Размышления о Двунадесятых праздниках I том. От Рождества Богородицы до Сретения Господня. Вениамин (Федченков)
Предание.ру - самый крупный православный мультимедийный архив в Рунете: лекции, выступления, фильмы, аудиокниги и книги для чтения на электронных устройствах; в свободном доступе, для всех
От издателей
Очередной том творений митрополита Вениамина посвящен праздничным богослужениям Православной Церкви. В него вошли описания двунадесятых праздников — особых дней, раскрывающих «общение человека с Богом и Бога с человеком». Это Рождество Пресвятой Богородицы, Рождество Христово, Сретение Господне и относящийся к ним «один из самых затененных», по словам Владыки, праздник Обрезания. Описание каждого праздника завершается обширными выписками из святых отцов, и этим как бы освещаются разные грани празднуемого события.
Укорененный в духе Православной Церкви, митрополит Вениамин раскрывает нам «благодать праздника». Он внимательно рассматривает и описывает и свои мысли о значении и значимости праздника, и тексты песнопений, и свои ощущения, и отношение верующих людей — по многолетнему опыту — к происходящему в храме торжеству. Откровения Владыки удивительны. И так как они поддержаны словами богослужения, то его понимание праздника становится нашим. Это помогает нам «усвоить дух Церкви». И мы, в доступной нам мере, начинаем чувствовать красоту церковных песнопений, постигать смысл и глубину совершаемою торжества, во время которого мир Божий и успокоение входят в нашу душу.
Тексты публикуются по авторской машинописи. «Рождество Пресвятой Богородицы» публикуется впервые.
Орфография и пунктуация в тексте приведены в соответствие с современными нормами за исключением некоторых случаев, в которых сохранено авторское написание отдельных терминов.
Книга снабжена подробными комментариями, а также Словарем богослужебных терминов, встречающихся в тексте.
Рождество Пресвятой Богородицы
I. Величание Богородицы
Никогда заранее не узнаешь: что именно упадет тебе на душу от начинающегося праздника; и в особенности не догадаешься (да и не нужно): с чего именно прежде всего начнет душа воспринимать праздник; или: что даст прежде всего благодать праздничная. Потому думаю, — лучше всего достойно приготовляясь, ничего искусственно не придумывать, а смиренно предоставить себя благодати Божией, особенно — в храме.
Вот как было со мною на этот праздник.
Пришел я к вечерне без всяких мыслей… Разве одно предположение мелькало иногда: «Этот праздник не даст ни особенных чувств, ни выдающихся мыслей». Но, с другой стороны, стало от этого предположения еще интереснее: «А если они будут, то какие же именно переживания?» И это оставалось драгоценной загадкой: что Богородица даст?
Прочитали 9–й час. Началась вечерня. Запели стихиры на «Господи, воззвах».
О Богородице поем…
И вдруг стало трогательно–отрадно на душе. Богородица… Богородица есть. Вообще — есть… И это стало радостно. Даже и не знаю еще: почему?.. Промелькнула радость и, оставив след, отлетела. А потом добавилось в душе: какая у нас, людей, Заступница великая! Сама Богородица!
И мне — Она тоже Заступница. И Заступница, превосходящая всех ходатаев и заступниц: выше святых и архангелов!..
И тут опять я почувствовал, что Ей — именно Ей одной — дано исключительное посредство между Богом и людьми; конечно, после и ради Господа Спасителя, Сына Божия.
Почему именно теперь почувствовалось так, я уж и не знаю: ведь сколько раз ежедневно повторяется это пресвятое имя, — а я, однако, не ощущал силы его с такою ясностью.
И притом — не от каких–либо разъяснений в стихирах, а вот от одного этого слова «Богородица» или «Дева» было и отрадно на душе, и ощутилось: какая стена-Заступница у нас!
Пред вечернею в скиту были некоторые «дела», в коих принимал участие и я. Становилось уже темно: пора было служить вечерню; а после — читать правило ко причащению. На все это нужно достаточно времени… А «дела» еще не закончены. И я подумал: «Не буду служить на предпразднство. Тем более что только ныне служил литургию. Да и отдохну немного». Так и сказал сожителю скитскому. А он иначе взглянул: «Завтра уже праздник начинается, — лучше бы служить».
Я и сам внутри сознавал это… Стало совестно. И я согласился. После вечерни прочитал правила — «готовился». Но был наказан за свое «не буду». Утром открылось такое нездоровье, что я при всем желании не мог бы служить; и не служил не только литургии, но даже и утрени почти не стоял. И сразу понял я, что был наказан: мне, грешнику, нужно бы радоваться, что даруется милость Божия — служить спасительную литургию; а я еще дерзнул отказаться: точно я кому–то доставляю услугу… О, окаянство наше!.. Да и Кому? Заступнице же моей!.. И наказание было достойным и праведный!
Пишу это совсем не ради описаний личных чувств «из дневника», а для того, чтобы показать: как внимательно нужно готовиться к праздникам!
Конечно, Господь дарует Свою благодать; но если мы делаемся ее недостойными, то она будет нам в суд и осуждение. Ибо Господь, — а в Нем и святые, и Святейшая Богоматерь, — преславны. И невозможно безопасно червю–человеку гневать их… Ради же нас, чтобы мы впредь не впадали в гибельное дерзкое легкомыслие, нам тогда посылается наказание.
В связи с этим, а отчасти еще и ранее, я подумал, что пред всякими великими праздниками вообще всегда нужно поститься. Не только тогда, когда установлены для этого специальные посты или дни, но и пред другими праздниками. Вот почему: ко всякой благодати нужно готовиться; в праздники же подается благодать. Известно же несомненно, что сытое тело, отягощенная плоть, не воспринимает духовных предметов: дух воюет против плоти, а плоть воюет против духа (Гал. 5, 17). Наоборот, постническое тело весьма содействует духовному восприятию. Это опытно знали и осуществляли все подвижники, ставившие такое простое дело, как пост, первым (хотя по существу и не самым главный) делом пустынного жития и аскетических подвигов. Это — известная, азбучная истина! Но вот когда приходит праздник, мы об этом или забываем, или не желаем исполнять полезного опыта. А от этого многого лишаемся.
На сей раз Господь наказанием Сам принудил меня попоститься невольно. На следующие разы да поможет Он поститься добровольно.
Что это значит конкретно? То же самое, что и в другие посты; особенно когда мы готовимся к святому причащению: не есть не только мяса, но, по возможности, и вообще скоромного, хотя бы день и не был постный; на обеде есть столько, чтобы выйти далеко не сытым; вечером совсем не есть, разве выпить стакан горячего чая или воды. Вообще, поголодать. А если кто в силах, то и совсем не вкушать ничего, кроме хлеба и воды (немного). Вот богомольцы–сербы уже за неделю не едят «са зейтином» (с маслом, даже постным), а в канун причащения иные ничего не принимают. Но уже об этом можно лишь высказать пожелание и представить сие на произволящего. А вообще–то пост чрезвычайно важен под праздники. Совсем иначе молитвенник будет слушать церковные службы и воспринимать благодать праздника. А если еще он готовится к святому причащению, — тем более нужно бы воздержаться: сам будет благодарить потом. А степень — по силе всякого.
После обеда я пошел из скита в монастырь, к празднику «Малой Госпожи», — в отличие от «Великой Госпожи», Успения… Ходу часа два, два с половиной, если не спешить. Ходу — 9 километров.
И стал я в пути размышлять о празднике. И первые мысли остановились на самом времени праздника. Как мы знаем, по церковному счету новый год начинается не с января, а с сентября. И первый праздник в церковном году — Рождество Богородицы. У Господа и в Церкви ничего нет случайною. И это обстоятельство, что праздники начинаются с Богородичных событий, а не со Спасителя, весьма хорошо и разумно.
С одной стороны, ясно — потому, что Божия Матерь предшествовала Своему Сыну и Сыну Божию. Но есть и другой смысл: к праздникам Господским нужно еще подготовиться, подойти, — а это можно лишь постепенно делать. Представим себе: если бы после Преображения и Успения, столь славных праздников, вдруг открылось бы Рождество Христово?! Это было бы не по силам: перегружение, неподготовленность. Нужно, наоборот, так установить, чтобы великие Господни дни приближались постепенно и издалека, чтобы был перерыв…
Так и есть… До Рождества еще четыре месяца… А это промежуточное время занято Богородицею: Рождением и Введением Ее в храм.
Воздвижение — вставочный праздник; но о нем — после. Празднуя же Богородицу, мы точно вступаем в тенистую аллею, ведущую ко дворцу Господских праздников, виднеющемуся вдали. Через Нее мы прозираем Господа. Однако лишь прозираем, лишь подготавливаемся. А празднуем Ее: конечно, кого же больше, как не Ее?
Все это ясно почувствовалось мне в пути: все премудро и отрадно.
И конечно, из Богородичных праздников первый по времени — Рождение Ее. Начало года — начало спасения нашего.
Когда я хотел затем углубляться уже в смысл праздника, то ум остановился на предварительном вопросе: что было до Христа? Если, немного хотя бы, всмотреться в это, — тогда гораздо понятнее будет смысл и важность воплощения Сына Божия, а следовательно, и значение Рождения Той, Которая послужила сему спасительному воплощению.
Конечно, об этом сейчас можно сказать только вообще, а не подробно. И тут не нужно придумывать ничего, а следует лишь прочитать первые три главы послания апостола Павла к римлянам, где говорится о религиозно–нравственном падении как язычников, так и иудеев. Кратко резюмируя сказанное там, можно охарактеризовать языческое состояние, как бессмысленно–идолопоклонническое и нравственно–растленное до последней степени. А иудейское состояние было внешне–обрядовое и лицемерно–безнравственное; внутренно и они были не лучше язычников. И выхода из такого положения не было: даже лучшие люди, как апостол Павел (Савл), были в тисках — между «хочу» и «не могу» (Рим. 7, 15–23).
Но это еще не все: и впереди не было просвета. Одни (язычники) ничего не знали, как должно, о будущей или даже не верили в будущую жизнь; а другие знали, что их ожидает ад, мрачное место, куда снисходят все отцы.
Не говорю уже о том, что все примирились с болезнями, нестроениями, рабством, грехом, считая это нормальный явлением.
И конечно, никто и не смел предполагать, за исключением некоторых намеков у более глубоких людей, — у иудеев — пророки, у некоторых язычников — философы, — что зло может быть преодолено и даже сама смерть, так что после нее можно будет жить. Невозможно было об этом и думать!
Все это нужно назвать очень сильным и близким к правде именем: над миром тяготело проклятие! Или как апостол Павел говорит о себе: «Окаянный я человек» (Рим. 7, 24). По–русски — «бедный» — гораздо менее выразительно, чем славянское — «окаянный». В великорусской понимании — «окаянный» прилагается к диаволу, заменяя его; «окаянный» равнозначно — «анафематствованный», «проклятый».
Мир был «проклят».
«Мир во зле лежал» (1 Ин. 5, 19). «Князем» мира был сатана (Мф. 4, 8 — 9; Ин. 12, 31; Еф. 6, 12; Евр. 2, 14). «Проклятый мир!» — мог справедливо сказать до Христа всякий совестливый человек. А бессовестные жили, как скоты, плотскою жизнью и эгоизмом.
Что это не преувеличение, приведу удивительно сильное описание языческих нравов уже в половине III века, написанное бывшим язычником, адвокатом, хорошо знавшим общество своего времени, — святителем Киприаном, епископом Карфагенским [1]. Когда я впервые прочитал его творения, то был поражен картиною нравов язычества! А он до христианства — крестился на сороковом году — и сам причастен был этой жизни.
«Я, — пишет он другу своему Донату, одновременно принявшему христианство, — и сам прежде опутан был весьма многими заблуждениями, от которых совсем не надеялся освободиться. Покорствуя укоренившимся страстям своим и не надеясь на лучшее, я благоприятствовал своему злу, как будто оно было естественно во мне». После крещения сразу сделалась с ним чудная перемена силою благодати. И вот что он пишет о современном ему мире: «Смотри: дороги преграждены разбойниками; моря наполнены грабителями; военные лагери исполнены везде кровавыми ужасами. Вселенная обагрена кровию человеческою; злодейства освобождаются от казни не по закону невинности, но по великости бесчеловечия». Сюда он относит и войны. В городах «готовятся гладиаторские зрелища, дабы кровию доставить удовольствие прихоти кровожадных глаз». «Убивают человека в удовольствие человеку». «Учат, как убивать». «Отцы смотрят на погибель своих детей». «Сама мать покупает для себя место в зрелище, платит за будущие свои вопли и отчаяния». В театрах «смертельные предания об убийствах и кровосмешениях повторяются в живом действии», «пороку не допускают приходить в забвение». А «если бы ты мог проникнуть своим взором в их ложницы», «ты увидел бы, что и видеть преступно». На торжищах всюду «нарушают законы… Раздоры неистовствуют до бешенства». «Продажные судьи». «Везде свирепствует пламень греха». «Законов совсем не боятся… Быть между виновными невинным есть уже преступление». В другом письме, к язычнику Деметриану, он добавляет: жгучий пламень бедности возрастает, когда приращения запасов отбирают, а цены возвышаются; повсюду суетятся, грабят, завладевают. Корыстолюбие свирепствует явно… Вовсе не ищут Бога и не боятся Его. А ко всему этому мучат христиан.
Это только капля в море пороков, зла и ужаса!
Но если мы обратимся и к современной жизни, то много найдем подобного… Об этом скажу еще после. Это — язычники по жизни.
Теперь же вспомню еще о современных язычниках. Ведь и сейчас еще в мире множество язычников. Мне лично бывший миссионер алтайцев, епископ Иннокентий (Солодчин) [2], говорил, что и доселе к язычникам применимы слова апостола Павла о делах плоти: прелюбодейство, идолопоклонство, зависть, злоба и проч. (Гал. 5, 19 — 21). До очевидности явно растление. А английский миссионер по опыту говорил мне, что власть диавола поразительна среди дикарей Африки.
Такое состояние мира можно бы дополнить еще аналогией из современной внешне–обрядовой жизни, — не только бесплодным старообрядчеством, но и подобной же мертвенностью среди нас, христиан.
Впрочем, лучше всего состояние языческого и иудейского «проклятия» мы можем понять по себе самим: когда человек грешит, он — раб «проклятого наследства»; мука, уныние нападают на него. Грех — это проклятие человеческого рода. Иногда он доходит до сатанинских пределов озлобления, беснования.
Но еще характернее — современная потеря «смысла жизни»… Ведь это мировой вопрос: зачем жить? Не видит человек цели. Мрак сгущается над миром. «Проклятые вопросы» стали терзать людей… И иные люди ждут и теперь «спасителей»… В теософских кругах это — очередной вопрос: ждут нового «спасителя». И даже «готовят» его.
Немец философ–историк пишет о «закате» современной культуры.
Мы, живя в сравнительно–христианской атмосфере, и не подозреваем о всей той безысходности и пропасти, пред которой стоит теперь человечество. Мир снова — подходит под проклятие…
«Окаянный» мир! — можно изменить слова апостола Павла. Была тьма. И выхода из нее не было.
Но среди этой тьмы были, как звездочки среди темных туч ночи, редкие праведники. Они жили чисто и тихо — далекие от политики, углубленные в религию и семейную жизнь. Здесь они находили себе утешение и смысл своего бытия. А помимо этого у иудеев была жизнь верою в Мессию. Но у большинства она получала искаженный смысл — политической надежды на реставрацию национального или даже мирового господства. И лишь немногие ждали Его как Искупителя, то есть Освободителя от грехов, терзавших человечество.
К таким принадлежала и тихая, кроткая чета супругов — Иоаким и Анна. Потомки царственного дома Давидова и первосвященника Аарона, они жили теперь в полной неизвестности и скудости. Цвели лишь добродетелями. Но кто об этом знал, кроме Бога?!
Людям же своего племени они, наоборот, казались подозрительными и в отношении чистоты: они не имели детей; а это у иудеев почиталось знамением неблаговоления Божия, наказания за грехи… Лишь это омрачало их душу и жизнь.
Вместе с миром и они несли горечь страданий, впрочем, по особой сей причине — бездетства. Однако для них эта горечь отверженности была весьма мучительна. Это видно из всей истории их жизни: они страдали и часто молились по поводу этой скорби.
И для них пришло это утешение; и притом — раньше, чем «благоволение в человецех»: Господь послал им необыкновенную Дочь — Марию. Будущую Матерь Спасителя мира.
В глубокой старости родителей воссияла Она. Но и это было по Промыслу Божию. Целомудренные и по прежней жизни, Иоаким и Анна самим бесплодством до старости еще более воспитывались Господом в бесстрастии. Известно, что наследственность от родителей переходит на детей. И даже у одних и тех же родителей, в зависимости от духовною состояния отца и матери, в разное время родятся разные по духу дети. Здесь зачатие было уже в бесстрастной старости и — плодом молитвы; от такого зачатая у многих родителей, — как в Ветхом Завете (Исаак, Самуил), так, в особенности, в Новом Завете (Григорий Богослов, Симеон Столпник), рождались и святые дети. И от престарелых Иоакима и Анны, непорочных праведников, зачалась Святейшая Дева, Которая Своею святостью привлечет благоволение Божие и сделается Материю Слова, превзойдя по святости и благодати все небесные силы.
Можно понять ту радость, которая охватила сердца святых родителей при рождении вымоленною дара Божия!
Но не знал еще этой радости «проклятый» мир: для него тьма клятвы продолжала казаться безысходной. Ничто не предвещало даже и зари… А между тем она зачалась уже в неведомом бедном доме еврейской четы…
В таких думах я незаметно приближался к монастырю. Уже невдалеке от него я вспомнил и свое детство и отношение к праздникам.
Вот я — маленький школьник духовного училища. Учение началось лишь две недели. Все мне ново и интересно: и в «огромном» губернском городе, и на чинных уроках в школе, и в училищном храме, где так хорошо поют и служат, где все чисто убрано, светят лампады…
Приближается праздник Рождества Богородицы. Это — первый праздник в году училищной жизни…
Подчистишься, вымоешься… Идем парочками из «своекоштного» [3] общежития в храм училища. Еще остается минут 15 — 20 до всенощной. Всюду оживление и радость…
Праздник… И, конечно, мы не вникали в песнопения и смысл богослужения. А радость была яркая. Что–то точно грело душу. Будто бы кто лампаду засветил в сердце…
Звонок. Идем в храм. Становимся рядами. Тишина…
Уже темнеет: шесть часов вечера. Лампады и свечи приветливо мигают живыми огнями. Открываются царские врата… Начинается служба. Поют хорошо: «большие» (то есть басы и тенора) — из семинарии богословы. Солидные. Отлично одетые, как большие: в черных сюртуках, в накрахмаленных рубашках с галстуками. Сзади воспитанников — семьи преподавателей и их сродников.
И все так мирно и чинно. И кто, кто бы мог думать, что через 25 лет все перевернется на русской земле?! То было в 1893 году…
Но вернусь к святому мирному детству… Священник, о. И. Делициев, светлый блондин, служит прекрасным тенором и вразумительно. И не замечаешь, как проходит всенощная. А утром опять радостно бежишь к службе. Литургия опять проходит незаметно–отрадно. И весь день праздничное настроение… Даже к вечеру, когда на занятиях (то есть часах) все собраны по комнатам учить уроки за общими столами, и тогда еще на душе остается тепло от проходящего праздника.
А там через несколько дней будет другой праздник — Воздвижение Креста… Снова будет радость… И так от праздника до праздника… А кроме того, всякую неделю бывал праздник Воскресения.
И никогда–то, никогда я не тяготился службами… Да можно ли тяготиться радостью?! А ее очень хорошо знало чистое детское сердце. Благодать Божия освещала, и освящала, и радовала душу.
Вспомнил я и другое. Всего лишь год назад, после подписания заявления о лояльности, мне пришлось писать письма об этом. И в одном из них я ясно почувствовал параллель между праздником Рождества Богородицы и духовным просветлением России. И то, и другое мне представилось «зарею» спасения… А письмо писал на праздник Рождества Богородицы. И день был чистый, ясный, осенне–солнечный, нежаркий.
То же почувствовали и те, кому я писал. Так, следовательно, еще тогда мне этот праздник представился в образе «зари».
Необычное многолюдство. Оказывается, к этому дню собираются отовсюду тысячи народа… Потому–то и нужен был большой — трехчастный — храм.
Зашел в церковь Богородицы. И там — тихо… Пусто… Народ в другом храме. «Звучащая тишина» — так говорят описательно… И стало тихо и отрадно на душе. Мира шумного, страстного, суетного не слышно под этими каменными высокими сводами. Здесь преддверие уже другой жизни, иного мира. И кажется, будто свет радости уже опускается оттуда, готовясь праздновать «Малую Госпожу», то есть Рождество Богородицы.
И я почти не «молился» словами. А душа утешалась невидимой предпраздничной отрадной тишиной.
Кстати сказать, у сербов — прекрасный обычай: при входе и выходе или даже проходя мимо (когда храм закрыт) целуют церковные двери.
Радуйтесь!
Заблаговестили… Иду в соборный храм — и вижу: он уже полон, трудно пробраться. Люди стоят с зажженными свечами, как в России — на Пасху. Одно это ввело душу сразу в праздничное настроение. Стал в алтарь и начал вслушиваться в богослужение и следить за сердцем.
Первое, что услышало ухо, — это призыв радоваться.
На всякий праздник мы слышим этот призыв; но иногда он повторяется сильнее, чаще, настойчивее, иногда — слабее, реже… На праздник Рождества Богородицы этот зов слышится довольно часто и в общем создает радостный фон всего богослужения.
Даже сравнительно с Успением Божией Матери праздник Рождества Ее носит характер более радостный. Правда, там слава Ее выше, но она умеряется и самим фактом смерти, и скорбями апостолов, и молениями о нашем спасении. Здесь этого ничего нет; наоборот, ныне слышим благовестие о разрешении печалей, о приблизившейся радости спасения мира от зол. Потому общий тон — радостный.
Послушаем песнопения церковные.
«Сей день Господень, радуйтеся людие…» ([2–я [стихира] на великой вечерне] «Господи, воззвах»). Мы слышим эти слова из пасхальных песнопений. Эта стихира повторяется и по Евангелии. «Днесь всемирныя радости провозвещение…» (5–я [стихира на] «Господи, воззвах»). «Да радуется Адам праотец, и Ева да веселится радостию… Да радуется Давид бия в гусли, и да благословит Бога…» (1–я [стихира на] литии).
«…Да светлоносят земная, царие да играют, святителие во благословениих да веселятся, да празднует весь мир…» (3–я стиховна).
«Да радуется небо, и земля да веселится: Божие бо небо на земли родися, Богоневестная Сия…» (седален по полиелее).
И оба канона (Иоанна Дамаскина [4] и Кир Андрея Иерусалимского [5]) начинаются и наполнены радости.
«Грядите, вернии, Духом Божественным радующеся… Приснодеву… песньми почтим» (1–й тропарь 1–й песни 1–го канона). «Да ликовствует вся тварь, да веселится же и Давид…» (1–й тропарь 1–й песни 2–го канона). «Днесь да веселятся ангельстии чини, песньми да ликуют сущии из Адама…» (2–й тропарь 5–й песни 2–го канона). «…Пророцы со апостолы ликуйте и праведными: общая бо радость возсия, ангелов же и человеков…» (2–й светилен).
Заканчиваются песнопения утрени опять тем же: «Сей день Господень, радуйтеся людие…» («И ныне», [на] хвалитех).
Видим: по всей службе — непрерывный призыв радоваться. Но что говорить, если в самой главной песне — в тропаре — эта радость поставлена на первое место: «Рождество Твое Богородице Дево, радость возвести всей вселенней…»
Поэтому и мы присоединимся душою и воскликнем с Церковью: «Величай, душе моя, преславное Рождество Божия Матере!» (припев 9–й песни).
Но все приведенные выдержки взяты мною из великой вечерни и утрени. А если бы мы присутствовали на предварительной службе, на малой вечерне, — то мы заметали бы иное направлению церковной радости… Мы приводим призывы радоваться ко всем, ко всему миру. Но, вероятно, мы заметали, что не видно главных радующихся лиц — Иоакима и Анны?.. Я их намеренно выделил из общей радости. Кому же, как не им, больше всего радоваться и торжествовать?! И кому же, как не им, радоваться прежде всех?!
И очень прекрасно, что Церковь сама выделила их: она отвела по преимуществу их радости всю малую вечерню, — эту первую службу посвятила первой радости родителей… Как это мудро и художественно!
Так с этих слов и начинается: «Иоаким и Анна торжествуют… с нимиже и мы празднуем днесь…» (1–я [стихира на] «Господи, воззвах»). «Яже прежде неплодная страна (Анна), землю плодоносну раждает» (4–я [стихира на] «Господи, воззвах»). «Радуйтеся Иоакиме и Анно! Радуйтеся, яко радости и спасения Ходатаица, от неплбдове Дева, нам раждается» (1–я стиховна).
Но Церковь знает, что главная причина радости — не в том заключается, что у бесчадных прежде родителей явилось дитя… Это не единственный пример! А — в том, что Рожденная есть радость общая. И обычные родительские чувства естественно отходят скоро на второй план; а на первое место начинают проступать радостные гласы всех. Потому уже и на малой вечерне, наряду с радостью родителей, мы видели сразу и себя: и мы празднуем; видим и других: «…ангелов множество на небесй, и человеческий род на земли ублажаем…» («И ныне», [на] «Господи, воззвах»).
И родоначальников зрим здесь же: «Отложи Адаме и Ево всяку печаль: Мати бо радости (Богородица) от неплодове преславно прозябает днесь» (3–я стиховна).
А затем, в тропаре, говорится уже о радости «всей вселенней».
Но несмотря на это, Церковь отвела родителям особое радостное место… Но все же — в «укромном» месте: на малой вечерне, когда и народа бывает мало; а большей частью эту службу служат лишь в уставных монастырях и тоже при небольшой числе молящихся монахов или монахинь… А как это уместно и умилительно! Но так как Царица теперь есть уже — всеобщая, всенародная Мать, всем принадлежит, то и неудобно очень выделять плотских Ее родителей: теперь Она уже не их, — а «всехная» (как сказал один ребенок).
Потому с великой вечерни уже начинается общая радость, прославляется общее значение Родившейся, славится Она Сама.
И странно даже иному показалось бы, что на всех стихирах (их восемь) на «Господи, воззвах» только в последней упомянута и «неплодная Анна»; хотя о рождении от «бесплодной» упоминается и ранее, но для славы Богородицы, а не родителей. Об Иоакиме же и совсем не упомянуто [в стихирах] на «Господи, воззвах».
Общая радость мира. Родительские чувства уже отошли в тень. Впрочем, и в их радость Церковь влагает сразу же общие причины: «… начатой рождше нашего спасения…» (1–я [стихира на] «Господи, воззвах» [на малой вечерне]). «От Анны днесь… прозябе, спасение человеков» (2–я [стихира на «Господи, воззвах»]). Об этом и далее будет говориться.
Однако и о естественной родительской радости можно догадываться, если Церковь говорит даже о том, что Рожденная «млеком питается», «от сосцу» Анны (3–я и 4–я [стихиры на] «Господи, воззвах»).
Конечно, радовались они и естественно: об этом Церковь говорить будет и дальше, вплетая в общий венок и их радость; а именно: они ныне освободились от общего поношения за «безчадство». Об этом говорится в кондаке и икосе — песнопениях, важных в богослужении.
«Иоаким и Анна поношения безчадства… свободистася Пречистая, во святем Рождестве Твоем» (кондак). «Молитва купно и воздыхание, неплодства и безчадства, Иоакима же и Анны благоприятное, и во уши Господни вниде, и прозябе плод живоносен миру. Ов бо молитву на горе творяше: ова же в саде поношение ношаше, но с радостию: неплоды раждает Богородицу…» (икос).
И теперь уже «ктому (больше) дары… рыдание бо Анны в радость преложися: срадуитеся мне, глаголюще, весь избранный Израиль» (3–я стихира на стиховне).
Однако, повторяю, Церковь почти совсем затушевывает эту естественную радость, отводя ей мало места в песнопениях. Да так и должно: в христианстве ценно ведь не естественное, а сверхъестественное, не человеческое, а благодатное. Если Сам Спаситель о Своей Матери сказал: «Кто Моя мать? Кто Мои братья?» — и затем, окинув взором слушающих, добавил: «Вот мать Моя и братья Мои! Кто исполняет волю Божию, тот — брат Мой и сестра Моя!» (Мк. 3, 31—35), — так и Церковь или Дух Святой, глаголющий в ней, не может говорить иначе.
И потому в радость Иоакима и Анны неисчислимо больше влагаются общие мотивы радости.
Продолжая приглашать радоваться «весь Израиль», Анна (то есть Церковь, влагающая в уста ее) говорит и о причине.
«Се бо даде ми Господь одушевленную палату Божественныя славы Его, во общее веселье и радость, и спасение душ наших» [4–я стихира на стиховне].
«…Благодушествуй Анно: ибо Мати Зиждителя твоего раждается преславно…» («И ныне», седален по полиелее).
«…Радуется о рождестве Иоаким: жезл, глаголя, родися мне, из негоже Цвет — Христос — прозябе…» (седален по полиелее).
«…Да ликует Иоаким… яко родитель Твой, истинно рождшия Бога…» (3–й тропарь 4–й песни 2–го канона).
«Ныне Анна веселится, и вопиет хвалящися: неплоды сущи (я, Анна), родих Божию Матерь…» (2–й тропарь 7–й песни 2–го канона).
«От неплодныя днесь Анны цвет произыде — Богородица, вся благовония Божественнаго исполняющи концы мира, и радости всю наполняющи тварь…» (светилен). И так далее.
Но, несомненно, радовались «богоотцы» и естественною радостью родительскою.
06 этом гораздо ярче говорит иконопись.
Пойдемте в рядом стоящий храм святых праведных Иоакима и Анны, и там увидим это. А также узрим и всю историю нынешнего праздника, как она отложилась в церковной предании. Средняя полоса (пояс) храма вся занята историей Богородицы — от зачатия до обручения; а на задней стене написано — по обычаю древних Церквей — Успение. Умилительная иконопись…
Вот первая часть икон изображает святых праведных Иоакима и Анну, пришедших в храм с дарами (жертвою). Святой Иоаким держит в руках, как бы уже предлагая, хлеб; сзади него стоит Анна, нагнув голову набок и смотря исподлобья, как бы обвиняемая; а в опущенной руке держит кувшин с маслом… Об этой жертве говорится во 2–й главе книги Левит. По закону священник должен был разломить хлеб и возлить на него елей. Затем часть жертвы возлагалась на алтарь (на жертвенник во святилище) и сожигалась; а остатки отдавались «Аарону и сыновьям его», то есть священнослужителям (Лев. 2, 4—6, 9—10).
И вот священник, зная о их неплодстве, отказывается принять жертву: поднимает вверх правую руку, ладонью к ним: «нельзя»… Иоаким печальный; Анна с «убитым» лицом и «опущенной рукой», с непринятый кувшином, смотрит вниз горько, как бы больше всех виноватая. Двери алтаря затворены.
Жаль даже смотреть!..
Вторая картина: Иоаким на горах молится. Ему является ангел с неба и возвещает радость об услышании молитвы его. Он так смиренно согнулся, очень протянув шею и голову, что невольно чувствуешь и все горе его, и весь трепет неожиданной радости: «неужели?»
А рядом святая Анна в саду. На дереве гнездо птичье. Анна горько жалуется Богу, что даже и птицы не лишены птенцов, а она — бесчадна… И ей тоже является ангел и возвещает радость о будущем рождении… Это уже третья картина–икона. Далее — четвертая: целование у так называемых Золотых ворот Иерусалимских. Они стремятся друг к другу открыть о радости, — встречаются у Золотых ворот и целуются. Это — символ зачатая. Пятая — рождение Анною Младенца. Она на постели. А Рожденную в пеленах несут обмывать в некоем сосуде служанки. Иоакима не видно здесь. Он дальше — в шестой картине.
Мария лежит в люльке, стоящей на полу на овальных подставках для качания. В люльке лежит одетая (а не в пеленах уже), с покрытою головою, — точно не Младенец, а взрослая, — Мария. Над Ней служанка веером или опахалом отгоняет, может быть, мух. К Ней подходит родитель. Смиренно, точно низший к высшей. А Она лежит серьезная, почти строгая, и смотрит на отца.
Седьмая картина: Иоаким и Анна оба держат Младенца и целуют Ее в лицо. Поодаль стоит служанка (няня молодая), отвернувши деликатно лицо.
На восьмой — Иоаким и Анна торжествуют: они пришли в храм с Новорожденной. Их встречают три священника в облачениях… Седые–седые старцы с бородами. И кроткие лица… Хорошие старцы: не наглядишься… Пред ними стол: на столе стоят уже дары — хлеб и еще что–то (кажется, елей в чашах).
Дары приняты. Анна впереди торжествующе, «с поднятый» лицом показывает, протягивая («смотрите вот!») к ним богоданный дар, Дщерь! Врата алтаря отворены: Бог приемлет жертву!
Девятая икона–картина — Введение — обычно… Десятая — Богородица во святом святых — сзади, далее и выше священника — сидит на престоле; над Ней киворий (балдахин). Ангел летит с неба и предлагает Ей хлеб небесный.
На одиннадцатой изображено обручение Ее Иосифу. Он — старец, высокою роста. Она, по сравнению с ним, чуть не вдвое меньше: это знак Ее малолетства по сравнению с Иосифом. Ей тогда было всего лишь 14 лет. Сзади, держа Ее за плечи или почти за локти, стоит первосвященник, точно передавая с рук на руки Чистую Деву для хранения. Она смотрит снизу вверх на Иосифа, — руки спрятав под одеждою: знак соблюдения девства; и в таком виде подходит к Обручнику, поднимая немного, но не открывая, Свои руки к нему.
Наконец, двенадцатая икона: Она зачала. Иосиф начинает подозревать Ее; и ведет в храм к священнику, чтобы совершить так называемый суд водою «клятвенною». Об этом законе изложено в 5–й главе Числ так.
Если муж подозревает жену свою в измене, а доказательств и свидетелей не имеет, — то он приводит ее к священнику, приносит дар за нее — десятую часть ефы ячменной муки (чуть меньше наших 4 килограммов; ефа равна 38, 88 литрам); но елея на муку не возливает и ладана не возлагает. Затем жрец берет чистую воду в глиняном сосуде и всыпает туда щепоть земли, взятой возле скинии. Потом открывает голову подозреваемой, дает ей в руки жертву мучную, а сам держит воду клятвенную. И заклянет ее, говоря, что если она не виновата, то да будет невинна от этой воды обличения; а если она согрешила, то (говорит священник): «Да даст тебя Господь в клятву и проклятие среди людей твоих; да отпадет твое стегно (бедро), да расседется твое чрево; да войдет эта клятвенная вода в чрево твое, чтобы разорвать его и оторвать бедро». Жена отвечает: «Буди, буди!» Тогда священник запишет клятву в книгу и затем омоет это водою обличения и напоит тою водою подозреваемую. А уже после этого возьмет из рук ее жертву и принесет на жертвенник. И если она виновата была, то над ней сбудется проклятие. Если невинна, то будет здрава (Чис. 5, 12—28). Таков закон подозрения.
И вот сему обряду подлежала Пречистая Дева. Иосиф стоит сзади. А Она дерзновенно смотрит на священника, протягивая руки, готовая выпить воду обличения…
Так изобразительно выражена евангельская мысль о подозрении Иосифа (Мф. 1, 18—21). Конечно, этого не было в действительности (то есть обряда заклятия) — Иосиф был слишком для этого деликатен. Самое большее: он намеревался тайно отпустить Пречистую… Но ангел Господень явился ему во сне и открыл о чуде непорочного зачатия.
Затем в храме изображено Благовещение, Рождество, Сретение и Успение.
Так Церковь в иконах дополняет то, чего не сказано даже в песнопениях.
Вообще нужно заметить, что в иконописи Церковь более свободно распоряжается с материалом церковного предания и с апокрифами. А в песнопениях она ответственнее и точнее догматически. Однако она принимает в иконопись то, что по идее не противоречит существу… Конечно, иные живописцы–самоучки могут, при отсутствии контроля, внести что–либо и неправильное; но погрешность и будет погрешностью.
Пред этими иконами храма можно стоять по часу, — услаждаясь и поучаясь.
Я в проповеди на другой день (9 сентября) {6} рассказал об этом, приглашая слушателей посмотреть самим.
Это есть та же служба, только в иконах. Какая прекрасная, глубоко религиозная и вообще «сильная» древняя живопись!
Изображено все это фресками: то есть краски клались еще на сырую известку стены, а потому впитывались, — и не стираются вот столетиями и не выцветают… Но для этого требуется быстрота работы специалистов, чтобы все класть сразу и безошибочно: переправлять ведь уже нельзя по сырому.
Царство Небесное труженикам прошлых веков! Это те же «песнопевцы», как Дамаскин, Косма [7], Иосиф [8], Феофан [9] и др. Только имена их остались неизвестны, за исключением немногих: Панселина [10] на Афоне… А еще вот и не помню других…
Не любили они выставлять своих имен… А тем более — оттого, что позднейшие иконописцы свято–добросовестно копировали с готовых образцов лучших мастеров и храмов. Да воздаст им Господь!
Все это я видел — сколько раз и ранее. Но на этот раз, перед всенощной, зашел к праведным родителям Пречистой поклониться им и попросить, да помолятся и они о мне к своей Дщери, Богоневестной Богородице.
Однако — возвратимся к богослужению.
В первой же стихире, в первых же словах праздничного песнопения меня остановили следующие слова: «Днесь Иже на разумных престолех (то есть на небесных силах) почиваяй Бог, престол свят на земли Себе предуготова…» ([1–я стихира на] «Господи, воззвах»).
Вот же бывает так, что иногда вдруг какие–либо слова точно «оживут»… Так ясно переживаешь их внутренний смысл… Точно вкусишь. Точно сам участвуешь в том, что говорится. А прежде, бывало, слушаешь, но не слышишь… Так было и с сими словами прежде; ныне же они ожили… А эти слова определяют главное содержание праздника — и потому весьма важны.
Что ныне совершается? Рождается будущая Богородица. А так как все в мире творится по воле и силою Божией, то и нынешнее рождение — Его дело. Но Рождество Сего Младенца имеет чрезвычайное назначение; а посему и участие Божией силы здесь чрезвычайное: Бог Сам, — то есть особою благодатию, данною бесплодным родителям, — творит им необыкновенную Дочь.
Но не в этом даже величие Божие, ибо творить чудеса Господу Творцу совершенно легко: Он и весь мир вызвал из небытия. Нет, ныне поражает иное — не величие силы, а безмерность уничижения.
Вчувствуемся в то, что мудро говорит Церковь: Бог… Премирный… Превысочайший… Непостижимый… Дух… Живущий в Своем неприступной свете. «Почивающий» на небесных силах — архангелах и ангелах…
Вообще — Бытие высшее всего высшего! И Он — Превысочайший — ныне «готовится» «переселиться» с неба на землю… Благоволил воплотиться… Зрак раба {11} принять… А далее — и страдать.
Но это еще все — далее, а начало: «оставить» небо. Умалиться… Унизиться… «Бог обнищевает»… Конечно, это — образные выражения.
И вот Он заранее готовит Себе путь, способ умаления, место обитания, «престол» воплощения. Или, как говорит паримия, Премудрость готовит Себе новый «дом» — Пречистую Деву.
Какая жертва умаления в воплощении! Бог жертвует Своим премирным бытием, чтобы уподобиться миру. Дух творит Себе плоть…
Может быть, это все известно? — скажет иной… Да! — уму известно; но не всегда даруется ощущение этой истины, ясное зрение ее…
Ныне мне, недостойнейшему, это дано было пережить сердцем, или почувствовать, то есть по–настоящему «понять», в себя принять. Ныне вот это «открылось» душе; а прежде слова те же самые были известны, содержание же их было закрыто, запечатано.
Ясно «узрел» и безмерность «истощания», и жертвенный характер его…
Да! это — жертва Бога!.. И эту жертву Он начинает подготовлять заранее: готовит Себе Мать для воплощения…
Воистину необходимо воскликнуть: Ты — «чудес — Бог»!.. [1–я стихира на «Господи, воззвах»].
Чудны дела Твои, Господи!
Матерь… Бога!
А это?! Разве менее поразительно?! Мы так привыкли к подобным словам, что большей частью и не ощущаем всей их силы. Хоть сейчас остановимся на этом сколько можем; а ведь это относится к существу праздника.
Мать… Бога…
Опять восчувствуем все безмерное, превосходящее величие Бога.
Разве Он нуждается в матери?..
И вдруг… у Бога — Мать… Поражающее явление!..
Вот и опять: мне так ясно было дано это ощутить, «понять» в праздник…
У Бога — Мать… И об этом поет Церковь в той же 1–й стихире на «Господи, воззвах».
Воистину — «чудес Бог»!
Во 2–й стихире, которая повторяется за бдением в трех местах («Сей день Господень…»), меня остановило слово о Божией Матери — «Единая».
Она уже «ожидает» входа «Христа во вселенную», Она готовится ввести («вводящи») Его в мир… И сему делу могла послужить лишь Она — Единственная: «…Едина и Единаго вводящи Христа во вселенную…» Воистину — Единственная!
Жена, — сделавшаяся… Матерью Бога!
Только подумать! Только бы ощутить эту, столь всем известную, истину: Дева — Матерь Бога…
…Нет, еще и еще хочется говорить эти слова:
М–а–т–е–р–ь Бога!..
Хочется «лицезреть» их или, лучше: Ее Саму. В именах мы видим суть; и этой сутью лишь и сильно, и значительно, и действенно имя! А иначе будет пустой звук.
«Б–о–г–о–родица»!..
Вот и это дано было отчасти «понять»… И именно это! Именно это нужно было и понять в праздник «Малой Госпожи»…
Узреть духом Ее, именно как Богородицу, Матерь Божию.
А когда это узришь сердцем, — немедленно и очевидно ясно будет, что вследствие одного этого Она — действительно Единая, Единственная. «…Едина войстинну Богородица познавается» (1–я стиховна).
Ах! как трудно передавать языком, что зрит сердце!
А так ясно зрит!
Но пока живешь одним этим словом, богослужение уже ушло дальше… Вот донеслось от певца уже новое слово: «Днесь всемирныя радости провозвещение…» (5–я стихира на «Господи, воззвах»).
И не то меня остановило на этот раз, что Рождение Богородицы было началом, предвозвещающим будущую радость, о которой ангелы воспоют: «Слава в вышних Богу и на земли мир!» Рождается ныне Родительница всемирной радости. Это, конечно, так; и именно это воспевает песнопевец Стефан Святоградец [12]: «…из Неяже чуждее (то есть несвойственное Себе) присвояет Иже естеством Бог, и заблудшим плотию спасение содевает, Христос Человеколюбец, и Избавитель душ наших». Нет, на этот раз меня слова «всемирная радость» остановили совсем с другой стороны.
«Всемирная»… «Весь мир» радуется… Да, должен радоваться! Особенно если бы он зрел все безысходное «проклятие» жизни своей.
Да… должны!.. Но радуются ли? Все ли радуются?.. «Весь» ли «мир»?.. «Всемирная» ли ныне радость?..
И окинул я мысленным взором вселенную. Не говорю уже о язычниках, еще не ведущих Христа. А их ведь еще до 1 000 000 000!.. Но то еще «дети» тьмы… Непросвещенные. А вот иные — те, которые когда–то не только назывались, но и были христианами. И чтили Божию Матерь. И радовались в Ее Рождение, верою в родившеюся от Нее Искупителя, Спасителя мира. А что теперь с ними? Все эти — «культурные» народы! Бывшие христиане! Протестанты, не чтущие Божией Матери, — немцы, англичане, американцы, безрелигиозные чехи; богоборцы во всех странах. Но и те, которые еще числятся по имени «в христианстве», — не умерли ли они уже душою?
Кто же ныне живет, да еще радостно, истиною христианства, явлением в мире Бога воплотившегося?! И Рождением Матери Христа? Правда, — есть еще, есть… И у православных, и у католиков. Но много ли? Увы! именно как раз наоборот: не — «всемирное» [ли] то равнодушие? безрелигиозность? не умерли ли люди для Христовой веры?! не начинает ли сбываться страшное предсказание Самого Воплотившегося: «Сын Человеческий, придя» во второй раз, «едва ли найдет веру в Себя» (ср.: Лк. 18, 8). И где уж «всему миру» славить Рождество Рождшей Спасителя Бога?!
И больно, и грустно стало на сердце… Но не отчаянно! Ибо было предсказано Им: «Надлежит всему этому быть» [Мф. 24, 6].
Лишь бы хоть нам самим дано было остаться в «малом стаде» Его! Господи, молитвами Богородицы, включи!
Но если не все радуются, то чему же радуются радующиеся?
И вот чему: вся радость главная, в нынешний день Рождения Марии, основывается на том, что Она — Богородица, что Она послужила воплощению Христа Спасителя, Сына Божия. И свет этого праздника отражается и на Рождении Богородицы, как солнце отражается в луне.
И все это можно обнять в одном слове: «спасение».
Здесь мы увидели бы и «возсоздание земнородных», и «обновление», и «нетление» ([6–я стихира на] «Господи, воззвах»), и освобождение «от уз адовых» (1–я [стихира на] литии), и отверзение «входа в рай» (3–я [стихира на] литии), и «обожение», избавление «от смерти» (5–я [стихира на] литии), и «клятвы отъятие», и «благословения подание» (2–я стиховна), и «обновление» всего «мира» («И ныне», стиховна), и совместную единую радость «неба и земли», то есть ангелов и людей (седален по 2–й кафизме), и возвращение к «первому блаженству» (2–й тропарь 1–й песни 2–го канона), и даже более «твердое» состояние, чем до падения Адама и Евы, ибо теперь спасшиеся уже не могут пасть: «…всеродная Ева (то есть человечество) в твердую жизнь вводится» (4–я [стихира на] литии) и т. д.
Все это с большею силою раскрывается на праздник Рождества Господа. Только там это все относится — к Виновнику благ, воплотившемуся Сыну Божию. Ныне же — приписывается к Виновнице Виновника, к Той, Которая послужила воплощению Спасителя и таким образом была и причиною «спасения».
И так как в Рождении Ее, как бы в цветке, скрыт уже будущий плод, то можно сказать, что уже в цветке — начало плода, в Рождении Ее — начало спасения.
Так и говорится в песнопениях.
«Начало нашего спасения, людие, днесь бысть…» (1–я [стихира на] литии).
«…Днесь плод (то есть Богородица) раждати благодать начинает…» (4–я [стихира на] «Господи, воззвах» и [см. также:] 1–я хвалитна).
«Предопределенная скиния» «к Богу нашего примирения» «быти ныне начинает» (1–й тропарь 8–й песни 1–го канона).
«Иоаким и Анна торжествуют, начатой рождше нашего спасения…» (1–я [стихира на] «Господи, воззвах» на малой вечерне).
При этом мы вспоминаем те же самые слова и на Благовещение в тропаре: «Днесь спасения нашего главизна…», то есть начало. Верно. И там, и здесь — начало. Но это первое, предварительное начало, а то — второе. Здесь — начало будущего начала. Там начинается уже Сам Спаситель, а здесь начинается Та, от Которой Он зачнется на Благовещение.
Желая выразить это образно, в песнопениях употребляется упомянутое мною выше сравнение «цветка» и «плода». На Благовещение зачался уже «Плод» спасения; ныне — лишь цвет спасения: «От Анны днесь цвет… Богородица прозябе…» (2–я [стихира на] «Господи, воззвах» на малой вечерне), «цвет от Иессеа» (1–я [стихира на] литии) и т. п.
А иногда Христос называется «Цветом» (седален по полиелее; 4–й тропарь 5–й песни 2–го канона); тогда Она сравнивается с жезлом Аароновым, от Которого Он процвел.
Приблизительно около стихир на литии я вдруг ощутил неожиданную мысль–чувство: что ныне уже не только Рождение Богородицы, а и Рождество Христово… Так ясно было это, будто я сразу с 8 сентября перенесся через три с половиной месяца, к 25 декабря, и праздную уже радостнейший праздник воплощения Слова, Бога Спасителя.
И сразу открылось мне: да ведь ныне, в сущности, не что иное, как — предпразднство Рождества Христова. И сразу все осветилось этой, истинной по существу, идеей…
Именно, именно… Потому–то и все похвалы Богородице взяты или вставлены в связи именно с мыслью о Рождении Спасителя.
Это мы и видели по стихирам раньше.
Рождество Богородицы светится уже Рождеством Христовым. И потому благодать (первая) по существу ныне рождественская уже: то есть того же качества. А так как там была радость, и мир, и славословие, — то эти же чувства переживаются и ныне. Различие лишь в степени. Ныне все это дается в зачаточной степени.
Рождество Христово — явление солнца; Рождение Богородицы — начало зари… Это так ясно… И так верно. И так художественно.
И в песнопениях так и сказано, что ныне «златозарный свет» воссиял. Или — «золотая заря».
Как прекрасно и выразительно!
«Бысть чрево Твое — солнца носило… Христос бо солнце, яко от чертога Жених, явися из Тебе» (6–й тропарь, богородичен, 5–й песни 2–го канона).
Или еще, тоже хорошее, тонкое сравнение употребляет Церковь для выражения той же мысли о рождественской богородичной благодати: «…днесь возвеяша ветри, спасения провозвестницы»: из Нее «Христос» раждается (5–я [стихира на] «Господи, воззвах»).
Повеяли уже «ветры» рождественские… Замечательно нравится мне это… «Запахло Рождеством», — сказать бы по–простому русскому… Это точно… «Повеяло» сочельником рождественским.
И это несомненно верно: это прямо и выражается в главном песнопении — тропаре. Сначала обратите внимание даже на внешнее сходство обоих тропарей.
На Рождество Христово: «Рождество Твое, Христе Боже наш…» На Рождество Богородицы: «Рождество Твое, Богородице Дево…» И один и тот же глас — четвертый. «…Радость возвести всей вселенней…» Какую? Ответ рождественский: «…из Тебе бо возсия солнце правды Христос Бог наш…»
Вот какова причина: Рождество Бога.
И опять — даже внешнее — сходство: там — волхвы пришли кланяться «солнцу правды»; здесь — «возсия солнце правды». Далее, в стихирах попразднства поется в одном месте главная рождественская песнь: «Слава в вышних Богу и на земли мир…» Очевидно, песнопевцу тоже повеяли «ветры–провозвестники» рождественской благодати.
Потому постоянно, постоянно говорится о Рождестве Христовом, хотя праздник Рождества Богородицы… И понятно: силу, значение и смысл Ее Рождению дало Рождество Господа от Нее.
Ныне начинается имеющая «родити Слова, нам дебельством (грубостью) плоти явльшася, Егоже поем…» (1–й тропарь 8–й песни 1–го канона). Она ныне «ясно (ясное) чудо — Христа показа (показала), к земным пришедша. Егоже поем…» (2–й тропарь 8–й песни 1–го канона).
Так ощущал святой Дамаскин: будто в день Ее Христос уже «явился», «пришел». А святитель Андрей Иерусалимский и прямо взывает уже Христову Рождеству: «О новейшаго слышания! Бог — Сын Жены! О безсеменнаго Рождества!.. О ужаснаго видения! О зачатия страннаго Девы! О несказаннаго Рождества! Истинно паче ума вся, и видения» ([6–й тропарь], богородичен, 8–й песни 2–го канона).
Вот первая благодать праздника: предчувствие радости спасения, — предпразднство рождественских чувств. «Золотая заря» воплощения…
Но есть и другая благодать, связанная теснейшим образом с предшествующею, из нее прямо проистекающая. И это я тоже ощутил, по милости Владычицы, непосредственно: я уже писал, что когда вошел в храм, залитый огнями свечей, то сразу почувствовал торжество людей; и оно передалось мне.
Но оно было еще неопределенно: откуда и почему?
Но очень скоро будто кто подсказал: «Величают Богородицу». Славят, хвалят Богородицу.
Прежде всего почувствовалось вот это самое настроение величания. Ведь и на небе Ее в сей день особо величают… И на земле величают… И мне будто бы «слышится» это величание… Не во мне еще оно, а вне меня: у ангелов, может быть… у богомольцев… Но пока не у меня. В меня оно проникает лишь эхом… Точно волной, но понемногу, начинает заливать и меня. Даже на Успение, в день «славы» Богородицы, я не ощущал этого…
Весьма характерно: в день «славы» вознесшегося Господа тоже не ощущал такой радости, какую ощущал на Рождество Христово. Видно, то и другое не под силу еще нам. Подобное еще испытываешь — и даже в большей степени — на Благовещение: там уже хочется петь: «Благовествуй, земле, радость велию…»
Ныне значительно меньшая радость, — но радость. Только там уже радость и о Богородице, и о Христе; а ныне — величание Богородицы единой. Хотя — и ради Христа, но величание–то — Ей; и именно потому, что — ради Христа, величают Ее как — Богородицу.
Вот сие слово, — нет, даже не «слово», а — Сама Она «Богородица», — до такой степени это ясно переживалось, как ни в какие иные дни Ее праздников…
«Богородица!»
Величайшее благодарение Богу за то, что хоть в самый праздник дано было ощутить сию Божественную тайну — воспринять Владычицу, Пречистую Деву Марию, именно — как Богородицу.
Трудно выражать эти вещи! Вообще сердце не легко переводится на язык слов… Не в силах я и сейчас углублять это… Некоторые драгоценные истины лучше скрывать в молчании. Только могу сказать: от одного этого имени душа наполнялась радостью, даже до слез… И когда я на другой день стал говорить народу поучение, то именно говорил на сие единое слово… Звал людей — почувствовать: Кто Она?! Звал поклоняться Ей, целовать бы землю под пречистыми стопами Ее… Звал хвалить, почитать Ее выше всего, после Бога.
И стало мне понятно, что святые отцы в своих словах на этот день не углубляются в идеи, смыслы, а больше хвалят, славословят и величают Ее.
Да, ныне было Ее величание.
Это и есть благодать вторая: она дается нам для участия в прославлении Ее, именно как Пресвятой Богородицы. Дается это и ощутить! А что же выше? Да это сама по себе такая высокая благодать, что всякие другие дары в нынешний день были бы без сравнения меньше.
Это все переживалось на всенощной… И может быть, лишь какая–нибудь искра запала от стихир в душу и зажгла это величание… Но думаю, что не от стихир это пришло, а таинственно из таинственных недр.
И лишь после всюду увидел это величание.
«Кто довольно по достоинству пети возможет, от Анны неизреченно младенствующую Деву… всех бо жизнь и очищение млеком питается, Богородица Чистая» (3–я [стихира на] «Господи, воззвах» на малой вечерне).
Все Тебя ублажают: «…яко Мати была еси Творца всех Христа Бога….Богородице всепетая и неискусобранная» («И ныне», на «Господи, воззвах» на малой вечерне).
«Храм Божий, едина Богородица… происходи!·…» («И ныне», стиховна на малой вечерне).
«Рождество Твое Богородице Дево, радость возвести…» (тропарь).
«…Неплоды раждает Богородицу, и Питательницу жизни нашея» (икос, [см. также:] седален по полиелее).
Всюду звучит немолчно это слово — Богородица, — как на Рождество — «Христос раждается», или «Христос воскресе» — на Пасху…
В других местах, хотя и иными словами, именуется Она же: «Мати Божия», «Богоневестная», «Питательница жизни (то есть Христа) нашея», «Непорочная Невеста Отча», «Божие обиталище», «Приятелище Божие», «Едина дверь Единороднаго Сына Божия», «Престол свят», «Небо одушевленное» и т. д.
Заключу эту главу задостойником (ирмос 9–й песни), который поется ежедневно до отдания праздника и говорит о величании Богородицы: «Чужде матерем девство, и странно девам деторождение, на Тебе, Богородице, обоя устроишася: тем Тя вся племена земная, непрестанно величаем».
И вообще вся 9–я песнь заканчивается приглашением славить и величать Ее: «…Благословенная, Всечистая, Тя, Богородице, величаем» (ирмос 9–й песни 1–го канона).
Бог ныне «дарует… плод на веселие нам, Тя Богомати Пречистая, Юже достойно величаем» [1–й тропарь 9–й песни 1–го канона].
«…K Богу вину (причину) присвоения, к Зиждителю мост, Тя, Богородице, величаем» [2–й тропарь 9–й песни 1–го канона].
«…Славословяще покланяемся Тебе, поем и славим» [4–й тропарь 9–й песни 2–го канона].
Даже — «пеленам покланяемся Твоим, Богородице…» (3–й тропарь 9–й песни 2–го канона).
Наряду со всеславным именем Богородицы довольно мест, где прославляется Ее девство и приснодевство. Об этом пишем лишь для того, чтобы еще более возвеличить высоту, чистоту, святость, нетленность, непорочность Той, от Коей благоволил воплотиться «Един Свят Господь».
Это начинается еще на малой вечерне: «…празднуем днесь… блажаще Деву Чистую» (1–я [стихира на] «Господи, воззвах»). «…Приснодеву Отроковицу песньми почтим» (1–й тропарь 1–й песни 1–го канона). «Тя блажит Приснодево вся тварь…» (3–й тропарь 3–й песни 2–го канона).
И произошла Она от целомудрия, и Сама — защитница девства: об этом говорится на хвалитех: «Столп целомудрия одушевлен, и светлое приятелище, блистающееся благодатию, Анна благославная явльшся, породи (породила) забрало воистинну девства, Божественное процветение, Яже (Богородица) всем девственным, и девства желающим дарование, девства доброту (красоту) яве подающую, и дарующую всем верным велию милость» (3–я стихира на хвалитех).
В иных местах соединяются оба этих славных имени — Дева и Богородица: «Дева Мария и Богородица истинно… днесь возсия нам…» (седален по 3–й песни). Еще сильнее выражено это в задостойнике.
Но все же должно сказать, что сие имя — Дева — несравненно реже прославляется ныне Церковью, чем — Богородица.
И отчасти о девстве нужно было говорить потому, чтобы утвердить истину о приснодевстве или просто — о девстве Ее и по Рождестве Господа, как была Она Девою и до Рождества.
Закончим это славословием рожденному от Нее Христу, «Емуже покланяющеся, воспеваем Девы Всенепорочныя Рождество» («И ныне», стиховна).
После всех этих мыслей о славословии и величании Богородицы ставится вопрос — не две ли «славы» у Богородицы: одна на Успение, другая на Рождение? Ведь и у многих святых по две «памяти»: святитель Николай чудотворец (9 мая и 6 декабря); Иоанн Богослов (8 мая и 26 сентября); святитель Василий Великий [1 и 30 января]; Григорий Богослов [25 и 30 января]; Иоанн Златоуст [27 и 30 января, 14 сентября и 13 ноября]; преподобный Серафим [2 января и 19 июля]; мученик Вениамин (13 октября и 31 марта) и т. п. И у Нее — две славы: начало жизни и конец… А по степени величия славы — Успение больше; ибо к прежнему достоинству Богородицы присоединилось обожение Ее по душе и телу с вознесением на небеса. Потому ныне — «Малая Госпожа» (то есть Владычица; а на Успение — «Великая Госпожа», как хорошо говорят сербы. Но примечательно, что в монастыре престол — Успение; а народ несравненно больше собирается на Рождество Ее. Отчего это? Разные причины: уборка хлебов на юге; прекрасная погода ранней осени; радость праздника. А кроме того — Успением заканчивается пост: очень многие говеют и причащаются Святых Тайн; также и Введение бывает уже через неделю после начала «Филипповок», то есть Рождественского поста.
Но, по–видимому, люди почувствовали и радостную благодать праздника — «малой» славы.
В С. жил один человек злой и развратной жизни; особенно же он сквернился бранью. Однажды он проиграл в карты все свои деньги. И от досады начал извергать бранные слова и на Самого Христа, так что все другие, заткнув уши, убежали. А он дерзко начал хулить потом и Богородицу. Всеблагий Сын Ее не потерпел такого бесславия Матери Своей: кощунник упал на землю и тотчас умер, истекая кровью. Когда раскрыли его тело, то грудь и утроба были у него рассечены донизу, так что видны были все внутренности. Сбежалось много народа.
А в одном месте по своим делам шел некий родственник его. На пути ему встретился, точно тень, умерший и сказал: «Я сейчас умер. А Праведный Судия повелел мне сказать тебе следующее, и пусть узнают это все: кто клянет и бранится, пусть каются, чтобы не потерпеть того, что и я или и еще хуже. Знай, что Владыка Христос как долготерпеливый и многомилостивый по Своему беззлобию терпит очень многое, — когда и Его хулят или чинят другие беззакония; и не казнит их здесь временно, до общего воскресения, а потом они будут мучиться вечно. Но тех дерзких людей, которые решаются хулить Богородицу, их не терпит Господь, и еще здесь дает им начало вечных мук; как потерпел и я сейчас». После этого явившийся исчез. А родственник тотчас направился в город и своими глазами уверился в истине того, что открыто ему было самим умершим, и рассказал всем присутствовавшим о словах наказанного хулителя имени Божией Матери.
Есть и иные, подобные сему, случаи.
Этот вопрос всегда становится предо мною.
Ответ на него есть и ныне. Правда, в радостный день славы Богородицы Церковь не хочет омрачать праздника печальными мыслями, ибо хочет утешить печальное человечество радостной вестью о «золотой заре» спасения от печалей. Но все же не может укрыться от духовного взора тот путь, коим придет эта радость; но к этому Церковь подходит осторожно и не прямо; и притом только почти в конце утрени, на последней песни канона, говорит открыто. А сначала она говорит о том, что нужно сделать будущему Искупителю или что Он уже сделал. И об этом я уже говорил: [Церковь] избрала самое главное, отчего произошло все прочее. А именно: «проклятое» человечество мучилось оттого, что на нем действительно лежала клятва… И страшная клятва! Клятва неустранимая. Клятва Божия… А кто может противостать Богу?!
От этого отлучения Божия и было все зло в мире. И потому нужно было устранить прежде всего именно эту основную беду мира: снять клятву и возвратить благословение Божие. Сие и делает Господь прежде всего — одним Своим воплощением уже; и тотчас ангелы поют: слава Богу! С землею мир на небе! И на земле мир! И между людьми опять благоволение!
А на Крещение Сам Отец засвидетельствовал о Сыне: через Него (о Немже) возвращается Мое благоволение [Мф. 3, 17].
Клятва снимается, хотя это завершится на Голгофе. Тогда уже — все, скажет Христос: совершилось [Ин. 19, 30].
В день Рождества Богородицы, отсвечивающего праздником Рождества Христова, и говорится о сем первом деле Христовом — снятии клятвы.
И говорится и много, и часто; и прежде всего — в главном песнопении, в тропаре: «…из Тебе бо возсия солнце правды, Христос Бог наш, и разрушив клятву, даде благословение…»
Это самое нужное — было совершено. И совершено не людьми (да и как они могли бы?! ничтожные!), а Самим Воплотившимся… Вот уже началось искупление… Он Сам нас выкупил: клятву снял… Даже если бы мы и не думали: «как?» — все равно, радость великая: проклятие разрушено и возвращено благословение!
А уж если возвращено благословение Отчее, Божие, — то все прочие блага придут сами собою. Из них Церковь выбирает два самых главных и поражающих: уничтожение смерти (воскресение) и дарование жизни вечной, блаженства… Пропускается все прочее: как это сделано? — а говорится лишь о конечных и главных достижениях.
Это напоминает пасхальный тропарь: «…смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».
Так на Рождество Богородицы зрится уже все дело Христа — от упразднения клятвы до дарования блаженства после Страшного суда.
И теперь «благословенное» человечество начинает цвести плодами добродетелей, чистоты, святости, мира, блаженства. Припомним главу о «проклятом» мире (см. [главу] «Предварительный вопрос»)… Человечество билось в безысходных тисках. И билось бесплодно. И даже усилия лучших людей не приводили к добру: «Хочу и не могу». Человечество было духовно бесплодно, как бесплодно телесно были родители Богородицы.
Эта естественная параллель так легко приходит на мысль, что ее употребляют разные творцы песнопений в богослужении.
«Неплодства преложение (изменение то есть в Анне), мирское (мировое) разреши (разрешило) неплодство благих (неплодство добра) говорит Иоанн Дамаскин (ср.: 2–й тропарь 8–й песни 1–го канона).
И на хвалитех некий песнопевец взывает то же: «…от неплодове плод возсия…» и «…доблественно мирское благих разреши неплодство…» (2–я хвалитна).
В частности, лишь после Богородицы расцвело «Божественное процветение», Божий цветок — девство, недостаточно чтимое в Ветхом Завете, да и непосильное ему.
Как же, однако, совершились эти два великих дела: снятие клятвы и разрушение смерти (а следовательно, и дарование жизни вечной)?
На это Церковь отвечает, как я уже сказал, прямо лишь в конце канона и то очень кратко, одним ирмосом: «Снедию древа, роду (человеческому) прибывшая смерть, — крестом — упразднися днесь; ибо праматерняя всеродная (всеобщая) клятва разрушися, прозябением Чистыя Богоматере» (2–й ирмос и 2–я катавасия 9–й песни).
Вот где все «разрешилось»: на кресте.
Но этот открытый ответ начал разрешаться значительно ранее — с самого начала канона, но прикровенно… Обычно слушатели внимают тропарям и стихирам, где говорится прямо о праздничном. И не всегда обращают внимание на так называемую катавасию (то есть заключительные ирмосы после каждой песни, поемые обоими ликами на «сходке», в середине храма; а «сходка», схождение, по–гречески — «катавасия»). А они расположены мудро в Церкви на весь год (есть в Уставе, или Типиконе, особая глава о катавасиях). Например, с Введения начинают уже петь катавасию «Христос раждается…» И как сразу «повеет Рождеством»…
А с Успенского поста начинается Воздвиженская катавасия: «Крест начертав…» И на славное Преображение она тоже звучит, как красная нитка в белой материн: ожидается Голгофа… А на Успение вот ее нет: там только слава Богоматери. И все печальное уже в прошлой… Все «забывается», поглощено славным концом.
На Рождество же Богоматери все это еще впереди. Но Церковь не хочет об этом петь прямо; а косвенно напоминает катавасиями: поет заключительные песни в каноне Воздвижения — о кресте: «Крест начертав Моисей…» (1–я [песнь]); «…ныне процвете древо креста…» (3–я [песнь]); «О треблаженное древо, на немже распяся Христес, Царь и Господь; имже (древом) паде, древом прельстивый (то есть диавол), тобою прельстився, Богу пригвоздившуся плотию…» (5–я песнь). Иона «…спасительную страсть проображаше яве» (6–я песнь). И особенно ясно ставится в связь Богородица и крест в 9–й песне — [в] катавасии: «Таин еси, Богородице, рай, невозделанно (без усилий человеческих) возрастивший Христа, Имже крестное живоносное на земли насадися древо», — то есть: Ты, Богородица, возрастила Христа; а Он насадил на Голгофе живоносный, спасительный крест.
Да и вообще близость этих двух праздников — Рождества Богородицы и Воздвижения Креста — знаменательна: о ней еще мы будем говорить в «круге» праздников. А отчасти и дал ее упомяну.
Но — еще отмечу снова — для нас важно и то, что Церковь говорит ныне настойчиво о снятии клятвы… В этом и заключается первое дело искупления, или плод его. Снято неплодство с Иоакима и Анны; снимается неплодство (проклятие) и с людей…
Об этом Церковь говорит и в кондаке: «Иоаким и Анна поношения безчадства, и Адам и Ева от тли смертныя свободистася Пречистая, во святем Рождестве Твоем. То (это же) празднуют и людие Твой, вины (причины) прегрешений избавльшеся…» и т. д. Это она повторяет и в других местах: ныне родилась «…живота нашего Ходатаица (Посредница), (как? — чрез) клятвы отьятие, благословения подание» (2–я стиховна). «Днесь… разрешается… неплодство (Иоакима и Анны), и Адам (от) древния клятвы…» (3–й тропарь 5–й песни 2–го канона). «Адам свободися, и Ева ликует, и вопиют духом к Тебе Богородице: Тобою избавихомся первородныя клятвы, явлынуся (чрез явление от Тебя) Христу» (3–й тропарь 7–й песни 2–го канона).
06 этом говорится сравнительно мало: душа занята прославлением грядущего спасения от «предгрядущей» Богородицы, Которую и ублажает радостно. И лишь в двух–трех местах на праздник мы просим Ее заступления: от Тебя происходит «радость… всему миру», поэтому — «…в рождестве Твоем, Дево Богозванная (Богоименитая), миру мир испроси, и душам нашим велию милость» (2–я стиховна); и в самом последнем (богородичном) тропаре канона тоже просим: «…моли, Всечистая, спастися душам нашим» (9–я песнь 2–го канона). И только. Но зато чаще выражается уверенность, что Она и без того — несомненная Заступница наша и Посредница. Да и самое «Спасение», Спаситель — через Нее пришел; а если пришел, то и будет спасать: Она вводит «Христа во вселенную, во спасение душ наших» [2–я стихира на «Господи, воззвах»]. Поэтому «…возопиим Той с Гавриилом… радуйся, Благодатная, Господь с Тобою! Тебе ради даруя нам велию милость» (богородичен на литии).
Теперь мне хочется отметить немного отдельных мыслей особенного характера.
Во второй каноне (Кир Андрея) во всех песнях есть по одному тропарю в честь Пресвятой Троицы: «Три безначальна славлю… Три соприсносущна в Существе Едином проповедую: Един бо во Отце, и Сыне, и Дусе, славословится Бог» (1–я песнь); «…поем безлетнаго (то есть вневременного) Сына Твоего…» (3–я песнь); «Славлю… Троицу несозданную…» (4–я песнь) и т. д.
Сначала я не понимая: зачем это? Но, всмотревшись в содержание троичных тропарей, уразумел: «Богородица»… Родит Бога — Христа… Кто же Он? Не человек, а Единородный Сын (5–я песнь) безначальною Отца. Он — Един от Троицы — Единицы. Он — до рождения во плоти — собезначальный Отцу, безлетный. Так естественно мысль о Троице связана с Рождеством Богородицы: Бог «несозданный» ныне «созидает дом» — Богородицу для «создания Себя». Это первое.
А второе: на Богородице обнаружилось действие всех Трех Лиц Божиих. Это объясняется в 6–й песни: «В Тебе Троическое таинство поется, и славится Чистая: Отец бо благоволи, и Слово вселися в Тя, и Божественный Дух Тебе осени».
В связи с Рождеством Богородицы возникает вопрос о Ее «непорочном зачатии», что у католиков возведено в догмат.
В службе на праздник действительно встречаются эти слова: «Поем святое Твое Рождество, чтим и непорочное зачатие Твое, Невесто Богозванная и Дево, славят же с нами ангелов чини, и святых души» (4–й тропарь 6–й песни 2–го канона). Но, во–первых, эти слова можно относить к рождению и зачатию Ею («Твое» — вместо «от Тебя») Сына Божия. Это очень часто употребляется: например, «Рождество Твое нетленно явися: Бог из боку Твоею пройде…» и т. д. (ирмос 9–й песни канона Преображению).
Но если и говорится здесь о Рождении Ее Самой, то Церковь в своих песнопениях нередко говорит многое «гимнологически», то есть с целью славословия. И тогда она употребляет выражения в превосходной степени, усиливает мысли, подчеркивает до предела. Например, все мы знаем кондак: «Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Владычице…» Но кто же не знает, что мы надеемся и на святителя Николая, и на преподобного Серафима, и других святых; а еще более — на милость и благодать Самого Бога Спасителя?! Но так как ныне прославляется Богородица, то Ей и приписываются славословия в высшей степени.
Мысль же этих слов та, что родители зачали Ее уже в бесстрастной старости, что они оба были праведны, целомудренны, что зачатие было даром особой благодати Божией, — и т. п.; то есть свято, как говорится… И Кир Андрей, пиша эти слова, не помышлял, конечно, что им у католиков будет придан смысл не «гимнологический» (хвалебно–славословительный), а точно–догматический. Родилась же Она, как и все.
А о «святом» зачатии можно говорить и про Иоанна Крестителя, и про многих иных «вымоленных» святых. Да и нет охоты касаться этого вопроса: к Пречистой Богородице нужно подходить со страхом… А иное лучше благоговейно пройти святым молчанием.
Зачата Она была по дару Божию, но естественно. А следовательно, и «первородный» корень греха был передай Ей. Но благодатию Божиею и Своим подвигом Она преодолела все искушения его. И в этом — Ее слава, сила и величие. Однако потребовалось особое очищение от сего «корня» Духом Святым, которое и совершилось в момент зачатия Ею Сына Божия или пред сим моментом.
Из русских богословов епископ Игнатий (Брянчанинов) говорит, что и для Нее Сын Божий был Спасителей, как Она Сама воспевает в песне Своей: …и возрадовася дух Мой о Бозе Спасе Моем… [Лк. 1, 47].
Но православное сознание смиренно не любит касаться этого вопроса, благоговея пред Честнейшей херувимов и Славнейшей серафимов. Умолчу и я, недостойный, касаться «одушевленному Божию Кивоту» (задостойник Благовещения).
Вспоминается мне еще одно впечатление на всенощной.
Вот служат… Величают Ее… И думается, чувствуется: вот и Она здесь Сама присутствует… Таинственно… Непостижимо… А присутствует… И это было — живо.
Еще о. Иоанн Кронштадтский отмечал, что в праздники враг старается особенно сильно искушать: или расстраивать мирное настроение раздражением, или подставлять какое–либо, будто «неотложное», «дело», чтобы рассеять сосредоточенное молитвенное внимание пред службою, или даже во время самой литургии вселяет какие–либо охлаждающие мысли. И вообще, говорит о. Иоанн, точно в гору идешь, а песок под ногами точится вниз и затрудняет подъем. «Враг в праздники Господни берет с христиан свой оброк, крайне великий оброк; и чем больше праздник, тем больше оброк врагу платят христиане, ибо, что мы видим в праздники? Совершенную праздность, разнузданность плоти, пьянство, распутство, драки, кражи, увеселения. Боже мой!.. Какое усердное служение диаволу! Христиане ли эти люди… искупленные честною кровию Сына Божия? В христианские ли ты времена живешь, не в языческие ли? <…> Беззаконие разливается по земле; царство врага распространяется, — Царство Твое (Господи. — М. В.) сокращается…»
«Пред наступлением великих праздников надо быть особенно внимательный к себе. Враг заранее старается охладить сердце к предмету празднуемою события… Тут он действует на нас или чрез атмосферу (дурную погоду. — М. В.), или чрез принятую внутрь пищу и питие, или чрез свои разжженные стрелы, с избытком бросаемые в сердце и сильно палящие всего человека, при этом чувствуются лукавые… и хульные помышления и (даже. — М. В.) сердечное отвращение к предмету торжества. Надо преодолевать врага понуждением себя на богомыслие и молитву».
О самом празднике он пишет: «Хорошо праздник проведешь, во славу Божию и во спасение души, если будешь упраздняться от страстей… и… упражняться… в добродетелях». «Хорошо проведешь праздник», «если возродишься, обновишься благодатию».
И наконец еще: «В великие праздники враг и завистник наш диавол оскорбляет, опечаливает и повергает нас в крайнее уныние или болезнями телесными, удручающими и подавляющими дух, или своими духовными разжженными стрелами, или крайним безчувствием и холодностью. В скором времени сделается явным, что (это. — М. В.) враг в тебе коварствовал, а не… было (это. — М. В.)… естественное расположение духа».
Все это писано им с опыта.
В повестях о подвижниках пришлось читать, как в некотором монастыре одному святому старцу предложили чашу вина; он выпил. Предложили еще; и эту он выпил. Подали третью. А старец остановил и сказал: «Брат, не забудем, что есть диавол!»
И я знал в жизни одного монаха, который после святого причащения никуда не ходил, не говорил, не шел даже на трапезу, а затворялся в келии, храня святую благодать.
В аскетике различаются термины «душевный» и «духовный»; первое — естественно, второе от благодати; первое близко к плотскому, второе ему противоположно.
И нам, обыкновенный людям, нужно всегда и очень твердо помнить, что мы еще очень далеки от «духовного» состояния. А потому и все наши чувства, — несмотря на их истинный и хороший источник («благодать» праздника), — весьма непрочны и способны весьма быстро изменяться. И тогда радость может перейти в веселость душевную с ее дурными последствиями, бывающими тогда, когда у человека теряется «собранность» духа.
И думаю, что эта душевность (по неизбежности, от нашего несовершенства) проникает даже в самую радость праздника, и качественно. И потому нужно быть зорким к себе.
Праздники — это дело будущего века. А здесь — удел святых. «У меня всегда Пасха!» — говорил один пустынник. А преподобный Серафим всегда пел: «Христос воскресе», — или встречал людей этими же словами, добавляя собеседнику, от полноты радующегося сердца своего, титул: «Радость моя!»
А мы… далеко не преподобные…
И радость еще непосильна нам.
Помнится, у святого Макария Великого есть рассуждение: некоторые просят у Господа дара горячей молитвы. А Он не дает им ее, ибо они еще не стяжали сосуда для хранения сей высокой благодати, то есть не имеют еще ни чистоты, ни простоты, ни кротости.
Однако они продолжают стучать к Богу. И Господь, сказавший, что просящему дастся, толкущему отворится, исполняет желание молящеюся. Но что же бывает потом? Дар молитвы очень скоро снова исчезает, или человек впадает в раздражение, или даже падает…
То же нужно сказать и о благодати праздников. Не можем мы хранить ее, как должно. А отсюда дальнейший вывод вот какой: если мы не способны еще к радости, то лучше нам желать сокрушения, внимательною трезвения, смирения; и — бояться восторгая, как еще непосильных и, может быть, даже смешанных с «душевностью».
Смиреннее и благоразумнее быть сдержанным. А уж если и даровал Господь «благодать праздничной радости», то нужно хранить ее, таить от врага, не показывать — прятать в душе, — чтобы он не искушал сильнее; и тем более должно в таком случае быть осторожным к искушениям.
Но все это легко говорить; а как дойдет до дела, тогда все это забывается; а если и помнится, то не хочется: слабы мы еще!
Радость–то еще — не наш удел…
А потому, как премудро и промыслительно–спасительно следует за радостный Рождеством Богородицы — скорбное, аскетическое, страстно–распинательное — Воздвижение Креста, с его основным смыслом искупления, жертвы за наши грехи Самого Сына Божия…
Радость, которую Церковь показала в «златой заре» Богородичною Рождения, есть еще удел и идеал будущею… А на пути к нему лежат кресты, кресты, кресты.
Крест умаления воплотившеюся Сына Божия.
Крест всей Его жизни — от обрезания до Голгофы…
Крест распятия за это наше неумение и радоваться.
Крест у всякого собственный, а у всех общий — распинать плоть свою со страстьми и похотьми.
Недаром в древности (в житии мученика Каллиопия) в праздники христиане постились…
Конечно, и пищею можно радоваться и славословить Господа; но мы, немощные, меры не знаем…
Нужно бы все это внедрить в сердце, — и пытаться проводить в дело.
И не будем думать, что это — ново. В молитве после причащения мы часто читаем просьбу к Пресвятой Богородице: «…помилуй мя, и даждь ми умиление, и сокрушение в сердце моем, и смирение в мыслях моих… И подаждь ми слезы покаяния и исповедания… (то есть грехов)» (5–я молитва).
Правда, в других молитвах говорится и о «радости, здравии и веселии» (4–я молитва), но наряду с этим молимся: «Всего мя спригвозди страху Твоему. Присно покрый, соблюди же, и сохрани мя от всякаго дела и слова душетленнаго» и т. д. (3–я молитва).
А законы благодати одни и для святого причащения, и для «благодати праздничной».
Но что же делать, если (а это столь легко для немощного) я провел не как нужно праздник? Конечно, нужно заранее ожидать, что благодать отлетит… Это уже — несомненно!
Ну, а далее? А далее опять единственный путь: «Господи… даждь ми положите начало благое», — как говорится в молитвах святителя Иоанна Златоуста [молитва 7–я на сон грядущим]. А начало — покаяние, сокрушение, смирение; а если можно, то и — исповедь… Но и сокрушение, и покаяние, и исповедь — это тоже дары Божии, и дары великие.
Как безысходны и беспомощны были люди до Христа! А мы теперь не безысходны: у нас есть постоянный «Путь», Который Сам о Себе сказал: …Аз есмь путь… (Ин. 14, 6), Который сказал о Себе: «Я — дверь овцам» (ср.: Ин. 10, 9). И к Нему мы теперь всегда можем прибегать как к Спасителю. Самое главное, что мы теперь «имеем Ходатая на небесах» (cp.: 1 Ин. 2, 1; Евр. 9, 15).
Этот самый «немощный» человек вдруг решает бороться Лежит поваленный, раненный. И вдруг дерзает бороться. Побежденный телом, решается помериться духом… Решается на смелое дело — унизить себя сознанием, сокрушением, смирением, — и через это восстать, с Божиею помощью.
Решается смиренно просить у Бога милости… И идет… Ползет, а — вперед.
И побеждает… Смирение преодолевает диаволову победу.
Диавол не может смириться. А мы смиряемся. И этим побеждаем его.
И припомнился мне тот поразительный случай, который описан святым епископом, рукоположенным ангелами, святителем Амфилохием Иконийским [13], другом святителя Василия Великого, как Господь прощал много раз падавшего инока; и после последнего падения пришедшего опять в храм, к Богу милосердному, с покаянием… Диавол ведет спор с Богом о душе его. Господь оправдывает кающегося; и он умирает здесь же, в храме… Поразительная повесть…
Бог не может делать неправды. Если оправдал, — то и по «правде». А она заключалась в том, что грешник покаянием побеждал содеянное зло, грех, диавола, — а чрез это становился уже не добычею сатаны, а сыном силы Божией.
Вот что стало возможно после Христа Спасителя! Вот чему послужила Богородица, рождшая «Спасение миру»: «…Еюже безстудный ад попрася…», поэтому благодарно «…достойно возопиим: блаженна Ты в женах, и плод чрева Твоего благословен» (4–я стихира на литии).
«Спаситель»… Пришел «спасать». Это слово ясно говорит о том, что Он это спасение будет еще совершать… Не принес его, как уже нечто совершенно сделанное. Это было бы недостойно ни Его, ни нас… Да и невозможно. А постепенно будет совершать в нас сие спасение. Следовательно, не по–протестантскому мы можем думать: «Спасены уже совсем»; а надеемся спасаться Его силою и помощью… А Он — прошел чрез Голгофу.
II. Из святых отцов
В заключение сделаю выписки из святых отцов на этот праздник.
Как я уже писал, в этот день в поучениях должна раздаваться похвала Величаемой. Так и есть… Вот святой Дамаскин.
«<…>О, блаженнейшая и непорочнейшая чета, Иоаким и Анна! От плода чрева вашего мы познаем вас, как негде сказал Господь: от плодов их познаете их (Мф. 7, 16). Вы проводили жизнь богоугодную и достойную Рожденной вами. Пожив целомудренно и праведно, вы произвели на свет украшение девства… От непорочности и долженствовала процвести Дева, чтобы… произвесть на свет один Единородный Свет… <…> И это все — для моего спасения, Господи! Так Ты возлюбил меня, что не через ангелов, не через другую какую-либо тварь соделал мое спасение, но как создал, так и воссоздал меня Ты Сам! Поэтому играю, пою, веселюсь!..
<…>
Целые веки состязались, кому достанется слава Твоего рождения…», «Носившая Создателя»!
«О, чудо выше всех чудес! Жена сделалась высшею серафимов, потому что Бог явился малым чем умален пред ангелами (Евр. 2, 7 — 9; Пс. 8, 6). Да умолкнет премудрый Соломон, да не говорит, что нет ничего нового под солнцем (Еккл. 1, 9)!
О, Благодатная Дева, храм Бога Святый!..»
«<…> Она есть земля, на которой терние греха не взошло; напротив, чрез Растение, происшедшее от Нее, совершенно исторгнуто. <…>
<…> О, Иоаким и Анна, славная и всечестная чета Слова, союз, который священнее всех супружеств, потому что если ветвь превосходит все, то ужели корень не будет весьма подобный ей? <…>
<…> Радуйся, Мария (или лучше Мирия), беспредельная, по беспредельному величию славы. Хотя бы кто приписал Тебе бесчисленное множество похвал, однако не восхвалил бы Тебя достойно. Радуйся, Госпожа, как Матерь, получившая господство Господа всего. Кто скажет, что все служит Тебе, — не уклонится от истины. <…> Радуйся, место Божие, вместившая во чреве Невместимого… Который горстию содержит все и тогда, когда находится в Твоих руках! А это, если и выражается словами, то непонятно; если же и понимается, то необъяснимо. Радуйся, Матерь Божия, одна — раба собственною Сына, и притом (Сына) по естеству!.. <…> Радуйся, Богородица, в собственной и истинном смысле приводящее в трепет соединение человеков с Богом; через Тебя небесное соединено с земным, человеческое с Богом, Божественное с человеком. <…> Радуйся, Благодатная! Ты — и по самому делу и по имени — вожделеннее всякой радости, из Тебя пришел в мир Христос — непрестанная Радость, врачевство Адамовой печали», «…Который чрез Тебя помиловал меня; за что я, бедный и неразумный, должен был прославить бесчисленные Твои совершенства».
«О, Дщерь Адамова и Матерь Божия! Блаженны чресла и чрево, из коих Ты произошла! Блаженны руки, носившие Тебя, и уста, наслаждавшиеся Твоими чистейшими лобзаниями, — уста одних только родителей, чтобы Ты всегда и во всем пребыла Девою. Ныне начало спасения миру». «Ныне повеяли тихие ветры, предвестники всемирной радости».
«Воскликните Господеви вся земля, воспойте, возрадуйтесь и вострубите! Возвысьте глас свой, возвысьте — не бойтесь! ибо родилась нам Матерь Божия во святой дворе овчем, от Которой благоизволил родиться Агнец Божий, вземлющий грехи мира».
«Настоящий праздник есть для нас начало праздников, служа пределом закону и… дверию к благодати и истине. <…> …Обожение восприятого человечества — плод истощания Богочеловека.
Конечно, светлое и явное нисхождение Божие к людям должно иметь (и) радостное начало, вводящее к нам великий дар спасения. Таков и есть настоящий праздник, имеющий началом Рождество Богородицы, а концом — соединение Слова с плотию, это славнейшее из всех чудес, непрестанно возвещаемое, необъемлемое и всегда непостижимое. Чем менее оно постижимо, тем более открывается; и чем более открывается, тем менее постижимо».
Замечательные слова!
Посему подобает прославлять «таинство дня, и Матери Слова принести в дар слово: потому что ничто так не приятно Ей, как слово и хваление словом. <…>
<…>
<…> Посему–то я торжествую, и ликую, и Матери Слова приношу дар празднственный; потому что Родившееся от Нее научило меня веровать в Троицу:
Безначальное Слово и Сын устроил в Ней Свое воплощение; родивший (Его) Отец благоволил это; Дух Святой осенил и освятил утробу непостижимо зачавшей».
Вот где главная причина, почему в каноне тот же святитель Андрей прибавляет по тропарю о Святой Троице: он исповедует главный догмат христианства, Христом открытый. Кроме того, во времена святителя Андрея Критского была борьба еще против еретиков монофелитов («единовольников»), которые подрывали истинное исповедание догмата Троицы [14]. И сам святитель Андрей боролся против них на VI Вселенском Соборе. А борьба всегда отражается в богослужениях.
«Если можно измерить землю горстию… (ср.: Ис. 40, 12) и… постигнуть… вес ветров (Иов. 28, 25)… то можно понять и настоящий предмет наш. Мы совершаем праздник Божией Матери, Рождество досточудной Отроковицы Приснодевы…»
Затем он избирает из слова Божия венец славных имен, коими изображает Богородицу слово Божие, прообразами и пророчествами указывавшее на Нее в Ветхом Завете.
И этому отводится пять страниц, — кончая Ее собственными словами: величит душа Моя Господа, и возрадовася Дух Мой о Бозе Спасе Моем… [Лк. 1, 46–47].
И в заключение восклицает: «Кто не удивится вознесенной на такую высоту, что соделалась Материю Божией! Поистине, это — самое странное и дело, и слышание!»
«…Какого чревоношения удостоилась… Дева Отроковица, богоизбранная, Пречистая Мария! Какая другая из жен имела когда–либо такую и столь великую славу?!
Поелику же слово наше немощно для того, чтобы вознестись на такую высоту созерцания, и не может простираться далее, то скажем опять нечто радостное в приветствие Матери Радости… Радуйся, Благодатная! Радуйся, Прославленная! Радуйся… жертва всемирного спасения! <…> Радуйся, жертвенник, на котором таинственно приносится живое всесожжение — Агнец, Христос! — Боготаинственная трапеза превышающей) ум священнодействия, на которой небесный хлеб — Христос, всемирный Агнец, принесся, как благовонная и живая жертва, животворящая причащающихся! — жертвенник всего таинственного служения, в котором Бог плотию закалается и освящает все, и, таинственно пребывая с человеками, вселяется в них, имеет с ними общение, попускает касаться Себя рукам грешников, подноситься к бренным устам и вливаться в прах плоти нашей, смешиваясь, но не исчезая!
О неизреченное истощание! О благость, явленная в том, что Бог даровал нам это, превыше законов естественных и положительных, чрез единоплеменную и сродную нам Жену…», Которая вместила в Себя «бестелесное и невместимое величие пресущественного естества в Лице одной из трех Его Ипостасей! Вот Кто (есть) — Богородица Мария, общее прибежище всех христиан!.. <…> Вся тварь, радуйся, ликуй и рукоплещи! Ныне родилась нам Отроковица, из Которой спасение и чрез Которую всемирное искупление — Христос Иисус, Бог и Слово, Сый, и Иже бе, и грядый (Апок. 1, 8)».
Взято тоже из двух слов его.
III. Дополнительные размышления
Когда читаешь или слушаешь службу, то иногда одно–два слова дают обильный материал для чувств и мыслей… И это неудивительно: краткие слова песнопений — лишь сжатые формулы очень глубоких, многосторонних переживаний.
Поэтому святые творцы иногда намеренно не составляют много, — а могли бы, конечно! — но повторяют (особенно в каноне, нередко и в стихирах) одни и те же песнопения по два, три, даже и по шесть раз (на Пасху и др.). Нужно, чтобы богатое содержание истин, выраженных кратко, внедрилось в душу как можно глубоко. Поэтому повторяется и тропарь праздника многократно. Да и то не все воспринимаешь: так велико богатство событий!
А и не все еще вложено в песнопения. Для этого нужно бы читать вот слова святых отцов на праздники.
Когда читаешь, то видишь: как многое (почти все главное) заимствовано из них. Вот приведу нагляднейший пример.
| ИЗ СЛОВА СВЯТОГО АНДРЕЯ КРИТСКОГО | СЕДАЛЕН ПО 1–й КАФИЗМЕ |
| «Теперь время вопросить Давида: в чем клялся ему Бог всяческих? Скажи, песнопевец Пророк! Прииди, возьми гусли… ясно возвести… — В чем клялся мне Господь? Клялся от плода чрева моего посадить на престоле моем… И слово запечатле делом… Христос именуется по плоти моим Сыном… Вот и Дева, из Которой произошел Предвечный». | «Возопий, Давиде, что клятся тебе Бог? — Яже мне клятся, рече, и исполни уже: от плода чрева моего давый Девицу, из Неяже Содетель Христос… родися, Царь на престоле моем…» и т.д. |
Мелкие же примеры отдельных мыслей, слов и выражений бесчисленны.
Эта мысль уже высказывалась. Я лишь позабыл привести выдержку из песнопений: «Веселися Иоакиме, Богородицы быв родитель: несть ин якоже ты, (из) земнородных родителей, Богоприятне: Боговместимая бо Отроковица… тобою нам даровася» [ 1–я стихира на хвалитех].
Если про святого Иоанна Крестителя Сам Господь сказал, что не было выше его между рожденными [Мф. 11, 11], то нет больше Иоакима и Анны и между рождавшими, между родителями. Он (Креститель) был Предтечею Спасителю; а они родили Саму Матерь Его.
И дивно, что Церковь ежедневно поминает их: «…молитвами святых и праведных богоотец Иоакима и Анны помилует и спасет нас…»
«Богоотцы»… «Отцы… Бога» — «странное слышание». Но Бог воистину родился от их Дщери! А мы механически привыкли поминать их и часто не возносимся к ним умом и сердцем; а лишь языком звоним.
Между тем Церковь ничего не делает напрасно: и если поминает, то, значит, они действительно великие предстатели… Да и как иначе?! Они — самые близкие к Богородице, а Она «ближняя» (Песн. 4, 7 — 8) Самому Спасителю!
«…По времени появления своего в Церкви это праздник — едва не последний из двунадесятых.
Вообще, Богородичные праздники должны были появиться позднее Господских. Первое упоминание о празднике < Рождества Пресвятой> Богородицы мы встречаем в V веке на Востоке, в словах Прокла, патриарха Константинопольского (439—446); а на Западе — в сакраментарии (требнике) папы Геласия (492— 496)».
Но уже «для святителя Андрея Критско–Иерусалимского († около 712), составившею на <этот> праздник два слова и канон, это уже праздник большой торжественности. <…> Помечен праздник (и) в Иерусалимском канонаре VII века… <…>
Из западных месяцесловов праздник впервые упоминается в римском мартирологе VII века…»
«…Тропарь «Рождество Твое Богородице Дево» принадлежит… древним временам — V—VII векам, судя по тому, что это же песнопение имеется и в римско–католической службе; и это едва ли не единственный случай совпадения богослужебных песнопений в Православной Церкви и Римской».
Переживалось сознание величайшею чуда и непостижимого факта, что младенец–человек родился для того, чтобы быть БОГОРОДИЦЕЮ. Бог и человек!..
Творец и тварь… Необъятное и чрево… Поразительно… И это, однако, стало… Ныне родилась та, Которая вместит, в Себя БОГА… БОГОРОДИЦА! Ощутить это ныне — значит «усвоить» праздник Рождества Богородицы… Все вертится вокруг этого предмета…
И странно, как протестанты, англикане, сектанты не чтут, не ублажают Богородицы?! Вероятно, истинное религиозное чувство у них тупо. «Опростили» христианство…
А нам, православный, никак не мыслимо даже и думать о соединении с ними, если они не почитают Богородицу, как мы…
Конечно, Богородица может Сама их терпеть за это, — лишь бы они веровали хоть в Сына Ее, Искупителя, но это не позволяет нам быть «терпимыми» к ним, — то есть равнодушными, а тем более друзьями; ибо это было бы изменою любви к Богородице… Пусть уже спасаются, как Бог им позволяет. А мы должны хранить всю полноту истины!
Преподобный Сергий и преподобный Серафим готовились к встрече Ее — долгими молитвами. А другие даже не выдерживали Ее явления (преподобный Михей и Евпраксия) [16]. А уж радость–то какая была у узревших Ее: и описать нельзя!
«Саровский иеродиакон Рафаил рассказывал, что летом 1829 года отправился он в пустыньку к о. Серафиму, чтобы насладиться беседою с дивным старцем. Увидев идущего о. Рафаила, преподобный бросил мотыгу, которою возделывал землю, побежал навстречу иеродиакону и, упав ему в ноги, сказал: «Радость моя! Удостоился я, многогрешный, лобызать стопы Царицы Небесной».
Тропари Рождеству Богородицы и Рождеству Христову очень сходны.
| «Рождество Твое Богородице возсия солнце правды радость возвести всей вселенней…» | «Рождество Твое Христе Боже кланятися солнцу правды возсия мирови свет разума…» |
| (поется на глас 4–й). | (тоже [4–й глас]). |
Это понятно: Рождество Богородицы светит не своим светом, а отсветом Рождения Бога Христа, для чего Она и родилась. Ныне заря, тогда — свет. Ныне луна, тогда солнце.
Но есть между тропарями и разница. На Рождество Христово поется о просвещении разума; ибо было великое заблуждение в человечестве, а особенно в язычестве… Была тьма всяческая: тьма знания, тьма греха, тьма бессилия, тьма диавольская, тьма гнева Божия, тьма безблагодатности, тьма ада, тьма вечной смерти… Притом разум там вспоминается вместе с фактом прибытия волхвов, просвещенных звездою…
А ныне в тропаре, как в зародыше, все упомянуто, для чего придет Христос: разрушение клятвы, проклятая, отчуждения Божия, возвращение благословения и в заключение — дар Пятидесятницы; упразднение смерти и дарование жизни вечной.
Так в зародыше яйца уже лежит все будущее строение организма. И ныне: родилась Богородица — совершится все спасение мира…
Господь это допустил по разным причинам: и для того, чтобы это было делом милости, благодати Божией, а не естества; и для того, чтобы они достигли возможного бесстрастия и в таком состоянии зачали Пречистую, ибо наследственность имеет огромное значение; а также, если бы Дитя не было плодом дара, тогда родители иначе бы его воспитывали, как «свое», — а теперь они дают обещание посвятить Ее Богу; и потом в трехлетнем возрасте отдают Ее в храм, чего они едва ли бы осилили сделать при естественном рождении…
Все у Господа премудро!
Здесь предлагаем мы объяснение Благовещения. Оно будет еще через шесть с половиной месяцев. Но там есть иное объяснение, — особенно в каноне Феофана Исповедника.
Кроме того, предлагаемое — может несколько помочь читателю углубить мысль о Богородице, что началось в Благовещение и чем, собственно, велика Она. Думаем: это не помешает нам…
Нам пришли мысли, что процесс Благовещения в Пречистой Деве произошел несравненно проще, чем это изображено в творческом воображении преподобного Феофана Начертанного.
Является архангел Гавриил: Дева самого явления (по Евангелию) нисколько не смутилась. И ничуть не усумнилась, что это именно был архангел Гавриил (в каноне же Она сомневается): Она с ним разговаривает о других предметах, но не о нем. И притом спрашивает разъяснений, а не испытывает его. Очевидно, Она знала его и даже привыкла к нему особенно, как к Ее воспитателю и учителю. Привыкла верить ему. И потому очень легко принимает и теперь объяснения его.
Далее, смущение Ее объясняется лишь новизною приветствия… Именно: во–первых, говорит Гавриил: «Радуйся!» Чему? Во–вторых, назвал Ее «Благодатною»… {17} Что это такое? А затем еще более смути л: поставив Ее, Деву, в разряд «жен», — хотя бы и благословенных… А Она дала обет девства навеки…
Наконец, Она почувствовала, что Гавриил хочет сказать что–то новое, особенное, исключительное. Весьма естественно «смутиться»… Но именно только «смутиться», а не прийти ни в ужас, ни в растерянность, ни в состояние сомнения, неверия и т. п. и т. д.
«…То же архангел». Он совсем не сразу открывает Ей самую суть своего явления и благовестия… Почему? Чтобы не испугать «Деву–человека»… Она смутилась от одного необычайною приветствия… А если бы он сказал Ей все сразу, Она бы действительно могла и растеряться, даже и в трепет прийти… Трудно бы Ей было… Поэтому ангел рассказывает Ей все постепенно, понемногу…
Уже тем, что он поставил Ее среди «жен», Ее смутил, но дал Ей понять, что Она будет «женою», женщиною, — что Она будет Матерью… Но еще это можно бы, при некотором усилии, и не так понять, а просто — отнести к женскому полу вообще. И не зная, собственно, что действительно хочет объявить архангел, Она молчит… Смутилась, но ничем этого внешне не проявляет. Не спешит. Не говорит. А молчит… Святые и смиренные люди — таковы!
Но только «размышляла»… Да, это было… И это хорошо: человек обязан ко всему относиться — с разумом. Да и невозможно человеку не размышлять в таком случае, когда было столько поводов к смущению, недоумению… Душа Ее уже всколыхнулась… Так утренний ветерок откуда–то налетит еще зарею, — точно он где спрятался {18}, взволнует тихое озерко; а потом опять стихнет все… Но уже ночное безмолвие встревожено.
Хотя и тихо стало снова, но это только на время. И из низин или с гор — потечет утренник… А там послышится ранняя пташечка… И заря… Нужно готовиться… Ждать… Есть такой предрассветный момент ожидания: тихо, все еще спят… Но вот–вот, еще–еще чуточку, — и все зашевелится.
«Не бойся»… Она еще не «боялась», а только «смутилась». А Ей говорят уже больше: «Не бойся!» Есть, значит, еще что–то более важное, — если Гавриил, после такого — по видимому только радостного — приветствия, вдруг заговорил о страхе, боязни… Чего же Ей «бояться»? Она насторожилась еще более… Но времени слишком мало… Разговор идет быстро… Что ни слово, то все новое, и все большее…
И тут же утешение, успокоение: «Ты обрела благодать у Бога»… Боятся люди, когда заслужили наказание, а здесь нечего бояться: Ты — милость особую заслужила… Значит то, что Я Тебе возвещу, — это особенный дар Божий к Тебе.
Кстати: почему ангел здесь назвал Ее по имени: «Не бойся, Мария»? Этим он хотел Ее тоже успокоить, вызвав в памяти обычное его к Ней обращение.
И Спаситель Магдалине говорит: Марие! — и этим из растерянности ввел ее в сознание [Ин. 20, 16].
А это слово, с еврейского языка, значит то же — утешение.
Во всяком случае, при всяком смущении — обращение к нам по имени скорее успокаивает нас.
Итак, архангел и более насторожил Деву словом «не бойся», и успокоил именем «Марие». Дал ее он открывает, что Она уже нашла (обрела) благодать… И вдруг — как первый луч солнца: «Зачнешь во чреве и родишь…»
Пока еще не было ничего страшного, чего бы можно «бояться» — нет… Что же? Женщины назначение — рождать… Здесь только то стало более «смутительным», что оправдалось Ее «подозрение», когда ангел поставил Ее в ряду с «женами», рождающими, матерями… Значит, Она уже не сохранит «девства» обещанного?
Чтобы понять это смущение, нужно знать состояние истинных девственников, которые боятся лишиться своей чистоты… А Она — Пречистая… И вдруг теперь Ей уже ясно говорится, что Она будет Матерью…
«И наречешь имя Сыну»… Будет Сын, а не дочь, как у Ее родителей была Она… И это Бог открывает через вестника Своего.
Только вот как же с «девством» сочетать это? Непостижимо! В этом пункте Дева будет уже прямо спрашивать… И спросит… Не может не спросить… В этом пункте, как в фокусе, вся душа Ее: душа, — возлюбившая только Бога, душа, — отдавшая Ему всю себя, душа — святая… Девство лишь символ всего Ее совершенства, всей Ее сокровенной жизни… Здесь Она будет спрашивать: как разрешить Ей это недоумение?
Но — Пречистая! Не в этом уже теперь вопрос… Не в девстве… Не в Тебе даже… А в Боге, в мире всем. И начинается ряд откровений, несравненно более важных, чем то, что смущало Ее доселе.
«Ты назовешь»… Обыкновенно у иудеев называет имя отец. Да и как может девушка заранее решить, что когда она будет матерью, то именно она и назовет? А если муж иначе захочет?.. Муж — глава… В еврействе это было очень глубоко вкоренено… А между тем здесь предопределяется уже, что «Ты» Сама назовешь… Ты будешь, следовательно, главною… Новость! Что ни слово, то необычно… {19}
«Иисус»… Спаситель… Не необычное, — хотя и не частое имя (Иисус Навин, Иисус сын Сирахов)… Но здесь это имя означало нечто особое, в буквальном смысле «Спаситель»… Она родит… Родит Сына… И Он будет «Спасителемъ. Новое и большее недоумение: Она думала о девстве… Гавриил говорит о Спасителе.
«Родишь СПАСИТЕЛЯ».
Кому? от чего? Ангел объясняет… А Она все молчит и молчит… Еще ни одного слова не вымолвила… Хотя смущения все нарастают…
«Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего».
Если «Спаситель», то, разумеется, — «велик» будет … Это естественно уже, если Богом определено Ей родить, родить Сына — Спасителя кому–то… Но вот новое недоумение: «наречется СЫНОМ ВСЕВЫШНЕГО»…
Еще не сказано прямо… А прикровенно: «Всевышнего»… Это слово — легче воспринимается. Как и теперь маловерующий не скажет: «Бог», а: «Абсолют», «Некая Сила», «Начало»… Все–таки будто им «легче»…
Но все же, родит Сына, Который назовется «Сыном Всевышнего»… Это несравненно сильнее «Спасителя».
И судьи были «спасителями» народа: Навин, Гедеон, Сампсон, Самуил… Даже женщины — Девора… Но никто из них не получал этого имени: «Сын Всевышнего»… Никогда!..
Что же это значит? Если понять в буквальной смысле… то… нет, нет! Эта мысль еще бежит от Девы… Вероятно, это нужно понять в «духовном» смысле: особой возлюбленности Его Богом?.. Новое недоумение, и новые мысли, — все возрастающие… И, однако же, не доходящие еще до ясности… Чтобы Дева не «боялась», ангел постепенно вводит Ее от высокою к высшему, пока не дойдет до высочайшею…
Итак, кажется, можно думать, что «Спаситель» будет человек: необычайно великий, — и чрезвычайно близкий к Богу, «как бы Сын». Ведь сказано: что лишь «наречется», а это не есть еще «быть». И по видимому Гавриил дает основание и такому не «страшному» смыслу: «Господь Бог дает Ему престол Давида, (пра-) отца Его». Мария — из колена Давидова, следовательно, и муж Ее тоже должен быть из того же рода, по еврейским законам. «И будет царствовать над домом Иакова», — над евреями…
И опять это все, хоть и очень «велико», но в порядке естества… Весь Израиль жил мечтою о восстановлении своего царства… Значит, «Иисус» будет царем еврейским. Она, следовательно, родит Царя, «Спасителя евреев»?..
И вдруг — необыкновенный Царь — «во веки».
«Во веки»… Что такое? Все умирали, как бы они ни были славны… И Авраам, и сам Давид… А здесь «во веки»… Новое, опять необычное… Еще новое недоумение…
А может быть, и это можно понять еще метафорически? Он будет царствовать «во веки» — до конца мира, но в лице Своих потомков? Иногда в Писании так говорится… Но там больше говорится про «дом»: и будет непоколебим дом твой, Давид, и царство твое на веки пред лицем Моим… (2 Цар. 7, 16, 29).
А здесь про Самого «Спасителя», что ОН будет царствовать «во веки»… Как же понять?.. Еще есть здесь место для неясности… Еще не до конца открыто все Деве. Дабы не «боялась»… «И Царству Его не будет конца»…
«Не будет конца»… Тоже непонятно: и намек и неясность… И почти открыто, но еще и недоговорено… И, следовательно, — пока еще можно понять все в порядке естественной милости Божией: Марии предназначено быть Матерью — необыкновенной) Спасителя, — по–видимому, еврейского. Если все это так, тогда понятно: почему и вопрос Ее будет касаться лишь — девства. Если же Она теперь знает, что Ей предстоит родить НЕ человека; тогда еще можно примирить это с вопросом о девстве, которое Ей хочется сохранить и в таком случае; но с другой стороны, если он не человек, то опять вопрос: как может он родиться иначе, чем все рождаются? то есть без мужа?
Впрочем, — и размышлять–то было слишком мало времени… Написанное здесь, конечно, может пронестись в одно мгновение в голове: «с быстротою молнии», как говорится… Так или иначе, ангел главное сказал:
ОНА, ДЕВА, БУДЕТ МАТЕРЬЮ,
ОНА РОДИТ СПАСИТЕЛЯ.
Что же Дева? Ангел, по–видимому, замолчал…
Или: он уже сказал столько, так много и так ясно, что Дева впервые прерывает молчание и спрашивает, — не сомневаясь, что это «ангел»; ибо так и сказано в Евангелии: Мария же сказала ангелу… (Лк. 1, 35). Из Евангелия совершенно не видно, чтобы Она сомневалась в личности благовестника. И потому Она спрашивает лишь разъяснения, как у лица, авторитетного для Нее.
О чем же хочет узнать Дева? О том ли что значит «Сын Всевышнего»? Или: как понять Его «Царство во веки»? Почему Он «Спаситель»? По–видимому, ни один из этих вопросов не смущает Ее еще… Во всяком случае, Она не спрашивает о них.
Отчего это? Оттого ли, что все это еще можно было бы понять в «естественном порядке»? А может быть, иное что? Как же?
Может быть, Она готова была все принять — даже и самое непостижимое? И только оставался недоуменным один вопрос: «Как?» — то есть о способе рождения? — а следовательно, и о сохранении девства?
«Я мужа не знаю»: «как же это будет»…
Как «это»? Мария, Дева Пречистая, даже затрудняется повторить то слово, которое уже произнесено архангелом: «родишь»… И заменяет его словом: «это». Впрочем, — оно («это») обнимает все, вместе взятое: и родишь, и Спасителя, и Сына Всевышнею, и Царя навеки…
Как это все может быть без мужа? Рождение, обычно, так не бывает… И говорит Она: «Не знаю», — а не то что «не хочу» знать, «не буду знать», то есть Я — сейчас «Дева» и останусь, или решила остаться, «Девою»… Мужа у меня нет…
Но это Гавриилу известно совершенно ясно. Зачем же Она так говорит?
«Не знаю»… Стоит вдуматься в такую форму вопрошения, возражения или недоумения, лучше сказать. Если сказать бы иначе: мужа нет и не будет… То это слишком самоуверенно, не смиренно: ведь если Бог благословит, то и будет муж.
Если сказать: Я — Дева и сохранюсь Девою; тогда значит — Она не родит, не будет Матерью; тогда, следовательно, не исполнится БОЖИЕ определение… А это невозможно! Невозможно и помыслить Деве, — Которая Себя всецело предала воле Божией, — чтобы определение Божие оказалось невыполненным. Дева была слишком глубокой веры… Итак, нет выхода: нельзя сказать, что мужа не будет; нельзя сказать, что я останусь Девою. А между тем Ей хочется остаться Девою… И в таком случае оказывается один вопрос: как можно быть и ДЕВОЮ и МАТЕРЬЮ?
Но Божия Матерь настолько смиренна, что Она не хочет даже подчеркивать Своего Пречистою девства. И в таком случае есть уже единственная форма, — и самая смиренная, и в то же время ставящая вопрос ясно: «Я мужа не знаю»… Сейчас у меня мужа нет… Это факт… И сказать о факте — всегда можно; и притом даже не в возвышающей, а унижающей форме. А если так, то как же все то, что сказано, исполнится?
Но вот и еще одно объяснение.
Архангел Гавриил сказал так, что рождение точно вот сию минуту начнется, — то есть совершится зачатие, теперь же… «Радуйся… Благословенная Жена… Родишь Сына… Ты и наречешь имя Ему…» Все Она — одна…
А если так, тогда совсем просто: как это может начаться сейчас, когда «Я — мужа не знаю»?
Ангел отвечает… Но в ответе дает гораздо больше, чем Она спрашивает… И доводит все уже до полной определенности.
Сначала, правда, он отвечает Ей на заданный вопрос, — о способе зачатия при девстве, без мужа: «ДУХ СВЯТЫЙ НАЙДЕТ НА ТЕБЯ, И СИЛА ВСЕВЫШНЕГО ОСЕНИТ ТЕБЯ».
Дух Святой сделает это… Всевышний осенит, — как облако покроет (сень, тень) бесстрастно… Пример — руно Гедеоново…
Вместо мужа — Дух Святой… Вместо человека — Сила Всевышнего. Человек совершенно отстранен… Но от этого не легче… А еще труднее: ВСЕ БОГ… БОГ!.. Ах, как нам легко теперь это проговорить! Мы с пеленок узнаем и про Богородицу, и про Благовещение… В школе учим «историю».
А подумать лишь: Дева… на Нее найдет Бог… Боже, Боже!.. Что же это такое? Даже и вместить–то страшно… Не только ничего не «понять» невозможно, а чтобы и «поверить» — то, нужна чрезвычайная душа… Чрезвычайная вера… Нужна чрезвычайная, единственная Дева Мария… Другой никто не мог бы вместить «этого»…
А если так, тогда понятно все… Уже почти все сказано ясно… Ясно: Кто же родится от Нее.
От Бога может родиться только Бог. У Бога может быть лишь СЫН БОЖИЙ. Это теперь прямо и ясно говорит архангел Гавриил: «Потому», — то есть если Рождающий есть Бог, то и «РОЖДАЕМОЕ» «НАРЕЧЕТСЯ СЫН БОЖИЙ».
Вот лишь когда дошел архангел до высочайшей) пункта… Ты родишь не просто человека, хотя бы и необыкновенной), «великого», и не царя еврейского, а РОДИШЬ БОГА…
Но так как Он зачнется в Тебе от Бога Духа, от Силы Всевышнего, — то, следовательно, Он будет называться Сыном БОЖИИМ, то есть не человеческим, не человеком…
И это будет Существо столь исключительное, единственное, особое, что архангел назвал Его даже именем среднею рода: «Раждаемое». Ибо Его нельзя уже назвать только Богом, ибо Он — и Человек. Нельзя назвать и Человеком, ибо Он — Бог… Нечто совершенно новое, необычайнейшее…
И все–таки это Существо «наречется Сыном Божиим»… Почему? ибо СУЩНОСТЬ Его БОГ… Он даже и по рождении будет все «Сыном Божиим», только уже воплотившимся. Он есть Бог — воплотившийся, а не Человек обожествляющийся.
Поэтому на Богородичные праздники и читается Апостол из Послания филиппийцам, где говорится, что Христос не снизу «восхищался», поднимался быти равен Богу; а, наоборот, сверху «истощил» Себя, «умалил» воплощением (Флп. 2, 5 — 11).
Он есть истинный «Господь» — во славу… Отца.
Он есть истинный Сын Божий.
Как мы и веруем православно, отечески, евангельски.
Так разрешаются с последнею ясностью все вопросы по существу:
а) РОДИТСЯ СЫН БОЖИЙ…
б) А ТЫ ОСТАНЕШЬСЯ ДЕВОЮ, ибо Бог таинственно «осенит», и зачнешь, оставаясь Девою… Мужа не будет, и не должно быть… Радуйся, Невесто Неневестная!
Что же оставалось Деве? Высказанное смущавшее Ее недоумение — о девстве — разрешилось в совершенстве… Но зато встало другое, несравненно большее:
РОЖДЕНИЕ БОГА?!
Еретик Несторий [20] именно на этом пункте споткнулся и зле погиб, увлекши за собою многих. Стало быть, этот вопрос действительно — величайший, потрясающий.
Что же тут? Говорит ли что Дева? Спрашивает ли? Даже думает ли?
Что было в душе Богородицы Девы? На это ответить мы не дерзаем. Можно допустить, что совершенно естественное для человека смущение должно бы быть: «Я, Дева, рожду Бога»… Страшно и сказать… Как это возможно? Возможно ли?..
Для человека здесь целое поле недоумений… Отсюда все ереси и хочется «понять».
Но в Евангелии нет ни одного звука и намека на то, чтобы Дева обратилась к архангелу с подобным вопросом… А он больший, чем девство… Почему же Она не спрашивает? Неужели не смущается?
Я, грешнейший, дерзаю думать так о сем.
Божия Матерь как бы «застыла» вся в вопросе… До такой степени все возвещенное Ей было чрезмерно, — что даже не хватало сил и «размышлять» и «недоумевать»… Нужно было «остановиться» «в изумлении»… «Изумление» — значит выйти «из — ума»… Перестать размышлять… Как иногда говорят: «сердце замерло»… От чрезмерных потрясений люди иногда как бы окаменевают… Ничего не могут сказать… И звука даже не могут произнести…
Было ли так или нечто подобное с Девою?.. Не знаю: это непременно нужно принять; ибо Она настолько была — «не как мы», — что скорее можно говорить об отличии, сколько о тождестве с нами; и лишь отсюда можно подумать о подобии… По–человечески — невозможно не смутиться: «Я — Матерь Бога»…
Но и думать тоже невозможно; ибо, где Бог, там теряются все мысли, и даже «концы мыслей»… И Она была в недоумении, в вопросе, или даже не в «вопросе», а в смиренной невопрошающем изумлении… Она остановилась смиренно пред Тайною…
Но теперь нам нужно еще некоторое дополнение: Она настолько была смиренна и здрава духом (одно с другим связано), что это изумление было не экстатический, не «окаменелым», не «потрясенным», — а спокойный, — если можно говорить о спокойствии при изумлении.
Она была очень верующая, очень смиренная, очень духовно здравая, очень смиренно–молчаливая. 06 этом даже архангела нельзя было спрашивать. Всякое слово было бы не исходом из недоумения, а «выходом из себя». Нельзя Тайну раскрывать словом вопрошения. Эти вещи созерцаются в молчании духа… Не в молчании лишь языка… Не в молчании даже ума, мыслей… А в молчании именно ДУХА… Это нам объяснили бы мистики, делатели высшей молитвы, — когда уже «умолкают все чувства», наступает «безмолвие», в коем открываются созерцаемые тайны… Этого нельзя пересказать, сказал апостол Павел про свое возношение до третьего неба [2 Кор. 12, 4].
И восточная православная иконопись рисует Ее — спокойно–ровно сидящею, — лишь с поникшей смиренно головою, но не в экстазе исступления.
Православная мистика — не экстатична.
И однако же, вопрос изумления все же существует. Как же он разрешается? Если Сама Дева не может даже «заговорить», если Ей можно только молчать, — то за Нее начинает говорить другой, посторонний… Постороннему можно говорить; ибо не в нем совершаются тайны… Он — наблюдатель. Он не в «изумлении»…
И Гавриил — без вопроса Девы — сам уже «отвечает» на как бы задаваемый, или стоящий вопрос, или, лучше, несколько вопросов:
— возможно ли, чтобы от Духа и Девы родилось «Раждаемое»?
— возможно ли, что это «Раждаемое» есть «Сын Божий»?
Ну, в таком случае обычно есть только два пути разъяснения… И их употребляет архангел… Какие же?
Один путь, или способ, — подобий, сравнений… И архангел прибегает к нему… «Возможно ли?» — Да, у Бога многое возможно: …и Елисавета, родственница Твоя, называемая (следовательно, доселе еще называемая; следовательно, еще никто не знал, кроме нее и еще архангела) неплодною, и она зачала сына (это может знать только Бог, и кому Он откроет) в старости… и ее зачатию — уже шестой месяц [Лк. 1, 36].
Архангел–то обо всем этом и о времени очень хорошо знал, ибо через его же слово совершилось повеление Божие… Он знал все подробности… Он один это знал. Даже Елисавета всего не знала, ибо Захария был после видения нем до рождения Иоанна… С Елисаветой Гавриил сравнил и Марию. Конечно, никакое сравнение не может объяснить этого. И здесь великая разница: муж — и без мужа; человек — и Дух Святой; младенец — и Сын Божий…
Да, для сомневающейся души — много оснований возражать. Но не такова верующая душа… Ей и малого знать достаточно, чтобы «перешагнуть» непереступаемое… Нужен очень маленький мостик… Лишь не тонкие души хотят все «испытать», «доказать», «до конца понять»… Наоборот, блаженны не видевшие и уверовавшие [Ин. 20, 29].
И для такой души — как Пречистая Дева — довольно было ссылки и на Елисавету… Для ума Ее достаточно: дело ведь не в старице, зачавшей дитя, — а во всей обстановке, которая вскрылась при этом объяснении ангела, — а именно: в силе Бога!
Мы уже видели, как пред очами Девы Марии вскрылся целый букет чудес… Она тоже не знала о зачатии, Ей открывают… Не знала — когда? Ей говорят точно, даже про начало месяца (шестый). И Она лишь самым близким, когда прошло пять месяцев, и она ясно ощутила себя матерью (а доселе таилась пять месяцев (Лк. 1, 24), а знала, что уже совершилось зачатие) — говорила; но это даже не дошло еще до племянницы Ее, Марии, до дому Иосифова; и все еще продолжали называть Ее неплодною… Все это, вместе взятое, давало очень много делать выводов, — что здесь действительно совершилось ЧУДО БОЖИЕ… А — не естества дело.
Правда, то чудо меньше, чем с Марией… Но что такое у Бога «больше» или «меньше»? Эти понятая не приложимы ни к «чуду», ни тем более — к Богу, творящему чудеса… Всякое чудо есть переход через границы естества… И где вмешивается Господь, там все возможно — и малое и великое…
И, таким образом, — этот путь аналогий, в сущности, подводил к другому методу. Какому же?! ΒΕΡΕ В БОГА… Да, — такой по видимому простой, но вместе с тем самый мудрый, самый глубокий и самый решительный, до конца «разъясняющий» неразъяснимый умом способ:
«БОГ ВСЕ МОЖЕТ».
И архангел именно это и говорит: …не изнеможет (по–русски: не останется бессильным) у Бога всяк глагол [Лк. 1, 37].
И этот способ ставится в основу приятия, что Елисавета зачала, ПОТОМУ ЧТО БОГ ВСЕ МОЖЕТ! А следовательно, и с Тобою, Дево, Он все может… И все будет…
Изумление разрешается…
Для верующей души больше нет никаких сомнений… Никаких вопросов… Нужно лишь сказать: да или нет.
И какое же может быть сомнение в ответе Девы? Он может быть только положительный, только — «ДА»… И притом — немедленный. Невозможно верующему медлить; ибо даже секунда сомнения отравила бы все дело… Эта секунда обнаружила бы маловерие в Кого же?..
В БОГА… В ЕГО ВСЕМОГУЩЕСТВО!..
Мыслимо ли это было для такой преданной Богу души, как Дева Мария? Нет.
Про преподобного Серафима пишется в житии его [21]: отец Антоний [22], впоследствии наместник Сергиевской Лавры и духовник, и друг митрополита Филарета Московского [23], спрашивал его: каким образом отец Серафим дает ответы вопрошающим, даже иногда не выслушав или не распечатав письмо? Преподобный Серафим ответил: «Я, грешный Серафим, так и думаю, что я — грешный раб Божий; что мне повелевает Господь как рабу Своему, то я передаю требующим полезного. Первое помышление, являющееся в душе моей, я считаю указанием Божиим; и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе, а только верую, что так мне указывает воля Божия для его пользы. А бывают случаи, когда мне выскажут какое–либо обстоятельство, и я, не поверив его воле Божией, подчиню своему разуму, думая, что это возможно, не прибегая к Богу, решить своим умом, — в таких случаях всегда делаются ошибки.
Как железо ковачу, так я предал себя и свою волю Господу Богу: как Ему угодно, так и действую, своей воли не имею, а что угодно Богу, то и передаю».
Если уж отец Серафим всего себя предал в волю Божию, то тем более — Дева Мария…
И потому и у Нее то первое, что открылось и без промедления и без размышления, тотчас оно вылилось в решение согласия быть исполнительницей воли Божией… Повелено? «Я РАБА ГОСПОДНЯ; ДА БУДЕТ МНЕ ПО СЛОВУ ТВОЕМУ».
Как просто!., как мирно! Без сомнений, без восторгов или даже без умалений себя. Ничего такого!.. Воля Божия такая? — Да… Бог все может? — Да… Девство останется? — Да… Все кончено: «Я — раба Господня!»
Поразительная смиренно–покойная простота!
У Пресвятой Девы — все произошло спокойно… Уже на одно то нужно обратить внимание, что Она молчит, а не говорит много. Ведь в сущности только одни вопрос и задала Дева, и тот — о девстве и о способе осуществления, а не о самой возможности по существу.
Так в Евангелии… А потому так и было… И если от начала до конца вслушаться в тон благовещения, то он для такого необычайнейшего дела — поражает именно обратный, то есть не потрясенностью, не ужасом, не муками сомнения, — а
СПОКОЙСТВИЕМ ПРИЯТИЯ.
Даже вопрос: «Как это будет?», «Мужа не знаю». Как спокойно говорится, как мирно вопрошается! Нет — здесь не было «мук сомнения» ума. Здесь была вера чистой и смиренной души…
Только такая и могла принять, и достойна была принять
БЛАГОВЕЩЕНИЕ.
Смущения же и недоумения — были. Они совершенно ошибочны… Но они — лишь легкие облачка на ясном небе… А не наоборот.
Когда читаешь подобное же благовещение и того же архангела Гавриила Захарии, — видишь совсем иной тон… Он тоже смутился·, но на него напал уже и страх… Этого страха не было с Девою.
Не бойся — там и здесь… Но какая большая разница. Богородица только спрашивает: «Как это будет?»
Захария же не верит: по чему я узнаю это!.. «Доказательства» причины ему… Мало ему явления архангела; мало того, что он (архангел. — Ред.) сказал про молитву «о чаде», про которую знал лишь Захария и Бог; мало ему предсказания о будущем имени, характере сына; мало того, что он не будет пить вина и сикера… А Захарии все это — не доказательства… Сомнения: я стар и жена моя — в летах преклонных, «заматоревшая», бесплодная.
Если же ты не веришь, то зачем же молился? — мог бы спросить Гавриил. И веришь, и не веришь? — это не есть истинная вера. Это есть маловерие… А потому знай же Захария: я — Гавриил, пред Богом предстоящий\.. А так как ты не поверил словам моим, то будешь наказан: нем будешь до исполнения сказанного. И онемел. Вот и дождался «доказательства»… И тогда уже поверил…
Но не так было с Девою Марией: спросивши лишь о способе, Она не сомневается в существе; хотя разница в вещах — несоразмерная!
И когда она изрекла Свое: се, раба Господня, — то что было?
И отошел от Нея ангел.
Смотрите, как тихо, как просто… Отошел… Тихо отлетел… Как все это гармонирует с общим тоном смиренного восприятия вещей изумляющих!.. В тишине духа совершилось Зачатие Бога.
На сем и я замолчу.
В заключение напишу об иконе Рождества Богородицы.
Весьма интересная была бы работа — описания праздников по древним, замечательным, иконам (византийским и русским)… Сколько там вещей, в Писании не договоренных, а творчеством восполняемых… Конечно, это не догма, но содержательно и умилительно… Это была бы особая работа. И заслуживающая хорошего знатока: и богослова, и литургиста, и археолога, и художника, и историка, и знатока апокрифов, и т. п. Не легкая задача… Но существенное можно усвоить.
На моей копии с иконы изображено следующее.
На задней фасаде два дома: налево — где жил Иоаким; направо — дом праведной Анны. Они жили уже отдельно; ибо детей Бог не дал; Анна — неплодна. И потому разошлись.
Около дома праведною Иоакима — золотой столб, указанно на Золотые ворота, где он встретился с Анной после извещения ему ангела о рождении Марии. А около домика Анны — дерево, на коем Анна видела гнездо птенцов и скорбела еще больше о своей бездетности. В доме Анны — лестница на «горницу», где она молилась и оттуда смотрела с тоскою на гнездышко птичье…
Иоаким выглядывает из своего окна: ему неудобно быть при родах… Он — смиренный, с поникшею головою и умиленным жестом правой руки, приложенной к сердцу (как на иконе у преподобною Серафима)… Такой же умиленный жест правой рукой и у Анны, лежащей ниже на постели.
Анна — старенькая; лицо серьезное; глаза к небу: благодарит Бога… А левая рука, худая, беспомощная (после родов, да еще старицы), опустилась слабо на левое колено, которое немного приподнято… Одета она в темное, но средняя часть, где чрево, правая сторона — приоткрыта: там белое чистое одеяние: знак ее чистоты и бесстрастного рождения… Лицо ее повернуто все же в сторону новорожденной направо…
А с левой стороны три женские фигуры: старая — повивальная бабка — в белой косынке (вроде апостольника)… На руках у нее наручницы (то есть нарукавники. — Ред.), почти до плеч. Но, по–видимому, не пришлось работать. Рядом с нею молодая помощница ее (вроде сестры милосердия): держит ящик (символ лекарства) и возвращает бабке даже не раскрытый, идя назад от праведной Анны: «не потребовалось!» Обе удивляются: необычное рождение. Зато две молодые несут подкрепление ослабевшей: одна держит вроде бутылки с вином, а другая — вроде чаши с пищею или фруктами… После родов нужно лишь подкрепление сил.
Внизу в середине большая купель… Кажется, еще готовят лишь обмывать младенца, так как одна молодая девушка вливает воду; от нее пар идет: теплая… Это направо от купели. А налево на скамеечке сидит маленькая «няня» — девочка: у нее самой, этой няни, крошечные ножки; и они не достают до пола… Она и держит в руках Новорожденную…
Новорожденная в пеленочках уже (не видно ни рук, ни ножек)… Не любит наша иконопись рисовать голых тел, даже у младенцев… Но что характерно: тоненькая, длинная шейка, — и, однако, держится, совершенно прямо… И на ней головка стоит прямо, не поддерживаемая, и не падает, как это бывает у «обыкновенных детей». Лицо уже не детское, — смотрящее в даль веков…
Рождество Христово
I. Предисловие
Замечено людьми сведущими, что наши богослужения обладают великим сокровищем: и не только молитвенно–хвалебного характера, но и глубокого догматическо–нравственного содержания. По ним можно учиться и вере, и жизни. А за православность направления всего этого материала ручается, прежде всего, высокий авторитет составителей его — большей частью святых мужей: святой Роман Сладкопевец [24], святой Феодор Студит [25] и святой брат его, митрополит Солунский Иосиф [26], и другой монах Иосиф [27], святитель Феофан Начертанный, святитель Георгий Никомидийский [28], а особенно святой Иоанн Дамаскин, святитель Косма Маюмский и многие другие. Но наше богослужение еще утверждается и более чем тысячелетним приятием и одобрением сих песнопений Святою Церковью. Поэтому мы без всякого сомнения можем учиться по нему православному пониманию излагаемых мыслей о вере.
А к сему благодатному основанию можно в дополнение прибавить еще и то, что многие авторы богослужений были при всем том и людьми глубоко-образованными вообще, и богословски — в особенности… Впрочем, древняя Греческая Церковь вообще была весьма высоко-культурна по развитию своему; и это образование было распространено даже и среди мирян; отчего так легко было там из светских сановников ставить святителей: например, патриархи Игнатий [29], Фотий [30], Тарасий [31], Никифор [32] и многие другие были прежде мирскими людьми, занимавшими высокие государственные посты. Не говорю уже о монастырях, дававших глубоко богословское образование.
Еще нужно отметить, что индивидуальность авторов и их понимания не могла, конечно, несколько не отражаться на характере идей, освещая их преимущественно с лично дорогой и более ими пережитой в опыте стороны; но и это было в духе православной. А главное, они обычно излагали уже установившиеся церковные воззрения, принятые Церковью и впитанные из святых отцов раннейшего периода. Посему богослужение должно считаться голосом Церкви.
Однако, наблюдая за глубиною и богатством богослужебного материала, должно сознаться, что первые авторы были несравненно более глубоки, чем позднейшие (и греческие, и русские), и касались догматических мыслей дерзновеннее. Позднее, наоборот, стали наполнять песнопения материалом нравственным или шаблонно–хвалебным. Это объяснялось не только упадком богословского образования, но и падением святого собственного опыта.
Однако многие авторы, глубоко проникнув в богословствование древней Церкви, даже и без выдающейся святости, могли (особенно в Греции X —XII веков) еще писать так же почти, как и в золотой век литургического творчества. Греки жили глубокой традицией. А чем история шла дальше, тем духовная жизнь все более падала, — а грехи росли. И мы замечаем, что в нравственный материал богослужений стал все более входить специальный элемент покаянный.
В нашем русском богослужебном творчестве нетрудно заметать нашу бедность и богословия, и глубины опыта; ибо святые сами не писали, а сочинители, большею частию, не были святыми. Да и богословское образование у нас не было высоко. А «плести» слова и шаблонные мысли мог и простой начетчик–певец. Но по характеру содержания и наши богослужения — церковны, как стоящие на основах православия и проверенные опытом Церкви.
Теперь, если бы кто захотел творить богослужения, нужно или самому быть угодником, или же нужно долго воспитываться на прекрасных образцах богословия и богослужения. Хороший пример: Васнецов [33] учился на старой церковной иконописи. Так и в богослужении следовало бы поступать; но у нас в этом отношении теперь большой упадок.
В частности, о рождественских службах нужно сказать, что авторы их — великие гимнотворцы святые Герман [34], Иоанн Дамаскин, Косма Маюмский, Андрей Иерусалимский. В предпразднственные дни не указаны авторы; но они напитаны не только духом, но даже и мыслями и словами этих же великих святых, древних светил (и уж, конечно, не имеющих никакой зависимости от западных воззрений на спасение).
II. Богослужение
Дни предпразднства — прекрасные дни: они вводят нас постепенно в богослужение. Совершали их в монастыре по положенному уставу.
Повечерие имеет особые предпраздничные каноны, подобные канонам Страстной седмицы и предпразднству Воскресения. Чудные тропари и ирмосы канонов. Читать и петь их нужно не спеша, с вниманием, умилительно. Тропари лучше повторять по два раза, чтобы глубже усвоить богатство содержания мыслей, выясняющих смысл и значение воплощения. Но о предпразднстве скажу после; а сначала напомним устав рождественских служб.
Жизнь показывает, что некоторые службы — как Рождество, Крещение, Страстная — мы нередко путаем: поэтому я и пишу здесь об уставе.
Если Рождество случится в понедельник или воскресенье, то царские часы справляются в предшествующую пятницу.
Сначала священник, облачившись в фелонь (а архиерей — в мантию и малый омофор с клобуком), выносит на середину Евангелие и полагает на аналой. Потом начинает часы обычным возгласом: «Благословен Бог…» Если где есть диакон, — возглашает прежде:
«Благослови, владыко». Чтец читает часы. Церковник заранее заготовляет кадило и угли на все время часов.
Обычно после «Приидите, поклонимся…» начинается каждение: вокруг Евангелия, потом алтарь, иконостас, настоятеля, клиросы, людей и весь храм, опять иконостас, настоятеля, Евангелие с одной передней стороны. Тропарь предпразднства — петь, а не читать; ибо царские часы — служба торжественная. Прочие тропари часов также поются. Затем паримии, Апостол и Евангелие. Во время Апостола каждения нет, хотя бы был и диакон: не положено в уставе.
На 3–м и 6–м часе каждение совершается только вокруг Евангелия, пред иконостасом и — предстоящих; но ни алтарь, ни храм не кадятся. А на 9–м часе так же кадит, как и на 1–м.
По прочтении Евангелия — оно уносится в алтарь; и царские врата, доселе все время открытые, затворяются.
В конце изобразительных — разница: если в этот день не бывает литургия (когда Рождество в понедельник и воскресенье), тогда после «Всесвятая Троице…» поется трижды «Буди имя Господне…»; затем читается «Слава, и ныне» и псалом 33–й: «Благословлю Господа…»
Если же в тот же день будет литургия, то после «Всесвятая Троице…»:
Диакон: «Премудрость».
Лик: «Достойно есть» (половину).
Священник: «Пресвятая Богородице…»
Лик: «Честнейшую…»
И отпуст обычный (а не рождественский), и многолетствование.
Если же Рождество случится в другие дни, то есть кроме воскресенья и понедельника, то царские часы служатся накануне праздника; и тогда они начинаются ранее, — можно в 8 часов утра (по уставу: «в начале втораго», то есть в начале 8–го утра). Если Рождество в воскресенье или понедельник, то в пятницу после царских часов ничего не служат до самой вечерни: литургии не бывает. Если же Рождество в другие дни, то будет литургия накануне (в навечерие праздника).
То же относится и к Богоявлению.
Литургия по уставу полагается в навечерие — в 1 час дня. Тогда пост продолжится «до звезды», как то и полагается по святому обычаю.
Если же Рождество случится в воскресенье или понедельник, то литургия накануне служится в обычное время: тогда накануне — святителя Иоанна Златоустого, а в самый праздник — святителя Василия Великого.
В прочие же дни (то есть если Рождество не в воскресенье и не в понедельник) накануне служится литургия святителя Василия Великого. В таком случае она начинается с вечерни. Диакон (если есть) говорит: «Благослови, владыко»; а священник: «Благословенно Царство…» — и опять обычное начало: «Слава Тебе, Боже…», «Царю Небесный…» и проч. Псалом 103–й. Великая ектения. Царские врата после начального возгласа литургии затворяются, а на ектении снова отверзаются. После все по ряду, по уставу. Вход — с Евангелием. По «Свете тихий…» — прокимен дня; а если в пятницу, то поется великий прокимен: «Кто Бог велий…» И паримии. Царские врата закрываются.
После первой части паримии царские врата открываются и поются особые тропари с припевами. Поется обычно так. Сам чтец читает тропарь: «Таино родился…» и один поет конец: «…с ними же помилуй нас». Потом читается 2–й тропарь и опять читает конец: «И волхвы…» А «…с ними же помилуй нас» поет уже лик. И так далее. «Слава»: «…с ними же…» «И ныне»: «…с ними же…» После чтец опять читает 1–й тропарь: «Тайно…» и поет конец снова один: «…с ними же помилуй нас». Так в обычае.
Но по уставу лучше: поется весь конец тропаря — со слов: «И волхвы Ти приведе…» и так далее. Но так как этот конец очень длинный, то по обычаю чтец читает и первую половину этого конца: «И волхвы Ти приведе, верою покланяющияся Тебе…»; а певчие поют: «…с ними же помилуй нас». Царские врата закрываются.
Таким же образом совершается и вторая часть паримии с тропарями. Поют так же конец тропаря: «…Жизнодавче, слава Тебе!»
По уставу положено петь в обоих случаях на глас 6–й (как «Господь воцартися…»). Но это у нас поется печально. И потому в России поется так же, как и на Страстную субботу — на глас 3–й, как «Славно бо прославися…» Так много величественнее! Поется громогласно, высоким тоном.
Затем еще две паримии. И — малая ектения. Возглас: «Яко Свят есй, Боже наш, и Тебе славу…», «Аминь» и «Святый Боже…», как обычно на литургиях. Затем — прокимен, Апостол и Евангелие. Вместо «Достойно…» — «О Тебе радуется…»
«Милость мира…» поется очень протяжно, а лучше — по обычному напеву литургии Василия Великого, ибо в это время читаются длинные тайные молитвы [35].
Проскомидию лучше совершать раньше литургии. Исповедь же — еще раньше.
Если же Рождество будет в понедельник или воскресенье, то накануне служится литургия Златоустого в свое время, как уже и сказано; а затем вечерня отдельно {36}.
Вечерню начинать около 1 часа дня. Начало обычное: «Благословен Бог наш…» (а не «Благословенно Царство…»); если есть диакон, то он сначала возглашает: «Благослови, владыко». Лик: «Аминь». Чтец — обычное начало и 103–й псалом. «Слава Тебе, Боже…», «Царю Небесный…» и так далее. После входа и паримии ектения малая; но «Трисвятого» не поем (как при литургии Василия Великого); а по возгласе: «Яко Свят…» сразу: «Вонмем. Мир всем» и прокимен: «Господь рече…» и Апостол «к галатом», зачало 207. Евангелие Матфея, зачало 53. Потом: «Рцем вси…», сугубая ектения. «Сподоби, Господи… Исполним вечернюю…» По возгласах: «Премудрость», «Благослови» и проч. отпуст уже рождественский: «Иже в вертепе родивыися…»
Так же и на литургии Василия Великого. Затем много летствование.
По окончании литургии или вечерни на средину выносится подсвечник, но не икона; и поется «славление» Христа: духовенство исходит и поет тропарь: «Рождество Твое, Христе Боже наш…» — «Слава, и ныне», кондак: «Дева днесь…» Прекрасен болгарский напев — громогласный, торжественный.
Если Рождество — в воскресенье или понедельник, то после литургии Златоустого полагается «мало вина». А если не было литургии, то постимся до конца литургии Василия Великого, и даже «до звезды», приблизительно около 3—4–го часа вечера. Трапеза хорошая, ибо начался уже праздник.
Всенощная не полагается, а будет в самый праздник утреня. И это хорошо и разумно: нужно остальной вечер отдать уже праздничным чувствам. И кроме того, уже было достаточно служб за день: нужно знать меру; нужен и отдых.
Утреня по уставу — «о часе десятом нощи», то есть около начала 4–го часа утра. И потом — литургия.
Служба на утрене совершалась по уставу, с повечерия. «С нами Бог…» — петь громко. Так же и тропарь, и кондак. На литию заблаговременно заготовить «благословенные хлебцы».
Литургия — обычно.
Вечером, под другой день праздника, — служба в честь Богородицы, послужившей воплощению Христову. Служба — ради предшествующих трудов — легкая. Не всенощная, если не суббота. На вечерне вход с кадилом и великий прокимен: «Кто Бог велий…» (в субботу: «Господь воцареся…»).
Но, если благословит настоятель, а братия уже отдохнула, то боголепно было бы устроить в честь Божией Матери и всенощное бдение: с «Блажен муж…» (1–я кафизма), стихиры на восемь [37], и так далее. А на другой день, до или после литургии, вычитать Ей акафист; а можно вычитать его и накануне, после 6–й песни канона утрени.
Божия Матерь не оставит без награды «славилыциков» Своих и Сына Ее!
Литургия на другой день обычно.
Иногда украшают и около икон храм ветками елок.
На середине икону приготовить нужно еще 24 декабря после трапезы… И хорошо бы ее украсить, как только можно.
Выносят икону — на «Хвалите имя Господне…» — из алтаря. А у сербов — на литии (так я видел в Студенице). И это много лучше; ибо уже начинается славословие празднику: нужна и икона пред очами.
III. Что такое богослужение?
Богослужебные песнопения есть некий ответный дар человека в благодарность воплотившемуся Спасителю, лучший, чем вещественное приношение, и дар православный. За спасение Твое, Господи, «…Тебе приносим и мы паче именнаго даннословия, православнаго богатства богословие…» (25 декабря, «Слава» на хвалитех).
И дар тем более уместный, что наше слово есть выражение того разума, светом которого просветил нас Господь в день воплощения: ведь до этого мы, люди, сделались по существу духовному «бессловесными»·, скотоподобными по страстям своим; и потому совсем не случайно (ведь если уж о нас Он промышляет, то тем более в Его жизни все — полно глубочайшею смысла и значения). Он родился именно в скотских яслях, знаменуя этим — до чего дошло человечество! Куда нужно было снисходить Всевышнему! А теперь, просвещенные Им, мы возвратились в свое разумное состояние «словесных» существ, и естественно — принести Ему первый дар — слово… Но и прежде люди говорили? — Да! Но говорили неразумное, греховное, скверное. Теперь — нужно слово чистое, достойное Христа Господа. Посему: «Скверну слову от устен изыти вернии возбраним: поучившеся же, словеса Божественная Христу ныне принесем, разрешшему (развязавшему, освободившему) ны безсловесия, в безсловесных лежащему яслех» (23 декабря, [3–й] тропарь 8–й песни канона на повечерии).
И пение наше есть тоже дар Спасителю.
Но когда человеческая мысль, даже уже у просвещенного Христовым пришествием и благодатию Святого Духа, подходит к предмету богословия и хвалы, то она сразу чувствует всю глубину тайны совершившегося.
Здесь все непостижимо и неизреченно.
И прежде всего, выше разума самое Рождество от Девы и с сохранением Ее девства. Не только нам, но и Ей Самой это непостижимо и неизреченно: «…не вем же тайны глубину несказанну…» (21 декабря, [3–я] стихира на стиховне на вечерне). «Высоту воистинну неизреченного таинства… Непорочная зрящи…» (24 декабря, [1–й] тропарь 8–й песни канона на утрене), «провещаваше… разумети таинства не могу… и девства нерешивша (не нарушившего), ложесна соблюдшаго, яко прежде Рождества…» (24 декабря, [2–я] стихира на «Господи, воззвах»). Это выше законов естества.
Не может уразуметь Самая Высшая всех тварей еще большею таинства: как Бог, Творец, Вседержитель, невидимый, — теперь принимает все противоположное: «…Создатель Бог наш… создася» (21 декабря, 1–я стихира на хвалитех).
«В Вифлееме раждается всех Творец…» (23 декабря, [5–я стихира на] стиховне, «И ныне» [на] утрене).
И Непорочная, «зрящи» Его, «руками держащи, и облобызающи (целуя) часто, и радости исполняющися провещаваше Ему: Боже вышний, Царю невидимый!
Како зрю Тя!..» (24 декабря, [2–я] стихира на «Господи, воззвах»). «…Како Тя пеленами повию, яко младенца? Како сосцами питаю Тя, всяческая питающаго?.. Како Тя Сына Моего нареку, Раба Твоя… сущи? Пою, благословлю Тя…» (там же, [1–я] стихира).
Недоумевает и Она такому Божиему унижению и снисхождению, такой нищете: «…разумети не могу непостижимаго Твоего ныне снисхождения…» (21 декабря, [1–я] стихира на стиховне, на вечерне), «безмерныя нищеты Твоея…» (24 декабря, [2–я] стихира на «Господи, воззвах»).
И эта «нищета» еще больше оттеняется тем, что когда «…наста время Рождества…», то Творцу всего мира не нашлось места: «…и место ни единоже бе обиталищу…» (24 декабря, тропарь [предпразднства]). И скотский «вертеп малейший… внутрь вмещает Тя Рождшагося…» — говорит Богородица, — да и тот не свой: «…и сей чуждий…» ([там же, [2–я] стихира на «Господи, воззвах»).
А если не понимает всего этого Сама Матерь Воплотившегося от Нее, то что же сказать о других?
На 1–м часе поется разговор праведного Иосифа с Марией: «…Марие! что дело сие?.. недоумею и удивляюся, и умом ужасаюся!..» Чем Ты мне воздала? «…За честь — срамоту; за веселие — скорбь; вместо еже хвалитися, укоризну ми принесла еси». Что мне делать? Ведь люди начнут говорить и уже начали: «…ибо от иерей из церкве Господни яко непорочну Тя приях, и что видимое?..» «Ктому (больше) не терплю уже поношений человеческих…» Скройся от меня тайно… Уйди… И немедленно же… «Отай убо (итак) от мене буди вскоре!» (тропарь на 1–м часе, в навечерие).
Что же Дева?.. Молчит сначала… И только после того, как он и «пророки испытах, и весть прием от ангела» уверился ([там же,] тропарь на 3–м часе), — и Она в конце концов успокаивает его: «…что Мя зря непразднѵ дряхлуеши (печалишься уныло) и смущаешися, не ведый (не понимая) всяко (никак, нисколько) еже во Мне страшнаго тайнства? Прочее (больше, теперь) отложи страх всяк, преславное познавая: БОГ бо низходит на землю милости ради, во чреве Моем ньше, аще (хотя) и плоть прият» ([там же,] тропарь на 9–м часе).
Так и Она не сумела, не смогла и не желала объяснить страшной тайны иначе, как только сказавши всемогущее слово: «БОГ»…
Тем более непостижимо это нам, людям обычным: видим факт, но только изумляемся. «Приидйте, — зовет Церковь, — христоноснии людие, да видим чудо, всякий разум ужасающее и обдержащее…» ([там же,] тропарь на 6–м часе, «Слава»). Здесь все дивно и непонятно нам: непонятен и вообще смысл таинства спасения через воплощение, а не только самое воплощение: «О глубина богатства, и премудрости, и разума Божия! Яко неиспытаны судьбы Его, и неизследовани путие Его» ([там же,] тропарь на 6–м часе).
«Глубину премудрости и разума Зиждителева кто испытает (из) человеков? Божиих судеб бездну кто премудр (какой мудрец) постигнет? Ихже ради (ради коих) небеса преклонив (нагнув к земле), с человеки Плотоносец поживе…» (23 декабря, [2–й] тропарь 8–й песни канона [на] повечерии).
Все это — и «Слово, плоть явися… и вселяется в ны…» — совершается «неизречашым Прсмыслом» (24 декабря, 3–й тропарь 4–й песни канона на повечерии), чему дивятся даже сами небожители ангелы… Так,
ВСЕ В КОНЦЕ КОНЦОВ ТАЙНА.
Что же нам делать? Пытаться ли постигнуть? Но сие невозможно по существу и дерзко для ограниченной) человека… Лучше не испытывать бы разумом, а только славить, верою приняв, ибо «НЕ ТЕРПИТ (не выносит, не допускает) ТАЙНА ИСПЫТАНИЯ».
И это основной закон отношения к тайнам веры нашей: ЧТО есть, — принимай; а КАК бывает, сего не испытывай безнадежно — беспомощным умом своим. И здесь не испытывай того, — как «Богородицу Дево, рождшая Спаса, упразднила… первую клятву Евину»; как «Мати была… благоволения (то есть Сына Божия, бывшего Виновником благоволения) Отча, носящи в недрех Божие Слово воплощенное. Не терпит тайна испытания» (25 декабря, [2–я] стихира на хвалитех).
Что же остается делать?
Прежде всего нужно, должно, разумно религиозно–благочестиво, — короче: единственно возможно — ПРИНЯТЬ ВЕРОЮ: «верою единою сию (то есть тайну) вси славим, зовуще с Тобою (ибо и Она только верою приняла) и глаголюще: неизреченне Господи, слава Тебе!» (там же).
А благовествовать и даже составлять длинные витиеватые песни трудно; и потому лучше бы благоговейно молчать.
«Любити» бы «нам» было «удобее молчание», «яко безбедное страхом (безопасное)»; да и для чувства «любви» обычно трудно, «неудобно» «ткати (сочинять)» «песни», «спротяженно сложенные»: любовь не многоречива. Но трудно и молчать, когда душа радуется… Поэтому, сколько есть желания, «произволения» у нас, столько подай нам, Богородице, и «силы» на это (25 декабря, ирмос 9–й песни [2–го канона]).
Посему и далее, приступая к уяснению смысла праздника и самого события Воплощения, ни я, никакой мудрец, не должен забывать этого основного отношения к предмету: в глубине он, как и все Божественное, непостижим: воплощение — все тайна.
Поэтому Сам Господь на недоуменный вопрос Своей же Матери не разъясняет и Ей ни способ воплощения, ни даже смысла того, как оно спасает людей, — а только устанавливает, указывает цель, ради которой все совершается. Когда Она, держа Его на руках, говорила «разумети не могу», — Он отвечает: «Не дивися (не удивляйся, не изумляйся) ныне, о Мати, видящи яко Младенца, Егоже из чрева прежде денницы (света, мира) роди (родил) Отец: возставити бо и сопрославити человеческое падшее естество приидох (Я пришел) явственно… (очевидно, видимо)» (24 декабря, ирмос 9–й песни [канона] на повечерии); а «враги (врагов)» Своя «пошлю во ад, яко Един державен (власть имеющий)»; а «Тебе почитающия» «вознесу и спасу» [там же, 2–й тропарь 9–й песни].
Поэтому и Святая Церковь в своих песнопениях всю главную силу отдает не размышлениям о «смыслах», а — бесконечной хвале, непрестающей благодарности, светлой славе — пришедшему Спасителю. А если и останавливается на чудесных и дивных событиях, то больше изумляется их величию, непостижимости, а не исследует пытливо. Если же думает о себе, то призывает ПРИНЯТЬ совершившееся, воспользоваться им достойно, — И ЖИТЬ так, как требует этого тайна — событие праздника.
И мне теперь, в порядке изложения службы, следовало бы к сему славословию, изумлению и ответному благодарению делами на величайший дар перейти; но я это отнесу лучше на конец, — чтобы не хладными рассуждениями, ибо всякие рассуждения обычно всегда охлаждают, особенно просто и горячо верующих. Впрочем, после они дают и пищу душе. Однако рассуждениями — не заглушить самого главного содержания песнопений светлого праздника:
хвалы Воплотившегося и Его Матери.
В заключение же о «тайне» отмечу, что ее не нужно понимать, как отказ от желания воспринять ее как ясное, очевидное «постижение непостижимости» из другого мира, сверхъестественного бытия. И это постижение непостижимости тайн — есть начало истинного богословия.
Когда же человек старается во что бы то ни стало «понять» непонятное, да еще «исчерпать вполне», — это признак не только недостаточного духовного опыта, не только недостаток глубокого философского развития, но свидетельство вообще малых знаний.
Если уж Сама Божия Матерь не постигала, то ясно, что и невозможно этого постигнуть!
IV. Предпразднство Рождества Христова
Со вчерашнего вечера началось предпразднство Рождеству Христову. Но Церковь понемногу давно уже стала напоминать о грядущем празднике: не только с катавасии Введения — «Христос раждается…», но и в дневных богородичнах, и в канонах Минеи…
Как вода где–нибудь незаметно начинает просачиваться, так и в богослужении еще задолго слышатся уже звоны рождественских славословий.
Но со вчерашнего вечера оставляется уже совсем обычный будничный Октоих (до отдания Богоявления) и поется только праздничная Минея. И вчера я с приятным чувством отрады взял закрытую книгу Октоиха и с каким–то торжеством «спрятал» ее на нижнюю полку клиросного аналоя: «Больше, пока, ты не нужна уже…» И почувствовал я, будто со вчерашнего вечера Церковь, готовясь к празднику, сняла с себя обычную будничную, рабочую, серую одежду, — уже запачканную, запыленную, с пятнами, — и надела ныне новенькое чистенькое платьице… Правда, это — еще не самое торжественное, не разукрашенное драгоценными каменьями праздника облачение, — но уже и не будничное платье.
Покаянные молитвы Октоиха, сокрушение о грехах и страстях наших постоянных буден заменяются светлыми тонами начавшегося уже торжества. Церковь точно принарядилась к встрече! В сердце зажегся свет радости!
«Переодевается» и душа… Я заметил ныне за собою следующее. Хотел было читать акафист «Всех скорбящих Радости»; но, когда уже надел епитрахиль, — вдруг почувствовал неохоту или трудность читать его. Подумалось: о «скорбящих»… Да разве ныне, когда уже начался праздник Боговоплощения, можно думать о каких–то «скорбях»? Неудобно, нескладно. Не хочется. А главное, я ощутил, что это и не богоугодно. Этим я огорчил бы Самого Бога, Коему хочу молиться: ведь ныне нужно Его и Матерь Его уже славить, а мы все — со своими скорбями… Неужели мало нам дней в году, чтобы только и делать что жаловаться, да плакать, да просить?.. А когда же прославить? Когда же порадоваться? Хоть бы праздники этим отличить и почтить. Для того ведь они и «праздники», то есть радостные, торжествующие дни.
И вспомнилось мне одно евангельское событие. Подошли к Иисусу Христу книжники и фарисеи; и стали роптать и говорить ученикам Его (Ему–то Самому не дерзнули, эти лицемерные и опустошенные души!): «Как это Он и вы едите и пьете с мытарями и трешниками?» Будто они–то сами святы были? Были бы святы, жалели бы и любили кающихся грешников, как Он. А Иисус Христос понял, что этот вопрос относится к Нему, и ответил: не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мк. 2, 16—17; Лк. 5, 30—32).
Так вот и теперь: все–то мы — мытари и грешники. Но Он на праздники благоволит с нами разделять Свою духовную трапезу. Ныне, в праздник спасения погибавшего мира, Он особенно близок к кающимся грешникам. Ныне Он особенно «Друг грешников» (Мф. 11, 19). И даже не требует от нас горькою сокрушения, мук и скорбей о грехах. Ныне Он Сам все дает: пришел в гости Великий… И мы, маленькие, радуемся… Не знаем: куда посадить Его? Чем бы угостить? Позабыли про свою нищету и худородность. Гость Высокий почтил нас, — и мы уже теперь не прежние маленькие люди, а точно выросли, облагородились. И хочется хвалиться этим счастьем и поделиться радостью с другими.
Но опустошенные души мнимо–праведных фарисеев не примыкают к нашей радости. И они спрашивают снова; но теперь уже Его Самого (исчезли остатки стыда и стеснения): почему ученики Иоанновы постятся часто и молитвы творят, также — и фарисейские, а Твои едят и пьют? (Лк. 5, 33).
Вот так же и теперь холодная мысль спрашивает: не нужно ли в эти дни скорбеть? Что же Господь сказал: можете ли заставить сынов чертога брачного поститься, когда с ними Жених? (Лк. 5, 34).
И теперь идет Жених Церковный — Сын Божий, — имеющий впоследствии за Свою Невесту — Церковь — даже предать Себя (Еф. 5, 23 — 29). Так можно ли плакать и скорбеть нам в эти дни ожидания Жениха?
Вот опять придут дни, когда отнимется у них Жених, — начнутся будничные дни, придет и Великий пост, — и тогда будут поститься в me дни.
Поэтому Спаситель и сказал затем притчу: никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды; а иначе и новую раздерет и к старой не подойдет заплата от новой (Лк. 5, 33 — 36).
Всему — время и место. Ныне наступает время радоваться… И я вместо «Всех скорбящих» прочитал обычный, радостно–хвалебный «благовещенский» акафист: «Ангел предстатель… послан рещи Богородице: радуйся!.. Радуйся, Еюже радость возсияет…» Скорбь ныне неблаговременна! Даже и о грехах неблаговременно стало думать. Пришел Спаситель от грехов. Пришло прощение. Явилось примирение. Нужно радоваться сему. Уповать. Благодарить. Славословить. Для покаяния же будет другое время. И душа моя пожелала с Церковью переоблачиться в светлое.
А затем встал и другой ряд чувств. Я ощутил, что ныне, — хотя бы ныне, в эти великие праздники, — не «прилично», не подобает даже думать о себе… Вообще, ни о чем «своем» не нужно заботиться. Довольно других дней — все «о себе»… А теперь нужно отдаться всецело — чувствам «о НЕМ», о Боге, о Спасителе: пришел Царь Неба и земли; и к Нему нужно устремиться всецело, позабыв себя.
Ныне Царь царей, Царь — Творец мира явился. Забудем же себя — для Него… Хоть бы на эти «святые» дни, Ему «посвященные», — «святки»…
Это будет лучшее празднование. Это — истинное богопочитание, приличествующее Рождеству. Смотрите: пастухи по слову ангелов пришли, узрели Богомладенца, — и возвратились… славя и хваля Бога за все то, что слышали и видели… (Лк. 2, 20). Волхвы, падши, поклонились Христу (Мф. 2, 11). А ангелы пели славословие: слава в вышних Богу и на земли мир… и радовались за нас: …в человецех благоволение (Лк. 2, 14).
К их лику и мы должны примкнуть… И во всяком случае — нельзя расстраивать хора их и Церкви… Вообще лучше идти за Церковью; а она уже стала славословить Спасителя, забыв себя.
Слава в вышних БОГУ!
А если уж и думать о себе, о своей духовной жизни, — то опять — во славу Божию: то есть чтобы лучше подготовить себя к достойному прославлению Господа на праздниках и к неомрачаемой радости… И только!.. Для этого хорошо и попоститься, и исповедаться… Но и это все не так, как в другие дни или посты, — а с большой надеждой на Спасителя, с большим миром в душе… Пред восходящим солнцем — Христом наш душевный туман как–то незаметно тает сам…
Пришла радость… Точно и нас коснулся голое ангела: не бойтесь! я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился ван… (следовательно, и нам!) Спаситель… Христос Господь! (Лк. 2, 10—11).
Не бойтесь же!
И это было (и есть, слава Богу) в душе моей. Даже другие почувствовали. Один монах, глядя на меня, улыбаясь спросил: почему такое настроение у меня, — тогда как в иные дни нередко — лоб нахмурен?
— Предпразднство началось! — ответил я с сдержанной тихой радостью…
О «милости» же не будем беспокоиться: Он «прежде прошения нашего», знает нужды наши (Мф. 6, 8, 32) и исполнит их. И чем меньше мы будем думать о себе, а больше — о Нем, тем больше получим. Ибо — это есть и большая любовь к Нему, когда мы меньше думаем о себе… Больше веры в Него, в Его Промысл!
Это ли не угодно Ему?
«В день рождения своего царь (земной) бывает щедр и раздает весьма много милостей», — говорит святитель Амвросий Медиоланский. Конечно, и Господь, — не для Себя пришедший, а для людей, — готов всегда исполнять их просьбы (душеполезные, разумеется). Он Сам сказал: Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили; но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мф. 20, 28).
Он и сейчас «служит» нам… Подумаем! Бог… служит нам! Сие — Его слово: не оставлю вас сирыми (Ин. 14, 18).
Но Он же при другом случае сказал: прощаются грехи ее (блудницы) многие (!) за то, что… возлюбила много; а кому мало прощается, тот (значит) мало (еще) любит (Лк. 7, 47).
Повечерие 21 декабря. На 8–й песни [канона] читаю о «слезах»… И не однажды… А на 9–й песни и ирмос, и тропари оканчиваются прошением: «…пощади души наша, Христе Боже…»
Как–то не мирится по видимому с тою радостью, которая уже затеплилась в душе и стала основным содержанием настроения!
Но Церковь мудрее нас… И нужно ей повиноваться; следует за ее руки держаться.
Однако как примирить это, с другой стороны, с радостью, которая слышится в стихирах? Откуда «слезы»? Почему мольба о «пощаде»?
Душа человеческая — очень сложная вещь… У одного и того же автора могут быть, в один даже день, разные переживания. Вот, например: пишу ныне я поздравительные письма… А какое разнообразие мыслей: в одном письме мысль о Рождении Спасителя мира перенесла меня к концу всего, к Страшному суду и ответу нашему пред Ним. В нескольких — писал о необходимости спасаться, и в частности покаянием; вспомнишь тут и о грехах, избавить от коих пришел Господь. В третьих же письмах — славословил и звал к славословию и благодарению.
Отчего это? Иное зависело от состояния тех, кому писал; или какие представления об их душах вызывали они во мне? Иное же зависело и от новых настроений, зарождавшихся у меня самого, в зависимости от моих духовных состоящий и даже от воспоминаний. А может быть и третье объяснение: благодать Божия сама то радует, то смиряет… Ибо для нас нужно и то, и другое. Все — возможно.
Но как слезы мирятся с праздником?
В песнопениях указывается такая связь: нужно готовиться достойно встретить праздник; для этого нужно очиститься. Пути к этому: слезы и исповедь.
А «пощади» откуда? Вспоминается жестокость замысла Ирода: убить Богомладенца. А это наводит на мысль о каре Божией на него. Но грешный человек тотчас же спохватывается за себя самого: а в нас многое — достойно наказания… Отсюда: «пощади!»
За два воскресенья вспоминаются праотцы, то есть ветхозаветные святые. Зачем это?
«От них» Господь показал «…Едину… Марию Чистую, из Неяже цвет пройде Христос…» (1–я стихира на «Господи, воззвах» [в Неделю святых праотец]). Ветхозаветные святые — сродники Ей… И следовательно — «сродники» Христу (20 декабря, 1–й тропарь 8–й песни [канона на] повечерии). Да и Сам Спаситель благоволил «от семене их быти по (подобным) нам»; а после их, «поползнувшияся», спасет «крестом… и воскресением» (2–я стихира [на «Господи, воззвах» в Неделю святых праотец]), выведет их из ада.
А «пророцы присно блажатся», как предсказавшие о Христе [там же, стихира на литии]. Но главное вот что: они подготовили брак Христа с Церковью. Это из тропаря: «…от язык (народов) теми предобрунивый
Церковь…» А вы за нас «мольбу Господу присно принесите, блаженнии…» ([там же,] 4–й тропарь 9–й песни [канона]).
19–го празднуется — первый, 20 декабря — второй. Это два мученика… Оба — святые.
Житие первого — известно: раб богатой женщины, римлянки Аглаиды, и управитель ее имений; а вместе с тем — сожитель ее, и притом страдавший пристрастием к вину; но при всем этом — добрый душою, милостивый к бедным. Госпожа, человек верующий, послала его в Малую Азию привезти оттуда мощи какого–либо мученика, ибо через это надеялась спасти грешную душу свою. Отъезжая, Вонифатий, шутя, сказал госпоже: а примет ли она его тел о (с коим она грешила в нечистоте), если он будет замучен за Христа? Благоразумная Аглаида серьезно оговорила его за неуместность шуток в такой момент.
Вонифатий, благодушный, уехал в Малую Азию и, пораженный там величием и страданиями мучеников, объявил и себя христианином. За это он был обезглавлен; и сопровождавшие его рабы привезли мученическое тело к госпоже. Ей было пред этим видение, извещавшее ее о событии; и она вышла навстречу святому за Рим; на этом месте устроила для него храм; и сама поселилась при нем, скончавшись преподобною.
И невольно в мысли моей связались в один вопрос эти два события: спасение двух грешников и Рождение Спасителя.
Второй — сама чистота. Первого обнимали руки блудной госпожи — Аглаиды; второго обнимал Господь, когда тот был среди детей, благословляемых Христом… Но вдруг и первый возвышается до второго.
Святой Игнатий жаждет, просит, молится, ждет не дождется мученичества… Что–то поразительное! Ни один святой так не стремился к мученичеству!.. Горел огнем нестерпимым — жаждал быть замученный за Христа… Ощущал в этом какую–то дивную захватывающую сладость. А когда римские христиане хотели хлопотать за него, не без надежды на освобождение, — он и умолял, и запрещал это… Такова была жажда.
Но и святой Вонифатий сразу воспылал огнем подобной же любви и «самовольне» пошел на страдание… Оба — хотели…
Это мне дало такие мысли.
С 20 декабря начинается предпразднство Рождения Спасителя… Спасителя от грехов и прелести идолопоклонства. И вот накануне предпразднства Церковь нам показывает пример, наглядный, разительный, как происходит через Христа величайший, всепожигающий переворот в душе: язычник, блудник, пьяница, раб людей и раб страстей… И вдруг взлет: сбросил все, освободился от уз греха… Порыв… и мученик…
Христос спас грешника–язычника…
Святой Вонифатий — образ дохристианского состояния, а святой Игнатий — чистый, светлый, ясный, в тайнстве крещения просвещенный Христом. Всю жизнь пламенеет любовью к Нему… Разгорается огонь до нестерпимости. И он радостно отдает себя за Любимого на растерзание зверям.
Это — образ новозаветного благодатною состояния. Как чудно!
Но оба они разгорелись любовию ко Христу, «родитися» ныне «хотящему».
И спасаться могут все: и чистые, и грешники. Благодать Христова сильна перерождать человека. Обоим я послужил молебен, и святой Аглаиде. Их молитвами, Господи Иисусе Христе, возжги любовь и в нас!
Что святого Вонифатия спасло от падений? Благодать. Но за что? Чем она «воспользовалась» в нем? Его нищелюбием и милостивостью сердца. Если у кого из грешников это есть, Господь их не забудет; а найдет путь ему спасения, — рано или поздно, так или иначе. А Аглаида, с коей он жил грешно, спаслась за свою веру: горячо желала иметь у себя мощи мученика, то есть святыню.
Молитвами их, Господи, спаси меня!
Спасе, спаси мя!
Многострунна душа наша!
Ныне на утрене я поплакал. Но сладкими слезами (тихо и немного). Как вспомнил, что Господь пришел спасать — кого? — погибающих… Нас, вот таких немощных… Жалких… Несчастных… И жалко стало самих себя: «Ах, бедные мы, бедные!» (Рим. 7, 24).
Как один французский священник все говорил (а он был исповедником тысяч грешников): «Бедные мои грехи, бедные грехи!»
Так же можно сказать: «Бедные мы, грешники! Бедные грешники! Пожалей нас, Господи! Да Ты и пожалел: для того и пришел, чтобы, пожалев, спострадать и спасти нас… И с неба сошел потому, что пожалел».
На литургии это чувство обострилось еще более… Как увидишь всю свою «бедноту» («кругом» нищий, как говорится), — то как тут не заплакать?! И плакалось.
Стою на утрене и думаю: вот Ты пришел на землю… Зачем? СПАСАТЬ… Кто Ты? — БОГ! Ты ли не сумеешь и не сможешь спасти, Бог Сый?! Ты ли не будешь всемерно этого делать с нами, даже и тогда, когда мы противимся, как неразумные, «бедные» дети?! Для того Ты и пришел… CAM пришел… «Твое бо есть, еже миловати и спасати ны, Боже наш!..» (заключительный возглас на утрене, после просительной ектений). А как? — Твоего ведения — дело! Я же вопию Тебе: «Спасе, спаси мя!» (припев — на заупокойном парастасе [38]).
Ныне 21 декабря, память святой Иулиании… И пришла мысль: в предыдущие два дня вспоминались мученики. Но да не унывают и жены: вот и от них — святая… И тоже мученица… «Во Христе нет ни мужского пола, ни женского» (Гал. 3, 28). Посмотрим житие ее.
Дочь знатною богача [из] города Никомидии, Иулиания, девяти лет была обручена некоему Елевсию. Но, полюбив христианскую веру, решилась остаться девою. Жених ее, сделавшийся начальником города, принуждал ее выйти за него замуж. Она говорила, что и на это согласится, если он будет тоже христианином. Он не захотел этого и жестоко замучил свою невесту на 18–м году ее жизни. А до этого еще бил ее отец, спросив ее предварительно: «Безумна ли ты или любишь мучения?» «Мучения за Христа люблю!» — ответила святая. С ней замучили — 500 мужей и 130 жен.
Стою в церкви, зрю «кругом — бедноту» свою и размышляю: а зачем же пишу я это все? Нужно ли это, писать ли?
В самом деле: разве это настоящее «дело»?
Настоящее дело — СПАСЕНИЕ ДУШИ… А я «мыслями» лишь занимаюсь, а не делами… Лучше бы прекратить… А вместо этого — заняться каким–либо иным делом, хотя бы и физическим; а главное, молитве бы учиться… Нужно же когда–либо начинать. Не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, войдет в Царствие Небесное (Мф. 7, 21). А другая мысль: так многие тоже спаслись… И приходит возражение: не искушение ли это? Враг ведь лукавый, хитрый… Пока Господь — допускает. И иногда будто и помогает… А воля Твоя!
За службой услышал эти слова. И другие, подобные же: «страшное смотрение».
Действительно, если углубиться, что Бог, неприступный, премирный, невместимый, незримый, вмещается в утробу девическую и возрастает, как и всякий иной человек, — станет страшно… Бог во чреве!.. Бог рождается!.. Да, плотию… Но все же Бог… Плоть не чужда Ему, а отныне — Его плоть… Не так, как одежда на человеке, но как душа в теле — единое.
Невместимо сие уму! Остается лишь изумляться: Бог Творец теперь Он Себя Самого творит плотию: «…Создатель Бог наш вольно создася» (21 декабря, 1–я хвалитна). «Слово Иже Отцу Единосущен Сый… зиждется, и растет временным разстоянием, паки (да еще) и раждается в вертепе: ужас велий!» (21 декабря [5–я] хвалитна, «Слава»). «Сие крайнее снизхождение! Сие страшное смотрение!..» ([там же,] 2–я хвалитна).
Потому с самого начала предпразднства повторяется стих из Священного Писания о страхе и ужасе: «Господи, услышах слух Твой (о Тебе), и убояхся; Господи, разумех дела Твоя, и ужасохся» (Авв. 3, 1—2). Потому и вчера вечером Церковь с удивлением спрашивает Саму Матерь: «Безневестная Дево! Откуду пришла еси?.. како Зиждителя носиши на руку? Како НЕ РАСТЛИЛАСЯ еси утробою? О великих преславных на Тебе страшных Таинств… зрим, Всесвятая!» (21 декабря, на вечерне, богородичная стиховна).
И если ныне пелось, что по Рождении «Сына Божия Дева держащи во объятиих, матерскими облобызаньми целующи» говорила: «Радуюся, держащи в недрех (на груди) Сына Божия» (21 декабря, икос); то вчера мы слышали и другое: как только «явися Господь из Девы Матере», то Ему, «приникши рабски Мати поклонися (поклонилась)» и с удивлением Сама вопрошала у «Держимаго на объятиих»: «како всеялся еси Мне? или како прозябл еси во Мне, Избавителю Мой и Боже?!» (20 декабря, на утрене, богородичная стиховна).
Да и ужасаешься недостаточно… Только краем сердца…
Запели… «Сеченое сечется…» — ирмосы Страстной среды, приспособленные к событиям Рождества Спасителя. Вифлеем и Голгофа, — начало и конец «уничижения» или — искупительного подвига Христа… Добавлю: и родился–то Господь для того, чтобы принести Себя в ЖЕРТВУ… И эту цель Церковь видит еще при Рождении: из яслей вдалеке виден КРЕСТ… Но на это и пришел воплотившийся Бог. Воплотился, чтобы пострадать за нас, говорит святитель Афанасий Великий [39].
Когда запели мы эти ирмосы, как–то душа сразу стихла и точно притаилась… Так перед грозой обычно бывает временная тишина. Но издали глухо слышатся уже громы… А за ними будет благодатный дождь… Почуяла душа, что за наступающей радостью торжества будет великая скорбь Богомладенцу, которая закончится Агнчей жертвою.
Кстати, «сеченое сечется море…» [22 декабря, ирмос 1–й песни канона на повечерии]. Что это такое? «Сеченое» — удар прямой; [«сечется»], пересекается — удар поперечный; и образуется крест. Как на Воздвижение поется: «Крест начертав Моисей… жезлом Чермное пресече…» [14 сентября, ирмос 1–й песни канона]. Это — прообраз спасения: люди спасутся из плена диавольского чрез крест Христов и потом чрез крещение, — что изъясняет апостол Павел (1 Кор. 10, 2).
«Странствия Владычня…» [22 декабря, ирмос 9–й песни канона на повечерии]. Что такое «странствия»? «Странный», «иностранный», гость; отсюда — угощение, трапеза, обед… Этого угощения Божия и приглашает Церковь причаститься еще в яслях Вифлеемских, а после и от Голгофской чаши.
Стоишь за службой, и многое проходит незаметно… А вдруг, иногда, точно часы забьют, — и очнешься. Вдруг иное слово или отдельная мысль останутся в сердце…
Вот ныне (22 декабря) слышу прочитал чтец: «Ратника убити» «грядет» Христос — «Царь мира» ([2–й тропарь] 1–й песни 1–го канона [на утрене]). Ратник, вооруженный противник — это диавол… И снова пошли мысли: как часто, настойчиво, с исключительною силою, с главный вниманием Церковь говорит о диаволе. И очевидно становится, что главное, основное зло она видит даже не в грехах, а в том, кто за ними стоит дальше — в искусителе, во враге Божием, а из–за этого и — во враге человеческом.
Вот и снова слышу: «Обуревает зима сопротивных помышлений смиренное сердце мое — лукавых духов наветами: благолюбивая Владычице! укроти сию ходатайством Твоим» (богородичен 6–й песни 1–го канона).
И вообще — постоянно! Что же это значит? Очевидно, несомненно: здесь главный враг! И, в таком случае, открывается и главная цель пришествия Господа: освободить мир от державы диавольской…
Не научить лишь вере, не показать пример святости только и даже (примите во внимание) не простить лишь нам грехи, — а вырвать самый корень зла: уничтожить силу диавола, разрушить его царство. Вот — смысл всего искупительного дела Христова. И начинается это — с воплощения. Все прочее — последует сему.
Как это далеко от обычных воззрений интеллигентных людей на религию, в особенности на христианство! А некоторые (увы, даже почитающие себя христианами) совсем не веруют в бытие злых духов. Другие же, если и веруют, то не думают об этом, как предмете будто бы маловажном и побочном в христианском воззрении и жизни. Даже и мы, по–настоящему верующие, и то не придаем надлежаще–страшного значения этому вопросу. Не правда ли? Между тем жития святых переполнены борьбою диавола с ними.
И Церковь, зная эту истину точно и зная, что здесь — главный враг, постоянно напоминает об этом. Иоанн Богослов прямо говорит: для сего–то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола, врага Божия (1 Ин. 3, 8). А если он — главный враг, то кто может избавить от его силы, кроме сильнейшего Бога? Потому апостол Иоанн и говорит христианам: дети! вы — от Бога и победили лжепророков, ибо Tom, Кто — в вас, — больше того, кто в мире (1 Ин. 4, 4), сильнее то есть диавола.
Потому подвижники и призывают постоянно имя Иисуса Христа как Спасителя и Победителя «горького царства», потому и крестное знамение совершают на себе; потому и вообще молятся: они — беспомощны!
Теперь мне стало понятным и имя, пророчески данное пророком Исаией родившемуся у него сыну: «скоро плени, нагло (стремительно) расхити» [Ис. 8, 1—3]. И дальше приводятся слова славного рождественского гимна, — коим «открываются» песнопения на всенощной под Рождество: «С нами Бог!» (по–еврейски: «Еммануил»).
Очевидно, то страшное имя, данное Исаией, относится ко Христу. Что же оно означает? О каком «плене» и «разграблении» и добыче пророчествуется?
Несомненно, о разрушении державы диавола Еммануилом, об отобрании плененных им душ, о возвращении награбленной им добычи — мира. И Сам Господь говорит о Себе, как пришедшем связать сильного, войти в дом его и расхитить вещи его (Мф. 12, 29). Апостол Павел также объясняет, что Господь низходил… в преисподния места земли и пленил плен, — ясно — диавола, пленившего прежде человечество (Еф. 4, 8—9). И дал дары человекам (там же, из Пс. 67, 19).
Плененная добыча потом раздается Вождем Своим воинам, то есть Господь, победив диавола, отдал его самого во власть людям… Так, иногда, и дети господствуют и даже глумятся над пленниками, уже беспомощными.
Однако этот «пленник» опасен и доселе, — если «дети» (люди) понадеются лишь на свою силу, а не на стоящих за ними старших (святых) и Самого Царя (Господа)… И об этом знают жития святых… И лучше всех знает Церковь…
Вот какого врага пришел побеждать Еммануил — «с нами Бог»! Наше дело — продолжать борьбу с разбитым уже неприятелем, — но силою Его же, Еммануила.
Ныне у меня исповедовался один из братий. И я почувствовал в душе, что ныне, в большой праздник, Господь особенно охотно и милосердно прощает грехи…
Как бы сказать: легче, чем в другие дни… А потому и исповедоваться легче. Не требуется такого сокрушения, как в обычные дни; а больше — веры в милосердие Божие. И основания к сему (помимо живого ощущения) таковы. Праздники — дни особенно важные в деле спасения; спасение же — заключается в конце концов в помиловании, в прощении грехов по благодати; но в дни двунадесятых праздников даруется особенная милость, — «не по заслугам» — говорит святой Иоанн Лествичник. Больше всего это чувствуется на Пасху; в меньшей — во все праздники.
Стою на правиле, вспоминаю переживаемые восторги. Но сердце не позволяет более напрягать себя: сил нет… И не должно! Все же нужно помнить о своей духовной бедноте. И это покаянно–мирное сокрушение — лучший страж души, предохраняющий ее и от лукавого, и от возможных неправильных уклонов… Да! восторги — это уж небесные гости. А наше земное дело — «в поте лица» зарабатывать хотя бы «хлеб насущный». А приглашенный быть к Царской трапезе — не от нас зависит… Да! покаяние (тихое) — лучший друг наш. Спокойнее с ним становится. Много спокойнее… И безопаснее!
Это точно известно мне не только по опыту, но и из святых отцов…
Меня не раз занимая вопрос: почему при учреждении христианства и целых 300 лет нужны были и оказались, прежде всего, мученики? Преподобные пришли после…
И теперь вот, перед Рождеством, все память мучеников, мучениц, преподобномучениц (и мало преподобных: 23 декабря — святой Нифонт, епископ Кипрский). После Рождества Христова — Собор Божией Матери, а затем тотчас же (27–го) — первомученик архидиакон Стефан. 28 декабря — 20 000 (двадцать тысяч в одни день!) сожженных в Никомидии (302 год). 29 декабря — 14 000 младенцев, Иродом избиенных, — и так далее, и так дал ее. Точно драгоценное ожерелье из самоцветных камней на иконе Рождества Господа. Или еще: как бы ближайшая графская свита при Царе… Что это означает?
И самый главный ответ теперь мне ясен: война, поднятая Еммануилом против диавола, принята была потом на свои плечи Его воинами — христианами и христианками. На них и ополчился со всею злобою и коварством «князь мира» — сатана. Но они побеждали его силою Христа Господа, пока не разрушили его царства до конца: христианство объявлено было религиею — сначала дозволенною, а потом господствующею.
Поэтому и поется им в общем тропаре: «…имуще бо крепость Твою», Господи, «мучителей низложиша, сокрушиша и демонов немощныя дерзости…» Вот где был самый основной фронт их борьбы. Они — демоны — злобствовали, «дерзали» против воинов Христовых, но их злоба оказалась лишь «бессильной дерзостью».
Между прочим: обычно на иконах мученики изображаются с крестом, или пальмою, или с тем и другим. Крест — символ победы Христа над адом; пальма — тоже символ победы. А так как с пальмами встречали и Господа при входе в Иерусалим, как Победителя «горького царства» смерти и ада, то становится еще более очевидною связь, что мученики — продолжатели Грядущего на борьбу и победу над диаволом. Но тогда уже был последний решительный момент борьбы. А теперь, на Рождество, пророчески предуказывается она событиями: смертию 14000 младенцев, после — архидиакона Стефана и так дал ее…
И нам нужно знать, что для христианина — главная борьба с «разбитым неприятелем» — бесами… Ах! как часто мы это забываем… И… попадаемся в сети…
А последняя борьба встретит нас на мытарствах…
Господи, помоги нам избавиться от сетей вражиих: «…да не когда речет враг мой: укрепихся на него!» (молитва перед сном). Нужно молиться….Молитеся, да не внидите в напасть… — сказал Сам Господь (Мф. 26, 41). А я мало молюсь… И главное: легко, поверхностно, сухо… И иногда лишь иначе…
Пришел ныне утром на полунощницу и зачитал ее… И вдруг мысль: вот я молюсь сейчас… Боже мой! как же это прекрасно и важно! Ведь я же «в уши» Господу говорю… Его, воистину Его, прошу… С Ним беседую… К Нему припадаю… Его умоляю… Так разве же Он, Всемогущий, не в силах исполнить моей просьбы? (Доброй, конечно, — и нужной.)
Вот говорю: «Помилуй нас…» Меня помилуй… Он слышит это… «Приклоняет ухо Свое» (Пс. 114, 2). Внимает моему желанию и молению…
Так разве это может остаться совершенно бесплодным? Никак! Уже самая молитва содержит в себе же самой и исполнение ее: искренно молиться значит уже получать.
И это радовало душу… А уж не говорю: как это неизмеримо ценно!
Ныне память святой Анастасии Узорешительницы. Вчера — дева Иулиания; ныне — Анастасия, дева в браке (она не хотела жить с мужем язычником брачно)… И эта невеста, как и вчерашняя, говорит мучителю на допросе: «Люблю мучения за возлюбленного Христа».
«…Ищу Господа!..» — поет вместе с нею Церковь ([22 декабря], 3–й тропарь 3–й песни 2–го канона).
Вот опять услышал это слово (и пел) на царских часах ([стихира после] 3–го тропаря на 9–м часе).
И вспомнилось мне — об обручении Христа с Церковью, на праздник Обрезания. Несомненно, это мысль верная, ибо церковная. Да и в тропаре мученицам поется: «Агница Твоя Иисусе (имя рек) зовет Ти велиим гласом: Тебе, Женише мой, люблю, и Тебе ищущи страдальчествую… и умираю за Тя, да и живу с Тобою…»
А эти образы взяты из книги Песни Песней (3, 1 —4). Из–за того, что в сей книге заключаются такие яркие прообразы пламенной любви души к Богу, она и внесена в канон священных книг.
Не знаю, насколько это верно, — но пришла ныне на службе такая мысль: сколько Церковь всюду видит прообразов Спасителя!.. Даже там, где говорится о каком–либо историческом лице или событии, где все объясняется «естественно–исторически», Церковь зрит таинственный смысл о Господе…
В чем же основание к этой связи?
Ныне пришла такая мысль: Господь воплотится, сделается Человеком, — таким же, как и все, — кроме греха. И Адам был ведь в раю сначала без греха, но пал. А Господь — Человек, новый Адам, пришел без греха и показал, что можно бы ему, ветхому Адаму, и не падать; ибо и новый Адам во всем был Человеком. И следовательно, жизнь в нас всех общая, подобная. И уже потому ничего нет худого в подобных сближениях. Но есть и другой, более глубокий смысл: во всяком человеке все хорошее не принадлежит ему самому, а соединено тончайшими нитями со Христом.
Как?
Ведь люди созданы по образу Божию; а образ Божий, образ Отца, есть Христос Сын Божий… А что такое — «образ»? Это не мертвый слепок, не безжизненная фотография, а нечто большее, живущее в отображающем.
Сын Божий есть образ Отца… Это значит, что Отец живет в Сыне Видевый Мене виде Отца… (Ин. 14, 9); Аз и Отец едино… (Ин. 10, 30); Отец во Мне, и Я — во Отце (ср.: Ин. 10, 38).
А отсюда заключать будем дальше. Если люди созданы по образу Образа, то Сей Образ, Сын Божий, живет в них, и все светлое есть отображение Его в человеке. А так как вполне, «телесно», проявившийся в человеческом лике (иконе, образе) есть Сын Божий — воплотившийся, то отсюда нужно сделать вывод такой: то, что в Ветхом Завете в каждом человеке Божьего было сокрыто, это открылось явно в Богочеловеке Христе. Тогда уже прообразы будут совершенно естественно иметь связь с Образом. Или еще лучше сказать: в Новом Завете явился Тот же Самый Христос — Образ Божий, Который жил в людях и в Ветхом Завете.
Ведь апостол Павел говорит про себя: живу же не я, но живет во мне Христос (ср.: Гал. 2,20). А сокровенно это было и в ветхозаветных праведниках или событиях. Разница лишь в том, что в Новом Завете это явилось открыто, Сама Истина пришла, а в Ветхом Завете это было «тенью»; как и поется: «Преиде сень законная, благодати пришедши…» (догматик 2–го гласа). Или еще: «Сень мимотече: истина возсия».
Ведь и сила чудотворной иконы (самая, следовательно, суть ее) совсем не заключается во внешнем сходстве с изображенный ликом, а в той силе, какую изображенный — Сам ли Господь или по данной от Него благодати святые — сообщает изображению. И выходит, что в иконах присутствует сам изображенный. Потому мы, смотря на иконы, и обращаемся к изображенный как к живым: «Пресвятая Богородице!», «Отче Николае!» — и так далее.
А ныне из жития святого Нифонта читалось в тропаре, как ангел–хранитель плакал о порученной ему человеке, который грешил в то время с блудницею в доме. Спрошенный, почему он плачет, ангел ответил: «Ведь в нем (блуднике) образ Божий!»
Мы все знаем ее… Но понимают иногда по–разному частности ее. Например: в одной проповеди (у святого [Иакова] Саруги [40]) я прочитал такое объяснение (кратко): слава Богу в небе. На земле мир. В людех — надежда… И так далее.
Но лучше всего принимать нам церковное объяснение. А его я ныне опять услышал в песнопении, и потому выпишу. «Вместо мира» принесем «от душевных сокровищ» пение: «…в вышних слава Богу, Сущему в Троице, Егоже ради в человецех благоволение явися, Адама избавляя первородныя клятвы, яко Человеколюбец» (2–й тропарь на 6–м часе царских часов). Не совсем ясно. Переведу вторую половину (с «Егоже ради»): «за то, что в людях явилось (Само) Благоволение (то есть Сын Божий Примиритель, — «на Немже Мое — Отца — благоволение»), избавляющее, по Своему (яко) человеколюбию, Адама от первородныя клятвы».
Можно несколько иначе перевести; но суть останется одна и та же; а именно:
1) все совершается Пресвятою Троицею: Ей и слава на небе (от ангелов и людей);
2) посредником — Человеколюбец Христос, Сын Божий;
3) ради Него возвращается к падшему миру «БЛАГОВОЛЕНИЕ» ТРОИЦЫ (здесь суть дела);
4) и снимается проклятие.
Следовательно, Церковь истолковала ангельскую песнь в искупительном смысле: возвращение потерянного прежде БЛАГОВОЛЕНИЯ БОЖИЯ. Но это благоволение, собственно, почило на воплотившемся Господе, а уже через Него перешло и на «сродников» Его по плоти, клятву с коих Он перенес на Себя и пострадал за нее.
Итак: «совет» о спасении мира в Святой Троице. Явление воплотившегося Сына, на Коем — благоволение, а через Него возвращается благоволение и к людям. Посему в душах их и во всем мире — мир, как примирение с Богом; мир, как братская любовь; мир, как умиренное настроение души.
Этот смысл можно усматривать и в других песнопениях. (Если встретятся, выпишу сюда: слишком уже основная это песнь для Рождества Христова, как «Христос воскресе» для Пасхи.)
И это место запало в душу. Господь, говорится в службе, пришел к «Своим», то есть иудеям. А мы «присвоимся» Ему благодатию Святого Духа — в таинстве крещения, и других таинствах, и всею благодатною жизнью… После я посмотрел этот тропарь (22 декабря, 1–й тропарь 6–й песни 1–го канона) и увидел продолжение: «добродетельми», — значит, и это усваивает нас Христу. Но по общему святоотеческому (и преподобного Серафима) толкованию, добродетели не только совершаются благодатию Святого Духа, но, главное, являются путем к обитанию ее в нас («Если будете исполнять заповеди, то Мы придем и обитель в душе сотворим» (ср.: Ин. 14, 23)); а благодать уже сочетавает со Христом и образует душу по образу Христа.
Но Боже, Боже! Как современный мир далек от всего этого. Благодать, Спаситель от ада, разрушитель клятвы, благоволение Пресвятой Троицы, добродетель… Это — здесь…
Политика, материальная культура, танцы, литературные вечера со смехом… Это — там.
А ведь все, чем мы живем, есть несомненно; ибо несомненно было. Исторически — очевидно было… было!
Это пережито было мною за службой. Ясно, «зрительно» — неопровержимо! И это всегда помогает укрепляться вере. И радует… Все это, следовательно, и есть.
Уж я теперь вот позабыл о поводе, вызвавшей такое переживание очень ясное… Но хорошо и живо сохранилось оно в душе моей…
И стало мне понятно, почему даже святой Тихон Задонский счел нужный в одной из своих проповедей говорить об очевидности явлений Сына Божия во плоти. Выпишу это сюда. «Благословен Бог, Который пришел грешников спасти и погибших взыскать. Открыли нам сие сокровище спасения самовидцы, которые видели Его, и слышали Его, и беседовали с Ним, и жили, и обращались с Ним, и осязали Его, и ели, и пили с Ним, и пребыли в напасти с Ним… <…> Истину сию те самовидцы и достоверные свидетели не только словом и чудесами и различными знамениями, но и кровию своею, и различный страданием, смертию своею утвердить не усумнились. <…> Размышляй о сем, брат христианин, в сем поучайся, в сем стой, мужайся, крепись, и хульникам, и безбожным, которых уже не мало является, заграждай уста, и молись. Да Бога, явившегося во плоти нас ради, не видяще, всем сердцем возлюбим… (1 Пет. 1, 8 — 9)».
В средине дня я читал очередную главу из Божественной книги Деяний… Поразительная очевидность! То есть абсолютная несомненность бывшего!.. Это — исторический документ, церковный дневник первых дней христианства…
Кто хочет видеть Церковь Христианскую, пусть читает Деяния… И у него, я уверен, не останется никакого сомнения, что все это несомненно было. А следовательно, и есть.
А следовательно, это все сама истина.
А следовательно, истиною и нужно жить.
А следовательно, все остальное в мире важно и ценно лишь постольку, поскольку согласно с сею Божественною истиною, принесенною Воплотившимся.
Заметил я, что предпраздничная забота о надвигающемся празднике много ослабляет душу, — рассеивает благодать. В частности, даже писание поздравительных писем выводит душу из того состояния, в кое вводит ее Церковь подготовительным богослужением, постом, говением. Даже вот эти записки и то как–то мешают, отвлекая от главнейшего: от молитвы и собранности души… А это вредит более углубленному восприятию праздничной благодати…
Недаром же святой Исихий Иерусалимский пишет: «Емлемся (возьмемся) убо за молитву и смирение, сии два оружия, коими, совокупно с трезвением, как мечом огненным, ополчаются мысленные воители против демонов. Если так будем вести жизнь свою, то каждый день и час можем таинственно радостный иметь праздник в сердце».
И наоборот, если сердце занято молвою (противоположною трезвению), то и в праздники душа останется буднично–пустою от благодати.
23 декабря
Ныне мне показалось, что в службе почти нет уже покаянных молитв; а вся она полна нарастающим торжеством от грядущей славы.
«Радуется днесь Церковь, поет, красится, предпразднствует Спасово… Рождество: всесвятое бо совершается торжество, и в Господню славу облачится…» (седален 1–й кафизмы).
«Вифлиеме, веселися радостию… Вселенная да играет… да ликует вся тварь празднующи» (2–й тропарь 1–й песни 1–го канона).
Церковь готовится уже принять Жениха своего. И потому уже время оставить сетование, а с веселым лицом поклониться «Отрочати младу, Превечному Богу» (кондак).
Остался всего лишь один день (24 декабря) до праздника, — пора вступать уже в область радости. Душа уже предвкушает праздник. И это выражено в одном хорошем и особенной слове, — переведенном на славянский язык с богатого греческого, — «душесладостия»: «Людие… узрите свет, вам возсиявший от Девы, и многаго (великого) душесладостия исполнитеся…» (2–й тропарь 5–й песни 1–го канона).
«Сердце всякое… да играет, да веселится тварь…» (1–й тропарь 5–й песни 1–го канона).
А каково у меня на сердце? Странно, но оказалось вот что: то первое радостное чувство, о котором я писал (20 декабря), в последующие дни ослабело… И ныне уже не горит… А почему? — и сам недоумеваю.
Может быть, в начале предпразднства Господь даровал благодать предвкушения радости, а после ее отнял? Да, в начале всегда все бывает ярче… Заря радует, но скоро бледнеет… Однако искусственно ничего нельзя сделать. Да и не должно. «Восхищать недарованное» — грех. Да будет воля Божия! Но только я «душесладостия» теперь не ощущаю… Правда, и скорби нет… Лишь изредка навещает чувство сокрушения; и увлажняются глаза, а из души вырвется вздох:
— Господи, помилуй мя, грешного!
Это я оставляю до праздника уж: не буду забегать вперед. А запишу: что пережито давно, давно…
Я отлично помню свои чувства накануне праздника, после торжественной литургии и задушевной проповеди в соборе. И тогда такая волна сладкой любви нахлынула, затопила сердце мое, что я заливался — и на проповеди, и на извозчике, и на кровати — слезами… Всю подушку смочил… А сладкие слезы лились, лились неиссякаемым источником. И хотелось тогда все отдать за «маленького Христа». Уж не знаю: насколько духовно святы были эти слезы (святоотеческая аскетика ведь очень строга и разборчива в духовной жизни!), не знаю: может быть, тут была и примесь сентиментальной жалости («душевной»). Но что имел, то и принес тогда Зиждителю… И Он, приемлющий даже ясли скотские, едва ли отверг мои полудетские слезы.
А вот тогда я сказал эту мольбу: «Да будет Его воля!»
А если припомнить детство, то это же самое чувство сладости душевной («душесладостия») всегда испытывалось на Рождество.
И может быть — это и есть рождественская благодать: любовь к Возлюбившему нас?!
Кажется, такой именно благодати я еще не видел ни на один праздник. Были радость, торжество, победность, страх, ожидание конца и так далее; была и любовь к людям; но именно любви к Богу, Христу Спасителю как основного чувства праздника не было.
Кроме десяти мучеников Критских, ныне {41} празднуется еще память святителя Кипрского Нифонта. Его житие замечательно. Из очень богатой и знатной семьи… В юности развратился… Но потом покаялся, в чем ему помогла Божия Матерь через икону Свою. Затем постом, молитвами и истязаниями он укротил страсть и сподобился разных дарований Божиих. В частности, он видел бесов и их козни. Между прочим, есть случай, в коем как раз сказывается сила пришествия Господа.
Однажды он увидел великого беса, с трудом и в печали двигавшегося к городу святого (город Констанций на Кипре). Святой спросил его: как он смел прийти сюда? Бес стал грозить святому Нифонту сокрушить его со всею паствою. Но святитель ответил: «Немощной (жалкий)! ты сам сокрушен, и меня ли хочешь сокрушить? Я видел, как один подвижник боролся с вами и тридцать ваших бесов изнемогли в борьбе с ним: кто же не посмеется над вашей немощью?!» «Не удивляйся этому, — сказал диавол, — если бы я имел прежнюю силу, мне бы ничего не стоило сокрушить тебя; но с тех пор, как Иисус был распят, я действительно немощей… Я знаю, что ты много можешь; но не делай мне зла: я уйду из твоего города, и больше не стану подходить к нему».
Здесь все понятно и не требует толкований.
Вот от какой силы «искупил» Христос Господь! Вот какого врага победил! И чем? — КРЕСТОМ, РАСПЯТИЕМ (а не «ответною любовию» людей).
Так же и в житии святой преподобномученицы Евдокии ([память ее совершается] 1 марта) говорится, что сила беса связана; иначе он мог бы весь мир сокрушить.
Конец жизни святого Нифонта был таков. Избранный чудесно на епископию, он управлял ею свято. Пред смертию к нему пришел святой Афанасий Великий. И когда тот лежал на рогоже на земле, то святитель Афанасий спросил: есть ли польза от болезни? «Человек очищается от грехов своих!» — ответил святой Нифонт, вероятно вспомнив о своих бывших грехах. Замолчал и заплакал… Но затем переменился: лицо его просветилось; он улыбнулся и сказал: «Приветствую вас, ангелы святые!» Затем открылись очи и у Афанасия, — и он увидел лик мучеников, пророков и др., отдельно приветствовавших святого. После некоего промежутка молчания он еще воскликнул: «Радуйся, Обрадованная, красный мой свет, Помощница моя и крепость! Прославляю Тебя, Благая; ибо помню я милость и благодать Твою!» Лицо его заблестело, как солнце… И он умолк навеки.
Этот пример бывшего грешника и потом соделавшегося святым, преподобный, — говорит о силе воплотившегося Христа, как и в случае с святым Вонифатием. Только там святость была плодом краткого мученичества, а здесь — делом долгою и притрудного подвига. Пути разные, а Спаситель один — Христос Господь, ныне рождающийся. Да не унывают трешники!
Когда в покаянии Нифонт пришел к церкви, то явился ему «Светлый Муж» — Спаситель — и сказал, обнявши блаженного и поцеловав его в шею: «Хорошо ты сделал, что пришел сюда, скорбящее чадо Мое! Много Я печалился и тужил о тебе. Как горело Мое сердце ожиданием, когда ты обратишься ко Мне: вечером ли, утром ли (то есть рано или поздно). Теперь Я радуюсь; теперь веселюсь, видя, что ты обратился ко Мне всем сердцем!».
«Это, — говорит житие, — рассказал впоследствии святой Нифонт своему ученику. И притом сильно плакала. Он видел, как совершался суд на мытарствах… Одну душу задержали бесы за то, что она оскверняла себя грехами «не только естественными, но и противоестественными, кроме того, осуждала ближнего, и умерла без покаяния». Ангелы спросили о ней у ангела–хранителя: «Правда, много грешила эта душа; но, когда заболела, начала плакать и исповедовать грехи свои Богу. И если простая ее Бог, то Он знает — почему: Он имеет власть. Слава Его праведному суду!» Душу пропустили.
Видел другую душу — корыстолюбивую, злопамятную и произведшую разбой. И ее хотели задержать; но ангелы сказали, что она исповедовала грехи свои, плакала и подавала милостыню: за это простил и ее Бог.
«Если уж эта душа достойна милости Божией, то возьмите и соберите грешников со всего мира! Чего же мы будем трудиться?» Ангелы ответили бесам чрезвычайно важными словами: «Все грешники, исповедующие грехи свои со смирением и слезами, получат прощение по милости Божией. А кто умирает без покаяния, тех судит Бог!»
А после увидел душу, влекомую в ад за самоубийство; и клирика, прогневлявшего Бога блудом, чародейством и разбоем и умершего внезапно, без покаяния.
Скажем и мы:
— Господи, как знаешь, спаси нас.
«Прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати» даждь нам. Аминь.
По поводу этого наименования в богословии есть немалые рассуждения: что это значит? Не знаю: но мне так ясно содержание этого наименования.
Иисус Христос — БОЖИЙ СЫН по природе.
А теперь, воплотившись, вочеловечившись, сделался ЧЕЛОВЕКОМ, или «Сыном Человеческим», что одно и то же. Это первое. Значит, Господь этим указывает на Свое воплощение. А для имеющего разум открывается Божество, сокровенное под этим именем: если Он — ВОПЛОТИВШИЙСЯ, то Кто же СЕЙ воплотившийся? Кто Он — до воплощения, а теперь — и в воплощении? Сын Божий или Бог. И, называя себя «Сыном Человеческим», Он указывает, что ВО ВСЕМ (кроме греха, который не есть в природе человека, а искажение ее) ЧЕЛОВЕК. Следовательно, если что Он сделает, то может сделать и всякий другой «сын человеческий»; если же с Ним что совершится, то и со всеми «сынами человеческими» совершится, или может совершиться то же самое: победа над грехом, диаволом, воскресение, облагодатствование, а со временем и вознесение на небо, в Царство Пресвятой Троицы.
Не назвал Себя «Сыном иудейским», «Сыном Израиля», хотя не отвергая сначала имени «Царя Израилева», «славы Израиля», — а «Сыном Человеческим», ибо пришел не для одного народа, хотя бы и избранного, а для всех людей. Он всему миру принадлежит, Он есть «Сын все —Человеческий», так как принял плоть и через нее соединился со всеми носящими плоть; приняв человечество, взяв на себя грехи всего человечества, распялся для искупления всего человечества; учение Его направлено ко всему человечеству; и апостолы пойдут «во вся языки»; благодать Святого Духа дана будет и язычникам и иудеям. Он будет Судией — всего мира. Он — Глава Вселенской Церкви. Он так же «свой» для европейца, как и для иудея или для негра: во Христе — ни варвар, ни скиф, ни еллин, ни иудей, а все равны; в Него крестившийся и в Него облекшийся — одинаково Ему дороги (Гал. 3, 28, 27).
«Сын Человеческий», а не Сын Иосифа, мнимого отца, как думали о Нем все, кроме самого Иосифа и Девы Марии, Матери Его.
«Сын Человеческий» — даже не Сын Марии только, а родной, близкий (ибо духовное родство во Святом Духе неизмеримо важнее и теснее телесного), «свой» всем, кто примет Его: «Кто Моя Мать, кто Мои братья?» — Слушающие слово Его и исполняющие его (Мф. 12, 47–50).
«Сын Человеческий», то есть: «Я — ваш, люди!», «вам — принадлежу», «ради вас пришел», «ваш представитель», ваш Ходатай пред Отцом Небесным: «Отцом Моим и Отцом вашим», «Богом вашим», но — по вочеловечению — уже и «Богом Моим» (Ин. 20, 17).
Он, по человечеству, даже больше — наш, чем Свой и Божий. Он защищает нас от «гнева» Отца. Об этом и у святого Ефрема Сирина в молитвах говорится (видели?), то есть (скажу для ясности образно): со времени вочеловечения Он как бы больше защищает людей, чем — правду Божию. Так и посланник державы всегда защищает интересы своей стороны (страны). Как утешительно это имя нам!
«Сын Человеческий» — перенес все скорби — какие «мучают» человечество. И нужду (не имел, где главы подклонити), и бедность (в яслях родился, плотником был), это — социальные скорби. Потом терпел от людей — от бегства во Египет до распятия на кресте; это — бедствия человеческие (личные).
Перенес искушения от диавола — с пустыни до предательства Иуды, ученика, и злобы распинателей, разжигаемых врагом Божиим; это диавольские искушения.
Перенес болезни, разумею биения, заушения, распинание, и наконец телесную смерть; это — физические (телесные) бедствия.
Перенес скорбь от сострадания людям, по любви к ним, — начиная от исцеления больных и бесноватых («Доколе буду с вами? Доколе страдать мне с вами» — Мф. 17, 17); плакал над Лазарем и до кровавого пота в Гефсимании (Ин. 11, 35; Лк. 22, 44).
Перенес даже «оставленность Богом» (Мф. 27, 46), чего уже не переживали люди, — а переживут после Страшного суда «проклятые» и отлученные, коим будет сказано: отойдите от Мене (Мф. 7, 23).
«Сын Человеческий» — не только для будущих или настоящих поколений, но и прошедших: для всех времен, всех мест и народов.
И еще: «Я с вами страдаю», ибо вы — Мои, а Я — ваш. По состраданию пришел, «оставив небо»; по состраданию взял на Себя ваши грехи; по состраданию — пострадаю за вас и буду умолять Отца Своею жертвою. Следовательно, в этом слове и искупительный смысл.
Но есть нечто и чрезвычайное у «Сына Человеческого» (по сравнению с подобными именами): Его связь с каждым человеком такая тесная, какой не может быть в мире, — даже между родными братьями, — и лишь отчасти существует между сыном и матерью.
Христос в каждом уверовавшем «родится», а потом постепенно «возрастает», пока не «возобразится» вполне. Он говорил Никодиму о безусловной необходимости «второй раз» родиться духовно (Ин. 3, 5). Апостол Павел тоже не раз говорил: «Кто во Христа крестился, тот в Него облекся» (Гал. 3, 27; Рим. 6, 5). Доколе не изобразится в вас Христос, — это самое замечательное место (Гал. 4, 19).
О том, что человек «возрастает» во Христе, — говорит апостол Павел много раз (Кол. 2, 19; Еф. 4, 13).
И апостол Иоанн Богослов говорит: …рожденный от Бога, греха не творит; потому что Семя Его пребывает в нем (1 Ин. 3, 9). Какое это «Семя Его»? Семя Твое — есть Христос, говорит апостол Павел (Гал. 3, 16).
Как есть в нас «семя тли» (2–я молитва вечерняя), зародыш зла, влияние бесовское; так в истинных христианах есть Семя Божие — Христос.
Святая Мария Египетская и в пустыне научилась писать и объяснила, что Христос Сам всему учит. И такое тесное единение — есть действие Святого Духа: Он сочетавает христиан со Христом Богочеловеком и постепенно возобновляет Образ в образах: Христа в людях. Или — подновляет (как реставрируют — восстановляют икону).
Вот какова тесная связь «Сына Человеческого» с людьми…
И тогда выходит, что все человечество — духовно рождает в себе Христа, болеет муками рождения Его в себе. И как мучительны бывают эти муки рождения «Сына Человеческого» человеками! Всякий кающийся грешник мучится этими «родами» в себе Христа, нового Адама. А мучимся мы по причине своей «тесности» для дара, для Бога. «Узок путь, вводящий в жизнь вечную» (Мф. 7, 14).
Посему в праздник Рождества Христова можно, помимо всего прочего, праздновать и духовное рождество Христа в людях или духовное Рождение от Христа, нового Адама. Сущность — одна. Посему–то один из святых отцов и называет нынешний день — «днем рождения человечества».
Вот и это стало мне ныне ясно на литургии, когда зачитал первое зачало от Евангелия Матфея. Книга родства Иисуса Христа… сына Авраамля — и так далее.
Зачем это? Конечно, евангелист имел в виду евреев, к коим писал святой евангелист Матфей, чтобы убедить их в том, что Мессия — Христос действительно произошел по обетованию от Авраама, Иуды, Давида, — и, следовательно, Он есть истинный Мессия.
Но мы, христиане из язычников, слышим еще и иной смысл в этой родословной, что Христос Спаситель — «нашего рода», нашего «родства» человеческого, что Он — Сын Человеческий. Поэтому святой евангелист Лука, который писал свое Евангелие язычникам (в лице некоего Феофила), возводит родословную уже не до Авраама, происхождением от коего хвалились всегда иудеи (Ин. 8, 39—56), а до Адама — родоначальника всего человечества, созданной) Богом, а потому и «Божиего» (Лк. 3, 23 — 38).
Весь мир «свой» Христу…
И в сущности мы все «свои» друг другу. А тем более — во Христе, не только уже телесно (по происхождению от одной четы), а и духовно, по единому духу благодати.
Мы отныне «родственники» Самому Богу!
До вечера вчера настроение было неопределенное, а даже, скорее, грустное… Сознавал свое убожество… И вот эту самую духовную «неопределенность», как бы пустоту… И когда стал читать молитвы, то скорбно стало на душе: от бедности своей… И только «часть некая слезы» (молитва ко причащению святого Симеона Нового Богослова) облегчила душу…
Но враг постарался пред праздником внести расстройство. Один из братьев напился вина сильно… И мне стало трудно относиться к нему сердечно… И теперь приходится бороться в душе с холодный чувством раздражения против него…
Не знаю, как и быть? О, «бедность наша»!..
Господи! помоги мне так, чтобы и мне не согрешить, и ему было бы полезно.
V. Торжество праздника
В ту же церковь я вошел, в которой был и вчера, а точно что–то нынче — новое в ней. Чувствуется торжество.
Дивно, но это так. Ощущалось торжество, — именно «торжество». Слава… Хвала… Точно бы мы готовились на смотр…
Затем запели стихиры празднику: «Приидите, возрадуемся Господеви!..» (1–я стихира на «Господи, воззвах»). И накопившееся чувство торжественной встречи с Господом нашло себе выход!
Хотелось петь… Не читать, не размышлять, а именно петь… всегда в радости поют….Благодушествует ли кто, да поет (Иак. 5, 13). По–русски переведено яснее: весел ли кто? пусть поет псалмы.
А теперь у Церкви свои псалмы — стихиры. И хотелось петь громко, свободно, торжественно… Так бывает лишь во время славных торжеств, во время славословия.
Поэтому, когда святой пророк Исаия слышал серафимское пение Сидящему на престоле высоком и превознесенном: Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф! вся земля полна славы Его! — то поколебались верхи врат от гласа восклицающих (Ис. 6, 1, 3—4).
Жаль, что нас было мало. А если бы еще на два лика, попеременно. А потом бы сойтись вкупе на катавасию (сходку), как это бывает в монастырях… Ах, как хорошо! А до этого бы звон в тысячепудовые колокола по всем церквам. После него малиновый перезвон. Блестящие облачения. Хоры певчих. Бас протодиакона. О! Сколько красоты в богослужении…
Но все это меньше — сердца… Если в нем — торжество, то главное есть… И тогда все прочее точно забывается…
Весел ли кто? пусть поет!
И вдруг ожили слова… Сколько я выписывая из святых отцов о Рождестве!.. И те же самые слова выписывая… И знал их на память… И было, однако, прежде мертво: память знала, а сердце не чувствовало. А теперь слова точно именно «ожили»: лучшею слова не придумаешь… Да и не придумывая я: оно само собой явилось во мне тогда же, как только запели. Всякое слово соединялось с тем, о чем говорилось и пелось. А так как все говорилось о Боге, Христе, о плодах Его «домостроительства», то все это так ярко ощущалось сердцем, будто бы не только «зрелось», а происходило со мною, в моей душе…
Разрушается «градеж» (преграда) между Богом и нами… Уж нет его: мы вместе. Доступ открыт!..
Архангел с пламенный мечом отступает, и врата рая оставляются растворенными: вход всем открыт! «Аз райския пищи» наслаждаюся [1–я стихира на «Господи, воззвах»].
«Царство Твое, Христе Боже, Царство» вечное… [3–я стихира на «Господи, воззвах»].
В Царство Божие Христос Царь пришел возвратить нас.
«Что Тебе принесем (в благодарность)?.. Ангели — пение; небеса — звезду; волхсви — дары; пастырие — чудо; земля — вертеп…» А мы? Мы тоже принесли: «Матерь Деву» [4–я стихира на «Господи, воззвах»]. Она — от нас, от человеческого естества наш дар!
Мы теперь вписаны, как «вернии» (верноподданные) «во едино владычество (или Царство) Божества…» И наше имя — Божественное, то есть мы — Божии. Так говорит песнь: «…написахомся (прописаны)… именем Божества, Тебе вочеловечшагося Бога нашего» [5–я стихира на «Господи, воззвах»]. Христианин — Божий человек.
И в Священной Писании часто говорится об этом имени: …чистии сердцем… Бога узрят; а …миротворцы… сынами Божиими нарекутся (Мф. 5, 8—9). Господь нам дал власть чадами Божиими быть (Ин. 1, 12). Христианин — раб Божий (1 Пет. 2, 16). Теперь мы …род избранный, царственное священство… люди, взятые в удел… Самого Царя (1 Пет. 2, 9).
И все это ожило!
И еще лишний раз я и понял и почувствовал, что подлинное восприятие праздника и церковных песнопений может быть лишь в храме, и именно во время самого праздника. Торжество на душе бывает лишь во время самого торжества действительного! Это — много раз проверенная истина!
Пропели громогласнейше «Свете тихий». Потом так же — прокимен… И я вышел читать паримии… Ну, сколько же раз я их слушал… Десятки лет (с одиннадцати–двенадцати лет до сорока восьми, — тридцать шесть–тридцать семь [лет]) я в храме и все на клиросе… И вот слышу, бывало, как читают другие: «Бытия чтение…» «Вонмем!» «В начале сотвори Бог небо и землю. Земля же бе невидима и неустроена…» Слушая, сидел… А на душе пусто… И зачем это читают о творении мира? и даже — не всего; а лишь трех первых дней, думалось. Объяснить–то я умел, вероятно, и раньше… Но сидел пустой…
А вот как только сам сказал: «Бытия чтение». Иеромонах же ответил: «Вонмем» (будем слушать внимательно). А я?! Я же …не могу начать читать… Боюсь, если раскрою уста, — вырвется громкий плач со слезами восторга… Отчего?! Ах, у сердца свои законы!.. А рождается мгновенно… Быстрее молнии… И не знаешь, откуда Дух приходит, и куда уходит (Ин. 3, 8). И мне трудно передать это ясно… Вероятно, покажется все недостаточным… Да и признаюсь, что мне и не очень–то хочется это описывать. Преодолеваю себя и с трудом читаю…
«Бог сотвори…»
«Бог»… Вот одного этого слова — «Бог» — достаточно было сказать и услышать душою, чтобы она задрожала от радостной) трепета…
Бог творит… Новый источник для торжества и трепета… И опять голое не повинуется… Молчу одну–две секунды… Опять преодолеваю; и едва–едва — боюсь, кабы не оборваться совсем, — «плетусь» по буквам и словам…
Но вот опять: «Да будет твердь!» — «Да будет!»
О, всемогущий Боже!.. «Да будет»… Из ничего да будет!.. И стало!.. И опять не могу читать. Пересиливаю… Молитвенно громко читаю. Да и торжество!.. А тут дочитал: «И виде Бог: яко добро».
Добро! Прекрасно! Дивно! И все это прекрасное человек своим падением попортил! Но какая красота — хотя бы в небе и сейчас еще! Боже, какая красота! Какое величие! «Все добро!» И опять — радость восторга.
И все это творит Слово, Которое ныне воплощается, умаляется. Лежит в вертепе… Холодная ночь… Солома яслей… Может быть, маленький жалкий светильничек.
И это ТВОРЕЦ ВСЕЛЕННОЙ!
Пришел воз — создавать все…
Потом, овладев собою, стал уже более спокойно, но торжественно читать 2–ю паримию: предсказание Валаама о происхождении Спасителя, «звезды от Иакова» из «благословенного народа» еврейского: «благословляющии Тя (народ) благословени, и проклинающии… проклята». Читалось (иначе нельзя было!) громогласно.
Далее 3–я паримия: о Вифлееме, пророчество святого Михея…
А затем тропари с чудными припевами: «Жизнодавче, слава Тебе», — повторяемые семь раз.
После я передал вторую троицу паримий читать другому. И пожалел: совсем иначе я чувствовал себя, когда сам читал!.. Там я сам «действовал» и переживая; а здесь уж был между мною и праздником некто третий…
Но и полученной радости было довольно, выше всякой ожидаемой меры… Да я даже этого и не ожидал… И предположить не мог такого дара торжества!.. Не дерзнул бы и просить Господа о нем! И если бы дальше уже ничего бы более не было, — и тогда я одарен — свыше всякой меры: не в меру дает Бог Духа (Ин. 3, 34).
Слава Ему, преславному!
После вечерни была почти сразу трапеза (обед). После трапезы о. М., ласково глядя на меня, говорит: «А ныне Владыка торжествовал! Был в восторге!» «А как же? Ныне праздник!» — ответил я.
Только вот на душе одна осталась заноза: охлаждение к тому образу, который был нетрезв.
У святого отца в одной проповеди я прочитал: «Ныне — день радости: да не будет же никто виною (поводом) печали и скорби для другого». Это, пожалуй, более относится к нему, опечалившему меня… Но и он чувствует мое охлаждение к себе.
«Это — день, в который Бог пришел к грешникам: да устыдятся же праведники превозноситься перед грешниками»… Это говорит преподобный Ефрем Сирин. А какой же я сам–то «праведник»?! Что же делать?.. Знаю, что нужно бы смириться и оказать любовь; но нет ни сил, ни охоты на это.
Подобает почтить и святую нынешнего дня, преподобномученицу Евгению. Мудрая, ученая, прекрасная дочь начальника Александрин, тайно ушла в мужской монастырь, под видом «брата». По смерти игумена она была избрана братиею во игумена (они не знали, что Евгения — женщина). Вот уж истинно: во Христе нет ни мужского пола, ни женского.
Потом ее стала соблазнять одна женщина, думая, что юный игумен мужчина. Тогда бесчестная женщина оклеветала пред властями всех монахов. И их стали мучить и пытать. Привели и Евгению пред отца ее — Филиппа. Здесь святая открыла о своем девстве, и о том, что она дочь его. Отец ее обратился в христианство и был епископом, а после тайно убит. Евгения же с матерью своей возвратилась в Рим. И здесь ее замучили за распространение христианства. Между прочим, морили десять дней голодом во рву. Здесь ей являлся Господь Иисус Христос и сказал святой: «Я — твой Спаситель, Которого ты возлюбила и любишь всей душою. Я облеку тебя великою славою. Я прииму тебя в свои небесные селения в тот самый день, когда Я родился на земле из чистой, девственной утробы».
Действительно, в самый праздник Рождества Христова она была усечена мечом.
Чтобы подойти к вопросу о спасении, начнем с несомненного для всех факта, который и теперь очевиден…
Все твердят ныне, что в мире очень худо: в мире царствует зло. Конечно, каждый видит его и хочет лечить по–своему; но самый факт — очевиден. Социализм есть попытка именно «спасти мир». Теософы так же говорят о наступлении новой эпохи и ждут своего «мессию», который должен тоже «спасти мир»; и даже готовят его.
Да и каждый из нас, наблюдающих над собой, совершенно очевидно зрит: сколько зла и печали лежит в каждом человеке. Литература же (особенно русская, в частности Достоевский) изображает это наглядно. История же последних войн и революций наглядно доказывает, что в мире — нет мира.
Нечто подобное, может быть, в большей степени — было и до Христа Спасителя: мир мучился. Но христианство корень зла знает: он — в грехе и власти диавола. И это зло — страшно глубоко. И это для всякого опытного христианина — очевидный факт.
Об этом и поет Церковь: «Царствует со грехом ад, от Адама даже до Тебе; но погибает тех безстудное мучительство…» с Твоим Рождением (24 декабря, [2–й тропарь] 6–й песни канона на повечерии). «Тварь вся» была «истлевшая преступленьми» (23 декабря, [1–й тропарь] 9–й песни [1–го] канона на утрене). А эти преступления сделали человека «странным» (чужим, иностранцем) для Бога (там же, [2–й тропарь] 6–й песни). Отпадение же от Бога вело весь «мир к тлению», уничтожению (21 декабря, седален [по 3–й песни] канона на утрене). И измученный мир жил ожиданием Спасителя, «чаяния языков (народов)» (25 декабря, 1–я стихира на литии).
Поэтому и Христос «грядет… родитися» именно для того, чтобы «СПАСТИ ВСЕЛЕННУЮ» (21 декабря, светилен на утрене); «…грядет всех (всеобщее) спасение…» [там же, 1–й тропарь 9–й песни 1–го канона].
Посему «ликуим вси вернии» [там же]; «небо и земля… да возвеселятся…»: пришло общее спасение (25 декабря, [1–я] стихира на литии). «Языков чаяние, Царь мира грядет… Срести потщимся Того, раждаема в Вифлееме на спасение наше» (22 декабря, [2–й] тропарь 1–й песни [1–го] канона на утрене).
И от этого ГЛАВНОГО мирового и личного зла и пришел именно спасти Господь. Службы постоянно твердят о сем.
«Зле неудержанно (злостно–неудержимо) возвышаемый (поднимающийся, господствующий), нечестно (безбожно) бесящийся от развращения мира, низложил еси всемощне грех…» (25 декабря, [3–й] тропарь 7–й песни [2–го] канона на утрене).
Богородица ныне «раждает» «конечно (решительно, до конца, совершенно) отъемлющаго» «иже в нас… царствующий… грех» (21 декабря, [2–й] тропарь 1–й песни [1–го] канона на утрене); «…Бог… пеленами повивается (и) пленицы (узы) разрешает (развязывает) моих прегрешений» (там же, [1–й тропарь, 1–й песни]).
И этот грех не наш только личный, а главный образом, первородный, унаследованный от праотца Адама: «Нов… Отрочищ (младенец)… древняго вся (всех) свободи преступления…» ([там же, 1–й] тропарь 6–й песни). Но Он же и «моя летная (многолетние) прегрешения» очищает ([там же, 3–й] тропарь 4–й песни).
И часто говорится об Адаме и Еве: «Приидох бо, — говорит Сам Господь, — болезнь всю отъяти Адамову…» (22 декабря, [3–я] стихира на «Господи, воззвах»).
И этот грех называется «ядом» диавола, этой «змиевой главы» (25 декабря, [1–й] тропарь 4–й песни [2–ш] канона на утрене). От сего–то главного зла пришел избавить вселенную, «все естество человеческое», родившийся Господь.
Но не менее, а еще более часто и усиленно Церковь внедряет мысль, что вторым делом, хотя и первым по важности, есть избавление рода человеческого от власти диавольской.
Можно сказать, почти нет страницы, где бы об этом не говорилось.
«Грядет Христос лукаваго сокрушити… и разрешити связанныя…» им (22 декабря, [1–я] стихира на стиховне на вечерне). «В рабий облещися образ восхотел еси, яко да (от) работы мя лукаваго избавиши…» (23 декабря, [1–й] тропарь 3–й песни [1–го] канона на утрене), дабы «яд очистити змиевы главы» (25 декабря, [1–й] тропарь 4–й песни [2–го] канона на утрене). И теперь «враг льстец уязвися» «и крепкою рукою Божественною убивается, во спасение нас» (24 декабря, [1–й] тропарь 7–й песни канона на повечерии); «змий упраздняя» (25 декабря, [4–я] стихира на стиховне на вечерне), «ратник (борец, воин) убивается» (22 декабря, [2–й] тропарь 1–й песни [1–го] канона на утрене).
Человечеству, которое доселе было под рабством греха и врага, дарована свобода: «В рабех кесаревым повелением написатися покорься (повинуясь); и нас рабы сущия, врага и греха свободил еси, Христе» (25 декабря, [1–й] тропарь 5–й песни [1–го] канона на утрене). «Разрешися связанный Адам, свобода же всем верным даровася, пеленами, Спасе, повиваему Тебе…» (24 декабря, [1–й] тропарь 8–й песни канона на повечерии).
И эта мысль об освобождении наглядно выражается таким сравнением: «…с рабы пожити Владыка всех прииде, владычества чуждаго избавляя ны, низведенныя тлею…» (24 декабря, [икос] по 6–й песни канона на утрене).
То есть мы прежде жили в своем отечестве, у своего Владыки Господа. А потом за наше растление (грехопадение) подпали в рабство «чужому» деспоту — диаволу, пока не пришел наш собственный Господин и Царь и освободил от инородного плена. Недаром и диавол на горе Искушения говорил Господу: если… поклонишися, я все отдам Тебе… (Мф. 4, 9). Значит, владел, если мог передать… Да и Сам Спаситель называет его князем мира сего (Ин. 16, 11); то же говорил и апостол Павел (Еф. 6, 12). И оба эти зла тесно связаны одно с другим: с одной стороны, «болезнь» первого человека (грех) пришла «злейшим советом змия» (22 декабря, [3–я] стихира на «Господи, воззвах»); а с другой стороны, именно это «растление», как мы только что видели, низвело, отдало нас во власть этому чужому мучителю.
Почему это? — мы далее увидим; а сейчас еще раз со всею силою углубимся в этот последний корень зла — диавола: здесь самое подлинное зло; здесь наистрашнейший ужас; здесь рабство глубочайшее и реальнейшее.
И напрасно люди ищут зло в окружающих условиях… Напрасно и «свободы» ищут в политических формах… Это все — ничто: поэтому и Сам Господь не отказался, не усумнился «написаться» подданным Римского Августа (это совсем не зло); поэтому ни одним, ну буквально ни одним намеком, во всех песнопениях всех дней праздника, не говорится о политической свободе, — а евреи тогда не имели ее.
Уже в позднейших службах — греческих и русских — мы встречаем мольбы об избавлении от «зловерных агарян» (турок и татар)… Но, по–моему, это уже упадок души был, хотя и естественный…
Спаситель знал, что совсем не в этом зло мира, а в грехе и диаволе, — и против них–то Он и пришел с борьбой.
Увы! люди этого не хотят знать и доныне!
Между тем апостол Павел (а он ли не знал?) говорит: …наша брань не против крови и плоти (то есть людей), но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных; против козней диавольских (Еф. 6, 12, 11).
В этом пункте мы подошли к главному делу Спасителя…
Вы, по моим письмам и по слухам, уже знаете, что некоторыми богословами (в частности М. А. [42]) вопрос о проклятии, о клятве почти срывается, снимается в деле искупления… [43]
Странно… А я, участвуя в богослужениях (слава Богу, почти всегда, ежедневно) беспрестанно наталкиваюсь именно на — «клятву», как на самое великое бедствие человека, от которого все прочие беды и скорби и пошли… Я скажу так:
К ней довели себя люди; от нее потом они и стали терпеть тиранию диавола и неизбывною греха… А потому именно этот узел нужно было разрубить. И это все неразрывно связано…
Но сначала обратимся к песнопениям, чтобы видеть, что это не мои мудрствования, а голое Духа Святого, глаголавшею в Церкви, Святом Писании и святых отцах.
«Днесь Адам воззвася от прелести и от мрачныя сопротивника лести…» (24 декабря, [4–я] стихира на хвалитех на утрене).
Каким же образом и почему совершилось это освобождение? «…Христос бо из Девы воплощается яко человек, Иже (Который, Он) Адама обновив…» (там же).
А это как сделалось возможный? «…Отъят (отнявши прежде то есть) клятву Девою», то есть воплощением от Девы (там же; см. еще: 22 декабря, [2–й] седален по [1–й] кафизме; 23 декабря, [8–я] стихира на «Господи, воззвах»; 25 декабря, [2–я] стихира на хвалитех — и так далее и так дал ее, очень много мест). И ныне «обновляется Адам и Ева с ним»; почему? — «клятва бо разорися» и тотчас же последующие слова: «спасение миру процвете» (23 декабря, [8–я] стихира на «Господи, воззвах»).
В чем же заключается суть и смысл этой клятвы? Мы иногда заменяем это слово другим, будто более страшным: «проклятое»… Но разве оно понятнее? Ни больше, ни меньше, а равно… Проклятое равнозначно греческому «анафема», а анафема — отлучение, отделение. В этом отлучении и состояло все несчастие человека: оно было отделено ОТ БОГА… И отлучено САМИМ ГОСПОДОМ, хотя и по нашей вине… Здесь мы подходим к понятою так называемою «гнева Божия»… Не место распространяться об этом подробно; но существенно скажу (подробно я писал об этом А. Ф. [44]): люди слишком много приписывают себе, когда не только спасение хотят сделать сами, но и плоды грехопадения изображают лишь как естественное «психологическое» изменение в самом же человеке и по его вине. Это так: и он виноват, и изменение в нем произошло, но где же главный Виновник бытия человека? Его Господин? Где Бог? Его почти нет при этом в подобных «комбинациях» («сочинительствах») человеческого измышления (самомнительною и недостаточно верующею!)… А между тем в Библии совершенно наоборот: все исходит от Самого Бога! Да это и так ясно: Он ВСЕДЕРЖИТЕЛЬ… Он есть Единый СЫЙ, — а все прочее — прах самомнительный… Он всем и распоряжается… И Библия вся полна этим духом…
И истинная вера — зрим это всем сердцем.
В частности, человек согрешил… И только?.. А Господь? — только Зритель? И непременно, «ухаживающий» за преступником?.. Да уж не «человек ли стал тогда Богом?» Чувствуете вы всю нелепицу такого мышления?
Нет: ВСЕ — ГОСПОДЬ… И как посмела ничтожная тварь (человек) дерзко восставать против своего Творца Бога?! Бог — ВЫСОЧАЙШЕЕ, надмирное, Пресвятое Существо… А человек — червь. Бог — всеблагое Существо… А человек — дерзкий бунтарь. И Господь отвратился от него…
Вот сколько раз я стараюсь эту основную в деле искупления мысль высказать, — и я ее вижу, осязаю (особенно иногда); а слова слабы…
Но здесь суть: ГОСПОДЬ CAM отвратился от нас… Здесь праведный и неизбежный «гнев»… Господь как бы «не выносит», не терпит общения со злом… Пример: электрические шары отталкиваются сами… И Господь «выгнал» Адама… Не ушел он, — а выгнан…
И с той поры — этого «гневного» отлучения — получилась между человеком и Богом бездна… Они во «вражде»…
Итак, отвержение Богом человека — клятва.
А как только истинный Владыка отверг от Себя жалкого бунтовщика, — тотчас он сделался жалко беспомощным в борьбе со страстями и немедленно подпал сильному в мире страстей господину — диаволу.
Сила Божия — благодать — была отнята, и он попал в рабство… А возвратиться в прежнее сыновнее, райское состояние Господь не допускал, приставив архангела с огненным мечом к входу в рай…
Так получилась связь искушения, греха с клятвою; и обратно: от клятвы — рабство греху и диаволу. Поистине все дело, весь узел В КЛЯТВЕ БОЖИЕЙ. И ее–то и нужно развязать прежде всего!
А тогда придет снова «благоволение» Отца, а не Судии Бога; тогда немедленно придет и сила к добру (благодать); а диавол, устрашенный Всемогущею силою, бежит.
Нужно уничтожить вражду!
Об этом и поет победоносно Церковь очень много.
«Погибе (погибло)… и разорися древния вражды средостение плотским Твоим пришествием, Христе, и пламенное оружие (меч херувима при рае) всем дает плещы… (то есть показывает тыл, уходя от охраны; а прежде смотрел лицом: не входит ли кто дерзкий?! а теперь оставляет свободный: пусть входят все желающие)» (24 декабря, [1–й] тропарь 6–й песни канона на повечерии).
И именно с этого же открывается, то есть начинается, ликование в песнопениях на самый праздник: первая же вечерняя стихира так и начинается торжественно: «Приидите, возрадуемся Господеви, настоящую (нынешнюю) тайну сказующе: (какую же?) средостение градежа (преграда, или ограда от рая и Бога) разрушися! Пламенное оружие плещы дает, и херувим отступает от древа жизни, и аз райския пищи причащаюся…» (25 декабря, 1–я стихира на «Господи, воззвах»). И это совершилось чрез воплощение Сына Божия от «неискусобрачныя Матере» (там же).
«Лютую (слышите, какое страшное слово: «лютую»! — не в смысле злобы, а в смысле ее силы и страшных, злых, лютых последствий) вражду, юже к нам Владыка отсекая паки (опять, а прежде посещал в раю), плотским пришествием, да держащаго разрушит душетлеющаго (растлителя душ, диавола, мучителя), мир (есть) сочетая с невещественными существы (ангелами), положив (сделав) приступка (доступна), рождшаго (то есть Отца Своего), (для) твари» (25 декабря, [1–й] тропарь 5–й песни [2–го] канона на утрене).
Замечательно содержательный тропарь. Здесь кратко все сказано о «клятве», о ее сущности и последствиях спасения.
«Лютая вражда отсечена», уничтожена. И так как первовиновницей была Ева, а не Адам, поэтому иногда говорится об уничтожении ее клятвы, то есть ее вины, которая привела к клятве. «Христос… раждается… разрешая клятву праматере Евы» (22 декабря, [2–й] седален по [1–й] кафизме). Дева родила Спаса и «упразднила еси первую клятву Евину» (25 декабря, [2–я] стихира на хвалитех). Так совершенно очевидно, что нужно было именно прежде всего устранить основное препятствие к спасению: гнев Отца или «клятву Божию» и возвратить «благоволение».
Этот вопрос — о способе спасения и значении воплощения — будет посильно раскрываться дальше подробнее; но здесь мне хочется, чтобы покончить с «клятвою», сказать очень кратко и самое главное.
Первое — это тайна… Первая стихира, как мы видели, на праздник Рождества говорит о разрушении «средостения», но здесь же называется «тайною» («тайну сказующе»).
Итак, сие тайна…
Почему? Ибо она совершилась в недрах Божественных, в СВЕТЕ ПРЕСВЯТЫЯ ТРОИЦЫ. А там все сверх–постижимо для нас.
В паримии Иеремии говорится, что Бог «изобрете всяк путь художества», то есть наиискуснейшего способа спасения человечества (навечерие праздника, 5–я паримия). И эта же мысль высказывается и в песнопениях. И в самый день праздника на литургии поется: «Велия (все) дела Господня», а нынешние — особенно: «изыскана (из других выискано, отобрано, исключительно) во всех волех Его» [1–й антифон].
Что именно произошло в сем Совете Пресущественныя Троицы, — сие выше разума; но там что–то «решено» было. И результатом сего хотя все Три Лица Пресвятыя Троицы принимают участие, но воплощается лишь СЫН… Посему Церковь и говорит постоянно, что спаслись от клятвы «пришествием Христовым». Но ведь это уже результат чего–то предыдущей), совершившегося в Совете Святой Троицы.
Есть одна древняя икона… Византийского православной) образа… Сидят три, совершенно однообразных Существа, взирая друг на друга… Это Совет Пресвятыя Троицы.
И вот состоялось сие решение… И мгновенно из–под Их ног архангел Гавриил стремительно, посланный, бросается на землю благовествовать Пречистой Деве о зачатии « Еммануила»…
Вот здесь и совершилось начало всего спасения… Здесь разрешилась и «клятва». И дальше все было делом Пресвятой Троицы.
Посему в одном тропаре и говорится: «Приидите, вернии, возведемся (поднимемся на духовную высоту созерцания) Божественне… от душевных сокровищ зовуще: в вышних слава Богу, сущему в Троице, Егоже ради в человецех благоволение явися, Адама избавляя первородныя клятвы, яко Человеколюбец» (царские часы, час 6–й, [3–й тропарь]).
Что же именно было? и почему состоялось такое решение? — о сем дальше будет речь.
Но нужно это понять: ВСЕ В БОГЕ! Ибо что такое человек?! Пред Лицом Бога — ничто! Посему оставалось все решить Богу же! И в сем спасении и решении главное участие приписывается церковными песнопениями Первому Лицу Пресвятыя Троицы — ОТЦУ.
Все это непостижимо, конечно, нам; но так утверждает Откровение — во Священной Писании и церковном учении.
И именно в воле Отца, еще ранее даже самого воплощения, совершилось некое Божественное изменение к падшему человеку, которое называется, в противоположность прежней «вражде», — «благоволением».
И самое воплощение уже есть проявление совершившеюся благоволения; когда не только люди «сами» ничего еще не могли сделать, но даже и Сын Божий, как Человек, еще не только не страдал, но даже и не рождался. Ясно, следовательно, что все это дело «благоволения» было решением в недрах Пресвятыя Троицы; что и самое воплощение было уже проявлением «благоутробия» и милосердия Божия.
И это «благоволение» теперь приняло, так сказать, «форму», «явилось», «воплотилось». Эта мысль нередко выражается в песнопениях.
«Глубину премудрости» Божией, какой мудрец «испытает»? — спрашивает Церковь; а между тем «ихже ради», то есть ради этих «судеб», решений, «с человеки Плотоносец поживе», ради прежних «судеб» (23 декабря, [2–й] тропарь 8–й песни канона на повечерии). А если даже разуметь и будущие «намерения и цели», то в Боге все это — в единстве: и будущее есть настоящее.
Особенно же ярко эта мысль выражена в стихире на Рождество: «…Мати была еси благоволения Отча…» ([2–я] стихира на хвалитех).
Вдумайтесь в слова эти: прежде было «благоволение», и именно благоволение «Отца». А потом оно осуществилось, проявилось чрез воплощение Сына Божия от Нее. Значит, Божия Матерь, так скажу — воплотила, проявила «Божие благоволение». Следовательно, оно было раньше осуществления? Где же? — В ТРОИЦЕ. Посему и хвала воссылается иногда вообще Богу, а иногда Трем Лицам по имени: «…узрим в вертепе велие таинство: отверзеся бо Едем, от Девы Чистыя Богу происходящу… Темже воззовем: Святый Боже, Отче безначальный! Святый крепкий, Сыне воплотивыйся! Святый безсмертный, Утешительный Душе! Троице Святая, слава Тебе!» (20 декабря, [2–я] стихира на «Господи, воззвах»).
А в последующей затем стихире указывается действие каждого Лица Пресвятой Троицы: «Слыши небо, и внуши земле! Се бо Сын и Слово Бога и Отца, приходит родитися от Отроковицы неискусомужныя, благоволением Родившаго Его безстрастно, и содейством Святаго Духа» (там же, [3–я стихира]).
Эта мысль о предварившей решении во Святой Троице, частнее, — Отца, прямо высказывается апостолом Павлом в Послании к евреям: …Христос, входя в мир, говорит: жертвы и приношения Ты (Отче) не восхотел, но тело уготовал Мне. Всесожжения и жертвы за грех неугодны Тебе. Тогда Я сказал: вот иду, как в начале книги написано… исполнить волю Твою, Боже (Евр. 10, 5 — 7; Пс. 39, 7—9).
Ясно, что прежде чем «прийти» нужна
1) была воля на это (исполнить волю Твою) Отца,
2) затем изъявление на сие согласия Сына (иду) и
3) уже самое воплощение (Святым Духом).
Богословы мудрствуют и дальше, но я остановлюсь на сем: и то выше моей меры.
Вот это нужно усвоить: СПАСЕНИЕ ПРЕДРЕШИЛОСЬ ВО СВЯТОЙ ТРОИЦЕ.
Клятву решено было заменить благоволением, вражду — миром. Поэтому самая главная песнь, которую чаще всего повторяет Церковь на Рождество (как на Пасху «Христос воскресе из мертвых») есть ангельская песнь: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение». То есть нужно за все благодарить Бога Небесною, — Он теперь примирился с землей, Он возвратил Свое благоволение. Это суть праздника.
Думал сказать кратко, а вышло пространно… Но слава Богу и за это; ибо мысли сии важны для выяснения вопроса (особенно ввиду явно несостоятельных мечтаний о «наших делах», о «самоспасении»).
Но теперь возвратимся опять назад, к вопросу: что же сделал Воплотившийся Своим Рождением… Упразднив клятву, возвратив благоволение Отца, а чрез это отняв власть у диавола, — Сын Божий возвратил нас в РАЙ, из коего мы были изгнаны… Эта мысль постоянно излагается в песнопениях. И притом событие это ставится в прямую и одновременную связь с воплощением: в то время и тем самым, что Сын воплощается, рай открывается, Едем и Вифлеем сливаются в общем деле.
«Рай нам отверзеся. <…> Младенец бо раждается…» (25 декабря, [4–я] стихира на стиховне на вечерне). «Вифлееме, готовися, отверзи врата, Едеме! Яко Сый (Сущий вечно) бывает… (во времени)» (20 декабря, [3–я] стихира на «Господи, воззвах»).
Но что замечательно: самое Рождение ставится иногда, как следствие уже совершившеюся раньше открытая Едема (а не Едем от Вифлеема, хотя и такие мысли есть). «Благоукрасися, Вифлееме…» Почему? «…Отверзеся бо (ибо открылся уже) Едем…» [23 декабря, 8–я стихира на «Господи, воззвах»]. Это можно понять в смысле состоявшеюся уже решения во Святой Троице еще ранее воплощения.
Обратная мысль — о последующем (или одновременной) сочетании: «В Вифлееме раждается всех Творец, и Едем отверзает Превечный Царь… небесныя силы с земными совокупляются, ангелы с человеки державное торжество составляют…» ([там же, 8–я стихира], богородичная, на стиховне на утрене).
Оттеняем опять то, что блаженное Царство райское уже готово — и не через «наши» дела, а действием Самого Бога… Людям же придется — как увидим далее — лишь воспользоваться всем совершенным (не ими).
Итак, рай открыт… А рай не иное что обозначает, как блаженное общение с Богом. Теперь уже путь не затворен к сему: архангел ушел от врат райских, оставив их свободными. Но, чтобы войти через них, нужно было иметь еще соответствующую одежду… А по притче Господней (Мф. 22, 11 —12) сия одежда на браке не своя приносится (ибо что хорошею своего мог принесть нищий, бродяга с переулков, кроме отрепьев греха и нечистоты?), а дается царем: это благодать Божия.
Сию благодать, то есть как некую действительную силу (или по слову святых отцов, от святителя Григория Паламы), «энергию» (как бы огонь в железо), и возвратил Христос Спаситель Своим воплощением: кончились «гадания (догадки, знамения, прообразы) сеновная (тень Ветхою Завета), Едема отверзеся дверь», «благодать процветает» (21 декабря, [1–я] стихира на хвалитех). И причем благодать большая даже, чем Адамова: «Приобщаешися человеческия, Христе, плоти… и благодать вместо (над — ср. пасхальное Евангелие от Иоанна 1–я глава стих 16–й: благодать воз благодать, по–русски — благодать на благодать) благодати грядеши подати…» (22 декабря, [2–й] тропарь 4–й песни канона на повечерии).
Как же так: и еще «идешь подать», и уже «процвела» благодать?
Все сливается в целое единое событие: как если потянуть за конец чего–либо, то тянется вся вещь и с концом ее; так и здесь: хотя фактически благодать дана еще будет после, в день Пятидесятницы, но самая возможность этого дарования открылась с Рождением Того, Кто в свое время пошлет «обетование Святаго Духа». Будущее мыслится уже совершившимся, как несомненное. Путь к благодати, или древу райскому, уже открыт. Но «питать» «тварь всю» «благодатию» Господь будет после («хотящаго питати благодатию») (21 декабря, [2–я] стихира на «Господи, воззвах»). Эта же мысль выражается и другим словом «священие» ([там же, 1–й] тропарь 4–й песни канона на утрене).
И поскольку благодать не человеческого происхождения и существа, а Божественною, то ее сам человек не может ни достать самовольно, ни восхитить насильно: она отвне в него посылается от Бога и притом, как ни с чем не равнозначная, дается в конце концов «даром» выше «заслуг».
Благодать есть благодать, то есть благой дар.
Но и благодать не даруется всякому, а лишь способному и сделавшемуся достойный восприять ее. В этом смысле страшная угроза предречена Господом в той же притче: одни уже вошел на вечерю, но брачной одежды не получил и сел за стол: «Ты как сюда вошел, не имый брачной одежды?» — спросил Господь… И повелел бросить в геенну (ср.: Мф. 22, 12 — 13). Благодать же (брачная одежда) не могла быть ему дана оттого, что он был недостоин ее (сравнение: недостойное причащение — в суд и осуждение (1 Кор. 11, 29). Посему была нужда в том, чтобы и самая природа человека была восстановлена, обновлена достойно благодати. Нужно было изменение в человеке.
О сем обновлении и поет Церковь: «обогатити бо грядеши обнищавшее» естество человеческое (22 декабря, [2–я] стихира на «Господи, воззвах»).
Ныне Христос благоутробно дарует («даруя») «странное (дивное, непостижимое) обновление и возрождение» (20 декабря, [2–й] тропарь 1–й песни канона на повечерии). «…Адам обновляется, со Евою зовуще: на земли благоволение явися спасти род наш» (царские часы, час 1–й, [3–й] тропарь).
Что же делается с человеком? С человеческим существом и естеством? Оно вновь творится Спасителем (как? — далее). Эта мысль выражается ясно и решительно. Прежде тварь гнила, обветшала: «Ныне» «тварь» «обветшание все отвержи, Зиждителя зиждема (Творца творимого) и обновляюща тя видящи Младенца бывша, и к первой тя доброте возводяща» (24 декабря, [1–й] тропарь 4–й песни канона на утрене).
И не один лишь человек, но «вся тварь» вновь созидается и обновляется: Ты «Пречистая… грядеши родити в вертепе… Хотящаго тварь всю, истлевшую преступлением первее (прежде), обновити воистинну (действительно)…» (23 декабря, [1–й] тропарь 9–й песни канона на утрене). И ныне, самым уже воплощением, как начатком, «тварь вся новосотворися» уже (24 декабря, икос [по 6–й песни канона на утрене]).
«…Рождением Твоим Божественным возрождение» даруешь «мне, и к первому (до грехопадения)… благородию» возводишь меня, «Господи Боже мой» (24 декабря, [1–й] тропарь 1–й песни канона на повечерии).
Как это происходит, о сем речь дальше; но Божественное воплощение изменяет и самую природу человека. И изменяет до такой степени существенно, что это называется (ибо и есть на деле) — новым творением.
Это и внутреннее (в самом человеке) изменение и одеяние возвращенной благодатью возводит человека в первое состояние — благодатное, или обожение.
«Помощниче Христе человеком», Ты пришел, «богатство обожения носяй, воображься (приняв образ человека, проявившись через это) ныне…» (25 декабря, 12–й] тропарь 7–й песни [2–го] канона на утрене). «…Безначальный… обожити приятие иский (ищет)» (22 декабря, [1–й] тропарь 7–й песни [1–го] канона на утрене).
Сие совершается, а также приводит к общению с Божеством. За милосердие Он делает нас «божественными храмами». И хотя все это еще в будущем, еще лишь в «уповании» (надежде) (25 декабря, [2–й] тропарь 7–й песни [2–го] канона на утрене), еще лишь цель, — но уже «радуется днесь Церковь, поет, красится», ибо «всесвятое совершается торжество, и (она) в Господню славу облачится» (23 декабря, седален по [ 1–й] кафизме на утрене). В ту славу, которою просиял Господь на Фаворе, обожив и тел о и даже одежды вещественные. И это обожение уже началось тем, что мы с момента Рождения Господа «вписались» уже в «Божественное» гражданство. «Написашася людие повелением кесаревым, написахомся вернии именем Божества, Тебе вочеловечшагося Бога нашего» (25 декабря, [5–я] стихира на «Господи, воззвах»).
Своим воплощением Сын Божий «перстнаго (земного то есть человека) от самого единения и общения богосоделал… (богом сделал)» [25 декабря, 1–й тропарь 5–й песни 1–го канона на утрене].
Здесь уже указывается и путь… Но об этом после.
В результате такого восстановления человека теперь уже уничтожается и последствие греха и клятвы — тля, смерть: человек возводится и устанавливается в БЕССМЕРТИЕ, к коему призван был и раньше до падения.
«…Благодать на благодать грядеши подати, и спасти образ, и обезтлити…» (22 декабря, [2–й] тропарь 4–й песни канона на повечерии); «…Божий Сын… раждается… весь род человечь обезсмертствуя…» (там же, [2–й] седален по [1–й] кафизме). И притом это бессмертие лучше прежнего, ибо оно уже не может измениться, как было в Адаме: кто будет спасен, тот уже не падет больше. В этом и есть, между прочим, «благодать на благодать».
В других службах говорится, что Господь восстановил «первое состояние с растворением», то есть — улучшением.
Наконец, все это закончится будущим нескончаемый блаженством в будущем веке под главою или «начальством» Господа же Иисуса Христа. Сделавшись совершенным человеком, Он «неразлучно» соединился с родом человеческим и посему «во всем будет с ним», лишь «первенствуя». И посему Он не только готовит для меня обители на небе, но и Сам возглавит нас: «…вертеп якоже небо обитель сотворил еси (Себе), обители ми благоуготовляя тамошния, Щедре Многомилостиве» (24 декабря, [3–й] тропарь 3–й песни 1–го канона на утрене).
Но Сие «юно… Отроча» — «будущаго века Сей есть Отец и Начальник… Сей крепок Бог есть, и держай областию всю тварь» (25 декабря, [2–й] тропарь 6–й песни [1–го] канона на утрене).
Вот для чего воплотился Господь, Сын Божий! Вот каковы плоды Его Рождения.
И понимаем ли мы или не понимаем — не все ли это равно? И дети принимают пищу, не понимая… Да и мы, старшие, тоже ничего не понимаем, а опытно знаем, что пища питает, сохраняет жизнь… Так и в сем вопросе… Важно, что эти плоды есть… Но Церковь старается и объяснить: как они получились.
Когда поешь или слушаешь службу Божественную, то самый этот вопрос кажется странным, почти бессмысленным или даже близким к дерзкому маловерию и кощунству…
Как «Кто» спас? Конечно «Спаситель». Ведь самое имя Его, данное ангелом, Иисус («Спаситель») (Мф. 1, 21), говорит, что Он спасает… Конечно, и утопленнику нужно хвататься за спасательный круг, но все же главное — в спасателе… Ну, какое может быть сомнение? Так ясно! И в церковных песнопениях до такой степени очевидно устанавливается эта мысль, точнее, не мысль, а факт, истина, что не хочется и писать… И знаете, почему не хочется?.. Когда участвуешь непосредственно за службой или хотя бы молишься в церкви, то все это переживаешь сердцем ярко, зришь, ощущаешь.
Вот так и я переживая это, особенно в дни предпразднственные… А когда начнешь писать, то будто бы все остывает. Голова убеждена, а сердце молчит… Да! христианство есть не знание, а жизнь… И истинный философ — недавно прочитали мы в житиях святых — есть исполнитель закона, живущий по вере или, проще: благочестивый христианин, а тем более святой… Ну уж, если начал я, то нужно доканчивать.
Для меня очевидно, что почти все в деле спасения принадлежит Самому Богу.
Вот послушайте: «…на земли благоволение явися (явилось) спасти род наш» (царские часы, час 1–й, [3–й] тропарь; [см. также:] час 6–й, [3–й] тропарь). Слышите, уже явилось «благоволение»… То есть родился Сын по благоволению к людям… Правда, еще цель «спасти», но Спаситель уже явился… И уже бесспорно меньшее дело: «как» спасать. Важно: Спаситель есть, «явися».
«…Спасти мир пришел еси» (21 декабря, [1–я] стихира на стиховне на вечерне [службы святителю Московскому Петру]). Его «поют ангели… спасающаго род наш» [24 декабря, 4–я стихира на стиховне на вечерне]. Человека «обновляет мудрый Содетель» (25 декабря, [1–й] тропарь 1–й песни [1–го] канона на утрене). И прямо говорится, что это дело «благодати». Сын «приводит» к Отцу, «…подая тамо неизреченную благодать, идеже множайший процвете (расцвел, произрос) грех» (там же, [2–й] тропарь 5–й песни [2–го] канона). «Приводит» — по–славянски — «приносит». Все Он Сам… А мы что? Мы лишь «множайший грех» сумели развести.
Но довольно; если же вспомните самое главное содержание службы — сплошное благодарение и славословие за спасение, — то очевидно, что именно все дело в Том, Кого славословят. Одно, постоянно повторяемое: «слава в вышних Богу», — яснее ясного говорит, Кто Виновник спасения. Вышний Бог.
Вот написал и думается: скажете (или кто иной скажет), что все это каждому известно… Да, но если известно глубоко, то должны быть и соответствующие следствия — в душе. Какие же: а) упование на Него Самого больше, чем на себя, неизмеримо; б) мир вследствие этой надежды на Него; в) благодарение опять Ему же. И уж — после всего — «наши дела», — да и то в особом их значении (о чем ниже речь будет).
Вот мы подошли и к этому вопросу: «как?» Однако я не придаю ему того значения, какое обычно стремятся придать «мудрецы»…
Пусть бы я и нисколько не понимал (ведь не понимали умом миллионы, — да и сейчас не задумываются: почему да как? даже и мы с вами не задумывались. Не правда ли?). И это неважно… Важно принимать духом (сердцем) и в жизнь проводить… А это все верующие, даже самые простые простецы, знают: они радуются… Вот это и есть истинное восприятие праздника: радуются, что пришел Их Спаситель.
Однако Церковь богословствует и о том: как именно и почему совершилось это спасение?
Вот то исходное, первое дело, которое привело мир ко спасению: СЫН БОЖИЙ СОЕДИНИЛСЯ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ РОДОМ.
«Родитися грядет Христос, странное возрождение сущим из Адама яко Бог даруя. Возвеселися, пустыне нераждающая, земных естество все: прииде бо Владыка тя многочадну содеяти» (24 декабря, [3–й] тропарь 1–й песни [1–го] канона на утрене).
Какое же это имеет значение?..
Люди были и прежде Господу, Сыну Божию, «Своими»: «…странно во Своя пришел еси…» (там же, [1–й тропарь]), только они прежде от Тебя ушли из рая; а теперь Ты Сам приходишь к ним. «Своими» они называются Сыну Божию потому, что Им созданы были… И Он им являлся в раю, как дают основание думать такие слова службы: «Проповеди пророков, и Христово возъявление (воз —явление, то есть восстановление явления) возвещающия, прияша днесь конец спасительный…» [там же, 4–й тропарь 4–й песни].
Значит, Господь Сын Божий и прежде являлся. Но тогда являлся как Бог, как Создатель. А теперь происходи необычайнейшее сближение — уже полное единение. Творец приходит сделаться человечеству Своим, — Сам делается «Сыном Человеческим».
И через это все человечество становится Ему «Своим», люди — сродниками… Да, именно это слово «сродники» и говорит Святая Церковь в первый же день предпразднства: «Вас Моя' вся (вас всех Моими) сродники ныне положу (сделаю)…» (20 декабря, [1–й] тропарь 8–й песни канона на повечерии). Правда, здесь еще разумеется духовное сродство, о коем Господь сказал, когда Матерь и братия пришли видеть Его (Мф. 12, 46 — 50). Но мысль эта в других местах другими лишь словами выражается ясно, как увидим сейчас же…
Для чего же нужно это «единение»? Для того, чтобы человечество чрез Себя соединить с Отцом Своим… А это как? Соединившись с человеческим естеством, как некая «закваска» (Мф. 13, 33), Господь «обоготворил» род человеческий, сделал его богоподобным; больше даже — «божественным» сделал уже по благодатному преображению его… А как такое, оно могло теперь вступить в общение с Богом. Эта мысль ясно выражается в самый праздник: «Весь же по нам (ради вас и подобно нам) обнищав, и перстнаго (человека) от самаго единения и общения богосоделал еси» (25 декабря, [1–й] тропарь 5–й песни [1–го] канона на утрене).
Дивные и страшные слова!..
И теперь Отцу Небесному должно было приять с Сыном и Его «сродников», Его «наследство», Его «достояние»… Ибо иначе нужно было бы отвергнуть и Самого Сына воплотившегося. Сын Божий «неразлучно» соединился с людьми.
«…Языки (народы)… Богу наследие Сын приносит…» (там же, [2–й] тропарь 5–й песни [2–го] канона на утрене). «…Путь изобрете всякаго художества (то есть Бог изыскал художественный, превосходный путь спасения). По сих (после этого совета, «изобретения»)… человеком уподобится, в плоть облекся (облекшись)… приступен мне быв, Иже естеством неприступный» (21 декабря, [1–я] стихира на «Господи, воззвах»).
Сделавшись «Своим» нам, Он нас делает «Своими» Отцу: «…славою безсмертною и нетленною почтав мя, всего Отцу присвоил еси, содетельствуя и воззидая» (23 декабря, [2–я] стихира на хвалитех).
И потому если я прежде сам сделал себя «беглецом» (эмигрантом), то теперь Сын снова вписывает меня в граждане потерянного отечества, небесного, Божия.
«Странна (иностранного, чуждого) мя бывша от Бога… Пребожественный, рождеися… милости ради, гражданина небеснаго являет» (там же, [2–й] тропарь 6–й песни [1–го] канона на утрене).
Мы «написахомся (прописались) именем Божества», то есть сделались Божественного рода; как и Богородица сказала о преподобном Серафиме святым апостолам Петру и Иоанну: «Сей от рода Нашего», — то есть святого; а святые богоподобны или даже, лучше сказать: обожествлены Духом Святым, — и в них обитает Пресвятая Троица.
В сем единении Сына Божия с человечеством и заключается главный смысл, или цель, воплощения.
Вифлеем путь к Голгофе
Но что же? Может быть, и довольно было одного воплощения?
Одни профессор, Ф., сказал мне, что Спаситель спас нас тем, что, воплотившись, Он, как бы взяв нас за руку, как Своих, привел к Отцу и тем примирил… Это верно, но только не вполне…
Воплощением Он «растворил» все врата к Богу; но спасение людей было лишь еще в возможности.
Возьму сравнение: виноватому пред Отцом сыну растворили двери для входа в дом; Отец «решил» впустить его к Себе… Но и сын сам чувствует за собою вину; и Отец в правосудном «гневе» ищет исхода быть справедливым, чтобы не без оснований отменить Свой гнев, Свою Божественную «правду»… Нужно выстрадать свой грех… Подробно не буду останавливаться: это относится уже больше к страстям и кресту Христовым. Однако начинается на Голгофе.
Вы, вероятно, знаете, что в предпразднственные к Рождеству дни в службах есть полная параллель (одни и те же ирмосы, подобные каноны; свое есть «Волною морского» и так далее). Почему это? Потому, что Рождение было лишь началом, а Голгофа — завершением креста, или жертвы Христовой. Христос родился, чтобы пострадать; пострадал, чтобы воскреснуть и вознестись, исходатайствовать Духа Святого.
Но этого мало. Самое Рождение Его было уже страданием, или, как говорит апостол Павел, — «истощанием», то есть уничижением Божества (Флп. 2, 6—11).
Это уже было смирение, самоотвержение, крест. Поэтому и проводится параллель.
Ради «безмерной пучины благоутробия» (21 декабря, [2–й] тропарь 8–й песни [1–го] канона на утрене). Ради «множества, ради милости» (23 декабря, [3–я] стихира на «Господи, воззвах»), «видев Зиждитель (Творец) гиблема человека, руками егоже созда (которого создал Своими руками)…» (25 декабря, [2–й] тропарь 1–й песни [1–го] канона на утрене), Сын Божий входит в человечество, чтобы принять на Себя и вину его и за нее пострадать. И эта нищета есть «Божественное схождение».
Уже таким «смотрением (изысканием, усмотрением пути спасения) уведено бысть милосердие Твое, Христе» (царские часы, час 3–й, [4–й] тропарь). Но это лишь начало крестной любви… Конец — Голгофа: «Избавление за мир истощити ныне Свою кровь Христа грядуща, Ирод свирепствует убита прежде времене…» (22 декабря, [1–й] тропарь 3–й песни канона на повечерии). Ясно, что Вифлеем кончится Голгофой. И именно на эту очистительную жертву Его Сам Отец послал, чрез воплощение — ко кресту: «…Единороднаго бо… (Сына) очищение… в мир посла еси» (там же, [1–й] тропарь 4–й песни).
Так и здесь мы сталкиваемся с жертвою. Но о ней мало говорится тут; ибо Церковь как бы забывает о том, каким путей будет добыто и добывается возвращение к Отцу, — и ликует, смотря на цель — спасение.
И лишь от одного не может оторвать очей своих: безмерного унижения Божия… Но и это заставляет Церковь лишь больше благодарить и славить Бога. А все внимание приковано к торжественной радостной мысли о спасении: ибо пришел Спаситель…
Поэтому праздник этот остается все же праздником. И недаром католики радостно празднуют его: Вифлеем есть предпразднство Пасхи, победы над всем злом, совершившегося спасения… Поэтому радуемся и мы; хотя на Пасху еще больше радуемся.
И потому понятно, что наше спасение дается нам даром не за наши заслуги, а за Его жертву. Поэтому понятно, что за нас главное сделано Им. Он «всех избавление» (22 декабря, [2–й] тропарь 4–й песни канона на утрене), или искупление; даже и «подземных» (23 декабря, [2–й] тропарь 9–й песни [1–го] канона на утрене); Он «всех… воззвание, очищение… спасение и сила» (22 декабря, [1–й] тропарь 9–й песни [1–го] канона на утрене). Он идет «возставить и со—прославить человеческое падшее естество» (24 декабря, ирмос 9–й песни канона на повечерии). И именно за Свои «заслуги» это сделает. Человеку же Он передаст «расписку» в получении прощения. «Подписуя совершенное мне оставление, написался еси кесаревым повелением Творец твари с рабы…» [21 декабря, 2–й тропарь 8–й песни 1–го канона на утрене]. И наше «избавление» Им «священнодействуется (делается)» (там же, [3–й] тропарь 8–й песни канона на повечерии). Не нашими усилиями.
Итак, все главное от Него и Им.
А что же человек?
Итак, что же требуется от самого человека догматом о воплощении Сына Божия?
Ныне богословы думают, что эта сторона догматов и есть самая важная или даже хотя бы «очень» важная, то есть: как догматы отражаются на человеке?.. К чему, к каким религиозным и нравственный последствиям или действиям возбуждают они душу человека? Этот смысл догматов обычно называется греческим словом «динамическим» (δύναμις — сила, действие). Этой точки зрения держится и М. А.
По моему мнению, хотя это и важно, и всегда сопутствует догмату, но не только не составляет сущности догмата (а лишь проявление, действие чего–то более важного и прежде бывшею); но и не является безусловно связанный с ним.
Поясню. Сербы не размышляют о догмате «Божила» (Рождества); и тем более не размышляют в «равной» с догматом степени… Но и их спасает или спасет Господь. За что? За свое дело!.. Он спасает… Но, с другой стороны, несомненно: что догмат, как факт Божественной жизни (то — суть догмата) в особенности направленный на спасение именно человека, должен иметь свое действие на последнего. И здесь весьма важно «знать суть догмата», а иначе и действие его будет неправильно. И наоборот: от правильною восприятия его (например, у святых) можно заключить и к выяснению истинною смысла догмата.
Так между догматом и жизнью устанавливается жизненная связь, хотя знака равенства между ними никак нельзя поставить: в догмате всегда и непременно больше, чем в жизни и восприятии его человеком.
После этих общих, очень кратких замечаний возвращусь к восприятию тайны воплощения человеком.
«Мы же — Марию Деву»
Что же — в ответ на решение Божие спасти нас — дает само человечество?
Пресвятая Троица даровала СЫНА БОЖИЯ… Поэтому все наше стало и Его… И грехи наши Он воспринимал как «Свои» …Агнец… вземляй грехи мира… (Ин. 1, 29). Отсюда будет объясняться и смысл страданий и креста, и значение Его искупительной жертвы… (Для сравнения: Россия, говорят, дала миру преподобною Серафима, — его же память ныне… Вот другая страна не могла воспитать теперь такого, а Россия — смогла.)
Но в сем больше — от Самой Богоматери. А что же мы можем дать лично? Здесь устанавливается связь между всеми людьми и Девой Матерью… Конечно, мы лично не участвовали в Ее подвигах святых. Но поскольку и в человеческом роде существует некая связь всех со всеми, то можно сказать, что человечество «дало» от себя Пречистую Деву. И, таким образом, Она является и «даром» от нас, и в то же время и Заместительницей, Искупительницей пред очами Искупителя. Но Ему нужно было воплотиться, а для сего нужда была в достойной Матери. И ее и «принесло» от себя человечество.
Так именно и говорится в церковном песнопении на Рождество: «Что Тебе принесем, Христе? Яко явился еси на земли?.. Каяждо бо от Тебе бывших тварей благодарение Тебе приносит: ангели — пение; небеса — звезду; волсви — дары; пастырие — чудо; земля — вертеп; пустыня — ясли. Мы же — Матерь Деву. Иже прежде век Боже, помилуй нас» (25 декабря, [4–я] стихира на «Господи, воззвах»). Больше не дерзаю говорить… Но Она неразрывно соединена с нами; а соединившись с человечеством через Нее, Господь сочетался и Он неразрывно и неразлучно с нами.
Первое впечатление, какое я испытывая при чтении службы на этот праздник (а также и на все другие!), весьма примечательное и совершенно обратное тому, что думают и говорят богословы «нравственно–психологического» толка… А именно: они стараются, как можно более, перенести в человека, в его «дело», в «наше» участие…
В службах необычайно (по сравнению с «Божественным делом») мало человеческого, а все, почти все, воздается Богу. Посему суть службы есть Бого — служение, а не «человеко — служение»; и это богослужение выражается в благодарениях, похвалах, славословиях, изумлениях, созерцании, восприятии догмата (или «Божьего дела»)… И только отчасти, как жидкая струя, просачивается кое–где «требование» и от «человека»,да и то опять лишь для того, чтобы «достойно» Божьему действию отнестись и самому человеку, ради которого все делается.
Так и здесь: «мало человеческого». Это (прошу вас заметить) весьма показательно… Да и «человеческое» — как сейчас увидим — заключается не столько в подвигах наших…
Если ради и для нас что–то уже сделано или делается, то наша обязанность «взять» это, приять, или восприять, — или, как обычно говорят в богословии, «усвоить»…
Послушайте эти слова, а особенно последнее — «у(при-)-свои–ть»… Если присвоить, то, значит, не «свое», а что–то чужое, вне меня сделанное… Очевидно! Но, с другой стороны, если для меня сделано оно, то без моего «у–свое–ния» так оно и останется «чужим», не моим, — будет для меня тщетно или даже в осуждение (раб, не отработавший таланта данного, наказан геенной).
Как же усваивается догмат воплощения? Прежде всего так же, как и всякий догмат:
1) благодатию;
2) верою и (после):
3) добродетелью.
Эти три пути указываются в службах на Рождество… И опять скажу: совсем мало говорится о сем. Но есть один замечательный стих: «Се во Своя (к Своим, то есть людям) приходит Христос, присвоимся Ему благодатию, добродетельми Божественными вернии…» (22 декабря, [1–й] тропарь 6–й песни [1–го] канона на утрене).
Итак, Он Сам соединяется с человеческим родом; теперь уже можно с Ним соединиться (а через Него со Отцом)… Но мы должны соединить себя сами с Ним… Как же? И это опять «прежде всего» не нашими «усилиями», а «благодатию»…
Отсюда ясна становится вся важность, «прежде всего» и «главнее всего», таинств. Значит, и это «усвоение» Господь усваивает нам, прежде всего, Сам, силою Святого Духа… А что же от нас при сем «присвоении»? Восприятие… Принимай… Прежде всего: принимай.
«Клятва… разорися, спасение миру процвете, и души праведных украшаются…» Чем украшаются? Думаете: делами? — не это первое. А что же? «Яко дар (вместо дара) дароносия (приношение), вместо мира пение (то есть славословие) приносяще (видите, что на первом месте стоит!), спасение душевное, и нетление приемлюще» (23 декабря, [8–я] стихира на «Господи, воззвах»).
Последние слова прямо замечательны: принимай спасение и нетление, — принесенные Спасителем, Жизнью.
«Приемлюще»… Видите: благодать эту данную нужно принимать…
И наши добродетели суть путь и средства этого «приятия»… Видите: лишь «путь», как бы канал (или пищевод для приятия пищи, не нами, а Богом созданный)… Таково значение «наших» добрых дел.
И притом на первом месте из них стоят не подвиги — а вера.
«Веру вместо злата,
Любовь же яко смирну,
Яко ливан деяния
Принесем Зиждителю,
Грядущему во Своя» (23 декабря, [2–я] стихира на стиховне на утрене).
В другом месте ставится — на первом месте смирение, а потом вера; впрочем, вглядевшись в смысл, и там увидим веру впереди: «Взирающе на Христа смиряющагося, возвысимся от долеретных (рвущихся вниз) страстей: ревностию же доброю не (высоко) мудрствовати высокая (о себе то есть), вере научившеся (уже «научившись» сначала), в дусе (а не на словах) да смиримся, яко (чтобы, как следствие) да Раждаемаго высокотворными делы возвысим» (20 декабря, [2–й] тропарь 9–й песни канона на повечерии).
Итак, добродетели после…
В других местах отмечается борьба с пораженным, но еще оставшимся в нас грехом. В только приведенном тропаре мы видели уже указание на необходимость отрываться от «страстей». В других местах указывается яснее на покаяние.
«Изливающе яко мира слезы нас ради Христу раждающемуся плотию, имиже скверны очистим, Пречистому чисте приходяще…» (21 декабря, [1–й] тропарь 8–й песни канона на повечерии). И еще: «Священнодействоватися избавлению ведяще (то есть зная, что избавление, спасение уже священносовершается), от своих (от себя) утроб (сердец) же и слез источника, Христу исповеданием предъизмывшеся (ранее праздника принесли раскаяние, — «говением»), вернии, да приступим плотию к Рождшемуся в вертепе…» [там же, 3–й тропарь]. И еще: «Отрицатися плотских страстей и мира красных потщимся, духовных же держимся попечений, богомудрии, достойны себе Самыя (самих) Раждающемуся представляюще от дел Владыце…» (23 декабря, [4–й] тропарь 8–й песни канона на повечерии). В частности, «…лености сон вси вернии отрясем, в молитве же побдим, искушения отражающе, яже от лукаваго…» (там же, [1–й тропарь]).
Короче сказать: нужно — спасаться,
то есть принимать спасение принесенное, как принимаем пищу, подаваемую нам: «Спасение миру процвете», — и мы ему пойдем навстречу: «спасение… и нетление приемлюще» (там же, [8–я] стихира на «Господи, воззвах»).
(Говение пред праздником)
В частности, сие спасение принимается чрез говение, где соединяются вместе и наши усилия (покаяние, исповедь, слезы), и даруется благодать соединения воплотившегося Господа с каждый человеком (повторяющееся и доныне воплощение в нас).
Казалось бы, эта мысль должна найти себе большое место… Но этого нет… Лишь есть два–три места, указывающие на это. Первый намек 21 декабря: «Стог гуменный Твое чрево, Всенепорочная Богородице, показуется….» Ты родила «тварь всю Божественными разумы Хотящаго питати благодатию, и от глада человечество душетленнаго избавити» (21 декабря, [2–я] стихира на «Господи, воззвах»). Другой: «…разорися древния вражды средостение… живоноснаго же едемского древа причащаюся верно…» (24 декабря, [1–й] тропарь 6–й песни канона на повечерии).
Но в древности все говели и причащались в праздники… И это было, следовательно, подразумевающимся само собою… Но в богослужении мало отмечена связь: почему именно?.. Я думаю, потому, что главная сила чувства сосредоточена была в этот праздник именно не на самом человеке, даже не на спасении его (со стороны самого его), а на Спасителе, на славе Ему. И в этом все прочее потонуло, как искры в море. По яснее о этом говорит святитель Иоанн Златоуст…
Итак, спасаться нужно, дабы «достойно» встретить грядущего Христа со благодатию, — но еще более сие нужно, как ответный дар благодарения Спасителю.
Я уже приводил слова: «Души праведных украшайтесь» пением и спасением, — «приносяще» это «яко дар дароносия»… И еще: «Потщимся спешно приити в Вифлеем на поклонение Его с волхвы, плоды изряднейших дел носяще яко дары».
Если мы примем обе эти мысли в объяснение «наших дел» (для достойного восприятия и как благодарность), то все равно ясно будет, что суть спасения вне нас. [Она] совершена Сыном Божиим. Мы же лишь восприниматели ее.
И еще одно замечание: и все это спасение с нашей стороны указуется лишь в предпразднственные дни…
Это замечательно… то есть когда еще готовимся к празднику. А в самый праздник я не нашел ни одной мысли, буквально ни одной — ни о покаянии, ни об очиіцении, ни вообще о «наших делах»… А только хвалу, славу, изумление.
Это тем более подтверждает «незначительность» нашего подвига… И значит, покаяний (да и то не как главному, а как частному элементу) место еще до праздника, а в самый праздник — радость славы.
Чтобы закончить эту главу, укажу на замечательную проповедь святителя Иоанна Златоуста.
Он прибыл в Константинопольскую патриархию как раз пред Рождеством. И первая проповедь этого славного мирового Златоустого витии, без сомнения с восторгом встреченного, была — о чем же? — О говении… о покаянии…
Приведу две–три выдержки из нее.
«Праздник приходит, братие, Рождества Христова, иже всех праздников честнее и страшнее. Того ради аз начинаю учение ныне, да очиститеся от грех и тако приходите к Снятый Тайнам. Да никто же ми речет: полн есмь студа, грехов бо имам совесть исполнену. Довлеет убо пять дней сих на очищение, — аще истинно покаемся, и бдим (говеем с молитвою) и постимся, — многия грехи отсечем.
Ни убо, не на кратко время взираем, но оно помыслим Владычне человеколюбие». Далее примеры: Ниневии, блудницы, приведенной фарисеями, Закхея.
«Аще же сице пременишися в слезы и обычай (нрав), но не дела времене покаяний востребуеми, ни многих лет, но во един день токмо получиши отпуст».
«Престаните от злобы (зла), обещайтесь тех не творити; и довлеет вам сие на ответ».
И дальше слушайте силу посредничества Его: «Аз (Златоуст то есть. — М. В.) свидетельствую и поручаюсь: яко от согрешения преставшим и предних (прежних) отбежим зол и воистину покаявшимся милостив есть Бог и приемлет я (их), яко человеколюбный. Ничесоже убо иного взыщет, токмо еже отсечение показати в себе от злых, и ктому (больше, впредь) не творити я (их), Человеколюбец бо есть, простит первая и не памятует злобных, аще истиною покаемся».
И дальше чудное и сильное сравнение: «Якоже болящая (страждущая беременностью. — М. В.) желает родити, тако и Бог желает милость Свою прияти на ны».
Дивно! Бог жаждет даровати милость! Какая сила слова и любви Божией!
«Тако, — заканчивает Златоустый, — в пяти сих днех покаявшеся, чисти от всякия злобы к чистому и беззлобному Богу приступим кождо глаголюще: душу мою хощу спасти! помози ми, Господи, да спасуся!»
Какая чудная речь! Какая ободряющая! И все вот так у Златоуста!
И больше ничего не прибавлю к нему. А лучше перейду к главному виду ответа на дело Христово.
Если уж в предпразднственные дни Церковь, главный образом, радовалась, то что же говорить о самом празднике?! Я уже писал вам: не нашел ни одной мысли ни о покаянии, ни о делах… Что же Церковь поет?
«Пение», «яко дар», принесем!..
И Церковь поет!
Целая волна мыслей или чувств объемлет ее… Здесь и изумление пред тайною воплощения Невидимого, — смирением Творца…
И если кто постарается вникнуть, действительно «мысль ужасается», и не только человеческая, но даже и ангельская: «…удивлявши… страшный смотрением Твоим (смотрением — изобретением, усмотрением, изысканием пути спасения) волхвы и пастыри, ангелы же ужасил еси» (24 декабря, [3–й] тропарь 5–й песни канона [на повечерии]). Иногда это мне ясно дается постигнуть, ощутить всем существом моим… Иногда даже боюсь касаться («причащаться») сей «тайне страшнаго смотрения»… (23 декабря, [1–й] тропарь [1–й] песни канона на повечерии). А если касаюсь в смирении, то сердце наполняется и страхом и радостию…
Но особенно полна служба праздника славословия, радостной хвалы.
«Христос раждается, славите! Христос с небес, срящите! Христос на земли, возноситеся! Пойте Господеви вся земля, и веселием воспойте, людие, яко прославися» [25 декабря, ирмос 1–й песни канона на утрене]. Так славно начинается канон, всем известный.
«Небо и земля… да возвеселятся! Ангели и человецы духовно да торжествуют, яко Бог во плоти явися… Мы же хвалу недостойными устнами… Тому принесем: слава в вышних Богу, и на земли мир: прииде бо чаяние языков, пришед спасе нас от работы вражия» ([там же,] 1–я стихира на литии).
«Небо и земля днесь совокупишася, рождшуся Христу (вследствие Рождения Христа). Днесь Бог на землю прииде, и человек на небеса взыде» (там же, 2–я стихира).
«Слава в вышних Богу, в Вифлееме слышу от безплотных днесь, на земли мир Благоволившему быти….Возсия бо свет омраченным, и смиренныя возвыси, ангельски поющия: слава в вышних Богу!» (там же, 3–я стихира).
«Ликуют ангели вси на небеси, и радуются человецы днесь; играет же вся тварь Рождшагося ради в Вифлееме Спаса Господа, яко всякая лесть идольская преста, и царствует Христос во веки» (там же, [6–я стихира,] «И ныне»).
«Велие и преславное чудо совершися днесь: Дева раждает, и утроба не истлевает; Слово воплощается, и Отца не отлучается; ангели с пастырьми славят, и мы с ними вопием: слава в вышних Богу и на земли мир!» (там же, [1–я] стихира на стиховне на вечерне).
Это я взял только с первых двух страниц Минеи (стихиры на литии)… И вся служба полна этим славословием… И мне нужно почти сплошь выписывать все песни и тропари… Но сделаю еще две–три новых и по мысли выписки и закончу.
«Души праведных вси, и подземная (то есть в аду находящиеся; они–то уж «своего» ничего не могут) купно (вместе) радуйтеся: се (вот) бо избавление всех явися, во граде Вифлееме раждающееся» (23 декабря, [2–й] тропарь 9–й песни [1–го] канона на утрене).
И сие все творит вся Пресвятая Троица — Ей и слава: «Слава Тебе Отче, Сыне и Душе! Имже (Которым, то есть Богом) устройся таинство ужасное, человеком на возрождение» (24 декабря, стихира на стиховне на утрене).
А поелику все совершилось при посредстве Девы, то и Она постоянно восхваляется, хотя, конечно, и меньше, чем Господь. Однако в каноне (особенно во втором, святителя Космы Маюмского) и Ей воссылаются хвалы… Ей поется и кондак Романа Сладкопевца: «Дева днесь…» Ей посвящается тропарь 9–й песни (2–го канона). Ей хвала на хвалитех: «Приидите, воспоим Матерь Спасову, по Рождестве паки явльшуюся Деву… С Гавриилом воспоем, с пастырьми прославим, зовуще: Богородице, моли из Тебе воплощеннаго спастися нам» [25 декабря, 3–я стихира на хвалитех]. (Единственное моление.)
«Сию воспоим глаголюще: радуйся Обрадованная! С Тобою Господь и Тебе ради с нами» (22 декабря, [5–я] стихира на стиховне на утрене).
Итак, «желание получивше, и Божия пришествия христокраснии людие сподобьшеся, ныне утешаются пакибытием, яко Живоносну благодать даеши… Чистая, поклонитися славе» (25 декабря, [2–й] тропарь 9–й песни [2–го] канона на утрене).
«Слава», Господи, Твоему «смотрению, честь, хвала, великолепие, и ныне, и во веки. Аминь» (23 декабря, [6–я] стихира на хвалитех).
VI. Отдание праздника
Запишу, что переживалось в эти немногие дни. Пролетели незаметно. Едва ли скажу что–либо новое. Да и неудивительно: душа жила эту неделю теми же мыслями — о Рождестве Христове. И это очень прекрасно. Вот почему: пережитое за вечерней торжество еще догорает в душе тихим светом и теплом.
Видно, плохо я помолился… Или кого осудил… Или внутреннее тщеславие меня расслабило, но только я «не хорошо» спал в те два — два с половиной часа, какие у меня остались до утрени, после 10 часов… Наказал меня Бог… И думаешь: почему же? Ведь такое торжество было дано, и так много переживалось… И вдруг благодать Божия отступила от меня, грешного… Как это связать?
Я пишу это совсем не ради себя, а чтобы поставить все в связь с «праздником Спасения»…
Объяснил себе так. Да, благодать сладостного торжества была дана. Но Церковь много раз еще до праздника предупреждала, что к чистому Богомладенцу нужно подходить очищенным, к Смирившемуся — смиренный. А иначе Господь или Сам лишит торжества; или же если и даст, то оно не будет прочно.
Святой Макарий Великий говорит, если люди недостойные еще дара Божия, однако же усиленно желают его и просят о нем Бога, — то Бог дает его, по слову Своему: «просите, и дастся»; но потом случается, что этот дар или скоро исчезает, или даже может быть сменен падением. Почему? Потому, объясняет преподобный, что тот человек не стяжал еще «сосуда» для хранения благодати, то есть чистоты, простоты, любви и кротости. И благодать Божия не может удержаться долго: она протекает этими грешными путями.
Или же: незаметно духовное подменяется «душевным», сентиментальным чувством, которое очень тесно связано с плотскими движениями. Это хорошо знает аскетика. В частности, из русских подвижников об этом особенно сильно предупреждал епископ Игнатий (Брянчанинов). И у апостола Павла это ясно указано: …если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы, — или — что то же — не душевные ли? (1 Кор. 3, 3; cp.: 1 Кор. 2, 14).
И я, грешный, недостоин был высокой «благодати торжества»: высокое сменилось низким, духовное — душевным. Из–под торжественной мантии благодати праздника обнаружилось рубище нищеты.
Но есть здесь и промыслительная цель, связанная с праздником. Господь пришел на землю, чтобы «спасать от грехов», как сказал архангел Гавриил Иосифу (Мф. 1, 21). «Спасать» — значит, еще не спасенных, погибающих; значит, мы еще, хотя и в процессе выздоравливания, но все же больны еще. И настолько больны, что, даже при явной благодати Божией, грех в нас коренится глубоко. Так испорчена наша природа. Господь знал это, и потому послал Самого Сына Своего: так, следовательно, неисцельны были наши язвы.
Но и теперь мы должны быть крайне осторожны с собою, с своею болезнью; иначе она снова будет возобновляться. Ведь насильно и без собственных усилий и
Сам Господь не может спасти человека. Он делает все: и наставляет, и радует, и укрепляет; а мы? только «торжествуема» Увы! Этого недостаточно. Мы и сами должны содевать свое спасение. Иначе же погубим свои дары, ниспосланные Богом.
Итак, не случайно допущено Богом наше неможение, — а чтобы мы спасались и сами, то есть подвизались. А может быть, и враг хотел омрачить душу. Но и ему, значит, это попущено было Богом.
Господи, помилуй мя, грешного. Помоги мне спасаться усерднее. Слабо спасаюсь.
А из всего этого вывод есть и маленький частный урок: в праздники должно быть сугубо осторожный, особенно бодрствовать!
Господь все делает; но именно поэтому Он и от нас требует по силам нашим делать все возможное. Так и святитель Иоанн Златоуст говорил, что мы ничем не можем воздать Богу за Его домостроительство, и ничего Он не требует иного, как только того, чтобы мы пользовались плодами.
После утрени пришлось исповедоваться. Так торжество сменилось сокрушением покаяния.
Между тем накануне еще я говорил исповедующемуся у меня, что нынешний день Господь легче принимает исповедь… Это верно… Но это не должно вести к расслаблению; иначе добро будет причиною зла, Бог — поводом ко греху, благодать — к рабству (Рим. 6, 15 — и вся эта глава. Почитайте ее).
Если бы я преодолел себя ранее — и вынул ранее ту «занозу» нелюбви и несмирения, о которой я говорил, тогда был бы помилован. Я же слишком поздно решил смиряться. Однако Господь — милостив. И скудное покаяние было принято Милосердным: уже на утрене часть благодати была возвращена…
Бог с нами! А это, прежде всего, наполняет ощущением прилива силы… Сам Всемогущий с нами!
Если и полководец появится среди войск, то они воодушевляются во много раз; то тем более это нужно и возможно чувствовать от благодати и веры, что «Бог с нами»…
Бог пришел…
«Родился» — еще более непостижимо.
«От Девы» — новая тайна!
«Духом Святым» — страшная тайна!
Как случилось?.. «Раждается», — это несомненно, а как? — не спрашивай Пресущественного. Да и не хочется тут ни размышлять, ни спрашивать. Сердце лишь радуется и славословит. Потому и Церковь напоминает только о славословиях, идущих отовсюду: «…земля вертеп Неприступному приносит. Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют» на поклонение. Нынешний Младенец «Отроча младо», а по Божеству — «ГІревечный Бог» [кондак праздника]. Тут и ангелы и люди; и мудрецы и простецы; и звезда с неба и вертеп с земли. Нет только преисподней, ибо она обречена на гибель.
Девою рожденный Примиритель.
В первый раз в жизни восприял это.
«Ангелы и человецы… торжествуют» [28 декабря, 4–я стихира на стиховне на утрене]. Церковь снова восхваляет: «С нами Бог» и примирение…
И это врезается в душе… Вот что главное ныне случилось: все примирилось, объединилось. А потому совершенно стало понятно, почему именно ангелы запели именно эту песнь: «Слава Богу, на земли мир, среди людей благоволение». Немного попоют о чем–либо, и снова вы услышите: «Слава в вышних Богу, на земли мир…» Еще пропоют или прочитают, и опять уже поют: «Слава в вышних Богу…» Не нужно и выписывать этих мест: всюду они.
Становится понятным, почему в стихирах говорится и о поклонении волхвов и пастырей: это тоже славословие, только не с неба, а уже от земли… Понятно, почему и нас Церковь в тех же стихирах приглашает к тому же: «и мы, славословяще, возопиим Ему: слава в вышних Богу».
Прославляется и Богоматерь «небес ширшая», вселившая «в утробу девственную» «Избавителя».
Торжествуйте вернии! «Разумейте и покаряйтеся» враги!
«С нами Бог!»
Стихиры на стиховне уже останавливаются на другом: на непомерном чуде. «Дева раждает»… «Слово воплощается»… «Творец всех» Сам зачинается… «Велие и преславное чудо!» Ряд чудес! Безмерных…
Объясняется смысл даров, принесенных волхвами: «золото, яко Царю веков; и ливан (ладан), яко Богу всех; яко тридневному же мертвецу смирну Безсмертному», пришедшему «спасти души наша».
А вот — и плоды чудесных чудес. Адамова клятва разрушена. Рай открыт. Диавол упразднился… Все это — вследствие «схождения» Христа.
Как видите, все — последовательно: сначала славословие; потом богословие, углубление в смысл события… И уже в дальнейшей службе сливаются оба эти элемента: и славословие и богословие.
Вообще, когда вникаешь в песнопения, особенно же в чудные глубокомысленные каноны святых Космы Маюмского и Иоанна Дамаскина, то видишь такую глубину мыслей, красоту образов, что на объяснение одних канонов потребовалось бы написать десятки страниц… Даже убоялся я богатства и обилия мыслей: мне показалось, будто бы я стою перед неразрешимой задачей.
Да уже и некогда: завтра уже — Обрезание…
Приходили мне и другие богословские мысли. Но боюсь уже и трогать теперь этот материал, так он велик.
Отмечу лишь две–три мысли.
О клятве. О ней не раз говорится.
Дева родила Богочеловека, «…Евы окаянную утробу (от) клятвы древния… горькия» разрешающего ([25 декабря], 1–й тропарь 1–й песни 2–го канона [на утрене]). И в 9–й песни последнее из величаний, относящееся к Божией Матери, говорит о том же: «Величай, душе моя, Избавльшую нас от клятвы». И после эти мысли о снятии проклятия встречаются нередко: значит, Церковь придает этому существенное значение.
Благоволение. Этим именем называется Сам Рожденный Христос, как источник благоволения Отца Небесного к людям. И такие мысли тоже не раз встречались в богослужении. Например: «Богородице Дево, Рождшая Спаса, упразднила еси первую клятву Евину…» Как? «…Яко Мати была еси Благоволения Отча…» «Мать Благоволения», то есть Матерь Сына Божия, — как тотчас же и говорится: «…носящи в недрах Божие Слово воплощенное» ([25 декабря], 2–я стихира на хвалитех).
Но еще прямее говорится в стихире на хвалитех 27 декабря. «Ангели воспевающе глаголют: слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех бо (потому что) Благоволение, неизменный Еммануил» [8–я стихира].
Совершенно ясно: Богу слава на небе, на земле теперь мир; потому что среди людей вселилось Само «Благоволение, неизменный Еммануил (с нами Бог)». Он пришел и стал Посредником и Примирителем… Глубокая мысль у Церкви: по благоволению к Сыну Отец снял клятву за Его искупление: «Лютую вражду… отсекая… плотским пришествием…», чтобы «держащаго разрушить душетлеющаго (то есть диавола)» ([25 декабря], 1–й тропарь 5–й песни 2–го канона [на утрене]).
Среди ясного и радостного неба кое–где плывут и покаянные тучки. Вот, например, ирмос: Иона просил, молился из «преисподних»; а я «унзен… мучащаго стрелою, Христу воспеваю, зол Губителю», прося Его «скоро приити» на помощь «к моей лености» ([25 января], ирмос 6–й песни 2–го канона [на утрене]). В 5–м ирмосе: «Из нощи дел омраченныя прелести очищение нам, Христе… прииди…» [там же, ирмос 5–й песни]. Или: Господь даровал «тамо неизреченную благодать, идеже множайший процвете грех» ([там же,] 2–й тропарь).
Все это напоминает нам о нашей греховности.
И полезно… И справедливо…
Теперь я еще раз задал бы вопрос: какова же благодать сего светлого праздника?..
Мы видели и торжественное ощущение славы.
Переживали и мир с Богом.
Ощущали сладость любви ко Христу.
Должно, должно непременно думать о необходимости спасения.
Все это, конечно, связано с праздником. Но что преимущественно? Где главное?
По–видимому, торжество славы есть самое основное чувство, соответствующее и богослужению. И — радость спасения. Соединив то и другое, получим определение: торжества спасения.
Приходит такое сравнение: мы окружены были неприятелем… Вдруг приходит избавитель… Даже если он еще и не избавил нас, но мы верно знаем, что избавит несомненно, хотя и с пролитием крови. Сразу мы окрыляемся: дух поднимается; сердце уже торжествует о пришедшем спасении; и славим спасителя… Так и ныне… Спаситель пришел! Благодать оживила мертвые души… Потому в 9–й песни в заключение всего канона читается (по закону поется) очень утешительный тропарь; говорится о — «живоносной благодати»: «Желание получивше, и Божия пришествия христокраснии (какое чудное слово!) людие сподобльшеся, ныне утешаются пакибытием (ожиданием будущей славы); яко живоносну благодать даеши, Дево Чистая, поклонится славе (Христовой)» ([25 декабря,] 2–й тропарь 9–й песни 2–го канона [на утрене]).
Вот здесь все: и торжество славы, и надежда на будущее спасение, и начало ее уже ныне.
И живоносная благодать согрела душу. Я служил. И во время молитв переживая мысли о Ней, Пречистой: Милосердная, Она не обошла и меня, хотя и пустого, и недостойного… Я говорил (и чувствовал) о том, как теперь славят Ее «там»!.. Лишь краешком духовного уха можно почувствовать это…
А как мы Ее можем величать? Разнообразно. Славословием сердечный; богослужебными песнями, поемыми от души; но даже и хвала языком, пение голосом, принимается Ею. Да! и это принимается: я чувствовал это, чувством любви к Ней, что Ей дороже всего; содеванием спасения нашего; и даже, наконец, испрашиванием милостей в этот день.
Пусть же каждый, как может, и славит.
Мысли все простые: но они были в душе моей — живыми. И проповедь я принес Ей как величание.
Стало тихо на душе.
В заключение страничка воспоминаний из прошлого… В 1916 году я встречал Рождество в Москве, в Кремле. Вечером бы л на всенощной в храме Христа Спасителя. А во втором часу ночи зазвонили к утрене на «Иване Великом». Колокол в четыре тысячи пудов. И я снова побежал в Успенский собор… Уже шло повечерие… Кругом — живые лики святых. Всюду — восковые свечи, а не мертвое электричество. В золоченых ризах протоиерей и протодиакон ходят с каждением по храму… А чтец — бас — «бубнит» речитативом псалмы. Тишина… Какая красота! Плакать хочется, когда и пишу об этом.
Вдруг грянуло:
«С на–а–а–а–а–ми Бо–о–ог!»
на глас 8–й обиходного, знаменного распева, переложение Кастальского… Точно небо прорвалось… Опять слезы радости… И действительно «прорвалось»: Бог сошел на землю с неба… Разорвалась «завеса», отделявшая небо и землю… Громогласно! Победно! Трепетно радостно! Царские врата открыты: рай доступен!.. Пропели. Врата закрылись: спасение наше только промелькнуло пока.
После тропарь — тоже знаменного распева. А потом — и «Дево днесь…» в переложении Кастальского… О, что это за чудо–пение! Особенно — одни мальчики: «…ангели с пастырьми славословят…» Истинно ангелы. Никогда не слышал я такого восторженного и проникновенною пения!.. Мне казалось: я был на небе с ангелами и в вертепе с пастухами.
Вся служба прошла, как райское видение.
До будущею года!
VII. Рождественские письма
Христос раждается!
С праздником!
Забудем на время о всем преходящей. Напишу Вам о духовной: ныне Бог воплотился, и можно ли о чем–нибудь земном думать?!
Хоть немного, напишу о вере во Христа. Чем дальше, тем больше вера растет. И апостолы просили Спасителя: умножь в нас веру (Лк. 17, 5). И апостол Павел пишет, что правда Божия растет от веры в веру (Рим. 1, 17). Тем более должно Вам желать этого.
Прежде, бывало, нужно понуждать себя к вере. А теперь веруется легко, твердо и спокойно. А иногда бывает такое состояние, что не только нет никакого сомнения в истинах веры, а даже кажется, что не веровать — трудно: однажды пришла такая мысль, что нужно с ума сойти, чтоб искренно «не верить».
Уж не говорю о том, что верующие счастливы. Помните у Грибоедова: «Кто верует, тепло тому на свете!» Это и опыт нам говорит. А один из святых отцов говорит: «Кто имеет веру, должен почитать себя не только блаженный, но и блаженнейшим». Значит, и мы к ним относимся.
Но я на этот раз хочу написать вам: как это произошло? Это, нужно думать, сложный и долгий был процесс; и разные причины привели к такой вере. Но из моего личного опыта, мне ныне хотелось бы остановиться на том, что особенно помогало мне. Не стану говорить, что непостижимость или сверхъестественность давно уже ничуть не мешают моей вере: это — очень понятно! И это тоже помогало, или: устранило с моего пути мнимые препятствия.
Но ныне я хочу указать на силу слова Божия. Прежде, бывало, читаешь его; и холодно. А теперь каждое слово точно отворяет дверь из того мира… Ведь слово Божие есть слово Самого Бога к нам. Слово Божие есть Бог, говорит и Златоуст, и отец Иоанн. Конечно, это следует понимать в том смысле, что в основе слова Божия — действует Сам Бог; и именно поэтому оно и может действовать так. Сам Господь открывается в Своем слове. Он — сущность его! Поэтому оно и называется «Откровением».
Приведу примеры. Вот я думаю о Святом Причащении. Чудо из чудес! Никакому уму непостижимо. Но откроешь Евангелие и читаешь: … Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое; о Чаше говорит: …cue есть Кровь Моя Нового Завета… (Мф. 26, 26 — 28). Не символ, не напоминание, а — есть Тело Мое, есть Кровь Моя. Что же тут еще спрашивать? Во Христа верую: и в слова Его верую.
Или: Он велел крестить — во имя Отца и Сына и Святаго Духа (Мф. 28, 19). Или еще: …Я знаю Отца… (Ин. 10, 15)….Я умолю Отца… (Ин. 14, 16). Какое тут может быть сомнение?!
И давно уж я увидел, что для меня слово Божие — сильнее академий, книг и прочего: Бог говорит! Факты и факты везде!
Я знаю и то, что нужна еще и благодать Святого Духа, чтобы разуметь и само Писание; но я сейчас об этом не говорю; я желаю только оттенить силу действия самого слова Божия.
Я мог бы написать и о значении собственного настроения, с которым следует подходить к чтению слова Божия. И об этом не буду сейчас писать; скажу лишь кратко: нужна хотя бы обыкновенная простота.
Расскажу лишь два–три случая действия слова Божия.
Известный нам архиепископ Ф. сообщил мне о таком событии из его жизни [46]. Приходит к нему товарищ по академии и жалуется, что он потерял веру. Архиепископ Ф. дал ему совет: читать Евангелие.
— Да я его почти наизусть знаю.
— А вы почитайте его просто.
Товарищ согласился, хотя и без надежды на успех. В то время он занимая довольно высокое уж место; и собирался ехать летом в Финляндию на дачу. К осени он возвращается в Санкт–Петербург и заходит к а. Ф., чтобы поблагодарить его за совет и порадовать своей радостью: вера к нему воротилась. Он читая «просто» Евангелие.
Другой случай был с самим а. Ф. Это было во время моего студенчества. Наступая день его ангела. Некоторые товарищи собирались поднести ему какую–нибудь книгу. И послали меня спросить: что бы он захотел? Он, не задумываясь, ответил: «Теперь пришло время читать уже Библию».
Дело в том, что и другие подвижники указывают такой порядок чтения: сначала — жития святых; потом — творения святых отцов; а наконец — и Священное Писание.
Архиепископ Ф., — кроме школьною изучения Библии в шести классах семинарии, чего нельзя считать «простым чтением», — основательно занимался после разными философскими сочинениями; и на основании их пришел к выводу: философия уничтожила сама себя; потом он принялся за святых отцов и знал их, как, вероятно, никто другой, написав громадные выписки в систематическом предметном порядке: они укрепили его в вере. И вот теперь он для себя уже считал возможный и полезный читать слово Божие — специально. Жития святых он читал и прежде; и перечитывая их во все периоды своего просвещения.
Третий случай сообщу про еврея, профессора университета, моего личного знакомого. Он принял православие. Гостя у него в семье (в Берлине), я спросил его: как это случилось с ним? Он сообщил мне следующее.
Он женился на С–ской гимназистке. Она была православная. Он — по обычаю интеллигентов — безбожник. Но своей жене, а потом и детям, он не препятствовал «утешаться» верою; так что дети прислуживали и в храме. Так прошло тринадцать лет. И тогда ему захотелось «почитать» Евангелие. К его собственному удивлению, оно произвело на него поражающее впечатление. Он «увидел» (как ученый: он преподавая философию), что это написали — «очевидцы, притом добросовестные». Значит, это — все было!.. И он крестился. (Может быть, он жив еще и сейчас (в Англии). Подписываю эти слова, после 1923 года, тридцать два года спустя. — М. В.)
Вот и довольно.
Эти мысли пришли мне на Рождество Христово потому, что самый факт воплощения Бога — выше всякого ума. Но, несмотря на это, не только можно признавать иной мир, а он — несомненен! Это и открыл нам Христос Господь. И читающему «просто» — совершенно очевидно, что это откровение — факт, Христос — Сын Божий — факт; мы, верующие, — тоже факт! И потому с верой я еще раз говорю вам: «Христос раждается!» А если Христос был и есть, тогда все вопросы, — не только о спасении нашем, но и о смысле жизни, о бедствиях в мире, о наших скорбях и прочее, — разрешаются.
И человечество, как Петр, утопавший на озере, схватилось за руку Его; и держится вот уже две тысячи лет! Таков — исторический факт!
А миссионеры с того и начинают, что рассказывают прежде всего о евангельских фактах!
«Слава в вышних Богу!»
1923 г.
Сколько уж раз наблюдал я одно и то же: в праздники подается незаслуженная милость Божия… И как бы ни был я настроен ранее, но в самый праздник, по словам преподобного Иоанна Лествичника, подается «особая благодать». Так было и на этот раз. Праздничную вечерню накануне Рождества мы совершали в храме подворья [47]. Народа была горсточка. Но от этого радость не убавилась ничуть… Как только запели стихиры на «Господи, воззвах», мне так захотелось петь громко, как всегда в праздники, что я поднял туда же и подпевавших. И, как всегда, слова были живыми… Но теперь уже забыл все подробности… Знаю только, что было праздничное торжество в душе…
К вечеру приехал епископ А. Служили вдвоем. Народ его любит. И нельзя не любить. Душа — правильная, церковная. На другой день он и проповедь говорил. Рассказал о собственных впечатлениях Вифлеемских (он жил в Палестине): Царь мира родился в худом, да еще и чужом, вертепе. Плакал он и там, плакал и теперь. Плакали и мы. Слава Богу.
А вчера я служил литургию один на подворье… И снова плакал о грехах своих… И пошли мысли такие: хороша радость, но лучше плач… Ведь радость — дело будущею века; а плач — нынешнее занятое… Да это — самое нужное, самое правильное для нас. И самое отрадное даже.
Да именно для этого Господь и приходил. Спасти люди Своя от грех их, говорится в слове Божием о Нем (Мф. 1, 21). Значит, самое важное — спасаться от грехов: а когда плачешь, то этим смываешь душу свою и просишь Господа тебя очистить… Вот потому и отрадно это покаяние. И нисколько не противоречит оно другой радости — торжеству от праздника… Разные пути действия Духа Божия… И от этого плача стало мирно на душе… Под Рождество — исповедался… Вот и все… Слава Богу Спасителю за все!
Вот и еще скоро — Рождество Христово. Напишу не «поучение», а из своего убогаго опыта: это живее будет и для Вас. И мне проще: придется рассказать только то, что есть, а не придумывать, что, хоть и хорошо, да не для моей худости, — как для лисицы в басне Крылова: виноград высоко висит!
Первое, что приходится с печалью сказать, это сознание недостоинства своего… И как это все отражается на душе: вот приближается великий праздник. И нужно бы радоваться. И понимаешь всю силу «несказанного» события, но действительно происшедшего 1934 года тому назад. И вот радоваться нет сил. И от этого сейчас пишу и плачу «бедными» слезами. Событие так велико, что мне, худому, тяжело даже касаться его: подумаешь о высоте его, и трудно станет на сердце. И потому сразу отодвинешь из памяти и перестанешь (намеренно прекращаешь) о нем размышлять. Может быть, и апостолу Петру после чудесной ловли рыбы тяжело было в лодке с «Иисусом»: выйди от меня, Господи! потому что я — человек грешный (Лк. 5, 8).
Вот и мне тяжело: и ухожу сам… И лишь слезами несколько облегчишь душу. Потому и теперь не буду писать о смысле праздника, «потому что я — человек грешный».
А вот Церковь могла и может торжествовать: какая мощь радости у нее в богослужении. Но и в ее песнопения я не в силах вникать. А так «просто» лишь «слушаю»… Вот Вы счастливы: радуетесь… Помоги Вам Господи и далее наслаждаться благодатною силою… Там ищите всего, а не у меня, нищего…
А сердце и очи плачут… Даже и просить ничего не могу… А только плачу, грешный… Знаю, что и писать–то об этом не следовало бы никому… Но уже написано… прости меня, милостивый Господи, и за это…
Наверху играют на рояли… Отлично играет кто–то… А я и там слышу тихий плач души человеческой… Бедные мы, бедные!.. По–разному только, а почти все плачут… А в конце мира еще хуже будет.
Замолчала рояль… Начались экзерсисы по гаммам… И то уже спокойнее стало: без чувств. И поймешь: почему люди бросаются куда попало, лишь бы только «за–быть–ся», не быть с собою и чем–нибудь утешиться… Да вот тут новая и худшая беда: еще хуже станет тогда… Несчастный мир… И поймешь: как нужен Спаситель!
Где же ты, светлая радость?.. О, я много раз знал ее… Тысячи раз… Знаю, что она в Благодати Божией… Знаю это… А вот сейчас не только говорить, но и думать о ней тоже трудно; ибо Благодать — это Бог. А мне о праздничной событии, о Сыне Божием, о Божественной, ныне трудно думать… Но только знаю: там лишь радость — чистая, тихая, действительная, ясная. Но умолчу: негоден я говорить… Скоро начнется вечерня: поплачу в темноте алтаря, — может быть, легче станет бедной душе моей… А чего, кажется, не хватает: все необходимое есть. А в душе бедно, и плачется…
Ловите хоть Вы моменты благодатной радости и без конца благодарите за нее Бога, дающаго всем обильно и не поношающаго (Иак. 1,5).
Может быть, на самый праздник Господь даст благодать радости, незаслуженно?.. Не раз наблюдая я это в прошлом: дойдет праздник, и вдруг нахлынет радость, невесть откуда… Может быть, и теперь Бог даст ее через три дня… Но сейчас и просить Его мне очень трудно… Ничего не прошу сейчас у Него… Одно только по силам сказать: «Господи, помилуй меня!.. Помилуй меня!.. И пожалей меня, не заслуживающею никакой жалости»… А пока нет в душе этой радости, то и «богословствовать» решительно невозможно… Истинно сказал Лествичник: «Кающемуся не должно богословствовать». А я добавлю: «И не под силу богословствовать». Богослужение могли писать только святые люди…
…Вот на праздник я написал Вам такое грустное… Святые отцы в скорбях советуют поделиться с братьями. Ну, я и поделился. Не прогневайтесь.
А. Вениамин
Христос родился!
(Приветствие у сербов.)
Пишу в ожидании поезда, на вокзале… Пишу лишь об одном: какую благодать даровал мне Господь на Рождество!.. Много… Более, чем я заслужил…
Еще раньше праздника я утешался, слушая, читая и поя стихиры. Иной раз хотелось заплакать от радости при созерцании таинства воплощения Бога. Самые обыкновенные и простые слова трогали сердце.
А литургию служил с сокрушением духа, при сознании своего недостоинства. Но сокрушение было не угнетающее, а мирное; даже укрепляющее.
Неожиданно для себя я решил говорить слово… И говорил со слезами: все время переживая радость от воплощения Божия.
Я говорил о том, как человечество стало расцветать душевно с воплощения Христова! А до этого оно умирало. И расцветало разно: вот — смиренные христиане — и подвижники, и миряне; вот — горящие любовью к Богу мученики; вот — чистые святые святители; вот — мирные простые люди; вот — кающиеся грешники; вот — терпящие свои болезни; вот — борющиеся с врагами; вот — всегда радующиеся; вот — сладко плачущие; вот — ищущие себе скорбей: и такие — на удивление миру — были; вот — юродивые, мудрые «безумцы»; вот — рыбаки апостолы; вот — ученые, гениальные; вот — уходящие в пустыню; вот — рабы Божии в браке и деятели мира; вот — неизвестные людям, скрывающие себя, подвижники; вот — чудотворцы, уму непостижимые; вот — бедняки нищие; вот — князья и цари; вот — разбойники, сделавшиеся потом руководителями других; вот — сенаторы и царедворцы, убежавшие от мира…
Поистине можно сказать с апостолом Павлом: их весь мир не был достоин (Евр. 11, 38). Это все цветы и плоды воплотившеюся Господа! И за них одних нужно петь, и поется: «Слава в вышних Богу».
К моему утешению, причащался горящий верою послушник… Рукополагая я препростого монаха…
Все это так насытило мою душу благодатию Божиею, что я готов был считать как бы уже совершившимся для себя. Как премудро Церковь совершает предпразднство! И человек постепенно вкушает духовное питие, мало–помалу.
Потом обильный обед: и это не помешало.
От утомления я прилег на кровать, не раздеваясь; и проснулся уже в 11 часов ночи… Прочитал «правила». 12 часов ночи. А в 2 часа нас уже будили… Утреня. Литургия до 10 часов утра.
Все хорошо! Вчерашней радости, однако, я не переживая; но на душе было мирно. Я ушел в соседний монастырь. Была грязь. Но я чувствовал себя хорошо.
А вечером снова радость: неожиданно из Парижа приехал новый послушник С.
…Дописываю уже в поезде на ходу.
Епископ Вениамин
Поздравляю Вас с праздником Рождества Господа нашего Иисуса Христа. И вместо обычного письма опишу Вам свои «рождественские впечатления».
Я встречал приближение праздника в «монастырской» обстановке и в «миру». Какая огромная разница: монастырская служба, в частности «предпразднственная», ближайшие дни постепенно вводят в праздничное настроение; а в миру нет таких служб, и потому нет и подготовки.
Как Церковь премудра! Дух Святой дышит в уставах ее.
Но все же и в миру многое поднимало настроение: уже одно всеобщее ожидание праздника, пост до «звезды», служба накануне Рождества — готовило нас. И уже в этот день Господь дал радости и ощущения рождественской благодати.
Вспоминаю слова святого Иоанна Лествичника, что Господь в праздники дает особую благодать верующим…
И я просил у Господа: «Господи! даруй мне какой–нибудь особенный дар на Твое Рождение!..»
Под этим я подразумевая какую–либо особую радость, умиление; и вообще — что–либо «чрезвычайно праздничное»…
Но так не случилось: пресыщение на вечернем обеде; кутья; многословие; шутки; потеря трезвения… И все это оторвало меня от радости. Оторвусь и я от праздника к вопросу об искуплении.
Ведь Рождество есть уже начало искупления. Итак: Спаситель пришел для нас. И этим, включая крест, Он «за нас» сделал величайшее дело. Это — истинно. Мы в это верим и знаем. Но что же? Неужели же это дает мне право «успокоиться»?.. До какой степени это несообразно! Больше того: это — почти кощунство, небрежение к величайшему подвигу Божиего Сына. И я снова понял, что «искупление», совершенное «за нас» Сыном Божиим, обязывает как раз к обратному: к всецелому напряжению своих сил в спасении своем; а оно выражается, говоря словами святого апостола Павла, в распятии плоти со страстьми и похотьми (Гал. 5, 24). Только так воспринимающий искупление — искупляется. А иначе, — если то есть он, «успокоившись», небрежет о деле Божиего Сына, — это искупление будет ему в суд и осуждение; ибо, чем больше для него сделано, тем более он должен бы ценить это и отвечать всецелым напряжением. Так искупление не только примиряется с необходимостью и нашего подвига, но даже безусловно одно другое вызывает.
Конечно, первое бесконечно важнее, но и второе необходимо. И это я ощутил еще накануне праздника…
Уже вечер… Нужно читать «правила». Я — верующий от всего сердца и разума. Но молюсь я почти всегда спешно, легкомысленно, поверхностно, внешне (то есть в домашних молитвах). Между тем молитва, как говорят все подвижники, есть показатель внутреннего состоящия вообще. А спасение нужно совершать именно внутри, в сердце, в мыслях: там — подлинный корень всего. Поэтому так называемые дела, как внешние факты, малоценны еще, а иногда — и совсем бесценны. И только внутреннее спасение есть истинный ответ на дело Христа Спасителя, на искупление Им нас.
Ссылка же на «дела» — носит характер уже охлажденности сердца, и одностороннего понимания искупления, совершенного Господом Иисусом Христом: «за нас» нечто сделано; а нам теперь будто бы «остается» «лишь» некоторые «дела» сделать; и тоже «успокоиться»…
Между тем, по православному воззрению, никогда не должно «успокаиваться».
Отец М., со свойственной «простым» людям «простотой», в которой, однако, скрывается вековая церковная мудрость, сказал: «Сектанты в нашем селе все звали меня: переходи к нам, и ты найдешь мир и покой! Вот мы успокоились. А ведь этот покой–то, — добавил о. М., — должен ли он быть? Место ли ему в нас, грешных?»
Нам не только нужна вера, но и подвиги за нее. В частности, покаяние, как постоянное настроение, — нормальнее всего; и им отличается православие, что отмечают и неправославные о нас.
Покаяние, не только как единичный акт после падений, а как внутренний непрерывный подвиг всей жизни.
Вот такое настроение есть подлинное восприятие искупления, совершенного за нас: Господь начал, мы должны продолжать, при Его же помощи. Всякий другой ответ — недостоин великой жертвы, принесенной за нас Сыном Божиим…
И понял я, что истинным ответом на воплощение Господа Иисуса Христа должно быть содевание спасения и самим мною, как внутреннею и постоянною делания, а это ведет к покаянию. Соединив то и другое, я могу теперь назвать это состояние «покаянным трезвением».
И отсутствие этого «покаянного трезвения» привело и меня, на этот раз, к покаянному настроению. О, блаженное состояние! Без покаяния — пустота! И я молил Господа, да подаст мне и далее именно «трезвение» в самых помыслах; или: сведение «ума в сердце». И — благодарение Богу! — я уже некоторое время почувствовал тоску по этому трезвению; уроки жизни побуждают меня быть внимательным. Иначе можешь навредить не только себе, но и другим. Но это только начало, зов; да поможет Спаситель установиться в нем!
Я исповедался; и стало легче на душе; а с другой стороны — и углубленнее: надо спасаться по–подлинному, в корне, в уме, в сердцевине… Сокрушение вошло в мою душу…
Молитвы я прочитал с большим сознанием… А о. М. с простотой сказал мне: «Ведь отцы–то главное дело поставляли в молитве; а мы — кое–как».
Пошел служить литургию. И когда там встретили меня «торжественно» и начали «облачать», я стоял, и… слезы текли… И проплакал потом почти всю литургию; а когда начал говорить проповедь, то сказал на тему: «Радуйтесь и… спасайтесь». Первое относилось к части, сделанной Господом (искупление), а второе — к нашему восприятию, или усвоению. И тоже плакал…
Так ответил Господь на мою просьбу о рождественском даре.
Точнее, было два дара. Прощение, помилование — чрез покаяние, исповедь, — как единичная милость; и еще более важное дарование: углубление понимания вообще спасения.
Можно бы так сказать: искупление, совершенное Господом, не только радость дает, которую мы все желаем. И даже не столько дает ее, сколько требует другое: подвиг покаяния во спасение; так говорит и апостол Павел (2 Кор. 7, 10). А радость — это уже после, для совершенных и на небе; сначала же — спострадать за нас Пострадавшему. В этом для нас, в данное время, и заключается «радость». Но не ищи ее, а — спасайся! Для этого Христос и воплотился!
«Нас ради и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося…», — читаем мы в Символе веры.
Но это — подвиг всей жизни, постоянная и нескончаемая работа!..
Так кончилась служба. А после нее — «угощение» ктитора [48], иподьяконов [49] и др. Человек двадцать. Опять суета, суета… Не до «трезвения»… Но я чувствовал: «не то, не то»…
Ныне — ко мне визиты… Разговоры о политике… «Не то!» Вечером позвали «почтить» на концерт с танцами… Ушел в начале его: «не то!»
Остается одно для меня спасение: в исповеди. А исповедь есть — надежда по преимуществу на подвиг, соделанный Господом.
Таким образом, в корне всего опять–таки лежит не столько «наш» подвиг, сколько Его дело… От нас же требуется по крайней мере вера и — непременнейшим образом хотя бы — смиряние, если уж не смирение.
На этом закончу свое рождественское письмо.
В заключение расскажу о дивном событии. После литургии 23 декабря я забыл в алтаре две просфоры: богородичную и девятичиновную [50]. На другой день нашли их на жертвеннике и с удивлением принесли мне: «Владыка! Смотрите: мыши одну совсем обгрызли, а другую нисколь не тронули; а они стояли рядом». Гляжу — богородичная просфора совершенно целая. Я и дома еще осматривая ее и дивился!.. И сейчас обе просфоры лежат пред иконами у меня. Чудо Божией Матери! Иначе не могу объяснить! Ну хоть бы где–нибудь зубом царапнули!.. А другая чуть не наполовину съедена — и вся кругом обгрызена!
Здоровье мое — слава Богу! Плеврит по временам дает знать.
Это тоже — дар от Господа: нужно, чтобы я более был трезвен, внимателен! Прошу молитв.
В двунадесятые праздники и в престольные дни Господь, Богородица, святые дают особую милость…
И вот что «нечаянно» мне открылось утром… Читал я (до литургии) святоотеческую проповедь на Рождество. И встретил чудную мысль у святого Василия Великого: день Рождества Христа Спасителя есть день «рождения человечества»… Ведь духовно, благодатию Святого Духа, мы рождаемся от нового Адама — Христа… Это рождение есть «привитие» нас к живой лозе — Господу Иисусу Христу; как Он Сам сказал: «Я — лоза, вы же — ветви» на Ней (Ин. 15, 4 — 5). Следовательно, можно сказать, что мы Ему и «братья» (Евр. 2, 11 — 12), как части на одной корне… Он лишь «Первенец», «потом же мы» (1 Кор. 15, 23). Потому по воскресении сказано Им: …восхожду ко Отцу Моему и Отцу вашему… (Ин. 20, 17) — ясно, что верующие Ему — «братия». И это соединение истеннейшее, подлиннейшее, реальнейшее. Со времени нашего крещения — Христос в нас (во Христа обекостеся (Гал. 3, 27) и мы — в Нем… Нераздельно (до Страшного суда).
Теперь дальше.
Божия Матерь родила Его… Она — Ему Матерь. А если мы с Ним едино — по общению, — то ясно, что Она и наша Мать… Только Его Мать — по естеству, наша через Него — по благодати; там по рождению, а здесь по усыновлению.
Часто говорят об «усыновлении» Ей при кресте (Ин. 19, 26—27). Есть еще «усыновление» по любви Ее к нам… Но указанное выше усыновление — самое глубокое: в Сыне Ее, по нераздельности Его с верующими: Он глава, а мы члены тела Его — Церкви… Такова догматическая основа сыновства нашего…
Она — Мать, наша и моя!
А отсюда проистекает множество утешительнейших выводов…
И, открыв это, я плакал на службе, особенно на акафисте, сладкими слезами.
Точно я «нашел Матерь»… Слава Ей!
VIII. Выписки
Из труда профессора Киевской духовной академии Скабаллановича «Христианские праздники» (книга 4). «Рождество Христово» (Киев, 1916).
«Ноель» французское — испорченное лат. «наталис», — день рождения. Английское «Христмас» — Христова обедня (месса).
«Тщетно мысль человеческая пыталась бы постигнуть всю глубину величайшей тайны, охватить все величие… события. Но… невольно поражаешься тою простотою, отсутствием внешнего блеска, при которых оно совершилось».
«Была прохладная или холодная зимняя ночь, но ночь восточной зимы, где растительность и зимою не засыхает совсем и стада пасутся в полях. В эту ночь несколько (по преданию четыре — Мисаил, Ахеил, Кириак и Стефан) пастухов находились со своими стадами на склоне холма в окрестности Вифлеема».
«…Для людей, ожидающих избавления от грехов, скорбей и бед, более прочным и несомненным залогом радости является то, что их Избавитель, их Спаситель рождается в бедности и сразу же подвергается человеческим скорбям».
Примечание. А Церкви пришли другие мысли. Искупление есть «уничижение», «истощание» (Флп. 2, 6—11). И оно началось с воплощения Бога. А все в мире стремится найти и наилучшую форму, выражение себе; здесь уничижение проявилось в виде крайней бедности: Царю царей — скотские ясли.
И еще: душа человеческая была животоподобная, страстная; а Господь пришел, чтобы сделать ее богоподобною; но нужно сначала было воспринять Ему нашу немощную плоть; образ — ясли, они означают: возлечь в наше естество.
И еще: Евангелие принесло учение против богатства; и Господь всю жизнь не имел где главу подклонить… И начал с яслей.
Наконец, пали люди гордостью. Спасаться — должно лишь смирением.
«…Тропари и кондаки — древнейшие из праздничных песнопений и потому могут служить выразителями взгляда древней Церкви на сущность евангельских событий…»
«Сын Божий, как говорит апостол Павел, есть «Образ Ипостаси (существа)» (Евр. 1, 3) Божией. Понятно, что отсюда следует. Человек создай по образу Божию. Следовательно, он создай как бы по Сыну Божию».
«Дух Святой непостижимым способом, как и все Его действия непостижимы для нас, образовал в Деве Марии тело и душу родившегося от Нее Христа. <…> А со времени Христа Он совершает и духовное возрождение человека в таинстве крещения: аще кто не родится водою и Духом, не может внити во Царствие Божие (Ин. 3, 5)».
Примечание. Григорий Богослов говорит о «творении» и «воссоздании» во Христе.
«Бог — это Существо, совершенно противоположное веществу». И потому «воплотиться для Бога это похоже на то, как воплотиться, облечься телом, например, мысли нашей или слову».
«Соединение двух, прежде разделенных миров. Задача и уже начавшееся дело Христова пришествия».
«Под 25 декабря Типикон и Следованная Псалтирь имеют замечание: «Пасха. Праздник тридневный»» (в прежних изданиях).
«Сочельник, видоизмененное сочевник, происходит от слова — «сочиво», означавшею, вероятно, кашу из сушеных зерен (круп)…» Слово «сочиво» от «сока», который прибавлялся к каше. «…Сочиво то же, что «коливо»…» (размоченные зерна), «сладкая каша».
Зачем это? «…Спаситель сравнивает с зерном Себя… (Ин. 12, 24)». И «Евангелие (из притчи) о зерне горчичном» иногда «читается в сочельник» рождественский.
Примечание. Мое мнение еще и такое: пост уже кончается, особенно после обедни под Рождество; потому нужно «утешение». Но нужно сохранить и пост. Вот и делают сладкую постную пищу: «сочиво», кашу с соком.
Пост Рождественский бывал прежде различен: «одни в течение восемнадцати дней воздерживаются от мяса, сыра и яиц; иные же воздерживаются только от мяса, а остальное едят, исключая одного дня; другие… (постятся) только двенадцать дней, иные — шесть, другие — четыре; но апостолы установили для всех верных сорок дней… и это было соблюдаемо святыми отцами и семью Вселенскими Соборами…» (из Послания патриарха Антиохийского Анастасия Синаита, VI век).
1- й канон 1–я песнь — «рассматривает событие, как воссоздание человека, как обновление в нем образа Божия… и всего строения…»
2- й канон 1–я песнь — говорит об уничтожении клятвы, «через что подавлен грех».
3- я песнь 1–го канона — о возвышении человека воплощением.
3- я песнь 2–го канона — Рождение от Девы, Божественной Отроковицы.
4- я песнь 1–го канона — о предсказаниях у пророков о Рождении Спасителя.
4- я песнь 2–го канона — о спасении «всех» и «язычников» от яда диавольского.
5- я песнь 1–го канона — о примирении Бога с людьми, и обожении, и избавлении от диавола.
5- я песнь 2–го канона — то же, и еще: о свете во тьме, о благодати вместо грехов.
б–я песнь 1–го канона — удивление об умалении Бога в яслях. Но Он есть истинный Бог, однако.
6- я песнь 2–го канона — об освобождении от немощей и страстей.
7- я песнь 1–го канона — изображение истории открытая события пастухам, как несомненным очевидцам.
7- я песнь 2–го канона — об исцелении от ложного обожения и греха.
8- я песнь 1–го канона — то же открытое волхвам.
8- я песнь 2–го канона — избавление от гибели, благо дарение за сие.
9- я песнь 1–го канона — величание. Удивление… Замысел Ирода.
9- я песнь 2–го канона — ублажение Девы.
1- я — призыв к веселию и прославлению Христа при созерцании события, вместе с другими славившими: пастухами, волхвами, ангелами.
2- я — то же — по отношению к Деве. Размышлять невозможно: тайна. Нужна вера. Неизреченно…
3- я — то же — …И о приснодевстве Ее.
4- я — все вместе: и Отец, и Сын, и Дева, и звезда, и волхвы, и пастухи, и вся тварь…
Слава — восстановление Царства Божия: перепись, это — параллель — вписание нас в Церковь Христову.
И ныне — и мы восклицаем: «Слава в вышних Богу».
Входный стих [51] — «Изыскана во всех волях Его…» «Елицы» — соединение со Христом (наше рождение).
Прокимен — благодарное поклонение.
На второй день праздника — Апостол (Евр. 2, 11 —18) «о цели боговоплощения — искуплении нас смертью Сына Божия».
А в 1–й день — о рождении и усыновлении нас Богу чрез Христа. Теперь ты — «уже не раб, но сын».
Собор Богородицы на второй день; понятно: Она Виновница Рождества Христа Бога.
А в первое воскресенье после Рождества вспоминаются ближайшие к Ней сотрудники, сослужники: Иосиф и Иаков, брат по плоти Христу, и Давид, — начало и конец сродства.
С Рождества Христова некогда начинался церковный год, как ныне в Западной Церкви. С этим совпадая и солнцеоборот на новое лето. Новый год, как и теперь.
«Соперничая с Пасхой своей торжественностью, праздник Рождества Христова заставляет ожидать, что он появился в самые первые времена христианства, в век еще апостольский. <…>
То не случайность, что христиане, исключая таких полухристиан, как протестанты, обыкновенно не празднуют дня рождения своего, а празднуют именины, то есть день крещения своего… <…> …древние христиане называли днем рождения день смерти человека… Для дня кончины мучеников самое принятое название было natalitia — родины».
В день крещения «грешник» «перерождался».
Так и по отношению ко Христу Господу: «…тогдашние христиане могли горячо и убежденно повторить за апостолом Павлом: …мы никого не знаем по плоти; если и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем… (2 Кор. 5, 16). Христос для них был до того Небесным Человеком, вторым Адамом, Господом с небесе, что мысль их не могла достаточно любовно останавливаться на Его плотской рождении. Слишком духовны были для этого тогдашние христиане; мало занимала их плоть». Потому им «скорее хотелось праздновать Его воскресение, вознесение на небо, ниспослание Духа Святого, чем «еже по плоти» Рождество Его».
Поэтому «все эти праздники древнее Рождества, несравненно древнее его и празднование простого воскресения». Церковь «стала праздновать» и «Его Крещение» «раньше».
Поводом установления праздника был гностицизм [52], праздновавший Крещение торжественный богослужением. В противовес ему Церковь установила свои праздники (может быть, в III веке).
А Церкви нужно было доказать, что и Рождество Христово, а не только Крещение были Богоявлениями. Гностики же учили, что Христос был простой человек, а в Крещении–де на него снисшел «Ум», «первое истечение Божества», как голубь.
Поэтому скоро (в IV веке) Рождество соединилось с Крещением и праздновались оба праздника 6 января.
В Армянской Церкви, «отделившейся от кафолической в эту эпоху (VI век)» и доселе сохраняется эта практика: «она празднует Рождество Христово 6 января и не имеет праздника Крещения».
«Впервые отделен был праздник Рождества Христова от Крещения в Римской Церкви, в первой половине IV века…»
К этому дню (25 декабря) праздновался язычниками солнцеповорот на лето. Церковь, отвлекая христиан от языческих торжеств, отделила Рождество Христово от Крещения.
А постепенно перешло это и на восток. Святой Василий Великий, святой Григорий Богослов говорят уже проповеди… Но святой Иоанн Златоуст еще осторожно подходит к теме праздника: в 386 или в 387 (в Антиохии) «впервые»; хотя слухи о празднике проникли с Запада лет 10 ранее.
Примечание. Можно бы и спорить против коечего. Но я не испытываю желания полемизировать. Да у Церкви (и у меня) — совершенно иной подход к праздникам: догматическо–психологический.
Выписки же делаю для пополнения сведений о них.
«…Древней Церкви точно неизвестен был не только день, но и месяц Рождения Христова. По словам Климента Александрийского (III век), одни полагали это событие в мае 20–го, другие — в январе 10–го или 6–го; по другим свидетельствам, II —III веков, Рождество Христово приурочивается к 25 или 28 марта. Но уже в IV веке Церковь пришла к единодушному решению этого вопроса: именно в пользу 25 декабря, и на основании приблизительно следующих соображений. Месяц и день смерти Христовой точно известен из Евангелий; а в Церкви издавна распространено было убеждение, что Христос должен был находиться на земле полное число лет, как число совершенное. Отсюда следовало, что Христос зачат был в тот же день, в который пострадал (так думают: Тертулиан, святой Златоуст, Кирилл Александрийский…), следовательно, в еврейскую пасху, которая в тот год приходилась, думали, [на] 25 марта. Отсчитывая отсюда 9 месяцев, получали для Рождества Христова дату 25 декабря. Эту дату принимает уже святой Ипполит (III век)…»
Примечание. Такое сухо–богословское объяснение не освещает основного духа праздников. Христиане же именно этим и живут в праздники. И богослужения с такой же точки зрения смотрят на них: оно и теперь видит в них не богословское рассуждение, а углубление (повторение) самого события, — или: «тайнство» его.
Церковь (и православные) ничуть не заинтересованы в богословствованиях, а переживают их духовно.
М. В.
IX. Из святых отцов
Из слова святого Григория Чудотворца, епископа Неокесарийского († 263)
«<…> …Кто дерзнет исследовать столь великое таинство? <…> …Немощи людей непричастный, Бог восхотел и снисшел, совершая спасение людей, ибо в воле Божией — жизнь всех людей.
<…>
Рожденный от Отца, в Своем Лице и в Своем бытии (природе, существе) бесстрастный, ныне, образом бесстрастным и непостижимым, рождается для нас. Предвечное рождение, бесстрастное, ведает одни Сам Рожденный; Рождение — настоящее, сверхъестественное, ведает только благодать Духа Святого; но и первое рождение истинно, и настоящее рождение, в уничижении, действительно и непреложно. Бог родился от Бога; но Он — и Человек, от Девы восприявший плоть. <…> Первое рождение — неизъяснимо, и второе — неисследимо… Мы знаем, что ныне родила Дева, и веруем, что родила Того, Кто рожден от Отца предвечно. Но каков образ Рождения, изъяснить не надеюсь: ни словами сказать того не старался я, ни мыслию коснуться не дерзаю, ибо природа Божества не подлежит наблюдению, не касается мысли, не объемлется бедным (жалким) разумом; должно лишь веровать силе дел Его. <…>Что бывает по законам природы телесной — мы постигаем (то есть «знаем», что это есть, ибо «очевидно»: а суть и в этом мире не понимаем. Об этом нужно еще написать бы мне: о вере. — М. В.), но перед тем, что выше законов естества, умолкаем, не по страху, но поелику непогрешимо (может быть «непостижимо»? Не опечатка ли? — [М. 5.]) <…>
…Каким образом Слово, Которое было от Бога, потом произошло от Девы? Это — неисследимое чудо».
«Иудеи имеют обыкновение спрашивать язычников: «Бог ли — Христос?» Ясно, что нам следует ответить: «Христос есть Бог по природе, но не по природе стал человеком». Так мы утверждаем и по истине (несомненно) веруем». А «не так, как будто бы человеческою силою достиг Божественности и из человека сделался Богом».
«…Прославим ныне радостно праздник годов (времен). <…> В великий день, ныне празднуемый, сокрушены оковы; посрамлен сатана; все демоны обращены в бегство; всеразрушающая смерть заменена жизнью, открыт рай разбойнику; проклятая превращены в благословение; все грехи прощены; изгнано зло; пришла истина; речи, исполненные благочестия и любви к Богу, огласили весь мир; насаждены нравы чистые и непорочные; добродетель водворилась на земле; ангелы с людьми вошли в общение, и люди дерзают беседовать с ангелами. Отчего и для чего произошло все это? Оттого, что Бог снисшел в мир, и человечество возведено до небес». (Все это в начатке ныне пока. — М. В.)
«Поелику… люди оставили Бога, чтобы вместо Него почитать изваянные истуканы людей, то Бог Слово воспринял образ человека, чтобы, изгнав заблуждение и восстановив истину, предать забвению почитание идолов, и Самому восприять Божественную честь…»
Из слова Евсевия, епископа Александрийского (IV в.)
«…«Разве прежде вочеловечения Он (Господь) не мог победить сатану?» Да, мог… но последний мог бы хвалиться: «Я победил человека и побежден Богом, и потому мое падение не было большим». <…> Посему…
Бог соделался человеком……….. Победил диавола …и через крест соделал диавола (даже) попранием людей. Когда люди на челе имеют знамение креста, то попирают силу диавола… <…> …Внемли чуду: святые при жизни попирали демона, и по разделении земного состава их, когда остаются мощи их, демоны содрогаются, слыша одно имя святых».
«…Господь… воплотился в Деве… дабы прежде всего освободить Еву от клятвы и избавить весь род жен от преступления…»
Из слова святого Афанасия, архиепископа Александрийского
Примечание. Подобает обратить исключительное внимание на сего отца Церкви, именуемого «Отцом православия».
«Бог сотворил человека, и возжелал, чтобы он пребывал в нетлении. Но люди, вознерадев и уклонившись от устремления ума своего к Богу, остановившись же мыслию на злом (зле) и измыслив себе его, подверглись тому смертному осуждению, каким предварительно угрожал им Бог, и не остались уже такими, какими были созданы, но как (только) помыслили, так и растлились. И смерть, воцарившись, овладела ими, потому что преступление заповеди возвратило их в естественное состояние; чтобы, как сотворены были они из ничего, так и в самом бытии, со временем, по всей справедливости потерпели тление».
«Если же люди сделались подвластными естественному тлению и утратили благодать Божия образа, то… в ком ином была потребность для возвращения таковой благодати и для воззвания (восстановления, воссоздания) человеков, кроме Бога Слова, из ничего сотворившею вселенную в начале? Ему принадлежало — и тленное привести опять в нетление, и соблюсти, что всего справедливее было для Отца. Поелику Он — Отчее Слово и превыше всех, то… Он один только мог все воссоздать… за всех пострадать и за всех ходатайствовать пред Отцом».
«Посему–то бесплотное, нетленное, невещественное Божие Слово приходит в нашу область, от которой и прежде не было далеким… И, видя, что словесный человеческий род гибнет…» и уничтожается «то, чему Само Оно было Создателем; примечая и превосходящее всякую меру злонравие людей; примечая и то, что все люди повинны смерти, — умилосердилось над немощию нашею, снизошло к нашему тлению, не потерпело обладания (господства, тирании) смерти». И потом «…Слово приемлет на Себя тело, и тело не чуждое нашему.. Усвояет Себе оное, как орудие, в нем давая познавать Себя и в нем обитая…»
«Заимствовав» «от Пречистой, нерастленной, неискусомужной Девы», или «у нас» «подобное нашему тело», «за всех предав его смерти», «потому что все мы были повинны тлению смерти», «приносит Отцу. Слово знало, что тление не иначе может быть прекращено в людях, как только непременною смерти»: умереть же Слову, как бессмертному и Отчему Сыну, было невозможно. Для сего–то самого Он приемлет на Себя тело, которое могло бы (способно) умереть, чтобы, как причастное над всеми Сущего Слова, оно довлело к смерти за всех, чтобы ради обитающего в нем Слова пребыло нетленным и чтобы, наконец, во всех прекращено было тление благодатию воскресения. Потому, восприятое Им на Себя тело принося на смерть, как жертву и заклание, свободное от всякой скверны, этим приношением сходственного во всех подобных (людях) уничтожило немедленно смерть. И (отныне) самое тление в смерти не имеет уже власти над людьми, ради Слова, вселившегося в них посредством единого тела».
«Если великий царь входит в какой–либо великий город и вселяется в одной из домов его, то, без сомнения, такой город удостоивается высокой чести, и никакой враг или разбойник не нападет и не разорит его… Так было и с Царем вселенной, когда Он пришел в нашу область и вселился в одно из подобных наших тел: тогда прекратились, наконец, вражеские злоумышления против людей, уничтожилось тление смерти, издревле превозмогавшее (тиранствовавшее) над ними; ибо погиб бы род человеческий, если бы Владыка и Спаситель всех, Сын Божий, не пришел положить конец смерти. <…> Слово, принесением в жертву собственного Своего тела, и положило конец осуждавшему нас закону, и обновило в нас начатой жизни, даровав надежду воскресения. <…> Такова первая причина Спасителева вочеловечения (уничтожение тления).
Но благое пришествие Его к нам имело и другие важные причины».
Люди забыли уже Бога: «…До того омрачились в душе своей, что не только предали забвению понятие о Боге, но стали вымышлять себе одно вместо другого; ибо вместо истины соорудили себе идолов, Сущему Богу предпочли не сущее, служа твари вместо Творца, — дошли до такого нечестия, что начали, наконец, поклоняться бесам (в идолах), и, выполняя их пожелания, наименовали их богами, приносили им в жертву бессловесных животных и закалали людей. Вообще, все стало исполнено нечестия и беззакония: только Бог и Слово Его не были познаваемы, хотя Он не скрывал Себя от людей в неизвестности… дав закон и послав к людям известных им пророков…», — также «…взирая на величие неба и рассматривая стройность творения, можно было людям познавать и Вождя твари — Отчее Слово…»
«…Что надлежало соделать Богу… как не обновление созданной) по Образу, чтобы чрез этот Образ люди опять могли познать Бога? А это могло ли совершиться, если бы не пришел Сам Образ Божий, Спаситель наш Иисус Христос? Не могло совершиться это чрез людей, потому что сами они сотворены по образу; не могло и чрез ангелов, потому что и они не образны. Посему–то Божие Слово пришло самолично, чтобы Ему, как Отчему Образу, можно было воссоздать по образу сотворенного человека».
Но «с другой стороны, опять не совершилось бы это (проявление истинного образа человека: каким он был и должен быть), если бы не были уничтожены смерть и тление. Посему–то Слову нужно было принять на Себя смертное тело, чтобы Им, наконец, могла быть уничтожена смерть, и люди опять обновились по образу. Итак, для дела сего не довлел никто другой, кроме Отчего Образа».
Святитель Афанасий приводит сравнение такое: «Поелику написанный на дереве лик сделался невидным от внешних нечистот, то надобно было опять прийти Тому, Чей это лик, чтобы на том же веществе можно было возобновить изображение, ибо ради изображенной) лика и самое вещество, на котором он написан, не бросается, но восстановляется на нем (этот же) лик. Подобно сему, и Всесвятой Сын Отца, как Отчий Образ, пришел в наши страны, чтобы обновить человека, созданною по сему Образу, и как бы взыскать погибшею оставлением грехов… (Мф. 18, 11)», дабы люди «…хотя из телесных Его дел познали Божие во плоти Слово, а чрез Него и Отца».
И Слово «…все наполнило ведением о Боге».
«Поелику же, наконец, надлежало заплатить долг, лежащий на всех (ибо все должны были умереть, что и было главною причиною пришествия Христова), то после того, как (Он) доказал Божество Свое делами, Христос приносит и жертву за всех, вместо всех предавая на смерть храм Свой, чтобы всех соделать свободными от ответственности за древнее преступление; о Себе же (в нетленном теле Своем явив начаток общего воскресения) доказать, что Он — выше и смерти».
Примечание. Итак, три причины: нетление, богопознание, жертва. Но из сих трех «главною причиною», по словам отца православия, — была жертва.
Из слова святого Ефрема Сирина
«Радостей настоящий день и вожделенен для царей, священников и пророков, предсказания коих он исполнил и оправдал самым делом».
Примечание. И далее идут указания на пророчества (Ис. 7, 14; Пс. 86, 6; Мих. 5, 2—4; Чис. 24, 17).
«Ныне родился нам Сын, и справедливо дано Ему имя — Чудный: ибо это — чудо, достойное всякого удивления, что Бог является Младенцем».
«Ныне воссиял день милости, да не преследует же никто мщением нанесенной ему обиды; настал день радости, да не будет же никто виною печали и скорби для другого….Это день, в который туне (даром) ниспослан нам дар, коего мы и не просили, посему справедливо ли было бы, если бы мы отказали своим братьям, вопиющим к нам и просящим у нас милостыни?.. Господь природы, не изменивши Своего естества, изменил Себя (на Рождество на литургии поется антифон: «Сия измена десницы Вышняго». — Μ. В.); что же? неужели нам покажется трудным изменить свою волю, поврежденную грехом? Конечно, плоть наша, по собственной своей природе, не может быть ни больше, ни меньше; но воля, по своему произволу, может возрастать до какой меры угодно; для сего–то ныне Само Божество заключилось в человеческую природу, чтобы сия природа устремилась ко всему святому»-.
Из слова святого Василия Великого
«Рождество Христово, как Рождество Божества, да почитается молчанием. Посему не будем исследовать оного нашими мыслями, — не станем излишне любопытствовать о том, образ чего не может быть представлен, где не было зрителя (то есть чего никто не видел. — М. В.). Что может представить ум и как послужить мыслям язык? Нет Отца (земного. — М. В.), и родился Сын. Не говори «когда?», — но обходи молчанием такой вопрос. Не спрашивай: «как?», — поелику невозможен ответ. На вопрос: «когда» можно сказать разве только: «временно» (во времени. — М. В.), а на вопрос: «как» — ответить: «родился для телесных людей плотским образом». Могу сказать от Писания: «Как озарение от славы и как Образ от Первообразного»; тем не менее да не будет у тебя излишнего стремления размышлять о сих словах: я исповедую недоступность для мысли и невыразимость для человеческого слова образа Божественного Рождества».
«Оставим речь о присносущем и неизреченном Рождестве, поелику ум не в силах постигнуть непостижимое естество: естество Слова, как ни важно для разума понять оное, не может быть ни с чем сравниваемо».
«Бог — на земле, Бог — среди людей, Бог — во плоти… Спросишь: каким образом Божество — во плоти?
Огонь не поглощается железой, но пребывает вместе и дает ему свою силу; железо не уменьшается от растопления, огонь наполняет собою все, соприкасающееся ему. <…>Железо темно и холодно, но, быв разжженно, оно принимает огненный вид; однако огонь светится, а не темнеет, и пламя распаляется, а не охлаждается. Так и человеческая плоть Господа: она причастилась Божества, но не передала Ему своих немощей».
«Бог — во плоти для того, чтобы убить гнездящуюся в нас смерть, причастивши Себя плоти»; «…чтобы плоть, бывшую под проклятием, освятить… отчуждившуюся от Бога приблизить к Нему, лишенную рая вознести на небо». «Что же творишь Ему ты, человече? Бога, снисходящего к тебе и приявшего плоть, не приемлешь; но отыскиваешь причину того: как ты соделался родственным Богу. <…> Но, самое лучшее, послушай евангельское слово» (и далее следует объяснение Мф. 1 гл.).
«Родит же Сына, и наречеши имя Ему — Иисус (Мф. 1, 21). Наречение имени обыкновенно предуказывало на последующую судьбу, как, например, имена Авраама, Исаака и Израиля… (и) на свойство добродетелей их, имеющих совершиться. Так и теперь: называется Иисус, что значит «Спаситель людей»».
«Кто столь жесток душою, кто столь неблагодарен, чтобы не радоваться и веселиться в настоящий общий для всех тварей праздник? <…> Провозвестим и мы глас радования, воспразднуем спасение мира, день рождения человечества, день разрешения от осуждения Адамова».
Примечание. То есть день рождения нового человечества, духовно происшедшего от «второго Адама» — Христа: Его Рождение есть наше рождение. Очень хорошее сравнение и глубокая мысль: день рождения всех христиан!
Из слова святого Григория Богослова
Из этого слова многое вошло в служебник; сейчас услышим.
«Христос раждается: славьте! Христос — с небес: выходите в сретение! Христос — на земле: возноситесь! Воспойте Господеви вся земля (Пс. 95, 1)! (1–й ирмос канона — буквально отсюда). <…> Христос во плоти: торжествуйте с трепетом и радостию, — с трепетом ради греха, с радостию ради надежды! <…> Бесплотный воплощается, Слово одебелевает (твердеет). Невидимый становится видимым, Неосязаемый осязается, Безлетный начинается, Сын Божий делается Сыном Человеческим».
И это — в стихирах есть.
«Вот что мы торжествуем, вот что празднуем сегодня: пришествие Бога к человекам для того, чтобы нам преселиться или, лучше, возвратиться к Богу (ибо это правильнее!), чтобы, отложивши ветхого человека, облечься в нового (Еф. 4, 22—24) и, как умерли в Адаме, так ожить во Христе (1 Кор. 15, 22), со Христом и рождаясь, и распинаясь, и погребаясь, и восставая».
«…Будем праздновать не пышно, но божественно; не по–мирскому, но премирно; не по–нашему, а как достойно Того, Кто стал нашим… Как же исполнить сие? Так, если не будем пресыщать зрение, оглашать слух свирелями… осквернять вкус, нежить осязание — эти пространные пути греху для входа и выхода (его)… <…> Не будем устроять роскошные трапезы в угождение чреву… <…> Но если чем должно насладиться нам, которые поклоняемся Слову, то насладимся словом Божиим, законом и сказаниями…» об относящемся к торжеству.
Далее он рассуждает о падении прародителей.
«…Древо познания… было хорошо для употребляющих (его) благовременно, но не хорошо для неумеренных в своем желании (подобно тому как и совершенная пища не полезна для требующих (еще молока). Когда же человек забыл данную ему заповедь и был побежден горьким вкушением, тогда чрез грех он делается изгнанником, удаляемым… (одновременно) и от древа жизни, и из рая, и от Бога. Впрочем, и здесь он приобретает нечто, именно смерть — в пресечение греха, чтобы зло не стало бессмертным. Таким образом, самое наказание обращается в человеколюбие: ибо так, я уверен, наказывает Бог».
«Сколько торжеств доставляет мне каждая тайна Христова! Во всех же в них главное одно — мое воссоздание и возвращение к первому Адаму».
«Да составится общее торжество небесных и земных сил, ибо я уверен, что небесные силы радуются и торжествуют ныне с нами, потому что они человеколюбивы и боголюбивы».
Примечание. Потом приглашает сопутствовать Христу во всей жизни: от бегства Его до распятия и воскресения.
Из слова святого Амфилофия, епископа Иконийского († 395)
«Подобно тому, как… рай был украшен нетленными древами… и… величественными красотами, так и богоподобное собрание Святейшей Церкви Христовой сияет духовными и неизреченными тайнами (праздниками). Из них нынешний праздник святого Рождества Христа, истинного Бога нашего, есть… непоколебимое основание, спасительное начало и всечестное возглавление». С него начались все последующие блага.
Из слова святого Григория, епископа Нисского
«Ныне мрак начинает умаляться и свет, увеличиваясь более и более, сокращает пределы ночи. Не случайно, братия, и не без причины стеклось (совпало) это обстоятельство ко времени настоящего празднества, когда Божественная жизнь облеклась в жизнь человеческую. Этим явлением своим природа дает видеть проницательнейшим некое таинство: она научает способной) слушать голое ее и едва не изъясняет ему словом, — почему именно в пришествие Господа день увеличивается, а ночь уменьшается. Мне кажется, что я слышу, как природа говорит: «человек, знай… что… гибельная ночь греха, увеличившаяся до последней возможности… ныне перестает получать приращение, и мрак ее с сего времени начинает уменьшаться и исчезать….Луч света становится ярче… знай, что явился истинный Свет, озаряющий всю вселенную лучами Евангелия».
Примечание. Вот видим: и святые отцы проводят параллель времени года и праздника. Дополню еще о Рождестве: хотя день увеличивается, но холод усиливается: «Солнце на лето, зима на мороз». Так и после Рождества Христова сначала сгустилось зло: триста лет бури, вьюги, ураганы невероятных мучений за Христа… Этого не видел весь Ветхий Завет. Зло хотело подавить зародившуюся теплоту — и собрало все свои силы. Но ничто не помогает: весна преодолеет… Христианство победит!
Почему Господь не пришел раньше спасать? Он «медлил, пока болезнь греховная… откроется во всей полноте своей…»
Но и теперь «производятся преступления». Где же исцеление? Спасение?
«Известно, что при убиении змия удар, наносимый в голову, в то же время не раздробляет задней части пресмыкающегося… так точно и Истребитель того дракона… сокрушив его главу, то есть смертоносную для добра силу… оставил в целости его туловище; а это Он (Искупитель) сделал для того, чтобы движение, оставшееся в умерщвленном звере, возбуждало человеков к борению с ним. <…> …Впрочем, оно уже не имеет прежней силы, ибо сокрушена глава змия».
«…На земли мир. Вот какое явление привело ангелов в восторг… Земля, которая прежде была проклята… страна брани, место изгнания осужденных, — эта земля приняла мир».
«Для чего Он снисшел в жизнь во время переписи, учиненной для сбора подати? Поелику Он искупает нас от клятвы законной, Сам сделавшись за нас клятвою, и приемлет язвы наши на Себя, дабы мы исцелились Его язвою, то, очевидно, и податию облагается для того, чтобы освободить нас от тяжкой дани, которую человечество платило смерти» (и добавлю: диаволу).
«…Пасхою оканчивается домостроительство спасения нашего; но был бы ли конец, если бы ему не предшествовало начало? <…> Очевидно, что рождение предшествует смерти и воскресению; посему и блага, дарованные Пасхою, зависят от благ, дарованных Рождеством».
Из слов святого Амвросия Медиоланского
Из 1–го слова:
Нужно встретить праздник в чистоте: «…прежде наступления дня Рождества Его, уцеломудрим сердца наши, очистим совесть, освятив дух, и в чистоте и непорочности станем сретать пришествие Всесвятого Господа… А кто в оный день остается нечистым и оскверненным, тот не чтит… Рождества Христова».
Поэтому и пост учреждается и говение.
Из 2–го слова:
«Совершенно недоумеваю: с каким веселием и какими похвалами провозвестим… сей день Рождества Христова?., человеческий язык не может в таком торжестве воспрославить Бога».
Примечание. А дальше тоже говорит о том, что нужно быть достойными благодати праздника «мира», о коем воспели ангелы.
Из 3–го слова:
«Хорошо… простой народ называет сей святой день Рождества Христова новый солнцем….С Рождением Спасителя обновляется не только спасение рода человеческого, но и блеск самого солнца… <…> …Почему нам не верить, что солнце во время Рождества Христова с бблыним блеском взошло для Его услуг, когда звезда, светлее обыкновенных, предшествовала волхвам, для указания им пути? <…> Оттого, думаю, и ночь убавилась, что солнце, поспешая ради Рождества Господня, на свое служение, принесло свой свет миру прежде…»
Из Великого Златоуста
Дева Мария «жила уже у него (Иосифа) в доме, так как у древних было обыкновение держать обрученных по большей части в своем доме. (И зятья Лотовы жили в доме у Лота.)»
«…Не спрашивай: каким образом Дух образовал Младенца в Деве? Если и при естественном действии невозможно объяснить способа зачатия, то как можно объяснить его, когда чудодействовал Дух? Чтобы ты не беспокоил евангелиста и не утруждал его частыми вопросами об этом, он освободил себя от всего, наименовав Совершившего чудо. Ничего больше не знаю, говорит он, а знаю только, что событие совершилось силою Духа Святого. Пусть стыдятся те, кто старается постигнуть сверхъестественное Рождение!.. (Но) не думай также, что ты все узнал, когда слышишь, что Христос родился от Духа. Узнав и об этом, мы еще многого не знаем, например, как Невместимый вмещается во утробе?.. Как Дева рождает, и остается Девою?»
«Если наши грехи достойны были наказания и прежде» воплощения Бога, «то тем более достойны (его) после такого неизреченного благодеяния». А «многие после крещения живут небрежнее некрестившихся, и даже не имеют никакого признака христианской жизни. Потому–то ни на торжище, ни в церкви не скоро различишь, кто — верующий, и кто — неверующий. <…> И что говорю — верный? Даже человек ли ты, и того не могу узнать доподлинно. Когда ты… злопамятен, как верблюд… сердит, как змея… коварен, как лисица… враждуешь на братьев, как лукавый демон… (то) как могу счесть тебя человеком?..»
«Потому и слаба наша любовь ко Христу, что вся наша сила истощается на любовь порочную…», — на «…плотскую любовь, или сребролюбие, или честолюбие…»
«…Мы с самого начала должны ожидать искушений и наветов. <…> Лишь только Христос родился, и тиран неистовствует, и приключается бегство в чужие земли, и вовсе невинная Мать убегает в страну варваров. После этого и ты, удостоившись послужить какому–нибудь духовному делу, если будешь претерпевать и жесточайшие напасти и подвергаться бесчисленным бедствиям, не должен смущаться и говорить: что это значит, когда я исполняю волю Господню?.. Но, имея пример Христа, переноси все мужественно, зная, что с духовными человеками так и должно… быть и что их удел — отовсюду подвергаться искушениям».
«…Многие… слыша, что Бог родился во плоти, смеются и глумятся и многих из простейших смущают и тревожат. <…> …а осуждают нас, которые говорим, что Бог устроил для Себя Духом Святым живой храм, чрез который спас вселенную. Что же в этом — предосудительного? Если постыдно Богу обитать в человеческом теле, то гораздо более — в камне и дереве, и тем более, чем камень и дерево ниже человека, если только они (эти люди) не считают рода нашего маловажнее этих бесчувственных вещей».
«…Ни горнее Рождение Его не может быть изъяснено, ни пришествие Его в последние времена не допускает исследования. Что сегодня родила Его Дева, это я знаю; и что Бог родил Его без времени, этому верю; но способ Рождения Его я научился чествовать молчанием, а не научен исследовать словопрениями».
«…Будем радоваться, прославлять воплотившегося Бога за такое снисхождение и по силам нашим оказывать Ему достойную честь и воздаяние. Для Бога от нас никакого иного воздаяния быть не может, как только спасение нас и душ наших и ревность к добродетели. <…> Не будем (же) оскорблять Бога (грехами) вместо примирения с Ним».
«Для того и имя принесено ангелом с небес, чтобы показать, что чудно Рождаемое; потому что Сам Бог свыше посылает имя чрез ангела Иосифу. Поистине, это не просто было имя, но сокровище бесчисленных благ…»
Из блаженного Августина, епископа Иппонийского
«Если ты скажешь, человек: еже хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю…» (Рим. 7, 18), то «да будет тверда благая воля против злых похотений и, утверждаясь, да просит помощи… не надеясь на свои силы и сознавая немощь, да сознается, что ей нужна помощь». И Господь «не оставит ее». «Для сего–то истина, Рождество Которой ныне празднуем, от земли возсия (Пс. 84, 12)».
Из святого Феодота, епископа Анкирского († 341)
«…Раждается Единородный Сын Божий» и «…сохраняет девство Родившей. <…> Это событие — выше сил природы; и потому не обращайся к ее законам. Возвещаю тебе чудо: оставь исследования! <…> …чудо, неизъяснимое по законам естества».
««Но я, — скажешь ты, — не могу приписать Богу страданий человеческих». Следовательно, (тогда) ты не можешь (и) сказать, чтобы Он страданиями спас человека, чтобы на кресте посрамил силу диавола, чтобы к древу пригвоздил грехи наши, чтобы Своими болезнями исцелил недуги человеческие, чтобы смертию упразднил смерть. Ибо, если Бог не претерпел страданий, то как совершились толикие дела страданиями Христовыми?., как смерть истреблена смертию, если Бог не усвоил ее Себе? Так, страдания, воспринятые Богом, от Божества получили силу к совершению сих благ; ибо соделались собственными Богу, но естества Божественного не повредили, так как Оно не подвержено страданию. (Иначе) как пригвождено к древу рукописание греха, еже на нас (Кол. 2, 14), если просто человек пострадал на кресте?»
«Бестелесный по существу соделался плотию, не изменившись. Как это? каким образом? Если это не согласно с образом твоего суждения, то (еще) не противоречит силе Божия чудодействия. Когда я возвещаю тебе чудо, то оставь свои рассуждения, — знамения и чудеса приемлются верою Божиею, а не умом испытуются. <…> …Сие ведает один Чудодействующий».
«Слово Божие являет Себя лежащим в яслях, на ложе животных, дабы всякий, разумный и неразумный, имел смелость вкушать спасительную пищу».
Примечание. Параллель яслей и чаши со Святыми Дарами: и там и здесь — пища… И там и здесь вкушают «бессловесные» (здесь — грешники). И Господь сие допускает. Потому и во время проскомидии дискос изображает ясли. Потому ставится над ним звездица со словами рождественскими: «Звезда ста вверху, идеже бе Отроча». Потому — воздзЬси — пелены. Потому причащаются Тела с дискоса (священнослужители). Но, с другой стороны: та же проскомидия — жертва Голгофская… Агнец «жрется», разрезается… Воздухи — плащаницы.
Вообще, Вифлеем и Голгофа, ясли и крест, Рождество и распятие, имеют самое тесное соотношение: это — одно дело, лишь в начале и конце.
«Те ясли сделались как бы началом (и) сей трапезы (причащения)».
«…Благодать, обыкновенно, с обилием изливается на тех, которые приемлют ее с благодарением, потому что дары сообщаются по мере благодарности тех, которые получают их. Когда оказываешь благодарность благодетелю… тогда не только вознаграждаешь (отплачиваешь. — М. В.) за полученное, но обязываешь благодетеля к большим благодеяниям. Итак, с благодарением принимайте сию предлагаемую благодать и настоящий праздник соделайте светлым…»
Из святого Прокла, патриарха Константинопольского
«Частые и разные торжества празднеств доставляют отраду жизни человеческой: придет праздничный день, и томительные заботы бедственной жизни сей превращаются в веселие….Праздничный день есть забвение печалей, утишение беспокойств, источник радостей… время молитвы, жатва для бедных, украшение Церкви, торжество градов, прекращение вражды, начало дружества, небо на земле».
«…Христианские торжества — божественны и чудны: это — источники и сокровищницы спасения». И «первый наш праздник прославляет пришествие Бога к людям».
«Причина настоящего торжества производит радость и удивление: радость, ибо открыла людям дверь спасения, которая (дотоле) была запечатлена; удивление, поелику Рождество победило природу».
Из святого Льва, папы Римского
«Спаситель наш днесь родился, возлюбленные: возрадуемся. В день Рождения Той Жизни, Которая, упразднив страх смерти, приносит нам радость обетованного бессмертия, не может быть места печали. Никто не отлучается от участия в сем веселии; все имеют одну общую причину радоваться, ибо Господь наш, Сокрушитель греха и смерти… пришел для освобождения всех. Да торжествует святой, — он приближается к награде; да радуется грешник, — его приглашают к прощению…»
«…Вот опять воссиял день нашего искупления…»
Примечание. Искупление есть дело всей жизни Спасителя: уничижение началось воплощением, а кончилось смертию. Голгофа — лишь вершина искупления, совершенного «Христом — Примирителем нашим».
Из слова святого Иакова Саруги (Сирийца) († 521)
«…Он неизмерим, и потому мне лучше молчать; Он неизглаголан: как же я буду говорить? Не выразить Его устами: язык немотствует пред Ним. Никакое слово не изобразит Его: посему трепещет пред Ним мудрование. Молчанием Он почитается: без пытливости воздается Ему поклонение. Не красноречие витий, нет, — любовь пособляет понимать Его просто».
Примечание. На эту тему написан 9–й ирмос праздника: «Любити убо нам, яко безбедное страхом (безопасное) удобее молчание, любовию же…» — пети «песни» и так дал ее.
Из святого Григория Двоеслова, папы Римского
«…Вифлеем толкуется — дом хлеба; а Сам Он (Господь) говорит: Аз есмь хлеб животный, Иже сшедый с небесе (Ин. 6, 51)». <…> «Раждается Он не в дому родительском, а на пути, — показывая тем, что… раждается как бы в чужом месте…», «ибо предвечно раждается в недрах Отчих».
«Рождение Царя возвещает ангел». Ибо, «…когда мы познали Царя нашего, признали и нас ангелы своими согражданами…»
«Укрепим (же) за собою достоинство наше добродетелию», «ибо человеки и названы богами (Ин. 10, 34; Пс. 81, 6)».
«Устрашимся заповедей Божиих, если мы истинно прославляем торжество Божие: ибо приятное для Бога жертвоприношение состоит в сокрушении о грехах… (Пс. 50, 19)».
Примечание. Много раз мы замечаем, что в проповедях отцов мелькают, а иногда занимают видное место «сокрушенные» моменты; между тем в службе на праздник их мало: там больше — торжество.
Богослужение — мудрее и глубже проповедей: это голое Церкви.
Из поучений святого Феодора Студита
«Вот приблизилось явление Бога всему миру, и день радости достиг дверей наших. Велика радость для мира: еще не было такой от начала мира, ибо Сын Божий пришел к нам… чрез Рождение от Девы и явился нам Самолично. Во всех родах родов нет ничего выше и спасительнее этого таинства, ничего предивнее во всех чудесах, какие только сотворил Бог от начала мира».
«…Будем радоваться, братие (монахи), что и мы сподобились воздать воздаяние Господеви о всех, яже воздаде нам (Пс. 115, 3) <…> Крестоносная жизнь, воспринятая нами, и исповедание…» — вот наше благодарение… «И это надлежит нам праздновать не один день, но во всю жизнь. Объятые же плотскими страстями не могут праздновать, хотя они и думают, что празднуют…»
Примечание. Подобные мысли мы множество раз выражали.
«…Тем более, чем ближе видим наступающий день Господень, ибо приближается сей великий и пресветлый день, в который явится Судия всего мира и явится в великой славе, в коей Он явился апостолам во время Божественного Своего Преображения…»
Примечание. Вот и он вспомнил о конце мира на праздник первого дня явления в мир будущего Судии.
Из Афанасия II, патриарха Иерусалимского (XIII в.)
«Днесь надлежит нам, о, сонм уверовавших сынов крещения, надлежит радоваться радостию духовною, и принести Ему вместо злата — любовь… вместо Ливана — молитву… вместо же смирны — умерщвление страстей…»
Примечание. В заключение слова он славит Божию Матерь — «Радуйся, Благодатная…» и так далее.
Из беседы святого Григория Паламы, архиепископа Солунского
«…Из всего, что Бог соделал от начала века, нет ничего более… полезного, как Рождение Христа, которое мы ныне празднуем».
«Сам Господь… неизреченно умалив Себя… указывает на смирение, как на единственный путь, ведущий к небу, предложив ныне Себя как пример такого смирения людям и ангелам».
«Бог, разгневанный против людей, и подвергший их страшному проклятию, приходит во плоти, дабы даровать им Свой мир и примирить их с Верховнейшим Отцом».
Из поучения преподобного Нова Почаевского († 1651)
«Некоторые иудеи говорят, будто бы Господь к Своей Премудрости сказал: сотворим человека по образу Нашему и по подобаю (Быт. 1, 26). Ясно уже, они обличают сами себя и неверие свое, так как и Соломой сказал: Премудрость созда Себе дом (Притч. 9, 1). Под Премудростию он разумеет Сына Божия, а под храмом святым — Пречистую и непорочную и бесскверную Деву Богородицу Марию. Итак, если бы Сын Божий не был Премудростию Божиею, то Он не воспринял бы плоти».
Примечание. Напечатано с собственноручной рукописи преподобною [Нова] профессором Киевской духовной академии Н. И. Петровым (Почаев, 1884).
Из святого Димитрия Ростовского
«…Таины Божии, чем больше о них говорить, тем они сокровеннее, непостижимее».
«Агнец Божий, вземляй грехи мира, собрал воедино все грехи людские, дабы быть за них жертвою, умилостивляющею Бога Отца. Здесь (в Вифлееме)… беззакония и греховные тяжести всею света собраны, связаны в одно бремя и положены повитому пеленами Агнцу».
Из слова Илии Митятия, епископа Карфагенского
Рождение Спасителя, «столь великое событие остается тайным», и совершается «ночью в какой–то пещере».
Примечание. Хорошая мысль: Господь пришел тайно. И служба теперь совершается тоже ночью… И кроме [этого] еще иной есть смысл: чтобы разгнать тьму, Он «возсия мирови свет разума», «Солнце правды» (тропарь). Потому и служба заканчивается, когда уже солнце взошло… Светло… Как все разумно, связанно!
«Велико это чудо, христиане… что Бог стал человеком, чтобы спасти человека… Человек, вследствие Адамова преступления, отступил от Бога, стал чадом гнева Божия, рабом греха, пленником диавола, наследником вечного мучения. Для человека не было посредника, чтобы примирить его с Богом; для человека были заключены врата Небесною Царства и потеряна надежда на спасение. Бог сжалился над созданием рук Своих, сошел Сам на землю, воплотился, чтобы спасти этого человека, то есть показать ему путь ко спасению, открыть ему врата Царства Небесною, соединить его с Богом и Отцом, избавить его от рабства греху, от плена диавольского, от вечных мучений… (Мф. 18, 11). Вот цель домостроительства воплощения!» «…Ни человек, ни ангел» не могли «выплатить греховный долг, который беспределен: в этом случае должен был сойти Сам Бог, сила Которою (тоже) беспредельна».
Из слова святого Тихона Задонского
«Мы знаем, что ради нас Ты сошел на землю… с нами бедными бедствовал… а затем один за всех пострадал и умер и этим привел нас к Своему Бессмертному и Безначальному Родителю. <…> …Не возгнушайся же и теперь окаянством нашим. Знаем мы Твою благость, и признаем, что ничего не можем принести Тебе за это. Ангелы приносят Тебе пение, небеса — звезду, волхвы — дары, пустыня — ясли. А мы что? Нет ничего, ибо все, что и имеем, Твое. Твои — мы, Твой — храм, Твоими руками созданный, Твоею Пречистою Кровию возобновленный, но (увы нам!) опять растленный нашей окаянной волей и сделавшийся недостойный Тебя, Господа и Бога нашего. А наше что? Грехи наши — вот наш собственный плод, наше исчадие; сими мы богаты, сими, как бременем, мы отягощены, нося это тяжкое бремя без стыда. Однако со страхом и смирением приходим к Тебе, — приходим к Тебе как к Агнцу Божию, взявшему грехи всего мира, и с сим бременем повергаем к стопам Твоим «храм сей телесный весь осквернен»: подобно евангельской блуднице, устами с умилением прикасаемся к Твоим ногам и, не смея, как мытарь, глядеть на Тебя, взываем: Агнец Божий! возьми наше тяжкое греховное бремя и будь к нам милостив! Будучи сами убоги и окаянны, вместо дара мы представляем Тебе Матерь, Пречистую Деву, Тебя Бога нам рождшую, честнейшую всех тварей небесных и земных, Которую Ты Сам избрал, как благоприятнейший дар от всего рода человеческого. Ее предстательством помилуй нас; Твоею благодатию возобнови растленный храм наш, очисти его невещественный Твоим огнем. Сердце чисто созижди в нас, Боже, и дух прав обнови во утробе нашей, и тако прииди и вселися в ны, и царствуй в нас и над нами одни со Отцем и Пресвятым Твоим Духом, никому не попуская владеть нами. Тогда и мы с радостию и веселием воззовем: обретохом Мессию, еже есть сказаемо: Христос. Аминь».
Примечание. Прекрасно! Изумительно! Искренно! Но как покаянно! Вот, значит, и так можно чувствовать себя на Рождество… Что было с душою святителя Тихона?.. Это — его тайна… Но он говорил однажды, что готов бы не только отречься от архиерейства, но и монашества, снять все и «простым мужиком» ходить по белу свету.
Однако, как ни умилительно, я снова должен отметать, что в понимании праздника следует отдавать несомненное преимущество церковному богослужению.
И вот почему: проповедники вносят (весьма часто) личный элемент в свои слова и поучения, хотя иногда и прикровенно, и личное свое восприятие христианства… Или же состояние его паствы заставляет касаться вопросов непраздничного характера. Между тем Церковь в богослужении бесстрастно и с высоты благодатного откровения рассматривает и славословит праздник по самому существу его.
А отсюда — вывод, что даже святоотеческие проповеди (а уж о других и говорить не стоит!) не могут являться первым истолковательным материалом, а именно богослужение, за Евангелием и посланиями, должно стоять на первом месте…
Впрочем, из разных святых отцов понемногу можно извлечь почти все церковное богослужебное содержащие.
X. Слова на Рождество Христово
«Чем кто более любит Христа, тем тот усерднее заповеди Его хранити долженствует; да видит Он, что мы истинно в Него веруем, когда так в день Рождества Его блещем; когда тщимся предстать Ему, искушенные верою, убранные милосердием, украшенные благонравием. И да будет Ему тем большая радость, чем приметит [нас] целомудреннее.
И потому за несколько дней прежде очистим сердца наши, уцеломудрим совесть, украсим душу свою; и так очистившись от всякой скверны, встретим пришествие Непорочного Господа, — да Коего Рождение от Непорочной Девы происходит, Того Рождество и непорочными рабами праздновано будет. Ибо, кто в сей день осквернен и нечист бывает, тот Рождество Христово и пришествие Его праздновать не может. Пусть он телом и будет присутствовать на сем торжестве, но духом далеко он отстоит от Спасителя мира: и никакого общения имети не могут — нечистый со святым, сребролюбец с милостивым, прелюбодей с девственником; разве что недостойный, вступая в сие сообщество, большее себе осуждение предуготовляет, когда сам себя не знает.
Ибо, когда он хочет показать услугу, то тем самым делает Господу обиду, как и оный, в Евангелии упоминаемый, «званный на брак», который, не имея одеяния брачного, дерзнул вместе с праведными прийти на брак… И для того–то, ему связав руки и ноги, в тму кромешную его ввергают, — не только потому, что был грешник, но что еще хотел получить награду святости.
Итак, братия, встречая день Рождества Христова, очистим себя от всех беззаконий: наполненные сокровищницы свои различными дарами — отверзем ныне; дабы в сей святой день странные получить могли из них нужное для себя; да напитаются вдовицы; да оденутся нищие…
И какое будет действие молитвы нашей, если мы Бога просим избавиться от врага, будучи сами столь немилосердны к своей братии. Да будем подражатели Господу: если Он благоволил нищих соделать участниками нам в небесной благодати, то как мы в земном имении не соделаем их общниками.
Да не будут те чуждыми в пище, кои братия суть нам в таинствах. Притом мы удобнее посредством их пред Господом оправдываемся, когда нашею тех питаем пищею, кои Ему за нас благодарение воссылают. Когда нищий Господа благословляет, то тому пользу делает, кто — причиною того.
И так, как говорит Писание об оном неблагодарной: горе человеку тому, имже имя Божие хулится (Мф. 26, 24; Рим. 2, 24), и якоже писано о другом: мир человеку тому, имже имя Господа Спасителя благословляется (1 Пет. 4, 14; 2 Кор. 9, 11 — 14; Рим. 2, 10).
И сколь велика есть заслуга подающего, когда он один в доме милостыню творит; а многие в Церкви за него моления приносят; и чего бы, может быть, он от Бога просить не дерзнул, то молитвами за него вопиющих к Богу приемлет, чего совсем не надеялся.
О сем–то спасительной средстве упоминает святой апостол, говоря: да от многих лиц благодарение приносится за нас (2 Кор. 1, 11). И в другом месте: да приношение наше будет благоприятно и освященно Духом Святыя (Рим. 15, 16). Аминь».
Примечание. 06 этом и Златоуст говорил. Это и опыт церковный знает; почему и установлено премудро говение пред великими праздниками (пост, исповедь, причащение); заповедует Церковь творить и добрые дела.
Но вот и пример. Недавно от одного из своих друзей духовных я получил письмо; между прочим вот что он пишет: «На пасхальной литургии я причащался. Сначала все откладывал (страшась исповеди) говение до последних пределов. Наконец, пришел к исповеди пред заутреней в нижнюю церковь. Но было слишком уже поздно; а исповедников было много… Заутреня началась. Идя с крестным ходом, я не ощущал пасхальной радости… У меня было тяжело на душе. Так и простоял я всю литургию. Когда она кончилась, я уже собирался уходить. Но духовник, заметив меня, призвал меня на исповедь: в верхней церкви служба шла дальше, — еще было время причаститься…
И в то время, когда духовник при исповеди читал разрешительную молитву, я ощутил такую необычайную радость, что ради нее готов бы отдать всю свою жизнь!
И, пришедши наверх к чтению Апостола, стоял всю остальную часть литургии, не зная: нахожусь ли на земле или на небе».
«Слава, Господи, Святому Воскресению Твоему! За все Тебе, Господи, благодарение!» — заканчивает он.
Какой удивительный и жизненный пример!
А другой раз, и тоже на праздник Пасхи, с ним произошло следующее: «Исповедавшись пред пасхальной заутреней, но искушаемый после исповеди нечистыми помыслами, я сначала еще раз испросил разрешительную молитву, а затем решил… не причащаться вовсе («как сильны искушения врага», — пишет он). Пред выносом святой чаши я отошел подальше и скрылся в народе, как безумно ослепленный Адам пред Богом… К моему счастью, мое отсутствие было замечено духовником, который после литургии причастил меня в алтаре, выбранив меня по долгу (за что я ему более благодарен, чем за что–либо).
За все грехи мои прости мя, Боже мой!
И суди меня; но не по исполненной грехом жизни моей, а, умилосердившись надо мною, по велицей милости Твоей».
В заключение: в древности в праздники (особенно чтимые почему–либо какой–либо семьей) устраивали обеды для гостей и нищих (например: см. жития святого Георгия Победоносца, святого мученика Власия и т. п.). Остатки от этого и теперь есть: посылали в тюрьмы, бедным.
Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!
Лк. 2, 14
Много веков прошло с той великой ночи, когда земля наша огласилась этим ангельским пением и когда человечество в лице Вифлеемских пастырей впервые услышало ангельское благовестие о Рождении Спасителя мира. Но не им только одним предназначена была эта радость. Ею жил, живет и жить будет весь мир христианский. Эту радость небесную в течение веков проповедует и Церковь Христова, и всех нас зовет в эти священные дни словами блаженных пастырей, первых свидетелей Рождества Христова: преидем до Вифлеема (Лк. 2, 15).
«Станем праздновать, — говорит на этот праздник святой Григорий Богослов, — не пышно, но божественно; не по–мирски, но премирно; не наш праздник, но праздник Того, Кто стал нашим, лучше же сказать, праздник нашего Владыки». «Приидите, возрадуемся Господеви, настоящую тайну сказующе».
Но как нам достигнуть Вифлеема, скажут те, кто не имеет чистой, непосредственной веры пастырей вифлеемских и кто лишен мудрости волхвов, иже от Востока? А между тем, если зовет нас к этому Святая Церковь, значит, она знает и способы, которыми мы можем достигнуть приближения ко Христу, Рождшемуся в Вифлееме. И не только знает, но и преподает их нам благодатным образом. Она создает в наших душах в эти священные дни особенное чувство тихой радости и как бы ощущение дивного света, озарившего ясли Богомладенца; она рождает в нас чувство веры, что «с нами Бог» во Иисусе, рожденном на земли; чувство надежды, что не закрыта для нас будет дверь в Его Небесное Царствие, куда нас привести Он возжелал по Своему неизреченному человеколюбию.
Эти святые чувства, заставляющие трепетать наши сердца в эти дни, не суть ли признаки того, что и мы вместе с пастырями и вместе с волхвами совершаем путь в мысленный Вифлеем, дабы там погрузиться в благоговейное созерцание Божественного Младенца? И эту нашу благодатную мирную радость внутреннюю не может похитить у нас внешний мир, как бы он суетой своей не отводил нас от этих благодатных созерцаний.
Приветствуя вас, отцы и братие, с великим праздником Рождества Спасителя нашего и желая вам принять и сохранить подольше в сердцах наших мир, принесенный Господом на землю, — я прошу принять от меня приветствие и с наступившим Новым Годом.
И да благословит Господь труды наши в наступившей Новом лете Его благости. Аминь.
АЛЕКСИЙ, Патриарх Московский и всея Руси
Посвящается русским матерям
В наутрие дня Рождества Христова Святая Церковь почитает Собор Богоматери. Прославляя Рожденного, чтит и Родившую, ублажает святое Ее материнство. Рождение Богомладенца было дивное чудо, «безсеменаго зачатия Рождество несказанное», безмужное и безболезненное. Но в нем открылось и истинное человеческое материнство. Как истинная Мать, Мария носила во чреве (Лк. 11, 27) Христа Младенца и, когда наступило время родить Ей, Мария родила Сына Своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли (Лк. 2, 6 — 7). Она питала Его сосцами (Лк. 11, 27), Она охраняла Его жизнь в бегстве в Египет (Мф. 2, 14), Она пеклась о Нем в отрочестве Его (Лк. 2, 41—51), Она была около Него при начатке знамений Его на брачном пире в Кане Галилейской (Ин. 2, 1—5). И когда Он оставил Ее ради служения Отцу Своему, Она хочет увидеть Его (Мф. 12, 46 — 47), и Она не оставляет Его и при крестном Его истощании (Ин. 19, 26 — 27). Она же, согласно церковному изображению, прияла бездыханное тело Его со креста вкупе с благообразный Иосифом и праведный Никодимом; и вместе с дивными женами–мироносицами стремилась помазать тело Иисуса. Ей, также согласно преданию, было и первое явление Воскресшего, и Она же была с апостолами при Его вознесении на небо. Не прерывалась ни на мгновение связь Матери и Сына, которая началась чревоношением, не только чрез жизнь, но и смерть, ибо по честной Успении воссоединилась Она в небесах с Сыном Своим и с Ним пребывает во веки веков.
Священный молчанием облекает Святое Евангелие радости Ее материнства. Можно ли сказать о радости иметь Божественного Сына? И сказано о Ней: а Мария сохраняла слова сии, слагая в сердце Своем (Лк. 2, 20), а слова эти были о явлении ангелов, возвещавших славу Божию. Но поистине в радости материнства стоит во главе всего земного материнства Матерь Божия. Однако Она же стоит во главе его и в материнской скорби. Ибо не только слова пастырей о явлении ангелов и о славе в вышних слагала Пречистая в сердце Своем, но и другие слова: и недоумения усумнившегося Иосифа еще до Рождения Сына; и пророческое вещание об оружии, имеющем пройти душу; и суровые, еще не вполне ясные тогда, слова Сына, обретенного с великою скорбию во храме: зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему? (Лк. 2, 49). А вскоре значение этих слов раскрылось уже в суровой действительности, и Сын оставил Мать, чтобы отдать Себя Своему служению.
Однажды отдалась Она человеческому желанию Его видеть и говорить с Ним; но услышала строгое, неумолимое слово: указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои (Мф. 12, 49). И эти слова сложила Пречистая в сердце Своем. Матерь услышала от Сына Своего лишь именование: Женой на первом чуде в Кане Галилейской (Ин. 2, 4), и его же при последнем издыхании на кресте (Ин. 19, 26). Сын оставил Матерь Свою на время Своего земного служения: Она не видела ни Его чудотворений, ни преображения во славе, ни Его царственного входа во святой град. Но Она не удалена была от Лобного места в стоянии у креста, зрела крестную муку и страшную смерть, от зрелища которой омрачилось солнце и земля потряслася. Но таково было не только слышание, но и самое дело. Материнская скорбь Приснодевы безмерно превышает всякую скорбь материнскую, как Ее Рождение превышает всякое человеческое рождение. Чем выше и чище и безгреховнее существо, тем острее и мучительнее его страдание. Неизреченна скорбь Единого Безгрешного, до кровавого пота скорбевшего в Гефсимании о грехе человеческом, но и неизреченна скорбь Матери Его о Нем Самом, об Его страданиях. Оружие пронзало сердце Матери уже в самом Рождении Его, обетованного архангелом Спасителя, в этой убогой скудости, в пещере среди животных, когда люди отказали в жилище Сыну Человеческому, как бы знаменуя, что во всей жизни Своей Он не будет иметь места, где преклонить главу. Это сердце страдало и от вещего приношения волхвов, которые с златом и ливаном соединили надгробную смирну; и от слов праведного Симеона, обрекших Ее на крестный путь вместе с Сыном; и от кровавого неистовства Иродова; и поспешного бегства в Египет; и от расставания с Сыном, Который в жертву служения Отцу принес не только Свое сыновнее, но и Ее материнское чувство; и на всем этом скорбном пути к Голгофе, который растянулся на целые три года и исполнен был трудов, горечи, опасностей; и наконец на Голгофе.
Здесь изнемогает слово, но Церковь возвещает нам о «плаче Богоматери» пред крестом. Кто измерит муку Матери от крестной муки Сына, которую Она до конца созерцала? Кто измерит тьму, опустившуюся на Нее, когда могильная тьма покрыла Сына Ее? Кто измерит скорбное недоумение, которое придавило Мать, когда умолкли уста Слова, смежились очи Света мира, во мрак ада сошел Тот, о Ком возвещал Гавриил и пели славу вифлеемские ангелы?
Чтобы стать нераздельной во славе, нужно явиться неразлучной на Голгофе; и чтобы пройти путь от земли на небо, надо ранее до конца совершить и путь крестный. И это есть святое материнство, этот образ Матери есть высшее, что дано и доступно человеческому материнству, Богородичная Голгофа. В чем сила этого подвига, в чем его святость, в чем материнство этого материнства? Мать любит свое рождение как себя и больше себя, ибо жизнь свою готова отдать за него: все лучи любви своей собирает она в эту точку. Не воцаряется ли тогда человек в сердце вместо Бога? не становится ли эта любовь слепою, себялюбивою, мертвою, безбожною?
И от Своей собственной Матери Бог восхотел материнской жертвы, самозаклания, жертвы Своим материнством. Пречистая рекла архангелу: се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему (Лк. 1, 38). Слово Рабы Господней звучит чрез всю Ее крестоносную жизнь, и оно сливается со словом Сыновним: не якоже Аз хощу, но якоже Ты (Мф. 26, 39). Жертвенная покорность Богу, готовность и решимость приять все и отдать все для Господа, и самое Рождение Свое, — вот сила, и тайна, и святость Богоматеринства!
Нет ропота, нет жалобы, нет даже слез в этом бесслезном страдании. Богоматерь безмолвствует у креста, и в этом крестном молчании слышится однажды реченное: се, Раба Господня. Но в этой сокровенности Богоматерь прияла первою явление воскресшею Господа; и первая в творении прешла от земли на небо.
В Соборе Своем Пречистая собирает всю Церковь, но нарочито Дева Матерь собирает ныне под кров Свой и дев и матерей, и девство и материнство. Богоматерь есть Дева, Невеста неневестная, Она уневещивает дев Небесному Жениху, тех, которые приведутся вслед Ея, избирая путь девственнической любви к Богу без любви к человеку. Приснодева есть Начальница лика монашеского, Игумения игумений.
Но Богоматерь собирает ныне в Собор Свой и всех матерей, Ее скорбным путем грядущих и крестом материнства спасающихся. Она есть Матерь матерей, Слава материнства.
И вы, матери, днесь к Ней притецыте. И вы приобщились скорби Ее материнства; и вы отдавали чад своих для высшего служения; и вы стояли у креста их среди распинателей; и вы лишились чад своих, тех вифлеемских младенцев, которых Святая Церковь почитает мучениками Христовыми. Скорбей удел ваш; но он светел и славен, ибо он есть удел Богоматерний. Луч вашего креста утопает в свете креста Богоматернего. Она с вами в скорби вашей, Она вам состраждет и вас осеняет небесный благословением. И вы, будущие матери, призванные к материнству, вы, которые в смущении останавливаетесь на его пороге и тщитесь в немощи своей его уклониться, ведайте, что сей есть путь Богоматерний.
Приидите, поклонимся возлежащему в яслях Младенцу и Матери Его, прославим честное и пречистое материнство Ее! Аминь.
Обрезание Господне
I. Мои мысли
Праздник Обрезания обычно проходит незаметно… И не знаешь: двунадесятый ли это праздник или нет?
Пасха стоит — выше и вне двенадцати (тринадцатый праздник). Следовательно, остаются (по месяцам): Крещение, Сретение, Благовещение, Вход во Иерусалим, Вознесение, Троица с Духовым днем, Преображение, Успение, Рождество Божией Матери, Воздвижение Креста, Введение во храм и Рождество Христово… Итого двенадцать. Ясно, что первый — Обрезание — уже не есть двунадесятый праздник; но он чтится.
Но почему же он проходит так незаметно? И вообще, в этот день — как–то не испытываешь ничего яркого и ясного.
Причин этому несколько.
а) При великом свете Рождества Господня и при грядущей Крещении — Богоявлении Троицы — этот праздник Обрезания, утесненный между ними, теряется, как звезда при двух солнцах.
б) Ему даже и времени нет: 31 декабря отдается Рождество; 2 января начинается уже предпразднство Крещения. А на Обрезание остается всего–навсего лишь одни день: ни предпразднства, ни попразднства нет, только одни день праздника.
в) А к этому добавьте еще память такого великого светильника Церкви, как Василий Великий, почивший 1 января; торжество ему тоже ослабляет Обрезание.
г) Но со времен Петра Великого, перенесшего Новый год с церковного празднования 1 сентября на западное 1 января, люди знают этот день именно как Новый год, а не как Обрезание…
Может быть, даже многие и не знают этого праздника?
Во всяком случае в сознании верующих этот праздник один из самых затененных. Точно и не праздник он для богомольцев.
д) Но нет ли причины и в самом существе праздника? Может быть, в нем мало праздничных элементов?.. Например, Преполовение тоже считается праздником. Но Преполовение проходит тоже малозаметно.
Ясно, что Обрезание, праздник, как–то мало захватывает нашу душу по самому существу своему.
В чем же дело? Не пропускаем ли мы это?
Я раньше и не задумывался над смыслом Обрезания. Знал, конечно, что в этот восьмой день по Рождении принесли Господа в храм Иерусалимский для совершения над Ним ветхозаветного чина, или тайнства обрезания «крайней плоти». Помнил, что в Ветхом Завете это служило знамением заключения завета человека с Богом. Видел и на иконах, как священник стоит пред обнаженным тельцем Младенца Господа с ножом, готовый произвести операцию обрезания плоти. После припоминал, что Господь очень строго требовал исполнения этого закона от иудеев; так что «обрезанного» считали Божиим, а «не обрезанного» — язычником, как и у нас делили людей на «крещеных» и «нехристей», или некрещеных… Сербы даже думают, что у некрещеных умерших младенцев и души нет. Это я сам слышал от такой одной несчастной матери, заспавшей и задушившей во время сна своего ребенка и горько о том мучившейся и плакавшей.
Но все это мне казалось лишь простым исполнением ветхозаветного обряда, не имеющим никакого отношения к нам, христианам…
А быстрое мелькание праздника между двумя великими «Богоявлениями», да еще заваленное Новым годом (не церковным празднованием), не давало времени вдуматься в смысл этого праздника.
Но уже одно то, что Господь благоволил принять обрезание; а обрезание в Ветхом Завете имело величайшее значение — как крещение у христиан; и наконец то, что Церковь установила этот праздник; все это заставляет задуматься и над этим праздником. Может быть, что–либо даже откроется нам? И во всяком случае узнаем, что мыслит Церковь в своих богослужениях.
Вот только в 1927 году, под 1 января, я почувствовал одну сторону этого праздника. Это было в связи с решением вопроса об отношении моем к разделению заграничных митрополитов. Долго я мучился… Но наконец пришел к выводу: закон нужно исполнить.
И это было как раз накануне праздника Обрезания. И тогда у меня и промелькнула мысль о связи этого вопроса с кануном праздника «закона», когда и Господь, подчиняясь закону, исполни л чин обрезания. Это меня укрепило еще более.
Сочетание же памяти святителя Василия Великого, этого законодавца церковного, управителя Церкви, — еще лишний раз поддержало в принятой решении о законности.
И с Афона пришло письмо с решением подчиниться законному главе Церкви, митрополиту Сергию, в тот же самый день. А ведь ничто у Бога — не случайно.
И тогда я подумал следующее. Тот, кто намерен жить по новым законам, тот сначала должен исполнить старые. Это покажет, что он действительно «законный» человек, не самоволец. Тот лишь имеет право устанавливать новое, кто исполнил старое.
Господь пришел установить Новый Закон; и Он необходимо должен был исполнить Ветхий. И вот Он с самого Своего Рождения (обрезание — первое священнодействие после рождения) сразу же начинает исполнять закон. Законодавец первый подчиняется закону…
И после, в службе, я действительно усмотрел эту мысль и постоянное употребление слова «закон». Но я не задумался тогда над тем: а какое же это отношение имеет ко мне и христианам вообще. Теперь продолжу это размышление.
Если наш Господь исполнял закон, то и мы по примеру Его обязаны делать то же самое, то есть, например, прежде чем достигать высоких духовных созерцаний, мы обязаны сначала исполнять заповеди о делах; прежде чем молиться своими молитвами, нужно исполнять церковный чин; прежде чем дойти до свободы духа, нужно научиться дисциплине повиновения; прежде чем вступить в область благодати, нужно пройти еще закон; прежде чем достигнуть бесстрастия, нужно вести борьбу со страстьми и особенно с «собственной волей»; прежде чем дойти до совершенства любви, нужно научиться исполнять хоть повеления власти, Церкви (например, о постах и проч.); прежде чем войти в дух, во внутреннее, нужно сделать по букве, внешнее. Одним словом, прежде чем сделаться новозаветным человеком, нужно еще побороть в себе ветхого, то есть — исполнить ветхозаветные требования…
Но далее: это лишь — начало… Это лишь путь, который нужно перейти. Ведь остановиться на этом (законе, борьбе, букве) невозможно. И по очень простой причине. Ни закон, ни буква не спасают душу. Борьба в Ветхом Завете была бесплодна (Рим. 7, 14—25). Человек, застывший на этом, духовно омертвевает, как, например, иудеи или наши староверы. Нужно достигать новозаветного состояния как совершенного, спасающею, свободною, подлинно духовною, а не мертвенно–обрядового. Действительно, нужно войти в завет с Богом, а не формально внешне остановиться на букве, на обряде.
Однако прежде нужно пройти «школу» законничества, чтобы, во–первых, почувствовать, как она тяжела (операция «обрезания» своей воли); во–вторых, понять, что мы своими грехами заслужили ее, эту рабскую школу; в–третьих, и это может быть самое главное, опытом познать, что сама по себе школа закона (буквы, обрядов, даже — и в христианстве) не достигает цели, не спасает, не утешает, не насыщает, не избавляет от зла… И что, следовательно, нужно искать какого–то иного пути спасения. А это и есть благодать… Там лишь оживает духовно человек, получая «Духа Животворящею».
Вот Господь, прежде чем получить в таинстве крещения благодать Святого Духа, снисшедшего в виде голубя, сначала исполняет закон. Так и нам, чтобы действительно сделаться благодатными, уже окончательно возродиться, нужно еще исполнять разные законы, каноны, «правила», «советы», «послушания», чины и так далее.
Закон, следовательно, нужно исполнять сначала.
Но особенно это было важно для Христа Спасителя, воплотившегося от иудеев и начавшего Свое служение спасения с них именно.
Иудеи были чрезвычайные «законники»… Ведь они и распяли–тο Господа в конце концов потому, что Он представлялся им «противником» закона: «разрушает закон», — кричали они против Него. А сверх сего и «Богом Себя делает» [Ин. 5, 18; 10, 33]. Это уж казалось им верхом беззакония. Да и действительно, если бы Спаситель не был истинным Богом на самом деле, то это было бы ужасным беззаконием! Апостол Павел даже самое неверие их во Христа приписывает их обрядо–верной ревности к букве закона, а цель закона — Христа — просмотрели (Рим. 10, 3—4).
И потому всякому, кто, как Господь, хотел что–либо делать среди этого законнического народа, безусловно, необходимо было быть самому на высоте закона. Иначе они и слушать бы не стали. И Господь исполнял все предписания. И после Он вызвал их на открытый вопрос: «Кто может обвинить Меня в неправде?» (Ин. 8, 46). Поэтому и обвинители Его не могли принести свидетельств нарушения Им закона… Тогда осталась уж одна вина: Ты ли Сын Божий?
— Да!
— Повинен смерти!
Так после и апостолы должны были считаться с этой законнической психологией евреев; и апостол Петр в Антиохии, и апостол Павел делали это неоднократно: последний обрезал ученика своего Тимофея, сына еврейки и грека, — «ради евреев» (Деян. 16, 3); апостол Петр «лицемерил» (Гал. 2, 11 — 13), хотя оба были против обрезания, даже евреев.
Обычаи — великая сила, особенно когда они обоснованы на религиозной почве.
И сами родители Господа — Иосиф и Пречистая Дева Мария — не могли иначе поступать, как только по закону, будучи праведными евреями.
Так, следовательно, закон, данный Богом, нужно было исполнять уже и потому, что он сделался привычкой и у людей, у «народа».
Вот я написал выше: «Действительно, нужно войти в завет с Богом…» — и вдруг осенила меня новая мысль. А что это такое — «завет»?.. Ведь тогда будет яснее смысл и ветхозаветного обрезания; и откроется смысл его и для христиан.
«Завет» — это слово означает связь, союз, уговор; но эти слова сухие, деловые, формальные. А слово «завет» означает внутреннюю, интимную, духовную, живую связь с Богом. Завет — это жизнь в Боге, жизнь для Бога, жизнь с Богом. Завет с Богом — это значит обитание Бога с человеками, любовь Его к ним, жизнь в них…
Вот что такое завет.
А теперь ясны дальнейшие выводы? Еврей давал обет жить в Боге, а Бог — в нем. Да ведь это же главнейшая цель существования человеческого!.. Да ведь это же цель создания мира!.. Это задача избранного еврейского народа — сохранить связь с Богом! От этого отпал весь мир (фактически — и иудеи и язычники: «все согрешили и потеряли славу Божию» (Рим. 3, 23; ср. 2 гл.). Потеряли живую связь с Богом. Восстановить ее, вступить в Новый Завет и пришел Господь Спаситель…
Люди исполняли символ (обрезание), а духа уже не имели: «Не то истинное обрезание, — говорит апостол Павел, — которое по телу, а которое в сердце духом» (Рим. 2, 28 — 29). О язычниках же и говорить нечего было! И вот Господь несется родителями в храм и обрезыванием Своим показывает, что нужно действительно восстановить завет, связь, жизнь с Богом… Это — первая задача; ее первую Он и исполняет.
Вся остальная жизнь Его и служение — тогда являются осуществлением сей задачи. Смерть была лишь завершением дела Его. Поэтому Он пред смертью и говорит: «В том заключается живот вечный, чтобы познали Тебя Отца и Меня, Которого Ты послал… Я явил им имя Твое… Да будут все едино, — как Ты во Мне, и Я в Тебе; да будут и они в Нас. Я Тебя прославил… Дело совершил. Я явил им имя Твое и еще явлю. Пусть любовь, которою Ты Меня возлюбил, — будет и с ними. И Я — с ними» (Ин. 17, 3, 6, 21, 4, 26).
Это исполнение — духовное обрезание… Завет восстановлен с Богом — единение, любовь, жизнь с Богом…
А как это совершено?
Двумя путями:
1) учением и делами, — с одной стороны, Господь привел Своих учеников (как и нас теперь — через Свое Евангелие приводит всегда) к Отцу, «показал им» Его, или «явил имя Его»;
2) а кроме сего — «посвящением Себя за них», как Он Сам говорит; а посвятить себя за кого–либо это значит отдать себя вместо них, то есть принести в жертву, искупить на кресте (Ин. 17, 19).
Но это уже пути к завету. А задание, цель были приняты Господом в самом начале появления на свет — в чине обрезания… — И всякий христианин (Ин. 17, 9) имеет ту же цель — единение с Богом.
При обрезании давалось у евреев имя.
Теперь открылось и это… Необычайно важно и отрадно…
Как мы знаем из Евангелия, при обрезании в восьмой день по рождении называли имя (Лк. 2, 21). Это делал обычно отец новорожденного (в храме); а чаще всего называла мать. Так Ева дала сама имя Кайну, Лия — своим сыновьям; Иаков и Рахиль — Вениамину; Анна — Самуилу, мать и отец — Иоанну Предтече и т. п. (Быт. 4, 1; 25—26 и далее; 35, 18; Лк. 1, 59— 63). И если вы по Библии просмотрите хотя бы эти случаи, то легко увидите, что имена давались не случайно, а со — значением. Обычно означалось осуществление чего–либо ожидаемого или назначение рожденного и т. п.
Господь, как мы видели и знаем, пришел для чего? Для того, чтобы восстановить порванный завет людей с Богом, живой завет, оживить людей или, как мы обычно говорим, спасти людей… Поэтому как Его было иначе назвать, как не Спаситель? Очевидно? — Несомненно.
А по–еврейски Спаситель (Иисус — греческое слово от еврейского) — Иехо–шуа (или сокращенно Иешуа, Иешу), что значит «Бог спасение его», или еще короче — «Бог Спаситель».
К обычному человеку это прилагалось в том смысле, что носящий его находится под особым покровом Божиим. По отношению к Иисусу Христу так же сие применимо. Отец возгласил: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, через Него и в Нем Мое благоволение» (Лк. 3, 22); то есть Иисус Христос — есть Бог. Но через эту любовь к Сыну восстановится любовь Отца и к людям; и, таким образом, Он Сам, то есть Сын, соделается Искупителем, «Спасителем».
Это имя дано было еще раньше Рождения, при Благовещении, архангелом Гавриилом, то есть по повелению Пресвятой Троицы (Мф. 1, 21) с объяснением, что Он — Иисус — избавит (славянское «спасет») люди Своя от грех их (Мф. 1, 21).
Он спасет; не «сами» они спасутся. Следовательно, уже в этом имени указано все Его будущее — Искупительное служение миру. Или иначе сказать: в имени Его сокращенно, словом, наименовано то, что совершалось делом, чином, обрядом — обрезанием, как знамением установления связи Бога с людьми. Дело Господа Иисуса Христа — в одном имени — Спаситель — «Иисус — имя Ему!»
Отсюда теперь понятно, что день обрезания Господня есть и день Его имени, или «именины». А назван Он «Богом» — по Отцу Своему. И вообще у евреев было желание называть сыновей по имени отца: так родственники советовали Елисавете назвать Иоанна Крестителя в честь отца (Лк. 1, 59).
В имени уже указано все последующее дело Господа: в начале указано все остальное. Как в семени — будущее: и зелень, и колос, и зерно, и хлеб, и питание, и жизнь. Так и новозаветное сплелось с ветхозаветным: пришел Спаситель «ветхою» человека, дабы сделать его «новым»: Ветхий Завет переходит в Новый.
И теперь понятно, почему Обрезание должно было быть первый праздником по Рождестве Христовом: это узел Ветхою и Нового Заветов, конец одного — начало другого; это определение всей последующей задачи: это, следовательно, нужно было обозначить в самом начале. Потому и праздник пришелся между Рождеством и Крещением, не оттого лишь, что обрезание должно было совершаться в восьмой день (с 25 декабря восьмой день — 1 января); но и по смыслу, взаимоотношению событий: сначала Рождение, потом означение Его служения, и уже потом — выступление на проповедь, Крещение.
Но сие именование, сии «именины» Господа Иисуса Христа, были сокровенны… Никто и не подозревал тогда исполнения смысла имени Иисус, кроме Иосифа и Марии. При Рождении хоть были пастухи, волхвы, — узнал Ирод, книжники и так далее; при Сретении будут праведный Симеон, Анна и другие в храме, — равно и «всем чающим спасения в Иерусалиме» говорила Анна пророчица (Лк. 2, 38). А здесь — только Иосиф и Мария, да священник, совершивший обряд в храме… Именины Господни сокровенны.
И самый праздник такой «спрятанный» между двумя другими великими событиями… Свои лишь.
Так нам открывается, что нынешний праздник есть «день Иисусов».
Если Вознесение есть «день Спасов», день Его, как обожествленного, прославленного Сына Божия, как Бога; то нынешний день есть день Его по человечеству: ныне Господь принял на Себя человеческое, или, как «Сын Человеческий», ныне Он «вписался» в наше «гражданство» земное, чтобы потом приписать нас, при Вознесении, к гражданству небесному.
Ныне особенно ясно, что Он — «наш», «нашего смешения», естества человеческого. Он и называется, как и все; Он еще — Младенец, беспомощный, как и все; Он видим пока именно, как Человек. Славы Божией не зрится еще в Нем. И обрезывается — плотски, человечески…
Мне это обрезание плоти раньше казалось слишком уж человеческим. Да! Но Он был именно совсем, совершенно, как и мы, Человеком.
Невольно приходит сравнение с нашими именинами. В прежнее время имя давалось тоже в восьмой день. И у нас имя дается родителями или крестным отцом. И у нас — это свой семейный праздник. И у нас иногда давали по значению… А особенно — монашеские имена…
А теперь — вывод: в день имени Господа нужно просить милости у «Именуемого», про Которого апостол Павел говорит, что Бог Отец по Вознесении даровал имя выше всякого имени, дабы о имени Иисусове всяко колено поклонилось небесных и земных и преисподних, и всяк язык исповесть, что Иисус Христос есть Господь в славу Бога Отца (Флп. 2, 9—11).
Значит, в сей день наречения имени Его и мы должны:
а) поклониться Ему как Господу,
б) возблагодарить Его, что пришел ради нас, и
в) просить главного, о чем говорит Его имя и что делает Он в чине обрезания, — спасти нас.
Иисусе Спасителю, спаси нас!
Иисусе Искупителю, к Отцу Твоему приведи нас!
Теперь мне хочется немного возвратиться к установлению самого обряда обрезания в Ветхом Завете, к его истории, смыслу, форме… Все это ведь богоустановлено, следовательно, чрезвычайно важно…
Точно золотые россыпи открываешь… Зерно на зеркале.
Вот как впервые говорится об этом в слове Божием, в Библии (Быт. гл. 17).
Господь явился Аврааму и обещает ему, бездетному, произвести от него «многие народы». И потому переменяет ему имя из Аврама в Авра–а–ма. И заключает с ним завет, и со всем потомством его, в завет вечен — да буду тебе Бог, то есть буду твоим Богом, близким. Дам тебе… землю… и потомкам, и буду им Бог. А ты завет Мой соблюдай, «благоугождай предо Мною и буди непорочен».
И вот «завет» или знамение этого завета: обрежется от вас всяк мужеск пол, и обрежете плоть крайнюю вашу, и будет в знамение завета между Мною и вами. И младенец осъми дней обрежется вам… И будет завет Мой на плоти вашей в завет вечен.
Необрезанный же мужеский пол, иже не обрежет плоти крайния своея в день осмый, погубится душа та от рода своего: яко завет Мой разори (Быт. 17, 10–14).
И 99–летний старец Авраам со всею семьею обрезался в тот же день. И этот закон так строго исполнялся, что из–за нарушения его едва не погиб сам «друг Божий» Моисей.
Когда он после явления ему Бога на Хориве возвращался из Мадиамской земли в Египет для спасения народа и шел вместе с женою Сепфорою и сыном, а последний был не обрезан: видно, мать жалела его и не хотела исполнять этого еврейского обычая, а отец Моисей не настоял по снисходительной нежности к жене, — тогда Господь, терпевший это в чужой стране, не потерпел, когда Моисей шел к своим, и притом с такою высокою Божиею целью. И явился Бог ночью на ночлеге и хотел поразить Моисея смертью.
В чем это выразилось, — в Библии не говорится. Тогда жена взяла острый камень и обрезала сына своего… И Господь пощадил Моисея (Исх. 4, 24—26). Так строго исполнялся Божий завет!
Спрашивается: какой смысл именно в этом символе?
Обрезание говорит о смерти… Крайняя плоть — путь жизни человеческой. В то же время — средоточие страстности. Значит, кто хочет иметь завет с Богом, тот должен свергнуть с себя страсти, или грехи: жить непорочно. Поэтому у пророка Иеремии сказано: обрежитеся Богу вашему и обрежите жестосердие ваше, мужие иудины… да не изыдет яко огнь ярость Моя… и не будет угашаяй, ради лукавства начинаний ваших (Иер. 4, 4); то же святой Моисей говорил (Втор. 10, 16).
Кто хочет иметь связь с Богом, должен отказаться от всего, даже от самой жизни своей. Любить Бога, быть Ему преданным до смерти, всецело; как бы заранее предать себя на смерть Бога ради. Или: принести себя в жертву… Умереть для себя и жить для Бога.
Таков сильный смысл этого обряда.
А это ясно приводит нас к двум выводам:
— к кресту и
— к крещению.
1. Идея обрезания — идея крестного пути за Богом.
Человечество внешне исполняло это; но внутренно евреи отошли от Бога… А язычники и внешнего не творили. За это грозила гибель человечеству. И тогда Господь Иисус Христос взял крест человеческий на Себя — и предал Себя за людей смерти.
Так, следовательно, обрезание служило прообразом Голгофской смерти. И, обрезуясь в восьмой день по Рождении, Господь этим уже предсказывая Свою искупительную жертву. Обрезуясь — человеческим обрезанием, Он брал на Себя грехи людей; и в Своей плоти показывая миру, что берется вместо них исполнить закон, быть непорочным в завете с Богом, а за их грехи умрет смертью.
Так открывается связь обрезания с искуплением.
2. Другая связь — с нашим крещением.
Об этом апостол Павел совершенно ясно говорит в Послании к колоссянам, где он сравнивает оба эти вида Завета: обрезание Ветхого Завета и крещение Нового Завета [Кол. 2, 11 — 13]. Там обрезание плоти — здесь обрезание сердца; там рукодельное — здесь нерукотворенное; но там и здесь — связь с Богом. Здесь, в крещении, эта связь выражается только в ином обряде; но значение его то же: смерть ради Бога. Человек, погружаясь в воду, умирает (как бы в гроб опускается) для прежней греховной жизни, чтобы ожить верою и чистотою, жизнью новой, христианской.
Господь и принес этот новый путь: тайну крещения; и Сам крестился. Но сначала Он исполнил прообразовательный ветхозаветный обряд… Как и на Тайной вечере вкушение ветхозаветного агнца Он перевел в таинство Тела и Крови.
3. А сюда же, к крещению, нужно присоединить и мысль о принятии на себя креста и нами. Как Спаситель, обрезуясь, — принимая на Себя крест; так и мы, крестясь, принимаем на себя обязательство нести крест своего искупления всю жизнь: пить чашу, которую Он пил, — и креститься крещением, которым Он крестился (Мк. 10, 38—39; Лк. 12, 50).
Таков глубокий смысл обрезания. И понятно, почему евреи чрезвычайно держались его, так что когда апостолы объявили обрезание ненужный уже (после искупления и крещения), то это страшно восстановило иудеев: им казалось, что рушилось все!.. Это весьма похоже на то, как если бы теперь перестали креститься (что и есть уже во Франции, России и других странах).
Если теперь спросить: почему же именно наречение имени новорожденному приурочивалось к этому крестному, мучительному обряду, то я выскажу лишь свое мнение.
Пока еще человек не вошел в завет с Богом, он еще не вполне человек; он еще не достоин именоваться человеком; ибо человек есть образ и подобие Божие; а пока сей образ не сочетался с Первообразом, то есть не определил еще своей цели: отдать себя Богу, — до той поры он больше еще как бы животное, только высшего качества… А вступивший в связь с Богом, сделавшийся — по обещанию хоть бы — членом Его Царства, — он уже Божий; а потому ему и дается теперь «человеческое» имя, отличающее его от животных. А нередко и в самых именах отличалась та или иная связь человека с Богом. Особенно это видно у евреев, — из Иегова (или иногда сокращенное — Ие и др.) весьма часто входит в состав имени: Иоанн — Божий милостивый дар; сербское — Божидар; Гавриил — сила Божия; Мария (Мариам) — превозвышенная, великая (Богом); Иехо–ния; Ио–аким; Анна — сокращенное из Ио–анны благодатная и миловидная и так дал ее.
Но почему завет и имя — соединяются с крестом (обрезанием)? Потому, что падший человек не иначе может возвратить утерянную связь с Богом, как уже через страдания при исполнении завета. Но поелику он, в конце концов, оказывается бессильным исполнить завет и заповеди, то его крест переходит на Сына Божия. И только после Его страдания люди становятся «чадами Божиими» и получают это славное имя, а Бог становится снова им Отцом.
Так, следовательно, наименование при обрезании указывало на то, что после искупления Христом мы уже не принадлежим себе, ибо «откуплены» кровью Его; и Он уже, как Господин, как Владетель наш, волен давать нам имена. Поэтому в христианстве даются имена при крещении или при предварительном моменте крещения — наречении имени, как бы подобной обручению пред свадьбой, или наречению во архиерея раньше хиротонии.
И Спаситель нарекся ранее Своего крестного служения, уже взяв на Себя обязательство (дав «залог») спасти людей.
Замечательно, что у сербов день «славы» так и называется: «крестно имя» — «крестное имя»; то есть они, их предки, получили имя при крещении, но самое слово «крещение» заменилось однозвучный — и внутренно, догматически сродным — «крестово». Получилось: «крестное имя».
Осталось мне из своих мыслей упомянуть разве о том, что если бы когда–нибудь возник вопрос об установлении особого праздника святому имени Иисуса, то несомненно сим днем подобало бы избрать сей день наречения имени Спасителю. В связи с этим глубокий богослов в нынешний праздник мог бы углубиться в эту великую тайну имени Божия и имяславия.
Человек должен был исполнять закон, чтобы спастись. Он этого не смог. Закон же, данный после, оказался ему непосильным и только обличал его беспомощность и подвергал клятве за неисполнение, подобно прокурору на суде. Господь вместо человека взял на Себя исполнение закона, и вот с самого уже Рождения начинает исполнять закон. А исполнять закон значит — проявить смирение, послушание Законодавцу Богу; значит — отречение от своей пагубной воли.
Исполнением закона Господь показал, что и первые люди могли бы исполнить заповедь Божию. А если не исполнили, то виноваты сами перед Богом… А эта вина опять снимается Им же: Сам Господь исполнил закон. Он крестом заслужил власть ходатайствовать пред Отцом о помиловании не исполнивших его.
И еще — так как все искупление есть смиренное исполнение послушания Отцу: «Я пришел, — говорит Господь, — да творю волю Отца Моего» (Ин. 6, 38); и апостол Павел говорит о Христе: «Он был послушлив даже до смерти» (Флп. 2, 8); то можно сказать, что нынешнее обрезание уже есть начало искупления, — как начало послушания законам Божиим.
Впрочем, так как это начало было уже в Рождении Господа, то Обрезание нужно назвать уже продолжением взятого искупительного подвига, но — более очевидно говорящим именно о смерти, о кресте, Голгофе, о жертве.
Теперь мне осталось отметить лишь одну сторону смысла обрезания. Во всяком деянии Господа мы видим проявление искупительного подвига — за нас. «Нашим крещением крестился», «за наши» грехи распят, «с нами вознесся» и так далее.
Обрезание означало еще и казнь, наказание за грехи. И эту казнь ныне приемлет на Себя безгрешный: не подлежавший, следовательно, наказанию. А в таком случае Он начинает терпеть за других, за нас. А следовательно, можно сказать: «нашим обрезанием обрезуется».
Но для этого требуется «обрезывать» (урезать, отсекать) свою волю как падшую. Правда, болезненность здесь необходима, то есть принуждение, борьба против себя. И конечно, это есть последствие грехопадения; но наказанием, кажется, лучше бы не называть. Впрочем, если это «отсечение» воли, это скорбное принуждение является (несомненно!) «последствием» падения, то и тогда можно сказать про Спасителя: Он начинает терпеть это за нас, страдать нашим страданием. В дальнейшем же смысле — это страдание можно назвать «наказанием».
В связи с этим следует выяснить и вопрос о клятве. В слове Божием ясно говорится о связи Закона с клятвою: Христос ны искупил от клятвы законныя, быв по нас клятва (Гал. 3, 13). Вот послал Сына Своего… раждаемого от жены, бываема под законом, да подзаконныя искупит, да всыновление восприимем (Гал. 4, 4 — 5). А ныне Господь начал исполнять закон.
Мы согрешили в прародителях; а потом и сами трети ли и грешим. Закона не исполняем… А всякий не исполняющий проклят: это мы ощущаем, когда «совесть мучит»… Что же делать? Исправить, особенно — прошлого, мы уже не в силах; и потому остаемся под клятвою. Так закон всех подводит под клятву, и лишает любви Отеческой, или «всыновления»… Это и есть «подзаконная клятва».
Далее: как же Христос искупает нас от нее? и именно «исполнением закона»? Мы не могли этого и не можем. А Он начинает исполнять и исполняет… Что же мне из того?
Возьмем пример понятный… Сын, предположим, не хочет поститься, говеть и т. п. Тогда мать начинает все это творить за него; а свое особо продолжает… Это она делает по связи с ним, по единению, по любви… И труд ее Господь принимает за сына, и милует его: на этом ведь основаны молитвы и милостыни за умерших… Этим он освобождается от наказания…
Подобно сему Господь начинает исполнять, как должно, закон — не внешне лишь, но главный образом внутренно, за нас. И Господь Отец принимает эту жертву единения и снимает с нас клятву… И возвращает опять Своего Духа, Которым снова усыновляет людей.
О сем и говорит апостол Павел. Искупленный (уже) через Христа это дается: и понеже (так как) есте сынове (уже), посла Бог Духа [Сына] Своего в сердца ваша, вопиюща: Авва: (то есть) Отче (Гал. 4, 6).
Вот небольшой намек на объяснение…
II. Богослужение праздника
Первое. Служба весьма невелика: мало стихир, мало тропарей, часто повторяются. Точно у авторов нет сил подняться на высоту торжества и развернуть крылья.
Да и действительно, круг идей весьма ограничен — по сравнению с другими праздниками; а высказанные мысли повторяются. Это показывает ограниченность праздничных чувств и переживаний…
Второе. Служба святителю Василию Великому почти всюду пересиливает Обрезание. Например, малая вечерня (аще — храм) есть лишь Василию Великому, а празднику — нет; это совершенно исключительно! Стихир вообще больше святителю Василию; Евангелие на утрене — ему же. По 6–й песни, где обычно бывает кондак главного праздника, помещен [кондак] святителю Василию; а кондак праздника — по 3–й песни; да и в нем упомянуто о святителе Василии; и так далее.
Что это значит?
Очевидно, авторы или Церковь в Обрезании не видела великого христианского смысла, а больше — простое исполнение закона Ветхого Завета… Это сочетание праздника и памяти святителя Василия заглушило и то, что могло бы быть дано.
Впрочем, почти все высказанные выше мысли находятся в праздничных песнопениях, правда, мало раскрытые, а лишь отмеченные.
Как и следовало ожидать, чаще всего мы слышим слово: «закон».
«…Закона Творец законная исполняет, и пророков проречения…» (2–я стихира на «Господи, воззвах»), «Закон исполняя, закона Творец плотию днесь волею обрезуется…» ([2–й тропарь] 7–й песни [1–го] канона) и т. п.
Для чего же Христос делает это? Ответов на это несколько. Если уж Бог воплотился, если Он родился естеством человеческим, то по необходимости должен исполнить и последующее, что связано с Рождением, вочеловечением. А по закону еврейскому младенцы обрезывались. Это должно было и Ему понести. Эта мысль и высказывается в главном песнопении — тропаре: «На престоле огнезрачнем в вышних седяй со Отцем безначальным и Божественным Твоим Духом, благоволил еси родитися на земли… сего ради и обрезан был еси, яко человек осмодневный».
«Прешед (превосшедши) пределы (условия) Христос человеческаго… естества, преестественно из Девы раждается…» [1–й тропарь 9–й песни 1–го канона]. Именно, «преестественно». Но уж воплотившись, затем, «…писание законное якоже повелевает, плотию обрезается…» [там же]. И это ставится в одну параллель с другими естественными последствиями: «…пеленами повивается… млеком питается…» (светилен) и проч.
Следовательно, как Человек, Он должен был исполнять все, что полагалось человеку в еврействе.
Но все, что делал Господь, имело еще особенный смысл. И в данном случае Он этим указывает — «…Образ и начертание всем ко спасению…» (2–я стихира на «Господи, воззвах»), то есть дает пример исполнения закона… Вот здесь я могу усмотреть подтверждение того чувства — необходимости сначала исполнить закон, о чем говорилось выше.
А особенно необходимо было Ему Самому исполнять все, потому что Он же Сам есть Законодавец, Творец закона. Если дал другим, то Сам должен исполнить первый; иначе Христос оказался бы противником Богу Законодателю, противоречащим Себе Самому. «Закона Исполнитель, не яко сопротивен Богу Сый Христос воплотивыйся показася, и сподобися волею обрезатися осмодневен» ([2–й тропарь] 3–й песни [1–го] канона).
Но какой же, собственно, смысл был в этом исполнении закона, хотя бы и необходимом? На это дается общий обычный ответ всех праздничных песнопений: «ради нас». «…По закону, нас ради человеков, якоже осмодневен, обрезуется Младенец» (седален по 2–й кафизме).
Что же это значит: «нас ради»? Кондак отвечает: «Всех Господь обрезание терпит, и человеческая прегрешения, яко благ обрезует…» Обрезывает наши прегрешения… То есть? Он пришел избавить нас от грехов, отрезать их от нас; и как видимый знак, символ этого, Он принимает обрезание… Но это не только символ, а уже и самое грешное естество наше оперируется, при отсечении крайней плоти. Этим Он начинает исправление, исцеление страстного естества нашего.
Даже и теперь мы, зря духовными очами на сие таинство обрезания Господня, ощущаем в душе своей — усечение страстного, чувствуем необходимость самоограничения, борьбы, бесстрастия. А так как освобождение от грехов и есть «спасение», то кондак за предыдущими словами тотчас же и поясняет: «…дает спасение днесь миру…»
Уже дается спасение. В Рождестве Он только пришел дать; а ныне уже начинает давать, уже начинает спасать. Эта мысль высказывается в одном тропаре канона. «Светло и пресветло Рождество Христово, и будущею обновления подписавшее таинство…», то есть тайна воплощения уже подписана заранее: обновление, спасение людей, — но «днесь» это таинство начинает осуществляться: «…яко законный чином Спас обрезуется…» (1–й тропарь 7–й песни [1–го] канона). Обрезывается уже не «Младенец», а «Спас», Спаситель наш.
Вот устанавливается и эта, столь трудно понимаемая тайна искупления: обрезанием освобождается человек от клятвы. Не разъясняется это в песнопениях, а только утверждается. «…Исполнитель закона Сый, обрезание восприят, и разреши (развязал, уничтожил) законную клятву» ([1–й тропарь] 6–й песни [1–го] канона).
И освобождение от этой клятвы могло быть только потому, что Исполнителей закона стал — БОГ. Человек не мог заменить другого человека. А Бог мог удовлетворить правде Божией.
Поэтому оба факта (Божество и снятие клятвы) ставятся в связь прямую: «Терпит обрезание плотию, из Отца… неизреченно Рождся, яко Слово, и яко Бог от Бога, в непреложнем (неизменном) пребываяй Божестве: тем (потому), по закону (Он) паче (выше) закона бывый, клятвы законныя избавляет… и свыше благословение дарует» ([1–я стихира] на хвалитех).
Только и дается такое объяснение: клятву, наложенную Богом, Бог же и силен лишь был снять. Но здесь и коренится причина и сущность искупления: «умилостивить» Бога мог только Бог же, притом жертвою Своею.
А раз наступило это время, то очевидно, что пришел конец времени клятвенному, то есть Ветхому Завету; наступает новое время, Новый Завет: уже вместо закона — благодать, вместо отлучения — всыновление, вместо проклятая — благословение.
Правда, все это лишь дается пока в зачатаи; но уже начинается… День светает, ночь исчезает… Ветхий Завет — «спрятывается», — подобно как после Страстной недели снимаются ненужные уже черные облачения и прячутся в ризницу, заменяясь новыми, светлыми.
Эта мысль выражается неоднократно: «Обрезание приемлет… Христос… и сего днесь сень (тень, прообраз Ветхого Завета) спрятает, свет возсиявая новыя благодати» ([2–й тропарь] 1–й песни [1–го] канона). «Слово воплощшееся пресущественное, в престатие закона обрезася: начатой же Божественныя благодати, и жизни нетленныя нам подаде» ([1–й тропарь] 3–й песни [1–го] канона). «Обрезание преста (кончилось), отнележе Христос волею обрезася, язык множество (народов, а не одних обрезанных евреев) спасая благодатию» ([1–й тропарь] 4–й песни [1–го канона]). «Прият конец закон, отнележе (с тех пор, как) Христос… обрезание восприят…» [1–й тропарь 6–й песни 1–го канона].
Намеренно выписано много мест, ибо эти мысли — весьма важны. Я их объяснял ранее. Но ворочусь к ним и дальше… Здесь много радостного для нас, грешных!
Осталось обратить внимание на второстепенные мысли праздника.
Меня остановили резкие слова: «Сходяй Спас (Спаситель, Бог, а между тем, Он)… не возгнушался плотскаго обрезания…» ([1–я стихира на] «Господи, воззвах»). Составитель этими словами начинает прославление праздника. Следовательно, его что–то смущало. Та же мысль выражается и другими словами: «Не устыдеся всеблагий Бог плотским обрезанием обрезатися, но даде Самого Себе образ… всем ко спасению…» Это другая стихира, рядом. И в кондаке — а это важное в богослужении песнопение — мы уже видели: говорится, что «Господь», Бог «всех… терпит» обрезание.
Почему это болезненно отзывается на душе Церкви? Понятно. Если мы припомним чувства удивления, изумления, ужаса пред тайною воплощения, о чем Церковь говорит на Рождество Христово, то еще более почувствуем те же впечатления от обрезания.
Бог!.. Неприкосновенный… Страшный и ангелам… И вдруг — обрезывается, «как и все».
А самое обрезание представлялось — даже и на людях — не возвышенным, а низшим, смиряющим; не говоря уже о боли, крови, крике и т. и.
Но все это Бог терпит на Себе…
Почему? — ради «вольныя (добровольной) нищеты» ([1–й тропарь] 1–й песни [1–го] канона), то есть ради или вследствие общего «уничижения», «истощания», восприятого Им на Себя домостроительства спасения людей чрез всяческое «умаление»… Но это умаление обрезания особенно сильно «режет» душу составителя и нашу.
Однако в этом–то и начинает открываться, сразу же, с самого начала, путь спасения: уничижение, предание
Себя на страдания, крест, искупительная жертва Сына Божия — Богу Отцу.
Но зато впереди… там, в отдаленной будущем… светлеется зарница «осмого дня»… Эта таинственная мысль выражена творцом канона Стефаном в самых первых же словах канона, следовательно, как тема, как самый таинственный глубокий смысл события, прозреваемый глубоким духом вдали времен… Что же это значит?
«Осмой день», по общему употреблению в церковном сознании, означает блаженный будущий век. А «семь» обозначает нынешнее земное существование. И творец канона, приступая к величанию такого, по видимому унизительною, события в жизни Господа, как обрезание, прозирает вдаль и видит — будущее блаженство Царства Славы.
Но сие Царство Славы и могло быть и будет только благодаря «вольной нищете», уничижению Спасителя Христа. И потому день Обрезания не есть в конце концов день уничижения, а, наоборот, день светлый, озаряемый будущими славными последствиями: «Осмерица дней, носящая образ будущаго (блаженства), Твоею, Христе, просвещается и освящается вольною нищетою…» ([1–й тропарь] 1–й песни [1–го] канона).
Следовательно, ныне праздник… Ныне веселие… Да и несомненно: ныне кончается закон Ветхою Завета и начинается «возсиявать» «свет… новыя благодати» [там же, 2–й тропарь]. И именно только благодаря этой «вольной нищете», этому унижению Бога во плоти. Эта же мысль потом высказывается и в другом месте: «Будущаго непрестанную осмаго века жизнь изображает, в нюже (для которой) Владыка обрезася плотию» ([2–й тропарь] 4–й песни [1–го] канона). Та же мысль выражается и в проповеди святителя Григория Нисского: «Осмодневное (обрезание) законоположися, осмаго мне века будущаго осмерицею назнаменующи (указывая)».
Эта мысль много нас радует! И дает праздничное настроение такому смиренному крестному событию, как Обрезание: «конец дело красит».
В связи со всем этим теперь естественно в богослужении — хотя бы в конце, как вывод, — следует остановиться и на наречении имени Иисус.
Совсем не случайно, что о сем в богослужении заговорилось лишь к концу канона, в 8–й и 9–й песнях, ибо наименование есть как бы следствие или оглавление того, что нужно было выяснить раньше, то есть разные смыслы Обрезания. А когда это выяснено, то сокращенно дается наименование; когда указано, что совершается (спасение), тогда дается имя: «Во осмый день обрезуется, яко Младенец, Владыка: Иисуса же приемлет именование, яко мира есть Спас и Господь (Бог Спаситель)» ([1–й тропарь] 8–й песни [1–го] канона). А потому: «Приидите, Владыки славная Христова именования во святыни (со святостью) торжествуим: Иисус бо боголепно (богоподобно) наречеся днесь» ([2–й тропарь] 9–й песни [1–го] канона).
Только Бог мог спасти людей! И только чрез искупительное уничижение, или — что то же — через жертву, закончившуюся лишь Голгофою.
Поэтому и прокимен на литургии — празднику (на утрене — святому) — говорит о «спасении»: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое».
Объяснение я закончил. Теперь нужно остановиться на постоянном вопросе: о «благодати праздника». Или: какие по преимуществу чувства дарует сей праздник? Какой его основной смысл?
Вот что почувствовал я в конце концов.
О чувстве «законности» я уже говорил выше… И я прежде думая, что это и есть самое главное… Теперь, не отрицая отчасти и этого чувства, я, однако, пришел к другим выводам и настроениям… И их мне подсказала Церковь, премудрая в своих богослужениях. Вот мне урок: не полагаться на свои мысли, а искать ответа, или, по крайней мере, потом проверить «свое» песнопениями Церкви или творениями святых отцов… Именно.
Когда я остановился уже вниманием на имени — Иисус Спаситель, то невольно душа остановилась на мысли о спасении… Но ведь все праздники (например, и Успение) так или иначе касаются спасения? Да, но по–разному. И Обрезание дало мне совершенно особые мысли и чувства о сем, нежели, например, на Успение… В праздники Божией Матери я чувствовал кроме торжества — сокрушение, побуждение к покаянию, к мыслям о смерти своей, о необходимости «подвигов» и т. п. Вообще о том, что мне должно делать для спасения. Но на Обрезание этот вопрос открылся совершенно с иной, обратной стороны, со стороны того, что — не от меня, а от Бога.
И вот как я пришел к сим чувствам.
Обрезание является гранью: конец закона, и начало благодати… И вот тогда–то мне и открылось новое. Я прежде думал о «законности»… А оказывается нынешний праздник есть конец надеждам на закон… Радостно даже… Вот посмотрим–ка!
Рассудим: ныне праздник? — Да. И еще почти двунадесятый? — Да… Так не ясно ли, что ныне должна
быть какая–то особая радость? — Безусловно. В чем же она? Вот далее и вникнем в приведенные выше слова: «престание закона… начаток благодати». «Закон»? что это такое (понятнее сказать).
Это когда людям нужно делать дела и хоть этим спасаться… А делать–то человек не может. Падает… Получается мучение: и от бессилия, и от обличающей) голоса совести, от слова Божия (Бога) — от закона.
А выхода нет! Говорят нам: спасайся законом, заповедями, делами… — Да я не могу! — Ну, казнись, — и в сей век, и в будущий.
О, ужас! О, тоска!..
Но вот тут открывается, что теперь найден другой путь спасения, — «даром», а не за «твои дела», по благодати, а не по з–а–к–о–н–у. Закон — это что–то арифметическое, развешенное поровну, справедливое… А уже где мне на справедливость рассчитывать, коли полон «без—закония»?
— Но неужели возможно спасение «даром»?
— Да! Вот пришел Некто, Кто «дарует» это «даром»!
— О! тогда есть выход. Тогда есть спасение… Кто Сей «Спаситель»? Дивный, сильный, благой?
— Это Иисус, Сын Марии! Это Избавитель. И имя–то Его — Спаситель, Бог, Иисус!
И возрадовалось сердце: Сам Бог спасает меня!
Вот какие мысли теперь зародились во мне… Понятно ли это?
А если так, то ведь это же — и суть христианства в этом откровении: о спасении благодатию.
И ныне, на Обрезание, Господь «запечатывает» закон, «прячет» его, как немощной, и объявляет Сам, Своим именем, что Он Сам будет спасать, а не люди «своими» делами спасутся…
И, таким образом, обряд обрезания больше относится к Ветхому Завету, а наименование Его — к Новому.
Зима проходит, наступает весна… Правда, в самом лишь начале, но пришло начало… Это — сходится и с временем года: ведь с 12/25 декабря дни уже начинают увеличиваться; хотя еще и лютуют крещенские морозы, но это — бессильная злоба; все равно тепло весны преодолеет. А 1 января сажают — в доме пока — лук; открывают оранжереи. И это сравнение — не мое, а церковное: «Закон исполняя, закона Творец плотию днесь волею обрезуется, обрезание содевая греховныя зимы…» ([2–й тропарь] 7–й песни [1–го] канона). А я добавлю: и «законныя», немощной зимы. И теперь — «Субботство, обрезание же шатания еврейскаго (неустойчивости, беспомощности, слабости, как «шатается» больной)… преста» — «явльшагося Христа мановением… и возсия благодати весна» ([2–й тропарь] 6–й песни [1–го канона]).
Вот где самое зерно праздника. — Начатой «весны благодати». Родился Христос… А теперь Он объявляет — зачем Он родился, что принес. — Дар благодати спасения.
И посему имя Ему — Иисус — Спаситель.
«Тому… поклонимся, яко Спасу нашему» (седален по 2–й кафизме). «Ты еси Бог наш, помилуй нас!», а не «дел» требуй по «закону» ([1–я стихира на] «Господи, воззвах»). «Тем же (поэтому)… благодарственно (Его) прославляем, Того моляще: душам нашим даровати велию милость» ([1–я] хвалитна; [см. также] канон утрени).
Когда я кончил объяснение этого праздника по богослужению, то мне пришли мысли о совпадении с высказанными выше идеями — чтений из Апостола, которые предлагала Церковь ныне и все эти дни, именно из Послания к галатам… Это послание специально написано в защиту веры против дел, благодати — против закона.
Обычно толкуют (иногда), что под «законом» разумеется «обрядовый» закон, то есть обрезание, субботы очищения и т. п. Но — не только! Здесь разумеется вообще путь самостного спасения, надежды на «дела».
Обратим внимание на слово «свобода» [катавасия 8–й песни канона]. Это слово противополагается какому–то другому состоянию — «несвободы», «рабству» (там же). В чем тут смысл? Как мне кажется, это можно понять и из нашего так называемой) «христианского» положения… Вот человек грешит. Он — раб греха: это ясно. Но когда он хочет «своими» силами освободиться от него, надеется на себя, «старается», — и все же не может; он в действительности тот же раб: ради своей немощности, бессилия помочь себе; и к тому же его мучит это бесплодное его желание и веление, побуждение от закона — исполнять заповеди, дела. И человек делается несчастный страдальцем, точно прикованным к тачке «каторжный» невольником. Бесплодная, тяжкая работа! Вот «несвобода»… Или возьмем пример старообрядцев: исполняют до буквы многосложный и трудный обряд; а радости, «свободы», легкости душевной — не видят.
И вот тогда приходит Господь со Своею благодатью: милость от Бога даруется по благости, а не за «мои дела», которые столь ничтожны в глазах Божиих, особенно когда им придают значение каких–то довлеющих, «спасающих» условий.
И говорит христианство человеку: теперь вздохни свободно! Желанная милость даруется по ходатайству Сына! Ты же поверь в Его милость, проси ее!.. Спасение дается верою, да и она — «дар» благодати (Еф. 2, 8).
Что же? неужели не нужно тех тяжких, измучивших меня, немощного, «дел», на которые я опирался и которые заставляя себя творить безуспешно? Неужели цепи снимаются? Неужели «свобода»? Неужели возможны мир и радость?
Да! «Дела» — то ты будешь и должен — безусловно должен — делать, но только не прежде и не для получения благодати, а после, и по причине ее, и при помощи ее, и даже для сохранения ее. Но все это — иго благо и бремя легко (Мф. 11, 30); а главное, фундамент, основа — это надежда на милость, на благодать, во всем на нее. А ты уже помилован: только прими сие верою и смиренным, благонадежный сердцем.
И вот человек верует… И выходит на простор, на свободу (славянское слово: на «пространство»). И вздыхаешь духовно — «полною грудью». Слава Богу!
Это вкратце, но существенно, дано было мне пережить и за святым причащением.
Да ведь и все «искупление» и все объяснения праздников на этом, в сущности, основаны. Раньше этого мне приходили мысли на литургии и об искуплении вообще. И тогда я писал (особое письмо) о чувствах своих, по евангельскому рассказу об утишении бури… Ладья пристала к берегу….. Бысть тишина… (Мк. 4, 37–39).
На Обрезание же дано начало сей благодати. Как «дано»? Самим фактом явления в мир и храм Того, Кто принесет эту благодать, и — наречением Ему имени Спасителя.
Вывод о психологии «благодати праздника»: начало надежды на спасение благодатью… Нам непременно нужно надеяться!
В прибавление отмечу, что вторая паримия говорит опять о «Премудрости» (1–я об установлении обрезания и 3–я во славу святителя Василия Великого). Это — не обычная «Богородичная» паримия о Премудрости, создавшей (в воплощении) Себе дом о семи столпах (Притч. 9, 1–11), а о Премудрости в Себе Самой или, точнее, о Слове Божием и Троице… То есть Бог Слово был (и есть) Ипостась Пресвятой Троицы. С Ним — Богом Творцом — бех… «…Бех к Нему подобна. Аз бех, о Нейже радовашеся. По вся же дни веселяхся пред Лицем Его на всяко время». А после Он воплотился на спасение людей! (Притч. 8, 22—30).
Почему избрана сия паримия, понятно: ныне — Слово Божие, прежде век сущее, явилось на земле спасать людей. И имя Сему Слову, Сей «Премудрости Божией» дано ныне — «Иисус».
Наконец мое внимание привлекла еще одна драгоценная деталь, как жемчужина, о Богородице: «Нощи уподобися, яко сень законную любящи Израиля, Рождшая, из Неяже облиставший Свет мира Христос явися» ([2–й тропарь] 5–й песни [1–го] канона). Богородица уподобляется ночи, из коей (после, от Нее) воссиял Свет мира, Христос, Солнце спасения… Это — не необычно и понятно. Но вот вставленные слова: «…яко сень законную любящи Израиля…» — особенны.
Божия Матерь любила Израиля… Любила Свой народ!.. Да и как не любить?! Если и апостол Павел «болел беспрестанно» за «братьев своих, родных по крови»; если и он «желал самому быть (страшно сказать) отлученный от Христа», лишь бы они спаслись (Рим. 9, 1 — 3); то Мать Любви не любила ли их еще более?! Ведь Она и в Своей песни радостно восхищается, что «милость» воплощенна дана была не другому кому, как «Аврааму и семени его до века»; что Бог снова «принял» отверженною «Израиля», «слугу» (отрока) Своего, что Он вспомнил об избранной «Израиле» и вновь принял его в любовь Свою.
Почему же здесь (на Обрезание) говорится о Ее любви к Израилю? Ответ: «яко сени законной». Это значит: закон был «сению», тенью, прообразом благодати. Закон был благом только ради этого. Закон о Спасителе учил («детоводил») и пестуном был, ибо ко Христу вел [Гал. 3, 24]. Закон — воплощение Бога предсказывая. Закон — о Ней пророчествовал. Одним словом, хотя закон был как ночь, но из Него, как и из Нее, воссиял Христос!
Не политически и даже не национально, а ради Христа, ради спасения мира, любила Богородица Израиля и закон Ветхого Завета. Это объясняет и апостол Павел. У них (израильтян) — сыновство (Богу), слава (чудеса), Завет, закон, богослужение, обетования («Мессии»), их отцы (святые праотцы и пророки), и от них по телу — Христос, Сый над всели благословенный во веки (Рим. 9, 4 — 5).
И как не вспомнить о сей любви, когда совершилась сень закона: пришел — «кончина закона», совершение его, исполнение — Христос Спаситель, — и ныне Он получил Свое имя и начал спасать людей, закончив (исполнением), или «запечатав» закон обрезанием?! Ради Него было установлено обрезание, как прообраз.
За сие и любила Богородица Израиля, сию «сень законную» новой благодати!
И как греховно, кощунственно огульное осуждение еврейского народа, и (о, ужасно!) даже всего Ветхого Завета, говорящею об Израиле, о любви к нему Бога и обетованиях ему, которым столь часто грешат ныне даже многие так называемые «христиане»! Нужно терпеть их, жалеть! Нужно молиться за них! Они и без того держатся Господом в скорбях! Ради хоть отцов, апостолов, апостола Павла, первых христиан, первых мучеников — жалеть их! А особенно — ради Пречистой Девы, «красоты Израилевой»!
Господи Спасе, спаси нас!
Ко всему этому мне хочется сделать выписку из прекрасного слова на Обрезание Господне, помещенное в Четьих–Минеях под 1 января. Оно принадлежит составителю житий, самому святителю Димитрию Ростовскому. В начале его излагаются мысли касательно праздника. Перевожу со славянскою на русский язык, в сокращении.
«Господь наш Иисус Христос» «изволил претерпеть Обрезание»; «с одной стороны, потому, чтобы исполнить закон»; «а повиновался Он закону для того, чтобы сделать повинных ему и подработных (то есть закону) освободить; как говорит и апостол: …посла Бог Сына Своего… бываема под законом, да подзаконныя искупит…» (Гал. 4, 4–5).
«С другой стороны», обрезуется, ради того, «чтобы показать, что Он принял истинную плоть», а не призрачную, — истинное и всецелое «человечество».
Далее приводятся слова святого Ефрема Сирина: «Кровию истою Своею обагряшеся Младенец, и боляше, и плакаше от болезни, якоже приято бе естеству человеческому».
Далее, Он обрезался «еще же и того ради», чтобы ввести «духовное обрезание»; ибо «закончив ветхий плотской закон, Он начал духовный: как ветхий человек обрезывал чувствительную плоть, так духовный, новый должен обрезывать умные (мысленные, душевные) страсти».
Наконец, «обрезываясь в осьмой день, Он кровию Своею написал (или подписал, как бы долговую расписку или подписку на нашем долговом векселе) даровать нам жизнь будущую».
Кроме всего этого, «подобает ведать, что обрезание в Ветхом Завете установлено было в образе крещения и очищения прародительского греха»; но до «вольною Христова излияния за нас крови и до страданий» обрезание никак (всячески) «не очищало» обрезуемых. И только Господь «пригвоздил грех на кресте»; а вместо обрезания узаконил «новоблагодатное крещение водою и духом».
«Тогда, в Ветхом Завете, обрезание было как бы казнию за первородный грех и знамением его»; «язва которого оставалась на младенческом теле» сразу же после рождения (в восьмой день).
«Господу как безгрешному не подобало бы терпеть той язвы»; «но так как Он пришел взять на Себя грехи всего мира» и, как говорит апостол: «не Ведевшаго бо греха, по (для) нас Бог сделал Христа жертвою за грех (2 Кор. 5, 21)», «якоже грешник, аще и Безгрешный, терпит обрезание».
Уже, «как грешник», нашими грехами, воспринятыми Им на Себя действительно пред Лицем Отца Небесною, Он обрезуется.
И в этом обрезании Он «Владыка наш проявил большее смирение, чем даже в Рождении».
Далее. «Изволил принять обрезание, предначиная страдать за нас, вкушал ту чашу, которую имел испить до конца, говоря на кресте: совершишася…» «Из утра (жизни) кровию Своею начинает сеять, дабы к вечеру (Своего подвига) собрать прекрасный плод нашего искупления». Эти мысли были высказаны мною раньше чтения слова. Слава Богу!
А далее говорится и — об имени Иисус.
Сначала повествуется о «принесении» этого имени «с небесе архангелом Гавриилом» при Благовещении, прежде еще согласия Пресвятой Девы.
«Иисус — знаменует спасенне, как протолковал это ангел Иосифу во сне». «И святой апостол Петр свидетельствует о имени Иисусовом, говоря: …несть ни о едином же ином спасения; несть бо иного имене под небесем даннаго в человецех, о немже подобает спастися нам (Деян. 4, 11 — 12)».
«Это спасительное имя Иисус было предуготовано и написано в Троическом Совете прежде всех веков; и даже доселе хранимо было для нашего избавления; ныне же во искупление рода человеческого, как введенный бисер, принесено было из пренебесных сокровищ (Иосифу и Марии Деве); а Иосифом было выдано («подано» — слав.) в откровение (на познание) всем. В том имени открыты (явлены) безвестная и тайная (дел) Божией Премудрости».
«Безвестна была сила имени Иисусова, пока она сокрывалась в Предвечном Совете, как бы в сосуде…» А теперь, «при излиянии младенческой крови в обрезании, оно, как миро ароматное, исполнило благоухавшей благодати всю вселенную». И ныне уже «всяк язык (народ) исповедует, что Иисус Христос есть Господь во славу Бога Отца» (Флп. 2, 11).
«Явлена же стала сила имени Иисусова» многообразно: «дивное сие имя — Иисус — удивило ангелов, обрадовало человеков, устрашило бесов… От самого сего имени трясется ад, колеблется преисподняя, исчезает князь тьмы, падают истуканы, мрак идолобесия, возсиявает свет благочестия (веры); оно просвещает всякого человека, приходящего в мир. О сем превеликой имени Иисусовом поклоняется всякое колено небесных, земных и преисподних (Флп. 2, 10)».
Сие имя Иисусово есть сильное оружие на супостатов, как говорит святой Иоанн Лествичник: «Всегда именем Иисусовым бей ратников (врагов нападающих): сильнее сего имени не найдешь ни на небе, ни на земле».
«Сие дражайшее имя — Иисус — о сколь сладко сердцу, любящему Христа Иисуса! О сколь вожделенно имущему Его! Иисус бо есть весь — желание, весь — сладость. Сие пресвятое имя Иисус, о, сколь любезно рабу и узнику Иисусову, в любовь к Нему плененному!»
«В уме Иисус; на устах Иисус! Иисус веруется сердцем в правду; Иисус исповедуется устами во спасение (Рим. 10, 10)». «Ходит ли (человек), сидит ли, другое ли что делает, — Иисус пред очами: не судих, — рече апостол, — ведети что в вас, точию Иисуса… (1 Кор. 2, 2)».
«Иисус прилепляющемуся к Нему — просвещение ума, красота души, здравие тела, веселие сердцу, помощник в скорбях, радость в печалях, врачевство в болезнях, отрада во всех бедах, надежда спасения, — и Сам Он (уже в самом одном имени. — М. В.) любителю Своему награда и воздаяние».
«И ныне сие Божественное имя Иисусово написуется Его собственною кровию, при обрезании излиянною… Написуется… в сердце и в устах рабов Иисусовых. Воистину сладок Он вкушающим Его любовию, — к коим относится сказанное в псалме: вкусите и видите, яко благ Господь… (Пс. 33, 9).
Вкусив Его, святой апостол Петр глаголет: …се мы оставихом вся и вслед Тебе идохом… (Мф. 19, 27). К кому же иному пойдем? Ты глаголы живото вечнаго имаши (Ин. 6, 68).
Тою сладостию услаждены были и горькие муки святых страдальцев, так что они не боялись и самой горчайшей смерти. «Кто нас отлучит от любве Божией? — вопияли (мученики): — ни смерть, ни жизнь» (Рим. 8, 35 — 38). Ибо, «как смерть, крепка любовь» (Песн. 8, 6)».
«В каком же сосуде та неизреченная сладость — имя Иисусово — носиться любит? Воистину, в златом, как злато в горниле бед и скорбей искушенном; который (сосуд), как камнями драгоценными, украшается язвами, за Иисуса подъятыми (Гал. 6, 17). Не случайно («не всуе», не напрасно) Иисус при взятии имени Своего в обрезании кровь проливает. Сим Он хочет указать, что сосуд, имеющий носить имя Его, кровию обагряется. Посему именно, когда Господь стяжал избранный сосуд имени Своему — апостола Павла, — то тотчас добавил изречение: Аз скажу ему, елика подобает ему о имени Моем пострадати (Деян. 9, 15–16).
Так написуется имя Иисусово червленостию («красными» чернилами. — М. В.) крови, болезнями, страданиями стоящих до крови, против греха подвизающихся (Евр. 12, 41)».
«Облобызаем же тебя любезно, о сладчайшее имя Иисусово! Покланяемся усердно пресвятому имени Твоему, о пресладкий и всещедрый Иисусе! Хвалим превеликое имя Твое, Иисусе Спасе! Припадаем к излиянной в обрезании крови, незлобивый Младенец и совершенный Господи!
Молим же превеликую Твою благость — ради того пресвятого имени Твоего и ради той дражайшей изливаемой Твоей крови, а также ради и Пренепорочной Твоей Матери, нетленно Тя родившей, — излей на нас богатую Твою милость! Услади сердце наше Самим Тобою, Иисусе! Защити и огради нас всюду именем Твоим, Иисусе. Знаменай и (за)печатлей нас, рабов Твоих, сим именем, Иисусе; да и в будущий век Твой обрящемся с ангелами, славословя и воспевая пречистое и великолепое имя Твое, Иисусе, вовеки. Аминь!»
Какое чудное слово!.. Это подлинно гимн Иисусову имени!
Имяславие, говоря кратко, объясняется тем, что в Своем имени действует Сам Господь Бог; и в кресте, и в иконах. Поэтому вполне можно и нужно говорить, что суть этого действия — есть Бог.
«Молитва, — говорит преподобный Григорий Синаит, — есть Бог действующий».
И как я рад, что переписал часть этого слова, ибо сим малейшим, ничтожным делом и я, хоть мало, сопричастился к славословию имени Господа Иисуса Христа…
А далее — следовало бы приучаться к молитве Иисусовой и памяти Божией.
Я же — недостойнейший…
А еще далее — и главное — нужно бы «язвы носить» Господа: страдать за имя Его… Всячески… И прежде всего исполнением монашеского (и христианского) обета, борьбою со страстьми и похотьми, распиная и плоть и самоугодную душу (Гал. 5, 24), — живя по духу (Гал. 5, 25).
Только такой чистый сосуд любит имя Иисусово!
А верх славы и почитания имени Иисусова было и есть предание мучениками себя на смерть за Него!
Как видно из этого, не случайно, а самым тесным образом связано Обрезание с сим славословием имени «Иисус».
Память святителя Василия Великого
В день Обрезания Господня совершается еще память великого вселенского святителя Василия.
Не будем писать объяснения праздника его, так как это не относилось бы к двунадесятым праздникам, чем мы занимаемся теперь. Но, поскольку память его празднуется одновременно с Обрезанием, — и вся служба сплетается из обоих праздников.
И даже можно сказать, что служба святителю преимуществует пред Обрезанием. Например: литургия совершается — Василия Великого, то есть составленная им, ясно — в честь его; и память святых в большие праздники обычно оставляется или переносится на другие дни; малая вечерня совершается (кроме богородичных) только ему; на литии, на седальнах по кафизмам и полиелее — тоже; на хвалитех поем Обрезанию только одну первую стихиру (с повторением), а святому — положено пять (со «Славой»); утреннее Евангелие читается ему же; на 9–й песни канона припевы поются сначала празднику, а потом и святителю, чего не бывает святым. Этим Церковь выражает необычное почитание святителя Василия, имея, очевидно, основание к тому. В чем же оно?
Великий Василий — велик не только личной жизнью своей, — о чем говорит и слово сотрудника и друга его, святителя Григория Богослова, и житие его в Четьи–Минеи, — но и значением в Церкви: он боролся против еретиков ариан за православие; он создал монастыри в своей области и написал им уставы; он дал нравственные правила всем; он усовершил Божественную литургию; его творения вошли частию в каноны Церкви; он писал письма сотням лиц, из коих некоторые письма сохранились доселе; он объяснял Священное Писание; написал знаменитый « Шестоднев», то есть — объяснение шести дней творения, хотя и не все успел: смерть прервала его труд; и уже брат его, святитель Григорий, епископ Нисский, докончил объяснение; он построил больницы и богадельни для больных, прокаженных и вообще для бедных, так что из них образовался целый городок, который в честь его так и назывался «Василиады», и проч., и проч.
Характерно и то, что у него в епископии, в клире, не было непорядков и интриг, чего не избежали ни святитель Григорий Богослов, ни святитель Иоанн Златоуст: одним видом он приводил подчиненных в благоговейный страх и наводи л дисциплину. Недаром говорит красноречивый друг его Григорий: «Ты правил только семь лет; одного лишь этого мало было в тебе, Василий Великий!» А чудеса? А благодать, явно на нем почивающая? А ум? А речь?.. Действительно, приходится и теперь еще дивиться: как в такое малое время он сделал необычайно много!
За это Церковь и чтит его… За это и прозвала его Великим…
Знаменательно и совпадение смерти его, 1 января 379 года, с праздником Обрезания… Опытные подвижники советуют обращать внимание и на это; и жития святых говорят нам о многих таких примерах… И мы тоже знаем это… Здесь такое совпадение видится в том, что Обрезание есть праздник закона, — и святитель Василий был законоучителем в церковной жизни и в своих словах; Обрезание есть праздник крестный, — и он нес крест страданий всю жизнь свою, — хотя она была недолговременна, всего 49 лет, — и был строжайшим аскетом. И Господь сподобил его умереть в день Своего Обрезания.
Если Богомладенцу дано было имя Иисус — Спаситель, то великого святителя назвали Василием, что значит (с греческого) царь, царственный: он и был таковым по своему характеру и деятельности.
И хотя мы далее прилагаем «Слово» о нем святителя Григория Богослова, но находим нелишним и с своей стороны прибавить нечто из жития его и с собственных слов. К чему и перейдем сейчас.
Возможно, что кому–либо будет желательно остановиться в день Обрезания не на празднике, — что не столь легко, — сколько на памяти вселенскою великого святителя: это проще для проповедника и поучительнее для слушателей. Тем более что в житии его, как святош, автор, святитель Димитрий Ростовский, больше, чем даже святитель Григорий Богослов, останавливается на житийных элементах: чудесах, благодатных явлениях, вере, подвигах и проч. Да тогда Василий Великий казался больше деятелем церковный; а Церковь теперь славит его как святого и небесною покровителя и молитвенника.
Необычайная была семья, из которой вышел будущий вселенский святитель. Пять святых дала она миру: бабка его по отцу Макрина была ученицей славною Григория чудотворца, епископа Неокесарийского († 270), который написал первый Символ веры.
Первые годы своего детства Василий провел под ее надзором и руководством. Сам он потом пишет: «Я воспитан своею бабкою, блаженною женою. Говорю о знаменитой Макрине, от которой заучил я изречения блаженного Григория, сохранившиеся до нее по преемству памяти, кои и сама она соблюдала, и во мне еще с малолетства напечатлевала, образуя меня учением благочестия (веры). Понятие о Боге, которое приобрел я с детства от блаженной матери своей и бабки, возрастало во мне с раскрытием разума».
Отец его, тоже Василий, пользовавшийся в Понте общим уважением, был тоже благочестивым, при всей своей знаменитости и богатстве. Мать Еммелия названа, как мы видим, «блаженной». В Русской Церкви ее имени нет в святцах [53], но нам точно известно, что иногда это имя (в западной произношении: «Эмилия») носили некоторые православные. И можно почитать и ее святою, хотя бы потому, что великий сын, осторожный и мудрый в словах, назвал ее «блаженной», как и святую бабку Макрину: тогда будет из этого рода не пять святых, а шесть.
Затем должен быть назван младший брат Василия — Григорий, которого он поставил епископом в Ниссу, по имени коей он и именуется (†394). Другой брат, Петр, о котором речь будет еще ниже. И старшая сестра его, Макрина младшая, игумения монастыря. Итого — шесть святых. Необыкновенное явление! Единственное в церковной истории, если не считать сонма мучеников из одного рода, или семи ветхозаветных братьев Маккавеев, матери их Соломонии и старца Елеазара.
Родился святитель Василий в 329 году — день неизвестен.
Дальше пока упомянем об учении его в школах Неокесарии, потом в Константинополе (Византии) и наконец в центре наук — в Афинах. Здесь он и познакомился и сдружился с Григорием из Назианза, который на год раньше прибыл в Афины; но об этом лучше скажет сам святитель Григорий в надгробном слове.
Об этом времени обучения сам святитель Василий говорит неодобрительно: «Много времени потратил я на суету; и всю почти юность свою потерял в суетном труде, с каким упражнялся в том, чтобы уразуметь уроки обуянной от Бога мудрости» (светской).
«Наконец, как бы пробудившись от глубокой) сна, я воззрел на чудный свет истины евангельской и увидел тщету премудрости властей века сего преходящих (1 Кор. 2, 6). Тогда, оплакав жалкую жизнь свою, я желал снискать для себя руководителя к познанию истины».
Правда, «осмеливаюсь похвалиться о Господе тем одним, — пишет он в одном своем письме, — что я никогда не держался погрешительных мнений о Боге и не переменял впоследствии мыслей, какие прежде имел; но то понятие о Боге, которое приобрел с детства от блаженной матери моей и бабки Макрины и возрастало во мне».
Теперь, после мирских школ «прежде всего употребил я старание о том, чтобы сколько–нибудь исправить нрав свой, который повредился от долговременного моего обращения с людьми нечестивыми. Читая Евангелие и узнав из него, что продать имущество и раздать его бедной братии, совершенно не заботиться об этой жизни и отвратить душу свою от всякого пристрастия к земным предметам есть благонадежный способ к усовершенствованию себя, — я возжелал найти какого–нибудь брата, избравшего означенный путь на земле, чтобы вместе с ним преплыть глубокое море жизни».
Поэтому он отправляется в Александрию, потом — в египетские монастыри, в палестинские, сирийские, месопотамские.
Дивными показались Василию пустынники. «Я удивлялся воздержанию их в пище, терпению в трудах; изумлялся неослабному постоянству их в молитвах, и — тому, как они препобеждали сон, и не были сами побеждаемы ни одною естественною необходимостию; всегда сохраняли твердость — в голоде и жажде… на стуже и наготе (2 Кор. 11, 27)», «не заботясь о теле и не допуская в себе никакого о нем попечения, но как бы живя в чужом теле»: сим они «самим делом показывали, что значит обитать среди предметов настоящей жизни и — вместе — жительствовать на небе. Удивляясь этой блаженной жизни мужей, которые делами своими являют, что носят в теле мертвость Господа Иисуса (2 Кор. 4, 10), я и сам желал, сколько для меня возможно, подражать им».
Так в нем загорелось желание строгой аскетической жизни.
Когда он прибыл в Иерусалим и вместе с другим спутником, бывшим его учителем, Еввулом, обратились к епископу города, Максиму, с просьбой крестить их… Тогда иные крестились поздно, взрослыми: Василию тогда было около 30 лет. Но о сем нам возглаголют чудеса.
Путники достигли Антиохии; и там архиепископ Мелетий рукоположил Василия в диакона. Оттуда они прибыли в свой город, Кесарию Каппадокийскую. Тут Василий был поставлен во пресвитера. Но скоро умер епископ Гермоген, и многие хотели избрать на его место Василия; но он, убегая от чести, скрылся. Тогда поставлен был Евсевий: муж истинно добронравный, но мало ученый. А Василий был ему помощником в делах. Но враг возбудил в душе епископа зависть к нему ради великой учености и строгой святой жизни его. Помня слова апостола Павла: …дайте место гневу… (Рим. 12, 19), святитель Василий удалился в Понт, где их семье принадлежало малое местечко.
Там, у подножия горы, орошаемого холодными источниками, вблизи реки Ирис, уже жила его сестра Макрина, управляя монастырем.
Василий вызвал к себе друга Григория, и они создали мужскую обитель; созвали сюда много монахов и ввели строгий устав. В этом помогала им матерь Василия Емилия; она к этому времени овдовела и уже, кроме богоугождения, ни о чем ином не помышляла. Жила же она на другом берегу реки, в женском монастыре Макрины.
Здесь Василий и Григорий и ввели строгий устав, который и доселе лежит в основе православной) монашества: суть его заключается во внутреннем подвиге — в благодатной жизни, послушании, молитвах, посте, трудах и смирении.
Святитель Василий сам подвизался в крайней строгости: у него была одна лишь срачица [54] и мантия [55]; носил он и жесткую власяницу, но лишь ночью, чтобы другие не знали о том; питался хлебом и водой, приправленной солью и кореньями. В баню он никогда не ходил; огня не зажигал, — так потом писал сам подвижник.
Работали оба друга вместе с другими; носили дрова, обтесывали камни, сажали и поливали деревья, таскали на огород навоз, возили тяжести, так что на руках их долго потом оставались мозоли…
Святитель Василий очень был доволен таким житием; и думал, что окончит здесь и дни своей жизни… Он с любовью вспоминал палестинские и египетские монастыри и пещеры.
Но не так угодно было Богу. В это время поднялась туча арианского еретичества. И святитель Василий, при содействии Григория, примирился с архиепископом Евсевием, который вызвал пустынника из уединения и передал ему дела. Но и он скончался на руках Василия.
Потребовался выбор нового епископа. Образовались две противные группы. Православные хотели святителя Василия; а арианствующие, зная его твердость, святость и ученость, боялись его. На выборы в Кесарию потребовал доставить себя из Назианза епископ Григорий, отец Григория Богослова: он был и стар, и немощей; но хотел подкрепить своим голосом Василия и убедить его не отказываться от кафедры: иначе ее захватят арианствующие.
И только лишним этим голосом и избран был Василий. Это было в 370 году 14 июня, когда ему было 42 года.
И прежде всего он нашел нужным увеличить число своих сотрудников: брата Григория — поставил в Ниссу; другого брата, Петра, сначала приставил в качестве пресвитера к своей епископии, а потом назначил его епископом Севастийским; Григорий Богослов был потом заместителем своего усопшего отца в Назианзе. В это время скончалась мать святителя, Емилия, будучи старицей 90 лет.
И возгорелась ревностная борьба за православие! Часть об этом рассказывается в «Слове» Григория Богослова на смерть друга.
А в это же время дела епархии шли своим чередом: строился монастырь на другом берегу Ириса; создавались странноприимницы и больницы; произносились проповеди; рассылались всюду письма; служились Божьи службы… Церковь крепла…
Об этом не упомянуто даже у святителя Григория: тогда еще рано было говорить о них. Между тем они–то и говорят об особой святости Божиих угодников; и они составляют главный материал для житий. Некоторые из чудес святителя Василия мы и расскажем.
Возьмем из Четьих–Миней святителя Димитрия Ростовского. Начнем с самого крещения святителя.
Иерусалимский епископ Максим решил покрестить Василия и Еввула в святой реке Иордан, куда он и отправился со своим клиром. Когда они дошли туда, святитель Василий пал на землю и со слезами и воплем стал просить Господа о каком–нибудь знамении. Когда епископ хотел уже крестить его, то огненная молния сошла на обоих и из этой молнии явился голубь и, возмутивши воду, взлетел на небо. Все пришли в трепет. После крещения Максим миропомазал их и причастил Святых Таин.
Вознамерился святитель Василий расширить литургию, на основании существующей, созданной еще в начале христианства первым Иерусалимским епископом Иаковом, братом Господним. И пред этим важнейшим делом он усердно просил Бога дать ему благодать разума. И вот на седьмой день он был как бы в исступлении: сошел на него Святой Дух, и он начал литургисать своими словами.
В ту же ночь явился святителю Сам Господь Иисус Христос с апостолами и совершил преложение хлеба и чаши на жертвеннике. В трепете поднялся святитель Василий. Еввул и другие видели в алтаре свет небесный и некиих мужей в светлых одеяниях. Ужаснувшись, они в слезах пали на землю. В память этого события святитель повелел сделать из золота изображение голубя, которое повешено было над святою трапезою. Великий святитель записал эту службу. Святитель Златоуст сократил ее. И теперь, вот уже более 1500 лет, мы молимся их словами ежедневно.
Во время святителя Василия императором Римским стал Юлиан Отступите [56] (361—363). Он был против христианства и хотел возродить язычество. В это время возникла война греков против персов. Юлиан взял на себя предводительство войском. Святитель Василий однажды молился пред иконою Божией Матери, где было изображение и святого великомученика Меркурия в воинском одеянии. Святитель молился, чтобы Юлиан не возвратился живым с войны. Вдруг с иконы на некоторое время исчезло изображение мученика. Спустя немного времени он снова возвратился в икону, но уже с окровавленный копием. В это время Отступник был поражен и через несколько дней скончался. На его место был избран императором христианин.
Новое чудо совершилось во время литургии. Обычно, когда святитель Василий возносил Святые Дары, то голубь, по благодати Божией, троекратно сотрясался. Удивившись и осмотрев сослужащих, святитель увидел одного из диаконов, державших рипиды [57], улыбавшимся некоей женщине, стоявшей пред алтарем. Он отстранил его от престола, наложив на него эпитимию постом, молитвою и подаянием милостыни нищим. С той поры святой повелел делать завесы пред алтарем.
Еще одно, чрезвычайное чудо, о котором рассказывал очевидец слуга, а потом и заместитель престола, по кончине Василия. Один православный синклитик (сенатор), по имени Протерий, имел дочь. Диавол возбудил в некоем рабе страсть к ней. Но замужество между ними не разрешалось. Тогда раб отправился к некоему волхву. Тот посоветовал ему отречься от Христа и дать в этом расписку. Раб пошел ночью на языческое кладбище и, по совету волхва, бросил ее в воздух. Явились бесы и отвели раба к диаволу, которому раб повтори л свое обещание, лишь [бы] девица была привлечена к нему. С той поры в ней загорелась страсть. И она стала умолять своего отца выдать ее за раба: иначе грозила самоубийством. Несчастный отец не знал: что делать?
И наконец, по совету родственников и друзей, согласился на брак. Но слуги скоро заметили, что раб перестал ходить в церковь и не причащается Святых Тайн. Узнала о том и жена его. И ужасно опечалилась: била себя в грудь, терзала ногтями свое лицо и кричала, валяясь на земле. Прибежал муж. И жена спросила: правда ли, что говорят о нем? Он солгал ей, что это не верно. Тогда она предложила ему на другой день пойти с нею в храм и при ней причаститься Святых Таин. Видя, что он дальше не может скрываться, муж искренно рассказал все, что было.
Она тотчас же побежала к святителю Василию. Он вызвал мужа, и тот подтвердил истину. Святитель спросил его: хочет ли он возвратиться ко Христу? «Хочу, но не могу», — отвечал несчастный. — «Почему?» — «Я отрекся собственноручной подписью от Христа и предался диаволу».
Тогда святой заключил его в прицерковном здании и велел ему молиться; и сам святитель три дня молился за него. Потом посетил его: бесы всячески мучают его и держат его расписку. Святитель утешил его: «Не бойся, чадо; только веруй!» Дал ему немного пищи, перекрести л его; и снова затвори л. Спустя немного времени снова посетил его. Несчастный сказал: «Угрозы и вопли их слышу; но самих уже не вижу». В сороковой день святитель опять пришел к нему. Тот ответил: «Уже добре! Видел тебя во сне борющимся за меня и одолевшим диавола».
Святитель Василий вывел его из затвора и поместил в своей келии. На другой день он созвал клириков, монахов и христолюбивых людей и все сообщил им; и что Господь готов принять погибшую душу. Но «подобает и нам в эту ночь помолиться к Его благости!» Вечером люди собрались в церковь и всю ночь молились, вопия: «Господи, помилуй!» Утром на следующий день святитель привел погибавшего в храм. Но и диавол невидимо явился туда со всею своей силою, чтобы исхитить несчастного из рук святого. Тот начал вопить: «Святче Божий! помоги мне!» Диавол же, стараясь вырвать его, тянул к себе не только отрока, но терзал и святого. Тогда блаженный с гневом сказал диаволу, что тот не только сам погиб, но еще преследует и создание Божие! «Обижаешь меня, Василий!» — ответил враг. Этот голое слышали многие. Святой говорит: «Да запретит тебе Господь, диаволе!» — «Василий! обижаешь меня: не я пришел к нему, а он — ко мне и отрекся от Христа твоего и дал мне в этом рукописание, которое я имею в своей руке, и в день судный представлю общему Судии».
Тогда святой обратился к народу: «Поднимите кверху руки ваши и возопиите: «Господи, помилуй!»» Молящиеся вознесли руки и долго вопили: «Господи, помилуй!» И вдруг расписка пронеслась по воздуху и упала на руки Василия. Принял ее святой, обрадовался и обратился пред всеми к отроку: «Знаешь ли, брат, это письмо?» — «Да, святче Божий: мое есть; я написал его собственною рукою!» Тогда святитель Василий разорвал его пред всеми; причастил Божественных Таин; а людей угостил. Спасенного же довольно наставив, отдал жене его, громко славословившей и благодарившей Бога.
Великое чудо Великого Василия и Церкви Божией!
Тот же достоверный муж Елладий сообщил и о другом дивном событии. Однажды святитель Василий пригласил клириков пойти с ним за город. В одном селении был пресвитер Анастасий, проживший в девстве с женою своею Феогниею 40 лет. И никто об этом не знал. Анастасий к тому же имел дар прозорливости. Провидя, что к нему идет Василий, он сказал жене: «Я пойду на поле работать; а ты, госпожа сестра моя, украси дом; и в 9–й час (по–нашему, в 3–й пополудни) зажги свечи и выдь навстречу архиепископу Василию: он идет посетить нас, грешных». Она все так и сделала.
Архиепископ спросил ее: «Здорова ли ты, госпожа Феогния?» Она ужаснулась, что он знает и имя ее. Потом он спросил: «Где господин Анастасий, брат твой?» Она ответила: «Он не брат мне, а муж: ушел на поле». Василий сказал: «Он в доме: не трудись!» — то есть идти за ним. Видя, что он знает тайну их жизни, с трепетом упала к ногам святого и просила молить за нее, грешную.
Когда подошли они к дому, встретил их и сам Анастасий и поцеловал ноги святителя. Василий просил провести его в храм и повелел Анастасию служить литургию. А он обычно целый день, кроме субботы и воскресенья, постился. Тот, по смирению, отказывался: «Меньшее от большего благословляется», — сказал он (Евр. 7, 7). А святитель ответил ему: «Ко всем добрым делам твоим имей и послушание!» И когда он служил литургию, Василий и другие достойные видели, что Пресвятой Дух в виде огня сошел на Анастасия и окружи л его.
После литургии пресвитер предложил всем трапезу. Святитель Василий спросил его о жизни. Анастасий ответил: «Я, святитель Божий, человек грешный. Плачу подати. Имею две пары волов: на одних работаю сам, а на других мой наемник; одна пара зарабатывает на упокоение странных, а другою я уплачиваю подати. Трудится со мною и жена моя, прислуживая странный и мне», — «Зови ее сестрою, какова она и есть! И расскажи мне о добродетелях твоих». — «Я ничего доброго за собой не знаю». Тогда Василий пригласил всех пойти в некую хижину при доме; и попросил отворить дверь. Но Анастасий сказал, что там ничего, кроме домашних потребностей, нет. «А я для этих потребностей и пришел сюда». И так как пресвитер не хотел отворить дверей, то Василий открыл их словом своим. Там оказался прокаженный, у которого некоторые члены уже отгнили. «Зачем ты хотел утаить от меня это сокровище?» — «Гневлив он, — сказал Анастасий, — боялся, как бы он не погрешил против твоей святости каким–либо словом!» Василий повелел оставить его на ночь. А утром вывел его целым и здравым… После любезной беседы с пресвтером святой воротился домой…
Боже! какие были среди христиан великие люди!
Рассказывается также, как преподобный Ефрем пришел к святому Василию из Сирии в Кесарию, чтобы посмотреть на него: много удивительного говорили про него. И сначала, увидев величественное шествие его из епископскою дома на богослужение вместе с духовенством, в светлых облачениях, он разочарованно подумал и сказал своему переводчику: «Напрасно мы трудились, брате!» Но Василий, прозорливый дар имея, уже знал: кто пришел к нему. И послал своего архидиакона, предлагая гостю прийти в алтарь. Народу же в храме было такое множество, что посланный едва протискался до него. Ефрем сослался на ошибку: «Мы — народ из иной страны; и архиепископу — неведомы». Архидиакон пошел обратно доложить святому. В это время святитель разъяснял Священное Писание; и преподобный увидел, как из уст того исходил как бы огненный язык. Святой Василий вторично послал архидиакона сказать: «Господине Ефреме! приди во святый алтарь: зовет тебя архиепископ!» Удивился преподобный, что святителю известно и имя его. Но не пошел сейчас, а просил позволения встретиться с ним после службы. Святой пошел в ризницу; туда привели и Ефрема, где святитель и причастил преподобною. После беседы он попросил Великого Василия умолить Господа послать ему дар говорить по–гречески, — что и было. Прогостил он у святителя три дня. Святитель рукоположил его во пресвитера, а переводчика — в диакона, и отпустил их с миром.
После с именем преподобною Ефрема было связано другое чудо.
Одна богатая женщина боялась исповедать грехи свои. Ведь в древнее время исповедовались пред всею Церковью; или же грехи ее были тяжки. Тогда она открыла их через письмо, запечатала его; но, подавая святителю, молила не читать его, а разрешить и письмо возвратить ей целым. Каково же горе было, когда она увидела, что все грехи были изглаждены из хартии, кроме одного. И архиепископ велел ей идти в Сирию и обратиться с просьбой к Ефрему. Она направилась туда. Преподобный же, прозорливо зная, зачем она пришла, сказал ей: «Отойди от меня, женщина: я — человек грешный; и сам нуждаюсь в помощи других». Она же бросила ему письмо со словами: «Архиепископ Василий послал меня к тебе. Прочие грехи он очистил; а ты об одном не поленись помолиться: к тебе я послана!» Но преподобный ответил ей: «Нет, чадо! А кто мог умолить Бога о многих твоих грехах, тем более может умолить об одном. Иди, и не медли, чтобы застать его живым, прежде чем он отойдет к Господу». Она поклонилась преподобному и поспешила в Кесарию. Но Василия уже несли на погребение. Она стала рыдать, что не застала святого в живых… Но потом решила бросить письмо на гробницу. Один клирик взял его и вскрыл. Но там было уже все — чисто!
В заключение — достойно упомянуть о чуде с братом его Петром, уже бывшим в то время епископом Севастийским. Пред епископством он должен был прекратить общение со своей женой. Но клеветники распространяли слух, что он живет с ней. «Хорошо, что вы сообщили мне об этом. Я с вами отправлюсь к нему и обличу его». А Петр, ибо и он был исполнен Духа Божия, прозрел приход великого брата и выше л ему навстречу за восемь поприщ от города. Увидев блаженного, идущего в сопровождении многих, он улыбнулся и сказал ему евангельскими словами: «Как на разбойника пришел ты, господин брат мой» (Мф. 26, 55).
Придя в город, они сначала помолились в церкви сорока мучеников, замороженных, как известно, в холодном озере [58], — а потом направились в епископский дом. Увидев здесь свою сноху, Василий приветствовал ее словами: «Радуйся (греки и доселе приветствуют друг друга так же), благая моя, паче же, Господня: ведь я ради тебя и потрудился прийти сюда».
Василий велел брату спать эту ночь с женою в церкви. Туда же пришел и святитель с пятью праведными мужами. «Что вы видите над братом моим и снохою?» — спросил он их. — «Ангелов Божиих, реющих над ними и помазывающих ароматами непорочное ложе их». Утром Василий, когда в церковь собрался народ, приказал принести железный сосуд, наполненный горячими углями. Он сказал ей: «Простри, честная невесто, покрывало свое». Она исполнила это. Святой повелел наложить туда углей. Потом принесли другие горящие угли. Василий приказал слугам всыпать их в фелонь брату. И одежды обоих долгое время оставались нетронутыми огнем; и даже не было никакого запаха и дыма. А святитель велел и ночным свидетелям рассказать: что они видели… И все прославили Бога.
Но время нам прийти и к концу жития его.
Изнуренный подвигами, постом и болезнями, великий святитель приблизился к кончине своей, хотя ему было только 49 лет.
Но и тут он совершил чудо. У него был врач — еврей по имени Иосиф. Много раз Василий убеждал его принять святое крещение, но тот отказывался: «В какой вере родился, в такой хочу и умереть!» Умиравший сказал ему: «Поверь мне: без благодати Божией нельзя войти в Царствие Божие». И многое иное говорил он Иосифу. Но тот оставался в неверии. Пред самою смертью Василий позвал его, как будто для врачебной помощи. Но он, осмотрев умирающего, сказал домашним: «Приготовляйте все к погребению: он скоро умрет!» А Василий ответил: «Не знаешь, что говоришь!» Еврей возразил: «Поверь мне: еще солнце не зайдет, как ты умрешь». — «А если доживу до 6–го часа (по–нашему — 12–го), что сделаешь?» Врач, шутя, ответил: «Да умру». — Святой сказал: «Да! Пусть ты умрешь для греха, чтобы ожить для Бога». — «Знаю, владыко, что ты разумеешь. Но клянусь тебе: если ты хоть до утра доживешь, я исполню твою волю». Святой стал молиться Богу, чтобы Он, для спасения евреина, продлил ему жизнь до утра. Утром Василий послал слугу за врачом. Но еврей не поверил и слуге. Увидев святителя живым, он был изумлен; и припал к ногам его. И тут же отрекся от еврейства. И сам же [Василий] дошел до храма, крестил врача и всю семью его, назвав Иоанном. Отслужил литургию. Причастил новокрещеных. И дожил еще до 3–х часов дня. И спокойно предал дух свой Богу… Это было 1 января 379 года. Погребли его в церкви святого мученика Евтихия. Святитель Григорий Богослов успел прибыть к похоронам и сказал свое надгробное слово, — куда и отсылается читатель.
В добавление к этому я расскажу случай, о котором я теперь (1955 г.) знаю, может быть, один в России.
В Париже я лечился у доктора М–на [59]. И он рассказал мне следующий знаменательный сон. К утру проходило какое–то торжественное шествие. Когда оно приблизилось к нему, кто–то говорит ему: «Грядет Пресвятая Богородица с Василием Великим за душой Патриарха Тихона». «Я, грешный, недостойный видеть Божию Матерь, упал лицом на землю. Шествие стихло. Утром я направился к м[итрополиту] Евлогию [60] и рассказал ему виденное. — «А при чем тут Василий Великий?» — «Как же?! — ответил митрополит, — Патриарх до пострига носил имя святителя Василия Великого!»»
Святителю отче Василие! моли Бога о нас! Моли о Церкви Святой! Моли о просящих твоей помощи! Конец.
М. В. 1955. 7 марта н. ст
<…>
…Никто не должен дивиться, что принимаюсь за де л о поздно и после того, как многие восхваляли Василия и прославляли его наедине и всенародно. Да простит мне божественная душа, всегда, как ныне, так и прежде, мною досточтимая! <…>
…Все мы равно отстоим от Василия и то же пред ним, что пред небом и солнечным лучом взирающие на них.
<…>
Каждое поколение и каждый член в поколении имеет какое–либо свое отличительное свойство, и о нем есть более или менее важное сказание, которое, получив начало во времена отдаленные или близкие, как отеческое наследие переходит в потомство. Так и у Василия отличием отцового и материного рода было благочестие…
<…>
Супружество Василиевых родителей, состоявшее не столько в плотской союзе, сколько в равном стремлении к добродетели, имело многие отличительные черты, как то: питание нищих, странноприимство, очищение души посредством воздержания, посвящение Богу части своего имущества… <…> Но мне кажется в нем самою важною и знаменитою чертою благочадие. <…>
Кто не знает Василиева отца, Василия — великое для всех имя? Он достиг исполнения родительских желаний; не скажу, что достиг один; по крайней мере, как только достигал человек. Ибо, всех превосходя добродетелию, в оном только сыне нашел препятствие удержать за собою первенство. Кто не знает Еммелию? Потому что она предначертана сим именем, что впоследствии такою соделалась, или потому соделалась, что так наречена; но она действительно была соименна стройности (греч. — έμμέλεκχ) или, кратко сказать, то же была между женами, что супруг ее между мужами. <…>
<…>
…Благодетельно было для Василия, что он дома имел образец добродетели, на который взирая, скоро стал совершенным. <…>
…Чтобы ему ни в чем не отстать от трудолюбивой пчелы, которая со всякого цветка собирает самое полезное: тогда поспешает он в Кесарию для поступления в тамошние училища. <…>
<…> Он был ритором между риторами еще до кафедры софиста, философом между философами еще до выслушания философских положений, а что всего важнее, иереем для христиан еще до священства. <…> А главный его занятием было любомудрие, то есть отрешение от мира, пребывание с Богом…
Из Кесарии Самим Богом и прекрасною алчбою познаний ведется Василий в Византию… а из Византии в Афины — обитель наук, в Афины, если для кого, то для меня подлинно золотые и доставившие мне много доброго. Ибо они совершеннее ознакомили меня с сим мужем, который не безызвестен был мне и прежде. <…>
<…>
Несколько прежде приняли они меня, а потом и Василия, которого ожидали там с обширными и великими надеждами; потому что имя его, еще до прибытия, повторялось в устах у многих…
<…>
<…> …Новоприбывшею в торжественном сопровождении чрез площадь отводят в баню. И это бывает так: став порядком попарно и в расстоянии друг от друга, идут впереди молодого человека до самой бани. А подходя к ней, поднимают громкий крик и начинают плясать, как исступленные; криком же означается, что нельзя им идти вперед, но должно остановиться, потому что баня не принимает. И в то же время, выломив двери и громом приводя в страх вводимою, дозволяют ему наконец вход, и потом дают ему свободу, встречая из бани, как человека с ними равною и включенною в их собратство…
А я своего Великого Василия не только сам принял тогда с уважением, потому что провидел в нем твердость нрава и зрелость в понятиях, но таким же образом обходиться с ним убедил и других молодых людей, которые не имели еще случая знать его… Что же было следствием сего? Почти он один из прибывших избежал общею закона и удостоен высшей чести, не как новопоступающий. И сие было начатком нашей дружбы. Отсюда первая искра нашего союза. Так уязвились мы любовию друг к другу.
<…>
<…> Нами водили равные надежды и в деле самом завидном — в учении. <…> Казалось, что одна душа в обоих поддерживает два тела….Мы были один в другом и один у другого. У обоих нас одно было упражнение — добродетель, и одно усилие — до отшествия отсюда, отрешаясь от здешнего, жить для будущих надежд. <…> Нам известны были две дороги: одна — это первая и превосходнейшая, вела к нашим священным храмам и к тамошним учителям; другая — это вторая и неравною достоинства с первою, вела к наставникам наук внешних. Другие же дороги — на праздники, в зрелища, в народные стечения, на пиршества — предоставляли мы желающим. Ибо и внимания достойным не почитаю того, что не ведет к добродетели… <…> …Живя в Афинах, мы утверждались в вере; потому что узнали обманчивость и лживость идолов, и там научились презирать демонов, где им удивляются. <…> <…>
<…> Какого рода наук не проходил он? Лучше же сказать: в каком роде наук не успел с избытком, как бы занимавшийся этой одной наукой? Так изучи л он все, как другой не изучает одного предмета; каждую науку изучи л он до такого совершенства, как бы не учился ничему другому. <…> Врачебную науку — этот плод любомудрия и трудолюбия — соделали для него необходимою и собственные телесные недуги, и хождение за больными… Впрочем, все сие, сколько оно ни важно, значит ли что–нибудь в сравнении с нравственным обучением Василия? <…>
<…> …Василий, объяснив причины, по которым непременно хочет возвратиться на родину, превозмог удерживавших, и они, хотя принужденно, однако же согласились на его отъезд. А я остался в Афинах… <…> Но моя утрата была не долговременна…
<…> Василия же Божие многообразное человеколюбие и смотрение о нашем роде… поставляет знаменитым и славным светильником Церкви, сопричислив пока к священный престолам пресвитерства, и чрез один град — Кесарию — возжигает его для целой вселенной. <…>
<…> Сей истолкователь священных книг сперва читает их народу, и сию степень служения алтарю не считает для себя низкою…
<…> …Потом со мною же вместе предается он бегству, удаляется отсюда в Понт, и настоятельствует в тамошних обителях, учреждает же в них нечто достойное памятования, и лобызает пустыню…
<..·>
…После попечением для Василия было — оказывать услуги предстоятелю, уничтожить подозрение, уверить всех людей, что огорчение произошло по искушению лукавого, что это было нападение завидующего единодушию в добре, а сам он знал законы благопокорности и духовного порядка. Посему приходил, умудрял, повиновался, давал советы; был у предстоятеля всем — добрым советником, правдивым предстателем, истолкователем Божия слова, наставником в делах, жезлом старости, опорою веры, самым верным в делах внутренних, самым деятельным в делах внешних. Одним словом, он признан столько же благорасположенным, сколько прежде почитаем был недоброжелательным. С сего времени и церковное правление перешло к Василию, хотя на кафедре занимая он второе место, ибо за оказываемую им благорасположенность получил взамен власть. И было какое–то чудное согласие и сочетание власти; один управляя народом, а другой — управляющим. <…>
<…>
Был голод, и самый жестокий из памятных дотоле. Город изнемогая; ниоткуда не было ни помощи, ни средств к облегчению зла. <…> Он собирает в одно место уязвленных гладом, а иных даже едва дышащих, мужей и жен, младенцев, старцев, весь жалкий возраст, испрашивает всякого рода снеди, какими только может быть утолен голод, выставляет котлы, полные овощей и соленых припасов, какими питаются у нас бедные; потом, подражая служению Самого Христа, Который, препоясавшись лентием, не погнушался умыть ноги ученикам, при содействии своих рабов или служителей удовлетворяет телесным потребностям нуждающихся, удовлетворяет и потребностям душевным, к напитанию присоединив честь и облегчив их участь тем и другим.
<…>
За сии и подобные дела… возводится он на высокий престол епископский, правда, не без затруднений, не без зависти и противоборства… Впрочем, надлежало препобедить Духу Святому, и Он подлинно по превосходству побеждает. Ибо из сопредельных стран воздвигает для помазания известных благочестием мужей и ревнителей, а в числе их и нового Авраама, нашего патриарха, моего отца, с которым происходит даже нечто чудное. Не только по причине многих лет оскудев силами, но и удрученный болезнию, находясь при последнем дыхании, он отваживается на путешествие, чтобы своим голосом помочь избранию, и, возложив упование на Духа (скажу кратко), возложен был мертвый на носила, как во гроб, возвращается же юным…
<…> И добродетель Василиева получила тогда, как думаю, не приращение, но больший круг действий, и при власти нашла она больше предметов, где показать себя.
Во–первых, делает он для всех явным, что данное ему было не делом человеческой милости, но даром Божией благодати. <…>
Потом умягчает и врачует он высокомудренным и цельбоносным словом своим тех, которые восставали против него. И достигает сего не угодливостию, и не поступками неблагородными, но действуя весьма отважно и прилично сану, как человек, который не смотрит на одно настоящее, но промышляет о будущей благопокорности. <…> Не хитростию порабощал он, но привлекал к себе благорасположением. Не власть употреблял он наперед, но пощадою покорял власти, и, что всего важнее, покорял тем, что все уступали его разуму, признавали добродетель его для себя недосягаемою, и в одном видели свое спасение — быть с ним и под его начальством, а также одно находили опасный — быть против него, и отступление от него почитали отчуждением от Бога. <…>
<…> …Он, хотя во всем другом соблюдая умеренность, в этом же не знает умеренности; напротив того, высоко подъяв главу и озирая окрест душевным оком, объемлет всю вселенную, куда только пронеслось спасительное слово. Примечая же, что великое наследие Бога, стяжанное Его учениями, законами и страданиями, язык свят, царское священие (1 Пет. 2, 9), приведено в худое положение, увлечено в тысячи мнений и заблуждений… и повреждено лукавым и диким вепрем — диаволом (Пс. 79, 9—14), — примечая это, Василий не признает достаточный в безмолвии оплакивать бедствие и к Богу только воздевать руки, у Него искать прекращения обдержащих зол, а самому между тем почивать; напротив того, он вменяет себе в обязанность и от себя привнесть нечто и оказать какую–нибудь помощь. Ибо что горестнее сего бедствия? <…> Он взыскует Божеской или и человеческой помощи, только бы остановить общий пожар и рассеять облежащую нас тьму.
<…> Сколько мог, углубившись в себя самого и затворившись с Духом, напрягает все силы человеческого разума, перечитывает все глубины Писания, и учение благочестия предает письмени. Делает возражение еретикам, борется и препирается с ними, отражает их чрезмерную наглость, и тех, которые были под руками, низлагает вблизи разящим оружием уст, а тех, которые находились вдали, поражает стрелами письмен…
Но было у него и другое средство. Поелику, как дело без слова, так и слово без исполнения равно не совершенны, то он присовокупляет к слову и содействие самих дел. К одним идет сам, к другим посылает, иных зовет к себе, дает советы, обличает, запрещает (2 Тим. 4, 2), угрожает, укоряет, защищает народы, города, людей частных, придумывает все роды спасения, всем врачует. <…>
<…>
Но я, как можно сокращенное, передай слову, что кажется мне наиболее удивительный и о чем не могу умолчать, хотя бы и желал. Кто не знает тогдашнего начальника (по имени Модеста) области, который как собственную свою дерзость особенно устремлял против нас (потому что и крещением был совершен или погублен у них — у ариан), так сверх нужды услуживал повелителю, и своею во всем угодливостию на долгое время удержал и соблюл за собою власть? К сему–то правителю, который скрежетал зубами на Церковь, принимал на себя львиный образ, рыкал, как лев, и для многих был неприступен, вводится или, лучше сказать, сам входит и доблественный Василий, как призванный на празднество, а не на суд. Как пересказать мне достойным образом или дерзость правителя, или благоразумное сопротивление ему Василия? «Для чего тебе, — сказал первый (назвав Василия по имени; ибо не удостоил наименовать епископом), — хочется с дерзостию противиться такому могуществу и одному из всех оставаться упорный?» Доблественный муж возразил: «В чем и какое мое высокоумие? не могу понять сего». «В том, — говорит первый, — что не держишься одной веры с царем, когда все другие склонились и уступили». — «Не сего требует Царь мой, — отвечает Василий, — не могу поклониться твари, будучи сам Божия тварь и имея повеление быть богом». — «Но что же мы, по твоему мнению? — спросил правитель. — Или ничего не значим мы, повелевающие это? Почему не важно для тебя присоединиться к нам, и быть с нами в общении?» — «Вы правители, — отвечал Василий, — и не отрицаю, что правители знаменитые, однако же не выше Бога. И для меня важно быть в общении с вами (почему и не так? и вы Божия тварь); впрочем, не важнее, чем быть в общении со всяким другим из подчиненных вам; потому что христианство определяется не достоинством лиц, а верою». — Тогда правитель пришел в волнение, сильнее воскипел гневом, встал с своего места, и начал говорить с Василием суровее прежнего. «Что же, — сказал он, — разве не боишься ты власти?» — «Нет, — что ни будет, и чего ни потерплю». — «Даже хотя бы потерпел ты и одно из многого, что состоит в моей воле?» — «Что же такое? объясни мне это». — «Отнятие имущества, изгнание, истязание, смерть». — «Ежели можешь, угрожай иным; а это нимало нас не трогает», — «Как же это и почему?» — спросил правитель. — «Потому, — отвечает Василий, — что не подлежит описанию имуществ кто ничего у себя не имеет, разве потребуешь от меня и этого волосяного рубища и немногих книг, в которых состоят все мои пожитки. Изгнания не знаю; потому что не связан никаким местом; и то, на котором живу теперь, не мое, и всякое, куда меня ни кинут, будет мое. Лучше же сказать, везде Божие место, где ни буду я пресельником и пришлецем (Пс. 38, 13). А истязания что возьмут, когда нет у меня и тела, разве разумеешь первый удар, в котором одном ты и властей? Смерть же для меня благодетельна: она скорее препошлет к Богу, для Которого живу и тружусь, для Которого большею частию себя самого я уже умер и к Которому давно поспешаю». — Правитель, изумленный сими словами, сказал: «Так и с такою свободою никто доселе не говаривал передо мною», — и при этом присовокупил свое имя. «Может быть, — отвечал Василий, — ты не встречался с епископом: иначе, без сомнения, имея дело о подобном предмете, услышал бы ты такие же слова. Ибо во всем ином, о правитель, мы скромны и смирнее всякого, — это повелевает нам заповедь, и не только пред таким могуществом, но даже пред кем бы то ни было, не поднимаем брови; а когда дело о Боге и против Него дерзают восставать, тогда, презирая все, мы имеем в виду одного Бога. Огонь же, меч, дикие звери и терзающие плоть когти скорее будут для нас наслаждением, нежели произведут ужас. Сверх этого оскорбляй, грози, делай все, что тебе угодно, пользуйся своею властию. Пусть слышит о сем и царь, что ты не покоришь себе нас и не заставишь приложиться к нечестию, какими ужасами не будешь угрожать».
Когда Василий сказал сие, а правитель, выслушав, узнал, до какой степени неустрашима и неодолима твердость его, тогда уже не с прежними угрозами, но с некоторым уважением и с уступчивостию велит ему выйти вон и удалиться. А сам, как можно поспешнее представ царю, говорит: «Побеждены мы, царь, настоятелем сея Церкви. Это муж, который выше угроз, тверже доводов, сильнее убеждений. Надобно подвергнуть искушению других, не столько мужественных, а его или открытою силой должно принудить, или и не ждать, чтобы уступил он угрозам».
После сего царь, виня сам себя и будучи побежден похвалами Василию (и враг дивится доблести противника), не велит делать ему насилия; и как железо, хотя умягчается в огне, однако же не престает быть железом; так и он, переменив угрозы в удивление, не принял общения с Василием, стыдясь показать себя переменившимся, но ищет оправдания наиболее благоприличного. И сие покажет слово. Ибо в день Богоявления, при многочисленном стечении народа, в сопровождении окружающей его свиты, вошед во храм и присоединясь к народу, сим самым показывает вид единения. Но не должно прейти молчанием и сего. Когда вступи л он внутрь храма, и слух его, как громом, поражен был начавшимся псалмопением; когда увидел он море народа, а в алтаре и близ оного не столько человеческое, сколько ангельское благолепие, и впереди всех в прямой положении стоя л Василий… когда, говорю, царь увидел все сие и не находил примера, к которому бы мог применить видимое, тогда пришел он в изнеможение как человек, и взор и душа его от изумления покрываются мраком и приходят в кружение. Но сие не было еще приметным для многих. Когда же надобно было царю принести к Божественной трапезе дары, приготовленные собственными его руками (по изъяснению Никиты, дары сии состояли в золотых сосудах), и по обычаю никто до них не касался (не известно было, примет ли Василий); тогда обнаруживается его немощь. Он колеблется на ногах, и если бы один из служителей алтаря, подав ему руку, не поддержал колеблющегося, и он упал, то падение сие было бы достойно слез. <…>
Но вот другое происшествие, которое не маловажнее описанных. Злые превозмогли; Василию определено изгнание, и ничего недоставало к исполнению определения. Наступила ночь; приготовлена колесница; враги рукоплескали; благочестивые унывали; мы окружали путника, с охотою готовившегося к отъезду, исполнено было и все прочее, нужное к сему прекрасному поруганию. И что же? <…> Царев сын страдал и изнемогал телом; сострадал с ним и отец. И что же делает отец?…..Как царь нигде не находил врачевства от болезней, то прибегает к Василиевой вере. <…> И Василий пришел, не отговариваясь…
Сказывают, что в скором времени случилось то же и с областным начальником. Постигшая болезнь и его подклоняет под руку святого. <…> Правитель страдал, плакал, жаловался, посылал к Василию, умолял его, взывал к нему: «Ты удовлетворен; подай спасение!» И он получил просимое, как сам сознавался и уверял многих не знавших о сем; потому что не переставая удивляться делам Василиевым и пересказывать о них.
<…>
…Брань от мира прекратилась и возымела от Бога правый конец, достойный Василиевой веры. Но с сего же времени начинается другая брань, уже от епископов и их споборников… <…> К Василию давно не имели расположении! по трем причинам. Не были с ним согласны в рассуждении веры, а если и соглашались, то по необходимости, принужденные множеством. <…> Произошла еще и другая распря, которою подновилось прежнее. Когда отечество наше разделено на два воеводства, два города (Кесария и Тиана; епископом в последнем городе был Анфим, который и объявил свои притязания на некоторые части Василиевой архиепископии, имевшей престол в Кесарии) сделаны в нем главными, и к новому отошло многое из принадлежавшей) старому; тогда и между епископами произошли замешательства. <…>
<…> Самый раздор употребляет он в повод к приращению Церкви и случившемуся дает самый лучший оборот, умножив в отечестве число епископов. А из сего что происходит? Три главные выгоды. Попечение о душах приложено большее; каждому городу даны свои права; а тем и вражда прекращена.
<…>
<…> Его богатство — ничего у себя не иметь и жить с единым крестом, который почитал он для себя дороже многих стяжаний. <…>
Достойны удивления воздержание и довольство малым; похвально не отдаваться во власть сластолюбию и не раболепствовать несносному и низкому властелину — чреву. Кто же до такой степени был почти не вкушающим пищи и (не много будет сказать) бесплотным? <…> …У Василия один был хитон, одна была верхняя ветхая риза; а сон на голой земле, бдение, неупотребление омовений составляли его украшение; самою вкусною вечерею и снедию служили хлеб и соль — нового рода приправа, и трезвенное и неоскудевающее питие… <…>
<…> Но кто же лучше Василия или девство чтил, или предписывая законы плоти, не только собственным своим примером, но и произведениями своих трудов?
Кем устроены обители дев? Кем составлены письменные правила, которыми он уцеломудривал всякое чувство, приводил в благоустройство каждый член тела и убеждал хранить истинное девство, обращая внутреннюю красоту от видимого к незримому, изнуряя внешнее, отнимая у пламени сгораемое вещество, сокровенное же открывая Богу — единому Жениху чистых душ. <…>
<…>
Что еще? Прекрасны человеколюбие, питание нищих, вспомоществование человеческой немощи. Отойди несколько от города и посмотри на новый город (странноприимный дом, построенный святителем Василием близ Кесарии), на сие хранилище благочестия, на сию общую сокровище-влагательницу избыточествующих, в которую по увещаниям Василия вносятся не только избытки богатого, но даже и последние достояния… <…> Теперь нет уже пред нашими взорами тяжкого и жалкого зрелища; не лежат перед нами люди, еще до смерти умершие и омертвевшие большею частию телесных своих членов, гонимые из городов, из домов, с торжищ, от вод, от людей, наиболее им любезных, узнаваемых только по именам, а не по телесным чертам. <…> Василий преимущественно пред всеми убеждал, чтобы мы как люди не презирали людей, бесчеловечием к страждущим не бесчестили Христа — единую всех Главу; но чрез бедствия других благоустроили собственное свое спасение и, имея нужду в милосердии, свое милосердие давали взаим Богу. Посему этот благородный, рожденный от благородных и сияющий славою муж не гнушался и лобзанием уст чтить болезнь, обнимал недужных, как братьев… чтобы научить своим любомудрием — не оставлять без услуг страждущие тела. <…>
<…>
<…> …Кто был столько приятен в собраниях, как известно сие мне, который всего чаще имел случай видеть его? кто мог увлекательнее его беседовать, шутить назидательно, уязвлять не оскорбляя, выговора не доводить до наглости, а похвалы до потачки, но в похвале и выговоре избегать неумеренности, пользоваться ими с рассуждением…
Но что сие значит в сравнении с совершенством Василия в слове, с силою дара учить, покорившею ему мир. <…>
<…> В Василии красотою была добродетель, величием — богословие, шествием — непрестанное стремление и восхождение к Богу, силою — сеяние и раздаяние слова. <…> Что услаждает на пиршествах, на торжищах, в церквах, увеселяет начальников и подчиненных, монахов и уединенно–общежительных, людей бездолжностных и должностных, занимающихся любомудрием внешним или нашим? Везде одно и величайшее услаждение — это писания и творения Василиевы. После него не нужно писателям иного богатства, кроме его писаний. <…>
Когда имею в руках его «Шестоднев» и произношу устно, тогда беседую с Творцом, постигаю законы творения и дивлюсь Творцу более, нежели прежде, имев своим наставником одно зрение. Когда имею пред собою его обличительные слова на еретиков, тогда вижу содомский огнь, которым испепеляются лукавые и беззаконные языки… Когда читаю слова о Духе, тогда Бога, Которого имею, обретаю вновь и чувствую в себе дерзновение вещать истину, восходя по степеням его богословия и созерцания. <…> Когда займусь его похвалами подвижникам, тогда презираю тело, собеседую с похваляемыми, возбуждаюсь к подвигу. Когда читаю нравственные и деятельные его слова, тогда очищаюсь в душе и в теле, делаюсь угодным для Бога храмом… в который ударяет Дух…
<…> За первое учение, за единение и собожественность (или не знаю, как назвать точнее и яснее) в Святой Троице Василий охотно согласился бы не только лишиться престолов, которых не домогался и вначале, но даже бежать их, и самую смерть, а прежде смерти мучения, встретил бы он как приобретение, а не как бедствие. Сие и доказал уже он тем, что сделал и что претерпел; когда, за истину осужденный на изгнание, о том только позаботился, что одному из провожатых сказал: возьми записную книжку и следуй за мною. <…> Еретики подыскивались, чтобы уловить ясное речение о Духе, что Он Бог; сие справедливо, но казалось злочестивым для них и для злого предстателя нечестия. Им хотелось изгнать из города Василия — сии уста богословия, а самим овладеть Церковию… Но Василий иными речениями Писания и несомненными свидетельствами, имеющими такую же силу, а также неотразимостию умозаключений столько стеснил прекословивших, что они не могли противиться, но были связаны собственными своими выражениями, что и доказывает особенную силу его слова и благоразумие. <…>
<…>
Сверх всего, скажу еще об одном, и притом кратко. Такова доблесть сего мужа, таково обилие славы, что многое маловажное в Василии, даже телесные его недостатки, другие думали обратить для себя в средство к славе. Таковы были бледность лица, отращение на нем волос, тихость походки, медленность в речах, необычайная задумчивость и углубление в себя… Таковы же были: вид одежды, устройство кровати, приемы при вкушении пищи, что все делалось у него не по намерению, но просто и как случилось. <…>
Когда же, течение скончав и веру соблюдши, возжелал он разрешиться и наступило время к принятию венцов… тогда совершает он чудо, не меньше описанных. Будучи уже почти мертв и бездыханен, оставив большую часть жизни, оказывается он еще крепким при произнесении исходной своей речи…
<…>
Василий лежал при последнем издыхании, призываемый к горнему ликостоянию, к которому с давнего времени простирая свои взоры. Вокруг него волновался весь город; нестерпима была потеря; жаловались на его отшествие, как на притеснение, думали удержать его душу, как будто можно было захватить и насильно остановить ее руками и молитвами (горесть делала их безрассудными); и всякий, если бы только возможно, готов был приложить ему что–нибудь от своей жизни. Когда же все их усилия оказались напрасны… и когда, изрекши последнее слово: в руце Твои предложу дух мой (Пс. 30, 6), поемлемый ангелами, радостно испустил он дух… тогда открывается чудо, замечательнейшее из бывших когда–либо. Святой был выносим, подъемлемый руками святых. Но каждый заботился о том, чтобы взяться или за воскрилие риз, или за сень, или за священный одр, или коснуться только (ибо что священнее и чище его тела?), или даже идти подле несущих, или насладиться одним зрением (как бы и оно доставляло пользу). Наполнены были торжища, переходы, вторые и третьи жилья; тысячи всякого рода и возраста людей, дотоле незнаемых, то предшествовали, то сопровождали, то окружали одр и теснили друг друга. Псалмопения заглушаемы были рыданиями; и любомудрие разрешилось горестию. <…> Скажу в заключение, что горесть окончилась действительным бедствием: от тесноты, стремления и волнения народного немалое число людей лишились жизни, и кончина их была ублажаема, потому что преселились отсюда вместе с Василием и стали (как сказал бы иной усерднейший) надгробными жертвами. <…>
И теперь он на небесах, там, как думаю, приносит за нас жертвы и молится за народ (ибо, и оставив нас, не вовсе оставил); а я — Григорий — полумертвый, полуусеченный, отторгнутый от великого союза (как и свойственно разлученному с Василием), влекущий жизнь болезненную и неблагоуспешную, не знаю, чем кончу, оставшись без его руководства. Впрочем, и доныне подает он мне советы и, если когда преступаю пределы должного, уцеломудривает меня в ночных видениях.
<…> Итак, все вы, предстоящие мне, весь Василиев лик, все служители алтаря, все низшие служители Церкви, все духовные и мирские, приступите и составьте со мною похвалу Василию: пусть каждый расскажет об одной каком–нибудь из его совершенств; пусть ищут в нем седящие на престолах — законодателя, граждански начальники — градостроителя, простолюдины — учителя благочиния, ученые — наставника, девы — невестоводителя, супруги — наставника в целомудрии, пустынники — окрыляющего, живущие в обществе — судию, любители простоты — путеводителя, ведущие жизнь созерцательную — богослова, живущие в веселии — узду, бедствующие — утешение, седина — жезл, юность — детовождение, нищета — снабдителя, обилие — домостроителя. Думаю, что и вдовы восхвалят покровителя, сироты — отца, нищие — нищелюбца, странные — страннолюбца, братия — братолюбца, больные — врача, от всякой болезни подающего врачевство, здравые — охранителя здравия, и все — всем бывшаго вся (1 Кор. 9, 22), да всех или как можно большее число людей приобрящет.
<…> Призри же на меня свыше, божественная и священная глава… и всю жизнь мою направь к полезнейшему! А если преставлюсь, и там прими мя в кровы свои, чтобы, сожительствуя друг с другом, чище и совершеннее <созерцать> Святую и Блаженную Троицу…
Такое тебе от меня слово! …О Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава вовеки. Аминь.
Сретение Господне
I. Мои воспоминания
Хороший это праздник! И мне бы хотелось дать ему такое именование, которое выразило бы основное чувство от него. Иногда бывает радость сильная; иногда — как бы восторг; иногда созерцание славы Божией. А теперь — как бы мирное чувство охватывает душу. И вспоминается седален 1–го гласа (по 2–й кафизме, в понедельник), который поется при введении постригаемого в монашество в храм. Приведу его целиком. «Объятая Отча отверста ми потщися, блудне иждих мое житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих Спасе, ныне обнищавшее мое сердце не презри. Тебе бо Господи во умилении зову: согреших Ти, спаси мя».
Этот седален, особенно первые слова его об «объятиях Отеческих», припоминается мне, во–первых, потому, что праведный старец Симеон сподобился взять на свои руки, в свои объятия Самого Богомладенца Иисуса. В припевах к 9–й песни Церковь поет о Симеоне: «Объемлет руками старец Симеон Содетеля закона, и Владыку всяческих» [2 февраля, канон на утрене]. В 5–й же песни канона читается: «…огнь… носиши, Чистая: Младенца боюся объята Бога…» [там же, 2–й тропарь]. И в тропаре поем: «…веселйся и ты, старче праведный, приемый во объятия…» Младенца.
Во–вторых, потому, что по существу Сам Бог благодатно «обнимает» в лице Симеона все человечество, как и говорится от лица Господа: «Не старец Мене держит, но Аз держу его: той бо от Мене отпущения прбсит» [там же, припевы к 9–й песни канона].
В–третьих, потому, что этим словом «объятия» Сам Господь, в притче о блудной сыне, благоволил назвать чувства отца к грешному, но раскаявшемуся сыну: ..когда он был еще далеко, увидел его отец… и сжалился (по–славянски: мил ему бысть); и, побежав, пал ему на шею (то есть обнял его) и целовал его (Лк. 15, 20). Этот образ Отца Небесною — нежнее выражает чувство любящею сердца.
Вот почему мне и хотелось бы этим словом начать объяснение праздника Сретения: мы — находимся «в объятиях Отчих»… Как дитяти отрадно находиться в объятиях матери или отца, и оно протягивает к ним свои слабые ручки, так и человеку немощному хочется быть в объятиях Божиих… Когда вчувствуешься в это любезное и нежное слово, тогда поймешь силу любви Божией; и сердцу нашему сладостно будет, как дитяти на груди матери: мир, успокоение войдет в душу нашу; найдено теплое место утешения.
Дал ее это будет выясняться подробнее.
Встреча… Это слово — хорошо; но для нас, грешных, оно несколько вольно: встречаются равные. А здесь — более подходящее славянское слово «сретение»; ибо оно говорит о выхождении меньших навстречу большему, — людей, встречающих Бога.
Об этом слове мне и хочется теперь говорить.
Не замечали ли мы, что при всякой встрече — особенно если близкие люди долго не виделись, — чувствуется повышенная радость? Почти всегда улыбаются, точно нашли что потерянное дорогое. Восклицания… Приветствия, целования, обнимания.
А если в доме встретились, то начинается суетливая забота: чем бы угостить гостя дорогого?.. И все это с охотою, с радостью. Потом разговоры внимательные… Но вот проходит первый порыв встречи, и чувства начинают входить в русло спокойствия… Улыбка заменяется серьезностью; восторги — деловыми отношениями; радость — будничными делами. «Праздник» встречи ушел. И жизнь вошла в русло подвига.
Я много раз наблюдал это; и всегда интересовал меня вопрос: почему люди радуются при встрече? И следовательно, не найду ли я материала и для «Сретения»?
Когда человек живет постоянно в близком общении, то не замечает: как дорог и даже как хорош другой человек, с коим он живет. А стоит разойтись, хоть на время, — как серая будничная маска забудется, и мы начинаем видеть другую, хорошую сторону в нашем сожителе: тут показывается идеальный человек, в его лучшей состоянии, и даже — в подлинном, богоподобном, хорошем его виде. Но после, благодаря нашей слабости в идеальном, мы не выдерживаем; спускаемся опять в нашу низшую, немощную жизнь, — и очарование пропадает.
Таково первое объяснение: встречаются идеальные души, и добро добру радуется.
Подчас люди, по причине своей жесткости, холодности, даже и не искренно рады встрече; но все же делают «хорошее лицо»: будто рады. То есть подделываются под настоящую встречу; следовательно, считают радость впечатлений за должное состояние, или идеальное.
Есть и другое объяснение: первая встреча есть первое общение душ. Значит, общение дает радость. О чем же все это говорит? Человек создай для радостного общения, а не для жизни в одиночку. Это — радость любви к другим. Но так как сил надолго для такой сильной радости еще не хватает, то скоро она слабеет и почти тухнет…
Помню следующий случай. Был болен одни иеродиакон… Его пришли навестить знакомые, притом занимавшие высокое положение… Целой семьей. «Я, — рассказывал он мне после, — сначала очень обрадовался им. Начали разговор: все было так приятно. Но прошло полчаса; и я стал чувствовать, что у меня уже больше не хватает душевных сил не только радоваться, но — даже любезно улыбаться. Стало трудно поддерживать разговор, и стал я думать: когда же они уйдут, наконец?»
Этот случай показывает и радость общения, и скудость еще наших сил для длительной радости. Но все же идеал — это радость общения. А холодность — упадок наш.
Наконец, и еще объяснение. Вот мы живем с человеком, иногда и очень близким и хорошим, но недостаточно ценим его. А стоит лишь «потерять» его или разлучиться на время, — мы уже ощущаем эту потерю, как лишение, как отрыв дорогого, как убыток, как изъятие части нашего «я». Но когда встретим, точно неожиданно потерянное «найдем», — тогда восполняется наше лишение.
Вот какие чувства бывают при встрече.
Если мы вдумаемся в славянское слово «сретение», тогда присоединится еще и новое впечатление, и радость соответственно увеличивается; и в нее привносятся новые элементы: почитания, благоговения, восторга.
А сверх всего еще и чувство благодарности за милость встречи: «сподобился», «слава Богу!»
Наконец, если мы встречаем наших спасителей, освободителей, то уже будут и новые восприятия; но об этом будем говорить особо. А теперь перенесем все эти наши размышления к празднику Сретения Господня: нет ли чего сродного им здесь?
Да, и теперь ощущается радость у Симеона и Анны: «Наконец–то дождались…» «Сподобились». Радуется старец. Берет на руки… Обнимает Младенца… А Анна, как более горячая женщина, несмотря на свои 84 года, не сдерживается и начинает направо и налево, «всем чающим» пришествия Мессии–Утешителя проповедовать о Нем: вероятно, возбужденно, восторженно говорить, убеждать; не может удержать своей радости в себе.
Вот как можно бы, как думается, изложить первые чувства встречавших. А следовательно, и у нас должны быть подобные же настроения на празднике.
Человечество, удаленное от Бога за непослушание, теперь снова видится с Ним; и радуется! Особенно — потому, что оно принято так ласково, милостиво: это изображается принятием Богомладенца на руки Симеоном, в его объятия. Для таких случаев есть и особое слово: «подался», то есть «пошел» на приглашающие, зовущие руки, «по—дал» Себя старцу. Лучшие люди тосковали о Боге, желали быть опять вместе с Ним в общении. И сподобились! Как же не радоваться?!
Эта встреча произошла в храме, в церкви. Именно здесь наиболее всего встречается Бог с человеком. Так было прежде; так продолжается и теперь. Конечно, можно молиться и помнить о Боге везде, ибо Он вездесущ; но в храмах Он является особенно явно. И люди нигде не молятся так усердно, как в храмах. Да это так и должно быть: ведь храм, или церковь (от греческого слова: «Кириу икос», Господень дом, Божий дом), есть «дом Бога», в нем обитает Бог. И Сам Христос, вошедши в храм, начал выгонять оттуда продающих, …говоря им: написано: дом Мой есть дом молитвы… (Лк. 19, 45—46; Ис. 56, 7; Иер. 7, 11).
И потому именно в храм, к Богу, ходят искони молящиеся. Так было и в Ветхом Завете. У евреев был всего лишь один храм — в Иерусалиме, где приносились жертвы, где совершались обрезания, очищения, моления. А синагоги (собрания) были домами для проповеди, а не храмами в собственной смысле.
Поэтому и Господь встретился с людьми в Своем доме. Они пришли в «дом Божий», как и должно: меньшие — к Высшему. Потому важно и теперь ходить в церковь не только для молитвы, но и для пребывания в истине: …Бог есть — истина… (Иер. 10, 10); Христос Господь сказал о Себе: Я есмь путь и истина и жизнь… (Ин. 14,6)….Дух есть истина (1 Ин. 5,6). Дом Божий (церковь по–славянски) есть… столп и утверждение истины (1 Тим. 3, 15). Поэтому и нам всемерно нужно держаться Церкви Христовой, а никак не отрываться, не отделяться от нее; как, например, раскольники, протестанты, сектанты и проч. Поэтому и при всяком сомнении или при возражении противников нужно отвечать: «Держусь Церкви!»; «Верую, как учила две тысячи лет Церковь Христова!» Здесь — истина! Здесь — дом Божий, Бог!
Здесь произошла первая встреча, общение человека с Богом и Бога с человеками. Объятия — сладки обеим сторонам, которые обнимаются. Это мы знаем по объятиям с детьми. Так и религиозные объятия приятны, отрадны не только людям, но и — Самому Богу. Ведь человек создай по образу Божию (Быт. 1, 26—27). А теперь верующие все соединены с Отцом чрез Единородного Сына Божия, Которого, по любви Своей, отдал Он за наше спасение на воплощение и смерть (Ин. 3, 16—17; Рим. 8, 32). И все сие совершается чрез Господа, «во Христе». И прежде всего в храме. Верующие, входя в храм, знаменуют себя крестом во имя Христа.
Целуют святые иконы: ведь это же живое общение! — так и следует нам думать и чувствовать… И мы чувствуем: Христа целую, Божию Матерь… Какая милость и радость! Мы уподобляемся Симеону Богоприимцу!
А причащение! Вот что пишет проповедник на Сретение Господне: «Мы имеем счастие и блаженство — не меньше Симеона, даже более: ибо устами и сердцем мы приемлем Господа Иисуса Христа, когда причащаемся Его Тайн».
«Не ревнуем (не завидуем) тебе, старче праведный!.. Как и ты носил Его всегда в сердце, еще не видя, но чая Его», а потом и приял Его на руки свои, так и мы принимаем Его «не один раз в жизни, не десять, а сколько хотим… И праведный старец, можно сказать, заключал в объятиях своих Жизнодавца Иисуса в предзнаменование того, как верующие во Христа в последующее время, во все дни до скончания века (Мф. 28, 20), будут поднимать и носить Его не на руках только, а — в сердце своем… О, Иисусе Сыне Божий, бездна благости и щедрот! Как Ты не опаляешь нас, нечистых сердцем и устами, всегда недостойных Твоих пречистых и животворящих Тайн?! Что за невнимание к величайшей святыне? Ты ежедневно выходишь в сретение нам во вратах храма Своего; а мы отвечаем Тебе равнодушием… Так большая часть христиан холодно встречают Господа во храме — в Его Святых Тайнах».
«А Ты — в них не всем ли, принимающим их с верою, даруешь жизнь? Не часто ли Ты чудесно исцеляешь болезни? Не всегда ли разрешаешь и очищаешь нас от грехов? Доколе же мы будем неразумны, маловерны и слепы?»
«А с какою радостию сказал бы каждый из нас пред смертию, после достойного причастия Святых Таин Твоих: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром из кратковременною суетною века сего; яко видеста очи мои спасение Твое: здесь — в начатках; да надеюсь, — говорит проповедник про себя самого, — что увижу Его в совершенстве и там — в вечности!.. Приими дух мой с миром!»»
«Братия! чтобы встретить нам радостно Господа во второе и славное Его пришествие, научимся встречать Его здесь — ежедневно в праздник Сретения и во все праздничные и воскресные дни» своим посещением богослужений, «и особенно во Святых Таинах; то есть будем с великою верою и с сердцем сокрушенный и смиренным приступать к святой чаше. Для тех, которые обыкли достойно встречать Его здесь, в нынешнем веке, не страшно будет и сретение Его во второе и славное Его пришествие».
И доселе, после благодарственных молитв по причащении, читается песнь праведною Симеона Богоприимца: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко… Ясно, что этим Сретение сближается с причащением Святых Таин. И это — несомненно и очевидно.
Дал ее — вспомним и таинство покаяния, или исповедь, совершаемую в храме. Ведь здесь то же самое происходит, как и при изгнании из рая: мы, грешные, за грехи удаляемся от Церкви. А в древнее время грешников даже и внешне удаляли из литургии верных; а после ектении об оглашенных они вместе с последними должны были уходить из храма. За большие грехи они иногда были удаляемы на несколько лет; потом, хоть и стояли с верными всю литургию, но не допускались к причастию; а иные наказывались даже до смерти или до опасной, смертной болезни; тогда епитимия снималась. Теперь это делается в редких случаях.
Но всякий грех собственно удаляет нас от Тела Христова (1 Кор. 12, 12 — 13, 27; Еф. 4, 11; 5, 30), от Церкви. Поэтому, пред разрешением, духовником читается молитва, в которой говорится: Господи, «примири и соедини его (кающегося) со Святою Твоею Церковию». Это — еще остаток от древней церковной практики; но оно действенно и теперь.
А после, и вследствие этого покаяния и разрешения грехов, в душе наступает мир, и даже радость; и это — не от нашего бывшего сокрушения, а именно — от милости Божией, от примирения нашего с Богом: Господь снова «обнимает и целует» нашу душу, как отец раскаявшеюся блудною сына. Это множество раз доказано опытом: это — не самовнушение, а — дар благодати покаяния.
Но не должно думать, что такое общение бывает лишь в храме. Самарянке, когда она спрашивала: где лучше кланяться? в Иерусалиме ли, как иудеи думают, или на горе Гаризим в Самарии? — Господь сказал: поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу, но — везде в Духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе (Ин. 4, 21—24). Поэтому и нам должно иметь общение с Богом — везде. Апостол Павел говорит про себя: …уже не я живу, но живет во мне — Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня (Гал. 2, 20). Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь (1 Сол. 5, 16—17). И еще в Ветхом Завете Псалмопевец Давид говорил: всегда видел я пред собою Господа… (Пс. 15, 8); очи мои всегда к Господу… (Пс. 24, 15); …я всегда с Тобою… (Пс. 72, 23). А раньше него еще про Еноха сказано в Библии: и ходил Енох пред Богом; и не стало его, потому что Бог взял его на небо (Быт. 5, 24).
И это бывает непрестанно и с нами. Как именно?
Наша вера — радостное общение с Богом; а точнее сказать, Бога с нами. И всякий из нас знает: какой она мир дает нам, верующим, непрестанно.
Наша молитва — это духовное объятие или беседа с Богом; или, опять точнее, Бога с нами. «Молитва, — говорит преподобный Григорий Синаит, — есть Бог, действующий в нас». Павел говорит: …мы не знаем, о чем молиться, как должно; но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными (Рим. 8, 26). Некоторые и из современных подвижников подвизались в непрестанной молитве. Особенные же молитвенники достигали и высоких ступеней созерцания: но это были лишь исключительные подъемы непрестанной их молитвы. А иные, переступавшие свои силы, едва выносили богообщение. Еще Моисею Господь сказал: …человек не может увидеть Меня и остаться в живых (Исх. 33, 20). Бывали и из современников наших такие молитвенники, что от высокой степени молитвенности их они чувствовали такое напряжение (это — не совсем правильно бывало у них, душевно, а не духовно, не от Духа Святого), что более сил не хватало, сердце могло «разорваться».
А в будущем мире такое богообщение будет, что не видел того глаз, не слышало того ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9; Ис. 64, 4). Этого и апостол Павел, достигший третьего неба, бывший в раю, не мог пересказать на языке человеческом (2 Кор. 12, 1—4). То же самое говорил о себе преподобный Серафим Саровский: «Если сам батюшка Павел, — так любовно назвал его он, — не мог передать этого; где же мне, убогому, рассказать о том?» Это все разные виды богообщения.
И все это дается в истинной Церкви Христовой.
Различна бывает благодать праздника — особая у каждого. Это говорит нам и наш духовный опыт. Иной праздник приносит радость, притом сильную; другой торжество; третий — славу. Этот праздник Сретения отмечен тоже радостью, но сдержанной; скорее даже миром, или — тихой радостью. Праздник Рождества Божией Матери более радостей, но все же — там больше торжества: там, как говорилось в богослужении, была «утренняя заря» начинавшегося будущего христианства.
Здесь же, в Сретении, стоит смиреннейшая «Благодатная Мария», принесшая Своего Богомладенца. И, по обычаю Своей смиренной сокровенности, что отличает вообще глубоких духовных людей, молчит. Правда, Церковь призывает Ее радоваться, когда поет Ей: «Радуйся, Благодатная Богородице Дево!» — но Она Сама ведет Себя смиренно, молча. Да и как Ей радоваться, когда Ее Сыну, еще Младенцу, уже предсказано Духом, через пророчество Симеоново, что Он будет предметом борьбы, пререканий людей: одни будут за него, а другие — против. И эти последние доведут Его до крестного распятия! Какая мать могла бы спокойно перенести это пророчество, хотя бы оно было изречено от Духа Святого, почивавшего на долголетнем старце, — следовательно, несомненно?! Какой матери было бы радостно и легко выслушать пророчество о том, что и Ей самой острое оружие пройдет душу (Лк. 2, 34—35), особенно когда Она увидит Сына на кресте?! А таких слов Матерь Божия не могла пропустить без самого глубокого внимания. И Матерь Христа, как и при чуде рассказа пастухов об явлении им ангелов, так и теперь, при пророчествах мудрою Симеона, скрывала и сохраняла все слова сии в сердце Своем (Лк. 2, 19, 51).
Всякая радость, при таких предсказаниях, должна была бы свернуться, спрятаться внутрь.
К этому нужно прибавить еще общий смысл обряда выкупа первого младенца мужескою пола, коего мать обязана была посвятить «в жертву Господу» за помилованных первенцев: когда Господь прошел мимо домов сынов Израилевых в Египте, в то время, как Он поражая египтян, и домы наши избавил (Исх. 12, 27;
13, 1—2)….Все первенцы — Мои; в тот день, когда поразил Я всех первенцев в земле Египетской, освятил Я Себе всех первенцев Израилевых от человека до скота; они должны быть Мои. Я — Господь (Чис. 3, 13).
В память этой милости Господа и установлен был праздник выкупа этих первенцев в сороковой день: за них богатые должны были приносить агнца и горлицу; а бедные — двух голубей или горлиц. И Пресвятая Богородица уже знала, что таким Агнцем искупления предназначен в «жертву Господу» Младенец Ее.
При всем этом Сретение Богомладенца не могло быть для Нее только радостный. Скорби — неизбежны и Ей. И это не могло не отражаться на сердце Ее.
Гораздо легче было Симеону спокойно умирать, после долголетней и многотрудной жизни, когда он своими руками принял и обнял обещанного Мессию–Утешителя; хотя и ему прискорбно было пророчествовать о кресте Христовом и оружии для Матери Его.
Единственным человеком, ликовавшим при Сретении Господа, была старая пророчица Анна, бегавшая по храму с известием всем, ожидавшим избавления в Иерусалиме (Лк. 2, 38), что Утешитель пришел уже.
И по всему этому нынешняя благодать радости зрится через крест. Скорее можно бы назвать ее благодатью «умирения»: скорби не покрывают радости, но все же умиряют ее; или: они перемежаются — то одно, то другое.
К этому нужно присоединить еще и наше собственное духовное состояние. В церковных песнопениях праздника, правда, почти не встречаем мыслей о наших грехах. Лишь в последних припевах 9–й песни поется: «О Христе всех Царю! Подаждь ми слезы теплы, да плачу мою душу, юже зле погубех»; и: «О Девице Марие! просвети мою душу, помраченную люте житейскими сластьми» или, иначе: страстьми; да в самом конце всенощного бдения на хвалитех говорится: «…Христе Боже! и нас поющих Тя, страстей мучительства, призываемый избави и спаси…» [4–я стихира]; да и то: «…Богородицы ради помилуй нас» ([7–я стихира на] литии). Вот и только; а прочее все посвящено радости, славе, хвале праздника.
Но то поет Церковь Божия, невеста Христова. А мы не поднимаемся на высоту ее. То — удел святых чад ее. Вот ссылаются на преподобного Серафима Саровского, что он был всегда радостный. Да, — но не знают, что он нес многолетние подвиги. И однажды тысячу дней и ночей молился на камне, повторяя слова мытаря: «Боже! милостив буди мне, грешнику». А его посты… А непрестанные молитвы… А физические труды… А искушения от врагов… А избиения от разбойников… А поношения от братии… А мы?.. Лучше уж умолчим о себе…
И когда, хоть немного, поймешь свою греховность, — тогда трудно будет «всегда радоваться»… Не нашей это силы и меры! В противном случае наша радость будет фальшивой, обманчивой, легкомысленной… И позавидуешь тогда преподобному «Ефрему Сирину грешному», как он подписывался: как он постоянно плакал, так что даже просил Господа: «Ослаби ми волны благодати Твоея!» Как он постоянно думал о Страшном суде; как он умилительно умолял нас, грешников, каяться и просить, с несомненной надеждой, помилования; как он дал нам молитву, постоянно повторяемую Церковью в Великом посту: «Господи и Владыко живота моего… даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего!» А мы и этого не можем… И себя самих не видим… Даже вспомнишь язычника–философа Сократа, как он говорил: «Познай самого себя».
При таком сознании радость даже на праздники может тухнуть или, в лучшем случае, быть недолговременной, перемежающейся.
Впрочем, таковые рассуждения могли бы относиться и ко всем праздникам, подумает иной. И верно! Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним; а праведник смел, как лев (Притч. 28, 1).
Но на Сретение Господне есть особое основание к этому: Христос приносится Материю в храм, как ЖЕРТВА ОТЦУ за наши грехи… О чем будет и особая речь после…
А это не может не отразиться и на нас, как на виновниках этой жертвы. И потому радость будет и на празднике метаться со скорбью. И в лучшем случае может быть мир, а — не чистая радость. И на это можно видеть основание и в богослужении. Старец Симеон в своей песни «Ныне отпущаеши» говорит: отпускаешь меня, Господи, с миром. И этот припев на стиховнах повторяется постоянно — до отдания. Человечество, устами его, как бы говорит с ним: я устал жить! Трудно жить на этой грешной земле! Возьми меня, Владыко, отсюда в другую, блаженную страну, где нет «ни печали, ни воздыхания». Так и всякий может про себя сказать: Господи, даруй мне «христианскую кончину живота моего — безболезненную, непостыдную, мирную», и «доброю ответа на Страшной судище». И как от кончины праведною Симеона веет миром (вероятно, он после Сретения умер очень скоро), так и для всех истинных христиан обычно бывает мирная смерть, в надежде на блаженную жизнь за гробом милостию Христа, принесшею Себя в жертву за верующих.
Наша греховность умиряется и верою, и надеждою за Христовы заслуги за нас, и благоволением Отчим, и исповедию, и причастием Святых Тайн, — к чему мы, верующие, стремимся, хотя бы пред концом жизни.
Иначе бывает с неверующими: подобно левому разбойнику, они мучительно умирают и бессмысленно, безнадежно чувствуют себя… Бог им Судья.
Все это, вместе взятое, и в праздник Сретения создает верующему человеку мирное, благонадежное настроение. А кто более достоин, как Симеон и Анна, те больше сподобляются радости… Так, насколько мы знаем, радостно умирал и преподобный Серафим. Он пел пасхальные песни… Заранее сделал себе гроб: он был очень хороший столяр… И вошедшие в келию его монахи застали его на коленях пред иконой; а на табуретке у него лежала Псалтирь. Тихо отошел он из этой временной в вечную блаженную жизнь к Господу, Которого он всегда носил в сердце.
И я, грешный, на своем опыте замечал, что в праздник Сретения не бывает сильной радости; но тем более не бывает печали… Душа ищет и воспринимает покой, благонадежное умирение. Такова благодать этого праздника. Так мы его и назовем.
В прошлом я испытал еще особое состояние. Это случилось со мной, вероятно, в 1929 году в Париже, где я был инспектором Богословского института.
Вот каково оно было. Накануне отслужили праздничную всенощную. В день Сретения Господня я пошел в храм к литургии. Как епископа меня по обычаю встречали при входе. Певчие, студенты, запели задостойник: «В законе сени и писаний образ видим, вернии, всяк мужеский пол, ложесна разверзая, свят Богу, тем перворожденное Слово, Отца безначальна, Сына первородящася Материю неискусомужно, величаем». Только начали петь этот ирмос, вдруг в моем сердце, неожиданно для меня, я ощутил приятно–отрадное чувство. Пред этим я решительно ничего не думал, ни к чему особому не приготовлялся. Что же именно я испытал?
Опыт наш говорит нам, как трудно передать наши душевные переживания. И поневоле приходится обращаться к посредству каких–либо сравнений, более известных нам. Как же сказать? Точно я стал «освобождаться» от чего–то. Но и это непонятно? Возьму иное сравнение. Представим себе, что ребенка распеленают. И становится ему легче; и он свободно двигает членами тел а своего. Так и мне казалось тогда: в душе что–то распутывалось…
И я сам не понимал: что это значит? А не заметать этого я не мог! Слишком ясно было это чувство освобождения! Но явно было, что оно как–то связано с праздником. А как и чем связано, я совершенно не понимал: уже одно это непонимание мое говорило мне, что оно — не от ума было, вообще — не от меня, а — таинственный, благодатный дар праздника.
И я после записал это для памяти. Позднее, в 1933 году, то есть уже через четыре года, я захотел понять, что это за странное было чувство? Для этого я стал вслушиваться в богослужение, надеясь услышать там объяснение… Не сразу это пришло… Запели тропарь, то есть самое основное песнопение праздника, где высказываются главные мысли и переживания. И тогда, к концу его, мне бросились на ум слова: «…Свободителя душ наших…» — точно я прежде не слыхивал их. «Свободитель», «свобода» какая–то. Вспомнился и праведный Симеон: ведь и он тяготился жизнью, и он просил Господа «отпустить» его… И кажется, где–то еще в службе промелькнула эта мысль о «свободе»; когда я дойду до богослужения, мы там увидим.
Если это — так, то значит, моя душа как–то удостоилась воспринять дух праздника, если не сполна, то все же — правильно. Но отчего же именно почувствовалось мною «освобождение», это неясно мне было, пока я не вдумался в богослужение… Поэтому я и сейчас оставлю этот вопрос до этого отдела. Теперь же нашел нужный просто отметить подобное мое переживание, записанное мною много лет тому назад… И эти записки сохранились у меня доселе; и я и теперь это выписываю оттуда почти буквально.
На юге и юго–западе России есть хороший обычай: в этот праздник верующие покупают большие и украшенные свечи и, при особом молитвенной чине, освящают их. И это делается почти так же обязательно, как на Крещение — брать святую воду, на Пасху — святить куличи, на Пятидесятницу — стоять с цветами, на Преображение — приносить и освящать фрукты. Этот обычай, по–видимому, заимствован с Запада, от католиков. И ничего худого в том нет… Не нужно нам думать, что там все — плохо. И они — христиане. В Америке, в нашем православной храме, этот обычай всегда соблюдался. И он имеет свой глубокий смысл. Именно.
В молитве святого праведного Симеона говорится о «свете во откровение язьков»; есть, как увидим, и другие тексты в богослужении, где говорится о свете. Есть и другой смысл: Иосиф и Пресвятая Дева Мария принесли в выкуп за Богомладенца двух горлиц; люди же теперь покупают свечи. Но есть и третий: эти свечи верующие блюдут на случай смерти; и когда приходит такой час к кому–либо, то они их зажигают и даже дают в руки умирающим, если те могут еще держать их. Это последнее значение является в народной мнении главным. Следовательно, освящение свечей связывается главным образом не с праздником «света», а с воспоминанием смерти Господа, с крестною жертвою, которую принесла Божия Матерь Богу Отцу за людей. А с другой стороны, в память святого праведного Симеона, просившею себе смерти у Богомладенца, чтобы с миром отойти в иную жизнь.
Так или иначе, обычай этот — хороший и назидательный. Но нам особенно важно то, что он связан именно с праздником Сретения, где говорится и об искупительной жертве Христовой, и о пререкаемом [предсказанном] знамении, даже до распятая и смерти (Флп. 2, 8) Сына Божия, и об оружии, которое пройдет душу Самой Матери. И потому, наше мнение, что в этот праздник радость смешивается и со скорбными мыслями, получает новое подтверждение.
Такого обычая в великой России нет: там — более суровый, серьезный народ; и, как таковой, не очень склонен к нежным обычаям вообще. Но и там хранится свечечка, например, от «двенадцати Евангелий», кануна Страстной пятницы, то есть дня смерти Господа: ее зажигают и дают в руки умирающему. Следовательно, и это связано со смертью; но только — не с Сретением, не с будущей жертвой, а уже — с самой истинной, совершившейся; почему Христос и сказал со креста, пред концом смертных страданий: совершилось, то есть совершилось искупительное Его служение за род человеческий (Ин. 19, 30). Так говорят апостолы: …вы куплены дорогою ценою (1 Кор. 6, 20); …драгоценною кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца, предназначеннаго еще прежде создания мира (1 Пет. 1, 19—20); вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира (Ин. 1, 29); …Он есть умилостивление за грехи наши, и не только за наши, но и за грехи всего мира (1 Ин. 2, 2).
Обращалось мое внимание и на то, что главными действующими лицами на празднике Сретения являются не столько Богоматерь и Христос Богомладенец, сколько Симеон и Анна, люди старые. Это может иметь различное значение.
Но главное — в том, что они оба изображают собою ветшающее значение закона Ветхого Завета и начало «новой благодати». Здесь мы должны задать себе вопрос: какое, собственно, значение имел закон?
Это — вопрос не малый. Но скажем хоть немного. Вообще на закон смотрят, как на сборник благих заповедей, которые ведут ко спасению. И отчасти это верно; и Господь говорит: не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить, дополнить (Мф. 5, 17). Вы слышали, что сказано древним: не убивай… А Я говорю вам: и не гневайся (Мф. 5, 21, 22 и так далее).
Но закон ничего не довел до совершенства (Евр. 7, 19): потому что был для этого бессилен (Рим. 8, 3), он поэтому должен был ограничиваться хоть меньшим: не глубоким сердечным внутренним исправлением, а хотя бы — внешними делами. Христианство же не удовлетворяется этим: оно требует от нас полного искоренения греха и достижения совершенства. А это несравненно труднее, чем «делать дела».
Это мы знаем даже по христианскому опыту: исполнять внешние предписания нам легче, чем изменить сердце свое. Например: не убивать легче, чем не гневаться, и так далее.
В таком случае спрашивается: для чего же тогда дан закон? (Гал. 3, 19). Назначение его было иное: закон был… детоводителем (Гал. 3, 24), или воспитателей детей, слугою в дому отца — господина. Как? Он указывал, что нужно делать или не делать; но силы дать не мог….Не понимаю, говорит апостол Павел, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Закон–то хорош; но грех, лежащий во мне, в членах моих, делает меня пленником. Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? — и тотчас же сам отвечает: благодарю Бога моего (чрез) Иисусом Христом, Господом нашим (Рим. 7, 15–25).
Закон, следовательно, вел ветхозаветных людей невольно — к вере во Христа Спасителя. Мессия и был этой «утехой Израиля»·; не политической, следовательно, а духовной.
Так должны были понимать значение закона лучшие люди Ветхого Завета. И особенно — старые. Они уже по многолетнему своему опыту знали, что закон только обличает их, но не спасает. Вся надежда — на Мессию. Они не знали еще: как? Лишь пророки, особенно Исаия, говорили о жертвенном подвиге Его. Но бессилие закона лучшие люди уже сознавали. И от этой немощности они измучились, «устали». И ждали «Избавителя»… Закон обветшал, устарел. Нужен был теперь иной Утешитель…
И вот Он пришел в храм… Дух Святой сказал старому Симеону идти быстро навстречу Ему… «Пристала» к нему и 84–летняя старица Анна пророчица… И они оба «исповедали» Христа; а Симеон даже взял Его от Матери в свои объятия и сказал чудные слова песни «Ныне отпущаеши», сущность которой и заключалась в освобождении от ветхого износившегося закона и начало новой благодати, — о чем часто будет говориться в богослужении… Но она будет дана чрез жертву Христову. Закон был лишь тенью будущих благ (Евр. 10, 1). Поэтому и поется в задостойнике: «В законе сени (тени) и писаний (а не благодати) образ видим вернии»: только «образ», прообраз, — а не самый предмет, то есть Христа Господа.
Это предсказание Симеона праведного всегда звучало в душах наших; и болезненно отражалось на нас: Христос смиренный; Христос милосердный; Христос Целитель; Христос, Который трости надломленной не переломил, и льна курящегося не угасил, Который видел многое, но не замечал (Ис. 42, 3, 20); Христос, учивший кротости; Христос Чудотворец; Христос — изгонитель бесов из мучимых ими; Христос, учивший бедности и не имевший, где главы приклонить, Христос, прогнавший грехи; Христос, не оттолкнувший блудницы, целовавшей Его ноги; Христос, ободривший правого разбойника и введший его в рай; Христос, наконец, отдавший Себя на распятие за нас; и этот Христос — пререкаемое знамение?!
Что за странность?! Казалось бы, нужно бежать за Ним всему миру?! И вдруг мы слышим: Он — пререкаемое знамение?!. Свои иудеи кричали Пилату: распни, распни Его! (Лк. 23, 21). А он всячески старается защищать Его; а потом, видя озлобленную толпу жестоких евреев, немощно уступает им, против своей совести и вопреки мольбам жены своей…
Какая мировая трагедия!.. В истории еще не было другого такого примера!
Наконец, Он воскрес и вознесся… Ученики Его из простых рыбаков, люди некнижные и простые (Деян. 4, 13), но ходившие вслед Его и видевшие Его по воскресении в течение сорока дней, со многими верными доказательствами (Деян. 1,3), стали, после Пятидесятницы, тотчас проповедовать Его без страха; но начальники народа, первосвященники, книжники и старейшины наложили на них руки и отдали их под стражу до утра; ибо был уже вечер (Деян. 4, 2). На другой день привели их в синедрион и стали допрашивать их: какою силою или каким именем вы сделали это? (Деян. 4, 7), то есть исцеление хромого от чрева матери (Деян. 3, 2).
…Видяже исцеленного человека, стоящего с ними, ничего не могли сказать вопреки. Потом начальники приказали апостолам выйти вон из синедриона и рассуждали между собою… что нам делать с этими людьми? Ибо всем, живущим в Иерусалиме, известно, что ими сделано явное чудо, и мы не можем отвергнуть сего; но чтобы более не разгласилось это в народе, с угрозою запретим им, чтобы не говорили об имени сем, то есть об имени Христа, никому из людей. Так они и поступили. Но Петр и Иоанн сказали им в ответ: судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога? Мы не можем не говорить того, что видели и слышали. И начальники отпустили их, не находя возможности наказать их, по причине народа; потому что все прославляли Бога за происшедшее. Ибо лет более сорока было тому человеку, над которым сделалось cue чудо исцеления (Деян. 4, 14 — 22). А охотно принявших слово апостола Петра было душ около трех тысяч (Деян. 2, 41); и после около пяти тысяч (Деян. 4, 4). А другие все прославляли Бога за происшедшее чудо (Деян. 4, 21).
Этот необыкновенный факт мы привели потому, что он весьма характерен для того, чтобы показать, как не желающие поступать по правде идут против самих фактов, против действительности. Горе им!
И так называемые «неверующие» — суть упорствующие, не желающие веровать; за что они и осуждаются Богом.
Отсюда и нам, верующим, нужно сделать некоторые выводы для себя. И прежде всего. Когда мы видим кого–либо, кто идет против Христа, то должны вспомнить: это давно предсказано Духом Святым чрез праведного Симеона; и, следовательно, нечего дивиться этому, как чему–то неожиданному. Апостол Петр говорит первым мученикам: возлюбленные! огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения, для вас странного, но как (поскольку) вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете. <…> Только бы не пострадал кто из вас, как убийца, или вор, или злодей, как посягающий на чужое (то есть прелюбодей), а если как христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь (1 Пет. 4, 12 — 16).
Не дивись же, христианин, на падающих! Предсказано! Далее. Дивись лишь тому: как Бог нас еще терпит (2 Пет. 3, 15)! Потом. Желай за Христа скорбей от неверующих; а на приманки их не соблазняйся. Предсказано! Затем. Проси, молись Богу, чтобы нам–то самим не отпасть от Христа Господа, Спасителя нашего. Предсказано! Помни суд Божий, когда придет Христос судить нас.
Между этими страждущими за Христа поставлена и Сама Матерь Божия: …и Тебе Самой, предсказал Ей праведный Симеон, оружие пройдет душу… (Лк. 2, 35). Слово «и» говорит о том, что пророк поставил и Ее в ряд соблазняющихся… Как это ни странно и ни страшно для вас, но эта вставка должна быть понимаема в ряду предыдущих мыслей: на падение одних и восстание других и в предмет пререканий, — и Тебе Самой это оружие пройдет душу, — как бы острый нож проткнет сердце.
Что это значит?
Преподобный Исихий, пресвитер Иерусалимский, толкует это в смысле «великой скорби», когда двенадцатилетний Отрок Иисус пропал в Иерусалиме. И Мария с Иосифом три дня искали Его. И найдя среди учителей, Матерь Его сказала Ему: Чадо! что Ты сделал с нами? Вот мы с великою скорбью искали Тебя. И когда Господь сказал им: зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему? Но они не поняли сказанных Им слов (Лк. 2, 48 — 50).
Это — единственное толкование. Но оно может быть принято. Святитель Димитрий Ростовский, объясняя «Страстную» икону Божией Матери с семью стрелами, вонзившимися в сердце Ее, говорит, что первой стрелой, или «оружием», была эта потеря Отрока в Иерусалиме. Такое его толкование после поддерживая и известный угодник Киевский, иеросхимонах Парфений. Но остальные толковники, включая и святителя Иоанна Златоуста, видят в этом «оружии» крест Христов, когда Он был распят. Это вполне понятно! Но они идут дальше. Здесь, в пророчестве праведного Симеона, как мы уже сказали, речь о Божией Матери поставлена в ясную связь с пререкаемым знамением — и Тебе… оружие пройдет. Можно подумать, что Богородица это пререкание болезненно воспринимала, но в словах праведного старца говорится о каком–то особом моменте, когда оружие пройдет душу Богоматери, а пререкание было всю жизнь Господа, с крещения до смерти: одни делались Его преданными учениками; другие думали, что Он чудеса творит не иначе, как силою веельзевула, князя бесовского (Мф 12, 24); одни веровали, другие хотели убить Его, о чем особенно много говорит евангелист Иоанн (Ин. 5, 16; 7, 25; 11, 53). И потом действительно распяли…
Следовательно, нужно думать, что здесь разумеется какая–то иная острая скорбь. Об этом святитель Амфилохий Иконийский, двоюродный брат, по матери, святителю Григорию Богослову, говорит так: «Оружием, или мечом, проходящим душу, названы здесь бесчисленные и безотрадные помышления», рассекающие и поражающие душу и сердце. «Сим помышлениям предавалась Дева Мария, когда еще не знала о силе воскресения, хотя востание Христа из мертвых и было уже близко. После же воскресения уже не стало обоюдоострого меча, но радость и веселие. Итак, знамением пререкания Симеон назвал знамение креста, во время проявления коего оружие помышлений поразило Деву Марию. <…> Вот знамение Ветхого и Нового Завета! Это — крест, спасающий мир чрез распятою на нем Иисуса Христа, Господа нашего…»
Но и у святителя Амфилохия подразумеваются многие, «бесчисленные… помышления». Не отрицает он и креста, когда «меч прошел Ее душу». Но в словах Симеона говорится о некоем единичном случае: «пройдет», сказано, а не «пройдут», один, а не многие мечи.
Поэтому другие толковники разумели здесь специальный момент креста Господа. И это понятно — для Матери Его. Однако здесь нет неожиданностей, которые наносили острые удары в сердце Божией Матери; эти пререкания были уже много раз: Матерь Его это видела и прежде. Поэтому другие толковники, и прежде всех святитель Иоанн Златоуст, говорят следующее: «…окажешься ли Ты неподверженною искушению, после того как (хотя) исповедала, что Ты — Мать…. После того как соделалась Богородицею… Материю Своего Творца?» — Нет! «…Я Тебе Самой душу пройдет оружие… Почему, Господи? <…> …Когда увидишь, что Он висит на кресте, когда увидишь, что Он страдает за мир, когда увидишь, что руки Его распростерты на кресте и пригвождены на древе, тогда Ты начнешь сомневаться и говорить: ужели это — Тот, о Котором беседовал со Мною ангел? Ужели это — Тот, по отношению к Которому случилось Мое чудесное зачатие? Я была Девою и родила, и осталась Девою. Почему Он распинается? <…> Итак, никто не пребыл неподверженным искушению, согласно с пророчеством праведного Симеона. Петр, верховный из апостолов, трижды отрекся; прочие ученики, оставив Христа, убежали….Все отступили; Христос же был один только, как бы висящий овен (Быт. 22, 13). Итак, прошло оружие и Ее душу: именно — искушение и сомнение. <…>… Истина Божия встречает пререкание с соизволения Бога… соизволение же это необходимо, чтобы стали очевидны достойные».
Ту же мысль высказывают и другие святые отцы; например: Софроний, патриарх Иерусалимский, святитель Григорий Нисский, как можно далее видеть это в его слове на Сретение Господне.
Нам, привыкшим к богопочтению Пресвятой Богородицы, не легко принять такое толкование; нам оно кажется «слишком человеческим». Но так говорят столпы Церкви, святые отцы. И мы обязаны с этим согласиться: Божия Матерь была же человеком. «Хотя Она была Дева, но жена; хотя и Богородица, но — из нашего состава», — говорит тот же святой Исихий. «В страдании Христа все рассеялись и поколебались, даже избранные ученики и Матерь…»
II. Богослужебные мысли
После этих моих переживаний и мыслей перейдем теперь к богослужению. Уже почти все выяснилось прежде; но есть и новые мысли или особенно — поддерживаемые Церковию в богослуженин, что невольно обращают на себя и особенное наше внимание.
Буду сосредоточиваться на главных мыслях. И прежде всего — на тропаре праздника.
Как известно, в тропаре обычно выражаются главные идеи: это — суть празднования, центральные чувства Церкви.
«Радуйся, Благодатная Богородице Дево!»
Остановимся на самом первом слове. Церковь им зовет нас прежде всего «радоваться». И конечно, всякий праздник есть радость или торжество. Так в день праздника Рождения Богоматери мы поем: «Рождество Твое… радость возвести всей вселенней…» Во Введении Ее во храм, в конце тропаря, взываем: «…радуйся, смотрения Зиждителева исполните». На Рождество Христово об этом же говорят нам слова: «…возсия мирови свет разума… Солнце правды… Господи, слава Тебе», — как при восходе солнца радуется вся тварь, красуется безоблачное небо, веселит наши очи земля, поют птички, в самом воздухе разливается теплота, ласкает нас тишина безветрия; так и в Рождество Господа все радуется: на небе поют ангелы, на земле веселятся люди; небеса дают звезду; поклоняются волхвы. На Благовещение Церковь с Гавриилом архангелом взывает: «…радуйся, Благодатная, Господь с Тобою». На Вознесение Господне поем: «…Христе Боже наш, радость сотворивый учеником…». И так далее.
Так и в Сретение Господне из уст Церкви изливается первое слово: «Радуйся…» И как не радоваться?! Мать Дева принесла на руках Своих в церковь, в дом Божий, Самого Господа этого дома, Бога.
О! мы так привыкли к этим словам: «Бог родился», «Богородица», «Матерь Божия», — что теперь они нам кажутся привычными; даже не трогают нас, как что–то известное, само собою понятное: так никто не удивляется и обыкновенному восходу солнца. Но когда — или вдумаешься в них, или, лучше сказать, благодать Божия осветит их нам, то сердце может так взыграть, что человек даже не в силах будет сказать слов: «Бог», «Христос», «Богородица». Или, как мы говорили раньше, сердце готово разорваться; или польются неудержимо слезы восторга, славы; или обнимет нас такое сознание своего ничтожества, греховности… Да это еще у нас, грешных людей… А что же могут испытывать святые угодники? что испытывают ангелы?
И виною этого явления Бога на земле — единственная в мире Жена, Дева Богородица! Ей и приглашает нас Церковь воздавать хвалу: «Радуйся!..», «Радуйся… Богородице!..»
«…Благодатная!..» Хотя благодать Святого Духа началась, точнее, восстановилась в людях со Христа и Пятидесятницы; но она таковою была уже со времени Благовещения, ибо Гавриил изрек Ей: Дух Святый найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя… (Лк. 1, 35). И, следовательно, если прочим людям и даже апостолам Христовым нужно было ждать еще и по Вознесении Господа обетования Отца послать силу свыше (Лк. 24, 49), то это обетование Духа исполнилось на Ней, как только — после слов Ее: «Я — раба Господня», — зачала Духом Сына Божия. Потому, если Симеон лишь будет ждать этого обетования, если Анна исповедала Господа только еще ожидавшим Его; то Богородица была уже во благодати, «Благодатною»… И кто может познать Ее чувства?! Никто! Она и Сама не понимала этого, как говорится в акафисте Ей: «Радуйся, Свет неизреченно родившая…» — а как? — «ни единаго же (никого не) научившая!» (2–й икос). Да и как можно высказать это несказуемое таинство: Бог во плоти?! Человек не может понять зачатия и рождения человека! Поэтому песнотворцы только восхваляют Божию Матерь, но не дерзают понимать; и в акафисте мы слышим: «Радуйся!», «Радуйся!» И в проповедях своих святые отцы, чтобы восхвалить Ее, обращаются ко множеству сравнений: заря, скрижали, свеча, звезда, лестница к небу, облако, цвет, гора, древо многосеннолиственное и так далее.
И мы в праздник Сретения именуем Ее «Благодатною»; на том и останавливаемся.
Если же и прибавляем «Дево», то в знак того, что на Ней совершилось великое и единственное чудо: если другие матери зачинали чад от мужа и нуждались в очищении и посвящении первенцев мужеского пола Богу, то Она была «неискусомужная» Дева: для этого отличия и поставлено это слово в тропарном приветствии Ей.
Если же Она — Благодатная, единая Благодатная в неповторимом смысле слова, то и Ее чувства при Сретении могут и должны быть — единственными, особыми, отличными от прочих людей: даже от Симеона, Анны, Иосифа… Какие же? Но это не только трудно, но и невозможно сказать… Видим лишь, что Она молчит…
Симеон просит о смерти; проповедует о знамении пререкаемом и проч.; Анна бегает по храму и тоже говорит об избавлении. Богородица же молчит! Только скрывает все, что слышит, в сердце Своем. Замолчим об этом и мы… Но заметим еще раз: при этих словах мы вспомнили о Благовещении.
Пойдем далее, хотя бы и кратко, по дальнейшим мыслям тропаря. Мы уже говорили выше, почему нужно радостно приветствовать Деву Марию: Она сподобилась быть Матерью Самого Сына Божия. И об этом именно и говорится в последующих словах: «…из Тебе бо возсия солнце правды, Христос Бог наш…» Это уже разъяснялось. А здесь мы сейчас остановимся мыслью на том, что после Благовещения Церковь вспоминает о Рождестве Христовом.
На следующем месте стоят слова: «…просвещаяй сущыя во тьме». Здесь мы припоминаем Крещение Господне, после которого Христос выступил на открытое служение миру, на просвещение людей, сидевших во тьме. Так и говорится в Евангелии: …оставив Назарета, Христос пришел и поселился в Капернауме приморской, в пределах Завулоновых и Неффалимовых, да сбудется реченное чрез пророка Исайю, который говорит: земля Завулонова и земля Неффалимова, на пути приморском, за Иорданом, Галилея языческая, народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет (Мф. 4, 13—16; Ис. 9, 1—2). И эти слова ко всему периоду проповеди Христовой: от крещения — до смерти, до страданий, в течение трех с половиной лет, когда Христос учи л Царствию Божию. Это было ближайшей целью воплощения, Рождения Христова; поэтому слова о «просвещении сущих во тьме» поставлены в непосредственную связь с Рождеством Христовым.
«Веселися и ты, старче праведный, приемый во объятая…», то есть в любовь, и именно нежную (как мы выше говорили), Богомладенца Иисуса. Об этом уже много говорилось в данный праздник Сретения. Симеон — символ всего человечества, ради коего Сын Божий и пришел на землю, что предзрел праведный старец и о чем он сказал в своей песне «Ныне отпущаеши»: свет во откровение язычникам и в славу Израиля.
Но что означает «Свободителя душ наших»? Не политического освободителя; потому что политики не суть освободители «душ»; а тем более — «наших», когда власть была у прежних язычников, а теперь ставших уже христианами, и когда составлялось это богослужение Сретению. Какое же разумеется здесь «освобождение»? и почему оно связано с именем Симеона?
Сначала ответим на второй вопрос, — и тогда станет яснее первый.
Старец устал от долголетней жизни и уже хотел освободиться от «уз плотских»: таково первое понимание.
Но он хотел не просто умереть, закончить эту жизнь; а он желал — другой, мирной, блаженной, духовной — в Боге. Но он знал, что это возможно только в том случае, когда будет освобождение духовное; а его еще не было. Иначе зачем же стал бы говорить, что идет во ад, где будет извещать прародителей Адама и Еву о пришествии Избавителя, Освободителя, Спасителя? А это «освобождение» дано будет распятием и смертью Христа, жертвою Его — для снятая духовных уз, клятвы Божией. Если же так, то здесь можно подразумевать искупительное освобождение жертвою Своею Отцу; «…распятаго же за ны…» — поет Церковь в Символе веры.
Так Церковь привела нас ко кресту Христову. Так научают нас и святые отцы. Тот же святой Исихий говорит в своем слове на Сретение: «…пришло время оставления, приблизилось пленных освобождение, долгое разрешение: родился Царь, освобождающий находящихся в темнице, избавляющий заключенных, призывающий к жизни находящихся в смерти. Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко. <…> Но как Ты отпускаешь его? …С миром Каким? — крестный. Оный меч отсек главу тирана (диавола) и дал мир ополчившимся со Христом!» Наконец, ты, Симеон, принял в объятия свои — «дарующего нам Воскресение». Вот каким отдаленный концом завершается тропарь. И замечательно: здесь говорится не о воскресении Христовом, а о нашем — «нам». Да! Хоть и дивно всякое воскресение; но воплотившемуся Богу это еще легче, чем воплотиться; легче взойти на небеса Тому, Кто сшел с небес (Ин. 3, 13).
Но здесь говорится о нашем воскресении… Это несравненно необыкновеннее, невероятнее; а главное — для нас важнее. И цель Христова дела в конце концов состоит в том, чтобы восстановить разрушенное нашим врагом создание Господне: человека, а вместе с ним — и всю тварь. А последний враг, говорит апостол Павел, истребится — смерть… (1 Кор. 15, 26). И воскресение Христово есть еще не самое последнее Его достижение, а посредствующий путь — к общему воскресению: …Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут… А затем — конец… (1 Кор. 15, 20, 22, 24).
Вон что чрез Симеона предвидела Церковь при Сретении Богомладенца!
Повторим: в тропаре на Сретение поется: о Благовещении, Рождестве Христовом, Крещении, Распятии и Воскресении, — то есть о всем домостроительстве Христовом…
А на руках Марии Девы, а потом — и старца Симеона, был только сорокадневный Младенец! И нечего этому удивляться: ведь праведный «Богоприимец» (хорошее имя дала ему Церковь!) говорил не от себя, а Духом Святым, все ведущим. А …Дух — все проницает, и глубины Божии, говорит духоносный Павел (1 Кор. 2, 10).
В своих воспоминаниях я, как мы видели, умерил радость праздника, согласно своему личному восприятию его. Но когда я стал просматривать службу еще и еще, то увидел значительную разницу: главное, что звучало в ней, это была именно радость, хотя иногда и со страхом. И отсюда мы научаемся — не верить собственный нашим переживаниям прежде всего, а — сначала усвоить дух Церкви; иначе мы можем понять односторонне.
И теперь, после богослужебных указаний, мы ясно увидим, что в Церкви прежде всего господствует дух радости праздника. Почему, об этом она сама объяснит. Но сначала Церковь скажет нам о тайне.
Церковь не боится смиренно сознаться, что нынешнее событие Сретения Бога, в образе сорокадневного Младенца, есть «велие и страшное таинство, и странное…»: как это Бог, «вся объемля, и младенцы созидаяй», Сам «яко младенец на руках носится» (1 февраля, [на вечерне 3–я стихира на стиховне]). Она не скрывает и того, как видим, что это «страшная» тайна: Бог «всем страшный» ([там же,] богородичен на «Господи, воззвах»); как было «страшно Рождество», так ныне в Сретение страшно и «старца честнаго объятие» ([там же,] икос [по 6–й песни канона]); «…на руках Симеона благоволением Твоим…», Христе, изволил «…носитися плотию, Иже всем страшный, и всю тварь содержай…» (3 февраля, седален по 2–й кафизме).
Сам Симеон, принявший Его в объятая, страшился: «Младенца видев Тя… Превечнаго Слова от Отца рожденна, страшуся и боюся, руками… объята…» (2 февраля на малой вечерне, [2–я стихира] на «Господи, воззвах»). «Поклонься старец, и стопам божественне прикоснувся неискусобрачныя и Богоматере», он говорит: «Младенца боюся объята Бога»: «Огнь… носиши, Чистая» ([там же, 2–й тропарь] 5–й песни канона утрени). И «видя… Слово безначальное, с плотию… виновнаго (Творца) еже быта всяческих, яко Младенцу» Ему «дивится» ([там же, 3–й тропарь] 4–й песни [канона утрени]). А как не дивиться? Даже Сама Богородица хотя говорит старцу: «Радуйся», — но называет его «неизреченных» вещей «тайнником»: «…от Святаго древле известася (открыто) тебе Духа» ([там же, 1–й тропарь] 4–й песни [канона утрени]). Все это, «Мати Дево Чистая», «непостижимо есть содеянное о Тебе ангелом и человеком»: «…чудная зрим ныне и преславная, непостижимая, несказанная!..» ([там же,] икос по кондаке [по 6–й песни канона]).
И потому сам старец держит «яко Младенца, Господа славы» [там же, на малой вечерне 4–я стихира на стиховне] «со страхом и радостию» [там же, 3–я стихира].
И ангелы, с одной стороны, радуются празднику: «Небесный лик небесных ангел… зрит, яко Младенца носима ко храму, — говорится в тропаре предпразднства, — перворожденна всея твари…», и «…с нами поют песнь радующеся» (1 февраля). Но, с другой стороны, и они дивятся и трепещут: «Лик ангельский да удивится чудеси… зряще неизреченное Божие снисхождение…» (2 февраля, седален по 1–й кафизме), — как это «носимаго на колеснице херувимстей, и Певаемаго» от серафим, держит ныне руками «Богородица Мария неискусобрачно из Нея воплощшагося» и приносит Его «в Божественное святилище»; и как Она потом Его подает «рукам старца иерея» ([там же, 3–я и 4–я стихиры на] стиховне). Там, на небесах, «вышнии служителие с трепетом молятся» Ему; а «долу», на земле, «ныне Симеон вещными руками» обнимает Его ([там же, 3–я стихира на] литии).
Нам, обычным людям, понять эти чувства ангелов, Церкви и святых не только трудно, но просто невозможно. И причиной этого является наше неведение неизреченных тайн, незнание Бога, слабая вера, отсутствие откровения Его нам, немощным: оттого — нет в нас и страха Божия! А у Церкви, ангелов и святых людей — совсем другое. Еще ветхозаветные люди хорошо знали (и не лучше ли нас?) это чувство страха Божия. Иов праведный говорит: вот, страх Господень есть истинная премудрость… (Иов. 28, 27). И он является лишь началом мудрости, говорит царь Давид (Пс. 110, 10) и его мудрый сын Соломон (Притч. 15, 33). Первые христиане ходили в страхе Господнем; и, при утешении от Святого Духа, умножались (Деян. 9, 31). Святитель Иоанн Златоуст учит нас: кто имеет в себе страх Божий, тот «мудрее всех»; а «лишенный истинной мудрости» этой — «бессмысленнее всех». И сам молится: «Господи, всели в мя корень благих — страх Твой в сердце мое» (вечерние молитвы).
Но и этот страх наш не может сравниться с тем трепетом пред «Страшным» Богом, который знают ангелы по опыту и который отчасти ведом святым людям!
О! если бы мы имели этот страх!
Или хотя бы ощущали отсутствие его в себе!
И просили бы его у Господа, подобно Златоусту!
И Господь, хоть иногда, посещал бы им нас! И не будем говорить: «это невозможно»… Нет, возможно! И бывает!
И тогда наше сердце восплачется с радостью!
Потому примем всею душою эту благодать Божию, действительно «спасительную благодать» (3 февраля, [1–я] стиховна вечерни). И таковая далась певцам
Церкви вследствие «Богоявления неизреченнаго ныне», когда Младенец «Христос Бог» был принесен «Девою Отроковицею» «в церковь Богу и Отцу» и когда Его «прием Симеон руками объят» [там же].
Но этот страх в сретенской службе пересиливается, и несравненно больше, другим чувством, которое Церковь всюду влагает в богослужение — радостью! Почти на каждой странице Минеи, а иногда даже по нескольку раз в ней, говорится о радости. И по одному этому мы должны заключать, что это чувство является основным, господствующим, главным в церковном понимании праздника. Выпишем небольшую часть таких текстов.
«Церковь предукрашшися зарею мысленною», то есть «любовию Владыки всех и Творца, восприяти Его готовится, и радостная Сему плетет восхождения», предварительные к большему приготовления (1 февраля, [1–й тропарь] 7–й песни канона утрени). И Симеон «вопиет с веселием Ему» ([там же, 1–й тропарь] 8–й песни). И мы, «песни, якоже цветы, исплетше днесь, предуготовим верою благодарения венец (венок) Божествен Владыце…», «якоже Симеон старец… Того с веселием восприимем» [там же, 1–й и 2–й тропари 6–й песни] и «предпразднственную хвалу Христу ныне принесем» (1 февраля, [3–я стихира на] «Господи, воззвах»). «Разумом (Божиим) простертая небеса, веселитеся, и радуйся, земле!..» (2 февраля, [3–й тропарь] 1–й песни канона на утрене). Все — радуйся!
И это чувство радости Церковь влагает больше всего и чаще всего в уста праведного старца. И его радостью наполнены и день предпразднства, и праздник, и дни попразднства Сретения Господа. Мы взяли только несколько «каплей» ее. Особенное выражение радости можно видеть в словах Церкви: «…Симеон… позна Тя
Бога явльшагося плотию и яко жизнь, лобзаше…», целовал ([там же,] седален по полиелее). Но это лишь сильное выражение радости, восторга. А есть и другие многочисленные слова о том же. «…Простер же руце Симеон прият Сего радуяся, и возопи: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром…» (1 февраля, [4–я] стиховна на вечерне). «…Радуяся же старец на руки Тя восприят» ([там же,] седален по 2–й кафизме). «Мы же… вопием Ти: слава тако благоволившему» ([там же,] седален по 1–й кафизме). «Сего с радостию усрящем» [там же, 2–й тропарь 3–й песни канона]. «Тя Господи радостною душею приемлющия… сподоби с Симеоном благодарити Тя» ([там же, 3–й тропарь] 5–й песни канона) — и так далее и так далее.
Почему же Церковь так радуется?
Вот что говорит неизвестный автор канона: «Душевными Тя руками сподоби мя, Благодетелю, восприяти, якоже древле Симеон, и насладится Твоея благодати: Ты бо еси един желание и сладость Превозжеленный» ([там же, 1–й тропарь] 9–й песни канона).
«О, старче! Подъими Христа», Которого Дева родила «на радость роду нашему» (3 февраля, [1–я] стиховна на утрене). «Воздал еси мне, вопияше Симеон, спасения Твоего, Христе, радование…» (2 февраля, [2–й тропарь] 9–й песни канона). «Видев же» «Бога всяческих, плотию обнищавши… взыграл еси…» (3 февраля, [5–я стихира] на «Господи, воззвах»). Все умирающие обыкновенно мучаются, а Симеон, «…отлучался сущих на земли радостно взываше… Господи! слава Тебе» (2 февраля, [3–я стихира] на литии).
И таких радостных мыслей за все службы Сретению, как я уже говорил, множество: слова — «радуйся», «радостно», «радование» — постоянно слышишь или читаешь в богослужении все девять дней празднования; и эти слова, как прекрасный постоянный звон на пасхальной неделе, звучат в наших ушах непрестанно. И весь канон на праздник, написанный славным Космою Маюмским, в «краегранесии» (первых буквах — по–гречески) так выражен: «Христа радостне старец объемлет».
Следовательно, это и есть основное чувство Церкви в этот праздник. И никакие другие мысли не должны и не могут вытеснить его; хотя они, как знаем и еще увидим, и есть. Пусть и у нас ничто не вытеснит и не уменьшит этой радости: ныне день «Богоявления» миру в храме (3 февраля, [1–я] стиховна [на вечерне]); ныне «…спасение всем сущим от Адама…» (там же, [2–я стиховна]).
В связи с этой мыслью о радости приходит мысль о том, что Церковь именует Младенца Женихом: «Предпразднственную хвалу Владыце Церковь днесь привношает (присоединяет), и Сего яко Жениха прияти светло готовится, и с Симеоном радуется…» (1 февраля, [2–й тропарь] 4–й песни канона).
Почему Богомладенец именуется «Женихом» Церкви?
Ответ на это мы видим в самом начале предпразднства: Господь в этот праздник «предобручает Себя честней Церкви Его» ([там же, 2–я стихира] на «Господи, воззвах»). Замечательно–образное выражение: «предобручение». Это еще не венчание, не брак Господа с Церковью: это будет в день Пятидесятницы. И еще не обручение: это будет на Голгофе, крестом. Это лишь «Пред—обручение»: будущий «Жених» Церкви — еще Младенец сорокадневный; Он еще носится на руках Матери. Но Он уже приходит к Своей невесте, к Церкви; Он входит в дом Свой, в дом Божий; и Его принимают представители Церкви — Симеон и Анна. И богослужение многократно говорит о Церкви. Старец «Бога человеком соединитися проповеда» (2 февраля, [3–я стихира] на литии). И с первых стихир предпразднства Церковь поет об этом единении своем с Небесным Женихом: «Честная готовится Церковь восприяти к себе Господа…», пока еще «…яко Младенца приходяща, и благодатию мысленно (верою, мыслию) уясняюща (просвещающего) вернейший Свой и боголюбезный собор… (собрание: греческое слово «екклесиа» означает и общественное собрание, и Церковь)» [1 февраля, 1–я стихира на «Господи, воззвах»].
«Тя, Господи, плотию (во плоти: духом Он всегда был) Церковь хотяща прияти, Божественною Твоею и неизреченною Божества зарею славно просвещашеся (1 февраля, [1–й тропарь] 5–й песни канона). «Днесь Спаситель, яко Младенец, принесен бысть в Церковь Господню…» (2 февраля, [1–я] стиховна на малой вечерне). «…Материю вольне (то есть добровольно, по Своему желанию) приносится в Церковь…», пока еще «законную», то есть ветхозаветную, безблагодатную ([там же, 4–я стихира] на «Господи, воззвах»). Но Ему уже «от Девы рожденному и Сыну Единородному Отчу», как Жениху «в Церковь приносиму, служат величающе» «божественный старец, и целомудренная Анна пророчица», заменяющие («в нихже место») «новорожденных горличищ супруг» (2 февраля, [1–й тропарь] 9–й песни канона). «Ныне» «руками Богородицы, Младенец, Христе, со всесожжении (жертвою горличищ), на руках Симеона во храм внестися восхотел еси плотию» (3 февраля, [3–я] стиховна на [вечерне]). «В Церковь принеслся еси, Жизнь всяческих, мене ради младенствовав, под законом был еси…» ([там же,] седален по 1–й кафизме). «Во храм принеслся еси, обычная (для матерей) исполняя…» ([там же,] седален по 2–й кафизме). «Носящи Чистая и Пречистая Дева Содетеля и Владыку, яко Младенца на руках, в Церковь входит» [1 февраля, 2–я стихира на стиховне на вечерне]. Ибо, как и теперь, матери до сорока дней после рождения своего не впускаются в храм; а теперь Дева «входит».
И как входящему Жениху, а тем наипаче — Царю и Богу, двери храма должны открываться. Поэтому Церковь и поет: «Да отверзется дверь небесная днесь: безначальное бо Слово Отчее… приносится в Церковь законную…» (2 февраля, стихира по 50–м псалме; [см. также 3–ю стихиру] на «Господи, воззвах» [на малой вечерне]).
Так состоялось «предобручение». А обручение с Церковью совершилось на кресте кровию Господа: «…Утверди (оснуй, созиждь), Господи, Церковь, юже стяжал (приобрел) еси честною Твоею кровию» (2 февраля, ирмос 3–й песни канона). Итак, Церковь приобретена кровию Христовой. А жертвы Ветхого Завета были лишь прообразом Ее: как в Ветхом Завете ангел смерти ради крови агнца щадил еврейских первенцев (Исх. 12, 12—13; 13, 9), так и род человеческий помилован кровию крестною: «кровные жертвы» «кровь спасительную предзнаменовав ясно» (3 февраля, [1–й тропарь] 5–й песни 2–го канона).
Но об этом мы сейчас будем говорить в особом отделе.
Если мы в богослужении видели больше всего радостных переживаний и значительно меньше — о Церкви, то о жертве Сына Божия мы увидим, хотя и не столь много по количеству, но глубоко по своему значению. И это объясняется так. Сын Божий сошел на землю, чтобы спасти и падший род человеческий, и всю тварь вообще, то можно спросить: как же именно? Ответ на это у Церкви один: по любви Божией.
«Токмо за благость» (1 февраля, [1–й тропарь] 8–й песни [1–го канона]), «за милосердие» Воплотившегося (2 февраля, [2–й тропарь] 6–й песни канона); «благоволением» (3 февраля, седален по 2–й кафизме) «на руки подался еси Богоприимца Симеона» (2 февраля, [3–я] хвалитна). «Подался» — какое хорошее слово! Так дети сами «подаются» любимым родителям или и чужим, но милым для них лицам! Сколько здесь любви сказано! «…Посетил еси, по глаголу Твоему, благоизволивый спасти… род человеческий» (4 февраля, седален по 3–й песни канона). И «почил еси на объятиях праведнаго Симеона…» (4 февраля, [4–я] стиховна на утрене, «И ныне»). Бог «почил» на руках человека! Какой чудный образ любви Божией к людям!
Таково исходное милосердие Бога в Троице.
Но это благоволение совершилось за жертву Сына Божия, а не без правды Божией. 06 этой жертве и говорится — после радости — больше всего, чем о прочем. И эта мысль явным, но как бы красным, кровавый путем проходит чрез все богослужение. «…Христос… приятная днесь Отцу приношает очищения…» (1 февраля, [4–й тропарь] 8–й песни 1–го канона). «…Слово Вышняго, чист Сый, приношает Безначальному Отцу очищение, и очищает любовию…» величающих «Божию Матерь» ([там же, 4–й тропарь] 9–й песни 1–го канона). «Двери небесныя, отверзитеся, Христос бо в Церковь, яко Младенец, Материю Девою Богу и Отцу приносится» (1 февраля, [2–я] стиховна на утрене). «…Из Пребожественных бо недр Хитрец прошед Христос, Материю Девою Богу Отцу приносится…» (2 февраля, [3–й тропарь] 1–й песни канона). «Богоявления неизреченнаго ныне празднуем спасительную благодать… Христос Бог, в церковь Богу и Отцу Материю ныне приносится…» (3 февраля, [1–я] стиховна [на вечерне]). «Непременнаго по ипостаси», то есть одного и того же Сына Божия, лишь в двух теперь естествах, Дева, «на руках носящи… ныне Богу Отцу принесла еси…» (3 февраля, светилен; [см. также:] 4 февраля, стиховны на утрене; 5 февраля, [стихиры] на «Господи, воззвах», [3–й тропарь] 1–й песни [1–го канона]).
Принесла — как жертву.
Но так как Сын Божий по Божеству Своему всегда пребывал в Троице, то Церковь ныне употребляет дивное и непостижимое нашему уму изречение: Младенец приносит Себя Себе Самому! Вот послушаем об этом.
«Ныне Чистый Бог, яко Отроча Свято, ложесна разверз Чистыя, Себе Самому яко Бог приносится…» (2 февраля, [2–я стихира] на литии). То же самое — и в других местах повторяется (3 февраля, стиховны на утрене; 1–я песнь канона).
Да иначе и быть не может! Этого требует истина единства и неизменности Пресвятой Троицы. А жертва требуется установлением праздника в Ветхом Завете: заменою еврейских первенцев агнцем; агнец же был прообразом Агнца Христа, как говори л и святой Креститель о Христе: вот Агнец Божий… (Ин. 1, 29, 36).
«Законныя жертвы приносил еси, Агнца (Христа) за милосердие несказанное, кровь спасительную провозвещая издалеча, блаженне священниче: Егоже воплощенна прием, Симеоне…» (3 февраля, [2–й тропарь] 8–й песни 2–го канона). Здесь, как и раньше, мы уже видим ясное указание и на кровь, и на крест. Отсюда, собственно, произошло просвещение, свет, о котором пел Симеон: …свет во откровение языков и слава… Израиля, то есть благодать Духа Святого, но именно — через крест: «…языком откры свет, крест и воскресение…» (2 февраля, [7–я стихира] на литии).
Так открывается путь ко спасению нашему чрез жертву Христову, чрез искупительную кровь. И эта жертва приносится Пресвятой Троице. А вместо этого всесвятого имени Церковь употребляет нередко иное слово: «Бог», а иногда: «Отец». Но ныне мы видели, что жертва приносится и Самому Христу. Все это важно и потому, что в наше время распространялось ложное учение, будто не должно признавать никакой «жертвы» — именно «Богу и Отцу», — каковое учение будто бы пришло в православие с Запада…
Но приводимые выписки решительно и явно свидетельствуют обратное: начиная с Григория Нисского и по Дамаскина и Косму Маюмского (IV—VIII вв.), когда ни о каком западной влиянии не могло быть и речи, Церковь непрерывно учила и учит о жертве Христовой, принесенной в «умилостивление» Богу Сыном Божиим на кресте.
И самое слово «избавление» говорит о том же; ибо избавлять или искуплять (выкупать) может себя не сам виноватый, а его избавитель. В этом смысле можно и должно понимать эти слова — об избавлении — и в богослужении нынешнего праздника. Приведем их здесь.
Симеон, приняв Господа на руки, «…возрадовася, вопия: Бог есть Сей, Отцу соприсносущный, и Избавитель душ наших» (2 февраля, [2–я] стиховна [на вечерне]). Как мы видим, Христос потому и «Избавитель» наш, что Он, «Отцу соприсносущный». На Сретение Господь явился в Церкви, но не спас еще нас: и «…Анна… пророчества благодатию облистаемая прослави…» «…пришедшаго невестоукрасити (Церковь) Пребожественнаго…» Господа; «…и будущее (а не настоящее, то есть в Сретение бывшее) всем предстоящим показание Божественное (а не человеческое) избавление» (3 февраля, [1–й тропарь] 8–й песни 1–го канона). Его, как «Бога Единаго совершенна, во еже (чтобы) оправдати мир пришедшаго, подъял» Симеон ([там же, 4–я стихира] на «Господи, воззвах»). И Он, «рода земна избавляяй (спасая) Бог, даже до ада приидет; пленным же (там) подаст всем оставление…» (2 февраля, [2–й тропарь] 7–й песни канона): это возможно лишь единственному Спасителю, именно как Богу, а не как человеку. Для этого было и воплощение, чтобы пострадать и принести жертву за нас. На этом и стоит вера христианская!
Таков способ (смотрение, план) спасения изобрел, выражаясь приспособительно, только прошедший «из Пребожественных недр Хитрец», Христос Сын Божий, — такое странное имя Ему дает Церковь ([там же, 3–й тропарь] 1–й песни канона) потому, что Он Своим домостроительством как бы «перехитрила лукавого диавола.
К этому нам остается добавить подобные же мысли из других богослужебных праздников. Вот как поет Церковь на Пасху: «Спасе мой, живое же и нежертвенное заколение (жертва), яко Бог Сам Себе волею привед Отцу, совоскресил еси всероднаго Адама, воскрес от гроба» ([2–й тропарь] 6–й песни канона). В припевах к 9–й песни поем: «…жертва живая, Агнец Божий, вземляй грехи мира» [3–й припев]. В правиле ко причащению читаем: «Восхотел еси… Многомилостиве, заклан быти яко овча, грех ради человеческих» ([1–й тропарь] 4–й песни канона). И наконец: «…Господь нас ради, по нам (подобным нам в воплощении)… бывый, единою Себе принес (Евр. 7, 27), яко приношение (жертва) Отцу Своему, присно (всегда) закалается, освящаяй причащающияся» ([там же, 1–й тропарь] 9–й песни канона). На Него, «Распятаго же за ны» мы и надеемся, и спасаемся! А в Сретение Его жертва искупительная только еще «предобручается Церкви».
Целью пришествия Господа и всего Его домостроительства спасения было исправление падшего рода человеческого. Поэтому и поется: «Перворожден из Отца прежде век», и «Перворожден Младенец из Девы нетленныя, Адаму руку простирая явися» (2 февраля, [1–й тропарь] 3–й песни канона). Адам оказался не мудрым — и пал: «Младоумна бывша прелестию первозданнаго, паки исправляй Бог Слово», Сам «младенствовав (плотию) явися» (там же, [2–й тропарь]). И образ Божий в человеке извратился, обратившись снова в землю; а теперь Творец восстановляет богоподобное естество в нем: «Земли исчадие» — презрительное имя природы человека, созданною из глины, и опять, «паки потекшее в ню», как грязь, «Божества сообразное (Богоподобное) естество Зиждитель (Творец), яко непреложне (неизменно), младенствовав (воспитавшись) яви» (там же, [3–й тропарь]), сделал; пришел «оправдати (сделать праведным) мир» (3 февраля, [4–я стихира] на «Господи, воззвах»).
И теперь прежде «отриновенныя», отвергнутое Богом человечество, из–за «тления», опять «вся совокупи» ([там же, 4–й тропарь,] богородичен, 5–й песни [2–го] канона), то есть соединил духовный мир — с земным, Божественный — с человеческим, или «Бога человеком соединитися» (2 февраля, [3–я стихира] на литии). Или иначе: «обожити существо», то есть коренным образом претворить (1 февраля, [3–я стихира] на «Господи, воззвах»).
Для этого нужно было возвратить человечеству Божие благоволение, или снять с него клятву Божию; для того Христос и принес Себя Себе Самому в жертву, как Ходатаю в Троице, чтобы от «законныя клятвы» освободить человечество и потом просветить «души наши» (2 февраля, [2–я стихира] на литии). Образом этого лишения благодати, или «овдовевший мир» от «Божественныя славы», — являлась вдова Анна (3 февраля, [1–й тропарь] 8–й песни [2–го] канона). Тогда будет возвращена благодать Божия.
Теперь «преиде сень» Ветхого Завета, и «предиде (но пока еще не пришла) истина, благодати пришедши» (1 февраля, [3–й тропарь] 3–й песни [1–го] канона) со Христом и с «Благодатной» Матерью Его (тропарь). «Свет благодати Христовы просия нам, хотя (намереваясь, но еще не даруя) ввести» ее «в храм Свой», и таким образом «всесеновная (Ветхого Завета) начертания (прообразы) претворяя (изменяя, переводя в истину) яко Обновитель (Восстановитель, Воссоздатель)» (1 февраля, [2–й тропарь] 8–й песни [1–го] канона).
И теперь «закона сеновное (тень)» кончается, «и начало… новыя благодати» восходит (2 февраля, [2–я] хвалитна); «закон нов» вводится (3 февраля, [3–й тропарь] 4–й песни [2–го] канона); и Симеон является «новыя благодати священно-проповедником тайным» (2 февраля, [2–й тропарь] 9–й песни канона), — таковым будет Сам Богомладенец, сделавшись уже Женихом. И сам старец «получает» уже этих дивных «чудес непрестанную благодать».
А так как ветхозаветный закон, наложенный на падшее человечество Богом, был законом «древния работы», или рабства (3 февраля, седален по 1–й кафизме), то теперь человечество от него освобождается, в свободу славы чад Божиих (Рим. 8, 21). Это и есть истинное освобождение: где Дух Господень, там — свобода, говорил по опыту своему святой апостол Павел (2 Кор. 3, 17), хорошо знавший духовное рабство греховной немощности (Рим. 7, 14—25).
Дальнейшее освобождение — есть освобождение от «ветхого борца» диавола, который своими искушениями («прилогами») довел весь мир до «обетшавшего» состояния (3 февраля, [1–й тропарь] 4–й песни [2–го] канона), а нас сделал «окаянными»; а теперь Христос хочет сделать нас блаженными. Но о нем Церковь говорит очень мало: еще не время; еще человечество было во власти его. И не нужно было все раскрывать ему про Младенца.
Обыкновенно по этому вопросу мы думаем, что старец молит о смерти своей: ему было больше трехсот лет. Не будем дивиться такому долголетию; это было исключение: по особому повелению Божию старец должен был дожить до Рождения Спасителя. Но даже и сейчас некоторые доживают почти до такого же возраста: один англичанин — это записано в анналах — прожил более двухсот лет. Однако не в этом дело. Ныне тяготятся жизнью уже и в семьдесят лет: мне лично от старушки пришлось слышать — на мой вопрос: сколько ей лет? — такой ответ: «Да уж семьдесят четыре. И прошу у Господа смерти, да не дает». Известен мне человек, которому теперь уж сто тридцать лет; и так далее. И Симеон тяготился своим долголетием. В богослужении он почти всегда называется «старцем», «престарелым», «ветхим» «сению (то есть Ветхим Заветом) претружденным»; «сляченным (согнутым) старостью»; ноги и руки его уже ослабели: поэтому в службе пишется: «Крепитеся, руце Симеони старостию ослабленнии, лыста же (ноги) претружденна старча правобыстро (выпрямьтесь и быстро) движитася (двигайтесь) Христу на сретение…» (2 февраля, [1–й тропарь] 1–й песни канона). Но «престарев телом», он «юношествовал духом», «обещание» получив «не видети смерти, дондеже (пока) увидиши Младенца юна» от Девы (3 февраля, [5–я стихира] на «Господи, воззвах»).
Но в богослужениях указываются и другие, духовные причины просьбы — «отпустить» его от этой жизни. Симеон был прообразом уставшего жить человечества. Земная жизнь была ведь ненормальная для человека: эта жизнь была не только скорбная, но и «тленная», смертная; и потому Симеон радуется: «…ныне отпущаеши мя, вопия, ко оному блаженству…» (2 февраля, [1–я] хвалитна); просит Господа: «…из истления мя разреши… (освободи)» (там же, [2–я хвалитна]).
Самый ветхозаветный закон был тяжел человеку: он ведь и дан был для того, чтобы грешный, падший род человеческий понял: чего он лишился, соблазненный диаволом и впавший в грех непослушания Богу! Поэтому Симеон просит: «…отпусти мя к жизни будущей…» (3 февраля, [2–й тропарь] 7–й песни [2–го] канона); «За милосердие щедрот Твоих, претруждена (чрезвычайно отягощенного) мя закона писменем (а не духовного), сличена мя старостью, отпусти, Спасе, раба Твоего…» (там же, [3–й тропарь]). «…Отпусти раба Твоего от соуз сея плоти к нестареемому… некончаемому животу» (2 февраля, [1–я стихира] на литии), «к жизни нетленней» (3 февраля, [3–й тропарь] 4–й песни [2–го] канона), «к жизни отпусти истинней» (5 февраля, [2–я] стиховна на утрене), «к Божественный селением» (3 февраля, [2–й тропарь] 5–й песни [2–го] канона). И с этим радостный настроением Симеон «видев Желаемаго, разрешение» получает «телесное… и якоже зрелая (и духовно, и телесно) пшеница» отходит «ко отцем» ([там же, 3–й тропарь] 8–й песни [2–го] канона).
Он радуется, ожидая славной блаженной жизни.
Тут же должны обратить внимание на странную надежду, что это несомненно будет: «…яко видех Тя… на земли носяща плоть» ([там же, 3–й тропарь] 7–й песни [2–го] канона), собственными очами «видех Тя». «…Той бо (то есть Симеон) Духом Святым глаголание: ныне свободихся, видех бо Спаса моего» (1 февраля, [4–я] стиховна на утрене).Часто в службах поминается о «Младенце» Боге: ныне «…от Девы яко Младенец четыредесятодневен, Материю… приносится…» (2 февраля, [4–я стихира] на «Господи, воззвах»). «…Иже бо Адама создавый носится, яко Младенец… Иже в недрех неописанных Сый Отца Своего, волею описуется плотию, а не Божеством…» (2 февраля, икос).
Почему же так? почему явление Бога во «плоти, а не Божеством» убеждает Симеона в истинности («яко» значит: потому что) Бога, «Божественных селений» и проч.? Смысл здесь такой: Бог — невидим и непостижим; а теперь Он, во плоти, сделался видим; а с другой стороны, Он этим «снисхождением», «нищетою» проявил именно «яко Бог» Божественное великое Свое человеколюбие к падшему человеку. Так только может миловать Бог!
Отсюда и нам — вывод: и мы не только не должны смущаться непостижимым воплощением Сына Божия, но должны постоянно радоваться этому с Симеоном: «яко видеста очи мои спасение Твое», «Спаса моего!» Поэтому во все дни празднества ежедневно повторяется песнь праведного Симеона: «Ныне отпущаеши» — «…с миром: яко видеста очи мои спасение Твое…»
Но дело Симеона еще этим не кончалось. По скончании своем — как и все ветхозаветные, кроме Еноха и Илии, — он должен был сходить во ад: таков был закон Бога о грешниках; и они, волею послушавши диавола, должны были из Царства Божия идти в «державу» своего соблазнителя — диавола; ибо своим повиновением дали ему обещание, или «рукописание», то есть долговую расписку, на подчинение ему.
Теперь «настало» время спасения, «избавления» от врага: пришел уже Избавитель. Зачем же идет Симеон во ад?
«Адаму известити хотяй иду во аде живущу, и Еве принести благовестие, Симеон вопияше…» (2 февраля, [1–й тропарь] 7–й песни канона). «…Владыко! ныне отпусти мя возвестити Адаму, яко видех непреложна (нераздельна) Отроча, Бога превечнаго и Спаса мира» (2 февраля, [3–я] стиховна).
Такова его миссия после смерти.
В заключение речи о праведном Симеоне должно сказать, что ему усвоено имя Богоприимца: какое чудное имя! Он почитается великим угодником. В богослужении о нем говорится, что он — выше пророка Моисея. «На горе Синаистей древле виде Моисей задняя (то есть отблеск некий, след) Божия, и тонкий Божественный глас сподобися во мраце же и вихре слышати: ныне же Симеон, воплощеннаго Бога непреложне (неизменно) нас ради на руки прият…» (2 февраля, седален по 3–й песни [канона]). И этим он «украсился… и Моисея светлейший был… на руки добротою (красотою) краснаго (прекрасного) приим (Бога)… нас ради по нам (подобно нам) Младенца бывшая (3 февраля, [2–й тропарь] 6–й песни [2–го] канона); Которого «…Воплощенна прием… прославился… паче Моисеа и всех пророк» (3 февраля, [2–й тропарь] 8–й песни [2–го] канона).
И понятно, почему Церковь считает его особенно сильным заступником пред Богом.
Он был воеводой греческого воинства. В сражении с сирийцами греки были поражены, а он взят в плен и посажен в темницу, обложенный узами. Там он вспомнил, что много раз желал отречься от мира, и стал молиться Богу освободить его из тюрьмы, подобно апостолу Петру (Деян. 12, 4—11). При этом он усердно просил ходатайства святителя Николая. Чудотворец Николай явился преподобному Петру во сне и с некоторым сокрушением тихим и кротким голосом сказал ему: «Я, брате, поверь мне, не переставая умолять о тебе благость Божию; но не знаю, по коим причинам и с какою целью Он отлагает твое избавление. Однако не отчаивайся в Его милосердии, ибо милостивый Господь имеет обычай откладывать исполнение наших прошений: сие же Он делает потому, чтобы кто–нибудь, скоро получив просимое, легко не пренебрег бы Его благодатью; а вместе с тем Он желает, чтобы и другие молитвенники участвовали в ходатайстве пред Ним».
И святой Николай сказал заключенному: «Знаешь ли ты, Петре, Симеона праведного, который принял на свои руки четыредесятодневного Христа Господа, почему и прозван Богоприимцем?» — «Знаю, святче Божий, этого праведного мужа: о нем и в Святом Евангелии написано». Святитель Николай сказал: «Вот его мы оба — и ты и я — подвигнем на мольбу: многомощен бо есть пред Богом и близ Его престола предстоит, вместе с Владычицею Девой Богородицей и со святым Иоанном Предтечею; и он имеет великое дерзновение у Бога».
С этими словами святитель Николай вышел.
Преподобный Петр, очнувшись, стал усердно молиться и святому Симеону Богоприимцу, и святителю чудотворцу Николаю.
И после этого святитель Николай снова явился узнику, — но уже не во сне, а наяву с Симеоном Богоприимцем и сказал: «Дерзай, брате Петре, и, отложив скорбь, изложи свои обеты общему ходатаю, моему же сомолитвеннику, и воздаждь ему благодарение Богу».
Петр, подняв очи свои, увидел великого Симеона, дивного лицом, почтенного по виду, светлосияющего, облаченного в ефод [61] (теперь — саккос) ветхозаветного священства, со златым жезлом в руке. Увидев его, Петр пришел в страх. Святой же Симеон сказал ему: «Ты ли настаивал брату Николаю освободить тебя от уз и темницы?» А Петр от страха едва мог раскрыть уста и сказал: «Я, угодник Божий! И твою святыню я стяжал ходатаем к Богу». Праведный Симеон спросил Петра: «Исполнишь ли обет твой — быть иноком и жить добродетельно?» — «Ей, владыко! С Божией помощью, исполню!»
Тогда святой Симеон произнес: «Если обещаешься это исполнить, то изыди отсюда невозбранно, и иди, куда хочешь». Но Петр указал на свои ноги, закованные в железные узы. Святой коснулся их златым жезлом, и они растаяли, как воск от огня. Петр встал и увидел, что темница отворена. Святой Симеон шел впереди, а Петр со святым Николаем следовал за ним. И все они оказались за городом: имя тому — Самара. Петр подумал про себя: не во сне ли все это происходит? Но святой Симеон тотчас же обратился к нему и сказал: «Зачем ты считаешь это сном?» Потом он поручил его святителю Николаю и исчез. Петр же шел за одним Николаем чудотворцем. Святитель спросил его: «Взял ли ты чем питаться на пути?» — «Нет, господине!» Тогда святитель Николай велел ему подойти к случившемуся у дороги винограднику и сказал: «Ты встретишь человека, который будет предлагать тебе овощи: возьми их в путь и опять иди за мной». Так и случилось… И они чрезвычайно скоро достигли до греческой земли… Тогда исчез и святитель Николай. Петр же дошел до Рима и был пострижен там в монашество. Оттуда пришел на Афон и проводил строгую жизнь: не имел даже одежды. С него после там возросло иночество.
Был ли святой Симеон священником или же нет, об этом в житии не сказано; но упоминание о том, что он приносил «кровные жертвы», — как мы видели (3 февраля, [1–й тропарь] 5–й песни [2–го] канона), — и самые слова «святитель», «священник» (1 февраля, [4–я] стиховна на вечерне) и рассказ жития, что в видении он носил ефод, — говорят о том, что он был священнослужителей. Преподобный Исихий в слове на Сретение по этому поводу говорит так: «…каким образом Симеон вознес жертву, не принадлежащую ему? Он не был священником, ибо (в Евангелии, — М. В.) не сказано об этом… но он был праведный, а праведник имеет в себе священство; он был благочестивый, а благочестивый имеет помазание в себе».
И у Церкви действительно есть обычай именовать святителями и не состоящих в сане иерарха. Но, как мнится мне, на основании указанных соображений, истиннее почитать праведного Симеона священником: здесь «святитель» и «праведник» разделяются, и он называется «иереем» (2 февраля, [2–я и 3–я] стиховна на [великой] вечерне).
Ко времени составления богослужения была еще и рака, вероятно с останками мощей святого Симеона: «Рака твоя, — говорится в службе, — источает верным исцеления… священно-таинниче всечестне» (3 февраля, [2–й тропарь] 9–й песни [2–го] канона).
Под «оружием» для Матери Божией, о коем предсказал Ей Симеон, Церковь разумеет именно крест: «…оружие пройдет… на кресте зрящи Твоего Сына…» (2 февраля, [3–й тропарь] 7–й песни канона).
Свечи освящают в Сретение как в означение слов праведного Симеона: «…свет во откровение языков…»; так еще больше потому, что Церковь встречает Жениха Христа, подобно мудрым девам, с лампадами: а это очень связано с «предобручением» Богомладенца: «Мысленно вжегше вси (люди) добродетелей свещи, любовию с Симеоном и Анною, свещеносцы предусрящем, Христу хотящу приити освятити поющия Его» [1 февраля, 2–й тропарь 9–й песни канона]. Мы — не свои, не себе принадлежим, а Божии (1 Кор. 6, 19—20; Деян. 20, 28; Гал. 3, 13; 1 Пет. 1, 19).
«…Сын прежде денницы…» (1 февраля, [1–я] стиховна на утрене). Что подразумевается под денницей? Нужно думать, утренняя звезда; то есть Сын Божий был ранее сотворения мира. И преподобный Исидор Пилусиот сравнивается в кондаке с денницей, то есть со звездой [62].
«Не мнением, ни привидением» Христос явился миру, а действительным человеком, «истиною» (2 февраля, [8–я стихира] на литии). Многие еретики проповедовали, будто Христос принял мнимую плоть, как бы призрак. Церковь отвергает это. «…Симеон… позна Тя Бога явлышагося плотию…» (2 февраля, седален по полиелее).
Симеон умирает после сретения Богомладенца и Его «разрешения» от этой жизни «с миром». И теперь простые верующие люди оканчивают свою жизнь — мирно, спокойно. Свидетель тому весь православный народ. А люди неверующие умирают мучительно и с тоскою. Такова дивная перемена! И Церковь ежедневно по нескольку раз молится: «Христианския кончины… мирны» подай нам, Господи… И мученики страдали иногда, «яко в чуждих телесех»… Непостижимо, но действительно!
«…Просвещаяй сущия во тьме…» Христианская благодать дает свет, или правильное воззрение на все: и на небесное житие, и на земные вещи. Но этого некоторые люди знать не хотят! Величайшая ошибка их! Но Бог никого не насилует.
Путь в Христово Царство — не богатство, а бедность, — как в бедности пришли со Христом Иосиф и Мария… А мы живем иначе… Старые Симеон и Анна знали всю суету земного и тяжесть этой жизни.
Этот праздник идет еще из еврейской древности. Происхождение его, как известно, таково.
Фараон не хотел отпускать бесплатный рабочий еврейский народ. Тогда Господь послал на египтян десять казней. Последняя состояла в том, что первенец во всякой семье у них и у животных умирал ночью. А еврейский — бы л помилован: для этого евреи мазали кровью агнца перекладину, косяки дверей своих. И тогда фараон вынужден был отпустить их из Египта. В память этой милости Божией каждый первенец семьи считался уже принадлежащим Богу: «Я беру их Себе». А вместо первенцев приносилась выкупная жертва: зажиточные должны были приносить агнца [и] голубиного птенца; а бедные — два птенца голубиных или два птенца горличищных. Это совершалось в сороковой день по рождении младенца. И с того дня мать получала право входить в храм. А до этого она считалась еще нечистой.
Такой обычай перешел и в Христианскую Церковь; с тою лишь разницей, что в восьмой день совершалось не обрезание и наречение младенцу имени, а крещение с наречением имени; ибо обрезание, по толкованию апостола Павла, заменено было крещением (Кол. 2, 11 — 12). И в прежнее время, даже и у нас в России, соблюдался этот обычай.
И доселе, в сороковой день, совершается очищение матери и принесение ею младенца в храм — представить Господу. Но таинственный смысл его заключался в том, что все это было прообразом жертвы Христа Богу Отцу за род человеческий.
Но к этому празднику присоединился другой: это встреча прообразуемого Агнца Божия, Иисуса Христа, праведным Симеоном. Об этом и предание рассказывает так.
Египетский царь Птоломей Филадельф, правивший с 287 [по] 247 [год] до Рождества Христова, составлял в Александрин библиотеку и захотел иметь в ней еврейскую Библию. Поэтому он обратился к иерусалимскому первосвященнику с просьбой выслать экземпляр еврейских священных книг и вместе с тем опытных переводчиков, знавших еврейский и греческий языки.
И тогда первосвященник отправил к нему семьдесят два сведущих человека, круглым числом — «семьдесят», — по–латински — Septuaginta («септуагинта»). Среди них был послан и Симеон. Ему досталось переводить пророка Исайю. Когда он дошел до слов: се, Дева [во чреве] приимет (зачнет) и родит Сына, и нарекут имя Ему Иисус (Ис. 7, 14), то, естественно, усумнился, рассуждая: как же дева может родить? И он хотел уже изгладить из рукописи это слово — «Дева» — и заменить его — «жена», «женщина». Но вдруг явился ему ангел Господень, удержал его за руку и обещал ему, что он не увидит смерти до тех пор, пока своими очами не увидит обещанное Отроча.
С той поры прошло 260 — 280 лет, когда Симеону было, может быть, около 320 лет или и более, когда Духом Господним повелено было ему поспешить в храм, куда приходит Дева с Младенцем, на Коей исполнилось пророчество Исаии. И Симеон узрел необыкновенную, светоносную Матерь Деву и Богомладенца. С восторгом он принял на руки свои сорокадневного Младенца и Духом Святым сказал известную его песнь: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром; яко видеста очи мои спасение Твое…», или Спаса моего; и прочее: пророчество о Христе и о Самой Деве. И скоро после этого отошел к праотцам с миром.
И Церковь начала праздновать и очищение Матери, и представление, или посвящение, Богу Младенца Христа.
Когда именно составлена была служба, неизвестно. Но уже ученый писатель III века святитель Мефодий, епископ Патарский, потом Тирский, в Палестине оставил нам свою большую проповедь на день Сретения Господня. Умер он в старости (312 г., год рождения неизвестен, около 230—240 г.).
И потом уже следуют проповедники с IV по IX век; святитель Григорий Палама (XVI век) и так далее.
Еще существует следующее объяснение. При греческом императоре Юстиниане (527 — 565) был целый ряд бедствий в Антиохии и Константинополе: землетрясения, моровая язва, так что от нее ежедневно умирали от пяти до десяти тысяч человек. Люди стали усерднее молиться. И в день Сретения Господа вдруг все это прекратилось, по милости Божией. В память этого, в 544 году, установлен был крестный ход в этот праздник. Остатком от этого и доселе является кондак, где упоминается и об императоре, и о прекращении «браней». Но нужно сказать, что это не мирится с праздником Сретения, а выступает некиим несоответствием с ним. Теперь никто даже и не знает о подобной событии.
На другой день праздника совершается память святых, послуживших событию, — Симеона и Анны. Как известно, это делается по общему обычаю: на другой день Рождества Христова совершается «собор» (то есть соборное служение) в честь Божией Матери; потом в первое воскресение после Рождества — в честь [праотца] Давида, Иосифа [Обручника] и Иакова, брата Господня, который, по преданию, сопровождая в Египет отца, Пречистую Деву Марию и Младенца Христа; после Крещения — Иоанна Крестителя; после Пасхи и явления апостолу Фоме вспоминаем усердных жен мироносиц и Никодима с Иосифом — и так далее. Теперь — Симеона и Анну, ихже молитвами спаси и нас, Господи!
На этом и можно окончить описание праздника Сретения.
III. Дополнительная глава о пенBB
Собственно, этот вопрос относится не к одному Сретению, а и ко всякому другому празднику, то есть вопрос о гласах, поемых на том или ином богослужении их. Но для этого нужно быть не только специалистом в музыке вообще, но и в древнееврейской и греческой в частности; нужно знать древние «лады» (дорийский, фригийский, лидийский, миксолидийский и параллельные им — на кварту каждому ниже). Мы таких знаний не имеем. И потому исходим из современного состояния церковного пения; притом — русскою. А греческое пение и зависимые от него напевы славянских церквей — весьма сильно разнятся и от нашего и от западною пения, где существуют только два лада, или тона: мажорный и минорный — радостный и печальный. Но дело даже не в тонах, а в особых напевах.
Оставив эти специальности в стороне, мы, однако, не можем не заметать, что эти напевы — различны, иные — с подъемом кверху (тропарь 1–го гласа «Спаси, Господи…»); другие — подобны однообразный волнам («Взбранной…»); третьи — сначала идут вверх, а потом спускаются вниз и кончаются — печально («Ангельский собор…»); иные — поются в печальной тоне вообще (глас 6–й; «Со святыми…»; «Да веселятся небесная…»; и так далее).
И внимательное отношение к таким напевам утверждает нас в несомненной мысли, что пение гласов было никак не случайный, а так или иначе отвечало содержанию поемого. И знающему специалисту хорошо было бы заняться вопросом: почему, например, тропари на Рождество Христово и Богородицы поются одним гласом, именно 4–м; вероятно, составитель, видя связь между Рождением Богородицы и Рождеством Христовым, поставил напев одного и того же гласа; а почему напев 3–го гласа («С высоты…», «Взбранной…», «Достойно…») поется однообразно, волнами; почему на Крещение тропарь «Во Иордане…» поется на 1–й глас, а стихиры на освящение воды на 8–й глас («Глас Господень…») и так дал ее.
Это было бы не только интересно, но и поучительно.
Однако обратимся специально к празднику Сретения. Стихиры на «Господи, воззвах» поются на 1–й глас подъемно–радостным, а кончаются неожиданно — печальный напевом. Тропарь поется тем же подъемно–радостным 1–м гласом: «Радуйся, Благодатная Богородице Дево»… Но вдруг на каноне вы слышите уже другой напев, подобный «Дева днесь Пресущественнаго раждает…», или, иначе, на тропарь гласа 3–го: «Да веселятся небесная…» Напев полурадостный в первой половине, а во второй с печальный понижением; в середине же ирмос поднимается с повышением: «В законе сени и писаний…» — полурадостный; а второй — вниз, с понижением; третий — полурадостный; четвертый — «Свят Богу…» — особенное повышение, и так далее.
Но в общем, канон спокойный, и даже немного печальный; лишь по временам — повышенный. Всякий, более или менее знакомый с пением гласов, видит огромную разницу между тропарем и стихирами с одной стороны и каноном с другой: те радостные, а этот — полупечальный. Там о радости Рождения Богомладенца; а в каноне — память о «пререкаемом знамении» и страдании Христа за нас, и «оружии» Самой Пречистой Деве — снижаем первую радость; и в результате — полурадостный, полупечальный напев… Места высокой постоянной радости нет… Ведь так и было при Сретении Господа: и радостно Матери; и жертва Отцу за падший род человеческий, до креста включительно… И освобождение от земной жизни престарелого Симеона. И всего ветхозаветного человечества… Устали все… И мне лично этот напев снова напоминал о распутывании и «освобождении» дитяти, — освобождении спокойном, не возбужденном, не быстрой, не тревожной, как обычно и поступают с детьми… «Со святыми упокой…» — вспоминается мне. А пение хвалитных стихир в конце этой гимнологической части утрени заканчивается торжествующим 4–м гласом; но конец их, как переход к просительному славословию, поется печально, на минорный 5–й глас…
Это было совершенно неожиданно…
Я после спросил поющих: почему это? зачем? Один ответил: «Вдали виднеется крест Голгофский!» Верно! Но не только для Христа, а и для каждого из нас… Се, лежит Сей на падете и на восстание… (Лк. 2, 34). Борьба за Христа не только будет около имени Его, но и за общение с Ним — для всякого из нас. Церковь уже поет: «Агнче Божий! Вземляй грехи мира, приими молитву нашу!», «Научи нас оправданиям Твоим… Аз рех: Господи, помилуй мя и исцели душу мою: яко согреших Тебе… Во свете Твоем узрим свет! Пробави милость Твою ведущим Тя!»
Утреня кончается — сугубой и просительной ектениями.
Конечно, кто искренно и горячо молится, тому не важны напевы: у него «душа поет», как образно говорят люди… Благодать праздника — слаще всякого пения… Дай Бог нам ее… И она дается в праздники всем даже и без наших заслуг.
И пение нужно, хотя и в меру. После Тайной вечери ученики воспевши пошли на гору Елеонскую со Христом (Мф. 26, 30). Начались Его страдания…
Но это я писал о гласовом пенни. Между тем в наших соборах и городских церквах, а отчасти и в провинциальных, давно уже укрепилась нездоровая привычка — вводить так называемое «партесное» (от слова «партия» дискантов, басов и проч.) пение. Об этом можно бы многое сказать. Но отметим главное.
Авторами этих произведений были большею частью светские регенты, а не церковные священнослужители. И понятно, что они внесли свой светский дух в наше пение, так как они были нередко музыкально образованными людьми, но — недостаточно религиозными; и потому не чувствовали нужной религиозности в богослужебных стихирах, тропарях, канонах. И даже иногда не знали, как должно, церковно-славянского языка. А уже о понимании смысла праздников нельзя было и требовать не только от регентов, но и от духовенства.
Поэтому ими руководил светский музыкальный дух. И нередко они впадали в такой напев, который был совершенно не подобающ для церкви. Они исходили из человеческого вкуса музыки, думая уподоблять религиозные чувства — мирским, следовательно полу страстный, переживаниям. Иногда это уподобление доходило до невозможного падения… Примеров можно было бы привести много!
Но еще более печально было то, что они вдавались в такой сентиментализм, который никак не совмещался с праздниками. А они этот сентиментализм видели преимущественно в печальном, минорном тоне; тогда как наши праздники, почти все (и вообще гласы), — радостны, полурадостны, мажорны; и редко — печальны (например, 6–й глас и проч.; да и то еще вопрос: не испорчена ли здесь древняя музыка?).
Например, в самый главный праздник праздников — на Пасху — поется в минорном тоне тропарь: «Христос воскресе…» (ре–минор); между тем в старом напеве Галичины, Карпатской Руси доселе сохраняется мажорный тон, мне известный.
А самое печальное то, что этим партесным сочинительством совсем вытеснено было так называемое «простое», гласовное пение: стихиры, подобны… И на это ни архиереи, ни духовенство не обращают никакого внимания! И смысл почти всего богослужебного материала теперь для нас пропадает… Горе, горе наше! И храм превращается в музыкальные концерты…
Пытались некоторые творцы пения возвращать его к так называемым «обиходным» напевам; но «партесное» — возобладало… И кажется, нет никаких средств поправить это ужасное дело!
Конечно, есть некоторое оправдание, будто искусное партесное пение привлекает богомольцев в храмы, а чрез это — и к вере. Но не должно преувеличивать этой пользы: таких любителей бывает в храмах небольшая горсточка; а главная масса богомольцев, к счастью, не интересуется «партесным» пением; и молится независимо от пения, и даже не вникая в него.
Господи! спаси наше православие!
Были монастыри; хранилось там и обиходное пение, и подобны; а теперь и их нет… Да и в монастырских напевах (например, киевском) внесено с Запада много светского элемента… Будет ли когда–нибудь исправление?
IV. Из святых отцов
<…> …Нам необходимо встречать спасительные и духовные праздники, преображаясь обновлением ума нашего и отлагая ветхого человека и нося в себе, насколько это возможно людям, подобие Божественного образа. <…> Изречение закона: всяк мужеский пол, ложесна разверзаяй, свят Богу, — не могло исполниться ни на ком, как только на воплотившемся Боге. Он один, неизреченно зачатый, — единственный в духовном смысле мужеский пол (представитель мужеского пола) и достойно именуется святым… <…> Господь всяческих… повелел Моисею: освяти Ми всякаго первенца перворожденнаго, разверзающаго всякая ложесна в сыпех израилевых от человека до скота… (Исх. 13, 2)….Но токмо искуплением искупятся первенцы человечестии, и первенцы скотов нечистых да искупятся. И искуп его от единаго месяца, сценение пять сикль, по сиклю святому… (Чис. 18, 15—16). <…> В выкуп за них обыкновенно приносились кровавые жертвы, установленные законом, причем, конечно, намерение законодателя направлялось к духовному совершенству. Приводимые же в жертву животные, кровь которых указано было проливать пред жертвенником, ясно назывались святыми, и, конечно, в этом образно предначертывалась истина: ибо предавший Себе за ны приношение и жертву Богу в воню благоухания (Еф. 5, 2) воплотившийся Бог вместе с Рождением Своим умертвил порождение диавола — грех, сотворив Собою осуждение злобы и соделав Собою всесовершенное уничтожение ее, — освящает же Богу и Отцу не только первенцев человеческих, но и весь род человеческий. Как в древности законоположительное слово прообразовательно приводило к Богу, вместо первенцев, колено, получившее в удел, священнослужение, так теперь — в светлом образе истины мы должны знать, что архиерей и Посланник исповедания нашего, преподобный, бесскверный, отлученный от грешник и вышше небес бывый, приводится телесно Богу и Отцу взамен искупаемого Им человечества. <…> Христос же… привел Себя Отцу в замену не за одного только Израиля, а за все народы, и стал архиереем исповедания всех людей. <…> Воспоминание сей священной тайны мы и празднуем ныне. Итак, Спаситель был принесен, согласно требованию закона, во храм видимо, духовно же принес к Отцу начаток нашего смешения и показал всего его святым и достойным стать приношением Богу. <…>
И егда исполнишася дние очищения ею, по закону Моисееву, вознесоста Его во Иерусалим, поставити Его пред Господем, якоже есть писано в законе Господни: яко всяк младенец мужеска полу, разверзая ложесна, свято Господеви наречется: и еже дати жертву, по реченному в законе Господни, два горличища, или два птенца голубина. И се, бе человек во Иерусалиме, ему же имя Симеон. И человек сей праведен и благочестив, чая утехи израилевы: и Дух бе Свят в нем. И бе ему обещано Духом Святым, не видети смерти, прежде даже не видит Христа Господня (Лк. 2, 22 — 26). Что это значит: чая утехи израилевы? — Ожидая явления истины и переселения к ней израильского народа от законной сени, дабы научиться первым началам истины и возвыситься к совершенству в ней. И нельзя сказать, что, так как иудеи были в злострадании и рабстве, — что Симеон ожидал возвращения их к свободе и древнему состоянию. У них находилась в цветущем состоянии вся древняя обрядность (и храм существовал, и приносились жертвы в нем) и сохранялось все свойственное их племени общественное устройство; подзаконный строй жизни от господства над Израилем иноплеменников (римлян) не потерпел никакого вреда, который побудил бы праведного старца ожидать утешения. Ибо случалось, что подобно тому как отец предает непокорного сына для вразумления какому–либо суровому воспитателю, подобно тому и Израиль часто находился под властию иноплеменников. <…> …Мудрый Симеон ожидал духовною утешения Израилю, состоящего не в мирской славе и величии, а действительного перехода к истинной красоте: ибо ему (Симеону) было открыто, что прежде переселения своего он увидит явление Христа Господня. И прииде Симеон духом в церковь. И егда введоста родителя Отроча Иисуса, сотворити има по обычаю законному о Нем, и той прием Его на руку своею, и благослови Бога, и рече: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром: яко видесте очи мои спасение Твое, еже eси уготовал пред лицем всех людей: свет во откровение языком, и славу людей Твоих Исраиля (Лк. 2, 27 — 32). <…> С тех пор как Христос, вочеловечившись, истребил враждотворный грех и воссоединил нас с Отцем, преставление святых совершается в мире. <…> Блаженный же старец Симеон, видя уже наступившее время, изрек: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром, показывая исполнение Божественною обетования. Яко видесте, говорит он, очи мои спасение Твое, еже ecu у готовая пред лицем всех людей, то есть спасение, явившееся чрез Христа всему миру, а не одному Израилю. Почему же выше говорится, что Симеон чаял утехи израилевы, а теперь он возвещает спасение Божие пред лицем всех людей? — Это потому, что Симеон тогда узнал от Духа Святого о том, что будет утешение Израилю, когда и всем людям было уготовано спасение. <…> …Поставив впереди призвание языков, отнес на конец, согласно пророчеству, обращение всего Израиля, хотя останок уже спасся, благодаря прибегшим к благодати из иудейства. <…>
Слова же богомудрого Симеона, что Господь лежит… на падение и на востание многим во Израили (Лк. 2, 34), сходством мыслей с предсказаниями пророческими, показывают, что в пророках и в Новом Завете говорит один и тот же Бог и Законоположник. Пророческое слово изрекло ранее, что камень претыкания и камень соблазна (1 Пет. 2, 7; Ис. 8, 14) будет причиною того, что верующий в Него не постыдится. Итак, Он (Спаситель) — падение для падающих чрез неверие по причине уничижения плоти Его, восстание же для познающих силу домостроительства. А говоря, что Самой Богородице душу пройдет оружие, Симеон ясно пророчествует о страсти на кресте: ибо, чрез возвещенное и содеянное от преславного зачатия до крестной смерти Спасителя, Богородица имела о Нем высочайшее и благоприличнечшее понятие… в позорище же крестном Она потерпела как бы некоторую рану, хотя чудо воскресения и совершило полное уврачение раны. Впрочем, Симеон указывает, что не Она одна подвергнется такому страданию, а предсказывает, что открыются колеблющиеся и двоящиеся помышления от многих сердец, — предсказывает затем, чтобы, вследствие различия мнений о Спасителе, Богоматерь Дева нисколько не смущалась…
Теперь узнаем от евангелиста, кто и где была пророчица Анна, почему и когда присутствовала она во храме, а потом — и что она говорила. Итак, блаженный Лука повествует: И бе Анна пророчица, дщи Фануилева, от колена Асирова, сия заматоревши во днех мнозех, живши с мужем седмь лет от девства своего. И та вдова яко лет осмьдесят и четыре, яже не отхождаше от церкве, постоя и молитвами служащи день и нощь. И та в той час приставши исповедашеся Господеви и глаголаше о Нем всем чающим избавления во Иерусалиме (Лк. 2, 36—38). Почему евангелист с такою точностию говорит о сей пророчице, вспоминает даже отца и колено ее, чего обычно мы не находим в повествованиях о ком–либо другом. Причину этой точности ведает, конечно, один Бог и святые, наученные Его вдохновением, по божественному апостолу [Духом глаголати тайное (1 Кор. 14, 2)]. В то время были и другие соименницы сей блаженной пророчице (Анне) и имели одни с нею священные занятая, пребывая в посте и молитвах; потому–то, чтобы точнее определить ее лицо, евангелист присоединяет к упоминанию об ее отце и название его колена… <…> Впрочем, хотя старица и пророчица, представлявшая собою закон, состаревшийся, обветшавший и близкий к уничтожению, не ясно говорила о Христе, тем не менее ее речь была не бесполезна для разумныя слушателей, как и предвозвещение великого таинства законом в тенях и гаданиях.
…Приидите и вы, духовные отцы и братие, наученные праздновать во обновлении Духа, а не в ветхости писмене (Рим. 7, 6). Приидите возрадуемся Господеви, воскликнем Богу Спасителю нашему: предварим лице Его во исповедании, и во псалмех воскликнем Ему (Пс. 94,1—2). Будем выну приносити Богу жертву хваленыя, сиречь плод устен исповедающихся имени Его. Не забудем благотворения и общения: таковыми божертвами благоугождается Бог (Евр. 13, 15—16). Очистим себя от всякой скверны греха, и да обновится яко орля духовная юность наша, как блаженного старца Симеона, дабы и мы мирно и радостно в доброй вере и спасительной надежде текли к исходу из жизни, а не со страхом и стыдом окончили сию жизнь… Будем подражать усердному и непрерывному пребыванию Анны в пощениях и молитвах, дабы нам не оказаться хуже жены, и притом подвизавшейся так под сению закона, где такие примеры — редки….Не будем удаляться от святых учений, из коих обыкновенно рождается спасительная для душ сила, как о той Анне свидетельствуется, что она не отхождаше от церкве (Лк. 2, 37), — не станем уклоняться помыслами нашими от страха Божия, но пригвоздим ему плоти и умы наши….Не будем отвергать себя от завета со Христом чрез смешение с растлителей (диаволом. — М. В.) жизни нашей исполнением его пожеланий… Принесем и мы к вышнему жертвеннику, как пару горлиц, чистоту души и тела или, как пару молодых голубей, попечение о добром не только пред Богом, но и пред человеками, дабы и мы… ставши совершенными но внутреннему человеку и соделавшись жилищем Духа Святого, — возвратились в истинное отечество наше — горний Иерусалим… во Христе Иисусе. Ему же слава и владычество со Отцем и Святым Духом ныне и присно и во веки веков. Аминь.
«В нынешний день по всей вселенной мы совершаем торжественное празднество. Ибо праздники… принадлежат Богу и, совершаемые прилично и применительно к человеческим условиям, таинственно возводят к совершенству празднующих. Какое же ныне таинство, и какое прославление Христа», «…приличное Богу? Весьма удивительное явление Христа, Его пришествие, исполненное совершенного успеха, жертва Христа, весьма трудная для изъяснения, Того Христа, Который явился из Божественного Вифлеема и прибыл в сей Иерусалим, Его переход с одного места на другое. И кто может изъяснить это переселение Бога с одного места на другое? Таинства Иисуса Христа неизреченны до такой степени, что их не может изъяснить и река красноречия. <…> Но поспешим все во сретение Его, — все, кто благочестиво чтит Его таинство и благоговеет пред Ним, пойдем все с совершенною готовностью. Кто же первый сретит Его? Кто первый узрит Бога очами? Кто первый примет Бога? Кто первый понесет Его на руках?»
«…Симеон взял на руки свои Бога, принявшего плоть. Взявши Его по Божественному вдохновению, он поставил Его пред Отцем и, таким образом, исполнил закон. Благодарными устами он сказал: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром (Лк. 2, 29), потому что было предсказано Духом Святым, что он не увидит смерти, доколе не узрит Христа Господня (Лк. 2, 26) и не освободится от уз закона. И оный старец держал Исполнителя закона: яко, говорит, видесте очи мои спасение Твое (Лк. 2, 30). Ибо закон Моисеев не был спасением, но этот ветхий, старый и слабый закон возводился от несовершенства во спасение Христом — Спасением Божиим — и освобождался Им от присущей ему ветхости посредством обновления… <…> Он узрел во Христе новый свет, возникший из древнего».
«Ныне преимущественно вспоминается Голгофа, где Господь претерпел крестное страдание», — где «воспевается воскресение Господа из гроба».
«И Тебе же Самой душу пройдет оружие, говорит далее Симеон Матери Деве… (Лк. 2, 35); то есть: душу Твою, пораженную изумлением и страхом, как бы пронзит меч, когда Ты увидишь Его добровольно пригвожденный ко кресту и висящим среди разбойников; дабы умертвить смерть, коею умерщвлены были мы; даровать нам жизнь и освободить человека от уз греха, коими издревле связал его диавол. <…> Ты, Дева, будешь поражена, видя это, и Твою душу пройдет оружие; но Ты не останешься в таком состоянии, и меч весьма скоро будет исторгнут из души Твоей. <…>
Что же… обозначают горлицы… которых Христос принес в жертву, придя в Иерусалим поставити Себя пред Богом Отцом? <…> …Этим Христу угодно было весьма ясно показать, чтобы приходящие к Нему имели умеренность, чистоту, незлобие, благолепие… Ибо поклонение Богу ничем иным не воздается так, как постепенный совершенствованием в воздержании, чистоте и всецелом незлобии. И прилепляться (насколько возможно) к Богу есть дело почтенное, приятное, спокойное, свободное от деловых волнений и мирских занятой. Упраздниться, говорит Псалмопевец, и разумейте, яко Аз есмь Бог… (Пс. 45, 11)».
«До Христа на всех нас тяготела прародительская клятва и всеобщее осуждение, распространившиеся от одного прародителя. Но пришел Христос и преложил всеобщую клятву во всеобщее же благословение: воспринял греховное наше естество от Непорочной Девы и соделал оное невинным, дабы и всех, рождающихся от
Него Духом, избавить от прародительской клятвы и осуждения. Он доставил совершенное искупление не только воспринятому Им от нас (по неразрывному соединению) естеству, но и каждому из верующих. Примирив нас чрез Себя со Отцем, Он возвратил каждого из нас… от всякого преслушания. Поэтому Он и заповедал Божественное крещение, положил спасительные заповеди, проповедал всем покаяние, установил причащение Тела и Крови Его. Сими средствами Христос оправдал нас и привел к послушанию Высочайшему Отцу; и самое естество, воспринятое от нас, обновил, освятил и соделал во всем покорным Отцу чрез то, что Он Сам соединился и пострадал с ним (естеством). Это подтверждает празднуемое нами ныне возношение (Младенца Иисуса) в древний храм, сретение Богоприимцем Симеоном и прославление от Анны, проведшей всю жизнь во храме».
Конец выдержки.
М. Вениамин 1956. 2/III
V. Дополнительная глава
Праведный Симеон, от лица всего человечества, встретил и принял в объятия Небесного Учредителя Божественного общества на земле — христианства.
Чтобы правильно понять и определить, что такое христианство в своем существе, надобно знать, Кто и Что был его Основатель. В том и заключается между прочим коренное различие христианства от всех других религий, какие только когда–либо были на земле, что оно представляет собою точный отпечаток личности Иисуса Христа. Изучать и представлять христианство само по себе, отдельно от его Основателя, значило бы вовсе его не изучать или изучить в извращенной виде. В этом смысле и погрешают все современные ученые, желающие видеть в христианстве только учение, систему религиозных и моральных понятий. Хотя и с этой точки зрения рассматриваемое христианство может быть понято, как нечто, выше всех других учений человеческих стоящее, но это будет все–таки не оно в его истинной сущности. Это будет его состав, скелет, может быть покрытый красивой оболочкой, но без души, без внутренней живой силы.
Душа христианской религии, ее живая и притом вечная сила — это Иисус Христос. Вечная сила, не меньшая и теперь, и всегда, как и в первые дни христианства на земле, животворная, укрепляющая и возрождающая, источник живой воды, как об этом сказано в беседе с самарянкой (Ин. 4, 10 — 14), никогда не оскудевающий, непрерывно дающий поток духовной жизни, навеки утоляющий жажду ищущих, труждающихся и обремененных. Хлеб жизни, как говорится в том же Евангелии (Ин. 6, 35), удовлетворяющий все высшие, благороднейшие, изысканные, в духовном отношении, вкусы, насыщающий всех истинно алчущих, не желающих жить единым хлебом тленным. «Как пирамиды возвышаются над равнинами Египта, так Христос высоко стоит над всеми человеческими учителями, основателями религий и сект» — так говорят о Христе многие богословствующие писатели. Такое сравнение нам кажется малоподходящим и ничего в сущности не объясняющим. Внешняя высота, количественная степень тут не имеют значения. Если надобно придумывать вообще какое–либо сравнение для данного случая, то ближе всего будет сравнить Иисуса Христа с солнцем, которое дает всему не только земному миру, но и миру небесных светил обильный свет и теплоту жизни. Перед Ним все величайшие люди человеческой истории, не исключая богодухновенных пророков Ветхого Завета, — только планеты, светящиеся Его светом (а не своим собственный). Но если мир всех небесных светил не вечен, а подлежит разрушению в определенное время, то Он, Христос, есть вечное солнце, которое никогда не померкнет, но будет светить без конца и без предела.
Никакие сравнения, никакие измерения, допускаемые обычно во всех научных исследованиях, не имеют приложения в отношении к личности Основателя христианства. Больше того, всякая попытка сделать описание духовною образа Христа, раз она предпринята, теряет под собою реальную почву. Церковное предание символически подтверждает это сказанием о том, как один из живописцев времени Иисуса Христа напрасно пытался красками изобразить лик Христов: как ни старался, ничто не выходило. У нас нет ни красок, ни слов, достаточных для того, чтобы воспроизвести более или менее точно образ Того, Кто есть в особенном смысле «Сын Человеческий». «Уже девятнадцать веков, — пишет один ученый, — протекло с тех пор, как Господь жил на земле; но можно сказать, что Он еще не сходил с нее. С тех пор миллионы людей положили жизнь свою за Него, а другие враждуют против Него; но везде еще идет о Нем дело: то нападают на Него, то защищают Его, то молятся Ему. Потомство еще не настало для Него: и в настоящее время нельзя найти еще руку, которая бы хладнокровно могла нарисовать Его даже видимый образ».
Не только маловерующие, но даже и совсем неверующие по–христиански писатели останавливаются перед образом Иисуса Христа, как перед беспримерным в истории человеческой, как перед чудом, необъяснимый с обычных точек зрения. Всякий человек, как бы он ни был велик и гениален, всегда представляет собой человека известной эпохи, известной национальности, местности. Явление великих людей в мире так или иначе поддается историческому объяснению, на основании тех или иных данных, по закону естественной эволюции. Круг деятельности их и границы влияния их определяются более или менее точно, со стороны пространства и времени. Те или иные типические черты их мировоззрения, личной жизни и характера отпечатываются на страницах истории с достаточной определенностью и рельефностью. В отношении к некоторым из государственных и общественных деятелей исторические данные настолько полны и обстоятельны, что математически точно выводятся и причины их появления в данное именно время, и степени воздействия их как на современников, так и на известное число лет в будущем. Но во всяком случае все они, одни раньше, другие позже, отходят в историю, сменяются новыми гениями и пророками и все больше и больше забываются. 06 этом искренно поведал Наполеон I генералу Бертрану на острове Святой Елены: «Исчезла слава Цезаря и Александра, их забыли, забудут и нас. Имя того или другого завоевателя и императора останется только темой для школьных задач; их дела попадут под удар педанта, который волен или похвалить или отругать их.
Какая пропасть между моим глубоким несчастьем и вечной славой Христа, между мной и Христом, Который после смерти был проповедан всем концам земли, прославлен, сделался предметом безграничной любви и всемирного поклонения! Значит ли это — умереть? Напротив, это значит жить. И человека ли это смерть? Нет, это смерть Богочеловека».
Разве можно было бы указать в личности Христа что–нибудь национальное, иудейское? Он родился и жил в Иудее, родственники Его по плоти были иудеи, Матерь Его была из рода Давидова, говорил Он языком иудеев того времени; ученики Его были иудеи, никуда из иудейской земли Он идти не думал (Я послан… к погибшим овцам дома Израилева, говорил Он [Мф. 15, 24]). И, однако же, ни в Его жизни, ни в учении нет никаких следов иудаизма, как нет и признаков беспочвенного космополитизма: Он стоял выше всяких чисто земных и преходящих настроений. Он стал известен и понят затем лучшими людьми из греков и римлян. Но это не значит, что в Его учении можно было найти что–либо специально греческое и римское. Он не обнаружил склонности и пристрастия ни к философии, ни к праву, ни вообще к каким–либо сторонам античной культуры. Он одинаков был и для Запада, как и для Востока. Он оказался величиною непреходящею, общечеловеческою, всеобъемлющею. Он стоял, несомненно, выше времени, места, выше всяких политических, народных и общественных условий, вне и выше всяких сект и школ, толков и направлений.
Поэтому Он не принадлежит одной какой–либо эпохе, а на все времена Он один и Тот же. Он живет в истории, на всем ее пространстве, так полно и существенно, что для Него нет прошедшею, нет и будущею, а только одно продолжающееся настоящее. Около Его имени велись и ведутся ожесточенные споры всевозможных религиозных, моральных, философских мировоззрений, друг друга опровергающих и низлагающих; одни падают, другие восстановляются и вновь рождаются. А Он единый и все Тот же, неизменно, из рода в род, из века в век. Изучается, ставится на суд науки и культуры, как предмет пререканий — как сказал праведный Симеон Богоприимец (Лк. 2, 34), и все же пребывает неисчерпаемый, как истина абсолютная и бесконечная.
И враждуют против Него, поднимают бунт, вызывают на последний крайний бой, в понятиях, суждениях, воззрениях, уставах и обычаях; иногда отходят от Него далеко, совсем в другие лагери, но и снова потом возвращаются к Нему, как единственному маяку, дающему всегда обильный свет, среди непроницаемой тьмы, среди рассвирепевших воли житейскою бурною океана.
И только Его свет всегда светится и во тьме, и только Его свет никакая тьма не обнимает (Ин. 1, 5).
Словарь богослужебных терминов
Аллилуарий, или аллилуиарий, — стих или, точнее, стихи из псалмов, которые читаются на литургии по прочтении Апостола перед чтением Евангелия. Перед чтением Евангелия чтец произносит: «Аллилуиа», ему вторит хор, затем чтец произносит аллилуиарий, а хор снова поет: «Аллилуиа». По содержанию аллилуиарий связан с евангельским текстом, который читается вслед за ним.
Амвон (греч. «восхождение») — выступающая полукругом часть солеи (греч. «возвышение»; возвышенное место вдоль всего иконостаса) напротив царских врат. Амвон знаменует собой те места, с которых проповедовал Господь (гору, корабль), так как на амвоне читается Евангелие, а также камень, отваленный ангелом от гроба Господня.
Антидор (греч. «вместо Дара») — часть служебной просфоры (хлеба, употребляемого для совершения таинства Евхаристии), из которой на Божественной литургии, а именно на первой ее части — проскомидии, — священнослужитель вынимает Святой Агнец — часть просфоры с печатью ІсХс Ника — Иисус Христос Победитель, предназначаемый к таинственному пресуществлению в Тело Господа Иисуса Христа. Оставшиеся части просфоры в конце литургии при пенни 33–го псалма («Благословлю Господа на всякое время, выну (всегда. — Ред.) хвала Его во устех моих…») раздаются верующим, не приобщавшимся Святых Таин, как бы в некоторую замену Святых Даров, отсюда и название — антидор. При большом стечении молящихся в качестве антидора раздаются части второй служебной просфоры — Богородичной.
Антиминс — четырехугольный плат с изображением положения во гроб Господа Иисуса Христа и с частицей святых мощей. Слово «антиминс» переводится как «вместопрестолие», то есть такой священный предмет, который, заменяя собою престол, и сам является престолом, потому что на антиминсе, по слову святителя Симеона, «…совершается все, что на Божественной трапезе» и «священнодействуется живой Хлеб небесный». В молитве на освящение престола антиминсы названы также жертвенниками, на которых должна совершаться бескровная жертва. Без антиминса совершение Божественной литургии невозможно. Святые мощи, влагаемые в антиминс, служат напоминанием о том, что первые христиане совершали Божественную литургию на гробах мучеников.
Антифон (греч. «противогласие») — песнопения, взятые большей частью из ветхозаветных книг и исполняемые попеременно двумя хорами, стоящими друг против друга (как правило, на правом и левом клиросах храма). В сущности, антифон — это не форма богослужебных песнопений, как тропарь, кондак, стихира, а, скорее, способ песенного исполнения тех или иных псалмов или гимнов. Антифоны возвещают, главным образом, пришествие Сына Божия на землю и все дела Его; антифоны на двунадесятые Господские праздники содержат объяснение празднуемого события. Антифоны на литургии состоят из трех частей и поются три раза в честь Святой Троицы.
Богородичны — стихиры, тропари и каноны в честь Божией Матери.
Великий пост — многодневный пост перед праздником Пасхи. Великий пост составляют: пост святой Четыредесятницы и пост Страстной седмицы. Пост Четыредесятницы длится сорок дней — в воспоминание сорокадневного поста Господа Иисуса Христа перед выходом Его на общественное служение (см.: Мф. 4, 1 — 11; Мк. 1, 12 — 13; Лк. 4, 1 — 13). Великий пост начинается с понедельника после недели сыропустной, или прощеного воскресенья. Каждая седмица поста называется по порядку следования: первой, второй, третьей и т. д. седмицей Великого поста и заканчивается неделей (то есть воскресеньем), посвященной особому воспоминанию (см. об этом: Четыредесятница). После шести недель Четыредесятницы следует Страстная седмица, посвященная воспоминанию страданий (страстей) Господа. Она начинается после праздника Входа Господня в Иерусалим (Вербного воскресенья). Каждый из дней Страстной седмицы посвящен особому воспоминанию и называется великим: великий понедельник, великий вторник и т. д.
Великим этот пост называется как по продолжительности его, так и по степени воздержания, молитвенного напряжения и покаяния. Великий пост установлен Церковью для достойного покаяния, обновления единения верующих с Богом и приготовления к празднику праздников — Пасхе Христовой.
Величание — краткое песнопение, в котором прославляется празднуемое событие или лицо. Величание поется на полиелее, самой торжественной части праздничного всенощного бдения и многократно повторяется со стихами избранного псалма (то есть сборного, составленного из стихов разных псалмов), пока совершается каждение храма.
Вечерня — первое по порядку богослужение суточного круга, совершаемое вечером, перед заходом солнца, чин которого установлен в первые века христианства. Начинается вечерня 103–м псалмом, называемым поэтому «предначинательным», прославляющим величие Творца; затем следует великая ектения (ряд прошений, произносимых диаконом либо священником), чтение очередной кафизмы Псалтири (150 псалмов которой разделены на двадцать кафизм, или групп), пение 140–го и 141–го псалмов («Господи, воззвах») с присовокуплением соответствующих стихир. Затем поется вечерняя песнь «Свете тихий», возглашается прокимен (стих из Псалтири, предшествующий чтению книги «Апостол» либо паримий — глав ветхозаветных книг, прообразующих либо непосредственно прорицающих то или иное событие новозаветной истории). Заканчивается вечерня сугубой ектенией (усиленной молитвой, прошением) и отпустом — отпустительной молитвой священника. От обычной вечерни отличается вечерня великая, которая, соединяясь с утреней в составе всенощного бдения, совершается накануне воскресных и праздничных дней. Вечерня малая — сокращение обыкновенной вечерни, без ектении и кафизмы — совершается только перед всенощным бдением.
Всенощное бдение, или всенощная, — богослужение суточного круга, совершаемое в канун воскресных и праздничных дней. Название происходит от обычая древней Церкви совершать службу в течение целой ночи, до рассвета. Состоит из вечерни, утрени и 1–го часа (или из великого повечерия и утрени). На праздничном всенощной бдении бывает благословение хлебов, пшеницы, вина и елея (масла) — в воспоминание о трапезах первых христиан в промежутках между долгими богослужениями.
Вход — прохождение священнослужителей при отверстых царских вратах в предшествии свещеносца вокруг престола или от жертвенника через северные двери алтаря и затем через царские врата к престолу. Есть два входа: малый и великий. Малый вход также имеет два вида: вход с кадилом и вход с Евангелием; первый, как правило, совершается во все великие вечерни, второй — на литургиях Василия Великого или Иоанна Златоуста, после третьего антифона перед пением Трисвятого. Великий вход бывает только на литургии, его содержание — перенесение преждеосвященных или приготовленных в настоящий день Святых Даров с жертвенника на престо л во время пения «Херувимской» песни (название ее — от начальных слов песни: «Иже херувимы тайно образующе и Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение…») либо заменяюіцих ее песнопений. Вход с Евангелием символизирует явление Иисуса Христа на проповедь, вход со Святыми Дарами — Его крестный путь, смерть и погребение.
Глас — лад, или напев, в церковной голосовой музыке, заимствованный из греческой церковной певческой культуры. Каждый глас имеет свой музыкальный колорит и выражает определенный оттенок тех или иных чувствований христианина к Богу. Каждая седмица имеет свой глас — с 1–го по 8–й, — напев, или мелодия, которого доминирует в церковных песнопениях в течение всей недели. Следующая седмица (начиная с воскресной утрени) проходит уже под знаком другого, очередного гласа.
Годичный круг богослужений — порядок служб на протяженны всего года. Каждый день года посвящен памяти тех или иных святых или воспоминанию священных событий евангельской истории. Из всех праздников в году самым большим является Пасха — праздник светлого Христова Воскресения. За Пасхой следуют двенадцать праздников в честь Господа Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы, которые называются двунадесятыми. Есть также праздники и в честь великих святых и бесплотных сил небесных. Все дни годичного круга богослужения делятся на неподвижные, которые каждый год совершаются в одни и те же числа месяца, и подвижные, которые бывают в одни и те же дни недели, но приходятся на разные числа месяца, в зависимости от времени празднования Пасхи.
Губка — предмет церковной утвари, используемый в алтаре при совершении Божественной литургии. Представляет собой небольшой по размеру кусок натуральной греческой губки. Употребляется на литургии для отирания дискоса (священного блюда) над Чашей после опускания в нее всех частиц, лежавших на дискосе, которые священник предварительно вынимает из жертвенных просфор. Губка полагается на антиминсе и знаменует ту губку, которую, напитав желчью и оцтом (уксусом), подносили к устам страждущего на кресте Спасителя.
Двунадесятые, или дванадесятые, праздники — двенадцать (церковнослав.: дванадесять — двенадцать) праздников годового круга богослужения в честь Господа Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы. Девять из них имеют постоянную дату празднования: Рождество Пресвятой Богородицы (8 сентября), Воздвижение честного и животворящею Креста Господня (14 сентября), Введение во храм Пресвятой Богородицы (21 ноября), Рождество Христово (25 декабря), Крещеные Господне (Богоявление) (6 января), Сретение Господне (2 февраля), Благовещение Пресвятой Богородицы (25 марта), Преображение Господне (6 августа), Успение Пресвятой Богородицы (15 августа) (все даты — по старому стилю). Три из числа двунадесятых праздников — подвижные и совершаются в зависимости от дня празднования Пасхи: Вход Господень в Иерусалим — в последнее воскресенье перед Пасхой, Вознесение Господне — на сороковой день после Пасхи, День Святой Троицы (Пятидесятница) — на пятидесятый день (в седьмое воскресенье) после Пасхи. Праздник Пасхи не входит в число двенадцати, поскольку он есть высочайший — «праздник праздников и торжество торжеств ».
Двупеснец — см. Канон.
Дикирий — двусвечник, употребляемый при архиерейском священнослужении; знаменует два естества Иисуса Христа — Божеское и человеческое. Во время богослужения архиерей с трикирием в правой руке и дикирием в левой крестообразно осеняет и благословляет молящихся. См. также Трикирий.
Догмат — богооткровенная истина, исповедуемая и преподаваемая Святой Церковью как непререкаемое и неизменное правило веры, основанное на Священном Писании. Краткое изложение основных православных догматов дано в Символе веры.
Догматик — песнопение в похвалу Пресвятой Богородицы, содержащее ряд догматов, которое поется на великой вечерне после стихир на «Господи, воззвах». В догматике прославляется Божия Матерь и содержится учение Святой Церкви о двух естествах Христовых — Божеском и человеческом, о воплощении Сына Божия и т. д.
Евхаристия (греч. «благодарение») — главнейшее из семи таинств Православной Церкви, совершаемое на Божественной литургии: приношение великой жертвы Тела и Крови Христовых (Святых Тайн) и их причащение. В таинстве Евхаристии Церковь приносит благодарственную, хвалебную, умилостивительную и молитвенную жертву Богу за спасение всех людей — живых и умерших. Таинство Евхаристии установлено Самим Спасителем на Тайной вечере: «…взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф. 26, 26 — 28); «сие творите в Мое воспоминание» (Лк. 22, 19). Апостол Павел называет Евхаристию возвещением смерти Господней: «…всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (1 Кор. 11, 26) — потому, что именно Голгофской жертвой, Своей крестной смертью Спаситель совершил таинство нашего искупления. В таинстве Евхаристии Хлеб и Вино таинственным наитием и действием Святого Духа претворяются (пресуществляются) в истинные Тело и Кровь Христовы. И если в других святых таинствах верующие получают благодатные дары Святого Духа, то в таинстве Евхаристии они приемлют в себя Самого Господа, соединяются с Ним и делаются причастными Его Божественного естества (2 Пет. 1, 4).
Ектения, или эктения (греч. «усердие», «протяженность»), — пространное молитвенное прошение к Богу, начинающееся словами: «Миром Господу помолимся». Возглашается диаконом либо (в отсутствие диакона) священником. Ектении — существенная часть богослужения, за которым, помимо великой, возглашаются еще три вида ектений: просительная (в которой молящиеся просят «дня сего (или вечера) совершенна, свята, мирна и безгрешна»; ангела мирного, верного наставника, хранителя души и телес; всего доброго и полезного душам; мира всему миру; безболезненной и непостыдной кончины жизни и доброго ответа на Страшном су де, и т. д.), сугубая (начинается словами: «Рцем вси от всея души и от всего помышления нашего рцем») и малая, состоящая из трех возгласов и начинающаяся словами: «Паки и паки (то есть снова и снова) миром Господу помолимся». После каждого прошения на ектениях хор поет: «Господи, помилуй». Кроме четырех главных ектений есть еще две: ектения об оглашенных (произносится на литургии) и ектения об умерших (произносится на панихидах и при погребении умерших).
Заамвонная молитва — читается священником «за амвоном», среди народа. Священник по окончании литургии выходит через царские врата, сходит с амвона и, стоя лицом к алтарю, читает молитву, которая начинается словами: «Благословляяй благословящия Тя, Господи, и освящаяй на Тя уповающия, спаси люди Твоя и благослови достояние Твое…»
Заговенье — последний день перед началом многодневного поста, в который разрешается вкушение скоромной пищи (мяса, молока, яиц и т. д.).
Задостойник — ирмос 9–й песни канона утрени, который поется на Божественной литургии «за» (то есть «вместо») песнопения в честь Богородицы «Достойно есть…» Задостойники поются на Пасху, двунадесятые праздники, на Обрезание Господне, в субботу Лазареву, в Великий четверг и Великую субботу.
Изобразительны (в просторечии обедница) — богослужение, расположенное в Часослове после службы 6–го часа и совершаемое вместо литургии, когда ее не бывает, или соединяемое с литургией, когда она совершается. Название изобразительных дано потому, что они есть изображение, то есть некоторое подобие или образ Божественной литургии.
Икос (греч. «дом») — песнопение, прославляющее святого или празднуемое событие. Икос более подробно и пространно раскрывает содержание кондака (то есть кондак — это тема, а икос — ее развитие). См. также Кондак.
Ипакои (греч. «повиновение», «послушание», «внимательное слушание») — песнопение, полагаемое в воскресные и праздничные дни вместо седальнов. В отличие от седальнов (во время пения или чтения которых дозволяется сидеть), ипакои требует более внимательного слушания — стоя, не расслабляясь телом, а вместе с ним — и духом.
Ирмос (греч. «связь», «соединение») — поется перед первым тропарем каждой из песен канона и, являясь образцом, по которому составлены другие тропари той же песни, служит для них связью. Ирмосами весь канон связывается в одно целое. Содержание ирмосов взято, большей частью, из ветхозаветных песней, ставших прообразами новозаветных событий. См. также Канон.
Канон (греч. «прямой шест», «мера», «линейка») — одна из форм православной гимнографии; ряд песнопений — ирмосов и тропарей, связуемых в одно целое единством предмета (например, воспоминание события из евангельской истории или прославление святого). Канон разделяется на песни; каждая песнь, в свою очередь, состоит из ирмоса, поемого хором («ликом») и связующего песни из Священного Писания с празднуемым событием, и тропарей — стихов, раскрывающих содержание этого события. Обычно канон состоит из девяти или восьми песней (полный канон); но есть каноны из четырех, трех и двух песней, называемые соответственно четверопеснцами, трипеснцами и двупеснцами. Полные каноны читаются в дни воскресные и праздничные, неполные — во время Великого поста. Каждому тропарю канона предшествует припев, соответствующий содержанию этого канона. Например, в каноне воскресном — «Слава, Господи, святому воскресению Твоему», в каноне Божией Матери — «Пресвятая Богородице, спаси нас», в каноне святому (преподобному) — «Преподобне отче наш (имярек), моли Бога о нас». Припевы и тропари канона, как правило, читаются; целиком поется только пасхальный канон.
Канонарх (греч. «начальник канона») — клирик, обязанностью которого является предначинание некоторых песнопений. Канонарх возглашает что и на какой глас будет петься, а затем провозглашает каждую строку песнопения, которая вслед за ним повторяется хором. Пение с канонархом сохранилось в основном в монастырях.
Катавасия (греч. «схождение») — ирмос, повторяемый после пения всей песни канона. По уставу для пения катавасии певцы левого и правого клиросов сходятся на середину храма.
Катехизис, или катихизис (греч. «поучение», «наставление»), — наставление в вере, краткое и ясное изложение основных понятой христианского учения в форме вопросов и ответов. Уже в древней Церкви существовали письменные наставления по катехизации — например, некоторые главы в «Словах о священстве» Иоанна Златоуста и сочинение блаженного Августина (354 — 430) «О том, как наставлять в вере людей простых». В России наиболее известны катехизисы митрополита Киевского Петра Могилы († 1647) и Московских митрополитов Платона († 1812) и Филарета († 1867).
Кафедра (греч. «возвышенное место», «седалище») — кресло архиерея, стоящее в алтаре на горнем месте (возвышении в центральной части алтаря у восточной стены против престола), а также кресло (седалище), стоящее на архиерейском амвоне (возвышении в центре средней части храма), на котором при богослужении в определенное уставом время сидит архиерей.
Кафизма (греч. «сидение») — чтение из Псалтири. Вся Псалтирь, содержащая 150 псалмов, разделена на 20 частей — кафизм. Каждая кафизма в свою очередь разделяется на три части («Славы»), каждая из которых оканчивается словами: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже!» Название «кафизма» указывает на древний обычай сидеть во время чтения тропарей, положенных между кафизмами, отчего эти тропари были названы седальными. См. также Псалтирь.
Кондак (греч. «домик») — краткое песнопение, в котором излагается догматическое или историческое значение празднуемого события или прославляются подвиги святого, память которого совершается в этот день. Как правило, за кондаком следует икос, который раскрывает содержание кондака. См. также Икос.
Лик (греч. «хорос» — собрание поющих; торжественное собрание) — церковный хор, певчие. В древности христианское богослужение состояло из молитв и возгласов (то есть заключительных слов молитвы, произносимых возвышенным, более громким голосом) священнослужителей и из ответных пений и возглашений народа. Название «лик» — народ — сохранилось в богослужебных книгах до настоящего времени; но ныне вместо всего народа на возгласы священника отвечает и поет песнопения не весь народ, а певцы, составляющие хор.
Лития (греч. «коленопреклонение») — усиленное моление. В некоторых случаях лития совершается вне храма и соединяется с молебным пением и крестным ходом; на великой праздничной вечерне лития совершается в притворе или на середине храма; кроме того, лития совершается при поминовении усопших. На всенощном бдении, когда бывает лития, совершается благословение хлебов, пшеницы, вина и елея.
Литургия (греч. «общее дело», «общее служение») — самое главное и высокое богослужение в христианской Церкви; все прочие богослужения в течение суток являются приготовлением к служению литургии. За Божественной литургией священнодействуется воспоминание Тайной вечери Иисуса Христа и совершается таинство святого Причащения — Евхаристия. Первоначально чинопоследование литургии было составлено апостолом Иаковом и в несколько сокращенном виде стало основой всей последующей литургической практики. В дальнейшем это чинопоследование было немного сокращено святителем Василием Великим (литургия святителя Василия Великого совершается десять раз в году). Затем еще более сокращено святителем Иоанном Златоустом. Литургия святителя Иоанна Златоуста совершается в большую часть года за исключением святой Четыредесятницы. В среду и пятницу святой Четыредесятницы служится литургия Преждеосвященных Даров, составленная святителем Григорием Двоесловом. Во время ее не совершается таинство Евхаристии, но употребляются Святые Дары преждеосвященные, то есть освященные перед этим в воскресный день, на полной литургии святителя Василия Великого.
Молебен — особое богослужение, совершаемое по какой–либо общественной (например, о ниспослании дождя, о прекращении эпидемии, войны, стихийных бедствий и т. п.) или частной нужде (например, о здравии близких, о благополучном путешествии, об успехе начинаемого дела и т. п.). Помимо просительных служатся благодарственные молебны, на которых свидетельствуется благодарность Богу, Богородице, тому или иному святому за ниспосланное благодеяние и заступничество перед Господом. Молебны по составу подобны утрене и могут включать в себя канон и чтение соответствующих Апостола и Евангелия. Если к молебну присоединяется чин водоосвящения, что практикуется во многих православных храмах, молебен носит название «водосвятный».
Недели, приготовительные к Великому посту, — приготовительные и предшествующие Великому посту недели (то есть воскресенья). Приготовление к Великому посту (и начало пения Постной Триоди) начинается неделей о мытаре и фарисее, названной по притче, которая в эту неделю читается на литургии в Евангелии (Лк. 18, 10—14). В богослужебных песнопениях этой недели и следующей за ней седмицы Святая Церковь обличает гордость и возвышает смирение. Следующая приготовительная неделя называется неделей о блудном сине, также по читаемой на литургии евангельской притче (Лк. 15, 11—32). В песнопениях этой недели Церковь призывает к покаянию изображением неизреченного милосердия Божия ко всем грешникам, которые обращаются к Богу с искренним раскаянием. Третья приготовительная неделя — мясопустная — о Страшном суде, — называемая также по литургийному Евангелию (Мф. 25, 31—46). Суббота перед ней — вселенская родительская (то есть поминальная), в которую совершается память «всех от века усопших православных христиан, отец и братий наших». В эту неделю совершается заговенье на мясо (отсюда название — мясопустная), то есть в последний раз перед Великим постом на трапезе разрешается вкушение мяса. Седмица, следующая за мясопустной неделей, называется сырной, или масленицей. Последняя неделя перед Великим постом — сыропустная — воспоминание Адамова изгнания (из рая), или прощеное воскресенье. В этот день совершается заговенье на Великий пост, то есть в это воскресенье последний раз перед постом разрешается вкушение сыра, молока, яиц и проч. После прощеного воскресенья начинается первая седмица Великого поста.
Неделя о мытаре и фарисее — см. Недели, приготовительные к Великому посту.
Неделя о блудном сыне — см. Недели, приготовительные к Великому посту.
Неделя о Страшном суде, мясопустная — см. Недели, приготовительные к Великому посту.
Неделя воспоминания Адамова изгнания, сыропустная — см. Недели, приготовительные к Великому посту.
Непорочны — наименование 17–й кафизмы Псалтири, названной так по первым словам 118–го псалма, целиком составляющею эту кафизму: «Блажени непорочнии в путь, ходящии в законе Господне». Непорочны являются составной частью торжественною воскресного, а также заупокойною богослужения.
Оглашенные — в раннехристианской Церкви этим именем назывались люди, еще не принявшие святое крещение, и поэтому не ставшие «верными», то есть полноправными членами Церкви, имеющими право участвовать в церковных таинствах и, в частности, в таинстве Евхаристии. В чинопоследовании литургии одна из ее частей так и называется: «литургия оглашенных». После чтения Апостола и Евангелия, ектении об оглашенных и диаконского возглашения: «Оглашенные, изыдите», — они должны покинуть храм, не имея права присутствовать на «литургии верных» и участвовать в таинстве Евхаристии. В древней Церкви готовящихся ко святому крещению «оглашали» с церковною амвона, то есть объявляли присутствующим об их намерении стать полноправными членами Церкви. Перед святым крещением с ними проводились огласительные беседы, в которых им преподавались основные догматы христианской веры. Такой период подготовки ко вступлению в Церковь мог быть весьма длительным.
Октоих (греч. «осьмогласник») — богослужебная книга, которая заключает в себе последования служб с изменяемыми молитвословиями для подвижных дней богослужения седмичного круга, то есть на каждый день седмицы (недели). Эти службы поются в продолжение седмицы одним напевом (гласом). В «Октоихе» содержится восемь гласов — на восемь седмиц; отсюда и название книги — «Осьмогласник», или «Октоих».
Отдание праздника — последний день попразднества (периода после двунадесятою праздника, в который в богослужении продолжается воспоминание празднуемою события). Отдание отличается от дней попразднества большей торжественностью богослужения, потому что в этот день во многом повторяются молитвословия праздника.
Отпуст, или отпуск, — заключительная часть богослужения, когда молящиеся «отпускаются» из храма. Священник, стоя в царских вратах лицом к народу, произносит отпуст — благословение, в котором выражается желание, чтобы Господь, молитвами Богородицы и святых, спас и помиловал молящихся.
Паримия (греч. «притча», «иносказание») — избранное чтение из Священного Писания Ветхого, иногда Нового, Завета, которое содержит пророчество о воспоминаемом празднуемом событии или святом. Например, в праздник Пятидесятницы в паримиях читаются пророчества о сошествии Святого Духа: «…излию Духа Моего на всякую плоть…» (Иоил. 2, 28), «…прииму вас от язык… и очищу вы. И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам… Дух Мой дам в вас» (Иез. 36, 24 — 27); в навечерие Рождества Христова читаются пророчества из книги пророка Исаии о рождении от Девы Еммануила, то есть Богочеловека; из книги пророка Михея — о рождении Христа в Вифлееме. На Богородичные праздники читается паримия из книги Бытия о виденной Иаковом лествице, прообразовавшей собою Божию Матерь, соединившую небо и землю и вместившую в Себя невместимого небесами Господа Иисуса Христа.
Песнь Богородицы — песнь Пресвятой Богородицы (см.: Лк. 1, 46 — 55) в церковном уставе называется «Честнейшую», поскольку после каждого тропаря песни следует припев: «Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова Рождшую, сущую Богородицу, Тя величаем». Поется перед 9–й песнью канона, — кроме тех случаев, когда (в великие праздники) к 9–й песни положены особые припевы.
Плащаница (греч. «полотно») — большой прямоугольный плат из полотняной, шелковой или бархатной материн с живописным или вышитым изображением умершего Христа Спасителя, орудий Его страданий, а также погребавших Его святых Иосифа и Никодима и свидетельниц погребения — Божией Матери и святых жен мироносиц. В конце вечерни Страстной пятницы при пенни тропарей «Благообразный Иосиф», «Егда снизшел еси к смерти» и «Мироносицам женам» святая плащаница на главе священника выносится из алтаря на средину храма и там остается до начала пасхальной утрени для общего поклонения и благоговейного лобызания. Затем она переносится в алтарь и полагается на святом престоле, где пребывает до отдания праздника Пасхи в ознаменование сорокадневного пребывания Господа на земле по Его воскресении.
Повечерие — богослужение суточного круга, входящее в состав вечернею богослужения. Повечерие бывает малое и великое. Великое повечерие состоит из трех частей. В первой части поется песнопение, прославляющее пришествие в мир Спасителя: «С нами Бог»; вторая — имеет покаянный характер; третья — хвалебная. Малое повечерие представляет собой значительное сокращение великого.
Полиелей (греч. «обилие масла, елея», «многомилостивый») — составная часть чинопоследования воскресной или праздничной утрени. Полиелей состоит из торжественною песнопения, включающею в себя стихи 134–го и 135–го псалмов (называемых поэтому полиелейными) «Хвалите имя Господне…», тропаря или величания, чтения Евангелия. Во время полиелея в храме зажигаются все светильники.
Полунощница — богослужение суточного круга, совершаемое в полночь или в любой час ночи до утра. Служба полунощницы установлена, во–первых, с тем, чтобы напоминать верующим молитвенный полуночный подвиг Христа перед отшествием Его на страдания (см.: Мф. 26, 36 — 44; Мк. 14, 32 — 39; Лк. 22, 41 — 46); во–вторых, для постоянною памятования о дне второго пришествия Христова, которое, по церковному преданию, основанному на евангельской притче о десяти девах (см.: Мф. 25, 1 — 13), наступит в полночь; в–третьих, для призыва верующих и в полночь подражать ангелам, немолчно прославляющим Господа. Полунощница бывает вседневная, субботняя и воскресная.
Попразднество, или попразднство, — продолжение праздника. В дни попразднества, наряду с песнопениями воспоминаемым в эти дни святым, Церковь продолжает прославлять событие праздника, а также участников этого события. Число дней попразднества бывает разным — от одного до восьми.
Пост — воздержание на какое–то время от чувственных, плотских удовольствий: определенной пищи (мяса, молочных продуктов), зрелищ, мирского общения, «пустых разговоров» и т. п. Пост для христианина есть время особого молитвенного сосредоточения, покаяния и милосердных дел. Пост является средством для укрепления в христианине духовно–нравственных стремлений и возобладания их над чувственно–телесными. В Православной Церкви посты делятся на многодневные и однодневные. Многодневными являются посты: Великий — перед праздником Пасхи; Петров, или Апостольский, — перед празднованием памяти апостолов Петра и Павла; Успенский — перед праздником Успения Пресвятой Богородицы; Рождественский, предваряющий праздник Рождества Христова. К числу однодневных относятся посты в среду и пятницу, установленные соответственно в воспоминание предания Спасителя на страдания и самых Его страданий и смерти. (В некоторые седмицы поста в среду и пятницу нет. Такие седмицы называются сплошными: пасхальная седмица; седмица Пятидесятницы; святки — период в двенадцать дней от праздника Рождества Христова до Богоявления, кроме последнего дня (навечерия Богоявления), седмица мытаря и фарисея и седмица сырная (масленица) — перед началом Великого поста.) Однодневными являются также посты в праздник Воздвижения Креста Господня, 14 сентября; в день Усекновения главы Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, 29 августа; в навечерие Богоявления, 5 января.
Предпразднество, или предпразднство, — день перед двунадесятым праздником, в который Святая Церковь в богослужении приготовляет верующих к празднику. В дни предпразднества, наряду с молитвами и песнопениями воспоминаемый в этот день святым, Церковь предлагает песнопения в честь наступающею праздника. Все двунадесятые праздники имеют по одному дню предпразднества, за исключением Рождества Христова и Богоявления, у которых соответственно пять и четыре предпразднственных дня.
Престол — важнейшее место в церковном алтаре. По слову святителя Симеона Солунского, «священнейший алтарь в сем месте образует пренебесное и то, что превыше небес, где поставлен престол невидимого Бога». Престол представляет собой четырехугольный стол, утвержденный среди алтаря с особый молебствием, омытый благовонной водой, окропленный освященной водой, помазанный священным миром и облеченный священными одеждами; на престоле приносится великая бескровная жертва Тела и Крови Христовых. Он именуется святым престолом потому, что знаменует небесный Престол Царя Славы, Судии и Господа нашего Иисуса Христа; он именуется также святою трапезою, ибо на нем предлагаются верующим Святые Дары, питающие в жизнь вечную, а также он есть образ трапезы на Тайной вечере; престол называется также святым жертвенником, ибо в тайнственном священнодействии на нем Иисус Христос Сам приносит Себя в жертву за спасение мира. На престоле полагаются: антиминс, завернутый в плат; сверху антиминса полагается напрестольное Евангелие; по обеим сторонам Евангелия — престольные кресты; впереди Евангелия — дарохранительница (ковчег, в котором хранятся Святые Дары, освященные для священнодействия литургии Преждеосвященных Даров).
Пресуществление Святых Таин. Слово «пресуществление» в церковно-славянском языке означает перемену какой–либо одной сущности на другую. Пресуществление Святых Тайн за Божественной литургией в таинстве Евхаристии означает «преложение», или превращение, жертвенного хлеба (просфоры) и виноградного вина в истинные Тело и Кровь Христовы по слову Спасителя на Тайной вечере: «Приимите, ядите; сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов», и: «Пиите от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многи изливаемая во оставление грехов». Эти слова Спасителя повторяет в евхаристической молитве священнодействующий перед престолом иерей наряду с другими тайными молитвами: «Еще приносим Ти словесную сию и безкровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем (то есть с умилением Ред.) низпосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащия Дары сия». Благословляя Святой Хлеб, иерей молился: «И сотвори убо Хлеб сей, Честное Тело Христа Твоего»; и Святую Чашу: «А еже в Чаши сей — Честную Кровь Христа Твоего». И благословляя Святые Дары вместе: «Преложив Духом Твоим Святым» (то есть просит Бога, чтобы Он силою Духа Святого преложил (пресуществил) Хлеб в Тело Христово, а Вино в Кровь Христову). Блаженный Нил, первый ученик святителя Иоанна Златоуста, в послании к Филиппу Схоластику пишет: «Касательно Божественных Тайн знай, что прежде молитвы иерея и сошествия Святого Духа они бывают простым хлебом и обыкновенным вином. После же страшных призываний и сошествия Животворящего, поклоняемого и благого Духа, веруем и исповедуем Хлеб и Вино, положенные на святую трапезу (то есть на престол, — Ред.), уже не простыми, но Телом и Честною Кровию Христа Бога всяческих».
Припев, или запев, канона — см. Канон.
Причастен, или киноник (греч. «приобщение», «причастие»), — стих, который поется на Божественной литургии во время причащения священнослужителей в алтаре. По содержанию причастны соответствуют празднуемому событию или воспоминаемому святому, и потому разделяются на причастны дня, святого и праздника.
Прокимен (греч. «предлагаемый впереди») — стих из Псалтири, используемый применительно к значению праздника или дня, который произносится перед чтением Священной) Писания: паримий, Апостола и Евангелия. Прокимен прообразовательно выражает главную мысль читаемою. Прокимен сопровождается другим стихом или многими стихами, которые служат ему дополнением и шире раскрывают его смысл.
Пролог — книга, содержащая сокращенные повествования о святых и праздниках, расположенные по дням года. Другое название Пролога — Синаксарий. См. также Синаксарь.
Прощеное воскресенье — см. Недели, приготовительные к Великому посту.
Псалом избранный — то есть сборный, составленный из стихов разных псалмов, подходящих по смыслу к празднику. Псалом избранный читается чтецом переменно с пением величания на праздничной утрене.
Псалтирь, или Книга псалмов, — книга Ветхого Завета, употребляемая в богослужении сначала в Ветхозаветной, а затем в Христианской Церкви. Псалтирь содержит 150 (по греческой и славянской Библии — 151) псалмов, или песней, излагающих благочестивые излияния сердца при разных обстоятельствах жизни. По словам святителя Афанасия Александрийского, Псалтирь — это зеркало, в котором грешная человеческая душа не только видит себя в настоящем виде, со всеми недугами, страстями, беззакониями, но и находит врачевание и утешение в псалмах. Псалтирь разделена на двадцать кафизм, которые, в свою очередь, разделены на три «Славы», то есть небольшие отделения, после которых читается: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже!»
Светилен, или ексапостиларий, — песнопение на утрене после 9–й песни канона. Эта нигде больше не повторяющаяся песнь утрени занимает в богослужении исключительное место. Как показывает само ее название — светилен — она воспевает Бога как Свет и Подателя света, например, светилен Пятидесятницы: «…свет Отец, свет Слово, свет и Святый Дух»; светилен Преображения Господня: «Свете неизменный, Слове, света Отца нерожденна, в явленнем свете Твоем днесь на Фаворе свет видехом Отца, свет и Духа, светом наставляющаго всю тварь». Светилен праздника прославляет празднуемое событие.
Седален — тропарь, во время которого церковным уставом дозволяется сидеть. Седальны поются на утрене после чтения кафизм, полиелея и 3–й песни канона, а также на вседневном малом повечерии после 6–й песни канона Богородице. См. также Кафизма.
Седмица сырная, масленица — см. Не де ли, приготовительные к Великому посту.
Седмицы сплошные — см. Пост.
Символ веры — краткое и в то же время исчерпывающе полное изложение основных догматов Христианской Церкви. Православный Символ веры в его окончательном виде был утвержден в IV веке на Никейском (325) и Константинопольском (381) Вселенских Соборах и потому называется Никео–Константинопольским Символом веры. Православный Символ веры разделен на двенадцать частей, или членов, каждый из которых содержит особый догмат православною вероучения. Исповедание Символа веры обязательно для каждою приобщающеюся ко Святой Церкви в таинстве крещения; во время Божественной литургии Символ веры поется всеми верующими; Символ веры — составная часть утренних молитв в православных молитвословах.
Синаксарь, или синаксарий (в греч. «сведение», «собрание»; в более узком значении: «собрание в воспоминание Святой вечери и самое воспоминание Святой вечери»). В богослужебных книгах (Триоди Постной и Цветной) синаксарий — собрание исторических сведений о празднике или о празднуемом святом. Обычно синаксарий читается после 6–й песни праздничною канона. Синаксарии напечатаны в Триодях и Минеях. Свод синаксариев составляет церковную книгу, называемую «Пролог».
Славите — так в богослужебных книгах иногда называется стихира, которая поется на вечерне (в период пения Цветной Триоди) после пения «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу» и передает содержание воскресною Евангелия, читаемою на утрене.
Славословие великое — песнопение «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение…», которое поется на утрене и оканчивается Трисвятым: «Святый Боже, Святый крепкий, Святый безсмертный, помилуй нас». Если же славословие не поется, но читается, оно оканчивается молением: «Сподоби, Господи, в день сей без греха сохранитися нам». В основе великого славословия лежит песнь, воспетая ангелами при Рождестве Христовом (Лк. 2, 14).
Стихира (греч. «многостишие») — священное песнопение, состоящее из многих стихов, написанных одним размером и большей частью предваряемых стихами из Священною Писания. По различию стихов Писания, предваряющих стихиры, они бывают трех видов: «стихиры на «Господи, воззвах», которые поются на вечерне после 140–го псалма («Господи, воззвах к Тебе, услыши мя»); 2) стихиры стиховны, или на стиховне, предваряемые стихами из разных книг Священною Писания соответственно воспоминанию дня или памяти святого; поются в конце вечерни и в конце утрени, когда нет великого праздника; 3) стихиры на хвалитех, или хвалитны, то есть те, которым предшествуют стихи из так называемых хвалитных псалмов — 148, 149 и 150–го, где часто встречается слово «хвалите»; поются в конце утрени.
Стиховны, или стихиры на стиховне, — см. Стихира.
Страстная седмица (церковнослав. страсть — страдание) — посвящена воспоминанию последних дней земной жизни Спасителя, предания Его на поругание и смерть, крестных страданий, смерти и погребения. По величию событий, воспоминаемых в Страстную седмицу, каждый день ее именуется великим (Великий понедельник, Великий вторник и т. д.) и посвящен особому воспоминанию. В Великий понедельник воспоминается иссушение Господом бесплодной смоковницы, которая служит образом книжников и фарисеев. В Великий вторник — обличение Спасителем книжников и фарисеев, Его беседы и притчи, сказанные в этот день в храме Иерусалимском: о дани кесарю, о воскресении мертвых, Страшном суде, о десяти девах и о талантах. В Великую среду — жена–грешница, омывшая слезами и помазавшая драгоценным миром ноги Спасителя, и этим приготовившая Христа к погребению. Великий четверг посвящен воспоминанию совершившихся в этот день важнейших евангельских событий: Тайной вечери и установлению на ней таинства Евхаристии; умовения Господом ног ученикам перед Тайной вечерей; молитвы Спасителя в Гефсиманском саду и предательства Иуды. В Великую пятницу воспоминаются осуждение на смерть, крестные страдания и смерть Спасителя. В Великую субботу Церковь воспоминает погребение Господа Иисуса Христа, сошествие Его во ад и введение в рай благоразумного разбойника. См. также Великий пост.
Трикирий — подсвечник с тремя свечами, употребляемый архиереем (епископом, митрополитом, патриархом) во время священноелужения; символизирует Троическую сущность Бога как Отца, Сына и Святого Духа. См. также Дикирий.
Триодь Постная — содержит службы, или последования, с изменяемыми молитвословиями для богослужения тех подвижных дней годичного круга, которые составляют дни, приготовительные к Великому посту, и самый пост. Период пения Постной Триоди начинается за три недели до Великого поста неделей о мытаре и фарисее. Общий тон Постной Триоди — молитвенно–покаянный, все песнопения и чтения своей глубокой назидательностью располагают к молитве и посту, вызывают стремление к покаянию и исправлению. Постная Триодь является училищем благочестия, учит аскетике и православному богословию.
Триодь Цветная — богослужебная книга, которая содержит службы, или последования, с изменяемыми молитвословиями для подвижных дней годичного круга, начинающихся праздником Святой Пасхи и заканчивающихся неделей Всех святых. Молитвословия Цветной Триоди прославляют Воскресение Господа Иисуса Христа и события, совершившиеся по Воскресении Господнем, включая Вознесение Господне и сошествие Святого Духа на апостолов.
Трипеснец — см. Канон.
Трисвятая песнь, или Трисвятое, — молитва «Святый Боже, Святый крепкий, Святый безсмертный, помилуй нас», которая представляет собой распространение песни Серафимов в видении пророка Исаии (Ис. 6, 1—3). Святитель Иоанн Златоуст отмечает, что эта молитва относится к временам древнехристианской Церкви. Общецерковное употребление Трисвятого начинается с V века, когда, по преданию, эта песнь была услышана от ангелов отроком, поднятым на воздух во время покаянного молебна по случаю землетрясения в Константинополе. Отрок слышал от ангелов только первую часть песни, а народ прибавил: «Помилуй нас».
Тропарь — краткое песнопение, в котором раскрывается сущность праздника или представляются главные события жизни и подвигов прославляемого святого. В более широком значении и другие церковные песнопения, даже если они имеют свои собственные названия — стихиры, седальны, ипакои, ирмосы канонов и следующие за ними стихи, — также являются тропарями.
Утреня, или заутреня, — одно из богослужений суточною круга, совершаемое в утренние часы. По содержанию утреня разделяется на три части: в первой христиане сокрушаются о своих грехах и испрашивают милости Божией на предстоящий день; во второй — прославляют воспоминаемого в этот день святого или празднуемое событие; в третьей — славословят Господа Иисуса Христа. Утреня бывает вседневная и праздничная. На вседневной утрени великое славословие читается. При совершении праздничной утрени великое славословие поется, а также присоединяется полиелей. В соединении с вечерней или великим повечерием утреня составляет всенощное бдение.
Хвалитны, или хвалитные стихиры, или стихиры на хвалитех, — см. Стихира.
Хиротония (греч. «рукоположение») — совершение таинства священства, возведение в одну из трех степеней церковной иерархии: диакона, священника и епископа. Хиротония совершается только епископом в алтаре во время Божественной литургии. Возложением рук епископа на главу посвящаемого сообщается Божия благодать священства (см.: Деян. 14, 23) и передается апостольская преемственность этой благодати. С этой точки зрения все христианские деноминации, не имеющие законно поставленной) епископата, хранящего и передающего апостольскую благодать, — безблагодатны и потому не могут совершать церковные таинства.
Часы — богослужения суточного круга, состоящие из трех псалмов, нескольких стихов и молитв, соответствующих тому или иному времени суток и особенным обстоятельствам страданий Христовых; службы часов совершаются каждый день и поэтому называются вседневными. Как правило, совершение часов соединяется с другими службами: 1–й час — с утреней, 3–й и 6–й часы — с литургией, 9–й час — с вечерней. Служба 1–го часа установлена в воспоминание того, что в этот час осужден на смерть Господь Иисус Христос, 3–й час служит воспоминанием о суде Пилата, о мучениях Спасителя в претории, а также о сошествии Святого Духа на апостолов. На 6–м часе воспоминаются шествие Христа на Голгофу, Его пропятие на кресте и крестные страдания. На 9–м часе — великие предсмертные муки и смерть Спасителя. В некоторые дни года обычные часы не совершаются, вместо них служат другие часы, отличающиеся по своему составу. Таковы великопостные часы, царские часы и пасхальные часы — в Светлую седмицу, которые состоят из пасхальных песнопений — «Христос воскресе», «Воскресение Христово видевше» и т. д.
Часы царские, или великие, — совершаются в Страстную пятницу, а также перед праздниками Рождества Христова и Богоявления. Царскими они называются потому, что первоначально они отправлялись в придворной церкви и на них всегда присутствовали византийские императоры, которым после богослужения возглашалось многолетие. Царские часы включают службы 1, 3, 6 и 9–го часов с чтениями паримии, Апостола и Евангелия о крестных страданиях и смерти Господа Иисуса Христа.
Четверопеснец — см. Канон.
Четыредесятница — первая часть Великого поста. Пост святой Четыредесятницы начинается в понедельник, следующий за неделей сыропустной (прощеным воскресеньем) и длится сорок дней — отсюда и его название. Пост Четыредесятницы еще при апостолах установлен Святой Церковью перед Пасхой в подражание сорокадневному посту Спасителя (Мф. 4, 1—2) и для достойною покаяния и обновления нашего единения с Богом. Святитель Амвросий Медиоланский пишет об этом поете: «Хорошо поститься во всякое время; но лучше всего проводить со Христом в посте святую Четыредесятницу, потому что ее Христос освятил Своим постом. Кто из христиан не постится в святую Четыредесятницу, тот обнаруживает вероломство и упорство, нарушая пресыщением данный Богом для спасения закон. Ибо, когда ты не постишься, по примеру Господа, то какой ты будешь христианин, если пресыщаешься в то время, когда Господь постился; услаждаешься тогда, когда Он алкал; страшишься поститься за грехи тогда, когда Он жаждал ради спасения твоего». Каждая из недель (то есть воскресений) Четыредесятницы посвящена особому воспоминанию: в 1–ю совершается празднование Торжества Православия, во 2–ю — память святителя Григория Паламы, 3–я неделя — крестопоклонная, в 4–ю воспоминается преподобный Иоанн Лествичник, в 5–ю — преподобная Мария Египетская. Заканчивается Четыредесятница — пятницей 6–й седмицы (то есть недели) — седмицы ваий — перед Лазаревой субботой и праздником Входа Господня в Иерусалим. См. также Великий пост.
Примечания
1. Священномученик Киприан, епископ Карфагенский (ок. 200 — 258; память совершается 31 августа), — Киприан Фасций Цецилий — родился в богатой и знатной языческой семье, по лучи л прекрасное образование и стал блестящим оратором, учителем философии и красноречия в Карфагенской школе. Часто выступал в судах как ходатай и защитник по делам своих сограждан. В сорокашестилетнем возрасте Киприан принял святое крещение, раздав все имение нищим. Через год после крещения он был рукоположен во пресвитера, а около 248 г. — избран на епископскую кафедру Карфагена; с этого времени началась его архипастырская и литературнобогословская деятельность. Прежде всего святитель Киприан занялся церковным благоустройством, а его святая жизнь вызывала у паствы желание подражать его благочестию, милосердию и мудрости. В жестокое гонение императора Декия (249 — 251) он, получив повеление свыше, скрылся из Карфагена, оставаясь духом со своей паствой, поддерживая постоянную связь с карфагенскими христианами и укрепляя пресвитеров, исповедников и мучеников письмами и посланиями. Умиряя раздоры в Карфагенской Церкви, вспыхнувшие после прекращения гонения, святитель Киприан написал ряд посланий, а затем книгу «О единстве Церкви». Когда в Карфагене вспыхнула моровая язва, архипастырь сам ухаживал за больными, погребал умерших, причем не только христиан, но и язычников, являя собой пример мужества и самоотверженности. С началом нового гонения со стороны императора Валериана (253 — 259) святителя Киприана сослали в местность Курубис, где им было написано много писем и книг. Желая пострадать в Карфагене, он сам вернулся в город. На суде он отказался принести жертву идолам и был приговорен к усечению мечом, оставив Церкви драгоценное наследие — свои сочинения и письма, в которых изложено православное учение о Церкви.
2. Иннокентий (в схиме Иоанн; Иван Васильевич Солодчин), бывший епископ Приамурский и Благовещенский, родился в 1842 г. в семье священника села Малеевского Рязанской губернии Касимовского уезда, перебравшегося на жительство в Сибирь. Окончил Томскую духовную семинарию. В 1863 г. поступил в Санкт–Петербургскую духовную академию. Оставив академию на третьем курсе, поступил в Алтайскую духовную миссию, где был учителем Улалинского миссионерского училища. В 1874 г. был перемещен в Забайкальскую миссию при Кударинском Стане. В 1875 г. принял монашеский постриг и был рукоположен во иеромонаха. Затем последовательно служил в Тарабагатайском миссионерском стане, в Крестовой архиерейской церкви, заведовал Катандинским миссионерским станом, был духовником Томской духовной семинарии. В 1889 г. возведен в сан игумена. С 1890 г. — помощник начальника Алтайской миссии. В 1893 г. возведен в сан архимандрита. С 1898 г. — настоятель томского Алексеевского монастыря.
3. Своекоштный — на собственном иждивении, содержащий.
4. Преподобный Иоанн Дамаскин (ок. 680 — ок. 780; память совершается 4 декабря) родился в Дамаске в христианской семье. После смерти отца — казначея при дворе халифа — занял должность министра и градоправителя. С распространением иконоборческой ереси, поддерживаемой византийским императором Львом Исавром, преподобный Иоанн стал на защиту православного иконопочитания. Три его трактата «Против порицающих святые иконы» привели императора в ярость. Лев Исавр, оклеветав Иоанна Дамаскина с помощью подложных писем, отосланных халифу, обвинил преподобного в государственной измене. Халиф приказал отстранить Иоанна от должности и отрубить ему кисть правой руки. Получив исцеление после усердной молитвы перед иконой Божией Матери, наименованной впоследствии «Троеручица», преподобный Иоанн отказался занять прежнюю должность и удалился в лавру Саввы Освященного, где до конца дней подвизался в писании духовных книг и церковных песнопений.
5. Святитель Андрей, инок Иерусалимский, архиепископ Критский (†712 или 726; память совершается 4 июля), родился в Дамаске в благочестивой христианской семье, в четырнадцать лет принял иноческий постриг в обители преподобного Саввы Освященного. Там святой Андрей проводил весьма строгую жизнь, был кроток, воздержан, так, что все удивлялись его добродетели и разуму. Впоследствии был причислен к иерусалимскому клиру и назначен секретарем патриархии. В 680 г. архидиакон Андрей был включен в число представителей святого града Иерусалима на VI Вселенском Соборе, где он противоборствовал ереси монофизитства (см. коммент. 12 к с. 61), опираясь на глубокое знание православных догматов. Вскоре после Собора он был отозван из Иерусалима в Константинополь и определен архидиаконом к храму Святой Софии, Премудрости Божией. Около 690 г. он был рукоположен во архиепископа города Гортины на острове Крит. На новом поприще он просиял как истинный светильник Церкви и великий иерарх — богослов, учитель и гимнотворец. Святитель Андрей Критский — автор многих богослужебных песнопений. Среди его творений наиболее известен великий покаянный канон, читаемый Великим постом. Ему также принадлежат: каноны на Рождество Богородицы, Рождество Христово, трипеснцы на повечерии Недели ваий и на первые четыре дня Страстной седмицы, стихиры на Рождество Христово, Сретение Господне и Воздвижение Креста.
7. Преподобный Косма, епископ Маиумский, творец канонов (†ок. 787; память совершается 12 октября), родом из Иерусалима; лишившись родителей, воспитывался родителями преподобного Иоанна Дамаскина, получил прекрасное образование. Вместе с преподобным Иоанном удалился в монастырь преподобного Саввы Освященною, где прославился монашескими подвигами и гимнотворчеством. Во время иконоборческой ереси выступил вместе с преподобным Иоанном в защиту православною почитания святых икон. В 743 г. был хиротонисая во епископа Маиумского. Преставился в глубокой старости, оставив множество канонов, среди которых каноны: на Неделю ваий, Успение Богородицы, Рождество Христово, Воздвижение Креста, Пятидесятницу, Сретение, Крещение, Преображение Господне и многие другие.
8. Преподобный Иосиф Песнописец (†883; память совершается 4 апреля) родился на Сицилии в благочестивой христианской семье. В пятнадцатилетнем возрасте поступил в монастырь в Фессалониках, где впоследствии был рукоположен во пресвитера. Посетивший монастырь преподобный Григорий Декаполит заметил молодого священника и взял его с собой в Константинополь. Это было время жестоких иконоборческих гонений. Преподобные Григорий и Иосиф безбоязненно отстаивали почитание святых икон. Преподобный Иосиф был заключен иконоборцами в темницу на острове Крит, где провел шесть лет. По возвращении в Константинополь он построил церковь и основал при ней монастырь. Во время возобновления иконоборческих гонений преподобный Иосиф вновь пострадал — одиннадцать лет он провел в изгнании. По возвращении из ссылки, патриарх Фотий назначил преподобного Иосифа духовником константинопольского клира. Преподобный Иосиф преставился ко Господу, достигну в глубокой старости. Он оставил после себя множество богослужебных песнопений и канонов. Исследователи его творчества справедливо замечают, что «подлинно никто из песнописцев не написал столько священных песней, сколько написал преподобный Иосиф». О духе и силе песнопений преподобного Иосифа его жизнеописатель, диакон Константинопольской Церкви Иоанн, написал так: «Когда он стал писать стихи, то и слух услаждал чудно приятностию звука, и поражал сердца силою мыслей. Какого рода музыки нет у него? Какая сладость стиха не исторгается из уст его? <…> Чудное находят отдохновение здесь и те, которые стремятся к жизни совершенной; возмущаемые, как волнами, сердечными движениями укрощают в себе смятение, когда слушают их; а радующиеся начинают плакать от полноты радости и восторга. <…> Да и кто столько нечувствителен будет, чтобы, читая сладкие, восхитительные песни Деве Богородице, не поразился до глубины души и не стал скорбеть и оплакивать грехов своих?»
9. Преподобный Феофан Исповедник, епископ Никейский, творец канонов († ок. 850; память совершается 11 октября). Преподобный Феофан и его старший брат преподобный Феодор († ок. 840; память 27 декабря) родились в Палестине от благочестивых родителей. Братья получили хорошее образование и были искусными философами. Оставив мир, братья удалились в лавру преподобного Саввы Освященною, где приняли монашеский постриг, а позже были рукоположены в пресвитерский сан. Святые братья прославились как защитники иконопочитания. Они претерпели тяжкие муки, заточение, голод. Император–иконоборец Феофил (829 — 842) приказал написать раскаленными иглами на лицах святых братьев стихи, оскорблявшие исповедников (поэтому их и именуют «Начертанными»). Затем Феодор был посажен в темницу, где и скончался, а Феофан отправлен в ссылку. С восстановлением иконопочитания преподобного Феофана вернули из ссылки, и он был возведен в сан епископа Никейского. Святитель написал около 150 канонов, в том числе и канон Святому Духу на повечерии Пятидесятницы.
10. Мануил Панселин — знаменитый греческий иконописец, родом из Фессалоник, живший в XVI веке. Исторических сведений о нем практически не сохранилось. Епископ Порфирий (Успенский), изучавший фрески Панселина, считал, что ему принадлежат росписи в следующих афонских храмах: Карейском соборе (1535 — 1536), церкви в прикарейской келии Моливоклися (1537), соборном храме Старого Руссика (между 1554 и 1574), соборе в Хиландаре (между 1571 и 1582). Афонский иеромонах Дионисий из Фурны, иконописец и составитель Греческого иконописного подлинника, живший в XVIII веке, писал: «…я в течение долгого времени, учась живописи с детства, и по возможности подражая Еммануилу Панселину, который как солнце воссиял в Солуни, и видав не только написанные им святые иконы, но и… знаменитые храмы на Святой горе Афонской. Он, некогда сияя блеском живописного искусства, как другое солнце и как златозарная луна, превзошел и затми л всех древних и новых живописцев: что ясно доказывают иконы, написанные им на стенах и досках, и что хорошо поймет всякий, кто сколько–нибудь знает живопись и тщательно и смысленно всмотрится в произведения кисти его». По словам искусствоведа Л. Д. Никольскою, «общепризнанная заслуга Панселина заключается именно в том, что он сумел сообщить особую красоту и выразительность существующим типам, не отнимая их силы, не изменяя их сущности и мало посягая даже на внешнюю оболочку их» (Краткий очерк афонской стенной живописи. СПб., 1908).
12. Преподобный Стефан Савваит, творец канонов († после 807; память совершается 28 октября), именуемый также Святоградцем, потому что он был иноком святого града Иерусалима, подвизался в конце VIII — начале IX веков в лавре преподобного Саввы Освященного. Ему принадлежит описание страданий святых отцов, убиенных в обители святого Саввы в 796 году: «…приступаю я к повествованию о нападении бесчеловечных варваров на святую лавру святого отца Саввы и о избиении в ней отцов наших; сам я видел это своими глазами, жив в ней во время набега их». Из богослужебных текстов его перу принадлежат каноны Обрезанию Господню, преподобному Кириаку отшельнику, подвизавшемуся в Палестине (память 29 сентября), преподобным отцам, во обители святого Саввы убиенным (память 20 марта), а также различные тропари и стихиры, в том числе пять стихир в службе на Рождество Божией Матери.
13. Святитель Амфилохий, епископ Иконийский († после 394; память совершается 23 ноября), родился в Кесарии Каппадокийской и был двоюродным братом святителя Григория Богослова и близким другом святителя Василия Великого. До своего призвания к святительскому служению он около сорока лет подвизался в пустыне. После того как в 372 году скончался Иконийский епископ, ангелы Господни трижды являлись святому Амфилохию, призывая его идти в Иконию на святительское служение. Истинность этих видений была подтверждена тем, что ангел, явившись в третий раз, вместе со святым воспел ангельскую песнь: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф». Небесный посланник повел святого в ближайший храм, где собором ангелов он был рукоположен во епископа. Возвращаясь в свою келию, святой Амфилохий встретил семь епископов, которые разыскивали его, по повелению Божию, чтобы поставить его епископом Иконки. Он рассказал им, что уже рукоположен ангелами. В течение многих лет святитель Амфилохий пас иконийскую паству. Его молитва была столь дерзновенна, что он испрашивал у Господа исцеления душевных и телесных недугов своих пасомых. Святитель Амфилохий принимал участие во II Вселенском Соборе (381).
14. Монофелитство, или единовольческая ересь, вызвавшая большие церковные смуты в VII в., явилась дальнейшим развитием монофизитства, осужденного на IV Вселенском Соборе (451). Монофизитство, или евтихианство, возникло в середине V века в Константинополе, где архимандрит одного из монастырей Евтихий в противоположность несторианской ереси, разделявшей в лице Иисуса Христа Божество и человечество, впав к крайность, утверждал, что в Иисусе Христе человеческое естество при ипостасном соединении было совершенно поглощено Божеским, и поэтому в Нем следует признавать только одну Божественную природу. Монофелиты, для примирения евтихианского учения с православным, подобно православным признавали в Иисусе Христе два естества (Божеское и человеческое), но подобно монофизитам допускали лишь одну волю (Божественную), обусловливаемую единством ипостаси. Монофелитство было осуждено VI Вселенским Собором в 680 — 681 гг.
15. Митрополит Вениамин цитирует здесь книгу: Скабалланович Μ. Н. Христианские праздники. Рождество Пресвятой Богородицы. Киев, 1915.
16. Митрополит Вениамин говорит здесь о явлениях Пресвятой Богородицы преподобному Сергию Радонежскому и преподобному Серафиму Саровскому. В житиях преподобных Сергия и Серафима эти чудесные явления описываются следующим образом.
20. Несторий (после 381 — около 451), бывший архиепископом Константинопольским (428 — 431), учил, что от Девы Марии родился человек Иисус, с которым Бог Слово соединился Своею благодатию и обитал в нем, как в храме. Иными словами, воплощение Сына Божия Несторий считал простым обитанием Его в человеке Христе, а не соединением Божества и человечества в одном лице, в одном самосознании Богочеловека. Поэтому Несторий восстал против наименования Девы Марии Богородицей и называя Ее «Христородицей». На III Вселенском (Эфесском) Соборе (431) Несторий был осужден и предай анафеме.
21. Митрополит Вениамин говорит здесь о следующем эпизоде из жития преподобного Серафима Саровского. «До нашего времени дошли и такого рода сведения, из которых мы усматриваем не только пользу от прозорливости о. Серафима, но и объяснение тому, как этот дар действовал в нем. Раз пришли к о. Серафиму в монастырскую келию строитель Высокогорской пустыни иеромонах Антоний и приезжий из Владимирской губернии купец. Они вошли вместе. Строителя о. Серафим попросил сесть и подождать, а с купцом стал немедленно говорить. <…> По окончании беседы купец, настроенный к благочестию, поклонился старцу в ноги… и, прося молитв о. Серафима, вышел из его келии весь в слезах.
22. Архимандрит Антоний (Медведев; 1792 — 1877) родился в семье крестьянина Нижегородской губернии. С ранних лет стремился к монашеству. В 1818 г. был принят в Саровскую пустынь. В 1820 г. перешел в Высокогорскую Вознесенскую пустынь, где в 1822 г. был пострижен в монашество и рукоположен во иеромонаха. В 1826 г. назначен строителем Высокогорской пустыни и присутствующим духовного правления в Арзамасе. В 1831 г. избран в наместники Троице–Сергиевой Лавры и возведен в сан архимандрита. Наместником Лавры архимандрит Антоний пробыл 46 лет и привел ее в цветущее состояние. Он обновил и расширил здания, украсил церкви, устроил гостиницы и больницы, дом призрения, училище для детей, иконописную мастерскую. Около 35 лет архимандрит Антоний состоял в переписке с Московским митрополитом Филаретом (Дроздовым). Архимандрит Антоний был прославлен в лике Радонежских святых в 1998 г. Память его празднуется в Троице–Сергиевой Лавре 6 июля (в Соборе Радонежских святых), а также 12 мая и 3 октября.
23. Святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский (1783 — 1867; память совершается 19 ноября), родился в семье диакона (впоследствии священника) в подмосковной Коломне. По окончании Свято–Троицкой семинарии в Сергиевом Посаде преподавая здесь греческий и древнееврейский языки. Принял монашеский постриг в 1808 г. и в том же году был переведен в Санкт-Петербург инспектором Духовной академии и профессором философии. В 1811 г. возведен в сан архимандрита; в 1812 г. назначен ректором академии и профессором богословия. В 1817 г. был хиротонисая во епископа Ревельского, а в 1819 г. назначен архиепископом Тверским и членом Святейшего Синода. В 1820 г. был переведен в Ярославль, в 1812 г. — в Москву. В 1825 г. был возведен в сан митрополита.
24. Преподобный Роман Сладкопевец († ок. 566; память совершается 1 октября) родился в V веке в сирийском городе Емесе и служил пономарем в храме Святой
25. Преподобный Феодор Студит, исповедник (758 — 826; память совершается 26 января и 11 ноября), родился в Константинополе в благочестивой христианской семье; родители Феодора впоследствии приняли монашеский постриг. Преподобный Феодор получил прекрасное разностороннее образование. Он был широко известен в столице победами в многочисленных диспутах и обличением иконоборческой ереси. После VII Вселенского Собора (787), восстановившего почитание святых икон, Феодор со своими братьями под руководством их дяди, преподобного Платона († 814; память 5 апреля), бывшего одним из отцов Собора, удалились в пустынное место, где стали подвизаться в иноческой жизни. К ним начали стекаться жаждущие монашества, и постепенно образовался монастырь. Преподобный Феодор был рукоположен во пресвитера, а позже избран братией игуменом монастыря. За обличение императора Константина VI Порфирородного (780 — 797) он был отправлен в ссылку в город Солунь, из которой был возвращен святой царицей Ириной, передавшей ему в управление заброшенный Студийский монастырь. Скоро в обители собралось около тысячи иноков. Для управления монастырем преподобный Феодор написал устав иноческой жизни, получивший название Студийского. При императоре–иконоборце Льве V Армянине (813 — 820) преподобный за открытое исповедание православия был отправлен в ссылку, а затем заточен в темницу и подвергнут истязаниям. После освобождения из заточения императором Михаилом II Косноязычным (820 — 829) исповедник поселился в Вифании. Несмотря на тяжелый недуг, он ежедневно совершал Божественную литургию. Предуведав свою кончину, преподобный завещал братии хранить православие, почитать святые иконы, строго соблюдать монастырский устав — и мирно отошел ко Господу.
26. Святитель Иосиф, архиепископ Солунский (t 830; память совершается 26 января), брат преподобного Феодора Студита, с которым вместе подвизался под руководством преподобного Платона. За строгую подвижническую жизнь святой Иосиф был единогласно избран архиепископом города Со луни. Вместе с братом святитель Иосиф обличал незаконное бракосочетание императора Константина VI Порфирородного, за что был приведен в Константинополь, мучим голодом, а затем заточен в темницу на пустынном острове. Император Михаил I Рангав (811—813) освободил святителя Иосифа из заточения. При императоре Льве V Армянине святитель Иосиф вновь вместе с братом, преподобным Феодором, пострадал за почитание святых икон. Святые братья были подвергнуты пыткам и заключены в темницу, из которой они были освобождены при императоре Михаиле Косноязычном вместе с другими иноками, пострадавшими за иконопочитание. Последние годы жизни святитель Иосиф провел в Студийском монастыре. Святые братья, преподобный Феодор и святитель Иосиф, известны как духовные песнописцы.
27. Преподобный Иосиф Песнописец (см. коммент. 7 к с. 89).
28. Святитель Георгий Никомидийский (IX век; память совершается 29 декабря) — митрополит греческого города Никомидия, проповедник, друг патриарха Фотия. По свидетельству патриарха Фотия, жизнь для святителя Георгия была высшим училищем, где он приобрел христианские добродетели — терпение и смирение. Святитель Георгий оставил после себя довольно много сочинений. Им написано множество слов, в основном на Богородичные праздники. Он также является творцом канонов на предпразднство Благовещения Богородицы, на Введение Ее во храм, на предпразднство Богоявления, в Неделю мытаря и фарисея, пророку Илие, честному животворящему Кресту, и множества других богослужебных песнопений.
29. Святитель Игнатий, патриарх Константинопольский (t 877 — 878; память совершается 23 октября), происходил из царского рода. Когда его отец, император Михаил I, был свергнут с престола Львом Армянином, пятнадцатилетнего юношу заключили в монастырь. Жизнь в монастыре укрепила Игнатия в вере и благочестии. Впоследствии он стал игуменом монастыря, а в 846 г. избран патриархом Константинопольским и оставался на патриаршем престоле одиннадцать лет. В 857 г. он был свергнут с патриаршего престола за обличение Варды, дяди императора Михаила III (855 — 867), правившего за малолетством племянника. Святитель Игнатий увещал Варду оставить греховную жизнь и обличал его беззакония. А когда Варда принуждал святителя постричь в монахини мать Михаила III, святую царицу Феодору (842 — 855), чтобы удалить ее от управления государством, то патриарх Игнатий всенародно отлучил Варду от причастия. Святителя Игнатия подвергли мучениям, заставляя его отречься от сана, а затем отправили в ссылку. Вместо него на патриарший престол был возведен святитель Фотий. После изгнания Фотия в 867 г. императором Василием I Македонянином (867 — 886) святитель Игнатий был вызван из ссылки и патриаршествовал еще десять лет.
30. Святитель Фотий, патриарх Константинопольский (ок. 820 — ок. 891; память совершается 6 февраля), родился в знатной христианской семье. Отец его принял мученическую кончину за защиту святых икон. Святитель Фотий получил блестящее образование и, состоя в родстве с императорским домом, занимая должность первого государственного секретаря в сенате. В 858 г. он был избран на патриаршество и, пройдя за шесть дней все степени священства, в праздник Рождества Христова был хиротонисая во епископа и возведен на Константинопольский патриарший престол. Но патриаршество святителя Фотия не было спокойным. Уже вскоре начались смуты в Константинопольской Церкви и противостояние с Римским папским престолом, длившееся до конца жизни святителя. Это противоборство еще более усилилось после того, как в 864 г. болгарский царь Борис принял святое крещение и Болгария обратилась к христианству, после чего святитель Фотий направил в новообращенную страну архиепископа и священников, а в 865 г. — равноапостольных Кирилла и Мефодия для проповеди на славянском языке. Однако папские легаты, прибыв в Болгарию, начали возбуждать недоверие болrap к проповедникам Восточной Церкви и насаждать латинские обычаи и учение. Святитель Фотий извести л Церковь о делах папы, указав на отступление Римской Церкви от православия не только в обрядах, но и в вероисповедании; в результате этого был созван Собор, осудивший действия Римского папского престола.
31. Святитель Тарасий, патриарх Константинопольский (t 806; память совершается 25 февраля), родился в Константинополе, получил хорошее образование. При дворе императора Константина VI Порфирородною и его матери, святой царицы Ирины, достиг звания сенатора, из которою был избран патриархом Константинопольским в 784 г. В 787 г. в Никее под председательством святителя Тарасия состоялся VII Вселенский Собор, на котором было утверждено почитание святых икон. Святитель Тарасий вел суровую аскетическую жизнь. Свое имение он истратил на милостыню, питая нищих, вдов и сирот. На Пасху святитель устраивал для бедных трапезу, на которой прислуживая сам. Святитель Тарасий управляя Константинопольской Церковью в течение двадцати двух лет, до своей праведной кончины. Погребен он был в устроенном им монастыре на Босфоре, и у его гроба совершались многие чудеса.
32. Святитель Никифор, патриарх Константинопольский, исповедник († 828; память совершается 13 марта и 2 июня), происходил из знатного рода, получил блестящее образование и был сановником при дворе императрицы Ирины (797 — 802). Еще будучи мирянином, он принимал участие в VII Вселенском Соборе (787), восстановившем почитание святых икон. Тяготясь суетностью придворной жизни, святой Никифор оставил двор и вел уединенную подвижническую жизнь. После кончины патриарха Тарасия в 806 г. был избран на патриарший престол. Святитель Никифор, ревностный защитник иконопочитания, в царствование императора–иконоборца Льва Армянина в 815 г. был отправлен в ссылку на остров Проконнис, где скончался 2 июня 828 г. В 846 г. 13 марта святые мощи патриарха Никифора были обретены нетленными и благоухающими и перенесены в Константинополь.
33. Васнецов Виктор Михайлович (1848 — 1926), выдающийся русский живописец. Родился в Вятке, образование получил в Вятской духовной семинарии, затем в Академии художеств. Творчество Васнецова обнимает жанровую живопись, народный эпос, исторические и религиозные сюжеты. Наибольшей известности достиг Васнецов в области религиозной живописи. Замечательны его росписи во Владимирском соборе в Киеве и мозаика в храме Воскресения Христова (Спас на крови) в Санкт–Петербурге. Религиозная живопись Васнецова положила начало новому движению в этой области и привела к созданию особого «васнецовского» стиля.
34. Святитель Герман, патриарх Константинопольский (t 740; память совершается 12 мая), родился в Константинополе в VII веке. Оставшись сиротой, он с детства воспитывался при храме, где глубоко изучил Священное Писание. За святость жизни был поставлен епископом города Кизик. С возникновением и распространением иконоборческой ереси святитель Герман твердо встал на защиту православной веры. Им был написан ряд посланий в защиту иконопочитания, а также сочинение «О ересях и соборах». В 715 г. святитель Герман был возведен на патриарший Константинопольский престол, который занимал до 730 г. Первосвятительскую кафедру он был вынужден оставить после того, как обличенный им в ереси император–иконоборец Лев Исавр послал воинов, которые подвергли святителя побоям и изгнали из патриаршего дома. Святитель–исповедник удалился в монастырь, где провел остаток жизни. Скончался святитель в возрасте девяносто пяти лет. На VII Вселенском Соборе имя святителя Германа было вписано в диптих святых. Святитель Герман известен как церковный писатель, замечательный проповедник и гимнограф. Его сочинение «Созерцание предметов церковных, или Толкование на литургию» — важнейший источник по истории литургии VIII —IX веков.
35. Тайные молитвы — это молитвословия, произносимые священником в алтаре и «про себя» или тихо, «тайно» — в отличие от других молитвенных прошений, возглашаемых громко, от имени всех молящихся в храме.
37. Указание Типикона о числе стихир, например «на 8», означает, что даже если в богослужебной книге приведено меньшее число стихир, то одна или несколько стихир будут повторяться по нескольку раз и соответствовать числу стихов псалма, к которым присоединяются эти стихиры.
38. Парастас, или Великая (полная) панихида у отличается от обычно совершаемой панихиды тем, что на ней поются непорочны (см. Словарь богослужебных терминов), разделяемые на 2 статии (части), и полный канон.
39. Святитель Афанасий Великий, архиепископ Александрийский (t 373; память совершается 18 января и 2 мая), родился около 297 г. в Александрин в семье благочестивых христиан. Он получил хорошее светское образование, но наиболее глубокие познания приобрел прилежным изучением Священного Писания. Еще с отроческих лет будущий святитель стал известен Александрийскому епископу, святому Александру, который впоследствии посвятил его в сан диакона. В этом сане святой Афанасий сопровождая епископа Александра на I Вселенский Собор в Никее и выступая там с опровержением ереси Ария. Речь диакона Афанасия была одобрена православными отцами Собора, а ариане возненавидели его и подвергали гонениям на протяжении всей последующей жизни. После смерти Александрийского епископа, последовавшей через пять месяцев после возвращения с Собора, святой Афанасий был единодушно избран его преемником на Александрийскую кафедру. Но он долго отказывался, ссылаясь на свою молодость и недостоинство, но по настоянию всего православного населения Александрин согласился и был рукоположен во епископа Александрийского. Святитель Афанасий управлял Александрийской Церковью в течение 47 лет, испытав множество гонений от ариан, с которыми боролся и своими словами, и писаниями. В продолжение этой борьбы он подвергался бесчисленным опасностям и угрозам, был неоднократно изгоняем из Александрин и укрывался то в Галлии, то в Италии, то в египетских пустынях у тамошних подвижников. Святитель Афанасий провел в изгнаниях более 20 лет, то возвращаясь к александрийской пастве, то вновь подвергаясь ссылке. Был период, когда он оставался единственным православным епископом, в то время как все остальные епископы уклонились в ересь. Несмотря на многолетние гонения, святитель все это время твердо отстаивая чистоту православной веры. Когда император Юлиан Отступник (361—363) начал гонения на христиан, то в первую очередь он намеревался убить святителя Афанасия, чтобы нанести сокрушительный удар христианству, но вскоре сам бесславно погиб. После смерти Юлиана святитель Афанасий управлял Александрийской Церковью еще семь лет. По свидетельству святителя Григория Богослова, святитель Афанасий «все добродетели имел в себе; его жизнь и нравы — правило для епископов; его догматы — законы для православия». Сохранились многочисленные творения святителя Афанасия, направленные против ересей и в защиту чистоты православия, а также комментарии к Священному Писанию, нравоучительные сочинения и подробное жизнеописание преподобного Антония Великого, с которым святитель Афанасий был очень близок. Святитель Иоанн Златоуст советовал каждому православному христианину читать это житие.
40. Святой Иаков Саруга, или Сириец (VI в.), епископ. Ему, кроме других сочинений, принадлежит описание чуда воскрешения семи Эфесских отроков.
42. Митрополит Вениамин говорит здесь о митрополите Антонии (Храповицком).
43. Митрополит Вениамин в «Записках архиерея» пишет об этом более подробно. «Но особенно ревность по православию епископ Феофан проявил, когда пришлось рассматривать книгу митрополита Антония «Опыт православного христианского катехизиса» на Синоде за границей…
44. Митрополит Вениамин говорит здесь об архиепископе Феофане (Быстрове).
46. Подробнее об этом случае, сообщенном ему архиепископом Феофаном (Быстровым), митрополит Вениамин пишет в своей книге «Записки архиерея» (Митрополит Вениамин (Федченков). Записки архиерея. М.: Правило веры, 2002. С. 423).
47. Вероятно, митрополит Вениамин говорит здесь о Сергиевском подворье в Париже, на Рю де Криме, устроенном трудами митрополита Евлогия (Георгиевского; 1 1946), временно управлявшею православными русскими приходами в Западной Европе на основании указа
48. Ктитор (греч. «строю», «приобретаю») — человек, построивший или украсивший храм. В настоящее время — староста, избранный приходской общиной и отвечающий за материальный порядок в храме.
49. Иподиакон — буквально: поддиакон, т. е. помощник диакона; церковнослужитель, прислуживающий архиерею во время богослужения. При архиерейском служении иподиаконы готовят облачение, облачают архиерея в богослужебные одежды, подкладывают ему под ноги орлецы (специальные коврики, на которых стоит архиерей), подают ему дикирий, трикирий, жезл и т. д.
50. Для проскомидии (греч. — «приношение»), первой части литургии, во время которой происходит приготовление хлеба и вина для совершения таинства Евхаристии, используются пять служебных просфор: из первой вырезается Агнец; из второй (называющейся богородичной) — частица в память Пресвятой Богородицы; из третьей (девятичиновной) — девять частиц соответственно в память Иоанна Предтечи, пророков, апостолов, святителей, мучеников, преподобных, бессребреников, равноапостольных, последняя частица вынимается в память составителя литургии — святителей Иоанна Златоуста или Василия Великого; из четвертой просфоры вынимаются частицы в память живых, из пятой — в память умерших. Также при совершении проскомидии может использоваться неограниченное число простых просфор, подаваемых верующими со списками имен тех, о ком они желают помолиться во время литургии, из которых вынимаются частицы в поминовение живых и усопших.
51. Входный стих, или входное, — стих из Священного Писания или богослужебного песнопения, возглашаемый на литургии, совершающейся в двунадесятые праздники, на малом входе (см. Словарь богослужебных терминов).
52. Гностицизм (от греч. — «знание», «познание»)— религиозно–философское течение поздней античности, распространившееся во II —III веках в Восточном Средиземноморье, воспринявшее некоторые элементы христианского вероучения (так называемый иудеохристианский гностицизм), греческой философии и восточных религий. Одной из главных особенностей гностицизма было резкое противопоставление духа как благого начала — материн, которая провозглашалась принципом зла. Одной из форм существования этой злой материн гностики считали человеческое тело. Они учили, что спасение состоит в освобождении от плоти и в погружении в область чистого духа. Некоторые гностики пытались найти в своих системах место и для Христа, однако при этом они отводили Ему второстепенное место и отказывались признавать его историчность.
53. Во время написания митрополитом Вениамином этого труда имени Емилии, матери святителя Василия Великого, не было в месяцеслове Русской Православной Церкви. В настоящее время память святой Емилии совершается в тот же день, что и память ее святого сына — 1 (14 по новому стилю) января, и ее имя значится в святцах под тем же числом. Написание «Еммелия» владыка Вениамин заимствовал из жития святителя Василия Великого, находящегося в «Житиях святых, изложенных по руководству Четьих–Миней святителя Димитрия Ростовского ».
54. Срачица — нижнее льняное или шерстяное платье, сорочка.
55. Мантия — верхнее одеяние монаха, не имеющее рукавов. О значении мантии Симеон, епископ Солунский († 1428), пишет: «…мантия есть одежда совершительная и объемлет, и выражает всепокрывающую силу Божию, а также строгость, благоговение и смирение монашеской жизни, и что у монаха ни руки, ни ноги, ни другие члены не живут и не свободны для мирской деятельности, но все мертвы; свободна у него только голова, устремленная к Богу, глава всечестная, мудрствующая, божественная и к Богу стремящаяся» (Вениамин (Краснопевков). Новая скрижаль. СПб., 1908. С. 461).
56. Юлиан Отступник, Флавий Клавдий (ок. 332 — 363), римский император в 361—363 гг., племянник Константина Великого. Воспитывался в христианском духе, но уже с юных лет был тайным приверженцем язычества. В 355 г. Юлиан Отступник был возведен императором Констанцием, сыном Константина Великого, в цезари и отправлен в Галлию. В 361 г., после смерти Констанция, Юлиан стал единодержавным правителем Римской империи. Став императором, он, отступив от христианства, открыто объявил себя сторонником язычества, почему он и именуется Отступником. Погиб он от ран в войне против персов на реке Тигр.
57. Рипида (греч. — «опахало», «веер») — металлический круг, укрепленный на длинном древке, с изображением шестикрылого серафима. Рипиды знаменуют херувимов и серафимов, незримо участвующих в тайнстве Евхаристии. Рипиды используются при архиерейском богослужении. При посвящении в диакона ново-посвященному дают в руки рипиду в знак его ангельского служения. Рипиды употреблялись при совершении Евхаристии с самых древних времен.
58. Здесь говорится о 40 мучениках Севастийских, пострадавших около 320 г. в армянском городе Севастии. Все они были воинами, христианами и составляли дружину, военачальником которой являлся язычник. После их отказа принести жертву языческим богам, они были заключены в темницу, а затем подвергнуты мучениям. Стояла зима, был сильный мороз. Воинов раздели и повели к находящемуся недалеко от города Севастийскому озеру, где поставили под стражей на всю ночь на льду. Чтобы сломить их мужество, на берегу растопили баню. Один из воинов не выдержал и бросился к бане, но упал замертво, едва переступив порог. Стражник по имени Аглаий, увидев светлые венцы над головой каждого из святых мучеников, разбудил остальных стражников, сбросил с себя одежду и, сказав: «И я — христианин!», присоединился к мученикам. Наутро истязатели увидели, что мученики еще живы, вывели их из воды и перебили им голени. Когда святые мученики предали свои души Богу, тела их были сожжены на костре, а обуглившиеся кости брошены в воду. Спустя три дня святитель Петр, епископ Севастийский (память его совершается 9 января), собрал останки мучеников и с честью похоронил их. Память святых 40 мучеников Севастийских совершается 9 марта.
59. Более подробно об этом митрополит Вениамин рассказывает в своей книге «Записки архиерея» и добавляет: «Доктор, конечно, и не подозревал, что Патриарх в миру был именинником на новый год, в день святителя Василия Великого. И потому он не мог бы придумать во сне того, чего не знал. Ясно, что сон был сверхъестественный уже по одному этому признаку. Но еще более поразились и доктор и митрополит, когда на следующий день газетные телеграммы принесли известия, что 25 марта, на Благовещение Божией Матери, ночью скончался в Москве Святейший Патриарх Тихон.
60. Митрополит Евлогий (Георгиевский) (1868—1946), родился в семье священника Тульской епархии. В 1888 г. окончил Тульскую духовную семинарию, в 1892 г. — Московскую духовную академию. В 1893 г. — помощник смотрителя Ефремовского духовного училища, в 1894 г. — преподаватель Тульской духовной семинарии. В 1895 г. пострижен в монашество архимандритом Антонием (Храповицким), рукоположен во иеромонаха и назначен инспектором Владимирской семинарии. В 1897 г. возведен в сан архимандрита и назначен ректором Холмской духовной семинарии. В 1903 г. хиротонисая во епископа Люблинскою, викария Холмской епархии. С 1905 г. — епископ Холмский и Люблинский. В 1912 г. возведен в сан архиепископа. Был членом II и III Государственных дум от православною населения Люблинскою и Седлецкого воеводств. С 1914 г. — архиепископ Волынский и Житомирский. С 1917 г. временно управлял Холмской и Люблинской епархией. В 1917 — 1918 гг. был участником Всероссийского Церковною Собора. С 1919 г. в эмиграции, в Париже. С 1921 г. назначен Патриархом Тихоном временно управляющим русскими Западно–Европейскими приходами. В 1922 г. возведен в сан митрополита. В 1930 г. был уволен Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Сергием (Страгородским) от управления русскими церквами в Западной Европе и запрещен в священнослужении. В 1931 г. митрополит Евлогий перешел в юрисдикцию Константинопольской патриархии. В 1945 г. воссоединился с Русской Православной Церковью и был назначен Экзархом Западно–Европейских Православных Церквей.
61. Ефод — верхняя одежда иудейского первосвященника. Ефод состоял из двух кусков материн, сотканной из золота, виссона и шерсти трех цветов: гиацинтового, пурпурного и червленого, соединенных на плечах двумя нарамниками и украшенных двенадцатью камнями с именами колен израилевых. Внизу концы ефода связывались лентами. Ефод напоминал архиерейский саккос.
62. Преподобный Исидор Пелусиот (f 436 — 440; память совершается 4 февраля), родился в Александрин. Еще юношей покинул мир и удалился в Египет, на Пелусиотскую гору. Духовной мудростью и строгим аскетизмом снискал любовь иноков, избравших его настоятелем. Будучи рукоположенным в пресвитерский сан, посвятил себя преимущественно христианской проповеди. Кондак преподобному Исидору Пелусиоту, на который ссылается митрополит Вениамин, звучит так: «Денницу другую тя Церковь обретши, преславне, твоих словес молниями освещаема, взывает ти: радуйся, всеблаженне богомудре Исидоре».
Комментарии
6. То есть в день попразднства Рождества Пресвятой Богородицы — 9 сентября по старому или 22–го по новому стилю. — Ред.
11. Зрак — вид, наружность; зрак раба — немощное состояние человеческой природы. — Ред.
17. По–русски: «Обрадованная», по–гречески: Κεχαριτωμένη.
18. У святого Ефрема Сирина образно говорится, что ветры сначала точно прячутся в «сокровищницах» своих; а потом «вырываются» и «мчатся» ураганом, как «сорвавшиеся».
19. У евангелиста Матфея во сне Иосифу тоже сказано: ты наречешь (Мф. 1, 21). Но это по–еврейски —естественно. И пред обществом он будет казаться, как думали, отцом (Лк. 3, 23).
36. 9–й час не читается в церкви, а произволяющие читают его по келиям.
41. 23 декабря по старому стилю. — Ред.
45. См. раздел IX [«Из святых отцов»].