В книге известного русского исследователя истории Русской Православной церкви отца Владимира освещается широкий круг исторических событий и систематизируется множество фактов борьбы советского государства с Русской Православной церковью.
Первый том посвящен одному из самых тяжелых этапов истории Русской Православной церкви, последовавших сразу после революции.
Здесь собран большой фактический материал о событиях, последовавших сразу после принятия Декрета «Об отделении церкви от государства»; о массовых арестах и расстрелах православных христиан и священников, о вскрытии св. мощей, разграбление и осквернение православных святынь, а также уничтожение или «использование» монастырей и храмов, дан анализ деятельности обновленцев, их трагическая судьба.
Об авторе
Русак Владимир Степанович (род. 17.6.1949 г., Звездная Баранавіцкага р–ну Берасьцейскай вобл.)
О протодиаконе Владимире Русаке стало известно на Западе в 1984 году. На молодого протодиакона обратили внимание за его смелую проповедь в Витебске, где он тогда служил, и за его открытое обращение ко Всемирному Совету Церквей в 1983 году.
В проповеди отец Владимир сказал открыто о мучениках за веру в Советском Союзе. Он сопоставил значение мученичества первых христиан, утвердившее Христову Церковь на земле в первые века христианства, с подвигом лучших верующих нашего времени. Отец Владимир считает новое мученичество не менее значительным в наше время для очищения истинной природы Христовой Церкви. Новые страдальцы за веру, по его словам, " — сделали свое дело своей мученической кончиной. Они показали нам, каким должен быть христианин в наших условиях. Своей духовной силой, кроме того, они освежили и укрепили церковный организм и показали ограниченность сил безбожия».
Протодиакон Владимир Русак — глубоко верующий, родился в Белоруссии в православной семье. После окончания средней школы учился в Минском Педагогическом институте, затем окончил Московскую Духовную Академию (1977). Защитил диссертацию по теме «Ранне–христианские апокрифы и их христологическое содержание». С 1970 по 1980 гг. работал научным редактором «Журнала Московской Патриархии». Наблюдая за жизнью Церкви в Советском Союзе, он не мог оставаться равнодушным к униженному положению Русской Православной Церкви под властью партии. Параллельно работе в журнале, многие годы писал труд по истории Русской Православной Церкви послереволюционного периода («Свидетельство обвинения: Церковь и государство в Советском Союзе» — историю Церкви в России после 1917–го года, c фотографиями двухсот восьми архиереев–мучеников и исповедников Русской церкви. «Свидетельство обвинения потрясающий документ о мученичестве за веру 20 века, о разрушении храмов, о надругательстве над святынями» . «Эти жуткие факты должны были бы испепелить нашу совесть, если бы их собрать вместе и обнародовать» (В. Русак). (Издан в США в 1980 году в трёх томах). За работу над этой книгой, первая часть которой у вас в руках, отец Владимир был уволен со службы в 1980 году и отправлен в город Витебск. В Витебске, за выше упомянутую проповедь отцу Владимиру запретили служить. В том же году отец Владимир написал свое открытое письмо делегатам VI Генеральной Ассамблеи Всемирного Совета Церквей в Ванкувере. В письме он говорил об истинном положении Русской Православной Церкви в СССР. Письмо его на заседании ассамблеи оглашено не было в результате протестов советской делегации. Оно стало известно на Западе, так как архиепископ Кентерберийский огласил его на пресс–конференции.
В 1986 г. за эту работу был арестован и приговорен к высшему наказанию по статье 70–й УК РСФСР — 7 годам лагерей строго режима и 5 годам ссылки. Срок отбывал в пермских лагерях. В результате ходатайств Конгресса США и других международных организаций в 1988 г. был освобождён и выслан в США. Проживал в мест. Jordanville, NY. Преподавал историю Русской Православной Церкви и каноническое право в Свято–Троицкой семинарии, Jordanville, NY.
Автор нескольких монографий и более 200 статей по истории Русской Православной Церкви. Личный архив хранится в ГА РФ. Архив включат в себя: творческие материалы, многочисленные рукописи и т. д., в том числе материалы конфискованные при аресте органами КГБ и возвращенные В. С. Русаку уже в наши дни; переписку с деятелями российской эмиграции; личные документы и т. д. Проживает в Washington, DC.
Протодиакон Владимир Русак — редкий в наше время православный христианин, у которого слово не расходится с делом. Преклоняясь перед твердостью и подвигом миллионов мучеников за веру во Христа нашего страшного времени, он и для себя избрал этот путь, ибо, говорит он в своей проповеди: «Христос ждет от нас чистого сердца. Но какое же оно может быть чистое, если в нем одновременно уживается и любовь ко Христу, и доброжелательность к Его противникам и гонителям? Чистый человек может быть только в одном лице, а не двуличным».
От издателя
С чувством глубокого волнения издаем I–ую часть огромного труда дьякона Владимира Степанова (Русака), гонимого за честную и самоотверженную работу над этим трудом. В сентябре 1986 года отец Владимир был осужден на семь лет лагерей строгого режима».
(Монументальный и широко известный труд русского дьякона по советским публикациям, сейчас проживающего в Св. Троицком Монастыре в Джорданвилле, Нью–Йорк).
Публикуется в России впервые. Русское книгоиздательское товарищество.
Переиздано Multilingual Typesetting, Valley Cottage, NY.
Напечатано в Св. Троицком Монастыре, Jordanville, NY, 1980 г.
От автора
Каждый человек уверен, что ему есть что сказать другим людям, сказать свое слово. Свое — не в смысле особой новизны, а в смысле «непосредственности обнаружения жизни», как сказал Н. Бердяев. [1]
Автор этой работы считает, что и ему есть что сказать. Это тоже не будут какие–то свои слова, новые идеи, но он надеется, что в какой–то мере для читателя будет новой информация, приводимая здесь. Новой потому, что многое из истории нашей страны в наше время пытаются забыть, иногда даже стереть следы того, что было. [2] Новой потому, что многие отдельные факты, не имеющие почти никакого самостоятельного значения и могущие «говорить» громким живым языком только на фоне других, здесь будут впервые собраны вместе и приведены в более или менее стройную систему. И, наконец, новой потому, что некоторые стороны, современной жизни в области церковно–государственных отношений совершенно скрыты для большинства людей. [3]
Итак, речь пойдет о жизни Русской Православной Церкви в условиях советского строя. Иногда поневоле придется говорить о «живых именах», несмотря на то, что это несвойственно истории (даже не то, чтобы несвойственно, она просто «не любит» живых имен, как сказал А. Левитин словами Карамзина, основоположники русской историографии), и несмотря на то, что некоторым лицам, попавшим в эту «историю», не станет от этого приятно.
Это не будет история в том глубинном философском смысле, выявляющая и прослеживающая неисповедимые пути Провидения, осуществление в жизни провиденциальных целей, связь различных аспектов жизни общества в ретроспективном осмыслении и т. п. Это дело будущего и людей, призванных к такому осмыслению истории, — философских (и богословских) историков. Философия истории не рождается на свежей исторической почве. Нужно время. Данная работа — значительно прозаичней, и в значительной мере представляет собой антологию фактов, мозаику исторических фактов новейшего периода истории нашей Церкви.
История Русской Церкви — тема не новая. Написана масса трудов, начиная от мелких частных заметок и статен в худосочных журналах и кончая монументальными, многотомными исследованиями общего характера и по отдельным вопросам (и у нас, и, особенно, на Западе).
Но весь секрет настоящего исторического момента заключается в том, что истинное положение Церкви в Советском Союзе в значительной мере скрыто не только от стороннего наблюдателя, но даже от рядового верующего.
О нем можно догадываться, в нем можно быть уверенным, но его трудно убедительно показать.
Наиболее авторитетны свидетельства таких церковных людей, как А. Левитин–Краснов, А. Солженицын, свящ. Глеб Якунин, Лев Регельсон, отец Дмитрий Дудко, но обидно, что к их свидетельствам недостаточно внимательно прислушиваются передовые люди русской церковной общественности, близко воспринимающие трудности нашего положения…
Церковь и государство Самое знаменательное явление нашего времени борьба государственных начал с церковными. Борьба жестокая и открытая до бескрайности (как в Албании или Китае, например), или жестокая и змееподобно хитрая (как у нас, в Советском Союзе).
Церковь и государство. Одна из самых опасных для исследования тем в настоящее время. [4] Интерес к «новой» истории Церкви сразу ассоциируется с обвинением в антисоветской деятельности. Автор этой работы вспоминает разговор с одним архиереем Русской Церкви:
— Да, Владыка, у меня есть свои планы, личные интересы. Люблю историю. Новую.
— Смотри, будь осторожен. Вот, Дудко отец Дмитрий…
— Простите, Владыка, но… Меня привлекает история…
— Видишь ли, лукавый хитер. Он и благие дела может повернуть в неожиданную сторону…
Церковь и государство Самая непопулярная и самая ответственная в церковной печати тема. На одном из заседаний спецредколлегии в редакции «Журнала Московской Патриархии», в связи с подготовкой книги «Русская Православная Церковь» для издания на Западе в серии «Церкви современного мира», при обсуждении содержания книги один из сотрудников высказал такое замечание:
— Поскольку эта книга предназначается для западного читателя, то, естественно, нам надо учесть его интересы и запросы. А он от нас более всего ждет обстоятельного ответа на один — единственный вопрос — об отношении Церкви и государства (в проекте содержания книги этот пункт был вообще опущен).
Председатель редколлегии принял замечание и отвел этой теме 4 (!) машинописных страницы. Это в книге объемом более 600 страниц! На этой площади только и можно, что перепечатать декрет об отделении Церкви от государства. Смешно? — Нет, трагично.
Обращаясь к многовековой истории Церкви, мы видим, как много зла принесло «молчание Церкви», говоря словами архиепископа д–ра Дональда Коггана на приеме в ресторане «Прага» в Москве 26 сентября 1977 года.
Пора сказать правду о себе. Русская Церковь обязана ее сказать. Эту правду о Церкви надо было говорить с самого начала. «Пора» было сказано великим духовным человеком уже в 1917 году. [5] Но Церковь молчит. Молчит Церковная власть. Упорно молчит или говорит не то, что думает, а то, что заставляют говорить. Поэтому говорят отдельные энтузиасты, уполномоченные на это совестью своей — здоровой совестью.
Можем ли мы говорить и писать об этой правде, мы, рядовые верующие и рядовые служители? — Вопрос не риторический. В советской печати нередко можно встретить упрек, что авторами специальных религиозно–церковных исторических работ все чаще выступают люди «далекие от религиозной жизни». [6] То, что историей Церкви занимаются люди нецерковные, упрек в какой–то мере справедливый.
А вот как быть рядовому верующему или рядовому служителю, который все–таки не спиной стоит к Церкви? Право моральное, он, бесспорно, имеет. Но здесь уж жди упрека не со стороны светской, а от церковноначалия. Да почти всегда так и бывает, потому что, вступая на путь правды, страшной для советской власти, непременно заслужишь осуждение церковной власти, которая находится со светской «не только в нормальных, но даже в сердечных отношениях», как отметил митрополит Крутицкий Ювеналий на погребении митрополита Никодима (Ротова). [7]
И тем не менее, правда должна найти выход. Она не терпит насилия над собой. А поскольку не пишут о ней те, кто обязан это делать по их положению и сану, люди, ответственные за судьбу Церкви, то приходится писать рядовым церковным людям.
Автор этой работы рядовой служитель Церкви. Неприлично относиться смиренно к тому, что дает Церковь, как сказал Хомяков. Церковь делает человека обладателем Духа. И ложное самоограничение есть лишь слабость церковного самосознания и самочувствия Святой Иоанн Златоуст призывает даже рядовых верующих не все возлагать на одних священнослужителей, но и самим заботиться о Церкви, как о теле, всем нам общем. [8] Глубоко надеемся, что ДУХ Святой не оставит нас своей благодатью и не позволит сойти с пути, который с самого начала избран в этой работе: «Правда, только правда, ничего, кроме правды».
Речь пойдет о духовной стороне нашего общества, в значительной мере определяющейся религиозной жизнью. Речь пойдет о глобального масштаба мерзостях — следствии социалистической идеологической надстройки. Речь пойдет о невыразимых муках служителей Церкви, которые им пришлось перенести от «родной» советской власти.
Налицо масса фактов, одно знакомство с которыми причиняет душевную муку, вызываемую сердечным состраданием к тысячам мучеников, церковный подвиг которых кощунственно забыт или подменен ложью и клеветой. Эти жуткие факты должны были бы испепелить нашу совесть, если бы их все собрать вместе и обнародовать.
Особенно варварскими, бесчеловечными были методы церковной политики государства в довоенные годы. После войны приемы отшлифовались, приобрели внешний лоск, за которым не каждый может увидеть печальную действительность. А лицевую, парадную (шоколадную, как говорят в Германии) сторону государственно–церковных отношений у нас показать умеют.
Собственно, трагедия не в том, что Церковь находится в бедственном положении: гонимое положение ее — нормально с позиции истинного смысла и значения Церкви в мире, т. е. со стороны того, что Церковь не от мира (сего) и никогда принята миром быть не может (это может произойти только в том случае, когда она потеряет свою соленость, именно то, что отличает ее от мира), а в том, что социалистическая действительность породила великую историческую неправду (ложь). Это бедственное положение нашей Церкви напрочь отрицается не только нашим государством, но и церковным начальством.
В последнее время апологеты положения Церкви в Советском Союзе нашли еще один, косвенный аргумент в защиту утверждения о чуть ли не райском (по сравнению с западными странами, разумеется) положении Церкви в советской стране. Мол, многочисленные западные гости, делегации, туристы, сами видят открытые двери наших храмов, заполненных верующими, могут видеть богослужения, свободно совершаемые в них, монастыри, живущие нормальной жизнью.
Наивные и оригинальные люди действительно удовлетворяются тем, что видели и, ублажаемые роскошными обедами [9] и приятными подарками, на которые Церковь не скупится, кричат: «Действительно, мы своими глазами видели (?) свободу (?) вероисповеданий… "
«Нас, как делегацию Сербской Православной Церкви, особенно интересовала религиозная жизнь, — пишет один такой гость, представитель Сербской Церкви на Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1945 года, — и мы каждый день посещали московские храмы. Все виденное нами разоблачает вражескую пропаганду. Дивные и величественные храмы, богато убранные, полны света, отличные хоры в каждой церкви — свидетельство полной свободы, в условиях которой живет Русская Церковь». [10]
«Мы убедились, что эти слухи (об ущемлении прав верующих в нашей стране — В.С.) не соответствуют действительности» (делегат индийского парламента Мухаммед Юнус Салим). [11]
«Западная, в том числе и религиозная информация, лживо изображает свободу в СССР, печатаются фотографии закрытых церквей (!), говорится, что верующие люди преследуются. Все это — ложь! Я впервые в Советском Союзе, один ходил по прекрасной Москве, посещал церкви, они открыты и нет даже намека на преследование» (епископ Фраменто, Филиппины). [12]
«Мы убедились, что у вас существует свобода вероисповедания» (генеральный секретарь Народного Совета по делам ислама Малайзии Дата Хаджи Бин Панджаг Ариса). [13]
Здесь сознательно приведены высказывания и имена их авторов: недоброжелателей надо знать в лицо. Эти люди — враги верующих людей Советского Союза. Сознательно или подсознательно — вопрос другой. Это благодаря им и им подобным Советы могут безнаказанно упрекать авторов, справедливо пишущих, что «свободы совести, как ее понимает весь культурный мир и рядовой советский человек, в СССР нет». Это благодаря им советские идеологи не без успеха камуфлируют отсутствие свободы совести в нашей стране перед зарубежными гостями, а то переходят в контратаку.
Просоветские заявления зарубежных гостей позволяют Советам парировать обвинения, исходящие от западных независимых авторов, об отсутствии свободы совести в СССР, школярским контрвопросом: «А бывал ли автор в нашей стране, видел ли он, как у нас ущемляются права верующих? И как он может объяснить, что те представители зарубежных Церквей и туристы, которые были в СССР и посещали богослужения, придерживаются иной точки зрения? ". [14] Ах, как много вредят нам эти туристы и гости, либо бесконечно наивные, либо порочно–лукавые, судя по их заявлениям.
Что может увидеть из церковной действительности зарубежный гость, который не удовлетворяется тем, что ему показывают из окошка, а выходит на искусно отделанный уголок советской действительности? — Ровным счетом ничего.
Ему не дают возможности даже заговорить с простым верующим. Надо было видеть, какими уничтожающими взглядами смотрели «мальчики» из КГБ на старушку, с которой попытался заговорить живо интересовавшийся русской церковной жизнью король бельгийцев Бодуэн во время пребывания в Троице–Сергиевой Лавре в Загорске. Но королю ведь не откажешь в его желании.
А если кому–то из гостей и удастся поговорить с рядовым верующим, то что он может узнать у него? — Опять же ничего: для просто верующего человека вся демократия, религиозная свобода заключается не более, как в возможности беспрепятственно входить в храм. Это ему разрешается. И то не всегда Бывают не единичные случаи, когда школьников, молодежь, физически не пускают в храм отряды милиционеров и дружинников.
Кроме того, знает ли простой верующий, какой ценой достигается функционирование храмов? — Нет, да это его и не интересует. А из тех, кто знает, далеко не каждый осмеливается обнародовать свое знание, даже если у него есть такая возможность У большинства же тех, кто решается на это, нет и ее.
А посмотрели бы уважаемые иностранные гости положение дел, скажем, в обычном приходском храме, на селе, посмотрели бы, с каким произволом гражданских властей сталкиваются настоятели на периферии, посмотрели бы, в какой зависимости они находятся, посмотрели бы, с какими трудностями приходится встречаться самим верующим, как иногда за десятки километров, изнемогая от непосильного путешествия, в прескверную погоду, мороз и слякоть, идут они в ближайший, единственный на весь район храм на службу.
Церкви плохо. Церковь унижаема, заушаема, презираема, гонима. Мы не за то, чтобы ее поставили в условия роскоши. По словам блаженного Иеронима, Церковь росла от преследований, когда же перешла во власть христианских государей, то возвеличилась могуществом и богатством, но ослабела в добродетелях.
Мы против наглой и явной лжи, когда положение Церкви преподносится всему миру в ничего общего не имеющем с действительностью виде.
Архиепископ Волоколамский Питирим, как–то, по поводу всех работ, в какой–то мере разоблачавших ложь советской информации о положении Церкви в Советском Союзе, сказал «Не люблю я эту критику Критика имеет ценность тогда, когда несет в себе что–то конструктивное, положительное». [15]
Было бы очень обидно, если бы в этой работе увидели только критику. Ее цель — свидетельство Свидетельство обвинения властей, которым по иронии судьбы автору часто приходится возглашать в храме «многая лета».
Владимир Степанов. Москва, 1980 г.
Знамение века революция и революционеры
Одним из самых популярных терминов, отражающих реальные исторические явления, в настоящее время, кажется, является термин «преобразование». Он так часто употребляется, что его уже привыкли автоматически смешивать со словом «улучшение» Выработался устойчивый условный рефлекс на семантику этого термина.
В уличном мнении сторонник преобразования может быть только поборником улучшения, прогресса, как говорят, и наоборот, кто воздерживается, и уж тем более возражает против тех или иных преобразований на основе новых начал, тот враг прогресса, враг улучшения, чуть ли не враг добра, правды и цивилизации.
И редко кто задумывается: а не таит ли в себе это мнение, пущенное в оборот на рынке нашей будничности, заблуждение и обольщение? Ведь разрушая старое, одну ложь, очень легко заменить его новой ложью, новой неправдой, исходящей от преобразователя. А положенные в основу преобразования ложь и неправда, приведут к последующим проявлениям этого умственно–социального зла, и возможен даже такой случай, когда «последнее будет горше первого».
Кроме всего — прочего, за переворотом учреждений не обязательно следует переворот убеждений Случается, что старые представления еще долго живут в неуютном новом доме преобразованного общества, живут здесь лишь потому, что имеют органическую потребность в жилище и даже переживают его, когда приходит новое преобразование…
Давно подмечено, что люди, замышляющие общественный переворот, переустройство, делятся на:
1) таких, которые хотят достигнуть этим чего–либо для самих себя, и
2) таких, которые имеют в виду при этом потомков. [16]
С первой группой все ясно. Вторая опасна как раз тем, что она имеет крепкую веру и спокойную совесть бескорыстных людей.
Первых можно в конце концов удовлетворить: любое общество достаточно богато и разумно для этого. Но когда цели становятся безличными, возникает опасность серьезная: революционеры в таком случае вправе рассматривать защитников разумного старого консерваторов, говоря их языком, как лично заинтересованных, и потому чувствовать себя значительно выше последних в моральном отношении.
Внешняя бескорыстность и справедливость таких людей привлекает новые умы, всегда чем–то недовольных существующим порядком, возникает критическая революционная ситуация, которая разрешается коренным переустройством общества.
В отрицании людям довольно легко объединиться, их влечет к этому общий дух недовольства и подсознательного стремления к лучшему. Именно этим и объясняется восторг, с которым широкими массами встречается всякая революция.
…У нас, в России, революция произошла в значительной мере на почве материальной несправедливости, в целях достижения возможно более полных желудочных благ. [17]
Многих не устраивало существовавшее распределение материальных благ между отдельными слоями населения царской России. Можно возразить, но не стоит делать это очень бурно.
В последний период существования царской России (1905–1917 гг.) правительство предоставило права существования (если говорить о духовно–политической стороне жизни) всем группам и течениям. Противники государственной идеологии, пусть с некоторыми осложнениями, но все же могли распространять свои идеи, организовывать свои партии, проводить своих кандидатов в правящие органы, имели свои вольные типографии. Духовных свобод добились. Ничуть не меньших, чем мы имеем сейчас. Неудовлетворенными остались материальные запросы. Это и привело к революционному взрыву.
Легко заметить, что «многообразие» мотивов вообще всех известных восстаний и революций укладывается в две категории: жажда прибылей и жажда почестей. Еще Платон утверждал, что стремление к обогащению является одной из двух основных причин восстаний, подразумевая под второй жажду почестей. «Одной из причин восстаний бывает стремление к обогащению». [18]
Еще более недвусмысленно отметил эту черту революционеров Федор Михайлович Достоевский в «Бесах». «Почему это, — недоуменно спрашивает он, — все эти отчаянные социалисты и коммунисты в то же время и такие неимоверные скряги, приобретатели, собственники, и даже так, что чем больше он социалист, тем дальше пошел, тем сильнее и собственник… почему это?» [19]
Кроме этого, без труда можно увидеть, что стремление к всестороннему уравниванию составляющих общество слоев в русской революции исходило из самых низких общественных групп. [20]
Схематически этот революционный порыв можно представить следующим образом.
Неимущие народные массы, в целях полного равноправия, берутся за оружие и ценой крови и насилия отторгают себе свою долю (и даже больше, если помнить, что имущий класс вообще не участвовал в этой «целогосударственной дележке добычи», их–то и за людей почти не считали за немногими исключениями, когда молодое советское государство встало перед проблемой необходимости научных работников и технических специалистов, которых можно было найти исключительно только в этой среде), так вот, революционные массы отторгают себе свою долю материальных ценностей.
Не происхождение, не идеология, не положение в обществе, не занимаемая должность, не какие бы то ни было другие признаки были положены в основу революционного размежевания толпы, но единственно материальный показатель. Хлеб и рубль — вот во имя чего лилась кровь народа.
Нищий перед лицом имущего заявляет с юридическим апломбом, что он имеет право обладать тем же, что и последний, причем, за счет того же последнего, к тому же добивается этого путем самого жестокого насилия. Как же обстоит здесь дело со справедливостью?
Разве справедливо будет, как сказал еще Аристотель, если бедные, опираясь на то только, что они бедные и что они представляют большинство, начнут делить между собой состояние богатых? [21] Ведь никакого морального преимущества они не имеют. Кроме того, нет никаких оснований поголовно честить богатых по их нравственные качествам и представлять массу большинства неимущих, как неких обиженных, обездоленных, чистых, справедливых и беззлобных. Тот же несправедливый образ мыслей содержится и в душах неимущих. Они ничуть не лучше богатых, во всяком случае отличающихся одним качеством, бесспорно только ему принадлежащим — благородством… Непроизвольная бедность, кроме того, дурна тем, что бывает ненасытна, взыскательна и неблагодарна». [22]
Древние греки довольно глубоко разработали представление о справедливости: у них — целое генеалогическое дерево справедливости: уравнительная и распределительная (распределяющая). Распределяющая справедливость выступает на первый план при распределении общих всех благ. Здесь Аристотель предлагает достаточно своеобразный подход. Наряду с тем, что справедливость, по его мнению, предполагает равное (равномерное) отношение ко всем людям, сам термин «равный» отнюдь не означает одинаковый.
В случае «два других человека в глазах одного» справедливым является отношение, равномерное достоинствам той или иной личности, пропорциональное им. [23]
Такого же мнения придерживался Радамант («если кто терпит равное тому, что сделал, то справедливость соблюдена»), пифагорейцы («воздаяние равным безусловно справедливо. Справедливое состоит в воздаянии другому равным»).
Сложность, правда, возникает в том, что хотя большинство людей согласно с мнением, что распределяющая справедливость должна руководствоваться достоинствами личности, но мерило этих достоинств не нее видят в одной и той же системе координат, говоря современным языком.
В случае «человек — другой человек» справедливым выступает тот, кто при распределении некоторых благ между собой и кем–либо другим поступает не так, что себе уделяет слишком много, а другому слишком мало, [24] при этом более справедлив тот, кто берет большую часть, нежели тот, кто распределяет. [25]
При распределении имущественных благ формально несправедливо, по мнению Аристотеля, обделять и себя (брать меньше, например, чем положено). Но если так случается, то это признак скромности, умеренности, праведности, наконец. [26] «Дурны» оба случая, как действительный, так и страдательный. «Однако поступать несправедливо хуже». [27]
В сфере «экономической» справедливости (а по существу — той же распределительной), которая, кстати, теснейшим образом связана с правовой и политической, Аристотель узаконивает так называемую «справедливость неравенства».
Если лица, к примеру, неравны (в политическом, умственном, правовом, вероятно, отношении), то они и не могут иметь равного. В этой связи понятна неудовлетворенность людей и стремление их к более справедливому положению в тех случаях, когда равные люди владеют неравным имуществом и, соответственно, неравным уделено равное. [28]
Подобного рода и справедливость уравнительная (справедливость права). «Справедливость торжествовала бы… если бы почет создавался бы по заслугам каждого. [29] Так же и Гиппий Элладский говорит, что существует два вида зависти: зависть справедливая, когда кто–либо завидует тем, кто будучи плохим, пользуется почетом, и зависть несправедливая, когда кто–либо завидует тем, кто будучи хорошими людьми, пользуется почетом. [30]
Многие древнегреческие мыслители с высоты идеи справедливости без обиняков считали несправедливым полное безусловное равенство и стремление к нему.
Гераклит, например, утверждал, что власть, например, по праву должна принадлежать исключительным, лучшим, а не большинству (даже хороших). [31] «Один стоит тысячи, если он лучше всех». [32] «Один для меня — десять тысяч, если он наилучший», [33] — не однажды говорил он.
Власть — исключительно выдающимся. Этого требует «благо и высшая справедливость. Неравенство вполне естественно и стремление толпы к равенству преступно». [34]
Чтобы революция имела не только успех, но и оправдание в глазах потомков, чтобы она не стала в противоречие с нравственностью, законы которой временно, сознательно, у некоторых людей могут быть и притуплены, но которые никак нельзя отрицать, которые не отрицал даже Дарвин, показавший миру прочнейшую связь человека с прочим, животным миром (по линии материально–чувственной общности), [35] так вот, чтобы революция совершалась во имя действительной справедливости и человеческой правды, она должна быть лишена неправды в самой себе.
Если она совершается во имя равновеликого распределения материальных ценностей, то в корне своем должна быть бескорыстной, а это может иметь место только в том случае, если она будет совершаться стороной жертвующей, сверху, идти из исполнения действительных обязанностей, а не из ложного желания кровью (в первую очередь чужой) добыть эти мнимые права.
Представители «имущего класса» могут и должны стать на позицию отношения к неимущим, как к равным (в правовом смысле), уравнять их и в имущественном отношении.
В этом случае (и только!) возможен социалистический подход к общественным проблемам, основанный на справедливости. Иными словами, только тогда, когда инициатива уравнивания исходит от имущих, которые посредством жертв и ограничений осуществляют принцип равенства, принцип справедливости сохраняется. Напротив, требование равенства, которое провозглашается революционерами, тем более, когда оно сопряжено с кровавыми жертвами миллионов людей, вытекает далеко не из справедливости, а из алчности и зависти. Если стыдно дрожать над своими вещами, то еще постыднее завидовать богатым. Впрочем, о совести в то время предпочитали не говорить.
Конечно, нельзя не видеть утопии во взгляде на этот предмет в представлениях западноевропейских утопистов, но нельзя, в то же время, не заметить большую социальную и просто человеческую правду в них.
Разве можно уравнивать на чашках весов нравственности благородное чувство сознательной жертвы своим благосостоянием во имя всеобщего равноправия во всех сферах жизни, исходящее со стороны имущих, в данном случае, с теми позорными душевными порывами простого народа, которые и нельзя иначе классифицировать, как зависть, жадность и прочие подобные им пороки, когда он добывает себе это равноправие с оружием в руках, ценой крови тысяч людей, ценой многих человеческих жизней!?
Было бы ошибкой, конечно, отрицать революционные преобразования в корне. Даже те самые утопические мысли о преобразовании общества могли бы на определенном уровне развития человеческого сознания найти себе реализацию в такой же революционной форме. Термин «революция» носит не кровавый характер событий, какой смысл приобрел он в результате революции Октябрьской, а временный признак, и не более.
Принцип действования «цель оправдывает средства» — глубоко ложен в своем существе, он годится разве что диким варварам, и менее всего он оправдывается в области, сопряженной с нравственными категориями, даже если ценой злодеяний достигается добро. [36]
Обагренное кровью, это добро теряет свою чистоту и привлекательность в каждой душе, сохранившей способность осознанной дифференциации этих полюсно–противоположных, но иногда до неузнаваемости хитросплетенных нравственных категории.
Кроме того, если говорить о действительной справедливости, то она, как было отмечено выше, наоборот, требует не равенства, а неравенства.
Это Французская революция 18 века провозгласила и распространила вредный предрассудок, будто люди от рождения или от природы «равны» (в социальном смысле) и будто вследствие этого со всеми людьми надо обходиться «одинаково». [37]
Этот предрассудок естественного равенства является главным препятствием для разрешения проблемы справедливости, поскольку сущность справедливости состоит именно в неодинаковом отношении к неодинаковым людям. [38]
Цели, ради которых совершалась русская революция (уравнение людей в имущественном отношении) оказались призрачными: даже в бесклассовом обществе не замедлило произойти расслоение людей по принципу обеспеченности. Сама жизнь диктует девственно–справедливый принцип неравенства. Богатые и бедные всегда существовали и в одном и том же классе.
Справедливость требует неравенства для неравных, но такого неравенства, которое соответствовало бы неравенству людей. [39] Справедливость есть как раз искусство неравенства. [40] Справедливо, когда исходят не с позиции «для всех», а с позиции — «для каждого в особенности».
Поскольку безумно искать справедливости в ненависти (ненависть завистлива), то также безумно искать ее и в революции, потому что революция вся пронизана ненавистью и местью: она слепа, она разрушительна, она враг справедливого неравенства, она не чтит «высших способностей» (Достоевский Ф. М.). [41]
Для изживания имущественного дисбаланса из жизни необходимо идти не по пути насилия, а по пути неуклонного пересоздания самих себя в направлении роста справедливости, добра и искоренения человеконенавистнических тенденций. Это относится к обоим революционным группам, указанным в начале главы.
Да и стоило ли изыскивать пути? Ведь все это уже было.
То, что не удавалось ни одному из социалистов–утопистов, в полноте было достигнуто первохристианскими общинами. [42]
«Все верующие были вместе и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность и разделяли всем, смотря по нужде каждого». (Деян. 2, 44–45).
«У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее.
Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного. И полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду.
Так, Иосия… у которого была своя земля, продав ее, принес деньги и положил к ногам апостолов» (Деян. 4, 32, 34–37).
«В те дни пришли из Иерусалима в Антиохию пророки, и один из них, по имени Агав, встав, предвозвестил Духом, что по всей вселенной будет великий голод, который и был при кесаре Клавдии;
Тогда ученики положили, каждый по достатку своему, послать пособие братьям, живущим в Иудее,
Что и сделали, пославши собранное к пресвитерам через Варнаву и Савла» (Деян. 11, 27–30).
«При сборе же для святых поступайте так, — советует коринфянам ап. Павел, — как я установил в церквах Галатийских:
В первый день недели каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние» (I Кор. 16, 1–2).
Ну, чем не коммунизм? Идеальный и бескровный.
Среди христиан первых веков действительно господствовало равенство, братство, любовь, мир, счастье, равномерное распределение материальных благ, потому что все это было освящено верой в Бога Любви и все было проникнуто беспредельной любовью, а не принципами борьбы классов, взаимной ненависти, самоистребления, теми пустозвонными лозунгами, к которым неизбежно был сведен диалектический материализм.
И если бы человечество на пути своих общественных и культурных исканий последовало бы примеру первых христиан и простому, но высочайшему нравственному закону Христа — любви, всепрощения, смирения, кротости, мира, — на земле бы давно наступило преддверие рая. [43]
Наша революция
Российский революционный случай превзошел все исторические прецеденты. Партия большевиков в России взяла на себя ответственность за судьбы всей страны и народа, крикливо предлагая осчастливить даже весь мир. Разумеется, тем, что отнимет достояние богатых и поровну («справедливо») разделит его между бедными.
Началась гигантская по масштабам и кровожадности «экспроприация эксплуататоров». [44] Основной движущей силой при этом были коммунисты. Не просто так Ленин называл их армией. [45] Армия, как известно, всегда одной из главных функций имела жестокое, насильственное подавление всякой оппозиции.
Был выдвинут лозунг: «Не останавливаться на полумерах, а принимать самые решительные действия при переходе власти к Советам». [46] И коммунисты действовали.
По русской земле помчался гигантский кроваво–красный «локомотив истории». [47] Колеса этого локомотива беспощадно давили собой многочисленные многовековые ценности русского народа.
Но «машинисты» локомотива меньше всего обращали на это внимания. Для них наступил праздник. Кровавое вооруженное восстание «для угнетенных и эксплуатируемых» — всегда праздник [48] а для коммунистов, кроме того, искусство. [49]
Революционеры — все эстеты, но правда у них немного своеобразный подход к искусству (у них ко всему своеобразный подход, это в высшей степени оригиналы).
Пожар, например, во время парижской коммуны, есть чудовищность, однако он представляется сторонникам коммуны красотою. [50]
Ленин всегда понимал революцию, как высочайший акт творчества.
[51]Он умудрялся слышать в ней даже музыку [52] (музыку штыков и расстрелов? — В.С.). А Микола Бажан, украинский писатель, в интервью корреспонденту газеты «Неделя», в день своего 70летия сказал, что в революции очень много даже поэзии. [53]
Эстетическая идея в новом человечестве помутилась. И немалая «заслуга» в этом как раз революционеров.
«Праздничные торжества искусствоведов» вылились в беспощадное жестокое подавление сопротивления и всякой оппозиции. Уже в «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», написанной Лениным в начале января 1918 года, перед большевиками была поставлена основная задача «беспощадное подавление сопротивления эксплуататоров». Этот тезис Ленин подчеркивал не однажды. [54] Он (тезис) стал основной государственной задачей в осуществлении политики диктатуры пролетариата. [55]
Диктатуры! Но и здесь не обходится без словесной казуистики. Оказывается, установили не просто диктатуру, а «диктатуру по–новому»! [56]
Что это такое? А это значит, что сущность этой диктатуры не в насилии. [57] Вероятно, советские идеологи забывают (или хотят забыть), что любая диктатура, с любыми определениями, — это не что иное, как ничем не ограниченная, не стесненная никакими законами, опирающаяся только на силу, власть. [58]
Но революционеры упорно твердят, что диктатура пролетариата означает не только насилие, а главным образом не насилие. Основная функция диктатуры — творческая, созидательная (?). [59]
При таком смешении понятий для наших революционеров диктаторы Франко, Пиночет или Пол–Пот, казалось бы, должны быть в высшей степени творческими людьми, которых живьем уже надо выставлять в анатомическом музее. Но они не утруждают себя заботой о логике и последовательности.
Для них и разрушение — творческое начало. Лозунг Жюля Элизара (Бакунина), этого революционера номер один, так и гласил: «Страсть к разрушению — творческая страсть».
И революционеры разрушали. Виртуозно. На этом пути они действительно достигли настоящего «искусства».
Вскоре оппозиции не стало. Провели всероссийскую ломку всех старых институтов. Опять же, ломку «по–советски». Доходит до кретинического фанатизма. Один автор совсем недавно написал такую фразу: «Проведенная в первые же недели после Октября демократизация армии явилась советской формой слома старой армии». [60] «Ревность не по разуму» о всем революционном. Простая ломка старых учреждений, а подводится под какие амбициозные эпитеты! Не просто ломка, а наша, советская, революционная. Какая дикость и какое варварство оценивать преобразование не с позиции достижений (улучшений), а с позиции масштабов разрушения. Этот психологический акцент весьма метко характеризует нутро русской октябрьской революции.
Удивительные люди, эти революционеры. Вот признание одного из ведущих «художников» революции.
«Раньше мы разрушали. Так было надо. Дай мне эти спички и прикажи: уничтожь дом. Я сделаю это за пять минут. Научилась. А вот попроси восстановить его, отвечу: я строить не умею, зови каменщика. Раньше нужны были деньги — мы делали налет на банк. А теперь? У самих себя не будешь ведь конфисковывать деньги, правда?» [61]
Строить революционеры не умеют, денег у них нет, но берут на себя ответственность осчастливить весь мир.
Здесь мы немного отвлеклись, чтобы нагляднее покачать испорченность мыслительного аппарата идеологов революции в некоторых вещах.
Что же касается диктатуры, то утверждать, что сущность диктатуры пролетариата — не в насилии, может только человек с недостаточно ясными представлениями о логике, кроме того — явно не марксист. «Марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до признания диктатуры пролетариата». [62] Но какая борьба может быть без насилия?
Диктатура пролетариата рождена насилием, [63] питается насилием, сама есть насилие и проявляется в насилии… Назови ее как угодно, хоть «диктатура по–супер–новому», а суть явления останется прежней. Советским идеологам, поэтому, приходится прибегать ко лжи, явной клевете на историю, к искусной маске на историческую действительность, казуистике и словоблудию.
Для революционеров всех толков насилие является наивысшим авторитетом во всех вопросах. Революция, по утверждению Энгельса, которая, как мы сказали, наиболее выразительно проявляется в насилии, несомненно, есть самая авторитетная вещь, какая только возможна. Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков, пушек, т. е. средств чрезвычайно авторитетных; и если победившая партия не хочет потерять плоды своих усилий, она должна удерживать свое господство посредством того страха, который внушает реакционерам ее оружие. [64] Как видим, Энгельс весьма правдиво обрисовал кровавый облик революции.
Революционеры с самого начала видели выход из существовавшего в царской России положения в революции именно кровавой.
«Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы; мы предвидим все это и все–таки приветствуем ее наступление», — сказано в одном революционном документе. [65]
В бакунинском «Катехизисе революционера» еще более четко обрисован этот кровавый облик революционера. В глубине своего существа, не на словах только, а на деле (революционер) разорвал всякую связь… со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями и нравственностью этого мира. Он для него враг беспощадный… И если бы он продолжал жить в нем, то для того только, чтобы его вернее разрушить. [66]
Революционер отказывается от мировой науки. Он изучает денно и нощно живую науку — разрушение.
Суровый для себя, революционер должен быть суровым и для Других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности должны быть задавлены в нем единою холодной страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение — успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно к этой цели, он должен быть готов и сам погубить своими руками все, что мешает ее достижению. [67]
Он не революционер, если ему чего–нибудь жаль в этом мире. Все и вся должны быть ему равно ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в обществе родственники, дружеские или любовные отношения. Он не может и не должен останавливаться перед истреблением всего, что может помешать ходу всеочищающего разрушения.
А если это шедевры архитектуры или живописи, случайно оказавшиеся в поле схватки?
Вопрос для революционера бессмысленный. Тут людей жалеть не приходится, а не то что каких–то каменных дурачеств подлого прошлого. Их даже, если не помешают, следует так разрушить, чтобы никакой и памяти не осталось об эксплуатации обманутых и рабов. [68]
Население революционеры делят по спискам на пять категорий. Это по порядку их вредности делу «очищающего разрушения». С тем, чтобы первые номера были убраны со сцены ранее последующих. И единственный принцип при составлении списков — это польза, которая принесется революционному делу от смерти того или иного человека.
Первая категория — это те, чья внезапная и насильственная смерть потрясет, как гальваническим током, всю страну и правительства, наводя на него страх и лишая его умных и энергичных деятелей.
Вторая категория — список тех, кто совершает поступки зверские, помогая своими действиями и распоряжениями довести народ до неотвратимого бунта. Этим революционеры даруют жизнь (но временно!) ради невольной помощи их делу.
Третья категория — это все остальные «высокопоставленные скоты», те, кто пользуются по своему положению связями, влиянием, силою, богатством, известностью. Их надо опутать, прибрать к рукам, вызнать слабости и грязные тайны, так скомпрометировать их, чтобы они, как рабы, как веревочные куклы.
Результатом будет бесследная гибель большинства и революционное созревание оставшихся немногих. [69]
Ну, чем это хуже фашистской философии?!
Революционеры всеми силами способствуют развитию и усугублению тех бед и зол, которые должны побудить к восстанию массы. [70]
Бакунин даже древние слова Гиппократа, относящиеся к исцелению страждущих, делает многозначительным эпиграфом к прокламации, призывающей к разрушению, — слова о том, что огонь — последнее и самое целительное средство.
Он призывает огонь на Россию. А для пущей удачливости советует соединиться с разбойниками.
А во имя чего? Во имя одного и того же: «Мы должны отдаться безраздельно разрушению, постоянному, безостановочному».
Революционеры, как гомункулусы, все на одно лицо.
Ведь посмотрите: явилась французская революция, и тут же явились миру все гнусности, беспорядки и насилия революционного правительства. Повсюду произошел взрыв негодования и отвращения против французских «демократических» учреждений. Но…
Народ надо держать в узде. Никакой мягкотелости. Диктатура…
В петроградских и московских газетах в 1918 году широко публиковалась статья Ленина, показывающая его личную, тем самым и вообще революционную большевистскую, позицию на этот счет.
Диктатурой пролетариата, как она осуществлялась до тех пор, Ленин определенно недоволен. Советская власть, по его словам, до тех пор более походила на кисель, чем на железо. Чтобы придать ей твердость железа, Ленин не видит другого исхода, кроме личной диктатуры. Видите, как легко аморфная «диктатура пролетариата» переходит в личную диктатуру?
Как может быть обеспечено строжайшее единство воли, составляющее необходимое условие всякой твердой власти? — спрашивает Ленин и дает на этот вопрос такой ответ:
Подчинением воли тысяч воле одного. Это подчинение может, при идеальной сознательности и дисциплинированности участников общей работы, напомнить больше мягкое руководство дирижера. Но оно может принимать и резкие формы диктаторства, — если нет идеальной дисциплинированности и сознательности. Но так или иначе, беспрекословное подчинение единой воле для… успеха процессов работы, организованной по типу крупной машинной индустрии, безусловно необходимо.
Так как «идеальной сознательности» (увы!) в наличии не имеется, то вывод ясен: без «резких форм диктаторства» не обойтись. [71]
…Среди серых зданий–развалюх — аккуратный белый особняк. «Что это такое? «… Ну, разумеется, это то, чем только интересуются в царстве «трудящихся»… Это — штаб, т. е. место, где разрабатываются способы, как принудить 150 миллионов народа (исходя из численности населения молодой советской республики — В.С.) трудиться не покладая рук, для того, чтобы 150 тысяч бездельников, именующих себя «пролетариатом» (это так называемые партийные работники — В.С.) могли бы ничего не делать. Этот строй, как известно, называется «диктатурой пролетариата». [72] При всей общей антисоветской настроенности, как глубоко прав Шульгин в этих словах.
И никто не обратил внимания на то, что все наши преобразователи и революционеры видели в народе и стране только известный объект, известную данность, над которой они производили свой страшный опыт. Притом, какая удивительная самоуверенность! Во имя какой–то туманной, «высшей и безусловной» цели требовалось производить эти опыты обязательно и принудительно!!!
Как производить их — в этом сами–преобразователи несогласны: сколько голов, столько систем и приемов. В одном только сходятся: в твердом намерении неумолимо действовать на мысль, сознание. [73]
Напрасно возражают им слабые голоса, что у человека не только ум, что у него есть душа, что именно в сердце у него та крепость, на которой ему надо строить всю свою жизнь.
Но нет, они все свое внимание обращают к мысли и вызывают ее к праздной, в сущности, деятельности в вопросах, давно уже решенных.
А спросили ли партийные руководители, спросили ли по настоящему, по совести, у народа, чего он сам для себя хочет, что он сам считает для себя благополучием? Нет, не спросили.
Огромный кусок мира — Россия — служит коммунистам в качестве объекта их неугомонных опытов на ярмарке партийного тщеславия. Вся эта «народная» партийная политика — не более, как игра «в народец».
Большевики пришли к народу с готовыми планами переустройства жизни, со своими собственными планами, а народ им был нужен не более как материал, из которого они могли бы лепить по этим планам «новый мир».
Чтобы не быть голословным, приведем две цитаты из сочинений Ленина, в которых только политический слепец не заметит отношения партии к народу, определяющееся утилитарными партийными запросами.
«Мы не можем строить власть, если такое наследие капиталистической культуры, как интеллигенция, не будет использовано (разрядка наша В.С.)». Эту мысль В. И. Ленин повторял неоднократно. [74] «Мы», в данном случае — явно не интеллигенция. Интеллигенция — миллионы людей — нужна тем, кто скрывается за этим «мы» только для того, чтобы ее использовать.
Ну, помимо интеллигенции, есть еще классы. Крестьянство, например.
К весне 1921 года, по определению В. И. Ленина налицо было «недовольство громадной части крестьянства». [75] Имеется в виду недовольство политикой военного коммунизма начала 20–х годов.
Спустя некоторое время. «Крестьянство находится теперь в таком состоянии, что нам не приходится опасаться с его стороны какого–нибудь движения против нас». [76] Очевидно, что и здесь «мы» и «нас» ничего общего не имеют с народом.
На протяжении истории человечества кто только не выступал от имени «трудовых масс», и кто только не являлся их «благодетелями». Теперь вот — коммунисты, которые по словам их вождя, в народе видят скорее оппозиционную силу, чем союзника…
Революция, на фундаменте которой строится социализм, тем опаснее, что ее горькая пилюля густо позолочена, что она к несчастному народу приходит под видом «друга», «избавителя». Революция, однако, не такой уж «платонический бессребреник», а требует для себя за труды «мзды».
Что же она требует? — Очень многого. Она требует, во–первых, жертв телом и кровью. Революция стремится к насильственному перевороту существующего строя, а такие перевороты немыслимы без крови. Революция начертала на своем знамени: «История человечества есть история классовой борьбы». Для нее грубый материализм, требование желудка — единственный фактор истории, почти исключительный кодекс жизни. В какую бы форму ни выкристаллизовывалась революция — национальную или интернациональную она одинаково гибельна. [77]
Революция — это разрушение, разложение… вражда… борьба одного класса против другого. [78]
Революция наполнена безумствами. Она умеет разрушать, а не созидать, умеет вырывать с корнем, но не сеять. [79]
Высшая справедливость, на завоевание которой большевики скликали народ фабричными гудками и которую завоевывали, перетягивая через трупы своих же русских собратьев, оказалась грудой обломков, хаосом, где бродит оглушенный человек. «Жажду» — вот что испытывает он, хотя и не находит в себе смелости сказать это вслух. «Жажду», потому что большевики выпили из его души последнюю каплю божественной влаги.
Рай, который грезился большевикам и во имя которого они наматывали кишки своих идеологических противников на свои кровавые штыки, а своих единомышленников превращая в живой механизм, в номер такой–то — человека в номер, — этот рай оказался призрачным, и уже в нем, этом мнимом раю, надвигается новая революция, пожалуй самая страшная из всех революций революция Духа. [80]
Всякая революция есть плод беззакония. [81] А всякое предприятие, в основу которого положено зло, лишено будущности или будущее его «еще более ужасно, чем начало. «От злого начала злой конец бывает». [82] История полностью подтверждает это положение.
Мы твердо убеждены: грубая физическая (внешняя) сила является силой, как таковой, для бессознательного животного, а не для интеллектуально–духовного человека. «Мысль убивать нельзя» — известный всем афоризм. Но кроме того мысль убить нельзя. И в этом, пожалуй еще больше истины.
Для духовного человека внешняя сила — бессилие. Во многих случаях для него значительно действеннее обычное человеческое слово. Поэтому, если человек сохранит то существенное, что отличает его от животного, если в человеке не угаснет его специфическая, животворная мысль, если ему не суждено, а мы в это твердо верим, прийти в это жуткое животное состояние, то «революция, основанная на насилии, лишена будущности». [83]
Прав ли В.С. Соловьев, ясно предвидевший ту пропасть, к которой двигалось русское общество его времени в своем общественно–политическом развитии, покажет ближайшее будущее.
Революция и церковь
Всякая революция — антиклерикальна. Это заложено в самой ее природе, в тех, кто ее совершает, — людях корыстных, кровожадных, озлобленных, людях нецерковных, и видящих в Церкви лини, «организацию», которая лишает их «львиной» доли материальных ценностей.
Если мы обратимся к документам той же «классической» французской революции, то увидим, что нетерпимость к религии, ненависть к религии там достигла чрезвычайно высокого уровня.
«Надо уничтожить монахов, иезуитов и попов, нужно вырвать из их рук наших детей и женщин, которых они воспитывают в невежестве и в ненависти к социальной республике», — говорится в одном документе. [84]
Порой выдвигались самые животные предложения, вроде тою, что хорошо бы запереть всех попов в соборе Парижской Богоматери и взорвать его. [85]
В одном из революционных клубов Парижа обсуждали вопрос «о пагубном влиянии религии и о средствах к ее уничтожению» (заметьте, не борьбы даже, а к уничтожению). Собравшиеся признали необходимым упразднение всех культов и аплодировали одной гражданке, заявившей, что она собственноручно «прикончит свою дочь, если заметит, что та ходит в церковь». [86]
Три тысяча парижских революционеров, собравшись 10 марта и клубе Революции, приняли резолюцию, в которой требовали «упразднения культов и немедленного ареста попов, как сообщников монархистов, виновников войны (1870–1871 гг между Францией и Германией — В.С.), и продажи их имущества». [87]
Необходимо отметить, что все эти речи, против попов и религии, произносились в храмах. Дело в том, что многие из них, после ареста священников и прекращения богослужения, были превращены в постоянные помещения для клубов.
Наряду с этим был взят под клуб и целый ряд еще функционировавших церквей Взламывали склепы, вытаскивали из них трупы, оскорбляли образ Христа, как будто не священные пристанища мертвых, а как будто Сын Марии был покровителем лишь вельмож, — не убогих и малых сих. [88]
Пожалуй, наиболее «гуманной» была революция кубинская. Здесь, если верить Ф. Кастро, твердо придерживались принципа, предусматривающего уважение к религиозным верованиям каждого гражданина и к исполнению им обрядов. Революция не захватывала церквей, не закрывала их, не препятствовала деятельности ни одного священника. [89] Но при этом необходимо иметь в виду, что сама природа кубинской революции глубинно отличалась от Октябрьской, а с Другой стороны кубинцы имели перед глазами печальный опыт предшествовавших ей по времени европейских революций и в первую очередь той же Октябрьской. На чужих ошибках умные люди учатся.
Русские революционеры, в большей мере чем другие, коснулись вопросов, в которых они были менее всего компетентны. В первую очередь — церковных. Просто так вот, взяли «душу народа», русского народа, детей святого Владимира, его веру, умирать за которую во все времена считалось величайшим благом, и выбросили ее на улицу, с легким сердцем заплевали, загадили, растоптали.
Опыт Французской революции с закрытием храмов, расстрелом священнослужителей, лишением Церкви элементарных жизненных прав, всевозможным ущемлением и прямым уничтожением почти с точностью был повторен у нас в России.
Церковь и государство
Как же сориентировать себя по отношению к революции и ее детищу, советской власти, рядовому человеку — христианину?
Новый Завет, не касаясь отношений Церкви к государству, и открывая тем самым полный простор историческому образованию их взаимных отношений, содержит, тем не менее, ясные указания на принципиальное отношение христиан ко всякой власти вообще. Государственной, разумеется.
В Писании имеется несколько довольно ясных указаний на этот счет. Наиболее часто авторы, пишущие в нашей стране о взаимоотношении Церкви и государства, склонны употреблять слова апостола Павла из послания к Римлянам:
«Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13, 1).
Из этого текста весьма произвольно составляют свой собственный (у всех одинаковый) парафраз: «Всякая власть от Бога», чего, кстати, не избежал и отец Дмитрий Дудко в своем «покаянном» заявлении для печати. А уж он–то, казалось бы, должен более чем кто–либо другой бережно относиться к Евангелию.
Этой фразы («всякая власть от Бога») нет ни в одном издании: ни в славянском, ни в синодальном русском, ни в новейшем, русифицированном.
Смысл этого текста, без сомнения, лежит глубже внешних признаков, и он понятен нашим богословам, но они сознательно отворачиваются от него, довольствуясь внешним восприятием.
Христианство пришло в мир, как благая весть, как весть о любви, братстве, всепрощении. Пришло в реальный мир, с его социальной структурой, социальными представлениями и мышлением.
Христианство при своем появлении признало государственную власть существующего строя, не вдаваясь в генезис его возникновения. На будущее всякое насилие упразднялось. В Евангелии вы не найдете ни одного положения, которым можно было бы обосновать даже самое «справедливое» насилие. Говоря о насилии, постоянно имеем в ввиду революцию, которая наиболее выразительно проявляется и которая рождает новые формы власти.
Во времена Христа Палестина напоминала Россию начала века. Различные течения, группы, самого что ни на есть революционного, содержания, зилоты, ставившие своей целью революционную борьбу до полного освобождения от римской власти, буквально наполняли этот крошечный кусок священной земли. Одно восстание следовало за другим.
Только в светской социально–исторической ситуации можно правильно понять приведенные слова апостола Павла.
И иудеев, и всех палестинцев, и своих соотечественников–поработителей (!) он одинаково призывал ко Христу. Ко Христу, в Котором уже не будет ни иудея, ни эллина, ни поработителя, ни раба, ни богатого, ни бедного, в Котором должна царствовать любовь. В таком случае власть и подчинение в их полярных (светских) смыслах, и насилие, теряют свое жестокое содержание. Насилие упраздняется. Подчинение власти уже — не бремя, а радость. «Противящийся власти, — в таком случае, — противится Божию установлению» (Рим. 13, 2).
Отсюда и естественные призывы ап. Павла «отдавать кесарево кесарю» (Мф. 22, 21; Мк. 12, 17), «отдавать всякому должное: кому подать, подать: кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь» (Рим. 13, 7). «повиноваться и покоряться начальству и властям» (Тит. 3, 1), причем, «не только из страха наказания, но и по совести (Рим. 13, 5).
Таким образом, мы имеем две Евангельские точки опоры в своем отношении к светской власти.
1. Необходимость повиновения.
2. Исключение из своего жизненного актива насилия, следовательно, исключение революций, как способа урегулирования общественных отношений. [90]
Правда, в новейшее время наши богословы сделали крутой вираж в своих представлениях о насилии. Они вводят в обиход противоречивое понятие «справедливое насилие» (уж не для того ли, чтобы оправдать октябрьскую революцию и родную советскую власть?).
По мнению профессора Московской духовной академии А. Осипова, справедливость — «о двух концах», что называется: «в своем внешнем выражении она — двусторонняя». [91] Справедливость, и рядом насилие. Как ни парадоксально, но эти понятия, по мнению профессора, не всегда взаимоисключают друг друга. Если в умозрительной области справедливость требует милосердия к обиженному и пресечения насилия, то на практике это «пресечение» большей частью бывает связано с действиями насильственного характера, с известными формами насилия.
Вот тут и возникает явно антиномичный термин «справедливое насилие». Что под ним понимать? Имеет ли право на существование такой противоречивый термин? Ведь большинство людей даже далеких от христианской идеи видят в насилии антоним справедливости, отрицание справедливости. И вообще, говоря старыми евангельскими словами, можем ли мы «брать в руки меч», чтобы ценой насилия достичь справедливости? Оправдывается ли такое средство достижения добра и блага? — В положительном решении возникает проблема уже не образного «оправдания добра» (как у В.С. Соловьева), а самого что ни на есть всамделишного. И это не спекуляция сознания, не игра ума. Проблема эта острейшим образом стоит перед нами, в наши дни. И современные богословы не могут обойти ее. Предлагают и решения. Одно из них представляется в следующем виде.
Справедливость не исключает «насилия справедливого». Под справедливым насилием разумеется, «необходимое, как требуемое и оправданное совестью. Евангелием и законом» [92] Есть смысл разобрать это определение подробнее.
Совесть. В своем нынешнем состоянии она находится под мощным покровом всяческих наслоений и всевозможных условностей, требуется много и много трудов на духовном поприще, чтобы без сомнения довериться ее движению. Но даже продиктованное чистой, светлой совестью, насилие не теряет своего насильственного характера.
Наивно думать, например, что святой равноапостольный князь Владимир не руководствовался совестью в своем решении принудительного крещения языческой Древней Руси. Вопрос о том, насколько справедливо в данном случае насилие, попросту никто не ставил. [93] Все видят в этом событии только бесконечно бесценное благо для русского народа (и совершенно правильно!) и такой вопрос кажется казуистическим на первый взгляд. Но все же при оценке нравственного значения события крещения Руси мы с полным правом можем задаться им: соблюдена ли была справедливость по отношению к свободе воли и совести (своими истоками уходящей к Божественному акту творения) русских людей?
Нет сомнения также в том, что равноапостольный Владимир считал на своей стороне в своем решении Евангелие и закон. Нельзя, к тому же, забывать, что тот же князь Владимир есть святой, равноапостольный. Поступки святых часто стоят в полном противоречии с логикой мышления и поведения прочих людей.
Евангелие. Можем ли мы ссылаться на Евангелие в своей апологии «справедливого» насилия? — Единственный аргумент, к которому прибегают, как правило, в таком случае, — изгнание Иисусом Христом торгующих из храма. Но мы никогда не задумывались о том, можно ли брать себе в пример это действие Богочеловека? Христос был Человек? — скажет кто–то. — Да, но ведь это только полуистина. Он был Богочеловек, с момента рождения и до воскресения Жизнь Иисуса Христа была единым путем нераздельного шествия Божеской и человеческой природы. [94] И то, что прилично Богочеловеку Христу, не всегда может быть предметом подражания для простого смертного. Христос обладал правами, которых лишен человек. Кто из нас может назвать храм домом Отца своего в личностном отношении». И то, что человек призван к Богоуподоблению (в совершенствах), еще не наделяет его Божественными правами и властью.
Приводят также очень банальный, якобы заставляющий признать уместность насилия (справедливого, значит) пример, когда на наших глазах разбойник насилует нашу сестру. Холодный человек с бездушными глазами… На самом деле, несмотря на внешне реальный, жизненный характер этого примера, никто из нас (и редкий кто вообще) был свидетелем такого случая, в то время, как обычное «четкое насилие встречается на каждом шагу» [95] Так не лучше ли признать этот случай исключением, с тем, чтобы ради него не оправдывать все остальное насилие? И уже в виде исключения оправдать насилие (как крайность) по отношению к этому разбойнику?
А в то же время мы имеем другой пример, евангельский, как раз иного порядка. Вряд ли найдется человек, который бы заметил бы самых светлых, чистых и справедливых побуждений, толкнувших апостола Петра к насильственному действию против воина Малха Что еще, казалось бы, может быть справедливее, нежели попытка защитить своего Небесного Учителя Уж такая цель, вроде бы, оправдывает любые средства. И тем не менее эта Петрова справедливость была осуждена Самим Христом Более того — Христос, осудив Петра и других учеников, также изъявивших желание защититься против насильников мечами, исцелил Малха! Он совершил великое чудо во исправление несправедливого насилия ап. Петра.
Тщетно мы будем пытаться найти обоснование «насильственной» справедливости в Евангелии. Евангелие против всякого насилия.
Что касается закона, то апелляция к нему за защитой мнения о правомочности насилия вообще не состоятельна. Законы слишком много обусловлены, слишком человечески не устойчивы, чтобы иметь непреходящее значение верховного судьи в таких вопросах.
Нет такого злодеяния, которое где–либо или когда–либо не признавалась законом (!) за добродетель. Надо ли ходить за примерами?
Недавняя Американская война в Индокитае — свидетельство того, что насилие в самой жуткой форме иногда возносится даже в ранг международной политики. Символом этого разбоя стало преступление в деревушке Сонгми, а палач Колли олицетворил собой социальный тип «цивилизованного» варвара.
Кто может поручиться, что и некоторые нынешние действующие законы (справедливые, как считается) не подвергнутся отрицанию каких–либо других в ближайшее время.
Чтобы не запутаться в частностях и авторитетах, достаточно проследить на этот счет мысли бесспорно первой (пусть даже одной из первых) величины — святого Иоанна Златоуста.
Основываясь на Священном Писании, св. Иоанн Златоуст выявляет четкую христианскую позицию в вопросе справедливости и насилия по следующей схеме.
Во–первых, не учинять (не быть инициатором) обиды.
Во–вторых, не воздавать равным, если зло возникло (или существует как факт).
В–третьих, — не только не воздавать злом за зло, но не поддаваться и психологическому влиянию со стороны обидчика, т. е. не давать места негативным чувствам. В случае оскорбления, насилия, оставаться спокойными. Не питать ненависти к обидчику, но любить его, благодетельствовать ему, молиться о нем Богу.
В–четвертых, — предавать себя самого (добровольно) злостраданию. [96]
Вот христианская установка на случай насилия. Нам заповедано любить врагов наших, благословлять проклинающих нас, благотворить (благо творить — не насиловать) ненавидящих нас, молиться за обижающих и гонящих нас (Мф. 5: 44), а не бегать за псевдосправедливостью к людям, потерявшим (или не знавшим никогда) Бога, провозгласившим свою собственную, человеческую справедливость, сплошь и рядом построенную на насилии, и уж тем более не выступать в роли борцов за такую справедливость.
Что можем претерпеть мы, что было бы в некоторой степени хотя бы подобно страданиям безгрешного Христа в Его земной жизни? — Политическое неравноправие? Ущемление «интересов национальных меньшинств»? Экономическую зависимость? Или еще что–либо подобное? Но разве этого достаточно, чтобы иметь основание оправдать насилие, чтобы найти в нем элемент справедливости?
Для Христа даже жесточайших душевно–телесных страданий, включая насильственную незаслуженную смерть, оказалось недостаточно, чтобы прибегнуть к насилию.
«Раз Русская Церковь считает себя наследницей заветов Христа — естественно, что всевозможные средства принуждения теряют всякий смысл и должны быть уничтожены», [97] — так мыслил на религиозно–философских собраниях в Петербурге (в начале века) епископ Сергий (Страгородский), тогдашний ректор духовной академии и председатель этих собраний. К 1927 году, правда, его взгляды на этот счет, на этот предмет, резко изменились и он принялся благословлять и разделять «сердцем» насильственную политику советской власти. Но…
На почве христианской веры вопрос о законности внешних мер ограничения (фактически — насилия) даже религиозной совести нехристиан решается в совершенно отрицательном смысле. [98]
Всякий поступок, напоминающий сколько–нибудь насилие, хотя бы он был облечен и в закон, должен быть встречаем общим проклятием. [99] Так считали даже Герцен и Огарев одно время.
Проклятием. Это справедливо, потому что принцип насилия, как сказал Мережковский, лежит в демоническом начале.
«Христос» с насилием и рабством — это антихрист. Всякий союз с насилием (с государством?) — от антихриста. В этом опасный соблазн. [100]
Нет, не совместимы кровь (насилие) и правда, и не может быть у людей права на убийство [101] (насилие).
Прекрасные, светлые личности истории всегда ненавидели всевозможные революции, потому что верили в спокойное усовершенствование дел человеческих, а не в то, чтобы потоки крови решали общественные вопросы. [102]
Человеку Бог дал, как говорит св. Иоанн Златоуст, силу побеждать (зло) не сражаясь, через одно только терпение. [103]
О справедливом насилии можно говорить пожалуй только в тех немногочисленных случаях человеческой истории (истребление Содома, Вавилона, потоп при Ное и некоторые другие), когда сила эта исходила от Бога, а не от человека. И то не потому, что мы можем найти в них какие–то убийственно–убедительные рациональные основания, а лишь приняв на веру ту истину, что вся справедливость (настоящая справедливость) — от Бога.
Что касается людей, то им приличнее (с христианской точки зрения) искать той победы (над злом), которая достигается через претерпение зла, а не через нанесение зла в роли какого по существу выступает «справедливое насилие».
Не противиться насилию (а не пользоваться насилием) значит больше, нежели быть миротворцем «Мы никогда не бываем победителями, когда делаем зло, напротив, всегда побеждаем, когда терпим зло… Все святые тогда прославились и получили венцы, когда одержали такую чуждую сопротивления победу».
Ко всей сложной системе оправдания насилия приходится прибегать нам, пожалуй, по единственной причине — умножились грехи наши, трудно стало отличать Божеское от человеческого. Немногие сохранили секрет (и величайшую силу) молитвы.
Неужели можно представить себе преподобного Серафима Саровского, например, или старца Амвросия Оптинского, которые в целях достижения блага (перед фактом несправедливости) прибегнули бы к насилию? У них была молитва и связь с Богом, помощь Божия. Это нам, далеким от такой совершенно реальной возможности, приходится прибегать к жалкому суррогату; чтобы оправдать собственное уклонение от евангельских путей приходится измышлять такие парадоксальные терминологические неологизмы, как «справедливое насилие».
Насилие есть насилие — зло по природе своей, — какие бы к нему ни приклеивали эпитеты. Насилие порождает насилие, и само в свою очередь питается насилием. Зло исцеляется только добром.
Вот живет человек спокойно и счастливо… Но вдруг его незаслуженно обидели, ударили, например, он ответил на удар, и конец спокойствию, миру. Он должен готовиться к следующему насильственному действию, должен думать, как защитить себя, как стать сильнее и тверже (а становимся по существу жестче, злее). И так далее… Возникает цепочка, подобная явлению кровной мести. Непротивление злу, исключение из своей жизни всякого насилия — это универсальный рецепт всеобщего счастья и Царства Божия Один только миг: надо пережить обиду, погасить вспыхнувшее собственное зло, заставить себя не думать о мщении И восторжествует справедливость.
Нельзя забывать: злые люди не разумеют справедливость, а ищущие Господа разумеют все (Сол. 28, 5). Вот путь к непреложному критерию в вопросе справедливости — путь к Богу, путь к очищению сердца, путь к любви. На этом пути не будет альтернативных ситуаций. Господь, Который утвердил справедливость, укажет и путь справедливости, и форму, в которой она должна будет найти свое выражение.
Высший принцип справедливости, без сомнения, заложен в любви. В любви ко всем, в любви ко всему, любви всегда, при любых обстоятельствах. Любовь все растворит в себе и приведет через справедливость к благой цели. Где любовь — там нет неправды, где любовь — там нет насилия, где любовь — там нет места ненависти, где любовь — там исключена несправедливость. Справедливость — там, где любовь.
Возвращаясь к тексту ап. Павла, с которого мы начали эту тему, можно уверенно сказать, что речь в нем идет, во–первых, о существовавших во времена ап. Павла социальных структурах и, во–вторых, об отказе на будущее от любых насильственных попыток изменения этих структур, т. е. о принципиальном исключении насилия из всех сфер общественных отношений, из всего арсенала человеческих возможностей.
Но это еще не все. Призывы ап. Павла повиноваться начальникам (власти) почти всегда имеют одну существенную оговорку: начальник есть Божий слуга. В четвертом стихе 13–й главы послания к Римлянам эта оговорка присутствует в двух местах: «Начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13, 4). То же самое — в 6–м стихе.
Легко заметить, что ни одному условию, ни революция, ни советская власть, не удовлетворяют.
Во–первых, революция вся пронизана насилием во–вторых, советская власть, мягко говоря, далеко не слуга Бога.
А в таком случае в силу вступает другой действительно конструктивный принцип отношения к власти:
«Должно повиноваться больше Богу, нежели человеком» (Деян. 5, 25). «Справедливо ли пред Богом, — спрашивает ап. Петр первосвященников и старейшин, — высшую церковную и светскую власть иулеев, — слушать вас более, нежели Бога?» (Деян. 4, 19).
И сам автор известного изречения — «существующие власти от Бога» всю жизнь только и делал, что нарушал волю власти (и светской и церковной).
Вспомним хотя бы такой эпизод из его жизни. «Тысяченачальник повелел ввести его в крепость, приказав бичевать его… Растянули его ремнями… Первосвященник же Анания стоявшим пред ним приказал бить его по устам. Тогда Павел сказал ему: «Бог будет бить тебя, стена подбеленная! ты сидишь, чтобы судить по закону, и вопреки закону, велишь бить меня» (Деян. 22, 24–25; 23, 2–3).
Даже намека на почтение к власти в этих словах не найти.
Или вот примечательно отношение к светской власти апостолов Петра и Иоанна.
«И призвавши их, (первосвященники) приказали им отнюдь не говорить и не учить от имени Иисуса…
Бывши отпущены, они пришли к своим и пересказали, что говорили им первосвященники и старейшины.
Они же, выслушавши, единодушно возвысили голос к Богу и сказали: «Владыко Боже… Ты устами отца нашего Давида… сказал… Восстали цари земные, и князи собрались вместе на Господа и на Христа Его.
Ибо поистине собрались в городе сем на Святого Сына Твоего Иисуса… Ирод и Понтий Пилате язычниками и народом израильским… И ныне. Господи, воззри на угрозы их и дай рабам Твоим со всею смелостью говорить слово Твое» (Деян. 4, 18, 23–29).
Не весьма «послушное» отношение к власти проглядывает в этом эпизоде со стороны апостолов, не правда ли?
А вот отношение к власти первомученика Стефана:
«И напавши схватили его и повели в синедрион и представили ложных свидетелей… Но он сказал: «Жестоковыйные! Люди с необрезанным сердцем и умами! Вы всегда противились Духу Святому, как отцы ваши, так и вы:
Кого из пророков не гнали отцы ваши? Они убили предвозвестивших пришествие Праведника, Которого предателями и убийцами сделались ныне вы.
Вы, которые приняли закон при служении Ангелов и не сохранили.
Слушая сие, они рвались сердцами своими и скрежетали на него зубами…
Закричавши громким голосом, (они)… единодушно устремились на него,
И, выведши за город, стали побивать его камнями…
И побивали камнями Стефана, который молился и говорил: Господи Иисусе! приими дух мой» (Деян. 7, 51–59).
Как видим, отношение апостолов к властям, когда интересы церковные вступали в противоречие с интересами власти, довольно недвусмысленно. Никакой альтернативы. Во–первых, — церковные интересы.
Впоследствии ап. Павел, вопреки, казалось бы, утверждению, которое мы привели в начале главы, напишет: «Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против Властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф. 6, 12). В том, что здесь под начальствами и властями подразумевается совсем не то, что мы встречаем в «Небесной иерархии» Дионисия Ареопагита, нет сомнения. Там все–таки говорится о добрых духах, небожителях (в богословии не разработана иерархия темных сил), а здесь духи злобы выделены самостоятельно.
И всей своей жизнью ап. Павел оправдал эти слова. Кроме того, что он больше всех был в трудах, в опасностях на реках, от разбойников, от единоплеменников, от язычников, в городе, в пустыне, на море, от лжебратий, трижды терпел кораблекрушение и сутки пробыл на глубине морской, переживал изнурение, бдения, голод, жажду, пост, стужу и наготу (см. 2 Кор. 11, 23–27), кроме всего этого, вызванного естественными трудностями апостольства, он не меньше претерпел и от властей, у которых он никогда не шел на поводу, встречая на каждом шагу сопротивление, озлобление и насилие: был безмерно в ранах, более, чем кто другой — в темницах, многократно его избивали до смерти, пять раз был бит палками по сорок раз без одного, три раза его били палками без счета, однажды побивали камнями (см. там же), и всего не перечесть.
Вот такие отношения с властями были у автора известного изречения «существующие же власти от Бога установлены».
В жизни он осуществлял единственный принцип «Божие — Богу» (Мф. 22, 21, Мк. 12, 17). Реакция властей его меньше всего интересовала.
Этот (эти) (и только) пример и должны мы иметь в виду, когда ориентируем себя по отношению к любой власти, и более всего — советской. [104]
Кстати, Русская Церковь, здоровая и чистая, во главе с патриархом Тихоном, так и отнеслась к революции и советской власти: не признала ни ту, ни другую. О том, что произошло потом, можно лишь сожалеть.
На этом можно было бы и закончить эту тему, но прежде чем поставить точку, имеет смысл разобраться в позиции по этому вопросу такого свободного и авторитетного церковного публициста, как А Левитин–Краснов Он неоднократно уделял внимание этому вопросу Его нельзя обойти вниманием еще и потому, что наша позиция далеко не совпадает с его.
«Признавая в принципе светскую власть, — пишет А. Левитин, — христианство, тем самым, освящает насилие». [105] И далее: признавая государство. Церковь, тем самым, освящает революцию, ибо еще не было такого государства, которое возникло бы не революционным путем. [106] В доказательство этого тезиса он приводит слова Д. С Мережковского: «Революция есть лава текучая. Государство — лава застывшая». [107]
Из этих положений Левитин делает довольно справедливый, но не вытекающий из них вывод: христианин может признать революцию постольку, поскольку она «на добро людям». В принципе Церковь может признать и Октябрьскую революцию, считает он, она не признает лишь злоупотребление революционными методами, когда они из средства утверждения добра и справедливости, сами превращаются во зло.
Не желая допустить какую–либо двусмысленность, он пишет прямо: «Христианское сознание может принять октябрьскую революцию (с тех позиций, с каких ее принимал А. Блок в своей знаменитой поэме) и гражданскую войну 1917–1921 гг. в защиту революционных завоеваний (за исключением жестоких кровавых эксцессов над беззащитными людьми), но христианское сознание никогда не признает методов ежовщины, бериевщины, а также злоупотребления властью, известных под названием «культа личности». [108]
Трудно поверить, что Анатолий Эммануилович мог руководствоваться в своих рассуждениях такой «полосатой» логикой. Разберем его позицию с начала.
Во–первых: из того, что христианство признает в принципе светскую власть, еще не следует, что оно освящает насилие. Он был бы неправ даже в том случае, если бы написал вместо «освящает» — «признает». Как мы уже выяснили, христианство насилие в любой форме не только не освящает, но и не признает.
Во–вторых: то же самое и с «освящением» революции, которая наиболее выразительно проявляется в насилии. Ошибочно и утверждение, что в истории не было государства, которое возникло не революционным путем. Классический пример — государство Израиль.
Образное выражение Мережковского разбирать нет необходимости.
Совершенно непонятно и что значит признание революции «постольку, поскольку она на добро людям». Это как же? Корой левого полушария признаю, а подкоркой правого — нет? Или одним сердечным клапаном — да, а другим — нет? В 20–х годах за такую половинчатую позицию уважаемого автора большевики не моргнув глазом отправили бы на тот свет.
Далее: если исключить злоупотребления революционными методами, когда они из средства утверждения добра и справедливости сами превращались во зло, тогда не останется что признавать и революция, и история советской власти все соткано из этих злоупотреблений.
И последнее, самая «недвусмысленная» конструкция Левитина:
1) христианин не может принять октябрьскую революцию с позиции А. Блока;
Хорошо известно, что Блок ожидал революцию, но увидя воочию, к чему она привела Россию, глубоко разочаровался в ней и умер почти от голода на глазах у платонически–любвеобильной советской власти.
2) христианин может принять гражданскую войну за исключением жестоких кровавых эксцессов над беззащитными людьми;
Настоящий христианин никогда не признает никакую войну, и уж тем более — гражданскую, когда со штыком в руках поднимались брат на брата, сын на отца.
3) христианское сознание никогда не признает методов ежовщины, бериевщины, а также злоупотребления властью, известных под названием «культа личности».
Левитину лучше чем кому–либо известно, что вся история советской власти до середины 50–х годов состоит из последовательно сменявших друг друга этих явлений (злоупотребления властью). А дальше — так же последовательно идут хрущевшина и ка–ге–бевщина.
Так что признавать христианину оказывается нечего.
У Левитина есть превосходная, справедливая и безупречная оговорка на нашу тему: «Согласовать Церковь с социальной (Октябрьской, в данном случае) революцией можно постольку, поскольку она не противоречит христианским началам», [109] но в этой формулировке еще нет ответа на вопрос: противоречит, все таки, или нет Октябрьская революция христианским началам. Это только заявка на тему, но не решение вопроса.
Итак: признание христианином светской власти носит не безусловный, а условный характер.
Если исполнение воли светской власти может повлечь за собой нарушение воли Божией, т. е. если воля государства вступает в противоречие с принципами Церкви, то для христианина не может быть другого выхода, как отвергнуть установки сверкой власти.
Папа Лев XIII в свое время сказал такие слова: «Если кто окажется перед альтернативой нарушить повеления Господа или повеления властителя, он должен последовать заветам Иисуса Христа, и ответить по примеру апостолов: «Лучше повиноваться Господу, чем людям». Поступая так, он не заслужит упрека в неповиновении, ибо властители, когда их воля противоречит божественным и естественным законам, превышают свою власть и грешат против справедливости С этого момента их власть бессильна, ибо там, где она несправедлива, она не существует». [110] Отсюда следует практический вывод: исполнять волю государства можно только в том случае, когда она не находится в противоречии с религиозной совестью.
Христианство, таким образом, не отрицая светскую власть в принципе, в отдельных случаях призывает к прямому сопротивлению ей.
И может случиться так, что Церковь, в принципе отвергая всякое насилие, при определенных условиях сама выступит в качестве «революционной» силы. Например: в антихристиански настроенном государстве лучшие умы Церкви, желая сохранить свою преданность Христу, не желают подчиняться государственной власти, продолжают миссионерское дело, проповедуют христианские идеи, говоря нашим языком — занимаются религиозной пропагандой.
Когда государству отказывается повиноваться отдельный гражданин, как справедливо пишет Левитин, то это — государственное преступление, но когда перестает повиноваться масса народная — это революция. Но, кажется, советской власти с этой стороны нечего бояться. В церковноначалии и священнослужителях нашей Церкви она имеет надежного союзника в своей политике…
В историческом контексте вопрос «Революция и Церковь». «Церковь и государство» был поставлен по–другому. Революционеры и советская власть не спрашивали мнения Церкви. Революционная власть, победив самодержавие, всем своим могуществом внешней силы обрушилась на Церковь, на этого «помещика в рясе», как ее называли.
Полилась широким потоком кровь христианская. На фоне размеренной церковной жизни засиял яркий букет христианства — сонм мучеников…
Политика — тактика — практика декрет. Общее
Юридическим документом, положившим начало планомерного, сознательного, ломового «крестового» похода большевиков против Церкви явился декрет об отделении Церкви от государства.
В первые дни Октябрьской революции еще не до Церкви было. [111] Только в январе 1918 года появляется декрет — декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, получивший название декрета о свободе совести. В его выработке лично участвовал В. И. Ленин, принят был СНК 20 января, впервые опубликован в «Известиях ВЦИК» 23 января.
Сотни раз с тех пор пережевывался он в популярной литературе, но насколько обширна эта литература, рассматривающая декрет с точки зрения его смысла (имеем в виду изданную в нашей стране), настолько запутанней стал вопрос о значении его в церковной жизни, для церковных людей.
Среди множества лестных, а точнее — льстивых, характеристик его в атеистической (да и церковной) литературе уже теряется истинное его безобразное лицо, прикрытое дырявой маской декора. Популярные толкования декрета пропагандистами–атеистами до того захламили общественное сознание, что требуется долгий и кропотливый труд для реставрации истинного представления об этом юридическом документе.
Для верующего человека тема эта по–прежнему остается актуальной. Что представляет собой декрет об отделении Церкви от государства с позиции православного церковного сознания в целом и сознания отдельного человека? В чем действительный его смысл и насколько демократичен он в глазах непредубежденного рассудка? — Эти вопросы должны быть решаемы вновь и вновь в ответ на попытки атеистов исказить историческую правду.
…Ослепленные материальной несправедливостью, господствовавшей в русском обществе того времени, движимые единственно алчными мотивами заполучить и себе кое–что из имевшихся в руках имущего класса благ, с сознанием, не поднявшимся выше утилитарно–бытовых запросов, лишенные всякого представления о творчестве, духовности и религиозности, революционеры и в Церкви видели только экономическую общественную единицу, обладавшую значительными земельными угодьями, громадными материальными ценностями и пр.
Такое одностороннее представление о Церкви и определило ту Жестоко «насильственную «церковную» политику революционного правительства по отношению к Церкви, со всеми вытекающими отсюда кровавыми последствиями.
Начало ей положено было декретом об отделении Церкви от государства, который в области применения на практике вылился в чудовищные формы, который так неузнаваем стал в сфере реализации, что совершенно потерял и те немногие положительные характеристики, которыми он обладал на стадии законопроекта.
Этим декретом Церковь, которая вскормила русское государство, спасала его в тяжелые минуты и представляет для народа источник духовной жизни и основу его моральных убеждений, оказывалась лишенной своего непреходящего значения Церковь была ни введена на уровень, ниже обыкновенного частного общества, вроде спортивного или кооперации. У Церкви были отняты права, свойственные даже этим частным обществам.
«Декрет о свободе совести, — писал в «Церковных ведомостях» проф. А. Сагарда, — является началом законодательного и планомерного похода против Церкви. В стране, покрытой на трудовую копейку тысячами православных храмов, монастырей, часовен, в стране, многомиллионный народ которой призывает благословение Церкви на брак, рождение детей, обращается к ней за молитвой во все дни своей жизни и напутствием в последний земной путь, — провозглашается отделение Церкви от государства, и последнее, как грезится оно совету народных комиссаров, под беспрерывную стрельбу пулеметов, стоны убиваемых, дикий разгул пьяных орд, носит безусловный атеистический характер». [112]
Произвол, ненависть к Церкви и к религии вообще были положены в основу всего декрета о «свободе совести», и целью своею он имел не обеспечить свободу совести, но подвергнуть Церковь заушениям и оплеваниям со стороны тех, кому совесть позволит это сделать.
Каждым постановлением декрета у Церкви подрубалась жизненная база ее существования, отсекалась живительная артерия, во все времена соединявшая ее с русским народом.
В декрете нет ничего специально большевистского. Загляните в программу любой партии, кроме черносотенных, и вы везде найдете требование отделения Церкви от государства. У эсеров, меньшевиков, народных социалистов, кадетов.
Казалось бы, всем оставалось только радоваться и благодарить большевиков за выполнение этой программы. Однако никто не радовался.
«За кого же образованные специалисты вступятся? — спрашивает автор одной заметки в «Красной газете». — За черных попов или за красных большевиков?»
Прочтя тьму газет, автор приходит к выводу, что за большевиков почти никто не вступился. Все тайно или явно сочувствовали Церкви. [113]
Были в декрете 23 января даже такие положения, которые вообще не стояли в неразрывной связи с его основными началами Это такие пункты, как запрещение церковным религиозным обществам владеть собственностью, лишение их прав юридического лица и национализация всего церковного имущества.
Этих ограничений не знает ни одно соответствующее законодательство европейских государств. Не знает его даже самый радикальный закон об отделении Церкви от государства — французский 1905 года. Французский закон только ограничивал право церковных учреждений накоплять капиталы, но самого права владеть имуществом [114] их не лишал, равно как не лишал и других прав юридического лица.
Не вытекают отмеченные ограничения большевистского декрета и из того принципа, что религия есть частное дело граждан Частные общества ведь имеют право юридического лица, владеют собственностью.
Весьма существенным, между прочим, было и то обстоятельство, что в декрете не устанавливалось никакого переходного периода между старым и новым способом существования Церкви.
Закон об отделении Церкви от государства во Франции, например, назначал пенсии всем духовным лицам, получавшим раньше Жалование из казны Тот же закон, передавая государству жилые церковные здания, предоставлял пятилетний срок бесплатного пользования ими старым владельцам.
У нас же распоряжением власти от 20 января предписывалось немедленное прекращение государственных ассигнований в пользу Церкви, с выдачей содержания священнослужителям всего лишь за один месяц вперед.
Декрет не делал никаких указаний и о порядке осуществления нового закона.
В распоряжении Церкви было, таким образом, очень мало времени на реорганизацию своей материальной основы на новых началах, да очень мало было и самих возможностей стать на собственные ноги в материальном отношении, не имея даже права на владение имуществом.
Декрет был составлен в форме слишком общей и оставлял открытыми многие существенные вопросы. Упразднялась, например, Церковная метрикация в ее прежнем значении. Но означало ли это, что она упразднялась и в чисто церковном смысле?
Запрещалось обучение религии в школах. Но на каких основаниях могло существовать специальное богословское образование, если принять в соображение факт изъятия из ведения Церкви всех ее бывших школ, в том числе и специальных?
Церковные общества лишались права владения собственностью Но могли же они иметь какое–либо имущество, какие–либо средства на нужды культа? А если могли, то в какой форме?
Богослужебные здания и предметы отдавались, условно, в пользование верующих. Но на каких именно основаниях и в каком порядке? Декрет не входил в эти частности. Практически же они были весьма важны, и пока не последовало их выяснения, положение Церкви оставалось неопределенным и трагичным. [115]
Уже давно было подмечено, что декрет о свободе совести, как и большинство первых большевистских декретов, опубликованных советским правительством, почти не поддается оценке с юридической точки зрения. Это — документ чисто декларативный, напоминающий программу–максимум подпольной партии. Полная отвлеченность, поразительная убогость законодательной техники, соединенное с совершенным незнанием той среды, той категории населения, для которой новый декрет должен был иметь реальное значение.
Осуществление декрета
О подготовке декрета об отделении Церкви от государства стало известно почти за месяц до его опубликования. Проект декрета был напечатан в газетах в последних числах декабря 1917 года. [116]
И осуществление его, как известно, началось еще до издания его и вылилось в приемы и тактику, которые имеют так же мало общего со свободой совести и отделенностью Церкви от государства, как аресты инакомыслящих со свободой личности в условиях торжествующего социализма. [117]
Уже в начале января 1918 года в Петрограде, например, были предприняты некоторые правительственные действия, далеко предвосхищавшие будущий закон. Так, в связи с общим постановлением о типографиях, была изъята из распоряжения церковной власти и занята большевиками синодальная типография. Стали закрывать придворные и домовые церкви. 13 января комиссар призрения отдал приказ о реквизиции помещений Александре. Не век он Лавры.
Православный народ, как писал один западный историк, [118] инстинктивно почувствовал, что кроется за этим декретом. Он почувствовал, что речь идет о самом неприкрытом произволе большевиков по отношению к Церкви, что святыни русского человека одним росчерком пера объявляются каким–то туманным «достоянием русского народа», на самом же деле — безбожных большевиков. [119]
Если декрет будет приведен в исполнение, не напрасно опасались члены церковного Собора 1917–1918 гг., то большевики станут отнимать храмы, снимать ризы с икон, священные сосуды перельют на деньги, прекратится совершение таинств, умерших будут погребать без отпевания, и от «Руси святой» останется «Русь поганая».
В действительности вскоре именно так и было.
VIII Отдел Наркомъюста по проведению в жизнь декрета об отделении Церкви от государства назывался ликвидационным. [120] Руководил этим отделом известный ярый антицерковник П. А. Красиков. [121] Только 24 августа 1918 г. НКЮ утвердил инструкцию о порядке осуществления декрета, а до этого он «успешно» осуществлялся в практике большевистской работы на основе произвола чистейшей воды.
«Новая жизнь» справедливо ставила вопрос: «что они (большевики В.С.) сделали для идейной подготовки в народных массах своих церковных реформ? « [122] — Ровным счетом ничего. Сочувствия большевикам в их церковной политике, не было, поэтому «декрет… об отделении проводился… в крайне неблагоприятных условиях». [123]
Митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин (Казанский) 23 января 1918 года в своем письме в Совнарком предупреждал, что осуществление декрета вызовет серьезные стихийные волнения верующих. [124]
Случилось даже хуже. Провинциальная хроника изобиловала сообщениями о кровавых эксцессах, вызванных осуществлением декрета. [125]
Положение осложнялось тем, что ни в одной губернии не было компетентных лиц, которые могли бы правильно понять и толково руководить осуществлением декрета.
Вологодский губисполком, например, в июне 1918 года совершенно откровенно сообщал в Наркомъюст, что в губернии до сих пор нет специальных учреждений, ведающих отделением Церкви от государства, в силу чего «является крайняя необходимость в немедленной присылке из центра соответствующих инструкций и компетентных лиц по означенному вопросу». [126]
Исполком Западной области также уведомлял в это время Наркомъюст, что и там нет учреждения, которое проводило бы в жизнь декрет от 20 января. Единственная причина тому — «отсутствие компетентных лиц». [127]
С такими же письмами весной и летом 1918 года в Наркомъюст обращались Воронежский, Витебский, Рязанский, Пензенский и другие губисполкомы. [128]
С жалобой в центр по поводу отсутствия «специалистов по религиозному вопросу» многие губернские и уездные исполкомы обращались даже в 1919 году, т. е. более чем год спустя после выхода декрета. [129]
Отсутствие единой инструкции о проведении в жизнь декрета от 20 января и отсутствие мало–мальски подготовленных (в юридическом смысле) кадров создавало в это время самые благоприятные условия для широчайшей административной самодеятельности на местах. [130] Причем, эта самодеятельность развивалась, как правило, под явным влиянием крайних антицерковных сил.
«Неумелый и раздражающий население способ проведения частью провинциальных работников церковного декрета в жизнь», — признавал советский журнальный официоз, — явился одной из двух (?) причин эксцессов». [131]
Самая левая, но не советская, газета «Новая жизнь» М. Горького напечатала в эти дни статью «Отбой», в которой рядом аргументов доказывалось, что декрет беспочвен и преждевремен, и что его авторам придется отступить перед неблагоприятными условиями русской действительности. [132]
Но большевики не были бы большевиками, если бы отступили от своих планов. Особенно, когда власть и армия были в их руках. Они не отступили, несмотря на то, что народ был явно недоволен таким «церковным» законодательством.
Народ явно протестовал Многие хотели оставить в силе прежние традиции совершения молебнов на рынках и базарных площадях, многие желали видеть иконы в публичных местах, как например, в столовых, буфетах, магазинах и т. д., но верный принятому «истинно демократическому» закону и порядку V Отдел НКЮ категорически запретил такое явление.
Не принимались во внимание никакие заявления и просьбы. Можно подумать, что это не был голос народа, во имя которого и именем которого советская власть творила свое беззаконие.
Сочувствия большевикам вообще не было. Протест против советской «церковной» политики был почти всеобщим. Декрет об отделении Церкви от государства осуществлялся в жизни огнем и мечем. [133]
Голос протеста против насилия со стороны государства над Церковью встречал воодушевление и сочувствие в самой широкой верующей среде. Мужество Патриарха Тихона передавалось православным, которые по одному его знаку могли идти на смерть.
Кстати, первое, с чем столкнулись большевики при осуществлении декрета, это — сильная церковная активность Патриарха и членов Собора Российской Церкви 1917–1918 гг. Ни одно известное поползновение большевиков не оставалось без внимания Собора и открытого, смелого церковного обличения.
Сопротивление поползновению большевиков на интересы и достояние Церкви было совершенно очевидно и реально ощутимо. И не только в таких выразительных явлениях, как крестные ходы и братства защиты церковных святынь.
Можно было наблюдать другие, бесчисленные менее масштабные проявления протеста против политики большевиков и тем самым — симпатии и солидарности Церкви.
Газеты писали о ряде столкновений, иногда кровавых, к которым приводили попытки осуществить новый декрет в провинции.
Газетные телеграммы в это время сообщали о подъеме религиозного чувства среди православного населения в виду обрушившегося на Церковь гонения.
Не надо быть антисоветчиком, достаточно быть лишь объективным историком или просто непредубежденным свидетелем, чтобы заявить о почти физическом уничтожении Церкви в первые годы Советской власти.
В соответствующем месте приведем и факты на этот счет, а пока ограничимся общими замечаниями, что Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви находил свое выражение в жизни в совершенно жутких, иногда не человеческих формах.
Эти факты из политики воплощения в жизнь принципа отделения Церкви от государства, если их собрать, дают премерзкую картину, характерную, кстати, для всех сторон государственной жизни первых лет советской истории.
Вину за все правовые эксцессы, происшедшие на почве осуществления декрета, советская власть, ничтоже сумняшеся, возложила на Церковь и «контрреволюционное духовенство».
По меньшей мере, несерьезно все промахи и недочеты в деле отделения Церкви от государства валить исключительно на «агитацию церковников».
И вот, рождается некое подобие самокритичности. «Мы должны быть менее всего одержимы болезнью самовлюбления и причины маленьких недостатков механизма (разрядка наша — В.С.) в данном отношении поискать и в собственной среде… ". [134] Сам способ проведения в жизнь церковного декрета провинциальными работниками на местах, был нецелесообразный, непродуктивный, непоследовательный, без всякой нужды раздражавший население и затрагивавший его религиозные чувства. [135]
Издержки «законоуменов»
Формулировки декрета об отделении Церкви от государства так выразительно гибки, что почти по поводу каждой из них в Патриархию или в Нарком, вскоре после вхождения декрета в силу, посыпались письма с мест, в которых спрашивалось, действительно ли, поступая так или иначе, местная власть поступает по закону. И в подавляющем большинстве случаев это оказывались перегибы. Центральные органы власти на бумаге уточняли или разъясняли то или иное место декрета, но рядовому верующему от этого легче не было. [136]
Пожалуй, не найдется такого пункта законодательства, который не приводил бы к насилию местных властей на практике. В ответ почти на каждый такой случай применения законодательства о культах в жизни центральная власть получала письмо с протестом, возмущением, жалобой, обидой (чаще только обидой: против большевиков не повозмущаешься) и всем прочим по поводу глубоких извращений и злоупотреблений местных властей в применении декрета. А сколько таких случаев осталось без ответа!?
Из поступавших с мест заявлений верующих было видно, что некоторые коммунотделы изымали из ведения групп верующих и даже продавали (спекуляция разбоем) церковные сторожки. Наркоматы разъяснили и в ответ на эти жалобы, что такие строения — одноэтажные постройки (не более двух комнат), служащие для жилья сторожей и находящиеся внутри церковной ограды, «обязательно должны быть переданы группам верующих по договорам вместе со зданием религиозного культа, так как при несоблюдении этого условия группа верующих будет лишена возможности осуществлять пункты договора, возлагающие на них ответственность за сохранение храма. [137]
Поступавшие во ВЦИК с мест жалобы показывали, что в основу постановлений о закрытии храмов местными властями нередко полагались резолюции, вынесенные на митингах, антирелигиозных собраниях, во время прений после антирелигиозных лекций и т. д. (о закрытии того или иного храма), причем основным аргументом являлось большинство голосов, поданных на таком собрании за закрытие храма. [138]
От группы верующих граждан Иевлевского храма поступила жалоба в центр об изъятии у них Караульноярским ВИК–ом колокола, якобы для электрификации уезда, в то время, как согласно декрету ВЦИКа от 19 апреля 1923 года № 02814 [139] и 4 Инструкции НКЮ и НКВД от 19 июня 1923 года [140] изъятие колокола храма, как предмета, предназначенного для богослужебных целей, Возможно только путем расторжения договора с группой верующих, имеющей колокол в пользовании. [141]
Поступавшие с мест жалобы говорили о том, что некоторые местные отделы управления требовали от верующих заключения арендных договоров на платное пользование храмами и церковным имуществом, в то время как такие действия составляли нарушение п. 13 декрета «Об отделении Церкви от государства», согласно которому эти имущества предоставляются в бесплатное пользование соответствующих религиозных обществ. [142]
«В виду допускавшихся на местах неправильностей в отношении взимания арендной платы за земельные участки, находящиеся под зданиями религиозного культа (церквами, молитвенными домами, синагогами и т. п.). Народный Комиссариат Финансов сообщал для сведения и руководства, что…». [143] В общем, «неправильно» поступала местная власть.
В Наркомфин и во ВЦИК часто поступали жалобы отдельных священнослужителей и церковных общин и организаций на неправильность и непосильность обложения местными и государственными налогами:
1) по подоходному налогу были случаи преувеличения в определении облагаемого дохода до уровня невозможности эти налоги оплатить, а кроме того, облагали подоходным налогом источники дохода, уже обложенные единым сельхозналогом и волостным собором;
2) при обложении церковных зданий местным налогом со строений не выполнялись директивы НКФ о производстве оценки таких зданий по данным Госстраха, и здания расценивались по довоенным оценкам и обшегубернским нормам для жилых зданий с применением сверх того еще поправочных коэффициентов,
3) ставки дополнительной ренты с земель, находящихся в пользовании служителей культа, в некоторых губерниях были значительно, по сравнению с другими ставками, увеличены — иногда до 100 (!) процентов. [144]
Перед полномочной комиссией ВЦИК ходайствовали монахини Успенско–Иверского монастыря (Городенская волость, Веневский уезд Тульской губернии) с просьбой отменить решение местной власти о ликвидации Брщевской монастырской коммуны. Комиссия «пришла к выводу о злоупотреблении местной власти своей силой». [145]
Бывали случаи запрещения сельсоветами религиозным обществам производить в приходе среди своих членов сбор добровольных пожертвований на покрытие расходов, связанных с пользованием культовым имуществом, [146] на приобретение церковно–богослужебных предметов и содержание священнослужителей, на покупку дров, приобретение различных предметов хозяйственного обихода для нужд своего храма. [147]
Некоторые представители власти на местах запрещали вообще какие–либо собрания групп верующих, посвященные выяснению хозяйственных или вероисповедных нужд. [148]
Из поступавшего с мест материала усматривалось, что некоторые отделы коммунального хозяйства изымали из пользования верующих подвалы, находившиеся под зданием церкви и специально для их обслуживания предназначенные (для отопления и проч.). [149]
В целях борьбы с религией в некоторых местностях при заключении договора о пользовании храмом, при совершении регистрации религиозного общества, при разрешении праздничного хождения священников по домам прихожан и т. д., местные власти требовали исполнения целого ряда формальностей, вроде заключения сделки о договоре пользования храмом обязательно у нотариуса с засвидетельствованием в нотариальном порядке подписи каждого члена группы и с представлением оплаченной гербовым сбором справки о несудимости и т. д., оплаченного гербового сбора заявления от каждого гражданина, желающего принять к себе в дом на праздники священника и т. д. [150]
Но «и требование о заключении сделки у нотариуса или о нотариальном засвидетельствовании подписей всех членов группы, равно как требование от каждого гражданина подачи оплаченного гербовым сбором заявления о желании совершения того или иного обряда, к каковым относятся и совершение по большим праздникам по домам так наз. молебна, является незаконным, уголовнонаказуемым воспрепятствованием исполнения религиозных обрядов». [151]
В Президиум ВЦИК поступали сведения о том, что некоторые ГИК зачастую, не сообразуясь с действительными потребностями жизни, налагали административные взыскания на всех владельцев частных предприятий, которые прекращали работу в неустановленные статьей 112 Кодекса законов о труде дни религиозных праздников, [152] хотя частные предприятия могли устанавливать свой рабочий распорядок независимо от этой статьи.
Из поступавших с мест жалоб было видно также, что местные здравотделы ГИК и ЦИК в «дополнение и развитие» к правилам Наркомздрава (о религиозных обрядах в психиатрических больницах, в местах заключения, в больницах, об ответственности врача за Допущение отправления религиозных обрядов в исключительных случаях, о санитарных правилах для служителей культа при выполнении ими религиозных обрядов и т. д.) издавали собственные распоряжения, вторгавшиеся во внутреннюю область церковной общины и при планомерном проведении которых в Жизнь свободное отправление обрядов культа, предоставленное декретом от 23 января 1918 года парализовывалось. [153]
В V Отдел НКЮ поступали заявления о запрещении священникам ходить по домам желающих принять их с обычными обрядами. [154]
По поступавшим в НКВД сведениям можно судить, что в некоторых губерниях на совершение религиозных обрядов на улицах, площадях, шествий, крестных ходов, молебнов и т. п., выдача разрешений производилась органами власти не ниже уездных, даже в тех случаях, когда совершение таких обрядов предполагалось в селе. В большинстве случаев для верующих это являлось чрезвычайно затруднительным. [155]
Повсеместное распространение получило такое явление, как массовое расторжение договоров и приписка кладбищенских храмов к соборам, [156] что весьма плохо отражалось на судьбе этих храмов.
Частые заявления поступали в центр от священнослужителей с просьбой облегчить условия платы за обучение их детей в школах. [157] Как известно, за обучение своих детей в школах священнослужители платили непомерно высокий налог.
Крестьяне Камышинского уезда в своем заявлении во ВЦИК жаловались на взимание со служителей культа в сельских местностях непомерно высокой квартирной платы. [158]
С мест поступали сведения, что некоторые профессиональные организации, идя по пути антирелигиозной пропаганды, стали проводить ее в уродливых формах, проводя, например, постановления о закрытии всех церквей, о замене обычных дней отдыха другими днями. [159]
Трудно было понимать декрет в то время «на местах»". Нелегко это было сделать и в столице. Нелегко это сделать даже сейчас.
Недавно в Московской духовной академии с серией лекций о законодательстве Союза по отношению к Церкви выступил доктор юридических наук Б. С. Крылов. Из его лекций можно было вынести только одно: советское законодательство о религиозных культах представляет собой какой–то жуткий монстр, юридическое отродище, напичканное противоречиями и «ляпами». [160] И еще одно: антирелигиозники ничуть не стесняются своего оскорбительного отношения к Церкви и верующим.
Все его выступление было пересыпано приблизительно такими вот «юридическими откровениями». [161]
«Основные права и обязанности граждан не исчерпываются известной статьей Конституции…»
«Вы знаете, какое место занимает партия в нашей стране, поэтому будет уместно привести слова Брежнева, который сказал… "
«Принцип равноправия граждан Советского Союза, независимо от их отношения к религии, последовательно проводится не только в конституционном, но [162] и во всем остальном советском законодательстве…»
«Всякий может не признавать никакой религии, т. е. (!) быть атеистом» (! — В.С.).
«Отношение партии к религии основывается на различии идеологий…. которое ни в коей мере не затрагивает отношений государства к религии» (Разве? — как это может разделиться партия «на ся», если она же и есть правящая сила власти? — В.С.).
«Вместе с тем, конечно, надо учитывать то, что в нашей стране Коммунистическая партия является правящей партией, политическим вождем советского народа, и надо учитывать, что партию нельзя отождествлять с государством» (?).
«Партия осуществляет руководство органами государства в рамках Конституции, которая является высшим законом нашего государства».
«Мы требуем полного отделения Церкви от государства, чтобы бороться с религиозным туманом (!) чисто идейным и только идейным оружием, нашей прессой, нашим словом» (Ленин. «Социализм и религия»).
«Церковь — не только идеология, не только мировоззрение… Основные существующие религиозные объединения устанавливают не только личное служение Божеству, но и общественное коллективное богослужение». (О–о! Да он к тому же и богослов! — В.С.).
«Кстати, должен вам заметить, что эти рассуждения не являются моими личными рассуждениями. Я их взял из учебника по Русскому Конституционному праву, изданному в 1911 году крупнейшим авторитетом того времени проф. Каркуновым» (А–а! — В.С.).
«И 2–е обстоятельство. Ведь церковные общества обладают определенным имуществом: или на правах собственности (?), либо имуществом, которое передано отдельным верующим в пользование. И в силу этого Церковь выступает не только как вероисподное общество, но и как определенная материальная сила, располагающая определенными имущественными материальными ценностями» (Вот они, уши материализма — В.С.).
«Положение этой материальной силы должно быть определено законодательством».
«Нельзя не отметить неоднократные выступления церковников с политическими акциями».
«Так или иначе, но государство не может безразлично относиться к проблеме существования вероисподных обществ с их организацией, с их дисциплиной, с их имуществом» (!).
«Само собой разумеется, что эти отношения Церкви и государства, отношения государства к церковной дисциплине, к церковной иерархии, к церковному имуществу, определены социальным характером государства, определены господствующей в государстве идеологией, из которой (идеологии) и вытекает пожелание свободы совести» (Ох, как это мило! — В.С.).
«Мы, например, под свободой совести понимаем…»
«Вы знаете, что в 19 веке существовало другое понимание свободы».
«Мы считаем, что полная свобода совести обеспечена, если каждому гражданину предоставлено право, — ну скажем, не исповедовать религию, и право вести антирелигиозную пропаганду, т. е. отстаивать свои убеждения» (!!!).
«Чтобы сделать эти понятия более рельефными, обратимся к свободе совести в буржуазных государствах и царской России. Если о царской России я могу говорить только понаслышке, по приглядке, по чтению книг, то представление о том, что из себя представляет религиозная свобода в буржуазных странах, я имею и потому, что я имел возможность это наблюдать: я всегда считал, что для того, чтобы установить, как живет общество, нужно пойти в несколько мест, которые являются полезными: надо посмотреть улицы, как живут люди, посмотреть дома, в которых они живут, посмотреть то, что они покупают и в чем они нуждаются, надо посмотреть те места, где люди собираются. Одним из таких мест является церковь. И где бы я ни бывал, я всегда бывал в церквах, часто мало там понимал, но это уж мои собственные ущербы…
Что вы говорите?..
Ну, это зависит от того, что понимать следует: я имел в виду язык. Я рад, если у вас такое прекрасное знание скажем 5–6 языков. Я, грешен, знаю всего 3 языка, и то лучше всего русский…»
«Ст. 10. О частных обществах. Не имеют прав юридического лица».
«Главное: критики декрета забывают, что всякое перемещение собственности и сосредоточение ее в руках народа в результате Великой Октябрьской революции происходило в интересах этого самого народа».
«В таком случае Церковь понимается не как здание, а как учение (!)…
Значение регистрации. Имеет большое значение. Именно факт регистрации является мерой обеспечении (охраны) религиозной свободы (?).
В этом случае государство выступает в качестве гаранта охраны прав граждан (?).
Окончательное решение при регистрации принимает Совет…
Храм может быть закрыт, если он подлежит сносу по реконструкции населенного пункта, из–за ветхости. Если это происходит по этим основаниям, это должно быть подтверждено актом технической комиссии и соответствующим распоряжением уполномоченного Совета по делам религии.
Наше законодательство ничего не говорит о служителях культа.
Законодательство предусматривает приглашение священнослужителей только на стадии, когда религиозное общество уже организовано.
Проповеди могут произноситься, если они являются неотъемлемой частью богослужения.
Храмы закрываются, если здание не удовлетворяет санитарным правилам. Мы живем в условиях такой скученности, в условиях, когда строгое соблюдение санитарных правил является важнейшей обязанностью всех тех, кто пользуется общественными зданиями.
Установился очень четкий порядок пользования этим имуществом, государственным имуществом.
Все является собственностью государства (в том числе и приобретенное на доходы верующих) (!!!).
14 октября 1948 — постановление Совета Министров об охране памятников культуры.
В инвентарной описи есть графа «стоимость». Сюда же — все вновь приобретенные и пожертвованные: все это так же является достоянием государства (?).
При заключении определенных сделок религиозные общества пользуются правами юридического лица (???).
Регистрирующим органам предоставлено право отвода кандидатур в исполнительный орган религиозного общества (!).
Ст. 19., говорят, появилась в годы НЭПа, но это не совсем так: ст. 19 появилась в 1943 году».
Вопросы…
Вопрос 1
Я что–то не видел изможденных лиц у церковнослужителей.
Ответ: — Ну, не знаю… не все же человеку знать.
Вопрос 2
Может ли священнослужитель совмещать приходское служение с обучением в государственном учебном заведении?
Ответ: — Вообще говоря, это не противопоказано человеку. Но вы подумайте о другом: может ли человек, исповедающий христианскую религию, греша, так сказать, перед своей совестью, скажем, сдавать экзамен по атеистическому предмету? Конечно — нет.
Вопрос 3
Почему ограничена религиозная пропаганда?
Ответ: — А потому, что большинство является атеистами, и они приняли соответствующий закон (?).
Вот такие ответы. Кроме всего прочего докладчик — элементарный хам, потому что имел наглость прямо в лицо оскорблять и издеваться над студентами.
Организовал этот цикл лекций (не без рекомендации митрополита Ювеналия, который находится с Б. С. Крыловым в весьма дружественных отношениях) Совет по делам религии.
Что касается практики большевистского отношения к Церкви и к верующим, то она шла своим чередом, независимо от законодательства.
Здесь уже не до бесплодных словопрений. Насилие, штык и пуля — вот инструменты большевистской тактики в их «идеологической» борьбе против Церкви. Кровь на ризах Церкви — вот след этого насилия.
Кровавый путь убийства
«Ни один священник, епископ и т. д. не был и никогда не будет арестован только за то, что он — духовное лицо» [163] — бесстыдно заверяли большевики русскую и международную общественность в 1918 году. Так же утверждают коммунисты и сегодня. Но человек, мало–мальски знакомый с действительным положением вещей, воспринимает это елейное заявление, как печальную иронию и издевательскую насмешку.
Да, действительно, в первое послереволюционное время в тюрьмах томилось не так уже много церковных людей, потому что священнослужителей чаще всего не арестовывали, а расстреливали.
Религиозные объединения, по представлению большевиков того времени, это единственные легальные организации, впитавшие в себя все враждебные им элементы. [164]
Мир религии они с самого начала воспринимали как один из главных противников на пути достижения своих целей. И потому они с тем большей бескомпромиссностью взялись за разрушение всего, что связано с религией. [165]
«Очень большую и активную роль в этом сборище всех антисоветских вражеских организаций, возглавляемом международным фашизмом, — писал один советский автор, даже спустя 20 лет, — играли и играют духовенство, церковники всех мастей — попы, монахи, муллы, раввины и сектантские вожаки Смертельно ненавидя советскую власть… религиозные мракобесы стали на путь создания контрреволюционных организаций для борьбы против советской власти… Духовенство раскинуло по всему Союзу целую сеть контрреволюционных шпионских гнезд». [166] Такое отношение государства к религии и Церкви давало государству основу для неограниченных репрессивных мер против всего церковного.
В стране «победивших рабочих и крестьян» религии была объявлена война, участие в которой должны были принять все «сознательные пролетарии нашей страны». [167]
И большевики принялись бороться с религией «по–настоящему». [168]
«… В те дни строительства и битв,
Вопросы все решая просто,
Мы отрицали старый быт
С категоричностью подростков…»,
— писал впоследствии Ярослав Смеляков в поэме «Строгая любовь».
Матрос Кранов из Калуги в те дни приезжал в редакцию журнала «Революция и Церковь» с письмом (стихи), в котором вообще предлагал просто–напросто «упразднить религию» [169] (довольно явственной рецидив французской революции — см. выше).
Монархия, религия. Церковь и все тому подобное, — это была эпоха, «ушедшая на свалку истории», как выражались в среде большевиков. [170] «Эксплуататоры (к которым во всех случаях относили и Церковь — В.С.) разбиты, но не уничтожены», [171] — писал Ленин, явно призывая к их уничтожению. Советы очень скоро пришли к выводу, что с «религией нельзя бороться только декретами». [172]
«Мы разбили и уничтожили в октябре всю старую государственную машину, — писал в это время организатор всей антирелигиозной кампании С. П. Красиков, — мы уничтожили старую армию, старые суды, школы, административные и другие учреждения и создали и создаем свои, новые. Этот процесс трудный… мы делаем ошибка… Однако оказывается, что сломав всю старую машину классового угнетения тружеников, всю эту помещичью жандармерию и т. д., мы Церковь, которая составляет часть этой старой государственной эксплуататорской машины, не уничтожили (разрядка наша — В.С.). Мы лишь лишили ее государственного содержания… лишили ее государственной власти. Но все же этот обломок старой государственной помещичье–капиталистической машины сохранился, существуют эти десятки тысяч священников, монахов, митрополитов, архиереев. Почему же с такой незаслуженной ею осторожностью отнеслась советская власть к этому обломку старой машины? [173]
Принялись крушить этот обломок.
Пещерная ненависть к религии родила у большевиков жуткий психологический рецидив первых веков христианства: «Ко львам христиан», «верующих к стенке».
Некрасовские слова — «дело прочно, когда под ним струится кровь» [174] — сказанные в совершенно другом смысловом контексте, большевики подсознательно восприняли и осуществили в своей «церковной» политике.
…В дни работы Поместного Собора сведения о чрезвычайных происшествиях в связи с осуществлением декрета об отделении Церкви от государства на практике получали и рассматривали на самом высоком уровне. Но в материалах Собора сохранилось не так уж много случаев ареста клириков и епископов. Зато в сведениях об убийстве священнослужителей недостатка не было.
В дни революции в Севастополе был убит священник Чефранов. [175] Его вывели из храма, и тут же, на паперти расстреляли. Тело священника не было найдено. Вероятно, его выбросили в море. [176]
Уже в первые месяцы после революции в Царском Селе в Петрограде убит протоиерей Иоанн Кочуров. Соборный совет по этому случаю постановил особой грамотой известить православное население о подвиге о. Иоанна и других, «во дни междоусобицы претерпевших мученическую смерть». [177]
3 ноября расстрелян священник в г. Вытегры.
11 декабря 1917 года, как сообщали «Курские Епархиальные ведомости», в Белогорской мужской пустыни был убит иеромонах Серафим. [178]
Начало 1918 года. Никогда еще, как писали «Церковные ведомости», первые дни нового года не проходили в Петрограде в таком подавленном состоянии, как в этом году. Ожидали созыва Учредительного собрания. Но тревожно себя чувствовали как те, кто смотрел на него, как на своего личного врага, который явился для того, чтобы передать в нежелательные руки власть в стране, так и те, кто видел в нем единственную надежду на спасение России.
Все одинаково чувствовали, что 5 января и в последующие дни около Учредительного собрания произойдет нечто роковое и страшное. Это предчувствие большевики не обманули.
В день открытия собрания обильно пролилась кровь народа. Массовые демонстрации, направившиеся со всех концов города к Таврическому дворцу приветствовать этот форум народных представителей (именно! как ни неприятно кому–нибудь это признать) были встречены красногвардейцами стрельбой из ружей и пулеметов.
Стрельба по безоружным толпам народа, в составе которых было много рабочих и солдат, производилась отчасти с крыш зданий, точно так, как это делали в свое время приспешники Протопопова в дни февральской революции. [179]
Чтобы смягчить впечатление от расстрелов мирных безоружных людей. Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов вынес постановление о позоре самосудов, а военная власть издала постановление, запрещающее употреблять оружие против мирных демонстраций. Людям от этого не легче.
9–го января огромные демонстрации во время похорон жертв расстрела 5–го января, в которых участвовали рабочие многих фабрик в Полном составе, отдали последний долг погибшим от кровавых рук красногвардейцев и матросов. [180]
В Александро–Невской Лавре 19–го января 1918–го года красногвардейцами был убит священник Петр Скипетров. Кончина о. Петра — это лишь одно из печальнейших событий, происшедших в эти Дни в столичной Лавре. На Смоленском кладбище лежат 40 священников, закопанных живьем.
В Москве тоже не обошлось без пролития народной крови. Во время одной из манифестаций вооруженные пулеметами и броневыми автомобилями красногвардейцы и солдаты открыли беспорядочный огонь по направлению к Иверским воротам. Публика в паническом ужасе бросилась бежать в разные стороны, многие ложились на землю, а другие бежали по их телам. Стрельба перекинулась на соседние кварталы. Красногвардейцы стреляли в народ, по окнам домов, особенно гостиниц. Пострадало несколько сот человек, убито свыше 30 человек. [181]
«Голос духовенства и мирян Черниговской епархии» отмечал, что сведения о диких грабежах и насилиях поступали из самых различных мест епархии. В начале января три грабителя ворвались в дом священника с. Янжуловки, Новозыбковского уезда, отца Неаронова. Требуя денег, грабители изрубили священника саблями до полусмерти, отрубили руку матушке, а ребенка на глазах родителей закололи штыками. Один из грабителей был схвачен местными крестьянами и предан смерти. Другие грабители скрылись. [182]
Протоиерей П. И. Сербиков, член Собора, на пленарном заседании 22–го января 1918–го года, [183] когда возвратившиеся с мест после длительного перерыва в работе Собора делегаты делились страшными впечатлениями с мест, отмечал мужество Таврического архиепископа Димитрия, который перед лицом смертельной опасности отпевал отца Михаила Чефранова (см. выше), убитого матросами только за то, что он напутствовал Святыми Тайнами приговоренного к смерти. [184]
Архиепископ Димитрий распорядился записать имя отца Михаила Чефранова в помянники каждого храма епархии на вечное поминовение. Интересно, как решение священнослужителей епархии — исполнят это распоряжение Епископа?
Протоиерей П. И. Сербиков в своем выступлении на заседании Собора в этот день подробно рассказывал о том, как в январе, после захвата Симферополя, большевики издевались над духовенством, грабили храмы… На митингах распространяли слух, что в предательстве России виноваты попы и что всех их надо немедленно расстрелять.
Была распространена так же провокационная ложь, будто бы на городском соборе установлен пулемет и что следует немедленно арестовать все духовенство.
В ближайшее воскресенье в соборе людей было мало, все были предельно напуганы, но архиепископ Димитрий пришел в собор и совершил литургию. В конце службы он обратился к народу с речью:
Говорят, что на колокольне установлен пулемет. Кто желает — посмотрите, правда ли это?
Некоторые из находившихся в храме отправились туда, и сообщили, что никакого пулемета там нет. Тем не менее, началась бомбардировка собора, была повреждена колокольня.
О. протоиерея Назаревского арестовали и хотели расстрелять. Духовенство попряталось, ключ от собора остался у архиепископа Димитрия. Он отправился в революционный штаб и потребовал расследования, но председатель нагло сказал:
Я сам видел пулемет.
Красногвардейские патрули разбрелись по окрестности, сея вокруг себя насилие и мерзость.
В 20–ти верстах от Симферополя солдаты ворвались в храм, издевательски спросили у настоятеля, почему на лампаде лента зеленая, а не красная, вывели о. Иоанна Углянского на церковный двор и расстреляли.
В воскресенье 14–го января у архиепископа Димитрия производили обыск. Все взламывалось и вспарывалось. В архиерейскую церковь вошли с папиросами в зубах, в шапках, штыком прокололи жертвенник и престол. Были захвачены семинария и духовное училище.
В духовном училище красногвардейцы схватили и хотели расстрелять помощника смотрителя прот. Бессонова, вошли в храм, пробыли там около четверти часа, взломали жертвенник и шкаф в ризнице.
Епархиальный свечной завод был разгромлен, вино выпито и вылито. Всего убытку причинено более чем на миллион рублей.
Все это лишь штрихи к событиям в Крыму… Несчастная Ялта разделила ужасы, которые витали над всей Россией. Ненависть к духовенству граничила с животной злобой.
Когда я, — говорил прот. Сербиков, — был в вагоне, один солдат сказал: «А, поп! — следовало бы его взять на мушку!» [185]
Вообще, на юге во всех городах, занятых большевиками, кровь лилась рекой… [186]
26–го января (по другим источникам — в ночь на 25–ое и даже на 24–ое) недалеко от Киево–Печерской Лавры был зверски убит митрополит Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский). Со слезами на глазах рассказывал на Соборе митрополит Херсонский Платон, который ездил в это время на Украинский собор в Киев, о последних минутах священномученика.
По глубокому убеждению митрополита Платона, истинными виновниками смерти святителя Владимира являлись не непосредственные убийцы, а лица, стоявшие за ними.
Вскоре действительно были получены из Киева из достоверного источника дополнительные сведения о мученической кончине митрополита Владимира.
В Лавру, занятую перед тем войсками (Лавра находилась в районе крепости, поэтому лаврское начальство было бессильно не допустить этого), проникли большевистские отряды. Вскоре неизвестные люди направились в покои митрополита, произвели обыск и отобрали 100 рублей денег (все, что было у него). Затем повели Владыку на допрос к коменданту, но очевидно по дороге решили с ним покончить и привели этот безумный умысел в исполнение. Тело мученика–святителя найдено было раздетым на другой день: две смертельные пулевые раны и три раны штыком. [187]
Прот Иоанн Восторгов писал по этому поводу. «Народ наш совершил грех, а грех требует искупления и покаяния, а для искупления прегрешений народа, для побуждения его к покаянию, всегда требуется жертва, а в жертву всегда избирается лучший, а не худший Вот где тайна мученичества старца–митрополита».
Некоторые пытались представить этот случай весьма «дипломатично». С одной стороны признавалось, что он явился результатом злоупотреблений революционной властью, а с другой подчеркивалось, что этот факт не стоит ни в какой связи с «церковной» политикой октябрьской революции, а представляет роковой инцидент переходного момента, пережитого Киевом, в связи с занятием его советскими войсками. [188]
Да мол, было несколько временных арестов архиереев и в Москве, и в провинции, не оправданных потом при разборе дела. Бывали мол, случаи ненужного издевательства над арестованными, как например, над донским епископом Митрофаном (об этом еще будет речь). Однако дело было в переходный момент, виновниками грубого отношения были темные красноармейцы. [189] Но это оправдание только для наивных.
А вот еще потрясающая душу картина. В квартиру протоиерея г. Елабуги Павла Александровича Дернова ворвались ночью 15 человек красногвардейцев и увели трех его сыновей. Через несколько минут увели и отца. В квартире произвели обыск, никого из оставшихся близких идти за арестованными не допустили. Обыск сопровождали издевательством и грабежом.
На рассвете стало известно о судьбе трех юношей–сыновей, они сидели под арестом в Исполнительном комитете, а отца Павла не могли разыскать Но вскоре родственникам сообщили, что за городом у мельницы лежит труп убитого священника. Матушка поехала туда, а навстречу ей уже везли на розвальнях убитого. Павла Его не отдали матушке, а повезли в морг. Немало хлопот было, чтобы получить труп.
Оказалось, что о Павел был расстрелян еще в 5 часов утра, труп хотели бросить в прорубь, но увидевшие это крестьяне не позволили красноармейцам надругаться над телом священномученика.
Лишь в 4 часа вечера привезли тело в квартиру почившего Родные поехали в революционный штаб и умоляли отпустить арестованных детей к убитому отцу. Там распорядились.
«Напишите заявление, чтобы следствие над арестованными произвели вне очереди».
В 7 часов вечера обещали рассмотреть его. Но присутствовавший при этом матрос заявил.
Никаких привилегий, разбирать по очереди.
Когда арестованные дети узнали, что их отец убит, то один из них не выдержал и назвал красногвардейцев «душегубами». Этого было достаточно, чтобы всех их вывели за город, на пристань, и расстреляли.
«Представьте себе, — пишет автор корреспонденции об этом, — яснее представьте себе эти живые картины нашей ужасной действительности… когда в доме достойного священнослужителя из доброй духовной семьи, известной во всем крае, лежат четыре трупа невинных жертв, лежат долго без гробов. Представьте эту, сначала оцепеневшую от горя и ужаса, не в силах пролить смягчающих душу слез, а потом огласившую стонами и рыданиями весь дом жену–мать, И поставьте перед собой вопрос: не вопиет ли эта кровь убиенных и эти рыдания оставшихся сирот к небу, и не звучат ли нам, еще живым, укором?» [190]
6–го марта 1918 года в слободе Ново–Астрахань Старобельского уезда расстрелян священник Курчий. [191]
В Калининской (Тверской) епархии в начале апреля на волостном сходе взволнованные прихожане с. Гнездова стали упрекать Красногвардейцев в том, что они незаконно захватывают имущество церквей. Наиболее активно выступали Петр Жуков и Прохор Михайлов. Красногвардейцы тут же, на сходе, арестовали около 30 человек, жестоко избили их и повели в уездный город Вышний Волочек. Дорогой 10 арестованных они замучили до смерти.
Расправа была ужасная. Еще в волостном комитете Петра Жукова так избили, по словам его жены, что вся голова его была в ранах, пальцы рук переломаны. На седьмой версте люди–звери разрезали ему скулы, вырезали язык и застрелили.
Не меньше мучений перенес и Прохор Михайлов, которого беспрерывно били два дня, по дороге в уездный город ему нанесли 8 штыковых ран и застрелили на 9–й версте. С обоих убитых сняли обувь.
Тела этих исповедников были погребены торжественно в своем Приходе 8–го апреля. Правящий архиерей распорядился оповестить об этом ужасном преступлении красногвардейцев всю епархию и отслужить всенародные панихиды во всех церквах епархии. [192]
В ночь под страстную седмицу, 20–го апреля, страшное событие совершилось в г. Костроме: был убит протоиерей Алексей Васильевич Андроников, настоятель Борисе–Глебской церкви, старейший из всего духовенства Костромской епархии, с момента своего посвящения 63 года бессменно священнодействовавший в одном и том же Храме. Отцу Алексею шел 87 год. Убийцы ворвались в спальню Старец, как видно, услыхал шум, поднялся с постели, но в этот момент ему нанесли смертельную рану в голову, кинжалом ударили в сердце… Событие страшное, ужас леденил сердце — слишком хорошо был известен о. Алексей в городе и далеко во всей округе Услыхав о страшном злодействе, взволновался весь город. В дом покойного для совершения панихиды прибыл архиепископ Алеутский и Северо–Американский Евдоким, а за владыкой тысячная толпа народа устремилась к дому о. Алексея отдать последний долг пастырюмученику. Выражениям чувств любви к покойному и негодования перед злодейством, казалось, не было границ. Все объединились в одном беспредельном чувстве скорби, — плач и рыдания у гроба не смолкали. На четвертый день Пасхи совершалось погребение. Тысячи народа явились почтить память мученика… По окончании отпевания процессия с прахом покойного, возглавляемая Владыкой Евдокимом, в сопровождении сонма костромского духовенства и тысяч народа, направилась к кафедральному собору, около которого совершена была лития, затем обошла часть города, в районе места жительства покойного, после чего прах его под напев пасхальных молитв был предан земле в ограде Борисо–Глебского храма, около алтаря летнего храма. [193]
На 125 заседании Собора в апреле 1918 года было оглашено донесение благочинного г. Переяславля об убийстве священника Митрополито–Петровской церкви Константина Снятиновского. Собор воспел этому мученику «Вечная память». [194]
Особенно масштабные размеры антицерковный террор принял после покушения Д. Каплан на Ленина 30–го августа 1918 года.
В уездном городе Солигаличе, по сообщению временно управляющего Костромской епархией архиепископа Алеутского Евдокима, перед масляницей, якобы за контрреволюционную деятельность было расстреляно все местное духовенство — соборный протоиерей о. Иосиф Смирнов, в политической жизни вовсе не принимавший участия, [195] священник Владимир Ильинский, 75–летний старец, больной монастырский диакон Иоанн Касторский, причт храма. Расстрелян так же смотритель духовного училища Перебаскин и еще 17 человек. [196]
В Ростове–на–Дону был расстрелян священник Никольской церкви, открыто объявивший себя монархистом. Его красногвардейцы застали за совершением таинства брака, дали закончить богослужение, а затем вывели из храма и расстреляли. [197]
Неизвестный (по имени) священник Ставропольской епархии расстрелян в облачении с крестом в руках. [198]
«Утро России» сообщало о том, что в Пошехони (Ярославская губерния), в связи с осуществлением декрета, были расстреляны три человека и 56 арестовано. Арестованным угрожал революционный суд, который, как правило, заканчивался расстрелом, трое были казнены без суда. [199]
«Братские речи» сообщали об убийстве священника в с. Ольшанки Тамбовской епархии о. Николая Касаткина. Преступники, конечно, скрылись, захватив предварительно все деньги, в том числе церковные и причтовые, какие были на руках у священника. В семействе убитого осталась жена с пятью малолетними детьми. [200]
Расстрелян (как черносотенец) епископ Тобольский и Сибирский Гермоген (Долганов).
Был расстрелян епископ Пермский и Соликамский Андроник (Никольский), ревнитель Православия, подвижник.
Кроме того. Собору в эти дни было достоверно известно (к сожалению, безымянно) об убийстве оголтелыми красногвардейцами священника Ставропольской епархии Волоцкого, еще одного священника этой же епархии, а также священника Елисаветской губернии Казанского. [201]
Хотя основная волна озлобления, умело возбуждаемого в потерявших совесть «товарищах», была направлена против Православной Церкви, но задевала она и другие христианские исповедания. В «Новых ведомостях» за 5–ое февраля сообщалось о таком случае.
В воскресенье утром в Петрограде из Обуховской больницы по Введенскому каналу направлялась похоронная процессия католиков. Не успела процессия достигнуть Загородного проспекта, как какие–то неизвестные лица открыли стрельбу по сопровождавшему процессию католическому священнику. В группе людей, следовавших за гробом, поднялась паника. Все в ужасе бросились врассыпную. Стрельба продолжалась 10 минут и прекратилась с появлением солдат Семеновского полка. Солдаты увидели труп ксендза, в руках у которого было зажато распятие На снегу лежало четверо раненых. [202]
Собор принял несколько предложений особой комиссии, в связи с гонениями на Церковь, из которых первое определяло назначить особый день для соборной молитвы об убиенных за веру и Церковь Таких очень много, но документальные данные к этому времени были получены лишь из семи епархий.
Молитвенные возношения на заупокойной литургии (совершенной самим Патриархом Тихоном 31–го марта в храме Московской духовной семинарии в сослужении архиепископов: Симбирского Вениамина, Могилевского Константина, епископов: Астраханского Митрофана, Камчатского Нестора, 10–ти архимандритов и многих Протоиереев) и на панихиде произносились в такой форме:
«О упокоении рабов Божиих, за веру и Церковь Православную, убиенных:
Митрополита Владимира
Протоиереев: Иоанна, [203]
Петра, [204]
Иосифа, [205]
Павла [206] и чад его,
Игумена Гервасия, [207]
Иереев Павла, [208]
Петра, [209]
Феодора, [210]
Михаила, [211]
Владимира, [212]
Василия, [213]
Константина, [214]
Иеромонаха Герасима, [215]
Диакона Иоанна, [216]
Послушника Антония, [217]
Раба Божия Иоанна [218] и многих священного, иноческого и мирского чина, их же имена Ты, Господи, веси». [219]
1918 год — год, обильно политый кровью рядовых священнослужителей, епископов. Газеты того времени сообщали, что в различных местах при расправах красногвардейцев над местным населением погибали мученической смертью служители алтаря.
Настроение и отношение ко всему и всякому, что не входило в узко–догматический партийный круг большевиков, достаточно ярко выразил матрос Железняков на съезде Советов рабочих и солдатских депутатов (откр. 11–го января 1918 года). Он сказал, что большевики готовы расстрелять не только 10. 000, но и миллион народа, чтобы сокрушить всякую оппозицию. [220]
А будущий соратник Дзержинского чекист Рогов в своем дневнике того периода записал: «Одного не пойму: красная столица и церковный звон?! Почему мракобесы на свободе? На мой характер: попов расстрелять, церкви под клуб — и крышка религии!» [221]
Характер у большевиков (особенно по отношению к Церкви) у всех одинаков.
Аресты
Насилие было отчаянным. Сопротивление — тоже. Под этой ширмой начались аресты епископов, священников и мирян.
Известно, что только в 1922 году по инициативе Ленина была создана советская прокуратура. И лишь в 1923 году — принят уголовный и уголовно–процессуальный кодекс. [222]
До этого советское «правосудие» опиралось не на «закон», а на «революционное правосознание». [223] Конец 1917–го, 1918–го и половина 1919–го года — период «революционных судов», которые в большинстве случаев заканчивались вышкой. Термин «со всей строгостью революционного суда» означал расстрел.
Большевики, в данном случае, не были оригиналами. Они лишь с завидной последовательностью скопировали ситуацию французской революции, где главным орудием террора и являлся революционный суд. Он решал дела без лишних формальностей, приговаривая к смертной казни на гильотине часто на основании одних лишь подозрений. [224]
Революционный суд периода французской революции приговаривал к смертной казни ежемесячно сотни и тысячи «подозрительных», уличенных в противодействии Конвенту. [225]
Наиболее удачно, кажется, большевистский революционный суд (как, впрочем, и любой другой, революционный) характеризует одно слово — «самосуд».
Вот этот самосуд и гулял по советской России до середины 1919–го года под штыком кого угодно: кто или был революционером действительным, или в корыстных целях прикрывался революционными фразами — красногвардейцев, солдат всех родов, матросов, уголовников…
В 1919–м году эти «самосуды» перешли в руки состоявших на месячном жаловании членов Чрезвычайных комиссий (Че–Ка, «Чрезвычайка»); «мировой пожар», «мировой оркестр» все заметнее начинали подчиняться коммунистическим пожарным и дирижерам; приобретение мира стало превращаться в организованное–директированное разрушение. [226]
Тот, кого миновал расстрел, не мог избегнуть ареста. Любой бандит, имевший оружие и носивший красную ленту на картузе или в петлице, мог безнаказанно арестовать архиерея, священника, произвести обыск (все это без всяких ордеров и санкций), «социализировать» их ценности и вообще делать с ними все, что угодно.
Впрочем, это характерно и для последующих лет: и в МУРе, и в УГРО были всегда следователи, которым безразлично было, кого сажать, за что сажать, зачем сажать, — лишь бы сажать. [227]
Итак, 1918–й. «Псковская воля», орган социалистов–революционеров, сообщала об аресте в первый день Рождества Псковского епископа. Преосвященного Евсевия.
7–го января 1917–го года в покои епископа Евсевия явился наряд военно–революционного комитета, предъявивший ордер на арест «того священника, который за Литургией в день Рождества Христова произнес погромную речь». В это время в гостиной архиерея присутствовали двое священников и псаломщик, только что возвратившиеся из церкви.
Кто из вас говорил погромную речь? — обратились с вопросом солдаты.
Проповедь в соборе говорил миссионер, — ответил епископ Евсевий.
Где он? — осведомились солдаты.
Здесь его нет.
Ну, так где он живет? — Все отозвались незнанием.
В таком случае мы арестуем вас, — обращаясь к архиерею, заявили прибывшие.
Я же архиерей, а не миссионер, — пытался убеждать епископ Евсевий.
Все равно…
Да как все равно: у вас и ордера на мой арест не имеется.
Ну, нечего дурака валять, — решительно заявили посланцы военно–революционного комитета.
Во время препирательства один из присутствовавших священников позвонил в главное управление милиции и сообщил, что в архиерейские покои явились солдаты, которые грубо обращаются с архиереем и т. п.
Священнику показался подозрительным предъявленный ордер, подписанный 6–го января, а арест налагался за проповедь в рождественскую литургию.
Из милиции был командирован народ, который арестовал солдат. Но вместе с ними был арестован и епископ Евсевий. Его доставили в военно–революционный комитет для допроса. [228]
«Томский церковно–общественный вестник» повествовал о событиях в Омске.
Со 2–го февраля Омск жил в очень тревожной атмосфере. В связи с декретом об отделении Церкви от государства большевики предъявили местному епископу требование, чтобы все управление консистории, вместе со зданием, делами, инвентарем и имуществом он передал в их распоряжение. Потребовали так же, чтобы он очистил свои покои для размещения в них большевистских учреждений.
Народная молва пошла дальше. Прошел слух, что большевики хотят в одном из приделов кафедрального собора устроить лазарет, оставив только один придел для богослужений.
В этот день в новом соборе совершалась торжественная служба Протоиерей о А Соловьев с большим подъемом и чувством сказал проповедь о гонениях на Церковь Сам плакал, плакали прихожане, женщины разразились истерическими рыданиями Какой–то солдат стал вслух защищать действия Совдепа, доказывая, что Церковь должна идти на помощь государству в моменты общественных бедствий и ничего нет кощунственного, если в храме будет устроен лазарет.
Это подлило масла в огонь Сначала в самом соборе, а затем у церкви, на улице, произошли отдельные схватки митингового характера, кое–где доходило до рукопашной, но отряд солдат и красногвардейцев разогнал демонстрацию Разговоры дали толпе уверенность, что большевики действительно хотят собор обратить в лазарет.
3–го февраля, в субботу, около церкви стали собираться группы прихожан. Красногвардейцы эти группы разгоняли, 4–го февраля, в воскресенье, был устроен общий крестный ход Возбуждение было сильное. Было прочитано послание Патриарха Тихона Но особых столкновений не произошло. [229]
В ночь с 5–го на 6–ое февраля, в 3 часа ночи, к архиерейскому дому подошел вооруженный отряд матросов из карательного отряда и начал стучать в двери дома Так как еще задолго до этой ночи преосвященным Сильвестром было сделано общее распоряжение по дому ночью в дом никого не пускать, в виду грабежей и насилий, чинимых в городе по ночам под видом обысков, то прислуга дверей не открыла. Пришедшие стали грозить, что будут стрелять и взорвут двери, если не откроют им, и действительно стали ломиться.
Тогда по распоряжению эконома архиерейского дома на соборной колокольне ударили в набат. Отряд сбежал. К архиерейскому дому начал стекаться народ. К собравшимся вышел Владыка. В это время получили весть, что какие–то люди грабят кафедрального протоиерея и ключаря. Часть народа побежала туда В архиерейском доме вместе с Владыкой осталось, кроме обитателей дома, человек 20. Через некоторое время к архиерею постучали. На вопрос «Кто?» раздался ответ: «Свои, прихожане». Келейник открыл двери Но это оказались красногвардейцы. Когда келейник сделал попытку выпроводить пришедших за дверь, красногвардейцы выстрелом из револьвера уложили его на месте. Размахивая оружием, с бранью, матросы кричали:
Где архиерей?
Я архиерей, — ответил Владыка.
Преосвященного Сильвестра схватили, к виску приставили револьвер, и даже не дав возможности надеть теплой верхней одежды, по сибирскому морозу повели по городу в «Дом республики» — помещение Совдепа.
Присутствовавшие в доме в ужасе стали расходиться Главарь отряда, когда увели епископа, набросился на них и выстрелом из револьвера, разрывной, вероятно, пулей, без всякого повода, снес череп стоявшему в стороне эконому епископа Николаю Цикуре.
По дороге в Совдеп и в первые часы пребывания там преосвященного Сильвестра над ним издевались: ругань, клевета, циничные оскорбления и подражания в духе «радуйся, Царю Иудейский» Епископа посадили в общую со всеми заключенными комнату, грязную и душную от табака. Тут же в комнате оказались заключенными кафедральный протоиерей о. Александр Соловьев и ключарь собора о. Феодор Челюгин. Они были арестованы еще раньше.
Колокольный звон, между тем, продолжал созывать прихожан, пока звонаря не ранил какой–то солдат. На звон собора откликнулись другие церкви. У церквей, на улицах и площадях появились толпы народа. Наиболее многочисленные и активные толпы образовались у собора, у архиерейского дома, у Совдепа и Казачьего собора Возмущенный народ требовал освобождения епископа. Утром 6–го февраля на улицах была масса солдат, красногвардейцев, матросов, вооруженных винтовками, маузерами, с патронными лентами через плечо, с ручными гранатами у пояса. Была масса публики, которой не давали сходиться в группы, предупреждая, что будут стрелять Раздавались выстрелы. Публика в панике разбегалась К 11 часам ночи следующего дня допрос над всеми тремя был закончен Целый день город был в движении, все учреждения, магазины и учебные заведения были закрыты По городу шла непрерывная пальба: красногвардейцы залпами разгоняли народ. У архиерейского дома была поставлена стража из солдат и красногвардейцев. Несколько раз толпа разгоняла охрану, нескольких красногвардейцев разоружили и избили У архиерейского дома и Казачьего собора дело доходило до стрельбы из пулеметов. Были жертвы с той и с другой стороны. В 4 часа дня город был объявлен на осадном положении. Толпы рассеялись Ночь прошла тревожно, стрельба продолжалась до утра. В 12 часов ночи в архиерейский дом пришла следственная комиссия и опечатала покои Преосвященного.
5–го февраля по распоряжению совета рабочих и солдатских депутатов Петроградской стороны был арестован священник церкви Петропавловской больницы о И. И. Чокой. Комитет потребовал от о Чокоя объяснения, почему он, как заявили какие–то лица, отказался служить панихиду по красногвардейцам.
О Чокой заявил, что комитет не имеет права предъявлять священнику какие бы то ни было обвинения по делам веры, так как дела эти находятся вне сферы компетенции комитета, и что вмешательством в чисто пастырское дело комитет нарушает закон о свободе совести и декрет об отделении Церкви от государства, обнаруживая тем самым, что ему, комитету, чужды такие понятия, как права и свобода совести Протокол, составленный товарищем председателя следственной комиссии, о. Чокой отказался подписать принципиально.
«Петроградский церковно–епархиальный вестник», сообщая об этом факте, отмечал, что заявление об отказе о. Чокоя служить панихиду неверно, так как панихида отслужена была и вечером, и утром в обычном порядке. [230]
7–го февраля Владыка Сильвестр провел в заключении, а 8–го в 12 часов дня его освободили. В его помещениях произвели обыск Вместе с Владыкой освободили о. Соловьева и о. Челюгина Последнего освободили безусловно, а Преосвященного и протоиерея Соловьева — до суда в революционном трибунале, взяв с них подписку о невыезде из города. [231]
«Произошли ли, — писала газета, — более серьезные столкновения, мы пока сведений не имеем. Все магазины были закрыты, все учреждения не работали Толкучка, единственное живое место в городе, и та разбежалась». [232]
По этому случаю и по поводу других печальных событий в Омске в начале февраля, как сказано в протоколе деяний Собора, епископу Сильвестру было выражено сочувствие. [233]
А вот донесение Преосвященного Митрофана, архиепископа Донского.
«Долг имею донести Вашему Святейшеству, что 13–го февраля, вслед за вступлением в город Новочеркасск большевистских отрядов, низложивших пред тем в Донской области Временное Войсковое Правительство, я и Преосвященный Викарий вверенной мне епархии, Епископ Аксайский Гермоген, были арестованы. Мой арест сопровождался такими обстоятельствами, что я считаю необходимым изложить об этом пред Вашим Святейшеством возможно подробнее.
13–го февраля, на второй день входа большевиков в Новочеркасск, часов в 12 дня у меня находился донской епархиальный миссионер протоиерей Артемьев. Приблизительно через полчаса нашей беседы, когда протоиерей Артемьев намерен был уходить, послышался сильный топот ног в доме и громкий разговор нескольких голосов. Я спросил протоиерея Артемьева.
Что там такое?
Не успел протоиерей Артемьев выйти из моей гостиной в зал, чтобы узнать, что случилось, как в двери зала ворвались четверо грязных, страшных, со зверскими лицами матросов, в шапках, с папиросами в зубах, вооруженных винтовками, шашками и с револьверами в руках. Увидев Артемьева, они крикнули:
Вот он.
Протоиерей Артемьев подошел к ним и спросил, что им нужно. Один из них спросил:
Вы Новочеркасский архиерей?
Нет.
Где же архиерей? Давайте его сюда.
Я вышел к ворвавшимся ко мне людям и между нами произошел следующий разговор:
Что вам угодно? — спросил я
Вы Новочеркасский архиерей?
Да
Мы пришли сделать у вас обыск.
А удостоверение на право обыска вы имеете?
Один из матросов достал из кармана удостоверение своей личности, что он матрос Черноморского отряда и только. Я, прочитав удостоверение, сказал, что в нем нет полномочия на право производить обыск. Матросы ответили:
Мы по этой бумаге везде обыскиваем.
Обыскивайте.
Начался обыск. Матросы, в шапках, с папиросами, пошли по комнатам. Я просил их снять шапки, потому что в комнатах святые иконы, но они с грубостью, указывая на мой клобук, ответили:
А ты что в шапке?
Войдя в мой кабинет и спальню, они потребовали открыть ящики письменного стола, библиотечный шкаф, аптечку, гардероб, комод, поднимали постель и везде отыскивали оружие.
Обшарив все уголки и не найдя ничего, они спросили:
Вы, товарищи, скажите по совести: есть у вас оружие или нет?
Получив отрицательный ответ, они удалились.
Во время обыска в доме с архиерейского двора были уведены красногвардейцами архиерейские лошади и лошадь Преосвященного Гермогена Около трех часов пополудни ко мне ворвались человек пятнадцать других матросов, которые, как разбойники, перевернули всю обстановку, выбрасывали на пол из ящиков письменного стола бумаги, рвали их, грабили ценные вещи, как например, несколько очков в золотой оправе, серебряные ложки, ножи, вилки, белье, сапоги и пр.
Окончив свое разбойничье дело, они начали совещаться между собою: арестовать меня или нет Одни говорили: «арестовать», другие — «не надо», и хотели было уходить, но один из них, мальчишка лет семнадцати, сказал:
Я без него не пойду Я его арестовываю.
С этим согласились и другие и потребовали, чтобы я одевался и шел с ними Одевшись, и выходя из комнаты, я стал молиться пред святыми иконами, а матросы, смеясь над этим, говорили:
Молиться стал, думает Бог поможет ему: не поможет и не молись Какой там еще Бог.
Меня посадили на извозчика с двумя вооруженными матросами и под таким конвоем повезли на вокзал в штаб. Моих внутренних переживаний за это время передать нет возможности. У дверей парадных комнат вокзала пришлось ждать некоторое время, и меня хотели вести кругом вокзала к другим дверям, но наконец открыли здесь ход. Ко мне подошел неизвестный человек и, обратившись к матросам, сказал:
Зачем вы взяли нашего Владыку? Он добрый человек для всех.
Не твое дело, — ответили ему.
Когда я вошел в комнату штаба, то начальствующих там не было. Кто–то спросил:
Кто вы такой?
Я Донской архиепископ Митрофан.
Очень приятно с Вами познакомиться. За что Вас арестовали?
Не знаю, — ответил я.
Он проклинал большевиков, — сказали матросы.
Это дело нужно разобрать Ведите его в Атаманский дворец, там разберутся.
Меня повели с вокзала до дворца пешком в сопровождении тех же матросов. Я, идя с вокзала на гору по грязной дороге, страшно утомился и обессилел до смертного истощения.
Многие (из толпы — В С.) скорбели, — плакали, сожалели о мне, но не могли ничем мне помочь.
С большим трудом дошел я до дворца. Там мне пришлось ждать, стоя, минут двадцать, пока меня позовут для допроса или предъявления мне обвинения и указания причины ареста, но меня не позвали, а кто–то вышел и сказал приведшим меня, что постановили отправить меня в тюрьму.
Через довольно продолжительное время меня снова повели по городу.
Приведен я был на местную гауптвахту, где и был заключен в тесную, одиночную и грязную камеру…
Условия пребывания здесь были самые невыносимые. Спать приходилось вдвоем на той досчатой голой лавке, которая днем служила для сидения. Первые три дня моего заключения пришлось выслушивать по своему адресу через маленькое отверстие в дверях нашей камеры смертные угрозы и получать плевки, а один раз к нам ворвался даже какой–то матрос с кортиком.
Вера в помощь Божию и надежда на Его неизреченное милосердие подкрепляли меня и моих собратьев по темнице, — и наша камера скоро обратилась в маленькую церковь, где утром и вечером совершалось общее моление, причем святой иконой для нас служила моя панагия.
Великим для меня утешением послужили массовые и настойчивые ходатайства отдельных лиц, учреждений и приходов города Новочеркасска о моем освобождении из–под ареста. Мирян–посетителей пропускали ко мне на гауптвахту, духовных же лиц с 17–го февраля было воспрещено допускать ко мне, хотя в этот день мне Удалось приобщиться Святых Тайн, которые были принесены ко мне ключарем Новочеркасского Кафедрального собора и протоиереем Артемьевым.
22–го февраля меня под конвоем в 8 часов вечера повели в здание судебных установлении и здесь мне объявили постановление военно–революционного суда о том, что я признан ни в чем невиновным…
За время этих событий группа грабителей проникла в Крестовую у церковь Донского Архиерейского дома, предварительно взломав церковную дверь, отделявшую площадку моих покоев от церкви. Из этого храма разбойники унесли две дароносицы с запасными Святыми Дарами, звездицу, два антадорных блюда и взломали все кружки. Связи и покровы на престоле Преображенского придела были разорваны. Несгораемая касса, стоявшая в ризнице, была опрокинута, а находившиеся в ней ценные веши, похищены. Сосуды со святым Миром были разбиты. Миро разлито и растоптано ногами по полу и ризнице, в алтаре и церкви. Частицы св. мощей были разбросаны и залиты святым Миром. Из разлитого в железной кассе Мира удалось собрать только маленький сосудец.
О других бедствиях, постигших Донскую епархию и духовенство во главе со мною, будет донесено Вашему Святейшеству дополнительно». [234]
«Полоцкие епархиальные ведомости» описывали события в Витебске. 17–го февраля в архиерейском доме состоялось весьма многолюдное религиозное собрание. Собрание закончилось печальным инцидентом. Когда большинство собравшихся уже разошлось, в ар — хиерейский дом ворвалось несколько красногвардейцев, которые у после недолгого разговора открыли стрельбу. Раненых не было, но с улицы прострелены разрывной пулей два стекла в зале архиерейского дома, в нескольких местах повреждена икона Спасителя.
В ночь с 17–го на 18–ое февраля красногвардейцы произвели обыск в квартирах эконома архиерейского дома протоиерея И.Е. Овсянкина и ключаря Николаевского кафедрального собора протоиерея В. В. Томковида, допрашивали личного секретаря епископа, причем допрашивающие в течение всего допроса держали направленными на него револьверы. После обыска был арестован, отведен в революционный комитет и посажен в тюрьму протоиерей И.Е. Овсянкин. Никакого обвинения ему предъявлено не было.
Под видом осмотра красногвардейцы ворвались и в крестовую церковь, которую обошли в шапках, с оружием в руках, были в алтаре, поднимали пелену святого престола.
Православное население, узнав об этих событиях, утром собралось около собора, чтобы охранить его от возможного вторжения и ограбления Особенное мужество проявили женщины, которые стали стеною и не пустили красногвардейцев в собор. Протоиерей В.В. Томковид, не ночевавший дома и только потому не арестованный ночью, по просьбе православного населения, отправился в революционный комитет, чтобы настоять на освобождении И.Е. Овсянкина, но там и сам был арестован, причем и ему никаких обвинений предъявлено не было.
Было арестовано еще несколько мирян, твердо отстаивавших церковные святыни. Оба протоиерея были отпущены только по твердо выраженному требованию женщин. Женщины смело заявили, что они не уйдут из комитета, пока не отпустят незаконно арестованных батюшек.
Большое участие в делах Церкви в этот день, 18–го февраля, приняли и некоторые воинские части: Белорусский полк, 5–й Сибирский стрелковый и Литовский полк. Белорусский полк взял на себя охрану собора и архиерейского дома, а Сибирский и Литовский полки потребовали от военно–революционного комитета прекратить нападения на храмы.
Многолюднейший митинг железнодорожников обратился к комитету с требованием предать суду лиц, участвовавших в обыске архиерейского дома и кощунственном акте в крестовой церкви. [235]
20–го марта в тюрьму были заключены заштатный священник Долговской церкви (Новгородская епархия), бывший благочинный о. Иоанн Боголюбов, и 80–летняя вдова, теща священника о Цветкова. Местным волостным исполнительным комитетом им было предъявлено обвинение в агитации среди прихожан против Советской власти. [236]
На одном из мартовских заседаний собора была оглашена телеграмма епископа Омского Сильвестра на имя Патриарха Тихона: «Освобожден. Ожидаю революционного суда. Народ привязан к Церкви». [237]
12–го марта был освобожден из Боровичской тюрьмы «за ненахождением преступления» и возвратился на свое место священник Заозерицкой церкви о. Николай Лебедев, которого продержали в тюрьма 18 дней. [238]
14–го марта должен был открыться Епархиальный Съезд духовенства и мирян Орловской епархии. За пять дней до съезда Консисторией было отправлено Губернскому комиссару заявление о разрешении, но до самого последнего момента ответа не было К 12 часам дня в здании Петропавловского братства собралось около 50–ти членов Съезда. В начале 2–го часа дня в помещение Братства заявился товарищ председателя Исполнительного комитета Совета Аронов (9 — В.С.) с отрядом вооруженных матросов. Все собравшиеся были задержаны и подвергнуты обыску.
После обыска был произведен арест видных местных церковных Деятелей. Были арестованы: прот. А. Оболенский, Комитет по управлению Епархиальным свечным заводом в составе председателя прот. Н. Поликарпова, казначея свящ. Ст. Архангельского и делопроизводителя свящ. И Рождественского; редактор «Епархиальных ведомостей», преподаватель Орловской духовной семинарии А. В. Успенский, церковный староста Иверской церкви в г. Орле Я. В. Ячшенский, делегат Съезда заштатный священник С Мерцалов. Все собравшиеся на Съезд были задержаны в помещении Братства до половины пятого.
После арестов на Съезде товарищ Аронов с отрядом вооруженных матросов отправился к епископу Серафиму в архиерейский дом Здесь у епископа Серафима был произведен тщательный обыск После обыска епископ прибыл на Съезд, где объяснил собравшимся цель созыва Епархиального съезда — рассмотрение вопроса о конфликте на свечном заводе и некоторых других вопросов чисто финансового характера.
Аронов объявил съезд незаконно собравшимся и распущенным. После этого у казначея Комитета свящ. С Архангельского были отобраны все ключи Арестованных доставили в Совет, откуда, после выяснения личностей, препроводили в каторжную тюрьму С епископа Серафима взяли подписку о невыезде из г. Орла Арестованные, пробыв неделю в тюрьме, были освобождены 21–го марта с подпиской о невыезде. [239]
18–го марта, в воскресенье, архиепископ Тамбовский Кирилл, служивший литургию в одном из подмосковных сел, произнес горячую обличительную проповедь на тему о последних политических событиях, о мире, съезде советов, коснулся, между прочим, и деятельности отдельных комиссаров.
После окончания службы преосвященный Кирилл посетил дом церковного старосты. Вслед за ним туда ворвалась группа лиц, угрожавших архиепископу арестом В разговор вступили сыновья старосты и его гости, которые заявили, что не допустят никаких насилий над архиепцскопом, а в противном случае ударят в набат. Только после этого «защитники советской власти» удалились. [240]
«Утро России» описывало обстановку, в которой приходилось жить арестованному в марте московскими большевиками епископу Камчатскому Нестору, находившемуся в это время в Ново–Спасском монастыре «Грязная, узкая лестница в самом заднем углу монастырского двора ведет в келью епископа, похожую на дешевенький номер грязного постоялого двора На обитой какой–то дерюгой двери сделана от руки «визитная карточка» «Епископ Нестор Камчатский, заключенный большевиками».
В комнате из всей мебели только маленький кухонный столик, клеенчатый диван и в углу икона.
Тяжело, тоскливо, — говорит епископ Нестор. — Тяжело то, что пришлось перенести, и не менее угнетает и то, что приходится переносить теперь, угнетает бездействие, лишение возможности работать Пришлось оставить научные занятия, бросить на произвол судьбы коллекции с Камчатки Скучаю по соборной работе. Большое лишение для меня и то, что я не могу больше проповедовать Уста замкнуты. Правда, мне здесь временно разрешено совершать богослужение, но живого общения с верующими я лишен. Немыслимо что–нибудь говорить теперь в моем положении подследственного арестанта.
Что вы считаете причиной ареста? — спросили епископа.
Причин нет. Я не политик, а всего только церковник, болевший душой об уничтожении Церкви и не скрывавший этого В Александровском училище, где я провел первые моменты своего заключения, мне пришлось находиться в обществе явно враждебном Там были арестованные анархисты, адъютант Муравьева, какие–то солдаты. Стража не умеет говорить по–русски — это латыши и еще какие–то интернационалисты. Спать пришлось на голом полу, подложив под голову полено. На вопрос, куда нас повезут, нам отвечали: «Конечно, на расстрел».
Об освобождении епископа Нестора ходатайствовали, но безрезультатно. Делегатам от собора было сказано, что с делом еще не ознакомились, «документы» еще не разобраны, что арестованных очень много и все ждут очереди. [241]
На 125–ом заседании Собора (апрель — 7) в донесении благочинного г. Переяславля было сообщено, об аресте священников Владимира Побединского и Сергия Красовского. [242]
На 126–ом заседании Собора комиссии для сношения с народными комиссарами (1918–ом году еще была такая) было поручено сделать соответствующее заявление об освобождении заключенных в Тюрьме инспектора Костромской духовной семинарии П. Иустинова и священника Бобровского. [243]
В самом начале мая в Москве произошло событие, увы, слишком обычное в то время, но чрезвычайно знаменательное, как показатель народного настроения — арест мужественного пастыря, священника Казанской (на Калужской площади) церкви о Авенира Полозова.
1–го мая в 11 30 час представитель советской власти Резцов явился в местную церковно–приходскую школу и потребовал сдать ему ее. Послали за заведующим — о Полозовым, но тот ответил, что этот вопрос должен решить распорядитель школы — Приходский совет и решит его в ближайшие дни.
Резцов сделал вид, что удовлетворен ответом, но через три часа явился на квартиру о Полозова в сопровождении вооруженных матросов и двух красногвардейцев для его ареста.
Полозов потребовал ордер на арест, но вместо ордера матрос Показал удостоверение, что он матрос с броненосца «Тангут» Карл Иванович Мейер.
Полозов заявил, что хотя бы ему грозила смерть, без ордера он с ними не пойдет. Резцов грубо ответил, что они не хотят пачкать рук в его крови и вместе с Мейером отправился за ордером, а в квартире ворвались два милиционера в сопровождении одного из которых о. Полозов отправился к настоятелю своей церкви для переговоров.
Между тем, слух об аресте любимого пастыря распространился в приходе, и когда о. Полозов возвращался домой, собравшаяся толпа схватила его и с криками «не отдадим батюшку, бейте и нас», увлекла его в церковь. Раздался колокольный звон, и народ заполнил не только церковь и церковный двор, но и прилегающую улицу — Большую Якиманку и даже Калужскую площадь.
О. Полозов в пасхальном облачении вышел на амвон, сообщил народу о требовании Резцова и убеждал не производить насилий над явившимися в храм представителями советской власти, но когда один из них назвал священника провокатором, толпа бросилась на него и жестоко избила.
Волнение возрастало. О. Полозов вернулся на квартиру, куда вскоре явились узнавшие о происшедшем представители союза приходских советов, члены собора А. Д. Самарин, Л. К. Артаманов и проф. И. М. Громогласов, которые после совещания в квартире о. Полозова вступили в переговоры с представителями власти.
Тем не менее, на другой день в третьем часу дня о. Полозов был арестован, связан и увезен на автомобиле для допроса на Лубянку, а затем заключен в тюрьму на Таганке.
Снова народ поднялся на защиту пастыря. Ключи от колокольни не были даны настоятелем храма, но прихожане, взломав окно, проникли на колокольню и начали звонить. Снова собралась громадная толпа. Началась стрельба из ружей и пулеметов. Мало–по–малу волнение улеглось.
5–го мая вблизи Калужской площади было расклеено печатное обращение Замоскворецкого Совета рабочих депутатов «К гражданам Замоскворецкого района».
«В связи с арестом священника Казанской церкви Авенира Полозова, говорилось в обращении, — среди населения ходят самые чудовищные и нелепые слухи. Кому–то выгодно представить дело так, будто Совет пытался захватить церковное имущество. Ввиду этого, Совет Замоскворецкого района обращается к населению со следующим разъяснением».
Далее следовали довольно неожиданные и лживые в устах советской власти ссылки на авторитет Временного Правительства, будто бы передавшего все церковно–приходские школы в ведение городских и земских самоуправлений, тогда как на самом деле Временное Правительство передало этим самоуправлениям лишь те школы, в постройке и содержании которых участвовало государство и которые вошли в школьную сеть, а Казанская церковно–приходская школа содержалась исключительно на местные средства.
Священника Полозова воззвание ложно обвиняло в том, что на предложение сдать школу, он, будто бы, ответил, что школы он жидам не отдаст, советской власти не признает, что он предложил представителю Совета убраться, распорядился ударить в набат и старался возбудить толпу против советской власти и евреев.
Очевидно, народные волнения в связи с арестом о. Полозова настолько встревожили советскую власть, что она решилась для успокоения ее прибегнуть к явным вымыслам.
В праздник св. Николая в Казанском храме раздавались листки с опровержением клеветы, возводимой на о. Полозова.
«Православные христиане! Прихожане храма Казанского! Да будет на вас благословение Божие за ту святую ревность, с какою вы недавно отстаивали достояние церковное и защищали вашего любимого пастыря о. Авенира, готовые положить душу свою за Церковь Православную. Подвиг веры вашей не пройдет напрасно. Весть о нем пролетит по всему лицу несчастной Родины нашей, побудит и других к подражанию вам и ускорит срок избавления ее от несказуемых бедствий настоящего времени. Но вы уже знаете, что на днях сделана попытка смутить твердость вашего духа путем расклейки воззвания, оправдывающего неправое и злое дело и пытающегося очернить грязью клеветы светлый образ страдальца за веру и правду, пастыря нашего. Воззвание обвиняет его в том, что он не сдал церковную школу по требованию власти. Но он не мог и не должен был этого делать. Власти нужно повиноваться лишь тогда, когда она не требует ничего противного учению Церкви Православной. Если же она потребует этого, то тогда православным христианам нужно исполнить завет апостольский: «Богу нужно повиноваться больше, Чем людям» и не исполнять незаконных требований, хотя бы за это грозила тюрьма или самая смерть. И вот от пастыря, вашего потребовали того, что он не мог сделать, потребовали, чтобы он отдал не принадлежащую ему школу, — вашу школу, содержимую на ваши средства и назначенную для просвещения детей ваших чистым светом учения Христова.
Воззвание говорит, что совет не пытался захватить церковное имущество. А разве церковно–приходская школа, построенная на Церковные средства и руководимая священником не есть церковное имущество? И ваш мужественный пастырь поступил по долгу совести, не страшившись ни тюрьмы, ни даже смертной опасности, чтобы спасти достояние Божие. Так именно поступали и святые исповедники и мученики в первые века христианства, подвергаясь тюрьме, мучениям и смерти, но не выдавая имущества церковного языческой власти. Но ведь и нынешняя власть не признает истинности учения Христова и есть нехристианская власть, языческая. Не мог ваш пастырь исполнить этого требования и потому, что оно прямо противоречило предписаниям высшей власти церковной — Священного собора и Великого Господина и отца нашего Святейшего Патриарха Тихона о защите церковного имущества, а также постановлениям Совета объединенных московских приходов Советская власть, низвергнувшая Временное Правительство, испугавшись народа, вставшего на защиту своего пастыря, пытается прикрыться именем этого же низвергнутого ею правительства и ссылается на его постановление о церковно–приходских школах Но прежде всего, и Временное Правительство много злого сделало Церкви Православной, за что Господь, Праведный Судья, уже покарал его, как покарает во время свое, да во многих местах уже и карает и нынешних гонителей Церкви, а потом неправду говорит воззвание, будто Временное Правительство велело отобрать все церковные школы. Нет, оно велело отобрать только школы, построенные или содержимые на средства казны, а вы сами знаете, что ваша школа построена не на казенные средства, а на ваши пожертвования и от казны никаких денег не получает, а следовательно, и отбирать ее у вас никто не имел права.
Неправду говорит воззвание и про вашего пастыря. Вы сами его давно и хорошо знаете и легко поймете, что то, в чем его обвиняют, сделать он не мог. Очевидцы недавних печальных событий единогласно говорят, что он вовсе не говорил, будто не признает советской власти, а говорил лишь, что он, признавая эту власть, не признает правильными ее распоряжения, вредящие Церкви Православной. Но ведь эти распоряжения не признает и вся власть церковная и открыто осуждает Святейший Патриарх в своих посланиях, читавшихся по всем церквам. Явная клевета, будто в набат ударили по его распоряжению. Вы сами знаете, что окруженный милиционерами, о Авенир не имел никакой возможности это сделать, если бы даже и хотел В набат звонили сами прихожане без всякого распоряжения, так как существует постановление приходских советов — звонить в набат, когда подвергается опасности имущество церковное. Звонили и на другой день, когда уже увезли в автомобиле на допрос и в тюрьму измученного и больного вашего пастыря, звонили, несмотря на то, что колокольня была заперта, звонили, выломав окно в колокольне. Причем же тут о. Авенир? Еще более возмутительна клевета, будто о. Авенир старался возбудить толпу против советской власти и евреев, вследствие чего подвергся избиению один из членов совета. Только испугом власти можно объяснить попытку оклеветать пастыря, когда тысячи свидетелей, слышавших его речь, знают, что именно он–то и убеждал прихожан не прибегать к позорящим имя христианское насилиям и что, если бы не его одушевленное слово, народный гнев мог бы обрушиться не на одного, а и на всех представителей власти. Но обязанные ему своим спасением, только что избавившись от опасности, — платят ему теперь тюрьмой, судом и черной клеветой.
Воззвание заявляет в конце, что власть не потерпит таких представителей Церкви, пытающихся использовать религиозное чувство верующих для возбуждения погромного антиеврейского настроения Но вы сами постоянно слышали о Авенира и знаете что всегда слышали от него слова мира и любви и никогда не слыхали от него призыва к погромам Да разве могут призывать к погромам служители Христа, учившего любить даже врагов своих? Нет, не священники вызывают погромы и другие бесчисленные бедствия на земле нашей, — а вызывают их те, кто проповедует классовую борьбу, кто проповедует людям ненависть к другим, кто кричит — «бей буржуев», ибо ведь почти нет евреев крестьян и работников, и контрреволюционное настроение возбуждают не священники, а сами же представители власти своими посягательствами на святое святых души народной.
Сегодня, в праздник великого угодника Божия, святителя Николая, пленников освободителя и в темницах сущих отрада и утешение, помолимся об утешении и скором освобождении невинного страдала за за правду, пастыря нашего, отца Авенира.». [244]
«Православная Волынь» сообщала об избиении двух священников Священников, ехавших вместе на благочиннический съезд, в село Красноселки, схватили вооруженные солдаты, начали избивать, а потом арестовали и под конвоем препроводили в село Трощу, где заперли в какую–то смрадную конуру и приставили караул. [245]
На одном из собраний Союза приходских общин в Калуге было сообщено об аресте членов кладбищенского комитета за неуплату по требованию большевистской власти около 4–х тысяч рублей из средств, принадлежащих кладбищенскому комитету Отказ в уплате этой суммы был вызван тем, что большевики требовали денег наличными, а не процентными (аннулированными) бумагами, в каких по книге значились капиталы кладбищенского комитета Никакие разъяснения и просьбы не помогли и члены комитета, 6 человек (4 священника и 2 мирянина), были арестованы и препровождены под конвоем во «Дворец Свободы» для допроса.
Обращение Союза приходских общин к властям по этому делу никаких результатов не дало, и требуемую сумму пришлось собрать путем добровольных пожертвований. [246]
«Новгородское Вече» передавало подробности ареста священника с. Высоко, Новгородского уезда, о Добромыслова Священника Добромыслова солдаты и красногвардейцы объявили арестованным и «предложили» отправиться вместе с ними в Петроград Священник отказался Его прижали в угол и наставили четыре нагана Священник заявил:
Бейте, но не пойду.
Старший выхватил револьвер и навел на священника, требуя исполнения их приказания.
Священник повторил:
Бейте, стреляйте, но не пойду.
Защиты никакой. Видя, что неминуема трагедия, сын священника — студент, стоя на коленях просил отца подчиниться насилию. В результате, священник, сын–студент и сын–офицер были увезены в Петроград. [247]
Из уездов Смоленской губернии так же поступали сведения об арестах священников. Арестовывали за отказ совершать церковный брак над разведенными «народным» трибуналом. Арестовывали за прочтение в церквах послания Патриарха Тихона. [248]
Представители Перелучского волостного Совета Ореховской волости схватили и избили в дороге прикладом и кнутовищем священника села Орехова о Иоанна Попова и заключили его под стражу в Перелучах. Лицо его было сплошной раной. Такой произвол переполнил даже меру революционного режима. По распоряжению из Борович о Иоанн Попов был освобожден из–под ареста и возвратился к месту своего служения. [249]
Из г. Старицы Тверской губернии сообщали, что смотритель духовного училища о Некрасов, городской голова и прочие лица были в Городской управе арестованы и посажены в такое темное и грязное помещение, где ни сесть, ни лечь было нельзя. Весь город вышел в их защиту. Все жители Стариц шли к большевикам, как один человек, или умереть, или освободить арестованных. И действительно, на третий день арестованные были освобождены. При объяснении творилось что–то неописуемое и чуть было не пущено в ход оружие…
Неожиданно был арестован член Собора прот. Спасский. [250]
О Г. Граббе в своей работе «Правда о Русской Церкви на родине и за рубежом» (Нью–Йорк, 1961, с. 41) приводит слова В. Виноградова, председателя Московского епархиального совета при Патриархе Тихоне.
Ни один член патриаршего управления, идя утром в управление, не мог быть уверен, что он не будет там арестован за участие в нелегальном учреждении или что он не найдет патриаршее помещение уже запечатанным. [251]
Перед Поместным Собором встал вопрос исключительной важности — как в такой чрезвычайной ситуации обеспечить сохранение первосвятительского возглавления Русской Церкви в случае насильственного устранения Патриарха Тихона.
Ясно было, что в этих условиях не будет возможности созывать собор для избрания нового патриарха и в то же время нельзя было допустить, не нарушая соборного начала, чтобы сан первосвятителя мог быть получен кем–либо без прямой санкции собора, нельзя было вводить ни практику завещаний, осужденную вселенской Церковью, ни присвоение первосвятительского сана традиционному местоблюстителю, старейшему по хиротонии члену Синода, полномочия которого, согласно этой традиции, исчерпывались обязанностью в кратчайший срок созвать новый собор. Кроме того, было ясно, что если гонители поставят целью обезглавить Русскую Церковь, то одновременно с патриархом будут устранены и те иерархи, которые смогут его заменить (если их имена будут заранее известны).
В этих беспрецендентных обстоятельствах Собор принял столь же беспрецендентное и в свете будущих событий, так сказать реальное и боговдохновенное решение о тайном соборном избрании нескольких местоблюстителей патриаршего престола, наделенных всей полнотой патриаршей власти, т. е. фактически нескольких «сопатриархов», наделенных правом, в случае необходимости, в порядке старшинства обнаруживать свою первосвятительскую власть. [252]
Беспрецендентность решения заключалась и в том, что для сохранения в тайне имен местоблюстителей избрание конкретных лиц было доверено собором Патриарху Тихону.
7–го февраля 1918–го года, в день убийства киевского митрополита Владимира, собор постановил в случае болезни, смерти, и других печальных для Патриарха событий, предложить ему избрать нескольких блюстителей патриаршего престола, которые в порядке старшинства будут блюсти власть патриарха и преемствовать ему. [253]
Будущее показало, насколько нелишне были все эти предосторожности к моменту смерти Патриарха Тихона все крупные иерархи, о которых можно было предполагать, что именно их избрал по поручению собора Патриарх Тихон в 1918–ом году, были тем или иным способом устранены митрополит Харьковский Антоний — был в эмиграции. Митрополит Петроградский Вениамин был расстрелян, митрополит Новгородский Арсений, Казанский Кирилл, Ярославский Агафангел — были в ссылке. [254]
Все эти предосторожности и опасения, конечно, не были напрасными Патриарх Российский, как бы олицетворение ненавистного для новой власти единоначалия, видимо, не давал покоя большевикам с первых дней революции.
Поэтому 19–го февраля на заседании Совета приходских союзов в соборной палате Московского епархиального дома были обсуждены и приняты выработанные Советом меры для охраны Патриарха Тихона. Решено было, что охрану эту будут по очереди нести избранные приходскими советами прихожане в возрасте свыше 18 лет по 24 человека ежедневно, причем 12 человек будут оставаться на Троицком подворье от 8 часов вечера до 8 часов утра. Охрана эта будет невооруженная, но пользу она должна была принести в том смысле, что Патриарх будет постоянно окружен представителями московского православного населения, и, если кто–либо захочет арестовать его, они немедленно разгласят по всей Москве о покушении. [255]
Вскоре Патриарха привлекли к суду в качестве обвиняемого.
24–го мая 1918–го года членом Собора Н.Д. Кузнецовым было передано в Совет народных комиссаров такое заявление:
«Всероссийским Патриархом получена повестка из Следственной Комиссии при Московском Революционном Трибунале о вызове его на 5–ое июня в качестве обвиняемого.
По этому поводу я имел разговор с г. Смидовичем, представителем Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов. Я обратил его внимание, что повестка никем не подписана, что в ней не сказано, в чем обвиняется Патриарх, и не обозначено даже часа, в который он вызывается. Г. Смидович согласился, что повестка написана неправильно и потому может считаться недействительной для вызова на 5–ое июня.
Между тем. Всероссийский Патриарх может быть вызван на другой день уже правильной повесткой. Поэтому я считаю долгом довести до сведения СНК, — писал Н. Д. Кузнецов, — что известие о вызове Патриарха в Следственную Комиссию на 5–ое июня произвело тяжелое впечатление среди православного населения Москвы и, если вызов произойдет, то может привести к волнениям в народе в наше тревожное время, как полагают представители некоторых приходов.
Ввиду этого, если СНК не найдет возможным вовсе прекратить дело, по которому Патриарх сразу вызывается в качестве обвиняемого, то я прошу по крайней мере не вызывать Патриарха в Следственную Комиссию, а допросить его на дому, где он проживает, назначив по соглашению с Патриархом известный час.
Как бы государство ни относилось к Православной Церкви, не следует забывать, что в глазах миллионов православных Патриарх является священной особой, стоящей во главе церковного управления и православного народа. Миллионы русских людей, как это обнаруживается вполне ясно и в многочисленных адресах на имя Патриарха, во встречах его в разных местах и в стремлении только увидеть Патриарха, чувствуют большую нравственно–духовную связь с Патриархом и выражают ему полное уважение.
Все это не может быть не принято во внимание Советом НК, которые считают себя представителями народа и действуют от его имени». [256]
Вот какое (далеко приблизительное) положение Церкви и священнослужителей было в 1918–ом году. Для некоторых этой жестокости было недостаточно. Один антирелигиозник тогда писал:
«Сравнивая… факты проявления классовой ненависти к Церкви и попам со стороны трудящихся революционного Парижа с тем отпором, который встречает поповство у нас, мы должны определенно подчеркнуть слабость нашей антирелигиозной работы». [257]
После нескончаемого года, в течение которого Церковь захлебывалась в крови мучеников, большевистский официоз тогда писал: «центральную советскую власть можно упрекнуть скорее в мягкости и снисходительности по отношению к служителям культа». [258] Сколько же крови надо выпить большевикам, чтобы утолить их жажду?!!
«Просто» насилие
Хотя печать всюду была зажата, тем не менее, каждая почта приносила известия о новых насилиях, направленных против Церкви, священнослужителей и верующих, с надругательствами над храмами и монастырями.
Местная епархиальная печать все время писала о насилиях над духовенством и монастырями. Список пострадавших пастырей и обителей рос по мере того, как усиливалось общее разложение государства В каждом номере епархиальных органов того времени можно найти печальную и позорную для всякого народа хронику.
«Курские епархиальные ведомости» повествовали об ограблении Белогородской мужской пустыни и беднейшего в епархии Льговского женского монастыря.
11–го декабря в третьем часу дня в помещение настоятеля явилась «комиссия» — человек 10 Комиссия приказным тоном, не без угроз потребовала открыть все двери для описи имущества. Игумен Мелитон отказался сделать это. Рассердившись, «комиссия» удалилась, пустив вслед игумену «Ни хлеба, ни другой провизии в монастырь не пустим. Мы с вами не расправились, так военно–революционный комитет расправится».
Минут через пять после этого, около ограды у монастырских ворот образовалась толпа, человек 20, из которой выделялись трое, один — в военной форме и двое в коротких пиджаках. Все трое были вооружены. В подошедшего игумена наставили револьверы. Послышалась грубая брань. После этого те же лица повели его в настоятельские покои, где потребовали монастырскую казну. Двое других в это время у крыльца убили иеромонаха Серафима.
В покоях настоятеля «комиссия» забрала около 2000 рублей казенных денег, чайный и столовый серебряные сервизы и шубу настоятеля. Потом обыскали покои ризничего и казначея, не найдя там денег, «комиссия» направилась в теплый монастырский храм для осмотра свечного ящика. Денег в нем не оказалось. Рассерженные этим, непрошенные «ревизоры» выстрелили и тяжело ранили ни в чем неповинного свечника монаха Гермогена.
Войдя в алтарь, они потребовали у настоятеля показать им Дарохранительницу. Дальнейшему осмотру подверглись монашеские кельи, причем некоторых монахов «комиссия» обобрала.
Когда все помещения были обысканы и пообчищены, «комиссия» заставила запречь монастырских лошадей в двое саней и уехала по направлению к г. Суфре.
В Льговском женском монастыре убийств не было. Шайка вооруженных грабителей из семи человек (пятеро были в солдатской форме) в течение целого дня, не встречая никакого сопротивления, издевалась над беззащитными монахинями и производила осмотр монастырских помещений «Обыск», однако, не дал грабителям того, что они ожидали. [259]
Всю вторую половину января 1918–го года длилась печальная эпопея событий в Александро–Невской Лавре в Петрограде. Началась она 13–го января, когда по приказу комиссара призрения г–жи Коллонтай Лавра была занята красногвардейцами и матросами.
В пять часов вечера 14–го января в главном соборе Александро–Невской Лавры совершался акафист В богослужении участвовали митрополит Вениамин, викарий Петроградской епархии, монашествующие и духовенство епархии Собор Лавры был переполнен, как в Светлую заутреню Настроение богомольцев было чрезвычайно напряженное Многие рыдали.
Богослужение продолжалось несколько часов По окончании его митрополит благословлял молящихся и успокаивал их Богомольцы обратились к митрополиту с предложением немедленно организовать особую охрану Лавры и заявили, что они здесь же, в церкви умрут, но не допустят разорения святыни «Пусть нас кормят мякиной, пусть над нами издеваются, пусть окончательно лишат всего, но Бога отнять мы не допустим», — заявили они.
Затем богомольцы обратились к Владыке с просьбой, чтобы в случае вторичного прибытия незваных гостей он распорядился ударить в большой колокол, что послужит сигналом, по которому все дорожащие своей верой и святынями, явятся в Лавру.
Митрополит Вениамин, успокаивая богомольцев, сказал им.
«Это — ответ на мое обращение к народным комиссарам оставить церкви в покое, — теперь дело самого народа войти в переговоры с народными комиссарами, которые, не услышав моего голоса, быть может, услышат голос народа… Православный народ должен немедленно выступить с протестом и, я уверен, что по милости Божией разрушение церковного строя будет предотвращено». [260]
17–го января в Петрограде, в зале Общества распространения религиозно–нравстенного просвещения, на Стремянной, состоялось многолюдное собрание духовенства и представителей приходов Громадный зал не мог вместить всех, желавших попасть туда. Попытка красногвардейцев захватить Александро–Невскую Лавру в субботу 13–го января глубоко взволновала Петроград.
Первым говорил митрополит Петроградский Вениамин. Он сообщил о посещении его чиновником комиссариата призрения Иловайским, который сказал, что с этого дня Лавра переходит в ведение «народа». Для жительства митрополиту отводилось небольшое помещение.
Настоятель Казанского собора проф. Ф. Орнатский предложил в ближайшее воскресение из всех храмов столицы устроить крестный ход к Александро–Невской Лавре. Собрание единогласно приняло это предложение, и резолюцию протеста против попытки захватить Александро–Невскую Лавру и против предполагаемого захвата духовно–учебных заведений.
Также единодушно было принято предложение отправить в Москву к Патриарху особую делегацию с просьбой восстановить митрополита Вениамина в правах настоятеля Александро–Невской Лавры, а также осведомить Патриарха о положении в Петрограде.
В заключение с горячей речью выступил священник Никитин. Он отметил трагическое положение духовенства. Для того, чтобы поднять религиозное одушевление в народных массах, он предложил просить Патриарха Тихона, чтобы он разрешил прибыть в Петроград некоторым оптинским старцам. Митрополит Вениамин заявил, что он будет просить Патриарха, чтобы он благословил прибыть в столицу старца Зосимовской пустыни Алексия, который вынул жребий при избрании патриарха. [261]
19–го января, около часу дня, в Александро–Невскую Лавру, по распоряжению комиссара призрения г–жи Коллонтай, прибыл отряд матросов и красногвардейцев во главе с комиссаром Иловайским. Иловайский прошел к митрополиту Вениамину и потребовал очистить митрополичьи покои. Иловайский, между прочим, спросил митрополита, знает ли он, что такое комиссар, и тут же пояснил, что комиссар — это лицо, которое имеет право распоряжаться лаврским имуществом, имеет право выселить того, кого найдет нужным.
В ответ на это митрополит заявил, что он может протестовать против посягательств на право Православной Церкви только христианскими мерами. Во всяком случае, он, будучи избран на митрополичью кафедру, считает долгом охранять лаврское имущество, которое принадлежит обществу православных людей.
Если лаврские помещения нужны для благотворительных целей, то это не является достаточным основанием для реквизиции всего лаврского имущества.
Иловайский в ответ повторил свое требование и заявил, что если оно не будет выполнено, он применит силу.
Затем комиссар в сопровождении красногвардейцев направился в собрание Духовного собора Лавры, где в то время находился наместник Лавры Преосвященный Прокопий и потребовал от епископа сдать ему все лаврское имущество: вещи, капиталы и помещения. Преосвященный Прокопий категорически отказался выполнить это требование. Тогда его объявили арестованным и отвели в келию. Духовный собор Лавры также был объявлен арестованным, и к нему был приставлен караул из красногвардейцев.
В это время с Лаврской колокольни раздался набат. Оказалось, что находившиеся в лаврском дворе богомольцы, узнав о появлении здесь красногвардейцев, по собственной инициативе бросились на колокольню и забили тревогу.
К Лавре стали быстро стекаться толпы народа. Особенно много было женщин Слышались крики: «Православные, спасайте церкви» К толпе вышел Иловайский в окружении нескольких матросов. Матросы были вооружены винтовками, а сам комиссар все время угрожал толпе револьвером.
По адресу комиссара из толпы послышались угрожающие крики Его окружили со всех сторон Затем толпа обезоружила матросов, а комиссара сбили с ног, отобрали револьвер.
Дело грозило окончиться самосудом, но находившиеся возле Иловайского монахи стали успокаивать толпу Один из них, прикрывая Иловайского, быстро повлек его к Тихвинскому кладбищу, провел его через кладбище окольными тропинками и сдал на руки солдатам в одном из лаврских зданий Красногвардейцы побросали оружие и разбежались.
Толпа, состоявшая из женщин и солдат, направилась в келию преосвященного Прокопия и освободила его Караульные, приставленные к членам Духовного собора, стали умолять арестованных спасти их от разъяренной толпы Их провели через один из выходов в безопасное место К красногвардейцам тем временем прибыла подмога На грузовиках привезли два пулемета Пулеметы были установлены на лаврском дворе, возле церкви Святого Духа По звонарям дали несколько залпов Однако набат продолжался Один из красногвардейцев вошел в церковь, наполненную богомольцами, и потребовал, чтобы ему показали ход на колокольню.
Взобравшись туда, он с револьвером в руке согнал звонарей.
Внизу красногвардейцы и солдаты энергично выгоняли богомольцев из лаврского двора Было произведено несколько выстрелов Тяжело ранили в бедро книгопродавца Усова.
Находившийся в это время на лаврском дворе протоиерей Скорбященской церкви, что за Невской заставой, о Петр Скипетров обратился к красногвардейцам с увещанием не производить насилий над верующими, не издеваться над святынями Эти слова только раззадорили большевиков и один из них выстрелил в о протоиерея Пуля попала в рот, раздробила челюсть и засела в шее. На другой день о. Скипетров скончался.
Выстрелы и насилия не испугали верующих Больших усилий стоило удержать их от сопротивления вооруженным бандитам.
Между тем, в главном соборе Лавры епископ Прокопий в сослужении монашествующих, совершал молебен у мощей святого Александра Невского, а затем в покоях митрополита был созван Духовный собор Лавры, на котором постановлено поручить охрану Лавры воинской части, расквартированной в самой же Лавре.
Ночь с 19–го на 20–ое января в Лавре прошла спокойно. С утра Лавру, ее церкви и двор стали заполнять толпы богомольцев. Митрополита Вениамина посетила депутация от рабочих стеклянного и фарфорового заводов Они выразили готовность защищать имущество Лавры.
Позже явилась делегация от рабочих экспедиции заготовки государственных бумаг, которая просила разрешить ей участвовать в охране святынь Лавры, чтобы предотвратить эксцессы. Многие молящиеся круглые сутки проводили в Лавре, готовые в любую минуту встать на защиту святынь.
Чувство негодования и раздражения, которое вызвали в народных массах набеги красногвардейцев на Лавру, смутило даже обитателей Смольного. Они предложили наместнику Лавры успокоить народ и заявили, что их неправильно поняли.
«Не могу не выразить удивления, — говорил Преосвященный Прокопий, что Смольный, в течение последних дней занявший вполне определенную позицию по отношению к нам, теперь старается переменить ее на примирительную. Еще несколько дней назад мы пробовали вступить в переговоры с советом народных комиссаров, но последние не желали нас выслушать, всякий раз давая уклончивый ответ на нашу просьбу об отмене секвестра имущества Лавры, как распоряжения незаконного. Вчера вечером, после событий, разыгравшихся в Лавре, Смольный заволновался и управляющий делами Сов. Народных Комиссаров Бонч–Бруевич обратился ко мне с просьбой успокоить богомольцев. Бонч–Бруевич заявил, что братия Лавры неправильно поняла декрет, что в данном случае СНК имел в виду распределение инвалидов в зданиях Лавры. Я ответил Бонч–Бруевичу, что действия комиссара Иловайского способны не успокоить богомольцев, а наоборот, вызвать дальнейшие эксцессы. Что же касается размещения инвалидов в зданиях Лавры, то на это мы с самого начала возникновения инцидента готовы были пойти и предоставить свободные помещения в распоряжение комиссара призрения». [262]
Большевистские официозы опубликовали в это время официальное сообщение о событиях в Александро–Невской Лавре, в котором утверждалось, что большинство монахов Лавры готовы на всякую совместную работу с комиссарами призрения, а упорствует, дескать, только один епископ Прокопий, который не сдает ни помещения, ни инвентарь. Пространно говорилось о том, что комиссара Иловайского, красногвардейца и какого–то политического эмигранта — фамилия его, вероятно, неизвестна — и составителя сообщения — избили. При этом ни одним словом не упоминалось о том, что в Лавре были расставлены пулеметы, что убили священника, убили только за то, что он осмелился говорить о поругании святынь. Сообщалось о «зверствах толпы, подстрекаемой монахами», но не указывалось, когда же Смольный намерен или вынужден будет прекратить издевательства и глумления над верующими русскими людьми, те издевательства и глумления, которые в печати справедливо названы «игрой с огнем».
20–го января, в субботу, почти во всех петроградских газетах было напечатано сообщение, что СНК запретил крестные ходы, которые по многочисленным просьбам верующих, возмущенных налетами на Лавру, предполагалось устроить в воскресенье 21–го января в Александро–Невскую Лавру. На другой день в газетах было напечатано, а к вечеру разбрасывали по улицам извещения чрезвычайной комиссии по охране Петрограда, в которых говорилось, что слухи о запрещении крестных ходов — «самая отвратительная ложь», что крестные ходы отнюдь не воспрещены, что наоборот, комиссариатам гор. Петрограда, красногвардейцам, патрулям, обходам и отрядам предписывается всюду поддерживать самый строгий порядок в городе, немедленно арестовывать всех тех, кто будет мешать крестным ходам — таких лиц немедленно доставлять в Смольный.
Не ограничившись первым официальным сообщением относительно событий, разыгравшихся в Лавре, СНК опубликовал второе сообщение — об убийстве о. Петра Скипетрова, коренным образом извратив обстоятельства убийства. Лживо, со слов якобы какого–то архимандрита, не названного в этом официальном документе даже по имени, утверждалось, что красногвардеец, окруженный толпой возбужденного народа, убил о. протоиерея после того, как последний ударил его посохом Также лживо утверждалось, что вскрытия тела отца Петра Скипетрова нельзя было произвести потому, что к лазарету явилась толпа истеричных женщин и угрозами заставила выдать им тело убитого Врач лазарета, в который доставили тело о. Петра, Ф.А. Верховский указывал, что никакой толпы женщин не было, а прах был выдан священникам и диаконам — сослуживцам покойного. Их просьба а выдаче тела убитого была удовлетворена, так как причина смерти была совершенно ясна и вскрытия не требовалось.
«Не успели забыть мученика о. Кочурова, — писал в «Церковных ведомостях» в это время проф А Борзов, — как перед нами новый мученик. Он погиб в стенах столичной Лавры, где, по–видимому, меньше всего было бы ожидать торжества грубого насилия. Но и сюда оно проникло с улицы, — сюда, в место покоя, молитвы, уединения». [263]
Тело о Петра Скипетрова было перенесено в Скорбященскую церковь вечером 21–го января. В выносе и в совершении заупокойной всенощной участвовали митрополит Петроградский Вениамин, викарии и многочисленное духовенство, 21–го и 22–го января у гроба Скипетрова пребывали тысячи молящихся. Панихиды «об убиенном за веру православную рабе Божием протоиерее Петре» (так возглашалось заупокойное моление) совершались непрерывно.
22–го января в Скорбященской церкви на стеклянном заводе состоялось отпевание отца Петра. Литургию и отпевание совершили митрополит Вениамин, епископы Прокопий и Артемий и около 25 представителей столичного духовенства. Проститься с настоятелем явилось множество прихожан этого храма. Митрополит Вениамин произнес краткое слово.
Предположенное погребение о. Петра близ Скорбященской церкви не состоялось, вследствие вмешательства в это дело местного совета.
Накануне погребения, поздно вечером, в местный комиссариат были вызваны исполняющий должность о. настоятеля прот. Я. Арсеньев, церковный староста Таиров, председатель приходского совета А. И. Копьев, где им был вручен запечатанный пакет. В нем оказалось распоряжение Совета этого района о запрещении хоронить покойного около храма: вблизи, мол, протекает Нева и может произойти загрязнение воды.
Об этом было доложено митрополиту Вениамину, который весь порядок похорон оставил прежний, но дал указание похоронить убитого о. Петра на Тихвинском кладбище Александро–Невской Лавры. Туда, после отпевания, на руках прихожан прах мученика был перенесен по тому же пути, которым он шел в Лавру в день, когда его смертельно ранили. Сделать это было предложено митрополитом Вениамином. В Лавре совершена была лития в главном соборе, а затем около того места, где был ранен о. Скипетров. [264]
Орган Социал–революционеров «Воля страны» в те дни писал: «Теперь, при диктатуре большевизма, в церквах появляются вооруженные отряды с пулеметами. Ими фабрикуются новые святые, они создают мучеников [265] на почве религиозной так же, как создают они их во всех других областях русской жизни. Борьба, предпринятая Смольным для проведения в жизнь своих декретов, в той форме, в которую она вылилась в Лавре, ничего, кроме самого взрыва ненависти, не может вызвать. Убийство несчастного свящ. Скипетрова так же отвратительно, как расстрел манифестации 5–го января и убийство Шингарева и Кокошкина. Большевики возвращают Россию к Средневековью. Ко всем ужасам войны классовой, национальной, партийной, областной и внешней они прибавляют еще войну религиозную, быть может самую страшную и самую нелепую из всех». [266]
Отношение большевиков к Александро–Невской Лавре и ее насельникам, взволновало жителей Петрограда. Борьба с Церковью, уничтожение самой религии, в теории казалось делом нетрудным. Толпы людей, казалось, можно было убедить в том, что религия существует для затемнения классового сознания и для наживы священников. Но эта примитивная схема, при практическом ее осуществлении, не могла не вызвать волнений в народе, в течение тысячи лет связанного с определенной системой религиозного мышления и морали.
Поэтому захват Александро–Невской Лавры вызвал естественное недовольство даже в той массе, которая безропотно сносила все другие опыты, проделываемые большевиками за эти три месяца.
21–го января в виде протеста против беззаконных и варварских действий большевиков был устроен крестный ход в Лавру из Петроградских храмов. Демонстрация была грандиозной по числу в ней участвовавших и показательной по тому воодушевлению, с которым она прошла. А присутствие в ней интеллигенции свидетельствовало, что не только простолюдины оскорблены в лучших своих чувствах. [267]
Попытки комиссара по государственному призрению захватить Александро–Невскую Лавру побудили настоятеля Лавры епископа Прокопия и верующих подумать о серьезной и действенной защите лаврских святынь.
Такие действия епископа Прокопия, естественно, были не по душе Советской власти. Она постаралась дать свою «интерпретацию» событий в Лавре. На епископа Прокопия был вылит поток словесной грязи. Эта грубая ложь, распространявшаяся истинными виновниками трагических лаврских событий относительно епископа Прокопия, вызвала естественный протест. В городе было распространено воззвание, в котором, в частности, говорилось:
«Мы, нижеподписавшиеся, выражаем свое глубокое негодование против гнусной лжи, возводимой на досточтимого епископа Прокопия.
Нелепость чудовищной клеветы и обвинения нашего глубокочтимого владыки в провокации, приведшей к вызову красногвардейцев и к убийству о. Скипетрова, столь бессмысленны в своем содержании, что не нуждаются в серьезном опровержении. Мы, бывшие ближайшими свидетелями событий 19–го января, можем только пожалеть, что настоящее бесправное время не дает возможности оградить чтимое имя владыки от подобной инсинуации. Заявляем, однако, что мы считаем личность святителя Божия неприкосновенной и суду революционного трибунала не подлежащей и потребуем строжайшего расследования всех обстоятельств дела при нашем участии». [268]
Далее следовали пятьсот подписей.
Ежедневная пресса на лаврские события отозвалась с редким единодушием. Газеты всех направлений, исключая, конечно, большевистские, сурово осуждали насильников, посягнувших на святое святых народной души.
В «Нашем веке» 20–го января Д. Философов писал о «новом фронте» фронте физической борьбы с Церковью.
«Я еще не знаю всех подробностей событий в Лавре, но уже в народных массах ходят слухи не только о кощунствах, но и о предстоящей реквизиции самих храмов, прекращении богослужений.
Слухи эти падают на очень благоприятную почву. И кто знает, какие плоды на ней вырастут? Те самые массы, которые в вопросах материальной жизни настроены очень большевистски, могут «разделиться на ся» и начать воистину братоубийственную войну. В данном случае, авторитетным судьей является недавно избранный митрополит Петроградский Вениамин. Он хорошо осведомлен о настроении паствы. На днях он обратился к властям с официальным письмом, в котором очень скромно и незлобно предупредил о нежелательности резких мер, оскорбляющих религиозное чувство народа С этим указанием необходимо считаться.
В конце концов, для Церкви, как таковой, никакие гонения не опасны. Всякие гонения «очищают» Церковь, укрепля ее моральный авторитет. История дает нам неопровержимые тому доказательства.
Но в настоящие трагические дни, когда не только Петроград, но вся Россия представляет собой настоящий вулкан, всякие грубые эксперименты в этой сложной психологической области чреваты очень серьезными последствиями. Большевики хвалятся пониманием психологии масс. Но в области религиозной они совершенные слепцы. Вот уж воистину — не ведают, что творят.
Достаточно несчастна Россия, достаточно замучена она непланомерной и случайной «гражданской войной», чтобы равнодушно относиться к новой ее форме.
Если нельзя «управлять», потакая темным инстинктам масс» то совершенно также нельзя «управлять», возбуждая инстинкты ненависти Это ведет к окончательному разложению всякого общежития, всякого управления.
И не случайно, как раз в тот день, когда начались продовольственные обыски, другими словами, тот самый день, когда официально подтвержден голод, началось и физическое гонение на Церковь, которая так или иначе в течение веков утоляла духовный голод русского народа. Как бы ни были велеречивы программы наших властей, ни того, ни другого голода они пока не удовлетворили, да вряд ли удовлетворят». [269]
«Оренбургский церковно–общественный вестник» писал о событиях в Воронеже, 20–го января в Митрофаниевский монастырь явился представитель исполнительного комитета совета рабочих и солдатских депутатов и предъявил настоятелю монастыря постановление исполнительного совета рабочих и солдатских депутатов, в котором предписывалось правлению монастыря в недельный срок очистить корпус, где прежде находился госпиталь, казначейский корпус, две квартиры — архиерейского секретаря и фельдшера, и дом, где помещались послушники. Кроме этих зданий представитель потребовал очистить странноприимный дом, где жили в то время беженцы, семинаристы дети беднейших родителей и бесприютные старцы. Этот дом вообще служил приютом бедным людям.
Администрация монастыря заявила представителю совета, что в корпусе, где размещался госпиталь, разобраны отопительные приборы и им пользоваться нельзя На ремонт потребуется до двух месяцев, и из странноприимного дома выселять живущих в нем монастырь никак не может.
«Представитель» ответил, что знать ничего не хочет, и повторил требование совета, причем пригрозил, что в случае, если все упомянутые здания к назначенному сроку не будут отремонтированы и не приведены в порядок, то он вооруженной силой и штыками очистит помещения.
Правление монастыря обратилось к большевикам с письменным протестом против этой реквизиции, [270] но, естественно, протест ни к чему не привел.
Члены Собора на пленарном заседании 22–го января 1918–го года подтвердили, что начатое в Петрограде открытое гонение на Церковь, чувствуется и переживается во многих других местах России, откуда то и дело до собора доходили печальные вести об ограблении церквей, монастырей, убийствах священнослужителей. [271]
По сообщению «Петроградского Эха» (5–го февраля), 3–го февраля вечером в часовне Александро–Свирского подворья (по Разъезжей улице) происходило богослужение, во время которого в часовню ворвалась группа людей в солдатской форме и потребовала от иеромонаха, совершавшего богослужение, прекратить богослужение и закрыть часовню Иеромонах отказался Тогда хулиганы выволокли иеромонаха из часовни и сняли с него облачение. Другие хулиганы стали тушить свечи и вставлять в подсвечники окурки папирос. Женщины стали кричать Со многими сделалась истерика. Хулиганы скрылись.
На основании решения Соборного Совета принятого после доклада члена Собора Н.Н. Медведкова о расследовании на местах случаев насилия, имеющих отношение к Церкви, ее служителям и православным христианам, было поручено епархиальным начальствам о всяком насилии, о всяком случае арестов, убийств, пролития крови во время религиозных манифестаций или при исполнении духовенством своих обязанностей «учинять на местах через особые Комиссии надлежащие расследования о случившемся и акты таковых расследований препровождать в Священный Синод». [272]
Донесение Священному Синоду Серафима, Архиепископа Тверского и Калининского на заседании Собора 26–го февраля говорит о новых мучениках и исповедниках за Церковь и ее достояние. Председателем Никулинского волостного комитета был некто Сергей Журавлев, человек порочный, бывший в ссылке за воровство и убивший человека при реквизиции хлеба Он вел себя невоздержанно, угрожал народу, что закроет все церкви в своей волости. По его распоряжению были отобраны церкви в селах Гнездово, Ерзовка и Покровское–Новостанское. 27–го марта к священнику с. Гнездова явились комендант местной Никулинской волостной красной гвардии, два вооруженных красногвардейца, письмоводитель, два члена волостного комитета и предъявили распоряжение Журавлева о производстве описи имущества церкви. В присутствии причта и церковного старосты приступили к описи, в которую включили все имущество из серебра, меди и ризницу Не взирая на бедность недавно построенного деревянного храма, они захватили из церкви 92 рубля 58 копеек медных денег, 55 копеек серебра и две кассовых книжки на 200 рублей. На четвертый день после этого события Журавлев был «арестован» в пьяном виде народной толпой и отправлен под конвоем в соседний Козоловский комитет, но дорогой, при переходе через реку, он бросился в воду и утонул. Народ признал это за явное наказание Божие. [273]
Тверскими большевиками был захвачен «для нужд совета рабочих и солдатских депутатов» загородный архиерейский дом в Трехсвятском, где по почину архиепископа Серафима в продолжении всей войны содержался на средства епархии госпиталь. Тверской комиссар по вероисповедным делам отдал распоряжение распродать все имущество архиерейского дома и в трехдневный срок выселить живущих в нем монахов. Комиссар Синицын, 20–летний юноша, жил в архиерейских покоях. [274] Архиепископу Серафиму приказано немедленно покинуть Тверь. В случае сопротивления, большевики грозили ему заключением под стражу на военную гауптвахту. [275]
Браки совершались под угрозой насилия, без документов о возрасте. В Томской епархии (село Чемское), как сообщал в центр один корреспондент, пьяная толпа товарищей молодого человека, который хотел обвенчаться без таких документов, не выпустила священника из церкви, побила и насильно заставила венчать. [276]
30–го мая членом Собора Н. Д. Кузнецовым было подано в СНК следующее заявление:
«В последнее время из разных мест все более и более поступает сообщений, что советская власть на местах предъявляет к священникам разные требования, которые они по долгу своего служения и по каноническим правилам не могут исполнять без разрешения на это епархиальной, а иногда и Высшей Церковной власти. К таким требованиям относятся предписания священникам сдать церковное имущество. Так недавно случилось, например, в Москве с протоиереем Казанской у Калужских ворот церкви Авениром Полозовым. Подобного же характера требование предъявлено в настоящее время священникам Гжатского уезда Смоленской губернии о передаче метрических книг.
Когда священник села Рождествена Иоанн Березкин и четверо других отказались исполнить это требование, не имея на то права, они были вызваны в Гжатский Военно–Революционный трибунал Повестка о вызове была вручена накануне вечером и без всякого обозначения в чем они обвиняются. Только в самый день суда из краткого разговора с казенным защитником выяснилось, что священники обвиняются в непередаче советской власти метрических книг Затем начался этот неожиданный для священников суд, на котором они заявили о том, что они не имеют права выдать эти книги. Защитник просил отложить судебное дело, ссылаясь на позднее получение повесток, на невозможность для обвиняемых вызвать свидетелей и на то, что обвиняемые до начала суда не знали, в чем они обвиняются.
Суд эту справедливую просьбу не удовлетворил, а председатель его заявил, что Гжатский Военно–Революционный суд должен судить не только обвиняемых священников, но все духовенство. Передача книг имеет, мол, второстепенное значение. Высказался и казенный обвинитель, прочитав написанное на 5–6 листах обвинение, в котором шла речь не о доказательстве вины пяти подсудимых священников, а о порицании духовенства вообще и даже о толковании Евангелия.
Защитник из публики, крестьянин, справедливо указал суду, что судить священников нельзя, по долгу своей службы не имеющих права выдавать метрики без разрешения Высшей Церковной власти. Но трибунал, несмотря на все это, приговорил 4 священников к наказанию за саботаж к 1 месяцу тюрьмы и общественных работ, а о. Иоанна Березкина, 68–летнего старца, к 2 месяцам тюрьмы и общественных работ. Для устройства своих дел священникам было предоставлено 7 дней, истекающих 30–го мая, причем приговор решили привести в исполнение, несмотря на заявление об его обжаловании.
В тексте обжалования было сказано: «Прошу возможно скорее сделать распоряжение о приостановлении исполнения приговора Гжатского Военно–Революционного Трибунала до рассмотрения высшей инстанции жалобы осужденных. Иначе хорошо же будет положение священников, отбывших наказание, если высшая инстанция отменит приговор Подобное положение осужденного человека не допускалось даже в военных судах павшего государственного строя, и приговор их приводился в исполнение лишь по рассмотрении дела высшей инстанцией.
Кроме того, я обращаю внимание, что Гжатский Военно–Революционный Трибунал вопреки требованию справедливости вовсе не принял во внимание отсутствие у священников права выдавать метрики, не выяснил всех обстоятельств этого факта, и совершенно неправильно квалифицировал самое преступление как саботаж. Поэтому я уверен, что обжалованный приговор трибунала не может быть оставлен в силе и приостановление его исполнения тем более необходимо.
Мало того, заключение в тюрьму 5 священников, а затем, по–видимому, и всех других в Гжатском уезде, с которыми собираются поступить таким же образом, вызывает прекращение богослужения в уезде и закрытие храмов, а это может дать повод к большим волнениям в православном населении, что едва ли в интересах самой же советской власти.
Вопрос о передаче метрических книг, как выяснилось из разговора моего с представителями СНК, не так прост, как представляется иным агентам местной советской власти, и будет подлежать обсуждению и разрешению Комиссии, учрежденной для разъяснения декрета от 23–го января 1918 года.
Это обстоятельство еще более свидетельствует о необходимости прекращения или по меньшей мере приостановления всех дел о передаче священниками метрических книг.
Наконец, дела, подобные Гжатским, и многие другие, возбуждают общий вопрос, правильно ли поступает советская власть, обращая к священникам разного рода требования, которые они по долгу своего служения не должны исполнять без разрешения Высшей Церковной власти. Такой порядок, не соответствующий положению священников и, нужно прямо сказать, совершенно несправедливый. Он ставит священников в безвыходное положение, — не передав метрических книг, подвергнуться наказанию от революционного суда или репрессиям советской власти, а передав книги, потерпеть наказание церковное. Сколько излишних конфликтов и недовольства создается на этой почве. Сколько появляется бесцельных судебных дел, которые многие начинают рассматривать прямо уже как борьбу против церковного строя вообще.
Поэтому в интересах справедливости и умиротворения населения я прошу СНК немедленно разъяснить местным властям, что все подобные требования, которые находят нужным предъявлять по делам церковным, во избежание насилия над совестью священников, должны быть обращены не к священникам, а к епархиальной власти. Этим сразу будет устранено много недоразумений, судебных дел, и вызываемой неправильностью их, вражды и злобы.
Прошу возможно скорее уведомить о принятом решении по этому срочному вопросу». [277]
По поводу этого заявления Отдел по проведению в жизнь декрета об отделении Церкви от государства послал 30–го мая в Гжатский Военно–Революционный трибунал следующее отношение:
«Отдел считает нужным разъяснить, что Революционный трибунал в праве приостанавливать приведение приговора до рассмотрения дела высшей инстанцией и что при наличии кассации оной жалобы и возможности отмены приговора Революционным трибуналом надлежит относиться крайне осторожно к приведению в исполнение обжалуемого приговора суда». [278] И все…
Московские газеты сообщали о событиях в Донецкой области. По распоряжению СНК были конфискованы и заняты советами Покровский и Курянский монастыри. Вокруг монастырей собралась огромная толпа народа. По распоряжению властей для разгона собравшихся были высланы красногвардейцы. Толпа встретила их враждебно. Тогда в помощь красногвардейцам был послан отряд под предводительством матроса Самушкина, который «объявил» людям, что матросы будут решительно бороться с «черносотенной агитацией». [279]
По сообщению «Утра России» в Смоленской епархии народный комиссар по внутренним делам губернии Генкин, судя по фамилии — еврей, организовал гонения на Церковь.
Очередной номер «Смоленских епархиальных ведомостей» был задержан местной цензурой в корректуре и не допущен к выходу за то, что в нем был описан крестный ход. [280]
«Братские речи» повествовали об ограблении священника с. Шороховки. Тамбовской епархии. Подробности — обычные для тех дней: четыре грабителя в солдатских шинелях, избиение священника, тщательный обыск в доме, «реквизиция» денег и платья. Тревога была поднята своевременно, в селе происходил как раз мирской сход, и тем не менее грабители безнаказанно скрылись, оставив семью священника без денег и совершенно раздетую. [281]
Трагичные события произошли в Уфимской епархии.
Вблизи города Уфы приютился небольшой Одигитриевский мужской монастырь.
Революционные события достигли и его Монастырь разгромили, разгромили в буквальном смысле этого слова. Монастырский храм осквернили. Стены рубили, разламывали, окна выбили, иконы превратили в щепы и даже измазали нечистотами. Святой престол один святотатец взял к себе в дом, и место Трапезы Господней превратил в обеденный стол. [282]
Раскаяния среди «воров и разбойников» не было видно, святотатство продолжалось. Хотя «широка заповедь Господня зело» о любви, но «не без ума же носят меч духовный и преосвященнейшие владыки — епископы», — говорилось в заметке по этому поводу.
Надо было произвести суд духовный, надо было анафематствовать упорных и дерзких кощунников и святотатцев, надо было пресекать это великое зло «Мы должны прощать своих врагов, но не Божиих». [283]
К чести Уфимского епископа Андрея надо сказать, что, узнав о происходившем в г. Уфе погроме, он обратился к своей пастве с посланием, в котором, между прочим, писал:
«Я не могу и не имею права, как епископ, молчать, оставлять грабителей без церковного наказания. Всякий грабитель есть оскорбитель Святой Церкви, и Церковь на два года отлучает его от святого своего общения, по священным канонам. Поэтому и я, как епископ Церкви Уфимской, по данной мне от Господа Иисуса Христа власти вязать и решить грехи человеческие, настоящим посланием своим определяю и объявляю: все воры и грабители, носящие христианское имя и участвовавшие в погроме храмов г. Уфы, отлучаются от святого Причастия на два года.». [284]
Сельский исполнительный комитет хутора «Осечи», Конотопского уезда Черниговской епархии требовал роспуска соседнего монастыря. Сельский исполнительный комитет с. Оболнья, Кролевецкого уезда, самовольно поставил сторожей на хуторе Зубковщине, принадлежащем Рыхловскому монастырю, и не позволил вывести из хутора сельскохозяйственные продукты, необходимые для жизни монахов. [285]
В применении репрессий по отношению к духовенству Совдепы на местах часто практиковали пожизненную ссылку, хотя «такая мера не предусмотрена ни одним декретом». [286]
В виде особой кары священнослужители принудительно привлекались к «трудовой повинности» в виде очищения отхожих мест, улиц, базарных площадей и других черных работ. [287]
«Кронштадские известия» сообщали (перепечатка — в «Новом Луче») о том, что православных священнослужителей исполком совета рабочих и солдатских депутатов привлекает к совершенно неподходящей их положению «милицейской» службе. [288]
С ревностью не по разуму, сломя голову, большевики бросились на путь таких «церковных реформ», которые как будто нарочно задевали и оскорбляли религиозные чувства верующих.
Издевательства доходили до того, что в Новгородской губернии, например, у сестер Валдайского Коротского женского монастыря под угрозой выселения из монастыря требовали подписи о вступлении их в местную организацию РКП (Российской коммунистической партии). [289]
В Новгородском уезде советские «психолухи» изобрели неповторимую форму давления на неугодных. В церкви Десятинского монастыря они устроили резиденцию ГУБЧКа и (через тонкую перегородку) помещение для арестованных. [290] Представляете, какую симфонию пыток слушали круглые сутки арестованные священнослужители Новгородского уезда?!
Происходившая в первые послереволюционные годы анархия сопровождалась взрывами необычайной классовой вражды, с крайней ненавистью ко всем, стоящим выше и лучше обеспеченным (хотя бы это было добыто исключительно собственным умом и трудом), со стремлением ко все большему захвату материальных благ. Многие вопиющие недостатки прежнего государственного строя возбудили в народе жажду лучшего. Но вместо чистой воды жаждущие бросились пить напиток, омрачавший разум и совесть. [291]
Характерную черту этого духа составляло стремление к благам века сего, особенно материальным, с пренебрежением и даже явным отрицанием стремлений к жизни с более широким горизонтом, не замыкающейся пределами вещественного мира, но имеющей своим центром и целью что–то высшее.
Такой узкий взгляд на жизнь, как правило, сопровождается возвышением себя в собственном мнении и крайней нетерпимостью к людям с более широким кругозором. Всему, что недоступно их пониманию, такие «революционеры» отказывают в праве на существование и стараются уничтожать в окружающем мире.
Проникновение этого духа в народные массы вызвало крайнее проявление зависти, злобы и алчности. Из этих человеческих страстей в России образовался как бы огромный костер, на котором погибло множество людей, совершенно неповинных и без всякой пользы для народа. Кроме того, в первые полгода советской власти погибло имущества на более, чем миллиард рублей. В этот же костер было брошено духовенство и все церковное имущество.
Газеты старались оправдывать действия тех, кто занял места правителей России, вбивали в голову народа крайне невежественную и совершенно затасканную к тому времени в Европе мысль, что религия выдумана попами и поддерживается духовенством в корыстных целях. В результате эксплуатации народа духовенством, будто бы, и появилось все церковное имущество, которое, как награбленное у народа, декрет и возвращает народу.
Какое огромное искушение представляли подобные мысли для людей, охваченных классовой ненавистью и алчностью! Чтобы оградить народную душу, необходимо было напомнить, что представляет собой в действительности христианская религия: Она дана Христом Спасителем, Который «не имел, где преклонить голову», заповедал любить ближнего, «как самого себя» и положил душу Свою «за спасение людей».
А Апостолы! Только слепая злоба против христианства может видеть корысть в их служении, наполненном преследованиями, мучениями и насильственной смертью. Вспомним таких великих представителей Церкви, как св. Игнатий Богоносец или св. Иоанн Златоуст, лишенный за обличение византийской императрицы места Константинопольского архиепископа и отправленный в ссылку?
А тысячи других! Что же, и они проповедовали христианство и руководили народом, чтобы наживаться и после смерти своей пользоваться доходами с церковного имущества?
Нелепо и просто смешно оправдание декрета тем, что религия, мол, лишь удобное средство в руках корыстных попов. А русское духовенство! Кто не преклонится перед силой духа св. митрополита Филиппа, открыто указавшего свирепому Иоанну Грозному на вред для государства опричников и за это задушенного ими. Кто, знакомый с историей, не знает самоотверженной деятельности патриарха Гермогена? В смутное время Русской истории он сумел освежить в русском народе церковное самосознание и только благодаря этому Россия, тесно связанная тогда с Церковью, была спасена, — патриарх поплатился за это жизнью.
Как могли и могут большевики и прислуживающая им печать обвинять в корыстолюбии таких людей, изображать каким–то воплощением корыстолюбия все духовенство на протяжении всех 2000 лет?
Но разъяснить все это у Церкви возможности не было. В первые же месяцы после революции церковная печать прекратила свое существование. И жесточайший террор принял всероссийский размах.
1918. № 2. с. 102–104.
С высоты птичьего полета
Дни революции. «Начинается грандиозный опыт. Одному ч… у известно, во что это выльется», — писал Горький [292] в те дни. Но вылиться во что–то ОНО должно было. И вылилось.
Потекли нескончаемым потоком ужасы во все концы России. К прискорбию, только немногое о них было опубликовано. Весь архив о событиях тех дней находится в руках советского правительства и совершенно недоступен для историка.
«Беспримерное, еще небывалое в тысячелетней почти истории нашей Русской Церкви, время переживаем мы, — писала в то время церковная пресса, и это тяжелое время нависло над нами так быстро, так неожиданно, что мы совсем к нему не подготовились Можно ли было полтора года тому назад подумать, что скоро наступит открытое, все усиливающееся гонение на Церковь нашу…
Почти во всей России совершается осквернение храмов и поругание святынь, насильственное отнятие церковного имущества — особенно у обителей — во всех его видах, начиная от зданий и денег, продолжая угодьями… и оканчивая последним скудным запасом хлеба и картошки, так что иноки и инокини обрекаются на голодную смерть. Отнимаются помещения церковно–учебных заведений и разных других учреждений духовного ведомства, наконец, зверски расстреливаются священнослужители, часто без всякого не только суда, хотя бы для видимости их виновности, но и без предъявления к ним какого бы то ни было обвинения, — только за то, что они — служители Церкви Православной, провозвестники Христовой истины». [293]
«Гонение жесточайшее воздвигнуто и на Святую Церковь Христову, — писал Патриарх Тихон, — благодатные Таинства, освящающие рождение на свет человека или благословляющие супружеский союз семьи христианской, открыто объявляются ненужными, излишними; ситные храмы подвергаются или разрушению через расстрел из орудий смертоносных (святые соборы Кремля Московского), или ограблению и кощунственному оскорблению (часовня Спасителя в Петрограде); чтимые верующим народом обители святые (как Александро–Невская и Почаевская Лавры) захватываются безбожными властелинами тьмы века сего и объявляются каким–то якобы народным достоянием; школы, содержащиеся на средства Церкви Православной и подготовлявшие пастырей Церкви и учителей веры, признаются излишними и обращаются или в училища безверия, или даже прямо в рассадники безнравственности. Имущества монастырей и церквей православных отбираются под предлогом, что это — народное достояние, но без всякого права и даже без желания считаться с законной волей самого народа… Власть… проявляет всюду только самое разнузданное своеволие и сплошное насилие над всеми и, в частности, над святой Церковью Православной». [294]
Член Собора профессор Н.Д. Кузнецов сказал совершенно определенно «О Православной Церкви в России приходится сказать до сих пор нечто невероятное Церковь начинает быть гонимой Это не мое только признание, но и заявление Всероссийского Церковного Собора и Патриарха в их посланиях православному народу Православные русские люди, сознаете ли вы весь ужас для России произносимых слов? Если бы миллионы наших предков теперь воскресли, они, вероятно, не могли бы оставаться среди нас и просили бы поскорее снова умереть Вот до чего дошла Россия». [295]
В субботу 16–го марта к Петроградскому митрополиту Вениамину явились представители последователей протестантского вероисповедания, живущие в России, — прокурор Евангелическо–лютеранской Генеральной консистории Ю. Гептнер и светский член консистории барон Рейнгольд Мирбах Они представили Владыке приветственный адрес на имя святейшего Патриарха Тихона.
«Ваше Святейшество. Святейший Владыка, — говорилось в нем — Последователи протестантского вероисповедания с душевным и все возрастающим прискорбием переживают постигшие за последнее время великую нашу страну несчастья злополучную войну, потрясение основ государственного строя и, наконец, посягательства на свободу всей Христианской Церкви нашего отечества и прежде всего Церкви Православной.
В дни столь тяжких испытаний более, чем в другое время, сознавая единство всей Христовой Церкви и тщету всяких, идущих против нее, попыток государственного строительства, нижеподписавшиеся последователи протестантского исповедания испытывают потребность выразить Российской Православной Церкви, в лице Вашего Святейшества, чувства глубокого возмущения творимым над нею насилием и, вместе с тем, твердое упование на скорое избавление от постигшего ее преследования, согласно словам евангелиста Иоанна: «Яко всяк, рожден от Бога побеждает мир: и сия есть победа, победившая мир — вера наша». [296]
Адрес был подписан президентом Евангелическо–лютеранской Генеральной консистории, светскими членами ее, многочисленными представителями церковных советов лютеранских и французских реформаторских приходов, а также пасторами лютеранских церквей.
Страшный коммунистический опыт, совершавшийся на миллионах русских людей, [297] породил стоны отчаяния, которые исходили со всех сторон России с берегов Оби и Енисея, с далеких островов Белого моря и горных хребтов Туркестана.
Что видел, что слышал вокруг себя рядовой русский человек? Оскудевает вера, гибнет древнее русское благочестие. Отечество потрясено смутой в самих основах своих Потерявшие разум преступники совершают неслыханные злодейства, от которых безвинно гибнет множество людей. Люди простые отказываются от честного труда, дававшего им средства к существованию. Ополчаясь на чужое добро, они безумно губят плоды долголетних трудов и цветущие хозяйства обращают в пустыни и пожарища. Люди просвещенные не то с равнодушием, не то с робостью безмолвно созерцали распадение устоев нашей государственности.
«Испытания, ниспосланные Богом на страну нашу и святую Православную Церковь, — писали в письме, которое предполагалось приложить к воззванию архиепископу Кентерберийскому, члены Юго–Восточного Церковного Собора, — безмерны, равных им не знает история (разрядка В.С.): у нас разрушены элементарные основы человеческого бытия. Храмы наши оскверняются, служители алтаря подвергаются гонениям, небывалым со времен римских императоров. Семейные очаги разрушены и отданы на поругание. Свобода попрана и русский народ стонет под гнетом самозванцев, насилием и предательством, захвативших народную власть». [298]
На заседании Собора 25–го января было составлено моление о спасении Русской Православной Церкви и предложено наметить на всякий случай преемника Патриарху [299] (не от хорошей жизни), а на 118 заседании Собора 29–го марта обсуждался обширный доклад специальной комиссии о гонении на Церковь. [300] Опять же. Патриарх чувствовал это больше, чем кто–либо.
Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем неповинных, а просто по огульному обвинению в какой–то расплывчатой и неопределенной «контрреволюции». [301]
«Точно множество бесов налетело на Россию и со свойственной им ловкостью в искушениях принялось наполнять в большинстве темные русские умы тем духом, который еще до начала мировой войны распространился по Европе и привел ее к катастрофе». [302]
«Грядущий Хам, — писали «Церковные ведомости», — ужасал ожидаемыми бедствиями русскую интеллигенцию, дождавшуюся, наконец. «Пришедшего Хама», который на наших глазах попирает ее, повергая на землю в грязь свою и в ней затаптывая своими звериными ногами всех и все.
Растерзывание генералов и офицеров заживо, разграбление имущей интеллигенции и издевательства над нею самых бесчеловечных видов сделались уже известными читающей публике.
О страданиях православного пастырства печать замалчивает. А каковы они, можно судить по немногим примерам сего». [303]
«Народное слово» писало в те дни о том, что погромная волна пошла значительно дальше винных погребов, она нашла новые объекты, новые точки приложения, — и тут–то бросался в глаза некоторый параллелизм.
Смольный совершил налет на Александро–Невскую Лавру, — и ночным погромам подвергаются церковные дворы.
Смольный объявил золото сейфов конфискованным, — а герои ночи производят экспроприацию в ювелирных магазинах.
Смольный обыскивает частные квартиры «буржуев» в поисках спрятанного продовольствия, желая таким способом накормить голодающий из–за гражданской войны Петроград, — громилы тоже обратили свое благосклонное внимание на частные квартиры «буржуев», считая себя более способными обнаружить запасы.
А между тем, когда приходится обуздывать учеников, учителя не знают жалости. Ведь при одном только усмирении пьяных беспорядков на Вознесенском было перебито 160 человек. [304]
После долгого перерыва в «Новой Жизни» возобновил свои размышления М. Горький. [305]
Примечательна его характеристика исторического момента.
Забитый до отупения жестокой действительностью, пьяненький, до отвращения терпеливый и, по–своему хитренький, московский народ всегда был и остается психологически совершенно чужд российскому интеллигенту, богатому книжными знаниями и нищему знаниями русской действительности. Тело плотно лежит на земле, а голова выросла высоко в небеса, — вдали же, как известно, все кажется лучше, чем вблизи.
Конечно, опыт социальной революции — занятие, весьма утешающее маньяков этой прекрасной идеи и очень полезное для жуликов. Как известно, один из наиболее громких и горячо принятых к сердцу лозунгов нашей самобытной революции явился лозунг: «Грабь награбленное!»
Грабят, изумительно, артистически, нет сомнения, что об этом процессе самоограбления Руси история будет рассказывать с величайшим пафосом.
Грабят и продают церкви, военные музеи, продают пушки и винтовки, разворовывают интендантские запасы; грабят дворцы бывших великих князей, расхищается все, что можно расхитить, продается все, что можно продать: в Феодосии, солдаты даже людьми торгуют: привезли с Кавказа турчанок, армянок, курдок и продают их по 25 рублей «за штуку». Это очень «самобытно», и можем гордиться, — ничего подобного не было даже в эпоху Великой Французской революции.
Честные люди, которых у нас всегда был недостаток, ныне почти совсем перевелись: недавно я слышал приглашение такого рода: «Приезжайте к нам, товарищ, а то у нас, кроме трех рабочих, ни одного честного человека нет!»
И вот этот маломощный, темный, органически склонный к анархизму народ ныне призывается быть духовным руководителем мира. Мессией Европы.
Казалось бы, что эта курьезная и сентиментальная идея не должна путать трагическую игру народных комиссаров. Но «вожди народа» не скрывают своего намерения зажечь из сырых русских поленьев костер, огонь которого осветил бы западный мир, где огни социального творчества горят более ярко и разумно, чем у нас, на Руси.
Костер зажгли, горит он плохо, воняет Русью, грязненькой, пьяной и жестокой. И вот эту несчастную Русь тащат и толкают на Голгофу, чтобы распять ее ради спасения мира. Разве это не «мессианство» во сто лошадиных сил?
А западный мир суров и недоверчив, он совершенно лишен сентиментализма. В этом мире дело оценки человека стоит очень просто: вы любите? вы умеете работать? Если так — вы человек, необходимый миру, вы именно тот человек, силою которого творится все ценное и прекрасное. Вы не любите, не умеете работать? Тогда при всех иных ваших качествах, как бы они ни были превосходны, вы — лишний человек в мастерской мира. Вот и все.
А так как россияне работать не любят и не умеют, и западно–европейский мир это их свойство знает очень хорошо, то будет нам очень худо, хуже, чем мы ожидаем…
Сегодня «Прощеное Воскресенье».
По стародавнему обычаю в этот день люди просили друг у друга прощение во взаимных грехах против чести и достоинства человека. Это было тогда, когда на Руси существовала совесть; когда даже темный, уездный русский народ смутно чувствовал в душе своей тяготение к социальной справедливости, понимаемой, может быть, узко, но все–таки понимаемой.
В наши кошмарные дни совесть издохла. Вот убиты невинные и честные люди Шингарев, Кокошкин, а у наших властей не хватает ни сил, ни совести предать убийц суду.
Расстреляны шестеро юных студентов, ни в чем не повинных, — это подлое дело не вызывает волнения совести в разрушенном обществе культурных людей.
Десятками избивают «буржуев» в Севастополе, в Евпатории и никто не решается спросить творцов «социальной» революции: не являются ли они моральными вдохновителями массовых убийств?
Издохла совесть. Чувство справедливости направлено на дело распределения материальных благ, — смысл этого «распределения» особенно понятен там, где нищий нищему продает под видом хлеба еловое полено, запеченное в тонкий слой теста. Полуголодные нищие обманывают и грабят друг друга этим наполнен текущий день. И за все это — за всю грязь, кровь, подлость и пошлость — притаившиеся враги рабочего класса возложат со временем вину именно на рабочий класс, на его интеллигенцию, бессильную одолеть моральный развал одичавшей массы. Где слишком много политики, там нет места культуре, а если политика насквозь пропитана страхом пред массой и лестью ей — как страдает этим политика советской власти — тут уже, пожалуй, совершенно бесполезно говорить о совести, справедливости, об уважении к человеку и обо всем другом, что политический цинизм именует «сентиментальностью», но без чего нельзя жить. [306]
«Строгости» в то время было сколько угодно. Расстреливали за малейшую провинность, а то и без всякой вины, просто так, за компанию, так сказать Нет, это была не та разумная строгость, какая необходима каждому народу и каждому государству. Это была дикая, звериная жестокость. [307]
Ни о каком протесте этому безумию не могло быть и речи. «Мы знаем, сказал на заседании Собора 20–го января 1918 года протоиерей А.А. Хотовицкий. — как жестоко карают насильники, стоящие у власти, — мужестенное слово правды» [308] Особая комиссия Дзержинского в расклеенных по всей столице объявлениях грозила «стереть с лица земли» всех, кто будет выступать «с речами и действиями против советской власти». [309]
Из народа были исключены все, кроме рабочих и крестьян. А ведь ими далеко не исчерпывался состав населения России. Кроме всего прочего, он, чего греха таить, был ограничен качественно.
Классовая принадлежность определялась по лишнему куску хлеба, поэтому таких, как А.В. Карташев, министр исповеданий, член Собора, или А.И. Шингарев и Ф.О. Кокошкин, большевики и за людей не считали Первый томился в заключении в Петропавловской крепости, другие были зверски расстреляны в ночь на 6–ое января кучкой красногвардейцев и матросов в Мариинской больнице, куда они были переведены для лечения из Петропавловской крепости.
Известие об этом зверском самосуде произвело потрясающее впечатление, особенно после расстрела мирной манифестации. Отголоски недовольства и возмущения широких масс трудового народа этими расстрелами дошли до Смольного, произвели впечатление и на правительство народных комиссаров. Ленин немедленно издал приказ о розыске и аресте убийц, совершивших зверскую расправу.
В результате расследования убийства Шингарева и Кокошкина было установлено, что зверский расстрел министров организован не черносотенцами, как хотели представить этот случай некоторые большевистские газеты, а руководителем красногвардейцев Выборгского района Петрограда и несколькими его помощниками. [310]
В свете таких фактов характеристика большевиков, данная Шульгиным в его работе «1920–й год», уже далеко не выглядит, как слепоненавистническая и антисоветская. Она в большой мере обретает реальную основу и правдивость: «Красные — грабители, убийцы, насильники Они бесчеловечны, они жестоки. Для них нет ничего священного. Они отвергли мораль, традиции, заповеди Господни… Они, чтобы жить, должны пить кровь и ненавидеть. И они истребляют «буржуев» сотнями тысяч Они убивают, они пытают. Разве это люди? — Это звери.». [311]
Или другая:
«Большевик? — спросил архонт и почесал голову — Что это значит?
Это значит — хватай всю жратву, что под руки попадет, и воруй, чтобы разбогатеть» Это такая банда, которая бродит по всему миру в последнее время». [312]
Вот в таких условиях встречал верующий русский народ светлый воскресный день Торжества Православия в 1918–ом году.
В настоящем году Торжество Православия совершается в нашей первопрестольной столице с двумя совершенно исключительными особенностями, сказал в своем слове за Божественной литургией в храме Христа Спасителя в Москве митрополит Антоний — Первая из них заключается в том, что в нынешнем году Торжество Православия впервые справляется не в том храме, где оно справлялось в течение четырех с половиной веков, не в древнем Успенском соборе, а в новом соборном храме Рождества Христова Конечно, храм этот по крайней мере вчетверо вместительнее Успенского, многочисленный собор священнослужителей представляет собою здесь несравненно более величественную картину, чем в тесном старом соборе Но не в этом заключается причина, по которой Торжество Православия перенесено ныне в новый собор; внешние удобства не понудили бы церковную Москву изменить исконный обычай — праздновать Православие пред чудотворными раками великих святых и пред чудотворным ликом Богоматери.
Нет, не по своей воле должны были собраться сегодня пастыри и паства московская в новый собор, а потому, что ее не пускают (подчеркнуто нами — В.С.) в Священный Кремль и в чудотворную древнюю церковь Успения. Дожили мы до таких времен, когда жителям столицы заложен путь к самым дорогим, самым родным их святыням, когда приходится им отыскивать другие места для своих священных собраний, чем в прежние годы…
Церковь Российская впала в такое порабощенное состояние, какого не испытывали наши единоверные племена ни под властью магометан, ни под властью западных еретиков, ни наши предки под игом татар.
Наши церкви подвергаются расстрелам и ограблению, их имущества повсеместно расхищаются; наши школы лишены права учить детей и юношей тому, что Господь назвал единым на потребу, т. е. словесам Своего Евангелия и вообще Закону Божию, наши пастыри и архипастыри изгоняются из церковных домов; наши… училища и академии, воспитывавшие пастырей церковных, совершенно упраздняются. Ни евреи, ни магометане, ни протестанты, не лишены тех прав и имуществ, каких лишен православный люд на Руси…
При виде пробитого бомбой купола Успенского собора, разбитой стены Киево–Печерской Великой церкви, при виде разоренных монастырей и опустошенных причтовых домов, при виде нищенствующих евреев–изгнанникок, их плачущих голодных детей, училищ, с вынесенными из них образами, и прочих ужасов современного развращения, не уместнее было бы и нам взамен торжества ужасаться и тосковать и восклицать с пророком Ю, кто даст главе моей воду и глазам моим источник слез» Я плакал бы день и ночь о пораженных дщерях народа моего» (Иер 9, 1)! [313]
«Плачь, родная страна» Плачь, рыдай, родная Россия–мать! Святыня твоей государственной жизни, право–закон грубо растоптан, свобода твоего слова безжалостно раздавлена, неприкосновенность личности жестоко попрана, истерзано все, даже последние лепестки твоей юной благоухающей свободы Отцы, с горечью напоминаю, что сбылись мои слова, сказанные вам с воплем души на собрании в апреле прошлого года, что историческое колесо политического переворота неизбежно повернется назад, и мы будем не в силах его повернуть, и вот тогда водворится в стране тирания Тирания мрачной тенью теперь покрыла русскую землю, и мы пока бессильны даже ослабить ее.
Но…
Возрадуйтесь! Смотрите, как загорелся свет веры в сыром холодном Петрограде и замерзшей Москве после лишь попытки глубококощунственного захвата святыни Петрограда — Александро–Невской Лавры.
Радуйтесь пред вами уже горит яркий огонь веры, который привлек такую несметную толпу с хоругвями и иконами на эту площадь, чтобы молиться о сохранении и защите Святой Православной Церкви.
Радуйтесь пламени любви к Церкви, которым сияют ваши сердца после издания декрета (указа) об отделении Церкви от государства Вместо свободной Церкви в свободном государстве наша мать святая Церковь Православная лишается всех человеческих прав и становится гонимой рабой Ведь этого не знали и не знают православные церкви в деспотической магометанской Турции. Христианам было лучше, чем становится теперь нам, даже при гонителях кровавых — римских императорах–язычниках Римские императоры считали священными места христианских погребений и не касались их. И христиане там спокойно, тихо молились Декрет об отделении Церкви от государства лишает Церковь права иметь собственные храмы и свободно совершать общественное моление нашему Богу.
Но вы радуйтесь тому, что теперь наступило время мученичества «а имя Спасителя Христа Слушайте, вы, обитатели Смольного: вас мы не послушаемся, вам мы не подчинимся ни за что и никогда. Мы будем совершать все таинства нашей Церкви и все общественные богослужения. Вы силою отнимете наши храмы, мы будем править службу Господу Богу в домах и даже в подземельях. Вы произволом захватите наши антиминсы. Мы будем без них, с благословения своих епископов, совершать литургии. Вы насилием заберете наши священные сосуды. В домашних сосудах тогда мы совершим страшную жертву Тела и Крови Господней.
Без нее мы не можем жить, она — наша жизнь, без нее — наша смерть. Святая Евхаристия дает нам радость, неземной восторг, и силу жить, бороться и силу мужественно бестрепетно нести страдания. Гонений и мук от вас мы не боимся. Мы их хотим, мы жаждем их кровавой красоты. Мы не трепещем ваших революционных трибуналов (судов, ведь, нет). Изуродованные даже вашим самосудом наши тела будут пронзать, словно иглами, вашу совесть, будут прокладывать путь победе света над беспросветной тьмою, христианству над новым язычеством, и победа бесспорно будет наша…». [314]
Февраль 1919–го года. Захватившие в свои руки верховную власть России большевики принялись подвергать уничтожению не только интеллигенцию и гражданские культурные ценности, они преследуют также все религии с их представителями и уничтожают почитаемые религиозные памятники.
Разгромлены храмы московского Кремля. Ярославля. Симферополя, многие осквернены. Расхищены исторические ризницы и библиотеки: патриаршие в Москве и петроградские. Убиты киевский митрополит Владимир, около 20 епископов, многие сотни священников. Перед убийствами жертвам часто отрезают конечности тела, колют, иных зарывают живыми в землю.
Расстреляны крестные ходы народа в Петрограде. Туле. Харькове, Солигаличе. Где власть большевиков, там гонение на Православную Церковь, которое по жестокости превосходит гонение первых трех веков. Насилуют монахинь, социализируют женщин, полная разнузданность страстей. Царит голод и смерть. Люди в унынии. В огненном искушении одни очищаются, а другие погибают. Только Сибирь и Приуралье изгнали большевиков, и под сенью закона правильно устраивают свою жизнь гражданскую и церковную». [315]
Протопресвитер Шавельский в статье «Большевизм и Церковь» [316] писал, что нет тех издевательств, тех зверств, которые бы стеснялись применять по отношению к религии и духовенству в Советской республике.
В г. Юрьеве, как сообщает о. протопресвитер, красные палачи топорами изрубили семнадцать священников и епископов. Большевики бросали священников в свалочное место, отрезали им носы и уши, одевали в женскую одежду и заставляли танцевать, распарывали священникам животы и сажали туда живых поросят, одевали лошадей в церковные ризы, так, что крест приходился на лошадиный зад, вставляли папиросы в рот изображениям святых, устраивали вместо панихид бесовскую свистопляску и т. д. и т. п. [317]
«… Святители и пастыри Православной Церкви нашей предаются жестоким гонениям и мучительной смерти. Более десяти епископов приняли уже мученический венец. Много сотен священников погибли невинною жертвою нечестивых и злобных гонителей христианства. Храмы наши поруганы. Исторические церковные сокровища расхищены. Молитва изгнана. Мощи веками чтимых святых вынуты из хранилищ и преданы поруганию. Злодеи в богохульстве своем не остановились перед поруганием мощей святого Сергия Радонежского, великого печальника земли русской во дни татарского ига и всенародно возвестили о том в своих известиях.
Безбожная власть изыскивает случаи унизить, оскорбить и разорить нашу святую веру. Православная Церковь наша непрестанно молит Господа о прекращении ниспосланных ей бедствий и о спасении народа от власти тьмы и зла. Но силен враг наш, разоривший страну нашу, силен не внешним могуществом, а внутренним влиянием на душу слабого человека. Прикрываясь заботой о бедных и угнетенных, он зовет темный народ к грабежу и убийствам, полному ниспровержению всякой власти, к отречению от Бога и совести». [318]
«… Вот уже два с лишним года, — писал архиепископ Донской и Новочеркасский Митрофан, — как в великой некогда России нет законной власти и бушуют свирепые волны революции, вынесшие на своем пенистом гребне потрясение основ всех сторон общественной народной жизни. Больше года продолжается на Руси господство «большевиков», доведших и общественность, и государственность русского народа до последних степеней разрушения, особенно же обрушившихся всею тяжестью своего террора (разрядка наша — В.С.) на православную веру, на Православную Церковь, в том очевидно расчете, что погибель веры и Церкви неизбежно повлечет за собою и гибель самого русского народа, рожденного к своему историческому бытию и выросшего в великий народ под осенением Православия.
Не буду описывать зверств, издевательств, насилий, гонений, преследований, мучений, воздвигавшихся и воздвигаемых большевистским правительством на архипастырей, пастырей, клириков и мирян, стариков и молодых, мужчин и женщин, даже детей, образованных и необразованных, в разных городах и весях и местах некогда великой и мощной, а ныне разоренной, разграбленной России (Петроград, Москва, Киев, Харьков, Тула, Пермь и т. д. и т. п.).
Но уже потому, что делалось и делается большевиками в донской церкви на территории всевеликого войска донского можно убедиться, как велик и ужасен объем постигшего Православную Русскую Церковь бедствия, не случайного по своему происхождению, а вытекающего, как следствие из основания, из всей системы учения и действия большевиков.
Там, где в пределах земли всевеликого войска донского были или находились большевики, там всюду полное разрушение жизни, обращенное прежде всего на православных пастырей и православную Церковь. Святые храмы или разорены, или осквернены, или поруганы. Святыни православные подверглись и подвергаются всяческому кощунству: иконы выбрасываются, антиминсы обращаются в носовые платки или и того худшие предметы домашнего обихода, священнослужительские облачения употребляются на попоны для лошадей, на покрышки для орудий, священные сосуды расхищаются и обращаются в предметы унизительного потребления.
Над пастырями церкви донской производятся всяческие издевательства и насилия адской злобы, вплоть до мучений, напоминающих собою страдания первых христиан. Так, одного священника красноармейцы–большевики заставили служить молебен о даровании им победы над донскими и добровольческими «бандами», и когда он под угрозой штыков сделал это, ему щедро заплатили… Другого перевенчали в церкви с кобылой; устроили потом оргию, якобы брачный пир. В третьего стреляли. Над иным производили кажущийся суд, доискиваясь, не укрывал ли он контрреволюционеров, не состоит ли сам в числе последних.
Таких пастырей донская церковь насчитывает до сего времени почти до полусотни; о многих новых мучениках–пастырях еще не собраны сведения в виду разобщенности целой половины епархии с г. Новочеркасском, столицей всевеликого войска донского.
А что сказать о верующих сынах и дщерях, православных чадах донской церкви? Число их, подвергшихся издевательствам, поруганиям, мучениям, насилиям, теперь не может быть указано даже и приблизительно. Женщины, девушки и даже девочки подвергаются гнусному насилованию с целью «прививки пролетарской крови». Мужья, отцы и братья или насильственно мобилизованы или изрублены, изранены, избиты, убиты за твердость и преданность христианской вере, долгу, закону, совести.
Недостанет мне слов изобразить наконец ужас бедствия и материального: станицы, хутора, села, деревни, поселки или разграблены или сожжены дотла. Всюду смерть и голод. Доведенные до отчаяния, казаки во многих местах подняли знамя восстания против врагов своих на защиту веры. Церкви, своих домов и земли. Мужественно борются с большевиками все, кто в годину искушений устоял против соблазнов, идущих определенно от врагов христианства, особенно Православия, и сохранил в чистоте веру Христову в крепости, преданности Церкви Православной, в неповрежденности любви к Богу и ближнему». [319]
«… Так называемый большевизм есть открытое отрицание всякой религии, понятия греха, чувства долга, совести и стыда. Большевистская власть открыто ведет пропаганду безбожия в русском народе, последовательно и планомерно проводится кощунственной отношение к религии. Доказан и установлен целый ряд случаев гонения на православную веру и Церковь, случаев гонения на православную веру и Церковь.
Сонмы священнослужителей подвергнуты мученической смерти, глумлениям и надругательствам; самые дорогие для души русского человека святыни поруганы и осмеяны, вскрыты мощи великих святителей, подвижников и молитвенников за русскую землю оскорблены религиозные чувства русских людей, верных религии и Церкви.
Отношение большевистской власти к православной религии русского народа представляет большую угрозу для дальнейшего существования человечества», [320] — писали верующие Сибири во главке епископом Мелетием.
1919–ый год, начало гражданской войны — начало новой антицерковной волны. Большевики умело использовали момент: рассматривая религию вообще, как одну из форм эксплуатации трудящихся, и обвинив Церковь в контрреволюции, [321] они тем самым подвели под свою ярую антицерковную политику «юридическое основание».
В воспаленном мозгу революционеров–большевиков каждая церковь являлась «контрреволюционным очагом». [322] Подавляющее большинство религиозных организаций и священнослужителей действительно были настроены оппозиционно большевистскому режиму, но это совсем не означает, что «вся деятельность религиозных организаций является вредительством», как заявляют атеисты. [323]
Просто это был очень удачный тактический ход, которым большевики развязывали себе руки.
Советские историки утверждают, что репрессии советской власти «обрушились со всею силой на церковников лишь в меру их контрреволюционной деятельности». [324] Но своей кровавой рукой они охватывали всю деятельность и все церкви, поскольку в представлениях большевиков все они были контрреволюционные.
«Какую бы религию мы ни взяли, — христианство, ислам, еврейскую религию или ламаизм, и т. д., все они служили знаменем для антисоветских выступлений», [325] вдалбливали народу большевики.
«Контрреволюционерами были все:
православные,
сектанты,
мусульмане,
ксендзы и пасторы,
раввины,
буддисты, ламаисты,
шаманы». [326]
Все религии для большевиков — контрреволюционная сила, которую нужно сломить любыми средствами.
Вдолбив своему революционному авангарду этот бред, большевики с кровавым энтузиазмом принялись крушить этот обломок «старой машины».
Но насилие породило сопротивление, и столкновение этих двух стихий, борьба, принесла собой кровь и слезы.
Впоследствии и здесь не обошлось без фальсификации. Советские, с позволения сказать, историки имели наглость утверждать, что «резкие формы» (по отношению к духовенству и Церкви) были вызваны тем, что некоторые священнослужители участвовали в контрреволюции и, главное, исходили они со стороны «широких» народных масс. [327] Эти тех самых масс, которые оказывали яростное сопротивление большевикам в их «церковных» поползновениях, тех масс, которые не приняли ни одного пункта декрета об отделении Церкви от государства, масс, которые в подавляющем большинстве стали на сторону гонимой Церкви в страшное послереволюционное время.
Евангельский призыв Патриарха Тихона на Соборе 1917–1918 гг. повиноваться более Богу, нежели человекам — изображался как контрреволюционный. [328] Кроме того, он — показатель «степени наглости», до которой дошла, мол, церковная контрреволюция, и какую силу она за собой чувствовала. [329]
Красные профы с яростью дилетантов умеют вдруг и по–славянски и по–гречески. И чуть батюшке вольно, они его к стенке. [330] Поэтому еще в сентябре 1918–го года члены Собора почувствовали приближение насильственного разгона Собора, и, не дожидаясь этого, благоразумно разошлись.
19–го апреля 1919 года был арестован католический Могилевский епископ Ропп. Формально — за содействие мятежу Юзефа Пилсудского, фактически за сопротивление осуществлению декрета.
25–го мая более 10 тысяч католиков прошли в Петрограде от храма святой Екатерины до главной квартиры ЧК и во весь голос потребовали освобождения архиепископа Роппа. [331] Ни к чему, разумеется, это не привело. Разве это голос народа?
В июле Патриарх Тихон обратился к верующим с воззванием, в котором описывал многочисленные зверства, безумные жертвоприношения, совершаемые революционной властью в Советской России, где воздвигались «целые курганы из тел» ни в чем не повинных людей. [332]
Он писал, в частности, что все эти зверства совершаются там, где не знают или не признают Христа, где религию считают опиумом народа, где христианские идеалы — вредный пережиток, где открыто и цинично возводится в насущную задачу истребление одного класса другим и междоусобная брань. [333]
Летом Всероссийская Чрезвычайная Комиссия (ВЧК) приговорила к расстрелу настоятеля храма Василия Блаженного протоиерея Иоанна Восторгова.
Того самого Восторгова, которого незадолго до этого привлекали к суду в качестве обвиняемого по делу «об антисемитской агитации в Московском соборе Василия Блаженного, в связи с мощами мученика Гавриила» (эксперт по делу И. А. Шпицберг).
Насколько виновен был протоиерей Восторгов, можно судить по словам настоятеля собора протоиерея Ковалевского, с которым он выступал на следствии: «Восторгов часто вел беседы с народом… в особенности в связи с мощами Гавриила. Гавриил значится в списке святых, вероятно за то, что он замучен евреями Говорю это, как показывает моя пастырская совесть. Как православный священник Восторгов вел пастырскую правильную линию в своем деле». [334]
В протоколе приговора на этот раз было сказано: «Как темная личность и враг трудящихся». [335] Приговор был приведен в исполнение. [336]
В сентябре был арестован архиепископ Константин. Обвинили в том, что он после циничного расстрела большевиками Николая II и всей его семьи служил по нем панихиды. [337] А почему бы и не служить? Церковь призвана благословлять последний путь и молиться о каждом человеке, независимо от его характеристик.
После оставления Белой Армией севера, в Соловецком монастыре был открыт «трудовой лагерь», в котором томились сотни архиереев и священников.
В Осташковском уезде были арестованы тверской архиерей и 6 священников. [338]
Арестован (до окончания гражданской войны) архиепископ Константин (Булычев) и (до окончания войны с Польшей) епископ Виктор (Островидов). [339]
В Тобольске был арестован епископ Гермоген. Когда во время ареста пономарь ударил в набат, «один из латышских стрелков, дал выстрел вверх и набат прекратился». [340]
Правда, к пасхальным дням по распоряжению ЧК из тюрьмы был освобожден епископ Никандр с несколькими священниками, но они к этому времени уже успели понести «достаточное», как пишет журнал «Революция и Церковь», наказание.
Вскрытие мощей
1919–ый год печально известен как год повсеместного кощунственного вскрытия мощей русских святых. История не знает другого такого грубого оскорбления религиозного чувства людей. Раки со всем содержимым по истечении некоторого срока после вскрытия планировалось передать в местные музеи, в отделы церковной старины. [341]
В Архангельской, Владимирской, Вологодской, Воронежской, Московской, Новгородской, Олонецкой, Псковской, Тамбовской, Тверской, Саратовской и Ярославской губерниях за короткое время было совершено 58 «вскрытии» мощей. [342]
Мощи Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия долгое время были в музее Наркомздрава (Петровка, 14) в качестве экспоната — «мумифицированные трупы». [343]
Антирелигиозная литература того (да и нашего) времени изо всех сил пыталась представить кампанию вскрытия мощей, как ответ на требование самого народа. На самом же деле, все было гораздо проще: оно декретировалось центральной властью и местные советы и исполнительные комитеты в административном порядке принимали соответствующее решение. Так было и с мощами преподобного Сергия: решение о вскрытии его мощей было принято на пленуме исполкома, да еще в присутствии «делегатов» из Москвы. [344]
Желание народа учитывалось приблизительно так. Когда на имя председателя ВЦИК поступило ходатайство группы граждан села Троицкого Большого об отмене постановления Тверского губисполкома о передаче мощей (без указания чьих) в музей церковной старины, то жалоба эта из ВЦИКа была передана VIII Отделу, ведавшему делами по отделению Церкви от государства, который по этой жалобе «предложил» Тверскому губисполкому:
1) срочно выслать в VIII Отдел вышеуказанное отношение Тверского епархиального совета,
2) выслать на место, в село Троицкое Большое толкового лектора–агитатора на предмет разъяснения крестьянам смысла мотивов решения Тверского исполкома по содержанию возбужденного вопроса, равно и декрета об отделении Церкви от государства и
3) о вышеуказанных действиях и о настроении трудящихся масс поставить в известность VIII Отдел. [345]
Резолюцией, принятой на III Всероссийском съезде деятелей советской юстиции 25–го июня 1920–го года по докладу Красикова «Об отделении Церкви от государства» (пункт 3), губисполкомы обязаны были проверять все условия проведения мероприятий по ликвидации мощей, [346] но тем не менее часто вскрытия производились тайком, без свидетелей, без точной записи найденного и с расхищением разных церковных вещей. [347]
Несмотря на все это, большевики не отступили от своей «танковой» линии. Коллегия Наркомъюста на заседании 6–го июля 1920–го года по вопросу о мощах приняла следующее постановление: «Принципиально остается в силе старое постановление о необходимости ликвидации эксплуатации так называемых мощей». [348]
Встретив во многих местах сопротивление, центральная власть лишь предостерегла своих исполнителей на будущее от решительных действий, если в той или иной местности «почва недостаточно подготовлена». [349]
Кампанию вскрытия мощей русских святых один историк емко назвал «мощейной эпопеей». Оно сопровождалось жуткой профанацией.
Профессор Н. Д. Кузнецов на основе свидетельств игумена Ионы и священников Звениюродской семинарии, доносил в Совнарком о грубости и издевательстве членов комиссии по вскрытию мощей преподобного Саввы Звенигородского.
Дошло до того, что один из членов комиссии несколько раз плюнул на череп святого, останки которого составляют святыню русского народа. [350]
В январе–феврале 1919–ю года было произведено вскрытие мощей святителей Митрофана Воронежского и Тихона Задонского. Весь процесс вскрытия был заснят кинооператорами и фильм демонстрировался по всей стране. [351]
Вопрос о вскрытии мощей преподобного Сергия был решен на пленуме местного Совета. [352] Ввиду реальной возможности народных волнений, была мобилизована рота размещавшихся в Лавре курсантов. Чтобы не допустить набатного звона в шестом часу вечера они заняли колокольни, у всех ворот были расставлены патрули. «Свои» люди находились и на стенах Лавры. В шестом часу вечера наглухо закрыли ворота. [353]
Когда стало известно решение Совета о вскрытии мощей преподобного Сергия, народ стал собирать подписи протеста. Под протестом против вскрытия на 35 листах стояло 5000 подписей. [354] Это в маленьком местечке Сергиевом Посаде! Не помогло.
Кстати, 11–го апреля с 20 часов 50 минут до 22 часов 50 минут, т. е. в течение двух часов, в Троицком соборе Лавры, во время вскрытия мощей преподобного Сергия, непрерывно шла киносъемка. Куда девались эти ленты? Ведь не могли же антирелигиозники не воспользоваться ими, если бы они, пусть в какой–то мере, компрометировали Церковь?!
До осени 1920–го года по России было произведено 63 вскрытия мощей святых. [355] Останки четырех святых были помещены в музеи. И только в восьми случаях (из 54) при вскрытии мощей присутствовали «массы» [356] (народ).
Весьма модными были насмешки при вскрытии мощей. Насмешки в разной форме, но всегда крайне оскорбительные для верующих.
Кроме того, были и злоупотребления: тайные вскрытия с расхищением драгоценных церковных предметов. [357]
Дальше… по кровавому пути
1920–й год. Екатеринбургская ЧК приговорила к 5 годам тюремного заключения в «концентрационном лагере»: свящ. с. Травянка, Камышловского уезда, Алексия Федорова; свящ. с. Ользовское, Шадринского уезда. Александра Боркова; свящ. Рождественской вол. Екатеринбургского у., о. Кузнецкого; свящ. с. Кочновское. Камышловского уезда, Дмитрия Горных. [358]
Основания?
1) За то, что один из них, чтобы «сорвать всеуральский субботник» в тот же день назначил приходское собрание.
2) За проповеди, в которых громил коммунистов, не признающих Бога, и за отказ отпевать убитых белыми красноармейцев.
3) За то, что чересчур усердно старался отвоевать у исполкома отведенный под столовую церковный дом».
4) За то, что «травил» в проповедях коммунистов и советскую власть. [359]
В то время в Московском губернском революционном трибунале «слушалось дело по обвинению: б. обер–прокурора Синода А. Д. Самарина, проф. МДА Н. Д. Кузнецова, членов объединенного совета Москвы: (председателя религиозно–философского общества свящ.
Г. А. Речинского,
Н. В. Цветкова,
С. И. Успенского и др.),
о. Ионы,
диакона Смирнова,
священника Тузова,
иеромонаха Саввы,
Яницкого, Холанского.
Максимова. [360]
Всем приписывали «контрреволюционные» действия. Самарина и Кузнецова суд объявил «врагами советской власти». Расстрел был заменен заключением в концентрационный лагерь. [361]
В Новгороде упразднили епархиальный совет. Был судебный процесс. В качестве обвиняемых — члены совета:
игумена Сторожевского монастыря
выпускников МДА
протоиерей
священник
временно управляющий епархией епископ Новгородский митрополит
К. Яковцевскии,
Н. Соколов,
В. Вихров.
В. Н. Фиников,
Алексий,
Арсений. [362]
В обвинительном акте, между прочим, был пункт:
«Издание от имени совета духовного органа «Новгородские епархиальные ведомости», в которых усматриваются признаки злостной критики советского строительства». [363]
В ноябре 1920–го года в Омском «доме лишения свободы» находились под арестом
архиепископ Сибирский Вениамин.
епископ Уфимский Андрей.
епископ Златоустовский Николай. [364]
Смоленская губчека в г. Мстиславе «за контрреволюционную деятельность» арестовала епископа Варлаама и ряд духовных и гражданских лиц. [365]
В том же году заканчивалась волна ликвидации епархиальных советов. «Ликвидация эта происходит всюду», — писал революционный журнал. [366] Большинство епархиальных советов были ликвидированы уже в прошлом году, многие священнослужители попали на скамью подсудимых. [367]
За три с небольшим года (1917–1920) немало священников и епископов было арестовано, предано суду и понесло суровые наказания. [368]
20–го августа 1921 года «при загадочных обстоятельствах» погиб Уфимский епископ Симон (Шлеев). Возвращаясь поздно вечером из кафедрального собора, в сопровождении двух монахинь, епископ увидел несколько человек, выходивших из калитки его дома. Монахини испугались и спрятались. Тут же раздался один за другим два выстрела. С убитого епископа убийцы сняли золотой крест. Одна деталь, которая наводит на размышления: накануне был убит комиссар местной ЧК М. Мастриков. [369]
Резко ухудшились отношения молодого советского государства с Церковью после Всезаграничного Собора русских архиереев–эмигрантов в Сербии, Карловцах Сремских (декабрь 1921 г.), провозгласившего основной задачей Русской Православной Церкви восстановление в России монархии… [370]
Гражданская война обострила внутренние классовые отношения, набросила тень подозрения в нелояльности на все элементы населения, сторонившиеся революции. «При таких условиях, — пишет Б. Титлинов, — обострение отношений государства и Церкви становилось неизбежным и этим отчасти объясняются некоторые факты, которые при других обстоятельствах могли и не иметь места». [371]
«Годы гражданской войны были годами резкой борьбы с духовенством». [372] Можно сказать, что конец гражданской войны совпадает со своего рода периодом «бури и натиска» на церковные организации. [373]
Все революционеры–большевики оказались жертвами формальной логики: патриарх Тихон — неприкрытая контра; либо религия — опиум, и тогда всех попов к стенке, либо она полезна, и тогда нечего бороться. [374]
Из провинций наиболее ретивые революционеры приезжали в столицу с предложениями такого рода: попов в Сибирь, иконы в костер, храмы под клубы. [375] Большевистские «десять заповедей». [376]
Так и действовали.
А в конце 1920–го года революционный официоз высказался так: «Операция эта (разрушение Церкви, одной из могучих опор самодержавия, как ее называли большевики, господствовавшей, государственной, бюрократической организации — В.С.)… прошла сравнительно легко». [377]
Для кого как!
Под прикрытием сопротивления изъятию церковных ценностей (об этом ниже, в самостоятельной главе) советская власть начала новую широкую волну судебных процессов над священнослужителями. Сопротивление изъятию оказалось весьма удачным поводом для привлечения к суду любого нежелательного представителя Церкви.
В первую очередь под эту волну попал, разумеется. Патриарх Тихон.
11–го апреля 1922–го года начался (правда, по просьбе епископа Антонина Грановского он был перенесен на 24–ое апреля, а в этот День слушание было отменено) судебный процесс над Патриархом Тихоном. К судебной ответственности были привлечены так же управляющий Московской епархией архиепископ Никандр (Феноменов), заведующий патриаршей канцелярией Гурьев, Новгородский митрополит Арсений (Стадницкий).
Революционный трибунал вынес определение о привлечении Патриарха Тихона и архиепископа Никандра к уголовной ответственности. [378] 18–го мая, в субботу, в 6 часов вечера, отряд красногвардейцев появился около Троицкого подворья (у Самотеки), где проживал Патриарх, и ему было объявлено, что он находится под домашним арестом и не должен покидать своих комнат. [379]
В ночь на 19–ое мая Патриарха перевезли в Донской монастырь и под охраной, в полной изоляции от внешнего мира, его заключили в небольшой квартирке под монастырскими вратами (раньше в ней проживали архиереи, находившиеся на покое). Только один раз в сутки, в 12 часов, заключенному Патриарху позволяли выйти на балкон. Каждый раз при этом он видел вдали группы людей, склонявших головы при его появлении. Он издали благословлял их. [380] В таких условиях Патриарху предстояло пробыть ровно год.
26–го ноября там было совершено второе покушение на жизнь Патриарха. [381] При нем постоянно находился келейник, семейный человек, бывший иподиакон. По средам Патриарх отпускал его повидаться с родными и до следующего дня оставался один. Такой распорядок Патриарха был всем известен. И вот, 26–го ноября, в среду, в 23 часа ночи, кто–то своим ключом открыл входную дверь и направился в комнату Патриарха.
Послушник, Яков Сергеевич Полозов — навстречу. Выстрел. Он вскрикнул и тут же смолк. Преступники ретировались, захватив в прихожей шубу Патриарха. Прибежавший на выстрел Святейший увидел страшную картину.
Вернитесь, вернитесь, — слыша удаляющиеся шаги, наивно призывал он, — вы же человека убили! — и силился поднять своего послушника, который по случайности не ушел в этот день домой.
Пуля предназначалась явно для Патриарха.
Патриарх велел похоронить послушника рядом с тем местом, которое он определил для своей могилы:
Пусть под землей будем лежать рядом, как братья. Он принял на себя смертельный удар, предназначавшийся мне.
Тучков запретил хоронить Полозова в Донском монастыре. Предложил на Ваганьковском кладбище.
Он будет лежать здесь, — кратко ответил Патриарх Тихон, когда ему доложили о распоряжении Тучкова.
Так и было сделано, как хотел Святейший. Под землей они лежат рядом, а на земле их разделяет лишь храмовая стена (Патриарх внутри, его послушник снаружи).
Почти в течение года без суда и следствия держали Патриарха под арестом. 12 раз (с 9–го мая 1922 года, по 5–ое марта 1923 года) Патриарха допрашивали (9–го мая, 31–го августа, 26–го декабря, 29–го декабря, 2–го января, 11–го января, 18–го января, 25–го января, 30–го января, 16–го февраля, 24–го февраля и 5–го марта). [382]
И только весной 1923–го года его дело сдвинулось с мертвой точки. 25–го марта начался скандальный в истории юриспруденции «судебный» процесс над Патриархом Тихоном. [383]
Патриарха судили по семи статьям Уголовного кодекса — 59, 62, 69, 72, 73, 119, 120. [384] Ему инкриминировали вину за все полторы тысячи кровавых эксцессов, происшедших в стране в результате изъятия церковных ценностей.
Кроме этого в обвинительном акте Патриарха Тихона было сказано, и этот аргумент фигурировал в качестве обвинительного пункта, что он (Патриарх) поддерживал связь с белогвардейской контрреволюцией. Через некоего эфирного «Федю». На самом серьезном уровне этот Федя фигурировал как свидетель обвинения, хотя кто скрывался под этим именем ни следствию, ни вообще никому известно не было. [385]
Мировая международная общественность была до глубины души возмущена этой профанацией судебной процедуры и наглостью советских «юристов».
23–го мая 1923 года в 11 часов вечера Патриарха Тихона перевезли в ГПУ на Лубянку. В течение 30 дней, пока его содержали здесь, с ним вел регулярные «беседы» Тучков. Призывал изменить политическую позицию Церкви, говорил о будто бы улучшающихся отношениях государства к Церкви. [386]
23–го июня 1923 года Патриарх Тихон был освобожден. В этот день многие вспомнили пророческое откровение известного московского священника Алексея Львовича Мечева, который еще 30–го марта, в день своих именин, больной, сказал своим друзьям, пришедшим поздравить его (около 20 человек): «Я скоро умру, но в день моих похорон будет величайшая радость для всей Русской Церкви». Через три месяца, в день освобождения. Патриарх, первое, что сделал, после выхода из ГПУ, — поехал служить панихиду на могиле только что погребенного о. Алексия. [387]
Но это освобождение значило мало. Во–первых, он был освобожден в порядке частной амнистии, а во–вторых, — еще мрачнее: «Борьба с ней (Церковью — В.С.) не окончится осуждением контрреволюционного Патриарха, заявляли антирелигиозники. — Советская власть не прекратит эту борьбу, пока противник не будет разгромлен и обессилен до конца» (разрядка наша — В.С.). [388]
По этой же причине (за сопротивление изъятию церковных ценностей) 28–го февраля 1922 года был арестован и выслан в Архангельск епископ Ладожский Иннокентий (Тихонов).
Московским ревтрибуналом осужден на 10 лет тюремного заключения член Собора протоиерей Хотовицкий (за «контрреволюционную деятельность во время изъятия церковных ценностей в Москве» [389]). То же самое произошло с профессором Громогласовым. [390]
После столкновений, которые произошли в ряде московских храмов в марте–апреле (в связи с изъятием церковных ценностей), начались аресты среди московского духовенства. Несколько дней спустя после Благовещения были арестованы протоиерей Е. Соколов, настоятель храма Николы Явленного на Арбате, благочинный храмов центрального района Москвы, протоиерей А. И. Заозерский, настоятель храма Параскевы Пятницы, благочинный церквей Замоскворецкого сорока, благочинный протоиерей А. Добролюбов и многие другие.
26–го апреля в помещении Политехнического музея начался громкий судебный процесс по делу о сопротивлении изъятию церковных ценностей в Москве. Дело разбирал революционный трибунал Москвы под председательством Бека. На скамье подсудимых — 17 человек разного сословного положения. Рядом с известными священнослужителями — инженер и декадентский поэт, старый профессор–юрист и 22–летняя девушка.
Приговор был объявлен в воскресенье 7–го мая в 2 часа дня:
протоиерей Александр Иванович Заозерский [391] (42 года),
протоиерей Александр Феодорович Добролюбов (56 лет),
протоиерей Христофор Александрович Надеждин (56 лет),
Василий Павлович Вишняков (50 лет),
Анатолий Петрович Орлов (40 лет),
Сергей Иванович Фрязинов (42 года),
Мария Николаевна Телегина (46 лет).
Варвара Ивановна Брусилова [392] (22 года),
Сергей Федорович Тихомиров (57 лет) и
Михаил Николаевич Розанов (43 года) — к высшей мере «социальной защиты» — расстрелу с конфискацией имущества.
Три человека: протоиерей Кедров, Н. Брызгалов (инженер, поэт), и Б. Ефимов были по суду оправданы.
Три человека были приговорены к разным срокам заключения.
Правда, по отношению к шестерым из приговоренных к расстрелу приговор был отменен. Четверо (прот. А. Заозерский, М. Розанов, В. Вишняков и А. Орлов) были расстреляны. [393]
За сопротивление изъятию церковных ценностей в мае арестовали епископа Ростова–на–Дону Арсения (Смоленец).
В том же месяце был арестован епископ Барнаульский (викарий Омского и Тарского архиерея) Виктор (Богоявленский).
9–го июня в Царицыне начался судебный процесс над группой духовенства во главе с викарием Донской епархии епископом Нижне–Чирским Николаем (Орловым). Епископа Николая расстреляли.
В июле арестовали епископа Березовского, викария Тобольской и Сибирской епархии.
В это же время ревтрибуналом были осуждены епископ Иркутский Анатолий и епископ Томский Григорий.
Летом же арестовали архиепископа Харьковского и Ахтырского Нафанаила (Троицкий) вместе с лучшими представителями харьковского духовенства.
Католики разделили ту же участь, 22–го июля 1922 года католическому архиепископу Яну Цеплаку в Петрограде в ультимативной форме приказали в течение месяца подписать договор об использовании «культовых зданий и предметов», иначе все католические храмы будут закрыты. Архиепископ отказался и вскоре был привлечен к суду. Он, его генеральный викарий прелат Буткевич, экзарх Феодоров и 12 других духовных лиц должны были за свой счет ехать в Москву на свой собственный судебный процесс [394] (за три недели до Р. Х.). Архиепископ Цеплак и прелат Буткевич были приговорены к расстрелу. Архиепископу расстрел заменили 10 годами тюремного заключения.
Из Лубянки, тюрьмы ГПУ, находившейся против католического храма св. Людовика, постоянно следили (даже с фотоаппаратами) за входящими в храм. Многие верующие после посещения храма пропадали безвестно (в застенках ГПУ?).
Архиепископ Рижский Спрингович позже сообщал в Рим о смерти (жертвы ГПУ) 11–ти католических священников, о конфискации церковных поместий, о помехах в религиозном обучении.
В Смоленске в августе 1922–го года выездная сессия Верховного революционного трибунала приговорила к расстрелу за сопротивление при изъятии церковных ценностей:
Залесского,
Пивоварова,
Мясоедова,
Демидова. [395]
21–го октября арестовали и выслали в Семипалатинск, а затем в Каркаралинск епископа Ямбургского (викарий Петроградской епархии) Алексия (Симанский). В каталоге митрополита Мануила об этом ни слова. И вообще об этом нигде не упоминается. Забыли, вычеркнули из памяти.
Отец Алексий Останов, личный биограф, можно сказать. Патриарха Алексия, пошел еще дальше. Если митрополит Мануил мог «не знать» об этом, то о. Алексий обязан был знать и знал: как–никак, а эта ссылка охватывает 4 года жизни Патриарха. И он пишет: «Здесь (в ссылке — В.С.) епископ Алексий жил в частном доме, совершал богослужения, гулял, вел переписку, был окружен глубоко уважавшими его людьми». [396] Только 25–го марта 1926 года епископу Алексию разрешили вернуться в епархию.
В петроградской тюрьме в то время (октябрь) томился по приговору Преосвященный Венедикт (Плотников), епископ Кронштадский (викарий Петроградской епархии).
2–го ноября в Москве начался второй крупнейший судебный процесс над 116 обвиненными (так называемый «процесс второй группы церковников»). Обвинитель требовал смертной казни всем наиболее активным. К счастью отклонили. [397]
В Самаре в декабре 1922–го года арестовали епископа Бузулукского Павла (Гальковский).
Вскоре был арестован епископ Самарский и Ставропольский Анатолий (Грисюк).
Зима 1922–1923–го гг. По всей территории РСФСР прошли судебные процессы над «церковниками». В судебно–юридической области (в обвинительных актах) выработался трафарет: «За сопротивление изъятию церковных ценностей». Привлекался местный архиерей (обычно это происходило в том случае, если он не признавал обновленческого движения), а для пущей «полноты церковной» — еще 10–12 почтенных священников и наиболее активных мирян. [398]
В короткий срок ревтрибунал рассмотрел 250 дел по обвинению в оказании сопротивления изъятию церковных ценностей. [399] Между прочим только одна треть привлеченных и осужденных составляли духовенство. Остальные народ. [400]
В одном Петрограде — за время с 10–го марта по 2 не мая создали 41 дело о сопротивлении изъятию церковных ценностей. [401]
Эффективное средство для разрушения церковной организации предоставил декрет ВЦИК от 10–го июля 1922 года об административной высылке позволявший в несудебном порядке согласно прилагавшейся к декрету инструкции НКВД ссылать на срок до трех лет лиц, «пребывание коих в данной местности представляется по их деятельности прошлому по связи с преступной средой с точки зрения охраны революционного порядка опасным». [402]
Что переживало священство в тюрьмах — трудно выразить. Глумились над их совестью оскорбляли человеческое достоинство из девались физически подвергали пыткам.
А Введенский в одном публичном докладе во дворце Урицкого сказал «Я позавчера (2–го июня 1922 г. — В.С.) говорил с одним человеком, который три года сидел в «Крестах» [403] и когда он был наконец, выпущен из Крестов свобода его так опьянила что он все стал видеть в неправильном свете у него все двоилось в глазах Его взяли под руки и должны были вести». [404]
Заканчивались эти процессы как правило расстрелом А. Введенский в одном из своих выступлений приводил «свежий» случай когда в результате столичного судебного «разбирательства» к рас стрелу были приговорены сразу 11 священников. [405]
Значительная часть русского духовенства в 1922 1923 ем годах были расстреляны или заточены в тюрьмы и лагеря. [406]
В результате декрета об изъятии церковных ценностей вызвавшего кровавые столкновения и массовые «уголовные» процессы рас стрелянных по суду только духовных лиц — священников монахов и монахинь в одном 1922 ом году было более 8 тысяч. [407]
Если принять это за треть всех осужденных и расстрелянных, то получим, что при изъятии церковных ценностей было расстреляно около 25 тысяч (!) человек.
Великое лицедейство
В мае 1922–го года государственные органы «заинтересовала» личность митрополита Петроградского Вениамина (Казанского).
Его предварительно известили, что он будет привлечен к суду за сопротивление изъятию ценностей из храмов и взяли с него подписку о невыезде из Петрограда.
29–го мая, на следующий день после обращения митрополита к пастве с предупреждением не общаться с тремя обновленческими священниками — Введенским, Красницким и Белковым, — Владыка Вениамин был арестован. Он прохаживался по Никольскому кладбищу в Александро–Невской Лавре, когда прибежал взволнованный келейник и сообщил, что в митрополичьих покоях происходит обыск. Прибывшему митрополиту объявили о его аресте. [408]
О митрополите Вениамине, связи с печальными событиями этого времени во всем Петрограде, следует говорить особо.
Полоса изъятия церковных ценностей до Петрограда дошла сравнительно поздно: в середине марта 1922–го года.
Главой Петроградской епархии с лета 1917–го года был митрополит Вениамин.
Петроградцы давно его знали и были глубоко привязаны к нему за его доброту, доступность и неизменно–сердечное и отзывчивое отношение к своей пастве, к нуждам ее отдельных членов. Митрополит Вениамин, уже будучи в сане митрополита, охотно отправлялся по просьбам совершать требы в самые отдаленные и бедные закоулки Петрограда. Рабочий, мастеровой люд, часто приглашал его для совершения крещения, и он радостно приходил в бедные кварталы, спускался в подвалы, в простой рясе, без всяких внешних признаков своего высокого сана.
Приемная его была постоянно переполнена, главным образом, простыми людьми. Иногда он до позднего вечера выслушивал своих посетителей, никого не отпускал без благостного совета, теплого утешения, забывая о своем отдыхе и сне.
Проповеди его были просты, без всяких ораторских приемов, без нарочитой торжественности. Но именно незамысловатость и огромная искренность проповедей митрополита делала их доступными для самых широких слоев населения, которое массами наполняло церковь, когда предполагалось служение митрополита.
Даже среди иноверцев и инородцев митрополит пользовался глубокими симпатиями. В этой части населения он имел немало близких друзей, которые несмотря на разницу верований, преклонялись перед чистотой и кротостью его светлой души и шли к нему в тяжкую минуту за советом и духовным утешением.
Он был необыкновенно чуток к бедным, переживал нужды своей паствы, помогал всем, кому мог; в случае надобности — просил, хлопотал.
Если в России в то мрачное время и был человек абсолютно, искренне «аполитичный», то это был митрополит Вениамин. Это было в нем не вынужденным, не результатом какой–либо внутренней борьбы и духовных преодолений, а естественным, как дыхание.
Всякую политику он неумолимо отметал во всех своих действиях, начинаниях и беседах, даже интимных. Политика для него просто не существовала. Политические проблемы не вызывали в нем никакой реакции. Ни страха, ни расчета здесь не было. С известной точки зрения, может быть, это был недостаток, уход от жижи, но так было. Из духовного облика митрополита нельзя исключить эту черту, тем более, что она очень характерна для его в высшей степени цельной натуры.
Таков был тот, на долю которого выпало в качестве главы Петроградской епархии столкнуться с подступавшей все ближе волной изъятия церковных ценностей.
Нетрудно было предугадать, зная характер митрополита, как отнесется он к изъятию. В этом вопросе для него не существовало колебаний. Самое главное — спасение гибнущих братьев Если можно, хотя немногих, хотя едину душу живую исторгнуть из объятий голодной смерти — все жертвы оправдываются.
Митрополит был большим любителем церковного благолепия. Для него, как и для простого верующего, священные предметы были окружены мистическим нимбом. Но силой своего проникновенного духа он отбрасывал в сторону эти настроения и чувствования, в его глазах совершенно невесомые сравнительно с задачей — спасение людей.
В этом отношении он шел дальше Патриарха и не видел никаких препятствий к сдаче даже священных сосудов, лишь бы исполнить свой христианский и человеческий долг.
Но наряду с этим, ему представлялось необходимым всячески стремиться к тому, чтобы отдача церковного имущества носила характер именно добровольный, характер пожертвования.
Ему, несомненно, претила процедура изъятия, какого–то сухого, казенного, принудительного акта — отдачи из–под палки, под давлением страха и угроз.
Он был заранее уверен или, по крайней мере, питал надежду, что население горячо и единодушно отзовется на его призыв, что оно пожертвует во славу Божию, во имя долга христианского с радостью все, что только возможно.
Для чего же прибегать, хотя бы только внешним образом, к насилию, ненужному и оскорбительному для населения, в этом святом деле?
Другая, вызываемая давлением обстоятельств предпосылка к пожертвованию церковных ценностей, должна была, по его мнению, заключаться в народном контроле над расходованием всего пожертвованного.
Население заранее было убеждено, что вторгаясь грубейшим образом в сферу интимнейших чувств верующих, отнимая у них то, что украшало храмы и богослужения и ими же пожертвовано на храм, власть в то же время ни единого гроша из отнятого ею не передаст по объявленному назначению. На этой почве могли возникнуть протесты и кровавые столкновения и в Петрограде.
Существовало для митрополита еще одно препятствие к исполнению требований власти. Препятствие, которое для него было непреодолимым. Благословить насильственное изъятие церковных предметов он не мог, ибо считал такое насилие кощунством.
Если бы власть настаивала на принудительном характере изъятия, то ему оставалось бы лишь отойти в сторону, не скрывая своего отношения к насилию. Это вряд ли содействовало бы умиротворению умов, как бы митрополит ни настаивал на необходимости пассивного, спокойного отношения.
Впрочем, даже благословение митрополитом насильственного изъятия не изменило бы положения: в результате получилась бы только потеря митрополитом своего духовного авторитета.
Петроградский совет, по–видимому, был недостаточно посвящен в глубокие политические расчеты московского центра. Петроградская власть искренне считала, что единственная цель декрета об изъятии — это получение в свое распоряжение церковных ценностей на нужды голодающих. Поэтому Петроградский совет вначале в этом вопросе держался примирительной политики.
Члены комиссии «Помгола» (помощь голодающим) при Петроградском совете начали «кампанию по изъятию» с неоднократных визитов в «Правление Общества Православных Приходов».
Придавая этому учреждению большое значение (весьма преувеличенное) в смысле влияния на верующие массы, члены «Помгола» стремились сообща с Правлением выработать такой порядок отдачи ценностей, который был бы наиболее приемлемым для этих масс.
Со своей стороны. Правление, оказавшееся неожиданно для себя в роли посредника между населением и властью, проявило большую уступчивость. Оно еще более, чем члены «Помгола», боялось стихийных беспорядков и кровавых осложнений.
Смягчить форму изъятия, не затрагивать, по возможности, религиозных чувств населения — к этому сводились, в сущности, все пожелания Правления. Вначале оно встретило известный отклик и в среде «Помгола». Митрополит находился в курсе переговоров.
Наконец, 5–го марта 1922–го года митрополит получил официальное приглашение — пожаловать на завтрак в «Помгол» для участия в выработке инструкции о порядке исполнения декрета о церковных ценностях.
6–го марта митрополит явился в Смольный в сопровождении нескольких лиц, в числе которых находился бывший присяжный поверенный и юрист, консультант Лавры Иван Михайлович Ковшагов. Владыка представил Комиссии собственноручно им написанное и подписанное заявление. В этой бумаге, в корректном тоне указывалось:
а) Церковь готова пожертвовать для спасения голодающих все свое достояние;
б) для успокоения верующих необходимо, однако, чтобы они сознавали жертвенный, добровольный характер этого акта:
в) для этой же цели нужно, чтобы в контроле над расходованием церковных ценностей участвовали представители верующих.
В конце Владыка указывал, что если, паче чаяния, изъятие будет носить насильственный характер, то по своему пастырскому долгу, он должен будет осудить всякое активное содействие такому изъятию. При этом митрополит ссылался на тут же процитированные им каноны.
Митрополит встретил в «Помголе», как это удостоверялось и в обвинительном акте, самый благожелательный прием.
Выставленные им предложения даже не обсуждались детально, до такой степени они казались приемлемыми. Общее настроение было светлым, митрополит встал, благословил всех и со слезами сказал, что если так, то он собственными руками снимет ризу с Казанского образа Богоматери и отдаст ее на нужды голодающих братьев.
Но увы, вся эта иллюзия соглашения оказалась быстротечной. Московский центр, по–видимому, остался недоволен Петроградским советом, не уразумевшем истинных целей похода на церковные ценности. Перспектива изъятия по добровольному соглашению с духовенством, пожалуй, увеличила бы престиж последнего, что вовсе не улыбалось врагам Церкви. Не соглашение, а раскол, не примирение, а война. Таков был лозунг, о котором не догадался Петроградский совет.
Надо думать, что Петроградскому совету было сделано соответствующее разъяснение или внушение и когда уполномоченные митрополита явились, как было условлено, через несколько дней в «Помгол», чтобы поговорить о деталях соглашения, то они встретили там совершенно другое настроение и даже других представителей «Помгола».
Посланцам митрополита было весьма сухо объявлено, что ни о каких «пожертвованиях», ни о каком участии представителей верующих в контроле не может быть и речи. Церковные ценности будут изъяты в административном порядке. Остается условиться лишь о дне и часе, когда духовенство должно будет сдать власти «принадлежащее государству» имущество.
Представители митрополита заявили, что они не уполномочены вести переговоры на этой почве и удалились.
Легко понять, как глубоко был потрясен митрополит докладом своих представителей! Было ясно, что все его планы и надежды рушились.
Однако он не мог легко расстаться с тем, что считал уже достигнутым. Он отправил в «Помгол» вторичное заявление, в котором, ссылаясь на уже состоявшееся соглашение, вновь перечислил свои соображения, настаивая на них и указывая, что вне этого порядка он не видеть возможности способствовать умиротворению масс и благословить верующих на какое–либо содействие изъятию ценностей.
На это заявление никакого ответа не последовало. Всякие переговоры были прекращены. Чувствовалось приближение грозы.
Между тем, кое–где в Петрограде уже начались описи и изъятия, по преимуществу в небольших церквах.
Особо острых столкновений, однако, не было. Вокруг церквей собирались, обыкновенно, толпы народа. Они негодовали, роптали, кричали по адресу членов советской комиссии и «изменников» — священников бранные слова, изредка имели место оскорбления действием, наносили побои милиционерам, бросали камни в членов комиссии, но ничего серьезного не было. Самые «возмущения» не выходили за пределы обычных нарушений общественной тишины и порядка.
Власти тоже, по–видимому, не думали о муссировании этих событий. Но в ближайшие дни предстояло изъятие ценностей из главных храмов. Многое заставляло думать, что тут не обойдется так благополучно. Власти подготовляли какие–то особые меры. Население глухо волновалось.
В эти же дни произошли события, оказавшие решительное и неожиданное влияние не только на изъятие ценностей и на судьбу митрополита, но и на положение всей Русской Церкви. События эти послужили тем зародышем, из которого в скором времени выросла так называемая «Живая Церковь» (обновленцы).
В те дни никто еще не предвидел возникновения раскола среди духовенства. Наблюдались, конечно, разногласия, чувствовалось, что среди духовенства есть элементы авантюрного характера, склонного пойти на все требования власти, но серьезного значения им не придавали.
Духовенство держало себя пассивно, даже «лояльно». Для раскола нужен был, если не повод, то предлог и притом демагогического порядка. Этот предлог был найден, не без усиленного подстрекательства, разумеется, со стороны врагов религии и Церкви.
Наступившая заминка после сорванного соглашения по вопросу об изъятии давала возможность фрондирующей, недовольной части духовенства выступить под флагом необходимости безотлагательной сдачи церковных ценностей.
24–го марта 1922–го года в «Петроградской Правде» появилось письмо за подписью 12–ти лиц, среди которых были и будущие столпы «Живой Церкви»: священники Красницкий, Введенский, Белков, Боярский и другие. Авторы письма решительно отмежевывались от остального духовенства, укоряли его в контрреволюции, требовали немедленной и безусловной отдачи всех церковных ценностей и т. д.
Надо, однако сказать, что несмотря на вызывающий тон письма, авторы его не могли не признать (такова была сила правды), что следовало бы все–таки во избежание оскорбления религиозных чувств православного населения, чтобы в контроле участвовали представители верующих.
Нужно также заметить, что в числе подписавших письмо были лица просто недальновидные, увлеченные своими товарищами и впоследствии глубоко раскаявшиеся в подписании этого письма. Враги Церкви торжествовали. Раскол был налицо. Нужно было только всячески его раздувать и углублять, а на это Советы мастера.
Петроградское духовенство было невероятно поражено и возмущено письмом 12–ти, в котором оно имело полное основание усматривать все признаки клеветнического доноса. На состоявшемся многолюдном собрании духовенства авторам письма пришлось выдержать жестокий отпор.
Главным защитником выступления 12–ти был Введенский, произнесший пространную речь, чрезвычайно наглую и угрожающую. Ясно было, что он уже чувствует за собой могущественную «руку».
Митрополит со свойственной ему кротостью постарался успокоить разбушевавшиеся страсти. Для него самым главным было предотвратить кровавые столкновения между верующими и властью.
Медлить было нельзя. Положение становилось все более напряженным. Было решено вступить в новые переговоры с властью, и по настоянию митрополита задача эта была возложена на Введенского и Боярского, как на лиц, удовлетворяющих власть. Этот выбор одобрили.
Новые посланцы быстро уладили дело. Между митрополитом и Петроградским советом состоялось формальное соглашение, изложенное в ряде пунктов и напечатанное в «Правде» в начале апреля. Кое–каких уступок для Церкви все–таки удалось добиться. Самое существенное было то, что верующим предоставлялось право заменять подлежащие изъятию церковные предметы другим равноценным имуществом.
Митрополит обязался, со своей стороны, обратиться к верующим с соответствующим воззванием, которое и было напечатано в том же номере газеты. В этом воззвании митрополит, не отступая от свой принципиальной точки зрения, умолял верующих не сопротивляться даже в случае применения насилия при изъятии.
Казалось бы, с этого момента все споры и недоразумения между духовенством и властью следовало считать законченными.
Изъятие проходило с большой интенсивностью. Серьезных препятствий не встречалось, если не считать отдельных случаев народных скоплений и обоюдных оскорблений. В конце концов изъятие было произведено всюду с таким успехом, что сам глава местной милиции вынужден был констатировать в официальном донесении вполне спокойное проведение кампании.
Но грянул гром, и с совершенно неожиданной стороны.
Введенский. Белков и Красницкий, выдвинувшиеся за эти дни, — не желали останавливаться на своем пути.
Благодаря содействию и подстрекательству врагов Церкви, перед ними открывалась новая грандиозная перспектива — захватить в свои руки церковную власть и пользоваться ею под крылышком известных органов.
В начале мая в Петрограде разнеслась весть о церковном перевороте, произведенном группой этих священников, об «устранении Патриарха Тихона от церковной власти». Точных сведений никто, впрочем, не имел.
Введенский, возвратившийся после «переворота» из Москвы в Петроград, направился прямо к митрополиту и заявил ему об образовании нового, высшего церковного управления и о назначении его. Введенского, главой управления по Петроградской епархии.
В ответ на это со стороны митрополита последовал шаг, которого, вероятно, никто не ожидал, зная удивительную душевную мягкость и кротость Владыки. Всему есть предел. Митрополит проявлял величайшую уступчивость, пока речь шла только о церковных ценностях. Цель изъятия и, с другой стороны, опасность, угрожающая верующим, оправдывали такую линию поведения.
Митрополит не только разумом, но и инстинктом искренне и глубоко верующего христианина сразу понял, что речь идет уже не о «священных сосудах». Волна мятежа подступает к Церкви. И митрополит ответил категорическим отказом признать такое положение.
Этим митрополит не ограничился. На другой же день вышло постановление Владыки, по смыслу которого Введенский был объявлен находящимся «вне Православной Церкви», с указанием всех мотивов этого постановления.
Впрочем, кротость Владыки сказалась и тут. В постановлении было сказано: «Пока Введенский не признает своего заблуждения и не откажется от него».
Постановление, напечатанное немедленно в газетах, вызвало ярость со стороны советской власти.
В первое время озлобление было так велико с их стороны, что совсем забылся провозглашенный принцип «невмешательства» в церковную жизнь.
Заголовки газет запестрели о том, что митрополит Вениамин осмелился отлучить от Церкви священника Введенского: «Меч пролетариата тяжело обрушится на голову митрополита!»
Нечего и говорить, что все эти бешеные выкрики выдавали окончательно и закулисное участие врагов Церкви в «живо–церковной интриге», о чем, впрочем, все догадывались.
Однако, после бешеных атак первых дней наступило некоторое раздумье. Обаяние митрополита среди верующих было очень велико. Отлучение Введенского не могло не произвести на них огромного впечатления.
Физически уничтожить митрополита было нетрудно, но возвещенное им постановление пережило бы его и могло создать серьезные последствия, угрожавшие в зародыше раздавить новую «обновленческую» церковь. Решили, поэтому, испробовать другой путь — путь угроз и компромиссов. Через несколько дней после отлучения к митрополиту явился Введенский в сопровождении бывшего председателя Петроградской ЧК, Петроградского коменданта Бакаева, который с этой должностью совмещал должность чего–то вроде «обер–прокурора» при вновь образовавшемся «Революционном епархиальном управлении».
Введенский и Бакаев предъявили митрополиту ультиматум: либо он отменит свое постановление о Введенском, либо против него и ряда других духовных лиц будет на почве изъятия церковных ценностей возбужден процесс, в результате которого погибнут и он, и наиболее близкие ему лица. Митрополит спокойно выслушал предложение и ответил категорическим отказом. Введенский и Бакаев удалились, осыпав митрополита угрозами.
Митрополит ясно понимал, что угрозы эти не тщетны и что с того момента, как он стал поперек дороги большевикам, в связи с образованием «Обновленческой церкви», он обречен на смерть. Но сойти с избранного пути он не пожелал.
Предчувствуя, что ему придется вступить на многострадальный путь, он приготовился к ожидавшей его участи, отдал наиболее важные распоряжения по епархии, повидался со своими друзьями и простился с ними.
Предчувствия не обманули митрополита. Через несколько дней, вернувшись после богослужения в Лавру, он застал у себя «гостей» — следователя, агентов и охрану. У него произвели тщательный, но безрезультатный обыск.
Затем ему было объявлено, что против него и еще некоторых лиц возбуждено уголовное дело, в связи с сопротивлением изъятию церковных ценностей, и что он с этого момента находится под домашним арестом.
Этот льготный арест продолжался недолго — 2 или 3 дня, по истечении которых митрополита увезли в дом предварительного заключения, где он находился все дальнейшее время, до своей мученической кончины.
Дело катилось по уготовленным рельсам советского «правосудия».
Кроме митрополита по делу привлечено было большинство членов «Правления общества православных приходов», настоятели некоторых церквей, члены различных причтов и просто люди, попавшиеся во время уличных беспорядков при изъятии ценностей, — всего 87 человек. [409]
Этот процесс возбудил огромное волнение в городе. Сотни лиц, семьи обвиняемых, их друзья, стали метаться по городу, хлопоча об освобождении заключенных и спеша запастись защитниками.
Существовавшая тогда еще легальная организация Красного Креста (имеющая целью помогать политическим заключенным) и разные другие общественные кружки и организации считали желательным, чтобы защиту митрополита взял на себя бывший присяжный поверенный Я. С. Гуревич, который с момента прихода новой власти оставил адвокатуру и в судах не выступал. Но было ясно, что именно это обстоятельство, т. е. отношение Гуревича к новой власти и юстиции в данном случае оказывалось препятствием к его участию, ввиду исторического значения процесса для Русской Церкви в целом. Так смотрел на этот вопрос и сам Гуревич. Кроме этого возникало еще одно тактическое, так сказать, препятствие — его еврейское происхождение.
Защита митрополита была тяжелой и ответственной задачей. В таком деле и при такой обстановке возможны со стороны защиты промахи и неудачи, от которых никто не застрахован. Но если они постигнут русского адвоката, никто его в них не упрекнет, тогда как защитник–еврей при всей его добросовестности, может сделаться мишенью для нападок со стороны групп и лиц, антисемитски настроенных.
Все эти переговоры и сомнения были разрешены неожиданно быстро: сам митрополит обратился из заключения к Гуревичу с просьбой взять в свои руки его защиту, не колеблясь и не сомневаясь, ибо он. Владыка, ему безусловно доверяет. Все вопросы были исчерпаны этим заявлением и Гуревич немедленно принял на себя защиту.
Процесс начался в субботу 10–го июня 1922–го года. Заседание советского революционного трибунала проходило в зале филармонии на углу Михайловской и Итальянской улиц.
В этот день с раннего утра толпа народа запрудила Михайловскую, Итальянскую и часть Невского проспекта. Несколько десятков тысяч человек стояли там несколько часов в ожидании прибытия подсудимых в трибунал. Стояли неподвижно, в благоговейной тишине. Милиция не разгоняла это страшное молчаливое собрание.
Наконец показался экипаж, в котором везли митрополита под эскортом конных стражников. Толпа загудела. Почти все опустились на колени и запели: «Спаси, Господи, люди Твоя…» Митрополит благословлял народ. Почти у всех на глазах были слезы.
Центром всего громадного процесса был митрополит Вениамин. На нем сосредоточивалось все внимание — и врагов и благоговевшей перед ним верующей массы, заполнившей зал заседания, и прочей публики, неверующей или инаковерующей, но относившейся в течение всего процесса к митрополиту с исключительным сочувствием, как к явной и заранее обреченной жертве.
Особняком, разумеется, стояли те «посетители», которые в большом количестве направлялись в трибунал властью «по нарядам», для того, чтобы создать соответствующее настроение.
Другая замечательная личность на процессе — настоятель Троице–Сергиева подворья архимандрит Сергий (Шеин) Большое сходство и в то же время яркий контраст с митрополитом Сходство — в глубокой вере и готовности за нее пострадать Разница — в характере и темпераменте. Митрополит не боялся смерти, но он и не искал ее Он спокойно шел навстречу ожидавшей его участи, отдавшись на волю Божию.
О. Сергий, по всему было видно, желал пострадать за веру Отсюда — его пламенная и вдохновенная речь на суде, отличавшаяся от спокойных и сжатых объяснений и ответов Владыки.
Профессор уголовного права Петроградского университета, председатель правления православных приходов Петрограда Ю.П. Новицкий, спокойный, ясный и твердый в своих объяснениях Бывший петербургский присяжный поверенный И. М. Ковшаров, заранее покорившийся своей участи — смело глядел в лицо своей «судьбе» и не скупился на полные горечи сарказмы. Все это жертвы, которые были обречены на смерть, к радости «Ново–обновленческой живой церкви».
Кроме этих лиц к делу привлечены были епископ Ладожский Венедикт (Плотников), настоятели почти всех главных церквей Петрограда, в том числе и настоятель собора прот. Богоявленский, настоятель Казанского собора прот. Н. К. Чуков (впоследствии митрополит Ленинградский Григорий), настоятель Измайловского собора прот. Чельцов, профессора Духовной академии. Богословского института и университета, профессор Военно–юридической академии Огнев и другие.
Большая часть подсудимых состояла из людей «разного чина и звания», более или менее случайно захваченных милицией при уличных беспорядках во время изъятия.
Тут были женщины, старики и подростки, был какой–то карлик с пронзительным голосом, вносивший комическую ноту в тяжелые переживания процесса, была фельдшерица, обвиненная в контрреволюционной истерике, в которую она впала, находясь в церкви во время прихода комиссии по изъятию церковных ценностей. Был даже какой–то перс, чистильщик сапог, магометанин, не понимающий, как оказалось, по–русски, все же привлеченный за сопротивление изъятию церковных ценностей. Словом, эта часть подсудимых представляла собой обыкновенный, весьма случайный по составу, осколок пестрой уличной толпы.
Никто и не подумал сделать более тщательный отбор подсудимых. Некогда было.
Зал заседаний — огромен. Он вмещал около 2.500–3000 человек, и тем не менее во время процесса он всегда был переполнен. За несколько недель разбора дела значительная часть петроградского населения прошла через этот зал.
Ничто не останавливало притока публики: ни утомительная монотонность судебного следствия; ни облава, устроенная на второй же день процесса перед зданием филармонии и захватившая несколько сот человек (из публики, ожидавшей открытия заседания), которые оставались арестованными вплоть до самого окончания дела, ни, наконец, риск и опасности, ожидавшие в самом зале. Здесь неоднократно производились аресты лиц, якобы манифестировавших в пользу подсудимых.
Демонстрации в пользу обвинения встречались, понятно, очень благосклонно. Хозяевами в зале были «командированные» посетители. Их всегда было очень много.
Остальная публика обыкновенно сидела молча, приниженная, только грустными лицами и не всегда сдерживаемыми слезами выдавая свое глубокое, затаенное волнение.
Введите подсудимых, — распорядился председатель.
Среди мертвой тишины из самого отдаленного конца — зала показалась процессия.
Впереди шел митрополит, в облачении, с посохом в руке. За ним — епископ Венедикт. Далее — остальные духовные лица и другие подсудимые.
Публика, увидев митрополита встала. Митрополит благословил присутствующих и сел.
Начался утомительный, формальный опрос подсудимых (имена, фамилии, возраст, судимость и т. д.), занявший весь день.
К чтению обвинительного акта приступили лишь в понедельник 12–го июня. Обвинение против митрополита и других обвиняемых было сфабриковано просто.
В распоряжении властей к этому времени были уже десятки судебных случаев, возникших на основе отдельных эпизодов, имевших место при изъятии ценностей в разных петроградских церквах в разное время.
Все эти дела «сшили во единое целое» (в переплетном смысле) и все события, в них изложенные, были объявлены результатом злонамеренного подстрекательства со стороны «преступного общества», состоявшего из митрополита и других лиц, главным образом членов «Правления общества Петроградских православных приходов».
Митрополиту вменяли в вину то, что:
а) он вступил в сношение и переговоры с советом в Петрограде, имевшие целью добиться аннулирования или смягчения декретов об изъятии церковных ценностей;
б) он и его сообщники находились при этом в сговоре со всемирной буржуазией;
в) как средство для возбуждения верующих против власти, те же обвиняемые избрали распространение среди населения копий заявлений митрополита в комиссию «Помгола».
Первым допросу был подвергнут митрополит.
Несколько часов 12–го и 13–го июня обвинители и судья засыпали его вопросами, на которые он, не волнуясь и не теряясь, спокойным голосом давал короткие, категорические, исчерпывающие и не допускающие разнотолкования ответы.
Допрос митрополита велся, главным образом, в трех направлениях:
а) об отношении митрополита к постановлениям Карловацкого собора. Об этих постановлениях говорилось очень много в процессе, едва ли не больше, чем об изъятии;
б) об отношении митрополита к декретам об изъятии церковных ценностей и
в) об упомянутых выше двух заявлениях митрополита в «Помгол».
По первому вопросу митрополит ответил, что постановления Карловацкого собора ему неизвестны.
По второму вопросу митрополит заявил, что он считал и считает необходимым отдать все церковные ценности для спасения голодающих. Но он не мог и не может благословить такой способ изъятия ценностей, который, с точки зрения всякого христианина является очевидным кощунством.
Центр тяжести личной ответственности митрополита заключался в третьем вопросе. От него неустанно домогались путем коварных вопросов выяснить, кто в действительности был вдохновителем или редактором заявлений, поданных в «Помгол». Ему весьма прозрачно намекнули, что назови он «редактора» или даже отрекись только от содержания своих заявлений и он будет спасен.
Хотелось бы думать, что эти соблазнительные внушения были в известной степени искренними.
Враги его отнюдь не стремились убить митрополита. Они вероятнее всего предпочли бы уничтожить его морально. Митрополит, расстрелянный за стойкость своих убеждений — это имело свои «неудобства». Наоборот, митрополит раскаявшийся, развенчанный, приведенный в повиновение, униженный и «милостиво» пощаженный, — такой результат был бы гораздо заманчивее и для властей и, тем более, для стоявшей за их спиной в этом деле «Живой церкви».
Это было настолько очевидно, что и участники процесса, и даже публика, особенно насторожились, когда митрополиту предлагались вопросы по этому предмету. Что советский суд ведет «игру» на жизнь или смерть, это сквозило и в тоне, и в редакции вопросов.
Митрополит, как бы не замечая протягиваемых ему «спасительных кругов», и глядя прямо в лицо трибуналу твердо и неизменно отвечал:
Я один, совершенно самостоятельно, обдумал, написал и отправил свои заявления. Впрочем, я и не потерпел бы ничьего вмешательства в решение таких вопросов, которые подлежали исключительно моей компетенции, как архипастыря.
При этих ответах в голосе митрополита замечался даже некоторый оттенок властности, вообще ему совершенно не свойственный.
После этого было все кончено. Предстоявшая ему участь определилась. Всем присутствующим было ясно величие души этого человека, который своей монашеской рясой, своим собственным телом, закрыл от ЧК своих несчастных знакомых.
Митрополиту было объявлено, что допрос его окончен.
С тем же невозмутимым спокойствием, со светлой улыбкой, митрополит под вздохи и сдержанные рыдания в публике возвратился на свое место.
Нужно отметить, что один лишь обвинитель — Смирнов, пробовал в начале допроса держаться свойственного ему издевательского тона по отношению к митрополиту. Со стороны защитника Гуревича не замедлил, однако, последовать резкий протест по этому поводу. Защитник заявил и Смирнову, и трибуналу, что каковы бы ни были их личные верования и убеждения, никто не имеет права так третировать человека, к которому питает благоговейное уважение все население Петрограда.
Мы знаем, что вы можете расстрелять митрополита, — сказал защитник, — но вы можете не оскорблять митрополита, не допускать этих оскорблений. Всякий раз, когда это случится, защита будет протестовать.
Протест защиты был поддержан аплодисментами публики.
Председатель грубо оборвал публику, но очевидно, какие–то закулисные меры внушения кем–то были приняты. По крайней мере в дальнейшем Смирнов держал себя уже сравнительно прилично.
Неизгладимое впечатление оставил также допрос архимандрита Сергия. Звучным, решительным голосом отвечал он на сыпавшиеся на него вопросы. Вся грубость была рассчитана на то, чтобы сбить допрашиваемого с четкой позиции. О. Сергий пресекал эти попытки, заявляя резко и определенно: «Я уже на эти вопросы ответил и повторять свои ответы не желаю!» Он сам пресекал издевательский тон обвинителей.
Так, Смирнов, поставив отцу Сергию сначала ряд вопросов о его происхождении, воспитании и прошлой деятельности, обратился к нему, напоследок, с вопросом:
Как же вы оказались в монахах — по убеждению?
Отец Сергий выпрямился во весь свой высокий рост, оглядел Смирнова уничтожающим взглядом и бросил в ответ:
Вы, невидимому не понимаете оскорбительности вашего вопроса. Отвечать на него я не буду!
Архимандрит Сергий был привлечен по делу в качестве одного из товарищей председателя «Общества Петроградских православных приходов». Он отрицал (и это вполне соответствовало действительности) утверждение, будто бы «Правление» занималось политикой. Себя он объявил совершенно солидарным с митрополитом.
Председатель того же «Правления» Ю. П. Новицкий в своих объяснениях подробно охарактеризовал деятельность «Правления», доказав рядом неопровержимых данных, что деятельность эта вращалась исключительно в круге вопросов церковно–приходского быта.
Бывший юрист–консультант Лавры Л. М. Ковшаров, с первой же минуты процесса ясно предвидевший его неизбежный финал, давал на поставленные ему вопросы хладнокровные, меткие по смыслу и часто едкие по форме ответы.
Духовенство, вся интеллигентная часть подсудимых вообще держали себя спокойно, без панического заискивания, которое часто наблюдается в судах и трибуналах.
Никаких оговоров в адрес других лиц, с целью смягчить свою собственную ответственность, не было. Многие держали себя с большим достоинством и некоторые героически открыто исповедали свою солидарность с митрополитом.
Допрос подсудимых продолжался без малого 2 недели. Потом трибунал перешел к допросу свидетелей.
Главный из них — Введенский волею судьбы не мог быть допрошен. На второй же день, после первого заседания суда, при выходе его из зала заседания на улицу, какая–то пожилая женщина швырнула в него камнем, чем причинила ему ранение головы. Была ли эта рана действительно серьезна, или же этот случай использовал Введенский, чтобы уклониться от дачи в трибунале свидетельского показания, — сказать трудно. Во всяком случае, Введенский «по болезни» в трибунале не появлялся.
«Свидетельство» его заменилось другим, равноценным — Красницкого.
Первым свидетелем предстал член «Помгола», он же ректор «Университета имени Зиновьева» — Канатчиков. Этот «ученый», в опровержение всего, что было признано даже в обвинительном акте, заявил совершенно неожиданно, что «Помгол» никогда ни на какие переговоры и компромиссы не шел, и что предложения митрополита, сформулированные в его заявлениях, были с самого начала отвергнуты.
Когда же защитник Гуревич предъявил ему его собственное, предыдущее показание (прямо противоположное по содержанию тому, что свидетель только что заявил). Канатчиков не смущаясь объяснил что у него «странно устроенная память, он человек схематических построений, отдельных же фактов он никогда не помнит». Это оригинальное заявление по требованию защитника вносится целиком в протокол заседания.
Затем в зал был введен свидетель Красницкий. Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонкими, бескровными губами, 40–45 лет, в священнической рясе, — решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое «показание». С каждым словом, с каждым звуком этого мерного, резко–металлического голоса, над головами подсудимых все более сгущался зловещий мрак.
Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный «судебный убийца», имеющий своей задачей заполнить злостными и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, которая зияла в деле на месте доказательств. И надо сказать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Его слова были петлей, которой этот человек в рясе с наперстным крестом поочередно набрасывал на шею каждого подсудимого — ложь и безответственные сплетни.
В ход было пущено самое веское обвинение — в контрреволюционной деятельности. В своем стремлении погубить подсудимых он представлял собой какое–то жуткое перевоплощение Иуды.
Все опустили головы. Всем было не по себе. Наконец эта, своего рода пытка, окончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным. Обвинители (редкий случай) не поставили ему ни одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутствия этой мерзкой фигуры.
Но раздался голос защитника Гуревича.
Я желаю предложить несколько вопросов свидетелю священнику Красницкому.
Вооружившись кипой газет «Епархиальные ведомости» за 1917–1918–ый гг., защитник спросил Красницкого, он ли является автором многих статей, напечатанных тогда в «Епархиальных ведомостях» за подписью Красницкого и призывавших к возмущению против большевиков?
Красницкий признал себя автором этих статей и собрался уже дать какие–то объяснения, но был прерван председателем, нашедшим немного с опозданием, что все это не имеет отношения к делу.
Тем не менее, защите удалось еще раз осветить с той же стороны личность Красницкого. Воспользовавшись тем, что он много распространялся о «контрреволюционной кадетской партии», обвиняя чуть ли не все петроградское духовенство в «кадетизме», защита предложила свидетелю вопрос, в чем же, по его мнению, сущность политической программы кадетов.
Вы ведь разбираетесь в политических программах? Вы сами ведь принадлежали к одной партии? Вы, кажется, состояли членом «Русского Собрания»? Да не вы ли в декабре 1913–го года читали в этом Собрании доклад: «Об употреблении евреями христианской крови»?
Да! — успел еще ответить растерявшийся Красницкий.
Председатель вновь поспешил к нему на помощь запретом продолжать допрос в этом направлении.
Но дело было уже сделано, фигура политического ренегата и предателя была обрисована достаточно четко.
Я. С. Гуревич требует внесения всей этой части допроса в протокол.
Красницкий, бравируя, с усмешкой, уходит. Больше он в зале не появлялся.
Следующим был допрошен; священник Боярский, один из подписавших заявление в «Правде» от 24–го марта и впоследствии (после процесса) присоединившийся к обновленческой «Живой церкви».
Этот свидетель обманул ожидания обвинителей процесса. От него, видимо, ожидали показаний вроде данных Красницким, но вместо этого он представил трибуналу горячую апологию митрополита, произведшую тем большее впечатление, что свидетель — опытный оратор и популярный проповедник.
Трибунал и обвинители, не ожидавшие такого «сюрприза», не стеснялись проявить в разных формах свое недовольство свидетелем при постановке ему дополнительных вопросов, но Боярский стойко держался своей позиции.
Это недовольство перешло в нескрываемое негодование, когда следующий свидетель, профессор Технологического института Егоров еще более усилил впечатление, произведенное предшествующим свидетелем, рассказав во всех подробностях историю переговоров митрополита с «Помголом» (Егоров был одним из представителей митрополита) и вконец разрушил своим правдивым рассказом все выводы по этому предмету обвинительного акта.
Ожесточение обвинителей было так велико, что председатель, резко оборвав свидетеля до окончания его показания, объявил совершенно неожиданно перерыв на несколько минут.
Люди, искушенные в «таинствах» советского суда предрекли, что такой перерыв «не к добру» и что «что–то готовится». Предсказания эти оправдались.
Минут через десять трибунал возвратился и предоставил слово обвинителю Смирнову, который заявил, что, так как из показаний Егорова с ясностью вытекает, что он «единомышленник» и «пособник» митрополита, то Смирнов предъявляет к свидетелю соответствующее обвинение, ходатайствуя о «приобщении» Егорова к числу подсудимых по данному делу и о немедленном заключении его под стражу. Хотя все и ожидали «чего–то», но все–таки случившееся превзошло ожидание.
В публике — изумление и негодование.
Я. С. Гуревич просит слово и, превратившись в защитника Егорова, произносит речь, смысл которой сводится к тому, что в данном случае налицо несомненная попытка со стороны обвинения терроризовать неугодных ему свидетелей, что во всем том, что сказал Егоров нет никаких данных, которые могли бы быть обращены против него (да и сам обвинитель не указывал этих данных, настолько, невидимому, он заранее был уверен в успехе своего требования) и, что согласие трибунала с предложением обвинителя будет по–существу равносильно уничтожению элементарнейшего права подсудимых защищаться свидетельскими показаниями.
Трибунал удалился на совещание и возвратившись через несколько минут провозгласил резолюцию — об удовлетворении предложения обвинителя, с тем, что о Егорове должно быть возбуждено особое дело. Егоров тут же был арестован.
Обыкновенно в сложных многодневных процессах по окончании судебного следствия объявляется перерыв на день–два, чтобы дать сторонам возможность «сориентироваться» перед прениями и «собраться с мыслями».
В данном случае перерыв был тем более необходим, что защита знакомилась с делом лишь на заседаниях трибунала. Изучить заранее материалы следствия, представляющие собой ряд увесистых томов, не было ни возможности, ни времени.
Окончание предварительного следствия, предание суду и назначение дела к разбору, следовали с такой быстротой, что защитники фактически были лишены возможностей к заблаговременному ознакомлению с делом.
Само собой разумеется, что все это — «буржуазные предрассудки». Несмотря на протесты защиты, было объявлено, что через два часа приступят к прениям.
Слово предоставляется обвинителям.
Вся суть поединка между обвинением и защитой заключалась в вопросе: можно ли в настоящем случае говорить о наличии «контрреволюционного обществ».
При утвердительном ответе на этот вопрос — смертный приговор для главнейших подсудимых неминуем (62 ст. Сов. Уг. Код.). При отрицательном — долгосрочное тюремное заключение. Но приговор был предрешен и это было всем ясно.
Вы спрашиваете, где преступная организация? — воскликнул Красиков–обновленец. — Да ведь она перед вами! Эта организация — сама Православная Церковь, с ее строго установленной иерархией, ее принципом подчинения низших духовных лиц высшим, с ее нескрываемыми контрреволюционными поползновениями.
В течение почти 3–х часов Смирнов с яростью выкрикивал какие–то слова, обрывки предложений, ничем не связанные. Единственно, что можно было понять, это то, что он требует «16 голов».
После речи последнего обвинителя начались речи защитников.
Первым из защитников говорил проф. А. А. Жижеленко, представивший в своей речи подробный анализ понятия о «преступном обществе» и доказавший, что этот квалифицирующий признак совершенно отсутствует в настоящем деле.
Затем слово перешло к защитнику митрополита Я. С. Гуревичу:
Я счастлив, — сказал он, — что в этот исторический, глубоко скорбный для русского духовенства момент, я — еврей, могу засвидетельствовать перед всем миром то чувство искренней благодарности, которую питает, я уверен в этом, весь еврейский народ к русскому православному духовенству за проявленное им в свое время отношение — к «делу Бейлиса».
Среди обвиняемых сильное волнение. Привлеченные к делу профессора Духовной академии и многие из обвиняемых духовных лиц не могут сдержать слез.
Гуревич объявил, что отныне защита строго замкнется в рамках дела, чтобы не дать возможности обвинению искусственными приемами прикрыть полную фактическую необоснованность данного процесса.
Охарактеризовав «технику» создания настоящего дела посредством чисто механического соединения отдельных производств и протоколов, ни по содержанию, ни по времени событий не имеющих ничего общего, Гуревич восстановил со всеми подробностями историю возникновения дела.
Он обрисовал прошлое митрополита, указав на те черты его характера и деятельности, которые уже известны читателям.
«Одна из местных газет, — сказал он, — между прочим, выразилась о митрополите (по–видимому, желая его уязвить), что он производит впечатление «обыкновенного сельского попика».
В этих словах есть правда.
Митрополит совсем не вышколенный «князь Церкви», каким его усиленно желает изобразить обвинение «Живой церкви» и обвинитель. Он — смиренный, простой, кроткий пастырь верующих людей, но в этой его простоте и смиренности — его огромная моральная сила, его неотразимое обаяние. Перед нравственной красотой этой ясной души не могут не преклониться даже его враги.
Допрос его у всех в памяти. Ни для кого не секрет, что в сущности в тяжелые часы этого допроса дальнейшая участь митрополита зависела от него самого. Стоило ему чуть–чуть поддаться соблазну, признав хоть немногое из того, что так жаждало установить обвинение, и митрополит был бы спасен.
Он не пошел на это. Спокойно, без вызова, без рисовки, он отказался от такого спасения. Есть ли здесь среди присутствующих способные на такой подвиг?
Вы можете уничтожить митрополита, но не в ваших силах отказать ему в мужестве и высоком благородстве мысли и поступках».
Далее Гуревич охарактеризовал деятельность «Петроградского Общества Православных приходов», положение местного духовенства, настроение верующих масс. Особенно подробно остановился защитник на главарях «Живой церкви» (обновленчество), в которых он усматривал истинных пособников, а в некотором смысле и виновников настоящего дела.
Он предсказывал, что советская власть рано или поздно разочаруется в этих ныне пользующихся фавором людях. Создаваемая ими «секта» не будет иметь успеха. Отсутствие жизнеспособности ее — не только в отсутствии каких–либо корней в верующем населении и в неприемлемости тех или других тезисов. В истории бывали примеры того, что и безумные в сущности идеи имели успех, иногда даже продолжительный. Но для этого необходимо одно условие: секта должна представлять собой в начале своего возникновения оппозицию, меньшинство, и притом гонимое большинством. Героическое сопротивление большинству, власти, насилию — часто увлекает массы на сторону сектантов, «бунтарей».
В настоящем случае — далеко не то. За живую, обновленческую церковь, стоит, очевидно для всех, гражданская власть, со всеми имеющимися в ее распоряжении аппаратами.
Принуждение не создает и не уничтожает убеждений. «Обновленческая» церковь, происшедшая с разрешения и при «благословении» атеистического «начальства», искренних христиан, даже из фрондирующих элементов, привлечь не может.
Народ может еще поверить богатому и «властному» Савлу, после того, как превратившись в Павла, по своей охоте променяет он свое богатство и положение на рубище нищего, на тюрьму и муки гонения. Обратные превращения не только не создают популярности, но клеймятся.
Люди, ушедшие из «стана погибающих» в лагерь ликующих, да еще готовящие узы и смерть своим недавним братьям, — кто пойдет за ними из истинно верующих? Не сбудутся ожидания гражданской власти найти такого «союзника».
Возвращаясь к постановке обвинения, защитник находил, что обвинения не заслуживают серьезной критики. Формулировка обвинений была бы анекдотичной, если бы за ней не вырисовывались трагические перспективы.
Митрополиту вменяют в вину факт ведения переговоров с гражданской властью на предмет отмены или смягчения декретов об изъятии церковных ценностей. Но, если это — преступление, то подумали ли обвинители, какую они роль должны отнести при этом Петроградскому совету, по почину которого эти переговоры начались, по желанию которых продолжались и к удовольствию которого закончились?
Как обстоит дело с доказательствами?
Было бы нелепо говорить о доказательствах той сплошной фантастики, которой переполнены и обвинительный акт, и речи обвинителей, по поводу «всемирного заговора» с участием в нем митрополита и других подсудимых.
В чем усматриваются доказательства этого деяния? — Единственно в том, что будто бы митрополит через близких ему людей распространял в народе переписанные на пишущей машинке копии своих заявлений в «Помгол».
Защита представила ряд номеров советских газет, из которых видно, что еще до изъятия, а также и во время изъятия, заявления митрополита в «Помгол» неоднократно оглашались самой советской печатью. Следовательно, сама печать способствовала тому, что десятки тысяч экземпляров заявлений митрополита проникли в народ.
Какое же значение и цель, сравнительно с таким массовым распространением, могли иметь несколько десятков копий, сделанных на пишущей машинке?
При данных обстоятельствах предъявлять митрополиту обвинение — не равносильно ли обвинению человека в том, что он, желая способствовать распространению огня, уже охватившего со всех сторон огромное здание, бросил в пламя горящую спичку, или с преступной целью усилить наводнение, приблизился к несущимся волнам навстречу и выплеснул стакан воды!
Все «данные», представленные «обвинителями», свидетельствуют, в сущности, лишь об одном: обвинение, как таковое, не имеет под собой никакой почвы. Это ясно для всех.
Но весь ужас положения заключается в том, что этому сознанию далеко не соответствует уверенность в оправдании, как должно бы быть. Наоборот, все более и более нарастает неодолимое предчувствие, что несмотря на крах обвинения, некоторые подсудимые, и в том числе митрополит, погибнут.
Во мраке, окутывающем закулисную сторону дела, явственно виднеется разверстая пропасть, в которую «кем–то» неумолимо подталкиваются подсудимые.
Это видение мрачно и властно царит над внешними судебными формами происходящего процесса и никого эти формы обмануть не могут.
В заключение Я. С. Гуревич сказал:
«Чем кончится дело, что скажет когда–нибудь о нем беспристрастная история? История скажет, что весной 1922–го года в Петрограде было произведено изъятие церковных ценностей, что согласно донесениям ответственных представителей гражданской власти–администрации, оно прошло в общем «блестяще», и без сколько–нибудь серьезных столкновений с верующими массами. [410] И несмотря на это к негодованию всего цивилизованного мира, власти нашли необходимым расстрелять Вениамина, митрополита Петроградского, и некоторых других лиц.
Вы скажете мне, что для вас безразличны и мнения современников и вердикт истории. Сказать это нетрудно, но создать в себе действительное равнодушие в этом отношении — невозможно. И я хочу уповать на эту невозможность.
Я не прошу и не умоляю вас ни о чем. Я знаю, что всякие просьбы, мольбы, слезы, не имеют для вас значения. Знаю, что для вас в этом процессе на первом плане вопрос политики, и что принцип беспристрастия объявлен непримиримым с вашим приговором. Выгода или невыгода — вот какой альтернативой определяется ваш приговор.
Если ради вашего торжества нужно «устранить» подсудимого — он погиб, даже независимо от объективной оценки предъявленного к нему обвинения. Да, я знаю, таков лозунг. Но решитесь ли вы провести его в жизнь в этом огромном по значению деле? Решитесь ли вы признать этим самым перед лицом всего мира, что этот «судебный процесс» является лишь кошмарным лицедейством?
Вы должны стремиться соблюсти в этом процессе выгоду для большевистской власти. Во всяком случае, смотрите, не ошибитесь!
Если митрополит погибнет за свою веру, за свою безграничную преданность верующим массам, — он станет опаснее для власти, чем теперь.
Непреложный исторический закон предостерегает, что на крови мучеников растет, крепнет и возвеличивается вера.
Остановитесь, подумайте, и… не творите мучеников». (Конечно, приведена только схема выступления защитника).
В связи с речью Я. С. Гуревича нужно отметить одно обстоятельство, весьма показательное для характеристики настроения, вызванного процессом в среде не только верующих, но и коммунистов (сравнительно низших рангов, разумеется).
Ввиду аплодисментов, сопровождавших кровавые рефрены Смирнова, защита опасалась контрманифестации со стороны настоящей, «вольной» публики.
Поэтому еще до своих речей, защитники «агитировали» среди публики, прося ее воздержаться от внешних проявлений своих чувств в интересах как подсудимых, так и самой публики, могущей подвергнуться всяким репрессиям.
Я. С. Гуревич счел необходимым даже в своей речи предупредить еще раз публику о том же, указав, между прочим, в своем выступлении, что он просит и надеется на то, что все — и враги, и друзья, — выслушают его со вниманием и, главное, в должном спокойствии.
Не забывайте, — прибавил он, — что я говорю от лица человека, который, может быть, обречен на смерть, а слова умирающего должны быть выслушаны в благоговейной тишине.
Но столь долго и насильно сдерживаемое настроение публики все–таки прорвалось и речь Я. С. Гуревича была покрыта долго несмолкавшими аплодисментами.
Трибунал заволновался, хотел было принять меры, но оказалось, что в аплодисментах приняли живейшее участие… многочисленные коммунисты, занявшие часть зала.
Последнее объясняется тем, что рядовые, «массовые» коммунисты, глубоко сочувствовали жертвам процесса и, как выяснилось впоследствии, довольно откровенно выражали свое возмущение по поводу направления, которое ему искусственно придали.
Я. С. Гуревич не был ни разу прерван. Его выступление в защиту митрополита заняло свыше шести часов. Очевидно было, что даже трибунал слушает защитника со вниманием. Чем объяснялось такое отношение трибунала: заранее ли принятым решением — предоставить защитнику полную свободу, или же неожиданно высказанной суровой правдой, которую вряд ли часто приходится слышать трибуналу, — судить трудно. Из живых людей, все–таки трудно, очень трудно сделать манекены. В конце концов члены трибунала творили, конечно, волю пославших их, но, быть может, не без некоторой горечи в душе.
Петроградский процесс лишний раз наглядно показал, что советская власть, советское правосудие, во имя своей идеи может, подобно Фруду, оправдать любое свое беззаконие. Идея такая у них есть, в которую они верят идолопоклоннически. А идолы, как известно, требуют жертв.
Судебные прения окончились.
Очередь за «последним словом» подсудимых.
Председатель делает распоряжение о прекращении с этого момента стенографирования процесса. Цель этого распоряжения весьма понятна. Враги не желают закрепления и распространения в населении речей подсудимых в эти трагические минуты.
Подсудимый Василий Казанский, — обращается председатель к митрополиту, — вам «последнее слово».
Митрополит не спеша встает, четко вырисовывается его высокая фигура.
В зале все замерло.
В начале митрополит говорит, что из всего, что он услышал о себе на суде, на него наиболее удручающе подействовало то, что обвинители называют его «врагом народа».
«Я — верный сын своего народа, я люблю и всегда любил его! Я жизнь свою ему отдал, и я счастлив тем, что народ, вернее простой народ, платит мне той же любовью, и он же поставил меня на то место, которое я занимаю в Православной Церкви».
Это было все, что митрополит сказал о себе в своем «последнем слове». Остальное время своей речи он посвятил исключительно соображениям и объяснениям в защиту некоторых подсудимых, ссылаясь на документы и иные данные, обнаружив при этом большую память, последовательность и невозмутимое спокойствие.
Одно из его утверждений представлялось, как это он сам признал, недоказанным. По этому поводу он заметил со свойственной ему тихой улыбкой:
Думаю, что в этом отношении вы мне поверите без доказательств. Ведь я, по всей вероятности, говорю сейчас публично в последний раз в своей жизни… Человеку же, находящемуся в таком положении, принято верить на слово?
Момент был, воистину, потрясающий и незабываемый. Всем была ясна огромная нравственная мощь этого человека, который в такую минуту, забывая о себе, думал только о несчастии других и стремился им помочь.
Среди наступившей за заключительными словами митрополита благоговейной тишины, — раздался голос председателя. Голос, в котором прозвучала какая–то доселе ему необычная мягкая нота:
Вы все говорили о других. Что же вы скажете о самом себе?
Митрополит, который уже сел, вновь приподнялся и, с некоторым недоумением посмотрев на председателя, тихо, но отчетливо сказал:
О себе… Что же я могу вам еще сказать… Разве лишь одно: я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре, — жизнь или смерть, — но что бы в нем ни провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение и скажу (при этом митрополит широко перекрестился и сказал): «Слава Тебе, Господи Боже, за все!»
Таково было «последнее слово» митрополита Вениамина.
Передать настроение, охватившее публику, невозможно. Иное легче пережить, чем описать.
Трибунал объявил перерыв.
Затем последовали «последние слова» подсудимых.
Профессор Ю. П. Новицкий был очень краток. Он указал, что привлечение его к делу объясняется лишь тем, что он состоял председателем «Правления Общества объединенных Православных приходов». В приписываемых ему деяниях он совершенно неповинен. Но если кому нужна в этом деле жертва, он готов без ропота встретить смерть, прося лишь о том, чтобы этим ограничились и пощадили остальных привлеченных.
И. М. Ковшаров заявил, что он знает, какая участь его ожидает. Если он давал объяснения в свою защиту, то только ради того, чтобы закрепить в общественном сознании, что он умирает невинным.
Сильное впечатление произвело «последнее слово» архимандрита Сергия.
Он нарисовал картину аскетической жизни монаха и указал на то, что отрешившись от всех переживаний и треволнений внешнего мира, отдавши себя целиком религиозному созерцанию и молитве, он одной лишь слабой, физической нитью привязан к сей жизни.
Неужели же, — сказал он, — трибунал думает, что разрыв этой последней нити может быть для меня страшен?! Делайте свое дело! Я жалею вас и молюсь о вас!
Большинство остальных подсудимых заявило, что ничего прибавить к речам защиты не имеет.
Председатель объявил, что приговор будет оглашен завтра, в среду 5–го июля, вечером.
Ко времени объявления приговора зал был почти пуст. Обыкновенную публику не пускали.
В 9 часов вечера трибунал вышел и председатель огласил приговор.
Десять лиц были присуждены к расстрелу:
Митрополит Вениамин,
Архимандрит Сергий,
Ю. П. Новицкий,
И. М. Ковшаров,
Епископ Венедикт,
Н. К. Чуков (настоятель Казанского собора),
Л. К. Богоявленский (ректор Богословского института),
А. П. Чельцов (настоятель Исаакиевского собора),
Н. Ф. Огнев, протоиерей (профессор Военно–юридической академии),
Н. А. Елагин.
Остальные обвиняемые были приговорены к тюремному заключению на разные сроки. [411]
В отношении Патриарха Тихона было решено возбудить уголовное преследование. [412]
Часть подсудимых, главным образом из уличной публики, была оправдана.
Потянулись томительные дни. Кассационные жалобы.
Предвестником окончательного результата был омерзительный пасквиль Красикова, появившийся в «Московских Известиях», в котором бывший присяжный поверенный наносил последний удар в спину беззащитным и беспомощным осужденным, доказывая, что о помиловании первых четырех приговоренных не может быть и речи.
Последним шести подсудимым расстрел заменили долгосрочным тюремным заключением: епископу Венедикту, Чукову, Богоявленскому, Чельцову, Огневу и Елагину.
В ночь с 12–го на 13–ое августа митрополит Вениамин, архимандрит Сергий, Новицкий и Ковшаров были увезены из тюрьмы и расстреляны в нескольких верстах от Петрограда.
Имеются сведения (сообщены в обстановке, гарантирующей их достоверность) о последних минутах расстрелянных.
Новицкий плакал, его угнетала мысль о том, что он оставляет круглой сиротой свою единственную 15–летнюю дочь. Он просил передать ей на память прядь своих волос и серебряные часы.
Отец Сергий громко молился: «Прости им. Боже, не ведают бо, что творят!»
Ковшаров издевался над палачами.
Митрополит шел на смерть спокойно, тихо шепча молитву и крестясь.
Опасаясь возбуждения петроградских рабочих масс исполнением приговора, были пущены слухи, что митрополит увезен в Москву.
По другим данным православные мученики были отвезены на станцию Пороховое по Ириновской железной дороге и расстреляны там.
Предварительно все были обриты и одеты в лохмотья, чтобы нельзя было узнать, кого расстреливают.
Население долго не хотело верить в смерть митрополита. Создались разные легенды. Утверждали, между прочим, что его где–то тайно заточили. Возникновению этих слухов способствовало отсутствие официального сообщения о том, что приговор «приведен в исполнение».
Митрополит Вениамин зверски расстрелян. В этом, к несчастью, нет сомнения.
Обновленцы
Как можно видеть на примере Петроградского процесса над митрополитом Вениамином, обновленцы оказали большевикам огромную услугу. Собственно, ничего удивительного в этом не было Они были многим, если не собственным существованием, обязаны советской власти.
Нет сомнения, что советская власть оказалась глубоко вовлеченной в это схизматическое обновленческое движение, как пишет западный историк Флетчер. [413] Не исключено даже, что большевики сами пришли к идее раздувания схизмы, как к одному из средств раскола и ликвидации Церкви. [414]
Если они и не были непосредственными создателями раскола, в результате чего явилась «Живая церковь», то во всяком случае, руководство ее они использовали прямо как орудие для достижения своих целей.
Откровенно покровительственное отношение власти к обновленцам, без сомнения, послужило тому, что многие скорее в целях самосохранения перешли в обновленческий лагерь. К июлю 1922–го года из 73 архиереев 37 присоединились к обновленцам. [415]
Некоторые, официально оставаясь в Патриаршей Церкви, шли на контакт и содействие обновленцам. Между прочим и епископ Ямбургский Алексий (Симанский), будущий Патриарх, в целях сохранения своего положения (управляющего Петроградской епархией — после ареста митрополита Вениамина), оправдал по настоянию властей протоиерея А. Введенского, которого сам митрополит Вениамин отлучил от Церкви.
Тотчас по вступлении в должность управляющего епархией, епископ Алексий был вызван в известное нецерковное учреждение (ул. Гороховая, 2) и ему был предъявлен ультиматум: либо трое священников, отлученных митрополитом Вениамином от Церкви будут восстановлены в церковных правах, либо митрополит Вениамин будет тотчас расстрелян. Епископ Алексий оправдал Введенского (яко бы на основании новых данных). [416] А митрополит Вениамин, тем не менее, был расстрелян. Не спасла эта уступка и самого епископа Алексия 21–го октября был арестован и он.
В то время, когда Введенский, оправданный епископом Алексием, 4–го июня 1922–го года поднимался на сцену б. Таврического дворца (ныне дворец Урицкого) для участия в очередном диспуте, через несколько улиц от этого дворца в тюремных камерах томились митрополит Вениамин и 84 петроградских священника, многие представители религиозной интеллигенции, попавшие туда не без помощи его самого и его единомышленников. [417]
Связь обновленцев с большевиками видна и в том, что как только в Москве появились листовки неизвестного автора с призывом уклоняться от общения с обновленцами и поддерживать каноническую власть патриаршего Местоблюстителя (митрополита Агафангела), был арестован и отправлен в ссылку в Нарымский край митрополит Ярославский Агафангел (Преображенский). [418] В епархию он вернулся только 18–го апреля 1926–го года.
Известно также, что в ноябре 1922–го года протоиерей Введенский подал в «одну высокую инстанцию» обширный список «контрреволюционного петербургского духовенства» (впоследствии он был избирательно использован при арестах духовенства). [419]
Стала традиционной такая, к примеру, схема сотрудничества. Кто–либо из обновленцев (особенно активным в этом смысле был прот. Красницкий) делал доклад об их церковно–политической программе. Затем — диспут Через несколько дней оппонентов Красницкого арестовывали. Именно так и случилось с причтом храма Христа Спасителя. Настоятелем стал сам Красницкий. [420]
Собственно, формула обвинения так и гласила: «За сокрытие церковных ценностей, контрреволюционную деятельность и гонения (? — В. С) сторонников живой церкви». [421]
Прочный союз обновленцев с советской властью сохранялся по 1924–ый год.
И еще в 1924–ом году (июнь) в беседе с митрополитом Казанским Кириллом, вернувшимся из ссылки в Зырянский край. Патриарх Тихон говорил: «Я болею сердцем, что столько архипастырей в тюрьмах, а мне обещают освободить их, если я приму Красницкого» (вот до чего тесен был союз советских властей с обновленцами). Митрополит Кирилл ответил «Не надо их жалеть, они укрепляют Церковь, а на компромисс с Красницким идти нельзя».
Патриарх Тихон, вероятно, мыслил тоже так, но ему нужна была поддержка. Он очень обрадовался этим словам и тут же передал Тучкову, к которому должен был идти митрополит Кирилл, записку, что он отказывается принять Красницкого. Тучков, раздосадованный тем, что митрополит Кирилл расстроил его планы, опять сослал его в ссылку. [422]
Н. А. Бердяев объясняет свое отрицательное отношение к обновленцам тем, что они начали дело реформации, которую, кстати, он сам хотел, с доносов на Патриарха и Патриаршую Церковь. [423]
Архидиакон Сергей Павлович Туриков рассказывал, что будучи в Алма–Ате, он застал такую ситуацию обновленческий протоиерей Дмитрий Млодзяновский с собакой ходил по горам, разыскивая православных, скрывавшихся от большевиков. [424]
Интеллигенция
Тяжелее, чем кто–либо другой, переживала большевистскую действительность настоящая русская интеллигенция, чувствительная и восприимчивая к малейшим социальным беспорядкам.
Положение ее усугублялось тем, что никакие усилия ее не могли изменить обстановку ни на йоту Наоборот, все попытки свободного творчества, единственного пути к облагораживанию жизни, встречали жестокое насилие со стороны власти, которая в интеллигенции видела только некую данность, которую можно и нужно использовать [425]
Часть «технической» интеллигенции, позволившей производить над собой большевистские опыты, действительно была использована в строительстве страны советов.
Другая часть с первых же дней революции оставила родную землю и сменила рабское существование на мытарства по Европе, сохранив за собой право быть свободными людьми.
Третьи — наивные мечтатели, чистые и благородные, оставались и надеялись, что революционная волна сметет с русской земли весь мусор и где–то невдалеке засияет царство всеобщего довольства и счастья.
Тяжелее всего пришлось как раз этой части интеллигенции Ее иллюзии рассеялись очень быстро Революционная волна, набрав силу, не спешила спадать Мусор нагромождался Вносить свою лепту в этот мерзкий процесс такие люди, с чистой совестью и умом, не могли Они оказались не у дел, где–то у подошвы этой волны, грозившей раздавить их в любой момент.
С 1919–го года А Блок жил впроголодь Первые годы революции он характеризует как годы поощряемой животной жестокости, поощряемого массового убийства, всяческого безнаказуемого кровопролития и бесчеловечности во имя «блага человечества», годы поощряемого грабежа и вандализма. [426]
В последний год разочарования Блока достигли крайних пределов В разговорах с Ю. Анненковым он не боялся быть искренним.
Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь, — повторял он, — и не я один вы тоже! Мы задыхаемся, мы задохнемся все Мировая революция превращается в мировую грудную жабу». [427]
Блок умер в обнищании, без лечения В газете «Правда» за 9–ое августа 1921 года было сообщение «Вчера скончался поэт А Блок». Все! Только сегодня опомнились и спохватились ведь он был гениальный поэт.
Через 17 дней после смерти Блока (24 августа) среди участников так называемого «таганцевского заговора» был расстрелян Николай Гумилев.
В 1921–ом голу покинул Россию Алексей Ремизов. Мотивы — те же, что у большинства: кто мог, смывался. С горечью, болью, расставались с родной землей, со страхом за будущее.
Вспоминая годы «военного коммунизма». Ремизов писал, что многие из его круга дошли в то время до полной нищеты, несмотря на «ученые пайки» и на всякие усилия и ходатайства добрейшего М. Горького. Никакой «Квисисаны», ни филипповских пирожков с грибами, ни чаю. Вместо сахара — аптечный сахарин. «Кофий из голубиного помета». «Ободранный и немой стою в пустыне, где была когда–то Россия… Все, что у меня было, все растащено, сорвали одежду с меня». [428]
«Вода — основа всей жизни и источник корма — стала убывать и зацвела тиной. Убедившись в опасной перемене, утки решили покинуть родные места. Странствовать не легкое дело, но лучше домашнего гнета», — писал Ремизов, с ужасом оглядываясь на Россию.
«Вожди слепые, что вы наделали? Кровь, пролитая на братских полях, обеспощадила сердце человеческое, а вы душу вынули из народа русского… Русь моя, ты упала, не поднять тебя, не подымешься! Русь моя, русская земля, родина беззащитная, обеспощаженная кровью братских полей, подожжена, горишь?»
Здесь Ремизов ошибался только в одном: «вожди» отнюдь не были «слепы», они прекрасно видели свою цель и делали то, что считали нужным. [429]
Блок голодал, но еще в худшем положении был А. Белый.
И совсем невыносимая ситуация сложилась у Акима Волынского, исхудавшего и изнемогшего до чрезвычайности. Стал нищий. А ведь он был почетным гражданином Флоренции (за свои научные труды о Леонардо да Винчи).
Нищим, бездомным бродягой скончался в 1922–ом году Велемир Хлебников. Революция отказалась приютить и накормить его.
В том же году, разочарованные в революции, покинули загаженную большевиками Россию, Осоргин, Карсавин, Волковысский. Оставили родину виднейшие богословы Русской Православной Церкви, В. Лосский, Н. Бердяев, и многие другие.
Не выдержал и покинул Россию Георгий Иванов.
За открытое свободомыслие в 1922–ом году арестовали и приговорили без суда к изгнанию из СССР вместе с другими литераторами Евгения Замятина. В результате усиленных хлопот друзей приговор был отменен, но свободно выехать за границу ему не разрешили. Только в 1931–ом году, после личного письма Сталину, ему было разрешено оставить Союз.
Кстати, в 1914–ом году за повесть «На куличках» Замятина приговорил к аресту царский суд. Так кто же он? Монархист? Враг народа?
Не выдержал советского рая и Есенин — вскрыл вены и повесился.
Расстрелян, как японский шпион, Борис Пильняк.
1926–ой год. «Наше время, — суровое время, может быть, одно из суровейших в истории так называемого цивилизованного человечества», — писал тогда Лев Троцкий. [430]
Мейерхольд и Маяковский. Прекрасен был их союз. Он не был случаен. Оба с первых дней революции искренне отдали свои таланты большевикам. Оба были идеалистами, верили в приход царства коммунистической свободы. Объединило их и разочарование в большевизме. Оба увидели, что вместо светлой Коммуны Грядущего, на советской земле строятся Всесоюзные Арестантские Роты, страшная новая аракчеевщина, всеумертвляющая диктатура с послушной ей миллионной армией партийных чинуш, советских мещан. [431]
И сильный Маяковский не выдержал, 14–го апреля 1930 года застрелился. 37–ми лет.
1928–ой год — начало знаменитых сталинских «чисток». Сливки политической, дипломатической и военной интеллигенции попадают или на скамью подсудимых или на «вышку». Был арестован и выслан в Алма–Ату (Туркестан) Троцкий, арестованы и осуждены свыше сорока других сотрудников Ленина (в том числе Раковский, второй посол во Франции, Карл Радек и другие). Забавное совпадение: Радек, высланный в Тобольск, был поселен на улице Свободы. [432]
В январе 1929–го года Троцкий был изгнан из СССР в Турцию. В том же месяце были арестованы Рыков, Бухарин и Мдивани (первый торговый представитель СССР во Франции) и массовый террор коснулся интеллигенции всех родов. [433]
Жертвами сталинского террора стали Уборевич, Якир, Постышев (учеников заставляли на их портретах в учебниках прокалывать глаза), Каменев, Зиновьев, Антонов–Овсеенко, Енукидзе, Муралов, Блюхер, Тухачевский… сотни, тысячи, десятки и сотни тысяч ни в чем не повинных людей.
В 30–х годах умолкает Анна Ахматова, этот представитель «безыдейного реакционного литературного болота», как ее характеризовал в своем докладе Андрей Жданов. Специальным постановлением ЦК ВКП(б) ленинградским журналам недвусмысленно запрещается публиковать ее произведения. [434]
То же самое происходит с Пастернаком.
Отравили в больнице М. Горького (1936 г.). Один из посетителей Горького в последние годы его жизни спросил, как бы он определил время, прожитое им в Советской России?
Максим Горький ответил:
Максимально Горьким. [435]
Михаил Зощенко. Исключен из Союза писателей (40–е гг.). Постановлением ЦК ВКП(б) произведения его были запрещены. [436]
Исаак Бабель, 11–го мая 1939–го года арестован в Москве. В 1940–ом году осужден (за что?) сталинским военным судом и кончил свои дни в концентрационном лагере 17–го марта 1941–го года. Есть, правда, версия, что его расстреляли в Лефортовской тюрьме.
Такой уж в России климат: кто талантлив, душно ему, и в плечах узко, и чего хочется — нельзя, а что можно — неинтересно. [437]
Человеку, в котором остается человек, в России душно, унизительно, скучно и невыносимо тяжело. Это как климат, как погода, вся душа начинает пропитываться унижением, скукой и бессилием что–либо изменить. В России, как только начинаешь думать иначе, чем большинство, жить становится невозможно. [438]
России, и не только России, при любой деспотии не нужны способные служивые люди. Она их извергает всячески. Одних — прямой карой, прямым осаживанием и выживанием, других — непостижимым невезением в жизни. И лишь со стороны, из отстраненности видно, что невезение это не случайно. Деспотии нужны люди и умы средненькие, а повыше — противопоказаны. И в светлых, кстати, и в черных качествах. Исполнители нужны, гибко чувствующие общий тон. [439]
И власти извергают из «своей» страны самые здоровые и ценные души: поэт Некрасов, писатели Солженицын и Войнович, скульптор Э. Неизвестный; не выдерживая гнетущей атмосферы родной страны, покидают родной дом в настоящий день все больше и больше талантов — супруги Нессерер, Белоусова и Протопопов, десятки других. Мы уже не говорим о таких гигантах искусства, как Ростропович, Вишневская.
Ого! Разве можно перечесть всех?
По тому же кровавому пути
1922–1923–ый гг. По тюрьмам скитается митрополит Петр (Полянский).
Весной 1923–го года арестован и выслан в Коми–Зырянский край епископ Петергофский Николай (Ярушевич). Первые сведения о нем после этого появляются только в 1927–ом году. Впереди у Владыки Николая и опасность вновь быть арестованным (конец 30–х годов), и апогей славы.
Летом 1923–го года, вскоре после хиротонии (тайной) во епископа Любажского (викария Новгородской епархии), арестовали епископа Кирилла (Васильева). Находился в ссылке вместе с епископом Николаем. [440]
В первых числах октября (по другим сведениям — в ноябре) арестовали архиепископа Иллариона (Троицкого), ближайшего помощника Патриарха Тихона. Он сидел в ярославской тюрьме, известной под названием «коровник», [441] вместе с обновленческим епископом Гервасием. Однажды его в камере посетил Тучков и предложил ему свободу ценой «пустячных добрых услуг».
Я хотя и архипастырь, — ответил Владыка, — но вспыльчивый человек. Очень прошу вас уйти. Я могу потерять власть над собой.
Вообще на долю архиепископа Иллариона выпало больше страданий, чем кому–либо. В 1924–ом году он был сослан на 3 года в Архангельск. В 1926–ом году вернулся в Москву и тотчас был арестован снова. 3 года на Соловках. В 1928–ом году возвратился в Москву и в день возвращения арестован и заточен в каторжную ярославскую тюрьму «коровник». В марте 1929–го года тюремные мучения сделали свое: архиепископ Илларион скончался в ленинградской тюрьме «кресты», в тюремном изоляторе. Погребен Владыка Илларион на кладбище Новодевичьего монастыря. [442]
Митрополит Мануил дает такую «житийную справку»: с конца 1923–го года архиепископ Илларион епархией не управлял. В 1924–ом году он выехал (вот как!) в Ярославль, а в 1925–ом году — на Соловецкие острова (тоже выехал!)…
Примечателен его приезд в Москву с Соловков. Это не было возвращением из ссылки. Его привезли как заключенного. Зачем? Чтобы он своим авторитетом (а он у него был) оживил раскол Екатеринбургского епископа Григория, так называемый григорианский раскол. В этом были заинтересованы власти, которым григорианцы оказали немалую услугу. Именно поэтому архиепископ Илларион «возвратился» на несколько дней в Москву.
Кстати сказать, архиепископ Илларион категорически отказался от всяких «услуг» советской власти. Встречи с представителями известных органов повторялись несколько раз. Владыку и просили, ему и угрожали и обещали полную свободу, но ничто не могло поколебать его церковной позиции.
Я скорее сгнию в тюрьме, но своему направлению не изменю, — сказал он. И опять Соловки…
По данным митрополита Мануила архиепископ Илларион скончался 15/28–го декабря 1929–го года в Ленинграде, при перемещении его из Соловков в Среднюю Азию. Митрополит Серафим (Чичагов) добился разрешения у властей взять тело архиепископа Иллариона из тюремной больницы для христианского погребения.
Богатырь духом и телом, за время «отдыха» в «коровнике» и на Соловецких островах, архиепископ Илларион так изменился внешне, стал жалким седым старичком, что одна из родственниц, увидев его в гробу, упала в обморок.
В конце января 1924–го года прибыл в Москву и явился к Тучкову для переговоров о делах Ленинградской епархии епископ Мануил.
С такими архиереями, как вы, не разговаривают, таких архиереев к стенке ставят, — перебил его на первых же словах Тучков.
Вы это сознательно говорите? — спросил его епископ Мануил.
Совершенно сознательно.
В таком случае мне с вами не о чем говорить, — сказал Владыка Мануил и вышел из кабинета. Пошел прямо в Наркомат юстиции и подал на ГПУ официальную жалобу. [443] Чем окончилось дело с этой жалобой — тоже известно: 2–го февраля, по возвращении епископа Мануила в Ленинград, он и еще около 100 человек были арестованы. Им приписали участие в тайной контрреволюционной организации. Через некоторое время епископ Мануил был приговорен к 3 годам ссылки и отправлен на Соловецкие острова. [444]
О себе митрополит Мануил (Лемешевский) написал: «С 2–го февраля 1924–го года по апрель 1928–го года — епархией не управлял». Все.
«2–го февраля 1924–го года борец за истинную православную веру, — написал его биограф епископ Куйбышевский Иоанн, — вынужденно покинул Петроград и поселился на далеком севере в обители преподобных Зосимы и Савватия» (Соловецких — В.С.). Некто Козлов А. Н. на погребении матери Владыки Мануила написал такие строки:
… А сын на чужбине далекой,
Изгнанник за веру Христа,
Не знает, что горем сломленная,
Лежишь ты под сенью креста.
«С 31–го января 1930–го года епархией не управлял». Ближайшая за этой датой — ноябрь 1944–го года. И еще: «С 5–го сентября 1948–го года по декабрь 1955–го года епархией не управлял. Пребывал в Явасе, Мордовской АССР». «Отдыхал» в лагере. Разумеется, не пионерском.
А ведь о себе–то Владыка имел сведения и мог бы нам поведать, где он находился в то время. Но митрополит молчал. Молчали все архиереи. Не хотели ворошить старое…
В течение апреля и мая 1924–го года были арестованы многие католические священники и монахини, в том числе 37 русских католиков восточного обряда в Москве. Они без суда, «административным порядком», были приговорены к тюремному заключению и ссылке.». [445]
В июле 1924–го года Троцкий произнес речь, в которой предложил весьма «дипломатический» ход: религию надо преследовать не прямо, как происходило до сих пор, а косвенно. [446] Но большевики не пошли даже на это. Их устраивала своя, ломовая дипломатия.
В течение 1924–го года все руководящие архиереи Русской Православной Церкви оказались в тюрьмах и лагерях. Епископы обычно арестовывались каждые полгода. Их место иной раз занимали люди совершенно случайные. [447]
21–го ноября 1925–го года вновь был арестован митрополит Петр, а в ближайшие дни арестовали всех близких к нему и проживавших в Москве иерархов. Более 10 человек.
В июне 1926–го года митрополита Петра вывезли из Москвы (тайно) и некоторое время содержали в одиночной камере в Суздале, в крепости бывшего Спасо–Ефимиевского монастыря. В декабре того же года его привезли в Москву и поместили во внутреннюю тюрьму ГПУ. Там состоялась встреча митрополита Петра с Тучковым, который предложил ему добровольно отказаться от Местоблюстительства. Митрополит не согласился, и его тут же отправили этапом через Вятскую, Пермскую, Екатеринбургскую, Тюменскую пересыльные тюрьмы в ссылку в Тобольск.
В одну глухую ночь он был выброшен из вагона на ходу поезда (видимо таким образом погиб не один епископ). Стояла снежная зима. Митрополит упал в огромный сугроб, как в перину, и не разбился. С трудом вылезши из него, огляделся — лес, снег и никаких признаков жизни. Он долго шел цельным снегом, и выбившись из сил, сел на пень. Сквозь поношенную рясу мороз пробирал до костей. Чувствуя, что начинает замерзать, митрополит стал читать себе отходную.
Вдруг, видит: к нему приближается огромный медведь.
Загрызет, — мелькнула мысль, но бежать не было сил, да и куда бежать?
А медведь подошел, обнюхал и спокойно улегся у его ног. От огромной медвежьей шубы повеяло теплом. Но вот он заворочался, повернулся к митрополиту брюхом, растянулся во всю длину и сладко захрапел. Долго колебался Владыка, глядя на спящего медведя, потом не выдержал холода и лег рядом с ним, прижавшись к теплому животу. Лежал, и то одним, то другим боком поворачивался к зверю, чтобы согреться, а медведь глубоко дышал во сне и обдавал его горячим дыханием.
Когда начал брезжить рассвет, митрополит услышал далекое пение петухов: жилье. Он осторожно, чтобы не разбудить медведя, встал на ноги. Но медведь тоже поднялся и, отряхнувшись, побрел к лесу.
Отдохнувший Владыка пошел на петушиные голоса и вскоре дошел до небольшой деревеньки. Постучавшись в крайнюю избу, он объяснил, кто он и попросил приюта, пообещав, что за все хлопоты и расходы хозяевам заплатит сестра. Владыку впустили и он полгода прожил в этой деревне. Написал сестре, она приехала, но вскоре за ней приехали «люди» в штатском…
В июне–июле 1927–го года, находясь в ссылке, митрополит Петр вновь подвергся аресту и его заключили в Тобольскую тюрьму.
12 лет невероятных мучений, тюрьмы, пытки, ссылка в Заполярье. Десятки раз предлагали ему компромисс с советской властью с возвращением к должности Местоблюстителя (а, возможно и Патриарха), но он остался верен Церкви.
У митрополита Мануила об этом — ни слова. Гладко, будто ничего и не произошло, и лишь одна двусмысленная фраза: «Митрополит Петр Полянский в должности Патриаршего Местоблюстителя возглавлял Церковь с марта по декабрь 1925–го года, далее (до 1936–го года) — номинально (?! — В.С.). 10–го декабря 1925–го года Патриарший Местоблюститель был физически лишен возможности управлять Церковью. Остаток жизни митрополит Петр провел в пос. на о. Хэ, Обдорского района Тобольского округа… Скончался в 1936–ом году». Все. А уж кому, казалось бы, как не митрополиту Мануилу знать досконально эту трагическую историю. Сокрытие правды, за редким исключением, является прямой изменой правде.
Осенью 1926–го года арестовали митрополита Сергия (Страгородского). Поводом послужила попытка русских епископов осуществить избрание Патриарха путем сбора подписей. [448]
Между прочим, большинство епископов высказалось за кандидатуру митрополита Кирилла, которому в это время истекал срок ссылки. Было собрано уже 72 подписи в его пользу, когда начались массовые аресты епископов по делу «контрреволюционной группы», «возглавляемой» митрополитом Сергием. По сведениям современников в этот период были сосланы не менее 40 епископов. Митрополит Кирилл получил дополнительный срок. [449]
Аресты и ссылка были в то время обычным явлением. Очередной епископ во главе церковного руководства, не ожидая, когда его лишат возможности управлять, спешил распорядиться о своем преемнике.
И митрополит Иосиф (Петровых), ставший согласно распоряжению митрополита Петра, после ареста митрополита Сергия, временным заместителем Местоблюстителя, понимая, что и ему не долго оставаться на свободе, сразу же составил распоряжение об управлении Церковью на случай своего ареста. [450]
В декабре 1926–го года митрополита Сергия перевели в Москву, во внутреннюю тюрьму ГПУ, где он был до марта 1927–го года.
Лето 1927–го года. Репрессии нарастали. Церковь истекала кровью. В это время в заключении одновременно было 117 епископов. Но митрополита Сергия освобождают. Именно тогда.
В свет выходит известная Декларация заместителя патриаршего Местоблюстителя, которой он коренным образом меняет жизненный курс Церкви, переводя Церковь на позицию лояльности и духовной солидарности с советской властью.
Церковь разделилась. Большинство клириков и мирян, сохранивших чистоту экклезиологического сознания, не признали Декларацию. В некоторых епархиях (на Урале, например), до 90% приходов отослали Декларацию автору.
На этой почве — вновь аресты. Всех, кто не признавал Декларацию, арестовывали и ссылали в дальние края или заключали в тюрьмы и лагеря. Около 15 архиереев, не разделявших позицию митрополита Сергия, были арестованы. Митрополита Кирилла, основного «противника» митрополита Сергия, в июне–июле сослали в Туруханск. Процедура ареста выглядела приблизительно так: агент ГПУ являлся к епископу и ставил прямой вопрос: как вы относитесь к Декларации митрополита Сергия? Если епископ отвечал, что он ее не признает, агент делал заключение: значит вы контрреволюционер. Епископа арестовывали.
Осенью 1927–го года начался процесс по делу католического епископа Болесласа Слосканеса, арестованного 16–го сентября. Следователь — Рыбкин.
Обвинение:
1) отлучены от церкви все, кто посылает детей — в атеистические школы;
2) епископ ездит по епархии без ведома властей;
3) перемещает священников без ведома властей, не спросив разрешения.
" — А разве это запрещено? — спросил епископ Болеслас.
Нет, но надо учитывать пожелания правительства. Все другие исповедания согласуют свои действия с правительством, и только католическая Церковь постоянно сопротивляется советской власти. Поэтому ее будут преследовать вплоть до подчинения, или же до полного уничтожения. Мы не совершим ошибок Французской революции, и не будем обвинять священников только за то, что они священники; мы сумеем найти у них преступление против государства…». [451]
«Духовенство, ставшее на путь оппозиции митрополиту Сергию, испытало на себе всю силу советской законности и демократии». [452] В результате из церковной жизни были исключены многочисленные, хорошо подготовленные кадры всех рангов, от епископа до диакона. Тюремную участь разделили и рядовые верующие активисты. [453]
Вслед за сергиевской «легализацией» Церкви, почти без переходного периода, следовала ее ликвидация. Духовенство было поставлено перед необходимостью подчиниться «советской политике». [454]
Таким образом, политика расчленения и ликвидации Церкви по частям (V Отдел наркомата Юстиции, занимавшийся церковными делами по–прежнему назывался ликвидационным) позволяла выполнить обе задачи: временно сохраняемая часть церковной организации, в надежде на продолжение своего существования «для блага Церкви», занималась перевоспитанием верующей массы в духе любви и преданности советской власти и делу коммунистического строительства, а сама дифференциация Церкви на преследуемую и покровительствуемую часть создавала иллюзию свободы совести и невмешательства государства в чисто религиозные вопросы, подрывая нравственную основу всякой борьбы и протеста, как внутри страны, так и за рубежом. [455]
1928–ой год, начало коллективизации. Сталин не мог больше «оставлять Церковь в деревне». В одном интервью того времени он прямо жаловался на «реакционное духовенство», отравляющее души масс.
Единственное, о чем надо пожалеть, что духовенство не было с корнем ликвидировано, — говорил он.
От XV съезда партии он потребовал преодолеть в антирелигиозной борьбе всякую усталость. [456]
В период проведения коллективизации особенно сильный удар был нанесен по церковной иерархии, результатом чего явилось полное расстройство церковной жизни. Связь с центром была зачастую нарушена. Особенно тяжелым было положение тех, кто не разделял позицию митрополита Сергия в его отношениях с государством.
В 1929–ом году состоялись массовые аресты руководителей и сторонников иосифлянского движения «непоминающих» В заключении — более 30 епископов, разделяющих мнение митрополита Иосифа.
Иконы и церковные книги сжигались тысячами, целыми телегами. Колокольный звон был запрещен, колокола были сброшены с колоколен и переплавлены для нужд индустриализации. В воздухе стоял звон, но не тот, а звон, с которым колокола падали на землю и разбивались.
В это время, 1929–1930 гг., можно было занимать только одну позицию: «Либо за советскую власть, за пятилетки, за коллективизацию сельского хозяйства, за коммунизм, — либо против». Середины не могло быть. [457] «Кто не с нами, тот против нас» — вот лозунг конца 20–х, начала 30–х годов.
От собственной жестокости вздрогнули даже некоторые социал–демократы. В период «крестового похода» против Церкви (1930 г.) меньшевики (в «Социалистическом вестнике») и троцкисты (в своем печатном органе) выступили в защиту гонимых священников, с обвинениями советской власти за проводимую в СССР антирелигиозную пропаганду (статьи меньшевика Гарви, троцкистки Паровой) [458] Ни к чему это, конечно, не привело. Вернее, — к новым жертвам.
Только в марте 1929–го года и только в Белоруссии было арестовано 24 католических священника. На Соловецких островах в это время находится 22 католических священника.
В 1931–ом году вышел в свет худосочный номер (N 1) «Журнала Московской Патриархии», посвященный единственной теме: оправданию митрополитом Сергием своего узурпаторства высшей церковной власти (статья «О полномочиях патриаршего Местоблюстителя и его заместителя»). О 16 мучениках–епископах, арестованных за этот год, не говоря уже о 27 католических священниках, арестованных в Москве в апреле, вскоре после Пасхи, в журнале — ни слова.
Кровавое насаждение коллективизации. Самый многочисленный «эксплуататорский класс в стране» (около 5 миллионов!) — класс «кулаков» — к 1932–му году был ликвидирован. [459] Пять миллионов! Прибавьте сюда часть середняков, которых в дни перегибов в коллективизации без смущения «раскулачивали» (в общей крестьянской семье они составляли более 60%).
К 1932–му году у советской власти оппозиции не было. Тот, кто избежал или сохранился после военного подавления национальных окраин (Закавказье. Средняя Азия), после концентрационных лагерей в 1918–1921 годах, после бессудной расправы ЧК, после Соловецких зверств (1922 г.). после расправы с тамбовским (1920–1921 гг.) и сибирским (1921 г.) крестьянскими восстаниями (все это при Ленине). — тот не смог пережить сталинскую кровавую коллективизацию.
Оставалась только Церковь.
В 1932–ом году была объявлена «безбожная пятилетка», планировалось к 1926–му году закрыть последнюю церковь, а к 1937–му — добиться того, чтобы имя Бога в нашей стране не произносилось.
Несмотря на неслыханные размеры, которые приняли тогда гонения на религию, «безбожная пятилетка» выполнена не была. Ряд факторов: непредвиденная готовность верующих идти на любые муки, возникновение катакомбной Православной Церкви и стойкость других исповеданий, сломили демонские планы безбожников.
1934–ый год. Арестовано еще 6 епископов, в том числе 1 июня, в Гжатске, митрополит Кирилл. Митрополита Сергия признали [460] архиерей. Они только и были на свободе.
27–го ноября 1935–го года. Окончание 10–летнего срока ссылки митрополита Петра, законного преемника Патриарха Тихона, но по–прежнему о нем не было никаких сведений. Митрополит Сергий уже давно забыл, что он всего лишь заместитель Местоблюстителя и единолично вел церковный корабль по опасному пути политической лояльности антихристианскому безбожному правительству. В этом году были арестованы еще 14 епископов.
Особенных размеров волна репрессий 1935–го года достигла в Ленинграде, после убийства в марте С. М. Кирова. На первой неделе Великого поста началась массовая высылка духовенства. Обновленцы разделили общую участь Церкви. [461]
1936–ой год. Арестовано 20 епископов, 29–го августа в ссылке скончался митрополит Петр.
Попытка бойкотировать или провести своих кандидатов в Верховный Совет во время выборов 1936–го года со стороны верующих, послужила поводом для новых репрессий.
«Дадим отпор наглым церковникам!» — прозвучал новый большевистский лозунг и снова полилась кровь верующих людей.
Время ежовщины. Началась прямая ликвидация (физическое уничтожение) Церкви. Не могла спасти Ее даже политика лояльности по отношению к государству, взятая к руководству в 1937–ом году митрополитом Сергием.
Вопрос легализации вообще утратил актуальность. Повсеместно закрывались храмы при массовых арестах духовенства, все духовенство, легальное и нелегализованное, примирилось между собой в лагерях. [462]
Кульминации этот процесс достиг в 1937–ом году. Детей тех, кто попал в лагеря, отправляли в кошмарные заведения типа детдомов и называли их не иначе, как детьми врагов народа.
Тогда государство не видело оснований для существования какой бы то ни было Церкви. Оно не нуждалось в услугах даже самых раболепных холопов из церковной среды. Время красницких уже прошло, время Колчицких еще не наступило — пресмыкающиеся политиканы из Церкви оказались не у дел. [463]
Сталинское ГПУ, отшлифованное и выдрессированное до автоматизма, мертвой петлей охватило Церковь, проникало во все ее поры, влезало в души людей. Не было исключения даже для первых и первейших представителей иерархии. [464] Народ жил в тревожном ожидании: в любой час, особенно ночью, в квартиру могли ворваться всесильные представители ГПУ и увести хозяина навсегда и неизвестно куда по первому же, иногда анонимному, доносу.
1937–ой год. Только что была принята и начала свое существование «самая демократическая», как ее называли, сталинская Конституция. Церковь просто–напросто вырезали. Тех, кто вышел живым в послереволюционные, 20–е и начало 30–х годов, не дано было пережить 1937–й год.
Тридцать пять архиереев Русской Православной Церкви буквально пропали (исчезли) в течение года. В одном году обрывается биография 35 архиереев. Нет никаких дальнейших следов.
Осень 1937–го года. Расстреляна группа священников, в том числе и секретарь епархиального архиерея о. Костырев, в Златоустовском районе во главе с епископом Вяткиным. [465]
То же самое — в г. Шадринске! (о. Ф. Горохов).
То же самое — в г. Уфалее!
То же самое — в г. Кургане!
То же самое — в Миассовом районе!
То же самое — в Карганопольском районе!
И это в одной только области!!! [466]
Проскользнули сведения о «без вести пропавшем» епископе Антонии (Миловидове): оказывается, расстрелян, как руководитель группы, называвшей себя «Партией угнетенных христиан» (ПУХ). [467]
К суду привлечены Нижегородский митрополит Феофан (Туляков), Сергачский епископ Пурлевский, Ветлужский епископ Коробов, благочинный г. Горького протоиерей Лавров. [468]
В Орле привлечены к суду за «контрреволюционную деятельность» и расстреляны 30 человек. Среди них:
епископ Иннокентий (Никифоров),
настоятель Смоленского храма протоиерей Воскресенский,
священники Жданович и Тихомиров,
еще 9 священников,
трое диаконов,
две монахини,
остальные — миряне. [469]
В то жуткое время даже преподобный Сергий, как сказал герой одного из рассказов Ольги Форш, сидел бы на Гороховой.
Каждый месяц приносил зловещий сюрприз — расстрел или арест нескольких священников. В 1937–ом году на всю Ленинградскую область их оставалось всего 15 человек. В 1930–ом году их было еще больше тысячи. [470]
Арестованным священнослужителям самоотверженные монахини умудрялись приносить в камеры Святые Дары, запеченные в хлеб, в яблоки.
Большевики в полную меру использовали и другие способы в борьбе против Церкви: массовое закрытие храмов, незаконное налогообложение, превышающее доходы прихода, изгнание священнослужителей по решению местных властей, без причины и без объяснений.
За отшедшими в концлагеря вскоре последовали и те, кто надеялся спастись под омофором лояльности митрополита Сергия. От бесчисленных храмов и обителей на всем безбрежном пространстве СССР, через 10 лет после декларации, сулившей Церкви «тихое и безмятежное житие», осталось только несколько храмов в больших городах. Они так и назывались — показательными.
Остался еще сам митрополит Сергий с незаконно организованным им Синодом — полтора десятка готовых на все архиереев, среди которых был и будущий патриарх всея Руси Алексий (Симанский). [471]
Священник Хлопотов (Челябинск), привлеченный к суду вместе со своим единомышленником, на следствии сказал:
В процессе этих бесед мы оба пришли к заключению, что каждый год существования советской власти приближает конец религии. [472]
Но Церковь в это время начала постигать искусство выживания даже в таких условиях.
Коснулся 1937–ой год и обновленцев. Обновленческий фаворитам к тому времени исчез за ненадобностью и обновленцы разделили участь православных.
Власти в то время совершенно перестали делать какое–либо различие между представителями этих двух ориентации.
Были арестованы и физически истреблены наиболее видные лидеры обновленчества: Петр Блинов — глава сибирских обновленцев, Петр Сергеев митрополит Ростовский, Василий Челябинский — глава обновленцев Урала. Еще раньше, в предыдущем году, был арестован и умер в заточении А. И. Боярский — активнейший деятель обновленчества, митрополит Иваново–Вознесенский.
Сразу же после отъезда на отдых в Сочи «уставшего» обновленческого архиерея Н. Ф. Платонова (перед этим он двое суток провел в ГПУ) начались поголовные аресты среди обновленческого духовенства Ленинграда. В один день было арестовано более сотни человек. Много священников оказалось за стенами Шпалерной тюрьмы. [473]
Десятки других обновленческих архиереев в 1937–ом году, подобно православным, бесследно исчезли.
В том же году были закрыты 70 епархий и викариатств.
1938–ой год. Над Россией вновь пролетел ураган Огромные опустошения произвел он во всех областях. Опять же, особенно чувствительно пострадала Русская Православная Церковь десятки иерархов, тысячи священников, огромное количество верующих мирян ушли из жизни. Ежовщина уничтожила подавляющее большинство русского духовенства.
Девяносто пять процентов церквей, существовавших в 20–ые годы, были закрыты. Многие были снесены. Самое понятие «церковь» в устах большинства населения стало звучать анахронизмом Незапрещенная официально церковь практически стала нелегальной организацией, так как малейшее общение с «церковниками» считалось признаком политической неблагонадежности со всеми вытекающими последствиями (а последствия были страшные). [474]
Выдумка — «капиталистического окружения» позволила Сталину применить внутри страны жесточайшие меры для построения своей великой Державы.
1939–ый год. Рядом с физическим насилием над Церковью — идеологическая диверсия против нее.
Большевики по–прежнему промывают мозги широких слоев народа своей пропагандой.
«Далеко не все трудящиеся, в том числе и верующие, представляют себе достаточно ясно ту активную «контрреволюционную» роль. [475] которую играют в настоящее время многие руководители различных церквей (православных, мусульман, иудейских, ламаистских и др.)». [476]
Антисоветскую работу по заданиям фашистских разведок (!). утверждали атеисты, проводят православные церковники, которые с 1927–го года клянутся в своей лояльности большевистской власти.
«Митрополиты, епископы, попы, монахи, церковные старосты и прочие «большие» и «малые» церковные руководители всех течений и толков — тихоновцы, обновленцы, автокефалисты и сторонники «Высшего временного церковного совета» — обманывают верующих и делают свои омерзительные фашистские дела». [477]
Незадолго до войны Церковь представляла собой картину полного разорения. По всей России не осталось и сотни действующих церквей. [478]
От 100 тысяч дореволюционных священников [479] к 1919–ому году оставалось 40 тысяч, [480] а ко времени Великой Отечественной войны — горстка запуганных и устрашенных.
Расстрелы священников приняли такие масштабы, что нет возможности собрать эти бесчисленные случаи. Тысячи и десятки тысяч рядовых священнослужителей были расстреляны «просто так», или отправлены в ссылку, откуда возвращались только единицы.
За период с 1917–го по 1940–ой год 205 (Двести пять!!!) русских архиереев «пропали без вести», из них 59 архиереев исчезли в одном 1937–ом году.
А ведь епископов в России было не так уж много. Их число никогда не превышало ста. И в том, что биографии многих из них в послереволюционный период, о котором остались еще сотни тысяч свидетелей, родственники которых еще живут, оканчиваются замечанием «дальнейших сведений нет», чувствуется весьма опытная рука некоего дирижера.
Сотрудники ГПУ — мастера своего дела. Получается, что с формальное стороны и виновных нет. Ну, подумаешь, потерялся человек. Был и вдруг не стало его. Подумаешь! В мире не такое случается. Исчезают целые космические образования.
А ведь епископ Церкви — это не иголка в стоге сена, это даже не председатель сельсовета или секретарь обкома. Его с обществом и с центральной церковной и государственной властью связывают многочисленные нити. Он у всего христианского мира на виду.
Можно ли представить себе, чтоб в настоящее время взял и исчез митрополит Филарет (Вахромеев), например, или митрополит Филарет (Денисенко), или митрополит Ювеналий (Поярков)?
Кто покажет могилки десятков архиереев–мучеников и сотен и тысяч священников?
О старых, дореволюционных архиереях мы знаем несравненно больше, чем об архиереях 20–30–х годов. Во всяком случае ни в одной биографии дореволюционных Владык нет такого безвестного, обрывочного окончания.
Так может быть Лубянка любезно согласится нам помочь заполнить пробелы в исторической канве церковной жизни, особенно что относится к судьбам архиереев 20–30–х годов? Ведь не могли же власти дерзко нарушить завет Ленина, который обязывал энные организации знать, когда, кого, где и при каких обстоятельствах расстреливали [481] Не пора ли обнародовать эти тюремные архивы? Совершенно справедливо требование академика А. Сахарова «всенародного расследования архивов НКВД». [482] «Земля содрогнется, если Лубянка откроет свои архивы…» [483]
Так бы это и продолжалось, не случись война.
В оккупированных немцами областях сразу же началось стихийное церковное строительство: открывались, очищались и освящались оскверненные, но уцелевшие церкви, а где они были разрушены, там устраивались молитвенные дома. Верующие сносили туда сохраненные ими антиминсы, иконы, сосуды и всякую церковную утварь. Тысячами люди снова пошли в храмы, снова услышали слово Божие, снова причастились Бескровной Жертвы.
Все это не могло не отразиться и в областях находившихся под властью Сталина. Сталин понял, что продолжение прежней церковной политики может оказаться для него сугубо опасным и, решив не отставать от Гитлера в «благочестии», повелел во всем послушному ему митрополиту Сергию открывать те храмы, закрытие которых митрополит Сергий незадолго перед тем оправдывал, неоднократно заявляя всему миру, что никаких гонений в СССР нет, а храмы закрываются потому, что об этом ходатайствуют прихожане, ибо храм, мол, им не нужен. [484]
Бурное возрождение религиозной жизни на оккупированных немцами территориях, заставили Сталина отказаться от плана уничтожения религии и Церкви, он был вынужден признать за ней право на существование, хотя принципиальная враждебность государства к религии при этом оставалась выход себе нашла впоследствии — в гонениях хрущевской эпохи. [485]
Русская Православная Церковь не использовала во время войны процерковные настроения в борьбе за свою независимость. Она даже не мыслила разделить чаяния отдельных политиков — отдать социализм и фашизм друг другу на съедение. Она была и оставалась Русской Православной Церковью и судьбы народа в этот вдвойне тяжелый для нее период так же волновали ее, как и 100 и 1000 лет назад.
Если бы митрополит Сергий занял вместе с Православной Церковью хотя бы нейтральную (не говорим антисоветскую) позицию, то вряд ли изменился бы ход мировой войны, а во–вторых, советское государство, в случае победы, не оставило бы безнаказанным такое поведение лидеров Московской Патриархии. Страх перед репрессиями определил с первого же дня войны патриотическую позицию митрополита Сергия. К репрессиям не привыкают.
Ведь не просто так митрополит Николай (Ярушевич) по инерции и во время войны держал у себя дома наготове узелочек с двумя парами белья, двумя простынками и полотенцем — узелочек на случай возможного ареста. [486]
Октябрь 1941–го года. В Москве было открыто несколько храмов. Теперь уже советская пресса упрекала немцев в том, что они разрушают «религиозные памятники». Журналы Союза воинствующих безбожников («Безбожник», «Антирелигиозник», «Атеист») прекратили свое существование. «Правда» вдруг стала писать о церковных событиях. Частная резиденция германского посла в Москве была предоставлена Московской Патриархии.
Призыв митрополита Сергея к сопротивлению против захватчиков, который воодушевил русских людей на неслыханные подвиги, явно подействовал ни Сталина.
Весьма ощутимой была и материальная помощь Церкви. На 24–ое октября 1944–го года Церковь собрала 150.000. 00 рублей, [487] не считая пожертвований ценными вещами. В общей сложности помощь эта исчислялась миллиардами рублей.
Необходимо учитывать здесь и деятельность ряда священнослужителей, которые по собственной инициативе распространяли патриотические взгляды и настроения, поддерживали людей в несчастьях, стремились вселить в них мужество и надежду на скорое поражение захватчиков. [488]
Известны случаи, когда на временно оккупированной врагом территории священнослужители произносили перед собравшимся населением проповеди с призывами оказывать сопротивление фашистам, поддерживать партизан, служили молебны о даровании победы советской армии, организовывали сборы денежных средств в ее пользу. [489]
Именно церкви неофициально создали «кружки взаимной помощи», чтобы помогать самым бедным и оказывать посильную поддержку военнопленным. [490]
Вопреки ожиданиям фашистов, что церкви превратятся в центры антисоветской пропаганды, они стали центрами «русицизма». [491]
Все это, конечно, не могло не повлиять на «церковную» позицию даже самого «железного» Сталина.
С его разрешения в 1943–ем году два десятка епископов [492] делают митрополита Сергия Патриархом, или «компатриархом», как прозвали его немцы в своих газетах. Патриарх начал лихорадочно увеличивать число своих епископов, доведя его за недолгий срок своего патриаршества до 50 душ, конечно, из единомышленников. Открыли несколько семинарий и три академии, разрешили издание «Журнала Московской Патриархии». Причиной этого «расцвета» была не декларация митрополита Сергия, а успешное поначалу наступление Гитлера. [493]
Прошла война. Мерзости, совершенные фашистами на русской земле, люди не забыли. Они были, действительно, необъятных масштабов. Но по отношению к Церкви — не так уж значительны, как хотят представить коммунисты. Да, было несколько десятков разрушенных храмов, несколько сотен зверских расправ над священнослужителями, но все это не идет ни в какое сравнение с жестокостью самой советской власти по отношению к Церкви во весь мирный период нашей истории после революции 1917–го года.
Преступления фашистов против человечества не забыты они нашли свое осуждение на Нюрнбергском процессе.
Преступления советской власти по отношению к Церкви, к своим же, русским людям, забыты напрочь, кощунственно, и самое печальное — самой Церковью. Состоится ли новый «нюрнбергский» процесс, на котором злодеяния большевиков против Церкви получат свое осуждение?
Он обязан быть! И мы готовы выступить на нем свидетелями обвинения!
Вскоре после войны государство пошло еще на одно кровавое преступление против религии и Церкви — ликвидацию унии Инициатива, конечно, исходила от Сталина, но осуществить это Сталин хотел руками иерархии Православной Церкви.
Каковы были причины такого решения? Сталин в это время находился в резко враждебных отношениях к Ватикану Наличие на территории СССР нескольких миллионов людей, объединенных в одну особую церковь, связанную с Ватиканом, представлялось ему крайне нежелательным.
В западных областях Украины католики и последователи греко–католической (униатской) Церкви действительно были против советского строя, а Ватикан занял после войны резко антикоммунистическую позицию.
Униатам было предложено «самоликвидироваться» Сначала это хотели сделать руками митрополита Иосифа Слипого (Шептицкий к тому времени уже умер). В течение двух лет (с 1944–го по 1946–ой гг.) между Львовом и Московской Патриархией велись переговоры, в Москву из Львова приезжали епископы. Патриарх обменивался с митрополитом Иосифом посланиями. Характерно, что никаких решительно политических обвинений ни митрополиту, ни его окружению не предъявлялось.
Так было до 1946–го года, когда выяснилось со всей определенностью, что униатские иерархи не хотят соединяться с Московской Патриархией.
Тогда Сталин решил этот вековой спор с присущей ему «мудростью» (как выражались тогда официальные публицисты). Все украинские униатские иерархи были в один день арестованы, арестованы были и все руководящие деятели униатской церкви. Тут–то и всплыл неизвестно откуда протопресвитер Костельник, который собрал вокруг себя группу лиц из единомышленников, совершенно никому неизвестных до этого.
Затем собрали явно подтасованный собор, который в один день (точнее, на протяжении одного часа), без всякого обсуждения принял резолюцию разрыва с Ватиканом и соединения с Московской Патриархией.
После этого по всей Западной Украине началась кровавая свистопляска. Всех священников, диаконов, причетников, активных мирян, которые отказались присоединиться к резолюции Костельника арестовывали и ссылали. Все лагери были буквально забиты униатами (это видели все, кто пребывал в это и последующее время в заключении).
Стоны невинных людей огласили Украину. Да, невинных людей: решительно все они, до одного человека, были в 1956–ом году полностью реабилитированы. [494]
Львовский предатель Гавриил Костельник, руки которого были обагрены кровью его недавних собратьев, был встречен Патриархом в Москве с величайшим почетом. [495]
На вопрос корреспондента ТАСС, «как восприняли решение собора (Львовского, на котором было принято решение о воссоединении с Московской Патриархией — В. С), духовенство и верующие — греко–католики западных областей Украины», Костельник ответил: «Как на соборе, так и после собора не было никаких отрицательных проявлений со стороны верующих и духовенства» [496] Разве об «отрицательных проявлениях» можно говорить, если они, мол, «веками чаяли» этого события? На вопрос, правда ли, что перед собором были проведены массовые аресты духовенства Греко–Католической Церкви, он ответил отрицательно. Да, разве он мог ответить по другому?
Прошла война, многое изменилось. Изменились и государственно–церковные отношения. Они стали более отшлифованными, менее заметными для стороннего наблюдателя, стали более «философскими», скажем. В условиях резкого укрепления международного содружества, в условиях возросшей взаимной ответственности народов друг за друга, сталинские довоенные приемы перестали быть пригодными.
Советский Союз вышел после войны на широкую европейскую политическую арену как одно из самых активных государств. И в своей международной политической деятельности он не мог не учитывать первейший вопрос современности, который был поставлен новыми условиями развития демократических представлений и учреждений, — вопрос свободы совести.
С одной стороны в государственной церковной политике стали заметны тенденции к веротерпимости, [497] но объяснение этому надо искать не в искренности советской власти, а в острой необходимости международного и внутреннего характера, перед которой было поставлено советское правительство.
С другой стороны Церковь (сама) должна была сыграть в этом вопросе для государства роль буфера.
Для нескольких епископов, включая Патриарха Алексия, открывается граница, с единственным условием: они должны были стать глашатаями и апологетами советской демократии.
Достаточно было государственной власти выразить в связи с этим свое желание церковноначалию Церкви, как оно, забитое и запуганное, пережившее не один «девятый вал», забывшее, что такое протест и сопротивление антихристианским силам, покорно начало играть роль, составленную ему советскими политиканами.
С этого момента Церковь встала на путь (и идет по нему по сей день) предательства своих собственных интересов в пользу государственных. Предательство тем более ужасно, чем виртуознее и «надежнее» оно замаскировано.
Но это не оградило ее от возможных рецидивов сталинской политики. Нашелся «верный ленинец», который в течение каких–то 4–5 лет (1958–1962 гг.), плюя на международное мнение и реакцию вместе взятые, тем более на саму Церковь, сделал ей столько зла, что ему мог бы позавидовать сам Верховный Вождь.
Всем должно быть понятно, что это не кто иной, как Никита Сергеевич Хрущев. «Дай Бог», — говорил он довольно часто, но это звучало кощунственно.
Да, в 1955–1956 гг. произошло «хрущевское чудо», как его назвал Солженицын, — непредсказанное, невероятное чудо освобождения миллионов невинных заключенных, соединенное с зачатками человечного законодательства. [498]
Но в других областях, другой рукой, тут же громоздилось и противоположное.
Этот порыв деятельности Хрущева, был, по сути, враждебен коммунистической идеологии, несовместим с нею, отчего так поспешно от него отшатнулись и отошли. [499]
Многие жаловались на трудности, начавшиеся с 1961–го года, когда началось массовое закрытие храмов. В это время многие поселки центральной полосы стали разделять участь глухих районов Сибири. Увеличилось число страждущих христиан. Новым стало то, что священник, по новому неписаному закону, лишался права выезжать в соседний населенный пункт отправлять требы в домах прихожан. Кое–где еще разрешали причащать больных. Стала вестись жесткая регистрация крестин и свадеб. Пробовали ввести регистрацию причащении. Регистрация крестин была распространена и на взрослых крещающихся. Сведения о крестинах и свадьбах регулярно запрашивал уполномоченный, участников «треб» прорабатывали на собраниях.
Многие студенты вузов, врачи, инженеры должны были прекратить посещать храм. Многих за это увольняли. Известны случаи, когда матерей вызывали в школу, или даже в милицию, и предлагали, под угрозой принудительной отдачи детей в интернат, прекратить посещение ими храма. Угрозы эти часто исполнялись. [500]
В Кировской области, например, для устрашения верующих и подавления недовольства с 1960–го по 1963–ий год систематически применялись жестокие репрессивные методы: штраф, незаконный арест, незаконное осуждение на разные сроки тюремного заключения и другие приемы застращивания. [501]
Закрывались храмы, монастыри, семинарии, пастырские курсы, уничтожались бесценные библиотеки. Уникальное собрание богословско–исторической литературы при Ленинградском епархиальном управлении вытащили во двор и отдали на расхищение толпы, а часть уничтожили. Верующая молодежь ушла на нелегальное положение. Ее силой не пускали в храмы в большие праздники.
Случаи, подобные приведенному в журнале «Наука и религия» [502] стали обычным явлением, 10–го июня 1962–го года в воскресенье, когда многочисленные паломники направлялись в Виленскую калварию, власти оцепили город инспекторами, которые не выпускали из города ни одной автомашины с пассажирами. Водителям и пассажирам милиционеры прямо объясняли свои действия:
«Незачем вам на богомолье ехать!»
Конечно, тем, кто стремился попасть на богомолье, эта мера не помешала добраться до калварии. Там собралось не меньше народу, чем обычно.
С особым озлоблением относились власти к монастырям, этим дорогим местам для верующего человека. Не описать, сколько пришлось претерпеть только одной Почаевской обители за это время.
За два года (с 1960–го по 1962–ой гг.) число братии Почаевской Лавры уменьшилось почти вчетверо: с 150 человек до 37. Каким образом? — В результате насильственного выселения.
1) Отправляли в родные места.
2) Судили за нарушение паспортного режима.
3) Здоровых монахов (согласно медицинскому «освидетельствованию») отправляют в сумасшедшие дома.
В первых числах декабря 1962–го года в Лавре побывала специальная комиссия во главе с заместителем председателя Совета Министров СССР Казаевым. Уничтожили домовую книгу, завели новую, в которую записали только 23 человека. 25 человек, которых вычеркнули, после отъезда Казаева власти стали выгонять из Лавры Монахи отказались покинуть родную обитель. Повестка в гуд. Монахи поехали в Москву к Патриарху Алексию с жалобой.
Оказалось, Патриарх был превосходно осведомлен о событиях в Лавре, но ни одному человеку помочь не смог. С марта 1962–го года по 1964–ый год он не мог нигде пристроить даже архимандрита Севастиана, назначенного им же наместником Лавры: власти не утверждали нового наместника и все тут.
Только за 1962–ой год власти выселили из Почаевской Лавры 70 монахов. Все жалобы и мольбы Патриарху и Хрущеву остались без ответа.
Послушника Григория Унку замучили насмерть 10 монахов сидели за веру в тюрьме, один — вторично, за то, что не вышел из Лавры.
В один прекрасный день милиция и дружинники Тернопольской области подогнали грузовые машины к монастырю, ворвались в корпуса и начали физическую расправу над насельниками Сотрудники КГБ, вооруженные, с железками в руках, начали ломать двери, загонять монахов в машины Заламывали руки, закручивали головы, волокли по коридорам, бросали в машины, как бревна Об этом узнал народ, начал стучать в ворота.
Власти подогнали пожарную машину и мощной водяной струей начали охлаждать солидарность верующих с монахами. Били и ногами.
Монахов увезли — кого — куда — на родину, к родственникам, на железнодорожный вокзал Всем запретили возвращаться Таких варварских нападений было несколько Кстати, каждый житель Почаева, прихожанин Лавры, состоит в государственных органах на специальном учете.
И после этого нам будут говорить, например, что в течение 19581959–ых годов свыше 300 монахов и монахинь Сурученского, Гербовецкого. Варзарештского (Молдавия) и других монастырей навсегда оставили «монастырские застенки». [503] Ложь и клевета, грубая и наглая. Все эти монашествующие были выселены из своих обителей и все эти и другие монастыри были закрыты насильственно.
«Вред, приносимый Церковью социалистическому обществу, — считают коммунисты и в настоящий день — бесспорен. [504] Соответственно такой идейной установке строится и тактика государства по отношению к Церкви.
Что Испания (30 лет франкистского режима), что Португалия (несколько лет), что Греция (пару лет режима «черных полковников»), что Чили (тоже несколько лет)? Мы живем в условиях безраздельной власти руководителей партии более 60 лет и наша Церковь за это время пережила столько, сколько ни одна Церковь (и вместе взятые) не пережила в период фашистских режимов в упомянутых странах.
Один историк, обозревая глобальность злодеяний, совершенных большевиками только за год (после революции), в ужасе воскликнул «Сомнительно, чтобы столько горя переживала какая–либо страна за всю человеческую историю» А ведь после 1918–го года был 1923–ий, 1929–ый, 1937–ой, 1953–ий, 1958–1962–ые.
В Северо–Американских Соединенных Штатах Архиепископ Александр вскоре после гражданской войны говорил, что в Советской республике за время с 1917–го по 1920–ый год советская власть уничтожила 2 миллиона человек. [505]
Спустя много времени выявились и другие цифры.
В 1929–1936–ом гг. уничтожено 16 миллионов сельского населения (в основном — «кулаки» и часть середняков).
В 1937–38–ом гг. период «чисток» — 1 миллион 400 тысяч.
В 1939–40–ом гг — 1800 человек, в основном — командный состав Красной Армии.
В 1941–45–ом гг. — 10 миллионов человек, в основном — узники ГУЛага, но и в результате «чисток» немало.
В 1950–54–ом гг. — уничтожено 450 тысяч человек. [506]
Помимо двух мировых войн, от одних только гражданских раздоров и неурядиц, от одного внутреннего, «классового», политического и экономического уничтожения, по подсчету бывшего Ленинградского профессора статистики И. А. Курганова, мы потеряли 66 миллионов (шестьдесят шесть миллионов!!!) человек. [507]
Значительная доля этой космической цифры приходится на церковных, верующих людей.
Большевистские офицеры имеют наглость писать, что вина за эту кровь и за эти страдания «серой поповской массы» лежит не на советской власти, которая со своей стороны делала тысячи предостережений, а прежде всего на ответственных руководителях церковной политики. [508]
А вот профессор Титлинов, большой знаток истории Церкви в нашей стране, утверждает, что да, мол, мученический венец создавался довольно искусственно, так как трудно было разобраться, кто виноват, кто прав. Но следует сказать, продолжает профессор, что жизнь выдвигала и такие факты, которые иначе нельзя назвать, как эксцессами и злоупотреблениями. [509] Злоупотреблениями большевиков своей властью, разумеется.
Впрочем, профессор видит в этих злоупотреблениях неизбежность, создавшуюся послереволюционными условиями. [510]
Тысячи мучеников. Кровь страдальцев за веру и Церковь, пролитая на улицах Петрограда, Москвы, Ярославля, Тулы, Харькова, Киева и других городов, казалось бы, должна вопиять от земли к небу и цементировать Русскую Православную Церковь для противостояния большевистским поползновениям, укреплять ее усилия по утверждению святынь, народного духа. Но, нет: скоро вообще забыли об этих мучениках.
Печально, что за редким исключением ни один священник, стоящий у престола, не помнит той крови погибших мучеников, удушенных, замученных, расстрелянных. [511]
Грубая сила и хитрое коварство, положенные в основу самого советского строя, в полной мере были опробованы в его отношении к Церкви.
Положение, при котором у огромного многомиллионного церковного общества отсутствует право юридического лица, напоминает собой в какой–то мере положение первых христиан, поставленных римской властью вне закона. Местная власть может ориентировать себя по отношению к Церкви как ей заблагорассудится.
Лишь в какой–то мере этот произвол сдерживают международные усилия по соблюдению прав и свобод личности.
Верующих людей травят в советской печати, но не было случая, чтобы опубликовали опровержение, или чтобы обращение к органам власти дало какие–либо результаты, даже в тех случаях, когда клевета совершенно очевидна. [512] На периферии самоуправствуют уполномоченные Совета, которые в прямое нарушение Конституции снимают с регистрации неугодных им священнослужителей.
Практика коммунистического отношения определяется все тем же, самым демократическим законодательством.
«Каждый гражданин может исповедать любую религию или не исповедать никакой», — гласит Конституция.
Что дает это на практике? Что значит это право, существующее во всех советских конституциях, а в действующей даже гарантированное?
Если человек верит в то–то и то–то, если он уверена правоте своих убеждений, то он просто обязан (это своеобразный категорический императив веры) пропагандировать свои идеи, приводить других людей к знанию, рожденному верой, которое он считает истинным. Иначе грош цена его убеждениям.
Следовательно, с исповеданием веры теснейшим образом соединено проповедание ее, проповедание активное и непрерывное, в любом месте и во всякое время, т. е. миссионерство, религиозная пропаганда. Право исповедать, таким образом, предполагает и включает в себя право религиозной пропаганды Демократическое законодательство должно бы звучать в этом месте приблизительно так:
«Каждый гражданин имеет право исповедовать любую религию и вести религиозную пропаганду», или «Не исповедовать никакой веры, или быть атеистом и вести атеистическую пропаганду».
Некоторые советские конституции 1918–го года предоставляли право религиозной пропаганды. Конституции РСФСР, БССР, Азербайджанской ССР, Туркменской АССР признавали это право наряду с правом большевиков вести антирелигиозную пропаганду «За всеми гражданами признается право пропаганды религиозных учений». [513]
Но очень скоро государство убедилось, что при наличии религиозной пропаганды все их антирелигиозные потуги оказываются бесплодными.
И вот в 1929–ом году, вскоре после того, как Митрополит Сергий (Страгородский) и подобострастный ему Синод повели Церковь по пути так называемой лояльности, когда советы стали уверены, что ни одно их постановление, касающееся Церкви, не только не встретит сопротивления, но могли рассчитывать даже на одобрение, как бы гибельно оно ни было для Церкви, ненавистная для атеистов религиозная пропаганда постановлением ВЦИК от 18–го мая 1929–го года была исключена из конституционных прав, и все религиозные свободы были сведены к свободе «религиозного исповедания». При этом право антирелигиозной пропаганды было сохранено. Атеистический «цезарепапизм» из области идей шагнул в жизнь.
Конституция 1936–го года. Сталинская, как ее называют, закрепила и углубила эти изменения. О свободе религиозной пропаганды — ни слова, кроме того, свобода исповедания была заменена свободой отправления культов. Право антирелигиозной пропаганды опять же сохранено.
Легко заметить, своеобразную девальвацию этого правового положения:
«Свобода исповедовать любую религию и вести религиозную пропаганду» (1918–ый г.)
«Свобода исповедовать любую религию» (1929–ый г.).
«Свобода отправлять религиозные культы» (1936–ой г.).
И тем не менее, атеисты как–то умудряются «понимать ее» — видеть существование религиозной пропаганды в рамках удовлетворения религиозных потребностей. [514]
Для атеистической пропаганды — никаких рамок. Атеисты не отличают (или не хотят отличать) «религиозную пропаганду» от «отправления культов». Кандидат философских наук некто А. Иванов пишет: «Выражения «свобода религиозной… пропаганды» (в ст. 13 первой Советской конституции) и «свобода отправления религиозных культов» (в ст 124 конституции 1936–го года) по своему содержанию полностью совпадают (разрядка наша В.С.), являются идентичными. Под свободой религиозной пропаганды, о которой идет речь в конституции 1918–го года, понималась именно свобода отправления религиозных потребностей». [515]
Поди узнай, как понимают атеисты общепринятые вещи. При этом считается, что всем гражданам предоставлена «реальная и равная возможность исповедовать любую религию или быть атеистами». [516]
Уже давно была подмечена какая–то не русская конструкция этого конституционного положения, смысловой дисбаланс, если можно так сказать, который создает маленький союз «и». Почему–то конституция предоставляет право не только быть атеистом, но и вести антирелигиозную пропаганду, в то время, как свобода верующих ограничена только рамками отправления культа (обряда).
Статья же 124–ая прежней конституции в этом вопросе не лишена горького юмора. Она признает за всеми гражданами как свободу отправления религиозных культов, так и свободу антирелигиозной пропаганды. [517]
Не сочтем за труд сделать легкий семантический анализ этой конституционной статьи.
В общем–то здесь все ясно, конкретно, и не оставляет места двусмысленности и извращенным толкованиям. Но обратим внимание, как обыграна в ней действительная демократическая идея, оставив ложную иллюзию демократичности Сложным союзом «как так…», требующим связи предметов или явлений одного порядка, в данном случае связываются совершенно разные вещи.
Как скоро за основной предикат взято «религиозные культы», то он должен иметь союзным (в смысле связи в предложении) общим определением что–то вроде «советского революционного культа», подразумевающего что угодно, включая «религиозное» поклонение останкам Ленина, например, или «паломничество» по местам, связанным с историей большевистского движения.
Если же речь идет об антирелигиозной пропаганде, то свобода совести, какой она должна быть, может быть достигнута только законодательно закрепленной свободой религиозной пропаганды в худшем и апологетикой и миссионерством — в лучшем случае.
Если у атеистов, как они считают, нет своего культа, то это их дело, но у верующих есть насущная потребность в религиозной пропаганде, поэтому конституция должна уравновешивать объем свобод, относящихся к свободе совести атеиста и верующего человека.
Но советское государство исходит, и всегда исходило, из положения, что делом Церкви является только отправление культа. [518]
Вот как описывает Краснов личную трагедию известного проповедника Александра Введенского, вызванную законодательством, сводящим религиозную жизнь к отправлению культа.
Самый страшный удар из всех, какие испытал когда–либо в жизни Введенский, а испытал он немало, бил нанесен ему 6–го декабря 1936–го года На второй день после принятия «сталинской» Конституции он был вызван в «церковный стол при Моссовете» Третьестепенный чиновник с невыразительным лицом сухо сообщил, что поскольку новая Конституция разрешает отправление религиозного культа, но не религиозную пропаганду, служителям культа запрещается произносить проповеди. [519]
Для Введенского это был удар, пережить который он не мог «Представьте себе Ф.И. Шаляпина, которому запретили петь, — пишет Краснов, — Шопена, которому запретили играть, или Врубеля, которому отрубили правую руку, эффект будет примерно тот же».
Для Церкви, во всем ее объеме, лишение права заниматься религиозной пропагандой явилось еще более катастрофическим. В миссионерстве Церковь живет. Без широкой проповеди, религиозной пропаганды, она коснеет и теряет смысл. Собственно, в нашем случае беда не в том, что нас конституционно лишили такого права, а в том, что мы восприняли это как должное.
«По советскому законодательству, для отправления религиозных культов (может быть, религиозных потребностей? — В.С.) отведены специальные места — храмы, мечети, молитвенные дома. И только! Религиозная пропаганда (? — В.С)… вне этих мест является нарушением закона». [520]
Позволительно спросить: а в этих местах можно? — Нет, конечно. Вот такой дилетантский подход к религии и Церкви, приводящий к всевозможным двусмысленностям, неточностям, неясностям и прочим ошибкам в законодательствах о культах для многих оборачивается ссылкой и лагерем.
Всякая пропагандистско–миссионерская деятельность священников запрещена. «Основное занятие служителей культа в нашей стране — удовлетворение религиозных потребностей уже верующих людей». [521]
Глубокомысленное замалчивание отсутствия религиозной пропаганды наряду с напористой антирелигиозной, присутствует не только в «газетном» жанре.
Этим страдает даже такой «монументалист», как Э. И. Лисавцев в своей монографии «Критика буржуазной фальсификации положения религии в СССР». Он, например, жестоко критикует утверждение Р. Конквеста в том, что после революции наступило время конфронтации, в которой антирелигиозную пропаганду должны были проводить все силы государства и Коммунистическая партия, в то время, как религиозную пропаганду должны были вести ослабленные, если не сломленные дискриминационным законодательством силы Церкви. [522]
Но ведь достаточно мало–мальского знакомства с положением дел того времени, чтобы увидеть историческую честность Конквеста в данном вопросе (подробнее об этом — в главе «Две стихии»).
Если же говорить о времени более позднем, о времени послесталинской конституции, то утверждение Конквеста действительно будет ошибочным: в силу вероятно недостаточного знакомства с нынешним законодательством, он приписывает ей свободу, которой она в действительности лишена.
Согласно существующему законодательству о культах, религиозная пропаганда запрещается вообще, [523] и ограничивается только храмовой проповедью на тему внутренней духовной жизни христианина. Всякая апологетика расценивается как антисоветчина с вытекающими пагубными для проповедника последствиями.
Конституция 1978–го года опять же внесла изменения, но эти изменения ничуть не изменили положения верующих людей и Церкви.
Остался тот же смысловой дисбаланс между правами верующих и атеистов в пользу атеистов.
Термин «антирелигиозная пропаганда» заменен термином «атеистическая пропаганда». Но ясно, что «анти» и «а» — это одно и то же. А отрицание религии или Бога существа дела не меняет. Кроме того, правовые предикаты этого пункта в новой конституции гарантируются. Чем? — Ничем абсолютно. Бумага все выдержит.
Удивительна роль бумаги: на ней можно написать поэтические строчки, а можно написать и кляузу, можно признаться в пламенной любви к незнакомому человеку, а можно опоганить ближнего…
СЛОВО — драгоценное создание духа человеческого, призванное служить человеку в его стремлении к добру и правде, слово, служащее великим делам человеческим и в каком–то смысле само являющееся делом, стало у нас «делом» казуистики, пустословия, словоблудия, делом, ни к чему не приводящим, кроме как к смешению понятий и затуманиванию мозгов.
Справедливо сказал в свое время Белинский — «Слово если или мысль, или пустой звук». [524]
Удивительно и свойство бумаги: с одной стороны — что написано пером, то не вырубишь топором, с другой — она все терпит. Она несет людям добро и зло, красоту и безобразие, истину и ложь, и многое–многое другое, взаимно исключающее друг друга. На ней одновременно могут уживаться эти радикально противоположные категории.
Гарантий нет. Имеем в виду верующих, а не атеистов.
Это и есть «самая демократическая в мире» [525] конституция, конституция, которая, как заверил Л. Брежнев, «создана не для декорации»! [526] Кому же верить после этого?
Ущемленных верующих атеисты утешают тем, что, если не будет потребностей, а в этом они уверены, то отпадет и необходимость в религиозной пропаганде. [527] Поэтому авансом, так сказать, верующих лишают этого права. Вероятно, чтобы не изменять лишний раз текст конституции.
Религиозную пропаганду свели к проповеди.
Но и настоящая проповедь, непременно включающая (долженствующая включать) элементы религиозной пропаганды, прекратилась в начале 30–ых годов, когда митрополит Сергий, освободившись от оппозиции, отдал свою волю и церковные интересы в руки безбожников.
Сейчас уже никто и не обязывает священника говорить проповеди. Даже лучше, если священник неговорливый, более требоисполнитель.
Если в 1914–ом году духовенство только одной Новгородской епархии провело 13.355 бесед и 8 480 поучений, если некоторые священники этой епархии в том году произнесли до 100 проповедей, если в Симбирской епархии в том же году было сказано 36.245 поучений по печатным руководствам, 1.509 импровизаций, 116 экспромтов, проведено 20.326 чтений и собеседований, если во Владимирской епархии в течение года было произнесено 40.129 проповедей, [528] то проповеднический объем нынешнего духовенства всей Русской Православной Церкви составляет не более 5 тысяч проповедей [529] (1.600 часов).
Итак, от безграничного миссионерства (религиозной пропаганды) — до узко–вероучительных вопросов в рамках «демократического законодательства».
Естественно, поэтому, что право исповедовать религию без права свободно пропагандировать ее в обществе всеми возможными средствами, на практике оказывается явной фикцией.
Оказывается, не может каждый гражданин «исповедать любую религию». Он может только не исповедовать никакой.
Как следствие этой статьи — из всех официальных актов было изъято указание на религиозную принадлежность. [530] Виртуозный пункт. С одной стороны, формулировка этого пункта вводит многих в заблуждение о якобы действительно демократическом элементе его (ведь не каждый заподозрит о существовании «обратной стороны», если внешняя так ясна, пряма и выразительна), с другой — государство ограждает себя тем самым от возможной статистики числа верующих в Союзе и, в том числе, бесспорной компрометации социалистическо–идеологической советской системы, т. е. государство этим пунктом свою идеологическую несостоятельность закрывает непроницаемой завесой отсутствия данных о числе верующих в Советской стране.
«В пределах республики запрещается издавать какие–либо местные законы или постановления, которые бы стесняли или ограничивали свободу совести или устанавливали какие бы то ни было преимуществами привилегии на основании вероисповедной принадлежности граждан».
Это венец законодательства.
Собственно, никакой нужды в таких постановлениях у Советов и нет. Что еще можно издать помимо того, что есть, и что могло бы еще больше стеснить и так стесненную до предела свободу совести и Деятельности Церкви?
Церковь лишена элементарных юридических прав. Как следствие она не имеет права владеть собственностью. Все церковные имущества стали «народным» достоянием. Школа отделена от Церкви. Преподавание религиозных вероучений почти безусловно запрещено. Преподавание такого рода знаний лицам, не достигшим 18 лет, безусловно запрещено. Чем еще можно стеснить Церковь в ее внутренней и внешней жизни? Пожалуй все, что можно было сделать, сделано центральным законодательством.
Из компетенции церковных организаций исключена всякая деятельность, непосредственно не относящаяся к удовлетворению религиозных потребностей, в том числе направленная на благотворительные и просветительные цели. [531]
Рамками законодательства о религиозных культах очень жестко определены пределы деятельности религиозных организаций и духовенства всех религий. Попытки отдельных энтузиастов выйти за пределы эти решительно пресекаются. [532] Стремление государства любыми средствами втиснуть Церковь в рамки «религиозного культа», стремление ограничить ее этими рамками насколько возможно теснее — основная политическая тенденция наших дней.
Декрет запрещает религиозным общинам оказывать своим членам любую материальную помощь, запрещает создавать религиозные или иные союзы, группы, кружки — причем, безразличия, занимаются ли они Библией, литературой, рукоделием или преподаванием.
Даже в самих храмах законодательство обявляет хранить только те книги, «которые необходимы для совершения соответствующего культа».
Запрещается проведение любых детских, юношеских молитвенных собраний, организация библейских школ, экскурсий и других мероприятий, представляющих формы религиозного просвещения населения, и в первую очередь — молодежи. [533] Деятельность служителей Церкви, по декрету, ограничивается храмом [534] Всякие распространение веры, миссионерство, всякая евангелизация словом и делом, всякая проповедь, не являющаяся непосредственно частью «культа», поставлены декретом вне закона.
Между прочим, даже «культ» подвергся ограничениям. Было время, когда в практике осуществлялась рабочая неделя со скользящим выходным днем, лишавшая верующих возможности присутствовать за воскресным богослужением.
Обобщая, можно сказать, что основные противоцерковные усилия, получившие законодательную основу шли по трем направлениям:
а) лишение Церкви ее имущества;
б) запрещение преподавания религиозных дисциплин в школе и исключение церковного элемента в общественной жижи.
в) лишение религиозных обществ прав юридического лица и духовенства политических прав. [535]
«Если последовательно рассматривать (эти) обвинения, — признаются перед очевидными фактами некоторые советские историки, — то не все их следует безоговорочно отвергать».
В результате осуществления декрета религия и Церковь оказались совершенно отрезанными от общественного, социального служения, которые являются ее сущностью, ее задачей, ее целью, наконец.
Церковь, по мнению атеистов, призвана удовлетворять исключительно религиозные потребности верующих, [536] хотя, казалось бы, кому, как не самой Церкви знать, к чему она призвана.
Находятся и «церковные» люди, которые оправдывают это положение приблизительно такими рассуждениями: ничего, мы ведь знаем, что «Дух дышит, где хочет».
Но сможет ли он дышать там, где ему отрезан всякий приток воздуха?
Декрет и советское законодательство о «религиозных культах» имеет одну цель — полное и окончательное искоренение религии.
Пройдет немного лет и найдутся в советской научной среде историки, с позволения сказать, которые без зазрения совести скажут, что русский народ в церковных декретах советской власти увидел осуществление вековых чаяний всего порабощенного трудового народа, идеалы лучших его представителей. [537]
Тут утверждение выходит за рамки рядового здраво–исторического смысла. Русский народ (порабощенный, трудовой, — пусть так), отдававший Церкви самое дорогое, чем он обладал, русский человек, отправлявшийся пешком, с полупустой котомкой, за сотни километров, чтобы только прикоснуться к святыням в религиозных центрах России, русский человек, жизнь которого была «от и до» пропитана религиозным, содержанием, тот русский человек, который из–за двуперстия или сугубой «аллилуйя» без малейшего колебания шел на смерть, и этот русский человек веками чаял подрыва самих юридических и экономических основ этой Церкви, которой он верой и правдой служил всю свою жизнь?
Это он веками чаял момента, когда храмы, в которых он находил утешение и удовлетворение своих духовных запросов, закроются или сравняются с землей, или сменят свое церковное назначение на утилитарно–хозяйственное? Это он чаял, чтобы монастыри, в которые он стремился всей душой, превратились в музеи — «заповедники»? Чтобы иконы, от которых он получал благодатную помощь в жизни, стали просто гениальными произведениями кисти древних мастеров?
Как поднимается рука с пером защищать подобную бредовую мысль, эту фальсификацию русской истории и психологии?!
О какой свободе может идти речь, когда родитель не может воспитывать своего ребенка так, как ему хочется? Причем, подразумевается воспитание не в духе хулиганства и тунеядничества (какой Родитель хочет плохого своему ребенку?), а в духе любви, правды, истины и даже покорности власти (!)! О каком равноправии может идти речь, когда студента могут исключить из института только за то, что у него обнаружили Евангелие с письмом от знакомого священника? О какой демократии идет речь, когда местные власти все возможное употребляют к тому, чтобы помешать человеку поступить в духовное заведение? А таких фактов — не перечесть! Не будет большой ошибкой сказать, что почти каждый поступающий в семинарию на своих собственных плечах испытал «демократию» этого декрета и «лояльность» власти по отношению к Церкви и верующим.
Эти ли декреты русский народ ждал на протяжении многих веков? Да рядом с ними даже старая «декларация прав человека и гражданина» (1791–ый год), рожденная французской буржуазной революцией, выглядит более демократичной: никто не должен быть притесняем за свои, даже религиозные, убеждения, равно как и другой пункт той же конституции, признававший за каждым человеком свободу отправлять тот религиозный культ, приверженцем которого он является.
Большевистская революционность на практике с первых дней советской власти уступила место революционаризму, как говорил Ленин, [538] пустому и варварскому. Любая критика, в любой форме, не допускается. Забыты слова: «Обществу угрожает опасность застоя, если оно заглушает в себе критически мыслящие личности». [539]
Кровавому пути не видно конца.
Имущество Церкви право силы
Революция застала Церковь во всем ее внешнем блеске и великолепии. Церковь действительно была богата, как никогда раньше.
Стало уже привычным, что во многих исследованиях советских авторов по истории Церкви в нашем государстве делается выразительный акцент на этом экономическом положении ее и это положение явственно преподносится читателям, как основание для экспроприативных мер советского правительства по отношению к ней. В этом смысле государство не изменяет своей революционной политике.
Представив Церковь только как некий экономический потенциал, не видя за «золотым мешком» ее сущности, активные революционеры не стеснялись: попирали всякую человечность, грабили храмы, соборы, монастыри, насиловали священнослужителей, иногда игнорировали даже постановления своей центральной власти, в некоторой степени сдерживавшей буйство не в меру усердных провинциальных революционеров. Для морального спокойствия сами себе издавали оправдывающие декреты.
«Никакие церковные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют».
Несмотря на то, что статья 10 декрета уравнивала по уставу все религиозные и церковные общества с положением в государстве частных обществ и союзов, статья 12 лишала их прав собственности и юридического лица.
Газета «Наш Век» в свое время справедливо назвала это лишение «совершенно непонятным». [540] Ведь если взять любое (нерелигиозное) общество, какое–нибудь географическое, спортивное или шахматное, то они без всяких ограничений владеют своим имуществом, имеют свои сбережения, на основе которых они могут вступать в различные экономические отношения с другими организациями, приобретать необходимое в их деятельности, т. е. выступают в процессе своей деятельности в качестве юридических лиц.
Церковь же, поставленная декретом на уровень этих частных обществ, в то же время лишается даже тех прав, которыми обладают они. [541]
Кроме этого, курьез состоит в том, что во время принятия декрета, которым Церковь низвели до степени частного общества, в законодательстве Советской республики еще не было «Положения о частных обществах». Они были приняты только в 40–ых годах.
В действительности декрет ставит Церковь в положение гораздо худшее, нежели положение частных обществ. Церковь лишается права приобретать и получать в дар или по духовным завещаниям имущество всякого рода. По прямому смыслу слов декрета русский народ, на протяжении своей тысячелетней истории привыкший приносить в жертву Богу свои достатки и оставлять на помин души те или Другие суммы в пользу Церкви, — уже не может делать это. У Церкви отнято право принимать такое имущество Если кто–либо будет причинять Церкви материальный вред или совершать насилие над ее учреждениями. Церковь лишена права обращаться в суд для защиты.
До издания декрета в положении людей, не имеющих возможности владеть собственностью, предъявлять иск в суд, в России оказывались только лица, совершившие тяжелое уголовное преступление — умышленное убийство, отравление и т. п., и за это преступление лишенные по суду всех прав состояния и присужденные к наказанию, вроде каторжных работ. Декретом в такое же положение была поставлена и Православная Церковь с разными ее учреждениями.
Во время переговоров делегации Собора с представителями Кремля, правда, было сделано частное устное разъяснение этого пункта декрета: приход может зарегистрироваться в гражданском порядке и таким образом получить права юридического лица. [542]
Но очень скоро, инструкцией от 24–го августа 1918–го года, с которой начался новый этап осуществления декрета, малейшая возможность получения прав юридического лица для Церкви была начисто устранена.
Справедливости ради надо сказать, что на первых порах, в некоторых местах, например, по декрету об отделении «Церкви от государства Украинской ССР от 22–го января 1919–го г., церковные и религиозные общества не были лишены прав юридического лица.
Встретив сильное сопротивление, одно время большевики готовы были даже пойти на уступки (имеется в виду сохранение за церковными обществами прав юридического лица и права владения собственностью в пределах дозволенного для частных обществ). [543]
Но все это было на первых порах и в отдельных местах, чаще всего в окраинных, где более явственно заметны центробежные тенденции. Да, собственно ничего и не решали эти положения. Практика шла своим четким антирелигиозным путем.
За несколько дней до издания декрета о свободе совести комиссар народного призрения опубликовал приказ, в котором между прочим говорилось: «Церковные службы и обряды могут продолжаться при условии возбуждения ходатайства коллектива верующих, с обязательством принятия на себя ремонта и содержания инвентаря и служащих». [544] Но каким образом может взять на себя более или менее серьезный ремонт, а также содержание служащих, коллектив верующих, лишенный законодателями всяких прав?
«Можно ли себе представить, — спрашивает автор одной статьи, — нормальное общество или союз, которые не обладали бы правами юридического лица? Даже при царском режиме «общество борьбы с бугорчаткой» имело свои капиталы, приобретало недвижимую собственность, а «Литературный фонд» был в некотором роде миллионером и даже домовладельцем». [545]
По отношению к религиозным обществам декрет делает из этого общего принципа исключение.
Таким образом, новое «церковное и религиозное общество» есть нечто совершенно эфемерное и призрачное. Вместе с тем, на него возлагаются большие обязательства. Всякому понятно, что серьезный ремонт церкви, содержание служащих, совершенно невозможно для такого эфемерного коллектива.
Нечто подобное имеется во французском законе от 8–го декабря 1905–го г, но он все–таки ограждал церковные ассоциации от произвола Наш же декрет полагал в основу свою — именно произвол.
Для передачи храма в пользование «коллектива» необходимо особое постановление местной или центральной власти Следовательно, власть «может постановить», может и не постановить Легко себе представить, какая борьба завязалась вокруг этого пункта, сколько ненависти и насилий скопилось около православных храмов в первые же дни действия декрета.
Положение несчастного «коллектива», на который возлагается забота о храме и совершающемся в нем богослужении, стало поистине трагическим Даже при совершенно исключительном усердии прихожан, при их искреннем желании спасти свой храм, они, при тех условиях, часто оказывались бессильными.
Оставаясь совершенно объективным, ограничиваясь оценкой нового декрета с точки зрения официальной цели, которую наметили себе законодатели, декрет о свободе совести надо признать прежде всего невыполнимым.
Официально он был нацелен на клерикализм, а попал в народную святыню. [546]
«Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ являются народным достоянием».
Это — венец декрета.
Как бы далеко ни отстояла Церковь от привычных представлений о внешней организации как людское общество, она предполагает некоторые внешние условия своего существования.
Даже период гонений времен римских императоров не был исключением в этом смысле. Христиане даже того времени имели и свои храмы (пусть катакомбные), и все необходимое для совершения богослужений.
Русский человек охотно и много жертвовал на Церковь, на созидание и украшение храмов. Это щедрое рвение кое–кто приписывал то грубости и невежеству, то ханжеству и лицемерию русского народа. Говорили: «Не лучше ли было бы употребить эти деньги на «народное образование», на школы?» И на то и на другое жертвовалось своим чередом, но это была совсем иная жертва благочестивый русский человек со здравым смыслом не один раз призадумывался, прежде чем развязывал свой кошелек на щедрую дачу для нецерковных целей.
Иное дело — Церковь! Она сама за себя говорит, она — живое, всенародное учреждение. В ней и живому, и умершему отрадно В ней всем свободно, в ней душа всяческая, от мала до велика, веселится и радуется. Всякий из малых и бедных стоит в ней, как в своем доме; каждый может назвать церковь своею, потому что церковь на народные рубли, больше того — на народные гроши строена и народом держится, как сказал Победоносцев. [547]
Одни русские люди строили храмы, другие покупали для них принадлежности, третьи при жизни или после смерти в своих духовных завещаниях передавали Церкви в лице ее разных учреждений (монастырей, церквей, братств, школ и т. д.), кто что мог и желал. Все это была сознательная и добровольная жертва Богу со стороны русского народа.
И какое же ожесточение сердца и непонимание русской души нужно иметь, чтобы такие способы создания церковного имущества отнести к глупости русского народа, не догадывающегося, мол, что он является предметом эксплуатации со стороны корыстолюбивого духовенства!
Декреты о национализации имуществ распространялись на всех помещиков и капиталистов [548] — это знают все, не об этом речь В конце концов, с большой натяжкой, может быть оправдана политика применения этих декретов даже по отношению к монастырям, владевшим действительно значительными угодьями и приписными крестьянами, наряду с помещиками и капиталистами. И правда, негоже монастырям владеть, как впрочем и всем и всякому, землей, [549] этим чисто национальным богатством. Но никто, с другой стороны, не может оправдывать такие меры по отношению к Церкви в сфере имущества собственно церковного назначения.
Никто не имеет также права, смешивая характер церковного имущества с личным богатством капиталиста, ставить его на тот же уровень под удар декрета. И уж совсем неприлично подсчитывать Денежные доходы Церкви после отделения Церкви от государства и ахать в виду колоссальной суммы, которая выявляется в таких статистиках.
Кроме прочего, это компрометирует самих атеистов–статистов, потому что наличие колоссальных ценностей в церквах и монастырях, как бы ни махали руками против этого теоретики русского социализма, в первую очередь свидетельствует о положительном и бескорыстном отношении русского народа к Церкви, который на протяжении многих веков все лучшее, чем жил, что имел, без колебания добровольно отдавал ей. История вряд ли зафиксировала хотя бы один случай, чтобы церковная или монашеская община, подобно революционерам, приобретала себе эти ценности, не говоря уже о том, чтобы с оружием в руках, а просто силой.
Церковь — не капиталист, который, вкладывая свою наличность в оборот, извлекает из этого значительную прибыль. Она существует только за счет добровольных взносов, поэтому удивляющая некоторых цифра ее доходов говорит скорее не о ее помещицких или капиталистических замашках, а о ее авторитете среди простого русского народа, из которого она состоит, которым она и живет.
Государственная политика насилия по отношению к Церкви, само собой разумеется, не могла не вызвать справедливый протест в среде духовенства: формально этот протест носил, действительно, контрреволюционный характер, а по–существу это была попытка отстоять самостоятельность Церкви, потому что декрет об отделении Церкви от государства был ложно понят многими как свобода действий — вернее — как свобода произвола по отношению к Церкви, со всеми губительными для Церкви последствиями.
И тот же Священный собор Православной Российской Церкви, рассматривая вопрос положения Церкви после выхода в свет декрета об отделении Церкви от государства, обратил внимание членов Собора не на то, что происходит конфискация помещичьих и капиталистических владений, а на то, что «отбираются имущества монастырей и церквей православных». [550] Протест Собора — даже не против конфискации национальных природных богатств, какими владели монастыри, это протест — против «отбирания» имущества храмов и монастырей, т. е. предметов собственно церковного назначения.
Дело даже не в том, что монастыри владели громадными богатствами. Вопрос сводится к идеологической непримиримости нового строя с религиозной идеей. Новое государство не хотело ждать, пока, само собой, в результате антирелигиозной пропаганды, перестроится сознание людей, оно не боялось подвергать свое существование опасности ликвидации, в случае если бы своим гражданам обеспечило действительную свободу совести.
И наличие экономических богатев в руках Церкви оказалось на руку революционному правительству в его политике по отношению к религии.
Представив Церковь единственно с экономической стороны, назвав ее метафорически «крупным помещиком и капиталистом», государство фактически начало проводить по отношению к ней ту же политику ломки и уничтожения. Сопротивления оно не терпело ни в какой форме. «Именем революционного правительства…» было достаточно, чтобы у демократии оказывался кляп во рту, даже если за таким авторитетом скрывался негодяй и самый настоящий мерзавец.
Никому не хотелось вникать в содержание этих богатств, в характер их накоплений.
Кто–то жертвовал на храм и не хочет, чтобы его пожертвование стало достоянием Иванова, Сидорова и Петрова. Если бы он знал об этом, конечно, никогда не пожертвовал бы, а отдал или завещал на дело и людям, которые ближе его сердцу, — хотя бы на народный университет или сельскую школу.
«Вот почему и французская палата выделила этот класс имуществ при отделении Церкви от государства в особый класс и постановила возвратить их жертвователям, буде таковые окажутся в состоянии доказать свои права на имущество», — справедливо писал «Петроградский голос» 26–го января 1918–го года. [551]
Только по незнанию или рассчитывая на невежество аудитории можно утверждать, что церковное имущество, чтобы это ни было (земля, дома, деньги или процентные бумаги), принадлежит духовенству или монахам, которые скопили их для себя в своих личных целях, путем эксплуатации народа.
Кто желал, тот легко мог убедиться из крепостных актов и других бумаг, что собственниками недвижимого имущества являлись не духовенство или монахи, а различные церковные учреждения: храмы, монастыри, братства, школы. А кто желал уяснить себе, что такое церковные деньги или процентные бумаги, тот увидел бы, что они употреблялись не на удовлетворение нужд духовенства и монахов, а на удовлетворение многочисленных нужд самой Церкви.
Церковные деньги шли на ремонт, поддержание и постройку храмов, на пособие бедному духовенству в тех местах, где у самого народа не хватало для этого средств. Этими деньгами Церковь оказывала поддержку своим заграничным миссиям в Иерусалиме, Японии, в Америке, в Китае, в Персии.
Только антихристиански настроенная советская власть может отрицать необходимость для Церкви владеть разного рода имуществом и употреблять его на собственные цели. Ведь имущество это пожертвовано Церкви и через это посвящено Богу усердием самого народа.
Когда мы видим монастырский дом, например, то это совсем не означает, как старались внушить народу большевики, что он составляет собственность духовенства или монахов, которые и пользуются им в своих корыстных целях. В нем они могут жить, в нем могли размещаться те или иные религиозно–просветительные или церковные учреждения: школы, библиотеки, читальни, богадельни, приюты Для детей.
Драгоценности жертвовались именно монастырям и, следовательно, во исполнение воли жертвователей должны были оставаться в монастырях. Отобрание их у монастырей есть прямое, вопиющее нарушение народной воли. Ведь ни один православный не стал бы что–либо жертвовать в монастырь, если бы знал, что его жертва будет захвачена государственными чиновниками (будто бы для народа).
Но есть и другая логика, большевистская Вернее, отсутствие всякой логики.
«… Нельзя допустить и распределения накопленных веками материальных ценностей — серебра, золота, драгоценных камней и богатейшей утвари, между последними из могикан (т. е. монахами) Все это доброхотные даяния русского народа или приобретено на счет верующих народных душ и, следовательно, должно отойти к народу». [552]
Вопрос о церковной собственности не из легких, если не сказать больше Достаточно вспомнить, какие волнения в 1905–ом году вызвало во Франции одно лишь требование о составлении описи такого имущества. Столкновения верующих с полицией были непрестанные.
Нельзя не видеть, что отобрание всей собственности у Церкви нарушает элементарные принципы справедливости. Может ли, например, с сохранением справедливости быть отобрана у Церкви та часть имущества, на которую предъявят свои права жертвователи или их законные наследники? Конечно, нет. И французская палата в свое время решила этот вопрос отрицательно.
Более того. Во Франции по декрету 3–го июля 1905–го года религиозным обществам, зарегистрированным гражданской властью, были переданы все движимые и недвижимые церковные имущества. В Японии, Германии, Англии, США и других странах все религиозные общества владеют собственностью.
Что смольнинские законодатели, борясь с несуществующим противником, издавали скороспелые и больно задевавшие религиозные чувства народа «церковные декреты», от которых сами пытались отделаться посредством «разъяснений», это было заметно с самого начала.
Вот, например, как управляющий делами Совета Народных Комиссаров Бонч–Бруевич «разъяснял» старообрядцам закон об отобрании церковных имуществ: «Конфискации подлежат только имущества, жалованные в прежнее время Церкви государственной властью, например, земли, а равно предметы, бывшие раньше собственностью государства или других религиозных общин; все же, что приобретено на средства церковных общин, например, приходские дома, а также подаренные, пожертвованные и завещанные частными лицами, не подлежит переходу в народное достояние, так как уже и без того принадлежит народу, объединившемуся в ту или другую религиозную общину». [553]
Но ведь такое (действительно справедливое) разъяснение прямо противоречит тексту декрета, где в 12 прямо сказано — «Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием» В декрете не было сделано ограничения, о котором говорил Бонч–Бруевич в устной беседе. Насколько же его разъяснения являются авторитетными?
Есть и еще один аспект. Отнимаемые у Церкви и других религиозных обществ имущества, согласно декрету, объявляются народным достоянием. Это неясное выражение, по–видимому, нужно было понимать в том смысле, что имущества переходили в собственность всего народа России Но ведь он состоял не только из одних православных, но и католиков, протестантов, магометан, евреев, и даже язычников. Выходит, что имущества, принадлежавшие Православной Церкви, должны были обращаться в достояние и этих частей народа Не знаем, что говорили по этому поводу католики, протестанты, магометане, евреи, но многие из православных в то время или допускали здесь ошибку людей, составивших декрет, или усматривали в этом насмешку над сознанием и чувствами православного населения.
Имущество, собранное в Церкви путем пожертвований или отказов по духовным завещаниям, изменяло своему назначению. Жертвователи или завещатели, сделавшие распоряжение своим имуществом в порыве ли веры и любви к Богу, по желанию ли оставить повод к молитвенному воспоминанию о себе, были твердо уверены, что воля их, строго охраняемая государственным законом, будет исполнена.
Между тем, в результате осуществления декрета произошло явное нарушение воли этих жертвователей (народа).
Далее В состав церковного имущества входят здания и предметы, предназначенные только для богослужебных целей храмы, иконы, облачения, священные сосуды. Правда, декрет выделяет этого рода имущество и указывает, что оно «отдается по особым постановлениям местной или центральной власти в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ».
Но вместе с этим декрет ничем не гарантирует, что власть непременно поступит именно так. Представители власти, как мы видим, бывают различные и иногда крайне враждебные не только к Церкви, но и ко всякой религии Кто поручится, что они не проявят эту свою враждебность в том, что не предоставят храмы с их принадлежностями в пользование церковных обществ, а использует их, например, в качестве залов для концертов или политических митингов, музеев, складов, читален с враждебной христианству литературой?
«Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ…» Эта статья ни одним словом не говорит ни о каких обязательствах со стороны местной и центральной власти Захочет Местная или центральная власть отдать православные храмы православным же, которые соорудили их на свои трудовые крохи, отдаст во временное пользование. Не захочет, не отдаст Никакой апелляции на ее решения быть не может. Все зависит от произвола и усмотрения «начальства».
Верующие люди еще в 1918–ом году опасались, что при таких условиях может случиться, что в Успенском соборе в Московском Кремле, в этом символе и ядре русской государственности, замолкнет богослужение и возносимая через него хвала Богу, совершающаяся почти ежедневно более 500 лет. «Если это произойдет, да еще навсегда, то это будет явным признаком, что святая Русь умерла и Россия превратилась в какое–то новое государство». [554]
Эти опасения оказались не напрасными. Прошло немного времени и богослужения в кремлевских храмах действительно прекратились. И на Российской почве выросло новое государство.
В имущественной сфере отношения государства к Церкви существует один необъяснимый аспект. Его подробно проанализировал в своей докладной записке во ВЦИК 1–го февраля 1923–го года епископ Антонин (Грановский).
Советская власть не только безрелигиозна, но и антирелигиозна, отмечал в ней епископ Антонин. Советская идеология идейный противник всякой религии — «опиума для народа», значит советская власть юридически и административно не должна пользоваться культом для своих целей.
Это и определило основной документ установивший отношение Церкви к государству в революционной России — декрет отделения Церкви от государства. Предоставляя с формальной стороны дарование свободы Церкви, он поставил Церковь в положение изоляции.
Но в январе 1918–го года государство изменило свое отношение к Церкви: не отступая от принципа изоляции и бесправия ее в государстве, социалистическое государство стало на путь эксплуатации «культа». Клеймя культ как эксплуатацию народного невежества, власть сама встала на путь корыстного использования религии. Таковы все новые мероприятия по отношению к культу — обложению церквей арендной платой за помещения, выборка промысловых патентов и т. д. И, так как для всех этих мероприятий нет ни идеологических, ни юридических оснований, то они применяются произвольно. «Культу» нет помощи ниоткуда: идейно он отрицается, фактически он разрушается, юридически он совершенно беззащитен: «культ» — ремесло, перед которым закрывают двери все профсоюзы. Организация культа не может получить легализацию. «У власти, борющейся за социальную правду, — заканчивал свою записку епископ Антонин, — экономическая эксплуатация культа не может быть допустима. Если это церковный НЭП, то он требует иной церковной юстиции… А до изменения этого просим экономическую эксплуатацию культа, как капиталистическую тенденцию, приостановить».
Примечательно, что на этой докладной записке митрополита Антонина ВЦИК наложил резолюцию: «Временно впредь до коллегиального рассмотрения дела по существу доклада, все налоги, имеющие специфическое отношение к культу, отменяются».
Если бы в своей «имущественной» политике по отношению к Церкви государство остановилось на том, что все церковные и религиозные общества лишило бы всяких преимуществ, субсидий и другой поддержки, будь то в масштабе республиканском или в рамках местных нужд, то такие государственные шаги можно было бы только приветствовать.
Церковь и государство освободились бы от взаимных тягостных обязательств: государство — материальных. Церковь — моральных, потому что, как и всякие двусторонние отношения в этом мире, отношения Церкви и государства в дореволюционной России покоились на здоровом принципе расчета. Государство оказывало Церкви материальную поддержку. Церковь обязана была вопреки своей церковной совести освящать некоторые государственные отправления и явления, не подлежащие освящению.
Но в нашем, русском случае, советская власть пошла значительно дальше. Она не только отказалась от своей поддержки Церкви, но лишила Церковь по всем правам принадлежащего ей имущества.
До революции в Русской Церкви 39 специальных учреждений обеспечивали ее всеми необходимыми для нее предметами, [555] 23 предприятия производили иконы, 20 — церковную — утварь, [556] десятки фабрик и мастерских занимались изготовлением икон, лампад, крестов и крестиков, кадильниц, хоругвий, парчевых риз, различных сосудов, свечей, церковного вина, лампадного масла и т. д. [557] Церковные предметы всегда представляли собой уникальные произведения искусства, потому что Церкви отдавалось все лучшее, чем обладал русский человек.
Монастыри были очагами высокого церковно–прикладного искусства.
В 1904–ом году в Петербурге состоялась первая (и последняя) Всероссийская выставка монастырских работ и церковной утвари. Там были представлены подлинные произведения церковного искусства.
Балашевский Покровский монастырь (женский) занимался производством шелка и прислал на выставку образцы шелковых изделий, многие монастыри белошвейного искусства. [558]
Газета «Новости» опубликовала такую информацию об этой выставке: «Валаамский Спасо–ГГреображенский монастырь отличился художественной резьбой по дереву. Выставленный большого размера киот для образа один стоит того, чтобы побывать на выставке (разрядка наша — В.С.). Работа поистине дивная, и нож в руке послушника явился орудием творчества… Другие монастыри прислали изделия из бронзы, кожи, дерева, кости». [559]
Но все это творчество и искусство для большевиков всего лишь — «Духовная сивуха», как писал В. Ф. Зыбковец. [560]
Приступили к «национализации» этой сивухи (самим захотелось напиться?).
П. Н. Красиков, руководитель VIII Отдела НКЮ для руководства работой по отделению Церкви от государства, отмечал в свое время, что за 1918–1919–ый гг. у Церкви были изъяты: все денежные капиталы, все земли, все здания, включая сюда и храмы… большинство свечных заводов, аренд, лобазов, складских помещений… и т. д. [561]
На каком основании? — Да просто посчитали нужным. «V Отдел находит национализацию церковных домов и назначение их на общественные цели совершенно законной». [562] Находил законной и все тут. Батюшка же со всей своей многочисленной (как правило) семьей — строй шалаш.
К лету 1920–го года все основное имущество Церкви было «национализировано». В одной Москве к тому времени у Церкви было изъято 551 жилой дом, 100 торговых помещений, 52 школьных здания, 71 богадельня, [563] 6 детских приютов, [564] 31 больница. [565]
Были отобраны все предприятия, мастерские по изготовлению церковных предметов. [566] Впредь религиозным объединениям запрещалось самим производить «предметы культа», кресты, облачения и т. д.
Религиозные общества не вправе создавать свечные мастерские, иметь типографии. [567] Парадоксально, но долгое время в 1920–ом году приходы покупали свечи в Совнархозе. [568]
Церковные общества в результате ограничений по декрету оказались без всякой материальной базы. [569]
Для Православной Церкви, которая не считает себя невидимой, обстоятельства были гораздо труднее, чем для некоторых протестантских церквей.
И никто из советских правителей не задумывался, что лишение Церкви всех, в том числе и безусловно необходимых для нашей земной жизни, имуществ является вопиющим нарушением справедливости, прямым разрушением внешнего строя Церкви, что невозможно понимать иначе, как гонение.
Имущество Церкви и раньше было, и должно оставаться собственностью русского народа, во имя которого происходила кровавая национализация. Не всего народа, а православных русских людей, как справедливо было отмечено на заседании приходских советов в Новгороде под председательством епископа Алексия (1918–ый г.).
Не всего, но тем не менее многомиллионной его части. Почти половины.
Трудно представить себе, что стало бы с нашими храмами, если бы вдруг, в один момент, мы лишились всего наследия «гнилого» царизма. Стены храмов оголились бы, алтари опустели бы, священные сосуды исчезли бы, священнику не во что было бы облачиться, исчезли бы (полностью) напрестольные Евангелия.
Какую церковную вещь ни возьми — сделана она до революции. Мастерские нынешней патриархии только громкое название носят, а дроку от них никакого (если не считать выставочных экспонатов, да едкого ладана, которым впору не иконы кадить, а райисполкомовских старост).
Реквизиция монастырей
Вскоре после издания декрета от 20 января 1918 года большевики приступили к повсеместной конфискации монастырских имуществ и «национализации» самих монастырей. Эта акция на деле вылилась в разбойничий поход против монастырей.
На начало 1918–го года в России было 1.253 монастыря. Сюда входили, кроме собственно монастырей, архиерейские дома (82), подворья (50), мелкие скиты (75). [570]
Специального декрета о упразднении монастырей советская власть не принимала. Планомерное осуществление этой цели началось задолго до издания декрета об отделении, а наиболее интенсивно происходило в 1918–1919–ом годах.
По поводу закрытия монастырей и монастырских храмов прекрасные слова написал в то время член Собора проф. Н. Д. Кузнецов.
«Монастыри начали возникать в России вскоре после ее крещения и существуют уже 1000 лет. По отчету обер–прокурора св. Синода за 1914 год в России находилось 550 мужских и 475 женских монастырей. Многие из них, как например. Соловецкий, Валаамский, Лавра Киево–Печерская, Троице–Сергиева и Почаевская, приобрели известность и за пределами России. Что же, все они обязаны своим вековым существованием, полной их ненужности для народа и стремлениям монахов собирать с народа деньги? Неужели же русский народ настолько глуп, что в течение 1000 лет не мог понять всего этого и может сделать это только теперь с появлением в России людей, назвавших себя народными комиссарами?..
Кто способен думать о целой России и о себе самом не под влиянием затуманивающей ум классовой ненависти и алчности, тот, хотя бы он был и малообразован, должен понимать, что вопрос о таких вековых явлениях, как монастыри, не только легкомысленно, но и преступно решать с плеча, слушая лишь людей, наполненных враждой и злобой к монастырям.
Каждый благоразумный человек, особенно призванный к государственной деятельности и строительству, обязан по всем таким вопросам обращаться к истории и спросить, что свидетельствует она». [571]
А свидетельствует она не в пользу большевиков. У цитированного автора и у многих других, назовем историка В. О. Ключевского, есть глубокие, научные, монументальные работы о неоценимом общественном значении монастырей России. Большевикам до этого дела нет. Закрывали и уничтожали все церковное.
Начиналось с национализации монастырских имуществ.
В связи с национализацией монастырских имуществ весьма примечательный запрос в ноябре 1918–го года поступил из Ярославля. Местный отдел по ликвидации церковных и монастырских имуществ запрашивал Наркомюст, может ли он (отдел) самостоятельно производить обыски в храмах, а также в кельях монастырей «на предмет поисков благородных металлов»? [572] Наркомюст на этот запрос ответил утвердительно.
Судьба монастырей, этих «нелепых и уродливых анахронизмов», как и в случае с храмами, полностью зависела от усмотрения местной власти. [573]
Монастырские храмы с самого начала подлежали ликвидации на общих основаниях.» [574] Некоторые губадотделы («губернские административные отделы») вообще приравнивали монастырские храмы к домовым (?), что значительно ухудшало их перспективы на будущее. [575]
И все же в течение 1918–го года национализация монастырских имуществ, как в центре, так и на периферии Советской России, проходила медленно.
К концу года поступили сведения лишь из некоторых губерний, в том числе из Костромской, где национализация монастырских имуществ началась за несколько месяцев до издания инструкции НКЮ от 24–го августа 1918–го года и даже до издания декрета 20–го января. [576]
Якобы в целях «упорядочения церковных дел» и осуществления национализации церковных и монастырских имуществ (скорее всего ради именно этой цели) в многих губерниях в то время была учреждена должность «комиссара по монастырям».
Они несли явные военно–диктаторские функции, во избежание «антисоветских» выступлений монашествующих. Осуществляли контроль хозяйственной жизни монастыря [577] подписывали приходные и расходные хозяйственные документы; визировали заявки на доставку Дров, разрешения на отпуск церковной утвари из ризниц монастырей во временное пользование в других близлежащих приходских храмах; следили за движением монастырского населения, за распределением жилой площади и т. д.
Словом, «комиссар был полномочным представителем советской власти в монастыре, осуществлявшей административный и политический надзор за бытом и деятельностью монастырского населения», [578] т. е. фактически руководил всеми сторонами монастырской жизни.
Это явное и беспардонное вмешательство и регламентация светской властью церковной жизни продолжалось, к счастью, не так уж Долго. Институт «монастырских комиссаров» не получил широкого распространения, хотя, по мнению советских историков, он сыграл положительную роль. [579]
В силу ряда обстоятельств национализация монастырских имуществ растянулась на несколько лет и завершилась в основном только в 1921–ом году, хотя первоначально исходили из того, что ее можно осуществить в течение нескольких месяцев. [580]
В 1918–ом году национализация церковных имуществ была проведена лишь в нескольких губерниях.
Обеспокоенный этим, VIII Отдел НКЮ в декабре 1918–го года напомнил губисполкомам, что в инструкции по проведению в жизнь декрета предписывалось провести национализацию церковных (в том числе и монастырских) имуществ в двухмесячный срок со дня опубликования инструкции (30–го августа 1918–го года), а между тем от большинства губисполкомов на то время не поступило никаких сведений о «проведении этой акции». [581]
Подогретая директивой центральной власти, местная власть закатала рукава.
Начало 1919 года. Калужский отдел юстиции сообщил, что из всех 16 находящихся в пределах губернии монастырей и общин монахи и монахини выселены. [582]
Курский отдел юстиции также сообщал, что монахи и монахини постепенно выселяются из занимаемых ими помещений. [583]
Монастырское имущество передавалось учреждениям просвещения, здравоохранения, социального обеспечения. Трудоспособных монахов, зачисляли в «трудовые формирования», нетрудоспособных — в дома призрения. [584]
Пермский губисполком дошел в своей ревности до того, что на полном серьезе запросил VIII Отдел НКЮ: «Должен ли в дальнейшем существовать монашеский институт? « [585] (Если нет — выполним!?).
В Москве из большей части монастырей монахи были выселены к середине 1920–го года. [586]
По решению Моссовета все бывшие монастырские помещения должны были поступить исключительно в пользование Отдела народного образования. [587]
Но на практике монастыри использовались для самых различных нужд, общежительные корпуса занимались, как правило, под учреждения, «имеющие общеполезное значение».
В богатейшем Спасо–Андрониевском монастыре, например, были устроены пролетарские квартиры для рабочих Рогожско–Симоновского района, Новоспасский монастырь превращен в концентрационный лагерь. Страстной монастырь занят Военным комиссариатом, в Кремлевском Чудовом монастыре разместился кооператив «Коммунист». [588]
Была закрыта (за «активную контрреволюционную деятельность») Троице–Сергиева Лавра в Сергиевом Посаде, который переименовали в Загорск. [589]
В общей сложности к концу 1920–го — началу 1921–го года по сведениям VIII Отдела НКЮ в Советской республике было ликвидировано 673 монастыря, [590] в 1921–ом году — еще 49, т. е. всего — 722 монастыря. [591] Монахи большей частью из всех монастырей были выселены.
В большинстве из них, несмотря на распоряжение, обязывающее использовать монастыри исключительно для нужд народного образования, расположились советские (в 287) и военные учреждения (в 188). [592]
Национализация монастырских имуществ и ликвидация монастырей признается советской прессой (иногда), как «сложный и во многом драматический процесс». [593]
Национализация монастырских имуществ и ликвидация монастырей, скажем мы, — одна из самых жутких, кровавых и антихристианских акций.
Большевики не гнушались никакими мерами. Кощунство, наглость, алчность и насилие — всегда были орудием революционеров. Здесь они нашли себе полное применение и выражение.
В целях выживания в таких условиях монастырям необходимо было найти новую форму существования. Ненадолго она была найдена. Это — «монастырские коммуны».
Многие монастыри в начале 20–х годов пытались противостоять процессу «социализации», реорганизуя свои общины в трудовые коммуны на общих со всеми основаниях.
Пункт первый Крестьянского наказа (декрета о земле) предоставлял монашествующим возможность заниматься сельскохозяйственным производством на монастырских землях, конфискованных в пользу государства.
Основной закон о «социализации» земли (19–го февраля 1918–го года) давал возможность монастырям сохранять монастырские хозяйства путем перехода на устав сельскохозяйственной артели.
В статье 4 подчеркивалось, что право пользования землей не может быть ограничено: ни полом, ни вероисповеданием, ни национальностью, ни подданством. [594] Поэтому, если церковный причт или монастырская братия выражали желание обрабатывать землю личным трудом, то им предоставлялся надел на общих с другими гражданами основаниях или оставлялась в пользование часть церковной или монастырской земли. [595]
Еще в 1918–1919 гг. земотделы получили массовые ходатайства монастырского населения с просьбой признать за монастырскими общинами право юридического лица, о регистрации их как организации земледельцев, с правом получать субсидии, землю, постройки и т. д., наряду со светскими, крестьянскими союзами. [596]
Необходимо отметить, что монашествующее население искони жило коллективно. Монастырский быт — это коллективный быт. [597] Монастырские уставы предписывали монашествующим трудолюбие, коллективный труд и коллективное потребление. Это был осуществленный христианский социализм.
Монастырские хозяйства были образцовыми и показательными. Никитский монастырь в Тульской губернии, преобразованный в 1919–ом году в трудовую артель, в 1921–ом году решением Тульского облисполкома был ликвидирован. Насельники монастыря обратились в ВЦИК с жалобой. Проверкой было установлено, что «артель зарекомендовала себя вполне трудоспособным деятельным коллективом». Комиссия ВЦИК 27–го ноября 1921–го года отменила решение губисполкома о ликвидации артели, т. е. удовлетворила просьбу насельников о предоставлении им прав трудового коллектива. [598]
Аналогичный случай произошел в Богородице–Владимирской женской пустыни в Крапивенском уезде той же губернии Комиссия ВЦИК признала хозяйство артели образцовым Решение губисполкома было отменено. В определении Комиссии отмечалось также, что все обязанности перед государством эта артель выполняет своевременно и полностью. [599]
В Костромской губернии, по данным на февраль 1921–го года действовали еще 22 монастыря, правда на урезанной экономической базе. [600]
Приблизительно такое же положение было и в Симбирске, где некоторое время существовал свой «Совнарком» [601] Здесь не особенно спешили с национализацией монастырских имуществ, с осуществлением декрета об отделении Церкви от государства. [602]
В редких случаях власти относились к существованию монастырских и приходских общин по–человечески Но такие случаи все же были.
В Ярославле, например, местный губисполком еще до известного «контрреволюционного» мятежа разослал по уездам директиву о привлечении монахов и монахинь на службу в отделах Совдепов по проведению в жизнь декрета от 20–го января 1918–го года» Затем — мятеж, национализация монастырских имуществ в Ярославской губернии на первых порах вообще не проводилась. [603]
«Народный комиссариат по национальным и религиозным делам», организованный в «Калужской республике», [604] тоже проводил довольно здоровую политику в вопросе национализации монастырских имуществ. Это, конечно, не могло понравиться ортодоксальным большевикам.
А уж случай в Рязанской губернии, где сельский совет села Горлово на заседании 8–го февраля 1919–го года постановил полным составом войти в приходский совет местной церкви, [605] вообще не укладывался в их умах.
Осуждению со стороны центральной большевистской власти подверглась и позиция Троице–Рослайского волостного исполкома (Моршанского уезда Тамбовской губернии), который постановил оставить метрические книги у духовенства. [606]
Не получила одобрения и тактика Костромского горисполкома, который допускал духовенство в комиссию по охране памятников искусства и старины VIII Отдел НКЮ «разъяснил» костромчанам, что «при создании комиссий по охране памятников искусства и старины на местах не следует привлекать церковников». [607]
С самого начала социализации монастырей была принята принципиальная установка — последовательно и настойчиво ликвидировать монастырские общины.
30–го октября 1919–го года Наркомзем и Наркомюст дали соответствующие указания в форме циркуляра земотделам. Предлагалось строго отличать объединения хозяйственные от религиозных организаций, имеющих богослужебные цели, отказывать в регистрации Производственных и вообще хозяйственных объединений из монашествующих, лишать их права надела инвентарем и землей. Устанавливалось, что членами коммун, трудовых артелей и товариществ монахи и священнослужители, как лишенные избирательных прав, быть не могли. В состав трудовых объединений могли входить только послушники. [608]
В резолюции «Об отделении Церкви от государства» III Всероссийского съезда деятелей советской юстиции (июнь 1920–го года) признавалось «недопустимым и противоречащим интересам революции предоставление религиозным коллективам особых прав и привилегий» (прав земледельческих коммун, производственных коммун). [609]
В конце 20–х годов центральные и областные газеты еще сообщали иногда о монастырских делах, «напоминая читателям, что этот реликтовый институт (! разрядка наша — В.С.) в стране еще существует». [610]
Так, в июне 1928–го года «Правда» опубликовала статью, посвященную монастырским колхозам. В ней сообщалось, что монастырские колхозы существуют и, в частности, в Тверской губернии они пользовались всеми льготами, наравне с остальными колхозами. [611]
Наркомзем РСФСР, в связи с этим, разъяснил, противореча всем принятым до этого постановлениям и многолетней практике, что в советских законах не содержится каких–либо изъятий для монастырских колхозов, что они должны иметь ту же поддержку со стороны земельных органов, что и все прочие колхозы. [612]
Однако, в период осуществления массовой коллективизации судьба монастырей и монастырских трудовых артелей в нашей стране была окончательно решена, как всех «социальных институтов, чуждых социалистическому образу жизни». [613]
Исторические материалы, отражающие сложный и драматический процесс национализации монастырских имуществ и ликвидацию монастырей, всевозможные приговоры ревтрибуналов, жалобы, заявления разных лиц и групп, протоколы заседаний, собраний, сходов и т. и, как впрочем и все церковно–исторические документы, Рассредоточены в настоящее время в государственных архивах.
Это такие как: фонд Наркомвнудел и Наркомгосконтроля РСФСР в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР СССР), фонд Наркомюста И Наркомпроса РСФСР в Центральном государственном архиве РСФСР (ЦГА РСФСР), фонд Наркозема РСФСР в Центральном государственном архиве народного хозяйства СССР (ЦГАНХ СССР), фонды Красикова, Бонч–Бруева и др. в Рукописном отделе Музея истории религии и атеизма в Ленинграде (РОМИР), фонды Шпицберга и издательства «Безбожник» в архиве Всесоюзного объединения книжной торговли (АВОКТ). фонд Троице–Сергиевой Лавры. Облземотдела и Моссовета в Государственном архиве Московской области (ГАМО), фонды крупных монастырей Москвы в Центральном государственном архиве Москвы (ЦГАМ).
Все эти архивы, равно как и многие другие, для церковного историка практически недоступны.
Изъятие церковных ценностей
Начало 20–х годов. «Смутное время», гражданская война, заплесневелый хлеб, уличные самосуды, расстрелы, [614] — характеристика того времени.
Эпоха бесконечных голодных очередей, «хвостов» перед пустыми «продовольственными распределителями», эра гнилой промерзшей падали, заплесневелых хлебных корок и несъедобных суррогатов. Французы, пережившие четырехлетнюю нацистскую оккупацию, привыкли говорить о ней, как о годах голода и нехваток. Ю. Анненков, свидетель положения в гражданскую войну в России, прожил немецкую оккупацию в Париже. И вот что он пишет: «Немного меньше одних продуктов, несколько худшее качество других, поддельное, но все же ароматное кофе, чуть сокращенная электрическая энергия, чуть сокращенное пользование газом. Никто не умирал на обледенелых тротуарах от голода, никто не рвал на части палых лошадей, никто не ел ни собак, ни кошек, ни крыс». [615]
А Виктор Шкловский, убежденный защитник футуризма и вообще формализма в искусстве, обнищавший в годы гражданской войны, с красным от холода носом, с распухшими от голода веками, в статье «Петербург в блокаде» изобразил страшную картину умиравшего от голода города.
Наиболее сильно страдали от голода районы Поволжья. В этих условиях советская власть пошла на удивительный шахматный ход, решив разом «убить двух зайцев»: накормить голодающих и подрубить жизненную основу Церкви.
Началась особая страница нашей печальной церковной истории — изъятие церковных ценностей. Это была вторая волна изъятия. Первая прокатилась в предыдущем, 1921–ом году, так сказать «неофициально».
Еще 27–го декабря 1921–го года был издан декрет, которым изымались ценности, находящиеся в церквах и монастырях. Это «законодательное беззаконие» явилось развитием произвола основного «церковного» декрета — об отделении Церкви от государства.
Первым декретом церковные ценности, церковное достояние было «национализировано», вторым — изъято. Железная логика и завидная последовательность.
Фактически же, церковное имущество еще до выхода обоих декретов конфисковывалось властью на местах и продавалось в целях наживы тем же группам верующих, у которых оно было отнято.
Советские историки создали очень простую и внешне убедительную схему: советское правительство, мол, обратилось к Патриарху Тихону с просьбой передать часть церковных ценностей в фонд помощи голодающим Поволжья. [616] Заметим здесь, потому что это ключевой факт: такого обращения правительства к Патриарху не было!!!
И после этого — поворот: «Русская Православная Церковь устами Патриарха Тихона [617] отказалась помочь тысячам людей, умирающим от голода в Поволжье». [618] Вот схема атеистов, рассчитанная на невежественные умы, но «к несчастью» захватившая и многих более подготовленных.
Русская Церковь, которая на протяжении всей многовековой истории русского народа всегда была поддержкой и прибежищем для него, и она отказалась помочь своему народу, который составлял ее И судьбы которого были основой и целью бытия Русской Церкви? Она отказалась?
Необъяснимо, но нашлись люди, которые поверили даже в эту гнуснейшую ложь и нелепейшее и абсурднейшее утверждение.
Патриарх Тихон еще осенью 1921–го года — до декабрьского декрета выпустил специальное воззвание к верующим, призывая их к пожертвованиям в помощь голодающим, а духовенство — к содействию этому. В короткий срок было собрано около 9 миллионов рублей. [619] И этот процесс своим естественным ходом должен был ускоряться в дальнейшем.
Однако такое положение вещей большевиков не устраивало Они не хотели ждать «милостей от природы». Взять их у нее — вот задача большевиков. И они пошли этим, «активным» путем. Один декрет (в декабре), второй 23–го февраля 1922–го года. [620] Вопрос о церковных ценностях уже был поставлен и решен на самом высоком правительственном уровне. [621] Добровольной помощи Церкви большевики не захотели. И вот здесь–то и начинаются сложности.
Окончилась межклассовая гражданская война, началась гражданская война с Церковью. Люди в кожаных куртках шли в храмы, чтобы силой изъять золотые и серебряные вещи, украшенные драгоценными каменьями церковные сосуды. Возбужденная, иногда до фанатичности настроенная церковно–народная толпа бросилась на защиту этих ценностей.
Звон набата, вопли женщин, гул толпы, нередко глухие удары — таков был аккомпанемент изъятия церковных ценностей из храмов. [622]
И Патриарх Тихон, который в специальном послании по поводу февральского декрета допускал возможность приходским советам использовать драгоценные вещи, не имеющие сакраментального значения, для нужд страны и народа (подвески, цепи, браслеты, ожерелья, золотые и серебряные оклады икон и др.). Патриарх Тихон, который только что сам призывал к пожертвованиям, видя как насильственно отнимается у Церкви ее священное достояние, как святотатственно совершалось то, что Церковь обязана, могла и хотела сделать сама, 28–го февраля, т. е. буквально вслед за декретом об изъятии, издал новое послание, другого характера. В нем он уже призвал к защите церковного достояния.
С аналогичным призывом обратился Московский архиепископ Никандр Благочинным московской епархии он дал распоряжение «Ценностей не отдавать, в комиссию по изъятию своих представите лей не выбирать, в случае прибытия представителей советской власти для изъятия явиться всем незанятым членам общины для отстаивания церковного имущества». [623]
Начались столкновения между мирянами прихожанами и комиссиями по изъятию Едва показывались «представители власти» в церкви, как собирались толпы народа с явно «недоброжелательным» настроением Пассивное сопротивление стало выливаться в более активную форму Столкновения принимали физический характер поя вились жертвы со стороны верующих случалось что и некоторые члены комиссии по изъятию подвергались насилию были случаи их убийства. [624]
Возле храмов стали собираться возбужденные толпы верующих встречавших представителей власти враждебными криками и угроза ми Все чаще доходило до кровавых эксцессов.
По признанию официальной прессы в связи с изъятием церковных ценностей, в России произошло 1414 кровавых эксцессов. [625] Большая часть из них приходится на март 1922–го года. [626]
Почти полторы тысячи кровавых эксцессов десятки тысяч человеческих жизней. Таков итог насильственного изъятия советской властью церковных ценностей…
Масштабы сопротивления были грандиозными. Но о чем говорит этот факт?
Говорит он против советской власти а не против Церкви. Действия Патриарха Тихона в тех условиях вполне понятны и были достойны всякого одобрения и поддержки. Просто невозможно представить, чтобы Патриарх, ответственный за судьбы и состояние Церкви поступил в подобных условиях иначе.
Ведь сопротивление — это естественная (можно сказать инстинктивная) реакция на насилие. Иными словами если нет сопротивления, то не может быть и насилия. Вернее, так если насилие не встретит сопротивления, то оно не может квалифицироваться как насилие. А организм, который не оказывает сопротивление насилию в таком случае, больной организм (любой в том числе и Церковь).
Известный Бонч–Бруевич задает в связи с этим вопрос «Как это можно произвести по всей России почти одновременно 1414 кровавых эксцессов, подстрекателями которых были приходские батюшки, если бы само духовенство не сочувствовало контрреволюционной работе?» [627]
Мы же поставим более естественный и более логичный вопрос: как могли произойти 1414 кровавых эксцессов, если бы сам народ не был против осуществления декрета об изъятии церковных ценностей?
Возмущение народа действительно было велико. Возмущение изъятием. Но в работах советских историков это возмущение превращается в возмущение трудящихся масс против Церкви. Согласно им и многочисленные судебные процессы над активными участниками и организаторами сопротивления изъятию церковных ценностей состоялись «по требованию» того же народа. [628]
Для справки всего по республике было организовано около 250 судебных дел по поводу сопротивления изъятию. И между прочим из числа всех привлеченных к ответственности и расстрелянных священнослужители составляли только третью часть. [629] А уж надо думать что советская власть не преминула воспользоваться подходящим случаем и «пустить в расход» как можно больше «попов». Таким образом, сопротивление властям в изъятии церковных ценностей оказывал сам народ. И вот почему.
Во первых, потому что государство начало свои мероприятия по изъятию церковных ценностей в помощь голодающим Поволжья не с той стороны Собственно само название «изъятие» говорит не в пользу государства. Почему «изъятие» а не «призыв к пожертвованию»? Почему не создали особую комиссию по учету церковных ценностей и распределению хлеба, купленного на них, в которую на равных на чалах входили бы и церковные представители?
Скажут «Церковь никогда не рассталась бы с этими ценностями» — Чепуха! А пробовало государство обратиться к Церкви за помощью? — Нет, ни разу. Оно сразу начало с изъятия. Почему в Церкви, которая из народа и которая для народа надо видеть не союзника, а врага народа?
Лилась кровь этого самого народа во имя которого якобы, и совершалось насилие.
Во–вторых. Простим государству его демоническую ненависть к Церкви и его нежелание идти с Церковью на компромисс, даже во имя народа. Изъятие так изъятие. Пусть не «мы даем» а у «нас взяли». Был бы сыт народ Поволжья. Так не смирился православный народ. Почему?
Очевидец событии епископ Антонин Грановский (не какой–то с позволения сказать историк который спустя много лет конструирует идеи и факты истории) в свое время подчеркнул, что эта правительственная мера не вызывает (мягко говоря) сочувствия у Православных масс не потому что верующие не хотели помочь правительству в борьбе с голодом или отдать эти ценности запрещала им их религиозная совесть а единственно и исключительно потому, что у этих масс нет решительно никакого доверия к лозунгу, под которым проводилась эта мера. Верующие тревожились, что церковные ценности могут пойти на иные, чуждые их сердцам цели. [630]
Это были совершенно справедливые опасения. Как показали дальнейшие события к комиссии по изъятию церковных ценностей, примазались уголовники коррупционные элементы, о чем достаточно выразительно говорят такие судебные процессы как процесс Павлицкого, контролера Гохрана, изымавшего церковные ценности в Рогожско–Семеновском районе. [631] Церковные ценности потекли на черный рынок. Наживали миллионы. В Москве. А что говорить о провинции? [632]
Покажите нам хотя бы один документ, согласно которому на такие–то и такие–то церковные вещи было приобретено столько–то и столько–то пудов хлеба за границей, которые были отправлены голодающим Поволжья. Во всю мочь кричали (и до сих пор кричат) советские идеологи о том, что церковные ценности изымались в пользу голодающих, но ни в одной работе за все годы советской власти ни один документ об этом опубликован не был.
В связи с изъятием из церквей ценностей в пользу голодающим верующим было предоставлено право выкупа некоторых предметов, подлежащих изъятию. Такие случаи возникали. Отдел управления Новгородского губисполкома, например, 16–го мая 1922–го года обратился в V Отдел за разъяснением:
«В настоящее время по губернии насчитывается несколько случаев выкупа верующими, группами и единолично, предметов, подлежащих изъятию, и многими из них возбужден вопрос о том, чтобы имущество (т. е. то, за которое дан выкуп) не было занесено в опись имущества, сданного коллективу верующих по договору в бесплатное и бессрочное пользование по мотивам, что имущество это (выкупленное) составляет теперь собственность не Республики, а частных лиц».
Как быть? — V Отдел разъяснил, что «взнос эквивалента при изъятии ценностей из храма не создает права собственности на вещи, оставленные в пользование группы в данном храме (разрядка наша — В.С.). При ликвидации храма судьба вещей определяется в общем порядке ликвидации». [633]
Человек с нормальным образом мышления, исходя из того общепризнанного факта, что сопротивление изъятию церковных ценностей носило массовый повсеместный характер и исходило как раз со стороны православного верующего народа. [634] что также бесспорно, придет к выводу, что политика изъятия не то чтобы не имела поддержки в широких народных массах, но встречала сопротивление с их стороны. Советских исследователей не смущает императивный характер юридического мышления. Не смущает их и измена исторической правде и том или ином вопросе. Для них главное — привести историческую действительность в соответствие с положениями их догматической историографии.
Впоследствии советские историки «отшлифовали» историческую действительность и представили это жуткое насильственное изъятие церковных ценностей, будто бы передать на нужды голодающим Поволжья церковные ценности было решено советским правительством «по требованию трудящихся масс» [635] Оставим это утверждение на их совести (если она у них есть).
Ко времени издания декрета советской власти об изъятии церковных ценностей огромной их части Церковь была уже лишена.
Атаман Мамонтов, при бегстве захватил с собой огромную добычу, основу которой составляли драгоценные ризы, иконы, кресты, чаши, паникадила, лампады, все это в дорогих каменьях, которые он награбил в храмах центральной России. [636]
В середине 1922–го года по приказу Врангеля в лом (для продажи американцам; непонятно только, зачем уникальные по своей художественной работе предметы из драгоценных металлов превращать в лом) были обращены ценности «Петроградской ссудной казны» — около 10.000 пудов, на сумму около 150 миллионов франков [637] Значительный объем этих ценностей составляли церковные предметы.
Чехословацкий корпус, после разгрома Колчака, вывез в Чехию рез Владивосток два полных железнодорожных состава золота на сумму 200 миллионов довоенных золотых рублей. [638] И опять же среди этих драгоценностей было много вещей церковного назначения.
Мы не говорим о тех не поддающихся подсчету церковных драгоценностях, которые вывозили с собой во время массовой эмиграции отдельные лица.
И все же в Церкви оставались огромные ценности.
Было подсчитано (большевики любят и по сей день считают церковные денежки):
а) если собрать ценности из всех существовавших тогда в республике храмов, то ими можно было загрузить поезд длиной в 7 верст, [639]
б) если все церковные богатства того времени (золото, платина, бриллианты и другие драгоценные камни) перевести в серебро, то Получилось бы 525. 000 пудов. [640] На них можно было бы в то время купить столько же (525) миллионов пудов зерна. [641]
Продовольственный дефицит пострадавших от голода (19211922 гг.) районов Поволжья составлял около 200 миллионов пудов, Т.е. 3,2 миллиона тонн зерна. [642] Население этих районов составляло 31 миллион 714 человек, из которых на 1–ое апреля 1922–го года голодали 20 миллионов 113, 8 тысяч человек. [643]
Нужны были 200 миллионов пудов (3,2 миллиона тонн) хлеба. А что дало изъятие церковных ценностей?
К 1–му июля 1922–го года в фонд центральной комиссии помощи голодающим поступило:
34 пуда золота [644] (по другим сведениям — 26 пудов 38 фунтов) [645]
23.998 пудов серебра (по другим сведениям — 21.137 пудов 11 Фунтов)
прочих ценных металлов — 82 пуда 10 фунтов
бриллиантов и алмазов — 33.456 штук, весом 1313 каратов, (по другим сведениям — 15 тысяч штук)
жемчуга — 10 фунтов 76 золотников
прочих драгоценных камней — 72.383 штуки, весом 1 пуд 29 фунтов (по другим сведениям — 1 пуд 14 фунтов) [646]
золотых монет на 1595 рублей
серебряных монет — 19.064 рубля
вещей с драгоценными камнями 49 пудов 24 фунта.
В целом «операция» по изъятию церковных ценностей к сентябрю 1922–го года принесла большевикам сумму выражающуюся космической цифрой 8.000.000.000.000 рублей [647] (в дензнаках того времени).
Но сентябрем 1922–го года операция не окончилась. Изъятие продолжалось весь тот год и следующий.
К 1–му апреля 1923–го года большевики «наскребли» в Церкви еще кое–что:
золота — 26 пудов 8 фунтов 36 золотников,
серебра — 24.565 пудов 9 фунтов 51 золотник,
серебряных монет — 229 пудов 34 фунта 66 золотников,
изделий с жемчугом — 2 пуда 29 золотников,
бриллиантов и других драгоценных камней — 1 пуд 34 фунта 18 золотников. [648]
Необходимо помнить и о международных проявлениях солидарности с голодающим русским народом.
Американская благотворительная организация в 1922–ом году раздала в России продуктов питания и товаров на сумму в 66 миллионов долларов, католики — на 2 миллиона. Помощь оказывали и другие зарубежные организации.
Большевики еще до наступления голода 1921–го года, в 1920–ом году успели изъять у Церкви 7,150.000.000 рублей [649] на территории, исключая Украину, Кавказ и Сибирь. [650]
И что же? На эти средства (за все изъятые ценности — В.С.) было куплено за границей «3 миллиона пудов хлеба и некоторое количество других продуктов питания. [651]
Всего лишь 3 миллиона!!!
А ведь на ценности, изъятые только до 1–го июля 1922–го года можно было купить столько хлеба, что во много раз был бы покрыт дефицит голодных районов. На эти средства можно было купить столько хлеба, чтобы целый год кормить не одно Поволжье. [652]
Изъятые у Церкви средства использовались на нужды голодающих Поволжья всего лишь на один (даже того меньше) процент! Куда же пошли церковные ценности?
Куда, например, исчезло Евангелие, которое пожертвовала Нагалья Кирилловна Нарышкина (вторая жена Алексея Михайловича) Большому Успенскому собору, и которое Екатерина II оценила в 2 миллиона рублей?
Куда исчез оклад из чеканного золотого серебра пятиярусного иконостаса Троицкого собора в Сергиевой Лавре? [653]
Куда исчезли две митры из Киево–Печерской Лавры, каждая из которых оценивалась в 50.000 000 рублей? Ответа на эти вопросы нет, как не было их и в то время.
Еще 14–го мая 1921–го года представитель Ватикана писал Чичерину, что Папа готов купить предметы культа, изымаемые советской властью у Церкви. И что же?
Ответа долго не было, а когда он пришел, то в нем содержалась многозначительная фраза: невозможно, поскольку никому неизвестно, где эти предметы находятся.
На самом же деле, как справедливо пишет Г.Я. Штеле, [654] многое стало жертвой фанатичных иконоборцев или просто дельцов черного рынка.
Золотые маковки — храмы русской Церкви
Храмы и молитвенные дома декрет об отделении Церкви от государства признал собственностью не общества верующих, а всего «народа» (?).
И на первых порах после революции борьба с религиозными «предрассудками» носила чисто административный характер: большевики просто закрывали церкви, молитвенные дома, костелы, мечети, синагоги.
К тому времени, когда советская власть осознала ошибочность такой политики (приблизительно к 1924–му году), большинство храмов уже было закрыто. [655]
Остальные (самостоятельные в архитектурном отношении) храмы, молитвенные дома, культовое имущество, согласно законодательству, верующие могли получить в пользование на договорных началах.
По–существу на таких же договорных основаниях могли быть использованы какой–либо церковной общиной и монастырские храмы, И храмы, построенные на кладбищах.
Согласно договору, храм передавался верующим в бесплатное пользование. Группа верующих отвечала за сохранность и целостность всего оговоренного в договоре, и несла ответственность за порядок и произносимые в храме проповеди (?).
Впрочем, храмы, предоставленные в бесплатное пользование религиозным обществом, «могли быть привлекаемы» к обложению местным налогом со строений. [656] Размер налога — полпроцента стоимости здания в год (стоимость здания определялась местным финотделом на основании оценок Госстраха). [657] Облагались налогом и земельные участки, на которых стояли храмы. Размер арендной платы за земельные участки не должен был превышать нормальных Ставок, принятых в данном городском поселении для частновладельческих усадебных земель. [658] Но на практике очень часто этих ограничений не придерживались.
В целях борьбы с религией в некоторых местностях республики При заключении договора о пользовании храмом местные власти требовали исполнение целого ряда формальностей, вроде заключения сделки о договоре пользования храмом обязательно у нотариуса, с засвидетельствованием в нотариальном порядке подписи каждого члена группы и с представлением оплаченной гербовым сбором справки о несудимости и т. д. [659] Это вызывало и ненормальные сложности, и Дополнительные расходы со стороны верующих.
Особенно тяжелым было положение домовых церквей. Все они Подлежали на основании постановления Наркомпросса, опубликованною в «Известиях ВЦИК» [660] закрытию. Безусловно.
На основании… А разве это достаточное основание? А на каком основании Наркомпросс вынес такое постановление? Исходя из чего? В интересах кого? — Но об этом потом…
Домовые церкви при комиссариатах, оставшиеся «в наследство» от бывших министерств и других учреждений старого государственного аппарата. Совнарком под председательством Ленина постановил закрыть еще 6 февраля 1918 года. [661]
Домовые церкви осложняли положение о их использовании в значительной мере в силу того, что они не являлись самостоятельным архитектурным сооружением, а составляли лишь один из блоков цельной архитектурной единицы. Понятно, что если здание, в котором домовый храм составлял часть полезной площади, переходило в ведение светских властей в государственных целях, то не могло быть и речи об использовании храма по назначению и он разделял судьбу остальной части здания, даже при наличии достаточного количества верующих прихожан, желавших посещать его.
Примечательна судьба церковных ценностей из закрытых (ликвидированных) домовых церквей.
При ликвидации домовых храмов при школах, в учреждениях, бывших военных церквей и т. д., в Саратове, например, образовался известный запас серебряных вещей, «предназначенных исключительно для религиозных целей». [662]
Группа прихожан Кирилло–Мефодиевской церкви обратилась в саратовскую комиссию по отделению Церкви от государства с просьбой предоставить часть этого серебра для нужд храма. В просьбе было отказано, «так как серебро сдается в государственный банк». [663]
При закрытии храма храмовое имущество распределяется примерно таким образом:
а) все предметы из платины, золота, серебра, парчи, драгоценные камни шли в государственный фонд и передавались в распоряжение местных финансовых органов или органов Министерства культуры, если эти предметы находились на учете последних;
б) все предметы исторической, художественной, музейной ценности передавались Министерству культуры и предназначались для музеев:
в) иконы, облачения, хоругви, покрывала и т. д., имевшие специальное церковное назначение, могли быть переданы другому религиозному объединению;
г) колокола, мебель, ковры, люстры и т. д. зачислялись в государственный фонд и передавались местным финансовым органам или органам Министерства культуры, если они находились на учете последних:
д) и только переходящее имущество, не имеющее особой ценности. Только ладан, свечи, масло, вино, воск, дрова, уголь, в случае сохранения религиозного общества, после закрытия молитвенного здания, изъятию не подлежали. (???)
Подлежащие закрытию молитвенные здания, не находившиеся под охраной государства как памятники культуры, могли быть использованы и переоборудованы для других целей или снесены. [664]
Что касается бывших «бесприходных» монастырских храмов, которые уже в «смутное и неустойчивое» время революции и гражданской войны оказались захваченными (занятыми) каким–либо светским учреждением, то открытие таких храмов всецело зависело от местной власти.
Практически процесс этот оказался необратимым. Даже по свежим следам. [665]
Судьба таких храмов была решена окончательно и бесповоротно.
Местная власть должна принимать во внимание религиозную потребность людей, но руководствоваться в действии она обязана исходя не из этой необходимости, а из материально–экономических нужд общества.
В 1919–ом году прихожане Новоспасского монастыря в Москве подали заявление, в котором указывали, что храмы Новоспасского монастыря все еще были не переданы 310 гражданам, желающим взять их в свое ведение. Из 7 храмов монастыря, только один был передан верующим. Если считать, что монастырь состоял из 7 отдельных храмов, то при 310 прихожанах более чем вдвое было достаточно, чтобы по договорам передать их верующим. [666]
VIII Отдел НКЮ ответил как обычно: «Открытие бывших бесприходных храмов в монастырях, занятых советскими учреждениями, всецело зависит от местной советской власти, которая должна, конечно, принять во внимание необходимость удовлетворить в прежних размерах существующую потребность в религиозных обрядах той или иной значительной местной группы населения. Исторические и драгоценные вещи должны быть учтены местной властью при осведомленности Наркомпроса и в зависимости от их ценности и значения — вопрос о передаче их в руки верующих или в хранилища Республики должен быть решен по усмотрению властей и по целесообразности. Открывать же и передавать в пользование все храмы даже излишне, ввиду отсутствия потребности и неудобства такого совместительства Для находящихся в бывшем монастыре советских учреждений». [667]
19–го апреля 1923–го года ВЦИК потребовал от местной (губернской или уездной) власти осмотрительного подхода к разрешению Дел о судьбе богослужебных зданий, находящихся в пользовании верующих. Но и в этом предупреждении была не забота о верующих или о храмах, не стремление сохранить храм в действии, а опасение собственных ошибок. Удерживая ретивую местную власть, всегда склонную к перегибам, от тактической ошибки безрассудного закрытая храмов, центральная власть лишь ограждала себя от возможных конфликтов с народом, в интересах которого она, якобы, действовала.
Согласно постановлению от 19–го апреля 1923–го года в отношении закрытия храмов, предписывался двоякий подход, исходя из мотивов, которые понуждали к таким действиям:
1) Расторжение договора с группой верующих, использующих здание и
2) Просто закрытие храмов и молитвенных домов.
На практике во всех без исключения случаях, расторжение договора означало закрытие храма. В то же время, закрытие храма (по любым мотивам и в любой форме) подразумевало расторжение договора с группой верующих, в пользовании которых находился этот храм.
Но и эти мотивы — еще не все, чем могла руководствоваться местная власть. Если нельзя закрыть храм по причине политической неблагонадежности священно–церковнослужителей или недостатка прихожан, то можно закрыть его в связи с хозяйственной необходимостью в этом культовом здании. На что имеется и соответствующий пункт законодательства.
Вне этих условий, то есть помимо выше упомянутых двух, закрытие храма, как правило, могло быть при наличии условий, указанных в циркуляре Наркомпоста от 3–го января 1919–го года (ст. 1) и в циркуляре НКВД от 28–го февраля 1919–го года, то есть, если в данной местности ощущается недостаток в зданиях и помещениях для жилищных, санитарно–медицинских, культурно–просветительных и т. д. целей. [668]
Местная власть, закрывая храм, должна была учитывать («тщательно должны быть приняты во внимание», говоря словами соответствующего постановления) и религиозные интересы верующих, их привычки, статистические данные о количестве населения, пользующегося закрываемым храмом, о вместимости ближайших храмов, их отдаленности от данного района.
О, если бы лишь некоторые из перечисленных обстоятельств с самого начала принимались на практике во внимание, то вся Россия так и осталась бы стоять «под куполами». Разве когда–либо, власть, закрывая храм, учитывала религиозные интересы населения, пользующегося храмом? Назовите хотя бы один случай, когда советская власть, закрывая храм, приняла во внимание, что к ближайшему (от закрываемого) храму по меньшей мере десяток, а то и больше, верст при отсутствии всякого транспорта.
Жалобы на губисполком по вопросу о закрытии храмов могли быть рассмотрены только ВЦИКом или президиумом ВЦИКа, [669] до которых простым смертным было не пробиться.
Советское законодательство «о культах» предусматривает и случай постройки нового храма. [670] Собственно, ничего в этом удивительного казалось бы нет. Везде строят. Всегда строили.
Во всех странах мира строятся новые храмы и монастыри. 25 лет подряд (первая четверть нашего столетия) в США, например, ежедневно в среднем строилось 5 новых храмов. За 25 лет было построено 46.159 храмов, что составляет 1846 храмов в год.
В одной южной Германии за десятилетний период после 1917–го года было построено 800 новых храмов. Количество монастырей увеличилось на 814. [671]
И у нас (теоретически) вроде бы можно. Конечно, положение не такое, как писал митрополит Киевский Иоанн, утверждая, что «каждая церковная община может приобретать помещения для церкви, строить новые храмы и дома для священнослужителей, организовывать свечные заводы, беспрепятственно производить колокольный звон». [672] Это явная ложь. Но «теоретически» вроде бы можно строить.
Необходимо соблюсти лишь общие для возведения сооружений технико–строительные правила. Гарантия, что строительство храма будет закончено — достаточная денежная сумма, которую религиозное общество откладывает депозитом в банк и которая расходуется по мере строительства.
Новые церкви и молельни могут быть открыты и построены в отдельных изолированных (храмы это или карантинные заведения?) местах, если нет там у верующих иного места для отправления религиозных потребностей. [673]
Местная власть в содружестве с архитектурной комиссией может разработать план и составить смету.
Как видим, — полное взаимопонимание между властью и верующими или, точнее, — полное понимание властью верующих! Но…
На практике этот пункт понимается не буквально. Это означает лишь возможность постройки нового храма на базе имеющегося или имевшегося (даже такой прецедент в глазах общественного мнения, в силу своей редкостности, вероятно, был расценен достойным опубликования), [674] но не нового храма. Сомнительно, чтобы в течение всей советской истории России по всему Союзу было бы построено более десятка новых храмов.
Казалось бы, что здесь особенного? Свобода совести. Группа людей захотела построить храм. Собрали средства. Пожалуйста, стройтесь на здоровье. Но вся беда в том, что свобода совести не так «примитивно» понимается советской властью.
Если отрешиться немного от наших привычных представлений о советской жизни, то можно подумать, какую милость творит советская власть, идя даже на такие единичные уступки Церкви. Ведь представьте себе атеистическое правительство, которое постоянно мечтает о дне, когда все храмы будут закрыты и всякая религия и Церковь станет предметом исторических исследований, так вот представьте себе такое руководство, и вы поймете все величие жертвы, на которую способно советское государство, идя на уступку Церкви, хотя бы и в строительстве новых храмов.
Средства? Ну зачем о них говорить. Что из того, что все материальные затраты строительства, начиная от составления проекта и кончая замком на двери, погашаются из средств церковной общины. Разве речь об этом? Ведь главное — «в идее»! А идея такова: главное — не средства и материалы, главное — разрешение власти на строительство храма. Власть же с разрешением не торопится.
Строительство новых храмов в настоящее время, как правило — это экстраординарные, из ряда вон выходящие случаи, типа храма в г. Комсомольск–на–Амуре, да еще каких–нибудь храмов в районе «номинального» действия советской власти (Западная Украина. Грузия. Прибалтика).
На протяжении всей советской полувековой истории лишь в единичных случаях пункт законодательства, разрешающий строительство нового храма, видел свет и свое воплощение. Правда, митрополит Эстонский Алексий утверждает, что в настоящее время во Владимирской и Новгородской областях и в «некоторых других Епархиях» («некоторые другие», «так далее», «тому подобные» — ширма, за которой скрывается отсутствие фактов) заканчивается строительство новых «церковных зданий», но что понимать под этими зданиями?
В таких случаях надо говорить не такими общими и обкатанными фразами (где–то, когда–то), а конкретно: тогда–то, там–то построен новый храм в честь такого–то святого. Но для такой конкретности у нас нет реальных фактов.
Избежать необходимости давать разрешение на строительство нового храма властям позволяет то обстоятельство, что они в настоящее время не регистрируют новые общины. За последние 25 лет, как свидетельствует Христианский комитет защиты прав верующих в СССР, не было ни одного случая регистрации новой религиозной общины, даже там, где православные не могут найти на 1000 км. ни одного храма. Это — факт.
Ни 20, ни 200 человек верующих, желающих объединиться в религиозную общину и получить в пользование имеющийся в данной местности (закрытый) храм или построить новый, не получат регистрации, хотя упомянутый митрополит Алексий и утверждает, что в Сибири, Узбекистане, Казахстане и на Украине в последнее время возникли новые «приходы».
Что касается монастырей, то с ними положение еще хуже. В конце 1918–го года в Ярославле был устроен монастырь. Это единственный монастырь организованный в Союзе после издания декрета об отделении Церкви от государства. [675] Но и он вскоре был закрыт.
Процесс закрытия — необратим.
Жестоко? — Да. Особенно, если учесть, что с закрытием храма не смывается с души религиозное чувство: оно разгорается еще сильней, зажигая соседние сердца.
Политика атеистов — в замкнутом круге. Если Церкви дать действительную свободу, то ее проповеди мир не сможет противопоставить равновесную силу, просто таковой нет в мире, и она будет жить.
В случае же репрессий, дискриминации и гонений Церкви, страдания ее лучших представителей, верных чад, являются, по образному выражению Тертуллиана, семенем христианства, и Церковь также будет жить, приобретая новых членов, у которых эти страдания не только вызывают искреннее сочувствие, отклик и отдачу, но и оказываются прочным критерием истинности их убеждений.
Вероятно этим и объясняется в значительной мере неустойчивость политики советского государства по отношению к Церкви, которую совсем нетрудно заметить в его истории: политика непримиримости 30–х и 60–х годов сменялась политикой «мирного сосуществования» 40–х, 50–х годов (кстати, ныне мы переживаем аналогичную политическую волну). Но Церковь очень и очень дорого платит за свое существование.
Иногда — даже принципиально–жизненными отправлениями.
Отношение государства к памятникам старины
«Родина подобна огромному дереву, на котором не сосчитать листьев.. Но всякое дерево имеет корни. Без корней его повалил бы даже несильный ветер. Корни питают дерево, связывают его с землей. Корни — это то, чем жили вчера, год назад, сто, тысячу лет назад…» [676]
Древность заставляет уважать себя за прошедшие столетия, за историю, за события, о которых говорят нам памятники старины.
Видимо недостаточно часто и убедительно звучат в устах воспитателей нового советского поколения слова А. С Пушкина о том, что гордиться славой своих предков необходимо, не уважать ее — постыдное малодушие «Неуважение к предкам — это первый признак дикости и безнравственности». [677]
Без преемственности, по мнению Павла Дмитриевича Корина, не может быть никакого искусства, никакого новаторства. [678]
Глупая гордость, когда гордятся тем, что за последние 50 (к примеру) лет Москва стала неузнаваемой По–настоящему можно гордиться, когда общими усилиями сохраняется «лицо» города.
«Не быть творцом, когда тебя ведет
К прошедшему одно лишь гордое презренье
Дух создал старое лишь в старом он найдет
Основу твердую для нового творенья» [679]
Никто не позволяет себе публично глумиться над родителями, но большевики не задумываясь совершили омерзительный плевок всем нашим славянским предкам тем, что варварски относились к творениям их рук, творениям, в которые они вложили свою душу, и которые заставляли и заставляют изумляться весь мир.
Строки популярных большевистских гимнов типа: «весь мир насилья мы разрушим.», «мы старый мир разрушим.», «мы наш, мы новый мир построим» для многих советских руководителей стали программными в их отношениях к русской старине. К церковной — особенно.
Отношение к старине, которая дошла до нас в церковных куполах и монастырских стенах — по сей день остается больным вопросом для советской власти. [680]
Увидеть в «памятниках устарелого культа» всю их непреходящую красоту и бесценное содержание — трудная, а порой и неразрешимая задача для атеистов. [681]
Церкви, соборы — все то, что по праву называют памятниками Церковной архитектуры, определяют время их возникновения, стиль, иногда — руку мастера, но при этом часто для советских исследователей остается закрытым то, что родило их, эти памятники.
Эта «другая сторона» церковных явлении остается и останется навсегда сокрытой для сознания, отравленного невежеством атеизма.
Отрицая реально существующую религиозно–духовную сторону жизненных отправлений человека, они тем самым возводят непреодолимую китайскую стену к познанию внутреннего содержания явлении скрытых за такими словами как церковь икона Этот религиозныи агностицизм для атеиста непреодолим.
Церкви, монастыри, иконы. Бесценные памятники прошлого.
Наши предки ценили в церковной архитектуре светлость и высокость. Церкви ставили на видных местах украшая ими местность строили с неслыханным, невиданным нигде архитектурным разнообразием. Чуть ли не каждый крупный город Древней Руси создавал свои архитектурные формы свой стиль. Возникали разнообразные типы храмов, звонниц и колоколен. Поражают упорство и напряженность творчества, изобилие таланта, вложенного в эти постройки. И буквально каждое здание, построенное неведомыми мастерами, каждая церковь, часовня, звонница, оставаясь в рамках общего местного стиля, имеет характер, свое неповторимое лицо.
Храмы и монастыри росли постепенно подобно живому организму. Каждое последующее поколение зодчих продолжало замысел своих предшественников. Идущие вслед учитывали размеры, форму, расположение всех построенных до них сооружений с такой степенью точности что сегодняшний зритель воспринимает монастырский ансамбль, возводившийся в течение 400 лет, как единое целое. [682]
На протяжении веков Церковь имела возможность возводить незаурядные по размерам, по форме, строительному материалу и эстетическим достоинствам сооружения, [683] каждое из которых теперь рассматривается, как произведение искусства.
Никто в том числе и трезвомыслящие антирелигиозники, не может не признать, что церковное (храмовое) зодчество дореволюционной России, великое, подлинно народное искусство. Оно всегда богаче узкоклассовых утилитарных задач своего времени. [684]
Впрочем, многие и по сей день пытаются оспаривать это и искусственно представляют церковное искусство как некое чисто классовое явление.
Да, таланту и умению древних строителей надо воздать должное, признаются они Но только раньше, спешат они оговориться, вся эта край была орудием духовного гнета «Они (древние строители — В.С.) не могли по–настоящему оценить подлинную красоту творения рук человеческих». [685]
Вот ведь как создать могли, а оценить не могли. Выходит не знали что делали. А «оценили по–достоинству» большевики, которые взорвали и разрушили тысячи этих архитектурных жемчужин.
Памятники старины. — Если попытаться разделить по основным группам необозримое многообразие памятников старины уцелевших наших дней то они естественно распадаются на три главных категории:
во–первых, — церковь и монастырь,
во–вторых, — дворец и усадьбы,
в–третьих, — крепость, которая часто бывала и монастырем. [686]
Уточним «в–третьих» монастырь, который в большинстве случаев одновременно являлся и крепостью.
Таким образом, из трех групп памятников старины две чисто церковного характера. А если учесть, что большинство усадеб было разгромлено и сожжено дотла еще во время самой революции то в основном остаются церковные памятники Все, чем может теперь гордиться русский народ, в области памятников архитектуры, — это храмы и монастыри т. е. церковные памятники.
Большинство сохранившихся у нас старинных построек представляет собой не светскую, а церковную архитектуру. [687]
Армения, например. Памятники зодчества Армении от храма к храму, от монастыря к монастырю — Эчмиадзин. Синаин, Ахпат, Гарни, Гегард, Агарцин, Гошованк… [688] Купола на склонах, до снега устланных коврами цветов, купола на фоне горных вершин, купола на пьедестале трогательных холмов, купола на дне зеленой лесной чащи… [689]
Сейчас под контролем государства находится более 20 тысяч памятников архитектуры, из них 13 тысяч, т. е. значительная часть «были или являются храмами». [690]
Дело обстоит не так, как представляют его советские искусствоведы: будто все это создавалось народом «по приказу правящих классов». По приказу у нас в стране «гонят» план, и потому ничего, кроме серых типовых коробок не создается Все великое рождается от свободного творческого вдохновения, когда человек «выкладывает» всего себя потому, что так хочет, а не потому, что надо Ленинская свобода в виде «осознанной необходимости» может родить только бессознательное стадное чувство ответственности перед «вышестоящими».
Правда, во время антирелигиозной кампании начала 60–х годов некоторые активисты утверждали, что многие церковные постройки были разобраны и не сохранились потому, что «не имели большой исторической ценности». [691] Простим им. Не ведают, что глаголют.
К чему же мы пришли? Новая революционная власть. Новая эра. Власть, обещающая народу «царство божие» на земле (без Бога).
Послушаем очевидцев.
Культура гибнет, наша культура, которая насаждалась в нашей бедной и мало просвещенной стране благодаря энергии и громадным затратам со стороны немногих ее приверженцев. Гибнет культура, которая «прошла веков завистливую даль», которая случайно сохранилась от времени татарского нашествия, Стеньки Разина, Емельки Пугачева, эпохи 1905–1917 годов.
Догорают в дыму пожаров последние «дворянские гнезда», так ярко изображенные в произведениях А. С. Пушкина, И. С. Тургенева. Л.Н. Толстого и других классических писателей. Вырубаются исторические парки, рвутся на части драгоценные картины, топчутся в пыли и грязи богатейшие библиотеки, расхищаются старинная утварь и оружие.
Нельзя без дрожи и чувства стыда за свой родной русский народ чтать телеграммы и корреспонденции о разрушении таких исторических усадеб, как усадьба покойного «белого генерала» М.Д. Скобелева в Рязанской губернии и замок последнего представителя древнего литовского рода, 87–летнего старца. Романа Сангушко в Волынской губернии. В первом случае слепая злоба не пощадила памяти своего героя, своего любимого «белого генерала», по одному манонению руки которого шли на смерть деды и отцы этих безумных погрочщиков. Изломано оружие, быть может то, которым бился этот доблестный русский генерал, воскресивший собой образ древнего русского богатыря, изорваны в клочья его мундиры, окуренные дымом сражений, впитавшие в себя пот героя и пыль далеких славянских земель, за которые он сражался.
Озлобленные потомки суворовских и скобелевских «чудо–богатырей», не ограничились убийством живых героев, генералов и офицеров. Им захотелось оскорбить и умершего героя, ибо ими забыты не только христианские заветы, но и завет князя–язычника: «Мертвые сраму не имут».
Не менее позорное деяние совершено в местечке Славут, Волынской губрении. Здесь разгромленно богатейшее имение князя Сантике, того Сангушко, предки которого были современниками и сподвижниками известного в истории Православия в западном крае, князя Константина Острожского, того Сангушко, предок которого выведен в романе известного нашего романиста Всеволода Соловьева «Княжна Острожская». Богатейшее имение с дорогим зверинцем превращено в пустыню его замок, охотничий дворец, суконная фабрика. Громадные сосновые леса, тянущиеся непрерывно от г. Острога до Изяславля, на территории 3–х уездов (Острожского Изяславльского и Новоградволынского).
«Таких лесов, — пишет автор, хорошо знакомый с этим имением, — я не видел нигде в России, хотя не один раз проехал территорию России от границы Австрийской до Монгольской: представьте себе громачные лесные площади, обнесенные высокой оградой, где разводятся разные звери и птицы, данным давно исчезнувшие из других лесов Волынской губернии: лоси, олени, дикие кабаны, козы, фазаны, тетерева, рябчики и прочие». [692]
И все это превращено в пустыню.
Когда читаешь про такую дикость и жестокость, сердце обливается кровью, краска стыда покрывает лицо.
Жаль, бесконечно жаль гибнущую культуру…
Между тем, у большинства культурных людей такие сообщения газет вызывали сожаление только о гибели материальной культуры. А ведь это явление не случайное. Пренебрежение к материальной культуре вызвано, без сомнения, потерей представления о культуре духа. И это еще более серьезный симптом.
«Был храм, — писала в то время «Русская свобода», — воздвигнутый веками и называвшийся Россией. Пришли неведомо откуда люди без роду, без племени, стали с яростью разрушать его. На место его ничего не поставили, кроме естестсенно выросшего от хозяйничанья одичалых толп сплошного вертепа». [693]
Да, храм этот весь, весь осквернен! А, между тем, красоте этого храма, именуемого «Святой Русью», дивились в свое, время все иностранцы, ему пели дифирамбы и Леруа–Волье, и Бирбек, и американский епископ Графти, и Мотт, и многие другие Этот храм носили в своем сердце лучшие русские люди: А.С. Хомяков, Ф.М. Достоевский, К и И Аксаковы, Васнецов, Нестеров и многие другие.
Этот храм стал домом разбойников! «Во сколько же раз больше мы должны проникнуться сожалением о том, что народ наш из народа богоносца превращается в диких, озверелых людей? Не похоже ли наше сожаление о гибнущей материальной культуре на огорчение пророка Ионы по поводу гибели растения, спасавшего Иону от зноя? «И сказал Бог Ионе. «Неужели так сильно огорчился ты за растение?» Он ответил: «Очень огорчился, даже до смерти». Тогда сказал Господь: «Ты сожалеешь о растении, над которым ты не трудился и которого ты не растил, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь и пропало. Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличать правой руки от левой и множество всякого скота?» (Ион 4, 9–11) Аналогия тем более, что «скотов» стало не меньше.
Мы пожинаем теперь плоды тех антихристианских, а, следовательно. и античеловеческих, антиобщественных учений, которые так ревностно, с усердием, достойным лучшего применения, насаждались долгое время до этого на русской почве. Эти плоды, видимо и имел ввиду Н.В. Гоголь, который в 4–м пункте «Завещания», накануне своей смерти, писал «Соотечественники, страшно! Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастания и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся». [694]
«Больших страшилищ, чем те, которые поднялись вокруг нас. — писал Ф Шушковский, — ожидать не приходится Что же нам остается делать? Где искать спасения? Теперь даже многие из людей, рационалистически настроенных, сознаются, что нет никаких естественных средств, которые спасли бы родину, что нужны сверхъестественные средства. Люди же, мистически настроенные, говорят, что наш народ в данное время болен духовной болезнью что эта болезнь есть не что иное, как одержимость, как беснование, поэтому и борьба с этой болезнью должна быть духовной — «Сей же род изгоняется только молитвой и постом» (Мф 17. 21).
Мы не можем не повторить призыва глубоко верующего поэта (А.С. Хомякова), чуткая совесть которого болела при воспоминании об исторических грехах русского народа:
Хмельные мудростью земной,
Вы отреклись от всей святыни,
От сердца стороны родной
За все, за всякие страдания.
За всякий попранный закон.
За темные отцов деянья,
За темный грех своих времен,
За беды все родного края,
Пред Богом благости и сил
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил, чтоб Он простил. [695]
Но большевики в Бога не верят.
В конце 1917–го года был создан специальный народный комиссариат имуществ республики, в задачу которого входила забота об охране художественно–исторических памятников страны. [696]
12 апреля 1918–го года Ленин подписал декрет, в котором говорилось о снятии памятников, воздвигнутых «в честь царей и их слуг» и о выработке проектов памятников в честь побед социалистической революции. [697]
При этом, в частных беседах, Ленин полагал, что в крупнейших городах следует оставить часть памятников российским царям, особенно, если такие памятники имели художественные достоинства. [698]
Это ленинское мнение не нашло отражения в практике большевистской работы. Великого начала в личности царей большевики не видели. Как не видели они величия и в личности В.С. Соловьева: в специальном «Постановлении об утверждении списка памятников великим людям» 30–го июля 1918–го года имя В.С. Соловьева было вычеркнуто. [699]
Большевики определяют величие людей другими мерками, видимо по массивности кулака и масштабам тупой звериной силы.
Пожалуй, единственное исключение из этой политики было сделано в 1967–ом году в Тбилиси был установлен памятник царю Вахтангу Горгасалу. [700] Но это ведь Грузия (ФРГ, как шутят некоторые Остряки — «Федеративная Республика Грузии»), а не Советский Союз.
В одном из первых постановлений было категорически сказано: «Памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг, подлежат снятию с площадей и улиц и частью перенесению в склады, частью использованию утилитарного характера». [701]
Доходило иногда до обычной уличной грубости. В первом же декрете об охране исторических памятников, в одном из пунктов говорится: «Совет Народных Комиссаров выражает желание, чтобы В день первого мая были уже сняты некоторые наиболее уродливые истуканы (!) и поставлены первые модели новых памятников» [702] Это, что называется, рваться в рай с кулаками.
Культурное начинание осуществлялось в такой грубой форме, что даже литература широкого потребления посчитала бы для себя оскорбительным так невежественно отозваться о произведениях искусства. А в том, что за этими «уродливыми истуканами» скрывались действительные памятники искусства, — нет сомнения.
Нет также необходимости дискутировать то, что значение памятника искусства не снижается от того, что содержание его наводнено тем или иным «нежелательным» для кого–то значением. «Последний день Помпеи» на все времена останется гениальным творением человеческим, независимо от того, что на ней отображен ужаснейший момент человеческой истории, так же как памятник Александру III или Николаю II сохранит свои достоинства чистого искусства в любых обстоятельствах, в первую очередь потому, что в нем запечатлены частица духа и мысли автора, художника.
И уже совсем негоже председателю и сотрудникам Совета Народных Комиссаров, ратующих за сохранение памятников русской истории и культуры, называть подобные вещи уродливыми истуканами в официальном документе, обладающем законодательной силой и доступном широкому обсуждению.
Храмы и молитвенные дома, имеющие историческое художественное и археологическое значение, в отдельных случаях все же передавались верующим, с учетом особой инструкции, выработанной музейным отделом Народного Комиссариата Просвещения. [703]
В большинстве случаев храмы–памятники и монастырские ансамбли во всей своей целостности «консервировались» и специальным постановлением относились в ведение государственных органов.
Так случилось, например, со всеми помещениями монастырей Москвы, которые специальным постановлением президиума Московского совета рабочих и крестьянских депутатов поступили в «исключительное пользование Отдела Народного Просвещения». [704]
Постановлением СНК за подписью Ленина от 20 апреля 1920–го года (управделами СНК Бонч–Бруевич, секретарь Л. Фомина) все находившиеся в пределах Троице–Сергиевой Лавры в Загорске историко–художественные здания (и ценности) тоже были обращены в музей под ведомством Наркомпроса. [705]
Историко–художественное наследие национальной культуры согласно постановлению Совета министров РСФСР от 23–го мая 1947–го года за № 389, должно считать «неприкосновенным достоянием рее публики», [706] подлежащим государственной охране.
Пункт 6–ой этого постановления запрещает использование для каких бы то ни было целей, кроме музейных или по их прямому назначению, памятников архитектуры имеющих произведения монументальной (фресковой) и масляной живописи выполненной крупнейшими мастерами.
Архитектурные памятники, могущие быть использованы, могут быть использованы, но исключительно под научные и музейно–показательные учреждения, с сохранением их художественно–исторического облика, обстановки и внутреннего убранства Среди таких памятников — музеи–церкви, музеи–монастыри. [707]
И уж если какой–либо из таких памятников отдан предприятию, учреждению или организации, то руководители таких арендных организаций несут полную ответственность за их содержание в сохранности и своевременный ремонт, и за благоустройство занимаемых памятниками участков. [708]
Архитектурные памятники, используемые не в соответствии с их характером и назначением и подвергающиеся вследствие этого угрозе разрушения или порче, подлежат по требованию Комитета по делам архитектуры при совете Министров СССР или его местных органов немедленному изъятию от их использователей с взысканием с них причиненного памятнику ущерба в размере стоимости восстановительных работ. [709]
Но на деле не может быть и речи об изъятии поскольку достаточно сильные местные органы власти сами же и отдают такие памятники в пользование какой–либо организации.
В 1919–ом году Наркомвнудел строжайше предписывал допускать использование зданий религиозных обществ (для нецерковных, подразумевается целей) только при наличии следующих условий:
1) если, во–первых, действительно в данной местности ощущает ся острый недостаток в зданиях и помещениях;
2) если, во–вторых, большинство членов местной религиозной общины или прихода не возражает против использования здания;
3) если, в–третьих, гражданские собрания не стесняют отправления богослужения;
4) если, наконец местный исполком в состоянии обеспечить такой порядок гражданских собраний в храмах и молитвенных домах, при котором участники этих собраний не оскорбят каким–либо образом предметов почитаемых верующими за священные. [710]
Легко заметить, что «наличие» этих условий при желании можно констатировать в любое время. А желание такое у большевиков всегда есть.
К 1927–му году условия, при которых храм мог быть использован не по назначению, уложились в два пункта.
Специально церковные, предназначенные непосредственно для религиозных целей здания, как приходские, монастырские, кладбищенские храмы, часовни, каплицы, синагоги, мечети, и другие специально культового назначения, могли быть использованы не в пряном назначении в двух случаях:
1) Если не было граждан, желающих взять эти здания в пользование.
2) Если требовалось соответствующее помещение для общеполезных целей, местный орган власти выносил об этом соответствующее решение. [711]
Как видно, для того, чтобы закрыть тот или иной храм совсем не надо было измышлять фантастически–сложный предлог. Для этого достаточно было назвать хозяйственную нужду, для которой можно было храм использовать. По статье такое решение о закрытии храма выглядело как ответ на запросы трудящихся масс, а решение Совета — олицетворением «чаяний» самого народа.
«Использование» храмов
Большевистским законодательством храм был поставлен (и оставлен по сей день) в положение, когда при видимой прочности своего положения, объективные обстоятельства сохраняют возможность в любую минуту прекратить его существование.
Закрывают и используют. С завидной виртуозностью используют в самых разнообразных целях.
Затруднения в сфере использования храма не возникали даже у самого посредственного хозяйственника.
Многие здания «бывших» церквей, монастырей, костелов, мечетей и молитвенных домов приспособлены под кинотеатры, книгохранилища, планетарии, лекционные залы, музеи, склады и т. п.
Во многих областях Российской Федерации и Украинской ССР в храмах организованы музеи краеведения, народного искусства, быта, этнографии, архитектуры, что кстати, «потребовало минимальных усилий и незначительных денежных затрат». [712]
То же самое — и в других республиках В культурно–просветительных целях используются здания бывших мечетей в Самарканде — медресе Улугбека, Тюля–кори и другие здания исламского культа в Хиве. Ташкенте, Уфе, Оренбурге, Ленинабаде.
В Бухаре в бывшей мечети размещена библиотека, превращен в музей мавзолей Исмаила Саманида Бывший Домский собор Риги используется как концертный зал. [713]
«Правда» в свое время сообщала, что постановлением местного Совета Можгинской волости Малмыжского уезда Вятской губернии старая церковь была превращена в народный театр. С колокольни был снят крест и водружено красное знамя. [714] Оригинальное завершение храмовой луковицы придумали большевики?!
То же самое они сделали в с Само–Ножга–Вятской губернии. [715]
В храме Метехской Божией Матери в Тбилиси устроили театр. В 1974–ом году выпускники группы Грузинского государственного театрального института заболели идеей создать свой театр–студию. Но где найти помещение? «А Метехи?», — оброненное главным художником города Отаром Литанишвили послужило прологом дальнейших событий.
У старого храма появился новый хозяин. Под купольной частью устроили сцену, с трех сторон от нее подымаются ряды кресел для зрителей на 120 человек. У старого храма теперь новое назначение. [716] Вот как легко для неверующих найти нужное себе помещение.
Заместитель председателя Совета по делам религии В Фуров признает факт использования храмов в самых различных и совершенно неподходящих для них целях. [717] Даже, как ни странно, в целях коммунистического воспитания молодежи. В течение полувека общество накопило, по признанию В. Фурова, громадный опыт в этом направлении.
В Ленинграде в здании Казанского собора работает музей истории религии и атеизма (!). [718]
То же самое — в католическом костеле в Вильнюсе.
То же самое — в г. Джамбуле. Там есть старый мавзолей Аулие–Ата, что в переводе означает «святой отец». Он построен в XI веке над могилой правителя Древнего Тараза (так назывался прежде Джамбул) Карахана — одного из ревнителей ислама. Недавно в нем разместили отдел «Наука и религия» областного историко–краеведческого музея. «Святое место стало центром атеистического воспитания». [719]
«Успешно» используются в коммунистическом воспитании здания и сооружения бывшей Киево–Печерской Лавры с ее знаменитыми пещерами, которую ежегодно посещает до полумиллиона туристов… [720]
Нет сомнения, что туристов влекут в Киев не столько сами пещеры, сколько действительно знаменитые, прославленные во всей тысячелетней истории России преподобные храмы, силою Божией сохраняемые от нетления в течение многих веков до настоящего времени.
Какой же удивительной виртуозностью необходимо обладать, чтобы использовать храм или пещеру с мощами русского святого, в таких, казалось бы, совершенно неподходящих целях, как коммунистическое воспитание! Ведь как ни верти, а храм может воспитывать только в одном, религиозном направлении. Но это не смущает коммунистов.
Во время очередной войны массового закрытия храмов, по признанию Е. Ярославского, они далеко не всегда использовались для «культурно–просветительных» нужд. Большинство из них были превращены в клубы. Эту участь разделили с православными храмами и костелы, мечети, синагоги и другие «культовые» здания. [721] Тысячи клубов с их антирелигиозной направленностью разместились в церковных зданиях, и вожаки–антирелигиозники победоносно расположились в алтарях, превращенных в подмостки.
Но все, перечисленное выше, — ничто в сравнении с другими случаями. Музей, библиотека, концертный, лекционный или выставочный залы, научные учреждения, административные и жилые помещения — это не самое страшное. Оказывается, храм, помимо всего прочего, — прекрасное, прочное, не требующее технического ремонта здание (чем быстрее развалится — тем лучше) — может быть использован и в других целях, далеких от культуры и воспитания Он может быть и складом, и гаражом, и чем угодно в большевистском хозяйстве.
Многие храмы пустуют и разрушаются. Те, которые не пустуют и не разрушаются, используются как складские помещения. [722]
В пос. Венево (Тульской области), когда там был организован колхоз, в помещении церкви сразу же устроили колхозный склад. [723]
Жительница села Ново–Троицкое, Липецкой области — Ф.Е. Елисеева прислала в редакцию журнала «Наука и религия» письмо, в котором сообщала, что в церкви XVII века, охраняющейся, кстати сказать, государством, устроен склад химических удобрений Кругом — свалка. А когда местные школьники расчистили и озеленили территорию, колхоз «Свободный труд» пустил туда пастись скот. [724]
Храм в честь Воскресения Христова в с. Ахпаевка, Воротынского района Горьковской области. Единоверческий Половина действующего храма занята под склад цемента совхоза–миллионера.
В Дмитриевском храме в Дымковской слободе на берегу р. Сухоны, сообщает сам В. Фуров, до недавнего времени размещался склад, а иконами закрывали оконные проемы. [725]
В петроградской Александро–Невской Лавре первоначально планировали построить крематорий К счастью, из опасения внести некоторый диссонанс в художественно–исторический облик Лавры, планы переиграли. [726]
В Новгороде в Ефремо–Перекопском монастыре был расположен племенной рассадник и кирпичный завод. [727]
В Смоленске в зданиях Троицкого монастыря XVII века размещается макаронная фабрика. [728]
В Пскове архитектурный памятник–церковь преподобного Сергия в Залужье — по сей день используется под гараж. [729]
В церкви Рождества Богородицы в Москве (XV в.), в которой, кстати, погребены герои Куликовской битвы иноки Пересвет и Ослябя, размещена компрессорная завода «Динамо».
Рядом со входом в Покровский монастырь на Таганке, в помещении часовни устроена общественная уборная.
У алтаря церкви св. Климента (метро «Новокузнецкая») — тоже общественная уборная Остряки–антирелигиозники могут безнаказанно издевательски называть этот храм «спас–на–моче».
Очень уж выгодно государству использовать храмы в своих целях Нет необходимости для усилий, ни затрат, как признает Фуров. [730]
Усилий? — Что вы! Кто может оказать сопротивление? Запуганные, обремененные единственным насущным вопросом, как бы полегче да получше устроиться в этой жизни «человеки»? Кому охота из–за «какого–то там храма» рисковать собственным благополучием и навлекать на себя неприятности?
А может сопротивляться верующий человек, лишенный чуть ли ни права голоса, которому не дают и высказаться в оправдание своих убеждений? Нет сопротивления.&. Как нет и затрат на постройку зданий: их просто можно взять у Церкви, готовые, добротные.
Храмы. Дома молитвы, дома Божий.
Ну, это как для кого, — говорит атеист.
Действительно, какой это дом Божий для атеистов, которые ни в Бога, ни в дьявола не верят. Для них это помещение, здание, более или менее пригодное для тех или иных государственных нужд. Поэтому, «ничего нет противозаконного, — рассуждает такой атеист, — и оскорбительного для религиозного чувства в том, если при недостатке помещений, придется использовать храмы и молитвенные дома для культурно–просветительных и общественно–политических целей». [731]
Разумеется, противозаконного в этом ничего не будет, поскольку имеется циркуляр, обладающий силой закона. Относительно оскорбления религиозного чувства верующих умолчим.
Или: «Фрески Рублева, иконы Дионисия, храм на Нерли, собор Василия Блаженного, создавались в религиозных целях и на религиозные сюжеты. И в то же время, кто откажет им в праве именоваться сокровищами нашей культуры?» [732]
Конечно, никто. Но ведь все это создавалось в рслигиожых целях. Так имеет ли кто право лишать эти проивведения (сокровища культуры) их сущности, лишать их смысла по назначению, дробить то, что ни в коей мере не поддается разделению, и представлять их в ущербленном, одностороннем виде?
У верующего человека, без сомнения, эстетические чувства подчинены религиозным, они вливаются в русло религиозных чувств, не только поддерживая, но и усиливая их. Вот почему для атеистов не безразлично, где находится тот или иной предмет религиозного искусства — в действующем храме или музее.
Об этом говорил еще Луначарский, подчеркивая, что «икона, перед которой висит лампада в функционирующей церкви, в десять тысяч раз опаснее, чем икона, в собрании Остроухова». [733]
Позицию антирелигиозников в этом вопросе понять не сложно Беда в том, что даже церковные, с позволения сказать, люди, причем через официальный церковный печатный орган, проводят мысль о том, что ничего противоестественного нет, когда церковная вещь обращается в музейный экспонат.
«Существование музея в монастыре — не новость, — пытается утешать себя и других такой церковный автор. — Такова сейчас Киево–Печерская Лавра, такой Эчмиадзин — армянский монастырь и резиденция Католикоса. За границей монахи и монастыри — хранители музеев — явление весьма распространенное». [734]
В нашей стране в тысячах церквей устроены музеи Кстати, верующих в них (к примеру, в музее им преп. Андрея Рублева, устроенном в Андроньевском монастыре), по признанию самих атеистов почти нет. [735] Любая вещь впечатляет только тогда, когда она на своем месте. В музее — нет. Конечно, трудно согласиться с представлением М. Вламинга (фовист, модернист), который гордился тем, что нога его не ступала в Лувр и утверждал, что постоянное посещение музеев приводит к вырождению личности, подобно тому, как постоянное общение со священником приводит к потере веры, [736] но все же в этом доля истины, бесспорно, есть.
Для верующего человека храм — не только (и не столько) памятник зодчества, так же, как икона — не только произведение живописи Для него это — место особого присутствия Божия и образ Божий. Уже только поэтому использование церковных вещей для нецерковных целей является явным, грубым, безусловным нарушением прав верующих и оскорблением их религиозного чувства.
Каждая вещь имеет свое назначение. Никто не устраивает в кабинете секретаря горкома партии коллективную гулянку с обильным возлиянием (хотя), не дает детям патроны в качестве детских игрушек.
Каждая вещь имеет свое назначение. И храм, и икона, и священный сосуд, и облачение — так же. Нет сомнения, что использование храмов в качестве музейных помещений или самих музеев (не говоря об использовании в качестве складских помещений), экспонирование в любом музее священного потира или древней иконы — нарушение нормального порядка вещей, оскорбление верующих.
Различные церковные предметы, представлявшие громадную историческую ценность (да и материальную тоже) в ризницах закрытых храмов на первых порах подвергались порче (из–за сырости: зимой храм не отапливался, летом — не проветривался). [737]
С 1921–ой по 1946–ой год Трапезная церковь Троице–Сергиевской. Лавры бездействовала. Стенная живопись была замазана гипсовым раствором. Иконостас, престол и жертвенник были из храма выброшены. [738]
По сей день в закрытых церквах интерьеры варварски разрушаются (или разрушены), иконы и книги сжигаются, утварь и имущество расхищаются при закрытии. [739]
Многие из закрытых церквей полностью разрушены. [740]
Разрушение храмов — это плевок всем верующим (да и всем просвещенным людям) И во имя чего? — Чтобы на их месте устроить открытый бассейн или сквер? Или пустырь? Атеисты просто не могут равнодушно смотреть на храмы Уж если нельзя сравнять их с землей, то хоть кресты с них снять. Так и делают. Прямо демонское неприятие креста. [741]
Вот, полностью разрушены 6 деревянных молитвенных домов, взорвана каменная церковь в Кирове. На территории Кировской области не осталось ни одного памятника церковной архитектуры. При закрытии церквей происходили значительные народные волнения в г. Зуевке, в с Рои, в с Зашителье, в с. Пишалье. [742]
В г. Ельце снесен исключительно ценный историко–архитектурный памятник — единственное в стране здание магистрата конца XVIII века, которое «служило ярким мазком в композиции старой Красной Площади» [743] Кстати, снесен магистрат был по распоряжению главного архитектора области И. Михайлова, чтобы на его месте построить гостиницу по проекту того же Михайлова. [744]
Ценнейшие образцы деревянного зодчества в большом количестве сейчас сносятся в соответствии с градостроительными проектами новой Тулы. [745]
В Кашинском районе в 60–х годах разобрали несколько храмов и мостили дороги.
Со времени революции вышли сотни постановлений, распоряжений, циркуляров и тому подобное, обязывающих ответственных лиц бережно относиться к памятникам старины, в том числе и к церковной архитектуре.
По–прежнему выходят распоряжения, циркуляры, движение за бережное отношение к памятникам истории и культуры, казалось бы, стало всенародным, создано всероссийское общество охраны памятников, вступил в силу закон об охране и использовании памятников истории и культуры, [746] но памятники церковного искусства по–прежнему остаются в положении Золушки.
Казалось бы, мы уже пережили волну дикого разгула страстей в отношении к храмам (30–е годы), у нас есть страшный опыт войны, во время которой разрушались исторические ценности, и мы должны, вроде бы, подняться выше в своих представлениях о значении памятников старины, но, к сожалению, этого не произошло.
Уничтожение памятников старинной церковной архитектуры под флагом борьбы с религией совершается по сей день. [747]
До сих пор встречаются случаи небрежного отношения к иконам, бесценные сокровища свалены в кучу вместе с мусором, служат строительным материалом. [748]
Надо сказать, что отношение большевиков к иконам, к религиозной живописи, всегда отличалось особенной жестокостью.
В письме к папе Павлу VI (ноябрь 1967 г.) А. Краснов вспоминает: «Одно из самых ужасных воспоминаний детства — часовня на Крестовском острове в Петрограде (ныне Кировские острова) с поваленными иконами, причем на всех иконах были выколоть на ликах глаза».
Действие многочисленных постановлений и распоряжений правительства СССР, направленных на охрану памятников культуры едва достигают седой деревянной старины Севера, когда–то изобиловавшего уникальными деревянными постройками Как справедливо писала в свое время республиканская молодежная газета «Комсомолец» (Карельская республика), анализируя положение с охраной памятников старины Севера, «постановление надо еще и выполнять». [749]
Приходится признать, что есть основания для серьезной тревоги. Многие архитектурные памятники находятся в аварийном состоянии, нуждаются в срочной реставрации, немало их гибнет из–за бесхозяйственности и небрежности.
В 1975–76–ом гг, погибли, например, храм XVIII века в Типиницах (Карелия) и часовня в Сибово (XVIII в), чуть раньше сгорела прекрасная часовня в Телкуллах (XVI в.).
«Литературная газета» по этому поводу писала 2–го февраля 1977–го года: «Никто из местных руководителей не бил тревоги… Не бьет тревогу и сейчас, хотя в бедственном, аварийном состоянии находится большинство памятников деревянного зодчества…» [750]
Немало гнусностей наделала пролеткультовская волна 1920–х годов. Пролеткультовцы нигилистически отрицали значение всех культурных ценностей, созданных в «эксплуататорском» обществе.
Не в столь уж отдаленные времена находились интеллектуальные погромщики, «во имя грядущего завтра» требовавшие «растоптать искусства цветы, разбить Рафаэля» (поэт Владимир Кириллов). [751]
Маяковский даже вроде бы гордился тем, что возненавидел сразу все древнее, все церковное и все славянское. [752]
И хотя сейчас такой откровенно нигилистический подход встретишь не часто, но по сути в отношении к памятникам церковной Ларины тот же характер. На словах большевистские официозы «предостерегают» молодежь от слишком радикального отношения «к культовой архитектуре и к произведениям религиозного искусства», но тут пишут: «В прошлом оно причинило немало зла». [753]
Что можно ожидать от молодежи, которая воспитывается на своих кумирах, подобных Маяковскому?
Да что молодежь! Интеллигенция только–только приходит к сознанию ценности церковных памятников.
«Я открыл для себя, — исповедуется учитель с почти 20–летним стажем, — я начал понимать, что часовня — не только для Бога, но и для человека, что икона — не только предмет культа, но и исторический документ, и произведение искусства». [754]
Для многих такое прозрение так и не наступает.
Реставрацию и ремонт памятников церковной архитектуры ведет Только государство (часто на церковные средства). Каковы результаты — можно судить по некоторым фактам.
Инструкция о порядке реставрационной работы от начала до конца к постановлению Совета Министров СССР «О мерах по улучшению охраны памятников культуры» (1948–ой г.) не дошла даже ДО печати и лежит пока отдельными экземплярами в книгохранилищах, неизвестная даже некоторым начальникам реставрационных мастерских. [755]
Научно–реставрационные мастерские крайне медленно ведут ремонтные работы, качество работы низкое, не отвечает требованиям научной реставрации. [756]
Отреставрированные памятники–здания снова сдаются в аренду Под склады, торговые базы. [757]
Это с закрытыми храмами. Ремонт действующих храмов собственными силами прихожан встречает со стороны властей всегда (без исключения) сильное сопротивление и озлобление.
Один пример, типичный, наглядно иллюстрирующий «ревность» властей предержащих в сохранении памятников церковной архитектуры.
Священник Петр Р. долго не оставался в одном храме Как только положение храма, где он служил, поднималось на уровень нормального, его тут же переводили в другой, «развалившийся», как мы говорим, приход. В силу своего положения правящий архиерей должен всеми силами заботиться о состоянии своей малой Церкви — епархии, но в силу действующего законодательства о культах архиерей не только не может что–то исправить в этом направлении, но не имеет права регулировать даже внутрицерковный ход жизни прихода. Вполне понятно, по этой причине, что он заинтересован в священиках, которые бы благодаря личному авторитету и усилиям, на свой собственный страх и риск, могли бы поддерживать храм в должном состоянии. Именно этими качествами в достаточной мере и был наделен священник Петр Р. Поэтому, несмотря на его личные, чисто человеческого порядка недостатки. Владыка любил, ценил его, и в случае «развала» прихода переводил отца П. туда, в надежде на его способность остановить этот развал И очередной храм, в который направлялся отец Петр, через некоторое время превращался в аккуратный и снаружи, и внутри, со вкусом убранный, поновленный, окрашенный, благоустроенный Здесь нельзя не сказать, что ко времени прихода в этот храм отца Петра, он уже 9 месяцев был закрыт Бывший настоятель, слабый и болезненный старец отец Иоанн не мог преодолевать трудности, которые непременно возникают, когда настоятель пытается улучшить жизнь прихода.
Нового настоятеля прихожане вскоре полюбили Искренне и самокритично уча, учился сам — говорил немудреные слова церковной проповеди, отдавал людям всю силу своей заботы, убежденный в правоте своего дела вел прихожан прямым церковным путем к добру, Богу, самоочищению, спасению.
Забытый всеми храм снова привлек внимание прихожан и даже архиерея За десятки километров стали стекаться в этот пустовавший недавно храм богомольцы Слух об энергичном батюшке, который для каждого находит время, с каждым находит умение побеседовать, утешить, разрешить недоумение духовной и бытовой жизни, который с каждым делится частицей радости и утешения, распространился даже в столице (храм расположен в 30 километрах от одной из столиц союзных республик), и многие прихожане кафедрального собора стали ездить на богослужение именно в этот храм Они посвятили себя в помощь батюшке, и не жалея сил, иногда круглосуточно, исправляли плоды многолетней небрежности бывших ответственных за состояние храма лиц.
Епархиальный архиерей не был в этом храме со дня его основания После капитального ремонта епископ А, услышав о событиях, происходящих в нем, посетил храм, с удовлетворением отметил благолепное состояние его, и даже пообещал в скором будущем служить в нем Никем не замечавшийся недавно храмик не стыдно стало показывать даже иностранным гостям, что сразу же не преминуло сделать церковноначалие (разумеется, с разрешения светских властей).
Храм привлек внимание и республиканского уполномоченного, которому, естественно, такое положение дел не понравилось. Он вызвал настоятеля к себе и размахивая руками и, брызжа от негодования пеной изо рта, кричал во всю мочь в лицо этому священнику.
По нашим сведениям, вы седьмой храм приводите из состояния разрушения и аварийности в «порядочный» вид! В то время, когда мы ждем, что исчезнут, вы… Да как вы могли. Да я вас за это в такую дыру запру, что.
И так далее, и тому подобное.
Что касается «дыры», — невозмутимо отвечал отец Петр, — то вам должно быть известно, что меня не страшит не только край нашей республики, но даже край Союза, где я уже успел побывать, и где так же не изменил своему церковному долгу. Что же касается ремонта храма, то это моя прямая обязанность, предусмотренная, кстати, договорным пунктом, поскольку все культовое имущество — собственность государства, то заботясь о состоянии его, я, тем самым поступаю не вопреки закону и воле власти, а согласно ей, исходя из ее же материальной заинтересованности.
«В–в–вон!» — в истерике закричал уполномоченный, старый большевик, забыв и о своем положении и об элементарных правилах вежливости.
На могиле после революции была построена новая, нецерковная (антицерковная) культура, выросло новое искусство, появились новые, революционные памятники.
«Как правило, все первые (революционные — В.С.) памятники и бюсты изготовлялись из гипса или бетона и не сохранились до нашего времени». [758]
Вероятнее всего это надо понимать так, что хваленый бетон, имеющий непревзойденные строительные достоинства, не может выдержать полувекового испытания временем! И это ради таких эфемерных памятников стоило сокрушать вековое наследие лучших мастеров России и Европы, которые трудились с целью запечатлеть память лучших представителей русского народа и важных событий русской истории?
Нынешняя архитектура, нынешние здания — как гомункулусы, вышедшие из одной пробирки. Не отличить дома, выпущенные массовым тиражом, и круглоголовых близнецов из семейства типовых Цирков. [759]
В своем стереотипном реформатстве пошли дальше. Под натиском не выдержал даже классический архитектурный тип оперного театра. Теперь нередко можно встретить оперный театр жуткой гибридной архитектуры: смесь азиатского сарая и средневековой крепости.
Сравнения со старой колоритной архитектурой наша не выдерживает. На шкале искусства архитектуры наша стоит где–то рядом с точкой отсчета.
«Что сравнивать? Раньше была архитектура с большой буквы». [760]
К нынешним зданиям, построенным по самым утилитарным представлениям дешевле, проще, больше и прочее, просто не подходит слово «зодчество».
В России XIX века, не имевшей специального законодательства об охране памятников истории, архитектуры, искусства и других видов памятников, согласно Строительному уставу (обязательному для исполнения) запрещался снос зданий, возведенных до XVIII века или ремонт, ведущий к их искажению. Советское государство же бравирует целым сводом законов по охране памятников истории и культуры, без зазрения совести ломает здания не только прошлого века, но и XVIII–го и даже XVII–го.
Чему удивляться? Манеж (1817 г.) — этот сарай, конюшня, для атеистов — памятник архитектуры, достойный всяческой заботы со стороны государства, [761] а вот древнейшие храмы, произведения рук гениальнейших мастеров–архитекторов, сотни действительно бесценных памятников храмового зодчества в одной только Москве, были без сожаления взорваны, уничтожены, стерты из памяти людей и из путеводителей.
Представления о ценностях в наше время переживают кризис, в связи с введением в жизнь большевистского материализма.
Ценности теперь — в другом. Если раньше, во все исторические времена, людей пленяла красота вещей сама по себе, то теперь ценятся их утилитарные качества.
В свое время И. Э. Грабарь, великий знаток и ценитель церковного искусства предсказывал, что придет день, когда иконы новгородского письма будут ценить не меньше, чем греческие статуи. День этот пришел. Но первыми их оценили не у нас, а на Западе. А у нас, обладателей этих сокровищ, интерес вылился в собирательство (даже посредством воровства) с целью перепродажи и наживы.
Прав, к слезному сожалению, и Н. Макаренко, сказав: «Видно, не суждено нам скоро возвыситься до понимания элементарных основ о значении и пользе бережливого отношения к художественным произведениям наших предшественников» [762] И тысячу раз прав в отношении церковных памятников.
«Храмовая эпопея»
1917 год. Число монастырей в России (мужских и женских) превышало 1000. [763]
К этому времени в Русской Православной Церкви на каждый монастырь приходилось в среднем 7–8 приходских, домовых церквей и часовен, т. е. в общей сложности было около 80.000 молитвенных зданий. [764]
По Другим сведениям в России в 1917–ом году насчитывалось 78 тысяч православных храмов, почти 25 тысяч мусульманских мечетей. 4200 католических костелов, свыше 6 тысяч иудейских синагог и более 4 тысяч сектантских молитвенных домов. Кроме того — почти 300 духовных академий, семинарий и медресе. [765]
На 1–ое января 1918–го года (накануне издания декрета) в России насчитывалось 1253 монастыря и скита. [766]
Осенью 1918–го начали «работу» особые комиссии по ликвидации церквей. [767] За 4 года были закрыты или уничтожены почти 20 тысяч храмов.
В 1922–ом году в России насчитывалось:
4 лавры,
1313 монастырских храмов,
60.000 соборных, приходских, кладбищенских, домовых и других храмов. [768]
Ильинская церковь в Краснодаре, 1922–ой год. Настоятель — о. А. Маков. Двери единственного в городе православного храма опечатали. Огромная толпа народа заполнила церковный двор Отец Александр совершал богослужение в сторожке, в которой жил После того, как эти «сборища» были запрещены, литургия в сторожке совершалась по ночам Приверженцы православия причащались тайно, запасными Дарами. [769]
За год Русская Православная Церковь потеряла еще 10 тысяч храмов. «Контрреволюционера» — священника забирало ГПУ, храм, как правило, опечатывали. К 1923–му году оставалось уже только 50 тысяч храмов. [770] В некоторых местах положение было довольно благополучным. В Севастополе, например, в то время было еще более 10 православных храмов, 2 мужских монастыря (Георгиевский в районе мыса Фиолент и Херсонский), несколько мусульманских мечетей, армяно–григорианская церковь, караимская кенесса, католический костел, лютеранская кирка, молитвенные дома баптистов и евангельских христиан. [771] Области эти только недавно были захвачены большевиками.
Храмы России в то время обслуживали около 500 000 человек (священников, диаконов, причетников). Между прочим, это почти Столько же, сколько членов тогда насчитывала РКП(б).
Очень, трудным временем был рубеж 1922–го и 1923–го годов В течение двух месяцев (декабрь–январь) были закрыты и окончательно разорены домовые церкви Петрограда. Действующие храмы были обложены большими налогами. [772]
Июнь 1923–го года. Храмы Троице–Сергиевой Лавры в Загорске, в которых уже два года назад было прекращено богослужение, превращены в музей. В Свято–Троицком Соборе открыто лежали мощи одного из величайших русских святых — преподобного Сергия Радонежского Комсомольцы и комсомолки хихикали, отпускали иронические замечания. Юноши демонстративно стояли в шапках А рядом сотни людей, не только русских, преклонив колена, молились у поруганных мощей и благоговейно лобызали преподобного. [773]
Угроза нависла над кладбищенскими храмами Над ними с самого начала прокатилась волна беззаконий местной власти в форме:
1) необоснованного расторжения договоров.
2) приписки кладбищенских храмов к соборам, что в корне меняло их положение в свете законодательства о культах.
«Обратить внимание» на это была вынуждена даже центральная власть. [774]
На заседании исполкома Коминтерна 12–го июля 1923–го года Зиновьев упоминал о другом собрании, где ему пришлось осудить грузинских товарищей, которые «уж очень рьяно закрывали церкви». [775] Зиновьеву не было необходимости осуждать грузин, поскольку они совсем не желали закрытия храмов Их просто заставляли это делать те, соратники Зиновьева.
«Вопрос о церкви очень часто обсуждался в нашей партии, — говорили грузинские коммунисты. — Были приняты соответствующие решения. Нет в нашей партии сейчас ни одного серьезного товарища, который бы не считал, что в этом вопросе мы «переборщили» Пленум ЦК решил исправить ошибки решительно и радикально Разговоры о том, что крестьянин церкви не хочет и что он добровольно пошел на ее закрытие — это самообман.
Часто говорят, что мужик не любит попа — это, конечно, правда, но отсюда вовсе не вытекает, что он не хочет церкви Правда и то, что грузинский мужик не очень религиозен, но не надо забывать, что церковь это его быт.
О необходимости открытия церквей говорили наши крестьяне в Кутаиси «Надо исправить допущенную здесь ошибку. Надо исправить радикально Это значит предоставить каждому крестьянину пользоваться церковью, независимо от того, десятки их или сотни Одним словом, сдать им ключи от церкви и как хотят они, так пусть и молятся кому угодно. Пусть сами заботятся о содержании церкви и попа Здесь мы встретим сопротивление наших уездных товарищей, но это с их стороны будет грубым нарушением партдисциплины и дальнейшим продолжением допущенной ошибки». [776]
Прекрасное предложение, не правда ли? Но 1924–ый год. НЭП В городах и селах начался ремонт давно не ремонтировавшихся храмов. [777]
Для восстановления и исправления кремлевских храмов в Москве, «пострадавших во время междоусобной брани». Собор еще 17–го ноября, 1917–го года постановил провести во всех церквах России 5–7–го января 1918–го года тарелочный сбор. Кроме этого. Собор постановил устроить с этой же целью Всероссийский сбор пожертвований по подписным листам. [778] Ощутимыми оказались и усилия московского купеческого общества, собравшего и пожертвовавшего десятки тысяч рублей на восстановление Кремля, поврежденного во время революционных событий. [779]
Но попытка эта не имела успеха, потому что Кремль в эти дни уже стал недоступен для церковных людей.
В 1924–ом году начался повсеместный ремонт храмов на нэповские средства [780] у Церкви к этому времени все основные ценности и Средства были изъяты). Но и тут не обошлось без «курьезов». Согласно договору о пользовании церковными зданиями и утварью (остающимися государственной собственностью), церковный Приход обязан был гарантировать оплату и осуществление необходимого ремонта, в противном случае его лишали права пользования храмом.
Но на практике отдельные должностные лица под различными неправомерными предлогами отказывали религиозным объединениям в проведении ремонта молитвенных зданий. [781] Хотя это и собственность государства, но собственность чуждая ему, и чем быстрее храм развалится или придет в аварийное состояние, тем лучше. Будет лишний повод его закрыть.
К 1–му ноября 1925–го года оставалось уже только 21. 424 действующих храма. [782]
В том и в 1926–ом году многие храмы насильно отнимали у православных и передавали обновленцам, переживавшим в это время бум фаворитизма.
В Туркменской республике, во Владивостоке, в Кубано–Черноморской области, главным образом в Армавире, в Верхйе–Удинске, Бурятской республике, в Лукояновском уезде Нижегородской губернии, в г. Боровичах Новгородской губернии, договоры с группами верующих по разным поводам были расторгнуты и храмы переданы небольшим группам обновленцев, тогда как подавляющая масса местного населения принадлежала к староправославной вере — православные были лишены возможности удовлетворять свои религиозные потребности. [783]
Такое же положение было и во многих других местах (г. Демьяновск Новгородской губ., с. Рассказово Тамбовской губ., с. Сословина Козловского уезда Тамбовской губ.. Городищи Пензенской губ., станицы Кубанской области: Поковическая. Покровская. Дмитровская и др.. г. Пермь, г. Козлов, пос. Дризна Орехово–Зуевского уезда. Владивосток). Даже в Москве были такие случаи.
В результате подобной государственной политики обновленцам принадлежало на 1–ое октября 1925–го года 16 тысяч храмов. Но в конце 1927–го года, в 84 епархиях из 28.743 церквей обновленческому Синоду принадлежало всего лишь 6.245 приходов. Правда, у них было 143 епископа и 10.815 священников. [784]
Несмотря на явное противоречие с действительностью, атеисты продолжают утверждать, что храмы закрывались только по требованию трудящихся.
«Да, по требованию трудящихся в период 1923 — 1927–го гг. был закрыт ряд храмов, по преимуществу в городах. Правительство закрывало храм лишь в тех случаях, когда имелось законное требование большинства трудящихся». [785]
Ложь. Мы приводили факты грубейшего администрирования в этом вопросе.
1928–ой год. «Тихоновской» Церкви принадлежали уже менее 40 тысяч приходов. [786] Сильнейшая волна массового закрытия храмов (и вообще культовых зданий) прокатилась в 1928 — 1929–ом годах. [787]
Но большевиков тоже надо понять. Не могли же они мириться с положением, когда в «их» атеистической, как им виделось, стране все еще существовал сильный «клерикальный» элемент:
десятки тысяч храмов,
около 500 монастырей,
350 тысяч духовенства,
около 120 тысяч монахов,
около 1 миллиона церковного актива,
около 7 миллионов сектантов. [788]
И в 1929–ом году городским советам «было предложено» более энергично проводить в жизнь «постановления избирателей о закрытии церквей», синагог, молелен и пр. [789]
В то же время прокатилась волна снятия церковных колоколов для нужд индустриализации и коллективизации.
Многие «революционеры», начинали организацию артелей со снятия колоколов с церквей. [790]
По всему Союзу (Воронеж, Свердловск, Ульяновск, Калуга, Артемовск, Самара, Архангельск, Москва, Ленинград и т. д.) прокатилась и была «успешно» завершена кампания по сдаче храмовых колоколов в фонд индустриализации, и механизации сельского хозяйства. [791]
«Воля народная» вначале потребовала запретить колокольный звон, затем — конфисковать колокола. Колокол немецкой евангелической церкви в Тифлисе был, например, торжественно передан на переплавку для сооружения обезьяньей клетки в зоопарке. [792]
Коллективизация. Гигантская кампания по закрытию храмов была развернута, прежде всего на селе. «Союз безбожников» мобилизовал для этого профсоюзные и партийные организации, дома культуры и производственные комитеты.
Собрание подписей для закрытия церкви разрешалось, собрание же подписей против закрытия рассматривалось и наказывалось как контрреволюция. [793]
«Правда» 16–го марта 1930–го года писала о том, что некоторые сельские советы ленинградской области начали коллективизацию с решения закрыть храмы. [794]
Местные газеты «Терская правда», «Ленинская правда». «Борьба», «Северный рабочий» и другие приводили в то время случаи администрирования, грубостей по отношению к духовенству, игнорирования воли верующих, неоправданных закрытий церквей и уничтожения церковных предметов. Назывались конкретные виновники. [795]
14–го марта 1930–го года ЦК ВКП(б) в постановлении о борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении «раскритиковал» якобы недопустимые отклонения от партийной линии в борьбе с «религиозными предрассудками», и прежде всего — административное закрытие храмов без согласия подавляющего большинства сельского верующего населения Пункт 7 резолюции ЦК даже предостерегал «В случае оскорбления религиозного чувства крестьян и крестьянок виновные будут привлекаться к суровой ответственности». [796] Никто, конечно, к ответственности не привлекался, хотя произвол продолжался.
Опасаясь противодействия крестьян в период коллективизации, большевики на бумаге разделяли их справедливые желания и «требовали» решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке, [797] но решение ЦК по церковному вопросу так и осталось пустым звуком. Процесс закрытия храмов административным путем продолжался.
Массовое закрытие церквей в 1930–ом году происходило в обстановке грубого насилия, что нашел нужным выступить Сталин в статье «Головокружение от успехов». На некоторое время закрытие было приостановлено. Однако с 1932–го года вновь началось массовое закрытие церквей вопреки желанию верующих. Особенно разнузданный характер принял этот процесс в годы ежовщины (1937 — 1939–ом гг.). В огромных городах с миллионным населением не осталось ни одной церкви — например, в Ростове–на–Дону, в Баку — в других городах оставлены были по одной небольшой церквушке типа часовни — в Новосибирске, и Ташкенте и в других городах. [798]
К 1932–году число действующих храмов (по сравнению со временем до революции) сократилось вдвое, [799] т. е. в России осталось не более 28 тысяч храмов.
1935–ый год. Снова резко сократилось число действующих храмов. Люди ходили в тот храм, который уцелел в их местности. Принадлежность храма к той или иной ориентации (обновленческой или ортодоксальной) определялась случайными факторами. Мало кто думал в то время о церковных разногласиях. Уцелевшему духовенству было не до теоретических споров… [800]
В июне 1935–го года был закрыт и вскоре снесен Вознесенский собор (обновленческий) в Ленинграде. [801] В следующем году закрыли лениградский храм Тихвинской иконы Божией Матери в Лесном.
Начало января 1938–го года. Сразу после отречения Н. Ф. Платонова началось новое наступление на Церковь. Закрывались обновленческие храмы. От всей обновленческой Ленинградской епархии остались лишь Спасо–Преображенский собор и храм Серафимовского кладбища.
«Весь этот разгром, — пишет А. Краснов, — был осуществлен, однако, исключительно административными методами: нам не известен ни одни случай ухода из Церкви кого–либо из прихожан». [802]
Не меньшему разгрому подверглись католики в Союзе. Если в 1936–ом году католических священников было около 50 человек и почти столько же храмов, то в 1937–ом году их осталось 10 (и 11 храмов), а в 1939–ом году в Союзе было только два католических храма. [803]
В 30–е годы между Москвой и Астраханью была только одна действующая православная Церковь — в Рязани.
Некоторые епархии оказались без единого храма. А епархия без храма не епархия. Фикция. Наше церковноначалие нашло «выход»: оно присоединяло «епархии» без храмов к соседним. Так было с Марийской епархией, так было с Казанской.
Правда, во время войны, по причине резко обострившегося религиозного чувства, советская власть вынуждена была пойти на уступки и открыть некоторые храмы (в основном, в сельской местности), но это продолжалось недолго.
И если за 1944–ый год, допустим, по всему Союзу было открыто более 200 церквей, как утверждал митрополит Алексий перед епископским Собором 21–го ноября 1944–го года, [804] то заслуга в этом не церковноначалия и не советской власти, а немцев. Многочисленные храмы, которые начали функционировать при немцах, закрывать было не тактично для власти.
При немцах были открыты церкви, стоявшие мертвыми памятниками 15 или более лет. [805]
В Одессе, например, до войны оставалась одна действующая церковь. Во время оккупации было открыто 19, [806] а по другим источникам — 30 храмов. [807] Правда, впоследствии коммунисты наверстали упущенное, сократив число действующих храмов до восьми.
В Киеве во время оккупации была открыта Киево–Печерская Лавра [808] Кроме того, были открыты два мужских и три женских монастыря и 26 храмов. [809]
Приблизительно такое же положение было и в других оккупированных областях. Поэтому относить заслуги в открытии храмов на счет государства просто несправедливо, как несправедливо утверждать, что ныне ходатайства об открытии храмов рассматриваются, л процесс открытия продолжается и будет продолжаться. [810]
Христианский комитет защиты прав верующих в СССР в свое время приводил примеры г. Горького, г. Чкаловска. Где в течение многих лет ходатайства об открытии нового храма остаются без ответа властей.
1958–ой — 1964–ый годы — новая антирелигиозная волна. По всем городам и селам СССР как шквал прошло массовое закрытие церквей при гнусном поругании религиозных чувств верующего населения. [811]
В 1960–ом году в Краснодаре закрыли деревянный Троицкий храм (XVIII в.), построенный без единого гвоздя. Впоследствии в этом памятнике архитектуры устроили спортзал.
То же самое было и в соседней. Днепропетровской области, в г Новомосковске. [812]
Закрывались храмы насильно, с удивительной жестокостью.
Город Златоуст, 9–го марта 1960–го года. Вокзальная церковь В церкви после службы появились рабочие, приступили к разрушению На основании приказа министерства и постановления горкома Все предметы богослужебного обихода кощунственно свалили в грузовик Рухнул алтарь, в 4 часа дня все было кончено. [813]
Город Довликанов, Башкирской АССР. Август 1960 года. Местный райисполком принял решение о строительстве городского кинотеатра на месте молитвенного дома. О том, что молитвенный дом подлежит сносу, верующим даже не сообщили. Подготовка к разрушению храма проходила в тайне. И вот, в один прекрасный день группа активистов прибыла на место, вызвала председателя исполнительного органа Алексеева и, предъявив ему документ об изъятии молитвенного дома, стали постепенно вывозить имущество. В докладе на республиканской методической конференции тов Харчиков. один из руководителей научно–атеистической работы в городе, так описывал эту «операцию»: «Они (т. е. верующие — В С.) при закрытии очень мешали, правда, удалось вывезти имущество в основном тихо, но последнюю автомашину вывозили с некоторыми затруднениями. Верующие активисты, более 60 человек, стали осаждать исполком райсовета с требованиями открыть церковь и каких только гадостей не говорили… [814] Впоследствии в этом храме разместили спортзал.
«Из–за отсутствия верующих» в Новгородской области, где до Революции колоколен было, что сосен в бору, при архиепископе Сергии (Голубцове) в 1960–ом году было закрыто 5 церквей, а в 1961–ом году — еще 7. [815]
Православное религиозное общество в г. Краснограде было одно из самых многочисленных и активных в Харьковской области В феврале 1962–го года Красноградский горисполком принял решение: молитвенный дом (единственный в городе) и сторожку, препятствующую, якобы, реконструкции города, снести. Снесли. Прошли годы, никакой реконструкции в этой части города нет и не предполагается. Вполне очевидно, что решение горисполкома, утвержденное, кстати, Харьковским облисполкомом, было только предлогом отнять у верующих молитвенный дом. [816]
Город Кяхта в Сибири. Конец ноября 1962–го года. Согнали к храму учеников индустриального техникума, сломали на дверях замок, ворвались внутрь, порубили и сожгли иконостас, закрасили белилами роспись храма. Народ возмутился. Были жертвы К 11 часам дня все было кончено и в храме устроили танцы Над входом в храм — вывеска — «Спортклуб индустриального техникума». [817]
Осенью 1962–го года по распоряжению горсовета г. Кирова была взорвана и свалена под откос р. Вятки Федоровская церковь. [818]
Село Малый Кардашин, Голопристанского района Херсонской области, 13–го февраля 1964–го года в 2 часа дня к Георгиевской церкви подкатили 50 автомашин, 4 трактора, 500 человек дружинников и милиции, 200 человек комсомольцев Руководители «мероприятием» были председатель райисполкома и секретарь райкома…
Начали рушить храм. Автогеном разрезали дверь, ворвались во внутрь, начали все ломать, утварь погрузили на машину Тракторами стянули купол. Тех, кто возмущался, насильно сажали в машины и увозили в лес. [819]
1964–ый год, г. Балта Молдавской ССР Было три храма и мужской монастырь. В течение года, несмотря на ожесточенное сопротивление населения, храмы закрыли. Почти половина жителей (верующие) лишена возможности отправлять свои религиозные потребности. [820]
С 1960–го по 1964–й годы в СССР против воли верующих было закрыто около 10 тысяч церквей»! [821] Хрущев пришел — закрыли 20.000 храмов, 69 монастырей, где было 30 000 духовенства! «Ушли» Хрущева — закрыли 8.000 храмов, 18 монастырей, где было около 10.000 духовенства.
К 1965–ому году две трети всех храмов, пять из восьми семинарий и около 60 мужских и женских монастырей были закрыты.
Большое число верующих, по существу, были лишены возможности удовлетворять свои религиозные потребности. В Ленинграде, например, в то время, согласно переписи, насчитывалось около четырех миллионов человек, лишь на два миллиона меньше, чем в Москве. Вряд ли в Ленинграде процент верующего населения меньше, чем в Москве Между тем, в Москве осталось 34 храма, что, конечно, также недостаточно, а в Ленинграде — всего восемь, вместо 20 храмов, как должно было бы быть применительно к московским условиям Если учесть, что два храма (Волкове кладбище и Богословское) небольшие помещения типа часовни, то станет ясным, что церкви эти не могут удовлетворять религиозную потребность ленинградцев.
Следует также упомянуть, что в Ленинграде имеются районы (по числу населения равные целым городам), в которых нет ни одного храма. Таковы, например, Московско–Нарвский район (Николо–Морской собор — ближайший храм — находится от Нарвских ворот на расстоянии 12 км.), Выборгский район (от лесного до Князь–Владимирского собора — 15 км.). Кировские острова (от Елагина Острова до Князь–Владимирского собора — 10 км.). На Васильевском острове имеется одна церковь (на Смоленском кладбище), однако населению от этого не легче, так как от набережной адмирала Макарова до Смоленского кладбища не менее 6 км.
Еще хуже обстоит дело с Ленинградской областью, где почти нет церквей. Отсутствуют действующие храмы в городах Петродворце, Пушкине, Сестрорецке и в других.
Верующие г. Колпино ездят в храм в Ленинград или в Тосно.
На протяжении бывшей Финляндской ж.д. (Ленинград–Зеленоградская), которая тянется на расстоянии более сотни километров, имеется один лишь действующий храм — Нерукотворного Образа Спасителя в Шуваловке. По Приморской линии (густо населенной) на протяжении 40 км. тоже один небольшой храм (на станции Лисий Нос).
Не отраднее и в Ярославле, где при почти миллионном населении до недавнего времени имелся лишь один крохотный храм типа часовни. В праздники к нему нельзя было подойти даже.
В городе Горьком (в самом городе) также долгое время не имелось ни одной церкви. Было лишь несколько храмов в пригородах.
Городские и районные Советы во всех этих городах буквально завалены заявлениями от групп верующих с просьбой об открытии храмов. Просьбы эти удовлетворить нетрудно, так как помещения бывших храмов большей частью совершенно непригодны для других целей, они пустуют и разрушаются (например, в городе Петродворец).
Однако на протяжении десятков лет местные органы власти отвечают на все такие просьбы и требования верующего населения категорическим отказом.
Более того, в 60–х годах имело место массовое закрытие храмов на Украине и в Белоруссии (не только без согласия населения, но лаже вопреки ожесточенному его сопротивлению). Вся Русская Церковь оплакивает потерю Киевских Пещер — колыбели христианства на Руси.
Почаевская Лавра (в Западной Украине) под угрозой закрытия. [822]
В приволжских степях, как и в Сибири, многие деревни находятся за сотни километров от храмов, народ остается без крещения, причастия, венчания и других таинств церковных; покойники остаются без отпевания, народ в целом — без наставления в вере. [823]
Процесс закрытия продолжается. Жизнь «обновляется».
«И ныне, когда приходится бывать в родном (селе) Текино, — пишет один автор, — я каждый раз вижу новое. Из трех церквей здесь не осталось ни одной действующей». [824]
Теперь у нас совершенно правомочно существует новый термин: закрытый храм. Нет, не потому закрытый, что время междуслужебное, а закрытый совсем, пустой. В нем уже не будет службы, пока советская власть у власти. Идет время, замок на двери ржавеет, ключ где–то от неупотребления тоже ржавеет, храм врастает в землю. Такая же участь ожидает тысячи других прекраснейших созданий человеческих рук.
Возвратить храм к жизни стоит неимоверных трудов. Почти невозможно. Вот один («благополучный») случай.
При советской власти Преображенский храм в с. Бесово (бывшее Спаср–Поддетное) Каширского района закрывался трижды: дважды до Отечественной войны и третий раз — в 1963–ем году. В последний раз он был закрыт 9 месяцев. Около полугода был клубом. Были предложения использовать под склад. Жители села не успокоились. Ходатайствовали об открытии. Самое активное участие принимал староста храма. 28 (!) раз делегация верующих была у уполномоченного Совета Московской области Трушина. Отказ. Подали заявление в Верховный Совет. И только в этой последней инстанции решили удовлетворить просьбу жителей.
С тех пор начались репрессии по отношению к прихожанам. Председатель колхоза, милиционер, некто Сергей Нилыч, ветврач, и еще кое–кто из советских активистов начали ходить по домам и обманом, устрашениями и лестью добивались от людей согласия подписать ходатайство об изменении решения Верховного Совета.
Несмотря на то, что есть разрешение на открытие храма, вы все же поставьте свою подпись под этим заявлением, что вы не желаете этого, что лучше его закрыть. В противном случае, — говорили они, — вас лишат пенсии, не дадут молока, выселят из деревни и т. д.
Случаев притеснения церковной двадцатки — не перечесть. Секретарь Каширского исполкома Севастьянова приехала в село и одной женщине из этого церковного актива прямо пригрозила, что если она не выйдет из двадцатки (Церковный совет в советских условиях), то лишится огорода. Не стоит объяснять, что значит огород, приусадебный участок, для сельского жителя.
Притеснения продолжались и когда начался ремонт храма, в здании появилась трещина. Решили ремонтировать. Но рабочих вызвали в местные органы власти и сказали:
Как, вы ремонтируете храм? У вас, что другой работы нет?
А нам все равно, где работать, — отвечали рабочие.
Бросайте это дело, мы вам дадим работу со значительно большим заработком, — предложили им.
Предлагали даже наличные (а ведь это взятка!), только чтобы они не ремонтировали храм. К счастью, мастера оказались порядочными людьми.
Во время ремонта неприятности были у всех, кто какое–либо отношение имел к храму, даже рядовые верующие, прихожане.
Недавно усилиями той же Севастьяновой было запрещено обновить полы в храме. Пропал строительный материал, расторгнут договор с рабочими. И еще одна небезынтересная деталь, связанная с этим храмом.
Крестины? — Нужно заявление от родителей (так велит Севастьянова).
Поставили в известность Трушина. Он обещал выяснить и все уладить.
Севастьянова:
Нигде такого нет? — А у нас будет!
Одни храмы — светильники народные, оставлены посреди сел и деревень запертыми, без служб и пения. Другие, действующие, из которых по причине лишения священников всякой инициативы верующие люди выносят много хаотичного неведения и раздражения. Велик этот список и как много за ним скрывается рыданий, насилия и несправедливости.
В том, что действующих храмов при советской власти стало «в сотни раз меньше» атеисты видят показатель роста безбожия. [825]
Днепродзержинские атеисты, например, с гордостью говорят, что в городе нет (1963–ий год) действующих православных церквей. Этот факт преподносится как доказательство уменьшения числа верующих. Для антирелигиозной пропаганды он, конечно, подходит, но каждому ясно, что показатель–то липовый. [826]
В селах Меркулове и Прудища (Мценский район), приходская церковь во имя Иоанна Богослова была упразднена еще в 1925–ом году. Тем не менее, праздник в честь этого святого регулярно отмечается и в настоящее время, т. е. спустя полтора века. [827]
Давно ли крестьянские общества выделяли из своих угодий и наделов по 33 десятины под будущий храм или для учреждения при Прежней церкви лишнего причта, при этом настойчиво умоляли об этом церковное начальство, как об особой милости для себя? [828]
Теперь у этих людей отняли храм. Люди же не могут выделить надел для строительства нового храма, потому что земли–то у них надел и разрешения не получат, хотя тяга к храму в душах остается.
Вот и приходится ездить в храм за десятки, даже сотни километров.
Открытие родного закрытого храма трудно представить при самом богатом воображении. Но иллюзию эту верующие одного украинского района однажды пережили.
В один из весенних дней, — описывает корреспондент, — утреннюю тишину сел Гонятычи, Вербиж и Кагуив Николаевского района Львовской области нарушил звон колоколов. К давно закрытой церкви в Вербиж потянулись люди. Вскоре вся площадь была полна народу.
Открывают храм Божий, — говорили в толпе.
Церкви в этих селах были закрыты больше десяти лет назад («иссяк поток верующих», — утверждали атеисты). Но людям хотелось иметь свой храм. Это желание и собрало народ на площадь в Вербиже. Но звон оказался «пустым».
В настоящее время Русская Православная Церковь, состоящая из 76 епархий (более 70 архиереев), имеет около 7,5 тысяч храмов (и 16 монастырей), [829] согласно светским данным. Цифра наверняка завышена.
Если верить Э.И. Лисавцеву (надо думать осведомленному в этом вопросе), в настоящее время в нашей стране около 100 миллионов верующих, [830] из которых по меньшей мере 50 миллионов — православные. Таким образом, 1 храм приходится приблизительно на 7 тысяч прихожан (на десятки деревень, расположенных друг от друга иногда за несколько десятков километров), но атеисты считают, что число храмов соответствует потребностям верующих. [831] Куда же девать наше мнение?
Во время войны на территории, оккупированной гитлеровцами, действительно были случаи разрушения ими памятников истории и церковного зодчества.
Был разграблен дом–музей П. И. Чайковского в Клину, музей усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна», в сожженной Истре немцы уничтожили домик–музей А. П. Чехова, взорвали великолепный памятник архитектуры XVII века Ново–Иерусалимский монастырь. [832]
Кстати, люди, на глазах которых это происходило (взрыв в монастыре), говорят, что это было сделано не немцами, а советскими войсками: отступая, они взорвали склад боеприпасов, размещенный в монастыре.
«В 13 районах, бывших под оккупацией, фашисты уничтожили 42 церкви, среди них прекрасные образцы древнего русского зодчества». [833]
Церковный автор в книге «Правда о религии в России» пишет, что Русская Православная Церковь располагает сведениями о разрушении гитлеровскими войсками более 70 храмов в Московской, Тульской, Калининской и Смоленской областях.
Конечно, это ужасно. Но эти случаи имеют хоть мизерное оправдание: шла война.
Но Русская Православная Церковь располагает и другими сведениями, достоверными сведениями о беспримерном в истории нового времени вандализме, когда в течение одной пятилетки (с 1928–го по 1933–ий год) были разрушены тысячи церквей. В мирное время! Почему же эти сведения не приводит «церковный» автор в «церковной» работе? Почему об этом не говорят советские историки?
Храмы Москвы
О Москве говорить особенно тяжело.
Минувшие советские годы, не могли не отразиться на ее облике.
Выросли новые районы, новые магистрали проходят через старые слободы, остожья, болота. Высотные дома закрывают золотые маковки Много золотых маковок уступило свое место школам, другие — всего только тротуару или срезанному углу. А ликвидированная церковь по своему художественному или историческому значению могла бы служить украшением города, напоминать о славных людях русского народа, о развитии его эстетических воззрений. [834]
Москва. Видимо, есть необходимость еще раз вспомнить известную поговорку о «сорока сороков» Сорок — благочиние, благочинный округ в границах города. Их было 6 (Китайский, Ивановский. Замоскворецкий, Никитский, Сретенский и Пречистенский). Они насчитывали 213 приходских церквей (сведения на 1–ое января 1915–го года). К 1917–му году их стало значительно больше.
Не считая Китайского сорока (всего 13 церквей), в каждой из остальных, действительно, входило примерно по сорок храмов. Но 1600 церквей («сорок сороков») в Москве не было.
Площадь Москвы в предреволюционных границах составляла 9.150 гектаров. Таким образом, один православный храм (а в Москве было немало храмов и иных исповеданий — старообрядческих, «инославных», «иноверческих») — приходился в среднем на 16 гектаров городской территории, считая пустыри и водоемы. [835]
Согласно списку М. Александровского, [836] к 1915–му году Москва насчитывала 568 храмов и 42 часовни, постоянно посещаемых москвичами.
Москва. Мерзости, совершенные по отношению к Церкви и верующим здесь, достойны скрупулезного отдельного описания. Да, хотя это и мерзости, но о них надо говорить, их нельзя забывать. Мы можем и должны прощать личные обиды, но преступления против Церкви не должны быть забыты. Они вопиют к возмездию.
В течение ряда дней большевистские пушки обстреливали Московский Кремль, величайшую святыню России, с его соборами–хранилищами чудотворных икон, мощами всероссийских святых, российскими древностями. Пушенным снарядом была пробита кровля Дома Богоматери — Большого Успенского собора, поврежден образ святителя Николая, уцелевший на Никольских воротах даже во время войны 1812–го года. Большие разрушения пушечным обстрелом были произведены в Чудовом монастыре, хранившем мощи святителя Алексия. [837]
Были закрыты и уничтожены некоторые кремлевские храмы: церковь Благовещения, храм «Спас–на–Бору», Чудов монастырь, Воскресенский монастырь, храмы преподобного Иоанна Лествичника, святых Константина и Елены, Николая–Чудотворца, Гостунского, Рождества Иоанна Предтечи. Андрея Первозванного, апостола Филиппа, святителя Алексия.
21–го ноября 1917–го года Москва пережила последнее церковное торжество в Успенском кремлевском соборе — интронизацию новоизобранного Всероссийского Патриарха Тихона. [838]
Торжество интронизации патриарха Тихона тоже не обошлось без омрачения. Архиепископ Новгородский Арсений при встрече Патриарха Тихона в Соборном доме 22–го ноября (в 12 ч. 15 мин) говорил: «Не забудем мы этого момента, тех часов, когда утру глубоку (ранним утром — В.С.) подходили мы к священному Кремлю — сердцу России. Не сразу пропустили даже нас священнослужителей для участия в этом святом торжестве (настоловании Патриарха — В.С.). Под разными предлогами чинили нам всякого рода препятствия (разрядка наша — В.С.)». [839]
Январь 1920 года. Из общего числа храмов (520) верующим по договорам было передано только 262 храма. [840]
Недолгое время фаворитизма обновленцев сменилось почти безраздельным влиянием «тихоновцев». К началу 1924–го года в Москве почти все существующие храмы были патриаршими. У обновленцев оставались только храм Христа Спасителя, несколько доходных часовен. 3–4 приходских храма и кладбища. [841]
Кроме того, после 1927–го года существовало несколько храмов так называемых непоминающих (м. Сергия). Но в 1933–ем году в Москве был закрыт последний храм непоминающих — церковь Сербского подворья на Солянке. [842]
Не многим известен список В. Солоухина, наглядно показывающий вандализм политики советского государства по отношению к храмам. [843]
Казанский храм (собор) на Красной площади у ГУМа (1630 г.. точнее 1634–1635 годы) — пустая площадь, на которой, обычно, располагаются продавцы мороженного.
Храм Рождества Пресвятой Богородицы в Столешниках (Столешников пер.. Петровка, угол). XVII век, главная церковь — (1620 год) — стоянка автомобилей.
Храм свв. Бориса и Глеба на Арбатской площади (у б. Арбатских ворот) (1764 год) Где он?
Храм св. Тихона Амафунтского — там же (1689 год). Где он?
Храм на Арбатской площади (со стороны метро) XVI век — пустое место…
Храм Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня, что в б. Крестовоздвиженском, «на Острове» монастыре, на Воздвиженке (проспект Калинина), против военторга, в стиле южнорусской Деревянной архитектуры (1709–1725 гг.), в которой венчался, кстати. Салтыков–Щедрин. Где он?
Храм Святого Духа или Покрова на Грязях (1699 год) на Гоголевском бульваре (что у Пречистенских ворот, б Пречистенский бульвар) — ныне там палатки.
Храм Божией Матери Гребневской на углу ул Кирова и площ. Дзержинского (обновлена в 1711 году, построена значительно раньше; колокольня упоминается под 1619 годом) [844] — пустое место.
Церковь св. Евпла, архидиакона, на углу ул Кирова и Мархлевского (угол б Мясницкой и Милютинского пер) (1750 год) — пустое место, фанерные палатки, вентиляция метро.
Церковь Трех Святителей (главная церковь построена в 1699 году), что у Красных ворот, в которой крестили Лермонтова, — сквер.
Храм Введения во храм Пресвятой Богородицы на углу Кузнецкого моста и ул. Дзержинского (б Б Лубянка) (построена в 1514–1518 годах) — стоянка автомобилей.
Храм Живоначальной Троицы с шатровой колокольней (1653 г или 1650г.) на Арбате, против Староконюшенного переулка (близ б Смоленского рынка) пустое место.
Храм Успения Пресвятой Богородицы на Покровке (ныне ул Чернышевского) (1696 год), считался вторым по красоте после храма Василия Блаженного, сломан, теперь там сквер.
Храм Николая Чудотворца, «Большой Крест» (главный Престол — Успения Пресвятой Богородицы) на ул Куйбышева (б Ильинка) (1697, 1680 год) сквер. [845]
А вот продолжение этого списка:
Спас на Бору, или Преображенский собор на дворе Большого Кремлевского Дворца, построен в 1330 году великим князем Иоанном I Даниловичем Калитою.
Храм Марии Египетской в Сретенском монастыре (ул Дзержинского), построена в 1385 году.
Храм Воскрешения Лазаря в Кремлевском Дворце, к северо–западу от Спаса на Бору, двухпрестольный храм, известный более под названием Рождества Богородицы, что на Сенах, построенный в 1393 году.
Храм Успения Божией Матери в Симоновом монастыре (Ленинская слобода), начало строительства которого в 1379 году и освящен в 1405 году.
Храм Нерукотворенного Образа в Спасо–Андрониевском монастыре (Прямикова площадь), построенный в 1420–28 годах.
Церковь Косьмы и Дамиана, что в Старых ранах (Успения Божией Матери, что в Старой Певчей), в Китай–городе (бывший Космодамиановский переулок) Древнейшая часть Космодамиановской церкви упоминается уже под 1468 годом.
Церковь Рождества Богородицы в Свято–Андрониевском монастыре над святыми вратами (Прямикова ул) Построена в допатриарший период, значительно раньше 1747 года, когда было произведено обновление.
Храм Саввы Освященного на Девичьем поле (ныне Саввинский пер.) Построен в 1592 году.
Храм Всемилостивого Спаса в Симоновом монастыре (Ленинская ул.), над Святыми Вратами Построен в 1593 году.
Храм Космы и Дамиана, что в Старых Кузнецах на Таганке (Гончарная ул., ныне Володарского) (Космы и Дамиана Старого). Построен при патриархах значительно ранее 1773 года, когда подвергся перестройке.
Церковь Никиты мученика, что за Яузой, на Швивой (или Вшивой) Горке (ул Володарского). Построена в 1595 году.
Церковь Живоначальной Троицы, что в Сыромятниках (Сыромятнический проезд) Главная церковь построена в 1600 году.
Храм св. Дмитрия Солунского, что на Благуше (ныне станция метро «Электрозаводская»).
Все это (даже не все) — храмы, возникшие до XVII века, представляли безусловную историческую ценность. Перечень этот можно продолжать.
Где эти храмы? Где эта седая древность русского народа и русской истории, исчислявшая свой возраст веками? Что осталось от тех сотен православных храмов, которые дали основание историкам назвать Москву златоглавой?
Храм Христа Спасителя в Москве, вначале был «превращен в очаг культуры и просвещения» [846] Вскоре этот всероссийский памятник–дар Богу от благодарной России за победу в войне 1812–го года был взорван.
Во имя чего? Для того, чтобы на его месте устроить плавательный бассейн?
На месте храма Христа Спасителя вначале предполагали построить дворец советов, [847] а на нем или рядом — гигантскую скульптуру (до 100 метров) Ленина. В ее голове должна была находиться центральная марксистско–ленинская библиотека. Скоростные лифты, проложенные в туловище статуи, по замыслу архитекторов, должны были доставлять туда марксистов для «научной» работы.
А что получилось? Старые москвичи помнят. Взорвали [848] на это ума и силы хватило. Стали закладывать новый фундамент, но многотонные бетонные блоки тонули в болоте.
Перед войной на этом месте было столько техники, в строительство было вложено столько средств, что при более рациональном их использовании можно было бы построить не один многоквартирный дом. Война заставила прекратить осуществление этой бредовой идеи. Но по окончании войны техника возвратилась на место. Но фундамент по–прежнему не держался. Тогда ночами начали готовить котлованы для бассейна — «гениальный» выход из создавшегося положения был найден.
На место храма, в который были вложены средства со всей России и над строительством которого трудились лучшие архитекторские и художественные силы, [849] был построен лягушатник. [850]
До открытия в Андрониковом монастыре музея имени Андрея Рублева (около 30 лет назад, во время празднования 800–летия Москвы) древние постройки монастырей служили складами и сараями, были захламлены и изуродованы перестройками и переделками. [851]
Колокольня, кладбище (вместе с могилой преподобного Андрея Рублева) снесены.
Когда Мосгорисполком решил снести храм Петра и Павла у Преображенской заставы (по проекту на этом месте должна была быть станция метро), верующие подали протест — 3 тысячи подписей. Властям показался этот протест не заслуживающим внимания. [852] Снесен.
Девичий Рождественский монастырь (основан матерью Дмитрия Донского) доживает свой век. «До сих пор лучшие помещения — Архангельская церковь и настоятельский корпус — заняты учреждениями, не имеющими отношения к музею. [853]
Из 337 храмов Москвы в настоящее время: 40 — открыты, 175 — закрыты и 121 храм за последние 60 лет разрушены. А всего в Москве за годы советской власти уничтожено более 400 памятников архитектуры. Не в какой–то «дикий» XV век, а в наши цивилизованные дни.
Храмы (цифры)
Архангельская епархия. До революции насчитывалось 816 церквей и часовен, 275 церковно–приходских школ. [854]
Каргополь. По сведениям С. В. Максимова, [855] в середине 2–й половины прошлого века действовали 2 монастыря и 22 каменных храма. Это в городе с населением 2 тысячи человек. [856] Сейчас — 1 храм.
Владивостокская епархия, 1907–ой год. 128 соборов и храмов, 3 монастыря, в которых служили 101 священник и 109 диаконов и псаломщиков. Ныне на весь Приморский край (1 млн. 700 тыс. человек) — 4 храма.
Владимирская епархия. До революции — самая «церковная» епархия: 1462 храма, 739 часовен, в которых совершались богослужения, 36 монастырей. [857] В епархии — 8 тысяч свяшенно–церковнослужителей: архиереев, священников, диаконов, монахов. [858]
Вологодская епархия. Вологда. По сведениям С. В. Максимова, на 18 тысяч жителей было 2 монастыря и 51 храм. Теперь в Вологде действует 1 храм.
Великий Устюг в свое время называли «городом храмов», «городом церквей». Сейчас там один действующий храм.
Вятская (ныне Кировская) епархия. В дореволюционное время было более 500 приходских церквей. В 1959–ом году их осталось только 75, из них 7 деревянных молитвенных домов, построенных на средства верующих после войны. С 1960–го по 1964–ый год было закрыто 40 церквей. В 1966–ом году богослужение совершалось лишь в 33 церквах, а в двух не было священников более 3–х лет. В самой Вятке в 1919–ом году было 2 монастыря и 21 православный храм. Кроме этого — 5 храмов других исповеданий. [859]
Днепропетровская епархия. Город Бердянск. В 1937–ом году сохранилось 6 храмов. 5 из них взорвали.
Ивано–Франковская епархия. До 1939–го года было:
884 греко–католических (униатских) храма;
102 католических костела;
9 монастырей;
духовная семинария:
Население — сплошь религиозное. [860] Больше половины храмов теперь закрыты.
Калининская епархия. В г. Кашино из 42 храмов действует 1.
Кишиневская епархия. Правобережная Молдавия. В 1940–ом году было:
1090 храмов;
22 монастыря и скита;
367 синагог;
17 костелов;
19 старообрядческих церквей:
около 600 молитвенных домов. [861] Большая часть теперь — закрыта.
Костромская епархия, 1897–ой год:
20 монастырей;
1200 храмов;
1400 часовен;
семинария, в каждом уезде — духовное училище:
400 церковно–приходских школ;
епархиальное женское училище.
На каждые тысячу человек — 1 храм. Многочисленные благотворительные общества. В уездном городе Солигаличе в свое время по словарю князя Гагарина [862] значились 7 каменных церквей при 3665 жителях. [863] Ныне во всей Костромской епархии — около 60 храмов.
Костромской район — 13 храмов. Целые районы совсем без храмов или с одним храмом.
Шарьинский район — 1 храм. Обслуживает население четырех соседних районов, в которых нет храмов. [864]
Курская епархия. Город Валуйки Белгородской области (северовосточнее Донбасса). До революции на территории района (в нынешних границах) было 43 храма, монастырь, более 100 священников, диаконов, псаломщиков.
Сейчас на весь район — 4 храма.
Лениградская епархия, 1922–ой год. Петроград. 165 храмов. [865] Февраль 1923–го года — 128 храмов. [866] Теперь — 8 храмов. Население естественно увеличилось.
Мордовия. Было:
621 православная церковь;
118 мечетей;
21 молитвенный дом;
14 монастырей;
5500 священнослужителей.
Большинство храмов закрыто. [867]
Москва. К началу 1915–го года в Москве было 563 церкви «всех категорий». [868] По списку Александровского на 1916–ый год в Москве насчитывалось 568 храмов, из них 215 храмов были построены ДО Синодального периода, т. е. 215 храмов были памятниками старины. В 1917–ом году на 2 миллиона москвичей было 657 храмов. В Москве накануне революции было свыше тысячи храмов, часовен, монастырей. [869]
В дни Октября в Москве было 700 храмов и 25 монастырей. [870]
Кроме православных приходских храмов, в это время в Москве было:
193 домовых храма;
34 старообрядческих храма (со священством);
11 старообрядческих (без священства);
4 армянских храма;
1 англиканская епископальная;
4 католических;
6 евангелических (лютеранских и реформаторских);
24 православных монастыря. [871]
Ныне: на 7 миллионов москвичей — 40 храмов, хотя кое–кто пытается утверждать, что их 50. [872]
Во всей Московской области — целая республика — всего лишь 126 храмов.
Новгородская епархия. Осталось только 10 храмов. Великая Новгородская архиепископия стала придатком Ленинградской епархии, ибо закрыты почти все храмы.
Одесская епархия. В Одессе было до революции 400 храмов. Осталось 9.
Орловская епархия. В одном Брянском уезде было в 1919–ом году 72 православных храма, 3 мужских монастыря и 1 женский, 2 молитвенных дома. [873] Теперь:
г. Ливны Орловской области — 1 храм,
в сторону Орла нет храмов на 100 километров,
в сторону Курска — на 80 километров,
в сторону Липецка — на 60 километров,
в сторону Тулы — на 100 километров.
Пеязевская епархия. На территории одного нынешнего Нижнеломовского района было:
45 церквей;
3 монастыря;
117 священников, диаконов и псаломщиков;
190 монахов. [874]
Ставропольский район — было:
19 церквей;
6 молитвенных домов;
7 мечетей. [875]
Остались действующими — единицы.
Самарская (ныне Куйбышевская) епархия. В 1905–ом году имелось 17 монастырей. [876] На территории Самарской, Пензенской и Симбирской (ныне Ульяновской) губерний было 2200 церквей, монастырей, мечетей, синагог и костелов. [877] В Самаре было 3 собора, 34 храма приходских, 2 монастыря. [878]
Теперь в Куйбышевской и Ульяновской епархиях — в обоих имеется только 24 храма. В самом Куйбышеве — 2 храма.
Сибирь. В середине второй половины прошлого века один храм приходился в среднем на 600 человек. [879] Сейчас там один храм — на 600 километров. На территории всей Восточной Сибири и Дальнего востока теперь — 2 епархии — только 28 храмов.
Томская епархия, 1834–ый год. 185 храмов, 876 священно–церковнослужителей; 1857–ой — еще 50 храмов, в процессе строительства — 68, было разрешение на строительство 58 храмов; 1858–ой год: — в Томской епархии 502 храма. [880]
Тульская епархия. В небольшом городке Веневе с населением 3 тысячи человек до революции было 6 храмов. Сейчас, при катастрофически увеличившемся населении, — 1 храм. [881]
Ярославская епархия. Во всей епархии (одной из самых богатых храмами в свое время) сейчас около 85 храмов.
«Крестоносные купола их (храмов — В.С.) повсюду высились над ярославской землей». [882]
Маленький городок Данилов. До революции, когда население его было немногим больше населения крупной деревни, здесь имелось шесть православных храмов. [883]
В одном Ярославле в июне 1918–го года еще было 3 монастыря и 70 храмов.
Во «всеподданнейшем отчете» за 1889–ый год было сказано, что в России на 70 миллионов жителей, официально числившихся православными, имелось 50 720 «зданий для богослужений и молитв», т. е. приблизительно одно молитвенное здание на 1400 человек.
Несколько обобщающих цифр. В масштабах старой России. За четверть века, с 1889–го по 1913–ый год ежегодно, говоря современным языком, «входило в строй действующих» в среднем 800 новых соборов, приходских храмов, молитвенных домов и часовен.
Синод исходил из того, чтобы один храм объединял не более 2 тысяч человек, включая детей.
В 1913–ом году в России было 53. 902 церкви и 23. 204 часовни, в которых совершалось богослужение, т. е. 77. 106 православных богослужебных зданий. [884]
1914–ый год. 47 тысяч церковных приходов; 67 тысяч храмов, часовен, молитвенных домов; 934 монастыря (550 мужских, 475 женских); [885] более 70 тысяч духовных лиц. [886]
С 1915–го по 1917–ый год продолжалось строительство монастырей: в 1915–ом году — девять, в 1916–ом году — двенадцать, в 1917–ом — четыре. [887]
В 1916–ом году насчитывалось — 50.000 священников; 50.000 псаломщиков. [888]
Для сравнения!
Румынская Православная Церковь. При населении социалистической Румынии в 21 млн. человек. Церковь имеет 12 тысяч священнослужителей, до 300 монастырей, 2 богословских факультета, в Бухаресте (500 студентов) и Сибиу (700 студентов), 6 духовных семинарий; в каждой епархии — собственная, оборудованная типография, мастерские церковной утвари, станки для приготовления тканей на облачения. В самом Бухаресте — около 400 храмов. [889]
Греция. 8,5 млн. человек. Элладская Православная Церковь насчитывает 15.300 храмов, 252 монастыря, тысячи часовен. [890]
В столице Эллады Афинах на 3 миллиона жителей действуют 500 православных храмов.
Константинопольская Патриархия — только в центре столицы (не включая Фанар) 58 храмов.
Чехословакия. 8.222 храма. В одной Праге действуют почти 200 храмов, молитвенных домов и «других богословных пунктов». [891]
В Советском Союзе, с населением более 250 миллионов человек, из которых по меньшей мере 50 миллионов — православных верующих, имеется только 7,5 тысяч храмов.
Примечания
1. Н. Бердяев «Философия свободы» М. 1911 с 1 Писать свое, что–то, как писали раньше, сейчас осмеливаются лишь очень и очень немногие В основном пишут о чем то Хотя, конечно, бесспорно прав Н. Бердяев, утверждая, что лучше быть третьесортным Августином рядовым и верном духа «чего–то», чем первостепенным провозвестником духа «о чем то», рассматривая это не как право или привилегию а как обязанность См. там же с 1.
2. Даже из уст высоких церковных служителей раздаются призывы и предпринимаются попытки внести «коррективы» в осмысление общественно–церковных событий после 1917 года Архиепископ Волоколамский Питирим на статье архиепископа Лоллия «Неправедный управитель» («Украинский Православный благовестник». 1926, № 18) написал такие слова «Очень хорошо и по смыслу верно объясняет, но для нашего времени и история требует редактирования».
3. В работе встречаются материалы, не предназначавшиеся для широкого круга людей некоторые архивные данные благодаря счастливым обстоятельствам ставшие доступными автору. В связи с этим возникла проблема морального порядка имеет ли автор право воспользоваться такой информацией?
4. Знание истории всегда было опасно В свое время Н. Огарев говорил Хворостину «Вас погубит знание истории» Л. Либединская «С того берега» Повесть о Николае Огареве М. 1980 с 109.
5. Делегаты из Петрограда во главе с проф. Ф.Н. Орнатским на Поместном Соборе рассказывали, что видели Оптинского старца Алексия и он сказал «Пора начать говорить правду в глаза, чтобы народ знал все и стал на защиту веры и Церкви» «Церковные ведомости». 1918 № 8, с 201 И два года спустя «Пора заговорить Православной Церкви И заговорить живым языком, который бы нашел путь к на родной совести Конечно, не циркулярами, не посланиями, а горячей проповедью по городам и селам должно пойти православное духовенство. Дело за духовенством» «Вечернее слово» 1920. N» 231 Цит. по Б Кандидов «Церковь и гражданская война на юге» Изд–во «Безбожник» М. 1931, с 148.
6. 3. И. Лисавцев «Критика буржуазной фальсификации положения религии в СССР» Изд. 2 М, 1975.,с 121.
7. См. Н. Бердяев «Философия свободы» М, 1911, с 4.
8. Св. Иоанн Златоуст «Творения» X. кн 2 «Беседа 18 на 2 Послание к Коринфянам» 3(527) СПб, 1904. с 633.
9. Между угощениями иностранных гостей и туристов и свободой совести в Советском Союзе, как ни странно, существует непосредственная связь Вот выборка из статьи Архиепископа Германского Александра Так и хочется назвать ее «Об обедах и свободе совести». К сожалению, пространная, но уж весьма показательная.
10. «Журнал Московской Патриархии». 1945. N4, с. 57.
11. «Наука и религия». 197Я. №1. с. 5.
12. Там же.
13. Там же.
14. Там же. 1976. № 11. с. 111.
15. Если для кого–то возникнет вопрос, является ли критическая работа конструктивной, то вполне уместно задаться и вопросом, является ли конструктивной всякая положительная (так называемая) работа. Убежден, что это вопрос факта, а не явления.
16. Кто–то из французов утверждал немного по–другому: революцию готовят идеалисты, совершают фанатики, а пользуются ее плодами — подлецы. Но это уже подход с другой стороны. Довольно справедливый, кстати.
17. 2 ноября 1917 года участники церковной делегации в Московский революционный комитет перед зданием президиума Моссовета пытались уговорить красногвардейцев не обстреливать Кремль.
18. Платон. «Государство». 464а. Цит. по Аристотель «Политика». М. 1911, с. 209.
19. Ф. М. Достоевский. «Бесы». Собрание сочинений, т. 7. М, 1957.
20. Под словом «низких» нет необходимости понимать поголовную безграмотность или безнравственность или еще что–либо подобное, что все же частично нельзя и отрицать, а скорее именно ту самую обездоленность и бесправность этой общественной группы, о которой говорят во всех учебно–исторических пособиях, т. е. в общепринятом смысле. Ср.: «Мы — нищие, и некультурные люди Не беда» (В. И. Ленин в предисловии к книге Скворцова–Степанова «Электрификация РСФСР в связи с переходной фазой мирового хозяйства». Полное собрание сочинений, т. 45, с 666–667) Себя–то Ленин зря сюда причислил. Это он–то нищий?
21. Аристотель. «Политика». М., 1911, с 119 (111, 6).
22. Св. Иоанн Златоуст. «Творение». Т. 1. СПб., 1898 Слова о священстве. Слово 3, с. 440. Ср. притчу о несправедливом должнике (Лк. 18, 23–35).
23. Аристотель. «Этика». СПб., 1908, с. 88.
24. Там же, с. 94.
25. Там же, с. 101.
26. Там же.
27. Там же, с. 105.
28. Там же, с. 87.
29. Аристотель. «Политика». М., 1911, с. 210 (V. 2. 4).
30. Там же.
31. Там же, с. 393.
32. Там же.
33. Материалисты Древней Греции. М., 1955, с 45.
34. Аристотель. Ук. соч. Том II.
35. «Он (Дарвин) вполне разделял утверждение, что из всех различий между человеком и другими (?) животными, самое значительное состоит в нравственном чувстве, которое он, с своей точки зрения, считает не приобретенным, а прирожденным человеку». Дарвин. «Происхождение человека и половой подбор». Начало 2–й главы. См. В.С. Соловьев. «Оправдание добра». СПб., 1899, с. 52.
36. Руководители русского народа тогда не понимали и, как думали некоторые, никогда не поднимутся на уровень осознания, где становится ясным, что никакие экономические выгоды, достигаемые ценой жизни человека, не стоят этой жертвы. См. Кандидов Б. «Религиозная контрреволюция 1918–1920 гг. и интервенция (очерки и материалы)». Изд–во общ–ва «Безбожник». М. 1930, с. 101–102.
37. Впервые полное равенство всех граждан в основу желательного государственного устройства положил Ж.Ж. Руссо. Особенно выразительно эта идея прослеживалась в программе бабувистов, выступавших за «республику равных — единую управляемую из единого центра, общенациональную коммуну» (Грахт, Бабер).
38. Ильин И.А. «Поющее сердце». Книга тихих созерцаний Мюнхен. 1958. с. 13.
39. Там же, с. 14.
40. Там же.
41. Там же, с. 15.
42. Ж. Санд — прямо называет первых христиан коммунистами, в лучшем смысле этого слова. См. «Собрание сочинений», т. 7, Л, 1973, с 155.
43. Баторевич С., свящ., «Пойдем за Христом» Варшава. 1935, с 9.
44. См. В. И. Ленин. Полнее собрание сочинении, т. 37, с 266.
45. См. Там же, т. 42. с. 254. «Чтобы управлять, надо иметь армию закаленных революционеров–коммунистов, она есть, она называется партией». Да такая армия была. Сплоченная партийная организация, которая к этому времени имела за плечами многолетний опыт кровавой борьбы и тысячи кровавых операций.
46. Впервые его выразил 9 ноября 1917 года на заседании Бакинского Совета Мешади Азизбеков. См. «Наука и религия», 1977. № 5, с. 17.
47. Известно, что Маркс все социальные революции образно называл локомотивами истории. См. «Наука и религия», 1978, № 6, с. 7.
48. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 11, с. 103.
49. См. БЭС, изд. 3, т. 12, с. 550.
50. Ф. М. Достоевский. См. Л. Гроссман. ЖЗЛ. Достоевский, М., 1962. с. 440.
51. Амбарцумов Е. Гигант и пигмеи. «Литературная газета». 23 апреля 1980 г. № 17. с. 14.
52. С. Юткевич, Е. Габрилович. Горки, Поронино. Париж. «Литературная газета». 23 апреля 1978 г. № 17, с. 8.
53. «Неделя». Середина октября 1979 г.
54. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 6, с. 73.
55. См. «Наука и религия». 1978. № 12, с. 20. 23.
56. Краткая История СССР. Ч. 2. М.. 1972. с. 53. См. также С. Кляцкин. На защите Октября. М.. 1965. с. 69.
57. Там же, с. 71–72.
58. Диктаторы и диктатуры, независимо от их нициональной принадлежности. непременно обладают чертами «фамильного» сходства, а отдельные расхождения во фразеологии или тактике здесь ничего, по сути не меняют. Ник. Савицкий. Антонио выбирает борьбу. «Литературная газета». 15 окт. 1980. № 42, с. 8.
59. Философский словарь под редакцией М. М. Розенталя. Изд. 3. М.. 1975, с. 116.
60. Краткая история СССР. ч. 2. М.. 1972, с. 53. См. также: С. Кляцкин. На защите Октября. М., 1965. с. 71–72.
61. А. Кармен. «Команданте дос». «Комсомольская правда». 19 июля 1980 г. с. 3.
62. Краткая История СССР. Ч. 2. М., 1972, с. 53. См. также С. Кляцкин. На защите Октября. М., 1965. с. 69.
63. Вот доктор исторических наук В. Луконин — тот марксист. В его представлении термин «революционный» и «насильственный» выступают как прочные синонимы. См. его статью–предисловие к книге М. Семашко. «Маздак». Повести черных и красных песков. Алма–Ата, 1974. с. 8.
64. Ф. Энгельс. Статья «Об авторитете».
65. Л. Либединская «С того берега». Повесть о Николае Огареве. М.. 1980, с. 257.
66. Там же. с. 329–330.
67. Там же. с. 330–331.
68. Там же, с. 332–333.
69. Там же, с. 335.
70. Там же.
71. «Церковные ведомости». 1918. № 17–18. с. 575.
72. В. Шульгин, 1920–й год. с. 146.
73. «Революционер забирается туда, куда ни один врач не проникнет — в человеческое сознание». А. Кармен. «Команданте дос». «Комсомольская правда». 19 июля 1980. с. 3.
74. Цит. по: «Наука и религия». 1967. № 2, с. 4.
75. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 45, с. 285. См. Снегирева Э. А. Политическая переориентация Русского Православия в первое десятилетие советской власти (1917–1927). Автореферат диссертация. Лен. гос. унив–т им. А. Жданова. Л.. 1974. с. 13.
76. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 45, с. 285.
77. См. документы конференции «Ценре–Цион». 2 мая 1918 года. Москва. Ю. Иванов. «Осторожно, сионизм!» с. 72–73.
78. Там же. с. 73.
79. Ж. Санд. Собрание сочинений, т.. 7. Л.. 1973, с. 559.
80. Ср. беседу на «Философских вечерах». Петербург, 1914 год. Вельяминов — Ахундину, революционеру. А. Толстой. «Хождение по мукам». М., 1976, с. 12.
81. Хомяков. См. М. Лебедев. «Взаимное отношение Церкви и государства по воззрениям славянофилов». Опыт оправдания системы отделения Церкви от государства. Казань, 1908. с. 211.
82. Евпирид. См. Аристотель. «Политика». М., 1911, с. 207.
83. В.С. Соловьев. «Духовные основы жизни». СПб.. 1897. с. 191.
84. Левичев. «Под маской религии» Брошюра. ГИЗ. М. — Л., 1929, с. 7.
85. Там же, с. 7–8.
86. Там же.
87. Там же.
88. Ж. Санд. Собрание сочинений. Т. 7. Л., 1973, с. 558–559.
89. См. «Наука и религия». 1963. № 6, с. 34.
90. Справедливое общество не может быть построено на основе насилия… (которое) расчленяет семьи, причиняет смерть одним и заключает в тюрьму других, как говорил кардинал Сильва Энрикес. О. Филдинг Кларк. «Христианство и марксизм». Изд «Прогресс». 1977. Пер с англ. Машинопись, с. 122. Помимо этого, насилие идет рука об руку с неприязнью А неприязнь оглупляет. «Не отдавай себя во власть неприязни». Савва Дангулов. Кузнецкий мост. М., 1978, с. 535.
91. А. Осипов, проф. Справедливость и насилие. «Журнал Московской Патриархии». 1973. № 7. с 49.
92. Там же, с. 51. Уже за одни эти слова автор достоин того, чтобы быть на хорошем счету у власти и выступать за границей как доверенное лицо.
93. Но есть аналогия, которую мы, впрочем, не склонны разделять. По мнению А. Карташева, главного эксперта–министра вероисповеданий во Временном Правительстве, высказанном им на религиозно–философских собраниях в Петербурге. Иосиф Волоцкий был «неправ» пред заволжскими старцами, по отношению к которым им было применено насилие. См. «Записки РФС», с. 216.
94. Известный возглас Иисуса Христа «Боже. Боже, вскую оставил Мя еси по сей день для нас, надо признаться, остается тайной Богочеловеческого бытия.
95. От того, что оно «обычное, мелкое», привычное, правильнее сказать (от того, что часть встречается), насилие не теряет своего гнусного содержания. Св Иоанн Златоуст говорит, что несправедливость и справедливость имеют одинаковую силу, как в большом, так и в малом. Св. И. Златоуст. Полное Собрание Сочинений. т. 8. с. 402.
96. Св. И. Златоуст. Полное Собрание Сочинений, т. 8. с. 359.
97. Епископ Сергий. «Записки РФС». с. 160.
98. См. мнение А. Карташева. Там же, с. 216. Правда, «меч» в христианстве есть. Но меч не того внешнего насилия, о котором идет речь, а меч внутреннего принуждения (точнее — понуждения, тоже внутреннего). Это меч, присутствие которого явственно и неизбежно в христианстве, как единой, вселенской, истинной религии. В таком случае, для приемлющих христианство оно — Сила, а для неприемлющих — объективно и безусловно «насилие». Уже тем, что христианство существует. См. по этому поводу рассуждения В. А. Тернавцева на заседаниях Религиозно–философских собраний. «Записки РФС». с. 204. 207.
99. Л. Либединская. С того берега. Повесть о Николае Огареве. М.. 1980. с. 169.
100. Мережковский. См. «Записки РФС», с. 152.
101. Мысль восточного христианина. См. М. Семашко. Маздак. Повести черных и красных песков. Алма–Ата. 1974, с. 123.
102. Л. Либединская. Ук. соч., с. 90. Нам известен только один человек (из церковной среды), который утверждал и «доказывал» странную мысль о наличии в христианстве, точнее, в самом Евангелии, «принципа насилия», «принципа боли». Это — В. В. Розанов. См. реферат на заседании РФС: «Основание церковной юрисдикции или о Христе — Судии мира». Впервые опубликован: «Новый путь». 1903. № 4. затем: «Темный лик». СПб.. 1910.
103. Св. И. Златоуст. Полное Собрание Сочинений, т. 7, с. 204.
104. Для нас Христос был страдающим. Страдальцем. Он был против скверны мира и потому страдал. Страдал именно потому, что был против этой скверны. «А есть ли скверна хуже власти?» (слова восточного христианина. См. М. Семашко. Маздак. Повести черных и красных песков. Алма–Ата. 1974, с. 28). Кнут в руки взяли «кремлевские мечтатели» (Г. Уэльс о Ленине), забыв, что подлинная сила — в сострадании. Логика кнута самым коротким путем приведет их к дьяволу. (См. М. Семашко. Ук. соч., там же). Но мы то не должны под страхом кнута идти Тем же путем. У нас — свой, христианский путь.
105. А. Левитин, В. Шавров. История русской церковной смуты Машинопись. т. 1. М., 1963. с. 53.
106. Там же.
107. Там же.
108. Там же. с. 53–54.
109. Цит. по: А. Левитин. В. Шавров. Очерки по истории русской церковной смуты 20–30 гг. Машинопись, т. 2. М., 1962. с. 91.
110. Там же. с. 374.
111. Ярославский Е, «10 лет на антирелигиозном фронте» Акц изд–во «Безбожник» 1927, с. 1.
112. «Церковные ведомости» 1918 № 6, с 252–254.
113. Там же. № 3–4, с. 158.
114. Конфискация церковных имуществ во Франции частично была произведена еще в эпоху великой революции. Затем государство по закону 1905 года отобрало от церковных учреждений все имущества, полученные ими от государства, но собственно церковных не тронуло и передало их культовым ассоциациям — юридическим преемникам прежних церковных учреждений.
115. Б В. Титлинов, проф «Церковь во время революции». Изд–во «Былое» Пг, 1924. с. 115–116, 117.
116. См. Титлинов Б. В., проф. «Церковь во время революции». Изд. «Былое». Пг, 1924, с. 106.
117. См. «Церковные ведомости», 1918. № 2, с. 95.
118. И. Хризостомус. «Церковная история России новейшего времени», т. 1 — История Русской Православной Церкви в новейшее время. Патриарх Тихон. 1917–1928. Зап. Герм., 1965, с. 125.
119. «Церковные ведомости». 1918. № 3–4. См. Титлинов Б. В., Ук. соч. с. 121.
120. См. «Революция и Церковь». 1919. № 1. с. 36; № 3–5, с. 78.
121. См. Зыбковец В. Ф. Национализация монастырских имуществ в Совестной России (1917–1921 гг.). Изд. «Наука». М., 1975, с. 6.
122. «Церковные ведомости». 1918. № 2, с. 95.
123. «Революция и Церковь». 1919. № 1, с. 7; См. так же: Зыбковец В. Ф., Ук. соч. с 62–63.
124. «Наука и религия». 1976. № 4, с. 4.
125. «Революция и Церковь». 1919. № 1, с. 6.
126. ЦГА РСФСР, ф. 353, т. 2, д. 701, лл. 38, 49. См. Зыбковец В. Ф., Ук. соч., с 54–55.
127. Там же.
128. Там же.
129. Там же.
130. Там же.
131. «Революция и Церковь». 1919, № 1, с. 6.
132. Там же. 1922., с. 45–46. Титлинов Б. В., проф. «Церковь во время революции». Изд «Былое». Пг., 1924, с. 126.
133. Однако, это не помешало советским идеологам впоследствии утверждать, что отделение Церкви от государства и школы от Церкви получило повсеместное одобрение И так было в отдельных случаях, будто бы, когда «реакционному духовенству удавалось сбить с толку наименее сознательную часть трудящихся», имели место протесты. Но они быстро прекращались после соответствующей разъяснительной (?) работы. Так утверждает кандидат философских наук А. Иванов. «Свобода совести в первых законодательных актах советского государства». «Наука и религия». 1978 № 10, с. 32.
134. «Революция и Церковь». 1919. № 1, с. 10–11.
135. Там же.
136. Для жуткого явления местного (локального) понимания — имя декрета советской власти сознательно применено. Такое же жуткое понятие — местное (частное) мнение, в понимании законодательства.
137. «Церковный календарь» на 1927 год, с. 48.
138. Там же, с 48–49.
139. См. Бюллетень НКВД № 10 от 1923 года.
140. См. Собрание узаконении. 1923 г. № 72–73, ст 699.
141. «Церковный календарь на 1927 год», с 49.
142. Там же.
143. Там же.
144. Циркуляр НКФ, 2 января 1925 года, № 463 См. «Церковный календарь на 1927 год», с. 49–50. См. также: Гидулянов П. В. Отделение Церкви от государства. Полный сборник декретов, ведомственных распоряжений. М, 1926, с. 210.
145. «Церковный календарь на 1927 год», с. 52.
146. Там же. с. 60.
147. «Церковный календарь на 1923 год», с. 37.
148. Там же.
149. «Церковный календарь на 1927 год», с 60.
150. Там же, с. 47.
151. Разъяснение V Отдела НКЮ. 19 августа 1924 года. См. там же.
152. «Церковный календарь на 1927 год», с. 44.
153. Там же, с. 44.
154. Там же, с. 43.
155. Там же.
156. «Церковный календарь на 1923 год», с. 38.
157. «Известия» 18 4 1924 г. См. «Церковный календарь на 1923 год», с. 40.
158. «Революция и Церковь». 1924. № 1.
159. «Труд» Июнь 1923 г. См. «Церковный календарь на 1923 год», с 43.
160. Скажут, что это маловажно. Нет! Не маловажно! Это значит, что правительство не может найти грамотных людей для редакции своих законов. Это значит, что оно дозволяет писать законы, которые для целого народа должны быть ясны, как дважды два, людям, не знающим отечественного языка «Это явление страшное, которое приводит в трепет за будущность, ибо носит на себе печать бездарности» (Огарев в статье, анализирующей манифест императора по случаю коронации. «Полярная Звеза») См. Л. Либединская. «С того берега» Повесть о Николае Огареве. Изд полит лит–ры 1980, с. 154.
161. Высказывания лектора приведены дословно по магнитной записи.
162. По общепринятым редакционным представлениям, в сложных предложениях, связанных союзом «не только но» на составную часть, к которой относится «не только» приходится не более 40% смыслового значения.
163. «Известия ВЦИК». № 18(382) от 11 июня 1918 г.
164. М. В. Попов. «Церковь в годы реакции и революции». ОГИЗ РСФСР. Иванов, 1931 г., с. 6.
165. «Наука и религия». 1978. № 10, с. 44.
166. Д. В. Дягилев. «Церковники и сектанты на службе контрреволюции». ОГИЗ. Челябгиз. 1939, с. 7.
167. Левичев. «Под маской религии». Брошюра. ГИЗ. М. — Л., 1929, с. 3.
168. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 44, с. 146.
169. «Наука и религия». 1977. № 7, с. 19.
170. Там же. № 9, с. 67.
171. Ленин. «Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата». Полное собрание сочинений, т. 39, с. 280.
172. «Революция и Церковь». 1919. № 1, с. 3.
173. Там же.
174. «Наука и религия». 1977. № 2, с. 33.
175. Кандидов Б. «Церковь и гражданская война на юге». Изд. «Безбожник». М., 1931, с. 18. См. также: «Церковные ведомости». 1918. № 3–4, с. 159.
176. «Церковные ведомости». 1918. № 23–24, с. 683–685.
177. Там же, № 2, с. 87: М. 13–14. с. 434.
178. Там же, № 2, с. 102–104.
179. Там же, № 1, с. 48.
180. Там же, с. 48, 50–55.
181. Там же, с. 51.
182. Там же, № 9–10, с. 372–377.
183. Там же. Перерыв в работе Собора, вызванный октябрьскими революционными событиями, длился до 20 января 1918 года. В этот день Собор начал свою деятельность частным собранием, а 22 января налицо уже был законный кворум.
184. «Церковные ведомости». 1918. № 23–24, с. 683–685.
185. Видимо, не стоит пояснять, что означает выражение «взять на мушку»?.
186. «Церковные ведомости». 1918. № 23–24, с. 683–685.
187. Там же, № 5, с. 179.
188. Цит. по: Л. Регельсон. «Трагедия Русской Церкви». 1917–1945 гг. Париж, 1977, с. 42.
189. Б. В. Титлинов, проф. «Церковь во время революции». Изд. «Былое». Пг» 1924, с. 129–130.
190. «Церковные ведомости». 1918. № 15–16, с. 503.
191. Кандидов Б. «Церковь и гражданская война на юге». Изд. «Безбожник». М., 1931, с. 22.
192. «Церковные ведомости». 1918, № 19–20, с. 626–627.
193. Там же. № 23–24, с. 711–713.
194. Там же. № 15–16, с. 503, 523.
195. Положение священнослужителей в то время было трагично в своей безвыходности. С одной стороны им запрещалось принимать всякое участие в политике, а с другой, тот кто не интересовался политикой, был нейтральный. Нейтральных же всех советская власть расстреливала как врагов народа.
196. «Церковные ведомости». 1918, № 23–24, с. 711.
197. Там же. № 9–10, с. 372; № 15–16, с. 523.
198. Там же, с. 503, 523.
199. Там же. № 9–10, с. 380.
200. Там же. № 2, с. 102–104.
201. Там же. № 15–16, с. 519.
202. Там же. № 5, с. 202.
203. Иоанн Александрович Кочуров. Петроградская епархия.
204. Петр Иоаннович Скипетров. Петроградская епархия.
205. Иосиф Смирнов. Костромская епархия.
206. Павел Александрович Дернов. Город Елабуга. Вятская епархия.
207. Игумен, Брянского Успенского Свенского монастыря.
208. Павел Кушников, село Бельское, Устюжского уезда Новгородской епархии. Расстрелян по распоряжению местного исполкома.
209. Петр Покрывалов. Тульская епархия.
210. Феодор Афанасьев. Орловская епархия.
211. Михаил Чефранов. Севастополь. Таврическая епархия.
212. Владимир Ильинский. Костромская епархия.
213. Василий Углянский. Симферопольская епархия.
214. Константин Снятковский Владимирская епархия.
215. Иеромонах Брянского Успенского Свенского монастыря.
216. Иоанн Касторский. Костромская епархия.
217. Послушник Брянского Успенского Свенского монастыря.
218. Иоанн Павлович Перебаскин, смотритель Солигаличского духовного училища.
219. «Церковные ведомости» 1918 М. 15–16, с 518–519.
220. Там же. М. 2, с. 115.
221. Глеб Алехин «Белая тьма» Лениздат., 1971, с. 319.
222. Лев Шейнин «Записки следователя». М. 1979, с 6.
223. Там же Совсем не случайно, видимо, Шейнин слово закон 1923 года взял в кавычки.
224. Брокгауз и Ефрон Энциклопедический словарь т. 72, с 640.
225. Там же. с 641.
226. Анненков, Юрий. «Дневник моих встреч». Цикл трагедий, т. 1. Международное содружество 1966, с 73.
227. См. Шейнин, Л. «Записки следователя» — М., 1979, с 301.
228. «Церковные ведомости». 1918. № 1, с. 44.
229. Там же, 1918 № 9–10, с 372–377.
230. Там же № 11–12, с 4.
231. Там же, № 15–16, с 534–536.
232. Там же, № 9–10, с 372–377.
233. Там же, № 15–16. с 523.
234. Там же, № 17–18, с 587–590.
235. Там же, № 9–10, с. 372–377.
236. Там же, № 19–20, с. 628.
237. Там же. № 11–12, с. 416.
238. «Новгородские епархиальные ведомости». 15–31 марта 1918 г. См. так же: «Церковные ведомости». 1918. № 19–20, с. 628.
239. «Церковные ведомости». 1918 № 19–20, с. 627–628.
240. Там же, № 11–12, с. 416.
241. Там же, № 9–10, с. 365–366 См. так же: № 11–12, с. 416.
242. Там же, № 15–16, с. 503, 523.
243. Там же, с. 524.
244. Там же, № 19–20, с. 622–625.
245. Там же, № 2, с. 102–104.
246. Там же, № 13–14, с. 482.
247. Там же, № 9–10, с. 372–377.
248. Там же, № 11–12, с. 422.
249. Там же, № 19–20, с. 628.
250. Там же, № 23–24, с. 683–685.
251. Цит. по: Э. И Лисавцев. Критика буржуазной фальсификации положения религии в СССР. Изд 2 М, 1975, с. 135.
252. Л. Регельсон. Трагедия Русской Церкви. 1917–1945. Париж, 1977, с. 65–66.
253. Там же, с. 66.
254. Там же, с. 65–66, 67.
255. «Церковные ведомости». 1918. № 13–14, с. 481.
256. Там же, № 23–24, с. 708–709.
257. Левичев. «Под маской религии». Брошюра ГИЗ, М. — Л., 1929. с. 7–8.
258. «Революция и Церковь». 1919, № 1, с. 9.
259. «Церковные ведомости». 1918. № 2. с. 102–104.
260. Там же. с. 96.
261. Там же. с 96–97.
262. Там же. с 87.
263. Там же.
264. Там же. с 89–90.
265. «В России того времени (революционного — В.С.) были свои Нероны, но были и свои мученики», — справедливо сказал на заупокойной мессе 9–го января 1930 г. в Париже председатель Протестантской федерации Франции.
266. «Церковные ведомости». 1918. № 2, с. 91.
267. Там же.
268. Там же. № 5, с. 204.
269. Там же. № 2. с. 90–91.
270. Там же. № 9–10, с. 372–377.
271. См. Послание Священного Собора всем чадам Православной Российской Церкви. «Церковные ведомости». 1917 № 43–45, с 399.
272. См. выписку из протокола от 14–27 февраля 1918 г. № 64. с 8.
273. «Церковные ведомости». 1918 № 19–20, с 627.
274. Там же. с. 211.
275. Там же. № 5, с 211.
276. «Церковные ведомости» 1918. № 15–16, с 530.
277. «Церковные ведомости». 1918 № 21–22. с 653–654.
278. Там же.
279. Там же. № 11–12. с 421.
280. Там же, № 13–14, с. 479.
281. Там же, № 2, с 102–104.
282. См. письмо № 276 на имя редактора «Уфимский вестник» преосвященного Андрея, епископа Уфимского. «Церковные ведомости» 1918 № 6. с 272–273.
283. Там же.
284. Там же. № 5. с 211.
285. Там же. № 9–10. с 372–377.
286. «Революция и Церковь». 1919. № 1, с 32.
287. Там же.
288. «Церковные ведомости». 1918 № 15–16. с. 530: см также: «Революция и Церковь» 1919 № 1. с 40.
289. «Церковный календарь на 1923 год» Приложение «Революция и Церковь» 1922 с 46.
290. «Церковные ведомости» 1918 № 6–8, с 122.
291. Могут, конечно, сказать зачем собирать и вытаскивать («копаться», как выразился один архиерей) эти язвы на свет Божий9 — Надо Мы никогда не забудем, мы будем вечно помнить и прославлять муки Христа, мы обязаны помнить, прославлять и подражать страданиям всех верных последователей Христа.
292. Анненков Ю. «Дневник моих встреч». Цикл трагедий, т. 1. Международное литературное содружество, 1966, с. 32.
293. «Церковные ведомости». 1918. № 2. с. 102–104.
294. II послания Святейшего Тихона, Патриарха Московского и Всея России, от 19 января 1918 года, в котором он анафематствует большевиков. См. «Церковные ведомости». 1918. № 2. с. 11–12.
295. «Церковные ведомости». 1918 № 11–12. с. 398.
296. Там же, № 9–10, с. 371–372.
297. Баторевич С. свящ. «Пойдем за Христом». Варшава, 1935, с. 9.
298. Кандидов Б. «Религиозная контрреволюция 1918–1920 гг. и интервенция» (очерки и материалы). Изд–во общества «Безбожник». М., 1930. с. 36.
299. «Церковные ведомости». 1918. № 3–4, с. 160.
300. Там же, № 15–16. с. 522.
301. Послание Патриарха Тихона по случаю первой годовщины революции. См. Плаксин Р. Ю. «Крах церковной контрреволюции» 1917–1923 гг. Изд–во «Наука». М.. 1968, с. 81–82.
302. «Церковные ведомости». 1918. № 11–12. с. 398–401.
303. Там же и № 5. с. 214.
304. Там же. с. 196.
305. В это время Горький был полон сомнений. Жестокость, сопровождавшая «бескровный» переворот, глубоко его потрясла. Бомбардировка Кремля подняла в Горьком бурю противоречивых чувств. Пробоину в куполе собора Василия Блаженного он ощутил как рану в собственном теле. В эти трагические дни он был далеко не один в таком состоянии — среди большевиков и их спутников. «Я видел А. Луначарского, — писал впоследствии Ю. Анненков. — только что назначенного комиссаром народного просвещения, дошедшим до истерики и пославшим в партию отка» от какой–либо политической деятельности. Ленин с трудом отговорил ею от этого решения». См. Анненков Ю. «Дневник моих встреч». Цикл трагедии, т. I. Международное литературное содружество. 1966. с. 32.
306. «Церковные ведомости». 1918. № 9–10. с. 367–368.
307. Там же. № 13–14, с. 472.
308. Там же. № 23–24. с. 670.
309. «Новая жизнь». 22 мая 1918 г. См. так же «Церковные ведомости». 1918. № 21–22. с. 649.
310. «Церковные ведомости». 1918. № 1. с. 50: № 2. с. 115.
311. Шульгин В. «1920–й год», с. 17.
312. Из беседы архонта–турка с Панайотаросом, старостой греческого села. Никос Казанзахис. «Христа распинают вновь». М.. 1962, с. 319.
313. «Церковные ведомости». 1918. № 13–14, с. 443–445.
314. «Церковные ведомости». 1918. № 11–12. с. 397–398. Из слова прот. Владимира Воробьева перед молебном о защите святой Православной Церкви, по поводу декрета об отделении Церкви от государства.
315. См. послание Высшего церковного управления Сибири 7 февраля 1919 года ко всем главам церквей. Подписано архиепископом Омским Сильвестром, другими епископами и священниками. См. так же: Кандидов Б. «Религиозная контрреволюция 1918–1920 гг. и интервенция» (очерки и материалы). Изд–во общества «Безбожник». М.. 1930. с. 42–43.
316. «Церковные ведомости». 1919. N2–3. с. 29–30.
317. Кандидов Б. «Церковь и гражданская война на юге» Изд–во «Безбожник». М.. 1931. с. 157–158.
318. Обращение к христианам всего мира членов Юго–восточного церковного собора. Ставрополь, май 1919 г. См. Кандидов Б. Ук. соч.. с. 34.
319. Послание архиепископа Донского и Новочеркасского Митрофана патриарху Константинопольскому. См. Кандидов Б. «Религиозная контрреволюция 1918–1920 гг. и интервенция» (очерки и материалы). Изд–во общества «Безбожник» М. 1930 с. 30–32.
320. Постановление общего собрания приходских советов градочитинских церквей Чита. 30 апреля 1920 г. Предатель — епископ Забайкальский Мелетий. См. Кандидов Б. «Религиозная контрреволюция 1918–1920 гг. и интервенция» (очерки и материалы). Изд–во общества «Безбожник». М.. 1930, с. 45.
321. А. Солженицын назвал это перекосом эпохи: все революции в общем одобрять, все контрреволюции безоговорочно осуждать. См. статью «На возврате дыхания и сознания» в сборнике «Из–под глыб». ИМКА–ПРЕСС. Париж. 1974, с. 16. А фактически, где га временная линия, до которой революция есть контрреволюция, а за которой просто революция?
322. «Молодым безбожникам» (материалы к комсомольскому рождеству). Сборник. Изд. «Молодая гвардия». М.. 1924. с. 21.
323. Кандидов Б. «Вредительство, интервенция и Церковь». Изд–во «Безбожник». М.. 1931. с. 70.
324. «Советская политика в религиозном вопросе». Ред. статья. «Революция и Церковь». 1919 № 1. с. 2.
325. Олещук Ф. «Борьба Церкви против народа». М., 1939, с. 74.
326. Там же.
327. Лисанцев З. И. «Критика буржуазной фальсификации положения религии в СССР». Изд 2. М.. 1975. с. 156.
328. См. К делу б. Патриарха Тихона. Обвинительное заключение по делу граждан: Бечавина Василия Ивановича. Феноменова Никандра Григорьевича. Стадницкого Арсения Георгиевича и Гурьева Петра Викторовича по 62 и 119 ест. УК. М.. 1923. с. 27.
329. Там же.
330. Ольга Форш. «Летошний снег». Сборник рассказов. Изд. «Земля».
331. Штсле Г. Я. «Восточная политика Ватикана». 1917–1975. Изд. Р. Пипер и Ко. Мюнхен–Цюрих. 1975.
332. Плаксин Р. Ю. «Крах церковной контрреволюции 1917–1923 гг.» Изд. «Наука». М.. 1968. с. 132.
333. Рукописный отдел МИРА. ф. 4, т. 2. ед. хр. 97. д. 7. См. так же Плаксин Р. Ю. Ук. соч.. там же.
334. «Революция и Церковь». 1919 № 6–8. с. 63–64.
335. Там же.
336. Кандидов Б. «Религиозная контрреволюция 1918–1920 гг. и интервенция» (очерки и материалы). Изд–во общества «Безбожник». М., 1930, с. 22.
337. Лукин И.М. (Н. Антонов). «Церковь и государство». Изд. 4. ГИЗ. М.. 1922. с. 41.
338. «Революция и Церковь». 1919. № 6–8. с. 102.
339. Там же. с. 106.
340. Там же. № 1. с. 26.
341. Протокол коллегии НКЮ. № 145. 14 февраля 1919 года. См. «Революция и Церковь». 1919. № 1, с. 42.
342. Там же, № 6–8, с. 124.
343. Там же.
344. Там же, с. 57–6?.
345. 26 июля 1929 г. № 776. См. «Революция и Церковь». 1919. № 3–5. с. 11.
346. Там же, № 6–8, с. 117.
347. Там же, № 2, с. 39.
348. Там же, № 6–8, с. 117.
349. Там же.
350. Там же, 1920. № 9–12. с. 90.
351. Там же. 1919. № 2, с. 10–12; 1920. № 9–12. с. 98. См. так же: Зыбковец В. Ф. «Национализация монастырских имуществ в Советской России (19171921 гг.)». Изд. «Наука». М., 1975. с. 89.
352. Горев Михаил. «Троицкая Лавра и Сергий Радонежский». Опыт историко–критического исследования. Антирел. биб–ка ж–ла «Революция и Церковь». Вып. 3. Изд. НКЮ. М., 1920, с 42.
353. Там же, с. 45.
354. Там же, с. 43.
355. «Революция и Церковь». 1920. N9–12. с. 74–81. См. так же: Титлинов Б. В., проф. «Церковь во время революции». Изд. «Былое». Пг., 1924, с. 178.
356. «Революция и Церковь». 1920. № 9–12, с. 74–81.
357. Там же, № 2, с. 39.
358. Революция и Церковь 1920 № 9 с 61.
359. Там же.
360. Там же № 9 12 с 89.
361. Там же с 91.
362. Там же № 9 с 56.
363. Там же.
364. Там же с 55.
365. Там же.
366. Там же № 9 12 с 89.
367. См. например дело Новгородского епархиального совета Революция и Церковь 1970 № 9 12 с 56 101 См. так же Титлинов Б.В. проф «Церковь во время революции» Изд. «Былое» Пг., 1924 с 169.
368. Лукин Н.М. (Н Антонов) Церковь и государство Изд. ГИМ. 1922 с 51.
369. См. Наука и Религия 1976 № 4 с. 49.
370. На соборе было 87 человек из которых 13 архиереев. Большинство бывшие члены Всероссийского Православного Московского Собора. Этот собор открылся с благословения Святейшего Патриарха Тихона. Председатель Митрополит Анчонии Храповицкий заявил, что дело Маркова 2–го рухнуло и Милюкова так же что Милюков так же глуп, как Марков 2–ой, никогда им не восстановить монархию потому что ни да Милюковым ни за Маровым 2–м нет реальной силы но есть иная организация заявил он которая свергнет большевиков — это Православная Русская Церковь. Она имеет своих агентов в каждой деревне нужно только разбудить эту Церковь, которая там засыпает и не понимает своей настоящей миссии.
371. Титлинов Б.В. проф. «Церковь во время революции» Изд. «Былое» Пг 1924 с 174 175.
372. Воинствующее безбожие в СССР за 15 лет 1917–1932 М., 1932 с 320) См. так же Ем Ярославский 10 лет на антирелигиозном фронте Акц. изд–во Безбожник 1927 с 5.
373. Там же с 323.
374. Глеб Алехин Белая тьма Лениздат 1971 с 320–324.
375. Там же с 322.
376. Там же с 219.
377. Революция и Церковь 1920 № 9 с 1.
378. См. по этому поводу статью Генштаб церковной контрреволюции в газете Известия от 6 мая 1922 года с резкими выпадами против Патриарха.
379. Левитин А Шавров В История русской церковной смуты М. 1963 Машинопись с 112.
380. Там же.
381. Первое состоялось в 1919 году.
382. К делу б Патриарха Тихона Обвинительное заключение по делу граждан Белавина Василия Ивановича Феноменова Никандра Григорьевича Стадницкого Арсения Георгиевича и Гурьева Петра Викторовича по 62 и 119 стт УК М 1923 с 44.
383. Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви 1917 1945 Париж 1977 с. 323, 325.
384. К делу б. Патриарха Тихона с 40.
385. Там же с 28.
386. Регельсон Л. с 334 См. так же Большой православный богословский словарь Сост. Бакулин Б С т. 5 М. 1978 с 479.
387. Левитин А. Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты 20 30 гг. т. 2 М. 1963 Машинопись.
388. Попов Н. в предисловии к работе Шилова Я. Тихоновская Церковь и Врангель Исторический очерк Составлен на основании архивных документов найденных в Крыму Изд–во Красная новь, Плавполитпросвет М. 1923 с 12.
389. К делу б. Патриарха Тихона, с. 8.
390. Там же, с. 9.
391. Протоиерей Заозерский в своем храме сдал ценности, однако на суде он счел долгом чести и необходимым отстаивать правильность патриаршею ноявания и по этой причине стал центральным лицом процесса.
392. Близкая родственница известного генерала А. А Брусилова.
393. Левитин А., Шавров В. «История русской церковной смуты» М. 1963 Машинопись, с. 122.
394. Штеле Г. Я. «Восточная политика Ватикана». 1917–1975 Изд. Р. Пипер и Ко Мюнхен–Цюрих, 1975.
395. К делу б. Патриарха Тихона, с. 38.
396. «Журнал Московской Патриархии». 1970. № 2, с. 14.
397. Владыки перед судом народа. «Известия ВЦИК». 27 февраля 1923 года. № 44, с. 60.
398. Левитин А., Шавров В. «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30 гг. т. 2. М., 1963. Машинопись, с. 15.
399. Трифонов И. «Очерки истории классовой борьбы в СССР в годы НЭПа» (1921–1937). ГИЗ «Политическая литература». М.. 1960, с 34.
400. Там же.
401. «Воинствующее безбожие в СССР за 15 лет». 1917–1932. М, 1932, с 120.
402. Регельсон Л. «Трагедия Русской Церкви», с. 90.
403. Петербургская тюрьма, построена в 1893 г. на Выборгской стороне. Состоит из двух крестообразных в плане корпусов.
404. Прот. А. Введенский. «Церковь и революция» (Уход Патриарха Тихона). Доклад во дворце Урицкого. 4 июня 1922 г. Пг., 1922, с 14.
405. Там же, с. 19.
406. Митрополит Антоний (Храповицкий). Белоэмигрантское «Новое время». См. «Живая Церковь». № 10. 1 октября 1922 г., с. 4.
407. Польский М., протопресв. «Новые мученики российские» Сведения о мучениках и исповедниках Русской Церкви, биографические данные о епископах и документы о внутрицерковной борьбе после 1927 года. т. 1 Собрание материалов. Джорданвилль, 1949, с. 214.
408. Левитин А., Шавров В., «История русской церковной смуты». М., 1963. Машинопись, с. 146, 149.
409. Трифонов И., «Очерки истории классовой борьбы в СССР в годы НЭПа» (1921–1937). ГИЗ «Политическая литература». М., 1930, с. 34.
410. До чего же ясно видел будущее Гуревич! Ведь случилось именно так.
411. К делу б. Патриарха Тихона. Обвинительное заключение по делу граждан: Белавина Василия Ивановича, Феноменова Никандра Григорьевича, Стадницкого Арсения Георгиевича и Гурьева Петра Викторовича по 62 и 119 стт. УК. М., 1923, с. 42–43.
412. Там же.
413. Флетчер У «Наука выживания» Лондон (Церковь в России 1927 1944) Лондон 1965 с 19 См. Лисавцев Э.И. «Критика буржуазной фальсификации положения религии в СССР» Изд 2 М. 1975 с 110–111.
414. Вскоре после того, как в мае 1922–го года Патриарх «Тихон был посажен под домашний арест и подвергнут бесконечным мучительным допросам, образовалась так называемая «Живая церковь» обновленческого характера, которая пыталась политическими уступками советам спасти религиозную жизнь. Большевики благоволили к ней, потому что любой раскол нарушающий монолитность церковною собрания, был им на руку. Скорее всего, чтобы иметь возможность активного действования в направлении ликвидации схизмы. Патриарх Тихон и принес в июне 1923 года политическую повинную и заявил о своей лояльности. Рост «Живой церкви затормозился, а после его смерти в апреле 1926–го года она сама оказалась расколотой на несколько обновленческих веток в зависимости от степени радикальности программ. И вскоре «медовый» месяц обновленцев с социализмом как сказала О. Форш окончился.
415. Шишкин А.А. «Сущность и критическая оценка обновленческого раскола Русской Православной Церкви» Изд Казанского университета Казань 1970 с 101.
416. Из воспоминаний Александры Васильевны Волковой и Левитин А Шавров В «История русской церковной смуты» т. 1 М. 1961 Машинопись с 18.
417. Левитин А., Шавров В. Ук соч с 155–156.
418. Там же с 183.
419. Там же с 325–326.
420. Там же.
421. Газета «Коммунист» № 188 17 августа 1922 г. с 1.
422. Большой Православный богословский словарь Сост Бакучин Б.С., т. 5 1978 Машинопись с 481.
423. Бердяев Н. «Самопознание» (Опыт философской автобиографии) Париж.
424. Как видим не зря митрополит Трифон (Туркестанов) называл обновленцев обнагленцами.
425. «Наука и религия». 1967. № 2, с. 4.
426. Анненков Юрий. «Дневник моих встреч». Цикл трагедий, т. 1. Международное литературное содружество, 1966, с. 72.
427. Там же, с. 74.
428. Там же, с. 219.
429. Там же, с. 225.
430. Там же, с. 173.
431. И. А. Горчаков. «История советского театра» Изд им Чехова Нью–Йорк. 1956. См. Анненков Юрий. «Дневниках встреч» с 199.
432. Анненков Ю. «Дневник моих встреч», с. 197.
433. Там же, с. 201.
434. См. сборник «Советский театр и современность. М. 1947.
435. Анненков Ю. Ук. соч., с. 55.
436. м. ж–л «Культура и жизнь». 1946. № 6, 20 августа.
437. Л. Либединская. «С того берега». Повесть о Николае Огареве. Серия «Пламенные революционеры». Изд. полит, лит. 1980, с. 128.
438. Н. Огарев. Там же, с. 228.
439. Там же, с. 126–127.
440. Краснов А., «В борьбе за свет и правду». М, 1964 Машинопись, с 246.
441. Жуткая тюрьма для отпетых уголовников с очень строгим режимом.
442. Левитин А., Шавров В., «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30 гг. ". Т. 2. М., 1962 (?). Машинопись, с 327–328.
443. Там же, с. 307.
444. Там же, с. 308.
445. Штеле Г. Я., «Восточная политика Ватикана» 1917–1975. Изд–во Р. Пипер и Ко. Мюнхен–Цюрих, 1975.
446. Там же.
447. Левитин А., Шавров В., с. 357–358.
448. Регельсон Л., «Трагедия Русской Церкви. 1917–1945» Париж, 1977, с. 114.
449. Там же, с. 116.
450. Там же, с. 114–115.
451. Штеле Г. Я.
452. Лисавцев Э. И., «Критика буржуазной фальсификации положения религии в СССР». Изд. 2. М., 1975, с. 154.
453. Там же.
454. Там же, с. 86.
455. Регельсон Л., с. 99.
456. Штеле Г. Я.
457. Крывелеев И., «Контрреволюция под прикрытием Евангелия» ГИЗ. Биб–ка «Безбожник». М. — Л., 1930, с. 10.
458. «Воинствующее безбожие в СССР за 15 лет». 1917–1932. М, 1932, с. 133.
459. Большая Советская Энциклопедия. Изд. 2. т. 50, с 229.
460. Солженицын А «На возврате дыхания и сознания». Из–под глыб. Сборник статей Париж. 1974, с 14.
461. Краснов А., «Закат обновленчества» Машинопись, с. 14.
462. Левитин А., Шавров В. с. 109.
463. Краснов А., «Закат обновлеченства». с. 16.
464. Левитин А., Шавров В., с. 123.
465. Дягилев Д. В, «Церковники и сектанты на службе контрреволюции». ОГИЗ. Челябгиз, 1939, с. 10.
466. Там же.
467. Там же.
468. Там же.
469. Плаксин Р. Ю., «Крах церковной контрреволюции 1917–1923 гг». Изд–во «Наука». М., 1968, с. 176.
470. Краснов А., «Слушая радио» Заметка. Машинопись.
471. Регельсон Л., с 187.
472. Дягилев Д. В., с. 12.
473. Краснов А., «Закат обноволеченства». с. 2, 17.
474. Там же.
475. 1939 год, а они по–прежнему кричат о какой–то контрреволюции.
476. Юрин А., «Под маской религии». ОГИЗ. Госуд. антирелиг. изд–во М., 1939, с. 4–5.
477. Там же. с. 17.
478. Лисавцев Э. И.. с 237.
479. Революция и Церковь». 1919. № 6–8, с. 9.
480. Там же. № 1, с. 2.
481. Эти ленинские слова приводил в своем выступлении на судебном процессе над эсерами 9 августа 1922 года Зиновьев. См. «Правда». 7 ноября 1922 г.
482. Солженицын А., «На возврате дыхания и сознания». Из–под глыб. Сборник статей. Париж. 1974. с 10.
483. Там же. с. 170.
484. Регельсон Л., с 187–188.
485. Шафаревич И. Р., «Социализм». Из–под глыб. Сборник статей. Париж, 1974, с. 53–54.
486. Краснов А «Слушая радио». Заметка. Машинопись.
487. «Журнал Московской Патриархии» 1947. N2, с. 17.
488. Лисавцев Э.И., с. 205.
489. Там же Известен, например, такой случай: в Ровенской области на Украине, захватчикам многие неприятности доставляла подпольная газета «Червоний прапор». Их разведка засылала в партизанское соединение своих лазутчиков с заданием любыми путями прекратить издание партизанской газеты и «закрыть типографию». А в это время с амвона священнослужители читали прихожанам сводки Совинформбюро, размноженные сотрудниками «Червоного прапора». «Журналист». 1976, 5. 31.
490. Лисавцев Э.И., с 205.
491. Там же.
492. В результате государственной политики ликвидации иерархии. Русская Православная Церковь пришла к Поместному Собору 1942–го года всего лишь с четырьмя правящими Сергиевскими епископами, включая будущего Патриарха Сергия. Ко времени Собора 1943–го года, их было 19 Весь состав Поместных Соборов Русской Православной Церкви 1942–го, 1943–го и 1944–го годов смог уместиться в небольшой комнате Патриархии в Чистом переулке Для сравнения приведу две цифры Собор Российской Православной Церкви 1917 1918 годов (на август 1917–ый г) состоял из 541 делегата, в числе которых было 87 епископов.
493. Регельсон Л. «Трагедия Русской Церкви» 1917 1945 Париж 1977.
494. Краснов А, «Господин Искариотов» Заметка Машинопись.
495. Там же.
496. «Журнал Московской Патриархии» 1946 № 4 с 36.
497. Но даже в это время не единичны были случаи подобные происшедшему во Всехсвятском храме на Соколе в Москве Клирик храма о Димитрий только за то что повенчал одну пару без регистрации (при закрытых дверях храма) в этот же день без суда и следствия «получил» 10 лет.
498. «Мы вообще народ страшно благодарный. Мы так привыкли что нас душат что когда на минуту позволяют привздохнуть, то уже нам это кажется огромной милостью» Огарев Н. См. Л Либединская «С того берега» М. 1980 с 155.
499. См. Письмо А Солженицына властям 5 сентября 1973 г. Париж 1974 с 6.
500. Краснов А, «Размышления о России» Машинопись.
501. Открытое письмо кировских верующих Патриарху Июнь 1966 года.
502. «Наука и религия» 1963 № 6, с 73.
503. Там же, 1960 № 5, с 77.
504. Лисавцев Э.И. с 233.
505. Кандидов Б «Религиозная контрреволюция 1918 1920 гг и интервенция» (очерки и материалы) Изд общества «Безбожник» М. 1930 с 146.
506. См. открытое письмо А Солженицына 5 сентября 1973 г. ИМКА ПРЕСС Париж, 1974 г.
507. Цифры взяты в работе Иосифа Дядькина «Оценка неестественной смертности в СССР».
508. «Революция и Церковь» 1919 № 1 с 9.
509. Титлинов Б В проф «Церковь во время революции» Изд «Былое» Пг 1923, с 129.
510. Там же, с 174–175 Правительству советскому все дозволено с подданными.
511. Дудко Д. свящ. «Они хотят судить» Заметка 21 апреля 1977 года.
512. Краснов А «В борьбе за свет и правду» М. 1964 Машинопись с 138.
513. Конституция УССР Гидулянов В.П. «Отделение Церкви от государства» Полный сборник декретов ведомственных распоряжении М. 1926 с 29 Но уже тогда это конституционное положение на практике мало к чему обязывало всесильную местную власть В качестве репрессивной меры по отношению к служителям культов некоторыми совдепами применялось абсолютное запрещение в храмах какой бы то ни было проповеди (разрядка наша — В С) даже на чисто религиозные темы, — признал НКЮ РСФСР в своем циркуляре от 3 января 1919 г. 12 Там же, с 36 См. так же «Революция и Церковь» 1919 № 1 с 32.
514. «Наука и религия» 1978 № 4 с 13.
515. А Иванов Развитие советского конституционного законодательства и свобода совести «Наука и религия» 1978 № 12 с 24.
516. «Наука и религия» 1963 № 8 с 78.
517. Там же. 1973 № 7, с 74.
518. О научном атеизме и атеистическом воспитании Справочник для партийного актива и организаторов атеистической работы Изд–во политической литературы М 1974 с 30.
519. Краснов А, «Закат обновленчества» Машинопись с 23.
520. «Наука и религия» 1963 № 1, с 70.
521. Там же 1968 № 7 с 9.
522. Р. Конквест «Большой террор» Лондон 1974 Цит по Лисавцев Э.И. «Критика буржуазной фальсификации положения религии в СССР» Изд 2 М, 1975, с 41.
523. Если благодаря существовавшей религиозной пропаганде в царской России усилиями тружеников Миссионеров свое бытие получили целые Поместные Церкви, Евангелием были оглашены не только внутренние области (татары якуты карелы) но даже далекие японцы, китайцы, алеуты, то ныне, по причине отсутствия религиозной пропаганды малейших представлений в церковных вопросах остается лишен даже сосед священника.
524. «Наука и религия» 1968 № 1 с 50.
525. Лисавцев Э.И. с 247.
526. Л. Брежнев на сессии Верховного Совета, принявшей новую конституцию.
527. «Наука и религия» 1978 № 4 с 13.
528. См. «Всеподданейший отчет обер прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1914 год» Пг 1916 с 144 145.
529. См. «Наука и религия» 1976 № 11, с 39.
530. Между прочим, это не означает что властям неизвестно, кто есть кто Существуют просто характеристики и закрытые характеристики Недавно в средней школе г Антополь (БССР) Дрожчинского района Брестской области успешно окончившему среднюю школу Миерко С.П. была выдана характеристика, в которой было указано, что он из семьи верующих См. Гольст Г.Р. «Религия и закон» Изд «Юридическая литература» М. 1975 с 77 Нет необходимости приводить здесь массу других подобных случаев.
531. Лисавцев Э.И. С 173.
532. См. Гольст Г.Р. «Религия и закон» Изд «Юридическая литература» М. 1975, С 5.
533. Лисавцев Э.И. с. 174.
534. Это особенно подрывает деятельность такой небольшой подчас живущей в рассеянии церковной общины как католическая.
535. Атеисты трактуют это сужение социальных функций Церкви, как кризис религии, забывая чем оно вызвано (См. «Наука и религия» 1977 № 4 с 63).
536. Лисавцев Э.И. с 181.
537. Там же.
538. Ленин В.И. «Полное собрание сочинений» Т. 17 с 421.
539. Лавров П.Л. «Исторические письма» СПб 1870 с 65.
540. См. «Церковные ведомости)». 1918. № 2, с. 85.
541. «Религиозные общества, хотя и приравниваются к частным обществам, но в отличие от последних не имеют прав юридического лица». Инструкция НКЮ и НКВД от 19 июня 1923 г., 2. См. Гидулянов В. П. «Отделение Церкви от государства Полный сборник декретов, ведомственных распоряжений… ", М., 1926. с. 86.
542. Титлинов Б. В., проф., «Церковь во время революции» Изд–во «Былое» Пг» 1924, с. 144.
543. Там же. с. 135.
544. «Церковные ведомости». 1918. № 6, с. 252.
545. Там же, № 3–4, с. 158.
546. Там же.
547. Московский сборник. Издание К. П. Победоносцева Пятое, дополненное М.. 1901, с. 261–262.
548. «В таком же положении, как Церковь, были и другие прежние собственники». Титлинов Б. В., проф., с. 135. Это понятно. Понятно было бы и обратное утверждение, но в условном виде.
549. Впрочем, в том виде, как у нас осуществлялся раздел помещичьей и монастырской земли, это было лишь проявление звериных инстинктов, как выразился генерал Деникин. См. «Безбожник», № 2, с. 7.
550. См. «Священный Собор Православной Российской Церкви Деяния». Пг., 1918. Кн. IV, вы. I, с. 5.
551. «Церковные ведомости». 1918. № 3–4, с. 157–158.
552. «Петроградский голос». Цит. по: «Церковные ведомости» 1918 № 2, с 92.
553. «Церковные ведомости». 1918. № 5, с. 195.
554. Там же, № 13–14, с. 464–466.
555. «Наука и религия». 1978. № 1, с. 5.
556. Зыбковец В. Ф., «Национализация монастырских имуществ у Советской России» (1917–1921 гг.). Изд. «Наука». М., 1975, с. 38.
557. Там же.
558. «Петербургский листок». 1904. № 54, см. там же.
559. «Вестник Всероссийской выставки монастырских работ и церковной выставки». СПб., 1904, № 6, с. 8.
560. Зыбковец В. Ф.. с. 38.
561. Рукописный отдел МИРА (Музея истории религии и атеизма), ф. 4, т. I, «Д. Хр. 16, л. 1. См. Плаксин Р. Ю., «Церковная контрреволюция 1917–1923 гг. и борьба с ней. Автореферат диссертации. Ленинградский гос. унив–т им. А. Жданова. Л., 1968, с. 9.
562. 9. 2. 1923 г. № 55. «Православный Церковный календарь на 1924 год», с. 38.
563. Разве не было для них социальной базы?
564. Сколько беспризорников могли бы найти здесь приют?
565. Во имя чего? Это тоже «сивуха»? «Революция и Церковь». 1919. № 9–12, с — 104. См. Зыбковец В. Ф., с. 75.
566. Гольст Г. Р., «Религия и закон». Изд. «Юридическая литература» М., 1975, С. 35.
567. Там же, с. 27.
568. «Революция и Церковь». 1920. № 9–12, с. 63.
569. Титлинов Б. В., проф., с. 117.
570. Зыбковец В. Ф., «Национализация монастырских имуществ в Советской России» (1917–1921 гг.). Изд. «Наука». М., 1975, с. 110.
571. «Церковные ведомости» 1918. № 13–14, с 455–486.
572. «Революция и Церковь». 1919. № 1, с 27 См. Зыбковец В. Ф. Указ. соч. с 85.
573. Ответ VIII Отдела НКЮ на запрос Саратовской губернской комиссии по отделению Церкви от государства «Революция и Церковь» 1919 № 1, с 39.
574. См. ответ V Отдела НКЮ жителям Веневского уе»да Городецкой волости Гидулянов П.В., «Отделение Церкви от государства» Полный сборник декретов, ведомственных распоряжений.. М., 1926. с 179.
575. Циркуляр НКВД УССР. 10 ноября 1924 года. № 174 Гидулянов П.В. Указ соч. с 180.
576. Зыбковец В Ф, Указ соч. с. 82.
577. ЦГА РСФСР, с. 353, он 2. д. 697. и 16 См. Зыбковец В Ф. Указ соч с 55.
578. Там же, с. 56.
579. Там же. с. 56–57.
580. Собрание узаконении 1918 т. I № 62. с 388 См. Зыбковец В Ф. Указ соч. с 4.
581. ЦГА РСФСР, ф. 333, т. 2. д. 700 л. 1–1 об См. Зыбковец В Ф. Указ соч. с 90.
582. «Революция и Церковь» 1919. № 1.
583. Там же.
584. ЦГА РСФСР, ф. 353. т.. 2, д. 719 с 27 48 об См. Зыбковец В Ф, Указ соч.
585. «Революция и Церковь». 1919 № 1. с 40.
586. Зыбковец В Ф., Указ. соч.. с. 75.
587. Там же.
588. «Революция и Церковь». 1919. № 1. с 27.
589. Плаксин Р. Ю. «Крах церковной контрреволюции 1917–1923 гг Изд «Наука» М, 1968, с 132.
590. Отчет VIII Всероссийскому съезду Советов V Отдела НКЮ Ем Ярослав ский. «Против религии и Церкви», т. I. с. 381.
591. «Революция и Церковь» 1920 № 9–12, с. 83. 1922 № 1–3, с 71.
592. Зыбковец В. Ф.. Указ. соч, с 94.
593. Там же. с. 5.
594. Декреты советской власти. Т. I, с. 407. См. Зыбковец В Ф.. Указ. соч.. с. 48.
595. Перший П.Н., «Аграрная революция в России». Кн 2 М., 1966, с. 231.
596. «Революция и Церковь». 1919. № 2, с. 40.
597. Зыбковец В. Ф. Указ. соч., с. 50.
598. Зыбковец В. Ф., Указ соч., с. 106.
599. Там же.
600. ЦГА РСФСР, ф. 353, т. 2, д. 687, л. 3; т. 3, д. 687, л. 4 об. См. там же. С. 53.
601. Там же.
602. Персиц М. М.. «Отделение Церкви от государства и школы от Церкви в СССР». М.. 1958, с. 165.
603. Зыбковец В. Ф.. Указ. соч.. с. 53.
604. ЦГА РСФСР, ф. 353. т. 2, д. 687. лл. 2–10. См. Зыбковец В. Ф, Указ. соч. с. 52.
605. Там же. л. 228.
606. «Революция и Церковь». 1919. № 6–8. с. 108.
607. Там же, № 3–5, с. 110.
608. ЦГА РСФСР, ф. 353. т. 3, д. 774, лл. 12–13. См. Зыбковец В. Ф., Указ. соч. С. 51.
609. «Революция и Церковь». 1920. № 6–8. с. 117. См. так же: Зыбковец В Ф, Указ. соч.. с. 51.
610. См. Зыбковец В. Ф., Указ. соч.. с. 110.
611. «Правда», 13 нюня 1928 года.
612. Зыбковец В. Ф., Указ. соч.. с. 110–111.
613. Там же.
614. Ю. Анненков «Дневник моих встреч Цикл трагедий» Т. 1 Международное литературное содружество, 1966. с 219.
615. Там же. С 20.
616. Эдрин Г.И. «Государство и религия» Религиозные организации и политическая структура общества Изд политической литературы М, 1974, с 111.
617. По этому поводу «историк» Плаксин приводит в своей работе слова Патриарха Тихона и будто бы «секретной инструкции духовенству», в которой он заявляет Важно не что давать а кому давать» (Плаксин Ю.Ю., «Крах церковной контрреволюции 1917–1923 гг» Изд. «Наука» М. 1968. с 150) Эти слова, не могли исходить от Патриарха И Плаксин который старается свои утверждения обосновать ссылкой на исторические документы, который делает более 300 ссылок на них, для такого утверждения для цитаты не смог сослаться ни на что и ни на кого Такой «научный» подход имеет довольно нелестное определение.
618. «Наука и религия» 1976 № 1, с 14.
619. Титлинов Б В проф «Церковь во время революции» Изд–во «Былое» Пг. 1924. с 183–184.
620. Постановление ВЦИК от 23 февраля 1922 года См. «Известия ВЦИК» 26 февраля. № 46.
621. Вопрос об использовании церковных вещей на помощь голодающим был поставлен в начале по другому предполагалось сначала только добровольное участие Церкви в общем деле, в форме пожертвований, сборов в храмах и т. п. предложенное Представителями Церкви См. так же Титлинов Б В, проф Указ соч с 183 Но дальше предложений дело не пошло.
622. Левитин А. Шавров В «История русской церковной смуты» М, 1964 Машинопись, с ?.
623. «Наука и религия» 1978 № 8. с 2.
624. Титлинов Б В. проф. Указ соч. с 187.
625. «Известия ВЦИК» № 82. 15 апреля 1923 г, с 6.
626. «Наука и религия» 1978 № 8. с 5.
627. Бонч–Бруевич В.Д. «О религии, религиозных сектантах и Церкви» М. 1989, С 263–264.
628. Плаксин Р.Ю., «Церковная контрреволюция 1917–1923 гг и борьба с ней» Автореферат диссертации Ленинградский гос унив–т им А Жданова Л. 1968 с 13–14.
629. Там же.
630. Письмо епископа Антонина Грановского Патриарху Тихону с описанием его беседы с М. И. Калининым 23 марта 1922 года в связи с его (епископа) требованием включить в Помгол представителей верующих. См. тай же: «Известия» от 30 марта 1922 года. № 72. с 5.
631. «Известия ВЦИК». № 39, 21 февраля 1922 г., с. 5.
632. Левитин А.. Шавров В. «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30 гг. " Т 2 М.. 1962 (?). Машинопись, с. 14.
633. Циркуляр НКВД УССР. № 37. 28 июля 1924 г., с. 6–7. См. так же Гидулянов П.В. «Отделение Церкви от государства». Полный сборник декретов, ведомственных распоряжений. М., 1926, с. 195–196.
634. Кстати, и послание Патриарха было обращено не к духовенству, а к православному народу.
635. Плаксин Р. Ю., «Церковная контрреволюция 1917–1923 гг. и борьба с ней» с 13.
636. Лунченков И., «За чужие грехи (казаки в эмиграции)» Земля и фабрика М. — Л.. 1925. с. 60.
637. Там же. с. 89.
638. Там же. с. 150.
639. «Комсомольское рождество». Составлен сборник под общей редакцией политпросвета ЦК РКСМ Изд–во «Красная новь». Главполитпросвет М.. 1923. с 48.
640. Горев М., «Церковные богатства и голод в России» ГИЗ. М, 1922. с. 8.
641. «Комсомольское рождество», с. 48.
642. «Итоги борьбы с голодом 1921–1922 гг.». М. 1922. с 459–460 См. так же Плаксин Р. Ю., «Крах церковной контрреволюции 1917–1923 гг» Изд–во «Наука». М.. 1968. с. 142.
643. Там же.
644. Здесь и далее цифры без скобок указаны по: Кандидов Б. «Голод 1921 г. и Церковь», с. 63.
645. Цифры в скобках даны по: Титлинов Б. В.. проф, «Церковь во время революции» Изд–во «Былое». Пг., 1924, с. 186.
646. Гнезда лампад, где в свое время находились драгоценные или полудрагоценные камни, в некоторых храмах по сей день зияют пустыми «глазницами».
647. «Известия ВЦИК. Советов». 16 сентября 1922 года См. Трифонов И.. — Очерки истории классовой борьбы в СССР в года НЭПа (1921–1937). ГИЗ «Политическая литература». М., 1960. с. 35.
648. «После голода». № 3. 1923. с. 206. См. так же: Плаксин Р. Ю, «Крах церковной контрреволюции 1917–1923 гг.». с. 155.
649. Биленец С, «Тьма и ее слуги (о православных монастырях и монашестве)». ГИЗ политической литературы УССР. К.. 1960. с. 28.
650. «Революция и Церковь». 1920. № 9–12, с. 71.
651. «После голода» № 3 1923, с. 206. См. так же — Плаксин Р. Ю.. «Крах церковной контрреволюции 1917–1923 гг.». с. 155 См. так же — «Наука и религия». 1977, 10. с 14.
652. Титлинов Б В. проф., «Церковь во время революции», с. 186.
653. Горев. М. Указ соч., с. 6–7.
654. Штеле Г. Я. «Восточная политика Ватикана». 1917–1975. Изд–во Р. Пипер и Ко Мюнхен–Цюрих. 1975.
655. «Православный церковный календарь». 1927, с. 43.
656. Циркуляр НКФ СССР, № 102 от 3 сентября 1923 г.
657. Там же.
658. Там же, № 115 от 5 сентября 1923 г.
659. Постановление ВЦИК. 13 июля 1921 г. 3. См. Гидулянов П. В., «Отделение Церкви от государства». Полный сборник декретов, ведомственных распоряжений… М.. 1926. с. 169.
660. «Известия ВЦИК». 24 августа 1918 г. № 180.
661. «Наука и религия». 1976, № 4, с. 4.
662. «Революция и Церковь». 1919. № 2, с. 37.
663. Там же.
664. Гольст Г. Р., «Религия и закон». Изд–во «Юридическая литература». М., 1975, с. 52.
665. Вопиющая несправедливость этого подхода была так явственна, что иногда не выдерживали даже сами большевики. Исполком Пролетарской волости Калужской губернии, например, сам обратился с заявлением в Наркомюст, считая закрытие Церкви в местном монастыре неправильным. «Революция и Церковь». 1919. № 3–5, с. 63. См. Зыбковец В. Ф., «Национализация монастырских имуществ в Советской России» (1919–1921 гг.) Изд–во «Наука». М., 1975. с. 79.
666. «Революция и Церковь». 1919. № 6–8, с. 109. Наивные люди (верующие). Интересно, что бы они сказали, если бы узнали ситуацию наших дней. Даже трех тысяч верующих (Калининская городская область) «недостаточно», чтобы разрешили открыть хотя бы один храм.
667. Там же.
668. «Церковный календарь на 1927 год», с. 48.
669. Там же.
670. Инструкция НКЮ от 24 августа 1918 года.
671. Элиашевич И. Я., «Церковь и фашизм». Изд–во «Прибой». 1929, с. 9.
672. «Журнал Московской Патриархии» 1947 № 12. с 10.
673. Постановление НКЮ № 22 от 25 января 1923 г.
674. «Православный церковный календарь» на 1927 год, с 48.
675. Зыбковец В Ф, «Национализация монастырских имуществ в Советской Рпг сии» (1917–1921 гг) Изд–во «Наука» М. 1975, с 85.
676. Песков В «Отечество» Изд–во «Молодая гвардия» М, 1972.
677. Пушкин А С Цит по «Наука и религия» 1963 М., с 66.
678. Там же 1977 № 3, с 63–64.
679. «Московский сборник» Изд К.П. Победоносцева Пятое, дополнительное М. 1901. с 223.
680. «Наука и религия» 1973 № 7 с 7.
681. Там же 1963 № 11 с 2.
682. См. «Мастера музы» «Литературная газета» № 10 7 марта 1979 года, с 13.
683. «Наука и религия» 1977 № 6 с 30.
684. Там же 1963 № 11 с 63.
685. Там же.
686. Там же 1973 № 6 с 17.
687. Там же 1977 № 4 с 14 Собственно, так было всегда и везде Основную часть художественного наследия всех стран мира, будь то Древний Египет, классическая Греция Китай Индия или средневековая Европа, в архитектуре, скульптуре и живописи, т. е. практически во всех областях искусства, составляют памятники объединенные религиозной темой храмы фрески иконы, статуи.
688. См. «Мастера музы» «Литературная газета» № 10 7 марта 1979 года, с 13.
689. Там же.
690. «Наука и религия» 1976 № 6 с 77.
691. Там же.
692. Шушковский Ф. «Болезнь духа и культуры» «Церковные ведомости» 1918 N6, с. 258–261.
693. Муравьев В «Святая Русь» «Русская свобода» № 18 19 с 9.
694. «Церковные ведомости» 1918 № 6 с 258 261.
695. Шушковский Ф. с 258 261.
696. «Наука и религия» 1976 № 2. с 6.
697. «Ленинский сборник» XXI 1933, с 205 См. Декреты советской власти Т. 1 с 95.
698. Бонч–Бруевич В Д. «Воспоминания о Ленине» М, 1969 с ?.
699. Декреты советской власти Т. 3 М, 1964 с 118.
700. «Наука и религия» 1976 № 11. с 75.
701. Декрет о памятниках Республики от 12 апреля 1918 года.
702. Декреты советской власти Т. 2 М, 1959 с 95–96.
703. Разъяснение V Отдела НКЮ от 26 июня 1918 г. М» 336 «Революция и Церковь» 1919 № 2 9 См. Церковный календарь на 1923 год с 37.
704. «Революция и Церковь» 1919 № 1, с 27.
705. Там же № 3–5, с 77–78.
706. Собрание постановлений и распоряжений рабоче–крестьянского правительства РСФСР 1939–1949 гг (1946–1948 — СП Правительства РСФСР 1949 СП Совета Министров РСФСР) 1947 № 8, ст 28.
707. Приложение к постановлению Совета Министров СССР M. 389 от 14 октября 1948 года О мерах улучшения охраны памятников культуры Положение об охране памятников культуры П, пункт 136.
708. Там же, пункт 17 См. Охрана памятников истории и культуры Сборник документов Изд–во «Советская Россия» М. 1973 с 70.
709. Там же.
710. Циркуляр Нарковунудел № 23037 от 28 февраля 1919 года «Революция и Церковь» 1919 № 2, с 39.
711. «Церковный календарь на 1927 год» с 47.
712. «Наука и религия». 1973. № 6, с. 6.
713. Там же.
714. «Революция и Церковь». 1919. № 2, с 34.
715. Там же.
716. «Наука и религия». 1976. № 11, с. 75.
717. Там же, 1973, № 6, с. 6.
718. Там же. Он был создан по инициативе Е. Ярославского, того самого Емельяна, который в своих трудах неоднократно призывал вести атеистическую пропаганду не оскорбляя чувств верующих (см. «Наука и религия», 1963. № 2, с 41) И кажется, не стоит больших усилий, чтобы понять, что оскорбление святыни и есть оскорбление религиозного чувства верующих.
719. «Наука и религия» 1976 № 8, с. 28.
720. Там же. 1976 № 6, с 6.
721. Ярославский Е.. «10 лет на антирелигиозном фронте» Акц изд «Безбожник», 1927, с. 8.
722. «Наука и религия». 1973 № 6, с. 10.
723. Там же. 1976. № 12, с 44.
724. Там же 1977 № 4, с 17.
725. Там же. 1973 № 6. с. 10.
726. «Революция и Церковь» 1919 № 3–5, с. 72.
727. Там же № 1, с 27.
728. «Наука и религия» 1973 № 6, с 10.
729. Там же.
730. Там же, с 6.
731. Циркуляр Наркомвнудел № 123037 от 28 февраля 1919 года. «Революция и Церковь» 1919. № 2, с 39.
732. «Наука и религия» 1973 № 1, с 75.
733. Луначарский А В, «Почему нельзя верить в Бога?» М, 1965, с. 371.
734. «Журнал Московской Патриархии» 1946 № 7, с 18.
735. «Наука и религия» 1968 № 5, с 50.
736. Куликов И, «Философия и искусство». М, 1974, с 25.
737. См. Заявление прихожан Новоспасского монастыря в Москве «Революция и Церковь» 1919. № 6–8, с 109.
738. «Журнал Московской Патриархии» 1946 № 12, с 16.
739. См. Открытое письмо 12 верующих Кировской епархии Патриарху Июнь, 1965 года.
740. ?
741. ?
742. См. Открытое письмо 12 верующих Кировской епархии Патриарху Июнь, 1965 года.
743. См. приложение к «Строительной газете» — «Архитектура», № 2, 1979, с 8.
744. «Литературная газета» № 27 4 июля 1979 г., с. 12.
745. Там же. № 43. 24 октября 1979 г, с. 11.
746. «Наука и религия» 1979 № 1, с. 11.
747. Там же. 1963 № 11, с 62.
748. Там же. 1968. № 5, с 57.
749. Там же 1978 № 1. с. 13.
750. Там же, с 11.
751. «Литературная газета» М. 43 24 октября 1979 г., с. 11. Русские, надо сказать, никогда не отличались особым благоговением к произведениям живописи с религиозными сюжетами. Бакунин во время осады Дрездена войсками (восстание 1849 года) предлагал осажденным выставить на крепостную стену рафаэлевскую Мадонну, а к осаждающему начальству послать кого–нибудь сказать — мол, стрельба ваша — картине гибель. «Как пить дать, уверен был, что прекратят хоть на время обстрел, — говорил он Огареву. Немцы все–таки дисциплинированные. Нашим бы я ни за что не предложил: изрешетили бы за милую душу», — закончил свой рассказ Бакунин. См. Л. Либединская, «С того берега». Повесть о Николае Огареве. М., 1980, с. 353.
752. Маяковский В. В., «Полное собрание сочинений», 1 12 М., 1939–1949 с. 12–13.
753. «Наука и религия». 1977. № 3, с. 60.
754. Там же. 1978. М. 1, с. 11.
755. «Литературная газета». № 43. 24 октября 1979 г, с 11.
756. «Наука и религия». 1973. № 6, с. 10.
757. «Литературная газета». № 43. 24 октября 1979 г, с 11.
758. «Декреты совестной власти», т. 2. М., 1959, с 95–96.
759. Ст. «Мастера и музы». «Литературная газета» № 10 7 марта 1979 г., с. 13 Бывает и еще хуже. «Листая альбомы зарубежных мастеров (архитектуры — В.С.) — пишет один автор, — иногда делаешь для себя любопытные открытия Может оказаться, что недавно построенный у нас крупный отель в точности повторяет здание Мисс ван дер Роз начала тридцатых годов». «Литературная газета» Там же.
760. «Литературная газета». № 10. 7 марта 1979 г., с. 13.
761. Имена московских улиц. Изд. «Московский рабочий» 1975, с. 17.
762. Макаренко Ник. в своей книге о Сольвычегорске.
763. «Наука и религия» 1973 № 11, с 59.
764. Там же, с 62.
765. Там же 1977 № 8, с 5.
766. Там же 1973 № 12, с 62.
767. «Революция и Церковь» 1919. № 1, с 47 См. Зыбковец В Ф, «Национализация монастырских имуществ в Советской России» (1917–1921 гг) Изд–во «Наука» М. 1975, с 86.
768. Горев М, «Церковные богатства и голод в России» ГИЗ М, 1922, с 11.
769. «Красное знамя» № 255 5 октября 1922 года.
770. Шипов Я, «Тихоновская Церковь и Врангель» Исторический очерк Составлен на основании архивных документов, найденных в Крыму Изд–во «Красная новь» Главполитпросвет М, 1923, с 21.
771. «Наука и религия» 1978 № 11, с 30.
772. Левитин А, Шавров В, «История русской церковной смуты» Т. 1 М, Машинопись, с 348.
773. Левитин А. Шавров В, «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30 гг» Т. 2, Машинопись, с 183.
774. «Церковный календарь на 1923 год», с 38.
775. «Правда» № 131 15 мая 1923 года.
776. Определение пленума ЦК Грузинской КП. «Заря Востока» 19 ноября 1924 года. № 707 См. Гидулянов П.В., «Отделение Церкви от государства» Полный сборник декретов, ведомственных распоряжений. М., 1926, с 28–29.
777. Ярославский Ем, «10 лет на антирелигиозном фронте» Акц изд–во «Безбожник», 1927, с 7.
778. «Церковные ведомости» 1918 № 1, с 4.
779. Там же, № 13–14, с 434.
780. Молодым безбожникам (материалы к комсомольскому рождеству) Сборник Изд–во «Новая Москва», «Молодая Гвардия» М., 1924, с 21.
781. Гольст Г.Р, «Религия и закон» Изд–во «Юридическая литература» М, 1975, с 86.
782. Ежегодник музея истории религии и атеизма «О преодолении религии в СССР» Изд–во АН СССР. М. — Л, 1961, с 24.
783. Гидулянов П.В., Указ. соч с. 39.
784. «Вестник св. Синода» 1927 № 2, с 17 См. Снигирева ЭА., «Политическая переориентация Русского православия в первое десятилетие советской власти» (1917–1927 гг) Автореферат диссертации на соиск уч степ. канд ист. наук. Ленинградский гос унив–т им Жданова, Л, 1974, с 17–18.
785. Платонов Н.Ф., митроп «Почему я ушел из Церкви» Из неопубликованных записок б ленинградского митрополита Н. Ф. Платонова. Сборник «Правда о религии». ГИЗ Политической литературы М, 1959, с 392.
786. Там же, с 383.
787. «Наука и религия» 1968 М. 4, с 83.
788. Левичев, «Под маской религии» Брошюра ГИЗ М. — Л, 1929, с 9–10.
789. Там же, с 14.
790. Сталин И В, «Вопросы ленинизма» М. 1952, с 336 10–479.
791. «Воинствующее безбожие в СССР за 15 лет». 1917–1932. М.. 1932. с 128.
792. Штеле Г. Я., «Восточная политика Ватикана». 1917–1975. Изд–во Р. Пипер и Ко. Мюнхен–Цюрих, 1975.
793. Там же.
794. Лисавцев Э. И., «Критика буржуазной фальсификации положения религии в СССР» Изд. 2. М., 1975, с. 160.
795. Там же.
796. Там же.
797. «КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК». Изд 8 М, 1970, с 397.
798. Краснов А, «В борьбе за свет и правду». М.. 1964, Машинопись, с. 288.
799. Воинствующее безбожие в СССР за 15 лет. 1917–1932. М., 1932, с. 138.
800. Краснов А, «Закат обновленчества». Машинопись, с. 37.
801. Там же. с. 14.
802. Там же. с. 19.
803. Штеле Г. Я., Указ. соч.
804. «Журнал Московской Патриархии» 1944. № 12. с. 6.
805. Верт А.. «Россия в войне 1941–1945» М., 1967, с. 502.
806. Плаксин Р. Ю, «Крах церковной контрреволюции 1917–1923 гг». Изд–во «Наука». М. 1968, с 179.
807. Верт А. Указ соч, с 599.
808. Плаксин Р.Ю. Указ соч, с. 179.
809. «Журнал Московской Патриархии». 1946. М. 10. с. 23.
810. Митрополит Алексий (Симанский) См. «Журнал Московской Патриархии». 1944 № 12. с 6.
811. Левитин А, Шавров В. «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30 гг» Т. 2, Машинопись, с 161.
812. «Наука и религия» 1963 № 9, с. 78.
813. Левитин А., Шавров В, Указ. соч., с 159.
814. «Наука и религия» 1963 № 9, с 78.
815. Там же 1962 № 2, с 35.
816. Там же 1963. с 77.
817. Левитин А, Шавров В, Указ соч. с 160.
818. Там же, с. 324.
819. Там же.
820. Там же, с 161.
821. См. открытое письмо кировских верующих Патриарху. Июнь, 1966 года.
822. Краснов А, «В борьбе за свет и правду». М., 1964, Машинопись, с. 228–231.
823. Краснов А, «Размышления о России» Заметка. Машинопись.
824. «Наука и религия». 1977 № 2, с. 41.
825. Там же. 1963. № 11, с. 73.
826. Там же, М. 4, с. 9.
827. Там же. 1978. № 11. с. 37.
828. Послание Собора 1917–1918 гг. всем чадам Православной Российской Церкви «Церковные ведомости». 1917. М. 43–45, с. 400.
829. Большая Советская Энциклопедия. Изд. 3, т. 20, кол. 1442.
830. Лисавцев Э. И., «Критика буржуазной фальсификации положения религии в СССР» М., 1971, с. 9.
831. «О научном атеизме атеистическом воспитании». Справочник для партийного актива и организаторов атеистической работы. Изд–во политической литературы М., 1974, с. 30.
832. «Наука и религия». 1977. № 5, с. 31.
833. Там же. с. 31.
834. Якушева Н. И., «Сорок сороков». Справочник московских церквей и их топография на 1915–1967 годы. 2–й вариант с поправками и дополнениями. Москва, Большая Ордынка, 61. 1977. Машинопись, с. XII–XIII.
835. «Наука и религия». 1977. № 3, с. 35–36.
836. Александровский М., «Указатель московских церквей». М., 1915.
837. Послание Собора Православной Российской Церкви. См. «Церковные ведомости». 1917. № 46–47, с. 415–416.
838. Правда, по некоторым сведениям было еще одно богослужение — пасхальное, в апреле 1918 года. Помнаркому имуществ республики Е. В. Орановскому Ленин поручил принять представителей особой соборной комиссии для переговоров об устройстве пасхального богослужения. Вечером 27–го апреля Орановский изложил Ленину свои соображения по этому поводу: «Кремль многие считали ограбленным, церкви — оскверненными. Допустить народ в пасхальную ночь — лучший способ доказать, что на религиозные чувства мы не посягаем, а главное, мы настолько сильны, что не боимся на целую ночь сделать Кремль доступным для всех граждан». См. «Наука и религия». 1976. № 4, с. 5. Машинопись, с. 247.
839. «Церковные ведомости». 1918. № 6, с. 343.
840. Лукин Н. М. (Н. Антонов). «Церковь и государство». Изд. 4. ГИЗ. М., 1922, с. 50.
841. Платонов Н. Ф., митроп., «Почему я ушел из Церкви». Из неопубликованных записок б. ленинградского митрополита Н. Ф. Платонова. Сборник «Правда о религии». ГИЗ Политической литературы. М., 1959, с. 385.
842. Большой Православный богословский словарь. Сост. Бакулнн Б. С, Т. 5 М., 1978. Машинопись, с. 498.
843. Здесь приводится его список в доработанном виде, по возможности с указанием точного церковного названия, времени возникновения и адреса.
844. И уж само собой разумеется, что храм — еще древнее, никогда строительство колокольни не предваряло строительства самого храма.
845. Солоухин В.С., «Письма из Русского Музея». М., 1967, с. 15–17.
846. Платонов Н. Ф., «Православная Церковь в 1917–1937 гг», «Ежегодник музея истории религии и атеизма. О преодолении религии в СССР». Изд–во АН СССР. М. — Л., 1961, с. 270.
847. Нынешняя станция метро «Кропоткинская» еще в начале 50–х гонов носила название «Дворец Советов».
848. Когда взорвали — лопались стекла в домах на Смоленской площади.
849. В 30–х годах в советских газетах большевистские борзописцы писали, что Храм Христа Спасителя совершенно безвкусен, и по архитектуре, по живописи.
850. Известно, что когда игуменье Алексеевского женского монастыря принесли указ императора о том, что монастырь переводится в другое место, в связи со строительством храма Христа Спасителя, она сказала:.
851. «Наука и религия». 1973. № 6, с. 6.
852. Левитин А., Шавров В., «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30 гг. ". Т. 2. М» 1963. Машинопись, с. 325.
853. «Наука и религия». 1968. № 5, с. 49.
854. «Наука и религия» 1978 № 6. с 11.
855. Максимов С В. «Бродячая Русь» СПб 1977.
856. Там же, с 8.
857. «Наука и религия» 1967 № 6 с 2.
858. Там же.
859. «Революция и Церковь» 1919 № 1 с 48 См. Зыбковец В. Ф. «Национализация монастырских имуществ в Советской Росши. (1917–1921 гг.) Изд. «Наука» М. 1975, с 86.
860. «Наука и религия» 1973 № 5.
861. Там же.
862. Кн СП Гагарин. «Всеобщий географический и статистический словарь» М. 1843 г.
863. Лесков Н.С., «Повести и рассказы»… «Однодум» М. 1972, с. 33.
864. «Наука и религия» 1973 № 4.
865. Левитин А, Шавров В, «История русской церковной смуты» Т. 1. М. 1963 Машинопись, с 346.
866. Левитин А. Шавров В «Очерки по истории русской церковной смуты 0–30 гг» Т. 2 М. 1962 (?) Машинопись, с. 281.
867. Олещук Ф, «Борьба Церкви против народа» ОГИЗ М. 1939 с 102.
868. «Наука и религия» 1977 № 3 с 85.
869. Там же № 11. с 72.
870. Плаксин Р.Ю. «Крах церковной контрреволюции» 1917–1923» гг Изд–во Наука» М. 1968, с 30.
871. Ежегодник «Вся Москва» 1917.
872. Филдинг Кларк. «Христианство и марксизм» На англ. яз. Изд–во «Прогресс» 977 Пер на рус — машинопись с 83.
873. «Революция и Церковь» 1919 № 6–8 с 119.
874. Филиппов Н. «Вражеские происки церковников» Облгиз. Куйбышев. 1939.
875. Там же.
876. Там же.
877. Там же.
878. Там же.
879. Максимов С В. «Бродячая Русь» СПб. 1877. с 8.
880. «Наука и религия» 1976 № 2, с 66.
881. Там же № 12. с 44.
882. Там же 1960 № 5. с 73.
883. Там же.
884. Там же 1977 № 3. с 35.
885. «Церковные ведомости» 1918 № 13–14, с 455.
886. «Наука и религия» 1967 № 4, с 20.
887. Там же 1973 № 12, с 64.
888. «Церковные ведомости». 1918 М. 2, с. 77.
889. «Церковный вестник» Ежемесячник Польской автокефальной Православной Церкви 1972 № 2, с 12.
890. «Наука и религия». 1976. М. 2.
891. Там же 1978 № 2, с 69.