Сказочный роман «первого и последнего Инклинга» Оуэна Барфилда. «Серебряная труба» предвосхищает «Хроники Нарнии» и «Хоббита» (изд. в 1925 г.). После прочтения сказки Барфилда Льюис запишет в дневнике: «не может представить ничего лучше в этом роде». Толкин в письме Льюису писал, что «книга попала в яблочко с его детьми». «Серебряная труба» — прекрасный образчик литературы Инклингов: великолепная философская притча по сути — и одновременно — прекрасная сказка: принцессы, короли, волшебная труба, ведьмы пр.
Перевод выполнен и любезно предоставлен порталу Предание Вадимом Блюмом. Книга на русский до этого не переводилась.
Часть I
Глава 1
Жили однажды две маленьких принцессы. Их звали Виолетта и Гамбетта, а жили они в замке под названием «Горний». Они были близняшками, и так похожи одна на другую, что когда Виолетта приходила после прогулки домой с мокрыми ногами, то Гамбетте иногда приказывали пойти и поменять себе чулки, потому что Королева не могла отличить одну от другой. Но это случалось не так уж часто, потому что если принцесса Виолетта шла на прогулку, то принцесса Гамбетта почти наверняка была рядом с ней. Конечно же, они так любили друг друга, что, как могло бы показаться, были связаны между собой веревочкой. Тем не менее, Королева всегда так волновалась и беспокоилась из–за этой путаницы, что, в конце концов, настояла на том, чтобы Король назначил специального Лорда, отвечающего за их различение. И его назвали Высокий Лорд–Отличитель–одной–от–другой. Получив эту должность, он первым делом издал закон, по которому каждый должен был называть их короткими именами, потому что, как он сказал, оба имени оканчиваются на «этта», и это лишь затрудняет различение.
— Но почему это затрудняет различение? — спросил Король. — Я не понимаю, почему затрудняет.
— Ваше Величество, — сказал Высокий Лорд–Отличитель, — здесь дело не в почему, а в том, что затрудняет.
— Хорошо, сказал Их Величество, я думаю, что вы изрядный дурак, но я сделаю так, как вы говорите, и прослежу, чтобы все мои подданные делали, как вы говорите, потому что это ваша забота, а не моя.
И отправился на охоту.
И вот, после этого одна сестра стала называться «принцесса Виолет», а вторую назвали «принцесса Гамбой».
Но так уж получилось, что высокий Лорд–отличитель–одной–от–другой был вовсе даже и не дурак, а вполне себе мудрый человек. В маленьких принцессах он сумел заметить нечто такое, чего никто не замечал. Более того, он много чего знал о волшебной силе имен, потому что вскоре после того, как им были даны эти новые имена, каждый начал замечать то же самое, что и он. И уже очень скоро никому из придворных и в голову не могло прийти принять одну за другую. Но вначале вам надо узнать, как же случилось такое, что две принцессы оказались такими похожими, даже и после того, как волне вошли в рост.
Так вот. На их крестины Король и Королева устроили большой бал, и среди многих именитых приглашенных была и мисс Томсон. Эта мисс Томсон была какой–то отдаленной родственницей со стороны Королевы, но она была никто и никак не принадлежала к королевской крови, а иначе никто бы не называл ее мисс Томсон. Жила она в маленьком домике в Титтенхангерском переулке. Но Королева прослышала о том, что эта мисс Томсон к старости превратилась в кого–то вроде колдуньи, и обладала кое–какими знаниями. И вот, она сказала Королю: «Если мы не пригласим ее, то она расстроится и влетит в окно на помеле по собственному желанию, и устроит какую–нибудь неприятность. Но если мы попросим ее прийти, она обязательно придет на завтрак по поводу крестин и, может быть, принесет деткам подарок стоимостью больше всех на свете золотых погремушек и серебряных ложечек, и лошадок–качалок из красного дерева с настоящими волосами и глазами. И они послали ей приглашение, и она пришла. Она была одета в черное и, когда шагала, то опиралась на черную палочку с серебряной рукоятью, ну и, конечно же, шляпа ее сужалась к верху. Глаза ее были тоже черными — и они не блестели! И вот, когда она покончила со своим бутербродом с ветчиной и мармеладом, она поднялась и подошла к колыбелям, вокруг которых стояли и разговаривали все именитые люди, и склонилась над ними. А Король и Королева, которые всё это время следили за ней из другого конца комнаты, крепко затаили дыхание и сказали каждый себе: «Вот оно, сейчас, сейчас», увидев ее склонившейся над колыбелями.
Затем вокруг уголков рта мисс Томсон появились мелкие складки, весь вид ее стал причудливым, и она очень торжественно произнесла, взмахнув своей палочкой и краем глаза взглянув на Короля и Королеву:
Вдруг, вдруг
Всё вертись вокруг.
Малышкам принцессам
По воле судьбы
Всегда быть похожими
Как две капли воды.
Этот дар от меня обретете
На всю жизнь, пока вместе живете.
Вдруг, вдруг
Всё вертись вокруг.
Затем она подошла к Королю и Королеве и вежливо сказала: «Боюсь, что мне пора идти. Огромное вам спасибо, Ваши Величества!» «Не за что!» сказала Королева, и добавила: «Спасибо вам огромное за ваш добрый подарок моим дочуркам.»
— Он был волшебным, — сказала мисс Томсон.
— Я знаю, — сказала Королева, которая на самом деле была горько разочарована тем, что мисс Томсон не преподнесла ее малюткам что–нибудь получше.
— Это было волшебство, которое вы хотели, — резко сказала мисс Томсон.
— Конечно, — скромно сказала Королева.
А ведь эта самая мисс Томсон на самом деле была добросердечной старой дамой, и ей просто невмоготу было видеть Королеву такой разочарованной, особенно после столь чудесного завтрака. Вот она и сказала:
— Подождите–ка минутку.
и снова вернулась к колыбелькам. На этот раз у нее не появлялось никаких складок возле рта, и она не взмахивала своей палочкой, но вместо этого нахмурилась, тяжело посмотрела в глаза маленьких принцесс и тихо сказала:
— Пока вы обе живы, вы будете любить одна другую как никто на свете. Пока одна из вас живет, вы обе будете живы.
Затем она вернулась к Королю с Королевой и сказала деловым тоном:
— Теперь я действительно должна идти.
Но Королева, слышавшая всё, что она сказала над колыбельками, внезапно упала на колени и залилась слезами радости, снова и снова благодаря мисс Томсон, целуя ее руки и говоря:
— Я этого не достойна, я этого не достойна. Я только попросила вас, потому что надеялась, что вы дадите подарок моим дочкам. Я не достойна этого. О, теперь я знаю, что мои дочки подарят друг другу счастье.
— Кто его знает! — сказала мисс Томсон, поклонилась и, словно молоденькая барышня, ретировалась из комнаты.
Вот как оно и получилось, что обе принцессы были так похожи одна на другую, и так любили друг друга. Конечно, было бы проще простого сделать их непохожими, одев в разные платья, но, к сожалению, в стране имелся закон, по которому все принцессы должны были одеваться одинаково, пока им не исполнится 21 год, и уж тогда они вольны будут сами выбирать себе одежду. Дома они носили короткие голубые туники с серебристо–серыми чулками, а на улице скрывали их под маленькими черными плащами.
Что же касается их волос, то принцесса в этой стране сразу же изгонялась, если ее увидели с заплетенными волосами, или с бантом, или с чем–то подобным. «Тогда как ее волосы должны висеть ровно вдоль спины и быть хорошенько прочащены». Это, в соответствии с законом означало «тщательно расчесаны». И только лишь в Королевской детской комнате или в Западном углу Сада Королевы Виолетте и Гамбетте было разрешено носить всё, что им вздумается и убирать волосы как понравится.
Что же такого заметил Высокий Лорд–отличитель–одной–от–другой в обеих принцессах, прежде чем поменять их имена?
Однажды он гулял в саду, дыша воздухом, и увидел двух сестер играющими вместе у ворот. Как раз в этот момент по дороге за пределами сада проходил маленький оборванный мальчишка, который кричал и плакал. Глаза Виолетты наполнились слезами, она выбежала и отдала ему яблоко, которое держала в руке, и спросила его, что случилось. Высокий Лорд–отличитель не мог слышать, что говорила она и что говорил мальчишка, но он увидел, что по мере того, как он слушал то, что она ему говорила, он переставал плакать и, в конце концов, ушел с сияющим лицом. Тогда Принцесса Виолетта вернулась к сестре, и Высокий Лорд–отличитель услышал, что они разговаривают друг с дружкой.
— Почему ты плачешь? — спросила Гамбетта.
— Я не могу не плакать, — сказала Виолетта. — Я думаю обо всех остальных оборванных мальчишках. Ох, я так несчастна.
И она продолжала плакать.
— Не глупи, — сказала Гамбетта, — я думаю, что он нарочно расплакался, чтобы ты отдала ему яблоко.
— Почему ты так думаешь? — сказала Виолетта.
— Все люди таковы, — сказала Гамбетта.
— Я в это не верю, — сказала Виолетта сквозь слезы.
— Со временем узнаешь, моя дорогая, — сказала Гамбетта, которая была ровно на одну минуту старше сестры.
Больше благородный Лорд ничего не слышал из их разговора, но он довольно грустно усмехнулся про себя и пошел дальше. А через неделю, когда Король назначил его Высоким Лордом–Отличителем–одной–от–другой, он, конечно же, хорошо знал, что принцесс следует назвать Виолет и Гамбой. И так их и стали звать.
С этого времени Король и Королева, а также весь их двор, постепенно начали видеть то, что уже видел Высокий Лорд–Отличитель. И вот что это было. Две маленькие принцессы, которые на улице были так похожи между собой, что их невозможно было различить, дома были похожи одна на другую не более, чем церковь похожа на почтовую контору. Но те два заклятия, которые мисс Томсон наложила на них во время крещения, оставались ненарушенными. Стоило принцессе Гамбой наговорить всяких гадостей, так что на лице ее появлялась уродливая складка, как такая же складка появлялась и на лице принцессы Виолет, нравилось ей это или нет. Но, с другой стороны, если принцесса Виолет пела и танцевала так много (а она очень любила петь и танцевать) и делала счастливыми так много людей, что с обеих сторон рта у нее появлялись новые ямочки, такие же точно ямочки появлялись с обеих сторон рта принцессы Гамбой, нравилось ей это или нет. Конечно, ямочки и складки довольно сильно влияли на внешний вид и той и другой: и ямочки не всегда бывают вполне симпатичны, и складки не всегда уродливы. Короче говоря, получалось, что как принцесса Гамбой не выглядела настолько уродиной, насколько она выглядела бы без складок, так и принцессе Виолет ямочки не позволяли выглядеть совершенной красавицей. Вот что наделало заклинание. Что же касается другого заклинания, то единственное на всем свете, что любила принцесса Гамбой, была принцесса Виолет, а среди сотен тысяч вещей, которые любила принцесса Виолет первой, без сомнения, была принцесса Гамбой, что бы она ни говорила или думала. Они и часа не выносили друг без друга, хотя, когда они были вместе, они не занимались ничем кроме как спорами или разговорами вроде того, что подслушал Высокий Лорд–Отличитель.
Так две принцессы и росли в Замке, пока однажды утром, когда принцесса Виолет танцевала, как листок танцует на ветру, в западном углу Сада Королевы, а принцесса Гамбой читала большую черную книгу под названием Excerpta, то и дело поднимая от нее глаза и говоря принцессе Виолет «Да остановись же ты, наконец!», они услышали долетевший издалека слабый звук серебряной трубы. Принцесса Виолет знала, что труба должна быть серебряной, потому что издаваемый ею звук был похож на звон колокола. Но принцесса Гамбой сказала грубо:
«Чепуха, я не верю, чтобы ты могла различить, из чего она сделана. А если это и так, то нелепо тратить столько государственных денег на какую–то трубу. Ну конечно, серебряная! Фу ты!»
И она снова склонилась над книгой, хмурясь и бормоча что–то такое, что для Виолет звучало как «форморзе ате тустен.» Бедная Виолет чувствовала себя подавленной, но ничего не сказала, а побежала прямо к воротам, чтобы посмотреть, кто это, поскольку была уверена, что на трубе играл кто–то идущий в сторону Замка. Она прижалась лбом к решетке ворот, оставив на нем две белых отметины. Однако, на белой пыльной дороге, ведущей в горы, ничего не было видно. Неожиданно она снова услышала трубу, и на этот раз она звучала немного ближе.
Ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
Ру–у–ти–ти ту–у.
Ту–у ту–у ту–у–у–у.
Ру–у–ти Ру–у–ти Ру–у–ти
«Это как колокол, сказала она про себя, и я знаю, что она из серебра.» И она начала чувствовать себя такой счастливой, потому что ей казалось, что где–то внутри нее, должно быть, продолжает вибрировать кусочек серебра, вновь и вновь отзываясь на звук трубы, и вскоре ей уже казалось, что она слушает звон церковных колоколов, льющийся над водной гладью летним вечером. Но вот, прямо на вершине холма, где дорога уходила в небо, она разглядела небольшое облако пыли. Облако становилось больше, и она поняла, что это приближаются всадники. Затем труба зазвучала опять, в этот раз звеня ясно, громко и радостно, и изливаемые ею сладостные волны звука разносились по воздуху, пока слух не улавливал их, и никакой ветер не мог им помешать.
Ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
Ру–у–ти–ти ту–у.
Ту–у ту–у ту–у–у–у.
Ру–у–ти Ру–у–ти Ру–у–ти
Наконец, пыль немного рассеялась и Принцесса Виолет сумела различить фигуру высокого молодого человека верхом на белом коне, ехавшего во главе кавалькады. Он был облачен в сияющие серебряные доспехи, но не такие, которые состоят из отдельных жестких кусочков и делают человека похожим на пять оловянных колбасок, а те, что называются «кольчуга.» Она вся сплетена из сияющих звеньев, выглядит словно миллион часовых цепочек, и плотно облегает тело.
Виолет рванулась обратно, туда, где сидела Гамбой.
— Это Принц, — взвизгнула она и волчком завертелась вокруг Гамбой, снова и снова напевая песенку, которая ничего абсолютно не значила. Звучала она так:
Ах, как всё становится славно
По всей иудейской земле.
Она всегда пела её, когда была взволнована.
Видите ли, гости в Горнем Замке были такая редкость, что Виолет, при всём её счастье, иногда чувствовала скуку и усталость от пения и танцев в одиночку. Но Принцесса Гамбой сказала лишь:
— Ну, ты слищком–то не возбуждайся по его поводу; это лишь сделает его еще более тщеславным, чем он уже есть.
— А откуда ты знаешь, что он уже тщеславен? — сказала Принцесса Виолет.
— Я не знаю, — ответила Гамбой, — но они почти всегда таковы.
— Но ты ведь ни одного никогда не встречала, — сказала Принцесса Виолет, — так откуда тебе знать?
— Ах, — сказала Принцесса Гамбой, которая была на минуту старше своей сестры, улыбнулась и более ничего не сказала.
Между тем, группа всадников во главе с Принцем достигла ворот. Виолет смотрела на них из–за куста, где ее не было видно. Она увидела, как Принц выслал вперед герольда, который три раза ударил в колокол стеком (потому что, хотя Принц и был одет в кольчугу, ни у одного из его группы не было меча). Затем Принц сам направил своего коня вперед и через несколько шагов сказал ему стоять смирно. Но конь, вместо того чтобы стоять смирно, продолжал, как все кони, двигать своими ногами в жеманном танце. Тогда Принц, не тратя время на ожидание, привстал в стременах и, вынув из перевязи сияющую серебряную трубу… («Вот, она всё–таки серебряная," подумала Виолет и едва не побежала сказать об этом Принцессе Гамбой, но интерес удержал ее.)… вынув из перевязи сияющую серебряную трубу, он приложил ее к губам и спокойно протрубил:
Ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
Ру–у–ти–ти ту–у.
Ту–у ту–у ту–у–у–у.
Ру–у–ти Ру–у–ти Ру–у–ти
При первой же ноте, изданной трубой, принцев конь, чьи ноги этим моментом находились в положении крест–накрест, вдруг перестал элегантно потряхивать головой и застыл, прижав уши, словно сделанный из мрамора. И при первой же ноте, изданной трубой, принцесса Виолет забыла и Принца и сад и принцессу Гамбой и Замок и небо над собой, и ощутила себя плывущей у самого дна моря, под многими тоннами прозрачной зеленой воды, а где–то — очень далеко — кто–то звонил в огромный колокол. Она не слышала его, но знала, потому что при каждом ударе сотрясалась вся толщь воды. И при первой же ноте, изданной трубой, принцесса Гамбой потеряла то место в книге, где она читала что–то похожее на «формфорзе ате тустен», но вместо того чтобы разозлиться и захлопнуть ее, как она обычно делала, когда теряла место, она откинулась на своем садовом стуле и задумалась о том времени, когда она была маленьким ребенком, до того как ее назвали Гамбой, и до того как Виолет и она выросли такими разными, и на мгновение она даже усомнилась, так ли уж она мудрее своей сестры, хоть и на целую минуту старше. И при первой же ноте, изданной трубой, все носильщики, привратники, подметальщики, повара, пекари и кондитеры в Горнем Замке перестали носить, следить за дверями, подметать, готовить еду, выпекать хлеб и печь пирожные, а посмотрели друг на друга и стали слушать. А главный носильщик не приказал младшим носильщикам продолжать работу, старший привратник не приказал младшему привратнику выполнять его работу, и главные подметальщик, пекарь и кондитер не приказали младшим подметальщикам, пекарям и кондитерам продолжать работать. Вместо этого они стояли, застыв, с широко раскрытыми глазами и слушали, словно чокнутые.
Ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
Ру–у–ти–ти ту–у.
Ту–у ту–у ту–у–у–у.
Ру–у–ти Ру–у–ти Ру–у–ти
Как только растаяла последняя нота, все в замке медленно зашевелились, будто проснувшись, и оглянулись в изумлении. Всё было наполнено чудом, и многие уже было раскрыли рты, чтобы спросить соседа, что же такое произошло. Но, хотя они уже готовы были заговорить, вдруг все передумали. Они отвели взгляды друг от друга и опустили их долу, словно стыдясь чего–то, словно все они знали нечто такое, о чем делали вид, что не знают — и продолжили работать. Заговорил лишь главный привратник. Он сказал младшему привратнику пойти и открыть ворота. И как только стихла последняя нота, принцесса Гамбой встряхнулась и снова открыла свою книгу. «Не будь дурой, Гамбой, сказала она себе (поскольку она вообще часто говорила сама с собой), ведь ты прекрасная чувствительная девочка. А В. Совсем глупышка. Фу!» И как только стихла последняя нота, принцессе Виолет показалось, что она медленно всплывает сквозь толщу тихих зеленых вод, все еще дрожащих от ударов того невидимого колокола, пока, наконец, голова ее не вынырнула на открытый воздух, и вдруг — о, чудо! — уже нет вокруг нее воды, и она снова в садах Замка, смотрит на Серебряного Принца, который только что отнял трубу от губ.
Глава 2
Ворота отворились и Принц спешился, передав коня герольду.
— Его Величество дома? — осведомился он у младшего привратника.
— Его Величество дома, Сир, но он собрался на охоту, а медлить он не любит.
— Ничего, — нагло сказал Принц, — я требую аудиенции.
— По какому праву? — промолвил парень угрюмо.
— По своему собственному праву, — твердо ответил Принц, — по праву вежливости.
И он вручил младшему привратнику блестящую табличку красного дерева с выгравированной на ней надписью
— Отдай это своему хозяину, — сказал он и отвернулся.
Младший привратник низко поклонился и ушел в Замок. Через несколько мгновений появился главный привратник и весьма почтительно произнес:
— Его Величество ждет вас, Сир, в гостевой зале.
Принц Кортеси проследовал за старшим привратником в Замок, через двор и вверх по изящной каменной лестнице в гостевую залу, где ждал его Король.
— Вашему Величеству, без сомнения, известно, — сказал Принц, что я наследую трон соседнего с вами королевства Дравидия. Король, мой отец, отправил меня за границу поискать приключений и выбрать девицу, которая стала бы моей Королевой.
— Что ж, - сказал Король, — всё зависит от того, что вы подразумеваете под приключениями. У нас в Горнем Замке нет ни драконов, ни загадок, которые надо разгадывать, ни людоедов, которых надо убить, а из чего–нибудь подобного ведьмам есть лишь старушка мисс Томсон, которая, хоть и не принадлежит королевской крови, но суть сама доброта, и по своему желанию и мыши не обидит. К тому же, она живет не в Замке. Что же касается второй части вашей просьбы, то — у меня две дочери. Надо ли мне еще что–то сказать?
— Могу ли я получить ваше согласие, Сир, на руку одной из них?
— Вы можете получить руку любой из них, с условием, что сначала вы завоюете ее сердце, но это, — сказал Король, вставая с кресла, — это уже ваша забота, а не моя.
И отправился на охоту.
Принц Кортеси был несколько ошеломлен тем, что остался в полном одиночестве в этом странном замке. Он не знал куда ему идти, и решил оставаться на месте (пока что–нибудь не произойдет), и потому он хладнокровно сел на кресло и начал раздумывать о том, как бы получше выполнить те указания, что дал ему его отец.
— Эй вы, привет! — раздался голос.
Принц Кортеси посмотрел вокруг изумленно, но никого не увидел.
— Эй вы, привет, — снова сказал голос, — вы кто?
На этот раз Принц увидел того, кто произнес эти слова. В глубине самого большого в комнате и самого красного кресла сидел толстый маленький Карлик, весь одетый в красное, так что его едва можно было различить.
— Я целых десять минут наблюдал как вы думаете, — сказал Карлик. — Это больно? И кто вы?
— Я Принц Кортеси, — учтиво ответил Принц. — А могу ли я осведомиться о вашем имени?
— О, о моем! — сказал Карлик, и сполз с кресла, ставя по–отдельности свои маленькие ножки и выставив обе своих руки одновременно с длинным, просто грандиозным зевком. — Я Толстячок Поджер.
— Да, да, — сказал Принц, который, на самом деле, был весьма удивлен. — А не будет ли назойливостью с моей стороны спросить, чем вы занимаетесь?
— Нисколько, — ответил Толстячок Поджер. — Я являюсь Лекарием Королевской Хандры.
— Вы… что…? — сказал Принц.
— Я, знаете ли, лечу королевские мигрени.
— О! — сказал Кортеси.
— Остроумие, знаете ли, остроумие, — сказал Карлик. — Шутки, розыгрыши, анекдоты, насмешки, остроты, приколы, разные выходки, дразнилки, всякая галиматья, лапша на уши, придурь, кувырки, штучки–дрючки, антраша и шаг бочком, и шаг бочком, и всё бочком, бочком, бочком…
Последние слова он сопроводил торжественным танцем взад и вперед по комнате, подергиваясь им в такт, прихлопывая и притопывая. Он выглядел так нелепо, что Принц откинулся в кресле и залился смехом. Но сам Толстячок Поджер даже ни разу не улыбнулся. Наконец он остановился, тяжело дыша, и посмотрел на Принца.
— Гротеск, знаете ли, этакая готика, — кротко сказал он.
Принц же был настолько учтив, что, как только он увидел, что Карлик не смеется, он остановился, хоть ему от этого и стало больно в боках. А затем Карлик подошел к нему, и они пожали друг другу руки, словно только что встретились.
— Могу я чем–то помочь вам? — спросил Карлик. — Советы хорошие и получше, критический разбор жизни, информация о Замке, представление хозяйским дочкам и т.д., и т.п.
Это выглядело очень курьезно. Карлик говорил так быстро и использовал так много смешных длинных слов, что Принцу если и удалось что–то понять, то гораздо менее половины сказанного им. Тем не менее, он нутром почувствовал, что это странное маленькое существо было добрым и относилось к нему хорошо. Он почувствовал это нутром.
— Советы, — сказал он задумчиво, — да, скажите мне, где мне найти приключения? Отец отправил меня искать приключений и выбрать свою Королеву, и я думаю, что вначале должны быть приключения.
Внезапно Карлик застыл на месте, задрав голову набок, словно испуганный воробей.
— Как я понял, вы сказали, что ищете приключений? — сказал он медленно.
— Да.
— Именно ищете их?
— Да, ищу их, — сказал Принц.
— Ищете их? — снова сказал Карлик, покачивая головой.
Принца уже начал раздражать этот маленький грубиян.
— Вы предлагали мне совет, — сказал он. — Я задал вам вопрос, а вы всего лишь притворяетесь глухим. Это невежливо.
— Примите мои извинения, — сказал Толстячок Поджер, поклонившись, — исправления, покаяние, коленопреклонение, amende honorable и всяческое такое. Нет, но искать их! Бедняга, бедняга.
Он подошел к Принцу, юркнул на подлокотник его кресла и, встав на цыпочки, прошептал ему на ухо:
— Послушайте моего совета: об этом вообще не следует беспокоиться — сами найдутся!
— Хорошо, тогда, может быть, вы отведете меня к Принцессам? — сказал Принц Кортеси.
— Идите за мной, — сказал Толстячок Поджер, — нам в Западный угол Сада Королевы.
И они вышли.
Глава 3
Когда они пришли в Сад Королевы, Карлик показал на высокую тисовую изгородь, на солнце смотрящуюся очень тихо и сонно.
— Видите эту изгородь? — крикнул он.
— Да, — сказал Принц.
— Ну, вот, — сказал Карлик, — дамы гуляют за нею. До свидания.
Вдруг он подпрыгнул на одной ноге, потом на двух, опять на одной, и так прыжками поскакал прочь от Принца, деловито приговаривая про себя:
— Раз, два, три, меня не провести.
— Привет! — крикнул Принц.
В этот момент Толстячок Поджер, держа равновесие на одной ноге, оглянулся через плечо и запел песенку:
Как две капли воды похожи,
И одеты в одно и то же.
Принцессы, Принцессы,
Пойди, различи.
И поскакал бы дальше, не окликни его Принц, с просьбой хотя бы назвать ему имена дам. Тут он совершил разворот на носке и, после небольшой паузы, сделал прыжок в сторону Принца, а когда приземлился на обе ноги, то сказал:
Бери Виолетту.
Он замер на месте, а потом два раза кивнул, как делают мудрецы, и сказал:
Лучше именно эту.
Он сделал еще один прыжок в направлении Принца, и, балансируя на одной ноге, громко крикнул:
Но скажу тебе по секрету.
Он сделал еще один прыжок, на этот раз очутившись прямо рядом с Принцем, вытянулся на цыпочках, поманил его, а когда тот наклонил голову, обеими руками схватил принцевы волосы, и, припав губами к его уху, резко прошептал:
Не получишь ее без Гамбетты.
После этих слов Толстячок Поджер отпустил голову Принца и, странно пританцовывая, удалился, при этом он всё бормотал про себя:
— На носочках, на носочках, и бочком, бочком, бочком. На носочках, на носочках, и бочком, бочком, бочком…
С этими словами он исчез где–то в стенах Замка.
Бедный принц был немало озадачен происходящим, и потому чувствовал смущение, шагая на носочках через широкую зеленую лужайку, лежащую между ним и изгородью. Но когда он обошел самую изгородь, то, к своему удивлению, обнаружил, что здесь была только одна Принцесса. Она сидела и читала.
«Это, должно быть, Виолетта, " подумал он, потому что выглядела она очень красивой. И вот, он подошел к ней и, встав на одно колено, скромно сказал:
— Наимилостивейшая Дама, простите за вторжение того, кто всё еще остается для вас незнакомцем. Если я кажусь вам слишком нахальным, то вы должны поверить, что этому виной ваша красота, лишившая меня хороших манер.
Но Принцесса Гамбой (так как это была она) оторвалась от книги и сказала:
— Что за чушь!
Бедный Принц был так ошеломлен, что не смог произнести ни слова. Он не знал, вставать ли ему или продолжать оставаться на коленях. Наконец, не будучи слишком умным, он повторил свои слова:
— Наимилостивейшая Дама, простите за вторжение того, кто всё еще остается для вас незнакомцем. Если я кажусь вам слишком нахальным, то вы должны поверить, что этому виной ваша красота, лишившая меня хороших манер.
Принцесса Гамбой продолжала чтение.
— М–м…лишившая меня… моих манер… — нервно повторил Принц. — Не соизволите ли вы…
Принцесса Гамбой подняла глаза и прервала его:
— Молодой человек, если моя красота лишила вас манер, то, по моему размышлению, чем меньше вы будете об этом говорить, тем лучше.
Она поднялась, захлопнула книгу, спрятала ее под руку и ушла.
Через некоторое время к изгороди подошла Принцесса Виолет, которая искала свою сестру. Но Принц, который думал, что это вернулась Принцесса Гамбой, притворился, что не видит ее. А она сразу же признала в нём того Серебряного Принца, что подъехал к воротам верхом на коне. Поэтому она уселась в кресло Гамбой и стала ждать, когда же он заговорит. Но поскольку он продолжал стоять недвижим, а лицо его было отвернуто от нее, то, в конце концов, она поднялась, подошла к нему, и мягко сказала:
— Наимилостивейший Принц, я боюсь, что вы устали от вашего долгого путешествия. Не желаете ли пройти в Замок и отдохнуть после того, как насытитесь едой и питьем?
— Ах, Дама, — сказал Принц Кортеси печально, — вы так добры, но разве могу я быть уверен, что вы не перемените милость на гнев, как только что сменили гнев на милость. Нет уж, я лучше предпочту остаться в одиночестве.
И он печально покачал головой.
Как же вежливо они между собой разговаривали, используя при этом столько длинных слов, которыми они до того никогда не пользовались! Не смешно ли!
— Я не понимаю вас, Принц, — сказала Виолетта. — Я сменила? Как это могло быть, если до этого вы меня никогда не видели?
— Пять минут тому… — начал было Принц.
— Я была со своей матушкой в Замке, — сказала Виолетта
Тогда Принцу внезапно вспомнилось то, что напевал Карлик.
Как две капли воды похожи,
И одеты в одно и то же.
Принцессы, Принцессы,
Пойди различи.
«Да, лица, подумал он про себя, лица похожи как две капли воды, это уж точно, но только лица — и более ничего.»
— Простите, — сказал он скромно, — я подумал, что вы Принцесса Гамбой.
И он преклонил колена и поцеловал руку Принцессы Виолет, а затем поднялся и прошел вместе с ней в Замок.
С этого момента начинается одна из самых странных историй, какие только можно представить. Принц остался в Горнем Замке и, конечно же, он и Принцесса Виолет очень скоро полюбили друг друга. Если он и ошибался и принимал Виолет за Гамбой, а Гамбой за Виолет, то это было лишь в самом начале. Так было только вначале, потому что вскорости он уже очень хорошо умел различать кто из них кто, и ему не требовалось посылать пажа в Высокому Лорду–Отличителю. Никто другой не обладал такой уверенностью — но Принц Кортеси полюбил ту Виолет, которую он знал. И всё же, хотя каждый раз, когда он видел Гамбой, он знал, что это была Гамбой, это никак не влияло на тот факт, что видел он её слишком много и слишком часто. Это был единственный предмет, по которому у него и Виолет не было согласия. Дело в том, что хотя Виолет продолжала любить свою сестру более, чем кого бы то ни было на свете, даже больше, чем самого Принца Кортеси, сам Принц, что уж там говорить, совсем не любил её. Она была безнадежной помехой. Нет смысла долго рассказывать про то, что она совсем никогда не оставляла их одних; про то, как танцующим в Западном углу Сада Королевы Принцу и Виолет приходилось выслушивать ее саркастические замечания о людях, которые попусту теряют свое время, прыгая вокруг словно жабы; про то как, стоило Принцу поблагодарить Виолет за прекрасный танец и произнести пару комплиментов её маленькой ножке, так Гамбой сразу же вскакивала со своего стула, захлопывала книгу и говорила «Ах ты, маленькая ножка, ну конечно. Фу!»; короче, про то, как она всегда умудрялась испортить им радость быть вместе.
Но как–то в один прекрасный день Принц, в свите которого было несколько музыкантов, приказал им после ужина выйти в Западный угол Сада Королевы.
Первым явился человек с маленькой скрипкой; затем другой с еще одной маленькой скрипкой; затем явился человек со скрипкой немного больше этих; затем человек со скрипкой ростом почти с него самого; а последним пришел человек, чья скрипка была такой огромной, что он едва её нёс. Все они были одеты в розовое, с оборочками вокруг шеи и запястий, в желтых чулках и кудрявых серых париках. Они уселись и пару раз царапнули смычками струны скрипок. Стоило им это проделать, как тут же Гамбой угрюмо заворчала, что, мол, не дают ей спокойно почитать, что оглохнуть можно от этого шума. Принц Кортеси уже хотел было сказать ей «Так уходи отсюда!», но он промолчал, поскольку знал, что Виолет это бы не понравилось. В конце концов, музыканты перестали царапать струны.
Так они все сидели смирно, в желтом солнечном свете, на фоне темной тисовой изгороди.
Потом первый человек заиграл короткую мелодию на своей маленькой скрипке, а через короткое время другой человек начал играть ту же мелодию на своей скрипке, но первый не перестал играть свою мелодию, нет же, он так и продолжал играть; а затем третий музыкант начал играть ту же мелодию на своей скрипке; затем четвертый на своей; и затем пятый заиграл ту же мелодию на своей огромной скрипке так низко, что звук напоминал нарастающие раскаты грома.
Ни Виолет, ни Гамбой никогда ранее не слышали ничего подобного, а потому производимая пятеркой скрипок музыка, превращалась в их мечтах в пять сияющих шелковых нитей, каждая различного цвета, которые вились, сплетаясь и расплетаясь одна с другой, и снова свивались и расходились, образуя восхитительные узоры.
«Это лучше, чем танец," полумала Виолет, а Гамбой подумала…, впрочем, на самом деле она вообще ни о чем не думала. Что любопытнее всего, когда музыка остановилась, Принцесса Гамбой продолжала молча сидеть на месте; руки её лежали скрещенными на коленях, а взгляд направлен куда–то в пустоту. И во весь остальной вечер она не произнесла ни одного резкого слова. Позже все трое ходили по Саду Королевы, и смотрели как заходит солнце, а из дымки в противоположной стороне поднимается большая золотая луна. Принц взял под руку Виолет, а Виолет взяла под руку Гамбой, и все трое были так молчаливы и счастливы, что вечер этот не забывался ими во всю последующую жизнь. Временами, когда они были очень несчастными, раздраженными и усталыми, воспоминание о нём внезапно возвращалось к ним, словно дуновение прохладного ветерка в лицо, и снова делало их счастливыми.
На следующее утро Принц, который очень подружился с Толстячком Поджером, сказал ему об этом и спросил, что бы это могло означать.
— Музыка обладает чарами, — сказал Карлик. — Гармония, знаете ли, гармония… Форма против Хаоса… Свет пр. Тьмы… и Доминантсептаккорд. Всё вместе.
Принц подумал, что всё это довольно глупо. Но ему нужен был совет, и он напрямик спросил Карлика, как можно навсегда удержать Гамбой в добром настроении.
— Принц, — сказал Карлик, расставив ноги на шпагат, — вы дурачок или притворяетесь?
Он двигал ноги врозь всё шире и шире (костей–то у него было совсем мало), и они скользили до тех пор, пока не оказались совсем вровень с полом по обе стороны. Тогда он подпрыгнул и, быстро хлопнув себя по обоим бедрам почти одновременно, сказал: «Раз, два!»
— Как насчет Серебряной Трубы? — крикнул он, и хлопнул Принца по коленам — Раз, два! — так что Принц взревел от неожиданности. Но не успел он прийти в себя, как Толстячка Поджера и след простыл.
«Что он имел в виду?» думал Принц. Затем он вспомнил, что Серебряная Труба, та самая, в которую он так нагло трубил возле ворот Замка, висит у него на перевязи.
В тот день Гамбой опять принялась за свои старые штучки, но стоило ей начать говорить что–то скверное и глумливое о принцах, Принц Кортеси снял с перевязи свою Серебряную Трубу и затрубил в неё.
— Эти ваши принцы, — заговорила Гамбой довольно гнусавым тоном, — они все…
(Принц Кортеси потянулся рукой к трубе.)
— … без сомнения, прекраснейшие джентельмены…
(Пальцы Принца сомкнулись на рукояти.)
… но если это и…
(Труба была у губ Принца.)
… комплимент…
ту–у.
ту–у–ти–туу
ту–у–ти–туу
ту–у–ти–туу
ту–у–ти–туу
Ру–у–ти
Принцесса Рамбой проглотила последние слова и наклонила лицо.
Ту–у
ту–у–ти–ту
ту–у–ти–ту
ту–у–ти–ту
ту–у–ти–ту ту–у–ти–ту.
Рот Принцессы Гамбой захлопнулся с резким щелчком.
Ту–у. ту–у. ту–у–у.
Ру–у–ти Ру–у–ти Ру–у–ти
Принцесса Гамбой сложила руки на коленях и откинулась назад на стуле, уставившись взглядом куда–то в далекое ничто. Она грезила и — О! — она молчала.
После этого, Виолет и Принц стали гораздо более счастливы, потому что Принцу достаточно было лишь подуть в свою трубу, как тут же воцарялись мир и тишина, которые они так любили. Однако, беды их были еще далеки от конца, да и Гамбой не была пока укрощена. Как только сонная греза, которую наводили на нее звуки Серебряной Трубы, начинала рассеиваться, она открывала рот и начинала придираться и насмешничать ещё больше, чем всегда. И тогда Принцу приходилось снова прикладывать трубу к губам и дуть в неё; только вот беспрерывно производить этот странный звук по всему Замку было довольно надоедливое занятие. Более того, если однажды он случайно забывал трубу у себя в комнате или ее мундштук засорялся так, что невозможно было в нее дуть, то тем самым они отдавались на милость ужасного язычка Принцессы Гамбой. В такие моменты она казалась еще более язвительной, чем всегда, но вовсе не потому, что ей было на что жаловаться, но она словно бы отрывалась за всё то время, что провела под заклятием Серебряной Трубы. Поэтому, хотя Виолет и Принц могли быть уверены о каком–то количестве мирных получасов вместе, в известной степени дела шли хуже и хуже, поскольку Гамбой стала настолько резкой и злобной, что она и Принц частенько ссорились в открытую. После этих ссор Принц чувствовал себя очень обеспокоенным и несчастным. «Она любимая сестра Виолет," говорил себе он, с грустью думая об этом громком, недобром голосе, которым он порицал её, и о множестве вещей, которых он никогда не хотел бы произносить, потому что они причиняли боль нежному сердечку бедной Виолет.
В конце концов, Принц попросил Виолет выйти за него замуж и стать его Королевой.
Она попросила его подождать до завтра, когда и даст ему ответ. Сейчас она была совершенно уверена в том, что её ответ будет «Да», но всё же хотела кому–нибудь об этом рассказать и притвориться, что ждёт совета. Поэтому она пошла искать Гамбой, которую они оставили внутри Замка. На своем пути она встретила Карлика, а он был таким большим её другим, что она решила рассказать ему.
И рассказала.
— Ура! — закричал Толстячок Поджер. — Ответ утвердительный.
И он схватил Принцессу Виолет за колени, потому что выше не доставал, и безотлагательно принялся обучать её какому–то новому танцу, возбужденно прикрикивая: «Вправо, раз, раз. Влево, раз, раз. Назад, в сторону, вперед, хоп!»
Вместе они танцевали туда–сюда, туда–сюда.
— А теперь я пойду расскажу Гамбой, — сказала Виолет, тяжело дыша.
— Чего это? — сказал Карлик, резко остановившись.
— Я собираюсь рассказать Гамбой, — сказала Виолет.
— Не делай этого! — сказал Карлик.
— Скажу! — сказала Виолет.
— Не говори! — сказал Карлик.
— Скажу! — Сказала Принцесса, подпрыгнув.
Дело в том, что Толстячок Поджер ненавидел Гамбой так же сильно, как любил Виолет, и безграничная любовь Виолет к этой сварливице была источником его величайшей печали. Ему хотелось разлучить их.
Внезапно он передумал.
— Хорошо, — сказал он, — и когда ты ей скажешь, то очень внимательно послушай, что она тебе скажет.
Этот Карлик был весьма неглупым малым. Он умел отличить кукушку от ястреба и, более того, он знал изнанку сердца Принцессы Гамбой.
И вот, Виолет отправилась в Замок, пританцовывая и припевая:
Ах, как всё становится славно
По всей иудейской земле
и пришла туда, где была Принцесса Гамбой. Она сидела на стуле с высокой спинкой и просматривала счета Общества Объединенных Принцесс.
— Гамбой, дорогая, — застенчиво начала Виолет… то есть, ну, Бетта!
И она рассказала ей всё. А когда она кончила говорить, то Принцесса Гамбой повела себя самым неожиданным образом: она встала со стула, сунула книгу под руку и, сжав руки в замок за спиной, начала расхаживать по комнате туда–сюда, не произнося ни слова, но зло нахмурившись. В конце концов, она остановилась и резко посмотрела на Виолет.
- Послушай, Виолет, — сказала она, — я ненавижу Принца и, если ты выйдешь за него замуж, то я тебя больше не знаю.
- Но, почему, Бетта, — сказала Виолет, широко раскрыв глаза от изумления, — почему ты его так ненавидишь?
— Потому что, — ответила Гамбой, — потому что… какое вам дело, мисс?. Я его ненавижу. Итак, кого из нас ты выбираешь?
— О Бетта, Бетта, — расплакалась Виолет, — как же ты не хочешь понять? Ведь он любит меня. А я…я…я люблю его.
— Ха, понять! –выпалила Гамбой. — Чепуха! Да ты, поди, вообразила, что это больше, чем просто красивые слова. Он сказал, что он тебя любит. Ну конечно, он же сказал, что любит тебя. Еще бы, все они это говорят. А ты знаешь, кого он любит на самом деле? Себя. Ты им так восхищаешься, что стоит ему посмотреть в твои глупые большие глаза, как он уже считает себя лучшим парнем на свете. Вот это он любит. Пусть о малышке Гамбой говорят всё, что угодно — но она точно не дура. Нетушки, моя дорогие, она не дура!
Принцесса Гамбой была так довольна собственной маленькой речью, что начала триумфально вышагивать по комнате, повторяя себе под нос последние слова. Но в голове Принцессы Виолет вдруг словно что–то щелкнуло, словно лопнула круглая резинка. Только одна сила могла разрушить чары, которыми закляла ее во время крещения старая Мисс Томсон — и этой силой стала её любовь в Принцу Кортеси. Только она этого не знала, потому что никогда не слышала о заклятии. Она знала лишь, что нечто очень странное произошло с ней, и с этого момента она полюбила Принца Кортеси больше кого бы то ни было на свете. Но на втором месте для неё оставалась Принцесса Гамбой. Она перестала плакать и, не говоря ни слова, посмотрела прямо в глаза сестры. Гамбой остановилась, как вкопанная, и в течение целой минуты две Принцессы смотрели друг на друга в молчании. Но затем Принцесса Гамбой смущенно опустила глаза, а Принцесса Виолет повернулась и вышла из комнаты. В саду её ждал Принц.
— Кортеси, — крикнула она, — не надо ждать до завтра. Мой ответ «Да!»
Глава 4
Теперь рассказ пойдет быстрее, потому что рассказать ещё надо об очень многом, о столь многом, что если бы вы знали о том, что произошло дальше, вы бы сказали, что рассказ едва лишь начался. Поэтому, вам надо постараться и представить себе всё то, что произошло в течение нескольких следующих месяцев: как счастливы были Принц и Виолет, несмотря на сварливость Гамбой; как долгое время она отказывалась говорить с ними; и как от этого была несчастна Виолет, хотя Принц всё это ни в грош не ставил. Однако, хотя она и не разговаривала с ними, она и не оставляла их одних. Понятно, что не очень–то ей было приятно дуться в одиночку в своей комнате, и наблюдать из окна, как они гуляют по саду, перешептываясь. Поэтому она всегда ухитрялась оказываться где–то рядом, за углом, и как только они подходили ближе, она вскакивала со стула и, подобрав юбки, маршировала прочь от них с гордо поднятой головой, не удостаивая их взглядом. Или, если они входили в комнату в Замке, она уже наверняка была там, и тогда она вставала и уходила, громко хлопнув дверью. От всего этого бедная Виолет долгое время чувствовала себя очень несчастной, и даже Принцу было не по себе, чего и добивалась Принцесса Гамбой. Вас может удивить её никуда не девшееся желание заставить Виолет чувствовать себя несчастной, при том, что она любила её больше всех на свете; но существует два способа любить людей: первый это радоваться, видя их радостными и счастливыми (именно так любила Виолет), а другой это желать, чтобы они делали то, что вы им скажете (именно так любила Гамбой).
Однажды Принцесса Виолет остановила Принцессу Гамбой и спросила её, почему она так на неё сердита. Гамбой подняла брови и холодно ответила:
— Моё дорогое дитя, я ни в малейшей степени не сердита на тебя. С чего бы мне быть сердитой? Я всего лишь беспокоюсь о твоем счастье. Я, конечно же, надеюсь, что ты всегда будешь счастлива так же, как ты счастлива сейчас.
И она выметнулась из комнаты, оставив Виолет в слезах. А Принц нахмурился и сказал:
— Врёт ведь?
И это была сущая правда, потому что всё сказанное было ложью от первого до последнего слова. И он знал это.
А еще вам надо представить себе, как шли приготовления к свадьбе, и как ужасно нервничал Принц, опасаясь впопыхах жениться на Гамбой вместо Виолет. Как бы это было отвратительно! Вы ведь помните, что по закону две Принцессы были одеты совершенно одинаково, и у обеих волосы свободно висели вдоль спины и были хорошенько прочащены. Так что, знаете ли, это вполне могло случиться. В конце концов, пребывая в полной растерянности, Принц обратился за советом к Толстячку Поджеру. Когда он рассказал ему о своей беде, Толстячок Поджер некоторое время постоял в раздумье, а затем отскочил от него в сторону тремя скачками, словно кузнечик или танцор джиги, при каждом шаге оглядываясь через плечо и крича:
Триллидам
Триллидим
Двадцать один.
Как же был озадачен этим Принц, пока внезапно не вспомнил, как ему говорили про закон о Принцессах, сохраняющий силу лишь до их двадцать первого дня рождения, и тогда он понял, что имел в виду Карлик. И тогда он отложил приготовления к свадьбе, несмотря на всё своё нетерпение, и распорядился о том, что свадьба будет сыграна на двадцать первый день рождения Виолет, когда она сможет одеться во всё, что пожелает.
И вот, наконец, наступило долгожданное утро, и во время завтрака все сгорали от желания увидеть, в какие же платья будут одеты Принцессы. Конечно же, и сами сёстры ждали с нетерпением того дня, когда они смогут надеть всё, что пожелают, и каждая из них, не говоря ни слова другой, в течение последнего месяца втайне готовила своё новое платье. Да, даже Гамбой была этим довольна и взволнованна, поскольку, как она говорила, дело не в самой одежде, а в свободе, которую они для себя выбирают. Под этим она подразумевала свободу выглядеть как угодно уродливо.
Гамбой вышла первой, и все просто разинули рты от удивления, увидев, насколько она выглядит иначе, чем еще вчера. Она была одета в узкое, прямое, простое черное платье, низ которого был не шире, чем верх, так что она выглядела, как стойка для зонтиков. Что же до волос, то она просто забрала их обеими руками и стянула над затылком тремя резинками. Но стянула она их так туго, что казалось, будто глаза её смотрят из головы с удивлением. Она выглядела очень смешно; а когда сидящие за столом для завтрака дамы увидели её волосы, то они опустили свои ножи и вилки с остывающим на них беконом, и, хихикая, стали шептать друг другу:
— Надо же, она стянула их в пучок, сложила в пучок!
— Что такое? — резко сказала Гамбой. Все тут же опустили глаза, схватили свои ножи и вилки и продолжили завтракать молча. Но затем открылась дверь и вошла Принцесса Виолет! Она была одета в белое с головы до ног, а юбка ее так легко ниспадала от талии, расширяясь к низу, что казалось, будто она парит в воздухе. А её красивые длинные волосы были высоко подняты надо лбом, удерживаемые великолепным гребнем, сделанным из старого серебра, который возвышался над затылком, словно башня над вершиной скалистого холма, или как гора Св. Михаила в Корнуолле. И снова все опустили ножи и вилки и застыли, глядя на нее. Они смотрели на нее в изумлении, потому что еще вчера она была лишь прелестной девчушкой, а сегодня оказалась прекрасной дамой. Как же был рад Принц Кортеси, что ждал ее двадцать первый день рождения. И даже Король, который спустился по лестнице в плохом настроении, потому что вместо охоты должен был идти на свадьбу, даже Король улыбнулся от радости, поднялся и поцеловал дочь, и настроение оставалось прекрасным до конца дня. Теперь можно не бояться перепутать их, подумал про себя Кортеси, и действительно, трудно было представить более непохожих друг на друга людей. Их лица уже более не выглядели одинаковыми, хотя. конечно, на самом деле они оставались совершенно теми же; и если бы Принцесса Гамбой только захотела, она могла бы выглядеть не менее прекрасно, чем ее сестра.
После того, как Виолет и Гамбой открыли все свои свертки (потому что на свой двадцать первый день рождения люди получают подарков больше, чем на любой другой), по всему Замку поднялась грандиозная суета, и каждый, начиная с Лорда–Отличителя–одной–от–другой (которому более нечего было делать, но, тем не менее, он продолжал получать за это высокое жалование из Королевской Казны) и до самого мельчайшего и грязнейшего из конюхов, начал мыться и скрестись и надевать свои лучшие одежды, собираясь к выходу в Церковь. В одиннадцать часов все живущие в Замке выстроились в длинную извилистую процессию — кто в каретах, кто верхом, кто в портшезах, а кто и пешком — и отправились в Церковь, находящуюся на расстоянии мили отсюда.
Также вам надо представить и свадьбу, и как принцесса Гамбой, в своем строгом черном платье, сидела в первом ряду, и всё это время смотрела на жениха и невесту сердитым взглядом. Она бы еще и нахмурилась, но только вот волосы ее были стянуты настолько туго, что невозможно было пошевелить лбом. Но когда процессия вышла из церкви, принцев герольд, стоявший возле двери, поднёс Серебряную Трубу к губам и затрубил. Звук, вылетевший из трубы, был таков:
Ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
Ру–у–ти–ти ту–у.
Ту–у ту–у ту–у–у–у.
Ру–у–ти Ру–у–ти Ру–у–ти
И Гамбой, которая как раз проходила мимо играющего трубача, неожиданно остановилась и улыбнулась, а затем помчалась — насколько ей позволяло ее узкое платье — к Виолет и поцеловала ее в губы. Но как только звук трубы замер, более не касаясь ее ушей, она устыдилась самое себя, сердито поглядела на окружающих, и, храня угрюмое молчание, поплелась в хвосте процессии.
Однако, когда они подошли к Замку, их ждал еще один сюрприз. Старый Король подошел к Принцу и неожиданно упал перед ним на колени и протянул ему эфес своего меча со словами:
— Почет и уважение Королю Кортеси и Королеве Виолет!
Затем Виолет, которой невыносимо было видеть своего отца стоящим на коленях, обняла его за шею и подняла его, а он объяснил, что они с Королевой решили, что они уже очень стары и слишком устали править королевством, и потому хотят, чтобы Король Кортеси и его жена с этого момента стали правителями. Кортеси скромно поблагодарил старого Короля за его доброту и пообещал, что постарается быть достойным столь великой чести. Они сразу же принесли клятву и, когда всходили на трон, каждый в замке кричал в едином со всеми возгласе:
— Да здравствует Король Кортеси и Королева Виолет!
И этот возглас отдавался старыми каменными стенами.
И когда они всходили на трон, снова раздался звон Серебряной Трубы, заглушая собой шум и крики:
Ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
Ру–у–ти–ти ту–у.
Ту–у ту–у ту–у–у–у.
Ру–у–ти Ру–у–ти Ру–у–ти
И, пока он медленно затихал, Принцесса Гамбой подошла, словно во сне, к подножию трона и почтительно склонила голову перед Королем и Королевой, своей сестрой.
Отблески ночных огней играли в каждом окне Замка, так что даже собравшиеся вокруг своих костров пастухи далеко на холмах видели три непрерывных ряда мерцающих, словно звездочки, огоньков. И они снимали свои шапки, крича: «Да здравствуют Король и Королева!», хотя и не знали, что те, кого они славили, были новые Король и Королева.
А внутри Замка шел большой бал: во дворе китайские фонарики, на столах павлины с клубникой, а Большая тронная зала вся пламенела свечами. И всё это время Толстячок Поджер носился в безумном танце вокруг трона, подпрыгивая всё выше и выше. «Вверх…вверх…вверх…и снова!» визжал он, подпрыгивая и кувыркаясь в воздухе, потому что Виолет была счастлива. И даже сама новая Королева снизошла с высот своего величия, чтобы станцевать посреди залы маленький танец, в то время как все взгляды были обращены на нее. А когда она закончила танец, все громко ей аплодировали, и не потому что она была Королевой, а потому что танцевала, как листок на ветру. Все, кроме, конечно же, Принцессы Гамбой. Она сидела одиноко в стороне возле угла обеденного стола и ела, ела, ела, и пила, пила, пила. Она даже не сменила одежду. И всё это время росла и росла в ней зависть к Принцу и злоба ко всем вокруг, потому что не та это была музыка, что пробуждала в ней грёзы.
Часть 2
Глава 5
Пролетел год. Юные Король и Королева всё время жили в почти совершеннейшем счастье, ведь ничто не могло омрачить их радости, кроме вспышек гнева Принцессы Гамбой. И хотя эти вспышки становились всё более частыми и яростными, всё же они доставляли меньше беспокойства, чем раньше, потому что теперь Кортеси был Королем, и он взял закон в свои руки и запретил ей появляться в высочайшем Присутствии, пока она не будет вести себя подобающим образом. Виолет очень неохотно согласилась. Она понимала, что это необходимо, но холод в отношениях между ней и Гамбой всё большим грузом печали ложился на её сердце, грузом, который она всё же чувствовала, несмотря на всё свое счастье, и от которого она так стремилась избавить себя.
А что же Серебряная Труба? Неужели она не смогла смягчить сердце её сестры и снова сблизить их, хотя бы на час? Увы, её потеряли! Её никто не видел после свадебной ночи. В ту ночь Королева Виолет попросила Короля дать ей трубу поиграть. Вначале он отказался, потому что когда он покидал свой дом, его Отец взял с него клятву, что он никогда с ней не расстанется, даже под угрозой смерти. Но когда он сказал это Виолет, она только рассмеялась и, слегка надув губы, сказала:
— Ах, сир, вы слабо верите в наше счастье, если считаете, что оно может зависеть от какой–то игрушки. Не нужна мне ваша старая труба!
Она веселилась, шутила и танцевала, не видя в сказанном особого вреда. А вот Кортеси, который ранее не слышал от нее подобных слов, почувствовал внутри себя тревогу, и на мгновение даже сердце его защемило, словно от одиночества. Итак, для того чтобы унять свою боль, он с вымученной улыбкой отдал ей трубу, сказав:
— Берегите её, а на ночь закрывайте её на замок, и ключ держите при себе.
После чего она взяла её и стала подбрасывать, словно мяч для игры; но в ту ночь она оставила её лежать на кушетке в Тронной зале. А когда она проснулась посреди ночи и вспомнила, что натворила, то почувствовала сожаление, но всё же не потрудилась пойти и убрать трубу. Ей казалось, что ничто теперь никогда уже не сможет сделать её снова несчастной, и потому ни ей, ни Королю не о чем более заботиться.
И вот, теперь никто не знал, где она. Никто? Нет, был тот, кто знал: Принцесса Гамбой. Она нашла трубу в Тронной зале рано следующим утром, взяла её и спрятала на старом заброшенном чердаке над конюшнями. Принцесса Гамбой возненавидела и боялась странной власти, которой обладала над нею труба. Она, видите ли, была слишком гордой, чтобы подчиняться чему бы то ни было, кроме своего собственного упрямства. И потому она была вне себя от ярости, думая о новом Короле, вечно трубящем в свою трубу.
Но были еще и пять музыкантов с их пятью скрипками. Почему бы их не пригласить их, чтобы они сделали жизнь в Замке более спокойной? Король ведь не забыл тот прекрасный залитый луной вечер в Западном углу Сада Королевы? Нет, он не забыл его, но (как ни грустно это говорить) не всё было в порядке в стране, которой правил Король Кортеси. Последний год был неурожайным, и его подданные сильно обеднели. Холодной зимой мог начаться голод, и все маленькие дети могли бы умереть от голода и холода, если бы Король не отправил людей в соседние страны, чтобы закупить зерно и топливо для своих подданных. Но богатые торговцы в соседних странах не отдавали свое зерно и уголь, кроме как за деньги. Постепенно Королевская казна пустела и пустела, музыкантов пришлось распустить, а Король и Королева, хотя и жили в огромном Замке, стали очень, очень бедными. Вечерами, когда Король Кортеси ломал голову над тем, как помочь нуждающимся, Королева сидела возле камина (такого маленького!), штопая его старые носки и выворачивая наизнанку старую одежду, чтобы она выглядела, как новая. Для Короля это было огромное испытание, ведь еще за год до этого он получал новую пару носков ежедневно. А ведь одно из самых трудных жизненных испытаний это когда ты вынужден обходиться без того, к чему привык на протяжении всей своей жизни; и потому, я думаю, поначалу для Короля обходиться без теплых носков было так же трудно, как бедным людям обходиться без огня в доме. Однако, он понимал, что огонь в доме куда важнее теплых носков, и потому помалкивал.
Но даже и это было не самое печальное: дело в том, что люди, несмотря на все усилия их Короля помочь им, несмотря на его пустую казну и его измученное бледное лицо, начали роптать, жаловаться и даже угрожать. Раньше никогда не было голода, говорили они, и раньше у них никогда не было Короля Кортеси; поэтому, скорее всего, одно происходит из–за другого. Более того, появилось множество злых людей, которые ходили по стране, баламутили народ и повсюду, как могли, подогревали ненависть. Особенно постаралась одна женщина, чья слава даже перешагнула границы страны, потому что нечасто бывает так, что женщина встает и говорит речи перед толпой.
— Граждане, — кричала она, вставая на какую–нибудь бочку посреди рыночной площади, — сограждане, сколько же можно это терпеть! Что случилось этой ночью? А что произойдет следующей ночью?
И тут она делала паузу, словно ожидая ответа. А затем, поскольку ответа не было, она сама отвечала себе:
— Почему такое происходит? Многим из нас будет холодно, многие из нас просто замерзнут и умрут от холода. А ГЛАВНОЕ, МЫ ВСЕ БУДЕМ ГОЛОДАТЬ!
Из толпы слышался глухой рокот согласия. А она поднимала руку и, указывая ею в сторону Горнего Замка с его рядами блестящих окон, яростно кричала:
— А разве им там холодно? Разве они там голодают?
И вся толпа, как один, взрывалась громом возмущенного «Нет!», и гулкий шум наполнял рыночную площадь. Когда она заканчивала свою речь, люди собирались в кучки и переговаривались глухими голосами; слышались угрозы пройти маршем до Замка, вытащить Короля из его постели и убить его; и невдомек им было, что всё это время бедняга сидел, дрожа, в своем холодном кабинете, подписывая бумаги, расспрашивая фермеров, разрабатывая схемы распределения еды и топлива для своих подданных. В конце концов они всегда решали остаться дома, потому что как ни велика была, по неведению, их растущая ненависть к Королю Кортеси, они продолжали сильно любить Королеву Виолет. Они преданно любили её ещё с тех времен, когда она была ребенком. Поэтому, Король и Королева пока что были в безопасности.
Однажды ночью Королева лежала в кровати очень больная, а рядом с ней лежала её маленькая дочь, которой было всего два дня от роду. Врачи с грустью сказали Королю, что юную Королеву–мать ни в коем случае нельзя беспокоить в течение длительного времени, потому что любое малейшее потрясение может привести её к смерти. Её смерти! Бедный Король просто обезумел от страха за неё, но Советники сказали ему, что он ни в коем случае не должен этого показывать, потому что люди так озлоблены, что, узнай они о состоянии Королевы, может случиться революция. «Они наверняка обвинят в этом Ваше Величество, " сказали Советники. Это очень опечалило Короля, ведь он горячо любил своих подданных и готов был жизнь свою отдать за них. Но что он мог поделать? «Более того, сказали Советники, было бы мудро со стороны Вашего Величества приказать зажечь огонь во всех комнатах Замка, так чтобы люди в Городе и пастухи далеко на покрытых снегом холмах могли увидеть эти огни и убедиться, что в Горнем Замке всё в порядке.» Король дал соответствующие указания — и посреди темной ночи во всех окнах Замка вспыхнули огни.
Но в Городе всё та же злая женщина, что баламутила людей раньше, опять принялась за свое.
— Посмотрите на это огни, — кричала она, указывая на Замок, — там никому не холодно, там никто не голодает; там огонь горит весь день в очагах пустых комнат, сжигая уголь, которым можно было бы обогреть ваших жен и детей. Их столы завалены павлиньими грудками, а вас оставили голодать!
А голодные люди, дрожащие от леденящего восточного ветра, с мокрыми ногами, немеющими в облепленных снегом ботинках, всё спрашивали женщину, правда ли то, что она говорит. Стоит ли удивляться?
Никто не знал откуда она и где живет. Лишь однажды ночью один человек готов был поклясться, что видел, как она незаметно для всех ушла в сам Замок. Это было странно. И в эту ночь она тоже, вроде бы, скрылась в том направлении.
— Пошла поджигать Замок, — сказал в шутку один молодой человек.
— Она пошла поджигать Замок, — закричал его сосед.
— Она пошла поджигать Замок; пошла поджигать Замок! — кричали все; и все, все, кроме того молодого человека, который это предположил, были уверены, что это правда, потому что когда люди возбуждены и голодны, они готовы поверить во что угодно.
— Остановите её! — закричал один.
— Нет! — сказал другой.
— Да! — закричал третий.
— А что же с Королевой Виолет? — кричал еще один. — Мы что же, сожжем её заживо?
— Нет!
— Нет!
— Нет!
— Нет! — кричали со всех сторон, и все одновременно начали говорить во весь голос. В конце концов, они решили пройти процессией до Замка, с горящими факелами, освещающими дорогу, и спасти Королеву Виолет, когда Замок будет подожжен. Но Принцессу Гамбой и Короля, говорили они, надо оставить, чтоб они сгорели. Люди мысленно представляли себе пламя горящего Замка, красное зарево, уходящее в темное небо, и их сердца наполнялись жаром, словно они напились бренди. Через полчаса вся процессия вышла в путь. Кто–то шёл с вилами, а кто–то с топором, и горящие факелы освещали их красные лица и глаза, щурившиеся сквозь темноту ночи. Маршируя, они пели свою песню:
Левой — правой, левой — правой.
Нечего нам жрать.
Левой — правой, левой — правой.
Нечем ноги греть.
Но сегодня ночью поддадим мы жару,
Эх, погреемся мы в Замке.
Будет он гореть!
— Смотрите, какое пламя, — сказал один.
— И крыша уже дымится! — подхватил другой. Но они только думали, что видят всё это, потому что очень уж им хотелось это видеть.
— А вот интересно, — сказал третий, — как эта женщина попала в Замок. Он ведь очень хорошо охраняется.
— И вообще, интересно, кто она такая, — сказал четвертый. Они и не знали, что та, которая говорила с ними всего полчаса тому назад, была сама Принцесса Гамбой, и в Замок вернулась просто потому что она там жила. Видите ли, по мере того как она становилась всё злее и злее, она становилась и хитрее; и вот она принялась выходить из Замка, скрывая свою внешность, и подбивать народ на восстание против своего сводного брата, Короля, которого она так ненавидела. Много раз она пыталась рассказать горожанам, что Виолет лежит больная, так как хорошо знала, что это, будучи правдой, может воспламенить их против него более чем вся ложь, которую она могла выдумать. Но как–то так получалось, что слова застревали у нее в горле, стоило ей только с ужасом представить, какой взрыв возмущения может за этим последовать, учитывая ту огромную любовь к её сестре, продолжающую жить в сердцах людей. Принцесса Гамбой также любила Виолет больше всего на свете. Но и этого было мало, чтобы не позволить её любви к Виолет превратиться в своего рода ненависть. Потому, говоря с горожанами, она ничего не говорила о ней. Да и к тому же она вовсе не хотела, чтобы они нападали на Замок, ведь она сама там жила. Кроме того, у неё был свой план, как удовлетворить эту омерзительную зависть, которую она питала к Королю и Королеве. И сейчас она спешила назад, чтобы увидеть, насколько он будет успешным.
Она не знала, что в то время как она пробиралась в Замок потайным ходом, горожане с факелами в руках уже поднимаются строем наверх холма. Она услышала низкий, странный звук, словно комары жужжали в отдалении, и на мгновение даже задумалась, что это такое. И всё. Но если бы она прислушалась повнимательнее, она могла бы услышать низкий, приглушенный шум голосов, словно шум моря, который уверенно становился всё громче и громче:
Левой — правой, левой — правой.
Нечего нам жрать.
Левой — правой, левой — правой.
Нечем ноги греть.
Но сегодня ночью поддадим мы жару,
Эх, погреемся мы в Замке.
Будет он гореть!
Глава 6
А что же происходило в Замке всё то время, пока Гамбой держала речь перед горожанами и они готовились к маршу? Много дней подряд Толстячок Поджер изо всех сил старался облегчить для Короля груз его невзгод, шутя и танцуя перед ним самым смешным образом, на какой был способен. Поскольку Кортеси был теперь Королем, то обязанность Карлика как Лекария Королевской Хандры состояла в том, чтобы смешить Короля, так как по должности он должен был лечить королевские мигрени. И поскольку он любил своего нового Хозяина гораздо больше старого, и ему было невмоготу видеть того несчастным, он просто наизнанку выворачивался, чтобы хорошо выполнять свои обязанности; да только всё это был Сизифов труд.
Прямо на вершине высокой круглой башенки у Карлика была маленькая мастерская, где он сам мастерил себе одежду и мебель, ведь ни один портной не мог сшить настолько маленькую одежду, чтобы она подошла Толстячку Поджеру, и ни один плотник не мог сколотить для него маленький умывальник. Поэтому всё это он делал сам. Но пальцы у него были такие точные и ловкие, что, помимо обычной одежды и мебели, он мог мастерить всё что угодно. В дополнение к маленьким красным костюмам, которые он носил ежедневно, он изготовлял костюмчики и приспособления для танцев. У него имелись обшитые тканью деревянные рамки, одни похожие на птиц, другие на рыб, а иные на всяких животных. Была у него и особая рамка, вся покрытая зеленым, с конструкцией из великолепно пригнанных деревянных планок и стальных пружин, изображающей ножки кузнечика, надев которую он представлял наиуморительнейшие джиги. В более счастливые дни Король Кортеси катался по полу от смеха от одного только вида этой штуковины, но в последние дни он смотрел на Карлика, исполняющего свои самые дикие фанданго, и даже не улыбался. Он был совершенно несчастен.
Бедный Карлик не знал, что и делать, а когда он видел, что Король не обращает на него никакого внимания, то сам впадал в тоску и хандру. Все всегда смеялись над ним, но единственными людьми, чей смех действительно радовал его, были Кортеси, Виолет, и её Отец и Мать, которые теперь уже слишком состарились, чтобы много смеяться. Он ничего не ел и целыми днями просиживал в своей мастерской, глядя застывшим взглядом на свои инструменты, и слезы капали из его глаз на костюм. Увы, так продолжалось целый месяц, и Толстячок Поджер так исхудал, что его уже следовало бы называть Худышка Поджер. Но однажды вечером, глядя без всякой цели в окно, он увидел внизу под окном Короля, расхаживающего по саду. Неожиданно Король остановился и рассмеялся. Толстячок Поджер не поверил своим глазам; он вытянул шею из окна, силясь разглядеть, что же это там такое, что смогло рассмешить его мрачного хозяина; и какого же было его удивление, когда он не увидел ничего, кроме огромной неуклюжей зеленой жабы, которая ленивой походкой переместилась к середине садовой дорожки и уселась там, глядя на Короля и нисколько не затрудняя себя тем, чтобы убраться с его пути. Карлик стоял у окна, глядя на Короля, а Король стоял в саду, глядя на жабу. Король смеялся. Карлик раскрыл рот от изумления. Они стояли, не двигаясь, до тех пор, пока жаба не собралась с силами и не двинулась с глухим шумом к обочине дорожки.
Шлоп–шлап, шлоп–шлап, шлоп–шлап! — и жаба ушла.
Король пошёл дальше.
Карлик так и подскочил — и скорее к своему верстаку. Сбросив с себя пальто, он уже спустя две минуты бешено работал, окруженный всяческой полезной всячиной: инструментами различных форм и размеров, золотой краской, зеленой краской, черной краской, лаком, рейками и планками, стальными пружинами, резинками, стеклянными глазами, электрическими лампочками, кривошипами, шкивами, а также внутренностями семи часовых механизмов.
— Не умер, значит, жив, — присвистывал он, снимая стружку с самых лучших и самых ровных планок своего запаса; рубанок был таким острым, а дерево таким мягким и прочным, что это было всё равно, что снимать корку с сыра. Он работал без остановок двое суток, и всё это время питался одними только бананами. Каждые полчаса он делал минутную паузу, чтобы съесть банан, так что к концу вторых суток он съел девяносто шесть бананов. Но плохо ему от этого не стало. А на второй день вечером в углу его мастерской — сияющая черно–зелено–золотыми полосами, покрытая свежим блестящим лаком — стояла прекрасная механическая жаба, которая была в десять раз больше живой. Все четыре её ноги управлялись изнутри пружинами, а глаза светились двумя электрическими лампочками, которые зажигались от маленького электровыключателя внутри тела. Она была восхитительна. Толстячок Поджер проглотил еще четыре банана и выпил стакан портвейна; затем он запрыгнул внутрь устройства и стал медленными шагами продвигаться вниз по винтовой лестнице, чтобы увидеть Короля и рассмешить его.
Шлоп–шлап, шлоп–шлап, шлоп–шлап.
По пути он миновал буфетную горничную, которая вскрикнула и убежала в страхе; но Толстячок Поджер не услышал этого, потому что в спешке он забыл проделать в этой машине слуховые отверстия.
А это был как раз тот вечер, когда Принцесса Гамбой спускалась в город, о чем вы уже всё знаете. Но вы не знаете о том, что, выходя, она встретила Толстячка Поджера внутри жабы. И она совершенно не испугалась. Куда там! Именно в этот момент в голову ей пришел план — это был очень жестокий план.
Она позвала Карлика, но он не услышал, потому что забыл проделать слуховые отверстия. Она позвала еще раз, но он так ничего и не слышал, а продолжал продвигаться медленными шагами, словно здесь никого не было. Тогда она побежала за ним и сильно ударила по деревянной голове жабы, крича:
— Толстячок Поджер! Толстячок Поджер!
На этот раз он вроде бы услышал, но доносившийся до него голос звучал так глухо, что он не мог понять, кому он принадлежит.
— Да! — крикнул он.
— Ты не мог бы отнести эту записку Королеве Виолет? — крикнула Гамбой.
— Хорошо, — ответил услужливый малыш, — положи её вниз.
Принцесса Гамбой вынула из сумочки клочок бумаги и надписала «V.R», что на латыни означало Violetta Regina, то есть Королева Виолет, а затем засунула в низ машины, и Карлик взял его.
Однако, внутри клочка бумаги ничего не было написано.
Толстячок Поджер бросил поиски Короля, и покатил с запиской в комнату Виолет. Королева была в кровати с маленькой дочкой, одна в темноте. Она была очень бледная и исхудавшая. Когда Карлик постучал в дверь, она крикнула слабым голосом:
— Войдите!
Конечно, Карлик этого не слышал, но он открыл дверь очень вежливо и вошел, не дожидаясь ответа. Он знал, что Королева не стала бы возражать.
Запертый в своей мастерской в течение двух суток, он ничего не слышал о предписании врачами полного покоя для Виолет. Он также ничего не знал о её крохотной дочке. Поэтому он очень тихо открыл дверь и вошел.
Далеко внизу, в Городе, Принцесса Гамбой, стоя на бочке, презрительно указывала на сияющий светом Замок, и все горожане думали: «Как же, должно быть, все счастливы в этом Замке. Они там, поди, все танцуют за этими яркими окнами. А мы здесь все едва не умираем в нищете!»
В этот момент Королева Виолет посмотрела с кровати и увидела входящую в двери огромную зеленую жабу с выпуклыми глазами, светящимися сквозь темноту комнаты. А поскольку она была очень больна, она едва поднялась в постели, издала громкий крик ужаса и упала замертво.
Но Карлик не слышал её крика, потому что забыл проделать слуховые отверстия.
И он подумал про себя: «Раз уж я здесь, то попробую немного повеселить Королеву.»
Он привел в действие пружины, стал включать и выключать огни, неуклюже переваливаться взад и вперед по комнате, и при этом довольно хихикать про себя, думая, что Королева смеется, хоть он и не слышит её, и как же лучше ей станет потом. А маленькое двухдневное дитя, лежащее в кровати, всё это время смотрело широко раскрытыми глазами, совершенно не понимая, что происходит, но слишком еще юное, чтобы чувствовать страх.
Но вот Карлик случайно повернул электрические глаза жабы так, что свет упал прямо на кровать и осветил бледное лицо лежащей Королевы. И тогда он увидел, что произошло.
С треском машина упала на бок, и Карлик выскочил из неё, словно циркач сквозь бумажный обруч; он на коленях ползал возле кровати, растирая ладони Королевы и умоляя её ответить ему. Но она не отвечала. И тогда Толстячок Поджер зарыдал, поняв, что убил свою хозяйку.
Теперь вы понимаете, каков был план Принцессы Гамбой.
Вскоре в комнату вошли врачи, чтобы проверить состояние Королевы Виолет. Когда они увидели, что произошло, то послали за Королем. Я даже не буду пытаться передать вам, что почувствовал Король, когда вошел в комнату. Конечно, все думали, что это вина Карлика, и Король сразу же приказал арестовать его. Но бедному маленькому Карлику было совершенно безразлично, что о нём думают. Он лишь пытался изо всех сил объяснить Королеве Виолет, что он вовсе не хотел пугать её.
— Госпожа! Госпожа! — всё повторял он, пока на него надевали наручники и уводили. — О Госпожа, вы ведь понимаете?
Но Виолет, конечно же, не понимала, потому что не слышала.
А за стеной Замка уже раздавался шум. Это толпа горожан добралась, наконец, до вершины холма.
Левой — правой, левой — правой.
Нечего нам жрать… —
пели они. Они стучали в ворота Замка вилами и топорами и кричали: «Впустите нас! Впустите нас!»
Король не знал, в чём дело; но когда он услышал их через окно, он сразу всё понял, и сам спустился вниз, в одиночестве пересек двор и открыл ворота. Как только ворота начали со скрипом открываться, самые первые в толпе сразу же ворвались в них, но, увидев Короля, они пришли в замешательство и отступили. Но те, что были позади, продолжали давить на них.
— Где Королева Виолет? — кричали они. — Мы пришли, чтобы спасти её.
Тогда Король заговорил с ними, и говорил он с тем же смешным вежливым тоном, с каким разговаривал с Виолет, когда встретил её в первый раз в Западном углу Сада Королевы.
— Господа, — сказал он, — я боюсь, что ваше рвение выходит за границы благоразумия. Тем не менее, с болью в сердце я обязан известить вас, что ваша доброта слишком запоздала. Видите ли, Госпожа мертва… Мертва, и я не сомневаюсь, что вы уже слышали это слово раньше. Господа, в ваших глазах я вижу враждебность. Если кому–либо из вас захочется ткнуть в меня вилами или топором — то, что я могу сказать? Я его Король и поэтому я полностью в его распоряжении.
И Король Кортеси обнажил и склонил голову, ожидая, что сейчас она будет снесена кем–либо из его подданных.
Но никто из толпы не двинулся. Ярость неожиданно оставила их, стоило им только подумать о том, что их любимая Королева лежит сейчас белая и холодная на своей кровати в Замке. Шаг за шагом они отступили и украдкой, по одному, стали спускаться с холма к своим домам.
— Доброй ночи, господа, — гнусаво крикнул им вслед Король, — да, доброй ночи, конечно!
И он закрыл ворота Замка. А когда он захлопнул ворота и остался один, то уже более не вел себя таким странным образом. Голова его поникла, плечи опустились в изнеможении, колени подогнулись, и весь он выглядел как древний, древний старик.
Глава 7
На крещение маленькой принцессы Лили не было никакого бекона. Принцессой Лили звали маленькую дочь Королевы Виолет, и она росла и становилась больше с каждым днём. Её крещение прошло очень тихо, без завтрака и гостей, потому что так решил Король. После того, как в ту ночь, когда умерла Королева, Король отослал горожан по домам, он отправился прямиком в свой личный кабинет и заперся там. Он отказывался встречаться с кем–либо и перестал интересоваться делами государства. Он даже не стал смотреть на свою маленькую дочь или давать указания относительно того, что с ней дальше делать. Он был слишком переполнен безнадежной печалью, чтобы думать еще о чем–то еще, кроме как о Виолет, Виолет, Виолет. Сутки напролет мысль о ней заполняла его ум. Где она? Он никак не мог поверить в то, что никогда уже — прямо сейчас вот! — не раздастся робкий стук в дверь, и она не войдет в комнату.
Лишь один человек был однажды приглашен к Королю. На второй день после того, как Король заперся в своем кабинете, он позвонил в колокольчик и отправил листок бумаги Высокому Лорду–Отличителю–одной–от–другой, который не так давно был назначен Лордом–канцлером. Когда новый Лорд–канцлер явился, Король спросил его:
— Когда должен состояться суд над моим Карликом?
Он не назвал Толстячка Поджера по имени, потому что имя было очень смешное.
— Сир, — сказал Лорд–канцлер, — он должен был состояться завтра, но он не состоится.
— Как! — воскликнул Король. — Это что же, мои приказы нарушаются?
— Сир, — сказал Лорд–канцлер, — мне очень больно это говорить, но Толстячок Поджер этим утром в своей тюремной камере покинул этот мир.
И он сказал Королю, что для Толстячка Поджера это был слишком тяжелый удар. Он и так уже сильно ослаб за целый месяц, когда питался одними лишь бананами, и он еще сильнее ослаб сейчас, и так и не пришел в себя, чтобы понять хотя бы, что находится в тюрьме в ожидании суда за Убийство и Государственную измену. Тюремщик сказал, что он всё время говорил о совершенной им ужасной ошибке, и был очень обеспокоен тем, что Виолет не отвечала, когда он пытался ей всё объяснить. Но со временем он становился всё спокойней и спокойней, пока, этим утром, не (тут Лорд–канцлер скорбно повторил уже сказанные им прежде слова) «тихо покинул этот мир.»
Но Король, услышав это, только нахмурился и приказал, чтобы Карлик был похоронен за пределами кладбища, один и без надписи на могильной плите, и чтобы ни единый человек не смел произносить его имя под страхом смерти. Ведь он ничего не знал о плане Принцессы Гамбой и считал, как и следовало ожидать, что Карлик преднамеренно убил свою госпожу. Так что, никто не знал, что произошло на самом деле, кроме Принцессы Гамбой, а она, хотя и не в её привычке было держать язык за зубами, по этому поводу хранила полнейшее молчание.
В течение шести месяцев маленькая Принцесса Лили жила с Дедом и Бабушкой. Потерявшие свою любимую дочь, они были убиты горем и потому с радостью приглядывали за малышкой. Но через шесть месяцев Король Кортеси начал приходить в себя и проявлять интерес к управлению страной. Он больше не запирался в кабинете, но обходил Замок обычным путем; хотя поначалу всё вокруг напоминало ему о Королеве и отдавалось щемящей болью в сердце, и он не мог более сделать ни шагу. И никогда его путь не проходил поблизости от Западного угла Сада Королевы.
Но вскоре он сильно полюбил свою маленькую дочурку, Принцессу Лили. Она тоже напоминала ему о Виолет, но не так болезненно. Она росла и становилась всё красивее и красивее, и вскоре не осталось никаких сомнений, что когда она станет взрослой, то красота её превзойдет красоту самой Королевы Виолет. Ведь у нее не было сестры–близнеца, не было своей Гамбой, с которой бы её взгляды были связаны магическим образом. И поскольку сердце её было как сердце Виолет, а не как сердце Гамбой, то и лицо её расцветало, всё больше напоминая лицо Виолет, каким оно могло выглядеть, не мешай ему сердитые складки с лица Гамбой и странное заклятие Мисс Томсон. Очень скоро — когда ей еще и года не исполнилось — она и её отец стали самыми близкими друзьями. Куда бы он ни шел, он всегда брал её с собой; усаживал её на плечо или закреплял на лямке у себя сбоку, и всё время говорил и говорил с ней — даже задолго до того как она начала понимать, что он говорит. Как только она покрепче встала на ноги, Королю очень захотелось, чтобы она научилась танцевать. После того, как не стало ни Толстячка Поджера, ни Королевы, ему совсем не с кем было танцевать.
А затем случилась одна очень странная вещь.
Обнаружилось, что Принцесса может танцевать самым прекрасным образом, хотя никто её никогда не учил ни единому шагу!
— Вполне себе красиво, дорогуша, — сказали все участницы Общества Объединенных Принцесс, которые прибыли в Замок для того, чтобы увидеться с Принцессой Гамбой; при том, что ни одна из них ни в малейшей степени не интересовалась танцами, все они были достаточно глупы, чтобы сказать такое да с тем и покончить. Долгое время Принцесса Лили и Король были очень счастливы вместе; по крайней мере, она была очень счастлива, а ему было не так грустно. Каждый вечер они вместе сидели в его кабинете, маленькая Лили и её Отец, он брал её на колени и читал ей все те мудрые и хорошие вещи, которые были написаны людьми, жившими очень давно; а когда они от этого уставали, Принцесса Лили поднималась, входила в свет лампы и танцевала маленький торжественный танец собственного сочинения, а Король с радостью хлопал в ладоши и выглядел помолодевшим. Знаете, она сама шила себе маленькие платьица, в которых и танцевала, а однажды вечером она появилась перед Королем в бумажном красновато–коричневом платье, и танец её был исполнен таких дико–неистовых движений и вращений по всей огромной комнате, а волосы развевались так, словно в лицо ей дул сильный ветер.
— Это мой Танец Листка, — крикнула она, приближаясь вновь к ногам своего Отца. Но — в глазах его она увидела слёзы, а на лице резкие отметины грусти, потому что ему вспомнилась Королева, которая тоже танцевала, словно лист на ветру. И поэтому она никогда больше не надевала это платье и не танцевала этот танец, в котором изображала потемневший осенний листок, увлекаемый веселым ветром. Но она продолжала шить другие наряды и танцевать другие танцы. Это были: Танец Весны, весь в зеленом; Танец Лета; и Танец Зимы, где она была белой снежинкой. И иногда, когда Король читал для Лили, сидя в тени лампы, или когда Лили танцевала в свете люстры, Принцесса Гамбой, под тем или иным предлогом отворяла дверь и входила в комнату. Она стояла возле двери и глядела на них, а затем — если Король читал — она говорила:
— Чушь!
А если Лили танцевала, она говорила:
— Щ–щ–щ!
После чего поворачивалась на каблуках и выходила, хлопнув дверью. В такие моменты Принцесса Лили спрашивала: «Что это с Тетей Гамбой?». А Король Кортеси отвечал просто «Я не знаю, моя дорогая», и замолкал с мрачным видом. После смерти Королевы он ни разу не позволил себе разозлиться на Гамбой, потому что знал, как Виолет любила её, а всё, что любила Виолет, было для него драгоценно. Поэтому он изо всех сил всегда старался угодить ей, при том, что единственной благодарностью с её стороны было
— Чушь!
Или
— Щ–щ–щ!
Тем не менее Тетя Гамбой (а она была теперь Тетя Гамбой) бросила свои попытки посеять смуту среди подданных Короля. А это уже было что–то. Однако, вам самим придется догадаться, было ли это сделано в знак благодарности Королю за его доброту или потому что она задумала какой–то очередной план.
К счастью, урожаи после той ужасной зимы, когда горожане в ночь смерти Королевы Виолет шли маршем к Замку, стали лучше, и поэтому все были счастливы и довольны. Более того, горожане были очень чувствительными гражданами, и потому вскоре они обнаружили, каким мудрым и бескорыстным человеком был на самом деле их Король. И постепенно они полюбили его так же горячо, как некогда любили свою Королеву.
Глава 8
Когда Принцессе Лили миновало семь с половиной, в Горнем Замке случилась одна любопытная вещь. Это было тем более примечательным, что если и был во всем мире кто–то, кто неизменно вел себя одинаково во всех случаях, утром и вечером, из года в год, включая воскресенья и Рождество, так это была Тетушка Гамбой. О ней всегда было заранее известно, чтó она собирается надеть или чтó она собирается сказать, так как вам при виде её всего лишь надо было хорошенько подумать о том, что, как вы очень надеетесь, она не станет надевать, делать или говорить — и именно это она надевала, делала и говорила
Но теперь — по видимости, очень медленно — она начала меняться.
Она всё так же сбивала с толку замковых слуг своим острым языком; она всё так же умела рассорить Лорда Камергера и Лорда Отличителя–Одной–от–Другой (который совсем недавно получил почетное звание Лорда Оттлича), да и других благородных лордов каким–нибудь непродуманным замечанием; она всё так же готова была проводить часы, сосредоточенно склонившись над переплетенной в черное книгой под названием Excerpta; она все так же продолжала подчевать участниц Общества Объединенных Принцесс воздушным хлебом и сушеным кокосом.
И все же что–то изменилось. А ведь что касается Тетушки Гамбой, то всякая перемена в ней, даже самая наималейшая, приводила в изумление всякого, кто её знал. Она стала одеваться по–другому. Она начала завязывать волосы одной лентой вместо трех резинок. Если она разговаривала с Королем или разговаривала с кем–то, а Король мог это слышать, её голос становился более мягким, а язык менее острым. Иногда она была почти добра к нему, однажды даже сказала «Спасибо» вместо «Чушь!», а на следующий вечер наполнила его грелку из своего чайника.
Без сомнения, она не могла не заметить того, что начали видеть все прочие обитатели Горнего Замка — что Король Кортеси, несмотря на Принцессу Лили со всеми её веселыми розыгрышами, был грустным и одиноким человеком. Казалось, что чем больше он старел и уставал, тем больше скучал по Королеве, а иногда ночью, когда вся работа была выполнена, и Король усаживался перед камином, он воображал, что она рядом, и лишь когда один из языков пламени, взметнувшись выше остальных, внезапно освещал всю комнату, Король вспоминал, что он один. Это всегда происходило гораздо позже, после того, как Принцесса Лили уходила спать. В такие моменты он сидел перед огнем до глубокой ночи, упершись локтями в колени и подперев ладонями подбородок, и, не отводя глаз, всё глядел, глядел на горящие угли до тех пор, пока они не становились серыми, а затем черными, и он не начинал дрожать от холода. Тогда он устало тащился в постель и до утра лежал без сна, думая, зачем же он родился на свет.
Без сомнения, Тетушка Гамбой всё это замечала.
Глава 9
Однажды, ветреным осенним вечером, Король вышел на прогулку вместе с Принцессой Лили. Он медленно брел вдоль мокрых полей и тропинок своих владений, крепко держа в своей большой руке ручку маленькой Лили, а ножки маленькой Лили оставляли следы рядом со следами больших ног Короля: два к одному. Они радостно разговаривали о том, о другом, о третьем, и смотрели на круглое солнце, одевающееся в свои великолепные красные одежды, прежде чем отправиться спать. Но стоило им обоим замолчать, как Король сразу же задумывался о странной перемене в поведении Тетушки Гамбой. Он никак не мог избавиться от мысли о том, что как было бы приятно возвращаться после прогулки в Замок, а она бы ждала уже, и китайский чай уже был бы заварен, и королевские тапки уже грелись бы возле огня; ведь в последнее время у них вошло в обычай вместе пить чай. Но перед глазами Принцессы Лили стояла яркая картинка её теплой детской с опущенными шторами и огнем, трепещущим за решеткой очага, индийским чаем и толстым куском хлеба с маслом в руках у Королевской Няньки. «Как это прекрасно, думала она, что не будет этой мерзкой Тетушки Гамбой, вечно снующей туда и обратно, делающей сквозняки и хлопающей дверью. Она теперь, слава Богу, все время остается внизу.»
Они шли в молчании. Внезапно Принцесса Лили стала как вкопанная, взмахнув руками, и громко взвизгнула. Её глаза и рот становились шире и шире и всё больше округлялись. Единожды, дважды, трижды она закричала во весь голос, а потом вытянулась на носках, и прямо таки хлопнулась наземь лицом вверх, потеряв сознание. Бедным Король был поражен. Он схватил её на руки и повернул, чтобы посмотреть, что же могло её так напугать. Он осмотрел всё вокруг, но никого не заметил. Он снова огляделся. Ничего. Он огляделся еще раз. И захохотал, откинув голову. Потому что вдоль дорожки, лениво переваливаясь самым, поверьте мне, неуклюжим и смешным образом, какой только можно представить, ползла большая серо–зеленая жаба.
Шлоп–шлап, шлоп–шлап, шлоп–шлап!
Но затем Король Кортеси неожиданно понял, что именно она и испугала бедную малышку Лили до потери сознания. Он перестал смеяться и с большой грустью посмотрел на дочь, лежащую у него на руках. А она медленно приоткрыла глаза и изумленно спросила, где она и что произошло.
— Ты на прогулке со своим Отцом и ты только что увидела жабу, — сказал Король.
— Что такое жаба? — спросила Лили.
И тогда Король Кортеси (вспомните, что он был не очень умным, но очень мудрым) подумал одно мгновение, а подумав, посмотрел прямо в глаза Принцессы Лили м сказал:
— Ты ведь храбрая маленькая Принцесса?
— Да, — сказала Лили, — думаю, да.
Король поставил её на ноги и, взяв её руку в свою, сказал:
— Ты теперь в полной безопасности и знаешь, что тебе нечего бояться, когда я с тобой, так ведь?
— Да, Ваше Величество, — сказала маленькая Лили.
— Ты вполне уверена?
— Да, Отец.
— Очень хорошо. Вот это — жаба, — сказал Король, указав на нее и одновременно следя за тем, как поведет себя дочь. Глаза её становились всё шире и шире, и крик снова готов был вырваться из округлившегося рта, но Король крепко сжал её руку, что бы напомнить ей, что он здесь; и на этот раз она не упала в обморок, хотя и пробежала по её телу, словно стая мышек, мелкая дрожь. Она просто стояла, дрожа и трясясь, словно лист на стволе дерева, который вот–вот сдует ветер, и не смотрела на большую серо–зеленую жабу, ползущую вдоль канавы.
— Отец, идем домой, ну идем домой, — расхныкалась она, и Королю пришлось развернуться и направиться вместе с ней к дому.
Вот ведь как интересно, думал он по пути к дому, что одна и та же вещь заставляет одних смеяться, а других кричать и трястись. Он был не в состоянии понять этого. Он не помнил то маленькое двухдневное дитя, что всего лишь лежало в кровати Королевы и широко раскрытыми глазами глядело на ужимки той странной механической жабы. Да и сама Принцесса Лили об этом не помнила, ведь в таком возрасте её память еще не заработала. Но где–то в глубине, где–то за этими широкими, широкими глазами, запечатлелась сверкающая электрическими огнями прыгающая жаба и громкий вскрик Мамы; как в фотографическом аппарате запечатлевается картинка, а откройте этот аппарат, так ничего и не увидите.
С тех пор она вообще ни разу не видела жаб. О, если бы только она не слушала никого, кроме своего Отца! Ведь сейчас, пока они шли, он начал объяснять ей, что нет ничего такого, чего нужно было бы бояться у жабы, как, впрочем, и у всех остальных Божьих созданий — кроме львов и тигров.
— Только слабые и глупые люди кричат при виде мышей, пауков и жаб, — сказал он. — Все здравомыслящие люди знают, что на самом деле они так же прекрасны, как бабочки и малиновки. Но ты должна узнать их и не бояться.
Принцессе Лили стало немного стыдно за себя. Всю дорогу домой Король разговаривал с ней таким же образом, и пообещал помочь ей стать храброй и смелой, рассказывая истории о том, как разным людям удавалось преодолеть свои страхи.
Когда они пришли в Замок, Лили побежала вверх в Королевскую Детскую пить чай. Своей старой Няне она ничего не стала рассказывать о жабе, так как решила не говорить об этом ни с кем. Ей лишь хотелось быстрее забыть обо всём этом.
Король Кортеси открыл дверь и вошел в Чайный Зал. Он увидел, что Тетушка Гамбой ждет его, сидя за столом. Она отложила свои очки (которые, вообще–то, если и носила, то только в пределах собственной комнаты) и оставила наверху свою черную книгу (теперь она если и читала её, то только в своей комнате), и вот сейчас сидела за столом. Как же она была похожа на Королеву! Король стал замечать это всё больше и больше, а иногда, когда они сидели вдвоем в одной из комнат Замка, великое умиротворение нисходило на него, и он почти верил, что Виолет снова с ним. В такие моменты, если он всматривался в лицо Тетушки Гамбой, то воображал, что лицо её меняется самим его взглядом; не то чтобы сами черты менялись, но под его взглядом оно словно бы меняло свои очертания, как облако меняет свою форму. И тогда ему грезилось, что его обожаемая Королева сама глядит на него сквозь глаза Гамбой. И тогда мир и Замок и стены комнаты казались призрачными и далекими, и он продолжал грезить, и разница между жизнью и смертью становилась для него совсем неочевидной.
Он сел за стол.
— Сегодня, когда мы были на прогулке, — сказал он, — случилась одна любопытная вещь.
— Что это было, мой дорогой? — спросила Гамбой.
Да, Тетушка Гамбой называла Короля «мой дорогой»! Итак, он рассказал ей обо всём, что случилось, и, конечно же, она была очень удивлена и сказала Королю, что всё это ей очень непонятно. Она полностью согласна, сказала она, что малышку Лили необходимо научить побеждать свой глупый страх. Принцессам, сказала она, не подобает бояться. Вот она никогда не боялась жаб или чего–то подобного, сказала она, и она сделает всё возможное, чтобы излечить свою племянницу. Тем их разговор на эту тему и закончился.
Но Тетушка Гамбой знала о жабах больше, чем кто бы то ни было во всей стране. Она читала о них в этой своей черной книге. Вообще же, книга эта была книгой о магии, и, поскольку книга была черной, то и речь в ней шла о Черной Магии. Именно потому, что она так много знала о жабах, она и послала Толстячка Поджера в комнату своей сестры в ту ночь, когда он закончил свою машину и влез в неё. Она достаточно хорошо понимала, что может случиться. И именно поэтому она так поступила. И после той ночи она всё читала, читала, читала. Позже, как вы знаете, она перестала выносить свою книгу из своей комнаты, но она не перестала её читать. В те моменты, когда она не занималась тем, что сладко улыбалась усталому Королю или называла его «мой дорогой», её можно было бы застать в своей комнате наверху, с очками в роговой оправе на носу, с головой ушедшей в свою книгу, и читающей… о жабах.
— О Боже! Опять эта ужасная Тётя Гамбой, — подумала про себя Лили, стоило ей услышать шаги Тётушки Гамбой, приближающиеся к Королевской Детской.
Глава 10
— Итак, моя дорогая, — сказала Тётя Гамбой, затворяя за собой дверь, — ты хорошо погуляла?
Это было в первый раз, что она назвала свою племянницу «моя дорогая». Лили не могла не почувствовать некоторой гордости, поскольку именно так называли друг дружку участницы Объединеных Принцесс; и не смотря на то, что ей эти дамы не очень–то нравились, всё же они были взрослыми. Друг дружку они называли «моя дорогая», а детей «дорогой малыш» или «дорогая малышка». Лили всегда терпеть не могла, когда её называли «дорогой малышкой». Поэтому она была очень рада, когда Тетушка Гамбой назвала её «моей дорогой». Дело в том, что Общество Объединенных Принцесс состояло из высокородных дам, живших в соседних королевствах, которые встречались раз в месяц в Горнем Замке для того, чтобы поговорить. Все они какое–то время своей жизни были Принцессами, но были изгнаны из своих стран за неподчинение правилам. Одни из них подвязали волосы узлом кверху, хотя им еще не исполнился двадцать один год; другие пренебрегли обязанностью содержать волосы хорошенько прочащенными; третьи надели несоответствующую одежду; а четвертые нарушили такие законы, о которых вы и не слыхивали. Похожими их делало лишь то, что они более не были Принцессами. Именно поэтому они и называли себя Обществом Объединенных Принцесс. А своим лидером они единодушно признали Тётушку Гамбой, которая и на самом деле была Принцессой. И Лили знала, что раз уж Тётя Гамбой назвала её «моя дорогая», то теперь и все эти дамы, несомненно, будут также называть её «моя дорогая», и больше уж ей не придётся терпеть их ужасного покровительства. Вот почему, несмотря на всё раздражение, которое вызвали у неё первые звуки шагов Тёти Гамбой, донесшиеся с лестницы, она повернулась к ней с милой улыбкой и сказала:
— Да, Тётя, спасибо.
Тетушка Гамбой села на стул.
— Что за отвратительная погода! — сказала она. Принцесса Лили почувствовала гордость за себя, как никогда раньше, потому что Тётя Гамбой хотя и разговаривала с ней довольно часто, но всё же никогда не обращалась к ней таким образом. Она села прямо и пригладила волосы.
— Да, действительно, — чопорно сказала она, — не хотите ли чаю?
— Я уже пила чай, моя дорогая. Спасибо, — сказала Тётя Гамбой, самодовольно ухмыляясь самой себе по поводу успеха своего маленького плана. Разговор продолжился, но выглядел так, словно это две Тёти разговаривали между собой, а вовсе не Тётя с племянницей. Через некоторое время вошел маленький паж и унес чайные принадлежности. Затем он подмел Королевский очаг, опустил шторы и ушел, оставив Принцессу Лили и Тетушку Гамбой сидящими одна напротив другой перед ярким и чистым огнём. Они сидели и молча смотрели на пламя. Принцесса Лили уже забыла про жабу, и только думала, как же это чудесно быть молчаливой, умиротворенной и взрослой, и как в действительности добра Тётя Гамбой.
Лишь тиканье часов раздавалось в тишине.
Шорох, мышь за панелью, может быть, скрип кресла в комнате этажом ниже, и вот — Тётушка Гамбой смешно взвизгнула (именно так!) и вскочила верхом на кресло, подобрав юбки. Что же случилось? Сердечко маленькой Лили тяжело застучало.
— Что, Тётя! — крикнула она, вся трясясь от того, что видела, как трясётся её Тётя, — в чём дело?!
Но Тётя Гамбой лишь тяжело и прерывисто дышала (по крайней мере, так казалось племяннице). Задыхаясь, она с трудом выговаривала:
— Я–д–д–думала–что–э–т–т–о–мог–г–ла–б–б–ыть–Жа-…
И тут её зубы защелкали, заклацали, словно испанские кастаньеты, да настолько сильно, что она так и не смогла выговорить то последнее слово. Лили ни разу в жизни не заглядывала в тётушкину черную книгу, а если бы заглянула, то могла бы увидеть в ней абзац, начинающийся так:
ЗУБЫ: Зубная дробь. Как с её помощью сделать (а) других (б) своими.
И она заметила бы, что пункт (б) подчеркнут, что было бы ей весьма кстати.
А сейчас, её зубы тоже начали выбивать дробь, поскольку нет ничего более внушающего испуг, чем видеть, что кто–то очень напуган; и она тоже вскочила на кресло и подобрала юбки, хотя и не понимая для чего. Так вот они и стояли, дрожа и таращась одна на другую, каждая со своего кресла по сторонам камина.
Однако, вскоре Тётушка Гамбой стала успокаиваться. Она слезла с кресла и снова уселась на него. Тогда и Принцесса Лили тоже слезла со своего кресла, и снова спросила свою тётю, что же всё–таки случилось. Какое–то время Тётя Гамбой ничего не отвечала. Но затем она, наконец, подошла к Принцессе Лили и, обвив руки вокруг её шеи, зарыдала у неё на плече.
— О, моя дорогая, — кричала она, содрогаясь всем телом, — я думала, я слышала, что ж–ж–а…, — она подавила рыдание, и слово опять не было произнесено. Тогда вдруг в голову Лили пришло, что вот то самое, что так испугало Тётушку, то слово, которое она не могла произнести, это «ЖАБА»! И, словно волна прибоя на песчаный пляж, нахлынуло на нее воспоминание о дневной прогулке и о том огромном серо–зеленом блестящем существе с выпученными глазами. Уже через мгновение она дрожала сильнее, чем Тётя Гамбой. Она тряслась так, что кресло гремело под ней, а взгляд её широко раскрытых глаз застыл в неподвижности, как это было до того лишь раз, тогда, когда она была еще младенцем двух дней от роду. Её дыхание становилось всё быстрей и быстрей. Тогда Тётя Гамбой разомкнула свои объятия, убрала руки с шеи племянницы и поднялась. После чего Принцесса Лили длинно вздохнула и уронила голову на подлокотник кресла, словно кукла. А Тётушка Гамбой, неподвижно следящая за каждым её движением, проговорила слово «Получилось!»
Потом она уселась на кресло и стала ждать.
«Слабачка, пробормотала она, слабое дитя, такую довести не сложно. Хм… слабое дитя, одинокий отец и… (тут Тётя Гамбой встала и посмотрела на себя в зеркало). Принцесса Гамбой, к вашим услугам», с жеманной ухмылкой поклонилась она отражению в зеркале, которое, в свою очередь, вежливо ответило ей поклоном.
Сидящая на своем кресле малышка Лили принялась растирать себе руки и ноги. Тётушка Гамбой, глядя в зеркало, придала своему лицу соответствующее выражение и, подойдя сзади к своей племяннице, склонилась над ней и зашептала ей слова, исполненные наивеличайшей жалости.
— Моя дорогая деточка, тебе уже лучше? — шептала она. — Положи голову мне на колени, моя любимая. Вот так. Вот так.
Принцесса Лили открыла глаза и удивленно посмотрела в глаза своей Тёти. А потом, когда она убедилась, что глаза видят то, что они видят, лицо её озарилось лёгкой доверчивой улыбкой; она снова закрыла глаза и притворилась спящей. Тогда Тётя Гамбой заговорила с ней.
— Тётя, ты боишься жаб? — сказала Лили, открыв глаза.
— Тише, дорогая, не думай об этом.
— Да, но всё же…
— Тише, тише, будь умницей! На свете не много найдётся такого, чего боится твоя старая тётка.
— Да, но скажи мне, ты боишься жаб?
— Тише!
— Тётя! — уже едва не кричала маленькая Принцесса. — Ты боишься их, боишься, боишься? Но что они такое? Что они мне сделают, если поймают? Скажи мне!
И она снова вся задрожала. Но Тётушка Гамбой, которая только что обещала Королю помочь его дочери победить её страх, ничего не сказала и отвернулась.
«Она испугалась, думала Лили, но если она, такая сильная и бесстрашная, не может защитить меня, тогда кто меня защитит?»
Она расплакалась от чувства одиночества и задрожала так сильно, как никогда. Затем она подумала о своем Отце.
— Отец сказал мне, что бояться нечего, — сказала она сквозь рыдания.
Тётя Гамбой ничего не сказала.
— Отец сказал, что бояться нечего! — снова крикнула Лили.
— Да, это так…но…твой Отец, — начала Тётя Гамбой и остановилась.
— Почему же он так сказал, если это неправда?!
— …он… — медленно продолжала Тётушка Гамбой, словно не слыша. Как бы чего не ляпнуть, думала она.
— О, я так напугана. Можно я сегодня не буду спать одна? — хныкала Лили.
— … он мужчина, — закончила Тётя Гамбой. — Твой Отец мужчина, дитя моё, и он не понимает.
— Но почему же? — крикнула несчастная Лили. — Я прямо сейчас всё ему расскажу и попрошу, нельзя ли мне сегодня ночью поспать в комнате рядом с его.
И она побежала к двери.
— Иди сюда! — сказала Тётя Гамбой, не вставая с кресла возле камина.
— Нет, я хочу найти Короля.
— Иди сюда!
— Я хочу к Отцу!
— Слушай, Лили. Ты любишь своего отца?
— Да.
— Ты ведь знаешь, что он сейчас очень уставший и несчастный, и у него полно дел? А ты хочешь добавить ему несчастий, так чтобы его волосы совсем поседели? Тебе не стыдно? К тому же, он мужчина, и не сможет понять всё то, что ты ему расскажешь. Он не сможет тебе помочь. Если ты его любишь, ты ничего ему не скажешь об этом.
Бедная маленькая Лили была слишком молода, чтобы усомниться в словах Тётушки; она действительно поверила, что было бы неправильно рассказать собственному Отцу о том, что она вся трясётся от страха!
— Я ему не скажу, Тётя, — сказала она, — но тогда можно я сегодня посплю в комнате рядом с вашей?
— Ты молодчина. Конечно можно. И мы обе сделаем всё возможное, чтобы не впустить их. А если не сможем (она передёрнула плечами), значит, не сможем — и всё тут.
Сказав это, Тётя Гамбой повернулась и вышла из комнаты.
«Если не сможем, значит, не сможем», отдавались ужасные слова в ушах Лили. Как же ей хотелось рассказать всё Отцу. Она вспомнила, как мудро он с ней разговаривал, когда они шли домой с прогулки, и как он сказал ей, что не надо бояться никого из Божьих созданий. Напротив, он почти смеялся над этим ужасным существом, словно это была шутка. Может быть, это и была шутка. Ей было бы достаточно взять его руку в свою и рассказать всё, чтобы почувствовать себя в безопасности. Конечно, она это сделает и всё будет в порядке… Но…нет, вспомнила она слова Тёти Гамбой. Как это ужасно, если из–за неё у Отца действительно поседеют волосы!
За каминной решеткой щелкнул догорающий уголек — Принцесса Лили дернулась и внезапно вспомнила, что она одна в комнате.
Раньше она никогда не боялась оставаться одна, но сейчас дрожь пробрала её с головы до пят. Что это был за звук? Какой высокой только что казалась Тётя Гамбой, стоя возле кресла, и какой странной! А что это за тень двигается по стене? Принцесса Лили выбежала из комнаты, по пути отвернувшись от зеркала, и слетела вниз по лестнице в Большой зал, где было слышно, как ходят замковые слуги. Здесь она почувствовала себя в большей безопасности.
Между тем, Тётя Гамбой в это время разговаривала с Королем в Чайном зале.
— Да, — сказала она, — я сделала всё возможное, чтобы помочь бедной девочке. Бедняжка! Я сказала ей, что бояться совершенно нечего. Я думаю, она уже справилась с собой. Уверена, что завтра она вам и словом не обмолвится об этом всём. А вам, мой дорогой, лучше вообще не упоминать этого. Кстати, чтобы она всё–таки не так нервничала, я распорядилась приготовить ей постель в комнате рядом с моей. Она сказала, что там она будет чувствовать себя в полнейшей безопасности.
Король, не ведавший о том, что произошло наверху, был очень тронут и весь исполнен любви к Тёте Гамбой за её доброту, за то, что помогла его дочери справиться с бедой. Он смотрел на неё, а она сидела скромно опустив очи долу. Какое–то время он смотрел на неё, не отрываясь, и она подняла голову и ответила ему долгим взглядом. И вот тут–то Король был совершенно поражен её сходством с Виолет. Казалось, глаза её стали больше и прозрачней, и словно приблизились к нему, и казалось, словно из них прозвучал голос, говорящий «Это я, Виолет, и это я сейчас смотрю на тебя, мой любимый — не мертвая, но спрятанная здесь.» И, пока он смотрел в эти глаза, неизбывная тоска бушевала в одиноком сердце Короля, как ветер бушует над ночным морем, и оживленная ею грёза вновь заполняла собою пространство вокруг, и вот уже весь мир, и Замок, и стены комнаты обратились в отдаленную тень, а рядом была одна лишь Королева. Он склонился над столом, так что лицо его приблизилось к лицу Гамбой.
— Наимилостивейшая Дама, — зашептал он ей, — простите за вторжение…простите… простите за вторжение… ах… надеюсь, я не зашел слишком далеко… но вы должны поверить, что… этому виной ваша красота, лишившая меня хороших манер.
«Что за дурак!» думала Тётушка Гамбой, слушая его речи. «Ну и дурак же он! Но он богат, он Король, а я хотела бы, чтобы мой сын был принцем или моя дочь принцессой.»
В ту ночь Принцессе Лили, лежащей в комнате рядом с тётушкиной, приснился сон. Ей снилось, что она стоит среди высоких зеленых трав на поросшем ивами берегу пруда, и ждёт своего Отца. Как же она была счастлива! Но внезапно трава рядом с нею зашевелилась, и она пошла оттуда, притворяясь, что не торопится, потому что знала, что нечто ужасное видит её. И когда она вышла на дорогу, она обернулась и увидела, что за нею ползет, переваливаясь, большая зеленая жаба. Она ускорила шаг, и жаба сделала то же самое. Она бросилась бежать. Но и жаба ползла за ней всё быстрей и быстрей, постепенно приближаясь к ней, и не сводя с неё своих каменных глаз. Боже, Боже, как же страшно ей было во сне! Лили всё бежала и бежала в направлении Дворца, и лищь единожды оглянулась, чтобы увидеть, что жаба уже более не ползёт, а мчится, широко шагая на высоких паучьих ногах. Она задыхалась. Сумеет ли она добраться до дома прежде чем силы оставят её? Вот, наконец–то перед нею появилась дверь. Она схватилась за рукоятку, но та не поддавалась, даже не скрипнула у неё в руке. Она закричала «Помогите!», но с уст её не слетело ни звука, а она уже чувствовала жабье теплое дыхание у себя на шее, шевелящее волосы; тогда она бросилась на дверь всем телом и обнаружила, что дверь всё это время была открыта, надо было лишь толкнуть её. Она попыталась захлопнуть её за собой прямо перед жабьей мордой, но дверь зацепилась за крюк в стене и не двигалась. Рыдая и задыхаясь, она из последних сил бросилась вверх по лестнице к комнате Тёти, и увидела, что та стоит неподвижно возле кровати и улыбается. Принцесса Лили обежала кровать и бросилась к ней, пытаясь сказать хоть что–то, но её не хватало воздуха.
Шлоп–шлап, шлоп–шлап, шлоп–шлап!
Во сне бедная маленькая Лили слышала, как жаба взбирается по той же лестнице, по которой взбежала она. Она схватила Тётю за платье и показала на дверь, но высокая и статная Тётя Гамбой стояла, не шелохнувшись, и лишь улыбалась и улыбалась. И Принцесса Лили откуда–то знала, что она всё понимает, хотя и ничего не делает. В отчаянии она выскочила из другой двери и помчалась по собственной лестнице Тётушки Гамбой, ведущей в кабинет Отца. О если бы только она могла сейчас добраться до своего Отца!
Шлоп–шлап!
Она слышала, что жаба уже взобралась наверх, в тот самый момент, когда она распахнула дверь в кабинет. Там, в кабинете, стоял её Отец, держа за руку Тётю Гамбой (Лили не переставала удивляться, как Тётя туда попала). «Отец! Закричала она (в этот раз у неё появился голос), там жаба, там жаба!». Но Его Величество только рассмеялся, а когда она снова позвала его, то увидела, что он очень маленький и круглый, как маленькая каучуковая фигурка, и его голова достает Тёте Гамбой лишь до пояса. Он продолжал хихикать, а Тётя Гамбой стояла и улыбалась, и, похоже было, что никто из них не осознавал, что эта жаба вот сейчас, сзади, уже толкает дверь, пытаясь открыть её. В своем сне она стояла, скованная ужасом, и видела, как её маленький отец открывает рот всё шире и шире, и смеется всё громче и громче, и этот смех превращается в ворчание и бормотание, раздающиеся изо всех углов. Она проснулась и увидела, что она одна, вокруг темнота, а за окном грохочет гроза.
Сначала она лежала неподвижно, не осмеливаясь ни двинуться, ни издать звук, вся во власти сновидения, но затем, вспомнив, где она находится, она позвала тётю через дверь.
— Тётя, Тётя, ты здесь? Мне страшно.»
Тётя Гамбой, лежащая в соседней комнате и слушающая бурю, слышала, как маленькая Лили зовет её, но не издала ни звука, словно спала и ничего не слышала. Она не издала ни звука. Лили крикнула еще раз:
— Тётя, Тётя!
И снова, снова кричала она:
— Тётя, Тётя!
Но Тётя Гамбой лежала, улыбаясь сама себе в темноте, и не отвечая ей.
Наконец, Лили стало стыдно за свои крики, ведь её могли услышать и другие обитатели Замка, а поскольку слезть с кровати и пробраться в темноте до тётиной комнаты у неё не хватало смелости, то она так и лежала, вся трясясь и вздрагивая от каждого скрипа деревянных панелей или мебели и каждого удара грома, до тех пор, пока оконное стекло из черного не превратилось в серое. И вот, когда пришёл рассвет, она снова почувствовала себя в безопасности, перевернулась и сразу же уснула. Но утром она проснулась, беспокойно ворочаясь и мечась от приступов лихорадки. Когда кто–то подошел и встал возле кровати, ей в горячке показалось, что эта дама сама её дорогая Матушка, о любви и доброте которой столько рассказывал ей Король, и тогда она протянула к ней руки, жалобно плача:
— Мамочка, у меня такой горячий лоб!
Она всё надеялась и надеялась, что её Мама наклонится и охладит его своими ласковыми ладонями.
Но, конечно же, Тётушка Гамбой ничего подобного не сделала.
Часть 3
Глава 11
— Очень хорошо! Иди! И позволь мне больше никогда не видеть твоего лица!
Дело происходило при дворе Стрена, короля Стренвайга: старый Король разговаривал со своим сыном. Не сказав ни слова, принц Пирио повернулся и пошел паковать свой походный ранец. А поскольку Отец изгонял его из Королевства без гроша в кармане, то и собирать ему было особенно нечего, то есть, вообще ничего, кроме своего походного ранца, содержащего провизию на один день, две пары чистых носков, компас и портрет принцессы по имени Лили, которая жила в Замке под названием Горний, где–то по другую сторону света.
Именно этот портрет и был причиной ссоры. Один богатый купец, который, не смотря на то, что был купцом, любил хорошую живопись, купил его неделю назад за кучу золота и подарил Принцу. А Принц Пирио как только увидел его, так сразу же и влюбился — но не в портрет, а в Принцессу. Он сказал своему Отцу, что если не сможет найти Принцессу Лили и заставить её выйти за него замуж, то проведет остаток своей жизни в нищете и страданиях. Но у старого Короля имелось свое представление о любви, особенно о любви с первого взгляда, и тем более особенно о любви с первого взгляда на портрет.
Он сказал:
— Я так не думаю.
И он объяснил своему сыну, что обязанность того состоит в том, чтобы жениться на Принцессе Киллум, дочери соседнего монарха, которая, помимо того, что обладала огромным состоянием, еще и могла бы стать ему хорошей женой.
Но Принц Пирио сказал:
— Я так не думаю.
За этим последовала ссора, завершившаяся изгнанием Сына на веки вечные. И вот, ранним воскресным утром Принц Пирио отправился в кругосветное путешествие с портретом в сердце и походном ранце. К счастью, портрет был очень мал и легок. О ссоре Принц думал с печалью, потому что любил своего Отца и боялся, что теперь старик останется в одиночестве. Но, «что толку волноваться? сказал он себе, тут уж ничего не изменишь.» И он обратил всё свое внимание на пенье птиц.
Так вот, шёл он, и шёл, и шёл, пока не сносились его сапоги. Тогда он остановился в городе Бремене и целую неделю работал там день и ночь, пока не заработал достаточно денег для того, чтобы купить пару новых сапог. И он всё шёл, и шёл, и шёл, пока не сносил три пары носков. Тогда он остановился в городе Тобольске и работал там день и ночь целую неделю, пока не заработал достаточно денег, чтобы купить три пары новых носков.
Что же до еды, то питался он корнями и ягодами, а также прося подаяния у обочины. К тому же, он купил немного мяса на деньги, оставшиеся после покупки сапог, и еще немного на деньги, оставшиеся после покупки носков.
И он шёл, и шёл, и шёл, пока не сносился его ранец, и портрет не выпал из него через дыру на землю. Но, к счастью, земля тогда была твердой от мороза, и потому портрет, хоть и упал лицом вниз, не испортился и не размазался. Тогда Принц остановился в городе Якутске, и целую неделю работал там, не покладая рук, чтобы заработать достаточно денег, чтобы купить себе новый ранец и еще немного мяса. И снова он шёл, и шёл, и шёл, и опять сносились его сапоги. Тогда он остановился в первом же попавшемся на пути большом городе. Ему показалось, что он бывал уже в этом городе раньше, потому что обнаружил, что очень хорошо ориентируется в его улицах.
— Как называется этот город? — спросил он первое же увиденное доброе лицо.
— Якутск, — ответило лицо.
— Как это может быть? — сказал озадаченный Принц. — Я покинул Якутск месяц назад, и с тех пор шёл, не останавливаясь.
— Покажи–ка мне свою карту, — сказало доброе лицо.
— Увы, — ответил Принц, — у меня нет карты. Когда я покинул Стренвайг, я установил свой путь по компасу, и с тех пор ориентировался по нему и по звездам.
При этих словах, лицо приняло какое–то старомодное выражение, и его обладатель поспешил исчезнуть так быстро, что Принц не удосужился спросить кого–нибудь. Но когда, по прошествии недели, он закончил работу, то спросил своего хозяина:
— Как мне добраться до Горного Замка?
— Горний Замок, — сказал хозяин, весьма осведомленный малый, — дай–ка посмотрю…а–а…так ведь он где–то в тёплых краях. Тебе надо повернуть на юг. Он находится двумя градусами на юго–юго–восток и затем немного назад.
Итак, Принц Пирио купил новые носки на заработанные деньги, снова установил направление по компасу, и отправился в путь. Однако, он совсем пал духом, потому что раньше, выходя из Стренвайга, он полагал, что достаточно лишь идти по компасу, чтобы прийти в Горний Замок кратчайшим путем. И что же мне делать, печально сказал он себе, если я опять буду идти целый месяц и опять окажусь здесь?
Но, в конце концов, проделав двухмесячный путь, он обнаружил, что находится всего в трёх милях от Горнего Замка. Стояла ночь, когда он вошел в маленькую гостиницу. От его последней покупки в Якутске остались кое–какие деньги, которые он сохранил для того, чтобы немного снарядить себя, прежде чем начать ухаживания.
— Уходи! — сказал хозяин, выходя из дверей гостиной. — У меня нет места для вас для всех. Сегодня вечером тут дается большой обед, и многие из них остаются на ночь. Я и так уже не знаю, что еще придумать.
Но Принц Пирио, который за время своего нищенского кругосветного путешествия научился хорошо разбираться в лицах, сразу же рассмотрел, что человек этот, в общем–то, совсем и не злой, а попросту очень уставший и обеспокоенный. А потому, не смотря на то, что и сам порядочно устал за день, он всё–таки мягко сказал:
— Может быть, я смогу помочь вам. Готовить я не умею, но посуду могу мыть на совесть.
Человек сразу же заулыбался.
— Прости, что я так резко разговаривал, — сказал он, — заранее спасибо за помощь. Вот что я тебе скажу. Комнату я тебе предложить не могу, но черт меня побери, если тебе не найдется местечка на кухне. Без простыней и одеял, уж извини, но, по крайней мере, не замерзнешь. Я думаю, Лит — это мой повар — сколотит тебе что–нибудь вроде койки. Этот мой малыш повар, он еще и плотник что надо.
Принц Пирио вошел в гостиницу, снял пальто, и сразу же принялся помогать хозяину накрывать на стол. Выйдя на кухню за новой партией тарелок, он обратил внимание на повара. Тот, действительно, выглядел очень забавно. Мало того, что росточком невелик, но еще и что–то всё напевает да насвистывает себе под нос — не всё время, а как–то так, ни с того ни с сего. Так же, ни с того ни с сего он вдруг начинал суетиться. Вообще–то, по кухне он двигался, как любой другой повар (только что ростом был маловат), ровно и молчаливо, но вдруг передергивал плечами, выбрасывал ногу или руку вперед или вбок от себя, бровями выстреливая вверх, губами вперед, и высвистывая какие–то полуфразы из песенок, вроде «Боже, храни нашу ба…», «Быстрей, моя мила…» или вот еще «Маша, Маша, прелесть наша, На тебе не так…», но, опомнившись, так же неожиданно прекращал пение и опять молча принимался за работу. Поначалу Принц Пирио не мог сдержать смех, но вскоре он заметил, что повар был рассеянным коротышкой, чья несоразмерная маленькому скрюченному телу большая голова с лихвой набита лишь ему одному ведомыми проблемами, которые он никак не мог из неё выбросить.
Гости, между тем, прибыли и, собравшись в столовой, разговаривали между собой.
— Ха–ха–ха…
— О мой дорогой!..
— Так жаль, что он не смог приехать…
— Ха–ха–ха…
— … и самое главное…
— …старуха Гамбой…
— Что?!. Не может быть… Ха–ха–ха…
— …чудесный суп…
— Ну, а теперь, мой дорогой…
Все эти обрывки разговоров доносились до Принца, когда кто–то открывал дверь, входя в столовую или выходя из неё.
И Принц и маленький повар без остановки носились туда и обратно с тяжелыми блюдами в руках. Принц Пирио никогда раньше не занимался ничем подобным. Прежде другим людям всегда приходилось ждать его. И всё же, несмотря на усталость, ему нравилась эта работа! А более всего ему нравилось устанавливать большое блюдо перед Хозяином или перед сидящим у противоположного конца стола Вице–Президентом, а затем срывать крышку и наблюдать за несущимся вдогонку облаком пара, похожим на человека пытающегося поймать свою сорванную ветром шляпу. А еще, возвращаясь на кухню, он по пути видел свое отражение в яркой никелированной крышке; мелкое, но мордастое, оно смешило его своим радостной миной. Он давно уже забыл свою усталость, а когда обед закончился и карлик–повар стал показывать ему как мыть посуду, он уже готов был разговаривать ровно настолько же, насколько повар готов был слушать. Поэтому он начал с самого начала, и рассказал коротышке обо всех своих приключениях, о своем уходе из Стренвайга, и бесконечно долгом блуждании по миру. Поначалу странное поведение маленького повара привело его в некоторое замешательство: каждый раз как он рассказывал о каком–нибудь весьма занимательном приключении, в которое он попал во время своего путешествия — о том, как его ограбил вор, или о том, как его едва не убили китайцы — маленький повар, который определенно следил за его историей с огромнейшим интересом, вдруг в единое мгновение выстреливал бровями, выбрасывал ногу и передергивал плечами, а потом вставал смирно, вытаращив глаза, словно был заморожен посередине танца. В первый раз, когда повар это сделал, Принц вежливо остановил рассказ и подождал, но коротышка тут же закричал:
— Давай дальше, дальше! Не обращай внимания, я слушаю тебя!
Принц Пирио продолжил свою долгую историю. Он рассказывал её, пока не дошел до того момента, когда на вопрос о названии города, в котором он уже бывал раньше, ему ответили «Якутск».
— Как это получилось? — спросил он повара, остановивши рассказ. — Мне это приснилось? Но это невозможно, я ведь помню, что первый раз то была осень, а второй зима.
— Х–м, — сказал коротышка, — а какой картой ты пользовался?
— Вообще никакой. Я шёл по компасу.
— Тогда это всё объясняет, — сказал повар. — Должно быть, ты сделал то же самое, что делал Меркатор. У него тоже не было карты. На самом деле, он и странствовал–то только для того, чтобы создать карту. Смотри «космическое кругохождение» в Encyclopedia Montanica.
— Так растолкуй мне, — сказал Принц, рассмеявшись над коротышкиными длинными словами.
Но коротышка сохранял вполне серьезный вид.
— Ладно, — сказал он, — в следующий раз, когда будешь чистить апельсин, попробуй разложить кожуру плоско на столе. Австралия получится дважды. Сибирь получится дважды. Настоятельно тебе советую. В будущем, если задаешь вопросы, то выслушай ответ. Судят не по словам, а по делам. Живущим в стеклянных домах не следует бросать камни. Лови!
И он бросил мыльное, скользкое блюдо Принцу, который ловко поймал его и стал протирать посудной тряпкой.
Какое–то время они работали молча, но когда большая часть работы была сделана, и груда грязного тряпья на моечной доске сменилась изящными рядами блестящих тарелок на полке и чашек, висящих в посудном шкафу, и когда повар осознал, что как бы быстро ни мыл он посуду, Принц вытирал её гораздо быстрее и ему постоянно приходилось ждать, он снова пришел в хорошее расположение духа, и вот, когда, наконец, они сели за жёлтый кухонный стол, чтобы и самим поесть, он сказал:
— Ну ладно, и зачем тебе всё это было нужно?
— Нужно что? — сказал Принц.
— Ну, все эти кругосветные прогулки, — сказал маленький повар.
— Ладно, — сказал Принц, — это правда, я был вполне счастлив дома со Стреном, моим Отцом. Но однажды один богатый торговец, который хоть и был торговцем, но всё же любил хорошую живопись, явился во дворец и принёс с собой вот этот…
Он встал и подошел к своему ранцу, чтобы показать маленькому повару ту самую картинку. Но еще до того, как он её достал, повар поднял руку, словно полицейский, останавливающий движение.
— Портрет? — сказал он.
— Да, — ответил Принц, дергая за рамку, чтобы вытащить его из сумки.
— Ага, — сказал маленький повар, лукаво помахивая пальцем, — La grande passion!
— Что это значит? — вежливо осведомился Принц.
— No compos mentis, — смиренно объяснил повар, — ничего не меняется.
И улегшись щекой на плоский стол, он тяжело посмотрел на Принца и просвистел:
— Пусть весь мир большой враща… [2]
И замолк.
Кто–то открыл дверь в столовую и вышел во двор, и из столовой снова ворвался шум голосов.
— Какое же это удовольствие снова видеть вас всех здесь сегодня…
— Точно, точно…
— Стыдно! Нет, нет!..
— Оттлич, порт с вами…
— … этот печальный случай, который собрал нас вместе, призывает нас к чему–то более…
— И всё–таки, — сказал, наконец, повар, медленно поднимая голову со стола и обращаясь к Принцу как к ребенку, — позволь–ка мне взглянуть на эту замечательную картинку!
Фраза получилась грубоватая, но сказал он её совсем не грубо, а, скорее, устало. В голосе его явно звучала доброта, и Принц, который за время своего нищенского путешествия вокруг света научился разбираться в голосах, не почувствовал никакой обиды. И отдал портрет своему новому приятелю.
Результат был поразительный!
— Принцесса Лили! — вскричал маленький повар, и вся его странная манера поведения слетела с него, как рабочая одежда.
— Так что же, ты её знаешь? — закричал Принц.
— Да! Нет! Ну, то есть, я…я знавал её матушку. — Коротышка весь побелел и затрясся.
— Так ты любишь Принцессу Лили? — спросил он.
— Люблю её? — сказал Принц. — Да я…
— Да, да, — перебил маленький повар, глядя на него, — только вот это всё давай вырежем; просто скажи: ты её любишь?
— Да, — сказал Принц, глядя на него.
— Я помогу тебе, — сказал повар.
Теперь настала пора удивляться Принцу, поскольку он никак не мог понять, каким образом этот коротышка, повар из придорожной гостиницы, может помочь ему, Принцу Стренвайга, ухаживать за дамой. Но повар не обратил на это никакого внимания.
— Единственное, что я могу сделать, — сказал он задумчиво, — это представить тебя Мисс Томсон. Тебе это безусловно понадобится, чтобы покончить с этой хитрой лисой, Старухой Гамбой.
— А кто такая эта «Старуха Гамбой»? — спросил Принц.
И тогда маленький повар, который много лет тому назад жил в Замке, стал объяснять Принцу Пирио, кто такая Принцесса Гамбой — и если у него это заняло столько же времени, сколько у меня, то, должно быть, уже было очень поздно, когда повар сколотил для Принца деревянную кровать и они оба отправились спать.
Глава 12
Рано утром — с письмом от маленького повара к Мисс Томсон в кармане и однодневной зарплатой в кошельке — Принц Пирио отправился в Горний Замок. Когда он подошел к городу у подножия горы, он зашел в магазин, который как раз открывался — жалюзи поднимались со стуком, швабры скользили по тротуару — и купил себе новый кружевной воротник и новую треуголку. Он бы предпочел надеть свой костюм из яркой кольчуги, но было две причины, почему он не взял его с собой. Первая состояла в том, что он был слишком тяжел, чтобы совершать в нём кругосветное путешествие, а вторая, что он хотел войти в Замок не как Принц, а так, чтобы никто его не заметил. Это потому, что он хотел сначала разузнать всё о жителях Замка, прежде чем объявить о цели своего прибытия. Поэтому, он решил, что ему очень повезло, когда, подойдя к воротам Замка, он не увидел никого, кроме конюха, который просто стоял, опершись на них.
Конюх этот был добродушным неуклюжим юным деревенщиной, ветер в голове, болтавшимся по Замку в доживающем свой век костюме из вельвета, с торчащей из одного уголка рта соломинкой, тогда как другой его уголок издавал меланхоличный свист.
— Дбрутро, — сказал он Принцу.
— Доброе утро тебе! — сказал Принц любезно. Очень скоро они разговорились, и Принц Пирио стал расспрашивать конюха о том, что сейчас происходит в Замке. Маленький повар из гостиницы уже рассказал ему, что происходило, когда он еще оставался там, но ему не много было известно о том, что в Замке происходило после того. Он не был в Замке с тех пор, как родилась Принцесса Лили, сказал он, а это было почти двадцать лет тому назад.
— Да, — сказал конюх угрюмо, — дела в Замке всё хужее и хужее. Эта Старуха Гамбой, она их всех как цыплят в курячей клетке держит, а сама на крышке сидит, и, могу поспорить, так оно и будет, пока она заправляет всей этой дрянью.
Он грустно мотал головой, и висящая у него изо рта соломинка торжественно покачивалась из стороны в сторону, словно маятник в дедовских часах. А другим уголком рта он продолжал говорить:
— Всё эти Объединенные Принцессы! — сказал он возмущенно и, помедлив, продолжил: — Все думают, што Замок принадлежит им. Их бедное старое Величество торчит в своем кабинете с утра до ночи, а што кругом творится так он и не знает и даже носу не кажет, штоб самому всё посмотреть. Говорят, стоит ему показаться у двери, как старуха Гамбой тут как тут, и так вся и стелется вокруг него, чихнуть не даст. Чуть чего, сразу «да, дорогой, чего такое, дорогой? Чего тебе беспокоить свою бедную старую голову? Оставь всё мне, любимый, я сама обо всём позабочусь. Да, с Лили всё в порядке, мой дорогой. Я слежу за ней.» Так вот, о Боже, мало што–ли я слышал этого от горнишных? Да тыщу раз!
Сердце Принца Пирио подпрыгнуло, когда он услышал, как конюх сказал «Лили», но он ничего не сказал, чтобы не прерывать парня.
— Говорят, — продолжал тот, перейдя на хриплый шепот и наклонившись к уху Принца, — што он просто сидит и смотрит! Сидит в своем кабинете, уставится в никуда, и так и сидит весь день. Похоже, он, бедняга, даже не понимает, где находится. А может, оно и к лучшему, што не понимает. Вот я вам говорю, я когда десять лет тому узнал, што он на ней женится, так был ну просто ошарашен, просто, ну вооще, дальше некуда, так я был ошарашен. И никто не знает, как это произошло. И не верю я, што Их Величество сами знают. Говорят, он вроде как однажды утром проснулся и обнаружил, што это произошло — и стал называть её своей Королевой. А я и не удивляюсь, я–то вижу, как она им вертит, как полсотни королев, это с тех пор, как умерла её сестра. Но вот што странно, сударь, говорят, што он вроде как не всегда знает, кто она на самом деле. Он путает старую с новой в своей бедной старой голове, называет её Виолет, так–то вот.
К этому времени Принц и конюх, незаметно для самих себя, оказались на землях Замка. Конюх продолжал:
— Не нравится мне всё это, скажу я вам. Вы, наверно, слыхали, что она водила всякие там разговоры на рыночной площади, это когда был голод. Я–то тогда мальцом был, но точно помню, она тогда всякую гадость говорила. А мой папаша во всё это верил — и даже ходил тогда вместе со всеми на Замок, это как раз в ту ночь, когда умерла Королева.
Но Принц уже слышал всё это от маленького повара в гостинице, и потому прервал парня:
— А кто такие эти Объединенные Принцессы?
— У–у–ух, — сказал конюх.
— Всё же, кто они такие?
— Она знает! — сказал конюх, загадочно скосив глаза.
— А больше никто не знает?
— Не то штобы вообще никто, но вот што я скажу вам, сударь: я лишно знаю кое–што.
Он наклонился вперед и снова прошептал:
— Они ей платят вжносы. А она тратит их — все их тратит на себя и свои проклятые интриги!
— То есть, присваивает их, — подсказал ему Принц.
— Тошно так, шударь, первое, што она сделала с этими проклятыми взносами, которые не ошень–то ей принадлежат, так она купила эту свою большую черную книгу. А всё остатнее потратила на хексперементирование со всякой магией, што в книге. Я вам тошно говорю, вот придите под её окно ношью и пошлушайте, так у ваш мурашки побегут, шего эта штаруха там бормошет то ли шебе, то ли дьяволу, што вообще–то то же самое, я так полагаю. А эти Объединенные Принцессы, они так и продолжают платить свои взносы, она так и продолжает их обирать. А им будто нравится. До шего ж народ странный…
Они так были поглощены разговором, что совсем не заметили, что подошли прямо к замковой стене и сейчас стояли под окном Гамбой.
Но Тётя Гамбой, там, наверху в своей комнате, склонившая голову над испещренными закорючками страницами Excerpta, она услышала их шаги. Она вздернула голову, и внезапно глаза её засверкали зловещим огнем. Она подползла к окну. Она видела их. Она слышала каждое их слово.
Она слышала, как Принц Пирио спросил конюха, где Принцесса Лили и что она сейчас делает.
Парень показал на здание, находящееся неподалеку от замковых земель. Это была высокая, похожая на ствол дерева башня, с маленькой дверью у основания и несколькими узкими прорезями окон у самой вершины. Всё остальное было сплошным гладким и ярким камнем.
— Она там, — сказал он.
И затем Гамбой услышала, что он рассказывал Принцу.
Когда, наконец, Принцесса Лили выздоровела от своей долгой болезни, она была так истощена лихорадкой и ослаблена болью, что даже сам родной Отец едва узнал её. Но она и на самом деле стала совсем другой. С того самого дня, когда Тётя Гамбой зашла к ней выпить чаю, она стала раздражительной, лицо её заострилось, а головные боли не проходили. Она перестала разговаривать. Она никогда не открывала рта по собственному желанию, а на вопросы отвечала краткими «да» или «нет», и более ничего не говорила. Если же её просили что–либо сделать, например, поиграть в мяч или пойти погулять, она лишь раздраженно отмалчивалась. Она больше не читала мудрых и красивых книг с полок её Отца, и не танцевала, как танцевала ему на радость в прежние дни, а всё время сидела с изнеможенным видом, с покоящимися вяло на коленях белыми руками, и размышляла.
Она была обузой для всех вокруг, и все поражались этой перемене. Её собственные слуги, которые с удовольствием служили той молодой веселушке, какой она некогда была, теперь старательно избегали её, и на её ворчливые замечания отвечали, надув губы, кислыми и угрюмыми взглядами. Но было нечто такое, чего никто не замечал (кроме, конечно, старого Лорда Оттлича, который замечал едва ли не всё, что проходило перед его носом), этим нечто была пугливость: Принцесса Лили стала очень пугливой. Она, которая до встречи с жабой даже понятия не имела о дрожи в коленках, теперь шарахалась от собственной тени, боялась темноты и покрывалась вся холодным потом, заслышав, как хлопнула дверь за несколько комнат от неё.
Зачастую прямо перед тем, как идти спать, она бежала к Тёте Гамбой и, вцепившись в её руку, говорила:
— Тётя, вы пообещаете мне, что сегодня ночью ни одна жаба не залезет в мою комнату? Правда ведь, правда?
И Тётя Гамбой поворачивала к ней голову и, глядя на неё сверху вниз сквозь стекла больших круглых очков, говорила с такой добротой в голосе:
— Я не могу обещать, моя любимая… вряд ли это произойдет… ведь раньше этого никогда не бывало… и я надеюсь, что никогда не будет, но, конечно же, они могут это сделать. Всё может случиться, знаешь ли. Но ты не должна бояться, ведь ты хорошая девочка.
После этого Принцесса Лили послушно отвечала (она всё еще слушалась свою тётю):
— Да, тётя, мне просто очень хотелось спросить вас об этом.
Потом она шла в постель, вся дрожа от страха, и полночи лежала без сна, с широко открытыми глазами, всматриваясь в темноту. С каждым днём она всё больше и больше видела в своей Тёте единственную опору, всё чаще бегала к ней за утешением, и верила каждому её слову. Верила настолько, что достаточно было бы Гамбой один раз твёрдо сказать, что никакой жабе, возможно, не удастся залезть в комнату, если всё время держать окна закрытыми (что было всего лишь правдой, и не более того), как она могла бы спать спокойно каждую ночь, и очень скоро лицо её перестало бы быть заостренным и бледным, но приняло бы здоровый вид, какими бывают лица у всех, кто спит с закрытыми окнами.
Но Тётя Гамбой никогда ей этого не сказала.
Что же касается её Отца, то она его почти не видела, потому что он тоже переложил всё бремя власти на свою новую Королеву. Он считал себя счастливым, потому что ни о чем особенно не задумывался, и ни о ком, даже о Виолет. Но всё же он не был по–настоящему счастлив.
Так Королева Гамбой постепенно прибрала к рукам все дела государства, и, в конце концов, даже стала посещать собрания Тайного Совета вместо мужа, проводящего всё своё время во власти грёз в своем кабинете. На самом–то деле, она обычно добавляла в его кофе сонные сиропы. А поскольку начиная с самой их свадьбы она настаивала на том, чтобы делать для него кофе собственноручно, то и, начиная с самой их свадьбы Король становился всё более и более сонным. Вот почему этой бедной и бледной малышке Лили лишь очень изредка удавалось увидеться с отцом, а если удавалось, то казалось, что он лишь наполовину узнает её; он произносил какое–нибудь дурацкое замечание о погоде или о политике — и всё. Он никогда бы не сказал, что никакие жабы ей не угрожают — просто потому, что он не знал о том, что она их боится.
В конце концов, по предложению Королевы для неё выстроили высокую стволообразную башню. Однако даже и там она не чувствовала себя в безопасности от жаб.
И там она каждый день с утра до ночи сидела, положив руки на колени и смотрела в никуда остановившимся взглядом. Она была окружена книгами, но не читала их; была окружена картинами, но никогда не смотрела на них. Она не знала историю своей собственной страны, но вполне могла бы выучить историю мира. Но и зная его историю, она не знала, как и из чего он был создан. Каждую весну целое море полевых цветов расцветало вокруг её башни, и волны его добегали до самого её подножия. Жимолость, вербейник, сердечник, нарциссы, лютики, орхидеи, верба и поникшие белые лилии — но какой смысл запоминать их названия? Птицы садились на высокий маленький подоконник и говорили «чик–чирик» либо «дидл–дидл», но для неё все звуки были одинаковы; а ночью созвездия Ориона и Большой Медведицы заглядывали к ней в окна, но для неё все они были одно. Она даже не знала разницы между звездой и планетой. «Что толку в знаниях?» сказала она и стала забывать всё, чему научил её отец. Она не видела смысла в занятиях, потому что ни одно из них не доставляло ей удовольствия. И ни о чем она не могла думать долго — ни о чем, кроме жаб. А ночью она видела их во сне.
Всё это своими словами конюх рассказал Принцу Пирио. Он не знал всего того, что я рассказываю вам. Он знал только то, что слышал от слуг из Замка. Но он знал достаточно для того, чтобы Принц всё понял. Многие месяцы, нет, теперь уже годы, Замок, по его словам, словно нарисован на бумаге. Заклятие довлеет над ним. Молчащий Король в своем кабинете и молчащая Принцесса в своей башне. Даже слуги выполняют свою работу безгласно и с хмурыми лицами. Кажется, будто молчание, как смерть, просто придавило всех. Лишь один человек выглядит живым. Лишь один человек двигается туда–сюда с определенной целью — это Королева Гамбой. Она тоже молчит, но это не молчание смерти. Скорее уж, она молчалива, как молчаливы пауки и муравьи, чьи стремительные перебежки так напоминают её передвижения.
Закончив свой рассказ, конюх кивнул Принцу и вразвалку побрел в свою конюшню. А Принц остался стоять, глубоко задумавшись о том, как же ему завоевать Принцессу Лили и сделать её своей Королевой. Ведь ничто из того, что рассказал ему конюх, не смогло поколебать его любовь к ней. Решимость жениться на ней и вернуть ей радость жизни только возросла.
Но был и еще некто, стоящий неподвижно. Немного выше головы Принца, у своего окна стояла и размышляла Королева Гамбой. И чем больше она размышляла, тем больше хмурилась. Она слышала каждое слово разговора Принца с конюхом. Более того, она слышала дрожащие нотки в голосе Принца, когда он расспрашивал о Принцессе Лили.
Королеву Гамбой не одурачишь!
— Так, — сказала она себе, — твои планы, дорогуша Гамбой, окажутся под угрозой, если этот молодчик придет и всех тут поставит на уши, и всё из–за того, что ему попался на глаза портрет моей племянницы. И это именно тогда, когда всё у нас стало так ладно устроено! Я не смогла взбаламутить этих тупиц горожан там, внизу, хоть они и голодали. Так что, ясно, что им нужен хоть какой–нибудь король, но если в Горнии и будет король после Короля Кортеси, то это должен быть мой сын — мой! — Королевы Гамбой!
И она отправила зеркалу скорбно–яростную гримасу — отчасти потому что у неё всё ещё не было сына.
— На мой взгляд, с этого юнца следует хорошенько сбить спесь, — пробормотала она и немного высунулась из окна, чтобы посмотреть, не ушел ли он. Он всё ещё был там — стоял под окном, похожий на психа, ушедшего в свой мир. Гамбой на цыпочках прошла через комнату к столу и взяла в руки Excerpta. С черным томом под мышкой, она мягко переползла по ковру обратно к окну.
Он всё ещё стоял там же.
Она открыла книгу на хорошо известной ей странице и начала (вполголоса) бормотать свое заклинание. Она шептала его, шептала так, чтобы он случайно не услышал и не ушел прежде, чем оно начнет действовать, и одновременно быстрыми движениями гибких рук она рисовала в воздухе перед собой зловещие ромбы и пентакли.
Я не могу открыть вам, какие именно слова она произносила. Если бы я это сделал, то с вами могло бы произойти то же самое, что произошло с Принцем Пирио. Конечно, не совсем то же самое, если тот, кто читает вам эту повесть вслух, случайно не начнет изображать в воздухе те же фигуры, которые изображала Гамбой. Но даже если этого и не произойдёт, даже если вы читаете её про себя, вполне может случиться такое, что вы почувствуете себя очень и очень неуютно. Видите ли, Тётушка Гамбой изучала эту книгу много лет, и её колдовские способности значительно выросли с тех пор, когда она пользовалась ими последний раз, то есть, как раз тогда, когда заставила зубы Принцессы Лили и свои выбивать дробь в Королевской Детской, десять лет тому назад. Вот, приблизительно, те слова, что она шептала (но не точно те):
Всяк глухарь, глупарь, рыбарь,
Прыгаль, дрыгаль, буквоед,
Прыгман, шмыгман, колотун,
Бражник, скряжник, попрошун,
Всяк хлыстец, плащец, патрик,
Банкстер, мал или велик,
Будь хоть немец, хоть цыган,
Хоть тупица, хоть жиган.
Всяк не смей мне помешать
Колдовство моё свершать.
Этого молодчика превращать во что захочу.
И как только она закончила чтение, Принц сильно вздрогнул и очнулся от грёз. Ему было плохо; он никак не мог понять, где находится и что с ним происходит; он увидел, как живот его резко выдался вперед; он почувствовал, что глаза его раздулись и вылезли из глазниц. А Гамбой высунула из окна свою тощую шею и скрипуче рассмеялась, как смеются лишь колдуньи, довольные результатом своей работы, потому что увидела внизу под окном, на том самом месте, где только что стоял Принц Пирио, огромную желто–зеленую жабу.
Глава 13
Бедный Принц! Почувствовав, как ледяной холод пронизал всё его тело, он закричал и инстинктивно схватил рукой вещь, которая была для него самой дорогой: портрет Принцессы Лили в походном ранце. Но крик его обернулся унылым пронзительным кваканьем, а вместе портрета, его короткие лапки сомкнулись на чём–то другом. А поскольку он схватил это той частью тела, которая уже изменилась, то это никуда не делось. Потому что если бы он схватил это мгновением раньше, своими человеческими руками, то оно исчезло бы вместе с ними. А если бы это произошло мгновением позже, то этот предмет уже был бы втянут в превращение, как ранец, как сапоги, пуговицы и как всё остальное, что было на Принце. Но, к счастью, он схватил его в самый подходящий момент, и, когда он немного пришёл в себя, то осознал, что эти маленькие лапки сжимают рекомендательное письмо к Мисс Томсон, полученное от коротышки повара в гостинице. Он готов был расплакаться (если только жабы умеют плакать), увидев, что сохранилось письмо, а не портрет. Он не знал, что это единственная удача из всего, что произошло.
Поначалу он припал к земле, раздавленный отчаянием, не понимающий, что же такое с ним случилось, потерявший всякую надежду вновь обрести человеческий облик, почти упав духом. И всё же он был храбрым жабой, и какой бы ужасной ни была постигшая его беда, она не могла привести его в уныние. Тогда он стал размышлять, и догадался, что всё это произошло не без участия Королевы Гамбой. И что же теперь делать?
Он взял письмо в рот и, перекатываясь с боку на бок, отправился на происки особняка Мисс Томсон, что в Титтенхангерском переулке.
Однако, для того чтобы добраться туда ему потребовалось немалое время, частью из–за того, что передвигался он крайне медленно, но так же и потому, что ни у кого не мог спросить пути, а потому мы пока вернемся и посмотрим, что же происходило в Замке, пока он двигался по дороге.
Конюх был очень ленивым парнем. Когда он кончил говорить с Принцем и вернулся обратно в свою конюшню, он сказал себе:
— О Боже, я чувствую, что ничего больше не остается, кроме как работать.
Долгое, долгое утро простиралось впереди, и в нем не было ничего, кроме ухода за лошадьми, этой нескончаемой унылой чистки и уборки до тех пор, пока оба ряда лошадей, стоящих головой к стене и болтающих хвостами, не будут вычищены и выскоблены. Он поднял скребницу и медленно провёл ею по конскому хвосту.
— С–с–с–с–с, — передразнил он скребницу, и звук получился такой тяжкий, словно работа уже успела утомить его до смерти. Потом он бросил скребницу, зевнул, и, зевая, бросил взгляд на крышу конюшни.
Там он увидел люк, ведущий на чердак с сеновалом.
— Пойду–ка я принесу сенца, — сказал он, предполагая немного вздремнуть среди сладко пахнущего сена. Он принёс лестницу, взобрался наверх через люк прямо на сеновал и уже готов был броситься на ворох сена, когда увидел что–то, блестящее из угла темного чердака. Предмет был наполовину скрыт охапкой грязной негодной соломы. Ему даже в голову не приходило, что бы это могло быть, и поэтому он рванул через весь чердак в своих подбитых гвоздями сапогах и стал приближаться к этой яркой вещи, пока, наконец, её не стало видно сквозь слой соломы. Ничего подобного он раньше не видывал. Сначала он повертел это в руке, потом вытер своим красным карманным платком с белыми пятнами, при этом издавая сквозь зубы тот же звук, что он издавал, работая скребницей:
— С–с–с–с–с…
И в конце концов, прочистив раструб, он поднёс его к губам и дунул в него.
Ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
Ру–у–ти ту–у.
И при первом же звуке трубы другой звук — звук, наполнявший собою всё это время конюшню — внезапно прекратился. Это был шум, производимый лошадьми. Они перестали жевать сено, топать и шаркать копытами, и стояли словно окаменев, рядами, как мраморные кони. И даже их хвосты висели прямее, чем обычно. И при первой же ноте, сыгранной трубой (потому что в Замке её тоже было слышно) все носильщики, привратники, подметальщики, повара, пекари и кондитеры в Горнем Замке перестали носить, следить за дверями, подметать, готовить еду, выпекать хлеб и печь пирожные, а посмотрели друг на друга и стали слушать. И при первом же звуке трубы Король Кортеси — развалившийся на диване в своем кабинете, полуспящий, полубодрствующий, грезящий ни о чем — вскочил с места и закричал громогласно:
— Виолет! Виолет!
И при первом же звуке трубы Тетушка Гамбой вытянула свою тощую шею из окна, а потом уселась на кровати и почувствовала себя такой несчастной, такой несчастной, грезящей о том времени, когда она была маленькой девочкой по имени Гамбетта, у которой была сестра по имени Виолетта.
Но и Принцесса Лили, сидящая в своей башне одна–одинешенька, тоже услышала Серебряную Трубу. Никогда раньше она её не слышала — и в ней проснулось любопытство. А чего это она тут одна, словно в клетке, в то время как прочие принцессы гуляют себе под голубым небом? А что будет с нею, когда она станет взрослой? А что, если ей весь остаток своей жизни придется провести в этой маленькой комнате в башне? И каким будет мир?
Ту–у ту–у ту–у–у–у.
Ру–у–ти Ру–у–ти Ру–у–ти
Как только растаяла последняя нота, все в замке медленно зашевелились, будто проснувшись, и оглянулись в изумлении. Многие уже было раскрыли рты, чтобы спросить соседа, что же такое произошло. Но, хотя они уже готовы были заговорить, вдруг все передумали. Они отвели взгляды друг от друга и опустили их долу, словно стыдясь чего–то, словно все они знали нечто такое, о чем делали вид, что не знают.
И как только замерла последняя нота, Принцесса Лили осмотрелась и сказала:
— Что это был за шум?
Она позвонила в маленький колокольчик, которым вызывают прислугу, и когда та вошла, отчитала её за то, что позволяют всяким бродячим музыкантам играть так близко, что даже в башне слышно, потому что это против всех порядков. Потом она начала протирать лоб холодной водой и приказала принести чай.
И когда замерла последняя нота, Тётушка Гамбой нахмурилась и сказала:
— Тьфу ты!
Поднявшись с кровати, она высунулась в окно, чтобы бросить последний взгляд на жабу, которая некогда была Принцем Пирио, неуклюже, вперевалку ползущую по лугу к Замковым воротам.
И когда замерла последняя нота, свет покинул лицо Короля Кортеси. Он снова опустился на диван, и лишь отблеск неопределенного беспокойства мелькнул в его глазах..
Но как только замерла последняя нота, конюх, которому так понравился звук, издаваемый трубой, снова приложил её к губам и дунул. Снова звук выплыл из конюшни, пересек двор и достиг окон Замка. Снова в Принцессе Лили проснулось любопытство — и внезапно она поняла, что очень несчастна.
— Я должна помочь себе! — крикнула она и, прежде чем звук замер вдали, она зазвонила в свой маленький колокольчик и сказала вошедшей служанке:
— Сейчас же пошли кого–нибудь к Мисс Томсон, Пчелиный Особняк, Титтенхангерский переулок, и попроси её прийти ко мне.
И опять, на лице у погруженной в грёзы Тётушки Гамбой произошла резкая и странная перемена. Если бы вы были там, то увидели бы, что уголки её рта стали заворачиваться кверху, со лба стали исчезать складки, а глаза терять свою хитрецу. На мгновение показалось, что она превратилась в другого человека. Но как только звук прекратился, лицо её вернулось в прежнее состояние, и она снова стала той же Тёткой Гамбой. И поговаривают, что в этот момент сама Виолет, глубоко в своей могиле, услышала Серебряную Трубу, и что она встрепенулась и вздрогнула там, и лицо её стало меняться, и новые морщины появились на её белом челе, и что глаза её приоткрылись, и хитреца вползла в них под покрывалом тьмы.
Но когда Король услышал трубу во второй раз, он вскочил, подбежал к двери кабинета, распахнул её и крикнул голосом, который сам напоминал трубу:
— Кто это делает? Кто это делает? Пришлите его ко мне!
Ведь звуки трубы слишком пронзительно напомнили ему о его возлюбленной и навели на него еще большую грусть. Конюха нашли и привели к Королю, и Король пригрозил казнить конюха, но простил его, узнав, что тот нашел трубу случайно и не знал, кому она принадлежит. Тогда Кортеси взял у него трубу и запер её в стенном шкафу в своем кабинете, и объявил, что каждого, кто снова приблизит её к своим губам, ждёт смертная казнь. Сделав это, он снова опустился на кушетку и закрыл лицо ладонями.
Но конюх спустился вниз в город и рассказал горожанам обо всём происшедшем. А горожанам давно уже надоело высокомерие, с которым к ним относилась Гамбой, ведь она была суровой королевой. И когда они услышали историю конюха о Серебряной Трубе и её странном воздействии на их Короля, они заподозрили неладное.
— Она обманула нас, — сказали они, припомнив голодные времена. — С какой это стати она морочит нашего Короля и нашу бедную Принцессу? Почему они оба такие жалкие?
Поэтому они решили снова идти маршем к Замку и потребовать аудиенции у своего Короля. И плохо будет Королеве Гамбой, сказали они, если что–то окажется не так.
Они решили сделать это послезавтра, потому что завтра воскресенье.
Глава 14
Между тем, посланник Принцессы Лили уже был в седле и мчался к Мисс Томсон. Вскоре он остановился возле Пчелиного особняка в Титтенхангерском переулке. Он передал Мисс Томсон послание своей хозяйки и спросил, есть ли у неё ответ, чтобы он мог взять его с собой.
— Да, — сказала Мисс Томсон, — скажи своей хозяйке, что Мисс Т. всегда помогает тем, кто осмеливается попросить её помощи.
И вот посланник уже мчался назад с ответом, а примерно через сотню ярдов его конь едва не раздавил копытами жабу, которая ползла, тяжело переваливаясь, по дороге в обратном направлении. Это был бедный Принц Пирио, который всё это время с неимоверными трудностями добирался сюда, ведь во рту у него было письмо, и оно мешало ему свободно дышать.
Как только посланник ускакал, Мисс Томсон надела свою конусообразную шляпу, маленький старый плащ, взяла свою палочку и отправилась пешком в Замок. Идти было не очень далеко, и вскоре она увидела, что навстречу ей движется большая серо–зеленая жаба. Как же была она удивлена, разглядев во рту жабы письмо! Но удивление её выросло стократ, когда, приглядевшись к письму, она увидела, что оно адресовано ей. Вначале жаба не отдавала письма, но Мисс Томсон сказала, что она и есть адресат. Тогда жаба отдала письмо. Она отдала письмо и стала ждать, пока Мисс Томсон читала его. Прочитав то, что написал ей маленький повар из гостиницы, Мисс Томсон наклонилась своим остреньким носом прямо к жабьему уху и стала шептать:
— Мне очень жаль, — сказала она, — что я не могу превратить тебя снова в принца. Для этого есть только один способ, и состоит он в том, что тебя должен полюбить и приласкать кто–то таким, какой ты есть сейчас, то есть в виде жабы.
«Увы, подумал Принц Пирио, кто же пойдёт на это с таким вот отвратительным, скользким и холодным существом как я? Неужели мне теперь придется провести вот так весь остаток своей жизни?»
Но Мисс Томсон прочитала эту его мысль и ответила на неё. Она разговаривала с ним целую четверть часа и рассказала всё, что он должен делать. А он тщательно внимал её советам. Затем, когда она пошла дальше, он сполз с дороги в канаву и так там и остался, потому что не было уже никакой надобности добираться до её особняка.
Когда Мисс Томсон пришла в башню, Принцесса Лили уже почти забыла, для чего она за нею посылала, потому что не слышала более звука Серебряной Трубы. Она опять была вялой и скучной и стала разговаривать с Мисс Томсон так, словно та была одной из Королевских Врачей, то есть, стала жаловаться на головную боль и бессонницу, а потом жалобы сменились ворчанием по поводу выпавшего ей проклятого жребия. Но всё, что сказала Мисс Томсон, было:
— Что же ты хочешь?
— О, я так несчастна, такое жалкое, бесполезное существо…
— Хорошо, а чего же боишься?
— Откуда вы знаете, что я чего–то боюсь?
— Если ты такое жалкое, несчастное и бесполезное существо, то ты непременно чего–то боишься. Чего же ты боишься?
— Ничего. То есть… я боюсь…нет, я не люблю… то есть… я ненавижу саму мысль о… (она не хотела называть слово).
— О чем? — сказала Мисс Томсон резко.
— О… о жабах… — ответила Принцесса Лили, и начала тихонько попискивать.
Голос Мисс Томсон стал добрее.
— Но почему, — сказала она, — почему же, умоляю тебя, почему ты должна ненавидеть одних Божьих тварей больше чем других?
У Принцессы Лили не было ответа. А теперь она вспомнила, что сказал ей Отец все эти годы тому назад, когда они шли домой после прогулки, тогда днем, до того как она рассказала Гамбой про жабу.
— Только слабые и глупые люди вопят при виде мышей, пауков и жаб, — сказал он тогда. — Но ты должна узнать их и не пугаться.
— Я не знаю, — сказала она робко, — я пытаюсь, чтобы не так…
— Правильно, — сказала Мисс Томсон. — Ты должна узнать их. И держать себя взаперти день–деньской в этой башне далеко не самый лучший способ для этого, так ведь?
— Да… да. — сказала Лили сквозь слёзы.
— Я полагаю, ты думаешь, что боязнь какого–либо существа это достаточная причина, чтобы убегать от него?
— П–пожалуй, — сказала Лили с сомнением, — пожалуй, что достаточная…
Тут Мисс Томсон замолчала и призадумалась. Потом она улыбнулась. Её настроение явно улучшилось. Но затем она опять посерьёзнела и медленно сказала:
— Да–а, но ведь на самом деле это не так. Я не знаю почему, тебе просто придётся довериться мне.
Потом она сказала:
— Ты хочешь быть такой же Принцессой, как те, что были в книжках, которые читал тебе Отец?
Принцесса Лили не ответила, ведь после того, как Мисс Томсон сказала это, где–то очень далеко, в самых глубинах своей памяти она услышала голос Отца, читающего ей рассказы об Алкесте и храброй Имоджен. Она думала обо всех тех счастливых вечерах, когда она была еще маленькой девочкой, когда он читал ей, а она танцевала для него в свете люстры. Но затем она подумала о своем Отце, каким он стал сейчас, одиноко стареющим в своем кабинете, и о себе, запертой в этой угрюмой башне. Сколько же времени прошло с тех пор, как она в последний раз слышала его голос или когда в последний раз сделала хотя бы один шаг в танце? Сейчас она обо всём этом думала — но она не ответила Мисс Томсон.
— Молчание — знак согласия, — наконец сказала эта дама.
Потом она наклонилась вперед и в течение четверти часа говорила низким честным голосом о том, что Принцесса Лили должна сделать, если она хочет снова превратиться в настоящую принцессу. После этого Мисс Томсон ушла, а на пути к своему дому она проходила рядом с канавой, в которой нашел себе прибежище Принц Пирио в облике жабы. Она позвала его и сказала:
— Сегодня ночью! — И пошла дальше, не дожидаясь ответа.
Этой ночью, впервые за восемь лет Принцесса Лили спала одна, поскольку она решилась на то чтобы сделать всё так, как сказала ей Мисс Томсон. Ей страшно было оставаться одной после наступления темноты. Поэтому, когда стало темно, она созвала всех служанок, а также всех слуг–мужчин, чьей обязанностью было охранять башню, и приказала им уйти и спать в Замке. Ей до ужаса было страшно спать одной в тёмной комнате, и в течение всех восьми лет в спальне всегда горел маленький ночник, так чтобы было видно стены. Поэтому сегодня ночью, прежде чем лечь в кровать, она погасила ночник И еще, ох как же она невыносимо, невыносимо боялась открывать свое маленькое окно, ведь ползучие растения росли прямо от земли, и она боялась… она даже сама себе не осмеливалась сказать, чего же она боялась. Поэтому сегодня ночью она открыла это оконце насколько возможно широко, и легла в кровать, смотря на заглядывающую в него звезду.
Спать? Но она даже не могла заставить себя перестать дрожать. Тьма казалась большим душным мешком, который кто–то тихо набросил ей на голову. Снова и снова она порывалась встать и включить свет, и если бы кто–нибудь был там, внизу в башне, она позвала бы его, чтобы не быть одной. Но затем она говорила себе:
— Держись, Лили, держись изо всех сил, и будь Принцессой.
И с этими словами сжимала кулаки до боли в пальцах или собирала в охапку постельное белье и прижималась к нему, только чтобы отогнать Страх.
А когда Страх стал таким огромным, что, казалось, его уже невозможно вынести, и ползучие растения всё громче шуршали на ветру, и завывающий ветер хлопал шторами по стенам темной комнаты, и половицы скрипели так, словно кто–то на цыпочках по лестнице пробирался в её комнату, она лишь раз громко всхлипнула и сказала себе:
— Убьют разве что — и больше ничего.
И добавила:
— А умереть можно только раз.
И снова:
— Лучше уж мне умереть, чем прожить еще восемь таких же лет.
И всё же сердце её замерло смертельным ужасом, когда она услышала, как что–то шлёпнулось с подоконника на пол комнаты. Потому что, даже не глядя, она знала, что это жаба.
Но когда, в темноте, Принц Пирио услышал громкое биение её сердца, великая жалость к ней сразила его, так что ему захотелось зарыдать во весь голос или сказать ей слова утешения. Но он не мог ничего сказать, потому что он вообще не мог говорить.
И всё же, несмотря на охвативший её ужас, Принцесса Лили знала, что она должна делать. И когда она поцеловала жабу в её скользкую холодную голову и приласкала её, луна, которая через несколько мгновений вышла из–за гряды облаков, неожиданно прекратила своё движение и осветила своим светом маленькую комнату. И на кровати уже не было той отвратительной жабы, но вместо этого прямо в середине комнаты, сверкая серебром кольчуги в лунном свете, стоял красивый молодой Принц. И когда она встала с кровати, он обнял её. Никогда более Принцесса Лили не знала, что такое Страх, ни в темноте, ни в свете дня.
Глава 15
Вскоре Принц вышел в смежную комнату, чтобы там подождать, когда Принцесса Лили оденется. «Интересно, думал он про себя, откуда на мне взялась эта кольчуга, которая, как я думал, находится на другой стороне земли?»
Он и не знал, что это вовсе была и не его кольчуга, а совершенно новый костюм, который старая Мисс Томсон создала для него в своих снах, и надела на него, в то время, когда жаба ползла к башне, а сам он всего лишь снился. И всё же, кольчуга была совершенно реальной.
Затем он вернулся к Принцессе и всю ночь они сидели вместе и разговаривали, пока луна не исчезла на западе, и солнце не взошло и не заглянуло сквозь оконный переплёт. И хотя Принцесса Лили никогда прежде не видела Принца Пирио, она знала, что он её Принц. Она рассказала ему о своей жизни в Замке, об ужасных снах и о том, как она была несчастна все эти долгие, долгие годы. Но, по мере того, как она всё это рассказывала, несчастье словно бы исчезало из самой её памяти, и вскоре уже казались нереальными и её жизнь в башне, и её головные боли, и её страхи.
Внезапно она разразилась слезами, потому что так же внезапно улетучилась та тяжесть, которая давила на её сердце столь долгое время. И вот, если раньше и оставались в ней какие–то горькие частицы прежней печали, то теперь сладкие слёзы смыли их окончательно.
Снова став собой, она первым делом подумала о своем Отце и сказала Принцу Пирио, что будет самой счастливой Принцессой в мире, если ему удастся вернуть Короля Кортеси в его прежнее состояние.
Принц очень внимательно слушал её рассказ обо всём происходящем в Замке, и особенно тот его момент, когда она услышала зов Трубы. Слушая, он вспоминал обо всех тех мелочах, о которых рассказывал ему маленький повар в гостинице; ведь и тот тоже говорил о Серебряной Трубе.
Теперь он был очень мудрым молодым Принцем (хотя мудрым он был и когда учился в школе, и когда покидал дом). Не зря же он в одиночку обошёл вокруг света, а в конце пути еще и оказался превращенным в жабу. Такие приключение весьма неприятны, когда они происходят, но они учат человека пониманию.
Так что, он знал, что делать.
Прежде всего, он отправил курьера в гостиницу за маленьким поваром, потому что не мог забыть, скольким он обязан его рекомендательному письму. Это было первое, что он сделал.
Затем он отправился на поиски Тётушки Гамбой.
А Тётушка Гамбой находилась в это время в своей тайной комнате, где обращалась с речью к большому собранию Объединенных Принцесс. Не буду вам рассказывать, что она им говорила, потому что во многом это было то же самое, что она уже говорила гражданам Горнии с бочки на рыночной площади. Практически, то же самое. Более того, она говорила, что всем им следует разъехаться по своим странам, но сделать это тайно, и там с бочек, которые есть на каждой рыночной площади, вещать то, что она сейчас говорит, и так возбуждать недовольство и бунтарские настроения среди граждан. Гамбой знала, что многие страны переживают сейчас тяжелые времена, и она обещала каждой из Принцесс, что та станет Королевой в своей стране, если будет делать всё так, как она им говорит.
И они ей верили!
Однако, у нее не было ни малейшего намерения делать что–то подобное. Ни в коей мере! Ведь она–то уже стала Королевой, и теперь нисколько не желала проявлений недовольства среди своих подданных, но, при этом, ей очень хотелось, чтобы граждане соседних стран взбунтовались. Ведь тогда, думала она, пока все они пребывают в замешательстве, я смогу заставить старика Кортеси послать в те земли огромные армии и подчинить их своему правлению, и тогда мой сын станет Королем половины света. Аминь.
Тут в комнату вошел Принц Пирио.
Он подошел прямо к тому месту, где стояла и говорила Тётушка Гамбой, схватил её, поднял над головой и хлопнул, как мяч, об пол. Потом проделал то же самое еще несколько раз, и выглядело это так, как если бы он забивал сваи в землю или вколачивал гвоздь в ботинок кочергой или вбивал пеньки крикетной битой. Он повторял это до тех пор, пока всю душу из нее не вытряс. Потом всё повторил ещё раз. А потом перехватил её, как кобуру под мышкой, и опрометью выскочил из комнаты вместе с ней.
Прошло две или три минуты, и только потом, не раньше, те самые Объединенные Принцессы захлопнули свои разинутые от изумления рты.
Он прошел прямо в контору Главного Тюремщика. Он положил Королеву Гамбой прямо на стол и сказал Главному Тюремщику:
— Вот!
Затем он вышел из конторы и направился прямо в личный кабинет Короля Кортеси, постучал и вошел.
В этот момент Король Кортеси пил кофе и, не мигая, смотрел на кота.
— Доброе утро, сударь, — сказал Принц. — Завтра в десять ваша дочь выходит замуж.
Но Король Кортеси только уставился на него с глупым видом.
Тогда он подошел к стенному шкафу, достал Серебряную Трубу, и с нею спустился вниз. Там он собрал всех замковых слуг и приказал им подготовить всё необходимое для великолепной свадебной церемонии. Затем он вернулся к Принцессе Лили.
— Но, дорогой, — сказала она, когда он рассказал ей обо всём, что только что сделал, — как же я могу выйти за тебя завтра, когда у меня нет свадебного платья?
Услышав это, он позвонил в маленький колокольчик, и сразу же вошла первая служанка, вошла и стала слушать, что он говорил ей сделать.
Наконец–то настало следующее утро, и с ним подошло время свадьбы. Принцесса Лили была одета в красивое широкое белое платье, которое было на Королеве Виолет в день её свадьбы (потому что именно такое указание дал Принц Пирио служанке). А сам Принц Пирио был облачен в свою сверкающую серебряную кольчугу и серебряный шлем с серым плюмажем.
Прямо перед свадьбой наверх в Королевскую комнату отправили четырех величественных носильщиков с королевскими носилками. Когда Короля принесли вниз, то он поначалу вообще никого не увидел, а лишь смотрел остановившимся взглядом из носилок, сквозь занавеси которых видно было его белое лицо. Но когда он увидел Принцессу Лили, одетую в платье её матери, то сказал:
— Моя дочь! — и вышел из носилок.
В то же самое время, по приказу Принца Королеву Гамбой выпустили из тюрьмы, чтобы она могла присутствовать на свадебной церемонии. Однако она вовсе даже не стояла скромно в рядах зрителей, как следовало бы ожидать, но нагло выступила вперед и встала с мрачным, сердитым лицом позади невесты.
Кое–кто из замковых слуг, желая выслужиться перед новым хозяином, попытался оттащить её оттуда, но Лили остановила их взмахом руки и приказала не трогать её.
А когда свадебная церемония окончилась и они вышли из Церкви на солнечный свет, Принц Пирио выступил вперед и, вынув Серебряную Трубу из перевязи, поднёс её к губам.
И Труба пропела:
Ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
Ру–у–ти–ти ту–у.
Ту–у ту–у ту–у–у–у.
Ру–у–ти Ру–у–ти Ру–у–ти
Вследствие этого вся процессия остановилась, как вкопанная, слушая и ожидая, когда она замолчит. Но как только звук замер и все уже готовы были двинуться дальше, Принц во второй раз поднял Трубу и поднёс её к губам, и снова все услышали:
Ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у
Ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
ту–у–ти–ти ту–у–ти–ти
Ру–у–ти–ти ту–у.
Ту–у ту–у ту–у–у–у.
Ру–у–ти Ру–у–ти Ру–у–ти
И третий раз, и четвертый, и ещё, и ещё, и ещё, пока воздух не наполнился сладким серебряным звоном, и вот уже весь мир вокруг них звенел звоном множества колоколов. А затем все взоры обратились в сторону Королевы, и люди увидели то, о чем после вспоминали и сами не верили увиденному: снова лицо её резко изменилось, снова уголки её рта повернулись вверх, складки покинули её чело, а из глаз пропала хитреца.
И снова звенела Труба, звенела, пока сам эфир не стал плотным, как вода, но сотрясаемая бурей. Черты лица Королевы продолжали меняться и перескальзывать из одной в другую, как облака на небе, двигаясь и очищаясь, пока не оказалось, что рядом со своим мужем, одетая во всё белое и смеющаяся в солнечном свете, стоит не кто иной, как сама Королева Виолет!
— Где Серебряная Труба? — крикнула она сейчас же, лишь очнулась ото сна, и взволнованно посмотрела вокруг себя. — Где Серебряная Труба?
— Вот она, Ваше Величество, — сказал Принц Пирио, и с низким реверансом подошел и отдал ей Трубу.
Она взяла её и отдала Королю Кортеси.
— Храни её, — сказала она, — храни её всегда, даже если это будет стоить тебе жизни.
После этого ссутулившийся Король словно чудом выпрямил свою старую спину. Теперь мутный и рассеянный взгляд исчез из его ясных глаз. Он поцеловал Королеву Виолет и взял Трубу из её рук.
— Наимилостивейшая дама, — сказал он, — наимилостивейшая дама.
И, разрыдавшись, упал наземь. А затем объявил, что они вместе отныне будут охранять Трубу. И, должно быть, так оно и было, потому что более она уже никогда не исчезала из Горнего Замка.
И поговаривают, что глубоко в одной известной могиле черты лица лежащего там тела тоже изменялись, изменялись — и сегодня на церковном дворе покоятся останки Тётушки Гамбой. Однако, нет никого, кто мог бы показать, где находится эта могила, и поэтому мало кто в это верит. Ведь могильный камень, на котором было выбито V.R., после возвращения Королевы Виолет к жизни стал постепенно разрушаться, и вскоре стали говорить, что никакой могилы там никогда и не было. И не прошло и тридцати лет, как стали говорить, что вовсе никогда и не было никого такого по имени Тётушка Гамбой. Но другие указывали на то, что было когда–то ею создано, например, на Общество Объединенных Принцесс. Отчего бы еще им быть «Объединенными»? Указывали также на высокую стволообразную башню, которая стояла теперь заброшенная и рассыпающаяся, и в которой Принцесса Лили провела столько лет своей жизни. С чего это было ей запираться там одной на многие годы, спрашивали они, если это не Тётка Гамбой вонзила ей в сердце свои когти? И опять–таки, спрашивали они еще, почему это у Короля Кортеси все волосы белые, а у Королевы Виолет даже ни одного седого, если это всё не Тётка Гамбой, под чью дудку он проплясал всю свою земную жизнь, тогда как Виолет всё это время спокойно спала под землей? Так две партии спорили и спорили между собой, и конца этому не было видно. Со временем всё сложнее стало различать, на чьей стороне правда. И я полагаю, что раздор будет только усугубляться, если эта история не дойдёт до всех жителей Горнии. Ведь тогда–то уж наверняка всякий будет знать, что действительно была такая Тётка Гамбой. Кроме тех, конечно, кто будет клясться и божиться, что всё это фальсификация. Но не будем заглядывать так далеко.
Как только Принц Пирио увидел, что Король Кортеси и Королева Виолет кончили обниматься, он подошел к Королю Кортеси, который стоял с обнажённой головой на солнцепеке, весь дрожа от изумления и радости, и вручил ему его меч. А потом вежливо попросил прощения за то, что позволил себе распоряжаться замковыми слугами вчера и сегодня, в надежде, что Король простит его.
— Можете распоряжаться ими, как пожелаете, — сказал Король, — потому что с этого дня вы Король Горнии, а дочь моя Лили — Королева.
Это вызвало большой шум, и снова в воздухе зазвенела музыка Серебряной Трубы, а старый Король и его вновь обретенная жена взялись за руки и закружились в танце, напевая:
А дочь моя Лили теперь Королева
Тра–ля–тра–ля–ля. Тра–ля–тра–ля–ля.
А дочь моя Лили теперь Королева, и т.д.
А из города снизу — топ–топ–топ — шли горожане, и шли они под песню:
Вот весь народ идёт, идёт.
Щас Старуха Гамбой у нас запоёт.
Но когда они приблизились к церкви, то побросали свои вилы и топоры и стали кричать:
— Да здравствуют Король Пирио и Королева Лили!
А с другой стороны быстрыми шагами приближалась группа из семи человек. Это была старая Мисс Томсон в сопровождении пяти музыкантов в розовых камзолах, серых париках и жёлтых чулках. Она–то заранее предвидела (колдунья всё–таки), что этим днём будет большая радость, и послала за каждым из них. А седьмым был маленький повар из гостиницы.
Король Пирио узнал его, как только тот подошел ближе, и бросился приветствовать его, и с благодарностью жал ему руки. Но прежде чем он подошёл к нему, кто–то другой тоже выскочил впереди него и закричал:
— Толстячок Поджер! Толстячок Поджер!
Это был Кортеси. После этого старый Лорд Оттлич вышел вперед, поклонился своему Королю и тонким дрожащим голосом объяснил ему, почему он не послушал королевского приказа и сказал, что Толстячок Поджер умер в тюрьме, тогда как на самом деле он выздоровел. Он, Лорд Оттлич, просто был не в силах решиться на то, чтобы предать его смерти. И тогда он отослал его подальше и спрятал в гостинице в трёх милях отсюда, где он и его друзья иногда собирались пообедать и развлечься.
— Ваше Величество, должно быть, помнит, — скромно продолжил Лорд Оттлич, — как я сказал вам, что Карлик тихо покинул этот мир. И он действительно покинул его. Он покинул его и спрятался в маленькой гостинице под моей защитой!
Конечно, старый Король сразу же простил его и выразил ему королевскую благодарность за то, что тот, как хороший слуга, знает, когда не следует слушаться приказаний.
Но сам Толстячок Поджер еще ничего не сказал, и все вокруг молчали и ждали его слов. А он только мог со слезами на глазах оглядываться вокруг, улыбаться да кивать всем подряд, и ничего не говорил, хотя многие из тех, что стояли рядом с ним, слышали, или только думали, что слышали, как он бормочет что–то про себя.
— Все эти годы мыть тарелки… это так же полезно, как кусок баранины больному коню… больному коню, знаете ли…
Тут вдруг его левая рука взметнулась в сторону, и он уже чуть было не пустился в пляс; да только больно уж он постарел; поэтому он задумчиво втянул её обратно, и было слышно, как он бормочет про себя:
— И в сторонку шажок…и в сторонку шажок…и в сторонку…сторонку…сторонку шажок…что–нибудь жизнерадостное!
Можете представить себе всё это веселье, все эти встречи, примирения и воссоединения! Кортеси и Лили, Виолет и Толстячок Поджер, Виолет и горожане, и, наконец, Виолет и Лили, видевшиеся в последний раз, когда Лили было всего два дня от роду. Можете представить себе, сколько было криков и смеха в это солнечное утро на покрытой зеленой травой поляне. Вскоре ударили скрипки, и Король Пирио сам вёл главную тему. Танцы эти были достаточно тихими, так чтобы и Толстячок Поджер мог поучаствовать в них, и даже сам Лорд Оттлич выдал пару коленец, несмотря на всю свою беловласость. Так они танцевали и танцевали: горожане и придворные, лорды и дамы, короли и королевы; танцевали, пока солнце совсем не зашло на западе, а небеса над ними не стали хладно–зелеными и золотыми. И тогда они все собрались в одну кучу вокруг скрипачей и стали танцевать старый деревенский танец, название которого вам ничего не скажет. Вот таков конец этой истории.
Примечания
1. Courtesy — вежливость, галантность (англ.).
2. "Пусть весь мир большой враща…" — Конечно же, маленький повар насвистывал вовсе не эту мелодию, да и язык, на котором я пишу, это вовсе не тот язык, на котором он говорит с Принцем. Но, поскольку никто не понял бы популярных песен страны Горнии, если бы я стал их цитировать, то я решил вместо них вставлять песни на английском языке. Так будет гораздо лучше. — Прим.автора. (Let the great big world keep turning — Песня Натаниела Д.Айера на стихи Клиффорда Грэя (1917 г.)