Отдых Седьмого дня

Пьеса Поля Клоделя «Отдых седьмого дня» в переводе М. А. Волошина

Источник электронной публикации — http://az.lib.ru/k/klodelx_p/text_1896_otdyh_7_dnya.shtml

Предание.ру - самый крупный православный мультимедийный архив в Рунете: лекции, выступления, фильмы, аудиокниги и книги для чтения на электронных устройствах; в свободном доступе, для всех.

• Предисловие
• Действие первое
• Действие второе
• Действие третье

Предисловие

Предисловие и публикация В. Е. Багно

Элемент случайности в культуре не равен и все же почти равен нулю. В противном случае можно было бы предположить, что для Волошина было более и менее все равно, переводить Клоделя или кого–либо из его столь же мало известных в России начала XX столетия современников, а если уж по чистой случайности его выбор пал на Клоделя, то с одинаковым успехом он мог перевести как «Отдых Седьмого дня», так и любую иную из его пьес. Современниками не осталось незамеченным, что именно Волошин одним из первых стал популяризировать творчество Клоделя в России. [1]

Именно о Клоделе Волошин говорил незадолго до смерти в интервью как об одном из самых непререкаемых для него авторитетов. [2]

 В то же время сам Волошин воспринимался в начале века как один из непререкаемых авторитетов в области новой французской литературы, вводивший в культурный обиход России одно за другим имена новых французских поэтов, художников, мыслителей. Отмечалось, что «главенствующее значение в духовном формировании Волошина возымело романско–средиземноморское культурное начало в сочетании с религиозно–философскими, по большей части теософскими, интересами и тяготениями» [3]. Не приходится удивляться, что в ряду этих тяготений одним из самых притягательных для Волошина оказалось имя Поля Клоделя, в ту пору еще не обремененного высокими государственными должностями, пока еще не удостоенного чести быть выбранным во Французскую академию и, наоборот, вполне воспринимавшегося Волошиным как один из «изгнанников, скитальцев и поэтов» [4], столь дорогих его сердцу. Едва познакомившись с Цветаевой, Волошин настойчиво рекомендовал ей читать Клоделя. [5] То, что Волошин «облекался в слова Клоделя», вспоминала Евгения Герцык. [6]

 Не последнюю роль в обращении Волошина к произведениям Клоделя, по–видимому, сыграло мнение Реми де Гурмона, отметившего в Клоделе «трагический дар и все властные достоинства великого драматического поэта». [7] Однако еще существеннее были такие аспекты биографии и судьбы французского поэта, как уход Клоделя, на долгие годы порывающего с европейской цивилизацией, и такие особенности его творчества и поэтики, как «совершенно новый, необычайно пластический и точный метод для уловления отвлеченных идей» [8]и «ветвистая и широкошумная мысль». [9]

 Перу Волошина принадлежат две статьи, посвященных творчеству Клоделя, перевод оды «Музы» [10] и оставшийся неизданным перевод пьесы «Отдых Седьмого дня», над которым он работал в апреле — мае 1908 г. [11] Перевод «Муз», стоивший Волошину большого труда, [12]вызвал поначалу резкую критику Анненского, [13] который, впрочем, писал Волошину, делясь с ним своими впечатлениями: «Если не Вы, то кто же будет русским переводчиком Поля Клоделя?». [14]Взятые вместе, переводы и статьи не только, с точки зрения Волошина, составляли некий «клоделевский цикл», но и представляли собой готовую к изданию книгу. 21 июля он писал из Коктебеля С. А. Абрамову: «Что касается до дальнейших изданий Художественной библиотеки, то я Вам могу предложить только книжку о Поле Клоделе, куда войдут перевод его трагедии «Отдых Седьмого дня» и оды «Музы» и статья». [15]

 Драма «Отдых Седьмого дня» была закончена Клоделем в Китае, в Фу–Чеу, в 1896 г. и опубликована в 1901 г. Б. М. Эйхенбаум, назвавший пьесы Клоделя «трагическими мистериями», охарактеризовал «Отдых Седьмого дня» следующим образом: «Начав с бунта личности, Клодель кончает религиозным культом; мистерия общественности превращается в литургию государства». [16] Знаменательно, что притягательность этой пьесы для Волошина состояла совсем в иных, если не в прямо противоположных особенностях и достоинствах — в таком «сознании земли и сыновности, каких до сих пор не было ни у кого на Западе». [17]

 В «Автобиографии» Волошина 4–е семилетие — «Годы странствий» (Париж, Берлин, Италия, Греция, Рим, Испания, Балеары, Корсика, Сардиния, Андорра) естественным образом переходит в 5–е — «Блуждания» (буддизм, католичество, магия, масонство, оккультизм, теософия, Р. Штейнер). [18] 12 февраля 1901 г. он писал А. М. Петровой: «Теперь туда — в пространство человеческого мира — учиться, познавать, искать. В Париж я еду не для того, чтобы поступить на такой–то факультет, слушать то–то и то–то — это все подробности, это все между прочим — я еду, чтобы познать всю европейскую культуру в ее первоисточнике и затем, отбросив все «европейское» и оставив только человеческое, идти учиться к другим цивилизациям, «искать истины» в Индию, в Китай. Да, и идти не в качестве путешественника, а пилигримом, пешком, с мешком за спиной, стараясь проникнуть в дух незнакомой сущности <…> а после того в Россию, окончательно и навсегда». [19] При этом не побывав на Востоке, «странствуя» (если не считать его вынужденного пребывания в юношеские годы в Туркестане), Волошин компенсировал свои несостоявшиеся путешествия духовными «блужданиями», приобщаясь восточной мудрости, в том числе «окольным» путем, через Европу. Переводя Клоделя, Волошин пытался привить русской культуре восхищение «сложной и утонченной идеологией европейского ума, насыщенного всеми богатствами восточных религиозных построений». [20] Осмысление духовного опыта Поля Клоделя в этом смысле сыграло для Волошина едва ли не решающую роль.

 Волошинское истолкование пьесы Клоделя не оставляет сомнений в том, что творчество французского поэта, и прежде всего «Отдых Седьмого дня», было для него именно синтезом Востока и Запада, западной и восточной мудрости. Западной мудрости, оплодотворенной восточной, и восточной, одухотворенной западной, христианской. Символом синтеза является крест, в который превращается жезл, расцветающий в руке Императора, вернувшегося на землю из Ада. Этот синтез возникает из пересечения духа и плоти: «Дух пересек плоть. Крест — это человек, стоящий прямо, как дерево, с молитвенно распростертыми руками. Трагедия заканчивается безмерным гимном Земле: торжественная ясность плодоносящей земли, бытие в настоящем, апофеоз летнего заката над созревающими полями. «Успокоение, как после приятия пищи… Удовлетворение, как после объятия мужчины и женщины». Идеологии Запада и Востока органически переплелись и сочетались в этой трагедии. Эсхил и Конфуций, Плотин и Лао–Тзе образуют тот уток, которым она выткана». [21] Рассуждая о пребывании Клоделе в Китае, Волошин как бы примерял чужую судьбу к своей. «И, читая о Клоделе в Китае, — справедливо отмечает И. С. Смирнов, — стоит помнить, что читаешь как бы и о Волошине в Китае, на Востоке вообще, в жизни, наконец, — и статья обретает иное измерение как фрагмент творческой биографии двух поэтов сразу». [22] По существу, то же можно сказать и о волошинском переводе пьесы «Отдых Седьмого дня» Клоделя, поскольку в большей степени, чем это бывает обычно, Волошин осуществил перевод не только на язык своего народа, но и на язык своего творчества, язык своей души, язык своей судьбы.

 Заслуживает внимания и еще одна тема, возникающая в связи с обостренным интересом Волошина к Клоделю и «восточным» привязанностям французского поэта. Тема поиска духовной родины, с одной стороны, и «восточного» подбоя Киммерии — с другой. Рассуждая о судьбе Гогена, отправившегося на Таити, и Клоделя, уехавшего в Китай, Волошин настаивает на том, что оба они, покидая Францию, едут не за запасом новых наркотиков, как романтики, а для поисков «новой духовной родины», в поисках «первобытной и здоровой человеческой пищи». «Они, — продолжает он, — не вернутся в Париж для разработки добросовестно собранных коллекций и впечатлений, как это делали и романтики, и парнасцы; они покидают Европу совсем и едут жить в избранные ими страны». [23]Киммерия Волошина и оказалась такой «избранной им страной», пограничной между Востоком и Западом, в которую он уехал в поисках первооснов, уехал творить и жить. Думается, не случайно «Коктебельский затвор» Волошин начинает осваивать вскоре после погружения в творчество Клоделя и раздумий о его судьбе.

Действие первое

Все лежат ниц перед Императором.

 Привет священному лику твоему!

 С той самой грани, где означено начало времен,

 Мириады людей видят солнце между небом и водами,

 и на земле Императора, который есть средоточие и середина.

 И сегодня (так как по справедливости немногие допущены перед лицо твое), согласно обычаям

 Суждено нам снова почтить лицо твое, сын небесный

 Имена твои суть: Первый, Единый, Единственный,

 Скиптродержец, Облаченный в желтые одежды,

 Владыка, Уравновешивающий

 Согласие, Средство, Цель, Середина, Основа, Сущность,

 Первопричина.

 Ты сидишь посреди всех людей,

 Ты отец семьи, когда отец умирает, дети расходятся в разные стороны, пока он в доме, братья работают вместе.

 Правитель жатв, поколение людей

 Растут и чередуются кротостью твоего дозволения,

 Владыко!

 Ты еси общее благо, источник Почтения,

 Основа Закона, печать Справедливости, распределитель

 Вод, хранитель древности, согласно тому, как первое

 слово было дано людям.

 Ты правитель таинств, трех сот таинств и трех тысяч обрядов, в руках твоих то созвучие, которым небо связано с землей, подобно лунному свету. Вот почему простираясь лицом к земле, мы приносим почтение Величию Твоему.

Все одновременно склоняются ниц.

 Какие вести несете Вы?

 Перед лицом твоим слуги твои, которых ты видишь

 и через которых простираешь руки свои.

 Дожди нисходят с милостивого неба и рука воды

 простирается над поверхностью земли.

 Она не останется праздной и согласно порядку времен,

 соблюдая обряд приносить большую жертву.

 Из своих древних сокровищ.

 Она отдает часть в пищу людям, дабы они ели, смешивая ее со слюной своей, и дабы пламя сердца не угасло, но горело, давая свет, которым человек видит и слышит и способен в разуме своем. И мужское объяло женское и вот рожден народ, которым ты управляешь, согласно законам музыки и наставлениям древности.

 На западе земля приподнимается, чтобы почтить тебя,

 Север граничит твою империю, и короли юга получили

 печать твою и шлют тебе дары.

 А на восток море,

 Спокойное, безграничное, вечное:

 С той стороны черная дверь неба, откуда восходит солнце.

 Таковы пределы твоего царства.

 Оно называется Серединной Империей,

 Царством Утренней Тишины.

 Оно овально, как чаша и светило дня лежит на ней

 подобно плоду, и великий змей его обвил, и никто

 не знает где его голова, где хвост.

 И обратно восхождению светлого неба

 Реки согласным течением текут ему навстречу.

 Люди, выходя из домов своих, ступают в траву

 земли, будь они земледельцы или те, что живут

 на ладьях или сто тысяч городов.

 Что ты скажешь об Империи?

 Все мирно, согласно древнему писанию

 «Я слышу колокола храмов в городах».

 Нет ни голода, ни язвы, ни войны.

 Крестьянин собрал свой рис.

 И чай, и шелк, и шерсть, и он продал их.

 И на конце веревок, связывающих тюки,

 сделал честный и крепкий узел.

 Справедливость царит в судах, подобная квасцам,

 которые от грязной воды отделяют чистую воду.

 Вот что гонцы, приходящие с утра и до вечера, доносят мне.

 Но да будет дозволено мне говорить.

 Что хочешь ты сказать?

 Привет священному лику твоему!

 Почему угодно было Господину моему покинуть столицу и, прервав чередование обрядов,

 Поселиться в этой пустыне, где гробница Древнего Императора? Никто не знает ни его жизни, ни его царства, и знака его нет в истории.

 Но большая каменная статуя, черты и члены которой стерты временем, лежит среди высоких трав.

 Господину моему, извещенному дыханием снов, было угодно прибыть сюда и совершить здесь жертвоприношение и построить здесь храм, и пребывать в нем, и не возвращаться в город.

 Да будет угодно императору просветить нас.

 Что нового в царстве моем?

 Что есть нового. Ваше Величество?

 Я приказываю говорить открыто.

 Тогда я буду говорить, о Царь!

 Народ твой простирает к тебе руки.

 Ни вино, ни приношение хлеба и риса

 Не удовлетворяет мертвых, ни одежды, которые оставляем им,

 бумажные деньги не обманывают их, их не ослепляет пламя,

 грохот бубнов и барабанов, их не пугает. Но они бродят ночами в полях или в туманах по поверхности рек и подобно крысам кишат в домах. Они — этот народ без кишек, затем приходят они тревожить нас, затем собираются они на запах огня и скрежешут зубами, обоняя испарения кипящего сала. Как увидать их, которых демон подобно вору выкрал из их тела?

 Но маленькие дети умирают или корчатся в судорогах. И люди не # могут больше работать, но с сжатым сердцем, обвив вокруг лица край | одежды, поворачивают голову из стороны в сторону.

 И глубокой ночью, охваченные холодным ужасом,

 Они вдруг просыпаются, как человек, который чувствует, что змея обвилась вокруг его бедра. Никакие молитвы не действуют.

 Жестокий гость не умеет смеяться.

 Они жестки, как старики, мрачны, как черви.

 Священный череп барана с солнцем, написанным на одном его виске и с луной на другом, с женским шестиугольным знаком на лбу.

 Не может замкнуть трещины в земле. Ни заклинание колдунов,

 ни залпы мушкетов и петард не могут уничтожить вышлецев.

 Холодные,

 Они томятся вокруг нас молчаливые, присутствуют за нашей едой, слушая, что говорят, и когда свет гаснет, они трогают нас.

 Они выходят из земли, подобно туману, и земледелец, который своим железом бороздит поле сражений, подымает их тысячами и десятками тысяч.

 Владыко, найди исцеление! Сын неба, закрой двери земли. Запрети мертвым приходить слушать нас. Они прожили свою жизнь. Пусть же спят они теперь в своих гробах, которые мы им дали. И освобожденные от труда, пусть же не отнимают они пищи у нас.

 Я царь живых, и у меня нет власти

 Над племенем мертвых.

 Пусть тот, кто имеет что сказать, говорит.

 Старейший из князей крови

 Освободи нас от нечистого прикосновения мертвецов,

 Потому что народ твой не видит над собой никого, кроме тебя.

 Ибо кто знает, где живет царь Мертвых,

 И кто из нас пойдет к нему и понесет наши жалобы.

 Ради вас самих, обратитесь к нему, Ваше Величество!

 Потому что царство его и без того достаточно обширно,

 Для того, чтобы не выходить из берегов и не изливаться в наш мир.

 Что известно об этом царстве соседнем нашему?

 Ни один путник не приносил оттуда пыли на ступнях своих,

 и никто не знает, что говорят мертвецы своим ледяным дыханием.

 О Господи, мы в этом мире, как бедняк, который, выпрямляясь,

 касается крыши своей головой,

 И, распростирая руки, трогает обе стены своего дома,

 Вне — это слепая сторона, без границ, без осязаемостей.

 Погружаясь в прошлые века, мы не находим никакого света.

 Возьмем ли древние письмена — это неразрешимые загадки.

 Мудрые умирают над ними, путая и подделывая, но поколения их не проникают трудности шестидесяти четырех куасов.

 А малый народ, который платит банзам и колдунам, жжет бумагу,

 свечи и благовония, он чтит богов, богинь и демонов.

 Земля и небо кишат ими, и деревня, и море, и нивы, и горы, и улицы, и лавки.

 Их малюют зеленой и красной краской, скрежещущих зубами, рычащих, с глазами, выступившими из глазниц, потрясающими ста руками, оружие, сосуды и гулкие музыкальные инструменты.

 Ужасные властители.

 И священники говорят,

 Что все, что умерло, воскреснет, и что никакая сила не может искоренить силу жизни, что все дает новый росток,

 надо еще раз умирать!

 Вот что воспринимает мудрый в зеркале своего сознания, когда он созерцает небеса, противопоставленные одно другому, или землю с ее племенем людей и животных, или глубину восемнадцати адских бездн.

 Но да будет так!

 Пусть тело и душа истлевают вместе в деревянном ящике,

 где разлагаются наши кости и наши внутренности,

 И этого довольно, чтобы каждый

 Жил в довольстве, соблюдая пять заповедей,

 Но вот теперь мертвые не дают покоя и подобны они людям, не знающим закона.

 Ни стены не останавливают их, ни императорский указ не устрашает.

 Кто говорит о величии царства сего и ста тысяч городов,

 Которые расположены подобно курильщицам в садах храма

 по всему протяжению пространства его.

 Но это иное царство обнимает его и нет никого, кто бы

 не платил ему дани, и даже я сам — Император,

 Туда уйду я, и павши ниц перед Яло, принесу ему поклонение.

 Ведомо нам несчастье наших народов и наваждение страха

 И то, что не тщетный ужас это и не греза спящего духа.

 Собственный наш дворец не защищен от сих посещений,

 И, размышляя об этом (ибо наш царский долг

 В том, чтобы наш народ в защите от ужаса и насилия

 Жил в мире под властью нашей простертой руки),

 Мы видим, что небесный нарушен закон, ибо эта земля,

 которую обрабатывают они,

 Принадлежит живым, и мертвые не имеют прав над ней.

 И если смешиваются они с нами, если входят к нам и за трапезой присутствуют нашей, и следят наш сон,

 Если наши нарушают права, то значит

 Что некий захват совершен был нами самими.

 Безустым извещенный голосом снов, призванный дыханием,

 в котором не было теплоты жизни, покинув наш город,

 Искать я пошел гробницу древнего императора.

 Здесь лежит он одинокий в этом пустынном месте.

 И нам угодно было принести ему жертвы, и мы, его наследник

 по неразрывной середине,

 С босыми ногами, сняв знаки нашего императорского достоинства,

 Мы склонились перед ним и спали на земле подле

 Него, как сын спит рядом с отцом своим,

 Ожидая, когда ему угодно будет ответить нам или дать знак.

 И посему я приказал вырыть этот ров и наклоняясь над ним, кличу.

 Ибо менее пронзителен голос человеческий, чем дикий крик зверя, но он подымается до самого неба и пронзает толщу земли.

 — Услышь, Император, то, что мы хотим сказать тебе!

 1. — Услышь нас!

 2. — Услышь нас!

 3. — Господин! Господин! Господин!

 4. — Восстань!

 5. — Говори!

 6. — Выйди! Говори! Мертвый, услышь слово живое! Глубокий, Тайный, Подземный!

 Услышь нас в глубине. Услышь нас в толще земли!

 Во тщете нашей внемли нам!

 7. — Открой нам заклинание! Спаси нас! Скажи нам свое черное слово!

 8. — О дневний царь! Владыко Запада! Услышь нас!

 Ясно; он не слышит нас — он спит.

 Как человек, созерцающий свет луны, услышав слабый

 недалекий крик, не оборачивается, — так века

 Окутали голову его, и неотвратимая смерть замкнула уста его.

 Некогда люди блуждали.

 Он был одним из первых царей,

 Которые, собрав войско, захватили землю,

 Прогнали дикие орды и, подобно быку с его четырьмя ногами,

 Упершись в землю, решили владеть ею.

 Племя гигантов, и душа их крепко входила в тело,

 как железо входит в дерево.

 Посреди своих войск выступали они, подобные слонам, и высоко стоя над своими народами, с оружием в обеих руках, с луком на животе, глядели они направо и налево.

 Боги еще не были известны тогда, и пред Вышним Владыкой

 не склоняли они колен.

 Но веря в свою силу, стояли прямо

 И осязали ветер, расширяя ноздри навстречу запаху

 травянистой земли.

 Внемли нам, о Царь! Ответь нам!

 Это я — император, говорю тебе! Восстань! Ответь!

 Он был равен тебе и потому мертвый не подвластен призыву твоему.

 Слова, обращенные к нему,

 Рассыпаются пеплом и власть голоса, как дым.

 Что же мне делать? Где найду я слово,

 Чтобы глухие услышали, чтобы немые ответили, чтобы не имеющие тел появились?

 Царь, услышь нас! Если к народу, что ты вел когда–то,

 Ты питаешь еще некоторое сострадание, укажи причину, открой нам Целение! В чем грех наш? Дабы народ был наказан.

 Но если по справедливости необходимо, чтобы я — император, искупил и умер, я произношу молитву Шу под тутовым деревом:

 Да погибну я, и семья моя, и род мой да будет искоренен

 с лица земли!

 Император, не так следует говорить с мертвецами!

 Кто этот?

(приближаясь и падая ниц)

 Привет священному лику твоему! Привет священному лику твоему! Пусть недоступность твоя простит меня и не прикажет умереть! Сей ведает тайны искусства.

 Это человек из Пустынной — Страны — Гор, там, где ржет единорог и демоны имеют власть свою.

 Три выдыхания сделал он через ноздри, изгоняя из своего сердца три порока,

 Которые суть: гнев, желание и неведение.

 Сидя прямо, как копье, сосредоточив оба глаза на оконечности своего носа,

 Конец языка обратив против своего неба, он сознал самого себя. И, освободив душу свою от закона необходимости, подобно бубну, когда ударяют в середину его,

 Он потряс вселенную, заставив трепетать богов высших и низших, Как собак прогоняет, подзывает он их, потрясая магической молнией!

 Он изучил нравы мертвых, и как тигр, что выслеживает рыб,

 Как охотник, который ставит капкан в отверстие норы,

 Дымом подымает дуб или из логова выводит хорька,

 Своими заклинаниями вызывает он мертвых из–под земли

 и ловит их в капканы своих магических фигур.

 Это искусство темно и запрещенное.

 Где уважение? Где благочестие наше? Этот преступник,

 Смеет ли он улавлять души человеческие и мучить их?

 Подобные должны быть истреблены согласно приказанию закона.

 И ты слишком дерзок, решившись привести его.

 Что же касается той власти, которою овладели они,

 Где же в таком случае наша власть и власть высшего управителя?

 Не подобает человеку уклоняться от закона и зависеть только от самого себя.

 Они рассказывают басни о мертвых и о перевоплощениях и говорят (о стыд! О ужас!),

 Что движением какого–то колеса душа человеческая

 Переходит в тела животных и что все явления тщетны и обманны и что нету в сущности ни добра, ни зла, ни лжи, ни правды.

 Это ученье безбожно и отвратительно и в пяти священных книгах

 Мы не находим ничего подобного.

 И где не будет, когда я сужу — моя власть, и мой суд — когда

 я караю? То истинно, предвечно и неизменно, что зло наказуется вместе

 со злодеем и что каждый отвечает

 Лишь за свои деяния. Вот что надобно знать. Все же остальное есть бунт.

 Что же касается этих людей, они живут во мраке, в непрерывном сношении с Навами и Демонами, и присутствие сего оскорбляет Величие, которым я облачен.

 Привет священному лику твоему! Необходимость!

 Необходимость только может извинить меня!

 Ужас объял меня. Воистину мне слишком тяжко

 употребить подобное средство!

 Мертвые, если только они смешиваются с нами, заходят в наши дома и нарушают законы, этим самым ставят себя под власть твою. Воспользуйся этим человеком, который умеет обращаться с ними.

 Разве можно говорить с варварами без переводчика?

 Ужас объял меня.

 Я не привыкну к черному знанию. Я боюсь. Ничто доброе не может возникнуть из этих отвратительных обрядов.

 Указание неба привело тебя к той гробнице.

 Я звал и мне не отвечали.

 Великолепный император! Ты не говорил с мертвыми так, как следует.

 Когда враг пришел, станешь ли ты ждать от него добра?

 Придешь к нему с мольбой и упреками?

 Необходимость ли гонит их или злая воля — они пришли вредить вам.

 Навье бродит по городам и селам, смущая твой народ,

 Затем ли, что ищет себе нового воплощения или просто не находит себе места. Как животные, не понимают они человеческого языка и не слышат того, что вы говорите им.

 Я же не буду просить, но прикрывшись грозным словом,

 Вооружась заклинанием открытым мудрецами, погруженными в глубины созерцания.

 Как вора, пойманного за волосы или за руку во тьме ночи,

 Я извлеку этого мертвеца из его могилы и заставлю его отвечать.

 Презренный! Смеешь ли ты приказывать душе великого Императора?

 Я — рука. Действовать будешь ты.

 Не отказывайся спасти страну свою.

 Император некоторое время стоит в молчании, потом делает знак, что согласен. Заклинатель мертвых падает ниц перед ним и поднявшись начинает свои приготовления. Магический четвероугольник. Курения. Тьма. Сцена освещена только красными свечами, врытыми в землю. Заклинатель ударяет без усилия в большой бронзовый диск, выжидая, пока не замолкнут последние колебания звука. Все хранят молчание.

(На коленях, вполголоса)

 Ом! А, А, И, И, У, У, Ри, Ри, Ли, Ли, Е, Ай, О, У!

 Ом! Ка, Кха, Га, Гха, На!

(Он заканчивает шепотом. И несколькараз повторяет тоже заклинание). Подымаясь, громким голосом.

 Ом! а а и и у у ри, ри, ли, ли, е, ай, оу,

 Анча! Уваха!

 Внемли! Внемли!

 Я заклинаю тебя силою букв!

 Гласными, которые душа изгоняет из тела, разверзаясь до основания!

 Тяжелыми и острыми А, И, И и согласными, которым рот дает выход через свои три двери: губы, язык и зубы.

 Внемли основы! Приставляя одну букву к другой, так как ребенка учат читать по слогам, я припадаю устами к твоему уху.

 Внемли, о мертвый, язык живой! Внемли, о мертвый, язык людской!

 Внемли слово, которое в пустоте души само себя мыслит и рождает себя из себя!

 Внемли и говори!

Он ударяет в бубен. После, взяв черную курицу, он убивает ее и кропит кровью и рисом на магический четвероугольник.

 Обоняй! Вот кровь! Ешь — вот рис!

 Вдыхай горячую жизнь, вдыхай сердца всех зверей!

 В ней чары воспоминаний, которыми душа живет сама в себе. Вспомни самого себя, вернись!

 Миг настал! Явись! Явись!

 Я заклинаю тебя землей и огнем, который выходит из земли.

 Им варят пищу и приносят жертвы богам и демонам,

 И стражам, которые владеют четырьмя берегами мира,

 Явись!

Раскаты под землей.

 О, о ки! Ки! Явись, явись!

 Вот я наклоняюсь, как человек, который дует на огонь,

 Я заклинаю тебя землей и огнем,

 И яростью земли, которая брызжет внутрь огня, точно в рот, который сосет,

 Яростью, которая в вине, что пьют, в зернах ячменя и в семени мака,

 И в бешенстве, которое преисполняет одержимых и колдунов и которое владеет мною.

 Я зову тебя! Я зову тебя!

 Клуб пламени вырывается из–под земли.

 Явись! Явись!

 Вот я слил сердце мое с сердцем твоим;

 я причастился тайны твоей и лютое бешенство

 преисполняет и сотрясает меня.

 Запредельного коснулся я пальцем своим и

 дыхание нового мира меня как меч пронзило.

 Я встаю на ноги. Руками я разбиваю преграды, лежащие между нами.

 Явись!

 Падает в корчах. Земля дрожит. Подземный раскат, подобный удару грома. Густой столб пламени и дыма подымается из земли, и когда он постепенно расходится, то становится виден император Хоанг–Ти, вооруженный с ног до головы. Все падают ниц за исключением Императора.

 Отвечай! Не из праздного любопытства осмелился я — малый человек, вызвать перед собою Твое Величество!

 Молитвенно складывая руки, еще не рожденные

 Для жизни, в которую вступил уже ты, запрещенные чту я таинства.

 Но по некоему приказанию вопрошал я твою могилу. И необходимость неволила меня, и голос моего народа, который ропщет в ужасе.

 Но зачем говорить, когда ты сам знаешь бедствия наши.

 Ибо подобно тучам саранчи,

 Низринувшейся на поля и переполнившей жилища и одежды,

 ужасное племя мертвых

 Поднялось из земли и дышет нам в лицо и поганит нашу пищу.

 Укажи причину! Укажи, владыко!

 Где целение? Какую жертву должны мы совершить?

 Какие обряды? Какое очищение?

 Всякий, кто ест, умрет.

 Разве не должны мы есть, чтобы не умереть?

 Не тревожьте земли.

 Должны ли мы питаться травой, как буйволы? Или семенами растений, как птицы? Или мясом и молоком животных, подобно кочующим племенам?

 Или воздухом, подобно Фениксу?

 И что станется с общностью, возникшей между людей, если они не будут обрабатывать Землю, которая отпечатки их ноги?

 И если, не строя ни сел, ни городов, они не будут больше проводить дорог?

 Ты сам знаешь это — ты, кто привел народ этот сюда и здесь поставил престол свой.

 Землею мы владеем совместно с вами.

 Вам — недра. Оставьте нам плоды.

 Платите нам оброк.

 Разве не совершили мы таинств и обрядов?

 О бешенство! О бешенство!

 Можешь ли ты допрашивать меня, подобно Судье?

 Хочешь ли ты, приступив к тигру лицом к лицу, связать его веревками.

 Берегись, чтобы, бросившись на тебя, я не унес тебя, и

 мы не пожрали бы тебя!

 Буду говорить, но мало утешительное найдешь ты в словах моих.

 Рукою возьми кисть руки своей. Что такое тело, как не земля, потому что, если ты зароешь тело в землю,

 Оно истлеет и позвонки его рассыпятся,

 И его ребра, и кости ног, подобно камням и ржавому железу.

 А чем занять дух человека,

 Как не телом, которое обволакивает его целиком,

 Поэтому, когда тело погребается в землю, подобно многим торговцам, которые отдают свое состояние в общее дело, подобно братьям, которые владеют одним нераздельным имуществом,

 Эта любовь

 Не покидает духа. И так как тело тяжестью своей влечется вниз, то же делает душа.

 Но более тонкая, она углубляется дальше и глубже,

 И подобно голому червю она живет в толще вещества.

 Чтите могущество Адово! Чтите Черного Бога,

 Пальцем касаясь уст и ресниц его и принося ему рис и хлеб.

 Разве душа, нашедшая себе место, не сохраняет его?

 Какое место сохранять ей, если нет у нее тела, в котором она живет.

 Тонкая, следует она, насколько дозволено ей за своими мыслями.

 И ты видишь сам: ничего нет беспокойнее,

 Чем дух нищего или скупца,

 Потому что в постоянной тревоге, не в силах заснуть, бродят они и здесь и там. А кто же более лишен всего чем мы?

 Что же касается: ты видишь, что человеку свойственно все забирать себе. И эти движения умирающего.

 И слепого ребенка, который шевелит руками.

 Кто же скупее нас, которым нечего давать и нечего брать.

 И подобно скупцу, который все блага хочет иметь для себя одного,

 Слитые с землей, мы владеем ею; но так как

 Вы тревожите ее, добывая себе пищу, то и мы

 Лишены покоя и нет между нами согласия.

 Знай, что и мы голодны, и мы жаждем!

 Не удивляйтесь же поэтому, землю разделяя вместе с нами,

 нашему присутствию и нашей враждебности.

 Древний Тигр, ты не говоришь мне всего, так

 как без дозволения неба ясного и синего

 Вы не можете вредить нам. Почему же теперь простираете вы всю руку над нами?

 Я не могу отвечать. Я не прибавлю ни слова.

 Кто же изъяснит нам спасение?

 Он, кто спустившись к мертвым, вернется обратно.

 Кто ты?

 Я великий Хоанг–Ти. Я основал царство. Убив вождей и князей, я принял власть над толпою. Я построил стену. Я определил начало года. Я установил циклы времен. Я утвердил смену дней властью приказа моего. Я прорыл великий канал. Провел дороги. Я сжег книги.

 О ты, знающий древнее откровение и нас лишивши его!

 Кто был отец этого народа? Скажи нам начало и источник.

 Воды покрывали лицо земли.

 Тот, кого вы зовете Фу–Хи,

 Вышел из ковчега, в котором было замкнуто семя всего

 живущего, вместе со своей женой,

 Со своими тремя сыновьями и тремя невестками.

 Отсюда происходит речение «Барк», что значит «восемь ртов».

 И, выйдя, принес он жертву Богу небесному.

Исчезает.

(Присутствующим)

 Подымитесь. Не бойтесь. Древний Император исчез.

Все поднимаются.

 Владыко, мы слышали вас говорящим, и твой голос

 смешивали с голосом другого.

 И душа наша трепетала в ужасе, подобно тому, как

 сука дрожит, слыша голос тигра.

 Эти слова живут во мне и, не понимая, я ношу их в себе?

 Что? Почему? Зачем?

 Мы без слов подымаемся в душе моей, без формы, без лица,

 И подобно коню, запряженному в одну упряжку вместе с быком,

 она тревожит меня и влечет куда–то.

 Что он сказал?

 Разве вы не слышали его?

 Мы не поняли смысла его слов, которые были подобны изделию огня.

 Великий Хоанг–Ти появился сегодня перед нами:

 Объединитель народов, установитель единства.

 Он говорил, и я слышал, и он сказал мне причину наших бедствий.

 В чем она?

 Мы питаемся достоянием мертвых.

 Должны ли мы воздержаться от еды и питья?

 Он не сказал средства.

 Не много же пользы мы можем извлечь из слов его.

 Что же делать нам, ибо никто не смеет остаться

 один, потому что кто–то всегда стоит за его спиной.

 И если, склонившись, работает он, собирая свой рис

 и хлеб, в то время, как темные покрывала проносятся

 над полями и бабочки кружатся над его головой,

 Он чувствует, как холодный палец прикасается к его телу,

 И если он спит, это как тяжесть зверя, который ложится на него, и ему снится, что тигр, взяв его голову между челюстей, хочет разгрызть череп. И подобно дереву, уязвленному в корнях, стоя он умирает.

 О чьей помощи молить нам? К каким богам простирать руки?

 Приносим ли мы поклонение Солнцу, восходящему между двух деревьев, или звездному небу, когда Сириус всадником поднимается над морем, Нету пощады от богов.

 Воля их неопределенна, проявления их наполнены ужаса

 и кто разберется во множестве их?

 Требования их неотступны, они перед ними, как ребенок в руках безумного мужа, и они не приходят к нам на помощь в годину наших бедствий.

 В глубине темного храма, перед алтарем, под которым гнездятся черные и пустые ходы.

 В то время как пепел ладана переполняет кадильницы,

 мы падаем ниц с трепещущим сердцем,

 И молим их как трус, который льстит злому господину.

 Они же, хотя мы их позолотили, их лики, наклоненные

 к нам сверху, они смотрят на нас, скрежеща зубами.

 Я сам пойду.

 Книги говорят, что древние Императоры совершали подобное.

 Сведение слишком старо и сомнительно. Не место живому среди мертвых, у которых нет тела, потому что они оставляют его здесь.

 Я испытаю волю неба.

 Оставишь ли ты народ свой без судьи и правителя?

 Я поставлю сына своего на место мое.

 Оставишь ли его без отца?

 Я найду причину и средство.

 Разве человек не дерево, которое ходит?

 Как голову подымает он ввысь, как ветви свои простирает к небу,

 Так и корни внедряет он в глубь земли.

 Я найду их, нагнувшись, я коснусь ноги пальцем своим.

 Я думал, что достаточно пасти народ мой со справедливостью,

 властно и мудро,

 И что небо, подобно Аду, закрыто для человеческого познания.

 Но подобно тому, как искусный земледелец не может не знать

 ветров, времен года и влияний луны,

 И разницу земель, их качества, теплоты и направление склонов,

 и количество солей и подземных вод,

 Подобно тому, как пастырь стад, растирая травы, пробует их

 на вкус и оглядывается на все четыре стороны,

 Так и Пастырь человеческий, имеющий престол свой между Небом и Адом, поставленный блюсти Уровень и Середину, да правит в молитве и познании.

 Поэтому растворись, Земля, и дай проход мне!

 Да не погибнет народ сей! Если же должно, чтобы некто умер, то

 Как тот, кто предстает перед лицо Судии вместо сына вдовицы — вот я!

 Растворись, Земля, дай проход мне, ибо вольною волей нисхожу я к тебе!

 Не дозволишь ли Августейшей Императрице проститься с тобой?

 Разве сына своего не заключишь ты в объятия свои?

 Я принял решение и исполню его теперь же.

 Принесите мне императорский жезл.

Его приносят ему.

 О, жезл, срезанный в священных пределах Запада!

 Отец рода моего, опираясь на тебя, вступил в эту страну.

 Я вознесся выше народа.

 Растворись, Земля! Растворись, Земля!

 Подобно тому, как ты раскрываешь грудь свою небу, когда

 Оно нисходит к тебе, облаченное в дождь и в бурю.

 Я сын его. На тебе воздвиг я престол мой и как ты, облачен я в земные одежды.

 Я правлю людьми, которые живут на просторе твоем и дарами твоими.

 Построив дом свой, они зажигают в нем свет.

 Растворись! Дай проход мне!

 Ибо, как человек, дом которого подкопан, и который спускается вниз, чтобы проверить фундамент,

 Ныне проверю я основы твои и коснусь усеста твоего.

 В тебе корни жизни. Из тебя брызжет огонь и ключи Вод.

 И животное, ищущее в тебе мордой, и человек, ищущий щепотью

 пальцев своих — живут!

 Приказываю тебе именем Неба, ибо такова воля вышнего Неба.

 Чтобы живой, спустившись к тебе, о Мать плоти моей,

 Я достиг бы начала и причины и вторичным рождением

 Принес погибающему народу моему — спасение!

 Разверзнись, Земля! Дай мне проход!

Земля дрожит и разверзается.

 Приветствуем тебя, великодушный Император!

Склоняя колена.

 Благодарю тебя, небо, за то, что ты услышало молитву мою. И вот подобен я теперь сироте и человеку, лишенному сана человеческого. Пусть же совершится то, что суждено, — умру ли я или подобно огню, тлеющему под жилым, принесу истину с собою — все благо.

Подымается.

 Будьте верны! Храните Царство! Поддержите юность сына моего, ставши по правую и по левую руку от него.

 Ты же, Земля, прими меня! Вольного волей нисхожу я к тебе!

Он бросается в расселину. Земля закрывается над ним. Все пребывают лежащими ниц.

Действие второе

Полная тьма.

 А! а! О, о!

 Где я? Где?

 Поглощенный,

 Бездной всосанный, внедренный. Тьма, чернея,

 Паутиной

 Облепила мне лицо. Я слился с ее безмерностью.

 Где я? Где я? Ничего.

 В плотной мгле

 Нет ни права, нет ни лева… Где здесь верх и где здесь низ…

 Сзади, спереди

 Ничего… И тьма, чернея,

 Не растет и не редеет. Больше нет пространства,

 Больше нет времени,

 Тьма целиком омыла меня!

 Я нигде, и высота бездны над головою моей.

 Где я? Где?

 Холодея,

 Заблудившись, затерявшись,

 С тьмою слитый, я не знаю, где идут мои шаги

 Нет ни зги… Ищет глаз и не находит

 Безразличье… Пустота…

 Тот, кто здесь, тот вечно бродит…

 А! А! Привет тебе, дно мира! Привет тебе, корень земли!

 Привет тебе, основа тяготения!

 Привет, обиталище мертвых! Волею сияющего неба,

 Живой и облаченный в крест тела своего, низошел я к тебе,

 Чтобы изведать тебя в законах твоих и в управлении твоем,

 Чтобы вернуть мир племени человеческому и племени звериному

 Сокрушив безбожие неведения нашего.

 Я правлю царством, владея знанием и серединой.

 А! А! Не оставляй меня так — одиноким и потерянным!

 Я не один из твоих, обиталище! Но я Император живых

 и как гость прихожу к тебе.

 Я плюну на землю и, взяв на палец грязи этой темницы,

 прикоснусь уха моего.

Он кладет землю в уши свои.

 Кругом

 Звучат

 Слова

 Шурша, спеша.

 Без уст, без лиц.

 Как те, что шепчет дух во сне.

 Не пустынное это место, но полно скорбящих душ.

 В глубине души я точно слышу стон,

 Точно множество далеких сиротливых голосов.

 А! А! Где я? Где я?

 Я слышу

 Рыданье, точно кто–то плачет. Я слышу крик,

 Точно убивают кого–то…

 Ужас охватывает меня, мне страшно.

 Я буду тоже говорить. Я буду громко говорить,

 Есть ли здесь кто, кто понимает язык живой?

 А! А! И ты пришел сюда, сын мой?

 Кто говорит мне?

 А! А!

 Я слышал, что–то говорило.

 А! А! Это ты, сын мой?

 Кто–то сказал: это ты? — Кто ты?

 О дитя мое! О мой мальчик! Мой первенец!

 О царственное дитя мое — я мать твоя.

 Во тьме приветствую тебя, мать моя,

 Я ничего не опустил. Я исполнил священный долг сыновий.

 Я держал пост. Я соблюдал траур.

 Имя твое занесено в таблицы, и я исполнил все обряды и жертвоприношения.

 Дитя мое! Дитя мое! Увы! Увы! А! А!

 Что значат эти стоны?

 О, дитя мое, это я в болезнях родила тебя,

 Старое связуя с новым.

 День! День! Сын мой!

 Это я дала его тебе. Отдай его мне. Возьми меня,

 возьми меня, чтобы снова могла я жить и видеть.

 О мать! Рука моя проходит сквозь пустое пространство…

(Молчание)

 Что шепчешь ты надтреснутым голосом?

 Да, это ты. Я узнаю тебя,

 Как слепая сука, обнюхивая щенят своих.

 Ты не можешь меня видеть?

 У меня нет глаз!

 О сын мой! Я здесь и меня нет здесь. Я навсегда погибла!

 Я поглощена, низвержена, кинута в бездну,

 Потеряна, стерта в колодцах опрокинутого неба.

 Здесь ночь всемирного дня, здесь тень вечного света.

 В прозрачном мире, лишенном грани, маюсь я и блуждаю.

 О ты, которая отдала мне часть своей плоти! О мать костей моих, ты ли это?

 Дитя мое, ты ли это?

 О ты, которая даровала мне тело мое, неужели ты обратилась в ничто?

 Вот — я узнаю плоть свою.

 О мать! О мать! О мать! Горе!

 О дитя! О сын! О сын мой, которого породила я! О горе!

 Разве нет спасения? Разве нет надежды?

 А! А! Где же? Где же

 Она? Где же свет, чтобы видеть?

 Здесь нет света, дитя мое, здесь нет времени!

 Нет времени! Нет конца! Нет меры!

 Ужас охватывает меня, когда я слышу тебя говорящей в слепоте

 твоей, о существо, лишенное тела, о мать моя, о дух!

 Горе нам! Разве нет спасения? Все ли низойдем мы в этот безвозвратный мрак?

 Вечное неведение разделяет нас.

 О, я не буду колебаться в духе своем, я не дам смуте охватить

 себя, подобно человеку, потерявшему дорогу.

 Я утверждаю здесь в глубине могилы, в сердце этого

 черного обиталища,

 Сущий в ночи и сущий в призраках!

 Я утверждаю и клянусь, что во всем пространстве неба

 и земли и в глубочайших глубинах Адовых

 Вместе с вечностью есть Справедливость, точная, непостижимая,

 Предвечная, неразделимая с самой сущностью.

 И она весит самое себя во всех вещах и ничто не ускользает

 от меры ее.

 И тебе, мать, это место было назначено не случайно.

 А! А! Я не совершила никакого преступления!

 Знай, что я не нарушила ни одной заповеди,

 я была добродетельна, подобно женщине из Кина.

 Скромная и молчаливая, я соблюдала пять указаний.

 Я была ласкова к наложницам и жила в страхе мужа своего.

 Увы! Что может делать женщина? Ей искалечили ноги,

 И она не может стоять сама и ходить, и живет

 властью другого, подобно животному на привязи.

 Моя жизнь!

 Я умерла старой, но сколь краткой представляется она!

 Краткой и лишенной счастья. И вот место мое навсегда.

 Слепая, брошена я в это слепое место, и жизнь моя слепота.

 Слепая?

 Слушай, что я говорю тебе через тот свет, который проникает через уши.

 Я не чувствую этого света.

 А между тем ты в той же тьме, а не иной, чем я.

 Но я была судима и осуждена беспощадным приговором!

 И вместе со мной все то множество, стоны которого ты слышишь вокруг себя. И нас много женщин и детей, которые, открыв глаза на солнце, не знали иного света.

 И теперь без глаз, без рук,

 В стране без возврата, в пространстве без края,

 В дне вечного мрака, без ночи, без завтра,

 Со стоном взывая: «А! А! Где я? Где я?».

 Подобные нищим, дрожащим от холода,

 Мы ищем, мы ищем

 Исхода для нашего голода.

 Я не слышу слов, которые ты мне говоришь.

 Император Мертвых

 Согласно воле своей может распоряжаться своим царством.

 Меня же само небо высокое и широкое

 Воздвигло Императором Живых, дабы я правил в мире, охраняя их от страха и от вражьей руки.

 Поэтому я низошел сюда,

 Чтобы вопросить о причинах несправедливости, нам причиненной.

 Ибо подобно фазану, перелетающему через ограду, чтобы клевать зерно бедного земледельца, подобно обезьянам,

 Мертвые возвращаются на землю в нечистоте своей, смешиваясь с нами.

 Докучливый властитель здесь.

 Есть между нами плохо умершие, и не находя себе места,

 Они приходят на запах вашей пищи и вашего очага.

 Другие вместе со злыми духами удалились в развалины и пустыни.

 Подобно смеху, который звучит рядом,

 Ваши голоса тревожат наше успокоение.

 Успокоение?

 Сосредоточию нашего сердца на муках наших.

 Как оградить наш порог?

 О сын мой, у меня нет власти здесь.

 Я дойду до самого Императора Мертвых.

 Кто есть здесь, чтобы принять меня?

 Потому что, когда Король или Правитель области является в мой дворец,

 Я посылаю служителей моих к дверям, чтобы они вели его.

 Но меня, Императора, оставляют одного, и я подобен наглецу,

 который проникает во внутренние покои.

 А! Сын мой, кто–то здесь.

 Кто?

 А! Звери ночи перемешаны с нами.

 О каких зверях говоришь ты?

 О зверях, которым вы поклоняетесь в своих земных храмах, питая их.

 Они лютее тигра, могильнее насекомого, угрюмее рыбы.

 Их изображают рычащими в судорогах и бешенстве, и Будда улыбается посреди Них.

 Сердце их пусто, как гроб, в котором сама смерть умерла,

 позор и холод идут перед ними, подобно их дыханию.

 Нестерпимое бешенство не дает им покоя.

 Они мечутся подобно бешеным собакам. Вот те звери,

 о которых я говорю.

 Знай, что мы живем под властью безумных.

 А, а! он

 Он здесь?

 Кто?

 А!

Молчание.

 Мне холодно!

 Я чувствую какой–то ужас, какие–то испарения захватывают мое дыхание!

 Я вижу

 Что–то,

 Что чернее черноты,

 Темнее моей слепоты.

 Какой–то холод

 Ползет по моим членам, какое–то оцепенение охватывает меня.

 Меня охватывает отвращение, точно смерть плывет на меня.

Демон смеется.

 Демон, это ты?

 Я понимаю, почему ты смеешься!

 Ибо нечто преступное, что живет во мне, подымается.

 Я чувствую новое мне неведомое. Здесь ли ты, служитель Императора Преисподней?

 Это ты, изверг?

 Я здесь.

 А, а! Ужас этого слова! Снова жгучий холод, как палец в прянувшее тело.

 Неведомое мне попустительство

 Пробуждается в суставах костей моих, неведомое мне

 расслабление не противится.

 Народ преисподней, Дух Присподней толкает и вопит.

 Дух зверства и убийства, дух грабежа и обмана.

 Дух сладострастия и дух алчный, дух жестокости, дух безумия и неистовства!

 Меня втягивает! Меня корчит и подымает.

 Сорвалось нечто преступное, что живет в глубине меня самого.

 Как называешь ты этот дух?

 Я называю его духом кощунства!

 Хорошо. Вот уже новое слово преподано тебе.

 Я запомню это. Я сдержу подлый крик.

 Ты меня не соблазнишь. Плоть

 Возбуждается женщиной, и подобно ей она любопытна,

 труслива и изменой предает спящий дух.

 Но царь и законодатель спит сидя.

 Человек, которого держат, не упадет. Не легко тебе расшатать ключ свода.

 Я жив, Демон, и нет у тебя власти надо мной.

 Я Император живых, и я низошел сюда

 Дозволением неба, облаченный властью мига назначения.

 Ты искал кого–нибудь,

 Кто бы показал тебе внутренность обиталища.

 Я здесь.

 Кто ты?

 Я дух могильщик. Я восприемник умершего.

 Я готовлю место,

 И ведя его туда, наставляю о положении, которое уготовлено ему.

 И подобно мастеру, кончающему начатую работу,

 Я завершаю с ним горькое Знание.

 Ты говоришь — да? Ты хочешь узнать урок, который я даю?

 Скажи.

 Дух зла рожден в каждом человеке, который рожден.

 И вначале, уступая неизведанной сладости,

 Творить злое, он падает: такова первая ступень,

 Создается привычка, и на второй ступени,

 Установленной в его сознании и в его воле,

 Он грешит, зная, что он делает. И эта ступень называется:

 Склонением.

 И вот третья ступень: и тот, кто достиг ее — Зрелый среди людей и ему больше нечему научиться от меня.

 Он достоин более низкой обители:

 Зло

 Больше не доставляет ему радости, больше не приносит ему выгоды.

 Но этот человек делает зло по любви и, познав зло, он

 избрал его, слив сердце свое с нашим сердцем.

 Что есть зло?

 Ты хочешь этого? Узнай же черные тайны!

 Представь себе, что некто доверил тебе золото: этого мало.

 Представь себе, что он отдал бедняку

 Свою единственную дочь в жены и что он отдал ее в публичный дом. Но этого мало.

 Предположи,

 Что человек таинственным образом

 Передал тебе свою собственную жизнь. И все же

 это меньше, чем следует понимать.

 Знай, что Владыка Небес создал тебя, дав тебе свой образ.

 Кто Владыка Небес?

 Он есть. Подобно тому, как каждое число измеряется

 Единицей, подобно тому, как сущность пребывает в своем свойстве.

 Он есть, и его существо не различествует с его бытием.

 Пойми же причину зла и источник нашей радости.

 Зло есть то, чего нет.

 Тварь,

 Узрев сущность, порученную ей, овладела ею,

 И поставила самое себя конечною целью.

 Таково было первое нарушение и первое преступление.

 Я дерзнул! Перед лицом Божьим я совершил бесстыдное деяние.

 Поэтому мы предоставлены самим себе, здесь!

 Нами первый человек был посвящен в преступление.

 Он умер, и из смерти его родились тьма тем <?>

 Семя зла заложено в вас вместе с алчбой пищи, радости и

 мудрости ваши те же, что и наши;

 И ваше обиталище противопоставлено нашему.

 Разве нельзя исцелить, нельзя исправить?

 Возможно ли тебе равняться с Богом. Может ли раб

 Возместить кражу, что совершил свободный?

 Нечто из самого существа Божия похищено и

 Кто отдаст Бога ему самому?

 И как Единому искупить грех Всех людей?

 Разве он несправедлив? Горе! Матери моей в этом скорбном жилище.

 Знай, что здесь нет невинных.

 Как отрезанный член не прирастает к кости, также познай, что между небом Святых и Адом существует разделение неисправимое.

 То, чего ищут эти неведующие души,

 Не выход, а дверь в зло более черное,

 Ибо каждая, выйдя из тела своего, избрала это место,

 И, устроившись, приросла к нему, как ребенок к груди матери.

 Я знаю одно: я живу! Я живу!

 Губы мои влажны, и на своей руке я чувствую дыхание ноздрей моих.

 Значит область живых различна с вашей, откуда же у нас этот ужас прикосновения мертвых?

 Значит есть черта, которую вы переступили, и если Небо

 дозволило это… — — Я потерялся… Я ищу как слепой ощупью пальцев.

 — Отвечай,

 Разве не это место, где всякое зло любимо?

 Да.

 Но есть по крайней мере одно зло, которого боится всякий живущий: страдание.

 Ему дано страдать и указание это не случайно:

 Им он может познать и исправиться. Отвечай!

 Я знаю, что страдание существа здесь.

 Это место — место наказания, и указание, им даруемое,

 только увеличивает его.

 Через наказание я постигну вину. Через вину я постигну закон.

 Я хочу знать! Я хочу коснуться.

 При этих словах мы спустились ниже.

 И теперь мы во втором круге, там, где огонь наставляет нас своим свойством.

 О каком огне говоришь ты?

 Об огне без пламени и дыма! Это не пламенеющее крыло огня!

 В горах огонь дровосеков, ее городах, пылающие здания,

 подобно восходящему солнцу

 Извергают ветры искр и дыма, и бесчисленные

 Лица толпы озарены как золото.

 Это не домашний огонь! Не огонь очага! Не огонь кузнецы.

 И жар его более жесток, чем дыхание горна, более неумолим, чем Солнце в Августе, когда достигнув притина Неба

 В море слышит оно молнии и с землею сливает его в одном ослепительном объятии.

 Убивает и душит этот огонь! Не имеет влаги пот, им рожденный, и знай, при одном запахе его ты расплавишься, как если бы ты был восковым! Он зовется огнем Наказания, и я объясню тебе его природу, если хочешь.

 Говори правду.

 Узнай об огне, каково его действие: он разобщает, он

 приобщает, возвращая воздуху — воздух, земле — пепел.

 Поэтому сравнивают его с Познанием, со Справедливостью — чистой, точной, ненарушимой.

 Про него говорят, что он берет и поглощает,

 подобно тому, как пищу, которую варят огнем, сердце

 Претворяет в мясо, кости, жир, кровь и слезы.

 Он уничтожает то, что имеет его, и из того, что

 уничтожает, родит зной и свет.

 То же, что не может питать его, подобно железу,

 делает тягучим и мягким.

 А то, что не может сделать мягким, он прокаливает.

 Постигаешь ли ты, что я говорю?

 Да.

 Бог, как любил свои создания вначале, так любит их до конца.

 Он не отнимает у них то бытие, которое дал им, и для волений его нет раскаяния.

 Самого себя любит он в них. В твари, которая сознает, он узнает себя.

 И так как тварь, нераздельная с ним по сущности и в то же время сотворенная его действием из ничего, в корне своем зависит только от самое себя,

 То он, склоняясь над ней, неволит

 Подобно пламени порхающему над сухим деревом

 в трепете чувствует присутствие его.

 От дерева возьму я свое уподобление.

 Согласно смыслу знака вашего «Восток», Солнце

 Вызвало дерево из Земли властью Лика своего.

 К небу простирает дерево ветви свои, а корни внедряет в землю.

 Чем выше оно растет, тем шире распростирает свои множащиеся руки.

 Ибо! Ах! Солнце, достигая лета и притина своего,

 Развертывая листья, подобно руке, которую разжимают, неволит его г отдать свои цветы и плоды.

 Тем дальше, тем проникновеннее, тем глубже корни

 Должны искать, вникать, расти, рыть, щупать, спускаться,

 тем недоступнее, как рука, простертая от уст,

 Будут они высасывать жар и вино земли.

 Когда же оно достигнет роста своего, придет дровосек и

 срежет его, и лишь только отделится оно от земли,

 Огонь вливается и не оставляет ничего кроме пепла.

 Постигаешь ли ты это?

 Я слышу. Я понял.

 Таковы требования Бога. Так устами припадает он к твари своей.

 Ибо, сотворив ее, не мог сотворить иначе, как для самого себя, и

 Согласно своему изволению и закону.

 Это и есть написанное в книгах: «Один огонь жжет в трех пределах».

 Это тот же огонь, что питает вас в жизни,

 Он слава и слиянность блаженных в небесах,

 Он же муки и ожоги геенны.

 Перед лицом Божиим воскликнул я «Нет!» в день раскола.

 Сердце обратив на самого себя, я не дал согласия своего.

 Поэтому расплата постоянна, как и вина.

 Ибо согрешив вне времени, мы согрешили без грядущего.

 Действие пребывает.

 И знай, что требования Господина не изменились.

 Такова жажда и голод наши, такова пустота, которую ничто не может насытить, и поэтому подобно земледельцам,

 Живем мы среди вас, дабы жатва колосилась и

 Птицы не клевали нашей казни — нашего хлеба.

 Ибо ваш грех тот же, что и наш, и нет ему искупления!

 Поэтому отчайся и богохульствуй! Познай

 То богохульство, что подобает тебе, и то, что для

 изучения его время тебе дано безмерное!

 Ты не ответил мне всего. Яснее разъясни казнь, которую терпят здесь.

 Размысли же о том, что скажу тебе.

 Вас создал Бог такими же, как и нас, и со согрешивших

 подобно нам, взыщется тоже.

 Тело и душа ваши созданы по образу и подобию Его.

 На вас, отделенных от Бога, возложено было поддержать

 непрочную связь.

 В ваши руки была предана земля, а также все то вещество,

 из которого вы были созданы.

 Земля рождает в труде, а женщина в муках.

 Не имея никакой конечной цели кроме самих себя,

 подобно сыну, отец которого умер,

 Вы должны жить на свои собственные средства и

 поступать за свою собственную ответственность.

 Познай же требование Господа и пустоту, что он оставил вам заполнить, почивши.

 Нос исследует, язык пробует и судит, желудок и кишки усваивают; и подобно тому, как нет на земле вещества, из которого вы не добывали себе пищи — Из овощей и плодов, из семени растений, из мяса животных, из сахара и соли,

 Точно так же, подобно питательному соку, повсюду ищите вы рассеянных частей вашей радости,

 Живущей самообольщением.

 Так на самих себя вы радуетесь, и это вина сверх вины, Наказуемой здесь в этом втором круге.

 Ибо призыв пребывает, и у вас нет возможности услышать его. Пламя же, которое вы не можете больше питать, обращается на вас.

 Плоть страдает ли вместе с душою?

 Человек создан из плоти и духа. Согрешив весь, весь он наказан.

 Лишенный тела, как может он страдать телесно?

 Наказание — одежда ему.

 И более: знай, что в последний день он обретет свое тело.

 Какова природа этой казни?

 Ужас быть любимым, ненавистно быть преданным Всененавидимому.

 Осужденный, будучи тварью Божьей, против себя самого обращает ненависть.

 Ибо есть два вида казни: дух сам налагает себе первую,

 и вы зовете ее мукой духовной, а вторую

 Независимую от вашей воли, называете мукой телесной.

 Обе они претерпеваются здесь,

 Облачен ли осужденный в плоть свою или нет.

 Возмездие не есть ли

 Наложение, наказание, противоположное совершенному преступлению?

 Кто беднее скупца? Кто более унижен, чем завистник?

 Зло, коренясь, растит возмездие.

 Могу ли я узнать что–нибудь об этом месте, где я теперь?

 Можешь ли ты видеть очами духа?

 Знай, что если бы плоть твоя могла ощущать пламя,

 в которое она погружена, она распалась бы прахом.

 Это первый круг Огня, называется кругом Кипения.

 Почему?

 Воду, которая наполняет это место, пламя осужденных

 движет двойным током.

 Человек, предоставленный самому себе, припадает

 к своей же сущности.

 Но, почувствовав себя поглощенным, он простирает руки и ладони рук

 И трепещет, как птица, полетев искать себе пищу.

 Таков двойной водоворот: себялюбие и жадность.

 Он един?

 Ни один человек не подобен другому; ни один грех не подобен другому; ни один не наказан подобно другому;

 Напиши это на стенах пагод, в которых поклоняются нам!

 Скупые душат:

 С горлом, сдавленным судорогой, ногти вонзив в ладони,

 стиснув зубы,

 Корчатся они и не могут извергнуть золотого яйца из своего чрева.

 Здесь не то, что в твоем мире, здесь каждый получает

 Согласно своим способностям.

 Блудники связаны одни с другими, смешаны в кучу одну,

 как размякшие трупы, как жир, который тает и течет.

 По два, по три,

 По десяти, по тридцати, гроздьями, как жабьи бородавки,

 Кишат они в кипящей ночи, разлагаясь в жестоких судорогах.

 Обжоры голодны. Завистники иссохли, жаждут, и слезы их как уксус.

 Ленивцы спят в кошмаре и не могут пробудиться,

 А гордец одиноко вбит в землю, подобно посаженному на кол.

 Его участь — слепота и вечное одиночество.

 Колени его вывернуты и движения заплетаются.

 Или распростертый крестом, выносит он тяжесть своих рук.

 Или в молчании силится приподнять голову на сломанных позвонках.

 Но подошва его ноги живет и тонкое жало точит и разъедает ее.

 Но зачем не нужные образы, когда все объясняет огонь?

 Ибо, как боль с точностью находит и гложет страдающий нерв,

 Так осужденного преследует неуловимый огонь.

 Увы! Увы! О горе! О жестокость!

 А между тем там наверху час, которым

 День связан с ночью и видно из города, как

 солнце садится за могильники.

 Люди и деревья в горне сияния его кажутся тонкими и малыми;

 Лодочник, который моет вечерний рис, точно в червленый диск

 опускает свои руки и свою корзину;

 Зажигаются в городах огни и в небе звезды,

 И луч их так четок и тверд, что рыбы

 выскакивают из воды, чтобы поймать его.

 Племя людей! Слушай голос мой под полями в глубине земли!

 О крысы, о мухи! Почему небу не угодно было, чтобы вы были подобны крысам и мухам, потому что животное, раз оно умерло, растворится как вода в воде!

 Мы же, умерев, должны жить.

 И подобно рису, прорастающему сквозь отверстия мешка,

 Неискоренимое племя мертвых, изливается сюда, как река,

 вышедшая из берегов.

 Во мраке ждет нас жало вечных мучений.

 Ни один не убежит! Где весло, где крыло, чтобы бежать?

 Где оружие, чтобы освободитья?

 Кто чист, кто свят? И когда мы мыслим быть такими,

 где знание наше? И грех нашего рождения пребывает.

 Враг в нас. Он движет, останавливает нас.

 Как в темной комнате к тлеющий углям — глаза,

 так сердце наше обращается ко злу.

 Как женщину с бессильными ногами, безумный ветер качает нас.

 Мы отмечены, сосчитаны, преданы и осуждены.

 Поэтому и веселье свадебного пира прерывается, и радость

 отца с раскрытым ртом созерцающего своего первенца!

 Единственное средство — не зачинать, пресечь источник жизни там, где одно тело начинает становиться двумя.

 Поэтому вы, которых постигло несчастье родиться,

 Дорогу мертвым! Настежь двери и затворы! Принимайте

 гостей, раскройте им объятия,

 В то время как они щупают и обнюхивают, подобно слепцу,

 Который, найдя брата своего в иной одежде, узнает и не узнает его.

 Теперь довольно тебе этого знания?

 Колени подгибаются подо мной: на вые бремя, что ломит меня.

 Хочешь ли ты знать до конца? Хочешь ли знать до каких пределов простирается рука мертвых?

 Я хочу.

 Эти темные души грешили не ведая. Поэтому здесь и нет света.

 Как собака на сало, на приманку бросились они, и крючок впился в их желудок.

 Причина этого голода чувств, я объяснил тебе — рука, что берет.

 Но человеку вреден дух и вместе со зрящим глазом — понимание:

 Имая он понимает.

 Вспомни, что я преподал тебе: Человек,

 Себя самого ставя конечной целью, тем менее может найти себе удовлетворение.

 Тем теснее прилепится он к первопричине своей, через которую существует

 в качестве человека — отдельным среди множества.

 Такова работа бессознательного; но в человека

 вложено сознание для того, чтобы посредством его

 Понимания, что творит, он одобрял и выбирал бы лучшее.

 И в конце конечного бесконечное, связано оно с причиной бесконечной.

 Есть утоление чувству, но скупец всегда голоден.

 И так как плотью человек становится человеком,

 то и с нею он связан.

 Те, которые здесь созерцатели Плоти.

 Здесь начинается Противознание, здесь явлен Черный Свет!

 Могу ли я видеть их и говорить с ними?

 Ты не можешь проникнуть в их твердую область.

 Как морское дно в своей броне, как кораллы,

 заточены они в собственном камне.

 В самом веществе, в толще первозданных скал обитали они.

 Они мозг костей Адовых, и Ад дал им место в самых костях своих,

 В основе своей, в усесте своем

 Всех вещей, что существуют весом, телом и мерой,

 Изучают они законы, соотношение и свойства

 И не сознавая различие свое с веществом,

 В него же вросли они, обладавшие своим бесплодным знанием — так срощены они с камнем.

 Полость, которую они выскребли себе по величине

 тела своего, есть то, что они знают.

 Там пекутся они вечно.

 Так двойное устремление их сердца обратилось на них.

 Вещество возлюбили они, и они в нем

 Сами себя обожествили, и вот скрюченные, с

 Членами подогнутыми и слившимися с телом, подобные

 листьям в почках, подобно зародышу во чреве матери.

 Они сами владеют и душой и плотью своей

 И в свете искомом им не отказано; вот она брезжит зарей!

 Какой свет?

 Это не высшее солнце, при свете которого

 Глаз, пронизывая пространство, читает Небо и Землю!

 Нажав пальцем глаз, ты видишь, как во внутренней ночи

 появляется сияние.

 Сон кишит видениями.

 Колдун, окоченевший в своем мрачном ясновидении,

 Сквозь стены и пространство может достигнуть

 указанного ему предмета.

 Как светильник в комнате с закрытыми ставнями

 Подземный огонь освещает внутреннее зеркало.

 Они живут в непроницаемой пустыне, где Огонь — лед.

 Толща камня, в которой души эти замкнуты,

 Подобно фарфоровому кирпичу, который становится сияющим

 и прозрачным от чрезмерного жара горна,

 Более или менее освещена огнем, проникнута этим

 кощунственным светом.

 Такова область обратного познания, область

 конца, обратившегося к причине с вопросом:

 «Как?»

 — Теперь довольно. Не спрашивай больше о том,

 Чего ты не в силах вместить, о сокровенных

 тайнах, скрепленных не нерушимыми печатями.

 Под страхом смерти!

 Под страхом, что пораженный немощью, ты

 уступишь словом, что я преподал тебе.

 Под страхом, что душа твоя умрет!

 Под страхом, что сердце твое убьет тебя,

 Как умирают при молниеносном свисте

 Меча обнаженного перед лицом!

 Ибо безусловное открою я тебе.

 Я вложу палец твой в сердце, в тайны беззнания нашего,

 Святая–Святых Адовых, Рая Ненависти.

 Я хочу этого.

 Разве во имя свое я пришел сюда. Разве первый я обратился к вам?

 Сидя на четвероугольном троне, как старец,

 который из дома своего через два ряда окон

 Видит границы полей, одесную и ощую себя видел я всю землю,

 Плодоносящую в пределах моего благословения.

 Это вы пришли смущать нас подобно докучливым

 просителям, хватая нас за подол одежды.

 Поэтому я — Царь, Первосвященник, Отец.

 Я спустился сюда, чтобы вопросить вас о причине и узнать истину.

 Теперь козни твои не страшат меня: лучше усугублю боль, Чем вернувшись к своим, поднявшись к детям, делить их горький хлеб,

 Приму обвинение в том, что обманул их.

 Я… Я… Там. А, а, Сатана.

 Мне страшно! Я трепещу! Я как человек, которого относит резкий ветер. Мой дух смущается и колеблется, он бунтует, он покорен.

 Это он! Я не могу вести тебя дальше.

 Отвечай. Его здесь нет больше.

Слушает.

 Мрак не отвечает.

 И между тем мне кажется, что я слышу шум, как бы войска проходящего в тумане или взрыв смеха, трубный звук в пустыне, точно безумный пробудившийся среди ночи смеется одиноко.

 Вот я одинокий странник в этой потерянной стране,

 Пространства которой — казнь и пределы вина — Озеро Смерти, обиталище чудовищ.

 Слушай меня, ты, которого этот зверь назвал Владыкой!

 Это ты привел меня сюда?

 Не забудь меня теперь, но выведи целым и невредимым

 На землю, чтобы мог я рукой осязать луч полдня.

 Это внушает мне ужас. Разве не слышал ты, что сказал этот зверь?

 Правда ли, правда ли, что это жилище наше навсегда?

 Если это так, то не стоит и возвращаться в круг детей моих.

 Но помни, что я вестник дыхания твоего и не допусти меня проклясть тебя.

 Ты! Скажи мне истину, яви мне ее, чтобы я мог ее понять и видеть.

 Чтобы не восстал я среди своих детей к мукам, принося лишь поучения.

 Я размышлял и нашел тягу в самом себе.

 Я последовал тяге своей, и вот я достиг, я коснулся

 горького слияния кощунства с небытием.

 Что это?

 В ночи я как человек в ладье, которую захватила рябь невидимых вод.

 Откуда вдруг эта безопасность? Страх проходит.

 Вот что тихий шепот мира; вот что дыхание вечера для путника — разрешение грехов. Некто здесь.

 Кто радостный возле меня? Кто зрящий в этой ночи?

 Невидимый в хаосе? Святой, неприкосновенный в этом

 кощунственном граде?

 Я старец жизни вневременной.

 Кто присутствует здесь вне временных? Кто здесь,

 кто мудрее старости, проще ребенка?

 Прикосновение к невинности! Радость и благоговейный

 трепет объемлют меня! Кто ты?

 Это я.

 «Это я».

 Я святой: единый из всех созданий я был избран для цели неизъяснимой.

 Я могуч, и мое пламенеющее послушание неуклонно.

 Я прост, и природе моей неведомы чуждые естества.

 Слагая руки, склоняюсь во прахе. Приветствую тебя во мраке этой темницы.

 Я Ангел риса. Пусть другие пекутся о маисе, пшенице и просе.

 Человек пальцем кладет рис в землю. И подобно тому, как семя

 земли было сокрыто вдали древнего потопа,

 Так рис посажен под водой для того, чтобы,

 возродившись, рос он в свете.

 И зерном двойной жатвы наполнял руки и мешки.

 Ты один из существ блаженных! Подобно звезде, что ходит вокруг остий, и подобно ястребу, широкими кругами парящему и кружащему над горами и равнинами,

 И глазом острым, зрящему то, что внутри дворов и загородей,

 и еловую шишку под деревьями, и ладьи на пламенеющих озерах,

 Ты созерцаешь землю из четырех овидей. Молитвы наши

 возносятся к тебе, согласно узаконенному чину.

 Царь людей, как и ты, я тварь, как и ты, исполняю я

 должность свою.

 Есть народ мудрых. Мудрость была наказанием его.

 Разумным себя считает он, но звериное проклятие нависло над ним.

 Страху предан он и окружен опасностями неизъяснимыми.

 И как император, что распростерт над народом своим, подобно дереву, влекущему и охраняющему пасущиеся стада, под сенью листвы своей,

 Так я поставлен предстателем его, в небе поставлен

 звездой, отмечающей день его.

 Вот тысяча лет, и тысячи лет лет, и тысячи тысяч лет,

 Как поколения его возвращаются на землю, и напрасно

 припадаете вы к могильному холму, украшая его, как невесту:

 Они дурно умерли, и земля не дала им удовлетворения, и омраченное племя шевелится под вами:

 Поэтому ты, первый император,

 Ты дерзнул живой низойти сюда; чтобы разрешить узел жизни и смерти.

 И так как ты искал истины — она здесь.

 Спрашивай, и я отвечу тебе.

 Наставник адов изъяснил мне

 Троичное разделение искупляющей жизни,

 Но приблизившись к этому сосредоточию,

 в котором равновесится и опирается целиком

 весь кощунственный храм,

 Как бы охваченный ужасом, оборвался голос его.

 Я спрошу тебя и испытаю знание твое.

 Что знаешь ты о наказании, применяющемся здесь?

 Оно троично, согласно троичному делению:

 Незнание, противо–сила, противо–знание.

 Что означает это слово «противо» и в чем сущность этого наказания?

 Следствие, обращенное на причину.

 Ты ответил верно.

 В чем первопричина человека? В веществе?

 Нет. Вещество делает только то, что он становится

 Тем, а не иным существом.

 В сознании?

 Нет. Сознанием он постигает две вещи:

 То, что он существует, и то, что он не существует.

 Где же она внепричинная Первопричина

 Существования Существа самого в себе, которое говорит о себе: «я есмь».

 Я, я не ведаю страха и раскрою тебе тайну греха:

 Так же, как святая тварь, устремлена к Богу, как к своей цели, Так же Сатана радуется ей, как своей причине.

 Как?

 Того, кто держит мир в руках своих подобно чаше с рисом,

 Не подобает ли именовать изобильным?

 Да.

 Но удовлетворение того, кто познает причины всех вещей

 Не будет ли более полным?

 Это истинно.

 Но тот, кто знает причину внепричинную и сущность вненачальную,

 Как назовем мы его обладание?

 Как скупец, созерцающий с жадностью вес своего

 Серебра и число своих владений,

 Взгляд сатаны проникает в глубины божественных сил.

 И видивши свет, мудрость, любовь, справедливость,

 кротость и щедрость,

 Которыми он был создан вначале и которыми он существует и ныне.

 И как безбожник, безумец и злой

 Распоряжается миром, будто он создан только для него,

 так и Сатана, зная Бога

 Как причину, в конце концов подчиняет его себе.

 Таково высшее извращение, такова тайна покоя.

 Какое наказание несет он?

 Чем выше цель, поставленная существу, тем больше ему

 возможности достичь ее,

 Тем полнее возобновление, тем суровее требование.

 И как тех безумцев, что украли мир у Бога,

 О них же тебе говорилось,

 Неволят подобно должнику, схваченному за горло к невозможной расплате,

 Так сей, чья кража была непосредственна, лицом к лицу выносит Бога.

 Вот отец Зла и дети вместе с ним в постели его.

 Я коснулся глубин сущего, и рука моя теряет здесь свое головокружение.

 Приветствую тебя, Сатана, в глубине бездны!

 О, Ангел! Как первый день свидетельствовал ты ее,

 венчанный светом славы, ныне отвергая ее — Не менее славишь ты ее Справедливость.

 Око братьев твоих не может насытиться созерцанием

 расплаты твоей, Тварь Божья!

 Таково почтение Господа к своему созданию, такова свобода, которую он вручил ему.

 Вот место, где несправедливость искуплена, где наказание

 и вина существуют в ненарушимом равновесии.

 Говори, укажи спасение!

 Как мы берем пищу свою от земли, так и земля, подобно руке с щепотью, приходит взять нас.

 Нечто неразрушимое в нас! Подобный Луне, просветляющей ночь свидетельством своим

 О, ты, вне времени созерцающий нашу сущность, спаси народ Ста Семейств!

 Не допусти, чтобы навсегда он был прикован к неведению.

 Успокой племя лишенных всего. Загради неминучую дверь.

 Возвысь голос свой над нами так, как полки, собранные в одно место при зове трубном, дрогнув, начинают строиться в ряды.

 Так, как слова, написанные в диске Солнца, чтобы все множество разом, подняв глаза, узрело Слово Истины.

 Живых спаси нас от Смерти! От неизбежной Смерти спаси нас!

 Тройной мир дай нам и благословение тройной уверенности:

 Неба над нами, земли под ногами нашими и глубины бездны.

 Что хочешь ты узнать от меня?

 Мертвые приходят смущать нас. Причину знаю я теперь.

 Укажи нам целение.

 Ты знаешь истину.

 Тот, кто сущность всего, кто есть причина всего — он же и конец.

 Поэтому человек, созданный из тела и разума, нес ему дары,

 жертвы, предуготовления и посвящения,

 И дабы приняв его в себя, ему бы вернул его самого.

 Шесть дней да творит он дела свои, питая тело свое и разум.

 А на седьмой день, как служитель, что, украсив

 жилище, вводит туда Господина своего,

 Да поднимет он руки к небу.

 Таков закон, который нарушили вы, и земля поэтому,

 Видящая, как дурно обходились вы с порученным вам,

 хочет отнять у вас то, что ее.

 Вывеси на стенах, объяви в судах: Шесть дней

 народ мой да творит дела свои и работу свою,

 Оратай да погоняет буйвола своего, лодочник ладью свою,

 ремесленник ткет, кует, пилит, строит, растирает масло и муку,

 А на седьмой день да омоет он руки свои и голову и, облачась в новые одежды, пребывая в покое, славит великое Чаяние.

 Какое чаяние?

 Слушай, сын мой, слова мудрости, песнь неугасимую,

 звучащую для тех, что познали молчание!

 О тати! У творца вашего вы украли некогда творение его, и его драгоценное достояние, вашу волю.

 И он, воздавая вам тем же,

 Отнимает ныне у вас вину вашу и,

 овладев природой вашей, совершает восстановление.

 Это и есть чаяние, о котором я говорю: чаяние

 того, что истинное богослужение будет дано вам.

 Вот возмездие, вот примирение,

 Вот справедливость, вот порядок,

 Вот спасение, вот мир между Небом и Землей,

 Подобный нежному союзу супругов, вот основа!

 Хвалю тебя, Господи! Аминь.

Действие третье

Зала во дворце. Ночь. Входит наследник престола и с ним вельможи двора. Составляют совет.

 Дозволено ли мне говорить?

 Говори.

 Все потеряно. Город будет взят завтра.

 Мы знаем то, что нам остается сделать.

 Вот смута, предсказанная треугольниками: мятеж поднимается за мятежом.

 Толпа взяла верх, а царь — внизу.

 Поэтому первый, как подобает, принесу я свое покаяние!

 В тот решительный час, когда он сошел к мертвым — Император, отец твой, поручил мне ваше величество.

 Эти старые руки не сумеют защитить тебя.

 Прочь должен был я увезти тебя, как человек,

 что взобравшись на скалу, ожидает морского отлива.

 Я думал, что могу задушить этот мятеж под подошвой моего сапога.

 Ибо в летописях истории говорится, что мятежи

 кладут конец династиям.

 Возникнув в одной точке, они разрастаются и охватывают все.

 Но этот мятеж не начался ни там, ни здесь, и

 никто не стоял во главе его.

 Все стороны разом, все органы Империи, как

 члены тела, охваченные безумием судороги,

 Прекратили свою работу и все множество народа сдвинулось целиком, как если бы сама земля пошла на нас.

 Как народ, преследуемый крысами или спасающийся от наводнения, когда великий Го прорвет плотины,

 Смерть заполнила живое, и толща человеческая,

 подавшись, двинулась разом.

 Этот город, в котором мы заключены,

 Единый держится посреди смятения, и завтра будет

 зрителем того, как мы будем поглощены.

 Мой долг был защищать тебя, и вот ты в руках врага.

 Поэтому произношу я обвинение против самого себя.

(Падает ниц.)

 Мы, владыко, точно так же приносим обвинение против самих себя.

(Простираются ниц.)

 Нет обвиняемого кроме меня.

 Предполагать, что осуждение несправедливо — кощунство.

 Недостойностью своей и непостижным гневом неба гибну я.

 Народ мой, у тебя прошу я прощения

 За слабость мою, за нерадивость мою, за проступки

 мои, и за твои бедствия, и за твой мятеж!

 Ибо Император поставлен на свое место,

 Чтобы защищать народ свой от беды, и если не

 может, то по справедливости погибает.

 И ты, древний род, прости! Четыре века, как век несокрушимый,

 Правил ты страной, и как молодая поросль растет от старых корней,

 Так от тебя черная жизнь царствующий Император.

 И вот подрублен я под самый корень, и древний

 род погибает вместе. Лишенный своих птенцов и почестей своих.

 Мертв ты и забыт.

 Прости род мой! Народ мой, припадая к земле,

 прошу я у тебя прощения.

(Простирается ниц.)

 Где скипетр — там власть.

 Император, отец твой, нисходя к мертвым, унес древний жезл.

 И поэтому народ, как животное, глаза которого

 устремлены на господина,

 Не видя в руке твоей верховного знака, мечется,

 Объятый ужасом и духом вольности.

 Насадитель династий принес его с собой, когда из пределов запада,

 из–за травянистых степей пришел он сюда странником.

 Империю эту нашел он раздробленной, разделенной между искателями власти, что подобно татям, оспаривали друг у друга человеческие тела, живые и трепещущие.

 Он убил их всех и в свои руки принял Единовластие,

 опираясь на жезл свой, занял священную Середину.

 С жезлом этим связана судьба династии.

 Баснословный слух гласит, что спустя времена, подобно дереву,

 которое считают мертвым, а оно начинает зеленеть,

 Жезл процветет ветвями и духи небесные, как

 птицы, слетятся глядеть на него.

 Отец! Отец! Если где–либо пребываешь ты живым,

 Услышь нас! Воззри на крайность нашу.

 Он был у мертвых. Быть может, он боится показать тебе лицо свое.

 Я предвидел это. Никто не живет в этой части дворца, откуда вход в святилище, где чтится династическая таблица.

 Там велел я сложить императорское облачение и с ним золотую маску.

Дверь святилища открывается, и Император появляется в ней, облаченный в Императорские одежды, с лицом, прикрытым маской.

 Приветствую тебя, старец! Приветствую тебя, отец! Я больше ничего не могу сказать.

(Падает ниц, и все падают ниц.)

(Поднимая императорский жезл, который теперь имеет форму креста.)

 Вот царственное дерево!

 О предки мои, о сын мой, о народ мой,

 Я не похитил его у вас! Как древний изгнанник, взяв его в руку свою,

 Из глубин Земли вновь несу я Жезл испытания и власти, на который опирается Император,

 Меру мира, меру мудрости и державы! Гляди!

 Пророчество свершилось: ствол пустил ветви.

 Смотри!

Ужас, смешанный с почтением, обымает меня, и благоговение невыразимое!

 Вот знак Десяти, фигура человеческого креста!

 Как муж, пробуждающийся от сна, как юноша, взглядом мерящий вселенную, как пловец, который нырнув до дна, подымается, распростирая руки,

 Так царственный скипетр с одной и с другой стороны простирает свои ветви.

 Смотрите все! Вот, что приношу я! Я держу в руках моих знак царства и спасения!

 Се дивное пересечение, в котором Небо связуется

 с землей посредством человека.

 Се суть между правым и левым, раздел верха и низа!

 Се таинство и жертва.

 Се есть наисвятейшая середина, средоточие, из которого расходятся четыре луча, се несказуемая точка.

 Виждь знаки сей, о мир!

 Приветствуем тебя, Носитель Креста.

 Вновь появляюсь я у роковой двери! На пороге, разделяющем жизнь от смерти, стою я со знаком креста.

 Я коснулся основы сущего, и рука моя оставила там свой след.

 Я прошел через Ад! Сквозь растущую ночь тьмы шел я живой.

 Я знаю причину зла, и у Смерти есть объяснение.

 Слушайте меня — меня, вернувшегося из той стороны мира:

 я кричу, делая последний шаг свой!

 Вот стою я прямо, и объявляю, что Справедливость — справедлива,

 Непогрешима, как сны, точна, как гири!

 Вот я с этим крестом в руках!

 Привет тебе, знак спасения!

 Привет тебе, знак радости! Привет тебе, знак страдания!

 Только тот, кто ведает твою радость, может принять твое страдание!

 Есть откровение по ту сторону жизни!

 Наказание по ту сторону жизни есть откровение той муки, что вы носите в себе здесь, не постигая ее.

 И это не то, что вырванный волос!

 Разрыв ее в экстазе ночи подобен разрыву души и тела, духа и позвонков!

 Вот новый завет, вот новая опасность, которую приношу я от корней земли вместе с этим крестом,

 О ты, человек живой, бедное существо, глухое, слепое,

 Мне жаль тебя. Я пастырь людей,

 Я слышу у трона своего шум народа, который жует, и нет у него ни глаз, ни ушей, и ко мне простирает он молящие уста свои.

 Вот горе наше! Восстанови единство! Изгони мертвых!

 Спасение ваше в руках моих. Я приношу очищение и запретительные обряды.

 Завтра, когда солнце взойдет,

 Подъяв это, я рассею мятежников.

 А на закате, собрав народ, я возвещу ему.

 Теперь, отец, яви нам свой царственный лик!

 Ты хочешь увидеть его, сын мой?

 Да будет дозволено нам узреть свет лика твоего.

 Тогда смотрите.

Снимает маску и показывает лицо прокаженного — гладкое и опухшее. Нос провалился, от глаз остались кровавые дыры. Только один рот неприкосновенен.

 Вот я!

 А! А!

 Так отец семьи, вернувшись к своим, не будет узнан, вы не зовете больше меня ни отцом, ни господином.

 Подобный дымящейся головне, лишенный кожи,

 Тлея еще, свидетельствую я об огне, в который спускался;

 и плоть моя подобно дереву покрылась собственным пеплом.

 На себе несу я свидетельство.

 Глаза эти, познавшие мрак, не могли бы видеть больше вашего света.

 Но знак несу я в руке, и сам я знак.

 Ведите меня на стены города, ибо уж день близок,

 Там явившись возглашу я весть свою.

 Подобно тому, как река или напор морского прибоя,

 прорвав плотины,

 Уносит всю страну в стремлении своем, и скалы,

 и деревья, и города вместе с людьми и богами,

 Так, когда Державный Император, показавшись на стене, поднял крест, все мятежное войско было подкошено, как бы секирой.

 Часть бежала! Но большинство, падая на колени, одни на других простирали к городу лес рук, моля о пощаде.

 И головы вождей подвешены в клетках над каждыми

 из городских ворот.

 В тот час, когда солнце, которое только что недвижимое в неба ударило в воды колодцев, отвесным лучом,

 Начинает спускаться к земле через пространства послеполуденные.

 Пусть все соберутся сюда и слушают! Ибо здесь отец наш.

 Император, который подвигнутый состраданием к народу своему,

 низошел в глубь земли, и, вернувшись, лишь уста свои принес живыми,

 Возвестит спасение и даст закон.

(Входит Император. Долгое молчание.)

 Я обращаюсь на восток, я обращаюсь на запад,

 И я чувствую одно за другим два дыхания на своем

 лице: дыхание моря и дыхание земли.

 Холодное и чистое приходит одно с высокого неба

 оттуда, где глубина девственных вод

 Гнется под мятежами вечности;

 А с другой стороны веет ветер земли, напоенный ароматами и дымами, духом нив и деревьев, и текучих вод и людей,

 и животных: чую на лице своем питающий ветер!

 Отстраню ли его рукой — я как человек, что чувствует под своими пальцами нежность детской щеки.

 Черное облако, как буйвол, кончивший пить, оперло морду,

 еще струящуюся влагой, на плечо горы.

 Временное жилище бессмертного человека, благословляю тебя!

 Толпы мужей и женщин, поколения детей, мир вам!

 Место, нам отведенное, убежище ненарушимое, бытие в настоящем,

 приветствую тебя!

 О, торжественность жизни! У меня больше нет глаз, но самый вес мой стал тоньше, чем зрение.

 Силою, что держит вселенную в равновесии, стою я прямо.

 Вот здесь предстоит нам перенести испытание безвозвратное,

 Очи в неизмеримое небо, лицо к солнцу,

 И казнь неотвратимая под ногами!

 Привет тебе — священное преддверие! Храм вселенной, в котором человек бродит, подобно жрецу, пораженному забвением!

 Привет тебе, благовестник!

 Се династическое древо возвысило вершину над стенами города,

 Се я наследник ста императоров, вместил в себе мудрость!

 О, богатство достояния моего! слеп я и вижу!

 Но зачем говорю я: Вижу? Ибо все чувства мои стали

 одно и слились с сознанием.

 Оно же многосложный орган созерцания в восторге.

 Ибо, подобно тому как человек ясным и сияющми утром созерцает землю,

 И глаз его, отмечающий несходство двух былинок,

 пронзает пространство и охватывает дали,

 И подобно тому, как ночью в гуле моря и ветра слышатся

 стенания ребенка, который плачет,

 Так разум мой от острого смысла низменного понятия, привлекаемый высшей ступенью как мудрец, открывающий семь звуков,

 Поднимается от причины к причине и взвивается языком пламени.

 О, дивный вид! О, упоение!

 И вот, замерев в восторге, я слышу лишь первичные шумы. Ключ кипит. Журчат вещие воды.

 Поймите же уподобление сна:

 Тот, кто сосредоточит взгляд неподвижно, сперва перестает видеть формы, после цвета, после он закрывает глаза.

 Затем, таким же образом, слух перестает различать и после слышать,

 Затем затихает обоняние и осязание угасает,

 Последним пребывает вкус и это ощущение Божества — Мудрости, от которой и душа и уста переполняются водою и медом.

 Все благо.

 Зло в мире, как раб, который подымает воду;

 Справедливость поддерживает все, Сострадание вновь создает.

 Я хотел говорить, и вот мне нечего сказать…

 Отец, вспомни нас, не отказывай нам во спасении!

 Не я несу добрую весть, я лишь предтеча ее.

 Она не спящий Будда, не Тао, подобный облачному дракону, не водоворот Йанга и Йинга, не священных письмен неразрешимая запутанность.

 Но подобная она грозовой молнии.

 И когда явится в небе, то и мудрый и невежественный,

 если разверсты глаза их — вместе увидят лик истины.

 И я возвещаю ее князьям и ученым, которые подобно рыбам с раскосыми глазами блуждают в сумерках познания, и управителям, и старцам,

 И умирающим, и тем, что рождаются, и лишенным

 разума, и детям, и женщинам,

 И нищему бродяге, и братьям моим прокаженным, и преступнику, коленопреклоненному у дверей суда, с руками и головой, продетыми сквозь доску;

 Власть и истина, и справедливость, и нега, и радость, и свобода, и очищение,

 И мир, и союз между Богом и человеком, как договор усыновления.

 И ты, что слушаешь меня, — и ты причастен сему.

 Отец, дай нам познать эту весть!

 Не мне дано это… Но я спустился в ад, чтобы спросить его о причинах его нашествия.

 И вот целение, преподанное мне, и ненарушимая грань вокруг нашего мира. Слушайте.

 Слушаем тебя, Владыко!

 Всякий, кто ест — умрет.

 Земля дала плоти нашей те части, из которых она возникла, и берет их обратно, когда плоть умирает.

 Скупой земле точно так же дано право над нашей душой,

 потому что землею жива она;

 Но не в силах растворить ее, земля держит ее, как неоплатного должника.

 Истинны слова твои, Владыко!

 Слушайте же и отвечайте мне. Отвечай, сын мой, и слушай! Если человек получил деньги для своего господина и отдал их ему честно,

 К кому следует обратиться — к господину или к слуге?

 К господину.

 Единый есть Господь всех.

 Он сотворил нас, и этим самым дал нам достояние наше и отвел нам область,

 Ибо при посредстве мира, в котором он водворил нас,

 строим мы нашу жизнь и наставляем понимание наше.

 Область эта нам отведена, и человека поставил он

 в ней как представителя своего.

 В мире поместил он нас, как отец, который отдает

 своих детей кормилице;

 Но если мы отцом признать его откажемся, — То земля примет нас в свое лоно.

 Что же нам делать?

 Шесть дней пусть трудится человек,

 И пусть, раскрывая суровое тело земли, ведет по ней

 животворящие воды милостивого неба,

 Дабы она приносила нам пищу и удовлетворяла потребности наши.

 Но седьмой день да не застанет его за рабской работой:

 Пусть вымоет он тело и наденет новые одежды,

 И пусть прямо стоит на земле, как первосвященник

 пред жертвенником,

 И, подобно тому, как жгучим летом облако, проходя с одного склона неба на другой, покрывает поля освежающей тенью,

 Так тень Господа надвинется на вас,

 И ни мертвые, ни демоны не протянут больше руки к вашей пище.

 И подобно диким зверям, которых заставляет отпрянуть ужасающий блеск огня,

 Они не преступят границ нашей законной области.

 От всех вещей должно совершать нам жертвоприношения

 и от нас самих.

 Но как узнаем мы, отец, угодна ли жертва наша?

 Ты хорошо сказал, сын мой.

 Ибо внимательным и острым взглядом, проникая мысль

 мою, понял ты, что от слуги и до господина

 Каждый дар влечет воздаяние.

 Но человек похитил у Сущего то, что он сообщил

 человеку, дабы тот познавал и чтил Его.

 Где же приемлемое искупление? В чем заслуга приношения?

 Власть даятеля?

 Что же до меня — Царя мира сего — я исполнил посланничество

 и принес целение.

 Если же вы будете совершать, согласно тому, что возвестил

 я, обряды очищения и торжественно славить Чаяние,

 То слава Откровения придет с Горы и с Запада,

 Тайна восстановления будет преподана вам и

 подобающее жервоприношение установлено среди вас.

 Воды затопят вас и из–под воды родитесь вы новым рождением.

 Отец, мы исполним предписания твои.

 А! А!

 Что с тобой?

 А! а!

 Вновь вижу я бездну, из которой вышел.

 И подобно тому, как в горах нет пропасти настолько глубокой, Чтобы искусный земледелец, этажами воздвигая свои водоемы, не достиг краев ее посадками риса,

 Так под ногами вижу я бездну, воздвигнутую искусством адского земледельца.

 Я постигаю закон и сущность ее.

 Я вижу место, предуготованное для каждого человека:

 Точно в провале ночи дерево, освещенное пламенем лампады,

 вижу в сумраке все строение отвратительного цветка!

 И если бы сказал вам, что знаю — то вот цепенящий ужас,

 как у человека, который чувствует, что земля волнуется

 под ногами, видит, как рушатся стены дома!

 Того, что сказал я — довольно.

 Прощай.

 Как, ты снова покидаешь нас?

 Смерти принадлежу я и должен вернуться к матери,

 где теперь место мое между вами?

 Я спустился до дна, где корень непроницаемости, я коснулся

 Основы, на которой покоится знание, и теперь снова,

 взяв страннический посох, Горе пойду я.

 О, отец, не оставляй без отца Семью Ста Семей!

 Подобает ли прокаженному владеть царственным Средоточием?

 Я только человек, и предел мой есть мера моих простертых рук.

 Владыка этого безграничного царства, склоняясь над тьмами

 тем человеческими,

 Могу ли я двигать их руками, как крестьянин, мешающий чай в корзине, дабы каждый листок получил благодеяние солнца?

 Уши мои — человеческие уши. Смогут ли они уловить грани лжи и правды, как оттенки пяти ударений речи? Ибо если увижу, что се есть благо, достаточно ли того, чтобы я совершил это?

 Боюсь изменить то, что есть.

 Правлю в слепоте ночи и справедливость моя — суд Жребия.

 Если удержите меня здесь, то вот я — человек, который не знает, как поступать.

 Поэтому я стыжусь: старику подобает удалиться со скромностью.

 Ибо ребенок и юноша любят действовать сами, но тот, кто одряхлел в Мудрости,

 Видит свет и вне желания подчиняется познанному закону.

 Поэтому следует, чтобы он отошел от людей, ибо око его,

 только что прозревшее,

 Хотя и видит свет, но не видит еще в свете и подобен

 он птицам, что носятся в сумерках.

 Тебе, сын, престол мой. Мне — смерть.

 Отец, не лишай нас трупа своего,

 Дабы тело твое покоилось в родовой усыпальнице между

 парами каменных зверей.

 Слушай ответ мой, и ты тоже внемли кощунству моему,

 о народ суеверный!

 Отец не засеменил меня, моя мать не породила меня,

 Земля не напитала, люди не платили мне дани.

 Но чистый, единый неприкосновенный, самодержавный,

 Такой, как, посредством вторичной Причины, получил я от Оного,

 Кому угодно было низойти в меня, волю быть, — Я есмь,

 в личности своей владею душой и телом.

 И останки свои не присоединю я к поколениям отшедших,

 обретая то, что осталось от отца моего — череп и кость бедра.

 Костями своими не скреплю я Земли Ана,

 Но как человек, который, гоня буйвола перед собой,

 идет, чтобы в уединении сотворить жертву — С собой унесу я эти развалины царского тела.

 О мой отец, пожалей ребенка — сына своего!

 О Отец и Мать, пожалей тьмы тем!

 Расти! Прими престол мой со всею властью его,

 с пышностью прими средоточие!

 Пища да не отяжелит твоего сердца, женщина да не притупит его!

 Умири внимание свое, чтобы слышать Царство так,

 Как диск из чистого металла, который звучит,

 когда опавший лист коснется его.

 Одного не делай! Не предвосхищай грядущего!

 Но по примеру Земли, которая все жатвы свои приносит одновременно, пусть начинания твои будут всегда в зрелом согласии между собой.

 И вот Сердце Отца — Матери смущено при мысли о детях,

 которых покидает он.

 Сын мой! Прикажи принести мне священные императорские одежды, ибо

 Проститься хочу я с ними.

(Приносят торжественные одежды.)

 О башмаки! О платье! О скипетр! О шлем! О пояс!

 Полной рукой беру я вас и ощупью узнаю останки свои.

 О башмаки! Высота этих подошв, белых, как утренний туман,

 Знаменует державное превосходство, сопутствующее ее

 непорочной основе:

 Человек–Царь прямо стоит на одной ноге и простирает вперед другую ногу.

 А ты, славное облачение! Мертвые черви в коконах своих дали те нити, из которых ты соткано,

 И я уподобляю их умершим, предкам нашим, которые мудростью и искусством своим

 Ссучили волокна этой несокрушимой Империи.

 И кто я, как не крестьянин, который в печи душит шелковичных червей, чтобы они не разорвали и не испортили кокона?

 Ибо я Сокрушитель Мертвых. Дверь над ним запер я, и не придут они больше оспаривать у нас свое наследье.

 Цвет твой — это цвет тела Земли, цвет Пшеницы и лишь

 Императору, сыну синего неба, подобает облекаться в него.

 Многообразие шитья твоего знаменует многообразье ее

 плодов, а рисунок линий — тайну волшебной черепахи;

 Дракон покоится на моем сердце. Птица Фанг распустила крылья на моем плече.

 Руки и лицо прячу я в эту ткань и прикосновение проказы моей не загрязнит ее.

 Одежда моя! Широта твоих полотнищ — это множество народа моего:

 Ибо царь одет народом своим, который струится по плечам до самых подошв его,

 Стоит или покоится он — Слава одеяние тела его.

 Дайте мне погрузить в нее руки! Дайте мне войти в нее,

 Дайте мне погрузиться в нее, как буйвол погружается в сочную траву!

 О тьмы тем народа моего, целуя эту одежду, прощаюсь я с вами.

 Лишь Императорский Посох оставь нам, Отец!

 Храните его, и вас да сохранит этот знак Спасения и Раздела.

 Я же, я пойду вверх, подняв лицо и руки, ощупью, Как тот, что следует за уходящим поводырем, Через поля пойду, пойду к Горе.

 Высеченные на каменной стене эти Древние слова:

 «С_к_р_ы_т_ы_й–в–с_к_л_а_д_к_е–п_л_е_ч_а»

 Единому избранному указывают дорогу.

 Ибо великая Гора в складке шеи хранит, подобно драгоценному камню, хранит убежище тишины.

 Иногда недужные, принесенные на противоположные вершины

 Исцелялись, узрев среди лесов, подобный луне, отразившейся между водяных лилий, священный приют, за каменной оградой с двойной крышей, выложенной золотыми черепицами.

 Но того, кто хочет достичь его, не приведет ни одна дорога,

 Ни вода, струящаяся по каменным желобам, ни, подобно человеку, сбитому с пути пением птицы,

 Колокол, язык которого звучит неравномерными ударами,

 когда поворачивается колесо, наполнившееся водой.

 С_о д_н_а г_л_у_б_о_к_о_й Д_о_л_и_н_ы с_л_ы_ш_у я з_в_о_н т_а_и_н_с_т_в_е_н_н_о_г_о к_о_л_о_к_о_л_а.

 И шестьдесят старцев пребывают

 В храме «Скрытом–в–складке–плеча»;

 Одни стары деньми, (В автографе: Одни стары возрастом своим,}

 А другие посредине жизни узрели истину,

 Как человек, спускающийся с горы в прорыве тумана,

 вдруг видит землю, как на картине.

 Есть дети между ними, и есть юноши — те, которые не дали видимости победить себя,

 (ибо, что может противостоять взгляду человеческому,

 его разверстому оку?)

 Но свет был девой, которую они избрали, блаженство — матерью, которую они увели с собой.

 С_к_в_о_з_ь т_и_ш_и_н_у л_е_с_о_в я с_л_ы_ш_у к_о_л_о_к_о_л, к_о_т_о_р_ы_й д_в_а и т_р_и р_а_з_а п_о_в_т_о_р_я_е_т с_л_о_в_о, и_с_п_о_л_н_е_н_н_о_е с_ч_а_с_т_ь_я и г_р_у_с_т_и.

 Никто не ведает веры, что исповедуют они; у них нет скрижалей.

 У них не увидишь трех золотых великанов, ни изображения четырех стражей,

 И бонза, ударяя о деревянную рыбу, не созывает их к богослужению.

 Они ведут беседу с Безусловным, они сливаются с Неизменным,

 внутреннее лобзание, во вкус которого погружаются они — их сущность.

 Они не говорят совсем, но в глубинах, осененных благодатью,

 понимают все явления как язык,

 И недвижимый камень, и охотящегося зверя, и растущие травы,

 И ветер, и смену часов,

 И там в глубине слабый человеческий голос;

 И тень, описывающая круг, выявляет мысль.

 Р_а_з и е_щ_е р_а_з я с_л_ы_ш_у д_е_р_е_в_я_н_н_о_е б_и_л_о, к_о_т_о_р_о_е у_д_а_р_я_е_т о к_р_а_й м_о_л_и_т_в_е_н_н_о_г_о к_о_л_о_к_о_л_а.

 Ни серебряные кимвалы, которые в руках феи Вод перезванивают слова «С_и л_и л_и»,

 Ни Царица Полдня, которая наполняет леса звуком золотых бубнов,

 Т_о л_о л_о.

 Не имеют того восхитительного звука, которым звучит голос металла, дрогнувшего не от человеческой руки: У_т.

 Он не пойдет дальше, но подобно человеку, охваченному неодолимым сном, объятый самососредоточьем, растворится в слоге блаженства.

 Б_е_з_в_р_е_м_е_н_н_ы_й з_в_у_ч_и_т к_о_л_о_к_о_л, к_о_г_д_а ч_а_ш_а п_е_р_е_п_о_л_н_е_н_а.

 Блаженны те, что живут в жилище «Скрытом»!

 Есть между ними такие, которые не ведают радости, но живые

 призывают они Ад к себе, а мертвыми они поглощают их.

 И есть такие, которые вкушают в пути немного радости, что листок дерева, приносящего плод, что маленький плод, тающий между языком и нёбом.

 И есть такие, что после многих трудов в час, лежащий между Солнцем и Луной, чувствуют прохладу.

 Но эти избраны между десятками тысяч и между десятками десятков тысяч,

 Дабы неисповедимо владели они полнотой, и была бы их участь не иметь радости иной, чем Радость.

 Высшее Существо избрало их, дабы всецело отдались они ему.

 чтобы были семьей, свидетелями и гостями пышности его.

 И, как высокая гора собирает воды, питающие дикую землю,

 Так ужасное племя людей живо

 Милостью их представительства.

 В н_е_б_е п_р_о_з_в_у_ч_а_л_о с_л_о_в_о, н_е_в_и_н_н_о_е и н_е_ж_н_о_е.

(Облаченный в первосвященнические одежды.)

 Предстаю перед лицо зияющего неба. Склоняюсь на колена между курильницами.

 Запрокидывая лицо, чту высоту.

 Распростирая обе руки, обнимаю пространство.

 Обращая к земле ладони рук, подобно человеку,

 который, плывя на доске, чувствует вес своего тела,

 Я сочетаюсь с глубиной.

 Вверху, впереди, сзади, справа, слева, внизу,

 Ты везде, и нет тебе ни верха, ни низа,

 Ни меры, ни протяжения, ни видимости,

 Перед пустотой предстою я!

 Благословенно рождение мое и благословен этот час,

 в который существую и живу!

 Так как нет затворов над нами, и с этой стороны

 раскрыта емкость неистощимого неба,

 Привет тебе, голубая бездна! Я зову тебя границей, средняя область между пространством и тем, что вне пространства,

 между временем и тем, что вне времени,

 Как чаша, как дыхание существуют пустотой своей, как лютня,

 Как ось колеса, к которой сходятся спицы и которой вертящееся колесо — пусто,

 Так все вещи в мире существуют твоей пустотой!

 Подобно тому, как деревья леса, как гора, как облако отражаются в тихом пруду,

 И не видно больше воды,

 Так мир зеленый и синий, ни одна частица цвета не потеряна,

 Это подобно тому, как крестьянин, лежа на боку, с кровати сторожит свои четыре маслины

 И не знает, скользя по небесной реке,

 Не видит ли он вместе с холмами, селениями, деревьями и водами,

 И травянистого неба над головой,

 Так, подобно всей земле целиком (как два человека, разделенные стеной, видят друг друга отраженными в воде, точно в былом свете, который дробится в многоцветностях по краям чаши),

 Рисуется отсвет того,

 Что по ту сторону этой пустоты сияет невидимостью.

 И в чем же верховное отправление Императора, которому поручено неприкосновенное Средоточие? Как не в том, чтобы между Видимым и Невидимым поддерживать вечное согласие, прислушиваясь одним и другим ухом,

 Дабы ни одна нота не звучала неверно.

 В одном храме видел я когда–то

 Весы, на каждой чаше которых стояло по светильнику.

 Так что одно пламя весило другое.

 Так пылающее солнце

 И земля, вся облаченная пламенем красок своих (ибо что такое цвет,

 Как не душа, зажженная огнем, что стремится проступить сквозь вещество?),

 Горящая сама в себе, равновесят друг друга.

 И если солнце с землею положить на одну чашу, то несомненно, что

 есть иное пламя,

 Которое служит им противовесом по ту сторону этой пустоты.

 Царство мое не над солнцем и не над плодами земными,

 Я правлю волей людей посредством страха,

 Дабы каждая с точностью полнила час свой,

 И дабы вечности была сообщена точная мера времени.

 Я — новый Император, Я — форма народа,

 Как если бы все тьмы тем имел я в рукавах моей одежды,

 подобно нищему взываю я: двери!

 По ту сторону лазури, по ту сторону Тьмы, где огни кажут дорогу,

 Подобно человеку, который из глубины храма созерцает служение,

 не понимая его, молю я! Подобно сироте чудесно присутствую я.

 Да будет же дано мне блаженство познания, и не только такое, как

 во мне,

 Подобное смутному предчувствию сердца,

 Да будет вручено мне знание точное,

 И обряд, и держава, и жертва умилостивительная,

 Внемли молитве моей! Низойди, о Небо, как воды весной,

 вздувшись безмерно,

 Устремляются на приготовленные рисовые поля.

 И равновесие да не будет нарушено: когда ты нисходишь к нам,

 да и мы поднимемся к тебе, и да не будем низвергнуты в царство

 Мертвых.

 Ясна земля и украшена подобно храму, и я вижу вокруг себя

 Горы, восседающие как Сто Старцев.

 В обширной храмине равнины, точно шум машины жизни, со всех сторон слышны скрипы колодцев, что подымают воду к полям.

 Мужчины, женщины, дети, по двое, по трое

 Пляшут на струящемся колесе.

 Всюду мир. Солнце садится.

 Очищение в ясном воздухе! Слава в жертвенном сиянии!

 Мир, пища и благословение народу трудящемуся!

 Исцеление недужным! Дождь и солнце нивам в свой срок!

 Бесплодной женщине — мальчик–первенец! Нежная скромность детям! Добродетельному мужу почетная надпись!

 И всем, вместе с наступающей ночью, отдых она!

 Солнце прошло над нами, и уже короткие лучи стучатся в дверь земли.

 И она раскрывается, чтобы принять его.

 Миг торжественного Введения!

 Утром появилось оно над безграничным морем и ныне к концу дня,

 преступая конечный порог,

 Приближается оно к алтарю!

 Оно нисходит! Оно садится! В пламенозарности жертвоприношения поцеловало оно!

 Оно опустилось и в миг исчезновения прорезало все небо черным лучом.

 Это час, когда великое море сзади него подымается с ложа,

 Приходит и с гулом потрясает плечо земли.

 Изобилия лета над множеством множеств!

 Точно пятый месяц, когда по всем дорогам идешь по колена в соломе,

 Маленькие дети бегают повсюду, как толстые мыши.

 Даже во всех расселинах, скрытых тенью земли, путник

 Видит, проходя, две головы, одиноко встающие над водой.

 И вот точно одно море излилось на другое море!

 Подобно тому, как бледное масло теплится над водой,

 Так над дымкой, что подымается над равниной, затопляя медленно горы,

 Пелена света делит небо и землю,

 И вот в глубине, в последний раз проступающие в вечернем свете,

 Налево вижу я поля, полые воды двух рек, холмы, увенчанные могилами,

 А направо в гигантской ограде гор,

 Вздымаясь укреплениями, пагодами и вышками,

 Неизмеримость города, где кишит золотой народ,

 Все погасло: пара белых чапур сквозь темный и низкий воздух

 летит в гнездо свое. У безмерной подошвы гор засветился огонек над поверхностью воды.

 Успокоение, как после принятия пищи; удовлетворение, как после объятия мужчины и женщины.

 Обилие, подобное матери, которая обеими руками поддерживает сына и дочь, прильнувших к сосцам ее.

 Все погасло: вместе с насыщением желание умирает во мне.

 Мир народу в благословении вод! Мир детям божьим в причастии пламени!

Примечания