихи. Об Инклингах очень много написано, и сейчас все больше появляется книг. Самая первая книжка, которая переведена, она самая простая. Ну как простая? Я тоже утрирую… Первая книга книга об Инклингах – Карпентера, сейчас появляются новые. Периодически проходят угрозы, что массовый кинематограф доберется и сделает фильм о них. Потом это, правда, куда-то пропадает, наверное, режиссеру снится разгневанный профессор, и говорит: «Нет!». На русском пока только это. На английском их сейчас очень много появилось.

А книги не про них, а сами их тексты?

Вильямс переведен.

Вильямс у нас в медиатеке весь представлен.

Я думаю, надо искать. Что-то есть, мне кажется, это надо просто поглубже копнуть. Честно сказать, стихи, это не совсем то, что проза. Я вам знаете, как отвечу? У некоторых английских профессоров помимо дара научного исследования, был еще дар слушателя. Иногда это еще важнее, чем дар писателя. Поэтому, мне кажется, они так и распределяются, кто-то из них писал, кто-то слушал ядовито или наоборот восторженно комментировал, потому что быть слушателем или быть зрителем – это тоже дар, достаточно серьезный.

А что же они там все-таки преподавали?

Так я вам называла, кто – что! Кто – средневековую литературу, кто викторианскую…

То есть, то, чем они увлекались, они и преподавали? И все были филологи?

За исключением врача. И Кристофера, который физически преподавать не мог, и Грин, он был студентом. Кто-то учился, кто-то преподавал. Они, конечно, не всегда собирались всем составом, и между ними были свои какие-то трения, кто-то уходил из этой обоймы, кто-то приходил, кто-то являлся чаще, кто-то реже. Понятно, что они не собирались же за партами и перекличку не устраивали. Просто такое удивительное явление, которое перешагнуло Англию, шагнуло в мир.

А почему 1949 годом закончилось?

В 1945-м не стало Чарльза Вильямса, это был очень серьезный удар. А дальше, кто-то уезжает в другой город. Они же не всегда в этом Оксфорде преподавали, кто-то уехал в Кембридж, кто-то уехал еще куда-то, у кого-то поменялись планы… Потом, извините, вы посчитайте, сколько им было лет. Они банально повзрослели. Это было какое-то удивительное время в их жизни, когда с одной стороны они были состоявшиеся люди, а с другой стороны у них хватало сил на что-то «кроме». На что-то кроме семьи, на что-то кроме работы, на что-то кроме проектов, как бы мы сейчас сказали. Это очень важная штука, это та самая роскошь общаться с хорошими людьми, и собираться и тратить друг на друга время. Они могли тогда себе это позволить, потом что-то стало меняться. Там по биографии можно проследить. И мне кажется, что все-таки очень сильно на них повлиял уход Вильямса. Прежде всего, на Льюиса, естественно.

Сложности в отношениях Льюиса и Толкина были когда-нибудь?

Мне так об этом не хочется говорить. Слушайте, а кто святой из этой компании? А никто! Знаете, какие там были сложности? Я вам назвала. Во-первых, его женитьба. Да она еще там в брюках, в джинсах появилась! Они были так шокированы! Толкин был очень старомоден, это правда.

Я не очень люблю этим интересоваться, но отвечу честно. Как я понимаю, там был тонкий момент, и насчет 1949 года вы тоже, конечно, правы. Когда Клайв Льюис всерьез обратился к таким проповедническим аспектам, он стал безумно популярен. И книги, и его программы на радио, и так далее. Это – человек, который был долгое время среди них самой, если бы мы говорили современным языком, самой медийной персоной. А Толкин что? Да, «Хоббит», конечно был безумно популярен, но и все. А потом раз, и «Властелин колец». И это было несравнимо вообще по масштабам! Потому что одно дело это говорить о чем-то, а другое дело – создать мир, где эти смыслы живые. Знаете, успех друга не каждый может принять только с радостью. С радостью могут все, но только с радостью может принять не каждый. Хотя, я знаю много моих хороших друзей, тех, у кого Льюис близок и дорог, могут не согласиться, но скажем так, мне встречались намеки на это. Видите, я старалась об этом не говорить. Намеки – что сначала было так, а потом, буквально, что называется, в одночасье, ну кто знал, что вообще так может случиться? Что текст, который писался на их глазах, над которым они посмеивались, который был читан-перечитан сколько раз, и вдруг – раз, и он так! Тем более что была уже закончена «Космическая Трилогия», и она не пользовалась такой популярностью. Как бы, мир он сложный, он постоянно испытывает на прочность. Но факт тот, что были.

Вы упомянули об этом, очень хочется послушать более подробно об Уильямсе. Вы сказали о сложных обстоятельствах его судьбы. Я хотела бы об этом поподробнее спросить, и об обстоятельствах его смерти, которая вошла в такое местное предание.

Я как вспомню «Войну в небесах», а мы еще говорим про уход Вильямса.

Давайте так. Мы спросим сейчас не меня, а организаторов. Если есть желание продолжить, давайте мы сделаем тогда отдельный разговор по Вильямсу. Отдельно будет разговор по Толкину, отдельно по Клайву Льюису. Можно их, конечно, объединить, но мне, кажется, интереснее отдельно. И, обязательно, по Вильямсу. Мне кажется, можно еще и по Барфилду, но можно к нему просто периодически возвращаться в разговорах. Но этих троих не миновать.