Первые шесть лекций, частично отредактированные, из курса «Правда (онтологические основания этики)», прочитанного на философском факультете МГУ (осень 1998 — весна-осень 1999).
«Для принятия на веру мне надо сначала, чтобы мне было что-то явлено или предъявлено. Мне могут ничего такого не предложить; грубо говоря, я могу быть оставлен Богом или людьми. В этой оставленности у меня будет или не будет вера, но будет — оставленность, ее сквозняк; ничего принять или не принять на веру я могу тут не успеть, у меня может просто не оказаться для этого рук или свободы рук, я не успею определиться, отличить достоверное от недостоверного. Если я не приду в панику, не начну спрашивать у людей, что мне теперь делать с этим моим взвешенным состоянием, и не стану дожидаться, когда психолог мне его объяснит, а медик даст транквилизатор, то успею догадаться, что не надо искать, кто меня бросил или кинул: брошенность — моя, и более родной собственности у меня никогда не будет. Если у меня хватит выдержки держаться, я догадаюсь, что здесь вся суть моего человеческого дела.
Это ясное знание будет иметь все исходные черты веры.
Только тому, кто держится в брошенности сам, не придется держать в руках и перебирать детали расписания. «Бросить себя на что-то, познав в самораскрытии несущую бросок бездну, и устоять в крушении».
Отсюда открывается неожиданный пейзаж. Как найденное здесь бытийное знание имеет черты веры, так то, что раньше называлось достоверным или научным знанием, оказывается верой. Слово вера получает совсем другой смысл, не принятия-согласия-допущения-усвоения чего-то из явившегося или предложенного. Вера, восстанавливая свою простую суть, совпадает с держанием себя в правде человеческой ситуации. Такая вера не противоположна сомнению. В брошенности впервые открывается возможность настоящего вопроса, не о чем-то, для чего уже надо видеть себя в расписанном пространстве, а под вопросом оказываюсь я сам, моя брошенность (странность). Как было показано, не обязательно спешить принимать брошеное за бросовое и из открывшегося истинного положения вещей, приняв его за ненастоящее или ненужное, искать другого. Новый в брошенности, настоящий вопрос не обязательно оформится в слова, он скорее всего даже сначала останется в поступке как вызывающая открытость.
Придется отказаться от искания веры в смысле успокоения на чем-то таком, что тонущему в житейском море даст ухватиться за спасительный якорь и успокоиться, «сделав мужество уже излишним». Настоящая вера, как бытийное знание, держится в предельной (крайней, на какую способен человек) решимости не прятаться от бездны, которая вверху и внизу. Такая стойкость оказывается успехом и тогда, когда она неуспех. Только в ней если не сразу выход из нашей исторической ситуации, то впервые то место, где можно наверное знать и чувствовать, возможно ли еще для нашей истории обоснованное основание и с ним шанс спасения».
