Собрание трагедий Расина. Расин писал в основном на античные темы. Шатобриан, однако, подчеркивал христианский характер расиновских трагедий, сравнивая их именно с античными предшественницами. Приведем несколько цитат (они прояснят и общий характер творчества Расина):
Об «Андромахе»: «“Андромаха” Расина своими трогательнейшими чувствами обязана тому, что автор ее — поэт христианский. Андромаха в «Илиаде» более супруга, чем мать; Андромаха Еврипида одновременно раболепна и властолюбива, а это разрушает характер матери; Андромаха Вергилия нежна и печальна, но и она не столько мать, сколько супруга: вдова Гектора говорит не: Astyanax ubi est? — но: Hector ubi est?
Андромаха Расина более чувствительна и вызывает больше сострадания, нежели Андромаха Античности. Столь простые и ласкающие слух слова:
Сегодня мне обнять его не довелось,
— принадлежат женщине-христианке; они не могли бы быть сказаны ни гречанкой, ни, тем более, римлянкой. Гомеровская Андромаха горюет о грядущих несчастьях Астианакса, но в настоящем почти не думает о нем; мать, испытавшая влияние нашей религии, не менее предусмотрительна, но более нежна; целуя сына, она порой забывает о своих огорчениях. Древние не задерживали своего взгляда на детях; похоже, что язык колыбели казался им излишне простодушным. Только Господь Бог евангельский осмелился не стыдясь вспомнить о детях (parvuli) и поставить их в пример людям: “И взяв дитя, поставил его посреди них, и обняв его, сказал им: кто примет одно из таких детей во имя Мое, тот принимает Меня”».
О «Ифигении»: «Отец Брюмуа отметил, что Еврипид, вселив в Ифигению страх смерти и желание спастись, следовал природе более, нежели Расин, чья Ифигения кажется чересчур безропотной. Сама по себе мысль эта хороша; но отец Брюмуа забыл, что Ифигения нового времени — дочь-христианка. Ее отец и небеса изъявили свою волю — ей остается лишь повиноваться. Лишь та религия, что изменила основы философии и нравственности, смогла вселить в Расинову Ифигению такое бесстрашие. Здесь христианство торжествует над природой и, следовательно, пребывает в большем согласии с истинной поэзией, укрупняющей предметы и склонной к преувеличению. Дочь Агамемнона, которая побеждает свою страсть к любовь к жизни, вызывает гораздо больше сочувствия, нежели Ифигения, которая скорбит о собственной кончине. Естественное далеко не всегда трогательно: страх смерти естествен, однако когда жертва оплакивает самое себя, она тем самым осушает проливаемые над ней слезы. Сердце человеческое жаждет большего, чем ему доступно; в особенности же оно жаждет поклоняться и восхищаться: Создатель вложил в него стремление к неведомой красоте».
О «Федре»: «Есть здесь неизъяснимое смешение чувственности и духовности, отчаяния и любовного неистовства. Женщина эта, которая за миг счастья пошла бы на вечные муки, не могла родиться в древности; это отверженная христианка, это грешница, на земле настигнутая карающей десницей Господней: слова ее — слова человека, преданного проклятию». Об «Аталии»: «Мы ни слова не говорим об “Аталии”, ибо здесь Расин бесподобен; это самое совершенное творение гения, вдохновленного религией».
