В этой книге я попытался рационально и систематически показать, как греческая философская мысль ранне- и средневизантийской эпохи отвечает на вопрошание онтологии. [...]
В исследуемой конкретной философской традиции ответы на онтологический вопрос в конечном счете сконцентрированы в двух основных терминах: личность и эрос. Для греческой философской мысли ранне- и среднехристианского периодов отправным пунктом для приближения к подлинному бытию служит реальность личности; а способ этого приближения, делающий личность доступной познанию, есть эрос.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧЕТВЕРТОМУ ИЗДАНИЮ
Ближайшему спутнику и сподвижнику,
Димитрию Мавропулосу
В этой книге я попытался рационально и систематически показать, как греческая философская мысль ранне- и средневизантийской эпохи отвечает на вопрошание онтологии.
"Онтологическое вопрошание", или "онтология", — исторически поздние термины, однако обозначают они изначальную проблематику философии: отношение человека к реально сущему (то есть к существующему) именно в том, что касается признака бытия, прежде всех прочих определений сущего. Онтологическим вопрошанием мы называем вопрошание о реальности, или фактичности сущего, об участии в бытии (помимо простой явленности существующего). Онтологический вопрос — это вопрос о бытии как общей составляющей, или общей предпосылке существующего (о Бытии как таковом, вне определений пространства, времени, тленности и смертности).
В исследуемой конкретной философской традиции ответы на онтологический вопрос в конечном счете сконцентрированы в двух основных терминах: личность и эрос. Для греческой философской мысли ранне- и среднехристианского периодов отправным пунктом для приближения к подлинному бытию служит реальность личности; а способ этого приближения, делающий личность доступной познанию, есть эрос.
Как исходный пункт, так и способ приближения к подлинному бытию имеют своей предпосылкой эмпирическое исследование. Но опыт не исчерпывается свидетельством чувств. Он также не является ни чисто интеллектуальным фактом совпадения понятия и мыслимого предмета, ни бегством в мутный поток "мистицизма", в индивидуальный "душевный опыт", недоступный социальной верификации. Словом "опыт" мы обозначаем здесь универсальное и многогранное событие отношения субъекта с другими субъектами, а также с объектами, данными в окружающей нас действительности.
Рациональная формулировка определяет только границы опыта и ту внешнюю форму, в какой он передается в обществе. Приближение к онтологическому вопрошанию (к действительности сущего и к познанию Бытия) предполагает, с точки зрения греческой философской мысли названной эпохи, наличие опыта как множественности и единства познавательных возможностей. Это приближение требует экзистенциальной всеобщности (цельности, а не расчлененности) человека: единства ума и сердца, мысли и дела, эроса и бытия.
Такой эмпирический подход к онтологическому вопрошанию получает выражение (или рациональную оболочку) в различении: 1) природы (сущности) и личности; 2) природы (сущности) и энергий. Эти различения — не просто способ исследования человеческого бытия: они выражают и суммируют универсальное событие существования, способ бытия как таковой. "Способ бытия" человека (в перспективе тех ответов, о которых идет речь) есть личность(бытийное своеобразие, противостоящее сущности с ее общими признаками); "способ бытия" сущего — бытие в качестве "вещей" ("πράγματα"), то есть творений личности, порождений сущностных энергий, которые всегда личностны.
Инаковость личности (своеобразие бытия и энергий или того, что "сотворено" энергиями), как начало и итог универсального способа бытия, предшествует любым интеллектуальным определениям индивидуальных сущностей или явлений. В ней проявляется приоритет личности (и личностного существования "вещей") перед сущностью, или природой, приоритет бытия перед познанием предметных сущностей. И этот приоритет личности проявляется (осознается как факт) в соотнесённости с эк–стазом субъекта, с эк–статичностью познавательного опыта, с динамичным самопревосхождением индивидуального существования в эмпирическом познании существующего.
Это эк–статическое самопревосхождение непременно соотносительно; оно реализуется как событие отношения и общения. Оно тождественно эросу - аскетическому самоотречению от индивидуальной самодостаточности в бытии и в сознании; тождественно всецелой самоотдаче в любви, где всегда раскрывается уникальность и неповторимость личного отношения.
Хотя наше исследование опирается на письменные источники греческой философской мысли ранне- и средневизантийской эпохи, оно не является историко–философским. Обращаясь к историческому прошлому, я ищу в нем опору для изысканий более "личного" свойства: мне бы хотелось исследовать возможности современной философской терминологии и проблематики применительно к такой онтологии, которая строится вокруг терминов "личность" и "эрос". Еще конкретнее: в этой книге рассматривается та общая исходная предпосылка, которая, на мой взгляд, лежит в основании как онтологических представлений раннего христианского эллинизма, так и сегодняшних онтологических поисков — главным образом феноменологических школ и особенно "философий существования". Эта предпосылка — отказ от определения сущности в онтических категориях, вообще отказ от отождествления сущности с идеей или понятием индивидуального бытия. Высвобождению западноевропейской философской мысли из тупика, в который завело ее опредмечивание истины в интеллектуальных дефинициях, в adaequatio rei et intellectus (соответствии вещи и интеллекта), способствовал прежде всего Хайдеггер. Он обратился к греческим философам–досократикам и по–новому (для Запада) прочел Платона и Аристотеля.
Конечно, Хайдеггер (последний мистик "сущности" на Западе) тоже не сумел приблизиться к греческому пониманию истины как отношения, к пониманию гносеологического приоритета, который принадлежит опыту эротического "потрясения", открытию истины как непосредственной личной близости. Именно такое понимание стало основой всей апофатической онтологии первых христианских веков на греческом Востоке. У Хайдеггера вместо упраздненного объекта неизбежно должно было появиться, как онтологическая реальность, неумолимое Ничто — другая "сторона" явленности сущего. Оно должно было появиться вследствие отказа рассматривать субъект как личность и как опыт отношения. Такое рассмотрение тоже упраздняет онтическую предметность сущего — но для того, чтобы проявилась либо истина (не–потаённость, ἀ–λήθεια) как непосредственность отношения, либопотаенность (λήθη) как отсутствие отношения.
В этой книге я ставил перед собой задачу проследить, как в современной философской мысли получает продолжение греческая онтология ранне- и среднехристианского периодов, то есть проследить ответы, которые дает эта онтология на сегодняшнее онтологическое вопрошание. Речь идет не об абстрактных вопросах, не имеющих отношения к человеческой жизни, но о тревожных ассоциациях с кризисным положением всей сегодняшней цивилизации, которая строится на "предметности" и прагматичности истины и насильственно подчиняет человека этой прагматичности.
Исследование тем, объединенных в данной работе, прошло через множество стадий, или фаз, начиная приблизительно с
1966 г. и до сегодняшнего дня. И я не рискнул бы утверждать, что предлагаемые вниманию читателя страницы есть окончательный результат. Однажды войдя в нашу жизнь, онтологическая проблема неизбежно становится ее главной темой, жаждой и надеждой в упорном и неустанном движении души "вокруг тождественного, единого и единственного".
Хр. Яннарас
Часть первая ЛИЧНОСТНЫЙ "СПОСОБ БЫТИЯ"
Глава первая ЭКСТАТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР ЛИЧНОСТИ
§ 1. СОБЫТИЕ "ОТНОШЕНИЯ" КАК ИСХОДНАЯ ПРЕДПОСЫЛКА ОНТОЛОГИЧЕСКОГО ВОПРОШАНИЯ. "ЛИЧНОСТЬ" КАК ЕДИНСТВЕННАЯ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ ОТНОШЕНИЯ
Словом "личность" (πρόσωπον) мы называем соотнесенную действительность. Соотнесенный характер термина проявляется уже в его изначальном употреблении — а именно, в составе и этимологии. Приставка πρὸς вместе с существительным ὤψ (род. ὠπός), означающим: взгляд, глаз, вид[1], — очерчивают сложное понятие πρός–ωπον: направляю взгляд на кого‑то или что‑то; нахожусь напротив кого‑то или чего‑то. Итак, это слово изначально использовалось для определения непосредственной соотнесенности, отношения.
Личность определяется как соотнесенность и отношение и сама определяет соотнесенность и отношение. Первоначальное смысловое содержание слова исключает возможность понять личность просто как индивидуальность, вне пространства отношения. Смысл термина "отношение" применительно к личности постепенно проясняется следующим образом: речь всегда идет не об абстрактной аналогии или сопоставлении, а о событии "бытия напротив чего‑либо". То, что находится "напротив чего‑либо", то есть личность, представляет собой, конечно, индивидуальность — но индивидуальность в соотнесенности, динамичную реализацию отношения. Отношение есть "видообразующий признак" личности, ее дефиниция, ее коренное отличие от понятия статичной индивидуальности.
Личность — это в принципе единственная возможность отношения с сущими. Сущие существуют только в виде пред–метов, то есть оказываются тем, что есть, только в соотнесенности с личностью. Эта соотнесенность определяет экзистенциальный характер сущих как феноменов. Сущие кажут себя, проявляются как то, что есть, только в качестве основания собственной соотнесенности с личностью. Попытка определить сущее как таковое, в его тождестве с самим собой, вне связи с тем, чтό определяет это сущее, есть разновидность такого определения, которое произвольно толкует отношение как не–отношение, как условную выдумку разума. Оно означает отказ от единственно возможного опыта, удостоверяющего бытие сущего, — опыта пред–метов. Мы говорим об условной выдумке разума потому, что сущие "как таковые", как "соединение самих себя с самими собой" (Сартр)[2], уже суть не явленные предметы онтической реальности, а лишь понятия или идеи сущего. Сущие суть только как феномены, только постольку, поскольку становятся доступными в являющем их отношении. Мы не можем говорить о бытии сущего как таковом, но только о его при–сутствии, со–бытии с возможностью проявления. Мы познаем сущее не как сущность, но как при–сутствие.
§ 2. ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ ПРИОРИТЕТ ЛИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ ПЕРЕД СОЗНАНИЕМ
Эта соотносительная связь непосредственно выражается как сознание (со–вéдение) личности, как универсальное схватывание и синтез "вестей" мира, свидетельства предметов. Сознание прежде всего есть необходимое и достаточное условие явленности феноменов: определяя сущее как "явленное", мы предполагаем бытийное событие его проявления, факт отношения. Отношение же есть исключительная прерогатива личности, которая главным образом выражается в деятельности сознания. Деятельность сознания всегда соотносительна; это деятельность отношения. Гуссерль показал, что сознание — это всегда "сознание чего‑либо", какой‑либо вещи. Не существует сознания без соотнесенности с некоторым содержанием (Intentionalität, интенциональность). Сознание означает некоторую априорную связь с предметами. Поэтому мы говорим: сознание есть "личностное" свойство.
Определяя сознание как свойство личности, мы имеем в виду, что соотнесенность сознания с некоторым содержанием не исчерпывает реальности отношения личности к сущему. Одной способности сознания недостаточно для объяснения универсальности, или всесторонности, отношения между вещами и личностью. Сознание принадлежит к соотносительному характеру личности, однако не исчерпывает его. Мы можем обозначить принципиальное отличие универсальной реальности личности от факта сознания с помощью формулы (опять‑таки принадлежащей Гуссерлю), которая определяет реальное различие между субъективностью познания (die Subjektivität des Erkennens) и объективностью содержания знания (die Objektivität des Erkenntnisinhaltes)[3]. Я обладаю сознанием предметов и с помощью "семантики" языка даю определение камню, реке, ребенку. И, тем не менее, заключенные в сознании информация или понятие, посредством которых содержание знания становится общим достоянием, имеют отправной точкой мое "личное" знание (или опыт) этих общих предметов, то есть знание, варьирующееся от человека к человеку. Объективность[4] знания, которое содержится в сознании, не является первичной. Она определяется и формируется "знаковой системой" языка, то есть ассоциацией субъективного опыта со "слуховыми образами", которые навязываются нам общепринятыми языковыми способами выражения[5]. Сам же субъективный опыт (то есть варьирующиеся от человека к человеку исходные представления, заключенные в сознании) остается "личностным" фактом, несмотря на автоматическую ассоциацию понятий со слуховыми образами, навязываемыми общим языком. И этот "личностный" факт обретает особенную очевидность и непосредственность тогда, когда речь идет об эстетических, этических или религиозных понятиях и представлениях. Красота, долг и метафизическая вера как содержание сознания самым непосредственным образом удостоверяют "личностную" природу сознания и его понятий. Иначе говоря, они открывают реальность личности за пределами сознания, универсальность личности в сравнении с сознанием.
Таким образом, различие между субъективностью познания и объективностью содержания знания — не теоретическое различие, связанное с психологическим идеализмом, а различие подлинное, определяющее реальностьличности, то есть ее приоритет по отношению к сознанию. "Быть‑как–личность" означает возможность узнавания прежде, чем содержание сознания выльется в какие‑либо "знаковые формулировки". Личностное бытие обозначает то бытийное пространство, в котором совершается изначальное проявление сущего. Тем самым преодолевается приоритет "семантических" (ноэматических) формулировок содержания сознания, и потому исключается возможность просто и абсолютно отождествить человеческое существование с νοεῖν (cogito). Ибо определение способа бытия человека (как личности) перед лицом сущего не ограничивается "семантико" — ноэматическим установлением его присутствия в измерениях пространства и времени. Реальность личности предшествует любой понятийно–предметной дефиниции. Это значит, что исходной предпосылкой онтологического вопрошания (вопрошания о сущем и о Бытии, об их связи и различии) является не силлогистическая способность человека, а гораздо более универсальная реальность личности.
§ 3. ПРОБЕЛ В СЕРДЦЕВИНЕ ОНТОЛОГИИ
Понимание человека исключительно как рассудочного существа, как "разумного животного" (animal rationale), было решительно оспорено Хайдеггером. Хайдеггер показал, что такое понимание уводит от существа онтологической проблемы, переводит ее в область ценностных суждений, становится отправной точкой аксиологической метафизики[6]. Абсолютное первенство силлогистической способности, отождествление существования с νοεῖν (cogito ergo sum) становится фундаментом аксиологической (а значит, условной) метафизики, потому что наиболее последовательно выражает причинную связь сущего с Бытием. Онтологическая проблема ставится как проблема a priori каузальная: что есть то, благодаря чему сущее есть? Бытие предполагается в качестве причины сущего (которая в ценностном отношении превосходит следствие). И в то же время полагание Бытия в рамках вопроса о причине по необходимости оказывается онтическим. Иначе говоря, Бытие полагается как некая сущность, предопределенная заранее теми основаниями, которые утверждают ее в качестве причины сущего.
Западная метафизика позаимствовала у Аристотеля элементы для ценностной интерпретации различия между онтически понятым Бытием и космической реальностью сущего. Определяя это различие, схоластики опирались на метод аналогии и превосхождения (analogia entis, via eminentiae). Различение осмыслялось в виде градации величин, то есть в рамках противопоставления абсолютного относительному, бесконечного — конечному. При этом Бытие неизбежно определялось как "высшее сущее, божественное — как род священного", как причина самого себя и всех прочих сущих, возведенная в абсолют (regressus in infinitum) онтическая индивидуальность. Бытие — это совокупность вечных причин, или оснований сущего. Существование просто и абсолютно отождествляется с соответствием предметов их вечным причинам, абсолютным понятиям; истина сущего определяется как совпадение понятия с предметом мысли (adaequatio rei et intellectus)[7]. Это совпадение осуществляется и проявляется в логическом суждении, то есть в рамках силлогистической способности. Поэтому и определение существования отождествляется с cogito.
Известно, что первым, кто подверг сомнению аксиологическое и рационалистическое понимание онтологии, был Кант. Он первый отрицал абсолютный приоритет силлогистической способности, отделил мысль от бытия, отбросил отождествление понятия сущего с бытием сущего, что ознаменовало конец схоластической онтологии. Однако гармонию разума и бытия Кант устанавливал в области критической способности субъекта, подменив онтологическую проблему вопросом о структуре познавательного опыта и положив начало индивидуалистическому субъективизму "метафизики" Нового времени.
Гегель продвинулся еще на шаг вперед, определив в терминах ранней феноменологии сущностное отчуждение рассудка от вещей[8]: мы познаем вещи только как феномены, а не в их сущности. Феномен же означает видимое, то, что является, независимо от того, чтό оно есть по существу[9]. Для Гегеля единственной возможностью преодолеть это отчуждение служит история. История делает доступным бытие как событие. Однако очевидно, что совершенный Кантом и Гегелем скачок не означал выхода за границы субъекта, границы индивидуальности. "В отношении метафизики Гегеля действительно следующее определение: метафизика абсолютного субъективизма"[10]. Исключительное первенство силлогистической способности снимается, чтобы уступить место первенству самосознания человеческого субъекта, то есть деятельности духа, которая порождает и направляет всеобщее становление и коллективное историческое бытие субъектов, придает ему цель и смысл. Эпоха Нового времени характеризуется замкнутостью человека в крайней субъективности и одновременно стремлением к абсолютной объективности; причем в обоих случаях центром является индивид.
Наиболее характерным и замечательным выражением этой замкнутости явилось "великое мгновение" современной философии: "новая онтология" Мартина Хайдеггера. Она представляет собой попытку создания не–метафизической онтологии, попытку преодолеть с помощью феноменологического метода абсолютно–онтическое, или мистическое понимание Бытия, а также субъективизм и рационализм, которые диктовались в феноменологическом методе утверждением сознания в качестве единственного герменевтического пространства бытия.
Хайдеггер отрицает любые определения Бытия, полагая саму возможность определения неизбежно связанной с оптическими категориями. Поэтому он отрицает и каузальную формулировку онтологической проблемы как вопроса об отношении сущего к Бытию, отрицает истолкование Бытия как причины сущего. Хайдеггер переводит онтологический вопрос из плана связи сущего с Бытием в план их различия. Это различие состоит в том, что сущееявляется, представляет собой "феномены", в то время как Бытие, сущность, "любит прятаться"[11]. Мы познаем не сущность, не Бытие вещей, но только способ, каким они бытийствуют, и этот способ есть событие проявления.
В своем понимании бытия сущего (понимания способа, каким бытийствует то, что есть) Хайдеггер отправляется от истолкования истины как проявления, всплывания из потаенности. Бытие сущего не отождествляется с его реальностью "как таковой", то есть с некоторой данной "сущностью", а осмысливается как действие, как конкретный факт "выхода на свет" (ans Licht kommen), как "всплывание из потаенности" (λήθη) в не–потаенность(ἀ–λήθεια), из от–сутствия (ἀπ–ουσία) в при–сутствие (παρ–ουσία). Следовательно, к способу бытия сущего принадлежит не только реальность проявления, не только измерение при–сутствия, но и непрерывное всплывание из от–сутствия. Сущееявляется как при–сутствие, а бытийствует и как от–сутствие, и как при–сутствие. Непрерывным всплыванием из от–сутствия определяется временнόе измерение бытия сущего. Время есть предпосылка понимания не–потаенности сущего, его выхода из от–сутствия в при–сутствие; оно есть тот "горизонт", в котором сущее осмысливается как то, что есть.
Итак, способ бытия сущего предполагает и определяет проявление как темпоральность, как выход из отсутствия. Так постижение бытия сущего оказывается по необходимости феноменологическим. Познание сущего исчерпывается его всплыванием во времени из потаенности, отличием при–сутствия от от–сутствия; иначе говоря, проявлением дистанции между знанием и сущностью. Знание — это не редуцирование феномена к общей "идее" или схватывание мыслью его сущности. Знание — это узнавание явленности или потаенности как способа, каким бытийствует то, что есть; это постижение события проявления как определения времени. Время же — тот единственный горизонт, в котором то, что есть, делается явным, кажет себя.
Конечно, такая онтологическая позиция отрицает безмятежность упрощенного подхода к проблеме истины, возможность определить истину как совпадение понятия с мыслимым объектом и ограничить сущность идеей или понятием. Здесь постижение истины есть сознавание, или опыт, отстояния от сущности, потенциального при–сутствия или от–сутствия; здесь знание сущего ограничивается тем способом, каким сущее кажет себя, то есть перестает быть Ничто. Знание представляет собой уже не объективную и целостную интеллектуальную достоверность, а осознание соотнесенности с сокрытой сущностью, в конечном счете — тревогу противостояния потаенности, или Ничто. Знание есть понимание того факта, что потаенность, или Ничто, — это другая сторона временнόй явленности.
Сознавание, или опыт, отстояния (апостаза) от сущности, то есть познание сущих как феноменов, оборачивается опытом бытийной пропасти между человеком и пред–метными сущими, их недостижимой сущностью. Человек постигает способ бытия сущего, его истину как проявление, а проявление — как темпораль–ность. Но постижение проявления (то есть сознание времени), эта исключительная способность человека, есть лишь необходимое и достаточное условие явленности феноменов. Оно не упраздняет самосокрытия сущности, не устраняет пропасти между человеком и потаенной сущностью вещей. Опыт осознания этой пропасти есть опыт отчужденности (Entfremdung), ужас беспомощности — то, что Хайдеггер называет die Unheimlichkeit des Daseins, das Unzuhauze (тревожность бытия–в-мире, неуютность)[12].
Человек "вброшен" в мир, в котором явленность феноменов высвечивает онтологическую реальность Ничто. Связь человека с миром есть именно этот ужас противостояния Ничто[13].
При всем том, что экзистенциальный опыт явленности феноменов, как тревоги противостояния Ничто, представляет собой радикальную реакцию на картезианское cogito, по существу он не отрицает тех предпосылок онтической индивидуальности, на которых основана картезианская онтология. Мы сказали, что сущее, по мысли Хайдеггера, является как при–сутствие, а бытийствует и как при–сутствие, и как от–сутствие. Как при–сутствие сущее постигается в качестве феноменов; а как от–сутствие и при–сутствие оно бытийствует, схваченное мыслью и речью. Рассеченность при–сутствия и от–сутствия коренится в постижении сущего в бытийствующем, то есть коренится в cogito. Будучи предпосылкой схватывания бытия сущего как при–сутствия и от–сутствия, cogito оказывается одновременно и предпосылкой отличения отсутствия от при–сутствия, то есть предпосылкой определения он–тичности сущего, понимания сущих как индивидуальностей. Феноменология настаивает на том, что эта индивидуальность видима; она должна осмысляться как действие, как выход из отсутствия в присутствие, то есть как темпоральность. Но темпоральность означает понимание Бытия как выхода из отсутствия в присутствие; а это понимание влечет за собой рассечение присутствия и отсутствия. Следовательно, временнόе проявление определяется как онтическая индивидуальность. Но и как временнόе проявление индивидуальность остается онтической, ибо сущее является только в виде пред–метов, только в апостазе онтической индивидуальности.
Однако если мы укажем на проявление во времени как на онтическую индивидуальность, мы оставим другую ее сторону — потаенность, или Ничто — в почти мистической неопределенности. Бытие, или сущность, самоскрывается как при–сутствие и от–сутствие, как проявление и непрерывное всплывание из потаенности. Однако это самосокрытие невозможно ухватить ни в онтических, ни в не–онтических категориях. Если онтические категории имеют место в первой фазе самосокрытия сущности — в фазе при–сутствия, а во второй фазе, фазе от–сутствия, сменяются не–онтическими категориями потаенности или Ничто, — значит, проблема сущности, проблема Бытия (онтологическая проблема) остается философским маятником. Невозможно, чтобы присутствие, то есть одна сторона проблемы сущности, схватывалась (как временнόе проявление) онтическими категориями, и только вторая сторона — от–сутствие, возможность не–проявления — служила основанием для отличения сущего от сущности, то есть для определения сущности как самосокрытия.
Можно показать, что не–потаенность сущего не исчерпывается временным проявлением, что не–потаенность — не онтическая категория, но выход из потаенности, действие казания себя. Однако наряду с тем, что этот выход, это казание себя понимается как время, а время принимается в качестве предпосылки явленности феноменов, сами феномены могут быть схвачены исключительно как онтические индивидуальности, и только так могут быть отличены от не–проявленности. Сколько бы феноменология ни акцентировала потаенность, или Ничто, как другую сторону явленности феноменов, онтическая индивидуальность последних остается непоколебимой. Даже если переход от отсутствия к присутствию, отсечение одного от другого интерпретировать исключительно как временнýю явленность, этот переход не перестает определять пред–меты в апостазе индивидуальности. Индивидуальность же исчерпывает только одну сторону проблемы сущности, оставляя вторую в состоянии нерешенности, в некоем произвольном тождестве с потаенностью, или с Ничто, — другими словами, оставляя пробел в сердцевине онтологии. Хайдеггер сознавал этот пробел. Известно, что в книге "Sein und Zeit" ("Бытие и время") он ограничился истолкованием человеческого бытия, представляющего собой единственную возможность понимания времени, то есть способа, каким бытийствует то, что есть. Однако Хайдеггер пообещал создать и вторую часть собственно онтологии (Zeit und Sein — "Время и бытие"), где проблемой должно было стать не бытиечеловека, а Бытие как таковое. Онтологии, интерпретирующей Бытие как Бытие. Но эта вторая часть так и не была никогда написана.
§4. ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ ПРИОРИТЕТ ЛИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ ПЕРЕД СИЛЛОГИСТИЧЕСКОЙ СПОСОБНОСТЬЮ
Термин "лицо", "личность" (πρόσωπον) был введен в поле онтологической проблематики в IV в. христианскими богословами греческого Востока, точнее — Григорием Нисским (ум. 394 г.)[14]. Церковные писатели первых столетий христианства пытались выразить церковный опыт истины о Троичном Боге, то есть определить способ божественного Бытия, как он открывается в истории, и отделить эту истину от ее еретических искажений (ереси ариан, савеллиан, евномиан, аполлинаристов). Для этого они пытались истолковать термины неоплатонической онтологии[15] — "οὐσία" и "ὑπόστασις" — применительно к божественной Сущности и трем божественным Ипостасям. Требовалось показать различие трех Ипостасей, "своеобразие" каждой из них, не упраздняя при этом единства Одного Божества, "единосущности" Ипостасей.
Однако вплоть до эпохи Каппадокийских отцов (Василия Великого, ум. 379, Григория Назианзина, ум. 390, и Григория Нисского) оба термина, "οὐσία" и "ὑπόστασις", не имели однозначного толкования, а потому часто смешивались или отождествлялись друг с другом[16]. Характерно, что даже Первый Вселенский Собор под термином "ὁμοούσιος" подразумевал "одну сущность и ипостась". Каппадокийцы первыми провели точное различение терминов "ὑπόστασις" и "οὐσία", истолковав их на основе аристотелевского различения "первой" и "второй" сущностей[17]. Термин "ипостась" наполняется содержанием аристотелевского понятия "первой сущности" и становится у Григория Нисского синонимом "Лица". Лицо, или ипостась, отличается от сущности, или природы, уникальностью и неповторимостью свойств. Ипостась — это "своеобразие", инаковость. Она определяется как "стечение свойств каждого сущего, его своеобразный признак"[18], как "понятие, которое посредством явленных признаков представляет общее и неописуемое, заключенное в некоторой вещи"[19]. Сущность же есть универсалия, вид, общность признаков. "Сущность не дробится в некую инаковость природы"[20] — "умеющие исследовать такие вопросы показали, что в сущности невозможно помыслить никакого различия, если некто любящий ее и обнажающий от созерцаемых при ней качеств и свойств будет испытывать ее саму по себе, в соответствии с принципом бытия"[21].
О том, как дальше развивались оба термина и как они толковались позднейшими отцами, будет сказано ниже. Сейчас нас главным образом интересует первичное введение термина "лицо, личность" в сферу онтологии, его изначальное определение как "особого отличительного признака каждого существа": "невыразимость" личности, ее абсолютная инаковость. Именно эта абсолютная инаковость, как бытийное отличие от сущности, составляет то онтологическое содержание, которое вложила в термин "лицо" греческая патристика. Мы постигаем сущность как универсалию, вид, как общность признаков. Но что касается Бога и человека, здесь сущность существует только в "лицах", а лицо, личность есть абсолютная инаковость по отношению к общим признакам сущности. Лицо отличается от сущности, или природы, "своеобразием" и неповторимостью того способа, каким воплощаются общие бытийные признаки сущности. Иначе говоря, оно отличается от всего, что может быть понято как " вообще сущее", общность признаков, общий вид.
В конечном счете различие проводится между способом бытия, то есть личностью как абсолютной инаковостью, и интеллектуальным схватыванием сущности, то есть сущего как общего, как общности предметных признаков. Это значит, что онтологический вопрос, вопрос о способе бытия существующего, может быть поставлен только в пределах реальности личности, на основе приоритета личности перед сущностью, приоритета бытия передпостижением пред–метных сущностей.
§ 5. ЛИЧНОЕ ОТНОШЕНИЕ КАК ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ ПРЕДПОСЫЛКА ПРОЯВЛЕНИЯ УНИВЕРСАЛЬНОГО "СПОСОБА БЫТИЯ"
Личность, будучи абсолютной инаковостью, отличается от всего, что может быть схвачено мыслью как "вообще сущее", как общность признаков. Поэтому и способ бытия каждой личности не поддается объективному определению, является единственным, своеобразным и неповторимым: ведь любое определение и любая категория непременно представляет собой некоторую общность признаков. "Своеобразие" личности (ее инаковость) не может быть определено, но может быть только пережито как со–бытие, то есть как единственное, уникальное и неповторимое отношение. Инаковость по определению соотносительна: она всегда определяется "в связи с чем‑то"; и эта абсолютная инаковость может быть пережита только как единственное и неповторимое отношение. Это значит, что применительно к личности отношение, или соотнесенность, имеет не просто сравнительный характер, оказывается не просто способом осмысления инаковости как различия онтических индивидуальностей. Речь идет о способе бытия - такого бытия, которое не просто проявляется, но осуществляется как отношение. Личность существует только как динамическая соотнесенность, только в положении "напротив", только как единственное и неповторимое отношение. В событии этого отношения проявление второго члена личностной соотнесенности — "того, по отношению к чему" — обусловлено проявлением инаковости личности (бытийного "как", или способа бытия). И в то же время "то, по отношению к чему" (πρός τι) само определяется "в отношении" к этой инаковости, кажет себя как существующее только в событии отношения, раскрывающем инаковость личности.
Следовательно, в той онтологической перспективе, которая определяется приоритетом личности, вещи до–сознательно узнаются как феномены. Сущее кажет себя не просто как темпоральность в апостазе онтической индивидуальности: оно проявляется в динамике личностного со–бытия, предшествующего любым интеллектуальным определениям. И это событие есть то отношение, в котором открывается инаковость личности и способ бытиясущего. В любом случае личное отношение реализуется (как мы увидим ниже) только в межличностном общении, только в соотнесенности с изначальной (то есть сущностной) инаковостью. Однако начало этого осуществления связано с проявлением сущего в "горизонте" личного узнавания–отношения, то есть с превосхождением рассудочного понимания пред–метных сущностей. Таким образом, проявление сущего представляет собой призыв к раскрытию личности, а личность — единственную возможность приблизиться к способу бытия сущего, поверх любых предметных (то есть условных) определений.
§ 6. ЛИЧНОЕ ОТНОШЕНИЕ КАК БЫТИЙНЫЙ ЭК–СТАЗ
Уже из этого вполне элементарного изложения становится очевидным, что мы чрезвычайно далеки от какого бы то ни было объективированного субъективизма, от любых попыток утвердить аксиологический приоритет субъекта, понимаемого как способность сознания и мышления. Личность как возможность проявления сущих не означает, что человек — заранее данная мыслительная способность, и то, чтό он схватывает мыслью, совпадает с существом (ὑπόσταση), или темпоральностью предмета. Личность не сводится к приоритету деятельности сознания, аксиологической по своему характеру, ибо сознание "судит" о мыслимом предмете, приписывает ему некоторый смысл (удостоверяя его объем, вес, форму, цвет, причину и назначение). Личность означает следующее: все, что есть, проявляется только в соотнесенности с личностью, является только в рамках отношения, раскрывающего личностную инаковость. Другими словами: личность и сущее суть границы отношения, в котором только и выявляется онтологическая проблема. Сущее есть только как член отношения, другим членом которого выступает личность. Не–потаенность (истина) или потаенность сущего тождественна его соотнесенности или не–соотнесенности с личностью.
Следовательно, отправной вопрос онтологии — вопрос о сущем и Бытии, о способе бытия существующего — тождествен вопросу о личности, исследованию бытийного факта личного отношения. Признание инаковости личности — ответ на вопрос о Бытии: уже не о Бытии "как таковом", как о схватывании интеллектом недостижимой потаенности и временнόй явленности, а о Бытии как способе существования. Человек участвует в вопрошании как вопрошаемый, как носитель единственной возможности ответить на заданный вопрос, исходя из пережитого опыта; как участник "личного" отношения. Быть‑как–личность означает стать из размышляющего субъекта участником универсально–бытийного отношения, означает событие исхождения, эк–стаза из объективности рассудочного понимания в универсально–бытийное отношение.
Такой переход от интеллектуальной позиции сознания к универсальному отношению представляет собой также переход от индивидуально–онтического представления о человеческом бытии к его экстатическому определению. Причем эк–стаз (ἐξωἵσταμαι, ἐξίσταμαι — вы–ступать, ис–ходить, удивляться) не ограничивается здесь способностью человека вы–ступать из своей природной идентичности, удивляться своему бытию, постигать проявление как темпоральность[22]: способностью, которая дана только человеку. Экстаз отождествляется с осуществлением личностной инаковости, то есть с самой бытийной предпосылкой личности, которая в то же время означает единственную возможность приблизиться к способу бытия сущего. Экстаз — это самопереход от природной интеллектуальной способности к неповторимому своеобразию ее личностной реализации, от самоочевидности схватывания мыслью, сознанием, предметной условности и данного природой общего понимания предметных сущностей — к универсальному бытийному отношению.
Динамичное и никогда не достигающее конца осуществление этого отношения есть эрос, о котором говорили отцы греческого Востока: любовный порыв, исхождение из существования, индивидуализированного в предметном пространстве, к осуществлению изначального отношения. Эрос — это движение экстаза, которое завершается в личной соотнесенности с изначально Другим: "Божественный эрос экстатичен, поэтому любящие принадлежат не себе, но возлюбленным"[23].
§ 7. АПОФАТИЗМ В ГРАНИЦАХ ОНТОЛОГИЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМЫ: АПОФАТИЗМ СУЩНОСТИ И АПОФАТИЗМ ЛИЧНОСТИ
Онтологическое содержание, вложенное греческой патристикой византийского периода в термин "лицо, личность", стало отправной точкой восточнохристианской онтологии. Она коренным образом отличается от той онтологии, которая разрабатывалась западной богословской и философской традицией на всем протяжении ее исторического развития. Замкнутость Запада в безысходном противопоставлении, с одной стороны, возведенного в абсолют аналогического и онтического определения Бытия, а с другой — его мистического определения оказалась неизбежным следствием того факта, что западные теологи и философы уже с первых столетий христианства отдавали приоритет интеллектуальному определению сущности перед историческим и бытийным опытом личности. В противоположность этому греческий Восток всегда исходил из приоритета личности перед сущностью[24].
Когда в рамках онтологического вопрошания приоритет отдается необходимости определить сущность, это вынуждает прежде дать объективное определение бытию сущих, а также заставляет понять Бытие рационально (аналогически–онтически) и каузально. Западные схоластики установили тройной путь (via triplex) аналогического познания Бытия: путь отвлечения (via negationis), путь превосхождения (via eminentiae) и путь причинности (via causalitatis)[25].
Однако на Западе в противоречивом историческом сочетании с позитивно–аналогическим определением Бытия утверждался также апофатизм Бытия, убежденность в бессилии человеческого разума исчерпать в определениях истину Бытия. Апофатизм на Западе происходит из необходимости защитить тайну божественной Сущности, то есть представляет собой апофатизм сущности. Характерно, что оба крупнейших представителя западной схоластики, сформулировавших и систематизировавших позитивно–аналогическое знание о Боге — Ансельм (ум. 1109) и Фома Аквинский (ум. 1274), — провозглашали в то же время апофатичность этого знания, сущностную непознаваемость Бога, недоступность Бытия[26]. И по этому пути апофатизма сущности следовали как выдающиеся схоластики, так и великие мистики Средневековья: Петр Абеляр (ум. 1142), Альберт Великий (ум. 1280), Иоанн Дунс Скот (ум. 1308), Майстер Экхарт (ум. 1327), Николай Кузанский (ум. 1464).
Однако апофатизм сущности исключает возможность встретиться с онтологической проблемой как проблемой экзистенциальной, как вопрошанием о способе бытия того, что существует, о "способе существования"[27]. Абсолютизация схоластиками факта бытия, который применительно к Богу определяется как "чистый акт бытия" (actus purus), объясняет способ бытия сущности: этот способ — существование (esse): essentia est id cujus actus est esse (сущность есть то, актом чего является существование)[28]. Однако при этом оставлен без объяснения способ esse, способ существования, и, таким образом, онтологическая проблема по–прежнему ограничивается областью абстрактных дефиниций.
В противоположность этому, на греческом Востоке была изначально исключена поляризация между аналогически–онтическим и мистическим определениями Бытия. Онтология восточных богословов и философов изначально экзистенциальна, так как ее основанием и отправным пунктом служит апофатизм личности, а не апофатизм сущности. "В предании Восточной Церкви нет места для богословия и еще менее для мистицизма божественной сущности". "Для Восточной Церкви, когда говорят о Боге, то это всегда Бог конкретный. "Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог Иисуса Христа". Это всегда Троица: Отец, Сын и Дух Святой. И наоборот, когда в понятии троичности на первый план выдвигается общая природа, религиозная реальность Бога–Троицы неизбежно как‑то стирается, уступая место известной философии Божественной сущности… При характерных для Запада догматических установках всякое теоцентрическое умозрение, относясь прежде всего к природе, а затем к Лицам, могло бы превратиться в некую мистику "пучины Божества" (ср., например, "Gottheit" Майстера Экхарта), в "безличностный апофатизм" Божественной внебытийности, которая бы Святой Троице предшествовала. Таким образом, известным парадоксальным обходом через христианство можно вернуться к мистике неоплатоников"[29].
Различие между апофатизмом личности и апофатизмом сущности не ограничивается рамками умозрения, но представляет и составляет две диаметрально противоположные позиции духа, два разных модуса жизни; наконец, две разные цивилизации. С одной стороны, истина как жизнь основывается на отношении, а также на экзистенциальном опыте. Истина осуществляется как динамика жизненного общения, а жизнь утверждается как тождество ἀληθεύειν (быть истинным) и κοινωνεῖν (быть в общении). С другой стороны, истина отождествляется с интеллектуальными определениями, объективируется, подчиняется утилитарности, и эта, ставшая утилитарной, истина объективирует саму жизнь, превращает ее в технологическую истерию, в мучение и отчуждение человека.
Но исторические и культурные следствия различия между Востоком и Западом в области онтологии должны быть предметом другого исследования[30]. Здесь же просто напомним содержащуюся в текстах Хайдеггера (пожалуй, последнего западного "мистика сущности") в высшей степени точную формулировку того тупикового состояния, в которое заводит приоритет апофатизма сущности[31]. Пример Хайдеггера ясно показывает, каким образом апофатизм сущности определяет и оберегает границы мысли, а следовательно, и границы метафизики (или грани неизреченного), но при этом оставляет проблему онтической индивидуальности в области потенциального нигилизма. Апофатизм сущности открывает Ничто как потенциальную возможность, существующую наравне с возможностью Бытия; превращает онтологический вопрос в дилемму сущего и Ничто (Warum ist überhaupt Seiendes und nicht vielmehr Nichts? — Почему вообще есть сущее, а не Ничто?)[32]. Апофатизм сущности обусловливает у Хайдеггера возможность онтологического и богословского нигилизма в той же мере, в какой ее обусловливает интеллектуально–онтическое определение. Но к этой теме мы обратимся в следующей главе нашего исследования.
Глава вторая УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ ЛИЧНОСТИ
§ 8. ЛИЧНОСТНАЯ ИНАКОВОСТЬ КАК ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ "ОБЩЕЙ ПРИРОДЫ"
Универсальность личности определяется ее эк–статическим характером. Личность в ее экстатической соотнесенности, то есть в ее инаковости, отлична от соотнесенного присутствия вещей, и мерило этого отличия — всеобщность: логос личностной инаковости концентрированно выражает способ бытия человеческого существа, "общий" (καθόλου)[33] модус существования человека. Что же касается соотнесенного при–сутствия вещей, оно ограничивается их связью с личностью и определяет вещи как феномены, как индивидуальные предметы, которые проявляются в событии личного отношения. Как соотнесенное при–сутствие сущее есть частное, частичное; есть проявляющаяся (в отношении) индивидуальность. Личность же представляет собой возможность отношения, а значит, служит предпосылкой проявления вещей, и потому есть целое, всеобщее. Каждая человеческая личность — это возможность универсального проявления того способа, каким бытийствует человеческое существо; и в то же время она есть предварительное условие универсального отношения, в котором сущее истинствует, выходит в не–потаенность, то есть кажет себя как то, что есть.
Определяя личность как всеобщность, мы отвечаем тем самым на вопрос о сущности, или природе[34] человека. Мы сказали, что личность в ее экстатической соотнесенности, то есть в ее инаковости, поднимается над объективными свойствами и общими видовыми признаками. Следовательно, не природа определяет личность, а, напротив, личность определяет свою природу, или сущность.[35] Экстаз личности, осуществление ее инаковости, есть способ бытия человека "вообще".
Однако в этом высказывании содержится изначальное логическое противоречие. Мы говорим об "осуществлении" инаковости, но в то же время определяем инаковость как способ бытия человека "вообще". Инаковость как определение и одновременно динамичное осуществление — важная тема, которая будет рассматриваться в следующей главе. Здесь же ограничимся тем, что отметим показательный характер этого логического противоречия: оно указывает на то, что инаковость преодолевает схематично–рассудочные дефиниции, будучи определением и одновременно пределом бытийного события. Этим исходным противоречием удостоверяется не умозрительный, но бытийный характер личности, а вместе с ней и общих природных свойств, по отношению к которым определяется личность. Экстаз личности, ее отличие от общих свойств естества не только схватывается мыслью и не толькоопределяет инаковость, но и само определяется как бытийный факт, то есть как такая действительность, которая может быть познана только динамически — как возможность. Личностная инаковость бытийствует в качестве определения, но реализуется в динамике: она служит качественной характеристикой того бытийного события, которое совершается в границах природной индивидуальности.
Это значит, что объективные свойства природы понимаются здесь не просто как умозрительные и абстрактные видовые признаки, но как индивидуальные качества бытия, как бытийные признаки природной индивидуальности. Личность всегда и прежде всего представляет собой природную индивидуальность: именно она служит той исходной точкой, откуда мы начинаем приближаться к личности; именно по отношению к ней определяется инаковость[36]. Но верно и обратное: впервые приблизиться к природе можно, исходя из пространства личностного бытия. В таком случае природа не просто определяет схватывание мыслью "всеобщего", но сама определяется как бытийная реальность в пределах события инаковости[37]. Личность "претерпевает" то, что случается в природе[38]; "случайности" — привходящие признаки природы — суть "претерпевания" (πάθη) личности[39]. И в то же время личность бытийствует как нечто иное, противостоящее природе и природным "случайностям". Преодоление объективных свойств (или привходящих признаков) природы, осуществление инаковости — это бытийный факт, который совершается в таких же бытийных пределах природной индивидуальности. И поэтому инаковость не только соотносится с пред–метами и с другими личностями, но прежде всего реализуется в соотнесенности с природной индивидуальностью, какой обладает личностное бытие.
Динамично выраженная инаковость по отношению к индивидуальным "претерпеваниям", каковыми являются привходящие признаки природы, определяет эк–статичность существования личности. Эк–стаз означает динамичное самопревосхождение природной индиви- дуальности, ее освобождение от собственной заданности. Эк–стаз как самопревосхождение концентрированно выражает (то есть определяет) инаковость личности и одновременно предполагает (то есть "заключает в себе") общую природу как бытийную реальность. Это значит, что человеческая личность — не часть, или доля, сущего по имени "человек", человеческой сущности или природы, а бытиеприроды[40]. Инаковость концентрирует в себе природу в событии ее экстатического самопревосхождения: человеческая природа существует только в "лицах"[41], только в качестве экстатической инаковости по отношению к самой себе. Природа есть содержание личности. Поскольку личностная инаковость есть способ бытия природы и в своей общности определяется каждой личностью, постольку каждая человеческая личность в ее экстатической инаковости "содержит в себе" общую природу[42], концентрированно выражая ее в событии динамического отношения "вне" природы (в личностном эк–стазе). Иначе говоря, каждая человеческая личность есть динамичное концентрированное выражение универсального человеческого естества.
Эту редукцию к общей человеческой природе в принципе можно было бы представить в виде простой интеллектуальной схемы: единство всех человеческих личностей — это прежде всего рациональное определение "общего". ("Общее и тем самым то, что вообще сказывается как нечто целое, есть общее в том смысле, что оно объемлет многие вещи, поскольку оно сказывается о каждой из них, причем каждая из них в отдельности есть одно", говорит Аристотель.)[43] Однако эк–стаз личности как суммарное выражение природы, или сущности, в событии ее само–превосхождения отвечает не интеллектуально–понятийному (а значит, онтическому), но бытийно–онтологическому определению "общего". Именно "общая" природа эк–зистирует в событии личностной инаковости — эк–зистирует как самопреодоление и как соотнесение с сущим, то есть как экзистенциальная предпосылка универсальногопроявления сущего.
Следовательно, универсальность личности требует такого понимания сущности, или природы, которое кардинально отличалось бы от интеллектуальной редукции к "единообразному целому". Личность в ее экстатической инаковости остается концентрацией человеческой природы, определяя единообразную человеческую сущность. Но теперь это концентрированное выражение и определение опирается на бытийную реальность экстаза, то есть на бытийно–онтологическое, а не рационально–онтическое полагание сущности, или природы[44].
§ 9. ОНТОЛОГИЧЕСКОЕ ИСТОЛКОВАНИЕ СУЩНОСТИ, ИЛИ ПРИРОДЫ, В ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ ОНТИЧЕСКОМУ ИСТОЛКОВАНИЮ
В западной метафизической традиции утвердилось онтическое полагание сущности, схватывание мыслью Бытия как "общего", как интеллектуального определения единства сущего ("Sedes ipsius esse in uno est, in uno semper sedet esse" — "Местопребывание самого бытия — в едином, бытие всегда пребывает в едином", Майстер Экхарт). При таком подходе отношение между сущностью и личностью вводится в бытийное событие как отношение между абстрактным и конкретным[45]. Иначе говоря, такой подход неизбежно приводит к тому, что сама личность мыслится в качестве онтической единицы, некоей части или отрезка общей природы; в конечном счете — к пониманию личности как индивида (у Фомы Аквинского субстанция толкуется как natura rei, per se esse — "природа вещи, сущее–через–себя")[46].
И наоборот: когда личность понимается как бытийное проявление эк–статической инаковости, то природа, или сущность, интерпретируется бытийно–онтологически. Личность есть единственная возможность "быть перед" — перед лицом сущего, но также и перед лицом своей собственной природы. Личность не только представляет собой изначальную способность сознания объективно определять пространственное при–сутствие сущих и постигать "общую" природу. Она также выражает универсальную бытийную связь с противо–лежашими (пред–метными) сущими и под–лежащей (субъектной) природой. Эта связь концентрированно выражает Бытие как со–бытие, то есть как способ существования. В пределах онтологии, определяемой приоритетом личности, мы "познаем" Бытие как способ, каким есть все существующее: человеческая природа бытийствует как личный экстаз, а сущность вещей — как при–сутствие, соотнесенное с личностью.
Природа есть первое именование Бытия[47], речь (λόγος) Бытия[48]. Речь означает проявление, возможность познания. Бытие проявляется, то есть познается, как сущность, или природа. Природа — не общее понятие сущего и не понятийно–словесное определение Бытия как "общего", но экзистенциальная реальность (или, другими словами, модус существования), в силу которой Бытие познаваемо. Именно природа делает реально возможной речь Бытия. Мы говорим "возможной" не для того, чтобы постулировать отличие проявления от какого‑то потенциального "сокрытия", но потому, что природа как бытийная реальность есть только возможность познания, только некоторое потенциальное знание. Проявление Бытия предполагает "горизонт" проявления; речь
(логос) Бытия предполагает возможность ее восприятия, то есть диа–лог, эк–стаз, личное приближение к Бытию.
Следовательно, вопрос о Бытии суммируется в бытийно–онтологическом определении той реальности, в которой речь Бытия предстает как возможность познания. Но сущность, или природа, может быть такой реальностью только и исключительно как событие существования, то есть как личностный эк–стаз или как соотнесенное с личностью при–сутствие вещей. Это значит, что сущность, или природа, есть единственная возможность универсального проявления Бытия только тогда, когда она представляет собой содержание личности. Природа есть речь Бытия, только будучи событием существования, личностным экстазом или при–сутствием вещей, соотнесенным с личностью. Каждая личность — это возможность универсального проявления речи Бытия.
§ 10. ПРИОРИТЕТ ЛИЧНОСТИ ПЕРЕД ПРИРОДОЙ, ИЛИ СУЩНОСТЬЮ. ПРОБЛЕМА СУЩНОСТИ В ОНТОЛОГИИ ХАЙДЕГГЕРА
До сих пор мы использовали два подхода к сущности, или природе, и к отношению между природой и личностью. В первом случае природа полагается в качестве бытийной реальности, которая определяется как событие (с его "претерпеваниями" и "случайностями") в пределах личностного существования и "перед лицом" которой осуществляется инаковость личности. Во втором случае мы определяем природу как речь Бытия, как опять‑таки бытийную реальность, которая представляет собой единственную возможность проявления, познаваемости Бытия. Иначе говоря, природа понимается как реальность личностного эк–стаза или соотнесенного с личностью присутствия сущих.
В первой попытке определить отношение между сущностью, или природой, и личностью личность мыслится единственной возможностью приблизиться к сущности, или природе, ибо она есть способ, каким бытийствует природа. Однако такая попытка вовсе не означает утверждения методологического приоритета личности перед природой. Личность не "предшествует природе" в качестве субъективного начала, определяющего объективную общность, как это утверждала западная метафизика, начиная с Декарта и после него. Личность не "предшествует природе" и таким образом, какой имел в виду Сартр, когда говорил: "Существование предшествует сущности"[49]. Личность — не просто самосознание, которое определяет само себя прежде, чем получит определение от какого бы то ни было общего понятия, то есть какой бы то ни было общей природы, или сущности[50]. Как приоритет субъекта (носителя силлогистической способности, а также нравственного или исторического опыта), так и приоритет экзистенциального самосознания (как "отстояния" (диастаза) субъекта от своего бытия, или сущности (того отстояния, которое порождается сознанием, начинающим "выделять гормон" нигилизма по отношению к бытию, причем нигилизм предстает как непрерывное и беспредельное отрицание бытия как такового) предполагают интеллектуально–онтическую интерпретацию сущности, или Бытия, интеллектуально–предметное определение "общего", пусть даже это определение следует за существованием, а не предшествует ему. Ставить проблему отношения сущности к существованию как проблему определяющего и определяемого — значит обходить стороной вопрос о Бытии как вопрос экзистенциальный, то есть как вопрос о преодолении дефиниций и установлении соотнесенности с событием Бытия, со способом, каким бытийствует все существующее. Хайдеггер показал, что инверсия метафизической посылки "сущность предшествует существованию" не высвобождает нас из оков метафизики: инверсия метафизического принципа остается метафизическим принципом[51]. Истина о человеке (даже если она не предшествует существованию, а следует за ним в качестве дефиниции), как и истина всякого сущего, исчерпывается ее совпадением с соответствующим понятием, заключенном в разуме. Замкнутость в средневековом опредмечивании человека как "разумного животного" (animal rationale) остается непреодоленной[52].
Тем не менее, определяя природу как содержание личности, а личность как существование природы, мы далеки от хайдеггеровского способа преодоления приоритета сущности по отношению к существованию: от того, чтобы утверждать приоритет экзистенциального самосознания по отношению к сущности. По мысли Хайдеггера, различение сущности и существования, которое господствовало в духовной истории Запада[53], упраздняется в понимании человеческого при–сутствия (Da‑sein) как эк–статического события[54]. Эк–стасис (Ek‑sistenz, согласно написанию Хайдеггера) означает здесь выступление в истину Бытия[55]; а истина Бытия, его не–потаенность (ἀ–λήθεια), то есть возможность сущего казать себя в бытийствующем, — это время[56]. Темпоральность (χρονικότητα) означает постижение Бытия как события вступления в при–сутствие: вне времени ничто не кажет себя как бытийствующее. Человек — единственное существо, которое постигает бытие как темпоральность, как вступление в при–сутствие. И это значит, что человек — единственное сущее, которое эк–зистирует, которое способно "вы–ступать" из своего бытия, — другими словами, которое осмысляет свое бытие как при–сутствие, как временнóе "здесь"[57].
Следовательно, Ek‑sistenz по самой сути отличается от Existenz (existentia) — термина, утвердившегося на Запале для отличения действительности от essentia, то есть от возможности[58]. Еще для Сартра экзистенция (existence) означает реальность сущего, в отличие от простой возможности, заключенной в идее[59]. Что же касается термина Ek‑sistenz, он определяет действие, событие вступления в истину Бытия, которое осмысляется только как темпоральность.
В тезисе Хайдеггера о том, что "сущность" человека определяется экстатическим характером его существования[60], выразилось несомненное отличие хайдеггеровской онтологии от онтологии рассудочно–онтических категорий, утвердившейся в западной философской традиции. Однако, за исключением отказа от априорного мысленного опредмечивания (Verdinglichung), хайдег- геровское истолкование "сущности" весьма далеко от онтологических представлений греческого Востока. Но и у них, и у толкования Хайдеггера имеется одна общая посылка, а именно, отрицание того, что истина сущего исчерпывается совпадением понятия с предметом мысли (adequatio rei et intellectus). В этом аспекте философия Хайдеггера может послужить подготовительной ступенью для вхождения западного мыслителя в пространство представлений греческого Востока о сущности, или природе. Идолоборческая позиция Хайдеггера (отрицание "умственных идолов")[61] разоблачает мнимую достоверность западного субъективизма, иллюзия которой порождается общей манерой понимать предметные силлогизмы. Когда онтология лишилась метафизических подпорок логической необходимости — подпорок, в свою очередь опирающихся на силлогистическую способность субъекта или на его априорные нравственные суждения, — тогда открылась угрожающая (dasbedrohende) пустота от–сутствия как онтологической предпосылки явленности феноменов: открылось Ничто как подспудная скрытая сущность всякого сущего[62].
Эк–статический характер человеческого при–сутствия ограничивается у Хайдеггера пониманием (Verständnis) бытия как темпоральности, то есть как при–сутствия или от–сутствия, потенциального проявления или ничтожения сущего. Это эк–статическое "понимание" есть бытийный факт, оно определяется бытийным сознанием внутримирности (бытия–в-мире — In‑der‑Welt‑sein) и осуществляется как ужас (Angst) перед лицом Бытия в его двух ликах: явленности или Ничто[63]. Мир, сущее, человеческое присутствие "парят" (schweben) в пространстве онтологической реальности Ничто. В конечном счете эк–статичность человеческой "сущности" оказывается в хайдеггеровской онтологии возможностью "пробуждения" к узнаванию Ничто, то есть ужасом экзистенциального столкновения с Ничто[64]. Отныне сущность — уже не априорная интеллектуальная дефиниция сущего, но и не становление сущего, не основание динамики Бытия. Сущность — это пространство как Бытия, так и Небытия[65], реальность их сосуществования[66], проявление "бездонного дна" или "безоснóвного основания" (abgründiger Grund) сущего и существования.
Преодоление в хайдеггеровской онтологии исключительности ratio, отрицание интеллектуальной достоверности, доставляемой объективно–непреложными силлогизмами, несомненно следует признать коренным изменением, переворотом в историческом развитии онтологических представлений Запада. Тем не менее онтология Хайдеггера остается типичным результатом и конечным продуктом этого исторического развития. Как интеллектуальное удостоверение Бытия, так и бытийный ужас опыта Ничто суть выражения одной и той же общей позиции по отношению к онтологической проблеме. Позиции, которая определяется субъективизмом самодостоверности знания, отсутствием понимания и опыта события отношения, то есть понимания и опыта онтологического приоритета личности[67]. Но несмотря на все это, многие онтологические формулировки Хайдеггера особенно драгоценны сегодня, когда нам предстоит вновь обрести верное понимание онтологических категорий христианского Востока, а значит, предстоит освободиться от уже ставшего самоочевидным в наши дни (в рамках западной цивилизации) интеллектуально–онтического содержания, которое западное Средневековье вложило в общие изначальные категории христианской онтологии.
§ 11. ИСТИНА КАК ОТНОШЕНИЕ
Итак, в том, что касается проблемы сущности, или Бытия, а также преодоления интеллектуально–онтических дефиниций, мы могли бы сохранить здесь высказывания Хайдеггера о проявлении и о Ничто как о единственных способах понимания Бытия во времени. Но исходя из онтологических установок христианского Востока, мы должны понять проявление как личное отношение, а Ничто - как отсутствие отношения. В таком случае единственная возможность постижения Бытия как при–сутствия и от–сутствия будет определяться уже не темпоральностью, а отношением. (В следующей главе мы увидим, что и темпоральность есть производное личного отношения, мера отношения.) Бытие или Ничто, не–потаенность или потаенность сущего есть соотнесенность или не–соотнесенность с личностью, выражение или сокрытие речи Бытия как содержания личности. Вещи суть, существуют не как рассудочно–сознательная или априорно–эмпирическая (но в любом случае предметная) достоверность; не как безмятежное тождество с бытием, в совокупности всех своих свойств (то есть как просто сущее); не как не–Ничто (nicht Nichts), то есть "проявление" во времени, — но только как событие соотнесенности с личностью, как при–сутствие. Далее мы увидим, что и сама личность существует только как при–сутствие. Но в том, что касается соотносительного при–сутствия личности, эта соотнесенность осуществляется (онтологически — "субстанциально", а не только "функционально") в связи с другой инаковостью: не только личностной, но и "сущностной".
Однако настаивая на соотнесенном с личностью истолковании при–сутствия сущего, мы должны определить эту соотнесенность прежде всего как познавательную возможность, а не как объективную необходимость. Соотнесенность сущих с личностью представляет собой "всплывание" из потаенности не–отношения; истина сущих — это речь (логос) Бытия в диа–логе личного отношения. Бытие не есть принадлежность сущего, совокупность его свойств. Сущее свидетельствует о Бытии, выходя в пространство личного отношения, соотносясь с бытием как содержанием личности. Следовательно, мы не можем отделить существование вещей от способа бытиясуществующего, то есть от соотнесенности с личностью. Личность связана с сущим в силу проявления сущности как при–сутствия. Личность и сущее составляют онтологическое отношение, в котором открывается Бытие.
§ 12. СУЩЕЕ КАК "ВЕШИ" ("πράγματα")
Не–потаенность сущего, вступающего в пространство личного отношения, отвечает определению сущих как "вещей" ("изделий" — "πράγματα"), то есть как "сделанного" ("πεπραγμένα"). Иначе говоря, как результата деятельности личности, как выражения личностного бытия[68]. Сущее как "сделанное" высказывает личностную уникальность и неповторимость, являет Бытие как содержание личности, высвечивает сущность как личностный экстаз. Оно выражает личностную инаковость как "способ бытия". И как таковое оно скорее определяет некоторую возможность, нежели действительность[69].
Непосредственнее всего мы улавливаем этот просвет возможности (который открывается в явленной действительности), улавливаем характер сущего как "сделанного" (то есть вступление сущего в личное отношение), когда речь идет о предметах искусства. Например, живописное полотно Ван–Гога представляет собой совокупность материалов (холста и красок), которые сами по себе, как материальные предметы, в принципе объективно не отличаются от других подобных материальных предметов (от множества других холстов и красок). Но в то же время картина Ван–Гога есть нечто сущностно отличное от пространственной и качественной предметности материалов, которые ее составляют: она есть "вещь", "πράγμα", плод личного усилия. Она свидетельствует о личности Ван–Гога; более того, она есть Ван–Гог. Если мы "познали" своеобразие, единственность и неповторимость не поддающейся словесному описанию изобразительной манеры Ван–Гога, то, встречая новое для нас выражение этой манеры в очередной картине художника, мы говорим: это Ван–Гог!
Сущее как "вещь", то есть сущее, вступившее в личное отношение, свидетельствует о личности, которой предстоит уйти. Оно выявляет своеобразный, единственный и неповторимый характер обоих членов отношения: как деятельности, породившей его в качестве "вещей", то есть "сделанного", так и до–сознательного узнавания, в котором сущее открывается как "сделанное". Соответственно, "вещный" характер сущих утверждает инаковость личности в качестве универсального способа, каким бытийствует сущность всякого сущего. Утверждает инаковость как своеобразный, единственный и неповторимый голос личного творчества, а также как личное восприятие и узнавание этого голоса. (Только когда производственная деятельность перестает быть личностной — а это происходит лишь с появлением безличного фактора, то есть машины, — только тогда сотворенные предметы нивелируются в стандартном и схематичном единообразии. Отныне они уже не "вещи" — "πράγματα", а "предметы потребления" — "χρήματα": предметы пользования, а не отношения. В соответствии с этим, машина — по крайней мере, в том виде, в каком она известна в рамках западной технологии — в корне подрывает личностную истину о человеке и мире, отрицает онтологический характер бытийной инаковости. Это происходит в той мере, в какой машина есть материализованное выражение определенной позиции человека по отношению к миру: позиции, нацеленной не на отношение с миром, а на подчинение мира безличным потребностям и желаниям индивида.)
Однако свидетельством "вещей", говорящих о породившем их личном усилии, не исчерпывается определение личности. Свидетельство "сделанного" очерчивает, но не доопределяет личность (ὁρίζει χωρὶς νὰ προσδιορίζει) ни в ее существе, ни в пространственном присутствии: личность остается и самым близким, и самым далеким.[70] Соотнесенность вещей с личностью — предпосылка их не–потаенности. Сущее есть как "вещи", соотнесенные с личностью: их сущность выражается как соотнесенное с личностью присутствие.
Однако при–сутствие "вещей", свидетельствуя о личности, способно выразить ее только в от–сутствии. Картина Ван–Гога есть голос личности Ван–Гога, но личности, пространственно отсутствующей. Отправляясь от понимания сущего как "вещей", мы познаём личность прежде всего как "призыв" к отношению, преодолевающему пространственную и временнýю ограниченность, а также познаём характер этого отношения, ускользающего от "семантических" и предметных определений в своей единственности и неповторимости. Но истина личности не исчерпывается призывом к уникальному и неповторимому отношению через посредство "вещей", которые суть голос личного отсутствия. "Познание" личности предполагает, что это уникальное отношение осуществляется в непосредственном личном общении. А оно есть событие экстатической взаимности, то есть взаимной самоотдачи в любви. Эта экстатическая взаимность, это событие "личного" познания личности есть эрос.
Не углубляясь пока в дальнейший анализ этой возможности "эротического" познания личности человека и "личности" мира, мы можем подвести итог всему сказанному. Итак, личностная инаковость как способ бытия, на который указывает всякая сущность в мире, представляет собой единственную возможность приближения к познанию Бытия. Мы познаем Бытие только в модусе бытия существующего, и этот модус — личностная инаковость в двух аспектах: как призыв к отношению и как его реализация. Различение отдельных сущностей на основе общих и единообразных признаков, несомненно, служит первым "знаком" на пути к познанию "логической" инаковости сущих. Но оно грозит опредмечиванием сущностей, их превращением в условные понятийно–логические "знаки"; а такое опредмечивание исключает экзистенциальный подход к Бытию. Только когда сущность всякого сущего осмысляется как простое обозначение ее инаковости — только тогда вопрос о Бытии остается открытым в качестве экзистенциальной возможности. И только тогда универсальность Бытия не исчерпывается интеллектуальным схватыванием общего как интеллектуальной дефиниции единства сущего, а отождествляется с экзистенциальным опытом универсальности личности, с возможностью "быть–перед–лицом" "логосной" инаковости всего сущего. Личность концентрирует в себе все потенции Бытия: Бытие может быть "познано" только как содержание личности, только как эк–статический порыв к отношению и "логический" призыв к отношению. Это значит: только как любовно–эротическое самопревосхождение.
Однако личность, будучи концентрированным выражением Бытия, отнюдь не исчерпывает его. Бытие как содержание личности, как событие универсальной экстатической соотнесенности очерчивается, но не доопределяется личностью, оставаясь самым близким и самым далеким[71]. Каждая личность суммирует в себе возможности Бытия, но при этом не исчерпывает Бытия — ни как полагание универсального проявления предметов в их соотносительном при–сутствии, ни как событие эк–статического самопревосхождения природы в любовном отношении. Каждая личность выражает универсальность Бытия как экзистенциальную возможность, которая никогда не может быть осуществлена до конца. Эта универсальность отнюдь не сводится к осведомленности сознания об общем как об интеллектуальном определении видового единства. Таким образом, возвращаясь к нашему первоначальному определению, мы должны сказать, что природа, или сущность, есть первое наименование Бытия как "обозначения" инаковости, то есть как возможности личного отношения.
§ 13. ИСТИНА БЫТИЯ КАК ОПЫТ УНИВЕРСАЛЬНОСТИ ЛИЧНОСТИ
Переход от условного обозначения явленности феноменов к узнаванию их "логической" инаковости, а также переход от понятия сущности как умопостигаемого общего к экзистенциальному опыту Бытия как содержания личности, в свою очередь, может быть представлен только в рациональном изложении, только в качестве результата интеллектуального усилия в его поэтическом или "мистическом" выражении. Тем не менее такой переход не перестает быть определением некоей жизненной возможности, "семантическим" пределом опыта. Но эта жизненная возможность, этот опыт, то есть преодоление абстрактных формулировок и вхождение в пространство истины бытия, предполагает в качестве непременного условия событие личного отношения. Таким событием служит встреча человека с личным логосом "вещей" мира, то есть вхождение личного Бога в пределы личного опыта человека.
Явленное сущее мирового целого, открывшееся личному отношению как "сделанное", соотносится со всеобщим "праксисом" природной действительности, то есть с "Творением", с единым логосом Личности, создавшей все сущее[72]. Переход от сущего к Бытию — это переход от "вещей" к Личности. Будучи бытийной возможностью, такой переход предполагает некоторую вероятность, а не интеллектуальную достоверность. Логос при–сутствия "вещей", логос личного праксиса, будучи их причиной, свидетельствует о Личности Бога, но не определяет ее до конца. Как "всякий дом" свидетельствует о "ком‑то", устроившем его[73], — о мудрости и об искусстве устроителя, его вкусе и пристрастиях, его сообразительности и даровитости; другими словами, отражает "личностные" качества художника и творца, но не заменяет полноты знания его личности, доставляемой только непосредственным общением с устроителем, — так сущее свидетельствует о Боге–Творце. Отправляясь от речи "творений" как призыва к отношению, преодолевающему пространственно–временные ограничения и ускользающему от понятийно–предметных дефиниций (то есть к единственному и неповторимому личному отношению), мы первоначально узнаем о существовании личного Бога–Слова. Однако "познание" Личности Слова предполагает, что этот призывосуществляется через неповторимое отношение, непосредственное личное общение. Такое общение совершается в событии экстатической взаимности, то есть взаимной любовно–эротической самоотдачи.
Таким образом, в рамках личной встречи человека с личным логосом "вещей" мира проблема Бытия уже не ставится как задача рационального исследования, задача причинной редукции сущего к бытию (как первопричине сущего) или их "экзистенциального" различения. Бытие представляет собой уже не просто Первопричину (causa prima) сущего и не просто способ, каким существующее кажет себя в горизонте времени. В границах отношения с личным Логосом мира истина Бытия отождествляется с опытом универсальности личности, опытом экстатически–эротического самопревосхождения. Познание Бытия становится "нравственным" подвигом эротического самопреодоления, вхождением в то жизненное пространство, где сущее открывается как "творение", материя — как личностная Энергия, а Личность Бога и личность человека — как "запредельные" по отношению к любой онтической сущности.
Первый шаг в осуществлении этого отношения человека с Богом исходит от Бога. Греческое богословие христианского Востока учит об экстатичности божественного бытия, об эротическом желании Сверхсущностной божественной Сущности отдать себя в отношении, личном общении. "Виновник всего сущего, — замечает Ареопагит, — по причине избытка любовной благости исходит вне себя… и как бы очаровывается благостью, любовью и вожделением (эросом). И будучи превыше всего и запредельным всему, Он, тем не менее, снисходит в недра всего в экстатической и сверсущностной силе, сам оставаясь неуделимым"[74]. Экстатическое "движение" божественной Сверхсущностной Сущности оказывается также предпосылкой возникновения человеческой личности, ее основанием. "Ибо благотворящий Эрос побудил
Божество к промышлению о нас, к устроению нас", — пишет Максим Исповедник[75]. Человеческая личность есть "образ" (εἰκόνα) и явление Бога именно в эротически–экстатической самоотдаче. И в другом месте Максим пишет: "Как божественный эрос и любовь испытывает влечение, так вожделенное и любимое влечет к себе все, в чем есть признаки любви. Вернее сказать, любовь, в силу внушаемой сокровенной привязанности, влечется ко всему тому, что являет в себе эрос и любовь; и она же влечет как желание, по природе притягивающее и движимое ею"[76].
Когда церковное богословие говорит о Боге, оно говорит именно о Боге личного отношения и исторического опыта — о Боге Авраама, Исаака и Иакова, Боге и Отце Господа Иисуса Христа.
Глава третья ЕДИНСТВО ЛИЧНОСТИ
§ 14. ЕДИНСТВО ЛИЧНОСТИ КАК ПРЕДПОСЫЛКА ЭКСТАТИЧЕСКОЙ ИНАКОВОСТИ
Онтологическое содержание, которое вложила в термин "личность" греческая патристика, определяет единую бытийную реальность: явленность онтологического приоритета личности, возведение ее в ранг исходной истины бытия предполагает ее изначальное единство. Личность едина изначально — как до–сознательная возможность "быть–перед- лицом" сущего и как единственная экзистенциальная предпосылка проявления логоса Бытия. Но в своей эк–статической инаковости по отношению к общим признакам сущности личность в высшей степени едина: "нет ничего более единого"[77], чем личность. Утверждая, что универсальное измерение личности изначально концентрирует в себе все потенции Бытия, мы указываем на ту единственную предпосылку речи Бытия, которая предшествует любым "семантическим" дефинициям; указываем на единовидный — не составной — "горизонт" проявления. Единство личности есть реальная предпосылка до–сознательной соотнесенности и эк–статической инаковости, необходимое и достаточное бытийное условие своеобразия, единственности и неповторимости личного отношения. Иначе говоря, единство личности есть реальная предпосылка познания способа бытия вообще.
§ 15. ДВУСОСТАВНОСТЬ ПРИРОДЫ И ЕДИНСТВО ЛИЧНОСТНОГО БЫТИЯ
Философская антропология пыталась определить человеческое бытие как составную — точнее, двусоставную — реальность, различая душу и тело, материю и дух. Это различение было принято христианским богословием только в том, что касается человеческого естества: как схематичный набросок онтологического различения личности и природы. Соотнесенность двусоставности с человеческой природой ясно выражена в определении IV Вселенского Собора, который провозгласил воплощенного Бога "Богом истинным и человеком истинным, [состоящим] из разумной души и тела"[78]. Эту соотнесенность поддерживают и другие тексты — как Писание[79], так и сочинения святых отцов. Но при этом всегда сохраняется свобода словооупотребления и "взаимопроникновение" терминов "душа" и "тело"[80]. Их различение никогда не объективируется и не отождествляется с дуалистическим и аксиологическим противопоставлением материи и духа.
Конечно, существуют святоотеческие выражения, которые приписывают человеческой природе две "сущности": "бестелесную сущность души" и "неразумную сущность тела"[81]. Однако душа представляет собой не только "мыслящее" и "разумное" в человеческой природе, но также и "чувственное"[82], "соединяясь с материальной природой через ощущения"[83]. Некоторые Отцы говорят о "телесной"[84], или "животной"[85] душе; другие различают "части" души: "мыслящую", "страстную" и "вожделеющую"[86]. Душа "небесна"[87] и "боговидна"[88], способна к "созерцанию и разумению сущего"[89]. Но в ней есть и доля "страстного и неразумного"[90]: душа "самовластна", но и "склонна к погибели"[91] по причине "живущих в ней страстей"[92]. В этой множественности и разнообразии святоотеческих воззрений и высказываний связь материи и духа, в рамках человеческой природы, в конечном счете предстает как бытийное "таинство" человека, таинство смешения, которое осознается и постигается на опыте каждым человеком в единстве его личности[93]. Именно в силу этого таинства человеческая природа обретает способность принимать в себя нетварную Благодать, то есть жизнь Бога[94].
Бытийное "таинство" человеческого состава никоим образом не затрагивает "единовидности" личностного бытия человека. Григорий Нисский определяет человека как "единое существо, состоящее из души и тела"[95], и мы могли бы присоединиться к этому выводу. В то же время может быть сформулирована (помимо всяких дефиниций) точка зрения, согласно которой как в библейской, так и в патристической терминологии различение души и тела часто обозначает и изображает онтологическое различие личности и природы. Душа (евр. nephesh Ветхого Завета, результат дыхания, которое Бог вдохнул в сотворенного из земли человека)[96] - не часть или доля человека (часть духовная, в отличие от части материальной). "Душа" означает "своеобразие" человека (следствие особой творящей энергии Бога)[97], животворение и наделение земной человеческой сущности личностными потенциями[98]. Таким образом, "душа" обозначает всего человека как единую живую личную субстанцию (ипостась); как совокупность личных свойств; как то, что мы до сих пор называли личностью человека[99]: образом и "славой" (то есть проявлением) личного
Бога[100]. Тело же есть природа, материальная реальность, которая образует космическое измерение человека, обусловливает его причастность материальной природе мира и концентрирует материальный мир в человеческой личности[101].
Связь души и тела в человеческом существе есть нечто большее, чем взаимопроникновение двух онтологических реальностей: это, по словам Иоанна Лествичника, их смешение и сопряжение в одно целое[102]. Согласно Григорию Нисскому, принцип смешения невыразим, а способ его неуразумеваем и непостижим[103]. Земная природа человека — единственное во всем материальном тварном мире создание Божье, к которому Бог "привил" надмирную природу "души", "равночестно каждому члену", дабы возвести человека в ранг личностного существа и, "словно оттиском печати", запечатлеть в его теле Свой образ личного Бога. Именно это смешение души и тела — их, по слову Максима[104], высочайшее единение - очерчивает, но не доопределяет неизреченное таинство бытийного тождества человека и в то же время его бытийной инаковости. Бытийная тождественность и одновременно инаковость всякого человеческого существа, его "высочайшее единство" удостоверяет собой как единое "начало" личности, так и ее сущностно–природную составленность "из души и тела". Иначе говоря, эта тождественность и инаковость запечатлевает как онтологическое различие личности и природы, так и бытийную тайну двусоставности человеческого естества.
Но несмотря на взаимопроникновение этих двух различений — души и тела, личности и природы, — их нельзя отождествить, не упразднив при этом в рассудочном опредмечивании реальное и неизреченное единство всех "уровней" человеческого существа: то единство, которое реализуется в событии личностного эк–стаза и являет собой "воипостасное[105] общение" телесных и душевных, личностных и природных свойств.
§ 16. РАЗЛИЧЕНИЕ ДУШИ И ТЕЛА КАК СЕМАНТИЧЕСКАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ПРИРОДНОЙ ЭНЕРГИИ
Однако почтительное уважение греческих Отцов к бытийному таинству человеческого состава — уважение, выразившееся в избегании любых дефиниций и любого опредмечивания бытийных различий, — было позднее утрачено в так называемой "систематической" теологии. Логические пояснения и исчерпывающие дефиниции схоластиков, интеллектуалистское опредмечивание бытийного события[106] неизбежно вели к схематизации таинства человеческого состава, к противопоставлению души и тела, материи и духа[107]. Такое противопоставление было типичным следствием полагания человека как "разумного животного" (animal rationale) — существа прежде всего биологического, которое сверх того наделено душой или душой и духом.
Как мы уже видели[108], эта дефиниция восходит к аксиологической метафизике, а не к онтологии бытийного опыта. Она опирается на интеллектуально–онтические, а не бытийно–онтологические категории; игнорирует вопрос о различении сущего и Бытия, природы и личности[109]. Основываясь на предметных дефинициях схоластической антропо- логии[110], римско–католическая Церковь утвердила на Вьеннском соборе (1311–1312) в качестве догмата учение Аристотеля о душе как энтелехии тела[111]. В одной из следующих глав мы покажем, почему принятие этого объективированного аристотелевского гилеморфизма с неизбежностью привело западных теологов к внешнему и схематичному пониманию нравственной жизни, а в конечном счете — к правовому морализму римско–католической Церкви, к протестантскому пиетизму и пуританству[112].
Для христианской мысли греческого Востока неприемлемо считать элементы человеческого состава — души и тела — онтологически заданными. Эти элементы не определяют способа, каким бытийствует человек, но сами определяются и обозначаются (всегда относительно и условно) как разные проявления и следствия природной энергии. Мы говорим о телесных, душевных или духовных проявлениях, давая предметное (а следовательно, условное) обозначение выраженному таким образом результату природной энергии, то есть универсально–экстатической соотнесенности двусоставной сущности (природы). Экстатическая соотнесенность предполагает, то есть "заключает в себе", двусоставную природу как бытийную реальность. Но эта соотнесенность реализуется только в уникальном событии личностного бытия: она определяется по отношению к личностной инаковости или сама определяет эту инаковость.
Таким образом, психическая и телесная энергии обладают онтологическим содержанием. А именно, они являются бытийным событием только в качестве природных энергий, поставленных "напротив" личностной (или, по выражению Максима, духовно–мыслительной (γυωμική[113]) энергии, либо противодействуя воле и действию личности, либо согласуясь с ними. Иначе говоря, различение души и тела связано не со способом бытия человека (бытия как природы и как личности), а с семантической дифференциацией следствий, результатов природной энергии.
Непосредственный опыт отношения подтверждает относительный и условный характер такой дифференциации. Человеческий взгляд, выражение лица, жест, членораздельная речь, любовный порыв — что это, проявления тела или души? Современная психология, и особенно направление "глубинной психологии" (Tiefenpsychologie), экспериментально доказала, что невозможно разделить человеческое существо на некие отдельные области, что просто не существует чисто телесных, душевных или духовных проявлений[114]. Но и прагматическая онтология философов–экзистенциалистов, исходящих именно из эмпирического истолкования внутримирной реальности человека, его вот–бытия, при–сутствия (Da‑sein), относит тело к сущности человека и устанавливает сущностное различие между человеческим телом и организмом животного (Хайдеггер)[115], определяя тело как непосредственное отображение психического (Сартр)[116].
§ 17. СООТНЕСЕННОСТЬ "ОБРАЗА БОЖЬЕГО" С ЕДИНОВИДНОСТЬЮ БЫТИЯ
Семантико–предметное различение отдельных сфер бытия, на котором основана дефиниция человека как "разумного животного", оправдывает попытку схоластических теологов истолковать "образ Божий" в человеке таким способом, чтобы элементы этой "образности" приписать опредмеченным результатам деятельности природы, то есть объективным свойствам онтической индивидуальности. Иначе говоря, местопребыванием "образа Божьего" считается одна из двух условных "частей" онтической природы — "дух", разум человека[117]. Бытийные категории, которые с эпохи греческих Отцов употреблялись для выражения онтологического различия личности и природы (и открывали универсальность и неповторимость личности), — такие, как "разумное", "самовластное", "начальное"[118], — интерпретируются теологией предметных категорий как индивидуальные свойства общей[119] духовной "природы" человека. Индивидуальные свойства связываются с аналогическим и сравнительным толкованием "бытия по образу Божьему". Такое толкование ограничено феноменологией онтической индивидуальности и бессильно объяснить онтологическую реальность различия личности и природы, объяснить "способ бытия" человека. Образ Божий в человеке означает аналогическую редукцию[120], то есть рассудочное притягивание онти–ческих категорий к Богу и человеку. Образ Божий уже не соотносится с человеческим бытием, со способом бытия человеческого существа. Человек перестает отображать Бога экзистенциально и онтологически, то есть как личность, уникальная и неповторимая, как "способ бытия", дающий человеку возможность войти в любовное отношение и общение с Богом, уподобиться божественному Прообразу. Напротив, Бог отображает человека, будучи аналогически и анагогически определен как абсолютно разумное, самовластное и начальное сущее[121].
В противоположность схоластике, с ее тенденцией к объективации, греческий Восток в своем толковании образа Божьего в человеке старался уберечь от рассудочных схематизаций тайну способа божественного бытия и его отображение в бытии человека. Как в том, что касается различения души и тела, так и в толковании "образа Божьего", греческая патристика отвергала любые предметные дефиниции — все равно, дуалистические или монистические; отказывалась подчинить истину бытия априорным понятийно–логическим определениям. Она ограничивалась смысловым указанием на бытийную тайну различия личности и природы, сохраняя при этом единый характер личности, ее приоритет перед природой (согласно которому не природа определяет личность, а личность — природу, динамически уподобляя ее божественному Прообразу).
Разумеется, были авторы (главным образом в ранний период истории Церкви, то есть в той исторической среде, где еще господствовало идолопоклонство), которые отказывались соотносить образ Божий с человеческим телом. Такое отрицание имело целью уберечь истину о Боге от любых аналогий с телесностью и человеческой чувственностью[122]. Но были и другие, кто подчеркивал соотнесенность образа Божьего с психосоматической целостностью, единством человека[123]. Однако чаще всего святоотеческие толкования резюмировали истину "образности" в триаде личностных энергий (ум, разум, дух)[124] или в том "начальном"[125] и "самовластном"[126], где в первую очередь сконцентрировано онтологическое отличие личности от природы.
§ 18. ВИДОВОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЕДИНСТВА СУБСТРАТА И ЕДИНО–ИНАКОВОСТЬ ЛИЧНОСТИ
Таким образом, как универсальность личности, так и ее единство определяются бытийно, а не рассудочно–семантически. Рассудочное определение всегда исчерпывается онтической дефиницией. Оно определяет сущее как таковое, его онтичность и смысловую многогранность: "Ведь о сущем говорится в стольких же смыслах, что и о едином"[127], ("о сущем же говорится в различных значениях, но по отношению к чему‑то одному, к какой‑то одной природе"[128]), "всякий раз по отношению к одному началу"[129]. Такое определение отождествляет обозначение сущего с его бытием, прилагается к Бытию как сущему, а не к различию сущего и Бытия[130]. Напротив, бытийное определение онтологично: оно относится к способу бытия сущего, к различию между сущим и Бытием, то есть к Бытию как возможности и факту отношения, а также к сущему как речи Бытия.
Различие онтического и онтологического определений объясняет и разницу между предметно–семантическим истолкованием единства сущего, с одной стороны, и едино–инаковостью личности — с другой. Когда мы определяем единство сущего на языке аристотелевской онтологии, то есть прибегаем к онтическому определению единства, то мы говорим о материи (субстрате), форме (виде, эйдосе) "и состоящем из этих двух третьем". ("Под материей же я разумею, например, медь; под формой очертание, образ (σχήμα τῆς ἰδίας); под тем, что состоит из обоих, изваяние как целое"[131].) Аристотелевский эйдос (форма) определяет единство "целого" постольку, поскольку выражает "видообразующий" характер "общего": "Общее же всегда сказывается о каком‑нибудь субстрате"[132]. "Видообразующий" характер "общего", аристотелевский "эйдос", эта заданная унифицированность многобразных субстратов при всей пестроте их "совокупного" выражения, — все это соотносится с тем, что может "быть видом", то есть определять собой мысль. Другими словами, соотносится с феноменом и "семантикой", или смыслом феномена[133] - исчерпываясь "дефиницией", совпадением понятия с мыслимой вещью как "общим", "ибо определение касается общего и вида"[134].
Таким образом, "третье", состоящее "из того и другого" (формы и материи)[135], определяется как единое целое благодаря эйдосу (виду, форме), предшествующему как материи, так и тому, что состоит "из того и другого"[136]. "И это части составного целого, но уже не части формы, то есть того, что содержится в обозначении (λόγος)"[137]. При этом λόγος означает здесь определение ("обозначение мы называем определением"[138]).
Следовательно, этим определением единства каждого "целого" субстрата, или субъекта (ὕποκείμενο), по отношению к видообразующему характеру общего нельзя объяснить бытийное событие единства человеческого существа (ὑπόσταση). Нельзя потому, что отличие "общего" от "частного" — только видовое: это отличие "умопостигаемого" от "чувственного" ("ведь общее познается рассудком, частное же — с помощью чувства, так как рассудок имеет дело с общим, а чувство — с частным")[139]. Умное и чувственное (через ощущение) схватывание сущего как "общего" и "частного" определяет - то есть просто обозначает — "целое" (составное и в то же время единое по виду) существо [ипостась] человеческого субстрата: "Душа есть первая сущность, тело — материя, а человек или живое существо — соединение той и другой как общее"[140].
Таким образом, способ бытия субъекта как экзистенциального единства и тождества, как факта, который служит отправной точкой при определении тождества и инаковости, — этот способ бытия вообще не рассматривается аристотелевской метафизикой. В ней единство является не бытийно–онтологической категорией, а категорией вида и обозначения. Оно вытекает из различия "целого" и "общего" и связано с не–категориальным характером субстрата ("субстрат — это то, о чем сказывается все остальное, в то время как сам он уже не сказывается о другом"[141]). Сам же субстрат, взятый как "целое", един и не имеет частей: "Медь есть часть изваяния как целого, но не часть изваяния, поскольку под ним подразумевается форма"[142]. Очевидно, что онтически–видовое определение единства человеческого субъекта не касается бытийной проблемы экстатического единства и инаковости личности.
§ 19. РАЗЛИЧИЕ ПРИРОДЫ И ЭНЕРГИЙ В ГРАНИЦАХ ЕДИНОГО СПОСОБА БЫТИЯ
Что касается личности, мы убеждены, что ее единство получает выражение не в интеллектуально–предметном определении, а в универсальном бытийном опыте отношения. В событии отношения мы прежде всего удостоверяем единство личности как единственность и неповторимость до–сознательного узнавания и как ее экстатическую инаковость природе. Конечно, как до–сознательная связь с личностным логосом "вещей", так и эк–статичность личности по отношению к природе в конечном счете могут быть выражены только в понятиях, которые содержатся в уме. Однако есть большая разница между рассудочной дефиницией, где истина исчерпывается схватыванием в понятии и описанием видовых признаков, и просто символическим или образным обозначением (посредством понятий) границ того бытийного факта, в котором истина становится возможностью универсальной жизненной причастности, то есть "нравственным" деланием. Понятие "общего" единства элементов человеческого состава не затрагивает бытийно–онтологической проблемы способа бытия двусоставной природы человека как единого личностного существа. Видовое единство не "перекрывает" ту онтологическую реальность, в которой существует личностная соотнесенность и экстатическая инаковость; оно игнорирует бытийную связь личности и природы — личности как соотнесенного концентрированного выражения природы; природы как содержания личности.
Разумеется, определяя личность как бытийно–соотнесенное выражение природы, мы не отрицаем видообразующего характера природы, или сущности. Мы только интерпретируем его онтологически, а не онтически (как познавательную возможность, а не как феноменологическую предметность). Видообразующий характер природы как бытийный факт есть то, что ранее мы назвали "проявлением природной энергии" в границах личностной инаковости[143]. Экстатическая соотнесенность сущности, или природы, как событие межличностного отношения и как единственное и неповторимое до–сознательное узнавание выявляет именно видообразующий характер природы, свидетельствует о сущности как о при–сутствии. Таким образом, "телесная природа" человека тоже представляет собой не просто "материальную причину" (causa materialis) человеческого бытия, не просто материю в смысле субстрата, соотнесенного с формой[144], но естественную возможность проявления инаковости личности, осуществления экстатической соотнесенности природы вне природы, результат действия естества в событии личностной инаковости.
Итак, мы находимся в области второго онтологического различия, параллельного различию природы и личности. Мы отличаем общую природу, или сущность, от ее видообразующего характера, то есть от проявления действия природы в событии личностной инаковости. В конечном счете речь идет о различии природы и природной энергии. Это различие реально, а не только концептуально: ведь единственный способ познать природу — это познать природные действия, которые "видообразуют" природу (придают ей вид), не отождествляясь с нею. "Если нечто действует подобно огню, так же светит и греет, то оно есть вполне огонь", — говорит Григорий Нисский. Следовательно, тождество общей природы "обнаруживается через тождество действий"[145].
Но хотя тождество действий выявляет тождество природы, тем не менее природа не тождественна действиям — подобно тому, как причина не тождественна следствиям. Следствие делает познаваемой причину и "отображает" ее, но не отождествляется с нею. "Нет точного сходства между причинами и следствиями, — пишет Ареопагит. — Но если следствия содержат в себе образы причин, то причины превосходят следствия и запредельны по отношению к ним, в силу своеобразности самого Начала. И, чтобы употребить пример из области человеческого, заметим, что удовольствие и скорбь называются причинами наслаждения и страдания, но сами ни наслаждаются, ни страдают.
Также о согревающем и опаляющем огне не говорится, что он согревается или сжигается… Свойства следствий пред–существуют в причинах преизбыточным и существенным образом"[146].
Так мы подошли к еще одной бытийной антиномии тождества и инаковости. Поистине невозможно разделить природу и энергии, рассматривать природу в отрыве от энергии или энергию в отрыве от природы[147]; но в то же время невозможно отождествить природу с природной энергией[148].
§ 20. РАЦИОНАЛЬНОЕ СВЕДЕНИЕ К ПРОИЗВОДЯЩЕЙ ПЕРВОПРИЧИНЕ И БЫТИЙНЫЙ ОПЫТ ЛИЧНОСТНОГО ВЫРАЖЕНИЯ ПРИРОДНЫХ ЭНЕРГИЙ
Аристотель отождествил энергию с формой, и эта феноменологическая позиция оказалась, возможно, решающей для развития философской метафизики. Аристотель различил сущее в возможности (δυνάμει ὄν) — материю (материальное, обладающее потенцией, или способностью, быть чем‑либо), и сущее в действительности (ἐνεργεία ὄν) — форму (способ бытия сущего)[149]. Для того чтобы сущее в возможности стало действительностью, необходимо наличие движения: движение есть переход от сущего в возможности к сущему в действительности. Но движение всегда имеет некоторую отправную точку, или начало ("Необходимо, чтобы все движущееся приводилось в движение чем‑либо")[150]. Поэтому сущее в возможности обязательно должно приводиться в движение чем‑то сущим в действительности; в противном случае движения не было бы: "Если бы было нечто способное приводить в движение или создавать, но оно в действительности не проявляло бы никакой деятельности, то не было бы движения: ведь то, что обладает способностью, может и не проявлять ее"[151]. Фома Аквинский приводит конкретный пример: "Актуально горячее, как, например, огонь, делает потенциально горячие дрова актуально горячими и тем самым движет их и переменяет… В самом деле, двигать есть не что иное, как переводить нечто из потенции в акт [из возможности в действительность]; но ничто не может перейти из потенции в акт, кроме как через воздействие некоторого сущего в акте"[152].
Очевидно, что восходящая последовательность движущего и движимого неизбежно приводит к метафизической необходимости первого начала движения — перводвигателя[153]. Перводвигатель должен не просто обладать движущей способностью: "Ведь то, что обладает способностью, может и не проявлять ее". Следовательно, мы ничего не выиграем от полагания вечных сущностей, вроде платоновских идей, если они не будут заключать в себе начала, способного вызвать изменение и, следовательно, движение ("значит, нет никакой пользы, даже если мы предположим вечные сущности, как это делают те, кто признает эйдосы, если эти сущности не будут заключать в себе некоторого начала, способного вызвать изменения")[154]. Но необходимо, чтобы начало движения было чисто действительным (ἐνεργητική), так как для перводвигателя, который сам ничем в движение не приводится, переход от возможности к действительности исключен. Поэтому сущность этого начала должна быть чистой действительностью (μόνο ἐνέργεια): "Должно быть такое начало, сущность которого — действительность"[155]. Но коль скоро движение есть переход от возможности к действительности, а этот переход исключен для перводвигателя, то перво–двигатель как чистая действительность [энергия, акт, деятельность, действие] сам должен быть неподвижен[156].
В то же время очевидно, что если первый двигатель должен быть всецело в действительности, а ни в коем случае не в возможности, и если сущее в возможности есть материя, то первый двигатель нематериален и бестелесен. А коль скоро движение не возникает и не уничтожается, но всегда есть - по крайней мере, как временнόй переход от предыдущего к последующему ("ведь он есть всегда")[157], — и без такого временнόго перехода никакая природа не существует, — то движение должно быть вечным, как вечно время и вечна актуальность (ἐνέργεια) перводвигателя[158].
Аристотелевское толкование действи- тельности–энергии было в неизменном виде перенесено Фомой Аквинским в христианскую теологию[159]. Но рациональное сведéние к перводвигателю, который, в соответствии с нашей логикой, должен быть по своей сущности вечной энергией–действительностью, чистой и нематериальной, совершенно упускает из вида личностный способ бытия Божества, как он фактически открывается в историческом опыте Церкви. Проблематика, связанная с энергией, представляет для Аквината интерес в объективных рамках процесса логического доказательства, где тайна бытия Божьего исчерпывается логически необходимым понятием производящей и движущей причины творения. Поэтому в "Сумме теологии" отсутствует какое бы то ни было упоминание о личном Боге бытийного отношения. Бог здесь предстает как объект[160] логического исследования, как абстрактная интеллектуальная достоверность, абсолютно актуальная онтическая сущность, безличная и бытийно–недостижимая движущая причина.
На греческом Востоке, напротив, проблема энергий ставится исключительно в поле бытийного опыта. Опыт Церкви есть знание Бога, знание как событие личного отношения; и возникающая здесь проблема — проблема свидетельства об этом событии и его утверждения: проблема того, "каким образом мы познаем Бога, который не есть ни умопостигаемое, ни чувственное, ни вообще что‑либо из существующего"[161]. Знание Бога, как событие личного отношения, выявляет приоритет личности в богословской гносеологии. Не существует пути, который позволил бы обойти реальность личности и прямо совершить мысленный скачок к сущности — "если только истина открывается нам в вещах, а не в именах"[162]. Единство личности концентрирует в себе способ бытия, а следовательно, и всё то, что дает возможность приблизиться к бытийному содержанию онтологического различия природы и личности, природы и энергий. Мы познаем сущность, или природу, только как содержание личности; и эта единственная возможность познать природу означает ее экстатическое выражение в событии личного отношения: означает способность природы "выступать вовне", становиться познаваемой и доступной для причастности не как понятие, но как личностная уникальность и неповторимость. Однако экстаз природы нельзя отождествлять с природой, поскольку сам опыт отношения есть опыт не–тождественности. Экстаз — это способ, каким природа становится доступной и познаваемой в событии личностной инаковости: это энергия природы[163], которая не тождественна ни ее носителю, ни ее результату. "Действие не есть ни действующее, ни производимое действием"[164].
Конечно, действие может быть познано только из действующего, но и само действующее мы можем познать только из природных действий — как личностную инаковость и как природу, или сущность. Например, воление представляет собой энергию природы, однако познается только в связи с личностью ее носителя: только познавая "как" личностного волеизъявления, мы познаём "что" данного волевого акта[165]. "Что" волеизъявления делает для нас познаваемой природу, обладающую способностью желать, в то время как его "как" открывает личностную инаковость носителя воли[166]. Однако воление не тождественно ни природе, обладающей способностью воления, ни личности, всегда волящей единственным, только ей свойственным и неповторимым образом. И поэтому в волении мы узнаём природную энергию, онтологически отличную как от самой природы, так и от личности.
Однако, отличая энергию от природы, а природу от личности, мы не подразумеваем никакой составности в самой природе. Иначе говоря, мы не разделяем, не расчленяем природу на личности и энергии. Личности и энергии не являются ни "частями", ни "составными элементами", ни "претерпеваниями", ни "условиями" природы, но способом ее бытия. Личностное проявление каждой энергии "бесчастно" и "единовидно" выражает всю природную энергию в целом — так же, как личность выражает природу в целом, будучи ее бытием. "Как" волевой энергии (а также энергии созидания, любви и любой другой) концентрирует в себе "что" природной энергии воления: способность природы желать существует и проявляется только в инаковости личностного воления. Музыка, живопись, скульптура суть творческие энергии человеческой природы, однако существуют лишь как проявления личностной инаковости: музыка Моцарта, живопись Ван Гога, скульптура Родена и т. д. Но и для сущности, или природы, нет иного способа проявиться и определиться, кроме ее энергийного эк–стаза в событии личностной инаковости. Единственный способ дать имя природе — это обратиться к личностно проявленной природной энергии. Определение энергии "обозначает" природу — "или, другими словами, как сущность, так и энергия принимают одно и то же определение"[167].
Таким образом, каждая видообразующая категория человеческой сущности, или природы (разумное, самовластное, начальное), представляет собой вторичную характеристику сущности, предметное определение тех признаков, которые относятся к энергиям, то есть к общей природе как содержанию личности. Но и "Бог получает наименования от энергий, ибо Его сверхсущностность безымянна"[168]. То, что мы называем нетварной "сущностью" Бога, превышает всякую человеческую способность к познанию, определению или сопоставлению. Поэтому божественная Сущность "неуловима", "неназываема", "сверхимянна" и "не поддается ни чувственному восприятию, ни воображению, ни мнению, ни именованию, ни слову, ни осязанию, ни познанию"[169].
Следовательно, имена, которые мы приписываем Богу, относятся исключительно к Энергиям, в которых божественная Природа становится доступной, познаваемой и причастной, оставаясь "по существу" недоступной, непознаваемой и непричастной. Таким образом, "называя сверхсущностную сокровенность Богом, или Жизнью, или сущностью, или светом, или Логосом, мы постигаем умом не что иное, как исходящие к нам из нее силы — обоживающие, или сущетворящие, или животворящие, или умудряющие"[170]. Сама божественность Бога есть проявление божественной Энергии, а не божественной Сущности: "Все святые отцы вместе свидетельствуют о том, что для несотворенной Троицы нет имени, являющего ее природу, так как Имена суть имена Энергий. Ибо даже "божество" выражает энергии, означая или бег, или созерцание, или горение, или самообожение. Но сверхимянное не тождественно именуемому; следовательно, сущность Бога не тождественна энергии… Божество Бога являет, собственно, божественную энергию"[171].
§ 21. ПРИРОДА, ДОСТУПНАЯ ДЛЯ ПРИЧАСТНОСТИ В ЭНЕРГИЯХ. ЭНЕРГИИ, ГОМОГЕННЫЕ И ГЕТЕРОГЕННЫЕ ПО ОТНОШЕНИЮ К ПРИРОДЕ
Однако энергии — не только способ именовать природу, "обозначить" действующее через результат действия. Личностно выраженная природная энергия представляет собой ту возможность эмпирического познания, которая происходит из личного "участия" в сущности, или природе, из "причастности" к ним, что не означает, однако, тождества с природой. Ареопагит приводит в качестве образа и примера такой причастности человеческий голос, который, "оставаясь одним и тем же, воспринимается как одно многими ушами"[172].
Если, схематизируя этот образ, мы произвольно примем человеческую речь за некоторую сущность, то голос окажется энергией сущности речи, возможностью причастности к сущности речи — постольку, поскольку делает ее познаваемой и доступной для причастности: возможностью причастности всех слышащих один и тот же голос к одной и той же сущности речи. При этом причастность не означает тождества слушающих с сущностью речи или расчленения последней на столько частей, сколько людей участвуют в этой речи через посредство голоса. Личностно выраженная речь остается единой по виду и неделимой, и в то же время "все участвуют в ней одним и тем же образом".
Опять‑таки обращаясь к этому примеру с голосом и речью, мы можем прояснить еще одно утверждение относительно возможности участвовать в сущности через посредство энергии. Голос, несомненно, есть проявление энергии речи, "гомогенное" (однородное) сущности речи. Благодаря этому становится возможной непосредственная причастность речи. Однако энергии речи могут проявляться также через сущности, "гетерогенные" (инородные) по отношению к ее собственной сущности. Иначе говоря, в речь могут быть преобразованы другие "сущности" — например, письменность, краски, музыка, мрамор.
Этот пример указывает на то, что возможно говорить о двух видах энергий одной и той же сущности, или природы. Одна энергия — это, как было сказано, энергия, "гомогенная" природе действующего сущего (то, что выше мы назвали экстатической самоотдачей природы в рамках события личностной инаковости). Другая же — энергия, которая проявляется через сущности, "гетерогенные" по отношению к природе действующего сущего. Энергия, "производящая то, что вне, и согласно которой из некоей предлежащей материи созидается нечто внешнее, иное по отношению к гетерогенным энергиям, чуждое их собственной сущности"[173].
Что касается Бога, понятие "гомогенной" энергии позволяет истолковать церковный опыт божественной Благодати (дара подлинной жизни). Благодать нетварна[174] ("гетерогенна" творениям и "гомогенна" Богу). Через нее Бог становится "всецело причастным"[175], "единым образом причастным для всего"[176], оставаясь простым и неделимым. Причастным к нему сущим Он дарует то, что Сам имеет "по природе", — однако дарует "без тождества по сущности"[177]. Он делает человека, по слову Писания, "причастником Божеского естества" (2Пет 1:4). Это проявление божественной энергии через "гетерогенные" Богу сущности объясняет характер сущего как "творений", "произведений" божественной энергии. Личностный логос "вещей" (логос силы, мудрости и искусства)[178] хотя и "своеобразен" в каждом творении — в рамках беспредельного разнообразия сущностей, — но тем не менее открывает для познания "единую целостность" Божественной Энергии, свидетельствуя о едином, простом и неделимом Боге[179].
Что же касается человека, можно сказать, что его "гомогенная" энергия проявляется в его способности к любви и любовной экстатической самоотдаче. Именно в ней "познается" и делается доступной для причастности истина человеческого бытия, тайна природы и личности как единства в инаковости, когда человек "по доброй воле целиком заключается во всем любимом и всем объемлется"[180]. В то же время понятие "гомогенной" энергии объясняет и реальность человеческого тела как выражения и проявления едино–инаковости личности. Тело оказывается прежде всего личностной дифференциацией природных энергий[181], возможностью встречи и общения тварной энергии человеческой сущности с не–тварной энергией божественной Благодати[182]. Что касается проявления человеческой энергии в "гетерогенных" человеку сущностях, им объясняется сохранение личностной инаковости и ее познаваемость в разнообразных человеческих "произведениях"[183] - созданиях человеческого искусства, мудрости и силы.
Важнейший тезис, удостоверямый различением "гомогенной" энергии сущности, или природы, и ее "гетерогенного" проявления, таков: обе эти формы проявления энергии всегда являют природу, или сущность, "как одно", как "единообразное" содержание личности. Дифференциация природных энергий в человеческой личности (единственность и неповторимость каждого человеческого тела, абсолютная инаковость каждого эротического события, каждого "творческого" выражения — например, отличие музыки Баха от музыки Моцарта или отличие живописи Ван Гога от живописи Гойи) вводит различение внутрь природы, при этом не разделяя ее. Она являет способ бытияприроды. И этот способ бытия — единство и инаковость личности. К энергиям, или различениям, природы принадлежит все то, что являет и раскрывает общую природу как содержание личности.
§ 22. СЛЕДСТВИЯ ПРИНЯТИЯ ИЛИ ОТРИЦАНИЯ РАЗЛИЧИЯ МЕЖДУ СУЩНОСТЬЮ И ЭНЕРГИЯМИ
Итак, возвращаясь к тому, о чем шла речь в первых параграфах этой главы, мы теперь можем, подводя итоги, сказать: различение природы и энергий лежит в основании нашей интерпретации того бытийного события, каким является единство личности. На основе этого различения мы определяем человеческое тело не как одну сторону или часть личностного бытия человека, но главным образом как особое личностное проявление энергий "двусоставной" — материальной и духовной — природы человека (эти "тварные" энергии "тварной" природы[184] противостоят нетварным божественным Энергиям). Мы получаем возможность интерпретировать тело как самое непосредственное и ближайшее проявление природных энергий, выраженных в событии личностной инаковости.
Как мы видели, в этом же различении природы и энергии греческая патристика видит предпосылку самой возможности богопознания для человека. Можно утверждать, что связь такой интерпретации человеческого тела с установлением возможности богопознания, соотнесенность с одной и той же онтологической предпосылкой не случайна. Коль скоро у человека имеется возможность познать личного Бога, она должна быть такой же реальной, как и эмпирическая реальность концентрированного выражения природных энергий в личностной инаковости человеческого тела. Если познание Бога переносится из области непосредственного явления личности в природных энергиях в область рассудочности, рациональности, если способность богопознания ограничивается собственными возможностями человеческого ума[185], то истина о Боге неизбежно исчерпывается абстрактными интеллектуальными схемами и сведением к Первопричине[186], что равнозначно отрицанию реального личного бытия Бога[187].
Очевидно, что решение проблемы богопознания, а также познания человека и мира (познания как непосредственного личного отношения и бытийного опыта или же как абстрактного рассудочного приближения) зависит от того, принимаем ли мы или отвергаем различие между сущностью и энергиями. Признание или отрицание такого различия — это два совершенно разных взгляда на реальность, две несовместимые "онтологии". Это не просто два разных герменевтических подхода, но две диаметрально противоположные жизненные позиции, со своими конкретными духовными, историческими и культурными следствиями.
Принимая различие сущности и энергий, мы принимаем истину как личное отношение, то есть как опыт общения, а знание — как причастность истине, а не просто схватывание понятий, получаемых в результате интеллектуальной абстракции. Следовательно, это принятие означает, что реальность личности и межличностного отношения предшествует любым интеллектуальным дефинициям. В безграничных границах такого предшествования Бог познается и открывается для причастности в Своих непостижимых нетварных Энергиях, оставаясь по существу непознаваемым и непричастным. Другими словами, Бог познается только как личностное проявление, как общение Лиц Троицы, как экстатическая самоотдача эротической благости. Мир же есть следствие личных Энергий Бога, "произведение" (ποίημα), которое являет
Личность Слова и свидетельствует об Отце Благодатью Духа. Мир — это осуществленный призыв Бога к отношению и общению: призыв личный и потому "иносущностно" сущетворимый.
И наоборот: отрицая различие сущности и энергий, мы исключаем универсальность личного опыта и утверждаем приоритет индивидуального разума как пути познания. Это значит, что истина исчерпывается совпадением понятия и мыслимого предмета, что природа и личность полагаются в качестве дефиниций, которые добываются в интеллектуальном абстрагировании. Личность трактуется как отношение между сущностями; отношение не характеризует личность, но отождествляется с нею. Тем самым обеспечивается логическая необходимость простоты сущности. Наконец, Бог мыслится доступным только в качестве сущности, то есть только как объект логического истолкования, — иначе говоря, как необходимый "перводвигатель", сам по себе "неподвижный" и представляющий собой чистую энергию (=действительность), чье бытие должно быть тождественно самореализации его сущности. Мир же — это "причинное следствие" "перводвигателя", как и благодать Божья — "причинное следствие" божественной сущности (благодать "сверхъестественна", однако тварна). Единственной связью мира с Богом остается умопостигаемая связь причины и следствия: "связь", внутренне разъединяющая мир и Бога. Мир обретает независимость от Бога, опредмечиваясь разумом и подчиняясь принципу прагматизма[188].
Проблема различия сущности и энергий окончательно определила расхождение между латинским Западом и православным греческим Востоком. Запад отверг это различие, отстаивая простоту божественной Сущности, так как логическое мышление не способно принять антиномию бытийного тождества и инаковости, признать различие, которое не влекло бы за собой разделения или расчленения[189]. В западном понимании Бог определяется только Своей Сущностью: то, что не есть сущность, не принадлежит Богу, но является творением Бога. Следовательно, божественные Энергии либо тождественны Его сущности как "чистая действительность", либо всякое их внешнее проявление по необходимости оказывается иносущностным — то есть тварным — следствием Божественной Причины[190].
В конечном счете это означает, что для человека невозможно обожение, то есть причастность к божественной жизни[191], потому что даже Благодать, "выявляющая" святых, — даже она тварна, хотя и "сверхъестественна". Так утверждают в своих абстрактных дефинициях, практически непреодолимых, западные теологи, начиная с IX в.[192]. Между тем, именно отстаивая факт обожения человека, факт причастности "исихастов" к чувственному опытумодуса божественной жизни (причастности к нетварному свету славы Божьей), Православная Восточная Церковь пришла к тому, что соборы XIV в. (в 1341, 1347, 1351 и 1368 гг.) признали различение сущности и энергий определяющей чертой, отделяющей православный Восток от латинского Запада, а в главе о богопознании сформулировали существо еретических уклонов Римской Церкви[193].
Спустя столетия историческая правота восточных богословов подтвердилась трагической безысходностью западной метафизики. Перенос богопознания из области непосредственного проявления личности в природных энергиях в область рассудочности имел неизбежные следствия: острейшее противопоставление запредельного (транс- цендентного) внутримирскому (имманентному), "изгнание" Бога в область эмпирически недостижимого, отрыв религии от жизни и ее ограничение символами, насилие технологии над исторической и природной реальностью и ее подчинение благополучию индивида. В конечном счете это привело к "смерти Бога" западной метафизической традиции и к утверждению Ничто и абсурда в качестве основных экзистенциальных категорий западного человека.
§ 23. РАЗЛИЧЕНИЕ СУЩНОСТИ И ЭНЕРГИЙ КАК ПРЕДПОСЫЛКА ВОЗМОЖНОСТИ ПОЗНАНИЯ ЕДИНСТВА И ИНАКОВОСТИ ЛИЧНОСТИ
В предыдущей главе было показано[194], что возможность "познания" личности в границах бытийного опыта связана либо с призывом к неповторимому отношению через посредство "вещей" (которые выражают логос личности — но логос ее пространственного отсутствия), либо с непосредственным межличностным общением как событием экстатической взаимности, взаимной эротической самоотдачи. Разумеется, различие природы и энергий позволяет отнести эту возможность также к познанию Бога. Мы видели, что природа, или сущность, сама по себе непостижима и недоступна: она есть самое близкое и в то же время самое далекое. Только в природных энергиях открывается способ бытия сущности, или природы; и этот способ — личностная инаковость. Она проявляет себя в рамках эмпирической действительности либо как "вещественный" логос пространственного отсутствия, либо как реализация эротического отношения.
Эти возможности "познания" относятся и к истолкованию человеческого бытия, и к откровению личного Бога. Произведение искусства свидетельствует о личности творца, будучи личностным выражением творческой энергии человека: оно позволяет познать способ бытия человеческой природы как личностной инаковости.
Однако сама личность творца при этом открывается только как пространственное отсутствие. В то же время то знание личности, которое достигается в эротическом отношении (в отношении универсальной экстатической взаимности), не может быть "объективным", то есть не может быть определено или описано с помощью индивидуальных (относящихся к индивидуальной природе) категорий. Являя себя в экстатическом любовном отношении, способ бытия личности есть изначальная достоверность — однако такая достоверность, которая определяется только как возможность.
Этим двум сторонам эмпирической реальности, касающимся познания человеческой личности ("вещественному" отсутствию и эротической достоверности), соответствуют основные положения восточноправославного богословского учения о "познании" Бога. Бог "познается" либо как пространственное отсутствие — через посредство "вещей" мира, либо как эротическая достоверность — в рамках взаимного эк–статического отношения. Причем эк–стаз обретает здесь всю полноту значения, ибо отношение в данном случае реализуется в пределах не только личностной, но также природной, или сущностной, инаковости. Это отношение мы называем Благодатью: тем, что Богдарует в своей любовной экстатической самоотдаче. Всецело Непостижимый и Недостижимый в Своей Сущности ("все превосходящий и всему запредельный"), Он являет себя как самоотдача любви к каждой человеческой личности ("нисходит в недра всего сущего"), словно в порыве любовной благости, ревниво взыскуя всепоглощающего личного отношения. Бог исходит "вне Себя" "в экстатической сверхсущностной силе, сам оставаясь неуделимым"[195]. Он осуществляет (ἐνεργεῖ) "вне" Своей природы неизреченную возможность личного отношения, общения и участия. Поэтому и познание Бога человеком выходит за пределы любого объективного познавательного подхода. Оно есть эмпирический факт постепенного узнавания и утверждения эротического экстаза Бога, факт причастности другому способу бытия - подлинной жизни нетварного сущего. Познание Бога соотносится не со сферой объективных человеческих поисков, но с внутренним личным открытием, с уверенностью человека в том, что к нему, и только к нему, обращен эротический божественный экстаз (дар жизни), что онзнаем и любим Богом — и что ему, следовательно, нужно лишь ответить "да" на этот эротический призыв, чтобы "познать" Личность своего Жениха и Возлюбленного: "Познав Бога, или, лучше, получив познание от Бога…" (Гал 4:9).
Но и в области объективных поисков, когда речь идет о богопознании, его отправным пунктом служат пред–метные сущие природной действительности, которые выходят навстречу отношению как "вещи" (πράξεις — "создания" творческой личности). Иначе говоря, богопознание отправляется от того, чтό создала Энергия непознаваемой, недостижимой и непостижимой божественной Сущности, или Природы: от ее внешних проявлений, которые открывают познанию способ бытия Божества — его личностный характер. "Вещи" свидетельствуют о Личности Бога–Творца, данной в бытийной непосредственности личного отношения, но в то же время в ее пространственном отсутствии. В личном отношении человека с миром "вещи" являют бытие личного Бога, личностный Логос Бога–Творца, Личность Бога–Слова, — но являют ее именно как отсутствие. Вне взаимного эротического отношения Бог есть отсутствие. Богословие, основанное на опыте Церкви, могло бы подтвердить справедливость формулы Сартра, подведшей итог трагическим поискам Бога западным человеком после "смерти Бога" онтических категорий: "Бог — это отсутствие"[196]. Верно. Но отсутствие "личностное", а потому означающее факт и опыт достоверности бытия Бога. Опыт отсутствия возможен только в личном отношении: отсутствие — это всегда опыт утраты личностной непосредственности, а такой опыт предполагает действительность или возможность отношения.
Это ощущение утраты личностной непосредственности, эта душевная боль личного отсутствия Бога сквозит в текстах Сартра[197], как и других выдающихся мыслителей современного Запада, которые отказываются сводить истину о Боге просто к рассудочному понятию[198]. Сознание личного отсутствия порой достигает остроты непосредственного эротического события. Сартр пишет: "Пусть Он покарает меня сто, тысячу раз — лишь бы Он существовал!"[199]. Только любовь, пережившая утрату, готова заплатить любую цену за то, чтобы боль отсутствия сменилась непосредственной очевидностью личного присутствия.
Конечно, для того чтобы эта боль утраты Бога переживалась эротически, у человека должно быть первоначальное знание и ощущение Его Личности. "Ибо если человек имеет чувство и ум, — пишет Иоанн Златоуст, — то готов вытерпеть и геенну, если только она возникла по слову Божьему"[200]. На языке церковного опыта речь идет в этом случае "о божественном Эросе". Мы обращаемся к "тоске" монахов, скорбящих об утрате божественного Лика. "Плач по Богу, — говорит Иоанн Лествичник, — есть сетование души, такое расположение болезненного сердца, которое с исступлением ищет того, чего оно жаждет, и, не находя его, с трудом за ним стремится и горько рыдает в след его"[201]. Симеон Новый Богослов тоже зовет к явленности и непосредственности присутствия "непостижимую Личность, сокровенную тайну". "Приди, — говорит он, — Незримый, Неосязаемый и Неощутимый нигде… Приди, желанное и славное Имя… Приди, родившаяся во мне страстная тоска, и заставь меня тосковать о Тебе, всецело Непостижимый"[202]. Как бы то ни было, эта "тоска" об отсутствии "ощутимой" непосредственности — не просто боль, но и предпосылка эротического отношения и общения. Поэтому в конечном счете она оказывается "благотворной тоской" и "блаженным безумием"[203], предпосылкой опытно- апофатического богословского познания. Возможность познать эротическое отсутствие определяется отношениями, которые рассматриваются в следующей главе.
Пока же очевидно, что единство личности предполагает бытийный факт различия природы и энергий, то есть возможность выразить природу в экстатической уникальности личности. Это единство проявляется и познается в энергиях природы, которые либо суть "произведения" личности, либо переживаются в эротической непосредственности.
Часть вторая КОСМИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
Глава первая ЛИЧНОСТНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ КОСМОСА
§ 24. КОСМОС КАК "СПОСОБ ПРОЯВЛЕНИЯ" ПРИРОДНОЙ РЕАЛЬНОСТИ
"Вещи", то есть сущие, проявляющиеся в личном отношении, определяют природную реальность как личностное явление. Само слово "космос" (красота, порядок) обозначает способ, каким бытийствует природная реальность, — обозначает не что, а как природного Творения. Космос есть "упорядоченное" проявление сущего, то есть категория красоты. Красота же означает личностное различение, которое удостоверяется только в рамках отношения.
В досократовской греческой философии словом "космос" обозначали качественный признак природной реальности — ее гармонию и порядок. Аэций сообщает, что "Пифагор первый назвал Вселенную космосом по причине присущего ей порядка".[204] Будучи пред–метом человеческого опыта, "всё", "Вселенная" проявляется как "прекраснейшее", то есть "космос, ибо он — творение Бога" (Фалес)[205]; как упорядоченное и неделимое единство ("Не отделено друг от друга то, что находится в одном космосе" — Анаксагор)[206]. Это единство "гармонично составлено из безграничных и ограничивающих элементов" (Филолай)[207], не подвержено ни умалению, ни росту и не может утратить своей гармонии и благообразия ("не может ни уничтожиться, ни стать больше, ни подвергнуться переустройству" — Мелисс)[208].
У Анаксимандра более специальным образом выражена та мысль, что порядок и гармония космоса есть не механическая, а скорее этическая необходимость, аналогичная понятию справедливости и законам совместного бытия людей, "общему устроению (κόσμος) государства"[209]. Анаксимандр пишет: "А из каких [начал] вещам рождение, в те же самые и гибель совершается по роковой задолженности, ибо они выплачивают друг другу правозакон–ное возмещение в назначенный срок времени"[210]. Как рождение, так и гибель сущих имеют общее начало: это необходимость, которая удерживает вещи в состоянии гармонии и порядка и которую мы должны полагать этической, потому что она напоминает отношение возмездия и искупления, объективно регулируемое временем.
Платон суммировал эти представления досократиков в учении о космосе как о живом единстве — "одушевленном и разумном живом существе"[211], живой совокупности одушевленных существ и неодушевленных предметов, богов и людей: "Мудрецы говорят… что и небо, и земля, и боги, и люди связаны воедино общением, дружбой, разумностью и справедливостью. И через то эту Вселенную называют… порядком (космосом), а не беспорядком и своеволием"[212]. Отрицание беспорядка и своеволия есть проявление жизни, и поэтому космос раскрывается как живое целое, как "зримое живое существо": "Ибо, восприняв в себя смертные и бессмертные живые существа и пополнившись ими, наш космос стал видимым живым существом, объемлющим все видимое, чувственным богом, образом бога умопостигаемого, величайшим и наилучшим, прекраснейшим и совершеннейшим"[213].
Но жизнь предполагает наличие души. Поэтому "тело" космоса одушевлен[214]. Красота мира есть видимое свойство живого и, следовательно, одушевленного организма; в ней проявляет себя чувственный бог — "совершенное живое существо из совершенных частей"[215]. И душа эта отнюдь не бессмысленна, но разумна: порядок, мера, гармония и соразмерность, составляющие красоту космоса[216], выдают наличие ума[217]. Поэтому и красота мира не только одушевлена, но и разумна. Красота являет способ бытия мира — не что, а как природной реальности: являет космос как одушевленное и разумное живое существо[218].
Очевидно, что Платон усматривает в категориях красоты скорее выражение жизни, чем личного присутствия. Космическое целое есть живой субъект, а не пред–метная явленность личностной внемирной энергии. Однако Платон стремится свести красоту к благу: красота, наряду с истиной и соразмерностью, определяет идею блага[219]. Но благо (как божественное, так и человеческое) непременно зависит от Бога[220]; красота же "смешана" с благом и в силу этого понимается как свойство божества[221]. Поэтому от красоты космоса мы можем подняться к благости Бога–Демиурга[222]. Однако творческий акт Бога мыслится не как творение "из ничего", а как устроение[223], динамичный переход от беспорядка к порядку[224], то есть как животворение мира.
Такой подход к миру в целом — то есть попытка истолковать мир, исходя из категорий красоты, взглянуть на него как на "прекраснейшее творение", одушевленное и разумное существо - удерживает человеческое миропознание в границах эмпирической связи с предметным "целым" природной реальности; не допускает формально–логического объяснения мира, то есть его нейтрализации в интеллектуальной абстракции. Категории красоты предполагают опыт узнавания и оценивания того способа, каким бытийствует космическая реальность. Удостовериться на опыте в красоте мира (как, впрочем, и в любой красоте) можно только в непосредственном отношении; ее нельзя объективно установить с помощью некоего абстрактного мерила.
§ 25. КОСМОС КАК РАССУДОЧНОЕ СХВАТЫВАНИЕ ОНТИЧЕСКОЙ УНИВЕРСАЛЬНОСТИ. МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКИЕ, ПАНТЕИСТИЧЕСКИЕ И ТЕОЦЕНТРИСТСКИЕ ТЕОРИИ
Однако у древних греков существовали и другие представления о мире и миропознании, помимо представления об эмпирической соотнесенности со способом бытия космического целого. В древнегреческих философских трактатах мы сталкиваемся также с рассудочным опредмечиванием и абстрактным истолкованием природной реальности, с попыткой свести мир к некоему нейтральному объекту, который возможно рационально исследовать. Условно и несколько упрощая, можно выделить три типа интерпретации мира в рамках рассудочной объективации природного целого.
Первый тип интерпретации предполагает, что реальность мира полностью самодостаточна. С этой позиции космос видится вечным, автономным и существующим независимо ни от чего. Такая точка зрения наглядно выражена в изречении Гераклита: "Этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий"[225].
Второй тип интерпретации тоже предполагает, что причина мира заключается внутри него. Но при этом обожествляются сами элементы природной реальности. По существу, речь идет о том же самобытии и автономии космоса, но возникает представление о его совершенстве. Иначе говоря, Вселенной приписываются свойства, которые противоположны смертности и тленности человека и характеризуются как божественные. Такова исходная человеческая точка зрения на мир — точка зрения, которая, согласно Платону, свойственна как невежественным варварам, так и просвещенным эллинам: "Прежде всего доказывают это Земля, Солнце, звезды, вся вообще Вселенная, весь этот прекрасный распорядок времен, подразделение на годы и месяцы. Затем — все греки и варвары признают существование богов"[226].
Наконец, третий тип интерпретации, путем рационального рассуждения, обнаруживает причину мира в некотором высшем божественном Начале, в недоступном опыту Боге–Демиурге. Такая позиция выражена у Аристотеля: "Созерцая днем круговое движение Солнца, а по ночам упорядоченный ход других светил, решили, что есть некий бог, который и является причиной такого движения и благого порядка"[227].
В этих трех типах интерпретации мира, трех точках зрения на мир (в признании самобытия и автономности космоса; в обожествлении элементов и законов физической Вселенной; в отнесении причины космоса к действию некоего божества) в зачатке присутствуют все позднейшие космологические гипотезы и теории: материалистические, пантеистические и теоцентристско–детерминистские. Причем все они имеют общую исходную посылку, объединяющую эти разные точки зрения в некоем едином отношении к миру: они все предполагают рассудочное опредмечивание природной реальности и абстрактное объяснение ее причин. В самодостаточных онтологических элементах, обожествленных или необожествленных, они абсолютизируют категории разума — такие, например, как метрическая соразмерность величин, гармоничная смена предыдущего последующим во времени, ритмичность, или упорядоченность, движения в пространстве и т. п.
Но это сведéние интеллектуальных категорий к космологическим теориям также означает, что силлогистическая способность человеческого субъекта приобретает приоритет перед объективным космосом. Природная реальность объясняется через ее совпадение с понятиями интеллекта, в которых схватывается сложное единство мирового "целого" — universitas creaturarum (совокупности творений). В таком понимании космос перестает быть выражениемспособа бытия природы, хранящим истину Бытия как возможность отношения и участия. Бытие опредмечивается как онтическая всеобщность, отождествляется с интеллектуально–онтическим понятием сущности[228]. Так мир становится основной метафизической категорией[229], фундаментом всего интеллектуального здания опредмеченной Метафизики. Бытие как онтическая всеобщность служит мерой восхождения к абсолютной онтической божественной Сущности; космос как непосредственная целостность эмпирической истины дан человеку для того, чтобы тот поднялся, следуя от одной причины к другой, к истине божества. Мир оказывается мерилом различения относительного и абсолютного, движущегося и неподвижного, сложного и простого, выступая в качестве tertium comparationis (основания для сравнения) между человеком и Богом.
Все это имеет место в теоцентричной картине мира, где Бог–причина противопоставляется нейтрализованному нечто космического целого, universitas creaturarum. Но мир остается исходной метафизической категорией и в том случае, когда картина мира не–теоцентрична, то есть когда сам космос предстает в качестве автономной и объективной онтической всеобщности или в качестве "горизонта" бытийного опыта. Вообще говоря, мир автоно–мизируется в интеллектуально–онтическом понятии природного "общего" как в теоцентрической, так и в не–теоцентрической картине мира. Если Бог противопоставляется в качестве Первопричины (causa prima) объективированному нечто мирового целого, то возникает острейшее противостояние запредельного (транс- цендентного) внутримирному (имманентному). Трансцендентная реальность Бога бесконечно отлична от относительной и чувственной реальности мира.
В результате, как верно подмечено, Бог "изгоняется" из мира, переносится на "небеса" — в иное пространство, недоступное человеку в опыте. Граница между этим божественным Сущим и реальностью мира совпадает с той границей, которая проходит между познаваемым и непознаваемым, эмпирически существующим и эмпирически несуществующим, чувственной реальностью и рассудочным постижением. Таким образом освобождается пространство для господства человека в низшей сфере — в природе и в Истории. Человек истолковывает мир и подчиняет его при помощи индивидуальной способности мышления. Предметность мира и Истории рационалистически организуется таким образом, чтобы служить независимости человеческих потребностей и желаний. Очевидно, что именно такая позиция служит основанием самого феномена современной технологии.
§ 26. НАУЧНАЯ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ МИРОВОЙ ГАРМОНИИ
Однако независимой объективности мира и его рационалистическому толкованию сегодня противоречат выводы естественных наук, то есть результаты рационалистической обработки данных о мире[230]. Именно интеллектуальная обработка материала, поставляемого наблюдением и экспериментом (то есть объективированным, измеримым чувственным опытом), а также принятие численных, количественных отношений за абсолютную и единственную возможность познания мира всегда служили основанием для объективации материи, а вместе с ней тех "принципов и "законов", в соответствии с которыми организована природная реальность[231]. Но с начала XX в. объективированная "чтойность" мира постепенно раскрывается, в свете самого научного наблюдения, в виде многоликого как, в беспредельности неопределенных различий.
Только в качестве примера, без всякого намерения вторгаться в чуждые научные области, можно сослаться на теорию относительности как на первую брешь в представлении о несомненной достоверности объективных измерений. Теория относительности показала, что на планетарном уровне результат наблюдения всегда зависит от местоположения наблюдателя и от скорости движения наблюдаемого объекта. Более поздний пример - принцип неопределенности (Unbestimmtheitsrelation) Вернера Гейзенберга, который исключил возможность предвидения из области физического становления и связал результаты наблюдения или выводы из них не только с фактором "наблюдателя", но с самим фактом наблюдения, с фактом связи между наблюдателем и наблюдаемым. Наконец, укажем на фундаментальное открытие Нильса Бора: на свойство электрона проявлять себя либо в качестве частицы, либо в качестве волны; при этом сам по себе электрон не есть либо то, либо другое, но нечто, что совмещает свойства того и другого. Вспомним также о том, что энергия в ядерной физике является не только кинетической, но отождествляется с массой и возрастает в движении; об уверенности ученых в существовании "антиматерии" или о теории непрерывного "рождения" материи и небесных тел во Вселенной; о множестве других подобных выводов в области микро- и макрофизики. Все они расшатывают веру в объективно–механистическую закономерность, господствующую во всей Вселенной[232].
В конечном счете все эти выводы свидетельствуют о том, что методологически невыгодно различать правильное и ошибочное. Только балансирование между этими двумя полюсами познания существенно продвигает научное исследование. Космическая гармония и порядок все более раскрываются как неопределенность и асимметрия: "В физике научная картина мира уже перестала быть чисто научной по своей природе"[233]. Но как неопределенность, так и асимметрия суть предикаты, которые прежде всего относятся к пространству личностной уникальности и неповторимости. Выводы современной физики могут послужить отправной точкой для осмысления мира не как детерминистски организованной механической упорядоченности, но как универсальной гармонии бесконечных и неопределенных дифференциаций некоей личностной Энергии[234].
§ 27. ЛИЧНОСТНЫЙ ПРИНЦИП УПОРЯДОЧЕНИЯ МИРА
Окончательно преодолеть представление о численных, количественных отношениях как об абсолютном и единственном способе познания мира, то есть отказаться от стремления интеллектуально–онтически определять истину космической реальности (как совпадение явленной предметности с ее рассудочной дефиницией), возможно только путем онтологического различения — различения сущего и Бытия. Это значит, что такое преодоление осуществимо только там, где Бытие "являет себя" в событии личного отношения, а не постулируется объективно–онтическим образом. В личном отношении с миром мы познаем Бытие не как сущее, не как численно и количественно измеримую онтическую область, не как природу или сущность, но как бесконечность неопределенных онтических дифференциаций — иначе говоря, как способ, каким вещи бытийствуют в их несравнимости и неповторимости, в их "личностной" уникальности. Этот модус "личностной" уникальности вещей есть красота: реальность мира, предстающего как "космос". В мире, взятом как целое, онтологическое различие (различие между сущим и Бытием) проявляется в виде различия между интеллектуально–онтическим схватыванием предметов (их условным обозначением на основании численно–количественных отношений) и способом их бытия, то есть их "личностным" отличием друг от друга, их не–потаенностью, выявлением в личном отношении; другими словами, их красотой. Итак, "космос" есть выражение личностной универсальности Бытия, выражение способа бытия сущего как явленности личностной уникальности и упорядоченности, как при–сутствия красоты. Истина (не–потаенность) сущего свидетельствует о себе как красота, как принцип личностной единственности и неповторимости, который предполагает и выявляет пред–стоящее человеку личное творческое Присутствие и Действие.
Это устрояющее личное Действие, этот принцип упорядоченности, благоустроения мира (красота как не–потаенность сущего) не может быть полностью определен человеческим разумом "семантически" (в численном и количественном аспекте), но встречается с разумом человека в личном диа–логе, в событии личного отношения. Именно это отношение обусловливает единственную возможность познания мира и проявления Бытия. Мы познаем мир как выражение и проявление Бытия[235] в той мере, в какой лично (в опыте отношения) узнаём в нем "космос", "украшение", личную уникальность и благоустроенность в пределах неопределенных различений. Они и есть красота, "личная" неповторимость сущего. Мы познаём Бытие как модус личностной уникальности и неповторимости, единственный и ни с чем не сравнимый способ личностной явленности; иначе говоря, как содержание личности.
Возвращаясь к примеру с произведением искусства, можно более прямо и точно определить характер проявления личностной уникальности и неповторимости в красоте личного созидательного действия. Единственность и неповторимость художественного выражения — это не рассчитанная точность некоей запрограммированной уникальности, но универсальная эк–статическая энергия, в которой обнаруживает себя творческая личность. Это речь–проявление личного присутствия- отсутствия. Соответственно, и красота мира в целом — не отлаженная точность механизма, но личностный принцип: это красота проявления Личности, логос Личности, личность Логоса.
§ 28. ЭРОТИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ КРАСОТЫ МИРА
Красота мира, в которой вещи предстают как творения и выражения божественного творческого Присутствия, — это не только "чувственная" красота, то есть субъективное впечатление, вызываемое индивидуальным чувственным удовольствием. Но чувственные впечатления составляют тот единственный род "знания", который превосходит предметные дефиниции, численно–количественные отношения, априорные понятия и описания[236]. Не случайно внешняя красота становится началом Эроса — того универсального "знания", которое стремится к завершенности в полноте отношения, в телесном соединении и самоотдаче. Чувственная красота может стать источником "изумления", которое нельзя определить объективно. Такое "изумление" сродни откровению: оно представляет собой некое новое "знание" эротического опыта, которое превосходит любые понятийно–логические дефиниции и объективные оценки[237]. Эротическое "изумление" перед уникальностью физической красоты — это всегда призыв к общению и отношению, всегда влечение к соединению, к удовлетворению бытийной жажды общения. Такое влечение не обязательно связано с телесной красотой человека. Порой природная красота ландшафта или произведения искусства способна породить в восхищенной душе ту же потребность в полноте эроса, какую рождает присутствие любимого человека. Зрелище красоты мира может сопровождаться той же естественной жаждой полноты наслаждения в "абсолютности" отношения, какую вызывает и человеческая красота.
Но именно в своем эротическом измерении красота выявляет всю трагическую недостаточность человека, его неспособность ответить на призыв красоты. Человек оказывается слишком слаб, чтобы соответствовать сущностной "конечной цели" красоты — достижению полноты общения и отношения с личным логосом мира. Таким образом, красота проявляется как трагический призыв к недосягаемой полноте жизни. Чем острее человек чувствует потребность в общении, тем мучительнее для него красота мира, тем трагичнее неутолимая жажда. Эгоцентричный по своей природе, человек не может преодолеть самого себя, чтобы ответить на зов красоты. Он не способен на самоотдачу, в которой только и достигается полнота отношения. Природная индивидуальность — индивидуальные чувства, представления, впечатления — составляет замкнутый жизненный круг. Зов красоты затихает в тупике самоудовлетворения. Индивидуальная природа извращает этот призыв, преподнося его как приглашение к самонаслаждению, ибо она в своей самодостаточности всегда стремится ограничить жизнь рамками собственного удовольствия. Неспособность к личному отношению и самоотдаче становится причиной того, что красота рождает мучительную и неутолимую жажду полноты. Красота соединяется с безысходностью, трагичностью. Достаточно вспомнить эротическую поэзию Бодлера, Кавафиса или Сен–Жона Перса, чтобы понять мучительность физической красоты, понять горечь, сопровождающую чувственный опыт красоты.
§ 29. АСКЕТИЧЕСКОЕ САМОПРЕОДОЛЕНИЕ КАК ПРЕДПОСЫЛКА ПОЗНАНИЯ ИСТИНЫ КОСМИЧЕСКОЙ КРАСОТЫ
Говоря о красоте мира, святые отцы соединяли мысль о ней с понятием нравственного подвига. Любая истина, подчиненная индивидуальному рассудку, чувству или психологическому опыту, есть только тень истины, только плод воображения или подобие действительности. Чтобы встретить подлинную красоту мира, а "не воображаемую красоту плоти"[238], человек должен отказаться от природного стремления к наслаждению, с которым сопряжено созерцание красоты; отказаться от превращения красоты в гедонистическую "фантазию" плоти. Это значит, что человек должен отречься от своего индивидуального естества, умертвить свои индивидуальные желания, которые порождает в нем при виде красоты мира природная самодостаточность и склонность к наслаждению.
Через ощущения человек входит в соприкосновение с миром: они сообщают ему о мире и его красоте. Но в то же время в ощущениях выказывают себя слепые желания биологической особи: в ненасытной жажде абсолютного чувственного наслаждения природная индивидуальность стремится к тому, чтобы абсолютизировать самое себя, стать своей собственной целью. Поэтому и тот опыт мира и красоты мира, который доставляют нам ощущения, отвечает не истине и красоте космоса, а гедонистическим потребностям самих чувств. Космическая красота фальсифицируется, превращается в предмет индивидуального чувственного наслаждения, обслуживая собственные потребности индивидуальной природы. Ощущения не знают и не передают подлинной красоты мира. Им знаком только ее "призрак", искаженный образ красоты, подчиненный индивидуальному желанию. "Созерцание творений, — говорит Исаак Сирин, — хоть и приятно, однако представляет собой лишь тень знания, и сладость его сродни сладости сновидений"[239].
Человек должен отречься от чувственных желаний естества, чтобы познать подлинную красоту космоса — его "личностную" красоту. Такое отречение есть дело аскезы. Аскеза в ее конкретных телесно–практических формах, определенных опытом Церкви, ведет человека к отречению от индивидуальных желаний, чтобы освободить его личностные способности к общению и самоотдаче в любви. Максим Исповедник говорит: "Все явления зависят от креста"[240]. Все явления, всё то, что нам доступно через ощущения, с необходимостью должно поверяться опытом креста, чтобы мы могли познать вещи из опыта крестного самоотречения, опыта умерщвления естественной индивидуальной воли. Только пройдя через крестное самоотречение, человек сможет разглядеть истину вещей за призраками явлений. Истина вещей познаётся только изнутри личного отношения. Личное отношение означает возможность эк–стаза, выхода из того замкнутого жизненного круга, каким оказывается природная индивидуальность. В личном отношении человек смиренно внимает речи творений и с любовью принимает их. Поэтому и миропознание, познание истины вещей, есть аскетический нравственный подвиг. Телесная аскеза — это путь познания, предпосылка космологической истины, единственная возможность обнаружить "подлинную красоту".
§ 30. ЕСТЕСТВЕННОЕ СОЗЕРЦАНИЕ
В византийской патристике часто говорится о трех этапах пути познания: праксисе, естественном созерцании и богословии[241]. Праксис — это аскеза, конкретное телесное усилие по умерщвлению индивидуальных желаний, отказ от индивидуального чувственного наслаждения. Познание начинается с этого очищения познавательных способностей, которое высвобождает возможность личного отношения. Благодаря аскетической практике мир перестает быть предметом чувственных ощущений, объективным "феноменом" и субъективным впечатлением, и входит в личное отношение с человеком.
Личное отношение с миром есть предпосылка естественного созерцания. Максим Исповедник толкует "естественное созерцание" как "середину между образами и истиной"[242]. Между предметной "семантикой" образов (то есть условных определений, объективированных впечатлений о явлениях) и истиной Богословия (то есть превращением "сердца" в "место таинства нового мира"[243], непосредственного видения Бога) помещается естественное созерцание: личная встреча с логосом творений[244], личным логосом мира; первое эмпирическое удостоверение в Присутствии личного Бога–Слова. Но это еще не означает знания личности Бога–Слова: "Человек, постигая духовные логосы видимых вещей, научается тому, что есть некий Творец зримых сущих; но понятие о том, каков Он, остается неисследованным в силу своей недоступности. Ибо зримые творения дают ясное понимание того, что Творец есть, но не того, каков Он"[245].
Церковная космология, то есть естественное созерцание, начинается с личной встречи с логосом вещей, то есть с открытия материи как "логосной" энергии. Материя — не просто реальность, имеющая свою причину и первое начало в Боге. Материя есть осуществление божественной воли, порождение личного действия Бога, и она сохраняет действенность как логос, в котором открывается божественная Энергия. "Все сущее не претворено в зримые вещи из некоторой субстратной материи, но сама божественная воля стала материей и сущностью творений", — говорит Григорий Нисский[246]. Бог — не просто причина "эйдосов", или "идей", или "форм" материи; но сама материя, неразрывно связанная с эйдосом, или формой (и поэтому своеобразно выраженная в каждой сущности), воплощает в себе волю Бога. Эйдос, или форма — то есть логос материи[247] - есть проявление личной божественной Энергии, которая сущетворится в материи.
Василий Великий говорит, что Бог, "замыслив и стремясь привести к рождению не–сущее, равно и помыслил то, каковым надлежит быть космосу, и сотворил подходящую для него материю"[248].
Исходя из этой формулы, мы можем сказать, что мысль Бога относится к форме; однако мысль нельзя отделить от материи, то есть от ее конкретного субстанциального осуществления, потому что "Бог творит, мысля, и мысль становится делом"[249]. Не существует различия или разрыва между мыслью и волей Бога и Его действием, осуществлением Его слова. Воля Божья есть дело, а дело Бога — Его слово. "Ибо у Бога дело — это слово"[250]. Однако слово Божье, в котором выражена Его воля, — не человеческое звучащее слово, которое остается неосуществленным: слово Божье "тотчас" сущетворится в "сущности и форме творений"[251]. "Когда Бог волит, устремление божественной воли делается вещью, и водимое тотчас сущетворится, становясь природой; ибо всемогущая власть Бога, когда он и мудро, и искусно волит, не оставляет волю невоплощенной"[252].
§ 31. "ЛОГОСНЫЙ" СОСТАВ МАТЕРИИ
Таким образом, материя представляет собой осуществление божественной воли; логосы материи — "эйдосы", или "формы", — отражают созидательные логосы божественных мыслей и волений[253]. В самом своем внутреннем составе материя есть результат соединения "логосных" качественных характеристик, сочетание и единство которых определяет существо чувственных вещей. Григорий Нисский говорит: "Все сущее, составляющее материю: легкое, тяжелое, плотное и разреженное, мягкое и упругое, влажное и сухое, холодное и горячее; цвет, положение, очертание, расстояние, — все это само по себе пустые понятия… ибо ни одно из этого не есть материя, но в сочетании с другими становится материей"[254]. "Логосный" состав материи изначально опровергает предметно–онти–ческий характер вещей. Материя — не что природной реальности, не вещество, принимающее "вид" или "форму", чтобы проявить сущность, но соединение "логосных" качеств (элементарных частиц энергии, сказали бы мы сегодня)[255], их сочетание в как неповторимой гармонии, составляющей "эйдос", или "форму" творений. Реальность мира в целом, неисчислимое многообразие "эйдосов" — сущностей представляет собой не предмет, доступный объективному наблюдению и интеллектуальному постижению, а способ бытия "личностной" гармонии "логосных" качеств, "некую музыкальную гармонию, которая складывается в созвучную и божественную хвалебную песнь сил, держащих Вселенную"[256].
В этой непрестанно возобновляющейся "личностной" гармонии мира человек обретает фундаментальную возможность личного отношения с миром — возможность личного отношения с Творцом через логосы творений. Иначе говоря, связь мира с Богом не просто позволяет человеку рассудочно привести следствия к причине, переходя от идей (или "эйдосов", "форм") материи к прообразам, предвечно зачатым божественной Премудростью, к вечным причинам творений, пребывающим в Сущности Бога[257]. Эта связь мира с Богом означает, что божественное Присутствие как личная воля и энергия (а не как Сущность) непосредственно и действенно проявляет себя в мире — как непрестанный и действенный призыв к личному отношению с личным Богом–Словом через слово творений.
Ни сущностно, ни энергийно этот призыв не тождествен Зовущему. Слово и воля Бога так же отличны от творений[258], как воля художника отлична от произведения искусства, порожденного личной творческой энергией. Произведение искусства — это осуществление и воплощение личного разума и воли художника, это действенный призыв к личному отношению с творцом и возможность такого отношения через речь его творений. Произведение искусства как сущностно, так и энергийно отлично от художника[259] (по выражению Василия Великого, одно дело — "искусство в художнике", а другое — "искусство в том, кто его воспринимает")[260]. Однако способ бытияпроизведения искусства есть выражение и проявление единственной и неповторимой личности художника. Возвращаясь к примеру из предыдущей главы, вновь скажем: картина Ван–Гога "по своей сущности" есть холст, покрытый красками. Но этот раскрашенный холст свидетельствует о личности Ван–Гога, будучи сущностным воплощением его личного логоса. Вне события личного отношения, то есть личного восприятия логоса, который воплощен в произведении искусства, оно будет просто предметом, сделанным из нейтрального вещества. Тогда логос художника останется недоступным, истина "вещи" — необъяснимой, а опыт личного присутствия, личной единственности и неповторимости — неосуществленным.
§ 32. "ТРОИЧНАЯ УКРАШЕННОСТЬ" ТВОРЕНИЯ
"Из красоты творений по аналогии Создатель их созерцается в создании"[261]. В границах естественного созерцания, как его понимают византийские отцы, аналогия ("по аналогии") является отнюдь не рассудочным сравнением количественных или качественных характеристик. Скорее она представляет собой некоторую нравственную предпосылку. Человек открывает для себя подлинную, то есть личностную красоту космоса сообразно с мерой очищения своих собственных индивидуальных чувств. "Подлинная и самая усладительная красота созерцается только очищенным умом"[262]. Когда путем аскезы преодолевается "воображаемое" индивидуальное впечатление от чувственной красоты, тогда вещи видятся "всегда прекрасными весьма"[263], ибо они причастны к "созидающей красоту" Энергии божественной творческой Премудрости: "Мы называем прекрасным что‑либо причастное красоте, а красотою — причастие созидающей Причине прекрасного во всем прекрасном. Поэтому Пресущественно–прекрасное и называется "красотою", поскольку все, что существует, получает от нее как от Причины благолепия и великолепия всего сущего только ему присущую красоту, и все сущее она, подобно свету, озаряет излияниями своих глубинных, созидающих красоту лучей, как бы призывая (καλῶ) к себе все сущее, отчего и называется красотою (κάλλος), поскольку все во всем собирает в себе"[264]. Восхождение от красоты творений к личному Присутствию Бога–Слова, порождающего творения, — это нравственный процесс. Он означает участие в "созидающей красоту" личной божественной Энергии, внятие призыву, воплощенному в красоте творений. Это нравственный процесс очищения, постепенного и динамичного просветления ума, "изумления и постижения… которые побуждаются познанием в познании, созерцанием в созерцании, постижением в постижении"[265].
Это динамичное созерцание мира завершается (но никогда до конца) тем, что мы через посредство красоты открываем троичность божественной Энергии, "троичную украшенность творения"[266]. Красота творений — не одномерное выражение производящей причины. В ней проявляется единый и в то же время троичный модус божественной Энергии, который отражает таинство единого и в то же время троичного модуса божественной жизни. "Созерцая умом творения, — говорит Максим Исповедник, — мы получаем представление о Святой Троице, то есть об Отце, Сыне и Святом Духе… Таким образом, творение всеми заключенными в нем созданиями говорит о своей причине, троично воспеваемой, и как бы повествует о ней тем, кто способен к разумному слышанию"[267].
Благодаря этому троичному свидетельству красоты перед нами открывается эмпирическая возможность участвовать в изображении миром модуса божественной жизни. Он может быть выражен только в относительных образах и условных понятиях[268]. Дерзнем сказать, что Отец "промысливает", Слово "осуществляет", а Святой Дух "усовершает" творения[269]. Творение есть общее дело Троицы; но три Лица оказываются причиной тварей различным, хотя и единым образом[270]. Премудрость Отца "промышляет обо всем", мыслит "прежде всех век", волит и любит космические создания. Подлинная красота мира раскрывает это промышление, воление и любовь Отца. Но такое раскрытие есть логос, проявление Энергии Сына и Слова, через Него же "всё начало быть". И этот логос творений — не просто "мысль", "идея" каждого сущего, но бытие вещей. Оно предстает как "воипостазированная жизнь и жизнетворящая сила"[271] - иными словами, как Энергия Святого Духа. Красота творений (не чувственная и мнимая, но та красота, которая открывается очистившемуся от индивидуально–эгоцентрических притязаний, то есть распятому человеку) отражает личностную уникальность божественной Энергии, которая проявляется троично, но в то же время едино и нераздельно. "Отец творит Вселенную через Слово в Духе, ибо где Слово, там и Дух. И сотворенное Словом имеет от Духа, через Слово, силу бытия. Ибо написано в тридцать втором псалме: "Словом Господа… сотворены небеса, и духом уст Его — все воинство их"[272]. Все эти выражения и формулировки остаются "тонкими" понятиями вне реальной встречи жизни с истиной, вне пространства естественного
созерцания. Именно в нем совершается аскеза — очищение и самоотречение во имя личной встречи с красотой мира, во имя непосредственного опыта личностного измерения космоса.
§ 33. ЧЕЛОВЕК КАК "МИКРОКОСМОС" И "ПОСРЕДНИК"
В границах естественного созерцания, то есть нравственного усилия по достижению личного отношения с миром, становится понятным учение греческих отцов о человеке, концентрирующем в себе тварный мир. Я имею в виду учение о человеке как "микрокосмосе"[273] и о космосе как "макрочеловеке"[274]. Представление о том, что человек есть концентрированное выражение мира, восходит к древнегреческой философии. Здесь оно рассматривается как с этической (у Демокрита[275]), так и с физической (у Платона[276] и Аристотеля[277]) точки зрения.
Греческая патристика усвоила эту идею аналогической соотнесенности человека и мира. Космос может быть описан "в уменьшенном виде" в терминах человека, а человек, с определенной точки зрения, может быть описан "в увеличенном виде" в терминах космоса. Однако "видовое отличие" позиции святых отцов состоит именно в том, что они преодолевают описательность аналогии. У них, и прежде всего в учении Максима Исповедника, истина человека как микрокосмоса принимает динамический характер.
Как часть природы, человек соединяет в себе элементы Вселенной. Однако после грехопадения, то есть "противоестественного отчуждения" человека, эти элементы и в нем, и в окружающем мире пребывают в состоянии расчлененности и разделенности. Но человек и после грехопадения остается существом личностным. Обладая душой и телом, он сохраняет способность динамично выражать собой единство мира, поскольку лично отвечает на призыв Бога к общению и отношению тварного с нетварным. Благодаря этому универсальный логос мира высказывается как личный логос твари, которая прославляет и благодарит Творца.
Опираясь на текст книги Бытия, Максим Исповедник называет пять разделений, которые человек должен преодолеть для того, чтобы исполнить свое природное назначение[278]. Первое разделение — между тварной и нетварной природой. За ним следует разделение тварной природы на чувственную и умопостигаемую. Чувственная природа, в свою очередь, разделяется на небо и землю. Земля делится на рай и ойкумену. Наконец, сам человек разделяется на мужской и женский пол. В силу самой своей природы человек призван занимать срединную позицию между этими разделениями, чтобы служить связующим "звеном" и "посредником", то есть реализовать личную возможность воссоединения противопо- ложностей. Именно для этой цели он был создан: "Ради этого человек последним вводится в сущее, будучи как бы природной связью для всего, посредником для высшего, и воссоединяя в себе далеко отстоящее по природе друг от друга"[279].
В качестве конкретного и показательного примера бытийного посредничества человека Максим приводит душу: "[Душа есть] среднее между Богом и материей.., то, что обладает объединяющими свойствами по отношению к обоим: по отношению к Богу — умом, а по отношению к материи — чувствами"[280].
Воссоединение разделенного человек должен начать в пределах своей собственной природы. Ему надлежит преодолеть разделение на мужской и женский пол и тем самым достигнуть бесстрастного единства, согласно божественному прообразу. Вслед за этим он должен соединить рай с ойкуменой, то есть преобразить всю землю в рай (явить красоту земли как непрестанное благословение Божье, которое проявляется в личном отношениичеловека с Богом, в таинстве Благодарения; вся земля должна стать раем божественного Присутствия). Затем он должен упразднить различия не только в своем духе, но и в теле, воссоединив землю с небом и восстановив таким образом целостность чувственной Вселенной: "Соединив затем, помимо этого, умопостигаемое и чувственное, через равенство с ангелами в знании он [человек] сделает всё творение одним творением, не различая в нем знаемого и незнаемого. Ибо он обретет равное, в сравнении с ангелами, неущербное знание заключенных в сущем логосов, согласно которому неистощимый поток истинной мудрости по свободному божественному дозволению непосредственно дарует достойным непостижимое и неизъяснимое разумение о Боге. И наконец, при всем том, соединяя любовью тварную природу с нетварной… он явит их единым и тождественным целым, пронизанным благодатью, весь и всецело всё объемля Богом, и Бог станет всем, что только ни есть, но без тождества по сущности"[281].
Предпосылкой решения этой задачи служит природная способность человека к бытийному посредничеству между Богом и миром, а завершением должно стать обóжение человека и мира, полное взаимопроникновение тварного и нетварного. Именно эту задачу не сумел выполнить первый Адам. Но ее осуществил второй Адам — Христос, родоначальник "новой твари"[282].
Во взгляде на человека как на микрокосмос и на посредника, в том динамическом отношении, которое устанавливается в любовном соединении тварного с нетварным, достигает полноты истина личностного измерения космоса. Космос становится личным логосом–проявлением Бога. Этот логос человек воспринимает и динамично концентрирует в себе, чтобы вновь соотнести его с Богом, от которого он происходит и к которому в конечном счете возвращается.
В границах своей личной свободы человек призван динамично выразить и объединить первые причины и "конечную цель" (τέλος) логоса творений, то есть осуществить то "высшее единение" тварного и нетварного логоса, которым является полное взаимопроникновение и тождество "по благодати" вещей мира и божественного Бытия. До тех пор, пока человек личностно не объединит причины и "конечные цели" голоса творений, этот голос будет оставаться динамичной энергией и движением, то есть многоголосием, "естественной" единицей которого является голос человека. "Мириад" голосов полифонии "познается только через элемент монады… как тождественный по субстрату монаде, хотя и принимает различие в последующем рассуждении… Ибо завершение монады есть множество; а начало множества есть монада — или, лучше сказать, движущаяся монада есть множество, а неподвижное множество есть монада"[283]. В этом соотношении неподвижного множества и движущейся монады в итоге выражается природная способность человека быть микрокосмосом и посредником, то есть личностная возможность человека "высказать" мир.
Однако в условиях падшести, греховности человека различие между "монадой" человеческого логоса и полифонией творений проявляется как движение к недостижимому. Оно неверно ориентировано как относительно своего "завершения", так и относительно своей цели, и поэтому "искажает" жизнь. Мы воспринимаем это искаженное движение главным образом как разрушительную "изменчивость" мира, которая, как "описанное состояние", обнаруживает себя в измерениях времени и пространства. Обновив природу, Христос восстановил ее способность "соединяться" с Богом "непосредственно". В событии этой соотнесенности тварный логос соединяется с нетварным, и Воплощенное Слово являет себя как действительность "всего во всем". Максим говорит: "Когда природа, проходя через пространство и время в действительности и в мышлении, непосредственно соединяется с Промышлением, она находит возможность говорить о Промышлении как о по природе простом и покоящемся и вовсе не имеющем никакой внешней границы, а потому абсолютно неподвижном. Именно поэтому природа, временно находясь в мире, обладает переменчивым движением, в силу ограниченной неподвижности мира, и тленностью, в соответствии с протеканием времени. Оказавшись же в Боге, где она становится монадой в силу Его естественной неподвижности, природа обретет неподвижный покой и покоящееся самодвижение, вечно вращаясь вокруг тождественного, единого и единственного"[284].
Конечная цель (τέλος) христианской космологии, или естественного созерцания, — воссоединить "всё во всем" в уникальном единстве божественной жизни. Это значит, что естественное созерцание достигает полноты втеологии, то есть в непосредственном видении и опыте нетварного логоса божественных Энергий, в вечно движущемся покое и покоящемся самодвижении "созерцательной жизни" тех, кто свидетельствует о боговидении.
§ 34. ИСПОЛЬЗОВАНИЕ МИРА. ИСТОРИЯ И КУЛЬТУРА.
Очевидно, что космология греческих отцов не ограничивается рамками учения, то есть комплекса определенных воззрений на мир. Она представляет собой конкретную позицию по отношению к миру, конкретный способ жить и пользоваться миром. Мир — это второй голос, второй участник диалога, то есть личного отношения, которое имеет целью осуществить и проявить единовидную истину Бытия.
В рамках этого отношения, связанного с основными предпосылками человеческой жизни (потребность в пище, вещах, искусстве, технике, экономике), человек беседует с миром, почитает, изучает и воспринимает речь вещей. Он не подчиняет мир, как безличный и бессловесный предмет, своему индивидуальному разуму и способности к технике; не насилует логос вещей, заставляя его посредством прагматических критериев обслуживать свои индивидуальные желания и потребности. Ибо если человек пользуется миром, отрицая логос творения, а значит, личностную истину о мире и человеке, то такое использование мира уродует и мучает и природу, и самого человека, так как отвергает истинность и "окончательность" жизни, "завершенность" творения. "Ибо природа, — говорит Максим Исповедник, — не создает совершенства, изувеченная искусством и по вине чрезмерного умствования лишенная дара, данного ей от Бога по слову творения"[285].
Иначе говоря, космология византийских отцов, как способ жизни и способ использования мира, предполагает определенный тип культуры: такое искусство, ремесло, технику, экономику и политику, в которых было бы возможно почитать, изучать и понимать личностный логос мира, тем самым храня истину жизни и служа жизни как истине и совершенству. В какой‑то мере такая культура получила историческое воплощение в эпоху, называемую византийской и поствизантийской[286]. Однако в нашу задачу не входит рассмотрение того, каким образом в рамках византийской культуры искусство, техника, экономика, политика, законодательство сумели выразить основную жизненную позицию православной космологии, сохраняя литургическое восприятие мира и Истории, миросозидающую связь человека с творениями. Связь, проистекающую из того, что индивидуальная воля подчиняется космической гармонии и мудрости[287].
В заключение этой главы важно напомнить (хотя бы кратко) о культурном воплощении другой богословской космологии, противоположной византийской. В ней византийская культура в конечном счете была упразднена какспособ жизни и способ использования мира. Речь идет о космологии, которая происходит из еретически искаженной христианской теологии Запада и воплотилась в так называемой западной, или технологической цивилизации.
Выделение христианской космологии в качестве особого раздела западной теологии связано, по–видимому, с учением византийских отцов о человеке как микрокосмосе[288]. Это учение было перенесено в западное духовное пространство не позднее IX в., вместе с латинскими переводами трудов Максима Исповедника и Григория Нисского, осуществленными Иоанном Скотом Эриугеной[289]. Однако относительную популярность оно приобретает лишь в начале XII в., то есть с наступлением Предвозрождения. На Западе оно было ознаменовано возникновением схоластики. Схоласты "заново открыли" классическую древность, ввели аристотелевскую эпистемологию в теологию, рациональным образом организовали человеческое знание, прагматически объективировав истину[290]. Это был век "пробуждения" западных богословов к осознанию тех логических и прагматических возможностей, какие заключают в себе уже первые рационалистические выводы из научного наблюдения и систематизированного знания.
Ранняя схоластика связывает истину о человеке как микрокосмосе и о космосе как макрочеловеке с теми познавательными возможностями, которые предоставляет аналогическое умозаключение. Другими словами, она объясняет связь между микро- и макрокосмосом при помощи рационалистической сравнительной эпистемологии[291]. В пространстве человеческого микрокосмоса мир объективируется в рассудочном схватывании, чувственном наблюдении, измеримых величинах. Объективная истина о мире определяется, измеряется и подчиняется человеческим разумом и его материальным воплощением — орудиями, созданными человеком[292] .
Таким образом, истина о человеке как микрокосмосе послужила на Западе исходным пунктом построения антропоцентрической картины мира, построения гуманизма[293]. Гуманизм открыл в человеке–микрокосмосе и в "его внутренней жизни" возможность интеллектуального и механического насилия над макрокосмосом[294]. В рассудочном схватывании, чувственном наблюдении, в отношениях величин знание о мире автономизируется. Теперь это — знание со своей собственной структурой и организацией. Оно выражается уже не в "семантических" терминах чувственного созерцания и личного отношения, но в объективно рассчитанном научном методе, который позволяет предвидеть и объяснять события в природе[295].
Объективация истины о мире и ее подчинение индивидуальному разуму, а также, шире, привнесение интеллектуализма в западную теологию — не отдельный симптом в исторической эволюции западного христианства как целого. Прежде всего, в рамках исторической феноменологии, следует указать на тот факт, что рационалистическая организация и систематизация знания в западном Средневековье берет начало в области права. Отсюда она привносится в теологию, а из нее в космологию и естественные науки[296]. Имеет место и обратное явление — влияние естественных наук на теологию[297]. Однако исторические причины, вызвавшие появление богословского рационализма, лежат гораздо глубже. Вероятно, их следует искать в объективной необходимости установления диктата Римской Церкви над народами Запада — необходимости, коренящейся, по–видимому, как в чисто исторических и социальных условиях[298], так и в скрытом монархианстве римской теологии, начиная с эпохи Савеллия[299] и Августина[300].
Представление об объективных гарантиях истины стало источником очевидного и неоспоримого авторитета ее институционального носителя — Церкви. Оно же привело западных богословов к отрыву веры от теологии[301], которая превратилась в самостоятельную науку[302]. Теология, организованная в качестве науки, потребовала доказательной методологии, которая объективирует исследуемую истину и подчиняет ее целям и принципам (regulae, axiomata, principia) человеческого разума[303]. Методы теологического доказательства в основном сложились во второй половине XII в. Именно тогда на Западе появляется logica nova (новая логика, то есть вторая часть аристотелевского "Органона")[304], которая послужила основанием для теории науки и для техники вероятностных умозаключений[305].
Следующей ступенью стал перенос аристотелевской эпистемологии из области систематического умозрения в область эмпирической реальности, то есть в космологию и физику. По–видимому, первыми этот шаг сделали натуралисты (медики и философы) из Толедо[306]. Так наука открыла путь к методичной организации и систематизации знаний во всех областях и обо всех предметах. Иначе говоря, она научилась удерживать знание в границах рассудочного схватывания и концептуального выражения. В конечном счете этот путь вел к подчинению истины человеческому разуму, а следовательно — к подчинению мира воле и желанию человека[307].
Если теология как доказательная методология опредмечивает знание, если она считает истину только объектом разума, а не событием личного отношения, то она исключает возможность личного взгляда на мир, личной соотнесенности с логосом творений, с проявлением личного действия Бога в творении. (В XIV в. западные теологи отказывались принимать различение между божественной Сущностью и божественными Энергиями. Их позиция явилась типичным следствием интеллектуализации теологии, довершив отрицание истины как личного отношения). Но если теология не ставит перед собой цели принять и познать логос вещей, то единственной причиной, способной вызвать человеческий интерес к познанию мира, оказывается его полезность. Критерий полезности означает подчинение мира воле и желанию человека.
Так познание природы начинает служить исключительно технике. Критерий полезности превращает мир в безличный предмет, насилует природу ради подчинения ее человеческим потребностям и желаниям[308]. Мир утрачивает личностное измерение; логос мира перестает быть проявлением личной Энергии Бога. Отныне Бог решительно отделяется от мира границей, проходящей между тварной и нетварной онтическими сущностями, между эмпирически познаваемым и эмпирически непознаваемым, между чувственно измеримой реальностью и рациональным допущением (suppositio). Теперь ничто не препятствует человеку всеми рациональными и техническими средствами утверждать собственное господство над истиной, объяснять и подчинять себе мир с помощью индивидуального разума.
§ 35. ТЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ТЕХНОКРАТИИ
Подчинение мира интеллекту и техническим способностям человека (то есть тот факт, который мы сегодня называем технологией и технологической цивилизацией) получает первое характерное выражение в готической архитектуре Средневековья. Архитектора готических построек не интересует логос материала. Он не стремится познать этот логос и привести его в состояние гармонии, раскрыв его выразительные возможности. Напротив, он подчиняет материал заданным формам, придает камням же желаемое, заранее обдуманное очертание, чтобы осуществить идеологическую цель, которую имеет в виду постройка[309].
Эрвин Панофски в исключительно интересном труде "Готическая архитектура и схоластика"[310] показал общность этой исходной позиции, ориентированной на рассудочное исследование истины, которая характерна как для схоластической мысли, так и для готической архитектуры[311]. Он отметил также полное хронологическое соответствие в развитии схоластики и готики:[312] "Эта связь носит гораздо более конкретный характер, чем простой параллелизм, и, конечно, она гораздо шире единичных проявлений воздействия схоластических идей на художников: это поистине связь причины и следствия"[313]. Готическая архитектура есть непосредственное, первое по времени и по существу технологическое приложение схоластической мысли. Это техника, в которой получило чувственное выражение стремление схоластики подчинить истину человеческому разуму, навязать ей новый способ логической организации, принятый в схоластической теологии. В XIII в. впервые в истории изложение и развертывание истины методично организуется путем многочисленных последовательных разделений. Весь текст трактата делится на части, части — на главы, главы — на параграфы, параграфы — на статьи. Тезисы утверждаются путем систематического опровержения антитезисов; читатель постепенно, фраза за фразой, пробивается к полному рассудочному прояснению данной истины[314]. "Оргией логической последовательности" называет Панофски "Сумму теологии" Фомы Аквинского[315].
Соответственно, техника готической архитектуры основана на использовании маленьких тесаных камней одинаковой формы. Камни соединяются в опорные столбы; опорные столбы разделяются на пучки полуколонн, количеством равные нервюрам свода[316]. Четкий ритм опорных столбов и мелизм пучков создают абсолютно прочную каркасную систему, в которой тяжесть материала нейтрализуется через уравновешивание распора стен. Здесь тоже тезисы утверждаются через систематическое опровержение антитезисов, "несущее возвышается над несомым", тяжесть материала нейтрализуется рационально организованным статическим равновесием.
За этой техникой кроется "глубоко аналитический дух, безжалостно доминирующий над конструкцией". Этот дух размышляет, разлагает игру сил на статические диаграммы и пространственно воплощает их в камне[317], в единстве не органическом, но механическом: в монолитном каркасе. "Наше статическое чувство удовлетворено, но и поражено. Ибо части целого соединяются между собой уже не органически, а механически, напоминая человеческий скелет, лишенный плоти"[318]. Это такая техника (то есть человеческие воля и разум), которая усмиряет материю. Постройка служит скорее проявлением рассудочной концепции и воли архитектора, чем возможностей материала. Она выражает нравственную подчиненность материи духу, а не "славу" материи, не проявление божественных Энергий в логосе материальных творений.
Готическая архитектура — первый в истории показательный образец антропоцентрической космологии теологов средневекового Запада, представленной в ее культурной, точнее, технологической проекции. На этой космологии базируется все здание западной технологической цивилизации. Каким бы удивительным это ни казалось, связь между теологией и зарождением технократии не произвольна[319]. Развитие техники на Западе — не просто феномен стремительного научного прогресса, но также конкретное воплощение определенной позиции по отношению к миру. В ней отразились все этапы религиозной эволюции западного человека: подчинение истины разуму, отказ от различения божественной Сущности и Энергий и, следовательно, резкое разграничение трансцендентного и имманентного; трансформация личной связи человека с миром в попытку господства человека над природой и историей. Развитие техники на Западе выражает определенный этос (ибо, как было показано на предыдущих страницах, отношение человека к миру представляет собой исходную этическую проблему)[320], то есть принципы определенной космологии. Развитие техники предстает как феномен внутреннего отрыва человека от общего ритма космической жизни и в то же время как феномен вовлеченности истории в переплетение устрашающе безличных сил, которые не допускают уникальности личностного человеческого бытия. Об этом свидетельствуют капиталистическая система и ее социалистическая противоположность: здесь происходит отчуждение человеческой жизни в рамках безличной экономики, оказавшейся в ловушке рационалистической конфронтации производства и потребления.
Философское исследование всех исторических следствий западной космологии и того комплекса проблем, который сопровождает каждое из этих следствий, потребовало бы отдельной книги. Возможно, самый значительный этап в исторической эволюции того отношения человека к миру, которое берет начало в схоластической теологии, связан с феноменом так называемого загрязнения окружающей природной среды (pollution). В наши дни оно приобретает все более угрожающие размеры. Отравленная атмосфера индустриальных регионов, гибнущий плодородный слой почвы, гниющая вода; заверения статистики, что через двадцать пять лет, а то и ранее, обширные территории Земли станут непригодными для обитания, — все это непосредственно свидетельствует о наличии какого‑то порока в отношениях человека с миром, о провале попытки подчинить природную действительность индивидуальным человеческим потребностям. Это подчинение было достигнуто силою разума, материализованной в машинной технике. Однако сегодня оно предстает как насилие над природой, как извращение природы, что неизбежно означает насилие над человеком и угрозу смерти для человека. Ибо человеческая жизнь и истина неотделимы от жизни и истины окружающего мира. Эта связь заранее дана и неизбежна, и любое искажение ее или насилие над ней означает подрыв бытийных корней человека.
В рамках современной технологической цивилизации, основанной не на связи с миром или его использовании, а на его потреблении, которое навязывается массам путем систематического промывания мозгов и полного подчинения человеческой жизни идеалу безличного индивидуального благоденствия, — в рамках этой цивилизации православное богословское видение космоса представляет собой не просто более верный или лучший взгляд на мир, но воплощает противоположный этос и способ бытия: возможность цивилизации, противоположной цивилизации потребления. Православная космология есть нравственное жизненное усилие, имеющее целью утвердить (в практике аскезы) личностное измерение мира и личностную неповторимость человека. Она могла бы стать, в рамках западной цивилизации, радикальной программой общественного, политического и культурного изменения. Но эта "программа" не поддается объективации в терминах безличной стратегии. Она всегда остается возможностью личного открытия, то есть покаяния - метанойи, а также содержанием церковного провозвестия и практикой православного культа. Мессианской утопии потребительского "изобилия", которое отчуждает человека, превращает его в безличный винтик, регулируемый в соответствии с потребностями механистической структуры данной общественной системы, Церковь противопоставляет личную уникальность человека, достигаемую в событии аскезы, то есть личного отношения с миром.
Глава вторая ЛИЧНОСТНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА: ОТСУТСТВИЕ
§ 36. ПРОСТРАНСТВО КАК ПРОИЗВОДНОЕ ОТ СОБЫТИЯ ОТНОШЕНИЯ
Сознание пространства есть сознание другого. Всякое другое определяет отстояние соотношения, помещается "напротив", а значит, "внутри" пространственного измерения. Мы познаем личность как единственную возможность "быть–напротив" сущих, и это "бытие–напротив" есть предпосылка их соотносительного проявления, а значит, предпосылка осознания пространства. Иными словами, мы познаем пространство как производное от личностной соотнесенности, как событие отношения.
§ 37. ОБЪЕКТИВАЦИЯ ЛИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ В ОТ–СТОЯНИИ ПО МЕСТУ И ПРОСТРАНСТВЕННОМ РАС–СТОЯНИИ
Таков изначальный опыт пространства, обретаемый в личном отношении. Однако он может быть условно опредмечен и исчислен, как геометрическая величина и измеримая протяженность, в той мере, в какой опредмечивается само личное отношение. При этом до–сознательная эк–статическая соотнесенность личности уступает место чисто рассудочному обозначению явленности сущих как пред–метов (то есть уступает место взгляду на личное отношение "извне", восприятию личного отношения как объективного факта, который может быть определен вне опыта отношения). В результате происходит опредмечивание пространства: теперь оно определяется как такое пространство, протяженность которого может быть измерена. Когда личное отношение с миром превращается в объективное "наблюдение явлений", тогда положение "напротив", характерное для личного отношения, условно отсчитывается от позиции наблюдателя, определяется конкретными величинами om–стояния по месту. Пред–метное другое находится здесь или там, вверху или внизу, справа или слева, ближе или дальше[321], — словом, отстоит на величину, которая может быть объективно определена разумом.
Взгляд "извне" на личное отношение опредмечивает пространство как от–стояние (ἀπό–σταση) друг от друга двух членов отношения. В качестве мерила пространства принимается понятие pac–стояния (διά–σταση). Пространство измеряется "между двумя удаленными друг от друга предметами", "отсюда туда и оттуда сюда"[322]. Расстояние "размещает" (χωρεῖ) все вещи, дает им место. А давая им место, оно дает им пределы, "определяет" (ὁρίζει) их. В конечном счете опредмечивание сущих означает, что они определяются своими измерениями: "Место… имеет три измерения: длину, ширину и глубину, [то есть те самые измерения], которыми определяется всякое тело"[323]. Так пространство окончательно перестает быть личным "напротив", динамичной эк–статической соотнесенностью, и становится границей сущих, то есть их измеримой величиной, условным обозначением их протяженности. Пространство отождествляется с местом предметов. Место есть неподвижная граница[324], которая "содержит в себе" предмет, то есть опредмечивает явление в неподвижном объеме: "Место есть граница первого неподвижного объемлющего [тела], наподобие не–передвигаемого сосуда"[325].
Исходя из этого определения, возможно прийти к абсолютно опредмеченному видению всей природной реальности. В таком видении само движение представляет собой "место места"[326] - как "лодка, плывущая в реке"[327]; и пустота "есть место, лишенное тела"[328]; и все космическое пространство выстраивается последовательным взаимопроникновением местных протяженностей вещей, вплоть до последней "границы" Вселенной. "Поэтому земля помещается в воде, вода — в воздухе, воздух в эфире, эфир — в Небе, а Небо уже ни в чем другом"[329].
Однако опредмечивание природы в местных протяженностях никоим образом не упраздняет опыта "безместности" (οὐτόπια οὑ τόπος), то есть опыта пространства в неопределенных пределах личного отношения. В "границах" личного отношения, универсальной до–сознательной эк–статической соотнесенности, до введения общепринятых количественных мер, "напротив", сохраняет свою безотносительность к протяженности и расстоянию, а значит, остается количественно неопределимым. Эк–статическая соотнесенность личности есть факт, не вмещаемый в категории измеримого пространства, то есть категории места — "здесь" и "там", "ближе" и "дальше". Второй член личного отношения может быть здесь, как пространственное присутствие, или в другом месте (ἀλλοῦ), как пространственное отсутствие. Но при этом он всегда определяет одно и то же пространство личного отношения, непротяженное и неизмеримое (ἀδίαστατος χῶρος). В таком случае пространство "познается" не как рассудочное обозначение расстояния между двумя неподвижными границами, но как не выразимое в количественных терминах движение навстречу друг другу, как неповторимое личное отношение, как жизненная близость, которая упраздняет от–стояние, но не отменяет сознания пространства. А это значит, что в жизненной близости личного отношения всякое "другое" предстает как вторая личность, как "проявление" личности, то есть творение, πράγμα, а не условно опредмеченная "вещь для ежедневного пользования".
Только отношение между личностями, а также осознание ими уникальности и универсальности "вещей" как творений упраздняет измеримое pac–стояние между "здесь" и "там", "ближе" и "дальше". Только в личном отношении присутствие и отсутствие кажут себя в непротяженной и неизмеримой жизненной близости.
§ 38. ОТСУТСТВИЕ КАК ОПЫТ НЕПРОТЯЖЕННОЙ БЛИЗОСТИ
Однако пространственное присутствие, эта непосредственная близость по месту, еще более непосредственно связано с работой ума, измеряющего величину от–стояния. Такая работа сопровождается чувственными раздражениями, связанными с измерениями, то есть опредмечиванием пространства. Поэтому познать непротяженное пространство личного отношения, исходя из пространственного присутствия, очень трудно, если вообще возможно. Определение величины отстояний в протяженном пространстве, особенно применительно к предметам, находящимся в непосредственной близости по месту, представляет собой неизбежно автоматическую деятельность сознания. Она может переживаться как заменитель отношения в том случае, когда речь идет об осознании отстояний в пределах опредмеченного пространства. Поэтому то не выразимое в количественных мерах "напротив", которое характерно для личного отношения, прежде всего и главным образом постигается через отсутствие.
Жан–Поль Сартр подробно проанализировал реальную связь личного отсутствия с пространством[330]. Намерение Сартра состояло отнюдь не в том, чтобы выявить личностное измерение пространства, указать на личное отношение как на предпосылку такого опыта отсутствия, который переживается как опыт близости. Однако всякий может убедиться в том, что у Сартра осознание непосредственности личного отношения возможно только тогда, когда человек осознает пространство отсутствия.
Сартр приводит пример из повседневной жизни, чтобы ярче показать реальную связь между отсутствием и непосредственностью личного отношения[331].
Предположим, что в кафе, где я обычно встречаю моего друга Пьера, он сейчас отсутствует. Я прихожу в кафе с опозданием и не нахожу Пьера: его здесь нет. Я ищу его в пространстве кафе, и мои поиски открывают мнереальность отсутствия Пьера в измерениях этого конкретного пространства. Кафе, с его столами и стульями, где мы обычно сидим, с его зеркалами, с его тяжелым от людского дыхания и дыма воздухом, с его завсегдатаями, разговорами, звяканьем чашек и рюмок, — все это предстает передо мной как конкретное пространственное целое, в котором отсутствует Пьер; и каждый элемент этого пространства делает отсутствие Пьера чем‑то реально существующим[332]. В том, что Пьера здесь нет, я убеждаюсь не просто с одного взгляда, брошенного в знакомый угол, на тот конкретный стул, где обычно его застаю. Пьер отсутствует в пространстве кафе в целом:[333] кафе "являет" мне отсутствие Пьера, "наполняется" для меня отсутствием Пьера. И как раз такое "не вмещающее" Пьера пространство удостоверяет для меня существование Пьера с большей очевидностью, чем если бы он присутствовал в этом месте[334]. Я убеждаюсь в том, что Пьера здесь нет; и этот опыт оказывается для меня переживанием непосредственной связи с Пьером, которое вызвано конкретным пространством его отсутствия[335]. При этом аналогичный опыт, тоже истинный, но только с точки зрения разума (например, "здесь нет Веллингтона" или "нет Поля Валери"), не имеет для меня никакого значения, не составляет опыта отношения и близости через отсутствие[336].
Пьера здесь нет, и тем не менее он именно сейчас непосредственно существует для меня в конкретной непротяженной близости. Измеримое в своей протяженности пространство кафе открывает мне отсутствие Пьера как жизненную достоверность его существования, как опыт непротяженного "напротив", как мою личную соотнесенность с Пьером. Когда Пьер здесь, тогда пространство не имеет того личностного измерения[337], которое сейчас мне открывается через его отсутствие. Когда Пьер здесь, тогда имеет место конкретное присутствие в определенном месте; моим сознанием оно воспринимается как самоочевидное. Но сейчас, когда Пьера здесь нет, самоочевидность пропадает, сознание перестает работать автоматически. И тогда наступает до–сознательное узнавание того непротяженного пространства, в котором существует личное отношение. Теперь Пьер становится прежде всего вторым членом непосредственного отношения. В качестве такового он упраздняет объективированное измеримое отстояние. Отсутствие Пьера "определяет" жизненное пространство экзистенциальной близости. Благодаря отсутствию существование сознает себя как динамичный эк–стаз "навстречу" второму члену личного отношения.
Конечно, наше изложение — это эксплуатация предложенного Сартром примера: сам Сартр использовал его совершенно в других целях. Указывая на отсутствие Петра, он вовсе не имел в виду обозначить непротяженность личного "напротив", а хотел определить отсутствие как реальность не–бытия (non–être)[338], определить понятие сущего относительно Ничто. Но сам этот пример опыта личного отсутствия приводит к таким выводам, которые заставляют преодолеть (хотя, быть может, и не отвергнуть) исходную идею Сартра.
§ 39. ВОЗМОЖНЫЕ ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ СОБЫТИЯ ОТСУТСТВИЯ КАК ОПЫТА НИЧТОЖЕНИЯ ОНТИЧЕСКОЙ ЯВЛЕННОСТИ
Бесспорно, сознание отсутствия удостоверяет существование другого тем, что "ничтожит" чувственную близость, выявляя реальность бытия изнутри опыта не–бытия. Переживание реальности не–бытия, которое в то же время удостоверяет бытие, составляет трагический опыт возможности существования воплощать как бытие, так и не–бытие. Этот опыт есть то, что Сартр называет тоской, — то есть сознание экзистенциального тождества бытия и небытия (сознание того, что мое бытие, то, чтό я есть сейчас, — это мое будущее как не–бытие)[339].
Эта тоска составляет непосредственное эмпирическое знание бытия и не–бытия как вероятностей существования. Она удостоверяет существование и как непосредственно воспринимаемое пространственное присутствие, и как ничтожение пространственного присутствия, причем последнее всегда имеет своей отправной точкой опыт экзистенциальной непосредственности отсутствия. Таким образом, сознание отсутствия есть также эмпирическая предпосылка тоски и форма экзистенциального узнавания. Оно "ничтожит" измеримую, чувственно воспринимаемую близость, выявляя реальное существование непротяженной близости не–бытия. Предметное другоеэкзистенциального узнавания есть и в то же время не–есть: все существующее есть даже тогда, когда его нет в доступном чувственному восприятию трехмерном пространстве. Но возникает вопрос: не связывает ли это ничтожение чувственной близости, которым удостоверяется существование, — не связывает ли оно Ничто с бытием сущего? Не соотносится ли не–бытие пространственного отсутствия со способом бытия сущего? Быть может, отсутствие, как опыт существования, отрицает личностный характер бытия, указывая на Ничто как на скрытую сущность всякого сущего?
Очевидно, что убедиться в существовании через отсутствие как через реальность не–бытия, определить существование через вероятность его ничтожения в качестве чувственно–доступного возможно, если исходить из предпосылки до–сознательного опыта, или интуиции (intuition, говорит Сартр)[340]. В этом опыте, или интуиции, нам открывается пространственное отсутствие как непосредственная экзистенциальная близость. Но встает вопрос: не предполагает ли такой опыт отсутствия — как экзистенциальной непосредственной близости — некоторое отношение с отсутствующей экзистенцией, динамичное эк–статическое принятие и личное осознание единственности и неповторимости другого? Отношение и осознание, которые переживаются как событие до всякого рассудочного обозначения пространственного присутствия или отсутствия другого? Или же этот опыт отсутствия представляет собой просто психологическую достоверность конкретной пустоты в определенном протяженном пространстве, где другой должен был бы быть, — другими словами, есть осознание обращенной в ничто, но по–прежнему конкретно–протяженной онтичности существования, жизненная инверсия пространственно–онтического понятия бытия в осознание пространственной реальности не–бытия? Очевидно, ответ на этот вопрос зависит от более общей онтологической позиции — от того, как мы понимаем бытие: отождествляем ли мы бытие с онтической явленностью пред–метов или же познаем бытие как личностный способ существования - единственный и неповторимый способ бытия существующего, как он открывается в событии эк–статического отношения.
Если мы познаем бытие как пространственно–онтическую явленность, тогда опыт отсутствия, то есть не–проявленности, есть опыт непосредственной экзистенциальной близости (в той мере, в какой ему предшествует осознание пространственного проявления). Такой опыт неизбежно и в конечном счете необходимо соотносится с Ничто, и эта соотнесенность представляет собой предварительное условие проявления. В таком случае пространство играет роль конкретного "места", где отсутствие "выявляется" как пространственное не–бытие существования (в приведенном примере конкретным "местом" отсутствия Пьера будет "знаемое" мною кафе). Существование удостоверяется в конкретных измерениях своего ничтожения. Отсутствие открывается как "другая сторона" экзистенциального проявления, Ничто — как "другая сторона" бытия. Но если истина бытия переживается как событие экстатическогоотношения, как непротяженное "напротив" нашей личной соотнесенности с другой, такой же уникальной и неповторимой личностью, — тогда реальность отсутствия придает бытию и не–бытию совершенно иное содержание, чем то, которое предполагается в анализе Сартра.
Конкретно речь идет о следующем. В нашем примере опыт личного отсутствия Пьера рождает вопрос: почему отсутствие Веллингтона или Поля Валери в знакомом кафе не удостоверяет для меня существование так, как удостоверяет его отсутствие Пьера, хотя оно тоже соотносится с реальностью не–бытия? Какова та предпосылка, то необходимое и достаточное условие, которое придает отсутствию Пьера, и никого другого, экзистенциальное измерение непосредственной близости? Только ли это предшествующий в моем сознании опыт конкретно–протяженного (онтического) проявления Пьера в одном и том же пространстве? Но тогда и отсутствие любого другого предмета, в отношении которого у меня также есть опыт его онтического проявления в данном пространстве (например, отсутствие старой картонки для шляп или подставки для зонтов), должно было бы удостоверять для меня экзистенциальную близость этого предмета тем же самым образом, каким удостоверяется существование Пьера через его отсутствие. Однако Сартр заявляет, что никакой предмет (никакое сущее в состоянии en soi — "в себе") не порождает сознания отсутствия как экзистенциального подтверждения не–бытия. Предмета просто больше нет. Его отсутствие означает не явленность не–бытия (non–être), a лишь отрицательное высказывание, сравнение прошлого с настоящим, которое выражается в форме "больше не" (ne‑plus)[341]. Человеческое существо — единственное сущее в состоянии pour soi (для себя), и только оно одно может стать "вне бытия" (en dehors de l'être), в том отсутствии, которым удостоверяется его существование (pour soi). Тем самым человек ничтожит бытие как онтичность (en soi): "Человек — единственное сущее, через которое Ничто приходит в мир"[342].
Но остается вопрос: какой жизненный опыт необходим для того, чтобы удостоверить существование после ничтожения онтич–ности бытия? Почему не всякое отсутствие, а только отсутствие человеческого существа, "знаемого" по предыдущим "проявлениям", рождает достоверность непосредственной экзистен- циальной близости? Может быть, это происходит вследствие того особого и своеобразного яркого переживания, которое всякий раз сопровождает проявление личности и делает ее "знакомой"? Такое переживание "длится" в моем личном опыте как экзистенциальная достоверность, когда конкретное пространство являет мне отсутствие в нем другого. Но разве это особое и своеобразное — а значит, единственное и неповторимое — яркое переживание, которое связано с проявлением "знаемой мною" личности, не есть личностное (до–сознательное) узнавание уникальности и неповторимости другого, динамичное эк–статическое принятие истины другого? Разве оно не есть, в конечном счете, отношение с этим другим? Отношение, которое не вмещается ни в какие определения существования через онтическое проявление или его ничтожение в протяженном, измеримом пространстве? Что же скрывается за "проявлениями" существования как присутствия или отсутствия: личное отношение, внепространственное "напротив" личного отношения — или Ничто? С чем соотносится реальность существования, когда сознание отсутствия подтверждает его экзистенциальную близость: с Ничто или с бытием как возможностью личностного проявления?
Ответ на эти вопросы в пользу личного отношения есть эмпирическая возможность, а не рационально–объективная необходимость. Возможность, которая зависит от "этических" (то есть экзистенциально–онтологических, а не рассудочно–онтических) предпосылок, связанных с некоторым возможным способом бытия. А именно, от эк–статического (аскетического) самопревос–хождения индивидуальности, благодаря которому становится возможным жизненно приблизиться к личностному существованию другого.
§ 40. ОПЫТ ОТСУТСТВИЯ КАК ПРЕДПОСЫЛКА ПОНИМАНИЯ ДИНАМИЧНОЙ "БЕЗМЕСТНОСТИ" ЛИЧНОСТИ
Сознание отсутствия удостоверяет непосредственную близость существования только в динамически–экзистенциальном событии экстатического отношения и самоотдачи в любви. У такого события нет пространственного измерения. Экстатическое отношение и самоотдача в любви совершаются как одинаково "подлинные" (переживаются как "реальная действительность") и в пространственном присутствии другого, и в его пространственном отсутствии. Это значит, что событие экстатически–личного отношения предшествует сознанию пространственного присутствия или отсутствия. Однако именно сознание отсутствия прежде всего упраздняет автоматизм рассудочной уверенности в предметном существовании другого. Личное отношение оказывается в сознании отсутствия предпосылкой непосредственной близости отношения, удостоверяющей бытийную реальность другого в не–предметном пространстве.
Иначе говоря, существование удостоверяется в опыте ничто–жения онтического проявления. Но такое свидетельство соотносится с личным способом бытия только тогда, когда есть отношение, бытийный опыт экстаза, самопревосхождение в любви; когда есть динамичное движение к неизмеримому и непротяженному "напротив" личной близости. Таким образом, до–сознательная экстатическая соотнесенность личности, ее изначальная способность
"поворачиваться" к "сущности" вещей в их потенциальном при–сутствии либо от–сутствии выявляется через опыт отсутствия — но не как априорная постоянная характеристика человеческого существования, а как нравственная возможность и динамичное событие. Это возможность "познания" как сущности существования, так и пространства мира. Сущность существования, то есть Бытие, не исчерпывается ни обозначением онтичес–кой явленности, ни бессознательным (irréflechie) схватыванием ничтожения онтичности через отсутствие. Она есть способ бытия существующего, то есть личное при–сутствие или от–сутствие, непротяженная непосредственная близость в беспредельных пределах личного отношения. Именно эта не–протяженная (разве что условно–протяженная и условно–измеримая) непосредственная близость личного отношения и есть пространство. Пространство мира не подлежит измерению (кроме как условно–количественной мерой отстояния); напротив, оно само служит мерой экстатического отношения, осознаваясь как личностное "напротив". Подлинным основанием для осмысления пространства служит опыт динамичной "безместности" личности.
Если исходить из опыта и осмысления пространства как "меры" экстатического отношения, становится ясно, что "определение" личности предшествует сознанию бытия–в мире (in‑der‑Welt‑sein)[343], или, лучше сказать, превосходит его. "Здесь–бытие" (Da‑sein), определяющее подлинность человеческого существования, соотносится не с пространственным наличием "здесь", а с непосредственностью экстатического отношения. Бытийная реальность личного (эк–статического) отношения не знает ограничений по месту: с того момента, как некоторая личность бытийствует в положении "напротив", она пребывает везде. Конечно, "здесь–бытие" человеческой экзистенции связано с мирской здешностью[344], но мир не исчерпывается пространственными величинами. Слушая музыку Моцарта, мы находимся в пространстве непротяженной близости к личности Моцарта; то же самое происходит, когда мы рассматриваем картины Ван–Гога. Такое пространство есть пространство личного отношения, непосредственной близости личности, со всей ее уникальностью и неповторимостью. И эта близость переживается ярчайшим образом, несмотря на не–присутствие личности в данном месте. Ван–Гог или Моцарт пребывают "напротив" нас. Они существуют, в своей непротяженной близости, там и тогда, где и когда проявляется их личная созидательная энергия, где чувственно выражается их экстатическая соотнесенность. В личной созидательной энергии сохраняется непротяженная непосредственная близость личности (яснее всего это видно в счастливых случаях подлинно художественного выражения), преодолевается мирская здешность человеческого существования, которая выказывает себя в его локальной (и временнόй) ограниченности. Личная энергия есть место экзистенциального проявления личности, непротяженное место отношения, где единственность и неповторимость личности предстает как непосредственная эмпирическая близость.
§ 41. ЛИЧНОСТНЫЕ ЭНЕРГИИ — "МЕСТО" ЛИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ
Византийские богословы видели в личностной энергии непротяженное место явленности как человеческой личности, так и Личности Бога. В частности, Иоанн Дамаскин называет местом Бога пространство, в котором проявляется Его личная Энергия: "Местом Бога очевидно именуется то, где проявляется Его действие"[345]. Особенно явно личная Энергия Бога проявляется в реальности мира. Когда человек достигает эк–статического самопревосхождения собственной индивидуальности и тем самым обретает возможность жизненно приблизиться к личному божественному бытию, тогда мир открывается "перед" человеком как непротяженное место личного действия Бога. Тогда пространство мира уже не измеряется как условное от–стояние от человека или рас–стояние между объектами. Напротив, мир служит мерой (и "дает" ей "место") для неповторимой эк–статической соотнесенности человека с Богом и Бога с человеком. В границах личного отношения человека с Создателем "вещей", мирских "творений", мир перестает быть неким условно–независимым, нейтральным объектом, мерой которого служит его полезность. Мир "вмещает" отношение между Богом и человеком — дает ему место.
Итак, человек обнаруживает близость Бога в реальности мира. Но эта близость не упраздняет природного отстояния Бога от мира, отстояния нетварной природы от тварной. "Все отделено от Бога, но не по месту, а по естеству", — говорит Иоанн Дамаскин[346]. Близость человека и Бога в пределах мира — это близость не по природе, а по месту, то есть личная близость: близость отношения. Мир "отделен от Бога" беспредельным и невыразимым природнымотстоянием, но в то же время мир есть "сущетворение" (οὐσίωση) личной воли Божьей, место проявления Его личной Энергии. Божественная воля, или Энергия, не остается неосуществленной и негипостазированной, но "тотчас сущетворится" "в сотворении и в формах тварей"[347]. Сущетворится вне Бога, одновременно выявляя Его непротяженную близость "по месту".
Таким образом, не мир "вмещает" Бога или Его личную Энергию, но божественная воля, или Энергия, "вмещает" мир, дает ему пространство. Пространство "вне" Бога, которое оказывается в то же время местом Бога, то есть проявлением непротяженной непосредственной близости Его личной Энергии. Как в созидательной энергии человеческой личности (энергии поэтического творчества, речи или любви) непосредственная близость личности, со всей ее уникальностью и неповторимостью, сохраняется даже в отсутствие человеческого существа в онтическом "здесь", — так и в различении Природы и Энергий Бога сохраняется мир как пространство непосредственной близости Бога. В таком различении Бог предстает как место всего сущего. Но при этом не упраздняется реальность природного отстояния Бога от мира: "Не Богу… дается место, но Бог есть место всего"[348].
Пространственное "напротив" мира, как проявление личной созидательной Энергии Бога, открывает человеку бытие Бога в непротяженной "местной" близости, в непосредственности отношения. В "границах" непротяженной местной близости Бога, то есть в границах мира, мирская здешность человеческого существования уже не скована условно объективированными пространственными ограничениями, определениями типа "здесь" и "там", "ближе" и "дальше". "Здесь–бытие" экзистенциальной реальности по имени "человек" означает бытие–в-мире и, следовательно, в пространстве отношения, непосредственной личной близости. "Здесь" объясняет способ бытия, и этот способ есть личная экстатическая соотнесенность. Бытие–в-мире означает бытие–напротив личного созидательного проявления Бога.
§ 42. ЭРОС КАК ПРЕОДОЛЕНИЕ ОНТИЧЕСКОЙ "МЕСТНОСТИ": НЕПРОТЯЖЕННЫЙ СПОСОБ БЫТИЯ
Такой опыт непротяженного пространства личного отношения реализуется только в непосредственном межличностном общении, то есть в эросе, в динамичном порыве любовной самоотдачи. Для святых отцов греческого Востока полнота непротяженного эротического единения — это любовное взаимопроникновение Лиц Святой Троицы: Бог есть "целокупность эроса"[349], а "сам эрос есть любовь, ибо написано, что Бог есть любовь"[350]. В эросе божественные Ипостаси предстают "вне пространственных отношений": "Ибо они ни по сущности не рассекаются, ни по силе не разделяются, ни по месту, действию или волению не расчленяются, нераздельно пребывая друг в друге и проникая друг в друга"[351]. Афанасий Великий "описывает" непротяженную непосредственность личного общения Отца и Сына, толкуя слова Писания о Сыне, воссевшем "одесную" Отца: "В самом деле, Сын, сидя справа, не делает Отца левым, но все, что есть правого и почитаемого в Отце, то имеет и Сын, и говорит: "Все, что имеет Отец, есть Мое" (Ин 16:15). Через это Он и называется сидящим одесную, и может сказать, как сказал бы человек: "Всегда видел я пред собою Господа, ибо Он одесную меня; не поколеблюсь" (Пс 15:8). Из этого вновь явствует, что сын пребывает в Отце и Отец в Сыне. Ибо когда Отец находится одесную, то в правой стороне пребывает Сын, и когда Сын сидит одесную, Отец пребывает в Сыне"[352].
Отказ от любых пространственных определений в отношении Лиц Пресвятой Троицы означает несомненное преодоление всех онтических мер и категорий применительно к Богу, "запредельному всякой сущности". Однако это преодоление не исчерпывается одним лишь апофатическим, со стороны человека, приближением к тайне божественной жизни. Оно в то же время есть утверждение откровения Божьего, "внебожественного" проявления воли и энергии Бога как полноты лично–троичного общения. Связь любви и эротическое взаимопроникновение божественных Лиц упраздняет любые пространственно–онтические отношения и являет Троицу как "сверхместность"[353], "непротяженное един- ство"[354] и "нерасторжимую связь" без начала и конца, меры и количества[355]. Место Бога — это внепространственное личное любовное отношение, эрос троичного общения. В различии ипостасей, "вневременном и любовном"[356], "безотносительно–запредельном всякому "где"[357], открывается способ божественного Бытия — любовь. Любовь есть место (τόπος) как способ (τρόπος) бытия: "Пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем" (1 Ин 4:16).
"Богословы, — говорится в Ареопагитиках, — называют Бога, согласно божественным проявлениям", эросом и любовью — "как единственную саму по себе красоту и благо, как собственное самопроявление всему сущему, как благое выступление (πρόοδον) из своего запредельного единства, как вожделенное (эротическое) движение: простое, самопобуждающееся, самодействующее, предсуществующее в Благе и из Блага произливающееся в мир и снова к Благу возвращающееся. И этим божественный Эрос особливо обнаруживается, как в себе бесконечный и безначальный, как бы вечное круговое вращение по неизменной орбите: из Блага, через Благо, к Благу и в Благе. Оставаясь, согласно своей природе, тождественным самому себе, он постоянно выступает, пребывает и возвращается в прежнее состояние"[358]. "Беспричинный" и "запредельный" эрос троичного общения не исчерпывается апофатическими "пределами" таинства божественной жизни, но "выступает" "вовне" и "экстатически действует", "побуждая Благо" "к преизобильному проявлению своей всепроизводительной деятельности"[359]. Он "выступает вовне" в "животворном" и "природном" движении любви, то есть в таком движении и действии, которое порождает и скрепляет духовное и материальное творение, дабы через него вновь вернуться к Богу как личный любовный ответ тварей на любовь Творца: "Сам виновник всего сущего по преизбытку благости всего вожделеет, все творит, все усовершает, все соединяет, все к себе обращает. Ибо божественный эрос есть благо, для блага и через благо"[360].
§ 43. КОСМИЧЕСКИЙ ЭРОС. ЭРОТИЧЕСКОЕ ЕДИНСТВО МИРОВОГО ПРОСТРАНСТВА
Эротическое движение от Бога к творениям и от творений обратно к Богу выражает способ бытия существующего и являет пространство мира как способ любовного общения, не определимый в категориях протяженности. Это пространство может быть осмыслено только в категориях созидания ("в благе, из блага, к благу") — как динамичное "внебожественное" проявление таинства троичного эроса.
Максим Исповедник воспринимает мир в целом как непротяженное пространство эротического общения. Он рассматривает все творение, от ангелов до неодушевленной материи, как единое и непротяженное эротическое событие, как динамичный иерархический порядок эротического отношения и универсального эротического порыва, организующего все творения — личные и безличные, одушевленные и неодушевленные — согласно порядку "общения" и возвращения к Богу[361]. Максим говорит: "Будучи Первопричиной небесного эроса, сам Бог превыше всего и не имеет причины. Ибо если, как сказано выше, эрос это и есть любовь, потому что написано: "Бог есть любовь" (1 Ин. 4:8), то ясно, что Бог — это всех объединяющий Эрос, или Любовь. От него Она переходит к ангелам, почему он назвал и Ее ангельской, — у них в особенности обнаруживается божественная любовь к единству, ибо никакой согласованности и причины для распрей у них нет. Затем, после ангельской, он называет умственный эрос, то есть любовь принадлежащих к Церкви богомудрых мужей, обращаясь к каковым Павел говорит: "Имейте одни мысли, имейте ту же любовь, будьте единодушеы и единомысленны" (Флп 2:2), — и Господь: "…Чтобы они были едино, как и мы" (Ин 17:11). Это относится к истинным христианам, впрочем, также и к прочим людям, у которых есть закон дружества. Словесные же души он назвал разумными, потому что они происходят от божественного ума. А душевным он назвал эрос бессловесных, дружество, основанное на чувствах, то есть без ума. По причине ведь этой любовной силы и птицы, как то: лебеди, гуси, журавли, вороны и им подобные, летают стаями, и по земле ходят так же, стадами, олени, быки и подобные им; и, равным образом, плавают вместе тунцы, кефали и ведущие сходный с ними образ жизни. Да и существа не стадные
тоже движимы к спариванию со сходными. Физическим же он назвал эрос бездушных и бесчувственных существ, соответствующий их естественной склонности. И они устремляются к Богу своим жизненным, то есть естественным, движением"[362].
"Здешность" человека в мире — это единственная возможность не только проявления, но и осуществления эротического единства мирового пространства, эротического обратного движения мира к Богу. Человек выполняет свою роль "посредника" между Богом и миром, динамично выражая эротическую последовательность творения в его личной соотнесенности с Богом. Человек есть единственная возможность личностного осуществления космического эроса. Если эрос есть модус тварной красоты, если он есть место отношения тварного с нетварным (место, τόπος, как способ, τρόπος существования) и если это отношение достигает полноты только в личном эк–стазе, — тогда человеческая личность оказывается местом космоса, проявлением истины космоса как эротического ответа на личное Действие Бога.
Но личностное осуществление космического эроса, "высказывание" человеком эротической красоты творения возможно только как проявление эротического архетипа божественной жизни, как икона троичного прообраза. В той мере, в какой человек выражает эротическую последовательность мира в его личной соотнесенности с Богом, он выражает, осуществляет и освящает жизнь как эротическое движение Бога к творениям и творений к Богу.[363] Он становится местом этого двойного любовного порыва — местом мира, но также и "местом Бога"[364], проявлением того уникального способа бытия, каким является Эрос троичного общения. И чем непосредственнее личное отношение человека с Богом (всегда незавершенное, но все более полное), тем более триипостасный Бог и миллиардноипостасный человек взаимно проникают друг в друга по месту (но не по природе) в непротяженных границах личного отношения[365].
§ 44. ОТСУТСТВИЕ, СМЕРТЬ И ТРОИЧНЫЙ ОБРАЗ ПОЛНОТЫ БЫТИЯ
В реальности мира личное непосредственное присутствие Бога удостоверяется через Его онтическое отсутствие. Если опыт отсутствия свидетельствует о существовании как о непротяженной непосредственной близости личного отношения; если, другими словами, отношение предшествует сознанию явленной онтичности; если такой опыт отсутствия превосходит, как познавательная возможность, чувственную достоверность опредмеченной индивидуальности, — тогда в самом деле "Бог есть отсутствие"[366]. Потому что Бог — это полнота личного отношения, бытийное преодоление объективированной индивидуальности. Формула таинства Единого и в то же время Троичного Бога в христианском откровении — отношение 3=1, упраздняющее всякую количественно измеримую предметность. Эта формула хранит истину бытия как преодоления онтической индивидуальности, как события эротического общения и любовного отношения. Бог есть Единица, которая, однако, не составляет экзистенциально- единичной и рассудочно–онтической индивидуальности, ибо в то же время она есть Троица Лиц — но не расчленяющая единства Бога, как того требовало бы онтическое понимание числа "три". Формула "Трое в Одном" означает, что Бог не поддается определению в индивидуально–онтических категориях, что божественное бытие является нам только как событие личного отношения. Единственно возможное "определение" Бога — это любовь (1 Ин 4:8): "Бог есть эрос в общем и частном"[367]. Формула "Трое в Одном" оберегает не только апофатичность таинства божественного бытия, но и образ истины личностного существования (единственного модуса бытия). Эта истина открывается только в преодолении автономизированной индивидуальности, только в непосредственности любовного отношения и эротической самоотдачи. И поэтому истина о Троичном Боге являет и выражает также истину о человеке, ее нравственно–динамичное "усовершение" — личностное бытие человека, непротяженность и непосредственность человеческого бытия[368].
Бытие как непротяженность, как непосредственное личное отношение и как истина, познаваемая только в границах отношения и любовной самоотдачи, объясняет событие смерти. Смерть есть вхождение в такое пространство, где окончательно преодолевается онтическая индивидуальность. Православная аскеза - это добровольная смерть эгоистической индивидуальности и динамичное усовершение личностного способа бытия[369]. Отношение 3=1, которое выражает бытие как преодоление онтической индивидуальности, выражает и смерть (растворение природной индивидуальности) прежде всего как возможность вхождения в пространство полноты личного отношения, в пространство бытийной завершенности. Смерть Я — это реальность жизни. Реальность, которая переживается главным образом как пространственное отсутствие существования, как событие ничтожения чувственной доступности. Но когда отсутствие переживается как опыт непосредственной личной близости и любовного отношения, тогда смерть удостоверяет бытийную реальность личности как жизненную реальность именно в событииотношения, а не в измеримом протяженном пространстве. Само это любовное отношение как нравственно–динамичное осуществление бытийной истины о человеке, как самопреодоление онтической индивидуальности, индивидуальных желаний и вожделений, есть опыт смерти, переживаемый как реальность жизни и бытийная завершенность[370].
Однако вне границ личного отношения, когда личность "вырождается" в объективированную, эгоистически–автономную индивидуальность, смерть есть лишь мучительное сознание возможного во времени и данного в бытии ничтожения здешней пространственной онтичности. Тогда смерть хотя и остается "феноменом жизни" (по определению Хайдеггера, Der Tod im weistesten Sinne ist ein Phänomen des Lebens — "Смерть в самом широком смысле есть феномен жизни")[371], но лишь постольку, поскольку являет истину жизни как данное и неотвратимое ничтожение онтического бытия.
Если же Бог троичен, если истина бытия открывается в отношении 3=1, тогда смерть есть возможность подлинной жизни, то есть бытийно–личностной завершенности человека[372]. Когда личностное бытие, как событие и реальность жизни, превыше онтической здешности, тогда непротяженному "напротив" личного отношения не полагается предел смертью. Тогда смерть есть отсутствие как экзистенциальное свидетельство о личности, тогда она означает "лишение" всего природного, предметного и онтического, "поглощение" тленного[373], вхождение в личностное пространство непротяженной близости.
Будучи сознанием возможного, но и данного ничтожения онтической здешности ("в которой мы получаем бытие")[374], то есть сознанием разрыва между явленной и протяженной онтической действительностью существования и его динамично–личностным свершением, смерть, конечно, остается прежде всего бедой, горем и мучительным опытом индивидуального существования. Но в то же время она есть "благодеяние Божие"[375]. Смертью преодолевается безличное опредмечивание человека и его каждодневная неудача в попытке войти в пространство непротяженной личной близости. Смерть "по природе" противоположна абсолютизации существования в условных пространственных измерениях.
На языке Писания протяженная индивидуальность обозначается как бытие "отчасти"; смерть же упраздняет "то, что отчасти", ради сохранения "совершенного": "Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится…[376] Но еще не открылось, что будем"[377]. "Отчасти" бытия означает частичное знание и отрывочное самопознание с помощью иносказаний и загадок; означает относительное и частичное общение посредством наших условных "языков": "Отчасти знаем, ибо теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно"[378]. Между тем "совершенное" упраздняет языки, упраздняет "то, что отчасти", вводя нас в пространство непосредственной личной близости: "…и языки умолкнут, и знание упразднится.. тогда же [увижу] лицом к лицу"[379]. Единственное, что не упразднится с вхождением в пространство непосредственной личной близости, — это экзистенциальная предпосылка такого вхождения, то есть любовь, предварительный опыт личностной универсальности: "Любовь никогда не перестанет"[380].
§ 45. НЕПРОТЯЖЕННОЕ МЕСТО ЦЕРКОВНОГО ОБЩЕНИЯ
Личностное измерение пространства и опыт отсутствия как непротяженной непосредственной близости переживается Церковью прежде всего в культе. Культ, имеющий своим основанием и началом евхаристическое собрание, порождает Церковь как "тело". Иначе говоря, он создает ту бытийную реальность, которая поднимается над разделенными индивидуальностями, чтобы усовершить и выразить бытийное единство и в то же время многообразиеобщения личностей; чтобы явить образ таинства Троичного "способа бытия" — таинства истины "подлинного бытия". В местных границах культа, границах непосредственной личной близости, нет различия между присутствующими и отсутствующими, между живыми и усопшими. Каждое местное культовое собрание концентрирует в себе целое Церкви - кафолическую Церковь, весь "чин святых", динамичное взаимопроникновение в любовной самоотдаче, эротическое благодарение, возносимое миром Богу. Культовое поклонение есть концентрированное выражение эротического порядка творения, лично соотнесенного с Богом "в лице Иисуса Христа".
Во Христе, воплотившем природное соединение Бога с человеком (соединение органическое, подобное соединению главы с членами тела), это эротическое устроение, движение и "литургия" мира личностно выражается и осуществляется "перед лицом" личного Бога. Христос являет в себе эротическое движение Бога к творениям и творений к Богу. Он есть место этого взаимного любовного порыва, непротяженного и непосредственного личного единения тварного с нетварным.
В церковной Евхаристии Христос есть хлеб и вино, то есть мир в его бытийной полноте, как место личного единения тварного с нетварным: тело и кровь Христовы. Тело и кровь означают жизнь ("преизобилие жизни", жизнь в ее полноте, в единстве с вечным Источником жизни), открытую для причастности и общения. Церковь осуществляется как бытийное единство и многообразие, как личностное проявление эротической красоты мира и возможность вхождения в эрос Троичного общения. Эти хлеб и вино — не тварные предметы, которые оспариваются и "разделяются" индивидуальной волей и вожделением, но тело "умершего и воскресшего"; творение, "запредельное" смерти автономизированной индивидуальности; восстановление жизни в ее Троичной полноте, бытийном единстве и многообразии. И эта "запредельная" смерти жизнь упраздняет расстояние между присутствующими и отсутствующими, живыми и усопшими. Жизнь в Евхаристии "есть любовь": человек существует в личной непосредственной соотнесенности с Троичным способом бытия. "Вот это священным образом осмысли, — читаем мы у Ареопагита, — что по утверждении на Божьем престоле почитаемых символов, через которые Христос обозначается и делается причастным, здесь непротяженно присутствует весь чин святых, выражая надмирное и священное единение с Ним для всех, кто непротяженно связан с ними"[381].
Непротяженное присутствие святых определяет место (τόπος) Церкви как способ (τρόπος) бытия, в котором живые и усопшие, те, что на земле, и те, что на небе, первые и последние соединяются в теле Христовом "в том единстве, которое имеет своим наставником Пресвятую Троицу"[382]. Характерно архитектоническое и иконографическое представление этого непротяженного единства евхаристического тела в византийском культовом пространстве: в византийском храме изображение Вседержителя на своде, в окружении ангельских сил и в сопровождении пророков, а также изображение жизни Христа в низлежащем ярусе, куда мы попадаем по лестнице, данной нам Евангелистами на четырех сферических треугольниках, — вся эта "небесная иерархия" органически соединяется с изображенными в полный рост фигурами святых; и довершается это единое тело присутствием наполняющих храм верующих. Бог–Вседержитель, ангелы и святые, вместе с ныне живущими ("оставшимися жить"), — все они соединены единством жизни и личной непосредственной близости "в единовидном и едином совместном дыхании"[383], "в единстве бо–говдохновенной жизни"[384]. Христос есть начало этого единства "прежде разногласий". "Божественное таинство собрания, — вновь подчеркивают Ареопагитики, — даже обладая одним, простым и единым началом, по человеколюбию множится в священное многообразие, вплоть до того, что дает место всяким богона–чальным образам; но тотчас вновь единовидно собирается из них в природную монаду, воссоединяя тех, кто священным образом возводится в нее"[385].
Культ — это возможность проявления, а также мера личностного измерения пространства, непротяженное и единовидное "напротив" личного отношения, осуществление эротического единства мира, эротической "взаимной" соотнесенности с Богом.
Глава третья ЛИЧНОСТНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ВРЕМЕНИ: ПРИСУТСТВИЕ
§ 46. ОСМЫСЛЕНИЕ ЛИЧНОСТНОГО ЭК–СТАЗА КАК ВРЕМЕННÓЙ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ
Экстатическая соотнесенность личности, до–сознательное универсальное отношение с пред–метами и другими личностями осмысляется также как опыт времени. Личное отношение есть экзистенциальная предпосылкапроявления вещей в познании, их выхода из сокрытия в не–потаенность. Этот выход и проявление сущих, где они до–сознательно узнаются, но и автоматически констатируются сознанием, во всяком случае составляет опытизменения. Изменение есть опыт перехода из одного состояния в другое: "Всякое изменение происходит из чего‑либо во что‑либо", — говорит Аристотель[386]. Иначе говоря, переход от не–отношения к отношению, от сокрытия к не–потаенности есть опыт изменения — изначальный опыт, исходя из которого осознается явленность сущего. Эк–стаз личности из не–отношения в отношение может быть определен только динамически, то есть соотносительно: как изменение. Но и само изменение тоже может быть осмыслено только из экстатичности: "Изменение само по себе есть выхождение из себя", согласно определению Аристотеля[387]. Именно опыт эк–стаза как изменения "из чего‑то во что‑то" осознается как переход от "предыдущего" к "последующему", то есть как время. "Всякое изменение… [совершается][388] во времени", и "время не существует без… изменения"[389].
Эк–стаз "длится" (χρονοῦται) как изменение: время есть мысленное схватывание эк–стаза как изменения, теперь уже осознанное узнавание последовательного перехода из сокрытия в не–потаенность. Это значит, что сознание времени эмпирически зависит от проявления сущих, их выхода наружу в личном отношении. Личное отношение — это экзистенциальная предпосылка явленности феноменов, изменения из потаенности в не–потаенность, то есть предпосылка опыта времени. Опыт времени предполагает личное отношение, то есть эк–стаз личности и соотнесенное с личностью при–сутствие вещей. Присутствие
(пребывать, πάρ–ειμι) предполагает и определяет двустороннее отношение, одним из членов которого выступает личность и которое "измеряется" (μετρεῖται) как время. "Измеряется" означает: определяется "количественно"[390] как последовательное и возобновляющееся изменение, — определяется "не пределом, а соотношением"[391]. Таким образом, время "существует" только как производная личного отношения, как опыт "измерения" экстатического изменения из сокрытия в не–потаенность, опыт соотнесенного с личностью при–сутствия вещей.
В той мере, в какой эк–стаз "длится" как изменение, он не перестает быть личным опытом, иметь основанием личность как тот "горизонт", где проявляется изменение. Он всегда переживается как динамичная соотнесенность, обоюдное отношение, при–сутствие. Это значит, что вовсе не темпоральность (χρονικότητα) — то есть выход сущего из сокрытия в не–потаенность, проявление феноменов — определяет соотнесенное с личностью при–сутствие вещей. Напротив, такое проявление само определяется в качестве темпоральности эк–статической соотнесенностью с личностью. Можно заметить, что и темпоральность экстатична[392], но только как проявление эк–стаза личности, изменения из сокрытия в не–потаенность; как опыт соотнесенного с личностью при–сутствия вещей — другими словами, как способ, каким не–потаенность сущих переживается в качестве изменения.
Скажем иначе: время — не объективная реальность, измеряемая экстатическим изменением (то есть не–потаенностью сущих). Напротив, сам эк–стаз, будучи соотнесенным с личностью присутствием вещей, измеряется в качестве времени. Время не есть некое независимое объективное или осознанное проявление сущих в "горизонте" личности, бытийная предпосылка их явленности. Напротив, сама соотнесенность с личностью, двустороннее отношение как при–сутствие, выход из сокрытости не–отношения измеряется в качестве времени. Вещи кажуm себя в "горизонте" личности, а не в "горизонте" времени. Явленность сущих "определяется" личностью, а время "измеряет" эту явленность, служит мерой личного отношения с сущими[393].
§ 47. ВРЕМЯ КАК "МЕРА" ЛИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ
Если мы истолковываем время как эмпирическую производную от эк–статического изменения и как "меру" личностной явленности вещей, то есть как "семантику" личного способа бытия, то мы переносим проблему времени на другую почву, нежели почва феноменологии и предметных дефиниций. Мы преодолеваем понятия как объективного, так и субъективного времени, а также их смешение. (Вот характерные историко–философские примеры понятий объективного и субъективного времени и их сочетания: учение Платона, где время отождествляется с движением небесных тел[394], служащих "орудиями времени" или "орудиями времен"[395]; точка зрения Плотина, согласно которой время есть "деятельность души" — то есть только душа способна "порождать время" (χρονίξειν)[396]; сочетающая оба названных представления позиция Аристотеля[397], где время определяется как метрическое отношение, вытекающее из сочетания объективного и субъективного факторов, как соединение космического движения и психической деятельности.)
Феноменологическое понятие времени — как объективное, так и субъективное[398] - объективирует опыт экстатического изменения в изменение метрическое, сознание проявления - в исчислимую последовательность сокрытия и не–потаенности. Если сущие истинствуют только в отношении с личностью и если это отношение, как экстатическое изменение, "обозначается" временем — тогда, очевидно, время становится мерой осмысления не–потаенности (истины), то есть бытия вещей. Но если опыт эк–стаза как изменения объективируется, мыслится как способ сообщить сознанию об исчислимой последовательности — тогда мера экстатического отношения отождествляется с бытием вещей. "Измеряет бытие сущих, будучи всех этих [сущих] бытием", — говорит Аристотель[399]. Отсюда берут начало представления о так называемом объективном времени (исчислимом движении небесных тел, биологического роста, исторического становления и т. д.), и о так называемом субъективном времени (времени как воспринимаемой сознанием последовательности временных переживаний). В обоих случаях время мыслится не как "семантический" опыт экстатического отношения, который служит мерой этого отношения, но как измеримая экстатическая реальность, предметная или мысленная. Ею "определяется" бытие сущих, то есть их не–пота–енность как исчислимая последовательность эк–стазов. Выход в не–потаенность, эк–стаз из сокрытия понимается не как связь и соотнесенность с "горизонтом" до–сознательной универсальности личности, но как факт экстатического изменения, измеримого в качестве движения от "предыдущего" к "последующему" (где "предыдущее" и "последующее" суть общие обозначения объективных событий или сознаваемых переживаний в некоторой данной последовательности). Только благодаря этому движению сущее может быть постигнуто в том, что есть.
Так переход от "предыдущего" к "последующему", будь то физическое исчисляемое время или поток сознания, становится бытийной предпосылкой сущего.
§ 48. "ТЕПЕРЬ" КАК НЕПОДВИЖНОЕ ВРЕМЯ: "НИЧТО" ОТСТОЯНИЯ СОБЫТИЙ В ИХ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ И НЕПРОТЯЖЕННОЕ ВРЕМЯ НЕПОСРЕДСТВЕННОГО ЛИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ
Отделенность и отличие времени от соотнесенного с личностью при–сутствия вещей (от выхода из сокрытия не–отношения) примечательно выражено в формуле Сартра: то, что отсекает предыдущее от последующего, естьНичто[400]. Чтобы ухватить это Ничто, необходимо понятие времени как объективного, измеримого экстатического изменения, то есть как исчислимой последовательности объективных фактов. Эти факты осмысляются, то естьпроявляются, только в виде совокупности значений, принимаемых "переменными величинами". Ничто - это схватывание мыслью промежуточности экстатического изменения; это отстояние событий в сознании, не–количественное различение последовательности тех значений, какие принимаются переменными величинами, в совокупности обозначающими время.
Аристотель, будучи последовательным в своем понимании времени как исчисляемого движения, первым определил "промежутки между" предыдущим и последующим[401] как неделимую единицу исчислимого времени. Эта единица — "теперь"[402]. Будучи неделимым, "теперь" к тому же неподвижно: иначе говоря, оно есть Ничто движения и времени[403].
Но Аристотель также интерпретирует "теперь" как "середину", объемлющую одновременно свое начало и конец (""теперь" есть некая середина, заключающая в себе одновременно и начало и конец"[404]); и это определение позволило византийской мысли увидеть в "теперь" непротяженное настоящее непосредственного личного отношения. Иоанн Дамаскин определяет "теперь" как "неизмеряемое" время[405], а Василий Великий связывает "теперь" с божественным "ощущением" времени[406], не ведающим движения или изменения. Максим Исповедник видит в "теперь" истину "неподвижного времени", то есть "вечности", потому что "вечность… есть время, лишенное движения, а время есть движущаяся вечность, так что быть вечностью… значит быть неподвижным временем, а быть временем — значит быть вечностью, измеряемой движением"[407]. "Вечность" — это время полноты личного отношения человека и Бога, ибо время "лишается движения" только тогда, когда "природа непосредственно соприкасается с Промышлением".
В непротяженных границах этого "соприкосновения", то есть полноты непосредственного личного отношения человека и Бога, "природа находит промыслительный логос, по природе простой и неподвижный, не имеющий ни одного замкнутого очертания и через это совершенно не имеющий и движения". Очертание означает предел, препятствие, ограничение; означает предметную индивидуальность — а значит, движение "от чего‑то к чему‑то". Иначе говоря, оно ограничивает или отрицает непротяженную непосредственность личного отношения. Поэтому и в предметном пространстве мира личностный эк–стаз природы измеряется именно как время и как "жизненное движение, вызывающее изменения в положении вещей во времени". Потому что мир — это "преходящая неподвижность", в сравнении с неограниченной и непротяженной непосредственностью личного отношения с Богом. Естественное движение времени, вызывающее изменения, связано с отвлечением от отношения и проявляется как "разрушение" времени, как тленность. Только будучи "рожденной в Боге", природа преодолевает время, преодолевает покой и движение и "будет обладать вечно движущимся покоем и покоящимся самодвижением, вечно возникая вокруг самотождественного, единого и единственного"[408].
Таким образом, содержание, которое мы вкладываем в понятие "теперь", чрезвычайно важно как для проблемы времени, так и для проблемы бытия. И та, и другая решаются совершенно по–разному в зависимости от того, как мы понимаем "теперь": либо как Ничто, пустоту промежуточного момента в экстатическом изменении, либо как непротяженное время непосредственного личного отношения. Понятие Ничто, пустоты, разверзающейся между предыдущим и последующим, предполагает и определяет время как заданную последовательность объективных событий. Существование вещей и людей парит в пустоте измеримого отстояния событий друг от друга. События суть явленные опровержения Ничто. Вещи есть потому, что они не суть Ничто. Бытие необходимо осмысляется в непосредственной соотнесенности с Ничто (с Ничто временнόго от–стояния), а Ничто понимается как начало, завершение или непрестанная возможность временнόго бытия.
Если же предыдущее и последующее — не последовательность предметных знаков, определяющая и исчерпывающая экстатическую не–потаенность, но "вехи" (то есть меры и границы) опыта отношения личности и сущих, постепенного и динамичного проявления при–сутствия сущих в "горизонте" личности, — тогда переход из предыдущего в последующее служит мерой экстатической соотнесенности, перемещения (φορά) личности ко всеобщности, к универсальному синтезу и концентрированному выражению личностной истины мира. Когда мы говорим, что временнáя последовательность измеряет движение личности ко всеобщности и "единовидности" отношения, мы имеем в виду, что в предметном пространстве мира время измеряет фрагментарность личного отношения ("становление" отношения). Но мерой этого измерения служит само отношение: не протяженное время "теперь", эротическое время непосредственной личной близости, единовидного отношения тварного с нетварным.
§ 49. ИСЧИСЛИМОЕ ВРЕМЯ. "ПЕРЕМЕЩЕНИЕ (φορά)" И "НЕПРЕРЫВНОСТЬ"
Мы говорили о феноменологическом понимании времени — объективном и субъективном. Оно исходит из того, что объективирует опыт экстатического изменения в изменение метрическое; объективирует осознание проявлениявещей в исчислимую последовательность их сокрытия и не–потаенности. Мы должны вернуться к этому пониманию и посмотреть, каково его продолжение в онтологии.
Мы сказали, что время, как объективированная мера экстатического изменения, есть удостоверение сознанием истины как последовательности объективных событий или временных переживаний. Время отождествляется с самим фактом перехода из сокрытия в непотаенность, то есть с бытием (εἴναι) сущих. Время — уже не "обозначение" не–потаенности вещей, не мера, которой мы измеряем их проявление. Аристотель говорит: "Время есть исчисляемое, а не исчисляющее"[409].
Если время есть "исчисляемое", оно исчисляется эк–стазом сущих, то есть их проявлением в "горизонте" времени, а следовательно, осознанием истины как проявления. Время, будучи "горизонтом" проявления вещей, объемлетсущее: "Все сущее во времени всегда по необходимости объемлется временем"[410]. Время есть экзистенциальная предпосылка сущего, потому что способ бытия существующего — это темпоральность как экстатическое проявление. Сущее есть, лишь раскрываясь во времени, то есть лишь в той мере, в какой оно кажет себя, - иначе говоря, определяется осознанием не–потаенности как эк–стаза во время. Таким образом, время интерпретируется как схватывание бытия: вне времени невозможно мыслить бытие, а вне бытия мыслить время[411].
Итак, темпоральность времени, его последовательная изменчивость совершенно автономна. Она отнюдь не находится в эмпирической зависимости от динамичного продвижения человека к личностной универсальности, от соотнесенного с личностью при–сутствия сущих. Она не есть определение или "обозначение" эк–стаза как изменения, которым исчисляется личное отношение. Темпоральность автономизируется как объективная величина, которая исчисляется экстатическим проявлением сущих. Скажем иначе: время существует не тогда, когда изменение, то есть движение от предыдущего к последующему, исчисляет личное отношение, но когда движение, как изменение из предыдущего в последующее, само исчисляется: "Ибо время есть не что иное, как число движения в отношении к предыдущему и последующему. Таким образом, время не есть движение, кроме как через то, что движение имеет число"[412]. Так истина сводится к объективному факту и к простой явленности, которая не проясняет онтологической проблемы сущности сущего. Она лишь позволяет осознать, что истинствуюшее просто эк–зистирует из сокрытия, что бытийствующее не есть Ничто. Экстатическое изменение объективно удостоверяет не–потаенность как исчислимое движение. "Время же есть число, не исчисляющее, но исчисляемое…"[413]; "а то, что находится в числе, находится во времени"[414].
В конечном счете понимание времени определяется в области онтологического различения индивида и личности, индивидуального и личностного бытия. Время замыкается в феноменологической объективации экстатического изменения именно потому, что человеческая личность понимается как автономная онтическая индивидуальность. Иначе говоря, человек мыслится как индивидуальное сознание, интеллект и психологическое "я". И наоборот: опыт времени как меры личностного экстаза и отношения, то есть при–сутствия, выхода из сокрытости не–отношения, — такой опыт имеет основанием "нравственное" восхождение к личностной универсальности, динамичное самопреодоление индивидуальности, эротическую концентрацию природы в личности. В таком опыте личность есть проявление единовидной сущности человека.
В первом случае феноменологическая объективация времени практически удостоверяется в любой сфере бытийного опыта как тленность. Ход изменения соединяется в опыте с достоверностью уничтожения. "Движение ухудшает существующее", — говорит Аристотель:[415] движение переводит существование в нечто последующее, которое всегда более испорчено, чем предыдущее, "ибо во времени все возникает и гибнет"[416]. Рождение и гибель живых организмов, возрастание и убывание в неживой материи (где возрастание должно мыслиться как "изменение в отношении количества, величины"[417]) суть непосредственные данные опыта. Через них выстраивается сознание времени как "движения относительно места", то есть временнόго изменения в границах индивидуального существования[418].
Однако это "движение относительно места есть частью перемещение, частью же возрастание и убывание". Перемещение, как необходимая смена предыдущего и последующего, является причиной возникновения и уничтожения[419], причиной их чередования, то есть причиной непрерывности времени[420] (в смысле сопряженности с конкретным исходом). Индивидуальное су–ществование скрепляется в непрерывное целое перемещением времени, потому что возникновение и уничтожение, "будучи непрерывным в вещах"[421], имеет причину в перемещении. Таким образом, ход (перемещение) времени, как необходимая смена рождения и смерти либо возрастания и убывания, определяет собою сознание темпоральности как опыт "возникновения" и "уничтожения". А непрерывность, эта длящаяся сопряженность времени с границами возникновения и уничтожения, определяет собою сознание темпоральности как опыт длящейся конечности.
§ 50. СМЕРТЬ КАК ВРЕМЕННÁЯ "НЕПРЕРЫВНОСТЬ" И ЦЕЛОСТНОЕ ЭКСТАТИЧЕСКОЕ "ПЕРЕМЕЩЕНИЕ" ИНДИВИДУАЛЬНОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ
Если исходить из этих феноменологических предпосылок опыта сознания, то центральное событие экзистенциально–временнόго самосознания, событие смерти, может быть понято в непосредственной сопряженности с сознанием темпоральности как тленности и непрерывности. Смерть принадлежит именно этому сознанию темпоральности как непрерывности (συνέχεια): она объемлет темпоральность как перемещение и сама "длится" как уничтожение. Смерть — не конец темпоральности, не разрыв цепи предыдущего и последующего в некоем наступившем "мгновении", но длящаяся реальность непрерывности времени, сознание перемещения как длящейся конечности. Таким образом, смена предыдущего и последующего, взятая как длящееся изменение, есть опыт тленности ("ибо изменение совершается в возрастании и убывании"); и она же, взятая в качестве временнόй непрерывности, то есть длящейся конечности, есть сознание смертности. Время переживается как подвластность бытия и мира тлению и смерти. Темпоральность времени "длится" как уничтожение, и непрерывность времени непрестанно завершается смертью. Такое понимание и ощущение времени весьма прагматично и эмпирично. Исходя из него, можно считать время объективной причиной физического уничтожения: "Поистине, вещи подвергаются воздействию со стороны времени, — говорит Аристотель, — подобно тому, как мы имеем обыкновение говорить: "точит время", "все стареет от времени", "все со временем забывается", но не говорим "научился от времени" или "сделался от времени молодым и красивым". Ибо время само по себе есть скорее причина уничтожения: ведь оно представляет собой число движения, движение же ухудшает существующее"[422].
Будучи изменением, которое длится в чередовании предыдущего и последующего, эк–стаз существования удостоверяется как тленность. Но эк–статичная экзистенциальность ("экстатическое существование") переживается и как сознание целостной непрерывности времени — другими словами, как несомненность смерти. Экстаз существования имеет своим итогом событие смерти. Смерть есть возможность всецелой экстатической соотнесенности существования — соотнесенности с Ничто онтической индивидуальности. Она есть эк–стаз из бытия в Ничто. Поэтому и сознание смерти в итоге способно конституировать самосознание индивидуального существования: существование узнает себя как временную конечность и экстатическую соотнесенность. Мы постигаем мирскую реальность индивидуального существования — как временную непрерывность и целостное экстатическое перемещение — только в событии смерти. Темпоральность индивидуального существования удерживается (продлевается) смертью. Существование есть как длящаяся конечность: бытие индивидуального существования - модус его бытия — может быть определено как бытие к смерти (Sein zum Tode)[423], как всецелое экстатическое движение к смерти. Сознание смерти — это возможность итогового самосознания индивидуального существования: оно узнает себя как целостную экстатическую соотнесенность.
Но возможность целостного соотносительного эк–стаза индивидуального существования есть в то же время изначальная возможность войти в пространство личного присутствия (в смысле непротяженной непосредственной близости). Временнáя экзистенциальность может быть выражена не только в целостном экстатическом движении к смерти, не только в непрерывности смерти, но и в длении личностной энергии, то есть в каждом событии проявления личности в ее уникальности и неповторимости, в каждом событии присутствия. Присутствие длится как личностная энергия, как непосредственность универсального экстатического отношения, пробивая брешь в осознании и самосознании временнόй конечности существования.
§ 51. "ДЛЕНИЕ" ЛИЧНОСТНОЙ ЭНЕРГИИ
Переход от самосознания временнόй непрерывности, от всецелого экстатического перемещения индивидуального существования к опыту универсальной соотнесенности личности, от самосознания индивидуальности к переживанию события присутствия (то есть непротяженной личной близости, которая уже не длится временем), — этот переход, несомненно, есть только возможность, отнюдь не необходимость. Однако такая возможность имеет многочисленные и конкретные эмпирические основания. У индивидуального существования есть экстатические продолжения, целостные проявления, которые не обрываются вместе с конном индивидуального бытия, то есть со смертью, но длятся вне и далее временнόй непрерывности. Таким экстатическим проявлением оказывается каждое произведение искусства и каждое событие подлинного любовного общения. Живописное полотно, статуя, музыкальная композиция, стихотворение сохраняют уникальность и неповторимость личности как непротяженной непосредственной близости отношения, выходящей за пределы временнόй конечности индивидуального существования[424]. Так, бытие человека Ван–Гога, если измерить его количеством протекших лет и связать с конечными границами индивидуального бытия, есть непрерывность длиною в тридцать семь лет. Однако Ван–Гог несомненно "существует" и за пределами этих временных границ, — существует как личное присутствие. Оно преодолевает временную конечность индивида и длится как универсальное экстатическое проявление в каждой созданной художником картине, то есть в каждом проявлении его личностной энергии. Любая картина Ван–Гога есть Ван–Гог; она являет его присутствие, непротяженную непосредственную близость его неповторимо уникальной личности, его личностной инаковости.
Пожалуй, можно даже сказать, что Ван–Гог есть, "существует" (как универсальное экстатическое проявление личностной инаковости) в своих картинах в гораздо большей степени, чем как историческая фигура, объективно существовавшая во времени. Пытаясь узнать и понять индивидуальное существование художника Ван–Гога, мы открываем особенности и своеобразные черты его характера и жизни, интерпретируем его творчество и повлиявшие на него жизненные обстоятельства. Но всё это лишь объективно–условные определения, под которые могут подпадать и другие индивиды. Они бессильны выразить личностное своеобразие Ван–Гога, непосредственность его присутствия. Каждая картина Ван–Гога, то есть каждое проявление его личностной энергии, каждое его художественное произведение, таит в себе возможность познания Ван–Гога — познания несравненно более непосредственного, чем вся совокупность сведений о Ван–Гоге. Картины Ван–Гога дают возможность осуществиться отношению с художником, и это отношение не сковано никакими пространственными или временными ограничениями.
Такое отношение, в котором сохраняется универсальность экстатической соотнесенности существования (то есть непосредственность личного присутствия) и отрицается временнáя конечность биологической жизни индивида, возможно и для обычного человека; оно не обусловлено непременно выразительной силой художественного гения. Просто гений выражает в экспрессивных формах личностную энергию как дление и непосредственность присутствия. Но энергия личности служит реальной предпосылкой проявления и познания личностной инаковости каждого человека. Она связана с самой бытийной истиной личности, с ее экстатичностью. Вопрос не в разной мере способности к выражению — не в том, в какой мере присутствует в каждом человеке врожденная или приобретенная особая выразительная способность. Вопрос в динамичном ("нравственном") переходе от временнόго самосознания индивидуальности (как эк–стаза в смерть) к опыту универсальной личностной соотнесенности, упраздняющей непрерывность времени. Временной экстаз индивидуального существования есть непременно движение к смерти (потому что единственно возможное для онтической индивидуальности экзистенциальное движение — это переход в Ничто, в противоположность проявления, в сокрытость). Напротив, эк–стаз личности есть движение к отношению и реализация отношения, есть опыт непротяженного настоящего в непосредственной личной близости. Само это мучительное переживание временнόй непрерывности - этот ужас несомненности смерти, неотвратимости экстаза индивидуальности в Ничто явленной онтичности — может быть объективировано как опыт сознания. Но это не значит, что тем самым уничтожается возможность непротяженного личностного эк–стаза; не значит, что такое переживание — лишь ужас перед объективной вероятностью того, что "умрешь".
§ 52. ЭРОТИЧЕСКОЕ ПРЕОДОЛЕНИЕ ВРЕМЕННÓЙ "НЕПРЕРЫВНОСТИ". "РАЗДЕЛИТЕЛЬНЫЙ ЭРОС" И "ПОДЛИННЫЙ ЭРОС"
Переход от самосознания целостного эк–стаза индивидуальности к опыту универсальной личностной соотнесенности мог бы стать первым определением эротического события. Мы могли бы первоначально определить эрос как экзистенциальное движение за пределы индивидуальности, к упразднению временнόй непрерывности и неотвратимого уничтожения. Следовательно, целостный экстаз индивидуальности может быть не только движением к смерти, но и экстазом эротическим. Однако эротического экстаза природной индивидуальности недостаточно для ее само–превосхождения; эротическое событие универсальной личностной соотнесенности определяется не экстазом. Мы должны отличать эротический экстаз природной индивидуальности от универсально–эротической соотнесенности личности — или, по выражению Ареопагита, отличать "подлинный эрос" от "идола", или от "падения" "подлинного эроса", от эроса "частичного", "плотского" и "разделительного"[425].
Эротический экстаз индивидуальности есть прежде всего естественная необходимость, обязательное для природы врожденное стремление, цель которого — самосохранение природы через продление биологического вида. Это стремление осуществляется как движение самоудовлетворения индивида, удовлетворения естественных желаний, индивидуальных ощущений. Конечно, это необходимое природное стремление есть событие экзистенциального эк–стаза — "слабый отзвук" "стремления к жизни"[426], бытийной потребности преодолеть временнýю непрерывность и природную тленность. Но индивидуальное существование эк–зистирует всегда в границах природы. Оно встречает "другого" не в пространстве личностной инаковости, а в пространстве естества, то есть как особь того же вида, как объект и недостижимый предел индивидуального наслаждения. Другими словами, оно осуществляет и закрепляет разделение природы на индивидов. Эротический экстаз индивидуальности достигает полноты в деторождении — в этом объективном проявлении неизбежной расчлененности природы, в том, что новорожденный человек "обречен" быть носителем некоего индивидуального естества. Философская терминология достаточна лишь для того, чтобы косвенно отметить, но не описать эротический экстаз индивидуальности как опыт экзистенциального перехода в Ничто, описать трагическое сознание пустоты, которую вскрывает эгоцентрический эротизм. Лишь немногие мгновения поэзии или художественной прозы способны "обозначить" этот опыт.
"Подлинный эрос" определяется динамичным ("нравственным") переходом от самосознания целостного эк–стаза индивидуальности к опыту универсальной личностной соотнесенности. Экстатический эротический порыв индивидуальности — естественное и непременное условие универсальной личностной соотнесенности, ибо личность не есть бытийная реальность, отдельная от природы. Максим Исповедник видит природную предпосылку "любовной силы"[427] человека в "вожделеющей силе": "Без вожделеющей силы, — говорит он, — не возникает желания, усовершение которого есть любовь. Ибо вожделению свойственно страстно любить что‑либо. Без вожделеющей силы, устремленной к сладости соединения, спокойствию никоим образом не свойственно наступать; если же невозмутимое и всецелое спокойствие наступает, то поистине от милого душе обладания"[428]. Конечно, Максим связывает "вожделение" не с чувственным наслаждением, но с наслаждением ума[429]; а "ум" на его языке означает личностные возможности человека[430]. Что же касается связи вожделения с чувственным наслаждением, то, по убеждению святых отцов, она есть признак испорченности человека. Но эта испорченность не отменяет естественных предпосылок "подлинного эроса"[431].
"Подлинный эрос" предполагает естественный порыв эротического экстаза индивидуальности, "примешанную" к естеству любовную силу.[432] И в то же время он преодолевает и упраздняет естественную непрерывность этого экстаза, замкнутость эроса в границах природы. Эрос переносит экзистенциальный экстаз в беспредельные пределы личного отношения, в его динамичную и непротяженную непосредственную близость, где экзистенциальный экстаз означает универсальность и длительность общения. Эрос есть "проявление", то есть непосредственный опыт, универсального характера личности и непротяженного настоящего непосредственной личной близости.
Это настоящее всегда означает событие присутствия. Оно есть не–потаенность личности, выход "другого" из забытья не–отношения — выход, который упраздняет временную последовательность во внутреннем опыте всеобъемлющего бытийного изумления, вызванного инаковостью присутствия. Присутствие длится как непосредственность единственного в своем роде, неповторимого отношения. Время лишь условно может служить мерой этой длительности, ибо она есть переменная величина, переживание которой определяется присутствием и не зависит от объективно–условного исчисления времени. Присутствие длится как непротяженное настоящее эротического общения, то есть преодолевает и упраздняет объективное исчисление времени.
Эта истина личности подтверждается непосредственным опытом. Личностная энергия длится в каждом созидательном "проявлении" личности (которое тем более "эротично", чем полнее, то есть универсальнее, выражено) и в непосредственном эротическом общении полов. В объективном исчислении время любовного свидания может быть равно времени ожидания запаздывающего поезда или времени выполнения докучной обязанности; но эти равные временные промежутки длятся по–разному.
§ 53. "ПРЕВРАЩЕНИЕ" ВРЕМЕНИ В УНИЧТОЖЕНИЕ И СМЕРТЬ КАК СЛЕДСТВИЕ ПОТРЕБЛЕНИЯ МИРА
Называя длительность времени переменной величиной, которая определяется присутствием, мы вовсе не хотим свести ее к некоей разновидности "субъективного", или "психологического" времени. Такое редуцирование неизбежно ограничивает проблему областью индивидуального сознания. Но время переживается в зависимости от экзистенциального опыта и потому не может ограничиваться исключительно сферой сознания. Сознание действительно служит необходимым и достаточным условием явлен–ности такого феномена, как временнáя последовательность. Несомненно, имеет место некая данная, изначальная деятельность сознания, которая конституирует переживание времени как узнавание временнόй последовательности, без примешивания объективных измерений[433] (деятельность, которая может нарушиться в случае психического заболевания). Определением этой деятельности сознания в принципе могут служить формулировки Гуссерля[434], которым, по–видимому, не противоречит современная психология. Однако было бы произволом ограничить проблему времени только деятельностью сознания, конституирующей переживание времени как узнавание временнόй последовательности. В таком случае мы оставили бы без ответа насущные вопросы, связанные с тем, что время сопряжено стленностью. Эта сопряженность неизбежно переносит проблему времени из области сознания в бытийное пространство.
Как опыт уничтожения, так и самосознание целостной непрерывности временнόго потока, то есть достоверность смерти, нельзя объяснить, исходя из одного только сознания времени. Время как тленность и как сопряженность существования с длящейся конечностью смерти может быть понято лишь в событии личного отношения, когда оно соотносится с длением присутствия.
Ранее мы сказали, что понимание времени определяется онтологическим различением индивида и личности, сознающей индивидуальности и личностной универсальности. Ограничивая время деятельностью сознания, конституирующей переживание времени как узнавание временнόй последовательности, мы исходим из понимания существования как онтической индивидуальности, как индивидуального самосознания и психологического "я". И наоборот: когда мы пытаемся понять время, исходя из опыта тленности и смерти (этого обращенного к человеку вызова со стороны мира), то мы опираемся на опыт универсальности личности. Такой подход имеет предпосылкой: 1) личность как соотносительно–экстатическое концентрированное выражение природы и 2) реальность мира как следствие и проявление личностной Энергии.
Иначе говоря, такое толкование времени, которое не было бы только условно–логическим или, если взять шире, не упиралось бы только в деятельность сознания, должно иметь основанием опыт личного отношения. А этот опыт динамично и бытийно приводит к мировой универсальности личности и личностной универсальности мира.
Человек непременно вступает в непосредственное отношение с миром — отношение бытийного общения. Человек — не наблюдатель и не исследователь реальности мира. Он принимает мир непосредственно — как пищу и как материал для своих технических свершений, с тем, чтобы сохранить свое существование. Кажется, что это отношение и общение между человеком и миром, повседневное и органичное принятие мира человеком сохраняет человека. Но оно же мало–помалу подтачивает индивидуальное существование человека, бытийно связывает его с постепенным разрушением всякой онтической индивидуальности. Это разрушение измеряется как время. Отношение человека с миром реализуется не только в мышлении, в сознании, но представляет собой динамичное движение, экзистенциальное перемещение к миру. Оно осуществляется как принятие мира и вместе с тем "темпорализуется" (χρονοῦται) как тленность. Движение к миру есть эк–стаз, который изменяет существование, и этот эк–стаз измеряется как время. Хотя связь человека с миром и является бытийно–реальным общением, она, по–видимому, имеет свое "завершение", свою сущностную цель вне самой этой связи. Она стремится к недосягаемой личной эротической близости, к неосуществимому длению присутствия. Поэтому такая связь порождает движение, которому не дано завершиться (то есть достигнуть своей естественной "конечной цели"), и непрестанное изменение, которое упраздняет длительность и "овременяется" как тленность.
Таким образом, время как тленность, но не как непрерывность смерти, служит мерилом отношения человека и мира — отношения, которое в своей неудаче, неорганизованной и непрерывной конечности измеряется временем. Отношение имеет своей сущностной и естественной "конечной целью" жизнь, то есть дление существования; а неудача отношения есть промах, недостижение этой цели (то есть грех - ἅμαρτία, в изначальном значении этого слова: ἅμαρτάνω — бить мимо цели, не попадать, промахиваться)[435]. Отношение осуществляется как уничтожение, как сопряженность жизни с длящейся конечностью смерти. Оно никогда не достигает экзистенциальнойдлительности личностного непосредственного присутствия, не достигает непротяженного настоящего в полноте и завершенности бытия.
Эта сопряженность не становится длением личного непосредственного присутствия потому, что человек, принимая мир, стремится не к личному любовному отношению с миром, а притязает на мир, пытается подчинить его своему индивидуальному желанию и воле. Экзистенциальный эк–стаз человека к миру не служит личному отношению с миром, а определяется "естественной" необходимостью и стремлением индивида к самосохранению — стремлением, которое "темпорализуется" как тленность. Это происходит потому, что эк–стаз индивидуальности к самосохранению есть эк–стаз в пределах природы, а не ис–ход естества за пределы природы, вовне, то есть в личностную экзистенциальность, в личностный способ бытия.
Стремление к самосохранению "естественно", ибо определяется природой, ограничивается пределами естества. Поэтому оно неизбежно вступает в противоречие с таким же "естественным" стремлением к самосохранению других индивидов. Но эти противоречащие друг другу эк–стазы индивидуальностей в границах природы разделяют, расчленяют природу[436], становясь причиной конечности бытия индивидов, их постепенного уничтожения. И если "конечная цель" и "усовершение" природы есть жизнь как дление существования, тогда присущее индивиду "естественное" стремление к самосохранению оказывается стремлением "противоестественным". Ибо оно отрицает "согласную с естеством" экзистенциальность природы: жизнь как длительность.
§ 54. АСКЕТИЧЕСКИЙ ОПЫТ ЖИЗНИ КАК "ДЛЕНИЯ"
Итак, если в непосредственной личной близости, в непротяженном настоящем эротического общения нам дана единственная возможность пережить опыт жизни как дления и если сущностно–природное "усовершение" отношения человека с миром есть дление существования, тогда это отношение "согласно с природой", только будучи личным отношением. А личным отношение человека с миром становится тогда, когда принятие мира человеком, экзистенциальный эк–стаз человека к миру и сам не подчиняется индивидуальной потребности, стремлению к самосохранению, и не подчиняет мир индивидуальному желанию и воле. Такой эк–стаз преодолевает природную индивидуальность и объективную онтическую явленность, чтобы встретить личный логос "вещей" ("πράγματα"), выявить личностное измерение мира.
Этот динамичный эк–стаз природы за пределы природы, это открытие и принятие непосредственной личной близости мира есть конкретное дело, конкретное свершение. Оно составляет жизненное содержание церковнойаскезы, как она была определена в предыдущей главе. Аскеза — это динамичный и воплощенный в жизнь отказ человека подчиниться индивидуальному стремлению к самосохранению и одновременно отказ подчинять мир индивидуальному желанию и воле. Аскетическое отношение человека с миром выводит экстатическое движение самосохранения
за пределы природы - туда, где человек бытийно находит и узнаёт личное присутствие, выраженное и высказанное естеством.
Личный логос "творений" соотносится с личным присутствием Творящего Логоса, с проявлением Личности Логоса, с личным Богом–Словом. Это присутствие Логоса длится как личностная энергия в "сотворенности" сущего, в "личностной" единственности и неповторимости — то есть в красоте и мудрости — вещей мира. Логос творений нужно искать вне их тождественности, ибо он соотносится с Личностью Логоса (подобно тому, как логос картины Ван–Гога не исчерпывается самой картиной, но соотносится с личностью Ван–Гога, проявляет ее). Такая соотнесенность не есть необходимость, а только экстатическая возможность: возможность не–потаенности, выхода из "сокрытия" предметности; возможность эротического изумления перед личностной уникальностью и неповторимостью "вещей", перед личностной красотой мира. Оно подобно изумлению перед несравненной и единственной красотой всякого дара любви, которая претворяет дар в образ возлюбленного[437].
И наоборот: если отношение человека с миром не выходит за пределы индивидуальных потребностей и желаний, "немощи чувств", тогда логос сущего ограничивается самим собой, теряет всякую личностную соотнесенность. Тогда вещи мира оказываются лишь "пред–метами потребления", которые удовлетворяют потребности индивида. Их истинность (не–потаенность) исчерпывается их предметной явленностью[438], а их изменение во времени переживается только как экстаз тленности: конечность, длящаяся в Ничто.
§ 55. ЛИТУРГИЧЕСКОЕ ВРЕМЯ
Динамичный эк–стаз природы за пределы природы, экзистенциальное нахождение и узнавание присутствия Логоса в мире, которое составляет жизненное содержание церковной аскезы, "окончательно" осуществляется в событии Евхаристии. Церковь как событие Евхаристии есть причащение миру под видом хлеба и вина, представляющих плоть Логоса. В Евхаристии мир принимается как возможность непосредственного отношения с личным Богом–Словом. Но это отношение, где мир претворяется в плоть Бога–Слова, а человек — в причастника божественного естества, предполагает обоюдность эк–стаза, самопревосхождение как человеческой, так и божественной природы. Личная аскеза "окончательно" свершается в церковной Евхаристии не только как экстаз природы за пределы природы, не только как динамичное самопревосхождение индивидуального естества, но и как встреча с аналогичным эк–стазом Бога навстречу природе[439].
В церковной Евхаристии человек лично принимает природу, а природа принимается Богом уже не просто как создание личной Энергии Бога–Слова, но как Его плоть. Это принятие природы Богом, Воплощение Бога–Логоса есть то уникальное событие, которое с предельной полнотой выражает истину Церкви о бытии и времени, о человеке и мире, о Боге. В Лице Иисуса Христа, воплощенного Бога–Слова, личностное измерение мира и бытийный экстаз природной индивидуальности человека достигают "окончательного" свершения: как событие ипостасного единения тварного с нетварным.
Воплощение Логоса не означает, что Бог становится миром, а мир — Богом[440]. Оно означает, что личные потенции мира и их универсальное концентрированное выражение в личности человека — иначе говоря, единовидная бытийная истина личностной универсальности, к которой динамично устремлена всякая форма бытия, — естественно "усовершаются" в богочеловеческой Личности Христа: в "неслитном, неизменном, нераздельном, неразлучном" единстве божественной и человеческой природ (единстве Бога и мира)[441], осуществленном в одном Лице и одной Ипостаси[442]. Это единение, общение и неслиянное взаимопроникновение двух природ есть "новая" бытийная реальность, которая упраздняет экзистенциальный экстаз как временную последовательность, тленность и конечность смерти. В ней экстаз свершается как непосредственность личного общения, а существование обретает свою естественную длительность.
Воплощение Логоса как непосредственность личного общения тварного с нетварным есть "новая" бытийная, а значит, и временная реальность. Оно представляет собой разрыв во времени, которым уничтожается непрерывностьи упраздняется темпо–ральность как рабство "предыдущему" и "последующему". Воплощение вклинивает во время длительность "природного" общения человека и Бога. Через этот разрыв Бог вступает в явленную действительность. Именно здесь открывается возможность непосредственного отношения с Богом: воплощение — разрыв объективной темпоральности. В этом разрыве возникает непротяженное время личного отношения, преодолевается объективное время в беспредельном настоящем любовного общения. Вера Церкви в "жизнь вечную" связана не с бесконечным течением времени, а с настоящим любовного отношения, с непротяженным событием эротического общения, то есть с тем способом бытия, который восстанавливает человека в полноте его личностной истины, в свободе от ограничений, налагаемых природной индивидуальностью: ограничений времени, пространства, тленности и смертности.
Вкушение и опыт этого ставшего нетленным времени общения доступно верующим в литургическом времени Церкви. Любое литургическое евхаристическое собрание — это не повторение, воспоминание и символ приобщения к миру как плоти Слова, но вечно живая возможность участвовать в общении, в событии "природного" соединения Бога и человека. Как всякий раз новая и вместе с тем неизменная возможность причастности Логосу, Евхаристия соединяет прошлое и будущее в непосредственном настоящем присутствия. Преподавая и совершая Евхаристию, Церковь воплощает в жизнь универсальное экзистенциальное единство, в котором упраздняются любые бытийные, этические или временные отличия. Живые и усопшие, ближние и дальние, святые и грешники, первые и последние — все они присутствуют здесь и теперь, "соединенные" Христом и "во Христе", в непосредственности личного отношения со Христом. Опыт "вечной жизни" в Церкви, опыт вечности Церкви нельзя объяснить (разве что относительно и образно) с помощью философского понятия "бессмертия души". Воплощение Бога спасает не "душу", а всего человека — таким, каким его воспринял Христос в Своей богочеловеческой плоти[443]. Вечность Церкви есть опыт превращения времени в непосредственность присутствия - воплощенного присутствия Слова и диахронного присутствия причастного Слову Тела.
Литургическое время Церкви претворяет временную последовательность в праздничное свидетельство о настоящем времени спасения. Параллельно и, по существу, вне, за пределами исчислимого времени, которым измеряется тление, Церковь обладает своим собственным временным циклом, непрерывным динамичным круговоротом, воссоединяющим жизнь "тождественного и единого" в эротической единовидности. Достоверность спасения выражена в каждодневном празднестве. Цикл церковных праздников и подвижен, и неподвижен - как неподвижное движение и движущийся покой. Церковные праздники — это непрерывно следующие один за другим разрывы в горизонтальном времени тления: разрывы, которые открывают возможность опыта "непротяженной и беспредельной" жизни, опыта "вечного", "причастного вечности" времени, "причастного вечности бытия"[444]. Литургическое время — это время литургии Тела, где все члены участвуют в одном и том же опыте непосредственной личной близости. Это время Царства Божьего, непротяженное настоящее "Восьмого дня": в отличие от "седмицы, измеряющей время"[445], Восьмой День "указывает на способ, каким существует сверхприродное и сверхвременнόе"[446]. Непротяженное настоящее Восьмого Дня есть модус существования, есть событие отношения человека с Богом как дление эротического общения.
Воплощение Слова упраздняет не только непрерывность, но и перемещение времени — перемещение как историю: всю эту утопию возможных динамичных "перемен" и постепенных улучшений в сфере объективных "установлений", всю эту фиктивную вечность безысходного "становления", которое питается человеческими страданиями, насилием, антагонизмами, страхом, ненавистью, зверством угнетения, бессилием благих намерений. История есть лишь то, что может объективироваться во времени. И потому не история являет нам непосредственность личного отношения, а богослужение, эрос, искусство или такая политика, которая реализуется как справедливость и самоотдача. И сколько бы свидетельств жизни личности ни сохранялось — вопреки времени — в людской памяти, в ней увековечиваются не объективированные исторические окаменелости, а непосредственные события личного присутствия, всегда и везде актуальные возможности личной причастности к жизни. Воплощение Логоса упраздняет историю, потому что подытоживает "становление", "перемеривая" человека мерой истины. Оно являет жизнь в истине и саму истину как жизнь. Вследствие такой переоценки история, эта вереница возможных изменений, предстает как форма рабства объективированному времени. Человек, замкнутый в историческом "становлении", есть временнáя монада, рабски покорная или мятежная, но не переступающая границ тех объективных "установлений", которые ее определяют. Она намертво связана с шестернями общественной меры прав и обязанностей, с порочным кругом времени — денег.
Воплощение Слова упраздняет не только временнýю непрерывность и перемещение, но и тленность, ибо упраздняет конечность "мгновения", преображает вожделение в длящуюся полноту Эроса. Логос воплощается "в Деве", и девственное рождение становится нетленностью естества. Ибо Эрос преодолевает "естественную" необходимость индивидуального эк–стаза, чтобы свершиться как универсальный эк–стаз природы за пределы природы. Во плоти Девы всецелый Бог и всецелый человек соединяются неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно — в полноте эротического экстаза обеих природ, экстаза девственного, ибо свободного от ненасытной индивидуальной похоти. Отныне и впредь эрос есть таинство, в котором явлено единство Христа и человечества. Всякий эрос — это возможность плероматической длительности как девственности самопревосхождения. Желание освобождается от временнόй сопряженности с "мгновением"; эротическое время перестает быть заколдованным кругом, трагедией Данаид[447]. Эрос вновь дарует человеку возможность преодолеть природную индивидуальность, избавиться от рабства временнόй череде мгновений вожделения: возможность осуществить таинство общения природ в непротяженном пространстве эротической самоотдачи.
Одно замечание: очевидно, что "вечность" человека, бытийное самопреодоление индивидуальности и вхождение в пространство личной непосредственной близости отличается от вечности Бога так же, как человеческая природа отличается от природы божественной. Когда мы говорим о вечности Бога, то подразумеваем непостижимую тайну полноты личного общения трех божественных Лиц в единстве одной и нераздельной Природы. Это общение, не предполагающее самопреодоления индиви- дуальных существований, нам так же неведомо, как и божественная Природа. Наша ссылка на вечность Бога имеет лишь относительный характер и опирается на опыт "вечности" литургического времени церковного общения.
Часть третья "СЕМАНТИКА" ЛИЧНОСТНОГО ПРОЯВЛЕНИЯ
Глава первая ЛОГОС ПРОЯВЛЕНИЯ ЛИЧНОСТИ
§ 56. ЛОГОС КАК "ВЫСКАЗЫВАНИЕ" И ЛОГОС КАК "ЛОГИКА"
Первичное значение слова логос, должно быть, происходит от λέγω (собирать): со–бирание, собрание, соединение. У Гомера читаем: "Соберем кости Патрокла Менетида" — "ὀστέα Πατρόκλοιο Μενοιτιάδαο λέγωμεν" (песнь 22)[448]. Λέγω первоначально имело значение "собирать", "соединять" отдельные элементы или предикаты в единство, которое служит необходимым условием проявления существующего. Этому исходному значению слова "логос" по существу соответствует позднейшая интерпретация Филона Александрийского: "Ибо этот логос сущего, будучи, как говорится, связью всего, соединяет все части и удерживает их вместе, препятствуя их расторжению и разлучению".[449] Логос мыслится как предпосылка изначального единства сущего. Только в логосе может проявиться единый характер универсальности сущего, то есть то, чтó есть сущее, взятое как "всеобщее", как сущность. "Одно — сущность, одно — определение (λόγος) этой сущности, одно — ее название"[450], — говорит Платон. Единство логоса–определения сущности хранит единовидный характер сущего: "Та сущность, бытию которой мы даём определение (λόγος)", — добавляет Платон[451]. Это значит, что логос сущего отождествляется с сущностью сущего, соотносится с тем, чтó изначально есть сущее как универсальное единство. Иначе говоря, логос предшествует определению свойств и признаков (предикатов сущего).
Отношение между логосом (определением) и сущностью сущего более систематически анализируется у Аристотеля. На языке Аристотеля отдельные элементы единства сущего как всеобщего (материя, форма и "состоящее из них третье"[452] — "соединение того и другого как общее"[453]), а также свойства сущего как целого, то есть как составной целостности предикатов сущего ("качество или количество или любое из других подобных родов сказываемого"[454]) позволяют говорить о сущем "в различных значениях"[455], однако "всякий раз по отношению к одному началу"[456], в соотнесенности с исходным, изначальным единством сущего, с его сущностью, или природой. Когда мы говорим: дерево [есть] богатое древесиной (качество), дерево [есть] высокое (количество), дерево [есть] в лесу (место), дерево [есть] столетнее (время), дерево [есть] плодоносящее (действие) и т. д., мы определяем разными способами ("в различных значениях") то одно сущее, каковым является дерево, но подразумеваем единое определение его сущности: это есть дерево. Мы предполагаем исходное единство этого сущего, единство его сущности ("сущность каждой вещи есть единое"[457] — "и единое не есть здесь что‑то другое по сравнению с сущим"[458]). Логос–определение сущего предшествует предикатам, то есть свойствам сущего как целого, и поэтому благодаря ему оказывается возможным понять единство сущего: "Единым называют… вещи, у которых определение (λόγος) и суть бытия одно и то же"[459]. И это единство имеет универсальный характер, соотносится со всеми отдельными бытийными монадами сущего, со всем, что "называют единым". Это всегда логос "всеобщего" ("логос касается общего"[460]) — "обозначение (λόγος), относящееся к предмету"[461]. Логос–речь сущего есть речь к чему‑то, а не речь о чем‑то. Она касается исходного вопроса: "сути вещи и определенного нечто"[462], то есть сущности: "Хотя о сущем говорится в стольких значениях, но ясно: первое из них — это значение сущности"[463]. В том, что логос тождествен возможности проявления сущности сущего, непосредственно обнаруживается высказывающий характер логоса. Не каждая речь является высказывающей[464], однако высказывание (то есть предпосылка того, чтобы сущее проявилось — вы–сказалось — в сущности) — это всегда речь (λόγος)[465]. Высказывающей будет такая речь, которая соотносится с сущностью ("по отношению к чему‑либо")[466]: речь о том, что нечто есть или не есть, существует или не существует, истинствует (является) или таится[467].
Деятельность вы–сказывания, то есть речевая деятельность, в которой проявляется (может явиться) сущность сущего, предполагает собирание и соединение отдельных элементов и предикатов всеобщего и целостного единства сущего, а также исключение других элементов и предикатов, которые не принадлежат к этому единству. Так мы приходим к значению логоса как определения, то есть как того предела, каким единство сущности каждого сущего отграничено от других сущностей. Логос, высказывающий сущность, определяет - то есть о–писывает и разделяет — элементы, "означающие" единство и единственность сущности; отличает и отграничивает эти элементы от других, "означающих" другие сущности. Определение связано с единым характером сущности ("то, обозначение (λόγος) чего мы называем определением, есть одно")[468] и предполагает наличие отличительных признаков, в которых кажет себя единство и единственность сущности: "Определение есть обозначение (λόγος), образуемое из видовых отличий"[469]. И это единство всегда универсально, соотносится ли оно с уникальностью бытийной монады сущего ("отдельный человек или отдельная лошадь" — первая сущность) или со всеми отдельными бытийными монадами сущего, со "всем, что называется одним" (вторая сущность)[470].
В обоих случаях определение (λόγος) отличительных признаков содержится в том единовидном логосе–речи "общего", которым высказывается сущность. Оно определяет единство сущности, отправляясь "от видовых отличий": "Последнее видовое отличие будет сущностью вещи и ее определением"[471]. Таким образом, деятельность вы–сказывания — высказывающая речь — являет не только единство сущего как "общего", но и модус этого единства. Она обозначает как видовые отличия, определяющие универсальное единство сущности, так и отдельные части, или элементы, составляющие упорядоченность единой и общей сущности: "Обозначение (λόγος) отдельных частей должно содержаться в обозначении целого"[472] — "обозначение сути бытия вещи содержит части определяемого"[473]. Таким образом, логос как определение не только "обозначает" единство и универсальность сущности, но и выявляет способ соединения отдельных "частей" или отличительных признаков, в которых раскрываются эти сущностные свойства. Иначе говоря, определение соответствует модусу, или "способу", бытия сущностей. Следовательно, в той мере, в какой вещи проявляются посредством определения, они проявляются согласно определению. Модус их проявления определяется логосом, высказывающим их сущность: это логический модус, который соотносится с гармоничным и "упорядоченным" соединением (гармонией и порядком) отличительных признаков и отдельных "частей" и выражает единство общей сущности — то, что есть сущее. "Всякий порядок есть логос"[474], "то, ради чего, заключено в логосе"[475]. Так мы приходим к логосу в значении логики: органичной, опирающейся на определенные основания логической последовательности и упорядоченности.
Но способ бытия сущности, то есть ее единство, всеобщность и уникальность, конституирует вид (εἴδος) сущности, ее автономную форму. Таким образом, определение как высказывающая речь (логос, выражающий уникальность и единство сущности) соотносится с формой. Оно есть формообразующий, видообразующий логос: "Определение касается общего и формы"[476]. И видовое отличие, в котором кажут себя единство и уникальность сущности, есть отличие видообразующее: "Определение через видовые отличия указывает на форму (вид)"[477]; "всякое видообразующее отличие вместе с родом образует вид (эйдос)"[478]. Но вид может быть только "обозначен", то есть конституирован опытом его уникальности, и поэтому логос как определение есть "обозначение" уникальности сущности: "Определением будет обозначение сути (λόγος) через слово"[479]. Имя само по себе, как набор звуков, не имеет никакого значения, пока не станет "обозначением", то есть символом; пока не со–единит (συμ–βάλλει, сложит вместе) отдельные крупицы эйдетического опыта, которые в каждом из нас пребывают разрозненными. Соединит для того, чтобы "обозначить" сущее, то есть определить его: "У природы нет никаких имен, имя [получает значение тогда], когда рождается символ"[480]. Обозначенный вид именует вещи: "Виды дают имена входящим в них отдельным вещам"[481]. Таким образом, логос и как высказывание, и как логика отождествляется с возможностью проявления сущности только тогда, когда функционирует семантически и символически, то есть только тогда, когда он основан на эйдетическом опыте и соотносится с ним. Можно добавить, что эйдетический опыт предполагает и проявляет до–сознательное отношение человека с сущими в их "личностной" уникальности и неповторимости. Следовательно, логос как высказывание и как логика предполагает и являет личное отношение человека с сущим, ибо отношение есть необходимое и достаточное условие того эйдетического опыта, который "обозначается" логосом.
§ 57. ЛОГОС КАК "МОДУС" ЭКСТАТИЧЕСКОЙ СООТНЕСЕННОСТИ ЛИЧНОСТИ
В предыдущих главах мы говорили о том, что выход сущих из сокрытия в не–потаенность предполагает "горизонт" (возможность проявления), и этим горизонтом служит бытийная реальность личности. Теперь мы можем сказать, что оно предполагает также некоторый модус, или способ, проявления, и этот способ есть логос. Вещи истинствуют, являют себя в "горизонте" личности как логос. Прибегнув к помощи аристотелевского анализа, мы интерпретировали их высказывающее и логическое проявление как означивающую и символическую функцию логоса; иначе говоря, соотнесли логос с неповторимой уникальностью всеобщего единства сущего: с эйдосом. Добавим, что семантика эйдоса предполагает эйдетический опыт и связана с ним, а значит, связана с изначальной возможностью отношения личности с сущим, возможностью проявления сущего в "горизонте" личности. Логос отождествляется со способом, или модусом, проявления; однако отличие способа проявления от горизонта проявления существует скорее как рассудочное понятие, чем как реальная возможность.
То, что мы называем "горизонтом" проявления, прежде чем быть некоторым конкретным "где", некоторым "пространством" ноэтического узнавания, есть динамичное как эк–статической соотнесенности, бытийное событие до–сознательного отношения, которое служит необходимым и достаточным условием явленности и не–потаенности сущих. Но если мы хотим во имя условной логичности и систематичности изложения сохранить различие междумодусом и горизонтом проявления, его можно сформулировать точнее следующим образом: "горизонт" конституируется динамично–экстатической соотнесенностью личности как возможность проявления вещей. А результатом, или следствием, личностной соотнесенности становится не–потаенность сущего. Элементы онтической индивидуальности прочно соединяются в высказывание: в определение, которое высказывает сущность вещи. Но в обоих случаях — и как возможность проявления, и как его результат — экстатическая соотнесенность личности реализуется как логос и рождает логос. В первом случае возможность проявления сущих в "горизонте" личности состоит в готовности к логосу: эта готовность "логически" принять логос вещей есть предпосылка диа–лога, то есть отношения. Во втором случае результат экстатической соотнесенности личности — яв–ленность сущих, то есть их не–потаенность — опять‑таки есть логос. Им "семантически" предопределяется до–сознательный эйдетический опыт, иначе говоря — личное отношение человека с "личностной" уникальностью и неповторимостью сущих. Можно добавить, что и межличностное общение как способ экстатической соотнесенности личности (беседа, словесный или зрительный образ, мимика, жест, художественное творчество, эрос) тоже есть логос. Итак, мы можем сделать вывод, что личность в ее экстатической соотнесенности — это всегда логос.
§ 58. ЛОГОС КАК "ОБОЗНАЧЕНИЕ" ЛИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ
Итак, логос есть модус универсально–экстатической соотнесенности личности, то есть бытийный факт, событие отношения, онтологическое преодоление онтической индивидуальности, динамичный отказ от индивидуальной самоцельности. Логос есть фундаментальное проявление личности. Вос–приятие логоса вещей, явление их сущности — событие, выходящее далеко за рамки рассудочной деятельности, ассоциирующей предметы с условными "знаками" (signes) общепринятого языка. Познание логоса вещей как универсальный опыт их личностной не–потаенности, их проявления в "горизонте" личности не исчерпывается ассоциированием понятия с предметом мысли или "слуховым образом"
(image acoustique), который условно обозначает эту связь в автоматическом назывании предметов, обеспечивая возможность повседневного общения людей[482]. Для того чтобы сущее могло проявиться логосно в "горизонте" личности, необходима личностная "речь" вещей как "творений". Необходима также до–сознательная экстатическая соотнесенность личности с этим логосом–речью, его динамичное принятие, а значит, отношение личности с сущими.
Отображение такого отношения, которое в качестве универсального опыта выходит за рамки простого понятийного обозначения предметов, пожалуй, можно разглядеть в аристотелевском отождествлении ощущений и логоса: "Ощущение есть соотношение (λόγος)"[483]. Точнее, Аристотель имеет в виду "созвучие" внешнего раздражителя с опытом его чувственного восприятия: "Если голос есть некоторого рода созвучие, а голос и слух в каком‑то смысле составляют как бы что‑то одно, а в каком‑то не одно и то же, созвучие же есть соотношение (λόγος), то и слух необходимо есть некоторое соотношение (λόγος)"[484]. Логос как "созвучие" чувственного опыта и внешнего раздражителя вполне конкретно объясняет, каким образом личность логически проявляется в своем "горизонте". Аристотель не противопоставляет чувственный опыт познавательной способности ума. Напротив, "может показаться, будто и мышление, и разумение суть своего рода ощущения. Ведь посредством того и другого душа различает и познает существующее. И древние утверждают, что разуметь и ощущать — это одно и то же"[485]. Можно сказать, что и чувственный опыт, и способность разумения суть фазы или разновидности универсально–экстатической соотнесенности личности: личность всегда соотносительна (λογική), как всегда соотносителен (λογικό) и внешний раздражитель, то есть вид, эйдос вещей или язык как их эйдетическое обозначение. При таком взгляде "язык есть символ душевной познавательной энергии", "ибо речь (λόγος) есть энергия и проявление ума", по точному замечанию Максима Исповедника[486]. Познавательная энергия души и ума означают здесь одно и то же и связываются с экстатической соотнесенностью личности, которая всегда логосна. Иначе говоря, логос как деятельность вы–сказывания означает бытийно–универсальное (а не только но–этическое, сознательное) событие личного узнавания, опыт логического принятия человеком речи "вещей", то есть событие отношения человека с миром. И поэтому логос определяется как важнейшая личностная способность — исходная конституирующая способность личности. "У некоторых животных хотя и имеется воображение, но разума (λόγος) у них нет"[487], — замечает Аристотель. Логос–разум — это видообразующий признак, отличающий человека от а–логичной природы; признак способности личности к универсальному экстатическому отношению с сущим. Именно это отношение определяет не–потаенность сущих, их выход из сокрытия, то есть не–отношения. На втором шаге такая деятельность вы–сказывания условно объективируется, утилита–ризуется: язык становится прозаической банальностью, автоматизируется, отчуждается, превращаясь из символа "душевной познавательной энергии" в условный знак с его будничной полезностью, обслуживающий совместное существование индивидов. Но до того, как это произойдет, деятельность вы–сказывания имеет особый, единственный и неповторимый характер, ибо особенно, единственно и неповторимо универсальное отношение каждой личности с другими личностями. То, чтó мы называем логосом сущих, есть высказывание сущности вещей как при–сутствия, соотнесенности — высказывание в "горизонте" личности, с ее уникальностью и неповторимостью.
Итак, мы интерпретируем логос следующим образом: логос "определяется" как способность личности открывать и высказывать свою уникальную и неповторимую экстатическую соотнесенность, свою всеобщую связанность с вещами и другими личностями. Прежде чем объективироваться в качестве условного "именования" сущего, логос[488] есть личностная явленность, открытость особого, единственного и неповторимого отношения. Каждый отдельный модус, или этап, проявления этого отношения, каждый вид высказывания (беседа, письменная речь, мимика, жест, художественная практика, эротическое изъявление), прежде чем стать определением, высказывающим сущность вещи, есть логос–определение личности в ее уникальности и неповторимости.
§ 59. "ЛОГИКА" ЧУВСТВЕННОГО ОПЫТА
Из сказанного становится ясным, что первым значением логики будет не конституирование некоторой герменевтической или определительной структуры в соответствии с конкретным, объективно данным порядком и сводом правил, а личная способность принять и узнать логос "вещей", встреча и созвучие логоса человека с логосом мира. Если подходить к этому созвучию с мерой объективно и условно заданной "логичности" (ratio, raison, Vernunft), то оно может быть только неопределенностью, хаосом и асимметрией. Логическая структура феномена обозначает не объективную достоверность утверждений, классификаций и интерпретаций, полученных в результате систематической работы разума, но свидетельство, проявление личной гармонии человека с логосом мира. И это свидетельство, или проявление, может быть выражено либо в интеллектуальных, либо в чувственных категориях. Оно может быть беседой, письменной речью, выражением лица, жестом, художественной практикой, эросом.
В нивелированной обиходной речи (langage)[489] логос снижается до безличной условности "обозначения" предметов. Иначе говоря, логос автоматизируется, подчиняется утилитарной задаче "именования" предметов, отрывается от бытийного события отношения. Что касается логики, она сводится к построению объективно достоверных умозаключений[490]. Всё это ограничивает деятельность вы–сказывания (то есть ограничивает логос как проявление личностной уникальности) только двумя сферами жизни: эросом и художественной практикой. Произведение искусства всегда остается высказыванием личности, логосным проявлением личности, "знаком" личной гармонии художника с личным логосом пред–метов, которые он хочет изобразить. Художественная практика определяет вещи, открывает их не–потаенность — иначе говоря, восстанавливает вещи в их личной соотнесенности. И такое определение вещей оказывается, в случае произведения искусства, личным логосом — особым, единственным и неповторимым свидетельством личного открытия и принятия логоса вещей, свидетельством и проявлением личности. Картина Ван–Гога, на которой изображена пара изношенных крестьянских сапог, неповторимым образом определяет эти сапоги, открывает их уникальное истинствование[491], их вхождение в пространство бытийного опыта художника, в "горизонт" личного узнавания. И это изображение становится личным логосом, проявлением самой личности Ван–Гога. Глядя на картину, мы говорим: это Ван–Гог.
Можно добавить, что и оценка произведения искусства зависит от той меры полноты, с какой логос художника передает уникальность его личного отношения с изображенным предметом, то есть от того, в какой мере художественное отображение превосходит безличное и условное восприятие предметов. Раскрывая свое личное отношение к предмету художественного произведения, художник "извлекает" предмет из его безличной нейтральности, приглашая каждого зрителя (читателя, слушателя) к столь же личному участию в личной уникальности предмета. В этом отношении всякое произведение искусства всегда символично: оно со–бирает воедино (συμ–βάλλει) отдельные опыты личной причастности к личной уникальности предмета. Художественное выражение, или проявление, личной встречи художника с личным логосом предмета (логосом красоты, а не понятий) открывает путь другим людям для участия в этом логосе, вызывает и со–бирает эти отдельные акты участия. В таком собирании присутствие сущих со–полагается, согласуется и соединяется с "горизонтом" их истинствования, то есть с человеческой личностью. Так выявляется динамичная универсальность личного отношения. Будучи символом, произведение искусства есть в то же время аллегория, иносказание, в изначальном значении этого слова. Оно выявляет логос предмета в свидетельстве о личности, воспринявшей этот логос; то есть предмет художественного произведения соотносится с иной реальностью, отличной от его условного онтического восприятия: иное сказывает[492]. И потому речь искусства будет тем универсальнее и непосредственнее, чем будет личностнее, чем в большей мере сумеет выразить ту универсальную возможность, каковой является личное отношение, — возможность проявления личной уникальности и неповторимости предмета в личном горизонте проявления. Именно потому, что личность "объемлет" и концентрирует в себе общую человеческую природу, она есть эк–статическая способность природы, а природа есть содержание личности. Именно поэтому и логос искусства только тогда обретает всеобщий характер и порождает всеобщий познавательный опыт, когда выражает индивидуальный душевный опыт личности (индивидуальные переживания и вдохновения).
Другими словами, художественное высказывание всегда есть "нравственно" — эротическое усилие, направленное на то, чтобы превзойти индивидуальность, расчлененность природы на индивидов. Цель этого усилия в том, чтобы достигнуть универсальности личного отношения с миром. Художник превозмогает индивидуальность, подчиняясь внутренним "законам", которые управляют "стечением" логосов природной реальности. Эти "стечения" составляют суть бытия вещей[493]. Благодаря такому подчинению искусство становится возможностью "аскезы", средством восстановления личности в ее бытийной подлинности. Художественное творчество отождествляется с опытом личностного измерения мира, с личным открытием и выявлением личного логоса вещей. И поэтому когда художник добивается не просто законченности впечатления в его индивидуальном выражении, но ищет истинную форму жизни (пусть даже ему удается пережить и выразить только экзистенциальную неудачу человека), когда он поднимается до вершин личного творческого выражения, — тогда он переживает нечто подобное изначальному блаженству, до грехопадения. За каждым произведением искусства скрыта бездонная тайна личности. Способ бытия человека и мира лежит по ту сторону любых условно–предметных формулировок. В той мере, в какой личность есть самое близкое и самое далекое, она есть неизреченное. Искусство — это речь (λόγος) неизреченного.
§ 60. ПРИРОДНЫЕ ЭНЕРГИИ КАК ЛОГОС ЛИЧНОСТНОЙ ИНАКОВОСТИ
Теперь мы можем утверждать, что логос есть проявление личности посредством природных энергий. В предыдущей главе мы определили энергии как универсальную способность природы к раскрытию своего личного способа бытия. Мы познаём природу только как содержание личности. Иначе говоря, мы познаем только способ, каким бытийствует природа, и это знание становится доступным для нас благодаря энергиям природы, являющим логос личностной инаковости. Беседа, письменная речь, мимика, жест, художественная практика, эрос — все это энергии, или способности общей природы, которые являют логос личностной инаковости. Личность в ее экстатической соотнесенности — всегда логос, и этот логос есть проявление энергий природы, в которых становится явной личностная инаковость.
В перспективе такого онтологического истолкования логоса мы получаем возможность вновь обратиться к реальности космического логоса и увидеть мир как логос: как проявление личной созидательной энергии. Глядя на вещи как на "творения", мы связываем логосы вещей с энергиями, или "волениями" творящей личности. Максим Исповедник говорит: "Логосы сущих, от века, соответственно божественному знанию, предупорядоченные в Боге и незримые, каковые у Божьих людей принято называть также благими волениями, созерцаются мыслью, исходя из творений. Ибо все творения Божьи, по природе, вкупе с должной наукой, созерцаемые нами в познании, тайно возвещают нам логосы, согласно которым они возникли, и вместе с тем выявляют в себе цель, преследуемую Богом при каждом творении, согласно чему и небеса повествуют о славе Божьей, и твердь возвещает о создании рук Его. Ибо вечная сила и божество — это соединенное с сущими промышление и энергия, проистекающая из промыслительного"[494].
Вся природная действительность логосна в той мере, в какой логосы сущих не замыкаются в самих себе, а соотносятся с личными энергиями, или волениями Бога, образуя стройную систему логосов, "согласно которой и самой целостности, и частям целостности свойственно проявляться и быть, как если бы они заключали в себе светоносную причину самих себя"[495]. Логосная структура мира, космическая симфония, или литургия, логосов онтической реальности отображает единовидность бытийного начала сущих — личность Бога–Слова, явленную в энергиях божественной сущности[496].
Таким образом, когда мы говорим о возможности познать Бога через свидетельство мира, то соотносим логос мира не с некоей безличной Первопричиной, а связываем его, как возможность личного проявления, с самим Богом. И эта связь не есть отношение части к целому или относительного к абсолютному, потому что в пространстве личного проявления нет количественных категорий. Принять логос вещей — значит обрести опыт личного отношения. Мы открываем в логосе мира второй член этого диалектического отношения, которое может быть пережито лишь как общение личностей, общение в экстатично–любовной взаимности. В границах этого жизненного общениялогосное бытие человека и логическая структура и единовидность мира являют свою "изначальную" бытийную предпосылку — Личность Бога–Слова. "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть" (Ин 1:1–3).
Глава вторая ОБРАЗ (ИКОНА) КАК "СЕМАНТИКА" НЕ–УСЛОВНОГО ЛОГОСА
§ 61. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ ОНТОЛОГИЯ КАК ПРЕДПОСЫЛКА УСЛОВНОЙ СЕМИОЛОГИИ
Если принять за отправную точку проблемы познания первичное значение слова ἀ–λήθεια (истина): проявление, не–потаенность, — тогда определение "горизонта" проявления будет иметь решающее значение для проблемы познания и послужит основанием для построения гносеологии — теории или науки о проблемах познания. Если не–потаенность сущих, их выход из сокрытия предполагает и определяет некоторый объективный "горизонт" проявления — горизонт времени, согласно онтологическим представлениям Хайдеггера, — тогда гносеология с необходимостью имеет феноменологический характер. Познание есть явленный во времени выход из сокрытия, отличение при–сутствия от от–сутствия, то есть проявление отстояния от сущности. Оно не исчерпывается ни сведением феномена к общей "идее", ни схватыванием его сущности мыслью. Познание — это сознание проявления как способа бытия существующего. Проявление осознается как определение времени, а время образует тот единственный горизонт, в котором существующее выходит на свет, кажет себя.
Проявлением отстояния от сущности, то есть познанием сущих как феноменов, в конечном счете конституируется опыт дистанции между человеком и пред–метами в их недостижимой сущности. Человек постигает способ бытиявещей — их истину — как проявление, а проявление — как темпоральность. Но осмысление проявления, то есть сознание времени, присущее только человеку, есть просто необходимое и достаточное условие явленности феноменов. Оно не отменяет самосокрытия сущности, дистанции между человеком и скрытой сущностью вещей[497].
Разум (λόγος) высвечивает такое отстояние от сущего и определяет пред–меты. Разум наводит мост через пропасть между субъективностью познания (die Subjektivität des Erkennens, согласно формуле Гуссерля[498]) и объективностью "семантического" содержания знания (die Objektivität des Erkenntnisinhaltes). Знание — это всегда опыт или сознание проявления, но проявления некоторой вещи: оно всегда имеет "семантическое" содержание. Таким образом, в разуме "семантическое" содержание знания получает объективно–формальное выражение, так что становится возможным его практически использовать, выводить из него практические следствия при помощи необходимых условных схем.
Следовательно, пока гносеология, проистекающая из феноменологического понимания онтологии, опирается на сознание отстояния от сущности, на истину как временную явленность, она неизбежно объективирует знание "сущностей" в пространстве "семантики" предметов. Объективное содержание знания оформляется разумом в понятие, в означаемое (signifié), чтобы лингвистически — в слуховом образе (image acoustique) — выразилось означающее(signifiant)[499]. Так термины познания становятся терминами языка. Никакое знание не дифференцируется и не определяется до тех пор, пока не выразится в языке. Схватывание понятий (concept‑signifié)[500] возможно только в их связи со слуховым образом: мы мыслим слуховыми образами даже тогда, когда не произносим их вслух[501].
Слуховой образ оформляет — то есть определяет и исчерпывает — "семантическое" содержание знания, становится "семой" (знаком, signe)[502], формальным отображением понятия. Он утрачивает всякую связь с экзистенциальным опытом относительности знания перед фактом самосокрытия сущности. Знание всегда относительно, потому что не только означающее вполне произвольно связано с означаемым[503], но и означаемое имеет всего лишь феноменальный характер и "отступает от сущности". Однако именно эта относительность знания обосновывает абсолютную позитивность языкового выражения как возможности познания, то есть обосновывает лингвистический позитивизм: ограничение знания пределами языка[504]. Мы познаем реальность только в ее языковой форме и структуре, — иначе говоря, лишь постольку, поскольку она позволяет обозначить ее знакамиобщепринятого языка. Общий элемент, связывающий язык и реальность, — это логическая форма и структура, и единственным средством познания реальности служит для нас отображение ее логической формы и структуры в языке. Мы познаем лишь то, что может быть выражено или отображено в языке, то есть лишь то, что имеет смысл, отвечает логической форме и структуре. Значит, истина может быть выражена только в соответствии с правилами "лингвистической логики"[505] и должна воплощаться в них, пусть даже эта логика — не более чем "семантика", то есть условное знание, полезное исключительно из‑за его практических выгод.
Основной тезис Соссюра о том, что связь означающего с означаемым абсолютно произвольна, выявляет предельно условный и относительный характер лингвистической логики. Истинность высказывания: "Дерево есть растение" или ложность высказывания: "Дерево есть млекопитающее" целиком зависит от условно и произвольно принятого именования данного сущего "растением" или "млекопитающим". И тем не менее именно это условное и относительное словоупотребление, условная и относительная лингвистическая логика, "неопределенный" и "неточный" обиходный язык используется для выработки "точного" типологического языка научного позитивизма[506]. Никакое знание не может быть выражено отдельно от условного общепринятого языка некоторой группы людей[507].
§ 62. ОНТОЛОГИЯ ЛИЧНОГО "СПОСОБА БЫТИЯ" — ПРЕДПОСЫЛКА ЗНАНИЯ КАК УНИВЕРСАЛЬНОГО ОТНОШЕНИЯ
Если теперь мы примем в качестве "горизонта" проявления сущих (выхода сущих из сокрытия в не–потаенность) человеческую личность, тогда знание окажется опытом проявления, приобретаемым в контексте отношенияличности с пред–метами. Для того чтобы понять и объяснить бытийное и познавательное событие отношения, необходимы иные онтологические предпосылки, отличные от предпосылок феноменологии. У тех и других есть только один общий принцип: отказ от определения сущности в онтических категориях, отказ от отождествления сущности с идеей или понятием сущего как "общего". Следовательно, знание ни в том, ни в другом случае не есть проявление сущности: сущность остается недоступной не только в феноменологии, но и в личностном познании. Однако помимо единственной общей предпосылки, эти два подхода к проблеме сущности разнятся коренным образом.
В одной из предыдущих глав[508] мы обрисовали в общих чертах тот главный пробел, который оставляет в онтологии феноменологический подход к проблеме сущности. Этот пробел может быть заполнен как абсолютизированным мистицизмом сущности, который характерен для западного апофатизма, так и "семиологической" (sémiologique) гносеологией, с ее условной целесообразностью. Феноменологическому подходу к проблеме сущности мы противопоставляем различение сущности и личности, а также различение сущности и ее энергий, которые всегда личностны. Оба различения отвечают на вопрос о способе, каким бытийствует существующее: сущность, Бытие, "самоскрывается" в способе бытия существующего, и этот способ есть, во–первых, личность - носительница энергий сущности; а во–вторых, вещи, произведения личности — плоды всегда личностных по своему характеру энергий сущности. Следовательно, говоря о "самосокрытии" сущности, мы вовсе не наделяем ее произвольно некими мистическими свойствами, что неизбежно вело бы к нигилизму сущности. "Самосокрытие" означает, что сущность не проявляется ни в онтической индивидуальности, ни в рассудочных определениях, ни в феноменологическом полагании сокрытости–непотаеннос–ти, и никогда не отождествляется ни с чем из этого. Сущность может быть познана только в экзистенциальном событии, в способе бытия, и это знание есть только потенциальная возможность, а не объективная данность. Онтологическая проблема концентрируется в реальности личности, которая никогда не может быть описана лингвистически. Реальность личности — это единственная возможность проявления сущности, способ ее бытия. Реальность вещей, способ бытия, больше не зависит от индивидуального онтического восприятия, не ограничивается предметной явленностью во времени или мысленным схватыванием не–явленности, потаенности, Ничто. Предметы суть формы энергии. В этой формуле онтологические представления богословов христианского Востока о "логосном" характере простых качеств материи сходятся с понятиями современной физики микромира[509]. Онтологическая проблема перемещается из области явленности онтических индивидуальностей, из области условной ноэматичес–кой "семантики" и содержания элементов сознания в пространство личностного бытия, в универсальное пространство события отношения. Это событие отношения есть личность, понятая как эк–статическое бытие, как призыв к личному общению. В личном отношении динамично осуществляется подлинный способ бытия. Оно может быть познано только как факт лично пережитого опыта. Никакое рассудочное определение не исчерпывает способа, каким бытийствует существующее, — иначе говоря, не исчерпывает сущности (Бытия) как личностного существования и личностной энергии. Событие отношения, и только оно, является универсальной возможностью и полнотой бытия и познания. Бытие (способ существования) "скрывается" не за недоступностью или трудностью ноэтического приближения. Оно скрывается как экзистенциальная и познавательная возможность динамично- нравственного достижения свободы, возможность подлинного (согласного с природой) способа существования. Динамичное самопреодоление онтической индивидуальности (преодоление расчлененности природы на индивидов и расчлененности существования на отдельные способности и виды деятельности), восхождение к экстатической единовидности природы, то есть к динамичной универсальности, которая реализуется в любовной самоотдаче и в отношении, — это восхождение есть нравственное свершение. Оно означает динамично–личное, а не онтическое понимание бытия, которое достижимо только в опыте жизни, то есть только этически. Личностная единовидность бытия и познания динамично осуществляется как единство ума и сердца, слова и дела, этоса и бытия. Единство, которое превращает бытие в целом в орудие познания, обеспечивая универсальную непосредственность и внутреннюю достоверность "истинного знания".
§ 63. ЕДИНОВИДНОСТЬ ПОЗНАНИЯ КАК СОБЫТИЯ УНИВЕРСАЛЬНОГО ОТНОШЕНИЯ
Такая онтологическая позиция, пусть даже она представляет собой некоторую эмпирическую возможность, а не объективную аподиктическую достоверность, все же остается в рамках эмпирической реальности. Она не может быть приведена к априорным началам и законам путем рационального абстрагирования. Пространство Бытия скрывается за пространством личного присутствия Бога и личного присутствия человека, отождествляется с динамичным фактом этого личного отношения. Если прибегнуть к феноменологической терминологии, то можно сказать, что "горизонт" проявления (человеческая личность) и феномены (создания божественной Энергии) суть два члена отношения, в границах которого выражается онтологическая проблема. Всякое бытие (реальность сущего и совокупность всего происходящего в пределах реальности) вмещается в единовидность события личного отношения, связывающего Бога и человека. Сущее — это "вещи", "творения" божественной энергии, являющие личное божественное Присутствие. Они образуют формы и структуры красоты, то есть космос - упорядоченное, благоустроенное целое, эротический призыв Бога к личному отношению. И вся совокупность событий космического и исторического становления есть стремление к принятию или, наоборот, отвержению этого личного призыва к общению тварного с нетварным: экзистенциальное событие личной свободы в его реальных космических измерениях.
Таким образом, представление о способе бытия не становится бегством от проблемы сущности. Оно не оставляет места мистицизму сущности, в котором ее самосокрытие интерпретируется как темпорально–онтическое проявление или мысленное схватывание не–проявления, то есть потаенности, Ничто. Учение о способе бытия сосредоточивает онтологическую проблему в экзистенциальном событии личного отношения; а это событие всегда есть уникальная эмпирическая возможность, а не условно обозначенная явленность.
Возможность личного отношения связана с изначальным "определением" человека, с тем, чтó прежде всего есть человек: возможность эротического самопревосхождения и любовного общения. Говоря "возможность", мы признаём, что может иметь место и обратное: не–превосхождение, эгоцентрическая замкнутость в субъективном видении явленности феноменов а–логичного мира. Во втором случае истина сущих есть осознание и условное обозначение выхода из потаенности, или Ничто, а познание — "семиологическая" условность. В первом же случае истина — это эротическое изумление, открытие личностного измерения мира, а познание — нравственно–динамичное событие, телесное и духовное усилие аскетического самоотвержения и любовной самоотдачи. Познание мира возможно только в динамично–личном отношении человека с Богом. Мы познаем вещи не посредством условных обозначений, отождествляя предмет с понятием или определяя понятием временную явленность, чтобы в практическом пользовании сделать ее доступной с помощью слухового образа. Нет, мы познаем вещи как динамичные проявления личной Энергии Бога, как логос этой Энергии, как призыв к личному эротическому отношению с Богом. И познание этого призыва уже есть эротическое участие в отношении, уже есть эрос как единственный способ существования, единовидность и полнота бытия и знания.
§ 64. РЕЧЬ И ЯЗЫК — ЯЗЫК И ЭРОС
Познание как личное отношение выражается речью (λόγος). Однако речь не ограничивается сопряжением семантического содержания субъективных актов понимания с тем языковым выражением, которое утвердилось в условном обиходном языке. Она располагает более широкими возможностями для того, чтобы выразить личное отношение и реализовать личностное познание. Эти возможности игнорируются как феноменологией, так и лингвистическим неопозитивизмом. Обе эти школы культивируют такую точку зрения, в которой личность низводится до объективированной индивидуальности, отчуждается в качестве социальной или психологической единицы. Однако они не продвигаются к тем выводам, каких требует речь эроса, речь искусства, речь в словах и за пределами слов ("слово в слове"[510]), непосредственная речь телесного высказывания человека[511].
Обиходный язык для множества людей служит средством или орудием, посредством которого высказывается личный логос каждого конкретного человека. Поэтому он может быть носителем познавательного "изумления", выходящего за пределы любого предсуществующего субъективного знания. Можно обособить слова как "слуховые образы" и условные "знаки", используемые в целях взаимопонимания. Но недостаточно исследовать условный характер слов, исследовать технику, или "механизм" языка[512], язык как организующую мышление "фоническую материю"[513], чтобы объяснить функционирование языка в качестве речи "в словах и за пределами слов": речи личности. Отделение языка от уникальности и неповторимости личностной речи есть рассудочный произвол. Будучи отделен от личности как своего носителя, язык уже не является фактом лингвистического самовыражения человека, фактом жизни, которая всегда есть отношение и общение людей в языке. Не является так же, как лежащий на анатомическом столе труп не является фактом человеческого бытия. Даже целиком условный, технический язык (функционирующий в качестве кода, обеспечивающего практическое взаимопонимание) не перестает быть жизнью, то есть речью–логосом. Ибо он являет собой этос не–общения, отрицание или бессилие личного отношения.
"Язык душевной познавательной энергии есть символ", — утверждает Максим Исповедник[514]. "Познавательная энергия" души — это личная способность воспринимать речь "вещей" и других личностей, а также экстатически–логическая способность личности проявлять себя вовне, в отношении с "вещами" и другими личностями. Такая личная "способность" и "возможность" есть личностная энергия, проявление того единственного, особого и неповторимого способа, каким бытийствует каждый человек. А язык есть следствие этой личностной энергии (познавательно–логической энергии души) — следствие, неразрывно связанное со своей внутренней причиной. Языксимволичен: он соединяет (со–полагает) познавательную энергию души и проявление, или следствие, этой энергии.
Ни при каких обстоятельствах язык не может отделиться от говорящего человека, перестать быть речью конкретной личности, выражением его уникальности и неповторимости. И если мы называем этосом человека динамичную шкалу состояний между любовно–личным отношением и эгоцентрической самодостаточностью индивидуальности (между "согласным с природой", то есть личным, и "противоприродным", то есть индивидуальным способами бытия), то язык будет одним из главных проявлений человеческого этоса. Будучи подчинен эгоцентрической индивидуальности, язык становится условным средством или орудием обслуживания индивидуальных потребностей, желаний и притязаний. Тогда он ограничивается произвольной целесо- образностью, обеспечивая взаимопонимание в интересах индивидов. Слова не соотносятся с коллективным опытом, будучи не проводниками общения, а материалом для выражения и утверждения индивидов, и потому часто служат смыслу, который успел вложить в них тот или иной человек. Мы произносим одни и те же слова, но каждый усматривает в них тот смысл, какой хочет усмотреть, а не тот, какой они донесли бы ему в общении с вещами и другими людьми. Слова — например, "справедливость", "эрос", "свобода", "благочестие", "демократия", "красота", "истина" — утрачивают символический характер, то есть перестают "означивать" и координировать личный опыт, превращаясь в изменчивое облачение самых разных индивидуальных измышлений[515]. Лингвистический неопозитивизм хотел ограничить произвольность терминов современного языка, предлагая выработать строго логичные системы построения или прояснения языковых высказываний, то есть совершить рационалистическую перестройку и переделку сегодняшнего языка[516]. Естественно, такой подход к языку имеет целью более объективным образом утвердить его условный характер, то есть создать более строгую условность, которая по–прежнему будет игнорировать этический характер языка. При таком подходе жизнь подчиняется языку, а не язык — динамике жизни.
Языковый этос, противоположный тому этосу, в котором высказывается автономизация языковой "семантики" (то есть подчинение языка произволу эгоцентрической индивидуальности), проявляется в таком использовании языка, которое оберегает человеческое отношение и служит ему. Говоря о служении языка личному отношению, мы должны иметь в виду динамично–нравственное событие свободы: аскетическое подчинение эгоцентризма индивидуального бытия общему логосу, то есть "семантике" личного опыта[517].
Обуздание индивидуального произвола делает возможной личностную речь, превращает язык в личностную способность и энергию, в событие познавательного отношения и общения. Тогда язык в своем общепринятом употреблении функционирует как проявление (или следствие) энергии личности. Язык служит диалогу в границах личного отношения; он высказывает и гармонизирует личностный опыт, зовет к общению и отношению. Язык функционирует как зов к личному отношению в той мере, в какой он воплощает энергию личности: ведь энергия всегда несет в себе призыв к общению и отношению и доступна только в отношении. Язык как зов "семантически" выражает энергию личности, "означивая" (то есть призывая, обеспечивая и поддерживая) бытийную возможность отношения. Конечно, и тогда язык не перестает "означивать" прежде всего предметы и реальность жизни; однако теперь его "означивающий" характер не исчерпывается условным полаганием предметов, синтезом общеупотребительного слухового образа с конкретным феноменом (предметом или событием). Язык способен "означивать" феномены как факты личностной энергии, являть личный логос "вещей" и событий, встречать этот логос (будучи сам личным логосом или энергией) в бытийном событии отношения[518]. Именно эта способность составляет подлинную функцию языка. "Семантика" языка достигает завершенности тогда, когда соотносится с личностью — или, лучше сказать, переходит в личность. Эту соотнесенность, или переход, мы должны понимать как двойное движение: в языке носитель речи и означаемое речью предстают в качестве двух членов единого личного отношения.
§ 65. ИКОНА КАК АНАЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАНИЕ
В таком контексте греческий Восток понял Икону как средство выражения истины о лицах и "вещах" и говорил иконологическим языком, означающим проявление личности Бога и личности человека. Икона — это семантика личного отношения, "речевое" проявление личностной энергии как призыва к общению и отношению. Это значит, что в качестве категории познания она не замыкается в своих границах, представляя некоторое статичное "означаемое"; не подменяет реальный предмет или событие как некий "образец", но являет энергию личности, зовущую к общению и отношению, и сохраняет характер познания как события динамичного отношения.
То понимание иконы, которое культивировалось в греческом христианстве, отличается как от эллинского понятия образа, так и от сегодняшнего употребления этого термина в рамках так называемой аналитической философии.
Древнегреческое понятие образа имеет аналогический характер (этимологически происходит от глагола εἴκω, ἔοικα — быть похожим, представлять). Оно означает подобие, сходное изображение, отображение, аналогическое воспроизведение формы. Образ может быть материальным воспроизведением реальных или воображаемых предметов, то есть живописным или скульптурным изображением[519]; может быть зеркальным отражением предмета[520]; а может быть отображением событий или реальных предметов в уме человека[521]. Наконец, образ может быть аллегорией–иносказанием, то есть чувственной формой, сказывающей иное, отличное от самой себя, символически соотнесенной с некоторой иной реальностью или идеей[522].
Аналогическим является понятие образа и в современной аналитической философии - по крайней мере, в исходных для нее формулировках Витгенштейна[523]. Только здесь ана–логическая связь образа и отображаемой действительности базируется на аналитическом соответствии логических отношений, комбинирующих между собой простые объекты как в реальной действительности, так и в образе. Для каждого факта мы формируем образ[524]. Образ аналогичен факту, то есть соответствует некоторой определенной комбинации объектов[525] и способу, каким комбинируются объекты, — иначе говоря, соответствует структуре, или форме факта[526]. Образ имеет с отображаемым общую логическую форму отображения[527]: комбинация объектов в рамках изображаемого факта и комбинация элементов образа[528], которым изображается факт, имеют общую логическую форму и структуру. Образ есть модель (Modell) действительности[529]. Это значит, что логическая форма и структура образа есть та форма, посредством которой мы можем познать реальность; тот способ, каким мы приходим к реальности[530]. Каждый образ — это и логический образ[531], и только в качестве логического образа он способен отображать мир[532] (то есть совокупность фактов)[533]. А коль скоро мы познаём факты (то есть мир) только посредством формирования образов, то единственная возможность приблизиться к миру в познании — это логичность, тождественная способности к отображению. Тождество логической и отображательной формы означает тождество образа и смысла: то, что изображает образ, есть его смысл[534]. "Положение дел постижимо": это значит, что мы можем сформулировать для него некоторый образ[535]. Образ есть способ познания–понимания. Мысль есть возможность познания потому, что она есть образ: любая мысль — это логический образ фактов[536].
Византийское понимание иконы, возможности отображения тоже непременно предполагает ана–логическое соотношение отображающей формы с отображаемой действительностью. Но здесь аналогия не исчерпывается аналитико–рациональным соотнесением простых объектов реальности с элементами образа. Логос реальности — не метрическое соотношение объектов, образующее некоторую данность, а логос образа — не просто формаотображения, то есть правило воспроизведения, соответствующее структуре или комбинации объектов в некоторой данности. Отображение заключается не в соответствии соотнесений (оставляющем без ответа вопрос о том, чтóесть соотносимое), а в отношении логосов: в отношении между логосом вещей и логосом человека, в способности человеческого логоса встречать и логически раскрывать логос реальности. Логос реальности — это речь самих вещей как "созданного": логос личностный, логос события, то есть логос личной Энергии Бога; "созданный" логос, логос–творение. И логос иконы — не метрический, а энергетический: он представляет собой личное логическое принятие человеком логоса реальности, логический способ, каким логос человека встречает и раскрывает логос "творений"[537].
Следовательно, возможность отображения не исчерпывается логичностью как комбинацией и структурой отдельных частей, но подразумевает логичность как бытийный факт, то есть способность человека встречать в своем логосе личный логос предметных "творений". "Через рассуждение логос доходит до разума", — говорит Максим Исповедник[538]. Если понимать рассуждение как "логический" (логосный) отпечаток или оттиск "личного" своеобразия вещей, их "личного" логоса, то есть их красоты[539] и, следовательно, как интеллектуальную способность логического отображения, тогда оно оказывается способом, каким логос человека встречает логическую природу вещей. "Во всем изображаемом изображается не природа, а ипостась", — говорит Феодор Студит[540]. Помимо изначального богословского смысла этого определения оно с предельной ясностью указывает на то, что икона отображает не саму сущность, или природу вещей, а их существование, то есть способ бытия природы, или сущности. И этот способ всегда логичен: существование познается только в качестве носителя и проявления логосов природы, то есть природных энергий, которые всегда личностны.
Так термины познания переходят в термины лично–логического отношения, то есть способа "существования, согласного с логосом". Такое существование полностью выражается не метрической или морфологической структурой или корреляцией частей, а их соотносительностью: "согласное с логосом" существование соотносится с самой основой отдельных частей — с логосом, проявлением логосов–энергий сущности. И познание частичных логосов всегда логично, всегда есть событие "встречи" двух личных логосов, событие личного отношения. Проблема познания простых объектов или сущностей переносится из области рассудочно–условного обозначения в пространство опыта сущностных энергий, которые всегда личностны, всегда суть личные логосы. А поскольку энергии сущности личностны, они всегда зовут к отношению, то есть к познанию существования (ὑπόστασις), которое становится доступным только в энергиях сущности. Семантика такого познания и есть икона. Логос иконы "означает" энергию, призыв, "отчего и называется прекрасным"[541]. И потому икона — это язык красоты, а не объективированных понятий или соотношений. В противоположность понятию (concept), которое отвечает рассудочному схватыванию сущности, и в противоположность логическому соотношению как объективированной структуре, которая исчерпывается рассудочным постижением, логосная красота иконы имеет предпосылкой опыт причастности, универсальный бытийный ответ на призыв к личному общению. Другими словами, с точки зрения святых Отцов, икона представляет семантику такого познания, орудием которого служит не частичная и фрагментарная способность мышления- осмысления, а весь человек в его бытийной целости, в единстве ума и сердца, слова и дела, этосаи бытия.
§ 66. ЭЛЛИНСКОЕ "УМОЗРЕНИЕ"
Можно предположить, что понимание образа–иконы и его познавательной функции как логосной красоты уходит историческими и психологическими корнями в древнегреческое искусство. Несомненно, прослеживается определенная аналогия между византийской иконой и функцией изображения в греческом искусстве, главным образом V в. до н. э.: изображением как проявлением динамично–личного взгляда, как осознанным видением вещей[542]. Греческий художник V в. до н. э. стремится не к точному воспроизведению природного образца, то есть к его искусственному воссозданию, но к такому отображению, которое позволило бы непосредственно увидеть логос, или сущность вещей. Поэтому он осуществляет своего рода отвлечение от индивидуальных и случайных признаков изображаемого предмета, чтобы ввести конкретное в пространство всеобщей логической гармонии и совершенства. "Таким образом, произведение искусства, статуя, служит мерой красоты природного образца, а не наоборот"[543]. Статуя есть произведение искусства, потому что дарует радость и ликование истинного видения мира, запечатлевает мета–логическое зрелище предмета, соотносит чувственное с его логосной действительностью, которая более подлинна в своей реальности, чем случайное впечатление. Искусство предлагает такой способ видения, который истолковывает мир.
Вообще говоря, для грека классической эпохи именно зрение служит основным источником возможности отношения. Оно позволяет участвовать в зримом. Зрение есть способ, каким логос вещей "вписывается" в логическое сознание — в разумение человека[544]. Уже Демокрит переносит эту познавательную функцию зрения на язык и рассматривает слова как зримые мыслью образы, называя имена богов их "звучащими статуями"[545]. Язык функционирует "в именах, словно в образах".
К этим гносеологическим представлениям Демокрита близко платоновское отождествление познания с созерцанием, с видением истины. Человек познает чувственную реальность телесными глазами, а действительность умопостигаемую, истину сущего — глазами души. Зрение служит органом познания, сосредоточивая все познавательные и эмпирические способности человека в непосредственном зрительном восприятии, которое в то же время есть участие в познаваемом (в отличие от объективации знания и его предмета в рассудочных силлогизмах)[546]. Платон называет истинных философов "любосозерцателями истины"[547]. Они ищут истину, основываясь не на своем индивидуальном мнении (воззрении, рассудочном представлении), рождающем только невежество[548], но пытаются увидеть истину "взором души"[549], "ибо только им зрится истина"[550]. Монада знания — это "идея" в этимологическом значении (от ιδεῖν — увидеть, заметить): идея как результат динамично–действенного видения вещей[551]. Восхождение к идее, то есть к динамичному видению вещей, предполагает нечто гораздо большее, чем простое наблюдение: универсальный опыт и причастность красоте видимого. Познание красоты — не фрагментарный (только рассудочный или только эмоциональный) опыт. Напротив, оно предполагает согласование всех познавательных и эмпирических возможностей человека, и это согласование есть динамично–бытийное движение к красоте зримых вещей, внутренняя жизненная связь с нею, эротическое влечение к зримой красоте. Таким образом, зрение служит орудием познания как эмпирическое начало эроса, который есть знание по преимуществу. "Ступени" продвижения в познании — это ступени эроса; их основанием служит последовательное созерцание–видение красоты тел, занятий, законов, наук, приводящее в конце концов к эротическому изумлению, к внезапному зрелищу красоты самой по себе, красоты единовидной и вечной, перед которой философ стоит, пораженный созерцанием "открытого моря красоты"[552].
Предмет настоящего исследования не позволяет широко и последовательно раскрыть приоритет универсально–жизненного видения истины в гносеологии Аристотеля и показать неуместность радикального противопоставления платоновского созерцания и аристотелевской логики, как это обычно делают западные интерпретаторы (с эпохи схоластики до наших дней). Ограничимся простым декларативным утверждением, что платоновское созерцание, как гносеологический подход, получает у Аристотеля органичное продолжение и развитие. Аристотелевская логика предполагает рациональное (правильное) мышление (᾽ορθὸς λόγος) как правильное определение и правильное выстраивание понятий и силлогизмов; однако она не сводит познание к определению и выстраиванию. Познание связывается с "логическим рассмотрением"[553]. Понятие будет встречено душой, "если душа рождается достаточно способной к [усвоению] некоторого понятия"[554]. А душа - это весь человек[555], который движется к познанию "наблюдений и понятий"[556]. Правильное обучение выстраивает, организует и соединяет вместе предшествующие знания: "Всякое обучение и всякое основанное на размышлении учение исходит из ранее имеющегося знания"[557]. Но остается недоказуемый и непосредственный познавательный опыт ("знание непосредственных [начал] недоказуемо"[558]), как остается неизреченное знание ("Часто встречаются логосы, для которых нет имени")[559]. Наконец, умозрение - это "самое приятное и самое лучшее" в познании[560], и оно же составляет метафизическое завершение познания. Смысл человеческой жизни заключается в "созерцании Бога" — "в том, чтобы служить богу и созерцать Бога"[561].
§ 67. ИКОНОЛОГИЧЕСКИЙ ЯЗЫК. ПРАВИЛА ЧТЕНИЯ.
Используя в качестве сравнительного критерия древнегреческое понимание созерцания и изображения (не претерпевшее существенных изменений в эпоху неоплатонизма), мы теперь вновь обратимся к византийскому пониманию иконы и ее функций. Прежде всего констатируем, что видовое различие между этими воззрениями опять‑таки основано на принятии или непринятии истины личности. Именно она составляет фундаментальную предпосылку святоотеческой онтологии. Греческие отцы воспринимают язык икон как язык красоты личностного проявления. Для них красота тварного мира была образом и речью Бога[562], порождением личностных энергий божественной сущности[563], личным проявлением Бога–Слова[564]. Святые отцы отождествляли богопознание с опытом созерцания "умопостигаемой красоты" личности Господа[565].
Но каким образом язык функционирует в качестве орудия познания? Каким образом приобретает он тайноводственную глубину иконы, чтобы стать возможностью личностного проявления?
Можно сказать, что на первом уровне язык функционирует иконологически, когда пытается сохранить внутренний логос. Язык преодолевает автономию понятий, то есть противится сведению означаемого к установленной семантике означающего. Условный характер слов преодолевается путем антитетического употребления установленных понятий, то есть путем понятийно–языковых противоречий, которые, однако, не являются логическимипротиворечиями. В текстах византийских отцов Церкви понятия часто подвергаются самоотрицанию и самоопровержению, чтобы стало возможным их преодоление. Посредством понятийных противоречий превозмогается условная объективация смыслов и достигается участие всего человека (а не только мышления) в опыте высказанной истины. Так, Бог Церкви — это сверхсущностная сущность и без–умный ум, неизреченная речь и безымянное имя, сверхбожественная божественность и сверхначальное начало; имя его - ограниченная безграничность. Богопознание — это знание в незнании, непричастная причастность; богословие - изображение безóбразного, форма бесформенного, описание неописуемого, усовер–шение совершенного; оно выражает неподобное подобие, "не связанное ни с чем и скрепленное всеобщей связью". Истина отождествляется с мистическим опытом, богословие — сбоговидением, этим несовершенным совершенством. Созерцающие Бога богословы "незримо зрят невыразимую красоту этого Бога; некасаемо касаются, непостижимо постигают его безóбразный образ, бесформенную форму и неочертимые очертания в безвидном видении и бессоставной красоте неукрашенно украшенного"[566].
Одновременная соотнесенность двух противоположных понятий с одним и тем же означаемым конституирует "семантику" смысла, которая не сводится к предметно–условному пониманию одного из двух понятий. Общий и единый смысл, к которому относится пара противоположных понятий, предполагает полноту смыслового содержания каждого из них и в то же время их взаимное смысловое отрицание. Каждое понятие действительно как полнота смысла; следовательно, мы должны понимать означаемое как смысловой тезис и как его отрицание, не отождествляя, однако, означаемое ни с тем, ни с другим. Каждый член понятийного противоречия выражает некоторое подобие с означаемым, которое может быть понято в рамках единой антитетической формулы только как инаковость. Но именно таково познавательное содержание иконы: в каждой иконе образное представлениеподобно изображаемому предмету и в то же время сущностно неподобно ему. Соответственно, в иконологи–ческом языке, который использует антитетические пары понятий, подобие означаемому присуще и смысловому тезису, и его отрицанию. Это подобие нужно понимать не как смысловое тождество, но как образное подобие, которое предполагает сущностное неподобие.
Иначе говоря, одновременная и единая соотнесенность как смыслового тезиса, так и его смыслового отрицания с одним и тем же означаемым делает возможным динамичное изображение означаемой истины. Отныне знание не ограничивается совпадением понятия с предметом мысли. Здесь совершается динамичный переход к иному виду познания, орудием которого служит не условный общепринятый узус языка, а гораздо более универсальная познавательная способность человека: способность к личному
отношению с означаемым. К осуществлению такого динамичного отношения и зовет образ.
Теперь применим этот анализ к конкретному примеру: знанию Бога в незнании. Знание Бога не может быть описано посредством того общепринятого условного понятия знания, которое действует в сфере науки. В сравнении с научным знанием знание Бога всегда есть незнание — ибо выходит за пределы сферы научного познания, — но при этом не перестает быть некоторым видом знания, неподобным знанию научному. С другой стороны, когда речь идет о Боге, незнание тоже не может отождествляться с тем смысловым содержанием, какое вкладывает в этот термин общепринятый язык. Потому что само осознание незнания Бога (если подходить к нему с меркой научного знания) есть вид знания, не перестающего быть незнанием, подобным незнанию в научной сфере. Оба понятия (знания и незнания) обладают смысловым (образным) подобием с означаемой истиной знания в незнании - подобием, которое, однако, должно пониматься как сущностное неподобие. Значит, выражение "знание в незнании" функционирует только иконологически, становится "знаком", или образом, который "обозначает" возможностьличного узнавания. Такое узнавание совершается за пределами любой условной смысловой предметности, установленной общепринятым языковым употреблением.
Аналогично этому, византийская иконопись превосходит натуралистическое (вернее, "фотографическое") воспроизведение предметной индивидуальности, а также ее аллегорически–аналогическое истолкование. Она соотносится с прообразом ("переходит" к прообразу)[567], личная уникальность которого может быть изображена только как неподобное подобие и познана только как событие личного отношения. Изумительная техника позволяет византийской иконописи преодолеть чувственную онтичность природной индивидуальности, при этом не подменяя ее формально–чувственным впечатлением (impression), идеей или аллегорией. Византийская икона, изображая конкретную личность, запечатлевает, или, лучше сказать, "описывает" некоторый модус существования: модус, в котором преодолевается онтическая индивидуальность и восстанавливается личность в ее бытийной цельности. В личности Христа неразлучно соединяются тварная и нетварная природы, тварная и нетварная энергии. Изображение "прообраза" (Личности Христа, Богородицы или святых) воздействует как призыв к участию в личностномспособе бытия, и познавательный "переход" к прообразу возможен только как событие динамичного ответа на этот призыв (т. е как "нравственное" усилие).
Следовательно, в обоих случаях — как в византийской иконологии (речевой образности), так и в византийской иконописи — истина "означивается", но не исчерпывается своим "семантическим" выражением. Семантика образа "представляет инаковость, но инаковость как подобие". Именно эта динамика, выражающая неподобное подобие[568] (всегда зовущая к личному отношению, не доступному объективным определениям), конституирует познавательную категорию образа.
§ 68. ОБРАЗНОЕ ПРОЯВЛЕНИЕ И СУЩНОСТНОЕ СОКРЫТИЕ ИСТИНЫ
Мы сказали, что язык церковных философов византийской эпохи функционирует иконологически, чтобы сохранить внутренний логос за пределами слов, преодолеть объективацию понятий в рамках общепринятого языкового употребления. Эта задача уберечь логос от объективации понятий предполагает образное подобие означающего и означаемого и одновременно их сущностное неподобие. Следовательно, можно сказать, что язык функционирует иконологически, когда он одновременно нацелен как на проявление, так и на сокрытие означаемых истин (их образное проявление и сущностное сокрытие)[569]. Весьма характерно следующее место у Ареопагита: "Пожалуй, некто сказал бы, что ведь имеющее образ естественно опережает безóбразное, и имеющее форму — бесформенное. Причина тому — не только в сходстве с нами, не способными непосредственно дойти в созерцании до умопостигаемого и скованными привычным и сродным нам порядком выводов, каковой ставит доступные нам образы впереди созерцаемого безóбразно и сверхъестественно, но и в том, что мистическим изречениям в высшей степени подобает скрываться посредством неизреченных и священных загадок и полагать недоступной для толпы священную и сокрытую истину надмирных умов"[570].
Итак, иконологическое функционирование языка предлагает (делает возможным) динамичное восхождение к видению "безóбразных" и "безвидных" истин, исходя из тех "образов" и "видов", которые доступны человеческой способности к познанию. Но именно потому, что доступные человеческому языку и соответствующим понятиям "образы" и "виды" связаны с истинами, превосходящими уровень заданной лингвистической "семантики", иконологическое высказывание функционирует двумя возможными способами. Оно есть "знак динамичного восхождения" (и призыв к нему) к универсальному, а не только рассудочному знанию (видению истины); и в то же время оно есть неразрешимая загадка, которая скрывает истину, делает ее непроницаемой и недоступной для тех, кто приближается к ней с отмычкой заданной языковой "семантики"[571].
Другими словами, загадочность иконы действует предметно как сокрытие, а личностно - как раскрытие истины. Она не только выражает глубочайшее уважение к истине, которую надо хранить от отчуждения в опредмечивании, но и гуманно[572] защищает ее от превращения в "умственных идолов". Священная загадочность иконы есть отказ выставлять истину в качестве объекта рассудка[573]. Обратное означало бы отрицание истины — истины личного Бога, человеческой личности и личностного измерения мира. Язык образов скрывает истину, словно закваску, в тайно–водственном пространстве личного отношения и церковного общения. Приближение к истине изнутри иконологического языка предполагает "нравственное" свершение: аскезу и преодоление своего "я", отказ от интеллектуальной и эмоциональной самодостаточности, вхождение в пространство любовной самоотдачи, то есть личного отношения.
§ 69. ИКОНА КАК КАТЕГОРИЯ ЧУВСТВЕННОЙ, ЛОГИЧЕСКОЙ И УМОПОСТИГАЕМОЙ КРАСОТЫ
Можно подойти к познавательной функции иконы, исходя из различения трех уровней познания, выделенных Максимом Исповедником. Эти три уровня - чувственность (αἴσθησις), разумение (λόγος) и ум (νοῦς). Каждый из них представляет собой определенную познавательную способность, а также соответствующую область познания или способ ви'дения действительности.
Ощущение связывает знание с непосредственной данностью предметов, с их материальным существом, их формой или обликом, отличными у каждой онтической индивидуальности, а также с опытом естественных отношений, соединяющих между собой предметы мирской реальности и порождающих события в мире. Следовательно, чувственность — это познавательная способность человека "схватывать вещи в их целокупном образе"[574]. Целостное ("целокупное") восприятие формальных различий сущих отправляется от основной познавательной возможности, доставляемой ощущением, — возможности различать "отличия в субстрате"[575]. Видовое отличие каждой онтической индивидуальности — это чувственное отличие. Именно оно есть начало познания. Познание вещей "согласно их чувственному восприятию по виду, запечатленному в формах чувственных предметов"[576], впоследствии обретает меру или определение различительных признаков в логосе[577]. Но изначальное приближение к чувственным очертаниям и формам, благодаря которому возможен подступ человека к "практической" (целокупной, целостной) реальности, осуществляется воображе- нием[578] (здесь: в смысле чувственного опыта явлений)[579].
Разумение (λόγος) — это способ (или средство) и способность личного познания, связующее звено между опытом чувств и универсальностью узнавания, явленной в уме. Форма и облик чувственных предметов переносятся в ум как логосы[580] благодаря "разумеющей силе" человека, его способности "логосотворить" ощущения, претворять чувственный опыт в "научное" знание[581]. Так логическая способность отождествляется с "рассудком (διάνοια) человека"[582], с функцией рассуждения (λογισμός)[583], а также с той "природной силой логического влечения, которая зовется желанием мыслящей души"[584]. В логическом желании являет себя универсальная деятельность рассудка, который не исчерпывается просто силлогистической способностью. Логическая способность человека соединяет способность познания со способностью желания. Поэтому она есть начало эротического эк–стаза, то есть знания по преимуществу[585]. Пока рассудочное познание не достигнет полноты в "движении" "любовной силы"[586], оно ограничивается "естественным" созерцанием, "находящимся между внешней формой и истиной"[587]. Рассудочное познание позволяет превзойти условность форм, "однако не способно достигнуть истины". Знание, "находящееся исключительно в рассуждении и в разумении"[588], всегда "относительно". Логическое познание идет от "аналогии бытия"[589], от "чего‑то в отношении к чему‑то", и неотделимо от "со–мыслимого"[590]. Оно отвечает естественной потребности в практической целесообразности познания, "в силу которой оно выстраивается соответственно явленной стороне жизни"[591].
Наконец, ум представляет собой "созерцательную часть души"[592], способность умозрения, то есть видения истины. Видение истины есть эмпирическое знание, "по существу, истинное в одном лишь опыте действования, помимо рассуждения и разумения"[593]. Здесь речь идет уже не об опыте ощущений, опыте чувственных форм и образов, а об "ощущении" ума, превосходящем не только опыт телесных чувств, но и познавательный опыт рассудка: "Опыт этой вещи прекращает рассуждение (λόγος) о ней"[594]. Ум есть несравненно более универсальная познавательная способность, чем рассудок и разумение: он есть познание, данное в универсальном бытийном событии отношения, то есть участия: "Участие в познаваемом, запредельное всякому мышлению"[595]. Эту непосредственность познания через участие, которая превосходит любую смысловую предметность, мы должны соотносить исключительно с пространством личного проявления и общения, пространством уникальной и неповторимой личностной не–потаенности, потому что "она существует не относительно чего‑то и вовсе не имеет со–мыслимого"[596]. Личное отношение, или участие, есть динамичное осуществление знания — знания "согласно действию, отвлеченного от того знания, которое содержится в разумении и рассуждении"[597]. Поэтому им никогда нельзя овладеть до конца — так, чтобы превратить его в объективную познавательную категорию. Оно "осуществляется непрестанно… через причастность всецелого ощущения познаваемому"[598]. Таким образом, "ум", как носитель личной способности участия в истине, есть "воссоединяющая с Богом сила"[599], "через которую непостижимо и неявно мы соединяемся с Богом сверхмысленным соединением"[600].
Теперь мы можем сказать, что познавательная функция иконы динамично осуществляется на тех трех уровнях познания (ощущение, разумение, ум), о которых говорит Максим. "Семантика" иконы, посредством форм и внешнего облика, "восходит к уму от ощущения, возвещая чувственное уму, и спускается к ощущению от ума, предлагая то, что в уме". На православном греческом Востоке познавательная категория иконы, будучи категорией чувственной, логической и умной красоты, связывается с "энергийным" познанием, с личным динамичным отношением и причастностью к "непрестанно действующему". "Во всяком изображаемом, — говорит Феодор Студит, — изображается не природа, а ипостась". Природы, сущности — не изображаются: они определяются смысловыми категориями, в которых исчерпывается их познавательное содержание; они имеют предпосылкой онтологию оптических категорий или явленности онтических индивидуальностей. Что же касается иконы как категории чувственной, логической и умной красоты, то есть универсально–эмпирического знания, она соотносится, "прекращая опытом рассуждение о вещи", с личностью, или экзистенцией, которая всегда особенна и неповторима, "существует не привходящим образом" и познается только динамически, "действенным, непрекращающимся познанием".
Глава третья ОБ АНАЛОГИИ И ИЕРАРХИИ
§ 70. ПУТЬ АНАЛОГИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ
Полагая познание в качестве бытийной проблемы, связывая возможность познания с динамикой отношения как "способа существования", мы приходим к истине иерархии. Иерархия есть способ и метод артикуляции отношения, а значит, способ передачи и присвоения знания. Возможность познания соотносится с последовательностью стадий или уровней экзистенциальной подлинности, духовного совершенства человека.
1. АНАЛОГИЯ У ПЛАТОНА
Истина иерархии объясняет, каким образом понималось на христианском Востоке аналогическое участие в познании, аналогический путь познания. Исходные смысловые формулировки возможности познания по аналогии связаны, конечно, с именем Платона[601]. С точки зрения Платона, каждое сущее "по соотношению" (ἀνὰ τὸν λόγον) причастно своей идее, а каждая идея "порождается благом, — ведь благо произвело [сущих] подобными (аналогичными) самому себе"[602]. Логос есть возможность участвовать благодаря познанию в истине сущего через аналогию сущих и идей (сущее имеет со своей идеей "один и тот же логос"), а значит, возможность участвовать в благе посредством аналогии идей и блага. Непосредственное приближение к аналогии сущих и идей совершается в каждом виде творческой деятельности. Любая творческая деятельность выявляет (выводит на свет) общий логос идеи и творения, то есть предполагает "видение" идеи творения, в то время как сама идея остается "по ту сторону" всякой созидательной способности. "Обычно мы говорим, что мастер изготовляет ту или иную вещь, всматриваясь в ее идею: один делает кровати, другой — столы, нужные нам, и то же самое и в остальных случаях. Но никто из мастеров не создает самоё идею"[603]. Познавая логос сущих, мы "созерцаем" истину идей, будучи по аналогии причастны к сфере нетленных и вечных истин. Это "созерцание" есть участие во благе, потому что благо есть "то, что придает познаваемым вещам истинность, а человека наделяет способностью познавать"[604]. Мы "аналогически" участвуем в благе через созерцание идей, или сущностей, потому что благо — причина как сущностей, так и "их созерцания". Само же благо пребывает "за пределами сущности"[605], оставаясь "неизъяснимой красотой". Истина, ее познание "по соотношению" и ее "сущностные" проявления суть "порождения" блага и возможность аналогического участия во благе.
Орудием, или способом познания–созерцания и участия служит ум (νοῦς). Очевидно, что ум здесь не ограничивается одной лишь способностью разумения, но представляет собой универсальную познавательную способность души[606]. Ум причастен благу аналогично тому, как зрение причастно видению солнца: видение солнца не есть само солнце, но является "самым солнцеобразным" из ощущений, и солнце не есть зрение, но причина зрения[607]. Так и ум не есть благо, но является "благообразным" — главной способностью "видения" блага; а благо не есть ум, но причина ума.
Аналогия, связывающая "солнцеобразное" зрение с солнцем и "благообразный" ум с благом, — это возможность познавательного "участия". Такая возможность есть данность и в то же время динамичная потенциальность. Аналогия соотносит способность глаза видеть свет и способность ума узнавать благо: "Когда напрягаются, чтобы разглядеть предметы, озаренные сумеречным сиянием ночи, а не те, цвет которых предстает в свете дня, зрение притупляется, и человека можно принять чуть ли не за слепого, как будто его глаза не в порядке… Между тем те же глаза отчетливо видят предметы, освещенные солнцем. Это показывает, что зрение в порядке… Так бывает и с душой: всякий раз, когда она устремляется туда, где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, что показывает ее разумность. Когда же она уклоняется в область смешения с мраком, возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженной мнениям, меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума"[608].
Итак, аналогия в платоновском понимании не является сравнением количеств или величин, соотношением чисел или измеримых элементов сходства. Аналогия есть образное отношение, отношение образа к изображаемому. Познание этого отношения есть динамичное событие, которое предполагает познавательную способность ума, его причастность изображаемому предмету через образ.
Иными словами, аналогия как образное отношение опирается на разум в широком смысле, как на познавательную способность участия или причастности, а не просто как на способность доказательно удостоверять наличие количественно соизмеримых отношений. Классический пример аналогии из "Горгия" ("Как украшение тела относится к гимнастике, так софистика относится к искусству законодателя, и как поварское дело — к врачеванию, так красноречие к правосудию"[609]) подразумевает именно опыт тождества принципов, жизненное знание этих соотносительных видов человеческой деятельности. Похоже, Платон отчетливо сознает всю опасность заблуждений, которыми чревата абсолютизация аналогического отношения в доказательстве, и поэтому замечает в "Софисте": "Человеку осмотрительному надо больше всего соблюдать осторожность в отношении подобия, так как это самый скользкий род"[610].
2. АНАЛОГИЯ У АРИСТОТЕЛЯ
Однако предметная формула аналогического отношения ("иметь аналогию с чем‑либо = иметь то же качество") действительна, конечно, и для чисто количественных отношений величин: пожалуй, само происхождение аналогии берет начало в математике, а не в сравнении качественных подобий. Во всяком случае, во времена Платона греки знали математическое понятие аналогии как пропорции: отношение α:β=γ:δ (например, 2:3=4:6), а также произведение этого отношения[611]. Для философии ключевая проблема состояла в переносе математической аналогии, как гносеологического и логического принципа, в область исследования истины. Аристотель первым перенес математическое понятие аналогии в этику, чтобы доказать, что "справедливое пропорционально," а "несправедливое непропорционально"[612]. Аналогия определяется не как тождество качественных свойств, а как равенствоколичественных отношений[613]. Ибо только количественно измеримое соотношение может служить основанием для определения справедливости в рамках человеческого общества.
Потребность в аналогическом равенстве вынуждает Аристотеля ввести в этику понятие "основания для сравнения" (Tertium comparationis), то есть объективной меры для количественного приравнивания и объективного измерения работы, произведенной каждым членом общества, и соотносительного определения справедливости. Такой конкретной мерой сравнения в сфере общественного обмена служит монета (деньги). Монета приравнивает и измеряет количество произведенной работы, будь то "сандалии, изготовленные башмачником, или дома, построенные строителем"[614]. Монета служит условной мерой сравнения: "Словно замена потребности, по общему уговору появилась монета, оттого и имя ей "номисма", что она существует не по природе, а по установлению (νόμοι)"[615]. Тем не менее она предоставляет объективную возможность практически пользоваться аналогическим равенством. Работа, которую строитель предлагает башмачнику, должна быть пропорциональна работе, которую башмачник предлагает строителю. Пропорциональное ("по аналогии") воздаяние получается при перекрестном попарном объединении. Пусть "строитель дома будет α, башмачник — β, дом — γ, башмаки — δ. В этом случае строителю нужно приобретать часть работы этого башмачника, а свою собственную передавать ему"[616]. Это пропорциональное воздаяние обеспечивает общую соотнесенность обоих видов работы с объективной мерой — монетой, которая оказывается "основанием для сравнения" сандалий и домов, возможностью аналогически приравнять их друг к другу. В отношении α:β=γ:δ вознаграждение земледельца в монете (α) и произведенная земледельцем работа (γ) должны быть пропорциональны (аналогичны) вознаграждению башмачника (β) и произведенной башмачником работы (δ): "Пусть земледелец — α, еда — γ, башмачник — δ и его работа, приравненная [к γ], — δ. Справедливое равенство установлено так, чтобы земледелец относился к башмачнику, как работа башмачника к работе земледельца"[617].
Но помимо математической аналогии, перенесенной в сферу этики, Аристотель знает и образную аналогию. Он весьма характерно использует ее в "Поэтике" для истолкования феномена поэтической метафоры. "Переносное слово ("метафора") — это несвойственное имя, перенесенное с рода на вид, или с вида по аналогии….."По аналогии" — здесь я имею в виду тот случай, когда второе так относится к первому, как четвертое к третьему, и поэтому писатель может сказать вместо второго четвертое или вместо четвертого второе. Иногда к этому прибавляется и то слово, к которому относится подмененное: например, чаша так относится к Дионису, как щит к Аресу, поэтому можно назвать чашу "щитом Диониса", а щит — "чашей Ареса"; или, например, старость так относится к жизни, как вечер к дню, поэтому можно назвать вечер "старостью дня" (как у Эмпедокла), а старость — "вечером жизни" или "закатом жизни"[618].
Итак, в поэтическом переносе тоже действительно отношение α:β=γ:δ, что показано на конкретном примере: жизнь относится к старости, как день относится к вечеру. Отношение старости к жизни аналогично отношению вечера ко дню. Аналогия позволяет совершить поэтический перенос, то есть допускает отношение β:γ=α:δ. Таким образом, можно "согласно логосу" (отношению) говорить о старости дня или о вечере жизни.
К аналогии поэтической метафоры будут обращаться и схоластические теологи Средневековья, чтобы представить образную аналогию (externa analogia proportionalitatis impropriae — внешнюю аналогию несобственной пропорциональности) как перенос (translatio) образного отношения на взаимное соответствие буквальных понятий[619]. Характерный пример такой метафоры — высказывание апостола Павла о Церкви как о теле Христовом (1 Кор 12:12): как тело едино, но состоит из многих членов, так и члены церковной общины образуют единое целое, и это целое есть Христос. Аналогическое отношение тела и членов допускает метафору (translatio) образа (imago — тело) и понятия (notio — Церковь), взаимное буквальное соответствие образа и понятия, вместе относящихся к членам как к tertium comparationis тела и Церкви.
3. ANALOGIA ENTIS (АНАЛОГИЯ БЫТИЯ)
Но самым значительным по своим историческим последствиям было применение аналогического отношения в области онтологии. Речь идет об аналогическом отношении сущих и Бытия или сущих и сущности, известном в Средние века под именем analogia entis (аналогии бытия).
Начало здесь положено опять‑таки Аристотелем. Он первым взял за отправную точку тот факт, что "о сущем говорится в различных значениях, но всегда по отношению к чему‑то одному, к одному естеству, и не из‑за одинакового имени"[620]. Для определения сущего мы употребляем глагол "быть" ("есть"), которым удостоверяется существование, причастность Бытию, — и употребляем его для определения сущего "в различных значениях": в значении качества, количества, места, времени, отношения[621]. Мы говорим: лошадь [есть] белая, лошадь [есть] в две меры ростом, лошадь есть здесь, и т. д. Очевидно, что, определяя лошадь "в различных значениях", мы употребляем глагол "быть" всегда по отношению к некоторому началу: лошадь [есть] белая по аналогическому отношению к белизне вообще; или дерево [есть] высокое по аналогическому отношению к высоте вообще. Следовательно, наше знание существа конкретной лошади или конкретного дерева является аналогическим[622], основывается на аналогии свойств — аналогии качества, количества, места, времени, отношения (analogia attributionis, как будут впоследствии говорить схоласты).
Но хотя мы и употребляем глагол "быть" ("есть") для определения существа предмета "в различных значениях" на основании аналогии его свойств, тем не менее главное определение сущего дается всегда "по отношению к чему‑то одному", то есть по отношению к "сути" конкретного субъекта: в первую очередь мы говорим, что это есть лошадь, а это есть дерево. Мы определяем конкретный субъект по отношению к одной лошади и к одному дереву, то есть ксущности лошади и сущности дерева. "Хотя о сущем говорится в стольких значениях, ясно, что первое из них — это значение сущего как сути вещи, которая выражает ее сущность"[623] - сущность каждой вещи есть "единое"[624]. И отношение конкретного субъекта к "первому единому", то есть к сущности, также является аналогическим: каждый конкретный субъект участвует "согласно своему логосу" в общей сущности, имеет один и тот же логос с сущностью, "ибо все другое называют сущим согласно логосу сущности… все имеет в себе логос сущности"[625].
Очевидно, что определение субъекта на основании аналогии его свойств, а также по отношению к логосу его сущности исчерпывает аналогическое отношение в качестве возможности определения, то есть возможностипознания сущего. Аристотель употребляет понятие аналогии, чтобы обеспечить единство субъекта. Он не толкует аналогию расширительно, как отношение онтологического тождества, причастность сущих Бытию вообще. Отношение сущих и Бытия — это, с точки зрения Аристотеля, отношение причины и следствия, отношение перехода "возможного" в "действительное", отношение движимого и движущего ("откуда движение")[626], а не отношение аналогической причастности Бытию. Восходящая последовательность следствий и причин, движимого и движущего связывает Бытие природы как таковое со сверхприродным началом, с "неподвижным перводвигателем[627], который "движет, не являясь движимым и будучи вечным, сущностью и деятельностью"[628].
Схоласты первыми использовали аналогическое отношение сущего к Бытию для определения Бытия самого по себе, то есть Бога. Бог есть "Перводвигатель", трансцендентная Первопричина Бытия. Всякое сущее причастно Бытию и потому есть сущее по причастности - ens per participationem, в то время как Бог, "первое и совершеннейшее", "вечное и превосходнейшее" сущее, не причастен Бытию, но есть само Бытие, ens per essentiam (сущее по сущности), то есть само бытие, по аналогии с которым есть все существующее.
Отношение сущих к природному Бытию как таковому и отношение природного Бытия как такового к Богу (причине Бытия) способно привести, по мнению схоластов, к богопознанию по аналогии. Ведь само это отношение является аналогическим, где только один неизвестный член — Бог. Природное Бытие как таковое играет роль tertium comparationis сущих и Бога. В качестве образца схоласты взяли математическую пропорцию α:β=γ:δ (2:3 = 4:6), в которой неизвестный член, если таковой имеется, может быть определен через производную комбинацию остальных трех членов. Если неизвестно δ, то мы имеем отношение α:β=γ:χ (2 : 3 = 4 :Х; 2·Χ=3·4, Χ=3·4=6)[629].
Таким образом, отношение сущих и Бытия, Бытия и Бога может быть сформулировано, с точки зрения схоластики, с точностью математической пропорции: сущее относится к Бытию, как Бытие — к х, где х обозначает Причину Бытия, то есть Бога. Аналогическая причастность сущих Бытию служит ключом к истолкованию аналогической причастности бытия сущих к их божественной Причине; а Бог, Причина Бытия, определяется по отношению к Бытию как причина сущих.
Мы видели, что Аристотель определял причастность сущих Бытию как аналогическое отношение субъекта к его сущности и как аналогию свойств субъекта свойствам Бытия–вообще.
В первом случае субъект "сказывается" (познается) "согласно логосу" его сущности: причастность субъекта бытию определяется как его аналогическая причастность сущности. На основании определенного таким образом отношения субъекта и сущности мы можем по аналогии заключить, что в Боге оно является отношением тождества: субъект, причастный сущности, есть сама эта сущность. Бытие Бога — это сам Бог; сущность Бога — само Его существование[630].
Во втором случае субъект "сказывается" (познается) "в различных значениях" на основании аналогии его свойств свойствам Бытия–вообще (таким, как количество, качество, место, время, отношение). Аналогическая причастность субъекта свойствам Бытия как такового неизбежно ограничивает знание Бытия пределами опыта мира: ведь опыт качества, количества, места, времени и отношения величин всегда связан с чувственной реальностью мира. Тем не менее возможно узнать в отдельных сущих определенные свойства, которые превосходят аристотелевские категории. Путем приведения к абсолюту (regressus in infinitum) эти свойства могут выявить совершенства Бытия, то есть могут сделать для нас познаваемыми по аналогии трансцендентальные атрибуты Бога[631]. Фома Аквинский и Альберт Великий свели эти атрибуты, которые могут служить основанием трансцендентальной аналогии, к следующим: unum, verum, bonum, res, aliquid (единое, истинное, благое, вещь, нечто)[632]. Сущее как таковое реально, оно есть вещь (res); преодолевая разделенность на части, оно всегда есть единое (unum); в своем отличии от других сущих оно есть нечто (aliquid); по отношению к человеческому знанию о нем оно есть истинное (verum), а по отношению к своей волевой целенаправленности - благо (bonum).
Эти пять атрибутов сущего схоласты назвали трансценденталиями (transcendentalia). Их отношение к Богу образует не эмпирическую, а трансцендентальную аналогию — интеллектуальное распространение (extensio) этих категорий за пределы опыта мира, на пространство трансцендентного абсо- люта[633]. Таким образом, можно познать свойства божественной сущности - единство, благость, истинность, изначальную сущностность и инаковость - с помощью разума (per lumen intellectus — светом ума)[634], через аналогическое приведение совершенств сущих к абсолютному и трансцендентному совершенству Бога как причины всякого совершенства[635].
§ 71. СХОЛАСТИЧЕСКАЯ АНАЛОГИЯ КАК ТЕОЛОГИЧЕСКАЯ ГНОСЕОЛОГИЯ
Это краткое изложение учения схоластов об аналогии как о методе и способе познания позволяет сделать два основных вывода.
1. Аналогическое богопознание, как его обосновывают схоласты, исчерпывается интеллектуальным подходом к сущности Бога — сущности трансцендентной, но всегда онтической, представляющей собой трансцендентныйобъект (objectum) разума[636]. Схоластическая аналогия игнорирует личное бытие Бога, Троичность божественных Лиц, личностный способ бытия божественной Сущности. Так схоласты вводят в пространство христианского богословия не просто "нищету" иудейского монотеизма, но несравненно более низкое представление о Боге: они подменяют личного Бога библейского откровения и церковного опыта безличным понятием (conceptum) некоего трансцендентного "объекта", логически необходимой причины Самого Себя и сущего[637].
Этот трансцендентный "объект" познаётся только силлогической способностью субъекта. Он постигается исключительно в рамках противопоставления абсолютного относи- тельному, бесконечного — конечному. Бог отделяется от мира резчайшим антитетическим противоположением трансцендентного имманентному, эмпирически существующего эмпирически несуществующему, чувственной действительности рассудочному понятию.
Таким образом, аналогия схоластов утверждает онтологию одних только онтических категорий, оставляя нетронутой экзистенциальную проблему, проблему способа существования Бога и человека, Бога и мира. Существование a priori принимается как нечто логически предопределенное. Материя не получает онтологического истолкования. Начало существования связывается с необходимостью пред–определения сущности, а не со свободой личности, не с троичной любовью как самоопределением способа существования.
2. Схоластическая аналогия игнорирует личностный способ существования не только как онтологическую реальность, но и как познавательную возможность. Ей неведома познавательная потенция личного отношения, проявление - то есть непосредственное узнавание - личности в энергиях сущности, которые всегда личностны. Она игнорирует также непосредственность и универсальность познания, которое сопровождается эротическим "изумлением" и запредельно любому понятийному смыслоприданию; игнорирует узнавание личностной уникальности и неповторимости в событии любовного отношения.
Так, даже познание Бога не составляет для схоластов универсального (а не только интеллектуального) познавательного опыта — опыта откровения личности Бога в межличностном отношении Бога и человека. Не эротическое влечение Бога к человеку и человека к Богу неизреченно открывает и неизъяснимо проявляет таинственную уникальность и неповторимость личного отношения, но человеческий разум ("la raison seule"[638]) объективирует существование Бога в качестве логически необходимого безличного Начала и Причины мира.
Таким образом, схоласты утверждают гносеологию, которая исчерпывает возможность познания условными посылками предметных силлогизмов и ограничивает истину совпадением понятия с предметом мысли. Эта гносеология открывает дорогу мистицизму сущности, созерцанию (contemplatio) безличного Абсолюта, которое именно поэтому и не оставляет другого выхода, кроме пантеизма или агностицизма[639].
§ 72. АНАЛОГИЯ НЕПОДОБНЫХ ПОДОБИЙ
Если западная теология в большей степени восприняла аристотелевское понимание аналогии, чтобы в конечном счете подчиниться этому восприятию, то византийские богословы, пытаясь выразить церковный опыт познания, больше склонялись к направлению, указанному Платоном. Они рассматривали аналогию как метод познания и возможность эмпирической причастности к истине, как проявление способности "глаз" души видеть "свет" истины.
Следовательно, в противоположность схоластическому пониманию аналогии, которое исчерпывается рассудочным приведением относительных предикатов к абсолютным и отдельного — ко всеобщему, византийцы связывают аналогию, как метод познания, со способностью существования от призыва к личному отношению восходить к осуществлению самого этого отношения, то есть с соотносительной градацией способности существования целиком (а не только интеллектуально) участвовать в истине.
Типичное и показательное проявление разницы этих двух подходов — различие между полаганием аналогии как сравнимых подобий и полаганием аналогических подобий как неподобий. Аналогия как рассудочное приведение отдельного ко всеобщему и относительного к абсолютному — это непременно аналогия подобий: она предполагает "одно и то же основание" относительного и абсолютного, отдельного и всеобщего. И наоборот: аналогия как возможность от отдельного призыва к личному отношению восходить к универсальности знания, доставляемого осуществлением этого отношения, опирается на преодоление предметных подобий, на познавательный подход к подобиям как неподобиям: "Неподобно воспринятым подобиям"[640].
Во втором случае аналогия функционирует качественно–изобразительно, а не количественно–измерительно. Количественно- измерительная аналогия может быть сравнением сущностей, то есть общих предметных свойств. Между тем изобразительная аналогия, предполагающая понимание подобий как неподобий, подразумевает динамичный переход в познании от предметных свойств сущности к личностной инаковости, к способу существованиясущности, к уникальности и неповторимости личного бытия. Личное бытие невозможно до конца познать через аналогические подобия, так как его "определение" — это его инаковость, его единственный, неповторимый и ничему не подобный характер. Личностная инаковость может быть только обозначена (то есть изображена) аналогическими подобиями, причем подобиями, которые нужно понимать как неподобия. Если мы определяем личное существование, а также личностные энергии вкупе с их следствиями ("вещами", то есть "созданиями" личности) только через аналогические подобия, это означает, что мы не знаем личностной инаковости, незнание принимаем за знание.
Аналогия неподобных подобий, как метод познания, представляет гносеологию, противоположную гносеологии объективной доказательности. Она выражает отказ греческих Отцов объективировать знание, полностью подчинить всякое знание общей целесообразности и полезности. Такая гносеология означает абсолютную сохранность истины личности, безграничных границ познания, открываемых личностной инаковостью[641].
Аналогические подобия имеют познавательную ценность лишь постольку, поскольку они обозначают и изображают уникальность и неповторимость личностей и "созданных вещей", явленную в динамичном событии личного отношения. Следовательно, аналогические подобия имеют познавательную ценность только тогда, когда обозначают возможность личного отношения, когда выражают отношение и ведут к отношению. Но вне познавательного опыта личного отношения они остаются пустыми, бесполезными и безосновательными рассудочными высказы- ваниями.
Аналогия неподобных подобий вполне объясняет также коренное отличие апофатизма греческого богословия от негативной теологии (theologia negativa) западных схоластов. Негативная теология сравнивает предметные неподобия так же, как позитивная теология (theologia affirmativa) сравнивает предметные подобия. Но в обоих случаях речь идет о сравнении сущностных и онтических свойств. Конечно, подобия не образуют тождества; следовательно, они предполагают некоторую долю заданных неподобий, что делает очевидным относительный характер познания. А неподобия не образуют абсолютной инаковости; следовательно, они предполагают некоторую долю заданных подобий, что не допускает полного агностицизма. Четвертый Латеранский собор (1215) принял формулу, согласно которой между Творцом и творением не может быть установлено семантического подобия, которое не предполагало бы еще большего неподобия (quia inter creatoram et creaturam non potest similitudo notari, quin inter eos maior sit dissimilitudo notanda)[642]. Очевидно, что в этой формуле неподобие отнюдь не соотносится с инаковостью личного способа существования: неподобие сосуществует с подобием в количественно–измеримой связи. Аналогия подобий, которая одновременно предполагает еще бóльшие неподобия, по–прежнему представляет предметные предикаты, выступая в качестве количественного сравнения опредмеченных величин.
В противоположность этому, аналогия неподобных подобий, то есть апофатизм византийских богословов, основывается не на количественном сравнении предметных неподобий, допускающих и некоторую долю подобий, а на понимании самих предметных подобий как действительных неподобий. Иначе говоря, такая аналогия связывает неподобия с инаковостью личного способа бытия, с приоритетом существования перед постижением предметных сущностей. Это значит, что аналогия неподобных подобий функционирует в качестве метода познания при условии, что предметные предикаты динамично претворяются в опыт личного узнавания, переходят из области рассудочных категорий в пространство универсального знания, доставляемого опытом личного отношения[643]. Такой динамичный переход есть потенциальное событие, а в конечном счете — "нравственное" свершение. Оно представляет собой самопреодоление природной индивидуальности и объективных притязаний индивидуального разума, вхождение в пространство личного отношения[644], восхождение к личному способу бытия и к универсальности познания, которое открывается в этом способе бытия[645]. Это значит, что гносеология византийских богословов — не просто еще один метод познания, лучший или худший, более или менее удобный в сравнении с путем утверждений или путем отрицаний. Эта гносеология — динамично–потенциальное "нравственное" событие, познавательная возможность, сопровождающая динамичное восстановление человека в его экзистенциальной подлинности, постепенное достижение личностной универсальности существо- вания[646]. Гносеология восточных богословов предполагает "изменение разума"[647], воссоединение распыленных и обособленных познавательных способностей человека (единство ума и сердца, слова и дела, этоса и бытия), единовидность познавательного "созерцания", достигаемую в динамичных границах аскетического самопревосхождения, любовно- эротического эк–стаза и самоотдачи[648].
Итак, полагание подобий как неподобий в качестве метода и пути познания имеет предпосылкой нравственно–динамичный характер познания, синтез познания с этапами бытийного усовершения человека[649] (не–отчуждения отношений, конституирующих бытийный факт субъектности и делающих его познаваемым). В конечном счете оно предполагает иерархию личностных познавательных способностей, которые всегда аналогически соотносятся с иерархической последовательностью этапов бытийного усовершения. Такое полагание означает аналогию как иерархию бытийно–познавательных возможностей и усовершений.
§ 73. ИЕРАРХИЯ КАК "РАСПОРЯДИТЕЛЬНОСТЬ" ПЕРЕДАЧИ ЗНАНИЯ
Истина аналогии как иерархии получила окончательное истолкование в "Ареопагитиках", написанных в VB. H. Э. Предшествующие платоновские и неоплатонические формулировки, на которые опирался автор "Ареопагитик", очень интересны для литературоведов с историко–филологической точки зрения[650]. Но с позиций систематики именно тот анализ истины иерархии, который содержится в "Ареопагитиках", органично вписывается в пространство византийского богословия, абсолютно точно соответствуя определениям–пределам церковной истины в целом.
Аналогия как иерархия — познание как возможность, аналогичная этапам бытийного усовершения, преодоления отчуждения, — представляет собой в "Ареопагитиках" отнюдь не рассудочную методологическую схему, согласно которой выстраивается шкала количественных различий знания. Она есть выражение и обозначение бытийной реальности, а познание есть опытно–универсальное участие в этой реальности. Как только мы признаем, что познание выходит за рамки статично–рассудочного постижения предметно обозначаемых сущностей и соотносится с динамично–универсальным узнаванием инаковости личностей и "вещей" (личностного способа бытия и порождений личной энергии), — с этого самого момента мы неизбежно признаем также иерархичность познания, иерархичность познавательных возможностей, а не количественных отличий в познании.
Но эта иерархичность познания есть не просто градация субъективных познавательных возможностей, по аналогии с этапами бытийного усовершения. Она представляет собой одновременно реальность некоего универсальногоспособа передачи знания, некий целостный священный порядок, в пределах которого динамично совершается передача знания и каждое личное существование аналогически приводится к богоподражанию[651] (подражанию истинно сущему). "Богоподражание" — это путь и цель всякого познания, его осуществленный способ и незавершимое усовершение. Ибо если познание не исчерпывается рассудочным обозначением предметных сущностей, но связывается с динамично–универсальным узнаванием инаковости личностей и "созданных вещей", и если это узнавание достигается только в событии личного любовного отношения, тогда подражание троичному способу бытияБога (то есть полноте личного любовного общения, бытийному прообразу не–отчужденных отношений) есть в первую очередь практика, доставляющая знание.
Итак, вся иерархия бытия и познания в целом есть порядок и путь динамичного восхождения к богоподражанию. Она есть священное мироустроение, образ богоначальной красоты[652], проявление красоты троичного общения. "Подобающая Богу красота" — это красота "простая", "благая", а также "распорядительная", то есть способная "уделять каждому по его достоинству долю своего света"[653]. Эта распорядительная передача знания осуществляется черезспособ бытия его носителей, которые суть "как бы чрезвычайно ясные и незамутненные зеркала, способные отразить начальный свет и излучения первобожественности. Зеркала эти, свято восприняв доверенное им озарение, незамедлительно и безо всякой зависти отдают его последующим сообразно с богоначальными законами"[654].
Итак, иерархия, как способ передачи знания, служит источником универсального и единовидного общения и отношения, единообразной распорядительности в передаче знания, красоты целостного "способа бытия", отражающего боговидность троичного любовного общения: "Тот, кто говорит о священноначалии (иерархии), разумеет под ним некоторый священный мирообъемлющий порядок, который есть образ богоначальной красоты и который осуществляется через роды священноначального устроения своего просветления, в меру возможного уподобляясь своему началу…"[655]. Иерархический порядок, согласно которому динамично осуществляется познание, имеет начало и конец в Боге. Именно посредством божественного действия познание динамично осуществляется как "уподобление" и "соединение" "с Его божественнейшим благолепием"[656]. Все те, кто участвует в распорядительной единовидности этой иерархии, суть "соработники Божьи". Они сотрудничают в священноначальном божественном действии, "являя его в себе в меру возможного"[657].
Сотрудничество "избранных к священноначалию" следует божественному порядку любовно–кенотического общения и благого долженствования. Иначе говоря, оно совершается в виде двойного динамичного движения: знание передается в любви, а принимается в кенозисе. Ибо "порядок священноначалия — для тех, кого очищают, и для тех, кто очищает; для тех, кого просвещают, и для тех, кто просвещает; для тех, кого посвящают, и для тех, кто посвящает"[658]. Передача знания есть очищение, просвещение и посвящение, то есть тайноводство[659], действие любви, усовершающее возлюбленных. А принятие знания — столь же динамичная готовность и отзывчивость к делу"тайноводственной" любви, кенозис, то есть отказ от всякой индивидуальной самодостаточности, смирение. В этих христианских "добродетелях", которые представляют собой не условные этические суждения, а бытийные категории, динамичные проявления "согласного с природой" способа бытия, выражена суть иерархического пути познания.
§ 74. ИЕРАРХИЧЕСКАЯ ЕДИНОВИДНОСТЬ ИСТИНЫ
В конечном счете автор "Ареопагитик" полагает, что в "священном порядке" и "всеобъемлющем мироустроении" боговидной иерархии участвует все творение. Все сущие причастны священноначальной единовидности общения с Божеством, соответственно (аналогично) тому способу бытия, который воплощается каждым из этих сущих[660]. Аналогическая градация способов бытия тоже троична. Неодушевленные сущие участвуют в сотворяющем божественном делании–энергии постольку, поскольку участвуют в Бытии, подаваемом от Бога. Одушевленные существа участвуют в жизни, динамично осуществляемой как дар животворной божественной силы и энергии. Наконец, разумные и мыслящие существа участвуют в личностно и деятельно проявляющейся божественной Премудрости, динамично совокупляя всё иерархическое мироустроение в непосредственности и единовидностиличного отношения тварного с нетварным[661].
Такой взгляд на мир в целом как на единовидную иерархию и богоначальное устроение представляет и выражает единый подход к проблеме познания, Бытия и цели Бытия, или конечной цели существования. Выражает то, что мы называем гносеологией, онтологией и этикой. Конкретное осуществление этого единого гносеологически–этического подхода к организации и структуре церковной жизни (к символике культа, структуре иерархического управления, "каноническим" предпосылкам церковного благоустроения, космологическому синтезу, выраженному в храмовой архитектуре и ярусном членении храмовой росписи), — такое осуществление должно быть темой отдельного исследования.
Отдельную тему составляет также вопрос об истине иерархии как об основании определенного целостного образа жизни, то есть цивилизации, прямо противоположной цивилизации пропорционально–количественных отношений. Различие между Византией и Западом — это различие между двумя цельными познавательно–этическими подходами к миру, человеку и Богу — подходами, которые конкретно реализуются в строении народной жизни, в художественной, политической, экономической и технической практике. И это различие в конечном счете может быть кратко выражено как различие между предметно–количественным пониманием аналогии и пониманием аналогии как иерархии. Это различие двух цивилизаций, последствия которого для жизни людей и хода истории можно верно оценить только сегодня.
Наконец, темой отдельного исследования должно быть и рассмотрение того, как та же самая истина иерархии обосновывает и истолковывает такой восточный подход для церковного предания. В пространстве церковного православия предание действует как динамичное иерархическое распорядительство и продвижение. Оно следует божественному порядку любовно–кенотического общения и благого долженствования, то есть осуществляется как двойное динамичное движение: передается как опыт, знание и добродетель в динамичном осуществлении любви, а принимается как кенотическая готовность к участию и сотрудничеству в иерархически совершаемой распорядительной единовидности истины.
Часть четвертая ПАДЕНИЕ И НИЧТО
Глава первая НИЧТО КАК "ВНЕ" ЛИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ
§ 75. НИЧТО КАК ОТ–СТОЯНИЕ (АПО–СТАЗ) ОНТИЧЕСКИХ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЕЙ
В предыдущих главах мы видели, как очерчиваются пределы онтологии, суммирующей истину Бытия, истину всякой сущей и существующей действительности в событии отношения личного Бога с личностью человека. Отношение предполагает эк–статический характер личного бытия, то есть концентрирование и само–превосхождение сущности, или природы, в событии личностной инаковости, проявление сущности не иначе, как в сущностных энергиях, которые всегда личностны. Личность является носительницей энергий сущности. Это значит, что способ бытия сущности — это личностная инаковость: личности и "вещи", то есть произведения личности, суть плоды сущностных энергий, которые всегда личностны. Познание личностей и "произведений" представляет собой личностную возможность — иначе говоря, оно возможно только через событие отношения, через универсально–эмпирическое участие в личных энергиях или в порождениях энергий, в логосе личностной инаковости "вещей". Энергии делают возможным участие–отношение как бытийное самопревос–хождение, любовную самоотдачу и эротическое общение; и поэтому эрос есть полнота не–отчужденного отношения, полнота возможности познать личности и вещи. Эротическое познание вещей являет мир как личностную энергию. Совокупность творений личной божественной энергии конституирует мир как воплощение эротического стремления Бога к общению и отношению с человеком.
Однако отношение как экстатическое самопревосхождение есть бытийная возможность, а не необходимость, существующая как данность. Это значит, что природа может оказаться бессильной преодолеть саму себя в личном отношении. Существует возможность ограничения, отчуждения или "падения" человека в бытийных границах природной индивидуальности. Бессилие личного отношения означает не отсутствие вообще какой бы то ни было связи с пред–метным миром, а утрату эк–статического характера этого отношения — того характера, который выявляет личностную инаковость и делает возможным эротическое участие и общение. Утрачивая экстатичность, отношение ограничивается рассудочным обозначением пред–метных сущностей; существование отождествляется с мыслью, бытие - с мышлением. Интеллектуальная способность, или энергия, природы уже не различает и не различается в событии отношения как личностная инаковость; она объективируется как общая и безличная естественная способность, которая подчиняется объективной полезности и служит самодостаточности индивида. Человеческое существование перестает концентрировать в себе универсальный способ бытия, личностную единовидность Бытия. Оно переживает падение в бытийных границах природной индивидуальности, становится некоей онтической монадой, просто наделенной индивидуальным самосознанием и рациональным мышлением. И то, и другое опредмечивается в условных отношениях, навязываемых совместным существованием людей и общеупотребительным языком.
Итак, мы говорим о падении личности, чтобы определить ее отчуждение в более или менее недифференцированной индивидуальности, в мышлении и самосознании психологического "я". Это падение отвечает онтическому определению существования в так называемой "классической" метафизике — метафизике Аристотеля, как она была истолкована схоластической и постсхоластической традицией Запада. Иными словами, это падение отвечает онтической заданности существования предпосылками такой онтологии, которая исходит из рассудочно–абстрактного понимания Бытия, из полагания Бытия как мыслимого общего, из причинной связи сущего и Бытия. При этом игнорируется вопрос о различении Бытия и сущего, сущности и энергий. Рассудочное полагание Бытия всегда связано с Бытием сущего, то есть с природой сущего, с пониманием сущего как общего, с отождествлением существования с общей сущностью. Следовательно, в рамках "классической" метафизики как Бытие, так и существование остаются категориями физики, то есть условно опредмеченными определениями. "Физика, — пишет Хайдеггер, — определяет с самого начала сущность и историю метафизики. Также и в учении о Бытии как actus purus (Фома Аквинский), как абсолютном понятии (Гегель), как вечном возвращении одной и той же воли к власти (Ницше) метафизика остается безоговорочно физикой"[662].
Как уже было сказано, Хайдеггер, отправляясь от данных феноменологии, отрицал рассудочное понимание Бытия как природы вообще, но не сумел преодолеть онтического понимания существования. Мы "познаем" Бытие посредством мышления и речи как способ бытия существующего, то есть как потаенность и не–потаенность, проявление и самосокрытие. Однако проявление сущих доступно для нас только в отстоянии (апостазе) онтической индивидуальности. В конечном счете онтологические формулировки Хайдеггера с предельной ясностью показали, что онтическое понимание феноменов, пусть даже при условии преодоления физического понимания Бытия, неизбежно ведет к нигилистической онтологии, к тому, что возможность Бытия приравнивается к возможности не–бытия, Ничто[663]. Явленный пред–мет, как замкнутая в своем простом тождестве сущностность (ὀντότητα) есть то, что есть, и ничто другое[664]. Явленность феноменов "обозначает" предметную онтическую индивидуальность. Она предполагает утверждение: это, и ничто другое, — соотнося таким образом существование с потенциальной возможностью как явления, так и Ничто. Сущее является, потому что оно не есть Ничто. Значит, способ, каким бытийствует сущее, предполагает как проявление, так и ничтожение. Ничто есть возможность Бытия, равновероятная явленности феноменов.
Очевидно, Ничто здесь не связывается с рассудочным схватыванием понятия, антитетичного понятию сущности, — с понятием несуществования, рационально выводимым из понятия существования. Ничто есть предпосылка индивидуальности, предпосылка проявления пред–метов как онтических индивидуальностей. Будучи предварительным условием явленности феноменов, то есть апо–стазом предметов, Ничто позволяет сущему "как таковому" явиться в качестве "синтеза самого себя с самим собой". Апо–стаз определяет статичную индивидуальность, то есть противоположен эк–стазу, динамичному самопреодолению индивидуальности, являющему единовидность личностей и "вещей", универсальность логоса личностной инаковости. Ничто — это пустота апо–стаза предметов. Она обнаруживается тогда, когда отвергается отношение и расчленяется на предметы личностно–энергийная единовидность существующей реальности. Именно отсутствие отношения (то есть "вне" личной соотнесенности) лишает почвы онтическую индивидуальность.
Бытийная возможность личного отношения или отпадение от этой возможности (отчуждение отношения в зависимость, подчинение, эгоцентрическую самооборону, мнимую самодостаточность) выявляет ключевую проблему онтологии. Существуют две динамично–этические возможности, которые лежат в основании двух радикально различных ответов на вопрос об истине бытия, двух радикально различных онтологических позиций. Неудача личного отношения или отказ от него, падение личности до бытийного уровня природного индивида имеет следствием тот факт, что истина сущего исчерпывается рассудочным обозначением явленной в сознании онтической индивидуальности. Ничто предстает как "другая сторона" онтической явленности, как скрытая сущность всякого сущего. И это тождество сущности, то есть Бытия, с Ничто есть самое потрясающее откровение, которым мы обязаны онтологии Хайдеггера. Ничто оказывается единственной метафизической реаль- ностью[665].
Падение личности, неспособность к самопревосхождению, то есть превращение личности в индивида, лишает ее силы воссоединять сущее в качестве "произведений", выражений личностной инаковости. Α–логичность вещей, не–сущее существование сущих, их явленность переживаются как безмолвный ответ Ничто на вопрос о бытии. Бессилие личного отношения ничтожит сущее в апостазе индивидуальности: индивидуальные при–сутствия оказываются лишь временными и необъяснимыми трещинами в монолитной онтологической реальности Ничто. Отсутствие личного отношения ничтожит и носителя сознания Ничто в его предельном а–логичном одиночестве, в летаргии индивидуальной обособленности. Так Ничто оказывается основной онтологической категорией и единственной бытийной реальностью, которая непосредственно переживается как отсутствие отношения, как "вне" личной соотнесенности.
§ 76. "ПАДЕНИЕ" КАК ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ ОТЧУЖДЕНИЕ
Падение человека Хайдеггер тоже рассматривает как онтологическую реальность, а не просто условную категорию этической аксиологии[666]. Но при этом он исходит из иных посылок. Для Хайдеггера падение (Verfall, Verfallen, Verfallenheit) — это непрерывное выпадение человеческого существования из его экзистенциальной подлинности и независимости в нивелированный "мир" "повседневности"; выпадение из бытия (Sein) в со–бытие (Miteinandersein), в пространство со–существования[667]. Это сосуществование непрерывно нивелирует человеческое бытие, конституирует некое "среднее" человеческое присутствие здесь, в мире (Durchschnitlichkeit des Daseins — заурядность, посредственность здесь–бытия). В повседневности проявляется способ, каким обычно, усредненно бытийствует индивидуальное существование (Alltaglichkeit des Daseins), и этот способ — нивелированная единица сосуществования, безличный "некто" (man)[668]. "Некто" не значит "какой‑то" конкретный человек, но все мы: не как целое, а как отдельные проявления того способа, каким "некто бытийствует" в повседневности[669].
Хайдеггер утверждает, что современная технократическая эпоха очевидно усиливает нивелировку человеческого существа в групповом сосуществовании. Современные средства массовой информации, средства коммуникации, политической и идеологической пропаганды, потребительская реклама навязывают общие взгляды, единообразные индивидуальные привычки и одинаковый образ мыслей. Выраженная в разнообразных формах "диктатура публичности" (Dictator der Öffentlichkeit) и "рабство публичности" (Verknechtung an die Öffentlichkeit)[670] неизбежно отчуждают человеческое существо, превращают его в безымянную количественную единицу[671]. Однако трагические масштабы, которые принимает сегодня отчуждение человека в обществе потребления, — не исключительно хайдеггеровская тема и не только предмет философского исследования. Это главная жизненная тема для так называемой западной цивилизации, предстающей сегодня как цивилизация всемирная, — главная тема "протеста" против безысходной экзистенциальной "судьбы" сегодняшнего человека, универсальным выражением которой служит современное искусство. Это центральная ось самых радикальных политических устремлений, которые возникают из опыта социальных проблем, порождаемых нивелировкой человеческой единицы "развитым" обществом и всеми установлениями нашего времени. Получил распространение термин "одномерный человек" (One‑Dimentional Man), которым Герберт Маркузе определил тип отчужденного человека в современных технологических обществах[672]. Технико–экономическое единообразие, результат неумолимой организационной необходимости, порождает управляемые, манипулируемые сознания, которые неизбежно и большей частью невольно служат своему собственному порабощению.
Тем не менее, не довольствуясь этими объективными утверждениями, ставшими уже общим местом, мы должны предпринять здесь исследование онтологического содержания самого факта падения человека, отчуждения его личностной уникальности и неповторимости, и пойти в этом дальше, чем то позволяет сделать хайдеггеровская философия. Ранее мы сказали, что отсутствие или отрицание личного отношения, неспособность к экстатическому самопревосхождению оставляет онтическую индивидуальность в состоянии бытийной "подвешенности", раскрывает пустоту апо–стаза предметов, а также апо–стаза индивидуальных существований как носителей сознания пустоты. Опыт апо–стаза переживается главным образом как отсутствие логоса–основания, который только и делает возможным отношение как участие в личностно–энергийной единовидности реальности в целом. А–логичность существования ограничивает его не–потаенность временным всплыванием из бездны Ничего другого, из пустоты отсутствия какого бы то ни было бытийного отношения вне онтической индивидуальности. Эта пустота апо–стаза оптических индивидуальностей условно заполняется суррогатами отношения, придающими утилитарную действенность вынужденному сосуществованию в мире. Рациональное мышление, а часто и самосознание индивида опредмечиваются в условных отношениях, навязываемых совместным существованием и общеупотребительным языком. Условные отношения служат объективной полезности, подчиняют ей индивидуальное существование, отчуждают его, как нивелированное вторичное следствие полезности.
Это значит, что разнообразные социальные проявления отчуждения человека в условных отношениях повседневности изначально связаны с бытийным апо–стазом индивидуальностей; причем этот апо–стаз обнаруживается и проявляется в со–существовании, со–бытии. Апо–стаз индивидуальностей есть событие экзистенциальной нивелировки, в то время как сосуществование, со–бытие — просто возможность и очерченные границы, в которых проявляется это событие. Другими словами, социальное общежитие — не причина отчуждения человека: отчуждение есть результат искажения, или падения онтологической реальности. Личность — та единственная онтологическая реальность, которая упраздняет апо–стаз индивидуальностей и заполняет брешь между частью (отрезком) и целым, инаковостью и универсальностью, конкретностью особого, единственного и неповторимого существования и общностью человеческой природы. Личность — единственная онтологическая реальность, упраздняющая противостояние сущего и Ничто[673]. Отсутствие личности не отменяет ее бытийной непосредственности. Личности противостоит не ее онтическое отрицание, а событие не–отношения, нивелированная онтическая индивидуальность.
Тревожные масштабы, какие принимает сегодня нивелировка человеческого существа в западной цивилизации потребления, в конечном счете составляют проблему исторического, а не онтологического исследования. Идеологические и теоретические предпосылки этой цивилизации игнорируют или исключают истину личности. Они базируются на полагании человека в качестве индивида, на отождествлении существования с индивидуальной силлогистической способностью и психологическим самосознанием[674].
Отвергнув онтическое определение Бытия западной метафизики (где истина сущего исчерпывается совпадением понятия с мыслимым предметом — adaequatio rei et intellectus), Хайдеггер заложил основание новой (для Запада) онтологии, исходным пунктом которой служит вопрос о различении (Differenz) сущего и Бытия[675]. Однако, настаивая на явленной индивидуальности сущего и на индивидуальном характере присутствия (Dasein), а также связывая единственную возможность универсальной соотнесенности с горизонтом времени, Хайдеггер неизбежно ставит вопрос о Бытии как дилемму временнóго проявления и самосокрытия, сущего и Ничто: Warum ist überhaupt Seiendes und nicht vielmehr Nichts? (Почему вообще есть сущее, а не Ничто?) В третьем параграфе второй главы было ясно показано, что время, взятое в качестве универсального горизонта эк–статической соотнесенности, то есть в качестве возможности постижения Бытия, есть псевдоответ на это исходное вопрошание об онтологическом различении сущего и Бытия, инаковости и всеобщности. Ибо время есть продукт и мера отношения и "темпорализуется" только как одно из измерений личного отношения. На это изначально личностное измерение времени косвенно указывает и сам Хайдеггер, когда связывает темпоральность с экзистенциальным сознанием как заботой (Sorge) или когда отличает Historie от Geschichtlichkeit des Daseins[676]. Индивидуальный характер временной здешности определяет собой апостаз сущих, возможность их проявления или ничтожения, то есть способ бытия существующего. Это Бытие отождествляется с возможностью временного всплывания сущих из бездны Ничего другого либо пребывания в этой бездне. Бытие — это апо–стаз индивидуальностей, возможность истинствования или ничтожения сущих.
Конечно, онтологический нигилизм, к которому приводит нас хайдеггеровская мысль и который является неизбежным следствием полагания индивидуальности в качестве способа бытия, — этот нигилизм не отменяет вклада Хайдеггера в онтологию. Вопрос об отличии сущих от Бытия был уже поставлен в контексте западной проблематики, и его следствием стало ниспровержение рассудочно–онтических дефиниций природы–сущности и существования. Поэтому западная мысль получила возможность не замыкаться в определениях апо–стаза индивидуальностей, а продвинуться гораздо дальше. В сравнении с популярным нигилизмом потребительских масс или безнадежной самодостаточностью метафизического интеллектуализма, у Хайдеггера этот исходный вопрос имеет своим самым позитивным следствием раскрытие "трансцендентного" характера Бытия[677] как не–потаенности либо Ничто, то есть установление и соблюдение границ мышления как орудия познания[678]. Мы попытаемся показать, что сама постановка этого вопроса уже есть выражение онтологического отличия личности от природы — того отличия, на котором основан онтологический подход к проблемам существования в богословской мысли христианского Востока, на котором основано понимание экзистенциального содержания истины Ничто.
§ 77. ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ СОБЫТИЕ СВОБОДЫ: ОНТОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗЛИЧЕНИЕ ЛИЧНОСТИ И ПРИРОДЫ
В предыдущих параграфах мы определили природу как содержание личности, а личность — как способ бытия природы, то есть бытийное концентрированное выражение общей природы. Экстатическая инаковость личности не задана природой, ибо она превосходит (как инаковость) те общие признаки, которыми конституируется природа. Напротив, именно личность определяет свою природу, или сущность, потому что она есть способ бытия природы. Это значит, что каждая человеческая личность — не часть человеческой сущностности, человеческого естества, но сама "содержит в себе" всеобщую природу человека, будучи ее бытийным осуществлением. Человеческое естество бытийствует только "в лицах", только в модусе личности — как проявление личностной инаковости. Личность как инаковость реализуется и проявляется относительно общих признаков природы. Она имеет предпосылкой общую природу и в то же время, применительно к каждому конкретному человеческому существованию, превосходит ее как эк–статическое событие.
Эта связь между природой и личностью, человеческим Бытием и конкретным существованием не может быть исчерпана рационально–онтическими определениями. Она есть не связь целого и части, а исходная онтологическая реальность, экзистенциальное событие, способ, каким в принципе бытийствует человек. Мы познаем человеческое Бытие (способ, каким человек есть) как личностную инаковость. Но в событии уникального человеческого существования личностная инаковость реализуется относительно тождественности общих признаков природы. Бытийное отношение личности и природы предполагает их онтологическое различие: личность, как экзистенциальная реальность, концентрирует в себе природу, не исчерпывая ее. И в то же время она превосходит природу как экстатическая инаковость: личность определяет природу, а не определяется ею. Онтологическое различие личности и природы, их одновременное бытийное тождество и различие конституируют уникальное человеческое существование в качестве конкретного экзистенциального события свободы: свободы личности и определяющей природу личностной инаковости.
Очевидно, что при таком воззрении свобода есть не просто абстрактная идея, категория идеалистической аксиологии или общее основание для рационального регулирования прав и обязанностей индивида. Свобода составляет одно из предварительных условий личностного бытия, непосредственное эмпирическое экзистенциальное событие отношения личности и природы, которое переживается конкретным человеком как онтологическое различение существования и сущности, то есть как природное тождество и экзистенциальное различие.
Будучи онтологическим различением личности и природы, свобода есть непосредственная эмпирическая реальность, настолько конкретная в своей экзистенциальной потенциальности, что способна отрицать самое себя. То, что мы называем свободой, — не просто возможность альтернативного рационального выбора, а последняя возможность самоосуществления личности, — возможность, которая способна и к самоотрицанию. Самоотрицание свободы, эта трагичнейшая форма ее самоутверждения, означает добровольное подчинение личности безличной природе, то, что мы называем падением человека: искажение или полное извращение изначального отношения личности и природы, экзистенциальное отчуждение их онтологического различия.
Так падение определяется в качестве экзистенциальной личностной возможности - как событие свободы, отрицающей самое себя в отношении между личностью и природой. Личность подчиняется природе и предопределяется ею, становится индивидом - безличной монадой естества. Заданность личности природой означает искажение эк–статической соотнесенности существования: оно уже не превосходит природу, но исчерпывается пределами природного тождества. Иначе говоря, личностная инаковость экзистенциально отчуждается, общие признаки естества берут верх над уникальностью и неповторимостью личности. Эк–статическое самопревосхождение природы в событии личностной инаковости превращается в эк–стаз индивидуальности в границах природы; причем эти противоположно направленные эк–стазы разделяют, расчленяют природу. Она распадается на множество обособленных индивидов, которые разнятся между собой только количественными отличиями в безличных признаках общего естества. Экзистенциальная инаковость личности, динамичный эк–стаз существования вовне природы уступает место статичному индивидуальному самосознанию, которое противопоставляет индивидуальную природу, как свое "я", всем прочим индивидуальным природам.
§ 78. АСКЕЗА СВОБОДЫ КАК ПРОТИВОСТОЯНИЕ СТРАСТЯМ
Экзистенциальный опыт свободы как онтологического различения личности и природы служит основанием антропологии греческих отцов Церкви, а также православной аскетической практики. Аскетическая брань против желаний естества, против похоти и стремления к наслаждению не связана ни с платоновской аксиологией духа и материи, ни со стоической убежденностью в априорно негативном характере страстей, естественных движений души и тела, противостоящих логосу. Христианская аскетика не есть ни борьба духа с материей, ни противостояние рассудочной логичности алогичным элементам человеческой природы. Христианская аскетика есть динамичное преодоление автономии природы — автономии а–логичной, ибо она не экзистирует посредством диалога, посредством личного отношения и общения. Аскетика противостоит не естеству, а "противоестественной" автономии и самодостаточности индивида, алогичности не–отношения. Аскеза "насилует" самовластное желание естества, чтобы подчинить его личностному желанию общения и отношения. Она "насилует" естество, чтобы освободить личность от тирании естества, прийти к эк–стазу естества, к осуществлению "согласной с естеством" истины человека. А эта истина есть личностная инаковость природы, преодоление отчуждения личности в безличный атом общей природы.
Максим Исповедник определяет свободу как "самовластное движение умственной жизни"[679], а Григорий Нисский — как "уподобление безначальному и самодержавному"[680]. Самовластное, самодержавное и безначальное — значит, противоположное рабству природной необходимости, безличным законам выживания, нивелирующим природу, подчиняющим ее общему инстинкту самосохранения. Природа как таковая, в ее биологической идентичности, зависит от необходимости, в то время как личностная инаковость предполагает ис–хождение из этой зависимости, потому что осуществляется только как отношение, как уникальность и неповторимость общения, как свобода и независимость от какой бы то ни было априорной необходимости. "Подлинная свобода ничего не страшится", — говорит Иоанн Златоуст[681]. Окончательное избавление от любой необходимости, от безличного естественного стремления к самосохранению — это полнота возможностей осуществить жизнь как личное отношение, полнота свободы.
В предыдущей главе мы показали[682], что личностная инаковость определяется не только по отношению к пред–метам и другим личностям, но прежде всего по отношению к природной индивидуальности личного бытия. Природная индивидуальность, как экзистенциальное событие, объединяет в себе объективно–общие признаки природы: природа "воипостазирована" в индивидуальном существовании, бытийствует как реальный факт только в его границах[683]. Это значит, что личностная инаковость осуществляется в первую очередь относительно природной индивидуальности, отличаясь от нее не сущностно, а только экзистенциально: как способ бытия, предполагающий самопреодоление природной индивидуальности. Отличается в сравнении с другим способом бытия, а именно — с не–преодолением природной индивидуальности, с ее экзистенциальной самостоятельностью, самозаконностью и самодостаточностью.
Следовательно, экзистенциальное событие свободы предполагает онтологическую реальность личности как природной тождественности и одновременно экзистенциальной инаковости — реальность личностной инаковости и общих природных свойств каждого уникального индивидуального существа. Общие свойства природы, "воипостазированные" в индивидуальном существовании, проявляют личностную инаковость при условии, что индивидуальная природа эк–зистирует как событие личного общения и отношения: в природных энергиях раскрывается личностная инаковость. Тогда общие признаки природы не предопределяют способ бытия, а служат естественными предпосылками проявления именно личностного способа существования. Но если природная индивидуальность не превосходит себя эк–статически в событии личного отношения, то способ бытия индивида определяется предметными свойствами природы. Бытие "претерпевает" экзистенциальное искажение, падение в безличную нивелирован–ность обособленного "вида". Тогда предметные свойства естества предстают в качестве "претерпеваний", "страстей" индивида, как "противоестественные" энергии индивидуальной природы[684].
Аскетическая литература христианского Востока изображает борьбу против страстей как единственный путь к осуществлению и переживанию свободы[685]. Она отождествляет свободу с "восстановлением" природы в ее личностной инаковости, с восстановлением личности в ее бытийной целостности. Бытийная целостность личности означает полноту личного эротического отношения со всем творением и с Богом, нахождение личностного измерения мира и вхождение во "мрак богословия"[686], непосредственное общение с Богом, "опытное" познание тайны божественного бытия[687], то есть подлинной жизни. В конечном счете свобода означает спасение человека: она "спасает", "сохраняет" человека, то есть восстанавливает его в "сохранности", целостности, экзистенциальной завершенности: в полноте жизни.
§ 79. ЭТИЧЕСКИЙ "ПАРАДОКС" СВОБОДЫ: ПРАВЕДНОСТЬ И ЛЮБОВЬ
Борьба против страстей, как единственный путь к осуществлению и переживанию свободы, предполагает определенный этический "парадокс". Он соответствует онтологическому парадоксу бытийной тождественности и одновременно инаковости личности и природы, который служит предпосылкой свободы. Борьба против страстей предполагает подчинение аскетическим заповедям и законам, чтобы могли быть преодолены любые законы и осуществилась свобода личности. Из тождества природы вытекает и тождество "условий" преодоления природной "самозаконности": инаковость личной свободы осуществляется как подчинение общим предпосылкам преодоления природной автономии. Законы и заповеди аскезы универсальны и объективны именно потому, что выражают тождество общих предварительных условий, необходимых для преодоления универсальной и объективной потребности естества в самозаконности и самодостаточности. Природа должна личностно (то есть динамично и свободно) подчиниться "условиям" свободы, каковыми являются аскетические заповеди[688]; и в таком подчинении уже начинает осуществляться самовластность и свобода личности. Аскетические заповеди (противостояние автономизированным и безличным желаниям и вожделениям естества) имеют источником универсальный опыт, а также откровение божественной воли относительно спасения–освобождения человека[689].
В рамках православной аскезы подчинение заповедям имеет целью свободу и осуществляется по отношению к природе как праведность[690], а по отношению к Богу — как любовь. Автономия и самодостаточность естества, выраженная в безличных порывах страстей, есть неправедность по отношению к самому естеству[691] (ибо страсти суть "противоестественные" энергии естества), неправедность по отношению к экзистенциальной подлинности природы, к личному способу бытия. И поэтому упражнения в аскезе характеризуются в православных текстах как дела праведности и путь праведности[692]. Это телесные подвиги, конкретные дела противостояния самозаконной естественной воле[693]. Христианский аскет отказывается подчиниться потребности в пище, плотском наслаждении, сне и телесном отдыхе не потому, что пренебрегает телом и материей ради некоей идеалистической духовности[694], а потому, что хочет привести тело и материю к праведности "согласного с естеством" способа бытия. Аскет хочет вновь обрести тело, материю, красоту мира в их истинном, личностном измерении, то есть в полноте личного любовного отношения[695], свободного от самозаконных предписаний индивидуальной природы. Только с освобождением личности от подчинения природной необходимости освобождается и вся природа в целом, целокупное творение. Освобождается от тленности, от бесцельной тварной автономии, чтобы явить себя как "слава" и явление Бога, как личный логос своего Творца. Свобода человеческой личности освобождает и творение от его тленной обособленности, возвращает ему личностную инаковость, красоту эроса, любовного призыва Бога, воплощенную в творении. В словах апостола Павла (Рим 8:19–23) мы находим изначальную христианскую формулу космического измерения события свободы[696].
Однако динамичная аскеза свободы через подчинение заповедям, противодействущим автономии природной индивидуальности, не исчерпывается соблюдением заповедей, принуждением природы к праведности. Ее цель — эк–статическое самопревосхождение природы, осуществление того фундаментального отношения, которое свободно от зависимой тварной независимости: отношения любви человека к Богу. Если стремление подчинить природу, усмирить ее желания превращается в самоцель, то свобода от природы недостижима. В таком случае природа отрицает сама себя только в границах индивидуального естества, не достигая самопревосхождения в спонтанности и инаковости личного отношения.
Более того, самоотрицание природы в границах индивидуальности оказывается просто рассудочной схемой. Аскетический опыт удостоверяет, что "самому победить естество есть нечто из числа невозможного"[697]. Если попытка подчинить самозаконные желания предпринимается вне эротического события, то преодолеть естественную самодостаточность и обособленность индивидуальности нельзя. Подчинение природы не исчерпывается рациональным регулированием и умеренней естественных желаний и вожделений. Оно означает, что человек отрицает свою природную самость, бессмысленную самодостаточность и обособленность собственной индивидуальности. А это возможно только в эк–статическом отношении любви и самоотдачи. Личная свобода есть событие любви, ибо любовь — экзистенциальная предпосылка свободы.
Этический "парадокс" свободы свершается в любви, потому что любовь свободна от любого закона, не связана никакими предписаниями, естественными или условными узами[698]. В то же время она добровольно подчиняется любым лишениям, оковам и ограничениям, лишь бы осуществиться как событие самоотдачи. Любовь "не подчинена закону жизни, но превыше всякой природной необходимости и превратной склонности; и вошедший в нее обретает свободу, словно выходя из плоти… и избавляясь от частичности в себе"[699]. Но для того чтобы преодолеть природную необходимость и эк–зистировать из плоти, устремившись к полноте и универсальности бытия (к упразднению его "частичности"), необходимо в то же время подчиниться тем законам, которые противодействуют природной потребности в "плотском" самовластии. Эти законы и заповеди аскезы, как предварительное условие свободы в любви, не могут быть безличными. Они не исчерпываются объективными правовыми установлениями, но являют и определяют событие отношения и общения — событие Церкви. Заповеди аскезы призваны соединить христианина с телом Церкви. Такому соединению ведом лишь один закон — "не подвластная закону жизнь"[700]. Жизнь осуществляется как превосхождение праведности, как эротическая самоотдача и свобода "во всякой вещи"[701].
§ 80. ПРЕДЕЛ САМООТРИЦАНИЯ СВОБОДЫ: НЕПОДОБИЕ КАК АПО–СТАЗ
Разрыв между личностью и природой, развитие онтологического различия в бытийную противоположность, как непосредственный опыт повседневной жизни, есть незавершенное, длящееся экзистенциальное событие. Оно представляет собой непрестанное движение в противоположные стороны, трагичное раздвоение человека, первое и последнее испытание его свободы, то есть возможности реализовать себя как личность. В повседневном опытепадение личности до природного индивида, нивелирование и отчуждение существования не всегда являются следствием сознательного выбора. Их причиной может стать более или менее добровольное подчинение динамичному стремлению природы абсолютизировать самое себя как индивидуальную обособленность, возвести себя как таковую (как природную индивидуальность) в самоцель.
Прежде чем пытаться точнее определить то, что мы назвали динамичным стремлением природы к абсолютизации самой себя как индивидуальной обособленности, необходимо указать на следующий эмпирический факт. Развитие онтологического различия личности и природы в бытийную противоположность, падение личности до индивида не означает полной и безоговорочной утраты и гибели элементов личностной инаковости, личностного способа бытия. Если выше мы определили падение человеческой личности до индивида в схематично–безусловных терминах и в соотнесенности с законченными, четко определяемыми состояниями, то лишь для того, чтобы как можно точнее проанализировать смысловое содержание падения. Однако повседневный опыт говорит о том, что падение личности до индивида — не окончательный переход из одного состояния в другое (как следовало бы ожидать в рассудочной схеме), а постепенная, динамичная деградация личностной инаковости и самовластности, никогда не доходящая, однако, до их полного разрушения. Даже на последней стадии опредмечивания и нивелирования человеческое существо онтологически (как способ бытия) отличается от алогичных онтических монад. Есть некий предел в самоотрицании свободы, и этот предел — ее онтологическая предпосылка и конституирующее начало: уже данное онтологическое различие личности и природы как видообразующий признак человека, по определению отличающий его от остальной онтической действительности. Человек может впасть в чудовищное искажение своей экзистенциальной реальности, но никогда не может полностью уничтожить ее. ("Человек приговорен к свободе", — пишет Сартр[702], по–своему обозначая эту невозможность для свободы полностью отрицать самое себя, как онтологическую действительность. Но если предел, поставленный самоотрицанию свободы, есть безусловная привилегия или безусловный приговор, то само это суждение определяется, как мы увидим, конкретным истолкованием события существования).
"Сохранность" личности, несмотря на ее прогрессирующее падение до индивида, не ограничивается одним лишь сохранением индивидуальной уникальности и неповторимости человеческого существа (единственности и своеобразия речи, мимики, умственного и душевного склада, творческих способностей, психосоматических характеристик, эротической уникальности и т. д.). Все это предполагает эк–статическое самопревосхождение общих признаков природы в границах индивидуального существования — самопревосхождение, которое, даже будучи ограниченным, всегда остается исходной возможностью личностного способа бытия. Падение имеет следствием не полную и окончательную утрату способности к эк–статическому самопревосхождению природы, а ее ограничение пределами индивидуальности, экзистенциальной самодостаточности. В состоянии падшести человек бессилен достигнуть самопреодоления природы как способа бытия, который не определялся бы потребностями природы, а сам определял бы ее как личностную инаковость общения и отношения.
Таким образом, нужно сказать (более точно определяя исходные выражения, употребляемые в начале этой главы), что падение до индивидуальности не упраздняет, а искажает личностный эк–стаз природы вовне, за пределы природы, превращает его в эк–стаз индивидуальности внутри границ природы. Падение извращает эк–стаз личности в апо–стаз индивидов с их обособленностью, в самозаконное индивидуальное самосознание и психологическое "я". Такое искажение эк–стаза расчленяет природу на разнородные пред–метные индивидуальности: неподобие индивидуальных существований — это не инаковость любящих и любимых личностей, зовущая к объединяющему общению и отношению, но апо–стаз предметных индивидуальностей в границах общей природы. Инаковость личностей — это инаковость способа бытия, который преодолевает ограниченность бытия пределами естества и являет себя только в событии любовного общения и отношения. Иначе говоря, личностная инаковость концентрирует в себе природу как способ ее бытия, свободный от природной необходимости. Что же касается неподобия индивидуальностей, оно являет себя только в качестве апо–стаза, различающего индивидов (как экзистенциальные монады) внутри общей природы и тем самым расчленяющего природу.
Неподобие как апо–стаз есть экзистенциальная противоположность инаковости как отношения. Оно делает явным падение личности до опредмеченного индивида. Осознание неподобия есть опыт от–стояния, опредмечивающий существование "другого" и противопоставляющий меня, как предмет, всякому "другому". Сартр подробно проанализировал, каким образом индивидуальное существование сознает, что объективируется под взглядом другого (le regard d'autrui)[703]. Взгляд, зрение (эта изначальная возможность опыта личностной инаковости) превращается с падением личности до индивида в опыт объективации. Взгляд "другого" делает меня предметом, противопоставляет меня индивидуальной автономности своего существования — автономности, посягающей на независимость и самовластность моей собственной индивидуальности.
§ 81. АПО–СТАЗ КАК НАГОТА И СТЫД
Для понимания события падения особенно важно следующее наблюдение Сартра: опредмечивание моего существования открывается в первую очередь в чувстве стыда, которое я испытываю под взглядом "другого". "Стыд, — говорит Сартр, — это ощущение первородного греха. Не потому, что я совершил тот или иной грех, а просто потому, что я впал в мир, в окружение вещей, и нуждаюсь в посредничестве другого, чтобы быть тем, чтó я есть. Целомудрие и, главным образом, страх быть застигнутым в состоянии наготы есть не что иное, как символическая конкретизация первородного стыда: в данном случае тело символизирует нашу беззащитность перед опредмечиванием. Быть одетым означает скрывать свою предметность, претендовать на право видеть, не будучи видимым, то есть на право быть только субъектом. И потому библейским символом падения, после совершения первородного греха, является тот факт, что Адам и Ева узнали, что наги"[704].
Ссылка на библейское повествование о первородном стыде проясняет событие падения человека от личности до индивида. В том личном способе существования, который предшествовал грехопадению, не было стыда, потому что не было нужды оборонять индивидуальность от ее превращения в предмет, потребляемый другими в целях индивидуального наслаждения и самоудовлетворения. Там всё тело было выражением и проявлением личностной инаковости, возможностью универсального любовного отношения и самоотдачи, динамичным призывом к взаимному эк–статическому самопревосхождению и общению. Ощущение и стыд наготы рождаются в то мгновение, когда отвергается любовное отношение и взаимная эк–статическая самоотдача и возникает отстояние предметных индивидуальностей. Любовь не ведает чувства наготы, потому что не ведает отстояния в опредмечивании. Не знает любовь и стыда, потому что не знает обороны обособленной индивидуальности: "Любовь не ведает стыда… Любви по природе свойственно не стыдиться и не помнить меры"[705]. В подлинном эросе всё тело являет личностную инаковость, красоту до–греховной целостности личности. Подлинный эрос есть полнота взаимной эк–статической самоотдачи, и потому он не ведает отстояния, вынуждающего к насилию или к обороне. Что же касается "частичного и разделительного" эроса индивидуального существования, "он есть не истинный эрос, но идол и как бы падение подлинного эроса"[706]. Он расчленяет и разделяет, потому что нацелен на удовлетворение индивидуальности, а значит, противостоит другому в апостазе наготы и обороняется стыдом от притязаний другого.
Стыд — это оборона индивидуальности против ее опредмечивания, это притязание свободы на то, чтобы остаться субъективной в пределах объективированной природы. Индивидуальная свобода — не самопревосхождение природы во имя любовного общения и отношения, а отрицание объектности природы во имя субъектного характера индивидуальности и ее независимости. Индивидуальная свобода есть это осознание и отстаивание независимости субъекта. Поэтому и апо–стаз индивидуальности наталкивается, как на препятствие, на свободу "другого", посягающую на автономию и самовластность моей собственной субъектности. Всякая другая индивидуальность угрожает моей индивидуальной свободе. Свобода "другого" неизбежно объективирует меня, подчиняет меня, как предмет, отстаиванию собственной субъективной самовластности как "другого". Между мной и "другим" разверзается пропасть пустоты, апос–таза свободы; опыт Ничто, как бытийная трещина, разделяет индивидов в их автономизированном субъективизме[707]. Это и есть нигилизм отношения, пустота, окружающая онтическую индивидуальность, приговор существования к бессловесному одиночеству.
§ 82. НИЧТО КАК ЭРОТИЧЕСКИЙ ОПЫТ ОТСУТСТВИЯ ОТНОШЕНИЯ
В пространстве расчлененной после падения природы стыд, нагота, индивидуальная свобода и индивидуальное неподобие суть разновидности опыта и проявления бытийного апо–стаза, разделяющего индивидуальности, — суть разные аспекты переживания Ничто, которое есть отсутствие отношения. Однако переживание апо–стаза, или Ничто, непременно имеет предпосылкой изначальную возможность эк–статической соотнесенности, равно как и опыт бессилия осуществить соотнесенность как отношение. Иначе говоря, возможность эк–стаза соотносится с пустотой индивидуального апостаза, с Ничто как вне личного отношения. Но эта последняя формулировка нуждается в дополнении. Эк–статическая соотнесенность природной индивидуальности не может ограничиться проявлением и переживанием индивидуального апо–стаза. Она перестает быть эк–стазом, когда замыкается в границах природы, расчленяя природу на неподобные индивидуальности. Эк–стаз непременно подразумевает некое превосхождение природы и потому осуществляется как неподобие индивидуальностей, то есть как бытийное событие, в котором преодолеваются предметные свойства естества. Это бытийное событие эк–статического самопреодоления природной индивидуальности может быть только вне–природным отношением либо неудачей такого отношения. И неудача рождает опыт Ничто как состояния вне личного отношения.
Для того чтобы в неудаче вне–природного отношения могла сохраниться эк–статическая соотнесенность, нужен отнюдь не "другой" как со–участник социального общежития. "Другой" есть проявление индивидуального апо–стаза, повод для переживания экзистенциального одиночества. Но только повод. Само же событие экзистенциального одиночества, сохраняющее возможность эк–стаза, предполагает вторую личность, на которую была бы направлена эк–статическая соотнесенность как неудача отношения. Личность, а не от–стоящую индивидуальность. Только личность, не павшая до апо–стаза индивидуальности, а по–прежнему экстатически зовущая меня к универсальному личному отношению, — только она способна спасти мою собственную эк–статическую соотнесенность, выраженную в неудаче отношения и в опыте экзистенциального одиночества.
Тот факт, что сохранение эк–статической соотнесенности в виде неудачи отношения предполагает вторую личность, эмпирически подтверждается опытом эротического отсутствия. Эротическое отсутствие переживается как универсальная эк–статическая соотнесенность, которая не реализуется в отношении, но в то же время не знает апо–стаза индивидуальности. Личность любимого человека уже раскрылась как эк–статический призыв к универсальному личному отношению, вне и помимо индивидуальной обособленности. Поэтому само отсутствие любимого есть не опыт от–стояния, а переживание его экзистенциальной реальности, неосязаемой близости, то есть опыт пребывания внутри личного отношения. В границах онтологии, очерчиваемой истинами эроса и личности, определение Ничто непосредственно соотносится с эротическим отсутствием. Такое определение не является рассудочным: Ничто не есть пустота оптического отсутствия, абсолютное несуществование, противоположность бытия, то есть не–бытие. Ничто — это эротический опыт отсутствия отношения. Ничто как пребывание вне личного отношения предполагает универсальную эк–статическую соотнесенность личности, выраженную в неудаче отношения; и поэтому опыт Ничто есть опыт эротического отсутствия, который удостоверяет бытийную реальность другой личности.
Такое онтологическое (соотнесенное со способом бытия) пред–полагание личности, не падшей до апо–стаза индивидуальности и сохраняющей, в качестве эк–статического призыва к универсальному личному отношению, реальность человеческой личности (сохраняющей эк–статическую соотнесенность человеческого бытия в форме отношения либо неудачи отношения), приводит нас к богословской истине о личном Боге. Божественный призыв к лично–эротическому общению есть основание и предпосылка человеческой личности. Он также полагает предел самоотрицанию личностной инаковости человека.
Если Бог — не личность, но абсолютный Субъект, который никогда не может стать объектом, ибо "только зрит, не будучи зримым", — тогда прав Сартр, с его убежденностью в том, что существование Бога исключает свободу человека. Исключает потому, что окончательно превращает человека в объект. Человек полностью утрачивает свою субъектность, в то же время предельно объективируя незримого и абсолютного Субъекта[708]. Точка зрения Сартра может быть оправдана тем, что понятие субъекта предполагает бытийную автономию индивидуальности, а значит, бытийный апо–стаз, упраздняемый только в истине Личности.
Осмелимся несколько схематично и обобщенно, но вовсе не произвольно утверждать, что за отвержением Бога как абсолютного Субъекта, как и за многими другими формами западноевропейского атеизма, стоит та же самая богословская пустота, которая характерна и для западной метафизической традиции в целом: незнание или игнорирование истины личности. Западный атеизм не отвергает личного Бога христианского откровения по той простой причине, что не знает его. Он отвергает Бога западного теологического рационализма, Бога как логическую и нравственную необходимость[709]. Противоречивость понятия Бога, взятого в качестве абсолютного Субъекта, Сартр раскрыл в экзистенциальном столкновении индивидуальной свободы человека с той абсолютной угрозой этой свободе, каковой является Бог в апостазе своей абсолютизированной субъектности. Но такое столкновение было осуществлено именно в рамках западного теологического рационализма: теология была подчинена антропоцентрическому стремлению объективировать Бога, сделать его предметом разума, чтобы гарантировать индивидуальную автономность человека, индивидуальную свободу субъектности перед лицом трансцендентной абсолютности. Запад превратил Бога в абсолютный трансцендентный Субъект, который, однако, может быть приведен в столкновение со столь же абсолютизированной человеческой индивидуальностью; при этом Бог подчиняется разуму в качестве его объекта, подчиняется терминам и посылкам человеческой логики. Но такое подчинение логически и онтологически противоречиво. Именно эту противоречивость понятия Бога и раскрывает, отвергая его, западный атеизм.
Глава вторая ЛИЧНОСТНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ НИЧТО
§ 83. ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ПРЕДПОСЫЛКА ЛИЧНОЙ ИНАКОВОСТИ
Мы познаём человеческую личность как эк–статическую соотнесенность, которая "сохраняется" и в осуществлении, и в неудаче отношения, преодолевающего апо–стаз индивидуальностей. Мы определили это "сохранение" как последний предел в самоотрицании человеческой свободы — свободы личности перед лицом природы. Кроме того, мы увидели в этом "сохранении" сущностный "ответ" на столь же эк–статический призыв к универсальному личному общению. Такой призыв предполагает другую Личность, на которую была бы ориентирована эк–статическая соотнесенность как отношение, осуществленное или неудавшееся.
Событие этого призыва, прежде чем стать жизненной достоверностью эротического отсутствия, может быть (как это утверждалось в предыдущей главе) опытом участия человека в изначально диа–логическом отношении с миром. Мир в целом, взятый в его логической структуре, как событие проявления космического логоса, имеет предпосылкой человеческую личность в качестве второго члена диа–логического отношения. Личность человека являет истину сущих как "вещей", "произведений", как порождений личностной созидательной деятельности, как логос личного бытия. Проявление космического логоса имеет предпосылкой личностный способ бытия человека, и эта предпосылка — не рассудочная необходимость, а реальная возможность непосредственного эмпирического отношения с реальностью мира. Когда такое отношение выходит за условные рамки пользования вещами (их принятия в качестве "предметов потребления"), тогда отношение непременно диа–логично: в нем слышится призыв к общению с логосом личностной инаковости мира, к участию в нем. Следовательно, сущие как "произведения" (как речь–проявление личностной инаковости) призывают, то есть "сохраняют" человеческую личность в ее эк–статической соотнесенности, которая только и делает возможным диа–логическое отношение.
Это значит, что мы "познаём" человеческую личность, то есть "сохраняем" бытийную возможность личностной инаковости, только в той мере, в какой переживаем реальность пред–метного призыва космического логоса, — как сущностный ответ на этот призыв, не ограниченный индивидуальным апо–стазом. Иначе говоря, мы познаём реальность человеческой личности отнюдь не путем исследования конкретного временнóго здесь–бытия (Dasein) человека, потому что такое бытие может быть ограничено индивидуальным апо–стазом. Мы познаём личность только в событии отношения: личность есть ответ на изначальный призыв, "сохраняющий" ее как в осуществлении, так и в неудаче отношения. Но коль скоро личность есть ответ на призыв к экстатическому отношению, то именно призыв экзистенциально обусловливает бытие личности. Следовательно, истина человека находится за пределами данного, мирского, здешнего бытия индивида. Она заключается в событии призыва, которым личность определяется как эк–статическая возможность. И этот призыв (основополагающая возможность бытия личности, которая проявляется как логос личностной инаковости мира, вне апо–стаза онтических индивидуальностей) есть личное Присутствие, запредельное мирской здешности индивидуального существа. Именно поэтому в богословии христианского Востока отправным пунктом для приближения к реальности человеческой личности служит истина личного Бога, данная в откровении. Теология Запада, напротив, ищет истину о Боге путем редукции и аналогии, в первую очередь обращаясь к человеческой реальности[710].
§ 84. ТРОИЧНЫЙ ПРИЗЫВ КАК ФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ ИСХОДНАЯ ПРЕДПОСЫЛКА ЛИЧНОСТНОЙ ИНАКОВОСТИ
Мы познаём Личность Бога не в апостазе индивидуальности, а в эмпирической непосредственности личного отношения и общения, через божественные энергии, в которых неведомая и недоступная божественная природа раскрывает свой личностный способ бытия. Таким образом, первое, что нам дано в познании личного Бога, — это порождения личных божественных энергий, то есть пред–меты мира. Они входят в "пространство" личного отношения как "вещи", создания Личности Творца.
Сущие как "вещи" являют логос личностной инаковости, который присущ творящему действию Бога. В них раскрывается универсальный соотносительный эк–стаз божества, способность божественной сущности дарить себя в отношении, в личностном общении. Но экстатическая соотнесенность, "логическое" проявление и самоотдача конституируют личный способ бытия. Это значит, что Бог не становится личным в явленном эк–стазе, нобытийствует личностно, как божественное существо. Личностный характер Бога, открываясь эк–статически, онтологически соотносится со способом бытия божественности как таковой, то есть с отношением и общением Лиц. Мы приближаемся к способу бытия божественности как таковой (как общения божественных Лиц) постольку, поскольку она открывается нам в своих энергиях как эк–стаз, зовущий к общению и отношению. Способ, каким мы познаём божественный призыв к личному общению и отношению, обращенный к человеку, являет нам Божество в его эк–статическом проявлении — как общение ипостасных свойств. Оно "разделяет" божественную природу, или сущность, на Троицу Лиц, не упраздняя ее единства. Мы не отрицаем непостижимости и недостижимости нетварной божественной природы. Но мы "различаем" в божественной природе Троицу Лиц, ибо сам способ, каким мы познаём призыв Бога к человеку, являет нам Троичную энергию единого и нераздельного божественного естества[711].
1. СУЩНОСТНАЯ МОНАДА И ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ТРИАДА
Способ, каким мы познаём обращенный к человеку божественный призыв к личному общению и отношению, являет троичную энергию в той мере, в какой сам он проявляется как возможность участия в полноте личного способа бытия, личностной жизни. Мы называем полнотой (πλήρωμα) исключение как индивидуального апо–стаза, так и двоичного (то есть множественного)[712] разделения (pac–стояния, диа–стаза) в божественной природе. Бог являет себя как единый Бог, как монада божественной сущности — но не в смысле счетной единицы, образующей бытийную единичность в апо–стазе. Преодоление счетной единицы совершается не в форме внешнего диа–стаза в единой Сущности; монада не раз–деляется на экзистенциальную двоицу. Способ бытия божества превосходит как бытийную единичность счетной монады, так и бытийный диа–стаз (и динамическую множественность) двоицы. Такое превосхождение происходит в "монадическом" единстве полноты. В нем Троица предстает как снятие противоположности единичного и множественного. Монада Божества "бытийствует троично": она есть Единица, существующая как нераздельная Троица Лиц; при этом экзистенциальная Троица не упраздняет сущностную монаду[713]. Истина божественной жизни выше онтичности чисел:[714] она есть "всецело единица и всецело Троица", сущностное единство полноты троичного общения Лиц.
2. ТРОИЧНОЕ "ВЗАИМОПРОНИКНОВЕНИЕ"
В богословском языке греческого Востока взаимопроникновением (περιχώρησις) называется такой способ бытия, который превосходит онтическую единичность чисел, не упраздняя ипостасной инаковости Лиц, и являет монаду естества как сущностное единство бытийного общения Лиц[715]. Ипостасная инаковость раскрывается в "динамичной" соотнесенности и в универсальном общении каждого божественного Лица с другими Лицами Троицы, а также в своего рода самосокрытии каждого Лица в отношении с другими божественными Лицами. Здесь абсолютно отсутствует какой бы то ни было элемент экзистенциальной обособленности. Такой способ бытийного общения мы называем взаимопроникновением: оно есть преодоление как индивидуального апо–стаза, так и двоичного (то есть множественного) диа–стаза в божественной сущности. Лица не от–стоят друг от друга в своей бытийной независимости, а природа не рас–ходится в бытийной множественности.
Такой способ бытия, где являет себя полнота личностной инаковости, но в то же время не упраздняется единство Природы, раскрывается в соотносительном эк–стазе Бога вовне природы, в призыве к общению и отношению, с которым личный Бог обращается к личности человека. Только в историческом опыте этого призыва мы можем приблизиться к божественному способу бытия, в первую очередь связанному с внутренним отношением божественных Лиц к "пространству" непознаваемой и недоступной божественной сущности. Именно исторический опыт призыва к личному общению и отношению — призыва, явленного как троичное действие[716] - позволяет нам определить в категориях человеческого разума своеобразие каждого Лица Троицы. Мы употребляем относительные, но всегда эмпирически–бытийные категории "отцовства", "сыновства" и "исхождения", чтобы обозначить в принципе недостижимый способ божественного бытия как общения Лиц в "пространстве" единой и нераздельной божественной природы[717].
Последняя фраза нуждается в пояснении. Говоря о способе божественного бытия, мы не пытаемся "определить" божественную природу просто как единое и неделимое целое, где Лица были бы частями целого или отношениями внутри Сущности. Не пытаясь таким образом соблюсти логическую необходимость простоты сущности, мы отказываемся подчинять Лица рассудочно–онтическому пониманию божественной сущности как производящей и движущей причины всего существующего. Единственное "определение" сущности — это способ ее бытия, то есть Лица, которые именуются и характеризуются через взаимные отношения[718], но не отождествляются с ними, не рассматриваются как отношения внутри сущностисти[719].
Мы различаем Лица Отца, Сына и Святого Духа в являющем их призыве к личному общению с Богом — призыве, обращенном к человеку. И такое различение определяет способ божественного бытия. Призыв к личному общению действует троично. В нем раскрывается универсальное взаимопроникновение Лиц, в котором их отношение и порядок, сами по себе недоступные и неизреченные, то есть не определимые предметно, выражаются в наших рассудочных категориях числовой формулой 3 = 1. Это значит, что Лица пребывают вне и превыше любого числового и онтического определения. Отношение 3 = 1, упраздняющее всякую количественную, числовую предметность, выражает опыт призыва, переживаемый человеческой личностью, — призыва к участию в полноте личностного способа бытия. И этот способ есть взаимопроникновение жизни и энергии божественных Лиц.
Так, мы связываем с Духом проявление энергий божественности[720]. Но божественные энергии, передаваемые через Духа, являют Лик Слова: Дух личностно открывает Слово в бесконечных "созидательных" проявлениях божественного действия[721]. Мы "познаём" личное присутствие Духа как динамичное самосокрытие, как раскрывание личности Слова. Но и Слово, являемое Духом, есть Слово Отца. Оно свидетельствует не о самом себе, а о Лике Отца — единственного бытийного начала божественности[722]. Как Дух действует для того, чтобы явить Слово, так и Слово являет себя для того, чтобы сделать познаваемым Отца. Наконец, личность Отца самоскрывается в этом всеобщем взаимопроникновении личного общения, предвечно "рождая" Слово и будучи источником "исхождения" Духа[723].
3. ИПОСТАСЬ–КЕНОЗИС
Способ бытия божественности, который отрицает любую возможность индивидуального апо–стаза, выявляет реальность ипостаси, ипостасного - плероматического — способа личностного бытия. Ипо–стась означает динамичное осуществление и усовершение личностного бытия в эк–статическом взаимопроникновении и универсальном общении, будучи противоположной апо–стазу обособленных индивидов.
Познание ипостасного способа бытия божественности, истина ипостасей доступны человеку только в историческом опыте конкретного бытия, воплотившего в себе ипостасный способ существования Божества, — в лице Иисуса Христа. Два конкретных пути, или две возможности подхода к истине о Боге, как они часто обозначались на предыдущих страницах (то есть либо приоритет постижения божественной сущности, либо приоритет познания ипостасей как способа бытия сущности), — эти два пути отражают не просто две разные теоретические методологии, но и две радикально различные позиции по отношению к истине о Боге.
Приоритет постижения сущности означает рассудочно–доказательный подход к истине. Понятие "Бог" определяется каузально и анагогически: Бог есть абстрактная божественная сущность, или высшее существо, которое есть логически необходимое начало и причина всего существующего. Отсюда неизбежно следует понимание ипостасей как отношений внутри сущности.
Напротив, приоритет познания ипостасей отражает изначальный и конкретный универсально–жизненный опыт соотнесенности с историческим проявлением Личности Слова "во плоти" — проявлением, которое одно только может явить способ божественного бытия, реальность троичного общения. Мы говорим о том "взаимопроникновении" божественных Лиц, которым "различается" Троица ипостасей, но не разделяется единство божественной сущности и энергии. Таким образом, мы познаем способ бытия, явленный воплощением Слова: кенозис Христа.
Мы называем кенозисом динамичное "самосокрытие" божественности Слова в общении с человеческой природой, где осуществляется "истощение" любых элементов бытийной обособленности, то есть ипостасный способ бытия Слова, новый для человеческого опыта и человеческих категорий. Действием Духа Слово воплощается, чтобы явить Отца. Это способ бытия в троичном взаимопроникновении, который открывает нам тайну Единого и Троичного Бога в кенотическом принятии человеческой природы Словом.
Так истина кенозиса оказывается единственной данной человеку возможностью познать истину Бога в конкретном историческом опыте. Кенозис — не просто новая категория мышления, а возможность жизненной гармонии с истиной подлинного существования, то есть ипостасного способа личностного бытия. Смысл христианской аскезы и христианской добродетели, выраженной в смирении, заключается именно в кенотическом усилии, в "истощении" элементов индивидуальной обособленности, в достижении личностной полноты, которая есть реализация ипостасного бытия (ὑφ–ίσταμαι: стоять‑под; самоскрыться- в качестве индивидуальности — в универсальном эк–стазе эротического общения).
§ 85. ЭНЕРГИИ ПРИРОДЫ КАК ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ ПРЕДПОСЫЛКА ОТНОШЕНИЯ "ВНЕ" ПРИРОДЫ
"Способ бытия" божественности как общения Лиц, истина взаимопроникновения ипостасей познаются в событии эк–стаза божественной сущности "вовне", через посредство божественных Энергий, то есть как осуществление нашего собственного отношения и общения с Богом вне божественной Сущности. Личностный способ бытия божественной Сущности раскрывается в ее бытии–напротив, то есть перед лицом другого возможного личного бытия. Другое существо может реализовать экстатическое отношение или отказаться от него, принять или отвергнуть общение с Богом. Эк–статическая соотнесенность божественной природы, выраженная в ее энергиях, есть сущетворящий призыв: такой призыв, в силу которого человеческая личность может "быть перед лицом" личного Бога. Божий призыв сущетворится (οὐσιοῦται) в личности человека: тот факт, что личное отношение осуществимовне божественной природы, составляет фундаментальную предпосылку человеческой личности.
Человеческая личность есть возможность универсального общения с Богом; но этим универсальным жизненным общением конституируется отношение вне божественной сущности. Человек вступает в универсальное общение с Божеством, не будучи причастен нетварной сущности Бога. Как и любая тварь, он "отстоит от Бога — не по месту, но по природе"[724]. Эк–стаз Бога, Его способность эк–зистировать, выступать вовне из своей природы обусловливает возможность универсального личного общения[725] и связывается с различением божественной природы и энергий. Именно такое различение служит "видообразующим признаком" восточного православного богословия, в отличие от всякой другой богословской или философской онтологии. Эк–статичность Бога имеет основанием божественную волю. В трудах отцов Церкви божественные энергии отождествляются с божественными волениями[726]. Личностный способ бытия божественной сущности не принуждает ее к эк–статическому отношению, а просто раскрывается в нем — как эротическая благость и, следовательно, как свобода от любой естественной заданности. Троичная энергия Бога, как призыв к отношению вне божественной Сущности, есть свободная деятельность воли. В ней являет себя не природная необходимость[727], а личный способ бытия божественной сущности.
Воля, или энергия природы, отлична от самой природы. Она связана с личным способом ее бытия, с личной возможностью отношения вне природы. Нет такой необходимости, которая предопределяла бы божественное естество и могла бы рассматриваться как обязательная причина эк–статического призыва, благодаря которому существуют онтические индивидуальности и человеческая личность. Платон, а позднее Августин и Фома Аквинский усматривали вечные причины творений в божественной сущности, а не в волящих энергиях[728], то есть полагали творческое действие Бога естественной необходимостью. Такая точка зрения тождественна отрицанию онтологического приоритета личности перед природой: отрицанию того факта, что воля, или энергия, природы личностно выражается и осуществляется только в свободном действии, не заданном природой, а раскрывающем личный способ ее бытия[729].
Если идеи вещей суть их вечные причины, заключенные в сущности Бога, в интеллектуальном содержании божественной сущности (in mente divina); если они определяют сущность, с которой все творения соотносятся как со своей моделью, тогда божественная сущность не только предшествует Лицам, но и бытийно не зависит от них. В результате мы приходим к тому, что сущее возникло по необходимости, а не по свободному решению Бога. Бог принужден быть тем, чем вынуждает Его быть Его сущность. Значит, личностное существование и свобода Бога бытийно предопределяются тем, чтó ему навязывает сущность. На уровне гносеологии это приводит нас к онтическому истолкованию сущности, или к отождествлению сущности с интеллектуальным понятием общего. Всякое понятие сущности, или природы как таковой, в отрыве от личностного способа ее бытия, есть чисто рассудочное и схематичное понятие. Оно формируется вне экзистенциального опыта, вне опыта отношения. Схватывание сущности как таковой, обособление сущности от личности служит основанием рационалистической онтологии. Такая онтология редуцирует вещи к некоторому причинному общему (в двойном смысле: как общему в вещах и как универсальному, высшему, божественному сущему, производящей и движущей причине). Событие существования ограничивается пределами онтической индивидуальности: эта онтология не подозревает и не вопрошает о способе существования, об образе бытия существующего. Исключается сама возможность того, что нетварная божественная сущность, или природа, и тварная человеческая природа могут иметь общий образ бытия; что Бог может существовать во плоти, как личность, бытийно объединяющая два естества, а человек — как причастник полноты божественной жизни.
Вся западная метафизика (богословская и философская), отвергнув исходное онтологическое различение сущности и энергий (различение между сущностью и способом ее проявления посредством энергий, которые всегда личностны), неизбежно замыкается в рассудочном понимании сущности[730] и в каузальном истолковании существования[731]. Так, она сопоставляет сущность и существование с поляризацией абстрактного и конкретного[732] и неизбежно приходит к детерминистскому идеализму принципа "сущность предшествует существованию", который сводит идеи или причины вещей к их интеллектуальному содержанию как единственной бытийной реальности[733]. В то же время эта метафизика не только онтологически, но экзистенциально противопоставляет божественную и человеческую природу как два абсолютно изолированных полюса. Поэтому она либо интерпретирует "спасение" человека исключительно в юридических терминах индивидуального оправдания, либо вводит понятие онтологически необъяснимой (и потому скорее магической) сверхъестественной "Благодати".
Онтология восточных богословов, напротив, изначально опирается на опыт личного отношения, обретаемый посредством энергий сущности. Энергии дифференцируют и являют личность в ее инаковости. Одновременно они выражают единосущие личностей, ибо они суть общие энергии общей природы, или сущности. Таким образом, онтологические воззрения восточных богословов основываются на приоритете способа существования перед сущностью[734]. Мы познаём сущность, или природу, только в качестве личного способа бытия: природа существует только как содержание личности. Поэтому и воления, или энергии природы, как возможность проявления способа ее бытия, не тождественны ей, а отличны от нее, соотносимы со способом бытия природы.
Так, для богословского сознания православного Востока творения суть порождения божественных волений (волений естества), а эти воления проявляют себя как личностная энергия Троицы, раскрывающая личный способ божественного бытия и общей, нераздельной божественной природы. Творения, причина которых заключена в божественной воле, или энергии, а не в самой сущности, отличны от божества по сущности и по природе. Они образуют иноприродную, иносущностную реальность по отношению к природе, или сущности Бога. В творениях выражена сущностная возможность инаковости перед лицом божественной сущности, то есть личностная возможность быть–перед–лицом личностного божественного существа.
Троичная энергия Бога, как призыв к отношению вне божественной природы, сущетворится в каждой твари. Любое творение воплощает в себе божественный призыв, потому что представляет собой "стечение" и "соединение" логосов[735], являющих божественную энергию. В то же время, благодаря своему логос–ному составу творения способны воплощать логический ответ на
призыв Бога к общению и отношению, способны высказывать сущностную инаковость мира перед лицом божественной сущности. И эта инаковость есть личная возможность общения с личным божественным Сущим.
Но хотя все творения воплощают призыв Бога к общению с Ним вне божественной сущности, только человек, будучи существом личностным, способен его бытийно реализовать, активизируя и концентрируя в себе способность творений быть логическим ответом на действенный призыв Бога к общению. Для логоса творений единственная бытийная возможность стать ответом на этот призыв, то есть событием отношения с Богом, заключена в личном человеческом существе. Соответственно, именно устремленность божественной воли к личному общению служит причиной того, что человеческая личность совокупно выражает в себе общую природу вне Бога.
Итак, творения существуют в качестве явленной возможности личного отношения мира с Богом, тварного с нетварным — отношения, которое может реализоваться только через личность. Отсюда становится предельно ясным, чтоистина вещей мира есть их вхождение в "горизонт" личного отношения, предшествующее любым рассудочным определениям. Она есть проявление "логосного" состава вещей, в котором воплощается как божественный призыв к общению и отношению, так и возможность ответа на этот призыв. Иначе говоря, личное отношение между человеком и Богом есть предпосылка бытия вещей, предварительное условие их истинствования. Вещи суть как проявление этого универсального отношения, как выход из вне личного отношения.
Когда человек "обнаруживает" в логичности творений инаковость личного логоса Творца, когда вступает в отношение с сущими как "творениями" Слова, тогда он претворяет тварную логичность в логосно–эротическое отношение с нетварным Словом — отношение экзистенциальной свободы от тварности творений. В противном случае человек осуждает пред–меты пребывать в несоотнесенной логичности чисто рассудочных определений, в их обособленности (то есть в отношении, замкнутом на себя), в так и необъясненной диалектике феномена и Ничто.
§ 86. ЭКСТАТИЧЕСКАЯ ИНАКОВОСТЬ В ОТНОШЕНИИ К ПРИРОДЕ И АНТИТЕТИЧЕСКИЙ ДИА–СТАЗ ЛИЧНОСТИ И ПРИРОДЫ
Личностное бытие человека есть для мира единственная бытийная возможность ответить на призыв Бога, поскольку оно воплощает способность природы эк–зистировать — как личностная инаковость и свобода — в событииотношения. Эк–стаз природы есть также единственная возможность бытийно заполнить пропасть природного отстояния мира от Бога; и эта единственная возможность тоже воплощается в человеческой личности. Либо личность обретает свободу по отношению к природе, а природа превосходит себя в динамике личного отношения, заполняющего пропасть природного апостаза мира и Бога; либо природа обретает автономность вне Бога.
Иначе говоря, свобода человека определяется как конкретная способность человеческой личности либо бытийно осуществить природный апостаз мира и Бога, явить это состояние как абсурд пребывания вне божественной сущности, как отрицание личного общения с личным божественным Сущим; либо упразднить апостаз в универсальном экстатическом отношении с Богом. Первая возможность (личного упорства в апостазе, то есть в самозаконности и обособленности природы) имеет следствием падение человека. Оно увлекает и мир в бездну алогичности, абсурдности онтической самости, соотнося Ничто с не–потаенностью сущего. Истинствование вещей отождествляется с временнóй явленностью, с "всплыванием" из Ничто.
Падение человека расчленяет само его естество на изолированные индивидуальные монады, каждая из которых есть следствие личного отказа от попытки преодолеть природное отстояние от Бога. Точно так же падение человека разрушает полифоническую гармонию логосов творений. Они перестают соотноситься с единым и единовидным Логосом мира, перестают быть зовом к единовидному отношению тварного с нетварным. Отныне логосы творений связываются с множественностью индивидуальных пониманий или с условной семантикой некоей общей утилитарной необходимости. Они превращаются в раздельные смыслы в рамках семантики, которая в целом бессмысленна и условна, и ее назначение — служить самости человеческого индивида.
В библейском повествовании о всеобщем падении человеческого естества речь идет об изначальном выборе первых людей. Они предпочли индивидуальную независимость, следствием которой стало исходное расчленение природы на индивидов — расчленение, последовательно и неизбежно продолжающееся в каждом естественном рождении. О единстве человеческого естества до грехопадения говорится как о бытийном факте. Природабытийствовала в общении и в отношении личностей: личный способ бытия обусловливал различения внутри природы, существование личностей с их инаковостью; но не разделял, не расчленял природу на противоборствующих индивидов. Единство человеческого естества основано на том, что каждая природная индивидуальность вступает в единовидность того способа бытия, который конституируется личным отношением. Это единство предполагает, что природа сосредоточивается в личностном способе бытия, то есть в каждом событии личностной инаковости, в каждом личностном существе. Единство природы отождествляется с личностной инаковостью в отношении к природе, то есть с личностным самопреодолением природы. Его начало и венец — реализованное отношение вне природы: согласие принять божественный призыв к личному общению и отношению.
С того мгновения, когда человек отвергает отношение и общение с Богом, его личное бытие перестает быть эк–статичным по отношению к общей природе, перестает сосредоточивать природу в соотносительном движении внеприроды. Личностный экстаз ограничивается пределами естества как индивидуального апостаза, а само естество расчленяется на обособленные индивидуальные единицы[736]. И поэтому первое расчленение природы стало окончательным, первый свободный выбор в пользу индивидуальной самодостаточности бесповоротно расколол природу. Воля каждой отдельной личности обречена быть только индивидуальной волей. Ей не быть общей волей единого естества, созвучной свободе вне–природного отношения. Личная свобода относительно природы оборачивается антитетическим диастазом личности и естества, разнонаправленным движением, трагичным раздвоением бытийной единовидности личности.
То, что мы назвали в предыдущей главе "стремлением природы к абсолютизации самой себя в качестве индивидуальной обособленности"[737], и есть это ее последовательное и роковое расчленение в каждом новом естественном рождении, эта "при–говоренность" человеческой личности к тому, чтобы служить носительницей индивидуальной естественной воли. Каждая новая человеческая личность рождается подчиненной естеству; само ее рождение есть дальнейшее расчленение естества. Ее исходным определением (а значит, ее свободой) служит не ее эк–статическая инаковость по отношению к природе, но их антитетический диастаз.
Соответственно, слова Сартра: "Мой первородный грех — это существование другого"[738], — содержат в себе немалую долю истины. Существование "другого" в пред–метном апостазе индивидуальности есть проявление моей разделенной природы. "Другой" — это подтверждение неизбежной расчлененности естества. Всякий "другой" прямо свидетельствует о том, что личность бессильна положить конец непрерывному дроблению природы на обособленные индивидуальности. "Другой" есть моя приговоренность к тому, чтобы служить носителем индивидуальной естественной воли.
Так "другой", в ею индивидуальном апостазе, отнимает у меня бытийную возможность превозмочь мою собственную природу в личном способе бытия. Свобода "другого" отделяет меня от возможности экзистенциально преодолеть природную индивидуальность и осуществить тот способ бытия (личностный способ), который мог бы восстановить бытийную единовидность нашей обшей человеческой природы. Ведь после падения свобода уже не порождает эк–статической инаковости по отношению к естеству, как это происходило бы в единовидности личностного способа бытия. Свобода отождествляется с отрицанием объективности природы ради того, чтобы стала возможной независимость индивидуальной субъективности и служение ей. Индивидуальная свобода есть осознание и отстаивание независимости субъекта. Свобода отождествляется с волей как видообразующим признаком индивида, способного к биологической самозащите.
Отождествление свободы с индивидуальной волей, то есть инстинктом самозащиты, расчленяет природу на обособленные бытийные монады. Тем самым оно уничтожает бытийную единовидность нашей общей природы, ввергая индивидуальное существо в пропасть экзистенциального одиночества. Всякое личное эк–статическое стремление индивидуального существа реализовать отношение наталкивается на твердую скорлупу "свободы" "другого", то есть на его индивидуальную самозащиту. Стремление к отношению переживается как трагический опыт невозможности отношения, мучительный опыт его ничтожения, который навязывается "свободой" "другого". Свобода "другого", "предметная бытийная независимость его индивидуальной природы, ничтожит мою собственную способность к самопревосхождению природы"[739].
Поэтому "ад — это другие", по словам того же Сартра[740]. Под его пером эта фраза, очевидно, означает, что ад для человека — не внешняя кара: в человеческом аду источником мучения становятся именно "другие". Неудача личного существования в попытке восстановить свою бытийную полноту, его падение до природной индивидуальности противопоставляет его индивидуальным природам "других". "Другой" есть подтверждение моей экзистенциальной неудачи, моего бессилия сломать скорлупу "свободы", отождествленной с волением естества, с самозащитой биологического и психологического "я". "Другой" оказывается адом потому, что мучительно проясняет для меня приговоренность моей "свободы", трагическое одиночество моей бытийной обособленности, неспособность к отношению и, следовательно, алогичность моего существования, недостижимость диа–лога, бессилие полюбить. Пребывание вне личного эк–стаза оборачивается пропастью индивидуального апостаза, адом трагического и безысходного одиночества.
Достоевский шел дальше Сартра в определении ада. Он исходил из той же перспективы, но представил ее в более полном виде, сжато выразив богословскую истину ада, как она понимается в предании Православного Востока: ад — это мука нелюбви[741]. Отсюда понятно, что "другие" — только повод для моего ада. Причина же заключена в моей собственной неспособности к отношению, моей собственной замкнутости в эгоцентрической обособленности моей индивидуальности, в моей собственной "свободе". И потому ад становится еще мучительнее, когда "другой" оказывается не от–стоящей индивидуальностью, ничтожащей возможность отношения, а Личностью, предлагающей себя в любовном эк–стазе самоотдачи и зовущей к полноте отношения и общения, недостижимой для меня. Эта неспособность к отношению, эта мука нелюбви есть окончательный и не подлежащий обжалованию приговор существованию, итог церковной истины о вечных адских мучениях. Источник наказания и создатель ада — не Бог: все, что мы знаем о Боге, говорит о Нем как о непрестанном излиянии любви, как о "порыве любовной благости". Ад — это свободный выбор человека, мучительное одиночество бытийно абсолютизированной индивидуальной природы, добровольный отказ от общения с любовной благостью Бога.
§ 87. ОНТОЛОГИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ "СПАСЕНИЯ"
Изначальный выбор первых людей в пользу индивидуальной независимости означал первое и окончательное расчленение человеческой природы, всеобщее осуждение на ад бытийного отпадения от полноты жизни, то есть от общения с Богом. Этот ад был упразднен в Личности Христа, в событии вочеловечения Бога, в единении божественного естества с человеческим.
Истина о "спасении" человека "через Христа" и "во Христе" связана с реальностью "обновленной", единой и неделимой природы, "новой твари", выразившейся прежде всего в личном существовании Христа. Христос восстановил в себе эк–статическую соотнесенность человеческой природы с ее бытийным "усовершением": жизненным общением с нетварной причиной жизни, ее полнотой и беспредельной длительностью. Другими словами, Он восстановил непосредственное универсальное отношение и общение человека с Богом. Это общение и есть логос бытия: его смысл, причина и одновременно его цель и полнота его истины. Всякое онтологическое и экзистенциальное умозрение совершается во Христе, потому что Он есть Логос (Слово) всего сущего:
Логос как ипостасное откровение Бога, — но и логос творений, проявление личной творческой энергии Бога; и логос человеческого существования, его бытийное усовершение и смысл. В отношении между Богом и человеком Он выражает разумную гармонию мира и смысл истории[742].
Это жизненное общение Божества и человечества в Личности Христа было не только общением воль, но прежде всего общением природ. В Лице Христа "неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно" соединились божественное и человеческое естества. Соединение двух природ, физическая связь и общение Божества и человечества, имели следствием кардинальное изменение в бытийных возможностях человека. Способность к эк–статическому способу бытия, личностная способность к экстатической инаковости по отношению к природе (которая после грехопадения была осуждена пребывать в границах самой природы как индивидуального апостаза), личностный эк–стаз природы вовне теперь становятся естественной возможностью в богочеловеческом естестве Христа. Теперь сама природа эк–зистирует и вступает в универсальное общение с Божеством. Теперь свободе человека предоставлено привести себя в согласие с этим природным эк–стазом, то есть отвергнуть индивидуальную бытийную автономию, упразднить апостаз индивидуальной обособленности, подняться до универсальности природного эк–стаза, бытийно осуществленного в Личности Христа.
Единение божественного и человеческого естества в Личности Христа определяется Церковью как таинство, невыразимое в предметных категориях мышления. Оно есть событие, доступное только такому познанию, которое доставляется универсальным жизненным опытом[743]. Поэтому и то изменение, которое совершается в бытийных возможностях человека, тоже нельзя исчерпывающе выразить посредством философской терминологии. Самопревосхождение природной индиви- дуальности, "кенозис" обособленного индивида и восстановление личности в ее ипостасной полноте, то есть в универсальном взаимопроникновении любовного общения, — все это возможность, "даруемая" человеку Богом как причиной всякого бытия. Все это "дар" — благодать, даруемая Богом в ответ на свободное динамичное воление человека к общению с Божеством. И это благодатное восстановлениеличного общения с Богом переживается как "таинственное участие" в событии природного единения Божества и человечества.
Само это событие природного единения Божества и человечества есть "новая" природа, то есть новый способ бытия: ведь природу мы познаём только как бытийствование. Речь идет о "новом" богочеловеческом естестве, которое имеет "главой", то есть главным личностным выражением, Христа[744], а "членами" — всех тех, кто участвует в утвержденном и освященном Христом способе бытия: всех тех, кто лично причастен к универсальному природномуединению Божества и человечества. "Глава" и "члены" образуют единое тело: тело Церкви, конкретное осуществление "нового" естества воплощенного Слова, онтологическую реальность нового способа бытия — нового в сравнении с бытием расчлененной на индивидуальности природы. Церковь есть "собирание" прежде "рассеянных" "частей" разделенной природы в единстве личного любовного взаимопроникновения и бытийного общения с Богом[745].
Таким образом, Церковь отнюдь не сводится к социологическому или моральному факту или к "религиозному" проявлению падшего человека. Церковь представляет собой онтологическую реальность, экзистенциальное событие "новой" человеческой природы, которая бытийствует в универсальном общении с Божеством, то есть реализует бытийное "движение", противоположное падению. В Церкви бытие вершится как любовь и эрос, а не как индивидуальное выживание. Человеческая свобода и в "границах" церковной жизни не перестает быть антитетическим диастазом личности и "падшей" природы, поэтому "прививка" к общей природе Церкви есть личное свершение, дело личной свободы, которое осуществляется "силою вочеловечения"[746]. Преодоление падения, "кенозис" природной индивидуальности — не автоматическое превращение, а динамичное событие постепенногопокаяния, μετάνοια, изменения образа мыслей и образа жизни; в конечном счете — событие второго рождения. Оно подразумевает "смерть" "ветхого человека" с его индивидуальной независимостью и "воскрешение" "нового человека", бытийствующего в универсальной личностной самоотдаче и в отношении.
В этом динамичном бытийном превращении целиком сосредоточен смысл христианской аскезы и мистической жизни веры[747]. Оно возможно потому, что была окончательно упразднена неспособность естества к эк–статическому отношению и общению с Богом. Человеческая личность уже не приговорена к заточению в бытийных границах природной индивидуальности. Отныне она может динамично реализовать предварительное условие своей экзистенциальной полноты — движение и отношение вне естества, в динамичных рамках природного единения Божества и человечества.
Из этого краткого изложения христологических воззрений становится понятной церковная истина об аде. Ад — это способ существования: бытийный апостаз индивидуальности, бессилие природного эк–стаза, недостижимость любовного общения и отношения. Такой способ существования стал после падения всеобщим и неизбежным; но всеобщность и неизбежность падения упраздняется в событии вочеловечения Бога, в единении божественной природы с природой человеческой. Апостаз индивидуальности, отказ от экзистенциальной полноты личности, то есть от общения с Богом, отныне становится свободным личным выбором человека, его добровольным нежеланием подняться до универсальности природного эк–стаза, бытийно свершившегося в Личности Христа.
Единение Бога с человеком есть окончательный и универсальный бытийный факт. Свободный личный ответ человека на это природное соединение с Божеством восстанавливает человека в полноте его бытийных возможностей, в полноте жизни. Свободный отказ от личного участия в природном соединении с Божеством увековечивает "противоестественный", падший способ бытия, приговоренность к индивидуальному апостазу, адчеловека.
"Вечная жизнь", о которой говорит Церковь, есть упразднение времени либо в непротяженном настоящем, которым создается непосредственность отношения между Богом и человеком; либо в непротяженных границах мучительного опыта ничтоже–ния отношения. Максим Исповедник говорит: "в конце времен", то есть когда "время лишится движения", соединение Бога с человеком откроется как соединение всеобщее, включающее в себя каждое человеческое существо. Для "достойных", то есть для тех, кто сумеет ответить на полноту любовной самоотдачи Бога, это единение свершится "по благодати" и станет источником "божественного и невообразимого наслаждения". Для "недостойных" же, то есть для тех, кто остался бытийно неспособен к отношению, единение с Богом свершится "против благодати" и станет источником "невыразимого страдания"[748]. Вечное спасение или вечная гибель, о которой говорит Церковь, суть две возможности существования, находящиеся по ту сторону условных категорий кары и вознаграждения и удостоверяемые в пространстве непосредственного опыта.
§ 88. НИЧТО КАК ЛИЧНОСТНАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ И ВЫБОР
Данная человеку возможность принять или отвергнуть природный апостаз человеческой и божественной природы, явить этот апостаз как а–логичность, абсурд бытийной обособленности, то есть как пустоты, пропасти бытия–вне–Бытия, приводит нас к онтологическому, а не рассудочно–онтическому пониманию Ничто. С точки зрения философской онтологии, основанной на приоритете рассудка, Ничто определяется логической необходимостью диалектического противопоставления сущему. "В каждой паре противоположностей, — говорит Аристотель, — одно есть лишенность, и все противоположности сводимы к сущему и несущему"[749]. Так Ничто возводится в онтическую категорию, определяется через сущее, выступает в качестве противоположности сущего, его отрицания, не–сущего, то есть чисто рассудочного понятия. Но для онтологии экзистенциальных категорий, которая исходит из вопрошания о различии сущего и Бытия, природы и способа бытия природы, Ничто есть экзистенциальная возможность, удостоверяющая изначальное онтологическое различие.
Мы познаём Бытие только как событие существования, как способ бытия существующего. Мы познаём общую природу только как эк–статическую инаковость по отношению к общим признакам природы, в непосредственном личностном присутствии или в порождениях личностной энергии. Другими словами, мы познаём ее только в событии отношения, сосредоточивающего природу вне природы. Личностный эк–стаз природы есть способ бытия как таковой: единственный способ, каким Бытие становится доступным для нас в своей онтологической универсальности, а не в исчислимой последовательности отдельных онтических индивидов. Однако любой личный отказ соотносить природу с событием отношения, концентрирующим природу в ее личностной инаковости (отказ, основанный на бытийной возможности, которая, в свою очередь, определяется онтологическим различием личности и природы), приводит к тому, что бытийный экстаз естества ограничивается апостазом индивидуальностей, то есть противоестественной самостью индивидуальной природы. Настаивая на апостазе индивидуальностей, на свободном выборе независимого индивидуального бытия, личность соотносит эк–стаз природы не с событием универсального личного отношения, в котором выражен способ бытия вообще (повторяю: единственный способ, каким Бытие становится доступным для нас в своей онтологической универсальности), а с фактом отсутствия отношения, фактом ничтожения бытийной универсальности, то есть с Ничто как экзистенциальной реальностью.
Иначе говоря, Ничто есть такой способ бытия, который определяется упорным предпочтением природной индивидуальности — предпочтением как возможностью свободного личного выбора. Ничто есть апостаз индивидуальности, в противоположность эк–стазу, совокупно выражающему в личностной инаковости универсальную единовидность бытия. Ничто есть экзистенциальная реальность бытия–вне–Бытия (вне Бытия как полноты личностного существования). Такое бытие осуществляется вне
отношениям общения человека и Бога — единственного отношения, сосредоточивающего природу в личной эк–статической вне–природной соотнесенности. Как опыт отсутствия такой соотнесенности, Ничто есть не просто индивидуальное переживание не–бытия, в котором парит индивидуальное существование. Ничто — это экзистенциальное сознание и агония отпадения от Бытия, несуществование бытия, замкнутость в алогичности индивидуального существо- вания[750].
Ничто представляет собой альтернативную личностную возможность существования. Ибо оно есть отрицание ипостасного способа бытия, который может реализоваться (или не реализоваться) только личностью. Ничтопротивоположно кенозису: ипостасному способу бытия, явленному в воплощении Бога. В качестве свободного личного выбора, то есть личностной бытийной возможности, Ничто соотносится с предпосылкой личностного бытия — с божественным призывом, этой фундаментальной возможностью бытия–перед–лицом личного божественного Сущего. Итак, можно сделать следующий вывод: как экзистенциальный опыт эк–статической соотнесенности вне–Бытия, Ничто удостоверяет бытие личного Бога. Ничто — это сознание бытийной возможности эк–стаза существования вовне природы: либо к экзистенциальной полноте личного отношения, либо к Ничто существования, то есть к отсутствию отношения. Бытийный экстаз вовне природы, как опыт ничтожения существования или как опыт экзистенциальной полноты отношения, есть основополагающая и определяющая способность человеческой личности. Она предполагает бытие другой Личности, с которой соотносится эк–стаз как отношение или как отсутствие отношения.
Личностное измерение Ничто (Ничто как личностная экзистенциальная возможность) являет себя не только в событии человеческой свободы, оберегающей истину личности даже в пределах бытийной обособленности индивида. Оно также являет себя — как жизненное подтверждение личностного бытия Бога — в движении бытийного эк–стаза, где предстает как непосредственная реализация отношения или как его неудача.
Глава третья ЭТИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ НИЧТО
§ 89. ЭТОС И БЫТИЕ: ТОЖДЕСТВО И РАЗЛИЧИЕ
Понятие этоса соотносится со способом бытия: "Характером (этосом) я называю то, что заставляет нас называть действующие лица каковыми‑нибудь"[751]. Соотнесенность с "качеством" бытия предполагает истину бытийной подлинности и одновременно ее искажение или отчуждение — то, что мы называем падением человека, отпадением от "согласного с истиной" способа бытия. Такое отпадение определяется анагогически, по отношению к изначальной целостности бытия до падения, и меру этого отношения мы называем этосом. Как мера бытийной подлинности этос обретает полноту и завершенность в "согласном с истиной" способе бытия.
Такое определение вкладывает в понятие этоса онтологически–экзистенциальное, а не условно–правовое содержание. Онтологическое содержание этоса отождествляется с "качественной стороной" способа бытия, то есть с истиной Бытия или с ее искажением. То, что мы называем до–падшей цельностью существования, есть единство этоса и Бытия, исключение онтологического расхождения между ними, их взаимного различия.
Если истина Бытия определяется инаковостью и свободой личностного способа бытия, тогда этос, как мера соотнесенности с бытийной подлинностью, задает степень близости к полноте личностной истины, личного общения и отношения; степень свободы от подчинения индивидуальной обособленности. Что касается божественного существования, чуждого отпадению от бытийной подлинности, то этос Бога тождествен Его Бытию (способубожественного бытия): тождествен троичному общению и взаимопроникновению Лиц. В христианском откровении говорится, что "Бог есть Любовь" (1 Ин 4:8). Здесь подразумевается не отдельная черта божественности, но то, чтó есть Бог как полнота троичного общения Лиц в "рамках" единой и нераздельной природы. Общение и взаимопроникновение Лиц, то есть способ, каким бытийствует Божество, являет нам этос божественной жизни, любовь, Бытие Бога. Что же касается человеческого существования, где случается отпадение от бытийной подлинности, то здесь этос отличен от Бытия, в смысле отличия меры от измеряемого. Как мера отношения к истине Бытия (к инаковости и свободе личностного способа бытия), этос определяет и "измеряет" "сохранение" личности в осуществлении или в неудаче отношения вне и за пределами апостаза индивидуальности.
§ 90. УСЛОВНОЕ ПОЛАГАНИЕ ЭТОСА И АКСИОЛОГИЧЕСКАЯ ОНТОЛОГИЯ
Но такое онтологически–экзистенциальное истолкование этоса непременно имеет предпосылкой более общий взгляд на онтологическую проблему, когда Бытие отождествляется с личностным способом бытия. Иначе говоря, личность и личностные энергии — "создания" личности — сосредоточивают в себе истину всего существующего.
И наоборот: онтология, отождествляющая Бытие с рассудочным схватыванием сущности "вообще", с понятием онтической общности, либо онтология, отождествляющая Бытие с темпораль–ностью как способом, каким бытийствующее является, то есть не–есть–Ничто, — обе эти онтологии непосредственно приводят нас к определению этоса в индивидуализированных предметных категориях или к полаганию этоса в качестве простой условности. Когда истина Бытия отделяется от "согласного с истиной" способа бытия, то есть от опыта личного отношения и личных энергий, тогда содержание понятия этоса неизбежно становится условным. Оно исчерпывается измерением и оценкой тех объективных качеств, которые формируются тенденциями и потребностями социального общежития, то есть имеют своим началом и концом индивидуальную и общественную (более или менее идеалистическую) полезность.
Объективация этоса в ценностной шкале социальных требований приводит к тому, что индивидуализированный этос становится критерием нравственных оценок. И этот индивидуализированный этос возводится в абсолют, чтобы служить основанием идеи абсолютного блага. Точно так же мысленно абсолютизируется сущее, онтическая индивидуальность, чтобы стать обоснованием Бытия. Обе абсолютизации сходятся в изначальном взгляде на оптическую реальность как на систему ценностей. Иначе говоря, их взаимное соответствие определяется рамками аксиологической онтологии: она непременно дуалистична, так как рассматривает проблему бытия в перспективе биполярного онтологического противопоставления добра и зла, духа и материи, души и тела. Самая подлинная форма бытия — дух: ему неведомы необходимость и страдание, то есть ограничения, налагаемые онтической индивидуальностью. Дух есть бытие "как таковое", в его целостности и безграничности, то есть абсолютное благо. Дух есть определение Бытия. Отпадение от универсальности блага и цельности Бытия порождает нижестоящие формы существования, более грубые, то есть материальные и расчлененные на онтические индивидуальности. Чувственный опыт есть опыт отпадения от блага и универсальности Бытия; однако ум способен постепенно подняться до абсолютного онтологического противопоставления добра и зла, духа и материи, то есть до космологически–теологического дуализма (два Начала, две Причины мира). Мерой объективной оценки, согласно этой онтологической градации, служит этос как индивидуальная характеристика. Благо определяется как исходное сочетание свойств, которые служат индивиду или оправдывают его абсолютизированные бытийные притязания.
1. СХОЛАСТИЧЕСКАЯ АКСИОЛОГИЯ
Взгляды и теории, которыми определяются границы аксиологической онтологии и этики, формируются постепенно. Этот процесс проходит через последовательные антитетические этапы: от аксиологического идеализма Платона, его отождествления Бытия с "идеей блага"[752], до дуализма Плотина[753], Герметического корпуса[754] и гностиков[755]. Завершается он систематическим синтезом рационалистической аксиологии в римско–католической схоластике[756], в целом оказавшей несомненное, позитивное или негативное, влияние на западную мысль. Понятие блага, или добродетели, определяется схоластиками на основании правил разума: Virtus moralisbonitatem habet ex regula rationis (нравственная добродетель обладает благостью от закона разума)[757]. Благом и добродетелью будет всякое действие или расположение, отвечающее требованиям разумности, а злом и грехом — всякое неповиновение разуму в действии или в движении души[758]. Причина этого заключается в том, что человеческий разум есть уменьшенная копия божественного Разума, в котором соединены все вечные законы бытия и нравственности[759]. Поэтому неповиновение разуму противно природе и ее вечным законам: оно означает неповиновение самому Богу и Его воле[760].
Так римско–католическая схоластическая аксиология сводит Бытие и Благо к приближению к Абсолюту посредством разума. При этом индивидуализированный этос утверждается в качестве меры блага, меры подчинения индивидуальной природы рассудку, а рассудка — вечным законам божественного Разума. Римский католицизм заложил основание этического рационализма, субъективизма и индивидуализма современной европейской цивилизации. Личный Бог исторического откровения и церковного опыта превратился в "начало" и "причину" всякого природного, нравственного и социального законодательства[761]. Индивид подчиняется власти абсолютного разума или восстает против нее. В результате ход европейской истории являет собой трагическое метание между двумя полюсами — тоталитаризма и революции.
2. КАНТОВСКИЙ ИМПЕРАТИВ
Учение Канта составляет целую эпоху в истории нашей проблемы. Кант попытался ослабить поляризацию между трансцендентным и человеческим разумом, отбросив метафизическое измерение схоластической аксиологии[762] и сведя нравственный субъективизм к абсолютно непреложному логическому правилу: "Handle so, daß die Maxime deines Willens jederzeit zugleich als Prinzip einer allgemeinen Gesetzgebung gelten könne" ("Поступай так, чтобы максимы твоей воли во всяком случае могли одновременно служить принципом всеобщего законодательства")[763]. Поляризация сознательно подменяется диалектическим противопоставлением нравственного императива природе или Бытию[764], взятыми в абсолютизированном и рассудочном понимании. Однако нравственный императив, несмотря на подпорки индивидуального опыта, остается рассудочным абсолютизированным мерилом, редукцией к абсолютизированному индивидуальному этосу. А такой этос — это всегда мера условных ценностных суждений, прагматических оценок, предметных отношений. Он не имеет ни малейшей связи с проблемой бытия, с вопрошанием о "согласном с истиной" способе бытия, о неотчужденном существовании.
Адепты философии ценностей уже в наше время стремились определить благо помимо условных и относительных границ его социальной полезности. Но им тоже не удалось связать этос с проблемой бытия, реально преодолеть абстрактные рассудочные схемы. Показателен следующий вывод Николая Гартмана: "Благо не есть идеальная сущность ценности или ее внутренний смысл, как не есть и просто реальное существование того, что считается достойным. Благо — это не что иное, как телеология ценности (а зло — телеология недостойности) в сфере действительности"[765]. Попытка определить благо не сравнительно или соотносительно, а "само по себе", вне всяких сравнений и отношений, в телеологической связи с априорно признанными "ценностями", неизбежно приводит к голому понятию блага, то есть к произвольным схемам, не имеющим никакого бытийного содержания.
§ 91. СИНТЕЗ ЭТОСА И БЫТИЯ У ХАЙДЕГГЕРА
Пожалуй, в современной западной философии самая серьезная попытка связать этос и этику с онтологической проблемой была предпринята Хайдеггером. С переходом от метафизики оптических категорий (от причинной связи сущего и Бытия) к онтологии различия сущего и Бытия связана также попытка онтологически (а не "онтически" — категориально) определить этос, отождествить этику с "фундаментальной онтологией" (Fundamentalontologie) - так Хайдеггер называет истолкование человеческого бытия, познание Бытия как возможность эк–стаза, то есть как сознание временнóй явленности[766].
Сам Хайдеггер не дал систематического изложения онтологической этики; однако он определил ее границы. Отправляясь от изречения Гераклита: "Этос человека — его даймон"[767], Хайдеггер обратился к этимологии греческого слова ᾽Ηθος и его онтологическому содержанию. Изначально слово ᾽Hθος во множественном числе означало местопребывание, жилье, место жительства. "Ἤθεα καὶ νόμoς ἵππων"[768], — читаем мы в "Илиаде" Гомера, а в "Одиссее" встречаем выражение "κατὰ ἤθεα κοιμηθῆναι"[769]. То же самое значение слово ᾽Hθος сохраняет у Гесиода[770], Геродота[771], Платона[772] и Арриана[773]. Постепенно и последовательно это слово приобретает (уже со времен Гесиода[774]) следующее значение: "унаследованные от предков традиции, которых совместно придерживается большинство населения определенной страны, которые сложились в данной местности и утвердились в общежитии как должные нравы и обычаи, рассматриваемые в качестве правильных и законных"[775].
Таким образом, замечает Хайдеггер, фрагмент 119 из Гераклита следует интерпретировать, исходя из первичного значения слова ᾽Hθος. Этос человека есть проявление места, где он живет постоянно, определение его пре–бывания, конкретное пространство его жизни. Следовательно, когда Гераклит говорит, что этос человека — это его даймон, то есть Бог, он связывает этос с пространством, или способом жизни человека, и этот способ есть бытийная близость к Богу, пре–бывание возле Бога. Таким образом, этос определяет то, чтó есть человек: определяет его сущность[776].
Хайдеггер ограничивается замечанием, что такое понимание этоса связано в первую очередь с онтологией, а не с этикой[777]. Во всяком случае, оно отнюдь не ведет к морали западного христианства и европейской философии, к ценностным категориям индивидуализированной этики. Однако Хайдеггер не указывает следствий, вытекающих из тождества онтологии и этики, этоса и бытия, обозначенного в формуле Гераклита. Этос человека как способ его бытия - как "близость" к Богу и "пре–бывание" возле Бога (где близость и пре–бывание означают не что иное, как бытийную связь и отношение), — такой этос вынуждает понять Бытие как личностный способ бытия. Подобное понимание весьма далеко от феноменологического полагания Бытия, на котором настаивает Хайдеггер, — от возможности "проявления" и "самосокрытия", где "проявление" понимается как темпоральность, а время — как способ, каким сущее не–есть–Ничто.
§ 92. ФРАНЦУЗСКИЙ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ: "ЭТИКА СВОБОДЫ"
Бытийно–онтологическое видение и истолкование этоса и этики с большей последовательностью отстаивал французский экзистенциализм, несомненно, уходящий корнями в "новую онтологию" Хайдеггера. Экзистенциализм принимает как онтологическую данность господство абсурда в жизни мира и в историческом "становлении"[778]. С того момента, как человек "бытийно" удостоверится в этой онтологической данности, как и уверится в том, что абсурд и "зло" — не случайные следствия случайных обстоятельств, а "естественное" порождение исторической жизни, заданное самим способом исторического существования человека, — с этого самого момента он сознательно относит к области условного и утопического как стремление к индивидуальной нравственности, так и организованную деятельность, направленную на "изменение" истории.
Экзистенциализм уверен в абсолютном и окончательном господстве абсурда в жизни мира и пытается во что бы то ни стало сохранить человеческое существование и его достоинство среди абсурда, полностью признавая неизбежность сцепления истории с "шестернями"[779] зла. Характерно, что движение экзистенциализма возникло во Франции как раз тогда, когда шла Вторая мировая война, — возникло среди ужаса кровавой бойни, безумия фашистских концлагерей и крематориев, как отчаянная попытка утвердить достоинство человеческого существования в абсурде истории[780].
С точки зрения экзистенциализма, сохранить и утвердить достоинство человека возможно, удостоверив его свободу в исторической деятельности. Историческая деятельность как сознательное и ответственное противостояние абсурду мира утверждает человеческую свободу в ее экзистенциальной специфичности перед лицом детерминизма и абсурда, отстаивает достоинство человека перед лицом любого тоталитаризма[781]. Человек существует не просто как способность рационального мышления (Декарт): ведь мышление не способно объяснить абсурдность исторического бытия. Человек существует как возможность динамичного осуществления своей свободы. Он "заброшен" в этом абсурдном мире; условия, порождаемые и культивируемые миром, отрицают свободу субъекта. И тем не менее эти заданные ситуации[782] являются предпосылками динамичного осуществления свободы, то есть самореализации и самоопределения существования в динамичном противостоянии любому определению "извне".
Основное онтологическое различие, о котором говорит Сартр, — различие между человеческим существованием как динамичным самоосуществлением (pour‑soi) и любой другой формой бытия, которая всегда задана и наличествует "сама по себе" (en‑soi), раскрывает онтологическое содержание человеческой свободы[783]. Человеческая свобода предшествует сущности человека, служит ее предпосылкой[784]; и этим человек отличается от всех прочих существ, не способных изменять заданные им и абсолютно определяющие их ситуации. Даже в руках палача человек свободен — не в смысле "внутренней", внутри него пребывающей свободы, которую проповедовали Лютер и немецкий идеализм, но как возможность прямого активного действия, которое может быть совершено и в последнее мгновение[785]. Такое действие, пусть даже неудачное, пусть даже только потенциальное, дает человеку возможность быть самим собой, а не пассивной жертвой тех ситуаций, в которых он оказался.
Таким образом, человеческое бытие отождествляется со свободой: "То, что мы называем свободой, невозможно отличить от бытия человеческой реальности". Человек не существует сперва, чтобы потом быть свободным. Между бытием человека и его "бытием–свободным" нет различия"[786]. Такое тождество придает человеческому бытию абсолютно динамичный характер: "Человек есть то, что он делает"[787]. Его историческая деятельность — это способ быть тем, чтó он есть, это его ответственность за свое собственное существование. Человек ответствен за то, чтó он есть: он выбирает самого себя, пусть даже в конечном счете выбор окажется неудачным. Прожить абсурд как последнюю данность, прожить, творя (исторически или художественно), заполняя образами или надеждами бессмысленную пустоту, — это своего рода "героическая безнадежность"[788], абсолютная и трагическая вера в человека и в онтологическое первенство его свободы. Благородная и отчаянная этика.
Отождествление человеческого бытия со свободой, с ответственностью за осуществление бытия в наличных, связывающих человека ситуациях, то есть с исторической деятельностью как экзистенциальным самоосуществлением человека, — все эти утверждения ставят французский экзистенциализм в своего рода отношение дополнительности к марксистской теории исторического материализма. И это несмотря на пропасть, которая отделяет марксизм от любой формы философствования, предполагающей почерпнутые из субъективного жизненного опыта познавательные категории. Марксизм основывается на общественном понимании индивидуального сознания и отражающей его практики. Он рассматривает человека только в качестве элемента "более широкой общности", а индивидуальное сознание — как продукт исторической эволюции этой общности и в то же время как орудие, или "инструмент", приспособления к историческому развитию вообще.
Французский экзистенциализм как бы стремится заполнить чудовищную антропологическую пропасть, оставленную в марксизме тоталитарной зависимостью индивида от социальной сферы и безличного исторического развития, — пропасть отчуждения человеческого субъекта в характерном для марксизма "фетишизме фактов". Из встречи этих двух "идеологий" — экзистенциализма и марксизма — возникли все современные попытки сформулировать "антропологию" исторического материализма в терминах некоего неомарксистского гуманизма. Такой гуманизм основан на "принципе" надежды, или на отрицании отчуждения человека в механистических структурах общества потребления (социалистического или капиталистического), на абсолютном приоритете человеческого субъекта по отношению к этим организационным структурам[789].
Не станем углубляться в анализ и критику этих положений. Заметим только, что во всех этих случаях онтологическая проблема падения человека — хотя бы в том виде, как ее ставит Хайдеггер[790] - остается по существу необъясненной. Абсурдность мира и истории есть данность и неизменная реальность[791]; Ничто открывается как экзистенциальное осуществление человеческого бытия в непрерывном отрицании онтического тождества (en‑soi)[792]. Свобода человека, будучи сознательным и активным противодействием абсурду мира и истории, есть трагическая возможность экзистенциального самоничтожения, не приносящего избавления. В конечном счете она естьприговор, по определению самого Сартра[793].
§ 93. НЕСУБСТАНЦИАЛЬНОСТЬ ДОБРА И ЗЛА
Если принять за исходную онтологическую реальность инаковость и свободу личности, личностный способ бытия, тогда нам предстоит преодолеть (оставаясь в проблемном поле этоса и этики), во–первых, дуализм добра и зла, а вместе с ним априорную аксиологию; во–вторых, экзистенциалистскую "этику", нацеленную на динамичную самореализацию существования в рамках его свободы, то есть его самоничтожения.
Истина личности, как исходная онтологическая реальность, исключает какое бы то ни было онтологическое содержание в понятиях добра и зла. Добро и зло суть два несубстанциальных понятия, две рассудочные категории, два следствия индивидуализированного этоса, возведенного в абсолют. Напротив, понятие индивидуализированного этоса предполагает непременно условно определить хорошее и плохое на основании принципа эмпирической полезности, то есть априорной социальной ценностной шкалы[794].
Если этос имеет онтологическое содержание, оно не может исчерпываться ценностными категориями добра и зла. Онтологическое содержание этоса связано с бытийной реальностью, а она всегда ипостасна, субстанциальна. Этос — не просто несубстанциальное понятие, а предикат личности: этос есть "мера" отношения к "согласному с истиной" — то есть личностному — способу бытия.
Однако в христианском богословии (как в библейских текстах, так и в патристике) абсолютное благо, или благо само по себе, часто получает онтологическое содержание, определяется как субстанциальная действительность, соотносимая с Личностью Бога ("никто не благ, как только один Бог")[795]. Но ведь очевидно, что в этом случае благо связывается с этосом божественной жизни, а этот этос тождествен Бытию Бога, троичному способубожественного бытия, который есть полнота личного общения и отношения[796]. Иначе говоря, речь идет не о рассудочном приведении к абсолюту этоса, индивидуализированного в рамках эмпирической полезности, а об онтологическом истолковании блага как неотчужденного, согласного с истиной способа бытия. Такого бытия, какое явлено в троичном общении божественных Лиц.
Характерно, что если добро связывается с ипостасной действительностью троичного Божества, то понятию зла церковное богословие решительно отказывает в онтологическом содержании[797]. Такой отказ означает исключение какого бы то ни было дуалистического истолкования бытия. Богословие Церкви не знает другого способа бытия, кроме способа личностного, полнота которого являет себя в истине троичного Бога. Зло не есть другая онтологическая реальность, другой способ бытия, но искажение и извращение единого и единственного, то есть личностного, способа бытия[798], результат злоупотребления свободой личности[799]. Однако свобода не может полностью отрицать сама себя, злоупотребление
свободой не может уничтожить ее онтологическую предпосылку — личностный способ бытия[800].
Именно опасность истолкования зла как онтологической реальности, параллельной бытийному осуществлению блага в этосе троичного божественного общения, побудило некоторых (немногочисленных) отцов Церкви отрицать онтологическое содержание в благе, отказаться соотносить благо с Божеством и рассматривать благо (уже в условном, ценностном понимании) просто как привходящее свойство[801]. Конечно, условная аксиология не способна схватить в определении событие бытия, и поэтому ценностное суждение выражает лишь отдельные претерпевания, отношения или случайности. Искажение и извращение "согласного с естеством" способа бытия есть не онтологическое и не условно аксиологическое, но только этическое отличие — где этос означает не что иное, как меру отношения к полноте личностного способа бытия. Отличие в способе бытия есть отличие этическое в той мере, в какой оно выявляет разницу между эк–стазом личности и апостазом индивидуальности, между Бытием и Ничто.
Говоря об этической дифференциации способа бытия, мы имеем в виду этическое измерение как Бытия, так и Ничто. То и другое вместе определяют этическую дифференциацию единого и единственного события существования, личностного способа бытия, утверждения или отрицания полноты личного общения. Индивидуальный апостаз отличается не онтологически, но только этически от личностного эк–стаза. Переживание индивидуального апостаза — это, несомненно, личный эк–статический опыт, но опыт этического искажения личного эк–статического способа бытия.
Итак, онтология личности имеет следствием такую этику, которая не признает и не оправдывает рассудочных схем ни онтологического (дуалистического), ни условно–аксиологического противопоставления добра и зла. Она знает только одну универсальную этическую дилемму — Бытия и Ничто, то есть "жизни и смерти"[802]. Ибо Бытие отождествляется с полнотой жизни, полнотой "согласного с истиной" способа бытия, в то время как Ничто есть смерть, отстояние от подлинной жизни, ничтожение принципа жизни, алогичность разобщенного индивидуального бытия.
§ 94. "ДОБРОДЕТЕЛЬ ЧЕРЕЗ ИСТИНУ"
В рамках такой онтологической этики существует понятие о долженствовании и его правовом выражении, направленном на восстановление человека в его экзистенциальной подлинности. Такое восстановление не исчерпывается объективным улучшением поведения, как это часто бывает во всех видах кодифицированной этики, где внешнее следование моральному кодексу в конечном счете поддерживает обособленность индивида[803]. Восстановление связано со всеобщим изменением, с покаянием (μετάνοια) человека. Μετάνοια означает изменение ума, то есть глубочайшего и самого общего состояния человека. Она есть динамичный переход из апостаза индивидуальной обособленности к эк–стазу личного общения, возврат от индивида к личности, от бытийного искажения к бытийной истине человека[804].
Иначе говоря, цель этой онтологической этики — не добродетель, а истина. Добродетель — это аскетическая практика, которая служит осуществлению истины человека. Истина — не "знание", подчиненное прагматическому пониманию добродетели. Максим Исповедник ясно определяет эту предпосылку онтологичности православной церковной этики: "Добродетель существует ради истины, а не истина — ради добродетели"[805]. При этом Максим отличает "естественные виды добродетели, или естественные движения" от "духовных, то есть сверхъестественных и присущих Богу"[806]. Иными словами, он отличает добродетель, служащую обособленности человеческой природы, от добродетели, являющей истину божественного способа бытия. Добродетели не составляют, с точки зрения Максима, количественной меры нравственного совершенства, но образуют монаду мудрости, которая "нераздельно созерцается" и "единовидно мыслится" в аскетической практике разнообразных добродетелей[807].
Истина как цель добродетели определяет познавательный характер упражнения в добродетели и аскетический характер "пути познания". Аскеза ведет к познанию, потому что познание истины есть бытийное осуществление, а не интеллектуальное научение. К истине приближается только "познающий в действии и действующий в познании". Христианская аскеза и христианская добродетель, как нравственное усилие, совокупно выражают динамичное и добровольное отречение от эгоцентризма индивидуальности, "истощение" психоло- гического "я" от индивидуальной независимости, от мятежного стремления расчлененной природы утвердить себя в своей онтической самодостаточности. Аскеза имеет целью отказ от желаний индивидуального естества ради достижения свободы личности, бытийного самопреодоления индивидуальности в личном общении и отношении; ради эк–стаза природывовне, в полноту бытия, то есть в общение с Богом. Именно потому, что цель аскезы — личное общение человека с Богом, а оно возможно для человека только в силу того, что Бог дарит Себя человеку в эк–статической самоотдаче "любовной благости", — именно потому и цель аскезы достигается только в событии божественной Благодати. Божественная Благодать — не какой‑то неопределенный вид "благословения" Божьего, довесок к природным возможностям человека. Благодать — это призыв Бога, непрестанно обращаемый к человеку, и предпосылка участия человека в бытийной полноте личного общения с Божеством. Благодать представляет собой мощную "притягательную" силу божественной любви, которая стремится восстановить человека в тех высоких дарах, какие обрела его природа в лице Христа, в событии природного единения Бога с человеком. Это значит, что аскетические подвиги человеческой добродетели имеют лишь относительное значение в сравнении с целью бытийной полноты и что они получают цельность только от божественной Благодати — потому, что Бог дарит Себя людям в непрерывной самоотдаче. Становясь самоцелью, человеческая добродетель замыкает человека в его объективной самодостаточности. Она увековечивает индивидуальную обособленность, приговорен- ность к отпадению от жизни и подлинного существования. Добродетель обретает свою бытийную цель — достижение истины — только тогда, когда она служит динамичному утверждению человека в божественной Благодати, в непрестанном призыве божественной любовной благости.
§ 95. ГРЕХ: ЭТИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НИЧТО КАК СОБЫТИЯ СУЩЕСТВОВАНИЯ
Упорство в апостазе индивидуальности означает неудачу человека быть тем, что он "поистине" есть, то есть означает отпадение от Бытия. Это своего рода существование "вопреки" существованию, способ бытия вне бытия, "противоестественное" бытие. Такое отпадение и есть грех: уклонение от подлинного, "согласного с истиной" существования. И опять‑таки именно отцы православного Востока настаивали на таком истолковании греха как уклонения и неудачи — неудачи человека в том, чтобы оставаться в "согласии с естеством человеческим". Характерно пишет об этом Максим Исповедник: "Неудачей и бессилием вводится зло, порождая противоестественное лишенностью того, что согласно с естеством"[808]. И в другом месте, в схолиях на Ареопагита: "Грех, то есть промах и отпадение от должного, называется также лишенностью и непопаданием в цель, в противоположность поражению цели, обозначаясь таким образом по переносу от стрельбы из лука"[809].
Как уже было сказано, греческие отцы отказываются рассматривать грех бытийно, как природную реальность, а также отказываются от субстанциального видения греха. Они считают невозможным трактовать грех с юридическо–правовой точки зрения, как преступление или психологическую вину. Грех нельзя считать некоторой природой — дурной природой, субстанциализированной в качестве полярной противоположности благости Бога. В божественном творении нет ничего, что было бы злым, дурным субстанциально и по природе. Грех — это промах, неудача личности в том, чтобы свершиться как личность в универсальном общении и отношении с Богом. Грех — это свободное предпочтение, ошибочно сделанный выбор. Ошибочный выбор неизбежно сказывается на природе человека, потому что автономизирует индивидуальную волю и естество и, следовательно, расчленяет и извращает личностную единовидность и универсальность природы[810].
Но эта "порча" природы не означает ее сущностного превращения в дурную природу. Максим, желая исключить подобное истолкование, характеризует падение природы как неосуждаемый грех, в противоположностьосуждаемому греху добровольного выбора. В связи с этим он пишет: "Когда впервые воля Адама извратила его согласный с естеством разум, она вместе с тем извратила и естество в нем самом, совлекшись благодати бесстрастия и сделавшись грехом. Первый грех — достойное всяческого осуждения отпадение воли от блага ко злу; второй грех, который совершился вследствие первого, — неосуждаемое искажение природы из нетленности в тленность. Так в праотце свершились два греха из‑за преступления божественной заповеди: первый — осуждаемый, второй — неосуждаемый, ибо причиненный осуждаемым грехом. Первый совершился потому, что воля по собственному выбору совлеклась блага; второй — вопреки желанию естества, принужденного волей совлечься блага"[811].
"Порча" природы, отпадение от Бытия (от универсальности личного общения) к индивидуальному апостазу и расчлененности есть своего рода "несуществование", бытие "вопреки бытию", "противо–естественное" бытие внеБытия. Отправляясь от такого понимания греха, православное богословие Востока отказывается рассматривать отношение между человеком и Богом в юридически–правовых терминах, как индивидуальное нарушение данных предписаний и чисто психологическую виновность. В предании восточной Церкви Бог никогда не истолковывался как источник устрашения и вершитель наказаний, никогда не имел никакой связи с Богом римской правовой традиции. Бог — "судия" человеков, но не в смысле судьи — вершителя правосудия, который выносит приговор и определяет меру наказания, удостоверившись в наличии состава преступления. Бог есть судия, будучи тем, чтó Онесть: возможностью "подлинной жизни" и "согласного с истиной" существования человека. Когда человек добровольно отсекает себя от этой бытийной возможности, тогда он "подвергается суду" относительно этой возможности[812]. Судит его не решение Бога, но само божественное существование. Бог есть только излияние любви, "богатство добросердечия", "преизбыток любовной благости". Но, будучи любовью и полнотой истины Бытия, Бог самим своим присутствием оказывается судией человека: "Единый Бог, будучи по природе (как святая и единосущная Троица) Творцом, промышляет о своих творениях и судит их"[813].
Грех — это самонаказание, свободно выбранное человеком, который отказался от общения с Богом, отказался быть тем, чем он призван быть. Отказавшись от Бытия, от "согласного с естеством" и "согласного с истиной" существования, он предпочел отпадение от Бытия.
Будучи несубстанциальной, однако реальной — нравственной — возможностью экзистенциального уклонения и отпадения от Бытия, грех соотносим с Ничто и служит "мерой" этического измерения Ничто. Грех есть нравственное содержание Ничто как события, мера ничтожения бытийной полноты, непрерывного впадения в несуществование, которое никогда не свершится до конца, потому что личность сохраняет себя даже в последнем самоотречении. И поэтому грех как нравственный опыт не ограничивается сознанием преступления закона, но есть опыт Ничто, алогичности, абсурдности существования, опыт пропасти Бытия–вне личного общения, боль ничтожения бытийной полноты, "вторая смерть", выражаясь апокалиптическим языком[814].
Таким образом, Ничто может быть определено не как понятие, а как этическая реальность. Ничто утверждает бытийную истину личности, данную человеку возможность сказать Богу "нет" — и тем подвергнуть "ничтожению" (но не отрицанию!) подлинность своего личностного существования. Этос человека и есть это приключение его свободы, непрестанный выбор между Бытием и Ничто. Выбор, неизменно утверждающий истину его личности.
Так истина личности подытоживает в себе онтологию и этику церковной философии. Этос Церкви — это ее истина: истина о человеке, о мире, о Боге. И эта истина, эта вера и правило жизни есть личностная реальность. Восстановление личности в ее цельности и универсальности, когда человек становится "всецело ликом", означает бытийное усовершение человека и завершение его нравственного пути. Это и есть обожение, к которому стремится Церковь. Как сказал Макарий Египетский: "Душа, удостоившаяся причастности духу света [Божьего] и захваченная красотой Его неизреченной славы, приуготовляя себя к пребыванию и обитанию в Нем, становится всецело светом, всецело ликом и всецело оком".
Примечания
1. См.: Δ. Δημητράκου, Μέγα Λεξικὸν τῆς Ἑλληνικῆς Γλώσσης, т. 9, с 8056.
2. L'être et le néant, Paris (Gallimard) 1943, sel. 33.
3. Точная формулировка: "...unsere besondere Aufmerksamkeit auf den fundamentalen Unterschied zwischen der subjektiv-anthropologischen Einheit der Erkenntnis und der objektiv-idealen Einheit des Erkenntnisinhaltes richten" ("...обратить особое внимание на фундаментальное различие между субъективно-антропологическим единством познания и объективно-идеальным единством содержания знания"). Edmund Husserl, Logische Untersuchungen, 4. Aufl. Halle (Max Niemeier-Verlag) 1928, Bd. I, S. 173-174.
4. Здесь: в смысле общего интерсубъективного понимания.
5. См. Ferdinand de Saussure, Cours de Linguistique Générale, Paris (Payot), с. 144: "Des concepts tels que "maison", "voir", etc., considérés en eux mêmes, appartiennent à la psychologie; ils ne deviennent entités linguistiques que par association avec des images acoustiques". ("Такие понятия, как "дом", "белое", "черное" и т. д., взятые сами по себе, принадлежат психологии; они становятся лингвистическими сущностями только через ассоциацию со слуховыми образами").
6. См.: Martin Heidegger, Über den Humanismus, Frankfurt a. M. (Klostermann-Verlag), с. 12. - Его же: Einführung in die Metaphysik, Tübingen (Niemeier-Verlag) 1958, с. 108. - Его же: Sein und Zeit, Tübingen (Niemeier) 10, Aufl. 1963, p. 165.
7. См.: Thomas de Aquino, Quaest. disp. de veritate, qu. I, art. 1.
8. "Das Ding an sich ist ein Abstraktionsprodukt aus der Reflexion auf die Dingheit" ("Вещь в себе есть продукт абстрагирования, [полученный] из рефлексии о вещественности"). G.W.F. Hegel, Wissenschaft der Logik, I, 2, Aa.
9. "Das dem Wesen gegenüberstehende Sein ist der Schein...die Erscheinung ist die Wahrheit des Seins... ("Противостоящее сущности бытие есть видимость... Проявление - вот истина бытия...").
10. M. Heidegger, Nietzsche, Pfullingen (Neske-Verlag) 1961, Bd. 2, S. 200.
11. Гераклит. Φр. 123 (Diels I, 178): Φύσις κρύπτεσθαι φιλεῖ ("Природа любит прятаться"). См. также: Heidegger, Einführung in die Metaphysik, S. 87.
12. См.: Sein und Zeit, S. 189: Das beruhigt-vertraute In-der-Welt-sein ist ein Modus der Unheimlichkeit des Daseins, nicht umgekehrt. Das Un-zuhause muss existenzialontologisch als das ursprünglichere Phänomen begriffen werden ("Спокойно-доверчивое бытие-в-мире есть модус тревожности Бытия, не наоборот. Не-уютность должна пониматься экзистенциально-онтологически, как изначальный феномен").
13. См. Sein und Zeit, S. 187: "Wenn sich demnach als das Wovor der Angst das Nichts, das heisst die Welt als solche herausstellt, dann besagt das: wovor die Angst ängstet, ist das In-der-Welt-sein selbst" ("Итак, если в качестве "того, перед чем" возникает ужас, выступает Ничто, то есть мир как таковой, тогда это означает: то, перед чем ужасается ужас, есть само бытие-в-мире").
14. См. Klaus Oehler, Antike Philosophie und Byzantinisches Mittelalter, München (C.H. Beck-Verlag) 1969, S. 25-26: "Bei ihm (Gregor von Nyssa) wird ausdrücklich, was bei Basileios nur unausdricklich gemeint ist: die nähere Eingrenzung des Hypostasebegriffs durch die Gleichsetzung mit dem Begriff Prosopon (πρόσωπον, Person) ("У него [Григория Нисского] ясно выражено то, что у Василия только неявно подразумевается: ближайшее ограничение понятия ипостаси через отождествление с понятием Prosopon (πρόσωπον, Лицо)".
15. См. К. Oehler, Op. cit., S. 23: "Богословие древней Церкви позаимствовало многие понятия у неоплатонической философии. Из них важнейшее- понятие Сущности (οὐσία)... В тесной связи с понятием Сущности в древне-церковном богословии появляется понятие Ипостаси (ὑπόστασις), которое равным образом взято из неоплатонической терминологии". Но если термин ous...a употреблялся в философии и прежде (у досократиков, Платона, Аристотеля) в значениях, близких тому, какое придавало ему христианское богословие, то термин "ὑπόστασις" получает философское содержание, по мнению Oehler'a (Ibid. S. 23), только у Плотина, а по мнению Köster'a (см.: Helmut Köster, Ύπόστασις // Theolog. Wörterbuch zum Neuen Testament - Berg. von G. Kittel - Bd. 8, S. 574), - у стоиков. До неоплатоников или стоиков слово "ὑπόστασις" употреблялось исключительно в высказываниях, относящихся к природе или врачеванию (ἡ ὑπόστασις εἰς τὴν κύστιν, ἐκ τῶν νεφρῶν ἡ γιγνομένη ὑπόστασις, ὑπόστασις τοῦ βάρους, νέφους ὑποστάσεις и т. д. См.: Köster. Op. cit., S. 572-573, a также Δ. Δημητράκου, Μέγα Λεξικὸν τῆς Ἑλλ. Γλώσσης, τόμος Θ' S. 7504-5). См. также у Леонтия Византийского, "Против несториан" II, I Migne P.G. 86, 1528 D-1529 А: "Итак, мы говорим, что об ὑπόστασις некоторыми говорится согласно словоупотреблению более раннего греческого языка - как о винном осадке (ὑποστάθμη) или закваске в подобных жидкостях, - чтобы указать на нижний слой, отличив его от оставшейся наверху жидкости; как мы говорим о нижних отметках. Движение или перестановка стоящего на месте тоже называется ὑπόστασις... Так же именуется приобретение денег или иных доходов... ὑπόστασις есть нечто имеющее выдержку и крепкое, не легко сбиваемое с ног.., а также присловье к некоторому повествованию или просто рассказу, стоящее особо и не принадлежащее к целому, - как, например, говоримое "при такой отважности на похвалу" [2 Кор 11, 17]. И вера называется ὑπόστασις, как наука о некотором воспринятом...". Относительно употребления термина у Плотина Köster приводит характерные выражения: "Из полноты его [первого начала] совершенств, от энергии, составляющей его сущность, рождается другая энергия, которая... обладает бытием и субстанциальностью (ὑπόστασις). (V. 4, 2, 36; пер. Г. В. Малеванского). "Нельзя сомневаться, что Эрос есть ипостась и сущность от сущности, меньшая, правда, чем сотворившая, но все же сущая" (III, 5, 3, 1; пер. А.Ф. Лосева). Известно, что в Новом Завете слово ὑπόστασις употребляется пять раз в различных значениях, и лишь в одном случае его содержание близко к тому, какое придало ему впоследствии христианское богословие: "ὃς ὤν ἀπαύγασμα τῆς δόξης καὶ χαρακτήρ τῆς ὑποστάσεως αὐτοῦ" - "Будучи сияние славы и образ ипостаси Его" (божественного Отца) [Евр 1:3].
16. См.: Βασιλ. Στεφανίδου, Ἐκκλησιαστικὴ Ἱστορία, Γ' Ἐκδ., Ἀθῆναι (Ἔκδ. Ἀστὴρ'᾽ Παπαδημδτρίου) 1970, с 193.
17. См. Аристотель. Категории. 5, 2а 11-16: "Oὐσία δὲ ἐστιν ἡ κυριώτατά τε καὶ πρώτως καὶ μάλιστα λεγομένη, ἥ μήτε καθ ʿ ὑποκειμένου τινòς λέγεται μήτε ἐν ὑποκειμένῶ τινί ἐστιν, οἶον ὁ τις ἄνθρωπος ἤ ὁ τίς ἳππος. Δεύτεραι δὲ οὐσίαι λέγονται, ἐν οἷς εἴδεσιν αἰ πρώτως οὐσίαι λεγόμεναι ὑπάρχουσι, ταῦτα τε καὶ τά τῶν εἰδῶν τούτων γένη ("Сущность, называемая так в самом основном, первичном и безусловном смысле, - это та, которая не говорится ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежащем, как, например, отдельный человек или отдельная лошадь. А вторыми сущностями называются те, к которым как к видам принадлежат сущности, называемые так в первичном смысле, - и эти виды, и их роды"). См. также "Метафизика". 2 13, 1038 b 9-16: Πρῶτον μὲν γὰρ οὐσία ἑκάστου ἡ ἴδιος ἑκάστω, ἣ οὐχ ὑπάρχει ἄλλφ, τò δὲ καθόλου κοινòν ("Во-первых, сущность каждой вещи - это то, что принадлежит лишь ей и не присуще другому, а общее - это относящееся ко многому... Во-вторых, сущностью называется то, что не сказывается о субстрате...") (пер. изд. М., 1976).
18. Григорий Нисский. О различии сущности и ипостаси. 5, Migne P. G. 32, 336 С.: Συνδρομὴ τῶν περὶ ἓκαστον ἰδιωμάτων, τò ἰδιάζον τῆς ἑκάστου ὑπάρξεως σημεῖον.
19. Григорий Нисский. Указ. соч. Migne P. G. 32, 328 В.: ἡ τò κοινòν τε καὶ ἀπερίγραπτον ἐν τᾡ τινι πράγματι διὰ τῶν ἐπιφαινομένων ἰδιωμάτων παριστῶσα ἔννοια.
20. Григорий Нисский. Письм. 24, Migne P. G. 46, 1089 С. Изд. Pasquali, с. 76, 16-17: ἡ οὐσία... εἰς ἑτερότητά τινα φύσεως οὐ διαμερίζεται.
21. Григорий Нисский. Против Евномия. I, Migne P. G. 45, 337 В. Изд. W. Jaeger, т. I, с. 109, 22-26: ἐπὶ μὲν τῆς οὐσίας ἐδείχθη παρὰ τῶν τα τοιαῦτα φιλοσοφεῖν εἰδότων, μηδεμίαν δύνασθαι διαφορὰν ἐννοῆσαι, ἐάν τις αὐτὴν ψιλώσας καὶ ἀπογυμνώσας τῶν ἐπιθεωρουμένων ποιοτήτων τε καὶ ἰδιωμάτων αὐτὴν ἐφ ἑαυτῆς ἐξέτάση κατὰ τòν τοῦ εἶναι λόγον.
22. Такой смысл придал эк-статическому характеру человеческого существования Хайдеггер, выработав термины: ek-sistieren, Ek-sistenz, в противоположность термину existentia западной метафизики. См. Über den Humanismus, S. 15-16: Das ekstatische Wesen des Menschen beruht in der Ek-sistenz, die von der metaphysisch gedachten existentia verschieden bleibt... Ek-sistenz bedeutet inhaltlich Hinausstehen in die Wahrheit des Seins ("Экстатическая сущность человека лежит в эк-зистенции (Ek-sistenz), которая отлична от метафизически понимаемой existentia... Эк-зистенция означает, по существу, вступление в истину Бытия").
23. Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. 4, 13, (Migne P. G. 3, 712 А).
24. "Латинская философия рассматривает в первую очередь природу как таковую, а затем ищет личность; греческая философия изначально рассматривает личность и последовательно проникает в нее, чтобы через нее отыскать природу. Латинянин рассматривает личность как модус природы, грек рассматривает природу как содержание личности". Th. de Regnon, Etudes de théologie positive sur la Sainte Trinité, I, 433. См. также H.-M. Legrabd, Bulletin d'Ecclésiologie: Introduction aux Eglises d'Orient, Revue des Sciences Philosophiques et Théologiques, vol. 56, р 4, p. 709, где автор, рассуждая о западносхоластической структуре догматики П. Н. Трембеласа, замечает: "Затем идет трактат о Боге (книга I), где глава De Deo uno (о едином Боге), предшествует главе De Deo Trino (О Троичном Боге), как в Сумме св. Фомы Аквинского (познаваемость Бога, правильное понятие о Боге, божественные атрибуты, и лишь затем - тринитарный догмат, сперва "в общем", потом "в частном" рассмотрении)".
25. См.: М. Schmaus, Katholische Dogmatik, ò. I, München 1960, S. 306 и дал. - См. также: Karl Barth, Die kirchliche Dogmatik, II, S. 390. - Также Χρήστου ' Ανδρούτσου, Δογματική, ' Αθῆναι 1907, σελ. 47. - Также Π. Ν. Τρεμπέλα, Δογματική, τόμος Α', Ἀθῆναι 1959, σελ. 186 и др.
26. См.: Etienne Gilson, La Philisiphie au Moyen Age, Paris (Payot) 2. édition 1962, 241 и дал. и Johannes Hirschberger, Geschichte der Philosophie, Freiburg i. B. (Herdre-Verlag) 8. Aufl. 1965, Bd. I, S. 504-505. - См. также: M.-D. Chenu, La Théologie comme science au XIII siècle, Paris (Ed. Vrin, 3e edition) 1969, p. 97 s., где автор констатирует в трудах Фомы Аквинского "грандиозный" синтез мистически-теоретического характера теологии с требованием научной рациональности: "Verbe éternel ou Verbe fait chair, spéculation contemplative ou régies de vie morale, symbolisme sacramentaire et communauté des saints, relévent tout uniment du même principe de connaissance. Les categories si fermement tranchées du philisophe entre le spéculatif et le pratique ne divisent plus ce savoir... ces savoirs sont campés dans un même champ d'intelligibilité, que constitue la lumiére de foi en oevre de science: intellectus fidei" ("Вечное Слово или Слово, ставшее плотью, созерцательное умозаключение или правила нравственной жизни, символизм таинств или общение святых, - во всем этом проявляется один и тот же познавательный принцип. Категории, так четко распределенные философом между умозрительным и практическим, уже не расчленяют этого знания... Эти знания расположены в той же области умопостигаемого, которая порождает свет веры в деле науки: intellectus fidei - уразумение веры").
27. Выражение, утвердившееся в богословской литературе греческого Востока и отправное для онтологической постановки проблемы. См., напр.: Максим Исповедник. Περὶ διαφόρων ἀπóρων. Migne P. G. 90, 285 А, и Μυσταγωγία, Migne P. G. 91, 701 Α. - Григорий Нисский. Κατὰ Εὐνομίου Ι, Migne P. G. 45, 316 С. - Юстин Философ. Ἔκθεσις τῆς ὀρθῆς ὁμολογίας. Migne P. G. 6, 1209 В. - Иоанн Дамаскин. Κατὰ Ίακωβιτῶν 52, Migne P. G. 94, 1461 В.
28. См. Э. Жильсон. Указ. соч. С. 589-590: "Il y a, dans le thomisme, un acte de la forme elle-même, et c'est l'exister... L'acte de l'essence n'est plus la forme, quo est du quod est qu'elle est, mais l'existence" ("В томизме имеется акт формы как таковой, и этот акт- существование... Акт сущности- уже не форма, не quo estrom quod est, каким она является, но существование").
29. Владимир Лосский. Мистическое богословие восточной Церкви. М., 1991. C. 51-52.
30. В предыдущем исследовании, тоже в связи со сферой теоретических различений, автором была предпринята попытка показать, опираясь на тексты Хайдеггера, каким образом схоластическая богословская традиция Запада неизбежно приводит к сегодняшнему феномену "европейского нигилизма". См.: Христос Яннарас, Теология отсутствия и непознаваемости Бога.
31. См. характерные высказывания Хайдеггера: "Sein erweist sich als ein höchstbestimmtes völlig Unbestimmtes" ("Бытие выказывает себя как некое в высшей степени определенное всецело Неопределенное"). Einführung in die Metaphysik, S. 59. - "Das Sein ist das Nächste. Doch die Nähe bleibt dem Menschen am weitesten" ("Бытие есть Ближайшее. Однако это Ближайшее остается для человека самым далеким"). Über den Humanismus, S. 20. - "Die Unbestimmtheit dessen jedoch, wovor und worum wir änstigen, ist nicht nur blosses Fehlen der Bestimmtheits, sondern die wesenhafte Unmöglichkeit der Bestimmbarkeit" ("Неопределенность того, перед чем и от чего берет нас ужас, есть не просто недостаток определенности, а принципиальная невозможность что бы то ни было определить"). Что такое Метафизика? - пер. В. В. Бибихина, ibid. с. 21. - "Das Sein als das Geschick, das Wahrheit schickt, bleibt verborgen. Aber das Weltgeschick kündigt sich in der Dichtung an" ("Бытие как событие, посылающее истину, остается потаенным. Но судьба мира дает о себе знать в поэзии"). Письмо о гуманизме. Ibid., с. 206. - См. также показательное высказывание Hirschberger'a о философии Хайдеггера (Geschichte der Philosophie, II, с. 648): "Was bleibt, ist eine Art Mystik und Romantik des Seins, bei der alles auf die Hinnahme ahkommt" ("То, что остается, есть своего рода мистика или романтика Бытия, при которой все принимается").
32. Einführung in die Metaphysik, S. 1.
33. То есть: в целом, в общем, вообще. См.: Аристотель. Об истолковании. 7, 17а 38: Ἐπεὶ δέ ἐστι τὰ μὲν καθόλου τῶν πραγμάτων τὰ δὲ καθ ' ἕκαστον, λέγω δὲ καθὸλου μὲν ὅ ἐπὶ πλειόνων πέφυκε κατηγορεῖσθαι, καθ' ἕκαστον δὲ ὅ μή, οἶον ἄνθρωπος μὲν τῶν καθόλου, Καλλίας δὲ τῶν καθ' ἕκαστον (Одни предметы - общие, а другие - единичные (общим я называю то, что может по природе сказываться о многом, а единичным - то, что не может этого; например, "человек" есть общее, а Каллий - единичное). См. также: Леонтий Византийский. "Против несториан и евтихиан". Migne P. G. 86, 128D - 129А: Ἐπειδὴ γὰρ καθὼς οἱ τὰ λογικὰ σκέμματα διακρίνοντας παραδιδόασι, τὰ μὲν ἐπὶ μέρους κοινωνεῖ τοῖς καθ' ὅλου, τὰ δὲ καθόλου κατηγορεῖται κατὰ τῶν ἐπὶ μέρους. Καὶ τῶν μὲν ἀτόμων, κοινωνία ἐστί πρὸς τὸ εἶδος κατὰ τὴν φύσιν, τῶν δὲ καθόλου, κοινωνία πρὸς τὰ μέρη κατὰ τὴν κλῆσιν. Τῇ τοῦ ὅλου προσηγορίᾷ τὸ μέρος καλείν οὐ παρῃτησάμεθα (Ибо в соответствии с тем, как передают те, кто различает логические суждения, частное приобщается к общему, а общее сказывается о частном. Причем единичное приобщается к виду по природе, а общее приобщается к частям по именованию. Называть же часть по имени целого мы не рискуем).
34. Понятия "природа" и "сущность" в принципе идентичны, как в принципе идентичны понятия "лицо" и "ипостась". См.: Максим Исповедник. Письм. 15, Migne P. G. 91, 549 В: Ταυτὸν μὲν οὐσία καὶ φύσις.. ταυτὸν δὲ πρόσωπον καὶ ὑπόστασις (Одно и то же - сущность и природа, одно и то же - лицо и ипостась). - Слова "сущность" и "природа" отождествляются также с философским понятием эйдоса: Ὀυσία δέ ἐστίν, ἤτοι φύσις, παρ' αὐτοῖς [τοῦς Πατράσι] ὅπερ οἱ φιλόσοφοι λέγουσιν εἶδος (Сущность же, или природа, у них (Отцов) есть то самое, что философы называют эйдосом). Леонтий Византийский. Схолия. I, Migne P.G. 86, 1193 А.
35. Οὐσία μὲν γὰρ αὐτὸjo εἶναι μόνον δηλοῖ. ὑπόστασις δὲ οὐ μόνον τὸ εἶναι δηλοῖ, ἀλλὰ καὶ τὸ πῶς ἔχειν καὶ τὸ ὁποἶον τι εἶναι παρίστησι (Ибо сущность являет только само бытие. Ипостась же не только являет бытие, но и представляет, как именно нечто пребывает и каково это нечто). Феодор, пресвитер Раифский. Προπαρασκευή, Analecta Patristica (Orientalia Christiana Analecta), Rome 1938, с. 204, 10, 16. - См. также: Григорий Нисский. Против Евномия. 1, Migne P. G. 45, 337 В: Contra Eunomium 1.1.283.1 to Contra Eunomium 1.1.283.6 Ἐπὶ μεν τῆς οὐσίας ἐδείχθη παρὰ τῶν τὰ τοιαῦτα φιλοσοφεῖν εἰδότων, μηδεμίαν δύνασθαι διαφορὰν ἐννοῆσαν, ἐάν τις αὐτὴν φιλώσας και ἀπογυμνώσας τῶν ἐπιθεωρουμένων ποιοτήτων τε καὶ ἰδιωμάτων αὐτὴν ἀφ' ἐαυτῆς ἑξετάξῇ, κατὰ τὸν τοῦ εἶναι λόγον (Умеющие исследовать такие вопросы показали, что в сущности невозможно помыслить никакого различия, если некто любящий ее и обнажающий от созерцаемых при ней качеств и свойств будет испытывать ее саму по себе, в соответствии с принципом бытия).
36. ἡ μὲν γὰρ ὑπόστασις, ἤτοι τὸ ἄτομον τῆς φύσεως, φύσις, ἀλλ᾽οὐ μόνον φύσις, ἀλλὰ μετὰ ἰδιώματος, ἡ δὲ φύσις, οὐχ ὑπόστασις, ἤτοι ἄτομον (Ибо субстанция (ипостась), то есть единичный экземпляр природы, есть природа, но не только природа, а вкупе с единичным признаком; природа же не есть субстанция, или единичное". Иоанн Дамаскин. Против яковитов. 52, Migne P. G. 84, 1461 А.
37. Ύπόστασις... τόδε τι καθ' ἑαυτὴν ὑπόστασις τις οὖσα καὶ διορισμὸς τῶν ἀδιορίστων οὐσιῶν εἰς τὸν κατὰ πρόσωπον ἀριθμὸν ἐκάστου διὸ δὴ καὶ πρόσωπον ταύτην οἱ πατέρες νοοῦσιν τε καὶ ὀνομάζουσι (Ипостась... то нечто, что есть само по себе некая субстанция и разделение нераздельных сущностей на число, соответствующее числу лиц. Поэтому Отцы и мыслили, и называли ее лицом). Леонтий Византийский. Против несториан. 2, 1, Migne P.G. 86 1529р.
38. Ύπόστασίς ἐστί πρᾶγμα ὑφεστὸς τε καὶ οὐσιῶδες, ἐν ᾧ τὸ τῶν συμβεβηκότων ἄθροισμα ὡς ἐν ἐνὶ ὑποκειμένφ πράγματι και ἐνεργεία ὑφέστηκε (ʿỶπόστασις есть под-лежащая и существенная вещь, в каковой совокупность привходящих признаков существует как в одном субъекте, одной вещи, одном действии". Феодор Раифский. Προπαρασκευή, Analecta Patristica, стр. 206, 5. - См. также: Иоанн Дамаскин. Διαλεκτικὰ ΙΣΤ', Migne P. G. 94, 581 В, критическое издание Bonif. Kotter, Berlin 1969, с. 86: λέγεται δὲ τò συμβεβηκòς ἐν ὑποκειμένω τῇ οὐσίᾳ (Привходящим признаком называется то, что пребывает в подлежащем сущности). - Также Διαλεκτικὰ МГ', P. G. 94, 613 В, издание Kotter, стр. 109: Oἱ ἅγιοι Πατέρες ὑπόστασιν καὶ πρόσωπον τò αὐτò ἐκάλεσαν τò καθ' ἑαυτò ἰδιοσυστάτως ἐξ οὐσίας καὶ συμβεβηκότων ὑφιστάμενον, καὶ ἀριθμῶ διαφέρον, καὶ τόν τινα δηλοῦν, οἶον Πέτρον καὶ Παῦλον (Святые отцы называли ипостасью (субстанцией) и лицом одно и то же: то, что само по себе существует через сущность и привходящие признаки, и отличное по числу, и являющее нечто такое, как Петр или Павел). - См. также Διαλεκτικὰ ἢ', P. G. 94, 593 A - 596 A, издание Kotter, стр. 94-95: Ή δὲ ὑπόστασις θέλει ἔχειν οὐσίαν μετὰ συμβεβηκότων, καὶ καθ' ἑαυτὴν ὑφίστασθαι, καὶ αἰσθήσει, ἤγουν ἐνεργεία, θεωρεῖσθαι (Субстанция должна обладать сущностью вкупе с привходящими признаками, и существовать сама по себе, и быть созерцаемой через ощущение или действие").
39. О тождестве "привходящих признаков " и "претерпеваний" см.: Аристотель. Метафизика. N 1, 1088 а 17 и А 8, 989 b 3. - О душе, А 1, 402 а 7-9. - См. также: Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". Migne P. G. 4, 412 ВС.
40. ...οὐ συνδιαιροῦντες τοῖς προσώποις τὴν τῆς οὐσίας ἑνότητα (...не разделяя лицами единство сущности). Григорий Нисский. Против Евномия. I, Migne P. G. 45, 405 В. - См. также Леонтий Византийский. Σχόλια Η, Migne P. G. 86, 1252 ВС: ..καθ' ὑπόστασιν, τοῦτἔστιν καθ' ὕπαρξιν (...по ипостаси, то есть по бытию). - Также Иоанн Дамаскин. Διαλεκτικὰ MB, Migne P. G. 94, 613 A, издание Kotter, стр. 109: Ἑv αὐτη γὰρ ἡ οὐσία ἐνεργεία ὑφίσταται (Ибо в ней (в ипостаси) действительно осуществляется сущность").
41. 'Η οὐσία δὲ καθ' ἑαυτὴν οὐχ ὐφίσταται, ἀλλ᾽ ἐν ταῖς ὑποστάσεσι Θεωρεῖται (Сущность же не существует сама по себе, но созерцается в ипостасях). Иоанн Дамаскин. О православной вере. 3,6, Migne P. G. 94, 1001 D. - См. также: Леонтий Византийский. Против несториан и евтихиан. Migne P. G. 86, 1280 А: Ἀνυπόστατος μὲν οῦν φύσις, τουτέστιν οὐσία, οὐκ ἄν εἴη ποτέ. Οὐ μὲν ἡ φύσις ὑπόσττασις, ὅτι μηδέ ἀντιστρέφει, ἡ μὲν γὰρ ὑπόστασις και φύσις, ἡ δὲ φύσις οὐκέτι καὶ ὑπόστασις, ἡ μὲν γὰς φύσις τὸν τοῦ εἶναι λόγον ἐπιδέχεται, ἡ δὲ ὑπόστασις, καὶ τὸν τοῦ καθ' 'εαυτὸν εἶναι, καὶ ἡ μὲν εἴδους λόγον ἐπέχει, ἡ δὲ τοῦ τίνος εἶναι δηλωτική. Καὶ ἡ μὲν καθολικοῦ πράγματος χαρακτῆρα δηλοῖ, ἡ δὲ τοῦ κοινοῦ τὸ ἴδιον ἀποδιαστέλλεται (Природа, или сущность, пожалуй, никогда не существует в негипостазированном виде. Впрочем, как природа не существует вне ипостаси, так и ипостась не существует вне природы: ведь есть либо и природа, и ипостась, либо нет ни природы, ни ипостаси. Ибо природа выражает принцип бытия, ипостась же - и само бытие. Первая содержит в себе видовой принцип, вторая выказывает бытие чего-либо. И если первая выявляет свойства вещи в целом, то вторая отделяет частное от общего).
42. ...Πρὸς τὸν ὑφεστῶτα ἡ φύσις ἀνάγεται (...природа восходит к гипостазированному). Максим Исповедник. Богословские главы, igne P. G. 91, 200 D.
43. Метафизика, D 26, 1023 b 29-31. - См. также: Heidegger, Was ist Metaphysik? S. 11: "Allein die Metaphysik antwortet nirgends auf die Frage nach der Wahrheit des Seins, weil sie diese Frage nicht fragt. Sie fragt nicht, weil sie das Sein nur denkt, indem sie das Seiende als das Seiende vorstellt. Sie meint das Seiende im Ganzen und spricht vom Sein. Sie nennt das Sein und meint das Seiende als das Seiende" ("Метафизика не отвечает нигде на вопрос об истине бытия, потому что никогда этот вопрос не задает. Не задает, потому что мыслит бытие, лишь представляя себе сущее как сущее. Она подразумевает сущее в целом и говорит о бытии. Она именует бытие и подразумевает сущее как сущее" (пер. В.В.Бибихина, ibid., с. 29).
44. В аскетических текстах православного Востока мы встречаем, как правило, экзистенциально-онтологическое истолкование термина "природа". Православная аскетика основывается на том предварительном допущении, что возможно динамичное самоопределение природы в границах личного бытия. Ср. выражения: "Победить природу", "одерживай победу над природой", "эта моя и не моя враждебная и возлюбленная плоть" (Иоанн Лествичник), "выйти за пределы природы", "освятить естество", "когда достигнешь любви, она превзойдет естество", "обновить природу" (Исаак Сирин), "изменить и преобразить естество", "измениться и преобразиться в другое состояние и естество" (Макарий Египетский).
45. См. M.-D. Chenu, La Théologie au XII siècle, p. 302: "Les concepts de nature et de personne impliquent le rapport de l'abstrait (quo est) et du concret (quod est) dans les êtres existants... Jeu philosophique de l'abstrait et du concret" ("Понятия природы и личности подразумевают отношение абстрактного (quo est) и конкретного (quod est) в существующих вещах... Философская игра абстрактного и конкретного").
46. См.: Сумма теологии I, 29, 2 и De Potentia IX, 1 и 2. - См. также: Joh. Hirschberger, Geschichte der Philosophie, I, S. 490-491, и M.-D. Chenu, La Théologie au XIIeme siècle, p. 303: "Слово "res" выходит из своей нейтральности (вещь), чтобы обозначить, благодаря аллитерации технической формулы res naturae - natura rei, реальную плотность конкретной существующей вещи, эквивалентно слову "субстанция"".
47. Сочинения досократиков "о природе" имеют своим содержанием то, что мы сегодня называем "онтологией". См. также: Иоанн Дамаскин. Διαλεκτικὰ ΛΑ', издание В. Kotter, с. 94, 27: Тὸ δὲ εἶναι καὶ πεφυκέναι ταὐτόν ἐστι (Быть и существовать по природе - одно и то же).
48. См.: Гераклит. Фрагм. 1 (Die Fragmente der Vorsokratiker, H. Diels-W. Kranz, Bd. I, S. 150), где выражения "согласно логосу" и "согласно природе" отождествляются. - См. также Heidegger, Einführung in die Metaphysik, S. 100: "Λόγος ist die ständige Sammlung, die in sich stehende Gesammelheit des Seienden, d.h. das Sein. Deshalb bedeutet in Fr. 1 κατὰ τὸν λόγον dasselbe wie κατὰ φύσιν. Φύσις und λόγος sind dasselbe" ("Логос - это постоянное собирание, стоящая в себе собранность сущего, то есть Бытие. Поэтому во фр. I выражение κατὰ τὸν λόγον означает то же, что κατὰ φύσιν. Φύσις и λόγος - одно и то же").
49. "L'existence précéde l'essence" ("Существование предшествует сущности"). Jean-Paul Sartre, L'existentialisme est un humanisme, Paris (Ed. Nagel) 1962, p. 17 s.
50. Sartre, op. cit., p. 21: "Il y a au moins un être chez qui l'existence précéde l'essence, un être qui existe avant de pouvoir être defini par aucun concept et cet être c'est l'homme" ("Есть по крайней мере одно существо, у которого существование предшествует сущности, - существо, которое существует прежде, чем оно может быть определено каким-либо понятием. И это существо - человек"). - Более полный анализ см. в моей книге Σχεδίασμα Εἰσαγωγῆς στὴ Φιλοσοφία, § 29.
51. См.: Über den Humanismus, S. 17.
52. См.: Über den Humsnismus, S. 12 и 17, Einführung in die Metaphysik, S. 108.
53. "Die in ihrer Wesensherkunft verborgene Unterscheidung von essentia (Wesenheit) und existentia (Wirklichkeit) durhherscht das Geschick der abendländischen und der gesamten europäisch bestimmten Geschichte" ("Потаенное в своих сущностных истоках различение essentia (бытия, сущности) и exsistentia (действительности) прослеживается в судьбе всей западной и вообще европейской истории"). Über den Humanismus, S. 18.
54. "Das "Wesen" weder aus dem esse essentiae, noch aus dem esse existentiae, sondern aus dem Ek-statischen des Daseins bestimmt" (""Сущность" определяется не из esse essentiae (бытия сущности) и не из esse existentiae (существования), а из эк-статичности присутствия"). Über den Humanismus, S. 16.
55. "Ek-sistenz bedeutet inhaltlich Hinausstehen in die Wahrheit des Seins" ("Эк-зистенция означает, по существу, выступление в истину Бытия"). Über den Humanismus, S. 16.
56. "...insofern die "Zeit" als der Vorname für die Wahrheit des Seins genannt wird" ("...насколько "время" считается именем собственным для истины бытия..."). "Что такое метафизика?", пер. В.В. Бибихина, ibid., с. 32.
57. "Als der Ek-sistierende steht der Mensch das Dasein aus, indem er das Da als die Lichtung des Seins in "die Sorge" nimmt" ("В качестве эк-зистирующего человек претерпевает свое здесь-бытие, принимая в заботу "здесь" как просвет бытия"). Was ist Metaphysik? S. 16.
58. "Ek-sistenz ist nicht identisch mit dem überlieferten Begriff der existentia, was Wirklichkeit bedeutet im Unterschied zu essentia als der Möglichkeit" ("Эк-зистенция не тождественна традиционному понятию existentia, которое означает действительность, в отличие от essentia как возможности"). Über den Humanismus, S. 15.
59. "Existenz meint dagegen actualitas, Wirklichkeit im Unterschied zur bloßen Möglichkeit als Idee" ("Existentia означает, напротив, actualitas, действительность, в отличие от чистой возможности как идеи"). Über den Humanismus, S. 16.
60. "Das "Wesen" des Menschen beruht in seiner Ek-sistenz... "Der Mensch existiert" antwortet auf die Frage nach dem "Wesen" des Menschen" (""Сущность" человека заключается в его эк-зистенции... Фраза "человек экзистирует" отвечает на вопрос о "сущности" человека"). Über den Humanismus, S. 15 и 16. См. также "Sein und Zeit", S. 42: "Das "Wesen" des Daseins liegt in seiner Existenz" (""Сущность" присутствия лежит в его экзистенции").
61. Νοητὴν εἰδωλολατρείαν εἰδωλοποιοῦντες ἐν ἑαυτοῖς.. (Сотворяющие в себе поклонение умственным идолам...). Василий Великий. На пророка Исайю. 96, Migne P. G. 30, 276 С.
62. "Das Nichts gehört, auch wenn wir es nur im Sinne des völligen Nicht von Anwesendem meinen, ab-wesend zum Anwesen als eine von dessen Möglichkeiten. Wenn somit im Nihilismus das Nichts waltet und das Wesen des Nichts zum Sein gehört, das Sein jedoch das Geschick des Überstiegs ist, dann zeigt sich als Wesensort des Nihilismus das Wesen des Metaphysik" ("Даже если мы понимаем Ничто только в смысле полного отрицания (Nicht) присутствующего, оно, от-сутствуя, принадлежит присутствию как одна из его возможностей. Следовательно, если в нигилизме заправляет Ничто и если сущность Ничто принадлежит бытию, а бытие есть участь превосхождения, тогда сущность метафизики оказывается местопребыванием сущности нигилизма". Heidegger, Zur Seinsfrage, Frankfurt (Klostermann-Verlag) 1956, S. 33. - См. также: S. 38. - Кроме того, см.: Einführung in die Metaphysik, S. 62 , 64.
63. "Wenn sich demnach als das Wovor der Angst das Nichts, das Heißt die Welt als solche herausstellt, dann besagt das: wovor die Angst sich ängstet, ist das ln-der-Welt-sein selbst" ("Если, соответственно, в качестве от-чего-ужаса выступает Ничто, то есть мир как таковой, то этим сказано: перед чем ужасается ужас, есть само бытие-в-мире" ("Sein und Zeit", S. 187). - См. также "Was ist Metaphysik?", S. 33: "Mit der Grundstimmung der Angst haben wir das Geschehen des Daseins erreicht, in dem das Nichts offenbar ist und aus dem heraus es befragt werden muß" ("В подспудном состоянии ужаса мы достигаем того события в бытии, в котором открывается Ничто и из которого должен ставиться вопрос о Ничто").
64. "Da-sein heißt: Hineingehaltenheit in das Nichts... In der hellen Nacht des Nichts des Angst ersteht erst die ursprüngliche Offenheit des Seienden als eines solchen: daß es Seiendes ist - und nicht Nichts. Dieses von uns in der Rede dazugesagte "und nicht Nichts" ist aber keine nachgetragene Erklärung, sondern die vorgängige Ermöglichung der Offenbarkeit von Seiendem überhaupt, das Wesen des ursprünglich nichtenden Nichts liegt in dem: es bringt das Da-sein allererst vor das Seiende als ein solches" "При-сутствие означает: выдвинутость в Ничто... В светлой ночи ужасающего Ничто впервые происходит первоначальное раскрытие сущего как такового: раскрытие того, что оно есть сущее, а не Ничто. - Эта наша добавка к фразе: "а не Ничто" - отнюдь не пояснение задним числом, а предварительное условие раскрытия сущего вообще. Суть изначально ничтожащего Ничто заключается в этом: оно впервые ставит при-сутствие впереди сущего как такового". Was ist Metaphysik? S. 35-34.
65. "Das Nichts gibt nicht erst den Gegenbegriff zum Seienden her, sondern gehört ursprünglich zum Wesen selbst. Im Sein des Seienden geschieht das Nichten des Nichts" ("Ничто не составляет, собственно, даже антонима к сущему, а исходно принадлежит к самой его основе. В бытии сущего совершает свое ничтожение Ничто"). Was ist Metaphysik? S. 35. - "Das Nichts bleibt nicht das unbestimmte Gegenüber für das Seiende, sondern es enthüllt sich als zugehörig zum Sein des Seienden" ("Ничто уже не остается неопределенной противоположностью сущего, а приоткрывает свою принадлежность бытию сущего"). Ор. cit., S. 39.
66. "...beide gehören in Eins zusammen" "...Они вместе принадлежат друг другу в одном". Einführung in die Metaphysik, S. 62.
67. Отношение в патристической литературе Востока всегда служит выражению ипостаси. См.: Афанасий Великий. "Диалоги о Троице". I, Migne P. G. 28, 1153 D: Тὸ θεὸς τὴν φύσιν δηλοῖ τὸ δὲ πατὴρ τὴν σχέσιν τὴν πρὸς τὸν υἱόν (Бог являет природу; Отец же - отношение к Сыну). - Также: Григорий Назианзин. Слово. 29, 16, Migne P. G. 36, 96А: Οὔτε οὐσίας ὄνομα ὁ πατήρ.. οὔτε ἐνεργείας, σχέσεως δέ (Отец не есть имя ни сущности, ни действия, но отношения). Также: Григорий Нисский. "Против Евномия". 2, Migne P. G. 45, 473 В: ἡ τοῦ πατρὸς κλῆσις οὐκ οὐσίας ἐστὶ παραστατική, ἀλλὰ τὴν πρὸς τὸν υἱὸν σχέσιν ἀποσημαίνει (Имя Отца не заменяет имя сущности, а обозначает отношение к Сыну) (изд. Jaeger, т.2, стр. 319, 1-3).
68. По этому поводу - замечание Хайдеггера, Sein und Zeit, S. 68: "Die Griechen hatten einen angemeßenen Terminus für die "Dinge": πράγματα, d.i. das womit man es im besorgenden Umgang (πρᾶξις) zu tun hat" ("У греков был подходящий термин для обозначения "вещей": πράγματα , то есть то, с чем имеют дело в озаботившемся обращении (πρᾶξις)".
69. Опять замечание Хайдеггера, Sein und Zeit, S. 38: "Höher als Wirklichkeit steht die Möglichkeit. Das Verständnis der Phänomenologie liegt einzig im Ergreifen ihrer als Möglichkeit" ("Выше действительности стоит возможность. Уразумение феноменологии лежит единственно в схватывании ее как возможности").
70. Замечание Хайдеггера: "Das Seiende, das wir je selbst sind, ist ontologisch das Fernste" ("Сущее, которое всегда суть мы сами, онтологически всего дальше"). Sein und Zeit, S. 311.
71. "Das Sein ist weiter denn alles Seiende und ist gleichwohl dem Menschen näher als jedes Seiende... Das Sein ist das Nächste. Doch die Nähe bleibt dem Menschen am weitesten" ("Бытие дальше, чем любое сущее, и в то же время ближе человеку, чем любое сущее... Бытие - ближайшее. Но это ближайшее остается для человека самым далеким"). Heidegger, Über den Humanismus, S. 19-20.
72. "Можно было бы заметить, что современная физика, которая в конечном счете соотносит всякую форму материи с формами энергии, подтверждает характеристику сущего как "сделанного", открывает все Творение как совершающееся делание (праксис)". См.: Σχεδίασμα Εἰσαγωγῆς στὴ Φιλοσοφία, § 31.
73. "Ибо всякий дом устрояется кем-либо; а устроивший все есть Бог". (Евр 3:4).
74. Об именах Божьих. Migne P. G. 3, 712 AB: Αὐτός, ὁ πάντων αἴτιος, δι᾽ ὑπερβολὴν τῆς ἐρωτικῆς ἀγατότητος ἔξω ἑαυτοῦ γίνεται.. καὶ οἶον ἀγατότητι καὶ ἔρωτι θέλγεται. Καὶ ἐκ τοῦ ὑπὲρ πάντα καὶ πάντων ἐχῇρημένου πρὸς τὸ ἐν πᾶσι κατάγεται κατ᾽ ἐκστατικὴν ὑπερούσιον δύναμιν ἀνεκφοιτητον ἑαυτοῦ.
75. Схолии к трактату "Об именах Божьих". Migne P. G. 4, 261 В: Ὁ γὰρ ἀγαθοεργὸς ἔρως ἐκίνησε τὸ θεῖον εἰς πρόνοιαν, εἰς σύστασιν ἡμῶν.
76. Περὶ διαφόρων ἀποριῶν, Migne P. G. 91, 1260: ʿΩς μὲν ἔρως ὑπάρχον τὸ Θεῖον καὶ ἀγάπη κινεῖται, ῶς δὲ ἐραστόν καὶ ἀγαπιτὸν κινεῖ πρὸς ἑαυτὸ πάντα τὰ ἔρωτος καὶ ἀγάπης δεκτικά. Καὶ τρανότερον αὖθις φάναι κινεῖται μὲν ὠς σχέσιν εμποιοῦν ἐνδιάθετον ἔρωτος καὶ ἀγάπης τοῖς τούτων δεκτικοῖς, κινεῖ δε ὡς ἑλκτικὸν φύσει τῆς τῶν ἑπ' αὐτᾡ κινουμένων ἐφέσεως.
77. Такое выражение употребляет Леонтий Византийский, говоря о соединении божественной и человеческой природ в Личности Христа. См.: Против афтардокетов (Migne, PG 86, 1380В).
78. См.: Ἰωάννου Καρμίρη, Тὰ δογματικὰ καὶ συμβολικὰ μνημεῖα τῆς Ὀρθοδόξου Καθολικῆς Ἐκκλησίας, τόμος I, Ἐν Ἀθήναις, σελ. 175.
79. О библейском истолковании двусоставности человеческой природы и о значении терминов "тело", "душа", "плоть", "дух" в Ветхом и Новом Заветах имеется широчайшая библиография, из которой здесь укажем некоторые показательные, в определенном отношении базовые пособия: Ernest de Witt Burton, Spirit, Soul and Flesh, Chicago (Univ. Press) 1918. - Daniel Lys, Néphésh, Histoire del'âme dans la révélation d'Israel, Paris (P.U.F.) 1959. - K. Galling, Das Bild vom Menschen in bibl. Sicht, Mainzer Universitäts-Reden 3 (1947). - A. Gelin, L'homme selon la Bible, Paris (Cerf) 1968. - Gerhard von Rad, Theologie des Alten Testaments, München (Kaiser-Verl.) 1962, Bd. I, S. 166-167. - Rudolf Bultmann, Theologie des Neuen Testaments, Tübingen (Mohr-Verl.) 4. Aufl. 1961, S. 204, и др.
80. Πολλὰ λέγει ἡ θεία γραφή, καὶ τίθησι καταχρηστικῶς ὀνόματα πολλάκις, ἅτινα τοῦ σώματος μέν ἐστί, κατὰ τῆς ψυχῆς δὲ λέγεται. Καὶ πάλιν τὰ τῆς ψυχῆς κατὰ τοῦ σὠματος, καὶ οὐ χωρίζει ταῦτα ("Много говорит божественное Писание, и неоднократно смешивает имена: то, что относится к телу, говорится о душе; и наоборот: то, что относится к душе, [Писание] говорит о теле, и не разделяет этого"). - Исаак Сирин. Tὰ εὑρεθέντα ἀσκητικά, Λόγος ΠГ' (изд. Спану), σελ. 317.
81. Иоанн Златоуст. На книгу Бытия, гомилия. 14, § 5 (Migne, PG 53, 117).
82. Климент Александрийский. Строматы, 8, 4 (Mignę, PG 9, 573В) и Ἀποσπάσματα, 38 (Migne, PG 9, 769С).
83. Григорий Нисский. Об устроении человека. I Δ'(Migne, PG 44, 176).
84. Дидим Слепец. О Святом Духе. 54, 55, 59 (Migne, PG 39, 1079-1082).
85. Исихий Синайский. Πρὸς Θεόδουλον, 2, 24 (Migne, PG 93, 1520A): Tὸ τριμερὲς τῆς ψυχῆς.. τὸν θυμόν.. τὸ ἐπιθυμητικόν... τὸ δὲ λογιστικόν ("Три части души... чувствующая... вожделеющая... разумная"). - И у Климента Александрийского в Педагоге, 3, 1 (Migne, PG 8, 556А), сказано: Τριγενοῦς οὖν ὑπαρχούσης τῆς ψυχῆς τὸ νοερὸν, ὅ δὴ λογιστικὸν καλεῖται, ὁ ἄνθρωπός ἐστιν ὁ ἔνδον.. τὸ δὲ θυμικὸν θυριῶδες ὄν, πλησίον μανίας οἰκεῖ πολύμορφον δὲ τὸ ἐπιθυμητικὸν καὶ τρὶτον ("Итак, из трех родов души для мыслящей, называемой также рассуждающей, души пристанищем служит человек.., в страстной, или животной, душе гнездятся порывы; а третья дает прибежище многообразному вожделению").
86. Василий Великий. На Исайю. I, § 13 (Migne, PG 30, 140).
87. Григорий Нисский. Об устроении человека. KZ0 (Migne, PG 44, 228).
88. Василий Великий. Гомилия. 31 (Migne, PG 31, 1340D).
89. Василий Великий. Гомилия. 3, 7 (Migne, PG 31, 213С).
90. Кирилл Иерусалимский. Κατήχησις φωτιζoμὲνων 4, 21 (Migne, PG 33, 481В).
91. Максим Исповедник. Богословские главы. 1, 12 (Migne, PG 90, 1088В).
92. Макарий Египетский. Духовные беседы. 1, 5, - Die 50 geistlichen Homilien des Makarios, hrsg. von Dörries, Klostermann, Kroeger, Berlin (Walter de Gruyter) 1964, S. 6.
93. См. у Иоанна Лествичника: Τί τὸ περὶ ἐμὲ μυστήριον, τίς ὁ λόγος τῆς ἐμῆς συγκράσεως; ("Что это за таинство во мне? Как составилось во мне это соединение?"). - Лествица. Константинополь, 1883, гл. ΙΕ', § πγ', sel. 97.
94. Об устроении человека. 29 (Migne, PG 44, 233).
95. См. Быт 2:7 : "И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою".
96. Ἐνεφύσησεν οὗτος καὶ τὴν ἀρχὴν εἰς τὸ πρόσωπον τοῦ πρώτου πλάσματος ("Он вложил начало в первое творение"). - Григорий Палама. Об исхождении Святого Духа. Слово 2. 8 изд. П. Χηήστου, Фессалоники 1962, т. I, sel. 85.
97. ...Тὸ κατ᾽ εἰκόνα καὶ ὁμοίωσιν θείαν τὴν ψυχὴν ἔχειν ἐντελῶς ὡς ἑνιαίαν οῦσαν ἐν νᾡ καὶ λόγᾡ καὶ πνέυματι ("...наконец, иметь душу по образу и подобию Божию, единую в уме, речи и духе"). - Григорий Палама. Ibid., 9, 85. - См. также Макарий Египетский. Духовные беседы. 1, 7 (изд. Dörries и др., с. 9): ἡ ψυχὴ ἑστί κτίσμα τι νοερὸν καὶ ὠραῖον καὶ μέγα καὶ θαυμαστὸν καὶ καλόν, ὁμοίωμα καὶ εἰκὸν θεοῦ ("Душа есть творение умное, прекрасное и великое, удивительное и благое, подобие и образ Бога"). - См. также Григорий Нисский. Об устроении человека. ΣΤ' (Migne, PG 44, 140): Μία γὰρ τίς ἐστι δύναμις, αὐτὸς ὁ ἐγκείμενος, νοῦς, ὁ δι᾽ ἑκάστου τῶν αἰσθητηρίων διεξιῶν καὶ των ὄντων ἐπιδρασσόμενος. Οὗτος θεωρεῖ διὰ τῶν ὀφθαλμῶν τὸ φαινόμενον¨ οὗτος συνεῖ δια τῆς ἀκοῆς τὸ λεγόμενον, ἀγαπᾷ τε τὸ κατένθυμον καὶ τὸ μὴ καθ' ἡδονὴν ἀποστρέφεται, καὶ τῇ χειρὶ χρῆται πρὸς ὁ, τι βούλεται ("Ибо есть некая единая сила- этот вложенный ум, через каждый из органов чувств изливающийся и схватывающий сущее. Так, благодаря глазам он созерцает явленное, а благодаря слуху схватывает сказанное; любит то, что по душе, а неприятного избегает; и рукой берет то, что хочет").
98. Ὅσπερ τὰ μέλη τοῦ σώματος πολλὰ ὄντα εἷς ἂνθρωπος λέγεται, οὕτως καὶ μέλη ψυχῆς εἰσι πολλά, νοῦς, συνείδησις, θέλημα, λογισμοὶ κατηγοροῦντες καὶ ἀπολογούμενοι, ἀλλά ταῦτα πάντα εἰς ἕνα λογισμὸν εἰσιν ἀποδεδεμένα; μέλη δὲ ἐστι ψυχῆς μία δὲ 'εστι ψυχὴ ὁ ἔσω ἄνθρωπος ("Как члены тела, будучи многими, называются одним человеком, так и члены души суть многие: ум, рассудок, воля, обвинительные и оправдательные суждения, - но все они приданы одному рассудку. Ибо они суть члены души, но душа, или внутренний человек, одна"). - Макарий Египетский. Духовные беседы. 7, 8 (изд. Dörries и др., с. 76). - См. также: Григорий Палама. В защиту священнобезмолвствующих. 3, 2-22, изд. П. Χρήστου, т. Ι, σελ. 673: ᾙ ψυχὴ μία καὶ ἁπλῆ καὶ ἀσύνθετός ἐστι ("Душа едина, проста и не имеет составных частей").
99. Ἐκ γῆς μὲν τὸ σῶμα διαπλάττεσθαι, λέγει Μωϋσῆς.. ψυχὴν δὲ τὴν λογικὴν ἄνωθεν ἐμπνευσθῆαι ὑπὸ τοῦ θεοῦ εἰς πρόσωπον ("Моисей говорит, что тело сотворено из праха... а разумную душу Бог свыше вдохнул в человека"). - Климент Александрийский. Строматы. 5, 14 (Migne, PG 9, 140А).
100. Κατὰ γὰρ τὸ θεῖον κάλλος, τὸ τής ψυχῆς εἶδος ἀπεικονίζεται. οὐκοῦν ὅταν πρὸς τὸ ἀρχέτυπον ἑαυτῆς βλέπῃ ἡ ψυχή, τότε δι᾽ ἀκριβείας ἑαυτήν καθορᾷ ("Облик души отображается сообразно божественной красоте. Так что когда душа всматривается в свой прообраз, тогда в точности видит самое себя"). - Григорий Нисский. Λόγος εἰς τοὺς κοιμηθέντας (Migne, PG 46, 509 CD). - См. его же. Περὶ ψυχῆς καὶ ἀναστάσεως (Migne, PG 46, 52A): Ὁμοίωμα Θεοῦ τὴν ψυχὴν εἴναι... πᾶν ὅ ἀλλότριόν ἐστι Θεοῦ, ἐκτὸς εἶναι τοῦ ὅρου τῆς ψυχῆς ("Душа есть подобие Бога... Всё, что чуждо Богу, находится за пределами души"). - См. также Григорий Назианзин. Гомилия. 38, 11 (Migne, PG 36, 321 D): Παρὰ μὲν τῆς ὓλης λαβὼν τὸ σῶμα ἤδη προϋποστάσης, παρ' ἑαυτοῦ δὲ πνοὴν ἐνθείς ὁ δὲ νοερὰν ψυχὴν καὶ εἰκόνα Θεοῦ οἶδεν ὁ λόγος' (От уже предсуществующей материи взяв тело, от Себя Ты вдохнул душу (отчего разум и видит образ Божий, вглядываясь в разумную душу).
101. Προμηθείᾳ δε᾽ κρειττονι πρὸς τὴν αἰσθητὴν κτιήσιν γίνεταί τις τοῦ νοητοῦ συνανάκρασις, ὡς ἄν μηδὲν ἀπόβλητον εἴη τῆς κτίσεως, καθώς φησιν ὁ Ἀπόστολος, μηδὲ τῆς θείας κοινωνίας ἀπόκληρον. Τούτου χάριν ἐκ νοητοῦ τε καὶ αἰσθητοῦ, τὸ κατὰ τὸν ἄνθρωπον μῖγμα παρὰ της θείας ἀναδείκνυται φύσεως, καθὼς διδάσκει τῆς κοσμογονίας ὁ λόγος· Λαβὼν γάρ, φησίν, ὁ Θεός χοῦν ἀπὸ τῆς γῆς, τὸν ἄνθρωπον ἒπλασε: καὶ διὰ τῆς ἰδίας ἐμπνεύσεως τᾡ πλάσματι τὴν ζωὴν ἐνεφύσησεν: ὡς ἄν συνεπαρθείη τᾡ θείῳ τὸ γήïνον καὶ μία τις κατὰ τὸ ὁμότιμον διὰ πάσης τῆς κτίσεως ἡ χάρις διήκοι, τῆς κάτω φύσεως πρὸς τὴν ὑπερκόσμιον συγκιρναμένης (В сильнейшей заботе о чувственной природе нечто умопостигаемое становится смешением - как если бы ничто из творения не было презренным и отринутым от божественного общения, по слову апостола. Благодаря этому из умопостигаемого и чувственного является, от действия божественной природы, сообразное человеку смешение, как учит слово о сотворении мира. Ибо сказано, что Бог, взяв прах от земли, сотворил человека и собственным дуновением вдохнул жизнь в свое создание. Так взятое от земли как бы встало рядом с божественным, и единая благодать, согласно равночестности, простирается на все творение, нижайшее природы примешивая к надмирному). - Григорий Нисский. Катехическое слово. ΣΤ' (Migne, PG 45, 27D - 28А). - Его же. Об устроении человека KZ' (Migne, PG 44, 228): ...ἡ κρᾶσις οὐκ ἄλλη τις παρὰ τὴν τῶν στοιχείων μῖξίν ἐστι, στοιχεῖα δέ φαμεν τὰ τῇ κατασκευῇ τοῦ παντὸς ὑποκείμενα, δι᾽ ὧν καὶ τὸ ἀνθρώπινον συνέστησε σῶμα, ἀναγκαίως τοῦ εἴδους οἶον ἐκμαγείω σφραγῖδος τῃ ψυχῇ παραμείναντος.. (...Смешение есть не что иное, как соединение элементов; элементами же называется то, что лежит в основании всего составленного. Из них составлено и тело человека, устроение которого, словно оттиском печати, запечатлено душой...).
102. Τίς ὁ λόγος τῆς ἐμής συγκράσεως.. μήποτε ἆρα διὰ τὴν ζεῦξιν, ἥν ὁ δήρας μόνος ἐπίσταται (Каким образом составилось во мне это соединение? Пожалуй, через сопряжение, которое ведомо только сопрягшему). - Лествица, гл. IE' § πγ', и гл. ΚΣΤβ' § νδ᾽. - См. также: Χρήστου Γιανναρᾶ, ʿH Μεταφυσικὴ τοῦ Σώματος, Ἀθήνα εκδ. Δωδώνη' 1971, σελ. 65 и сл.
103. Об устроении человека. 12 (Migne, PG 44, 160): Τὸν νοῦν ὁμοτίμως ἐκάστω τῶν μορίων κατὰ τὸν ἄφραστον τῆς ἀνακράσεως λόγον ἐφάπτεσθαι νομιστέον (Следует считать, что ум прикасается равночестно к каждой из частей, согласно невыразимому принципу смешения). - См. также 15 (Migne, PG 44, 177): ἡ τοῦ νοῦ πρὸς τὸ σωματικὸν κοινωνία ἄφραστόν τε καὶ ἀνεπινόητον τὴν συνάφειαν ἔχει, οὔτε ἐντὸς οῦσα οὐ γὰρ ἐγκρατεῖται σώματι τὸ ἀσώματον, οὔτε ἐκτός περιέχουσα οὐ γὰρ περιλαμβάνει τι τὰ ἀσώματά ἀλλὰ κατά τινα τρόπον ἀμήχανόν τε καὶ ἀκατανόητον ἐγγίζων ὁ νοῦς τῇ φύσει καὶ προσαπτόμενος, καὶ ἐν αὐτῇ καὶ περὶ αὐτὴν θεωρεῖται, οὔτε ἐγκαθήμενος, οὔτε περιπτυσσομενος (Ум связан с телом невыразимой и невообразимой связью, не будучи внутри (ибо бестелесное не охватывается телесным) и не пребывая снаружи (ибо бестелесное ничего не охватывает). Но, будучи неким неуразумеваемым и непостижимым способом приближен к природе и соединен с нею, он в ней и вокруг нее созерцается, не заключая ее в себе и не обнимаясь ею).
104. ἡ ἄκρα ἕνωσις καὶ ταυτότητα ἔχει καὶ ἑτερότητα· ἡ ταυτότητα οὐσιῶν καὶ ἑτερότητα προσώπων καὶ τὸ ἔμπαλιν. Οἷον ἐπί τῆς ἀγίας Τριάδος ταυτότης μὲν ἐστι οὐσίας· ἑτερότης δὲ προσώπων.. Ἐπὶ δὲ τοῦ ἀνθρώπου ταυτότης μέν ἐστι προσώπου, ἑτερότης δὲ οὐσιῶν ἑνὸς γὰρ ὄντος ἀνθρώπου, ἄλλης οὐσίας ἐστὶν ἡ ψυχὴ καὶ ἄλλης ἡ σάρξ (Высочайшее единство и тождество имеет в себе также и разность: тождество сущностей и разность лиц, и наоборот. Так, что касается святой Троицы, она тождественна по сущности, но разнится по Лицам... Что же касается человека, он тождествен по личности, но разнится по сущностям: ибо душа и плоть принадлежат единому человеческому существу, но сущность души одна, а плоти - другая). - Максим Исповедник. Богословские и полемические главы (PG 91, 145В).
105. Тὸ ἐνυπόστατον ποτὲ μὲν τὴν οὐσίαν συμαίνει, ʿως ἐν ὑποστάσεσι θεωρουμένην· ποτὲ δὲ ἕκαστον τῶν εἰς σύνθεσιν μιᾶς ὑποστάσεως συνερχομένων· ὡς ἐπὶ ψυχῆς καὶ σώματος (Воипостасное иногда обозначает сущность, как она созерцается в ипостаси... а иногда - каждую из ипостасей, сходящихся в одном составном сущем - например, состоящем из души и тела). - Иоанн Дамаскин. Περὶ συνθέτου φύσεως, κατὰ Ἀκεφάλων ΣT' (Migne, PG 95, 120C). - См. также Максим Исповедник. Богословские и полемические главы (Migne, PG 91, 149В): Ἐνυπόστατόν ἐστι, τὸ κατὰ τὴν οὐσίαν κοινόν, ἤγουν τὸ εἶδος, τὸ ἐν τοῖς ὑπ' αὐτὸ ἀτόμοις πραγματικῶς ὑφιστάμενον, καὶ οὐκ ἐπινοά ψιλῆ θεωρούμενον· ἄλλως, ἢ πἀλιν ἐνυπόστατόν ἐστι, τὸ ἄλλω διαφόρω κατὰ τὴν οὐσίαν εἰς ἑνὸς σύστασιν προσώπου καὶ μιᾶς γένεσιν ὑποστασεως, συγκείμενόν τε καὶ συνυφιστάμενον, καὶ οὐδαμῶς καθ' αὐτὸ γνωριζόμενον (Воипостасное есть то, что является общим по сущности, - то, что называли видом (εἶδος) - поистине лежащее в основании неделимых индивидов, составляющих вид, и не созерцаемое простой мыслью. В ином смысле воипостасным является то, что, отличаясь от другого по сущности, сополагается и соутверждается в состав единого лица и единого начала ипостаси и никоим образом не познается само по себе).
106. "...cette désexistentialisation untellectualiste..." ("...Эта интеллектуалистская дез-экзистен- циализация..."). - Chenu, La Théologie au XII-me siècle, p. 313. - См. Idem. La Théologie comme science..., p. 42: "Saint Thomas, lui faisant prévuoir la considération de l'objet, s'engage ainsi dans une recherche qui d'une part ménagera le concept authentique de science, et qui surtout l'aménera à accepter l'objectivation de la connaissance de foi dans la théologie" (курсив мой. - Х.Я.) ("Отдавая предпочтение рассмотрению объекта, св. Фома предпринимает, таким образом, исследование, которое подготавливает аутентичное понятие науки и которое приведет его к признанию того, что вера объективируется в теологии"). "La foi a pour objet la révélation (revelatum), tandis que la théologie a pour objet les conclusions que nous en pouvons tirer, le révélé "virtuel" (revelabile)" ("Предмет веры - откровение (revelatum), в то время как предмет теологии - выводы, которые мы можем извлечь из откровения, то есть "возможное" откровение (revelabile)" (p. 83).
107. "Maintenant... on découvre la vérité métaphysique de l'hylémorphisme, on considére l'homme comme une forme liée à une matiére" ("Отныне ... открыта метафизическая истина гилеморфизма; человек рассматривается как форма, связанная с материей..."). - Chenu, La Théologie au XII-me sciècle, p. 314.
108. См. настоящую работу, § 3.
109. Различие природы и личности совершенно игнорируют в антропологии также современные греческие догматические богословы: Χρῆστος Ἀνδροῦτσος, Δογματική, ἐν Ἀθήναις 1907, σελ. 129-164, и Παναγιώτης Τρεμπέλας, Δογματική, Ἀθῆναι 1959, τόμος ,᾽` σελ. 456-568, - типичные представители озападненного и отчужденного православного богословия.
110. См. напр.: Thomas de Aquino, Summa Theologica, 1, 76, 1.
111. De anima ut forma corporis, см.:Denzinger, Enchiridion Symbolorum, 1950, с. 222-223, § 481. - См. такжеАристотель. О душе. В I, 412а, 27 и 412b, 5-9: "Душа есть первая энтелехия естественного тела, обладающего в возможности жизнью... Итак, если нужно обозначить то, что обще всякой душе, то это следующее: душа есть первая энтелехия естественного тела, обладающего органами. Поэтому и не следует это спрашивать ни относительно воска и отпечатка на нем, ни вообще относительно любой материи и того, материя чего она есть. Ведь хотя единое и бытие имеют разные значения, энтелехия есть единое и бытие в собственном смысле" (цит. по изд.: М.: 1976. С. 395). См. также: Е.Gilson, La Philosophie au Moyen Age, p. 627: "Вьеннский собор (1311-1312) постановил, что субстанция разумной, или мыслящей, души поистине и сама по себе является формой человеческого тела".
112. См. некоторые замечания по теме, отсылающие к Фоме Аквинскому в книге Хиршбергера: Joh. Hirschberger, Geschichte der Philosophie, Bd. I, S. 517-518.
113. См.: Богословские и полемические главы (PG 91, 48D - 192С - 193А). - Также 45CD, где говорится: Καὶ γὰρ φυσικὴν τῆς νοερῶς ἐψυχωμένης σαρκός, ἀλλ᾽ οὐ τὴν γνωμικὴν τοῦ τινος ἀνθρώπου, νοῦ κινήμασι ὄρεξιν, ἔχουσαν τῆς τοῦ ὄντος φυσικὴν ἐφέσεως δύναμιν, φυσικῶς κινουμένην τε καὶ τυπουμένην ὑπὸ τοῦ Λόγου πρὸς τὴν τῆς οἰκονομίας ἐκπλήρωσιν, θέλημα σοφῶς οἱ Πατέρες προσηγόρευσαν.. φύσεως μὲν τὸ ἀεὶ πεφυκέναι λαλεῖν ὑποστάσεως δὲ τὸ πῶς λαλεῖν· ὥσπερ καὶ τὸ πεφυκέναι θέλειν καὶ θέλειν. Eἰ δὲ τὸ πεφυκέναι θέλειν, καὶ θέλειν οὐκ ἔστίν ταυτὸν τὸ μεν γάρ, ὡς ἔφην, οὐσίας· τὸ δέ, τῆς τοῦ θέλοντος ὑπάρχει βουλῆς .. κ.λ.π. (Исследуя движением ума естественное стремление разумной одушевленной плоти (стремление, поистине обладающее силой истинно природного влечения), а не гномическое стремление какого-то [конкретного] человека, отцы мудро пожелали ... говорить, что природа рождена от века, а ипостась ее определяет. Это как нуждаться в рождении и водить. Если же нуждаться в рождении и волить - не одно и то же (первое, как я говорил, свойственно сущности, второе же присуще воле водящего)... и т. д.).
114. Настоятельно отсылаю читателя к исследованию: Igor А. Caruso, Psychoanalise und Synthese der Existenz, Herder-Verlag, Wien 1952. Пользуясь случаем, хочу подчеркнуть исключительную поучительность этой книги, где предпринята попытка подойти к основным проблемам психоанализа с помощью критериев православного богословия. Карузо пишет в связи с единым характером психосоматических проявлений: "Именно в признании тесного и нерасторжимого единства духа и материи следует искать решение центральной проблемы антропологии... Абсолютизация "несторианской" точки зрения приводит к тому, что главное и особенное в человеке считается отличным от психофизических характеристик животного только в количественном отношении. В противоположность этому, "монофизитская" точка зрения на человека заставляет усматривать его своеобразие только в духе и свободе. Обе точки зрения страдают крайней односторонностью. Ни психофизическое, ни духовное не составляют (сами по себе) специфики человека. Специфически человеческим является воплощение духа: тот факт, что плоть стала духом, а дух - плотью". И еще: "Человеческий невроз не может быть объяснен ни как чисто метафизическое понятие, ибо человек не есть чистый дух; ни как понятие чисто биологическое. Человеческий невроз по своему смыслу превосходит уровень чисто биологического или духовного. Он может быть познан только с учетом всех этих уровней".
115. Über den Humanismus, S. 14: "Тело человека есть нечто сушностно иное, чем организм животного".
116. L'Être et le Néant, Paris (Gallimard) 1943, p. 368.
117. См.: Фома Аквинский. Summa teologica. I, 93, 4, 5, 6, 7, 8. - См. также J.-H. Nicolas, Dieu connu comme inconnu, Paris (Ed. Desclée de Brouwer-Bibliothéque Française de Philosophie), 1966, p. 332f: "C'est par son intellectualité que l'être spirituel est à l'image de Dieu Trinité... Si l'être intelligent créé est à l'image de Dieu, c'est donc trés précisément à ce point d'actualisation suprême de sa vie intellectuelle où il lui est donné de communier ineffablement à l'intellection divine..." (p. 339) ("Духовное существо именуется созданным по образу Бога-Троицы именно в силу своей мыслительной способности... Если мыслящее тварное существо создано по образу Божьему, тогда именно в точке высшей актуализации своей интеллектуальной жизни человеку дано невыразимо приобщиться к божественному мышлению...") - "Une infinité de degrés est possible entre le derniére des intelligences, l'âme humaine, et l'Intelligence infinie, identique à l'Être premier, et qui est simultanément Esse et Intelligere" (p. 334). ("Бесконечное число градаций возможно между последним из умных сущих, то есть человеческой душой, и бесконечным Умом, тождественным Первому Сущему и представляющим собой одновременно Esse и Intelligere"). - См. также Χρήστου Ἀνδρούτσου, Δογματική, σελ. 137: "Образ Божий соотносится, очевидно, не с телесной частью человека... Божественный образ человека принадлежит его духовной части" (курсив мой. - Х.Я.). - Также см. Π.Ν. Τρεμπέλα, Δογματική, τόμος Ι, σελ. 487: "По образу"... соотносится с нематериальной, духовной составляющей человека, то есть с душой... Другими словами, "по образу" состоит в разумности, вместе с которой Творец наделил человека духовной природой, и в обязательном самостоятельном ее наполнении, через которое человек поднимается к нравственному личностному существованию" (курсив мой. - Х.Я.).
118. Κατὰ πόσους τρόπους λέγεται τὸ κατ᾽ εἰκόνα; κατὰ τὸ λογικόν, καὶ νοερόν, καὶ αὐτεξούσιον, κατὰ τὸ γεννᾶν τὸν νοῦν λόγον, καὶ προβάλλειν πνεῦμα· κατὰ τὸ ἀρχικόν (Сколькими способами говорится "по образу"? Говорится как о рассудительном, разумном и самовластном; как о логосе, который наделяет умом и духом; как о начальном). - Иоанн Дамаскин. О двух волях во Христе. 30 (Migne, PG 95, 168В).
119. Здесь в аристотелевском смысле: "Общим я называю то, что может по природе сказываться о многом" (Об истолковании. 7, 17а 39); "общее - это относящееся ко многому, ибо общим называется именно то, что по своей природе присуще больше чем одному" (Метафизика. 7 13, 1038ь II).
120. "Хотя все творения подобны Богу, то есть Троице, только умные творения подобны ей в собственном смысле. Ибо они происходят от Нее по подобию, полученному благодаря видовому сходству (similitudo speciei), хотя это подобие и является, очевидно, аналогическим. Но ratio analogata в этой аналогии есть сущее в той форме, какая характерна для Божественного сущего. Именно этот аналогический характер, подразумевающий множественность и иерархию внутри подобия, и выражается формулой: "по образу Божьему"". - J.-H. Nicolas, Dieu connu comme inconnnu, p. 335.
121. В этой связи Вл. Лосский пишет (Очерк мистического богословия Восточной Церкви. М., 1991. С. 87): "Блаженный Августин стремится составить понятие о Боге, исходя из нашей сообразности Богу, и пытается открыть в нем то, что мы сами находим в своей душе, сотворенной по Его образу. Это - метод психологических аналогий, приложимый к познанию Бога, к богословию".
122. См. Ориген. Против Цельса. 6, 63 (Migne, PG 11, 1396А): Εἰ γὰρ τὸ κατ᾽ εἰκόνα τοῦ Θεοῦ ἐν τᾡ σώματί ἐστι μόνω, ἐστέρηται τὸ κρεῖττων, ἡ ψυχή, τοῦ κατ᾽ εἰκόνα καὶ ἔστίν ἐν τᾡ φθαρτᾡ σώματι, ὅπερ οὐδεὶς ἡμῶν λέγει. Εἰ δ᾽ ἐστὶν ἐν τᾡ συναμφοτέρω τὸ κατ᾽ εἰκόνα τοῦ Θεοῦ, ἀναγκη σύνθετον εἶναι τὸν Θεόν... λείπεται δὴ τὸ κατ᾽ εἰκόνα τοῦ Θεοῦ ἐν τᾡ καθ' ἡμᾶς λεγομένω ἔσω ἀνθρώπω (Ибо если образ Божий пребывает в одном лишь теле, то сильнейшее - душа - лишается образа Божьего и замыкается в смертном теле, чего как раз никто из нас не утверждает. Если же образ Божий заключен и в том, и в другом, тогда необходимо считать Бога составным... Образ Божий поистине запечатлен в том, что мы называем внутренним человеком). - См. также Кирилл Александрийский. Против антропоморфитов (PG 76, 1068А): Ἔστί.. ὁμολογουμένως κατ᾽ εἰκόνα Θεοῦ ὁ ἄνθρωπος, ἡ δὲ ὁμοιότης οὐ σωματική· ὁ γαῤ Θεός ἐστιν ἀσώματος (Человек... образом подобен Богу. Но подобие это не телесно, ибо Бог бестелесен). - Также см. Григорий Нисский. Об устроении человека (изд. Hörner, Leiden-Brill 1972, p. 9): Πῶς δὲ τὸ κατ᾽ εἰκόνα Θεοῦ νοητέον; οὐδέν τι σωματικὸν καὶ γήϊνον ἐννοήσασθαι χρή (Как же надлежит мыслить образ Божий? Не следует мыслить его как нечто телесное и земное).
123. См. Григорий Палама. Προσωποποιία (Migne, PG 150, 1316С): Μὴ ἂν ψυχὴν μόνην, μήτε σῶμα μόνον λέγεσθαι ἄνθρωπον, ἀλλὰ τὸ συναμφότερον, ὃν δὴ καὶ κατ᾽ εἰκόνα πεποιηκέναι Θεὸς λέγεται (О Боге говорится, что он сотворил человека не как только душу или только тело, но как то и другое вместе, каковое и есть образ Его). - Idem, Κεφάλαια φυσικά, 63 (Migne, PG 150, 1165CD): Εἴποι δ᾽ ἄν τις σὺν πολλοῖς ἑτέροις καὶ τὶ τριαδικὸν τῆς ἡμετέρας γνώσεως μᾶλλον ἡμᾶς τῶν ἀγγέλων δεικνύειν κατ᾽ εἰκόνα τοῦ Θεοῦ· οὐ μόνον ὅτι τριαδικόν, ἀλλ᾽ ὅτι καὶ συμπεριβάλλει γνώσεως ἅπαν εἶδος. Μόνοι γὰρ ἡμεῖς τῶν κτισμάτων ἁπάντων πρὸς τᾡ νοερῶ τε καὶ λογικῶ καὶ τὸ αἰσθητικὸν ἔχομεν (Присоединяясь к мнению многих, можно сказать, что троичность нашего познания являет в нас образ Божий в большей мере, чем в ангелах: не только потому, что оно троично, но и потому, что включает в себя все виды познания. Ибо из всех творений только нам доступно умопостигаемое, разумное и чувственное). - См. также: Кирилл Александрийский. ʿYπόμνημα εἰς τὸ Κατὰ ᾽Iωάννην, 9 (PG 7, 277D): Πρὸς ἰδιότητα τῆς τελείας φύσεως δι᾽ α᾽μφοῖν ἀφιγμένω, ψηχῆς δὴ λέγω καὶ σώματος, καθάπερ τινὰ σφραγῖδα τῆς ἑαυτοῦ φύσεως ἐνέπηξεν ὁ Δημιουργὸς τὸ Πνεῦμα τὸ ἅγιον, τουτέστι, τὴν πνοὴν τῆς ζωῆς, δι᾽ ῆς πρὸς τὸ ἀρχέτυπον διεπλάττετο κάλλος, ἀπετελεῖτο δὲ κατ᾽ εἰκόνα τοῦ Κτίσαντος, πρὸς πᾶσαν ἰδέαν ἀρετῆς δυνάμει τοῦ ἐνοικισθέντος αὐτᾡ διακρατούμενος Πνεύματος (Что касается свойств совершенной природы того и другого, то есть души и тела, как бы некую печать своей природы оттиснул на них Творец, Дух Святой. Я имею в виду дыхание жизни, через которое они уподобились красоте прообраза, усовершились в отношении всякой способности по образу Творца силою самого вселённого и удерживаемого Духа). - Также Ириней Лионский. Против ересей. 5,6, I (Migne, PL 7, 1137А): "Anima autem et spiritus pars hominis esse possunt, homo autem nequaquam, perfectus autem homo, commistio et adunitio est, animae assumentis Spiritum Patris, et admista ei carni, quae est plasmata secundum imaginem Dei" ("Душа и дух могут быть частью человека; человек же - не какой-нибудь, а совершенный человек - есть смешение и соединение души, воспринимающей Духа Отца, и приданной ей плоти, созданной по образу Божьему").
124. См. Феодорит Кирский. На книгу Бытия. Ἐρωτ. K' (Migne, PG 80, 108 AB): Γεννᾶ μὲν ὁ νοῦς τὸν λόγον, συμπρόεισι διὰ τᾡ λόγᾡ τὸ Πνεῦμα, οὐ γεννώμενον καθάπερ ὁ λόγος, συμπαρομαρτοῦν δὲ ἀεὶ τᾡ λόγᾡ καὶ συμπροᾶιὸν γεννωμένᾡ. Ἀλλὰ ταῦτα ὡς ἐν εἰκόνι πρόσεστι τᾡ ἀνθρώπῶ· οὐ δὲ χάριν καὶ ἀνυπόστατος ὁ λόγος ἐστί, καὶ τὸ πνεῦμα ("Ум рождает логос, а вместе с логосом выступает и дух - не рожденный, как логос, но вечно сопутствующий рожденному логосу и соисходящий с ним. Но то же самое, как в образе, присутствует и в человеке, благодаря чему ни логос, ни дух не остаются негипостазированными"). - См. также Анастасий Синайский. Ἐκ τοῦ κατ᾽ εἰκόνα (Migne, PG 89, 1148BC): Τὸ κυριώτατον τοῦ κατ᾽ εἰκόνα καὶ ὁμοίωσιν.. τὸ μοναδικὸν τῆς ἐν τριάδι Θεότητος.. εὔδολον ὅτι ἡ ἡμετέρα πάλιν ψυχή, καὶ ὁ ταύτης νοερὸς λόγος, καὶ ὁ νους.. Ἀγέννητός ἐστίν ἡ ψυχὴ καὶ ἀναίτιος εἰς τύπον τοῦ ἀγεννήτου Θεοῦ καὶ πατρoς· οὐκ ἀγέννητος δὲ ὁ νοερὸς αὐτῆς λόγος, ἀλλ᾽ ἐξ αὐτῆς γεννώμενος.. ἀπαθως, εἰς τῦπον τοῦ γεννητοῦ υἱοῦ· ὁ δὲ νοῦς οὐδὲ ἀναίτιός ἐστιν, οὐδὲ γεννητός, ἀλλὰ ἐκπορευτός.. κατ᾽.. εἰκόνα καὶ ὁμοίωσιν τοῦ παναγίου καὶ ἐκπορευτοῦ πνεύματος ("Совершено ясно, что самое главное в образе и подобиии... единому в трех лицах Божеству... это опять-таки наша душа, и ее мыслящий разум, и ум... Душа не рождена и беспричинна, по образу нерожденного и беспричинного Бога Отца; однако ее мыслящий разум не является нерожденным, но рожден из нее... бесстрастно, по образу рожденного Сына; ум же не является ни беспричинным, ни рожденным, но исходящим... по образу и подобию пресвятого исходящего Духа").
125. См. Григорий Нисский. Об устроении человека (изд.: Hörner, p. 16): ὅπου ἡ τοῦ ἄρχειν δύναμις, ἐκεῖ ἡ τοῦ Θεοῦ εἰκύν ("Где сила началия, там образ Божий"). - Также Иоанн Златоуст. Гомилии на книгу Бытия. 9, В (PG 53, 78): ᾽Eμάθετε τί ἐστι τό, κατ᾽ εἰκόνα, ὅτι οὐκ οὐσίας ἐστὶν ἀξία, ἀλλ᾽ ἀρχῆς ὁμοιότης, καὶ ὅτι οὐ κατὰ τὴν τῆς μορφῆς εἰκόνα εἶπεν, ἀλλὰ κατὰ τὸν τῆς ἀρχῆς λόγον. ("Вы узнали, чтό означает образ Божий: что он есть не достоинство сущности, а подобие начала, и что назван не в соответствии с формой образа, а в соответствии с начальностью, и т. д.) - Также Диодор Тарский. ῾Υπόμνημα εἰς τὴν Γένεσιν 1, 26 (PG 33, 1564CD): Τινές κατ᾽ εἰκόνα Θεοῦ τὸν ἄνθρωπον ἐνόμισαν κατὰ τὸ τῆς ψυχῆς ἀόρατον. Καὶ οὐ συνῆκαν, ὅτι καὶ ἄγγελος ἀόρατος, καὶ δαίμωων ἀόρατος.. πῶς οὖν εἰκὼν Θεοῦ ὁ ἄνθρωπος; κατὰ τὸ ἀρχικόν ("Некоторые полагали, что человек есть образ Божий согласно незримости души. Но ведь и ангел незрим, и бес незрим... В соответствии с чем тогда человек является образом Божьим? В соответствии с начальностью").
126. См. Григорий Нисский. Об устроении человека 16, 10 (PG 44, 184В): ᾽Eπεὶ δὲ πολὺς τῶν καθ' ἕκαστον ἀγαθῶν ὁ κατάλογος.. περιληπτικῆ φωνῆ ἅπαντα συλλάβὼν ὁ λόγος ἐσήμανεν, ἐν τᾡ εἰπεῖν, κατ᾽ εἰκόνα Θεοῦ γεγενῆσθαι τὸν ἄνθρωπον, ἐν δὲ τῶν πάντων καὶ τὸ ἐλεύθερον ἀνάγκης εἶναι, καὶ μὴ ὑπεζεῦχθαί τινι φυσικῆ δυναστεια· ἀλλ᾽ αὐτεξούσιον πρὸς τὸ δοκοῦν ἔχειν τὴν γνώμην (Будучи собранием всяческих благ в отдельности.., разум всеохватной речью собрал в себе всё и показал в речи, что человек сотворен по образу Божьему и свободен от общей необходимости, и не порабощен никакой природной власти, но обладает самовластным в отношении мнения мышлением". - См. также Кирилл Александрийский. ῾Υπόμνημα εἱς τὸ κατὰ Ἰωανν. 9 (PG 74, 277D): Αὐτοπροαίρετος ὤν, καὶ τὰς τῶν ἰδίων θελημάτων πεπιστευμένος ἡνίας ὁ ἄνθρωπος· μοῖρα γὰρ τῆς εἰκόνος καὶ αὐτή, κατεξουσιάζει γὰρ τῶν οἰκείων θελημάτων Θεός ("Человек сам принимает решения и вверяется браздам собственных волений. Так суждено образу Божьему, ибо Бог властен над собственными волениями").
127. Аристотель. Метафизика. I 0, 2, 1053 b 25.
128. Аристотель. Метафизика. G 0, 2, 1003 а 33.
129. Аристотель. Метафизика. G 0, 2, 1003 b 5.
130. См. Über den Humanismus, S. 12: "Метафизика как раз представляет сущее в его бытии и мыслит таким образом бытие сущего. Но она не мыслит различия того и другого".
131. Аристотель. Метафизика. Z0 3, 1029 а 2-5.
132. Аристотель. Метафизика. Z0 13, 1038b 16.
133. "Судя по всему, мысль (λόγος) подтверждает явления, а явления - мысль". - Аристотель. О небе. A3, 270 b 4.
134. Аристотель. Метафизика. Z0 11, 1036 а 28.
135. Аристотель. Метафизика. Z0 3, 1029 а 6.
136. "Так что если форма (εἴδος) первее материи и есть сущее в большей мере, она на том же основании первее и того, что состоит из того и другого". - Аристотель. Метафизика. Z' 3, 1029a 5-7.
137. Аристотель. Метафизика. Ζ᾽ 10, 1035 а 20-21.
138. Аристотель. Метафизика. Z᾽ 12, 1037b 11-12.
139. Аристотель. Физика. А᾽ 5,189а 5-8. - См. также Метафизика. Δ᾽ 11,1018 b 32-33: "В самом деле, для уразумения через определение первее общее, а для чувственного восприятия - единичное".
140. Аристотель. Метафизика. Z' 11, 1037 а 5-7.
141. Аристотель. Метафизика. Z' 3, 1028 b 36-37.
142. Аристотель. Метафизика. Ζ' 10, 1035 а 6-7.
143. См. настоящую работу, § 16.
144. См.: Ν. Αὐγελῆ, ἡ ὑπέρβαση τῆς φυσικῆς στὸν Ἀριστοτέλη, Φιλοσοφία, ᾽Eπετηρὶς τοῦ K.E.E.F. τῆς Ἀκαδημίας Ἀθηνῶν, 2, 1972, σελ. 293.
145. Против Евномия II (PG 45, 564В; изд. Jaeger, т. II, с. 402, 16-26).
146. Об именах Божьих (PG 3, 645CD).
147. ᾽Eνεργείας χωρὶς οὔτε ε᾽στίν οὔτε γινώσκεται φύσις ("Без действия (энергии) не бывает и не возникает природы"). - Григории Нисский. Фрагменты (F. Diekamp, Analecta Patristica, Orientalia Christiana Analecta, 117. Rome 1938, p. 144). - Также: Οὔτε γὰρ οὐσία κατὰ φύσιν ἐνεργείας ἄνευ, οὔτε ἐνέργεια χωρὶς οὐσίας ποτέ, μᾶλλον δὲ τὴν οὐσίαν διὰ τῆς ἐνέργείας γνωρίζομεν, αὐτὴν δὲ τὴν ἐνέργειαν δεῖγμα τῆς οὐσίας πρὸς πίστωσιν ἔχοντες ("Мы по природе никогда не познаём ни сущность помимо действия, ни действие помимо сущности, но познаём сущность через действие, считая это действие проявлением сущности"). Василий Великий. Doctrina Patrum de Incarnatione Verbi, 14, 9, изд. F. Diekamp, Münster 1907, p. 88, 19 и cл. - См. также Максим Исповедник. Богословские главы (PG 91, 200С): ἡ ἔλλειψις ταύτης φυσικῆς ἐνεργείας, ἢ οὐδὲ φύσιν εἴναι ποιεῖ τὴν φύσιν, ἢ τὰς πάσας ἀλλήλαις ταυτὸν καὶ ἀντὶ πάντων μίαν, τῆ ἀπαλείψει τῆς συνιστώσης συμφυρείσας δι᾽ ὅλου συγχυθείσας ("Опущение ее [природной энергии] или вовсе не дает природе быть природой, или все их делает тождественными друг другу и вопреки всему одной природой, таким вычеркиванием [энергий] нераздельно смешивая стоящее друг подле друга"). - Idem. Περὶ διαφόρων ἀποριῶν (PG 91, 1037C): Τῆς φυσικῆς ἐνεργείας ὁ λόγος ὅρος τῆς οὐσίας ἐστί, πάντας χαρακτηρίζων φυσικῶς οῖς κατ᾽ οὐσίαν ἐμπέφυκε. Τὸ γαρ κοινῶς τε καὶ γενικῶς τινων κατηγορούμενον ὅρoς τῆς αὐτῶν οὐσίας ἐστίν ("Основа природной энергии - определение сущности, характеризующее с точки зрения природы всё то, что свойственно сущности. Ибо то, что сказывается о всеобщем и родовом, есть определение сущности"). - См. также Григорий Палама. В защиту священнобезмолвствующих. III 1,24 (изд. П. Χρήστου, τόμος A?, σελ. 637, 6): Οὐσίαν γὰρ φυσικῶς ἄνευ ἐνεργείας οὔδ᾽ ὑντινοῦν ἂν ἴδοις ("Природной сущности без энергии ни одной не увидишь"). - Там же, III 3, 6 (sel. 685, 9): Οἱ ἅγιοι πατέρες φανερῶς λέγουσι.. μήτε εἶναι μήτε γινώσκεσθαι χωρὶς τῆς οὐσιώδους αὐτῆς ἐνεργείας τῆν οἱανδήποτε φύσιν ("Святые отцы ясно говорят... что никакая природа не существует и не познаётся помимо своей сущностной энергии").
148. См. Кирилл Александрийский. Θησαυροὶ 18 (PG 75, 312С): Φύσις καὶ ἐνέργεια οὐ ταὐτόν ("Природа и энергия- не одно и то же"). - См. также Василий Великий. Против Евномия, 1, 8 (PG 29, 528В): πῶς οὐ καταγέλαστον τὸ δημιουργικὸν οὐσίαν εἴναι λέγειν, τὸ προνοητικὸν πάλιν οὐσίαν, τὸ προγνωστικὸν πάλιν ὡσαύτως, καὶ ῾απαξαπλῶς πᾶσαν ἐνέργειαν οὐσίαν τίθεσθαι; ("Не в насмешку ли говорится, что тварное есть сущность, и промыслительное есть сущность, и предузнанное - она же, и просто вся без исключения энергия считается сущностью?") - И также 2, 32 (PG 29, 648А): δυνάμεως καὶ σοφίας καὶ τέχνης ἀλλ᾽ οὐχὶ τῆς οὐσίας αὐτῆς ἐνδεικτικά ἐστι τὰ ποιήματα καὶ οὐδὲ αὐτὴν πᾶσαν τοῦ δημιουργοῦ τὴν δύναμιν ἀναγκαίως παρίστησιν ("Творения являют силу, мудрость и искусство Творца, а вовсе не Его сущность, и не обязательно представляют всю силу Творца"). - См. также Григорий Палама. Природные и богословские главы (PG 150, 1220С): ἡ δὲ ἐνέργεια ἕτερον ἐνεργεῖ, ὅπερ ὁ ενεργῶν οὐκ ἔστιν ("Действие порождает иное - то, чем действующий не является"). - ldem. Περὶ θεοποιοῦ μεθέξεως 29 (изд. П. Χρήστου, т. 2, с. 162, 5): Ὅταν οὖν ἡμῶν ἀκούσης ἄλλο λεγόντον οὐσίαν καὶ ἄλλο ἐνέργειαν, τοῦτο διανοήθητι ὡς ἄλλο καὶ ἄλλο λέγομεν τὸ ὑφ᾽ ἑεκατέρου τούτων σημαινόμενον (Итак, когда ты услышишь, что мы называем сущность одним, а энергию - другим, то понимай это так: мы называем разными вещами то, что обозначается каждым термином).
149. См.: Аристотель. Метафизика. Λ' 2, 1069 b 15-20.
150. Аристотель. Физика. Θ' 5, 256 а 14.
151. Аристотель. Метафизика, Λ' 6, 1071 b 12-14. - См. также: N. Αὐγελῆ, Op. cit., σελ. 300.
152. Сумма теологии. I, 2,3.
153. Фома Аквинский. Summa Theologiae. 1, 2, 3: "Итак, то, что движется, должно приводиться в движение другим. Значит, если приводящее в движение движется, оно и само должно приводиться в движение другим, а то - другим. Но так не может продолжаться до бесконечности: ведь тогда не было бы первого движущего, а значит, и никакого другого движущего. Ибо вторые движущие движут не иначе, как через то, что сами приведены в движение первым движущим, подобно тому как посох движется лишь потому, что приведен в движение рукой. Следовательно, необходимо прийти к некоторому первому движущему, которое не движется ничем. И этим первым движущим все полагают Бога".
154. Аристотель. Метафизика. Λ' 6, 1071 b 14-16.
155. Аристотель. Метафизика. Λ' 6, 1071 b 19-20.
156. "И первое движущее само неподвижно". - Аристотель. Метафизика. Г 8, 1012 b 31. - Физика. Θ' 6, 260 а 3 - Περὶ ξωωων κινήσεως 1, 698 а 9.
157. См.: Аристотель. Метафизика. Λ´ 6, 1071 b 20-21, и Фома Аквинский. Сумма теологии. I, 3, 1.
158. Аристотель. Метафизика. Λ´ 6, 1071 b 6-10 и Λ´ 7, 1072 а 24-26: "Невозможно, чтобы движение либо возникало, либо уничтожалось, ибо оно существовало всегда; также и время не может возникнуть или уничтожиться: ведь если нет времени, то не может быть и "раньше" и "после". И движение, значит, непрерывно таким же образом, как и время... Имеется нечто, что движет, не будучи приведено в движение; оно вечно и есть сущность и деятельность (ἐνέργεια)" (пер. по изд.: М.: 1976).
159. Этот перенос был частью более общего процесса подчинения богословия аристотелевской эпистемологии: "С введением аристотелевской эпистемологии теология в XIII веке открыто утвердилась как наука... Во главе этого процесса стоял Фома Аквинский". - M.-D. Chenu, La théologie comme science.., p. 9. - Так же р. 11 : "Св. Фома был первым, кто сумел - и осмелился - ясно утвердить принцип целостного применения метода и процедур науки к данным Откровения. Тем самым он создал органичную дисциплину, для которой Писание и положения веры уже не являются непосредственным предметом, объектом описания и исследования, как это было в sacra doctrina XII века, а выступают в качестве заранее известного принципа, который служит отправной точкой для дальнейшей работы, причем работы в соответствии со всеми требованиями и законами аристотелевского demostratio".
160. См. Summa Theologiae I, 1, 7: "Объект нашей науки - Бог... В священной науке все подчиняется Богу как начальной идее..." - См. также Chenu, La Théologie comme science, p. 55: "Вера, имеющая своим предметом первую Истину..."
161. Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. VII (PG 3, 869С).
162. Максим Исповедник. Богословские и полемические главы (PG 91, 32ВС).
163. ᾽Eνέργεια μὲν γάρ ἐστιν ἡ οὐσιώδης τῆς φύσεως κίνησις, ἐνεργητικὸν δὲ ἡ φύσις, ἐξ ἦς ἡ ἐνέργεια πρόεισι ("Ибо действием мы называем сущностное движение природы, а действующим - природу, из которой происходит действие"). - Иоанн Дамаскин. О православной вере. NΘ´ (изд. Bon. Kotter (W. de Gruyter) 1973, p. 144).
164. Василий Великий в передаче Григория Паламы: Естественные и богословские главы (PG 150, 1220D).
165. Οὐ ταυτὸν τὸ θέλειν καὶ τὸ πῶς θέλειν ὥσπερ οὐδὲ τὸ ορᾷν καὶ τὸ πῶς ὁρᾷν. Τὸ μὲν γὰρ θέλειν, ὥσπερ καὶ τὸ ὁρᾷν, φύσεως καὶ πᾶσι τοῖς ὁμοφυέσι καὶ ῾ομογενέσι προσόν τὸ δὲ πῶς θέλειν, ὥσπερ καὶ τὸ πῶς ὁρᾷν.. τρόπος ἐστι τῆς τοῦ θέλειν καὶ ὁρᾷν χρήσεως, μόνω τᾡ κεχρημένω προσόν, καὶ τῶν ἄλλων αὐτὸν χωρίζον, κατὰ τὴν κοινῶς λεγομένην διαφοράν ("Не одно и то же - воля и способ воления, как не одно и то же - зрение и способ зрения. Ибо волить, как и видеть, свойственно природе и обнаруживается во всем тождественном по природе и рождению. А вот способ воления, как и способ зрения... есть способ употребления воли и зрения, обнаруживаемый только в том, кто употребляет их, и отделенный от других способов согласно так называемому общему признаку"). Максим Исповедник. Ζήτησις μετὰ Πύρρου (PG 91, 292D).
166. Τῶ μὲν τῆς φύσεως λόγω, μία δειχθήσεται πάντων ἡ θέλησης· τᾡ δὲ τῆς κινήσεως τρόπω διάφορος ("В соответствии с определением природы воля оказывается единой во всем, а по способу движения - различной"). Максим Исповедник. Богословские и полемические главы (PG 91, 25Α).
167. Василий Великий. Письмо 189, 8 (PG 32, 696В). - См. также Максим Исповедник. Богословские главы (PG 91, 200D): ἡ γὰρ τε ἐνέργεια πρὸς τὸν ἐνεργοῦντα, καὶ πρὸς τὸν ὑφεστῶτα πάλιν ἡ φύσις ἀνάγεται ("Ибо и действие восходит к действующему, и природа - к стоящему над нею").
168. Григорий Палама. В защиту священнобезмолвствующих. 3, 1, 31 (изд. П. Χρήστου, т. 1, с. 643, 15-17).
169. Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. 5 (PG 3, 593АВ).
170. Там же(РС 3, 645А).
171. Григорий Палама. В защиту священнобезмолвствующих. 3, 2, 10 (изд. П. Χρήστου, т. 1, р. 664, 25-665, 3). Ср. уПлатонав Кратиле: "Мне представляется, что первые из людей, населявших Элладу, почитали только тех богов, каких и теперь еще почитают многие варвары: Солнце, Луну, Землю, Звезды, Небо. А поскольку они видели, что все это всегда бежит, совершая круговорот, то от этой-то природы бега (θεῖν) им и дали имя богов (θεοί). Позднее же, когда они узнали всех других богов, они стали их величать уже этим готовым именем" (397 с 8-d 6: пер. Т. Васильевой). - См. также:Григорий Нисский. Против Евномия. II (PG 45, 960; W. Jaeger, Gregorii Nysseni Opera I, p.268): ὁ μὲν Θεός ἐστιν καθ᾽
172. Об именах Божьих. 9 (PG 3, 825А). - См. также: Максим Исповедник. Схолии на трактат "Об именах Божьих" (PG 4, 332CD).
173. Максим Исповедник. Περὶ διαφόρων ἀποριῶν (PG 91, 1265D - 1268AB). Весь отрывок звучит так: Δύο καθόλου τὰς ἐνεργείας εῖναί φασιν ἐν τοῖς οὖσι, μίαν μὲν τὴν προάγουσαν ἐκ τῶν ὄντων φυσικῶς τὰ ὁμογενῆ καὶ ὁμοούσια καὶ ἑαυτοῖς πάντη ταὐτά.. Τὴν δὲ ἑτέραν ἐνέργειάν φασιν εἶναι τῶν ἐκτὸς ἀπεργαστικὴν, καθ' ἣν περί τι τῶν ἔξωθεν καὶ ἑτεροουσίων ἐνεργῶν τις ἕτερὸν τι τῆς ἰδίας οὐσίας ἀλλότριον ἐκ προὑποκειμένης ὕλης τινὸς κατασκευάζει. Ταύτην δὲ τὴν ἐνέργειαν ταῖς τέχναις ἐπιστημονικῶς συγκεῖσθαί φασι ("Вообще говорят о том, что есть две энергии в сущем: одна - гомогенная и единосущная той, что выводится из природных сущих, и им всячески тождественная... О второй же энергии говорят как о производящей то, что вовне, и согласно которой из некоей предлежащей материи созидается нечто внешнее, иное по отношению к гетерогенным энергиям, чуждое их собственной сущности. О такой энергии говорят как об обусловленной умением, искусством").
174. Διὸ καὶ ὁ μέγας φησὶ Βασίλειος· τὸ πνεῦμα τὸ ἅγιον ἐξέχεεν ἐφ'ἡμᾶς ὁ Θεὸς πλουσίως διὰ Ἰησοῦ Χρίστοῦ, ἐξέχεεν, οὐκ ἔκτισεν, ἐχαρισατο, οὐκ ἐδημιούργισεν, ἔδωκεν, οὐκ ἐπόίησεν. Tί οὖν ἐξέχεε καὶ ἐχαρίσατο καὶ ἔδωκεν ἡμῖν ὁ Θεὸς διὰ τοῦ Ἰησοῦ Χριστοῦ; Ἆρα τὴν οὐσίαν ἢ τὴν χάριν τοῦ Ἁγίου Πνεύματος; Τὴν θεοποιὸν πάντως χάριν, καθάπερ καὶ ὁ χρυσόστομος θεολόγος Ἰωαννης φησὶν ὅτι οὐκ ὁ Θεός, ἀλλ᾽ ἡ χάρις ἐκχεῖται· διὰ ταύτης γὰρ καὶ ἡ τοῦ πνεύματος φύσις ἄκτιστος οὖσα καὶ γνωρίζεται καὶ δείκνυται, μηδεμίαν ἔκφανσιν ἔχουσα καθ' ἐαυτήν. Σαφῶς οὖν ἄκτιστος ἡ χάρις αὕτη, καὶ τοσοῦτο σαφῶς, ὡς καὶ τὸ τααύτης ἀποτέλεσμα τῶν κεχαριτωμένων θείως καὶ τεθεωμένων ἕκαστόν φημι ἄναρχον, ἀίδιον ἀτελέυτητον.. οὐ διὰ τὴν φύσιν τὴν κτιστὴν, δι᾽ ἣν τοῦ εἶναι ἤρξατο καὶ ἔληξεν, ἀλλὰ διὰ τὴν χάριν τὴν θείαν καὶ ἄκτιστον καὶ ἀεὶ οὖσαν ὑπὲρ πᾶσαν φύσιν καὶ χρόνον ἐκ τοῦ ἀεὶ ὄντος Θεοῦ ("Потому и Василий Великий говорит; Бог изобильно излил на нас Духа Святого через Иисуса Христа: излил, а не сотворил; даровал, а не создал; явил, а не произвел. Что же излил на нас, даровал и явил нам Бог через Иисуса Христа - сущность Святого Духа или Его благодать? Обоживаюшую всё благодать, согласно тому, что говорит богослов Иоанн Златоуст: "Не Бог изливается, а благодать". Через нее познаётся и является также нетварная природа Духа, никоим образом не выражаясь сама по себе. Итак, очевидно, что благодать не-тварна; причем настолько очевидно, что в результате каждое из того, что божественным образом исполнено благодати, я называю безначальным, вечным, непреходящим... не в силу тварной природы, через которую начинается и кончается бытие, а в силу божественной, несотворенной и вечно сущей благодати, которая превыше любой природы и времени проистекает из вечно сущего Бога"). Григорий Палама. К Акиндину. Г' 17 (изд. П. Χρήστου, т. 1, с. 308, 2-14 и 23-26).
175. τοῦ Θεοῦ ὅλου ὅλοις τοῖς ἀξίοις ἀγαθοπρεπῶς περιχωρήσαντος ("...Когда всецелый Бог с благой необходимостью охватит всё достойное"). - Максим Исповедник. Περὶ διαφόρων ἀποριῶν (PG 91, 1076C). - См. также: Григорий Палама. О божественных энергиях. 28 (изд. П. Χρήστου, т. 2, с. 116, 24-28): ἡ θεοποιὸς χάρις εἰ καὶ μὴ φύσις ἐστὶ Θεοῦ· καὶ γὰρ ἀμέθεκτος ἐκείνη· ἀλλὰ φυσικὴ ἐστιν ἐνέργεια Θεοῦ, φυσικῶς ἑπομένη τᾡ Θεῶ καὶ ἀχωρίστως περὶ αὐτὸν ἀεὶ θεωρουμένη. Διὸ καὶ ὁ ταύτης κληρονόμος, κληρονόμος λέγεται Θεοῦ ("Обоживающая благодать если и не является природой Бога - ибо природа Его недоступна причастности, - однако является природной энергией Бога, естественно сообразной Богу и созерцаемой нераздельно от Него. Оттого и причастный к ней называется причастником Бога").
176. Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. 9 (PG 3, 825А).
177. Πάντα ὅσα ὁ Θεὸς καὶ ὁ διὰ τῆς χάριτος τεθεωμένος ἔσται, χωρὶς τῆς κατ᾽ οὐσίαν ταυτότητος ("Всем, чем только является Бог, будет и обоженный через благодать, кроме тождества по сущности"). Максим Исповедник. Вопросоответы к Фалассию. 22 (PG 90, 320А). - См. также: Περὶ διαφ. ἀποριῶν (PG 91, 1308В и 1237АВ).
178. Δυνάμεως καὶ σοφίας καὶ τέχνης, ἀλλ᾽ οὐχὶ τῆς οὐσίας αὐτῆς ἐνδεικτικὰ ἐστιν τὰ ποιήματα ("Творения являют силу, мудрость и искусство, но не саму сущность [творящего]"). Василий Великий. Против Евномия. 2, 32 (PG 29, 648А).
179. Πᾶσα θεία κατὰ τὸν ἀληθῆ λόγον ἐνέργεια τὸν Θεὸν ἀμερῶς ὅλον δι᾽ ἑαυτῆς ἐν ἑκάστᾡ καθ' ὅνπερ τινὰ λόγον ἐστὶν ἰδικῶς ὑποσημαίνει.. ἐν πᾶσι τε κοινῶς ὅλος καὶ ἐν ἑκάστω τῶν ὄντων ἰδιαζόντως, ἀμερῶς τε καὶ ἀμερίστως ἐστὶν ὁ Θεός, μήτε ποικίλως συνδιαστελλόμενος ταῖς τῶν ὄντων οἷ;ς ἔνεστιν ὡς ὣν ἀπείροις διαφοραῖς, μήτε οὖν συστελλόμενος κατὰ τὴν τοῦ ἑνὸς ἰδιάζουσαν ὕπαρξιν, μήτε συστέλλων κατὰ τὴν μίαν πάντων ἑνικὴν ὁλότητα τὰς τῶν ὄντων διαφοράς, ἀλλὰ πάντα ἐν πᾶσίν ἐστιν ἀληθῶς, ὁ μηδέποτε τῆς οἰκείας ἀμεροῦς ἁπλότητος ἐξιστάμενος ("Всякая поистине божественная энергия непосредственным и собственным образом указывает через себя на всецелого Бога в каждом из сущих, о которых идет речь... Бог всецело присутствует и во всех суших сразу, и в каждом из них особо, пребывая неделимо и неделимым. Он не пестро разделяется в тех из сущих, внутри которых пребывает, сообразно их беспредельным различиям; и не сжимается соответственно особому бытию какого-либо одного сущего, и не стирает различий между сущими, чтобы сделать из них какую-то одну целостность. Но Тот, Кто никогда не выходит из пристанища нераздельной простоты, поистине есть всё во всем"). - Максим Исповедник. Περὶ διαφόρων ἀποριῶν (PG 91, 1257AB).
180. Максим Исповедник. Богословские главы. 5 (PG 90, 1377АБ). - См. также:Николай Кавасила. О жизни во Христе (PG 150, 644D - 645А): Τῶν ἀνθρώπων τοὺς ἐρῶντας ἐξίστησι τὸ φίλτρον ("Тех из людей, кто любит, любовная сила лишает разума").
181. Μία γὰρ τίς ἐστι δύναμις, αὐτὸς ὁ ἐγκείμενος voῦς, ὁ δ᾽ ἑκάστου τῶν αἰσθητηρίων διεξιων καὶ τῶν ὄντων ἐπιδρασσόμενος. Οὗτος θεωρεῖ διὰ τῶν ὀφθαλμῶν τὸ φαινόμενον· οὗτος συνιεῖ διὰ τῆς ἀκοῆς τὸ λεγόμενον, ἀγαπᾶ τε τὸ κατενθύμιον καὶ τῇ μὴ καθ' ἡδονὴν ἀποστρέφεται, καὶ τῆ χειρὶ χρῆται πρὸς ὅ, τι βούλεται ("Ибо это есть некая сила- этот вложенный ум, который благодаря органам чувств схватывает сущее. Глазами он созерцает зримое, слухом слышит говоримое; любит то, что мило, и отвращается от неприятного, и берет рукою желаемое"). Григорий Нисский. Об устроении человека. ΣT' (PG 44, 140). - О том, что ум есть энергия человека, см.: Григорий Палама. В защиту священнобезмолвствующих. 2, 2, 26 (изд. П. Χρήστου, т. 1,5, 33, 25-27, и Василий Великий. Письма. 233, 1 (PG 32, 864D).
182. Λαβὼν γὰρ, φησίν, ὁ Θεὸς χοῦν ἀπὸ τῆς γῆς, τὸν ἄνθρωπον ἔπλασε· καὶ διὰ τῆς ἰδίας ἐμπνεύσεως τᾡ πλάσματι τὴν ζωὴν ἐνεφύσησεν ὡς ἂν συνεπαρθείη τᾡ θείω τὸ γήïνον, καὶ μία τις κατὰ τὸ ὁμότιμον διὰ πάσης τῆς κτίσεως ἡ χάρις διήκοι, τῆς κάτω φύσεως πρὸς τὴν ὑπερκόσμιον σιγκιρναμένης ("Ибо говорится, что Бог, взяв меру от земли, создал человека и собственным дыханием вдохнул жизнь в свое создание. Как если бы к божественному прилепилось земное, и некая благодать, согласно подобию, рапространилась по всему творению, когда низшая природа примешалась к надмирной"). Григорий Нисский. Катехическое слово. ΣT', P. G. 45, 27 D - 28 А.
183. ᾽Eνέργεια δέ τοῦ ἀνθρώπου ἡ οἰκία καὶ τὸ πλοῖον ("Жилище и корабль суть энергия человека"). - Григорий Нисский. Против Евномия. 1 (PG 45, 381В;, изд. Jaeger, т. I, с. 149, 12-13).
184. Ης οὐσίας αἱ οὐσιώδεις ἐνέργειαι κτισται, κτιστὴ καὶ αὕτη ἐξ ἀνάγκης ("Сущностные энергии сущности тварны, тварна с необходимостью и она сама"). - Григорий Палама. В защиту священнобезмолвствующих. 3, 1,31.
185. См.: Фома Аквинский. Summa Theologiae. I, 12, 2: "Как другие умопостигаемые формы, не являющиеся самобытием, присоединяются к уму согласно какому-то бытию, через которое придают форму уму и приводят его в акт, так и божественная сущность присоединяется к тварному уму как к уму в акте, делая его через саму себя умом в акте". - Там же, I, 12, 5: "Когда же некоторый тварный ум видит Бога в Его сущности, сама сущность Бога становится формой умопостигаемого ума". - См. также Π.Ν. Τρεμπέλα, Δογματική, τόμος Ι, σεl. 139: "Человек, от природы обладая способностью к познанию Бога, через самопроизвольное рассуждение поднимается от зримых вещей к сверхчувственным и движется умом к поиску Бога".
186. См. Фома Аквинский. Summa Theologiae. I, 12, 1: "Поистине, человеку присуще естественное желание познать причину, когда он вглядывается в ее следствие, и отсюда возникает в людях восхищение. Если бы мысль разумного творения не могла дойти до первой причины, то желание природы осталось бы тщетным. Отсюда легко согласиться с тем, что блаженные видят Бога". - Тот же вывод сделан в "Сумме против язычников", 3,51: Possibile sit substantiam Dei videri per intellectum ("Субстанция Бога может быть усмотрена умом").
187. "Этому Богу (causa sui - самопричине) человек не может ни молиться, ни приносить жертвы. Перед Самопричиной человек не в состоянии упасть на колени от страха, как не в состоянии воспевать этого Бога и поклоняться Ему. Поэтому атеистическая мысль, отрицающая Бога философии, Бога как самопричину, - эта мысль, быть может, ближе божественному Богу (ist dem göttlichen Gott vielleicht näher)". - Хайдеггер. Identität und Differenz, Pfullingen (Neske-Verl.) 1957, S. 70-71. - "Последний удар по Богу и сверхчувственному миру... был нанесен не теми, кто не верит в Бога, а верующими и их богословами". - Idem. Holzwege, Frankfurt (Klostermann-Verlag). 1963, S. 239-240.
188. По мере того как мы раскрываем тезис о различии между принятием или отрицанием нетождественности сущности и энергий, становится, вероятно, все более очевидной слабость и непоследовательность этого сочинения в отношении к его целому: мы говорим о приоритете личного отношения и опыта и о преодолении понятийно-логических определений, используя, однако, эти понятийно-логические определения в их системной связи. В результате читатель может подумать, что речь идет лишь о двух разных системах идей, а не о двух диаметрально противоположных жизненных модусах, или позициях. Конечно, понятия в их системной связи могут быть "семантикой" жизни; для этого достаточно непрестанно отвергать опредмечивание истины в понятиях. Но такое отрицание - не просто способ написания: оно есть производная общественной динамики речи. В текстах греческих Отцов читатель может обнаружить это выражение личного опыта, которое придает языку иконологическую глубину экзистенциальной возможности. Что касается нашего сочинения, достигнуть этого кажется нереальным: здесь делается попытка преодолеть объективацию истины в понятиях, исходя из самих понятий.
189. Св. Фома Аквинский. Сумма против язычников. II, 9: "Акт Бога есть Его сущность". - См. также Варлаам Калабрийский. Против мессалиан (в "Сочинениях" Григория Паламы, изд. П. Χρήστου, т. 1, 300, 24-301, 3): Εἰ γὰρ καὶ τὸ φῶς τῶν ἐνεργειῶν τοῦ Θεοῦ ἄκτιστον, τὸ αἰτιατὸν καὶ μεθεκτὸν καὶ ὁρατόν.. ὁπωσδήποτε θεότης προσαγορευόμενον, καὶ ἡ ὑπὲρ πᾶσαν αἰτίαν καὶ μέθεξιν, ὅρασίν τε καὶ κατάληψιν, ἐπωνυμίαν τε καὶ ἔκφανσιν φύσις τοῦ Θεοῦ, πῶς μία ἔσται, ἀλλ᾽ οὐχὶ δύο ἄκτιστοι θεότητες, ὑπερκειμένη καὶ ὑφειμένη; ("Ибо если Божеством во всяком случае называется и нетварный свет (энергий Бога) - имеющий причину, доступный для причастности и зримый ... и природа Бога, которая превыше всякой причины и причастности, видения и постижения, именования и выражения, - то как же она, стоящая выше и более отдаленная, будет одной, а не двумя нетварными божествами?") - На это св. Григорий Палама отвечает (Ἔκθεσις δυσσεβημάτων, Χρήστου 2, 579, 18-22): ..ἀγνοοῦντας ὅτι ἐπὶ τῶν ἀκτίστων ἐνεργειῶν καὶ τῆς οὐσίας ἡ τοιαύτη διάκρισις καὶ ἡ κατ᾽ αὐτὴν ὑπέρθεσις τὸ μίαν εἶναι θεότητα οὐκ ἐμποδίζει, μᾶλλον μὲν οὖν καὶ μάλιστα συντείνει, ὡς χωρὶς αὐτῆς μὴ δύνασθαι συνάγεσθαι εἰς μίαν θεότητα τὰ διακεκριμένα εὐδεβῶς ("Подобное различение нетварных энергий и сущности и связанное с ним промедление не мешает Божеству быть одним, а скорее даже в наибольшей степени способствует этому, ибо без такого различения не было бы возможным благочестиво соединить различное в едином Божестве").
190. Фома Аквинский. Сумма теологии. I, 25, 1: "Актуальность Бога не есть что-либо отличное от Его потенциальности, но то и другое представляет собой божественную сущность, ибо и существование Бога не есть нечто отличное от Его сущности... Таким образом, в Боге сохраняется потенциальность в силу того, что она есть начало следствия (effectus), а не в силу того, что она есть начало действия: таковым является божественная сущность".
191. См. формулировку энциклики Mystici Corporis Christi папы Пия XII (в книге La foi catholique: Textes doctrinaux du Magistére de l'Eglise, Paris, изд. de l'Orante, 1961, p. 364): "То, что надлежит отвергнуть: любой вид мистического соединения, через которое верующие каким бы то ни было образом превосходили бы порядок тварного и присваивали себе божественное до такой степени, что хотя бы один из атрибутов вечного Бога мог бы приписываться им в собственном смысле". Ср. восточную точку зрения, выраженную Григорием Нисским (На заповеди блаженства, Z' - PG 44, 1280CD): ᾽Eκβαίνει τὴν ἑαυτοῦ φύσιν ὁ ἄνθρωπος, ἀθάνατος ἐκ θνητοῦ, καὶ ἐξ ἐπικήρου ἀκήρατος, καὶ ἐξ ἐφηέρου ἀίδιος, καὶ τὸ ὅλον θεὸς ἐξ ἀνθρῶπου γινόμενος.. Εἰ γὰρ ὅπερ αὐτὸς ὁ Θεὸς ἐστί κατὰ την φύσιν, τούτου τήν οικειότητα τοις ανθρωποις χαρίζεται, τί ἄλλο, ἢ οὐχὶ ομοτιμίαν τινὰ διὰ τῆς συγγενείας κατεπαγγέλλεται; ("Человек исходит из собственного естества, становясь из смертного бессмертным, из испорченного цельным, из недолговечного вечным, и всецело делается Богом... Ибо если родство с Богом по благодати позволяет людям стать тем, чтό Он сам (Бог) есть по природе, то что другое, как не равную честь, обещает им это родство?").
192. См.: M.-D. Chenu, La théologie au XIIme siècle, p. 294. - См. также La foi catholique, p. 321: "Благодать безвозмездна и сверхъестественна"; а также соответствующие отсылки к вероучительным источникам Римско- Католической Церкви. - См. также: J.-H. Nicolas, Dieu connu comme inconnu, p. 218 и сл. - О тварной благодати см. характерный отрывок из Григория Акиндина, который приводит св. Григорий Палама, К Афанасию Кизику, 33, (изд. Χρήστου, т. 2, 443, 20-25): Κτίζει ἡ ὑπόστασις τοῦ παναγίου πνεύματος ἐν τοῖς ἁγίοις τὴν θεοποιὸν χάριν, καὶ παρὰ τοῦτο ἡ κτιστὴ χάρις αὕτη ὑπόστασις εἶναι λέγεται τοῦ παναγίου πνεύματος· καὶ οἱ τὴν κτιστὴν ταύτην χάριν λαβόντες, τὸ πνεῦα θτο ἅγιον λέγονται λαβεῖν, αὐτὴν τὴν οὐσίαν καί ὑπόστασιν τοῦ πνεύματος ("Ипостась Святого Духа воздвигает в святых божественную благодать, и потому эта тварная благодать называется ипостасью Святого Духа, а стяжавшие ее- стяжавшими Святого Духа, саму Его сущность и ипостась").
193. См. исследование: Sτυλιανοῦ Γ. Παπαδοπούλου, Ἑλληνικαὶ μεταφράσεις θωμιστικῶν ἔργων - Φιλοθωμισταὶ καὶ ἀντιθωμισταὶ ἐν Βυζαντίω, Ἀθῆναι 1967, σελ. 20, 137.
194. См. настоящую работу, § 12.
195. Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. 4 (PG 3, 712АВ).
196. "Видишь эту пустоту над нашими головами? Это Бог. Видишь эту дыру в дверях? Это Бог. Видишь эту яму в земле? Это Бог. Молчание - вот что такое Бог. Отсутствие - вот что такое Бог". - Le Diable et le Bon Dieu, X, IV.
197. "Я брожу в твоей ночи: дай мне руку! Скажи: Ты - это ночь, не так ли? Ночь, душераздирающее отсутствие Вселенной! Потому что Ты - тот, кто присутствует во всемирном отсутствии; тот, кого мы слышим в абсолютном безмолвии; тот, кого мы видим, когда не видно уже ничего". - Le Diable et le Bon Dieu, VIII-IX, II.
198. "Значит, так мучительно невозможно постигнуть Бога чувствами? Зачем Он скрывается во мгле полувысказанных обещаний и невидимых чудес?.. Я хочу знания, а не веры, не обещаний. Знания. Хочу, чтобы Бог простер ко мне Свои руки, открылся мне, заговорил со мной..." - Ингмар Бергман. Седьмая печать (сценарий).
199. Le Diable et le Bon Dieu, X, IV. - См. также Χρήστου Γιανναρᾶ, ἡ θεολογία τῆς κόλασις, в книге: ἡ κρὶση τῆς προφητείας, Ἀθήνα (изд. Δόμος) 1981, σελ. 153 и сл.
200. Гомилия E', На послание к римлянам, 6 (PG 60, 430).
201. Лествица, слово Z' § l.
202. Во святых отца нашего Симеона мистическая молитва. - В книге: Вл. Лосского Очерк мистического богословия Восточной Церкви.
203. Лествица, слово Λ' § 1.
204. Diels I, 105, 24-25.
205. Diels I, 71, 11.
206. Frgm. 8, Diels II, 36, 14.
207. Frgm. 1, Diels I, 406, 25.
208. Frgm. 7, Diels I, 270, 16 f.
209. Определение Платона, характерное для использования слова "κόσμος". См.: "Законы" Н, 846Д 5-6.
210. Frgm. 1, Diels I, 89, 11 f. (пер. изд. "Фрагменты ранних греческих философов", ч. I. М.: Наука, 1989). См. также: Konst. Michaelides, Kosmos und Ethos bei Anaximander und Heraklit, "Φιλοσοφία" 1/1971 с. 141-154.
211. "Οὕτως οὖν δὴ κατὰ λόγον τὸν εἰκότα δεῖ λέγειν τόνδε τὸν κόσμον ζῶον ἔμψυχον ἔννουν τε τῇ ἀληθεία" ("Итак, согласно правдоподобному рассуждению, следует признать, что наш космос есть живое существо, наделенное душой и умом") (здесь и далее пер. С. С. Аверинцева). Тимей. 30 b 6-8.
212. Платон. Горгий. 507 е 6-508 а 4.
213. Платон. Тимей. 92 с 5-9.
214. Платон. Тимей. 32 с 1.
215. Платон. Тимей. 32 d 1-2.
216. "Ὅτι δὲ ὁ κόσμος ὀρθῶς εἴρηται κάλλιστος... ράδιον καταμαθεῖν, πρῶτον μὲν τὸ φαινόμενον τοῦ οὐρανού κάλλος καὶ ἡ τάξις τῶν περιόδων καὶ τὰ μέτρα τῶν ὡρῶν καὶ ἡ ἁρμονία τῶν στοιχείων καὶ ἡ διὰ πάντων διήκουσα ἀναλογία δείκνυσι τοῖς μὴ παντάπασιν ἐσκοτωμένοις, ὅτι κάλλιστον τὸ πᾶν. ("То, что космос правильно называется прекраснейшим... легко узнать, ибо первая и явленная красота неба, и порядок обращений, и меры часов, и гармония элементов, и через всё проходящая соразмерность показывают не совсем незрячим людям, что Вселенная прекрасна".) Прокл. Схолии к Тимею Платона. 11, 101 D (изд. Е. Diehl I, 1903, 332, 18 f.).
217. "Ἐκ τῶν κατὰ φύσιν ὁρατῶν οὐδὲν ἀνόητον τοῦ νοῦν ἔχοντος ὅλον ὅλου κάλλιον ἔσεσθαί ποτε ἔργον, νοῦν δ᾽ αὖ χωρὶς ψυχῆς ἀδύνατον παραγενέσθαι τω διὰ δὴ τὸν λογισμόν τόνδε νοῦν μὲν ἐν ψυχῆ, ψυχὴν δ᾽ ἐν σώματι συνιστάς τὸ πᾶν συνκταίνετο, ὅπως ὅτι κάλλιστον εἲη κατά φυσιν άριστον τε έργον άπειργασμένος" ("Размышление явило ему, что из всех вещей, по природе своей видимых, ни одно творение, лишенное ума, не может быть прекраснее такого, которое наделено умом, если сравнивать то и другое как целое; а ум отдельно от души ни в ком обитать не может. Руководясь этим рассуждением, он устроил ум в душе, а душу в теле и таким образом построил Вселенную, имея в виду создать творение прекраснейшее по виду и по природе своей наилучшее"). Платон. Тимей. 30 b 1-6.
218. См. выше, прим. 8. Тимей. 30 b 6-8.
219. "Οὐκοῦν εἰ μὴ μιᾷ δυνάμεθα ἰδέα τὸ ἀγαθὸν θηρεῦσαι, σὺν τρισὶ λαβόντες, κάλλει καὶ συμμετρίᾳ καὶ ἀληθεία, λέγωμεν ὡς τοῦτο οἶον ἕν ὀρθότατ' ἄν αἰτιασάμεθ' ἄν τῶν ἐν τῆ συμμείξει, καὶ διὰ τοῦτο ὡς αγαθὸν ὄν τοιαὐτην αὐτὴν γεγονέναι" ("Итак, если мы не в состоянии уловить благо одной идеей, то поймаем его тремя - красотой, соразмерностью и истиной; сложив их как бы воедино, мы скажем, что это и есть действительная причина того, чтό содержится в смеси, и благодаря ее благости самая смесь становится благом"), Филеб 65 а 1-5 (пер. Н.В. Самсонова).
220. "Διπλᾶ δὲ ἀγαθὰ ἐστι, τὰ μὲν ἀνθρώπινα, τὰ δὲ θεῖα· ἤρηται
221. "Πᾶν δὴ τὸ ἀγαθὸν καλόν." ("Разве Бог не благ по существу?") Государство. В 379 b 1 (здесь и далее пер. А.Н. Егунова). "Οὐ γὰρ ποὺ ἐνδεᾶ γε φήσομεν τὸν θεὸν κάλλους ἤ ἀρετῆς εἶναι." ("Невозможно сказать, что Бог испытывает недостаток в красоте и добродетели"). Государство. В, 381. с. 1-2.
222. "Καλός ἐστιν ὅδε ὁ κόσμος ὅ τε δημιουργὸς ἀγαθός." ("Космос прекрасен, а его демиург благ"). Тимей. 29 а 2-3. "Δεῖ λέγειν τόνδε τὸν κόσμον ζῶον ἔμψυχον ἔννουν τε τῆ ἀληθεία διὰ τὴν τοῦ θεοῦ γενέσθαι πρόνοια." ("Итак, согласно правдоподобному рассуждению, следует признать, что наш космос есть живое существо, наделенное душой и умом, и родился он поистине с помощью божественного провидения"). Тимей. 30 b 6-8.
223. "Ὅτε δ᾽ ἐπεχειρεῖτο κοσμεῖσθε τὸ πᾶν..." ("...Что Вселенная стремится украситься..."). Тимей. 53 b 1. "...θεός ὁ κοσμήσας αὐτόν..." ("...Что Вселенная стремится украситься..."). Тимей. 53 b 1. "Ἄλλοι δέ, ἐν οἷς ἐστὶ καὶ ὁ... Πλάτων, ἐκ προϋποκειμένης καὶ αγενήτου ὕλης πεποιηκέναι τὸν θεὸν τὰ ὅλα διηγοὖνται· μὴ ἄν γὰρ δύνασθαί τι ποιῆσαι τὸν θεὸν εἰ μὴ προϋπέκειτο ἡ ὕλη." ("Другие же, среди которых и... Платон, утверждали, что Бог создал Вселенную из предлежащей и несотворенной материи, так как Богу было бы невозможно создать что-либо, если бы прежде не существовало материи"). Афанасий Великий. О воплощении. 2, 3. Migne P. G. 25, 100 А.
224. "Βουληθεὶς γὰρ ὁ θεὸς αγαθὰ μὲν πάντα, φλαῦρον δὲ μηδὲν εἶναι κατὰ δύναμιν, οὕτω δὲ πᾶν ὅσον ῆν ὁρατὸν παραλαβὼν οὐχ ἡσυχίαν ἄγον ἄλλὰ κινούμενον πλημμελῶς καὶ ἀτάκτως, εἰς τάξιν αὐτο ἤγαγεν ἐκ τῆς ἀταξίας ἡγησαμενος ἐκεῖνο τούτου πάντως ἄμεινον." ("Итак, пожелав, чтобы все было хорошо и чтобы ничто по возможности не было дурно, Бог позаботился обо всех видимых вещах, которые пребывали не в покое, но в нестройном и беспорядочном движении; он привел их из беспорядка в порядок, полагая, что второе, безусловно, лучше первого"). Тимей. 30 a 2-6.
225. "κόσμον τόνδε, τὸν αὐτὸν ἁπάντων, οὔτε τις θεῶν οὔτε ᾽ἀνθρώπων ἐποίησεν, ἀλλ᾽ ῆν ἀεὶ καὶ ἔστίν καὶ ἔσται πῦρ ἀείζωον, ἁπτόμενον μέτρα καὶ ἀποσβεννύμενον μέτρα." Frgm. 30, Diels I, 157-158.
226. "Πρῶτον μὲν γῆ καὶ ἥλιος, ἄστρα τε καὶ τὰ σύμπαντα, καὶ τὰ τῶν ὡρῶν διακεκοσμημένα καλῶς οὕτως, ἐνιαυτοῖς τε καὶ μησὶν διειλημμένα· και ὅτι πάντες Ἕλληνές τε καὶ βάρβαροι νομίζουσιν εἶναι θεούς." Законы Ι, 886 а 2-5.
227. "Θεασάμενοι γὰρ μεθ' ἡμέραν μὲν ἥλιον περιπολοῦντα, νύκτωρ δὲ τὴν εὔτακτον τῶν ἄλλων ἀστέρων κίνησιν, ἐνόμισαν εῖναί τινα θεὸν τὸν τῆς κινήσεως καί εὐταξίας αἴτιον." (Fragmenta selecta, Περὶ Φιλοσοφίας 12 а (изд. W.D. Ross, Oxonii 1964, с. 80).
228. "Die Auffassung des Weltbegriffes ist abhängig vom Verständnis des Wesens" (Восприятие понятия о мире зависит от понимания сущности), - замечает Хайдеггер (Vom Wessen des Grundes, 5, verl. Frankfurt-Klostermann, 1955, S. 27). См. также "Что такое метафизика?" Op. cit. С. 29: "Inzwischen, leibt der Metaphysik während ihrer Geschichte von Anaximander bis zu Nietzsche die Wahrheit des Seins verborgen... Allein die Metaphysik antwortet nirgends auf die Frage nach der Wahrheit des Seins, weil sie diese Frage nie fragt... Sie meint das Seiende im Ganzen und spricht vom Sein. Sie nennt das Sein und meint das Seiende als das Seiende" ("От метафизики на протяжении ее истории от Анаксимандра до Ницше истина бытия остается скрытой... Только метафизика не отвечает нигде на вопрос об истине бытия, потому что никогда этот вопрос не задает... Она подразумевает сущее в целом и говорит о бытии. Она именует бытие и подразумевает сущее как сущее" (пер. В. В. Бибихина, с. 29).
229. "...der Weltbegriff als ein Grundbegriff der Metaphysik..." (Понятие о мире как основное понятие метафизики). Хайдеггер. Vom Wessen Grundes, S. 27.
230. См. целиком интересное исследование: Σπ. Κυριαζοπούλου, ἡ παρουσία τῆς φυσικῆς ἐπιστήμης, Ἀθῆναι 1963, и приводимую здесь же соответствующую библиографию. См. также: Μάριου Μπέγζου, Διαλεκτικὴ φυσικὴ καὶ ἐσχατολογικὴ θεολογία, Ἀθῆναι 1985. Χρ. Γιανναρᾶ, Προτάσεις κριτικῆς ὀντολογίας, Ἀθήνα, Δόμος 1985.
231. "Математическую науку физики можно сравнить, с этой точки зрения, со зрителем театральной постановки, который держит в руках хронометр и в точности отмечает, когда участвующие в разыгрываемой пьесе актеры выходят на сцену и уходят с нее. Кто подумает о том, что это физическое знание некогда захватило и опьянило человека новейшего времени, тому станет понятной пустота и нахальство человека, который, побуждаемый точностью хронометра, встанет посреди представления, чтобы поучать остальную публику относительно того, о чем же в точности шла речь в спектакле". Сп. Кириазопулос, с. 259-260.
232. См.Сартр. "L'Être et le Néant", p. 369-370, где содержится и окончательный вывод: "La relativité de la science moderne vise l'être. L'homme et le mondesontdes êtres relatifs et le principe de leur êtreestla relation" ("Относительность современной науки имеет в видубытие. Человек и мирсутьотносительно сущее, и отношениеестьпринцип их бытия").
233. W. Heisenberg, Das Naturbild der heutigen Physik, Hamburg, 1955, S. 21.
234. Это не значит, что те же выводы современной физической науки не могут привести к радикально иной позиции по отношению к миру, конкретнее - к превращению тяги к знанию в стремление господства человека над миром, подчинение мира человеческим потребностям и желаниям посредством техники. "В технике требуется не знание, а использование, цель механической работы - не истина, а польза. Нашу эпоху интересует, не чтό есть природа, а что изготавливается с помощью природы. Таким образом, техническая позиция характерна не только для тех, кто не причастен к научному исследованию, но и для физической науки, поскольку исследование продвигается вперед только технически. Поэтому несмотря на то, что технология выглядит прикладной наукой, физика оказывается методикой развития технической установки. Эта установка нацелена не на теорию, но через теорию - на достижение власти". Σπ. Κυριαζοπούλου, ἡ καταγωγὴ τοῦ τεχνικοῦ πνεύματος, Ἀθῆναι, 1965, с. 275-276. См. также: Παναγιώτη Κονδύλη, ἡ κριτικὴ τῆς μεταφυσικῆς στὴ νεότερη σκέψη, Ἀθήνα, Ἐκδ. Γνώση, 1983.
235. Отзвук слов Хайдеггера: ""Welt" bedeutet... die Offenheit des Seins. "Welt" ist die Lichtung des Seins" (""Мир" означает... открытость бытия. "Мир" - это просвет бытия"). Über den Humanismus, S. 35.
236. " ...τῶν αἰσθήσεων, αἳ παραδοχαί τινές εἰσι τῶν ἔξωθεν, λόγω μὴ θεωρούμεναι." ("...Ощущений, которые передают то, что находится вовне, но не созерцаются разумом"). Григорий Назианзин. Слово. 28, 22, P. G. 36, 57 А.
237. Вспомним платоновскую формулировку в "Пире" (210е 1-6): " Ὅς γὰρ ἃν μέχρι ἐνταῦθα πρὸς τὰ ἐρωτικὰ παιδαγωγηθῆ θεώμενος ἐφεξῆς τε καὶ ὀρθῶς τὰ καλά, πρὸς τέλος ἤδη ἰὼν τῶν ἐρωτικῶν, ἐξαίφνης κατόψεταί τι θαυμαστὸν τὴν φύσιν καλόν." ("Кто, наставляемый на пути любви, будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по природе").
238. Климент Александрийский. Педагог. 3, 1, Migne P. G. 8, 557 С.
239. "ʿH θεωρία τῶν κτισμάτων, εἰ καὶ γλυκεῖα ἐστιν, ἀλλὰ σκιὰ ἐστι τῆς γνώσεως καὶ οὐκ ἔστίν ἡ γλυκύτης αὐτῆς ἀφορισμένη ἐκ τῆς τῶν ὀνείρων φαντασίας." Τὰ εὑρεθέντα ἀσκητικά, ᾽Eπιστολὴ δ᾽ Ἔκδ. Χ. Σπανοῦ, s. 389.
240. Κεφάλαια θεολογικά ξζ᾽, P. G. 90, 1108 Β.
241. См.: Hans-Georg Beck, Kirche und theologische Literatur im byzantinischen Reich, München (Beck-Verl), 1959, S. 347 f.
242. "μέσην ὑπάρχουσαν τύπων καὶ ἀληθείας" "О различных затруднениях", Migne, P. G. 90, 752 А. О "естественном созерцании" у отцов византийской эпохи см. Hans-Georg Beck, Kirche und theologische Literatur im byzantinischen Reich, München (Beck-Verl.), 1959, S. 348, 356, 357, 360, 363, 585. См. также: Hans Urs von Balthasar, Kosmische Liturgie, Einsiedeln (Johannes-Verlag), 1961, S. 53, 114, 176, 296, 581, 639 и др. См. также: Lars Thunberg, Microcosm and Mediator, Lund, 1965, p. 363.
243. См.:Исаак Сирин. Τὰ εὑρεθέντα ἀσκητικά, σελ. 383.
244. "Χρὴ ἑκάστω τῶν ὄντων καὶ λόγον τινὰ σοφόν τε καὶ τεχνικὸν ἐγκεῖσθαι πιστευεῖν, κἄν κρεῖττον ᾖ τῆς ἡμετέρας ὄψεως". ("Следует верить, что в каждое из сущих вложено некое мудрое и искусное слово, даже если мы не в силах этого увидеть"). Григорий Нисский. На шестоднев. P. G. 44, 73 А. См. также 73 С: "Созерцаемая в творении мудрость есть слово, пусть даже нечленораздельное".
245. "ὁ ἄνθρωπος, τοὺς πνευματικοὺς τῶν ὁρωμένων λόγους κατανοῶν, διδάσκεται, ὡς ἔστί τις τῶν φαινομένων ποιητής, τὴν τοῦ ὁποῖός ἐστιν ἔννοιαν, ὡς ἀνέφικτον ἀφεὶς ἀνεξέταστον. Τὴν γὰρ ὅτι Ποιητής, ἀλλ᾽ οὐχ ὁποῖός ἐστιν ὁ ποιητής, ὁρωμένη σαφῶς ἡ κτίσις, παρέχει κατάληψιν". Максим Исповедник. Богословские главы. III, Migne, P. G. 90, 1261 CD.
246. "Τὰ ὄντα πάντα οὐκ ἔκ τινος ὑποκειμένης ὕλης πρὸς τὸ φαινόμενον μετεσκευάσθε, αλλὰ τὸ θεῖον θέλημα ὕλη καὶ οὐσία τῶν δημιουργημάτων ἐγένετο." Гомилия на 1 Kop 15, 28, P. G. 44, 1312 А. См. также: Евсевий Кесарийский. Εὐαγγλικὴ ἀπόδειξις 4, 1, P. G. 22, 252 D: ""Υλην ὥσπερ τινὰ καὶ οὐσίαν τῆς τῶν ὅλων γενέσεώς τε καὶ συστάσεως τὴν ἑαυτοῦ βουλὴν καὶ δύναμιν προβεβλημένος". ("...Полагая основанием материи и сущности всякого рождения и составления собственную волю и силу").
247. О тождестве эйдоса и логоса см.: Аристотель. Метафизика. В 996b 8; H 10446b 12; Физика. D 209а 21-22; А 190а 16.
248. "εἰς νοῦν βαλόμενος καὶ ὁρμήσας ἀγαγεῖν εἰς γένεσιν τὰ μὴ ὄντα, ὁμοῦ τε ἐνόησεν ὁποῖόν τινα χρὴ τόν κόσμον εἶναι, καὶ τᾡ εἴδει αὐτοῦ τὴν ἁρμόζουσαν ὕλην συναπεγέννησε". Ηа шестоднев. 2, 2, P. G. 29, 33 Α.
249. "ὁ Θεὸς κτίζει ἐννοῶν, καὶ τὸ έννόημα ἔργον ὑφίσταται". Иоанн Дамаскин. "О православной вере". P. G. 94, 865А, изд. В. Kotter, с. 45. - См. также Григорий Назианзин. Гомилия. 45, 5, P. G. 36, 629A: "...ἐννοεῖ τὰς ἀγγελικὰς δυνάμεις καὶ οὐρανίους· καὶ τὸ ἐννόημα ἔργον ἦν, λόγω συμπληρούμενον καὶ πνεύματι τελειούμενον." ("...мыслит ангельские и небесные силы, и мысль становилась делом, достигая полноты через Логос и усовершаясь Духом").
250. "επὶ γὰρ τοῦ Θεοῦ τὸ ἔργον λόγος ἐστι". Григорий Нисский. На шестоднев. P. G.44, 73 Α.
251. Василий Великий. Против Евномия. P. G. 29, 736 С.
252. "ʿH ὁρμὴ τῆς θείας προαιρέσεως ὅταν ἐθέλη πρᾶγμα γίνεται καὶ οὐσιοῦται τὸ βούλευμα εὐθὺς ἡ φύσις γινόμενον, τῆς παντοδυνάμου ἐξουσίας, ὅπερ ἄν σοφῶς τε καὶ τεχνικῶς ἐθέλη, μὴ ἀνυπόστατον ποιούσης τὸ θέλημα. Ἠ δὲ τοῦ θελήματος ὕπαρξις οὐσία ἐστι". Григорий Нисский. О душе и воскресении. P. G. 46, 125 В.
253. Ср. Григорий Нисский. На шестоднев. P. G. 44, 73 С: "Λόγω τινὶ τὴν απεργαστικὴν ἑκάστου τῶν γενομένων δύναμιν εἰς ἐνέργειαν ἄγεσθαι." ("Неактуализованная возможность каждого ставшего сущего неким словом приводится в действительность").
254. На шестоднев. 7, P. G. 44, 69 С. См. также "О душе и воскресении". P. G. 46, 124 С: "Oὐδὲν ἐφ ᾽ἐαυτοῦ τῶν περὶ τὸ σῶμα θεωρουμένων σῶμά ἐστιν, οὐ σχῆμα, οὐ χρῶμα, οὐ βάρος, οὐ διάστημα, οὐ πηλικότης, οὐκ ἄλλο τι τῶν ἐν ποιότητι θεωρουμένων οὐδέν, ἀλλὰ τούτων ἕκαστον λόγος ἐστιν· ἡ δὲ πρὸς ἄλληλα συνδρομὴ τούτων καὶ ἕνωσις σῶμα γίνεται". ("Само по себе ничто из созерцаемого в теле не есть тело: ни очертание, ни цвет, ни тяжесть, ни расстояние, ни величина, ни какое-либо другое из созерцаемых качеств, - но основание всего этого. Телом становится взаимное стечение и соединение этих качеств").
255. "Если электрон не есть ни "тело", ни "волна", он ускользает от всех геометрических возможностей представления. Следовательно, в том, что касается его независимого от человека существования, он не относится к области физики, которую, даже когда она удовлетворяется математическим символом, в конечном счете интересует только то, что естественным путем непременно становится объектом наблюдения. Таким образом, "тело" или "волна", "частица" или "поле" для сегодняшней физики суть символы, выражающие место и скорость. Как место, так и скорость, о которых идет речь, не существуют сами по себе, но конституируются наблюдением. Так что если в понятии тела символизируется локализация, а в понятии волны - связная последовательность локализаций, тогда и то, и другое суть следствия (или, лучше сказать, производные) присутствия человека". Σπ. Κυριαζοπούλου, ἡ παρουσία τῆς φυσικῆς ἐπιστήμης, σελ. 151.
256. Григорий Нисский. О надписаниях псалмов. P. G. 44, 441 В, изд. J. McDonough-P. Alexander, p. 32, 4-6.
257. Опровержение этой точки зрения, впервые высказанной Августином и впоследствии ставшей общепринятым учением западной христианской традиции, см. в книге Вл. Лосского "Мистическое богословие Восточной Церкви" (V. Lossky, La Théologie mystique de l'Eglise d'Orient, p. 90). См. также: Оливье Клеман. Le sens de la terre - Notes de Cosmologie Orthodoxe, журнал Contacts, N 59/60, с. 257 s.
258. Вл. Лосский. Указ. соч. С. 92 французского издания. См. также Иоанн Дамаскин. "Апологетическое слово". 2, 14, P. G. 94, 1300 В, изд. В. Kotter (De Gruiter) 1975, с. 105: "Σεβῶ τὴν ὕλην... οὐχ ὡς Θεόν, ἀλλ᾽ ὡς θείας ἐνεργείας καὶ χάριτος ἔμπλεων..." ("... Я почитаю материю... не как Бога, но как наполненную божественной энергией и благодатью"). См. также Василий Великий. "Против Евномия". 2. 32. P. G. 29, 648 Α: "Δυνάμεις καὶ σοφίας καὶ τέχνης, ἀλλ᾽ οὐχὶ τῆς οὐσίας αὐτῆς ἐνδεικτικά ἐστι τὰ ποιήματα: καὶ οὐδὲ αὐτὴν πᾶσαν τοῦ δημιουγοῦ τὴν δύναμιν ἀναγκαίως παρίστησιν". ("Творения являют силу, премудрость и искусство, но не саму сущность Творца, и не обязательно представляют всю Его силу").
259. "ʿH ἐνέργεια ἕτερον ἐνεργεῖ, ὅπερ ὁ ἐνεργῶν οὐκ ἔστίν. Ἐνεργεῖ γαρ καὶ ποιεῖ ὁ Θεὸς τὰ κτίσματα, αὐτὸς δὲ ἄκτιστός ἐστι". ("Действие производит иное, то, что не есть действующий. Ибо Бог производит и создает творения, сам же не тварен"). Григорий Палама. "Естественные и богословские главы". P. G. 150, 1220 С.
260. "ʿH τέχνη ἐν τᾡ τεχνητῶ... ἡ τέχνη ἐν τᾡ ἀναλαβόντι αὐτήν." О св. Духе. P. G. 32, 180C.
261. "Ἐκ γὰρ καλλονῆς τῶν κτισμάτων ἀναλόγως ὁ γενεσιουργὸς αὐτῶν θεωρεῖται τῆ δημιουργια." Прокопий из Газы. Комментарий на кн. Бытия, 11, 17, P. G. 87, 324 С.
262. "Κάλλος ἀληθινὸν καὶ ἐρασμιώτατον μόνω τᾡ τὸν νοῦν κεκαθαρμένω θεωρητόν." Василий Великий. Гомилия на Псалом. 29, P. G. 29, 317 AB.
263. "Μηδὲ ἕν τῶν ὄντων εἶναι καθόλου τῆς τοῦ καλοῦ μετουσίας ἐστερημένον, εἴπερ ὡς ἡ τῶν λογίων ἀλήθειά φησι Πάντα καλὰ λίαν". ("И ни одно из сущих в своем бытии не лишено полностью причастности к прекрасному, если только ученые говорят правду"). Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. Sources Chrétiennes, р 58, p. 80, 32-34. См. также Григорий Назианзин. Гомилия. 6, 14, P. G. 35, 740 С: "Σύμπας οὗτος ὁ κόσμος, τὸ μέγα τοῦ Θεοῦ στοιχεῖoν... ᾧ καὶ δηλοῦται Θεὸς σιωπῇ κηρυττόμενος". ("Весь этот космос - великая стихия Бога... посредством которой являет себя Бог, молчаливо возвещаемый").
264. "Καλὸν εἶναι μὲν λὲγομεν τὸ κάλλος μετέχον, κάλλος δὲ τὴν μετοχὴν τῆς καλλοποιοῦ τῶν ὅλων καλῶν αἰτίας. Τὸ δὲ ὑπερούσιον καλὸν κάλλος μὲν λέγεται, διὰ τὴν ἀπ' αὐτοῦ πᾶσι τοῖς οὖσι μεταδιδομένην οἰκείως ἑκάστω καλλονὴν καὶ ὡς τῆς πάντων εὐαρμοστίας καὶ ἀγαλαΐας αἴτιον... καὶ ὡς πάντα πρὸς ἑαυτὸ καλοῦν ὅθεν καὶ κάλλος λέγεται καὶ ὡς ὅλα εν ὅλοις εἰς ταὐτὸ συνάγον". Дионисий Ареопагит. О божественных именах. IV, P. G. 3, 701 С. (Пер. Лутковского, с. 37)
265. "τοῦ ἐκπλήττεσθαι καὶ κατανοεῖν... ἐπαιρόμενος ἀπὸ γνώσεως εἰς γνῶσιν καὶ ἀπὸ θεωρίας εἰς θεωρίαν, καὶ ἀπὸ κατανοήσεως εἰς κατανόησιν." Исаак Сирин. Τὰ εὑρεθέντα ἀσκητικά, ᾽Eπιστολὴ δ᾽, Ἔκδ. Σπανοῦ, σελ. 384.
266. " τὸ τριαδικῶς διακοσμῆσθαι τὴν κτίσιν". Дидим Слепец. О Троице. 2, 1, P. G. 39, 452 Α.
267. " Ἐκ τῆς κατὰ τὴν κτίσιν σοφῆς θεωρίας τῶν περὶ τῆς Ἁγίας Τριάδος, Πατρὸς λέγω καὶ Υἱοῦ καὶ Ἁγίου Πνεύματος, λόγον λαμβάνομεν... Βοᾶ τοίνυν ἡ κτίσις διὰ τῶν ἐν αὐτῆ ποιημάτων, καὶ oῖον ἀπαγγέλλει τοῖς νοερῶς δυναμένοις ἀκούειν, τὴν ἰδίαν αἰτίαν τριαδικῶς ὑμνουμένην". О различных затруднениях, P. G. 90, 296 ВС.
268. "Тὸ Θεῖον... καὶ νοούμενον ἄληπτον, καὶ λεγόμενον ἄρρητον διαμένει". ("...Божественное... и будучи созерцаемо умом, остается недостижимым, и, будучи высказано, неизреченным"). Максим Исповедник. Письмо. 6, P. G. 91, 432 С.
269. См. Василий Великий. О св. Духе. 16, 38, P. G. 32, 136 AB, и Григорий Назианзин. Гомилия. 45, 5, P. G. 36, 629 А.
270. См.: V. Lossky. Op. cit., p. 95-96.
271. "Ἐκ τῆς τῶν ὄντων φυσικῆς κινήσεως, τὴν ἐνυπόστατον τοῦ ὄντος μανθάνομεν ζωήν, τὴν τῶν ὄντων ζωοποιὸν δύναμιν, τὸ Πνεῦμα τὸ ἅγιον". ("Из природного движения сущих мы узнаем воипостазированную жизнь сущего, животворящую сущее силу - Святого Духа"). Максим Исповедник. "О различных затруднениях". P. G. 90, 296 Д. - См. также "Богословские главы". P. G. 90, 1209 А: "Ἔστί μὲν ἐν πᾶσιν ἁπλῶς τὸ Πνεῦμα τὸ ἅγιον, καθὸ πάντων ἐστὶ συνεκτικὸν καὶ προνοητικόν, καὶ τῶν φυσικῶν σπερμάτων ἀνακινητικόν". ("Святой дух просто во всем, поскольку Он есть связующая, промыслительная и побудительная сила природных начал").
272. "Ὁ γὰρ Πατὴρ διὰ τοῦ Λόγου ἐν τᾡ Πνεύματι κτίζει τὰ πάντα, ἐπεὶ ἔνθα ὁ Λόγος, ἐκεῖ καὶ τὸ Πνεῦμα· καὶ τὰ διὰ τοῦ Λόγου κτιζόμενα ἔχει ἐκ τοῦ Πνεύματος παρὰ τοῦ Λόγου τὴν τοῦ εἶναι ἰσχύν. Ὅτω γὰρ γέγραπται ἐν τᾡ τριακοστᾡ δευτέρω ψαλμῶ· τᾡ λόγω Κυρίου οἱ οὐρανοὶ ἐστερεώθησαν, καὶ τᾡ Πνεύματι τοῦ στόματος αὐτοῦ πάσα ἡ δύναμις αὐτῶν". Афанасий Великий. Письмо 3 к Серапиону. 45, P.G. 26, 632 ВС.
273. См. Иоанн Дамаскин. "О двух волях во Христе". I 5, P. G. 95, 144 В: "ʿO ἄνθρωπος τοίνυν μικρόκοσμος ἐστιν· ἔχει γὰρ ψυχὴν καὶ σῶμα, καὶ μέσον ἔστηκε νοῦ καὶ ὕλης· σύνδεσμος γὰρ ἐστι ὁρατῆς καὶ ἀοράτου ἤτοι αἰσθητῆς τε καὶ νοητῆς κτίσεως". ("Человек, таким образом, есть микрокосмос: ведь он имеет душу и тело и стоит посредине между умом и материей. Ибо он - связь между видимым и невидимым, то есть между чувственной и умопостигаемой тварью"). См. также Леонтий Византийский. "Против несториан и евтихиан". I, P. G. 86, 1284 С: "οὔτε πρότερον ἡνίκα τὸν κόσμον... παρήγαγεν ὁ λόγος, οὔτε ὕστερον ὅτε τὸν μέγαν ἐν μικρῶ κόσμον τὸν ἄνθρωπον ἑαυτᾡ περιέπηξεν, περιεγράφη". ("Ни вначале, когда [логос] ... сотворил космос; ни потом, когда он добавил к нему большой космос в малом, то есть человека, он не был ограничен". Также у Григория Назианзина: Слово 28, 22, P. G. 36, 57 А: " ...ὁ μικρὸς οὗτος κόσμος, ὁ ἄνθρωπος". ("Этот мирокосмос, то есть человек"); также Слово 38, 11, P. G. 36, 324 А: "οἶόν τινα κόσμον δεύτερον ἐν μικρῶ μέγαν ἐπὶ τής γῆς ἵστησιν". ("Установил на земле этот второй космос, великий в малости"). Также Григорий Нисский. "О надписании псалмов". 1, 3, P. G. 44, 441 D, изд. MacDonough-Alexander, p. 32, 18-27: " μικρὸς δὲ κόσμος ὁ ἄνθρωπος...ὅπερ ἐπὶ τοῦ μεγάλου κόσμου οῖδεν ὁ λόγος, τοῦτο κατὰ τὸ εἰκὸς καὶ ἐν τᾡ μικρῶ βλέπει... οὕτω καὶ ἐν τᾡ μικρῶ κόσμω, τῆ ἀνθρωπίνη λέγω φύσει, πάσα ἡ ἐν τᾡ παντὶ θεωρουμένη μουσικὴ καθορᾶται. ἀναλογοῦσα τᾡ ὅλω διὰ τοῦ μέρους, ὡς χωρεῖται τὸ ὅλον ὑπὸ τοῦ μέρους". ("...Малый же космос есть человек... То самое, что разум зрит в большом космосе, - это же он естественным образом видит и в малом... так что в микрокосмосе, то есть в человеческой природе, видима вся созерцаемая во Вселенной гармония, соразмерная целому через часть, ибо целое имеет место от частей").
274. См. Максим Исповедник. Тайноводство. 7, P. G. 91. 684 Д - 684 Α: "Τὸν κόσμον ὅλον τόν ἐξ ὁρατῶν καὶ ἀοράτων συνιστάμενον, ἄθρωπον...εἶναι· καὶ κόσμον αὖθις, τὸν ἐκ ψυχῆς καὶ σῶματος ἄνθρωπον". ("Весь космос, состоящий из видимого и невидимого, есть человек; и человек, состоящий из души и тела, опять-таки есть космос"). О человеке как микрокосмосе и космосе как макрочеловеке см. исследование Lars Thunberg, Microcosm und Mediator, особенно p. 140-152. - См. также: W. Volker, Gregor von Nissa als Mystiker, Wiesbaden, 1955, S. 51 f. - Также: Hans Urs von Balthasar, Kosmische Liturgie, S. 169-175.
275. См. H. Diels-W. Kranz, Die Fragmente der Vorsokratiker, t. II В 34, S. 153, 4-11 : "καὶ ὥσπερ ἐν τᾡ παντὶ ὁρῶμεν τὰ μὲν μόνως ἄρχοντα οἶον τὰ θεῖα, τὰ δὲ ἄρχοντα καὶ ἀρχόμενα οἶον τὰ ἀνθρώπεια ταῦτα γὰρ καὶ ἄρχονται ἐκ τῶν θείων καὶ ἄρχουσι τῶν ἀλόγων ζώων, τὰ δὲ μόνως ἀρχόμενα ὡς τὰ ἄλογα ζῶα, τὸν αὐτὸν τρόπον καὶ ἐν τᾡ ἀνθρώπω μικρῶ κόσμω ὄντι... ταῦτα θεωροὖνται. καὶ τὰ μὲν μόνως ἄρχουσιν, ὥσπερ ὁ λόγος, τὰ δὲ καὶ ἄρχονται καὶ ἄρχουσιν ὡς ὁ θυμός... τὰ δὲ μόνως ἄρχονται ὥσπερ ἡ ἐπιθυμία". ("В мире мы видим, что одно только правит - как, например, божественное сущее; другое и правит, и управляется - как, например, человеческие существа (ибо они и управляются от Бога, и правят неразумными живыми существами); третье же только управляется - как, например, неразумные животные. То же можно видеть и в человеке как микрокосмосе: разум только правит; душа и правит, и управляется... вожделение только управляется").
276. См.: Тимей. 81 а 2 - b 2, и Филеб. 29 b - 30 а.
277. См. Физика. Y 2. 252 b 24-27: "εἰ δ᾽ ἐν ζώω τοῦτο δυνατὸν γενέσθαι, τὶ κωλύει τὸ αὐτὸ συμβῆναι καὶ κατὰ το πᾶν; εἰ γὰρ ἐν μικρῶ γίνεται, καὶ ἐν μεγάλω". ("Если же это возможно для живого существа, почему это не может происходить и со всей Вселенной? Ведь если это имеет место в маленьком космосе, значит, и в большом") (М., 1981).
278. См.: О различных затруднениях. P. G. 91, 1304 D сл. См. также: L. Thunberg, Microcosm and Mediator, р. 147 f.
279. "τούτου δὴ χάριν ἔσχατος ἐπεισάγεται τοῖς οὖσιν ὁ ἄνθρωπος, οἱονεὶ σύνδεσμός τις φυσικὸς τοῖς καθόλου διὰ τῶν οἰκείων μερῶν μεσιτεύων ἄκροις, καὶ εἰς ἔν ἄγων ἐν έαυτᾡ τὰ πολλᾡ κατὰ τὴν φύσιν ἀλλήλων διεστηκότα τᾡ διαστήματι". О различных затруднениях. P. G. 91, 1305 ВС. См. также 1305 AB: ""Ωσπερ τι τῶν ὅλων συνεκτικώτατον ἐργαστήριον καὶ πᾶσι τοῖς κατὰ πᾶσαν διαίρεσιν ἄκροις δι ᾽ αὐτοῦ φυσικῶς μεσιτεύων ἀγαθοπρεπῶς κατὰ γένεσιν τοῖς οὖσιν ἐπεισαχθεὶς ἄνθρωπος... πᾶσαν ἔχων δηλαδὴ φυσικῶς ταῖς τῶν ἄκρων πἀντων μεσότησι διὰ τῆς πρὸς τὰ ἄκρα πάντα τῶν ἰδίων μερῶν σχετικῆς ἰδιότητος τὴν πρὸς ἕνωσιν δύναμιν". ("Как некое прочнейшее из всех орудие и для всего, согласно каждому разделению, наивысшего по природе выступающий посредником, человек с благой необходимостью введен в ходе творения в сущее... Таким образом, он по природе, занимая срединное положение между всяческими совершенствами, вполне имеет возможность воссоединить сущее посредством способности, связанной с совершенством его собственных частей").
280. "μέσην Θεοῦ καὶ ὕλης... καὶ τάς πρὸς ἄμφω ἑνοποιοὺς δυνάμεις ἔχουσαν, τὸν νοῦν λέγω πρὸς τὸν Θεὸν καὶ πρὸς τὴν ὕλην τὴν αἴσθησιν". О различных затруднениях. P. G. 91, 1193 D.
281. "Εἶ;τα τὰ νοητὰ καὶ τὰ αἰσθητὰ πρὸς τούτοις ἑνώσας διὰ τὴν πρὸς ἀγγέλλους κατὰ τὴν γνῶσιν ἰσότητα μίαν ποίήση κτίσιν τὴν ἅπασαν κτίσιν, μὴ διαιρουμένην αὐτᾡ κατὰ τὴν γνῶσιν καὶ τὴν ἀγνωσίαν, ἴσης αὐτᾡ πρὸς τοὺς ἀγγέλους ἀνελλιπῶς γενομένης τῶν ἐν τοῖς οὖσι λόγων γνωστικῆς ἐπιστήμης, καθ᾽ ἥν ἡ τῆς ἀληθοῦς σοφίας ἀπειρόδωρος χύσις επιγενoμένη κατὰ τὸ θεμιτὸν ἀκραιφνῶς λοιπὸν τὴν περὶ Θεοῦ καὶ ἀμεσιτεύτως παρέχεται τοῖς ἀξίοις ἀδιάγνωστον καὶ ἀνερμήνευτον ἔννοιαν καὶ τέλος, ἐπὶ πᾶσι τούτοις, καὶ κτιστὴν φύσιν τῆ ἀκτίστω δι᾽ ἀγάπης ἑνώσας... ἕν καὶ ταὐτὸν δείξειε κατὰ τὴν ἕξιν τῆς χάριτος, ὅλως ὅλω περιχωρήσας ὁλικῶς τᾡ θεῶ, καὶ γενόμενος πᾶν εἴ τί πέρ ἐστιν ὁ Θεός, χωρὶς τῆς κατ᾽ οὐσίαν ταυτὀτητος". О различных затруднениях. Р. G. 91, 1308 AB.
282. О различных затруднениях. P. G. 91, 1308 D - 1312 В.
283. "τᾡ τῆς μονάδος στοιχείω μόνη γνωρίζεται... ὡς ταὐτὸν οὖσα κατὰ τὸ ὑποκείμενον τῆ μονάδι, κἄν δέχεται μόνη τῆ ἐπινοία διαφοράν... Τέλος γὰρ μονάδος ἐστὶν ἡ μυριάς· καὶ ἀρχὴ μυριάδος εστὶν ἡ μονάς ἤ κυριώτερον εἰπεῖν, κινούμενη μονάς ἐστιν ἡ μυριάς καὶ ἀκίνητος μυριάς ἐστιν ἡ μονάς". Максим Исповедник. О различных затруднениях. P. G. 90, 541 ВС.
284. Максим Исповедник. О различных затруднениях. P. G. 90, 760 А.
285. "Οὐ γὰρ ποιεῖ τελειότητα φύσις διὰ τέχνης κολοβουμένη, καὶ διὰ περινοίας αποτιθεμενη τὸ προσὸν αὐτῆ θεόθεν κατὰ λόγον δημιουργίας". Максим Исповедник. О различных затруднениях. P. G. 90, 756 В.
286. Nicol. Jorga, Byzance aprés Byzance, Continuation de l'histoire de la vie byzantine, Bucarest 1935 (2 изд. 1971).
287. Первоначальная библиография могла бы быть такой: - Dimitri Obolensky, The Principles and Methods of Byzantine Diplomacy, Actes du XII Congrés International d'Etudes Byzantines I, Belgrade 1963, p. 45-61. - Arnold Tovnbee, Constantine Porphyrogenitus and his World, London (Oxford Univ. Press) 1973. - K. Lechner, Hellenen und Barbaren im Weltbild der Byzantiner, München 1954. - L. Brehier, Les institutions de l'Empire byzantin, Paris (Albin Michel) 1948. - P. Charanis, On the Social Structure of the Later Roman Empire, Rev. "Byzantion" XVII (1944-45) p. 38-57. - E. Bach, Les lois agraires byzantines du X siècle, Classica et Mediaevalia V (1942), p. 70-91. - J.B. Bury, The Imperial Administrative System in the Ninth Century, 2 ed., New York (Burt Franklin) 1963. - A. Gervase Matthew, Byzantine Aesthetics, London (John Murray) 1963. - J. M. Husssey, Church and Learning in the Byzantine Empire, London 1937. - Héléne Ahrweiler, L' idéologie politique de l' empire byzantine, Paris (P.U.F.) 1975. - F. Dvornik, Early Christian and Byzantine Political Philosophy, ed. Dumbarton Oaks, 1966. - Steven Runciman, Byzantine Style and Civilisation, Penguin Books, 1975.
288. См.: M. D. Chenu, La théologie au XII siècle, p. 34 s.
289. См.: M. A. Schmidt, Johannes Scotus Eriugena, в словаре: Die Religion in Geschichte und Gegenwart, В. III, S. 820-821, и M.D. Chenu, op. cit., p. 40, 50. См. также: Etienne Gilson, La Philosophie au Moyen Age, p. 202.
290. "C'est ce context de re-naissance - où l'inspiration prime l'imitation, où aussi les ressources antiques nourissent les initiatives de l'esprit nouveau- que se développe le thème littéraire, esthétique, doctrinal, des rapports del'homme et de la nature: l'homme est un "microcosme" ("Именно в этом контексте воз-рождения - где вдохновение берет верх над подражанием и где древние источники питают инициативы нового духа - развивается литературная, эстетическая, доктринальная тема отношений человека и природы: человек есть "микрокосм"). Chenu. Op. cit., p. 37 s. - См. также: Gilson. Op. cit., p. 327-328. Также Chenu, "La théologie comme science au XIIe siècle", p. 101: "Entre les deux grands carrefours de la renaissance carolingienne et du Quattrocento, les XII et XIII siècles marquent une étape caractérisée de la récupération du capital de l'Antiquité" ("Между двумя большими перекрестками - каролингского Возрождения и кватроченто - двенадцатое и тринадцатое столетия знаменуют собой этап, характеризующийся возвращением наследия античности").
291. "Les premiérs ressources du parallélisme microcosme-macrocosme sont de type rationel, disons même d'abord scientifique" ("Первоистоки параллелизма "макрокосмос - микрокосмос" суть рационального, скажем даже - научного типа"). Chenu, р. 41. См. также Gilson. Op. cit., p. 327: "...Le raisonnement par analogie, qui consistait à expliquer un être ou un fait par sa correspondance à d'autres êtres ou d'autres fait. Méthode cette fois légitime et dont toute science fait usage... La description de l'homme comme un univers en réduction, c'est-á-dire comme un microcosme analoque au macrocosme, est l'exemple classique de ce mode de raisonnement" ("...рассуждение по аналогии, которое заключалось в объяснении некоторого сущего или некоторого факта через его соответствие другим сушим или другим фактам. Законный в данном случае метод, которым пользуется любая наука... Описание человека как Вселенной в уменьшенном виде, то есть как микрокосмоса, аналогичного макрокосмосу, - классический пример такого способа рассуждения").
292. "L'homme "en face" de l'univers n'accepte pas seulment le monde extérieur, il le change, et, avec ses outils, en veut composer un monde humain... La réflexion des hommes du XII siècle... avait perçu tout ce que l'arte, en forçant la nature, peut révéler sur l'homme" ("Человек "перед лицом" космоса не просто принимает внешний мир: он его изменяет и хочет при помощи своих орудий создать из него мир человеческий... Мысль людей двенадцатого столетия... восприняла все, что искусство, насилуя природу, может открыть о человеке"). Chenu. Op. cit., p. 49 (курсив мой. - X. Я.)
293. См.: Chenu. Op. cit., p. 40.
294. "La "vie intérieure" appelle, dans le microcosme, au titre même de sa nature, l'emprise intellectuelle et mécanique sur le macrocosme" (""Внутренняя жизнь" требует в микрокосмосе, по самой своей природе, интеллектуального и механического насилия над макрокосмосом"). Chenu. Op. cit., p. 49 .
295. См.: Chenu. Op. cit., p. 314: "Il y a de ce monde et de l'homme une connaissance autonome, valable en son ordre, efficace en vérité de spéculation et d'action, laquelle est transférable en science théologique" ("Об этом мире и о человеке имеется автономное знание, полноправное в своей сфере, поистине эффективное в умозрении и в действовании, которое может быть перенесено в теологическую науку"). См. также р. 48: "L'ordre n'est plus seulement le schéma d'une imagination esthétique ou d'une conviction religieuse; il est éprouvé, soutenu par une méthode" ( "Порядок более не является просто схемой эстетического воображения или религиозного убеждения; он подтверждается и поддерживается методом").
296. См. Chenu, La théologie comme sciénce..., p. 16: "Dans son premier état, la théologie est normalement un commentaire, et, sur tout son parcours, elle se développera en constante référence à des structures apparentées à l'enseignement du droit. Au moyen âge surtout, canonistes et théologiens travailleront en incessante collaboration dans des formes analogues et interchangeables" ("В своем начале теология, как правило, является комментарием, и на всем протяжении своего существования она развивается в постоянной соотнесенности со структурами, приспособленными к обучению праву. Особенно в Средние века канонисты и богословы работают в непосредственном сотрудничестве в аналогичных и взаимозаменяемых формах"). - Следовало бы несколько шире истолковать тему исторического происхождения юридически-правового духа Римской Церкви, уже с эпохи Тертуллиана и Августина (которые оба были известными знатоками права). Сама природа юридического духа требует объективации казусов, а также монархианского понятия объективного авторитета.
297. См. Chenu, La théologie au XII siècle, p. 315: "La théologie prend à son compte, dans la construction organique de sa sagesse, des objets qui lui fournissent les disciplines rationnelles, sciences de l'univers et de ses lois, sciences de l'homme et de ses facultés" ("Теология принимает в расчет, в органичном строении своей мудрости, те объекты, которые предоставляют ей рациональные дисциплины, науки о мире и его законах, науки о человеке и его способностях"). - И на с. 51 : "C'est le même Alain de Lille († 1203) ce maître de nature, qui est aussi le théoricien des "régies de la théologie", c'est-à-dire de la méthode selon laquelle, comme toute discipline de l'esprit, la conaissance de foi s'organise, se bâtit, grâce à des principes internes qui lui donnent tournure et valeur de science" ("Этот знаток природы - тот же Алан Лилльский (ум. 1203), который также был теоретиком "правил богословия", то есть метода, согласно которому веропознание, подобно любой рациональной дисциплине, организуется и выстраивается благодаря внутренним принципам, придающим ему очертание и достоинство науки").
298. Римская Церковь - единственный институт средневекового Запада, который сохранил непрерывность культурной традиции и отвечал необходимости объединения народов, сосуществовавших в Западной Европе. Эксплуатация потребности в этом институте имеет следствием утверждение тоталитарной религиозной организации западных обществ уже с X-XI вв. О религиозных структурах западного средневекового общества и об их проявлении в религиозном искусстве XI в. см. исключительно интересные исследования Georges Duby, Adolescence de la chrétienté occidentale, Genève (éd. Skira) 1967. См. также: Robert Fossier, Histoire sociale de l'Occident médiéval, Paris (éd. Colin), 1970, особенно с. 43-44, 54-56. См. также: J. Le Goff, La civilisation de l'Occident médiéval, Paris, coll. "Les grandes civilisations", 1964.
299. "Запад в качестве ясного и надежного основания (троичного догмата) утвердил единство Бога (εἶς Θεός) и пытался, исходя из этого, объяснить таинство Его троичности. Фундаментальная формула Запада гласит: "Одна сущность, одна ипостась". В такой формуле таилась опасность прийти к утверждению одного Лица (монархиане, монархианствующие епископы Рима Виктор Зефиринос и Каллист). Формулировка благоприятствовала монархианству и облегчала борьбу с арианством". Βασ. Στεφανίδου, Ἐκκλησιαστικὴ Ἱστορία, σελ. 169. Монархианский дух Запада предельно ясно выразился также в отвержении Сущности и Энергий Бога, в соответствующих сочинениях, где делалась попытка утвердить это отвержение (начиная с XIV в.). Латинствующие противники св. Григория Паламы определяли ипостась как соотносительную сущность, "которая отличалась от просто сущности тем, что одна была соотносительной, а другая - независимой... Но независимое отличается от относительного только в словесном выражении". Ι. Κυπαρρισσιώτου, Πότερον τὰ ὑποστατικὰ ἐν τῆ Τριάδι τῆς οὐσίας διαφέρει, εκδ. Candal, Orientalia Christiana Periodica 25/1959, p. 132, 140, 142. Св. Григорий Палама сразу понял, что отрицание нетварных Энергий Троицы означает скрытое отрицание ипостасей и отождествление их с сущностью (см. "О божественных энергиях" 27, изд. П. Χρήστου, t. 2, sel. 115). И Матвей Властарь обвиняет антипаламистов в том, что они хотят "сжать божественную природу до одной ипостаси", вводя в христианство "иудейскую нищету", то есть иудаистский монотеизм (см. "О божественной благодати, или о божественном свете" рукопись Monac. 508, fol. 150 г, в работе Ἀμφ. Πάντοβιτς, Тὸ μυστήριον τῆς Ἁγίας Τριάδος κατὰ τὸν ἅγιον Γριγόριον Παλαμᾶν, Θεσσαλονίκη 1973, σελ. 25 s.)
300. См. Βασ. Στεφανίδου, ᾽Eκκλησιαστικὴ Ἱστορία, σελ. 198-199 (прим.): "На Западе эта монархианская фразеология западной теологии сохранилась, через влияние Августина, до сегодняшнего дня". См. также Pr. Loofs, Dogmengeschichte, 1906, S. 363 f. Кроме того, ср. вывод Chenu (La théologie comme science..., p. 95): "Теология Августина... - это прекрасный интеллектуализм". С этим перекликается наблюдение Стефанидиса (op. cit., sel. 166): "Предложенное монархианами решение основано на рациональном мышлении, и всякий, кто примет это основание, придет к таким идеям". - См.: Ν. Νησιώτη, Προλεγόμενα εἰς τὴν θεολογικὴν Γνωσιολογίαν, Ἀθῆναι 1965, 178-179.
301. "La théologie est décidément distincte de la foi (et de l'Ecriture) dans la plus courante vie scholaire" ("Теология решительно отлична от веры (и от Писания) на всем протяжении развития схоластики"). Chenu, La théologie comme science..., p. 2. - См. также: р. 55. 79 и 83.
302. См. Chenu. Op. cit., p. 26-27: "Le régime "scientifique" qui s'instaure maintenant... c'est plus qu'un instrument du travail... c'est le droit de la raison à s'installer à l'intérieur du donné et de la lumiére de la foi, et à y travailler selon ses propres lois" ("Устанавливающийся отныне "научный" порядок... есть нечто большее, чем рабочий инструмент... Речь идет о праве разума утверждаться внутри данности и света веры и работать там согласно своим собственным законам"). См. также р. 85-86: "La foi comporte... une capacité d'élaboration rationnelle, de manifestation, de probation, selon le sens philosophique du mot argumentum... La définition même de la foi s'ouvre désormais comme sur un horison homogéne, à une expansion rationnelle de qualité scientifique" ("Вера заключает в себе... способность рациональной разработки, проявления, доказательства в соответствии с философским смыслом слова argumentum... Само определение веры отныне открывается навстречу - словно в некоем гомогенном горизонте - рациональной экспансии научности").
303. См. Chenu. Op. cit., p. 42: "...accepter l'objectivation de la conaissance de foi dans la théologie..." ("Принять объективацию веропознания в теологии..."). С. 20: "Gilbert de la Porrée (1076-1154) énonce vigoureusement le principe du transfert à la théologie des procédés de construction (regulae, axiomata principia) coutumiers en toute discipline rationnelle" ("Жильбер Порретанский (1076-1154) решительно утверждает принцип переноса в теологию конструктивных процедур (regulae, axiomata principia), обычных во всякой рациональной дисциплине"). - См. его же, La théologie au XII siècle, p. 51: "Comme toute discipline de l'esprit, la conaissance de foi s'organise, se bâtit, grâce à des principes internes qui lui donnent tournure et valeur de science" ("Веропознание, подобно всякой рациональной дисциплине, организуется и выстраивается благодаря внутренним принципам, придающим ему очертания и достоинство науки").
304. Первая часть включает в себя следующие книги: "Категории", "Об истолковании", "Первая аналитика". Вторую часть образуют: "Вторая аналитика", "Топика", "О софистических опровержениях". В некоторых изданиях "Органона" добавляются также следующие книги: "О возникновении и уничтожении" и "О космосе".
305. См.: Chenu, La théologie comme science.., p. 20.
306. См.: Chenu. Op. cit., p. 20.
307. "La rencontre de l'homme et de la nature ne s'accomplit en effet que lorsque l'homme s'empare de cette nature et la met à son service... Instaurer la Nature, c'était bien, en vérité, mettre fin à une certaine conception chrétienne de l'univers" ("В действительности встреча человека и природы осуществляется лишь тогда, когда человек овладевает природой и ставит ее себе на службу... Восстановить Природу означает, на самом деле, положить конец определенной христианской концепции мира"). Chenu, La théologie au XII siècle, p. 44 и 50.
308. "Dans cet univers mécanique, l'homme... dépersonnalise son action, devient sensible à la densité objective et à l'articulation des choses sous la domination des lois naturelles... La science del'homme embrasse la conaissance de cette maîtrise de la nature" ("В этом механическом мире человек... деперсонализирует свое действие, становится восприимчивым к объективной плотности и артикуляции вещей под давлением естественных законов... Наука о человеке включает в себя познание этого овладевания природой"). Chenu. Op. cit., p. 48.
309. Кардинально противоположное отношение к материалу постройки демонстрирует византийская и поствизантийская архитектура. Сравнивая готику с византийскими творениями, мы имеем возможность предельно ясно увидеть, как проявляются и реализуются эти два диаметрально противоположных космо- логических представления, которые ведут к двум диаметрально противоположным техническим возможностям. См. Хр. Γιανναρᾶ, ἡ ἐλευθερία τοῦ ἤθους, Ἀθήνα, 1970, Κεφ. 13, σελ. 183 сл: "Каждое византийское архитектурное сооружение воплощает личностное изучение и исследование возможностей природного материала... В византийской архитектуре мы видим не только личностное истолкование материала постройки, но и личный диалог с материалом, личную встречу и отношение человека с логосом божественной премудрости и любви, который открывается в материале творений. Этот диалог, воплощенный в византийской архитектуре, задает меру истинности всего природного космоса как общения и Церкви... Материальное творение "оформляется", обретает форму, лицо, Личность Логоса..." - См. также: Olivier Clément, Dialoques avec le Patiarche Athénagoras, Paris (Fayard) 1969, p. 278-283; П.А. Μιχελῆ, Αἰσθητικὴ θεώρηση τῆς βυζαντινῆς τέχνης, Ἀθήνα, 1972, особенно σελ. 85-98; Christos Yannaras, Theologia apofatica e architettura bizantina, Simposio Cristiano, Milano (ed. dell'Istituto di Studi teologici Ortodossi) 1971, p. 104-112; Μαρίνου Καλλιγᾶ, ἡ αἰσθητικὴ τοῦ χώρου τῆς Ἑλληνικῆς Ἐκκλησίας στὸ Μεσαίωνα, Ἀθήνα, 1946.
310. Paris (Ed. de minuit), 1970, перевод с английского оригинала: "Gothic Architectura and Scholasticism", Latrobe, The Archabbey Press, 1951.
311. См. С. 89 сл.
312. "...ce développement extraordinairement synchrone..." ("...это поразительно синхронное развитие..."), р. 83. См. также: р. 71 s., a также соответствующие иллюстрации, р. 171-177.
313. Р. 83.
314. "...la construction d'un savoir dans la foi. C'est de quoi fonder la théologie comme science" ("Построение знания в вере: вот на чем основана теология как наука"). Chenu, La théologie comme science.., p. 70.
315. "Véritable orgie de logique" ("Настоящая оргия логики"). Op. cit., p. 94.
316. П.А. Μιχελῆ, Αἰσθητικὴ θεώρηση τῆς βυζαντινῆς τέχνης, Ἀθήνα, 1972, σελ. 89-90.
317. Π.Α. Μιχελῆ, Αἰσθητικὴ θεώρηση τῆς βυζαντινῆς τέχνης, Ἀθήνα, 1972, σελ. 90.
318. Π.Α. Μιχελῆ, Αἰσθητικὴ θεώρηση τῆς βυζαντινής τέχνης, Ἀθήνα, 1972, с. 90. См. также: Worringer, Formprobleme der Gotik, München 1910, S. 73.
319. "La théologie est la premiére grande teenique du monde chrétien... Les hommes qui ont bâti les cathédrales ont construit (aussi) les Sommes" ("Теология - первая большая техника христианского мира... Люди, построившие соборы, построили (также) и Суммы"). Chenu, "Introduction à l'étude de Saint Thomas d'Aguin", Paris (Vrin), 1974, p. 53 и 58.
320. "Ἐκ γὰρ τοῦ εὐλόγως ἤ παραλόγως τοῖς πράγμασι χρήσασθαι, ἤ ἐνάρετοι ἤ φαῦλοι γινόμεθα" ("Ибо от благоразумного или неразумного пользования вещами мы становимся добродетельными или порочными"). Максим Исповедник. "Главы о любви". I, P. G. 90, 981 В.
321. "Верх, низ и прочие из шести направлений суть части и виды места". Аристотель. Физика. Δ8, 208 b 12-14 (пер. В.И. Карпова).
322. Idет., 17-19.
323. Idem., 9 а 4-6.
324. "Первая неподвижная граница объемлющего [тела] - это есть место... Место... не приводит в движение и не движется". Idem., 12 а, 18-21; Ε I, 224 b 5.
325. Аристотель. Idem, D 4, 212 а 20-21 - 15-16; D 2, 209 b 1-2 ; О небе D 3, 310 b 7-8.
326. Аристотель. Idem, D 2, 210 а 9.
327. Аристотель. Idem, D 4, 212 а 17.
328. Аристотель. Idem, D 1, 208 b 26-27.
329. Аристотель. Idem, D 5, 212 b 20-22.
330. См.: J.-P. Sartre. L'Être et le Néant, Paris (Gallimard) 1943, p. 40 s.
331. Idem, p. 44-46. Я пересказываю этот пример отчасти в измененном виде, в соответствии с моей собственной терминологией.
332. "Lorsque j'entre dans ce café, pour y chercher Pierre, il se fait une organisation synthétique de tous les objects du café en fond sur quoi Pierre est donné comme devant paraître" ("Когда я вхожу в это кафе в поисках Петра, происходит синтетическая организация всех предметов кафе, на фоне которых Петр дан как должный присутствовать"). Op. cit., p. 44.
333. "Pierre n'est pas lá; cela ne vout point dire que je découvre son absence en quelque lieu précis de l'établissement. En fait Pierre est absent de tout café" ("Петра здесь нет: это означает вовсе не то, что я обнаруживаю его отсутствие в некотором конкретном месте заведения. В действительности Петр отсутствует во всем кафе"). Op. cit., p. 45.
334. "Je m'attendais à voir Pierre et mon attente a fait arriver l'absence de Pierre comme un événement réel concernant ce café, c'est un fait objectif, à présent, que cette absence, je l'ai decouverte et elle se présente comme un rapport synthétique de Pierre à la piéce dans laquelle je le cherche" ("Я ожидал увидеть Петра, и мое ожидание - причина того, что отсутствие Петра происходит как реальное событие, связанное с этим кафе. Теперь это объективный факт, что это отсутствие открывается мною и предстает как синтетическая связь Петра с помещением, в котором я его ищу"). Op. cit., p. 45.
335. "Et, certes, l'absence de Pierre suppose un rapport premier de moi à ce café" ("И, несомненно, отсутствие Петра предполагает мою прежнюю связь с этим кафе"). Op. cit., p. 45.
336. "...sont de pures significations abstraits... ils ne parviennent pas à établir un rapport réel entre le café, Wellington ou Valéry: la relation: "n'est pas" est ici ssimplement pensée" ("Это чисто абстрактные значения... Они не приводят к установлению реального отношения между кафе, Веллингтоном или Валери: отношение "здесь нет" в данном случае просто мыслится"). Op. cit., p. 45.
337. Здесь διάσταση - не в смысле "апо-стаза", а в метафорическом смысле перспективной глубины, dimension.
338. См.: Op. cit., p. 40.
339. См.: L'Être et le Néant, p. I, с. I, § 5: "L'origine du néant", p. 58 s, особенно на с. 69: "C'est précisement la conscience d'être son propre avenir sur le mode du n'êtrepas que nous nommerons l'angoisse" ("Именно осознание того, что наше собственное будущее существует по способу не-бытия, мы называем тоской").
340. Op. cit., с. 45.
341. "Il faut un témoin qui puisse retenir le passé en quelque maniére et le comparer au présent sous la forme du "ne-plus"" ("Нужен свидетель, который мог бы некоторым образом удержать прошлое и сравнить его с настоящим в форме "больше не""). L'Être et le Néan, p. 43.
342. Op. cit., p. 60: "L'homme est l'être par qui le néant vient au monde" ("Человек есть существо, через которое Ничто приходит в мир").
343. См.: M. Heidegger, Sein und Zeit, I, I, 2: "Das In-der-Welt-sein überhaupt als Grundverfassung des Daseins" ("Бытие-в-мире вообще как основная характеристика присутствия"). S. 52 f.
344. "Zum Dasein gehört aber wesenhaft: Sein in einer Welt" ("К присутствию существенно принадлежит: быть в некотором мире"). М. Heidegger, Sein und Zeit, S. 13.
345. О православной вере. 1, 13, PG 94, 852 А.
346. Idem, 1, 13, PG 94, 853 С.
347. Василий Великий. Против Евномия. PG 29, 736 С.
348. Феофил Антиохийский. К Автолику. 2, 3, PG 6, 1049 D.
349. Максим Исповедник. Схолии на трактат "Об именах Божьих". 4, 17, PG 4, 269 D.
350. Op. cit., 268 С.
351. Иоанн Дамаскин. Против яковитов. 87, PG 94, 1476 В. См. также Климент Александрийский. Строматы. V, PG 9,109 AB: Σχῆμα καὶ κίνησιν ἢ στάσυν ἢ θρόνον ἢ τόπον ἢ δεξιὰ ἢ ἀριστερὰ τοῦ τῶν ὅλων Πατρὸς οὐδ᾽ ὅλως ἐν-νοητέον, καίτοι καὶ ταῦτα γέγραπται... Οὔκουν ἐν τόπω τὸ πρῶτον αἵτιον, ἀλλ᾽ ὑπεράνω καὶ τόπου καὶ χρόνου καὶ ὀνόματος καὶ νοήσεως. ("Образ и движение или покой, престол или место, одесную или ошую Отца всего сущего даже не мыслимы, хотя так и написано... Итак, по месту будучи первопричиной, Он превыше места и времени, именования и помышления").
352. Против ариан. А᾽ 60-61, Βιβλιοθήκη ʿEλλήνων Πατέρων, ῎Εκδοσις Ἀποστολικῆης Διακονίας, Ἀθῆναι, τόμος 30, с. 174.
353. Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 90, 640 В.
354. Кирилл Александрийский. Книга сокровищ о Троице. 12, PG 75, 192 С.
355. Григорий Нисский. Против македонян. 16, PG 45, 1321 А. См. также: Против Евномия. 9, PG 45, 813 В: "Тὸ δὲ ἄποσον καὶ ἀδιάστατον, πῶς ἄν τις ἤ μετρήσειεν ἤ διαστήσειεν; ποῖον ἐπὶ τοῦ ἀπόσου μέτρον εὑρὼν ἤ ποῖον ἐπὶ τοῦ ἀδιαστάτου διάστημα; πῶς δὲ τις τὸ ἀόριστον τέλει καὶ ἀρχῆ διαλήψεται; Ἀρχὴ γὰρ καὶ τέλος τῶν διαστημικῶν περάτων ἐστὶν ὀνόματα. Διαστάσεως δὲ μὴ οὔσης οὐδὲ τὸ πέρας ἔστιν. ᾽ Αλλὰ μὴν ἀδιάστατος ἡ θεία φύσις· ἀδιάστατος δὲ οὖσα πέρας οὐκ ἔχει" ("Но неколичественное и непротяженное - как его исчислить или измерить? Какая найдется у неколичественного мера и какая у непротяженного величина? Как разделить беспредельное на начало и конец? Ведь начало и конец суть имена краев протяженного. Если же нет протяжений, нет и края. Но не беспредельна ли божественная природа? А будучи беспредельной, не имеет и края").
356. См.: Максим Исповедник. Схолии на трактат "Об именах Божьих". PG 4, 221 А.
357. См.: Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 90, 640 В.
358. "τὸ μόνον αὐτὸ δε' ἑαυτοῦ καλὸν καὶ ἀγαθόν, καὶ ὥσπερ ἔκφανσιν ὄντα ἑαυτοῦ δι᾽ ἑαυτοῦ, καὶ τῆς ἐξηρημένης ἑνώσεως ἀγαθὴν πρόοδον καὶ ἐρωτικὴν κίνησιν ἁπλῆν, αὐτοκίνητον, αὐτενέργητον, προοῦσαν ἐν τἀγαθῶ καὶ ἐκ τἀγαθοῦ τοῖς οὖσι ἐκβλυζομένην, καὶ αὖθις εἰς τἀγαθὸν ἐπιστρεφομένην. Ἐν ῶ καὶ τὸ ἀτελεύτητον ἑαυτοῦ καὶ ἄναρχον ὁ θεῖος ἔρως ἐνδείκνειται διαφερόντως, ὥσπερ τις ἀῖδιος κύκλος, τἀγαθὸν ἐκ τἀγαθοῦ καὶ ἐν τἀγαθῶ καὶ εἰς τἀγαθόν, ἐν ἀπλανεῖ συνελίζει περιπορευόμενος, καὶ ἐν ταὐτᾡ καὶ κατὰ τὸ αὐτὸ, καί προϊὼν ἀεὶ καὶ μένων καὶ ἀποκαθιστάμενος". Об именах Божьих, XIV, PG 3, 712 CD - 713 А. (Пер. Г. Эйкаловича).
359. Об именах Божьих. IV, 10, PG 3, 708 В. - См. также Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 201 AB: "Ἀγαθὸς ἔρως ἐν τᾡ ἀγαθῶ προϋπάρχων, οὐκ ἔμεινεν ἄγονος... πρακτικὸν γὰρ καὶ γεννητικὸν τὸ θεῖον, κατὰ τὸ εἰρημένον ὁ Πατὴρ μου ἕως ἄρτι ἐργάζεται, κἀγὼ ἐργάζομαι... ῾O γὰρ ἀγαθοεργὸς ἔρως ἐκίνησε τὸ θεῖον εἰς πρόνοιαν, εἰς σύστασιν ἡμῶν" ("Благая любовь, предсуществующая в Добре, не осталась бесплодной..., ибо божественное деятельно и порождающе, согласно сказанному: "Отец мой доныне делает, и Я делаю" (Ин. 5:17)... Благодетельная любовь подвигла ведь божественное к Промыслу, к составлению нас...") Пер. Г.М.Прохорова. СПб., 1994. С. 119.
360. Об именах Божьих. X, PG 3, 708 AB. См. также Максим Исповедник. Богословские главы. V, PG 90, 1385 В: "Τῆς ἀγάπης καὶ τοῦ ἔρωτος αὐτόν, δηλαδὴ τὸν Θεόν, προβολέα φασὶ καὶ γεννήτορα. Αὐτὸς γὰρ ταῦτα ἐν ἑαυτᾡ ὄντά προήγαγεν εἰς τὰ ἐκτός, τοὐτέστι περὶ τὰ κτίσματα· καὶ κατὰ τοῦτο εἴρηται, ὁ Θεὸς ἀγάπη ἐστί· καὶ πάλιν, γλυκασμὸς καὶ ἐπιθυμία, ὅ ἐστιν ἔρως· τὸ δὲ ἀγαπητὸν καὶ ὄντως ἐραστόν, αὐτός ἐστι. Τῶ μὲν οῦν τὸν ἀγαπητικὸν ἔρωτα ἐς αὐτοῦ προχεῖσθαι, αὐτὸς κινεῖσθαι λέγεται ὁ τούτου γενήτωρ· τᾡ δὲ αὐτός εἶναι τὸ ἀληθὲς ἐραστὸν καὶ ἀγαπητὸν καὶ ἐφετὸν καὶ αἱρετόν, κινεῖ τὰ πρὸς τοῦτο ὁρῶντα· καὶ οἷς ἡ τοῦ ἐφίεσθαι δύναμις ἀναλόγως αὐτοῖς" ("Говорят, что Бог есть замыслитель и родитель любви и эроса. Ибо он то, чтό было сущим в Нем, Он вывел наружу, то есть сотворил. И сообразно с этим сказано, что Бог есть любовь, а также услада и желание, каковыми является эрос; ибо сущее любит его и вожделеет к нему. Из-за того, что он произливает из себя вожделеющую любовь, говорится, что Родитель всего движется; а из-за того, что Он сам есть истинно возлюбленный и вожделенный, и волимый, и желанный, Он движет глядящих на Него; и их самих, соответственно, движет сила желания").
361. Текст св. Максима представляет собой схолию к следующему месту у Ареопагита: "Τὸν ἔρωτα, εἴτε θεῖον, εἴτε ἀγγελικόν, εἴτε νοερόν, εἴτε ψυχικόν, εἴτε φυσικὸν εἴποιμεν, ἑνωτικήν τινα καὶ συγκρατικὴν ἐννοήσωμεν δύναμιν, τὰ μὲν ὑπέρτερα κινοῦσαν ἐπὶ πρόνοιαν τῶν καταδεεστέρων, τὰ δὲ ὁμόστοιχα πάλιν εἰς κοινωνικὴν ἀλληλουχίαν, καὶ ἐπ᾽ ἐσχάτων τὰ ὑφειμένα πρὸς τὴν τῶν κρειτόνων καὶ ὑπερκειμένων επιστροφήν" ("Назовем ли мы Эрос божественным, либо ангельским, либо умственным, либо душевным, либо физическим, давайте представим Его себе как некую соединяющую и связывающую силу, подвигающую высших заботиться о низших, равных общаться друг с другом, а до предела опустившихся вниз обращаться к лучшим, пребывающим выше"). Об именах Божьих. IV, 15, PG 3, 713 AB (пер. Г.М.Прохорова).
362. "Πρῶτον αἴτιον τοῦ οὐρανίου ἔρωτος ὁ Θεὸς ἐστιν ἐξηρημένως καὶ ἀναιτίως· εἰ γὰρ ὁ ἔρως αὐτός ἐστιν ἡ ἀγάπη, ὡς προείρηται, γέγραπται δὲ ὅτι ὁ Θεὸς ἀγαπη ἐστί, δῆλον ὅτι πάντων ἑνοποιὸς ἔρως ἤτοι ἀγάπη ὁ Θεός ἐστι. Ἐκεῖθεν οὖν μεταβατικῶς πρόεισιν ἐπ' ἀγγέλους· ὅθεν καὶ ἀγγελικὸν αὐτὸν φησιν ἔνθα μάλιστα καὶ τὸν τῆς ἑνότητος εὔροι τις ἄν ἔρωτα θεῖον· οὐδὲν γὰρ ἀσύμφωνον ἤ στασιάζον παρ ᾽ αὐτοῖς· εἶτα μετ ᾽ ἀγγέλους, καὶ νοερόν φησιν ἔρωτα, τουτέστι παρὰ θεοσόφοις ἀνδράσιν, οἵ εἰσι τῆς Ἐκκλησίας· πρὸς οὓς ὁ Παῦλος φησιν, ἵνα τὸ αὐτὸ λέγηται, καὶ τὰ ἑξῆς· καὶ ὁ Κύριος, ἵνα ῶσιν ἕν, καθώς καὶ ἡμεῖς ἕν ἐσμεν. Καὶ ταῦτα μὲν περὶ τῶν ἐξ ἀληθειας Χριστιανῶν· λοιπὸν δὲ καὶ περὶ πάντων ἀνθρώπων, ἐν οἶς ὁ περὶ φιλίας νόμος· τὰς δὲ λογικὰς ψυχὰς νοερὰς προσεῖπεν ἐκ τοῦ θείου νοῦ προσειπὼν αὐτάς· ψυχικὸν δὲ ἐκάλεσιν ἔρωτα τὸν τῶν ἀλόγων, τὴν αἰσθητικὴν φιλίαν, ἄνουν μέντοι δηλονότι· ἐκ γάρ τῆς ἐρωτικῆς ταύτης δυνάμεως καὶ πτηνὰ ἀγεληδὸν ἵπτανται, ὡς κύκνοι, καὶ χῆνες, καὶ γέρανοί, καὶ κόρακες, καὶ ὅσα τοιαῦτα· καὶ πεζὰ μέντοι εἰσὶ τοιαῦτα, ἔλαφοι, βόες, καὶ τὰ παραπλήσια· καὶ νηκτὰ δὲ εἰσιν, ὡς θύνοι καὶ κέφαλοι, καὶ ὅσα ὁμοιότροπα. Καὶ τὰ μὴ ἀγελαῖα δὲ πρὸς τῆν τῶν ὁμοστοίχων σύνοδον ἔνθεν κινοὖνται. Φυσικὸν δὲ ἔρωτά φησι τὸν τῶν ἀψύχων καὶ ἀναισθήτων κατὰ τὴν ἐκτικὴν ἐπιτηδειότητα, ἤτοι τῆς ποιότητος, ἐρώντων τοῦ δημιουγοῦ διὰ τὸ ὑπ᾽ αὐτοῦ συνεστᾶναι· κατὰ οὖν τὴν ζωτικὴν, ἤτοι τὴν φυσικὴν κίνησιν, καὶ αὐτὰ ἐπέστραπται πρὸς τὸν Θεόν". Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 268 CD - 269 А.
363. "Ώς μὲν ἔρως ὑπάρχον τὸ θεῖον καὶ ἀγάπη κινεῖται, ὡς δὲ ἐραστὸν καὶ ἀγαπητὸν κινεῖ πρὸς ἑαυτὸ πάντα τὰ ἔρωτος καὶ ἀγάπης δεκτικά. Καὶ τρανότερον αῦθις φάναι· κινεῖται μὲν ὡς σχέσιν ἐμποιοῦν ἐνδιάθετον ἔρωτος καὶ ἀγάπης τοῖς τούτων δεκτικοῖς, κινεῖ δὲ ὡς ἑλκτικὸν φύσει τῆς τῶν ἐπ' αὐτᾡ κινουμένων ἐφέσεως" ("Существуя как эрос и любовь, божественное движется; а как любимое и вожделенное, оно движет к себе всё восприимчивое к эросу и любви. И тотчас кажет себя яснее: ибо движется оно как влагающее сокровенную связь эроса и любви в тех, кто восприимчив к ним; а движет как то, что по природе влечет направленное к нему стремление"). Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 91, 1260.
364. См.: Евагрий Понтийский. Практические главы. PG 40, 1244 А.
365. "Τόπον γὰρ εἰπὼν οὐ περιείργει τᾡ ποσῶ τὸ δεικνύμενον ἐπὶ γὰρ τοῦ ἀπόσου μέτρον οὐκ ἔστίν· ἀλλὰ τῆ παραλείψει τῆς κατὰ τὸ μέτρον περιγραφῆς ἐπὶ τὸ ἄπειρόν τε καὶ ἀόριστον χειραγωγεῖ τὸν ἀκούοντα... Τοσοῦτόν ἐστιν ὁ παρ ᾽ ἐμοὶ τόπος ὥστε τὸν ἐν αὐτᾡ διαθέντα μηδέποτε δυνηθῆναι λῆξαι τοῦ δρόμου" ("Сказавший не охватывает место тем, чтό явлено по количеству (ведь у неколичественного нет меры), но, оставляя в стороне описание согласно мере, за руку ведет слушающего к беспредельному и неопределимому"). Григории Нисский. О жизни Моисея. PG 44, 405 AB.
366. "L'absence c'est Dieu". J.-P. Sartre, Le Diable et le Bon Dieu, X, IV.
367. Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 269 CD.
368. Для византийских отцов познание Бога было началом и завершением всякого познания: познания человека, как личного существа, и познания мира, как проявления личностных Энергий Бога. Именно поэтому познание Бога, которое осуществляется только как событие любви, есть "подлинная философия": "ἡ οὖν ἀγάπη ἡ πρὸς τὸν Θεὸν αὕτη ἐστὶν ἡ ἀληθὴς φιλοσοφία" ("Итак, любовь к Богу сама есть подлинная философия"). Иоанн Дамаскин. Диалектика. Bonifatius Kotter, Bberlin-WWalter de Gruyjter, 1969, S. 56, 137, 160.
369. "Διττὴ γὰρ ἡ ζωὴ ἡ τε φυσική, καθ' ἣν ζῶμεν, καὶ ἡ προαιρετική, καθ' ἣν προσπαθῶς τῆς παρούσης ζωῆς ἀντεχόμεθα. Διττὸς καὶ ὁ θάνατος ὁ τε φυσικός, ὅς ἐστι χωρισμὸς ψυχῆς απὸ σώματος, καὶ ὁ προαιρετικός, καθ ᾽ὃν τῆς παροῦσης ζωῆς καταφρονοὖντες πρὸς τὴν μέλλουσαν ἐπειγόμεθα" ("Ибо двойственна жизнь - естественная, согласно которой мы живем, и добровольная, согласно которой силимся удерживаться от этой нынешней жизни. Двойственна и смерть - естественная, каковой является отделение души от тела, и добровольная, в которой, презирая нынешнюю жизнь, мы поспешаем к будущей жизни"). Иоанн Дамаскин. Диалектика. Op. cit., с. 56, 7-12. См. также Евагрий Понтийский. Практические главы. NB', Sources Chrétiennes р 171, p. 618: "Σῶμα μὲν χωρίσαι ψυχῆς, μόνου ἐστὶ τοῦ συνδήσαντος· ψυχὴν δὲ ἀπὸ σώματος, καὶ τοῦ ἐφιεμένου ἀρετῆς" ("Отделить тело от души возможно только связавшему их, а отделить душу от тела - также стремящемуся к добродетели").
370. "...λογικὸς θάνατος ἀπὸ τῶν παθῶν ἀπάγων καὶ χωρίζων τὴν ψυχήν..." ("...Смерть, уводящая от страстей и отделяющая душу..."). Климент Александрийский. Строматы. 7, 12, PG 9, 500 А. См. также Василий Великий. Гомилия на Псалом 33. PG 29, 385 Α: "Οἱ ἀποθανόντες τῆ ἁμαρτία τὸν ἀγαθὸν καὶ σωτήριον ἀποτεθνήκασι θάνατον" ("Умершие от греха приняли смерть во благо и спасение"). См. также: Симеон Новый Богослов. Βιβλος τῶν ᾽Ηθικῶν, Λόγος XI, Sources Chrétiennes 129, p. 332, 46-48: "Διὰ θανάτου γὰρ τοῦ κατὰ πρόθεσιν ῶκονόμησεν ὁ Θεὸς τὴν ζωὴν λαμβάνειν ἡμᾶς τὴν αἰώνιον. Θάνε καὶ ζήση. Οὐ βούλει; καὶ ἰδοὺ σὺ νεκρός" ("Бог домостроительно замыслил через смерть давать нам вечную жизнь. Умри и живи. Не хочешь? Тогда посмотри на себя: ты мертв").
371. Sein und Zeit, S. 246.
372. "...τὸ δὲ ὅλον μετὰ θάνατον ἐλπίζομεν λήψεσθαι..." ("...Надеемся всё стяжать после смерти"). Симеон Новый Богослов. Op. cit., Слово V, S.C. 129, р. 104, 341-342. См. также Григорий Нисский. На Пульхерию. PG 46, 877 Α:"Ἀγαθὸς ἂν εἴη ὁ θάνατος, ἀρχὴ καὶ ὁδὸς τῆς πρὸς τὸ κρεῖτον μεταβολῆς ἡμῖν γινόμενος" ("Благой была бы смерть, став для нас началом и путем изменения к лучшему"). Также Василий Великий. Гомилия на Псалом 115. PG 30, 109 D:"Μηδὲ ἀποδειλιάσετε πρὸς τὸν θάνατον· οὐ γὰρ φθορά ἐστιν, ἀλλὰ ζωῆς ἀφορμή" ("Не страшитесь смерти: ведь она - не тлен, а начало жизни").
373. 2 Кор 5:4: "ἵνα καταποθῆ τὸ θνητὸν ὑπὸ τῆς ζωῆς" ("...Чтобы смертное поглощено было жизнью").
374. См. Иоанн Лествичник. Лествица. Слово KST0, § 8 р0: "Ἕν τῶν κτισμάτων, ἐν ἐτέρω, καὶ οὐκ ἐν ἑαυτᾡ τὸ εἶναι εἴληφε· καὶ θαῦμα, πῶς ἐκτὸς τοῦ ἐν ῶ τὸ εἶναι ἐκομίσατο, συνίστασθαι πέφυκε" ("Единственное из творений приняло бытие не в себе, а в другом; и удивительно, каким образом бытие сгущается вне того, в чем оно посылается").
375. Григорий Палама. О боготворящем участии. Ἔκδ. П. Χρήστου, t. В0, σελ. 144, 13-16: "Τοῦτο γὰρ ὁ ψυχῆς θάνατος, ἡ τῆς ἐν Θεῶ ζωῆς ἀλλοτρίωσις. Καὶ οὗτος ὄντως δεινὸν ὁ θάνατος· ὁ δὲ μετ᾽ αὐτόν, δηλαδὴ τοῦ σώματος, μετ᾽ αὐτὸν εὐκταιότατος· φιλανθρωπία γὰρ ἐστι θεία" ("Ибо эта смерть души есть отчуждение жизни в Боге. И эта смерть страшна сущим. Та же, что после нее - то есть смерть тела, - после нее желаннее всего: она есть человеколюбие Божье").
376. 1 Кор 13:10.
377. 1 Ин 3:2.
378. 1 Кор 13:9 и 12.
379. 1 Кор 13:8 и 12.
380. 1 Кор 13:8.
381. "Τοῦτο ἱερῶς νόησον, ὡς, ἐπιτεθέντων τᾡ θείω θυσιατηρίω τῶν σεβασμίων συμβόλων, δι᾽
382. Исаак Сирин. Τὰ εὐρεθέντα ἀσκητικά, Λόγος ΠΔ᾽, σελ. 323.
383. "Ἐν ταύταις ταῖς ἱεραῖς συνάξεσιν ὁ βλέπων ἱερῶς ὄψεται τὴν ἑνοειδῆ καὶ μίαν σύμπνοιαν, ὡς ὑφ ᾽ ἑνὸς τοῦ θεαρχικοῦ Πνεύματος κεκινημένην" ("В них (в священных собраниях) зрящий священник узрит единовидное и единое совместное дыхание, как бы идущее от единого богоначального Духа"), Дионисий Ареопагит. О церковной иерархии. III, PG 3, 432 В.
384. "ʿH θειοτάτη τοῦ ἑνὸς καὶ ταὐτοῦ καὶ ἄρτου καὶ ποτηρίου κοινὴ καὶ εἰρηναία μετάδοσις ὁμοτροπίαν ἡμῖν ἔνθεον ὡς ὁμοτρόφοις νομοθετεῖ" ("Божественнейшее, общее и мирное уделение одних и тех же хлеба и чаши утверждает для нас, как для вскормленных одной пищей, закон единой боговдохновенной жизни"). О церковной иерархии. III, PG 3, 428 В.
385. " ʿH θεία τῆς συνάξεως τελετὴ κἂν ἑνιαίαν καὶ ἁπλῆν ἔχουσα καὶ συνεπτυγμένην ἀρχήν, εἰς τὴν ἱερὰν ποικιλίαν τῶν συμβόλων φιλανθρώπως πληθύνεται, καὶ μέχρι πάσης χωρεῖ τῆς θεαρχικῆς εἰκονογραφίας, ἀλλ᾽ ἑνοειδῶς ἐκ τούτων αὖθις εἰς τὴν οἰκείαν μονάδα συνάγεται, καὶ ἑνοποιεῖ τοῦς ἐπ᾽ αὐτὴν ἱερῶς ἀναγομένους". О церковной иерархии. III, PG 3, 429 Α.
386. "Πᾶσα μεταβολὴ ἔκ τινος εἴς τι". Физика. Ζ 4, 234 b 11.
387. "ἐκστατικὸν ἡ μεταβολὴ καθ ᾽ ἑαυτήν". Idem, D13, 222 b 21. См. также 222 b 16: "Μεταβολὴ πᾶσα φύσει ἐκστατικόν" ("Всякое изменение по природе есть выхождение из обычного состояния") (пер. В.П. Карпова).
388. "πᾶσα μεταβολὴ...ἐν χρόνω". Idem, D 14, 2222 b 330-31.
389. "οὐκ ἔστίν ἄνευ μεταβολῆς χρόνος". Idem, D 11, 218 b 33-34
390. "Μέτρον ἐστὶν ᾧ τὸ ποσὸν γιγνώσκεται" ("Мера есть то, чем познается количество"). Аристотель. Метафизика. I, 1, 1052 b 20.
391. "Μετρητέον καὶ ἐνταῦθα, ἀλλ ᾽ οὐχ ὅρω ἀλλὰ λόγω" ("Измерять дόлжно и здесь - но не пределом, а соотношением"). Эвдемова этика 10, 1243 b 29.
392. "Die Zeitlichkeit ist wesenhaft ekstatisch" ("Темпоральность существенно экстатична"). M. Heidegger, Sein und Zeit, S. 331.
393. "Οὐ γὰρ ἡ κίνησις τῶν εἰς μοίρας καὶ ὥρας καὶ νύκτας καὶ ἡμέρας διαστάσεων, τοῦτο χρόνος, ἀλλ ᾽ὁμώνυμον τᾡ χρόνω· ὥσπερ γὰρ τὸ μετροὖν καὶ τὸ μετροῦμενον εἰώθαμεν ὁμωνύμως καλεῖν, οὕτω καὶ ἐνταῦθα. Οἷον, ἐὰν τὸ ὑπὸ πήχεως μετρούμενον, εἴτε ἔδαφος, εἴτε τεῖχος ἢ ἕτερον, πῆχυν λέγομεν" ("Ведь то, что складывается из движения промежутков, делящихся на доли, часы, дни и ночи, не есть время, но одноименно времени. Привыкнув меру и измеряемое называть одним именем, мы так же поступаем и здесь. Например, измеряя пол, стену или что-то другое локтями, мы говорим о локтях").Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 316 AB (пер. Г.М. Прохорова).
394. Согласно Платону, время есть движущийся образ вечности, "εἰκὼ δ᾽ ἐπενόει κινητόν τινα αἰῶνος ποιῆσαι, καὶ διακοσμῶν ἅμα οὐρανὸν ποιεῖ μένοντος αἰῶνος ἐν ἑνὶ κατ ᾽ ἀριθμὸν ἰοῦσαν αἰώνιον εἰκόνα, τοῦτον ὃν δὴ χρόνον ὠνομάκαμεν" ("некое движущееся подобие вечности; устрояя небо, он (Отец) вместе с ним творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, движущийся от числа к числу, который мы назвали временем"). Тимей. 37 d 5-7 (пер. С. Аверинцева).
395. Тимей. 41 e 5; 42 d 5.
396. Эннеады. 3, 7, 7-13. См. особенно 11, 59-62 и 12, 22-28, 40-43: "Δεῖ δὲ οὐκ ἔξωθεν τῆς ψυχῆς λαμβάνειν τὸν χρόνον, ὥσπερ οὐδὲ τὸν αἰῶνα ἐκεῖ ἔξω τοῦ ὄντος, οὐδ ᾽ αῦ παρακολούθημα οὐδ ᾽ ὕστερον, ὥσπερ οὐδ ᾽ ἐκεῖ, ἀλλ ᾽ ἐνορώμενον καὶ ἑνόντα καὶ συνόντα, ὥσπερ κἀκεῖ ὁ αἰών... Διὸ καὶ εἴοηται ἅμα τῶδε τᾡ παντὶ γεγονέναι, ὅτι ψυχὴ αὐτὸν μετὰ τοῦδε τοῦ παντὸς ἐγέννησεν. Ἐν γὰρ τῆ τοιαύτη ἐνεργεία καὶ τόδε γεγένηται τὸ πᾶν· καὶ ἡ μὲν χρόνος, τὸ δὲ ἐν χρόνω. Εἰ δὲ τις λέγοι χρόνους λέγεσθαι αὐτᾡ καὶ τὰς τῶν ἄστρων φοράς, ἀναμνησθήτω, ὅτι ταῦτά φησι γεγονέναι πρὸς δήλωσιν καὶ διορισμὸν χρόνου καὶ τὸ ἵνα ῆ μέτρον ἐναργές... ʿH οὖν κίνησις ἡ τοῦ παντὸς μετρουμένη κατὰ χρόνον ἔσται, καὶ ὁ χρόνος οὐ μέτρον ἔσται κινήσεως κατὰ τὸ τί ἐστιν, ἀλλὰ κατὰ συμβεβηκὸς ὢν ἄλλο τι πρότερον παρέξει δήλωσιν τοῦ ὁπόση ἡ κίνησις" ("Необходимо понимать время не как находящееся вне души, как и вечность не находится там вне сущего, и точно так же нельзя понимать его только как спутника души, или нечто позднейшее в сравнении с нею, как соответственно и вечность там, в умном мире, но - как видимое в ней, имманентное ей и совместное с нею" (пер. А.Ф. Лосева). "Время возникло одновременно с нашей Вселенной, так как душа породила его вместе с актом сотворения нашей Вселенной. Наша Вселенная возникла в процессе подобного творчества; этот процесс и составляет время, Вселенная же находится во времени. Если кто-нибудь пожелает указать на то, что Платон считает временами движения небесных светил, то мы напомним, что, по его словам, светила возникли для того, чтобы указывать время, установить в нем известные границы и служить ясным до очевидности масштабом его измерения... Итак, движение Вселенной измеряется временем, но время по сущности и по идее своей не является масштабом движения, а выступает в этой роли только акцидентально, показывая величину движения в смене прошлого и настоящего") (пер. Б. Ерогина). Цит. по изд.: Плотин. Сочинения. Изд-во "Але-тейа", СПб., при участии Греко-латинского кабинета Ю.А. Шичалина, М., 1995.
397. См. особенно Физика. D 11, 219 а 23-30: "τότε φαμὲν γεγονέναι χρόνον, ὅταν τοῦ προτέρου καὶ ὑστέρου ἐν τῆ κινήσει αἴσθησιν λάβωμεν· ὁρίζομεν δὲ τᾡ ἄλλο καὶ ἄλλο ὑπολαβεῖν αὐτά, καὶ μεταξύ τι αὐτῶν ἕτερον ὅταν γὰρ ἕτερα τὰ ἄκρα τοῦ μέσου νοήσωμεν, καὶ δύο εἴπη ἡ ψυχὴ τὰ νῦν, τὸ μὲν πρότερον τὸ δ ᾽ ὕστερον, τότε καὶ τοῦτό φαμεν εἶναι χρόνον· τὸ γὰρ ὁριζόμενον τᾡ νῦν χρόνος εἶναι δοκεῖ" ("И действительно, мы и время распознаем, когда разграничиваем движение, определяя предыдущее и последующее, и тогда говорим, что протекло время, когда воспримем чувствами предыдущее и последующее в движении. Мы разграничиваем их тем, что воспринимаем один раз одно, другой раз другое, а между ними - нечто отличное от них; ибо когда мы мыслим крайние точки отличными от середины и душа отмечает два "теперь" - предыдущее и последующее, тогда это именно мы и называем временем, так как ограниченное моментами "теперь" и кажется нам временем".
398. См.: Heidegger, Sein und Zeit, S. 326, 420. См. также: Husserl, Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie I, Husserliana B. III, Haag (Martinus Nijhoff) 1950, S. 196, 29-32.
399. Физика. D 12, 221 b 27-28.
400. "Ce qui sépare l'antérieur du postérieur c'est précisément rien. Et ce rien est absolument infranchissable, justement parce qu'il n'est rien" ("То, что отделяет предыдущее от последующего, и есть Ничто. И это ничто абсолютно непреодолимо именно потому, что оно - Ничто"). L'Être et le Néant, p. 64.
401. Физика. Δ 11, 219 a 26, Ζ 1,231 b 9.
402. "Ἔστιν τι ἐν τᾡ χρόνω ἀδιαίρετον, ὅ φαμεν εἶναι τὸ νῦν" ("Во времени есть нечто неделимое, что мы называем "теперь"". Физика. Ζ 3, 234 a 22-23. - "Χρόνος μὲν γὰρ ὁ τῆς φορᾶς ἀριθμός, τὸ νῦν δὲ ὡς τὸ φερόμενον, οἷον μονὰς ἀριθμοῦ" ("Время есть число перемещений, а "теперь", как и перемещаемое, есть как бы единица числа"). Физика. Δ 11, 220 а 3-4.
403. "Μέγεθος καὶ χρόνον καὶ κίνησιν ἐξ αδιαιρέτων συγκεῖσθαι, καὶ διαιρεῖσθαι εἰς ἀδιαίρετα, ἣ μηθήν" ("Величина, и время, и движение составляются из неделимых [частей], или ничто"). Физика. Ζ 1, 231 b 19-20. "Все движется во времени, в "теперь" же - ничто". Idem, Ζ 9, 241 а 15. - "Ὄταν μὲν οὗν ὡς ἓν τὸ νῦν αἰσθανώμεθα, καὶ μὴ ἤτοι ὡς πρότερον καὶ ὕστερον ἐν τῆ κινήσει ἢ ὡς τὸ αὐτὸ μὲν προτέρου δὲ καὶ ὑστέρου τινός, οὐ δοκεῖ χρόνος γεγονέναι οὐδείς, ὅτι οὐδέ κίνησις, ὅταν δὲ πρότερον καὶ ὕστερον, τότε λέγομεν χρόνον" ("Итак, когда мы ощущаем "теперь" как единое, а не как предыдущее и последующее в движении или как тождество чего-то предыдущего и последующего, тогда нам не кажется, что прошло сколько-нибудь времени, так как не было и движения. Когда же есть предыдущее и последующее, тогда мы говорим о времени"). Idem, Δ 11, 219 а 30-219 b - 1.
404. Idem, Θ 1, 251 b 20-21.
405. Диалектика. N᾽ 52, изд. Kotter, с.116 : "Ὁ χρόνος μετρεῖται εἰς τὸν παραλληλυθότα καὶ εἰς τὸν μέλλοντα, καὶ ἔχουσι τὰ μόρια αὐτοῦ κοινὸν ὅρον συνάποντα αὐτὰ τὸ νῦν· τὸ δὲ νῦν ἄποσόν ἐστιν" ("Время измеряется [в терминах] прошлого и будущего, и его части имеют общей объединяющей границей "теперь"; "теперь" же не-количественно").
406. На Исайю. 119, PG 30, 312 А: "Тὸ νῦν, ἐφ ᾽ ἡμῶν μὲν τὸ ἀκαριαῖον καὶ τὸ ἀδιαίρετον τοῦ χρόνου σημαίνει· ἐπὶ δὲ Θεοῦ πάντα κατὰ τὴν τοῦ νῦν αἴσθησιν παράκειται" ("Для нас "теперь" означает непротяженность и неделимость времени; для Бога же все предстает согласно ощущению "теперь"").
407. "αἰὼν... ἐστὶν ὁ χρόνος ὅταν στῆ τῆς κινήσεως, καὶ χρόνος ἐστὶν ὁ αἰὼν κινήσει φερόμενος, ὡς εἶναι τὸν μὲν αἰῶνα... χρόνον ἐστερημένον κινήσεως, τὸν δὲ χρόνον αἰῶνα κινήσει μετρούμενον". О различных затруднениях. PG 91, 1164 ВС. Плотин ввел различение и разделение вечности и времени, связывая первую с вечной природой, а второе - с природой материальной, преходящей. См. Эннеады. 3, 7, 1, 1-3: "τὸν αἰῶνα καὶ τὸν χρόνον ἕτερον λέγοντες ἑκάτερον εἶναι καὶ τὸν μὲν περὶ θὴν ἀῖδιον εἶναι φύσιν, τὸν δὲ χρόνον περὶ τὸ γινόμενον καὶ τὸδε τὸ πᾶν" ("Устанавливая различие между вечностью и временем и относя вечность к умопостигаемому миру, а время - к непрерывно изменяющемуся миру чувственного бытия...") (пер. Б. Ерогина).
408. О различных затруднениях. PG 90, 760 А.
409. "Ὁ δὴ χρόνος ἐστὶν τὸ ἀριθμούμενον καὶ οὐχ ᾧ ἀριθμοῦμεν". Физика. Δ 11, 219 b 7-8. См. также D 12, 220 b 8-9: "ὁ δὲ χρόνος ἀριθμός ἐστιν οὐχ ῶ ἀριθμοῦμεν ἀλλ ᾽ ὁ ἀριθμούμενος" ("Время есть число не исчисляющее, а исчисляемое").
410. "ἀνάγκη πάντα τὰ ἐν χρόνω ὄντα περιέχεσθαι ὑπὸ χρόνου". Аристотель. Физика. Δ 12, 221 а 28.
411. См. M. Heidegger, Sein und Zeit, S. 235: "Der Entwurf eines Sinnes von Sein überhaupt kann sich im Horizont der Zeit vollziehen" ("Набросок смысла бытия вообще может осуществиться в горизонте времени"). S. 404-405: "Alles Verhalten des Daseins soll aus dessen Sein, daß heißt aus der Zeitlichkeit interpretiert werden" ("Всякая характеристика здесь-бытия должна интерпретироваться из его бытия, то есть из темпоральности"). - См. также: Что такое метафизика?: ""Sein" ist... nicht etwas anderes als Zeit:, insofern die "Zeit" als der Vorname für die Wahrheit des Seins genannt wird, welche Wahrheit das Wesende des Seins und so das Sein selbst ist... Gesetzt, die Zeit gehöre in einer noch verborgenen Weise zur Wahrheit des Seins, dann muß jedes entwerfende Offenhalten der Wahrheit des Seins als Verstehen von Sein in die Zeit als den möglichen Horizont des Seinsverständnisses hinaussehen" (""Бытие"... не есть нечто другое, чем время, поскольку "время" названо собственным именем для истины бытия, каковая истина есть сущностное бытия и таким образом само бытие... Если время каким-то еще потаенным образом принадлежит к истине бытия, то всякое понимание бытия, бросающее себя в открытость истины бытия, должно заглядывать во время как возможный горизонт понимания бытия" (пер. В.В.Бибихина, Время и бытие. Республика, 1993, с. 32-33).
412. "Τοῦτο γὰρ ἐστιν ὁ χρόνος, ἀριθμὸς κινήσεως κατὰ τὸ πρότερον καὶ ὕστερον. Οὐκ ἄρα κίνησις ὁ χρόνος, ἀλλ ᾽ ἧ ἀριθμὸν ἔχει ἡ κίνησις". Физика. Δ 11, 219 b 1-3.
413. "ὁ δἑ χρόνος αριθμός, οὐχ ᾧ ἀριθμοῦμεν ἀλλὰ ὁ ἀριθμούμενος". Idem, D 12, 220 b 8-9.
414. "῎Εστί δὲ ὡς ἐν ἀριθμῶ τὸ ἐν χρόνω". Физика Δ 12, 221 а 26. См. также 221 b 14-16: "τὸ δ᾽ εἶναι ἐν ἀριθμῶ ἐστιν τὸ εἶναί τινα ἀριθμὸν τοῦ πράγματος, καὶ μετρεῖσθαι τὸ εἶναι αὐτοῦ τᾡ ἀριθμῶ ἐν ᾧ ἐστιν, ὥστ ᾽ εἰ χρόνω, ὑπὸ χρόνου" ("Быть же в числе означает, что существует какое-то число предмета и что бытие предмета измеряется числом, в котором он находится, так что если предмет во времени, то [он измеряется] временем").
415. "ʿH κίνησις ἐξίστησιν τὸ ὑπάρχον". Idem, Δ 12, 221 b 3.
416. "Ἐν δὲ τᾡ χρόνω πάντα γίγνεταὶ και φθείρεται". Idem, Δ 13, 222 b 16-17. См. также О возникновении и уничтожении. В 10, 336 b 18-24: "ὁρῶμεν γὰρ ὅτι προσιόντος μὲν τοῦ ἡλίου, γένεσις ἐστιν, ἀπιόντος δὲ φθίσις, καὶ ἐν ἴσω χρόνω ἑκάτερον ἴσος γὰρ ὁ χρόνος τῆς φθορᾶς καὶ τῆς γενέσεως τῆς κατὰ φύσιν· ἀλλὰ συμβαίνει πολλάκις ἐν ἐλάττονι φθείρεσθαι διὰ τὴν πρὸς ἄλληλα σύγκρασιν, ἀνωμάλου γὰρ οὔσης τῆς ὕλης καὶ οὐ πανταχοῦ τῆς αὐτῆς ἀνάγκης καὶ τὰς γενέσεις ἀνωμάλους εἶναι καὶ τὰς μὲν θάττους τὰς δὲ βραδυτέρας, ὥστε συμβαίνει διὰ τὴν τούτων γένεσιν ἄλλοις γίνεσθαι φθοράν" ("...Длительность естественного уничтожения и возникновения одинакова. Однако часто бывает, что вещи уничтожаются в меньшее время из-за их смешения друг с другом; дело в том, что материя неоднородна, то есть не всюду одна и та же, а поэтому всякого рода возникновения необходимо неравномерны, и одни протекают быстрее, другие - медленнее. Поэтому и бывает, что возникновение одних вызывает уничтожение других") (пер. Т. А. Миллер).
417. Метафизика. Λ 1069 b 11-12, N 1, 1088 а 31.
418. См. Физика. Г I, 201 а 12-15: "τοῦ δὲ αὐξητοῦ καὶ τοῦ αντικειμένου φθιτοῦ ἐντελέχειαι αὔξησις καὶ φθίσις, τοῦ δὲ γενητοῦ καὶ φθαρτοῦ γένεσις καὶ φθορά, τοῦ δὲ φορητοῦ φορά" ("[Действительность] способного к росту и к противолежащему - убыли... есть рост и убыль; [действительность] способного возникать и уничтожаться - возникновение и уничтожение, способного перемещаться - перемещение"). Также Δ 3, 211 а 14-17: "τῆς κινήσεως ἐν τόπω τὸ μὲν φορά, τὸ δὲ αὔξησις καὶ φθίσις· καὶ γὰρ ἐν τῆ αὐξήσει καὶ φθίσει μεταβάλλει, καὶ ὃ πρότερον ῆν ἐνταῦθα, πάλιν μεθέστηκεν εἰς ἔλλατον ἤ μεῖζον" ("Это движение [относительно места] частью перемещение, частью же увеличение или уменьшение, так как и в случае увеличения и уменьшения происходит изменение [места] и, что раньше было здесь, перешло в меньшее или большее [место]").
419. См.: О возникновении и уничтожении. В 10, 336 а 15-336 b 16.
420. Idem, В 10, 336 b 2-3: "Причина непрерывности - в перемещении целого".
421. Idem, В 10, 336 а 25-26.
422. Физика. Δ 12, 221 а 30-221 b 3.
423. См. M. Heidegger, Sein und Zeit, II, 1: "Das mögliche Ganzsein des Daseins und das Sein zum Tode" ("Возможная целость присутствия и бытие к смерти"). Характерны формулировки на с. 245: "Das mit dem Tod gemeinte Enden bedeutet kein Zu-Ende-sein des Daseins, sondern ein Sein zum Ende dieses Seienden. Der Tod ist eine Weise zu sein, die das Dasein übernimmt, sobald es ist. "Sobald ein Mensch zum Leben kommt, sogleich ist er alt genug zu sterben"" ("Подразумеваемое смертью окончание значит не законченность присутствия, но бытие к концу этого сущего. Смерть - способ быть, который присутствие берет на себя, едва оно есть. "Едва человек приходит в жизнь, он сразу же достаточно стар, чтобы умереть""). - И на с. 250: "Mit dem Tod steht sich das Dasein selbst in einem eigensten Seinkönnen bevor" ("Co смертью присутствие стоит перед собой в его самой своей способности быть").
424. Таков смысл строк поэта Г. Сефериса:
425. См.: Об именах Божьих. IV, PG 3, 709 ВС.
426. Idem, IV, PG 4, 720 ВС.
427. Богословские главы. V, PG 90, 1392 А.
428. "δίχα τῆς κατ ᾽ ἐπιθυμίαν δυνάμεως οὐ συνίσταται πόθος, οὖ τέλος ἐστὶν ἡ ἀγάπη· τὸ γὰρ ἐρᾶν τινος, ἴδιον ἐστιν ἐπιθυμίας. Καὶ δίχα θυμικῆς δυνάμεως νευρούσης τὴν ἐπιθυμίαν πρὸς τὴν τοῦ ἡδέος ἕνωσιν, οὐδαμῶς γίνεσθαι πέφυκεν εἰρήνη· εἴπερ ἀληθῶς εἴρήνη ἐστὶν ἡ ἀνενόχλητος καὶ παντελὴς τοῦ καταθυμίου κατάσχεσις". Богословские главы. II, PG 90, 1248 CD. См. также Idem, III, PG 90, 1284 DC - 1285 A: "Ἐνεργουμένην ἐπιθυμίαν φασὶν εἶναι τὴν ἡδονὴν... ἀνενέργητον δὲ ἡδονὴν τὴν ἐπιθυμίαν... τὸν δὲ θυμόν, μανίας μελετωμένης κίνησιν, καὶ τὴν μανίαν, θυμὸν ἐνεργούμενον. Ὁ γοῦν ταύτας ύποτάξας τᾡ λόγω τὰς δυνάμεις, εὑρήσει, τὴν μὲν ἐπιθυμίαν, αὐτᾡ γινομένην ἡδονήν, κατὰ τὴν ἐν χάριτι πρὸς τὸ Θεῖον τῆς ψυχῆς ἄχραντον συμπλοκὴν· τὸν δὲ θυμὸν ζέσιν ἀκήρατον, τῆς περὶ τὸ Θεῖον ἡδονῆς φρουρητικὴν καὶ σώφρονα μανιαν, τῆς κατὰ τὴν ἔφεσιν τῆς ψυχῆς θελτικῆς δυνάμεως ἀπὸ τῶν ὄντων τελείως ἐκστατικήν" ("Осуществленное вожделение называют наслаждением... а неосуществленное наслаждение - вожделением... Желание - движением стремления к восторгу, а восторг - осуществленным желанием. Тот же, кто подчинил эти силы разуму, обнаружит, что вожделение стало для него наслаждением, соответственно чистому благодатному соединению души с божественным; а желание - чистым кипением, хранительным и целомудренным восторгом наслаждения божественным, экстазом вожделеющих сил стремящейся души, наконец исходящей из сущего").
429. См.: Богословские главы. IV, PG 90, 1317 С: "Ὁ τὴν φύσιν τῶν ἀνθρώπων δημιουγήσας Θεός, οὐ συνέκτισεν αὐτῆς κατὰ αἴσθησιν, οὔτε ἡδονήν, οὔτε ὀδύνην· ἀλλὰ δύναμίν τίνα κατὰ νοῦν αὐτῆ πρὸς ἡδονήν, καθ ἣν ἀρρήτως ἀπολαύειν αὐτοῦ δυνήσεται, ἐνετεκτήνατο. Ταύτην δὲ τὴν δύναμιν, λέγω δὲ τὴν κατὰ φύσιν τοῦ νοῦ πρὸς τὸν Θεὸν ἔφεσιν, ἅμα τᾡ γενέσθαι, τῆ αἰσθήσει δοὺς ὁ πρῶτος ἄνθρωπος, πρὸς τὰ αἰσθητὰ κατ ᾽ αὐτὴν τὴν πρώτην κίνησιν διὰ μέσης τῆς αἰσθήσεως ἔσχε παρὰ φύσιν ἐνεργουμένην τὴν ἡδονήν" ("Сотворивший человеческую природу Бог не сотворил вместе с нею чувственное наслаждение или страдание, но природил ей некую умную способность к наслаждению, в силу которой она неизреченным образом может вкушать от Него. Прилагая же эту способность - то есть природное умное стремление к Богу - вместе с деторождением к чувственности, первый человек ради чувственного, сообразно этому первому движению чувств, стяжал наслаждение, действующее вопреки природе").
430. См. Другие главы. PG 90, 1437 В: "Τῆς λογικῆς ψυχῆς, αὐλὴ μὲν ἡ αἴσθησις· ναὸς δὲ, ἡ διάνοια· ἀρχιερεὺς δέ, ὁ νοῦς" ("Для разумной души ощущение - двор, разумение - храм, ум - архиерей"). Богословские главы. II, PG 90, 1233 Α: "Ὁ νοῦς ἔχει δύναμιν διακριτικήν, νοητῶν καὶ αἰσθητῶν, προσκαίρων καὶ αἰωνίων..." ("Ум обладает способностью различать умопостигаемое и чувственное, временное и вечное..."). Главы о любви. 3, 92, PG 90, 1045 В: "᾽Eξουσίαν ἔχει ὁ νοῦς καὶ δύναμιν ᾧ θέλει εἴτε ἕπεσθαι εἴτε ἀντιστῆναι" ("Ум имеет власть и силу, под действием которых желает либо повиноваться, либо противостоять"). О различных затруднениях. 25, PG 90, 332 D: "ʿH τοῦ λόγου νόησις, ἀρίδηλος τοῦ γεννήσαντος αὐτὸν νοὸς καθέστηκε γνῶσις, ὡς ἐν ἑαυτᾡ δεινύοντος ὑφιστάμενον κατ ᾽ οὐσίαν τὸν νοῦν, πρὸς ὃν ἀνάγει τὸν ἐφιέμενον τῆς πρὸς Θεὸν κατὰ χάριν ταυτότητος νοῦν" ("Мышление о логосе стало ясным знанием породившего его ума, поскольку явило в себе сущностно гипостазированный ум и возводит к нему ум, устремленный к тождеству с Богом по благодати"). О различных затруднениях. PG 90, 33 CD: "Καὶ πᾶς νοῦς μυστικῆς γενόμενος ἐραστὴς θεολογίας, προσευχόμενος ἢ προφητεύων, κατὰ κεφαλῆς ἔχων, τουτέστι ταῖς ἀδύτοις ἐμβατεύων ἀγνώστως θεωρίας, ἢ διδάσκων καὶ μυσταγωγῶν ἄλλους πρὸς θεολογίαν, εἴ τινα μορφὴν σχοίη νοήσεως, τὸν ὑπὲρ νόησιν Λόγον μυσταγωγούμενος ἢ μυσταγωγῶν, καταισχύνει τὴν κεφαλὴν αὐτοῦ· τὸν ἁπλοὖν καὶ ὑπὲρ ἐπέκεινα πάσης νοήσεως, ὑποθείς τινι τῶν ὄντων καὶ γινωσκομένων· δέον πάσης αὐτὸν γυμνὸν ἐννοίας καὶ γνώσεως ἀνομμάτως ὁρᾶν τὸν ἀληθινὸν Θεὸν Λόγον, γινώσκοντα σαφῶς, ὡς ἐπὶ Θεοῦ μᾶλλον αἱ καθ ᾽ ὑπεροχὴν στερήσεις ἀληθεύουσι, ποσῶς μηνύουσι τὴν θείαν θέσιν, διὰ τῆς τῶν ὄντων παντελῶς ἀφαιρέσεως" ("Всякий ум, возлюбивший таинственное богословие, молящийся или пророчествующий, занимающийся главным, то есть неведомым образом приступающий к созерцанию священного или обучающий и ведущий других к богословию, если только имеет какое-нибудь разумение, ведомый или ведущий к сверхумному Логосу, - позорит свою голову, простое и сверхмысленное полагая в основание чему-либо из сущего и познанного... Надлежит, чтобы он, совлекшись всех понятий и знаний, незряче созерцал истинный божественный логос, ясно понимая, что у Бога истина является скорее и по преимуществу через лишенности, отчасти являющие положение Бога через полное отвлечение от сущего")
431. См.: Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. IV, PG 3, 713 AB. Там же, 709 С: "Ἐπέπεσέ τίς, φησιν, ἡ ἀγάπησίς σου ἐπ ᾽ἐμέ ὡς ἡ ἀγάπησις τῶν γυναικῶν" ("Твоя любовь, - говорит некто, - обрушилась на меня, как любовь женщин"). Ср. 2 Цар 1, 26. - Иоанн Лествичник. Лествица. E᾽, st, 57: "Εἶδον ἀκαθάρτους ψυχὰς περὶ ἔρωτας σωμάτων ἐμμανῶς διακειμένας· καὶ δὴ αὗται, σκῆψιν μετανοίας προσλαμβόμεναι, ἐκ πείρας ἔρωτος τὸν αὐτὸν πρὸς Κύριον μετενηνόχασιν ἔρωτα· καὶ πάντα φόβον εὐθὺς ὑπερπηδήσασαι, ἀπλήστως εἰς ἀγάπην Θεοῦ ἐνεκεντρίσθησαν" ("Видел я души нечистые, свирепствующие о плотской любви; и вот они, под предлогом покаяния, от опыта эроса перенесли ту же любовь на Господа. И тут же, преодолев всякий страх, ненасытно бросились в любовь к Богу"). Иоанн Синаит. Лествица. E᾽, st᾽, 57. (См.: Χρ. Γιανναρᾶ, Ή μεταφυσικὴ τοῦ σώματος, σελ. 157). Григорий Нисский. Об устроении человека. IG0, PG 44, 168: "Διὰ γαρ τῶν αἰσθήσεων πρὸς τὸν ἄνθρωπον ἡ τοῦ νοῦ συνανάκρασις γίνεται" ("Ибо по причине чувств у человека происходит смущение ума"). Idem, ΙΔ᾽, 176: "Οὔτε οὖν αἴσθησις χωρὶς ὑλικῆς οὐσίας, οὔτε τῆς νοερῦς δυνάμεως χωρίς, αἰσθήσεως ἐνέργεια γίνεται" ("Итак, ощущение не становится чувственной энергией ни без материальной сущности, ни без способности разумения").
432. См.: Григорий Нисский. Об устроении человека. ΙΗ, PG 44, 193.
433. См.: Э. Гуссерль. Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie. I, Husserliana, B. 3, S. 197: "Diejenige Zeit, die wesensmässig zum Erlebnis als solchem gehört, mit ihren Gegebenheitsmodis des Jetzt, Vorher, Nachher, des durch sie modal bestimmten Zugleich, Nacheinander usw., ist durch keinen Sonnenstand, durch keine Uhr, durch keine physischen Mittel zu messen und überhaupt nicht zu messen" ("То время, которое по существу принадлежит переживанию как таковому, со своими модусами данности "теперь", "прежде", "после", модально определенными "тотчас", "одно за другим" и т. д., - это время не измеряется никаким положением Солнца, никакими часами, никакой физической мерой: оно вообще не измеряется"). См. также на с. 292 об изначальном синтезе первичного сознания времени.
434. См.: Е. Husserl, Vorlesungen zur Phänomenologie des inneren Zeitbewußtseins, Halle 1928, K. 2, § 8, § 14. Ideen zu einer reinen Phänomenologie und phänomenologischen Philosophie I, § 81, § 113, § 118.
435. "Ἁμαρτίαν τουτέστιν ἀτευξίαν καὶ απόπτωσίν τινα τοῦ προσήκοντος, αὐτὸ τὸ τῆς στερήσεως καλεῖ καὶ ἄσκοπον, ἀντὶ τοῦ, παρὰ τὸν σκοπὸν βάλλον, ἐκ μεταφορᾶς τῶν τοξευόντων. Τοῦ ἀγαθοῦ καὶ τῆς κατὰ φύσιν κινήσεως ἤτοι τάξεως ἀποτυγχάνοντες φερόμεθα εἰς τὴν παρὰ φύσιν ἄλογον καὶ παντελῆ καὶ ἀνούσιον ἀνυπαρξίαν" ("Грех, то есть недостачу и отпадение от подобающего, он [Ареопагит] называет лишенностью и бесцельностью, чтобы не сказать "выстрел мимо цели", употребляя в переносном смысле выражение стрелков... Когда мы промахиваемся мимо благого и согласного с природой движения или порядка, нас несет в противоприродное, абсолютное и несущностное небытие").Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 348.
436. "ʿH μία φύσις εἰς μυρία κατεμερίσθη τμήματα· καὶ οἱ τῆς αὐτής φύσεως ἀλλήλων ἐσμὲν δίκην ἑρπετῶν θηρίων παραναλώματα" ("Одна природа разделяется на мириады частей; и мы, части одной природы, становимся жертвами друг друга, как это в обычае у пресмыкающихся тварей"). Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 990, 256 В. См. также: 397 С: "ʿH φιλαυτία τῆς ἑκάστου γνώμης... τὴν ἡμερωτάτην ἐθηρίωσε φύσιν καὶ μίαν τὴν οὐσίαν εἰς πολλὰς καὶ ἀντιθέτους, οὐδὲν δὲ χεῖρον εἰπεῖν, καὶ φθαρτικὰς ἀλλήλων, κατέτεμε μοίρας" ("Себялюбие нрава каждого... уподобило нашу в высшей степени единую природу природе зверей; и единую сущность мы превратили во множество противостоящих, если не сказать хуже, губительных друг для друга частей"). Также 716 В: "Πρὸς τὴν φύσιν κεκτημένος ὁ ἄνθωπος τὴν ἀλλοτρίωσιν, καθ ἥν πάντα τὰ τῆς φύσεως παρὰ τὴν φύσιν μεταχειρίζεται, τᾡ κατὰ παράχρησιν τρόπω τήν τὴς φύσεως παραφθείρων εὐπρέπειαν" ("Отказавшись отчужденным от природы, вследствие чего всё принадлежащее к природе он использует противоестественно, [человек] таким образом извращает благое употребление природы"),
437. "Νόει μοι ἐρωμένην κόρην... τὸν δὲ ταύτης ἐρῶντα ἔξωθεν προσπελάξοντα... Εἰ τοίνυν ἐκ μικρᾶς καὶ στενοτάτης ὀπῆς ἡ κόρη, μόνην χρυσῶ πεπυκασμένην τὴν χεῖρα ἔξωθεν ἐκτείνασα, τᾡ ἐραστῆ ἐπιδώσει, κἀκεῖνος ταὐτης δραξάμενος καὶ τὸ ἀμήχανον κάλλος αὐτῆς κατανοῶν κατασπάζεται αύτήν... τὴν τοῦ πόθου μᾶλλον ἔκκαυσιν περισσοτέραν ἐκ τούτου τᾡ τοιούτω σφοδρῶς ἀπεργάσεται... Καὶ καθάπερ ὁ τὴν ἐκ χρωμάτων κατασκευασθεῖσαν ἄψυχον εἰκόνα τῆς νύμφης νυμφίος ὁρῶν ταύτη πρόσκειται καὶ ἐνατενίζει διηνεκῶς καὶ βούλεται ὁρᾶν αὐτήν, ἀναφλέγων τὸν πόθον αὐτοῦ καὶ τὴν ἐπιθυμίαν τὴν πρὸς αὐτήν, ἐπὰν δὲ αὐτὴν ἐκείνην τὴν νύμφην παραγενομένην θεάσηται, οὐ κατὰ τὴν τῆς εἰκόνος μορφὴν οῦσαν, ἀλλ ᾽ ἐν ἀσυγκρίτω καὶ ἀφράστω κάλλει ἀμώμητον τὸ εἶδος κεκτημένην τῆς εὐπρεπείας, καὶ ταύτην κατασπάσηται καὶ περιπλακῆ, οὐκέτι ὅλως ἀνέχεται πρὸς τὴν εἰκόνα ταύτης ἐπανιδεῖν σχετικῶς τὸ αὐτὸ δὴ μειζόνως πάσχουσι καὶ οἱ ἐκ μεγέθους καὶ καλλονῆς τῶν ὁρωμένων κτισμάτων τὴν δύναμιν καὶ τὴν σοφίαν τοῦ γενεσιουργοῦ ἀναθεωροὖντες καὶ εἰς ἀγάπην καὶ πίστιν τὴν πρὸς αὐτὸν καὶ εἰς φόβον ἐκ τούτω ἁγνὸν κατὰ προκοπὴν αναγόμενοι. Ὁπότε γὰρ αὐτᾡ ἐκείνω οὐσιωδῶς τᾡ Θεῶ ἑνωθῶσι καὶ τῆς ἐκείνου θέας καὶ μεθέξεως ἀξιωθῶσιν, οὐκέτι τῆ εἰκόνι τῶν ποιημάτων, οὐδὲ τῆ σκιᾶ τῶν ὁρωμένων ἐμπαθῶς ἢ προσπαθῶς ἢ σχετικῶς προσανέχουσι" ("Помысли о возлюбленной деве... и любящем ее, приближающемся снаружи... И вот, если из малого и узкого оконца дева только протянет наружу украшенную золотом руку и подаст ее влюбленному, а тот, схватив ее и представив недостижимую красоту девы, начнет целовать руку.. то, пожалуй, от этого ярко почувствует еще больший пыл страсти от ее красоты... И подобно тому как жених, взирая на выполненное в красках бездушное изображение невесты, держит его при себе и непрестанно вглядывается в него, и хочет смотреть и смотреть на этот образ, воспламеняющий в нем желание и страсть; когда же увидит невесту наяву, не изображенной на картине, а во всей несравненной и невыразимой красоте, обретшую безупречный образ благовидности, и ее целует и обнимает, тогда уже вовсе не держится за изображение, видя ее рядом, - точно так же и те, кто созерцает величие и красоту зримых творений, тем больше ощущают силу и мудрость Творца, от этого исполняясь любви и веры к нему, а также священного трепета. Ибо не к образу творений и не к тени зримого страстно и устремительно возвышаются они, когда сущностно соединяются с самим Богом и удостаиваются видеть Бога и быть причастными к Нему"). Симеон Новый Богослов. Βίβλος τῶν Ἠθικῶν. Λόγος Δ' Sources Chrétiennes 129, p. 70-74.
438. "ʿH γὰρ ασθένεια τῶν αἰσθήσεων οὐ δύναται συναντῆσαι τῆ φλογὶ τῶν πραγμάτων" ("Ибо немощь чувств не может встретиться с пламенем творений"). Исаак Сирин. Аскетические изыскания. Слово КГ᾽, изд. Σπανοῦ, σελ. 94.
439. "Αὐτός, ὁ πάντων αἴτιος... δι ᾽ ὑπερβολὴν τῆς ἐρωτικῆς ἀγαθότητος ἔξω ἑαυτοῦ γίνεται... Καὶ ἐκ τοῦ ὑπὲρ πάντα καὶ πάντων ἐξηρημένου πρὸς τὸ ἐν πᾶσι κατάγεται κατ ᾽ ἐκστατικὴν ὑπερούσιον δύναμιν ἀνεκφοίτητον ἐαυτοῦ" ("Сам виновник всего сущего ... по причине избытка любовной благости исходит вне себя... И, будучи превыше всего и запредельным всему, он тем не менее снисходит в недра всего в экстатической и сверхсущностной силе, сам оставаясь неуделимым"). Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. IV, PG 3, 712 AB (пер. Г. Эйкаловича, с. 57). См. также Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 229 С: "Ὁρᾶς πῶς φησιν, ἐπειδὴ καὶ ἕως φύσεως ἐλήλυθε· φύσεως μὲν τῆς ἡμετέρας νόησον· καὶ ὅτι τὸ φύσεως οὐ καλῶς λέγομεν ἐπὶ Θεοῦ. ἰδοὺ γὰρ πῶς φησιν, ἕως φύσεως κατῆλθε, τουτέστιν, ἕως ἐκείνου ἔφθασε τοῦ ἀτιμοτέρου, καὶ οὗπερ αὐτὸς οὐκ ἐκέκτητο" ("Ты видишь, как он [Ареопагит] говорит: "Снизошел до природы", - и разумей, что речь идет о нашей природе; и что не хорошо мы говорим о природе, что она у Бога. Ибо смотри, как он говорит: "Снизошел до природы", то есть до недостойного, чего сам Он не имел").
440. "...ὅλος ἐν ὅλω τᾡ παντὶ ἀχωρήτως χωρούμενος ὁ Θεός,᾽ ἐκ δὲ τῶν ὑπ ᾽ αὐτοῦ κτισθέντων ἀποκεχώρισται, καὶ ὅλος τούτων ἀδιαστάτως διΐσταται, ἐν όλω ὅλος ὣν τᾡ παντὶ καὶ οὐδαμοῦ, ἐν ὅλοις ὅλος τοῖς ὁρωμένοις κτίσμασι καὶ ὅλος τούτων ἐκτός, ὅλος ἐν τοῖς ὁρωμένοις καὶ ὅλος ἐν τοῖς ἀοράτοις, καὶ πανταχοῦ ὅλος πάρεστι καὶ ὅλος οὐδαμῶς οὐδαμοῦ" ("...Весь во всем непространственно присутствующий, Бог от созданного Им, однако, отделен и весь от него непротяженно отстоит, весь во всем, будучи везде и нигде, весь внутри всех зримых творений и весь вне их, весь в зримом и весь в незримом; повсюду всецело присутствует - и не присутствует никоим образом и нигде"). Симеон Новый Богослов. Гностические и богословские главы. 25, Sources Chrétiennes 51, p. 79.
441. "Εἰ γὰρ ὁ ἄνθρωπος μέσος νοῦ καὶ ὕλης ἱστάμενος, σύνδεσμός ἐστι πάσης ὁρατῆς τε καὶ ἀοράτου κτίσεως, ἑνωθεὶς ὁ δημιουργὸς Λόγος τοῦ Θεοῦ τῆ φύσει τῶν ἀνθρώπων, δι ᾽ αὐτῆς ἁπάση τῆ κτίσει ἥνωται" ("Коль скоро человек, будучи посредником между умом и материей, есть сочетание всего видимого и невидимого творения, то творящее Слово Божье, будучи соединенным с природой человека, через нее соединилось со всей тварью"). Иоанн Дамаскин. На рождество Богородицы. 1, Sources Chrétiennes 80, p. 46.
442. "Ἑπόμενοι τοίνυν τοῖς ἁγίοις Πατράσιν, ἕνα καὶ τὸν αὐτὸν ὁμολογεῖν Υἱὸν τὸν Κύριον ἡμῶν ῾Ιησοῦν Χριστὸν συμφώνως ἅπαντες ἐκδιδάσκομεν, τέλειον τὸν αὐτὸν ἐν θεότητι καὶ τέλειον τὸν αὐτὸν ἐν ἀνθρωπότητι, Θεὸν ἀληθῶς καὶ ἄνθρωπον ἀληθῶς τὸν αὐτὸν ἐκ ψυχῆς λογικῆς καὶ σώματος, ὁμοούσιον τᾡ Πατρὶ κατὰ τὴν θεότητα, καὶ ὁμοούσιον ἡμῖν τὸν αὐτὸν κατὰ τὴν ανθρωπότητα, κατὰ πάντα ὅμοιον ἡμῖν χωρὶς ἁμαρτίας· πρὸ αἰώνων μὲν ἐκ τοῦ Πατρὸς γεννηθέντα κατὰ τὴν θεότητα, ἐπ ᾽ ἐσχάτων δὲ τῶν ἡμερῶν τὸν αὐτὸν δι ᾽ ἡμᾶς καὶ διὰ τὴν ἡμετέραν σωτηρίαν ἐκ Μαρίας τῆς παρθένου τῆς Θεοτόκου κατὰ τὴν ἀνθρωπότητα, ἕνα καὶ τὸν αὐτὸν Χριστόν, υἱόν, κύριον, μονογενῆ, ἐν δύο φύσεσιν ἀσυγχύτως, ἀτρέπτως, ἀδιαιρέτως, ἀχωρίστως, γνωριζόμενον· οὐδαμοῦ τῆς τῶν φύσεων διαφορᾶς ἀνηρημένης διὰ τὴν ἕνωσιν, σωζόμενης δὲ μᾶλλον τῆς ἰδότητος ἑκατέρας φύσεως, καὶ εἰς ἓν πρόσωπον καὶ μίαν ὑπόστασιν συντρεχούσης, οὐκ εἰς δύο πρόσωπα μεριζόμενον ἢ διαιρούμενον, ἀλλ ᾽ ἕνα καὶ τὸν αὐτὸν υιὃν μονογενῆ, Θεὸν Λόγον, Κύριον ᾽Ιησοῦν Χριστόν" ("Σχήμα και κίνησιν ή βτάσιν ή θρόνον ή τόπον ή δεξιά ή αριστερά του των όλων Πατρός ούδ ᾽ όλως έννοητέον, καίτοι καΐ ταύτα γέγραπται... Οῦκουν εν τόπω το πρώτον αίτιον, άλλ᾽ υπεράνω και τόπου και χρόνου καΐ ονόματος και νοήσεως". Символ веры Четвертого Халкидонского Вселенского Собора).
443. Максим даже говорит, что не находит "φυσικὴν μετὰ τὴν ἕνωσιν ἐν τᾡ μυστηρίω διαφορὰν σαρκὸς καὶ θεότητος" ("природного различия между плотью и божеством после их соединения в таинстве"). О различных затруднениях. PG 90, 649 А.
444. Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 313 D.
445. Григорий Нисский. На надписания псалмов. 2, 5, PG 44, 505 А, критическое издание J. Donough, t. V, p. 84, 5.
446. Максим Исповедник. Богословские главы. 1, 51, PG 90, 1101 С. См. также Симеон Новый Богослов. Βίβλος τῶν ᾽Ηθικῶν, Λόγος A᾽, Sources Chrétiennes 122, p. 182: "αρχὴν ἢ τέλος μὴ ἔχουσαν. Οὐδὲ γὰρ νῦν μὲν οὐκ ἔστί, μέλλει δὲ γενέσθαι καὶ ἀρχὴν λήψεσθαι· ἀλλὰ καὶ ῆν πρὸ τῶν αἰώνων καὶ ἔστί νῦν καὶ ἔσται εἰς αἰώνων, ἀρχὴν δὲ λαβεῖν λέγεται, ὅτε πάντως ἐλεύσεται καὶ ἡμῖν ἐσχάτως ἀποκαλύφθῆ ἀνέσπερος μία ἡμέρα καί ἀτελεύτητος ἐν τᾡ καθ ᾽ ἡμᾶς γινομένη" ("[В восьмой день] нет ни начала, ни конца. Ибо нет "теперь", но ему только еше предстоит родиться и начаться; но и то, что было предвечно, и есть сейчас, и будет во веки веков, называется имеющим начало, потому что однажды вполне придет и до конца для нас откроется, сделавшись в нас неугасимым и нескончаемым").
447. "..ἡ τῶν γυναικῶν ἡδονή, ἡ πέρας οὐκ ἔχουσα..." ("...Наслаждение женщинами, не имеющее конца..."). Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 90, 516 С.
448. Илиада. Ψ, 239.
449. "ὅτε γὰρ τοῦ ὄντος λόγος δεσμός ὤν τῶν ἀπάντων, ὡς εἴρηται, καὶ συνέχει τὰ μέρη πάντα καὶ σφίγγει κωλύων αὐτά διαλύεσθαι καὶ διαρτᾶσθαι". De Fuga et Inventione, § 112. Starobinski-Safran, Editions du Cerf 17, Paris 1970, p. 184.
450. "Ἔν μὲν τὴν οὐσίαν, ἔν δέ τῆς οὐσίας τòν λόγον, ἔν δὲ ὄνομα". Законы. Ι, 895 d 4-5. В русском переводе: "Во-первых, сущность, во-вторых, определение этой сущности, в-третьих, ее название" (пер. А.Н. Егунова).
451. Федон. 78 d l.
452. Метафизика. Z, 1029 а 2-4.
453. Idem, 1037 а 6-7.
454. Idem, 1028 а 12-13. См. также D, 1017 а 24-27: "τῶν κατηγορουμένων τὰ μὲν τί ἐστί σημαίνει, τά δὲ ποιόν, τά δὲ πρóς τι, τὰ δὲ ποιεῖν ἢ πάσχειν, τὰ δὲ ποὺ τὰ δὲ ποτέ" ("Одни высказывания означают суть вещи, другие - качество, иные - количество, иные - отношения, иные действие или претерпевание, иные "где", иные "когда""). Также Ζ, 1029 b 24-25: "κατὰ τὰς ἄλλας κατηγορίας σύνθετα... τῷ ποιῷ καὶ τῷ ποσῷ καὶ τῷ ποτέ καὶ τῷ ποὺ καὶ τῇ κινήσει. Λέγω δὲ το σύνολον, ὅταν κατηγορηθῇ τι τῆς ὕλης" ("...имеются сочетания и у других родов сущего (ведь какой-то субстрат имеется для каждого из них, например: для качества, для количества, для "когда" и "где" и для движения"), - В, 995 b 35: "О составном целом я говорю, когда что-то сказывается о материи".
455. "Тò δὲ ὂν λέγεται μὲν πολλαχῶς, ἀλλὰ πρòς ἒν καὶ μίαν τινὰ φύσιν καὶ οὐχ ὁμωνύμως" ("О сущем говорится... в различных значениях, но всегда по отношению к чему-то одному, к одному естеству и не из-за одинакового имени"). Метафизика. Г, 1003 а 33-34.
456. "Тò ὄν λέγεται πολλαχῶς μὲν ἀλλ᾽ἅπαν προς μίαν ἀρχήν τὰ μέν γὰρ ὅτι οὐσίαι, ὄντα λέγεται, τά δ᾽ὅτι πάθη οὐσίας, τὰ δ᾽ὅτι ὁδòς εἰς οὐσίαν ἢ φθοραὶ ἢ στερήσεις ἢ ποιότητες ἢ ποιητικὰ οὐσίας ἢ τῶν πρòς τὴν οὐσίαν λεγομένων, ἢ τούτων τινòς ἀποφάσεις ἢ οὐσίας" ("О сущем говорится в различных значениях, но всякий раз по отношению к одному началу; одно называется сущим потому, что оно сущность, а другое - потому, что оно состояние сущности, третье - потому, что оно путь к сущности, или уничтожение и лишенность ее, или свойство ее, или то, что производит или порождает сущность и находящееся в каком-то отношении к ней; или оно отрицание чего-то из этого или отрицание самой сущности, почему мы и о не-сущем говорим, что оно есть не-сущее"). Метафизика. Г, 1003 b 5-10.
457. Idem, 1003 b 32.
458. Idem, 1003 b. См. также Δ, 1016 b 8-9: "τὰ δὲ πρώτως λεγόμενα ἓν ὧν ἡ οὐσία μία" ("Едиными в первичном смысле называют те веши, сущность которых одна"). Также I, 1053 b 25: "λέγεται δ᾽ ἰσαχῶς τò ὄν καὶ τò ἕν" ("О едином говорится в стольких же смыслах, что и о сущем").
459. Физика. 2, 185 b 7-8.
460. Метафизика. Z, 1035 b 34-35.
461. Idem, 1034 b 21.
462. Idem, 1028 а 11-12.
463. Idem, 1028a 13-15.
464. "Καὶ γὰρ ὁ τοῦ ἀνθρώπου λόγος, ἐάν μὴ τò ἔστίν ἢ ἔσται ἢ ἦν ἢ τι τοιοῦτο προστεθῇ, οὔπω λόγος ἀποφαντικóς" ("И речь (λόγος) о человеке не есть высказывающая речь до тех пор, пока не присоединится "есть", или "был", или "будет", или нечто подобное"). Об истолковании. 5, 17 а 11-12.
465. "Ἔστι δ᾽ἡ ἁπλῆ ἀπόφασις φωνὴ σημαντικὴ περὶ τοῦ εἰ ὑπάρχει τι ἢ μὴ ὑπάρχει" ("Простое высказывание есть звукосочетание, обозначающее присущность или неприсущность чего-то"). Об истолковании. 5,17 а 23-24.
466. "῎Εστι δὲ εἷς λόγος ἀποφαντικòς ἢ ὁ ἓν δηλῶν ἢ ὁ συνδέσμφ εἷς" ("Высказывающая речь (λόγος) едина или когда она выражает одно, или в силу связанности"). Об истолковании. 5, 17 а 15-16.
467. "ἀποφαντικòς δὲ οὐ πᾶς λόγος,' ἀλλ᾽ ἐν ᾧ τò ἀληθεύειν ἢ ψεύδεσθαι ὑπάρχει" ("Не всякая речь (λόγος) есть высказывающая речь, а лишь та, в которой содержится истинность или ложность чего-либо"). Об истолковании. 4. 17 а 2-3. См. также Иоанн Дамаскин. Диалектика. § ξδ᾽: "Περὶ ἀποφάνσεως ἀποφάσεώς τε καὶ καταφάσεως" ("О высказываниях, как отрицательных, так и утвердительных"). В. Kotter, S. 132. - Также: Heidegger, Sein und Zeit, S. 32 f.
468. Метафизика. Ζ, 12, 1037 b 11-12.
469. Idem, 12, 1038 a 8-9.
470. См.: Категории. 5, 2 а 11-16: Метафизика. Z. 13, 1038 b 9-16.
471. Метафизика. Z, 12, 1038 а 19-20.
472. Idem, 10, 1034 b 23.
473. Idem, 11, 1037 а 22-23.
474. Физика. Θ 1, 252 а 13-14.
475. Ιdem. 9, 200 а 14-15.
476. Метафизика. Z, 11, 1036 а 28-29.
477. Idem, Η, 2, 1043 а 19-20.
478. Топика. Ζ 6, 143 b 7-8.
479. Метафизика. Г 7, 1012 а 23-24.
480. Об истолковании. 2, 16 а 27-28.
481. О растениях. А 1, 816 а 14.
482. Об условном характере именования предметов в рамках всякого общего языкового высказывания см. Ferdinand de Saussure, Cours de Linguistique générale, Paris (éd. Payot), 1969. Характерны формулировки: стр. 26: "La langue est une convention, et la nature du signe dont on est convenu est indifférant" ("Язык - это условность, и природа знака, относительно которого условились, безразлична"), Р. 32: "La langue, c'est un système de signes où il n'y a d'essentiel que l'union du sens et de l'image acoustique, et où les deux parties du signe sont également psychiques" ("Язык есть система знаков, где существенным является только единство смысла и слухового образа и где обе части знака равно имеют психическую природу"). - Р. 100: "Tout moyen d'expression reçu dans une société repose en principe sur une habitude collective ou, ce qui revient au même, sur la convention" ("Любое средство выражения, принятое в обществе, основано в принципе на коллективной привычке, или, что то же самое, на условности").
483. О душе. Г 2, 426 b 7.
484. Idem 2, 426 а 27-30.
485. Idem 3, 427 а 19-22.
486. Богословские главы. II, PG 90, 1253 С; Тайноводство. Е, PG 91, 680 В. См. также Прочие главы.., PG 90, 1432 : "Oἱ λογισμοὶ οὔτε τοῦ ἀλόγου μέρους εἰσὶ τῆς ψυχῆς. οὐδὲ γὰρ ἐστι λογισμὸς ἐν τῆς ἀλόγοις· οὐδε τοῦ νοεροῦ· ἐπεὶ μηδὲ ἐν αγγέλοις· αὐτῆς δὲ τῆς λογικῆς ὄντες γεννήματα, ὡς κλίμακι τῇ φαντασίᾳ χρώμενοι, ἀναβαίνοουσι μὲν πρòς τòν νοῦν ἀπο τῆς αἰσθήσεως, τὰ ἐκείνης αὐτῷ ἀπαγγέλοντες· καταβαίνουαι δὲ προς αὐτὴν ἐξ αὐτοῦ τὰ ἐκείνου ὑποτιθέμενοι" ("Помыслы не принадлежат ни к неразумной части души, ибо в неразумных существах нет помысла; ни к разумной; нет его и в ангелах. Но, будучи порождениями самой логики, они поднимаются от чувственных восприятий к уму, пользуясь воображением, словно лестницей, и сообщают ему о том, что доложено чувствами; а от ума спускаются к чувствам, приняв то, что в уме, за основание").
487. О душе. Г 3, 428 а 23-224.
488. О различении логоса и условного имени см. Аристотель. Первая аналитика. А 35, 48 а 30: "Часто встречаются сочетания слов, для которых нет равнозначного им имени". - А 39, 49 b 5: "...заменять речь (λόγος) [отдельным] именем". Топика. Ε 2, 130 а 39: "Когда имя заменяют речью". Физика. A I, 184 b 10: "Имя обозначает неопределенным образом, логос определяет". Топика. А 5, 102 А 2-5: "Кто каким-то образом объясняет нечто одним только именем, тот, ясно, вовсе не дает определения предмета, так как каждое определение есть какая-нибудь речь (λόγος)".
489. См. F. de Saussure, Cours de Linguistique..., p. 21: "Le langage est un fait social" (Речь есть социальный факт). Р. 26: "Ce n'est pas le langage parlé qui est à l'homme, mais la faculté de constituer une langue, c'est-â-dire un systéme de signes distincts correspondant á des idées distinctes" ("В природе человека - не разговорная речь, а способность к образованию языка, то есть системы различных знаков, соответствующих различным понятиям").
490. "Logic may be defined as the science which investigates the general principles of valid thought.. it seeks to determine the conditions under which we are justified in passing from given Judgments to other Judgments that follow from them" ("Логика может быть определена как наука, исследующая общие принципы верного мышления... она стремится определить условия, при которых оправдан переход от данных суждений к другим суждениям, следующим из первых"). J.N. Keynes, Studies and Exercises in Formal Logic, London 1906, Introduction, § 1. "Logic is... the examination of that part of reasoning which depends upon the manner in which inferences are formed... It has so far nothing to do with the truth of the facts, opinions or presumptions, from which an inference is derived: but simply takes care that the inference shall certainly be true, if the premises be true" ("Логика есть... рассмотрение той части рационального мышления, которая зависит от способа формирования умозаключений... Она абсолютно не имеет дела с истиной фактов, мнений или посылок, из которых выводится умозаключение, но просто заботится о том, чтобы вывод был несомненно истинен, если истинны посылки"). Aug. de Morgan, Formal Logis (Elements of Logis), London 1947, chap. I.
491. Точка зрения Хайдеггера, Holzwege, Frankfurt (Klosfermann-Verl.) 1963. S. 25: "Van Gogs Gemälde ist die Eröffnung dessen, was das Zeug, das Paar Bauernschuhe, in Wahrheit ist. Diese Seiende tritt in die Unverborgenheit seines Seins heraus. Die Unverborgenheit des Seienden nannten die Griechen ἀλήθεια... Im Werk der Kunst hat sich die Wahrheit des Seienden ins Werk gesetzt. "Setzen" sagt hier: zum Stehen bringen. Ein Seiendes, ein Paar Bauernschuhe, kommt im Werk in das Lichte Seins zu stehen. Das Sein des Seienden kommt in das Ständige seines Scheinens" ("Картина Ван-Гога есть открытие того, что поистине есть эта штука - пара крестьянских сапог. Это сущее выступает в непотаенность своего бытия. Непотаенность сущего греки называли αλήθεια (истина)... В произведении искусства истина сущего приводится в исполнение. "Приводить" означает здесь: приводить к стоянию. Некоторое сущее, пара крестьянских сапог, исполняется в свете бытия к стоянию. Бытие сущего приходит к постоянству своей явленности").
492. Опять-таки точка зрения Хайдеггера, Holzwege, S. 9: "Mit dem angefertigten Ding wird im Kunstwerk noch etwas anderes zusammengebracht. Zusammenbringen heißt griechisch συμβάλλειν. Das Werk ist Symbol. Das Kunstwerk ist wohl ein angefertigtes Ding, aber es sagt noch etwas anderes, als das bloße Dind selbst ist, ἄλλο ἀγορεύει" ("В произведении искусства изготовленная вещь соединяется (собирается воедино) с чем-то другим. "Собирать воедино" по-гречески звучит: συμβάλλειν. Художественное произведение есть символ. Произведение искусства - это, конечно, некоторая изготовленная вещь; но оно говорит еще и нечто иное, чем то, чтó есть просто сама эта вещь: ἄλλο ἀγορεύει").
493. Ср. определение Григория Нисского, приведенное также в предыдущей главе: "Οὐδὲν ἐφ᾽ἑαυτοῦ τῶν περὶ τò σῶμα θεωρουμένων σῶμα ἐστιν, οὐ σχῆμα, οὐ χρῶμα, οὐ βάρος, οὐ διάστημα, οὐ πηλικóτης, οὐκ ἄλλο τι τῶν ἐν ποιότητι θεωρουμένων οὐδέν, ἀλλὰ τούτων ἕκατόν λόγος ἐστιν ἡ δὲ πρòς ἄλληλα συνδρομὴ τούτων καὶ ἕνωσις σῶμα γίνεται" ("Само по себе ничто из созерцаемого в теле не есть тело: ни очертание, ни цвет, ни тяжесть, ни протяженность, ни величина, ни какое-либо другое из созерцаемых качеств; но тело есть основание каждого из них. Ибо взаимное стечение этих качеств и их соединение и становится телом"). О душе и воскресении. PG 46, 124 С.
494. О различных затруднениях. PG 90, 293 D - 296 А.
495. Максим Исповедник. Тайноводство. PG 91, 665 А.
496. "Εἰς ὑπόστασιν καὶ μόρφωσιν κτίσεως... ἀρχή τῆς ἁπάντων ὑποστάσεως ὁ τοῦ Θεοῦ λόγος" ("Для существования и образования твари... начало всякого существа - слово Божье"). Василий Великий. Против Евномия. PG 29, 736 С: " ῾O παντοδύναμος καὶ παντέλειος τοῦ Πατρòς Λόγος, ἐπιβὰς τοῖς πᾶσι καὶ πανταχοῦ τὰς ἑαυτοῦ δυνάμεις ἐφαπλώσας, τὰ πάντα εἰς ἑαυτòν συνέχει καὶ συσφίγγει" ("Всемогущее и всесовершенное Слово Отца, на все налагающее и повсюду простирающее свое действие, всё заключает и обнимает в себе"). Афанасий Великий. К эллинам. 42, PG 25, 84 В. Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. VIII, PG 3, 824 ВС: "Εἰ γὰρ ὁ καθ᾽ἡμᾶς ἥλιος, τᾶς τῶν αἰσθητῶν οὐσίας καὶ ποιότητας, καὶτοι πολλὰς καὶ διαφόρους οὔσας, ὅμως αὐτός εἷς ὣν καὶ μονοειδὲς ἐπιλάμπων φῶς ἀνανεοῖ καὶ τρέφει καὶ φρουρεῖ καὶ τελειοῖ καὶ διακρίνει καὶ ἑνοι καὶ ἀναθάλπει καὶ γόνιμα εἶναι ποιεῖ καὶ αὔξει καὶ ἐξαλλάτει καὶ ἐνιδρύει. καὶ ἐκφύει καὶ ἀνακινεῖ καὶ ζωοῖ πάντα καὶ τῶν ὅλων ἕκαστον οἰκείως ἑαυτῷ μονοειδῶς προείληφε· πολλῷ γε μᾶλλον ἐπί τῆς καὶ αὐτού καὶ πάντων αἰτίας, προϋφεστάναι τὰ πάντα τῶν ὄντων παραδείγματα, κατὰ μίαν ὑπερούσιον ἕνωσιν συγχωρητέον ἐπεί καὶ οὐσίας παράγει κατὰ τὴν ἀπο οὐσίας ἔκβασιν. Παραδείγματα δὲ φαμεν εἶναι τοὺς ἐν Θεῷ τῶν ὄντων οὐσιοποιοὺς καὶ ἑνιαίως προϋφεστῶντας λόγους, οὓς ἡ θεολογία προορισμοὺς καλεῖ καὶ θεῖα καὶ ἀγαθά θελήματα, τῶν ὄντων ἀφοριστικὰ καὶ ποιητικὰ, καθ᾽οὓς ὁ ὑπερούσιος τὰ ὄντα πάντα καὶ προώρισε καὶ παρήγαγεν" ("Ведь если наше солнце, будучи одним и тем же, тем не менее изливает однообразный свет на [разные] естества и свойства чувственных вещей, какими многочисленными и разнообразными они бы ни были, и обновляет, и питает, и плодотворит, и сохраняет, и взращивает, и изменяет, и укрепляет, и размножает, и побуждает и животворит их; если каждое из них свойственным себе образом участвует в этом едином солнце, которое в виде единства предобладает в самом себе основанием всех этих многочисленных участников, - то сколь более верно будет сказать о причине и самого [солнца], и всего остального, что она предзаключает в себе пардигмы всех существ, согласованные в едином сверхсущностном единстве, и производя существа, выступая за пределы [своей собственной] сущности. Парадигмами же мы называем те объединенно предсуществующие в Боге и осуществляющие логосы, которые в богословии называются определениями и божественными и благими пожеланиями, определяющими и творящими сущности, и благодаря которым Сверхсущность все предопределяет и производит").
497. Эти тезисы выдвинуты и подробно изложены в первой главе первой части данной книги.
498. См.: Logische Untersuchungen. 4 Aufl., В. I, S. 173-174.
499. См.: F. de Saussure, Cours de Linguistique générale, p. 97 s.
500. Слуховой образ отождествляется с означающим, а понятие - с означаемым: "Nous proposons... de remplacer concept et image acoustique respectivement par signifié et signifiant" ("Мы предлагаем... заменить термины "понятие" и "слуховой образ" соответственно терминами "означаемое" и "означающее""). F. De Saussure, op. cit., p. 99.
501. "Sans remuer les lévres ni la langue, nous pouvons nous parler à nous-mêmes ou nous réciter mentalement une piéce de vers. C'est parce que les mots de la langue sont pour nous des images acoustiques" ("Не шевеля ни губами, ни языком, мы можем говорить сами с собой или мысленно произносить стихотворение. Это возможно потому, что слова языка для нас суть слуховые образы"). F. De Saussure. Op. cit., p. 98.
502. "Le signe linguistique unit non une chose et un nom, mais un concept et une image acoustique... Nous appelons signe la combinaison du concept et une image acoustique: mais dans l'usage courant ce terme désigne généralement l'image acoustique seul" ("Языковой знак соединяет не вещь и имя, а понятие и слуховой образ... Мы называем знаком комбинацию понятия и слухового образа, но в обиходном употреблении этот термин обозначает, как правило, один только слуховой образ"). F. de Saussure. Op. cit., pp. 98-99.
503. "Le signe linguistique est arbitraire... Le principe de l'arbitraire du signe n'est contesté par personne" ("Языковой знак произволен... Принцип произвольности знака не оспаривается никем"). F. de Saussure. Op. cit., p. 100.
504. "Позитивизм узаконивает лишь то, что сказывается, провозглашая все прочее-то, что не сказывается, не вмещается в слова (в язык) - мнимым, несуществующим... Драма позитивизма не в том, что ему нечего сказать, а в том, что ему не о чем молчать". Ζήσιμος Λορεντζάτος, Ὁ "Τρακτατος" τοῦ Υιττγενστειν καὶ "ὁ ἄναξ οὗ τò μαντεῖον", в книге "Δυò Κείμενα", ἀθήνα, ἐκδ. Ἴκαρος, 1972, σελ. 41-42, 50.
505. См.: Wolfgang Stegmüller, Metaphysik-Wissenschaft-Skepsis. Frankfurt-Wien (Humboldt-Verlag) 1954, S. 48-49.
506. Op. cit., S. 55.
507. "Prise en elle-même la pensée est comme une nêbuleuse où rien n'est nécessairement délimité... rien n'est distinct avant de la langue" ("Мышление, взятое само по себе, подобно туману, где нет никаких необходимо четких границ... ничто не дифференцировано до появления языка"). F. de Saussure. Op. cit., p. 155.
508. См.ч. I, гл. I, §3.
509. См. §31.
510. "The word within a word unable to speak a word ..." ("Слово в слове, бессильное сказать хоть слово..."). T.S. Eliot, Gerontion.
511. Ср.: Григорий Нисский. Против Евномия. II, PG 45, 980 (W. Jaeger, Gregorii Nysseni Opera I, p. 285): "ἔστίν δὲ ὅτε καὶ διανεύοντες μόνον τò πρακτέον τοῖς πέλας διεσαφήσαμεν καὶ τὴν ἐν τῇ ψυχῇ προαίρεσιν καὶ ὀφθαλμòς τοιῶσδε διατεθεὶς ἐνεδείξατο καὶ χειρòς ποιὰ κίνησις ἢ ἀπεῖπέ τι τῶν γινομένων ἢ κατεδέξατο... Οἱ σώματι περιειλημμένοι τὰ κρυπτὰ τῆς διανοίας κινήματα καὶ δίχα φωνῆς ἢ ρήματος ἢ τῆς ἐν γράμμασιν ὁμιλίας πολλάκις τοῖς πέλας γνωρίζουσι καὶ οὐδεμίαν ἤνεγκε τῷ σπουδαζομένῷ πράγματι ζημίαν ἡ σιωπή" ("Ведь иногда мы одним только кивком головы вполне проясняли для ближних, чтó дóлжно делать, и какова их душевная склонность; и определенным образом направленный взгляд служил пояснением; и некоторое движение руки либо отвращало от чего-то из сотворенного, либо указывало на него... Пребывающие в теле часто распознают в ближних тайные движения мыслей даже помимо голоса, речи или письменной беседы, и это молчание не чинит никакой помехи ревнующему о деле").
512. "Mécanisme de la langue". Saussure. Op. cit., p. 176.
513. "La langue comme pensée organisée dans la matiére phonique" ("Язык как мышление, организованное в фоническую материю"). Saussure. Op. cit., p. 155
514. Богословские главы. II, PG 90, 1253 С.
515. В Лысой певице (La cantatrice chauve) Ионеско с жутким реализмом показал распад языка в условностях человеческих отношений, окончательное превращение языка в бессвязный набор слов, не отличающихся от нечленораздельного воя и мычания.
516. Более полный и систематический анализ, в моей собственной герменевтической перспективе, см. в моей книге: Ὀρθòς λόγος καὶ κοινωνικὴ πρακτική, Ἀθήνα 1984, σελ. 212 s.
517. Функцией поэзии всегда и главным образом остается индивидуальное само-превосхождение в рамках языкового выражения и служения общему слову: "Поэзия существует не ради личных излияний; и даже если они имеют место, не они делают поэзию поэзией. Она не пытается выразить личные особенности поэтов - скорее она пытается их упразднить, как писал Элиот. Но, выражая их, она выражает некоторое иное личное начало, принадлежащее всем: кто потеряет свою жизнь, тот ее найдет, говорится в Евангелии. Так не будем же выискивать у поэта, чтобы понять его, мелочей его повседневной жизни, которые, как мы полагаем, он выражает. Эти мелкие происшествия, становясь поэзией, делаются происшествиями вашей собственной жизни, и моей, и тех, кто ушел, и тех, кто придет после нас. Если бы это было не так, поэзии бы не существовало". Г. Σεφέρις, Μέρες τοῦ 1945-1951, Αθήνα, Ἰκαρος 1973, σελ. 168-169.
518. Согласно богословской традиции православного христианского Востока, "именование" выражает личную энергию и реализацию отношения, а именуемые вещи именуются на основании отличительных признаков той личностной энергии, которую они воплощают: "Κατὰ τὴν τῶν ἐνεργειῶν... διάφορα καὶ τὰ ὀνόματα τίθεται" ("Согласно различию действий различно даются и имена"). Василий Великий. Против Евномия. I, 7, PG 29, 525 А. - "Ἡ τῶν περὶ τὴν οὐσίαν ὀνομάτων σημασία ἐξ ἐνεργείας τινòς ἢ ἀξίας" ("Значение имен сущности - от некоторого действия или достоинства"). Григорий Нисский. О Троице. 8, PG 32, 696В. Исключительно интересна интерпретация функции имени и именования в общей истории религий. Согласно выводу Г. ван дер Леув (G. van der Leeuw, Phänomenologie der Religion. 1933, S. 129-141), во всякой религии "der Name ist nicht eine Bezeichnung, sondern eine auf ein Wort gebrachte Wesenhaftigkeit" ("имя - это не обозначение, а некоторая приданная слову сущностность"). А по мнению Ханса Битенхарда (Hans Bietenhard, Onoma, ThWNT, т. V, р. 242-243), "Aussprechen oder Anrufen des Namens setzt die in ihm enthaltene potentielle Energie um in wirkende Kraft" ("произнесение или призывание имени превращает содержащуюся в нем потенциальную энергию в действующую силу"). Носить имя - значит входить в некоторую общность и коллективную связь, и поэтому ребенок, чтобы войти в социальную группу, принимает имя своего отца (L. Levy-Bruhl, Die Seele der Primitiven, 1930, S. 335). А дать кому-либо имя - значит ввести его в пространство общения и отношения. Именование создает возможность обращения, зова и призыва, то есть возможность отношения. По мнению Платона, не каждый может давать имена: именование не есть плод прихоти: "οὐ πάντα δημιουργòν ὀνομάτων εἶναι, ἀλλα μόνον ἐκεῖνον τòν ἀποβλέποντα εἰς τò τῇ φύσει ὄνομα ὄν ἑκάστῳ καὶ δυνάμενον αὐτοῦ τò εἶδος τιθέναι εἴς τε τὰ γράμματα καὶ τάς συλλαβάς" ("Не всякий мастер имен, а только тот, кто обращает внимание на присущее каждой вещи по природе имя и может воплотить этот образ в буквах и слогах"). Кратил. 390 е 1-4 (пер. Т.В. Васильевой). Имя связано с видообразующей уникальностью, то есть с сущностью: "ἕως ἄν ἐγκρατὴς ᾗ ἡ οὐσία τοῦ πράγματος δηλούμενη ἐν τῷ ὀνόματι" ("И если какая-то буква прибавится или отнимется, неважно и это, доколе остается нетронутой сущность вещи, выраженная в имени"). Кратил. 393 d 2-4. Платон вкладывает эти утверждения в уста Сократа, опровергающего мнение Гермогена о том, что правильность имени - лишь установление и соглашение (см.: Кратил. 384 с 9 - 383 d 8). (О значении имени в древнегреческой философии см.: F. Heinimann, Nomos und Physis. Schweizerische Beitrage zur Altertumswissenschaft, I, 1945, особенно S. 46-56, и W. Nestle, Vom Mythos zum Logos. 1940, особенно S. 197 f., 271 f.). В иудейской традиции знание имени означает некоторого рода господство над именуемым: дать кому-либо имя - значит ввести его в пространство моего собственного существования (см.: Н. Bietenhard, ibid., S. 252). Давая имена всем животным на земле (Быт 2:19-22), Адам проявляет свое господство над творением, свое царское достоинство. И каждый человек носит имя, соотносящееся с самой его бытийной идентичностью, с его личностью (см.: М. Noth, Die israelitischen Personennamen im Rahmen der gemeinsemitischen Namengebung. Beiträge zur Wissenschaft vom Alten und Neuen Testament, 3/10, 1928, S. 66 f.). Иметь детей - благословение, потому что дети сохранят имя отца (см. Быт 48:16). Такое значение имени делает для израильтян недоступным Имя Бога: как Иаков в своей борьбе с Богом "у брода через Иавок" (Быт 32:22-32), так и Моисей у неопалимой купины (Исх 3:13) пытались узнать имя Бога - единственное удостоверение теофании (См.: F. Giesebrecht, Die alttestamentliche Schätzung des Gottesnamen. 1901, S. 17 f.). - В Новом Завете Христос утверждает, что "пришел во имя Отца Своего" (Ин 5:43); откровение Бога заключается в явлении Его Имени: "Я открыл имя Твое человекам" (Ин 17:6). Ученики изгоняют бесов именем Христа (Мк 9:38-39, Лк 9:41 и 49). Имя Христово "выше всякого имени" (Фил 2:69), "нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись" (Деян 4:12). (См.: Max Meinertz, Theologie des Neuen Testaments, В. I, S. 175, 176 и В. 2, S. 75). Эта краткая ссылка на функцию имени в сфере религиозных традиций служит просто показательным примером языковой "семантики", в которой преодолевается условное восприятие имени как простого знака, подменяющего собой предметы в предложениях общепринятого языка. Полагание имен как простых знаков с определенным значением (см.: L. Wittgenstein, Tractatus Logico-Philosophicus, 3. 202, 3. 21, 3. 22, 3. 221, 3. 23) представляет собой типично прагматическое понимание языка и предполагает отказ от различения сущностей и энергий, бессилие попытки рассматривать и переживать язык в качестве носителя и порождения личной энергии, в качестве бытийного факта, являющего личность.
519. См.: Геродот. История. 2, 930; Эсхил. Семеро против Фив. 559; Плутарх. Этика. 117 С.
520. См.: Еврипид. Медея. 1162; Платон. Государство. 402 В.
521. См.: Платон. Филеб. 39 b 10 с 1: "τὰς τῶν δοξασθέντων καὶ λεχθέντων εἰκόνας ἐν αὐτῷ ὁρᾷ πως" ("как бы созерцает в самом себе образы мнящегося и выраженного речью") (пер. Н.В. Самсонова).
522. См. Платон. Тимей. 29 abc: "εἰ μὲν δὴ καλòς ἐστίν ὅδε ὁ κόσμος ὅ τε δημιουργòς ἀγαθός, δῆλον ὡς πρòς τò ἀΐδιον ἔβλεπεν... τούτων ὑπαρχόντων αὖ πᾶσα ἀνάγκη τóνδε τòν κόσμον εἰκόνα τινòς εἶναι... ὧδε οὖν περὶ τε εὶκόνος καὶ περὶ τοῦ παραδείγματος αὐτῆς διοριστέον, ὡς ἄρα τούς λόγους, ὧν πέρ εἰσιν ἐξηγηταί, τούτων αὐτῶν καὶ συγγενεῖς ὄντας· τοῦ μὲν οὖν μονίμου καὶ βέβαιου καὶ μετὰ νοῦ καταφανοῦς μονίμως καὶ ἀμεταπτώτους... τοὺς δὲ τοὺς πρòς μέν ἐκεῖνο απεικασθέντας, ὄντος δὲ εικόνος εἰκότας ἀνὰ λόγον τε ἐκείνων ὄντάς" ("Если космос прекрасен, а его демиург благ, ясно, что он взирал на вечное... Если это так, то в высшей степени необходимо, чтобы этот космос был образом чего-то... Поэтому относительно изображения и первообраза надо принять вот какое различение: слово о каждом из них сродни тому предмету, который оно изъясняет. О непреложном, устойчивом и мыслимом предмете и слово должно быть непреложным и устойчивым... Но о том, что лишь воспроизводит первообраз и являет собой лишь подобие настоящего образа, и говорить можно не более как правдоподобно" (пер. С.С. Аверинцева). См. также 92 С: "θνητὰ γὰρ καὶ ἀθάνατα ζῷα λαβὼν καὶ συμπληρωθεὶς ὅδε ὁ κόσμος οὕτω, ζῷον ὁρατòν τὰ ὁρατὰ περιέχον, εἰκών τοῦ νοητοῦ θεòς αἰσθητός, μέγιστος καί ἄριστος..." ("Восприняв в себя смертные и бессмертные живые существа и пополнившись ими, наш космос стал видимым живым существом, объемлющим все видимое, чувственным богом, образом Бога умопостигаемого, величайшим и наилучшим, прекраснейшим и совершеннейшим...").
523. Конкретно - в Notebooks 1914/1916 (изд. G.M. von Wright и G.E.M. Anscombe, с английским переводом G.E.M. Anscombe, Oxford-Black-Well 1961) и в "Логико-философском трактате".
524. "Для фактов мы формируем образы". Tractatus Logico-Philosophicus 2.1.
525. "То, что каждый раз происходит, то есть факт, - это существование положения дел. Положение дел есть комбинация объектов (дел)". Idem, 2 и 2.01.
526. "Способ, каким комбинируются объекты в положении дел". Idem, 2.032. "Форма есть возможность структуры". Idem, 2.033. - "Форма отображения есть возможность того, чтобы вещи соотносились между собой, как соотносятся элементы образа". - "Таким способом образ связывается с действительностью". Idem, 2.151, 2.1511.
527. Idem. 2.2.
528. "Элементы образа заменяют в образе объекты". Idem, 2.131.
529. Idem, 2. 12.
530. Idem, 2. 1511.
531. Idem, 2. 182.
532. Idem, 2. 19.
533. "Мир есть совокупность фактов, а не вещей". Idem. 1.1.
534. Idem, 2. 221.
535. Idem, 3.001.
536. Idem, 3.
537. См. Максим Исповедник. О различных затруднениях. 13, PG 90, 293 D - 296 Α: "Πάντα γὰρ τὰ ποιήματα τοῦ Θεοῦ κατὰ φύσιν μετὰ τῆς δεούσης ἐπιστήμης γνωστικῶς ὑφ᾽ἡμῶν θεωρούμενα, τούς καθ᾽οὓς γεγένηται λόγους κρυφίως ἡμῖν ἀπαγγέλλουσι, καὶ τòν ἐφ᾽ἑκάστω ποιήματι θεῖον σκοπòν ἑαυτοῖς συνεκφαίνουσι" ("Ибо все творения Божьи, по природе, вкупе с должной наукой, созерцаемые нами в познании, тайно возвещают нам логосы, согласно которым они возникли, и вместе с тем являют в себе цель, преследуемую Богом при каждом творении").
538. Другие главы. PG 90, 1425 А.
539. Ср. "τῷ λογισμῷ ἀνατυπούμενος ἐν ἑαυτῷ τò κάλλος" ("...Запечатленный мыслью в самой красоте). Мефодий Олимпийский. О самовластном. 22, G.N. Bonwetsch, S. 205, 13. Ср. также Климент Александрийский. Строматы. 8, 8, PG 9, 588 D.: "Τὰ νοήματα, ὁμοιώματα καὶ ἐκτυπώματα τῶν ὑποκειμένων ὄντα... τὰ ὑποκείμενα πράγματα, ἀφ᾽ὧν ἡμῖν τὰ νοήματα ἐκτυποῦνται" ("Понятия, изображения и оттиски стоящего за ними... стоящие за ними вещи, от которых в нас напечатлеваются понятия").
540. ἀντιρρητικός 3, 34,; PG 99, 405 А.
541. "...ὡς πάντα πρòς ἑαυτό καλοῦν ἕθεν καὶ κάλλος λέγεται..." ("... всех к себе зовет (καλοῦν), отчего и называется прекрасным (κάλλος)"). Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. IV, PG 3, 701 С (пер. Г. Эйкаловича), с. 51.
542. Точка зрения на это наблюдение взята из исследования Χρήστου Καρούζου, Οἱ ἀρχές τῆς αἰσθητικῆς ὅρασις στòν ὂν αἰώνα π. Χ. (в книге: ἀρχαία τέχνη, Αθήνα, Ἐκδ. Ἑρμῆς, 1972, σελ. 43), как и определение осознанного видения, которое характеризует искусство V в. до н. э., в отличие от подсознательного видения, запечатленного в архаическом искусстве.
543. Χρήστου Καρούζου, op. cit., sel. 51.
544. См. Горгий. Φρ. II (17): "οὓτως εἰκόνας τῶν ὁρωμένων πραγμάτων ἡ ὄψις ἐνέγραψεν ἐν τῷ φρονήματι" ("Этот образ зримых вещей зрение вписывает в разумение"). Diels - Kranz 2, S. 293. - См. также G. Rudberg, Hellenisches Schauen, в "Classica et Medievalia" 5 (1942), S. 162: "Die Hellenen besaßen in hohem Grade die Gabe des Sehens, des Schauens. Sie waren ein Volk des Auges, mit feinem Sinn für das Geschaute verchiedener Art und auf verschiedener geistiger Höhe" ("Эллины в высокой степени обладали даром зрения, даром видения. Они были народом глаз, одаренным тонким чувством восприятия видимых вещей различного рода и различной духовной высоты").
545. Frgm. 142. Diels-Kranz II, S. 170, 9. См. также 10-14: "τò τοῦ Διòς ὄνομα σύμβολόν ἐστι καὶ εἰκων ἐν φωνῇ δημιουργικῆς οὐσίας τῷ τοὺς πρώτους θεμένους τοῖς πράγμασι τὰ ὀνόματα διὰ σοφίας ὑπερβολὴν ὥσπερ τινὰς ἀγαλματοποιοὺς ἀριστους διὰ τῶν ὀνομάτων ὡς δι᾽εἰκόνων ἐμφανίσαι αὐτῶν τὰς δυνάμεις" ("Имя Зевса есть символ и звучащий образ творящей сущности, ибо те, кто впервые дал имена вещам по преизбытку мудрости, подобно неким превосходным скульпторам выразили в именах, словно в образах, [скрытые] силы вещей").
546. Тема платоновского созерцания огромна и составляет сердцевину платонизма. Здесь она затрагивается лишь вскользь, в качестве примера. Соответствующая библиография касается почти всего, что написано о Платоне, и поэтому ограничусь здесь отсылкой читателя к двум фундаментальным, по моему мнению, исследованиям: F. Boll, Vita Contemplativa, 1922, и A.J. Festugiere, Contemplation et vie contemplative selon Platon, Paris (Vrin ) 1967. Исключительно информативна и глава "Das Motiv des Schauens bei Plato" в книге: Gotfrid Becker, Plotin und das Problem der geistigen Aheignung, Berlin 1940, S. 72-87.
547. Государство. Ε, 475 e 4.
548. См.: Государство. D, 443 e - 444 a.
549. Idem, Ζ, 533 d 2.
550. Idem, Z, 527 d-e.
551. См. Пир. 204 с: "καὶ γὰρ ἔστί το ἐραστòν τò τῷ ὄντι καλòν καὶ ἁβρòν καὶ τέλεον καὶ μακαριστόν τò δὲ γὲ ἐρῶν ἄλλην ἰδέαν τοιαύτην ἔχον, οἷαν ἐγὼ διῆλθον" ("Ведь предмет любви и в самом деле и прекрасен, и нежен, и полон совершенства, и достоин зависти. А любящее начало имеет другой облик (ἰδέα), такой примерно, как я сейчас описала"). И. Сикутрис ("Пир" Платона. Изд. Афинской академии 2, Афины, 1949. С. 147) комментирует это место так: "Здесь слово "ἰδέα" имеет изначальное, этимологическое значение (от εἴδον): то, что предстает зрению, вещь. Но поскольку зрение является чувственным восприятием, глубже и точнее других проникающим в природу вещей (представление, характерное для эллинской души с ее оптической направленностью), постольку ιδέα заключает в себе тенденцию к тому, чтобы обозначать природу вещи".
552. См.: Пир. 210 а - 211 с.
553. Вторая аналитика. А 21, 82 b 35-36.
554. Φυσιογνωμονικά 6, 813 а 30.
555. "Ἡ ψυχὴ τοῦτο ᾧ ζῶμεν καὶ αἰσθανόμεθα καὶ διανοούμεθα πρώτως" ("Το, благодаря чему мы прежде всего живем, ощущаем и размышляем, - это душа"). О душе. В2, 414 а 12-13.
556. О памяти и припоминании. 1, 449 b 17.
557. Вторая аналитика. А 1, 71 а 1-2.
558. Idem, А 3, 72 b 19-20.
559. Первая аналитика. А 35, 48 а 30.
560. Метафизика. А, 1072 b 24.
561. Эвдемова этика. 7, 1249 b 10 слл. - Определенные добавления к этому же вопросу см. в моих книгах: Σχεδίασμα Εἰσαγωγῆς στὴ Φιλοσοφία Α', σελ. 125-126, B᾽, sel. 23-29, 89-101; Ὀρθòς λόγος καὶ κοινωνικὴ πρακτική, σελ. 205-210; Προτάσεις κριτικῆς ὀντολογίας, σελ. 30.
562. "Οὐ γὰρ αὐτοποίητον ἐπί γῆς τὸ κάλλος, ἀλλα... ὑπο χειρὸς καὶ γνώμης πεμπόμενον τοῦ Θεοῦ" ("Ибо красота существует на земле не сама по себе, но... послана рукой и мыслью Бога"). Афинагор. Πρεσβεία περὶ Χριστιανῶν. 34, 1, PG 6, 968 b. "Τὰ φαινόμενα κάλλη τῆς ἀφανοῦς εὐπρεπείας ἀπεικονίσματα" ("Зримая красота - отображение сокрытого благочиния"). Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. I, 3, PG 3, 121 С.
563. "Σεβῶ δὲ τὴν ὕλην'οὐχ ὡς Θεόν, ἀλλ᾽ὡς θείας ἐνεργείας καὶ χάριτος ἔμπλεων" ("Почитаю ее (материю) не как Бога, но как исполненную энергии и благодати Божьей"). Иоанн Дамаскин. Апологетическое слово. 2. 14, PG 94, 1300 b, Kotter, S. 105, 17-20.
564. "Εἰ δὲ καὶ τὸ ἔξωθεν κάλλος καταμαθεῖν ἐθελήσειεν, οἶδεν ἐκ τῶν κτισμάτων ἀναλόγως θαυμάζειν τὸν γενεσιουργὸν... οὕτω γὰρ ἀπὸ τοῦ μεγέθους καὶ ἀπό τῆς καλλονῆς τῶν κτισμάτων ἐπιγινώσκει τὸν δημιουργὸν καὶ πρὸς τὴν ἐκείνου θεωρίαν ὁ νοῦς ἀνάγεται" ("Если же он [ум] захотел бы исследовать и внешнюю красоту, то научился бы, отправляясь от творений, по аналогии созерцать и Творца... Ибо таким образом, из величия и красоты творений, ум узнаёт Творца и возвышается к созерцанию Его").Симеон Новый Богослов. Βίβλος τῶν ἠθικῶν, Λόγος ΣT'. S.C, t. 129, p. 138.
565. "Εἰ δὲ καὶ τὸ ἔξωθεν κάλλος καταμαθεῖν ἐθελήσειεν, οἶδεν ἐκ τῶν κτισμάτων ἀναλόγως θαυμάζειν τὸν γενεσιουργόν... οὕτω γὰρ ἀπο τοῦ μεγέθους καὶ ἀπὸ τῆς καλλονῆς τῶν κτισμάτων ἐπιγινώσκει τὸν δημιουργὸν καὶ πρὸς τὴν ἐκείνου θεωρίαν ὁ νοῦς ἀνάγεται" ("...Созерцанием каковой красоты и сладости нельзя вполне насытиться"). Симеон Новый Богослов. Ор. cit., Λόγος Δ', изд. S.С, t. 129, p. 70. См. также р. 96 (Λόγος Φ: "Οἱ λόγοι πάντες ἡμῖν καὶ πᾶσα ἡ περὶ τούτων ἐξήγησις ἐκ τῆς ὁράσεως μᾶλλον γίνεται καὶ τῆς θεωρίας αὐτών... πῶς εἰπεῖν τις ἰσχύσειεν ἤ διηγήσασθαι περὶ θεοῦ καὶ θείων πραγμάτων... καὶ οἵα ἐστίν ἡ τοῦ θεοῦ ὅρασις... μὴ πρότερον φωτισθεὶς φῶς γνώσεως" ("Все логосы и всё их истолкование усваивается нами, пожалуй, из их лицезрения и созерцания... Разве достало бы кому-нибудь силы говорить и рассуждать о Боге и делах Божьих... и каково видение Бога... если бы не был он сперва освещен светом знания?"). См. также Дионисий Ареопагит. О церковной иерархии. 4. 3. 1, PG 3, 473 В: "πρὸς ἐκεῖνο τὸ νοητὸν καὶ εὐῶδες ἀφορῶν κάλλος... ἑαυτὸ τυποῖ καὶ διαπλάττει πρὸς τὸ κάλλιστον μίμημα" ("Глядя на эту умопостигаемую и благовидную красоту... запечатлевает и воплощает ее в прекраснейшем подобии").
566. Симеон Новый Богослов. Op. cit., Λόγος Δ' S.С, t. 129, p. 68-70.
567. "Ὅσῳ γὰρ συνεχῶς δι᾽εἰκονικῆς ἀνατυπώσεως ὁρῶται [τὰ πρόσωπα τοῦ Χρίστοῦ καὶ τῶν ῾Αγίων], τοσοῦτον καὶ οἱ ταύτας θεώμενοι διανίστανται πρὸς τὴν τῶν πρωτοτύπων μνήμην τε καὶ ἐπιπόθεσιν". Символ веры VII Никейского Вселенского собора.᾽I. Καρμίρη, Δογμ. καὶ Συμβολ. Μνημεῖα 1, с. 239 (в изд. Mansi, XIII, 373). " ῾H γὰρ τῆς εἰκόνος τιμὴ ἐπὶ τὸ πρωτότυπον διαβαίνει" ("Ибо почитание образа переносится на прообраз"). Василий Великий. О Св. Духе. 18, 45, PG 23,149 с. "Εἰκὼν μὲν οὖν ἐστιν ὁμοίωμα χαρακτηρίζον τὸ πρωτότυπον, μετὰ τοῦ κατά τινα διαφορὰν ἔχειν πρὸς αὐτό. Οὐ γὰρ κατὰ πάντα ἡ εἰκὼν ὁμοιοῦται πρὸς τὸ ἀρχέτυπον" ("Образ же есть подобие, отражающее характерные черты прообраза, но вместе с тем имеющее некоторое отличие от него. Ибо не во всем образ подобен прообразу"). Иоанн Дамаскин. Апологетическое слово. I, PG 94, 1240 С, Kotter, S. 83. См. также от 1337 и далее (Kotter, S. 125-226): "Εἰκὼν... ἐστιν ὁμοίωμα καὶ παράδειγμα καὶ ἐκτύπωμά τινος, ἐν ἑαυτῷ δεικνύον τὸ εἰκονιζόμενον... πᾶσα εἰκὼν ἐκφαντορικὴ τοῦ κρύφιου ἐστὶ καὶ δεικτική" ("Образ... есть подобие, образец и изображение чего-либо, являющее в себе изображаемое... Всякий образ выражает и выявляет сокрытое"). См. также Епифаний. Против ересей. 72.10, PG 42, 396 С: " ῾H δὲ εἰκὼν ἑτέρου καὶ οὐχ ἑαυτῆς εἰκὼν οὖσα... τοῦ πρωτοτύπου ἐν ἑαυτῇ τοὺς χαρακτῆρας φέρουσα, τὴν ἑτερότητα παρίστησιν, ἑτερότητα δὲ ὡς ὁμοιότητα" ("Будучи образом другого, а не себя... неся в себе характерные черты прообраза, он представляет иное - но иное, как подобное").
568. "Τοῖς νοητοῖς τε καὶ νοεροῖς ἐκ τῶν ὑλαίων ἐστιν ἀναπλάσαι τὰς λεγομένας ἀνoμοίους ὁμοιότητας, ἑτέρω τρόπω τῶν νοερῶν ἐχόντων ἃ τοῖς αἰσθητοῖς ἑτεροίως ἀπονενέμηται" ("...Создавать в дереве так называемые неподобные подобия умопостигаемому и мыслимому, ибо мыслимое иначе обладает тем, что по-своему изображается в чувственном"). Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. II 4, S.C., t. 58, p. 81. (PG 3, 141 С). См. также р. 83 (144 ВС): "Ἔστί τοιγαροῦν οὐκ ἀπαδούσας ἀποπλάσαι τοῖς οὐρανίοις μορφὰς κἀκ τῶν ἀτιμότατων τῆς ὕλης μερῶν, ἐπεὶ καὶ αὐτη πρὸ τοῦ ὄντος καλοῦ τὴν ὕπαρξιν ἐσχηκυῖα κατὰ πᾶσαν αὐτῆς τὴν ὑλαίαν διακόσμησιν ἀπηχήματα τινα τῆς νοερᾶς εὐπρεπείας ἔχει καὶ δυνατὸν ἐστι δι᾽ ἀυτῶν ἀνάγεσθαι πρὸς τὰς ἀΰλους ἀρχετυπίας, ἀνομοίως ὡς εἴρηται τῶν ὁμοιοτήτων ἐκλαμβανομένων καὶ τῶν αὐτῶν οὐ ταὐτῶς, ἐναρμονίως δέ καὶ οἰκείως ἐπὶ τῶν νοερῶν τε καὶ αἰσθητῶν ἰδιοτήτων ὁριζομένων" ("Итак, даже самым ничтожным частям материи свойственно имитировать не несовместимые с ними формы небесных вещей. Ибо и она, обретя существование ради подлинной красоты, сообразно всяческой ее материальной украшенности заключает в себе некие отзвуки умной благовидности и через них способна подняться к нематериальным прообразам, воспринимая, как было сказано, подобное неподобно, а тождественное - нетождественно, так что умопостигаемые и чувственные свойства определяются гармонично и подобающим образом").
569. Иконологическое изображение и сущностное сокрытие истин, превосходящих смысловое содержание данных в общеупотребительном языке понятий, в принципе соответствует основному требованию гносеологической позиции Витгенштейна, как оно сформулировано в Логико-философском трактате: "[Философия] должна определять границы постижимого и следовать за непостижимым. Она должна изнутри (von innen) поставить пределы непостижимому среди постижимого" (4.114). - "Философия обозначает то, что не может быть высказано, ясно представляя то, что может быть высказано" (4.115). - "Непременно существует нечто, что нельзя высказать словами. Это нечто - то, чтопоказывается, мистический элемент (das Mistische)" (6.522). - "О чем невозможно говорить, о том надлежит молчать" (Wovon man nicht sprechen kann, darüber muß man schweigen) (7).
570. "Ὅτι μὲν γὰρ εἰκότως προβέβληνται τῶν ἀτύπώτων οἱ τύποι καὶ τὰ σχήματα τῶν ἀσχημάτιστων, οὐ μόνην αἰτίαν φαίη τις εἶναι τὴν καθ᾽ἡμας ἀναλογίαν ἀδυνατοῦσαν ἀμέσως ἐπί τὰς νοητὰς ἀνατείνεσθαι θεωρίας καὶ δεομένην οἰκείων καὶ συμφυῶν ἀναγωγῶν, ἃι τὰς ἐφικτὰς ἡμῖν μορφώσεις προτείνουσι τῶν ἀμόρφωτων καὶ ὑπερφυῶν θεαμάτων, ἀλλ᾽ ὅτι καὶ τοῦτο τοῖς μυστικοῖς λογίοις ἐστὶ πρεπωδέστατοὶν τὸ δι᾽ ἀπορρήτων καὶ ἱερῶν αἰνιγιιάτων ἀποκρύπτεσθαι καὶ ἄβατον τοῖς πολλοῖς τιθέναι τὴν ἱερὰν καὶ κρυφίαν τῶν ὑπερκοσμίων νόων ἀλήθειαν". О небесной иерархии. II, 2, S.С. t. 58, р. 76-77.
571. "Οὕτω πάντες οἱ θεόσοφοι... τὴν ἀνόμοιον ἱερπλασίαν πρεσβεύουσιν ὡς μήτε τὰ θεῖα τοῖς βεβήλοις εὐχείρωτα εἶναι, μήτε τοὺς τῶν θείων ἀγαλμάτων φιλοθεάμονας ὡς ἀληθεσιν ἐναπομεῖναι τοῖς τύποις, καὶ ὥστε τὰ θεῖα τιμᾶσθαι ταῖς ἀληθαῖς ἀποφάσεσι καὶ ταῖς πρὸς τὰ ἔσχατα τῶν οἰκείων ἀπηχημάτων ἐτεροίαις ἀφομοιώσεσιν" ("Таким образом, все богомудрые... почитают неподобные священные образы, ибо ни священное не должно быть легкодоступным для профанов, ни любители созерцать божественные статуи не должны принимать изображения за истину. Так что божественное почитается в истинных мнениях и в иных подобиях, нежели привычные нам последние копии"). О небесной иерархии. II, 5, S.C., р. 84-85.
572. "Καὶ γὰρ οὐδὲ δυνατὸν ἑτέρως ἡμῖν ἐπιλάμψαι τὴν θεαρχικὴν ἀκτῖνα μὴ τῇ ποικιλίᾳ τῶν ἱερῶν παραπετασμάτων ἀναγωγικῶς περικεκαλυμμένην... πρoνοία πατρικῇ" ("Ибо невозможно, чтобы богоначальный луч светил нам иначе, кроме как изначально укрывая многоцветьем священных завес... по отчему промышлению"). О небесной иерархии. I, 2, S.C., р. 72.
573. Патристическая литература указывает на опредмечивание истины рассудком как на крайнюю опасность для любящего истину. Характерны слова св. Максима Исповедника: "Καὶ πᾶς νοῦς μυστικῆς γενόμενος ἐραστής θεολογίας, προσευχόμενος ἢ προφητεύων, κατὰ κεφαλῆς ἔχων, τουτέστι ταῖς ἀδύτοις ἀμβατεύων ἀγνώστως θεωρίαις, ἢ διδάσκων καὶ μυσταγωγῶν ἄλλους πρὸς θεολογίαν, εἴ τινα μορφὴν σχοίη νοήσεως, τὸν ὑπὲρ νόησιν Λóγον μυσταγωγούμενος ἢ μυσταγωγῶν, καταισχύνει τὴν κεφαλὴν αὐτοῦ τὸν ἁπλοῦν καὶ ὑπέρ ἐπέκεινα πάσης νοήσεως, ὑποθείς τινι τῶν ὄντων καὶ γινοσκομένων δέον πάσης αὐτὸν γυμνὸν ἐννοίας καὶ γνώσεως ἀνομμάτως ὁρᾶν τὸν ἀληθινὸν Θεὸν Λóγον, γινώσκοντα σαφῶς, ὡς ἐπί Θεοῦ μάλλον αἱ καθ᾽ὑπεροχὴν στερήσεις ἀληθεύουσι, ποσῶς μηνύουσαι τὴν θείαν θέσιν, διὰ τῆς τῶν παντελῶς ἀφαιρέσεως" ("Всякий ум, возлюбивший таинственное богословие, молящийся или пророчествующий, занимающийся главным, то есть неведомым образом приступающий к созерцанию священного или обучающий и ведущий других к богословию, если только имеет какое-нибудь разумение, ведомый или ведущий к сверхумному Логосу, - позорит свою голову, простое и сверхмысленное полагая в основание чему-либо из сущего и познанного... Надлежит, чтобы он, совлекшись всех понятий и знаний, незряче созерцал истинный божественный логос, ясно понимая, что у Бога истина является скорее и по преимуществу через лишенности, отчасти являющие положение Бога через полное отвлечение от сущего"). О различных затруднениях. PG 90, 333 CD.
574. " ῾H μὲν αἴσθεσις ἀντιλαμβάνεται τῶν ὄντων κατὰ ἀθρόαν μόρφωσιν" ("Ведь ощущение сватывает вещи в их целокупном образе"). Схолии к трактату "Об именах Божьих". I, 5, PG 4, 201 В.
575. "Ἄλλο ὁ νοῦς τοῦ πράγματος, καὶ ἄλλο ὁ λόγος αὐτοῦ· καὶ ἕτερον τὸ ὑπὸ τὴν αἴσθησιν ἀναγόμενον. Καὶ τὸ μὲν ἐστιν οὐσία· τὸ δὲ συμβεβηκός τὸ δὲ, ἡ τοῦ ὑποκειμένου διαφορά" ("Одно дело - ум вещи, другое - ее логос; иное - воспринятое ощущением. Первое - это сущность, второе - качество; третье же - отличие в субстрате"). Другие главы. PG 90, 1425 AB.
576. О различных затруднениях. PG 90, 456 AB.
577. "Ὅρος ὑπάρχει καὶ μέτρον τῶν ὄντων ὁ λόγος" ("Логос - предел и мера сущих"). О различных затруднениях. PG 90, 709 В.
578. "Πρὸς τὴν πρακτικὴν διέρχεται διὰ τῆς φαντασίας ἡ αἴσθησις" ("К практической действительности [совершается переход] через воображение или ощущение"). Другие главы. PG 90, 1425 А.
579. "...φαντασίαν... περὶ ἣν συνίστασθαι τὴν αἴσθησίν φασιν οἱ σοφὸι τὰ τοιαῦτα, ὄργανον αὐτῆς οὗσαν ἀντιληπτικὸν τῶν αύτῇ φαντασθέντων" ("Воображение... вокруг которого выстраивается, как это говорят мудрые, чувственный опыт, есть орган постижения того, что им воображается"). О различных затруднениях. PG 91, 1116 А.
580. " ῾H γὰρ γνῶσις τῶν αἰσθητῶν, οὔτε πάντη τῆς νοερᾶς ἀποξένωται δυνάμεως, οὔτε δ᾽ὅλου μόνη προσνενέμηται τῇ κατ᾽αἴσθησιν ἐνεργεία· ἀλλ᾽οἷον τῆς τε τοῦ νοῦ πρὸς τὴν αἴσθησιν καὶ πρὸς τὸν νοῦν τῆς αἰσθήσεως συνόδου μέση τυγχάνουσα, δι᾽αὐτῆς ποιεῖται τὴν πρὸς ἄλληλα τούτων συνάφειαν κατὰ μὲν τὴν αἴσθησιν, κατ᾽εἶδος τυπουμένην τοῖς σχήμασι τῶν αἰσθητῶν κατὰ δὲ τὸν νοῦν, εἰς λόγους τῶν σχημάτων τοὺς τύπους, μεταβιβάζουσα" ("Ибо познание чувственных вещей не вполне чуждо умственных сил и не всецело дается одним лишь действием ощущения. Но так как оно случается на середине пути ума к ощущению и ощущений к уму, через это оно создает их взаимосвязь. Применительно к ощущению оно передает внешние формы в образах, запечатленных в облике чувственных вещей, а применительно к уму - в логосах"). О различных затруднениях. PG 90, 456 AB.
581. "Δίχα λογικῆς δυνάμεως, ἐπιστημονικὴ γνῶσις οὐκ ἔστί" ("Без силы разумения нет знания"). Богословские главы. II, PG 90, 1248 С.
582. "Τῆς λογικῆς ψυχῆς, αὐλὴ μὲν ἡ αἴσθησις ναὸς δέ, ἡ διάνοια· ἀρχιερεὺς δὲ ὁ νοῦς. ᾽Eν τῇ αὐλῇ οὖν ἧσταται, ὁ ὑπ᾽ἀκαίρων νοῦς περικοπτόμενος λογισμῶν ἐν τῷ ναῷ δέ, ὁ ὑπὸ εὐκαίρων ἐπ᾽οὐδενὶ δὲ τούτων, ὁ εἰς τὸ θεῖον ἱερατεῖον ἀξιωθεὶς εἰσελθεῖν" ("Ощущение - преддверие мыслящей души, храм ее - разумение, архиерей же - ум. Итак, ум, претыкающийся о несвоевременные помыслы, стоит в преддверии; о своевременные - в храме; удостоившийся же войти в божественное святилище не претыкается ни об один из них"). Другие главы. PG 90, 1437 В.
583. "...διὰ τοῦ λογισμοῦ πρὸς τὰ λογικὰ διέρχεται ὁ λογοκή ("Через рассуждение разум приходит к логике"). Другие главы. PG 90, 1425 Α. Οἱ λογισμοί, οὔτε τοῦ ἀλóγου μέρους εἰσι τῆς ψυχῆς· οὐδὲ γὰρ ἐστι λογισμὸς ἐν τοῖς ἀλόγοις. οὐδέ τοῦ νοεροῦ, ἐπεὶ μηδὲ ἐν ἀγγέλοις· αὐτῆς δὲ τῆς λογικῆς ὄντες γεννήματα, ὡς κλίμακι τῇ φαντασία χρώμενοι, ἀναβαίνουσι μὲν πρὸς τὸν νοῦν ἀπὸ τῆς αἰσθήσεως, τὰ ἐκείνης αὐτῷ ἀπαγγέλλοντες· καταβαίνουσι δὲ πρὲς αὐτὴν ἐξ αὐτοῦ τὰ ἐκείνου ὑποτιθέμενοιή" ("Помыслы не принадлежат ни к неразумной части души, ибо в неразумных существах нет помысла; ни к разумной; нет его и в ангелах. Но, будучи порождениями самой логики, они поднимаются от чувственных восприятий к уму, пользуясь воображением, словно лестницей, и сообщают ему о том, что доложено чувствами; а от ума спускаются к чувствам, приняв то, что в уме, за основание"). Другие главы. PG 90, 1432 А.
584. "Тὸ γὰρ φύσει λογικόν, δύναμιν ἔχει φυσικὴν τὴν λογικὴν ὄρεξιν, ἥτις καὶ θέλησις καλεῖται τῆς νοερᾶς ψυχῆς· καθ᾽ἣν θέλοντες λογιζόμεθα· καὶ λογιζόμενοι, θέλοντες βουλόμεθα. Καὶ θέλοντες, ζητοῦμεν σκεπτόμεθά τε καὶ βουλευόμεθα καὶ κρίνομεν καὶ διατιθέμεθα" ("Ибо то, что разумно по природе, обладает природной силой разумного стремления, каковое также зовется желанием умной души. Желая согласно ему, мы рассуждаем, а рассуждая, желаем и волим. Желая, мы исследуем, и размышляем, и волим, и судим, и склоняемся к расположению"). Ζήτησις μετὰ Πύρρου, PG 91, 293 ВС.
585. "Εἰ κινεῖται ἀναλόγως ἑαυτῷ νοερῶς τὸ νοερόν, καὶ νοεῖ πάντως· εἰ δὲ νοεῖ, καὶ ἐρᾷ πάντως τοῦ νοηθέντος· εῖ δὲ ἐρᾷ καὶ πάσχει πάντως τὴν προς αὐτὸ ὡς ἐραστὸν ἔκστασιν εἰ δὲ πάσχει, δῆλον ὅτι καὶ ἐπείγεται, καὶ ἐπιτείνει πάντως τὸ σφοδρὸν τῆς κινήσεως. Εἰ δὲ ἐπιτείνει σφοδρῶς τὴν κίνησιν, οὐχ ἵσταται μέχρις ἄν γένηται ὅλον ἐν ὅλω τῷ ἐραστῷ, καὶ ὑφ᾽ὅλου περιληφθῇ ἑκουσίως, ὅλον κατὰ προαίρεσιν τὴν σωτήριον περιγραφὴν δεχόμενον ἵνα ὅλον ὅλω ποιωθῇ τῷ περιγράφοντι, ὡς μηδ᾽ὅλως λοιπὸν βούλεσθαι ἐξ ἑαυτοῦ αὐτο ἐκεῖνο ὅλον γνωρίζεσθαι δύνασθαι τὸ περιγραφόμενον ἀλλ᾽ ἐκ τοῦ περιγράφοντος, ὡς ἀὴρ διόλου πεφωτισμένος φωτί· καὶ πυρὶ σίδηρος ὅλος ὅλω πεπυρακτωμένος, ἤ εἴτι ἄλλο τῶν τοιούτων ἐστί" ("Если умное по аналогии умно движется само по себе, то и всячески разумеет; если же разумеет, то и любит уразумеваемое; если же любит, то испытывает в отношении него как бы любовный экстаз; если же испытывает, тогда, очевидно, напрягает все силы в движении. Если же изо всех сил устремляется в движение, то не останавливается, пока всецело не растворится в возлюбленном и добровольно не охватится всем, всецело и добровольно принимая спасительное ограничение. Для того чтобы сделаться в ограничивающем всё во всем, так, чтобы вовсе не желать ничего прочего, сам по себе ум должен быть в силах целиком познать себя ограниченным - но исходя из ограничивающего, словно воздух, целиком освещенный светом; или железо, все насквозь раскаленное огнем, или нечто другое из подобных вещей"). Богословские главы. V, PG 90, 1377 AB.
586. Богословские главы. V, PG 90, 1392 А
587. О различных затруднениях. PG 90, 752 А.
588. Idem, PG 90, 621 CD.
589. Idem, PG 90, 624 Α.
590. Idem, PG 90, 1108 С.
591. Idem, PG90, 621 CD.
592. "Τῆς ψυχῆς, τὸ μὲν θεωρητικὸν... τὸ δὲ πρακτικόν καὶ τὸ μὲν θεωρητικὸν ἐκάλει νοῦν τὸ δὲ πρακτικόν, λόγον" ("Одна сторона души - созерцательная, другая - практическая: созерцательная зовется умом, а практическая - рассудком"). Тайноводство. PG 91, 673 D.
593. О различных затруднениях. PG 90, 621 CD.
594. Idem, PG 90, 624 Α.
595. Idem, PG 90, 624 Α.
596. Idem, PG 90, 1108 С.
597. Idem, PG 90, 621 D.
598. Idem, PG 90, 621 C.
599. "Μέσην γὰρ κειμένην Θεοῦ καὶ ὕλης τὴν ψυχὴν ἐγνωκότες, καὶ τὰς πρὸς ἄμφω ἑνοποιοὺς δυνάμεις ἔχουσαν, τὸν νοῦν λέγω πρὸς τὸν Θεὸν καὶ πρὸς τὴν ὕλην τὴν αἴσθησιν" ("Мы знаем, что душа находится посередине между Богом и материей и обладает силами, соединяющими ее с тем и другим: а именно, ум - с Богом, а чувственное восприятие - с материей"). О различных затруднениях. PG 91, 1193 D.
600. Богословские главы. II, PG 90, 1225 В.
601. Аналогия как возможность и метод познания, от Платона и Аристотеля до Фомы Аквинского и неотомистов, - настолько обширная тема, что ее последовательное историческое изложение потребовало бы очень много места. Здесь мы ограничимся простым обозначением определенных сторон этой темы, которые способствуют, позитивно или от противного, приближению к истине иерархии.
602. Государство. ST, 508 b 12-13.
603. "Οὐκοῦν καὶ εἰώθαμεν λέγειν ὅτι ὁ δημιουργὸς ἑκατέρου τοῦ σκεύους πρὸς τὴν ἰδέαν βλέπων οὕτω ποιεῖ ὁ μὲν τὰς κλίνας ὀ δὲ τὰς τραπέζας, αἷς ἡμεῖς χρώμεθα, καὶ τἆλλα κατὰ ταῦτα· οὐ γὰρ που τὴν γε ἰδέαν αὐτὴν δημιουργεῖ οῦδεὶς τῶν δημιουργῶν". Государство. Ι, 596 b 6-10. И этот демиург мира, появляющийся в Тимее, "взирал на вечное", созерцал предшествующие идеи, чтобы сотворить все образующее космос (См.: Тимей. 29 а 3).
604. Государство. ΣΤ, 508 е 1-2.
605. Idem, ΣΤ, 509 b 6-10: "Καὶ τοῖς γιγνωσκομένοις τοίνυν μὴ μόνον τὸ γιγνώσκσθαι φάναι ὑπὸ τοῦ ἀγαθοῦ παρεῖναι, ἀλλὰ καὶ τὸ εἶναί τε καὶ τὴν οὐσίαν ὑπ᾽ἐκείνου αὐτοῖς πρoςεῖναι, οὐκ οὐσὶας ὄντος τοῦ ἀγαθοῦ, ἀλλ᾽ἔτι ἐπέκεινα τῆς οὐσίας πρεσβείᾳ καὶ δυνάμει ὑπερέχοντος" ("И познаваемые вещи не только могут познаваться лишь благодаря благу, но оно дает им бытие и существование, хотя само благо не есть существование, оно - за пределами существования, превышая его достоинством и силой").
606. Государство. ΣΤ, 508 d 4-9: "Οὕτω τοίνυν καὶ τὸ τῆς ψυχῆς ὧδε νόει ὅταν μὲν οὗ καταλάμπει ἀλήθειά τε καὶ τὸ ὄν, εἰς τοῦτο ἀπερείσηται, ἐνόησέν τε καὶ ἔγνω αὐτο καὶ νοῦν ἔχειν φαίνεται ὅταν δὲ εἰς τὸ τῷ σκότω κεκραμένον, τὸ γιγνόμενόν τε καὶ ἀπολλύμενον, δοξάζει τε καὶ ἀμβλυώττει ἄνω καὶ κάτω τὰς δόξας μεταβάλλον καὶ ἔοικεν αὖ νοῦν οὐκ ἔχοντι" ("Так бывает и с душой: всякий раз, когда она устремляется туда, где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, что показывает ее разумность. Когда же она уклоняется в область смешения с мраком, возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженной мнениям, меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума" ).
607. Государство. ΣΤ, 508 с 2-11: "Οὐκ ἔστίν ἥλιος ἡ ὄψις οὔτε αὐτὴ οὔτ᾽ἐν ᾧ ἐγγίγνεται, ὃ δὴ καλοῦμεν ὄμμα; - Οὐ γὰρ οὐν. - ᾽Aλλ᾽ ἡλιοειδέστατον γε οἶμαι τῶν περὶ τὰς αἰσθήσεις ὀργάνων; Πολὺ γε. - Οὐκοῦν καὶ τὴν δύναμιν ἣν ἔχει ἐκ τούτου ταιιιευομένην ὥσπερ ἐπίρρυτον κέκτηται; - Πάνυ μὲν οὖν. - Ἆρ᾽οὖν οὐ καὶ ὁ ἥλιος ὄψις μὲν οὐκ᾽ἔστιν, αἴτιος δ᾽ὤν αὐτῆς ὁρᾶται ὑπ᾽ αὐτήῆς ταύτης;᾽´ οὕτως ἦ δ᾽ὅς. - Τοῦτον τοίνυν, ἦν δ᾽ἐγώ, φάναι με λέγειν τὸν τοῦ ἀγαθοῦ ἔκγονον, ὅν τἀγαθὸν ἐγέννησεν ἀνάλογον ἑαυτῷ, ὅτιπερ αὐτο ἐν τῷ νοητῷ τόπω πρὸς τε νοῦν καὶ τὰ νοούμενα, τοῦτο τοῦτον ἐν τῷ ὁρατῷ πρὸς τε ὄψιν καὶ τὰ ὁρώμενα" ("- Зрение ни само по себе, ни в том, в чем оно возникает - мы называем это глазом, - не есть Солнце.
608. Государство. ΣΤ, 508 с 4-d 9.
609. "ὃ κομμωτικὴ πρὸς γυμναστικήν, τοῦτο σοφιστικὴ πρὸς νομοθετικήν, καὶ ὃ ὀψοποιικὴ πρὸς ἰατρικήν τοῦτο ρητορικὴ πρὸς δικαιοσύνην". Горгий. 465 с 1-3.
610. "Τὸν δὲ ἀσφαλῆ δεῖ πάντων μάλιστα περὶ τὰς ὁμοιότητας ἀεὶ ποιεῖσθαι τὴν φυλακήν ὀλισθηρότατον γὰρ τὸ γένος". Софист. 231 а 6-8.
611. Теория математических пропорций - аналогий - надлежащим образом представлена у греческого математика Евдокса Книдского (406-355 гг. до н. э.). См.: Arpad Szabo, ᾽Απαρχαὶι τῶν Ἑλληνικῶν Μαθηματικῶν, ἑλλ. μτφρ., ἀθήναι, 2 Εκδ. Τεχν. Ἐπιμελητηρίου, 1973, σελ. 143.
612. Никомахова этика. V 3, 1131 b 5-12: "Ἔσται ἄρα ὡς ὁ α ὅρος πρὸς τóν β, οὕτως ὁ γ πρὸς τὸν δ, καὶ ἐναλλὰξ ἄρα ὡς ὁ α πρὸς τὸν γ, ὁ β πρὸς τὸν δ, ὥστε καὶ τὸ ὅλον πρὸς τὸ ὅλον ὅπερ ἡ νομὴ συνδυάζει, κἄν οὕτω συντεθῆ, δικαὶως συνδυάζει. ῾H ἄρα τοῦ α ὅρού τῷ γ καὶ ἡ τοῦ β τῷ δ σύζευξις, τὸ ἐν διανομῆ δίκαιον ἐστι, καὶ μέσον τὸ δίκαὶον τοῦτ᾽ἐστί, τὸ δ ἄδικον τὸ παρὰ τὸ ἀνάλογον τὸ γὰρ ἀνάλογον μέσον, τὸ δὲ δίκαὶον ἀνάλογον" ("Как член α будет относиться κ β, так γ - к δ, и соответственно [в другом порядке]: как α κ γ, так β - к δ, следовательно, [точно так относится] и целое к целому, [ α + γ : β + δ ], и распределение объединяет в пары именно эти [слагаемые целого]; а если именно так составили [одно и другое целое], то пары объединены правосудно.
613. Никомахова этика. V3, 1131 а 31:"᾽H γὰρ ἀναλογία ἰσότης ἐστὶ λόγων" ("Аналогия есть приравнивание отношений (логосов)").
614. Никомахова этика. V 5, 1133 а 16-24: "Οὐ γὰρ ἐκ δύο ἰατρῶν γίνεται κοινωνία, ἀλλ᾽ἐξ ἰατροῦ καὶ γεωργοῦ καὶ ὅλως ἑτέρων καὶ οὐκ ἴσων ἀλλὰ τούτους δεῖ ἰσασθῆναι διὸ πάντα συμβλητὰ δεῖ πως εἶναι, ὧν ἐστὶν ἀλλαγή, ἐφ ὅ τὸ νόμισμα ἐλήλυθε, καὶ γίνεταί πως μέσον πάντα γὰρ μετρεῖ, ὥστε καὶ τὴν ὑπεροχὴν καὶ τὴν ἔλλειψιν, πόσα ἄττα δὴ ὑποδήματ᾽ἴσον οἰκίᾳ ἢ τροφῇ δεῖ τοίνυν ὅπερ οἰκοδόμος πρὸς σκυτοτόμον, τοσαδὶ ὑποδήματα πρὸς οἰκίαν ἤ τροφήν" ("Ведь [общественные] взаимоотношения возникают не тогда, когда есть два врача, а когда есть [скажем] врач и земледелец и вообще разные и неравные [стороны], а их-то и нужно приравнять. Поэтому все, что участвует в обмене, должно быть каким-то образом сопоставимо. Для этого появилась монета и служит в известном смысле посредницей, ибо ею все измеряется, а значит, как прибыток, так и недостаток, и тем самым сколько башмаков равно дому или еде. Соответственно отношения строителя дома к башмачнику должны отвечать отношению определенного количества башмаков к дому или к еде").
615. Никомахова этика. V 5, 1133 а 29-31.
616. "ποιεῖ δὲ τὴν ἀντίδοσιν τὴν κατ᾽ ἀναλογίαν ἡ κατὰ διάμετρον σύζευξις· οἰκοδόμος ἐφ᾽ὧ α, σκυτοτόμος ἐφ᾽ὧ β, οἰκία ἐφ᾽ὧ γ, ὑπόδημα ἐφ᾽ὧ δ. δεῖ οὖν λαμβάνειν τὸν οἰκοδόμον παρὰ τοῦ σκυτοτόμου τὸ ἐκείνου ἔργον, καὶ αὐτον ἐκείνω μεταδιδόναι τὸ αὐτοῦ". Никомахова этика V 5, 1133 а 5-10.
617. "γεωργὸς α, τροφὴ γ, σκυτοτόμος β, τὸ ἔργον αὐτοῦ τὸ ἰσασμένον δ... ὥστε ὅπερ γεωργὸς πρὸς σκυτοτόμον, τὸ ἔργον τὸ τοῦ σκυτοτόμου πρὸς τὸ τοῦ γεωργοῦ". Никомахова этика. V 5, 1133 а 32-33, 1133 b 4-5. См. также: Προτάσεις κριτικῆς ὀντολογίας, σελ. 107-109.
618. "Μεταφορὰ δὲ ἐστιν ὀνόματος ἀλλότριου ἐπιφορά... κατὰ τὸ ἀνάλογον... ὅταν ὁμοίως ἔχῃ τὸ δεύτερον πρὸς τὸ πρῶτον καὶ τὸ τέταρτον πρὸς τὸ τρίτον ἐρεῖ γὰρ ἀντὶ τοῦ δευτέρου τὸ τέταρτον ἢ ἀντί τοῦ τετάρτου τὸ δεύτερον, καὶ ἐνίοτε πρὸςτιθέασιν ἀνθ᾽οὗ λέγει πρὸς ὅ ἐστι. λέγω δὲ οἷον ὁμοίως ἔχει φιάλη πρὸς Διόνυσον καὶ ἀσπίς πρὸς Ἄρη· ἐρεῖ τοίνυν τὴν φιάλην ἀσπιδα Διονύσου καὶ τὴν ἀσπίδα φιάλην Ἄρεως, ἢ ὃ γῆρας πρὸς βίον, καὶ ἑσπέρα πρὸς ἡμέραν ἐρεῖ τοίνυν τὴν ἑσπέραν γῆρας ἡμέρας ἢ ὥσπερ Ἐμπεδοκλῆς, καὶ τὸ γῆρας ἑσπέραν βίου ἢ δυσμάς βίο". Поэтика. 21, 1457 b 6-25.
619. "Solche Metapher und Analogie bezeichnen und bewerten die Thomisten als externa analogia proportionalitatis impropriae, um so von ihr abzuheben die innere Entsprechung der eigentlichen Verhältnisgleichheit, nach der nicht bildlich, uneigentlich, sondern auf beiden Seiten eigentlich, streng begrifflich geredet werde" ("Такую метафору и аналогию томисты обозначают и оценивают как externa analogia proportionalitatis impropriae (внешняя аналогия несобственной пропорциональности), чтобы таким образом отделить от нее внутреннее соответствие собственно пропорции, о которой говорится не образно, в несобственном смысле, а в обе стороны в собственном смысле и строго понятийно"). G. Söhngen, Analogie, в книге: Handbuch theologischer Grundbegriffe, I. München (Kösel-Verl.) 1962, S. 57. Externa analogia proportionalitatis impropriae отличается от interna analogia proportionalitatis propriae (dicta).
620. Метафизика. Г 2, 1003 a 33-34.
621. Idem, Δ 1017 a 23-27: "Ὁσαχῶς γὰρ λέγεται, τοσαυταχῶς τὸ εἶναι σημαίνει· ἐπει οὖν τῶν κατηγορουμένων τὰ μὲν τί ἐστι σημαίνει, τὰ δὲ ποιόν, τὰ δὲ ποσόν, τὰ δὲ πρὸς τι, τὰ δὲ ποιεῖν ἢ πάσχειν, τὰ δὲ πού, τὰ δὲ ποτέ, ἑκάστω τούτων τὸ εἶναι ταὐτο σημαίνει" ("Сколькими способами делаются... высказывания, в стольких же смыслах обозначается бытие. А так как одни высказывания обозначают суть вещи, другие - качество, иные - количество, иные - отношение, иные - действие или претерпевание, иные - "где", иные - "когда", то сообразно с каждым из них те же значения имеет и бытие").
622. См. Физика. А 7, 191 а 7-8: "ἡ ὑποκείμενη φύσις ἐπιστητη κατὰ ἀναλογίαν" ("Что касается лежащей в основе природы, то она познается по аналогии").
623. "Τοσαυταχῶς δὲ λεγομένου τοῦ ὄντος φανερὸν ὅτι τούτων πρῶτον ὄν τὸ τι ἐστιν, ὅπερ σημαίνει τὴν οὐσίαν". Метафизика. Ζ Ι, 1028 а 13-15.
624. "ἡ δ᾽ἑκαστου οὐσία ἕν ἐστιν". Idem, Γ 2, 1003 b 32.
625. "κατὰ γὰρ τὸν τῆς οὐσίας λόγον λέγεται τἆλλα ὄντα... πάντα γὰρ ἔξει τὸν τῆς οὐσίας λόγον". Idem, Υ 1, 1045 b 29-31.
626. См.: Idem, L 6, 1071b.
627. Idem, Г 8, 1012 b 31.
628. Idem, L 7, 1072 a 25-26.
629. См.: G. Söhngen, Analogie, ibid., S. 53.
630. "Ce que l'on nomme essence dans les autres êtres est en lui l᾽ act même d'exister" ("То, что в других сущих именуется сущностью, в Нем есть сам акт существования") (согласно Фоме Аквинскому). Е. Gilson, La Philosophie au Moyen Age, Paris (Payot) 1962, p. 532 - "Nihil igitur est in Deum praeter essentiam eius" ("Итак, в Боге нет ничего, кроме Его сущности"). Фома Аквинский. Сумма против язычников. I, 21.
631. "On peut suivre une deuxiéme (voie) et chercher à nommer Dieu d'aprés les analogies qui subsistent entre les choses et lui... En ce sens, nous attribuerons à Dieu, mais en les portant à l'infini, toutes les perfections dont nous aurons trouvé quelque ombre dans la créature" ("Можно следовать вторым [путем] и пытаться именовать Бога по тем аналогиям, которые имеются между Ним и вещами. В этом смысле мы приписываем Богу, доводя их до бесконечности, все совершенства, некоторую тень которых обнаруживаем в Творении"). Е. Gilson, La Philosophie au Moyen Age, p. 533.
632. "Vom (induktiven) Analogieschluss ist wohl zu unterscheiden der (deduktive) Syllogismus mit analogem Mittelbegriff. Gibt es das, dann wäre solcher Mittelbegriff nicht empirisch-analog, sondern transzendental-analog, wie der Transzendentalbegriff des Seins (ens) und die darin beschlossenen fünf Transzendentalien: res, aliquid, unum, verum, bonum" ("От [индуктивного] заключения по аналогии следует отличать [дедуктивный] силлогизм с аналогическим средним понятием. В последнем случае такое среднее понятие является не эмпирически-аналогическим, а трансцендентально-аналогическим, - например, трансцендентальное понятие Бытия (ens) и заключенные в нем пять трансценденталий: res, aliquid, unum, verum, bonum (вещь, нечто, единое, истинное, благое)". G. Sohngen. Analogie, ibid., S. 56
633. "Le procédé analogique en général consiste en une extention du concept: un concept tiré des sujets donnés dans l'expérience, et de soi représentatif de la perfection telle qu'elle se trouve en ces sujets, est étendu à un sujet situé hors de mon expérience, me permet d'atteindre ce sujet, et simultanément devient représentatif de la perfection teelle qu'elle se trouve en lui. C'est de cette maniére, que par le moyen de concepts tirés des créatures et représentatifs de perfections créées, la raison peut réellement atteindre le Créateur et connaître, encore que trés imparfaitement, ses attributs essentiels" ("Процедура аналогии вообще состоит в расширении понятия: некоторое понятие, извлеченное из данных в опыте субъектов и само по себе репрезентирующее определенное совершенство - таким, каким оно обнаруживается в этих субъектах, - распространяется на субъект, находящийся вне моего опыта, позволяет мне достигнуть этого субъекта и одновременно становится репрезентацией совершенства, каким оно обнаруживается в последнем. Именно таким образом разум, с помощью понятий, извлеченных из творений и представляющих тварные совершенства, может действительно достигнуть Творца и познать - пусть и весьма несовершенно - Его сущностные свойства"). J.-H. Nicolas, Dieu connu comme inconnu, Paris (Desclée de Brouwer) 1966, p. 237.
634. См.: Фома Аквинский. De Veritate. 10, 6; Сумма теологии. 1, 79, 2, 3, 4.
635. "Dieu contient virtuellement en soi l'être et ses perfections de toutes les créatures" ("Бог виртуально содержит в Себе бытие и совершенства всех творений"). Е. Gilson, La Philosophie au Moyen Age, p. 533.
636. "Deum ut est naturae principium et finis, Deum secundum quod est objectum beatitudinis supernaturalis" ("...Бога как начало и конечную цель природы, Бога сообразно тому, что Он есть объект сверхприродного блаженства..."). Фома Аквинский. Сумма теологии. I-II, 62, I. См. также I, 62, 2 ad I. - См. M.-D. Chenu, La Théologie comme science au XIII siècle, Paris, (Vrin) 1969, p. 42: "Saint Thomas, lui, faisant prévaloir la considération de l'objet, s'engage ainsi dans une recherche qui d'une part ménagera le concept authentique de science, et surtout l'aménera à accepter l'objectivation de la connaissance de foi dans la théologie" ("Сам св. Фома, отдавая предпочтение рассмотрению объекта, тем самым вовлекается в такое исследование, которое, с одной стороны, подготавливает аутентичное понятие науки и которое в первую очередь заставляет принять объективацию веропознания в теологии").
637. См.: Фома Аквинский. Сумма теологии. 44. - См. также: Jacque Maritain, Approches de Dieu, Alsatia, Paris, 1953, p. 9-23. - J.-H. Nicolas, Dieu connu comme inconnu, p. 66 : "Je ne puis, en effet, connaître Dieu qu' à partir des créatures et au moyen des concepts tirés des créatures. Ces concepts représentent les créatures, et donc ce que Dieu n'est pas. Mais ces mêmes créatures me contraignent d'affirmer Dieu comme leur cause" ("В самом деле, я могу познать Бога, только исходя из творений и посредством понятий, извлеченных из творений. Эти понятия представляют творения, а значит, то, что не есть Бог. Но сами эти творения заставляют меня утверждать Бога как их причину"). Е. Gilson, La Philosophie au Moyen Age, p. 532: "Ce qui est par autrui ne peut avoir d'autre cause premiére que ce qui est par soi. Il faut donc qu'il y ait, comme cause premiére de toutes les existences de ce genre, un être en qui l'essence et l'existence ne fassent qu'un. C'est cet être que nous nommons Dieu" ("Существующее через другое не может иметь иной первопричины, кроме существующего через себя. Следовательно, должно быть, как первопричина всех существований этого рода, такое сущее, в котором сущность и существование образуют одно. Именно это сущее мы называем Богом"). M.-D. Chenu, La théologie au douzième siècle, Paris, (Vrin) 1966, p. 309-311. - См. также греческих неосхоластиков, которые ввели в сферу православного богословия римско-католическое представление о приоритете сущности перед личностью и детерминистскую методологию: Ζήκου Ρώση, Σύστημα Δογματικῆς, Ἀθῆναι 1903, σελ. 141-142: "Поднимаясь от следствий к причинам, а от них как от следствий опять к другим причинам, мы имели бы бесконечную и безначальную последовательность причин, которую было бы невозможно постигнуть. Отсюда ум человеческий по необходимости полагает первую или наивысшую производящую причину мира, которая уже не является следствием другой причины. Эта наивысшая причина есть Бог". Π.Ν. Τρεμπέλα, Δογματική, Ψ.Ι, Ἀθηναι ("Ζωή") 1959, σελ. 157-158: "В поисках причины движения, имеющего место во Вселенной, мы обнаружили единый и упорядоченный длиннейший ряд движителей, каждый из которых получает движение от другого. Этот ряд было бы невозможно постигнуть, если бы он продолжался вверх до бесконечности; поэтому мы вынуждены полагать некое Первое движущее, от которого движение передается всему остальному".
638. Е. Gilson, ibid., p. 532. - Истина личности и познавательная потенция личного отношения отсутствуют и в двух сторонах томистской гносеологии - в логике (ratio) и вере (fides). Томисты отличают логику от веры, философию от теологии, и признают необходимость их согласия. Такое различение условно, потому что в обоих случаях познавательные категории являются общими: это аксиомы (principia) как логики, так и веры. Логика базируется на данных a priori возможностях и "началах" разума, которые всегда могут быть объективно доказаны и проверены; а вера основывается на данном a priori откровении, или на божественном авторитете, который получает объективную формулировку от непогрешимого церковного руководства. Следовательно, гносеологическая проблема томистов - это типичное совпадение аксиом логики и веры в формулировке истины ("les considérer comme formant idéalement une seule vérité totale" - "рассматривать их как идеально образующих единую всеобщую истину"). Логика должна удостоверять аксиомы веры данными разума посредством восходящих силлогизмов, а вера - подтверждать свои аксиомы, приходя через нисходящие силлогизмы к данным разума ("de remonter par la raison vers la révélation et de redescendre de la révélation vers la raison" - "подниматься разумом к откровению и спускаться от откровения к разуму". Е. Gilson, ibid., p. 528). См. также M.-D. Chenu, La theologie comme science, p. 85, 86, 91: "La foi comporte une capacité d'élaboration rationnelle, de manifestation, de probation, selon le sens philosophique du mot argumentum... La définition même de la foi s'ouvre désormais, comme sur un horizon homogéne, à une expansion rationnelle de qualité scientifique..." ("Вера заключает в себе способность к рациональной обработке, к манифестации, доказательству, в соответствии с философским смыслом слова argumentum... Само определение веры открывается отныне, словно навстречу однородному горизонту, рациональному расширению научного толка...". См.: его же. Le Thomisme. Paris (Vrin) 1942, p. 113. См. также: Nicolas, Dieu connu comme inconnu, p. 237 s.
639. См.: A. Dempf, Metaphysik des Mittelalters, München-Berlin 1930, S. 31 f. См. также: Nikolaus M. Häring, Die Erschaffung der Welt und ihr Schöpfer // Piatonismus in der Philosophie des Mittelalters, Darmstadt (Wiss. Buchges) 1969, S. 203 f.
640. Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. II, 4, S. С. 58, р. 83.
641. В противоположность теологам-схоластикам, греческие Отцы стремятся не к тому, чтобы объективно убедить в истине и навязать ее силой авторитета, но к тому, чтобы сохранить истину как лично-нравственную возможность бытийного усовершения. Необходимость проповедовать истину и исповедовать веру восточные богословы связывают как с передачей и публичным возвещением истины, так и с усилием по сокрытию истины - или, вернее, с передачей истины посредством ее сокрытия в образах и символах, которые делают возможным динамично-личное приятие и узнавание истины, "ибо ни священное не должно быть легкодоступным для профанов, ни любители созерцать божественные статуи не должны принимать изображения за истину. Так что божественное почитается в истинных мнениях и в иных подобиях, нежели привычные нам последние копии". Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. S.C. 58, р. 85. "(ως μήτε τὰ θεῖα τοῖς βεβήλοις εὐχείρωτα εἶναι, μήτε τοὺς τῶν θείων ἄγαλμάτων φιλοθεάμονας ὡς ἀληθέσιν ἐναπομεῖναι τοῖς τύποις καὶ ὥστε τὰ θεῖα τιμᾶσθαι ταῖς ἀληθέσιν ἀποφάσεσι καὶ ταῖς πρὸς τὰ ἔσχατα τῶν οἰκείων ἀπηχημάτων ἑτεροίαις ἀφομοιώσεσιν)".
642. Η. Denzinger,Enchiridion Symbolorumetc., 31 ed., Friburgi (Herder) 1957, 432.
643. "ἀπο τῆς σαρκὸς ἐπὶ τὸ πνεῦμα μετέβησαν οἱ τοῦ Κυρίου μύσται, τῇ ἐναλλαγῇ τῶν αἰσθήσεων, ἣν αὐτοῖς τὸ πνεῦμα ἐνήργησεν" ("Из плоти в дух переходят мисты Господа через преображение чувств, которое совершается в них действием Духа"). Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 91, 1128 А. " ῾Η θεία γραφὴ γνῶσιν οἶδε τὴν οἰκειότητα" ("Божественное Писание ведает, что знание есть сродство"). Кирилл Александрийский. Комментарий на Евангелие Иоанна. PG 73, 1044 С.
644. " ῾H γνώσις τῇ πείρᾳ τὸν ἄνθρωπον συνάπτει τῷ θεῷ" ("Знание посредством опыта связывает человека с Богом"). Диадох Фотикийский. Гностические главы. Verl. Weis-Liebersdorf (Teubner) 1912, S. 10, 22. "Ζωὴ γὰρ ἡ γνῶσις, ὡς ὅλην ὠδίνουσα τοῦ μυστερίου τὴν δύναμιν... δι᾽ ἧς τῷ ζῶντι καὶ ζωοποιῷ πρoςοικειούμεθα Λόγω" ("Ибо знание есть жизнь, потому что рождает всю силу таинства.., через которую мы сродняемся с живым и животворным Словом"). Кирилл Александрийский. Комментарий на Евангелие Иоанна. PG 74, 485 D.
645. "Οὐδέ γὰρ ἠναγκασμένην ἔχομεν ζωὴν οὐδὲ διὰ τὴν τῶν προνοουμένων αὐτεξουσιότητα τὰ θεῖα φῶτα τῆς προνοητικῆς ἀλλάμψεως ἀπαμβλύνεται, ἀλλ᾽ ἡ τῶν ἱερῶν ὄψεων ἀνομοιότης τὴν ὑπερπλήρη τῆς πατρικῆς ἀγαθότητος φωτοδοσίαν ἢ παντελῶς ἀμέθεκτον ποεῖ καὶ πρὸς τὴν αὐτῶν ἀντιτυπίαν ἀδιάδοτον ἢ τὰς μετουσίας ποιεῖ διαφόρους, μικρᾶς ἢ μεγάλας, ἀμυδρας ἢ φανὰς τῆς μιᾶς καὶ ἁπλῆς καὶ ἀεὶ ὡσαύτως ἐχούσης καὶ ὑπερηπλωμένης πηγαίας ἀκτῖνος" ("Ибо не по необходимости мы обладаем жизнью, и не через самовластность тех, о ком промышление, ослабляется божественный свет промыслительных лучей. Но подобие божественных ви'дений делает преизобильную светоносность отчей благости либо вовсе не доступной для причастности и недостижимой для ее отображений, либо созидает участия - малые или большие, неясные или отчетливые - единого, простого, вечно самотождественного и преизобильного начального луча"). Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. S.C. 58, р. 133-134.
646. См.:Исаак Сирин. Τὰ εὑρεθέντα ἀσκητικά. Λόγος ΜΘ' Ἐκδ. Σπανοῦ, σελ. 203.
647. "Ἡ γὰρ γνῶσις ἑνωτικὴ τῶν ἐγνωκότων καὶ ἐγνωσμένων, ἡ δὲ ἄγνοια μεταβολῆς ἀεὶ καὶ τῆς ἐξ ἑαυτοῦ τῷ ἀγνοοῦντι διαιρέσεως αἰτία ἡ γνῶσις, τὰ τε γινώσκοντα καὶ τὰ ἐγνωσμένα ἑνοῖ, ἡ δὲ ἄγνοια διαιρέσεως αἰτία τῷ ἀγγνοοῦντι γίνεται· ὁ γὰρ ἀγνοῶν ἔχει τὸ τῆς γνώμης ἀνίδρυτον καὶ εἰς πολλὰ μεριζόμενον" ("Ибо если знание объединяет познающего с познаваемым, то неведение является причиной изменения и внутреннего разделения невежды: Знание воистину объединяет познавших с познанным; неведение же становится причиной разделений для невежды, ибо у невежды разум не имеет основания и разделен на множество частей"). Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. Ζ, 4, PG х, 872 СД, и Схолии. 888 СД.
648. "Ἡ γὰρ γνῶσις τελείωσίς τις ἀνθρωπου ὡς ἀνθρωπου" ("Знание есть некое усовершение человека как человека"). Климент Александрийский. Строматы. 7, 10, PG 9, 477 С. "Ἡ θεαρχικὴ δύναμις ἐπὶ πάντα φοιτῶσα χωρεῖ... καὶ πᾶσι τοῖς νοεροῖς ἀναλόγως ἐπιφαίνεται... Ἢ ἵνα σαφέστερον εἴπω... ἡ τῆς ᾽Ηλιακῆς ἀκτῖνος διάδοσις εἰς πρώτην ὕλην εὐδιαδότως χωρεῖ τὴν πασῶν διειδεστέραν καὶ δι᾽αὐτῆς ἐμφανεστέρον ἀναλάμπει τὰς οἰκείας μαρμαρυγάς, πρoςβάλουσα δὲ ταῖς παχυτέραις ὕλαις ἀμυδροτέραν ἔχει τὴν διαδοτικὴν ἐπιφάνειαν ἐκ τῆς τῶν φωτιζόμενων ὑλῶν πρὸς φωτοδοσίας διαπορθμευτικὴν ἕξιν ἀνεπιτηδειότητος καὶ κατὰ σμικρὸν ἐκ τούτου πρὸς τὸ τελείως σχεδὸν ἀδιάδοτον συστέλλεται" ("Богоначальная сила простирается на всё... и во всем умопостигаемом по аналогии являет себя... Или, чтобы сказать яснее... Распространение солнечного света легче всего совершается в первой материи, которая всего прозрачнее, и через нее заставляет еще ярче сверкать обычный блеск. Когда же свет падает на более плотные материальные тела, то его способная к распространению ясность тускнеет из-за неспособности освещаемых материальных тел пропускать через себя распространяющийся свет. Становясь от этого все слабее, он к концу уменьшается почти до полной неспособности передаваться"). Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. S.C. 58, р. 150-152.
649. По данному вопросу см.: Eendre v. Ivanka, Plato Christianus, Einsiedeln (Johannes-Verl) 1964, S. 262-288: Inwieweit ist Pseudo-Dionysios Neuplatoniker? - См. также: R. Roques, L'Univers Dionysien. Structure hiérarchique du monde selon le Pseudo-Denys. Paris (Aubier) 1954. - Vlad. Lossky, La notion des "analogies" chez le Pseudo-Denys l ᾽ Aréopagite, à Archives d'histoire doctrinale et littéraire 5/ 1930, p. 279-309. - Hugo Ball, Byzantinisches Christentum, Einsiedeln (Benziger-Verl.) 1958, S. 167-211: Die dionysisches Hierarchie. -Vlad. Lossky, La théologie mystique de l'Eglise d'Orient, Paris (Aubier) 1944, p. 22-23.
650. "Ἔστί μὲν ἱεραρχία κατ᾽ἐμέ τάξις ἱερὰ καὶ ἐπιστήμη καὶ ἐνέργεια πρὸς τὸ θεοειδὲς ὡς ἐφικτὸν ἀφομοιουμένη καὶ πρὸς τὰς ἐνδιδομένας αὐτῆ θεóθεν ἐλλάμψεις ἀναλόγως ἐπὶ τὸ θεομίμητον ἀναγόμενη" ("Священноначалием (иерархией) я называю священное устроение, знание и действование, в меру возможного уподобляющие себя богообразию и в силу сообщенных им от Бога озарений ведущие нас к богоподражанию посредством некоего соответствия (по аналогии)"). О небесной иерархии. III, I (пер. С.С. Аверинцева, Антология мировой философии, т. I, ч. 2, М., 1969).
651. О небесной иерархии. III, 2, S.C. 58, р. 89-90.
652. "Тὸ δὲ θεοπρεπὲς κάλλος ὡς ἀπλοῦν ὡς ἀγαθὸν ὡς τελεταρχικὸν ἀμιγὲς μὲν ἐστι καθόλου πάσης ἀνομοιότητος, μεταδοτικὸν δὲ κατ᾽ἀξίαν ἑκάστω τοῦ οἰκείου φωτὸς καὶ τελειωτικὸν ἐν τελετῇ θειοτάτη κατὰ τὴν πρὸς ἑαυτο τών τελουμένων ἐναρμονίως ἀπαράλλακτον μόρφωσιν" ("Подобающая Богу красота, неразложимая (простая), благая, таинственноначальная, безусловно, не входит в смешение ни с каким неподобием, и все же она способна уделять каждому по его достоинству долю света и каждого приводит в божественном таинстве посвящения к созвучию со своим неизменяемым ликом"). О небесной иерархии. III, I (пер. С.С. Аверинцева).
653. "ἔσοπτρα δνειδέστατα καὶ ἀκηλίδωτα, δεκτικὰ τῆς ἀρχιφώτου καὶ θεαρχικῆς ἀκτίνος καὶ τῆς μέν ἐνδιδομένης αἴγλης ἱερῶς ἀποπληρούμενα, ταύτην δὲ αὖθις ἀφθόνως εἰς τὰ ἑξῆς ἀναλάμποντα κατὰ τοὺς θεαρχικοὺς θεσμούς, ἔσοπτρα διειδέστατα καὶ ἀκηλίδωτα, δεκτικὰ τῆς ἀρχιφώτου καὶ θεαρχικῆς ἀκτίνος καὶ τῆς μὲν ἐνδιδομένης αἴγλης ἱερῶς άἀποπληρούμενα, ταύτην δὲ αὖθις ἀφθόνως εἰς τὰ ἑξῆς ἀναλάμποντα κατὰ τοὺς θεαρχικοὺς θεσμούς". О небесной иерархии. III 2, S.C. 58, p. 88.
654. "Οὐκοῦν ἱεραρχίαν ὁ λέγων ἱεράν τίνα καθόλου δηλοῖ διακόσμησιν, εἰκόνα τῆς θεαρχικῆς ὡραιότητος, ἐν τάξεσι καὶ ἐπιστήμαις ἱεραρχικαῖς τὰ τῆς οἰκείας ἐλλάμψεως ἱερουργοῦσιν μυστήρια καὶ πρὸς τὴν οἰκειαν ἀρχὴν ὡς θεμιτὸν ἀφομοιουμένην". О небесной иерархии. III, 2, S.С., р. 89-90.
655. "Σκοπὸς οὖν ἱεραρχίας ἐστιν ἡ πρὸς θεὸν ὡς ἐφικτὸν ἀφομοίωσίς τε καὶ ἕνωσις αὐτὸν ἔχουσα πάσης ἱερᾶς ἐπιστήμης τε καὶ ἐνέργειας καθηγημόνα καὶ πρὸς τὴν αὐτοῦ θειοτάτην εὐπρέπειαν ἀκλινῶς μὲν ὁρῶν ὡς δυνατὸν δὲ ἀποτυπούμενος καὶ τοὺς ἑαυτού θιασώτας ἀγάλματα θεῖα τελῶν" ("Итак, цель священноначалия есть уподобление Богу и соединение с Ним в меру возможного, и в Боге оно имеет наставника всего священного знания и действования. Непрестанно сосредоточивая созерцание на Его божественнейшем благолепии и в меру возможного воссоздавая это благолепие в себе, оно делает из своих причастников изображения божества"). О небесной иерархии. III, 2.
656. "Ἔστι γὰρ ἑκάστω τῶν ἱεραρχίαν κεκληρωμένων ἡ τελείωσις τὸ κατ᾽oἰκείαν ἀναλογίαν ἐπὶ τὸ θεομίμητο ἀναχθῆναι καὶ τὸ δὴ πάντων θειότερον ὡς τὰ λόγιά φησι θεοῦ συνεργὸν γενέσθαι καὶ δεῖξαι τὴν θείαν ἐνέργειαν ἐν ἑαυτῷ κατὰ τὸ δυνατὸν ἀναφαινομένην" ("Ибо для каждого из причастных к иерархии сообразное надлежащей аналогии совершенство состоит в том, чтобы подняться к богоподражанию; а всего божественнее - стать, как гласит слово Божье, соработником Бога и в меру возможного явить в себе сокрытую божественную энергию"). О небесной иерархии. III 2. SC. 58, р. 90.
657. "ἐπειδὴ τάξις ἱεραρχίας ἐστὶ τὸ τοὺς μὲν καθαίρεσθαι, τοὺς δὲ καθαίρειν καὶ τους μέν φωτίζεσθαι, τους δὲ φωτιζειν καὶ τοὺς μὲν τελεῖσθαι, τοὺς δὲ τελεσιουργεῖν". О небесной иерархии. III, 2, S.С., р. 90.
658. См.: Кирилл Александрийский. Комментарий на Исайю. 5, 2, PG 70, 785 В. - Василий Великий. О Святом Духе. 75, PG 32, 209 А. - Максим Исповедник. Богословские главы. 5, 94, PG 90, 1388 D.
659. "Ἔστι γὰρ τοῦτο τῆς πάντων αἰτίας καὶ ὑπέρ πάντα ἀγαθότητος ἴδιον τὸ πρὸς κοινωνίαν ἑαυτῆς τὰ ὄντα καλεῖν, ὡς ἑκάστω τῶν ὄντων ὥρισται πρὸ τῆς οἰκείας ἀναλογίας" ("Причине всего и всё превышающей благости свойственно призывать сущее к общению с собой, как это определено каждому из сущего по причине соответственной аналогии"). О небесной иерархии. IV, 1, S.C. 58, р. 93.
660. "Τὰ μὲν οὖν ἄζωα πάντα τῷ εἶναι αὐτῆς μετέχει τὸ γὰρ εἶναι πάντων ἐστὶν ἡ ὑπὲρ τὸ εἶναι θεότης, τὰ δὲ ζῶντα τῆς αὐτῆς ὑπέρ πᾶσαν ζωὴν ζωοποιοῦ δυνάμεως, τὰ δὲ λογικά καὶ νοερὰ τῆς αὐτῆς ὑπὲρ πάντα καὶ λόγον καὶ νοῦν αὐτοτελοῦς καὶ προτελείου σοφίας" ("Итак, все неодушевленные сущие причастны к ее [божественности] бытию, так как бытие всего есть сверхбытийная божественность; живые существа - к ее сверхжизненной животворной силе; а существа, наделенные умом и речью, - к ее совершенной и изначальной мудрости, которая превыше всего сущего, и речи, и ума"). О небесной иерархии. IV, 1, S.C. 58, р. 93-94.
661. Введение в метафизику (пер. Н.О. Гучинской). СПб.: Изд-во НОУ - Высшая религиозная школа, 1998.
662. См.: Was ist Metaphysik? S. 33-42; Einführung in die Metaphysik, S. 13-15, 223-25, 25, 57.
663. См. M. Heidegger, Was ist Metaphysik? S. 34: "...die ursprüngliche Offenheit des Seienden als eines solchen: daß es Seiendes ist- und nicht Nichts" ("...изначальная открытость сущего как такового: того, что оно есть сущее - а не Ничто"). - См. также Sartre, L'Être et le Néant, p. 40: "L'être est cela et, en dehors de cela, rien" ("Сущее есть это, и вне этого - ничто").
664. См. например: Einführung in die Metaphysik, S. 62; Zur Seinsfrage, S. 33, 38; Was ist Metaphysik? S. 35, 39.
665. См. Sein und Zeit, S. 166 f.; S. 346 f. - Über den Humünismus, S. 21: "Das Wort [Verfallen] meint nicht einen "moralphilosophisch" verstandenen und zugleich säkularisierten Sündenfall des Menschen, sondern nennt ein wesenhaftes Verhältnis des Menschen zum Sein innerhalb des Bezugs des Seins zum Menschenwesen" ("Под этим словом [Verfallen - падение] подразумевается не какое-то отпадение человека, "этико-философски" переосмысленное и вместе секуляризованное; оно означает некое сущностное отношение человека к бытию внутри отношения бытия к человеческому существу"), (пер. В.В. Бибихина).
666. "Das Dasein ist von ihm selbst als eigentlichem Selbstseinkönnen zunächst immer schon abgefallen und an die "Welt" verfallen. Die Verfallenheit an die "Welt" meint das Aufgehen im Miteinendersein" ("Присутствие от себя самого как собственной способности-быть-самостью ближайшим образом всегда уже отпало и упало в "мир". Упадшесть в "мир" подразумевает растворение в бытии-друг-с-другом") (пер. В. В. Бибихина). Sein und Zeit, S. 175.
667. См.: Sein und Zeit, SS. 126 f., 175 f., 383.
668. "Das Man, das kein bestimmtes ist und das Alle, obzwar nicht als Summe, schreibt die Seinsart der Alltäglichkeit vor" (""Люди" [Man], которые не суть нечто определенное и которые суть все, хотя и не как сумма, преписывают повседневности способ быть"). Sein und Zeit, S. 127.
669. См.: Über der Humanismus, S. 8. Немецкое слово öffentlich означает "публичный", "общественный", в противовес privat, "частному". Следовательно, "диктатура публичности" подразумевает тираническое отрицание сил частного существования, private Existenz. Она означает тотальное навязывание такого способа жить, который не оставляет места ничему частному, особенному в жизни индивида.
670. "In der Benutzung öffentlicher Verkehrsmittel, in der Verwendung des Nachrichtenwesens (Zeitung) ist jeder Andere wie der Andere... In dieser Unauffälligkeit und Nichtfeststellbarkeit entfaltet das Man seine eigentliche Diktatur. Wir genießen und vergnügen uns, wie man genießt: wir lesen, sehen und urteilen über Literatur und Kunst, wie man sieht und urteilt... Die Öffentlichkeit verdunkelt alles und gibt das so Verdeckte als das Bekannte und jedem Zugängliche aus" ("В использовании публичных транспортных средств, в применении публичной информационной системы (газета) всякий другой подобен другому... В этой незаметности и неустановимости люди развертывают свою собственную диктатуру. Мы наслаждаемся и веселимся, как люди веселятся; мы читаем, смотрим и судим о литературе и искусстве, как люди смотрят и судят... Публичность замутняет всё и выдает так скрытое за известное и каждому доступное"). Sein und Zeit, S. 126-127.
671. См.: Marcuse, One-Dimentional Man. Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society, Boston (Beacon Press) 1964. (Г. Маркузе. Одномерный человек. M.: REFL-book, 1994).
672. См. Аристотель. Метафизика. Г᾽ 2, 1004 b 27-28: "Τῶν ἐναντίων ἡ ἑτέρα συστοιχία στέρησις, καὶ πάντα ἀνάγεται εἰς τὸ ὄν καὶ τὸ μὴ ὄν, καὶ εἰς ἓν καὶ πλῆθος" ("В каждой паре противоположностей одно есть лишенность, и все противоположности сводимы к сущему и не-сущем, к единому и множеству").
673. См., к примеру, наблюдения Хайдеггера относительно идеологических предпосылок западной цивилизации, главным образом в его книге "Ницше", особенно в следующих параграфах 2-го тома: Der Nihilismus und der Mensch der abendländischen Geschichte (S. 80); Der Nihilismus als Geschichte (S. 90); Die Herrschaft des Subjekts in der Neuzeit (S. 141).
674. "Die "Ontologie" gründet auf der Unterscheidung von Sein und Seiendem. Die "Unterscheidung" wird gemäßer durch den Namen "Differenz" benannt, worin sich anzeigt, daß Seiendes und Sein irgendwie aus-einander-getragen, geschieden und gleichwohl aufeinander bezogen sind, und zwar von sich aus, nicht erst auf Grund eines "Aktes" der "Unterscheidung"" (""Онтология" основана на различении Бытия и сущего. "Различение" подобающим образом обозначается именем "различие". Тем самым показывается, что сущее и бытие некоторым образом взаимно несут, друг друга, разделяя и в то же время взаимно соотносясь друг с другом, причем сами по себе, а не на основании "акта" "различения""). Nietzsche, В. II, S. 209.
675. См.: Sein und Zeit, § 65, Die Zeitlichkeit als der ontologische Sinn der Sorge; и § 76, Der existenziale Ursprung der Historie aus der Geschichtlichkeit des Daseins.
676. См.: Sein und Zeit, S. 38. - Über den Humanismus, S. 24.
677. "...die Achtung der Grenzen, die dem Denken als Denken gesetzt sind" ("...соблюдение границ, которые поставлены мышлению как мышлению"). Über den Humanismus, S. 37.
678. Ζήτησις μετὰ Πυρρού, PG 91, 301 В. О понятиях νοῦς, νοερός у Максима см. выше, §§ 52 и 69.
679. О душе и воскресении. PG 46, 101 CD.
680. Гомилия 80. На Евангелие Иоанна. PG 59, 477 А.
681. См. §8.
682. "ἀνυπόστατος φύσις τουτέστιν οὐσία, οὐκ ἂν εἴη ποτέ, ἀλλ᾽ἐνυπόστατος, τουτέστι πρᾶγμα ὑφεστὼς ἐν ἑαυτῷ θεωρούμενον" ("Неипостазированная природа, то есть сущность, никогда бы не существовала, а воипостазированная природа, то есть вещь, действительно созерцаема сама в себе"). Леонтий Византийский. Против несториан и евтихиан. 1, PG 86, 1280 Α. "Ἐνυπόστατόν ἐστι, τὸ κατὰ τὴν οὐσίαν κοινόν, ἤγουν τὸ εἶδος, τὸ ἐν τοῖς ὑπ᾽αὐτὸ ἀτόμοις πραγματικῶς ὑφιστάμενον, καὶ οὐκ ἐπινοία ψιλῇ θεωρούμενον" ("Воипостазировано то, что существует соответственно общей сущности или форме, что в них действительно и неотъемлемо пребывает, а не просто созерцается мыслью). Максим Исповедник. К Марину. PG 91, 149 В. "Тὸ ἐνυπόστατόν ποτὲ μὲν τὴν οὐσίαν σημαίνει, ὡς ἐν ὑποστάσεσι, θεωρουμένην ποτὲ δὲ ἕκαστον τῶν εἰς σύνθεσιν μιᾶς ὑποστάσεως συνερχομένων" ("Воипостазированное в одних случаях означает сущность, как она созерцается в ипостаси; в других же случаях - каждый из элементов, сходящихся вместе в состав некоторой ипостаси"). Иоанн Дамаскин. Об устроении природы. 6, PG 95, 120 С.
683. "Ἡ ἐνέργεια πάθος λέγεται, ὅταν παρὰ φύσιν. Ἐνέργεια μὲν γὰρ ἐστι κατὰ φύσιν κίνησις, πάθος δὲ παρά φύσιν" ("Энергия называется страстью, когда направлена против естества. Ибо энергия, согласная с естеством, есть движение, а противоестественная энергия есть страсть"). Немесий Эмесский. О природе людей. 16, PG 40, 673 ВС. "Πάθος τῆς κατὰ φύσιν ὑποκείμενης τῇ ἕξει δυνάμεως ἐστιν, ὁ κατὰ τὴν παράχρησιν τῆς φυσικῆς ἐνεργείας τρόπος παράχρησις δὲ τοῦ κατ᾽ἐνέργειαν τρόπου καθέστηκεν, ἡ πρὸς τὸ μὴ πεφυκὸς κατὰ φύσιν καὶ ὑφιστάμενον τῆς δυνάμεως κίνησις" ("Страсть принадлежит к числу сил, по природе подчиненных навыку: она есть способ злоупотребления природным действием. Злоупотребление же действием является причиной устремленного к противоприродному и непокорного движения силы"). Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 90, 593 Α. "Κατὰ φύσιν ὁ νοῦς ἐνεργεῖ ὅταν τὰ πάθη ἔχη ὑποταγμένα" ("Ум действует в согласии с естеством, когда имеет страсти у себя в подчинении"). Максим Исповедник. Главы о любви. 4, 45, PG 90, 1057 С.
684. "Ἐλευθερία ἐστὶ νοητὴ ἡ τῶν παθῶν ἀπαλλαγή" ("Свобода есть сознательное избавление от страстей"). Фалассий. О любви и воздержании. Ἑκατόντας Π, Φιλοκαλία τῶν Ἱερῶν Νηπτικῶν, ᾽Αθῆναι, Αστὴρ Παπαδημητρίου, 1958, t. 2, 213 lg0. См. также Марк Аскет. О духовном законе. Φιλοκαλία, t. 1, 98 lb: "Ὁ νόμος τῆς ἐλευθερίας, διὰ μὲν γνώσεως ἀληθοῦς ἀναγινώσκεται, διὰ δὲ ἐργασίας τῶν ἐντολῶν νοεῖται, πληροῦται δὲ διὰ τῶν οἰκτιρμῶν τοῦ Χριστοῦ" ("Закон свободы поистине узнаётся через знание, осмысляется через исполнение заповедей, а исполняется через милосердие Христово"). См. также Климент Александрийский. Строматы. 2.23, PG 8, 1096 А: "Тὸ κρατεῖν τούτων τῶν παθῶν ἐλευθερία μόνη" ("Единственная свобода - обуздание страстей").
685. "...τὴν ἐλευθερίαν, αὐτήν, φημὶ, τὴν ἀπάθειαν τῆς ψυχῆς, τὴν ἐξ ἐπιπόνου πράξεως ἐπί τὴν φυσικήν προκόψασαν θεωρίαν τῆς κτίσεως καὶ εἰς τὸν γνόφον τῆς θεολογίας εἰσελθοῦσαν ἐκείθεν" ("...Свободу - я разумею, это бесстрастие души, достигаемое тяжким трудом естественное созерцание творений, а от него - вхождение в [таинственный] мрак богословия"). Никита Стифат. Практические главы. A᾽, Ἑκατόντας Ι, Φιλοκαλία, т. Г', 273.
686. "Ὁ ἐλευθερίας μετειληχὼς οἶδε τὰ τοῦ Πατρὸς μυστήρια" ("Кто причастен к свободе, тот знает тайны Отца"). Каллист Беглец. О единении с Богом и созерцательной жизни, ί, Φιλοκαλία, t. E᾽, 8. - См. также Марк Аскет. О духовном законе. Φιλοκαλία, t. 1, 98 1: "Ὁ νόμος τῆς ἐλευθερίας διδάσκει πᾶσαν ἀλήθειαν" ("Закон свободы научает всяческой истине"). См. Исаак Сирин. Аскетические изыскания. Слово ΛЕ᾽, σελ. 154: "Καθ᾽ὅσον ἡ διάνοια τῶν δεσμῶν τῶν φροντίδων ἐλευθεροῦται, κατὰ τοσοῦτον τηλαυγὴς γίνεται. Καθ᾽ ὅσον τηλαυγὴς γίνεται, λεπτύνεται καὶ ὑψοῦται ἐκ τῶν νοηματων τοῦ αἰῶνος τούτου, τοῦ βαστάζοντος τοὺς τρόπους τῆς παχύτητος. Καὶ τότε γινώσκει ἡ διάνοια θεωρεῖν ἐν Θεῷ κατ᾽αὐτὸν καὶ οὐ καθὼς ἡμεῖς" ("Насколько разумение освобождается от пут забот, настолько становится ясным. Насколько оно становится ясным, настолько очищается и возвышается над понятиями мира сего, несущего образы плотности. И тогда разумение научается взирать на Бога, как Он есть сам по себе, а не сообразно с нами").
687. "Αἰ ἐντολαὶ... τοὺς ὅρους τῆς δοθείσης ἡμῖν ἐλευθερίας φυλάττουσι" ("Заповеди... оберегают границы данной нам свободы"). Марк Аскет. О Божьем крещении. 4, PC 65, 992 А.
688. "Τας ζωοποιοὺς αὐτοῦ ἐντολὰς ὥσπερ φάρμακα καθαρτικὰ τῆς ἐμπάθειας ἡμῶν δέδωκεν ἡμίν. Ὅπερ γὰρ τὰ φάρμακα τῷ νοσερῷ σώματι, τοῦτο αἰ ἀντολαὶ τῇ ἐμπαθεῖ ψυχῇ" ("Эти животворные заповеди Он дал нам, словно очистительные снадобья для наших страстей. Ибо чтó суть снадобья для пребывающего в болезни тела, то же и заповеди для страждущей души"). Исаак Сирин. Аскетические изыскания. Послание Δ´, Ἔκδ. Σπανοῦ, sel. 367. "Δέδωκεν ἡμῖν τὰς ἁγίας αὐτοῦ ἐντολάς, ὡς ἄν εἴποι τις, ἐργαλεῖα ἡμῖν δεδωκώς... ὡς εἶναι ἡμᾶς μὲν σκεύη... τὰς δὲ ἐντολὰς ἐργαλεῖα, δι᾽ὧν ὁ τεχνίτης Λόγος ἀναστοιχειοῖ καὶ νεουργεῖ τοὺς ἐργάτας τῶν αὐτοῦ ἐντολῶν" ("Он дал нам свои святые заповеди, как сказал бы некто, в качестве орудий..., чтобы мы были снаряжением..., а заповеди - нашими орудиями, через которые Логос-искусник переделал и обновил бы работников своих заповедей"). Симеон Новый Богослов. Βίβλος τῶν Ἠθικῶν, Λόγος A᾽, гл. IB´, Ἔκδ. S.С. 122, p. 282-283.
689. "Δικαὶοσύνην... τὴν ὀρθὴν τῆς ψυχῆς ἡγεμονίαν, καὶ τῶν ὑπηκόων παθῶν τὴν συμμετρίαν" ("Праведность... - правильное руководство душой и соразмерность обузданных страстей"). Феодорит Кирский. О промышлении. 6, PG 83, 648 А.
690. См. Максим Исповедник. О различных затруднениях. 61, PG 90, 628 D: "...τὴν ἐξ ἡδονῆς ἀδικωτάτην ἀρχὴν... πρὸς ἀναίρεσιν τῆς ἀδικωτάτης ἡδονῆς......ἵνα πάσχων ἀδίκως ὁ Χρίστὸς´ ἀνέλη τὴν ἐξ ἀδίκου τυραννοῦσαν τὴν φύσιν ἀρχήν τῆς γενέσεως" ("...Беззаконнейшее начало, происходящее из наслаждения... к отречению от беззаконейшего наслаждения... чтобы, несправедливо пострадав, Он [Христос] развеял несправедливо тиранящее нашу природу начало рождения"). (629 В). См. также Богословские главы. I, PG 90, 1196 ABC: "...ἵνα τὴν φύσιν τῶν ἀνθρώπων... στήση τοῦ φέρεσθαι κακῶς πρὸς ἑαυτήν, μάλλον δὲ καθ᾽ ἑαυτῆς στασιάζουσάν τε καὶ μεμερισμένην καὶ μηδεμίαν ἔχουσαν στάσιν, διὰ τὴν περὶ ἕκαστον τῆς γνώμης ἀστάθμητον κίνησιν... Ἡ γὰρ τῶν ἀνθρώπων φιλαυτία καὶ σύνεσις, αλλήλους καὶ τὸν νόμον ἢ ἀπωσαμένη ἢ σοφισαμένη, εῖς πολλὰς μοίρας τὴν μίαν φύσιν κατέτεμε καὶ... αὐτὴν καθ᾽ἑαυτῆς τὴν φύσιν δὶα τῆς γνῶμης ἐξώπλισε" ("...Чтобы естество человека... стало дурно относиться в самому себе - вернее, чтобы оно и восстало против себя, и расчленило себя, и не имело никакого постоянства из-за непрестанного кружения вокруг каждого из мнений... Ибо себялюбие и изворотливость людей, в отношении друг друга и закона либо отвергаемые, либо измышляемые, расчленили единую природу на множество частей и... вооружили природу мнением саму против себя").
691. Ср. Исаак Сирин. Аскетические изыскания. Слово ΞΒ´, σελ. 254: "Ταῦτα τὰ ἔργα τῆς δικαὶοσύνης νηστεία, ἐλεημοσύνη, ἀγρυπνία, ἁγιασμὸς καὶ τὰ λοιπὰ τὰ διὰ τοῦ σώματος ἐνεργούμενα" ("Таковы дела праведности: пост, милостыня, бодрствование, очищение и прочее, что совершается посредством тела"). См. также: Слово КГ᾽, с. 91. Симеон Новый Богослов. Βίβλος τών Ηθικών, Λόγος H'.S.C. 129,p. 214.
692. "Οὐδεὶς δύναται τὰ πάθη νικῆσαι, εἰ μὴ δι᾽ ἀρετῶν αἰσθητῶν θεωρουμένων" ("Никто не в силах победить страсти, разве что через рассмотрение добродетельных чувств"). Исаак Сирин. Аскетические изыскания. Слово ΞΗ´ σελ. 269. См. также Послание Δ´ σελ. 383: "Ἐὰν θέλης ἵνα γένηται ἡ καρδία σου τόπος μυστηρίων τοῦ καινοῦ κόσμου, πρῶτον μὲν πλούτησον ἐν ἔργοις σωματικοῖς, νηστεία, ἀγρυπνία, λειτουργία, ἀσκήσει, ὑπομονῇ, καθαιρέσει τῶν λογισμῶν, καὶ τοῖς λοιποῖς" ("Если хочешь, чтобы сердце твое сделалось вместилищем таинств нового мира, сперва обогатись телесными делами: постом, бдением, молитвою, аскезой, терпением, очищением помыслов и прочим").
693. "Μὴ κάκιζε τὴν ὕλην οὐ γὰρ ἄτισμος. Οὐδὲν γὰρ ἄτιμον, ὅ παρὰ Θεοῦ γεγένηται. Τῶν Μανιχαίων τοῦτο τὸ φρόνημα· μόνον δὲ ἄτιμον, ὅ μὴ τὴν αἰτίαν ἔσχεν ἐκ Θεοῦ, ἀλλὰ ἡμέτερόν ἐστι εὕρεμα, τῇ ἐκ τοῦ κατὰ φύσιν εἰς τὸ παρὰ φύσιν αὐτεξουσίω ἐκκλίσει τε καὶ ροπῇ τοῦ θελήματος, τουτέστιν ἡ ἁμαρτία" ("Не хули материю: ведь она не бесчестна. Ибо ничто не бесчестно, что произошло от Бога; а то - мнение манихеев. Бесчестно же лишь то, что имеет причину не в Боге, а есть наше изобретение, которое самовластно зовет и приклоняет волю от согласного с естеством к противоестественному, то есть грех). Иоанн Дамаскин. Апологетическое слово. I, PG 94, 1246 С, Kotter S. 90.
694. "Ὁ δι᾽ ἀγάπης... πρὸςβλέπων τὸ κάλλος... δι᾽ οὗ κάλλους ἐπὶ τὸν τεχνίτην καὶ τὸ ὄντως καλὸν αὐτὸς ἑαυτὸν παραπέμπει, σύμβολον ἅγιον τὸν χαρακτῆρα τῆς δικαὶοσύνης τὸν φωτεινὸν ἐπιδεικνύμενος" ("Прогреваемая через любовь красота... через каковую красоту он сам себя ведет к художнику и подлинной красоте, являет светоносный характер праведности как священного символа"). Климент Александрийский. Строматы. 7, 2, PG 9, 416 А.
695. Вот эти стихи: "Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божьих, - потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего (ее), - в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлену в свободу славы детей Божьих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего".
696. Иоанн Синаит. Лествица. Константинополь, 1883, гл. IE0, § d, с. 86.
697. См. характерную формулировку Исаака Сирина (Аскетические изыскания. Слово NH', с. 236): "Ἡ ἀγάπη οὐ γινώσκει τὴν αἰδῶ, διὰ τοῦτο οὐ γινώσκει δοῦναι σχῆμα εἰς εὐταξίαν τῶν μελῶν αὐτῆς. Ἡ ἀγάπη φυσικῶς ἔχει τὸ μὴ αἰδεῖσθαι καὶ λαθεῖν τὸ μέτρον αὐτῆς" ("Любовь не ведает стыда и потому не умеет скрывать своих восторгов. Любви по природе свойственно не стыдиться и не ошибаться в своей мере").
698. Никита Стифат. Гностические главы. Г᾽, Φιλοκαλία, t. Г᾽, с. 352.
699. Целиком этот отрывок у Никиты Стифата (см. прим. 38) звучит так: "Ὁ ὑπέρ τὰς ἀπειλὰς καὶ τὰς ἀπαγγελίας τών νόμων γενόμενος, εἰς τὴν μὴ ὑποκειμένην νόμω ζωὴν εἰσελθεῖν, νόμος γεγονὼς Ἐκκλησίας καὶ μὴ ἀρχόμενος ὑπὸ νόμου ἡ δὲ ἐλευθερία ἐστίν, ἡ μὴ ὑποκείμενη νόμω ζωή, ἄρα πάσης φυσικῆς ἀνάγκης καὶ παρατροπῆς ὑπεράνω ἐστι· καὶ ὁ εἰσελθὼν εἰς αὐτὴν ἐλευθερωθεὶς ὡς ἔξω σαρκὸς καὶ πῦρ χρηματίσας ἐν μετουσία τοῦ πνεύματος, ὅλως καὶ αὐτος τῶ ὑπεράνω πάσης φύσεως ἡνώθη Χριστῷ καταργηθέντος ἐν αὐτῷ τοῦ ἐκ μέρους" ("Поднявшийся над угрозами и приказаниями закона, чтобы вступить в жизнь, не подчиненную закону, - таков закон Церкви, не подвластный закону. Ведь свобода есть жизнь, не подчиненная закону; следовательно, она превыше любой природной необходимости и извращенности. И тот, кто вошел в нее, будучи освобожден, как если бы пребывал вне тела и стал огнем, приобщаясь к духу, - и он тоже, всецело превосходя все естество, соединяется со Христом, избавившись от частичности").
700. "Ὅταν ὑπεραναβῇς τὴν ὁδὸν τῆς δικαὶοσύνης, τότε πρὸςκολληθήση τῇ ἐλευθερίᾳ ἐν παντὶ πράγματι" ("Когда превзойдешь путь праведности, тогда прилепишься к свободе во всех делах"). Исаак Сирин. Аскетические изыскания. Слово КГ᾽, с. 91.
701. "Être libre c'est être condamné à être libre" ("Быть свободным - значит быть приговоренным к свободе"). L'Être et le Néant, p. 174.
702. См.: L'Être et le Néant, III, I, IV: Le regard, p. 310 s. - Характерны следующие выражения: "Le regard d'autrui comme condition nécessaire de mon objectivité..." ("Взгляд другого как необходимое условие моей объективности..."), р. 328. - "Autrui est d'abord pour moi l'être pour qui je suis objet, c'est-â-dire l'être par qui je gagne mon objectivité" ("Другой есть для меня прежде всего существо, для которого я становлюсь объектом, то есть существо, через которое я обретаю мою объективность"). - "Dans l'épreuve du regard, en m'éprouvant comme objectité non-révélée, j'éprouve directement et avec mon être l'insaisissable subjectivité d'autrui" ("В опыте взгляда, обретая опыт самого себя как не-явленной объектности, я непосредственно, всем своим существом, ощущаю неуловимую субъективность другого"), р. 329. - "Si l'on me regarde, en effet, j'ai conscience d'etre objet" ("Если на меня смотрят, я в самом деле сознаю, что я - объект"), р. 330.
703. Idem, p. 349.
704. Исаак Сирин. См. выше, § 79 (примеч.). См. также: Χρήστου Γιανναρᾶ, Ἡ Μεταφυσικὴ τοῦ Σώματος, σελ. 150-151. См. также: Erik Peterson, Theologie des Kleides, в книге: Marginalien zur Theologie, München (Kösel-Verl.) 1956, S. 41 f.
705. Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. IV, PG 3, 709 ВС.
706. "Il s'agit de mon être tel qu'il s'écrit dans et par la liberté d'autrui. Tout se passe comme si j'avais une dimension d'être dont j'étais séparé par un néant radical: et ce néant, c'est la liberté d'autrui" ("Речь идет о моем существовании, как оно пишется в свободе и свободой другого. Дело обстоит так, как если бы во мне было измерение бытия, от которого я отделен радикальным небытием: и это небытие - свобода другого"). J.-P. Sartre, L'Être et le Néant, p. 320.
707. L'Être et le Néant, p. 350.
708. См.: Martin Heidegger, Identität und Differenz, Pfullingen (Neske-Verl.) 1957, S. 70-71. Его же, Holzwege, S. 201, 204, 239-240. James Robinson, Die deutsche Auseinandersetzung mit dem späteren Heidegger, в книге: Der spätere Heidegger und die Theologie; Neuland in der Theologie, D. I, Zürich (Zwingl.Verl.) 1964, S. 46, 91. Oliviér Clément, Dionysos et le Ressuscité. Essai de réponse chrétienne à l'athéisme contemporain // Évangile et Revolution, Paris (Ed. du Centurion) 1968, p. 67 s. Χρήστου Γιανναρᾶ, Ἡ θεολογία τῆς ἀπουσίας καὶ τῆς ἀγνωσίας τοῦ θεοῦ, σελ. 13-43.
709. См.: Vladimir Lossky, La Théologie mystique de l'Eglise d'Orient, p. 109-110.
710. "Ἡ θεότης, ἤτοι οὐσία, τριαδικῶς ἐξαπλοῦται, ἀδιαιρέτως ἐν τρισὶ γνωριζομένη ὑποστάσεσι" ("Божество, то есть сущность, троично раскрывается, познаваясь нераздельно в трех ипостасях"). Иоанн Дамаскин. О трисвятом гимне. 2, PG 95, 25 С. "Τὴν θεαρχίαν ὁρῶμεν ἱερῶς ὑμνούμενην, ὡς μονάδα μὲν καὶ ἑνάδα, διὰ τὴν ἁπλότητα καὶ ἑνότητα τῆς ὑπερφυοῦς ἀμερίας... ὡς Τριάδα δὲ, διὰ τὴν τρισυπόστατον τῆς ὑπερουσίου γονιμότητος ἔκφανσιν" ("Во всяком богословствовании Богоначалие священно воспевается то как Монада и Единица - и это благодаря простоте и единству превосходной неделимости ... то как Троица, триипостасно открывающаяся в сверхъестественном плодотворении"). Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. 4, PG 3, 589 Д-592 А (пер. Г. Эйкаловича).
711. Двоичность заключает в себе возможность множественности, так как порождает всякое число сверх единицы, "ὁ γὰρ ἀριθμὸς ἐστιν ἐκ τοῦ ἑνὸς καὶ τῆς δυάδος τῆς ἀορίστου" ("Число получается из единицы и из неопределенной двоицы"). Аристотель. Метафизика. M 7, 1081А 14. См. также: VI. Lossky, La Théologie mystique.., p. 47.
712. См. Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 91, 1400 D: "Τριὰς ἐστιν ἡ μονὰς ὡς ἐν τελείοις οὗσα τελεία ταῖς ὑποστάσεσιν, ἤγουν τῷ τῆς ὑπάρξεως τρόπω· καὶ μονὰς ἐστιν ἡ τριὰς ἀληθῶς τῷ τῆς οὐσίας λόγω" ("Единица есть троица, будучи совершенной в совершенных ипостасях, то есть в отношении способа существования; а троица есть поистине единица в отношении сущности"). См. также 1034 Α: "ταυτὸν... ἐστιν ὑπερβαθῆναι δυάδα καὶ μὴ στῆναι μέχρι δυάδος καὶ πάλιν ὁρισθῆναι τριάδα καὶ μέχρι τριάδος στῆναι τῆς μονάδος τὴν κίνησιν" ("Одно и то же, когда движение монады преодолевает диаду и не останавливается на диаде, и когда вновь определяется триада и движение монады останавливается на триаде"). Также 1036 ВС: "μονὰς... ἀληθῶς ἡ μονάς· οὐ γὰρ ἐστιν ἀρχὴ τῶν μετ᾽αὐτὴν κατὰ διαστολῆς συστολήν... ἀλλ᾽ἐνυποστατος ὀντότης ὁμοουσίου τριάδος καὶ τριὰς ἀληθῶς ἡ τριάς, οὐκ ἀριθμῷ λυομένω... ἀλλ᾽ἐνουσιος ὕπαρξις τρισυπoστάτου μονάδος· μονὰς γὰρ ἀληθῶς ή τριας ότι ουτως^έστί· καὶ τριάς αληθώς ἡ μονὰς ὅτι οὕτως ὑφέστηκεν ἐπειδὴ καὶ μία θεότης, οὗσα τε μοναδικῶς καὶ ὑφεσταμένη τριαδικῶς" ("Монада... есть поистине монада. Ибо она не является началом возникающего по ее причине чередования расширений и сжатий.. но есть воипостазированное бытие единосущной троицы; а троица есть поистине троица - не через связь с числом... а как троица единосущностного бытия триипостасной монады. Ведь монада поистине есть троица, потому что таково ее бытие; а троица поистине есть монада, потому что таково ее существование. Потому-то единое божество бытийствует монадически, а существует троично"). См. также Богословские главы. 1, 4, PG 90, 1180 Α: "μονὰς ἀσύγχυτος καὶ τριὰς ἀδιαίρετος" ("Неслитная монада и нераздельная троица"). Также 2, 1, 1125 Α: "εἷς θεὸς ὅτι μία θεότης· μονὰς ἄναρχος καὶ ἁπλῆ... ἡ αὐτὴ μονὰς καὶ τριὰς· ὅλη μονὰς ἡ αὐτὴ καὶ ὅλη ἡ τριὰς ἡ αὐτή μονὰς ὅλη κατὰ τὴν οὐσίαν ἡ αὐτὴ καὶ τριὰς ὅλη κατὰ τὰς ὑποστάσεις ἡ αὐτή" ("Один Бог, потому что одно божество: безначальная и простая Единица... одна и та же - Единица и Троица: сама всецелая Единица и сама всецелая Троица. Она же - всецелая Единица по природе, и она же - всецелая Троица по ипостаси").
713. "ᾩρισμένον... ἀριθμὸν οὐκ ἔστίν εἰπεῖν ἐπὶ τῆς ἀορίστου θεότητος, εἰ μὴ μονάδα μὲν οὐσίας, τριάδα δὲ ὑποστάσεων" ("Нет определенного... числа, которое относилось бы к беспредельному божеству, кроме монады сущности и триады ипостасей"), Иоанн Дамаскин. О трисвятом гимне. 5, PG 95, 32 С. "Ὁ Θεός ὑπέρ πάντα ἐστὶν ἀριθμόν εἰ γὰρ καὶ λέγοιτο ὁ Θεὸς εἷς καὶ ἕν. ἀλλ᾽οὖν ὑπὲρ τὸ ἕν ἐστι... Κἂν τριάς, ἐπάγει, κἂν μονὰς ὑμνεῖται ἡ ὑπὲρ πάντα Θεότης, οὔτε μονὰς οὔτε τριὰς ἐστι, ἡ παρ᾽ἡμῶν δι᾽ἀριθμῶν γνωριζομένη ἢ παρ᾽ἑτερου" ("(Бог) превыше всякого числа. Ибо если даже и говорится, что Бог один и одно, Он все же сверхъедин... И хотя божество, которое превыше всего, считается троицей и прославляется как единица, это познаваемое нами через посредство чисел или чего-либо другого божество не есть ни единица, ни троица"). Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 369 D, 412 ВС.
714. "Пεριχώρησις ἐστι ἡ ἐν ἀλλήλοις τῶν ὑποστάσεων μονή τε καὶ ἵδρυσις ἀδιάστατοι γὰρ αὗται καὶ ἀνεκφοίτητοι ἀλλήλων εἰσίν, ἀσύγχυτον ἔχουσαι τὴν ἐν ἀλλήλαις περιχώρησιν" ("[Перихореза есть] пребывание и утверждение ипостасей друг в друге. Ибо они нераздельны и неразлучны между собой в неслитном взаимопроникновении"). Иоанн Дамаскин. О православной вере. I, 14, PG 94, 860 В. "Ἑνοῦνται γὰρ... οὐχ ὥστε συγχεῖσθαι, ἀλλ᾽ὥστε ἔχεσθαι ἀλλήλων" ("Ибо они соединяются... не так, чтобы слиться, но так, чтобы взаимно обладать друг другом"). Кирилл Александрийский. О Троице. 10, PG 77, 1144 В. "Οὐδὲ γὰρ οὐσία τέμνονταν, οὐ δυνάμει χωρίζονται, οὐ τόπω, οὐκ ἐνεργείᾳ, οὐ βουλήσει μερίζονται, ἀνεκφοίτητον ἔχοντες τὴν ἐν ἀλλήλοις ἵδρυσίν τε καὶ περιχώρησιν" ("Ибо они ни по сущности не рассекаются, ни по силе не разделяются, ни по месту, энергии либо воле не расчленяются, но неразлучно имеют друг в друге основание и взаимопроникновение"). Иоанн Дамаскин. Против яковитов. 78, PG 94, 1476 В.
715. "Ἐκ τῆς κατὰ τῆν κτίσιν σοφῆς θεωρίας, τὸν περὶ τῆς ῾Αγίας Τριάδος, Πατρὸς λέγω, καὶ Υἱοῦ καὶ ῾Αγίου Πνεύματος, λóγον λαμβάνομεν... Βοᾷ τοίνυν ἡ κτίσις διὰ τῶν ἐν αὐτῇ ποιημάτων, καὶ οἷον ἀπαγγέλλει τοῖς νοερῶς δυναμένοις ἀκούειν, τὴν ἰδίαν αἰτίαν τριαδικῶς ὑμνουμένην" ("Из мудрого созерцания творения мы обретаем учение о Святой Троице, то есть об Отце, Сыне и Святом Духе... Итак, творение вещает своими созданиями и таким образом возвещает тем, кто способен к умному слушанию, свою собственную причину, троично воспеваемую"). Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 90, 296 ВС. См. также выше, § 32. "Ἐν τῷ Χριστῷ τὸ τῆς Τριάδος μυστήριον ὑμνεῖται... πατὴρ γὰρ ηὐδόκησε καὶ ὁ λόγος ἐσκήνωσεν ἐν ἡμῖν καὶ θεῖον πνεῦμα ἐπεσκίασεν" ("В Иисусе Христе воспевается тайна Троицы... Ибо Отец соблаговолил, и Слово обитало в нас, и Дух Божий осенил нас"). Андрей Критский. Канон на книгу Бытия. 6, PG 97, 1324 С.
716. "Τριὰς... ἐστιν οὐχ ἕως ὀνόματος μόνον καὶ φαντασίας λέξεως, ἀλλ᾽ἀληθείᾳ καὶ ὑπάρξει τριάς.῎ Εἰς ἁγίαν τριάδα πιστεύειν, οὐκ ὀνόματι τριάδα μόνον, ἀλλ᾽ἀληθῶς οὖσαν καὶ ὑφεστῶσαν" ("Троица... есть не только лишь свойство имени или слов воображения, но по истине и по существованию Троица. - ...Верить во святую Троицу, не только по имени троицу, но поистине как таковую сущую и существующую"). Афанасий Великий. Послание к Серапиону. I, 28, и Τόμος ἀντιοχ. 5, PG 25, 596 AB и 801 Β. "Κατὰ πάντα ἓν εἰσιν ὁ πατὴρ καὶ ὁ υἱὸς καὶ τὸ ἅγιον πνεῦμα πλὴν τῆς ἀγεννησίας καὶ τῆς γεννήσεως καὶ τῆς ἐκπορεύσεως· ἐπινοία δὲ τὸ διηρημένον. Ἕνα γὰρ θεὸν γινώσκομεν, ἐν μόναις δὲ ταῖς ἰδιότησι τῆς τε πατρότητος καὶ τῆς υἱότητος καὶ τῆς ἐκπορεύσεως κατὰ τε... τὸ τέλειον τῆς ὑποστάσεως ἤτοι τὸν τῆς ὑπάρξεως τρόπον τὴν διαφορὰν ἐνοοῦμεν" ("Всем едины Отец, Сын и Святой Дух, кроме нерожденности, рожденности и исхождения. Разделение же намеренно: ибо мы познаем единого Бога в одних лишь качествах отцовства, сыновства и исхождения, а соответственно совершенству ипостасей, то есть по способу существования, постигаем различие"). Иоанн Дамаскин. О православной вере. 8, PG 94, 828-829, Bonifatius Kotter, S. 29. "...τοῦ δὲ τρόπου τῆς γεννήσεως καὶ τῆς ἐκπορεύσεως ἀκατάληπτου ὑπάρχοντος" ("...При том, что способ рождения и исхождения непостижим"). Op. cit., 820, Kotter, S. 24.
717. "Οὕτε οὐσίας εἶναι τὸ πατὴρ ὄνομα, οὔτε ἐνεργείας, ἀλλὰ σχέσεως, καὶ τοῦ πῶς ἔχει πρὸς τὸν Υἳον ὁ Πατήρ, ἢ ὁ Υἳος πρὸς τὸν Πατέρα" ("Имя Отца не есть ни имя сущности, ни имя действия, но отношения и того, как существует Отец в отношении к Сыну или Сын в отношении к Отцу"). Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 91, 1265 D. "Χρὴ γινώσκειν, ὅτι τὸν πατέρα οὐ λέγομεν ἔκ τίνος λέγομεν δὲ αὐτὸν τοῦ υἱοῦ πατέρα. Τὸν δὲ υἳον οὐ λέγομεν αἴτιον οὐδὲ πατέρα· λέγομεν δέ αὐτὸν καὶ ἐκ τοῦ πατρὸς καὶ υἳον τοῦ πατρός. Tὸ δὲ πνεῦμα τὸ ἅγιον καὶ ἐκ τοῦ πατρὸς λέγομεν καὶ πνεῦμα πατρὸς ὀνομάζομεν, ἐκ τοῦ υἱού δὲ τὸ πνεῦμα οὐ λέγομεν, πνεῦμα δὲ υἱοῦ ὀνομάζομεν καὶ δι᾽υἱοῦ πεφανερῶσθαι καὶ μεταδεδόσθαι ἡμῖν ὁνολογοῦμεν" ("Надлежит знать, что Отца мы называем Отцом не почему-либо, а называем его Отцом Сына. Сына же называем рожденным, именуя Его сущим от Отца и Сыном Отца. Святого же Духа называем сущим от Отца и именуем Духом Отца; а Сущим от Сына не называем, но именуем Духом Сына, исповедуя Его являемым и сообщаемым нам через Сына"). Иоанн Дамаскин. О Православной вере. 8, PG 94, 832 AB, В. Kotter, S. 30-31. "Ἡ τοῦ πατρὸς κλῆσις οὐκ οὐσίας ἐστὶ παραστατική, ἀλλὰ τὴν πρὸς τον υἳσν σχέσιν ἀποσημαίνει" ("Называние Отцом есть не выражение сущности, а обозначение его отношения к Сыну"). Григорий Нисский. Против Евномия. 2, PG 43, 473 В, Jaeger, t. II, p. 319.
718. Отождествление Лиц с отношениями, взгляд на Лица как на внутренние отношения сущности - типичная черта схоластической римско-католической теологии. См. Фома Аквинский. Сумма теологии. I a, Q 29, а. 4. - I.-H. Nicolas, Dieu connu comme inconnu, p. 325: "La Forme divine... est subsistante, elle est Sujet, et c'est ce Sujet qui est commun aux trois Personnes, c'est-â-dire que les trois Personnes s'identifient avec lui, tout en se distinguant entre elles par l'opposition relative" ("Божественная Форма... субсистентна, она есть Субъект, и этот Субъект является общим для всех трех Лиц, то есть три Лица отождествляются с ним, в то же время различаясь между собой относительным противопоставлением"). - Juan-Miguel Garrigues, L 'energie divine et la grâce chez Maxime le Confesseur, журнал "Истина", Й 3. 1974, p. 277: "Les noms des personnes rrinitaires apparaissent comme les relations qui les distinguent entre elles dans l'essence sans faire nombre avec elle et donc sans altérer sa consubstantialité" ("Имена Лиц Троицы предстают как отношения, которые различают их между собой внутри сущности, но не причисляют их к ней, а значит, не нарушают единства их субстанции").
719. "Πάντα ὅσα ἐποίησεν ὁ θεός τῇ τοῦ ἁγίου πνεύματος ἐνεργείᾳ ἐποίησενή ("Всё, что соделал Господь, Он соделал действием Святого Духа"). "Μεταλαμβάνομεν τὸ πνεῦμα ὑπὸ πάσης τῆς κτίσεως καὶ δι᾽ἑαυτοῦ κτίζον καὶ οὐσιοῦν τὰ σύμπαντα καὶ ἁγιάζον καὶ συνέχον" ("Мы принимам Духа ради всей твари, через себя созидающего и сущетворящего всё, и освящающего, и сопрягающего"). Иоанн Дамаскин. О православной вере. 86, PG 94, 1141, В. Kotter, S. 194; и 8, 821, Kotter, S. 26. "Πάσῇ δυνάμει λογικῇ πρὸς τὴν τῆς ἀληθείας εὓρεσιν οἷον τίνα καταφάνειαν τὸ πνεῦμα δι᾽ἑαυτοῦ περεχόμενον... πάντα πληροῦν τῇ δυνάμει... ἁπλοῦν τῇ οὐσία, ποικίλον ταῖς δυνάμεσι, ὅλον ἑκάστω παρὸν καὶ ὅλον ἀπανταχοῦ ὄν" ("(Дух), наделяющий всяческой разумной силой нахождения истины, словно некоего высвечивания ...Всё исполняющий силы... простой по сущности, многообразный по силам, весь в каждом присутствующий и весь повсюду сущий"). Василий Великий. О Святом Духе. 22, PG 32, 108 С.
720. "Πνεῦμα μεμαθηκότες θεοῦ τὸ συμπαρομαρτοῦν τῷ λόγω καὶ φανεροῦν αὐτοῦ τὴν ἐνέργειαν... δύναμιν οὐσιώδη, αὐτὴν ἐφ᾽ἑαυτῆς ἐν ἰδιαζρύσῃ ὑποστάσει θεωρουμένην... ἐν τῷ λόγω ἀναπαυομένην καὶ αὐτοῦ οὖσαν ἐκφαντικὴν" ("Научающий Дух Божий, сопутствующий Слову и являющий Его действие.., сущетворящую силу, саму по себе созерцаемую в особой ипостаси... которая в Слове покоится и Его являет"). Иоанн Дамаскин. О православной вере. 7, PG 94, 805, Kotter, S. 16-17. "(Тὸ Πνεῦμα) ἐν ἑαυτῷ δείκνυσι τὴν δόξαν τοῦ μονογενοῦς, καὶ τοῖς ἀληθινοῖς πρὸςκυνηταῖς ἐν ἑαυτῷ τὴν τοῦ θεοῦ γνῶσιν παρέχεται" ("(Дух) являет в себе славу Единородного и дарует в себе истинно поклоняющимся знание Бога"). Василий Великий. О Святом Духе. 47, PG 32, 153 В. "Οὐ γὰρ ἐστιν ἐν περινοία τοῦ Υἱοῦ γενέσθαι, μὴ προκατατγασθέντα τῷ Πνεύματι" ("Ибо невозможно оказаться в мудрости Сына, не получив прежде просвещение Духом"). Василий Великий. Письмо. 38, PG 32, 329С.
721. "῾Yποδεχόμενοι τὰ δῶρα, πρῶτον ἐντυγχάνομεν τῷ διανέμοντι, εἶτα ἐννοοῦμεν τὸν ἀποστείλαντα, εἶτα ἀνάγομεν τὴν ἐνθύμησιν ἐπὶ τὴν πηγὴν καὶ αἰτίαν τῶν ἀγαθῶν" ("Принимая дары, сперва мы наталкиваемся на их разносчика, потом думаем о пославшем, а затем возвышаемся духом к источнику и причине благих даров"). Василий Великий. О Святом Духе. 37, PG 32, 133 D. "Οὔτε πατὴρ χωρὶς υἱοῦ ποτε ἐννοεῖται, οὔτε υἳός δίχα τοῦ ἁγίου πνεύματος καταλαμβάνεται" ("Ни Отец никогда не мыслится помимо Сына, ни Сын не принимается без Св. Духа"). Григорий Нисский. О Св. Духе против македонян. 12, PG 45, 1316 В. "Μήπω δὲ ὄντος τοῦ λόγου υἱοῦ, οὐδέπω τὶς ἐγίνωσκε τὸν πατέρα" ("Если бы Сын не был Словом, никто вовсе не знал бы Отца"). Афанасий Великий. Против ариан. 4, 23, PG 26, 501 D. "Ἅμα γὰρ τῷ πατρὶ υἱοῦ πατήρ, υἳος δὲ περὶ πατρὸς ἀληθὴς διδάσκαλος" ("Ибо Отец есть Отец Сына, а Сын - истинно учащий об Отце"). Климент Александрийский. Строматы. 5, 1, PG 9, 9 А.
722. "Ἡ τοίνυν ὁδὸς τῆς θεογνωσίας ἐστὶν ἀπὸ ἑνὸς πνεύματος δὶα τοῦ ἑνὸς υἱοῦ ἐπὶ τὸν ἕνα πατέρα, καὶ ἀνάπαλιν ἡ φυσικὴ ἀγαθóτης καὶ ὁ κατὰ φύσιν ἁγιασμὸς καὶ τὸ βασιλικὸν ἀξίωμα ἐκ πατρὸς διὰ τοῦ μονογενοῦς ἐπὶ τὸ πνεῦμα διήκει" ("Итак, путь богопознания ведет от единого Духа через единого Сына к единому Отцу; и наоборот: природная благость, и природное освящение, и царское достоинство следует от Отца через Единородного к Духу"). Василий Великий. О Св. Духе. 47, PG 32, 153 ВС. "Ὁ τοῦ υἱοῦ τὴν οἱονεὶ μορφὴν τῇ διανοία λαβών, τῆς πατρικῆς ὑποστάσεως τὸν χαρακτῆρα ἀνετυπώσατο, βλέπων διὰ τούτου ἐκεῖνον, οὐ τὴν ἀγεννησίαν τοῦ Πατρός... ἀλλὰ τὸ ἀγέννητον κάλλος ἐν τῷ γεννητῷ κατοπτεύσας... ὥστε ἡ τοῦ υἱοῦ ὑπόστασις οἱονεὶ μορφὴ καὶ πρόσωπον γίνεται τοῦ πατρὸς ἐπιγνώσεως· καὶ ἡ τοῦ πατρὸς ὑπόστασις ἐν τῇ τοῦ υἱοῦ μορφῇ ἐπιγινώσκεται ἐναργή τῶν ὑποστάσεων" ("Кто схватил умом образ Сына, как бы запечатлевший в себе свойства ипостаси Отца, тот видит через Сына Отца, но не нерожденность Отца.., а созерцает в Рожденном нерожденную красоту... так что ипостась Сына становится как бы образом и ликом узнаваемого Отца. Ипостась Отца узнается в образе Сына, при том, что созерцаемое свойство остается в них ясным отличительным признаком ипостасей"). Василий Великий. Послание. LHO, PG 32, 340 В.
723. См.: Иоанн Дамаскин. О православной вере. 13, PG 94, 853 С, Kotter, S. 39.
724. "Αὐτός, ὁ πάντων αἴτιος... δι᾽ὑπερβολὴν τῆς ἐρωτικῆς ἀγαθότητος ἔξω ἑαυτοῦ γίνεται... καὶ οἷον ἀγαθότητι καὶ ἀγαπήσαι καὶ ἔρωτι θέλγεται. Καὶ ἐκ τοῦ ὑπὲρ πάντα καὶ πάντων ἐξηρημένου πρὸ τὸ ἐν πᾶσι κατάγεται κατ᾽ἐκστατικὴν ὑπερούσιον δύναμιν ἀνεκφοίτητον ἑαυτοῦ" ("Сам виновник всего сущего... по причине избытка любовной благости исходит вне себя... и как бы очаровывается благостью, любовью и вожделением (эросом). И будучи превыше всего и запредельным всему, он тем не менее снисходит в недра всего в экстатической и сверхсушностной силе, сам оставаясь неуделимым"). Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. IV, PG 3, 712 AB .
725. "θέλησις καὶ ἐνέργεια θεοῦ ἐστιν ἡ παντὸς τόπου καὶ χρόνου καὶ αἰῶνος καὶ πάσης φύσεως ποιητική τε καὶ προνοητικὴ αἰτία" ("Воля и действие (ενέργεια) Бога - творящая и промыслительная причина всякого места, времени, вечности и всей природы"). Ириней. Фрагмент. 5, PG 7, 1232 В. - "Ὁ ἐπιστήμων γνωρίζει... διὰ τῶν κτισμάτων τὴν ἐνέργειαν, δι᾽ἧς αὗθις τὸ θέλημα τοῦ θεοῦ πρὸςκυνεῖ" ("Знающий познает... через творения ту энергию, в которой нисходит божественное воление"). Климент Александрийский. Строматы. 7, 14, PG 9, 520 С. - "...τοὺς ἐν τῷ θεῷ τῶν ὄντων οὐσιοποιοὺς καὶ ἑνιαίως προϋφεστῶτας λόγους, οὓς ἡ θεολογία προορισμοὺς καλεῖ καὶ θεῖα καὶ ἀγαθὰ θελήματα, τῶν ὄντων ἀφοριστικὰ καὶ ποιητικά" ("Те объединенно предсуществующие в Боге и осуществляющие логосы, которые в богословии называются предопределениями, и бржественными и благими пожеланиями, определяющими и творящими сущности"). Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. VIII, PG 3, 824С. - "Ἐπὶ πατρὸς καὶ υἱοῦ καὶ ἁγίου πνεῦματος ἐκ τῆς ταυτότητος τῆς τε ἐνεργείας καὶ τοῦ θελήματος τὴν ταυτότητα τῆς οὐσίας ἐπιγινώσκομεν" ("В том, что касается Отца, Сына и Святого Духа, из тождества их действия и воли мы узнаем и о тождестве их сущности"). Иоанн Дамаскин. О православной вере. 58 PG 94, 1033 С, Kotter, S. 137.
726. "Οὐδεμία τις ἀνάγκη τῆς θείας ὑπέρκειται φύσεως" ("Никакая необходимость не является основанием божественной природы"). Григорий Нисский. Против Евномия. 1, PG 45, 329 A, Jaeger, t. 1, p. 101. "Ἡ κτίσις ἐπὶ θεοῦ θελήσεως ἔργον οὖσα οὐ συναΐδιός ἐστι τῷ θεῷ... ὁ θεὸς θελήσας μόνον ἐκ τοῦ μὴ ὄντος εἰς τὸ εἶναι τὰ πάντα παρήγαγε" ("Творение, сущее благодаря действию божественной воли, не совечно Богу... Бог только действием воли вывел мир из небытия в бытие"). Иоанн Дамаскин. О православной вере. 8, PG 94, Kotter, S. 21. "Ἡ κλῆσις ἡμῶν ὥς ποτε αὐτὴ μὴ οὖσα, νῦν δὲ ἐπιγενoμένη, προηγουμένην ἔχει τὴν βούλησιν καὶ... κατὰ τὴν εὐδοκίαν τοῦ θελήματος γέγονε" ("Нашему призванию, некогда не существовавшему, а ныне возникшему, предшествовала воля, и... оно возникло по благому желанию воли"). Афанасий Великий. Против ариан. 3,61, PG 26, 452 А.
727. "(Selon Augustin, Dieu) contient éternellement en soi les modéles archétypes de tous les êtres possibles, leurs formes intelligibles, leurs lois, leurs poids, leurs mesures, leurs nombres. Ces modéles éternelles sont des Idées, incréées et consubstantielles à Dieu de la consubstantiabilité même du Verbe" ("[Согласно Августину, Бог] предвечно содержит в себе в качестве образцов прообразы всех возможных сущих, их умопостигаемые формы, законы, вес, размер, число. Эти вечные образцы суть Идеи, нетварные и консубстанциальные Богу консубстанциальностью Самого Слова"). Е. Gilson, La Philosophie au Moyen Age, p. 132. - См. также: Фома Аквинский. Сумма теологии. I, 44, 3: "In divina sapientia sunt rationes omnium rerum, quas supra diximus ideas, id est formas exemplares in mente divina existentes" ("В божественном знании содержатся причины всех вещей, которые мы выше назвали идеями, то есть существующими в божественном уме образцовыми формами"). - "Puisqu'elles subsistent dans l'intelligence de Dieu, les Idées participent nécessairement à ses attributs essentiels. Comme lui-même, elles sont éternelles, immuables et nécessaires" ("Поскольку Идеи пребывают в уме Бога, они по необходимости причастны Его сущностным атрибутам. Как и Сам Бог, они вечны, неподвижны и необходимы"). Е. Gilson, Introduction à l'étude de Saint Augustin, Paris (Vrin), 1969, p. 109, - См. также: Августин. De diversis quaestionibus. § 3, 46, 1-2, L. 40, col. 29-30. - Также: Ε. Gilson, Le Thomisme, Paris (Vrin) 1972, p. 146-148.
728. "Dans l'explication de la Trinité, Augustin conçoit la nature divine avant les personnes. Sa formule de la Trinité sera: une seule nature divine subsistant en trois personnes, celle des Grecs au contraire disait: trois personnes ayant une même nature... Saint Augustin au contraire, préludant au concept latin que les scolastiques lui ont emprunté, envisage avant tout la nature divine et poursuit jusqu'aux personnes pour atteindre la réalité compléte. Deus, pour lui, ne signifie plus directement le Pére, mais plus généralement la divinité" ("В объяснении Троицы Августин мыслит божественную природу прежде Лиц. Его формула Троицы выглядит так: единая божественная природа, существующая в трех Лицах. Греческая формула, напротив, гласит: Три Лица, имеющие одну и ту же природу... Святой же Августин, предваряя латинскую концепцию, заимствованную у него схоластиками, рассматривает прежде всего божественную природу, а в итоге приходит к Лицам, чтобы достигнуть полноты реальности. Для него Бог уже не означает непосредственно Отца, но божественность в более широком смысле"). Е. Portalié, Augustin (saint), Dictionnaire de Théologie Catholique , т. I, p. 2268 s.
729. "Toute essence, ou quiddité, peut être conçue sans que l'on conçoive rien au sujet de son existence. Par exemple, je peux concevoir homme ou phénix et ignorer pourtant s'ils existent dans la nature. Il est donc clair que l'existence (esse) est autre chose (aliud) que l'essence ou quiddité" ("Всякая сущность, или чтойность, может быть помыслена вне зависимости от того, мыслится ли что-либо относительно ее существования. Например, я могу мыслить человека или феникса и в то же время ничего не знать о том, существуют ли они в природе. Отсюда ясно, что существование (esse) есть нечто иное (aliud), нежели сущность, или чтойность"). Фома Аквинский. De ente et essentia. Cap. 4, M.-D. Roland-Gosselin, Paris (Vrin) 1948, p. 34.
730. Об истолковании существования в рамках объективно-рациональной причинности, - истолковании, не затрагивающем вопроса оспособесуществования и ограничивающем факт существования рационально-причинной связью сущего и бытия (ens = rem habentem esse: сущее = вещи, имеющей бытие), см.: М. Heidegger,Die Metaphysik als Geschichte des Seins//Nietzsche, B. II, Pfullingen (Neske-Verlag) 1961, S. 416 f. E. Gilson,Le Thomisme, p. 88-89, 186-187. Aimé Forest,La structure métaphysique du concret selon saint Thomas d'Aquin, Paris (Vrin) 1931. Jaques Maritain,Court traité de l'existence et des existants, Paris (Hartmann) 1947.
731. "Les scolastiques opposent essentia et existentia: l'essence est la nature conceptuelle d'une chose; elle est conçue comme un pouvoir d'être; l'existence au contraire est la pleine actualité, ultima actualitas" ("Схоластики противопоставляют essentia (сущность) и existentia (существование): сущность есть концептуальная природа вещи; она мыслится как возможность быть; существование, напротив, есть полная актуальность, ultima actualitas"). R. Eucken, Geschichte der philosophischen Terminologie: сноска из Vocabulaire technique et critique de la Philosophie, André Lalande, Paris (P.U.F.) 1972, p. 318. - См. также M. Heidegger, Über den Humanismus, S. 18: "Die in ihrer Wesensherkunft verborgene Unterscheidung von essentia (Weseheit) und existentia (Wirklichkeit) durchherrscht das Geschick der abendländischen und der gesamten europäisch bestimmten Geschichte" ("Потаенное в своих сущностных истоках различение essentia (сущности) и existentia (актуального бытия) проходит через всю судьбу западной и всей европейской истории в целом").
732. "La signification principale et directe d'ens (selon saint Thomas) n'est pas l'exister, mais la chose même qui existe. Le thomisme devient alors un "chosisme" que l'on peut accuser de "réifier" tous les concepts qu'il touche et de transformer en une mosaïque d'entités closes dans leurs propres essences le tissu vivant du réel" ("Основное и прямое значение слова ens (согласно св. Фоме) - не существование, а сама существующая вещь. В таком случае томизм становится "вещизмом", который может быть обвинен в том, что он "овеществляет" все затрагиваемые им понятия и превращает в мозаику замкнутых в собственных сущностях индивидуальных вещей (entités) живую ткань реального"). E. Gilson, Le Thomisme, p. 187.
733. Характерны слова св. Григория Паламы: "Καὶ τῷ Μωυστῇ δὲ χρηματίζων ὁ θεὸς οὐκ εἶπεν ἐγὼ εἰμι ἡ οὐσία, ἀλλ᾽ἐγὼ εἰμί ὁ ὤν οὐ γὰρ ἐκ τῆς οὐσίας ὁ ὤν, ἀλλ᾽ ἐκ τοῦ ὄντος ἡ οὐυσία· αὐτὸς γὰρ ὁ ὤν ὅλον ἐν ἑαυτῷ συνείληφε τὸ εἶναι" ("Беседуя с Моисеем, Бог сказал не "Я есмь сущность", а "Я есмь сущий". Не от сущности ведь Сущий, а от Сущего сущность: Бог объял в себе всё бытие"). В защиту священнобезмолвствующих. 3, 2-12, 2 Εκδ. Παναγ. Χρήστου, τ. A', σελ. 666 (пер. В.В. Бибихина).
734. См.: Григорий Нисский. На шестоднев. 7, PG 44, 69 С; О душе и воскресении. PG 46, 124 С.
735. "Ἡ μία φύσις εἰς μυρία κατεμερίσθη τμήματα· καὶ οἱ τῆς αὐτῆς φύσεως, ἀλλήλων ἐσμὲν δίκην ἑρπετῶν θηρίων παραναλώματα" ("Одна природа разделилась на тысячи частей; и мы, будучи частями одной и той же природы, по справедливости являемся друг для друга во всем подобными пресмыкающимся животным"). Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 90, 256 В. См. также 397 С: "Ἡ φιλαυτία τῆς ἑκάστου γνώμης... τὴν ἡμερωτάτην ἐθηρίωσε φύσιν καὶ μίαν τὴν οὐσίαν εἰς πολλὰς καὶ ἀντιθέτους, οὐδὲν δὲ χεῖρον εἰπεῖν, καὶ φθαρτικὰς ἀλλήλων, κατέτεμε μοίρας" ("Себялюбие каждого в его мнении... сделало нашу кротчайшую природу зверской, и одну сущность - многими и противоборствующими, если не сказать хуже; и расчленило на доли, смертоносные друг для друга"). См. его же. Богословские главы. I, PG 90, 1196 AB: "Ἡ τῶν ἀνθρώπων φιλαυτία καὶ σύνεσις, ἀλλήλους καὶ τὸν νόμον ἢ ἀπωσαμένη ἢ σοφισαμένη, εἰς πολλὰς μοίρας τὴν μίαν φύσιν κατέτεμε· καὶ τὴν νῦν ἐπικρατοῦσαν αὐτῆς ἀναλγησίαν εἰσηγησαμένη, αὐτὴν καθ᾽ἑαυτῆς τὴν φύσιν διὰ τῆς γνώμης ἐξώπλισε" ("Людское себялюбие и разумение, друг друга и закон либо отвергая, либо обхитряя, разделило единую природу на много частей; и, введя ныне возобладавшее тупоумие, природу саму против себя вооружило мнением").
736. См. § 80.
737. L'Être et le Néant, p. 321: "S'il y a un Autre, quel qu'il soit, où qu'il soit, quels que soient ses rapports avec moi, sans même qu'il agisse autrement sur moi que par le pur surgissement de son être, j'ai un dehors, j'ai une nature; ma chute originelle c'est l'existence de l'autre" ("Если есть Другой, кто бы он ни был, где бы он ни был, в каких бы отношениях он ни был со мной, то даже если бы его воздействие на меня ограничивалось одним только возникновением его бытия, я имею внешнее, я имею природу; мой первородный грех - это существование другого").
738. "Tout se passe comme si j'avais une dimension d'être dont j'étais séparé par un néant radicale: et ce néant, c'est la liberté d'autrui" ("Дело обстоит так, словно во мне есть такое измерение бытия, от которого я был отделен радикальным небытием; и это небытие - свобода другого"). L'Être et le Néant, p. 320.
739. Hius clos, конец пятой сцены: "L'enfer, c'est les Autres".
740. Братья Карамазовы. 1, 6, III: Из поучений и бесед старца Зосимы. См. также Исаак Сирин. Аскетические изыскания. Слово. ΠΔ' Σπανοῦ, s. 326: "Ἐγὼ δὲ λέγω, ὅτι οἱ ἐν τῇ γεέννῃ κολαζόμενοι τῇ μάστιγι τῆς ἀγάπης μαστίζονται... Ἄτοπον ἐστι λογίζεσθαί τίνα, ὅτι οἱ ἁμαρτωλοὶ ἐν τῇ γεεννῃ στεροῦνατι τῆς ἀγάπης τοῦ Θεοῦ. Ἡ ἀγάπη ἔκγονόν ἐστι τῆς γνώσεως τῆς ἀληθείας, ἥτις ὁμολογουμένως κοινῶς πᾶσι δίδοται. Ἐνεργεῖ δὲ ἡ ἀγάπη ἐν τῇ δυνάμει αὐτῆς κατὰ διπλοῦν τρόπον τοὺς μὲν ἁμαρτωλοὺς κολάζουσα, ὡς καὶ ἐνταῦθα συμβαίνει πρὸς φίλον ἀπὸ φίλου· τοὺς δὲ τετηρηκότας τὰ δέοντα, εὐφραίνουσα ἐν αὐτῇ" ("Я же утверждаю, что караемые в геенне бичуются бичом любви... Нелепо думать, будто грешники в геенне лишены любви Божьей. Любовь - дочь знания истины, каковая, будучи исповедуема сообща, всем дается. Действует же любовь в своей силе двояким образом: грешников карает, как и здесь случается между людьми; тем же, кто исполнял должное, дает радоваться в себе").
741. "Λόγος δέ, ὅτι οὕτως ἔχει πρὸς τὸν Πατέρα, ὡς πρὸς νοῦν λόγος· οὐ μόνον δὶα τὸ ἀπαθές τῆς γεννήσεως, ἀλλὰ καὶ τὸ συναφές, καὶ τὸ ἐξαγγελτικόν. Τάχα δ᾽ἄν εἴποι τις, ὅτι καὶ ὡς ὅρος πρὸς τὸ ὁριζόμενον, ἐπειδὴ καὶ τοῦτο λέγεται λόγος... καὶ σύντομος ἀπόδειξις... τῆς τοῦ πατρὸς φύσεως, ὁ υἱός... εἰ δὲ καὶ διὰ τὸ ἐνυπάρχειν τοῖς οὖσι λέγοι τις, οὐχ ἁμαρτήσεται τοῦ λόγου· τί γὰρ ἐστιν ὃ μὴ λόγω συνέστηκεν;" ("Логос, ибо он так относится к Отцу, как слово к уму - не только через бесстрастие рождения, но и через единство и возвещенность. Вполне можно сказать, что и как определение по отношению к определяемому, ибо и оно именуется логосом... и Сын сжато являет в себе природу Отца... Даже если бы кто-нибудь сказал, что и через пребывание в существующем, он не промахнулся бы в отношении логоса. Ибо есть ли что-нибудь, что не собиралось бы воедино логосом?"). Григорий Назианзин. Гомилия. 30, 20, PG 36, 129 А.
742. "Тὸ μέγα τῆς θείας ἐνανθρωπήσεως μυστήριον ἀεὶ μένει μυστήριον. Οὐ μόνον ὅτι συμμέρως τῇ δυνάμει τῶν ὑπ᾽αὐτοῦ σωζόμενων ἐκφαινόμενον ἔχει μεῖζον τοῦ ἐκφανθέντος τὸ μήπω ὁρώμενον, ἀλλ᾽ὅτι καὶ αὐτο τὸ φανὲν ἔτι μένει πάμπαν ἀπόκρυφον, οὐδενί λόγω καθὼς ἐστι γινωσκόμενον. Καὶ μὴ τῇ δόξῃ παράδοξον τὸ λεγόμενον. Ὁ γὰρ Θεὸς ὑπερούσιος ὤν καὶ ὑπερουσιóτητος ἁπάσης ὑπερανεστηκώς, εἰς οὐσιαν αλθεῖν βουληθείς, ὑπερουσίως οὐσιώθη. Διὸ καὶ ὑπέρ ἀνθρώπων, ὡς φιλάνθρωπος, ἐκ τῆς ἀνθρώπων οὐσίας ἀληθῶς ἄνθρωπος γεγονώς, τὸν τοῦ πῶς ἄνθρωπος γέγονε τρόπον μένει διὰ παντὸς ἔχων ἀνέκφαντον ὑπέρ ἄνθρωπον γὰρ γέγονεν ἄνθρωπος" ("Великая тайна вочеловечения Бога всегда останется тайной: не только потому, что, участвуя в способности им спасенного, еще не зримое являет больше явленного, но и потому, что само явление еще остается совершенно сокрытым, не будучи познано ни на каком основании. И пусть не сочтут сказанное чем-то необычайным. Ведь Бог, будучи сверхсущностным и превыше всякой сверхсущностности, сверхсущностно во- существился, когда пожелал войти в сущность. Поэтому, любя человека, Он сверхчеловечно поистине стал человеком через человеческую сущность; но способ, каким Он стал человеком, остается не явленным ни в чем. Ибо человеком Он стал сверхчеловечно"). Максим Исповедник. Богословские главы. I, PG 90, 1184 В. "Ἐπὶ τῆς κατὰ Χριστὸν φιλανθρωπίας, καὶ τοῦτο οἶμαι τὴν θεολογίαν αἰνίττεσθαι, τὸ ἐκ τοῦ κρύφιου τὸν ὑπερούσιον εἰς τὴν καθ᾽ἡμᾶς ἐμφάνειαν ἀνθρωπικῶς οὐσιωθέντα προεληλυθέναι. Κρύφιος δὲ ἐστι καὶ μετὰ τὴν ἔκφανσιν, ἤ, ἵνα θειότερον εἴπω, καὶ ἐν τῇ ἐκφάνσει καὶ τοῦτο γὰρ Ἰησοῦ κέκρυπται, καὶ οὐδενὶ λόγω οὔτε νῷ τὸ κατ᾽αὐτὸν ἑξῆκται μυστήριον, ἀλλὰ καὶ λεγόμενον ἄρρητον μένει, καὶ νοούμενον ἄγνωστον" ("Взирая на человеколюбие Христа, думаю, что богословие намекает еще вот на что: что Сверхсущностный выступил вперед из сокрытости в явленность для нас, восуществившись в качестве человека. Сокрытым же Он остается за пределами явленности - или, говоря более божественно, и в самой явленности. Ибо и это скрывает в себе Иисуса: никакое слово или понятие не разъясняет Его тайну саму по себе, но даже сказанное остается неизреченным, и домысленное - непознанным"). Дионисий Ареопагит. Письмо. Г', PG 3, 1069 В. См. также: Об именах Божьих. II, PG 3, 648 А.
743. "Ὁ Χριστὸς ἐποίησε τὸν ἀνακαινισμὸν τῆς φύσεως ἡμῶν ἐν τῇ ἑαυτοῦ) ὑποστάσει. Καὶ ἐνδυσάμεθα αὐτὸν ἐξ ὕδατος καὶ πνεύματος, καὶ ἐν μυστηρίω ἀρρήτω ἥνωσεν ἡμᾶς ἑαυτῷ καὶ ἐποίησεν ἡμᾶς μέλη τοῦ ἑαυτοῦ σώματος" ("Христос обновил наше естество в Своей ипостаси. И мы облеклись в Него водою и духом, и в неизреченном таинстве Он соединил нас с Собой и сделал нас членами собственного тела"). Исаак Сирин. Аскетические изыскания. Послание Δ' Σπανού, с. 387. "Ὁ Κύριος ἡμῶν διὰ τοῦτο παραγέγονεν, ὥστε τὴν φύσιν ἀλλάξαι καὶ μεταβαλεῖν καὶ ἀνακαινίσαι καὶ ἀνακτίσαι τὴν ψυχὴν ταύτην τὴν κατεστραμμένην τοῖς πάθεσι διὰ τὴν παράβασιν, κεράσας τῷ ἰδίω αὐτοῦ πνεύματι τῆς θεότητος. Καὶνον νοῦν καὶ καινὴν ψυχὴν, καινοὺς ὀφθαλμούς, καινὰ ὦτα, καινὴν γλῶσσαν πνευματικήν, καὶ ἀπαξαπλῶς καινοὺς ἀνθρώπους τοὺς πιστεύοντας αὐτῷ ἦλθεν ἀπεργάσασθαι" ("Поэтому Господь приблизился к нам, чтобы переменить, преобразить и обновить наше естество; и эту душу, разрушенную страстями за преступление, восстановить через примешивание своего собственного духа божественности. И соделал новый ум и новую душу, новые очи и новый слух, новый - духовный - язык и всецело нового человека, верующего в Него"). Макарий Египетский. Духовные гомилии. Гомилия ΜΔ', Dörries-Klostermann-Kroeger, S. 291.
744. "Ὁ φιλάνθρωπος θεὸς διὰ τοῦτο γεγονεν ἄνθρωπος, ἵνα τὴν φύσιν τῶν ἀνθρώπων πρὸς ἑαυτὸν συναγάγη, καὶ στήσῃ τοῦ φερεσθαι κακῶς πρὸς ἑαυτήν, μᾶλλον δὲ καθ᾽ἑαυτῆς στασιάζουσάν τε καὶ μεμερισμένην καὶ μηδεμίαν ἔχουσαν στάσιν, διὰ τὴν περὶ ἕκαστον τῆς γνώμης ἀστάθμητον κίνησιν" ("Человеколюбивый Бог для того стал человеком, чтобы привести человеческую природу к себе и положить конец ее дурному обращению с самой собой, а вернее - ее восстанию против самой себя и расчлененности, и отсутствию всякого покоя из-за непрестанного кружения вокруг каждого из мнений"). Максим Исповедник. Богословские главы. I, PG 90, 1196 С.
745. "Συνάψας ὁ Χριστὸς τοῖς ἐπουρανίοις τὰ ἐπίγεια, τὴν τῶν ἀνθρώπων φύσιν... τῷ Θεῷ πρὸςαγαγὼν σωθεῖσαν... καὶ θεωθεῖσαν οὐκ οὐσίας ταυτότητι, ἀλλὰ δυνάμει τῆς ἐνανθρωπήσεως· θείας κοινωνοὺς φύσεως διὰ τῆς ἐξ ἡμῶν ἁγίας αὐτοῦ σαρκός, ὡς ἀπαρχῆς καὶ ἡμᾶς ἀπεργάσηται" ("[Христос], сопрягая то, что на небе, с тем, что на земле, привел человеческую природу... к Богу - спасенную... и обоженную не тождеством сущности, а силою вочеловечения. Он и нас взрастил, словно начатки от плодов, чтобы и мы были причастниками божественного естества через Его святую плоть, воспринятую от нас"). Максим Исповедник. Послания. 11, PG 91, 468 С. См. также О различных затруднениях. PG 90, 608 Α: "Ἡ χάρις οὐδαμῶς τῆς φύσεως καταργεῖ τῆν δύναμιν, ἀλλὰ μᾶλλον καταργηθεῖσαν τῇχρήσει τῶν παρὰ φύσιν τρόπων, ἐνεργὸν ποιεῖ πάλιν τῇ χρήσει τῶν κατὰ φύσιν, πρὸς τὴν τῶν θείων κατανόησιν εἰσάγουσα" ("Благодать никоим образом не лишает действенности силу естества, уничтоженную противоестественным употреблением; но согласным с естеством употреблением скорее возвращает ей действенность, приводя к познанию божественных вещей").
746. Мы называем мистической жизнью участие человека в таинстве Церкви. А таинством мы называем, пользуясь языком церковного богословия, мистическую, то есть жизненно-эмпирическую сферу и событие встречи человеческой свободы с Божественной благодатью, с динамично действующей божественной любовью. Ответ на любовь Бога - не просто эмоциональный или нравственный факт, но модус личного существования, таинство экзистенциального общения человека с Богом. Так, первым и изначальным таинством является само тело Церкви: человек предлагает в дар Церкви свою свободную волю, то есть свое ежедневное, пусть даже неудачное, усилие вернуться к "согласному с естеством" способу существования, к единству с другими людьми и общению с Богом. И в Церкви он обретает благодатное восполнение своего незавершенного усилия, целостное осуществление своей цели. В пространстве таинства человеческое усилие встречается с божественной любовью, личная аскеза или личная неудача и греховность восполняется силою Бога, жизнью, которую передает Его любовь. Из этой воплощенной в жизнь диалектики для верующей личности постепенно проясняется образ "нового человека", жителя Царства; открывается этос экзистенциальной подлинности. Человек приносит в Церковь каждый этап своей естественной жизни, своего падения и неудачи. И каждое такое приношение находит в Церкви соответствующий отклик, соответствующее таинство встречи человеческой свободы с божественной Благодатью. Каждое таинство Церкви есть возможность динамичного и возобновляющегося вхождения человека в Церковь и воссоединения с ее животворным телом, ее богочеловеческой природой, ее подлинным этосом. Таинство Церкви есть событие превращения "противоестественной" жизни в жизнь "сверхъестественную", преходящего времени индивидуального существования в непреходящее время личного отношения.
747. Текст св. Максима: 39 "Οὐκ ἔχει ἡ φύσις τῶν ὑπὲρ φύσιν τοὺς λόγους, ὥσπερ οὐδὲ παρὰ φύσιν τοὺς νόμους. ῾Yπὲρ φύσιν δὲ λέγω, τὴν θείαν καὶ ἀνεννόητον ἡδονήν, ἣν ποιεῖν πέφυκεν ὁ Θεὸς φύσει, κατὰ χάριν τοῖς ἀξίοις ἑνούμενος· παρὰ φύσιν δὲ τὴν κατὰ στέρησιν ταύτης συνισταμένην ἀνεκλάλητον ὀδύνην, ἣν ποιεῖν εἴωθεν ὁ Θεὸς φύσει, παρὰ τὴν χάριν τοῖς ἀναξίοις ἑνούμενος. Κατὰ γὰρ τὴν ὑποκειμένην ἑκάστω ποιότητα τῆς διαθέσεως, ὁ Θεός τοῖς πᾶσιν ἑνούμενος, ὡς οἶδεν αὐτός, τὴν αἴσθησιν ἑκάστω διαπεπλασμένος, πρὸς ὑποδοχὴν τοῦ παντῶς πᾶσιν ἑνωθησομένου κατὰ τὸ πέρας τῶν αἰώνων" ("Природа не имеет сверхприродных логосов, как не имеет и противоприродных законов. Сверхприродным я называю божественное и непостижимое наслаждение, каковое Бог обычно дает природе, по благодати соединяясь с достойными; а противоприродным - вызванное лишенностью этой благодати невыразимое страдание, каковое Бог обычно дает испытать природе, вопреки благодати соединяясь с недостойными. Ибо соответственно качеству расположения, заложенного в каждом, Бог, соединяясь со всеми, как Ему ведомо, сам создает в каждом чувство в отношении принятия всего, чему предстоит соединиться со всем в конце времен"). Богословские главы. IV, PG 90, 1312 С. См. также Главы о любви. I, PG 90, 976 С: "Ὁ κύριος ἡμῶν καὶ Θεὸς Ἰησοῦς Χριστὸς, τὴν αὐτοῦ ἀγάπην εἰς ἡμᾶς ἐνδειξάμενος, ὑπὲρ ὅλης τῆς ἀνθρωπότητος ἔπαθεν, καὶ πᾶσιν ἐξ ἴσου τὴν ἐλπίδα τῆς ἀναστάσεως ἐχαρίσατο· εἰ καὶ ἕκαστος ἑαυτόν ἔίτε δόξης εἴτε κολάσεως καθίστησιν ἄξιον" ("Господь и Бог наш Иисус Христос, явивший свою любовь к нам, принял страдание за всё человечество и всем равно даровал надежду на воскресение, пусть даже каждый себя делает достойным либо славы, либо наказания").
748. Метафизика. Г᾽, 1004 b 27-28. См. также Фома Аквинский. Сумма теологии. I, 45, I с: "Idem autem est nihil, quod nullum est" ("Ибо Ничто - то же самое, что не-сущее").
749. "Τῆς κατὰ φύσιν κινήσεως ἤτοι τάξεως ἀποτυγχάνοντες φερόμεθα εἰς τὴν παρὰ φύσιν ἄλογον καὶ παντελῆ καὶ ἀνούσιον ἀνυπαρξίαν" ("Отпав от согласного с природой движения, то есть от порядка, мы оказались приведены к противоприродному, бессмысленному и вовсе лишенному бытия не-существованию"). Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 305 В. См. также: О различных затруднениях. PG 91, 1322 А.
750. "λέγω δὲ ἤθη, καθ᾽ὃ ποιούς τινας εἶναι φαμεν τοὺς πράττοντας". Аристотель. Поэтика. 6, 1450 а 5-6.
751. См. напр.: Платон. Государство. 7, 517 bc. С. Ritter, Die Kerngedanken der platonischen Philosophie, München 1931, S. 18 f., 55 f. J. Stenzel, Piaton der Erzieher, Leipzig 1928, S. 249 f.
752. См. напр.: Плотин. Эннеады. I, 8, 3: I, 8, 5. Fr. Billicsich, Das Problem der Theodizee im philosophischen Denken des Abendlandes, Philosophische Abhandlung der österreichischen Leo-Gesellschaft, I/1936, S. 56-97.
753. См.: Corpus Hermeticum V, 4 a - VI, 2 а. См. также: A. Festugiére, La révélation d'Hermés Trismégiste, t. 2 (1949) и t. 4 (1954), Paris (Gabalda).
754. См.: Ugo Bianchi (ed.), Le origini dello gnosticismo (The origins of gnosticism), Colloquium of Messina 1966, Leiden (Brill) 1972.
755. "...le rationalisme moral chrétien (du moyen âge)" ("...христианский моральный рационализм [Средних веков]"). Е. Gilson, L'Esprit de la Philosophie Médiévale, 2 éd., Paris (Vrin) 1969, p. 310-311.
756. Фома Аквинский. Сумма теологии. Ia II ае, 64, I, ad Im. - "Ainsi nous voyons se déterminer la notion de vertu prise sous sa forme la plus parfaite; elle doit sa qualité de bien moral à la régie de la raison" ("Итак, мы видим, что понятие добродетели определяется, будучи взято в его самой совершенной форме; добродетель обязана своим достоинством морального блага правилу разума"). Е. Gilson, Introduction à la Philosophie de Saint Thomas d'Aquin, 6me Edition, Paris (Vrin) 1972, p. 327.
757. "Bonum autem hominis est secundum rationem esse, et malum hominis est praeter rationem esse. Unde virtus humana, quae hominem facit bonum et opus ipsius bonum reddit, intantum est secundum naturam hominis, inquantum convenit rationi; vitium autem intantum est contra naturam hominis, inquantum est contra ordinem rationis" ("Благо для человека в том, чтобы существовать согласно разуму, а зло для человека в том, чтобы существовать противно разуму. Отсюда человеческая добродетель, делающая благим человека и его действия, постольку согласна с природой человека, поскольку соответствует разуму; порок же постольку противен природе человека, поскольку противен порядку разума"). Фома Аквинский. Сумма теологии. Iа II ае, 71, 2, Resp. - "...définir la vertu et le bien moral comme ce qui s'accorde avec raison. Inversement, le mal moral, le péché et le vice dont le péché découle, ne peuvent se concevoir que comme des manques de rationalité dans l'acte ou dans l'habitude" ("...определить добродетель и нравственное благо как то, что согласуется с разумом. Напротив, нравственное зло, грех и порок, из которого проистекает грех, не могут мыслиться иначе, кроме как недостаток разумности в действии или привычке"). Е. Gilson, L'Esprit de la Philosophie Médiévale, 2 éd., Paris (Vrin) 1969, p. 307.
758. "La loi éternelle est la raison divine ou la volonté de Dieu, ordonnant de conserver l'ordre naturel et défendant de le troubler" ("Вечный закон - это божественный разум, или воля Божья, предписывающая сохранять естественный порядок и запрещающая его нарушать"). Е. Gilson, L'Esprit de la Philosophie Médiévale, 2 éd., Paris (Vrin) 1969, p. 314. - "Unde ejusdem rationis est quod vitium et peccatum sit contra ordinem rationis humanae et quod sit contra legem aeternam" ("На одном и том же основании порок и грех противны порядку человеческого разума и противны вечному закону"). Фома Аквинский. Сумма теологии. Iа II ае, 71, 2, ad 4 т.
759. "Désobéir à la raison, c'est désobéir â Dieu même... Toute rectitude de la volonté humaine se mesure donc à son accord avec la volonté divine en même temps qu'a son accord avec la raison" ("Не повиноваться разуму- значит не повиноваться самому Богу... Отсюда праведность человеческой воли всегда измеряется ее согласием с божественной волей и одновременно согласием с разумом"). Е. Gilson, L'Esprit de la Philosophie Médiévale, 2 éd., Paris (Vrin) 1969, p. 308-309, 311. - "Virtus est habitus in modum naturae, rationi consentaneus" ("Добродетель есть расположение в модусе природы, соответствующее разуму"). Фома Аквинский. Сумма теологии. Iа II ае, 71, 2, ad Im.
760. "Le Dieu créateur de l'Ecriture s'affirme donc comme source et cause de toute législation naturelle, morale et sociale" ("Таким образом, Бог-Творец, о котором говорит Писание, утверждает себя в качестве источника и причины всякого естественного, нравственного и социального законодательства"). Е. Gilson, L'Esprit de la Philosophie Médiévale, 2 éd., Paris (Vrin) 1969, p. 316.
761. "La morale de Kant n'est peut-être qu'une morale chrétienne sans la métaphysique chrétienne qui la justifie" ("Кантовская мораль - это, пожалуй, не что иное, как христианская мораль без христианской метафизики, которая служит ее обоснованием"). Е. Gilson, L'Esprit de la Philosophie Médiévale, 2 éd., Paris (Vrin) 1969, p. 323.
762. Kant, Grundlegung zur Metaphysik der Sitten, Akademie-Ausgabe, Abtlg. I, Bd. IV, S. 421.
763. См. Кант. "Критика чистого разума". II 2, 2: "Об идеале высшего блага". - См также М. Heidegger, Einfiihrung in die Metaphysik, S. 150-151: "Das Sollen tritt als Gegensatz zum Sein auf, sobald dieses sich als Idee bestimmt... Für Kant der Natur tritt, gleichfalls von der Vernunft und als Vernunft bestimmt, der kategorische Imperativ gegenüber" ("Долженствование выступает противоположностью Бытия, как только последнее определяется в качестве идеи... Для Канта категорический императив противостоит природе, равно определяясь разумом и как разум").
764. Ethik, 4. Aufl., Berlin 1962, 39, § F, S. 380.
765. См.: Über den Humanismus, S. 41. Sein und Zeit, §§ 4, 5, 7 C, 9, 10.
766. Frgm. 119, Diels-Kranz, B. I, S. 177.
767. Z᾽ 511 "Пастбища и стойбища лошадей".
768. Ξ᾽411. "Улечься спать по стойлам".
769. Труды и дни. 167: "τοῖς δὲ δνχ᾽ἀνθρώπων βίοτον καὶ ἤθε᾽ὀπάσσαςή" ("Дав пропитание им и жилища отдельно от смертных") (пер. В. Вересаева).
770. 7,125: "οἱ λέοντες... τὰ σφέτερα ἤθεαή" ("Львы... имеют свои логовища"). 1, 15: "ἐξ ἠθέων ὑπὸ Σκυθέων... ἐξαναστάντες" ("Они изгонялись скифами из логовищ).
771. Законы. 865 е: "ὁρῶν τε τὸν ἑαυτοῦ φονέα ἐν τοῖς ἤθεσιή" ("...Видя своего убийцу в привычных местах").
772. Анабасис Александра. 5, 20, 4: "Ταξίλην ἀποπέμπει ὀπίσω εἰς τὰ ἤθη αὐτοῦ" ("Он посылает Таксила назад, в привычные тому места").
773. См. Теогония. 66: "Добрые законы и обычаи".
774. Δ. Δημητράκου, Μέγα Λεξικὸν τῆς ῾Ελληνηκῆς Γλώσσης, τ. 4, σελ. 3239.
775. См.: Über den Humanismus, S. 39-41.
776. "Dieses Denken ist aber dann auch nicht erst Ethik, weil es Ontologie ist" ("Ho тогда эта мысль - не только этика, потому что она есть онтология"). Über den Humanismus, S. 41.
777. Albert Camus, Le Mythe de Sisyphe, Paris (Gallimard) 1946.
778. См. исключительно показательную драму Сартра L'engrenage (Шестерни), Paris (Nagel) 1948.
779. См. Herbert Marcuse, Existentialismus, в книге: Kultur und Gesellschaft2, Frankfurt (Suhrkamp) 1968, S. 49, 52.
780. См.: J.-P. Sartre,L'Être et le Néant, p. 642.
781. Idem, p. 561 s.
782. Idem, p. 30 s., 115 s. Такое онтологическое различение (en-soi и pour-soi), также восходит к Хайдеггеру. См. Was ist Metaphysik? S. 15: "Das Seiende, das in der Weise der Existenz ist, ist der Mensch. Der Mensch allein existiert. Der Fels ist, aber er existiert nicht. Der Baum ist, aber er existiert nicht. Das Pferd ist, aber es existiert nicht. Der Engel ist, aber er existiert nicht. Gott ist, aber er existiert nicht" ("Сущее, бытийствующее в модусе экзистенции, - это человек. Только человек экзистирует. Скала существует, но не экзистирует. Дерево существует, но не экзистирует. Лошадь существует, но не экзистирует. Ангел существует, но не экзистирует. Бог существует, но не экзистирует").
783. "La liberté humaine précéde l'essence de l'homme et la rend possible, l'essence del'être humaine est en suspens dans sa liberté" ("Человеческая свобода предшествует сущности человека и делает ее возможной; сущность человеческого существа зависит от его свободы"). J.-P. Sartre, L'être et le Néant, p. 61.
784. Idem, p. 587: "Même les tenailles du bourreau ne nous dispensent pas d'être libres" ("Даже тиски палача не освобождают нас от свободы"). См. также: Marcuse, Existentialismus, S. 64.
785. "Ce que nous appelons liberté est donc impossible à distinguer de l'être de la "réalité humaine". L'homme n'est point d'abord pour être libre ensuite, mais il n'y a pas de différence entre l'être de l'homme et son "être-libre"". J.-P. Sartre, op. cit., p. 61.
786. J.-P. Sartre, L'existentialisme est un humanisme, p. 57 s.
787. "Für Camus ist der einzig angemessene Ausdruck, das absudre Leben zu leben, und das künstlerische Schaffen, das sich weigert, das Konkrete zu begründen, und mit Bildern das ausfüllt, was keinen Sinn hat" ("Для Камю существует единственный подобающий способ выражения - прожить эту абсурдную жизнь, а также художественное творчество, которое отказывается служить обоснованием конкретного и заполняет образами то, что не имеет никакого смысла"). Marcuse, Existentialismus, S. 51.
788. См.: Ernst Bloch,Das Prinzip Hofffnung, Frankfurt 1959 (in fünf Teilen). Herbert Marcuse,The One-dimensional Man, Boston (Beacon Press sixth printing) 1968. Roger Garaudy,Marxisme du XX siècle, Paris (Union générale d'éditions) 1966. Его же.Le grand tournant du Socialisme, Paris (Gallimard) 1969. Его же.Humanisme marxiste, Paris (Editions sociales) 1957. В конечном счете все эти "гуманистические" направления, которые пытаются свести к марксизму то или иное измерение гуманизма (или почерпнуть в марксизме средства, позволяющие гуманизму выжить и оставаться актуальным), не устраняют характерную для западной мысли поляризацию между абсолютизированным антропо- центрическим субъективизмом и столь же антропоцентрическим стремлением к абсолютной объективности. Сартр примечательным образом воплотил эту европейскую шизофрению, когда послеБытия и НичтонаписалКритику диалектического разума. Здесь он возводит свой экзистенциализм к методологическим принципам Гегеля (принципам диалектического развития логики, исторической эволюции и связи истинного со всеобщим), а также к фундаментальным тезисам Маркса об общественной природе человека, неразрывно связанной с исторической эволюцией средств производства и с историей технологии.
789. См. Sein und Zeit, §§ 25-27, 35-38, 51-52, 59, 68с, 71, 73, 81: "Das Dasein ist von ihm selbst als eigentlichem Selbstseinkönnen zunächst immer schon abgefallen und an die "Welt" verfallen. Das Nicht-es-selbst-sein fungiert (existential-ontologisch gesehen) als positive Möglichkeit des Seienden, das besorgend in seiner Welt aufgeht. Im Verfallen dokumentiert sich ein existenzialer Modus des In-der-Welt-seins. - Die Verfallenheit an die "Welt" meint das Aufgehen im Miteinendersein, sofern dieses durch Gerede, Neugier und Zweideutigkeit geführt wird" ("Присутствие от себя самого как собственной способности-быть-самостью ближайшим образом всегда уже отпало и упало в "мир"... Не-самим-собой-бытие функционирует (с экзистенциально-онтологической точки зрения) как позитивная возможность сущего, которое по своей сути озабочиваясь растворяется в мире... Экзистенциальный модус бытия-в-мире документируется в феномене падения... Падение в "мир" означает растворение в бытии-друг-с-другом, поскольку последнее направляется толками, любопытством и двусмысленностью").
790. "L'homme absurde entrevoit un univers brulant et glacé, transparent et limité, oú rien n'est possible mais tout est donné, passé lequel c'est l'effondrement et le néant" (""Абсурдный человек" различает мир - пылающий и застывший, прозрачный и ограниченный, - где ничто не является возможным, но все дано, а за этим всем - крушение и небытие"). Albert Camus, Le Mythe de Sisyphe, Paris, 1946, p. 83.
791. "La réalité humaine est avant tout son propre néant. Ce qu'elle nie ou néantit de soi comme pour-soi, ce ne peut-Ltre que soi. Et, comme elle est constituée dans son sens par cette néantisation et cette présence en elle de ce qu'elle néantit à titre de néantisé, c'est le soi-comme être-en-soi manqué qui fait le sens de la réalité humaine" ("Человеческая реальность - это прежде всего свое собственное небытие. То, что она отрицает или ничтожит в себе как для-себя, есть, быть может, не что иное, как ее самость (soi). A поскольку человеческая реальность конституирована в своей осмысленности этим ничтожением и присутствием в ней того, чтó она ничтожит как ничтожное, то именно эта отсутствующая самость как бытие-в-себе составляет смысл человеческой реальности"). J.-P. Sartre, L'Être et le Néant, p. 132.
792. "Le Pour-soi ne peut jamais être que problématiquement son Futur, car il est séparé de lui par un Néant qu'il est: en un mot il est libre et sa liberté est à elle-même sa propre limite. Etre libre c'est être condamné à être libre" ("Бытие-для-себя лишь проблематично может быть своим Будущим, ибо оно отделено от него тем Ничто, каковым оно является: одним словом, оно свободно, и его свобода сама по себе составляет его собственное ограничение. Быть свободным - значит быть приговоренным к свободе"). J.-P. Sartre, op. cit., p. 174.
793. Максим Исповедник говорит: "Γνώτε ὅτι τὸ ἁπλῶς λεγόμενον κακόν, οὐ πάντως κακόν ἀλλὰ πρὸς τι μὲν κακόν, πρὸς τι δὲ οὐ κακόν. ᾩσαύτως καὶ τὸ ἁπλῶς λεγόμενον καλόν, οὐ πάντως καλόν, ἀλλὰ πρὸς τι μὲν καλόν, πρὸς τι δὲ οὐ καλόν" ("Знайте, что называемое просто плохим плохо не во всем, но по отношению к чему-то плохо, а по отношению к чему-то не плохо. Равным образом и называемое просто хорошим хорошо не во всем, но по отношению к чему-то хорошо, а по отношению к чему-то не хорошо"). О различных затруднениях. PG 90, 413 В.
794. Мф 19:17; Лк 18:19; Мк 10:18. - "Тὸ πρώτως καὶ κυρίως ἀγαθόν, οὖ ἡ φύσις ἀγαθότης ἐστιν, ἀυτό τὸ θεῖον" ("Первое и главное благо, в котором заключено естество благости, есть само Божество"). Григорий Нисский. О жизни Моисея. 7, PG 44, 301 A (M. Misurillo, стр. 4, 5-6). - "Φύσει ἀγαθὸς μόνος ὁ Θεός" ("По природе благ один лишь Бог"). Максим Исповедник. Главы о любви. 4, PG 90, 1069 С. - "Ὁ Θεὸς οὐ κατὰ μετοχὴν ἀγαθότητος ἐστὶν ἀγαθός, ἀλλ᾽αὐτός ἐστιν ἀγαθότης· ὁ δὲ ἄνθρωπος μετοχῇ ἀγαθότητος ἐστὶν ἀγαθός" ("Бог благ не по причастности благости, но Сам есть благость, человек же благ по причастности благости). Афанасий Великий. Диалоги о Троице. I, 12, PG 28. 1136ЕВ.
795. "Τὴν θεαρχικὴν ὕπαρξιν ἀγαθότητα λέγοντες" ("Богоначальное существование, именуемое благостью"). Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. 4, I, PG 3, 693 В. - " Ἡ φυσικὴ ἀγαθότης... ἐκ τοῦ πατρὸς διὰ τοῦ μονογενοῦς ἐπὶ τὸ πνεῦμα" ("Природная благость... простирается от Отца через Единородного на Духа"). Василий Великий. О Святом Духе. 47, PG 32, 153 В. - "Ἡ oὐσία τῆς ἀγαθότητος, ἡ μία τῶν ὄντων αἰτία τριὰς, ἐξ ἧς καὶ τὸ εἶναι καὶ τὸ εὖ εἶναι τοῖς οὖσι δι ᾽ἀγαθότητα" ("Сущность благодати, единая причина сущих - Троица, от нее же бытие и благобытие сущим через благодать"). Дионисий Ареопагит. О церковной иерархии. I, 3, PG 3, 373, С.
796. См. Ипполит. Против ересей. 1, 19, PG 16, 3045 С: "Κακοῦ φύσιν οὒτε ὑπὸ Θεοῦ γενέσθαι οὔτε καθ᾽ἐαυτὴν ὑπόστασιν ἔχειν, ἀλλὰ κατ᾽ἐναντίωσιν καὶ παρακολούθησιν τοῦ ἀγαθοῦ γενέσθαι" ("Природа зла не происходит от Бога и не имеет сущности, согласной с Богом, но возникает как противоположность добру, сопутствуя ему"). Афанасий Великий. Против язычников. 7, PG 25, 16 А: "Тὸ κακὸν οὐ παρὰ θεοῦ οὐδὲ ἐν Θεῷ οὔτε ἐξ ἀρχῆς γέγονεν, οὔτε οὐσία τίς ἐστιν αὐτοῦ" ("Зло не рождается ни от Бога, ни в Боге, ни изначально, и не имеет никакой сущности"). Василий Великий. Гомилия. 9, 5, PG 31, 341 В: "Μήτε Θεόν αἴτιον ἡγοῦ τῆς ὑπάρξεως τοῦ κακοῦ μήτε ἰδίαν ὑπόστασιν τοῦ κακοῦ εἶναι φαντάζου· οὐ γὰρ ἐστιν ὑφεστὼς ὥσπερ τι ζῷον ἡ πονηρία" ("Природа зла не рождается от Бога и не имеет существования сама по себе, но возникает сообразно противостояниям и следованиям благу"). Гомилия. 9, 4, PG 31, 341 В: "Στέρησις, γὰρ ἀγαθοῦ ἐστι τὸ κακόν" ("...ибо зло есть лишенность блага"). Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 91, 1332 А: "Тὸ κακὸν, οὗ τὸ εἶναι χαρακτηρίζει ἡ ἀνυπαρξία" ("...зло, чье бытие характеризуется несуществованием"). См. также Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 304 D - 305 А: "῾Yπόστασιν οὐκ ἔχει τὸ κακόν, ἀλλὰ παρυπόστασιν, τοῦ ἀγαθοῦ ἕνεκα, καὶ οὐχ ἑαυτοῦ γινόμενον. Οὐ γὰρ πρὸς τὸ κακὸν ὁρῶντες τοῦτο πράττομεν, ἀλλὰ δοκοῦντες ἀγαθὸν ποιεῖν, εἰ καὶ ἡ ἔκβασις τοὐναντίον δείκνυσιν" ("Зло не имеет существования, но обладает неким подобием существования, возникая благодаря благу, а не само от себя. Ибо мы совершаем его, имея в виду не зло, но думая сделать добро, даже если исход оказывается противоположным"). Иоанн Дамаскин. Диалоги против манихеев. 1, 13, PG 94, 1517 А: "Тὸ κακὸν στέρησις ἐστι τοῦ εἶναιή "Зло - лишенность бытия").
797. "Φθορὰ γὰρ ἐστιν ἡ τοῦ κακού φύσις, οὐδαμῶς κατ᾽ oὐδὲν ὕπαρξιν ἔχουσαή" ("Ибо природа зла есть тленность, ни в чем и никогда не имеющая существования"). Максим Исповедник. Богословские главы. III, PG 90, 1285 С. "Οτ᾽ἄν... ἐν διαστροφῇ τοῦ κατὰ φύσιν γένηται, τότε κακία τῆς ψυχῆς λέγεταιή" ("Когда нечто возникает от извращения согласного с естеством, то называется злом для души"). Афанасий Великий. Жизнь Антония Великого. 20, PG 26, 873 В. "Πέφυκε πᾶσα κακία ἢ κατ᾽ἔλλειψιν ἢ καθ᾽ὑπέρπτωσιν ἀρετῆς ἐνεργεῖσθαιή" ("Всякое зло рождено в соответствии либо с утратой, либо с падением доброго делания"). Григорий Нисский. О жизни Моисея. PG 44, 420 A (Musurillo, р. 132). "Ἔστιν ἡ κακία ἡ τῶν φυσικῶν δυνάμενων παράχρησις... Κακία, ἡ τῆς τάξεως λύσις, εἴτουν ἀταξίαή" ("Зло есть извращенное употребление сил естества... Зло, это разрушение порядка, есть беспорядок). Иоанн Дамаскин. Против манихеев. 1, 14; 1, 47. PG 94, 1517 С; 1548 D.
798. "Тὸ κυρίως κακὸν ἡ ἁμαρτία... ἐκ τῆς ἡμετέρας προαιρέσεως ἤρτηται" ("Главное зло, грех.., происходит от наших наклонностей"). Василий Великий. Гомилия. 9, 5, PG 31, 337 D. "Καθέστηκε τὸ κακόν... ἐν τῇ πρὸς τὸ θεῖον θέλημα διαφορᾷ τοῦ κατὰ γνώμην ἡμετέρου θελήματος" ("Зло утвердилось... в отличии нашей гномической воли от воли божественной"). Максим Исповедник. Богословские главы. PG 91, 56 В. "Ἐπειδὴ γὰρ ἔξω τῆς προαιρέσεως ἡ κακία εἶναι' φύσιν οὐκ ἔχει, ὅταν πᾶσα προαίρεσις ἐν τῷ θεῷ γένηται, εἰς παντελῇ ἀφανισμὸν ἡ κακία μεταχωρήσειεή" ("Так как зло не имеет естества вне расположения воли, то, если бы это расположение всецело оказалось в Боге, зло бы целиком уничтожилось). Григорий Нисский. О душе и воскресении. PG 46, 101 А.
799. Согласно церковному богословию, даже бесы - личные существа духовного мира, существа с извращенной волей, которые противостоят воле Бога и вызывают искажение человеческой свободы, - даже они злы не по сущности, но только по направленности воли. См. Максим Исповедник. Главы о любви. III, PG 90, 1020 Α: "Οὐδὲ οἰ δαίμονες φύσει κακοί· ἀλλ᾽ἐκ παραχρήσεως τῶν φυσικῶν δυνάμεων κακοὶ γεγόνασι" ("Даже бесы не злы по природе, но становятся злыми из-за злоупотребления природных сил"). Афанасий Великий. К Антиоху. PG 28, 604 Α: "Τὶ παρήλλακται ἡ οὐσία τῶν δαιμόνων τῆς τῶν ἀγγέλων οὐσίας; ἡ οὐσία οὐ παρήλλακται, ἀλλ᾽ ἡ προαίρεσις. - Οὔτε οἱ δαίμονες φύσει κακοί... λέγονται δὲ κακοὶ οὐ καθ᾽ὅ εἰσιν ἔκ τἀγαθοῦ γὰρ εἰσι, καὶ ἀγαθὴν ἔλαχον οὐσίαν ἀλλὰ καθ᾽ὅ οὐκ εἰσίν, ἀσθενήσαντες ὣς τὰ Λόγιά φησι´ τηρῆσαι τὴν ἑαυτῶν ἀρχήν... Οὐ φύσει κακοί, ἀλλ᾽ἐνδειᾳ τῶν ἀγγελικῶν ἀγαθῶν" ("Но и демоны по природе не злы... Хотя они и зовутся злыми, но - не поскольку существуют, ибо они происходят от Добра и получили хорошую сущность, но поскольку не существуют, оказавшись не в состоянии, как говорят Речения, "сохранить свое достоинство" (Иуд 6). Они... злы не по природе, а от недостатка ангельских благ"). Дионисий Ареопагит. Об именах Божьих. PG 3, 724 С - 725 А (пер. Г.М. Прохорова). - "Ἐξ ἀγγέλων οἱ δαίμονες· τὰς γὰρ δοθείσας αὐτοῖς ἀγγελικὰς δωρεὰς οὐκ ἀποβάλλουσι, τουτέστιν ὅπερ ἐκ φύσεως ἔχουσιν ἀγαθὸν οὐ μετατρέπουσιν, εἰ καὶ αὐτοὶ μη βούλονται ὁρᾶν τὸ ἐν αὐτοῖς φῶς, μύσαντες αὐτών τὰς ἀγαθοπτικὰς δυνάμεις... Σημείωσαι δὲ ὅτι φωτοειδεῖς καὶ οἱ δαίμονες, μᾶλλον δὲ φῶτα κατ᾽οὐσίαν ὡς καὶ οἱ λοιποὶ ἄγγελοι· οὕτω καὶ ἐν Εὐαγγελιοις ἐθεώρουν τὸν Σατανᾶν ῶς ἀστραπήνή" ("Демоны происходят из ангелов, ибо дарованных им ангельских даров они не лишаются, то есть, что от природы имеют хорошего, не возвращают, хоть и не хотят видеть сущий в них свет, смежив свои видящие благо силы... Заметь, что световидны и демоны, более того, суть свет по существу, как и прочие ангелы. Так и в Евангелиях сказано: "Видел сатану, спадшего с неба, как молния""). Максим Исповедник. Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 293 А. (пер. Г.М. Прохорова).
800. См. Дионисий Ареопагит. Таинственное богословие. 5, PG 3, 1045 D - 1048 AB: "οὐδὲ ἀγαθότης ἐστὶν ἡ θεότης" ("Божество не есть благость"). Максим Исповедник. Схолии. PG 4, 412 ВС: "Οὔτε καλόν, οὔτε ἀγαθὸν ἡ θεότης,´ ταῦτα γὰρ πάθη πῶς, οἷóν εἰσι καὶ σχέσεις καὶ συμβεβηκότα" ("Божество не есть ни доброе, ни благое, ибо то и другое суть страсти, подверженные относительности и условности").
801. "Ὁδοὶ δύο εἰσί, μία τῆς ζωῆς καὶ μία τοῦ θανάτου... ἡ μὲν οὖν ὁδὸς τῆς ζωῆς ἐστιν αὕτή· πρῶτον ἀγαπήσεις τὸν θεόν... δεύτερον, τὸν πλησίον σου ὡς σεαυτόν" ("Есть два пути - путь жизни и путь смерти... В самом деле, путь жизни таков: во-первых, возлюби Бога... во-вторых, [возлюби] ближнего, как самого себя"), Дидахе. Учение двенадцати апостолов. I, 12, Gebhardt-Harnak-Zahn, Leipzig, 1920.
802. "Οὐκ ἐν σχήματι καὶ τύποις ἐξωτερικοῖς ἡ ἀλλοίωσις τῶν χριστιανῶν ὑπάρχει, ὡς οἱ πολλοὶ ἐν τούτω οἴονται εἶναι τὴν διαφορὰν καὶ διάκρισιν μεταξὺ κόσμου καὶ αὐτῶν, ἐν σχήματι καὶ τύποις... Ἐν γὰρ τῇ τοῦ νοὸς ἀνακαινώσει καὶ τῇ τῶν λογισμῶν εἰρήνῃ καὶ τῇ τοῦ Κυρίου ἀγάπῃ καὶ οὐρανίω ἔρωτι ἡ καινὴ κτίσις τῶν χριστιανῶν πάντων ἀνθρώπων τοῦ κόσμου διαφέρει" ("Не внешним обликом и видом отличаются христиане, как полагают многие: будто в этом критерий различия между миром и христианами - в облике и виде ... Ибо новая тварь - христиане - отличаются от прочих людей мира обновлением ума, и умиротворенностью помыслов, и любовью к Господу, и небесным эросом"). Макарий Египетский. Духовные гомилии. Изд. Dörries, Klostermann, Kroeger, 5, 5, S. 49-50. "Τὸν μὲν καθ᾽ὑπόστασιν τῆς ἠθικῆς ἐπιδείξεως ἐκδυνάμενοι χιτῶνα, τὸν ἐνάρετον δὲ, καθὼς ὁ θεῖος βούλεται λόγος, ἀνοθεύτως μετελθότες βίον, εὐσεβῶς τὴν ζωὴν διενέγκωμεν. θεῷ μᾶλλον τῆς ψυχῆς τὴν διάθεσιν ἢ τοῖς ἀνθρώποις τὸν ἐκτὸς ἐπιδεικνύμενοι περὶ τὰ ἤδη σχηματισμόν" ("Сняв в себя сообразные с нашей сутью одежды внешней морали и в чистоте обратившись к добродетельной жизни, как велит слово Божье, мы ведем благочестивую жизнь. В том, что касается формирования внешней морали, мы выказываем большее расположение души Богу, чем людям"). Максим Исповедник. Богословские главы. I, PG 90, 1219 В.
803. "Μετάνοια ἐστιν ἐκ τοῦ παρὰ φύσιν εἰς τὴν κατὰ φύσιν... ἐπάνοδος" ("Покаяние есть возвращение от противоприродного к согласному с природой"). Схолии к "Лествице" Иоанна Синаита. PG 88, 781 ВС. "Ἡ μετάνοια σύνεσίς ἐστιν μεγάλη" ("Покаяние есть великое уразумение). Герма. Пастырь. 4, 2, 2, J. В. Lightfood, London 1898.
804. "Ὅθεν ὁ διὰ τὴν ἀλήθειαν πράττων τὴν ἀρετήν, κενοδοξίας οὐ τιτρώσκεται βέλεσιν ὁ δὲ τὴν ἀλήθειαν ἀρετῆς ἕνεκεν ἐπιτηδεύων, σύνοικον ἔχει τῆς κενοδοξίας τὴν οἴησιν" ("...Поэтому тот, кто подвизается в добродетели ради истины, не поражается стрелами тщеславия; тот же, кто упражняется в истине ради добродетели, носит в себе тщеславные помыслы"). О различных затруднениях. PG 90, 369 А.
805. Богословские главы. III. PG 90, 1292 В. См. также 1260 В, где приоритет познания истины перед практикой добродетели, но также и взаимозависимость того и другого выражены посредством библейских образов: "О μετὰ πράξεως γινώσκων καὶ μετὰ γνώσεως πράττων, θρόνος καὶ ὑποπόδιον ἐστι θεοῦ θρόνος μέν, διὰ τὴν γνώσιν ὑποποδιον δέ, διὰ τὴν πρᾶξιν" ("Кто познает, делая, и делает, познавая, тот есть престол и подножие Бога... Престол - через познание, подножие - через делание").
806. "Ἡ σοφία μονάς ἐστιν, ταῖς ἐξ αὐτῆς διαφόραις ἀρεταῖς ἀτμήτως ἐνθεωρουμένη· καὶ μονοειδῶς ταῖς αὐτῶν ἐνεργείαις ἐπινοουμένη· καὶ πάλιν ἁπλῆ μονὰς ἀποδεικνυμένη, ταῖς πρὸς αὐτὴν τῶν ἐξ αὐτῆς ἀρετῶν ἀποκαταστάσεων ὅταν ἡμεῖς, δι᾽ oὓς κατὰ τὴν ἑκάστης ἀρετῆς γένεσιν ποιείται τὴν πρόοδον, ἀνατατικῶς δι᾽ἑκαστῆς ἀρετῆς πρὸς αὐτὴν συναγόμεθα" ("Мудрость есть монада, нераздельно созерцаемая в происходящих от нее различных добродетелях и единовидно мыслимая в их действиях. И опять-таки она есть простая монада, явленная в добродетелях, из нее происходящих и к ней возвращающихся, когда мы, через которых, сообразно возникновению каждой добродетели, мудрость продвигается вперед, согласно порядку каждой добродетели собираемся в мудрости"). Богословские главы. III. PG 90, 1280 AB.
807. "Ἡ ἀποτυχία καὶ ἀδυναμία τὸ κακὸν εἰσάγει, τῇ στερήσει τοῦ κατὰ φύσιν τὸ παρὰ φύσιν ποιοοῦσα". Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 348 С.
808. "῾ Aμαρτίαν, τουτέστιν ἀτευξίαν καὶ ἀποπτωσίν τινα τοῦ πρoςήκοντος, αὐτὸ τὸ τῆς στερήσεως καλεῖ καὶ ἄσκοπον, ἀντὶ τοῦ, παρὰ τὸν σκοπὸν βάλλον, ἐκ μεταφορᾶς τῶν τοξευόντων. Τοῦ ἀγαθοῦ καὶ τῆς κατὰ φύσιν κινήσεως, ἤτοι τάξεως, ἀποτυγχάνοντες φερόμεθα εἰς τὴν παρὰ φύσιν ἄλογον καὶ παντελῆ καὶ ἀνούσιον ἀνυπαρξίαν". Схолии к трактату "Об именах Божьих". PG 4, 305 С.
809. "Κατάκρισις οὖν ἐστι τῆς προαιρετικῆς ἁμαρτίας τοῦ ᾽Αδάμ, ἡ φύσεως πρὸς πάθος καὶ φθοραν καὶ θάνατον μεταποίησις· ἣν οὐ γέγονε μὲν ἐκ Θεοῦ καταρχὰς ἔχων ὁ ἄνθρωπος, ἐποίησε δὲ καὶ ἔγνω, τὴν προαιρετικήν διὰ τῆς παρακοῆς ἁμαρτίαν δημιουργήσας· ἧς ὑπάρχει γέννημα σαφῶς, ἡ διὰ τοῦ θανάτου κατακρισις" ("Осуждение, идущее от добровольного греха Адама, есть искажение естества в страдание, тление и смерть. Человек не изначально имел его от Бога, но сам сотворил и узнал, что через непослушание породил добровольный грех. Его плодом, очевидно, и стало осуждение смертью"). Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 90, 408 С.
810. "Φθαρεῖσα πρότερον τοῦ κατὰ φύσιν λόγου τοῦ ᾽ Αδὰμ ἡ προαίρεσις, τῆν φύσιν ἑαυτῇ συνέφθειρεν, ἀποθεμένη τῆς ἀπαθείας τὴν χάριν, καὶ γέγονεν ἁμαρτία· πρώτη μὲν καὶ εὐδιάβλητος, ἡ πρὸς κακίαν ἀπὸ τοῦ ἀγαθοῦ τῆς προαιρέσεως ἔκπτωσις· δευτέρα δὲ διὰ τὴν πρώτην, ἡ τῆς φύσεως ἐξ ἀφθαρσίας εἰς φθορὰν ἀδιάβλητος μεταποίησις. Δύο γὰρ ἁμαρτίαι γεγόνασιν ἐν τῷ προπάτορι κατὰ την παράβασιν τῆς θείας ἐντολῆς· ἡ μὲν προαιρέσεως ἑκουσίως ἀποθεμένης τὸ ἀγαθόν ἡ δὲ, φύσεως ἀκουσίως διὰ τὴν προαίρεσιν ἀποθεμένης τὴν ἀθανασίαν". О различных затруднениях. PG 90, 405 С.
811. См. Ин 3:19: "αὕτέ δὲ ἐστιν ἡ κρίσις, ὅτι τὸ φῶς ἐλήλυθεν εἰς τὸν κόσμον, καὶ ἠγάπησαν οἱ ἄνθρωποι μᾶλλον τὸ σκότος ἢ τὸ φῶς" ("Суд же состоит в том, что свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы").
812. Максим Исповедник. О различных затруднениях. PG 90, 364 В. См. также Главы о любви. I. PG 90, 984 Α: "Θεὸς εἷς ὑπάρχουσα ἣ ἁγία καὶ ὁμοούσιος Τριὰς κατὰ φύσιν δημιουργός, προνοητική τε καὶ κριτικὴ τῶν ὑπ᾽αὐτοῦ πεποιημένων" ("Так как единый Бог существует как святая и единосущная Троица, Благость, мудрость и сила Бога сотворяют сущее, промышляют о нем и судят его").
813. См. Откр 21:14.
814. "Ψυχή, ἡ καταξιωθεῖσα κοινωνῆσαι τῷ πνεύματι τοῦ φωτὸς αὐτοῦ τὸῦ Θεοῦ καὶ καταλαμφθεῖσα ὑπὸ τοῦ κάλλους τῆς ἀρρητου δόξης αὐτοῦ, ἑτοιμάσαντος αὐτὴν ἑαυτῷ εἰς καθέδραν καὶ οἰκητήριον, ὅλη φῶς γίνεται καὶ ὅλη πρόσωπον καὶ ὅλη ὀφθαλμός". Духовные гомилии. Dörries, Klostermann, Kroeger, S. 1-2, 28-32.