Псалом 33

• Псалом 33

Псалом 33

Итак, 34 псалом, у большинства скорее 33. Прочитаем из древне-еврейского.

Как то один человек очень удивился, когда я рассказал ему, что есть перевод Литургии на иврит, ну и вообще православное богослужение целиком. И все спрашивал: неужели все перевели? И Утреннюю? И Херувимскую? И Вечернюю? И шестипсалмие?

Итак, давайте прочитаем этот псалом:

Благословение Ягве во все времена, Хвала ему всегда на языке моем.

Ягве похвалюсь я и услышат смиренные и будут веселиться.

Прославляйте Ягве вместе со мою и превознесем имя его все вместе.

Я искал Ягве и он услышал меня и от всех опасностей моих избавил меня.

Кто обращался к нему, те были озарены светом и они не имеют стыда.

Вот, бедняк призвал и Ягве услышал и спас его от всех бед его.

Вестники Ягве встают как войско вокруг боящихся его и он избавляет их.

Попробуйте и узнаете как благ Ягве Блажен человек, полагающийся на него.

Бойтесь Ягве, святые его, потому что боящиеся его ни в чем не имеют недостатка.

Дикие звери и львы голодают, а ищущие Ягве не испытывают нужды ни в каком плане.

Придите ко мне все и послушайте меня, трепету перед Ягве я научу вас.

Разве не хочет жить человек и жить долго что бы получить благо?

Удерживай язык свой от зла и губы свои от лживых слов.

Избегай зла и делай добро, ищи мира и лови его.

Очи Ягве на праведников и уши его к крику их.

Но противны Ягве все, творящие зло, и он уничтожит память о них на земле.

Они взывают, Ягве слышит и от всех бед спасает их.

Близок Ягве всем чье сердце разбито и смиряющихся духом спасает он.

Много бед у праведника и от все их избавит его Ягве.

Каждую кость его хранит он и ни одна их не будет сломана.

Убьет грешника зло его, ненавидящие праведного погибнут.

Избавит Ягве рабов своих, никто из надеющихся на него не погибнет.

Как видим, различия по сути дела минимальны с синодальным переводом. Но все таки, синодальный перевод несколько архаизирован и из-за этой архаизации может быть не всегда понятен. Или скажем так: еврейский текст несколько определённее по сравнению с синодальным переводом. С другой стороны, при всей определенности некоторые понятия передать бывает очень не просто. Но, к счастью, с большинством из них так или иначе мы уже встречались в каких то псалмах, которые раньше читали.

Интересен здесь вводный стих: Псалом Давида, когда он притворился сумасшедшим перед Авимелехом и был изгнан от него и удалился. Вы наверняка помните эту ситуацию, историю Давида помните? Когда ему пришлось скрываться от Саула, ему уже места не находится в собственной стране, ему приходится бежать к фемистимлянам. И поскольку там ситуация не однозначная, то в какой то момент он просто представляется сумасшедшим перед царем фемистимлян и его оставляют в покое. Там что то пренебрежительное говорит царь: мало у меня своих сумасшедших, еще одного привели – в таком духе высказывается. И оставляет его в покое, и он остается жить там на чужой земле, там он скрывается – можно сказать – у врагов скрывается. Но поскольку его считают сумасшедшим, то его оставляют в покое. То есть, ситуация скользкая, совершенно не понятная, я бы сказал: пограничная – там все висит на волоске. В принципе, сама эта ситуация архитипическая, вы наверняка знаете такой способ христианского смирения, как юродство. Иногда, особенно на Руси, как это издавна повелось, а юродивых часто принимали просто сумасшедших. Это хорошо известный факт и в народе тех и других не отличали, т.е., одни не отличали от других. На самом деле настоящее юродство возможно только в том случае, если человек психически здоров, т.е., это нормальный психически здоровый человек, который притворяется сумасшедшим. Ну или не полностью сумасшедшим, не совсем умалишенным, но частично психически не здоровым как раз для того, что бы иметь возможность действовать так как он считает нужным действовать. С сумасшедшего или полусумасшедшего взятки гладки и, с другой стороны, это иногда единственный способ что-то сказать тому, кто хочет услышать. Но, еще раз хочу сказать, это предполагает у такого человека, который берет на себя такой подвиг, психическое здоровье. Т.е., это не сумасшедший по настоящему человек, а именно претворяющийся сумасшедшим или полусумасшедшим. В принципе, эта ситуация распространенная в христианской истории.

Реплика из зала: а на западе бывали такие случаи?

Да, бывали, меньше чем, в России правда, но бывало это везде. Правда сказать, что эта ситуация свойственная не первым векам христианства а миру, который условно сейчас называется «христианским». Такое бывало в средние века довольно часто, иногда случалось в новое время, в новое время – реже. Это бывало тогда, когда всерьез ничего нельзя было сказать. И не потому нельзя было сказать, что это было запрещено или за то наказывали, а во много потому, что никто ничего всерьез не принимал. Бывали такие времена, когда что не скажи – со стороны окружающих реакция только одна: все только ржут очень громко и больше никакой ответной реакции не бывает. Бывает, что общество находится в таком состоянии. Никто ничего не принимает всерьёз в принципе, а может уже не в состоянии принять ничего всерьёз. И всерьёз могут принять только полусумасшедшего, шута и т.д. Бывают такие времена, но это бывало не в первые века христианства, это больше характерно для «христианской» эпохи, или может постхристианской – как сейчас говорят – для нового времени. Но эта ситуация достаточно не проста: играть роль сумасшедшего будучи нормальным – это само по себе очень тяжело.

На самом деле псалом этот поздний. И этот первый стих на самом деле посвящение Давиду. Это попытка понять, что должен был тогда Давид переживать. И если посмотреть на этот вводный стих (а в синодальном переводе это первый стих), если посмотреть на сам этот псалом, то на первый взгляд ничего такого, что связывало прямо и непосредственно сам псалом с той ситуацией, нет. Потому что основная тема, которая здесь звучит в том псалме, это тема праведника и нечестивого. Т.е. опять вполне традиционная тема, которая не раз уже нам встречалась и о которой мы много и часто говорили. Здесь опять противопоставление праведника, боящегося Бога, и нечестивого, который погибает от собственного зла, если взять 22 стих.

Если в 17 говорится, что это Бог истребляет грешников, то, как раз из 22 стиха, становится понятно, что это в некотором смысле всегда самоистребление, что, в конечном счете, грешники погибают от собственного греха. И когда говорится о том, что Бог против них, то это означает, прежде всего, то, что (как бы сказать точнее…) в планы Божии, в промысле Божием такой человек участие принимать не может, он не может стать его элементом.

Это не значит, что сама ситуация не может быть Богом использована, история с Иосифом – совершенно замечательная в этом смысле. Когда Иосиф говорит братьям (когда он встретился с ними потом в Египте): это не вы меня сюда продали, это Бог меня сюда привел, что бы потом вас всех от голодной смерти спасти. Бог может использовать ситуацию, которую создают грешники, в том числе и когда они грешат, на пользу праведнику, на пользу тому, кто ему верен. А мы с вами говорили, что праведность (и уже не раз говорили) - это не безгрешность, но прежде всего верность Богу.

Кстати, замечательно, что здесь в этом гимне такие люди называются еще и святыми. Не помню, встречались мы уже с этим или нет, может быть встречались действительно – в других псалмах это тоже бывает. Здесь святость употребляется в смысле «освященность». Кстати, очень интересный момент, ведь изначальное требование Торы к человеку – это требование чистоты. Т.е. требование того, что бы человек был готов к освящению, потому что чистое, и вообще понятие «чистоты» и «нечистоты» релевантно (Релева́нтность (лат. relevo — поднимать, облегчать) в информационном поиске — семантическое соответствие поискового запроса и поискового образа документа^{[1 - из Википедии]}) только по отношению к святым (מקודש - кодешь), к тому, что является святым. А святыня не отделима от самого присутствия Божия, от скинии или связано с храмом, но которая от народа Божия не отделима. Народ Божий не потому, что он замечательный и хороший, а потому что Бог сред него присутствует. И это присутствие совершенно реально. Так вот понятие «чистоты» или «нечистоты» релевантно становится по отношению к этому присутствию и в связи с ним. По отношения к тому, что называется מקודש (кодешь), т.е. святыня. «Чистое» - это то что может освятиться, «нечистое» - это то что освятиться не может. Человек – это единственное творение Божие, которое может быть и в одном и в другом состоянии. Человек может быть или чистым или нечистым, все остальное является или только чистым, или только нечистым, всякое другое творение Божие. Но это по отношению к святыне, а для Бога нет ничего ни чистого, ни нечистого.

Так вот Тора всегда требовала от человека частоты, т.е. быть в таком состоянии готовом к освящению. А вот в некоторых случаях в гимнах, как вот здесь и в других случаях, речь идет уже не просто о чистоте, но о святости. На самом деле это уже шаг вперед. Здесь планка понята очевидно выше. Здесь уже мало быть готовым к освящению, здесь уже надо эту освященность всегда с собой нести и никогда её не терять. Как вы уже догадались: по сути дела Новозаветное требование. Христиан называли святыми в древности в перво-христианские и в ранне-христианские времена как раз именно в этом смысле. Здесь святыми называют тех, кого определяют как эльмеомин (שפל רוח) – смиренные или кроткие: Блаженны кроткие, ибо они наследят землю (Мф 5,5) – помните, конечно. Там то же самое понятие. Это те же самые бедняки, смиренные – это тоже их название, но об этом мы уже говорили и не однажды. Это как раз те самые люди, которые до конца и полностью предают себя воле Божией. В сущности и нищие, и кроткие или смиренные в Заповедях блаженства – это те же самые люди. И тут речь не об общинах, которые просуществовали с тех времен от до пленных и до пришествия Христа, просто само это понятие - бедности или кротости – вошло в яхвистскую традицию так прочно, что оно стало понятным само по себе. Так можно было уже самых разных людей называть, но когда такое определение использовалось, уже было ясно: о ком и о чем идет речь. Это уже как понятие бедности после Франциска Ассизского, по крайней мере в западной церкви, начинает воспринимать уже с некоторыми дополнительными коннотациями (Коннота́ция (позднелатинское connotatio, от лат. con (con) — вместе и noto — отмечаю, обозначаю) — сопутствующее значение языковой единицы) и это происходит само собой. Сейчас уже в любом случае, когда об этом речь идет, в христианской литературе эти дополнительные оттенки смысла уже в себе несет.

То же самое понятие – бедняки или смиренные – в яхвистской традиции. И даже когда Иисус говорил это, даже уже века прошли с тех пор, как речь шла об этих людях, но все равно было понятно: кого он имеет в виду. Всем, кто его слышал, это было совершенно ясно.

Но вот что интересно. Понято то, что сам Иисус, когда говорил: «Блаженны нищие» или «Блаженны кроткие», имел в виду именно тех, ради кого он сам пришел. Именно этих людей называли святыми как раз в том самом смысле, в котором здесь оно употребляется. И здесь тоже эта самая святость ассоциируется с такими же людьми. Хотя до пришествия Миссии остаются еще века. Т.е. некая традиция понимания, что такие люди освящены, очевидно сохранилась. С одной стороны, они посвящают себя Богу, а с другой стороны, полнота богообщения предполагается такая, что люди, которые её имеют, уже не просто чисты, а они всегда как бы пребывают у алтаря, всегда в присутствии Божием. Кстати, то самое, если вспомнить Новый Завет, чего требует Иисус от своих учеников, от апостолов, когда посылает их еще в первый раз еще во время своего земного служения на проповедь. Особенно у Матфея это хорошо заметно: « не берите ни двух одежд, ни оружия, ни посоха, ни сумки дорожной, которая нужна была обычно…». Т.е. это то, как должен был человек входить во двор храма, подходить к жертвеннику. Нужно было снять обувь, оставить посох, сумку и т.д.

Фактически Иисус говорит: «Будьте так, как будто вы все время стоите перед алтарем во время жертвоприношения». Лука, правда, немного иначе это передает, видимо, писал уже для тех, кому это было не понятно, людям, которые не знали, что такое отсутствие посоха, отсутствие обуви, отсутствие дорожной сумки и почему это так. Но, во всяком случае, сам подход понятен. Так вот, фактически речь идет о том же самом в этом псалме. Речь идет о людях, которые постоянно как бы находятся перед алтарем. И такая мера освященности предполагает, во первых, определенную аскетику – 14 стих: «Удерживай язык свой от зла и губы свои от лживых слов». От коварных обычно, но буквально в переводе: от лживых. Мы уже сталкивались, что вообще языку, умению владеть языком уделяется очень большое внимание в гимнографии яхвистской и псалтири. Особенно в тех гимнах, которые были связаны с этим движение бедняков. И мы об этом говорили уже не один раз. Посмотрите, и эта традиция долго удерживается – вплоть до Новозаветных времен Вспомните, Послание Якова, там где о языке и о том, что человек, который может язык обуздать, - и мудрый и совершенный человек. И это не просто увещевание, это констатация того факта, что если не внутренней духовной цельности у человека, то раньше или позже в речи это обязательно проявится. Что-нибудь этакое с языка слетит, что к конце концов человека выдаст, выдаст его внутреннее духовное состояние. Этот феномен даже психологам уже давно и хорошо изучен в новое время, а аскеты, те кто практиковал какую-то аскезу, знали об этом вовсе времена. И в яхвизме яхвистская традиция тоже об этом знает.

И получается, что здесь перед нами все та же старая тема, тема так или иначе связанная с праведностью и освященностью. Конечно, можно было бы сказать, что освященность – это некое особое состояние, но надо сказать, что полнота праведности без такой святости или освященности – вещь не мыслимая. Почему? Об этом мы тоже уже говорили и не один раз. Если иметь в виду, что праведность – это не один раз достигнутое некое состояние, а состояние, в котором нужно удерживаться. Что без определенного рода динамики в отношениях с Богом праведность не мыслима. И праведник – только тогда праведник, когда он свою праведность постоянно подтверждает. Тогда становится понятно, что та самая праведность или освященность – это и есть полнота отношений с Богом.

В конце концов, если это связано каким то образом с представлениями об алтаре, о жертвоприношении, о храме, причем как в Ветхом так и в Новом Завете, то эта связь тоже не случайна. Эта связь появляется потому, что именно в процессе жертвоприношения отношения с Богом актуализировались. При чем не просто на индивидуальном, но и на общинном уровне. Не случайно жертвоприношение было основой литургии в Ветхозаветной церкви, основой общественного богослужения. Разумеется, там многое другое было, например, торжественное призывание священного имени, благословение народа. Все это было. Но основой оставалось жертвоприношение, потому что на него всегда смотрели как на совместную трапезу: общую трапезу Бога и людей. И это был момент освящения – центральный момент.

Как вы понимаете, и Новозаветное таинство с этим связано, потому что Тайная вечеря, как Пасхальный седер, был не мыслим без жертвенного мяса тогда, когда храм еще стоял. На этой Тайной вечере кроме хлеба и вина был, разумеется, пасхальный агнец тот самый – это мясо разрешалось брать домой. Единственное требование: оно не должно было оставаться до утра – это требование Торы.

Очевидно, что здесь предполагается как высшая цель праведника сохранение этой полноты отношений не только в момент, когда жертвоприношение совершается, не только в момент этой трапезы, а всегда, каждый день, в повседневной жизни. Как вы понимаете, Новозаветная по сути задача. Понятно, что до пришествия Миссии и до наступления Царствия Божия, она не реализуема до конца. Но как задача – она уже стоит. И были люди, которые пытались ее решать.

Конечно, те люди, которые пытались ее делать, прекрасно понимали, что пока Миссия не придет – этой полноты у них все равно не будет. А движение бедняков было Миссианским движением. Оно было связано с проповедью пророков, поздних пророков Иссаи и Иеремии, если говорить о пленном периоде, и стало быть оно не могло не быть миссинским. Да и Синагога в общем и в целом была общиной миссианской, если говорит о временах плена и послепленных временах. Иногда этот миссианизм отходил на второй план – о нем как то забывали, но тем не менее пришествие Миссии ожидали и бедняки и в пленный и в послепленный период Синагога. Так что эта перспектива никогда не исчезала, но иногда отходила очень далеко на второй план. С другой стороны, нормальная и полноценная духовная жизнь только тогда будет нормальной и полноценной, если планка стоит максимально высоко. Об этом нам приходилось говорить отчасти. Она должна стоять максимально высоко. Почему? Да все по этой же причине, мы уже говорили об этом, когда разбирали Тору, всегда присутствует некая проекция того самого Царства, о котором мы с вами сейчас говорили, сюда в этот мир. Когда приходит Миссия – оно становится более близким миру и людям. Проповеди Иисуса начинаются с того, что «Царствие приблизилось», но проблески его могли быть заметны в этом мире и раньше.

Мы с вами когда разбирали 18/17 псалом, мы видели, как это Царство открывалось Давиду. Мы говорили что, то, что он видит – имея в виду первую часть псалма – это и есть Царство Божие. Т.е. та реальность, которая обычно от нас бывает скрыта, но может в момент разрыва этой реальности, этой истории открываться. Как она открылась тогда Давиду. И мы еще дойдем до псалмов, из которых будет совсем очевидно, что с одной стороны это был опыт лично Давида – с чем мы уже с вами сталкивались. Но с другой стороны какое-то время спустя он становиться литургическим опытом всей ветхозаветной церкви. И это уже опят не конкретного человека, а опыт целой общины. И не будь его, ни о какой святости говорить не приходилось. Она всегда связана только с Царством будь то в Ветхом Завете, будь то в Новом.

Но тогда встает другой вопрос: какая связь всего этого с посвящением. Т.е. с юродством. Я специально говорю: «С юродством» - модернизируя это посвящение. Но я думаю, что имею на это право, потому что состояние Давида и состояние настоящего юродивого в тот момент, когда произошла встреча с Авимелехом, было очень похоже. И тот и другой прекрасно понимают, что претвориться сумасшедшим – это единственный выход в той конкретной ситуации, что бы остаться верным Богу. И если говорить об этом посвящении, то как раз тот самый стих, где говориться о близости Ягве разбитым сердцам и угнетенным духом, и есть ключик, который связывает все то, о чем мы с вами сейчас говорили, с посвящением. Само понятие бедности здесь: смиренные – в смысле угнетённые, в этом стихе не звучит. То слово חלך (эльён), которое переводится как угнетённые в других местах. Но в духовном смысле, та самая бедность или смирение, о которой мы сейчас говорили и без которого святости (в смысле освященности) и разбитого сердца, неосуществима.

Сейчас попробую рассказать, что я имею в виду.

Давайте, прежде всего, вспомним, что сердце – это духовный центр человека, духовное Я человека. Когда мы говорим о сердце, то надо понять, что это «духовное Я», духовный центр человеческой личности в его внешних проявлениях. Какие это проявления? Во-первых, это самосознание – «духовное Я» проявляется актом простого самосознания, т.е. я знаю, что я есть. Мое существование некая психологическая аксиома, именно психологическая аксиома. Доказать это не возможно, но это и не нуждается в доказательстве. Опровергнуть эту аксиому – невозможно, это абсурд. Ну, правда, если вспомнить Булгакова: «Один молодой человек чуть не свел меня с ума, доказывая мне, что меня нет». Действительно, можно попытаться доказать человеку, что его нет, но в нормальных случаях – это безуспешное занятие. Т.о., знание того, что я существую - это психологическая аксиома.

Но, это самосознание неотделимо от того, что называется «система ценностей». Т.е. акт простого самосознания – это ядро личности, видимо, оно не может исчезать, но в некоторых случаях может не то, чтобы разрушаться, но теряться человеком, потому что воля человека может быть направлена на очень разные психологические объекты. А воля – это тоже проявление «духовного Я». И если духовный импульс уходит куда-то в область подсознания, то есть хорошие шансы, что человек утратит память о самом себе, по крайней мере, временно. Полной утраты, как правило, не происходит, но бывает утрата частичная, когда субъективно это выглядит как своеобразный бред, когда то погружаешься в какой то поток, переставая себя помнить, то снова из него выпрыгиваешь. Древние считали, что это и есть форма существования человека в мире теней – полу-жизнь, полусмерть, такое бредовое состояние. Тени себя почти не помнят, это какое то безотчетное существование, иногда им можно напомнить о себе самих, но память возвращается не надолго.

Это я говорю к тому, чтобы стало понятно, что самосознание – это только ядро личности, волевые импульсы, волевые акты – это проявления этого ядра во времени. Но сама структура личности интенциями (Инте́нция (лат. intentio «стремление») — направленность сознания, мышления на какой-либо предмет; в основе такой направленности лежит желание, замысел.) в их единстве. Проблема в том, что сам по себе волевой импульс на психологическом уровне не отследишь. Можно отследить только интенцию, т.е. сам этот импульс и объект, на который этот импульс направлен, не важно, внешний это объект физический или внутренний – психический. Но сам по себе волевой акт прозрачен, в вот когда он соединяется с объектом, на который направлен, тогда можно говорить об интенциально-окрашенном объекте. Т.е. можно говорить о том, что наша воля связана с тем или иным объектом. Кстати, для аскетической жизни это тоже важно, не случайно говориться, что для нормальной полноценной духовной жизни очень важно отслеживать, на что падает ваше внимание. Это первое с чего начинается любая аскетическая практика, кроме соблюдения нравственных норм, разумеется. Проследите за собственным вниманием, сделайте свое внимание осознанным, следите, на что вы смотрите. И это не случайно так, потому что алгоритм наших интенцией, т.е. то, на что мы обращаем внимание и на что, не обращаем внимание, определяется системой ценностей. Эта система ценностей непосредственно связана с самосознанием и образует духовное ядро личности.

Обратите внимание, что речь идет о системе ценностей не декларируемой, а настоящей, глубинной. Речь идет не о том, что я провозглашаю, как свою систему ценностей, а о том, чем я действительно руководствуюсь. Т.е. о настоящей, глубинной системе ценностей. Вот это ядро духовной личности и называется сердце в Библии и в Ветхом Завете и в Новом, по крайней мере в Евангелиях. Поэтому обращение всегда происходит в сердце, это всегда вопрос выбора и воли. Поэтому там много чего нехорошего исходит из сердца, говоря о Новом Завете – злые помыслы и т.д. и т.п.

Иногда, если взять Послания Павла, у него это называется דעה (нус) - ум в переводе, но правда с переводом не все понятно, потому что иногда как ум передается и νοημοσύνη - греческое. Павел это слово употребляет в смысле интеллект. Иногда это тоже переводят, как ум, но νοημοσύνη - это именно интеллект, ум в смысле способности рационального мышления. А вот דעה (нус) - это духовное я, то, что называется сердцем. Но Павел употребляет это слово, потому что пишет язычникам, греко-латинским людям, νοημοσύνη употребляется традиционно в греческой философии, начиная с Платона, в смысле духовного центра личности. Поэтому Павел его и использует. Кстати, в святоотеческой литературе דעה (нус) – ум - употребляется в этом же значении: «умная» молитва, «умное» делание. Хотя у сирийских отцов часто говорится в этом же смысле о сердце. Это уже скорее семитская традиция, а не греческая. Но сирийцам была всегда близка семитская традиция, тем более что они сами семиты.

В общем и целом понимание того, что есть некий духовный центр личности пронизывает и Ветхий Завет и Новый, и позднейшую христианскую традицию – уже святоотеческую. Это общее место.

Но что означает тогда «разбитое сердце» и «угнетенный дух»?

Реплика из зала: наверное, физическое страдание?

Ответ: физическое страдание тоже может быть. Но физическое страдание, как ни странно, как раз сердце не разбивает. Вот это очень хорошо понимали бедняки, потому что гонения на общины бедняков, видимо, имели место. Но как раз в опыте гонений эти люди хорошо поняли простую вещь: никакое внешнее давление на систему ценностей (глубинную систему ценностей) не воздействует и ее не разрушает, скорее только укрепляет. По настоящему, то, что называется «разбитым сердцем», связывается скорее с кризисом этой самой системы. Иначе говоря, в жизни человека или целой общины или всего народа, как это было после разгрома Иудеи Вавилоном и после разрушения Храма, должен произойти системный ценностный кризис – вот что такое «разбитое сердце». И это гораздо страшнее и хуже любых гонений внешних. И переживается внутренне гораздо тяжелее. И при этом никаких внешних гонений может и не быть. Например, в начале пленного периода, особенно в начале, весь народ, все, кто оказался в плену, это переживали, как раз ценностный кризис, хотя никаких особых гонений на этих переселенцев не было – они жили спокойно, как все вавилоняне. Никаких поражений в правах, никаких преследований – ничего такого.

Реплика из зала: а в чем была тогда суть кризиса?

Ответ: а суть была в том, что вся традиционная система религиозных ценностей рухнула. Что все те представления о Боге, которые были до плена, тоже рухнули. И надо было как-то по-другому научиться с ним жить и на него смотреть. Значит, должна была поменяться вся система религиозной ориентации. Например, как принять Бога, который проиграл войну? В традиционной ценностной парадигме это было практически не возможно. Бог, который проигрывает войну, должен уйти. Как теперь можно хранить верность Богу, проигравшему войну?

Это был целый ряд вопросов, на которые надо было отвечать. Но тут то и должна была перестроиться система ценностей. И это всегда самая болезненная перестройка. Никто не мешал тем депортированным (кого тогда перевезли в Вавилон) оставаться яхвистами. Вставал вопрос: зачем? А нужно ли это? Возможно ли это? Стоит ли это делать? А нужен ли такой Бог? Вот какие вопросы вставали. И это было страшнее гонений внешних.

Так вот, такого рода кризисы наверняка могли быть и у отдельных людей и у целых общин. Я сейчас вспомнил плен, потому что это наиболее наглядный пример, и он затрагивает весь народ. Но то же самое может произойти просто в жизни отдельного человека. Но именно в этом состоянии, когда система ценностей разрушена, а дух угнетен, здесь не то что бы его кто то давит, здесь ситуация безвоздушного пространства: куда опереться? Если система ценностей разрушена, а новой нет. Вот тут и переживается близость Бога. Парадоксальнейшим образом как раз в этой ситуации Бог, его близость, его реальность могут быть пережиты как никогда в другое время. По самой простой причине: та самая система ценностей нам необходима для нормальной духовной жизни, но с другой стороны, и это особенность павшей человеческой природы, эта система ценностей может становиться если не преградой, то завесой, которая Бога от нас отделяет. Это парадокс и трагедия павшего мира. Даже то, что изначально воспринимается как символ Бога в религиозной истории человечества, потом нередко начинает Бога собой заслонять. Например, практически у всех первобытных племен солнц является символом Единого, всевидящим оком, но проходит время, и у огромного большинства народов существует уже культ солнца. И во многих случаях это выродившийся монотеизм. Символ заслонил того, кого символизировал.

Часто такое бывает не только в религиозной, но и в духовной жизни. Ценностная система, нравственные нормы – это и есть то, что должно было послужить средством богообщения. Этический монотеизм считается высшим до чего доходило человечество, по крайней мере, до пришествия Христа. Т.е. такой монотеизм, где на первое место выходит соблюдение нравственных норм во имя Божие, следование нравственным нормам ради Бога, любовь к ближнему ради любви к Богу. Но даже нравственные нормы и соответствующая ценностная система могут отделить человека от Бога. Нравственность может выродиться просто в мораль, в нормы ради норм. Когда я соблюдаю некие нормы не потому, что Бог от меня этого хочет, а потому что так положено.

В сущности мы совсем утеряли, я говорю даже о христианах, изначальный смысл того же самого декалога, который для нас становиться нравственным кодексом, обычными моральными нормами. Хотя на самом деле это описание динамики отношений человека с Богом. И сами по себе заповеди – это просто обозначение тех границ, за которые нельзя заходить, что бы этих отношений не терять. Но часто, даже когда дело касается христианских проповедей по поводу декалога, вместо этого появляется довольно нудное морализаторство в том смысле, что хорошим быть хорошо, а плохим – плохо. Что бы быть хорошим надо соблюдать заповеди и это будет хорошо, а если не будешь соблюдать, то будешь плохим и это плохо. Конечно, спорить с этим не возможно. Но что это добавляет к духовной жизни человека?

Но это немного другая тема, мы в процессе чтения Торы до декалога дойдем, это конечно будет не в этом году, но случится. Но я как пример привожу: даже декалог может стать той завесой, которая от Бога заслоняет. Даже заповедь, если она не ради Бога, а ради заповеди. И в этой ситуации приходится Богу всю систему ценностей ломать, попускать нечто такое, что её рушит. Как в ситуации с Иовом, если говорить об отдельном человеке, человеке очень религиозном, очень верующим при этом. Но которому, для того что бы он пережил отношения с Богом во всей полноте, обязательно надо было выйти за рамки религии. И для этого вся система традиционных ценностей должна была рухнуть.

И каждый раз, когда человек ограничивает себя некими религиозными рамками, получается, то ограничивает себя определенной системой ценностей – это в лучшем случае. Я не говорю о худших случаях, когда религиозность находиться не в системе ценностей, а в системе обрядов. Этот вариант я не рассматриваю, это вариант вырождения самой религии. Но даже если свести все к системе ценностей, то это все равно некое ограничение. И тогда следует что то такое…

Реплика из зала: а как без ограничений?

Ответ: без ограничений – никак, но эти ограничения должны быть органично воспринимаемыми. Например, я беру вторую часть декалога: не совершай убийства, не развратничай, не воруй, не свидетельствуй ложным свидетельством против ближнего своего, не желай дома ближнего своего – я это всего не делаю. Не потому что Бог меня за это от себя прогонит и Царства Божия лишит, хотя это мощный стимул для многих, а просто потому что мне никак нельзя раздваиваться и разрываться. Если я хочу быть с Богом, то этого делать не надо. И дело не в том, что меня кто то за это чего то лишит: в рай не пустит, а в том, что я перестану быть самим собой – «образом Божиим», если я чего то из этого сделаю. Может быть не необратимо, но на какое то продолжительное время перестану – вот это должно останавливать, это должно переживаться на уровне внутреннего состояния. Грубо говоря, приближаясь к некоторой границе – тебя начинает там жечь около этой границы. Ты понимаешь, что это что то не то.

Ощущения переживания могут быть самыми разными: горечи, например. Помните, кок говорится: на язык попробуйте, как Бог сладок – если буквально переводить – а грех горек. Чувствуешь горечь – останавливаешься. Вот таки запреты могут и должны быть. Хуже, когда они вырождаются во что-то внутреннее и менее переживаемое. Тогда это только внешняя норма, пускай даже эта внешняя норма от Бога. Не «не буду делать, потому что мне это противно, неприятно и я этого не хочу, хотя иногда меня к этому тянет», а «не буду делать, потому что Бог запрещает». Это уже шаг назад. Надо понять, что Бог этого не запрещает, а не хочет что бы мы это делали, потому что понимает, чем это грозит нам. Но вот тут надо пощупать эти границы самому. Когда система ценностей нарушена, она тут же начинает воссоздаваться заново, но уже изнутри, с нуля. Теперь уже как что то органичное.

И ситуация юродства, безумия, когда Давид претворяется безумным – очень близка тому. Потому что бы претворяться безумным, надо было от существующей системы ценностей отрешиться. Ведь в те времена, в отличии от христианской эпохи, где можно сослаться на Павла и сказать, что «разумный в делах Божиих – в глазах веры безумен». На этом основании появляется возможность юродства, пусть я буду сумасшедшим в их глазах, но Бог видит, какой я на самом деле. Но в те времена, во времена Давида безумие считалось отторжением от Бога. Если человеку приходилось претворяться сумасшедшим, то с точки зрения традиционных представлений это было не кощунством, конечно, но поведением, которое оскверняло человека. Сумасшедший – не чист. Человек, который претворяется сумасшедшим, заставляет других думать, что он не чист, скверен, по сути - не хорош. Т.е. вы соглашаетесь быть таким. Вот почему здесь надо было от всей традиционной системы ценностей отказаться, что Давид и сделал в тот момент, когда на это решился.

Но с другой стороны, без этого не обойдешься. Когда мы говорили о Торе, то обсуждали, что духовная жизнь – это нечто такое что каждый раз начинается с начала в жизни каждого конкретного человека. И более того, есть такие вещи, которые не могут в принципе повторяться, например, встреча с Богом. Она не повторяется, она каждый раз абсолютно новая. Но в некоторых случаях для того что бы это и дальше эта новизна и уникальность сохранялись необходимо и пересоздавать и систему ценностей заново. Пересоздавать свое собственное сердце с нуля. Это процесс болезненный, тяжелый, но абсолютно необходимый. Иначе никакой полноты отношений, которые предполагаются святостью, просто не будет.

Потому святые, я сейчас говорю в историческом христианском смысле, т.е. праведные христиане, святые – это те, кого называли праведниками в Ветхом Завете, совершали странные поступки. И вообще были странными людьми, вылезали за рамки постоянно и как то неожиданно, что то у них всегда в жизни было несуразное, непонятное, странное, неудобное. Всегда это разбитое сердце – странное, несуразное, неудобное, и не внешне даже, а внутренне. А иначе праведником быть не получается, полноты отношений не получается.

Вот она связи вот он 34/33 псалом.

Реплика из зала: а как же быть с послушанием?

Ответ: а послушание какое?

Реплика из зала: например, безусловное послушание духовному отцу?

Ответ: настоящий духовный отец обычно до этого не доводит. До этого доводит только такой начинающий духовник, который некоторых вещей, связанных с духовно жизнью, просто по себе не знает. А опыт разбитого сердца только самому пройти нужно. И только тогда поймешь, что другой человек к этому подходит, и пока его сам не пережил – не заметишь, что другой к нем уже подошел. А не заметишь – будет и впрямь страх.

Далее ответы на вопросы из зала.