Перед вами история героя Сигурда, его возлюбленной — воительницы Брюнхильд, его лучшего друга — Гуннара Нифлунга и прекрасной, жестокой Гудрун. История, обретающая под пером Толкина увлекательность превосходной историко-приключенческой литературы.
Долгое время «Легенда о Сигурде и Гудрун» считалась утраченной, однако сын Толкина Кристофер обнаружил рукопись дилогии — и подготовил ее к публикации.
На русском языке издается впервые.
ПРЕДИСЛОВИЕ
В своем эссе «О волшебных историях» (1947) отец, рассуждая о книгах, которые читал в детстве, сказал:
Мне не особо хотелось искать зарытые клады или сражаться с пиратами; «Остров сокровищ» оставил меня равнодушным. Иное дело — краснокожие: в этих историях были луки и стрелы (меня и по сей день одолевает желание научиться метко стрелять из лука — желание ни на йоту не утоленное), и странные языки, и отблески архаичного образа жизни, а главное — леса. Но земле Мерлина и Артура эти истории уступали, а лучше всего были безымянный Север Сигурда Вёльсунга и владыка всех драконов. Эти земли были несказанно желанны.
Мне не особо хотелось искать зарытые клады или сражаться с пиратами; «Остров сокровищ» оставил меня равнодушным. Иное дело — краснокожие: в этих историях были луки и стрелы (меня и по сей день одолевает желание научиться метко стрелять из лука — желание ни на йоту не утоленное), и странные языки, и отблески архаичного образа жизни, а главное — леса. Но земле Мерлина и Артура эти истории уступали, а лучше всего были безымянный Север Сигурда Вёльсунга и владыка всех драконов. Эти земли были несказанно желанны.
То, что свод древней поэзии на древнеисландском языке под названием «Старшая Эдда», или «Песенная Эдда», оказал глубокое, пусть и подспудное, влияние на его последующие произведения, разумеется, сомнению не подлежит. Во всяком случае, общеизвестно, что имена гномов для «Хоббита» отец заимствовал из первой эддической песни, «Völuspá», то есть «Прорицание вёльвы». Сам он не без сарказма, по обыкновению своему, отмечал в письме к другу в декабре 1937 года:
Сам я не слишком одобряю «Хоббита» и предпочитаю мою собственную мифологию (которая затронута лишь поверхностно) с ее последовательной системой имен и названий… этой мешанине из эддических гномов (дань «Прорицанию вёльвы»), новоиспеченных хоббитов, голлумов (придуманных от нечего делать) и англосаксонских рун.
Сам я не слишком одобряю «Хоббита» и предпочитаю мою собственную мифологию (которая затронута лишь поверхностно) с ее последовательной системой имен и названий… этой мешанине из эддических гномов (дань «Прорицанию вёльвы»), новоиспеченных хоббитов, голлумов (придуманных от нечего делать) и англосаксонских рун.
Однако ж далеко не так широко известно — собственно говоря, почти неизвестно (хотя и выясняется из имеющихся публикаций), что Толкин написал две взаимосвязанные поэмы на тему легенды о Вёльсунгах и Нифлунгах (или Нибелунгах[1]) на современном английском языке, подогнанном под древнеисландскую метрику — более пяти сотен строф. Эти поэмы до сих пор не публиковались, равно как и нигде не цитировались. Они называются «Völsungakviða en nýja» — «Новая Песнь о Вёльсунгах» и «Guðrúnarkviða en nýja» — «Новая Песнь о Гудрун».
Ученые познания моего отца отнюдь не ограничивались «англосаксонистикой»; он профессионально освоил песни «Старшей Эдды» и древнескандинавский язык (термин, что в обиходе является синонимом древнеисландского, поскольку бо́льшая часть сохранившейся древнескандинавской литературы написана на исландском). На самом деле, на протяжении многих лет после того, как в 1925 году отец стал профессором англосаксонского языка в Оксфорде, он был и профессором древнеисландского, хотя такой должности не существовало. Как минимум, с 1926 по 1939 г. он ежегодно читал лекции и вел занятия по древнеисландскому языку и литературе. Однако, невзирая на его заслуги в этой области, признаваемые даже в Исландии, отец так ничего и не написал на тему древнеисландского языка с расчетом на публикацию — кроме разве что «Новых Песней»; да и тут, насколько мне известно, никаких свидетельств «за» или «против» не сохранилось — если не считать перепечатанной под диктовку рукописи, неизвестно каким годом датированной и иного интереса не представляющей. Зато сохранились многостраничные заметки и наброски отцовских лекций, хотя и по большей части записанные наспех, зачастую на грани неудобочитаемости — или уже за гранью.
«Новые Песни» возникли как следствие этих ученых занятий и датируются примерно тем же периодом. Я склонен отнести их скорее к более поздним годам пребывания отца в Оксфорде до Первой мировой войны, нежели к более ранним: возможно, к началу 1930-х; но разве что по наитию, бездоказательно. Две поэмы, как я понимаю, взаимосвязанные временем создания, представляют собою произведение весьма значительное.
Можно предположить, — хотя никаких подтверждений тому нет, — что отец взялся за древнеисландские песни как за новый поэтический проект, после того как оставил «Лэ о Лейтиан» (легенду о Берене и Лутиэн), ближе к концу 1931 года («The Lays of Beieriand», с. 304).
Взаимосвязь между этими поэмами и древними первоисточниками весьма сложна; песни — это никоим образом не переводы. В самих источниках, разнообразных по своей природе, немало неясностей, противоречий и загадок: и наличие этих проблем легло в основу отцовского замысла в том, что касается написания «Новых Песней».
Насколько мне известно, отец на них практически не ссылался. Не припоминаю ни одного разговора с ним на эту тему, кроме как в самом конце его жизни, когда он завел о них речь и попытался отыскать их, но безуспешно. Однако он вскользь упомянул об этом произведении в двух письмах к У. X. Одену. В письме от 29 марта 1967 года («Письма Дж. Р. Р. Толкина» под редакцией X. Карпентера, письмо № 295) отец благодарит Одена за присланный перевод «Прорицания вёльвы» и обещает прислать взамен, «если только сумею найти (надеюсь, она не пропала бесследно), одну вещицу, написанную мною много лет назад, когда я пытался освоить искусство аллитерационной поэзии: попытка свести воедино все песни о Вёльсунгах из “Старшей Эдды”, написанные древними восьмистрочными строфами в размере форнюрдислаг» (так называется древнеисландский аллитерационный строфический размер, используемый в большинстве «эддических» песней, он же — «эпический размер»). Год спустя, 29 января 1968 года, он писал: «Где-то у меня тут завалялась длинная неопубликованная поэма под названием “Völsungakviða en nýja”, написанная по-английски восьмистрочными строфами форнюрдислага — своего рода попытка свести воедино весь эддический материал о Сигурде и Гуннаре».
«Объединить», «свести воедино» материал песней «Старшей Эдды» — так сформулировал отец свою задачу почти сорок лет спустя. Если говорить только о «Новой Песни о Вёльсунгах», его поэма как повествование по сути своей именно упорядочивает и разъясняет, выявляет связный замысел или структуру. Однако ж не следует забывать следующие слова отца: «Авторы каждой из этих песней [т. е. песней «Эдды»] — авторы, а не собиратели, переписавшие и раздергавшие их на отрывки позже — сочиняли их как отдельные самодостаточные произведения, которые можно слушать в отрыве от прочих, имея лишь общие представления об истории в целом».
Можно утверждать (и мне кажется, я прав), что отец представил свое ви́дение источников в форме, которую возможно воспринимать независимо от сомнений и споров в области «эддических» и «нибелунговских» исследований. «Новые Песни» сами по себе — эти тщательно проработанные поэмы, близко воспроизводящие стиль и размер «эддических» песней — обладают первостепенной важностью. Здесь они представлены как последовательные тексты, без какой бы то ни было редакторской правки; все остальное в этой книге играет вспомогательную роль.
То, что в книге тем не менее так много дополнительного материала, требует некоторых обоснований. Вероятно, необходимо прокомментировать своеобразный отцовский подход к трактовке легенды. Дать подробный обзор проблем, с которыми столкнулся отец, означало обременить первоиздание «Новых Песней» (спустя почти восемьдесят лет!) тяжким грузом научных дискуссий. О таком даже речи не шло. Но мне казалось, что публикация поэм предоставляет возможность услышать самого автора — посредством заметок, подготовленных для лекций. В них и рассказывается (с характерными отцовскими интонациями) о сомнительных или трудных для понимания элементах древних текстов.
Следует также упомянуть, что отцовские поэмы не всегда легки для восприятия; такова же суть древних первоисточников, послуживших для них образцами. В одной из лекций отец говорил: «В древнеанглийском стремились к широте размаха, полноте, рефлексии, элегичности. Древнеисландская поэзия стремится «схватить ситуацию», нанести удар, который запомнят надолго, высветить момент точно вспышкой молнии — и тяготеет к краткости, плотной заполненности языка в том, что касается смысла и формы…» Это стремление «схватить ситуацию», «высветить момент» при отсутствии четкого и последовательного развития сюжета, с акцентом на «сиюминутное» характеризует и «Новые Песни». И здесь не помешает подсказка-другая — в придачу к кратким прозаическим пояснениям, которыми отец сопроводил отдельные фрагменты «Новой Песни о Вёльсунгах».
По зрелом размышлении, в конце каждой поэмы я привел комментарии, разъясняющие те или иные ссылки или неясные места; а также указал на существенные расхождения отцовской версии с древнеисландскими источниками либо между разными вариантами, и в таких случаях, по возможности, обрисовал взгляды отца с помощью ссылок на тексты его лекций. Необходимо подчеркнуть, что в этих конспектах ничто не наводит на мысль о том, будто отец написал или собирался написать поэмы на эту тему. С другой стороны, как можно ожидать, между суждениями, высказанными в лекционных конспектах, и трактовкой древнеисландских источников в поэмах наблюдается определенное соответствие.
В качестве общего введения к «Старшей Эдде» я привел в настоящей книге пространные и более законченные материалы лекции под таким названием, а в придачу к ним присовокупил краткие комментарии на тему текста поэм, их стихотворной формы и некоторых других аспектов. В конце книги я дал краткий обзор происхождения легенды и процитировал некоторые другие стихи моего отца, имеющие отношение к этой теме.
Тем самым, активно используя отцовские заметки и черновые наброски по «древнеисландским материалам» и трагедии Вёльсунгов и Нифлунгов, пусть и записанные в спешке и неоконченные, я попытался сделать так, чтобы книга в целом была, насколько это возможно, произведением отца. О природе ее не стоит судить по взглядам, господствующим в современной скандинавистике. Цель книги — скорее представить и увековечить воззрения моего отца о литературе, которой он горячо восхищался, — воззрения его собственного времени.
В комментариях поэмы фигурируют под названиями «Песнь о Вёльсунгах» («Vöisungakviða») и «Песнь о Гудрун» («Guðrúnarkviða»). Но для общего заглавия книги, «Легенда о Сигурде и Гудрун», я взял подзаголовок «Песни о Вёльсунгах» с первой страницы рукописи, «Sigurðarkviða en mesta» — «Самая длинная Песнь о Сигурде» (о нем см. с. 254).
Каждому разделу этой книги предшествует иллюстрация Билла Сэндерсона. Художник точно воспроизвел резьбу по дереву, украшающую широкие дверные притолоки церкви XII века в Хюлестаде на юге Норвегии, что ныне хранятся в Собрании древностей в Историческом музее университета Осло.
Сцены, представленные в непрерывной вертикальной последовательности, воспроизводят историю самого славного из подвигов Сигурда (в «Песни о Вёльсунгах» о нем рассказывается в главе V «Регин») — это убийство дракона Фафнира, благодаря которому Сигурд получил прозвище Fáfnisbani — Драконоборца. На первом из резных орнаментов изображено, как кузнец Регин отковал и опробовал мечи. Далее следует убийство Фафнира; иллюстрация того, как Сигурд отведал крови дракона, обмакнув в нее палец, и научился понимать голоса птиц (строфа 41 в «Песни»); убийство Регина (строфа 45); прославленный в легендах конь Сигурда Грани, рожденный от Слейпнира, мифического скакуна Одина: здесь он изображен нагруженным драконьим сокровищем, хотя художник изобразил не такую уж неподъемную тяжесть, как явствует из «Саги о Вёльсунгах» или из «Песни» (строфа 48). Череда резных орнаментов завершается совершенно иной сценой: Гуннар играет на арфе в змеиной яме Атли («Песнь о Гудрун», строфа 135); в этом варианте он перебирает струны ногами, поскольку руки у пленника связаны (см. с. 356–357).
В книге не содержится никаких ссылок на оперы Рихарда Вагнера, известные под общим названием «Der Ring des Nibelungen» — «Кольцо нибелунга».
Для своего произведения Вагнер черпал материал преимущественно из древнескандинавской литературы. Его основными источниками (известными автору в переводах) были песни «Старшей Эдды» и «Сага о Вёльсунгах» — так же, как и в случае моего отца. Великая средневерхненемецкая эпическая поэма «Песнь о нибелунгах», написанная примерно в начале XIII века, в гораздо меньшей степени повлияла на его либретто, чем древнескандинавские тексты. Однако на первый взгляд это не столь заметно, поскольку автор использует немецкие формы имен (Зигфрид, Зигмунд, Гунтер, Хаген, Брунгильда).
Однако ж трактовка Вагнером древнескандинавских вариантов легенды — это не столько «интерпретация» древней литературы, сколько новый, преобразующий порыв, своего рода импровизация: автор воспользовался элементами древнескандинавских представлений и расставил их в иной комбинации, преобразуя, подгоняя, изменяя и с размахом домысливая в соответствии с собственным вкусом и творческим замыслом. Тем самым либретто «Кольца нибелунга», пусть и возведенное на древнем фундаменте, является не столько продолжением или разработкой долгоживущей героической легенды, сколько новым произведением искусства, к которому «Новая Песнь о Вёльсунгах» и «Новая Песнь о Гудрун» не имеют отношения ни по духу, ни по концепции.
ВВЕДЕНИЕ
Много лет назад мой отец сослался на цитату из Уильяма Морриса, по словам которого «великая легенда Севера» должна быть для нас «тем же, чем история падения Трои была для греков», а в отдаленном будущем «для тех, кто придет за нами, будет не менее значимой, чем история падения Трои — для нас». По этому поводу отец заметил: «Как далеко и отстраненно звучат ныне слова Уильяма Морриса! С тех пор история падения Трои почти предана забвению — причем произошло это поразительно быстро. Но Вёльсунги на ее место не заступили».
Без сомнения, хотелось бы, чтобы сюжет и форма, ставшие такой экзотикой, были каким-то образом «представлены» читателю. Я решил, что первоиздание «скандинавских» поэм отца небезынтересно и уместно сопроводить такого рода предисловием от имени скорее самого автора, нежели издателя.
В бумагах, имеющих отношение к скандинавскому материалу, о «Новых Песнях» нигде не упоминается, за исключением подборки из четырех листков без указания даты, на которых отец на скорую руку набросал пояснительные заметки (они приводятся на с. 65–70). В то время как сами эти наброски представляют большой интерес, они не дают полного представления ни о содержании, ни о форме отцовских скандинавских песней в каком бы то ни было историческом контексте. В отсутствие необходимых материалов я позволил себе включить сюда значительную часть вводной лекции (под заголовком «Общее введение») курса под названием «Старшая Эдда» на английском факультете Оксфордского университета.
Не следует забывать, что это — черновик и запись лекции, прочитанной вслух перед небольшой аудиторией. Ни о какой публикации речи вообще не шло. Целью отца было воссоздать свое ви́дение — лаконичными, четкими штрихами. Он убедительно помещает «Эдду» в широкий временной контекст и красноречиво доносит свое собственное представление об эддической поэзии и ее месте в истории Севера. В других лекциях, на тему отдельных песней или узкоспециальных проблем, он, разумеется, выражает свои мысли более сдержанно; но здесь отец мог позволить себе и смелость суждений, и даже преувеличения, не ограничивая себя оговорками в предмете, где на каждом шагу встречаются разногласия по поводу сомнительных свидетельств. Действительно, словечки вроде «возможно» и «вероятно», «считается, что» и «разумно предположить» в тексте, что характерно, отсутствуют.
По моим представлениям, текст этот довольно ранний; впоследствии отец добавил в исходные высказывания целый ряд ограничений. Сохранился также еще более ранний и гораздо более сырой черновик доклада под названием «Старшая Эдда». Он со всей определенностью был прочитан в «клубе» (название которого не указано), а также лег в основу подробно проработанной лекции, которая частично приводится здесь. Отец обошелся с первым текстом привычным для него образом: радикально его переработал и дополнил, сохранив при этом отдельные фразы, — и создал тем самым новую рукопись. Не приходится сомневаться, что именно эту лекцию в ранней ее форме и под упомянутым названием он и прочел в Эссеистском клубе Эксетер-Колледжа 17 ноября 1926 года. Но долгий ли промежуток времени разделяет два текста, доподлинно неизвестно.
Я публикую здесь эту лекцию в ее позднем варианте в первую очередь для того, чтобы услышать голос автора поэм, представленных в книге, — автора, который пишет живо и непосредственно о «Старшей Эдде» (чтобы потом говорить о ней же). Ведь его рассуждений эту тему не слышали с тех самых пор, как отец в последний раз читал лекцию о древнеисландском в Оксфорде почти семьдесят лет назад.
Текст написан наспех и не везде поддается прочтению; в настоящем издании он слегка отредактирован и несколько сокращен, а также снабжен несколькими пояснениями в квадратных скобках и постраничными сносками.
ВВЕДЕНИЕ В «СТАРШУЮ ЭДДУ»
Свод поэзии, известный под этим обманчивым и неудачным заголовком, подчас притягивает к себе людей самых разных — филологов, историков, фольклористов и прочих того же сорта, а еще — поэтов, критиков и ценителей новых литературных сенсаций. Филологи (в широком смысле этого слова), как всегда, потрудились более прочих, и в пылу работы (не более чем всегда, и, пожалуй, даже менее, чем в случае «Беовульфа») отвлеклись от разумной оценки литературных достоинств этих памятников.
В данном случае особенно справедливо то, что по достоинству оценить и понять эти песни (которые столь трудны для понимания, что лишь самоотверженные усилия многих филологов сделали их доступными читателю) сможет лишь тот, кто непосредственно знаком с литературоведческими, метрическими и лингвистическими проблемами. Без филолога мы, разумеется, не узнали бы, что означают многие слова, как именно выстраиваются строки и каково их звучание: в древнескандинавском стихе это последнее, пожалуй, важнее, чем где бы то ни было. Поэты пустили в ход всю свою недюжинную изобретательность, добиваясь, как минимум, безупречного звучания стиха.
Однако правда и то, что даже лишенные своей характерной изысканной формы и языка, структура и свойства которого напрямую связаны с настроем и идеями песней как таковых, эти произведения заключали в себе определенную силу: даже в виде процеженных переводов и детских переложений они пробуждали во многих школьниках и даже дошкольниках желание узнать их ближе.
Остается также эффект первого впечатления — после того, как подготовительная баталия с древнеисландским закончилась успехом и читатель впервые прочитывает какую-нибудь эддическую песнь, улавливая достаточно смысла, чтобы продвигаться дальше. Те, кто прошел через это, в большинстве своем внезапно осознали, что нежданно-негаданно столкнулись с неким явлением великой силы, отдельные части которого (ибо многообразие его велико) и по сей день обладают едва ли не демонической энергией, невзирая на испорченную форму. Это ощущение — величайшая из наград, что сулит чтение «Старшей Эдды». Если оно не придет в самом начале, маловероятно, что его удастся уловить в ходе многолетнего рабского труда на благо науки; но единожды его испытавший уже не похоронит его под горами или кротовинами исследований, и долгие утомительные труды его не сотрут.
Не таков древнеанглийский, сохранившиеся фрагменты которого (в особенности «Беовульф») раскрывают свое совершенное искусство медленно и неспешно уже после того, как первые потуги в освоении языка и первое знакомство с поэзией позади. В этом обобщении — сама правда жизни. Древнеанглийский нельзя торопить. Несомненно, вдумчивое изучение лишь усилит впечатление и от «Старшей Эдды». Да и древнеанглийская поэзия в отдельных моментах оказывает мгновенное чарующее воздействие. Но она не пытается поразить вас словно молния. Поразить молнией — таково продуманное намерение поэта-скандинава.
Так что наилучший подход (особенно к самым ярким из героических эддических песней) — это одним махом преодолеть барьер непростого языка и овладеть им непосредственно в процессе расшифровки строчки за строчкой.
Никто из тех, кто внимает поэтам «Старшей Эдды», да не уйдет, воображая, что слушал голоса первобытного германского леса или что в героических персонажах распознал черты своих благородных, пусть и диких предков — тех самых, с которыми сражались римляне (на одной стороне либо на разных). Я заявляю об этом со всей доступной мне убедительностью, — и однако ж образ седой, первозданной древности настолько прочно пристал к названию (к слову говоря, недавнему) «Старшая Эдда» в массовом сознании (насколько можно говорить, что массовое сознание вообще обращается к настолько далекой и неприбыльной теме), что, вместо того чтобы начать с XVII века и просвещенного епископа, я непроизвольно обращаюсь к каменному веку.
Земли Скандинавии, согласно археологическим свидетельствам, были заселены начиная с каменного века (в тонкости палеолита и неолита вдаваться не будем). Связь времен здесь не прерывалась; вот разве что несколько раз видоизменялась и обновлялась, главным образом на юге и на востоке. В Скандинавии, более чем где-либо, оправданно утверждать, что большинство ныне живущих здесь народов были здесь всегда.
Наши первые впечатления о письменном (руническом) скандинавском языке датируются приблизительно 400 годом н. э. или ранее. Но эти люди, хотя и говорили они на языке германской группы — в несколько архаичной его форме — в великой германской героической эпохе не участвовали, за исключением тех, что скандинавами быть перестали. То есть народы, которых мы после называли шведами, гаутами, данами и т. д., это потомки тех, кто в большинстве своем не ушли навстречу приключениям, беспорядкам и бедствиям этого периода. Многие из ушедших изначально родом из Скандинавии, но потеряли с ней всякую связь: это бургунды, готы и ломбарды.
Однако ж до этих народов доносилось эхо событий, ныне непонятных и спутанных, — эхо в виде «вестей», любопытных новостей и новых песен. Песни завозились уже готовыми или слагались дома из сырья приходящих известий. Так к местным жителям поступал материал для преданий и стихов — причем условия на территории Скандинавии резко отличались от тех, что этот материал породили. В первую очередь, там не существовало пышных дворов в южном смысле этого слова, равно как и ставок могучих армий, равно как и великих полководцев или королей, дабы поощрять поэтов и оплачивать их произведения. Более того, здесь обнаружился местный запас совсем иной мифологии и сказаний о местных героях и мореплавателях. Местные легенды и местные мифы были переиначены, однако остались скандинавскими. Даже если бы они сохранились в первозданной форме, а не в виде фрагментарных обрывков бессвязных воспоминаний более поздних времен, их никоим образом нельзя было бы считать достойной компенсацией за утрату почти всего наследия южной Германии, и менее всего — фактическими заменителями этих исчезнувших творений. Эти два родственных пласта радикально различались между собою.
Развертывание локальной, скандинавской героической эпохи — так называемой эпохи викингов, около 700 г. н. э. — еще больше запутало дело. Те, кто когда-то остался дома, приохотились странствовать по всему свету — не теряя при этом связи со своими древними землями и морями. И хотя предпосылки для возникновения куртуазной традиции возникли, эпическая поэзия в этих землях так и не появилась. Причины не вполне понятны: ответов на самые насущноважные вопросы зачастую не находится; как бы то ни было, остается смириться с фактом. Объяснения, возможно, следует искать в характере эпохи и народа, и в языке, этот характер отражающем. «Короли» Севера сравнительно поздно обрели достаточно богатства и власти, чтобы держать пышные дворы, а когда это наконец произошло, развитие пошло по иному пути: в поэзии местная лаконичная, сжатая, строфическая, зачастую драматическая форма эволюционировала не в эпос, но в поразительно благозвучную, хотя и формализованную замысловатость скальдического стиха [см. с. 44–48]. В эддической поэзии он еще «недоразвит» (если «строфический» стих вообще может когда и где бы то ни было «развиться» в эпос постепенно, шажок за шажком, исключая прорыв, скачок, намеренное усилие) — то есть не развит в том, что касается формы, хотя и исполнен силы, и очищен от всего лишнего. Но даже здесь мы имеем «строфическую» форму — подборку драматичных, ярких моментов, — а вовсе не неспешное развитие эпической темы.
Последнего постольку-поскольку удалось достичь в прозе. В Исландии, этой норвежской колонии, развился уникальный жанр саги, то есть прозаической повести. Как правило, это была повесть о повседневной жизни; зачастую — отшлифованная до совершенства, и родилась она отнюдь не на ниве легенд. Это, разумеется, объясняется характером и вкусами аудитории, а отнюдь не значением слова как такового — «нечто рассказанное или сказанное, а не спетое»; таким образом, термин «сага» изначально использовался по отношению к таким произведениям, как частично романтизированная «Сага о Вёльсунгах», совершенно непохожая на типичную исландскую сагу. Для исландцев Евангелие или Деяния апостолов — это тоже «сага».
Однако мы говорим о Норвегии того периода, когда Исландия еще не основана и никакого пышного королевского двора не существует. Но вот явился Харальд Прекрасноволосый и подчинил своей власти эти свободолюбивые земли, где жило немало упрямых вождей и свободных землевладельцев, — и потерял при этом многих лучших и храбрейших своих подданных как на войне, так и вследствие массовой эмиграции в Исландию. В течение первых лет шестидесяти этой колонизации на остров переселилось около 50 000 норвежцев — либо непосредственно из Норвегии, либо через Ирландию и Британские острова. Тем не менее при дворе Харальда Прекрасноволосого пышным цветом расцвела традиция стихосложения, к которой принадлежит и эддическая поэзия.
Таким образом, норвежская поэзия основана на древней исконной мифологии и религиозных верованиях, уходящих в бог весть какие временны́е и пространственные дали. Легенды, народные сказки и героические предания сложились в единое целое, одни — местные, доисторические, другие — эхо событий на юге, третьи — тоже местные, но уже времен эпохи викингов или даже позже. Однако для того, чтобы успешно отделить эти пласты один от другого, необходимо понять тайну Севера, так давно сокрытую от всех взоров, и узнать историю его народов и культуры — а этим знанием мы вряд ли когда-либо будем обладать.
По своей форме — а значит, вероятно, отчасти и древнейшими элементами своего содержания — эта поэзия исконно германская. Разумеется, ее язык принадлежит к германской группе; но его более старые размеры тесно связаны с древнеанглийской метрикой; более того — в нем есть устойчивые формулы и краткие строки, не говоря уже об именах и аллюзиях на места, персонажей и легенды, что встречаются независимо в древнеанглийском. То есть это потомок общегерманской поэзии и поэтической традиции, которые до наших дней не сохранились: о темах и стиле этой древней балтийской поэзии сегодня возможно лишь строить предположения на основе сравнения исландского и английского языков.
Но данная форма в «Эдде» остается проще и нагляднее (компенсируя самой силой своей недостаток длины, полноты и богатства), чем та, что развилась, к примеру, в Англии. Разумеется, справедливо и то, что, сколько бы мы ни подчеркивали норвежский характер и атмосферу этих песней, без заимствований здесь не обошлось. На самом деле, привнесенные темы — такие как, в первую очередь, истории Вёльсунгов, бургундов и гуннов, — не только заняли в «Эдде» основное место, но можно даже сказать, что в изгнании обрели наиболее совершенную свою трактовку. Но только потому, что они настолько натурализировались и пропитались норвежским духом: пересадка на другую почву обеспечила им свободу для художественного переосмысления, воспрепятствовать которому не властен ни историк, ни антикварий; северное воображение расцветило их новыми красками, и проявились ассоциации с грозными и смутными фигурами северных богов.
Единственную действительно важную поправку следует внести в пользу готов. Намеки, сохранившиеся в веках, расшифровать непросто, и однако ж ясно, что за этими людьми скандинавского происхождения, для которых судьба уготовила особую, трагическую роль в истории, народ Севера пристально следил: вместе со своими врагами гуннами они задали ключевые темы для поэтов — настолько, что в последующие времена, когда к старинным преданиям примешалось и добавилось много всего другого, слово gotar сохранилось как поэтический синоним для понятия «воины».
Готы измыслили руны; от них же (по всей видимости) пришел Один (Гаут), бог рунической мудрости, бог королей и жертвоприношения. Один играет роль крайне важную — ибо невзирая на тот поразительный факт, что происхождения он со всей очевидностью не скандинавского, Один становится величайшим из северных богов.
Такова приблизительная картина развития традиции. Затем эта популярная местная поэзия запутанного происхождения вознеслась на волне викингской славы и богатства и украсила дома конунгов и ярлов. Вне всякого сомнения, ее отшлифовали и подправили в том, что касается художественной манеры и стиля, облагородили (по большей части), но она уникальным образом сохранила свою характерную энергичную и емкую простоту, близость к земле и к обыденной жизни, что так редко встречается в тесной связи с утонченностью «двора» — то есть с продуманным искусством праздного мастера, а иногда так и с педантичностью генеалога и филолога. Но это вполне согласуется с тем, что мы знаем о королях этого двора и об их подданных.
Нельзя забывать и о том, что времена стояли варварские — времена особых, местных языческих традиций, долго просуществовавших в изоляции; времена упорядоченных храмов и жречества. Но «вера» уже слабела, мифология и все, что можно с большим основанием назвать «религией», уже распадались без какой-либо прямой атаки извне — или, правильнее будет сказать, без победы и обращения и без уничтожения храмов и языческих структур, ибо невозможно отмахнуться от влияния чужеземных идей и от того, что завеса над Севером в один прекрасный день была разорвана теми, кто находился внутри. Это был особый переходный период — период зыбкого равновесия между старым и новым, причем неизбежно краткий — долго такое положение дел поддерживать невозможно.
В значительной степени дух этих песней всегда воспринимался как общий «германский дух» (или некая его разновидность), и своя правда в том есть (Бюрхтвольд при Мэлдоне отлично бы вписался в «Эдду» или сагу) — на самом деле, это особый дух времени. Его можно описать как безбожие — стремление полагаться лишь на себя и на свою непреклонную волю. Весьма показателен эпитет, применяемый к реальным персонажам того времени — goðlauss[2], с пояснением, что кредо их — at trúa á mátt sín ok megin [«доверять собственной силе и мощи»]. [Авторское примечание, добавлено позже: Однако ж с другой стороны не следует забывать, что это применимо лишь к отдельным властным и безжалостным персонажам; в любом случае оно бы не стоило упоминания, если бы многие (прямо-таки большинство) не оставались верными почитателями языческого культа.]
Это, разумеется, касается скорее героического, нежели мифологического пласта. Но и про мифологический пласт можно сказать то же самое. Эти истории о богах — такого свойства, что вполне могут дожить до тех времен, когда станут скорее темами для преданий, нежели объектами почитания, — и между тем во времена эти ничто новое богов еще не вытеснило — они всем хорошо знакомы и вызывают интерес. Разумеется, от blót [языческого жертвенного пира] еще не отказались. Язычество еще обладало немалой силой, хотя скорее в Швеции, нежели в Норвегии. Его еще не изгнали из древних кумирен [т. е. храмов] и местных обиталищ, что для него столь губительно — как можно убедиться на примере Англии.
Конец этого периода ознаменовался пылким апостольством великого язычника и героя Севера — короля-крестителя Олава Трюггвасона. После его гибели, а также гибели многих великих вождей из-за него или вместе с ним, страна снова впала в язычество. Но этому быстро положил конец не менее энергичный, зато куда более мудрый креститель Олав Святой, который во времена правления Эдуарда Исповедника в Англии полностью христианизировал Норвегию и уничтожил языческую традицию.
Упрямство и консерватизм Севера между тем возможно измерить не только усилиями, затраченными такими великими деятелями, как Олавы, но и с помощью свидетельств более мелких: так, например, руны, столь тесно (пусть и по чистой случайности) связанные с языческими традициями, сохранились и после того, как Север выучился писать латиницей. Так произошло главным образом в Швеции, но по всей Скандинавии рунами продолжали пользоваться (причем традиция не прерывалась — воскрешать ее не понадобилось) для таких целей, как надписи на надгробиях, вплоть до XVI века.
Тем не менее после 1050 года, и со всей определенностью — после 1100, стихосложение на основе языческой традиции в старой Скандинавии свой век отжило — и вымерло. Имеется в виду скальдическая поэзия на любые темы, равно как и мифологические песни, поскольку скальдический стих и язык напрямую зависели от знания этих мифов как автором, так и читателем, причем оба традиционно принадлежали к так называемой аристократии: к знати, королям и придворным (в контексте Севера).
В Исландии она просуществовала какое-то время. Там перемена (приблизительно на рубеже первого тысячелетия) прошла куда более мирно и без особой озлобленности (не исключено, что вследствие удаленности и колонизации). На самом деле, поэзия в Исландии до поры стала выгодной отраслью, работающей на экспорт; и только в Исландии стихи когда-либо собирались или записывались. Но древнее знание быстро приходило в упадок. Филологи и антикварии снова стали коллекционировать обрывочные, разрозненные фрагменты — в ходе возрождения XII–XIII веков. Возможно, правильнее было бы говорить не о возрождении силами антиквариев, но о милосердных похоронах. Это новообретенное благоговение заставляло соединять обрывки воедино, не вполне их понимая: на самом деле нам зачастую кажется, что даже мы понимаем их лучше. Безусловно, древняя религия и сопутствующая мифология как связное целое или нечто вроде «системы» (если таковая там и была, что, с определенными оговорками, вполне возможно) не сохранились вовсе и, со всей определенностью, не были доступны великому автору-прозаику, специалисту по метрике, антикварию и безжалостному политику Снорри Стурлусону в XIII веке. Сколь многое ныне потеряно, возможно оценить, ежели задуматься, как мало мы знаем даже об основных деталях исключительно важных храмов и их «культах» и жреческой организации в Швеции либо в Норвегии.
«Младшая Эдда», или «Прозаическая Эдда», Снорри Стурлусона — это благоговейно составленная подборка фрагментов, пособие для понимания и написания стихов, требующих знания мифологии во времена, когда из противостояния религий родилась незлобивая, неизменно терпимая, ироничная ученость.
После того богов и героев поглотил Рагнарёк[3]; их погубили не Опоясавший землю змей, не волк Фенрир и не огненные жители Муспелльхейма, но Мария Французская, проповеди, средневековая латынь, полезная информация, и бессодержательная болтовня французской куртуазии.
Однако в XVI и XVII веках, в этот самый темный час, случилось возрождение после Рагнарёка — как если бы исполнилось пророчество вёльвы [предсказательница, прорицающая в эддической песне «Völuspá» — «Прорицание вёльвы»] о том, что восстанет новая земля, люди и боги вернутся — и, дивясь, отыщут в траве золотые тавлеи, там, где некогда стояли чертоги и боги развлекались игрой [см. десятую строфу песни «Прорицание вёльвы», приведенной в Приложении В].
Эти осколки былого великолепия зачастую бывали обнаружены по чистой случайности, а поиски, приводившие к находкам, подсказывались разными мотивами. В Англии теологический пыл неразрывно сочетался с историческим и лингвистическим любопытством — его же случайным порождением. На Севере было иначе. Однако ж, в чем бы ни заключались мотивы, в результате имеющиеся у нас фрагменты были не только спасены от разрушительного влияния времени: их тут же оценили по достоинству и пожалели о том, что сохранилось так мало. Именно так вышло со «Старшей Эддой».
Очень немногое удалось спасти от гибели в результате естественных причин, несчастных случаев, людской небрежности и забывчивости и разрушительных последствий войны и фанатизма (теологического либо классического). Тем не менее XVIII век не одобрил этих «готических» костей, выкопанных из могил, — следствием чего, по всей видимости, стали два пожара, уничтожившие некоторую часть спасенного и едва не погубившие все самое лучшее. В 1728 году при пожаре в Копенгагене в дыму и пламени погибла значительная часть собранных материалов. Три года спустя частично сгорела Коттонская коллекция в Лондоне. Серьезно пострадала рукопись «Беовульфа». Однако ж уцелела — едва-едва, к вящей досаде будущих факультетов английского языка. В Копенгагене в число потерь, по-видимому, вошел и пергаментный список рукописи «Старшей Эдды» — собственность того, кто обнаружил оригинал. Как бы то ни было, он утрачен. Но сама рукопись уцелела. Однако богов и героев едва не постиг последний, окончательный Рагнарёк, в результате которого наши представления и познания о северной литературе оказались бы совершенно иными.
Говоря о «Старшей Эдде», мы имеем в виду практически одну-единственную рукопись: № 2365 4° в Королевской библиотеке в Копенгагене, сегодня известную под названием Codex Regius (Королевский кодекс «Старшей Эдды»). В ней содержится 29 песней. От рукописи сохранилось 45 листов. После 32-го листа есть лакуна: по всей видимости, недостает тетради из 8-ми листов[4]. В начале и в конце, там, где листов зачастую не хватает, пропусков нет.
Вот и все, что мы знаем об этом удивительном документе, пережившем века, пожары и наводнения. В 1662 году король Фридрих III Датский отправил знаменитого Тормода Торфея с открытым письмом к достойному Бриньольву Свейнссону. В 1639 году Бриньольв, увлеченный коллекционер рукописей, стал епископом Скалхольта в Исландии. Торфею поручили заручиться его помощью в собирании для короля материалов по древней истории, а также всевозможных древностей, редкостей и диковин, которые только возможно отыскать в Исландии. В 1663 году епископ послал королю основную часть своей коллекции. В числе этих ныне бесценных сокровищ был и Королевский кодекс. Когда именно епископ его нашел и какова была его предшествующая история, никто не знает; известно лишь, что рукопись была обнаружена двадцатью годами раньше, поскольку на титульном листе епископ начертал свою монограмму и дату (LL 1643, то есть Lupus Loricatus = Brynjólfr[5]) — точно так же, как мы нацарапали бы свое имя и число на каком-нибудь новом, любопытном приобретении из букинистической лавки.
В течение двухсот пятидесяти лет[6] исследователи придирчиво изучали тексты, ломали головы, истолковывали, этимологизировали, анализировали, теоретизировали, спорили и просеивали материал, доказывали и опровергали, — пока, при всей ограниченности исходного содержания, эддическая «литература» не превратилась в целую страну и одновременно пустыню. В результате всех этих изысканий, в ходе бурной полемики ряд положений более или менее достигли стадии общепринятого факта.
Теперь мы знаем, что эту подборку песней вообще не следует называть «Эддой». Так епископ окрестил рукопись — при том, что совершение сего таинства выходило за пределы его полномочий. Общего заглавия сборник вообще не имеет — насколько можно судить по текстам или по рукописи. «Эддой» именуется один из трудов Снорри Стурлусона (умер в 1241 году), основой для которого послужили эти самые песни и другие им подобные, ныне утерянные; и название «Эдда» по праву применимо только к этому отдельному произведению и не иначе, — к произведению, в котором (в том числе и в первых его частях, облеченных в повествовательную или диалоговую форму) речь идет в основном о технике северного стихосложения, которая в противном случае канула бы в Лету. Таким образом, к сборнику древних песней как таковых это заглавие абсолютно неприложимо: ведь собраны они были главным образом в силу своих поэтических достоинств, а вовсе не как образцы стихотворного мастерства.
Помимо этого, о рукописи можно сказать очень немного. По всей видимости, если исходить из палеографических свидетельств, Королевский кодекс относится приблизительно к 1270 году (к началу второй половины XIII века) и сам, вероятно, является списком с оригинала 1200 года (или еще более раннего). То есть в настоящем своем виде создан он тридцать лет спустя после смерти Снорри; но даже если бы не установили доподлинно, что Снорри главным образом использовал те же самые песни в их нынешней форме, из внутритекстовых свидетельств недвусмысленно явствует, что содержание, стиль и язык песней дают подборке право называться «Старшей».
О том, когда именно песни были написаны, мы не располагаем никакой информацией, кроме разве той, что заключена в самих текстах. Разумеется, датировки их различаются, особенно в случае отдельных песней. Но ни одна, в том что касается времени создания, вероятно, не старше 900 г. н. э. Основной период, жестко ограниченный и в нижней, и в верхней своей точке, можно обозначить как 850–1050 гг. н. э. Сдвинуть эти границы никоим образом нельзя — и менее всего назад. Ничего из них явно не было облечено в известную нам форму (или, скорее, в формы, от которых в сохранившихся рукописях зачастую представлены разве что искаженные производные) ранее 800 года — за исключением отдельных строк, аллюзий или оборотов. Вне сомнения, впоследствии они были искажены и в устной, и в письменной традиции — и даже изменены: я имею в виду, что, в придачу к просто искажениям, в результате которых возникают либо абракадабра, либо в крайнем случае строки с нарушенной ритмической структурой, существовали и расхожие варианты. Но в общем и целом такого рода вещи создавались отдельными авторами, которые, даже пользуясь древней традицией и более старыми песнями, писали произведения новые, доселе не существовавшие.
Древность и происхождение мифологии и легенд, представленных в песнях, — это вопрос другой. В целом для литературной критики не так уж и важно знать (хотя и любопытно), что за ответы можно дать на такого рода вопрос. Куда важнее помнить другое: где бы эти авторы ни черпали свой материал, жили они в Исландии и Норвегии в последние века язычества и трактовали его в духе и в стиле своих стран и своего времени. Даже официальной этимологии зачастую сказать нечего, при всей ее привлекательности в моих глазах. Даже когда, как оно зачастую случается, мы можем отождествить то или иное имя с его формами в других германских языках, это мало что нам даст. Так, Ёрмунрекк (исл. Jörmunrekkr) — это Эрманарих (Ermanaríks); его имя — это отголосок истории готов, их славы и гибели [см. с. 347–349, примечание к строфе 86]. Гуннар (Gunnarr) — это Гундахари (Gundahari), его история эхом вторит событиям в Германии V века [см. Приложение А, с. 365–367]. Но по этому факту невозможно судить о том, в каком виде предания впервые оказались на Севере — и какими путями (уж верно, разнообразными). Равно как и решить литературные проблемы в том, что касается различных трактовок бургундской темы в Скандинавии.
При том, что изыскания эти необыкновенно занимательны, повторим еще раз: они не то чтобы первостепенно важны. Не так значимы имена персонажей или происхождение отдельных подробностей (за исключением тех случаев, когда они помогают понять неясные места или восстановить искаженный текст), как сама атмосфера, стиль, колорит. А они лишь в малой степени обусловлены происхождением сюжетов: они главным образом отражают эпоху и страну, где песни были сложены. И не будет большой ошибкой взять для этих песней в качестве физического и социального фона — горы и фьорды Норвегии и жизнь в небольших поселениях в этой разобщенной земле — жизнь особую, сочетание сельского хозяйства с дерзкими морскими походами и рыболовством. Что до времени, это — пора заката особой, неповторимой языческой культуры, не слишком продвинутой в материальном плане, но во многих аспектах высокоразвитой; культуры, которая обладала не только (в определенной степени) организованной религией, но и богатым запасом частично упорядоченных и систематизированных легенд и поэзии. Это — дни заката верований, когда мир разом изменился, и юг запылал огнем, и сокровища его, добытые в бою, обогатили деревянные чертоги северных вождей, и чертоги заблистали золотом. Тогда настала эпоха Харальда Прекрасноволосого, великого правителя славного двора, и колонизации Исландии (это был лишь случайный эпизод в долгой череде приключений), и кровопролитных войн Олава Трюггвасона. Но вот пожары угасли до тлеющих угольев Средневековья, и пришла иная пора — пора налогов и торгового права, и селедочно-свиной повседневности[7].
Не исключено, что именно этим характерным цветистым росчерком отец и закончил лекцию. Как бы то ни было (хотя рукопись на этом не обрывается — далее рассматриваются отдельно взятые поэмы), здесь разумно поставить точку.
Здесь же я прилагаю подборку примечаний и коротких заметок на разные темы, о которых лучше говорить по отдельности. Это:
§ 1. «Младшая Эдда» Снорри Стурлусона.
§ 2. «Сага о Вёльсунгах» («Völsunga Saga»).
§ 3. Текст песней.
§ 4. Написание исландских имен.
§ 5. Стихотворная форма песней.
§ 6. Авторские комментарии к песням.
§ 1. «МЛАДШАЯ ЭДДА» СНОРРИ СТУРЛУСОНА
Само название «Эдда» относится, строго говоря, только к знаменитому труду исландца Снорри Стурлусона (1179–1241). Это — трактат о самобытном искусстве исландской поэзии, которая во времена Снорри уже вымирала: правилами древней метрики пренебрегали, знание древней мифологии, для поэзии необходимое, подвергалось нападкам со стороны духовенства, нетерпимого к любым пережиткам язычества. Эта книга в трех частях пересказывает в прозе исконные легенды и мифы, излагает и объясняет непривычный язык старинной «придворной поэзии» и приводит примеры стихотворных форм.
В своей лекции (с. 38) отец отмечает, что употребление епископом Бриньольвом Скалхольтским названия «Эдда» применительно к песням великого Кодекса, приобретенного им в 1643 году, исторически не оправдано. Во времена Вриньольва исландцы, интересующиеся древней литературой, полагали, что наверняка существовала некая «старшая “Эдда”», на которой и основывался труд Снорри. Сам Бриньольв, еще не зная о существовании Кодекса, в письме от 1641 года писал: «Где же ныне обширные сокровищницы человеческого знания, записанного Сэмундом Мудрым, где же, наипаче всего, та благороднейшая “Эдда”, от которой у нас сохранилась, помимо названия, едва ли одна тысячная часть; да и то, чем мы располагаем, было бы утеряно безвозвратно, если бы извлечение Снорри Стурлусона не сберегло для нас скорее тень и след древней “Эдды”, нежели истинную ее плоть и кровь».
Обширные познания священника Сэмунда Мудрого (1056–1133) вошли в легенду, но именование «Эдда Сэмунда» (а именно так Бриньольв назвал Кодекс) совершенно необоснованно. Так возникло представление о двух «Эддах»: об «Эдде Песенной», или «Старшей», и «Эдде Прозаической», или «Младшей». Почему труд Снорри был назван «Эддой», неизвестно; объяснений существует несколько. Согласно одной из версий, заглавие связано со словом óðr в значении «поэма, поэзия», то есть означает оно «Поэтика». Другие возводят его к топониму Одди на юго-западе Исландии, этому средоточию учености, где рос Снорри.
От названия «Песенной Эдды» образовано прилагательное «эддический», по контрасту со «скальдический» (современное производное от древнеисландского слова skáld в значении «поэт»). О скальдической поэзии отец писал в тексте лекции по «Старшей Эдде» (с. 26): «“Короли” Севера сравнительно поздно обрели достаточно богатства и власти, чтобы держать пышные дворы, а когда это наконец произошло <…>, в поэзии местная лаконичная, сжатая, строфическая, зачастую драматическая форма эволюционировала не в эпос, но в поразительно благозвучную, хотя и формализованную замысловатость скальдического стиха». Эта «придворная поэзия», как ее вполне можно называть, представляла собою чрезвычайно сложное и самобытное искусство, в рамках которого причудливые стихотворные формы подчинялись жестким, строгим правилам; цитируя отца, «замысловатость, в которой разнообразные виды внутренних и конечных полных и неполных рифм, как вокалических, так и консонантных, неразрывно связаны с законами “веса”, ударения и аллитерации, и осознанным намерением в полной мере использовать энергию, силу и рокочущий ритм древнеисландского языка». Сюда же можно добавить грандиозный словарь поэтической лексики и мастерское владение приемом под названием «кеннинг» (см. ниже).
«Для нас, — писал отец, — если речь зашла о “Старшей Эдде”, “эддический” означает упрощенный, более прямой и понятный язык героических и мифологических песней, по контрасту с искусственным языком скальдов. Традиционно этот контраст считается еще и данью времени: исконная простота доброй старой древнегерманской эпохи, как ни печально, принесенная в жертву новому поэтическому вкусу, прекратилась в затейливую загадку.
Но противопоставлять “эддический” стих “скальдическому” во временно́м контексте, как старое — новому, как исконный, всеми любимый стиль, вытесняемый современной новомодной манерой, совершенно неверно. Это — явления родственные, ветви одного и того же дерева, по сути связанные друг с другом, причем иногда, вероятно, одними и теми же руками. Скальды порою писали на форнюрдислаге, древнейшем из старых размеров; скальдические кеннинги встречаются и в эддических песнях.
В этом временно́м противопоставлении справедливо одно: более простые размеры, т. е. форнюрдислаг и стиль, ему сопутствующий, гораздо более древние — так, например, они куда ближе к древнеанглийскому стиху и всему германскому, нежели нарочитые скальдические стих и манера. Сохранившиеся до наших дней эддические песни принадлежат к тому же периоду, что и скальдика, но их метрика и стиль отчасти продолжают, без каких бы то ни было существенных изменений, общегерманскую традицию. В метрике бок о бок сосуществуют старое и новое — как если бы мы уже наблюдали переходный период, хрупкое и такое недолговечное равновесие между тем и другим [см. с. 30–31]».
«Эдда» Снорри Стурлусона является своего рода учебником в высшей степени искусственной скальдической поэзии; и действительно, то, что от нее сохранилось на сей день, по большей части обязано этим именно Снорри. Во второй части книги, «Skáldskaparmál» («Язык поэзии») автор рассматривает прежде всего кеннинги, в качестве иллюстраций приводя немало цитат из известных скальдов. Однако ж очень многие из этих кеннингов невозможно понять вне контекста мифов и легенд, с которыми они перекликаются, — а такие темы для скальдических стихов как таковых нетипичны. В первой части «Эдды» («Gylfaginning», то есть «Видение Гюльви») Снорри в изобилии черпает свой материал из эддических песней; да и в «Языке поэзии» пересказывает предания, на которых те или иные кеннинги основаны. Вот один-единственный пример.
Hvernig skal kenna gull? Как должно именовать золото?
Вот как: звать его должно «огнем Эгира», «сосновыми иглами Гласира», «волосами Сив», «головной повязкой Фуллы», «слезами Фрейи», «каплей, либо дождем, либо ливнем Драупнира» [золотое кольцо Одина, от которого рождались новые кольца], «выкупом за выдру», «выкупом, вынужденным у асов»[8]…
Hvernig skal kenna gull? Как должно именовать золото?
Вот как: звать его должно «огнем Эгира», «сосновыми иглами Гласира», «волосами Сив», «головной повязкой Фуллы», «слезами Фрейи», «каплей, либо дождем, либо ливнем Драупнира» [золотое кольцо Одина, от которого рождались новые кольца], «выкупом за выдру», «выкупом, вынужденным у асов»[8]…
А в конце таких списков Снорри разъясняет непонятные обороты речи.
Hver er sök til pess, at gull er kallat otrgjöld? Почему золото называют выкупом за выдру?
Рассказывают, будто однажды асы Один, и Локи, и Хёнир отправились осматривать мир, и пришли к одной реке, и прошли вдоль реки до водопада, а у водопада сидела выдра…
Hver er sök til pess, at gull er kallat otrgjöld? Почему золото называют выкупом за выдру?
Рассказывают, будто однажды асы Один, и Локи, и Хёнир отправились осматривать мир, и пришли к одной реке, и прошли вдоль реки до водопада, а у водопада сидела выдра…
Таким образом, у нас есть история о золоте Андвари в пересказе как автора «Саги о Вёльсунгах», так и Снорри Стурлусона (см. комментарии к «Песни о Вёльсунгах» на с. 202–206); но дальнейшее повествование Снорри сводится к краткому резюме всей истории Вёльсунгов.
Остается лишь добавить, что в последующие эпохи книга Снорри (и в частности «Язык поэзии») была настолько популярна, что еще до обнаружения Королевского кодекса термин «Эдда» широко употреблялся для обозначения правил и техники древней «придворной» поэзии, то есть скальдического стихосложения. В те времена поэты жаловались на деспотизм «Эдды» либо покаянно сетовали на собственное несовершенство в том, что касалось «эддического» искусства. Цитируя Гудбранда Вигфуссона: «Необразованного поэта, называвшего лопату — лопатой, вместо того чтобы описать ее посредством мифологического парафраза, с презрением отвергали как «неэддичного» (т. е. Eddu-lauss — “не владеющий эддическим искусством”). Так, термин «эддический» в нынешнем его значении, как противопоставление «скальдическому», поменял свой смысл на точно противоположный».
§ 2. «САГА О ВЁЛЬСУНГАХ»
Королевский кодекс «Старшей Эдды» — это сборник самых разных песней за авторством поэтов, отделенных друг от друга целыми эпохами, однако же составлен и скомпонован он продуманно и бережно. Большинство героических песней посвящены истории Вёльсунгов и Нифлунгов; составитель подборки расположил их, насколько позволяла разнородная структура и объем отдельных произведений, в сюжетно-тематической последовательности, добавляя в начале и в конце многих песней прозаические пояснения и повествовательные «связки».
Однако большая часть упорядоченного таким образом материала представляет неразрешимую трудность. Песни разрозненны, неполны, а порою и вовсе являют собою компиляцию из нескольких фрагментов разного происхождения; очень многие подробности неясны. А хуже всего то, что пятая тетрадь Королевского кодекса была давным-давно утрачена (см. с. 36), а вместе с ней — эддическая стихотворная версия основной части легенды о Сигурде.
В такой ситуации для понимания этой северной легенды есть существенное подспорье. А именно — «Сага о Вёльсунгах», написанная, по всей видимости, в Исландии в XIII веке, хотя самая ранняя из рукописей датируется временем гораздо более поздним. Эта прозаическая повесть о судьбе всего рода Вёльсунгов начинается с дальних предков Сигмунда, отца Сигурда, и продолжается до падения Нифлунгов и смерти Атли (Аттилы) и далее. Она основана как на сохранившихся эддических песнях, так и на других источниках, ныне утраченных. Как говорил отец в одной из своих лекций, «своей силой и притягательностью в глазах всех тех, кто к ней обращается, эта сага обязана исключительно песням, которые в ней использованы»: художественные таланты автора он ставил не слишком высоко.
Этот автор имел дело с совершенно разными трактовками истории о Сигурде и Брюнхильд (как видно из сохранившихся эддических песней): версии эти невозможно объединить, потому что они в основе своей противоречат друг другу. И однако ж автор их совместил, создав тем самым историю весьма загадочную, которая (в отдельных эпизодах) оставляет ощущение глубокой неудовлетворенности: точно мозаика, что, казалось бы, собрана, но искомый узор непонятен и сам себе противоречит.
В комментариях, которые в этой книге прилагаются к каждой песни, я отметил немало подробностей, в которых отец отходит от повествования «Саги о Вёльсунгах», особенно в случае его «Песни о Вёльсунгах», где сага как источник играет гораздо более важную роль. Отец, по всей видимости, так и не написал критического разбора саги (либо текст не сохранился), но его замечания об отдельных эпизодах содержатся в комментариях (см. с. 224–228,239–240, 266–267).
§ 3. ТЕКСТ ПЕСНЕЙ
Не приходится сомневаться, что рукопись двух песней — это чистовая копия: почерк отца разборчив и единообразен от начала и до конца, и в процессе ее написания правка почти не вносилась (а ведь мало о каких якобы «чистовых» отцовских рукописях можно сказать то же самое!). И хотя подтверждений тому нет, эти две песни, по всей видимости, были написаны последовательно, одна за другой; во всяком случае, ничто тому не противоречит.
Примечательно, что из черновиков, предшествующих окончательному варианту, сохранилось всего несколько страниц — причем только из вводного фрагмента («Upphaf», то есть «Начало начал») «Новой Песни о Вёльсунгах», из первой части («Золото Андвари») и совсем немного — из второй части («Сигню»). Помимо них, никаких ранних набросков не сохранилось; однако исходный материал представляет несомненный интерес, и я рассматриваю его в примечании на с. 268–272.
Однако же в чистовую рукопись песней изменения впоследствии вносились. По приблизительному подсчету, в двух текстах содержится от восьмидесяти до девяноста поправок, от замены одного-единственного слова до исправления нескольких кратких строк (что редко). Некоторые строчки отмечены как подлежащие редактуре, но новых вариантов не предложено.
Правка вносилась наспех, карандашные пометки зачастую неразборчивы; все они касаются лексики и размера, но не содержания. У меня сложилось впечатление, что отец внимательно прочитал текст много лет спустя (тот факт, что одно-два исправления внесены красной шариковой ручкой, указывает на более позднюю дату), походя исправляя то, что бросалось ему в глаза, — возможно, с мыслью о публикации, хотя я не располагаю никакими подтверждениями того, что отец куда-то предлагал рукопись.
В текст, приведенный в данной книге, включена практически вся поздняя правка.
В способе подачи «Новой Песни о Вёльсунгах» и «Новой Песни о Гудрун» наблюдаются два существенных отличия. Во-первых, это сама структура произведений. «Песнь о Вёльсунгах», следующая за вводным фрагментом «Upphaf» («Начало начал»), состоит из девяти частей, которым отец дал названия на древнеисландском, без перевода:
I. Andvara-gull [Золото Андвари]
II. Signý [Сигню]
III. Dauði Sinfjötla [Смерть Синфьотли]
IV. Fœddr Sigurðr [Рождение Сигурда]
V. Regin [Регин]
VI. Brynhildr [Брюнхильд]
VII. Guðrún [Гудрун]
VIII. Svikin Brynhildr [Брюнхильд предана]
IX. Deild [Распря]
I. Andvara-gull [Золото Андвари]
II. Signý [Сигню]
III. Dauði Sinfjötla [Смерть Синфьотли]
IV. Fœddr Sigurðr [Рождение Сигурда]
V. Regin [Регин]
VI. Brynhildr [Брюнхильд]
VII. Guðrún [Гудрун]
VIII. Svikin Brynhildr [Брюнхильд предана]
IX. Deild [Распря]
Я сохранил эти названия в тексте, но добавил перевод (как и выше) в тех случаях, когда заглавие представляет собою не просто имя собственное[9]. В «Песни о Гудрун» деления на части нет.
Части I, II, V и VI «Песни о Вёльсунгах» сопровождаются вводными прозаическими пояснениями (возможно, в подражание прозаическим «введениям», привнесенным составителем Королевского кодекса «Эдды»). В остальных пяти частях такие пояснения отсутствуют.
На полях приводятся указания на то, кто именно говорит — в обеих песнях они воспроизведены в точности так, как в рукописи; а также и указания на новые «моменты» в повествовании.
Второе отличие между двумя поэмами в том, что касается способа подачи — это графическое деление на строки. Строфы записаны в виде восьми коротких строк во всей «Песни о Гудрун», а в «Песни о Вёльсунгах» — только в «Начале начал»; то есть единица стиха, краткая строка или vísuorð, пишется отдельно:
Издревле, допрежде
Порожним был мир…
(первые строки «Начала начал»). Но, за исключением «Начала начал», вся «Песнь о Вёльсунгах» написана долгими строками (без цезуры между краткими строками):
Порою древней странствовал Один…
(первые строки «Золота Андвари»). Однако вверху этой страницы отец написал карандашом: «Все следует записать краткими строками, как в «Upphaf» — так оно лучше выглядит». Поэтому текст «Песни о Вёльсунгах» я представил именно в такой форме.
§ 4. НАПИСАНИЕ ИСЛАНДСКИХ ИМЕН[10]
В том, что касается вписывания скандинавских имен в английский контекст, я решил, что разумнее всего как можно ближе следовать отцовской практике. Самые важные детали, присутствующие в рукописи песней с характерным постоянством, это:
Звук [ð] звонкого «th» как в английском «then» заменяется на d. Так, Guðrún стала Gudrún, Hreiðmarr пишется как Hreidmar, Виðli — как Budli, Ásgarðr — как Ásgard.
Как показывают два из этих примеров, окончание именительного падежа -r опускается: Frey, Völsung, Brynhild, Gunnar вместо Freyr, Völsungr, Brynhildr, Gunnarr.
Буква j сохранена, как, например, в именах Sinfjötli и Gjúki, где она произносится как английское «у» в «you» (исландское Jórk — это «York»).
Единственный случай, в котором мне пришлось упорядочить разнобой, — это имя бога, по-исландски звучащее как Óðinn. В лекционных конспектах отец, по всей вероятности, использовал древнескандинавскую форму (я сохранил ее в тексте лекции о «Старшей Эдде», с. 30[11]). В тщательно переписанной рукописи «Новых Песней» отец, с одной стороны, «англизировал» это имя, заменив ð на d, но (как вообще в подобных случаях) сохранил диакритический знак, обозначающий долготу гласного. Однако ж он использовал две формы (Ódin и Ódinn), отдавая предпочтение то одной, то другой в разных частях «Песни о Вёльсунгах». Но в части VI, «Brynhildr», где имя часто встречается в форме Ódinn, он написал (строфа 8): «Ódinn bound те, Ódin’s chosen» — поскольку в древнеисландском окончание родительного падежа пп меняется на ns: Óðins sonr — «сын Одина».
Поскольку в пятой строфе части VIII, где имя повторяется («Ódin dooms it; Ódinn hearken!»), мой отец вычеркнул второе п в Ódinn и поскольку мне показалось, что эта непоследовательность в написании имени никакой цели не преследует, я остановился на варианте Ódin. В случае древнеисландского имени Reginn отец писал Regin во всех случаях, и я последовал его примеру.
§ 5. СТИХОТВОРНАЯ ФОРМА ПЕСНЕЙ
Очевидно, что отца в первую очередь занимала метрическая форма этих песней. Как сам он утверждал в письме к У. X. Одену, он писал «древними восьмистрочными строфами в размере форнюрдислаг». Далее я попытаюсь кратко объяснить суть этого размера.
В эддической поэзии используются три стихотворных размера: форнюрдислаг, малахатт и льодахатт (о последнем см. примечание к «Песни о Вёльсунгах», часть V, строки 42–44, с. 228–230). Но в данном случае нас интересует только первый: именно форнюрдислагом написаны большинство эпических песней «Эдды». Сам термин «форнюрдислаг», по всей видимости, означает «размер древних преданий» или «размер древнего знания» — это название, как отмечал мой отец, вероятно, возникло не раньше, чем были разработаны и вошли в обиход поздние усовершенствования. Сам отец придерживался мнения, что более древним названием было квидухатт, то есть «“манера” для песней типа “квида”»: древние песни, написанные форнюрдислагом, когда в названиях их так или иначе отражен размер, обычно именуются именно «-kvida». Отсюда названия — «Völsungakviða», то есть «Песнь о Вёльсунгах», и «Guðrúnarkviða», то есть «Песнь о Гудрун».
Древнегерманский размер зависел, по словам отца, от «использования основных факторов германской речи, то есть долготы и ударения»; и та же ритмическая структура, присутствующая в древнеанглийском стихе, наличествует и в форнюрдислаге. Эту структуру отец подробно рассматривает в предисловии к дополненному изданию (1940) перевода «Беовульфа» за авторством Дж. Р. Кларк-Холла: оно вошло в сборник статей Дж. Р. Р. Толкина «Чудовища и критики, и другие статьи» (1983). В своем изложении отец определяет суть древнеанглийского стихосложения следующим образом[12].
Древнеанглийская строка состояла из двух противопоставленных групп слов, или «кратких строк». Каждая краткая строка принадлежала к одной из шести основных ритмических схем или к их вариантам.
Ритмические схемы включали в себя сильные и слабые позиции, которые иначе называются «вершинами» и «спадами». Классическая вершина представляла собой долгий ударный слог (как правило, сопровождавшийся повышением тона). Классический спад представлял собой долгий или краткий безударный слог, сопровождавшийся понижением тона.
Ниже приводятся современные английские примеры стандартных форм шести типов:
Типы А, В и С состоят из двух равных стоп, каждая из которых содержит вершину и спад. Типы D и Е состоят из неравных стоп: одна из них состоит только из вершины, а в другой присутствует второстепенное ударение (которое обозначается как ( ` )).
Такие четырехчастные ритмические схемы были характерны для словосочетаний в древнеанглийском и остаются таковыми для слов современного языка. Их можно обнаружить в любом прозаическом тексте — как древнем, так и современном. Такого рода стихи отличаются от прозы не тем, что расставляют слова в соответствии с особенным ритмом, который повторяется или варьируется от строки к строке, а тем, что в них отбираются наиболее простые и емкие ритмические варианты и отбрасывается все лишнее, так что эти варианты могут противопоставляться друг другу.
Избранные типы обладали приблизительно равным метрическим весом[13]: так, на слух определяется сочетание громкости (а также высоты голоса и долготы) с эмоциональной и логической значимостью[14]. Строка, таким образом, представляет собой два уравновешенных блока. Эти блоки, как правило, различались структурно и ритмически. Следовательно, не существовало никакой общей мелодии или ритма, присущих строкам в силу того, что они «написаны одним размером». Не стоит пытаться уловить такой размер: следует прислушаться к форме и балансу кратких строк. Так, строка the róaring séa rólling lándward [ревущее море, катящееся к земле] метрична не потому, что содержит ритм «ямба» или «хорея», а потому, что она представляет собой баланс В + А.
Те же схемы встречаются и в форнюрдислаге и легко опознаются в отцовских исландских песнях: как, например, в строфе 45 «Песни о Гудрун» (с. 290), строки 2–6:
В том, что касается вариаций «основных схем» («отягощение», «расширение» и т. д.), описанных в отцовском эссе, древнеисландский действительно отличается от древнеанглийского, тяготея к большей краткости. Но я укажу лишь самое существенное и важное расхождение между формами стиха, а именно: вся древнеисландская поэзия — «строфическая», т. е. состоит из строф. В этом она резко контрастирует с древнеанглийской поэзией, где такого рода компоновка вообще не использовалась. Отец говорил о ней: «В древнеанглийском стремились к широте размаха, полноте, рефлексии, элегичности. Древнеисландская поэзия стремится «схватить ситуацию», нанести удар, который запомнят надолго, высветить момент точно вспышкой молнии — и тяготеет к краткости, плотной заполненности языка в том, что касается смысла и формы, и, мало-помалу, к большей упорядоченности стихотворной формы» (с. 12).
«Строфа (форнюрдислага), — писал отец, — традиционно содержит четыре строки (восемь кратких строк) с полной паузой в финале, а также — паузу (не обязательно отмеченную как таковую) в конце четвертой краткой строки. Но, по крайней мере в сохранившихся вариантах, тексты рукописей не всегда следуют этой схеме; а силами редакторов фрагменты много раз перетасовывались и возникали лакуны (так что никто уже не скажет с точностью до строфы-двух, что к чему относится в разных изданиях)».
Отмечая, что эта вариативность в длине строф встречается в некоторых ранних, менее искаженных текстах и что «Песнь о Вёлунде», со всей определенностью, весьма древняя, наименее упорядочена и порядком истерзана издателями (которые гораздо более дерзки и своенравны в древнеисландском, нежели в древнеанглийском), отец соглашался с мнением, что эта свобода — черта, несомненно, архаичная. «Строгое строфическое деление еще не вполне развилось — точно так же, как строгая силлабически ограниченная строка». Иными словами, строфическая форма — это древнеисландское нововведение, которое развивалось неспешно и постепенно.
В отцовских «Песнях» строфическая форма четко упорядочена; краткие строки тяготеют к лаконичности и ограниченному количеству слогов.
Аллитерация
В том, что касается «аллитерации», древнеисландская поэзия в точности следует тем же самым принципам, что и древнеанглийское стихосложение. Эти принципы были сформулированы отцом в изложении древнеанглийской метрики, процитированном выше.
В каждой краткой строке аллитерирует одна из вершин. «Ключевую» аллитерацию несет первая вершина во второй краткой строке. (У Снорри Стурлусона этот звук называется höfuðistafr, а в английских книгах используется термин «head-stave» — «заглавная буква»). С ключевой аллитерацией должна сочетаться наиболее сильная из вершин в первой краткой строке; причем могут аллитерировать обе вершины. Во второй краткой строке вторая вершина аллитерировать не может.
Так, во вступительном фрагменте «Песни о Вёльсунгах», «Upphaf», в тринадцатой строфе, в строках 5–6 (the deep Dragon / shall be doom of Thór) «d» в слове «doom» — это ключевая аллитерация, a «d» в словах «deep» и «Dragon» — это stuðlar, то есть опоры или подпорки. «Th» в «Thór», вторая вершина во второй краткой строке, в аллитерацию не включается. В «Upphaf», как будет видно ниже, с ключевой аллитерацией в большинстве случаев аллитерируют обе вершины первой краткой строки.
Необходимо отдавать себе отчет, что в германском стихе «аллитерируют» не буквы, а звуки: это — совпадение ударных слогов, которые начинаются с одной и той же согласной или с гласной; все гласные «аллитерируют» между собой, как в первых строках «Upphaf» (Of old was an age / when was emptiness[15]). В английском языке фонетическое совпадение часто не распознается на глаз в силу орфографии: как в той же самой строфе, где строки 5–6 аллитерируют на «r» (unwrought was Earth, / unroofed was Heaven); или в строфе 8 части IV «Песни о Вёльсунгах», где строки 1–2 аллитерируют на звук «w» (A warrior strange, / one-eyed, awful).
Группы согласных sk, sp и st обычно аллитерируют только друг с другом. Так, в «Песни о Вёльсунгах», в части IV, строфе 9, строках 3–4 (the sword of Grímnir / sjnging splintered) аллитерация не приходится на обе вершины второй краткой строки, равно как и в части V, строфе 24, строках 3–4 (was sired this horse, / swiftest, strongest).
§ 6. АВТОРСКИЕ КОММЕНТАРИИ К ПЕСНЯМ
К рукописи «Новых песней» прилагались также несколько листков, на которых отец набросал некоторые пояснительные заметки: наспех, карандашом либо чернилами, а в случае фрагмента (iv) — чернилами поверх карандаша, причем с добавлениями, очевидно, сделанными в то же самое время. Датировать их хотя бы приблизительно возможным не представляется; ощущение удаленности и отстраненности вполне может быть искусственным.
После мифического введения и рассказа о Кладе, «Песнь» обращается к семейству Вёльсунгов и прослеживает историю Вёльсунга, Сигмунда и Сигурда. Основное место отведено трагедии Сигурда и Брюнхильд, которая сама по себе интересна; но все в целом сведено воедино для анализа того, как своевольное деяние Локи, бессмысленное убийство Отра и его жестокий способ вызволить Одина и себя самого из бедственного положения, в котором боги в результате оказались, приводит в действие проклятие, которое в конце концов обрекает на смерть Сигурда.
Исполнение проклятия лишь ускоряется благодаря вмешательству самого Одина — он снабжает Сигурда конем и оружием, необходимыми для совершения подвига, и выбирает ему достойную невесту — Брюнхильд, прекраснейшую из своих валькирий. (По всей видимости, посредством Сигурда Один намеревается отомстить семейству Хрейдмара (Фафниру и Регину) за вымогательство виры за Отра.) В истории Сигурда…
После мифического введения и рассказа о Кладе, «Песнь» обращается к семейству Вёльсунгов и прослеживает историю Вёльсунга, Сигмунда и Сигурда. Основное место отведено трагедии Сигурда и Брюнхильд, которая сама по себе интересна; но все в целом сведено воедино для анализа того, как своевольное деяние Локи, бессмысленное убийство Отра и его жестокий способ вызволить Одина и себя самого из бедственного положения, в котором боги в результате оказались, приводит в действие проклятие, которое в конце концов обрекает на смерть Сигурда.
Исполнение проклятия лишь ускоряется благодаря вмешательству самого Одина — он снабжает Сигурда конем и оружием, необходимыми для совершения подвига, и выбирает ему достойную невесту — Брюнхильд, прекраснейшую из своих валькирий. (По всей видимости, посредством Сигурда Один намеревается отомстить семейству Хрейдмара (Фафниру и Регину) за вымогательство виры за Отра.) В истории Сигурда…
Здесь текст обрывается.
Гримхильд, жена Гьюки, короля бургундов (или нифлунгов), — главный зачинщик зла, и не в силу каких-то дальновидных злокозненных планов: скорее она — воплощение злокозненности, которая воспринимает происходящее непосредственно здесь и сейчас, не заглядывая далеко в будущее, и ни перед чем не остановится, стремясь извлечь из ситуации немедленную выгоду. Она — «седая ведунья», всезнающая ведьма, умеющая читать в умах и сердцах и использовать себе во благо людские слабости и безрассудства. Она подчиняет своей воле и дочь Гудрун, и старшего сына Гуннара.
Гудрун — простодушная девушка, неспособная строить великие планы, как корыстные, так и мстительные. Она влюбляется в Сигурда — и для нее этого мотива достаточно. Она — натура чувствительная, но слабая, ее возможно подстрекнуть к опасным речам или поступкам. Такого рода случаи описаны в тексте: это ее роковой ответ на насмешки Брюнхильд, который более всего прочего явился непосредственной причиной гибели Сигурда, и, в продолжении, убийство Нифлунгов — ее чудовищные деяния в конце, совершенные под влиянием безумия и отчаяния.
Гуннар — натура вспыльчивая и нетерпеливая, находится под влиянием Гримхильд. Он далеко не так глуп, чтобы не оценить предусмотрительность, но перед лицом сомнения или трудности он становится безрассуден, одержим и склонен к жестокому насилию.
Гримхильд, жена Гьюки, короля бургундов (или нифлунгов), — главный зачинщик зла, и не в силу каких-то дальновидных злокозненных планов: скорее она — воплощение злокозненности, которая воспринимает происходящее непосредственно здесь и сейчас, не заглядывая далеко в будущее, и ни перед чем не остановится, стремясь извлечь из ситуации немедленную выгоду. Она — «седая ведунья», всезнающая ведьма, умеющая читать в умах и сердцах и использовать себе во благо людские слабости и безрассудства. Она подчиняет своей воле и дочь Гудрун, и старшего сына Гуннара.
Гудрун — простодушная девушка, неспособная строить великие планы, как корыстные, так и мстительные. Она влюбляется в Сигурда — и для нее этого мотива достаточно. Она — натура чувствительная, но слабая, ее возможно подстрекнуть к опасным речам или поступкам. Такого рода случаи описаны в тексте: это ее роковой ответ на насмешки Брюнхильд, который более всего прочего явился непосредственной причиной гибели Сигурда, и, в продолжении, убийство Нифлунгов — ее чудовищные деяния в конце, совершенные под влиянием безумия и отчаяния.
Гуннар — натура вспыльчивая и нетерпеливая, находится под влиянием Гримхильд. Он далеко не так глуп, чтобы не оценить предусмотрительность, но перед лицом сомнения или трудности он становится безрассуден, одержим и склонен к жестокому насилию.
После того, как Сигурд был убит, Брюнхильд лишила себя жизни и их обоих сожгли на одном погребальном костре. Гудрун не наложила на себя руки, но горе на время помутило ее рассудок. Она отказывалась смотреть на родню и на мать и жила в одиночестве в доме посреди леса. Там, спустя какое-то время, она начала ткать ковер, вплетая в него историю Драконьего клада и Сигурда.
Атли, сын Будли, стал королем гуннов, исконных недругов бургундов, что встарь убили его отца[16]. Его возросшее могущество стало угрозой для Гуннара, который к тому времени сделался королем после своего отца Гьюки; и, как и предсказывал его брат Хёгни, им теперь не хватало доблести конунга Сигурда, их названого брата.
После того, как Сигурд был убит, Брюнхильд лишила себя жизни и их обоих сожгли на одном погребальном костре. Гудрун не наложила на себя руки, но горе на время помутило ее рассудок. Она отказывалась смотреть на родню и на мать и жила в одиночестве в доме посреди леса. Там, спустя какое-то время, она начала ткать ковер, вплетая в него историю Драконьего клада и Сигурда.
Атли, сын Будли, стал королем гуннов, исконных недругов бургундов, что встарь убили его отца[16]. Его возросшее могущество стало угрозой для Гуннара, который к тому времени сделался королем после своего отца Гьюки; и, как и предсказывал его брат Хёгни, им теперь не хватало доблести конунга Сигурда, их названого брата.
Эта песнь [«Guðrúnarkviða en nýja»] является продолжением к «Песни о Сигурде» и подразумевает, что содержание таковой уже известно, хотя благодаря художественному приему с Гудруниным ковром история Сигурда и проклятого клада воскрешается в памяти и в общих чертах обрисовывается в самом начале.
В первой из «Песней» рассказывается, как владычество богов с самого начала оказывается под угрозой из-за грядущей гибели мира. Один, Владыка богов и людей, зачинает в мире немало героев, которых собирает в Вальгалле: они станут соратниками Одина в Последней Битве. Он особенно выделяет одно семейство — Вёльсунгов[17]: все они — его избранные воины, а одному — Сигурду, сыну Сигмунда, предстоит возглавить их всех, стать их вождем в Последний День; ибо Один надеется, что Змей в итоге падет от его руки и станет возможным создание нового мира.
Никому из богов этого свершить не дано: только тому единственному, кто жил на земле сперва как смертный и умер. (Этот мотив особого предназначения Сигурда — домысел современного поэта либо авторское толкование скандинавских источников, из которых этого не явствует.)
Однако зло присутствует не только среди бессчетных недругов богов и людей, что выжидают своего часа. Зло присутствует и в самом Асгарде: это Локи, из-за чьих деяний, своевольных, просто-напросто озорных или откровенно злокозненных, замыслы и надежды Одина не сбываются и терпят крах.
Тем не менее Локи неизменно странствует по миру по левую руку от Одина, а тот не упрекает и не прогоняет его, не отказывается от его помощи и лукавых советов. По правую руку от Одина стоит другая фигура — безымянная тень. Похоже, наш поэт (видя, что северные боги представляют собою в увеличенном масштабе уклад и обычаи людей во враждебном мире) усмотрел в древней легенде символ того, как благоразумию и мудрости человека неизменно сопутствуют безрассудство и злоба и одерживают над ними верх, — лишь для того, чтобы явить еще более высокий героизм и глубокую мудрость. А по правую руку вечно стоит тень — не Один и не Локи, но в каком-то смысле Судьба, и подлинная история должна сочетать в себе то и другое. Однако ж глава этих Троих — Один; и конечный итог окажется ближе к надеждам Одина, нежели к злобе Локи (довольно-таки близорукой). Один то и дело облекает эту мысль в слова, говоря, что его надежда устремлена за пределы мнимых бедствий этого мира. И хотя избранники Одина все кончили плохо и приняли безвременную смерть, тем ценнее они в свете своего высшего предназначения в Последней Битве.
Эта песнь [«Guðrúnarkviða en nýja»] является продолжением к «Песни о Сигурде» и подразумевает, что содержание таковой уже известно, хотя благодаря художественному приему с Гудруниным ковром история Сигурда и проклятого клада воскрешается в памяти и в общих чертах обрисовывается в самом начале.
В первой из «Песней» рассказывается, как владычество богов с самого начала оказывается под угрозой из-за грядущей гибели мира. Один, Владыка богов и людей, зачинает в мире немало героев, которых собирает в Вальгалле: они станут соратниками Одина в Последней Битве. Он особенно выделяет одно семейство — Вёльсунгов[17]: все они — его избранные воины, а одному — Сигурду, сыну Сигмунда, предстоит возглавить их всех, стать их вождем в Последний День; ибо Один надеется, что Змей в итоге падет от его руки и станет возможным создание нового мира.
Никому из богов этого свершить не дано: только тому единственному, кто жил на земле сперва как смертный и умер. (Этот мотив особого предназначения Сигурда — домысел современного поэта либо авторское толкование скандинавских источников, из которых этого не явствует.)
Однако зло присутствует не только среди бессчетных недругов богов и людей, что выжидают своего часа. Зло присутствует и в самом Асгарде: это Локи, из-за чьих деяний, своевольных, просто-напросто озорных или откровенно злокозненных, замыслы и надежды Одина не сбываются и терпят крах.
Тем не менее Локи неизменно странствует по миру по левую руку от Одина, а тот не упрекает и не прогоняет его, не отказывается от его помощи и лукавых советов. По правую руку от Одина стоит другая фигура — безымянная тень. Похоже, наш поэт (видя, что северные боги представляют собою в увеличенном масштабе уклад и обычаи людей во враждебном мире) усмотрел в древней легенде символ того, как благоразумию и мудрости человека неизменно сопутствуют безрассудство и злоба и одерживают над ними верх, — лишь для того, чтобы явить еще более высокий героизм и глубокую мудрость. А по правую руку вечно стоит тень — не Один и не Локи, но в каком-то смысле Судьба, и подлинная история должна сочетать в себе то и другое. Однако ж глава этих Троих — Один; и конечный итог окажется ближе к надеждам Одина, нежели к злобе Локи (довольно-таки близорукой). Один то и дело облекает эту мысль в слова, говоря, что его надежда устремлена за пределы мнимых бедствий этого мира. И хотя избранники Одина все кончили плохо и приняли безвременную смерть, тем ценнее они в свете своего высшего предназначения в Последней Битве.
Об этих изрядно загадочных заметках см. комментарии к «Upphaf» из «Песни о Вёльсунгах», а также комментарии к первой части песни, «Золото Андвари», строфа 1.
В заключение уместно упомянуть про заметки отца, касающиеся «Guðrúnarkviða en nýja», но никак с ней не связанные (по крайней мере, напрямую). Во вводной лекции по эддической песни «Guðrúnarkviða en forna», то есть «Древней Песни о Гудрун», отец говорил, что, «как ни странно», ему гораздо больше интересна Гудрун, «которой обычно пренебрегают и считают второстепенным персонажем», нежели Брюнхильд. По-видимому, отец противопоставлял долгие терзания Гудрун с яростной вспышкой Брюнхильд, которая вскорости сходит со сцены, «и ее страсть и смерть остаются лишь на втором плане предания — это ужасная, но непродолжительная гроза, что началась в огне и в огне закончилась».
VÖLSUNGAKVIÐA EN NÝJA
еðа
SIGURÐARKVIÐA EN MESTA
VÖLSUNGAKVIÐA EN NÝJA
(Новая Песнь о Вёльсунгах)
UPPHAF
(Начало начал)
1
Издревле, допрежде
Порожним был мир:
Ни мели, ни моря,
Ни мощных волн;
Ни свода вышнего,
Ни тверди земной —
Разверзлась бездна,
Не росли травы.
2
Великие боги
Взялись за труды:
Мир немалый
Мудро отстроили.
От полудня Солнце
Плыло над морями,
Поутру озаряло
Травы зеленые.
3
Чертоги и стены
Восстали, гордые:
Светлые своды,
Сваи златые,
Валы скалистые
Взнеслись в мощи,
Кузня и крепость
На века строились.
4
Радость царила
Во дворах и палатах,
Где людей созидали
В дивных помыслах
Под сенью высот
Синего Неба;
Не тужа, жили
Блаженные боги.
5
Тени восстали
Из темных укрывищ
Над кручей и кряжем
У Бескрайнего моря:
Други мрака,
Древние, вечные,
Первозданные недруги,
Порождения бездны.
6
Грянула распря!
К ограде богов
Великаны стекались.
Кончилась радость.
Сдвигались горы,
Могучее Море
Ярилось грозно,
Дрогнуло Солнце.
7
На златых престолах
Предстали боги:
Судили, думали
О доле и смерти,
Как судьбу избыть,
Истребить недругов,
Труды воссоздать,
Возродить свет.
8
Не гас в горне
Огонь яростный;
Мощный молот
Был мастером выкован;
Грома и молнии
Меткий Тор
На рати низринул,
Обрушил нещадно.
9
В страхе сокрылись
Вражьи полчища,
От стен отброшены.
Стражи — бдили.
Вкруг Земли пролегло
Бурливое море,
И ледовые горы
У предела мира.
10
Провидица вещая
Отверзла уста
С места вышнего.
Внимали чертоги
Грозной речи
О роке и смерти,
О битве последней,
О бедстве богов.
11
Се! Громок рокот
Рога Хеймдалля;
Огнистый мост
Гнется под конными;
Стенает Ясень,
Никнут ветви,
Растревожив Волка,
Воины скачут.
12
Меч Сурта
Дымится ало;
Змей дремавший
В море воспрял;
Корабль-призрак
От брега Ада
Следует с войском
К последней битве.
13
Волк Фенрир
Умертвит Одина,
Фрейра Прекрасного —
Пламя Сурта;
Дракон подводный —
Погибель Тора;
Так иссякнет ли сущее,
Сгинет Земля ли?
14
Если в день Судилища
Придет бессмертный —
Кто вкусил от смерти
И вовек не умрет,
Герой-змееборец
Из рода Одина,
Не иссякнет все сущее,
Не сгинет Земля.
15
Шлем — на челе его,
В длани — молния;
Величествен лик,
Пламенный дух.
Сробеет Сурт,
Содрогнется Змей,
Волк будет повержен,
И вызволен мир.
16
Воссели боги
На высотах хранимых,
Думали долго
О доле и смерти.
Солнце вновь создали,
И серп луны
Послали в плаванье
По хлябям звездным.
17
Фрейр и Фрейя
Украсили мир
Древами, травами,
Трепетным цветом.
Тор в колеснице
Сквозь врата небес
Взбирался с грохотом
К отрогам скальным.
18
Много Один
По миру странствовал,
Отягчен мудростью,
Несчастья предвидел;
Владыка владык
И осажденных богов,
Героев праотец,
Разбрасывал семя.
19
Вальгаллу возвел он —
Вольготные залы;
Стали тёсом — копья,
Щиты — изразцами.
Из разных стран туда
Враны слетались,
Над дверями орел
Стражем воссел.
20
Гости бессчетные
Грозно пели,
Вепревину ели,
Выпивали из чаши;
Ратники храбрые,
При оружье, в доспехах,
Героя ждали,
Избранника Мира.
I
ANDVARA-GULL
(Золото Андвари)
Здесь впервые повествуется о том, как Один и его спутники угодили в ловушку в доме демона Хрейдмара и его сыновей, что жили в мире в обличии людей и животных.
1
Порою древней
Странствовал Один
Близ вольных вод
На рассвете мира.
Легконогий Локи —
По левую руку,
По правую — Хёнир
Брел с ним бок о бок.
2
Водопады Андвари
Вскипали бурно,
Кишели рыбой
Шумные заводи.
У стрежня щукой
Нырял за добычей
Карла Андвари
Из каменных гротов.
3
Там охотился хищно
Хрейдмара отпрыск
На лосося серого —
Сочным мнил его.
В виде выдры
Жевал, жмурясь,
Отр на отмели
Близ омута черного.
4
Камень кинул,
Прикончил зверя
Легконогий Локи
В злую минуту.
Освежевав выдру,
Двинулись дальше,
Под кровом Хрейдмара
Приюта искали.
5
Творил Регин
Близ красных угольев
Железо рунное,
Заклятое, редкое.
В блеске злата,
В бликах серебряных
Возлежал Фафнир
У жаркого пламени.
6
Хрейдмар:
Хрейдмар:
«Железы вам любы ли,
Племя Асгарда?
Регин рунами
Упрочил их намертво.
Виру завидную —
Червонные кольца —
Зашейте в шкуру,
Шерсть покройте».
7
Легкоступый Локи
Над лугом и морем
К Ран ринулся
В край ее донный.
Супруга Эгира
Просьбу исполнила,
Сеть свила ему
Свойства недоброго.
8
Локи:
Локи:
«Что за редкая рыба
Прыгает в волнах,
Резвится в водах?
Выкуп плати мне!»
Андвари:
Андвари:
«Я — Андвари.
Оин — отец мне,
Зла моя участь.
Златом я выкуплюсь!»
9
Локи:
Локи:
«Что украдкой припрятал ты,
Что сокрыто в горсти?»
Андвари:
Андвари:
«Колечко малое —
Молю, оставь его!»
Локи:
Локи:
«Все, что есть, Андвари,
Все, что есть, отдашь ты,
Тяжелое ль, жалкое —
Или с жизнью прощайся!»
10
(Карлик рек злокозненно
Из-под камня пещерного:)
Андвари:
Андвари:
«Проклял я перстень
На пагубу и на горесть!
Братьев двоих
Обрек он на смерть.
Семь владык сгубит,
Сечу сподвигнет,
Предел положит
Надежде Одина».
11
В хоромах Хрейдмара
Сгрудили золото.
Хрейдмар:
Хрейдмар:
«Вижу: волос
Не завален единый».
Один отдал
Андвари перстень:
Проклял и бросил
На груду клада.
12
Один:
Один:
«Выкуп ты выгадал:
Виру бога —
Себе и сынам своим
Семя зла».
Хрейдмар:
Хрейдмар:
«Боги не балуют
Избытком благости.
Злата жалеет
Длань нещедрая!»
13
Слово неладное
Локи измолвил:
Локи:
Локи:
«Здесь на горе гнездится
Гибель конунгов.
Падут владычицы,
Рыданья и пламя
Предел положат
Надежде Одина».
14
Один:
Один:
«Избранник Одина
До срока не сгибнет,
Пусть удел людей
Дан ему краткий,
В Вальгалле приветной
Вольготно ждать ему:
В годины грядущие
Глядит Один».
15
Хрейдмар:
Хрейдмар:
«До надежды Одина
Нам дела нету!
Лишь мне ведать вечно
Червонными кольцами.
Злато — благо,
Хоть злобятся боги.
Из хором Хрейдмара
Прочь ступайте!»
II
SIGNÝ
(Сигню)
Рерир был сыном сына Одина. После него правил Вёльсунг, которому Один дал в жены валькирию. Близнецы Сигмунд и Сигню были старшими. Помимо них, у Вёльсунга родилось еще девять сыновей. Сигмунд изо всех людей был первым в доблести, кроме разве его собственных сынов. Сигню была красива, мудра и прозорлива. Ее против желания и вопреки ее недобрым предчувствиям выдали за Сиггейра, короля Гаутланда, чтобы укрепить могущество конунга Вёльсунга. Здесь рассказывается, как промеж гаутов и Вёльсунгов возникла рознь и о том, как убит был Вёльсунг. Десятеро братьев Сигню были скованы по рукам и ногам в лесу, и все они погибли, кроме Сигмунда. Он долго жил в пещере в обличии кузнеца из рода карлов. Сигню же измыслила и исполнила лютую месть.
1
В стране северной
Жил славный конунг:
Морестранник Рерир,
Вранов владыка.
Щитоносны ладьи его,
Вне ножен — меч,
Сын Высокого,
Семя Одина.
2
Вёльсунг верный
Всюду с ним следовал,
Дитя долгожданное,
Дар Одина.
Взял в жены Вёльсунг
Валькирию юную:
Одина дева —
Одином избрана.
3
Сигню и Сигмунда,
Сына и дочерь,
Родила она к славе
В палатах отстроенных.
Светлы — своды,
Сваи надежны,
Из доброго дерева
Долгие стены.
4
Древо воздвиглось,
Древнее, пышное;
Дому — поддержка,
Диво чертога.
Крона — что кровля,
И крепи — ветви;
Ствол статный
Стоял посредине.
5
Вёльсунг:
Вёльсунг:
Чьи струги стройные
Сверкнули в море?
Чьи ладьи славны
Златом щитов?»
Сигню:
Сигню:
«Гаутланда стяги,
Сребро да злато;
Гаутланд грядет —
То горькие вести».
6
Вёльсунг:
Вёльсунг:
«Горе с чего бы?
Иль гости немилы?
Государь Гаутланда —
Гордый правитель».
Сигню:
Сигню:
«Государю Гаутланда —
Гибель бесславная,
Королеве Гаутланда
Горе начертано».
7
Пели птицы
В пышных хоромах,
По скамьям сели
Смелые воины.
Могуч и мощен,
Молвил, с чем послан,
Гость гаутский
В богатом доспехе.
8
Гаут:
Гаут:
«По слову Сиггейра
Послан сюда я:
Ведома всюду
Вёльсунга слава.
Красу Сигню,
Сигню мудрую,
Невесту светлую
Сватает в жены он».
9
Вёльсунг:
Вёльсунг:
«Что Сигмунд скажет?
Сестру отдаст ли,
Союз нас свяжет ли
С сильным владыкой?»
Сигмунд:
Сигмунд:
«С сильным владыкой
Союзом родственным
Невеста светлая
Навеки да свяжет нас».
10
Не минуло лето —
Уж над морем парус:
Ладьи приплыли,
Лучась щитами.
Много могучих
Мужей в доспехах
Под своды Вёльсунга
Ввел Сиггейр.
11
Птицы пели
Над пиром богатым,
Над сумрачной Сигню,
Над Сиггейром пылким.
Вино темное пили
Воины храбрые,
Гордые гауты;
Гул стоял радостный.
12
Ветер воет,
Вечер сгустился.
Распахнулись ворота,
Ропот умолк.
Вошел некто
В плаще темном,
Статный старец
Седобородый.
13
Меч вынимает
Из-под мантии складчатой,
В ствол статный
Со стуком втыкает:
Гримнир:
Гримнир:
«Кто дерзнет добыть
Дар Гримнира,
Мерцающий мертвенно?
Кто смел пред судьбою?»
14
Затворились ворота,
Ропот поднялся,
Герои храбрые
Ринулись к дереву.
Гаут и Вёльсунг,
Гордость теша,
Тужились тяжко,
Тщетно старались.
15
Сигмунд последним
Силу испробовал:
Извлек с легкостью
Лезвие яркое.
Сулил Сиггейр
За сияющий меч
Выкуп завидный —
Червонное злато.
16
Сигмунд:
Сигмунд:
«Серебра реки
Да россыпи злата
На торг без толку
Ставишь за меч ты!
В руку он мне вложен,
Роком сужден мне,
Не видать меча
Вовеки Сиггейру!»
17
Сигню:
Сигню:
«Дом покидая,
Добра не жду я!
Мудрость Сигню —
Мука и бремя.
Свадьба сулит
Скорби да беды —
Отец, расторгни
Тяжкие узы!»
18
Вёльсунг:
Вёльсунг:
«Скорби да беды —
Сказки для женщин!
Судьбы не избыть,
Но сбыться — клятве.
Ладьи ждут тебя!
Неладно — отречься
От ложа брачного,
От слова данного».
19
Сигню:
Сигню:
«Сигмунд, прощай!
Сиггейр зовет меня!
Малосильна женщина,
Мудрость — обуза ей.
Легла вчера я
На ложе немилое;
Жребий мой и впредь
Отрадней не станет.
20
Увы! — дом и Древо,
Доски резные!
Девой жила здесь
Бездольная королева».
Выл вольный ветер,
Валы ярились.
Вотчины Вёльсунгов
Не видеть ей боле.
21
Приплыл парус
К пенному брегу,
К гаваням Гаутланда,
К гулким утесам.
Сигмунд со свитой,
Семейством и родичами
На пышный пир
Прибыл бесстрашно.
22
Сигню:
Сигню:
«Отец мой Вёльсунг,
Отважный родич!
Прочь, мои братья!
На брег не сходите!
Питье — пагубно,
Для пира мрачного
Мечи наточил
Бесчестный Сиггейр!»
23
С тысячей танов,
С толпами ратников
Гостей приветил
Гаутланда владыка.
Десять раз в гневе
Доблестный Вёльсунг
Крушил и кромсал
Кольчуги и шлемы.
24
Сквозь строй вражий
Трижды шел Сигмунд —
Как луга Гаутланда,
Головы скашивал.
Щит счел никчемным;
Мечом сверкающим
Рубил с двух рук —
Радуя лезвие.
25
Враны черные
Над трупом каркают,
Голы кости
Гордого Вёльсунга.
Сковали братьев
Живыми в железы.
Сиггейр смеется,
Сигню — не плачет.
26
Сигню:
Сигню:
«Отрадно зрелище
Доколе зрит око!
Милости, муж мой —
Пусть помешкают слуги!
Не убей быстро
Братьев-Вёльсунгов!
Ибо смерть — бессменна,
Хоть медлят — судьбы».
27
Сиггейр:
Сиггейр:
«Бездумны и дики
Доводы Сигню,
Что просит родичам
Страшную муку!
Просьба приятна мне:
Прочно скую их —
В глуши на гибель
От глада и слабости».
28
В пуще в путах
Пытку приняли
Десять братьев
Догола раздеты.
Одного за одним
Объедала волчиха:
Ночь за ночью
За новым являлась.
29
Сигню:
Сигню:
«Что встречали вы в чаще,
Честные слуги?»
Слуги:
Слуги:
«Девяти братьев кости
Дочиста сглоданы,
Но оковы расколоты,
Околела волчица:
Под древом разбитым
Изранена, безъязыка».
30
Сигню:
Сигню:
«Кто прорыл в земле
Укрывище темное?
Карла-кузнец,
Отмыкай двери!»
Сигмунд:
Сигмунд:
«Кто стучит в ночи
У черных дверей?
Входи в мой дом,
Дева эльфийская!»
31
Брат с сестрою
Сошлись на ложе:
Краткий миг страсти
Отравлен горечью!
Ответь, о карла,
В объятиях кто твоих —
Безучастна, под чарами
Личины эльфийской?
32
Вернулась Сигню
К Сиггейру в палаты,
Думу немо думала
Девять месяцев.
Взвыли волки,
Взволновались служанки,
Сигню молчала.
Сын народился.
33
Сигмунд:
Сигмунд:
«Кто зовет звонко
Пред землянкой укромной?
Кто реку неробко
Вброд переходит?
Отрок, обликом
Не в отца ты удался!
В грубой рогоже
Что за груз несешь ты?»
34
Синфьотли:
Синфьотли:
«Видом я вышел
В Вёльсунга-деда,
По слову Сигню
Спешу с мечом к тебе.
Много лет лежал он
На коленях Сиггейра,
Сигмунд носил его —
Не по силам другому он».
35
Так сын Сигню,
Синфьотли явился,
О мести мысля
За мертвого Вёльсунга.
Вдаль и вширь на вылазки
Выходили в лес они,
Долго ждали
Должного часа.
36
На вольной воле
В волчьих обличьях
Разбой да убийство
Безвозбранно деяли.
При солнце — спали
В сумрачном гроте,
Страх и смерть
Сеявши в Гаутланде.
37
Луна лучилась,
Люди — пели,
Сидел Сиггейр
В светлом зале.
Великого Вёльсунга
Воспевали падение.
Вошли волки,
Завыли жутко.
38
Двери отверзлись,
Веселье смолкло.
Гауты:
Гауты:
«Очи алчные
Огненно блещут!
Волки ворвались,
Воинов режут!
Пламя пляшет,
Пылают чертоги».
39
Сигмунд стоял там —
Сея погибель,
Сын же Сигню
Смеялся рядом.
Сигмунд и Синфьотли:
Сигмунд и Синфьотли:
«Не выйдет на волю —
Ни воин, ни раб;
В горе гинет
Гордость Сиггейра!»
40
Сигмунд:
Сигмунд:
«Сюда, Сигню,
Сестра прекрасная!
Гордыню Гаутланда
Гибель настигла.
Весела встреча,
Возмездье свершилось;
Отомщен Вёльсунг,
Отважный сердцем!»
41
Сигню:
Сигню:
(Сестра Сигмунда,
Сигню ответила:)
«Сын — Синфьотли,
Сигмунд — отец ему!
Сигню не выйдет,
Сиггейр зовет ее.
На ложе немилое
Лягу днесь с охотою,
Где тужила при жизни,
Без жалоб умру я».
III
DAUÐI SINFJÖTLA
(Смерть Синфьотли)
1
Нагружены струги
Оружием ярким,
Драгоценными дивами —
Добром Гаутланда.
Выли ветры,
Волны пенились,
Вёльсунгов вотчина
Вдали показалась.
2
И родитель, и дядя —
Долго правил Сигмунд;
Славный Синфьотли
Воссел с ним рядом.
Древо высилось,
Древнее, статное,
В пышной кроне птицы
Запели снова.
3
Гримнира дар —
Гроза сражений:
Справа от Сигмунда
Синфьотли бился.
Прочны, приметны
Панцирь и шлем его —
Серебром серым
Сияли ясно.
4
Сразили семь конунгов,
Селенья разграбили,
И вдаль, и вширь
Владенья их выросли.
Из пленниц прелестных,
В полон захваченных,
Супругу взял Сигмунд,
На скорбь и на горе.
5
Синфьотли славу
Снискал в походе:
Струги со златом
Спешат к причалу.
Сигмунд:
Сигмунд:
«Здрав будь, сын Одина,
Сердцем отважный!
Войны довольно с нас!
Вино пусть льется».
6
Вошла королева,
Зло замышляя:
Синфьотли смелый
Сразил отца ее.
Королева:
Королева:
«Здрав будь, о Вёльсунг,
Воитель храбрый!
Устал ты в походе.
Уста вину рады.
7
Рог полон — пей,
Пасынок жаждущий!»
Синфьотли:
Синфьотли:
«Со смертью смешано
Смутное зелье!»
Вырвал рог Сигмунд,
Выпил разом:
Яд не язвит
Ярого Вёльсунга.
8
Королева:
Королева:
«Пива подам тебе
Пенного, крепкого!»
Синфьотли:
Синфьотли:
«Подлое пойло
Полнится ядом!»
Вырвал рог Сигмунд,
Выпил до капли:
Безвредна отрава
Герою людей.
9
Королева:
Королева:
«Эля налью тебе,
Юный Вёльсунг!
Великие Вёльсунги
Не ведают страха;
На пиру подмоги
Не просят герои!
Коль к питью подступишься —
Пей, Синфьотли!»
10
Замертво рухнул
На землю Синфьотли.
Сигмунд:
Сигмунд:
«Горе! Негодная,
Гнусен твой умысел!
Сын Сигню,
От семени Вёльсунгов,
Цвет вешний
Увял до срока!»
11
Сигмунд сына,
Скорбя, поднял,
От порога прочь
Пошел он с ношей.
Через лес и луг,
К лону водному,
Безумен, брел он
К бурливым волнам.
12
Лодочник:
Лодочник:
«Тащишь куда ты
Тяжкую ношу?
Ладья моя ладная
Легко свезет ее».
В плаще был кормщик,
Капюшон — опущен;
Сед и статен,
Страшен и грозен.
13
Сигмунд остался
У синего фьорда;
В Вальгалле
Вёльсунг пирует.
Вёльсунг:
Вёльсунг:
«Сын сына, здравствуй,
И сын дочери!
Пора дожидаться
Избранника Мира».
IV
FŒDDR SIGURÐR
(Рождение Сигурда)
1
Сирым жил Сигмунд,
Страною правя;
Хладны палаты
Без ласки женской.
Песни поведали
О прелести девы —
О красе Сигрлинн,
Свафнира дочери.
2
Стар был Сигмунд,
Что столетний ясень,
Бела борода,
Что буковый ствол.
Юна Сигрлинн —
Ясным золотом
Локоны льются
На ладные плечи.
3
Семь сынов королевских
Сватали деву:
Сигмунд взял ее.
Взвился парус.
Вёльсунгов вотчина
Видится издали:
Вольные волны,
Ветреный берег.
4
Сигмунд:
Сигмунд:
«Скажи мне, Сигрлинн,
Слаще ли деве
Жить с королевичем,
Чьи кудри — золото,
Или в браке с Вёльсунгом
Избранника Мира
Произвесть на свет,
О невеста Одина?»
5
Сигрлинн:
Сигрлинн:
«Что за парус поднят
Над пенным морем?
Челнов — не счесть,
Червлены — щиты».
Сигмунд:
Сигмунд:
«Семь сынов королевских
Спешат в гости!
Гримнира дар
Грозно приветит их!»
6
Рога ревели,
Рати сходились;
Трещали щиты,
Щепились копья.
Викингов стяг,
Вёльсунгов знамя,
Взмыли над взморьем,
Взманив на битву.
7
Стар был Сигмунд,
Что столетний ясень;
Меч могучий
Дымился ало.
Судьба ему страж —
Страха не знал он;
Роса битвы
Раскрасила плечи.
8
Воин неведомый,
Высок и грозен,
Путь преградил,
Предстал ему молча:
Крепок и крив,
Капюшон — темен;
Сигмунда меч
Сиял перед ним.
9
Занес он копье:
Зазвенело лезвие,
Гримнира меч
С громом сломался.
Рухнул герой
С рассеченной грудью,
Полегли вкруг лорды,
Луна затмилась.
10
Стонали люди,
Стемнело над полем.
Сигрлинн, сетуя,
Сыскала мужа:
Сигрлинн:
Сигрлинн:
«Надежду целенья
Несу тебе я,
Лорд мой любимый,
Последний из Вёльсунгов!»
11
Сигмунд:
Сигмунд:
«В отчаянье часто
Случается выжить.
Но в надежде нужды нет.
Не надо целенья.
Один зовет меня,
На исходе дней.
Пусть пал — не потерян
Последний из Вёльсунгов!
12
Взрастет в твоем чреве
Избранник Мира,
Победитель змея,
Потомок Одина.
До скончания сроков
Станут звать его
Героем героев;
Греметь его славе!
13
Дар Гримнира
Должно сберечь тебе —
Откуют из обломков
Острое лезвие.
Слишком скоро
Сигурд с ним явится
В Вальгаллу вольготную,
Владения Одина».
14
Мерзлым встало утро
Над мертвым конунгом.
Сигрлинн скорбно
На страже бдила.
Струги сотнями
Спешили к берегу,
Скитальцы Севера —
К суше багряной.
15
Жена Сигмунда
Жалкой рабыней
Плыла, печальная,
По пенному морю.
Выли ветры,
Волны ярились;
Вотчина Вёльсунгов
Вдали терялась.
16
Вздыхал ветер,
Волны рыдали,
Сигрлинн скорбела —
Сын народился;
Сигурд светлокудрый,
Как солнце ясное,
Дитя дивное
На дальней чужбине.
17
Женщина:
Женщина:
«Жаль тебя, женщина,
В сраженье взятая.
Кто мужем был твоим
В мирные годы?
Кто дитяти дивного
Достойный родитель?
Серой сталью
Сияют очи».
18
Сигрлинн:
Сигрлинн:
«Отец Сигурду —
Сигмунд Вёльсунг;
Семя Одина —
Слава ждет его».
Женщина:
Женщина:
«Вёльсунга сыну —
Взрастать в чести,
При муже матери —
Могучем конунге».
V
REGIN
(Регин)
Конунг той земли взял Сигрлинн в жены. Сигурд был отдан на воспитание Регину, о котором говорилось выше. Ныне Регин жил в лесу и почитался мудрым во многом прочем, помимо кузнечного дела. Регин подстрекал Сигурда убить Фафнира. Сигурд совершил этот подвиг с помощью своего меча Грама и коня Грани, о котором здесь рассказывается, хотя Регин скрыл от него и то, сколь велика мощь Фафнира, и истинную природу драконьего клада. Здесь также приводятся темные слова Регина, подразумевающие, что истинной причиной смерти змея стал Регин и, следовательно, именно ему должно достаться золото (хотя изрядную его долю он пообещал Сигурду); и притом Регину следует убить убийцу своего брата. Сигурд, полагая, что Регина всего-навсего удручает мысль о причастности к гибели брата, презрительно отмахнулся от его слов. Не прислушался он также и к речам дракона о проклятии, решив, что это всего лишь подсказанная алчностью уловка, дабы уберечь золото даже после смерти его хранителя. Действительно, именно эту цель дракон в первую очередь и преследовал, поведав о проклятии в свой смертный час. Однако ж проклятие быстро дало о себе знать.
1
Курилась кузня
Под кущами леса;
Трудился Регин
У красных угольев.
Там Сигурд сметливый,
Семя Вёльсунга,
Взрастал как воспитанник,
На выучку посланный.
2
Рунам резным
Регин учил его,
Обращенью с оружием,
Обычаям конунгов,
Искусствам исконным,
Иноземным наречиям;
Мудрые речи
Молвил в чащобе.
3
Регин:
Регин:
«Пристал престол тебе,
Приличны сокровища,
О сын Сигмунда,
Счастье отцово!»
Сигурд:
Сигурд:
«Пал отец мой,
Племя рассеялось,
Сокровище сгинуло,
В сече захвачено!»
4
Регин:
Регин:
«Слыхал я: сокровище
Сокрыто на пустоши:
Звонкое золото —
На зависть конунгам!
Снищешь ты славу,
Стяжаешь богатство,
Коль дерзнешь драться
С драконом грозным».
5
Сигурд:
Сигурд:
«Знаю о змиях,
Что злато червонное
Стерегут неусыпно,
Ненасытные сердцем;
Но страшный Фафнир
Слывет повсюду
Из змиев злейшим
Затейщиком козней».
6
Регин:
Регин:
«Все змии злобны
Для заячьих душ,
Но сыны Вёльсунга
Не страшатся яда».
Сигурд:
Сигурд:
«Увещаешь умело ты —
Не без умысла тайного.
Признайся, почто
Подстрекаешь отрока?»
7
Регин:
Регин:
«Водопады Андвари
Вскипали пеной,
Кишели рыбой
Шумные заводи.
Там резвился Отр —
Родной брат мой:
Ловил ловко
Лосося сладкого.
8
Камень кинул,
Прикончил зверя
Разбойник рьяный
Рукой безжалостной.
В хоромах Хрейдмара
Встретил отца он,
Добычу дивную
Дал на ужин.
9
Творил Регин
Близ красных угольев:
Руду грубую
Рунами метил.
Возлежал Фафнир
У жаркого пламени,
Сыну свирепому
Снилось недоброе.
10
(Хрейдмар:)
(Хрейдмар:)
“Виру завидную —
Червонные кольца —
Зашейте в шкуру,
Шерстью покройте”.
Из пенной пучины
Пойманной рыбой
Карлу Андвари
Как на казнь вынули.
11
Все, что есть у Андвари,
Все, что есть, отдал он,
Тяжелое ль, жалкое —
Жизнь дороже!
В хоромах Хрейдмара
Грудой насыпали
Злато на золото —
Знатную виру.
12
(Регин и Фафнир:)
(Регин и Фафнир:)
Как братьям не брать
От братнего выкупа,
Печаль облегчая?
Врачует — злато”.
(Хрейдмар:)
(Хрейдмар:)
“Лишь мне ведать вечно
Витыми кольцами,
До самой смерти
Сокровищ не выпущу!”
13
Взъярился Фафнир,
Взыграло сердце:
Зарезал Хрейдмара
В хоромах спящим.
Фафнир взъярился,
Взметнулось пламя:
Должной доли
Не дал он Регину.
14
Ликом — дракон,
Лег он во мраке:
Укромны — укрывища,
Ужас змию неведом.
Шелом-страшилище
Нашел и надел он,
На Гнитахейди
Гнусно рыщет».
15
Сигурд:
Сигурд:
«Проклят Регин
Родней недоброй!
Отрава и огнь
Отпугнут ли Вёльсунга?
Но спрошу я снова:
Что смысла в подначках —
За отца отмщенье
Или отчина Фафнира?»
16
Регин:
Регин:
«Отмстить за отца
Отрадно Регину;
Клада злато
И слава — Сигурду,
И меч могучий,
Мастерской ковки —
Лезвия лучше
Не ладили к битве».
17
Курилась кузня;
Клубился дым.
Два меча сработаны —
Дважды ломались.
По наковальне
Нацелился Сигурд —
Клинок раскололся,
Кузнец взъярился.
18
Сигурд:
Сигурд:
«Сигрлинн, скажи мне,
Слухи правдивы ли
О лучистых обломках
Лезвия Гримнира?
Сигмунда сын
Попросил о них ныне:
Грам мне сработает
Регин бесхитростный!»
19
Пламя пылало,
Плавилась сталь,
Клинок ковали.
По краю синему
Струилось сияние:
Сверкнуло лезвие —
Наковальня распалась
Надвое с грохотом.
20
Рейна волны
Ревели бурно;
Комки шерсти
Кинули в реку.
Разрезал Грам их
В прозрачных водах:
Счастлив был Сигурд,
Сияло лезвие.
21
Сигурд:
Сигурд:
«Где путь к той пустоши,
К пещере со златом?
Реки, о Регин,
Как к равнине добраться».
Регин:
Регин:
«Далече Фафнир
За долами прячется —
Конь тебе надобен
Крепкий да быстрый».
22
Бурлят Бусилтарна
Бегучие воды,
На пышных полянах
Пасутся кони.
Пастух при пастбище —
В плаще темном,
Старец статный,
Седобородый.
23
Коней загнали
В купель речную,
Те бежали на берег
От бурунов холодных.
Лишь серому Грани
По сердцу волны:
Скакуна скорого
Сигурд выбрал.
24
Пастух:
Пастух:
«От семени Слейпнира,
Скакуна Одина,
Конь сей рожден,
Крепкий да быстрый.
Скачи же! Скачи
По скалам и кряжам,
Дерзай, о доблестный,
Надежда Одина!»
25
Ганд нес Регина,
Грани — Сигурда.
Пыльная пустошь
Простерлась раздольно.
На скалу страшную
Саженей в тридцать
Утолить жажду
Ложился Фафнир.
26
В глубокой ямине
На горном скате
Долго ждал он.
Дрогнули скалы,
Выполз Фафнир,
Выдохнул пламя:
В тлетворном тумане
Тонули склоны.
27
Огненный отблеск
Над отважным пронесся;
От рева и рыка
Рушились скалы.
Черное чрево
Чудища смрадного,
Извиваясь, нависло
Над выемкой тайной.
28
Грам грозный
Грянул победно —
Сердце рассек
До серого камня.
Змий в муках
Молотил, как цепами,
Головой зловонной,
Вислыми лапами.
29
Исторгся в ямину
Ток черной крови,
Заливая землю;
Закалил Сигурда.
Выскочил витязь,
Вытащил лезвие.
Встретились взглядами
Враги заклятые.
30
Фафнир:
Фафнир:
«Что за муж зачал тебя,
Человече смертный?
Кто сковал сполох
Для сердца Фафнира?»
Сигурд:
Сигурд:
«На вольной воле
Волком скитаюсь я —
Отца не зная,
Огнем владея».
31
Фафнир:
Фафнир:
«Воистину ведаю,
Что волк — отец тебе!
Кто подвиг тебя подло
Погибелью стать мне?»
Сигурд:
Сигурд:
«Сын я Сигмунда,
Семя Вёльсунга;
Вело меня — сердце,
Вершила — рука моя».
32
Фафнир:
Фафнир:
«Нет! То — Регина происки,
Разбойного мастера!
О сын Сигмунда!
Скажу тебе правду:
Злато заветное
Злом мерцает,
Беда с него будет
Обоим врагам моим».
33
Сигурд:
Сигурд:
«Смерть в свой срок
Сыщет каждого,
Но златом заманчиво
Завладеть живущему».
Фафнир:
Фафнир:
«Глупцы! — рек Фафнир,—
Горем и пагубой
Заклято золото.
Не зарься! Беги же!»
34
Сигурд:
Сигурд:
«Глупца, — рек Сигурд, —
Гибель настигла
И при шлеме-страшилище —
Так шел бы в Хель он!»
На пустоши прятался
Пуганым зайцем
Трусливый кузнец.
Трепеща, вышел он.
35
Регин:
Регин:
«Здрав будь, о Вёльсунг,
Венчан победой!
О великий воин,
Высок твой жребий».
Сигурд:
Сигурд:
«В обителях Одина
Обилен выбор!
Многие смелы,
Меча не пятная».
36
Регин:
Регин:
«Но счастлив Сигурд:
О сокровище грезит,
Меч о мокрую
Мураву вытирая!
Братняя кровь
Обагрила лезвие;
Пусть отчасти причастен я
К черному делу».
37
Сигурд:
Сигурд:
«Далече ты прятался,
Как пришел Фафнир.
Смерть ему — сей меч
И мощь Сигурда».
Регин:
Регин:
«Клинок ковал я
Да козни строил.
Погибель приблизили
Подсказки Регина».
38
Сигурд:
Сигурд:
«Не вини себя всуе,
Вздорный помощник.
Стойкое сердце
Сильнее лезвия».
Регин:
Регин:
«Но клинок ковал я
К кончине змиевой!
Героев нередко
Оружье подводит».
39
Так рек Регин,
Ридил выхватив;
Теплое сердце
Из туши вырезал.
Драконьей крови
Из раны испил:
Кузнеца-карлу
Клонит в дрему.
40
Регин:
Регин:
«Сиди тут, Сигурд!
Сон одолел меня.
Сердце Фафнира
Сготовь на огне мне:
Вместилище злобы
С вином кровавым
Охотно отведаю —
То обед мудрости».
41
На вертеле востром,
Вскипая пеной,
Жир драконий
Жарился в пламени.
Палец, пробуя,
Поднес к языку он —
Познал речь зверей
И птичий говор.
42
Первая птица:
Первая птица:
«Седому смутьяну
Срубить бы голову —
В Хель хитрецу дорога!
Сама бы съела я
Сердце Фафнира
Сидя на месте Сигурда».
43
Вторая птица:
Вторая птица:
«Врага выпускать —
Воистину глупо,
Брата его убивши!
Владела б сама я
Витыми кольцами,
С бою добыв богатство!»
44
Первая птица:
Первая птица:
«Скрытному карле
Срубить бы голову —
Смерть ему, а не сокровища!
Се! Разбужен Регин
В розовом вереске:
Мыслит он мстить за брата!»
45
Смотрит Сигурд —
Сзади Регин
Через пустошь ползет,
Пышет злобою.
Черной крови струи
Сбрызнули лезвие —
Снес меч голову
Сыну Хрейдмара.
46
Питье пурпурное
И пищу жуткую
Вкушал Сигурд,
Взыскуя мудрости.
Отверсты двери,
Зловещи балки
Подземной палаты,
Постройки железной.
47
Злато на золоте
Заискрилось бликами:
Заклято золото
Злыми чарами.
Шлем-страшилище
Нашел и взял он:
Темная тень
Сгустилась вкруг Сигурда.
48
Грани под грузом
Горьким и тяжким
Быстро бежал
По бугристым склонам.
Спеши же! Спеши
По спускам и тропам,
Дерзай, о доблестный,
Надежда Одина!
49
Дики и долги
Дороги странствий;
Отбрасывал тень
Одинокий всадник.
Птицы пели
В пышных кронах:
Слова он слышал,
Смысла — не ведал.
50
Ворон:
Ворон:
«Хороши хоромы
На Хиндарфелле,
Огонь оградой
Обнес их снаружи.
Отвесны обрывы,
Опасна дорога,
Но манит вершина
Могучего духом».
51
Зяблик:
Зяблик:
«Деву видал я —
Что дивное утро:
Зарей сияет
Златоубранная.
Зелены тропы
В землю Гьюки;
Кто путь тот выбрал —
Ведом судьбою».
52
Ворон:
Ворон:
«Скована сном
Солнце-девица
На вышней вершине,
В воинском панцире.
Один шипом
Отметил грудь ее.
К чему очнется —
К печали иль смеху?»
53
Зяблик:
Зяблик:
«Гьюкинги гордые,
Гуннар и Хёгни,
Владеют вотчиной
У вод Рейна.
Взрастает Гудрун,
Взоры чаруя —
Что бутон белый
В блеске рассвета».
54
Ворон:
Ворон:
«Возгордясь своевольно,
Власть являла —
Валькирией в войнах
Вершила победу.
Не вняла вовремя
Велениям Одина,
Окорот дал Один
Ослушной любимице».
VI
BRYNHILDR
(Брюнхильд)
Здесь рассказывается о том, как Сигурд разбудил Брюнхильд. Один судил ей не сражаться более в битвах, но выйти замуж; она же дала обет выйти замуж только за величайшего из воинов, за избранника Мира. Сигурд и Брюнхильд в великой радости обручаются, хотя мудрая Брюнхильд провидит, что на пути Сигурда поджидают немалые опасности. Они уезжают вместе, но Брюнхильд из гордости отсылает Сигурда прочь и велит ему вернуться к ней тогда, когда он стяжает славу превыше всех прочих смертных и добудет себе королевство.
1
Дики и долги
Дороги странствий;
Отбрасывал тень
Одинокий всадник.
Все выше и выше
Вершина Хиндарфелл —
Гряда грозная
Грядет из тумана.
2
Огонь объял ее,
Опоясала молния —
Ввысь взвились
Волны пламени.
Серый Грани,
Славы взыскуя,
Метнулся чрез молнию —
Молнией жилистой.
3
Стену зрит Сигурд
Сплоченных щитов;
Стяг струится,
Серебром испещренный.
Муж там покоится
При мече и в кольчуге,
Сном смертным
Скован недвижно.
4
Расстегнул гость шлем —
Рассыпались кудри:
Лежит женщина —
Смежила очи.
Плотен панцирь —
Словно в плоть врос он:
Гремливые кольца
Грам рассекает.
5
Брюнхильд, пробуждаясь:
Брюнхильд, пробуждаясь:
«Славьтесь, дети Дня
И День белый!
Зенит, и Полночь,
И Звезда Севера!
Славьтесь, асы пресветлые,
И Асгарда королевы!
И лоно Земли
Благотворящее!
6
На радость даруйте нам
Руки целящие,
Свет во мгле,
Мудрость и жизнь;
Обоим — победу,
Правду нетленную,
Обоим во благо —
Блаженную встречу!»
7
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Приветствует Брюнхильд
Бравого воина!
Что за витязь взрезал
Вязь моих пут?»
Сигурд:
Сигурд:
«Муж безотчий,
От мужа рожденный,
Вышел из битвы,
Ворон мне спутник».
8
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Один обрек меня,
Одина деву,
Не биться более,
Но быть при муже.
Обещалась обетом я,
Объявила твердо:
Мужем мне станет
Мира избранник».
9
Сигурд:
Сигурд:
«В обителях Одина
Обилен выбор!
Мужи могучие,
Средь мечников — первые».
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Одного еще должно
Дождаться в Вальгалле:
То герой-змееборец
Из рода Одина».
10
Сигурд:
Сигурд:
«Сын Сигмунда —
Семя Одина.
Сигурдов меч —
Смерть драконова».
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Здрав будь, сын Сигмунда,
Семя Вёльсунга!
В вольготной Вальгалле
Воины ждут тебя!»
11
Сигурд:
Сигурд:
«Славься, достойная
Дева битвы!
В невесты Вёльсунгу
Выбрана Брюнхильд!»
Обменялись оба
Обетами верности
На вышней вершине,
Средь всполохов света.
12
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Чествуя воина,
Чашу вручаю
С питьем победы,
С пенистым медом.
Напоён благодатью
Напиток целящий,
Радости руны
По краю вьются».
13
Сигурд:
Сигурд:
«К смерти ли, к славе —
Смело до дна пью.
Сладок напиток!
По сердцу хозяйка мне!»
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Гость мне по сердцу!
Гибель и славу
Провидит взор мой,
О витязь светлый!»
14
Сигурд:
Сигурд:
«Будь что будет!
Бежать не стану
Речений разумных,
Радости ль, горя».
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Реченьям разумным
О роке грядущем
Надобно внять тебе,
Надежда Одина!
15
Не ищи отмщенья,
О щит Вёльсунгов!
Свято сдержи
Слово данное.
Пагубны подлости
Побеги сорные,
Добрый плод дарит
Древо верности.
16
Где вредные ведьмы
Водятся в доме,
Не медли в том месте,
Не мешкай в дороге.
Пусть краса слепит
Солнцем рассветным,
Думать не должно
О дочках конунгов!
17
Славься, сын Сигмунда!
Скор ты на подвиги,
Но тучи тень
Все темней сгущается.
Удел твой, думаю,
Долог не будет:
Бури и беды
В будущем вижу».
18
Сигурд:
Сигурд:
«Славься, Брюнхильд мудрая
В мощи блистающей!
Пусть сильна судьба
И свершится что должно.
Верен пребуду
Вечно, незыблемо,
Пусть бури и беды
Будут уделом мне».
19
Обетами оба
Обменялись священными,
Словом клятвы
Связали друг друга.
К блаженству Брюнхильд
Была разбужена,
Но судьба сильна:
Свершится что должно.
20
Дики и долги
Дороги странствий;
Сам-друг всадники
Скачут сквозь зарево:
По ветру — волосы,
Высоки — шлемы;
Блещет броня
На бессветном кряже.
21
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Здесь, сын Сигмунда,
Смелый витязь,
Разъедемся розно —
На радость иль горе.
Прощай же! Путь мой
Пролег на родину;
Грани — нести тебя
К грядущей славе».
22
Сигурд:
Сигурд:
«О невеста Вёльсунга,
Светлая Брюнхильд,
Почто ж прощаться,
Коль поладили всадники?»
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Королевой былая,
Конунг сужден мне.
Земли довольно:
Завоюй себе царство!»
23
Вернулась в вотчину
Владычица гордая,
По тропам зеленым
Торопится Грани.
Воротилась в вотчину
Вестей дожидаться;
В палатах Гьюки —
Песни веселые.
VII
GUÐRÚN
(Гудрун)
1
Гудрун:
Гудрун:
«Матушка милая!
В мыслях — тяжко.
Сны мне снова
Снятся недобрые».
Гримхильд:
Гримхильд:
«Сны случаются
К смене погоды,
К старенью луны —
Сокрушаться не о чем!»
2
Гудрун:
Гудрун:
«То не ветер, не навье,
Не весть из яви —
На оленя охотились
Над оврагом и логом;
Всяк думал добыть его,
Достался — мне он:
Весь он — что золото,
Что ветви — рога его.
3
Дикая дева
Домчалась с бурей,
Стрелою с седла
Сразила оленя.
Той ночью несчастной
У ног моих пал он.
Стеснилось сердце,
Не стало мочи.
4
Волка мне вручили —
Врачевать горе;
Братней кровью
Сбрызнул меня он.
Сны — смущают:
Смысл в них — вещий,
Не ливни и ветер,
Не луна на убыли».
5
Гримхильд:
Гримхильд:
«Сон часто сулит
Свет — через тьму,
Добро — через зло,
О дочерь Гудрун!
Обведи очами
Отчую сторону —
Зелены земли
Вкруг залов Гьюки!»
6
Гудрун:
Гудрун:
«Зелены тропы
К заводям Рейна!
Что за конник скачет
В кольчуге бранной?
Скор скакун его,
Как скала — шлем;
Щит его блещет
Лощеным золотом!»
7
Так глядела Гудрун —
Гьюки дочерь,
Со стен, из терема,
Теша сердце.
Так Сигурд скакал,
Семя Вёльсунгов,
К палатам Гьюки
В панцире ярком.
8
Жил там Гьюки,
Жаловал злато —
В земле Нифлунгов,
Нифлунгов конунг.
Гуннар и Хёгни —
Гьюковы дети —
Водили воинства
Вожди отважные.
9
Гримхильд жила там,
Грозная королева,
Советом лукавая,
Седая ведунья:
Зелья знала,
Знахарство ведала,
Черные чары,
Личин перемену.
10
Врановы други
Вранов темнее:
Ликом пригожи,
Люты — взглядом.
Войны кровавые
Вели с гуннами,
Копили злато
В кладовых подземных.
11
По скамьям все сидели;
Сигурд явился,
Гуннара с Гьюки
Громко приветил.
Гьюки:
Гьюки:
«Кто вошел незваным
В шлеме и в панцире,
В броне битвенной
В богатый дом мой?»
12
Сигурд:
Сигурд:
«Сын Сигмунда,
Сигурд Вёльсунг,
Конунга отпрыск —
В королевских палатах.
Слава Нифлунгов
На слуху повсюду,
Но не вовсе развеялась
И Вёльсунгов слава».
13
Сейчас же для Сигурда
Сиденье поставили,
Пир пышный
Пошел горою.
Заиграл Гуннар
На златой арфе;
Пока пел он песни,
Палаты молчали.
15
Вот о чем пел Гуннар:
Вот о чем пел Гуннар:
«У мрачного Мирквуда,
За межами восточными
Государи готов
Гордо правили.
Бились бойцы
По берегу Данпара
С силами Гунланда,
С сонмами всадников.
15
Сонмы всадников
Спешили на запад;
С бойцами Будли
Бургунды столкнулись.
Брата Будли
В бою сразивши,
Гьюкинги грозные
Грабили злато».
16
Схватил Сигурд
Созвучную арфу —
Все смолкли, слушая
В стенах чертога.
Вот о чем пел Сигурд:
Вот о чем пел Сигурд:
«Пыльная пустошь
Простерлась раздольно;
Выполз Фафнир
В вихре пламени.
17
Отверсты двери
В бессветное логово;
Злато на золоте
Заи́скрилось тускло.
Клад похищен,
Присвоен шлем;
Грани гривастому —
Груз печальный.
18
Холм Хиндарфелл
Охвачен пламенем.
Гряда грозная
Громоздится в тумане.
Разбужена Брюнхильд
В броне сияющей».
Смолк Сигурд,
Стихла песня.
19
Близ трона Гьюки
Гримхильд внимала,
О Гудрун гадала,
О грудах злата.
Гуннар и Хёгни
Гостя признали
Другом и братом,
Соратником верным.
20
Бойцы бургундов
К битве готовились:
Вышивали стяги,
Вострили лезвия.
Сталь сверкала,
Сияли шлемы,
Под дробным топотом
Дрогнул Гунланд.
21
Грозный Гуннар
На Готи скачет,
Под хмурым Хёгни —
Хёльквир мчится,
Всех скорее — Грани,
Слейпнира отпрыск:
Пылало пред прочими
Пламя Сигурда.
22
Рати разбиты,
Разор повсюду:
Грозную жатву
Грам сбирает.
Гремела Гьюкингов
Громкая слава,
Но славы Сигурд
Стяжал всех больше.
23
Владенья их выросли
В то время давнее;
Сразивши доблестно
Датского конунга,
Сеяли смерть они —
На страх народам;
Привык к победам
Правитель Вёльсунгов.
24
В почете и чести
В чертоге жил Сигурд;
Гуннским золотом
Гостя дарили.
Но в душе думал он
О доме Вёльсунгов,
О смерти Сигмунда
В стране чужедальней.
25
Силы собрал он
С согласья Гьюкингов,
Парус поднял
Над пенным морем.
Сверкали струги
Строем щитов,
Златой дракон
Зло глядел с носа.
26
Как огнь отмщенья,
В отцовы земли
Приплыл Сигурд.
Песок обагрился.
С лязгом ломались
Латы и шлемы.
Щиты сшибались,
Трещали копья.
27
Се! со свету не сгинуло
Семя Вёльсунгов!
Се! вотчиной Вёльсунгов
Вёльсунг правит!
Но палаты пышные
Пришли в запустение;
Сгнили сучья
Статного древа.
28
Пришел некто
В плаще темном,
Бородат, осанист —
Одноглазый старец.
Гримнир:
Гримнир:
«Приветствует Гримнир
Правителя Вёльсунгов!
Судьба Сигурда
Соткалась далече.
29
Где доблестный Сигмунд
Добыл меч Гримнира,
Не сиять — Граму.
Ступай прочь, Вёльсунг!
Королевич по крови,
Конунг ты ныне;
Невеста зовет тебя
За волны морские».
30
Пламенел парус:
Поплыли струги,
Златогружённые
К земле пристали.
Кони шли вскачь,
Высекая пламя,
Вострубили рога —
Возвратился Сигурд.
31
Пир пышный
В палатах затеяли.
Своды и стены
Сияют роскошью:
Столы и скамьи,
И сосуды — золото;
Пенное пиво
Потоком льется.
32
Сел конунгом Сигурд:
Серебро резное,
Пестрое платье,
Перстни и кубки,
Дары дорогие
Дарил он щедро,
В прибыток — друзьям,
В прибавленье — славы.
33
(Так рекла Гримхильд
Гьюки на ухо:)
Гримхильд:
Гримхильд:
«Союз скрепить бы
Связью надежной!
Вот витязь великий,
Выше всех прочих!
Коли дать дочь ему —
Нам данником будет,
Нашей силой — в ссоре,
Стойким оплотом».
34
Гьюки:
Гьюки:
«Сулят конунги
Сребро да злато;
Дочери дивные —
Дорого ценятся!»
Гримхильд:
Гримхильд:
«Дар часто дается
Длани нещедрой;
Невесты нередко
Недостойным вручаются!»
35
Сидел Сигурд,
Не слыша песен;
В сердце — Брюнхильд
В броне сияющей:
«Королевой была я,
Конунг сужден мне».
«Скоро судьбу свою
Сыщу», — мнил он.
36
В покой потаенный
Поднялась Гримхильд,
Изрезанный рунами
Рог наполнила
Зачарованным зельем,
Зловещим взваром,
В нем крепость камня,
На крови сварен он.
37
Гримхильд:
Гримхильд:
«Здрав будь, гость и конунг
Горе да сгинет!
Прими подношенье —
Порукой дружества:
Отца обрел ты,
Объятья матери,
И братьев бравых,
И бранную славу!»
38
Смеясь, Сигурд
Снадобье выпил —
Сел он сумрачно,
Не слыша песен.
Взошла в зал Гудрун,
Взоры чаруя —
Так луна над лугом
Лучится дивно.
39
Пришла Гудрун
В платье мерцающем —
Что бутон белый
В блеске рассвета.
Сигурд смятенно
Смотрел на деву —
Чары сгустились,
Мрачился разум.
VIII
SVIKIN BRYNHILDR
(Брюнхильд предана)
1
Прождала Брюнхильд
Благое лето,
Обильную осень,
Остылую зиму.
Год шел за годом —
Горько в разлуке;
Скорбно на сердце —
Не скачет конунг.
2
О славе владычицы
Слухи множились;
Конунги конные
В крепость съезжались.
Мешались мысли,
Мрачнела дева;
Без приязни приняты,
Пропали там многие.
3
В плаще, оружен,
Как древний конунг,
Ворвался всадник —
Ветра быстрее.
Копье крепкое
Короновано молнией;
В палату прошел он
С приветом мрачным.
4
Конунг:
Конунг:
«Обета оковы —
Оплот союзу;
Смириться следует
С судьбой реченной.
Скоро пить Брюнхильд
Брачную чашу:
Избиравшая павших —
Изберет живого.
5
Брачную чашу
Брюнхильд осушит —
Не минет двух зим
Над миром срединным.
Королевой была ты —
Конунг удел твой:
Один так судит —
Одину внемли!»
6
Прянуло пламя,
Пылая жаром:
Ввысь взвивалось,
Выло, дрожало.
В ограде огненной
Осталась дева:
«Одному лишь отныне
Открыта дорога!»
7
В палатах Гьюки —
Песни веселые.
К пиру пышному
Поспешали гости.
Свадьбу справляет
Со светлой Гудрун
Сигурд славный,
Сияя золотом.
8
Рассвет румян был,
Радостен вечер,
Пели струны
Под пальцами ловкими.
Меду и эля
Мужи наливали,
Великих воителей
Восславляли громко.
9
Сигурд дал слово,
Связал себя клятвой.
Скрепили кровью
Братства обеты:
Помощь в походе,
В пагубе, в распре,
В нужде и в надежде —
Где надобность выйдет.
10
Гуннар и Хёгни
С готовностью вторят,
Как Гримхильд судила —
Седая ведунья.
Гуннар и Хёгни
Горды побратимом,
Сияет счастьем
Светлая Гудрун.
11
Жизнь Гудрун
Блаженством полнится:
Рассветы — румяны,
Радостны — ночи.
Сигурд жил конунгом,
Сладки дни его,
Честь и почет ему,
Но мрачится — сердце.
12
Молва множилась
О могучей деве,
Королеве Брюнхильд
В броне сияющей.
Гримхильд грозная
О грядущем задумалась:
Гадала о Гуннаре,
О Гьюки властном.
13
Гримхильд:
Гримхильд:
«Здрав будь, сын Гьюки!
Славы с лихвой тебе!
Велика твоя вотчина,
Власть — прибывает;
Жених — желанен,
Да жены нет ему,
Хоть мощью с ним меряться
Могут немногие».
14
Гуннар:
Гуннар:
«О мать Гьюкингов,
Мудра ты советом:
Где найти надобно
Невесту Гуннару?
Ту, что краше прочих,
Чья громче слава,
Должно взять Гуннару,
Дарителю злата».
15
Гримхильд:
Гримхильд:
«Славят слухи
Светлую деву —
Королеву Брюнхильд
В броне сияющей.
Молвой воспеты
Мощь ее и злато,
Хоть в зал тот не зван
Ни знатный, ни низкий».
16
Гуннар:
Гуннар:
«Нет равных гордой!
Рад я подвигу!
Достойна дева
Двор наш украсить!
Гуннар Гьюкинг
Готов немедля
Скакать в страну ее
По слову матери».
17
Гримхильд:
Гримхильд:
«Сын Сигмунда
Сестрицу взял твою,
Сигурд славный
Стал тебе братом.
По правую руку
Поскачет он с Гуннаром,
Советом сыну
Сама пособлю я».
18
Гуннар — на Готи,
На Грани — Сигурд,
Под Хёгни — Хёльквир,
Схож с темной ночью.
Кони шли вскачь,
Высекая пламя,
Шумел ветер
Над шлемом и гривой.
19
Над лугом и логом,
И лесом бессветным,
Над потоком и полем
Пролегали дороги.
Се! Златые залы
Замерцали в тумане,
Зарделось зарево
Над землей дальней.
20
Полыхнуло пламя,
Пылая жарко,
Виясь, ветвились
Вихри молний.
Гуннар гнал Готи
По горному склону:
Тот прянул упрямо:
Прямо не шел он.
21
Сигурд сурово
С седла взирает:
Сумрак на сердце
Сгустился глубже.
Сигурд:
Сигурд:
«Что медлит Гуннар,
Гьюкинг бесстрашный?
Невеста заждалась —
Награда похода!»
22
Гуннар:
Гуннар:
«Прошу помощи,
Побратим милый!
Готи негоден —
Грани ссуди мне!»
Гуннар Грани
Гонит напрасно:
Скакун серый
Скалою замер.
23
Гуннар не въехал
В горячее пламя.
Сдержал Сигурд
Слово данное:
Прийти на подмогу —
В приязни и в розни;
Не отверг совета
Ведуньи Гримхильд.
24
Волшбой великой
Владела ведьма:
Черными чарами
Личины меняла.
В обличье Гуннара
На Грани вскочил он —
Вонзил злато-шпоры,
Замахнулся Грамом.
25
Земля задрожала;
Завыв свирепо,
Палящее пламя
Плеснуло до неба.
Мечом пришпорен,
Прыгнул Грани
Серым сполохом;
Содрогнулись горы.
26
Огонь отгудел,
Отгорели искры,
Слабея, стихло
Сполохов буйство.
Темной тенью
К твердыне Сигурд
В шлеме-страшилище
Шагом ехал.
27
Сигурд стал там,
На сталь опираясь;
Брюнхильд медлила,
Меч сжимая.
Шлемоносного конунга
Шлемоносная дева
Спросила об имени;
Сгустилась ночь.
28
Сигурд:
Сигурд:
«Гуннар Гьюкинг
Гостем пришел к тебе.
Королевой войдешь ты
В ворота наши!»
Как лебедь лучистая
На лоне моря,
Смятенно смотрела та —
Совета искала.
29
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Что ответить — не ведаю,
В неверный час —
Гуннар, Гуннар
С горящим взором!»
Сигурд:
Сигурд:
«Кольца червонные —
Клад прирейнский —
Великое вено
Возьмет невеста!»
30
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Забудь, о Гуннар,
О златых кольцах!
Мечи мне милее —
Мертвить любовников.
Ты первый ли в подвигах,
Превзошел всех ли?
Одному ему лишь
Ответ свой дам я».
31
Сигурд:
Сигурд:
«Багрила мечи ты —
Броню вновь взденешь.
Держать должно
Данную клятву!
Преграду пламени
Проехал всадник:
Суждена ты в супруги
Смелому воину!»
32
Спать ложатся
Сигурд и Брюнхильд.
Лег меч на ложе,
Лучась без ножен, —
Грозной границей —
Грам между ними,
Рок их рознит,
Разлучник суровый.
33
Заря над землей
Зарделась ало.
С пальца у спящей
Перстень снял он;
Кольцо колдовское
Из клада Андвари
Надел невесте —
Новым залогом.
34
Сигурд:
Сигурд:
«Проснись! Пора!
Пылает рассвет!
Скачу я в страну свою,
К свадьбе готовиться!»
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Гуннар, Гуннар
С горящим взором,
В день должный
В твой дом войду я».
IX
DEILD
(Распря)
1
В день должный
Денница зарделась,
Сияло солнце,
Склоняясь к югу.
Выпил с Брюнхильд
Брачную чашу
Доблестный Гуннар,
Даритель злата.
2
Всех затмевая,
Знатна и прекрасна,
Красуется Брюнхильд,
Королева-невеста.
Пред всеми — первый,
Всех затмевая,
Вошел Сигурд —
Солнцем рассветным.
3
Рядом с Гудрун,
Гьюковой дщерью,
Сел Сигурд —
Стихли палаты.
Брюнхильд, бледнея,
Бросала взоры:
Нема, недвижна,
Что надгробный камень.
4
Рассеялись в сердце
Смутные тени,
Обеты вспомнились —
Обманом ставшие.
Что надгробный камень,
Недвижен, грозен,
Сидел он сумрачно,
Ни слова не молвил.
5
Гомон вновь громок,
Голоса — звонки.
Ликуют люди —
Люба им свадьба:
Глядят гости
На героев могучих,
Владык и владычиц
В величии славы.
6
На вольную волю
Выехал Сигурд —
Травить оленя.
Трубит охота.
К Рейну-реке,
К рокочущим водам,
Взяв златые гребни,
Грядут королевы.
7
Вымыли волосы.
Вошла одна из них
В поток полноводный,
В пенную заводь.
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Струи, стекавшие
С твоих спутанных прядей,
Да не льются кощунственно
На лоб королевин!»
8
Гудрун:
Гудрун:
«Здесь я — королева:
Знатнее супруг мой.
Муж-змееборец
Затмит всех славой!»
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Превзошел прочих
Первый из витязей —
Кто ограду огня
Одолел бесстрашно!»
9
(С мрачной усмешкой
Молвила Гудрун:)
Гудрун:
Гудрун:
«Верно вещала ты,
Не ведая истины!
Сквозь преграду пламени,
Пылавшую яро,
Проехал победно
Тот, кто перстень дал тебе, —
Гуннар ли взял его
На Гнитахейди?
10
Кольцо колдовское
Из клада Андвари
Надето невесте —
Новым залогом.
Гуннар ли дал мне
Дивный тот перстень?
Взят он с руки твоей,
Взгляни — узнаешь ли?»
11
Смерти бледнее
Сделалась Брюнхильд,
Из воды вышла
В великом смятенье;
От Рейна-реки,
От рокочущих волн
В покой свой пошла,
Понурясь угрюмо.
12
Сгустился скоро
Сумрак беззвездный;
Со скорбным сердцем
Стенала Брюнхильд —
Пеняла, плача,
В покое темном.
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Страшные судьбы
Сковали дни наши!
13
Верну ль минувшее
Иль муку терпеть мне,
Терпеть мне муку,
Теряя Сигурда?
Он — при Гудрун,
При Гуннаре — я;
Скверно же судьбы
Соткали жизнь мою!»
14
На постель она пала —
Не пила, не ела,
Как во сне смертном
Иль скорбной думе.
Дивились девы —
Ей дела не было.
Гуннар пришел к ней;
Горьким привет был.
15
Молвила Брюнхильд
Бранное слово:
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Откуда злато —
Знак обрученья?
Кто носит перстень
С пальца Брюнхильд?»
Не сказал ни слова
Смущенный Гуннар.
16
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Конунгом кличут
Краснобая и труса!
От огня ты отпрянул,
Опаслив да робок!
Вредною ведьмой
Выкинут в мир ты.
Горе Гримхильд —
Горе виновнице!»
17
Гуннар:
Гуннар:
«Резки и грубы
Речи валькирии!
О мужеубийца,
С мечом вместо сердца!»
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Будь меч мой со мною,
Мертвым бы пал ты —
За обеты облыжные,
За обман содеянный!
18
Один лишь любим мной —
Лучший из воинов;
Обещалась обетом я
Обручиться с тем лишь,
Обручиться с одним лишь,
Кто огнь пылающий
Одолеет отважно.
Отступница днесь я!
19
Отступница, лгунья,
Обесчещена Брюнхильд!
Любви лишилась,
Лют ее жребий!
Не звучать впредь в залах
Звонким напевам,
Королева под свод твой
Не ступит отныне!»
20
Так страждала Брюнхильд
На скорбном ложе,
Долго стенаньями
Дом оглашался:
Грозила Гуннару,
Гудрун чернила,
Хёгни хулила,
Хороня дружбу.
21
С полеванья Сигурд
В палаты вернулся —
Света нет в стенах,
В сердцах — тревога.
Зовут его к Брюнхильд —
Залечивать горе.
Скрепивши сердце,
В спальню пошел он.
22
Сигурд:
Сигурд:
«Славься, о солнце
И свет денницы!
Спать довольно,
Скорби да сгинут!»
(Он стягивает с Брюнхильд покрывало и пробуждает ее, как прежде.)
(Он стягивает с Брюнхильд покрывало и пробуждает ее, как прежде.)
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Спала на скале я —
Сон нейдет ныне!
Подлый предатель,
Будь проклят навеки!»
23
Сигурд:
Сигурд:
«Что за горе гнетет тебя,
Госпожа светлая?
За достойного Гуннара
Добром пошла ты!»
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Добром! Добром ли?
Ты дразнишь жестоко!
Любим мной один был —
Лучший из воинов».
24
Сигурд:
Сигурд:
«Но сын Гьюки
Славен не меньше:
Мой брат и соратник —
Равно отважен.
Желанней жизни
Жена герою —
Смотри же: солнце
Сияет и ныне!»
25
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Нет, Сигурд смелый
Сразил дракона;
Преграду пламени
Прошел он дважды;
Дважды прошел он
Дорогой молний:
Славы сходной
Не стяжать Гуннару!»
26
Сигурд:
Сигурд:
«Что прошел дважды —
Поведал кто тебе?
Не сказал о том Сигурд:
Странна мне речь твоя».
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Густ был сумрак:
Горящий взгляд твой,
Взгляд твой горящий
Горе сулил мне.
27
Тьмы тенета —
Тяжкая кара.
Лют мой жребий:
Любви я лишилась.
Прокляну и тебя я,
Предатель лютый:
Драгоценный мой перстень
Другой отдал ты.
28
Гудрун кляну я:
Горьким упреком
Постель опорочена,
Поругано тело.
Лишь о славе собственной
Сердцем радеешь ты;
Из жен самой жалкой
Жестоко мнишь меня».
29
Сигурд:
Сигурд:
«Беда неизбывная —
Болтовня женщин!
Бедой и бездольем
Былое сталось!
В сетях я стражду,
Сотканных роком;
В думах — душно,
На душе — полночь.
30
Давно ты — в думах,
Давно — желанна мне.
Одну лишь обнял бы,
Очнувшись от морока.
Скрепивши сердце,
Собравшись с духом,
Сидел я сумрачно,
Ни слова не молвил.
31
Тем лишь утешен,
Что в тереме ль, в зале
Смогу с тобой свидеться,
Пусть супруг твой — Гуннар!»
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Поздно! Поздно
Поверил ты душу!
Нет ни зелья, ни знахаря
Для зла свершенного».
32
Сигурд:
Сигурд:
«Надежда напрасна ль?
Напасть не избудем ли?
Судьба свирепая
Свершится ужели?»
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Одно лишь чаянье
Врачует душу:
Чтоб пронзил клинок
Предателя Сигурда!»
33
Сигурд:
Сигурд:
«Сон мечей чуток —
Час их уж близится!
Гибель ждет и Брюнхильд,
Что горя не стерпит».
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Не солгал словом
Скорби виновник!
Свет судьбы моей,
Слабея, гаснет!»
34
Сигурд:
Сигурд:
«Сгубил бы я Гуннара,
Гудрун покинул бы,
Чтоб от смерти спасти тебя,
Судьбу превозмогши!»
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Жена — одному я,
Не желаю другого!
Мужи мне немилы,
Всех меньше — Сигурд!»
35
Сошел вниз Сигурд,
Скорби исполнен.
Стеснилась грудь его,
Сердце — горело.
Дышать не давала,
Давила кольчуга —
В плоть плетенье
Плотно впивалось.
36
Зовет Гудрун,
Златая прелесть:
Гудрун:
Гудрун:
«Спит ли Брюнхильд,
Страждет недугом ли?»
Сигурд:
Сигурд:
«Брюнхильд не спит —
Бранит судьбу она,
Умышляет угрюмо
Удел нам пагубный».
37
Горюет Гудрун,
Горько рыдает:
Гудрун:
Гудрун:
«Что за злую затею
Замыслила Брюнхильд?»
Сигурд:
Сигурд:
«Сама ли не смыслишь?
Спрашивать полно!
Беда неизбывная —
Болтовня женщин!»
38
(Говорит Гуннар
С горестным вздохом:)
Гуннар:
Гуннар:
«Надежда есть ли
С напастью сладить?
Не спасет ли сокровище —
Сребро да злато?»
Сигурд:
Сигурд:
«Сребро да злато
Сулит пусть Гуннар!
Сыскать снадобье
Супругу должно».
39
Сулил Гуннар
Сребро да злато,
Сребро да злато,
Сокровищ груды.
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Забудь, о Гуннар,
О злате червонном;
Под мечом мертвой
Милее пасть мне!
40
Ты первый ли в подвигах,
Превзошел всех ли?
Одному ему лишь
Отдам любовь я.
Лучше и выше
Твой ленник — конунга;
Ты — щитник при Вёльсунге,
Вассала прислужник!
41
Презрев постель твою,
На пиру — ославив,
Покину покой твой,
На потеху людям,
Коль предателю подлому
Позволишь жить ты,
Не сразишь Сигурда,
Сестрицына мужа».
42
Гуннар:
Гуннар:
«Свирепа ты сердцем,
Смутьянка злобная!
Принес я клятвы —
Прочны, нерушимы,
Побратимства обеты
На пролитой крови;
Не след их нарушить
По слову Брюнхильд».
43
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Клялась я клятвой —
Крепкой да прочной;
За пустяк ее принял ты,
Предал любовь мою!
Послал ко мне Сигурда,
Побратима и друга.
Лег он лживо
На ложе со мною,
Обманул доверие,
Обморочил меня он.
44
Сболтнул он супруге —
Все сведала Гудрун.
Бесчестье Брюнхильд —
Бесславье Гуннара!»
Вышел Гуннар,
Горюя в сердце,
Думая думу,
Весь день просидел он.
45
От мысли к мысли
Метался дух его,
От стыда к сраму.
Сгорела дружба.
На совет скрытный
Сошелся он с Хёгни —
Верному брату
Вверил обиду.
46
Гуннар:
Гуннар:
«Содеял зло Сигурд,
Слово мне дал он,
Слово мне дал он —
Солгал в обетах.
Врал вероломно,
Верность нарушив;
Предал правду,
Хоть правдив мнился».
47
Хёгни:
Хёгни:
«Блазнит тебя Брюнхильд
С безжалостным сердцем:
Замыслила зло,
Затеяла козни;
Завидует Гудрун —
Зла на любовь ее,
Зла на любовь твою,
Лжет тебе низко».
48
Гуннар:
Гуннар:
«Брюнхильд, Брюнхильд —
Ближе, дороже
Всех дев и женщин,
Всех дивных сокровищ!
Любви лишившись,
Лучше погибнуть,
Чем жить без жены,
Мужам на потеху.
49
Убьем же Сигурда —
Умертвим предателя!
Вернем владычество
Над вотчиной нашей!
Сразим Сигурда —
Страданье избудем,
Сокровища Сигурда
Станут нашими!»
50
Хёгни:
Хёгни:
«Беда неизбывная —
Болтовня женщин!
В союзе с Сигурдом
Мы — сила грозная.
Пожалеем после
О помощи Сигурда,
О сестричах смелых,
Что Сигурд дал бы нам».
51
Грозному Готторму,
Гримхильд отпрыску,
С сумрачным сердцем
Так сказывал Гуннар:
Гуннар:
Гуннар:
«Не давал ты обетов,
Обещаньем не связан.
На крови не клялся —
Кровомстителем станешь!»
52
Сокровищ сулил ему
И славу великую.
Жар разжегся
В жилах бастарда.
Зажарили змей ему,
Зловещее яство,
Волчатины дали
С вином дурманным.
53
Бредя безумьем,
В бешенстве волчьем,
Скалился Готторм,
Скрежеща зубами.
Обману чуждый,
Не чуя обмана,
Но провидя пагубу,
Помрачнел Сигурд.
54
Спустил сокола
Над сворой гончих
Сигурд в чаще,
Скорбь разгоняя.
Нагрянул Готторм,
Грани приметил,
Осыпал Сигурда
Словами жгучими.
55
Готторм:
Готторм:
«Войны невольник,
Волколачье отродье,
Что добыть думаешь
В дубравах оленьих?
Жадный до женщин,
Жен оскорбитель,
На земли заришься
И знатных владычиц!»
56
Схватил меч Сигурд,
Сиявший рдяно:
Белы до боли
Были суставы.
Сигурд:
Сигурд:
«Пес ты пьяный,
Погибель близко!
Ползи на псарню,
Проспись да опомнись!»
57
Смолчал Готторм,
Скрежеща зубами,
Прочь поехал Сигурд,
Предчувствуя горе.
Ночь настала,
Недвижно в доме.
Спала сладко
Близ Сигурда — Гудрун.
58
Заря забрезжила.
Злобой пьяный,
Готторм нагрянул,
Как голодный волчина.
Прянул клинок его,
Поразил спящего,
Пронзил подушку,
Пригвоздил к ложу.
59
Отскочил волчина,
Чуя погибель:
Отверзлись очи,
Ожгли его взглядом.
Грам, что сполох,
Вспыхнул во мраке,
Взвился в воздух,
Вдогонку зверю.
60
На пол у порога
Пал он с криком,
Пасть преисподней
Пожрала убийцу.
Голова отлетела,
Отнялись ноги,
Красная кровь
Окропила стены.
61
Сон сморил ее
В сладких объятьях,
К горькому горю
Гудрун проснулась.
В потоке кровавом
Потонула радость,
В крови льющейся
Лучшего витязя.
62
В белую грудь она
Била неистово —
Поднялся Сигурд
С подушки кровавой:
Сигурд:
Сигурд:
«Жена, не жалуйся
На жребий назначенный!
Братья — с тобой,
Не брани их горько!
63
Виной всему Брюнхильд:
Владела любовь ей!
Обошлась со мной худо:
Оболган я низко.
Не обидел Гуннара,
Не гневил ничем его:
Свято сдержал я
Слово данное!»
64
Рухнул мертвым Сигурд.
Рыдая, Гудрун
Вотще скорбела,
Взывала тщетно.
На стенах меч звякнул,
Спящие вздрогнули,
Голосили гуси
На густых травах.
65
Засмеялась Брюнхильд,
Заслышав вздохи,
Всем сердцем снова —
Стены дрогнули.
Гудрун внимала
В горе и муке.
Гуннар ответил
Грозной речью.
66
Гуннар:
Гуннар:
«Не от сердца смех твой,
Не счастьем подсказан!
Смутьянка свирепая
Смертью отмечена:
Бледен лик твой,
Ланиты — хладны,
Холодны — советы,
Хитрости — прокляты».
67
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Прокляты Нифлунги,
Предатели злобные.
Сдержал Сигурд
Слово данное!
Жестокий жребий
Ждет поделом вас;
Всех выше честью
Вовеки Сигурд!
68
Обет побратимства
Омыли вы кровью,
Смертью скрепили;
Сигурд же — помнил.
На ложе — лезвие
Легло меж нами,
Грозной границей —
Грам обнаженный.
69
Не жить мне больше
Женой твоею:
Любви лишил ты
Лживым советом;
Покрыт позором,
Предал бесчестно
И долг, и дружбу,
И доблесть ратную».
70
Сомкнув объятья,
Скорбно молил он
Сдержать руку,
Сберечь надежду.
Прочь прогнала она
Пришедших в терем —
В путь последний
Пуститься мечтая.
71
(Один лишь Хёгни
Холодно молвил:)
Хёгни:
Хёгни:
«В путь последний
Пусть отправляется —
Век вековать
Во владеньях стылых.
Проклято лоно,
Породившее злобную —
Мужам на мороку,
На муку нашу».
72
В броне золотой,
В блестящем панцире,
В высоком шлеме,
Взялась за меч она.
Рухнула, ранена,
Прянув на лезвие:
Так погибла Брюнхильд
В блеске величия.
73
Брюнхильд:
Брюнхильд:
«Последней просьбой
Прошу тебя, Гуннар:
Погребальное пламя
На поле зажги ты —
За тыном щитов
И тканями пестрыми;
В честь славных павших
Полей их кровью!
74
На руке — по соколу,
Собака — в изножье,
Убитые кони —
В упряжи ценной.
Место мне — с мертвым;
Меч между нами,
Лучась, на ложе
Ляжет, как прежде.
75
Сожги Брюнхильд
В буйном пламени —
Что в огне очнулась
К отчаянью горькому
Пламя да примет
Прекрасного витязя,
Кто взошел солнцем —
Как солнце угаснет!»
76
Костер курился
Клубами дыма,
Полыхало пламя
Под плач и стоны.
Так ушел Сигурд,
Семя Вёльсунгов,
Сгорела Брюнхильд,
Блаженство иссякло.
77
В сумрачный Хель
Сошла королева —
Не вернется вновь
Из владений тусклых.
В Вальгалле
Вёльсунг пирует:
«Сын сына, здравствуй,
Семя Одина!»
78
Скоро Сигурд,
Сжимая меч свой,
В Вальгалле вольной
Встречен был Одином.
На пиру пышном
Подле отца он
Бранной сечи ждет —
Избранник Мира.
79
Под громкий рокот
Рога Хеймдалля
Огнистый мост
Прогнется под конными —
Подаст ему Брюнхильд
Перевязь с мечом,
Поднесет чашу
Победы и славы.
80
В день Судилища
Придет бессмертный —
Кто вкусил от смерти
И вовек не умрет,
Герой-змееборец
Из рода Одина:
Не иссякнет все сущее,
Не сгинет Земля.
81
Шлем — на челе его,
В длани — молния;
Величествен лик,
Пламенный дух.
Минет война —
В мире отстроенном
Изведают счастье
Испившие горечь.
82
Так ушел Сигурд —
Семя Вёльсунгов,
Герой несравненный,
Надежда Одина.
Но горе Гудрун
Не гаснет в мире,
До скончанья сроков
Ее скорби — внемлют.
КОММЕНТАРИИ
К «VÖLSUNGAKVIÐA EN NÝJA»
Подзаголовок «Sigurðarkviða en mesta» означает «Самая длинная Песнь о Сигурде»: см. с. 254.
Повсюду в комментариях песнь «Völsungakviða en Nýja» именуется просто «Песнью» или иногда — «Песнью о Вёльсунгах», а «Сага о Вёльсунгах» — «сагой». Название «Эдда» неизменно относится к «Старшей Эдде», или «Песенной Эдде»; труд Снорри Стурлусона именуется «Прозаической Эддой».
Девять частей песни, следующих за «Upphaf», обозначены римскими цифрами, строфы — арабскими: так, «VII.6» означает шестую строфу в части «Gudrún». Комментарии относятся к целым строфам, но не к отдельным строкам; примечания к отдельным строфам предваряются общим пояснением ко всей части.
UPPHAF
Эта прелюдия к «Песни о Вёльсунгах» эхом вторит самой известной эддической песни под названием «Völuspá», «Прорицание вёльвы», в которой вёльва, колдунья или пророчица, повествует о происхождении мира, веке юных богов и изначальной войне, предрекает Рагнарёк, Гибель Богов, а после того — возрождение Земли, что вновь поднимется из водных глубин (см. третью часть стихотворения моего отца под названием «Прорицание вёльвы», приведенного в Приложении В в конце книги).
Однако образный ряд «Прорицания вёльвы» здесь подчинен совершенно новой теме: ибо пророчица возвещает (строфы 13–15), что судьба мира и исход Последней Битвы будут зависеть от присутствия некоего «бессмертного, кто вкусил от смерти и вовек не умрет». Это — Сигурд, «герой-змееборец из рода Одина», он же — «избранник Мира», которого закованные в броню воины ожидают в Вальгалле (строфа 20). Как явствует из пояснительной заметки моего отца (iv), приведенной на с. 67–68, Один надеется, что в Последний День Сигурд сразит величайшего из змеев, Мидгардсорма (см. примечание к строфе 12 ниже), и что благодаря Сигурду «станет возможным создание нового мира».
«Этот мотив особого предназначения Сигурда — домысел современного поэта», — отмечает отец в той же краткой заметке. Ассоциация с собственной мифологией отца представляется мне, как минимум, весьма возможной: ведь в ней Турину Турамбару, убийце великого дракона Глаурунга, тоже отводилась особая судьба, ибо в Последней Битве не кто иной, как он, сразит Темного Властелина Моргота своим черным мечом[18]. Эта загадочная концепция возникает в раннем «Сказании о Турамбаре» (1919 год или еще раньше) и вновь появляется в виде пророчества в текстах «Сильмариллиона» 1930-х гг.: так, в «Квента Нолдоринва» «именно черный меч Турина нанесет Мелько [Морготу] смертельный удар и покончит с ним навеки; так отомщены будут дети Хурина и все люди». Примечательно, что вариант этой концепции обнаруживается в кратком очерке моего отца, написанном уже в конце жизни, в котором говорится, будто Андрет Мудрая из Дома Беора предрекла, что «Турин в Последней Битве восстанет из мертвых и прежде, чем навсегда покинуть Круги Мира, бросит вызов Великому Дракону Моргота, Анкалагону Черному, и нанесет ему смертельный удар». Это удивительное преображение Турина наблюдается также в одной из записей в «Анналах Амана»: в ней говорится, будто огромное созвездие Менельмакар, Небесный Мечник (Орион), — это «знак Турина Турамбара, который явится в мир, и предвестие Последней Битвы, что случится на исходе Дней»[19].
В отсутствие (насколько мне известно) других отцовских текстов, посвященных этой загадочной концепции Сигурда, думаю, что рассуждения о ее немалой значимости, сверх уже сказанного, выходят за пределы редакторской статьи, которые я себе наметил для данной книги.
Один в отцовской интерпретации сохраняет за собою свою древнюю функцию — собирать своих «избранников» в Вальгаллу, дабы они стали ему соратниками в Рагнарёке. В «Песни о Вёльсунгах» он является Сигмунду, отцу Сигурда, и разоружает его в последнем сражении, так, что Сигмунд гибнет (IV.8–11). В скандинавской легенде выражается уверенность, что вероломный, честолюбивый и зловещий Один, который стремится посеять рознь среди родичей, а в последний миг обращается против своих любимцев и сражает тех, кому благоволил, имеет все основания так поступать: ему нужны его люди, его избранники в преддверии дня Рагнарёк (см. комментарий к IX.77–78).
Но из всей прихотливой совокупности представлений об Одине, сложившихся в северной древности и наводящих на мысль о бессчетных слоях меняющейся символики и веры — в произведении отца просматривается бог, сохранивший очень немногое от изощренного, зловещего и таинственного божества исконных сказаний: от бога войны, повелителя валькирий, вызывающего безумие, от посвященного, владыки виселиц, принесшего себя в жертву, от повелителя непристойной магии и вдохновителя поэзии, от оборотня, одноглазого старика, вероломного друга, а в Последний День — жертвы Волка. Он — «отягчен мудростью, несчастья предвидел» («Upphaf» 18). В восприятии моего отца, если говорить о его собственной песни и о его трактовке древней легенды, Один символизирует благоразумие и мудрость наряду со злобой и безрассудством Локи; он более походит на Манвэ из его собственной мифологии; и отец называет и того и другого «Владыкой богов и людей».
1.
Подробнее об этой строфе см. с. 268. Она эхом вторит третьей строфе «Прорицания вёльвы». Цитируя древнеисландский стих в лекции, отец сопровождал его первой строфой из «Upphaf» с небольшими отличиями: в оригинале — «shivering waves», дословно — «трепещущие волны» (вместо «surging waves» — «вздымающиеся волны»), «unraised heaven» — «не воздвигнуто небо» (вместо «unroofed Heaven» — «не крыто сводом Небо»).
11.
В «Младшей Эдде» Снорри сообщается, что Хеймдалль (Heimdallr) — страж или часовой богов (асов); он живет подле Биврёста («трясущейся дороги») — моста-радуги между Асгардом, страной асов, и Мидгардом, миром людей (см. комментарий к строфе 12), и хранит его от каменных великанов. Но в день Рагнарёка (Гибели Богов) по Биврёсту проедут воинства из огненной земли Муспелль — и мост под ними рухнет. Красная полоса радуги — это ярое пламя. Рог Хеймдалля зовется Гьяллархорн, звук его слышен во всех мирах. Он затрубит в него, когда начнется Рагнарёк.
Ясень Иггдрасиль, Мировое Древо, раскинул свои ветви над землей и в небе. Волк Фенрир (поименованный в строфе 13) был посажен богами на цепь; но в день Рагнарёк Фенрир сорвется с цепи и пожрет Одина.
12.
Сурт (Surtr) — могучий огненный демон: с наступлением Рагнарёка явится из огненной страны Муспелль сразиться с богами.
«Змей дремавший» — Мидгардсорм (Miðsgarðsormr), Мировой змей: он, свернувшись кольцом через все моря, опоясывает Мидгард, мир людей. Древнеисландское Miðgarðr соответствует древнеанглийскому Middan-geard, Middan-eard, что, в свою очередь, стоит за более поздней формой Middle-earth — Средиземье.
«Корабль-призрак» — это Нагльфар, он сделан из ногтей мертвецов.
13.
Фрейр (Freyr) — главный бог плодородия, мира и изобилия в Норвегии и Швеции; Фрейя (строфа 17) — его сестра.
«Дракон подводный» — Мировой змей; см. комментарий к строфе 12.
I
ANDVARA-GULL
(Золото Андвари)
Сюжет части I «Песни о Вёльсунгах» восходит к таким источникам, как «Reginsmál» — «Речи Регина» (она представляет собою не столько песнь, сколько обрывки древних стихов, перемежающихся прозой), отрывок из пересказа легенды о Вёльсунгах в «Младшей Эдде» Снорри Стурлусона и «Сага о Вёльсунгах». Несколько стихов из «Речей Регина», имеющие отношение к этой части повествования (диалоги между Локи и Андвари и между Локи и Хрейдмаром после того, как выкуп золотом выплачен), там и тут послужили образцом для «Песни», но лишь строки 5–6 строфы 8 являются прямым переводом («Andvari ek heiti, Óinn hét minn faðir», дословно — «Я зовусь Андвари, Оином звался мой отец»).
Во всем прочем, «Andvara-gull» в «Песни» — это совершенно новая поэма. Она намеренно изобилует иносказаниями и аллюзиями; здесь я в сокращенном виде изложу сюжет — так, как он известен из прозаических повествований, поскольку в основе своей обе версии почти не различаются.
Рассказывается, что трое асов — Один, Хёнир и Локи — странствовали по миру и пришли к водопаду под названием Водопады Андвари: Андвари звался карлик, который в образе щуки добывал в нем рыбу (на данный момент Снорри еще ничего о нем не сообщает). В этом месте на берегу реки сидела выдра и ела свежепойманного лосося. Локи бросил камень и убил выдру. Тогда асы взяли лосося и выдру и пошли своим путем, пока не добрались до дома некоего Хрейдмара. Снорри описывает его как состоятельного фермера, весьма сведущего в колдовстве; в саге это просто-напросто богатый и влиятельный человек, в то время как в прозаическом вступлении к этой части «Песни» он назван «демоном».
Асы попросили Хрейдмара приютить их на ночь, говоря, что еды у них с собой достаточно, и показали Хрейдмару свою добычу. А выдра оказалась сыном Хрейдмара по имени Отр: отправляясь на рыбалку, он принимал обличие выдры (имя Отр и древнеисландское otr — «выдра» — это одно и то же слово). Тогда Хрейдмар позвал своих оставшихся сыновей, Фафнира и Регина, те схватили асов, связали их и потребовали, чтобы те выплатили виру, набив шкуру выдры золотом, а также полностью засыпав ее золотом снаружи, чтобы не было видно ни шерстинки.
Здесь прозаические версии расходятся. Согласно Снорри (который до сих пор про Андвари не упоминал), Один послал Локи в Свартальвхейм, страну темных альвов; именно там он отыскал карлика Андвари, который жил «как рыба в воде» и поймал его руками. Напротив, в саге Локи отправляется к Ран, жене морского божества Эгира, и получает от нее сеть, которой она вылавливает утопленников; этой сетью он и поймал карлика Андвари, который в образе щуки ловил рыбу в своем водопаде. Именно этой версии следует мой отец (строфа 7).
Андвари откупился золотом — попытавшись утаить одно-единственное золотое колечко; но Локи заметил кольцо и отобрал и его тоже (строфа 9). Только в версии Снорри говорится, что Андвари молил не отнимать у него кольца, говоря, что с его помощью снова умножит свое богатство, но Локи сказал, что тот не должен оставлять себе ни крупицы золота.
Андвари объявил, что кольцо принесет погибель всем, кто завладеет им, равно как и любой частью золота. Согласно Снорри, «Локи сказал, что это ему по душе, и еще добавил, что это предсказание сбудется, если он сам донесет его до ушей тех, кто возьмет себе кольцо». Тогда Локи вернулся в дом Хрейдмара, и, увидев кольцо, Один возжелал его и отложил в сторону. Шкуру выдры набили золотом Андвари, а потом и засыпали, но Хрейдмар, хорошенько приглядевшись, заметил один волосок от усов и потребовал прикрыть и его тоже. Тогда Один достал кольцо Андвари (Андваранаут, то есть собственность Андвари) и прикрыл волосок. Но когда Один взял свое копье, а Локи — башмаки, и им нечего было больше страшиться, Локи объявил, что проклятие Андвари сбудется. Теперь рассказано (заключает Снорри), почему золото зовется «выкупом за выдру» (otrgjöld) или «выкупом, вынужденным у асов» (nauðgjald ásanna): см. с. 47.
Важное отличие между двумя прозаическими версиями состоит в том, что Снорри начинает свой пересказ легенды о Вёльсунгах с «золота Андвари», в то время как в саге данный эпизод вводится гораздо позже: эту историю рассказывает Регин (сын Хрейдмара) Сигурду перед нападением на дракона. Но хотя отец здесь следует за Снорри, он тем не менее вторит саге, вкладывая в уста Регина краткий пересказ «Золота Андвари» в ходе его беседы с Сигурдом в пятой части песни, причем ряд строк повторяется дословно (см. V. 7–11).
1.
Из всех северных богов Локи наиболее загадочен: древнескандинавская литература изобилует упоминаниями и историями о нем, и охарактеризовать его в двух словах непросто. Но поскольку Локи в этих песнях появляется только здесь и в рассуждениях отца, приведенных на с. 69, будет уместно и достаточно процитировать его описание из «Младшей Эдды» Снорри Стурлусона:
«К асам причисляют и еще одного, которого многие называют зачинщиком распрь между асами, первым отцом лжи и позорищем богов и людей. Локи пригож и красив собою, но злобен нравом и очень переменчив. Он всех превзошел той мудростью, что зовется коварством, и хитер он на всякие уловки. Асы не раз попадали из-за него в беду, но часто он же выручал их своею изворотливостью».
«К асам причисляют и еще одного, которого многие называют зачинщиком распрь между асами, первым отцом лжи и позорищем богов и людей. Локи пригож и красив собою, но злобен нравом и очень переменчив. Он всех превзошел той мудростью, что зовется коварством, и хитер он на всякие уловки. Асы не раз попадали из-за него в беду, но часто он же выручал их своею изворотливостью».
В этой строфе он именуется «легконогий Локи»: в истории о золоте Андвари у Снорри, как уже отмечалось выше, говорится, что после выплаты виры Хрейдмару Один взял свое копье, «а Локи — свои башмаки». В другом месте Снорри пишет о «башмаках, в которых Локи мог бежать по водам и воздуху».
О боге Хёнире в «Песни» говорится только то, что Локи держится по левую руку от Одина, а Хёнир — по правую. В несколько загадочном толковании, приведенном на с. 69 (iv), отец называет спутника Одина, который идет по правую его руку, «безымянной тенью»: но это не может быть никто, кроме Хёнира, — или, по крайней мере, образ к нему восходит. Однако если в скандинавских мифах Локи — постоянное действующее лицо, то о Хёнире сказать практически нечего. Насколько я понимаю, в немногих сохранившихся текстах нет ничего, что бы проливало свет на «безымянную тень», следующую за Одином.
6.
Асгард — мир богов (асов).
7.
Ран — жена морского божества Эгира (см. с. 204).
8.
В оригинале архаичное выражение «I bid thee» означает «я тебе предлагаю». (В русском переводе ему соответствует строка: «Златом выкуплюсь!»)
13–15.
В этих заключительных строфах ссылки на надежду Одина и выбор Одина, разумеется, не имеют параллелей в древнеисландских текстах.
II
SIGNÝ
(Сигню)
Это стихотворный пересказ отдельных элементов повествования из первых глав «Саги о Вёльсунгах». Никаких древних поэтических текстов, повествующих об этом эпизоде либо ссылающихся на него, не сохранилось, если не считать одной-единственной полустрофы (см. комментарий к строфам 37–39); данная часть «Песни о Вёльсунгах» — своего рода домысел. Это подборка моментов, исполненных драматической силы; многие элементы прозаической саги здесь опущены — в частности, исключены наиболее варварские подробности (см. комментарии к строфам 30–32, 37–39).
Гауты в прозаическом вступлении к этой части — то же, что древнескандинавские Gautar, жившие в Гаутланде (ныне — область в южной Швеции, к югу от великих озер). Само название Gautar исторически тождественно древнеанглийскому Geatas — так назывался народ Беовульфа.
1–2.
Эти две строфы представляют собой крайне сокращенный пересказ первых глав саги, в которых в прозе повествуется о непосредственных предках Вёльсунга: отец, очевидно, счел, что в его замысел они не вписываются.
2.
«Дитя долгожданное»: жена Рерира долгое время оставалась бесплодной.
4.
В саге дерево посреди палаты конунга Вёльсунга именуется Барнсток; утверждается, что это яблоня.
7.
«Пели птицы»: птицы сидели в ветвях великого дерева, что поддерживало своды палаты. Тот же мотив повторяется в строфе 11; см. также III.2.
10.
Конунг Сиггейр и много других гостей прибыли на свадебный пир в чертоги конунга Вёльсунга.
12–13.
В саге старик описан так, что становится ясно, это — Один; но по имени он не назван. В «Песни» он — Гримнир, «Сокрытый под маской»: это одно из имен Одина. В саге оно не фигурирует, но заимствовано из эддической песни «Grímnismál» — «Речи Гримнира».
«Ствол статный» в третьей строке строфы 13 — это ствол дерева Барнсток: в него Один и вонзил свой меч.
14.
«Гаут и Вёльсунг»: дети Вёльсунга и его род зачастую зовутся Völsungar, Вёльсунги, как в названии саги и как в прозаическом вступлении к этой части.
16.
Так зародилась ненависть и Сиггейр обрел мотив для нападения на Вёльсунга и его сыновей, когда те прибыли в Гаутланд как гости конунга (21–23). Ответ Сигмунда привел Сиггейра в ярость, но (цитируя сагу) «так как норов его был такой, что был он большой кознодей, то притворился он, будто это дело ничуть его не заботит»[20].
В оригинале архаичное слово «bade» означает «предложил» (так же, как в «I bid thee» в I.8); «boon» — «просьба».
17–22.
В саге рассказывается, что на следующий день после брачного пира («Легла вчера я / на ложе немилое», 19) Сиггейр внезапно собрался в обратный путь и отбыл вместе с Сигню в Гаутланд, пригласив Вёльсунга и его сыновей приехать в гости в Гаутскую землю три месяца спустя (21). Сигню встретила родичей, когда те высадились на берег, и предупредила о том, что Сиггейр им уготовил (22). Однако, согласно саге, Вёльсунг не послушался Сигню, которая уговаривала его немедленно вернуться обратно в свои земли, и не внял ее просьбе позволить ей остаться со своей семьей и не возвращаться к Сиггейру.
20.
В оригинале архаичное слово «toft» означает «двор, усадьба».
29.
В саге сыновья Вёльсунгов были посажены в колоду в чаще леса; и каждую ночь к ним выходила старая волчиха. На десятый день Сигню послала доверенного слугу к Сигмунду, который единственный еще оставался в живых, и велела, чтобы тот смазал лицо Сигмунда медом и немного положил ему в рот. Когда пришла волчица, она принялась облизывать ему лицо и запустила язык ему в рот; а Сигмунд прикусил его зубами. Волчица принялась яростно тянуть назад, упираясь лапами в колоду, и колода треснула пополам; Сигмунд же так крепко сжал зубы, что вырвал волчице язык с корнем, и она умерла. Согласно саге, «сказывают иные так, будто эта самая волчиха была матерью Сиггейра-конунга, а приняла она такое обличие через свое волшебство и чародейство».
В то время как в саге колода — важный элемент сюжета, в «Песни» о колодах не говорится ни слова — только о кандалах и оковах; волчица «изранена, безъязыка», лежит «у древа разбитого». См. комментарий к строфам 30–32.
30–32.
Этот фрагмент изложен очень сжато; в нем опущены многие детали саги, крайне важные для развития повествования. Так, в саге Сигню отыскала Сигмунда в лесах; как явствует из рассказа, они решили промеж себя, что Сигмунд выкопает себе землянку, а Сигню станет приносить ему все, что нужно. В саге никак не объясняются слова Сигню из «Песни»: «Карла-кузнец, отмыкай двери!» В прозаическом вступлении к этой части (с. 86) говорится: «Он [Сигмунд] долго жил в пещере в обличии кузнеца из рода карлов».
В этой связи любопытно отметить, что в поэме Уильяма Морриса «История Сигурда Вёльсунга» жилище Сигмунда — это однозначно «каменная пещера», которая некогда была «обиталищем гномов». В поэме также говорится (см. комментарий к строфе 29), что по приказу Сиггейра слуги, которые отвели сыновей Вёльсунга в лес, срубили самый огромный дуб, который только смогли отыскать, и приковали пленников к нему «железными оковами»; а когда волчица пришла за Сигмундом, он «разорвал оковы» и умертвил зверя голыми руками.
Сигню родила от Сиггейра двоих сыновей. Когда старшему исполнилось десять лет, она послала его в лес к Сигмунду, чтобы тот был ему в помощь, если Сигмунд попытается отомстить за Вёльсунга. Сигмунд велел мальчику замесить тесто, пока сам он сходит за хворостом, но тот побоялся тронуть мешок с мукой, потому что в нем копошилось что-то живое. Когда Сигмунд рассказал об этом Сигню, она велела брату убить мальчика, потому что тот недостаточно храбр; и Сигмунд так и сделал. На следующий год Сигню послала в лес своего второго сына от Сиггейра; и все случилось точно так же.
После того Сигню поменялась обличиями с колдуньей, и колдунья три ночи спала с Сиггейром в образе Сигню, а Сигню спала с братом. Родившегося у них сына назвали Синфьотли.
33.
О строках 5–6 этой строфы см. комментарий к строфам 35–36.
В оригинале архаичное слово «bast» означает «мягкая и гибкая кора, которую используют для плетения корзин или вместо веревок».
33–34.
В саге Сигмунд подвергает Синфьотли тому же самому испытанию, что и сыновей Сиггейра. По возвращении Сигмунда Синфьотли уже испек хлеб, однако сказал, что в муке шевелилось что-то живое, когда он начал месить тесто. Сигмунд рассмеялся и не велел ему есть испеченный хлеб, «потому что ты замесил в него самую ядовитую змею». О том, что Синфьотли принес Сигмунду меч, в саге не говорится (см. комментарии к строфам 37–39).
35–36.
В саге длинный отрывок посвящен лютому разбою Сигмунда и Синфьотли в лесу, где те стали волками-оборотнями. Важная подробность: Сигмунд считал, что Синфьотли — сын Сигню и Сиггейра (ср. строфу 33: «Отрок, обликом / не в отца ты удался!») и унаследовал храбрость и силу Вёльсунгов и злое сердце отца.
37–39.
В саге Сигмунд и Синфьотли вошли в дом Сиггейра и спрятались за бочками с элем в сенях. Двое маленьких детей Сиггейра и Сигню играли с золотыми кольцами: катали их по полу и бегали за ними по палате. Одно кольцо выкатилось в сени, где сидели Сигмунд с Синфьотли. Один из детей выскочил за кольцом и «видит, сидят два человека, огромных и грозных, и шлемы у них нахлобучены, и брони блестят». Мальчик побежал назад и все рассказал отцу.
Сигню, услышав это, вывела детей в сени и приказала Сигмунду и Синфьотли убить их, раз дети выдали их убежище. Сигмунд сказал, что не станет убивать ее детей, пусть даже они его и предали, но жестокий Синфьотли, не смутившись, убил обоих детей и швырнул их тела в палату. Когда обоих наконец схватили, Сиггейр велел насыпать огромный погребальный курган из камней и дерна, а посреди кургана поставили огромную каменную плиту так, чтобы Сигмунд и Синфьотли находились по обе стороны плиты, но могли слышать друг друга. Но прежде чем курган засыпали, Сигню бросила к Синфьотли охапку соломы, в которой было мясо. В темноте кургана Синфьотли обнаружил, что в мясо засунут меч Сигмунда; этим мечом они сумели перепилить плиту.
Я уже говорил, что древних поэтических текстов с изложением этой легенды не сохранилось, кроме одной полустрофы. Ее-то и цитирует автор саги в данном эпизоде:
ristu af magni
mikla hellu,
Sigmundr, hjörvi,
ok Sinfjötli.
«Они режут с силой громадную плиту, Сигмунд и Синфьотли, с помощью меча».
Когда они выбрались из кургана, была ночь и все спали; они натаскали дров и подожгли палату.
40–41.
В саге именно теперь, когда Сигмунд позвал Сигню выходить, она открыла правду о Синфьотли. Это, вне сомнения, подразумевается в строфе 41 «Песни»: «Сын — Синфьотли, Сигмунд — отец ему!» Согласно саге, в своих последних словах, прежде чем она бросилась в огонь, Сигню объявила: столь много учинила она для мести за Вёльсунга, что дольше ей жить не под силу.
III
DAUÐI SINFJÖTLA
(Смерть Синфьотли)
В саге здесь, после рассказа о смерти Сигню и Сиггейра, вставлена история Хельги Убийцы Хундинга: изначально это был независимый персонаж и в легенду о Вёльсунгах вошел, став сыном Сигмунда и Боргхильд (в этой части «Песни» она именуется просто «королевой»). Здесь сага следует за эддическими «Песнями о Хельги»; но в своей поэме отец полностью исключил это добавление: Хельги в ней не упомянут вовсе.
Источниками для этой части «Песни» послужили сага и короткий прозаический фрагмент «Эдды» под названием «Frá dauða Sinfjötla» («О смерти Синфьотли»): его, по-видимому, написал составитель Королевского кодекса, в отсутствие какого бы то ни было стихотворного текста, дабы завершить историю Сигмунда и Синфьотли. Между «Песней» и древними текстами значимых расхождений нет.
1–2.
В саге Сигмунд, вернувшись в родную землю, прогнал узурпатора, утвердившегося там.
3.
«Гримнира дар»: см. II.12–13 и комментарий.
4.
В «Frá dauða Sinfjötla» и в саге королева Сигмунда зовется Боргхильд; в «Песни» она по имени не названа (возможно, потому, что отец решил, будто имя «Боргхильд» изначально в легенде отсутствовало и вошло в нее только в связи со вставкой о Хельги). О том, что ее захватили в плен в ходе войны, в источниках не говорится.
6.
В обоих источниках Синфьотли убил не отца, а брата Боргхильд: они соперничали за одну и ту же женщину. В саге говорится, что Боргхильд желала изгнать Синфьотли из страны, и, хотя Сигмунд на это не согласился, он предложил жене заплатить за ее брата богатую виру. Именно на тризне по брату Боргхильд убила Синфьотли.
7.
В саге, в эпизоде с выпеканием хлеба (когда Синфьотли замесил в тесто ядовитую змею, см. комментарии к II. 33–34) говорится, что Сигмунду яд не вредил вообще, а Синфьотли — только при попадании на кожу. То же самое говорится в «Frá dauða Sinfjötla» и в «Младшей Эдде».
9–10.
В обоих источниках, когда Боргхильд в третий раз поднесла пасынку напиток, Сигмунд сказал Синфьотли: «Láttu grön sía, sonr» («Процеди его через бороду, сын мой»[21]). К тому времени Сигмунд был сильно пьян, говорится в саге, «вот почему он так сказал».
12.
Лодочником был Один (стихи с его описанием в несколько видоизмененном виде повторяются в IV.8). В древних источниках этого не сказано. В текстах лодочник предложил переправить Сигмунда через фьорд, но челнок был слишком мал, чтобы перевезти и Сигмунда, и труп Синфьотли, так что сперва погрузили тело. Сигмунд пошел по берегу фьорда, но челнок исчез. В саге говорится, что Боргхильд прогнали, и она вскорости умерла.
13.
В оригинале значится «in Valhöllu»: окончание древнеисландского дательного падежа сохранено из соображений метрики.
IV
FŒDDR SIGURÐR
(Рождение Сигурда)
После изгнания Боргхильд Сигмунд взял себе другую жену, гораздо моложе себя (IV.2): она и стала матерью Сигурда. В саге и в «Frá dauða Sinfjötla» ее зовут Хьордис, она — дочь Эулими-конунга; в «Песни» она зовется Сигрлинн. Это различие основано на гипотезе о том, что имел место перенос имен: изначально в скандинавских легендах имя Хьордис носила мать Хельги (см. комментарии к III), в то время как Сигрлинн была женой Сигмунда и матерью Сигурда. В результате этого переноса Сигрлинн стала матерью Хельги (именно в этой роли она фигурирует в эддической песни «Helgakviða Hjörvarðssonar», то есть «Песнь о Хельги, сыне Хьёрварда»), а Хьордис стала матерью Сигурда. В германском эпосе «Песнь о нибелунгах», сочиненном приблизительно в начале XIII века, Зиглинда (Сигрлинн) — это жена короля Зигмунда и мать Зигфрида (Сигурда).
В этой части «Песни» изложение событий изменено и сокращено в сравнении с сагой (соответствующего ей стихотворного переложения в «Эдде» нет). В саге Люнгви-конунг соперничал с Сигмундом за руку Хьордис, но Хьордис его отвергла. Именно Люнгви, а не семеро женихов, «сынов королевских», как в «Песни» (строфы 3 и 5), с большим войском пошел войной на Сигмунда в его собственной земле.
Хьордис отвезли в лес с одной служанкой; на протяжении свирепой битвы она оставалась там. В саге, так же как и в «Песни» (строфы 8–9), на поле явился Один, и меч Сигмунда («Гримнира дар», строфа 5) сломался о занесенное копье бога, и Сигмунд был убит (о значении вмешательства Одина см. комментарии к части «Upphaf», с. 200–201).
Так же как и в «Песни», в саге Хьордис (Сигрлинн) отыскала Сигмунда смертельно раненым на поле битвы. Сигмунд заговорил с нею и сказал, что надежды на исцеление нет и сам он того не хочет, раз Один призвал его (строфа 11). Поведал он также и о Сигурде — ее нерожденном сыне, и велел сохранить обломки меча, который со временем будет откован заново.
Сразу после смерти Сигмунда к берегу подошли новые корабли, ведомые, согласно саге, Алфом, сыном Хьялпрека, конунга из Дании (строфа 14 «Песни», где новоприбывшие не названы). Завидев их, Хьордис велела служанке поменяться с нею платьем и назваться дочерью конунга. По возвращении Алфа с переодетыми женщинами на родину, обман был раскрыт. Алф пообещал жениться на Хьордис после того, как родится ее ребенок. Вот так случилось, что Сигурд был воспитан в доме Хьялпрека-конунга. В «Песни» примечательная история с переодеванием Сигрлинн (Хьордис) сводится к строкам: «Жена Сигмунда / жалкой рабыней / плыла, печальная, / по пенному морю».
11.
В оригинале архаичное слово «wanhope» означает «отчаяние».
13.
В саге Сигмунд нарекает меч, который скуют из обломков, именем Грам (Gramr). О нем пойдет речь в следующей части «Песни», V.18.
V
REGIN
(Регин)
Источником для сюжета в этой части «Песни» явилась не только «Сага о Вёльсунгах», но еще и песни «Эдды», на которых основывалась сага: заключительная часть «Речей Регина» (см. комментарии к части I, с. 202–203) и «Речи Фафнира». Также эта история вкратце излагается Снорри Стурлусоном в «Младшей Эдде»: с ее помощью Снорри объясняет, почему «золото» именуется в поэзии «логовом Фафнира» либо «ношей Грани».
В том, что касается сюжетно-тематического плана, в этой части «Песни» нет практически ничего, что бы не присутствовало в источниках. Местами (в частности, в диалоге между Сигурдом и Регином после смерти Фафнира) воспроизводится общий смысл и тон стихов из «Речей Фафнира»; однако если близкое совпадение и наблюдается, то лишь от случая к случаю.
Легенда о «золоте Андвари», пересказанная в части I «Песни», завершается уходом асов из дома Хрейдмара после выплаты выкупа за его сына Отра. В комментарии к этой части (с. 205) я отметил, что Снорри Стурлусон свою версию легенды о Вёльсунгах начинает с «золота Андвари», в то время как в саге этот эпизод возникает гораздо позже: сам Регин, сын Хрейдмара, рассказывает о нем Сигурду перед нападением на дракона. В этой части «Песни» нужный момент и наступает.
Поведав о том, что Сигурд рос в доме конунга Хьялпрека, сага больше ничего не сообщает сверх того, что Регин стал воспитателем Сигурда и обучил его многим искусствам, в том числе знанию рун и разным языкам (см. строфу 2). Напротив, Снорри продолжает историю Хрейдмара и золота Андвари дальше того момента, на котором отец остановился в конце части I «Песни».
«Что еще можно поведать о том золоте?» — пишет Снорри и рассказывает, что было дальше. Хрейдмар взял золото, но два его других сына, Фафнир и Регин, потребовали себе часть виры за брата. Но Хрейдмар не уступал им ни крупицы («Лишь мне ведать вечно / червонными кольцами», I.15). Тогда Фафнир с Регином убили отца. Регин потребовал, чтобы Фафнир разделил с ним сокровище поровну, но Фафнир ответил, что тому не бывать, раз уж он сгубил отца ради этого золота, и велел Регину убираться прочь или и его тоже постигнет судьба Хрейдмара.
Тогда Фафнир взял шлем Хрейдмара и надел его на себя — шлем, что называется œgishjálmr, шлем-страшилище: все живое его пугается. Фафнир поднялся на Гнитахейди, устроил себе там логово, и превратился в дракона, и улегся на золото (как Глаурунг в Нарготронде). Регин бежал прочь, пришел к конунгу Хьялпреку и нанялся к нему кузнецом; Сигурд же стал его воспитанником.
Поведав историю происхождения клада, Снорри продолжает рассказ о взаимоотношениях Регина с Сигурдом и об убийстве Фафнира. Этому эпизоду и посвящена настоящая часть «Песни»; однако, прежде чем перейти к нему, как отмечалось выше (см. с. 204–205), отец, придерживаясь саги, вводит здесь историю золота Андвари (или, в случае «Песни» правильнее будет сказать, пересказывает заново), вкладывая ее в уста Регина как ответ на властный вопрос Сигурда, почему тот подстрекает его убить Фафнира. Во второй раз стихотворные строки характерным образом повторяются или перекликаются (ср. I.2–6, 9 и V.7–11), но асы уже не упоминаются, а вместо Локи убийство совершает «разбойник рьяный рукой безжалостной» (8). Однако в V.12–14 в историю Регина включены убийство Хрейдмара (Фафниром; о причастности к нему Регина не упоминается ни в саге, ни в «Песни»), распря между сыновьями и превращение Фафнира в дракона «на Гнитахейди».
Один из важных сюжетообразующих элементов саги в этой части «Песни» целиком и полностью отсутствует. После создания меча Грама и обретения коня Грани Сигурд объявил Регину, что не станет нападать на Фафнира, пока не отомстит за отца; он выступил в поход с большим войском и флотом и в кровопролитной битве убил конунга Люнгви. Однако некая версия истории о мести Сигурда появляется в «Песни» на более позднем этапе повествования (VII.24–29).
14.
Гнитахейди (Gnitaheiði): на древнеисландском это название звучит как Гнитахейд (Gnitaheiðr), где второй элемент — это древнеисландское heiðr — «пустошь». Топоним англизируется разными способами — как «Гнитахейд» (Gnitaheid), «Гнитахейт» (Gnitaheith) или «Гнитахит» (Gnitaheath). В отцовских поэмах это название возникает несколько раз, и всегда в варианте: «на Гнитахейди». Возможно, отец сохранил окончание дательного падежа, либо использовал форму из современного исландского языка, то есть heiði.
17–18.
Сигурд сломал два клинка, ударив ими о наковальню; после чего, согласно саге, отправился к матери, спросил, в самом ли деле Сигмунд доверил ей осколки своего меча, и мать отдала их сыну. Об имени «Грам» (Gramr) см. комментарий к IV.13.
20.
И Снорри Стурлусон, и сага упоминают о том, как Сигурд испытал остроту Грама: бросил в реку комок шерсти против течения, подставил лезвие и разрезал его пополам. Но только в «Песни» река названа Рейном (по-исландски — Rín).
В оригинале использовано слово «sheer» в значении «прозрачный».
21.
В оригинале использован архаичный оборот «now rede me» — «теперь дай мне совет».
22–24.
Рассказ о том, как Сигурд обзавелся своим серым скакуном Грани (который очень часто упоминается в эддических песнях), содержится только в саге. Старик здесь снова — Один (с его описанием здесь сравните II.12, III.12, IV.8).
Название Бусилтарн (Busiltarn) взято из саги; его исландская форма — Бусилтьорн (Busiltjörn); именно ее отец поначалу вписал в рукопись «Песни», а позже исправил карандашом. Английское слово tarn («маленькое озеро»), восходит к исландскому слову; но в саге Бусилтарн — это река, точно так же, как и в «Песни».
Слейпнир — имя восьминогого коня Одина.
25.
Ганд: конь Регина нигде более не назван; должно быть, это имя восходит к древнеисландскому слову gandr (оно же содержится в имени «Гандалв»). Его исходный или первичный смысл не вполне ясен, но оно имеет отношение к чародейству и магии — применительно как к живым существам, так и к предметам, и в частности к посоху, используемому в колдовстве; также слово употребляется по отношению к волкам. Слово gandreið используется для обозначения ночного выезда ведьм.
В лекции, посвященной тексту «Речи Фафнира», отец отмечал огромную высоту утеса, с которого пил Фафнир, как интересную деталь саги, в «Песни» опущенную, потому что Сигурд таким образом «впервые понял, что ему предстоит».
26.
«Долго ждал он»: т. е. Сигурд. В прозаическом предисловии к «Речам Фафнира» в Королевском кодексе, равно как и в саге, и в кратком пересказе Снорри Стурлусона, Сигурд вырыл яму на тропе, по которой проползал дракон на пути к водопою (про «ямину» / «выемку» в строфах 26–27, 29 не говорится, будто ее выкопал Сигурд). В саге некий старик (Один) пришел к Сигурду, пока тот рыл яму, и посоветовал выкопать побольше канав для оттока драконьей крови. На этот счет отец отмечал в лекции:
Тем не менее появление Одина с его советом не вполне понятно: вмешательство Одина, по всей видимости, было скопировано из других эпизодов (напр., выбор коня Грани). В нескольких ямах особой пользы не видится, ведь в любом случае Сигурд окажется только в одной, и именно в ту яму, где находится он сам (точно под раной), скорее всего, и хлынет кровь. Вариант саги объясняется тем, что в ней внимание сосредоточено на Одине (речь о нем заходит то и дело), а также и осознанием того, что в унаследованном сюжете убийство дракона Сигурдом (впоследствии поданное как его величайший подвиг) представлено не в лучшем свете. Изменить образ действий возможным не представлялось, потому необходимо было преувеличить дракона и его ядовитость; но сделано это не слишком удачно.
Тем не менее появление Одина с его советом не вполне понятно: вмешательство Одина, по всей видимости, было скопировано из других эпизодов (напр., выбор коня Грани). В нескольких ямах особой пользы не видится, ведь в любом случае Сигурд окажется только в одной, и именно в ту яму, где находится он сам (точно под раной), скорее всего, и хлынет кровь. Вариант саги объясняется тем, что в ней внимание сосредоточено на Одине (речь о нем заходит то и дело), а также и осознанием того, что в унаследованном сюжете убийство дракона Сигурдом (впоследствии поданное как его величайший подвиг) представлено не в лучшем свете. Изменить образ действий возможным не представлялось, потому необходимо было преувеличить дракона и его ядовитость; но сделано это не слишком удачно.
Отец считал, что изначально яма предназначалась для того, чтобы оградить Сигурда от огненной волны, что пронеслась над его головой (ср. 27, строки 1–3).
30.
В «Речах Фафнира», пересказанных в саге, Сигурд, в ответ на вопрос Фафнира, отвечает, что его называют «göfugt dýr», то есть «благородный зверь»; а прозаическая вставка в этом месте Королевского кодекса поясняет: «Сигурд сокрыл свое имя, потому что в древние времена верили, будто слово умирающего обладает великой силой, если он проклинает своего врага, называя его по имени». Мой отец отметил, что это примечание «вне всякого сомнения, абсолютно уместно для изначального автора песни, чья аудитория наверняка в достаточной степени принадлежала “древним временам”, чтобы не нуждаться в пояснении!» Он также пишет, что «загадочные слова “göfugt dýr”, вероятно, намеренно темны и даже бессмысленны», хотя не исключено, что это «своего рода загадка для понятия “человек”».
33.
В оригинале использовано архаичное слово «glamoured» — «заклятый, заколдованный».
34.
Слова Сигурда в этой строфе относятся к œgishjálmr — «шлему-страшилищу»: сперва им владел Хрейдмар, а впоследствии его забрал и стал носить Фафнир: см. с. 220 и строфа 14. При словах: «Так шел бы в Хель он!» — Фафнир умирает.
36–41.
Мой отец рассказал о том, что «подразумевают» «темные слова» Регина, в своем предисловии к этой части «Песни». В лекционных конспектах (они набросаны карандашом в большой спешке и местами неразборчивы) отец подробно рассматривает, как на материале этого эпизода соотносятся сага и «Речи Фафнира», пытаясь выяснить не только как именно автор саги изменил и сократил стихотворный текст, но также почему он это сделал. Я привожу здесь, с небольшими редакторскими поправками, часть этого рассуждения как наглядную иллюстрацию отцовского критического подхода к такого рода проблемам в «Эдде».
Отец начинает с краткого пересказа диалога Регина и Сигурда после смерти Фафнира в саге (в скобках я даю ссылки на строфы и строки «Песни»).
После гибели Фафнира Регин пришел к Сигурду и сказал: «Ты одержал великую победу и тем самым прославился в веках» [35, 1–4]. Затем Регином внезапно овладевает беспокойство, настоящее или притворное — «вот стоит Регин и глядит в землю», и он взволнованно говорит: «Брата моего ты убил, и вряд ли я непричастен к этому делу» [36, 5–8]. Сигурд вытирает меч о траву и просто отвечает: «Далеко ушел ты, когда я испытал этот меч» (подразумевая тем самым «ты к делу непричастен!») [37, 1–4].
Регин возражает, ссылаясь на то, что не кто иной, как он, сковал меч [37, 5]; Сигурд отвечает: «В бою храброе сердце лучше острого меча» [38, 3–4].
Регин этих слов не опровергает, но «весьма взволнованно» снова повторяет почти дословно: «Ты убил моего брата…» Затем Регин вырезал у дракона сердце, испил драконьей крови и попросил Сигурда об одной услуге (объяснения чему не дается): чтобы тот изжарил для него сердце.
Повтор слов Регина «Брата моего ты убил, и вряд ли я непричастен к этому делу» в «Речах Фафнира» отсутствует. Имеем ли мы дело с художественным приемом или это просто случайность, возникшая в результате либо некоторой путаницы в первоисточнике, которым пользовался автор саги, либо в ходе передачи саги от поколения к поколению? Возможно, повтор преднамерен; возможно, что и не так плох. Автор саги создает портрет Регина, который уже замыслил избавиться от Сигурда и словно бы пытается оправдаться перед самим собою. Сигурд с презрением освобождает его от всякой ответственности, и Регин довольствуется просто-напросто повтором — он твердо держится своего раскаяния и своего «Брата моего ты убил» (то есть мести).
После таких слов Сигурду уже не нужны igður [птицы, голоса которых он стал понимать, см. 41, 8 и 43, 1–3]. То, что от брата убитого тобой человека не приходится ждать добра, в Скандинавии усваивается с молоком матери, и уж безусловно — на коленях отца, тем более если отец сделал все возможное, дабы преподать тебе этот урок.
Любопытно, что никаких объяснений тому, почему сердце должен изжарить именно Сигурд, не дается. На самом деле, разумеется, Сигурду нужно приготовить сердце только для того, чтобы услышать птиц. В «Речах Фафнира» приводится не сверхубедительное, но достаточное обоснование: «ek mun sofa ganga» [«я пойду спать»] (предположительно, драконья кровь оказалась крепким питьем) [39, 5–8 и 40]. Сейчас невозможно утверждать доподлинно, не было ли здесь причины более веской, связанной с пережитком очень древнего поверья, будто, вкусив чьей-то плоти и испив крови (особенно недруга), приобретаешь мудрость и могущество убитого [40, 5–8; 46, 1–4].
Стоит отметить, что, согласно Снорри Стурлусону, Регин нарочно потребовал от Сигурда в качестве условия примирения за убийство Фафнира изжарить драконье сердце на огне.
39.
Ридил (Ridil): древнеисл. Riðill, меч Регина; Снорри называет его Ревиль (Refill).
42–44.
В «Речах Фафнира» содержится семь строф, в прозаическом примечании-связке приписанных птицам (птицы названы словом igður, значение которого неясно): птицы щебечут в чаще, а Сигурд, после того как кровь драконьего сердца попала ему на язык, внезапно обрел способность понимать их голоса. Но в этих строфах использованы два разных размера. Песнь «Речи Фафнира» написана не размером форнюрдислаг (размер большинства эддических песней), но размером льодахатт. В нем строфа распадается на две части, в каждой из которых содержится по три строки: из них третья строка в каждой из двух частей обычно содержит в себе три ударных элемента и двойную (или тройную) аллитерацию внутри себя самой. Только три из этих «птичьих стихов» написаны льодахаттом; остальные — форнюрдислагом; и мой отец подробно и убедительно доказывал, что стихи в размере форнюрдислаг заимствованы из другой песни (см. комментарий к 49–54).
Три строфы в размере льодахатт, утверждал отец, произносятся двумя птицами, и в них присутствуют два ключевых мотива: повторяются образы золота, страха предательства — и снова золото. Такова основа для трех строф в «Песни» (хотя предположение о том, что Сигурду следует самому съесть сердце Фафнира, в 42, 5–6 перенесено из другого стиха); но, как ни странно, написаны они размером льодахатт и, по всей видимости, выделяются как инородная вставка, поскольку «Песня» написана форнюрдислагом.
В качестве иллюстрации этой формы — так, как она представлена в древнеисландском, — я приведу здесь первую из трех строф в размере льодахатт вместе с построчным переводом:
Hofði skemra láti hann inn hára pul
Fara til heljar heðan!
Öllu gulli pá kná hann einn ráða,
fjölð, pví er und Fáfni lá.
(Короче на голову / пусть отошлет он седовласого чародея / отсюда в Хель! Всем золотом / тогда сможет он завладеть один, / богатством, что лежало под Фафниром.)[22]
46–48.
В саге Сигурд съел лишь часть драконьего сердца, а часть — отложил. Далее в саге выяснится, с какой целью: говорится, что спустя некоторое время после свадьбы Сигурда и Гудрун «Сигурд дал Гудрун вкусить от сердца Фафнира, и стала она с тех пор много злее и умнее». Из «Песни» этот элемент изъят; отец счел его «позднейшей машинерией для объяснения противоречивой психологии Гудрун».
Эти стихи восходят к прозаическому фрагменту «Речей Фафнира», близко повторяющему сагу: в нем говорится, что после смерти Регина Сигурд поехал верхом на Грани по следу Фафнира до самого его логова и застал его открытым. Двери и дверные косяки были из железа, а также и стропила дома, который находился глубоко под землей (46). Сигурд нашел там огромные запасы золота и наполнил им два больших сундука; он также взял шлем-страшилище и золотую броню, и много всего ценного. Все это Сигурд погрузил на Грани, но конь отказывался стронуться с места, пока Сигурд не вскочил ему на спину.
49.
В оригинале во фразе «their wit he knew not» слово «wit» использовано в крайне непривычном значении: из контекста складывается впечатление, что оно означает «смысл, суть».
49–54.
В «Речах Фафнира», после того как Сигурд убил Регина и вкусил драконьего сердца, он снова слышит igður, и эти пять строф снова написаны форнюрдислагом (см. комментарии к 42–44). Сколько именно птиц принимает участие в разговоре, не указано, но две первых строфы касаются Гудрун, а последние три посвящены валькирии, что спит на вершине Хиндарфелл, опоясанной огнем: Один уколол ее шипом за то, что она сразила воина вопреки его воле. См. комментарий к строфе 54 ниже.
Отец утверждал, что эти строфы, как и предшествующие «птичьи стихи», написанные форнюрдислагом, взяты из песни, «которая описывала ситуацию подробнее и, возможно, через речи птиц рассказывала нам больше об истории как таковой» — это отголосок произведения, что явилось попыткой «втиснуть значительную часть повести в одну-единственную ситуацию». Признавая, что «бесполезно обсуждать, которая из птиц что говорит», отец полагал, что догадка, согласно которой одна птица произносит стихи о Гудрун, а вторая — стихи о валькирии, «ничем не лучше любой другой».
Однако в «Песни» он сохранил вторую группу «птичьих стихов» (или, если точнее, скомбинированные строфы, эхом повторяющие смысл исходного текста) и вложил их в уста ворона (те, что посвящены валькирии) и зяблика (те, что посвящены Гудрун), чередуя друг с другом. Но при этом в отцовской версии они следуют за проникновением Сигурда в логово Фафнира и погрузкой на Грани найденного сокровища, то есть птицы рассказывают о том, что ждет Сигурда впереди, когда тот едет прочь от Гнитахейди. А в «Речах Фафнира» прозаический фрагмент, процитированный в комментарии к 46–48, следует за второй группой «птичьих стихов».
54.
«Валькирией в войнах / вершила победу». В северной мифологии и в северной поэзии и ход, и результат битв зависели от валькирий, демонических женщин-воительниц, посланниц Одина.
Само слово «валькирия» означает «выбирающая убитых»: им предоставлено решать, кому суждено умереть; они же даруют победу. Пожалуй, самый примечательный пример этой концепции содержится в «Речах Хакона», хвалебной песни, сочиненной в X веке на смерть короля Хакона Доброго Норвежского, сына короля Харальда Прекрасноволосого. Песнь начинается со стихов:
Гёндуль и Скёгуль
послал Гаутатюр
избрать из рода
Ингви конунга,
чтобы оного
увлечь в Вальгаллу[23].
Гёндуль и Скёгуль — это валькирии; Гаутатюр — имя Одина. В песни король Хакон изображен сидящим на земле, щит его расколот, кольчуга изрублена; он внемлет словам валькирий.
Повела речь Гёндуль,
копьем подпираясь:
«Взрастает рать оружная!
Хакона храброго
с дружиной хороброй
зовут к себе боги».
Владыка услышал
слово валькирий
и скок их конский.
Были буй-девы
одеты в латы,
а в руках были копья.
Тут Хакон обращается к валькирии по имени Скёгуль:
Хакон рек:
«Что ты так гадаешь
о битве, Бердыш-Скёгуль?
Иль мы победы были недостойны?»
Скёгуль рекла:
«По воле нашей
властвовал ты в бое,
растоптал супостатов».
«Теперь поскачем, —
сказала Скёгуль, —
в жилье богов зеленое,
Одину молвим,
что к нему владыка
придет на свиданье».
VI
BRYNHILDR
(Брюнхильд)
В комментариях к V.46–48 я изложил содержание прозаической вставки из Королевского кодекса, рассказывающей, как Сигурд вошел в логово Фафнира и забрал оттуда много золота, которое сложил в сундуки и погрузил на своего коня Грани. В изданиях «Эдды» этот фрагмент истолковывается как завершение песни «Речи Фафнира». Но на самом деле он продолжается, не прерываясь, и, все под тем же названием, перетекает в историю о встрече Сигурда с валькирией, спящей на Хиндарфелле: эта часть трактуется как прозаическое предисловие к странному произведению, которое получило название «Речи Сигрдривы».
Эта последняя часть прозаического фрагмента, которая в исходной форме представлена и в саге, повествует о том, как Сигурд въехал на вершину Хиндарфелл (Хиндарфьялл) и повернул на юг. На горе он заметил яркий свет, точно горящий костер: сияние поднималось до неба. Он подъехал ближе; перед ним встала стена из щитов (skjaldborg), а над ней развевалось знамя. Сигурд вошел за щитовую ограду и увидел там спящего человека в полном вооружении. Сигурд снял у него с головы шлем и понял, что это женщина. Броня прилегала к телу так плотно, словно вросла в плоть. Своим мечом Грамом Сигурд вспорол броню от шеи книзу и по обоим рукавам и снял ее. Женщина проснулась, села — и увидела Сигурда.
Строфы 2–4 «Песни» близко повторяют содержание этого прозаического отрывка: там есть и «сплоченные щиты», и знамя, и «плотен панцирь — / словно в плоть врос он». Однако в «Песни» Грани перепрыгивает через пламя: это добавление заимствовано из второго приезда Сигурда к Брюнхильд, когда тот явился в обличии Гуннара. В первый своей приезд, согласно источникам, сообщается лишь, что он «вошел за ограду», т. е. skjaldborg. Это слово, использованное и в саге, и в прозаической вставке «Эдды», часто трактуется как «башня» или «крепость», но мой отец в других текстах ссылался на то, что Брюнхильд «окружила себя стеной пламени».
Так называемые «Речи Сигрдривы» начинаются с первых слов валькирии, обращенных к Сигурду:
Hvat beit brynju?
Hvi brá ek svefni?
Hverr feldi af mér
fölvar nauðir?
Кто кольчугу рассек?
Кто меня разбудил?
Кто сбросил с меня
стальные оковы?[24]
Здесь же Сигурд отвечает, что ее освободил сын Сигмунда с помощью меча Сигурда. Эта строфа написана размером форнюрдислаг, но вся последующая песнь — льодахаттом (см. комментарий к V.42–44), за исключением нескольких строф, в которых использован форнюрдислаг. Валькирия радуется своему пробуждению в стихах, которые эхом повторяются в «Песни» в строфах 5–6, а затем говорит:
Долго спала я,
долог был сон мой —
долги несчастья!
Виновен в том Один,
что руны сна
не могла я сбросить.
Далее в Королевском кодексе следует еще один прозаический фрагмент, начинающийся со слов: «Она назвалась Сигрдривой и была валькирией». Она рассказала Сигурду, что два конунга вели войну, Один пообещал победу одному из них, но валькирия сразила его в битве. В отместку «Один уколол ее шипом сна» (как в словах Ворона из V.52) и сказал, что никогда больше она не победит в битве, а будет выдана замуж. «Но я ответила ему, что дала обет не выходить замуж ни за кого, кто знает страх» (те же самые слова использованы и в саге). В версии Снорри Стурлусона валькирия поклялась, что возьмет в мужья только того, у кого достанет отваги проскакать сквозь пламя, окружившее ее жилище. В исходном варианте клятвы в «Песни» (VI.8) дословно значилось: «the world’s renown» [мира прославленный герой]: я внес в текст позднюю правку «chosen» [избранный] и заменил строчную букву «w» на прописную.
Имя спящей валькирии — Сигрдрив или Сигрдрива — дало начало бесконечным умозрительным спорам. В последнем из пяти «птичьих стихов», которыми завершаются «Речи Фафнира» (и которые представлены в «Песни» строфами V.50–54), упоминается «сон Сигрдрив», и в вышепроцитированном прозаическом фрагменте она дважды названа Сигрдривой. Предполагается, что такого имени не существует; что составитель Королевского кодекса неправильно истолковал слово из «Речей Фафнира», сочтя его именем собственным, в то время как на самом деле это описательная характеристика валькирии — возможно, со значением «дарительница победы» — и употреблена она по отношению к Брюнхильд. В саге валькирия на вершине Хиндарфелл зовется Брюнхильд; в то время как Снорри Стурлусон утверждает, что она называла себя Хильд (что означает «битва»), но тут же добавляет: «Обычно ее зовут Брюнхильд. Она была валькирией».
С другой стороны, считается, что «Сигрдрива» и «Брюнхильд» изначально являлись двумя разными персонажами, но впоследствии отождествились друг с другом. Таким образом, «Сигрдрива» становится составляющей частью самой неразрешимой проблемы в скандинавской легенде о Вёльсунгах: то есть трактовки образа Брюнхильд в источниках двумя совершенно разными и несовместимыми способами. Сама «Песнь» не содержит никаких свидетельств того, как именно отец воспринимал имя «Сигрдрива»; в «Песни» оно не встречается. Подробнее см. Примечание о Брюнхильд на с. 264.
Прозаический фрагмент в Королевском кодексе заканчивается после того, как валькирия поведала Сигурду о своем обете: Сигурд просит «поучить его мудрости». Далее следует строфа, в которой Брюнхильд приносит ему брагу, сваренную на благих заклятьях и gamanrúna, что можно перевести как «руны счастья» или «радостные руны». На ней основана строфа 12 в «Песни»: ее последние строки — «радости руны / по краю вьются» наводят на мысль о том, что отец представлял себе руны, выгравированные на чаше.
Касательно «Речей Сигрдривы» отец писал: «Эта песнь, пожалуй, более чем любая другая в «Эдде», представляет собою некий композит, возникший более или менее случайно,) не произведение одного-единственного поэта». Следом за стихом про принесенную брагу идет длинная последовательность строф, посвященных рунической мудрости (то есть магическому использованию рун — например, валькирия рассказывает про руны победы, руны речи, руны волн, повивальные руны, и где именно их следует начертать). «Не нужно долго доказывать, что все это — на самом деле приращение, — говорил отец. — Стихи эти никак не связаны с последующей жизнью Сигурда. Они нужны для gamanrúna. Они чрезвычайно интересны и важны, но к Вёльсунгам отношения не имеют».
Примечательно, что автор «Саги о Вёльсунгах» включил в свой текст все эти строфы о рунической мудрости — причем в стихотворной же форме. Отец усматривал в этом наглядную иллюстрацию метода, которым пользовался автор саги: «Практически все это не имеет ни значения, ни смысла для повести как таковой: по-видимому, это позднее добавление и для прозы не годится; именно здесь представлялась превосходная возможность опустить часть текста, если бы составитель руководствовался истинно художественным замыслом».
Разумеется, в «Песни» никаких следов этих стихов не осталось. Далее в эддическом тексте валькирия дает Сигурду одиннадцать советов. Этот элемент, хотя и в изрядно сокращенном виде, представлен в «Песни» (строфы 15–16); отец полагал, что они, в отличие от стихов про руническую мудрость, являются частью исходной поэмы, поскольку советы эти по большей части так или иначе соотносятся с историей Сигурда.
О первой встрече Сигурда и валькирии из «Речей Сигрдривы» невозможно узнать ничего, кроме как про советы валькирии герою, потому что ничего больше от песни не сохранилось: именно здесь начинается «великая лакуна» «Старшей Эдды». Как ни печально, в Королевском кодексе утрачена целая тетрадь, по всей видимости, из восьми листов (см. с. 36): отец предполагал, что в этой тетради содержалось около 200–300 строф. Этот насущно-важный фрагмент легенды о Вёльсунгах в эддической поэзии не представлен вовсе, если не считать четырех строф в размере форнюрдислаг, процитированных в «Саге о Вёльсунгах»; таким образом, здесь источником служат только сага и очень краткий пересказ в «Младшей Эдде» Снорри Стурлусона. По нумерации «Песни», лакуна заканчивается на строфе 46 последней части.
Мой отец полагал, что помолвка Сигурда и Брюнхильд (строфа 19), о которой в саге рассказывается сразу после прозаического переложения советов, заимствована из утраченного финала «Речей Сигрдривы».
10–23.
В саге после слов: «И так обменялись они клятвами», тотчас же следует: «Вот поехал Сигурд оттуда прочь». Финал этой части «Песни», ссылка на который содержится в прозаическом предисловии («Они уезжают вместе, но Брюнхильд из гордости отсылает Сигурда прочь и велит ему вернуться к ней тогда, когда он стяжает славу превыше всех прочих смертных и добудет себе королевство»), представляет собою необычный поворот сюжета: нигде более он не встречается.
VII
GUÐRÚN
(Гудрун)
В «Песни» Сигурд, расставшись с Брюнхильд, намеренно едет в землю Гьюкингов, как видно из слов (VI.23) «по тропам зеленым / торопится Грани», а также из речи Зяблика (V.51) «зелены тропы / в землю Гьюки». В крайне сжатом изложении Снорри говорится то же самое.
Однако в саге Сигурд ехал от Хиндарфелла до тех пор, пока не прибыл к дому некоего знатного человека по имени Хеймир. Он был женат на сестре Брюнхильд по имени Беккхильд: она оставалась дома и занималась рукоделием, в то время как Брюнхильд носила шлем и броню и ходила в бой (отсюда их имена: др.-исл. bekkr «скамья» — так называли длинные сиденья в древнескандинавском доме, и brynja «броня, кольчуга»). Сигурд долго прогостил там в великом почете.
Далее нам сообщается, что Брюнхильд была воспитанницей Хеймира; она вернулась под его кров, жила отдельно от всех и ткала ковер, на котором изображены были подвиги Сигурда: как он сразил дракона и завладел сокровищем. Однажды сокол Сигурда взлетел на высокую башню и уселся в оконнице. Сигурд поднялся следом и увидел женщину великой красоты, которая ткала по ткани его деяния, и узнал в ней Брюнхильд.
На следующий день Сигурд пошел к ней, и в конце странного разговора Брюнхильд молвила: «Не судила судьба, чтоб мы жили вместе; я — поленица, и ношу я шлем с конунгами ратей; им прихожу я на помощь, и мне не наскучили битвы». Но когда Сигурд сказал, что ежели так, то «тяжелее терпеть такое горе, чем рану от острой стали», Брюнхильд ответила, что будет водить воинские дружины, «а ты возьмешь в жены Гудрун Гьюкадоттир». — «Не обольстит меня ни одна королевна, — сказал Сигурд, — и нет у меня двух мыслей в этом деле; и в том клянусь я богам, что на тебе я женюсь и ни на ком другом». Тогда Брюнхильд сказала то же; Сигурд вручил ей золотое кольцо, «ok svörðu nú eiða af nýju» («вновь обменялись они клятвами»). На том Сигурд ее покинул, и здесь глава саги заканчивается.
В этой версии Брюнхильд приходится дочерью конунгу Будли (Buðli) и сестрой Атли (Аттиле). То же самое мы читаем и у Снорри.
В «Песни» от этого удивительного поворота сюжета в истории Сигурда не осталось и следа; но рассмотрение трактовки этой части легенды автором саги я отложу до конца комментариев к «Песни» (см. Примечание о Брюнхильд, с. 262).
Далее в саге рассказывается о королевстве Гьюки, которое лежит «к югу от Рейна», о жене Гьюки Гримхильд (она названа чародейкой и женщиной лютого нрава), о его трех сыновьях Гуннаре, Хёгни и Готторме и о его дочери Гудрун (Guðrún). Говорится, будто однажды Гудрун обратилась к одной из своих служанок и поведала, что ее печалит некий сон.
Со сна Гудрун начинается часть VII «Песни», однако мой отец изложил этот эпизод совсем иначе, нежели в саге. В саге Гудрун приснилось, будто на руке у нее сидит прекрасный сокол с золотыми перьями, и сокол этот ей дороже всего на свете — она охотнее рассталась бы со всем своим богатством, нежели с ним. По мнению служанки, сон предвещал, будто к Гудрун посватается какой-нибудь королевич: он будет хорош собою, добронравен и девушка полюбит его всей душой. «Обидно мне, что я не знаю, кто он такой. Нужно нам поехать к Брюнхильд; верно, она знает», — сказала на это Гудрун.
Так и сделали. Гудрун со свитой прибыли к палате Брюнхильд, что была вся изукрашена золотом и стояла на горе. Гудрун поведала Брюнхильд свой сон, но не тот, о котором речь шла прежде: теперь девушка рассказывает о великолепном олене с золотой шерстью, который фигурирует и в «Песни». Но в своем произведении (VII.1–5) отец объединил и свел воедино оба эпизода, опустив сон о соколе; причем сон (сны) Гудрун теперь толкует не служанка и не Брюнхильд, а мать девушки Гримхильд. Содержание сна об олене из «Песни» (VII.2–4) взято из саги, но есть одно важное отличие. В саге Гудрун говорит Брюнхильд: это «ты» застрелила оленя у моих ног, это «ты» дала мне волчонка, забрызгавшего меня кровью моих братьев; в то время как в «Песни» олень гибнет от руки «дикой девы, / домчавшейся с бурей», а волка дарят некие абстрактно-безличные «они».
В саге, после того как Гудрун пересказала свой сон, Брюнхильд говорит ей: «Я могу предсказать все, что будет. Приедет к вам Сигурд, которого я избрала себе в мужья. Гримхильд даст ему с чарами сваренного меда: и будет это всем нам к великой распре. Ты им завладеешь, но скоро потеряешь; затем возьмешь ты Атли-конунга. Лишишься ты братьев и убьешь Атли». Гудрун говорит о том, что узнать это все для нее — «великое горе», и возвращается в отчий дом.
Возможно, этот эпизод заимствован автором саги из песни, в которой содержание истории излагается как пророчество; то же самое можно видеть в других фрагментах «Эдды». Но как отдельная составляющая повествования, свидетельствующая о провидческом даре Брюнхильд, он смотрится просто нелепо. Как отмечал мой отец, «Предвидение — опасный элемент повествования». В «Песни» он, само собою, полностью избавился от визита Гудрун к Брюнхильд, а Гримхильд никак не истолковывает сон дочери, но, напротив, пытается успокоить ее ссылками на погоду (как служанка в саге) и моралью о том, что «сон часто сулит / свет — через тьму, / добро — через зло». Сестра Брюнхильд Беккхильд в «Песни» также не фигурирует; равно как и Атли, сын Будли, в роли брата Брюнхильд. Где жила Брюнхильд после того, как рассталась с Сигурдом, нам не сообщается: «вернулась в вотчиму / владычица гордая», «воротилась в вотчину, / вестей дожидаться» (VI.23). В начале части VIII мы видим ее в ее же собственном дворце — славной владычицей, дожидающейся Сигурда (1–2).
В саге, равно как и в «Песни», Сигурд верхом на Грани со всем грузом сокровищ прибывает к чертогам конунга Гьюки. Гостя принимают с почетом; Сигурд разъезжает вместе с Гуннаром и Хёгни, которых во всем превосходит. Гримхильд заметила, как сильно Сигурд любит Брюнхильд и как часто говорит о ней, но подумала, как хорошо было бы, если бы гость, при его великих достоинствах и несметном богатстве, взял за себя Гудрун и обосновался там. Она приготовила колдовское зелье и дала Сигурду его выпить, и тот позабыл о Брюнхильд.
В «Песни» на пиру, устроенном по прибытии Сигурда, появляется новый элемент повествования: песни, исполняемые под аккомпанемент арфы Гуннаром (о войне между готами и гуннами, 14–15) и Сигурдом (о Фафнире и золотом кладе и о Брюнхильд на Хиндарфелле, 16–18). Здесь же рассказывается о походе Сигурда в исконную землю Вёльсунгов, дабы отомстить за смерть Сигмунда (24–29). В саге это событие произошло гораздо раньше, причем помощь Сигурду оказал конунг Хьялпрек (см. с. 221), в то время как в «Песни» ему содействуют Гьюкинги. Здесь в «Песни», так же как и в саге, появляется Один, но роль ему отведена совершенно иная. В саге (основанной на стихах из «Речей Регина») корабли попали в великий шторм, но Один встал на мысу и окликнул плывущих; и когда его взяли на струг, непогода унялась. В «Песни» (28–29) он появляется по завершении битвы, приветствует Сигурда в древнем доме Вёльсунгов (крыша его обрушилась, громадное дерево, служившее дому опорой, засохло) и предупреждает, что судьба Сигурда лежит не в земле его предков. Один говорит: «Королевич по крови, / конунг ты ныне; / невеста зовет тебя / за волны морские»; и по возвращении Сигурд вспоминает слова Брюнхильд «королевой была я, / конунг сужден мне» (VI.22, VII.35).
8.
«В земле Нифлунгов, Нифлунгов конунг», и 12 «Нифлунги»: касательно имени Niflungar Снорри Стурлусон специально оговаривает: «Gjúkingar, þeir eru ok kallaðir Niflungar» — «Гьюкинги, которых называют также Нифлунги». В этом комментарии, предназначенном исключительно прояснить трактовку скандинавской легенды о Вёльсунгах в «Песни» моего отца, нет необходимости даже поверхностно затрагивать непростой вопрос происхождения, стоящий за именем «Нифлунги» (немецкое Nibelungen — Нибелунги). Однако тема эта отчасти освещена в Приложении А, с. 386–393.
14.
Мирквуд. Этот топоним в саге не встречается. Скандинавское слово Myrkviðr, англизированное как «Mirkwood», использовалось по отношению к темному пограничному лесу, разделившему разные племена. В песнях «Эдды» название употребляется в разных смыслах; но представляется вероятным, что по своему происхождению оно отражает некое воспоминание из героической легенды об огромном лесе, разграничившем земли готов и гуннов далеко на юго-востоке. Именно таково значение топонима в эддической «Песни об Атли» (т. е. Аттиле), «Atlakviða», откуда он и заимствован в «Песни».
Данпар (Danpar): как и Мирквуд, это название в саге отсутствует, но встречается в «Песни об Атли» и в других древнеисландских поэтических текстах (подробнее см. комментарий к строфе 86 в «Песни о Гудрун»). Это — сохранившаяся готская форма названия русской реки Днепр.
15.
«Бургунды». Это выражение снова возникает в строфе 20. Отец заимствовал его из примечательной строфы стихотворной «Песни об Атли», где Гуннар назван «vin Borgunda» — «владыка бургундов». Нигде более в скандинавских текстах Гуннар бургундом не именуется, и само слово в качестве этнонима не встречается. Но, что характерно, то же самое выражение обнаруживается в одном из фрагментов древнеанглийского стихотворения «Вальдере», где Гудхере назван «wine Burgenda». И древнеисландская форма Gunnarr, и древнеанглийская форма Guðhere произошли от имени исторического короля бургундов Гундахари, убитого гуннами в 437 году. Подробный рассказ об историческом контексте легенды о Гьюкингах содержится в Приложении А.
Брат Будли: о том, что конунг Будли, отец Атли и Брюнхильд, был убит Гьюкингами, в саге упоминается позже по ходу повествования.
28.
«Одноглазый старец». Один был одноглаз: согласно мифу, он пожертвовал глазом ради того, чтобы испить воды мудрости из источника Мимира у корней Мирового Древа.
38.
В «Песни», в отличие от саги, прямо не говорится, что, выпив зелье Гримхильд, Сигурд позабыл о Брюнхильд: «смеясь, Сигурд / снадобье выпил — / сел он сумрачно, / не слыша песен». Но суть происходящего выясняется из IX.4.
39.
В оригинале использовано архаичное слово «glamoured», так же как в V.33 и в V.47, в значении «заклятый, заколдованный», то есть во власти чар.
VIII
SVIKIN BRYNHILDR
(Брюнхильд предана)
Далее в саге Сигурд взял в жены Гудрун и обменялся с сыновьями Гьюки обетами побратимства (строфы 7–10 в «Песни»), Говорится, что к тому времени он прожил среди Гьюкингов два с половиной года. После свадьбы Сигурд дал Гудрун вкусить от сердца Фафнира: см. комментарий к V.46–48. У супругов родился сын по имени Сигмунд.
Приход Одина к Брюнхильд в числе конунгов, претендующих на ее руку (2–5) — это специфическая черта «Песни». По всей видимости (см. строфу 6), пламя окружило терем Брюнхильд только после появления Одина: Брюнхильд измыслила его как преграду для всех, кроме Сигурда. Описание пламени в «Песни» напоминает соответствующий эпизод в VI.2, когда на Хиндарфелле Сигурд увидел пламя Брюнхильд как «опоясавшую молнию»: «ввысь взвились / волны пламени».
Далее в саге Гримхильд советует Гуннару посвататься к Брюнхильд (строфы 12–17 в «Песни»); и говорится, что Сигурд одобрил этот брак с неменьшей охотой, чем Гьюки и его сыновья. Сперва они поскакали к конунгу Будли, отцу Брюнхильд, чтобы получить его согласие, а потом отправились в палаты Хеймира, воспитателя Брюнхильд (см. с. 242). Хеймир сказал, что ее палаты неподалеку и что Брюнхильд выйдет замуж только за того, кто проскачет через огонь, разведенный вокруг палат. В «Песни» Будли и Хеймир отсутствуют.
В саге рассказывается о том, как конь Гуннара не захотел прыгать через огонь, Сигурд одолжил другу Грани, но Грани не пожелал везти Гуннара; тогда Сигурд и Гуннар поменялись обличиями, как их научила Гримхильд. То же самое повторяется и в «Песни». Здесь же в саге процитированы две строфы неизвестного авторства о том, как Сигурд въехал в огонь и земля вдруг затряслась, пламя взревело — и снова стихло (им соответствуют строфы 25–26 «Песни»).
Содержание диалога между Сигурдом и Брюнхильд (28–31) в основе своей восходит к саге: Брюнхильд не знает, что ей ответить, гость обещает ей богатое вено, она требует, чтобы тот убил всех тех, кто к ней сватался (строфа 30, строки 3–4); ей напоминают о данной клятве. В строфе 31 ясно подразумевается, что Брюнхильд дала обет выйти замуж только за того, кто дерзнет проехать сквозь пламя. В этом месте саги Сигурд недвусмысленно ссылается на то, что она поклялась пойти за человека, который преодолеет стену огня. С этим фрагментом уместно сравнить слова Брюнхильд, обращенные к Сигурду на вершине Хиндарфелл (VI.8):
Обещалась обетом я,
Объявила твердо:
Мужем мне станет
Мира избранник.
Из этого следует, что Брюнхильд полагала, будто преодолевший пламя непременно окажется «Мира избранником», то есть это будет Сигурд; увидев же Гуннара, она «смятена» и в своей нерешительности уподоблена лебеди «на лоне моря».
В саге Сигурд в обличье Гуннара провел с Брюнхильд три ночи и спали они на одной постели; но Сигурд положил между собою и ею меч Грам. На вопрос Брюнхильд, почему он так поступает, Сигурд ответил, что ему суждено либо справить свадьбу именно таким образом, либо принять смерть.
Важное отличие между сагой и «Песнью» заключается в том, что касается обмена кольцами. В саге (см. с. 242) сообщается, что при встрече в палатах Хеймира Сигурд «дал ей [т. е. Брюнхильд] золотой перстень», но более ничего на этот счет не уточняется. Теперь же рассказывается, что перед отъездом «он взял у нее перстень Андваранаут, подаренный прежде, и дал ей другой из наследия Фафнира». Напротив, в «Песни» (33) Сигурд снял с пальца девы кольцо, пока она спала, и вместо него надел Андваранаут. Здесь «Песнь» вторит версии Снорри: «наутро он дал Брюнхильд свадебный дар — то золотое кольцо, что Локи отнял у Андвари, а у нее взял на память другое кольцо». Подробнее см. IX.9–10, и комментарии.
После этого в саге Сигурд проехал обратно через огонь и они с Гуннаром снова поменялись обличиями. А Брюнхильд вернулась к своему воспитателю Хеймиру и рассказала ему о случившемся и о своих сомнениях: «Он проскакал сквозь мое полымя… и назвался Гуннаром; а я говорю, что это мог совершить один только Сигурд, которому я дала клятву на горе той». Хеймир ответил, что другого исхода нет; и Брюнхильд молвила: «Дочь моя от Сигурда, Аслауг, пусть воспитывается здесь у тебя». Мой отец считал, что добавление Аслауг «вопиюще вредит» повествованию (см. с. 264 (6)). Вне всякого сомнения, Аслауг придумана для того, чтобы связать Сигурда и Брюнхильд с Рагнаром Кожаные Штаны, самым прославленным викингом преданий и легенд: в знаменитой «Саге о Рагнаре» говорится, что Аслауг — одна из его жен и мать нескольких из его многочисленных сыновей-викингов.
4.
В оригинале использовано архаичное слово «dreed» — «то, что терпят/сносят».
«Избиравшая павших»: аллюзия на то, что Брюнхильд — валькирия.
17.
В оригинале в строке 6 слово «thee» [ты] относится к Гуннару; в строке 8 местоимение «you» [вам] употреблено во множественном числе и относится к Гуннару и Сигурду.
20.
В оригинале использовано архаичное слово «rowel» — «колесико шпоры».
29.
В оригинале использовано архаичное слово «meted» — «отпущено, назначено».
IX
DEILD
(Распря)
Как я говорил выше (с. 240), обширная лакуна в Королевском кодексе явилась причиной того, что все древнескандинавские стихотворные тексты, соответствующие основной части легенды о Сигурде, оказались утрачены. Оборванное в рукописи повествование начинается снова уже ближе к финалу песни о Сигурде, известной под названием «Brot (af Sigurðarkviðu)» — «Отрывок Песни о Сигурде». От этой песни сохранилось только 20 строф, и по ходу развития трагедии они возникают довольно поздно, после «ссоры королев» и того момента, когда те моют волосы в водах Рейна. Мой отец отмечал, что по сохранившейся части «Отрывка» видно — утрачена большая часть «древней и очень энергичной поэмы: взять, например, предельный накал и сдержанную силу строк:
Мér hefir Sigurðr
selda eiða,
eiða selda,
alia logna…»
Эти слова Гуннара звучат практически в самом начале сохранившейся части «Отрывка» и близко воспроизводятся в «Песни» (IX.46).
Что именно содержалось на страницах, изъятых из Королевского кодекса, послужило темой для многих дебатов. Важным фактором является существование в рукописи песни под названием «Sigurðarkviða en skamma», то есть «Краткая Песнь о Сигурде»; но в ней 71 строфа — это едва ли не самая длинная из всех героических песней «Эдды». Такое название, по всей видимости, употреблялось по контрасту с другим произведением, вероятно, представленным в той же подборке. Свои взгляды по этому вопросу отец подробно аргументировал, но высказывал крайне осторожно; как говорил он сам, «необходимо помнить, что такого рода вещи (как датировка отдельных песней, касательно которых каждый ученый с равной убежденностью придерживается своего собственного мнения) — дело темное, основанное только на догадках». Отец предполагал, что существовали три песни о Сигурде: «Sigurðarkviða en skamma», то есть «Краткая Песнь о Сигурде», сохранившаяся в Королевском кодексе; «Sigurðarkviða en meiri», «Большая Песнь о Сигурде», полностью утраченная; и «древняя, лаконичная песнь, сосредоточенная главным образом на трагедии Брюнхильд»: ее заключительная часть сохранилась в «Отрывке Песни о Сигурде». (Своему собственному произведению отец дал второе название (вписав его под основным заглавием на первой странице рукописи «Песни») — «Sigurðarkviða en mesta» — «Самая длинная Песнь о Сигурде», потому что в ней излагается вся история полностью.)
Как бы то ни было, практически все повествование, с момента приезда Сигурда ко двору бургундов (Нифлунгов, Гьюкингов) до начала «Отрывка» (Гуннар объявляет Хёгни, что Сигурд нарушил клятвы), основывается главным образом на «Саге о Вёльсунгах», поскольку Снорри излагает события очень кратко, а в сохранившейся «Краткой Песни о Сигурде» речь идет главным образом о смерти Сигурда и Брюнхильд.
Отец считал вполне допустимым, что если соответствующие части саги действительно опираются на тексты «Эдды», то они воспроизводят стихи, очень близкие к тем, которые канули в никуда как следствие лакуны в Королевском кодексе.
Подведем итог: эддические стихотворные тексты о смерти Сигурда и Брюнхильд сохранились, что характерно, в «Краткой Песни о Сигурде» и в заключительной части «Отрывка» из еще одной поэмы о Сигурде. Ими, разумеется, пользовался автор саги; а мой отец независимо от него соткал свою собственную версию, основанную на тех же источниках.
3–4.
Согласно саге, в конце свадебного пира Гуннара и Брюнхильд Сигурд вспомнил все клятвы, которыми обменялся с Брюнхильд, но не подал виду. То, что подразумевается в строфе 3, в саге никак не представлено.
6–11.
Рассказ о том, как Брюнхильд и Гудрун мыли волосы в реке и поссорились, следует версии Снорри Стурлусона и саги, за исключением подробности о кольцах, благодаря которой Брюнхильд узнала правду: см. комментарий к строфам 9–10. Долгий диалог между Брюнхильд и Гудрун, имеющий место в саге, в «Песнь» не включен.
9–10.
Как я отмечал ранее (с. 251), в саге Сигурд в обличье Гуннара снял перстень Андваранаут с руки Брюнхильд и надел ей другое кольцо из сокровищницы Фафнира, в то время как в «Песни», основанной на версии Снорри Стурлусона, все происходит наоборот. Цитируя Снорри: «Тут засмеялась Гудрун и молвила: “Уж не думаешь ли ты, что это Гуннар проскакал сквозь полымя? Я же думаю, что с тобой в постели был тот, кто дал мне это золотое кольцо. А то кольцо, что ты носишь на руке, — ты его приняла как свадебный дар — зовется Андваранаут, и думается мне, что не Гуннар добыл его с Гнитахейди”». О Гнитахейди см. V.14.
12–20.
Рассказ о том, как Брюнхильд уходит в свою спальню в мрачном молчании, лежит как мертвая и после беседует с пришедшим к ней Гуннаром, в общем и целом восходит к саге. Однако пространный упрек, который Брюнхильд обращает к мужу, разительно отличается от соответствующего фрагмента «Песни» (строфы 15–19). В саге, когда Гуннар наконец уговорил ее нарушить молчание, она начинает с того, что спрашивает: «Что сделал ты с перстнем тем, что я дала тебе, а сама получила от Будли-конунга при последнем расставании? Вы, Гьюкинги, пришли к нему и грозили войной и огнем, если вам меня не отдадут». Затем она сообщает, что Будли велел ей выбирать: либо выйти замуж по его воле, либо лишиться всего богатства и его приязни; и видя, что она не в силах бороться с отцом, Брюнхильд пообещала взять в мужья того, кто проедет сквозь ее пламя верхом на коне Грани и с наследием Фафнира. Эта новая путаница, возникшая в результате «двойной» трактовки Брюнхильд, из «Песни» снова устранена, равно как и другие элементы сюжета, содержащиеся в саге: то, что Хёгни связал ей руки после того, как Брюнхильд угрожала убить Гуннара, и то, что она разорвала на куски сотканное полотно.
20.
Строки 3–4. В саге Брюнхильд приказала отпереть двери ее терема, чтобы далеко разносились ее горестные речи.
21–34.
Диалог между Сигурдом и Брюнхильд заимствует большинство деталей из саги, но в «Песни» он гораздо более сжат и связен. В саге Брюнхильд не проклинает Гудрун, а Сигурд не говорит, что охотно убил бы Гуннара.
26.
В саге Брюнхильд говорит, что дивилась человеку, пришедшему к ней в палату, и ей казалось, будто она узнает глаза Сигурда, однако ж она не могла видеть ясно «из-за дымки, которая застлала ее удачу».
27.
Строки 7–8: см. VIII.33, строки 3–4 и IX.10, строки 5–8.
29.
В оригинале в строках 1, 3 использовано архаичное выражение: «Woe worth», т. е. «проклятье на»; «Woe worth the while» — «будь проклято то время». Оно же повторяется в строфах 37, 50.
30.
Строки 7–8: «Сидел я сумрачно, / Ни слова не молвил»; см. IX.3–4.
35.
Здесь в саге автор цитирует стих из песни, которую сам он называет «Сигурдова песнь»: в нем говорится, будто столь велико было горе Сигурда, что лопнули звенья его кольчуги. Касательно этого стиха мой отец отмечал, что не верит, будто он написан тем же автором, что и «Отрывок», и относил его к полностью утраченной «Большой Песни о Сигурде» (см. с. 254). В «Песни» это из ряда вон выходящее описание, что характерно, урезано.
39–40.
Строфы 39, строки 5–8 и 40, строки 1–4 повторяют VIII.30.
39–50.
Последовательность диалога в «Песни» изменена, так что события развиваются в более ясном свете и более резком фокусе. Лживые уверения Брюнхильд, обращенные к Гуннару, что Сигурд якобы овладел ею (43), имеют следствием слова Гуннара к Хёгни: «слово мне дал он — / солгал в обетах» (46) — едва ли не первые стихи «Отрывка» (см. с. 252–253).
51–64.
Существуют две разные версии гибели Сигурда, и каждая из них представлена в эддических песнях. В «Отрывке» его убили вне дома, при участии Хёгни (невзирая на то, что Хёгни осознавал: Брюнхильд солгала Гуннару, что явствует из стихов «Отрывка», повторенных в строфе 47 «Песни»). Однако в «Краткой Песни о Сигурде» и других поэтических произведениях Сигурда зарубил Готторм в его же собственной постели. Составитель Королевского кодекса добавил прозаическое примечание на эту тему в конце «Отрывка»:
Здесь, в этой песни, рассказывается о смерти Сигурда и говорится, что он был убит вне дома. Но некоторые говорят, что он был убит в постели, спящий. А немецкие мужи говорят, что он был убит в лесу. А в «Guðrúnarkviða en forna» (в «Древней Песни о Гудрун») говорится, что Сигурд и сыновья Гьюки ехали на тинг, когда его убили. Однако все говорят единогласно, что убийцы нарушили верность ему и напали на него лежащего и не готового к защите[25].
Здесь, в этой песни, рассказывается о смерти Сигурда и говорится, что он был убит вне дома. Но некоторые говорят, что он был убит в постели, спящий. А немецкие мужи говорят, что он был убит в лесу. А в «Guðrúnarkviða en forna» (в «Древней Песни о Гудрун») говорится, что Сигурд и сыновья Гьюки ехали на тинг, когда его убили. Однако все говорят единогласно, что убийцы нарушили верность ему и напали на него лежащего и не готового к защите[25].
В саге излагается версия смерти Сигурда, согласно которой он спал в доме; «Песнь» тоже следует этому варианту, но вводит (строфы 54–57) краткий эпизод, в котором Готторм повстречал Сигурда на охоте и осыпал его бранными словами: возможно, чтобы придать правдоподобия тому, что говорится в саге и повторяется в строфах 52–53 — что, будучи накормлен волчатиной и змеями, он сделался чрезвычайно дерзок и свиреп.
51.
Отпрыск Гримхильд: автор саги воспринимал Готторма (Gottormr) как родного брата Гуннара и Хёгни; у него Гуннар говорит, что необходимо убедить Готторма взять убийство на себя, поскольку он молод и никаких клятв не давал. Здесь мой отец следует традиции, закрепленной в «Hyndluljóð», то есть «Песни о Хюндле»: согласно ей Готторм приходился Гуннару и Хёгни единоутробным братом как «отпрыск Гримхильд». Снорри Стурлусон тоже утверждает, что Готторм приходился Гьюки пасынком.
58–59.
В саге Готторм дважды входил к Сигурду в опочивальню, но Сигурд обращал к нему грозный взгляд, и Готторм не смел напасть на него. Когда же Готторм пришел в третий раз, Сигурд спал.
67–69.
Эти строфы вторят заключительным стихам «Отрывка», который обрывается до смерти Брюнхильд.
73.
В саге, которая здесь вторит «Краткой Песни о Сигурде», умирающая Брюнхильд предсказывает дальнейшую судьбу Гудрун; но в «Песнь» этот фрагмент не вошел.
77.
Строки 5–7 в точности повторяют строки 3–5 из III.13, где «сын сына» — это Синфьотли; однако там слово «Вёльсунг» стояло в единственном числе. Здесь со всей отчетливостью в оригинале значится «Вёльсунги» во множественном числе; но, возможно, это ошибка. Касательно формы «Valhöllu» оригинала см. комментарий к III.13.
77–82.
Заключительный фрагмент принадлежит исключительно «Песни». О строфах 79–81 см. «Начало начал», вступительную часть «Песни», строфы 11, 14–15.
77–78.
В отрывочной поэме X века о смерти свирепого Эйрика Кровавой Секиры, сына короля Харальда Прекрасноволосого и брата Хакона Доброго (см. комментарий к V.54), содержится примечательный образ: «герой Одина» приходит в Вальгаллу. Поэма начинается с того, что Один заявляет: ему приснился сон, будто он готовит Вальгаллу к приему целого отряда павших. Слышится шум: толпа мужей приближается к чертогу. Один велит мертвым героям Сигмунду и Синфьотли поскорее встать и пойти встретить убитого короля: наверняка это Эйрик.
Сигмунд спрашивает у Одина: «Почему ты уповаешь на Эйрика более, чем на других конунгов?» — «Потому, что он обагрил свой меч во многих землях», — отвечает бог.
Тогда Сигмунд вопрошает: «Почему ты лишил его победы, если знаешь, как он храбр?» На это Один говорит: «Потому, что нельзя знать доподлинно…» — и на этом (по крайней мере, согласно сохранившемуся тексту) он прерывается и произносит в заключение: «Серый волк глядит на жилища богов» (см. комментарий к «Upphaf» («Началу начал»), с. 198–200).
Примечание о Брюнхильд
Ниже я привожу, с незначительными редакторскими исправлениями, содержание отцовских заметок, набросанных наспех мягким карандашом и довольно неразборчивых, в которых он интерпретирует запутанные и противоречивые повествования о трагедии Сигурда и Брюнхильд, Гуннара и Гудрун. Здесь я повторю то, о чем уже говорил в Предисловии: ни в этих записях, ни в любых других конспектах лекций по древнескандинавской литературе нет ровным счетом никаких свидетельств того, что отец написал или собирался написать песни по мотивам легенды о Вёльсунгах. Однако ж его суждения и взгляды, высказанные в лекциях, естественным образом проливают свет на отцовское восприятие источников в его собственных «Песнях».
В своих комментариях к последней части первой «Песни» (с. 254) я упоминал о том, что отец полагал, будто фрагмент песни о Сигурде, известный под названием «Отрывок», который идет в Королевском кодексе сразу после лакуны, — это заключительная часть «древней, лаконичной песни, сосредоточенной главным образом на трагедии Брюнхильд». В лекционных конспектах отец использовал для этой песни название «Sigurðarkviða en forna» — «Древняя Песнь о Сигурде». В заметках к лекции о содержании лакуны он предполагал (вслед за знаменитым ученым Андреасом Хойслером), что песнь, по всей видимости, начиналась с прихода Сигурда в палаты Гьюки: его радушно приняли, он побратался с сыновьями конунга и женился на Гудрун. Все это, вероятно, излагалось вкратце и без каких бы то ни было отсылок к предшествующему знакомству Сигурда с Брюнхильд. Отец утверждал, что ключевые составляющие образа Брюнхильд в этой песни были таковы:
(1) Она — полумагический персонаж, заимствованный из легенды о валькирии.
(2) Она окружила себя стеной пламени и поклялась выйти замуж только за того героя, который проедет сквозь огонь, предполагая, что это будет Сигурд.
(3) Стену пламени действительно преодолевает Сигурд — но в обличии Гуннара. Брюнхильд связана клятвой. Она утешает себя мыслью о подвиге Гуннара.
(4) Ее покой нарушен и гордость смертельно уязвлена, когда она узнает, что сквозь пламя проехал Сигурд: в придачу ее обманом заставили нарушить клятву выйти замуж за героя, проскакавшего сквозь огонь.
(5) Ее месть принимает следующую форму: теперь она не может получить Сигурда, и значит, она его уничтожит (и тем самым смертельно ранит Гудрун, очевидный объект ее ненависти) и одновременно отомстит за себя Гуннару, вынудив его совершить страшное клятвопреступление. Так что, когда все закончится, Сигурд будет мертв, а она — готова за ним последовать, она сможет обернуться и сказать: «Сигурд не повинен ни в какой низости; ты один, Гуннар, покрыл себя стыдом» [таков финал «Отрывка», повторенный в строфах IX.67–69 «Песни»].
(6) Для этого она говорит вопиющую ложь про себя и Сигурда. Она обвиняет его в нарушении клятвы, когда тот возлег с нею, проехав сквозь стену пламени. Это — ее единственный способ заставить Гуннара убить Сигурда [см. строфы IX.43, 46 и 49 «Песни»]. Позже она открывает правду [строфа 68, строки 5–8].
(1) Она — полумагический персонаж, заимствованный из легенды о валькирии.
(2) Она окружила себя стеной пламени и поклялась выйти замуж только за того героя, который проедет сквозь огонь, предполагая, что это будет Сигурд.
(3) Стену пламени действительно преодолевает Сигурд — но в обличии Гуннара. Брюнхильд связана клятвой. Она утешает себя мыслью о подвиге Гуннара.
(4) Ее покой нарушен и гордость смертельно уязвлена, когда она узнает, что сквозь пламя проехал Сигурд: в придачу ее обманом заставили нарушить клятву выйти замуж за героя, проскакавшего сквозь огонь.
(5) Ее месть принимает следующую форму: теперь она не может получить Сигурда, и значит, она его уничтожит (и тем самым смертельно ранит Гудрун, очевидный объект ее ненависти) и одновременно отомстит за себя Гуннару, вынудив его совершить страшное клятвопреступление. Так что, когда все закончится, Сигурд будет мертв, а она — готова за ним последовать, она сможет обернуться и сказать: «Сигурд не повинен ни в какой низости; ты один, Гуннар, покрыл себя стыдом» [таков финал «Отрывка», повторенный в строфах IX.67–69 «Песни»].
(6) Для этого она говорит вопиющую ложь про себя и Сигурда. Она обвиняет его в нарушении клятвы, когда тот возлег с нею, проехав сквозь стену пламени. Это — ее единственный способ заставить Гуннара убить Сигурда [см. строфы IX.43, 46 и 49 «Песни»]. Позже она открывает правду [строфа 68, строки 5–8].
Вот почему добавление Аслауг отражается на повествовании столь пагубно — даже если она и была зачата на вершине горы, а не после того, как стена пламени была преодолена во второй раз (см. с. 251).
Думаю, мы может принять (писал отец) такую трактовку для песни, от которой остались всего-то 20 строф «Отрывка», и для одного из старейших стихотворных текстов традиции. Решение проблемы Брюнхильд-валькирии заключается не в допущении, что одна была смертной (Брюнхильд), а вторая — валькирией из более древнего «мифа», а позже они перепутались. Как мне кажется, дело в том, что валькирия — единственный значимый элемент истории, который в ней неизменно присутствует. [В отдельной заметке отец уточнял: «Брюнхильд никак не может быть мифологизированным “человеческим” персонажем (и с валькирией Сигрдривой ее путать не стоит). Она — “очеловеченная” валькирия».]
Однако существуют, по меньшей мере, две разные трактовки этого образа. Есть — пробуждение заколдованной Одином валькирии, спящей на вершине горы (возможно, это специфически скандинавская концепция и потому более поздняя, поскольку изначально сюжет скандинавским не является). И есть гордая принцесса, одураченная своей же собственной уловкой (когда сквозь огонь проехал Сигурд, но в обличии Гуннара), — этот сюжет более южный. То, что утраченная песнь, заканчивающаяся «Отрывком», представляет собою эту более древнюю «южную версию», по-видимому, подтверждается важной подробностью, в которой она совпадает с не-скандинавскими версиями, а именно: Сигурд был убит вне дома, в лесу, и к убийству был причастен Хёгни (в «Отрывке» Гудрун стоит в дверях дома, когда братья возвращаются назад).
Примечательно, что составитель Королевского кодекса счел нужным написать здесь отдельное пояснение, поскольку эта деталь явно озадачивала и его самого, и его современников (см. с. 258–259, комментарий к строфам 51–64). Он отмечает, что то же самое говорится в «Древней Песни о Гудрун» — в этом случае Сигурд был убит на тинге (месте совета); причем автор сознает, что такова «южная» версия («þyðvestur menn» — «немецкие мужи»). Вторая версия, согласно которой Сигурд был убит в постели в объятиях Гудрун, сообразно скандинавской тенденции к индивидуализации и к концентрации действия в пространстве и времени, отражена в сохранившейся «Краткой Песни о Сигурде» (см. с. 254); именно этой версии следуют (без комментариев) сага и «Песнь» (см. с. 258–259).
В своих заметках отец не рассматривал развитие сюжета о Сигурде и Брюнхильд в скандинавской традиции — в его противоречивых и взаимоисключающих вариантах, как видно по «Саге о Вёльсунгах». Но о том, какого мнения отец придерживался по ключевому вопросу, можно судить по случайному замечанию в другом тексте: отец считал, что «напиток забвения», поданный Сигурду, «придуман автором утраченной «Sigurðarkviða en meiri» [см. с. 254], чтобы разрешить трудности, связанные с предшествующей помолвкой Сигурда и Брюнхильд».
В заключение отец писал: «Таким образом, нам остается лишь выразить удивление, что автор саги, который решительно и не колеблясь делает выбор в пользу одной из противоречивых версий убийства Сигурда, не в состоянии остановиться на единообразной трактовке Брюнхильд. Поскольку принятие единой версии убийства наверняка подсказано художественными предпочтениями, будем справедливы к автору саги и предположим, что неясность и неопределенность положения Брюнхильд — это не показатель неумения. Автору требовалась целая совокупность мотивов и эмоций для главной трагедии — и во имя этого он был готов примириться с путаницей в предшествующих отношениях Брюнхильд и Сигурда. Иного выхода у него и не было: ведь каждая из теорий дополняла и обогащала ее мотивацию.
В саге ярость и горе Брюнхильд отчасти подсказаны гордостью: она вышла замуж не за величайшего из героев (именно поэтому она ненавидит Гудрун); и, кроме того, к замужеству ее вынудили обманом (и за это она ненавидит Гуннара и Сигурда). Ее клятва нарушена — она ненавидит сама себя. На самом деле она любит одного Сигурда: ее заветное желание не сбылось, она готова скорее убить того, кого любит, нежели разделить его с соперницей. Ее обручение с Сигурдом расторгнуто по вине обоих: вмешательством судьбы и магии. Из-за этого она негодует на Сигурда (и на себя) — и в любом случае не намерена долее жить в браке с Гуннаром. А за всем этим маячит Один, и его приговор, и бессмысленность ее обетов — ибо Один постановил ей выйти замуж. И сюда же неразрывно вплетена тема про́клятого золота.
Воистину запутанный клубок! И хотя создавался он главным образом как следствие случайности, сохранен он был, вероятно, в силу вкусовых предпочтений. Отчего бы это и не признать? Даже если мы не слишком погрешим против истины, сказав, что художник более талантливый взял бы все, что необходимо, от двух разных героинь-Брюнхильд и при этом не породил бы столько невразумительной и противоречивой невнятицы».
Ранние наброски «Новой Песни о Вёльсунгах»
Ранние черновики «Upphaf», то есть «Начала начал», не так просто проинтерпретировать. Существуют два варианта, явственно следующие один за другим; их я для вящего удобства буду называть текст A и текст B. Первый из них, текст A, под заголовком «Upphaf», содержит приблизительно столько же строф, как и конечный вариант, но не везде в той же последовательности; и формулировки варьируются на протяжении всего текста, пусть в большинстве случаев и незначительно. Первая строфа входит в число тех, что подверглись наибольшей переработке прежде, чем обрели окончательную форму:
Разверзлись до времени
Века бессчетные:
Ни моря, ни мели —
Молчала пропасть.
Ни Земля не сваяна,
Ни своды Неба:
Раскрылась бездна,
Не росли травы.
Строфа 4 («Радость царила…») отсутствовала вовсе. Строфа 13 (в тексте A строфа 12) звучала так:
Волк — на Одина
С окончаньем мира (> ожидает бессонно)
Фрейру Прекрасному —
Пламя Сурта;
Погибель Тора
Придет от Дракона:
Иссякнет все сущее,
И сгинет Земля.
Хотя в рукописи никакой отметки на этот счет нет, здесь со всей отчетливостью заканчиваются речи вёльвы; строфы 14–15, в которых вёльва рассуждает о роли Сигурда в Рагнарёке, здесь отсутствуют. Далее в тексте A следуют строфы 16–20 окончательной версии текста, заключительная часть «Начала начал», в которой боги готовятся к Последней Битве согласно пророчеству, и последние ее строки: «героя ждали, / избранника Мира». В A на данной стадии значение этих слов не разъясняется. Однако в этой версии строфы 14–15 окончательного варианта, отсутствующего здесь в предсказании вёльвы, служат заключением «Начала начал». Первая строфа звучит так:
В день Судилища
Придет бессмертный —
Что вовек не умрет,
Вкусивши от смерти, —
Герой-змееборец
Из рода Одина,
Страж ограды,
Избранник Мира.
Заключительная строфа в тексте A практически совпадает со строфой 15 в ее окончательном варианте. Тем самым пророчество о Сигурде присутствует в A, но не в речах самой вёльвы.
Второй текст B озаглавлен не «Upphaf», а «Старшая Эдда» (причины этого я разъясню чуть ниже). Он куда ближе к окончательному варианту в том, что касается мелких деталей в формулировках; строго говоря, отличия встречаются не так уж и часто. То, что этот текст является переработкой текста A, явствует из карандашных пометок, внесенных в последний: в тексте B они уже включены в записанный текст как таковой. Но он гораздо короче, чем A. Начальная строфа отсутствует (песнь начинается с: «Вот великие боги / взялись за труды»), — но строфа 1 в окончательном ее варианте («Издревле, допрежде / порожним был мир…») вписана карандашом на полях. Строфа 4 («Радость царила…») тоже отсутствует, как в A; но, что любопытно, недостает и всего прорицания вёльвы (строфы 10–15). Таким образом, текст B содержит в себе лишь 12 строф. Последний стих начинается с: «Гости — бессчетны…»; и последние строки стиха звучат не: «героя ждали, / избранника Мира», как в A и в окончательном варианте, а: «послушно ждали / последней битвы». Тем самым отсутствует мотив Сигурда как спасителя в день Рагнарёка (по замыслу Одина).
Этой сокращенной версией «Начала начал» открывается доклад, прочитанный (или, что более вероятно, предназначенный к прочтению) перед неким обществом в Оксфорде. Непосредственно следом за стихотворным текстом говорится следующее:
Думается мне, это все, что я могу сказать (от себя) касательно «Старшей Эдды». Вот вам древняя метрика и строфика, использованные в основном ее корпусе, — с их помощью некогда создавалась и наша собственная поэзия — да может создаваться и сегодня, если только потрудиться овладеть этим ремеслом (кстати говоря, непростым); вот то, что служило фоном для воображения эддических поэтов; и хотя это не перевод эддической песни, текст очень к тому близок, и все его составляющие можно отыскать в этой книге, по большей части в самой первой песни из всех, непосредственно посвященной именно этой теме.
Думается мне, это все, что я могу сказать (от себя) касательно «Старшей Эдды». Вот вам древняя метрика и строфика, использованные в основном ее корпусе, — с их помощью некогда создавалась и наша собственная поэзия — да может создаваться и сегодня, если только потрудиться овладеть этим ремеслом (кстати говоря, непростым); вот то, что служило фоном для воображения эддических поэтов; и хотя это не перевод эддической песни, текст очень к тому близок, и все его составляющие можно отыскать в этой книге, по большей части в самой первой песни из всех, непосредственно посвященной именно этой теме.
От доклада сохранились лишь первые абзацы: либо потому, что они набросаны на той же самой странице, что и последняя строфа песни, а остальное было выброшено; либо потому, что дальше доклад так и не продвинулся, по крайней мере в этой форме.
Дата не проставлена. Более того, невозможно утверждать наверняка, зачем отец так сократил песнь; но вполне правдоподобное объяснение напрашивается само собою. В более ранний текст A включена весьма странная и примечательная концепция «особого предназначения Сигурда», «домысел современного поэта», — по его же собственным словам (см. Комментарии, с. 197–200). А теперь отцу в голову пришла идея предварить свой доклад зачитыванием краткого образчика своей собственной «скандинавской» поэзии. Но для того, чтобы воспользоваться для этой цели «Началом начал», необходимо было исключить все строфы, имеющие отношение к образу «избранника Мира» и к «особому предназначению Сигурда», — ведь благодаря им миф обретал новый смысл.
Сочиняя это небольшое произведение, воспринимал ли его отец как прелюдию к пространной песни, посвященной легенде о Сигурде? Трудно сказать (название «Начало начал» совсем не обязательно подразумевает именно это; возможно, речь идет о содержании песни — как сам я склонен думать).
Прочие сохранившиеся черновики, упомянутые на с. 51, часть I «Новой Песни о Вёльсунгах», «Золото Андвари» и первые девять строф части II, «Сигню», соотносятся с окончательным вариантом так же, как текст A «Начала начал»: в них обнаруживаются постоянные расхождения на уровне лексики и отдельных оборотов.
GUÐRÚNARKVIÐA EN NÝJA
eða
DRÁP NIFLUNGA
GUÐRÚNARKVIÐA EN NÝJA
(Новая Песнь о Гудрун)
1
Померкло пламя,
Потухли угли,
Пылью остылой
Пепел развеялся.
Солнце село —
Не стало Сигурда.
Брюнхильд сгорела,
Что буйный пожар.
2
Былое блаженство
И боль — иссякли,
Но горе Гудрун
Гнело все сильнее.
Не рассталась с жизнью,
Хоть жить — постыло;
Бродила, безумная,
В бору и пуще.
3
Армии Атли
Алчут сечи:
На востоке воспряла
Великая сила.
Губил он готов,
Грабил их золото;
Сонмы всадников
Спешили на запад.
4
Сын Будли
О сече помнит,
Что брату Будли
Была погибелью.
До злата алчный,
Злосердный конунг
Слыхал о сокровище,
Сокрытом на пустоши.
5
О сокровище Фафнира
Слухи множились,
Что в земле Нифлунгов
Нифлунги прячут;
О златой прелести
Знатной Гудрун,
О скорой смерти
Старого Гьюки.
6
Из могучего Мирквуда —
Мрачные вести:
«Армии Атли
Алчут сражений.
Вражда воспряла,
Восстали недруги:
Под дробным топотом
Дрогнул Гунланд!»
7
Говорит Гуннар,
Грозный воитель:
Гуннар:
Гуннар:
«Суровой ждать сечи,
Свирепой распри!
Смирим ли алчность
Сребром да златом,
Сребром да златом
Или сталью острой?»
8
Вождь величавый,
Вымолвил Хёгни:
Хёгни:
Хёгни:
«О силе Сигурда
Скорбим мы ныне!
Из войн Вёльсунг
Выходил с победой.
Днесь лишь в сечи сможем
Спасти наши земли».
9
Сказала Гримхильд,
Седая ведунья:
Гримхильд:
Гримхильд:
«Прекрасна Гудрун —
Прелесть златая;
Союзом свойства
Свяжем мы недруга,
Владычица Гунланда
Нас вызволит в бедствии!»
10
Гудрун гости
В горе застали.
В терему лесном
Ткала одиноко,
По тканям тонким —
Тени да образы:
Плетенья печали
И подвиги древности.
11
Одина древнего
В одеждах синих,
Легконогого Локи,
Чьи локоны — пламя,
Водопадов Андвари
Волну серебристую
И злато Андвари
Заботливо выткала.
12
Прочно построены
Палаты Вёльсунгов,
Древа древнего
Долги ветви.
Гримнира дар
Грозно сверкает,
Стойкий Сигмунд
Стоит, не дрогнув.
13
Своды Сиггейра
Сияют жарко —
Огнем объяты,
Одеты пламенем.
Сигню стояла там,
Сигмунду рада:
Огнем опоясана,
Объята пожаром.
14
На стругах Сигмунда
Серебро — щиты,
Волны вскипали,
Ветер — рвал их,
Скользил неспешно
Синфьотли одр
По вольным водам,
Ведомый Одином.
15
Трудился Регин
У красных угольев:
Откован Грам был
В огненных искрах.
Дремал над добычей
Дракон шлемоносный,
Под черным чревом —
Чистое злато.
16
Отбрасывал тень
Одинокий всадник:
В броне золотой,
С блистающим Грамом.
Солнечный Сигурд,
Семя Вёльсунгов,
В ворота Гьюки
На Грани въехал.
17
Виру видную
Вез Гуннар,
Склонился смиренно
Спесивый Хёгни.
Гудрун приветили
Гуннар и Хёгни;
Отвернулась Гудрун —
Ожгла ее ненависть.
18
Вошла Гримхильд,
Вероломная сердцем:
Гримхильд:
Гримхильд:
«Дочь дорогая,
Досадовать полно!
Сгорела Брюнхильд,
Боль — иссякла;
Дорожи жизнью —
Желанна краса твоя».
19
Гудрун горестно
Глаза вскинула —
Темны тоскою,
Туманны от скорби.
Темная мудрость,
Твердая воля —
В глазах Гримхильд.
Глядит на дочь она.
20
Гримхильд:
Гримхильд:
«Армии Атли
Алчут сечи:
Велик владыка
Восточных народов.
В пышных палатах
Пировать королеве —
Вознесется владычица
Над всеми женами!»
21
Гудрун:
Гудрун:
«Серебром да золотом
Сияли дни мои,
До приезда Сигурда —
Серебром да златом.
Деве средь дев,
Дивно жилось мне;
Лишь сны смущали —
Лишь сны да мороки,
22
Олень мне снился,
Сиявший золотом;
Стрела сверкнула —
Сразила насмерть.
Волка ты вручила мне
Врачевать горе;
Братней кровью
Сбрызнул меня он.
23
Не питаю приязни к ним,
Не поверю вовеки,
Но братней крови
Не брать бы на душу!
От муки немалой
Муж излечит ли
Горемычную Гудрун
В Гунланде чуждом?»
24
Гримхильд:
Гримхильд:
«Не брани братьев!
Брюнхильд — причина
Тоски твоей тяжкой.
Томит их беда твоя.
Сны, случается,
Судьбу предрекают;
Судьбу да стерпим,
Пусть сны — зловещи.
25
Гунны — богаты,
Гунланд — обширен,
Сильнее Атли
На свете нет конунга.
Злато — благо,
Хоть болит сердце;
Королевино ложе
Лучше вдовьего!»
26
Гудрун:
Гудрун:
«Пугаешь почто
Пылающим взором,
Участь ужасную
Умышляешь приблизить?
Свела меня с Сигурдом —
К скорби то вышло.
Оставь же в покое,
Оставь свою дочерь!»
27
Гримхильд:
Гримхильд:
«Нет покоя — живым,
Нет повода плакать
Тем, кто стойко и смело
Судьбе противится!
Покоя не дам тебе!
Повеленью внемли —
Иль жалеть всю жизнь тебе,
Что жила на свете!»
28
Под пылающим взором
Поникла Гудрун:
Глубок и грозен,
Горел он мрачно.
Не спросив согласия,
Сведуща в мудрости,
Вышла Гримхильд,
Гудрун — осталась.
29
Прелесть Гудрун
Пленила Атли,
О сокрытом под спудом
Сокровище грезил он,
О змиевом злате,
Завещанном Сигурдом,
О супруге Сигурда,
Светлейшей из женщин.
30
Брачную чашу
Блаженно выпил
За бледную Гудрун
В блестящих одеждах.
Обещался обетами
Обоим братьям;
Союзом свойства
Скрепил замиренье.
31
Темны и тяжки
Твердыни своды,
Грозны и гулки
Гуннов палаты.
При Атли — конунги,
Конники храбрые,
В броне битвенной —
Бессчетные воины.
32
Воссела Гудрун
Владычицей Гунланда,
Хладно ложе
Королевы гуннов.
Ликом прелестна,
Любима мужем,
Снега белее,
О смехе — забыла.
33
Но жарче жгла его
Жажда злата:
О сокрытом под спудом
Сокровище грезил он.
Добро драконье
Не дали Атли:
В земле Нифлунгов
Нифлунги — спрягали.
34
Долго он думал,
Поддавшись алчности:
Пробудилась пагуба
И память о войнах.
Глухими ночами
Глядел на жену он,
Ночами бессонными
Бредил золотом.
35
Обещавшись обетом,
Обдумывал козни —
Но сокрыл в сердце
Свирепый умысел.
Сном забывшись,
Слова бормотал он.
Разгадала их Гудрун,
Горе предчувствуя.
36
На пир праздничный
Приглашает Атли:
В палаты пышные
Позвал гостей он:
Соседей и сродников
Скликал в хоромы —
К даренью перстней,
К питью и смеху.
37
Винги как ветер
На верном коне
Посланцем Гунланда
Поспешал на запад.
К гордому Гьюкингу,
К Гуннару прибыл он,
К прирейнским палатам
Просторным и светлым,
38
Пили в палатах;
На посланца косились:
Гуннский голос
Грянул в чертоге.
Речь роковая
Раздалась под сводом,
Приветил Гуннара
Гость шлемоносный.
39
Винги:
Винги:
«С порученьем поспешным
Послал меня Атли:
Через чащу черную
Мчал верхом я.
Привет его — Гуннару,
Гуннару с Хёгни.
Вести внемлите:
Веселья с лихвой вам!
40
Пир праздничный
Пышно устроен:
Соседей и сродников
Скликают в хоромы.
Подарят перстни,
Пестрые ткани,
В серебре — седла,
Сияющий пурпур.
41
Щитов и шлемов —
Щедро на выбор,
И копий крепких,
И кованых лезвий.
Даров вам даст он:
Дорогие металлы,
Клинки золоченые
И земли богатые».
42
Главу склонив, Гуннар
Говорит брату:
Гуннар:
Гуннар:
«Что скажет Хёгни?
Слыхал ли зов он?
Не горы ли злата
На Гнитахейди —
Наследие Нифлунгов?
Нужна ль подачка нам?
43
Есть ли меч на востоке
Моему под стать?
Или гуннские шлемы
Грознее наших?
Иль вассалы мы Атли,
Чтобы взять землю
От гордого гунна?
Говори, Хёгни!»
44
Хёгни:
Хёгни:
«О Гудрун гадаю —
Горько на сердце.
Перстень прислала мне,
Перстень — и только.
Волчий волос
Вьется по ободу,
Выжидают волки
У вехи последней».
45
Гуннар:
Гуннар:
«Руны мне шлет она —
Руны целящие:
Послание писано
На плашке из дерева.
Поспешить призывает
На пир отрадный,
Забыть заботы
И зло былое».
46
Дары дал Гуннар —
Дорогую награду;
Вином велел
Величать гостя.
Пили в палатах
До поздней ночи,
С судьбой не считались;
Стоял там гомон.
47
Вошла Гримхильд,
Ведунья седая,
Разгадала руны —
Резные знаки.
Омрачилось чело ее,
Чуя недоброе;
Говорит Гуннару
Грозное слово.
48
Гримхильд:
Гримхильд:
«Рунам не верю
Резаным хитро —
Вязь витая
Выцвела пятнами.
Ниже под ними
Есть надпись иная.
Коль прочла подлинно —
Предвестье зла они».
49
Гуннар хмельной
Гостю ответствовал:
Гуннар:
Гуннар:
«Вкусом не вышло
Вино у гуннов!
Хлопотно ехать
Хлебать ваше пиво!
Подло питье —
Не поскачет к вам Гуннар!»
50
Взвеселился Винги:
Винги:
Винги:
«Владыке скажу ли,
Что в стенах Гьюки
Не стало конунгов?
Рун разгадчица
Правит мужами,
О сути слов его
Судит — женщина?
51
В путь пора мне,
Потому не сокрою:
Много лет Атли,
Но молод — Эрп.
Сыну сестры вашей —
Семь годов лишь:
Потребно помочь ему
Править вотчиной.
52
Поддержку и помощь
Провидел он в Гуннаре,
Сыну сестры
Сулил в нем заступника.
Великой вотчиной
Владеть судил вам,
Но страх в вашем сердце,
Смущают вас тени».
53
Ответствовал Хёгни,
Храбр и надменен:
Хёгни:
Хёгни:
«Хула на хозяев
Хмелем подсказана!
Не стар и не сед
Славный наш конунг,
Королевы рейнские —
Кладезь мудрости.
54
По слухам, не стар еще
Свирепый Атли,
Чтоб водить войско,
Чтоб взалкать богатства.
Далек еще день тот, —
Думаю мрачно, —
Как Эрп или Эйтиль
Атли наследуют!»
55
Отвечал Гуннар
С громким смехом —
Выпил он вдосталь
Вина хмельного:
Гуннар:
Гуннар:
«Пусть наследие Нифлунгов
Отнимут волки,
В палатах пустых
Приютятся медведи!
56
Ветру — веять,
Где вино мы пили,
Но в гости к Гудрун
Гуннар поедет!
Вослед тебе, Винги,
Вскоре помчим мы!
Рев рогов наших
Растревожит Гунланд!»
57
(С сокрушенным сердцем
Сказал тут Хёгни:)
Хёгни:
Хёгни:
«С Гуннаром еду —
На горе обоим.
Сколько раз слыхали мы
Советы Гримхильд;
Всегда внимали им —
Вели не к добру они.
Днесь правду рекла —
Презрели наказ мы».
58
Воззвал Винги —
Вероломец речистый,
Предатель подлый,
Презревший клятвы:
Винги:
Винги:
«Пусть ввысь меня вздернут,
Пусть возьмет Хель меня,
Пусть враны рвут меня,
Коли руны солгали!»
59
От земли Нифлунгов
Нифлунги едут:
Скоро скачут
Со свитой малой.
Седая старуха —
Стояла Гримхильд;
Глаза гасли,
Гибель предвидя.
60
Слово — сказано,
Сердца — укрепились;
Судьбе следуя,
На смерть поехали.
Вспять вернуться
Вотще к ним взывали
Ведун и воин:
Веселясь, умчались.
61
Кони шли вскачь,
Высекая пламя,
Гудели горы,
Гати вторили,
В пасмурной пуще
Пугались олени,
Над лугом и логом
Летел конский топот.
62
Поток пенный
Переплыли отважно;
Гнулись весла,
Грозя сломаться.
Брызги по борту,
Блестя, искрились;
У брега без привязи
Бросили лодки.
63
Рога ревели
В роще и пуще,
Гудел Гунланд
От грохота конников.
Броня златая,
Блестя, искрилась;
Кони скакали
Карьером бешеным.
64
С вышней вершины
Видны чертоги.
Стены и своды,
Строенья дивные,
В оправе леса,
В ограде копейщиков;
Коней не счесть там
И кованых шлемов.
65
Дрогнули древки,
Во дворе зашумели,
Стуку щитов
Сталь отзывалась.
Засовы задвинуты,
Заперты двери.
Стукнул в створки
С силою Хёгни.
66
(Вышел Винги —
Вероломец речистый:)
Винги:
Винги:
«Стучать не стоит —
В стенах ждут вас!
Петли пеньковые
Приветят Нифлунгов!
Серый волк,
Свирепый орел
И враны рады
Рвать ваше мясо!»
67
Хёгни:
Хёгни:
«Пусть вестники — святы,
Но враль бесчестный
Повиснет первым —
Прими тебя Хель!»
На суку дубовом,
Связав руки,
Высоко его вздернули
На виду у гуннов.
68
Взъярились гунны,
Вспыхнула ненависть;
Ринулись рьяно
Рати в сраженье.
В бою бились
Будлунги, Нифлунги;
Лучились лезвия,
Лопались шлемы.
69
Натиск недругов
Назад отбросили,
Гнали вспять гуннов
Под гвалт и крики.
В проем ворот
Прыгнул Хёгни,
Рубил в две руки,
Расшвыривал воинов.
70
Героев горстка
Грозою яростной,
Потоком пламени
Прорвалась под своды.
Волки — вслед им,
Врата обагрились.
Стенали стены,
Стонами полнились.
71
Круты ступени
Каменной лестницы
К сумрачным сводам
Под сень порталов.
Там выждав, воскликнул
Воинственный Хёгни:
Хёгни:
Хёгни:
«Вперед, о витязи!
Всласть попируем!»
72
Вышел Атли
Во власти гнева:
Атли:
Атли:
«Входите, вассалы!
С веселым почином вас!
Смерть — снедь здесь,
Судьба — завершенье.
Путы здесь — перстни:
Платите выкуп!
73
Злато змиево,
Завещание Гудрун,
Сокровище Сигурда
Мне в собственность дайте!»
Храбрый Хёгни
Хохочет дерзко,
Гуннар гневливый
Грозно молвит:
74
Гуннар:
Гуннар:
«Не видать вовек тебе
Выкупа Гуннара!
Жизнь в жертву
Не жаль отдать мне.
Страшна — стоимость
В сделке кровавой:
Бойцов бесстрашных
Бессчетные жизни!»
75
Атли:
Атли:
«Неразумны Нифлунги —
Ненависть позабыли:
Кровью друга
Их руки омыты.
За горе Гудрун
Гудрунин муж
Мрачную месть
Мыслит содеять!»
76
Гуннар:
Гуннар:
«Нет воли в том Гудрун!
Виры златой она
Не ждет и не жаждет:
Жаден лишь Атли!»
Хёгни:
Хёгни:
«Время вышло
Вершить искупленье!
Будет болтать —
Битва в разгаре!»
77
Рокот рогов
Раздался под сводами —
Грядут гости,
Грозен их натиск!
Пятнали плиты
Потоки крови,
Звенели злобно
Змеистые стрелы.
78
Стукнули створки,
Стены дрогнули.
Гуннские ратники
Ринулись в битву.
В бранной сече
Броня трещала —
Как по ста наковальням
Стучали молоты.
79
Горевала Гудрун
В гулких палатах,
От думы к думе
Душа металась.
Под гам и грохот
Горько рыдала:
В битве бургунды
Были отброшены.
80
Гудрун:
Гудрун:
«Не питаю приязни к ним —
Простить не в силах!
Волка вручили мне
Врачевать горе.
Се! гложет их волк —
Горько мне ныне!
К слезам и скорби
На свет родилась я!»
81
Заломив руки,
В зале парадном
К вассалам верным
Воззвала Гудрун:
Гудрун:
Гудрун:
«Кто в черных чертогах
Чтит королеву —
Да удержит длань свою
От дьявольской сечи!
82
Кто ложью не льстится,
Кто любовь почитает,
Кто помнит пагубу,
Правителей гуннских —
К бою! Бейтесь
Бок о бок с героями,
Что преданы подло
Племенем тролльим!»
83
Сидел там Атли,
Свиреп и гневен,
Но рос ропот,
Распалялись люди.
Гунланда готы
Горести вспомнили:
Войны в Мирквуде
И войны былые.
84
Палаты покинули,
Поднялся гомон.
Недавние недруги
Ныне что братья:
«Готы и Нифлунги
Гуннов изрубят
Богам во славу —
Пусть берет их Хель!»
85
Героев горстка
Грозно ответила
(К стене — спинами
Стояли воины):
Нифлунги:
Нифлунги:
«Добро же, други!
Драка в разгаре!
Пропоем песни
О праотцах древних!
86
О гордости готов
Гуннар запел там;
О Йормунреке,
Яростном конунге,
Об Ангантюре
И армиях давних,
О Дюльгье, Дунхейде
И Данпарских стенах.
87
Храбро ринулся
Хёгни в схватку,
Сын его Сневар
Сражался рядом.
Угодил Хёгни
Под удар недруга,
Щит расшибся
В щепы мелкие.
88
Сразили Сневара
В сече кровавой:
Смерть он принял,
Смеясь мрачно.
Не рыдал Хёгни —
Из рук его щит
Принял, склонившись,
Прянул вперед он.
89
Спешат по ступеням
Сквозь струи алые,
В створки темные
Стучат громко.
Путь прорубили,
В палаты Атли
С ревом ринулись;
Руки — кровавы.
90
Гудрун приветили
Гуннар и Хёгни:
Гуннар и Хёгни:
Гуннар и Хёгни:
«Пир пышный
Пришелся по нраву!
Судьбы суровые
Сподвигнут ли вновь нас
Выдавши замуж —
Вдовой тебя сделать?»
91
Гудрун:
Гудрун:
«Коль за муки мстите вы,
Милость явите!
Сдержите руку —
Рока не близьте!»
Гуннар и Хёгни:
Гуннар и Хёгни:
«По сестрину слову
Пусть спасает шкуру!
Ему платье пристало —
Не панцирь воинский!»
92
Усмехаясь угрюмо,
Ушел прочь Атли.
С Гудрун Хёгни
Горько простился.
Хёгни:
Хёгни:
«Виру я выплатил —
Внял мольбе твоей!
Себе на погибель
Пощадили мы недруга».
93
Верных вестников
Высылает Атли;
Воспряли воинства,
Внемлет Гунланд.
На снедь стервятникам
За стены швырнули
Готы и Нифлунги
Гуннские трупы.
94
Солнце село,
Сгустились тени
В гулком чертоге —
Гордости Атли.
В нужде отчаянной
Нифлунги храбрые
Дожидались исхода,
Двери замкнувши.
95
Ночь накрыла мир
И недвижный град;
Стенали совы
В свете мертвенном.
Глаз не смыкая,
Гуннар и Хёгни
Бессонными стражами
Сидели молча.
96
Крикнул вдруг Хёгни:
Хёгни:
Хёгни:
«То не крыши горят ли?
Не заря ль занимается,
Загоревшись до срока?
Не драконы ли гуннские,
В гуле и пламени
Виясь, подлетают?
Вставайте, герои!»
97
Отвечал Гуннар:
Гуннар:
Гуннар:
«Охраняйте двери!
То не змей, не заря
Зловеще пылают;
Островерхие крыши
Окутаны мраком,
Под луной бледной
Ложатся тени.
98
Поступь слышится,
Пышут факелы,
Броня бряцает,
Блещут кольчуги,
Воют волки,
Вороны каркают,
Сталь сверкает,
Сияют щиты».
99
Гуннар и Хёгни:
Гуннар и Хёгни:
«Вставайте, воспряньте!
Война в разгаре!
За мечи возьмитесь,
Вздевайте шлемы!
Вставайте, о воины,
Взысканы славой!
В Вальгаллу вольготную
Ведут дороги».
100
Под сводом сумрачным —
Стук и грохот:
Топоры трещали,
Тупились мечи.
В кузне битвы
Кипела работа:
Крушили в крошево
Копья и шлемы.
101
Громят гуннов,
Гонят наружу,
Давят медведи,
Держатся вепри.
Половицы и плиты —
В потёках алых.
День забрезжил,
Дверь — устояла.
102
Держалась пять дней
Доблестных горстка;
Дрогнули двери,
Древесина треснула.
Заградили пролом
Завалом из трупов —
Гуннов и Нифлунгов
Гибло немало там.
103
Томим мукою,
Молвил Атли:
Атли:
Атли:
«Погибли соратники,
Противники — живы,
Други и сродники
Изрублены в сече.
Обделен златом,
Во зло — жена мне;
В седой старости
Обесславлен навеки.
104
Скорбь и стоны
В стране моей ныне!
В палатах праздничных —
Подлые змии!
Столпы статные
Стали багряны
В покоях пышных,
Построенных Будли».
105
Бейти промолвил,
Беду измыслив —
Лукав был сердцем
Советник конунга:
Бейти:
Бейти:
«Проклят пагубой
Прекрасный чертог твой!
Лишиться малого
Лучше, чем все отдать.
106
Пламя поборет
Подлых змиев,
Погребальным костром
Палаты им станут!»
Разор и разгром
Разъярили Атли,
Бесчестьем не брезгал
Бесславный конунг.
107
В ограде огненной —
Отважные Нифлунги;
Багряные блики
Броню пятнают.
Стены и скрепы —
Старое дерево —
Трещат и тлеют,
Трескаясь, рушатся.
108
В дыму душном
Дробятся угли,
Шипя, падают
В потёки крови.
В чаду черном
Чертоги тонут,
Пот льет потоком.
Проем — удержан.
109
Щиты воздевши
Над шлемами смятыми,
Головни топтали
В текучих струях,
В жажде жгучей
Жадно кровь пили,
Один за одним
Отбывали в Хель.
110
Бросились братья
Сквозь брешь — что вепри,
Черны, чудовищны,
Не чая спасенья.
Ни щитов, ни шлемов;
Беззащитны, изранены;
Сломались мечи.
Схватили их гунны.
111
Что пугливые псы
Подняли вой гунны:
Рвали их и разили
Руками кровавыми.
Хрустели шеи,
Хребты трещали.
Се! Правитель бургундов
Повержен и связан.
112
Последним в побоище
Полонили Хёгни:
Зубами грыз он
Заклятых недругов.
Судьба свершилась,
Серела пыль.
Нужда Нифлунгов
И ночь — приспели.
113
В темницу тесную,
Во тьму сырую
Ввергли Хёгни,
Выставив стражу.
В горнице Гудрун
Гуннар связанным
Брошен к ногам
Безумного Атли.
114
Атли:
Атли:
«Дожидался долго я
Дня желанного —
Мести Будлунга
Бургундскому конунгу.
Во прах и пыль
Повергнут к ногам моим
Гордец Гуннар!
Гудрун, взгляни-ка!
115
Сигурда вспомни,
Скажи мне ныне:
Сладко ль смотреть
На страшную месть?
В змеиной яме
Заждались гадюки:
Жалят жесточе
Железа острого».
116
На глазах у Гудрун
Гуннара пнул он.
Гудрун:
Гудрун:
«Подл ты, Атли!
Позор будь удел твой!
Эрпом и Эйтилем
Естество заклинаю
(Сынами сестры
Скорбных сих пленников) —
Подыми их из праха!
Пощади жизни!»
117
Атли:
Атли:
«Пусть златом змиевым
Заплатит выкуп —
Сокровищем светлым,
Что Сигурд взял с бою!
Злато, злато,
Забота снов моих!
Коль готов на то Гуннар —
Гибель не ждет его».
118
Гуннар:
Гуннар:
«Заплачу я золотом
Завидную цену:
Дам свою долю —
Добра половину.
Половина — у Хёгни.
Храбрец надменный
Не поступится правом
До последнего вздоха.
119
Пусть сердце Хёгни
Сожмет рука моя —
Из груди с кровью
Клинками исторгнуто;
И златом змиевым
Заплачу тебе я —
Все добро, что есть,
Достанется Атли».
120
Гудрун:
Гудрун:
«О жизни Хёгни,
О жалости к брату,
Молила не меньше я,
Ради малых чад наших!»
Атли:
Атли:
«Про троллий нрав его
Твердят недаром!
Завладею я златом,
Хоть заплачет Гудрун!»
121
Ушел Атли,
Умыслив недоброе;
Ведуны ж велели
Внять совету.
Страшась королевы,
К коварству прибегли:
Раба взяли,
Ввергли в узилище.
122
Раб Хьялли:
Раб Хьялли:
«Увы уверткам
Да войнам конунгов,
Коли смерть сулит мне
Смута злосчастная!
Рассвет рдяный,
Работа дневная,
Очаг вечерний —
Исчислены дни мои!»
123
Гунны:
Гунны:
«Свинопас Хьялли,
Сердце давай нам!»
Взвизгнул раб при виде
Вострого лезвия.
Обнажили грудь ему —
Горестно взвыл он,
Пищал пронзительно,
Почуяв железо.
124
Визгу внимая,
Вымолвил Хёгни:
Хёгни:
Хёгни:
«Нытье несносно,
Ножи — милее!
Коль надобно сердце вам,
Найдется получше:
Не дрожит — держите!
Все живее управитесь!»
125
Взрезали Хьялли,
Вынули сердце,
В златой посуде
Подали Гуннару:
Гунны:
Гунны:
«Смотри: вот сердце!
Скончался Хёгни!»
Рассмеялся раскатисто
Ратоборец Нифлунгов.
126
Гуннар:
Гуннар:
«Смотрю я на сердце
Слабого труса.
У смелого Хёгни
Сердце — не дрогнет.
Дрожит оно дробно:
Дрожало сильнее,
Под ребрами рабьими
Робости полное».
127
Рассмеялся раскатисто,
Расставаясь с жизнью,
Под вострым лезвием
Владыка Нифлунгов.
Взрезали Хёгни,
Вынули сердце,
В златой посуде
Подали Гуннару.
128
Гуннар:
Гуннар:
«Смотрю я на сердце
Смелого воина.
У славного Хёгни
Сердце — бестрепетно.
Не дрогнет днесь оно,
Не дрожало и прежде
Под ребрами ратника,
Рожденьем высокого.
129
Один лишь в живых
Остался из Нифлунгов:
Знаю я, где злато,
Завещано мне оно!
Ни в палатах, ни в поле,
Ни в подвалах сокрытых
Не сыщут сокровища
Ни соратник, ни недруг.
130
Кольца да кубки
Канули в Рейн,
Бледнеет блеск их
В бурливых водах.
Приняла пучина их,
Поглотила тьма:
Нет проку в них людям,
Как в прежние лета!
131
Проклят будь Атли,
Презренный конунг,
Злом запятнан,
Злата лишился,
Злата лишенный —
Златом истерзан;
Убийством замаран,
Убийцей ославлен!»
132
Безумным бликом
Блеснули, вспыхнув,
Очи Атли:
Обида жгла его.
Атли:
Атли:
«Пусть язвят его в яме
Ядовитые гады!
В ров роковой
Бросьте нагого!»
133
С горящим взором
Гудрун ждала там:
Стойкое сердце
Стыло злобою.
Гнев захлестнул
Гримхильдину дочерь:
Нещадная ненависть,
Неизбывная ярость.
134
Гуннар нагим
Гибели ждал там;
Сползались беззвучно
Скользкие змеи.
Ядовиты клыки,
Языки — раздвоены,
Безвекие очи
Блещут угольями.
135
Схватил он арфу,
Сестрой присланную;
Заиграл звучно:
Звенели струны.
Слова славы
Слышали люди:
Рвалась вверх песня
Над рвом змеиным.
136
Свившись в спирали
На склизком камне,
Замерли змеи,
Застыли недвижно;
Скованы сном,
Слегка колыхались:
О гордости Гуннара
Гуннар пел там.
137
Как весть в Вальгалле
Вольно разносится,
Так златых богов
Звал он поименно:
Об Одине пел он,
Об Одином избранных,
О мужах могучих
Мира былого.
138
Гадюка громадная,
Гнусно блестящая,
Из выемки в камне
Выползала неспешно.
Под струнный рокот
Слушали гунны
Слова страшные
О судьбе Гунланда.
139
Вековая гадюка
Со вздутым чревом
Жало в грудь ему
Жестоко вонзила.
Вскрикнул Гуннар
На вздохе последнем.
Смолкла арфа,
Сердце — не билось.
140
Крик тот короткий
Королева услышала,
Сидя в страхе
За стенами горницы.
Эрпа и Эйтиля
Эхом окликнула:
Темны их кудри
И темен взгляд их.
141
Костры сложили,
Статные, гордые,
Высоко вознесли
Воинов Гунланда.
Сложили костер
На серой равнине,
Нагими легли там
Нифлунгов витязи.
142
Полыхал пламень,
Пылали ветви,
Клубился дым
Под крики и гомон.
Пламя померкло,
Потухли угли,
Пылью остылой
Пепел развеялся.
143
Полны палаты:
Пили там гунны
На пиру погребальном —
За павших в битве.
Пожрало пламя
Побежденных недругов,
Ныне Атли — владыка
Востока и Запада.
144
Добро дарил он
Как дань за раны:
Виру великую
За воинов павших.
Хвалили владыку
На хмельной тризне,
Пили, пьянея,
В палатах шумных.
145
Вышла Гудрун,
Вынесла кубки:
Гудрун:
Гудрун:
«Славься, о конунг,
Счастья несу тебе!»
Взахлеб выпил,
Веселясь, Атли:
В убытке — злато,
Но убит — Гуннар.
146
Гудрун:
Гудрун:
«Славься, о конунг,
Слушай речь мою:
Молила за братьев я —
Мертвы они ныне.
Эрпа и Эйтиля
Ежели ищешь,
О сынах не спрашивай —
Смерть их настигла!
147
Сердца их съел ты
Со сладким медом,
Кровь их красная
Капала в чаши,
Черепа их — чаши
В чеканной оправе,
Кости их — псы
Клыками дробили».
148
Плач и пени
Поднялись в зале;
Люди в ужасе
Лица прятали.
Пал на плиты,
Побелев, Атли,
Замертво рухнул,
Словно зельем отравлен.
149
В пустой покой,
В постель отнесли его,
Ушли, уложив:
Ужасен сон был.
Выли волки,
Вопили жены,
Рычали псы
На рогатый месяц.
150
Вошла Гудрун,
Взор ее — жуток,
Темны — одежды,
Тверда — решимость.
Гудрун:
Гудрун:
«Проснись, презренный!
Проснись от дремы!»
В сердце нож ему
С силой воткнула.
151
Атли:
Атли:
«Дочерь Гримхильд,
Длань кровавая,
Псы порвут тебя,
Пошлют тебя в Хель!
Камнями побьют тебя,
На костре заживо
Пылать и гореть тебе,
Порождение ведьмино!»
152
С насмешкой Гудрун
Направилась к двери:
Гудрун:
Гудрун:
«Гибель грядет,
Гореть — тебе здесь!
Труп — на костре,
Трут заготовлен!
Се! сгинет со света,
Скончается Атли».
153
Развела огонь она,
Раздула искры:
Пылали палаты,
Псы — скулили.
Бревна и брусья
Брало пламя,
Расстались там с жизнью
Рабы и служанки.
154
Стлался дым
Над сонным городом,
Свет разливался
Над сушей и лесом.
Визжали волки,
Вопили жены,
Выли псы
Во владениях гуннов.
155
Так сгинул со света,
Скончался Атли;
Над губителем Нифлунгов
Ночь опустилась.
О Вёльсунгах, Нифлунгах,
О нарушенных клятвах,
О скорби и смелости
Слова — окончены.
156
До скончанья сроков
Слова не изгладятся,
Пока помнят потомки
О прошлой славе.
Горю Гудрун —
Не гаснуть в мире,
До скончанья сроков
Ее скорби да внемлют.
157
Мысли — мутились,
Мертвело сердце;
Душа иссохла,
Душила ненависть.
Не рассталась с жизнью,
Хоть жить — постыло;
Бродила, безумная,
В бору и пуще.
158
Через реки тусклые,
Через рощи и чащи,
Через скалы брела она
К бурливому морю.
В воду кинулась,
Волна не взяла ее —
Близ пучины пенной
Печалилась Гудрун.
159
Гудрун:
Гудрун:
«Серебром светлым
Сияли дни мои,
В преддверии Сигурда —
Серебром да златом.
Деве средь дев,
Дивно жилось мне;
Лишь сны смущали —
Сны неспокойные.
160
Пять печалей
Послали мне судьбы:
Сражен был Сигурд,
Скорбь — беспредельна.
Против воли выдали
Вдову за Атли:
Долго длилось
Души мученье.
161
Вырвали сердце
У славного Хёгни:
В моем сердце стыла
Скорбь нестерпимая.
Гуннара слышала
Глас из могилы,
Горем горьким
Тот голос стал мне.
162
Сынов сгубила я
В слепом безумии:
Жжет меня жало
Жестокой боли.
Не сидят по скамьям
Ни сыны, ни дочери;
Мир опустел,
Море — студено.
163
Сражен был Сигурд:
Скорбь — безмерна,
Неизбывна ненависть —
Недуг моей жизни.
Сигурд, Сигурд,
Серого Грани
Седлай и взнуздывай,
Сыщи меня ты!
164
Помнишь посулы
Постели брачной?
Взойдя на ложе,
В любви клялись мы:
Белый свет я брошу,
Но буду с тобою;
Покинув Хель,
Примчишься ко мне ты!»
165
В волны кинулась,
В воды канула —
В пучине пенной
Печаль утопила.
Но горе Гудрун
Не гаснет в мире,
До скончанья сроков
Ее скорби да внемлют.
166
Так слава иссякла,
Сгинуло злато;
Ночь поглотила
Песни и гомон.
Духом воспряньте,
Девы и витязи,
Се — песнь печали
Прошлого времени.
КОММЕНТАРИИ
К «GUÐRÚNARKVIÐA EN NÝJA»
В комментариях «Guðrúnarkviða en Nýja» именуется «Песнью о Гудрун», или, там, где невозможна путаница, просто «Песнью», a «Völsungakviða en Nýja» — «Песнью о Вёльсунгах». Поскольку на части песнь не поделена, ссылки даются на номера строф.
Подзаголовок «Dráp Niflunga» означает «Убийство Нифлунгов»: об этом названии см. «Песнь о Вёльсунгах», VII.8 и комментарий к ней.
С древними первоисточниками «Песнь о Гудрун» соотносится примерно также, как «Песнь о Вёльсунгах», однако в данном случае источники в значительной степени сохранились в песнях «Эдды», а «Сага о Вёльсунгах» не играет роли столь важной. По своему содержанию «Песнь о Гудрун» фактически представляет собою сложное переплетение эддических «Песни об Атли» и «Речей Атли» в сочетании с несколькими совершенно самостоятельными сюжетными линиями.
Мой отец посвятил «Песни об Атли» немало времени и сил и подготовил очень подробный комментарий (как основу для лекций и семинаров) к данному исключительно трудному тексту. Этой песнью отец искренне восхищался. Несмотря на ее состояние, «перед нами (писал он) — великая поэзия, способная взволновать нас и сегодня именно в силу своих поэтических достоинств. Ее стиль восхваляют единодушно и заслуженно: стремительный, сжатый, энергичный и, в своих ограниченных пределах, на диво образный. Автор песни знал, как воссоздать мрачную, зловещую атмосферу, подсказанную самой темой. Она живет в памяти как одна из составляющих «Эдды», исполненная той демонической энергии и силы, что обнаруживаются в древнескандинавском стихе».
Но текст как таковой, в составе Королевского кодекса, с его явно искаженными, поврежденными или неразборчивыми строками и строфами, его несообразными добавлениями и странными перепадами размера, за многие годы, как и следовало ожидать, успел породить огромное количество противоречивых критических работ. Однако здесь я в подробности вдаваться не стану; скажу лишь, что отец в порядке гипотезы объяснял состояние «Песни об Атли» переработкой песни более ранней: переработкой, которая сама подверглась «усовершенствованиям», дополнениям, повреждениям и хаотическим перестановкам.
Следом за «Песней об Атли» в Королевском кодексе идут «Речи Атли», самая длинная из всех героических песней «Эдды». В самом ли деле их автор был знаком с «Песней об Атли» (отец считал это невозможным) или нет, но «Речи Атли» — текст несомненно более поздний, и если в нем пересказывается та же самая история и сохранены старые имена, он тем не менее претерпел высокохудожественную переработку: можно сказать, что сюжет изъяли из Героического Века и поместили в совершенно иную эпоху. По этому поводу отец писал: «“Песнь об Атли”, по всей видимости, сохранила исходную (непроработанную и неизмененную) версию событий. В ней еще живо впечатление от великого королевства Атли и широкого разброса конфликтов древней героической эпохи; эти дворы — дворы могущественных королей; в “Речах Атли” они умалились до фермерских дворов. География, пусть и нечеткая, тоже соответствует общей тенденции: Нифлунги едут к Атли через топь, лес и равнину (а в “Речах Атли” они, по всей видимости, только переплывают через фьорд). Можно также отметить особую связь древней традиционной характеристики Гуннара как vin Borgunda [владыка бургундов], а также топонима Myrkviðr («Мирквуд»), с древними историями о гуннах» (см. комментарии к «Песни о Вёльсунгах» VII.14 и 15). Но в «Речах Атли», в то время как старый «сюжет» сохранился, ощущение архаичного, далекого мира, передаваемое через множество поколений, полностью исчезло. А вместе с ним пропали бесследно и сокровище Нифлунгов, и жадность Атли.
3–4, 6.
Эти строфы вторят стихам, что пел Гуннар, впервые изображенный в чертоге Гьюки; в них дословно повторены несколько оборотов (см. «Песнь о Вёльсунгах», VII.14–15 и комментарии). Гуннар вспоминает прежние войны готов и гуннов (14) и битвы, в которых «с бойцами Будли бургунды столкнулись» и убили брата Будли (15).
Составитель Королевского кодекса написал прозаический фрагмент под названием «Dráp Niflunga» — «Убийство Нифлунгов», со всей очевидностью задуманный как предисловие к песни, далее приведенной в рукописи, а это — «Gudrúnarkviða en forna» — «Древняя Песнь о Гудрун»[26]. Начинается фрагмент так:
Гуннар и Хёгни взяли все золото, наследье Фафнира. Между Гьюкингами и Атли была тогда вражда. Он обвинял Гьюкингов в смерти Брюнхильд. Помирились на том, что они должны были отдать ему в жены Гудрун. Ей дали напиток забвения, прежде чем она согласилась выйти замуж за Атли[27].
Гуннар и Хёгни взяли все золото, наследье Фафнира. Между Гьюкингами и Атли была тогда вражда. Он обвинял Гьюкингов в смерти Брюнхильд. Помирились на том, что они должны были отдать ему в жены Гудрун. Ей дали напиток забвения, прежде чем она согласилась выйти замуж за Атли[27].
Здесь, как и в самой «Древней Песни», Брюнхильд приходится дочерью Будли и сестрой Атли. Поскольку в версии моего отца Брюнхильд с Атли не связана, этот элемент в его «Песни о Гудрун» отсутствует. «В “Песни об Атли” нет ни следа Брюнхильд и всех этих осложнений, — писал он, — а насколько можно судить о мотивации, которая не очевидна, подлинной причиной всех бед являются жадность Атли и про́клятый клад». О напитке забвения см. комментарий к 17–28.
10–16.
Повествование в «Песни об Атли» и «Речах Атли» начинается лишь с прихода посланцев Атли к Гьюкингам. Основным источником для истории Гудрун после смерти Сигурда является «Gudrúnarkviða en forna» (согласно которой Сигурд был убит не в своей постели, но вне дома; см. комментарий к IX.51–64 в «Песни о Вёльсунгах»). В этой песни Гудрун, сетуя, вспоминает прошлое и рассказывает, как отыскала тело Сигурда в лесу и просидела над ним всю ночь; а оттуда побрела прочь куда глаза глядят и наконец пришла в Данию. В Дании она и выткала свой ковер вместе с Торой, дочерью Хакона; именно туда к ней явились Гуннар и Хёгни вместе с Гримхильд.
В «Песни» (строфа 2) о Гудрун говорится, будто она «бродила, безумная, в бору и пуще», а когда Гримхильд с сыновьями ее отыскали, она по-прежнему жила одна и ткала свой ковер в «терему лесном» (10).
В кратком тексте (iii) касательно этой песни, приведенном на с. 67, отец писал: «Гудрун не наложила на себя руки, но горе на время помутило ее рассудок. Она отказывалась смотреть на родню и на мать и жила в одиночестве в доме посреди леса. Там, спустя какое-то время, она начала ткать ковер, вплетая в него историю Драконьего клада и Сигурда». Тем самым включение эпизода с ковром в эддическую песнь стало особым приемом и наполнилось совершенно иным смыслом: ковер связывает воедино «Новую Песнь о Гудрун» с «Новой Песнью о Вёльсунгах».
17–28.
Важным элементом в «Gudrúnarkviða en forna», отсутствующим в «Песни о Гудрун», является напиток забвения, которым Гримхильд потчует Гудрун, дабы заставить ее позабыть свои обиды и согласиться выйти замуж за Атли. В песни, а также и в саге, зелью Гримхильд посвящено несколько строф и подробно перечислены его необычные ингредиенты. Но, как ни странно, снадобье никак не повлияло на память Гудрун: в последующих стихах она яростно противостоит убеждениям Гримхильд. Принято считать, что строфы здесь приведены не в том порядке: фрагмент, посвященный зелью, на самом деле должен быть помещен гораздо позже.
Мой отец с этим объяснением не соглашался. Первый напиток забвения, поданный Гримхильд Сигурду, по мнению отца, придуман, «чтобы разрешить трудности, связанные с предшествующей помолвкой Сигурда и Брюнхильд» (см. с. 266). «Здесь, — писал он, — мы видим, что автор снова прибегает к тому же самому механизму — и, как мне кажется, достойным сожаления образом: сам повтор — это безвкусица, а Гримхильдины зелья либо слишком могущественны, либо совершенно бесполезны; и почему бы не поднести снадобья заодно и Атли, чтобы тот позабыл о кладе!»
Отец предполагал, что строфы, в которых говорится о Гримхильдином напитке забвения — это позднейшая интерполяция. В «Песни о Гудрун» этот элемент отсутствует; Гудрун (как явствует из строфы 28) безо всякого колдовства подчиняется воле своей грозной матери. В саге ее последние слова к Гримхильд таковы: «Пусть будет так, хоть и нет на то моей воли, и мало тут будет на радость, а больше на горе».
22.
Здесь повторяется сон Гудрун из «Песни о Вёльсунгах», VII.2–4; строки 5–8 настоящей строфы, повествующей об Атли, повторены из VII.4, но «Волка мне вручили» изменено на «Волка ты вручила мне».
23.
В оригинале употреблено архаичное слово «boot» — «лекарство».
24.
В оригинале использовано архаичное слово «dreed» — «то, что терпят/сносят» (как в «Песни о Вёльсунгах», VIII.4).
29.
В оригинале фраза «of gold he dreamed him» (в русском переводе — «о сокровище грезил он»), по всей видимости, представляет собою пережиток древней безличной конструкции для глагола «dream» [мечтать, грезить, видеть во сне]: то же, что «he dreamed of gold» [он мечтал о золоте]. Те же самые строки повторяются в строфе 33.
32–34.
В «Речах Атли» жизнь Атли и Гудрун изображена как непреходящий кошмар ненависти и разлада; строфы 32 и 34 «Песни» скорее наводят на мысль о версии «Песни об Атли», где в эпизоде, когда Гудрун закалывает Атли в постели, говорится:
«Иными бывали их прежние встречи, / когда он при всех обнимал ее нежно!»[28] В «Песни о Гудрун» Атли со всей очевидностью разрывается между любовью к Гудрун и желанием завладеть сокровищем Нифлунгов.
35.
В «Речах Атли» (и основанной на них саге) Гудрун подслушивает, о чем Атли тайно беседует со своими людьми; в «Песни» Гудрун слышит, как Атли разговаривает во сне.
36.
В оригинале употреблено архаичное слово «kith» — «друзья, соседи, знакомые» (исходное значение слова сохранилось в выражении «kith and kin» — «родные и близкие»); то же в строфе 40.
37–48.
Такие элементы повествования, как гонец гуннов, кольцо и руны, посланные Гудрун, восходят к «Песни об Атли» и к «Речам Атли». Имя Винги заимствовано из «Речей Атли», но формулировка «Речь роковая раздалась под сводом» (38) восходит к «Песни об Атли», где посланец Атли по имени Кнефрёд «kallaði kaldri röddu» — «воскликнул холодным голосом», что, по замечанию моего отца, явственно подразумевает значение «недобрый, роковой».
Из «Песни об Атли» заимствованы также предложенные конунгом Атли богатые дары, а также обсуждение приглашения Атли между Гуннаром и Хёгни. В «Песни об Атли» предостережение Гудрун, по словам Хёгни, облекается в следующую форму:
Hár fann ek heiðingja
riðit í hring rauðum.
Ylfskr er vegr okkar
at ríða örindi.
(Я нашел волос скитальца пустошей, / вплетенный в червонное кольцо. / Эта дорога для тебя и меня окажется опасной как волк, / если мы поедем в эту поездку.[29]) Однако в «Речах Атли» волчий волос отсутствует; Гудрун послала братьям письмо, записанное рунами, а Винги перечертил руны, прежде чем его доставить.
В «Песни о Гудрун» оба мотива объединены воедино (строфы 44–45); здесь отец следует саге и примечанию, озаглавленному «Dráp Niflunga» в Королевском кодексе. В примечании, кроме того, говорится, что кольцо — тот самый Андваранаут (Сигурд забрал его у Брюнхильд и отдал Гудрун; но в «Песни о Вёльсунгах» ситуация иная — см. комментарий к IX.9–10).
39.
В оригинале употреблено архаичное слово «boon» — «просьба, воззвание».
40.
В оригинале употреблено архаичное слово «dights» — «готовит, устраивает».
42–58.
Я рассмотрю переплетение сюжетов в этом фрагменте несколько подробнее, поскольку он наглядно иллюстрирует повествовательный метод моего отца в контексте «Песни» в целом.
В «Песни об Атли» Гуннар спрашивает брата, зачем бы им соблазняться щедрыми подарками Атли, если они сами владеют таким богатством и таким оружием (см. «Песнь», строфы 42–43), а Хёгни, не отвечая на вопрос напрямую, рассказывает о волчьем волосе, вплетенном в кольцо Гудрун. Дальнейший ход мыслей Гуннара не излагается; он немедленно принимает решение ехать и восклицает: «Úlfr mun ráða arfi Niflunga», то есть волк завладеет наследием Нифлунгов, если сам он не вернется. Напротив, в «Речах Атли» ни Гуннар, ни Хёгни ни минуты не колеблются. Руническое послание, заменившее собою волчий волос «Песни об Атли», не внушает им беспокойства. Лишь впоследствии Костбера, жена Хёгни, внимательно изучила руны и поняла, что они начертаны поверх первоначальной надписи; но Хёгни не внял ее предостережению, равно как и ее вещим снам. Жене Гуннара Глаумвёр также приснились пугающие сны, но и Гуннар к ним не прислушался. На следующее утро братья пустились в путь. Костбера и Глаумвёр фигурируют только в «Речах Атли»; в «Песнь о Гудрун» они не вошли.
В саге добавлен дополнительный элемент: Винги, видя, что Гуннар с Хёгни захмелели, рассказывает им, будто Атли, состарившись, желает передать братьям власть над своим королевством, пока его сыновья еще малы (см. строфы 51–52 в «Песни»), Именно этот довод и заставляет Гуннара решиться на поездку, а Хёгни — неохотно согласиться с волей брата. Лишь после того руны рассматриваются более внимательно и пересказываются пророческие сны.
В «Песни» отец использует отдельные элементы из обеих эддических песней и из саги, но перекраивает контекст, так что смысл происходящего порою меняется. Презрительный ответ Гуннара на посулы Атли и предостережение Хёгни касательно волчьего волоса сохранены, но теперь Гуннар соглашается принять приглашение благодаря мнимому руническому посланию Гудрун (45). Гримхильд, а не Костбера предостерегает сыновей о том, что руны подменили и что первоначальная надпись гласила совсем иное. В результате Гуннар объявляет Винги, что никуда не поедет (49). Это дает Винги повод использовать главную приманку (51–52); и хотя Хёгни по-прежнему демонстрирует презрительное недоверие (53–54), Гуннар, который «выпил вдосталь», повторяет слова «Песни об Атли»: «Пусть наследие Нифлунгов отнимут волки!»
Эпизод завершается возвращением к теме рун: Хёгни удрученно отмечает, что совету Гримхильд не вняли именно тогда, когда к нему стоило прислушаться, а Винги, повторяя слова «Речей Атли», клянется, что руны не лгут.
50.
В оригинале употреблено архаичное словосочетание «rune-conner» — «та, что сосредоточенно изучает, разгадывает руны» (в русском переводе — «рун разгадчица»).
54.
В оригинале «fey saith my thought»: я предполагаю (хотя и без особой уверенности), что слово «fey» здесь означает «с предчувствием смерти».
59.
«Со свитой малой»: в «Песни об Атли» ни о каких спутниках при Гуннаре с Хёгни не упоминается; в «Речах Атли» их сопровождают трое: сыновья Хёгни Сневар (поименованный в строфах 87–88 «Песни») и Солар и брат его жены Оркнинг.
59–63.
По пути в землю гуннов, как отец писал в комментариях к соответствующему отрывку из «Песни об Атли» (см. с. 335), «Нифлунги едут к Атли через топь, лес и равнину». Строфа 62 заимствована из «Речей Атли», где описывается, как яростно гребли Гуннар с Хёгни и их спутники; но в «Песни» местом действия является не Скандинавия — путешественники переправляются через Дунай.
60.
В оригинале употреблено архаичное слово «fey» — «обреченный на смерть».
62.
Строки 7–8: очередное заимствование из «Речей Атли». В лекции отец отмечал: Нифлунги бросают корабль на берегу, не надеясь вернуться, и эта подробность, по всей видимости, восходит к древнейшей форме легенды, перенесенной на северную почву, поскольку то же самое обнаруживается в немецкой «Песни о нибелунгах».
65–67.
В то время как роскошный двор Атли разительно отличается от фермерского двора в «Речах Атли», эпизод, в котором Хёгни стучит в ворота, восходит именно к этой песни, равно как и убийство Винги (хотя в «Речах Атли» его забивают секирами).
68–92.
В «Песни об Атли» на момент, когда Гуннар с Хёгни являются в палаты Атли, никакого сражения не происходит. Гудрун встречает братьев у входа и сообщает им о предательстве. Гуннар тут же схвачен и скован (именно здесь он назван «vin Borgunda» — «владыка бургундов»: это единственное сохранившееся в древнескандинавской литературе свидетельство бургундского происхождения Гьюкингов; см. с. 247, комментарий к VII.15). Хёгни убил восьмерых, прежде чем с ним удалось совладать.
С другой стороны, в «Речах Атли», как и в немецкой «Песни о нибелунгах», по прибытии Гуннара с Хёгни происходит яростная битва, а Гудрун покидает палаты, выходит к братьям, вступает в бой и сама убивает двоих противников. Сражение длится все утро; гибнут восемнадцать воинов Атли, прежде чем удается захватить Гуннара и Хёгни. Далее Атли вслух сокрушается о своем браке и о гибели своих людей.
В «Песни» эта часть повествования существенно растянута по сравнению с тем, что сообщается в каждой из эддических песней либо в «Саге о Вёльсунгах». В саге имеет место временное затишье в битве (в «Речах Атли» этого эпизода нет), когда Атли сетует о своих потерях и своем горьком жребии; затем сражение возобновляется, и братья прорубают себе путь в палаты (ср. строфы 71 и далее в «Песни»). В ходе яростной битвы Гуннар и Хёгни захвачены в плен; а в «Песни» в результате штурма Атли оказывается во власти братьев, и Гудрун уговаривает их проявить милосердие.
В том, что касается портрета Гудрун, «Песнь» далеко отходит от «Речей Атли»: здесь она не изображена как свирепая воительница. Более того, в «Песнь» введен совершенно новый элемент: при дворе Атли присутствуют готские воины (83), к которым Гудрун взывает о помощи и которые поднимаются против своих гуннских правителей (81–86), см. комментарий к 86.
68.
Будлунги: люди Будли (т. е. отца Атли).
80.
«Волка вручили мне»: см. комментарий к строфе 22.
В оригинале: «Woe worth the hour»: см. комментарий к «Песни о Вёльсунгах», IX.29.
86.
С введением в «Песнь» готских воинов при дворе Атли как новообретенных союзников бургундов связаны отсылки к древним готским именам из старинных песен. Эта строфа — целиком и полностью отцовское нововведение.
Йормунрек (Jörmunrekkr) — это скандинавская форма имени Эрманарих: так звался король остроготов, восточной ветви готского племенного объединения, жившего на юге Русской равнины в IV веке. Власть Эрманариха распространялась на многие племена и народы его обширных владений от Черного моря к северу, в сторону Балтийского моря; однако около 375 года, состарившись, Эрманарих покончил с собой, не выдержав первого сокрушительного натиска гуннов, азиатских степных кочевников, повсюду внушающих страх как своей свирепостью, так и своим видом. Об этом далеком прошлом и повествует песнь Гуннара, точно так же, как и его баллады на пиру в честь Сигурда в палатах Гьюки («Песнь о Вёльсунгах», VII.14); строка оригинала «earth-shadowing king», дословно — «затмевающий землю конунг», по-видимому, подразумевает обширность империи Эрманариха.
В последующие века Эрманарих стал яркой фигурой героических легенд германских народов, а имя его омрачилось тенью злых деяний, что приписывались его славе. В нескольких сохранившихся отголосках древнеанглийской героической легенды он именуется «wrað wærloga» — «свирепый и бесчестный». В небольшом стихотворении «Деор» Эрманарих упоминается в следующих строчках:
We geascodon Eormanrices
wylfenne gejxiht: ahte wide folc
Gotena rices: þæt wæs grim cyning.
«Мы слыхали о волчьем нраве Эорманрика: он правил народом обширной страны готов; то был жестокий конунг»[30].
Имена в строках 5–8 заимствованы из «Битвы готов и гуннов», очень старой и плохо сохранившейся песни, включенной в «Сагу о Хейдреке» (которую также называют «Сагой о Хервёр»): в ней запечатлены давние воспоминания о первом нападении гуннов на готов и древние имена, закрепившиеся в поэтической традиции.
Касательно этих имен: Ангантюр — это один из готских королей, а название Dúnheiðr для места великой битвы, по-видимому, содержит в себе скандинавский элемент Dúna, т. е. Дунай. «Берег Данпара» в прежней песне Гуннара («Песнь о Вёльсунгах», VII.14) и «Данпарские стены» в настоящей строфе восходят к древнеисландскому Danparstaðir, сохранившемуся готскому названию реки Днепр. Касательно его употребления в «Песни об Атли» отец отмечал в лекции, что топоним — «это, вероятно, отголосок воспоминания о могуществе и великолепии готов в древние дни еще до падения Эрманариха».
87.
Сневар поименован в «Речах Атли» как один из сыновей Хёгни (комментарий к 59).
91.
В оригинале употреблено архаичное слово «ruth» — «печаль, сожаление».
93–112.
Эта часть повествования «Песни» совершенно независима от древнескандинавских источников. Атли, будучи освобожден, посылает за подкреплением (93), в то время как Нифлунги стерегут вход в чертог (95) — и в этом проявляется немецкая традиция легенды, пусть и под сильным влиянием древнеанглийского поэтического фрагмента, известного как «Битва в Финнсбурге» (который сам по себе с легендой о Нифлунгах никоим образом не связан). Рядом со строфами 96–99 можно поставить начало «Битвы в Финнсбурге» (в переводе Алана Блисса текст цитируется по книге Дж. Р. Р. Толкина «Finn and Hengest», ed. Bliss, 1982, p. 147):
«…крыши горят».
Молвил Хнэф, воинственный молодой конунг: «И не заря это с востока, и не дракон сюда летит, и не крыши горят; нет, заклятые враги приближаются в полном вооружении. Птицы кричат, волк скулит; копье звенит, щит отвечает древку. Теперь, когда сияет эта луна, блуждая за облаками, злые дела начинаются — те, что приведут к горькому итогу эту хорошо известную вражду в народе. Пробуждайтесь же, мои воины! Хватайте кольчуги, задумайтесь о деяниях доблести, держитесь гордо, будьте решительны!»[31]
«…крыши горят».
Молвил Хнэф, воинственный молодой конунг: «И не заря это с востока, и не дракон сюда летит, и не крыши горят; нет, заклятые враги приближаются в полном вооружении. Птицы кричат, волк скулит; копье звенит, щит отвечает древку. Теперь, когда сияет эта луна, блуждая за облаками, злые дела начинаются — те, что приведут к горькому итогу эту хорошо известную вражду в народе. Пробуждайтесь же, мои воины! Хватайте кольчуги, задумайтесь о деяниях доблести, держитесь гордо, будьте решительны!»[31]
В «Песни» говорится, что битва длилась пять дней (102); то же самое утверждается и в «Битве в Финнсбурге».
Любопытно, что в конспектах лекции по «Песни о нибелунгах» отец написал: «сравнить с Финнсбургом» напротив своей ссылки на эпизод, в котором Хаген (Хёгни) и его могучий соратник шпильман Фолькер всю ночь охраняли двери в спальный покой, где расположились бургунды, и различили в темноте блеск шлемов. Он также писал о древнеанглийской поэме в «Finn and Hengest» (см. вышеупомянутое издание, с. 27): «Эпизод начинается с того, что “молодой конунг” издалека замечает: враги идут в наступление; вот так же в “Песни о нибелунгах” блестят шлемы, когда враги атакуют спальный покой».
Немецкая традиция присутствует и в эпизоде с поджиганием чертога, в котором осаждены Нифлунги. Но в «Песни о нибелунгах» и в норвежской «Саге о Тидреке», основанной на северогерманских преданиях и песнях, мотивация здесь совсем иная. Именно Кримхильда (Гудрун скандинавской легенды) является инициатором приглашения братьев в Гунланд, чтобы отомстить Гунтеру и Хагену (Гуннару и Хёгни) за убийство Зигфрида (Сигурда). Именно Кримхильда дает приказ предать огню чертог, в котором спят Нибелунги; в то время как в «Песни о Гудрун» к поджогу подстрекает некто Бейти, советник Атли (105). Однако описание того, как попавшие в ловушку воины пьют кровь убитых (109), заимствовано из «Песни о нибелунгах».
В финале «Песни об Атли», уже после убийства Атли и детей Гудрун поджигает дом; то же происходит в конце «Песни о Гудрун» (153).
105.
Имя Бейти заимствовано из «Речей Атли», где он — управляющий при Атли (см. комментарий к 118–131).
112.
«Нужда Нифлунгов». Слово «Нужда» написано с заглавной буквы, поскольку фраза повторяет последние слова «Песни о нибелунгах»: «Здесь история завершается: это была der Nibelunge nôt»[32]. Слово nôt, по происхождению аналогичное английскому need — «нужда», подразумевает отчаянное положение и гибель Нибелунгов.
113–116.
То, как Атли обходится со скованным Гуннаром на глазах у Гудрун и одновременно насмехается над нею, говоря о том, что Сигурд ныне отомщен, не представлено ни в эддических песнях, ни в «Саге о Вёльсунгах». Но именно это и послужит мотивом для «нещадной ненависти» Гудрун (133) и для ее безумной жестокости после того, как убиты ее братья: она требует сохранить братьям жизнь (116), заклиная «Эрпом и Эйтилем» (и в 120 «ради малых чад наших»).
114.
«Месть Будлунга»: месть Атли, сына Будли.
118–131.
В «Песни об Атли» Гуннар, будучи спрошен, выкупит ли он золотом свою жизнь, отвечает: «Пусть сердце Хёгни в руке моей будет». Вместо того вырезают сердце у некоего «трусливого Хьялли» и подают его Гуннару; Гуннар же догадывается, что это не сердце Хёгни, поскольку оно дрожит. Однако никаких объяснений тому, зачем совершена подмена, не дается. Затем вырезают сердце у Хёгни, и Гуннар убеждается, что ему не солгали: сердце не дрогнуло. В «Речах Атли» вырезать сердце Хёгни приказывает сам Атли, но Бейти, управляющий Атли, предлагает взять вместо пленника повара и свинопаса Хьялли и пощадить Хёгни. Визжащий Хьялли схвачен, но Хёгни заступается за него, говоря, что не в силах выносить шум и что предпочтет сам сыграть в эту игру до конца. Тогда Хьялли освобождают, но убивают Хёгни; про историю с двумя сердцами не упоминается.
В саге довольно неуклюже совмещены обе эти версии: Атли распоряжается вырезать сердце Хёгни, советник Атли предлагает Хьялли в качестве замены, Хёгни вступается за раба. Тогда Атли говорит Гуннару, что тот сможет выкупить свою жизнь, рассказав, где спрятано сокровище; Гуннар отвечает, что сперва должен видеть сердце Хёгни; так что Хьялли снова схвачен — и у него вырезают сердце. Далее сюжет развивается точно так же, как в «Песни об Атли».
В «Песни о Гудрун» источники объединены более умело: Гуннар требует, чтобы ему показали сердце Хёгни, как в «Песни об Атли», но объясняется и предшествующее покушение на свинопаса Хьялли (121): «Ведуны ж велели / внять совету» (то есть велели Атли остеречься), из опасения перед гневом королевы. Хёгни за Хьялли не заступается, но лишь выражает свое недовольство по поводу визга; и отсрочки свинопасу не дают.
120.
«Про троллий нрав его / твердят недаром!» Атли, по всей видимости, ссылается на слова Гуннара (118) касательно Хёгни и золота: «не поступится правом / до последнего вздоха».
122.
В оригинале использовано архаичное выражение «Woe worth the wiles» — т. е. «Проклятье уловкам»; ср. «Woe worth the while» в «Песни о Вёльсунгах» IX.29 и комментарий к этой фразе.
124. В оригинале употреблено архаичное слово «liever» — «предпочтительнее, желаннее».
128–130.
В «Песни об Атли», когда Гуннару принесли сердце Хёгни, он объявил: «Был жив он — сомненье меня донимало, / нет его больше — нет и сомненья: / останется в Рейне раздора металл, — / в реке быстроводной асов богатство! / Пусть в водах сверкают вальские кольца, / а не на руках отпрысков гуннских!»
О том, что сокровища действительно были утоплены в Рейне, в «Песни об Атли» не говорится (в отличие от «Песни», 130, строка 5, «приняла пучина их»), В результате возникло мнение, согласно которому Гуннар всего лишь имел в виду, что предпочел бы видеть золото на дне Рейна, лишь бы им не украшали себя гунны. Мой отец эту версию решительно отвергал, принимая в расчет следующее: синтаксис отрывка; утверждение Снорри Стурлусона в «Младшей Эдде» о том, что «прежде чем выехать из дома, они [Гуннар и Хёгни] спрятали золото, наследство Фафнира, в Рейне, и с тех пор так и не нашли того золота»; и ссылки в «Песни о нибелунгах» на то, что сокровище было утоплено в Рейне. Отец считал, что, когда легенда перекочевала на север, она, по всей вероятности, уже включала в себя этот элемент.
Также отец отмечал, что ответ на вопрос, какая разница, жив Хёгни или мертв, если золото все равно покоится на дне Рейна, состоит в следующем: только Хёгни был посвящен в тайну, в какой именно части великой реки погребено сокровище. Так в «Саге о Вёльсунгах» Гуннар говорит: «Теперь я один знаю, где скрыто золото, и Хёгни тебе не скажет»; а согласно Снорри, «с тех пор так и не нашли того золота». «Наверняка его бы выловили, если бы только знали, где искать», — писал мой отец. Тем не менее, он полагал, что этот эпизод — поздняя вставка (как говорил он сам, «театрально-драматическая») и не вполне согласуется с мотивом рейнского золота. Подробнее см. комментарий к 148–150.
130.
Строки 5–8: сравните со строками ближе к концу «Беовульфа», 3166–3168:
forleton eorla gestreon eorðan healdan,
gold on greote, þær hit nu gen lifað
ealdum swa unnyt, swa hit æror was.
…вернулось в землю наследие древних,
и будет золото лежать под спудом
вовек, как и прежде, от смертных скрытое[33].
(Из аллитерационного перевода «Беовульфа», выполненного моим отцом, строки 3137–3182).
132–140. В «Речах Атли» говорится, что Гуннар в змеином рве играл на арфе ногами; то же самое повторяет и Снорри. Эта идея, по всей видимости, подсказана тем, что пленник был скован, как сообщается в «Песни об Атли» (и в «Песни», 113). В «Песни», основанной на «Песни об Атли», Гуннар играет руками. Остальные детали этого эпизода в «Песни» восходят к саге: Гудрун послала брату арфу (135), Гуннар усыпил змей своей музыкой (136) и наконец был ужален до смерти громадной гадюкой (139).
141–147.
В эддических песнях огромные погребальные костры не упоминаются, однако в обеих песнях повествуется о том, как Гудрун отомстила Атли. Тот же самый чудовищный мотив фигурирует в греческом легендарии: Овидий рассказывает в «Метаморфозах» о Прокне, которая во имя мести убила своего сына Итиса и накормила мясом ребенка своего мужа Терея, царя Фракии.
142.
Строки 5–8 практически в точности повторяют первую строфу песни, в которой речь шла о погребальном костре Сигурда и Брюнхильд.
148–150.
Я уже упоминал о том, что мой отец «в порядке гипотезы объяснял состояние “Песни об Атли” переработкой песни более ранней: переработкой, что сама подверглась “усовершенствованиям”, дополнениям, повреждениям и хаотическим перестановкам». Он полагал, что «эпизод Хёгни — Хьялли» (см. комментарий к 118–131) и месть Гудрун Атли через их общих детей — это поздние добавления «автора “Песни об Атли”», внесенные в песнь более раннюю в ходе ее переделки.
Заключительная часть «Песни об Атли», неизменно представляющая трудность для интерпретации в том, что касается языковых подробностей, не вполне вразумительна как с точки зрения логики, так и психологии. Вот что мы имеем: Гудрун выходит навстречу Атли, когда тот возвращается после убийства Гуннара в змеином рве, приглашает мужа на пир, подавая золотой кубок (см. «Песнь», строфа 145), потчует собравшихся питьем и снедью, прислуживает Атли — а затем возвещает с чудовищной прямотой, что она сделала и что именно происходит. В палатах раздаются вопль ужаса и рыдания, но Гудрун не плачет: «она рассыпала золото, дарила челяди червонные кольца <…>. Атли, ничего не подозревая, напился допьяна; оружия при нем не было, и Гудрун он не остерегался»[34] (эта последняя фраза — отцовский перевод исландского глагола, значение которого здесь неясно). Далее Гудрун убивает Атли в его же собственной постели — и поджигает дом.
«Зачем эта раздача золота, — писал мой отец, — если Гудрун не нуждается ни в помощи, ни в одолжении, да и вправе ли на них рассчитывать убийца княжичей, которая сама призналась в своем преступлении? Почему Атли оказался настолько глуп и не заподозрил об истинных намерениях Гудрун?»
Отец предполагал, что, в то время как гибель сына или сыновей Атли — это, по всей вероятности, очень древняя составляющая легенды, изначально с местью Гудрун она никак не связана. Та форма, в которой она вплетена в сюжет (утверждал отец), — это практически наверняка преимущественно скандинавская доработка, завершающая собою долгий процесс. Очень может быть, что в «первоисточнике» «Песни об Атли» она отсутствовала — и не кто иной, как автор «Песни об Атли» ввел ее в повествование и вплел в основную тему мести.
Отец допускал, что в ранней версии истории сразу за сценой тризны описывалась раздача Гудрун золота. В таком случае это было бы естественным образом воспринято как умелое притворство: она делает вид, что весела и смирилась с происходящим, и раздает богатые дары, дабы усыпить подозрения. Тогда Атли, «ничего не подозревая» — потому что для подозрений оснований нет, — ложится в постель пьяным (это один из древнейших элементов истории, см. Приложение А, с. 374–375). Но когда возник мотив убийства детей, его неизбежно пришлось вводить по ходу тризны. Строфы, о которых шла речь выше, были сохранены, но вписались не слишком удачно («Зачем эта раздача золота? Почему Атли оказался настолько глуп?»).
В своей «Песни о Гудрун» мой отец измыслил хорошее средство исправить ситуацию: Атли теряет сознание от ужаса, и слуги относят его в постель (148–149).
Автор «Речей Атли» здесь внезапно возвращается к традиции, согласно которой у Хёгни был сын, который и отомстил Атли, и утверждает (чему вторят и сага, и Снорри), будто этот сын, прежде в песни не упомянутый, посодействовал Гудрун в убийстве. Как и следовало ожидать, в «Песни о Гудрун» этому мотиву места не нашлось.
152–154.
Эпизод, в котором Гудрун сжигает дом, заимствован из «Песни об Атли»: см. комментарий к 93–112.
156.
Строки 5–8 практически повторяют последние строки «Песни о Вёльсунгах» (IX.82), а также завершают собою «Песнь о Гудрун» (строфа 165) перед тем, как поэт обратится к слушателям с прощальными словами.
157–165.
В рукописи отец отметил карандашом, что весь финал песни, начиная от строфы 157, должен быть опущен: сохранить следовало только последнюю строфу за номером 166. Однако в рукописи неровными линиями обозначено, что удалению подлежат строфы только до 164, так что последние четыре строки строфы 156 таковы же, как и последние четыре строки строфы 165 сразу за ней.
159–165.
Стихи, вложенные в уста Гудрун, сидящей на берегу моря, подсказаны поздней эддической песнью «Guðrúnarhvöt» («Подстрекательство Гудрун»), однако близкого соответствия между ними нет. Вторая часть этой краткой песни представляет собою один из нескольких «Плачей Гудрун» и повествует в том числе и о ее горе в связи с последними событиями северной легенды, которые в отцовских поэмах, согласно авторскому замыслу, опущены.
В «Подстрекательстве Гудрун» героиня рассказывает, что попыталась утопиться в море, но волны вынесли ее на берег (как в «Песни о Гудрун», 158), и история ее не закончилась. На раннем этапе в тему Нифлунгов, восприимчивую к разнообразным добавлениям, была вплетена совершенно отдельная и очень древняя готская легенда. В этой легенде речь шла о смерти остроготского короля Эрманариха (см. комментарий к 86) от руки двух братьев, мстящих за убийство сестры; причем сестра именем Сванхильд (Svanhildr) стала женой Эрманариха и дочерью Сигурда и Гудрун, а ее братья (Хамдир и Сёрли) — сыновьями Гудрун от третьего и последнего брака с загадочным конунгом Йонакром.
Ранее в «Песни о Гудрун», когда Гуннар пел о древних деяниях готов (86), он упоминал Йормунрека (Эрманариха); и это само по себе демонстрирует, что отец отсекал готскую легенду от своей песни о Нифлунгах и помещал Йормунрека в исторический контекст — поскольку исторический Эрманарих скончался примерно за шестьдесят лет до Гундахари (Гуннара), короля бургундов.
Лишь в «Подстрекательстве Гудрун» содержится единственная в скандинавской литературе ссылка на обстоятельства гибели Гудрун (она добровольно взошла на погребальный костер). Но в «Песни о Гудрун» она стенает и сетует и вновь бросается в волны, и на сей раз море ее принимает.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПРИЛОЖЕНИЕ А
КРАТКИЙ РАССКАЗ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЛЕГЕНДЫ
§ I. Аттила и Гундахари
В обеих «Песнях» мой отец использовал выражение «бургундский\ие владыка\и» — главным образом по отношению к Гуннару, или к Гуннару и Хёгни (которые именуются также Гьюкингами и Нифлунгами). В комментариях к «Песни о Вёльсунгах» (VII.15) я объяснял, что этнонимом «бургунд» (Borgund) отец обязан одному-единственному примеру в «Песни об Атли»: титул vin Borgunda — «владыка бургундов» употреблен там по отношению к Гуннару, но нигде более во всей древнескандинавской литературе Гуннара бургундом не называют. В этом именовании заключен один из основных элементов легенды.
Бургунды по происхождению — восточногерманское племя, выходцы из Скандинавии; свое имя они оставили Борнхольму (древнеисландский Borgunda holm — «остров бургундов»), острову в Балтийском море к юго-востоку от южной оконечности Швеции. В древнеанглийском стихотворении «Видсид» они поименованы вместе с восточными готами (остроготами) и гуннами: «Аттила правил гуннами, Эрманарих готами, Гивика бургундами», что можно воспринимать как воспоминание о тех временах, когда бургунды все еще жили в «Восточной Германии»; но они переселились на запад, в бассейн Рейна — именно там их постигло несчастье.
В начале V века бургунды обосновались в Галлии, в королевстве на западном берегу Рейна с центром в Вормсе (к югу от Франкфурта). В 435 году под предводительством своего короля Гундахари бургунды, по всей видимости, нуждаясь в новых землях, двинулись на запад; однако были разгромлены римским полководцем Аэцием и запросили мира. Два года спустя, в 437 году, бургундам нанесли сокрушительное поражение гунны: в этой битве пали сам Гундахари и немало его подданных. Принято считать, будто римлянин Аэций, чьей изначальной целью было защищать Галлию от посягательств варваров, призвал гуннов уничтожить бургундское королевство Вормс. Нет никаких оснований полагать, будто в этой битве гуннов возглавлял Аттила.
Однако прирейнские бургунды отнюдь не были полностью уничтожены в 437 году: в письменных источниках содержатся сведения о том, что в 443 году уцелевшим было позволено поселиться на правах федератов в области Савойя. Любопытные свидетельства о них обнаруживаются в сочинениях Сидония Аполлинария, утонченного галло-римского аристократа, имперского политика и поэта. Он родился в Лионе около 430 года, а в зрелые годы стал епископом Клермона, главного города Оверни. В письмах он составил картину нравов и образа жизни экзотического общества Южной Галлии в V веке.
Но в глазах брезгливого Сидония грубые бургунды были отвратительны, а их культура не представляла ни малейшего интереса. В сатирической поэме Сидоний комично жаловался на то, что вынужден находиться среди длинноволосых варваров (которые в нем души не чаяли) и поневоле терпеть германскую речь: с кислой миной хвалить песни прожорливых бургундов, этих великанов семи футов ростом, которые умащают волосы прогорклым маслом и воняют луком. Засим мы ничего не узнаем от него о песнях, которые пели современники Гундахари и Аттилы — разве лишь то, что его собственная муза бежала прочь от этого шума и гвалта.
То, что бургунды сберегли свои традиции, невзирая на всю грандиозность трагедии 437 года, следует из бургундской правды, составленной королем Гундобадом не позже начала VI века, где перечислены имена родовых королей: это Гивика, Гундомар, Гислахари, Гундахари. Все эти имена фигурируют в поздних легендах, хотя нельзя утверждать доподлинно, какие отношения связывали их в историческом контексте. Гундахари (Gundahari) — это Гуннар (Gunnarr) (vin Borgunda) на древнеисландском. То же имя фигурирует в древнеанглийской поэзии в очень непохожей, но в конечном счете тождественной форме Гудхере (Guðhere): в стихотворении «Видсид» певец рассказывает, что, когда он был «у бургундов»:
me þær Guðhere forgeaf glædlicne maððum
songes to leane; næs þæt sæne cyning.
(«там Гудхере подарил мне великолепный драгоценный камень в награду за песню: то был неленивый король»[35]). В германской традиции его зовут Гунтер (Gunther).
Имя Гивика (Gibica, в форме Gifica) в древнеанглийском стихотворении «Видсид» носит правитель бургундов, а также и правители готов и гуннов, как я уже упоминал выше. В древнеисландском это имя в результате регулярного фонетического сдвига превратилось в Гьюки (Gjúki) — это отец Гуннара; в немецкой традиции появляется форма Gibeche — это опять-таки отец Гунтера. Однако (особенно в свете помещения Гивики в стихотворение «Видсид») очень может быть, что в истории он — прославленный древний основоположник рода.
«Несложно понять, — писал Р. У. Чемберс в своем издании «Видсида» (1912), — почему история падения Гундахари и его людей в битве против гуннов представляла интерес не только для бургундов, но и для всех их соседей, пока, с течением веков, не стала известна по всей Германии от края до края. Восемь веков спустя после знаменитой битвы о Гундахари еще помнили от Исландии до Австрии».
С этим мнением отец не вполне соглашался. В заметках к лекциям, в первую очередь посвященных осведомленности древнеанглийских поэтов в том, что касалось легенды о Вёльсунгах, он писал: «История Гудхере — это история крушения вслед за триумфом, — причем крушения внезапного, а вовсе не постепенного упадка, — история нежданного и полного разгрома в великой битве. А еще это — падение народа, который уже прославился своей отважной предприимчивостью и немало растревожил западные области своим вторжением и созданием крупной державы в Вормсе. Легко себе представить, как поражение, нанесенное Аэцием какими-то двумя годами раньше, обретет драматический размах и войдет в легенду как разгром, учиненный гуннами (даже если в историческом контексте они никак не связаны, что вполне возможно).
Гудхере, доблестный и великодушный даритель злата уже в «Видсиде», по всей видимости, был весьма прославлен. Просто гибель, без предшествующей славы, не сподвигла бы певца к восхищению и сожалению. Однако мы, вероятно, не слишком ошибемся, предположив, что в сказании был какой-то еще элемент (довольно ранний), помимо несчастья как такового, что наделил его и огнем, и жизнью — причем на века. Что это было, мы вряд ли догадаемся. Золото? Не исключено, что именно золото либо добыча некоего сокровища (что еще позже отождествили с каким-нибудь прославленным в легендах золотым кладом) были включены в сюжет, чтобы объяснить нападение Аттилы. Аттила (когда легенда или историческая правда не на его стороне) изображается как человек жадный и алчный. Может быть, именно так Гудхере и оказался связан с самым знаменитым сокровищем, драконьим кладом Сигемунда [в древнеанглийском] или Сигурда [в древнеисландском]».
Мой отец вовсе не подразумевал, что исторический Аттила возглавил нападение на бургундов в 437 году: подтверждений этому нет. На его взгляд, «Аттила появился в истории на ранней стадии лишь благодаря мифическому, или драматическому, упрощению и усилению значимости битвы, в которой погиб Гудхере. И стал неотъемлемой ее частью». В VIII веке ломбардский историк Павел Диакон (монах из Монтекассино) знал Аттилу как врага. Исходя из его рассказа складывается впечатление, что к тому моменту в традиции закрепилась следующая версия: Гундахари не погиб в своем собственном городе Вормсе, а выступил маршем на восток навстречу Аттиле. Этот элемент неизменно присутствует в легенде во всех ее формах.
При том что в германской легенде исполинская фигура Аттилы производит впечатление весьма внушительное, нет никаких оснований в данной книге излагать историю самого знаменитого из варварских королей, что неизбежно подразумевает необходимость вдаваться в политические и военные тонкости (зачастую маловразумительные) его отношений с разрушенной Римской империей. Действительно, относительно развития легенды в скандинавской традиции можно сказать, что обстоятельства смерти Аттилы имеют значение куда большее, нежели обстоятельства жизни. В то же время, думается мне, не стоит совсем закрывать глаза на поразительно яркий образ этого страшного тирана и разрушителя, дошедший до нас спустя более пятнадцати веков (какой разительный контраст с Гундахари, о чьих личных качествах мы вообще ничего не знаем!).
Нашими сведениями мы обязаны образованному и знающему историку по имени Приск Панийский (Панион — город во Фракии). От его пространного труда на греческом языке «Византийская история и деяния Аттилы», как ни прискорбно, сохранились лишь фрагменты, но один из таких фрагментов содержит рассказ о путешествии автора в Венгрию в составе небольшой дипломатической миссии, отправленной к Аттиле из Константинополя, столицы Восточной империи, летом 449 года. Аттила принял римских послов в своей ставке — деревушке, представляющей собою скопление деревянных построек, — посреди обширной равнины, где взгляд не различал ни камня, ни дерева. Так что Приск не только внимательно наблюдал за пиром, на котором главенствовал Аттила, равно как и за многим другим, но и охарактеризовал его подробно и точно, как если бы вел дневник и заносил в него все, что видел. В этом уникальном рассказе о варварском пиршестве в героическую эпоху Приск описывает причудливую нескончаемую церемонию, в ходе которой Аттила пил за каждого из гостей по очереди, и роскошное угощение, подаваемое на серебряных блюдах (все — награбленная в бою добыча, равно как и серебряные и золотые чаши) — по контрасту с немудреной простотой самого Аттилы, который пил из деревянной чаши и ел только мясо с деревянной тарелки. Автор повествует и об увеселениях: были там певцы, что славили великие подвиги Аттилы; были там и сумасшедший, и карлик-фигляр: их выходкам смеялись все, но только не Аттила — тот просидел все это время в мрачном молчании. Но когда в залу вошел его младший сын Эрнак, Приск заметил, что Аттила поглядел на отрока «смягчившимся взглядом» и погладил его по лицу. Приск попросил объяснения у своего соседа-гунна, и тот ответил, что прорицатели напророчили Аттиле: род его падет, но будет восстановлен этим сыном. Разгул затянулся далеко за полночь, но римляне благоразумно удалились задолго до конца пирушки.
В труде историка готов VI века по имени Иордан содержится описание внешности Аттилы: оно напрямую заимствовано из Приска, хотя оригинал утрачен. Аттила был невысок ростом, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами-бусинками; с приплюснутым носом, смуглокожий; его всклокоченную бороду чуть тронула седина. «Он был горделив поступью, метал взоры туда и сюда и самими телодвижениями обнаруживал высоко вознесённое своё могущество»[36].
Для глобального развития легенды крайне важно великое событие 451 года — самая знаменитая битва той эпохи. В том году Аттила во главе огромной армии двинулся на запад к Рейну и в силу неясной причины атаковал Галлию. Гунны уничтожили власть остроготов на востоке еще в IV веке, и Аттила правил громадной разношерстной державой, так же как некогда готы при Эрманарихе (см. комментарии к «Песни о Гудрун», строфа 86, с. 347–348). В его империи, равно как и в его армии, было немало восточногерманских племен; а теперь к войску присоединились остроготы под началом короля Валамера, гепиды под началом Ардариха, а также руги, туринги и воины других племен. Против них ненадежным союзом выступили визиготы (западные готы) Толосы (Тулузы) под началом престарелого короля Теодориха, римский полководец Аэций, бургунды из своих новообретенных владений в Савойе, франки и даже некоторое количество саксон. Сражение вошло в историю как битва на Каталаунских, или Мавриакских, полях (равнина в Шампани); она произошла в окрестностях города Труа (в ста милях к юго-востоку от Парижа).
О ходе битвы известно крайне мало. Иордан, который писал век спустя, сообщает, что это была «bellum atrox, multiplex, immane, pertinax» («битва лютая, переменная, зверская, упорная»), В числе множества убитых оказался и король визиготов Теодорих. Сражение продолжалось и ночью; Аттила отступил в свой лагерь, загодя укрепленный по периметру повозками. Согласно Иордану, он сложил огромный погребальный костер из конских седел, в который намеревался броситься, прежде чем его постигнет сокрушительное поражение.
Но решающего нападения так и не последовало. Союз, созданный против Аттилы, распался. Согласно Иордану, Аэция снова встревожила неминуемая перспектива полного уничтожения гуннов. Больше всего он страшился мощи визиготского королевства на юге Франции с центром в Тулузе; и, невзирая на рвение молодого короля визиготов Торисмунда отомстить гуннам за погибшего в битве отца, Аэций посоветовал ему вернуться в Тулузу, чтобы в его отсутствие братья не захватили трон. Торисмунд «воспринял этот совет не двусмысленно»: визиготы покинули поле боя, и Аттила сумел спастись из Галлии.
В 452 году, после великой битвы, Аттила перешел через Альпы и с северо — востока вторгся в Италию. Города северной итальянской равнины были не только разграблены гуннами, но в ряде случаев их в буквальном смысле сровняли с землей. Аквилея на побережье Адриатики, один из главных городов северной Италии — крепость и огромный торговый центр, — была уничтожена полностью: спустя век, когда о ней писал Иордан, следов от Аквилеи почти не осталось. Патавий постигла та же участь, и хотя, в отличие от Аквилеи, город возродился снова, примечательно, что в Падуе от римского периода не сохранилось ничего.
Однако Аттила так и не перешел Апеннины, чтобы двинуться к Риму. В силу неясных причин он вернулся в Венгрию; а в следующем, 453 году, умер. История его смерти известна из сочинения Иордана; однако Иордан специально оговаривает, что опирается на труды Приска, так что в его исторической точности сомневаться не приходится.
В 453 году Аттила к своим многочисленным женам («innumerabiles uxores», цитируя Иордана: гунны практиковали многобрачие) добавил еще одну Ею стала замечательной красоты девушка по имени Ильдико (принято считать, что имя, возможно, свидетельствует о ее германском происхождении — это уменьшительная форма от Хильд или от любого другого имени, заканчивающегося на -hild; возможно, она была бургундкой). На свадебном пиру Аттила напился допьяна и взошел на ложе «отяжеленный вином и сном»; и там, пока он лежал на спине, у него приключилось сильное кровотечение из носа, и кровь, изливаясь через горло, задушила его. Ближе к вечеру того же дня слуги взломали двери и обнаружили, что Аттила мертв и весь в крови, но «без какого бы то ни было ранения», а новобрачная рыдает, закрыв лицо покрывалом.
Иордан описывает погребение Аттилы, явно все еще близко следуя утраченному тексту Ириска. Тело вождя поместили в шелковом шатре среди степей; отборнейшие всадники гуннов объезжали шатер кругом, «наподобие цирковых ристаний»; а о подвигах его рассказывалось в погребальных песнопениях. После бурных проявлений скорби и ликования гунны захоронили тело под покровом ночи, заключив в гробы из золота, серебра и железа, вместе с отобранным у врагов оружием и многими сокровищами; а затем, «чтобы предотвратить человеческое любопытство перед столь великими богатствами», те, кто совершали погребение, были убиты, Точно так же, после смерти Алариха, короля визиготов в 410 году, пленников заставили изменить течение реки Бузенто в Калабрии, а затем, после того как короля погребли в русле и воды вернулись в прежнее положение, все они были преданы смерти.
Однако фигура Аттилы восстала из могилы — и в последующие века принимала самые разные обличия. В латиноговорящей среде он вошел в так называемую церковную мифологию и стал Flagellum Dei, бичом Божьим, Господней волей призванным покарать грешный мир. В землях Германии существовали две контрастные традиции: Аттила предстает в двойном свете — это щедрый покровитель и одновременно чудовищный враг. Нетрудно понять, как так вышло. На Каталаунских полях произошло грандиозное столкновение между многими германскими народами. Как я уже говорил, в войске Аттилы были представители бессчетных восточногерманских племен, покоренных гуннами, — в частности, остроготы, — и для них Аттила был великим королем и верховным правителем, которому присягали на верность их собственные короли. Собственно говоря, само имя «Аттила» похоже на уменьшительную форму готского слова atta — «отец». В южногерманской (верхненемецкоязычной) традиции Аттила, чье имя с ходом времени в результате фонетических изменений превратилось в «Этцель» (Etzel), — это благой и добрый правитель, гостеприимный, слабый, совершенно непохожий на исторического Аттилу.
Но в северных землях его легендарный образ восходил к представлениям враждебного стана; оттуда, неведомо какими путями, скандинавы заимствовали своего безжалостного и алчного короля Атли (Atli), убившего бургундов ради клада Нибелунгов.
История смерти Аттилы в пересказе Иордана на основе сочинения Ириска — это, несомненно, исторический факт; обстоятельства этой кончины были известны Чосеру более девятисот лет спустя. Для Чосерова подлого Продавца Индульгенций смерть Аттилы — это всего-навсего байка, иллюстрирующая вред пьянства:
Возьмем Аттилу: был он знаменит,
А умер смертью жалкою, позорной.
Расквасив нос, своей он кровью черной
В тяжелом сне до смерти изошел.
Для полководца горшее из зол —
Затменье пьяное…[37]
Однако хронист по имени Марцеллин Комит, писавший в Константинополе примерно в то же время, что и Иордан, знал и другую версию: под покровом ночи женщина заколола Аттилу кинжалом. Очень вероятно, что эта версия возникла одновременно с сообщением об истинном положении дел — ибо она напрашивалась сама собою.
В коротких заметках на эту тему мой отец набросал свое представление о дальнейшей эволюции бургундской легенды — с момента, когда утвердилась версия о том, будто Аттилу убила его молодая жена. Для такого поступка необходим мотив, а какой мотив более убедителен, нежели месть за погибших отца или родичей невесты? Аттила воспринимался как предводитель гуннов в кровавой расправе над бургундами в 437 году (см. с. 370); убийство Аттилы явилось местью за умерщвление Гундахари и его народа. Была Ильдико бургундкой или нет, но в силу своей роли в развертывающейся драме ею неизбежно стала. А мстит она за брата, Гундахари.
Таким образом, все основные элементы истории бургундов здесь представлены. Гундахари-Гуннар, vin Borgunda, сражен Аттилой-Атли, и за это Аттила убит в собственной постели женщиной. Эта женщина — Гудрун. А вот откуда взялось золото, это, конечно, совсем другой вопрос.
§ II. Сигмунд, Сигурд и Нибелунги
В ходе своего развития история бургундов переплелась с легендой (или легендами), совсем иными по своей природе и происхождению: с легендами о драконобойце и его золотом кладе, и о загадочных Нибелунгах (нем. Nibelungen, др.-исл. Niflungar), Трудно сказать, когда именно произошли эти слияние и объединение, но, по всей видимости, случилось это в Германии, а не в Скандинавии.
Здесь возникает немало вопросов, определенного ответа на которые нет; данная область исследований отмечена бурными спорами. Отца эта тема немало занимала; но в своих оксфордских лекциях он подходил к ней, в первую очередь стремясь дать представление о героической поэзии древней Англии, по большей части утраченной. Поскольку в этой книге я ставлю целью представить песни непосредственно в свете его собственных идей и мнений, мне представляется уместным добавить обзор легенды таким же образом и с тем же вопросом: что можно узнать о ней из обрывков и фрагментарных ссылок древнеанглийской поэзии?
На самом деле есть только один текст, в котором можно искать ответ на этот вопрос, — а именно: отрывок из «Беовульфа». Я привожу здесь этот фрагмент в переводе отца, выполненном, как мне думается, примерно в то же время, когда были написаны «Песнь о Вёльсунгах» и «Песнь о Гудрун».
Воины выехали из чертога Хеорот посмотреть на озеро, в которое бросился умирающий Грендель. На обратном пути их развлекал песней королевский менестрель:
В ту пору многопамятливый слуга короля, у которого в запасе было немало песен, который хранил великое множество древних преданий, сопрягая слово за словом, — этот человек начал, в свою очередь, умело пересказывать в стихах подвиг Беовульфа и, сочетая плавные созвучия, излагать готовую повесть, сплетая слова между собою.
Он поведал обо всем, что слышал касательно Сигемундовых деяний доблести, немало неслыханных историй — о великих трудах Вэльсинга и его приключениях тут и там, о деяниях вражды и мести, обо всем, что дети людей не знают полностью, кроме одного только Фителы, который был с ним. В те дни он имел обыкновение рассказывать о таких вещах ребенку своей сестры, ведь они всегда были соратниками в любом отчаянном положении — многих и многих из племени великанов порубили они мечами. Ибо Сигемунд после своего смертного дня пользовался немалой славой, ведь он, стойкий в бою, сразил змея, хранителя Клада. Воистину он, сын благородного дома, один лишь отважился на опасный подвиг под седым камнем. Фителы с ним не было; и однако ж посчастливилось ему, и меч пронзил невиданного змея и застрял в стене, этот добрый железный клинок; а дракон умер жестокой смертью. Свирепый убийца доблестью своей добился того, что смог как своим распоряжаться кладом колец; загрузил он морскую ладью и повез в лоне своего корабля яркие сокровища, отпрыск Вэльса. А змей растаял в своем собственном жаре.
Он был повсюду в мире из героев самым прославленным среди людей за свои деянья доблести, этот лучший из воинов — потому в былые времена он процветал — после того, как иссякли доблесть и мощь Херемода, сила и удаль…
В ту пору многопамятливый слуга короля, у которого в запасе было немало песен, который хранил великое множество древних преданий, сопрягая слово за словом, — этот человек начал, в свою очередь, умело пересказывать в стихах подвиг Беовульфа и, сочетая плавные созвучия, излагать готовую повесть, сплетая слова между собою.
Он поведал обо всем, что слышал касательно Сигемундовых деяний доблести, немало неслыханных историй — о великих трудах Вэльсинга и его приключениях тут и там, о деяниях вражды и мести, обо всем, что дети людей не знают полностью, кроме одного только Фителы, который был с ним. В те дни он имел обыкновение рассказывать о таких вещах ребенку своей сестры, ведь они всегда были соратниками в любом отчаянном положении — многих и многих из племени великанов порубили они мечами. Ибо Сигемунд после своего смертного дня пользовался немалой славой, ведь он, стойкий в бою, сразил змея, хранителя Клада. Воистину он, сын благородного дома, один лишь отважился на опасный подвиг под седым камнем. Фителы с ним не было; и однако ж посчастливилось ему, и меч пронзил невиданного змея и застрял в стене, этот добрый железный клинок; а дракон умер жестокой смертью. Свирепый убийца доблестью своей добился того, что смог как своим распоряжаться кладом колец; загрузил он морскую ладью и повез в лоне своего корабля яркие сокровища, отпрыск Вэльса. А змей растаял в своем собственном жаре.
Он был повсюду в мире из героев самым прославленным среди людей за свои деянья доблести, этот лучший из воинов — потому в былые времена он процветал — после того, как иссякли доблесть и мощь Херемода, сила и удаль…
Далее в этом фрагменте речь идет о датском короле Херемоде и к настоящему вопросу отношения не имеет. В лекции на эту тему отец выделил так называемые «отправные точки» — соображения, основанные исключительно на свидетельствах древнеанглийского текста и ни на чем более. Ниже я привожу их в сокращенном виде, но практически дословно.
Не приходится сомневаться, что в «Беовульфе» речь идет об истории, непосредственно связанной с легендами других земель о Вёльсунгах и Нибелунгах. Имена «Сигемунд», «Вэльсинг», «Фитела» (и его отношение nefa к eam [племянника к дяде] к Сигемунду) и дракон с его кладом, исходя из соображений филологии и легенды, должны в конечном счете отождествляться с древнеисландскими Сигмундом (Sigmundr), сыном Вёльсунга (Vöilsung), и Синфьотли (Sinfjötli), сыном его сестры. Это соответствует истине, невзирая на серьезные расхождения: так, например, дракона убивает Сигемунд (а не его сын, о существовании которого не упоминается ни словом); сокровище перевозится на корабле, а не на коне.
О бургундах в «Беовульфе» не упоминается вовсе. Равно как и о многих явно известных персонажах германской легенды. Аргумент, основанный на отсутствии информации, особенно опасен, когда имеешь дело с обрывками настолько разрозненными и фрагментарными, как в случае древнеанглийской героической традиции; и звучит нелепо применительно к «Беовульфу» — ведь это эпическая песнь, а не каталог. Однако свой смысл в нем есть. Имена бургундов англосаксам были известны, они фигурируют в стихах и легендах. Не исключено, что автор «Беовульфа» об этой связи знал. Однако же на то непохоже.
Бургунды и впрямь хорошо известны. Но там, где упоминания о них встречаются в древнеанглийском, мы наблюдаем ситуацию, совершенно обратную той, что в «Беовульфе». Во всяком случае, об их связи с Сигемундом Вэльсингом ни словом не упоминается. Весьма раннее стихотворение «Видсид» демонстрирует значительный интерес к огромному корпусу легенд: несомненно, в первую очередь — к готам или к северным морским народам, но и темы южных германцев тоже не замалчиваются. В «Видсиде» упоминаются Гудхере и Гивика. А вот о Сигемунде, Вэльсинге, Фителе и драконе там нет ни слова. (Действительно, «Видсид» — это в первую очередь историческое сочинение.)
Упоминания о «Вэльсингах» в древнеанглийской литературе ограничиваются исключительно «Беовульфом». [Отец добавил слово «литература», учитывая существование топонима Уолсингем (Walsingham) в Норфолке.] Если добавить к этому отсутствие значимых имен, присущих этой легенде в ее сложившейся форме (Гудрун, Гримхильд, Брюнхильд), то мы с самого начала будем вынуждены предположить, что:
Сигемунд Вэльсинг не играет значимой роли в древнеанглийской традиции, невзирая на характеристику «wreccena mærost», данную ему в «Беовульфе» [в вышеприведенном переводе — «из героев самый прославленный»], — возможно, это просто поэтическая фигура речи, означающая «знаменитый герой»;
его история с самых ранних времен воспринималась как мифически-легендарная, а не как часть историко-легендарной традиции;
рассказчика занимали не бургунды, которые изначально, вне всякого сомнения, были историческими персонажами, а темный и неясный фон повести, который в верхненемецком из памяти практически изгладился: та ее составляющая, что в древнескандинавской традиции (пусть и существенно измененная и перекроенная) касается Одиновых Вёльсунгов до появления Сигурда. Имена здесь — Сигемунд, Фитела, Вэльсинг: они обнаруживаются даже за пределами «Беовульфа». А имена, знаменующие важную связь с бургундами и их гибелью, — в особенности, женские, — в древнеанглийские времена в древнеанглийской форме не встречаются.
Все это лишь вероятные предположения. Однако они все равно имеют значение. Тон, стиль, детали древнеанглийских ссылок исключительно важны. В целом мы с высокой долей вероятности обретаем в древнеанглийском отсылки на раннюю стадию развития легенды, еще до путаницы или контаминации позднейших времен в других странах. Потому крайне существенно отметить, что наиболее оправданное толкование древнеанглийского материала сводится к следующему: история Сигемунда изначально принадлежит более древнему мифическому пласту; она существовала параллельно с легендой о бургундах, но до поры до времени не была с ней связана.
Основная проблема, возникшая в связи с отрывком из «Беовульфа» в контексте древнескандинавского сюжета так, как он представлен в «Саге о Вёльсунгах», несомненно, сводится к тому, что в «Беовульфе» Сигемунд прославлен как убийца дракона, добывший сокровище. Между тем в скандинавском варианте Сигмунд не имеет к дракону никакого отношения: знаменитый драконоборца — это сын Сигмунда Сигурд. Некоторые ученые считают, что дракон Сигемунда в «Беовульфе» изначально принадлежал Сигурду, но перешел к Сигемунду, когда эти двое оказались связаны между собою как отец и сын. Другие утверждают, будто нет причин полагать, что автор древнеанглийской поэмы когда-либо слышал о Сигурде, Третьи говорят, что Сигемунд и Сигурд изначально были совершенно независимыми персонажами; четвертые — что один и тот же герой «раздвоился».
Мой отец признавал, что его точка зрения — чисто гипотетическая, однако ж считал ее вполне убедительной.
«Мы не можем с уверенностью утверждать, знала ли древнеанглийская традиция о прославленном сыне Сигемунда. Но в пользу очень вероятного ответа «не знала» свидетельствуют следующие доводы.
Во-первых, великие герои (wreccena maerost), особенно если реальная история их ничем не ограничивает, обычно порождают сыновей, которые продолжают либо повторяют подвиги отца — если уже свершенных недостаточно либо если необходимо ввести новые подробности или увязать рассказ с другими легендами.
Во-вторых, в древнеанглийской традиции об этом сыне нигде не упоминается.
И в-третьих, когда такой сын появляется, его функция состоит всего-навсего в том, чтобы увязать легенду с историей бургундов, стать в ней главным действующим лицом, ввести в нее золото, — и там, где сын уже существует, ему приписывают отцовского дракона и отвоевание золотого клада. Но в древнеанглийском все это еще неотделимо от Сигемунда».
В своих конспектах лекций отец не рассматривал другие, весьма противоречивые мнения на эту тему, если не считать нескольких замечаний о том, что дракон Сигемунда в «Беовульфе» — совсем иной, нежели Сигурдов, и что на самом деле никакой связи между ними нет. «Тем не менее это дракон, — писал отец. — А в германских преданиях драконы в качестве главных действующих лиц встречаются нечасто, невзирая на впечатление, производимое историями о Вёльсунгах и “Беовульфом”. Очень маловероятно — при всех расхождениях в деталях, — что wyrm[38] Сигемунда и Фафнир совсем никак не связаны.
Эта версия существенно упрочится, если предположить, что ради увязки с преданиями о Гудхере (он же — Гундахари и Гуннар) Сигмунду приписан сын (естественно, имя его начинается с Sige-), но эта стадия, предположительно достигнутая сперва в Нижней и Верхней Германии, до англосаксонской Англии не дошла. (Древнеанглийская традиция, по всей видимости, черпала материал из архаичных источников и не отражала состояния легенды в Скандинавии и Германии около 800 года или позже.)».
Также отец считал, что мотив перековки великого меча Грама (Gramr), которым владели и отец и сын, возникает здесь же. Тот факт, что второй элемент в имени сына непостоянен, по всей видимости, показателен. По-древнеисландски сын зовется Сигурд (Sigurðr), что восходит к восстановленной ранней форме Сигивард (Sigiwarð), по-древнеанглийски — Сигевеард (Sigeweard), позже — Сивард (Siward); в то время как немецкое имя стоит особняком: Зигфрид (Siegfried (Sifrit)) соответствует древнеанглийскому Сигефрид (Sigefrip). Элемент mund, постоянно присутствующий в имени отца, предположительно свидетельствует о том, что форма эта более древняя.
Итак, мой отец считал, что, как говорилось выше, мы имеем дело с удвоением героя и его чудесного меча с загадочным происхождением — вопреки мнению о том, что изначально отец и сын были разными, никак не связанными персонажами. В результате, по словам моего отца, мы приходим к концепции легендарного героя, наделенного исключительной доблестью и красотой, чье имя начинается с элемента Sige- — «победа». Очень может быть, что сверкающие глаза Сигурда («Песнь о Вёльсунгах», VIII.29, IX.26, 59) — это исконная характеристика. По всей вероятности, его наиболее славные подвиги имели отношение к дракону и сокровищу и, возможно, к загадочной полубожественной невесте.
Касательно происхождения и бытования легенды возникают следующие ключевые вопросы; как так вышло, что «герой-драконоборца» вторгся в историю Аттилы и бургундов, почему золотой клад этого героя зовется «сокровищем Нибелунгов» и почему самих бургундов стали называть Нибелунгами. В единственных (или, по крайней мере, в единственных сохранившихся) материалах лекций на эту тему мой отец изложил свои взгляды очень коротко (причем они поддаются пониманию далеко не везде) — несомненно, потому, что его в первую очередь занимал отрывок о Сигемунде из «Беовульфа». Поэтому я не стану подробно пересказывать бессчетные попытки ответить на эти непростые и дразнящие вопросы. Я всего лишь очерчу основные точки зрения. Я вынужденно избегаю ссылок на немецкую традицию, представленную в первую очередь «Песнью о нибелунгах», кроме тех моментов, когда свидетельства, содержащиеся в ней, важны даже в оговоренных пределах.
Широко распространенная, однако же отнюдь не бесспорная теория основана на толковании имени Нибелунг (Нифлунг) (Nibelung (Niflung)) как этимологически родственного группе германских слов, означающих «тьма» или «туман» (в современном немецком языке сохранилось слово Nebel — «туман»). Этот факт ассоциируется с некоторыми характеристиками Нибелунгов. Снорри Стурлусон говорит о внуках короля Гьюки: «У всех у них волосы были черные как вороново крыло, так же как и у Гуннара, Хёгни и других Нифлунгов»; а в существенно более ранней песни (IX века) они названы hrafnbláir «черные как вороново крыло». В «Песни о Вёльсунгах» (VII.10) говорится: «Врановы друга вранов темнее».
Один из основных элементов данной теории — это фигура Хёгни, как она представлена в германской традиции. В «Песни о нибелунгах» он зовется Хаген и не приходится бургундам братом: он — их родич и вассал. Свирепый и жестокий Хаген ненавидит Зигфрида и в итоге становится его убийцей; на скандинавского Хёгни он нисколько не похож. В «Саге о Тидреке», этой пространной компиляции, составленной в Норвегии, в Бергене, примерно в середине XIII века на основе современных ей преданий Северной Германии, Хёгни (именно так он назван в саге) приходится бургундам единоутробным братом: альв или инкуб возлег с его матерью, и Хёгни — плод этого союза. В «Саге о Тидреке» он видом схож с троллем: говорится, что он черен с головы до пят, черноволос и чернобород. Особенно примечателен тот факт, что имя Хаген/Хёгни не аллитерирует на «Г»: то есть изначально он вообще не принадлежал к роду бургундов.
Важное свидетельство содержится в самом начале «Песни о нибелунгах». Когда Зигфрид прибывает к бургундскому двору в Вормс, Хаген смотрит из окна на великолепного рыцаря в сопровождении блестящего отряда и, догадавшись о том, кто это такой, рассказывает королю Гунтеру историю великого подвига Сигурда. Рассказ Хагена в поэме изложен как бы походя, между делом, и довольно-таки туманно; здесь я сошлюсь только на значимые для нас элементы.
Однажды Зигфрид ехал один мимо некой горы и видит: множество людей сошлись вокруг огромного клада, вытащенного ими из пещеры. В силу не вполне понятных причин Зигфрид поссорился «с храбрыми нибелунгами», с двумя правителями по имени Нибелунг и Шильбунг, и сразил их и многих их друзей. Также он вступил в бой с карликом Альбрихом и победил его, но убивать не стал: он велел перенести клад обратно в пещеру и приставил Альбриха стражем к сокровищу Так Зигфрид стал правителем «Нибелунговой земли» и владельцем богатого клада, и на протяжении всей первой части «Песни о нибелунгах» ему оказывают поддержку воины из Нибелунговой земли, прозываемые нибелунгами. Но во второй части немецкой поэмы, которая, как считается, основана на совсем ином поэтическом источнике, имя «нибелунги», как ни странно, используется в совершенно ином значении (что при первом чтении сбивает с толку): теперь оно употребляется по отношению к бургундам, как и в скандинавской традиции.
Также Хаген знал (и сообщил о том Гунтеру), что Зигфрид убил дракона и омылся в его крови, в результате чего кожа его ороговела настолько, что стала неуязвимой для любого оружия. Но к сокровищу нибелунгов это обстоятельство никакого отношения не имеет.
В «Песни о нибелунгах» клад ассоциируется с карликом и пещерой в горах. Кто же такие карлики или гномы?
В скандинавской мифологии, в мифологических песнях «Эдды», а также и в труде Снорри Стурлусона мы обнаруживаем множество разбросанных тут и там намеков и замечаний о меньших созданиях невероятно богатого и густонаселенного языческого сверхъестественного мира. Взятые все вместе, в совокупности, эти свидетельства изрядно озадачивают и сбивают с толку; вне всякого сомнения, об этих существах некогда бытовало множество представлений и поверий, ныне практически утраченных. Однако, памятуя о том, что Снорри писал в XIII веке и что за его спиной остались многовековые незаписанные, разнообразные и меняющиеся верования, можно принять во внимание его слова: есть светлые альвы — Ljósálfar и темные альвы — Dökkálfar. Светлые альвы живут в великолепном обиталище под названием Альвхельм (Álfheimr), то есть Дом альвов, или Мир альвов. Темные альвы «живут в земле, у них иной облик и совсем иная природа. Светлые альвы обликом своим прекраснее солнца, а темные — чернее смолы».
Насколько мы можем судить, скандинавские темные альвы, черные как смола и живущие под землей, не слишком отличаются от Dvergar, то есть карликов. Более того, Снорри не раз называет карликов жителями Свартальвхейма, Страны темных альвов. Карла Андвари, изначальный владелец сокровища Фафнира, согласно Снорри, жил в стране темных альвов (см. комментарий к «Песни о Вёльсунгах», с. 204): там он хранил свое сокровище в камне, и там Локи поймал его.
Стоит вкратце перечислить отличительные характеристики карликов в древнескандинавской литературе. Они — непревзойденные мастера, создатели дивных сокровищ и волшебного оружия. Самые прославленные вещи в скандинавских мифах были созданы карлами: копье Одина Гунгнир, молот Тора Мьёлльнир и Скидбладнир, корабль бога Фрейра, который способен нести на себе всех богов и, однако ж, так искусно сделан, что его можно свернуть как простой платок к упрятать в кошель.
Карлики всегда живут под землей или в камнях (так, эхо зовется dverg-mál — «разговор карлов») и обладают великими знаниями. Если карлик задержится под открытым небом после восхода солнца, то обратится в камень. В одной из эддических песней, «Речи Альвиса», бог Тор задает множество вопросов карлику по имени Альвис (Allvíss, то есть «Всемудрый»), и тот отвечает на вопросы до восхода солнца. Песнь заканчивается восклицанием Тора: «Карлик, ты uppi dagaðr», то есть «день застиг тебя», солнце тебя застигло.
Ход мыслей, вытекающий из вышеизложенного, вполне понятен, равно как и вывод. Темные альвы, черные как смола, и карлы, в скандинавской мифологии тесно связанные между собою, если не тождественные, — хранители сокровища в пещерах и скалах; Альбрих и Андвари; происхождение имени нибелунгов от группы слов со значением «темнота»; «сверхъестественное» рождение Хагена, его темное троллье обличие в «Саге о Тидреке». Согласно этой теории, таковы были нибелунги изначально: создания тьмы, темные альвы или карлики; а Зигфрид/Сигурд похитил у них несметное сокровище.
Эту «мифологическую» теорию в том или ином ее виде радикально оспаривают другие ученые. На основании топонимов и имен собственных в населенной бургундами области делается вывод о том, что Нибелунг — это имя могущественного бургундского семейства или клана. Если изложить дело как можно проще, на основании этого допущения утверждается, что клан Нибелунгов Бургундии (чисто человеческий!) либо действительно обладал огромным богатством, либо на очень ранней стадии ему такое богатство приписывалось. Таким образом, «клад Нибелунгов» — это фамильное сокровище бургундских королей.
В том, что мой отец придерживался «мифологической» теории в той или иной ее форме, сомневаться не приходится; однако его представления о процессе, в результате которого бургунды стали Нибелунгами, в письменном виде нигде не изложен связно и полно. Он предполагал (см. настоящее Приложение, с. 369), что связь «героя-драконоборца» с бургундским королем Гундахари начинается с «золота» как мотива, объясняющего нападение Аттилы (когда Аттила стал предводителем гуннов при уничтожении бургундского королевства в Вормсе). По мере того, как Гундахари (писал отец) отходил на задний план и терялся в прошлом, древние легенды о прирейнских волшебных кладах естественным образом были приписаны прославленному королю в Вормсе: «у этого сокровища, вероятно, уже появились стражи-демоны или карлы, но изначально оно совсем не обязательно идентично золоту Сигемунда, хотя вполне возможно, что и так».
«Очень похоже на то, — утверждал отец, — что герой, добывающий золотой клад, вторгся в историю бургундов, уже собрав вокруг себя вражеских Нифлунгов, которые лишили его жизни, невесты и сокровища. Исторические бургунды отчасти заняли их место, и, хотя полного слияния так и не произошло, они заметно “затемнились”». Отцу также казалось весьма вероятным, что «Песнь о нибелунгах» ближе к истокам «в том, что демонический и жестокий Хаген — не брат, но сподвижник, отдаленно связанный с бургундами. Очень может быть, что Хаген/Хёгни — это все, что осталось от некоего древнего мифического персонажа, изначально связанного с золотом или, по крайней мере, с мифической добургундской частью истории Сигурда».
По такого рода замечаниям в записях можно, наверное, предположить, что отец представлял себе происхождение ключевой части легенды следующим образом. Герой-драконоборца изначально отнял клад у темных, демонических нибелунгов (их отец со всей определенностью воспринимал как «исконных владельцев»). Вместе с ним в легенду о бургундах пришла история о том, как нибелунги в отместку умертвили его и забрали сокровище.
При слиянии этих двух легенд бургундские правители неизбежно стали его врагами: героя необходимо было убить, чтобы вернуть золото; и они, так сказать, отчасти унаследовали темную природу нибелунгов. «Демонический и жестокий» Хаген в итоге пришел из «нибелунговой» части этой комбинированной легенды, с его алчностью к золоту, которое он хранил до смерти, и с его неутолимой ненавистью к Зигфриду, который в результате погиб от руки Хагена. Хаген более или менее ассимилировался среди бургундов, а в скандинавской традиции (как Хёгни) слился с ними полностью; но бургунды со своей стороны стали Нибелунгами, или Нифлунгами.
Отец также предполагал, что демоническая невеста — это часть легендариума, привнесенного в историю бургундов вместе с героем-драконоборцем; и что, когда вместе с ним пришли его враги Нибелунги, они отняли у героя не только жизнь и сокровище, но и его нареченную. «Очень может быть, — писал отец, — что история о том, как у Сигурда Нифлунги отняли невесту, это часть древнего сюжета, перенесенного на бургундов. А невеста-валькирия сохранила в себе слишком много нечеловеческой свирепости, чтобы вполне вписаться в повествование».
Таким образом, клад, отнятый у Сигурда, стал (по иронии судьбы) Сокровищем Нибелунгов (каковым всегда и являлся), ибо Нибелунгами теперь были бургунды. А валькирию получил в жены Гуннар.
ПРИЛОЖЕНИЕ В
ПРОРИЦАНИЕ ВЁЛЬВЫ
Я включил сюда это стихотворение отца, написанное парнорифмованными двустишиями, как дополнение к вполне самостоятельному «Upphaf» при «Песни о Вёльсунгах», поскольку оно тоже навеяно эддической песней «Прорицание вёльвы» («Völuspá», см. комментарии к «Песни», с. 197–198).
Текст существует в виде единственной переписанной набело и художественно оформленной рукописи; ранних вариантов не сохранилось. Никаких сведений относительно ее датировки нет, но из общих соображений я склонен отнести ее к 1930-м годам.
С Востока великан грядет,
Щит каменный ему — оплот;
Змей, оковавший мир земной,
Взъярясь, воспрянет, над волной,
Взволнует Океана гладь:
Стихий уже не обуздать.
Свободу обретет в тот день
На Севере — корабль-тень:
Рать Хель нагрянет из-за вод.
Злой Локи цепи разорвет;
Чудовища за волком вслед
Ворвутся в мир преддверьем бед.
Сурт с Юга выступит в поход:
Его огонь леса пожрет,
И солнцем отразится блик
В клинках божественных владык.
Во прах низвергнутся холмы,
Род смертных вступит в царство тьмы.
Тогда затмится свет дневной,
Земля исчезнет под волной,
Расколется небесный свод
И звездный дождь на мир сойдет;
Спиралью заклубится пар,
Взовьется до небес пожар.
Есть дом от солнца вдалеке,
На тусклом взморье, на песке —
Где в Мертвый Берег бьет волна;
Дверь к северу обращена;
Сквозь дымник каплет яд дождем —
Из змей живых сплетен тот дом.
Сквозь струи вязкие бредут
Клятвопреступник, лжец и плут,
Предатель, трус и лиходей;
Их пожирает страшный змей:
Дракон, что гложет Иггдрасил,
Там трупов досыта вкусил.
Дракон направит свой полет
Над тусклой кромкой стылых вод,
Сквозь Нидафьёллир — напролом,
Неся умерших под крылом;
Нырнет — сомкнется вновь вода
Над мертвецами навсегда.
Но вот, юна и зелена,
Земля поднимется со дна,
И будут водопады течь
На брег с ее покатых плеч;
Орел, свободен и могуч,
Слетит за рыбой с горных круч.
Сойдутся боги, вновь восстав,
На Идавёлль, средь пышных трав,
Припомнят древний рок они —
И тьму, и Змея, и огни,
Былую мощь и мудрость слов
Исконного Отца Богов.
Отыщутся в траве полей
Фигуры золотых тавлей:
Что в Асгарде былой поры
Богам служили для игры,
И были золота полны
Дворцы блаженной старины.
Се! Прозреваю я чертог,
Как солнце, светел и высок:
Над Гимле льет он ясный свет,
В нем злу и горю места нет;
Кто духом чист и сердцем прям,
Днесь обретет блаженство там.
Вернется Бальдр, отступит мрак,
Несеяным созреет злак,
Разрушенный чертог богов,
Оплот небесных берегов,
Зазолотится вновь светло;
Под властью Бальдра сгинет зло.
ПРИЛОЖЕНИЕ С
ФРАГМЕНТЫ ГЕРОИЧЕСКОЙ ПЕСНИ ОБ АТТИЛЕ НА ДРЕВНЕАНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
Эти стихи, написанные древнеанглийской аллитерационной строкой, датировать невозможно, но очень вероятно, что они принадлежат тому же периоду, что и прочие тексты в этой книге — то есть были созданы в первые годы пребывания моего отца в Оксфорде после отъезда из Лидса.
По содержанию и структуре оба фрагмента близко следуют древнескандинавской «Atlakviða», то есть «Песни об Атли». Каждый из них сохранился в нескольких списках, с небольшими поправками. В каждом случае я прилагаю перевод и пояснительные комментарии.
I
Текст соответствует первым восьми строфам «Песни об Атли». Это часть древнеисландской песни, содержащей немало трудных и неясных мест. Не исключено, что отец выбрал фрагмент именно потому, что это — самое начало поэмы, как если бы одно время собирался полностью переложить ее на древнеанглийский. О соответствующем отрывке в «Песни о Гудрун» см. с. 387–389, строфы 37—44.
Ætla Guðhere ar onsende
cenne ridend — Cneofrið hatte —:
com to geardum Gifecan, Guðheres healle;
beornas ymb heorðe beore gefægon.
Druncon dryhtguman on dreorsele,
5
mod miðende meldan sæton;
Huna heteþanc hæleþ ondreordon.
Secg suðlendisc sliþan reorde,
Cneofrið ciegde cuma on healle:
‘Hider on ærende Ætla mec sende
10
geond Wistlawudu wegas uncuðe
mearh ridendne midlbætedne;
het inc gretan wel, Guðhere, beodan
þæt git helmum þeahte to his ham cwomen.
Þær git sceld sculon agan ond sceaft smeðne,
15
helm goldhrodene, Huna mænigo,
sadol seolforweredne, serc scynestan,
blancan betstan bitolhæbbendne,
wæde wealhbeaswe, ond wacne gar.
Cwæþ þæt he giefan wolde inc Gnitanhæðe,
20
weald þone widan on geweald sellan,
ofer giellendne gar ond gylden stefn,
maðmas micle, mearce Dænepes,
ond þæt mære holt — Myrcwudu hatte.’
Ðæ heafod hylde helm Burgenda,
25
Hagenan sægde: ‘Þa wit hyraþ swelc,
hwæt rædeþ unc se rinc, runbora geonga?
On Gnitanhæðe ic gold ne gefrægn
þæt wit оþres ne ahten efnmicle sped.
Wit seld agon seofon sweordum gefylled,
30
þára sint hiltu gehwilces heawen of golde;
mearh is mín mærest, mece betsta,
helm hwitesta ond hilderand
ahyþed of horde hean Caseres —
þonne ealra Huna an is min betera.’
35
Hagena:
Hagena:
‘Hwæt biecnede seo bryd þa heo unc beag sende,
weargloccum wand? wearnunge geteah!
Þy ic wriðen fæste þær wulfes hær
hares hæþstapan on hringe fand,
wylfen, þæs ic wene, bið uncer waþ heonan.’
40
Этла послал к Гудхере отважного гонца
Верхового — именем Кнеофрид:
Он прибыл ко двору Гивики, в палаты Гудхере;
Перед очагом воины наслаждались элем.
Пили дружинники в сумрачном чертоге,
5
Meldan сидели, скрывая свои думы;
Воины опасались ненависти гуннов.
Человек с юга воскликнул свирепым голосом —
Кнеофрид, чужой в этом зале:
«Сюда с поручением Атли меня послал,
10
Неведомыми путями через лес Вистлы
Проскакал я верхом на взнузданном скакуне;
Мне велено поприветствовать вас обоих, Гудхере,
И позвать вас, шлемоносных, к нему в дом.
Там вы обретете щит и гладкую пику,
15
Украшенный золотом шлем и множество гуннов,
Посеребренное седло, самую сияющую кольчугу,
Лучшего коня, что когда-либо бывал взнуздан,
Заморские алые одежды и тонкое копье.
И сказал он, что отдаст вам Гнитанхит,
20
Отдаст в вашу власть обширный лес,
Звенящее копье и золоченый челн,
Великие сокровища — земли Днепра
И знаменитый лес, что зовется Мирквудом».
Тут владыка бургундов повернул голову
25
И обратился к Хагену: «Когда мы такое слышим,
Что он нам предлагает, юный советник?
Не слыхал я о богатстве на Гнитанхите,
Равным которому мы бы не владели в изобилии.
Есть у нас семь палат, наполненных мечами,
30
И рукояти каждого из них — в золотой резьбе;
Конь мой весьма прославлен, меч — самый лучший,
Шлем самый яркий, боевой щит —
Из разграбленной сокровищницы кесаря;
35
Мое добро лучше всего, что есть у гуннов».
Хагена:
Хагена:
«Что имела в виду жена, посылая нам кольцо,
Перевитое волчьим волосом? Она нас предостерегает!
Нашел я крепко вплетенный в кольцо волчий волос,
Волос серого странника пустошей:
Думается мне, волчьей дорогой нам отсюда ехать».
40
1. Этла (Ætla), Гудхере (Guhere): древнеанглийские формы исландских имен Атли и Гуннар.
2. Кнеофрид (Cnéofrið): в «Песни об Атли» посланца Атли зовут Кнефрёд; см. комментарий к «Песни о Гудрун», строфы 37–48.
3. Гивика (Gifeca): древнеанглийская форма исландского имени Гьюки, отца Гуннара; см. Приложение А, с. 368.
5–6. В лекции, посвященной «Песни об Атли», отец проинтерпретировал эти строки следующим образом: в палате царило веселье среди людей Гуннара, но гуннские посланцы сидели молча и таили свои мысли. Но возможно, что древнеанглийский текст не следует этой интерпретации.
Древнеанглийское слово melda означает: «тот, кто возвещает, сообщает, выдает или предает». Персонаж «Беовульфа», укравший кубок из драконьего клада и приведший Беовульфа и его спутников к логову, именуется melda. Но я не знаю, в каком значении мой отец употребил это слово в данном стихе.
11. Лес Вистлы (Wistlawudu): это слово встречается в стихотворении «Видсид»:
ful oft þær wig ne alæg,
þonne Hræda here heardum sweordum
ymb Wistlawudu wergan sceoldon
ealdne eþelstol Ætlian leodum.
«Редко стихала война, когда воинства хредов [готов] близ леса Вистлы вынуждены были защищать мечами свое древнее обиталище от народа Аттилы»[39].
Ссылка на «Wistlawudu» — это пережиток очень древней традиции: примерно в конце II века готы стронулись с Балтийского побережья и долины Вистлы в великое переселение на юго-восток и со временем обосновались на равнинах к северу от Черного моря. Но в «Видсиде» «леса у Вистлы» воспринимаются как первозданный лес, отделяющий территории готов и гуннов и отождествляются с Myrkviðr (см. комментарий к «Песни о Вёльсунгах», VII.14 (с. 246–247)): в «Песни об Атли» Кнефрёд говорит, что скакал через «Myrkviðr inn ókunna» — «Мирквуд неизведанный».
20. То, что Этла (согласно «Песни об Атли») предлагает в дар как часть своих владений «Гнитанхит», где находится логово Фафнира, представляет проблему, решить которую предлагалось несколькими способами. Мой отец считал весьма вероятным, что Гнитахейд издревле ассоциировался с золотым кладом, о котором мы ничего не знаем, — именно клад и привлек к себе Фафнира, а позже дал имя области, где Фафнир устроил логово и стерег свое сокровище. Форму «Гнитанхит» (Gnitanheath) я объяснить не в силах.
27. Слово runbora в древнеанглийском, по всей видимости, не зафиксировано. Я предполагаю, что оно означает «тот, кто несет run (в значении (тайный) совет)», то есть — «советчик, советник», синоним к зафиксированному слову radbora с тем же значением.
36. Хагена (Hagena): Хёгни.
37. weargloccum «волчий волос»: в древнеанглийском языке слово wearg использовалось исключительно для обозначения человека, объявленного вне закона, изгоя, но исландское vargr сохранило дополнительное значение «волк». К этому слову восходит название варгов (Wargs) Средиземья.
39. Слово haðstapa — «странник пустошей» встречается в «Беовульфе», где употреблено по отношению к оленю. В «Песни об Атли» используется слово heiðingi с тем же значением: см. комментарии к «Песни о Гудрун», строфы 37–48, где цитируется стих из исландской песни.
II
Этот текст соответствует строкам «Песни об Атли» гораздо дальше от начала: начиная со строфы 24, «Hló þá Högni…» — «Тогда засмеялся Хёгни…». В «Песни о Гудрун» ему соответствуют строфы 127–130.
После строки 19 отец, без сомнения, отверг целый кусок текста своей собственной песни, поскольку в законченном варианте он не повторяется. Древнеанглийская песнь продолжается и завершается на строфе 32 «Песни об Атли», «Lifanda gram…» — «живого конунга…».
Þa hlog Hagena þe man heortan scear
of cwican cumbolwigan — cwanode lyt;
blodge on beode to his breðer gæf.
Þa se gar-niflung Guðhere spræc:
‘Her is me heorte Hagenan frecnan,
5
ungelic heortan eargan Hellan;
bifaþ heo lythwon nu on beode liþ,
efne swa lyt bifode þa on breoste læg.
Swa scealtu, Ætla, ealdum maðmum,
leohte life samod beloren weorðan!
10
Her æt anum me is eal gelang
hord Niflunga, nu Hagena ne leofað:
a me twegra wæs tweo on mode;
untweo is me, nu ic ana beom.
Rin sceal rædan readum golde
15
wrohtweccendum, wealcende flod
entiscum yrfe Ealdniflunga;
blican on burnan beagas wundene,
nealles on handum Huna bearna!’
Leod lifigendne on locan setton
20
Huna mænigo. Hringbogan snicon,
wyrmas gewriðene wagum on innan.
Slogþа Guðhere gramhycgende
hearpan on heolstre. Hringde, dynede,
streng wið fingre. Stefn ut becwom
25
heaðotorht hlynnan þurh harne stan
feondum on andan. Swa sceal folccyning
gold guðfrea wið gramum healdan.
Тогда Хагена рассмеялся, когда вырезали сердце
Из груди живого воина, — мало он сетовал;
Сочащееся кровью, подали на блюде его брату.
Тогда заговорил Гудхере, копье-нифлунг:
«Тут лежит сердце храброго Хагены,
5
Непохожее на сердце труса Хеллы;
Мало дрожит оно, лежа на блюде,
Столь же мало дрожало оно в его груди.
И лишишься ты, Этла,
И древних сокровищ, и света, и жизни;
10
Одному мне принадлежит
Весь клад Нифлунгов, теперь, когда Хагена мертв.
Когда нас было двое, я сомневался;
Теперь, когда я один, сомнений не осталось.
Рейну владеть красным золотом,
15
Что сеяло рознь меж людьми, — быстроводной реке
[будет принадлежать]
Наследие древних Нифлунгов, добытое у великанов.
Пусть блистают в реке крученые кольца,
А не украшают руки
Детей гуннов!»
Конунга живым поместили в узилище
20
Воины гуннов. Там ползали змеи,
Змеи извивались в пределах стен,
Но Гудхере в гневе ударил
По струнам арфы в своем укрытии. Зазвенела, отозвалась
Струна под пальцем. Раздался его голос,
25
Ясный, как боевой клич в серых скалах,
Исполненный ярости против врагов. Так владыка людей,
Воинственный правитель должен защищать свое золото от недругов.
2. Элемент cumbol в сложном слове cumbolwiga означал «флаг», «знамя».
4. gar-niflung. В ранних вариантах этого фрагмента отец здесь использовал слово gimneojiung, в строке 12 hord Neoflunga, а в строке 17 — Ealdneoflunga. Объяснить эти формы имени я не в состоянии, но в любом случае в окончательной версии он вернулся к формам Niflung, Niflunga. В ранних формах (и только) он добавил слово gar «копье» над gim «драгоценный камень» в gimneoflung, но поскольку соответствующий стих «Песни об Атли» звучит как «Mœrr kvað þat Gunnarr, geir-Niflungr» («Заговорил славный Гуннар, копье-нифлунг…»), — я использовал этот вариант.
6. Хелла (Hella): в «Песни об Атли» и в «Песни о Гудрун» раба зовут Хьялли.
17. entiscum yrfe. Эта загадочная строчка основана на очень спорном стихе из «Песни об Атли», в котором слово áskunna — «из рода богов» предшествует словам arfi Niflunga — «наследие Нифлунгов». В своих комментариях к этому фрагменту отец, по всей видимости, отдавал предпочтение áskunna Niflunga «Нифлунги божественного происхождения» (признавая при этом, что смысл выражения не вполне понятен), вместо того, чтобы соотносить слово с arfi: как писал он сам, «весьма сомнительно, что клад может быть “из рода богов”».
В древнеанглийском переложении отец сперва написал óscund yrfe (где óscund означает «из рода богов, божественный»; ós этимологически соответствует древнеисландскому áss, мн. ч. asir), затем заменил написанное на прилагательное entisc (а впоследствии entiscum) — «великан, великаний», производное от существительного ent (к которому восходит название энтов Средиземья). В последующем варианте отец добавил на полях óscund напротив entisc, словно по-прежнему сомневался, какое слово выбрать.
25–26. Примечательно, что практически дословная формулировка
stefn in becom
heaðotorht hlynnan under harne stan
использована в «Беовульфе» (строки 2552–2553) применительно к боевому кличу Беовульфа при приближении дракона.
Примечания
1. Здесь и далее слово «Нибелунги» пишется с прописной буквы, когда оно употребляется как имя собственное, для обозначения рода и его отдельных представителей, и со строчной — когда оно обозначает сказочных существ, хранителей клада (такое написание закрепилось, в частности, в названии знаменитой «Песни о нибелунгах»). — Примеч. пер.
2. Безбожный (др.-исл.). — Примеч. пер.
3. Рагнарёк — это «рок Стихий», «гибель богов» в скандинавской мифологии; ассимиляция с отдельным словом rökr со значением «сумерки», «сумрак» привела к толкованию Götterdämmerung — «сумерки богов».
4. Мой отец полагал, что «Большая Песнь о Сигурде» (см. с. 254) — основная составляющая недостающей тетради — была украдена.
5. Волк в панцире (лат., норв.). — Примеч. пер.
6. Круглое число! — вел ли отец отсчет с 1643 или 1663 года, он в любом случае округлил цифру.
7. Имеется в виду рутинная смена постов и скоромной пищи, характерная для цикла жизни христианского западноевропейского Средневековья. — Примеч. пер.
8. Перевод данного фрагмента, равно как и прочих цитат из «Младшей Эдды», опирается на перевод О. Смирницкой «Младшей Эдды», с поправками на расхождения, обусловленные английским текстом. — Примеч. пер.
9. В русскоязычном издании мы добавили перевод и в тех случаях, когда заглавие представляет собою имя собственное. — Примеч. пер.
10. Данное примечание адресовано автором англоязычному читателю. — Примеч. пер.
11. Речь идет об оригинале текста. В русском тексте имена собственные передаются в традиционной для русскоязычной скандинавистики транскрипции. — Примеч. пер.
12. Нижеследующий отрывок про метрику древнеанглийской поэзии (а также и несколько фрагментов из раздела «Аллитерация» ниже) дословно воспроизводят текст статьи «О переводе “Беовульфа”», входящей в сборник «Чудовища и критики» (ACT, 2007). В настоящем издании он приводится в переводе М. Артамоновой. Здесь и далее примеры, иллюстрирующие аллитерационные схемы, приводятся на языке оригинала; их перевод добавлен нами в квадратных скобках. — Примеч. пер.
13. Полноударной вершине можно присвоить значение 4. Второстепенное ударение (с более низкой интенсивностью и тоном), встречающееся в таких сложных словах, как highcrèsted, получает значение 2. Но редукция происходит и в других случаях, например, во втором ударном слове на стыке двух ударений в предложении. Ударение одного из двух следующих друг за другом слов (по отдельности равноударных), например, существительного и прилагательного, также часто редуцируется до значения 3. Используя такие приблизительные значения, мы заметим, что общее значение каждой краткой строки, как правило, равно 10. Строки типа С чаще бывают облегченными, а Е — утяжеленными.
14. Таким образом, мы говорим не о чисто фонетическом явлении: нельзя приписать ему точные значения (вроде описанных выше) или измерить его с помощью приборов.
15. В русском переводе аналогом может послужить строка из первой части песни: Отр на отмели / близ омута черного. — Примеч. пер.
16. В «Песни о Вёльсунгах» Гуннар пел о том, как брат Будли погиб от руки бургундов (VII.15); и то же самое говорится в «Песни о Гудрун», строфа 4.
17. После слова «Вёльсунгов» отец вписал: «(Избранных)», но вычеркнул это слово. Одна из этимологических теорий о происхождении имени, которой отец придерживался (по крайней мере одно время), ассоциирует его с германским словом, означающим «выбирать».
18. Интересно, что имя «Сигурд» соотносится с прозвищем одного из ключевых персонажей толкиновского мифа, Турина Турамбара. Тур-амбар на языке квенья означает то же, что исландское sig-urthr — победитель рока. Надпись на могиле Турина, «Dagnir Glaurunga» (синд. — «Погубитель Глаурунга»), — точная калька с прозвища Сигурда Fafnisbani — «Фафнироборец», «Погубитель Фафнира». — Примеч. М. Артамоновой.
19. Ссылки и цитаты из томов «The History of Middle-earth» на эту тему содержатся в книге: «The Peoples of Middle-earth» (1996), с. 374–375; относительно записи в «Анналах Амона» см. «Morgoth’s Ring» (1993), с. 71, 76.
20. Здесь и далее «Сага о Вёльсунгах» цитируется в переводе Б. Ярхо. — Примеч. пер.
21. В переводе Б. Ярхо эта фраза звучит так: «Дай усам напиться, сын!» — Примеч. пер.
22. В стихотворном переводе А. Корсуна эта строфа звучит так:
23. Здесь и далее текст «Речей Хакона» приводится в переводе С. Петрова. — Примеч. пер.
24. Здесь и далее текст «Речей Сигрдривы» приводится в каноническом переводе А. Корсуна. — Примеч. пер.
25. Текст «Отрывка Песни о Сигурде» приводится в каноническом переводе А. Корсуна, с поправками на расхождения, обусловленные английским оригиналом. — Примеч. пер.
26. В русскоязычной традиции эта песнь называется «Вторая Песнь о Гудрун». — Примеч. пер.
27. Текст «Второй Песни о Гудрун» приводится в каноническом переводе А. Корсуна, с поправками на расхождения, обусловленные английским оригиналом. — Примеч. пер.
28. Здесь и далее текст «Песни об Атли» приводится в каноническом переводе А. Корсуна. — Примеч. пер.
29. В каноническом переводе А. Корсуна эта строфа звучит так:
30. В каноническом переводе В. Тихомирова эта строфа звучит так:
31. В каноническом переводе В. Тихомирова на русский язык отрывок звучит так:
32. В русском переводе Ю. Корнеева эта строка звучит так: «Про гибель нибелунгов мы окончили рассказ». — Примеч. пер.
33. Текст «Беовульфа» приводится в каноническом переводе В. Тихомирова, близко соответствующем аллитерационному переводу Дж. Р. Р. Толкина на современный английский язык. — Примеч. пер.
34. В переводе А. Корсуна этот фрагмент звучит так: «золото сеяла лебяжьебелая, / челяди кольца дарила червонные <…>, / Атли беспечный пьян был от пива, / меча не схватил, не противился Гудрун». — Примеч. пер.
35. В стихотворном переводе на русский язык В. Тихомирова этот фрагмент звучит так:
36. Сочинение Иордана «О происхождении и деяниях гетов» цитируется в переводе Е. Ч. Скржинской. — Примеч. пер.
37. «Рассказ Продавца Индульгенций» из «Кентерберийских рассказов» Дж. Чосера цитируется в переводе И. Кашкина. — Примеч. пер.
38. Змей, дракон (др.-англ.). — Примеч. пер.
39. В стихотворном переводе В. Тихомирова этот фрагмент звучит так: