«Высота востока»: медленное чтение богослужебных текстов Рождества

Меня зовут Алексей Агапов. Я священник, протоиерей, настоятель храма Архангела Михаила в городе Жуковском. Я по образованию филолог, и у меня есть любовь – думаю, любовь всех филологов, любовь к пониманию. Вообще, филология – это наука понимания. И для меня важно, и, как для пастыря, понимать тех, кто ищет помощи Церкви, у меня просит помощи, и понимать также службы, которые мы совершаем.

И был такой запрос: Предание обратилось ко мне с просьбой помочь разобраться с текстами службы Рождества Христова. Кто видел на сайте, я сочинил такой завлекательный текст: как забраться на высоту Востока, сколько было волхвов… На самом деле я мог бы там еще больше писать всего разного, потому что Праздник Рождества Христова очень богат событийно. Он весь: может быть целая куча сказок детям на Рождественский праздник, он очень сюжетный. В отличие от Пасхи. На Пасху Христос воскрес. Там единственный сюжет, что мироносицы пошли ко гробу. Ученики сидят все, боятся. Ну что про это в каких-то спектаклях или сказках детских рассказывать? Но вот, жены-мироносицы идут, боятся, идут, приходят, там ангел, камень отвален. И опять: никого нет в гробнице. Чего тут показывать, если никого нет? Чего тут рассказывать? Вот оно такое: Воскресение.

А на Рождество чего только нет! Тут тебе и Ирод, тут тебе и волхвы, тут тебе и пастухи. Тут тебе и звезда и ангелы. Даже такое простое перечисление, и уже наверняка у всех, кто сейчас слушает, уже память Рождества, все в воображении живет, в воспоминаниях. И эта память живет в нас, память о Рождестве Христовом, это один из таких важных, не знаю, как понаучнее выразиться, историко-культурных мифов, создающих нашу с вами духовную реальность.

Что значит, миф? Миф – это не выдумка. Миф – это история, или набор историй, без которых общество, или отдельно взятый человек, член этого общества, просто не мыслит себя. Если я есть, то я где-то есть, в каком-то пространстве, это пространство чем-то насыщено, чем-то заполнено. И мое историческое и культурное пространство насыщено, соответственно, разными историями. Есть свои истории семейные. Бывало же такое, когда хранится память родовая, семейная, о предках, это здорово. Бывает что-нибудь и придумается, если не хочется рассказывать о чем-то детям, говорят: вот, история была такая-то. И это живет в человеке, и в таких случаях семейных, такие истории, когда они приукрашиваются, это выручает человека из затруднительных ситуаций. Потому что мы склонны себя… что-то я пошел в какую-то другую сторону, но неважно, договорю. Мы склонны себя, с этими историями нашими сливать воедино. Поэтому, если у меня с каким-нибудь дедушкой или с прадедушкой что-то было не так, то происходит на автомате ошибочный вывод: я какой-то не такой, я, оказывается, совсем не имею права вообще находиться здесь. А так, рассказал, что мой прадедушка был полярник, он пропал без вести, к примеру. Я говорю воображаемую историю, не свою. И вроде уже «полярник» – звучит, я уже смотрю посмелее вокруг себя. И прадедушка у меня полярник, и я тоже значит, смелый человек. И я уже как бы сам даже начинаю: «Да, я правнук полярника». Все, уже чувствуется. То есть миф оживает, даже такой, видите, даже когда эта история возникает просто из желания спастись, обосновать свое место под солнцем.

Тем более, когда речь идет о таких чудесных событиях, которые имели место в истории, и есть тому масса свидетельств исторических и запротоколированных по летописям. И это чудесная звезда, которая загадка тоже, правда, все равно загадка. И все равно, смотрите, у каждого про звезду история своя. Кто сейчас смотрит онлайн, кто позже будет оффлайн смотреть, подтвердите или опровергните мои слова. Я не хочу, чтобы вы мне на слово верили, просто проверьте. Может быть я не прав. Хорошо, пусть, тогда это моя только версия, но я и не настаиваю на том, что я говорю какую-то окончательную истину.

Но вот звезда. Кто-нибудь из нас видел ее? Вы видели звезду? Вот ту рождественскую звезду, видели вы или нет? Можете вы свидетельствовать: «О! Я видел, я знаю, что это за звезда была! Как она шла». Да или нет?

В детстве казалось, что да.

В детстве казалось, что да, это уже параллельная история, не про звезду, а про детство. А возможно, это третья история. Понимаете, это все – истории, это все ваши размышления о том или о другом. Вы можете просто свидетельствовать. Представляете, вас приглашают в суд, в качестве свидетеля. И говорят: «Скажи, пожалуйста, Иванов Петрову физиономию бил или не бил?». Вы говорите: «Возможно» – «Ну ты видела, ты сказала, что ты видела?» – «Кажется, да» – «Так видела или не видела?» – «Пожалуй» – «У вас нет какого-то свидетеля нормального, чтобы можно было в суде работать дальше?» Понимаете, да? Поэтому вы можете свидетельствовать смело какие-то вещи. Вы видели звезду? Вы можете свидетельствовать: «Я видела рождественскую звезду на небе. За ней шли волхвы». Можете это сказать? Нет, а вы? Решайтесь.

Уже нет.

А только что могли?

В детстве могла.

Да, но чем детство отличается? Почему дети, например, невменяемы, если ребенок чего-то соврал по опасному какому-то моменту, говорят: «Ну что вы хотите, это же ребенок». И, опять же, свидетельство ребенка в суде не принимается. Потому что он пока не осознает, о чем он может сказать: «Да, было», он может моментально что-то придумать.

Есть у Тэффи замечательный рассказ про великую вральную силу. Я не помню, как там: «Великая сила земли» называется, по-моему. Это предреволюционный автор, юморист, замечательная женщина, ее очень любил Государь Николай Второй. Она эмигрировала потом за рубеж. Вот у нее есть про «великую вральную силу». Она говорит, такое вдохновение особое есть. Обман, это все такая дьявольщина, это такая скука. А вот «вральная сила», говорит, она прям человек весь аж раздухаряется, такой… Я, говорит, помню, как мне сказали рассказать историю какую-то из своего раннего детства в школе. И она рассказала, как там была собачка. У нее самой была сложнее история, про пожар, что она младенца побежала на пожар, вытащила мужика, оттащила его в лес, всем было очень как-то…. Она почувствовала, что всем было очень стыдно от ее рассказа, и ей самой вдруг стало стыдно, и, говорит, «великая вральная сила» пропала навсегда.

А про другую девочку, она говорит, рассказывала совершенно без запинки, что видела она собачку, и собачка была совсем без ножек, у нее ножки были отрезаны, и когда эта собачка пробегала мимо, девочка всегда так плакала, сокрушенно очень, ей было жалко эту собачку. «А на чем же она бегала?» – «А на палочках» – без паузы отвечала девочка. То есть детские все истории они очень быстро возникают, это понятно.

Но мы сейчас говорим из осознанного состояния своего. Можем мы сказать, что мы были свидетелями этой рождественской звезды в Вифлееме? Можем мы так сказать, будучи честными? Нет. Не можем. Вы все как-то не решаетесь. Не можем. И знаете, это на самом деле очень хорошая новость, потому что это, например, роднит нас даже со святым Иоанном Златоустом. Много есть разницы: во мне и в такой великом святителе. Он подвижник, я – нет. Он великий светильник церковный, я – грешный, непослушный, нерадивый раб Божий. Учусь быть в послушании у Церкви, быть полезным. Учусь. То есть тут мне не сравниться со святителем Иоанном Златоустом. Но то, что Иоанн Златоуст тоже не видел Вифлеемской звезду, это у нас с ним общее. Я не видел, и Иоанн Златоуст тоже не видел. Понимаете, зачем я про все это говорю? На самом деле приходит определенный рубеж безысходности, за которым наступает ощущение свободы.

О какой безысходности я говорю? «Батюшка, объясните, пожалуйста, вот что здесь написано? Вот тут есть непонятное слово» – «Которое?». Понимаете, да? Когда все начинает состоять из малопонятных слов, когда даже все слова понятны, но все равно непонятно, что это в целом значит? Когда понятно все предложение, каждое его составляющее слово, все синтаксические связи в предложении понятны, но все равно непонятно, к чему здесь про это про все? Разрушены логические связи какие-то. В нашем духовном мире, выстроенном в привычной системе, чего-то надломилось, какая-то лампочка перегорела. Не здесь, в нас. И как молодежь говорит: мы перестаем «врубаться», я не знаю, как это точнее сказать. Перестаем «врубаться» То есть более-менее все понятно, и, в общем и целом все понятно. «Рождество Христово Ангел прилетел, он летел по небу, людям песню пел. Вы, люди, ликуйте, все торжествуйте, днесь Христово Рождество». Есть такая песня народная, колядка. И это – понятно. И в принципе, давайте так, по большому счету, положа руку на сердце, именно про это самое вся служба. Не про что другое. Вот это – Рождество Христово, ангел прилетел! Люди ликуйте, Христос родился, Бог воплотился! Правильно же? Все остальное – уже идут детали сюжетные, наложенные на этот стержень, на эту ось сообщения Благой Вести. Для чего я сейчас взял, все так упростил? Именно для того, чтобы можно было, не отчаиваясь, как-то учиться «прорубать» эти культурные пласты дальше. Потому что пока нет этого осознания, здесь не может быть про то, чего я не понимаю, и не знаю. Здесь моя жизнь. Здесь про меня. Если это не имеет ко мне никакого отношения, я посмотрел, изучил, прекрасно, но нет ничего общего. «Батюшка, ну извините, я все понял, а вот это что значит?» – «То-то и то-то» – «А, ну понятно, но все равно…» – Ну хорошо, значит тебе это просто не надо» – «Ну я хочу». А для чего? Хотеть приобщиться к этому можно только по одной причине: мне не все равно. Сердце мое свидетельствует: это каким-то образом касается меня. Глубоко-глубоко здесь. Эта история с историей моей жизни срастается воедино. Если этого нет… ну нет.

Может быть не было-не было, я услышал проповедь, я увидел, храмы восстанавливаются, как было в девяностые годы, я, вот, на заре девяностых собственно крестился. Тоже как-то после тысячелетия Крещения Руси пошел процесс и что-то знакомое, что-то где-то шевельнулось. Какая-то, опять же, не знаю, генетическая память. Или опять же, как святые отцы, кто из них сказал, не помню, боюсь, совру, сейчас скажу Киприан Карфагенский – совру, может это Тертуллиан. Тертуллиан, по-моему, сказал, что душа от рождения христианка. Мне тоже нравится верить, что это так. Да, мне так нравится. Но если придет кто-то сейчас, у нас видите какая ситуация, вокруг живет много людей, представителей очень разных верований, конфессий. Придет и скажет: «Душа от рождения мусульманка». Нет, Тертуллиан сказал: «Душа от рождения христианка». Он скажет: «Ты не понимаешь» – «Ну ладно, не будем спорить, хочешь чаю?». А сам про себя думаю: «Не понимает». И мы так и будем друг с другом чай пить, а сами друг на друга смотреть. Значит, для того, чтобы чай пить вместе нелицемерно, должно быть что-то за пределами этого разделения. Правильно же? Если ничего нет за пределами этого разделения, то: «Спасибо большое, я пойду, чай попью со своими православными. Мне так комфортнее». Он говорит: «Я давно хотел предложить, хочу пойти к мусульманам и с ними попить чай». «Нет, ну как же все-таки надо как-то сесть, давай сядем, и ну как начнем дружиться, давай?» Надо? Надо. «Ну, давай. Даже не знаю. Ты же говоришь, душа от рождения христианка?» – «Конечно христианка» – «Ну ладно, давай попробуем как-нибудь». Это будет ни шатко, ни валко. Все равно, когда наше общение основывается на том, что вносит разделение само, то лучше тогда не общаться. Если общаться все-таки приходится, по работе, по бизнесу, живут на одной лестничной площадке, в одном городе, в одну школу детей водят… Единственный выход; то есть, ходить и лицемерно: «Ой, здрасьте!» А сам про себя фигу в кармане держать, да? «Мы-то знаем, кто из нас прав». Единственный выход не быть лицемером, это найти основание тому, что вы нелицемерно радоваться при встрече другого человека. То есть за пределами этого моего мнения, за пределами моего верования. Должен быть какой-то факт, на который я могу опереться, чтобы подойти и человеку, который верит иначе, Бога представляет себе иначе, жизнь духовную представляет себе иначе, подойти поприветствовать его без задней мысли, не держа фигу в кармане, не держа камень за пазухой. Это важно, правильно? Для этого нужны факты, которые нас объединяют за пределами того, что культурно нас различает, разделяет, это нормально. В конце концов, квартира у тоже у каждого своя. Если мы друзья, это не значит, что мы должны стены проломить и жить одним общим жильем, правильно? Есть культурные границы, есть границы вероучительные, есть границы образа жизни… Все прекрасно, все хорошо. Но должно быть, если мы общаемся, то мы, либо вынуждены общаться, и живем через силу, стиснув зубы, либо мы находим основания, которые нам дарят радость вне зависимости от того, кто и каким образом во что верит. Согласны? Звучит, по-моему, убедительно. Но я сейчас говорю по своему опыту. Я не могу всю жизнь общаться с человеком, стиснув зубы. Либо я перестать должен с ним общаться, просто чтобы себя не разрушать, либо мне нужно попытаться найти основания, но опять же, я могу пытаться со своей стороны, и могу оказаться для него не убедительным. Я попытался, я нашел, знаю, что нас с ним объединяет. Подхожу и говорю: «Здрасьте, так и так, как хорошо… мы все сотворены Богом. Как бы ты Его не понимал, как бы я Его не понимал, мы все сотворены Богом. Мы все – часть этого Божьего мира, как здорово!». А тот говорит… И нечего не говорит» Ну так, значит так. Главное, мне со своей стороны, опять же, если мы все в одном Божьем мире живем и нас всех такими создал Бог, то и такими молчунами тоже мы живем по воле Божией здесь. Если человек насупился в ответ на приветствие, значит так надо. Значит нужно тоже оставить человека в покое в его праве так быть.

Это я пока еще не говорю о Рождестве, это еще пока не медленное чтение текстов. Но Рождество наполнено историями. Вот почему я про это сейчас заговорил. За всем этим важно найти какой-то великий факт. Все-таки Рождество Христово – это великий праздник. Ну да, это один из двунадесятых праздников. Он не самый древний все-таки праздник, конечно, Воскресение Христово. Конечно Сошествие Святого Духа на апостолов. Но следом дальше уже вскоре идет и Рождество.

Есть какие-то факты, сопутствующие Рождеству. Как слуги окружают царя свитой, так есть какие-то факты, окружающие этот праздник, факты нашей с вами жизни. Почему это важно? Чтобы это не было просто перечислением фактов: Христос родился в таком-то году, вот его Мать Мария, мнимый отец – Иосиф, Обручник, его называют. Он родился в Вифлееме, многие думали так-то и так-то, родился он в вертепе. Представляете, родился в вертепе! Это так важно, мы всем этим дорожим. Почему? Это культурный факт, это – факт нашей жизни культурной, это то, чего мы с детства читали, или читали нашим детям. Это – те вертепы, которые мы украшаем. Понимаете, это то, что мы начинаем любить, что становится фактом нашей жизни, ежегодного воспоминания. Поэтому мы это любим, а не из-за той идеи, которая, да, действительно, это красивая идея, ну и она как бы действительно в моем представлении, в моем понимании, я верю, что Бог действительно такой, что истина не в помпезности, не в какой-то великой гордыне, не во властности, не в давлении агрессивном на людей, хотя Он великий Бог, Он может прийти так ладошкой по столу постучать, весь мир содрогнется, и все придут, прибегут, скажут: «Все, поклоняемся Тебе, только не убивай, только не мучай». Но Премудрости в этом нет. В этом наше безумие человеческое. Наша отлученность от Бога может представлять силу в таком. А сила Божия проявляется тихо, втайне, в вертепе, в глубочайшем смирении. Это – духовный факт, что смирение – это великая сила. Непобедимая сила! Невозможно уничтожить исчезающее малое смирение! Ничего с ним не сделаешь. И в этом смирении рождается Христос в вертепе. Это очень здорово, это прекрасно. Прекрасный факт.

Но для меня важно найти, как он соприкасается со мной. Неужели я так исчезающе смиренно мал? Нет. Поэтому, если говорить только о мире идей, вот я приду к школьникам и скажу: «Скоро Рождество. Христос родился в вертепе, и представляете, в маленьком вертепе, его положили на соломе. Представляете, вы дома спите на кроватях, а Он – на соломе, маленький лежал Младенец». И слушают, например, старшеклассники эту историю: «Ну и что? Нет, ну пожалуйста, конечно, может быть. Ну и что? Ну и что? То есть на что ты батюшка, намекаешь? Что нам надо тоже на соломе спать?» Нет, не на соломе. Это антисанитария какая-то, воспитанные, опять же боязливыми родителями, подростки уже про это тоже могут начать думать. «На соломе? Тут рядом животные домашние. К чему этот миф может нас научить, или к чему призвать?». Пока ответа на этот вопрос нет. Мы можем, конечно, настаивать, чтобы подрастающее поколение, или чтобы люди, пришедшие в Церковь, уверовали в ценность этой истории: что именно в вертепе. Мы можем на этом настаивать, а они могут так не понять. Если для моих детей важны отношения со мной, они скажут: «Не, пап, все понятно. В вертепе, хорошо-хорошо, пап, мы любим тебя, в вертепе, значит в вертепе. Важно, значит правда важно. Для меня правда, важно». Но если они меня в первый раз видят, они так и останутся сидеть вот так. «Представляете, в вертепе!» Еще недавно для нас это было немыслимо, но сейчас это так. Мы говорим: «Что случилось с детьми? Они какие-то как инопланетяне, с ними все не то происходит!». Правильно, потому что все истории нуждаются в новом подтверждении своей жизни. Они по-прежнему должны быть живы, а живы, это значит, они проявляются каким-то образом в моей жизни. И для меня история с вертепом проявляется в моей жизни как? Это прекрасно: украшать вертеп к Рождеству. Это прекрасно: иконку ли поставить, или бывает, знаете, куколки – святое семейство, волы, овечки, пастушки идут, звездочка стоит на палочке. Это важно. Потому что это – то о чем вы сказали: «В детстве мне казалось, что я могу сказать и то и то». Ощущение реальности случившегося. В детстве оно воссоздается через истории. Сейчас, во взрослом возрасте, одних историй категорически недостаточно. Категорически. Их хватает только для того, чтобы впасть в детство. Если впасть в детство, то да.

«Вот, пришел Господь Спаситель, и теперь мне все возможно» – «Ну хорошо, докажи, что тебе все возможно» – «Вот, пожалуйста, какой этаж? Третий? Вот я сейчас вышагну оттуда». Ну не сработает же, правда? Это означает, что Бога нет? Конечно, это не означает, что Бога нет. Это означает, что человек поверил просто в сказку свою, не попытавшись выяснить, как вера в Бога как доверие к Богу может по-настоящему изменить мою собственную жизнь, вот эту самую, не сказочную, не в представлениях, не в историях. Ни как это помогало тьмам святых в прошлом. Я верю, что все эти истории о святых, они все есть. Но это опять про истории. Понимаете, почему я про это говорю? Что сейчас наступает такое время, когда ко мне, к другим священникам, к родителям православным, дети где угодно, где человек говорит о вере, может подойти любой человек, что называется «только что с мороза» и задать ему какие-то вопросы, на которые у меня будет единственный ответ: «В голове не укладывается, как вообще можно такие вопросы задавать? Как не стыдно?» А ему не стыдно. Он «только что с мороза», он не понимает, а почему стыдно, он задал нормальный вопрос, не хуже других. Ну хорошо, и что тогда, и что из этого? Как что из этого? Это все еще не про тексты.

Давайте, у нас остался часок, попробуем все-таки про тексты. Значит, это чтобы не страшно было к текстам приступать. Потому что это все – Священная История. Это важно для меня, я это люблю. Я через это приобщился к вере, я прирос к этому, для меня эти священные истории Евангельские сюжеты, Евангельские истории стали грудным молоком духовным для вхождения в церковную жизнь. Получение этого духовного опыта общения с Богом. Но не у всех бывает так. И в истории, опять же, если обращаться к историям, у святых, у всех так бывало? Нет, конечно. Тьмы есть святых, которые впервые услышали о Христе от мучеников, которых звери дикие, перед тем, как их разодрать, за три минуты, мученики выкрикнули что-то о Христе. И человек услышал, и говорит: «Я тоже христианин!». Он Евангелия не читал, он не слышал, что Христос родился в вертепе, он ничего не знает о Приснодевстве Богородицы, он ничего не знает о Вифлееме или Назарете, где Он там родился. Он только видит, что этот человек – свидетель истины. И что он только что на глазах у всех победил свою собственную смерть. Доказал, что страха смерти нет. То есть это только что на моих глазах произошла победа всей моей жизни. Это – победа над всем тем, что я считал было ценным, оно все гроша ломаного не стоит, пока я смерти боюсь. И эта победа может стать победой в моей жизни. Если я приму это свидетельство, как свидетельство для меня и передо мной. Я поверю в ту истину, которая только что была засвидетельствована. Все. Никакие истории здесь не нужны. И потом уже, делает шаг, скажем, святой мученик Вонифатий делает шаг, он замучен, и про него уже дальше складывается история, как было такое: как он увидел свидетельство – кровь мученическую проливаемую, он вдохновился, он оставил разом все свои мечтания о пороках, все, что его связывало и не пускало к свободе во Христе, и сделал шаг и сам стал мучеником. И сейчас мы читаем опять историю про него. Но очень важно осознать, не может вся духовная жизнь превратиться в набор историй, какими бы они ни были светлыми, чудесными, прекрасными… Не получится. Эти истории могут быть только указанием в сторону того, где сама реальность живет. Но это должна быть такая сторона, которую я должен быть способен как-то сам дойти. То есть рассказ, что: «Где-то …а вот где-то, а вот там… а сколько туда билет стоит, а сколько туда добираться, а как я там разберусь, я языка не знаю» – «Нет-нет, ты поезжай» – «Спасибо большое, я не поеду, у меня нет условий» – «Тогда извини, вся эта история не для тебя. То есть можешь слушать это как историю, но соприкоснуться с этим ты сможешь только там, там далеко за горами за лесами. Только в том случае, если ты соблюдешь все условия, если ты окажешься там, произнесешь волшебное слово: «сезам откройся» И только тогда надо будет сделать определенные ритуальные действия, и только после этого может быть…» Это все не впечатляет того, кто сегодня впервые слышит проповедь духовную христианскую. Не впечатляет. И не важно, по-русски, по-церковнославянски, есть много людей, которые говорят: «Нет не по-церковнославянски. На русский переведешь, и будет прекрасно. Будет намного понятней, все-таки будет уже получше». Я лично из своего опыта, у меня есть опыт, да, я какие-то места пытаюсь трансформировать из церковнославянского, но в основном, это я делаю в проповеди, и говорю о понятиях, которые неправильно понимаются, не о словах, которые не понятны. Ну, какая разница, там, неясыть или какая-нибудь выхухоль, или что… какие там птицы бывают. Как правильно писать: «вельблюд» или «вельбуд», или как? И что значит «во едину от суббот»? Не в этом духовная жизнь, не в этом. А вот духовная жизнь, например, в таком понятии, как страх Божий.

«Ой, кто пришел, ты посмотри, страх божий, а? Ой, иди скорее умойся, видеть тебя не могу!» Это расхожее употребление. Мы приходим в церковь и думаем, что теперь уже все представления у нас уже верные, замечательные, теперь страх Божий я знаю что такое. «Страх Божий – такой страх Божий, который, вот я сейчас приду домой, страху Божьего здесь набрался, прихожу с благоговением, а там, например, шумно. Я такого страху Божьего на них напущу, что сразу станет тихо. И таким образом, я благодать несу, как я ее понимаю, из Церкви, приношу ее в дом, и в доме тоже становится все очень благодатно. То есть там царит страх Божий сразу». Ну разве не так? Разве нет такого понимания? Еще как есть! Если быть честным, конечно, мы понимаем, что страх Божий, это совсем не такой, не обыкновенный страх. Он страх, но совсем наоборот, он такой страх, как если ты очень-очень боишься оскорбить своего отца. Вот после XX века не надо про отношения с отцами, да? Чего там только не было! Как только отцы себя не вели! Как только дети не вели себя по отношению к родителям! И там действительно был страх перед отцом. И как раз, страх Божий, который я только что описал, он часто вписывается в эту концепцию. Поэтому, объяснение: не такой страх, как обычно, не как перед дикими зверями, а как страх оскорбить отца возлюбленного, это одно и то же. Для многих людей, это одно и то же сегодня, по итогам XX века. Мы вылезли из такой мясорубки в XXI век. Выбрались. Не работают эти объяснения, они звучат на бумаге красиво, в изложении святых отцов IV-V века, X-го, выглядит все красиво, но сейчас человек глазами хлопает, и думает: «Я не понимаю, как это может мне помочь? Мне-то вы зачем все это рассказываете? Мне не надо никакого страха Божьего вашего!» – «Нет, ты не понимаешь» – «Хорошо, расскажи для чего?». И работает только одно. Это сделает тебя счастливым. Могу я сказать после своих объяснений, что такое страх Божий, или Рождество Христово «Узнай о Рождестве Христовом, узнай, Христос родился, Бог воплотился, Ангелы возвестили, слава в вышних Богу, на земле мир, в человеках благоволение!». Добрая воля пришла к людям! Воля – это и сила, и направление, приложение силы. То есть, если раньше был разброд непонятно куда бежать, куда силы прикладывать, какие рычаги дергать, И нужно ли делать хорошо, может надо пойти и сделать уже хуже, чтобы быстрее все это закончилось, пришла добрая воля к людям. И в людях поселилась эта добрая воля. И люди встретили такое свидетельство Божьей любви воплощенной на земле.

«Все хорошо, но только страх Божий-то как же? Батюшка, тоже забывать нельзя страх Божий». А вы только что обрадовались, смотрите, прямо по лицам сразу вижу. А как же без страха-то Божьего? Без страха Божьего будет не православно. Хотите быть православными, будьте любезны, принимайте. Но, все-таки, правильно сначала я сказал про истории. У нас про все есть истории. И то, что вы попытались мне засвидетельствовать, и три раза говорили «историю про историю про историю». Про детство; про то, что кажется; и про то, что кажется сейчас; казалось в детстве…. Нам тоже кажется, что мы знаем хорошо, что такое страх Божий. Нам тоже кажется, хорошо знаем, что такое православная вера. Мы все читали катехизис. И мы все знаем, кто точно не является православными, поэтому исключительным методом, мы – хорошие православные. На этом основании. Но это же – история. Я верю, что это так. Прекрасно, мне так спокойнее живется. Замечательно, но время от времени, сбоит, и я чувствую боль от отношений с ближними, от отношений с Богом, от тех минут, когда я остаюсь наедине сам с собой, я чувствую страшную боль. Тогда, что не так? Здесь истории не работают. Появляется реальность, реальный факт. «А, не надо так делать» – «Но это же по православному!» – «Но, так больно!» – «Но зато по-православному, но что делать» – «Ладно, сожму зубы, постараюсь терпеть». А кто сказал, что вот это – по-православному? А может эта история у меня возникла только что? А если очистить все от историй и начать заново? Как я сказал про Рождество Христово. Вот передо мной лежит служба. Так еще ни один текст не читал, не знаю, успеем ли подобраться или нет. Но все-таки мне кажется, что то, что я сейчас говорю, важно. Все эти истории сводятся к одному: «Рождество Христово, ангел прилетел! Он летел по небу, людям песню пел. Люди ликуйте, все торжествуйте, днесь Христово Рождество!» Есть контакт? Есть контакт. Радость? Радость. Нужно еще что-нибудь? А долго? Ну, часа три служба будет, четыре. Ну, давайте.

Я говорю это не про всех. Я лично люблю службу рождественскую, для меня с рождественской службы по-серьезному вообще началась церковная жизнь. Это была первая служба, к которой я готовился постом и молитвой. Покаянием. Я пришел в церковь в сознательном возрасте, в семнадцать лет. Я готовился; у меня с рождественской службы все началось. Я очень люблю ее. Но я говорю о тех, для кого это известие с нуля. Как поступил евангелист Марк, когда писал Евангелие для людей «с нуля», «с мороза» в Риме? Он начал сразу: «Христу тридцать лет, Он пришел креститься на Иордан от Иоанна Крестителя», и пошло дальше. Он вот эти все: «В Вифлееме иудейском во дни Ирода царя… Христос был сын того, того, того, того… тот был сын того, того…» Вот этого ничего нету, родословия. Сразу, как говорится, «быка за рога». Все, спасительный путь начался с Крещения, потому что эти люди готовятся принять крещение, им важно понимать к чему они готовятся. Им важно принять этот факт, который факт их жизни, который становится входом в новую духовную реальность. Реальность, понимаете? Поэтому им вот это – про Рождество, вот это все, обязательно читай. Евангелие от Матфея открой, первые две страницы читай стоя, чтобы не уснуть. Там будут имена, но это все очень-очень важно. Читай все равно, ты потом поймешь для чего. Этот подход тоже работает. Он работает, потому что человек учится принимать то, что он еще не понял.

Нам все кажется, что пока я не понимаю, это не имеет ценности. Но мы, ведь, много ежедневно делаем вещей, которые не понимаем. Мы много едим пищи, состав которой не понимаем. Например, говорят: очень полезны аминокислоты. «Ты поешь, полезно, тут столько аминокислот» – «А для чего они мне полезны? А есть ли аминощелочи, может быть мне аминощелочи полезнее, чем аминокислоты? Может, это чья-то история, что полезно?» Я смотрю, выглядит аппетитно, пахнет вкусно, я беру и ем. Я не понимаю, как это работает, но мне вкусно, приятно, и потом чувствую по эффекту, хорошо. Я чувствую насыщение и легкость в теле, силу мышечную. По этому эффекту я могу определить: «Во!». Нет, минуточку, я все равно не понимаю, как это? Почему это помогает? Пока я не разберусь досконально, я есть это больше не буду. Так это нужно пять лет учиться в медицинском, или на биологическом факультете надо отучиться. Буду учиться; не стану есть, пока я этого не понимаю. Да чушь! Как миленький, захочешь есть и станешь есть! Он будет есть, причмокивать, ему будет вкусно, но: «Я все равно не понимаю, как это работает!»

То есть, конечно, повторяю, какие-то непонятные места читать, и относиться к этому нормально: «Я понимаю не все. Ну, я не Бог, в конце концов, чтобы все понимать. Я не должен вообще все на свете знать». Это другая составляющая опыта человеческой жизни. Я не должен все понимать, то, что я читаю, но я и не должен все знать. Если есть 100500 томов литературы, которую можно прочитать и стать семи пядей во лбу, очень крутым ученым христианским, то это не значит, что я обязан все это знать, чтобы быть христианином. А что мне вообще нужно, чтобы стать христианином? Я, может быть, крамольную вещь скажу. Человеку, который пришел ко мне послушать, что я ему скажу о Христе, у него цель стоит – не стать христианином. «А что нужно для того, чтобы быть настоящим христианином?» – с пафосом я могу спрашивать воображаемого своего проповедуемого человека. У нас есть учителя и ученики, но сейчас вообще-то есть обучающие и обучаемые. А этот – проповедуемый. Я – проповедующий, а он – проповедуемый. И вот, говорю я проповедуемому: «А что нужно для того, чтобы ты мог стать настоящим христианином?». Он не воодушевляется, не загорается. Знаете, почему? А потому что нет у него такой цели. А какая у него цель? У вас какая цель вообще в жизни? Только по честному.

Быть счастливым – да или нет?

Не знаю.

Как «не знаю»? Но вы же живете, это же ваша жизнь? Что вы предпочтете, чтобы жизнь была счастливой, или чтобы она была полной страданий?

Вы не уверены. Возможно, лучше – полной страданий. А почему так? Если вы выбираете жизнь полную страданий, значит для вас это важно, так ведь?

Ну… хотелось бы, конечно…

Нет-нет, «хотелось бы конечно» - это другое. Лучше идти маленькими шагами. Если вы говорите: «Я не знаю, может быть, конечно, счастливая жизнь – хорошо?»

Я хотела бы сказать, что хотелось бы, чтобы это не мой был выбор, а если Бог выбирает для меня жизнь, полную страданий…

Как не ваш выбор? Я сейчас спросил про вашу жизнь? А вы говорите: «Нет, пусть это будет не мой выбор». Вы хотите отдать свою жизнь кому-то другому? Как костюм поносить?

Богу

Богу. А он ее дарит вам, при сотворении, а вы говорите: «Не-не-не, спасибо». Это как раз похоже на притчу о талантах. Я не знаю, может быть, я ошибаюсь на ваш счет, может быть, вы просто пытаетесь описать что-то другое, а получается так. Возможно, здесь как раз проблема понимания между мной и вами, я не вполне понимаю, что вы имеете в виду. Но когда вы говорите: «Пожалуй, все-таки может быть такой вариант предпочту», сто процентов, этот вариант для вас чем-то важен. Правильно же? Да или нет? Любой выбор чем-то важен. Поэтому именно «выбор» означает слово «любовь»: «любо – то, любо – то». Христос говорит: «Не можете двум господам работать». Любой человек: «любо единого держится, а о другом нерадити начнет, любо одного возлюбит, а другого возненавидит» «Любо – любо». В современном языке стало «либо». Ну, «либо» - это по-немецки любовь, пожалуйста. Либо – то, либо – то, это выбор. Я вот это люблю – это значит, я это выбираю. И если вы говорите, что, пожалуй, жизнь, исполненная страданий не лишена… это значит, любовь на стороне страданий, на стороне несчастья. А любовь – это полнота внимания. Вы можете представить себе человека, который говорит: «Мам, я тут влюбился, завтра в кино идем! Я позвал в кино на пять часов, напомнишь?» Как-то так, да? Сынок, подумай… стоит ли? У мамы сразу вопрос: «фигура хорошая?» или «Она что, тебе списывать дает?» То есть какой-то интерес-то должен быть. То есть полнота внимания не на этом проекте: чтобы в кино пойти в пять часов. Он говорит: «Напомни мне, а то я забуду». Так ведь? То есть любовь, это значит – важно. Почему важно? Почему важно не быть счастливым? Потому что выбрать страдание, это значит отказаться от идеи испытывать радость.

Почему? Ведь можно же к радости через страдание прийти.

К радости через страдание – есть такое. Ученые сейчас спорят, лечится или нет. В принципе, говорят: «Позвольте человеку наслаждаться тем, что ему приятно». Есть такая точка зрения. Но как это связано с вашей христианской практикой?

Дальше можно спорить, что такое страдание.

Спорить не надо. Расскажите, какие вы ставите опыты духовные?

Это сложный вопрос. Я не могу на него ответить. Я не знаю, какие опыты духовные.

Ну, вы же молитесь? Когда вы молитесь, и не получаете то, что просите, это причиняет страдание? Вы говорите: «Слава Тебе Господи!»?

Если, например, я прошу страданий, я говорю: «Боже, пошли на мою шею гильотину!». А гильотины нет. Я говорю: прошение не исполнилось. Но я избежал страдания! Если я на самом деле хочу страдания, то я должен огорчаться и страдать от того, что страдание не ниспослано мне. Подумайте, это хороший вариант в любом случае, испытывать страдание. «Помучь меня» - и либо Он начинает меня мучить, А-а-а, а говорили страх Божий не такой! Еще какой страх Божий! Вот оно, пришпоривает-то меня как! Либо Он не начинает мучить, и я начинаю мучиться, что же Он не слышит мою молитву? И в любом случае, я получаю свое тогда. Страдание.

Наверное, у вас все-таки разговор не о поиске страдания, мне так кажется, потому что невозможно представить это состояние адекватно.

Наверное, разговор о том, что страдание есть в жизни.

Не страдание, как самоцель, а страдание часто бывает следствием.

Страдание есть в жизни. Спорный вопрос. Давайте поговорим об этом. Расскажите об опыте страданий. Что-нибудь, что можно озвучить, зубы например.

Ну, мы все почти переживали смерть близких, например.

Это чье страдание, ваше или близких?

Мое.

А в чем причина страдания? Умер близкий. В чем причина вашего страдания?

Разлука… Ну, плюс еще комплекс вины, который обычно «накрывает»

Комплекс вины и страх одиночества, правильно?

В моем случае, нет, но …

Но вы привели это, как пример. Давайте тогда конкретнее. Мы можем говорить отстраненно. Бывает страх одиночества? Он умер, я теперь один.

Да.

Комплекс вины: это я виноват, это из-за меня.

Конечно.

Бывает еще такой вариант страданий: «У меня отец умер семнадцать лет назад. До сих пор не могу простить ему. Говорю: «Папка, почему ты умер?»

Ну, это болезненное страдание, нездоровое.

А то – здоровое.

Ну, мне кажется, вполне здоровое.

Здоровое. Комплекс вины, это здоровое страдание?

Если он не перешел границу и не начал мучить живых, то …

То есть если я ношу страдание в себе…

Нет, если ношу, то нет, но на каком-то этапе переживать смерть близких это вполне …

Представим себе: умер близкий человек. Кто? Сестра. У меня сестры нет, поэтому давайте, умерла сестра. «Это я виноват. У меня теперь нет сестры. Я теперь никому не являюсь братом. Все, фактически во мне умер брат. Брата больше нет. Какой я брат, если у меня нет сестры? И ведь я за ней ухаживал. Я был кому-то нужен, теперь я не нужен никому. Случись что со мной, она могла мне помочь…» Страдание.

Нет.

Как нет?

Как только вы начинаете переводить все на себя, весь, если можно, смысл страдания уходит. Я-то говорила про другое. Я говорила о страдании, которое рядом. На которое мы можем на какую-то малую толику повлиять. Страдание детей, родителей этих детей.

Ну, подождите, только что было про смерть. Но не важно. Минуточку. Не важно что. Оказывается объектом …

Это эгоизм, то, что вы назвали страданием.

Хорошо, а дети, вы считаете, не эгоизм?

Я не свое страдание имела в виду. Я просто говорю, мы же не можем видеть…

Дети страдают. Я – сострадаю. Сострадание, это страдание или нет?

Ну, уж не радость, точно.

Нет, наверное. Это же со-страдание. Я же сам не страдаю, я…

Христос, идя на крест, говорил, что «Я радуюсь о вас, что вы – свидетели всего того, что сейчас происходит!» Он искренне говорил, что Он радуется. Как же вы говорите, что сострадание, это не радость? Он пришел в этот мир из сострадания. Он же не свои грехи пришел очищать? Он пришел из сострадания. И Он радость проповедовал. А невозможно проповедовать радость убедительно, если в тебе нет радости. Вы согласны с этим? Таким образом, Он наполнен весь радостью, зная от начала, к чему Он идет.

Просто видите, мы начали с проблемы выбора? Проблема того, чего мы хотим, к чему стремимся?

Выбираете ли вы быть счастливыми, или выбираете страдать.

То есть мы не говорим об объективной реальности страдания, объективной реальности его существования в мире. Мы говорим о своем стремлении к радости или к страданию.

Началось с девушки, которая не выбрала однозначно счастье. Я-то вот, на стороне радости. Ну, какая может быть еще цель? Но, счастье, это не значит, прыгать довольные всегда.

Я скажу, почему я не выбрала однозначно счастье. Просто потому что мой небольшой опыт подсказывает, что через страдание много смысла было обретено. Не через счастье, а через страдание именно. Поэтому, однозначно сказать, что я выбираю счастье…

Было обретено много того, что имеет реальную ценность.

Совершенно верно.

Но то, что обретено и имеет реальную ценность, является ли целью вашей жизни? Обретенное, что-то уже перестало существовать, что-то легло в фундамент вашей жизни и перестало быть свежим опытом переживаемым. То есть, как пища. Получена пища, например. Человек мучается с голоду. Он пошел, выполнил какую-то поденную работу, ему дали поесть. Он съел. И говорит: «Я знаю, я работал, я получил еду, я сохранил свою жизнь. Таким образом, работа – это важно» – «Что ты больше хочешь, отдыхать или работать?» – «Работать. Я поработаю, я получу хлеб. Я его съем, я буду жить. Конечно, я хочу работать». Быть безработным, мы знает, что это очень тяжело. Но, будет ли человек потом всю жизнь говорить: «Вот я помню, как я поработал-поработал, и мне тогда дали хлеб, и я наелся»?

По-моему, это большая радость, поработал от души, и почувствовал…

Да, но если он рассказывает эту историю через десять лет, я осмелюсь предположить, что после этого он еще работал. И ему еще давали хлеб. Тот хлеб, который он съел, уже давно перестал существовать. Того хлеба уже нет. То есть можно рассказать эту историю в педагогических целях детям, как какой-то случай из жизни, как историю.

Я прошу прощения, но это не совсем тот пример, потому что хлеб действительно уходит, не оставляя следа в данном примере, а духовный опыт все-таки нас строит, ну хотелось бы верить в это.

Хлеб не оставляет следа? Откуда вы знаете? Откуда вы знаете, как ведет себя хлеб, когда он попадает в ваш желудок? В общем и целом, знаете, но что он делает с вашим телом…

А вкушение пищи, это духовное действие или нет?

Наверное, нет.

Нет. А зачем тогда мы молимся перед вкушением пищи? А зачем мы благодарим после вкушения пищи, если это не духовное действие? А человек духовное существо или нет? Означает ли это, что у человека нет ни одного действия, которое не было бы наполнено духовным смыслом, духовной сущностью? Все, вся моя жизнь – есть жизнь духовная, и собственно как раз христианская проповедь о воплотившемся Боге, об освятившейся воде в Иордане в Крещении Господнем, говорит о том, что безосновательно противопоставлять дух и материю, как например, добро и зло. Что все освящено, вся жизнь освящена Божьим присутствием, все мироздание, и материальный мир тоже. Тоже благ, тоже благоволение явилось и в материю тоже. А благодать Божия, а это Дух Божией благодати, это сила Божьей любви пронизывает все насквозь, поэтому нет больше недуховных действий. И бросить хлеб под лавку – это духовное действие, и съесть хлеб с благодарностью, это духовное действие. И съесть хлеб на глазах у умирающего от голода и не поделиться с ним, это тоже духовное действие. И поделиться и съесть хлеб, это духовное действие, правильно? И я извиняюсь, мучиться от запора и говорить: «Боже, Боже, пожалуйста, помоги», это духовное действие. Что в человеке лишено духовного аспекта? Какие проявления человеческой жизни? Нет таких. Я не знаю про червяка, но вроде бы, у червяка такого сознания нету. У животных там, у ящерок не знаю, что у них там есть, но какая-то сметка у них есть, прыть какая-то. Но есть ли у них духовное осознавание своих действий? Сомневаюсь сильно. Есть амебы, и инфузории-туфельки, там про это речи нет, а в случае с человеком всякое действие наполняется духовным содержанием. Всякое, без исключения.

А как вы считаете, дьявол, это дух или нет? Как, дьявол, это дух. Это же ангел! Падший ангел, дух злобы. Это – дух злобы! Это духовная сущность. Его невозможно отловить, измерить, взвесить, как бы какой-то зафиксировать его форму. Это – дух. Соответственно, конечно, действие, пробуждающее в моем сердце движение злобы, неприязни, конечно, это действие неприязненного духа, нечистого духа, падшего духа. То есть отпавшего от Божьей любви, принимающей все мироздание, любящей весь мир.

Я никогда не произносила слово: «духовный» в таком смысле.

Это, мне кажется, ваша история про слово «духовный»

У нас тут мне кажется, много историй, различия просто в терминах.

Здорово, когда вы начинаете видеть, потому что история со страхом Божьим вам понравилась, вы видите, насколько она может не работать. Вы знаете почему? Потому что каким-то образом неосознанно как бывает: человек ест поп-корн и смотрит кино. Я не говорю, что этого делать не надо. Делает – пусть делает, ему это для чего-то надо, он нервы может быть так успокаивает. Смотрит кино, чтобы нервы пощекотать и ест поп-корн, чтобы нервы успокоить от этого кино. Пусть. Но точно так же употребляя слова, и смыслы высокие, великие: любовь, покой, свобода… Эти слова можно легко превратить, не осознавая, что я делаю, превратить их в карикатуры. Понимаете, как это происходит? Например, «страх Божий» превращается в эмоцию, ту самую, которая подтолкнула Адама спрятаться от Бога в кустах в раю, когда он съел запретный плод. Именно этот страх Божий, по моему опыту говорю, мои прихожане, зачастую, представляют себе, когда молятся о страхе Божием? «Сподоби нас пребывать во страхе Твоем». Они представляют себе именно вот это. А это желание спрятаться от Бога, а не желание укрыться в Его безопасности. Укрыться в Его объятиях. Стоять, не смея шелохнуться от этой радости. Радость приносят две вещи: ощущение, что меня любят и ощущение, что я в полной безопасности. Ощущение «тебя любят, и за это тебе придется сейчас как следует побегать», не годится. Ощущение «тебя любят» есть, а безопасности – нет. А ощущение: «ты здесь в безопасности, никому ты не нужен, никто тебя в век не хватится, лежи тут в безопасности, пылись сколько хочешь», тоже не работает. Что меня любят и что мне за это не нужно ничем платить, что я в полной безопасности. Вот это – два мотива базовых, которые побуждают человека к действию. К любому. Психологи сказали, но я уверен, не они первые, первые это сказали люди, имеющие духовный опыт. Потому что это реальность. Потому что на это каждый, кто честен более-менее перед собой, каждый, как вы сейчас скажет: «Да, точно. До этого не думал, но точно, так оно и есть, конечно». Потому что это – открытие того, что лежит на поверхности. И очень здорово делать такие открытия, те, что лежат на поверхности. Намного ценнее, чем церковнославянские конструкции разбирать, намного ценнее, чем понять что, откуда, почему…. Но уж про высоту Востока я скажу. Тропарь. Тут уже нас время поджимает, скажут: «Батюшка, что же это? Шел в комнату, попал в другую?».

Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума». Часто говорят: «Рождество Твое, Христе Боже наш, воссиял миру свет разума». Неправильно. «Рождество Твое возсия» - то есть «воссияло». Твое Рождество воссияло для мира – свет разума. Так правильно – так не правильно. Давайте не будем притворяться. «Рождество Твое, Христе Боже наш воссиял миру свет разума» – в этом есть заблуждение или нет? Ошибка есть в этом утверждении? «Рождество Христово, Ангел прилетел. Он летел по небу, людям песню пел». Есть тут ошибка какая-то? Нет. «Рождество Твое, Христе, Боже наш, миру воссиял свет разума!» Пожалуйста, по-другому: «Рождество Твое, Христе Боже наш, Ты миру воссиял, свет разума!» Как бы человек ни понял, я могу со своей академической высоты говорить: «Не-не, все-таки, конечно, со временем, надо подрихтовать, подкорректировать…». Да может, он помрет раньше! Может я помру раньше, чем настанет та пора? Жизнь стремительно меняется. Я могу этого не замечать до каких-то пор, но рано или поздно, реальность щелкнет меня по носу, если я не хочу повернуться лицом к музыке сам. Не это важно. Важно, чтобы вместо страха Божьего человек не понял «боязнь войти в общение с Богом» Вот это важно.

В «Дусе истины» важно, чтобы человек не думал, что имеется в виду его соседка Дуся. Это важно, да, согласен. «Во страсе» – тоже важно, там со страхом разбираться, а тут еще «страсе». То ли «стразы» то ли что, «во страсе»? В стразе? Непонятно. Когда звучит непонятно, хорошо бывает сказать: «во страхе», если я понимаю, что много людей «только что с мороза», и то после этого мне важно при малейшей возможности сказать: «во страхе» имеется в виду не то, что вы должны бояться к Богу приблизиться. Так описано то, что есть в английском языке слово «awe» – это ужас, благоговение, это возможно даже звукоподражание, где-то там на дне истории языка. «Awe» – и все замерло. Ходил-ходил, искал-искал, где-где, не вижу нигде, ну что все говорят, где? «Awe». И все замерло. Немая сцена. Когда? Когда я обнаружил: «Да вот же оно!» Вот это обнаружение, эта встреча с Богом, о которой так много митрополит Антоний Сурожский говорит, из современных проповедников, из современных мне. Он скончался не так давно, поэтому я на него ссылаюсь. Вот это» «awe» дает глагол: «awake» – пробудиться, проснуться. Мы живем как во сне, ходим-бродим: «Что, где? Ой, жизнь такая поганая, жизнь такая плохая, все не так, это не так, все не так. Власти не те; денег мало; все достали; порядка нету. Все неверующие, все плохо верующие, кругом или неверующие или еретики, сектанты. Одно из двух, даже не знаешь что хуже». Как выбрать, как человека жутче назвать? То ли что он нехристь, то ли что он сектант? Вот что выбрать, что похуже? Даже не знаю. Такая жизнь трудная, вот это все бормотание. Это все сон. Причем, сон такой мутный, такой кошмарный какой-то. Даже не кошмарный. Кошмар заставляет проснуться, когда там саблезубие какое-то начинается во сне, хочется проснуться, невозможно, мы выскакиваем из этого сна, выныриваем. А там что-то мутное тянется-тянется, и никак не проснешься, как от димедрола. Вот это состояние. И вдруг из него вырывает то, что называется этим: «awe». Так вот же оно! Вот же она – жизнь-то на самом деле какая! И вот это в наших книгах называется страхом Божьим. «Ну, где Бог, где Бог?» – «Да вот же он!». И вот этот момент, когда сердце встречает Бога настоящего, живого, не выдуманного, не того, о котором мне рассказали в книжках, а того, который создал меня. Того, кто держит меня в своих руках так неощутимо легко, что я ощущаю себя полностью свободным. И вот этот момент встречи с реальностью и является осуществлением того страха Божьего о котором здесь речь. Смотрите, сколько я говорю о страхе Божием. Чтобы только чуть-чуть это и все равно буду читать потом опять молитву: «И сподоби нас во страхе и трепете Тебе служити» – мне нужно остановиться здесь, cделать паузу и самому себе сказать: «Ты помнишь, что называется страхом здесь?». Это важно. Иначе, я так и дернусь прятаться в кустах вместе с Адамом. В меня генетически заложено желание спрятаться от Бога в кустах Я его сын – Адама. Вот это важно прояснять. А что от чего, что над чем лежит, что над чем стоит, если можно понять это как-то не вредно для здоровья – нормально. Страх Божий можно понять большим вредом для здоровья духовного, эмоционального, социального, в семье климата, и прочее. Как я уже показал, что можно легко сделать из этого чудище. А то, из чего не делается чудище, да пусть как-то понимает человек интуитивно, и слава Тебе Господи, пошли дальше, время дорого.

«Рождество Твое Христе Боже наш возсия мирови свет разума». «Мирови» – тоже разбирать можно долго. «В Нем бо» – вот это «бо» – тоже ничего не поделаешь, но это стихи, понимаете, из песни слова не выкинешь. Бывает непонятно слово в песне, бывает, а песня – во! И люди потом расспрашивают, что это за слова такие в песне? Я помню до сих пор, мы были такие маленькие, начальная школа. Вышел фильм «Три мушкетера», и там поет Михаил Боярский. Красавица, поет «…там-тарам, почему бы и нет?» То ли убил клопа, то ли что он сделал? И делились версиями, очень мы были неравнодушны, всем хотелось правильно петь эту песню, она нам всем очень нравилась, очень нравился образ этого мушкетера. «Pourquoi pas», да. Но это же надо еще… Точно, да, у меня есть сестра, она учится в школе, где французский учит! Кто-нибудь потом запоет про клопа, а я уже … на самом деле все не так!

Но это заинтересованность должна быть, чтобы разбирать это все. Но если ее во мне нет, я не могу с этого начинать. Не надо с этого начинать, мне нужно начать совсем с другого. С радости. Потому что если я не хочу радости, опять же надо разобраться, а нужен ли мне тогда праздник Рождество Христово, если я не хочу радоваться в этой жизни? При всех оговорках: «были важные плоды…». Были плоды, они остались. Вы их на стену повесили, или вы их использовали в своей дальнейшей жизни? Если использовали, то значит, они перестали быть плодами, достижениями, они вошли в дело, они стали средствами, инструментами для достижения новых целей, правильно? Страдания какие-то приходят к нам: боль, беда, переживание… они нужны, как временный этап, необходимый для того, чтобы, в конце концов, проснуться к этой встрече.

Только для этого.

Но эта встреча: «Так и дальше встреча и как я могу ее использовать? Что мне с этим делать? Хорошо, встретил Бога, что дальше? «Здравствуй Бог», что дальше?». Проживание этой встречи и Истиной, встречи с Богом, встречи с реальностью Божественной, это – полная победа над смертью, над разделением над страданием, над страхом страдания. Не одно и то же: страдание и страх страдания, вы это понимаете? Боль всегда из прошлого. Это вы понимаете? Когда ты испытываешь боль, могу на сто процентов сказать, то о чем ты плачешь, уже прошло, это уже случилось. Ну что угодно, порезали палец. Боль приходит? Приходит. Секунд через десять. Сначала приходит страх: сейчас заболит. Страх всегда из будущего. Еще не болит, а страх: «А вот сейчас как заболит». Потом приходит боль, и боль качается того события, которое уже произошло. Я не могу его изменить. Как только я это осознаю, я сразу же могу отстраниться от этого события и заняться чем-то другим, потому что я порезал палец, а рядом у человека, не знаю что, полноги размотало чем-нибудь, каким-нибудь колесом, шестерней. И ведь такое полусонное отупение, которое по-церковнославянски называется «окамененное нечувствие», у кого нет такого опыта? Я стою, у него там: «Боже мой!», а у меня тут палец. «Сейчас я помогу. Сейчас себе зеленкой намажу, пойду тогда тебе помогу». Кому не знаком подобный опыт? Подобное нечто? Невозможно сдвинуться сначала к нему, а потом уже… забыть про себя! Ситуация, которую я осознаю, что сейчас бы стоило забыть про себя любимого, но я не могу. Возможно, из страха перед той болью. Понимаете, да не важно, какие обстоятельства, я не оправдываю и не осуждаю сейчас не себя, но кого-либо из вас. Но то, о чем я говорю вам, знакомо, правда же, всем знакомо? Так вот эта невозможность отцепиться, это – плен. Я цепляюсь за собственную боль, как за защиту, и я оказываюсь реально в тюрьме, потому что я страдаю здесь, я держусь за это страдание, как за попытку защититься от чего-то, от другого страдания, которого еще нет, но у меня есть мысль, которая называется страх о том, что это страдание будет неизмеримо больше, поэтому отдайте мне мое маленькое, я буду страдать им. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. И то о чем я сейчас страдаю, это уже состоялось. Это уже можно отпустить, пусть летит дальше в прошлое, пальчик уже порезан. Можно извлечь из этого опыт: в следующий раз аккуратнее, не смотреть телевизор, пока режешь огурчики. Это можно отпустить. А о том, чего нет, не надо думать, потому что девяносто семь, наверное, процентов того, чего мы боимся, так и не случается никогда. Ну, хотя бы потому, что больше половины наших страхов, это страх умереть. И, поскольку мы продолжаем испытывать страхи, делаем логический вывод: мы еще не умерли. И, в конечном счете, все страхи сводятся к одному только страху: перестать быть, то есть умереть. Победа над этим страхом, это победа над смертью, как таковой. Это такая радость, которая является и итогом и целью человеческой жизни. Достичь победы над смертью – это радость итоговая, достижение цели; это – победа в игре, ради которой вся игра и затевалась. Без этого чего жевачку жевать, вообще непонятно. Это – цель. И ради того, чтобы человеку в этой игре помочь, пришел Отец Небесный, воплотившись, родившись, с тьмою ангелов, с великим светом явившейся звезды. Ради того, чтобы помочь мне в этой жизни осуществить Его победу над моей смертью. Но в моей жизни осуществить, поэтому осуществлять предстоит мне. С Ним, в Нем, в общении с Ним. Но это – моя жизнь. Поэтому, вот – цель моей жизни, победа над смертью. А победа над смертью, это страдание или это радость?

Радость. Скажите, все ли согласны с этим, что победа над смертью не может быть страданием. Наоборот, это – великая радость, бесконечная, так или нет? Скажите мне?

Хорошо, тогда давайте договоримся о том, что мы называем смертью. Что вы называете смертью? Смерть, это ведь небытие. Это дремучий страх: перестать быть. Именно этот страх толкнул Адама спрятаться в кустах от Бога: «Сейчас придет, да как убьет!» Потому что Бог сказал, «Смертью умрешь» когда вкусишь запретного плода, предупредил. Смертью умрешь, значит, умрешь всеконечно, сто процентов. Ты узнаешь, что такое смерть. И Адам узнал, что такое смерть сразу же. Ева сначала узнала, но Ева говорит: «Но я же хожу, двигаюсь». Она уже узнала, что такое смерть. И мы знаем, что такое смерть, хотя продолжаем ходить и двигаться. Вы знаете, что такое смерть. Просто у вас духа не хватает признаться в этом честно.

Смерть вообще? Цветок умирает…

Цветок-цветком, а у вас есть опыт этот. Вы продолжаете шевелиться, но у вас есть опыт, когда душа обмирает.

Когда засыпаем?

Я не знаю, я говорю об опыте, который я переживаю в состоянии бодрствования. Это страх, да. Это страх душа обмирает – это страх. Душа покидает тело, стремится покинуть тело, уходит в пятки, холодеют руки. «Эй, эй» – «М-м-м» – «Что с тобой не так?» – «М-м-м» – «хочешь чаю хоть?» – «М-м-м» – «Чаю хочешь?» – «Да нет». Вот это состояние – он живой, или ты чуть ни жив, ни мертв? Не мертв, потому что вроде как шевелится и отвечает, но он и не жив. Это состояние страха. Страх смертный, страх смертельный. Страх, обездвиживает, страх не дает возможности любить, о чем пишет Иоанн Богослов в своем послании. Что страх и любовь – несовместимы. А любовь – это жизнь. Так или нет? Так. А любовь – это страдание, или это радость?

Сейчас начинают включаться всякие нездоровые модели отношений. Сколько страданий, Боже мой. Но во всех, даже в нездоровых отношениях, любовь – это радость. Даже в нездоровых отношениях есть определенный процент любви. И это – процент радости в этих отношениях

Ребенок рождается через страдание?

Чье?

Обоюдное

Не знаю, как он, но я страдала.

Страдала. Хорошо, это в ста процентах случаев верно?

Уколы делают, еще? Сознание теряют, еще? Кесарево сечение, масса вариантов. Еще?

Женщина готова к родам. Она готовилась. И он испытывает не боль, а колоссальное наслаждение. Да, и такое тоже бывает. Я не женщина, поэтому для меня это в любом случае истории, но я слышал эти истории и у меня есть основания верить. Так бывает. Я слышал другие истории, я слышал как человеку например, отрезало ноги поездом, и он говорит: я только помню, мы стоим на платформе, потом я помню, я лежу, друзья надо мной все зеленые. Я говорю: ребят, кажется, я перебрал. Потом закрываю глаза, моргаю, открываю глаза – белый потолок, такая же зеленая мама надо мной, говорит: «Не смотри на ноги». У него есть опыт, как ему отрезало ноги поездом? Есть опыт того страдания? Есть это переживание этой боли?

Сознательного, наверное, нет.

А если несознательное переживание, где еще переживание, как не в сознании? Если что-то произошло без сознания, было ли это?

Наверное, не было.

Вот, человек открыл глаза, он закрыл глаза, то открыл глаза. Просто два разных состояния тела, вот тело с ногами, вот тело без ног.

Он страдает потом конечно. Избави Бог, и ему дай Бог сил, такому человеку. Но он страдает от утраты, а не от боли, этой, скажем, хирургической. Опыта этой боли у него так и нет. Он не знает, каково терпеть эту боль, сознание выключилось. Понимаете?

Как не очень?

Смотрите, да, это замечательно! Подождите, знаете что, я хочу сейчас обратить выше внимание на ваше состояние. Это очень важно. Вы сейчас слушали меня в некотором оцепенении, и обе сейчас оживились на пункте: я потерял нить. Вы потеряли мысль. Потому что ум отказывается комментировать эти вещи, потому что мы позволяем нашим мыслям нас контролировать. А что могут описать мысли, о том, что находится за пределами ума? Что является, зато достоянием нашего всеобщего повседневного опыта жизни. Это как наука. Есть много загадочных явлений, например, в филологии. Но все эти загадочные явления даже загадки должны быть пронумерованы, классифицированы, расставлены в таблицу. Что не влезает в таблицу, мы можем в упор этого не замечать. В науке, а не в языке. И в то же время постоянно пользоваться этими языковыми инструментами в самом факте речи. Есть опыт реальной жизни, и есть попытка мышления про жизнь. И это не одно и то же, ясно? Ваши мысли о жизни заканчиваются. Вы можете мне сказать, что вы думали о жизни вчера в полшестого вечера?

Не помню.

Как-то это на вашу жизнь влияет сейчас, что вы не помните? Только тем, что вы отвечаете на мой вопрос. Все. Может быть, это была очень важная мысль, попробуйте вспомнить, ну пожалуйста, от этого зависит все. Возможно, это была мысль спасительная для всей планеты. Полшестого вечера, ну хорошо, без двадцати пяти шесть. Какая именно мысль? Даже три часа назад. Три часа пять минут назад? Нет? Понимаете, мысли конечны. Появляясь и исчезая, они не возвращаются опять. Опять хочется в Париж. Да, но это уже новая мысль. Хочется в Париж. Это та же самая мысль, что была год назад? Или она просто такая же? Да смешно об этом рассуждать, это ничто, понимаете? Просто пробежала волна. Мозга за мозгу зацепилась. Мысль ограничена, вы согласны, что ум ограничен?

Она, может быть, является толчком тогда. Я ее не помню, но она меня натолкнула на какое-то действие. Таким образом, она становится мыследействием.

Правильно! Мысль может вас толкать, когда вы верите в нее. Предлагаю через пять минут начать имитацию обороны Москвы. Это будет очень хорошая инициатива. Прямо сейчас выйдем отсюда и пойдем, и встанем, построим маленькую баррикаду из снега. Как вам такая мысль? Влияет она на вашу жизнь? Она побуждает вас к каким-то дальше действиям? Сейчас пойдете строить баррикаду следом за мной?

Вы пойдете, и я пойду. Что же, вы один пойдете?

Серьезно, так легко и просто вас заставить верить в разные вещи? У вас непростая жизнь, я тогда позволю себе предположить. Потому что очень легко повлиять на характер ваших действий.

Я произнес слова. Я сказал и забыл, например. Вы мне завтра звоните и говорите: «Батюшка, а ничего, что я только сегодня начала?», я говорю: «Что?» - «Строить баррикаду» – «Боже мой, – говорю, – вы все в этом еще?» Понимаете, я сказал и пропустил, Что заставило вас подарить этой мысли такую долгую жизнь, и даже начать воплощать в ваших действиях.

Благословение священника.

Это – только слова. Это мог быть не священник, это мог быть кто угодно другой.

Это вы меняете свою жизнь, не я. Ведь надо было идти на работу, но сказано – сделано, пойду строить баррикаду около дома.

Мысль-то будет воплощена.

Что дает мысли такую силу влиять на вашу жизнь? А бывает мысли, которые влияют на жизни народов. Что дает силу? Откуда у мысли такая сила? Давайте пойдет в зоопарк, и разукрасим слона в зеленый цвет. Такая мысль. С этим выхожу на аудиторию в тысячу человек и говорю: «Пойдем сейчас сразу все отсюда, разукрасим слона в зеленый цвет!». Все похохотали, например, все, давайте этого клоуна убирайте, давайте кого-нибудь следующего. А почему так? Почему тысяча человек не побегут за мной красить зеленого слона? Потому что у моей мысли не будет силы. А другую какую-нибудь мысль кину – и подхватили, побежали. Еще важно правильно вкинуть… Что дает силу этой мысли?

Ваша внутренняя убежденность, вера…

Моя – меняет мою жизнь. Изменить жизнь другого человека я не могу. Вера. Ве-ра! Я могу хоть сто раз быть уверен, что марсиане – наше все и буду кричать тысячам людей: «Давайте построим космический корабль и полетим туда!». Я вообще, может быть на всю голову уверен, что это так. Если вы мне не поверите, вы не побежите строить этот космолет. Вашу жизнь можете менять только вы! Вероятность – от слова «вера», я об этом и толкую. Вероятность – это «ятие веры». Появилась мысль, и эта мысль может «ять» вашу веру. Взять вашу веру, и стать в вашей жизни силой. Сила – это ваша вера, заполнившая объем, форму, которую придает этой силе вброшенная мной мысль. Мысль – это только форма. Мысль имеет форму. Это – шарик воздушный. А тот газ, который заставляет шарик взлетать к небу, это ваша вера. Это – единственная сила жизни. Ее же можно назвать заботой. Ее же можно назвать любовью. Как англичане говорят: «Don't care» - кого колышет? То есть я не забочусь. Или ты не заботься.

То есть мысль может быть бесконечна?

Это мой к вам вопрос, может мысль бесконечной быть или нет?

А мы с этого начали. Я говорю, что мне важно, что это может быть не просто что-то я подумала, и я не помню. А вы говорите: это не важно. Это законченность мне…

Вы можете сказать, какая мысль была у вас двенадцать минут назад? Точно двенадцать минут назад.

У меня редко случается какая-то мысль… Но я вас слушала.

Хорошо, но вы же как-то размышляли и продолжаете сейчас размышлять об этом?

Могу, да.

Скажите мне, эти мысли конечны, или они одна на другую накладываются и никакого «дилита» нет?

По-разному.

Как по-разному? Какая мысль продолжает звучать в вас со вчерашнего дня? Хоть одна.

Есть, конечно, мысли.

Ну, расскажите. Если она звучит, значит вы можете ее сейчас обнаружить.

Есть какие-то мысли, которые меня волнуют. О моих взаимоотношениях…

Скажите, о взаимоотношениях, только что этих мыслей не было. Они появились только что. Есть привычные канавки, по которым вкатываются эти мысли, может быть. Но самих этих мыслей только что не было. Как прямо сейчас еще не было, но сейчас появится мысль о вашей левой пятке. Мысль конечна или нет? Но прямо сейчас у вас нету, пока я не скажу, мысли о ваших взаимоотношениях. Сейчас появилась, но только что ее не было, хотя она казалась такой важной. Появилась, и сейчас опять исчезнет. Не важно. Они появляются и исчезают. Это просто волны вашего рассудка. А из чего состоит разум, кроме этих всех волн? Там еще есть кости, кровь, мышцы. Вы видели когда-нибудь свой разум? Мы воспринимаем его только из мыслей. Поэтому все говорят, мы в Библии тоже можем это найти, я просто не готов сейчас цитировать, но это просто с самого начала, как я в Церковь пришел, я знал, что разум человеческий ограничен. Именно поэтому разумом невозможно постичь Бога. Потому что Бог не ограничен, а разум ограничен. Это же очевидная вещь, это же детский сад! Подготовительная группа детского сада школы российского богословия. Ум – ограничен. Бог – безграничен.

Мы познаем Бога в том числе и умом.

Ум ограничен. Не может ограниченное постичь неограниченное. Оно может участвовать в процессе. Оно может писать все время, идти до обалдения полного. Но это все закончится ничем. Можно читать книги о Боге десять тысяч лет, сколько Бог жизни даст, столько читать книги о Боге. Но так и не уверовать, и так и не встретиться с этой реальностью. Находясь где-то примерно, будучи рыбой, читать книги о том, как хорошо живется рыбам в воде. И время от времени выныривать и говорить: «Воды! Воды! Я не вижу, где вода!». Или не выныривать, а к другим рыбам подплывать под водой. Мы говорим, Бог есть везде. И это только мысль. И поэтому она становится ложью в наших устах. Я говорю, Бог есть везде, но действиями своими я подчеркиваю, что сейчас я Бога отменяю. Ненадолго, пожалуйста, Господи, пожалуйста, сейчас тебя не надо, я позанимаюсь тут своими делами. Но подойди ко мне, скажи: «Так Бог есть везде или не везде?» – «Везде, отстань, пожалуйста, подожди». Это называется лицемерием. Это называется ханжеством. Это называется фарисейством. Но мы так живем! Всем этот опыт знаком? Знаком!

А тут, понимаешь, Рождество Христово приходит. Праздник, надо праздновать. Хочется ли – другой вопрос. Хочется. Хочется праздновать. А вы говорите, страдать хочется. Почему Христос говорит: «Будьте как дети»? Когда мы готовы дать ответ, как дети, то есть, не лукавя, то есть вот это все не делая. Знаете, почему ребенок так не может сделать?

Ручки коротенькие

Ручки коротенькие! Когда он может сделать так, ему пока уже в школу идти. Поэтому он так и не делает, и отвечает тоже просто. Поэтому Христос говорит, будьте, как дети. Когда мы говорим как дети, мы говорим правду. Когда дети учатся говорить, как взрослые, они начинают врать. Мы их пугаем, они начинают бояться, и от страха начинают врать. Это единственная причина вранья: страх. И скажите мне теперь после этого, что страх не является страданием. Каково это ребенку: врать тому, кто является источником его маленькой жизни? Это страдание. Во имя чего? Два фактора: продолжать быть любимым, продолжать чувствовать себя в безопасности. И риск безопасности, и риск что мне скажут: ты плохой, то есть я тебя не люблю, папа или мама, такому риску подвергают мои отношения, ребенка маленького, Ребенок тут на все что угодно, он готов повзрослеть в полминуты и начать врать. Мотивация та же самая.

Так вот, когда мы говорим просто: хочется праздника, хочется Рождество Христово праздновать. Праздник радостный прекрасный, и даже Ирод-царь каким-то образом участвует в этой радости, вот парадокс. Ведь мерзавец, каких мало. Смотри, сколько младенцев поубивал там. Для нас эта история стала частью радостной истории о радостном празднике Христова Рождества. Это парадокс. Это до конца не объяснить всеми, какими хочешь толкованиями мудреными. Но у Ирода единственная отрада, что он сказочный злодей детских рождественских праздников. Это его единственная отрада. Он тогда жил, он не знал, что это будет единственной отрадой памяти о нем. Детские рождественские праздники. Как к нему смертушка приходит и его … «твоя голова с плеч». И дети из года в год ждут этого Ирода. Он выйдет… «А-а-а!» – и они: «А-а-а!». Это опыт жизни. Это не наука о чем-то. Ну, могут психологи, игроведы какие-нибудь там поговорить об этом, педагоги тоже превращать это в науку. Но в первую очередь это факт нашей жизни. Хочется-то праздника, хочется-то радости. И вот в Рождестве, в нем потому что «В нем бо» – «Ибо в нем» – «Звездам служащие звездою учахуся Тебе кланятися Солнцу правды». Ты – Солнце правды. Он возсиял – свет разума. Тебе кланяться Солнцу правды. Это – то же самое – «свет разума» и «Солнце правды» – это одно и то же или нет? Или одно – «свет разума», а другое – «Солнце правды»? Знаете, «правда» – их много, «разум» – он один. С другой стороны есть разум, а есть сердце, оно одно. «Разум», «солнце», «свет», он отражается от разума. Вот это можно сколько хочешь, руками колдобить вот так. Но на самом деле, ясно, что это одно и то же, что свет разума, что Солнце правды. Так или нет? Нужно здесь сидеть и разбирать? «В таком-то веке такой-то толкователь сказал, что «свет разума» отличается от «Солнца правды» пятью аспектами. А это все в сносках можно помещать к службе Христова Рождества. Нужно, востребовано это на сегодняшний день лично для вас? Нет. Я бы даже сказал, для меня категорически не востребовано. Я пробовал читать детям сказку «Алиса в стране чудес», он оказывается такой философ – этот Кэрролл. Там у него столько всяких хитрых концепций, я читал такое издание, там столько сносок! Больше половины книги! Я читал: «Так, а здесь вот есть сносочка, так, сейчас дальше будет.... Это он…» – а мне же любопытно – «он имел в виду, дети, знаете в чем тут дело, он…» А они уже: «Ну, пап, какая скучная книжка!! Ничего не понимают! На самом деле это эгоизм. Мне любопытно было, что там написано, я пойму, а они потерпят. Вот о чем речь, понимаете, да? Это – то, что мешает радость переживать. И вот, если моя задача, выйти и сказать вам в каких аспектах отличается «Солнце правды» от «света разума», то есть если вы у меня спросите: «Батюшка, жить без этого не можем, скажи пожалуйста», тогда – пожалуйста. Если вам это важно – пожалуйста. Но если и вам это не важно, то тогда кому это важно? Мне это важно? Тогда для чего мне это важно? Это говорит только про себя. У кого-то у разных людей могут быть разные мотивы. У меня будет тут мотив только то, показать, какой я умный. И может быть, немножечко притушить вашу неуемную радость. Ишь, «Рождество Христово Ангел прилетел». Пять аспектов. К завтрашнему дню выучить! Вот это я понимаю. Значит: «Тебе кланятися, Солнцу правды, И Тебе ведети с высоты Востока». Вот оно. наконец! На этой оптимистической ноте мы закончим медленное чтение текстов Рождества.

«Учахуся», что это?

«В нем бо» – потому что в нем звездам служащие – это кто, «звездам служащие»? Кто служит звездам? Там сюжет, вспоминаем все сюжеты Рождества. Я понял, на этом месте действительно у меня часто бывает затык. Спрашиваю, как об очевидном, а это не очевидно. Кто служит звездам? Ангелы кому служат?

Богу.

А служащие звездам как называются?

Астрологи, звездочеты…

Астрологи, звездочеты, волхвы!

А-а-а!

О кей, прекрасно. А знаете, почему такой затык? Вы что не знаете про волхвов? Знаете. А почему звездам служащие – затык. Знаете, сказать вам? Потому что причастных форм, вот это называется причастие: «служащие», ну признак предмета но по действию. Красивый – это от слова красота. Большой – от слова большота. А служащий – это «что делающий» Служивший – что делавший, сослуживший – что сделавший. И так далее. Сослуженный – что сделанный, что было сделано с тем, что было заслужено. Признак предмета по действию, ясно? Открытый компьютер – с ним что сделали – его открыли, это причастие. Так вот причастий в русском языке современном нету. В литературном – есть, а в нашем реальном – нету. Мы их не употребляем. Если к вам подойдут, спросят: «Вы не подскажете, как пройти, где Останкинская башня?» - «Вот видите, вот тут торчащую высоко загогулину? Вот это «торчащее» – сие «торчащее» – и есть Останкинская телевышка» – «Спасибо», и так знаете, боком-боком, как в кино одном было: «Не балуй малый, слышь, не балуй, милиция!…» Потому что причастий не существует в речи современной. Мы их все опознаем. Мы читаем книгу какую-нибудь на русском языке, мы не запнемся. «Увиденный из окна человек оказался статским советником». Прочитали «увиденный» ….. Что это за слово такое: «увиденный». А-а-а это от слова увидеть! Боже мой, понятно! Не будет таких затыков, правда же? Но видите, в месте, где несколько усложняющих факторов присутствует: «звездам служащие» – и уже непонятно. «Так это же волхвы!» – «А-а-а!» – Почему? Потому что вы это знали. Что помешало пониманию? Незнакомая форма: причастие. Сказали бы: «служители звезд» уже было бы проще. «Ибо в нем служители звезд» – было бы проще? Все равно служители звезд, это примерно, как обойтись носовым платком. Но это – поэзия, это поэтический образ. Здесь важно почему, поэтический образ, это не значит, что было проще и понятнее, а они сказали непонятнее. Здесь понятность в другое место переселяется.

Служащие звездам звездою же были научены. Вот в чем парадокс. Они-то служили звездам, а звездой они были научены кланяться Христу. Представляете, как здорово? Это – премудрый Бог. Это то, о чем говорят, что у Бога прекрасное чувство юмора светлое. У этого звездочета – прекрасный выбор, прекрасный. Я покажу это – звездой. Кто-то любит творчество Булгакова – прекрасный выбор. Он пишет «Мастера и Маргариту», человек читает и говорит: «Боже мой, какая интересная история!». Через некоторое время он уже в Церкви. И это, так называемый, «Булгаковский призыв» в Церкви. Любили люди Булгакова, читали из-под полы в самиздате в советское время, и пошли валом в Церковь. Хотя он не говорил там о Церкви, в «Мастере и Маргарите», там не о Церкви. Но сама фигура Христа, само упоминание пробудило в людях интерес и желание узнать лучше, о чем же там. Для меня это было первой версией Евангелия. Я тоже читал Мастера и Маргариту и не знал Евангелия совсем. Читал Мастера и Маргариту, мне было очень интересно очень. В том числе, конечно, фигура Маргариты, извините, подросток, конечно, куда деваться. Но уже очень скоро, я сам не знал, как это случилось, я начал читать Евангелие. Потом я крестился. То есть это все такие, Бог через разные обстоятельства…, Ему все равно, Ему ничего не трудно использовать для того, чтобы человека привести к счастью. Все что угодно, любую боль Бог может использовать для того, чтобы привести меня к счастью, избавив меня от страданий. Ваш Бог таков или нет? Таков.

Почему, спрашиваю, Ваш, потому что опять же, как истории у каждого свои, я вам рассказываю про свой опыт, вертеп… А у кого-то нет такого опыта, он слушает: «Да ну какой-то бред. Икона Рождества – понимаю, а все эти «тюти-мути», вообще все это ересь». У него такой опыт. У него такого рода радость. И я не могу сказать, у него радость плохая, у меня радость хорошая. Идите сюда, я вас научу радоваться. Спросите, я могу вам рассказать: «Так и так, мы так и так украшаем, мы такие и такие праздники делаем. Мы то и то делаем». Другой говорит: «А мы специально этого не делаем, но делаем так-то и так-то» – «Ну, здорово, интересно. Мне не близко, но, спасибо, рассказали, будем знать, что и такое тоже бывает». Нормально же это, когда по-разному радуются? Нормально. Но представление о Боге у каждого все равно свое. Все равно свое. Мы договариваемся, мы собираемся, и вместе договариваемся о каких-то догмах, то есть истинах, которые только на веру могут быть приняты. Мы не можем этого знать на опыте. Поэтому, это общая наша вера. Мы говорим: Бог Отец – Сын – Святой Дух. Есть богословские выкладки, что это значит: что Отец, Сын и Святой Дух. Это удивительная мудрость, это удивительное прозрение, это действительно Богооткровенное знание. Но для того, чтобы он стало для меня Богооткровенным знанием, оно должно раскрыться во мне тоже через тот опыт, который был у святых отцов. Совсем не факт, что я этого дождусь. Но я договариваюсь, я говорю: вот хорошо, эти люди написали, замечательно прекрасно, очень хорошо, чудесная традиция. Столько праздников, тысячи лет стоит, такой свет в культуре, в истории, такая сила здесь явлена, столько событий из нашей истории, которую невозможно описать просто какими-то человеческими стараниями. Здесь присутствие, конечно, благодатной силы Божией. Как здорово к этому приобщиться! Как трудно и плохо жить, веря, что никакой такой высшей силы Божественной нету. Невозможно трудно жить! Все силой трения добывать, любую радость силой трения, это ужас!

И все равно мы по родству такие, это соприродно нам, мы сотворены Богом, и мы по природе, по естеству своему ищем радости общения с Тем, Кто есть Любовь. Общение любви – это радость или страдание? Радость. Мы все ищем радости, и, да, радость может проявляться как самопожертвование, как трудные подвиги, но трудными они будут для кого? Для того, кто радуется, принося себя в жертву любви, и служа, скажем, тяжело больным, харкающим кровью. Ему это трудно или нет? Когда он весь горит этой жизнью. Предложи: «Слушай, чего ты тут все ходишь, уходи отсюда, больше не надо, просто полежи в ванной, потом садись к телевизору, тебе всю еду будут приносить» Согласится он или нет? Если он из-под палки работает, то ему тяжело. Если он работает только за деньги, говорит: «Почему нельзя деньги более простым способом получить?», это одно. Но если человек работает именно во имя Христовой любви, это значит работать во имя того, чтобы это объятие с Христовой любовью не прерывалось. Потому что когда мое сердце в этом объятии, мне так хорошо, что страх смерти вообще не имеет шансов даже просто проявиться.

Но мне кажется, это не значит, что ему не будет трудно.

Трудно будет. Я не сказал. Тяжело не будет. Давайте так? Можем пофилософствовать о разнице между трудно и тяжело. Вы говорите, нет, будет трудно, Я говорю: «Но не будет тяжело», и вы киваете. Вы понимаете, что я имею в виду. Просто вы понимаете, что я имею в виду. Потому что мы говорим о том, что знакомо всем по нашей природе, это знакомо человеку. Именно это, то, что знакомо всем, и называется присутствием Духа в нашей жизни. Это и есть духовный аспект, понимаете? Именно он позволяет не чувствовать боли, когда со стороны смотришь и говоришь: «Невозможно же больно!». Именно это позволяет радоваться, когда все говорят, «Боже, как он страдает!» Он говорит: «Я страдаю?» Нет. Это и называется духовный аспект. «Тебе кланятися Солнцу правды, и Тебе ведети» – «ведети» – это значит «ведать», «знать», «постигать Тебя». У них разные сведения были о звездах, разные постижения. А тут они постигли эту глубину знания, Божественного смирения воплотившийся Сын Божий.

«Тебе ведети с высоты Востока». Не буду долго говорить. Важно просто, услышав это, пересчитать тут, мне кажется…. Это опять же не самое важное в жизни, что нужно понимать, но мне кажется, здорово будет понять, что речь идет, чтобы не было неосознанным каким-то: «Тебе ведети с высоты Востока…». Осознать, о чем речь идет. Речь идет не о высоте востока, то есть получится, что нужно куда-то уехать, например, на Дальний Восток. Поедем на Камчатку, оттуда только можно поклониться. С высоты востока – забраться на вулкан там, на Камчатке, и с вулкана поклониться. Но, ведь, это же не так. Опыт наш говорит: «Это не так, стоп!». Вот почему важно разобраться с этим местом. Чтобы у нас не наступал конфликт с непосредственным нашим опытом поклонения Христу, чтения молитв, участия в церковной службе, христианской жизни. У нас есть опыт у всех, какой-то опыт у каждого есть, да? И вдруг мы что-то такое произносим, наступает конфликт, мы сразу вытесняем и говорим: «Ну это так просто поется, неважно, так что там дальше, и проехали, то, что называется, проехали». Вот чтобы не «проезжать» и чтобы не откладывать потом в подсознание, что это какая-то сказка, которая не может никак соприкоснуться с моей непосредственной жизнью, с опытом моей жизни. Такие маленькие детали могут влиять на формирование этой мнимой сказочности. Ну и звучит как-то по-сказочному: «С высоты Востока» Но и то – волхвы, восточные цари, Все уже сказка у ворот, правда же? Все, я уже их вижу! Вот с такими мысами у обуви, вот с такими чалмами… В седьмом веке им имена придумали, придумали, что их трое. Даров-то три: золото, ладан, смирна. Ты считать умеешь, все, значит, три волхва. Вот и мощи их. Мощи-то позже нашли. Ничего, нормально, хорошо. В Кельне по-моему, в соборе. Нормально, ничего страшного, ну все же понимают. «Ты понимаешь?» – «Понимаю» – «Ну и... важно это для тебя? Ну, понимай». А люди идут: «Боже мой!». Не помню, как их зовут… Помню, одного Мельхиор зовут.

Валтазар, Гаспар.

Вальтазар, Гаспар, Мельхиор. Ох, какая радость! А ведь ходили версии разные: что их четыре, потому что с четырех сторон света.

Один заблудился.

Ну, это тоже история, понимаете, да? Что один заблудился. Четыре волхва шли, один заблудился. Может быть, так оно все и было. И здорово об этом подумать. А может быть, прям так оно и было. Может быть да, а может быть нет. Это важно? Нет. Это не важно. А для многих сегодня повторяю, не важно, страшно сказать, даже то, что Христос родился в вертепе. Еще страшнее скажу, даже некоторые есть люди такие, которые ищут Бога сегодня, для которых не важно, что Христос родился в Вифлееме, а не в Назарете. Для меня это важно. Ну, как-то я так уже сложился мой образ веры. Для меня это тоже не важно, просто я уже знаю. Вот и все. А как я знаю? Не на опыте. Я просто поверил, у меня это уже уложилось в мою привычную систему, и все. Мне не надо по этому поводу диспутов каких-то вести, себя убеждать: «Все-таки, подумай, конечно, в Вифлееме, а не в Назарете. Если бы в Назарете…» Не нужны эти дискуссии с собой. У меня здесь все нормально уже вписывается. Но есть люди – чистый лист. И для них совершено не важно, в Вифлееме или Назарете. Таких много. Это не значит, что для них закрыт свет Христова Рождества. Это не значит, что Он пришел не для них. Все, кто знают, обстоятельства Рождества Христова в подробностях, те – направо, остальные – налево: «Знаете, Христос не для вас пришел». Нет, не так. Но этот вот: «Тебе ведети с высоты Востока» – скажу, как было раньше. Просто я продолжаю очень любить старообрядческие тексты. Очень хороши они бывают в сопоставлении с современными: проясняют общий смысл того, что текст пытается донести до меня. «Тебе кланятися Солнцу правды и Тебе ведети свыше Восток». Так понятнее? «Тебе ведети» – то есть «Тебя знать, свыше Восток» – «Тебе кланятися Солнцу правды». «Возсиял мирови свет разума. – «Тебе кланятися Солнцу правды и Тебе ведети свыше Восток».

Хорошо. Видите, как? Мне, кажется, очевидно, но нет, неочевидно. Как прекрасно, если бы я чаще сознавал это. Насколько мои разъяснения могут быть мимо цели, или еще даже больше запутать. Очень важно для меня это сознавать. Поэтому здесь остается только перевести. «И Тебя ведать, что Ты – Восток свыше». «Покланяться Тебе» – они научились от звезды покланяться Тебе, как Солнцу правды, Солнцу праведности, Солнцу истины, Солнцу настоящему. Не тому, которое всходит и заходит, а настоящему, подлинному. И Тебя знать, в качестве Востока, который свыше. Восток который с высоты. Ну, восток он же востекает, правильно? То есть он снизу. А Ты - Восток, который свыше. Такой красивый, поэтический образ, парадокс. И истина в приложении к Христу.

Я не поняла, если он не востекает, а свыше, тогда смысл …

Востоком называется, порой, солнце. «Уже восток поля озолотил». Что озолотило поля? Солнышко. А можно сказать: свет солнышка. Все-таки солнышко, или свет солнышка озолотил поля? Важно подумать. Все-таки восток озолотил менее точно сказано, чем солнышко озолотила. А солнышко озолотило менее точно сказано, чем свет солнышка озолотил поля. А еще точнее сказать, что свет преломился от колосков на полях, и мы увидели это, как отблеск желтого, золотого цвета. Но это только уже будут не стихи, и всем будет скучно, все уснут уже на первых строках. Поэтому можно сказать так или этак.

Знать, что Ты – Восток, который свыше. Ты – Солнышко, которое к нам с превышних Небес сошло. Ты – Бог воплотившийся, Бог, который просвещает всякого человека, грядущего в мир. Был Свет истинный, который просвещает всякого человека, грядущего в мир – первая глава Иоанна Богослова, Евангелие. Вот, Ты – Свет истинный, Ты – Солнце праведное, настоящее, удивительное. Ты – Солнце, которое свыше к нам пришло. А чего я так много про солнце? Потому что здесь волхвы. Но как удачно еще поместилось: это дни зимнего солнцестояния. Тогда тот факт, что Солнца было мало-мало, и день начинает прирастать. Этот факт, отмеченный в культуре всех народов без исключения, всех цивилизаций земли. Этот факт отмечается как праздник во всех возможных культурах на земле. Потому что солнце – это жизнь. Для всей природы. Для растительной, для животной, для людей, для всех. Без солнца жизнь невозможна на земле. Поэтому, когда солнца становится больше – прекрасно, люди радуются, говорят: скоро вообще еще больше будет солнца, а там уже и лето. «Проживем зиму, никто не помер, слава Тебе Господи!». Большая редкость, смертность-то высоченная была. Неурожай осенью – все, гробы уже можно готовить. А тут солнце пошло к приросту – все, реальность в том, что жизни опять возрождается. Все к весне дело повернулось. А вот наше Солнце праведное Христос. Тут и волхвы как раз, вот оно – Рождество. И может тоже есть история о том, что именно в этот день и было Рождество. Что я могу об этом подумать? А может быть, прямо так оно действительно и было? Как здорово, надо же? А как же так оно могло все совпасть? А кто это все так совпал, не Тот ли, Кто все сотворил из ничего Словом Своим? Все ему трудно что-ли, чтобы так все совпало? Опять, это мой ум пытается рассказать мне, что Бог, конечно, могуществен, но Он могуществен так же, как я, настолько же, насколько я могуществен. Если я не могу представить что-то, как бы сделать, возможно, то Бог тоже не может это представить, естественно. А как Он может представить? Мозги-то у Него мои? Вот, эти заблуждения, как раз и ведут к гордости рассудочной, и, в конце концов, к неверию в силу Божию. К нечестности, потому что я с одной стороны не уверен, но когда мне плохо, я вдруг вижу, что Бог может все. У меня не встает вопрос, как это может все совпасть, как Он может все обустроить, чтобы мне все-таки быть спасенным, когда я в экстремальных условиях, Но потом нередко, все пронесло, я говорю: «Все-таки я везучий!» Бывает? Бывает. «Один день из жизни Ивана Денисовича».

Да, медленное чтение у нас получилось текстов. Мы начали и закончили тропарем. Я не знал заранее, как все пойдет, о чем именно будет речь. Но вот эта мысль о том, что надо обязательно сказать о сравнительной важности всех историй о празднике, и важности реальной встречи с Тем, Кто родился и воплотился на земле. Об этой реальной радости, которая пришла в этот мир для того, чтобы озарить мою жизнь настоящую. О важности этого сказать. Как-то сложилось, не знаю, может быть, для кого-то это было полезно. Поэтому, остальные просто терпели. Может быть и так. Спасибо вам большое, спасибо, что пригласили меня, спасибо порталу и фонду Предание. Прошу не судить меня строго, я делился с вами только своими наблюдениями и своим опытом. Для вас все может быть совсем как-то по-другому. Спасибо, и с наступающим Рождеством и Новым Годом!