«Субъективизм и индивидуализм в общественной философии» — первая книга Бердяева, чрезвычайно симптоматичная для того периода русской мысли (начало XX в.). Во-первых: здесь еще марксист Бердяев полемизирует с народничеством, а именно с «субъективным методом в социологии» Н. Михайловского. Замечательно, что первая книга другого марксистского публициста — Ленина — была посвящена полемике же с народниками, в том числе с Михайловским (между прочим, Бердяев здесь Ленина цитирует). Во-вторых: Бердяев задается вопросом об этике марксизма, точнее, пытается выстроить марксистскую этику, отталкиваясь от Канта — по тому же пути шел такой марксистский публицист, как Сергей Булгаков. И оба пришли к христианству. Этот путь марксистский публицист Луначарский (товарищ Бердяева по ссылке) в «Религии и социализме» описал так:
«Бердяев отчетливо формулировал задачу: по Марксу социализм есть социологическая необходимость, но следует ли из этого, что он есть благо? По Марксу социализм есть классовое дело пролетариата. Но следует ли отсюда, что это также дело всего человечества, за исключением своекорыстных? Словом, нельзя ли доказать, что социализм есть наивысший мыслимый в настоящее время общественный идеал, безотносительно к интересам того или другого отдельного класса и независимо от вопроса о неизбежности его наступления. Многие правоверные марксисты просто не видели вопроса и задачи там, где их видел Бердяев. […]
Он сильно обрушился на русскую школу субъективистов, чтобы отгородиться от нее. Для субъективистов — субъективный человеческий идеал, или идеал, выработанный разумными, критическими личностями, сам являлся самостоятельной и мощной силой, могущей выдержать единоборство со всякими там объективными законами истории. Исторический фатум сводился почти на нет, сознательная воля активных групп возводилась в вершительницы судеб. Учение ложное, взгляд поверхностный. Г. Бердяев критиковал его, указывал на ничтожность субъективных идеалов в борьбе с действительностью.
Нет, он не хочет строить свое понятие добра, обосновывать свои ценности на шатких опорах личных и групповых пристрастий и антипатий. Идеалы, создаваемые людьми, суть только желания различных групп, бой решается не красотой знамен, а числом и социальным весом борцов. Но над борьбой людей и их групповыми и классовыми идеалами — сияют вечные звезды объективных, обязательных ценностей. Нравственные истины эти не были изначала известны и ясны, как и априорные законы логики. Но как последние — они не измышляются, а открываются, как последние — они формально обязательны для нравственного мышления, чувствования и поведения. Совершенно естественно, что г. Бердяев, в первой своей книге схватившийся за кантианскую объективность, чтобы вылезти из “болота” человечески-относительного, потом покатился по наклонной плоскости, как Камень С Горы, подпрыгивая на колдобинах, и докатился до явного мистицизма с личным Богом, как великолепным, надежным стражем и источником объективной истины, прежде всего нравственной, конечно».
Кроме «Субъективизма и индивидуализма в общественной философии», в этом томе собраны статьи Бердяева 1900–1908 гг. и все известные отклики на первую его книгу (в том числе — Михайловского, Засулич, Чернова, Богданова).
Позднее в «Самопознании» Бердяев писал:
«Первая книга “Субъективизм и индивидуализм в общественной философии” с большим предисловием П. Струве, который тоже совершенно повернул к идеализму и спиритуализму, отражала мое миросозерцание того времени, но недостаточно выражала более интимные стороны моего отношения к жизни. Книга представляет опыт синтеза марксизма в критической форме с идеалистической философией Канта и отчасти Фихте. Гегелианцем я совсем не был, как другие марксисты. Наиболее существенным в моей книге было мое крепкое, основоположное убеждение, что истина, добро, красота не зависят от революционной классовой борьбы, определяются не социальной средой, а трансцендентальным сознанием. Я твердо стоял на кантовском à priori, которое имеет не психологический, а логический и этический характер. Но психологическое сознание зависит от социальной среды, от классового положения. Могут быть более или менее благоприятные условия для усвоения истины и справедливости, вкорененных в трансцендентальном сознании. Классовая истина есть нелепое словосочетание. Но может быть классовая ложь, которой и проникнуты буржуазные классы, причастные к греху эксплуатации человека человеком. На этой почве я построил идеалистическую теорию мессианства пролетариата. Пролетариат свободен от греха эксплуатации и в нем даны благоприятные социально-психологические условия для проникновения истиной и справедливостью, определяемых трансцендентальным сознанием. Выходило, что у рабочего класса происходит максимальное сближение и отождествление психологического и трансцендентального сознания. Это было философское обоснование революционного социализма, к которому я стоял ближе других сторонников критического марксизма. Я принимал материалистическое понимание истории, но отказывался придавать ему метафизическое значение и связывать его с материализмом общефилософским. Наряду с мыслями марксистского, социологического характера я защищал независимость истины и независимость философии. Я открывал себе возможность свободного движения мысли в том направлении, по которому я и пошел. Независимость философа я защищал впоследствии и от религиозной ортодоксии. Мой марксизм не был тоталитарным, я не принимал всего. […]
В моей юношеской и столь несовершенной книге “Субъективизм и индивидуализм в общественной философии” мне все-таки удалось поставить проблему, которая меня беспокоила всю жизнь и которую я потом выразил в более совершенной форме. Проблема следующая. Познание зависит от ступеней социальной общности людей. Общеобязательность познания имеет не только логический, но и социологический характер. Это определяется тем, что познает не трансцендентальный субъект, не универсальный разум, как учил германский идеализм, а конкретный человек с известной душевной структурой, с зависимостью от социальных отношений людей. Никакое à priori само по себе ничего не гарантирует, потому что находится во внечеловеческой, трансцендентальной сфере. Необходимо определить отношение конкретного человека к этому à priori. В конце концов это привело меня к экзистенциальной философии, и я выразил это потом в книге “Я и мир объектов”. Нужна социология познания, и я это рано сознал».
