Мемуарная проза Никиты Кривошеина
Жорж Нива:
«Мальчуган оккупированного Парижа, обитатель Ульяновска в нищие сталинские времена, молодой советский студент с “буржуазным воспитанием”, который постучал в мою дверь в МГУ — прошел столько школ, что он мог оплатить свой членский билет многим ассоциациям ветеранов. Но главная школа — другая. Ее называют Лубянка. И тут повеяло другим ветром, новым декабризмом что ли, мушкетерами, но не втроем, а в одиночестве… «дал ли Никита на кого-нибудь показания?» — спросил отец у адвоката нового декабриста. «Нет, не дал». Читал Киплинга и Маларме, выписанных из сказочно богатой библиотеки этого «вуза» нового типа. О нем, о его «университетах», о Мордовии (не балаганного Депардье), а о всех друзьях узника, о русском Париже, о малой парижской Москве — здесь читатель узнает многое. Иногда автор вещает как Сорбонский учитель, но, слава Богу, ненадолго, и над собой смеется».
Сергей Чапнин:
«Христианское мироощущение пронизывает и связывает все воспоминания. Венцом жизни, в которой было место радости и печали, надежде и разочарованию, становятся слова примирения — слава Богу за всё. Человеческая память так устроена, что помнить хорошее — это естественно, а плохое естественно забывать. Но помнить следует разное. Только так происходит воспитание души.
Никита Кривошеин:
«Как только сошел нервно-физический шок от ареста и первых чуть ли не суточных допросов с убедительными угрозами, сама по себе вернулась способность молиться — почти как в детстве. Лубянка не Афон, но тихая сосредоточенная молитва возможна была и здесь — при ранней побудке, за чтением, на получасовой прогулке… В коммунистической Москве молитвы из памяти тоже никогда не уходили, наоборот, закреплялись на редких литургиях, которые я до ареста посещал у Иоанна Воина на Якиманке».
