§
Медиатека
Пользовательское соглашение Сообщить об ошибке
Скачать fb2   mobi   epub  

Статьи, беседы, проповеди, письма

Богословские, философские, критические, полемические, критические работы, беседы и проповеди, переписка отца Валентина Свенцицкого. Источник: http://az.lib.ru/s/swencickij_w_p/

Философия и богословие

МИРОВОЕ ЗНАЧЕНИЕ АСКЕТИЧЕСКОГО ХРИСТИАНСТВА

----------------------------------------------------------------------

Печатается по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2010. С. 487–508.

Публикатор: С. В. Чертков

----------------------------------------------------------------------


Предлагаемый доклад представляет попытку осмыслить два противоположные, на первый взгляд, утверждения, примирить два как бы различные религиозные восприятия.

Когда вдумываешься в эпоху первых веков христианства или слышишь противников отшельничества, затвора, противопоставляющих мрачному, чёрному аскетизму радостный, светлый лик христианских общин первых веков, чувствуешь всегда, что правда на стороне тех, кто утверждает подлинность религиозную за первоначальным христианством 1.

И в то же время, когда вчитываешься в творения представителей самого крайнего аскетизма или слышишь его защитников, также не можешь не признать, что и здесь есть какая‑то правда.

А между тем совершенно ясно, что Антоний Великий и Макарий Египетский 2 представляют из себя нечто совершенно иное, чем те христиане, которые в своих катакомбах рисовали Христа, благословляющего новобрачных 3.

В чём же правда этих различных религиозных эпох? Как осмыслить соотношение между тем и другим? В чём утверждать мировое значение аскетического христианства, чтобы примирить чувство правды по отношению и аскетизма, и первоначального христианства?

----------

Жизнь человеческая полна глубочайших внутренних противоречий, полна борением самых противоположных, враждебных стихий. Вот почему так грубо–ошибочно почти всякое суждение о живом человеке: здесь временное состояние духа его, беспрерывно находящееся в движении, возводится на степень статического состояния. Индивидуальные различия бесконечны. Один колеблется от святости до преступленья, другой от житейских грехов до житейской порядочности — но всё же столкновениями противоположных сил исполнена жизнь нашего духа. Христианин воспринимает жизнь человека как мировую тяжбу за некоторую абсолютную ценность. Человек — герой мировой трагедии, которая заложена в самую основу мироздания.

Жизнь — не гармоничный аккорд, а бурный, душу надрывающий диссонанс 4. Этот диссонанс достигает своей величайшей степени в чувстве любви. Здесь утверждение плоти, начала конечного, восстаёт на слияние в духе, в начале бессмертном. Безумная, слепая, всю душу порабощающая страсть посягает на светлую, чистую, радостную любовь: тёмная жажда плоти, обладания, похоти стихийно борется в душе человеческой с нетленным началом в любви 5. Любовь христианина — Голгофа, распятие плоти своей во имя вечной духовной правды.

Добро и зло, любовь и страсть, творчество и разрушение, безобразие и красота, дух и плоть, Христос и Антихрист — вот какие антиномии разрывают на части человеческую душу.

Христианство было бы безнадёжнейшей религией, религией самого чёрного отчаяния, если бы оно, утверждая дуализм в своих восприятиях, оставило его как факт. Жизнь оцепенела бы от"благой вести", крест стал бы символом человеческого отчаяния и смерти.

Но в том‑то и дело, что в христианстве с той же силой, с которой, ничего не щадя, разрушая в прах все сантиментальные монистические иллюзии, утверждается трагедия самого безнадёжного дуализма, с такой же силой утверждается и другое: вера в то, что дуализм этот будет превзойдён, что спасение уже свершилось!

Да, материя и дух. Но в живом Лице Богочеловека они воплощены неслиянно и нераздельно. Да, мир полон враждующих стихий, земля борется с небом. Но новое небо и новая земля — сольются воедино 6. Да, всё разрывается на части от внутренних противоречий, но наступит день, тленная кора мира спадёт, и сморщенная старуха, как в сказке, заблещет красотой вечной женственности; кошмарный диссонанс разрешится аккордом вечной гармонии.

Со всей силой утверждает христианство стихийную борьбу Христа и Антихриста.

Со всей силой утверждает оно победу Христа.

Не пережив этого дуализма, не пережив Антихриста в душе своей, нельзя познать Христа 7. Чтобы за старым Иерусалимом прозревать новый, надо отречься от надежды доказать Христа и как носителя Истины, и как учителя жизни 8.

Нет, ничто Его не доказывает! Всё позволено. Всё можно 9. Только в окончательном отрицании — новорожденье. Вера в Христа, примирение дуализма даётся победой над Антихристом.

----------

Эпоха первых веков — это весна христианской истории. Но было бы глубоким заблуждением думать, что эта весна хоть сколько‑нибудь была похожа на идиллию, имела в себе хоть какую‑нибудь тень сантиментальности. Страшные грозы и тогда гремели с неба. Но весеннее солнце было слишком живительно, слишком сияло оно в душе каждого христианина.

Христос, апостолы, радостный трепет новой жизни, впервые открывшейся миру, — всё это кладёт какую‑то особенную печать на эпоху первоначального христианства.

Люди жили в атмосфере любви, радости, реального, почти осязательного присутствия Христа. Незагрязнённым духом своим они соприкасались с миром иным; вот почему в их настроениях так мало чувствуется власть времени: для них пришествие Христа во славе было чем‑то почти уже начавшимся. Всеобщего воскресения они ждали каждый миг своей жизни. Полагая покойника во гроб, они прощались с ним ненадолго, любовно убирали его тело, нетленность и воскресение которого было для них глубоким, вполне реальным религиозным фактом.

Дуализм в христианстве первых веков был так же превзойдён, как и в личности Иисуса Христа: это не было простое отбрасывание внутренних трудностей — это была победа над ними 10. Вся Церковь как бы пережила вместе с Петром отречение от Иисуса 11 и вместе с ним стала крепкой, как скала. Живя в эмпирических условиях, она претворяла их постольку, поскольку возможно полноте религиозной правды претворять природный строй. Но вся полнота времён ещё не исполнилась 12. Если бы сроки исполнились в ту эпоху, тогда незачем было бы существовать истории, тогда сразу свершилось бы то, что может рассматриваться только как её последнее слово. Тогда могла бы начаться"вечная жизнь".

Полнота жизни христианской ещё не была полнотой жизни мировой. Мировая жизнь была разорвана дуализмом ещё непримирённым, непревзойдённым. Полнота христианская была противоставлена язычеству. Царство мирское — Царству Божьему.

И если то, что принято называть мистическою Церковью, было выражено в первоначальном христианстве с наивысшей, наивозможнейшей в эмпирических условиях полнотой, то всё же тяжбе мира с христианством была достаточная почва там, где соприкасались эти два мира. Человек уже познал Бога, сам стал Божьим, людей любил как братьев, но бщество, весь языческий мир ещё не стал Церковью. То, что в Церкви было вне времени и пространства, всё же имело связь с миром конечным. Церкви и христианству предстоял ещё долгий исторический путь. Церковь первых веков была как бы единой душой и единым телом. Враждебная ей стихия была заключена не внутри неё, а вне, в той языческой среде, в которой ей приходилось существовать. Дуализм был не в Церкви, а в мире, где, с одной стороны, утверждалось Царство Божие, с другой — царство князя. Разрешение этого дуализма было и есть смысл мирового процесса.

Внешняя организация Церкви, в силу вещей, оказалась в наиближайшем соприкосновении и антагонизме с той естественной природной жизнью, которой жило нехристианское общество. Она‑то, эта воинствующая Церковь, и вступила на путь компромиссов с князем мира сего. Она не была в силах победить мир сразу и потому предпочла вступить с ним в союз. Эпоха первоначального христианства кончилась — началась церковная история. Чтобы понять мировое значение аскетического христианства, надо во всей полноте понять, какие изменения произошли в Церкви, вступившей на этот путь.

----------

Порче и искажению подверглось всё прикладное христианство. Вся общественная мораль. Всё, что определяло отношение к внешнему миру 13. Абсолютные, ясные как день моральные требования Евангелия подверглись ограничению и из абсолютных стали относительными. Этой относительности продолжали приписывать значение абсолютного, в результате чего получилось то разложение церковного строя, которое, кажется, в наши дни уже становится явным и для слепых.

Евангелие категорически запрещает убийство 14. Историческая церковь, ограничившая себя требованиями мира, прибавила к этому: но убийство на войне или по приговору законного суда вполне допустимо."Не судите", — сказал Христос; это значит: не осуждайте понапрасну, пояснила церковь, а суды, установленные законом, допустимы."Не клянитесь вовсе", — сказал Христос. Но, прибавила церковь, если этой клятвой подтверждается присяга, её можно сопровождать крестным целованием.

Так требованиями компромисса было ограничено моральное учение Евангелия. Всего ярче чувствуется эта атрофированная часть Церкви Христовой тогда, когда она воплощается в живом человеке и когда совмещается в нём с другой, подлинно божественной стороной духа.

Приведу один пример.

Прочтите творения епископа Феофана. Вы будете поражены глубиной и силой его созерцания. Ему открыты были все тайны человеческого духа, он ведал самые сокровенные изгибы греха. Я не знаю, Достоевскому в его гениальных художественных прозрениях открывались ли такие глубины падения и духовного подъёма, какие открывались в молитвенном созерцании этому отшельнику? Феофана нельзя читать без благоговения, без трепета душевного. Здесь святость воочию вводит вас в запредельный мир — общаешься с истинным служителем Божиим, осязательно видишь душу его, а это открывает новые, неведомые пути для самопознания. Отшельник говорит вам о Боге и о вашей душе как власть имущий, у вас даже мысли нет, что здесь может быть ошибка, вы чувствуете живой опыт. Истина сама свидетельствует за себя.

Но вот заканчивается написанное о духовной жизни и Боге. Небо исчезает из глаз. И пред вами словно свершается чудо. Очарование рушится, великан разом превращается в уродливого карлика, а вместо властного голоса, говорящего как гром, в ваши уши кто‑то пищит фальшивые слова. Вам не верится, что великий Феофан, потрясавший вашу душу, открывавший вам просветы в мир иной, мог говорить так:"чужое"надо принимать"только под условием крайней нужды и совершенного согласия с своим духом". Властям"являть молчаливую покорность, как изрекающим волю Божию", повеления"и учреждения их чтить, принимать, исполнять без размышления с терпением".

Слепота Феофана доходит здесь до того, что он пишет пространное наставление хозяевам, как обращаться со слугами 15, совершенно забыв, что ему следовало писать не об этом, а о том, что ни слуг, ни рабов не должно существовать среди христиан вовсе.

Из всего мною сказанного с достаточной ясностью вытекает первое моё основное утверждение:

Церковь, поскольку она должна была определить своё отношение к миру, смешалась, перепуталась с ним и потому потеряла своё абсолютное значение.

----------

Дуализм, переживаемый каждой отдельной душой, в мире слагается из двух начал: мира природного, конечного, смертного — и мира духовного, абсолютного, нетленного. Дуализм мира — дуализм земли и неба. Примирённый в эпоху первоначального христианства, он не мог преобразить вселенную и создать космоса, потому что ещё не были выявлены все потенции, включённые в мир 16.

Внешняя церковная организация, соприкасавшаяся с государством и общественным строем, подверглась смешению 17, а христианство в его абсолютном значении — ушло в пустыню.

Надо быть художником, чтобы сколько‑нибудь передать религиозную сущность того, что свершалось в пещерах, под землёй или в дремучих лесах, когда человек посвящал себя Богу и в непрестанной молитве и созерцании, неведомый миру, в полном одиночестве и безмолвии свершал своё великое служение. От нас слишком заслоняется психология аскетического христианства общепринятым отношением к нему как к какому‑то изуверскому самоспасанию. Такое мнение установилось потому, что к отшельничеству предъявлялось явно не соответствовавшее ему требование, требование прикладного христианства, тогда как его значение было сохранить в неискажённом виде, как самое драгоценное святое святых, отношение к Богу.

Отшельники не могли и не должны были жить в миру. У них была другая мировая задача. Они делали почти невероятные усилия, осуществляя эту задачу. Они, от всего земного отрёкшиеся, от всего в мире отказавшиеся, могли преодолеть косную власть вещества и вступали в реальное общение с абсолютным началом. И таким образом беспрерывно поддерживали связь божественного начала с миром.

Я даже приблизительно не могу дать почувствовать, какого религиозного состояния достигали эти великие светильники мира. Нужно прочесть творения, прочесть описание их жизни — эти живые документы, драгоценные сгустки самого подлинного духовного золота. Нужно быть слепым, чтобы не почувствовать Божественного дыхания в каждом их слове, — такой исключительной, нечеловеческой силой правды веет от них.

Аскетическое христианство — это беспрерывный золотой поезд (выражение не моё 18), который прошёл под землёй через всю мировую историю. Этот поезд пронёс через историю, не как отвлечённую идею, а как живую, реальную действительность, незагрязнёнными, неискажёнными — отношения человека к Богу и к человеческой душе. В то время когда церковь в миру, в лице белого и чёрного духовенства, обделывала свои светские дела, продавала абсолютные требования морали за внешнее признание своего владычества 19, в то время когда мирская церковь поглощалась языческим торжищем, — в тёмных пещерах, изнемогая от внутренних борений, горели пред Господом светильники человечества.

Для того чтобы понять мировое значение их, нужно хотя бы в самой общей форме почувствовать христианское восприятие жизни и истории. С этим явно не хотят считаться те, кто упрекает отшельников в нелюбви к людям на том основании, что они уходили от людей на край света, вместо того чтобы по мере своих сил служить им.

Основное христианское восприятие мира — это восприятие его как единого, целого организма. Вся борьба, история суть внутренние процессы этого организма. Не существует пространственных и временных разделений — это лишь внешние показатели внутренней раздробленности, порождающие страдание и смерть, но в мировом процессе стремящиеся к своему универсальному единству.

В этом процессе далеко не всё одинаково ценно и одинаково действенно. Святые, которым открывалась потусторонняя жизнь и бытие в их созерцании, знали, сколько пустой трескотни, мишурного блеска в так называемой"мирской жизни"20. Они знали, что внешнее величие культурной жизни — наполовину обман, иллюзия, что все эти картонные волшебные замки, символизирующие прогресс, сгорят в огне, уничтожатся, ибо они по существу — ничто. Для святых было ясно, что шумное, крикливое, так называемое"историческое"выступление какого‑нибудь героя или даже целое движение, по существу, в общем мировом значении может оказаться для этого самого мира бесконечно ничтожнее, чем какое‑нибудь уединённое, от всех глаз скрытое, молитвенное прозрение в египетской пустыне.

Нельзя судить отшельников условно, не став на христианскую почву. А если право христианство, что смысл жизни в преображении космоса и в вечной жизни всех воссоединившихся с своим Творцом; если право оно, что в этом внутреннем процессе идёт борьба со злом, с самоутверждением, и что всё зло, как и добро, представляет из себя нечто внутренне связанное, — тогда право оно и в том, что передовые борцы, эти герои духа, посвящавшие себя всецело служению Богу, не занимались делом бесплодным и даже вредным — нет, они свершали для людей и мира работу громадную, святую, исполненную самой пламенной любви к людям.

Про них словами Вл. Соловьёва можно сказать, что они осязали"нетленную порфиру за тленною корою вещества"21.

Но прежде чем дать характеристику религиозной сущности аскетизма, я считаю необходимым освободить его от клевет. Таких клевет три: официально–ортодоксальная, светская, самым ярким выразителем которой является В. В. Розанов, и третья клевета, которую я не могу иначе назвать, как клеветой антихристовской, ещё не нашедшей себе достаточно полного выражения.

Клевета ортодоксальная заключается в том, что смирение пред Богом, смирение как отказ от своего личного самоутверждения (что является одной из характерных черт аскетического христианства пустынников), подменяется идеей послушания. Было послушание и у Антониев, но там оно было школой. В православии оно становится сущностью. Эта маленькая"подделка", на первый взгляд почти безразличная, при более глубоком рассмотрении оказывается мёртвой петлёй, накинутой на Церковь. Послушание и смирение пред Богом, отдавание своей воли Его воле — это высшая активность духа, на какую только способен человек. Этой активностью полна вся древняя аскетическая литература. Пред Богом смирись — пред злом будь непоколебим. Себя не утверждай, но во имя добра будь пламенен и дерзновенен."Не размышляй, слушайся синода", — безжизненными устами шепчет ортодоксальный аскетизм."Слушайся Бога!" — "Бога" звучит неслышно,"слушайся"гремит на всю страну."Слушайся"становится содержанием аскетизма. Не делай, не борись, покорись — вот мёртвые принципы этой клеветы. Тоже толстовское"непротивление", только более лицемерное. Толстой говорит: не противься злу. В конечном счёте это значит: не борись со злом, т. е. не делай. Официальный аскетизм говорит: слушайся и самничего не делай ("самочинное умствование"), но волю других исполняй.

Там, где смерть, там и разложение."Смиренное"монашество православное — разлагается. С изумительной силой предсказано это Антонием Великим: на вопрос своих учеников, всегда ли будет процветать монашество, он ответил"со слезами и со вздыханиями":"Придёт время, возлюбленные дети мои, когда монахи оставят пустыни и потекут вместо их в богатые города, где, вместо этих пустынных пещер и тесных келий, воздвигнут гордые здания, могущие спорить с палатами царей; вместо нищеты возрастёт любовь к собиранию богатств; смирение заменится гордостию… вместо воздержания умножится чревоугодие, и очень многие из них будут заботиться о роскошных яствах, не меньше самых мирян, от которых монахи ничем другим отличаться не будут, как одеянием и наглавником"22.

Клевета светская состоит в том, что аскетизм характеризуется как изуверское убийство плоти, как враг всякой жизни, как ненавистник тела.

Это ходячее, вульгарное мнение обычно питается полным незнакомством с предметом. Талантливое литературное выражение ему дал В. В. Розанов 23. Здесь мне ничего не остаётся говорить нового. Вл. Соловьёв дал в"Оправдании добра"совершенно исчерпывающий анализ аскетизма с этой стороны. Напомню его рассуждение.

Прежде всего Вл. Соловьёв в самой категорической форме устанавливает, что"обыкновенно принимают, что так называемые"восточные"учения, отличающиеся крайним аскетизмом, в связи с этим представляют и ту характерную особенность, что начало зла отождествляется в них с материей физического мира<…>Но, строго говоря, ни в одной из религиозно–философских систем Востока нельзя найти такого отождествления зла с материальною природой".

В аскетизме злом признаётся не материя, а плоть.

Человек, как и животное, участник мировой жизни, но участие их различное. Достойное участие человека в этой жизни состоит в нравственном духовном служении добру как конечной цели мирового процесса. Физическая природа не является злой сама по себе, она есть необходимая основа духовной жизни, но, когда эта материальная природа посягает на жизнь духа, хочет поставить себя как высшее руководящее начало его деятельности, она становится злом."Не сама по себе, — говорит Вл. Соловьёв, — а только в этом своём дурном отношении к духу материальная природа человека есть то, что, по библейской терминологии, называется плотью.<…>Плоть есть животность возбуждённая, выходящая из своих пределов, перестающая служить материей или скрытою (потенциальною) основой духовной жизни"24. Очевидно, плоть тем сильнее, чем слабее дух, а потому для развития духа необходимо"умерщвление", т. е. ослабление деятельности плоти.

Таким образом, аскетизм не проповедует убийства жизни, напротив, он во имя жизни стремится убить смерть, ибо власть плоти над духом есть его смерть.

Наконец, третья клевета — антихристовская. Сущность её состоит в том, что Богосозерцание превращается в"Богонаслаждение", в"пьяность Богом"25. Здесь страсти не побеждаются, а в своём страстном виде обращаются на Бога. Всю грязь, похоть, все страстные желания свои человек обращает внутрь себя и в своём"умном делании"в форме созерцаний предаётся, по существу,"Богоопьянению". Некоторые видят в аскетах древности именно таких"пьяниц". Это глубокая неправда, ибо при таком отношении к Богу всегда должна явиться, как и во всяком наслаждении, высочайшая форма самоутверждения, между тем все аскетические писания полны любовью к миру. Всё, что они делали, даже спасение своей души, они делали для Бога и мира.

В чём же подлинная сущность аскетизма? Я отвечу на это словом, которое обычно совершенно здесь не ожидают: в любви. Без любви к Богу, к людям и к миру — нельзя быть Антонием. Реальное слияние с Божеством (какое и было у великих подвижников), реальное общение с духовною сущностью мира возможно только путём того мистического состояния, которое называется любовью. Все подвиги аскетов были ради преуспевания в любви; все мотивы, которые ими двигали, были в любви. Они не убивали жизнь, но они заставляли дух освобождаться от власти материальных сил. Они не"пьянели"от Бога, они побеждали все силы своей души и заставляли их служить Богу 26.

Всё полно в аскетизме активностью, как активна христианская любовь. Вся борьба, все подвиги аскетов — во имя достойного служения Богу и людям.

Антоний проклял бы"смиренных"официальных монахов. Он проклял бы тот аскетизм, о котором говорит В. В. Розанов. Он первый разрушил бы того идола, который мог бы"опьянять"людей.

Он сказал бы:"Я молился о вас, да сподобитесь вы получить Того великого огненного Духа, Которого получил я"… ибо дух тот обитает в правых сердцах. И Он, когда принят будет, откроет вам высшие тайны 27.

И всё это ради мира, ради людей, ради всеобщего спасения, во имя вечной жизни, силой божественной любви!

Они проповедовали аскетизм потому, что заглянули в ту беспредельную глубь мира, в которой увидали и поняли силу и смысл греха. Страшные, но великие слова написаны аввой Зосимой Палестинским:"Уничтожь искушения и помыслы — и не будет ни одного святого. Бегущий от искушения спасительного бежит от вечной жизни"28.

Напряжённое устремление к Богопознанию, реальное, всё существо наполняющее чувство Его присутствия и Его действенность — жажда любви к Богу, служения Ему, суровое, даже жестокое требование отречься от своего"я", от своей воли и отдаться воле Его — вот те основные черты, которые сближают всех великих представителей аскетического христианства.

В чём же лежит его мировой смысл?

----------

Основное заблуждение толстовства и всех вообще опростителей христианства заключается в том, что они совершенно не пытаются религиозно осмыслить историю. Ведь если стать на ту точку зрения, что в мире сразу дано всё и что если кто этого всего не берёт, то он просто пустое место в истории, — мы тогда провозгласим бессмысленность всего мирового процесса, а это есть в замаскированном виде самое безусловное отрицание Бога.

В самом деле, мог ли разумный Бог творческим актом своим создать жизнь, свободу людей, мир, если вся жизнь, беспрерывно текущая столетие за столетием, по внешней форме как бы связанная во что‑то единое, по существу внутреннего смысла не имеет, ничем разумным не объединяется, а представляет из себя бесконечную массу разрозненных эпизодических явлений, из которых одни разумны и хороши, другие неразумны и злы? Можно ли говорить о какой бы то ни было связи жизни с Богом, ведь никакой цельной мировой жизни как единого растущего организма нет, а есть лишь какое‑то мелькание калейдоскопа?

Можно ли, отрицая внутренний смысл истории, признавать в то же время Бога, когда при таком отношении к мировому процессу явно провозглашается существование какой‑то слепой, бездушной силы, более могущественной, чем Бог? Ибо Бог разумен и всё создал на благо, а в мире большая часть людей несчастна и лишена всякой благости. Слепая сила вопреки Божеству заставляет эту неразумную жизнь идти всё вперёд и вперёд, бессмысленно, бесцельно, по какому‑то року слепой необходимости.

Если у истории нет смысла, то нет смысла и у нашей жизни, а если у нашей жизни нет смысла, то нет и никакого Бога — за жизнью тогда стоит роковое, бездушное начало, какой‑нибудь"некто в сером"29.

Жизнь, история — это органический рост космоса. Это постепенное восстановление нарушенной гармонии 30, и потому каждый возраст истории имеет свои задачи, свои подвиги, свои грехи.

Осмысливая историю как процесс богочеловеческий, христианство открывает нам своеобразную и в высшей степени законченную идею прогресса.

Вл. Соловьёв, в самом начале своей деятельности читавший о богочеловечестве, в то же время, почти всю свою жизнь стоял на негативном отношении к прогрессу, слишком сливающемуся с понятием эволюции. И только в последние годы он почувствовал со всей религиозной силой своего гения — именно почувствовал и только самым незначительным образом сознал — то своеобразное отношение к истории, которое неминуемо вытекает не только из христианских настроений, но и из христианского учения. В"Трёх разговорах"(особенно в повести об Антихристе) 31 уже ясно видно, что Соловьёв отверг взгляд на историю как на какую‑то прямую, непрерывную линию, на одной стороне которой грехопадение, на другой всеобщее воскресение. Повесть об Антихристе открывает новые мировые горизонты, и нам, последователям и ученикам Соловьёва, теперь уже не трудно логически вывести то, что интуитивно воспринял Соловьёв.

Нет, прогресс не есть постепенное эволюционное приближение к Царствию Божию на земле. С роковой суровостью Евангелие разбивает все эти человеческие грёзы. Последние века рисуются как дни небывалой скорби, последние дни — не радостное житие, это дни мировой катастрофы. Прогресс — не непрерывная линия, это линия постоянно прерывающаяся, непрерывность её совершенно иллюзорна. Прогресс состоит в дифференциации Добра и Зла. Добро, возрастая, объединяясь в своём отказе от самоутверждения, всё резче, всё окончательней отталкивается от всего косного, самоутверждающегося. Добро стремится ко Христу, Зло — к Антихристу. Конец истории — окончательная борьба Христа и Антихриста.

Какая же сила объединяет всё добро мира? Эта сила — тело Христово. Вселенская Церковь. Она является действенным абсолютным началом. И если возможно предъявлять относительные, исторические требования ко всем жизненным явлениям, то только по отношению одной вселенской Церкви требования могут быть предъявляемы лишь абсолютные. Ибо её роль состоит в постоянном реальном воздействии на жизнь начала абсолютного 32.

Аскетическое христианство было носителем этого абсолютного содержания вселенской Церкви. Оно сохранило в живом, а не теоретическом виде связь человека с Богом, пронесло через бурные исторические эпохи тихую лампаду — пронесло её для того, чтобы было с чем выйти навстречу Христу грядущему. Мировое значение аскетического христианства в том, что оно собой соединяет два ярких момента христианской истории: один, который уже в прошлом; другой, который будет концом исторического процесса, последней эпохой христианства, в преддверии которого мы живём.

Земля жила бурной исторической жизнью. Мир кипел. Рушились могучие государства, новые вырастали на их местах. Геройство, жестокость, насилие, благородные подвиги, тупоумие и невежество, гениальность, варварские движения озверевших людей и почти религиозные походы за освобождение страдающих братьев — такими яркими картинами, где всё полно движения и борьбы, исполнена мировая история. Эти события — внешние формы исторической жизни, за ними стоит глубокий религиозный смысл, который всех их объединяет в одну общую грандиозную картину постепенного перерождения царства от мира сего в Царствие Божие. Внутренние силы, сталкиваясь в мире, порождали собой эти шумные исторические события, но Бог никогда не прекращал своего осязательного воздействия на мир, сила Божественная всё время вливалась в бушующие мирские стихии оттуда, где служили Богу день и ночь, служили, забыв всё ради Него. Аскетическое христианство было той абсолютной религиозной силой, которая в бурном потоке истории всё время давала миру силы сохранить общее направление пути.

Под постоянным воздействием этого абсолютного начала, постоянно черпая из него внутренние силы, ничем незагрязнённые, — мир всё рос, всё ближе подвигался к тому времени, когда, готовый принять полноту правды христианской, он выйдет на твёрдую дорогу жизни. Наука, культура, искусство, всё, во имя чего шла в мире такая жестокая борьба, — всё это имело свою великую историческую роль. Таким образом, шествие истории достигает пункта, где роль аскетического христианства кончается. Аскетическое христианство, незримо охраняя мир, привело его к новой религиозной эпохе, к новым религиозным задачам.

----------

Задача этой новой религиозной эпохи заключается в том, чтобы всё то, что открывалось в созерцании индивидуально, принести в мир и преобразить его той животворящей религиозной силой, которая в пещерах под землёй преображала лишь отдельные души 33.

Что это значит?

Это значит, что в христианстве должны найти себе место все разрозненные, отвлечённые начала, которые разбросаны в различных отраслях человеческого знания, в различных течениях человеческого общежития 34. Эта схематически определяемая задача грандиозна и безгранично разнообразна по своему содержанию. Ведь если душа Антония Великого преображалась в своём созерцании Божества, то это значило не только просветление отдельных начал его внутренней жизни — это означало просветление его духа в целом.

Эта цельная жизнь слагалась в нём из начал волевых, из сознания, из восприятий эстетических, из бесконечного множества таких элементов духа, которые по недостатку языка человеческого и нечленораздельности его психических наблюдений даже вовсе не имеют специального обозначения. И вот всё это разнообразие свойств, сил и пр., что разумеется под живой человеческой душой, — вступало в реальное Богообщение, перерождалось религиозно.

И вся сложность, не индивидуальная, а мировая, должна быть освящена, также должна вступить в живую религиозную связь с Богом.

Вопрос не в том, захватит ли это весь эмпирический мир или осуществится в небольшом круге лиц и отношений. Внутренний мировой смысл этого"нового"христианства от этого нисколько не изменится. Важно то, чтобы силы добра показали свою зрелость. Этим будет показано, что время жатвы готово 35.

Вопросы о христианской общественности — о христианской культуре, о христианской красоте — вот круг тех новых задач, которые стоят на очереди.

Последнее может показаться странным. В самом деле, какие могут быть трудности в этом вопросе.

Я напомню вам слова Мити Карамазова:"Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом Содомским. Ещё страшнее, кто уже с идеалом Содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы.<…>В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме‑то она и сидит для огромного большинства людей, — знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей"36.

Так вот христианству и надлежит одержать здесь победу над дьяволом. Оно до сих пор лишь молчало о красоте 37. Возрождающаяся проповедь красоты — застаёт христианство беспомощным. А между тем в этой проповеди слишком явно хотят отдать перевес Содому. Когда теперь говорят о красоте, то до странности отождествляют это с женской красотой. Если вы услышите слово"красота", то через несколько фраз ждите что‑нибудь о"прекрасном женском теле".

Здесь не только инстинктивное сознание, что красота начало женственное, — тут другое; тут явно Афродита небесная подменяется Афродитой земной. Христианство не должно бояться Ницше, не должно и грозно молчать о красоте. Оно должно явить миру подлинный лик Мадонны.

Из глубины египетских пустынь, снова вступая в мир, христианство уже без всяких компромиссов, отбрасывая прочь всё фальшивое и враждебное себе, должно будет произвести переворот в области всех застывших, косных общественных форм и междуличных отношений. И признаков не должно остаться от всей той полухристианской лжи, которая накопилась здесь. Можно с уверенностью сказать, что в эту новую эпоху самой страшной гонительницей вселенского христианства будет уже не светская власть, как это было в начале христианской истории, — гонительницей будет официальная церковь.

И может быть, даже последний враг Христа — Антихрист выйдет из церковной среды. Он будет лжец и победит многих святых 38. Не должен ли будет Антихрист внушать доверие своей внешней церковностью и даже аскетичностью? Здесь возможны лишь предположения, но они напрашиваются сами собой.

----------

В заключение я считал бы важным ответить ещё на один вопрос, чтобы исследовать мировое значение аскетизма с возможной полнотой.

А именно: каково отношение индивидуальной жизни к аскетическому христианству? Если его роль в прошлом, если мы сейчас уже стоим на рубеже новой религиозной жизни, — то не является ли излишним нам, людям новой эпохи, проходить этот старый путь?

Я с полным убеждением отвечаю на это: нет, сейчас путь аскетического христианства в той или иной внешней форме должен быть пройден каждым христианином 39.

Для преодоления мирового дуализма, для окончательного уничтожения внутренней борьбы противоположных стихий, для встречи Христа, для победы над Антихристом христианский мир подготовлялся долгим суровым путём аскетических подвигов, постоянным напряжённым устремлением к Богу. Для подготовления мира к новой жизни потребовалась долгая эпоха христианской истории. Для преодоления дуализма индивидуального тот же исторический путь должен быть пройден уже не миром, а отдельной душой.

Образ Христа, перед своим служением удалившегося в пустыню и там, в пустыне, отвергшего три искушения сатаны, этот образ — не какая‑нибудь художественная"иллюстрация", это воплощение глубочайшей религиозной идеи. Христос дал живой пророческий пример того пути, который неизбежен для всякого, кто хочет достигнуть подлинного внутреннего единства. Я говорю подлинного потому, что здесь слишком много всяких иллюзий. Когда говорят: к чему брандовщина — просто надо по Евангелию любить людей, — в этих словах слышится недостаток духовного зрения, недостаток людей не только не решивших задачу, но даже не дошедших до сознания её сложности и трудности. Да, конечно, надо любить — в этом всё. Здесь и Бог, и полная, окончательная гармония. Но в этом‑то и вопрос, как научиться любить. Нельзя христианской любовью называть то почти инстинктивное сочувствие, которое лежит в основе всякого общежития. Не о такой любви учил Христос. Любовь, которая есть не иллюзия, а подлинное уничтожение всяких преград одной души от другой, на пути своего осуществления встречает именно те противоположные стихии, которые нужно преодолеть. Сказать: не нужно никакой пустыни, надо просто любить людей — это всё равно что сказать параличному: тебе вовсе не надо лечиться, а просто надо встать и ходить. Такая же иллюзия заключается и в другой кажущейся гармонии, в самом трудном вопросе — о браке. Если христианин не чувствует в любви к женщине непримиримых, стихийных противоречий плоти и духа, — здесь не высший синтез, превращающий в глубокую универсальную правду самый трагический из всех дуализмов, это не гармония, а идиллия, где за гармонию принимают недостаточность духовного зрения 40. Если жажда обладания телом — самоутверждение в страсти — не разрывает сердца человеческого, протестующего во имя нетленного, вечного начала в любви, если любовь христианина тиха и радостна, а не мучительна, не полна внутреннего боренья, если в этой любви не совершается самого жгучего столкновения Христа и Антихриста, — то это не преодоление, а отсутствие того духовного зрения, которое не открыло даже всей сложности задачи.

Воистину победить здесь — это значит отречься от всякой страсти.

Таким образом, подлинное, а не иллюзорное преодоление индивидуального дуализма требует аскетического пути, который нашёл себе художественное воплощение в Бранде.

Путь к Церкви любви, радости, новой христианской общественной жизни лежит через путь ледяной церкви. Чтобы растаял лёд, надо пройти весь путь до конца, надо отречься от всех страстей, не для того, чтобы стать безразличным, слабым, бездушным, а для того, чтобы загореться новой страстью, перед которой все страсти в мире — пустая суета, мёртвые тени подлинной жизни. Чтобы научиться любить других, надо много слёз выплакать, надо быть жестоким к себе — во всяком случае, неизбежно взойти на страшную высоту духа, надо пережить отчаяние Бранда — надо победить искушения Христа.

Но где и как должен свершиться этот путь?

Чтобы не было никаких недомолвок, я со всей резкостью и прямотой отвечу на этот вопрос.

Самым верным, а может быть, и единственным путём (последнего я не решаюсь утверждать) я считаю фактический затвор, фактическое удаление в пустыню, фактическое подвижничество. Подвижничество св. Антониев великих и Макариев. Подвижничество не для самоспасания — а для достойного служения Богу, людям и миру. Для служения в духе того нового христианства, о котором я говорил.

Теперь наступает время, когда, удаляясь для единоборства с тёмными силами зла в пещеру, отшельник уже обращён лицом от прошлого к будущему. И там, в этом будущем, прозревает великие мировые события, предсказанные Христом, отдалённый гул которых уже слышит чуткое человеческое ухо. Прозревает с ужасом и скорбью мерзость и запустение на святом месте, кровавое столкновение народов, безумие людей зла, пирующих во время чумы, и за всеми этими знамениями почти эмпирическим зрением видит страшный образ того, кто будет до ужаса подобен Христу, до ужаса Ему противоположен. Образ последнего самоутверждения Зла — в образе Антихриста.

Отшельник новой эпохи, уходя в пустыню, уже с полной религиозной ясностью должен ощущать, что он идёт не в пустыню, а через пустыню. Что он идёт в мир, ибо за скорбью тёмных предчувствий уже с новою силой загорается в нём огонь ревности о Грядущем со славою 41. С радостью чувствует душа первые лучи новой религиозной жизни, почти осязательно начавшегося преображения. Ещё немного, ещё одно усилие добра — и раздвинутся своды небесные, мир содрогнётся, как умирающий больной, и разом засияет новое небо над новой, прекрасной, нетленной вечной землёй 42.


КОММЕНТАРИИ


Доклад, читанный 14 февраля 1908 г. в Петербургском религиозно–философском обществе.

1 "Многие христианские общины объединяли в своём составе одновременно и лиц, состоящих в браке, и сторонников целомудрия, дев и аскетов.<…>Хранящие невинность представляли собой своего рода аристократию Церкви и служили недосягаемым образцом для многих из тех, кто старался хранить смирение. Община считала их"избранными из избранных""(Аман А. — Г. Повседневная жизнь первых христиан. 95–197. М., 2003. С. 251–253).

2 Антоний Великий и Макарий Египетский, прпп. — основоположник христианского отшельнического монашества и его ученик, в III‑IV вв. десятки лет проведшие в уединённом подвиге и стяжавшие дары благие.

3 См.: Там же. С. 259; Православная энциклопедия. Т. 6. С. 182.

4 "Для христиан будущее — не мирный культурный процесс постепенного нарастания всяких ценностей, а катастрофическая картина взрывов"(Эрн В. Сочинения. М., 1991. С. 218).

5 С. М. Соловьёв ещё 24 февраля 1905 сетовал на Эрна и его товарищей по"образующемуся обществу"за то, что"они тормозят торжество религии святого сладострастия", которую он исповедовал; а 14 мая заявлял:"Эрна и Свенцицкого определённо не хочу и верую не по–ихнему и знаю, что отец мой тоже верил не по–ихнему". И в этом проповедник сладострастия был совершенно прав, как и в противопоставлении"Брюсовских чертей и Свенцицких ангелов"(Литературное наследство. Т. 92. Кн. 1. С. 392, 395, 397).

6 Еф. 1, 10.

7 Утверждение основано на учении святых отцов, в частности св. прав. Иоанна Кронштадтского (подр. см.: Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 224, 695, 742).

8 "В Священном Писании<…>нет никаких специальных доказательств бытия Божия. Очевидно, что сверхъестественное божественное откровение само по себе не требует доказательств бытия Божия, построенных по законам человеческого разума.<…>Для христиан жизнь в Церкви, таинство св. Евхаристии и есть живое и непрерывное свидетельство вечного бытия Бога–Троицы"(Православная энциклопедия. Т. 15. С. 555)."Что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им"(Рим. 1, 19)."Вера во всём отлична от доказательства: доказывает человек, веру дарует Бог"(Паскаль Б. Мысли. 471). Невозможность доказательства существования Бога показал И. Кант в работе"Критика чистого разума".

9 Ср. позиции ап. Павла (1 Кор. 6, 12) и Ивана Карамазова (Достоевский Ф. Полное собр. соч.: В 30 т. Т. 14. С. 76).

10 Ин. 16, 33; 1 Кор. 15, 54–57; 1 Ин. 5, 4.

11 Мф. 26, 69–74.

12 Еф. 1, 10.

13 "На почве безусловного требования христианства — в корне изменить всю жизнь, и внутреннюю, и внешнюю, и на почве греховного природного стремления человека — примирить дух Христов с духом мира сего, и происходит в действительности постоянное искажение христианства"(Феодор (Поздеевский), сщмч. Служба Богу и России. Статьи и речи 1904–1907 годов. М., 2002. С. 105).

14 Мф. 5, 21; 15, 19; 19, 18. См. также: Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. М., 2000. VIII.1; IX.3 (далее — ОСК).

15 Феофан Затворник, свт. Начертание христианского нравоучения. М., 1998. С. 515–516, 504–507. Критика вполне обоснована. Ср.:"Когда в России началось движение против крепостного права и телесных наказаний, авторитетный святитель доказывал, что это право и побои — закон Божественной воли.<…>В Евангелии сказано:"не собирайте сокровищ на земле",<…>а наш глубокий моралист–святитель доказывает относительно богатства, что"должно принимать его, умножать и хранить""(Экземплярский В. Евангелие и общественная жизнь. Киев, 1913. С. 69); цитируется указ. соч. (с. 484).

16 "История мира для христиан — медленное, свободное разделение Добра и Зла. Разделение, на одну сторону которого встанет всё готовое к воссоединению с Творцом своим, — на другую всё стремящееся к окончательному самоутверждению"(Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 222).

17 О недопустимости такового смешения см.: ОСК. III.3, 5.

18 Иоанн Богослов видел"подобного Сыну Человеческому, облечённого в подир и по персям опоясанного золотым поясом"(Отк. 1, 13), обозначающим, по толкованию архиеп. Андрея Кесарийского, высшее превосходство, чистоту и нескверность. Епископ Симон в"Слове о создании церкви Печерской"(1226) подробно описывает, как подаренный Христом золотой пояс строители сделали мерой длины храмы. Предположительно, выражение переиначено Булгаковым, поскольку впоследствии он в не совсем точном значении использовал его в работе"Православие. Очерки учения православной церкви":"…"золотой пояс"никогда не прерывается в Церкви.<…>"Золотой пояс"святых, миру ведомых, как и неведомых, тянется до скончания века". Ср. также:"…создали ту монастырскую жизнь, которая, как некий золотой пояс прошла через всю мировую историю и сохранила нам в неприкосновенности и целостности величайший идеал христианства"(Валентин Свенцицкий, прот. Монастырь в миру. Т. 2. М., 1996. С. 241).

19 "Со времён Константина Великого ввиду представляемых клиру льгот, а также и почестей для высших его степеней, епископство, пресвитерство и, вообще, включение в клир стало предметом вожделений для многих.<…>Исидор Пелусиот подробно и многократно описывает нам постыдную продажу рукоположения<…>Очень понятно, что многие охотно довольствовались бы одним только титулом ввиду почёта и льгот, с ношением его сопряжённых, не принимая тяжёлых обязанностей самого служения"(Аксаков Н. Предание Церкви и предания школы. М., 2000. С. 76). Ср. Исава, продавшего первородство за чечевичную похлёбку (Быт. 25, 30–34).

20 Ср.: Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 183, 685, 736.

21 Неточная цитата из поэмы В. Соловьёва"Три свидания"(1898):"Не веруя обманчивому миру, / Под грубою корою вещества / Я осязал нетленную порфиру / И узнавал сиянье Божества".

22 Добротолюбие. М., 1998. Т. 1. С. 112.

23 Любопытно, что Розанов в ответном слове никак не касается приведённых аргументов, продолжая повторять ту же клевету; т. е. это очередное"возражение на реферат, которого я не слушал".

24 Соловьёв В. Оправдание добра. М., 1996. С. 87, 91.

25 Поверхностное знание Флоровским путей русского богословия нач. ХХ века дало плачевные результаты: отождествляя идеи Мережковского, Гиппиус, Минского, Вяч. Иванова и Свенцицкого, он всех скопом обвинил в ожидании"богопьяной анархической общины"(Флоровский Г. Христианство и цивилизация. СПб., 2005. С. 113). Ср. письмо О. А. Флоренской брату Павлу от 15 февраля 1907:"Ты пишешь о"пьяности"на горных высотах. О той же пьяности Богом говоришь и в одной из статей. Пьяность… Не есть ли это то же вакхическое начало, только в области духовной? Пьяность — то состояние, когда человек теряет себя, способность объективно и ясно смотреть вокруг, видеть все цвета в совокупности как они есть, а не через очки какого‑либо цвета. Так зачем же эта пьяность? Ведь тогда только временная, кажущаяся близость к Богу. Разве Христос был когда‑либо опьянён?"(Новый журнал. 2007. N 246).

26 Ин. 12, 25–26.

27 Добротолюбие. М., 1998. Т. 1. С. 28.

28 Добротолюбие. М., 1998. Т. 3. С. 120. Именно эти слова Розанов свёл к тезису"нет святости без греха", нагло приписав его Свенцицкому.

29 Персонаж пьесы Л. Н. Андреева"Жизнь человека"(1906)."Имя<…>очевидно псевдоним, так как у такого значительного лица не может не быть многих иных имён, которыми называло его человечество.<…>Роком, Фатумом, Ананкэ, Мойрой или Кармой<…>Некто в сером по своему положению в жизни Человека является именно представителем насилия, принявшим лик закона"(Волошин М. Лики творчества. Л., 1988. С. 458–459).

30 Очередная клевета Флоровского — неаргументированный вывод о том, что эта цель у Свенцицкого"заслоняет задачу просветления и спасения отдельных индивидуальных душ". См.: ОСК. I.2.

31 Имеется в виду итоговая работа В. Соловьёва"Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе"(1899).

32 См.: ОСК. I.3.

33 Через 20 лет автор дал иную формулировку той же задачи (Валентин Свенцицкий, прот. Монастырь в миру. Т. 2. М., 1996. С. 5–12). Ср. объяснение цели романа–исповеди"Антихрист":"…пережитое мной индивидуально, впервые не как литературные перепевы, а плотью и кровью своей, я обязан был передать другим"(Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 225). См. также: ОСК. I.1–3.

34 См.: ОСК. XIV. 2.

35 Ср.: Мф. 13, 30.

36 Достоевский Ф. Полное собр. соч.: В 30 т. Т. 14. С. 100.

37 Подр. см.: Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 658.

38 Ср.: Отк. 11, 7.

39 "Без боли, без страшного внутреннего разрыва с"прошлым","ветхим","мёртвым"человеком не может родиться новый человек; без мучений Добро не отделяется от Зла.<…>Без бою, без пытки, не"пережив Антихриста", ко Христу не приблизиться никогда"(Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 224).

40 Образ мирной жизни гармоничен, если смертельные противоречия не искусно затушёваны, а творчески преодолены. Безмятежность замершего существования прямо противоположна чувству тяжелейшего пути до представленной цели.

41 Символ веры. Ст. 7.

42 Цитируя это высказывание, Флоровский делает противоположный по смыслу вывод:"Это была хилиастическая чувственная апокалиптика,<…>пламенно"взыскующая града", но градаздешнего <…> рай на земле". Забавно, что он тут же приводит в качестве правильного понимания исторического процесса слова Эрна, почти буквально повторяющие Свенцицкого:"…наконец, последний взрыв, последнее напряжение — и тогда конец этому миру, начало Нового, Вечного, Абсолютного Царствия Божия"(Эрн В. Сочинения. М., 1991. С. 218), а затем и сам повторяет упование всех взыскующих:"…мир не погибнет, не исчезнет, а "изменится" и преобразится"(Флоровский Г. Христианство и цивилизация. СПб., 2005. С. 112–115, 157).

Война и Церковь

---------------------------------------------------------------

Публикуется: Свенцицкий Валентин, прот. Диалоги: Проповеди, статьи, письма / Сост. С. В. Чертков. М.: ПСТГУ, 2010. С. 405–435, 512–513.

---------------------------------------------------------------


I

Кто из священников, особенно военных, не встречался с вопросом:

— В Евангелии сказано:"Не убий","взявшие меч от меча и погибнут","любите врагов ваших", — а вы, батюшка, молитесь о"даровании победы", благословляете убийство и войну?

И кто из священников сам не смущался этими вопросами?

В"Катехизисе"Филарета сказано:

"Вопрос. Всякое ли отнятие жизни есть законопреступное убийство?

Ответ. Не есть беззаконное убийство, когда отнимают жизнь по должности, как то:

1) Когда преступника наказывают смертию по правосудию.

2) Когда убивают неприятеля на войне за государя и отечество" 1.

И больше ни слова!

У духовных писателей вы можете прочесть похвальные статьи героям, умирающим на поле брани. Но сами по себе"похвалы"ещё не есть доказательства. И сколько бы таких похвал ни писалось — вопрос о христианском отношении к войне по существу остаётся нерешенным. Великий философ русской земли Владимир Соловьёв писал о смысле войны, но многие ли средние интеллигенты, не говоря уж о людях малообразованных, читали его нравственную философию ("Оправдание добра") или"Три разговора"?

В общем, вопрос о христианском отношении к войне — замалчивается. Его считают"щекотливым".

В лучшем случае готовы"простить"священникам, что они по житейской слабости идут на"компромисс", благословляя войну:"Жена… дети…"В худшем случае — заподозревают с их стороны злостный обман.

Отказывающиеся"по религиозным убеждениям"от военной службы вызывают общее сочувствие: в них готовы видеть более последовательных христиан.

Заповедь"не убий"так категорична, что всякие попытки примирить её с допустимостью для христиан войны кажутся неискренней софистикой, направленной к оправданию заведомого зла.

А между тем не подлежит никакому сомнению, что Православная Церковь глубоко права в своём отношении к войне.

Христианство принципиально войны не отрицает.

Не всякая война является злом с христианской точки зрения.

Может быть такая война, благословить которую не только не есть"компромисс", а прямой долг Христианской Церкви.


II

Всё самое живое, самое одухотворённое можно превратить в мёртвую букву закона.

"Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас"(Мф. 5, 44).

Эти слова сожгли языческий мир. Ибо они были не только"заповедью", но и выражением Божественной любви к людям.

Так говорил Тот, Кто добровольно взял на Себя все грехи мира. Так говорили ученики Его, для которых эта любовь была не отвлечённым"правилом", а живой действительностью.

В наши дни даже здесь оказался возможен мёртвый догматизм, превращающий дух животворящий в мертвящую букву отвлечённой догмы.

Лев Толстой — один из самых опасных врагов Христианской Церкви.

По двум причинам:

Во–первых, он абсолютно искренен в своих ошибках.

Во–вторых, самые антихристианские его заблуждения в области теоретической и нравственной переплетаются с подлинно христианскими писаниями. В результате истина покоряет сердце, а вместе с истиной неподготовленными людьми жадно воспринимается лживое,"упрощённое"Евангелие от Толстого, опустошающее душу, отрывающее верующих от Христианской Церкви.

Что же получается в результате?

А вот что.

Толстовские ученики не имеют души Толстого. Он не мог передать им своего сердца, своей совести, своего гения. Он передал им учение. Это учение отвергает Божественность Христа и Церковь с её таинствами, пытаясь всё заменить заповедью о любви и непротивлении злу.

Но живое чувство любви встречает на пути своего возрастания непреоборимые препятствия в злой, греховной нашей природе и в злой, греховной окружающей нас среде, представляющей из себя"собирательное зло", накапливавшееся веками.

Эти препятствия могут быть преодолены только соборными усилиями Церкви. Вот почему всякий оторвавшийся от Церкви преграждает себе путь и к заповеди о любви, понимаемой не как отвлечённое правило, а как достигнутое состояние духа, которое апостол определяет словами"совокупность совершенств". Не получая благодатного питания от церковного организма через таинства, человек остаётся одиноким со своими индивидуальными силами в борьбе против мирового и природного зла. В результате жизнь его замирает. И все призывы к"любви"неминуемо вырождаются в безумное"учение".

Громадная разница: сделать что‑нибудь, потому что любишь человека, или сделать что‑нибудь, потому что надо любить человека.

В первом случае живое чувство, во втором — "правило","долг", "догма".

Живое чувство любви никогда не ошибается. Оно всегда истинно. Его"внутренняя логика"может служить проверкой для теоретических рассуждений.

"Правило", основанное на рассудке, легко может оказаться ложью, потому что достаточно одной логической ошибки в начале, чтобы в конечных выводах уйти в совершенно противоположную сторону от истины.

Ни в чём это не сказывается с такой очевидностью, как в рассуждениях"толстовцев" о войне.

Не любя людей по–христиански, а лишь признавая учение об этой любви, они решили вопрос о войне по букве закона, по мёртвой догме, и хотя, по видимости, как будто бы отвергая войну в принципе и отказываясь от воинской повинности"по религиозным убеждениям", исполняют заповедь о любви к врагам, — по духу, по внутреннему живому смыслу христианства искажают его настолько же, насколько являются искажением живого образа человека"восковые"фигуры в музеях.

Как же христианин должен относиться к войне, решая этот вопрос по совести и духу, а не по мёртвой догме?


III

Война — великое бедствие.

И все доказывающие невозможность для христиан участвовать в войне любят говорить об её ужасах.

Выходит так:

Оправдывающие войну не понимают, как она ужасна, — если бы понимали, тогда бы не оправдывали. И всячески силятся разбудить"чёрствое сердце"рассказами о насилиях, жестокостях и"море человеческой крови"…

Трудно измерять страдания человеческие. И право, я не берусь решать, кому больнее"ужасы войны" — Гаршину, идущему на войну"убивать" 2, или какому‑нибудь сектанту, бросающему винтовку и отказывающемуся от воинской повинности"по религиозным убеждениям".

Но во всяком случае надо установить твёрдо:

— Принципиальный вопрос о допустимости или недопустимости войны для христианской совести не стоит ни в какой связи с различием в оценке"ужасов". Ужасы эти признают все — значит, и распространяться о них нечего.

Ведь если война допустима, то вовсе не потому, что она причиняет"одно удовольствие". И если недопустима, то вовсе не потому, что люди видят, до какой степени она ужасна.

Вопрос о войне решается совсем в другой плоскости.


IV

Основная ошибка отрицающих войну заключается в том, что они считают равнозначащими два совершенно неодинаковых слова:

Война и убийство.

Подставляя вместо слова"война"якобы то же самое слово"убийство", по точному слову Евангелия, объявляют всякую войну грехом, ибо убийство грех.

Но надо вдуматься, почему убийство грех. И тогда станет ясно, что"убийство"и"война"далеко не одно и то же.

Заповедь"не убий"дана в Ветхом Завете. И рядом с этой заповедью в том же Ветхом Завете перечисляется великое множество преступлений, за которые полагается"смертная казнь"! Совершенно ясно, что под убийством, запрещённым Богом, разумелось такое убийство, которое было выражением злой воли человека — его"нелюбви"к ближнему. Христос, расширив понятие"ближнего", включив в него и"врагов", естественно, расширил и содержание заповеди"не убий". Но, однако, расширил всё же на основе принципа любви. Убийство и с христианской точки зрения осталось грехом исключительно как нарушение всеобъемлющей заповеди о любви к ближним.

В громадном большинстве случаев убийство действительно является нарушением заповеди о любви, и потому мы привыкли обобщать эту заповедь настолько, что она получила категорический характер. Мы говорим:"Всякое убийство грех".

Но если мы делаем ошибку в отношении содержания заповеди"не убий", когда придаём ей столь безусловный характер, то тем более усугубляем эту ошибку, когда включаем в рамки этой заповеди и войну, т. е. понятие, существенно отличное от понятия"убийства". В убийстве всегда предполагается цель:"уничтожение человеческой личности".

На войне целью является победа, а уничтожение жизни далеко не всегда обязательное средство для достижения этой цели.

Например, если врагу предлагают сдаться на капитуляцию, он соглашается на предъявленные требования и сдаётся — "убийства"не произойдёт, потому что"победа"будет уже достигнута.

Отсюда ясно, что в войне, как в действии, не ставящем себе целью именно убийство человека, вопрос об этом убийстве должен быть перенесён с абсолютной почвы на относительную. Если"убийство"грех, потому что нарушает заповедь о любви, то тем более только та война грех, которая нарушает этот высший принцип любви. Другими словами: не всякая война грех, а лишь та война, которая преследует злую цель, ибо моральное значение войны определяется тем, во имя чего стремятся к победе.


V

Второе заблуждение, тесно связанное с первым, заключается в том, что войну противопоставляют"любви к врагам", упуская из виду, что иногда война может быть неизбежным и единственно возможным проявлением деятельной любви.

Этот вопрос классически решён Владимиром Соловьёвым в"Оправдании добра".

Прочтите следующие строки:

"Смысл войны не исчерпывается её отрицательным определением как зла и бедствия; в ней есть и нечто положительное — не в том смысле, чтобы она была сама по себе нормальна, а лишь в том, что она бывает реально необходимою при данных условиях…. Например, хотя всякий согласится, что выбрасывать детей из окошка на мостовую есть само по себе дело безбожное, бесчеловечное и противоестественное, однако, если во время пожара не представляется другого средства извлечь несчастных младенцев из пылающего дома, то это ужасное дело становится не только позволительным, но и обязательным. Очевидно, правило бросать детей из окошка в крайних случаях не есть самостоятельный принцип наравне с нравственным принципом спасения погибающих; напротив, это последнее нравственное требование остаётся и здесь единственным побуждением действий; никакого отступления от нравственной нормы здесь нет, а есть только прямое её приложение способом хотя неправильным и опасным, но таким, однако, который, в силу реальной необходимости оказывается единственно возможным при данных условиях. Не зависит ли и война от такой необходимости, в силу которой этот ненормальный сам по себе способ действия становится позволительным и даже обязательным при известных обстоятельствах?" 3

Другими словами, по Соловьёву,"опасный"способ действенно выразить свою любовь в данном случае заключался в выбрасывании младенцев на мостовую, с риском убить их."Убийство"здесь не было"злою волей". В основе его лежала любовь, желание спасти. Точно так же, когда спасать из пламени приходится целый народ, может быть такое положение, при котором придётся употреблять меры, диктуемые любовью, но влекущие за собой неизбежные жертвы, без которых, при данных условиях, обойтись нельзя.

"Убивать людей на войне", точно так же как"выбрасывать детей на мостовую"(коль скоро иного способа спасения нет), — не является"самостоятельным принципом нравственности", напротив, и здесь требования любви остаются"единственным побуждением".

Таким образом, и здесь моральное содержание"злого убийства"и войны во имя спасения ближних совершенно различно. А потому заповедь"не убий"нельзя распространять и на войну, далеко не всегда противоречащую заповеди любви к врагам.


VI

И наконец, третья и едва ли не самая роковая ошибка принципиально осуждающих войну заключается в том, что вопрос о войне сводят к выбору:

— Или"убий"(это идущие на войну).

— Или"не убий"(отказывающиеся от воинской повинности).

На самом же деле такой выбор совершенно не исчерпывает вопроса. Могут быть войны, при которых христианину приходится решать совсем другое, а именно вопрос:

Кого убить?

Может быть положение, при котором выбирать приходится между двумя неизбежными убийствами. Так сказать, из двух зол — выбирать меньшее.

И тогда христианин, идущий на войну, как бы говорит:

— Если это неизбежно, пусть лучше убит будет преступник, а невинный останется жив.

А отказывающийся от войны выбирает другое:

— Пусть будет убит невинный, а преступник живёт.

В самом деле, представьте себе такой пример: полк солдат защищает мирных жителей от наступающих большевиков.

И мирные жители, и защищающие их солдаты прекрасно знают, что в случае победы большевиков почти всё население будет уничтожено. Опыт прошлого делает это предположение абсолютно достоверным фактом. После нашествия большевиков женщин находили обесчещенными и изуродованными, стариков и детей расстрелянными. При таких условиях, скажите по совести, отказ от продолжения войны можно ли назвать отказом от убийства? Разве полк солдат, бросивший винтовки на основании заповеди"не убий", действительно не убил бы? Разве солдаты, отказавшись защищать ни в чём не повинных людей и тем самым предавшие их на расправу большевиков, не явились бы участниками тех убийств, которые были бы совершенычужими руками?

Надо вооружиться всей недобросовестностью фанатически настроенной мысли, чтобы на вопрос этот ответить отрицательно. И надо совершенно погасить в своём сердце живое чувство любви и подменить его совершенно бездушною догмою, чтобы при таких условиях бросить оружие и воображать, что именно такой"отказ от военной службы"диктуется христианской любовью!

Противники войны спросят:

— Что же: воевать? Убивать?

Да, воевать, и если иначе нельзя победить — убивать. Потому что выбор неизбежен. Выбор не между"убий"и"не убий" — а между"убий"злодейски нападающих большевиков и"убий"ни в чём не повинных мирных жителей, которые будут расстреляны из большевистских винтовок.

В моральном смысле соучастник, попускающий свершиться преступлению, даже виновнее в убийстве чужими руками, чем тот, кто делает это за свой страх и риск. Ведь убийство свершает и тот и другой, но первый рискует при этом своею собственною жизнью и берёт на себя всю ответственность за содеянное, — другой"умывает руки"и, уклоняясь от смертельного столкновения, уклоняется и от моральной ответственности.

Говорят:

— Надо любить врагов. Как же я буду убивать того, кого люблю? Если я люблю — он уже не враг. Если не враг — нельзя убивать.

Да! Надо любить врагов! Но где сказано, что не надо любить мирных, ни в чём не повинных жителей? А если вы будете любить и их — тогда отпадает вопрос о враге. Не потому вы должны защитить беззащитного оружием, что должны"ненавидеть"злодея, а потому, что у вас нет иного способа защитить жертву, которую вы любите по–христиански, от злодея, которого вы тоже любите по–христиански. Вы знаете, что убийство неизбежно — и только потому делаете выбор.

Умыть руки и сказать — я люблю и того и другого одинаково — это значит впасть в такой догматизм, который граничит с самым безнадёжным фарисейским лицемерием. Во–первых, такаяодинаковая любовь фактически невозможна, но если бы и была возможна — остаётся ещё, кроме любви, чувство справедливости — и оно должно было бы заставить сделать выбор в пользу невинной жертвы.

Нельзя отмахиваться от вопроса и говорить:

— Я знаю одно: не убий! Это заповедь Божия. Пусть убивает злодей — я заповеди не нарушу.

Нет, нарушишь! Потому что, сколько бы ты ни оправдывался"формальной отпиской", что ты не взводил курка винтовки, значит, не убивал, — для совести,"по существу", останется непреложным, что всякий, имевший возможность защитить от убийцы и не сделавший этого, — сам участник убийства.

Что за оправдание, что ты"любишь врагов"и потому не мог убить злодея, — когда ты мог допустить убийство невинной жертвы? Вы вместе с злодеем убивали её — один спускал курок, другой, имея возможность убить преступника, не помешал ему свершить преступление.

Ссылаться на волю Божию и искать в ней оправдания своему попустительству невозможно!

Нельзя говорить:

— Я исполню заповедь"не убий" — это мой долг, — а там пусть будет воля Божия!

Ведь не без воли Божией и жизнь создаёт такие условия, при которых приходится христианам делать этот страшный выбор между двумя неизбежными убийствами. Не без воли Божией попускаются и злодейские нашествия, и конечно, не без воли Божией поднимают христиане свой меч на защиту невинных людей, точно так же как не без воли Божией некоторые отказываются"от воинской повинности". Значит,"воля Божия"не снимает с нас моральной ответственности за то или иное решение вопроса:"Как поступить в данном случае?"

На формальном основании отказывать в защите и, вместо того чтобы слушаться голоса любви, побуждающего взяться за оружие, повиноваться мёртвой букве, приказывающей его бросить, — а потом ссылаться на"волю Божию" — это значит проповедовать моральное самоубийство.

Итак, при неизбежности выбора между двумя убийствами вопрос сводится к тому, кого считать в данном столкновении злодеем и кого невинною жертвой. Другими словами, вопрос переносится совсем в другую плоскость. Речь идёт уже не о том, допустима или недопустима война в принципе, а какая именно война допустима. Здесь христианин стоит перед оценкой не самой войны, а тех целей, которые она преследует. Отсюда ясно, что христианство допускает войну во имя тех задач, которые совпадают с христианскими идеалами. В несправедливой войне"нехристианским"является не самая война, а та несправедливость, во имя которой она ведётся. И напротив, война благословляется Церковью только в той мере, в какой может быть благословенна её конечная цель.

Подведём итог.

Анализ сущности войны приводит нас к выводу, что с христианской точки зрения война не только допустима, но иногда может быть нравственно обязательной.

Допустима потому, что она не исключает возможности подлинно христианской любви к врагам. И обязательна потому, что иногда она может быть единственной возможной формой для выражения деятельной любви. Это в тех случаях, когда на войне предоставляется выбор не между пролитием и непролитием крови, а между двумя неизбежными убийствами, из которых одно — убийство злодея, а другое — убийство невинной жертвы.


VII

В Евангелии есть одно трудное для толкования место, которое часто приводят противники войны и которое не исчерпывается нашими рассуждениями о войне и убийстве.

Это тот момент в Гефсиманском саду, когда Пётр отсёк ухо рабу и Христос велел апостолу вложить меч в ножны, сказав:"Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут"(Мф. 26, 52).

Ведь как будто бы речь шла именно о защите, да ещё о защите Невиннейшего из невинных? Так, может быть, здесь даётся абсолютное осуждение всякого"военного действия"в принципе?

Ведь апостол хотел защищать, а не"убивать"?

Но и здесь, как в заповеди"не убий", за буквой не видят духовной сущности слов Христа, читают — и не разумеют.

Прежде всего восстановим это событие в памяти по всем Евангелиям. В Евангелии от Матфея рассказывается о нём так:

"…Вот Иуда, один из двенадцати, пришёл, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его. Иисус же сказал ему: друг, для чего ты пришёл? Тогда подошли и возложили руки на Иисуса, и взяли Его. И вот, один из бывших с Иисусом, простёрши руку, извлёк меч свой и, ударив раба первосвященникова, отсёк ему ухо. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут; или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? Как же сбудутся Писания, что так должно быть?"(Мф. 26, 47–54).

Из Евангелия от Марка:

"Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его и ведите осторожно. И, придя, тотчас подошёл к Нему и говорит: Равви! Равви! и поцеловал Его. А они возложили на Него руки свои и взяли Его. Один же из стоявших тут извлёк меч, ударил раба первосвященникова и отсек ему ухо. Тогда Иисус сказал им: как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня. Каждый день бывал Я с вами в храме и учил, и вы не брали Меня. Но да сбудутся Писания"(Мк. 14, 44–49).

В Евангелии от Луки:

"…Ибо сказываю вам, что должно исполниться на Мне и сему написанному: и к злодеям причтён. Ибо то, что о Мне, приходит к концу. Они сказали: Господи! вот, здесь два меча. Он сказал им: довольно… Когда Он ещё говорил это, появился народ, а впереди его шёл один из двенадцати, называемый Иуда, и он подошёл к Иисусу, чтобы поцеловать Его. Ибо он такой им дал знак: Кого я поцелую, Тот и есть. Иисус же сказал ему: Иуда! целованием ли предаёшь Сына Человеческого? Бывшие же с ним, видя, к чему идёт дело, сказали Ему: Господи! не ударить ли нам мечом? И один из них ударил раба первосвященникова и отсёк ему правое ухо. Тогда Иисус сказал: оставьте, довольно. И, коснувшись уха его, исцелил его"(Лк 22, 37–38, 47–51).

В Евангелии от Иоанна:

"Опять спросил их: кого ищете? Они сказали: Иисуса Назорея. Иисус отвечал: Я сказал вам, что это Я; итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут, — да сбудется слово, реченное Им: из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого. Симон же Пётр, имея меч, извлёк его, и ударил первосвященнического раба, и отсёк ему правое ухо; имя рабу было Малх. Но Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны; неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец? Тогда воины и тысяченачальник и служители Иудейские взяли Иисуса и связали Его"(Ин 18, 7–12).

--------

Не будем выхватывать отдельных фраз из рассказанных событий и превращать их в механические бездушные"правила". Постараемся шаг за шагом воскресить перед собой свершившееся во всём его внутреннем значении. Господь пришёл с учениками Своими в Гефсиманский сад. Он знал, что в эту ночь будет предан на распятие и смерть. Сказал об этом и ученикам Своим.

У учеников"по–человечески"мелькнула мысль:"Защищаться".

Они сказали:

— Господи! Вот здесь два меча.

Христос отвечал:

— Довольно.

Он не говорил им, что мечи не нужны. Напротив, в слове"довольно"звучит как бы согласие. Но на что? На"защиту"? Дальнейшие события этого не подтверждают. Защита была отвергнута! Так для чего же было"довольно"мечей?

Ученики, утомлённые тревогой ночи, засыпают. Христос молится. Это молитва Его перед Голгофой. Душа Его скорбит смертельно. Он молится до пота кровавого. О чём молитва Его? Чтобы миновала чаша? Страданий ли"испугался"Сын Божий? О, нет! Он молился о человечестве, о земле, чтобы искупление её не свершалось путём Богораспятия.

"Впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет".

После этих слов меч для"защиты"явно не нужен.

Но всё же он нужен для чего‑то. Иначе не было бы сказано:"довольно"двух мечей. И вот в саду появляется народ. Многие вооружены. Это"обыск","облава"на Христа и Его учеников.

Впереди всех Иуда. Воины боятся ошибиться, и потому поручено ученику–предателю дать знак. Этот знак — поцелуй. Чтобы Учитель, как"разбойник", не убежал, а подумал бы, что, если ученик приветствует целованием, значит, бояться нечего.

Но вся обстановка явно говорит о намерениях вооружённой толпы. А слова Христа:"Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?", — уничтожили последнее сомнение.

Апостол Пётр готов к самообороне. И когда воины хотят"возложить руки"на Иисуса Христа, он выхватывает меч и отсекает ухо рабу Малху.

И вдруг неожиданные слова:

— Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут.

Если"мечом"не надо мешать"Писанию", если оно должно сбыться обязательно — зачем же было одобрять апостолов, запасшихся оружием, и говорить: двух мечей достаточно?

Очевидно, эти мечи нужны были не для защиты, а для раскрытия какой‑то тайны в учении Христа, еще не постигнутом учениками.

Если смысл события в запрещении"убивать", то ведь это давно уже было сказано заповедью"не убий".

Так что же раскрывалось нового в этом"мече"апостола Петра?


VIII

Перед вооружённой толпой стоял Сын Божий — Воплощённая Истина и Правда. Эту Истину и эту Правду хотели люди уничтожить силой.

Апостол Пётр усумнился в Правде и поднял меч на Её защиту.

Христос велел вложить меч в ножны не потому, что"нельзя"или"можно"убивать. К убийству и к"проблеме" войны всё происходящее не имело никакого отношения. Речь шла о тяжбе между Божественной Правдой и сатанинской силой. И Христос торжественно засвидетельствовал, что Божественная Правда победит тёмную силу.

А потому — вложи свой меч на его место.

К кому же относятся слова:"Все, взявшие меч, мечом погибнут"? К Петру? В том‑то и дело, что они прямо обращены к воинам.

Ты, Пётр, вложи меч на его место, потому что все, подымавшие меч против Правды, погибнут от своего собственного оружия.

Мысль Христову можно передать так:

— Ты, апостол Пётр, хочешь защищать Меня, Сына Божия, высшую Правду и Истину, воплотившуюся в мире. Не делай этого. Это не нужно, ибо все, поднявшие меч против этой Правды, — погибнут.

Что именно так нужно понимать слова Христа о"погибели", особенно уясняется из тех слов, которые непосредственно за тем следуют:"Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов".

Другими словами:

— Я мог бы уничтожить своих врагов силою оружия, но они погибнут сами, потому что подняли меч против Правды.

А потому:"вложи меч свой".

Мы поняли бы Гефсиманское событие только наполовину, если бы не уяснили себе связи"меча"апостола Петра со следующими словами Христа:"Как же сбудутся Писания, что так должно быть".

Что же именно должно"сбыться"?

Только ли распятие Сына Божия? Нет, и победа Его над подымающими меч. Та абсолютная Правда, которую в лице Иисуса Христа хотел защищать апостол, в историческом процессе реализуется в Церкви Христовой."Как же сбудутся Писания"означало:

— Как же Сын Божий иначе искупит мир, как же иначе создаст Он Церковь Свою, как же иначе исполнится обетование, что врата адовы не одолеют ее?

Таким образом, в Гефсиманском саду не решался вопрос о войне, об убийстве, о защите оружием несчастных жертв, которых оружием же мучают злодеи.

Решался вопрос о судьбе мира. О столкновении Божественной Правды с косною силою и о том, что Божественная Правда, ставшая в мире Церковью Христовой, одержит победу, а подымающие против неё меч погибнут от своего собственного оружия.

Но какое это имеет отношение к защите силой оружия младенца от поднятого на него меча разбойника? Какое это имеет отношение к защите силой оружия моих дочерей, которым грозит бесчестье?

Если в мире Церковь для своего окончательного торжества не нуждается в мече, то из этого не следует, что то или иное проявление зла в форме обиды или жестокости над человеком должно быть мною принято без"сопротивления". Когда тебя ударят в одну щёку — надо подставить другую. Но когда бьют беззащитного ребенка, и я могу силой защитить его, я обязан это сделать, а не подставлять его под новые удары.

По совершенно верному замечанию Вл. Соловьёва,"допускать обиду против себя самого — значит жертвовать собою, и это есть подвиг самопожертвования; допускать обиду других — значит жертвовать другими, и это уже никак не может называться самопожертвованием"("Оправдание добра") 4.

Но главное, что слова Спасителя"вложи меч твой"имели совсем иное назначение.

Если бы в Гефсиманском саду речь шла о судьбе человека Иисуса из Назарета, об убиении его злодеями, тогда мечи были бы необходимы для защиты. Но вопрос был о Божественной Правде, воплощённой в Христе и реализуемой в Церкви, о столкновении двух противоположных сил — Добра и Зла и о судьбах этого столкновения.

И потому:"вложи меч твой…"

Легионы не нужны! Должно быть показано людям, во исполнение Писания, что распинаемая Правда станет непобедимою Церковью.

Вот в чём лежит религиозный смысл гефсиманского события. А вовсе не в толстовском правиле: если на ваших глазах насилуют вашу дочь и кроме как убить насильника у вас нет иного средства спасти её, — отложите ваше оружие в сторону, потому что"взявший меч — мечом погибнет"!

Какое извращение и религиозной мысли, и религиозного чувства!


IX

Итак, в Гефсиманском саду раскрывались конечные судьбы мира. Воплощаемая в мире Правда — Церковь Христова — была непобедима, вооружённая одним оружием — Крестом, символом Голгофы.

Но исторический путь длинен. Далеко не весь мир"сразу"становится Церковью. Существует мировой процесс, постепенное раскрытие Божией правды в мире. В этом процессе вне Церкви действует масса самых противоположных сил — и злых, и добрых. Церковь одни из них осуждает, другие благословляет — в зависимости от той роли, которую они играют в мировом процессе.

Как ни трудно было апостолам, говоря по–человечески, признать своих гонителей, представителей языческой власти"святою силою", в истории они сделали это по внушению свыше, руководствуясь не разумом и не чувством человеческим, а теми провиденциальными данными, которые открывались им в их духовных прозрениях.

Власть — это организованная сила, покоящаяся на определённых нормах, на законе, который является минимумом нравственности.

Эта организованная сила — необходимое условие бытия народа, ещё не организованного в духе и истине Церковью. Потому — она от Бога.

Но власть государства невозможна без вооружённой защиты. Поэтому апостолы, благословляя власть, как святую силу в историческом процессе, — тем самым благословляли и военную силу, которая служит её основой.

Если бы не было организованной законом власти, человеческое общество превратилось бы в дикую анархию, и если бы не было"войска", люди вооружились бы как разбойничьи шайки. Это было бы гибелью для мира, а значит, и для Церковного дела.

Вот почему, по апостолу, представители власти не напрасно носят меч 5. Временное злоупотребление этим мечом не меняет положительного значения власти в историческом процессе. В принципе власть остаётся"от Бога", потому что в общем она является как бы преддверием к тому внутреннему единству, которое даётся Церковью. Если государство не может создать из людей живого организма, ибо живой организм требует не механического соединения людей, а внутреннего, духовного, мистического их соединения, что и осуществляется в Церкви, если государство не может выполнить этой высшей задачи, то всё же оно может объединить людей для совместной культурной жизни и обеспечить дальнейшее развитие общества.

Признав всякую власть от Бога, апостолы тем самым признали от Бога и вооружённую силу, являющуюся основой государственного бытия. Признали, потенциально, и войну как неизбежный исторический факт.

Церковь не нуждается в"оружии":"вложи меч свой в ножны". Но ведь Церковь — совершенный организм, а государство — организация внешнего порядка. Оно организует людей принудительной силой. Весь мир в целом до церковной организации ещё не дорос. Мир — во зле лежит. В известном смысле это больной организм. И без участия острого ножа иногда нельзя справиться с злокачественною опухолью.

Иного способа защитить своё бытие, как только силою оружия, у государства нет.

И если признаётся добром в историческом процессе государственная организация, должна быть признана относительным добром и та военная сила, которая обеспечивает её существование.

Добром должна быть признана и война, в зависимости от тех исторических причин, которые её вызывают, и в зависимости от тех государственных целей, которые она преследует.

Таким образом, и здесь, вне Церкви, моральный смысл войны определяется конечною целью, во имя которой идёт борьба государства с государством.

--------

Итак, из анализа заповеди"не убий"и понятия"войны"вытекает положительное решение вопроса: допустима ли война с христианской точки зрения?

Моральная оценка войны не может иметь абсолютного характера. Война может быть и добром, и злом в зависимости от целей, которые она преследует. Индивидуальная христианская совесть не должна смущаться принципиальным отношением к войне. В принципе война недопустима. Но совесть должна очень смущаться вопросом: во имя чего ведется война? Ибо если не всякая война зло, то и не всякая война добро. Христианин может принять только ту войну, цели которой могут быть благословлены Церковью.

Из анализа событий в Гефсиманском саду вытекает ненужность вооружения Церкви мечом, так как абсолютная Правда и Истина, воплотившиеся в Богочеловеке и в историческом процессе реализуемые в Церкви, — сами в себе носят все силы для своего конечного торжества. Точно так же как поднимающие против неё меч сами в себе носят залог своей погибели.

И наконец, из анализа христианского отношения к власти следует положительное отношение к войне, поскольку она является реально необходимой в историческом процессе.


X

Многие смешивают любовь со слащавой улыбкой. Больному, всё спасение которого в ампутации ноги, вместо"жестокой операции"давать сладенькую водицу — это не любовь!

Или, вы думаете, не было в сердце Сына Божия любви, когда Он бичом гнал торгующих из храма? 6 Или когда Он в пламенном гневе произносил эти грозные слова:"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры… Безумные и слепые!.. Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геенну?" 7

Да, в глазах Христа отражалась зелёная Галилея. Но в них же была запечатлена и грозная Голгофа. Да, Он трости надломленной не переломил. Но Он же проклинал негодную смоковницу и возвещал, что секира уже лежит у подножия мёртвого дерева! 8

В Сыне Божием была Божественная любовь, но не было слабосильной сантиментальности!

Когда‑то Победоносцев писал Толстому, что они по–разному понимают Христа.

Для Победоносцева Он Муж, исполненный силы.

Для Толстого — расслабленный.

Я не принадлежу к числу поклонников Победоносцева. Я считаю, что Церковь долго не оправится от того тяжёлого наследства, которое он оставил после себя в качестве обер–прокурора 9.

Но здесь — Победоносцев был прав!

"Непротивленцы"вынули из Христа Его Божественную силу. Они подменили Его сожигающую огнём проповедь сантиментальными словами о"непротивлении злу"и великое дело — спасение мира на Голгофе — свели к простому убийству хорошего человека за то, что он проповедовал целомудрие и вегетарианство!

Выбросив душу, они в мёртвые схемы вдохнули совсем другой дух.

Христос объемлет Собой весь мир. Он всех любит… Всех призывает к Себе. Всем протягивает руку, как утопающему Петру. Но он отметает зло и бросает в огонь мёртвый сухостой.

В руках Его острая секира. Но он бережно блюдёт возрастающий мир, стремящийся к совершенству. И не топчет ногами слабых колосьев — тем более не прикрывает этой расправы сладкой улыбкой, исполненной сознательной или бессознательной фальши.

Тот Христос, который изображается как"толстовец", отказывающийся от"воинской повинности","не употреблявший мясного", распятый и затем, как все, даже очень хорошие умершие люди, — сгнивший, — это не наш, не христианский, не православный Христос!

Наш Христос — Муж силы.

Слова Его горят огнём негодования, когда Он обличает. Они жгут совесть, когда Он говорит о грехах. Они воскрешают, когда Он одобряет нас.

Наш Христос — победитель мира. Не раб тления, хотя и честный вегетарианец, как думают толстовцы. Наш Христос — Сын Божий, воскресший и победивший смерть, искупивший страданиями Своими мир и давший нам обетование общего воскресения.

Он заповедал нам любить людей — действенною любовью. Нас не остановит страшный выбор, и если в грозный час эта действенная любовь подскажет нам:"Возьми меч — иного пути спасти ближнего твоего нет", — мы бестрепетно возьмём его!

Мы исповедуем, что Господь создал Церковь — и врата адовы не одолеют её. Мы знаем, что Крест — непобедимое оружие правды. Мы знаем, что насильники, подымающие меч против неё, — погибнут.

Но если история мира приведёт нас к неизбежному столкновению с насильниками народа, мы подымем против них свой меч и впереди его понесём Животворящий Крест Господень!

Мы умеем жалеть несчастных. Мы готовы"оставлять долги должникам нашим". Мы готовы прощать личные обиды. Мы готовы отдать последнюю рубашку даже тому, кто требует лишнего. Но когда мы видим, как обижают ребенка или оскорбляют женщину; когда злодеи отнимают последнюю рубашку не у нас, а у нашего ближнего, когда насилию подвергаются беззащитные, слабые, несчастные и иного средства нет спасти их, как только подняв меч, — мы подымем его не во имя своё, а во имя той действенной любви, которую заповедал нам Христос.

Для нас Христос не"смертная тварь" — а воскресший Богочеловек. И учение Его не мёртвый сборник"правил". Не отрывной календарь на каждый день.

Мы исповедуем живого Христа. Мы пребываем в живом общении с Ним в Церкви. И мы веруем не в мёртвые буквы, а в живой смысл Его слов.


ПРИМЕЧАНИЯ

Ростов–на–Дону: Отдел пропаганды Добровольческой армии, 1919. 36 с.

1 Филарет (Дроздов), митр. Пространный христианский катехизис Православной Кафолической Восточной Церкви. Ч. 3. О шестой заповеди.

2 Гаршин Всеволод Михайлович (1855--1888) — прозаик; в 1877 пошёл добровольцем на русско–турецкую войну, был ранен. Свенцицкий особенно высоко ценил его рассказ"Красный цветок"(1883).

3 Соловьёв В. Оправдание добра. М., 1996. С. 340.

4 Там же. С. 383.

5 Рим. 13, 4.

6 Ин. 2, 15.

7 Мф. 23, 13, 17, 33.

8 Мф. 12, 20; 21, 19; 3, 10.

9 Победоносцев Константин Петрович (1827--1907) — обер–прокурор Святейшего синода (1880--1905); принципиальный противник свободного волеизъявления народа в Церкви и государстве. Свенцицкий считал, что его руками правительство"очистило почти все высшие пастырские места не только от христиан, а просто от порядочных людей"(Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. М., 2010. С. 281).

К епископам Русской Церкви

---------------------------------------------------------------

Публикуется по изданию: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2010. С. 21–35, 556–560.

Публ. и коммент: С. В. Чертков.

---------------------------------------------------------------

Теперь заговорили о церковной реформе. Надеются на созыв Поместного Собора 1. Газеты говорят об этом как о вопросе решённом. У всех верующих начинает подыматься радостная уверенность, что близится час освобождения Русской Церкви от векового гнёта, час наступления истинно церковной жизни, которой у нас не было, к позору нашему, целые столетия. Мы глубоко чувствуем всю ответственность и важность предстоящего устроения русской церковной жизни на канонических основаниях 2 и потому думаем, что удачно реформа может быть проведена лишь в том случае, если она будет действительно отвечать на назревшие нужды и запросы, для этого необходимо, чтобы последние обозначились и стали для всех ясными. Нужды и запросы духовенства ещё более или менее известны, но нужды и запросы мирян неизвестны почти совсем, потому что до сих пор в церковном бесправии своём миряне в церковной жизни не имеют никакого голоса. О запросах мирян, об их главных ожиданиях от Собора мы и хотим сказать в этом послании. Мы просим внимательно выслушать нас и смотреть только на существо дела.

1. Прежде всего, мы просим освободить нашу религиозную совесть от страшного соблазна. В чём этот соблазн, видно из нижеследующего.

По определению закона, самодержавная власть неограниченна."Император Всероссийский есть Монарх самодержавный и неограниченный" 3. Это — выражение закона, и значит, смысл его обязателен для всякого подданного Российской империи. И значит, когда в самые торжественные минуты богослужения нас приглашают молиться за самодержавного царя, мы должны молиться за него как за неограниченного монарха. А между тем мы не только не можем молиться за неограниченного монарха, но решительно не можем просто его признавать, ибо такое признание есть явное отступничество от Христа и продажа своей христианской свободы. Почему — это видно из дальнейшего. Признавать по совести царя своим неограниченным государём — это значит признавать, что он может делать с признающим так всё, что захочет 4 (ибо власть его неограниченна), может приказать ему всё, что хочет, и он должен повиноваться всякому приказанию, каково бы оно ни было, согласно обещанию, ибо обещание дано было по совести. Значит, если царь прикажет поклониться идолу или совершить богохульство, то и тут признающий царя своим неограниченным государём должен будет повиноваться согласно обещанию. Вот яркая иллюстрация: дословный разговор с офицерами после событий 9–го января.

— И вы могли стрелять, зная, что рабочие ни в чём не виноваты?

— Мы не могли не стрелять, потому что дали присягу исполнять всякое приказание государя.

— Всякое?

— Да.

— И если бы царь приказал расстрелять какого‑нибудь святого, положим Серафима Саровского (ведь приказал же самодержавный царь Иоанн Грозный задушить святого митрополита Филиппа), и вы бы заведомо знали, что это — святой, вы бы всё же расстреляли?

— Да, расстреляли бы. Мы не можем не повиноваться.

— И даже если бы случилось так, что между нами появился Христос, и государь приказал бы вам Его расстрелять, и вы бы знали, что это Христос, что бы вы сделали?

Офицеры смутились, поумали немного, но потом один за другим ответили:

— Да, стреляли бы: мы обещали государю, мы уж несвободны.

"Мы уж несвободны"… В этом всё и дело. Ибо признание царя самодержавным равносильно утрате всякой свободы. Признавший царя своим неограниченным государём тем самым окончательно теряет способность служить Христу, ибо такое признание заключает в себе потенциальное утверждение, что в случае возникновения дилеммы — царь или Христос — нужно стоять за царя, а не за Христа. Признавший царя неограниченным государём навсегда и окончательно выбирает себе господина; но, выбрав в действительности одного господина, он уже теряет свободу и возможность служить всякому другому, т. е. не может служить и Христу. Ибо сказано Христом:"Никто не может служить двум господам"(Мф. 6, 24).

Таким образом, каждый акт согласия на признание неограниченной царской власти равносилен утверждению в далёких логических следствиях отпадения от Христа, т. е. признание самодержавия есть скрытое (а для тех, кто сознаёт это, и явное) отступление от Христа; и значит, с христианством такое признание абсолютно несоединимо и религиозною совестью неприемлемо.

На это могут сказать, что самая дилемма — царь или Христос — невозможна, ибо царь, по вере церковной и народной, является помазанником Божиим и исполнителем не своей воли, а воли Самого Бога. Но те, кто так утверждают, пусть зададут себе по совести такой вопрос: тем, что царь — помазанник Божий, отнимается ли у него возможность и отпасть от Христа? Если не отнимается, тогда сказанное выше сохраняет всю свою силу. Если же отнимается, если признаётся, что царь не только благочестив, но и выше возможности погрешить, т. е. выше всякого греха, тогда получается уже нечто совсем неподобающее. Вся условность человеческого существа снимается с царя, он становится безусловным — абсолютом, человекобогом, богом. Остаётся воздвигать ему алтари и кадить фимиамом, воздавая божеские почести, как это делали в древнем языческом Риме. А в Писании сказано:"Да не будут тебе бози инии, разве Мене"(Исх. 20, 3). Наша Церковь считает за ересь папизм, но тут больше папизма, тут языческий необузданный цезарепапизм 5, открытое поклонение"гению"императора, забвение святой крови всех мучеников первых времён христианства, и больше того: тут уже совершается поклонение ещё не пришедшему Зверю, ибо в самом принципе самодержавия лежит возможность Антихриста. Это понято народным религиозным сознанием. Изучающие раскол знают, как много места в нём занимает ужас пред антихристианским наклоном самодержавной власти 6.

Сказанного было бы довольно. Но некоторые свою явно антихристианскую приверженность к самодержавию 7 хотят оправдать мнимо–доказательными ссылками на произвольно выхваченные отдельные места из Святого Писания. Взявшись нечистыми руками, можно и снег замарать и создать иллюзию, что снег действительно грязен. Поэтому нужно разобрать"библейские"основания культа самодержавной власти. Часто приводят слова ап. Петра:"Будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро"(1 Пет. 2, 13–14). Из этого заключают: раз ап. Пётр заповедует покорность всякому человеческому начальству, то, значит, и покорность самодержавному царю. Сколько лжи и отступничества в таком формально правильном заключении, видно из следующего.

Когда тому же самому ап. Петру начальники, старейшины, книжники, первосвященники и"прочие из рода первосвященнического"приказали"не учить об имени Иисуса" — что сделал ап. Пётр? Повиновался ли во исполнение своих же слов:"Будьте покорны всякому человеческому начальству"? Конечно, нет. Вместе с ап. Иоанном,"столпом Церкви" 8, он сказал:"Судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога", и отказался повиноваться (Деян. 4, 5–20). В другой раз на второе запрещение Пётр вместе с другими апостолами (значит, это голос всех апостолов) сказал ещё яснее и резче:"Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам"(Деян. 5, 29).

Значит, ап. Пётр учит нас повиноваться человеческому начальству не всегда и не безусловно, а только тогда, когда приказания этого начальства не противоречат нашей совести, и больше того — своею жизнью ап. Пётр учит нас быть непокорными и открыто не повиноваться человеческому начальству, когда оно запрещает делать то, что мы считаем нашим религиозным долгом 9. И значит, у ап. Петра мы можем найти не защиту самодержавия, а совершенно ясный завет открыто заявить и исповедать религиозную неправду самодержавия и отказаться его признавать.

Но если словами ап. Петра злоупотреблять невозможно ввиду ясных других его слов, то, быть может, хоть с видимостью правдоподобия можно недобросовестно использовать следующие слова ап. Павла:"Всяка душа властем предержащим да повинуется: несть бо власть, аще не от Бога"(Рим. 13, 1–2). К счастью, и этого сделать нельзя ввиду одного несомненного и бесспорного факта: как признаёт Церковь, ап. Павел, говоря словами мужа апостольского Климента Римского,"мученически засвидетельствовал истину перед правителями"(1 Посл. к Кор. Гл. 5), т. е. вместе с другими мучениками погиб за то, что отказался воздать императорской власти божеское поклонение. Этот факт прежде всего значит, что тот же самый апостол, который говорил:"несть бо власть, аще не от Бога", не только не считал возможным исполнять всякое приказание этой, по его же словам, Богом установленной власти, но даже открыто не повиновался ей и не слушал известных её приказаний, за что и поплатился мученичеством. Этим ап. Павел учит, что из того, что власть установлена Богом, вовсе нельзя заключать, что она не имеет пределов, является неограниченной и может приказывать всё что угодно. Фактом своего мученичества апостол указывает, что императорскую власть в качестве неограниченной, т. е. посягающей на то, что ей не принадлежит, он не признавал. А если мы скажем, что в этом непризнании, т. е. в мученичестве, он, Богом вдохновенный святой апостол, поступал не по случайным соображениям, а действовал, как он считал должным действовать, то, значит, в его непризнании неограниченной императорской власти лежит прямой завет всем верующим — так же, как и он, её не признавать и открыто заявлять о своём непризнании. Если же мы вспомним, что в этом непризнании ап. Павел был не одинок, а с ним вместе не признавали целые тысячи святых мучеников и запечатлели своё непризнание мученической кровью, то получится, что вся эта святая кровь ставит нам тот же завет, что и святые апостолы:

Во имя Христа отказаться от признания нашей теперешней неограниченной царской власти — самодержавия.

После этих разъяснений, за неимением места, мы не будем останавливаться на других"библейских"основаниях языческого культа самодержавной власти и переходим к выводам.

По указанным соображениям, самодержавие абсолютно неприемлемо христианскою совестью. Сознательное признание его равносильно отступничеству от Христа, и потому Русская Церковь, не искушая более долготерпения Божия, должна первым своим сознательным и воистину церковным, т. е. Христовым действием сделать исповедание"истины перед правителями" 10, другими словами — на предстоящем Соборе необходимо именно Церкви потребовать от царя отказа от самодержавия. И сделать это исключительно во имя религиозных соображений. Этим мы вовсе не говорим, что Церковь не должна была и не должна теперь бороться с самодержавием и как со злой политической и общественной силой. Но только делать это она должна не чрез духовенство, а чрез мирян 11, ибо"каждый должен служить сообразно с тем даром, который получил от Бога" 12. На Церковном Соборе, созванном для устроения Церкви, мотивировка может быть только религиозная. Итак, вот чего мы ждём от Собора прежде всего. Только совершив это, Собор получит действительную свободу, без которой совершенно немыслима созидательная работа по устройству Церкви на канонических основаниях.

2. Теперь перейдём к тому, какую реформу Церкви мы считаем безусловно необходимой. Безусловно необходимо то, что сказано и заповедано в Евангелии, и потому обратимся прежде всего к Евангелию.

Что такое Церковь по Евангелию? Церковь, прежде всего, есть тело Христово — живой организм, отдельными членами которого являются верующие."Вы — тело Христово, а порознь — члены"(1 Кор. 12, 27). Но, составляя, как и всякое тело, однообразную, бесформенную массу, Церковь носит в себе живые расчленения."Тело же не из одного члена, но из многих"(1 Кор. 12, 14). Эти разные члены по самому существу своему несводимы друг на друга и один другой заменить не могут. Если один захочет вырасти за счёт других, их себе покорить и подчинить, то это незаконно, ибо тогда вместо многообразно расчленённого тела получился бы один член, и тело как таковое исчезло."Если бы все были один член, — спрашивает апостол, — то где было бы тело?""Если всё тело — глаз, то где слух? Если всё — слух, то где обоняние?"(1 Кор. 12, 19, 17) Значит, нормальная жизнь организма Церкви возможна только тогда, когда каждый член функционирует по–своему, развивает специфическую, ему присущую энергию, и значит, ставить препятствия этому функционированию, стеснять его и совсем запрещать — является совершенно невозможным со стороны одного члена по отношению к другому."Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна, или также голова ногам: вы мне не нужны"(1 Кор. 12, 21). Что же это за расчленения в теле Христовом — Церкви, говоря конкретно? Тот же апостол языков разъясняет это вполне:"Иных Бог поставил в Церкви, во–первых, апостолами, во–вторых, пророками, в–третьих, учителями; далее, иным дал силы чудодейственные, также дары исцелений, вспоможения, управления, разные языки"(1 Кор. 12, 28). Если мы вспомним, что пророчествовали, чудодействовали, учили, целили и говорили разными языками не особо поставленные апостолом люди, а все верующие (ярким доказательством этого служит вся 14–я глава 1–го послания к Коринфянам), т. е. миряне, то тогда становится совершенно ясным, что наряду с апостолами, т. е. священнослужителями и совершителями таинств, особым самостоятельным расчленением Церкви, по апостолу, являются миряне. Каждый из мирян является живым храмом Бога (1 Кор. 3, 16),"согражданином святым и своим Богу"(Еф. 2, 19), живым камнем строящейся Церкви, обладателем святого звания,"царственного священства"(1 Петр. 2, 5, 9; Отк. 1, 6) во исполнение древних пророчеств:"Вы будете у Меня царством священников и народом святым"(Исх. 19, 6; Ис. 61, 6).

При таком внутреннем соотношении между главными расчленениями Церкви — священнослужителями и мирянами, и во внешней церковной жизни миряне необходимо должны быть не пассивными зрителями, а активными участниками. Так и было в Апостольской Церкви, потому что Апостольская Церковь была живым явлением Церкви Вселенской. Когда в иерусалимской общине жизнь выдвинула потребность в новой должности — "диаконах", которые бы"пеклись о столах", — что сделали апостолы? Поставили ли они этих диаконов без согласия верующих? Ничего подобного. Они собрали собрание"множества"верующих и, объяснив им, почему явилась нужда в новой должности, сказали:"Итак, братия, выберите из среды своей семь человек". Собрание верующих согласилось на это, как говорится в Деяниях,"и угодно было это предложение всему собранию". Приступили к выборам, избрали семь человек и, избравши,"поставили перед апостолами, и сии, помолившись, возложили на них руки"(Деян. 6, 2–6). Таким образом, в избрании священнослужителей проявилось в Апостольской Церкви органическое единство и взаимная обусловленность двух главных расчленений Церкви — священнослужителей и мирян, обусловленность, необходимо вытекающая из самого существа Церкви, о котором сказано выше. Миряне — церковный народ — свободно и самостоятельно выбирают из своей среды доверенных людей, апостолы рукополагают их и сообщают дары. Такое же органическое единство проявилось и в так называемом Апостольском Соборе, когда"апостолы и пресвитеры со всею церковью рассудили"(Деян. 15, 22) поднявшиеся вопросы. Вот что говорится и заповедуется о существе церковной жизни в Новом Завете.

Но Церковь историческая постепенно забыла эти заветы, по примеру светских властителей стала закрепощать церковный народ, лишать его церковных прав и выводить из церковной ограды. Это длинная и печальная история, которой касаться мы здесь не можем. Но результаты её налицо: церковного народа в настоящее время не существует, живой Церкви — нет или, по крайней мере, она не совпадает с тем, что принято называть Церковью. Это положение ввиду усложнения жизни, ввиду надвигающейся исторической грозы — становится совершенно невозможным. Часть духовенства это почувствовала и заговорила о реформе. Но если в духовенстве после столь долгого и позорного молчания воистину заговорил и ожил Дух Христов, то ограничиться и серьёзно удовлетвориться теми полумерами и"заплаточками", которые предлагаются в печати духовенством, — конечно, совершенно немыслимо. В деле церковного строительства мирские соображения являются совершенно неуместными, а пренебрежение"главою угла" 13 — Христом и Его Евангелием — есть отступничество и коллективное повторение отречения Петра. У Церкви только один путь жизни: это Христос 14 и Его Евангелие, всё остальное — от лукавого и есть путь смерти.

То, что заповедано в Евангелии, для Церкви Христовой должно быть безусловной нормой, лежащей в основе церковной жизни, каноном, определяющим существенные черты её устройства. Конечно, Церковь как живая носительница Духа Святого, развиваясь и возрастая в меру возраста Христова, может и должна создавать новые нормы. Но эти нормы никак не могут противоречить тем безусловным и отменять их, а могут только дополнять, только находить конкретные применения их вечной сущности и живого Духа в зависимости от многообразия жизненных условий. Поэтому, как бы ни была богата церковная практика за всё время её исторического существования, уклад и правила церковной жизни, выработанные ею, для нас обязательны лишь в том случае, если они дополняют и разъясняют нормы и каноны, данные Евангелием, и ни в коем случае, если они им противоречат. И значит, если духовенство возревновало действительно о Церкви, а не о своём положении, которое станет вконец незавидным при установлении в России свободного режима, то, не смущаясь фактическим укладом обмирщённой и порабощённой государством Церкви, — необходимо вернуться ко Христу и Его Евангелию. Как смотрит Евангелие на существо Церкви и церковной жизни — мы сказали выше; теперь перейдём к тому, что же именно нужно сделать, чтобы построить нашу церковную жизнь на действительно канонических, т. е. евангельских, основаниях.

а) Прежде всего необходимо раскрепостить церковный народ, вернуть ему свободу церковной самодеятельности и церковного самоопределения. Это может быть достигнуто только путём восстановления истинно приходской жизни 15. Приход должен стать живой единицей, живущей полной церковной жизнью и органически объединяющей в себе духовенство и мирян. Для создания этого единения необходимо, чтобы священнослужитель не являлся в приход бог весть откуда, чужим, никому неизвестным лицом, назначенным канцелярским путём из далёкого Петербурга, а был бы по доверию избираем самою паствою. Верующие, группируясь около храма, должны получить право сами, на месте и из своей же среды выбирать себе в священнослужители тех лиц, которых они знают, любят и считают наиболее подходящими и которым они действительно могут вверить по свободному расположению столь важную и ответственную должность. Выбранные прихожанами лица, подготовившись к служению в течение известного времени, рукополагаются епископом и возвращаются в свой приход. Выбранные этим путём приходские священники, принадлежащие к одной епархии, съезжаются вместе и избирают архиерея из своей среды (т. е. архиерей может быть женатым, что не только противоречит, но даже требуется церковными канонами) или из монашества. Архиереи всех епархий Русской Церкви, съезжаясь вместе, выбирают опять из своей среды или из монашества патриарха. Только таким путём выбранный патриарх будет действительно связан со всей Церковью и явится истинным представителем и руководителем её в делах общецерковного характера, т. е. междуприходских и междуепархиальных, с одной стороны, и в отношениях к государству, с другой. Учреждать же патриаршество, не обновив и не построив на евангельских началах самых низов и оснований церковного управления, является простым закреплением того позора, который совершается в Русской Церкви теперь, но так как это закрепление будет сознательным действием, то значит, это будет и новым, уже перед всеми открытым заявлением, что для Русской Церкви господин — не Христос, а кто‑то иной. (Детально разработанный план церковного переустройства на канонических основаниях 16 мы представим в своё время.)

б) Материальная сторона приходской жизни переходит в руки прихода. Все дела, связанные с доходами и расходами по храму, ведаются особо выбранными всем приходом лицами. Обязательность платы за требы уничтожается безусловно 17, и взимание добровольной платы производится не священнослужителями, а теми же доверенными лицами. Этим прекращается невозможная в Церкви торговля и барышничество — особенно сильное в деревне, которое превращает служителей Слова и совершителей таинств в откупщиков, что имеет результатом почти повсеместное или враждебное, или пренебрежительное отношение к духовенству. Кроме того, постепенно верующие должны взять на себя не только заведование обеспечением текущей приходской жизни, но и содержание самих священнослужителей, так чтобы священнослужители содержались не на счёт государства, а на счёт самого же прихода. Этим подготовится важный и крупный шаг, который рано или поздно всё равно придётся сделать, это — отделение Церкви от государства, мера, которая должна быть страстно желаемой искренно верующими 18. Только необходимо, чтобы отделение это было совершено не по предложению государства, как это теперь во Франции, а по почину самой же Церкви. Церковь не должна ждать, пока её отделят насильно, по мирским соображениям, оставив её без содержания, а должна отделиться сама, во имя Христовой свободы.

в) Когда приход станет живой единицей, а священнослужители выборными и доверенными людьми, тогда сразу станет возможным уничтожить коренные недостатки теперешней Церкви. С одной стороны, в приходе верующие перестанут быть друг другу чуждыми людьми, случайно встречающимися на богослужении и совершенно не знающими друг друга. Храм станет центром, вокруг которого будут формироваться новые отношения и связи. Верующие станут друг к другу сторонами теперь нераскрытыми; из этого соприкосновения сначала затеплится, а потом и ярко разгорится жизнь, которая будет интимнее и глубже, чем самая высокая индивидуально–уединённая жизнь, и в то же время более любовная и более проникнутая единением, чем самая высокая семейная жизнь. Из отдельных посетителей храма — прихожан — верующие станут единой общиной, живущей коллективной жизнью. Индивидуальные действия и поступки, сплавляясь и очищаясь соборными переживаниями, превратятся в религиозное делание. Одним словом, зародится общинная жизнь. Тогда сам собой устранится среди верующих современный камень преткновения — социальный вопрос. В каждом приходе все бедняки, калеки, старики, сироты и все нуждающиеся станут общей тяготой и общей заботой. Горькое станет сладким и трудное лёгким, и, помогая им, будут радоваться, что могут излить любовь и восполнить от своего избытка их недостаток. И тогда можно будет сказать словами Деяний апостольских (Деян. 4, 32–35): у множества верующих будет одно сердце и одна душа, и никто из имения своего не будет называть своим, но всё у них будет общее; и не будет больше среди них нуждающихся, ибо всем будет уделяться, смотря по нужде каждого. Установится полное общение мыслей, переживаний и имуществ, как было в Апостольской Церкви; только тогда это было потому, что близко было время, когда сам Господь приходил и обитал среди людей, а теперь потому, что близко уже время, когда мы увидим лицо Пресвятой Матери нашей, Церкви, и близко время, когда Господь придёт в силе и славе судить живых и мёртвых 19. Для общения имуществ и правильного распределения по нуждающимся необходимо, чтобы в Церкви возродилась благодать диаконства. А так как женщинам свойственна особая мудрость к устроению имущественных отношений, то необходимо возродить в Церкви Апостольский институт диаконис 20.

г) Народ мистически связан с землёй. И потому духовенство, оторвавшись от церковного народа, постепенно перестало по–Божьему понимать всё земное. Монашество, бывшее когда‑то сильнодействующим средством, — когда было принято в большой дозе и проникло во все стороны церковной жизни, как и всякое лекарство, принятое в большой дозе, стало действовать разрушающим образом и превращаться в яд, отравляющий Церковь. Оно окончательно угасило идею царственного священства мирян и окончательно лишило Церковь зрения на землю. Церковь, будучи высшей руководительницей в индивидуальной жизни, во всём остальном, в общественных и политических отношениях, была и есть беспомощно слепа. От этой слепоты и зависит длинный исторический ряд позорных соучастий представителей Церкви в общественных и политических, малых и крупных злодеяниях, соучастий, из которых последним и всем памятным было послание Синода по поводу событий 9 января и преступное молчание всего духовенства 21. А между тем возрождение церковного народа, связанное с восстановлением истинно приходской жизни, исцелит Церковь от этой слепоты: земля опять попадёт в поле её зрения, и восстановится к ней истинное и должное отношение. Вся история и культура, все вопросы, которыми мучилось человечество прошлого и которыми болеет человечество современное, через мирян будут ставиться не перед отдельным сознанием отдельных более или менее высоких христиан, а пред соборным сознанием Церкви 22. Церковь как такая должна пережить всё, чем жили отдельные люди, и ответить на всё соборно, как истинное тело Христово, носящее в себе ум Христов. Этот ответ будет для людей новым откровением, потому что полноты Христовой истины мы не имеем в себе 23 — не только в жизни, но и даже в сознании. Кроме того, начнётся общественное служение Церкви, т. е. действенное утверждение Христовой правды в чуждых ей политических, общественных и экономических стихиях 24. Верующие миряне, утверждаясь в общинной жизни и прикасаясь в ней к идеалу истинно–христианских отношений, понесут свой опыт ко всем стоящим вне общины и не верующим и будут стараться всеми силами установить среди них справедливые отношения, помогая слабым против сильных, уничтожая безбожную эксплуатацию капиталом труда.

Итак, наши чаяния от будущего Собора сводятся к следующему:

1. Собор во имя Христово откажется признавать царя самодержавным и потребует от царя, как от одного из верующих, отказа от самодержавия.

2. Собор восстановит истинно–каноническую жизнь в Церкви созданием живой церковной единицы — прихода, ведающего весь свой внутренний распорядок и избрание священнослужителей.

3. На Собор в качестве равноправных с духовенством членов будут допущены миряне 25.

Последний пункт мы считаем очень важным и потому скажем о нём в следующем обращении к епископам отдельно.


КОММЕНТАРИИ

1 "По настоящему, затруднительному положению Всероссийской Церкви, созвание Собора сделалось решительною необходимостию… На Соборе должны быть депутаты: 1) от монастырского монашества русского, по избранию этого монашества; 2) от белого духовенства русского, по избранию этого духовенства; 3) от православных мирян, по избранию мирян. Примерно каждая Епархия должна избрать по два депутата из каждого разряда… С сознанием ошибки, с самоотвержением должно отказаться от всех уклонений человекоугодливых, преступных в отношении к Богу… Восстановить древнейший обычай Церкви: епархия да избирает для себя архиерея, а приход — иерея, диакона и причетника, свидетельствуя о их благочестии… Синоду дать правильную организацию и уничтожить в духовенстве рабство, по мысли и указанию святых Апостолов (1 Пет. 5, 2–3). Для достижения сего необходимо уничтожение касты и приготовление в приходские священники избранных лиц приходом, а во епископы — епархиею, по древнему обычаю Церкви и по преданию Апостольскому"(Игнатий Брянчанинов, свт. О необходимости Собора… // Полное собр. творений. М., 2002. Т. 3).

2 "Что строй наш неудовлетворителен и неканоничен — об этом не может быть двух мнений, защищать его могут разве официальные казённые апологеты. Что нам необходимо возвратиться к строю соборному, что Церковь нашу необходимо освободить от мирского влияния — это знает и чувствует всякий, вдумчиво и сочувственно относящийся к делам нашей Церкви. Дурная сторона петровской реформы не в том, что она уничтожила патриаршество и установила синод, а в том главнейше, что вместе с этим упразднился и законный древний соборный строй Церкви, не имеющий ничего общего с новым"(Евдоким (Мещерский), еп. На заре новой церковной жизни. Троицкая Лавра, 1905. С. 57). В"Основах социальной концепции РПЦ"(III.4) также говорится о"несомненном искажении симфонической нормы в течение двух столетий церковной истории"в Синодальную эпоху.

3 "Свод законов Российской империи"(Ст. 1); слово"неограниченный"упразднено 23 апреля 1906.

4 Пример явного кощунства — всеподданнейший адрес К. П. Победоносцева Николаю II:"Ты властен творить по Твоему разумению и влечению Твоего сердца, Ты властен казнить и миловать своих верноподданных; Ты властен простирать Твою милость и Твой гнев на кого пожелаешь". Далее обер–прокурор Синода сетовал на"осмелившихся нарушить Твою священную истинно православную душу дерзновенными помыслами"о созыве Земского собора. См. также прим. 347.

5 "В основе русской абсолютной государственности лежало богоотступничество, человеческое самоутверждение… цезарепапизм есть… соблазн человечества, не принявшего ещё внутрь себя Христа и ищущего внешней опоры, а не особенная метафизика православия. Свенцицкий прав, когда говорит, что тут действуют"силы, противоположные Христу". Папоцезаризм и цезарепапизм — два великих соблазна в христианской истории, две уступки князю мира сего, загипнотизированность блеском его царства"(Бердяев Н. К вопросу об отношении христианства к общественности // Век. 1907. N 24). В 1917 очнулись и иерархи. Архиеп. Арсений (Стадницкий) на заседании Синода говорил:"Двести лет Православная Церковь пребывала в рабстве… Революция дала нам свободу от цезарепапизма"(Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году / 2–е изд., испр. и доп. М., 2008.. N 27). Ему вторили еп. Иннокентий (Фигуровский):"Российская Церковь… 200 лет находилась в пленении у русских царей… ныне освободилась от векового рабства… избавилась от позора, от участия в навязанном ей грехе цезарепапизма"(Там же. N 132, 93); и Е. Н. Трубецкой:"Царское самодержавие в России… поставило свою власть выше Церкви, и в этом было самопревознесение и тяжкое оскорбление святыни… Церковь издавна находилась в плену у самодержавия. Цезарепапизм — изначальный грех нашего церковно–государственного строя. Мы привыкли к этому рабству… Самодержавие оказалось сосудом диавола"(Новый мир. 1990. N 7. С. 221, 227). Еп. Михаил (Космодемьянский) констатировал:"Цезарепапизм, то есть господство в церкви царской власти, или полное зависимое подчинение церкви государству, сказывался на всех сторонах церкви и охватывал круг всей её жизни и деятельности"(Там же. N 109). Еп. Андрей (Ухтомский) подтверждал:"Цезарепапизм поставил церковную жизнь в её общественном проявлении — на край гибели… Самодержавие русских царей выродилось сначала в самовластие, а потом в явное своевластие, превосходившее все вероятия… Держало св. Церковь на положении наёмного слуги… И вот рухнула власть, отвернувшаяся от Церкви. Свершился суд Божий… Освободилась от гнёта государства Христова соборная Церковь"(Там же. N 150, 79). Архиеп. Митрофан (Симашкевич) прославлял"светлое торжество освобождения Церкви отечественной"от"засилия своекорыстной власти"(Там же. N 78); еп. Иоанн (Левицкий) полагал, что"церковь в лице верных своих чад не может не радоваться своему освобождению от тех стеснений, которые давили самоопределяющуюся её жизнедеятельность"(Там же. N 115); архиеп. Агафангел (Преображенский) указывал:"Нам, духовным, в особенности следует порадовать и благодарить Бога за то, что с падением старого строя кончился в Церкви Православной цезарепапизм, так сильно давивший Церковь"(Там же. N 55–А). Еп. Пантелеимон (Рожновский) итожил:"Старое правительство в упоении своей властью не считалось ни с постановлениями святых отцов, ни с епископской благодатью, а грубо господствовало над высшим духовенством, обращая церковь в служанку для своего возвеличивания и тщеславия… Грех против церкви это есть самый главный грех старой власти"(Там же. N 137).

6 "И совсем не"обряд", но"Антихрист"есть тема и тайна русского Раскола… Весь смысл и весь пафос первого раскольничьего сопротивления не в"слепой"привязанности к отдельным обрядовым или бытовым"мелочам". Но именно в этой основной апокалиптической догадке"(Георгий Флоровский, прот. Пути русского богословия. Гл. 3. § 4).

7 Не поклоняйтесь преходящему:"Я дал тебе царя во гневе Моём и отнял — в негодовании Моём"(Ос. 13, 11).

8 Гал. 2, 9.

9 И в этом вопросе правота позиции и формулировок Братства ныне полностью подтверждена. Ср.:"Не властна Церковь умолкнуть, прекратить проповедование истины, какие бы иные учения ни предписывались или ни распространялись государственными инстанциями… Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении… Христианин должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения"(Основы социальной концепции… III.5; IV.9).

10 Свт. Амвросий Медиоланский говорил императору:"Кто осмелится сказать тебе правду, если не осмелится на это священник?"(Фаррар Ф. В. Жизнь и труды святых отцов и учителей Церкви. СПб., 1891. С. 553). Именно отказ исполнить сей долг Свенцицкий называет"позорным и преступным молчанием духовенства".

11 Ср.:"Неучастие церковной Полноты в политической борьбе, в деятельности политических партий и в предвыборных процессах не означает её отказа от публичного выражения позиции по общественно значимым вопросам… Участие православных мирян в деятельности органов власти и политических процессах может быть как индивидуальным, так и в рамках особых христианских (православных) политических организаций или христианских (православных) составных частей более крупных политических объединений"(Основы социальной концепции… V.2, 4).

12 1 Пет. 4, 10; Рим. 12, 6–8; 1 Кор. 12, 4–10.

13 Мф. 21, 42.

14 Ин. 14, 6.

15 Первым к восстановления истинно приходской жизни призвал А. А. Папков в книге"Необходимость обновления православного церковно–общественного строя"(СПб., 1902), в т. ч. предложил признать приход юридическим лицом и дать полную автономию выбора своих служащих; его поддержал Н. А. Заозёрский (Богословский вестник. 1902. Т. 3. N 10. С. 200–216), подчеркнув убийственность для приходской общины правления К. П. Победоносцева.

16 Пример у всех перед глазами:"Весь строй и уклад приходской и епархиальной жизни старообрядческой Церкви и соборно–иерархическое управление её покоятся на церковных канонах: общесоборные начала пронизывают её насквозь, снизу доверху. Приходы управляются общинно–хоровым порядком: все дела в них решаются общим согласием законных и равноправных членов общины — прихода. Церковные попечители, старосты и все служащие в храме Божием и сам священник избираются общим советом и решением всего прихода. Кандидаты в священники или в диаконы рукополагаются или переводятся из одного прихода в другой епископом, по избранию и решению прихода. Сам епископ избирается всей епархией и утверждается Освященным Собором, созываемым ежегодно"(Мельников Ф. Краткая история древлеправославной (старообрядческой) Церкви. Барнаул, 2006. С. 408).

17 О недопустимости взимания платы за совершение таинств не раз говорил патриарх Алексий II (подр. см.: Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 668–669).

18 "…Внутреннее отделение Церкви от государства при всяком внешнем положении Церкви должно быть для неё нормой", но необходимо и внешнее — "совлечение с неё государственного мундира, орденских знаков с аксельбантами и меча, навязанных самодержавием"(Булгаков С. Церковь и государство // Вопросы религии. Вып. 1. М., 1906. С. 61, 77). Об этом"внешнем"ярко говорится в"Письмах ко всем"(Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. М., 2010. С. 372).

19 1 Пет. 4, 5.

20 Рим. 16, 1. Активными сторонницами восстановления душеполезного апостольского учреждения были игум. Екатерина (Ефимовская) и прмц. вел. кн. Елизавета; Предсоборное Присутствие единогласно высказалось за институт диаконисс и включило выработанные правила в"Положение о приходах", согласился и Синод, но общему желанию воспротивился Николай II. О дальнейшем см.: Белякова Е., Белякова Н. Обсуждение вопроса о диакониссах на Поместном Соборе 1917–1918 гг. // Церковно–исторический вестник. 2001. N 8. С. 139–161.

21 15 февраля 1906 председатель пастырского собрания в Киеве еп. Платон (Рождественский) поставил вопрос об отношении Церкви к событиям текущей действительности и молчание пастырей назвал"по меньшей мере неуместным"; митр. Флавиан (Городецкий) в резолюции на журнале собрания написал:"Духовенству в настоящее время молчать не только нельзя, но и преступно"(Церковный вестник. 1906. N 2. С. 42).

22 Ср.:"Церковь восприняла многое из созданного человечеством в области искусства и культуры, переплавляя плоды творчества в горниле религиозного опыта, стремясь очистить их от душепагубных элементов, а затем преподать людям"(Основы социальной концепции… XIV.2).

23 Ср.:"Христос есть совершенный Богочеловек, но Церковь ещё не есть совершенное богочеловечество, ибо на земле она воинствует с грехом, и её человечество, хотя внутренне и соединено с Божеством, далеко не во всём Его выражает и Ему соответствует"(Основы социальной концепции… I.2).

24 "Чтобы возродить всё человечество, христианство должно проникнуть не только его личные, но и общественные стихии. Богочеловеческая связь должна быть восстановлена не только индивидуально, но и собирательно"(Соловьёв В. Духовные основы жизни. СПб., 1897)."Боголюбезное, святое жизненное православие имеет в себе необходимую силу всё упорядочить — и внутренний наш, и внешний мир, и политику, и всякую семейную, гражданскую и экономическую жизнь"(Иоанн Кронштадтский, св. прав. Живой колос с духовной нивы. М., 1998)."Господь наш Иисус Христос пришёл на землю, чтобы освятить, преобразить Своим учением все стороны человеческой жизни — и личной, и семейной, и общественной, и государственной, и международной… все человеческие общественные структуры… христианизировать и вознести их как достойные элементы будущего Царствия Божия"(Виталий Боровой, протопр. Проповеди на пассиях в Богоявленском патриаршем соборе (1977 г.) // Православная община. 1994. N 24).

25 При апостолах на Соборе присутствовала вся церковь Иерусалимская — и пресвитеры, и братья (Деян. 15).

ШЕСТЬ ЧТЕНИЙ О ТАИНСТВЕ ПОКАЯНИЯ В ЕГО ИСТОРИИ

(ПРОТИВ ОБЩЕЙ ИСПОВЕДИ)

Читано в храме св. Панкратия в Великий пост 1926 г.

Посвящается приснопамятным столпам православия о. Иоанну Кронштадтскому и духовному отцу моему, оптинскому старцу иеросхимонаху Анатолию


Да не подумают однако же, будто бы я утверждаю, что всяким миром надо дорожить. Ибо знаю, что есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие; но должно любить добрый мир, имеющий добрую цель и соединяющий с Богом.

Св. Григорий Богослов

Крайнее нерадение и бессовестие есть некоторых пресвитеров принимать к исповеди многих.

"О должностях пресвитеров приходских"


ЧТЕНИЕ ПЕРВОЕ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Я не ставлю себе задачи исторической в собственном смысле этого слова. Я не сообщаю новых фактов, не исследую их внутренней связи. Я пользуюсь уже готовым материалом и данными церковной истории для определённой задачи. На основании этих данных я хочу уяснить себе истинную природу одного глубоко печального явления современной церковной жизни — разумею так называемую"общую исповедь".

Исследователи, при изучении истории Церкви, такой специальной задачи не ставили и ставить не могли по той простой причине, что общая исповедь до последних лет в общецерковную практику не входила и церковная власть относилась к ней определённо как к беззаконию. Церковь осуждала"общую исповедь"столь единодушно и категорически, что не возникало самого вопроса о её допустимости.

В первом, вступительном чтении мне надлежит ответить на несколько предварительных вопросов. И прежде всего надлежит ответить на вопрос: почему я с такой настойчивостью и устно, и письменно выступаю против общей исповеди?

Отвечаю: потому что, по моему глубокому убеждению, сейчас решается вопрос не о том, можно ли наряду с единоличной исповедью при известных условиях допускать и"общую исповедь", а решается вопрос — о замене единоличной исповеди исповедью общей. А так как общая исповедь — это переходная ступень к отказу от всякой исповеди, то происходящее сейчас в Церкви есть не что иное, как некоторый процесс, угрожающий самому бытию покаяния как Таинства.

В малых православных странах такое уничтожение Таинства исповеди уже совершилось.

Проф. Булгаков пишет:"На Балканах, у сербов особенно, исповедь совсем вышла из употребления, а у греков причащаются без исповеди. Конечно, это следствие общего религиозного одичания".

Мы присутствуем сейчас при таком же постепенном одичании и в России.

Вот почему всякие"улучшения"и"оговорки", для того чтобы сделать приемлемой"общую исповедь"в какой бы то ни было форме, я считаю недопустимыми. Каждый практикующий"общую исповедь", хотя бы в самом улучшенном виде, должен знать, что он кладёт свою лепту в антицерковное дело замены частной исповеди исповедью общею. Оговорки, улучшения — отпадут, а факт замены единоличной православной исповеди общей исповедью останется. Поэтому вопрос об общей исповеди должен решаться безоговорочно, категорически, без всяких"но"и"если". Защитникам церковного православного взгляда на исповедь надлежит твёрдо установить, что"общая исповедь"недопустима ни в какой форме и ни при каких обстоятельствах.

Второй вопрос: Своевременно ли выступать против общей исповеди?

Отвечаю: да, своевременно. Мы, верующие христиане, не можем видеть в событиях земной жизни, как личной, так и общецерковной, простой случайности. Всякая неправда, всякое нарушение истины неминуемо вызывает скорби, влечёт за собою испытания; поэтому чем больше этих скорбей — тем нужнее исправление, восстановление истины. И я не могу представить себе такого момента в церковной жизни, когда было бы несвоевременным восстановить правду, отказаться от заблуждения, вернуться к истине. И если общая исповедь есть заблуждение, то чем скорее мы от него откажемся, тем своевременнее это будет для блага Церкви.

Третий вопрос: Не вносит ли это"разделения"в церковную жизнь?

Не всякий спор есть разделение, и не всякое молчание есть мир. Уместно здесь вспомнить следующие слова св. Григория Богослова:"Да не подумают однако же, — говорит он, — будто бы я утверждаю, что всяким миром надо дорожить, ибо знаю, что есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие; но должно любить добрый мир, имеющий добрую цель и соединяющий с Богом".

Так и вопрос об"общей исповеди". Начинают говорить о"мире"лишь тогда, когда раздаются голоса протеста против нарушения церковного устава. Когда же нарушители этого устава устраивают общую исповедь и говорят с амвона в её защиту, их не обвиняют в нарушении церковного мира. Ссылаются на сочувствие народа к общей исповеди, говорят, что это нарушение правила приемлется народом. Но народ принимает общую исповедь, в большинстве случаев не зная, что это есть нарушение церковного правила. Если же народ будет знать, что это Церковью считается недопустимым, он никогда не примет такого новшества.

Путь к истинному миру в этом вопросе один: всем надлежит подчиниться правилу Церкви. Решая этот вопрос, нельзя решать его на основании своего личного мнения или на основании авторитета отдельных лиц. Такой путь неминуемо создаст разделения и разногласия. Надлежит выяснить: как вопрос этот разрешается Православной Церковью. И если Православная Церковь, а не отдельные, хотя бы и самые досточтимые её представители, считает общую исповедь недопустимой, — все, нелицемерно стремящиеся к миру, должны подчиниться этому решению Церкви и тогда будет достигнут истинный мир для Господа. А нарушать церковное правило на деле, а на словах"во имя мира"требовать молчания от защитников церковного правила — это значит требовать отказаться от"прекрасного разногласия"во имя"пагубного единомыслия". Молчать и не выступать против общей исповеди — это значит не служить делу мира, а попустительством своим быть соучастником в нарушении правил Церкви.

Четвертый вопрос: Зачем обращаться к мирянам? Не лучше ли сначала решить этот вопрос духовенству между собою?

Да, лучше. Но этот вопрос теперь уже не имеет никакого смысла, об этом надо было думать раньше, прежде чем духовенство позволило себе самочинно нарушать устав Церкви; говорю"самочинно", потому что общего разрешения на общую исповедь духовенству никогда церковною властью не давалось. А теперь поздно говорить о решении вопроса сначала среди духовенства, потому что миряне уже введены в круг этого вопроса. Во многих храмах прихожане настаивают на общей исповеди, требуют её от священников. Даже у нас, в Панкратьевском храме, где, кажется, достаточно известно мое отношение к общей исповеди, однажды, когда я должен был служить в другом храме и не мог закончить исповедь всех с вечера, — один из исповедующихся предложил мне для оставшихся устроить"общую исповедь". А к о. Сергию Мечеву пришли двое и просили устроить им общую исповедь для двоих; при таком условии не говорить с мирянами, не разъяснять им православного учения и порядка Таинства исповеди совершенно недопустимо. Миряне уже активно участвуют в решении этого вопроса, и наша пастырская обязанность — разъяснить им, как учит об этом Православная Церковь.

Пятый вопрос: Не свидетельствуют ли выступления против общей исповеди о неуважении к действиям Святейшего Патриарха Тихона, который"благословлял"общую исповедь?

Московское духовенство прекрасно знает, что Святейший Патриарх был против общей исповеди. Это выразилось, между прочим, и в том, что он не дал духовенству принципиального разрешения на общую исповедь. Он давал своё благословение отдельным и очень немногим лицам. Благословение своё Святейший Патриарх давал из церковной икономии, по соображениям совсем не принципиального характера, и ссылаться на это благословение как на выражение положительного отношения Патриарха к общей исповеди — по меньшей мере недобросовестно.

Остаётся ещё сказать об общей исповеди у о. Иоанна Кронштадтского. Но этому вопросу мы посвятим отдельное чтение.

Теперь несколько слов о моих выступлениях против общей исповеди.

Осенью прошлого года мною был написан доклад"Против общей исповеди", каковой я и представил Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Петру. От него я услышал слова одобрения за это выступление. Владыко митрополит сказал мне, что он сам решительный противник общей исповеди и думает издать по этому вопросу указания духовенству.

На престольном празднике в Спасской церкви митрополит Петр сказал мне, что передаст доклад на рассмотрение епископов, а на вопрос мой:"Благословляет ли меня владыко митрополит на устное выступление против общей исповеди теперь же, в храме св. Панкратия", митрополит Петр ответил:"Благословляю".

В Рождественский пост я предполагал приступить к чтению о"Таинстве покаяния в его истории", но так как некоторые сторонники общей исповеди обвиняли меня в самочинии моих выступлений против общей исповеди в храме, я обратился к митрополиту Петру с следующим прошением:


"Местоблюстителю Патриаршего Престола Его Высокопреосвященству Высокопреосвященнейшему Петру, митрополиту Крутицкому, священника Валентина Павловича Свенцицкого

Прошение

В храме священномученика Панкратия мною заканчивается круг бесед на избранные места из творений св. Иоанна Лествичника. Дальнейшие беседы я хотел бы посвятить"Таинству покаяния в его истории"по следующему плану:

1) Покаяние в Ветхом Завете.

2) Таинство исповеди во времена апостольские и в первоначальном христианстве.

3) Таинство исповеди в эпоху Вселенских Соборов.

4) Исповедь и духовничество.

5) Дальнейшее развитие Таинства исповеди.

6) Иоанн Кронштадтский и общая исповедь нашего времени.

Приступая к делу столь ответственному, прошу на ведение этих бесед Вашего архипастырского благословения".


На этом прошении митрополит Петр 5 октября написал:

"Ведение лекций о Таинстве покаяния благословляется.

Митрополит Петр".


Работа моя затянулась. И к чтению лекций во исполнение данного мне благословения я могу приступить только теперь, в Великом посту.

Должен сказать, что, как ни многочисленны сейчас сторонники нарушения устава о единоличной исповеди, но мое выступление не единственное.

Первым по времени, насколько мне известно, выступил против общей исповеди протоиерей Николай Арсеньев.

В 1921 году покойный Петроградский митрополит Вениамин, рассылая указ Святейшего Патриарха о недопустимости церковных новшеств, присовокупил от себя запрещение и этого новшества — общей исповеди — по своей епархии.

Затем митрополит Серафим (Чичагов) написал против общей исповеди подробный доклад, в котором между прочим говорит:"Никакой общей исповеди не существовало ни в древности, ни впоследствии, и нигде о ней не упоминается на протяжении всей истории Православной Церкви. Установление общей исповеди является явной заменой новозаветного Таинства ветхозаветнымобрядом… Одна молитва и одно сокрушение о грехах не составляют Таинства, что проявляется естественным образом из глубины сердца, даже возникает часто помимо воли человека, а для Таинства нужно явление сверхъестественное, воздействие от Духа Божественного".

Епископ Николай Елецкий, а затем епископ Николай Тульский издали по своим епархиям указания в этом смысле.

Проф. протоиерей Налимов по поводу общей исповеди пишет:"Так называемая"общая исповедь"не имеет никакого отношения к Таинству покаяния. Она представляет один из способов приготовления христиан, не чувствующих потребности в Таинстве покаяния, к благоговейному Причащению и может быть допускаема лишь при самом полном разъяснении принимающим её, что она разрешения ни от каких грехов не даёт, является не заменою исповеди, а полною отменою исповеди перед Причащением и всецело оставляет на совести каждого участника её полную ответственность перед Господом непосредственно за достойное и недостойное принятие Его Тела и Крови".

Было выступление против общей исповеди и со стороны мирян.

Известный церковный деятель М. А. Новоселов по поводу общей исповеди между прочим говорит:"Что касается святоотеческих суждений относительно так называемой общей исповеди, то я затрудняюсь указать их и думаю, что их невозможно найти по той причине, что общая исповедь — новшество, которого не знала древняя Церковь. Там сначала была другая практика, совершенно противоположная этому новшеству: один каялся перед целою общиной, а у нас заводят одновременное совместное покаяние многих перед одним, в сущности, даже ни перед кем из людей". Он называет общую исповедь"великим злом, которое при довольно благосклонном попустительстве нашей церковной власти пустило глубокие корни в нашем церковном обществе"и"подделкой, которую враг вводит у нас".

Были выступления против общей исповеди и с амвонов. Мне известно выступление протоиерея Владимира Воробьева у Николы Плотника и священника Сергия Успенского у Неопалимой купины.

А теперь перехожу к самому исследованию. С чего мне было начать?

Прежде чем обращаться к изучению древности, я решил обратиться к настоящему и выяснить, как относится к общей исповеди современная Православная Церковь.

Я решил узнать, как по этому вопросу современная Церковь мыслила до сих пор. Каково отношение к ней не Владимира, Александра, Иоанна, а Православной Церкви.

Взял требник. ещё раз перечел написанное там о порядке, каковой должен исполнять священник, желающий исповедовать мирян. Там написано:"Приводит духовный отец хотящего исповедатися единаго, а не два или многия".

Слова ясные, определённые. Священник должен исповедовать не двух сразу, тем паче многих, а единого.

Мне известно, что издавались более подробные дополнения к требнику.

Беру такое"Последование о исповедании", открываю и читаю:

"По сем (по прочтении молитв) духовник оставляет при себе единого, а прочим всем вон выйти и глаголет ему:"Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое", — и тако вопрошает его едино по единому".

Конечно, можно было бы остановиться на этом. И из этих слов ясно, как Православная Церковь учит об исповеди, признает ли она исповедь"общую". Но я беру книгу"Православное исповедание веры Соборныя и Апостольския Церкви Восточныя". Там в ответе на вопрос 113,"что подобает зрети в тайне сей"(в тайне Покаяния), читаю:"Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. К сокрушению сему сердца лепотствует последовати и чрез уста исповедания всех грехов по единому, понеже невозможет духовник разрешить что‑либо, аще не познает коя подобает разрешити, что запрещение дати затая".

То есть должно быть"устное исповедание грехов порознь", ибо духовник не может разрешить, когда не знает, что должен разрешить и какое положить наказание.

Но я не удовлетворяюсь и этим. Может быть, были новейшие разъяснения.

Беру книгу"Свод указаний и заметок по вопросам пастырской практики". Читаю:"Сколько мы знаем, священники не дозволяют себе исповедовать по несколько человек зараз вместе. И относительно малолетних этого не дозволяется делать, тем более неудобно, вредно и незаконно исповедать зараз вместе по несколько взрослых".

Наконец, беру ещё один справочник — "Полный православный энциклопедический словарь". Под словом"Покаяние"читаю:"Священник не имеет права исповедовать несколько человек разом, даже малолетних".

Итак, не оставалось ни малейшего сомнения, что никакого иного взгляда на"общую исповедь", как на дело незаконное, недопустимое и вредное, в Православной Церкви доселе не существовало.

До какой степени"общеизвестным"и"общепризнанным"считалось такое отношение к общей исповеди, можно судить по наиболее популярным книгам, где это высказывалось от имени Церкви.

В"Руководстве для сельских пастырей"издания Киевской Духовной Семинарии говорится:"Общая исповедь или принятие на исповедь по несколько человек зараз — дело противозаконное. Такая исповедь прямо запрещается"Книгою о должностях пресвитеров приходских". Неоднократно подтверждали то же запрещение наши архипастыри особыми циркулярами. Нужно только крайне пожалеть о том, что пастыри Церкви в некоторых приходах продолжают принимать на исповедь по несколько человек зараз и к беззаконию прилагают новое беззаконие".

Беру"Опыт Катехизической Хрестоматии", издание училищного совета при Святейшем Синоде в 1914 году. Там читаю:"Оставаясь верною учреждению Божию, Православная Церковь, чтобы в точности исполнить данную ей заповедь вязать и решить грехи человека, признает необходимую устную и частную (т. е. единоличную) исповедь перед священником. Исповедь эта необходима и для священника, и для самого кающегося. Для священника она необходима, потому что, чтобы правильно произнести ему осуждение или разрешение, ему необходимо прежде вникнуть в состояние грешники, взвесить тяжесть его грехов, узнать расположение его духа, его искренность покаяния, всё это необходимо требует устной, частной (т. е. единоличной) исповеди".

Тогда я подумал: но, может быть, в недавнем прошлом было иначе. Может быть, церковная практика не самого древнего, но и не новейшего времени была иной? Беру книгу, изданную с благословения Св. Синода, по распоряжению императрицы Екатерины. Эта книга называется"О должностях пресвитеров приходских, от слова Божия Соборных правил учителей Церкви сочиненная". Там под цифрою 100 читаю:"Крайнее нерадение и бессовестие есть некоторых пресвитеров принимать к исповеди многих… Если же такому непорядку то причина, что для множества исповедающихся не может пресвитер управитися в один день пред причащением, как обычай есть, — то ничто не препятствует за два или три дня или через целую седмицу готовящихся исповедовать, только завещая в первые дни исповедующимся, дабы, если совесть их ещё в чем будет обличать или в случае нового греха, перед причастием вторично на исповедь приходити".

Есть ещё одно свидетельство об отношении Православной Церкви к общей исповеди в XVII веке. Митрополит Петр Могила, отвечая на вопрос об исповедании многих, говорит:"Поведаеши, яко неции попы многих купно к исповеданию припустивши в Церковь, изрядне же юнот, чтут им общия исповедания и потом разрешают и проч. тамо повествуешь. Отвещаем: Слышим и мы тя, ниже лестне, яко сице не точию с юнотами, но и с старейшими униятские попы, тако в Литве, яко и инде, изъявши неких, на исповедание правятся. У нас же, яко сего требники не описуют, тако и негде же слышим сице деемо".

То есть, по свидетельству XVII века, на Руси об общей исповеди не слыхивали, а практиковали её на Литве униатские попы.

Защитники общей исповеди не приводят никаких аргументов церковного характера, — всё сводится у них к"удобству", к затруднительности и даже невозможности единоличной исповеди при громадном количестве исповедников, особенно в пост. Но, во–первых, такой принципиальный вопрос не может решаться соображениями технического характера, и при этом явно вопреки категорическим запрещениям Церкви.

Во–вторых, не меньше было исповедников у духовников за долгие века существования Церкви, почему же"невозможной"стала единоличная исповедь только последнее десятилетие?

И, в–третьих, общая исповедь практикуется не только в посты и не для тысячи исповедников, а в течение круглого года и пастырями, имеющими паству в несколько десятков человек.

Недавно мне пришлось ознакомиться ещё с одним объяснением, почему духовенство вводит общую исповедь, но с этим объяснением можно было бы и не считаться. А именно: общая исповедь допускается, по этому объяснению, в целях воспитательных. Православные христиане не умеют исповедоваться, поэтому им нужно пройти сначала общую исповедь, вот когда они научатся, тогда общую исповедь оставят.

Во–первых, большинство духовников, практикующих общую исповедь, оправдываются как раз обратным: они оправдываются тем, что допускают её только для своих постоянных духовных детей, т. е. для тех, кто уже"научен"исповеди, и потому практику их педагогическими соображениями оправдать нельзя; и во–вторых, едва ли найдётся хотя один педагог, хотя один духовник на свете, который согласился бы с тем, что, занимаясь сразу с громадным количеством народа, научить лучше, чем занимаясь с каждым отдельно.

Для более полного уяснения правила Церкви о единоличной исповеди посмотрим, какие основания для них можно найти у наших православных богословов:

В Догматическом богословии митрополита Макария говорится:"Необходимость этого (устного) исповедания сама собою очевидна из того, что разрешить грехи в Таинстве покаяния должен священник, а чтобы разрешить или не разрешить какие‑либо грехи, надобно наперед знать их. И так как Сам Господь даровал пастырям Церкви Божественную власть вязать и решить, и, без сомнения, не с тою целью, чтобы они вязали и решили по безотчётному произволу, но чтобы напротив, отпускали грехи именно тем, кому можно отпустить, судя по свойству их раскаяния и по степени их грехов, а не отпускали тем, которые окажутся недостойными прощения по своей ли нераскаянности или по тяжести своих преступлений, — то исповедание грехов перед пастырями Церкви в Таинстве покаяния, необходимо предполагаемое Богодарованною им властью вязать и решить, справедливо должно считать учреждением Божественным".

В Богословии Филарета, архиепископа Черниговского, читаем:"Власть, какою Спаситель облек служителя Своего над совестью людей, состоит, как видим из слов Его, не в том, чтоб только прощать грехи, но в том, чтобы или прощать, или не прощать грешника. Следовательно, служитель Божий, прежде нежели произнесёт решение грешнику, должен верным образом узнать греховное состояние грешника, а для того необходимо, чтобы грешник пересказал исповедующему дела свои со всеми обстоятельствами, которые только могут показать состояние души его".

Вот внутренний смысл церковных правил, воспрещающих общую исповедь и требующих исповеди единоличной. Богословы указывают нам, что отпущение грехов должно быть на твёрдых основаниях, духовник должен знать,"раскаялся"ли грешник, должен знать"все обстоятельства"согрешения, должен знать состояние души кающегося, — только тогда он будет отпускать не по"безотчётному произволу", а по праву, данному ему от Господа.

Что же такое"общая исповедь"? Откуда такое упорное стремление к ней? Что питает это стремление?

Мы видим, что Церковь решительно запрещает общую исповедь. Но вопреки этому запрещению она упорно вводится в церковную практику. Нельзя это объяснить только одним"попустительством", должны быть какие‑то скрытые причины в самой основе этого явления.

Вот желание уяснить себе эти причины и побуждает нас просмотреть историю Таинства покаяния. Не найдем ли мы там ответы на все эти вопросы, не уясним ли себе истинную природу общей исповеди?

К этому историческому обзору мы и перейдем в следующем чтении.


ЧТЕНИЕ ВТОРОЕ

Таинство покаяния установлено Спасителем. В Евангелии от Иоанна (20, 21–23) говорится:"Иисус же сказал им вторично: мир вам! как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святого: кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся".

В Евангелии от Матфея читаем (16, 19):"…что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах". И у того же Евангелиста (4, 17):"С того времени Иисус начал проповедыватъ и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное".

Сопоставление всех этих мест приводит к следующему заключению.

Во–первых, Спаситель дал власть отпускать грехи не вообще верующим, но Апостолам и их преемникам.

Во–вторых, давая власть отпускать грехи, Он дал власть и не отпускать их, что естественно предполагает известность грехов отпускающему их.

В–третьих, чтобы отпускающий грехи мог знать их, кающийся должен исповедовать их, то есть сказать о них вслух.

В–четвертых, внутренним условием для отпущения грехов является покаяние согрешившего.

Здесь мы имеем все основные элементы Таинства покаяния:"Это есть священнодействие, в котором исповедующий грехи свои при видимом изъявлении прощения от священника невидимо разрешается от грехов Самим Иисусом Христом"(Катехизис).

Для нашего исследования имеет особое значение установление Спасителем обязательства исповедовать грехи в Таинстве покаяния.

Проф. Алмазов по поводу этого говорит:"Если бы Иисус Христос предоставил совершителям покаяния власть только решать грехи и не более, — то ясно, что такое действие могло бы быть практикуемо при одном искреннем желании того со стороны кающегося… Но раз Спаситель даёт власть не только прощать грехи, но и удерживать их, то спрашивается, каким образом возможен здесь правильный порядок действий решителя без ясного представления им того, что он разрешает или связывает?

По безотчётному рассуждению, по слепому произволению? Но подобное явление немыслимо предполагать в настоящем случае. При таком порядке вещей открывалось бы весьма широкое поле для несправедливых действий, когда заслуживающий того не получил бы разрешения, и наоборот — недостойный разрешился бы от грехов. Сверх же того — тогда будет непонятным, для чего же дана власть именно прощать или не прощать грехи?

Ясно по всему этому, что применение на практике власти решения грехов по идее Спасителя неизбежно предполагает открытие таких грехов со стороны кающегося, открытие притом всестороннее, с такими обстоятельствами, которые способствуют точному и правдивому представлению степени греховности обращающегося за разрешением грехов".

Тесно связаны с Таинством покаяния, которое есть врачевство души кающегося, меры исправительные, которые получили наименование"епитимии".

Таинство покаяния в той форме, как мы имеем его сейчас, складывалось почти две тысячи лет. Но ни один из этих основных элементов Таинства покаяния, установленного Спасителем и Апостолами, до сих пор не упразднялся и не подвергался искажению.

История Таинства покаяния — это есть история постепенного развития основных начал Таинства покаяния, установленного Спасителем. Мы проследим в кратких исторических очерках, как именно развивались эти основные элементы: как развивалась внешняя, обрядовая сторона Таинства; каким изменениям подвергалась"власть ключей"; как создавалась"тайная"единоличная исповедь. И проследим, наконец, историю епитимийных уставов.

Спаситель не установил никаких определённых форм священнодействия при Таинстве покаяния. Он дал общий принцип Таинства. Чрезвычайные дарования, изобиловавшие в апостольской Церкви, предоставляли широкую свободу как при совершении богослужения, так и при совершении Таинства.

Внешние формы едва обозначались в то время. А именно:

Исповедь сопровождалась молитвою, хотя молитва не предшествовала исповеди, а была завершением её и имела характер молитвы разрешительной. Внешним действием при совершении Таинства было возложение рук. В состав священнодействия входило поучение, в целях исправления кающегося грешника.

Эпоха мужей апостольских не даёт никаких письменных памятников для выяснения вопроса о форме, в которой совершалась исповедь.

"В каком именно виде совершалась эта исповедь, какие внешние действия имели место при её совершении, в какой форме делалось разрешение кающегося — на все такие вопросы, особенно важные для нас, в письменных памятниках данной эпохи не встречается ни малейшего указания"(проф. Алмазов).

Не много более находится указаний о внешней стороне Таинства исповеди и у писателей II и III веков.

Ириней Лионский, Климент Александрийский, Тертуллиан, Ориген и Диприан дают указания общего характера о значении исповеди, а не о её форме.

Исповедь в это время была двух видов — публичная, т. е. одного кающегося перед всей Церковью, и тайная, т. е. единоличная. О публичной исповеди можно сказать, что она совершалась в храме за богослужением. Одна молитва, сохранившаяся и в нашем чине исповедания, взята из Литургии апостола Иакова:"Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Пастырю и Агнче", — и свидетельствует о том, что и тогда уже были молитвы разрешительного характера.

О существовании разрешительных молитв свидетельствуют и следующие слова Тертуллиана:"Неужели надобно непременно полагать, что мы вполне очищены и оправданы, когда получаем устное разрешение".

Но несомненно, что в то время не существовало никакой общеобязательной разрешительной формулы.

В памятниках IV и V веков есть уже совершенно определённые свидетельства о Таинстве покаяния в форме исповеди. Об этом говорит Афанасий Александрийский:"Как человек, крещаемый от человека, т. е. священника, просвещается благодатию Духа Святаго, так и исповедующий в покаянии грехи свои приемлет оставление их через священника благодатию Иисуса Христа".

Василий Великий говорит:"Если обнажим грех исповедью, то сделаем его сухим трескотом, достойным того, чтобы пояден был очистительным огнем".

Находим слова о Таинстве покаяния в форме исповеди у Кирилла Александрийского, Иоанна Златоуста, Нила Синайского, Григория Нисского.

Но в какой форме совершалась исповедь в то время, указаний у нас нет. Мы имеем определённые данные об этом только с конца VI века, а именно: в уставе исповеди, приписываемом Патриарху Иоанну Постнику (имя автора и время написания устава некоторыми учёными оспариваются). Если принять в соображение, что Иоанн Постник не вводил что‑либо новое, а пользовался, несомненно, общецерковной практикой, мы в его уставе можем видеть древнейший чин исповеди.

Об Иоанне Постнике говорится:"Ведайте, что сей блаженный Иоанн Постник был самым последним из всех тех, которые установили определения канонов веры, и был после VI Собора долгое время добрым, священнонаставником".

В своих основных чертах этот устав содержит тот же порядок, что и наш чин исповеди. Разумею обязательность установленных молитв перед исповедью, тайную исповедь перед духовником и определённую разрешительную формулу после исповеди. Хотя самые молитвы и разрешительные формулы подвергались многим изменениям, и точно установленного, обязательного для всех чинопоследования исповеди тогда не существовало.

В номоканоне Иоанна Постника устанавливается следующий порядок исповеди:"Подобает принимающему исповедь от согрешившего ввести его в Церковь или в келлию свою и с радостным лицом и благим сердцем, сладко беседуя, как бы приглашая на пир или принимая его, любезного друга, прежде всего помолиться и прочесть"Помилуй мя, Святый Боже"и"Отче наш", и потом кающийся, преклонив колена на восток, скажет, повергшись на землю: Исповедаю Тебя, Господи Боже неба и земли, и всего сокрытого в сердце моем, восстановляет его. И сядет духовник, а кающегося по мере его согрешения или сажает пониже или он стоит и спрашивает с ласковым видом о всех его грехах подробно, и когда согрешивший всё объявит, то духовник подаёт ему упование на прощение и скажет ему Поведаю тебе, сын, и прежде всего даю тебе эту епитимию, чтобы с этого времени о каждом приключившемся согрешении объявлял мне с радостию и упованием. И когда исполнит согрешивший исповедь всех своих грехов, вновь станет духовник тот и скажет"Святый Боже"и"Отче наш", а кающийся преклонит колена, а духовник эту молитву произнесёт:"Благий и человеколюбивый Бог наш, вочеловечившийся для нас и грехи всего мира восприявший неисчислимою благостию Своею, прощаю, брат, всё это, что пред Ним высказал мне недостойному — искупил все прегрешения свои в этом мире и в будущей жизни. Тот, кто хочет всех людей спасения и ожидает обращения и покаяния всех, ибо благословенно и велико Имя Отца и Сына и Святаго Духа и ныне и присно и во веки веков. Аминь". И потом восстановляет его, приветствует его, как сына духовного…"

Устав Иоанна Постника лег в основу исповедных уставов всех православных стран. У нас, в России, очень долго пользовались рукописными уставами, составленными на основании устава Иоанна Постника. Полного единообразия в них не было. Проф. Алмазов говорит, что если взять 100 списков, 80, по крайней мере, будут заметно отличаться друг от друга, особенно в отношении разрешительной молитвы.

Когда началось печатание этих уставов, разнообразие не прекратилось. Так было до начала XVIII века. Проф. Алмазов располагал 150 рукописными памятниками русского исповедного чина. И все эти рукописи имеют различие между собою. Для сравнения с нашим теперешним чином приведу один образец древнего рукописного чина.

По обычном начале читались псалмы 50 и 47. Затем молитва"Господи, Владыко, преклонивый небеса"и псалом 6. Затем молитва"Владыко Господи Боже, призывая праведники"и псалом 12 и, наконец, молитва"Господи Боже, Спасителю наш, Иже пророком Твоим Нафаном.."Всё это читается до исповеди. А после исповеди одну молитву, которая и является разрешением:"Господи… Петру и блуднице слезами грехи оставивый…"

Допущение такого разнообразия в частностях русских исповедных уставов объясняется общим взглядом на неустойчивость внешних форм этого Таинства как у греков, так и у южных славян. Это разнообразие касается разрешительной молитвы.

Проф. Алмазов приводит список молитв, имевших значение"разрешительных".

1. Боже, простивый Нафаном…

2. Господи… Петру и блуднице…

3. Владыко… преклонивый небеса…

4. Владыко… призывая праведники во святыню…

5. Боже, Иже пророком Твоим Нафаном…

6. Владыко… Иже ключи Царствия Твоего Петру…

7. Господи… Иже от грех помощь еси…

8. Владыко… Иже Своих ради щедрот послав Единородного Сына…

9. Владыко… мене худого и непотребного…

10. Да и аз пред Очими Твоима…

11. Молитва, приписываемая Михаилу Аскалону.

13. Господи… исповедавшуся Тебе рабу Твоему…

12. Господи, Иисусе Христе… Агнче и Пастырю…

14. Господь Премилостивый да ущедрит тя…

15. Молитва, приписываемая св. Евстратию.

16. Владыко… Иже Апостола Петра столпа Церкви показав…

17. Боже страшный… послав Единороднаго Сына…

18. Владыко… сподобивыйся снити…

19. Владыко… Иже вольною страстию союз растерзав…

20. Господи, Иже нас ради вочеловечшася…

21. Молитва от скверны.

22. Владыко… один имеяй власть отпущати…

23. Владыко… пришедый ко Св. Апостолам дверям затворенным…

24. Владыко… сотворивый от небытия всяческая…

25. Владыко… Апостолам заповедывай отпущати…

26. Владыко, благости бездна…

Таким образом, 26 молитв, по одной и по нескольку, в разных комбинациях, имели значение разрешительной формулы.

К этому времени сложились и определённые вопросы, предусмотренные исповедным уставом, а также"поновления", или перечни грехов от лица кающегося.

Вопросные статьи в первоначальных уставах были развиты мало. Только в XVII веке они получили быстрое и полное своё развитие.

Вопросы делились не только на две большие группы — на вопросы мужчинам и вопросы женщинам, — но были и более частные разделения: вопросы епископам, священникам, монахам, монахиням, диаконам.

"Поновления", т. е. механический перечень грехов от лица кающегося, также пользовались на Руси широкой практикой, но не заменяли собою исповеди, основанной на вопросах, а были лишь приготовлением к такой исповеди."Замена"исповеди"поновлением"если и делалась, то по невежеству.

По этому поводу проф. Алмазов говорит:"В древнерусской практике исповедь кающегося, если и совершалась иногда через механическое чтение поновления, то это могло допускаться разве только невежественными духовниками, не понимавшими существа и внутреннего смысла исповеди; рукописные же русские исповедные чины в существе дела никогда не предписывали такого метода совершения исповеди… Исповедь совершалась в практике древнерусской Церкви путём вопросов со стороны духовника и ответов со стороны исповедника, причём почти всегда сопровождалась чтением особой покаянной статьи, которой усвоено название"поновления".

Первое печатное издание чинопоследования исповеди относится к 1606 году. Это так называемое Острожское издание. В 1618 году, вышло издание Виленского требника, здесь чинопоследование исповеди в значительной степени переработано.

В этом чине перед исповедью читается только одна молитва, увещевания перед исповедью не положено, вопросы признаются обязательными, но форма их предоставляется духовнику, а разрешительная молитва устанавливается та, которая читается и ныне.

Этот устав положен в основу устава, изданного как официальная книга митрополитом Киевским Петром Могилой, и перепечатывался затемв 1668,1б95 и 1719 гг.

В 1620 году был издан тот самый епитимийный номоканон, который и прилагается теперь при Большом требнике. Это издание тоже повторялось в 1624, 1629 и 1646 годах и было принято всею Северо–Восточною Русью.

В 1658 году был напечатан Никоновский требник. Он ввёл в чин исповеди некоторые изменения чисто внешнего характера.

Но изменения частностей с этим изданием не кончились. Уже в издании Малого требника в 1662 году были сделаны значительные сокращения канонической части.

А в требнике издания 1671 года мы имеем уже почти тот же чин, что и в наших требниках. Там установлено чтение перед исповедью тех двух молитв, которые читаются и ныне, а также разрешительная формула.

Наконец, в 1677 году был издан требник, во всех подробностях совпадающий с требником нашего времени, и с тех пор издаётся до наших дней.

Такова краткая история обрядовой стороны Таинства исповеди. В следующем чтении мы перейдем к вопросу о духовнике в Православной Церкви.


ЧТЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Господь дал власть вязать и решить Апостолам. Кому передали они её?

Кому была предоставлена власть отпускать и не отпускать грехи в древней Церкви? Кому вручена была"власть ключей"?

Самый крайний ответ на эти вопросы в исторической науке таков: исповедь не только в первые три века, но и в эпоху Вселенских Соборов не была обязательно связана с иерархическою степенью духовника. По этому крайнему взгляду, грехи исповедовались друг другу независимо от иерархической степени. Обычай исповедовать грехи друг другу сменился обычаем исповедовать их перед священником постепенно, и до III века об этом нет никаких свидетельств. Даже в IX веке исповедь перед священником ещё не была обязательной. Решительно стремился к этому Патриарх Константинопольский Никифор. Но это стремление плохо претворялось в жизнь, что видно, по мнению сторонников этого крайнего взгляда, из слов церковного официального лица Петра Хартофилакса, жившего в конце XI века при Алексее Комнине. Он отвечает на вопрос, хорошо ли исповедовать грехи духовным мужам, так"Хорошо и весьма полезно, но не таким, которые неопытны и невежественны", т. е. считать исповедь"духовным мужам"не безусловно обязательной.

Все это относится к исповеди тайной, что же касается исповеди публичной, то, по мнению сторонников этого крайнего взгляда, здесь иерархическая степень отпускающего грехи имела ещё меньшее значение. Публичная исповедь отдавала грехи на суд всей Церкви, а суд церковный был судом общинным, и если в нём участвовали епископы и клир, то лишь постольку, поскольку они являлись членами общины верующих (Суворов).

Этот крайний взгляд решительно отвергается свидетельствами святых отцов и учителей Церкви. У Климента Римского читаем:"Итак, вы, положившие начало возмущению, подчинитесь пресвитерам и дайте себя воспитать в покаянии, преклонив колена сердца вашего". Здесь явно имеется в виду иерархическая власть в деле покаяния.

Игнатий Богоносец говорит:"Всем кающимся прощает Бог, если они прибегнут в единение о Христе и в совет епископа".

Пространно и подробно говорит по этому вопросу Ориген:"Есть и седьмой род отпущения грехов, через покаяние, способ трудный и тяжкий, когда грешник омывает ложе своё слезами и слезы являются для него хлебом день и ночь, и когда он не стыдится открыть свой грех священнику Божию и просит у него врачевства".

Еще определённее говорит Ориген в другом месте:"Тот, кто получил дуновение от Иисуса, какАпостолы, такой человек отпускает такие грехи, которые бы отпустил Сам Бог, и удерживает неисцелимые грехи".

По словам Киприана, в случаях смертных можно исповедоваться у пресвитера, не дожидаясь епископа.

Совершенно исчерпывают вопрос три правила Карфагенского Собора:"Правило 6. Примиряти с Церковью кающихся открыто на литургии да не будет позволено пресвитеру. Правило 7. Аще кто находясь в опасности жизни будет просити о примирении себя со святым Алтарем во отсутствие епископа, то пресвитер по приличию должен вопросити епископа и тако по его разрешению примирити находящегося в опасности. Правило 52. Кающимся время покаяния по различию грехов да назначается судом епископов, пресвитер же без воли епископа не разрешает кающегося, разве во время надлежащие нужды в отсутствие епископа. На всякого же кающегося, аще преступление его было явное и гласное, смущающее всю Церковь, да возлагаема будет рука в притворе храма".

Итак, власть вязать и решить всегда в Церкви со времен апостольских принадлежала иерархии.

Как же примирить эти два взгляда? И тот и другой основываются на фактических данных истории.

Очевидно, существовало два рода покаяния: покаяние как Таинство (исповедь духовнику, имеющему иерархическую степень) и покаяние как акт самоисправления — раскаяние непосредственно перед Господом Богом.

Так именно и решает этот вопрос Заозерский:"С глубокой древности в Церкви различаемы были два рода исповеди:

1) Исповедь бесформенная домашняя, как акт самоисправления, самодисциплинирования, как нравственно–психологическая потребность извергнуть, по словам Оригена, грех, как нечто противоестественное, прившедшее в духовный организм: это исповедь, совершаемая каждым непосредственно перед Богом, без участия иерархического лица.

2) Исповедь, совершаемая в форме церковного акта, как благодатное средство, заглаживающее грехи, примиряющее с Богом, совершаемое необходимо при участии иерархического лица, именно епископа или пресвитера".

Со времен апостольских вся власть вязать и решить,"власть ключей", принадлежала иерархии. И, по всем данным, не иерархии вообще, а только епископам.

Пресвитеры не имели самостоятельной власти отпускать грехи. Они могли делать это только лишь по поручению и с благословения епископа. Но очень рано такое"поручение"сделалось постоянным, и мало–помалу исповедь всецело перешла в ведение пресвитера.

Что обусловливало такой переход?

Проф. Павлов говорит:"Епископы и следующих столетий при многочисленности своих занятий по церковному управлению, при многочисленности своих духовных паств, а главное, при несомненном понижении уровня общественной нравственности и при более лёгком отношении христиан к исполнению своих церковных обязанностей не могли уже ни соблюдать во всей строгости прежние правила о церковных покаяниях, ни тем более принимать на тайную исповедь всех".

Исповедь всецело перешла в ведение пресвитеров, а за епископами остались лишь общий контроль за деятельностью пресвитеров и решение сложных вопросов, связанных с наложением епитимии.

Такому изменению церковной практики предшествовала на Востоке попытка создать особый институт пресвитера–духовника. При каких обстоятельствах появилась в Православной Церкви должность покаянного пресвитера? Появилась она в половине III века. Об учреждении этой должности есть два свидетельства у историков V века Сократа и Сезамена, в которых указываются мотивы для её учреждения не одинаковые.

Сократ объясняет так:"После того как новациане отделились от Церкви и не хотели иметь общения с падшими во время Дециева гонения (250--253 гг.), епископы присоединяли к церковному чину пресвитера–духовника, чтобы падшие после крещения исповедовали грехи свои перед нарочно для сего поставленным священником".

У Сезамена читаем нечто иное:"Что это было за звание, откуда оно началось и по какой причине уничтожено? Другие, может быть, рассматривают иначе, а я расскажу, как думаю. Поскольку совсем не грешить свойственно только природе выше человеческой, кающимся, хотя бы они часто согрешали, Бог повелел даровать прощение, и между тем для получения прощения надлежало исповедовать грех, что епископам с самого начала по справедливости должно было казаться тяжким — как, в самом деле, объявлять грехи, будто на зрелище, пред собранием всей Церкви? То для сей цели они назначили пресвитера самой отличной жизни, молчаливого и благоразумного, чтобы согрешившие, приходя к нему, исповедовали ему дела свои, а он, смотря по греху каждого, назначал, что кому надобно делать или какое понесть наказание, и потом разрешал, предоставив всякому, согласно предписаниям, показать самому себе".

Как бы то ни было, но и объяснение Сократа, и объяснение Сезамена свидетельствуют о том, что в III веке исповедь из ведения епископа перешла к определённому, специально для этого назначенному пресвитеру–духовнику.

Должность пресвитера–духовника не удержалась в Церкви. Она была уничтожена Патриархом Нектарием около 390 г. по следующему поводу. Одна благородная женщина пришла к пресвитеру–духовнику и исповедала ему подробно все свои грехи после крещения. Духовник наложил на неё пост и велел ей беспрестанно молиться. Но потом та же женщина созналась ещё в одном грехе: преступной связи с церковным диаконом. Когда это открылось, диакон был отлучен от Церкви, а в народе началось волнение и нарекание на духовенство. Один пресвитер по имени Евдомен, родом из Александрии, дал Нектарию совет уничтожить должность покаянного пресвитера.

Почему это событие (сознание женщины в грехе с диаконом) и волнение, вызванное этим событием, могли послужить поводом к уничтожению должности пресвитера? Вопрос совершенно неясен, ибо неясно, какая связь этого события с должностью именно пресвитера–духовника. Много здесь сделано различных догадок учёными. Всех полнее вопрос этот освещает проф. Алмазов. По его мнению, исповедь этой согрешившей женщины разом во всём константинопольском обществе подорвала уважение к авторитету пресвитера–духовника и лишила его доверия в столь сильной степени, что на будущее время можно было предполагать полное отсутствие у него исповедников. В чем же виновен был духовник? Почему исповедь женщины подорвала его авторитет, хотя он не был согрешившим? Как произошло это событие?

"Весь факт происходил так, — говорит проф. Алмазов, — женщина, по определению духовника, предприняла исполнение возложенного на неё покаяния — действия во всяком случае тяжёлого для простой женщины, а тем более для изнеженной аристократки… И вот, находясь среди кающихся, она видит виновника своего публичного позора безнаказанным, отправляющим свои обязанности и, может быть, заведующим тем классом кающихся, среди которых она стоит теперь униженная… Презирая высший публичный позор, она мстит за это оскорбление публичным изложением своей преступной связи. Возбужденная речь её должна была произвести потрясающее впечатление на слушателей, и пресвитер–духовник, быть может, находившийся в это время налицо, в глазах их явился не чем иным, как укрывателем распутства клерикалов и несправедливым карателем слабой женщины… Константинопольскому епископу Нектарию действительно не было другого исхода, как отменить звание пресвитера- духовника".

Итак, в конце IV века должность покаянного пресвитера была уничтожена. Кому же перешла власть вязать и решить грехи человеческие? По этому поводу взгляды расходятся:

Проф. Павлов находит, что власть эта перешла к пресвитерам:"По упразднении должности покаянного пресвитера епсикопы и прежде, и после Трулльского Собора, не имея возможности самолично наблюдать за всеми, преданными публичному церковному покаянию, отдавали каждого епитимийца под надзор его приходского священника с тем, чтобы последний свидетельствовал о нравственном состоянии кающегося и в случае благоприятного о нём свидетельства сокращал первоначально назначенный срок епитимий.

Во времена Трулльского Собора носителями духовной власти вязать и решить, несомненно, были и признавались только лица, имевшие священный сан, т. е. епископы, действовавшие этою властию в области внешнего, формального суда Церкви, и пресвитеры–духовники, проявлявшие ту же власть на тайном суде исповеди.

Само собою понятно, что круг деятельности последних был гораздо обширнее, т. е. обнимал большее количество лиц и случаев, по отношению к которым необходима была благодатная помощь, подаваемая согрешающим в Таинстве покаяния".

Проф. Суворов полагает, что власть эта перешла к монахам, — независимо от того, имели они или не имели священный сан:."Во время Трулльского Собора духовниками обыкновенно были монахи, не имевшие священного сана. К ним обращались как к людям опытным в духовной жизни независимо от того, имели ли они священный сан или нет".

С. Смирнов решает вопрос о духовнике в эпоху Вселенских Соборов так: рядом с органом сакраментальной исповеди — епископом, совершившим публичное покаяние и принимавшим тайную исповедь, в качестве совершителя покаяния встречаются и пресвитеры. Но в X--XII вв. место духовника решительно занимают монахи.

"Священник мирской, имеющий жену, не может быть духовником", — говорится в правилах Патриарха Никифора.

А Вальсамон говорит:"Весьма неохотно позволю даже сказать — нигде никто не открывает своих помыслов епископу или священнику, если он не монах".

В конце XII века Вальсамону был предложен вопрос Патриархом Марком Александрийским: правильно ли поступает мирской священник, если выслушивает по епископскому поручению чью‑либо исповедь? Таким образом, право белого священства принимать исповедь вызывало сомнение.

Каков был внутренний смысл этого перехода исповеди к монахам? Он коренился в высоких нравственных требованиях, предъявлявшихся к духовнику. Так как исповедь не только"разрешение"от грехов, но и врачевство, и исправление, то, естественно, духовные и нравственные качества духовника не могли быть безразличны для исповедников. Кроме того, и теоретически многие лица"власть ключей"ставили в зависимость от нравственной высоты духовника. На такой точке зрения стояли Ориген, Нил Синайский, Исидор Пелузиот и Псевдо–Дионисий. Всё это в связи с падением нравов белого духовенства, особенно в эпоху иконоборческих гонений, естественно, толкало духовничество на путь монашеский.

"Переход покаянной практики в исключительное ведение монахов", по мнению Смирнова, относится к эпохе иконоборчества,"когда сильно поколебался авторитет иерархии, а представители монашества — старцы в силу тогдашних обстоятельств церковной жизни стали наряду с епископами и пресвитерами как равноправные совершители исповеди и покаяния".

О таком именно положении духовничества мы имеем свидетельства в послании Патриарха Антиохийского Иоанна (1092--1098 гг.):"И с того времени (со времени иконоборчества) и до днесь по прошествии четырёхсот лет чин монашеский почитается священным и чтится от всех верующих, так что исповеди, признание во грехах, соответственные епитимий и отпустительные разрешения перенесены на монахов, как это наблюдается и ныне".

Но несомненно, возможность такого перехода была подготовлена каким‑то долгим процессом в жизни Церкви. Здесь мы должны коснуться вопроса об исповеди и старчестве в древних монастырях. В XII веке, как мы сейчас сказали, сакраментальная исповедь перешла к монахам, имевшим иерархическую степень. Но до этого, с глубокой древности, в монастырях существовали"духовники"и"старцы", принимавшие исповедь на иных, чисто духовных основаниях.

Самое наименование"духовного отца","духовника" — монашеского происхождения. Писатели IV и V веков"духовными отцами"называют опытных подвижников.

Прпп. Марк Постник, Ефрем Сирин, Иоанн Пророк, Нил Синайский, св. Иоанн Лествичник говорят о"духовном отце"в том смысле, в каком мы употребляем теперь понятие"старец".

"При всём разнообразии в словоупотреблении термин"духовный отец"в христианской письменности IV по начало IX века чаще всего означает монастырского старца. Отсюда естественный вывод, что институт"духовного отца"в то время представлял собою институт монастырского старчества, что старчество — первобытная форма"духовного отца"(Смирнов).

Старец являлся не только"духовником"в тесном смысле слова, т. е. лицом, принимающим исповедь, но руководителем всей жизни в полном её объёме. Ясно, что такой руководитель не мог назначаться, а избирался свободно ищущим духовного руководства. Так, авва Исайя говорит:"При выборе (старца) не на того обращаю внимание, кто преклонных лет уже, но кто убелен ведением и опытностью духовною".

"С великою заботливостью и обдуманностью, — говорит Василий Великий, — постарайся найти мужа, который бы непогрешительно предшествовал тебе во образе жизни, хорошо умел руководить шествующих к Богу, был сведущ в Божественных писаниях".

Естественно также, что свободно выбранный старец и руководитель должен быть один.

Исаак Сирин пишет:"Одного имеем собеседника и сотаинника". Св. Иоанн Лествичник:"Исповедоваемся доброму нашему cydue, u притом ему одному".

К старцу должно быть безусловное доверие. Подчиняться ему надлежит безо всяких рассуждений, как говорит Нил Синайский:"Пожелать с пытливостью исследовать распоряжения учителя и оценивать его приказания — значит препятствовать собственному своему преуспеянию…"

Исповедь старцам имела значение не"отпущения грехов", а раскрытия души, всех дел и помыслов человека для нравственного врачевства. Духовничество в монастырях складывалось совершенно независимо от порядков церковных в миру. Монастыри в этом отношении были как бы автономными церковными единицами.

Епископы сами признавали эту самостоятельность монастырей в деле исповеди. Так, один епископ писал прп. Пахомию о тяжко согрешившем египетском монахе:"Мы послали его к тебе, чтобы ты судил его, ибо он монах".

Здесь, в монастырях, духовное значение исповеди получило наиболее полное своё развитие.

"Надобно всё, даже тайны сердечные, открывать настоятелю. Исповедующийся должен ни одного душевного своего движения не оставлять в скрытности, ни одного слова не пропускать без испытания, но тайны сердечные обнажать пред теми из братии, кому поручено…"Такая исповедь иногда бывала ежедневной.

Итак, исповедь монашеская была одним из орудий нравственного и духовного устроения души человеческой. Она не имела значения Таинства в нашем смысле слова, а была, как говорит Смирнов,"благочестивым упражнением". И старец–духовник был не решитель грехов, а только духовный врач и руководитель.

Постепенное развитие двух видов покаяния — исповеди как таинства и исповеди как акта самоисправления — постепенно привело Церковь, во–первых, к исповеди сакраментальной, которая перешла в руки пресвитеров, и, во–вторых, к исповеди как врачевству и духовничеству которая перешла в руки старцев.

В XI и XII веках духовное право старца и иерархическая власть пресвитера соединяются в одном лице, в лице монаха, имеющего иерархическую степень и призванного не только"вязать и решить"("власть ключей"), но и врачевать душу (духовничество).

Вот тот исторический путь, который подготовил монахов к роли"духовников"не только для монастырской братии, но и в Православной Церкви вообще. Вот почему сделалась возможной, после страшного упадка белой иерархии в эпоху иконоборческих гонений, эта крайность, когда духовниками сделались исключительно монахи. Греческая Церковь сохранила эту крайность и доныне. Там все приходы каждой епархии разделяются на духовнические округа. В каждый округ назначается духовник из монахов; во время, назначенное для исповеди, он объезжает свой округ и принимает на исповедь.

У нас, в России, вначале не было монастырей, поэтому духовничество поручалось не монахам, а белому духовенству; однако в Древней Руси, как говорит Голубинский,"не были духовниками все священники, а только некоторые по избранию и особому назначению".

Когда появились монахи, то и у нас вошло в обычай поручать дело духовничества иеромонахам, которые жили при приходских церквах и объезжали селения для исповеди желающих. Но у нас никогда власть вязать и решить не принадлежала исключительно монахам. И белое, и черное духовенство пользовалось равным правом отпускать грехи кающимся. Нельзя установить точно, но с очень давнего времени у нас, в России, каждый священник есть в то же время и духовный отец, имеющий право принимать исповедь.

Когда развились в России монастыри, в них начался расцвет старчества и духовничества, и, может быть, древний дух восточного старчества по преимуществу перешёл именно в русские монастыри. Это не могло не влиять и на духовника в миру — белого священника. Ведь белый священник–духовник, появившийся в России, когда не было монастырей, естественно, встал в полномочие монастырского духовника в миру. Идеал русского священника–духовника был идеал монашеский, старческий. А когда началось процветание русских монастырей и старчества в них, тогда идеал этот в миру не только не изменился, а ещё более окреп. И потому в Православной Церкви носитель"власти ключей"всегда мыслился не только как разрешитель грехов, но и как духовник.

Подведем краткий итог сказанному.

Власть вязать и решить, которую дал Спаситель Апостолам, была передана ими епископам. Епископы давали полномочия на совершение Таинства покаяния пресвитерам. С расширением круга деятельности епископов исповедь всё более и более переходила в ведение пресвитеров. В III веке была попытка учреждения специальной должности пресвитера–духовника. Попытка эта окончилась неудачей, и в конце IV века должность пресвитера–духовника была уничтожена. Исповедь после этого постепенно переходит к монахам, имеющим иерархическую степень, каковое положение удерживается в Греческой Церкви и поныне. Такому переходу содействовало развитие монастырской исповеди пред старцами, имевшей не сакраментальное, а чисто духовное значение. В России исповедь никогда не принадлежала исключительно монахам, а в наше время право исповедовать принадлежит каждому белому священнику. Но священник в миру в России всегда рассматривался как духовник в монашеском смысле.

Таков исторический путь, пройденный Церковью в вопросе о носителе"власти ключей". В следующем, четвертом чтении мы перейдем к историческому обзору покаянной дисциплины.


ЧТЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Спаситель говорил:"Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное". А в Деяниях Апостольских читаем:"Многие же из уверовавших приходили, исповедуя и открывая дела свои"(Деян. 19,18).

Рассмотрение греческого текста Священного Писания приводит учёных к выводу, что Спаситель, призывая к покаянию, призывал к исповеданию грехов, ибо греческое слово"эксомология"означает покаяние в смысле явного, открытого признания.

А в греческом тексте Деяний употреблено слово"анагеллонтес", от греческого"анагелло", что значит: раздельно пересказывать, подробно перечислять. Отсюда делается совершенно правильный вывод, что уже в апостольское время исповедь была"исповедью подробною не только известной категории, но всех грехов, обременяющих совесть кающихся"(Алмазов).

С первых веков в Церкви возник вопрос о том, какие грехи могут быть прощены на исповеди. Древнейшая покаянная дисциплина была очень строга и не во всех местных церквах одинакова.

Были сторонники публичного покаяния один раз в жизни, подобно тому как один раз в жизни совершается крещение.

В некоторых местных церквах считалось недопустимым прощение смертных грехов, причём само понятие смертного греха не было вполне определённым. Но падение нравов всё более и более ослабляло покаянную дисциплину, всё более и более укреплялся взгляд, что, сколько бы ни согрешал верующий, он должен очищаться исповедью и все грехи его принципиально могут быть прощены. В Церкви возникали горячие споры о покаянной дисциплине, возникали схизмы сторонников древней строгости, не желавших подчиниться слишком снисходительной практике более нового времени. Так, например, когда римский епископ Каллист, принимая в соображение распущенность римских нравов, издал эдикт, который объявлял прощение грехов против целомудрия, это вызвало ожесточеннейшее нападение на него Тертуллиана и подорвало схизму Ипполита.

Ориген объявил нарушением священнических правомочий прощение блуда и идолопоклонства.

Были поместные Соборы, пытавшиеся сохранить всю строгость древней практики. Так, Эльвирский Собор (306 г.) осудил на всегдашнее отлучение некоторые грехи: идолопоклонство, волшебство, выдачу христианок замуж за языческих жрецов.

Вопрос этот не был решен окончательно в практике Церкви даже в конце VI века. Так, в 11–м правиле Толедского Поместного Собора говорится:"В некоторых церквах Испании проводят покаяние не по правилу, но весьма мерзко, так что сколько угодно раз ни согрешил бы, столько требуют разрешения от пресвитера".

Наиболее совершенным выражением взглядов Православной Церкви являются следующие слова св. Иоанна Златоуста в его"Беседе о покаянии":"Согрешил ли ты? Войди в церковь и загладь твой грех. Сколько бы ты ни падал на площади, всякий раз встанешь: так, сколько раз ни согрешишь, покайся в грехе, не отчаивайся; согрешишь в другой раз, в другой раз покайся, чтобы по нерадению совсем не потерять тебе надежды на обещанные блага. Ты в глубокой старости, и согрешил? Войди (в церковь), покайся: здесь врачебница, а не судилище; здесь не истязуют, но дают прощение во грехах".

В конце концов взгляд этот восторжествовал. Однако, хотя прощение не было ограничено принципиально, оно было заключено в известные внешние рамки. Были установлены покаянные степени кающихся, на которые делились исповедующие свои грехи, в зависимости от тяжести грехов. Таких степеней было четыре. Впервые упоминается о них в канонах Григория Неокесарийского во второй половине III века (265--270 гг.). Григорий Неокесарийский знает три покаянные степени: слушающих, припадающих и купностоящих. Впоследствии, около половины IV века, к ним присоединилась ещё одна степень — "плачущих", о которых первое свидетельство находим в Канонах Василия Великого.

В чем было различие этих степеней?

Плачущие стояли перед дверями церкви, с плачем просили входящих в храм помолиться о них и в Богослужении не участвовали вовсе.

Слушающие участвовали в Богослужении как оглашенные, т. е. в наставительной части, они стояли у входных дверей.

Припадающие могли оставаться в храме во время всей службы, но на коленях, место их было в передней части храма до амвона.

И, наконец, купностоящие присутствовали на Богослужении как верные, но без причастия.

Кроме того, постепенно выработались епитимийные каноны, определявшие временное недопущение до церковного общения тяжко согрешивших.

Итак, Церковь принимала на исповедь всех кающихся грешников.

Как же совершалась эта исповедь?

Католические учёные различают три рода исповеди в древней Церкви:

1) исповедь публичная перед целою общиной;

2) исповедь полутайная перед епископом и его пресвитерским советом;

3) исповедь тайная.

Протестантские писатели отрицают существование тайной исповеди в течение первых трёх веков и полагают, что никакой исповеди, кроме публичной, тогда не существовало.

По мнению наших русских учёных, хотя древнейшей формой исповеди была исповедь публичная, т. е. одного кающегося перед всей общиной, но с древнейших же времен в исключительных случаях допускалась и исповедь тайная — например, в случаях, когда угрожала смерть, или в условиях гонений.

Во всяком случае преобладающей формой исповеди была исповедь публичная. Многие древние писатели, говоря об исповеди, разумели под ней исповедь только публичную.

Сезамен, например, говоря об учреждении должности пресвитера–духовника, как мы видели, указывал на то, что епископам должно было казаться тяжким"объявлять грехи, будто на зрелище, перед собранием всей Церкви".

Ученик Златоуста Нил Синайский пишет:"Зачем ты стараешься потопить в бездне скорби Фаустина (покаявшегося), который пред всеми исповедал грехи свои с великим смирением".

У св. Григория Богослова в слове 40–м на Святое Крещение читаем:"Зная, как крестил Иоанн, не стыдись исповедовать грех свой, чтобы, подвергшись стыду здесь, избежать оного там, потому что и стыд есть часть тамошнего наказания. Докажи, что действительно возненавидел ты грех, пред всеми, открыв и выставив его на позор".

Св. Иоанн Лествичник признает и публичную, и тайную исповедь. В Слове 4–м он говорит:"Прежде всего исповедуем доброму судии нашему согрешения наши наедине, если же повелит, то и при всех; ибо язвы объявленные не преуспевают на горшее, но исцеляют".

Но очень рано начинает склоняться Церковь к исповеди тайной.

Еще Тертуллиан писал, что есть люди, которым"противна исповедь перед народом". Св. Иоанн Златоуст имеет в виду исповедь тайную, когда говорит:"Ты стыдишься открыть раны человеку, а не стыдишься пред всевидящим Богом". И св. Григорий Нисский:"Поведай и открой священнику безболезненно все сокровенные тайны души твоей, обнаружь пред ним, как перед врачом, все внутренние её недуги". А Василий Великий, признавая исповедь публичную, в то же время говорит (прав. 34):"Жен, прелюбодействовавших и исповедовавшихся в том, по благочестию или каким бы то образам обличившихся, отцы наши запретили явным творити, да не подадим причины к смерти обличенных".

Публичная и тайная исповеди существовали параллельно, но тайная исповедь приобретала всё большее и большее значение. По–видимому, в практике Церкви существовали какие‑то общие основания, по которым одни грехи требовали публичной, а другие тайной исповеди. Каковы эти основания, разными учёными решается по–разному. Некоторые думают, что публичному покаянию подлежали грехи более тяжкие, а тайной исповеди — грехи второстепенные. Некоторые считают, что публичной исповеди подлежали лишь те грехи, которые были совершены публично, вводя в соблазн других, а грехи тайные исповедовались на исповеди тайной.

В IV и V веках исповедь была уже по преимуществу тайной, но даже в XIV веке публичное покаяние было явлением обычным (Суворов), хотя тайная исповедь в те времена была уже принята всей Церковью как исповедь общеобязательная.

Древнейшим памятником тайной (т. е. единоличной) исповеди считается номоканон Иоанна Постника, в котором говорится, что согрешившего надо ввести в церковь или келлию и спрашивать о грехах подробно.

Что лежало в основе этого перехода от публичной к тайной исповеди?

Большинство учёных видят в этом переходе ослабление церковной дисциплины и общее падение нравов.

Так, проф. Алмазов говорит:"Общество времен Нектария, по сознанию историков, не держалось в своей жизни столь строгих нравственных начал, коих держались древние христиане, а потому и без того уже, видимо, тяготилось институтом публичного покаяния. Последним объясняется, почему после распоряжения Нектария и в других епархиях, не зависимых от него, данный институт, по замечанию Созомена, быстро сошёл со сцены".

По мнению проф. Павлова,"ослабление прежней строгости публичных покаяний за явные грехи"объясняется несомненным понижением уровня общественной нравственности"и"более лёгким отношением христиан к исполнению своих церковных обязанностей".

По мнению Смирнова:"Вместе с постепенным ослаблением нравов в Церкви и сопровождавшим его падением публичной покаянной дисциплины частная исповедь должна была бы развиваться".

Но это ли было действительно главной причиной замены публичной исповеди исповедью тайной? Не было ли причин положительного характера? Не удовлетворяла ли тайная исповедь каких‑либо положительных требований, вытекавших из самого существа Таинства покаяния? Ведь тот же проф. Алмазов говорит о тайной исповеди, что от исповедника на тайной исповеди"требовалось открытие не только самого греха, но и некоторых сторонних обстоятельств, дававших возможность духовнику точно и сознательно судить о всей тяжести исповедуемого грехопадения".

Не здесь ли лежит главная причина торжества тайной исповеди, которая была наиболее совершенной формой исповеди? В такой оценке тайной исповеди нас укрепляет рассмотрение более поздних суждений о Таинстве покаяния.

К обзору этих суждений мы и перейдем.

Начнем с постановления VI Вселенского Собора. В правиле 102 читаем:"Принявшие от Бога власть решить и вязать должны рассматривать качество греха и готовность согрешившего к обращению, и тако употребляти приличное недугу врачевание, дабы, не соблюдая меры в том и другом, не утратили спасения недугующего. Ибо не одинаков есть недуг греха, но различен и многообразен… Подобает, во–первых, рассматривати расположение согрешившего и наблюдати, к здравию ли он направляется или, напротив, собственными нравами привлекает к себе болезнь."

Такая задача, осознанная Церковью и возлагаемая на духовника, естественно предполагала исповедь тайную, единоличную.

Что именно так понималась исповедь, делается особенно ясным из рассмотрения отдельных суждений представителей Церкви.

Так, Григорий Великий говорит:"Должно обсуждать вины и тогда употреблять власть вязать и решить, надо смотреть, какая вина предшествовала, или на то, какое после вины последовало наказание для того, чтобы мнение пастыря разрешало тех, которых всемогущий Бог посещает благодатию сокрушения. И это кратко я сказал о порядке разрешения для того, чтобы пастыри Церкви с великою разборчивостью старались или разрешать, или вязать. Итак, пастырь должен страшиться как разрешать, так и вязать без разбору".

Св. Софроний, Патриарх Иерусалимский (около 640 г.) в сочинении"Об исповеди"также говорит о различии видов и способов исповеди по различию звания, возраста и состояния лиц исповедующихся, о необходимости для духовника знать качества душевных болезней, чтобы употреблять против них врачебные средства.

По словам Иоанна Постника, налагающий епитимии должен"брать во внимание различие и времени, имеет, и ведения, и неведения".

Все приведённые указания об исповеди явно предполагают исповедь тайную, на которой только и возможно осуществить такие требования, предъявляемые к исповеди. У писателей более поздних говорится об этом ещё определённее.

Так, в ответе Киевского митрополита Киприана (1390--1405 гг.) Афанасию читаем:"Чернца принимай к покаянию якоже и мирянина: поем его к Церкви наедине". А у блаженного Симеона, архиепископа Фессалоникийского, говорится:"Принимающему исповедь должно в честном и священном месте, наедине и без шума сидеть и с благоговением, быть веселым и с кротостью в душе и во взоре, выражая образом действий любовь Божественную… Исповедующийся должен подробно исповедать падение… исповедующий должен напомнить ему и спрашивать…"(1430 г.).

Наконец, в книге"О должностях пресвитеров приходских"о Таинстве покаяния читаем:"Покаяние, тайна из всех прочих тайнодействий, есть дело для священника наитруднейшее, требует особливого искусства, осторожности и прилежности весьма великой. А то для того, что зде духовному отцу сему лекарю дело предлежит с больными, и такими больными, коих болезни многоразличны суть. Часто в одной душе многие застарелые разгноившиеся раны все части существа и все жизненные соки повредили".

Подводя итог сказанному, мы вправе высказать следующее положение.

В Таинстве покаяния, установленном Спасителем, обязательным условием было раскаяние и исповедание грехов. Дальнейшее развитие этих основных условий привело Церковь сначала к исповеди публичной, ибо в публичной исповеди ненависть ко греху свидетельствовалась публичным покаянием. Но решив вопрос об исповеди как о врачевстве души, Церковь мало–помалу от публичной исповеди одного перед всею общиною переходит к тайной исповеди, наедине перед духовником.

Если публичная исповедь сделалась тягостной в силу общего упадка нравственного состояния верующих, то исповедь тайная, послабляя требование публичного позора за грех, в то же время более совершенно могла выполнить другую задачу исповеди — врачевство души, требующее подробного ознакомления со всеми обстоятельствами и внутренними, и внешними, при которых совершен грех. Исповедь тайная, которая совершенно вытеснила и заменила исповедь публичную, всегда совершалась в Церкви наедине, с глазу на глаз с отпускающим грехи духовником. Духовник для того, чтобы отпустить грех, должен был знать его во всех подробностях, а для того, чтобы указать врачевство, должен был разобраться в душе согрешившего.

Все это наилучшим образом достигалось на исповеди тайной. Если прибавить к этому, что тайная исповедь удовлетворяла всё же в известной степени и главному требованию исповеди публичной, т. е."самоопозориванию"за грех, так как и на тайной исповеди всё же был"свидетель", перед которым стыдно было признаться в своих слабостях, то станет понятным, почему тайная исповедь получила общее признание.

Тайная исповедь, таким образом, должна рассматриваться не как упадок, а как дальнейшее развитие покаянной дисциплины.

Тайная исповедь была совершеннейшей формой, найденной Церковью для Таинства покаяния, установленного Спасителем.

Теперь нам надлежит перейти к историческому обзору епитимийных уставов, которые являются необходимым дополнением к исповеди, понимаемой как врачевство. К этому мы и перейдем в следующем чтении.


ЧТЕНИЕ ПЯТОЕ

Что такое епитимия?

Епитимия — это наказание, налагаемое на согрешившего или в форме"запрещения", т. е. лишения причастия на более или менее продолжительный срок, или в форме усиленного поста, милостыни, поклонов и иных подвигов. Наказание, не являющееся возмездием за грех, а преследующее воспитательную цель исправления грешника. Епитимия — это врачебное средство в руках духовника.

Так именно понимали значение епитимий отцы Церкви.

Василий Великий говорит:"В болезнях врачи советуют больным быть внимательными к себе самим и не пренебрегать ничем, служащим к уврачеванию… Поэтому внемли себе, чтобы номере прегрешения получить тебе пособие от врачевания. Грех твой велик и тяжек? Тебе нужны долгая исповедь, горькие слезы, усиленное бодрствование, непрерывный пост. Грехопадение было легко и сносно. Пусть же уравняет с ним и покаяние. Только внемли себе, чтобы знать тебе здравие и болезнь души".

Св. Иоанн Златоуст в беседе 14–й на Второе послание к Коринфянам рассуждает:"Скажи, кто оказывает милость находящемуся в горячке или в безумии: тот ли, кто полагает его на одр, связывает, удерживает от вредной для него пищи и пития, или тот, кто дозволяет ему напиться вина, оставляет его на воле, дозволяет делать всё, что делают здоровые? Не последний ли под видом человеколюбия растравляет болезнь, тогда как, напротив, первый врачует оную? Также точно должно рассуждать и о нравственных болезнях…

Когда видишь, что конь несётся к стремнине, накидываешь на него узду, со всею силою удерживаешь его и часто бьешь. И хотя это наказание, однако же такое наказание есть мать спасения. Так поступай и с согрешающими. Свяжи согрешившего, пока не умилостивит он Бога, и не оставляй не связанным, дабы, он не был ещё более связан гневом Божиим. Не почитай сего жестоким и бесчеловечным, напротив, почитай делом крайней снисходительности, превосходного врачевания и великой попечителъности…"

Такое именно понимание епитимии засвидетельствовал и Константинопольский Патриарх Иеремия, который, отвечая протестантским богословам, говорит:"Касательно определённых канонами наказаний, которые вы совершенно отвергаете, мы думаем: если они возлагаются служителями Церкви как лекарства, например, на гордецов, любостяжателей, невоздержанных и распутных, на завистников и ненавистников, наленивых или другими какими‑либо пороками болящих, то они весьма полезны и много содействуют кающемуся в деле исправления. Потому и свв. отцы предписали возлагать их на обращающихся и кающихся".

Такое понимание епитимии придало всем епитимийным уставам не категорический, безусловный характер мертвого закона. Как и всякое врачевство, она применялась в соответствии с ходом болезни. Святые отцы настаивают, что главное в епитимиях — не время, положенное для выполнения того или иного наказания, а исправление; как говорится во 2–м правиле Василия Великого:"Врачевание же измеряется не временем, но образом покаяния".

А потому сроки могут удлиняться или сокращаться, одна епитимия может заменяться другой в зависимости от хода болезни по усмотрению Церкви. Так, в правиле 5–м Анкирского Собора говорится:"Епископы да имеют власть, испытав образ обращения, человеколюбствовати или большее время покаяния приложити". А по 3–му правилу Неокесарийского Собора,"обращение и вера (кающихся) сокращают время покаяния".

Этот же принцип свободного применения сроков и характера епитимии положен и в основу нашего Духовного регламента. Там говорится:"Древние святые отцы и пастыри не так рассуждали о епитимиях, аки бы неубосъ пременяемых догматах, но переменяли и переменять они попускали, имея к тому некие благословные вины"…И дальше:"Может духовный отец умножать и умалять время и количество епитимий и едину епитимию переменяти на другую".

Обязательным условием применения этого врачебного средства, естественно, является подробное и всестороннее рассмотрение души кающегося, которое вполне может быть достигнуто на тайной, единоличной исповеди. Это требование всестороннего рассмотрения души перед наложением епитимии предписывается VI Вселенским Собором, где говорится, что принявшие власть решить и вязать должны рассматривать качество греха и готовность согрешившего ко обращению и"тако употребляти приличное недугу врачевание","ибо не одинаков недуг греха, но различен и многообразен", поэтому надлежит"рассматривати расположение согрешившего"

Нам легко понять, почему церковная практика и даже епитимийные каноны подвергались существенным изменениям. Эти изменения стоят в прямой зависимости от нравственного состояния людей той или иной эпохи. Изучение истории епитимийных уставов показывает, что Церковь постепенно ослабляла и сокращала строгость налагаемых наказаний. Причина этого послабления заключалась, несомненно, в упадке строгости нравов и общей церковности христианского общества. Древние строжайшие епитимийные каноны уже не могли применяться как врачебное средство в том обществе, где болезни не являлись исключением, а были хроническим и как бы"нормальным"его состоянием.

Просмотреть путь, пройденный Церковью в этом вопросе, значит просмотреть путь нравственного и духовного упадка, пройденный христианским обществом с древних времен до наших дней.

Вот пред нами правила святых отцов. Читаем правила Василия Великого и ужасаемся их строгости. Чувствуем, что они не для нас. Что общество должно было жить совсем другою нравственною и церковною жизнью, чтобы возможно было в нём применять такие средства"врачевства".

"Правило 2. Умышленно погубившая зачатый во утробе плод подлежит осуждению смертоубийства… принимати их в обществе по исполнении десяти лет.

Правило 56. Волею убивший и потом покаявшийся двадцать лет да будет без причастия Святых Тайн.

Правило 58. Прелюбодействовавший пятьнадесят лет да не приобщается Святых Тайн.

Правило 61. Укравший… аще же обличен будет, то на два года да будет удален от причастия.

Правило 64. Клятвопреступник десять лет да не приобщается".

Правило 78. Отрекшийся от Христа, всё время жизни своея должен быть в числе плачущих, а при конце жизни удостоится причастия Святынь…"

По 4–му правилу Григория Нисского, за прелюбодеяние отлучаются на 9 лет. По 5–му правилу убийца отлучается от причастия на 27 лет (по 9 лет на трёх ступенях покаяния).

Если бы эти врачебные средства применить к нашему современному обществу, много ли осталось бы людей, достойных стоять в храме и причащаться Св. Тайн? И такая строгость повлекла ли бы за со бою исправление или, напротив, оттолкнула окончательно от Св. Церкви и ввергнула в окончательную погибель? У многих ли хватило бы терпения, и веры, и любви к Церкви, чтобы двадцать, пятнадцать, десять лет оплакивать свой грех в ожидании прощения и причащения Святых Тайн?

Не только в наше время, но уже в IX веке правила Василия Великого представлялись чрезмерно строгими такому подвижнику, как Феодор Студит. Вот выдержки из его епитимийного канона:

"Василий Великий определил, чтобы он (убийца) пятнадцать лет оплакивал свой грех. Мы же определяем это правило на трёхлетний срок, если раскается и обнаружится его труд.

Василий Великий определил, чтобы (прелюбодей) пятнадцать лет осуждался, а мы, если порок прекращен, определяем, чтобы виновный два года лишался причастия.

Вор… говорит св. Василий, если будет изобличен другими, понесёт епитимию два года, а мы определяем епитимию на сорок дней.

Гробокопатель, согласно определению св. Василия, должен быть без причастия пятнадцать лет, а мы определяем, чтобы, если порок искоренен, виновный оставался без причащения Св. Тайн год".

Но особенно поучительно и показательно смягчение епитимийных строгостей в номоканоне Иоанна Постника и отношение к этой снисходительности в разные эпохи. В номоканоне Иоанна Постника говорится:

"Мы теперь семь лет, за блуд определённых, сократили до трёх ввиду слабости сего поколения. Те, которые от природы горячи и борьбою плоти побеждаются сильно, если падет один или два раза от такой борьбы… и потом оставит и проявит усердно раскаяние и не повторит греха, достаточно 1, 2 или 3 года, и дадим прощение".

Общая снисходительность Иоанна Постника выражается в следующих словах:"Я же говорю с упованием неисчисленным на Бога Благого, если кто‑либо эти злые грехи сотворит, страшные даже на словах и губящие душу и плоть, но оставит их вовсе и исповедует все грехи свои и раскается усердно, даётся ему канон отлучения от причастия на 8 лет, или 10 лет, или 12 по усмотрению духовника".

И вот этот канон казался некоторым чрезмерно снисходительным!

В XI веке афонские монахи спрашивали Патриарха Константинопольского Николая Грамматика:"Следует ли налагать епитимий по номоканону Постника?"

Ответ:"Этот номоканон, допустивший крайнюю снисходительность, многих погубил; впрочем, кто имел сознание добра, те, несмотря на поводы к преткновениям, подаваемые этой книгой, будут направлены к лучшему образу жизни".

В XIII и XIV веках отношение к номоканону Иоанна Постника было уже совершенно другое. В XIII веке Патриарший хартофилакс Никифор, а в XIV веке составители церковно–юридических сборников Матфей Властарь и Константин Арменопул цитируют Иоанна Постника наряду с правилами святых отцов.

В половине XVII века Александрийский Патриарх Иоаким на вопрос Арсения Суханова:"Достаточна ли честь правила Иоанна Постника?" — отвечает:"Иоанна Постника правила неполны, за право и правила его имеем, якоже и прочих святых правил".

Такое отношение к номоканону Иоанна Постника делается всеобщим: афонский иеромонах Никодим, автор принятого в Греческой Церкви руководства для духовников (Екзомологитария) говорит о номоканоне Иоанна Постника как о книге,"принятой всею Православною Церковью".

Так на протяжении четырёх веков один и тот же номоканон в глазах представителей Церкви из книги,"многих погубившей"своею снисходительностью, превратился в книгу, равную правилам святых отцов и принятую всею Церковью.

Номоканон Иоанна Постника, перешедший к нам в Россию в форме теперешнего нашего номоканона, также претерпел на практике большие изменения, ибо и у нас строгость епитимийного устава шла неукоснительно на убыль.

Так, в 1652 г. Ростовский митрополит Иона в своём окружном послании к пастве пишет:"А будет кто от мирских попов и дьяконов, или от простых людей кто явится бесстрашником или обращается в какове бесчинии, и то намучинитися ведомо: и таковых бесчинников будем казнить казнею церковною по святым правилам без милости, понеже не показали святии отцы и апостоли в своих правилах ни пощадения ни милости, и от нас милости не будет".

Следуя этим указаниям, священники стали налагать строгие епитимий по точному смыслу номоканона, отлучать от причастия на долгие сроки, началось общее неудовольствие мирян.

Духовный регламент даёт уже совершенно другие указания о применении епитимийного устава. Там говорится:"Понеже мнози в писании неискусные священники держатся за требник, как слепые, и, отлучая кающихся на многие лета, кажут, что написано, а толку не знают и в таком нерассудстве иных и при смерти причастия не сподобляют".

Позволяя лишь в самых крайних случаях недопущение до причащения, Духовный регламент указывает, что такое наложение епитимии должно делаться с ведома епископа:"Такому кающемуся может духовный отец на некое время при иных к исправлению угодных епитимиях наложить и епитимию отрешения Тайн Святых, однако же сие сам собою творити духовник да не дерзает, но у своего архиерея, предложив ему все обстоятельства о кающемся. Токмо не именуя его, просить рассуждения и благословения".

Что же касается долгих епитимий, то они решительно не рекомендуются:"Понеже она древле была во врачевство яки наказающая грехов мерзость и возлагающая злыя похоти; ныне же не только не страшна многим, но и желаемая ленивым стала".

В 1734 году последовал указ Синода, в ещё более строгой форме ограничивающий права священников налагать епитимий согласно номоканону. В этом указе говорится:"Отныне священникам детей своих духовных и приходских людей никого самовластно без ведома местного своего архиерея, в синодальной области духовной Дикастерии и прочих установленных над ним духовных начальников, т. е. закащиков и С. Петербургского Духовного Правления, Св. Таин не лишать. Оным же духовным правительствам не должна о том Св. Прав. Синоду по силе вышеозначенного Св. Апостолов правила ни за каковые вины от входа церковного не отлучать и прочих по чину восточных треб отнюдь не лишать, опасаясь за то себе жестокого на теле наказания и священства лишения".

А почти через 50 лет был издан указ (21 марта 1780 г.) уже архиереям. В нём говорится:"Ко всем Преосвященным Епархиальным Архиереям послать указы, дабы особливо в рассуждении налагаемого преступникам запрещения Причащения Св. Тайн поступали осмотрительно, так чтобы ни кающегося не обременять и не привести в отчаяние и в ожесточенном не произвестъ неуважения к Св. Тайнам".

В этом же направлении последовали затем указы от 11 июня 1851 г. и 18 февраля 1866 г. за N 21.

В данное время некогда грозные епитимий Василия Великого превратились в"поклоны", налагаемые духовниками, в чтение"Богородицы"или раздачу милостыни бедным…

Таков путь духовного врачевства — епитимии, путь, обусловленный нравственным упадком христианского общества и, что всего важнее, обмирщением его в смысле церковном.

Обзором истории епитимийных уставов мы и заканчиваем наши краткие очерки исторического развития основных начал Таинства покаяния. Мы были очень кратки, но и тот материал, который дали эти беглые очерки, как увидим в следующем чтении, совершенно достаточен, чтобы ответить на вопрос, поставленный в первом нашем чтении: какова истинная природа так называемой"общей исповеди".


ЧТЕНИЕ ШЕСТОЕ

Какие же выводы можно сделать из нашего краткого обзора исторического пути, пройденного Таинством покаяния? Общий вывод таков.

Этот путь был постепенным развитием и ростом. Св. Церковь, водимая Духом Святым, не только искала и находила наилучшие формы для совершения Таинства, но выявляла и осознавала во всей полноте основные начала Таинства, указанные Спасителем. Таким образом, современная православная тайная (единоличная) исповедь — это есть завершение пройденного пути. В самом деле, неопределённая, неустойчивая в древней Церкви обрядовая сторона Таинства после всевозможных видоизменений выливается наконец в определённую и неизменную форму, принятую всей Церковью и ненарушаемую вот уже 250 лет.

"Власть ключей", переданная епископам, мало–помалу на практике переходит к священникам и иеромонахам, более близко стоящим к своим духовным детям и потому имеющим возможность наилучшим образом выполнить задачу вязать и решить, что предполагает всестороннее знание не только обстоятельств данного греха, но и души данного человека. Через долгий процесс, при участии глубокой духовной работы монастырей, создаётся в Церкви духовник — в современном смысле слова: духовный отец, не только отпускающий грехи, но и врачующий, и назидающий, и молящийся за грешную душу. Из общего указания древней Церкви о том, что грехи должны исповедоваться, т. е. в них надлежит каяться вслух, открыто, а не про себя, вырабатывается постепенно совершеннейшая форма тайной, единоличной исповеди, дающая возможность духовнику узнать все обстоятельства, при которых совершен грех, и степень раскаяния согрешившего (что необходимо для совершения Таинства) и в то же время удовлетворяющая другому обязательному условию совершения Таинства — устному открытому признанию в грехах.

И наконец, врачебное средство исправления — епитимия, хотя и ограничивается в своём применении в связи с общим нравственным и духовным состоянием верующих, но всё же свято сохраняется и поныне.

Таковы выводы, которые нельзя не сделать, просмотрев путь, по которому шла Св. Церковь в постепенном развитии основных начал Таинства покаяния.

И вот появляется"общая исповедь". Что же это? Дальнейший шаг вперёд? Дальнейшее совершенствование? Или полнейший отказ от покаяния как Таинства?

Я думаю, для всех беспристрастных людей ответ совершенно ясен.

В первом чтении мы приводили решительные и безоговорочные запрещения принимать на исповедь многих. Мы видели, что попытки ввести"общую исповедь"в России были давно, 200 лет тому назад. И Православная Церковь пресекала их в корне решительным запрещением. Она объясняла эти попытки нерадением и бессовестием некоторых пресвитеров. Теперь мы можем твёрдо установить, почему Церковь так сурово отвергала общую исповедь: потому что это был отказ не только от всего прошлого пути в развитии Таинства, пройденного Церковью, но отказ от основных начал Таинства, установленных Спасителем.

В самом деле, в общей исповеди из необходимых условий Таинства покаяния сохраняются лишь три: установленная обрядовая сторона, участие иерархического лица и раскаяние верующего.

Но не сохраняются три условия, из которых два являются совершенно обязательными для совершения Таинства и без которых о совершении Таинства не может быть речи. Одно условие касается духовника: он должен, по учению Церкви, знать грехи, которые прощает, знать подробно, знать степень раскаяния, знать, достоин ли грешник прощения. Всё это он должен знать для того, чтобы простить или не простить грех. При общей исповеди вопрос о том, достоин ли грешник прощения, решает сам грешник, а не пастырь. Пастырь на"общей исповеди"фактически отказывается от власти"вязать". Но, отказываясь от власти"вязать", он тем самым теряет и власть"решить". Правда, на общей исповеди читает молитву священник. Этим создаётся видимость Таинства. Но священник не может прочесть её каждому подошедшему к нему. Значит, вопрос, достоин ли грешник разрешения или недостоин, решается самим грешником:"власть ключей"фактически передана ему, за священником оставлена лишь пустая, не имеющая никакого содержания форма. Таким образом, общая исповедь — это отказ от самой основы, на которой зиждется Таинство покаяния.

Второе условие, необходимое для совершения Таинства покаяния, несоблюдаемое на общей исповеди, касается кающегося. Он не исповедует своих грехов, ибо исповедовать — значит открыто признавать. А на общей исповеди, когда сотни людей в один голос кричат"грешен", нет никакого открытого свидетельства о грехах, а потому нет и никакой"исповеди"их.

Итак, на общей исповеди нет двух обязательных и самых основных условий совершения благодатного Таинства — нет права священника отпускать грех, ибо не имеет права священник отпускать грехи по"безотчётному произволу", и нет права получать отпущение, ибо, по учению Церкви, это право даёт устное исповедание грехов.

Что же касается третьего, дополнительного условия таинства — права духовника налагать епитимий, — то оно вовсе отпадает при общей исповеди, ибо, не зная греха, естественно, невозможно врачевать душу согрешившего наложением наказания.

К этим трём условиям, нарушаемым при"общей исповеди", надо присоединить ещё одно, внутреннее условие, также отсутствующее при общей исповеди, — я разумею стыд при исповеди грехов.

Об этом Феофан Затворник говорит так:"Будут приражаться стыд и страх — пусть! Тем и вожделенно должно быть сие Таинство (исповедь), что наводит стыд и страх, и чем больше будет стыда и страха, тем спасительнее. Желая сего Таинства, желай большего устыдения и большего трепета…. Предел, до которого надо довести открывание грехов, тот, чтобы духовный отец возымел о тебе точное понятие, чтобы он представлял тебя таким, каков ты есть, и, разрешая, разрешал именно тебя, а не другого".

Здесь каждое слово обличает"общую исповедь", указует на её беззаконность и совершеннейшую недопустимость.

А следующие слова его должны наполнить ужасом как тех, кто совершает это беззаконие над верующими, так и тех верующих, которые предоставляют возможность, чтобы над ними оно было совершено.

Феофан Затворник говорит:"Всячески стоит позаботиться о полном открытии грехов своих. Господь дал власть разрешать не безусловно, а под условием раскаяния и исповеди. Если это не выполнено, то может случиться, что тогда, когда духовный отец будет произносить"прощаю и разрешаю", Господь скажет:"А Я осуждаю".

И вот, несмотря ни на что, несмотря на строгое запрещение, несмотря на то, что это явное новшество, никогда не бывшее в Церкви, несмотря на то, что это явный отказ от самой основы Таинства, — общая исповедь стихийно, упорно, как какая‑то страшная эпидемия, разливается по России. Препятствия, которые встречает она, не вразумляют верующих, не доходят ни до разума, ни до сердца, а приводят к озлоблению, поборники православного учения попадают в положение каких‑то смутьянов и самочинников.

Почему это так?

Теперь мы подошли к тому вопросу, который поставлен нами в первом чтении. Что же это за страшная стихия, охватившая Церковь — не только мирян, не только священников, но и епископов, имеющих великий духовный авторитет? Почему люди церковные, учёные, досточтимые — как бы в некоем ослеплении пребывают в этом вопросе? Не могут они не знать всего, что говорит о Таинстве покаяния Св. Церковь, и того, что говорит Церковь об исповеди многих?

Одним попустительством, говорили мы, объяснить это нельзя. Нельзя объяснить и одним удобством исповеди"многих". Нельзя объяснить нерадением и бессовестием, ибо среди практикующих общую исповедь есть люди достойнейшие. Какова же истинная природа общей исповеди, делающая это явление столь победоносным?

Теперь мы имеем данные ответить на этот вопрос.

Истинная природа общей исповеди — это обмирщение Церкви.

Священник на общей исповеди отказывается прежде всего от той части исповеди, которая развивалась и осознавалась в монастырях — от духовничества.

Духовничество — это путь к церковному воспитанию христианского общества. Это тяготит мирян. Они охотно через общую исповедь порывают главнейшую внутреннюю связь с пастырем."Освобождаются"от церковного водительства, устроения и контроля. Они безотчётно, сами не зная почему, чувствуют себя на общей исповеди как бы на свободе. Это дух мирского своеволия, мирская"эмансипация"от келейного монастырского духа. В самом деле, возможен ли был где‑нибудь в Оптиной пустыни плакат:"Сегодня епископ такой‑то проведёт общую исповедь в таком‑то храме, начало во столько‑то часов".

И вот идут прохожие, читают этот выставленный на шумной улице плакат и идут на"общую исповедь", ни к чему не обязывающую, ничего от них не требующую и обещающую несколько хорошо проведённых минут. Это обмирщение Церкви.

Вместо серьёзного отчёта о своей жизни, вместо покаяния за содеянные грехи, что есть большой и трудный нравственный подвиг, который приводит к потребности"выставить грех на позор"села не перед всей Церковью, то перед духовником, — общая исповедь предлагает"коллективное покаянное настроение". Трудно и стыдно каяться на духу. Но приятно, легко и успокоительно поплакать вместе со всеми на общей исповеди. Более или менее талантливый проповедник растрогает сердце, плачущий сосед ещё усилит умиление — и вот, безо всякого труда, безо всякого подвига достигается"покаянное настроение", иногда очень сильное — и всегда бесплодное, ибо оно не есть результат внутренней работы.

Плакать на единоличной исповеди — это одно. Плакать на общей исповеди — это совсем другое. Исповедь требует покаянного подвига. Мир даёт иные средства для иллюзии покаяния — он даёт"коллективное переживание", в деле исповеди.

Это обмирщение Церкви.

Спаситель предоставил иерархии право решать, достоин или недостоин грешник прощения. Это требует послушания, это требует смирения от исповедующего грехи. Мир освобождает верующих от этого тягостного состояния. Он предоставляет самому грешнику решать, достаточно ли он раскаялся, достоин ли он получить прощение, дело пастыря — дать"разрешение", а самое"решение"на общей исповеди передано грешнику.

Это обмирщение Церкви.

Вместо епитимии, духовного врачевства, вместо подвига смирения, послушания, тяжкой обязанности раскрыть душу, выставить на позор грех, вместо трудно достигаемого раскаяния во грехе, вместо контроля Церкви над помыслами, желаниями, всею жизнью — мирская стихия, овладевающая Церковью, предлагает нечто совсем лёгкое, удобное и приятное.

Мир спешит жить. Людям в миру некогда. Обмирщенным христианам хочется полчаса потратить на спасение души, чтобы поскорее, без задержки, бежать к своей службе, торговле, семье. Общая исповедь услужливо предлагает освободить христиан от долгих ожиданий частной исповеди.

Общая исповедь — это"техническое усовершенствование", в своём роде"машинное производство".

Частная, единоличная исповедь создавалась в тиши монастырей, при мерцании лампад, при трепетном свете восковых свечей."Общую исповедь"породила шумная, бестолковая, вечно спешащая мирская жизнь, залитая бездушным электрическим светом.

Не простая случайность, что общая исповедь перешла в решительный натиск на Церковь после семнадцатого года, когда начали рушиться монастыри, которые были оплотом православной тайной исповеди. Не простая случайность и другое явление, с поразительной ясностью свидетельствующее об этом духе обмирщения, который стоит за общей исповедью. Я разумею общую исповедь в городских монастырях.

При всей искренности руководителей этих монастырей они могут сохранить лишь внешний порядок и настроение монастырских богослужений, но в этих монастырях, по условию современной жизни, уже не может быть настоящего монастырского уклада — и вот то, что было бы невозможно в Оптиной пустыни, делается возможным в них: эта обмирщенная"общая исповедь"в них проникает.

В миру нет потребности выставить на позор свой грех, там стараются скрыть его, там нет надобности раскрыть душу духовнику, дабы он мог руководить твоею жизнью, ибо это требует смирения, — в миру привыкли жить по своей воле, там смешны и не нужны епитимий, ибо они требуют послушания, а в миру больше всего дорожат своей волей. Но в миру измучились, исстрадались, людям хочется поплакать слезами, которые ни к чему не обязывают, и успокоенными уйти домой. И всё это даёт им общая исповедь.

Вот почему она кажется такой желанной, вот почему она так соответствует потребностям данной эпохи. Подделка тонкая, ядовитая, подменяющая Таинство и церковное устроение души чем‑то очень заманчивым, но отравленным мирской стихией.

И общая исповедь, победоносно ломая устав, отрекаясь от прошлого Церкви, повреждая самое существо Таинства, внедряется в церковную практику. Высшая церковная власть, лично не сочувствующая общей исповеди, не видит достаточной опоры в самой Церкви, охваченной стихией обмирщения, а потому колеблется произнести запрещение общего характера.

Общая исповедь проникнута тем же духом, что и обновленчество. Ибо, если от обновленчества отбросить всё личное, грязное, в своей идейной основе оно есть не что иное, как обмирщение Церкви. Недаром переход к общей исповеди имеет один признак, столь характерный для всякого обновленчества, — это самочиние, пренебрежительное отношение к правилам Церкви и к её прошлому. Таким образом, место общей исповеди — в обновленческой, а не в Православной Церкви.

Но надо быть справедливым. В церковной жизни, наряду с явлением обмирщения Церкви, мы видим небывалый подъём церковности. Если масса церковная обмирщается, то"малое"стадо Христово, напротив, и в миру как бы восстанавливает монашеский дух — отсюда стремление мирян к частому причащению, к молитве, посту, чтению святых отцов и к духовной жизни.

То же наблюдается и в вопросе об общей исповеди."Масса церковная"охватывается этим недугом. Но замечаются и явные признаки отрезвления. Для характеристики этого процесса я позволю себе привести письмо одного мирянина, полученное мною.

"Пошёл я в церковь исповедоваться, — пишет он. — Я знал с детства, что исповедоваться — значит перед священником, свидетелем Божиим, подавляя стыд и страх, рассказать все грехи, осудить их, выслушать указания священника и получить от него разрешение грехов. В церкви, куда я пошёл на этот раз, было предложено желающим принять общую исповедь. Я сначала подумал: да можно ли, не рассказав своих грехов, получить разрешение их, но тут же решил, что если православное духовное лицо предлагает — значит, всё в порядке.

Приступили к исповеди.

Духовник перечислил грехи с воодушевлением, а мы только объявляли, что грешны в этих грехах. Затем духовник предложил тем, кто имеет что‑нибудь особенное на душе, грех, который очень обременяет совесть, подойти и сказать ему это. Но что именно говорить? Что называть особенным? Я нахожусь на службе. Сосед зазевался, и я стащил у него рубль. Сосчитав деньги, он обнаружил пропажу, волновался, горевал, недоумевал. Я делал вид, что сам возмущен.

На общей исповеди отец духовный всей массе исповедников задавал вопрос: не присваивал ли чужого? А мы отвечали:"Грешны, батюшка". Значит, я уже покаялся, особенного ничего нет, многие отвечали"грешен". Как хорошо: и покаялся, и краснеть не надо. Пошёл бы я на частную исповедь, сколько мучился бы, прежде чем рассказал о своём низком и грешном деле, а тут грех прощен, причащаться можно, и всё шито–крыто. Решил всегда ходить только на общую исповедь. Но после этого у меня появились искусительные мысли. Если священник, не выслушав моих грехов, может разрешить их, то почему же он не может разрешить меня заочно? Например, из дома пишу батюшке записку такого содержания:"Немножко нездоров, придти в церковь не могу, но завтра думаю причащаться, во всех грехах каюсь. Прошу разрешить". Батюшка пишет:"Разрешаю". Да и этого не нужно. Было бы довольно, если бы священник, выйдя с Чашей, просто спросил желающих причащаться:"Во всех грехах каетесь?" — и, получив утвердительный ответ, тут бы и разрешил — и стал причащать. Впрочем, и этого не надо, так как, выйдя с Чашей, священник читает молитву, в которой есть такие слова:"Помилуй мя и прости ми прегрешения моя вольная и невольная, яже словом, яже делом, яже ведением и неведением". Причастники повторяют за священником эту молитву, значит, они каются. Священнику остаётся только сказать:"Прощаю и разрешаю", — и начать причащать. Если частную исповедь можно заменить общей, то общую тем более можно заменить указанным путём".

На этом я мог бы и кончить, но нельзя не ответить на вопрос, на который обещал ответить в первом чтении. Как мог допускать общую исповедь о. Иоанн Кронштадтский? Неужели и он служил делу обмирщения Церкви?

Отвечаю.

Общая исповедь у о. Иоанна Кронштадтского по существу ничего общего с нашей так называемой"общей исповедью"не имеет, хотя подобна ей по внешней форме. Общая исповедь о. Иоанна Кронштадтского была явлением единственным, беспримерным и по существу недоступным ни для примера, ни для подражания. В общей исповеди о. Иоанна Кронштадтского не нарушались основные свойства Таинства в силу особых благодатных даров, данных ему от Господа.

Так, необходимое условие единоличной исповеди — обязательство для духовника знать грехи кающегося — у о. Иоанна Кронштадтского восполнялось благодатным даром прозорливости. О. Иоанн не допускал многих до Чаши без предварительных расспросов, потому что он видел грех в душе человека, знал его, хотя и не спрашивал. О. Иоанн не требовал обязательно"исповедания"греха, но люди, приезжавшие к нему со всех концов России, по своему душевному состоянию были готовы на какое угодно самораспятие, а при таком условии требование обязательного произнесения покаяния вслух было бы простой формальностью. Вот почему общая исповедь о. Иоанна Кронштадтского, являясь по форме нарушением устава, в силу исключительных, ему лишь данных даров, по существу не была этим нарушением.

Общая исповедь была особым дерзновением о. Иоанна Кронштадтского, за которое он будет ответствовать перед Господом, но нам он не только не завещал следовать этому примеру, а напротив, то, что оставил в руководство, явно говорит об исповеди тайной, единоличной. И мы не должны горделиво брать пример с того деяния о. Иоанна Кронштадтского, за которым стояло особое его дерзновение, основанное на особых его дарах, — а смиренно последовать тому, чему он нас учил. А для этого надо открыть книгу о. Иоанна Кронштадтского"Моя жизнь во Христе", там прочтем мы об исповеди следующее:

"Исповедоваться во грехах чаще надо для того, чтобы поражать, бичевать грехи открытым признанием их и чтобы больше чувствовать к ним омерзение".

А на общую исповедь не потому ли идут многие, что стыдятся признаваться в своём грехе священнику?

"Кто привык давать отчёт о своей, жизни на исповеди здесь, тому не будет страшно давать ответ на Страшном Суде Христовом".

О каком же отчёте может быть речь на общей исповеди?

"Только тогда будешь совершать достойно Таинство покаяния, — говорит о. Иоанн Кронштадтский, — когда будешь не корыстолюбив, а душелюбив, когда будешь терпелив, а не раздражителен. О, какая любовь нужна к душам ближних, чтобы достойно, не торопясь и не горячась, с терпением исповедовать их.

Исповедь священника есть подвиг любви к своим духовным чадам, не взирающей на лица, долготерпящей, милосердствующей, не превозносящейся, не ищущей своего (своего спокойствия), не раздражающейся, не радующейся или не потворствующей неправде, радующейся же истине, всё покрывающей, всё терпящей, николи же отпадающей.

О, сколько нужно приготовления к исповеди! Сколько надо молиться об успешном прохождении этого подвига! О, какое невежество духовных чад! День и ночь надо сидеть с ними, со спокойствием, кротостью и долготерпением поучать каждого из них…"

А вот молитва о. Иоанна перед исповедью:"Даждь ми ныне духа Твоего Святаго, да укрепит сердце мое к подъятию труда исповеди, к благоразумному решению или вязанию совестей человеческих, к терпению и благодушию, к любезному и назидательному обращению с моими духовными чадами".

И, наконец, уже прямо против общей исповеди свидетельствуют следующие слова:"Трудность и болезненную жгучесть операции вынесешь, зато здрав будешь (говорится об исповеди). Это значит, что надо на исповеди без утайки все свои срамные дела духовнику открыть, хотя и больно, и стыдно, позорно, унизительно"."Священник — врач духовный, покажи ему раны, не стыдясь, искренне, откровенно, с сыновнею доверчивостью".

Вот что надлежит нам знать об исповеди у о. Иоанна Кронштадтского. А то говорят:"О. Иоанн Кронштадтский вёл общую исповедь, значит, и нам можно". Нет, не можно, потому что мы не Иоанны Кронштадтские! А то, что нам можно, он завещал в своих писаниях, а мы этого не хотим знать.

Митрополит Серафим (Чичагов) в одной частной беседе с ним сказал слова великой мудрости:"Умершие люди, если видят, что дела их, совершенные на земле, вызывают хотя бы невольный соблазн, скорбят душою. И душа о. Иоанна Кронштадтского не может не скорбеть, видя соблазн общей исповеди".

Вот почему владыко Серафим, хотя и не сочувствуя выступлениям против общей исповеди с амвона и обращениям к мирянам, но иными путями считает борьбу с общей исповедью делом своей жизни.

Слова митрополита Серафима надо понимать и всем ссылающимся на о. Иоанна Кронштадтского в оправдание общей исповеди. Они должны знать, что, ставя своё церковное беззаконие в связь с о. Иоанном Кронштадтским, они увеличивают его скорбь. Всем истинно чтущим память великого нашего молитвенника надлежит, во имя этой памяти, бороться с общей исповедью.

Ибо, если бы о. Иоанн мог встать из гроба, на основании написанного им для нас, — мы вправе утверждать, что он осудил бы нашу современную общую исповедь.

Вот почему и я свой посильный труд посвящаю приснопамятному столпу Православия о. Иоанну Кронштадтскому, и так как борьба с общей исповедью есть борьба с обмирщением Церкви и защита тайной единоличной исповеди есть защита духовничества, то другое имя, написанное мною в посвящении, есть имя духовного отца моего, приснопамятного оптинского старца иеросхимонаха Анатолия.

Аминь.


Резолюция митрополита Сергия

"11/24 августа 1926 года.

"Мысль о необходимости бороться с распространением общей исповеди, угрожающей обмирщением церковному обществу, вполне одобряю и благословляю почтенного о. протоиерея на это святое дело.


Митрополит Сергий".

Преподобный Серафим

--------------------

Беседы в храме св. Панкратия публикуются по рукописи духовной дочери автора.

--------------------


БЕСЕДА ПЕРВАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Приступая к беседам о преподобном Серафиме, я испытываю чувство особого волнения…

И это не потому только так, что вновь как бы переживаешь всё недавно пережитое при нашем паломничестве в Саровскую пустынь.

Да, всё пережитое останется навсегда в нашей памяти. И при имени преподобного Серафима мы всегда будем ощущать особое движение души. Нам будет вспоминаться дорога в Саров, песнопения в открытом поле, Саровский лес, в котором жил преподобный, дорога, по которой ходил он, пустынь, источник, камень, на котором он молился. Нам будет вспоминаться и вновь будет охватывать нас то чувство радости и умиления, которое было пережито нами.

Но причина не только в личных воспоминаниях, она лежит в самом отношении к преподобному Серафиму каждого православного русского человека. Из всех угодников Божиих преподобный Серафим как‑то особенно близок нам. Это было всегда. А последние годы достигло необычайной силы.

Почему так близок нам преподобный Серафим?

Если хочешь узнать народ, смотри на него не тогда, когда он беснуется, а тогда, когда он молится.

Образ преподобного Серафима — это есть образ святости русского народа. Он близок нам так, потому что мы в нём чувствуем лучшее, что есть в самом русском народе. Преподобный Серафим — наш национальный русский святой.

Ни в одном угоднике Божием так не воплощается дух нашего православия, как в образе убогого Серафима, молитвенника, постника, умилённого, всегда радостного, всех утешающего, всем прощающего старца всея России.

Он близок нам потому, что он кровь от кровей наших и плоть от плоти нашей. Он — это мы сами, но поднятые из грязи, очищенные подвигом, просветлённые благодатию Божиею. Он не только близок нам — он нам родной. Так было всегда.

Но человек ценит и с особою силою чувствует то, чего ему не хватает. И святость преподобного Серафима стала особенно близка и необходима русскому народу в эпоху нравственного упадка. Ныне исполняются слова преподобного Серафима, сказанные им Мотовилову.

Оправдываясь, что до канонизирования, для себя, называет преподобного Серафима"угодником Божиим", Мотовилов говорит:"Но о канонизировании великого старца никого не просил и не прошу, ибо сам он при жизни своей из уст в уста мои сказал и в сердце запечатлелись слова его, что Господь не иначе воздвигает святых Своих, заставляя Церковь Свою канонизировать их, как только тогда, когда она в членах своих тяжко страдает каким бы то ни было нечестием".

Вот потому‑то мы как бы вновь открываем мощи преподобного Серафима, как бы вновь прославляем их через 25 лет после причисления его к лику святых.

В наших беседах мы постараемся всмотреться в образ ныне вновь прославляемого нами угодника Божия. А в этой вступительной беседе хотелось бы сказать лишь о самом главном.

Основная черта духовного облика преподобного Серафима — его постоянное умиление, радостность, весёлость.

"Когда в сердце есть умиление, тогда и Бог бывает с нами". В сердце его всегда было умиление, потому и Бог всегда был с ним.

"Радость моя, что нам унывать! Погляди, какой у нас собор‑то будет".

При этом, бывало, поднимет ручки да и скажет:"Во, во, матушка, чудный собор. Вельми, матушка, чудный". И сделается при этом личико его необыкновенно светлое, благодатное, и станет он такой весёлый и радостный, точно весь уйдёт в небеса. Даже жутко станет глядеть на него.

С необычайной силой и ясностью это состояние благодатной радостности нам открыто в одной из бесед преподобного Серафима с Мотовиловым. Вот в отрывках этот главный момент беседы.

"Истинная цель жизни нашей христианской есть стяжание Духа Святого Божьего. Пост же, бдение, молитва, милостыня и всякое Христа ради делаемое добро суть средства для стяжания Святого Духа Божьего". — "Каким же образом, — спросил я батюшку о. Серафима, — узнать мне, что я нахожусь в благодати Духа Святого?"

И когда Мотовилов не мог уразуметь ответа, преподобный Серафим взял его весьма крепко за плечи и сказал:"Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою, что же вы не смотрите на меня". — Я отвечал:"Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыпятся. Лицо ваше светлее солнца, и у меня глаза ломит от боли!"

И далее преподобный Серафим спрашивал:"Что же чувствуете вы теперь?" — "Необыкновенно хорошо!" — "Да как же хорошо, что именно?" — Я отвечал:"Такую тишину и мир в душе моей, что никакими словами выразить не могу!" — "Что же ещё чувствуете вы?" — Я отвечал:"Необыкновенную сладость!" — "Что же ещё вы чувствуете?" — Я сказал:"Необыкновенную радость во всём моём сердце!" — И он продолжал:"Когда Дух Божий снисходит к человеку и осияет его полнотою своего наития, тогда душа человеческая преисполняется неизреченною радостью… Что ещё вы чувствуете, ваше Боголюбие?" — Я отвечал:"Теплоту необыкновенную!" — Преподобный Серафим сказал:"Состояние, в котором мы оба с вами теперь находимся, есть то, про которое сказал Господь:"Суть нецыи от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже видят Царствие Божие, пришедшее в силе", вот что значит быть в полноте Духа Святаго".

Преподобный Серафим молился перед иконою Божией Матери"Умиление". И Владычица призвала его, наименовав высоким званием:"Сей из рода Нашего". Чувством умиления и радостного восторга так обильно напоены и все пророческие слова преподобного.

"Небесная Царица, батюшка, — сказал он прот. Василию Садовскому, — Сама Царица Небесная посетила убогого Серафима, и во, радость‑то нам какая, батюшка. Матерь‑то Божия неизъяснимою благостию покрыла убогого Серафима."Любимиче мой, — рекла Преблагословенная Владычица Пречистая Дева. — Проси от меня чего хощеши". — Слышишь ли, батюшка, какую нам милость‑то явила Царица Небесная". И угодник Божий весь так сам и просветлел, так и сиял от восторга.

"А убогий‑то Серафим, Серафим‑то убогий и умолил Матерь‑то Божию о сиротах своих, батюшка. И просил, чтобы все, все в Серафимовской пустыне спаслись бы сироточки, батюшка. И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченную радость, батюшка".

Мы читаем эти слова преподобного Серафима, и нам кажется, что мы слышим самый голос его, видим его живым пред собою. В белом полотняном балахоне, в комканых рукавицах, в комканых бахилах, поверх которых надеты лапти, в поношенной камилавке, с крестом на шее, которым благословила его родная мать.

И самих нас охватывает чувство умиления и радости, что не только жил когда‑то среди нас угодник Божий преподобный Серафим, но что и ныне он живёт среди нас, слышит молитвы наши, утешает нас, исцеляет и вразумляет.

Будем же с чувством благоговения и молитвенной радости внимать его словам и читать о его великих подвигах, молитвах и чудесах.

Аминь.


БЕСЕДА ВТОРАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Не может мир относиться безразлично к святости. То злое, что есть в мире, всегда восстаёт против духовного пути, наипаче когда этот путь достигает таких высот, как в жизни святых. Не представлял исключения и преподобный Серафим Саровский. Не для того, чтобы вызвать осуждение, а для того, чтобы во всей полноте уяснить себе его подвижнический путь, мы должны в начале наших бесед о преподобном Серафиме Саровском со скорбью сказать подробно о тех тяжких условиях, в которых протекала его подвижническая жизнь. Это важно и для нашего назидания. Нам надлежит коснуться тех монастырских условий, в которых протекала жизнь преподобного Серафима, ибо, уйдя от мира, уйдя в монастырь, в пустыню, всё‑таки не убежал он дыхания мирского, проникающего и за монастырские стены. Как говорит описатель жизни преподобного Серафима архимандрит Чичагов, ныне митрополит Серафим,"было бы несправедливо и исторически неверно, если бы мы промолчали о гонениях, которые претерпел о. Серафим".

Законы земли не могли измениться там, где жил такой великий и святой старец. Наоборот, враг человечества всегда возбуждает вражду окружающих против праведников с наибольшею силою.

Чем же соблазнялись окружающие, видя подвиги преподобного Серафима? Что соблазняло их в его личности?

Многое. Начиная с его одежды. Одежда преподобного Серафима описывается так:"В продолжение всего подвижничества о. Серафим постоянно носил одну и ту же убогую одежду: белый балахон, комканые рукавицы, комканые бахилы вроде чулок, поверх которых надевал лапти, и поношенную камилавку".

Вот вам и соблазн осуждения. Мы поклоняемся ему как преподобному, а там, небось, говорили: почему не как все, зачем этот балахон, зачем эти бахилы, почему не одевается так, как отец Иван или отец Петр?

Некто вошёл в церковь, дабы увидеть преподобного Серафима, а обедня ещё не начиналась. И вот, говорит он:"Увидел я его, до ранней ещё обедни придя в церковь: Серафим сидел на правом клиросе на полу. И братии казалось каким‑то странным чудачеством: почему не как все, почему уселся на полу?"

И так до всего было дело этому мирскому духу.

Когда преподобный Серафим удалился в пустыню, стали смущаться монахи мыслию: почему это он не ходит из своей пустыни причащаться в монастырь, хотя, как говорит описатель жизни, ни на минуту никто не сомневался, что он без вкушения Тела и Крови не оставался, т. к. кто‑то, но тайно от других, приходил со Святыми запасными Дарами и причащал преподобного. Но вот почему не так, как все, молится, почему не так, как все подвизается, почему не ходит в монастырь причащаться из своей пустыни и затвора?

Собрали монастырский собор и постановили: предложить о. Серафиму, чтобы он или ходил, буде здоров и крепок ногами, по–прежнему в обитель по воскресным и праздничным дням для причащения или же, если ноги не служат, то навсегда бы перешёл жить в монастырь из пустыни. Когда первый раз принёсший ему пищу послушник передал это постановление, Серафим ничего не сказал. Тогда было приказано вторично передать его преподобному Серафиму. И тогда преподобный Серафим молча последовал за послушником, исполнив смиренно требование братии. Но он пришёл в монастырь после 15–ти лет пребывания в пустыни для того, чтобы уйти в затвор. Ему продолжали приносить причастие в келью. Преподобный Серафим жаждал уединения в лесу и потому испросил разрешения у игумена, чтобы ему было позволено из затвора, по мере надобности, уходить в ближнюю пустынь. И опять начался ропот среди братии: в церковь не ходит причащаться, а в пустынь за две версты ходит. Дошло дело до епископа Тамбовского. Епископ прислал указ, чтобы преподобный Серафим ходил в церковь для причащения Святых Тайн.

Ему говорили:"Ты всех учишь". Преподобный Серафим смиренно на это отвечал:"Я следую учению Церкви, которая повелевает — не скрывай словес Божиих, но возвещай Его чудеса".

Другой осуждал, зачем он всех, кто к нему приходит, помазывает маслом из своей лампады, третий говорил:"Зачем ты в такое рубище одеваешься?"И ему ответил преподобный Серафим:"Иосаф–царевич данную ему пустынником Варлаамом мантию считал выше и дороже царской багряницы".

Но всё это было ничто по сравнению с теми нападениями, которые пришлось пережить преподобному Серафиму из‑за дивеевских сестёр. Описатель жизни говорит:"Вражда не оставляет человека в покое до самого гроба, поэтому преподобный Серафим во многих возбуждал злобу и зависть". Слова осуждения сказал ему на этот раз игумен Нифонт. Преподобный смиренно поклонился в ноги, но строго сказал игумену, что не подобает ему делать такие замечания. Произвели обыск."Раз пришло нас семь сестёр, — говорит сестрица Ксения Кузьминична, — к батюшке, работали у него целый день, устали и остались ночевать в пустыни. Часу эдак в десятом увидала наша старшая из окна, что идут по дороге с тремя фонарями прямо к нам. Догадались мы, что это казначей Исаия, и поскорее навстречу, отперли мы дверь. Вошли они, не бранили ничего, оглядели нас, зорко и молча чего‑то искали и приказали нам тут же одеться и немедленно идти прочь".

Преподобный Серафим относился к этим нападкам, как и должен был относиться: с великим смирением, с великим терпением, но умел, когда это находил нужным, и дать надлежащее назидание. Не только так, как это сделал с Нифонтом, которому прямо сказал, что не надлежит ему делать таких замечаний, была и другая форма этих назиданий. Она столь характерна для преподобного Серафима, что я позволю себе сделать большую выдержку, рассказав всё это происшествие словами самой монахини Евпраксии, которая была действующим здесь лицом.

"То всем уже известно, — говорит монахиня Евпраксия, — как не любили саровцы за нас батюшку, даже гнали и преследовали его за нас постоянно, много, много делая ему огорчений и скорби. А он, родной наш, всё переносил благодушно, даже смеялся и часто сам, зная это, шутил над нами".

И далее передаёт одну из таких шуток преподобного Серафима:

"Пришла я однажды, наложил он мне, по обыкновению, большую суму–ношу, так что насилу сам её с гробика‑то поднял и говорит:"Во, неси, матушка, и прямо иди во святые ворота, никого не бойся". — Что это, думаю, батюшка‑то, всегда, бывало, сам посылает меня мимо конного двора, задними воротами, а тут вдруг прямо на терпение да на скорбь святыми воротами посылает. А в ту пору в Сарове‑то стояли солдаты и всегда у ворот были. Саровские игумен и казначей с братией больно скорбели на батюшку, что всё даёт‑де нам, и приказали солдатам‑то всегда караулить да ловить нас, особенно же меня им указали. Ослушаться батюшку я не смела и пошла сама не своя и тряслась вся, потому что не знала, чего мне так много наложил батюшка. Только подошла я это к воротам, читаю молитву, солдаты‑то двое сейчас тут же меня за шиворот и арестовали."Иди, — говорят, — к игумену". Я и молю‑то их и дрожу вся, не тут‑то было."Иди", — говорят, да и только. Притащили меня к игумену в сенки. Его звали Нифонтом, он был строгий. Батюшку не любил, а нас ещё пуще. Приказал он мне, так сурово, развязать суму. Я развязываю, а руки‑то у меня трясутся, так ходуном и ходят, а он глядит. Развязала, вынимаю всё, а там — старые лапти, корочки сломанные, трубки да камни разные, и все‑то крепко так упихано."Ах, Серафим, Серафим, — воскликнул Нифонт, — глядите–ко, вот ведь какой, сам‑то мучается да и дивеевских мучает" — и отпустил меня. Так вот и другой раз пришла к батюшке, а он мне сумку даёт: ступай, говорит, прямо к святым воротам. Пошла, остановили же меня и опять взяли да повели к игумену. Развязала суму, а в ней песок да камни. Игумен ахал, ахал, да отпустил меня. Прихожу, рассказываю я батюшке, а он и говорит мне:"Ну, матушка, теперь в последний раз, ходи и не бойся. Уже больше трогать вас не будут". И воистину, бывало идёшь, и в святых воротах только спросят:"Чего несёшь?" — "Не знаю кормилец, — ответишь им, — батюшка послал". Тут же пропустят".

Когда преподобный Серафим жил в пустыни, это вызывало не только смущение мирское в смысле злых нападений на него, было и другое.

"Отче, — спросил инок, — говорят некоторые, что уединение от общежительства в пустыню есть фарисейство, что этим оказывается пренебрежение к братии или еще бросается на неё осуждение".

Преподобный Серафим ответил:"Не наше дело судить других. А удаляемся мы из общества — это не из ненависти к нему, а больше для того, что мы поняли, что носим на себе чин ангельский, которому не место быть там, где словом и делом прогневляется Господь Бог.

И вот, с одной стороны, монастырь — с просачивающейся туда суетой мирской и с этими суетными вопросами: зачем делаешь то и зачем делаешь это, зачем мажешь маслом, зачем носишь бахилы, зачем принимаешь сестёр? А с другой стороны — Саровский лес, который и до сих пор ограждает от здешнего бесовского мира, великая пустыня, молчание, уединение и молитва.

Что оставил за собою преподобный Серафим, уйдя в Саровскую пустынь?

Он оставил хорошую благочестивую семью, оставил детские воспоминания, в которых такое особое место должно было занимать явление ему Божией Матери, исцелившей его болящего. Он оставил там и мать свою любимую и благочестивую. На всю‑то жизнь запечатлелось у него, как она благословляла его тем медным крестом, который потом он всю свою жизнь носил поверх своего белого балахона.

Оставил он и путешествие своё в Киев, всё там виденное и слышанное, что дало ему окончательный толчок и определило его жизненный путь. В сердце его запечатлелись так укреплявшие его слова старца, которые и мы да запечатлеем в своём сердце:

"Гряди, чадо Божие, и пребуде тамо. Место сие тебе будет во спасение с помощью Господа. Тут скончаешь ты и земное странствие твое. Только старайся стяжать непрестанную память о Боге чрез непрестанное призывание имени Божия так: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго! В этом да будет всё твое внимание и обучение. Ходя, и сидя, и делая, в церкви стоя, везде, на всяком месте, входя и исходя, сие непрестанное вопияние да будет и в устах и в сердце твоём. С ним найдёшь покой, приобретёшь чистоту духовную и телесную и вселится в тебя Дух Святый, источник всяких благ, и управит жизнь твою во святыне, во всяком благочестии и чистоте".

Как исполнил завет сей преподобный Серафим, об этом свидетельствует вся его подвижническая святая жизнь.

Аминь.


БЕСЕДА ТРЕТЬЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В первой беседе нашей о преподобном Серафиме Саровском мы говорили, что особенно близким, особенно родным стал сей угодник Божий именно за последние годы, как будто бы снова душа русского народа открывает преподобного Серафима. Далее, во второй беседе нашей, мы говорили о тех трудностях, которые на пути своём встретил преподобный Серафим в условиях монастырской жизни, куда и за монастырские стены как бы просачивался тлетворный мирской дух.

Всё время он, как живой, стоит перед нами, согбенный старец с топориком, с сумой за спиной, в своих бахилах, в своём белом балахоне, с медным крестом на груди. Но преподобный Серафим не всегда был старцем. Он пришёл в Саровскую пустынь юношей, послушником Прохором двадцати лет.

Вот описание его внешности: высокий ростом, несмотря на подвиги, полное, покрытое приятной белизной лицо, прямой и острый нос, светло–голубые глаза, весьма выразительные и проницательные, густые брови и светло–русые волосы.

Мы видим его смиренно совершающим подвижнический, послушнический путь — сначала в келии устроителя монастыря, а потом последовательно в хлебне, в просфорне, в столярной. Впоследствии он несёт послушание будильщика.

В этих совершенно житейских, хозяйственных условиях монастырской жизни он ведёт себя так, как надлежало будущему подвижнику: с великим терпением, с великим смирением и с великим послушанием.

Современные послушники, которые удалялись в пустыню из ревности к исполнению обетов монашеских, — с какою скорбью они говорят о трудности духовной жизни при исполнении хозяйственных монастырских послушаний! Я помню, как один из таких пустынножителей говорил:

"Как только в монастырях заметят особую ревность в послушнике, то, точно назло, его посылают куда‑нибудь в самое суетное место хозяйственных монастырских дел".

Да, труден путь послушания, но из жизни преподобного Серафима мы видим, что истинный подвижнический дух в послушнике всегда приведёт к желанной цели. В этой первой главе жития преподобного Серафима мы видим, как закладывался фундамент его духовной жизни. Раньше других он приходил в храм, он стоял в храме с великим вниманием, очи опускал долу, чтобы не развлекаться внешними впечатлениями, последним уходил из храма, как бы всё время стараясь ещё задержаться, ещё побыть там. Он не бежал поскорее из храма на том или другом формальном основании. Нет, ему хотелось побыть здесь подольше. Преподобный Серафим нёс с полным смирением все возлагаемые на него послушания. В то же время он испросил разрешение, чтобы в часы свободные уходить в лес для уединённой молитвы. В лесу он сделал себе некую кущу и пребывал там в эти уединённые часы в полном одиночестве. Он постоянно читал творения святых отцов, пел псалмы, читал Слово Божие.

Преподобный Серафим всегда был в труде. Вы помните, как сказал игумен Нифонт:"Ох, Серафим, Серафим, ты себя мучаешь и другим тоже покоя не даёшь".

Преподобный Серафим не давал себе покоя: однажды он был застигнут носящим тяжёлые камни, которые он перекладывал с места на место. В сумке своей он носил камни и песок. В послушнические годы он всячески стремился к труднейшим физическим работам. Он ходил на порубку леса, работал не покладая рук, всячески умерщвляя плоть свою этими подвижническими трудами. Здесь же определилось стремление его к пустынножительству. С благословения старца Иосифа он всё чаще оставлял монастырь, уходил в лес для уединённой молитвы. В это время молитвенным его правилом было правило,"еже даде Ангел Господень Великому Пахомию".

Правило Великого Пахомия — это"Трисвятое","Отче наш","Господи помилуй"12 раз,"Слава, и ныне","Приидите поклонимся", псалом 50–й — "Помилуй мя, Боже","Верую", 100 раз молитва Иисусова,"Достойно есть"и отпуст.

Это правило очень короткое, но, по Пахомию Великому, его надо творить каждый час, то есть 24 раза в сутки и днём и ночью.

В это время преподобный Серафим делается и постником, и во дни своего постничества он уже не вкушает ничего в среду и в пятницу и в посты вкушает один раз, также вкушает один раз и в те дни, когда нет поста. Спит он в это время три часа ночью и потом несколько днём. Таково было начало подвижнического пути преподобного Серафима. Но в этом пути было то, что сподобило его благодатного явления к нему Божией Матери, исцелившей его от тяжкого недуга. Он захварывает, появляется на больном теле его опухоль, его готовили к смерти. Но преподобный Серафим обращается с просьбой, чтобы его не лечили, чтобы отслужена была всенощная и Литургия с вознесением молитвы ко Господу о его выздоровлении и чтобы ему дали причаститься Святых Тайн.

"Я предал себя, Отче Святый, истинному врачу души и тела — Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери, если же любовь ваша рассудит, снабдите меня, убогого, Господа ради, небесным врачевством".

И вот старец Иосиф отслужил о здравии его всенощное бдение, Литургию, и выздоровел преподобный Серафим.

Впоследствии он рассказывал об этом своём выздоровлении Ксении Васильевне, монахине Капитолине, следующее:

"После причащения Святых Тайн явилась Пречистая Дева Мария в несказанном свете с Иоанном Богословом и Петром и, оборотясь лицом к Иоанну Богослову и указывая на Прохора, сказала:"Этот Нашего рода". Правую‑то ручку, радость моя, положила мне на лоб, в левой‑то ручке держала жезл и этим‑то жезлом, радость моя, и коснулась убогого Серафима".

В 1786 г. Прохор был пострижен в иноки, а в 1787 г. в иеродиаконы. На этом пути послушничества были свои искушения у преподобного Серафима. Какое же искушение первое встречает на пути своём инок? Это есть искушение уныния, скуки, является мысль, что зря тратит свои молодые годы, что жизнь идёт, наслаждения уходят. Вспоминается оставленное довольство, вспоминаются прелести мира привязанности, дом отчий, и мать, и родные, и впадает инок в уныние, в тоску.

"С духом печали неразлучно действует и скука. Она, по замечанию отцов, нападает на монаха около полудня и производит в нём такое страшное беспокойство, что несносны становятся и место жительства, и живущие с ним братия, а при чтении возбуждается какое‑то отвращение, и частая зевота, и сильная алчба".

И монах, одолеваемый скукой, подобен пустынному хворосту, который то немного остановится, то опять несётся по ветру. Он, как безводное облако, гонится ветром. Сам демон если не может извлечь монаха из келии, то начинает развлекать его ум во время молитвы и чтения:

"Это, говорит ему помысл, лежит не так, а это не тут, надобно привести в порядок, и это всегда делает для того, чтобы ум сделать праздным и бесплодным".

В сих иноках мы и себя узнаем, живущие в миру. Так же как инока, по словам преподобного Серафима, гонит этот демон скуки и уныния к тому, чтобы заполнить свою пустоту души пустословием, не он ли гонит в кинематографы, на гулянья, в гости?

На духу спросила меня одна девушка, как ей быть, она всё время ходит вечером и гуляет по Сретенке, а когда возвращается, то мать её ругает. И спросил я её:"А разве вам не противно ходить по Сретенке?"И удивилась она сему вопросу. А через некоторое время спрашивает меня:"Помните, как вы спросили меня, не противно ли мне ходить по Сретенке?" — "Помню", — говорю. — "Так мне противно теперь".

Вот то состояние, которое все знают, не будучи ни подвижником, ни монахом. Но в монашестве нападение врага особенно сильно, особенно страшно.

Чем же защищаться от злых нападений?"Болезнь сия, — говорит преподобный Серафим, — врачуется молитвою, воздержанием от празднословия, посильным рукоделием, чтением Слова Божия и терпением; потому что и рождается она от малодушия и праздности, и празднословия", ибо, по его словам, также сказанным впоследствии,"уединение, молитва, пост и послушание — суть четырёхсоставная колесница, возносящая дух на небо". Вот почему, по словам матушки Капитолины, батюшка велел больше всего бояться, бегать как от огня и храниться от главнейшего — уныния.

"Нет хуже греха, матушка, и ничего нет ужаснее и пагубнее духа уныния", — говорил батюшка Серафим. Поэтому и приказывал всегда быть не только сытой и кушать вволю, но и на труды брать с собою хлеба:"В кармашек‑то свой и положи кусочек, — говорил он, — устанешь, умаешься — не унывай, а хлебца‑то и покушай, да опять за труды".

Даже на ночь под подушку приказывал он класть хлеб:"Найдёт на тебя уныние да раздумье, матушка, — говорил о. Серафим, — а вы хлебушка‑то выньте да и покушайте, уныние‑то и пройдёт, хлебушек‑то и погонит его и сон после труда вам хороший даст он, матушка".

На этих первых ступенях своего духовного подвига преподобный Серафим сподобился также благодатных даров, которые открываются лишь на самых последних ступенях духовного совершенства. В первые годы иеродиаконства он сподобился видеть при богослужении Ангелов, блиставших, как снег, молниеносных видом:"Вид их был молниеносен, одежда белая, как снег, или златотканая, пение их передать невозможно".

А состояние духа преподобного Серафима было таково в это время, по его словам:"Сердце моё яко воск, тая от неизреченной радости, и не могу сказать, в теле или кроме тела был я, но только помнить не могу, как входил в святую церковь да выходил из неё".

И вот что случилось, какого великого он удостоился видения. В Великий Четверг служил он Литургию и после малого возгласа:"Господи, спаси благочестивыя и услыши ны…" — он, обратясь к народу, повёл на предстоящих орарем, возглашая:"…во веки веков", как вдруг так изменился видом, что не мог ни сойти с места, ни проговорить слова. Два иеродиакона ввели его в алтарь. Простоял он три часа. После он рассказывал об этом так:

"Только что провозгласил я, убогий:"Господи, спаси благочестивыя и услыши ны" — и, наведя орарем на народ, докончил:"…и во веки веков" — вдруг меня озарил луч как бы солнечного света, увидел я Господа и Бога нашего Иисуса Христа во образе Сына Человеческого, в славе, неизреченным светом сияющего, окружённого Небесными Силами: Ангелами, Архангелами, Херувимами и Серафимами, как бы роем пчелиным, и от западных царских врат грядущего на воздухе. Приблизясь в таком виде, Господь благословил служащих и предстоящих, посеем, вступив во Святый местный образ Свой, что по правую сторону царских врат, преобразился, окружаемый Ангельскими ликами, сиявшими неизреченным светом во всю церковь… Я же, земля и пепел, сретая тогда Господа Иисуса на воздухе, удостоился от Него особенного благословения, сердце моё возрадовалось чисто, просвещённо, в сладости любви ко Господу".

Преподобный Серафим о духовном пути сказал однажды настоятелю монастыря Нифонту:"Смотри, напиши следующие слова мои не на бумаге, а на сердце: учись умной сердечной молитве, как учат святые отцы в"Добротолюбии", ибо Иисусова молитва есть светильник стезям нашим и путеводная звезда к небу. К обыкновенной Иисусовой молитве добавляй:"Богородице, помилуй мя". Одна молитва внешняя недостаточна. Бог внемлет уму, а потому те монахи, кои не соединяют внешнюю молитву со внутренней, не монахи, а чёрные головешки".

Преподобный Серафим научает нас и на этих первых пройденных ступенях послушничества, как нужно начинать духовную жизнь."Надо уйти от мира". Это завещание, которое оставил он нам. Может быть, сейчас и места найти нельзя, где бы можно было предаваться уединению. Но всё же этот призыв к уединению и к внутреннему уходу от мира стоит перед нами во всей своей силе.

Эти первые годы научают нас тому, что этого достигнуть нельзя единым актом воли, что здесь требуется подвиг всей жизни, здесь требуется смирение, здесь требуется тот послушнический путь, которым шёл и преподобный Серафим. Для нас, может быть, ни для кого не лежит путь в монастырь, но все, кто хочет спастись, жить с Господом, служить Ему, кто хочет жить духовной жизнью, — для всех дорога одна. Это дорога от мира в пустыню, в духовный внутренний затвор.

Аминь.


БЕСЕДА ЧЕТВЁРТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Всё по–иному освещает и определяет учение Спасителя по сравнению с так называемой мирской моралью, мирским законом, мирской мудростью. И способ борьбы за истину, указанный Спасителем, совершенно иной. В миру ведётся борьба внешними оружиями, внешними путями. Спаситель указывает пути иные: внутренне сопротивление, преодоление зла силою любви, силою духа, молитвою, добродетелями и никак не этими внешними, лишь разжигающими большую злобу, большее зло оружиями мирскими. Преподобный Серафим дал нам образец этого Господом указанного пути для борьбы со злом.

Мы видели, с какими внешними препятствиями и нападениями встречался преподобный Серафим на пути своей великой подвижнической жизни. И хотя с наибольшею силою и злобою все эти мирские препятствия, отравляющие монастырскую жизнь, предстояли в конце его великого служения (он усматривал в этом даже признаки своей близкой кончины), но и на первых ступенях подвижнической жизни всё это мирское и суетное, хотя и по–иному, но с не меньшей силой старалось помешать его подвигам.

Преподобный Серафим боролся, но не внешними, мирскими оружиями. Разве на клевету он отвечал"свидетельскими показаниями"? Разве на злобное посягательство на его заботы о дивеевских сестрах он отвечал обращением"к суду"? И разве, когда речь шла о неправильном якобы помазании из лампады, он отвечал"спором".

Всё это он опровергал не внешней борьбой, а усилием своих подвижнических трудов. Посему эта борьба была для врага неравная, ибо на злословие о помазании из лампад он отвечал тем, что это помазание исцеляло больных, на клевету о дивеевских сёстрах он отвечал тем, что сделался старцем всей России. Этот путь подвижнической борьбы запечатлён для нас примером преподобного Серафима.

Но бывает такое положение, когда человек должен уйти от зла, и преподобный Серафим дал нам образ такого ухода в пустынь.

Необходимо великое терпение, и великое послушание, и великая любовь, и в то же время указуется как правильный путь и возможность ухождения от зла — ухождения, совершённого преподобным Серафимом в дальнюю пустынь, отстоящую не так далеко от монастыря, всего в шести верстах, но тем не менее дававшую ему возможность в смысле внутренней жизни совершенно отделиться от всего того, что препятствовало его духовной жизни.

Предшествовали такому решению смерть настоятеля Пахомия и тяжёлая болезнь самого преподобного Серафима.

От постоянной молитвы у преподобного Серафима стали болеть ноги. Болезнь мешала ему священнодействовать. Всё это, говоря по–человечески, несчастье явилось толчком для скорейшего осуществления внутреннего решения.

Так часто скорби и немощи по милости Божией, по Его святому Промыслу, делаются источником великих духовных для нас благ.

Пустынножительство на пути внутреннего духовного развития преподобного Серафима явилось необходимым условием дальнейшего совершенствования, но внешним толчком, одной из существеннейших внешних причин была невозможность по болезни ног совершать церковное священнодействие.

Здесь, в пустыни, преподобный Серафим сразу попал именно в те вожделенные условия, к которым стремилась его душа: он попал в тёмный лес, за зелёную стену, заграждавшую его от монастыря, он как бы вновь ушёл ещё раз от мира, от которого бежал, уходя в монастырь, и с которым всё же вновь встретился в монастыре.

В этих местах уже жили тогда некоторые подвижники: Назарий, иеродиакон Дорофей, схимонах Марк. Тут была река Саровка, тут были холмы, заросшие густым лесом. Преподобный Серафим наименовал их названиями, взятыми из Слова Божия. Вот Афон–гора, вот Иерусалим, вот Вифания, здесь Иордан, и всё это напоминает преподобному Серафиму те места, где или спасались подвижники, или жил Сам наш Господь Иисус Христос.

Такова была атмосфера, таков дух этой новой жизни.

Можно ли сравнить с шумным монастырём? Здесь Божественная красота природы, которую он зрит своими очами, здесь святое уединение, которое не развлекает, а даёт силы сосредоточения на внутренней жизни, здесь всё напоминает ему святые места, где жил Господь.

Но и в пустынь начинают приходить люди. Это не могло не смущать его, особенно когда начали приходить женщины. В то время, когда преподобный Серафим подвизался в пустыни, он был ещё очень молод и опасность соблазна плотского для него, девственника, зачалась в том, что внутреннее пламя, которое он возжёг перед Господом, могло потухнуть от воспламенения сих страстей. И для того, чтобы обезопасить себя от этого, он возымел намерение, чтобы был воспрещён вход к нему на гору женщинам.

Прежде чем решиться обратиться с такой просьбой о запрещении к настоятелю монастыря, он обратился к Господу, чтобы Господь дал ему знамение — угодно ли Господу его желание.

С дерзновенным ходатайством о знамении обратился он к Господу.

И вот на Рождество возвращался из монастыря после богослужения преподобный Серафим к себе в пустынь, а на следующий день вновь пошёл в монастырь. И когда он вышел, он увидел, что ветви деревьев преклонились и завалили дорогу к нему на гору. Сие знамение дало ему твёрдость обратиться к настоятелю монастыря. Преподобный Серафим за Литургией обратился к Исайи.

"Батюшка, — сказал преподобный Серафим, — отец настоятель, благослови, чтобы на мою гору, на которой живу, не было входа женщинам".

А настоятель должен был читать молитву предложения по перенесении Святых Даров на Престол и ответил на это с неким раздражением:

"В какое время и с каким вопросом подошёл ты, отец Серафим!"

"Теперь‑то и благослови, батюшка", — просил преподобный Серафим.

"Как же я могу, — сказал настоятель, — за пять верст смотреть, чтобы жёнам не было входа на твою гору?"

"Вы только благословите, батюшка, — сказал преподобный Серафим, — и никто уже из них не войдёт на мою гору".

Нечего делать, говорится в жизнеописании преподобного, подали образ Пресвятой Богородицы"Блаженное чрево", и старец о. Исаия, благословляя о. Серафима, сказал:"Благословляю, чтобы не было женам входа на твою гору, а ты сам охраняй".

Так было дано благословение преподобному Серафиму, дабы не входили на гору женщины. И вот началась там, в пустыни, подвижническая жизнь: молитва, песнопения, великие внутренние борения, великие духовные труды.

Мир считает эту жизнь эгоистичной, называет её самоспасением, говорит, что здесь нет любви к людям, желания принести им пользу.

Какое ужасающее непонимание!

Подвижник душу свою посвящает Господу, отдаёт Ему её. Ты, Господи, Сам распорядись душою, а я буду трудиться, чтобы отдать её достойной Господа. Такую душу ведёт Господь, Сам, когда это нужно, выводит на путь служения людям.

Преподобный Серафим не был юродивым, хотя и имел некоторые черты внешнего сходства с юродствующими.

Путь юродства — один из труднейших, и преподобный Серафим предостерегал от самочинного вступления на него. Когда приходили к преподобному просить благословения юродствовать, он не только не давал благословения, но с негодованием говорил:

"Кто берёт путь юродства на себя без особого звания Божия, все в прелесть впадают: из юродивых едва ли один отыщется, чтобы не в прелести находился, и погибали или вспять возвращались. Старцы наши никому юродствовать не позволяли. При мне только один обнаружил юродство, запел в церкви кошачьим голосом, старец же Пахомий в ту же минуту приказал юродивого вывести из церкви и проводить за монастырские ворота. Три пути, на которые не должны выходить без особого звания: путь затворничества, путь юродства и путь настоятельства".

Вот как относился преподобный Серафим к желающим юродствовать. Нам надо это особенно запомнить, дабы всегда относиться с особой осторожностью ко многим легкомысленным и самочинно дерзающим изображать из себя"юродивых"в наше время. Первый вопрос, который для проверки должен быть предложен юродивому, заключается в том, с благословения ли духовника он вступил на этот путь. И если самочинно, тогда все вышеприведённые слова преподобного Серафима непременно относятся к нему. В пустыни, кроме молитвенного подвига, начинается и другой подвиг — строжайший пост.

Преподобный Серафим был великий молитвенник и столь же великий постник

Он вкушал сначала один хлеб, потом одни овощи, а в некоторые дни не вкушал пищи совсем

Перед смертью вот что он открыл одной рабе Божией:

" — Ты знаешь снитку. Я рвал её да в горшочек клал, немного вольёшь, бывало, в него водицы и поставишь в печку — славное выходило кушанье.

Я спросила его о снитке, что это значит. За притчу ли это принять или это действительное. Он отвечал:

— Экая ты, экая. Разве не знаешь травы снитки? Я это тебе говорю о себе самом.

Я спросила его, как зиму он её кушал и где брал. Он отвечал:

— Экая ты какая, на зиму я снитку сушил и этим одним питался, а братия удивлялась, чем я питался. А я снитку ел. И о сем я братии не открывал, а тебе сказал.

Я спросила, а долгое ли время он кушал её. Он дал мне точный ответ и на это, но я забыла, без скольких дней он вкушал тысячу дней одну снитку. Только помню, что более двух с половиной лет неотступно питался одной сниткой".

Преподобный Серафим считал, что учить других легко — также легко, как бросать с соборной колокольни саровской камни, а самому исполнить то, чему учим, также трудно, как эти камни поднимать на колокольню.

Но преподобный Серафим имел право учить: его труды, его пощение давали ему это право. Вот что говорил он после:"Мы, на земле живущие, много заблудили от пути спасительного, прогневляем Господа и не храним постов. Ныне христиане разрешают на мясо и во Святую Четыредесятницу, и во всякий пост. Среды и пятницы не сохраняют, а Церковь имеет правило: не хранящие святых постов и всего лета среды и пятницы много грешат. Но не до конца прогневляется Господь, паки помилует".

Некто спросил преподобного Серафима:"Можно ли есть скоромное по постам, если кому постная пища вредна и врачи приказывают есть скоромное?"

Преподобный отвечал:"Хлеб и вода никому не вредны".

Преподобный Серафим в пустыни имел особые искушения, отличные от тех искушений, которые были, когда он проходил путь послушнический. Там были уныние, тоска, скука, а здесь то, что называется на языке святоотеческом"страхованием".

Это чувство во время молитвы иногда вызывается явным нападением бесов, криками и рычанием диких зверей, подобием врывающейся толпы и всевозможными иными устрашениями. Преподобный Серафим силою молитвы и благодати Божией всё сие преодолел и стяжал особую силу видеть бесов.

Так, один мирянин в простоте сердца спросил:"Батюшка, видели ли вы злых духов?"

И отвечал преподобный Серафим с улыбкой на эту простоту:"Они гнусны; как на свет Ангелов взглянуть грешным невозможно, так и бесов видеть ужасно, потому что они гнусны".

Ко времени, когда уже преодолевает преподобный Серафим искушения"страха", начинается его величайший подвиг в пустыни: молитва на камне. Тысячу дней и ночей молился преподобный Серафим, стоя на камне с воздетыми руками, и творил молитву:"Боже, милостив буди мне грешному".

Не дерзаем, не дерзаем представить себе то состояние духа подвижника, каковое было в этих его великих трудах, но умиляемся и благоговеем. Некто удивился, как он мог поднять этот труд, и сказал:"Не мог бы ты это сделать без помощи Божией". Преподобный Серафим смиренно ответил:"Без помощи Божией сие было бы невозможно". Ничего не мог сделать враг изнутри. Тогда начинается нападение извне. Три грабителя приступили к нему в лесу, требуя денег."Мирские люди ходят к тебе, — говорили они, — значит, у тебя деньги есть". Преподобный Серафим был силён, мог бы защищаться так, как защищаются в миру, но он решил всё претерпеть во имя Господа и принял страшные побои и истязания. С проломленной головой, истоптанный ногами, едва добрёл из пустыни в монастырь. Его окружили заботами, вниманием, начали лечить, но дух его обращался к единственному Врачу, Которому он всегда служил и в монастыре, и в пустыни. И сей Врач исцелил его: вновь видит он явившуюся ему Божию Матерь во сне, и говорит Она, обращаясь к этим всем хлопочущим около преподобного Серафима людям:"Что вы трудитесь?"И вновь подтверждает:"Сей от Нашего рода".

После видения преподобный Серафим начал выздоравливать.

Осталась у него после тяжких побоев только ещё большая согбенность, ещё больше тело его склонилось долу. Но это испытание ещё больше подняло дух его горе. В это время впервые открывается в преподобном Серафиме благодатный дух прозорливости.

Когда мы читаем о подвигах подобного Серафима, мы испытываем чувство великой радости, отрады. Жаль отрываться от страниц его жития. Жаль, что чтение подвигается к концу. Хочется подольше побыть в лесу Саровском.

Ведь мы все так устали от вражды, от забот, от мирской суеты. Измученному и усталому человеку хочется припасть и напиться освежающей влаги. Вот именно благодатная освежающая влага для души нашей и есть труды и подвиги преподобного Серафима.

Аминь.


БЕСЕДА ПЯТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Кому из вас в минуты усталости или душевных огорчений не грезились лес, и тишина, и уединение, где мы могли бы отдохнуть душой. Но эти грёзы о тишине и отдыхе не имеют ничего общего с тем стремлением к лесу, уединению и тишине, которое живёт в душе подвижника.

Если измученного мирского человека, мечтающего об уединении, оставить с самим собою не на один месяц и не на один год, а на 15 лет, какой ужас создаётся у него в душе.

Уединение, безмолвие, молчание и затвор — это есть величайший подвиг, и нельзя смотреть на него, как на уединённое отдохновение. Оставшийся с собою человек, если его внутренняя жизнь не заполняется горним, будет охвачен тоской, унынием, пред ним раскроется лишь вся пустота его души, и это сделает ему невыносимым пребывание наедине с самим собою. Не от этой ли тоски, не от этой ли скуки и пустоты душевной так стремятся люди к мирской сутолоке, которая, с одной стороны, доводит их до изнеможения, а с другой — является для них при их внутренней пустоте совершенно необходимой,

Преподобный Серафим был избранник Божий, он был подвижник от самых своих юных лет. Его путь лежал через молчание и затвор. Если каждый человек, оглядываясь на прошлое, видит, что ведёт его Господь ко спасению, то наипаче явственно это видится на судьбах вот таких избранников Божиих, каким был преподобный Серафим. Путешествие в Киев, беседа со старцем, подвиг паломничества — всё это некий путь к тому высшему подвигу затворничества, к которому он смиренно приготовлялся в своих первоначальных трудах как послушник, как иеродиакон, как иеромонах.

Мы видели уже, что преподобный Серафим удалился в пустынь, отстоящую недалеко от Сарова. Мы знаем, с каким терпением, с каким великим терпением нёс все послушания монастырские преподобный Серафим. Мы со скорбью видели и те следы мирской жизни, которые, проникая и в монастырь, делали этот путь послушания и жития в монастыре Саровском скорбным для преподобного Серафима, и как он наконец удалился в эту пустынь. Но это было лишь преддверием к подвигу молчальничества. Мы знаем, что был внешний толчок, побудивший преподобного Серафима уйти в пустынь.

Пусть он внутренне созревал для этого постепенно, переходя от силы в силу, но внешним толчком ухода явилась его болезнь. Так, был некоторый толчок и для того, чтобы в пустыни предаться подвигу молчальничества, — это была смерть настоятеля.

По преклонному возрасту своему старец Исаия сложил с себя обязанности настоятеля, но не мог быть без бесед с преподобным Серафимом, и его из монастыря возили на тележке в пустынь. Смерть старца Исайи была великой скорбью для преподобного Серафима, он в старце имел именно того собеседника духовного, о котором многократно по разным поводам говорил после, советуя своим чадам иметь друзей.

И вот непосредственно в связи с этим событием вступает преподобный Серафим на путь новых великих подвигов. Вот что говорит преподобный Серафим о молчальничестве:"Паче всего должно украшать себя молчанием; ибо Амвросий Медиоланский говорит:"Молчанием многих видел я спасающихся, многоглаголанием же ни одного". И паки некто из отцов говорит, что молчание есть таинство будущего века, словеса же орудие суть мира сего".

Так высоко оценивает значение молчальничества преподобный Серафим. От многоглаголания, которого, конечно, так много было и в монастыре, стремился он уйти сначала в пустынь, а потом и в молчальничество.

"Молчание есть таинство будущего века" — в самом деле, в мирской жизни разве знают молчание? Там всё основано на многоглаголании, там царствует язык; там люди живут шумно, говорливо, там постоянно есть стремление к тому, чтобы дать простор злословию, осуждению клевете. Когда люди сходятся вдвоём, им неловко помолчать, они выдумывают темы для того, чтобы пустить в ход свой язык, они"занимают"друг друга. Молчание нестерпимо для людей, живущих внешней жизнью, наполняющих внутреннюю пустоту внешней трескотнёй и внешними впечатлениями, но там, в мире горнем, есть некое таинство бытия, для нас непостижимое, там царствует молчание, каковое и здесь, в минуты благоговения, в уединённых подвигах сподобились ощущать и переживать все наши подвижники.

Для того чтобы не нарушать своего обета молчания, преподобный Серафим перестал ходи в монастырь. Раньше он ходил из своей пустыни к праздничным службам, а наложив на себя обет молчания, он перестал туда ходить вовсе. Раз в неделю ему приносил его послушник или хлеб, или капусту. Когда послушник приносил преподобному Серафиму это скудное пропитание, он выносил ему обратно посуду и оставлял в этой посуде или кусок хлеба, или немного капусты. Это означало, что нужно ему принести в следующий раз то или другое. Смиренный послушник, иногда в метели и вьюги по снегу и сугробам, с трудом приходил в пустынь, неся преподобному Серафиму необходимое для его жизни.

Так с внешней стороны протекала жизнь преподобного Серафима в молчальничестве.

Каков же был внутренний смысл этого подвига? Сам преподобный Серафим раскрывает его. Вот что говорит он:

"Когда мы в молчании пребываем, тогда враг диавол ничего не успевает относительно к потаенному сердца человеку: сие же должно разуметь о молчании в разуме". Оно рождает в душе молчальника разные плоды духа."От уединения и молчания рождаются умиление и кротость; действие сие сей последней в сердце человеческом можно уподобить воде оной тихой Силоамской, которая течет без шума и звука, как говорит о ней пророк Исаия: воды Силоамли текущия тисе. Плодом молчания, кроме духовных приобретений, бывает мир души. Молчание учит безмолвию и постоянной молитве".

Всякому подвигу надлежит встретиться с врагом. Это не подвиг, который вдруг был бы оставлен без вражеского нападения. Чем более велик подвиг, тем страшнее нападение. Самый робкий, самый первый шаг на пути духовной жизни и то встречает многообразные препятствия и самые неожиданные, самые злые нападения вражеские, но такие великие подвиги, естественно, влекут и великие нападения. О внутренних борениях, о том, что преодолел преподобный Серафим в этом молчании, никто не знает, кроме Господа Бога. Ведь там чеканилась, в этом молчании, та драгоценность духа, которая потом была явлена миру преподобным, открывшим свой затвор.

Но мы знаем внешние злые нападения. Перед преподобным Серафимом поставили вопрос: на каком основании он не ходит в монастырь причащаться Святых Тайн?

Собрали"собор"по этому делу и решили предложить ему ходить в монастырь по–прежнему. Раз пришёл послушник и сообщил преподобному Серафиму постановление братии. Молча, ничего не ответив, выслушал это постановление преподобный Серафим и в монастырь не пошёл. Снова повелел игумен повторить преподобному Серафиму это распоряжение, и когда вновь сказал то же пришедший инок, преподобный Серафим молча последовал за ним в монастырь. И вот в 1810 г., после пятнадцати лет пустынножительства, преподобный Серафим вошёл в ворота монастыря. Весь монастырь пришёл в движение, это было событие для монастыря необычайное. Но возросло ещё больше общее изумление, когда преподобный Серафим в полном молчании после службы прошёл в покои игумена, а оттуда пошёл в келию, указанную ему, и там затворился.

Он исполнил распоряжение власти монастырской, он ушёл из своей пустыни в монастырь, но здесь заключился в затвор. Началось смущение в братии по поводу такого упорного нежелания быть в общении с ними. Спрашивали:"Зачем он уединяется, когда, пребывая в близком общении с братией, мог назидать их словом и примером, не терпя ущерба и в благоустроении души своей?"Старец отвечал, говоря словами святых отцов:""Возлюби праздность безмолвия предпочтительно насыщению алчущих в мире", — сказал Исаак Сирин. И св. Григорий Богослов рек:"Прекрасно благовествовать для Бога, но лучше сего, если человек себя очищает для Бога"",

Вот ответ, который дал преподобный Серафим на эти искушающие вопросы. В его келии не было ничего, кроме икон и обрубка дерева. В это время преподобный Серафим под рубашкой носил большой железный крест на верёвке. Носил ли он вериги, с точностью сказать трудно; в некоторых житиях указывается, что он носил их, в некоторых говорится, что вериг у него не было и что за них принимался железный крест. А вот что сам преподобный Серафим говорил о веригах:"Кто нас оскорбит словом или делом, если мы перенесём обиды по–евангельски, вот и вериги наши, вот и власяница".

В это время питанием преподобного Серафима были вода и рубленая капуста. Послушник, носивший ему воду, уже встречал преподобного Серафима иначе, чем когда он был в молчании. Преподобный Серафим, находящийся в затворе, не показывал ему своего лица. Он выходил к послушнику, закрывшись полотном, и простирал лишь руки, чтобы принять от него посуду, в которой тот приносил пищу. А иногда вовсе не выходил, вовсе не принимал принесённого, то есть оставался некое время совершенно без всякой пищи. В это время молитвенным его правилом была, кроме обычного его правила, особенно усердная молитва Иисусова.

О молитве Иисусовой преподобный Серафим говорит так:

"За рукоделием или будучи где‑либо на послушании, твори беспрестанно молитву: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. В молитве внемли себе, то есть ум собери и соединяй с душою. Сначала день, два и более твори молитву сию одним умом, раздельно, внимая каждому особо слову. Потом, когда Господь согреет сердце твоё теплотою благодати Своей и соединит в тебе оную в един дух, — тогда потечёт в тебе молитва оная беспрестанно и всегда будет с тобою, наслаждая и питая тебя".

Преподобный Серафим причащался Святых Тайн в своей келии. Ему приносили Причастие в его затвор. К этому времени относится его усиленное желание иметь всегда в сердце память смертную. Память смертная — это совсем не постоянный страх и ужас, это есть постоянное памятование о часе смертном, дабы ничтожною казалась мирская жизнь и дух устремлялся к вечности. Для того чтобы сделать память смертную постоянной, преподобный Серафим поставил в своей затворнической келии гроб, в котором и завещал похоронить себя.

Пробыл преподобный Серафим в затворе пять лет. Потом понемножку начал ослаблять затвор: сначала, не выходя из келии, отворил свою дверь и стал виден для братии, хотя и жил и подвизался так, как будто бы никого кругом не было. Но иногда он вновь надолго затворял двери. И вот однажды, когда двери его были заперты, приехал архиерей Иона и пожелал обязательно увидеть преподобного Серафима. Пошли сказать ему об этом. Преподобный Серафим двери не отворил. Тогда решительный игумен Нифонт, тот самый, который впоследствии не допускал дивеевских сестёр к преподобному Серафиму, предложил меру решительную: снять с крюков дверь, но архиерей Иона воспротивился и сказал, что если преподобный Серафим не считает возможным сам отворить дверь своего затвора, то его надо оставить в покое.

Наконец наступило время выйти преподобному Серафиму на путь общественною служения. Явилась преподобному Серафиму Божия Матерь и повелела ему отворить двери и сделаться для всех наставником и старцем. Так кончился затвор преподобного Серафима.

Преподобный Серафим научил братию свою понимать, что есть подвиг и ради чего он совершается. Он решительно отметает суетные мирские укоры, что подвижничество — это эгоистическое самоспасание, что надо не Богу молиться, а приносить людям пользу. Много ли подвижников? И сколько людей в миру занимаются принесением пользы?

Лишь отдельные люди избирают путь, каковой избрал преподобный Серафим. Жизнью своею преподобный Серафим засвидетельствовал и утвердил ту пользу, которую приносит человек, когда он достигает духовного совершенства. Не для самоистязания, не для того, чтобы умертвить себя, а для того, чтобы в этом огне подвижнических борений создать душу чистую и служить Господу, совершаются подвиги, потом уже Господь Сам распорядится, что и как делать этой душе.

Был преподобный Серафим в послушании, был преподобный Серафим в пустыни, был он в молчании, потом перешёл в затвор, во всех подвигах пребывал десятки лет, и лишь под самый конец жизни, лишь последние семь лет он служил людям. Но эти семь лет были так плодоносны в деле служения ближним, что они, конечно, оправдали бы и не одну человеческую жизнь. Да и мы сами разве на себе не испытываем правду подвижнического пути преподобного Серафима? Разве сейчас каждый из нас не испытывает на себе благодатного действия его праведной жизни, наипаче же те, которые были в Сарове на поклонении святым мощам?

Ведь и сейчас, через 100 лет после его кончины, каждый со своею скорбью, со своею тоскою идёт к нему. Не идёт он туда, к обещающим"принести пользу", ибо какое он там найдёт себе утешение? Мы все устали душою из‑за отсутствия истинной жизни: один изнемогает от внутренних своих борений, другой изнемогает от всевозможных житейских скорбей. И когда сделается так тяжко, так нестерпимо больно, куда он пойдёт за исцелением? Пойдёт он вот к таким подвижникам, к таким угодникам Божиим, каким был преподобный Серафим.

Аминь.


БЕСЕДА ШЕСТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Не ставят зажжённый светильник под спуд, и не может укрыться город, стоящий на вершине горы. Но для того, чтобы возжечь светильник, и для того, чтобы городу вознестись на вершину горы, для этого требуется положить много трудов, нужно совершить великую работу Господню.

Преподобный Серафим Саровский подвизался более 40 лет, делая эту работу. Какие труды, какие борения, какие искушения и трудности были на этом пути, мы уже видели в наших прошлых беседах; какое послушание, какое смирение, какое терпение, какая любовь ко Господу воспламеняли дух преподобного Серафима на всё сие, видели. И вот ныне перед нами открываются двери келии преподобного Серафима. Перед нами его труды, как светильник, светящий людям, перед нами город, который виден всем, — это период старчества преподобного Серафима. Здесь ответ на все суемудрые вопросы о том, зачем нужен был его затвор, зачем были нужны все его труды и уединённые подвиги: пустынь, затвор и молчание. Всё для того, чтобы душу отдать на служение Господу. Как Он распорядится этой душой, человеку думать не надлежит. Ты лишь думай о том, чтобы привести её в достойный порядок, чтобы её отдать всю на служение Господу, потом уже Сам Господь укажет, как надлежит тебе служить людям.

Старческая деятельность преподобного Серафима по времени невелика — 8 лет, а подготовлялся он к ней 16 лет в иночестве, 15 лет в отшельничестве и 15 лет в затворе — всего 46 лет.

Внешняя жизнь старца Серафима была иной, чем в затворе. Каждый мог приходить к нему: братия — во всякие часы, во всякое время, а люди мирские, посторонние — после ранней обедни и до восьми часов вечера.

В житии рассказывается, как принимал посетителей преподобный Серафим. После беседы он покрывал епитрахилью посетителя и заставлял повторять за собою следующие слова:"Согрешил я, Господи, согрешил душою и телом, словом, умом, делом и помышлением и всеми моими чувствами: зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием, волею или неволею, ведением или неведением".

И за сим читал разрешительную молитву, каковую читает священник на исповеди:"Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами Своего Человеколюбия да простит ти, чадо, вся согрешения твоя, и аз, недостойный иерей, властию мне данной, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь".

Помазывал он чело елеем из лампадки и, целуя в уста приходившего к нему, говорил всегда:"Христос воскресе" — и за сим давал прикладываться к иконе Божией Матери.

С самыми тяжкими духовными и житейскими затруднениями приходили к нему. Он был близок ко всей жизни, не гнушался нашими слабостями и житейскими заботами и скорбями. В житии рассказываются трогательнейшие случаи таких к нему обращений с житейской нуждой.

Однажды прибежал к преподобному простой крестьянин с шапкой в руке, с растрёпанными волосами и упал в ноги:"Батюшка, у меня лошадь украли, я теперь совсем нищий, не знаю, чем кормить буду семью. А говорят, ты угадываешь".

Серафим ласково взял его за голову и, приложив к своей голове, сказал:"Огради себя молчанием и поспеши в такое‑то село. Когда будешь подходить к нему, свороти с дороги и пройди задами четыре дома, там увидишь ты калиточку, войди в неё, отвяжи свою лошадь от колоды и выведи молча".

Всё так и исполнил и получил крестьянин свою лошадь.

Прежде чем перейти к рассмотрению самого главного делания преподобного Серафима в этот период его жизни — разумею заботы о дивеевской обители, — нам надо подробно рассмотреть отношение его к семье Мантурова и к Мотовилову.

Мантуров был богатый помещик. Он захворал тяжкой болезнью и был почти при смерти, уже начали выпадать у него от разложения кости из ноги. В таком состоянии крайнего изнеможения он приехал в Саровскую пустынь к преподобному. Отец Серафим встретил его словами:"Что, пожаловал посмотреть на убогого Серафима?"

Мантуров со слезами стал просить его об исцелении. Тогда Серафим спросил его:"Веруешь ли ты в Бога?"И повторил это три раза:"Веруешь ли ты в Бога?"

И ответил ему болящий Мантуров:"Верую, верую, верую".

"Радость моя, — сказал ему тогда преподобный Серафим, — если ты так веруешь, то верь же и в то, что верующему всё возможно от Бога, а потому верь, что и тебя исцелит Господь, а я, убогий Серафим, помолюсь".

Посадил он Мантурова у гроба своего, который стоял у него всегда, а сам ушёл в келию молиться.

Когда вернулся к Мантурову, то помазал его святым елеем и сказал:"По данной мне от Господа благодати, я первого тебя исцеляю". И потом насыпал ему сухарей и сказал, чтобы он шёл и нёс их в монастырь. И почувствовал Мантуров, что он здоров, бросился лобзать ноги преподобному Серафиму, а тот ему сказал:"Разве Серафимово дело мертвить и живить, низводить в ад и возводить? Что ты, батюшка, это дело Единого Господа, Который творит волю боящихся Его. Ему, Всемогущему, и Пречистой Его Матери должен воздать благодарение".

Так исцелил преподобный Мантурова, так начались их отношения. Исцелённый уехал. Там, в миру, он вспомнил со страхом, что преподобный Серафим повелел поблагодарить Господа. Поблагодарить Господа, но как? Снова он едет в Саровскую пустынь к преподобному Серафиму с этим именно вопросом. Опять его встречает преподобный Серафим, но уже вот какими словами:"Радость моя, а ведь мы обещали поблагодарить Господа, что Он возвратил нам жизнь‑то".

Удивился Мантуров прозорливости старца и ответил:"Я не знаю, чем и как, что же вы прикажете?"

Тогда, повествует нам житие, преподобный Серафим взглянул на него особым образом и весело сказал:"Вот, радость моя, всё, что ни имеешь, отдай Господу и возьми на себя самопроизвольную нищету".

Поразился и устрашился Мантуров. Это ведь значило ни более ни менее, как в один миг отказаться от всей своей жизни: от богатства, от устроенного внешнего благополучия, а у него жена была, нужно было подумать о семье. Как всё это пронеслось в разуме его, преподобный Серафим, прозревая мысли его, сказал:"Оставь всё, не пекись о том, о чём ты думаешь. Господь тебя не оставит ни в сей жизни, ни в будущей. Богатства не будет — хлеб насущный будешь всегда есть".

"Согласен, батюшка, что благословите мне сделать?"

"А вот, радостъ моя, — ответил преподобный Серафим, — помолимся, и я укажу тебе, как вразумит меня Господь".

И вразумил преподобного Серафима Господь, дабы Мантуров продал имение своё, отпустил на волю крепостных людей, купил 15 десятин земли в селе Дивееве и стал там жить. А что это была за жизнь, по–человечески говоря, какая это была нужда, какая это была нищета, какие это были постоянные насмешки, какое это было постоянное злословие — об этом повествует нам житие преподобного.

Особенно тяжко переносила этот подвиг жена Мантурова, которая часто роптала, часто осуждала, часто поносила своего мужа за то, что он послушался преподобного Серафима. Сама она об этом своём состоянии и о том, как она исцелилась от него, рассказывает так:

"Однажды, когда мы до того уже дошли зимой, что не было чем осветить комнаты, а вечера длинные, тоскливые, тёмные, я раздосадовалась, разворчалась, расплакалась без удержу, сперва вознегодовала на Михаила Васильевича, потом на самого батюшку, о. Серафима начала роптать и жаловаться на горькую судьбу мою. А Михаил Васильевич всё молчит да вздыхает. Вдруг слышу какой‑то треск, смотрю — Господи, страх и ужас напали на меня. Боюсь смотреть, глазам своим не верю. Пустая, без масла, лампада у образов вдруг осветилась белым огоньком и оказалась полной елея. Тогда я залилась слезами, рыдая и всё повторяя:"Батюшка Серафим, угодник Божий, прости меня Христа ради, окаянную, роптунью недостойную — никогда более не буду". И теперь без страха не могу вспомнить этого. С тех пор я никогда не позволяла себе роптать и как ни трудно было, а всё терпела".

Мантуров стал ближайшим помощником преподобного Серафима в делах дивеевских. Дальнейшая его судьба связана с необычайными событиями, но уже касающимися сестры его, Елены Васильевны.

Елена Васильевна, когда была невестой, была нрава весёлого, совсем иная по своей настроенности, чем брат. И вот внезапно она отказала своему жениху. Случилось это так. Понадобилось ей ехать по поводу наследства, которое неожиданно должна была она получить. Во время дороги, когда ей нужно было выйти из кареты, слуги её вдруг заметили, что она остановилась и стоит в каком‑то ужасе и трепете. Впоследствии она рассказывала, что в этот момент она увидела над собою страшную пасть какого‑то змея, который хотел её проглотить. И тут она взмолилась ко Господу и дала обет девства.

Она приехала к преподобному Серафиму, чтобы от него получить благословение постричься в монастырь. И в ответ услышала такие страшные для неё, такие загадочные, такие непонятные слова:"Нет, матушка, что это ты задумала в монастырь, нет, радость моя, ты выйдешь замуж".

"Что это вы, батюшка, — испуганно сказала Елена Васильевна, — ни за что не пойду, я не могу, я дала обещание Царице Небесной идти в монастырь, и Она накажет меня".

Но старец повторял всё:"Отчего тебе не выйти замуж? Жених у тебя хороший, благочестивый, матушка. Все тебе завидовать будут. Нет, ты и не думай, матушка, ты непременно выйдешь замуж, радость моя".

"Что это вы говорите, батюшка, да не могу я, не хочу я замуж".

Но старец своё:"Нет, нет, радость моя, тебе уж никак нельзя, ты должна и непременно выйдешь замуж, матушка".

Несколько раз она ездила к преподобному Серафиму и каждый раз получала от него одно и тоже настойчивое указание, что она выйдет замуж. Она рассердилась, она решила пойти в другой монастырь уже без благословения преподобного Серафима, но не выдержала, всё‑таки приехала к нему и получила прозорливое вразумление, что ей не надлежит уходить туда, и всё ей твердил, что она должна выйти замуж, а она всё говорила одно:"Не хочу замуж, батюшка".

Так три года испытывал её преподобный Серафим, наконец позвал к себе и сказал:"Теперь, радость моя, пора уже тебе и с женихом обручиться".

Испуганная Елена Васильевна зарыдала:"Не хочу я замуж, батюшка".

Но преподобный Серафим сказал:"Ты всё ещё не понимаешь меня, матушка. Ты только скажи начальнице‑то, Ксении Михайловне, что отец Серафим приказал тебе с женихом обручиться, в чёрненькую одежду одеться. Ведь вот как замуж‑то выйти, матушка. Ведь вот какой Жених‑то, радость моя. Пока Жених твой в отсутствии, ты не унывай, а крепись лишь и мужайся. Он и придёт ночью тихонько и принесёт тебе кольцо, перстенек, как Екатерине‑то великомученице, матушка. О, какая неизреченная радость‑то тогда будет, матушка".

Так и постриглась в монастырь Елена Васильевна и сделалась ревностнейшей послушницей преподобного Серафима.

Здесь мы должны подойти к завершительному моменту великой её жизни и великого её послушания. Это касается последних дней приснопамятной послушницы Елены Васильевны. Преподобный позвал её к себе и сказал:

"Ты всегда меня, матушка, радость моя, слушалась. И вот теперь хочу я тебе дать одно послушание. Исполнишь ли ты его, матушка?"

"Я всегда вас слушала и всегда готова вас слушать".

"Во, во, так, радость моя, — воскликнул преподобный Серафим и продолжал. — Вот видишь ли, матушка, Михаил Васильевич, братец‑то твой, болен у нас, и пришло время ему умереть. Умереть надо ему, матушка, а он мне ещё нужен для обители‑то нашей, для сирот‑то. Так вот послушание тебе: умри ты за Михайло‑то Васильевича, матушка".

"Благословите, батюшка" — так ответила Елена Васильевна, великая его послушница. Повернулась она, чтобы уйти в дверь после долгой сладостной беседы, в которой он, услаждая её, подготовлял к великому подвигу, она пошатнулась и упала, а когда пришла в себя и была увезена в свою келию, то слегла и уже не встала. Она умерла.

Описание её смерти — это описание исхода души праведной ко Господу: она видела Царицу Небесную, видела Жениха своего, видела необычайной красоты дворец:"Описать красоту его при полном желании не могу вам, батюшка, весь он был из прозрачного хрусталя, и двери, замки, ручки и отделка из чистого золота. От сияния и блеска трудно было смотреть на него, он весь как бы горел".

Так почила великая послушница преподобного Серафима, так кончилась её жизнь земная.

Мы, рассматривая жития святых праведных людей, не только испытываем сладость и утешение, но получаем назидание.

В этом событии нечто открывается нам. Дворец, о котором говорила Елена Васильевна, заставляет нас поразмыслить о нашей жизни. Мирскую пошлую жизнь мы принимаем за дворец. Диавол обманывает нас всевозможной подделкой и мишурным блеском. Но дворцы из хрусталя и золота — истинная драгоценность, и истинная красота — только там, где Господь, а дорога к этому дворцу лежит через подвиги Серафима.

Аминь.


БЕСЕДА СЕДЬМАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Не похоже ли наше отношение ко всему, что связано с жизнью преподобного Серафима, на некие воспоминания наши о нём, как будто мы рассматриваем не житие его, а вспоминаем то, что видели своими глазами.

Это то же чувство, которое испытывают решительно все побывавшие в Саровской пустыни. Не верится, что преподобный Серафим жил 100 лет тому назад.

Когда идёшь по дороге от монастыря в дальнюю пустынь и проходишь источник или место, где на камне молился преподобный Серафим, то кажется тебе, что ты посещаешь места, совсем недавно освящённые благодатною его жизнью — таким близким, совсем близким кажется тебе преподобный Серафим.

Отсюда и в нашем рассмотрении жизни его эта потребность подольше остановиться и подробнее рассмотреть отдельные факты, наиболее значительные в жизни преподобного Серафима.

В прошлую беседу нашу мною было сказано, что прежде чем нам перейти к рассмотрению отношения преподобного Серафима к Дивеевской обители, мы должны подробнее рассмотреть его отношения к Мантуровым и Мотовилову.

О Мантуровых мы говорили в прошлый раз. Ныне переходим к Мотовилову. Как знакомство и начало отношений с Мантуровым связано с исцелением его от болезни, так же связано с исцелением начало и этих, более внутренних отношений с Мотовиловым.

Мотовилов о своей болезни говорит так:

"За год до пожалования мне заповеди о служении Божией Матери при Дивеевской обители великий старец Серафим исцелил меня от тяжких, неимоверно великих ревматических и других болезней с расслаблением всего тела и отнятием ног, скорченных и в коленках распухших, и с язвами пролежней на спине и боках, коими страдал неисцельно более трёх лет. 1831 года 9 сентября батюшка отец Серафим одним словом исцелил меня от всех болезней моих".

Преподобный Серафим исцелил Мотовилова. Для нас, почитающих преподобного Серафима и ведающих о его чудесах, это так же естественно, как сказать о человеке, умеющем говорить, что он сказал слово. Но рассмотрим подробно, как всё это произошло, дабы нам воскресить перед собой живой образ преподобного Серафима.

Четверо принесли Мотовилова к преподобному Серафиму, а пятый поддерживал ему голову. В это время преподобный Серафим сидел на лужайке на большой поваленной сосне, которая, как говорит Мотовилов, и сие время лежит на берегу Саровки. И вот на просьбу об исцелении, обращённую к преподобному Серафиму он сказал:"Да ведь я не доктор. К докторам надобно относиться, когда хотят лечиться от болезней каких‑нибудь".

Мотовилов ответил ему, что испробовал все лечения у докторов, был у самых известных, у самых прославленных и теперь надеется только на одного Господа Бога.

"И тогда преподобный спросил:

— А веруете ли в Господа Иисуса Христа, что Он есть Богочеловек, и в Пречистую Его Божию Матерь, что она есть Приснодева?

— Верую.

— А веруете ли, что Господь как прежде исцелял мгновенно, так и ныне также легко и мгновенно может по–прежнему исцелять требующих помощи?

— Истинно всему этому всею душою моею и сердцем моим верую.

— А если веруете, то вы здоровы уже!

— Как здоров, — спросил я, — когда люди мои и вы держите меня на руках?

— Нет, — сказал преподобный, — вы совершенно всем телом вашим теперь уже здоровы вконец!

И он приказал державшим меня на руках своих людям моим отойти от меня, а сам, взявши меня за плечи, приподнял от земли и, поставив на ноги, сказал мне:

— Крепче стойте, твёрже утверждайтесь ими на земле, вот так; не робейте, вы совершенно здоровы теперь.

И потом прибавил, радостно смотря на меня:

— Вот видите ли, как вы хорошо теперь стоите.

Я отвечал:

— Поневоле хорошо стою, потому что вы хорошо и крепко держите меня.

И он, отняв руки свои от меня, сказал:

— Ну вот, уже и я теперь не держу вас, а вы и без меня всё крепко же стоите.

Взяв меня за руку одною рукой своею, а другою в плечи мои немного подталкивая, повёл меня по траве и по неровной земле около большой сосны, говоря:

— Вот, ваше Боголюбие, как вы хорошо пошли!

Я отвечал:

— Да потому, что вы хорошо меня вести изволите!

— Нет, — сказал он мне, отняв от меня руку свою, — Сам Господь совершенно исцелить вас изволил, и Сама Божия Матерь о том Его упросила. Вы и без меня теперь пойдёте и всегда хорошо ходить будете; идите же.

И стал толкать меня, чтобы я шёл.

— Да этак я упаду и ушибусь, — сказал я.

— Нет, не ушибётесь, a твёрдо пойдёте.

И когда я почувствовал в себе какую‑то свыше осенившую тут меня силу, приободрился немного и твёрдо пошёл, то он вдруг остановил меня и сказал:

— Довольно уже! — и спросил: — Что, теперь удостоверились ли вы, что Господь вас действительно исцелил?

И дал совет:

— Так как трёхлетнее страдание ваше тяжко изнурило вас, то вы теперь не вдруг помногу ходите, а постепенно, мало–помалу приучайтесь к хождению и берегите здоровье ваше, как драгоценный дар Божий".

Мотовилов пошёл в монастырь исцелённым. Люди его пошли отдельно лесом, славили Господа, а молва о том, что произошло исцеление, уже бежала вперёд, в монастырь. Там, в монастыре, вышли навстречу исцелённому Мотовилову и игумен, и иеромонахи, которые поздравляли его с великой милостью Божией.

Вот так начались отношения Мотовилова с преподобным Серафимом. Могут ли отношения, начавшиеся так, пройти безразличными для человека, может ли совершившееся такое великое благодеяние Божие остаться бесследным, коренным образом не изменить всю последующую жизнь человека? Какое для этого нужно было иметь каменное сердце и величайшее легкомыслие! Мотовилов, пережив это чудо, сделался послушником Божией Матери, как его называл преподобный Серафим. Коли отношения с Мантуровым были более делового характера, то отношения с Мотовиловым, напротив, имели значение глубокое, внутреннее. Именно ему преподобный Серафим раскрыл многие духовные тайны, и мы обязаны Мотовилову не только тем, что он сохранил многие предметы, оставшиеся после кончины преподобного Серафима, с любовью сохранив в Дивееве даже некоторые выкупленные у саровских монахов, но он ещё более имеет для нас значение тем, что сохранил духовную драгоценность, преподанную ему в беседах с преподобным Серафимом. Вот об этой внутренней стороне надлежит сказать нам.

Преподобный Серафим говорил Мотовилову, что первейшая цель человеческой жизни есть стяжание Святого Духа Божия. Что исполнение заповедей, совершение богослужений, посты — всё это есть как бы русла, по которым течёт человеческая жизнь, дабы потом всё это соединить в некоем благодатном мире того духовного состояния, которое он именует стяжанием Духа Святого Божия. Мы, обыкновенные смертные, по самому естеству нашей природы способны видеть отблески высшей правды в разрозненных явлениях человеческой жизни.

Когда людей тянет мирская жизнь, это не всегда значит, что мир соблазняет их злом. Нет, видя в мирской жизни отблески правды, они принимают мир за полноту истины. Верующим, которые идут путём, указанным Святой Церковью, Господь открывается созерцанием красот мира, в молитве, в редкие, исключительные моменты духовного подъёма, особенно при таинстве святого Причащения. Это минуты светлого и лучезарного осияния благодатного Святого Духа.

Но вот как об этом состоянии свидетельствует необычайная беседа преподобного Серафима с Мотовиловым.

Мотовилов спросил преподобного Серафима:"Какое же будет доказательство, что Дух Святой пре6ывает в душе".

"Тогда о. Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне:

— Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобой!.. Что же ты не смотришь на меня?

Я отвечал:

— Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыпятся. Лицо ваше светлее солнца, и у меня глаза ломит от боли!..

Отец Серафим сказал:

— Не устрашайтесь, ваше Боголюбие, и вы теперь сами так же светлы стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божия… Что же чувствуете вы теперь?

— Необыкновенно хорошо! — сказал я.

— Да как же хорошо? Что именно?

Я отвечал:

— Чувствую я такую тишину и мир в душе моей, что никакими словами выразить не могу!

— Что же ещё вы чувствуете?

— Необыкновенную радость во всём моём сердце!

— Что ещё вы чувствуете, ваше Боголюбие?

Я сказал:

— Теплоту необыкновенную!

— Как, батюшка, теплоту? Да ведь мы в лесу сидим. Теперь зима на дворе и под ногами снег, и на нас более вершка снегу и сверху крупа падает… Какая же может быть тут теплота?"

Завершая беседу, преподобный Серафим сказал:

"Вот что значит быть в полноте Духа Святого, про которую святой Макарий Египетский пишет:"Я сам был в полноте Духа Святого…"Этою‑то полнотою Духа Своего Святого и нас, убогих, преисполнил теперь Господь… Ну, уж теперь нечего более, кажется, спрашивать, ваше Боголюбие, каким образом бывают люди в благодати Духа Святого!.."

Разве мы в своей жизни не имеем подтверждения слов преподобного Серафима? Разве даже после наших бледных, скорее похожих на намёк благодатных состояний духа не теряем смысл и интерес к внешней и материальной стороне жизни?

Как понятны нам делаются слова преподобного Серафима.

Если бы надолго удержаться в этом состоянии, человеку не было бы никакого дела ни до еды, ни до питья, он не мог бы долее жить во плоти.

Когда благодатная сила Божия осеняет человека, жизнь его во плоти здесь имеет только один смысл: идти дальше по пути духовного совершенствования.

Преподобный Серафим многое открыл Мотовилову из тайн будущего. Одно нам надлежит особенно заметить. Это то, что касается судеб Церкви и мира. Говоря о том, что иногда отступает от человека благодать Божия, он указывает на причину сего. А потом говорит так:

"Есть ещё причина, и, можно сказать, беспричинная причина, по коей благодать Всесвятого Духа изволит иногда оставлять даже человека богоносного. И это уже попускается от Самого Господа испытывать сим лишь крайне укрепившихся в благодати Божией людей… Так вот, такое же искушение будет допущено на всю вселенную во времена антихриста, когда все святые Божии люди и Святая Церковь Божия Христова, лишь из них одних состоящая, как бы оставлены от защищения и помощи Божией будут; нечестивые же восторжествуют и возвеличатся над ними".

То есть будут такие времена антихриста, когда Церковь, уже в это время состоящая как бы исключительно из святых Божиих людей, будет попущением Божиим совершенно оставлена от защищения, и тогда‑то будет требоваться, дабы не отступить от Христа, вера, терпение святых.

Но в преддверии к такому состоянию, говорит преподобный Серафим,"подобные же тому безмерные искушения попускаются и будут попускаться и до этого времени на святых великих угодников Божиих".

Вот, что предрекает преподобный Серафим. Мы знаем, что сие предречение находится в полном соответствии со Словом Божиим, и всё же в устах преподобного оно, это предречение, ближе продвигается к нам, как бы ещё более нами усвояется. Почему оно важно нам? Мы не знаем времён и сроков, мы не предрекаем скорое пришествие антихриста. Даже преподобный Серафим, когда к нему некто обратился с этим вопросом, сказал:"Ты слишком много думаешь об убогом Серафиме".

Кто же из нас дерзнёт предсказать о времени? Но не сие важно нам в этом предречении — оно нас укрепляет в том, чтобы нам не искушаться и не соблазняться одной соблазнительной мыслью для человека: мыслью о том, что если"все"не веруют — значит"все"правы.

Когда кругом безбожники, человека и самого тянет отречься от веры. И хотя бы эти"все"были погружены в самые безобразные пороки и этим воочию свидетельствовали, что не у них правда, всё‑таки слово"все"производит на человеческую душу какое‑то соблазняющее впечатление. Неужели, дескать, все не правы, а прав я один да ещё какая‑то"кучка попов"?

Чтобы утверждаться пророчеством святых, укрепляющих нас в вере, что мы, малое стадо, идём верной дорогой, будущее Церкви с самых первых времён никогда не рисовалось как внешняя победа и торжество. Церковь, по Слову Божию, в последние времена будет ничтожной по своему количеству горсткой святых. Но эта Церковь встретит Христа, грядущего во Славе.

Аминь.


БЕСЕДА ВОСЬМАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Ни в чём так не выражается образ преподобного Серафима, как в его отношении к Дивеевской обители, к сиротам дивеевским. Это его создание. Завещала ему заботу о Дивееве основательница монастыря матушка Александра, которая, умирая, просила старца Пахомия, чтобы он возложил на себя заботу о сёстрах, а Пахомий сказал:"Стар я и слаб, а вот иеродиакон Серафим, духовность его тебе известна, он доживёт до этого, ему и поручи это великое дело".

И поручила ему матушка Александра. А 9 декабря 1826 г., когда состоялась уже закладка мельницы, полагавшей материальную основу Дивеевской общины, преподобный Серафим в некоем восторге воскликнул:"В день зачатия Анны и я хочу зачать обитель".

Это было его порождение, это были самые интимнейшие выражения его духа. Естественно, что на это и было направлено вражеское ополчение. Естественно, что здесь именно врагу и надо было как бы дать решительную битву преподобному Серафиму.

Отношение преподобного Серафима к Дивеевской обители вызвали соблазны братии саровской.

Первый из этих соблазнов был грубо материальный, он касался тех материальных забот преподобного о дивеевских сёстрах, которые не нравились саровским монахам. Много надо здесь приводить примеров, прочтём только, что говорила монахиня Капитолина:

"Много терпел за нас батюшка, много родименький принял за нас, много перенёс терпения и гонения. Как впервые‑то прислал наш батюшка на мельницу‑то два столбика, да вовсе так и не значащие, привезли их к нам, так у воротец и сложили, даже класть ещё негде было у нас.

Бранятся."Ваш Серафим всё таскает, — говорят они, — кряжи увёз, показывайте сейчас, где они у вас запрятаны". Чудеса. Показали мы лежащие у ворот столбики. И верить не хотят, бранятся — такие и сякие, всё попрятали. Прихожу я после к батюшке‑то, а он меня и встречает:"Во, — говорит, — радость, суды заводят. Кряжи я увёз какие. Судить хотят убогого Серафима. Зачем слушает Матерь Божию, что велит Она убогому? Зачем Матерь‑то Божию слушает, зачем девушек дивеевских не оставляет? Прогневались, матушка, прогневались на убогого Серафима. Скоро на Царицу Небесную подадут в суд"".

Это был соблазн грубый, но был соблазн тонкий и страшный: он касался отношения преподобного Серафима к дивеевским сёстрам.

Эти отношения представлялись для окружающих слишком неясными, непонятно близкими, непонятно родными. И вот этот соблазн, по–видимому, и причинял, главным образом, тяжкие скорби преподобному Серафиму, именно этот соблазн заставил в конце концов и игумена Нифонта прямо сказать преподобному Серафиму:"Тобою соблазняются, соблазняются тем, что ты оказываешь милостивое попечение сиротам дивеевским".

И на это, сначала поклонившись в ноги игумену, преподобный Серафим ответил наставительно:"Ты пастырь, не позволяй же всем напрасно говорить, беспокоить себя и путников, идущих к вечности".

Этот соблазн заставил и произвести обыск у преподобного Серафима, как свидетельствует старице Ксения Кузьминична:

"Раз пришло нас семь сестёр к батюшке, работали у него целый день и остались ночевать в пустыни. Часу эдак в десятом увидела наша старшая из окна, что идут по дороге с тремя фонарями — и прямо к нам. Догадались мы, что это казначей Исайя, и поскорей навстречу им открыли дверь. Вошли они, не бранили ничего, оглядели только нас зорко и молча чего‑то всё искали и приказали нам тут же одеться поскорее и немедленно идти прочь".

Этот соблазн заставил преподобного Серафима обратиться к защите Самого Господа. Чтобы видимо убедить всех, что Господу и Царице Небесной угодно, дабы о. Серафим занимался Дивеевской обителью, великий старец выбрал вековое дерево и помолился, чтобы оно преклонилось в знак Божиего определения. Это дерево оказалось выворочено с громадным корнем при совершенно тихой погоде.

Мы оставляем в стороне внешнюю историю Дивеева, постройку мельницы, покупку земель, постройку храмов и хозяйственную жизнь обители. Нас интересует не внешняя, а внутренняя сторона отношений преподобного к Дивееву. 25 ноября у источника явилась преподобному Серафиму Матерь Божия, а через несколько дней после этого произошло следующее событие.

Преподобный Серафим взял двух своих любимых сестёр — Параскеву Степановну и отроковицу Марию — и пошёл с ними в дальнюю пустынь. И вот там, в дальней пустыни, он подал им две зажжённые свечи, поставил двух сестёр: одну по правую, другую по левую сторону Распятия, которое висело на стене, а сам стал молиться. Молился он долго, так, что они с зажжёнными свечами стояли больше часа. Потом помолился, приложился к Распятию и им велел помолиться и приложиться. Во время этой молитвы явилась у преподобного Серафима мысль о закладке мельницы, каковая закладка послужила фундаментом внешнего бытия Дивеевской обители. Тут же преподобный Серафим открыл будущее той обители, связав это своё утверждение внешнего её бытия с грядущими её судьбами. Так, когда к нему пришла жившая в довольстве молодая красивая женщина, которая решила выйти замуж, преподобный Серафим стал уговаривать её остаться в Дивеевской общине.

"Нет, батюшка, не хочу. Не могу никак". — "Послушай, радость моя, — продолжал отец Серафим, да так‑то сладостно, хорошо, прибавляла Ксения, — я тебе открою тайну, только смотри, умолчи её до времени. Сама Божия Матерь ведь избрала это место. А чего Царица‑то Небесная не возможет, всё будет у неё. Вот Она приказала мне, убогому Серафиму, поставить мельницу для девушек в два постава, чтобы она вечно кормила бы их. Потом благословила Матерь‑то Божия и церковь им свою выстроить, матушка. Во, радость моя, всё своё у нас будет. Это я тебе только говорю, а ты умолчи до времени".

Ксении все эти слова показались странными. Прозревая мысли её, преподобный Серафим сказал:"Ведь вот ты какая. Говоришь — любишь меня, а усомнилась и не веришь убогому Серафиму. Поверь, поверь мне, матушка, всё это совершится".

Вид у о. Серафима был при этом чудесен, привлекателен и весьма вдруг просветлён. Так преподобный Серафим раскрыл будущее Дивеевской обители. Внутренние отношения, которые были среди сестёр, представлялись ему так:

"Когда я ещё была мирской, рассказывает Мария Васильевна, бывала я у батюшки Серафима. Как‑то он спросил меня:

— Видела ли ты Дивеево и моих девушек матушка?

— Видела, — говорю, — батюшка.

— А видела ли ты пчёлок, матушка?

— Как же, — говорю, — не видать? Видела, батюшка.

— Ну вот, матушка, ведь пчёлки‑то всё вокруг матки вьются, а матка от них никуда. Так вот точно и дивеевские мои девушки ровно как пчёлки всегда с Божией Матерью будут".

А как преподобный Серафим относился к ним? Это так ярко чувствуется в многочисленных рассказах его сирот. Однажды, когда Прасковья Ивановна работала у источника, к ней батюшка вышел со светлым лицом и в новом белом балахончике. Ещё издали воскликнул он:"Что я тебе, матушка, принёс!" — и подошёл к ней, держа в руках зелёную веточку с фруктами. Сорвав один, он вложил ей в уста, и вкус был невыразимо приятен и сладок. Затем, вкладывая в уста ещё такой же фрукт, он произнес:"Вкуси, матушка, это райская пища".

Он ревниво оберегал дивеевских сестёр от всякого растленного духа, считая их как бы своею собственностью, подаренной ему Самой Божией Матерью на его ответственность. Поэтому всякое посягательство со стороны сего тлетворного духа встречало со стороны преподобного Серафима резкий отпор и пламеннейшую молитву в защищение их. Ксении было сказано преподобным Серафимом, что если она придёт в монастырь и её кто‑либо будет звать к себе побеседовать, чтобы она не соблазнялась этим. Забыв предостережение, Ксения ослушалась. Наутро, придя к преподобному Серафиму в слезах, стала ему каяться, он сказал:"Господь тебя простит, ведь теперь ты ещё больше моя, ибо я тебя нынче ночью аки добычу у льва из зубов вырвал".

Мы подходим к ласковости и близости в отношении к сёстрам, которые и вызывали соблазны развращённых мирским духом людей.

Послушница Елены Васильевны Мотовиловой, Ксения Васильевна, говорит:

"А как батюшка‑то любил нас, просто ужас да и только, сказать‑то я уже не умею. Бывало, придёшь это к нему, а я всегда этакая суровая, серьёзная была, ну вот и приду, а он уставится на меня да и скажет:

— Что это, матушка, к кому это ты пришла‑то?

— К вам, батюшка.

— Ко мне, да и стоишь как чужая. Ко мне‑то, к отцу‑то? Что ты, что ты, матушка!

— Да как же, батюшка, как же?

— А ты приди да обними, да поцелуй меня, да не один, а десять раз поцелуй‑то, матушка.

— Ах, как же это, батюшка, да разве я смею?

— Да как же не смеешь‑то, ведь не к чужому, ко мне пришла, радость моя, эдак к родному не ходят. Да где бы это ни было, да при ком бы то ни было, хотя бы тысяча тут, должна была прийти и поцеловать, а то что стоишь, как чужая".

Преподобный Серафим имел особое от Божией Матери поручение и попечение о дивеевских сёстрах, и всё его отношение к дивеевским сёстрам неразрывно связано с его постоянными молитвенными воздыханиями к Божией Матери.

Это святейшее место ограждено святою тропою, которую прошла стопочками Своими Сама Пречистая Матерь.

Только в таком святейшем месте могли создаваться такие отношения. Об этой святой тропе, об этой канавочке свидетельствует Василий Садовский:

"Много чудесного говорил батюшка о. Серафим об этой канавке. Так что канавка эта — стопочки Божией Матери. Тут её обошла Сама Царица Небесная. Эта канавка до небес высока. Землю эту взяла в удел Сама Госпожа Пречистая Богородица. Туту меня, батюшка, и Афон, и Киев, и Иерусалим. И как антихрист придёт, везде пройдёт, а канавки этой не перескочит".

Чудесно началось основание этой канавки: было как бы видение сестрам, многие из них в разных показаниях свидетельствуют об этом. Так, старица Анна Алексеевна говорит:

"Раз одна из нас, чередная, по имени Мария, ночью, убираясь, вышла из келии и видит, батюшка Серафим в белом своём балахончике сам начал копать канавку. В испуге, а вместе с тем и с радостью, не помня себя, вбегает она в келию и всем нам это рассказывает. Все мы в неописанной радости бросились на то место и, увидев батюшку, прямо упали ему в ноги, но, поднявшись, не нашли его".

В это же самое время монахиня Евдокия была у батюшки Серафима, и он сказал ей:"Гряди, гряди, матушка, скажи девушкам, пусть сегодня начинают канавку рыть, я был там и сам начал её".

Это святое место всё озарено светом Божией Матери, оно не могло быть без постоянного её попечения. Вот как сам преподобный Серафим поведал об этом Василию Садовскому. С особым чувством читаются нами эти слова. По–видимому, они записаны с полной точностью и передают самую его манеру говорить:

"Небесная Царица, батюшка, Сама Царица Небесная посетила убогого Серафима, и во, радость‑то нам какая, батюшка. Матерь‑то Божия неизъяснимою благодатию покрыла убогого Серафима.

— Любимый мой, — рекла Препрославленная Владычица Пречистая Дева, — проси чего хочеши.

Слышишь ли, батюшка, какую нам милость явила Царица Небесная".

И угодник Божий весь так и просветлел, так и сиял от восторга.

"А убогий‑то Серафим, — продолжал батюшка, — Серафим‑то убогий и умолил Матерь‑то Божию о сиротах своих, батюшка. И просил, чтобы все, все в Серафимовской‑то пустыни спаслись бы сиротки, батюшка. И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченную радость, батюшка".

Так вот, вот что соблазняло саровских монахов. Почему же соблазняло сие? И каков был внутренний смысл и основание этого соблазна?

Каждый человек другого мерит на свой аршин. Люди, наблюдая жизнь постороннего человека, почти всегда судят его не за те или иные поступки, а за те внутренние побуждения, которые они за ними предполагают, а предположения этих внутренних движений зависят от того, на что мы способны сами.

Человеку, который полон самолюбия, всегда будет казаться, что и другой делает всё, побуждаемый самолюбием. Человек, порабощённый страстями, будет всегда думать, что действиями другого человека руководят грязные страсти. И так всегда и во всём.

Вот эта именно аршинная мерка, применённая к непостижимейшим, благодатнейшим отношениям, и была причиной соблазна.

Ведь судили те, кто не стоял на камне тысячу ночей. Ведь судили те, которые не питались три года сниткой, судили те, которые не 40 лет подвизались, как преподобный Серафим, в затворе и молчании.

Как же по немощи человеческой было им не соблазниться от этих странных и непонятных отношений.

Вот когда преподобный Серафим прославлен, когда вся его жизнь освещена солнцем правды, тогда для нас легче понять, в чём здесь дело. А дело здесь вот в чём: дивеевские сёстры в преподобном Серафиме видели воплощённым в живой действительности то, о чём тоскует, к чему стремится человеческая душа. Они через него ощутили истинный дух Божией Матери, они нашли то, к чему рвётся из грешной мирской жизни человеческая душа, где она не находит удовлетворения и только опаляет крылья свои, летит, как на огонь, на призрак истины и вместо истины находит обман и разочарование.

Здесь они получили лучшее, что есть в жизни. То, что лишь мелькает в миру, вдруг здесь, очищенное, просветлённое, дающее полное удовлетворение человеческой душе, стало перед ними воочию, и естественно, что они всем сердцем отдались этому.

Отсюда их необычайная, благоговейнейшая любовь к преподобному Серафиму.

А он? Почему он так радостно принимал их к себе? Да потому, что их души открывались ему; он, прозорливый, не мог не видеть, какие у них сердца, как они на него смотрят, что они от него ждут. И естественно, что он отдавал им то, что не могли, не хотели принять саровские монахи. Вот почему создались такие отношения, вот почему благословила их Пречистая Матерь Божия.

Аминь.


БЕСЕДА ДЕВЯТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Мы верим во святых угодников Божиих. Мы верим, что при жизни своей подвигами и трудами своими по благодати Божией они получили великие дары Духа Святого. Мы верим, что Господь Бог слышит молитвы святых, и верим, что наши молитвы через них доходят к Господу. Если Господу угодно по неисповедимым для нас тайнам творить Свою святую волю и воздействовать благодатною Своею силою даже через предметы вещественные, то тем более святая душа человеческая может и воистину являться тем орудием в руках Божиих, через которое Он посылает людям многочисленные Свои и великие милости.

Жизнь преподобного Серафима была преисполнена великих даров Духа Святого по преимуществу в последний период его жизни, когда после с лишком 40–летних подвигов он вышел на путь своего общественного служения, получив на сие непосредственное указание и благословение от Самой Божией Матери.

В этот последний период после затвора преподобный Серафим изменил и свой образ жизни, и свой внешний вид.

Пищу он вкушал в день однажды, во сне был крайне воздержан и спал, сидя на полу, прислонившись к стене, а иногда кладя голову или на поленья, или на камни, а часто ложился на мешки с кирпичами, которые находились в его келии. Одевался в подрясник из черного толстого сукна, летом накидывал белый балахон, а зимой носил шубу и рукавицы. От дождя надевал полумантию, сделанную из цельной кожи, с вырезом поверх одежды, подпоясывался белым, всегда чистым полотенцем и носил медный крест.

На монастырскую работу выходил в лаптях, зимой в бахилах, а идя в церковь к богослужению, надевал кожаную полумантию. На голове зимой и летом носил камилавку.

Какие были побуждения у преподобного Серафима одеваться не так, как требовал монастырский порядок, мы не знаем. Здесь есть как бы некая черта юродства, но мы знаем только одно, что преподобный Серафим мог делать так, как считал нужным. Ведь за этими бахилами, за этим полотенцем, за этим медным крестом на груди стояли 40 лет подвигов. Если бы какой‑нибудь иеромонах вздумал бы одеться так, это был бы соблазн, ему этого нельзя, а преподобному Серафиму можно.

Но когда жил преподобный Серафим, были смущавшиеся всем, что выходило из ряда обыкновенного в жизни и внешнем облике преподобного Серафима.

Один богатый человек, посетивший преподобного Серафима и видя его убогую одежду, стал говорить ему:"Зачем ты такое рубище носишь?"И преподобный Серафим ответил так:"Иоасаф–царевич данную ему пустынником Варлаамом мантию счёл выше и дороже царской багряницы".

В эти годы к преподобному Серафиму народу шло великое множество, дожидаясь его и в монастыре, и около келии, и на дороге, когда он шёл, и в пустыни — весь Саров был полон стекавшимися к нему.

Чтобы сократить для себя необходимость видеть такое множество людей, преподобный Серафим хотел причащаться в келии своей и некоторое время и по окончании затвора так именно и делал — Святые Дары приносили ему после Литургии в келию.

Об этом причащении преподобного Серафима в келии надлежит прочесть несколько слов, написанных не какой‑нибудь полуграмотной старухой, а известным писателем и педагогом Неверовым, который в детстве и в ранней своей юности видел преподобного Серафима и дожил почти до нашего времени. Родился он в 1810 г., а скончался в 1892 г. и в 70–х годах опубликовал свои воспоминания о том, как он в Сарове видел преподобного Серафима в келии:

"Когда мы отправились к нему вслед за священником с Дарами, я протеснился вперёд к старцу. По обыкновению, он стоял на коленях на пороге своей келии, и сверх монашеской мантии на нём была епитрахиль.

Когда приблизился священник и передал ему Чашу, он, благоговейно приняв её в руки, начал громко читать причастную молитву:"Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистинну Христос, Сын Бога живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от нихже первый есмь аз". При этом он преклонил голову, держа Чашу над головой. Затем, приподнявшись, прочёл:"Еще верую, яко сие есть самое пречистое Тело Твое, и сия есть самая честная Кровь Твоя…"Всё это с таким убеждением и с таким восторженным умилением, что и я невольно преклонил колена. С тех пор я всякий раз, когда бывал в Сарове, старался как можно ближе становиться к Серафиму, чтобы не только слышать, но и видеть, как он произносит причастную молитву, и любоваться его глубоко вдохновенной наружностью, следить за каждым его движением, что всё производило на меня неотразимое впечатление. Даже до сей поры, подходя к причастию и повторяя за священником слова причастной молитвы, я вижу перед собой величественный образ старца с Чашей в руках".

И вот причащение преподобного Серафима в келии тоже вызвало соблазн. Почему причащается не как все?

Забывалось этими"всеми", что вся жизнь его была не такова, как у всех. Что он постился не как все, что он молился не как все, не как все был в затворе, в молчании…

И вот игумен Нифонт довёл до сведения соответствующих властей об этом"непорядке".

Преподобному Серафиму был от епископа Тамбовского указ, чтобы он прекратил причащение в келии и причащался как все.

Было очень много попыток самых благонамеренных, из самых лучших побуждений затушевать истинное отношение братии саровской, и наипаче игумена Нифонта, к преподобному Серафиму, но это делать совершенно не нужно, ибо во имя истины и правильного понимания того, каким путём земным шёл преподобный Серафим, надлежит правильно представлять себе те внешние обстоятельства, в которых протекала его подвижническая жизнь.

Житие преподобного Серафима даёт яркое свидетельство недоброжелательства игумена Нифонта к преподобному Серафиму. Но вот документ, показывающий, что именно так и понимали эти отношения современники. Это письмо митрополита Филарета.

Митрополит Филарет был величайшим почитателем преподобного Серафима вместе с наместником Троице–Сергиевой Лавры о. Антонием, который сподобился на себе испытать силу прозорливости преподобного Серафима. Они задумали в 1840 г. опубликовать жизнеописание старца Серафима. Это намерение встретило решительное противодействие со стороны Святейшего синода, главным противником в Синоде был митрополит Иона. Сообщая об этом Антонию, митрополит Филарет пишет:"Наверное, уже игумен Нифонт успел сообщить о Серафиме свои недобрые мысли".

Эта фраза из письма митрополита Филарета не оставляет никаких сомнений в действительных отношениях игумена к преподобному, но на деле всё это по милости Божией привело лишь к вящему прославлению преподобного Серафима.

Так и это запрещение причащаться в келии, как бы силою заставив преподобного Серафима выйти для причащения Святых Тайн в храм, увеличило его путь славы, создало торжественное его шествие из храма в келию после причащения.

С каждым днём народу стекалось всё больше. Дошло до того, что ежедневно к преподобному Серафиму приходило до двух тысяч человек.

Нифонт говорил:"Когда отец Серафим жил в пустыни, то закрыл все входы к себе деревьями от того, чтобы не ходили, а теперь стал принимать всех так, что мне до полуночи нет возможности закрыть ворота монастырские".

Велики были те дары Святого Духа, которые так привлекали к нему народную душу: он имел дар прозорливости, дар исцеления, дар разумения, дар утешения и дар пророчества.

Невозможно передать все случаи проявления его даров, возьмём некоторые примеры. Сестра Дивеевской обители (Е. М. З.) была в миру замужем и до своего пострижения в монашество приехала в Саров замужней женщиной. Ей захотелось испытать преподобного Серафима — правда ли, что он всё знает. И, скрыв от него, что она замужем, она обратилась к нему с таким вопросом:"Батюшка, благословите меня поступить в Дивеевскую обитель для спасения души".

И услыхала неожиданный ответ:"Нет, матушка, погоди, сперва поживи с мужем, а когда он умрёт, тогда ещё десять лет потрудись для своих церквей просфорней, и мужа‑то тогда избавишь ты от муки".

Она возразила:"Еще неизвестно, батюшка, кто из нас прежде умрёт: муж мой или я".

"Нет, матушка, — отвечал преподобный, — муж твой годика через три умрёт".

Ушла эта женщина, всё же не убедившись в прозорливости преподобного Серафима, смущённая и неудовлетворённая. Потом, через много лет, она свидетельствует о том, как всё это чудесным образом сбылось: умер её муж через три года, она должна была некоторое время быть просфорней в храме, а потом, после тяжких испытаний, она и была приведена Господом в Дивеево.

А вот рассказ архимандрита Арсения, возобновителя Святогорской Успенской пустыни. Он шёл к преподобному Серафиму со смущённым сердцем, у него был очень сложный внутренний вопрос: идти ли ему в Соловецкий монастырь или оставаться со своей семьёй? Сложность этого вопроса проистекала оттого, что он легкомысленно дал обет постричься в монахи в Соловецкой обители и в то же время не был подготовлен к разрыву с любимой своей семьёй.

"Переступил я порог келии старца, — рассказывает архимандрит Арсений, — и нашёл его в сенях, лежащего на полу, одетого в нагольный овчинный тулуп и держащего в руках пшеничный калач с видом, как будто он его ест. Я поклонился, стоя перед ним молча, не задавая ему никаких вопросов, и только мысленно просил по данной ему благодати разрешить мне недоумения мои к пользе душевной: идти ли мне в Соловки и там остаться или же возвратиться домой. Старец приподнялся, взглянул на меня пристально, махнул рукой, говоря:"Иди, иди, а потам назад неволею" — и больше не сказал ни слова".

Этот будущий иеромонах отправился, как выяснилось потом, на Соловки, а через год так сложились внешние обстоятельства, что ему насильно пришлось отправиться с Соловков назад, к своей семье.

Вот ещё свидетельство одного иеромонаха.

Из Саровской пустыни в Казанскую епархию был вызван один иеромонах. Он пришёл к преподобному Серафиму, чтобы взять у него благословение на этот далекий путь. Он нашёл преподобного Серафима в лесу: он делал гряды для своего огорода. Монах к нему подходит молча. Серафим спрашивает его:"Ты куда едешь?" — "Вызывают в Казань". — "С тобою обман, батюшка, не ходи в Макарьевскую пустынь". — "Меня, батюшка отец Серафим, вызывают не в Макарьевскую, а в Р–кую пустынь". — А отец Серафим продолжает своё:"Я тебе говорю, не ходи в Макарьевскую". Подумавши ещё намного, промолвил:"Ну, поживи вне Capoвa несколько, опять к нам приедешь и умрёшь в богоспасаемой Саровской пустыни".

Потом, благословив, старец отпустил его с миром. И вот когда этот иеромонах уехал в Казань, то выяснилось, что произошла ошибка, что он действительно назначен был не в Р–кую пустынь, а в Макарьевскую, как и сказал ему преподобный Серафим. И, памятуя слова преподобного, он отказался от этого назначения и, прожив некоторое время вне Сарова, вновь вернулся туда.

А вот что произошло с тем Антонием, которому писал своё письмо митрополит Филарет. Он был тогда строителем Высокогорской пустыни и приехал к преподобному Серафиму в страшном унынии: его преследовали мысли о кончине. Ему всё время казалось, когда он входил в храм, что он входит туда последний раз. Всё время ему думалось, что вот–вот он должен умереть. И он приехал душевно разбитый к преподобному Серафиму, чтобы он ему прямо сказал, скоро ли его кончина. Приехал Антоний и ждал, когда придёт преподобный Серафим, которого не было в это время в келии.

Братия его окружила, говорила о преподобном Серафиме и вдруг, слышит он, говорят:"Отец Серафим идёт".

Шёл он в обыкновенной своей одежде, с мешком за плечами, опираясь на топорик. Антоний подошёл и поклонился ему."Что ты?" — спросил его отец Серафим."К вам, батюшка, со скорбной душою", — ответил Антоний."Пойдём, пойдём, радость моя, в келию".

Антоний в келии стал умолять преподобного Серафима, чтобы тот открыл ему тайну его кончины, что это нужно ему для спасения его души, что если действительно он должен скоро умереть, то он тогда уже все силы, какие только у него есть, положит на то, чтобы достойно приготовиться к смерти.

"Не так ты думаешь, радость моя, — вдруг говорит ему преподобный Серафим, — Промысл Божий вверяет тебе обширную лавру". Антоний подумал, что преподобный утешает его как человека, находящегося в душевном смятении:"Батюшка, это не успокоит меня, не усмирит моих помыслов, скажите прямо о моей кончине". А преподобный Серафим повторяет:"Неверны твои помыслы. Промысл Божий вверяет тебе обширную лавру". И стал просить Антония, чтобы он, когда будет в этой лавре, милостиво принимал саровских иноков."Теперь, — говорит, — гряди во имя Господне, тебя ждут".

Не успел Антоний выйти из келии Серафима, как встретил посланного от игумена Нифонта, который звал поскорее Антония к себе. Антоний уходил совершенно не успокоенным. Так он и остался при своём мнении, что о. Серафим сказал ему просто несколько ласковых слов, чтобы рассеять его мрачные мысли и этим успокоить его. Прошло несколько месяцев. В Троице–Сергиевой Лавре умирает наместник. И вдруг Антоний получает от митрополита Филарета указ о том, что он назначается наместником Троице–Сергиевой Лавры.

Прозорливость преподобного Серафима была не просто раскрытием будущего и неизвестного — она была исполнена действенной, благодатной силы. Эта прозорливость иногда перерождала человеческую душу, ибо она была не личным его, человеческим свойством, а благодатною силою Божией, даром Духа Святого.

Вот как рассказывается об одном горделивом генерале, который приехал в Саров. Когда один человек, живший уже в Сарове и видевший преподобного Серафима, стал уговаривать этого генерала сходить к преподобному Серафиму, тот долго не хотел. Ему казалось, что это ниже его генеральского достоинства — идти к какому‑то старцу, который его не зовёт, который его не встречает. Ему, по–земному привыкшему к почестям, украшенному многочисленными орденами, всё это казалось несообразным. Но в конце концов он послушался уговоров и вместе со знакомым своим приблизился к келии. Каково же было его удивление, когда преподобный Серафим встретил его земным поклоном, а потом ввёл в келию и затворил дверь. Через некоторое время оставшийся ожидать знакомый услышал страшные рыдания в келии, потом отворилась дверь, вышел генерал. Его под руки поддерживал преподобный Серафим. Генерал закрывал лицо своё руками и плакал навзрыд.

Генерал впоследствии сказал своему знакомому, что он такого дара прозорливости и такой силы, благодатно действующей на совесть человеческую, даже не мог себе представить.

Житие так характеризует это благодатное действие слов преподобного Серафима:"Беседы его открывали сердца, снимали с очей как бы некоторую завесу, озаряли умы собеседников светом духовного разумения, приводили их в чувство раскаяния и возбуждали решительную перемену к лучшему, невольно покоряли себе волю и сердца других, разливали в них мир и тишину".

Всё ныне рассмотренное нас научает на примерах жизни преподобного Серафима твёрдо, неустанно идти дорогою спасения. Мы, грешные, простые смертные, не имеем таких благодатных даров, мы не имеем таких великих подвигов. И тем не менее, всякий человек, встающий хоть сколько‑нибудь на путь жизни духовной, имеет перед своими очами, как указующий маяк, образ и жизнь преподобного Серафима. Встречает ли человек на этом духовном пути внешние препятствия, как встречал преподобный Серафим уже в Саровской пустыни, пусть он, памятуя жизнь преподобного, научается терпеливо и неустанно идти по той дороге спасения, на которую сознательно встал. Если он встречает, подобно преподобному Серафиму, препятствия внутренние — человеческую клевету и неправду, которую на себе испытал преподобный Серафим, пусть он знает, что на это нужно отвечать так, как научил преподобный Серафим: не опровергать, не бороться, а только всё больше трудиться для Господа, и время покажет, где истина, как оно показало и в жизни преподобного Серафима. И когда будет человек изнемогать в этих внутренних своих борениях, пусть он вспомнит, как боролся со страстями преподобный Серафим.

И так во всём и всегда. Имея перед своими очами этот пример, ты научишься терпеливо, смиренно, неотступно идти дорогою спасения.

Не дерзай думать, что ты достигаешь какой‑то высоты, но то, чего достиг преподобный Серафим своей великой подвижнической жизнью, благодатным светом осветит и твой жизненный путь.

Аминь.


БЕСЕДА ДЕСЯТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Преподобный Серафим Саровский был чудотворцем ещё при жизни своей. Чудо, как все истины веры, не доказывается разумом, это не математическая задача, не научный вопрос, логика и аргументы не имеют здесь такого значения. Истины веры утверждаются на иных, высших основаниях.

Если неверующий человек встречается в жизни своей с явным проявлением непосредственной Божественной силы, он не примет"чуда", его разум всегда найдёт путь для того, чтобы оправдать своё неверие. Вот почему важно и разум расположить к принятию веры. Вот почему не бесполезны и некоторые размышления о существе того, что именуется чудом.

Чудо — это есть непосредственное действие Божественной силы, иногда временно приостанавливающей или изменяющей обычные законы естества.

Для человека, верующего в Бога, ясна и несомненна вера в чудо, и если иногда человек говорит, что он в Бога верует и в то же время решительно отвергает чудеса, это лишь какое‑то страшное внутреннее недоразумение. Для всякого, для кого жив Господь, естественно живое, непосредственное воздействие Его на нашу жизнь и законы естества. И если для нас, верующих в Бога, самое устроение мира и самые законы, по которым совершается эта естественно–природная жизнь, есть творческое создание воли Господней, то так просто принять, что та же Высшая Сила, Которая создала законы природы, в любой момент может приостановить их действие и непосредственно Своею Божественною силою изменить ход естественно–природных законов. Но всмотримся в эти законы. Что видим мы в природе?

Там одна меньшая сила преодолевается высшею силою того же порядка. Сила притяжения заставляет камень лежать неподвижно, но силой человеческой руки он может быть отторгнут от земли и брошен вверх. Здесь преодолевается в некий момент меньшая сила силой большей.

Так же для верующего разума совершенно понятно, что может быть момент, когда Божественная Сила, создавшая и содержащая всю вселенную, приостанавливая обычные законы бытия, действует непосредственно на нашу жизнь как высшая сила. Пусть человек посмотрит на свою собственную жизнь и на окружающие его явления — он усмотрит подтверждение этой истины. Об этой же истине свидетельствует и жизнь преподобного Серафима.

Это не есть жизнь обычного человека, это жизнь человека, который родится раз в столетие, один из сотен миллионов людей, угодник Божий, которого Господь избрал за его великие труды и великое смирение как бы проводником Божественной благодатной силы, непосредственно действующей на людей.

В прошлый раз видели мы благодатный дар его прозорливости, ныне мы увидим великий благодатный дар его исцелений.

Мы приведём лишь очень немногое.

Игумения Слободского монастыря Вятской епархии была больна водяной болезнью. Отправилась она к преподобному Серафиму — к старцу Серафиму, как звали его тогда, — для того, чтобы испросить у него молитв об исцелении, ибо молва по всей Руси тогда шла об исцелениях старца Серафима в Сарове. И в этом рассказе, так же как и во многих других, для нас драгоценным является не только самое это изложение события исцеления, но и те подробности, вся внешняя обстановка его, ибо они как бы воскрешают перед нами живую действительность.

"После ранней обедни в назначенное время вошли мы, — рассказывает она, — в келейные сени старца. Я увидела здесь среди множества посетителей одного человека, горько плачущего: отец Серафим за что‑то сделал ему строгий выговор, и когда тот хотел что‑то дать старцу, отец Серафим ответил:"Теперь не приму, теперь не приму"".

Услышав эти слова"не приму", будущая игумения была крайне смущена, потому что она хотела тоже нечто передать старцу."Тогда Серафим вдруг раздвинул толпу посетителей, с улыбкой подошёл ко мне, — говорит она, — и молча протянул руку. От радости и удивления не зная, что делать, я поспешно подала ему полотенце. Он трижды утерся им и сказал:"Иди, радость моя, за мной". Проведя в келию, благословил меня, дал просфоры, со святой водой и сказал:"Завтра мы с тобой увидимся"".

По возвращении в гостиницу Пульхерия почувствовала себя страшно нездоровой: болезнь, которая будто бы затихла во время путешествия в Саров, с необычайной силой возобновилась. Здесь как бы происходило некое испытание её веры. На другой день после ранней обедни преподобный Серафим ушёл в пустынь. Эта больная женщина в сопровождении тех, кто был с нею, должна была идти туда. Она еле двигалась, около келии простояла около часа. Наконец вышел о. Серафим: он был в полумантии, с зажжённой свечой в руках и начал благословлять всех подходящих к нему по очереди.

"После всех подошла и я к нему. Он, взглянув на меня, сказал:"Ты, матушка, нездорова", — и, благословляя, продолжал:"Пойди, умойся в ключе и напейся, и будешь здорова".

Я ответила ему:"Я уже пила, батюшка, и умывалась, когда пришла сюда".

Серафим повторил:"Возьми, матушка, воды из ключа, пей и умойся. Апостолы Христовы исцелят тебя, и будешь здорова".

Когда же я сказала ему, что у меня нет ничего, во что взять воды, то он вынес из своей келии небольшой кувшинчик и повторил, отдавая мне, прежние слова".

Всё это исполнила с верою и смирением раба Божия Пульхерия и сейчас же, по свидетельству её, стала здоровою.

Почему для совершения чуда требуется то или иное внешнее действие — это для нас такая же тайна, как и всё, что связано с таинственными соединениями внутреннего, духовного, невидимого с вещественным, видимым. Как исцеления через иконы, через изображения Божией Матери, как священнодействие, таинства. Почему преподобный Серафим не непосредственно попросил Господа Бога об исцелении Пульхерии, а велел ей произвести несколько внешних действий, мы этого не знаем, но мы знаем, что преподобный Серафим не всегда в одной и той же форме совершал свои исцеления, были и непосредственные его обращения к Богу для исцеления болящих.

Вот старица Феодосия Васильевна сообщает следующее:"Страдая падучей болезнью, пришла я к батюшке Серафиму, а он и говорит мне:"Ступай, радость моя, в Дивеево рыть канаву. Эту канаву Сама Царица Небесная Своим пояском измерила, так что когда антихрист придёт, то канавка эта не допустит его туда". — "Батюшка, — говорю я ему — ведь я больна вот так‑то и так‑то". Выслушав меня, взял он меня за плечи и, нагнув голову мою, прочитал молитву. Тут же сразу я почувствовала себя здоровой".

Не только об исцелениях через некоторые внешние действия или по молитве преподобного над болящими свидетельствуют современники, мы знаем и об исцелениях его заочных.

В 1829 г. заболела жена Алексия Гурьевича Воротилова. Воротилов отправился в Саров. Приехал туда он ночью и так был страшно встревожен за жизнь своей жены, что пошёл к о. Серафиму, несмотря на этот поздний час. Отец Серафим как будто его ждал. Он сидел на крыльце келии и, когда Воротилов подошёл к нему, встретил его такими словами:"Что, радость моя, поспешил в такое время к убогому Серафиму‑то?"

Воротилов стал со слезами ему рассказывать причину поспешного прибытия в Саров, но Серафим, к величайшей его скорби, ответил ему, что жена его должна умереть. Тогда Воротилов, обливаясь потоками слёз, припал к ногам преподобного Серафима и стал умолять его помолиться о возвращении ей жизни и здоровья. И вот старец Серафим погрузился в молитву. Молился он без слов, молился минут десять, по свидетельству Воротилова, который всё время лежал у ног его. Помолившись, сказал:"Ну, радость моя, Господь дарует супружнице твоей жизнь, гряди с миром в дом твой".

Воротилов возвратился домой и здесь узнал, что именно в этот момент в эту ночь выздоровела его жена.

Были случаи при жизни преподобного Серафима, когда являлись особые видения, направляющие болящих к нему.

Александра Лебедева рассказывает, что она была больна, при смерти. Лечили многие врачи и в конце концов должны были сказать родным, что она безнадёжна.

20 мая 1827 г. ночью видит больная, что входит к ней какая‑то незнакомая старая женщина среднего роста, белокурая, круглолицая, с закрытыми глазами, босиком, вся запылённая, и говорит ей:"Что ты лежишь и не ищешь себе врача?"Больная осенила себя крестным знамением — ей подумалось, что она видит какую‑то нечистую силу, — и стала читать"Да воскреснет Бог…". Тогда эта женщина говорит:"Ты не бойся меня, я тебе желаю добра, молитву эту я люблю и радуюсь, [если] кто читает её". Тогда больная спросила:"Кто же ты, не с того ли света и не видела ли там моего мальчика?"Женщина ответила:"Видела, он на тебя гневается; впрочем, о нём нет нужды говорить, а надобно подумать о себе: что ты не заботишься об исцелении?"Больная сказала ей:"Много было у меня врачей, но ни один не мог помочь мне". На это женщина ответила:"Я найду тебе верного врача, который уже давно желает исцелить тебя, он нарочно просил меня сходить к тебе. Спеши в Саровскую пустынь к отцу Серафиму, он тебе может помочь".

"Коль скоро вошли мы в келию отца Серафима, я вырвалась из рук тех, кто держал меня, с необыкновенной силой и бросилась к ногам отца Серафима". Тогда старец покрыл её своею епитрахилью и прочитал над ней молитву, а потом, взяв её обеими руками за голову, несколько приподнял. Больная ощутила в это время, что как будто кто‑то с шумом сдернул с неё шубу, и почувствовала себя так, как бывает после сильного угара. Потом дал святой воды и антидор, велел приложиться к кресту, который висел у него на груди, и к стоящей на столе иконе Божией Матери и сказал:"Вот твоя Заступница. Она ходатайствовала о тебе перед Богом". Больная выздоровела совершенно.

После смерти преподобного Серафима записано множество чудес, совершённых по молитве его. Из этого множества мы берём только один случай, засвидетельствованный иеромонахом Серафимом, впоследствии Святогорцем, в схиме Сергием. В своих келейных записках он передаёт следующее.

"В 1849 г. при моём отъезде из Вятки я заболел. Болезнь моя была убийственна: не думал я, что останусь жив, потому что враг сильно восстал на меня. Никакие средства не помогали. Я отчаялся. Только в первый вечер 50–го года вдруг как будто кто‑то тихо говорит мне:"Завтра день кончины отца Серафима, саровского старца, отслужи по нему заупокойную панихиду, и он тебя исцелит". Это меня сильно утешило. А надо было сказать, что я лично не знал преподобного, но в 38–м году, бывши в Сарове, посещал его пустыньку и с той поры возымел к нему веру и любовь. Эта сердечная привязанность и вера ещё больше утвердились во мне, когда в 1839 г. мне снилось, что я служу молебен преподобному Серафиму и громко воспеваю:"Преподобие отче Серафиме, моли Бога о нас". Только по шестой песни мне нужно было читать Евангелие преподобного — такое же или другое какое. Вдруг кто‑то говорит мне:"Читай от Матфея 36–е зачало". При этих словах таинственного голоса я пробудился. Но обращусь к начатому… Я попросил, сам будучи не в силах, отслужить по нему Литургию и панихиду, и лишь только это сделал, болезнь моя миновала, я почувствовал чрезвычайное спокойствие".

Так свидетельствуют современники о жизни старца Серафима, ныне прославленного преподобного Серафима Саровского и всея России чудотворца. Для нас рассмотрение жития преподобного Серафима утверждает и вновь укрепляет веру нашу в Божественную благодать, действующую через угодников Божиих. Для того чтобы усвоить веру в чудо, так же как и для того, чтобы усвоить вообще истины веры, нужно нравственное усилие, нужен подвиг жизни. Вера наша растёт и крепнет от внутреннего духовного роста, от нашего внутреннего духовного укрепления и очищения.

Немощность веры — это немощность духа, это прямое следствие нашей жизненной нечистоты. Там, где благодать, где чудо, пусть разум наш не торгуется с Господом. Верить в чудо нужно всем сердцем и вполне, здесь не должно быть никакой торговли: дескать, одно может быть, другого не может быть. Если сердце будет открыто для того, чтобы усвоить и принять веру в то, что чудо совершает Господь, тогда не будет искушать нас земной разум лукавыми сомнениями.

Через веру мы вступаем в особую область бытия, где все законы иные, где законы, действующие в нашем естественно–природном бытии, отменяются, упраздняются, не действуют более, а во всей полноте действует благодатная сила. И если ты через своё верующее сердце вступишь в эту область бытия иного, то тогда ты там уже отдашься без всяких колебаний, без всякой торговли, без всяких сомнений всемогущей Божественной воле Творца.

Прими веру в чудо в сердце твоём, и она совершенно по–новому осветит твою жизнь. Если ты не сподобишься никогда на себе самом испытать чудотворную силу Божию, всё равно эта вера всегда будет тебе сопутствовать; нечто особое будет звучать в твоей душе. Ты будешь чувствовать всегда, что над жизнью естественно–природной, над законами видимого вещественного мира есть Высшая Божественная сила, которая всегда сопутствует жизни человеческой и во всякий момент может приостановить действие естественных законов и сотворить то, что хочет Господь.

Аминь.


БЕСЕДА ОДИННАДЦАТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие"(Деян. 14, 22). Так передаются в Деяниях слова апостолов. Это значит, что на пути к Царствию Божию человеку приходится много пережить.

Источники скорбей многообразны, но главнейшие из них — три. Первая скорбь — от тех внутренних борений, которые предлежат всякому идущему в Царствие Божие. Ни одна человеческая страсть не сдаётся без боя, невидимая внутренняя борьба — процесс мучительный. Вот почему святые отцы эту борьбу называют мученичеством. Второй источник скорби — мирская жизнь. Царство мирское никогда не даёт человеку беспрепятственно идти в Царствие Божие. Мир оспаривает каждое движение человека на пути к Царствию Божию, и этими препятствиями повергает человека во многие скорби, напасти и беды. И наконец, есть скорби особого порядка. Это те скорби, которые прямо посылаются нам Господом как некие испытания, они нами переживаются иной раз по нашему неразумию как страшное несчастье, но внутренний смысл их лежит в заботе Господа о нашем спасении, попечении Его о нашей душе.

Иной раз посылается нам тяжкая нужда, иной раз посылаются нам иные скорби, именуемые на языке человеческом несчастьем, горем, но, посланные от Господа для спасения нашей заблудившейся души, они имеют тот же смысл, который имеют наказания, налагаемые любвеобильными родителями в отношении своих неразумных, испорченных детей. Часто люди изнемогают под тяжестью скорбей, жаждут утешения, поддержки, сочувствия, любви.

Преподобный Серафим Саровский обладал великим даром утешения. Посмотрим, что говорит об этом житие.

Анна Петровна Еропкина была счастливой невестой — богатая, красивая, молодая, любящая и любимая. Всё ей представлялось в будущей её судьбе в радужном свете, по–человечески говоря, она имела все основания к тому, чтобы свою жизнь земную представлять как неизменное и долгое счастье. Но вот однажды она видит во сне, что отец её входит к ней с каким‑то старцем, этот старец подошёл к её постели с отцом и сказал:"Напрасно идёт она замуж, много–много два или три месяца поживёт её муж".

В страшном смятении она проснулась, рассказала об этом отцу, постаралась поскорее изгладить это ночное впечатление, и через несколько времени сыграли свадьбу. Но предсказание сбылось. Через несколько месяцев муж её умер, и умер без причащения. Для людей верующих и для неё это было едва ли не самым страшным в его смерти. А без причащения он умер потому, что жена боялась, позвав священника, испугать мужа мыслью о серьёзности болезни и всё откладывала, всё откладывала. Отправилась она в Саров, не зная, где искать поддержки и утешения в своём безысходном горе. Вот как рассказывает она об этом своём приезде в Саров к старцу Серафиму.

"Я поспешила видеться с отцом Серафимом и получить от него какое‑либо облегчение от скорби, сильно тяготившей мою грудь. Торопливо войдя в монастырь, я была поражена необыкновенным зрелищем. Между Успенским собором и противоположным одноэтажным корпусом, точно волны, двигались густые массы народа. Из расспроса других узнаю, что в этом самом корпусе живёт отец Серафим. Вмешиваюсь в толпу народа из всякого пола, возраста и звания, сквозь них пробираюсь к крыльцу, куда и все также стремились, с большим трудом втираюсь в сени и через отворённую дверь проникаю в самую келию отца Серафима. Он чрезвычайно тесно сжат своими почитателями. Я по примеру других старалась приблизиться к нему и протянула ему руку для благословения, не имея возможности всмотреться ему хорошенько в лицо. Он, преподавая мне благословение и сухариков, сказал:"Приобщается раба Божия Анна благодати Божией".

Каково же было тогда моё удивление, когда я в неизвестном месте услышала своё имя, а посмотрев отцу Серафиму в лицо, узнала в нём того самого старца, который, как отец, предостерегал меня во сне от несчастного замужества. Вытесненная в сенцы, я около стенки ощупала ногами несколько поленьев и, приподнявшись на них, стала сквозь дверь через народ пристально смотреть на отца Серафима. Ангельский его вид, кротость в обращении со всеми показывали необыкновенного человека. Я не спускала с него глаз ни на одну минуту, следя за всеми его движениями, и вскоре заметила, что он как будто бы хочет прекратить приём к себе народа, потому что стал всех выпроваживать, говоря с кротостью:"Идите с миром". При этом сам ближе подвигался к отворённой двери, рядом с которой я стояла. Взявшись за скобку двери одной рукой, другой совершенно неожиданно для меня ввёл меня также за руку к себе в келию и, ни о чём не спрашивая, прямо стал говорить мне:"Что, сокровище моё, ты ко мне убогому приехала? Знаю, скорбь твоя очень велика. Господь поможет перенести её".

После этих и других утешительных слов он велел мне отговеть у них, исповедоваться у о. Илариона и приобщиться. Всё это было мною исполнено. Относительно мужа, перед смертью не исповедовавшегося и не приобщившегося Святых Тайн, сказал:"Не сокрушайся об этом, радость моя, не думай, что из этого одного погибнет его душа. Только Бог может судить, кого чем наградить или наказать. Бывает иногда так здесь, на земле, и приобщаются, а у Господа остаются неприобщёнными, другой же хочет приобщиться, но почему‑нибудь не исполнится его желание совершенно от него независимо, такой невидимым образом сподобляется причастия через Ангела Божия".

Чтобы совершенно удалить от меня все мрачные мысли при воспоминании о муже и не [дать] погибнуть мне от уныния и отчаяния, отец Серафим приказал мне по приезде домой в течение 40 дней неопустительно ходить на могилу мужа и говорить:"Благослови меня, господине, мой отче. Прости мне, елико согрешила пред тобою, и тебе Господь Бог простит и разрешит". В течение также 40 дней велел брать из храма Божия от совершающихся служб пепел из кадила и после, выкопав на могиле ямку глубиною четверти две, высыпать в неё пепел и прочесть по три раза"Отче наш", Иисусову молитву,"Богородице Дево, радуйся"и один раз"Символ веры".

Я боялась ехать домой в распутицу, а он сказал:"Радость моя, не бойся ничего, Бог даст тебе дорожку; снежок выпадет ещё на пол–аршина, и ты поедешь лучше, чем приехала, а в Петров пост опять будь здесь".

Всё исполнилось. После этого я как будто совершенно переродилась, в душе моей водворилось такое спокойствие, какого со смертью мужа я никогда не чувствовала".

Вот пример из жизни, описанный простыми правдивыми словами. Скорбь о смерти любимого, близкого человека — самая тяжкая из всех жизненных скорбей. Мы, грешные, всегда стоим перед этой скорбью, беспомощные, не зная, как и чем утешить, что сказать, когда плачут и скорбят люди перед свежей могилой. Да, мы говорим слова утешения, говорим о том, что Господь всё делает как лучше, и всё это мы говорим верно, но всё это мы говорим холодно, и поэтому слова наши не действенны, не утешительны.

Преподобный Серафим, конечно, не доказывал бессмертия души и не говорил никаких отвлечённых истин. В чём же была тайна могущественного действия его слова?

Это тайна благодати, тайна Духа Святого, то, что делает самые простые слова чудотворными для души нашей.

Перед нами другой пример, скорбь иного порядка. Она касается некоего состояния души, которое воистину многих повергает в отчаяние. Речь идёт о человеческой душе, охваченной хульными помыслами, доведённой до страшно угнетённого состояния. В 1831 г., 18 июня, в Сарове пришли к отцу Серафиму И. М. К и жена его Ю. П.

"Мы нашли старца в работе, он разбивал грядку мотыгою, и когда мы подошли к нему и поклонились ему до земли, он благословил нас и, положивши на мою голову руку, прочитал тропарь"Успения Божией Матери":"В рождестве девство сохранила еси…"Потом он сел на грядку и приказал нам также сесть, но мы невольно встали перед ним на колени и слушали его беседу о будущей жизни, о жизни святых, о заступлении, предстательстве и попечении о нас, грешных, Владычицы Богородицы и о том, что необходимо нам в здешней жизни для вечности. Эта беседа продолжалась не более часа, но такого часа я не сравню со всею прошедшею моею жизнью. Во всё продолжение беседы я чувствовал в сердце неизъяснимую небесную сладость, Бог весть каким образом туда перелившуюся, которую нельзя сравнить ни с чем на земле и о которой до сих пор я не могу вспомнить без слёз умиления и без ощущения живейшей радости во всём моём составе. До сих пор я хотя и не отвергал ничего священного, но и не утверждал ничего; для меня в духовном мире всё было совершенно безразлично, и я был ко всему одинаково хладнокровен. Отец Серафим впервые дал мне теперь почувствовать всемогущество Господа Бога и Его неисчерпаемое милосердие и всесовершенство. Прежде за эту холодность в душе моей ко всему святому и за то, что я любил играть безбожными словами, Правосудный Господь допустил скверному духу богохульства овладеть моими мыслями, и эти ругательные мысли, о которых доныне не могу вспомнить без особенного ужаса, целых три года сокрушали меня постоянно, особенно же на молитве, в церкви, и более всего, когда я молился Царице Небесной. Уже я думал в отчаянии, что никакие муки по суду земному недостаточны для моего наказания и что только адские вечные муки могут быть праведным возмездием за моё богохуление. Но отец Серафим в своей беседе совершенно успокоил меня, сказавши со свойственной ему неизъяснимо радостной улыбкой, чтобы я не боялся этого шума мысленного, что это действие врага по зависти его, и чтобы я безбоязненно всегда продолжал свою молитву, какие бы враг ни представлял скверные и хульные мысли. С тех пор действительно этот шум мысленный начал во мне мало–помалу исчезать и менее чем за месяц совершенно прекратился".

Доказывал ли преподобный Серафим бытие Божие?

Как же он дал почувствовать это? Это делается не умением, не красноречием, а благодатным даром утешения, который дал силы преподобному Серафиму утешить и эту душу, охваченную унынием, доведённую до отчаяния, измученную страшным испытанием — хульными помыслами.

Ещё один пример — скорбь, доводящая до уныния от сознания тяжести содеянных грехов. Враг нашего спасения умудряется самое доброе так повернуть, чтобы оно оказалось гибельным для дела спасения нашего. Так и покаяние, так и сознание греха своего. Как велико значение искреннего глубокого раскаяния, и в то же время покаяние может перейти какую‑то грань, какую‑то внутреннюю черту, за которой оно грозит человеку отчаянием, тогда не столько требуется строгость, сколько вот этот драгоценнейший, благодатнейший дар утешения.

С благоговением и страхом рассказывает Е. Н. П.:

"Чтобы не оскорбить праведного старца, осмелилась я объявить ему о своём желании исповедоваться у него, говоря:"Святый отец! Позвольте мне сказать вам одно слово". Он отвечал:"Извольте, матушка", — потом вдруг, к невыразимому удивлению и ужасу моему, а вместе с тем и радости, взял меня за обе руки и начал читать молитву:"Боже, остави, прости ми согрешения моя, елико Ти согреших". Я повторила за ним эту молитву, громко рыдая, потом упала на колени, и он встал также на колени подле меня и во всё время чтения этой молитвы он держал мои руки. После отпуста он дал мне приложиться к медному кресту своему и, взяв мою правую руку, сказал:"Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа буди с вами во всю жизнь вашу, во время кончины и после успения вашего". Я была вне себя от радости и целовала его руки".

Вот как спасают грешников духовники, исполненные благодати Божией, вот как утешают грешную, до отчаяния дошедшую душу.

Преподобный Серафим Саровский — прославленный святой. Он продолжает пребывать своим духом среди нас. Он по–прежнему исцеляет нас, утешает и предстательствует в молитве.

Святая Церковь нам преподаёт всё то, что потребно для нашего спасения, да мы‑то не берём, мы‑то не хотим сего взять. Рассказывает нам Святая Церковь истины веры, а мы всячески упираемся нашим разумом, чтобы не принять их. Святая Церковь научает нас праведной жизни — мы всячески упорствуем, дабы её отвергнуть. Святая Церковь преподаёт нам дары Святого Духа — мы предпочитаем жить по своей воле.

Угодники Божии, подобно преподобному Серафиму, являются теми служителями Господа, которые помогают нам встать на путь жизни церковной. Они научают нас истинам веры, истинной жизни и являются для нас проводниками Божественной благодати.

Аминь.


БЕСЕДА ДВЕНАДЦАТАЯ

Во имя Отца и Сына и СвятагоДуха!

Можно жить без Бога, но как без Бога умирать? Можно жить без Бога, потому что можно заполнить жизнь пустыми переживаниями, заботами и суетой, но как умирать без Бога? Здесь не помогает мирская суета, которой человек заполнял свою пустоту. Всё кончено здесь, всё мирское отошло, изжито, и здесь остаётся лишь душа сама с собой. Как же будем умирать без Бога?

Страшно подумать о том, что должен переживать безбожник хотя бы в последний час отделения души человеческой от тела. И напротив, какою должна быть блаженною кончина людей не только верующих, но и живущих в Боге. Можно сказать, что как человек жил, так он и умирает; в смысле своих предсмертных душевных состояний — это есть итог всего пройденного жизненного пути.

И вот, когда мы теперь подходим к последним дням жизни преподобного Серафима и к самой его кончине, нам невольно приходят на ум все эти мысли. Нам видится в блаженных этих днях и самой кончине его собранная воедино вся праведная, вся святая, вся великая и блаженная его жизнь.

Преподобный Серафим, как и многие святые угодники, задолго до своей кончины уже знал о том, что близится его смертный час. Так, в беседе с сестрой Прасковьей Ивановной — беседе, которая была в лесу, в ближней пустыни, — он и выразил это своё предвидение. Он благословил сестру Параскеву, стал на обрубок дерева и, говоря с нею, пришёл в необыкновенный восторг, он поднял руки к небу и говорил:"Какая радость, какой восторг объемлет душу праведника, когда по разлучении с телом её встречают Ангелы и представляют пред лице Божие!"И спрашивал:"Понимаешь ли ты меня?"

Но сестра Параскева не понимала, что он говорит о своей кончине. Тогда преподобный Серафим вновь сказал ей:"Я силами ослабеваю, живите теперь одни, оставляю вас".

Сестра Параскева подумала, что он хочет укрыться в затвор, но он, прозревая её мысли, ответил:"Искал я вам матери, искал и не мог найти. После меня никто вам не заменит меня. Оставляю вас Господу и Пречистой Его Матери". И потом прямо сказал о своей кончине. Она с рыданиями бросилась к нему в ноги и стала плакать и жаловаться на свою скорбь. Но он утешил её словами, исполненными благодатной любви, и подтвердил, что скоро его кончина.

За полгода до смерти многие приходившие к нему слышали от него:"Мы не увидимся больше с вами". И когда просили разрешения приехать ещё, он говорил:"Тогда двери мои затворятся, вы меня не увидите".

А братии монастырской он сказал в это время:"Жизнь моя сокращается, братия, духом я как бы сейчас родился, а телом по всему мёртв".

И вот за неделю до своей кончины преподобный Серафим неожиданно явился к Литургии, которую совершал игумен Нифонт. Он причастился за этой Литургией Святых Тайн, потом о чём‑то беседовал с игуменом Нифонтом, и известно, что в этой беседе просил, что когда он умрёт, чтобы его положили в тот гроб, который стоял у него в келии, попрощался и, придя в келию, о. Иакову вручил образ преподобного Сергия, изображавший явление Сергию Богоматери, и сказал:"Сей образ наденьте на меня, когда я умру, и с ним положите меня в могилу".

1 января 1833 г., в воскресный день, преподобный Серафим пришёл в последний раз в церковь Зосимы и Савватия, он сам поставил свечи ко всем иконам и причастился со всей братией, всех благословил, поцеловал и сказал им как бы в утешение:"Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте. Нынешний день нам венцы готовятся".

Затем приложился к Распятию и образу Божией Матери. После Литургии к преподобному Серафиму пришёл в келию иеромонах Феоктист, приехавший из Высокогорской пустыни, побеседовал с преподобным Серафимом, и вдруг тот ему говорит:"Ты ужо отслужи здесь". А Феоктист спешил, ему некогда было остаться и служить в Сарове. Тогда преподобный Серафим подумал и сказал:"Ну так ты в Дивееве отслужишь".

И воистину в Дивееве застигла его весть о кончине в Сарове преподобного Серафима. Как же совершилась эта кончина? Рядом с келией преподобного Серафима жил монах Павел. Когда преподобный Серафим уходил в свою пустынь, он обычно не тушил свечей, и Павлу всегда казалось, что это неосторожно, что легко может случиться пожар. Не раз он говорил об этом преподобному Серафиму. Преподобный Серафим всегда отвечал на это:"Пока я жив, пожара не будет, а когда умру я, кончина моя откроется пожаром".

1 января монах Павел, собравшийся идти к ранней Литургии, почувствовал запах дыма. Он слышал ночью, что несколько раз преподобный Серафим выходил из келии на то место, которое было приготовлено для его погребения. Вечером слышал, как преподобный Серафим в своей келии пел священные песнопения Пасхального канона:"Воскресение Христово видевше","Светися, светися, Новый Иерусалиме","О Пасха велия и священнейшая, Христе".

Почувствовав запах дыма, Павел стал стучать в келию преподобного Серафима, ничего не подозревая, ибо только за несколько часов перед этим слышал голос преподобного Серафима, поющего песнопения. Но ответа никакого не было. Тогда он пошёл сказать братии. Когда вернулся он, один послушник вместе с ним бросился к двери и сорвал крючок; в комнате было полутемно и вследствие дыма нельзя было ничего разобрать. Тогда они вновь бросились к церкви, шла ранняя обедня, и пели"Достойно". Многие братия поспешили к келии преподобного Серафима, зажгли свечи и увидели преподобного, который в своём белом балахоне стоял на коленях перед иконой Божией Матери"Умиление"с открытой головой, с медным распятием на шее и с руками, сложенными крестообразно на груди. Они увидели, что преподобный Серафим почил. Внесли его в соседнюю келию, облачили в монашескую мантию, положили в гроб, и тело преподобного Серафима было поставлено в соборе.

Тысячи народа стали стекаться на поклонение ко гробу. Восемь дней стоял в соборе гроб, где было так душно и жарко от свечей и народа, что тухли свечи, но тело преподобного не подверглось тлению. Преподобный, как живой, принимал последнее прощание и целование. Совершили торжественное погребение и на могиле его водрузили памятник, на котором было написано:

"Под сим знаком погребено тело усопшаго раба Божия иеромонаха Серафима, скончавшагося 1833 года генваря 2–го дня, которые поступил в Саровскую пустынь из курских купцов на 19 году возраста своего, скончался 73 лет. Все дни его посвящены были во славу Господа Бога и в душевное назидание православных христиан, в сердцех коих и ныне о. Серафим живёт".

Так гласила надгробная надпись. Кончилась жизнь преподобного Серафима. Перед нами на беседах наших прошли его труды, его подвиги, мы многое слышали как бы из уст его самого, сказанное по разным поводам людям, обращавшимся к нему. Теперь, в дальнейших беседах, мы коснёмся того драгоценнейшего дара, который он нам оставил в своих поучениях. Но заканчивая благоговейное рассмотрение его святой жизни, нам хочется сказать некое похвальное слово ему. За что ублажаем мы угодника Божия преподобного Серафима?

Ублажаем мы преподобного Серафима за то, что медный крест, который дала ему мать его, которым она благословила его, он донёс до своей могилы как истинный крест Христов — он не растерял во дни своей юности того, что было ему дано от Господа; осеняемый этим крестом и благословением матери своей, нам явил истинный образ крестоносца. Мы ублажаем его за то, что пустынь Саровскую — эти дебри и леса, это безмолвие и это одиночество — он озарил своим благодатным светом, откуда и до днесь изливается и будет изливаться благодатный свет его. Мы ублажаем его за те великие труды и подвиги, которые будут всегда предлежать нам, немощным и погрязшим в грехах, как некий светоч, освещающий нам путь наших трудов для стяжания Царствия Божия.

Мы ублажаем его за то, что он дал нам истинный образ смирения, незлобия, кротости, послушания, за то, что он стяжал благодатный дар прозорливости и ныне указует нам многое, что назидает жизнь нашу. Мы ублажаем его за дар утешения, к которому мы и ныне прибегаем, ибо сколько же слёз выплакано у мощей преподобного Серафима!

Мы ублажаем его за дар исцеления, который и ныне изливается на тех, кто с верою молится угоднику Божию, за тот дар исцеления, который мы все чувствуем на наших больных и измождённых душах, когда прибываем сами в Саровскую пустынь.

Мы ублажаем его за эту святую его кончину, в которой мы испытываем не только скорбь, но и радость, которая заставляет нас ликовать и восклицать с преподобным Серафимом:"О Пасха велия и священнейшая, Христе!"

Аминь.


БЕСЕДА ТРИНАДЦАТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Когда апостолов впервые задержали в Иерусалиме и заточили в темницу, а потом привели в Синедрион, то некто Гамалиил обратился к собранию с речью, в которой говорил:"…явился Февда, выдавая себя за кого‑то великого… и все, которые слушались его, рассеялись и исчезли. После него… явился Иуда Галилеянин и увлёк за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались. И ныне, говорю вам, отстаньте от людей сих, и оставьте их; ибо если предприятие и это дело — от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его"(Деян. 5, 36–39).

Сии слова оказались пророческими: дело апостолов, как дело Самого Господа, не было уничтожено, его не могли разрушить ни иудейские, ни языческие гонители. То, что сказал Гамалиил, относится ко всякому делу, относится и к служению каждого отдельного человека: если служение его от Господа, то оно не разрушится, если это нечто подобное Февде или Иуде — оно разрушится само собой.

Действенность святых слов проповеди зависит от благодатной силы Божией. Вот почему можно очень убедительно говорить об истинах веры и никого к вере не привести, если слова эти не будут преисполнены той благодатною силою, которою преисполнены они у людей праведных. Потому мы и чувствуем особую, нас перерождающую силу в словах святых отцов: за ними, за этими словами, написанными некогда и читаемыми ныне, стоит эта благодатная сила Божия. То же самое надо сказать и о поучениях преподобного Серафима, которые ныне принадлежат нам. Когда мы читали житие его, мы чувствовали, что жизнь его была преисполнена действенной благодатной силы, то же будем переживать и при чтении его поучений.

"Бог есть огнь, согревающий и разжигающий сердца и утробы. Итак, если мы ощущаем в сердцах своих хлад, который от диавола, ибо диавол хладен, то призовем Господа, и Он, пришед, согреет наше сердце совершенною любовию не только к Нему, но и к ближнему. И от лица теплоты изгонится хлад доброненавистника".

Так говорит преподобный Серафим, так говорит достойно носивший имя"пламенный". Ведь для того, чтобы так подвизаться, как подвизался преподобный Серафим, для того чтобы молиться тысячу дней и ночей, для того чтобы нести такой пост, для того чтобы быть исполненным такого смирения, — для всего этого нужно, чтобы в сердце постоянно горел пламень огненный. Только испытавший сам этот горящий огонь Божественной благодати в своём сердце мог так именно определить Господа, именуя Его огнём, согревающим и воспламеняющим сердца и утробы, то есть жизнь нашу.

И открывает далее преподобный Серафим, какова внутренняя сущность диавола — она есть хлад. Когда мы всматриваемся в нашу нелюбовь, в нашу чёрствость, бесчувственность к страданиям ближнего, нашу беззаботность к неудачам другого, разве мы воистину не ощутим, что диавол хладен есть?

И для того, чтобы этот хлад рассеять в себе, преподобный Серафим учит нас взывать в таких тяжких наших состояниях хладности, взывать Господу, Который огнём Своей благодати изгонит из нас хладного доброненавистника. Это взывание должно быть настойчивым и постоянным.

Как часто с беспомощным и разочарованным чувством спрашивают мучающиеся тем или иным внутренним духовным недостатком: как исправиться? — сознавая, что единого движения воли человеческой для исправления недостаточно.

Действительно, нет такого лекарства, которое можно было бы принять и сразу же изменить внутреннее состояние человека. Но внутренняя жизнь, как нам уясняют это наши святые отцы в своих творениях, имеет некое подобие физической жизни, и здесь тоже, в мире духовном, нужны настойчивость и упражнение, постоянное и частое повторение, нужны труд и терпение. И вот преподобный Серафим указывает нам на то, что нужно не раз в минуту тяжкого душевного состояния, уяснившего нам хладность сердца нашего, воззвать к Господу и нужно всё время и неустанно обращаться к этому огню, чтобы он, сей огонь, теплотою своею прогнал хладность наших сердец.

"Отцы написали, — говорит преподобный Серафим, — когда их спрашивали: ищи Господа, но не испытуй, где Он живёт".

Что значат слова эти? Эти слова обращены к нашему разуму, который часто служит препятствием в деле нашего спасения.

Вера есть высшая способность человеческого духа: она выше разума и утверждает истины более достоверно и непоколебимо, чем наш горделивый разум. И вот, когда у человека является потребность искания веры, это благословляется, по словам преподобного Серафима:"Ищи Господа".

Но когда начнутся от рассудка, от разума суемудрые лукавые вопросы, которые не могут быть удовлетворены не потому, что истина веры не истина, а потому, что разум человеческий бессилен понять их, тогда лучше не испытуй истин веры своим суемудрым разумом.

"О делах Божиих, — говорит преподобный Серафим, — не рассуждай по насыщении своего чрева: при наполненном чреве какое может быть ведение тайн Божиих".

Здесь преподобный Серафим говорит о насыщении чрева, но это относится вообще к плотской жизни. Как нельзя знать тайн Божиих, то есть уяснить истин веры, по насыщении чрева, так и нельзя видеть Господа, живя исключительно потребностями своей плоти. Здесь ответ всем безбожникам, которые думают сказать нечто победоносное, когда говорят, что они Бога не видели. Никогда не видели и никогда не увидят, доколе будут смотреть плотскими очами.

"Ищи Господа, не испытуя", потому что видеть Господа можно только очами духовными. Посему это изречение преподобного Серафима имеет ближайшее отношение к вопросу о посте: здесь ещё и ещё раз утверждается в словах преподобного Серафима необходимость поста в деле духовной жизни.

Мы все по опыту знаем, как легко вести жизнь грешную, как легко отдаваться влечению естественно–природных своих потребностей, и также по опыту знаем, какая отсюда получается злая и нечистая жизнь. И для того, чтобы строить жизнь так, совершенно не требуется никаких подвигов. Но знаем также, как трудно преодолевать эти естественно–природные потребности, которые толкают нас на злую и нечистую жизнь, и знаем, как мы ищем, вставая на путь духовной жизни, за что бы нам ухватиться, где бы нам найти помощь. И вот в этом нашем стремлении строить нашу жизнь на должных основаниях мы и в опыте наших святых отцов и подвижников, и в их убедительнейших словах утверждаемся в необходимости поста.

"Истинно любящий Бога считает себя странником и пришельцем на земле сей".

В этих словах преподобного Серафима кратко определяется та общая настроенность, которая должна быть у человека, любящего Господа. Он как бы отделяется от земных привязанностей, делающих его рабом земного и внешнего бытия."Когда человек любит Господа, — говорит преподобный Серафим, — ему начинает казаться, что он есть странник на сей земле, он постоянно думает о том, как он придёт к этому любимому им Господу и даст Ему ответ за прожитую здесь жизнь; ему все эти внешние наши условия жизни кажутся не имеющими цены сами по себе; в постоянном размышлении о близком возможном конце, о своих грехах перед Господом всё ему на земле начинает казаться иначе, чем человеку, ничего кроме земной жизни не признающему; он уподобляется именно страннику, который, проходя через какой‑либо город, знает, что он уйдёт из него и никогда не вернётся, что он здесь не постоянный жилец, что он здесь лишь временный путник".

"Человек, принявший на себя проходить путь внутреннего внимания, — говорит преподобный Серафим, — прежде всего должен иметь страх Божий, который есть начало премудрости. В уме его всегда должны быть напечатлены сии пророческие слова:"Работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом". Он должен проходить путь сей с крайнею осторожностию и благоговением ко всему священному, а не небрежно. В противном случае опасаться должно, чтобы не отнеслось к нему сие Божие определение:"Проклят человек, творяй дело Господне с небрежением"… Но никто не может стяжать страха Божия, доколе не освободится от всех забот житейских".

Что есть страх Божий? Страх Божий — это есть постоянное памятование о том, что мы живём перед лицом Божиим. Отсюда, естественно, вытекает это внимательное отношение ко всякому сделанному нами шагу: тогда уже нельзя жить, всё время зубоскаля и смеясь, как будто бы жизнь есть действительно какая‑то пустая и ненужная шутка. Если есть чувство хождения перед Господом, если есть это чувство благоговейного страха, оно скажется в каждом движении нашей жизни."Но достигнуть такого состояния страха Божия, — говорит преподобный Серафим, — можно только тогда, когда мы освободимся от забот житейских, когда внутренне освободимся от них. Ибо, если заботы будут первенствовать в нашей душе, занимать первое, главное, центральное место в нашей жизни, то о каком хождении перед Господом, о каком страхе Божием может быть речь? Если мысль всегда занята тем, как тебе устроиться, если чувство твоё всегда занято земными отношениями, земными впечатлениями, если сердце твоё и душа насыщены вот этой мирской суетой — тогда для страха Божия, для этого возвышенного чувства не останется в душе человеческой места". Вот потому‑то далее преподобный Серафим и переходит к вопросу об отречении от мира.

Об этом говорится так:

"Страх Божий приобретается тогда, когда человек, отрёкшись от мира и от всего, что в мире, сосредоточит все свои мысли и чувства в одном представлении о законе Божием и весь погрузится в созерцание Бога и в чувство обещанного святым блаженства… Чтобы достигнуть совершенного безмолвия души, нужно много подвизаться в духовном размышлении и молитве. Но как возможно всецело и спокойно погружаться в созерцание Бога, и поучаться в законе Его, и всею душой возноситься к Нему в пламенной молитве, оставаясь среди неумолчного шума страстей, воюющих в мире? Мир во зле лежит… Мир сей есть область иного, то есть князя века сего".

Когда мы читаем эти слова преподобного Серафима, мы испытываем нечто подобное тому, что пережили, читая избранные места из творений св. Иоанна Лествичника. Нам делается жутко, когда мы видим высоту, которая открывается перед нашими духовными очами; нам становится страшно, что всё это написано не про нас, что мы до такой степени ещё не подготовлены для подобных высоких состояний духа, что только можем почитать о них и поговорить, может быть поплакать, но не можем положить их в основу жизни нашей. Но в этом чувстве скрыто некое искушение: люди богоносные, избранники Божии — вот те, о которых Сама Владычица Божия Матерь сказала:"Сей от рода Нашего", — эти"граждане неба", которые имеют на себе особую печать благодати Божией, — они раскрывали нам сии высоты не для того, чтобы мы только читали и беседовали о них, но чтобы они были теми огнями, которые освещают нам подлинный наш жизненный путь.

Как бы мы далеко в своей собственной жизни ни отстали от этих огней, они всё же нам светят, они всё же и нам указывают путь, в какую сторону нам идти.

Так вот, в какую же сторону указывают нам идти сии огненные слова преподобного Серафима?

Они указывают тот путь, о котором с особым всегда чувством свидетельствуем мы.

У каждого человека есть мысль, излюбленная им, есть идея, которая лежит в основе всей жизни, всех стремлений человека; таковая мысль у меня есть о монастыре в миру. Вот эту‑то мысль в связи с этими словами преподобного Серафима и хочется мне ныне засвидетельствовать вам. Я утверждаю, я глубочайшим образом убеждён, что ныне путь церковный — это есть путь к созданию невидимых монастырей в мирской жизни.

Я утверждаю, что те исторические условия, которые сделали невозможными внешнее существование монастырей, — они ни в какой степени не разрушили, а ещё более усилили ту внутреннюю потребность, которая создавала монастыри. Эта внутренняя потребность есть стремление к решительному отделению от всего мирского. И раз нельзя это разделение сделать внешним, раз нельзя построить каменную стену, которая бы отгородила нас от мира, то надлежит людям, желающим спастись в мирской жизни, желающим сохранить свою истинную церковность, не желающим обмирщаться, не желающим сливаться с бесовской мирской жизнью, — им надлежит построить новый, внутренний монастырь. Ибо монастырь отличается от мира не только особыми обетами — обеты почта все одинаковы у христиан, — он отличается именно этой ненавистью к миру, во зле лежащему.

Вот что создало монастырь — нежелание слиться с бесовскою мирскою жизнью, нежелание этого обмирщения, и то, что мы переживаем, именуя сие церковным возрождением, не иное что, как разгорающееся в нас чувство ненависти к лежащему во зле миру и желание уйти во внутренний, невидимый монастырь, отгородиться от него невидимыми стенами, наипаче молитвой Иисусовой.

Аминь.


БЕСЕДА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Если вам надо пройти через незнакомую страну, пройти через дремучие леса, пустыни, горы и впереди вас идёт проводник, тем более вы будете верить ему, чем больше он даёт удостоверений в знании того пути, по которому он вас ведёт. И если путеводитель скажет вам, когда вы идёте лесом, что вот сейчас кончится лес и начнётся ровная и просторная дорога, и воистину кончится лес и раскроется простор, — разве в этом вы не увидите удостоверения, что этот путеводитель знает дорогу, по которой ведёт вас? И если, когда вы идёте пустыней, он скажет вам, что вот сейчас начнутся плодородные равнины или тенистые леса, разве вы в этом, когда это исполнится, не почерпнёте уверенности, что вы идёте верным путём и что тот, кто ведёт вас, знает, куда идёт.

Вот именно такое же чувство уверенности, что идёшь верным путём и что имеешь надёжного, знающего дорогу путеводителя, испытывает каждый верующий человек при чтении святоотеческих и подвижнических творений.

Какого бы века ни взять эти творения, как бы ни был различен облик подвижников, в этих творениях всегда так изучен, так указан, так раскрыт путь внутренней жизни, что не остаётся ни малейшего сомнения в благонадёжности проводника и является непоколебимая уверенность, что если идти за ними, то и придёшь в ту страну, в которую они зовут.

В этих творениях говорится: здесь будет лес, вот здесь начнётся жестокая, пустыня, вот здесь придётся подниматься на трудную гору, вот там будут опасные места, бездна и скалы.

И когда всё это сбывается, всё это видит проходящий путь, то он уже вверяет себя проводнику без колебаний.

Но если попробовать самому отправиться в эту трудную и дальнюю дорогу без проводника, какая уверенность, какая надежда, что вы идёте именно туда, куда должны идти, где возьмётся внутренняя уверенность, что идёте прямо, не сбились в сторону от намеченного пути?

Преподобный Серафим и учит нас прежде всего необходимости непременно проверять путь духовной жизни Словом Божиим и творениями тех подвижников, которые этим путём шли.

"Путь внимания проходящий, — говорит он, — не должен только одному сердцу своему верить, но должен сердечные свои действия и жизнь свою поверять с законом Божиим и с деятельною жизнью подвижников благочестия, которые токовый подвиг проходили".

Надежда на собственное сердце может быть обманчивой, она может завести в страшные беды всевозможных внутренних искушений и заблуждений, духовная жизнь полна таких опасностей, которых нельзя избежать, основываясь в своём достижении только на этом своём собственном внутреннем чувстве.

"Ум внимательного человека, — говорит преподобный Серафим, — есть как бы постоянный страж или неусыпный охранитель внутреннего Иерусалима".

Ум внимательного человека, то есть в духовной жизни собранный внутрь себя, этот внимательный ум — он является стражем, поставленным, чтобы неусыпно хранить внутренний Иерусалим.

Здесь нам указывается, как необходимо для того, чтобы сохранить в своей внутренней жизни этот горний Иерусалим, иметь неусыпного стража.

Горний Иерусалим в нас — он едва блещет, он едва видится, он постоянно заволакивается смрадными туманами наших страстей, он постоянно заволакивается от нас мирской суетной жизнью.

Мы лишь в редкие минуты как бы некоего прозрения, в минуты особых возвышенных наших душевных состояний видим слабые очертания того Иерусалима, который где‑то там, в глубине нас. И если не будет этого неусыпного стража, который постоянно охраняет нас от этих мирских и страстных туманов, то никогда не удастся нам сохранить его в своём сердце.

"Поучению святых отцов, — говорит преподобный Серафим, — при каждом человеке находятся два Ангела: один добрый, другой злой. Ангел добрый тих, кроток и безмолвен. Когда он войдёт в сердце человека, то говорит с ним о правде, чистоте, честности, спокойствии, о всяком благом деле и о всякой добродетели. Когда почувствуешь это в сердце твоём, очевидно, что в тебе находится Ангел правды. А дух лукавый острожелчен, жесток и безумен. Когда он войдёт в сердце твоё, то узнавай его по делам его".

Здесь указывается преподобным Серафимом на то душевное состояние, которое бывает у человека при двух противоположно действующих на него невидимых силах.

Разве здесь не говорится: вот тут будет лес, и разве не говорится: а вот тут будет пустыня? Разве человеческая душа не узнает здесь своего постоянного двойственного состояния, когда кто‑то её склоняет к доброму, честному, открытому, праведному?

И как будто бы прислушивается сердце ко всем этим добрым речам, и в то же время за этим слышится голос лукавый, голос жестокий, склоняющий к гневу, склоняющий к неправде, к гордыне, к своеволию.

Эти два голоса как бы ведут тяжбу в нас, а поле для этой тяжбы — сердце человеческое и произволение человеческое склоняется или к тому, или к другому голосу.

Вот это душевное состояние, которое для нас представляется как бы раздвоенностью нашего духа, не что иное, как борение в нас невидимых сил, которые действуют на наше сердце, ведя или склоняя нас ко спасению или к погибели.

"Проходящий путь сей не должен внимать посторонним слухам, от которых голова может быть наполнена праздными и суетными помыслами и воспоминаниями, но должен быть внимателен к себе. Особенно наблюдать должно, чтобы не обращаться на чужие дела, не мыслить и не говорить о них, по Псалмопевцу: Не возглаголят уста моя дел человеческих".

Здесь говорится о той опасности, которая угрожает человеку в деле его спасения, когда он слишком открывает своё сердце и внимание к впитыванию всевозможных мирских слухов, всевозможных мирских обстоятельств.

И особенно предостерегает преподобный Серафим пересуживать чужие дела, чужую жизнь, чужую душу — это то, что на языке повседневном называется"перемыванием косточек", это то самое, в чём проходит большая часть нашего взаимного друг с другом общения. Ибо достаточно сойтись двум или трём людям, чтобы они обязательно заговорили о четвёртом. И обязательно стали бы так и этак осуждать его жизнь.

Преподобный Серафим и предостерегает, как опытный проводник: осторожнее, здесь опасность, здесь можно увязнуть так, что дальше не пойдёшь никуда.

"Чтобы сохранить внимание, надо уединяться в себе. Признак духовной жизни есть погружение человека внутрь себя и сокровенное делание в сердце своём".

Здесь преподобный Серафим говорит о том, о чём так часто, так настойчиво говорим и будем говорить в наших беседах, ибо это основная идея, которая живёт во всех беседах наших.

Эта идея есть внутреннее ухождение от мира, создание монастыря в миру.

Человеческая жизнь ныне имеет перед собою, как и всякая эпоха, свою собственную внутреннюю задачу.

Если было время, когда являлось основным для делания религиозного и духовного ухождение от мира, дабы сохранить истинную церковность, если тогда люди заключались в келейные стены и монастыри и там, в этой обособленности, в этой разграниченности от мирской жизни, создали ту монастырскую жизнь, которая, как некий золотой пояс, прошла через всю мировую историю и сохранила нам в неприкосновенности и целости величайший идеал христианства, если создание этих монастырей было необходимейшей задачей верующих и преданных Церкви людей прежнего времени, — то так же точно, когда внешние причины разрушили эти высокие монастырские стены, для сохранения этой драгоценности духовной, для высших стремлений духа надлежит созидать внутренние монастыри. В те времена, когда жил преподобный Серафим, ухождение в себя было обставлено внешне иначе, чем сейчас.

Ведь это относилось к монахам, это относилось прежде всего к нему самому, жившему в Саровской пустыни, которая тогда была сплошным дремучим лесом. Но сама задача, самый смысл этого указания остаётся и для нас: для стяжания внутреннего мира надо решительно отгородить свою душу от посягательств злой мирской стихии. Но теперь, в наши дни, речь идёт не о Саровских дремучих лесах, не об уединённой монастырской обители — речь идёт о подвиге новом, о подвиге, который есть ухождение в пустыню в шумнейших развращённейших городах, — это есть тоже монастырская задача и есть тоже церковный наш долг, который создаёт современная эпоха.

Но то, что говорит преподобный Серафим о духовной жизни в условиях пустынножительства, всё это относится и ко всем временам, и ко всем внешним условиям.

Для нас это значит:"Создавайте монастыри в миру".

Преподобный Серафим говорит:"Благодать Божия преосеняет такого человека, и он бывает сперва в мирном устроении, а потом переходит в премирное".

Вот благодатное слово преподобного Серафима, которое должно всех укреплять на этом трудном пути делания духовного в условиях мирской жизни. Это слово преподобного Серафима должно вселять во всех, избирающих путь не мирской, а духовной и монастырской внутренней жизни, радостную веру, что мы идём за истинным путеводителем.

"Радуйся, путеводителю, всех к Небеси направляяй!"

Аминь.


БЕСЕДА ПЯТНАДЦАТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Каждый оставайся в том звании, в котором призван", — так говорит апостол Павел. Это значило: принявший христианство не должен сейчас же изменять и внешнюю форму жизни.

Указание апостола Павла действительно для всех времён и для всех обстоятельств. Как бы ни видоизменялись внешние формы мирского устроительства, но взаимоотношения мира и Церкви останутся всегда одинаковыми.

Всегда будет вставать перед человеческой совестью вопрос: как надлежит устраивать внешнюю свою жизнь, решив послужить Богу. Всегда будут ответом на этот вопрос слова апостола Павла:"Каждый оставайся в том звании, в котором призван".

Говоря о духовной жизни, мы всегда помним эти слова апостола Павла. И когда ведём беседы о жизни и поучениях преподобного Серафима, мы также всё время помним эти слова, и нас нисколько не смущает, что Церковь есть собрание людей столь разнообразных по своему житейскому положению.

Это своеобразие нисколько нас не смущает потому, что, как бы кто в своей внешней обстановке ни жил, он здесь вкушает, как и все, одной и той же духовной пищи, пьёт одну и ту же живую воду слова Божия.

Когда мы рассматривали жизнь преподобного Серафима, всё время было ясно, что мы, беседуя об этой жизни и переносясь духом в эту его пустынь, тем самым объединяемся в одну семью.

Находясь в храме в смысле нашего внутреннего отношения к миру, из которого мы все пришли сюда, чтобы слушать поучения преподобного Серафима, мы чувствуем себя как бы находящимися в Саровской пустыни.

И здесь, в этом замкнутом от мирской суеты мире духовном, мы твёрдо памятуем, что там — оставленные нами все эти разнообразные службы и обязанности и вся внешняя обстановка жизни нашей. Это одно есть"звание"наше, и пусть каждый останется в нём, но пусть каждый будет призван и к жизни духовной словами преподобного Серафима. В этих призывах к духовной жизни святых отцов и подвижников, может быть, самым трудным является их же настойчивое утверждение о необходимости скорбей для стяжания Царствия Божия.

Нам в глубине души всегда хочется рассматривать скорбь как нечто такое, чего не должно бы быть в нашей жизни, нам всё‑таки хочется избрать дорогу полегче, и как‑то странным кажется не на словах, а в жизни соединить дело нашего спасения с этими нашими неприятностями, с этими житейскими затруднениями.

Легче в беседе, в отвлечённом размышлении установить эту связь, чем истинно переносить её в действительности.

Как‑то странным кажется: какая может быть связь нашего спасения с сокращением по службе, нашего спасения и недоедания детей наших, нашего спасения и наших болезней и многого скорбного, что нам несёт жизнь наша.

И всё‑таки это есть та истина, которая всеми святыми отцами и подвижниками всегда свидетельствуется и подтверждается, — истина, открытая нам и в Слове Божием, ибо там говорится, что"многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие"(Деян. 14, 22).

Об этом же скорбном пути спасения говорит и преподобный Серафим.

"Мир душевный, — говорит он, — приобретается скорбями. Писание говорит: Проидохом сквозь огнь и воду, и извел еси ны в покой. Хотящим угодить Богу путь лежит сквозь многая скорби. Как ублажать нам святых мучеников за страдания, которые претерпели они ради Бога, когда мы не можем стерпеть и огневицы?"

Вот это смущающее душу утверждение вновь стоит пред нами. Мир душевный… А кто же может иметь сей мир, как не тот, кто стоит как бы при дверях Царствия Небесного? Ведь душевный мир не даётся внешними житейскими устроениями: можно прекрасно устроиться в смысле земного своего благополучия и испытывать такое внутреннее смятение, такой внутренний разлад, что ни о каком мире душевном не будет и речи. И напротив, в условиях крайнего неблагополучия можно иметь истинный душевный мир.

Душевный мир — это особое состояние, зависящее от внутренней нашей настроенности, и посему этот душевный мир и есть уже как бы вхождение в то Царство Небесное, в каковое войти можно, по словам преподобного Серафима, через многие скорби.

Эти многие скорби при условии, если человек будет переживать их не как какие‑то случайные неприятности, зачем‑то досадно встречающиеся на его пути, если он сам будет переживать их, связывая с делом спасения, — в них найдётся нечто, что можно положить в основу внутреннего душевного мира.

Найдётся это и в наших болезнях, найдётся и во всевозможных материальных испытаниях, найдётся и во всевозможных личных неприятностях в отношениях с людьми — везде найдётся в них научающее нас смирению, терпению, прощению и, главное, научающее уповать всегда и во всём на волю Господа.

"Оскорбления от других, — говорит преподобный Серафим, — переносить должно равнодушно и приобучаться к такому расположению духа, как бы их оскорбления не до нас, а до других касались".

Вот первая из подвижнических задач на скорбном пути жизни человеческой. Особенно в теперешнее время, при условиях нашей квартирной жизни, житейские мелочи, постоянная вражда разве не ставят перед человеком задачи освобождения души от постоянного возмущения наносимыми нам оскорблениями?

Ведь жизнь слагается не из геройских поступков, слагается не из великих подвигов, а в большей своей части из этих мелочей. И если в этих мелочах создаётся скорбь в постоянной вражде и раздражении, то и решение этого вопроса возрастает до значения истинного духовного подвига.

Если человек будет постоянно в состоянии духа, соответствующем правилу:"Оскорбления от других переносить должно равнодушно и приобучаться к такому расположению духа, как бы их оскорбления не до нас, а до других касались", то подумать только, как изменится всё жизненное самочувствие наше!

"Если же невозможно, чтобы не возмутиться, то по крайней мере надобно стараться удерживать язык, по Псаломнику: смятохся и не глаголах".

Здесь ответ на вопрос, часто предлагаемый духовникам: как быть, если не удаётся побороть внутреннее чувство раздражения и вражды, лучше ли всё‑таки заставить себя не выразить этого вовне или это будет некое лицемерие, и не лучше ли прямо и открыто обнаружить то душевное состояние, которое у тебя есть?

"Если невозможно, — отвечает на этот вопрос преподобный Серафим, — чтобы не возмущаться, то есть если невозможно достигнуть того, чтобы оскорбления от других переносить равнодушно, то по крайней мере удержи язык твой, ибо, выраженное вовне, твоё внутреннее состояние вражды и раздражения всегда в ответ ещё большее вызовет усилие вражды в другом, а это, в свою очередь, усилит твоё раздражение — и так до тех пор, пока взаимное раздражение не дойдёт до крайнего предела вражды. Для сохранения мира душевного также всячески должно избегать осуждения других".

Здесь говорится о том, что каждый из нас прекрасно знает и в чём постоянно приносит покаяние, здесь говорится о страсти, от которой никак не можем не только освободиться, но которую не хватает сил хоть сколько‑нибудь ослабить: постоянно судить и рядить своих ближних, постоянно вслушиваться в худое то, что говорят о человеке, и с чрезвычайным легкомыслием быть передаточным пунктом всевозможной мерзости, которая говорится людьми друг о друге.

Здесь говорится о страшной человеческой язве нашего жития мирского — о постоянном суде друг над другом.

Преподобный Серафим предостерегает нас, ибо считает это необходимым условием сохранения душевного мира: постоянном друг о друге злословии нарушается внутренний мир человека.

Для того чтобы обезопасить хоть сколько‑нибудь свою душу от этого возмущения, ты должен, во–первых, сам соблюдать свой язык, и если до тебя доходит скверное что‑либо, рассказанное о твоём ближнем, пусть оно при тебе останется, а во–вторых, всячески устраняйся пересудов, не вслушивайся, не расспрашивай для того, чтобы во всех подробностях и побольше понаслышаться человеческого злословия.

"Не должно предпринимать подвигов сверх меры, а стараться, чтобы друг — плоть наша — был верен и способен к творению добродетелей".

Уж какой великий подвижник, уж какой великий был постник преподобный Серафим и как свидетельствовал он об обязательстве поста, и в то же время при всей этой своей необыкновенной строгости к соблюдению подвига постного, эта чрезвычайная широта духа, которая присуща преподобному Серафиму, побуждает его указать, что плоть — друг наш, что она должна идти рука об руку с духовной жизнью, что она должна брать на себя в меру подвиг, дабы не явился ущерб через неё и духовной жизни.

Могут в глубине души ленивые к подвигу постному и обрадоваться, найти в этих словах лёгкое оправдание своей лености, своему нерадению о посте, но здесь идёт речь не о тех послаблениях, которые позволяем мы себе.

Если бы мы стали соблюдать только дозволенные послабления, то они показались бы совершенно неисполнимым подвигом. Нам совершенно не угрожает чрезмерное изнурение плоти.

Ведь когда уставы постные говорят о болящих и о том, что они могут послаблять пост, имеется в виду совсем не то, что имеем в виду мы. Вот, например, в первой неделе Великого поста читаем, что для болящих разрешается послабление. Какое же? А в понедельник и вторник первой недели можно есть хлеб с водою…

"Лет до тридцати пяти, то есть до преполовения земной жизни, велик подвиг бывает человеку в сохранении себя, и многие в сии лета не устаивают в добродетели, но совращаются с правого пути к собственным пожеланиям, как о сем святитель Василий Великий свидетельствует: многие много собрали в юности, и посреде жития бывши, восставшим на них искушениям от духов лукавствия, не стерпели волнения; всего того лишились. А потому, чтобы не испытать такового превращения, надобно поставить себя как бы на мериле испытания и внимательного за собою наблюдения".

Вот слова, которые должны особенно запечатлеваться в сердцах людей молодых. Это им здесь предостережение, это им здесь богоносным отцом раскрывается всевозможная будущая судьба их.

Здесь говорится о том, что молодые сердца, если их коснётся призыв слова Божия, призыв к духовной жизни, — иногда берутся горячо за устроение своей души. Но в эти годы столько всевозможных искушений! И начав эту многотрудную духовную жизнь, они не могут по своей немощи довести начатого дела до конца и вступают вновь на тот путь, который кажется им более лёгким и к которому так тянут их все искушения мирские.

"Для того чтобы этого не случилось, — говорит преподобный Серафим, — знай, что эта опасность непременно будет угрожать тебе, и для того чтобы не погибнуть, ты должен внимательно наблюдать всю жизнь за собой, чтобы не сделать сначала незаметного, а потом и заметного и совершенно непоправимого шага в сторону от пути спасения".

К нам на исповедь приходят люди, часто совершенно разбитые жизнью, совершенно опустошённые не только скорбями мирскими, но и всевозможными тяжкими прегрешениями. И, как тяжкие больные, уже сознающие грозящую им от этих тяжких болезней гибель, просят от нас исцеления.

И мы, сами тоже немощные, чувствуем как бы некую беспомощность перед этой страшной внутренней опасностью и понимаем, что нельзя преподать ничего сразу восстанавливающего внутренние силы человека.

Ведь всю жизнь свою потратив на то, чтобы душу свою привести в это тяжкое состояние болезни, можно ли вдруг сразу получить исцеление?

Требование дерзновенное. Этим людям приходится указывать, сколько они потратили сил на гибель души своей, и тогда им делается понятно, сколько надо потратить трудов на её восстановление.

Часто со слезами говорят люди о том, как бы было хорошо, если бы эта‑то мысль о спасении, если бы эта надежда Царствия Божия, если бы эти разочарования во всевозможных соблазнах мирских были бы у них раньше.

"Как всякой болезни есть врачевание, — говорит преподобный Серафим, — так и всякому греху есть покаяние".

Для того, кто всё‑таки сбился когда‑то в эти годы молодости своей с праведного пути жизни и вновь погряз в безбожии и в мирской жизни, в Церкви всегда есть возможность начать жить сначала. Эта возможность заключается в таинстве покаяния.

На этом я хотел окончить сегодняшнюю беседу, но мне подали записку, в которой автор, именуя себя"не верующим ни во что, но любящим красноречие", пишет следующее:

"Вы производите впечатление средневекового монаха. Если бы вы жили в XV веке, наверное, жгли бы еретиков на костре и поднимали бы ведьм на дыбы. Ваша проповедь в XX веке производит такое же странное впечатление, как если бы кто‑нибудь, вместо того чтобы ехать на трамвае, сел бы на деревянную колесницу и уверял бы, что это — единственный способ передвижения".

Да, я думаю, странное впечатление должно быть вынесено безбожником, пришедшим в храм, столь же странное, сколько производит и на нас, вышедших из храма, сумасшедшая улица, по которой неизвестно зачем и куда бегут люди.

И если уж угодно брать это сравнение, я его принимаю. Я принимаю деревянную колесницу, пусть она — колесница деревянная, но она поднимает нас к небесам, а ваш сумасшедший трамвай несёт вас к гибели.

Аминь.


БЕСЕДА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

"По причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь"(Мф. 24,12).

Беззаконие неминуемо там, где безбожие, где жизнь мирская вне Церкви.

Источник любви содержится не в отдельном каком‑либо человеке, а там, где неиссякаемый источник жизни. Он содержится в Господе.

Как только мы теряем связь с Господом, теряем веру, теряем возможность черпать из этого источника благодатную силу, так иссякает в нас любовь, так мы впадаем в беззаконие.

Но для того, чтобы черпать из этого источника, открытого нам через Церковь Христову, надлежит постоянно пребывать в теснейшем общении со Христом, каковое и предлагается нам Святою Церковью в таинстве Евхаристии.

Вот почему, когда так обильна, так полна была благодатная любовь в людях веры, они постоянно вкушали святое таинство Евхаристии.

Это постоянное и теснейшее общение делало сердце человеческое горящим пламенной любовью ко Господу и к ближним. И по мере победы мирской стихии — обмирщения Церкви, по мере того, как всё больше и больше развивалось беззаконие, всё меньше и меньше прибегали люди к этому истинному источнику любви и жизни. И в конце концов дошло до того ужасающего положения, когда принудительно, по указам высшей церковной власти — тогда Святейшего синода — повелевалось непременно причащаться раз в год, иначе это влекло за собой разные гражданские ограничения.

Так загоняли внешними принудительными мерами верующих православных христиан к Святой Чаше.

Положение, которое было бы совершенно невозможно, представлялось бы каким‑то чудовищным бредом для первых христиан, постоянно вкушавших Святую Кровь и Тело Господне и не могущих представить себе жизни без этого постоянного причащения, подобно тому, как для нашего физического бытия нельзя себе представить, как можно постоянно не дышать и ежедневно не питаться.

И если бы сказали, что можно глотнуть, и то по принуждению, однажды в год воздуха, чтобы существовать здесь, на земле, физически, это была бы совершенно такая же нелепость, как сказать: можно существовать духовно, причащаясь по принуждению, по таким указам однажды в год.

Преподобный Серафим поучал, чтобы люди, стремившиеся к духовной жизни, непременно пребывали в постоянном причащении. Незадолго до своей смерти призвав протоиерея Садовского и устно передавая ему завещание (вместе с церковницей Ксенией Васильевной и Мотовиловым), он сказал:

"Причащаться Святых Христовых Животворящих Тайн заповедую им, сёстрам дивеевским, во все четыре поста, двунадесятые праздники, и чем чаще, тем лучше. Ты, духовный отец, не возбраняй, сказываю тебе, потому что благодать, даруемая нам в причащении, так велика, что как бы ни недостоин и как бы ни грешен был человек, но лишь в смиренном покаянном сознании всей греховности своей приступит к Господу, искупающему всех нас, хотя бы от головы до ног покрытый язвами грехов, и будет очищаться Божественной благодатью Христовой, всё больше и больше светлеть — и спасётся".

Это завещание, данное дивеевским сестрам, повторяется поучениях его.

"Благоговейно причащающийся Святых Тайн, и не однажды в год, будет спасён и на сей земле благополучен".

Эти слова мы приводим с особой радостью. Жизнь наша засвидетельствовала о насущнейшей необходимости для духовного нашего устроения постоянного причащения Святых Тайн.

Это стремление к постоянному причащению возникло не от проповедей, не от ссылок на правило Церкви, не от ссылок на святых отцов — оно возникло из душ человеческих.

Люди сами стали к этому стремиться, чувствуя, что иначе погибнут. Погибнут без благодатной помощи в условиях современной мирской жизни. Жажда внутреннего устроения привела множество верующих к постоянному вкушению Святых Тайн.

"Кто в мирном устроении, — говорит преподобный Серафим, — неуклонно ходит, тот как бы лжицею черпает духовные дары".

Духовные дары — это есть та самая вожделенная область, к которой стремятся все человеческие души, не желающие жить только плотской жизнью.

Человек плотский и мирской желает черпать самой большой ложкой всё то, что может дать ему привлекательная мирская жизнь, дабы насладиться всем тем, что может дать услаждающего эта земная жизнь. Человек, который живёт для того, чтобы пить, есть, спать, устраиваться и потом, думая, что без всякого за это ответа он умрёт, сгниёт и этим всё кончится, — такой человек и черпает, и черпает из этого смрадного источника мирских наслаждений всё то, что может дать ему услаждение животной природы, — вот, подобно этому, в области жизни духа есть свои радости, благодатное наслаждение, но для того, чтобы сделаться способными вкушать их, надлежит свою душу привести в особый порядок, в особый строй, в каковой и приводится душа благодатною силою Церкви и работой человека над стяжанием мирного духа.

"Что есть лучшего в сердце, — говорит преподобный Серафим, — того мы без надобности не должны обнаруживать, ибо тогда только собранное остаётся в безопасности от видимых и невидимых врагов, когда оно, как сокровище, хранится во внутренности сердца. Не всем открывай тайны сердца своего".

Здесь преподобный Серафим говорит о том, о чём так часто и мы на основании святых отцов говорим здесь на всех беседах наших, — разумею внутреннее пустынножительство, разумею внутренний монастырь, внутреннюю уединённость, замкнутость духовного бытия нашего, как бы отгораживаемого от всего того, что может внести рассеянность, и смуту, и осквернение. Но это вовсе не значит, что нужно скрывать своё христианское звание.

Здесь говорится: что есть лучшего в сердце, того мы без надобности не должны обнаруживать. Здесь говорится о наших духовных состояниях, о нашей внутренней, интимной религиозной, духовной жизни.

Но когда человек должен исповедовать себя христианином или просто когда сама жизнь ставит его в такие условия, что он не может погрешить против Христа, скрывая своё христианство и свою веру, тогда речь идёт уже не об этом скрывании в сердце своём лучшего, что есть в нас, а речь идёт о малодушии, о нашем неверии, о нашей нетвёрдости на том пути, по которому мы идём.

Ты скрывай, скрывай поглубже свою внутреннюю духовную жизнь от мирских глаз, но ты не скрывай своего креста, который висит на груди твоей, — это совсем другое.

"Одного многословия с теми, которые противных с нами нравов, довольно расстроить внутренность внимательного человека. Но всего жалостнее то, что от сего может погаснуть тот огонь, который Господь наш Иисус Христос пришёл воврещи на землю сердца: ибо ничто же тако устужает огнь, от Святаго Духа вдыхаемый в сердце инока ко освящению души, якоже соображение и многословие и собеседование… А потому для сохранения внутреннего человека надобно стараться удерживать язык от многословия".

Болтовня, пустословие, зубоскалие — вот всё то, чем наполняется жизнь мирских людей, всё это — как некая вода, заливающая огонь, горящий в сердце человеческом.

Если ты хочешь, чтобы этот огонь горел в сердце твоём, не допускай себя до этого греха — пустословия. Там, где нет огня, горящего в сердце, там, где нет жизни в Боге, там открывается широкая потребность и даже необходимость в болтовне.

Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть, как проводится время людьми мирскими, как они чувствуют себя неловко, если молчат, как у них является непреодолимая жажда обязательно заполнить своё время этим пустословием. Люди в миру или занимаются так называемыми делами, или болтовнёй.

Как только они соберутся, освободившись от своих дел, они непременно должны заполнить свою пустоту болтовней.

"Сердце христианское, приняв что‑либо Божественное, не требует ещё другого со стороны убеждения в том, точно ли сие от Господа; но самым тем действием убеждается, что оно небесное, ибо ощущает в себе плоды духовные: любы, радость, мир и проч.".

Если вы откроете Евангелие и прочтёте то, как учил Господь, и если вы откроете самую мудрую книгу, написанную человеком, то вы сразу увидите разницу, не в качестве только, но в существе самого учения.

Иисус Христос не доказывает истин. Он о них свидетельствует, ибо каждое евангельское слово есть истина. И посему Спаситель на вопрос Пилата:"Что есть истина?" — не ответил ему, ибо перед ним стояла Сама истина, свидетельствовавшая о Себе, а он своим развращённым мирским разумом искал истины от разума, которую бы доказали всевозможными хитрыми доказательствами.

"Кто переносит болезнь с терпением и благодарением, тому вменяется она вместо подвига или даже более".

В каждом событии жизни человек веры, живущий для вечности, понимающий, что цель его земного бытия заключается во внутреннем устроении бессмертной души, человек веры в каждом событии жизни видит для себя нечто, что должно дать положительное для души

Каждое событие: и приятное, и неприятное, и скорбное, и радостное — освещается этим внутренним смыслом, ибо оно всегда связывается для человека веры с этой единственной задачей его земного существования — устроить свою душу достойно, дабы она стяжала своё спасение.

Вот и болезни человеческие — они по–мирскому печаль, они по–мирскому какое‑то бессмысленное и злое несчастье, от которого нужно как‑нибудь поскорее отделаться, чтобы вновь начать жить так же, как и до болезни.

Совершенно иное для человека веры. Когда человек веры испытывает телесную немощь, он хочет продлить свою жизнь вовсе не для того, чтобы после болезни совершенно так же жить, как жил и до болезни, а для того, чтобы, вразумившись болезнью, дальнейшую жизнь прожить для устроения души.

"А для того, чтобы так переносить болезнь, нужно переносить её с терпением, принять её, как путь, и тогда, — говорит преподобный Серафим, — болезнь вменяется Господом вместо подвига и даже более".

"Проходя путь внутренней и умосозерцательной жизни, не должно ослабевать и оставлять оного потому, что люди, прилепившиеся ко внешности и чувственности, поражают нас противностью своих мнений в самое чувство сердечное и всячески стараются отвлечь нас от прохождения внутреннего пути, поставляя нам на оном различные препятствия. А потому никакими противностями в прохождении сего пути колебаться не должно".

Вот слова всегда своевременные для людей, вступающих хоть сколько‑нибудь на путь внутренней духовной жизни. Они указывают им, что всегда было то же: когда человек начинал жить по–иному, чем живёт мир, сейчас же всё вокруг него стремилось положить этому пути предел. Ибо врагу спасения человека не может не быть в высшей степени неприятно, что человеческая душа, которая шла тем самым путём гибели, которым идёт большинство, вдруг стала сворачивать совсем на другую дорогу спасения, по которой идут немногие.

Враг спасения нашего начинает чинить нам всевозможные препятствия. Человек и сам не знает, откуда вдруг у него появляется то, чего раньше никогда не было в его разуме и сердце и душе; вдруг появляются и внешние препятствия, которых он совершенно не мог ждать, и, главное, является чувство уныния, которое самое страшное в деле нашего спасения. Является мысль, что из этого ничего не выйдет, что люди все живут иначе и неужели, дескать, я, вставший на этот путь, один только прав?

И многое, многое другое, такое злое, лукавое и отравляющее, сумеет сказать враг человеческой душе.

"Мой сын, — говорит один человек на исповеди, — верующий, а в церковь не ходит". — "Почему же?" — спрашиваю. — "Да на людей глядя".

Вот эти ужасные слова, обмирщающие человека и заставляющие его, как все, глядя на людей, идти к гибели. И всё это делал, делает и будет делать враг спасения нашего.

Но преподобный Серафим и богоносные отцы наши освещают нам путь светом своей благодати.

Мы видим, где наш враг, и не хотим его слушать.

Аминь.


БЕСЕДА СЕМНАДЦАТАЯ

Во имя Отца и Сына и СвятагоДуха!

В Слове Божием говорится:"Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской". И далее:"Горе тому человеку, через которого соблазн приходит"(Мф. 18, 6–7).

Тем более тяжко сознавать, что соблазн иногда приходит через тех, кому надлежит особенно блюсти, чтобы соблазн не пришёл в мир, — я разумею пастырство.

К великому несчастью, защищать пост приходится не только от безбожников, не только от поверхностного понимания мирян, но также и от служителей Церкви — пастырей.

За это время мне уже несколько раз пришлось выслушать на исповеди о том великом смущении, которое испытывают верующие, видя, как на некоторых торжествах после престольных праздников пастыри нарушали Рождественский пост. Мне пришлось слышать ещё более тяжкое, как некий пастырь публично сказал:"Посты, собственно, ерунда".

Дело не наше — судить грехи отдельных людей, каждый из нас за свои грехи будет ответствовать перед Господом, личные грехи — это дело совести человека и дело духовника, но"горе тому человеку, через которого соблазн приходит".

И когда то или иное соблазняющее деяние становится не личным уже грехом, а общецерковным явлением, тогда не только можно, но и должно так или иначе защищать от него соблазняющихся.

И вопрос о посте тем более подлежит защите, что он, во–первых, является действительно необходимейшим делом нашего оцерковления и, во–вторых, потому, что пост решительно уходит из нашей жизни.

Здесь слишком легко соблазнить и слишком легко соблазниться, и посему с особой настойчивостью и горячностью надлежит всем сознающим эту опасность везде и всегда свидетельствовать об обязательности для верующих нести пост.

Как может спрашивать мирян пастырь, соблюдают ли они посты, если он сам его не будет соблюдать, и кто ответствен тогда за это небрежительное отношение к посту?

Как должен чувствовать себя мирянин, который уже уяснил себе необходимость поста, когда перед ним в Рождественский пост пастырь будет есть мясо?

Этот соблазн за собою имеет не личный грех слабости, ибо совсем не так трудно соблюдение поста, а он имеет за собою чрезвычайно глубокие корни — он имеет за собою тот дух, который в существе своём порождает обновленчество.

Обновленчество, как ересь, как антицерковная идея, заключается в принципиальном стремлении к обмирщению Церкви.

Вот потому‑то и надлежит со всей твёрдостью везде противостоять этому обновленческому духу.

О посте преподобный Серафим говорит так:"Подвигоположник и Спаситель наш Господь Иисус Христос пред выступлением на подвиг искупления рода человеческого укрепил Себя продолжительным постом. И все подвижники, начиная работать Господу, вооружали себя постом и не иначе вступали на путь крестный, как в подвиге поста. Самые успехи в подвижничестве измеряли они успехами в посте".

Так рассуждает преподобный Серафим.

Пусть бы прочитал слова сии тот, кто дерзнул сказать:"Пост — ерунда!"

Слова преподобного Серафима выражают истинный церковный взгляд на пост.

А миряне так охотно соблазняются рассуждениями о том, что пост — нечто отжившее, и внешнее, и ненужное.

Решают: а я буду есть молоко, а я — мясо, а я — масло; и каждый ест то, что ему вздумается.

Но спрашивается: когда создавался церковный порядок поста — что же, сидел человек в кабинете и выдумывал, но каким дням что можно есть?

Какое неразумие! Ведь пост создавался в подвижнической жизни, за каждым правилом стоит вековой опыт духовных наших отцов и руководителей и угодников Божиих.

Здесь не каприз, не прихоть, не кабинетная выдумка — здесь опыт, молитва, созерцание, подвиг.

"В той мере, как плоть постящегося, — говорит преподобный Серафим, — становится тонкою и лёгкою, духовная жизнь приходит в совершенство и открывает себя чудными явлениями".

Здесь опять искушающая мирская мысль: пост имеет смысл, когда это подвиг, подобный подвигу преподобного Серафима, питавшегося годы сниткою, когда тело становится тонким и лёгким, когда человек восходит через пост к Богосозерцанию. А мы, дескать, мы‑то — не всё ли равно, что нам поесть, какие мы подвижники?

Если мы не можем любить ближнего своего, как самих себя, — значит ли это, что мы должны хватать его за горло, и если мы не можем отказать ближнему последнюю рубашку, — значит ли это, что мы должны грабить, и если перед нами, перед нашими очами, стоит идеал христианской жизни, до которого нам не подняться, — значит ли это, что мы должны жить, как безбожники?

Каждый путь имеет свои высочайшие достижения и своё начало, и если на этих высочайших достижениях у нас со всею полнотою открывается то, к чему ведёт этот путь, — то это должно нас утверждать лишь в том, что нужно на него становиться.

И посему слова преподобного Серафима, раскрывающие то духовное состояние, к которому приходит человек, идущий подвигом постным, должны не отвращать нас, а призывать на этот путь.

В этом нас утверждают ещё и следующие слова преподобного Серафима:"К строгому посту святые люди приступали не вдруг, делаясь постепенно и мало–помалу способными довольствоваться самою скудною пищею".

"От бдительного хранения сердца, — говорит преподобный Серафим, — рождается в нём чистота, для которой доступно видение Господа, по уверению вечной истины: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят".

"Бдительное хранение сердца" — к нему относится и пост, к нему относится и соблюдение заповедей наших, к нему относится и молитва наша, к нему относятся и все правила церковные, к нему относится хождение наше в церковь, весь наш церковный уклад и вся наша церковная обрядность.

Храните сердце ваше от мира!

"Для того чтобы сохранить его от мира, надлежит самому войти всем существом своим в церковность, и тогда для сохранившего чистоту сердца, — говорит преподобный Серафим, — открывается Боговедение".

Здесь ответ, который даётся легкомысленным требованиям безбожников:"Покажите нам Бога".

Для того чтобы видеть Бога — раз и навсегда нужно усвоить это — для того чтобы видеть Бога, нужно сделать зрячим сердце своё: очистить его от загрязнения. А так как очистить сердце своё можно, только соблюдая его от мирской жизни, то есть через Церковь, то и Бога могут видеть только те, кто живёт Церковью.

В миру, вне Церкви, нельзя видеть Господа.

Живущие без Церкви не могут требовать, чтобы им Его показали, так же как нельзя было требовать от Спасителя, чтобы Он дал знамение сему развращённому роду.

"В молчании переноси, когда оскорбляет тебя враг, и Единому Господу открывай тогда своё сердце". И далее:"Кто унижает или отнимает твою честь, всеми мерами старайся простить ему, по слову Евангелия".

Здесь преподобный Серафим говорит о том, что так трудно каждому из нас: о прощении оскорблений.

И особенно трудно для нас прощать не оскорбление, а клевету. Если человек тебя в лицо оскорбит, это простить гораздо легче.

"Но памятуй, — говорит преподобный Серафим, — что и это нужно простить непременно, ибо без этого твоя собственная духовная жизнь не может строиться, ибо каждая непрощённая обида, как клин, вбивается в душу и раскалывает её, лишая именно той целости и собранности, которая и есть вожделенная цель нашей духовной жизни".

"Отчего мы осуждаем братий своих? — спрашивает преподобный Серафим. — Оттого, что не стараемся познать самих себя. Кто занят познанием самого себя, тому некогда замечать за другими. Осуждай себя, и перестанешь осуждать других".

Вот путь не отвлечённый, а действительный и жизненный — совет, который может каждый приложить и применить к себе.

Как только заметишь в брате, в ближнем своём какую‑нибудь слабость, какой‑нибудь грех, — сейчас же посмотри на себя, найди подобное и в себе, и осудив себя, найдёшь в себе силы не осудить ближнего своего.

"Если осуждаешь ближнего, — говорит преподобный Серафим словами Антиоха, — то вместе с ним и ты осуждаешься в том же, в чём его осуждаешь".

Здесь даётся указание, что всякий осуждающий должен помнить, что он вдвойне согрешит — он согрешит грехом, за который осудил ближнего: если ты человека назовёшь вором, то сделаешь грех, осудив его, и в то же время сам примешь на себя тот грех, за который ты его осуждаешь.

Но здесь всё‑таки надо разобраться, ибо всегда в этих рассуждениях о том, чтобы не осуждать, чувствуется какая‑то неясность, ибо в то же время столько даётся указаний о том, чтобы ненавидеть грех, о том, чтобы избегать неполезного, о том, чтобы отвращаться вредных сообществ. Есть, очевидно, какая‑то тонкая разница между тем, что именуется в слове Божием и в творениях отцов святых осуждением, и вот тем, что не только позволительно, но вменяется в должное верующим людям.

Ответ на этот вопрос в следующих словах преподобного Серафима:"Осуждай дурное дело, а самого делающего не осуждай".

Это очень трудно, это так неуловимо, так трудно различить, так легко соскользнуть от осуждения греха к осуждению человека, и в то же время это различие непременно нужно установить для себя, чтобы твёрдо знать, где проходит эта грань — недозволенного суда и обязательного рассуждения. Для того чтобы облегчить себе это понимание недозволенного суда и дозволенного рассуждения, нужно всегда заглядывать в свою собственную душу.

Ведь когда мы каемся на исповеди и со слезами признаёмся в каком‑нибудь омерзительном нашем поступке, мы так и называем его грехом, мерзостью, и в то же время разве наше отношение к себе подобно тому, которое мы имеем к ближнему, которого мы будем обличать в подобном же поступке?

Если мы совершили мерзость, то мы сразу умеем отделить себя от этой мерзости, в которой мы каемся, и, осуждая себя за этот грех, мы в то же время чувствуем, что к себе‑то мы относимся иначе, чем к этому греху.

Так же и в отношении ближнего можно и должно обращаться и называть злое злом, если оно совершается в ближнем нашем, ибо, не назвав злое злом, нельзя и избежать его.

Как я буду избегать неполезного, прежде чем я не отвечу: что я считаю неполезным для себя в окружающих людях? Почему я буду стремиться к обществу добрых людей, помогающих мне в моём внутреннем устроении, и отвращаться от злых, соблазняющих меня на грех, если грех не назову грехом?

Но это совсем не то, что я совершаю суд над их душою — это будет делать Господь, как говорит преподобный Серафим словами Антиоха:"Судить или осуждать не нам надлежит, но Единому Богу и Великому Судии, ведущему сердца наши и сокровенные страсти естества".

Вот исчерпывающий ответ, почему мы неправомочны судить ближних наших: потому что мы не можем знать души человеческой, мы не можем знать всех внутренних обстоятельств, всех внутренних движений, всего внутреннего строя, который стоит за тем или иным поступком человека.

Уж если мы не можем разобраться в своей душе, в разнообразии мотивов, побуждений, настроений и ощущений, скрывающихся в нашем собственном сердце, то как же мы со стороны можем разобраться в душе ближнего?

"Кто любит мир, тому невозможно не печалиться, а презревший мир всегда весел".

В творениях преподобного Серафима, прошедшего путь затвора, молчальничества, пустынножительства, каждое поучение внутренне связывается с основной задачей — ухождением от мира.

Здесь преподобный Серафим раскрывает нам ещё одну сторону этого ухождения. Он говорит, что если жить в миру, невозможно не печалиться, и это потому так, что жизнь мирская вся полна неожиданностей и смятения, всё время одно меняет другое неожиданно: то человек лишается места, то у него неприятность в квартире, то у него умер близкий человек — вся жизнь мирская исполнена печали.

Нельзя представить себе такого жития мирского, которое бы могло человека избавить от всех этих огорчений, ибо если одно будет у него ладиться — в другом будет неприятность, в другом у него будет причина для этой печали и скорби.

"И напротив, — говорит преподобный Серафим, — если человек от всего уйдёт, останется со своим внутренним миром, тогда только он может испытывать радость".

В ответ на слова эти слышится мирской вопрос:"Да куда же уйдёшь от всех этих мирских забот, куда уйдёшь?"

Уйдёшь в свой невидимый духовный монастырь.

Аминь.


БЕСЕДА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Веровать в бессмертие и не веровать — это вовсе не значит по–разному решать только вопрос о бессмертии.

Это значит по–разному относиться к людям и к жизни, по–разному чувствовать, по–разному оценивать доброе и злое, по–разному страдать и радоваться — словом, это значит быть двумя совершенно разными людьми, людьми двух совершенно разных пород. Вера в бессмертие и неверие в него отражаются на каждом движении человека, на каждом шаге его, на каждом поступке — от самых серьёзных моментов нашей жизни до повседневных мелочей.

Между верующим и неверующим человеком лежит целая пропасть, они никогда не могут вступить в подлинное общение между собою.

У них разный язык, и они никогда не поймут друг друга. Если один человек верит, что земная жизнь есть краткий миг, которым приготовляется человек для вечного своего бытия, а другой убеждён, что, прожив 10, 20, 30 лет, человек умрёт, истлеет — и это всё, не ясно ли, что каждое переживание, каждое слово, все оценки и понятия у этих двух людей будут разные.

Мы читаем у преподобного Серафима следующие слова:"Наша жизнь — одна минута в сравнении с вечностью; и потому недостойны, по апостолу, страсти нынешнего времени к хотящей славе явитися в нас".

Какая великая истина для человека веры! Какая нелепость для неверующего человека!

Если земная, мимолетная жизнь с её временной скорбью есть лишь узкий путь Царства Славы, то разве не истина, что временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас.

Но какая дикая нелепость слова эти для того, кто уверен, что жизнь дана человеку на несколько лет. Для него здешние скорби — это всё, ибо они отнимают от него земные наслаждения.

Время стремительно несёт человека к могиле, и каждый миг, отравленный скорбью, не вознаградим ничем.

"Как чадолюбивый отец, когда видит, что его сын живёт беспорядочно, наказывает его; а когда видит, что он малодушен и наказание сносит с трудом, тогда утешает; так поступает с нами и благий Господь и Отец наш, употребляя всё для нашей пользы, как утешения, так и наказания, по Своему человеколюбию".

Как близки, как понятны эти слова для верующей души. Как чувствует каждый человек на своей собственной жизни эту заботу чадолюбивого Отца о нашем спасении. Сколько раз каждого из нас наказывал и утешал Господь!

Какая нелепость, какое безумие всё это для неверующего человека! Какой Отец? Какое наказание? Какое утешение? Есть удача и неудача, есть ловко устроенное благополучие и то, что называется"не повезло".

"Когда мы отвращаемся от человека или оскорбляем его, тогда на сердце прикладывается как бы камень".

Кто из нас не переживал этого страшного камня нелюбви к человеку. Как светло, и легко, и радостно на душе, когда нет ни к кому вражды!

Как часто страдает больше тот, кто потерял любовь к человеку, чем тот, кого перестали любить.

Какой вздор, какая глупость — страдать от того, что нанёс кому‑то оскорбление! Вот когда тебя оскорбляют — тогда действительно неприятно. Но поспеши отомстить за это оскорбление вдвое — и великолепно сделается на душе.

"Брату грешащу, покрой его, как советует св. Исаак Сирин:"Простри ризу твою на согрешающем и покрой его"".

Это требование всё покрывающей любви, это желание не осудить человека, сострадание к нему за его немощи, боязнь соблазна для других.

Какая пустая сентиментальность! Гораздо интереснее посмеяться над позором брата своего, толкнуть его, если он падает, сошвырнуть с дороги, если он мешает.

"Отчаяние, по учению св. Иоанна Лествичника, рождается или от сознания множества грехов, отчаяния совести и несносной печали, когда душа, множеством язв покрытая, от невыносимой их бот погружается в глубину отчаяния, или от гордости и надмения, когда кто почитает себя не заслуживающим того греха, в который впал".

Разве всё сказанное здесь не бред сумасшедшего для неверующего человека? О каком грехе, о каком отчаянии от сознания этого греха говорится здесь? Грех? Что это за странное, отжившее слово? Если жизнь дана на несколько десятков лет, если нет Бога и бессмертия, если ничего нет, кроме вещества и физических законов, тогда всё позволено, всё можно и всё хорошо, что увеличивает моё земное благо. И если я ещё говорю иногда"добро"и"зло", то делаю это по старой памяти, употребляя слова, которые уже не имеют для меня никакого смысла. Никакого раскаяния не может быть, никакого стыда за содеянный грех, если и вообще самого греха не существует. Существует лишь"хочу"и"не хочу","приятно"и"неприятно","удалось"и"не удалось". И что значат слова"надмение","гордость", когда человек — царь природы, и чем сильнее он, чем подымается выше над другими, тем он счастливее, ибо это доказывает, что у него крепче воля и больше удачи!

"Если во время искушения несколько от нас отходят Ангелы Божии, то недалеко, и скоро приступают и служат нам Божественными помышлениями, умилением, услаждением, терпением".

О, воображаю, что думает безбожник, слушая эти слова, если только он присутствует среди нас. А уж, конечно, присутствует. Он думает:"Обманщик поп!"

Каким диким и странным должно казаться ему всё, что происходит здесь! В XX веке не сумасшедший и как будто образованный человек стоит на амвоне, говорит об Ангелах и Боге — и слушают его совершенно свободно не безумные, взрослые люди…

А для нас, верующих, разве не ясно, какое безумие не видеть Господа и Ангелов Его? И разве для нас с вами и в XX веке, так же как и в первом, безбожный мир не кажется безумным и погибающим миром, и разве вот этот не знаемый нами безбожник, стоящий среди нас, не кажется нам несчастным и жалким? И разве не хочется нам плакать над каждым, кто потерял способность видеть и Ангелов и Бога?!

Аминь.

Из бесед на избранные места творений святого Иоанна Лествичника

--------------------

Публикуется по рукописи духовной дочери автора.

--------------------


БЕСЕДА ПЕРВАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Господь сказал Своим ученикам:"Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их"(Мф. 7, 13).

Когда ученики ужаснулись трудности пути спасения и спросили Господа:"Кто же может спастись? Иисус, воззрев на них, говорит: человекам это невозможно, но не Богу, ибо всё возможно Богу"(Мк. 10, 26–27).

Я боюсь, что чтение"Лествицы"св. Иоанна вызовет этот страх, это смущение,"Кто же может подняться на эту Лествицу?" — подумают духовные мои дети.

Человекам это невозможно, но не Богу, ибо всё возможно Богу.

Вступать на путь духовной жизни — можно, только уповая на эти слова, а не на свои силы. От нас Господь требует усилий в меру наших человеческих сил, в меру нашего человеческого разумения — остальное даёт нам Божественная благодать, Божия помощь.

Вот почему, приступая к чтению"Лествицы"св. Иоанна, да не дерзаем ставить себе задачей подняться на недосягаемую высоту Задача подвизающегося — работать для Господа всю жизнь. А каковы будут плоды — это от благодати Божией.

Первая ступень Лествицы требует от нас должного отношения к"миру". Надо противопоставить себя ему. Провести некую черту. Отречься от него. Первое слово св. Иоанна — "Об отречении от мира", а следующее, ступень вторая, — "О беспристрастии".

Боящихся сделать этот внутренний шаг св. Иоанн ободряет следующими словами:

"В самом начале отречения, без сомнения, с трудом, понуждением и горестью исполняем добродетели; но преуспевши, перестаём ощущать в них скорбь или ощущаем, но мало; а когда плотское мудрование наше будет побеждено и пленено усердием, тогда совершаем их уже со всякою радостию и ревностию, с вожделением и Божественным пламенем".

"Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие", — говорит ап. Павел. Свои скорби ожидают и вступающего на путь духовной жизни. Слишком сильна над нами власть жизни мирской, чтобы мы могли без боли, без тоски, без скорби отсечь внутренние цепи, связующие нас с миром. Но великий опыт подвижников вселяет в нас радостную бодрость. Он говорит нам о дальнейшем. О том, что ждёт нас, когда мы не остановимся на полпути, когда,"преуспевши"и победив"плотское мудрование", подымемся несколько над жизнью мирской. Тогда этот подвиг отречения вселит в нас радость. Божественное пламя охватит нас…

"Желающие истинно работать Христу прежде всего да приложат старание, чтобы, при помощи духовных отцов и собственным рассуждением, избрать себе приличные места и образы жизни, пути и обучения: ибо не для всех полезно общежитие, по причине сластолюбия, и не все способны к безмолвию, по причине гнева; но каждому должно рассматривать, какой путь соответствует его качествам".

Это указание св. Иоанна относится не только к подвизающимся в монашестве, оно относится и к нам, мирским людям. Совершающие путь духовной жизни в миру, отрекающиеся от него внутренне, не уходящие в монастыри, в пустыни и затворы всё же неминуемо должны и по внешности, хотя и в условиях мирской жизни, изменить жизнь свою. Нужен некий внешний режим жизни, который и должен быть установлен"собственным рассуждением", но с ведома, по совету и с согласия духовника.

"Кто истинно возлюбил Господа, кто истинно желает и ищет будущего царствия, кто имеет истинную скорбь о грехах своих, кто поистине стяжал память о вечном мучении и страшном суде, кто истинно страшится своего исхода из сей жизни, тот не возлюбит уже ничего временного".

Да и как возлюбить ему? Тот горний Иерусалим, то вечное Царствие — если оно откроется внутренним очам — сразу осветит особым светом мирскую жизнь. Увидит человек, как ничтожны и призрачны соблазны мира. Как суетны заботы. Временное, преходящее станет для него подобно сновидению. Какими страшными предстанут ему грехи против Господа! Какое великое правосудие увидит он в вечных мучениях для душ, возлюбивших временное и отвергнувших Христа! Ибо вечная, бессмертная душа человеческая, избирающая временное и тленное, сама себя ввергает во власть вечной смерти.

"Если кто возненавидел мир, тот избежал печали. Если же кто имеет пристрастие к чему‑либо видимому, то ещё не избавился от неё; ибо как не опечалиться, лишившись любимой вещи".

Вначале человеку кажется, что отречься от мира — значит избрать путь, не знающий радости. Радость мирская кажется ему единственной радостью жизни. Но это самообман. Это наваждение бесовское. Эта кажущаяся мирская радость опустошает душу, является источником уныния, разочарования, безотчётной тоски. За минуту этого мелькнувшего призрака человек платит долгими и тяжкими скорбями. Не верь этому призраку, говорит св. Иоанн. Не радость, а печаль ждёт тебя в миру, ибо жизнь мирская — это постоянное лишение себя"любимых вещей". Возненавидь мир. Возненавидь вещи сии — и тогда избежишь печали.

"Будем внимать себе, чтобы, думая идти узким и тесным путём, в самом деле не блуждать по пространному и широкому. Узкий путь будет тебе показан утеснением чрева, всенощным стоянием, умеренным питием воды, скудостью хлеба, чистительным питием бесчестия, принятием укоризн, осмеяний, ругательств, отсечением своей воли, терпением оскорблений, безропотным перенесением презрения и тяготы досаждений, когда будешь обижен — терпеть мужественно, когда на тебя клевещут — не негодовать; когда уничижают — не гневаться; когда осуждают — смиряться. Блаженны ходящие стезями показанного здесь пути, яко тех есть Царство Небесное (Мф. 5, 3–12)".

Здесь св. Иоанн предостерегает нас от обольщения. Человеку может казаться, что он избрал себе путь узкий, что идёт он не по широкой мирской дороге, по которой идёт погибающее большинство. Отвлекая внутреннее внимание, тёмная сила уводит от истинного, узкого пути спасения.

Внимай себе, говорит св. Иоанн. Внимай, чтобы не поддаться обольщению сему. А вот и признаки, по которым ты можешь проверить, каким путём идёшь: узким ли, ко спасению, или блуждаешь по пространному широкому пути гибели. Сначала признаки внешние: если ты утесняешь чрево твоё постом, если ты не ленишься встать на ночную молитву, если ты мало пьёшь воды и не думаешь об одежде, если ты доволен, питаясь одним хлебом, — ты идёшь узким путём.

А вот признаки внутренние: если ты отсёк свою волю и терпеливо и радостно несёшь послушание, если ты безропотно несёшь бесчестие, осмеяние, обиды, если ты не негодуешь на клевету и смиряешься, когда тебя осуждают, — ты идёшь узким путём. Труден, воистину труден этот путь. Но блаженны идущие им — "яко тех есть Царство Нeбесное"!

"Некоторые люди, нерадиво живущие в мире, спросили меня, говоря:"Как мы, живя с жёнами и оплетаясь мирскими попечениями, можем подражать житию монашескому?"Я отвечал им:"Всё доброе, что только можете делать, делайте; никого не укоряйте, не окрадывайте, никому не лгите, ни перед кем не возноситесь, ни к кому не имейте ненависти, не оставляйте церковных собраний, к нуждающимся будьте милосерды, никого не соблазняйте, не касайтесь к чужому ложу и будьте довольны оброки жён ваших. Если так будете поступать, то недалеко будете от Царствия Небесного"".

Этот ответ св. Иоанна Лествичника в наши дни имеет особое значение.

Один пустынник нашего времени рассказывал мне, как однажды, подымаясь в гору после обсуждения пустынниками вопроса, не надо ли им выстроить свой монастырь, он удостоился видения. Ему предстал Ангел, который сказал:"Не время строить монастыри".

Рассказано мне это было за несколько месяцев до германской войны.

"Не время строить монастыри!"Воистину так! Но время подвизаться подвигом монастырским! Внешняя монастырская жизнь для немногих сейчас доступна. И духовная жизнь христиан должна проходить теперь в условиях жизни мирской. Им надлежит создавать невидимые,"духовные"монастыри своею жизнью, наипаче же молитвенным подвигом. Не многие могут теперь жить за каменными монастырскими стенами, отделяющими тот, суетный мир от этого, христианского, Божьего. Но значит ли это, что никаких стен нельзя воздвигнуть между тем и этим миром?

Внутреннее отречение от мира — вот фундамент этого монастыря. Молитвою, борьбою со страстями, чистотою жизни, отречением от своей злой воли, подвигами и работой Господней, всецело уповая на благодатную помощь Божию, — воздвигни стены этого невидимого для людских глаз монастыря. Не осуждайте, не лгите, любите людей, угасите вражду в сердцах ваших, будьте милосердны и чисты сердцем — и монастырём для вас станет внутренняя ваша жизнь. Стройте же эти невидимые, духовные монастыри. Уходите в них от суеты мирской. Наступило для сего лето Господне благоприятное!

Аминь.


БЕСЕДА ВТОРАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Человеку кажется, что все его несчастия происходят от внешних, житейских неудач. Если потерял он имение своё — ему кажется причиной его несчастья материальная неустроенность. Если он болен — болезнь представляется ему главным источником бед. И думает человек: какой бы я был счастливый, если бы вернулось ко мне моё здоровье. Этот несчастен потому, что лишился места. У этого умер близкий человек. У той муж пьянствует и проживает свой достаток

Все эти несчастия так близки, так понятны нам. Но не они делают нас несчастными. Они лишь внешние поводы, в которых обнаруживается наше душевное неустройство. И богатые могут быть несчастными, и бедные счастливыми; и здоровые могут умирать от тоски, и больные могут ликовать от радости; и имеющие службу бросаются под поезд, и не имеющие благодарят Господа за жизнь. Всё зависит от души, которая переживает то или иное ниспосланное ей в жизни. Одни и те же события разными людьми разного духовного устроения будут пережиты по–разному. Знаменателен в этом отношении ответ, данный Василием Великим правителю, который угрожал ему разорением, изгнанием, истязанием и казнью. Повествует о том св. Григорий Богослов в надгробном слове Василию Великому.

"Если можешь, угрожай иным; а это нимало нас не трогает", — ответил на угрозы св. Василий."Как же это и почему?" — спросил правитель. Св. Василий ответил:"Потому, что не подлежит описанию имуществ, кто ничего у себя не имеет… Изгнания не знаю, потому что не связан никаким местом… Везде Божие место, где ни буду… Смерть же для меня благодетельна — она скорее препошлёт к Богу, для Которого живу и тружусь, для Которого большею частью себя самого я уже умер и к Которому давно спешу".

Так говорит святой, имеющий истинное устроение души. А сколько людей считали бы себя несчастнейшими, лишаясь имущества, подвергаясь изгнанию или ожидая смерти!

События внешней жизни не зависят от нас. И не на это внешнее устроение должны мы обратить главное внимание. Мы должны прежде всего в порядок привести собственную душу. В исполнении этой задачи великое значение имеет чтение святых отцов. Ради этой задачи беседуем мы и о восхождении по Лествице св. Иоанна. Ради этого устроения, как мы видели в первой беседе, надлежит подняться на первую ступень — "отречения от мира"и на вторую — "беспристрастия". Ныне надлежит нам рассмотреть третью ступень, о которой говорит третье слово"Лествицы":"О странничестве"…

"Странничество есть невозвратное оставление всего, что в отечестве сопротивляется нам в стремлении к благочестию. Странничество есть недерзновенный нрав, неведомая премудрость, необьявляемое знание, утаиваемая жизнь, невидимое намерение, необнаруживаемый помысл, хотение уничижения, желание тесноты, путь к Божественному вожделению, обилие любви, отречение от тщеславия, глубина молчания".

Отрёкшийся от мира уходит внутрь себя. Он чувствует себя несвязанным с жизнью мирской. Он живёт как странник здесь, на земле. Он навсегда оставляет то, что в миру мешает благочестию. Жизнь его"утаивается"от взоров, она протекает внутри, в духе его. Он не имеет стремления тщеславиться ни знаниями своими, ни высотой своей, ни мудростью, ибо мир — ничто. Могут ли услаждать странника мирские похвалы?

"Ощутивши пламень, беги; ибо не знаешь, когда он угаснет и оставит тебя во тьме".

Если возгорелась в тебе ревность о жизни духовной — беги от мира. Теперь же, не откладывая, приступай к служению Господу. Дорожи этим огнём. Не дай остынуть ему в тебе. Если не будешь возгревать души — он угаснет, и снова спустится в сердце твоё мрак, снова суета мирская поработит тебя.

"Лучше оскорбить родителей, нежели Господа, потому что Сей и создал, и спас нас; а те часто погубляли своих возлюбленных и подвергали их вечной муке".

Уважение и любовь к родителям указаны нам заповедью Божиею. Но враги человеку домашние его. И если жизнь духовная встречает на своём пути препятствие в лице неверующих родителей — лучше огорчить их, чем Господа. И если дети, или близкие, или вообще кто бы то ни было из людей, мешает идти за Христом — лучше огорчи человека, не послушайся его, чем Господа, Которому послужи. А теперь вопрос этот часто встаёт в семьях. Как быть верующим, душа которых стремится к храму, к молитве, к соблюдению постов, к жизни церковной, когда часто семья смеется над этим, восстаёт на это, препятствует этому? Слушаться ли их, чтобы не огорчить непослушанием? Нет! Всё сделав для сохранения мира, всё же надо идти своей дорогой, памятуя — лучше оскорбить родителей, детей, близких, кого бы то ни было из людей, чем Господа.

"Когда мы ради Господа, оставив свои домы и родственников, предаём себя отшельнической жизни из любви к Богу, тогда бесы стараются возмущать нас сновидениями, представляя нам сродников наших или сетующих, или за нас в заключении держимых и другие напасти терпящих".

И дальше:"Кто верит бесу, для тех он часто бывает пророком; а кто презирает его, пред теми всегда оказывается лжецом".

О бесах надлежит нам сказать подробнее. Часто упоминают о них святые отцы. Это слово смущает мирского человека. Ему внушают, что верить в существование бесов могут лишь безграмотные люда. Что это признак невежества, что это простое суеверие, унаследованное невежественным народом от предков своих вместе с верою в домовых, русалок, ведьм и колдунов.

Так думают те, для кого не существует иного мира, кроме того, который окружает нас, который мы видим, осязаем. Для них нет ни Бога, ни дьявола, ни Ангелов, ни бессмертия человеческих душ, ни ада, ни рая, ни вечной жизни: человек для них — часть этого вещественного мира. Умрёт, сгниёт, и это всё. Для них вещество — случайное соединение каких‑то"атомов", и жизнь потому не что иное, как ряд приятных или неприятных случайностей. Никто невидимый, по их мнению, не стоит за видимым миром.

Для нас, верующих, и самое вещество имеет невидимую духовную основу. И мир — не случайность, а Божие создание. И жизнь — не случайность, а нечто, имеющее великий смысл, ибо руководит ею Промысел Божий. Для нас есть Господь Вседержитель. Для нас, кроме этого мира, есть мир иной, в котором своё бытие, свои законы. Для нас тот, иной мир содержит тьмы Ангелов, часть которых отпала от Господа и ведёт с Ним брань, стремясь отторгнуть от спасения человеческие души. Тот духовный, невидимый мир находится в некотором соприкосновении с миром земным. На нашу внутреннюю жизнь влияют и Ангелы, хранители наши, влияют и тёмные силы бесовские, влекущие нас к погибели.

Бесы — не отвлечённое понятие, не символ, не иносказание и тем паче не продукт невежества. Они есть несомненное, действенное и личное начало потустороннего мира. Так всегда относилась к ним Святая Церковь, так всегда относились к ним святые отцы.

Всё богослужение полно этой бранью Святой Церкви с тёмными силами дьявола и его служителей. Заклинания при крещении имеют сего врага как бы лицом к лицу. Все молитвы святых исполнены этой пламенной вражды к силам бесовским. Молитвы святых — это как бы внутренняя война с бесовскими полчищами. А жития святых? Это история неустанной брани души человеческой с дьяволом, бесами, демонскими силами.

Многим святым, достигнувшим высоты духовной, Господь дал видеть их очима.

Преподобный и богоносный отец наш Серафим Саровский говорит, что"вид их гнусен".

Как же можно доверять наветам бесовским? Как можно их слушать? Как можно им подчиняться?

Не верь, когда они будут терзать душу твою, стремящуюся стать на путь духовной жизни, — сомнениями. Не верь, когда они, овладев твоим сном, станут тревожить тебя"пророческими сновидениями". И, главное, не верь, когда они будут клеветать на жизнь, представляя её тебе как не имеющий смысла путь к могиле.

Мы накануне великого торжества Истинной Жизни. Накануне светлого дня Пасхи. Может ли устоять ложь бесовская, могут ли не рассеяться, как дым, полчища тёмных сил, может ли не содрогнуться ад от победной ликующей песни: Христос воскресе!

Аминь.


БЕСЕДА ТРЕТЬЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Слово Божие имеет силу перерождать человеческую душу. И тогда всё то, что было справа начинает казаться слева, а всё, что было слева, начинает казаться справа. Иной язык, иные понятия, иные чувства у верующего и у неверующего человека. Что хорошо по–Божьи, то плохо по мирскому, и наоборот: что хорошо по мирскому, то мерзость пред Господом. И вот, когда упадёт семя слова Божия на добрую почву, человек мирской начинает скорбеть, ибо чувствует, как начинает отрываться от обычной мирской жизни, мирских интересов, мирских понятий, но не может найти дороги, по которой можно идти в условиях жизни мирской, в то же время исполняя Заповеди Божии.

Это создаёт в его душе как бы некоторый разлад, как бы некое смущение. Он уже потерял вкус к тому, что раньше так манило его в жизни мирской, но и не научился ещё вполне отдаться жизни духовной, и спрашивает такой человек: как ему жить? То есть как ему найти в наших условиях жизни такие пути, которые дали бы ему возможность и в мирской суете жить по–Божьи. Его смущает, что наша жизнь построена совсем не так, как учил Христос, и что даже невозможно найти приложения к жизни возгоревшейся ревности о жизни во Христе.

Но так было всегда. И в первые века христиане жили среди язычников. И разве христианин, живший при дворе римского императора, где царствовали разврат, честолюбие, зависть и злоба, — разве не был он поставлен перед тем же вопросом: как в условиях жизни мирской сохранять и осуществлять христианское учение?

Здесь открывается первая задача для всякого христианина — задача внутренняя. Задача нашего внутреннего устроения. Внешняя жизнь может остаться ещё неизменной, но это будет уже совсем иной человек. Иное отношение будет к скорби, к неудачам, к болезням, к злобе, к клевете, к славе, иной откроется смысл человеческого бытия.

И потому первое, на что надлежит указать человеку, отрывающемуся от жизни мирской, уже почувствовавшему жизнь Господа, — нужно указать ему те внутренние задачи, которые стоят перед каждым. Когда душа человеческая придёт в надлежащий строй, Господь вразумит её тогда и о внешнем жизненном пути.

Для того чтобы отдаться жизни духовной, надо иметь внутреннюю решимость отдаться этой жизни окончательно, вполне. Это то самое, что страшит многих, что заставляет их служить двум господам и что является источником многих скорбей. Господь призывает нас не к тому, чтобы мы половину сердца отдали Ему, не к тому, чтобы мы половину души отдали Ему. Он хочет от нас не того, чтобы наполовину только служили Ему. Господь требует, чтобы всё сердце наше, всю душу нашу, всю нашу жизнь отдали Ему. Только при этом Господь обещает всё то, что мы так хорошо помним, когда что‑либо просим у Господа, и всегда забываем, когда речь идет о наших обязанностях перед ним.

"Не заботьтесь о завтрашнем дне", — сказал Господь. Но тут же прибавил:"Ищите же прежде Царства Божия и правды Его и это всё приложится вам"(Мф. 6, 33–34).

Ты хочешь, чтобы Господь одел тебя, как лилию, и питал, как птицу небесную, — так ищи прежде Царства Божия и тогда всё необходимое для твоего земного существования будет дано тебе.

Ты запомнил слова Господа:"У вас и волосы все сочтены". Но не забыл ли другие слова, сказанные тут же:"Кто исповедует Меня перед людьми, того и Я исповедую перед Отцом Моим Небесным"(Мф. 10, 30–32).

Но можешь ли ты, желающий такого попечения Божьего о твоей жизни, можешь ли ты по совести сказать, что исповедуешь Господа перед людьми?

Только тот воистину отдаёт свою жизнь Господу, кто каждый час, каждую минуту своей жизни может сказать:"Да будет воля Твоя".

Как достигнуть такого состояния духа? Многими трудами достигается оно. Святые подвижники учат, что необходимо прежде всего отречение от своей воли. Отсюда краеугольный камень монашества — послушание.

Четвёртая ступень Лествицы и раскрывает этот путь. В слове четвёртом св. Иоанн говорит:"О блаженном и приснопамятном послушании". Что есть послушание?

"Послушание есть совершенное отречение от своей души, действиями телесными показуемое… Послушание есть… добровольная смерть, жизнь, чуждая любопытству, беспечалие в бедах, неуготовляемое пред Богом оправдание, бесстрашие смерти, безбедное плавание, путешествие спящих. Послушание есть гроб собственной воли и воскресение смирения… Послушный, как мёртвый, не противоречит и не рассуждает ни о добром, ни о мнимо худом; ибо за всё должен отвечать тот, кто благочестиво умертвил душу его. Послушание есть отложение рассуждения и при богатстве рассуждения".

Когда мы имеем многое возразить против того, что повелевает духовный отец, нужно отложить все рассуждения, — ибо согласие не есть послушание. Монастырское послушание, или послушание старцу, и есть послушание без мотивов, без рассуждений, без возражений.

Конечно, священник–духовник не то же, что старец, но и ему должно оказывать добровольное послушание, поскольку во всякое духовничество входит элемент старчества.

"Начало умерщвления и духовной воли, и членов тела бывает прискорбно; средина иногда бывает с прискорбием, иногда без прискорбия, а конец уже без всякого ощущения и возбуждения скорби".

Когда человек вступает на путь послушания, вначале ему трудно подчинять волю свою чужой воле. Отсюда скорбь и смятение духа. В середине пути бывает по–разному. Одни быстро усваивают привычку к послушанию, другие с трудом, — отсюда у них эта середина проходит без скорби, у других в скорбях. А к концу все люди радостно несут подвиг послушания.

Святой Афанасий Великий называет послушание"добровольным мученичеством". И мученический путь вначале труден. В середине допускает колебания. А к концу светел и радостен.

"Отцы псалмопение называют оружием, молитву — стеною, непорочные слёзы — умывальницею, а блаженное послушание назвали исповедничеством, без которого никто из страстных не узрит Господа".

Что это значит? Это значит, что многообразны средства, которыми пользуемся мы в борьбе за наше спасение: псалмопение — подобно оружию в этой борьбе с темными силами; молитва — созидает стену, которою мы, как крепостными стенами, ограждаем себя от суеты мирской; непорочные наши слёзы — это умывальница, в которой мы омываемся от наших грехов. Велико значение и псалмопения, и молитвы, и слёз. Но послушания не могут заменить они. Послушание есть исповедничество Господа. Свидетельство бесстрастия. Путь самоотречения, без которого никто не узрит Господа.

Послушание даётся не сразу. На пути сего подвига есть свои обольщения.

"Находящийся в повиновении, когда победит следующие два обольщения врагов, пребывает уже рабом Христовым и вечным послушником".

О первом обольщении:

"Диавол старается находящихся в повиновении иногда осквернять телесными нечистотами, делает их окаменелыми сердцем и сверх обычая тревожными; иногда наводит на них некоторую сухость и бесплодие, леность к молитве, сонливость и омрачение, чтобы внушить им, будто они не только никакой пользы не получили от своего повиновения, но ещё и вспять идут, и таким образом отторгнуть от подвигов послушания. Ибо он не попускает их разуметь, что часто промыслительное отнятие многих наших духовных благ бывает для нас причиною глубочайшего смиренномудрия".

Как часто на исповеди духовнику приходится слышать о таких душевных состояниях. Почти полторы тысячи лет назад писаны эти слова св. Иоанна Лествичника, но законы духовной жизни одинаковы для всех времён и народов. Духовные немощи и обольщения и тогда были такими же, как и ныне. И ныне пребывающие в послушании и под руководством старцев или простых духовников встающие на путь духовной жизни подвергаются такому же нападению врага. Они вдруг начинают испытывать усилие страстей или начинают чувствовать окаменелость сердца. То внезапная тревога охватывает их, то сухость, то леность, пропадает почти совсем желание молиться. Враг вкладывает ему мысль, что пока он не исполнял послушания, не шёл по этому пути он был лучше. Лучше молился, был чище сердцем, духовнее, ревностнее работал Господу. А вот как встал под руководство — так и потерял всё.

Знай — это искушение. Вражеский навет, попускаемый промыслительно, ибо такое временное лишение нас духовных благ бывает для нас причиною глубочайшего смиренномудрия.

Обольщение второе противоположно первому:

"Видел я послушников, исполненных сердечного умиления, кротких, воздержанных, усердных, свободных от брани страстей и ревностных к деланию, которые сделались таковыми через покров отца своего. Бесы, приступившие к ним, тайно вложили в них мысль, будто они уже сильны к безмолвию и могут достигнуть через него совершенства бесстрастия. Обольщённые сим они пустились из пристани в море, но когда буря постигла их, они, не имея кормчего, потерпели бедственное крушение в этом скверном солёном море".

Это значит, что иной раз слишком быстрые успехи поражают послушника, ему начинает казаться, что он уже достиг высоты, на которой не требуется послушания. Из тихой пристани выходит он на безбрежный простор своеволия. Здесь бесы стерегут его, и начатый под руководством так успешно путь жизни духовной кончается страшным кораблекрушением. Чаще всего именно здесь впадает человек в прелесть, то есть в горделивое самообольщение.

Но, как и во всём, не надо быть и в послушании человеком с двоящимися мыслями.

"Кто иногда слушает, а иногда не слушает отца, тот подобен человеку, который к больному своему глазу в одно время прикладывает целебную мазь, а в другое — известь".

То слушаться, то не слушаться своего духовника, а особенно старца, — это значит то лечить, то засорять зрение своей души. Духовное зрение наше не может быть чистым, если мы к духовным очам нашим то будем прикладывать духовную мазь послушания, то известь своеволия.

"Тем, которые взяли на себя о Господе попечение об нас, должны мы веровать без всякого собственного попечения, хотя бы повеления их и не согласны были с нашим мнением, и казались противными нашему спасению, ибо тогда‑то вера наша к ним искушается как бы в горниле смирения. Признак истинной веры в том и состоит, чтобы без сомнения покоряться повелевающим даже тогда, когда мы видим, что повеления их противны нашим ожиданиям".

Здесь всё с большей и большей ясностью открывается нам, какое послушание требует подвижник. Заметим, что речь идёт о послушании монастырском, о руководстве старческом, где послушание является нарочитым подвигом. Духовник в миру не может взять на себя такого руководства, ибо не может руководить всею жизнью духовного своего сына. Но в объёме и его духовного руководства надлежит всё же пребывать в послушании и мирянам, ибо без послушания отцу нет сыновнего отношения и, значит, нет никакого руководства.

Вот почему в завершение наставления о послушании св. Иоанн говорит слова страшные, дерзновенные, говоря которые святой подвижник предостерегает, чтобы словами этими"не ужасались".

"Не ужасайся и не дивись, когда скажут тебе… что лучше согрешить перед Богом, нежели перед отцом своим; потому что, если мы прогневали Бога, то наставник наш может Его с нами примирить; а когда мы наставника ввели в смущение, тогда уже никого не имеем, кто бы за нас ходатайствовал".

Вот последняя степень самоотречения. За тебя, послушника, даст пред Господом ответ твой отец духовный, которому вверил ты душу свою.

Сомневаешься ли ты в великом значении послушания? Спроси об этом тех, кто имел и лишился этого блага.

"Пользу послушания возвестят тебе те, которые отпали от него; ибо они тогда только узнали, на каком стояли небе".

Воистину так! Ведь мы вообще умеем ценить только то, что у нас отнимается. Пока тело наше здорово, мы не замечаем и не ценим этого блага. А когда заболеем тяжкою болезнью, думаем, что были бы счастливы, если бы исцелились от нее.

Пребывать в послушании в смысле духовном — как бы пребывать на небе. Отпавшие от него лишились этого неба и только после того, как лишились, поняли, на какой высоте стояли и куда низвергнуты.

Мы внимаем с вами словам св. Иоанна о блаженном и приснопамятном послушании. И чудится мне вопрос, который встает у многих из вас:"Ведь здесь идёт речь о монастыре, здесь речь идёт о настоятеле, о старце, но кого слушаться в миру?"

Скорбь великая в том, что вопрос этот основателен, сомнение понятно и что вина в этом двоякая — вина и мирян, и пастырей.

Долгие, долгие годы иной раз живёт человек, не оглядываясь на свою жизнь. Но вот разразится беда, оглянется человек и ужаснётся: да куда я зашёл? Нечто подобное испытавается нами, когда мы после всех церковных потрясений оглядываемся на жизнь церковную: Боже! Да куда же мы зашли? Я не знаю книги более страшной для совести каждого из нас, чем"Книга Правил Святых Апостолов, Святых Соборов, Вселенских и Поместных и Святых отец".

Читая именно эту книгу, видишь, как мы ушли"в сторону", что мы забыли. Это имеет прямое отношение и к вопросу, кого слушаться.

Духовный отец, пастырь, превратился в требоисполнителя. А миряне исповедуются раз в год и считают, что чаще исповедоваться почти грешно. Но можно ли руководить духовной жизнью человека, которого видишь раз в год? И как при таких условиях возможно послушание? Как может пастырь взять на себя ответственность пред Господом за человеческую душу? И обращаются ли миряне к пастырю за"руководством"? Не обращаются ли к нему только тогда, когда надо крестить, венчать, хоронить или отслужить молебен или панихиду? Но разве пастырство только в этом? О, конечно, пастырь не старец, но ведь ему вверены души мирян. Он должен пасти свою паству, то есть вести её ко спасению, а для этого он должен назидать и просматривать души духовных своих чад. Без этого нет настоящего пастырства.

Вина и мирян, и пастырей не есть вина вчерашнего дня. Это вина вековая, глубоко коренящаяся в церковной жизни.

Надо общими усилиями избыть этот грех. Тогда ясен будет вопрос, кого слушаться в миру. Пусть мы, священники, станем отцами. Пусть вы, миряне, почувствуете себя детьми. Тогда вы легко найдёте, кого слушаться: ибо дети должны слушаться отцов своих.

Аминь.

Из бесед об отце Иоанне Кронштадтском

--------------------

Публикуется по рукописи духовной дочери автора.

--------------------


БЕСЕДА ПЕРВАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Отец Иоанн Кронштадтский в истории Церкви — явление необычайное. История Церкви знает подвижников величайших, более великих, чем отец Иоанн, история Церкви знает молитвенников более великих, чем отец Иоанн. Святая Церковь знает угодников Божиих, каковым Святая Церковь по сие время ещё не называет отца Иоанна, но это явление необычайное в истории Церкви потому, что никогда подвиг молитвы не совершался в таких условиях жизни мирской, в каких совершал его Иоанн Кронштадтский. Подвиг молитвы соборного протоиерея, подвиг молитвы четвёртого священника в штате, каковым начинал отец Иоанн.

Много невольных сомнений возникло о самой возможности такого подвига в обычных условиях жизни. И Феофан Затворник полагал, что такой подвиг и не может и не должен совершаться в миру. Он предостерегал отца Иоанна Кронштадтского письменно от этого пути и советовал ему укрыться в монастыре. Просил отец Иоанн свидания с Затворником, но не вышел из своего затвора Феофан и не состоялась между ними беседа. Отец Иоанн пошёл своим путём молитвенного подвига, совершаемого в миру.

Какова была мысль Феофана Затворника, предостерегавшего отца Иоанна? Мысль его заключалась в том, что подвиг в миру ведёт к катастрофе. Что должно быть между миром и подвижником нечто — какая‑то среда, не вполне отрешённая от мира и не вполне мирская, каковыми и являются обычные общежительные монастыри. И воистину как бы подтверждалось это опасение Феофана, когда вокруг отца Иоанна этот мир, не покорившийся его молитвенному подвигу, а восставший на него, творил дела злые, ибо вокруг отца Иоанна много было людей недостойных, которые вводили в соблазн и навлекали осуждение на самого отца Иоанна. Когда же это указывал отцу Иоанну один близкий к нему человек (митр. Серафим Чичагов), отец Иоанн отвечал:"Что же ты хочешь, чтобы я был мировым судьёй города Кронштадта?"

Но всё же, несмотря на эти отрицательные явления, в общем нам думается, что отец Иоанн не погрешил, оставив себя в миру, не уйдя в монастырь, дав нам образ пастыря, а не монаха, совершающего свой молитвенный подвиг в мирской жизни. И вот та книга, которую мы будем в выдержках читать здесь, подтвердит нам, что этот путь был избран верно. Достаточно только прочесть предисловие, несколько слов, предваряющих его дневник"Моя жизнь во Христе".

"Не предпосылаю моему изданию предисловия, — говорит отец Иоанн, — пусть оно говорит само за себя. Всё содержащееся в нём есть не что иное, как благодатное озарение души, которого я удостоился от всепросвещающего Духа Божия в минуты глубокого к себе внимания и самоиспытания, особенно во время молитвы".

Вот оправдание всей жизни отца Иоанна, вот оправдание того пути, по которому шёл пастырь, утверждающий возможность в условиях жизни мирской совершения молитвенного подвига, ибо мы здесь имеем благодатное озарение души, имеем результаты истинной молитвенности, т. е. имеем то же самое, что мы имеем и от святых отцов, подвизавшихся в затворах, пустынях и монастырях, — и там было благодатное озарение души, и там был подвиг молитвы.

И не случайно остановились мы теперь именно на чтении дневника отца Иоанна. Хотя по времени жизнь отца Иоанна Кронштадтского отдалена от жизни Иоанна Лествичника многими веками, но это лишь разделение во времени, разделение внешнее. Что же руководит нами, когда ныне мы избираем чтение отца Иоанна Кронштадтского?

Во всех чтениях здесь, по средам, мною руководит одна мысль — утвердить верующих в том, что духовная жизнь не есть нечто доступное в каких‑либо определённых условиях и каким‑либо определённым, избранным людям. Духовная жизнь есть обязательный жизненный путь каждого христианина.

Начали мы с творения святых подвижников и видели, как раскрывался этот путь жизни духовной в условиях, как бы специально созданных для духовной жизни. Мы видели, как развивалась внутренняя, духовная жизнь подвижников, которые совершали свои подвиги в пустыни, в затворе и монастырях. Далее мы перешли к творениям святого Григория Богослова — здесь мы увидели духовный подвиг, молитвенный подвиг внутренней жизни, как она раскрывалась в условиях уже совсем иных, в условиях церковной борьбы с еретичеством, потрясавшим тогда Церковь. Мы видели, как святой Григорий Богослов учил нас молитве и внутренней жизни, борясь с клеветой, борясь со злобой людской, борясь с наветами, борясь с врагами Церкви.

И вот теперь мы видим подвижника, который нам раскрывает духовную жизнь уже в условиях совсем для нас близких, в тех самых условиях, в которых мы живём, которые нам так хорошо известны. И что же? Изучая духовную жизнь Иоанна Лествичника, и святого Григория Богослова, и отца Иоанна Кронштадтского, мы видим нечто поразительное, укрепляющее в нас веру — мы видим общность законов духовной жизни. Может ли это не возвеселить наше сердце? Ведь когда в мире физическом делаются наблюдения и если одни и те же причины вызывают одно и то же явление — на этом основании устанавливают физические законы. Нечто подобное и в жизни духовной, когда мы видим, как люди разных эпох, разных национальностей, в разных условиях жизни вступающие на путь жизни духовной открывают нам нечто общее, совершенно объединяющее их между собой, мы чувствуем здесь не их личные переживания, не их личную, индивидуальную жизнь, мы чувствуем, что здесь открывается самая сущность духовной жизни. И в этом смысле творения отца Иоанна Кронштадтского для нас являются особенно важными именно потому, что они говорят о той духовной жизни, которая протекала в условиях, совершенно одинаковых с нашей теперешней мирской жизнью.

Аминь.


БЕСЕДА ВТОРАЯ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Давно, в дни моей юности, была мною написана книга"Антихрист". В этой книге я пытался показать дух антихриста, каким он рисовался мне в данный момент мирового развития. В этой книге мною ставился один общий духовный вопрос: можно ли узнать Христа, не пережив антихриста? Если бы я писал эту книгу теперь, я многое не написал бы так, как тогда. Но это основное её положение я и теперь утверждал бы так же: нельзя узнать Христа, не пережив антихриста. В этом утверждении не заключается ничего идущего вразрез с учением Святой Церкви и святых отцов. Говоря так, я вовсе не разумел и не разумею, что для того, чтобы познать Господа Иисуса Христа, нужно обязательно отдаться во власть антихриста. Но в той или иной форме в зависимости от личности, воспитания, в зависимости от всей совокупности жизненных условий человека обязательно сей дух антихриста преградит ему путь ко Христу, и если не очистить внутренним своим борением себя от этого препятствующего Богопознанию духа, не может воссиять нам и истинный свет Христов. И не только в личной жизни постоянно встают препятствия для жизни во Христе, но дерзает враг Христа постоянно ставить свои страшные препятствия и на пути шествия самой Церкви. И Церковь не с чем иным борется на своём славном шествии, как всё с тем же препятствующим ей духом антихриста.

По мысли, выраженной в моей юношеской книжке, дух антихриста в разные эпохи меняется, ибо он как бы растёт, как бы зреет, дондеже явит себя миру в образе рождаемого зверя. А пока сроки и времена не исполнились, различные лики и образы его являются нам в жизни.

Первая выписка из дневника отца Иоанна и касается этой истины — необходимости пережить дух диавольский, антихристовский, богоборческий, прежде чем воссияет Дух Христа.

"Не узнавши духа убивающего, не узнаешь и Духа Животворящего. Только по причине прямых противоположностей добра и зла, жизни и смерти — мы узнаём ясно ту и другую; не подвергаясь бедам и опасностям смерти телесной и духовной, не узнаешь сердечно и Спасителя, Жизнодавца, избавляющего от этих бед и от духовной смерти".

В каком отношении для нас важно уяснить эту духовную истину? Она практически важна для каждого из нас в том отношении, что при той борьбе, иногда чрезвычайно мучительной и страшной, человек не должен думать, что он один только оказывается в таком тяжком душевном состоянии, и потому не должен впадать в уныние, в соблазн, в маловерие; пусть ему не покажется, что перед ним поставлено какое‑то единственное в своём роде препятствие, лишь ему прилежащее, преодолеть которое у него нет сил. Пусть он помнит, что это есть та преграда на пути его, которая всегда стоит на пути человека, желающего стяжать спасение.

Опасно, когда это препятствие вдруг как бы сливается с самим человеком и то страшное искушение антихристова духа, которое встало на его пути, как бы делается им самим. Это самая тяжкая форма и степень борьбы и искушений. Но чаще всего бывает не так. И всё‑таки у многих опускаются руки, когда видят они себя окружёнными со всех сторон такими неожиданными сомнениями, такими неожиданными страстями, и человеку думается, что всё это возникло из недр его собственного духа, он начинает сам себе казаться каким‑то отверженным грешником, которому нечего и мечтать о помиловании и спасении. Пусть вспомнит он тогда эти слова: нельзя узнать Христа, не пережив антихриста.

"Чем вернее и сильнее средство, соединяющее нас с Богом, тем больше направляет против него разрушительных действий противник Божий и наш".

Злой силе непереносимо, когда человек в земной и тленной оболочке устремляется к Богу, соединяется с небесным и тем побеждает злое начало, действующее на нашу душу через наши страсти. Враг свои нападения направляет всегда на наиболее важное, наиболее существенное. Чем сильней то средство, которое нас с Богом соединяет, тем большим нападениям оно подвергается. Что же нас соединяет больше, чем молитва, чем покаяние, чем Евхаристия? И вражеский дух нападает прежде всего на нашу молитву, нападает на нас в нашем покаянии, действуя через самооправдание, поражая нас окамененным нечувствием, лишая слёз о грехах наших, нападает на нас в нашем стремлении к великому таинству Евхаристии, заставляя нас отодвигать Его от себя, по возможности избегать и тем привыкать к постоянной греховной, повседневной мирской жизни.

"Помни, что Господь в каждом христианине. Когда приходит к тебе ближний, имей к нему всегда великое уважение, ибо в нём Господь, Который чрез него часто выражает волю Свою".

Здесь отец Иоанн учит нас относиться к каждому человеку как к образу Божию и, памятуя и чувствуя в человеке это независимо от внешнего его положения, его отношения к вам, всегда относиться к приходящему с добротой, с радушием. Нужно так делать, говорит отец Иоанн, потому что часто через совершенно неожиданных людей Господь нам указывает Свою волю и посещает нас.

Как часто бывает с нами, что приходит к нам какой‑нибудь незнакомый человек и мы встречаем его холодно, без внимания. И вдруг этот человек говорит, что он пришёл от какого‑то близкого и уважаемого нами человека. Как сразу изменяется у нас отношение к этому человеку — откуда‑то берётся и теплота, и внимание, и благодушие, и желание ему помочь. Но каждый приходящий к нам приходит не от уважаемого и хорошего нашего знакомого, а от Самого Господа, как носитель Его Образа. Поэтому всё, что только есть в нашем сердце доброго, должно быть всегда у нас наготове, чтобы принять приходящего к нам человека.

"Замечай за собою — за своими страстями, особенно в домашнем быту, где они свободно проглядывают, как кроты в безопасном месте".

Следи за собою, за своими страстями, за своими недостатками в вседневной своей жизни и в домашнем быту, говорит отец Иоанн. И это потому так, что мы ничем себя не сдерживаем, там мы таковы, каковы мы есть. Часто человек раздражается, гневается, бранится, когда он в своём домашнем быту, но когда к нему приходит посторонний, на виду у чужих людей у него сразу находятся силы сдержать в себе эти страсти, ибо ему неловко при постороннем человеке обнаруживать тёмную сторону своей души. Эту темноту страсти своей он преодолевает другой страстью — самолюбием, гордостью, ибо самолюбие его страдает, что посторонний человек увидит, как он груб и зол. Наблюдай за собою тогда, когда ничто тебя не стесняет, когда ты даёшь волю своим душевным состояниям, тут ты и лови этих чёрных кротов, которые подтачивают твою внутреннюю жизнь.

"Когда дело идёт о Тайнах Божиих, не спрашивай внутренне: как это бывает?".

Какое благодатное состояние души, когда не хочется знать, почему и как, когда верится просто потому, что верится. Это самое вожделенное состояние духа, и не нужно воспитывать в своём разуме потребность умственного суетного любопытства. Наш разум — злейший враг этого сердечного состояния. Ведь когда вы верите какому‑либо человеку, вы не спрашиваете, почему он сказал вам именно так, какие у него были основания, — вам просто хорошо ему поверить. А тут не человек, тут Сам Господь! И когда вы встаёте на путь веры, когда главное — Сам Господь, когда вера наполнит сердце ваше — обо всём остальном не хочется думать, обо всём остальном не хочется знать, ибо всё остальное становится лишним. Поэтому такими ненужными, скучными и странными кажутся докучливые вопросы"от разума". По необходимости, по обязательству иной раз мы и должны заставить свой разум отвечать на эти вопросы, но для себя‑то, для своей души, для своего спасения, для своей внутренней, духовной жизни это совсем не нужно, совсем не нужно!

"Когда диавол в нашем сердце, тогда необыкновенная, убивающая тяжесть и огонь в груди и сердце; душа чрезвычайно стесняется и помрачается, всё её раздражает, ко всякому доброму делу чувствует отвращение; слова и поступки других в отношении к себе криво толкует и видит в них злоумышление против себя, против своей чести, и потому чувствует к ним глубокую, убийственную ненависть, ярится и порывается к мщению".

По плодам узнаете дух. И вот, помимо всяких иных доказательств, это смущение души, которая отдаётся во власть тёмной силы диавольской, лучше всего свидетельствует о том, каков есть этот дух; ибо когда в нашем сердце поселится дух нечистый диавольский, мы чувствуем постоянную тягость, постоянное беспокойство, постоянное озлобление, а в окружающих мы постоянно видим недостатку, злые против себя умыслы, вечно их заподозриваем, всё толкуем так, чтобы это было нам обидно, чтобы это вызывало в нас чувство отмщения. И так сами себя мучаем тем злым духом, которому даём у себя в сердце приют.

"И время течёт не останавливаясь, и тело моё при жизни ещё постоянно меняется и преходит, и мир весь, как видно по его движению, тоже преходит и как будто поспешает к предположенному концу своему, как заведённая машина. Где же постоянное? Постоянное — то, что всё это движет и направляет к своим целям; постоянна первая причина всего сложенного и сотворённого, которая сама не сложна и потому непреходяща, вечна".

Отец Иоанн размышляет здесь о преходящей жизни мира. Всё течёт, всё изменяется, всё зыбко в мире. И кажется, что жизнь человеческая подобна сему: из младенца делается юноша, потом взрослый человек, потом старик, а потом низводится человек в землю, и каждый человек, подобно миру, поспешает в этих изменениях к своему окончательному уничтожению. И спрашивает отец Иоанн, как спрашивает и каждая душа человеческая: что же постоянно? В ответе на этот вопрос — ответ и на вопрос о смысле жизни. Постоянна первопричина, всё создавшая, постоянно то, что содержит эту изменяющуюся и вечно текущую жизнь, постоянен Бог и постоянна в нас бессмертная душа. Человек, оглядывающийся на жизнь свою, иногда думает, что он всё такой же, и будто бы время не ушло, и ему странно, что волосы его начали седеть, потому что изнутри ему не видится этих мелькающих перемен вещественного бытия, потому что бессмертный дух его не изменился соответственно этому вещественному изменению. И вот из глубины духа человеческого утверждается его бессмертие: вот то, что есть вечное, нетленное, неизменяемое. И в этом утверждении черпает человек упование, что истинный смысл жизни заключается не в том, постоянно текущем, внешнем, изменяемом, вещественном бытии, а в этом неизменяемом, в этом вечном бытии и спасении.

Аминь.


БЕСЕДА О ПОСТЕ

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В древние времена, когда мир делился резко на две противоположные и враждебные стихии, когда с одной стороны стоял языческий мир, а с другой — Церковь, разделение это было определённым и ясным, тем более что языческий мир не был безразличным в отношении Церкви, а был ожесточённым её гонителем. Тогда и жизнь христиан была замкнутой, катакомбной жизнью, и не только в своих верованиях так резко отличались христиане от верования язычников, не только в своих нравственных законах они отличались от развращённого мира, но самый быт, самый уклад жизни — всё у них было иное, и они нисколько не стремились к тому, чтобы слиться с этим враждебным, чуждым духу Христову миром.

С торжеством христианства внешняя грань, разделяющая эти два враждебных мира, была уничтожена — образовался единый"христианский"мир. Но стихия"мирская"осталась и мало–помалу стала проникать и в самую Церковь, в нравы, в понятия, в жизнь христиан. Мы живём в эпоху, когда чувствуем это страшное наследство долгих веков слияния двух столь различных начал, как"Церковь"и"мир", слияния, которое и привело христианскую жизнь к страшному упадку. Но Господу было угодно поставить нас в смысле внешних условий в положение, приближающееся к первым векам христианства. Мир нецерковный больше не хочет называть себя христианским; мы остаёмся как бы в своём замкнутом церковном мире и здесь с ужасом видим, что этот мир церковный, который вновь обособляется от мира языческого, унаследовал массу всевозможных языческих черт. Нам вновь нужно оцерковляться, вновь надлежит безбоязненно, твёрдо и резко отмежеваться от неверующего, нецерковного, безбожного мира. Поэтому здесь важно не только внутреннее, но и внешнее, важно не только самое главное, но и второстепенное. Нарушение даже внешней церковности, что раньше можно было бы ещё простить, считая несущественным, теперь, при этой новой величайшей исторической задаче, становится преступным и недопустимым. Отсюда строгость соблюдения устава, отсюда нелюбовь к тому, что в Церкви отзывается мирским, отсюда это бессознательное, но глубокое стремление церковного народа ко всему истинно церковному, уставному. Не случайна эта любовь к монастырским службам, к долгим стояниям, к истовому церковному благочестию. Здесь церковный народ инстинктивно чувствует ту правду, которая важнее всего: отмежевание наше от мирской стихии. Отсюда это внутреннее отталкивание и отвращение ко всякому обновленчеству, которое в существе своём есть не что иное, как обмирщение Церкви.

Может быть, ни в чём не чувствуется это обмирщение так сильно, как в отношении поста. Пост становится делом исключительным, почти единицы на исповеди отвечают, что они пост соблюдают. Соблюдают по уставу пост совершенно исключительные из мирян. Может быть, на тысячу соблюдающих пост один найдётся вполне по уставу его соблюдающий. Чаще всего даже не знают, как нужно поститься по уставу. Нарушение и нетвёрдость исполнения устава о посте касается не только мирян, но и духовенства. Словом, пост как‑то вышел из нашей жизни. Нужно его восстановить в числе многого, что подлежит восстановлению во имя оцерковления нашей жизни. Пост должен быть принят как дело первостепенной важности в нашем церковном устроении. Пост не есть ненужная, внешняя, отжившая форма, которая не имеет никакого внутреннего смысла и внутреннего содержания. Это не пережиток, это не устарелое, что можно отбросить как нечто несущественное в нашей современной церковной жизни, напротив, именно теперь самое время тому, чтобы восстанавливать правила о посте и соблюдать их. Сегодня предлежат нам несколько выдержек из творений святых отцов, уясняющих внутренний смысл и значение поста.

Святой Афанасий Великий (умер в 373 году) говорит следующее:"Видишь ли, что делает пост — болезни врачует, бесов изгоняет, лукавые помыслы удаляет, сердце делает чистым; если бы даже одержим был нечистым духом, да будет ему известно, что сей род, по слову Господа, изгоняется только молитвою и постом".

Если человек живёт внутренне мирскою жизнью, если у него лукавые помыслы, сердце нечистое, если он одержим духом бесовским, как ему ощутить эту потребность, эту надобность в посте? Но как только встаёт задача духовная, церковная, отличная от задачи мирской жизни, так окажется, что это лекарство, этот духовный режим является для него необходимым, ибо, как говорит Афанасий Великий, пост лукавые помыслы удаляет, сердце делает чистым, одержимых духом нечистым исцеляет.

Преподобный Ефрем Сирин (скончался в конце IV века) говорит:"Пост рождает пророков, умудряет законодателей, пост — училище подвижников. Пост — доблесть во бранях. Пост возводит молитву на небо. Пост — матерь здравия, мир в домах. О как велик ты, день поста! Блажен, кто проводит тебя как должно! Всякий, кто подчиняется тебе, на крыльях возносится на небо".

Наша молитва чёрствая, не духовная, мы чувствуем какую‑то отяжелелость, мы не можем воспарить духовно к небу, нам пост кажется ненужным. Но вот каким лёгким делает молитву пост. И когда такая церковная задача будет ощущаться верующими, они возьмутся за пост как за необходимое условие таких внутренних состояний. Мы раздражаемся из‑за всяких пустяков, всякий пустяк лишает нас внутреннего равновесия. Здесь полная наша внутренняя неустойчивость. Для того чтобы пребывать в таком самочувствии постоянного раздражения — пост не нужен. Но для того, чтобы стяжать мир, он необходим. И когда эта церковная задача ощутится нами, мы возьмёмся за пост.

Святой Василий Великий говорит:"Время поста определяет не воля каждого, но потребность того, что относится к благочестию".

За этими словами стоит некий особый смысл. Василий Великий говорит здесь, что пост определяется Церковью не как нечто случайное, не как какой‑то каприз, не как нечто внешнее, за чем ничего не стоит, кроме"воли", распоряжения, приказа. Были указаны Спасителем и апостолами лишь общие принципы поста, раскрывающие их общий внутренний смысл, но подвижники, богоносные отцы, которые в своей личной духовной жизни исследовали значение всех этих подвигов, установили пост, руководствуясь задачами благочестия. Таким образом, пост не есть установление книжное, отвлечённое — он создавался на основании духовно–подвижнического опыта.

Святой Иоанн Златоуст говорит:"Люблю пост, потому что он — мать смиренномудрия и источник всякой премудрости… Пост есть пища для души, и как телесная пища утучняет тело, так пост укрепляет душу, сообщает ей лёгкий полёт, делает её способной подниматься на высоту и помышлять о горнем".

И здесь пост связывается с духовными и внутренними задачами, которые так не похожи на мирскую жизнь. Мы потому и чувствуем, что пост стал ненужным, стал каким‑то надоедливым профессиональным поповским требованием; как будто бы старый заученный урок говорят они о том, что нужно поститься, а хриситианин не чувствует — зачем. Да, для того чтобы жить так, как мы живём, он и не нужен! Для этого совсем не требуется ни воздержания, ни поста. Но вот когда святые подвижники, которых мы ныне вспоминаем, говорят нам о том, что определяет пост, какую он жизнь создаёт, мы тогда понимаем, зачем нужны посты.

Святой Кирилл Александрийский (422 г.) говорит:"Если другие живут, чтобы есть — то мы будем есть для того, чтобы жить".

Св. Кирилл Александрийский противопоставляет с полной ясностью эти два мира — в этом вопросе они, как и во всём, противоположны друг другу. Зачем живут люди в мире? Для того чтобы есть, ибо другого высшего смысла, по их пониманию, жизнь не имеет. Отринув от себя Господа, отрёкшись от своего высшего человеческого достоинства, низведя себя в плоскость, общую со всем животным миром, не признавая бессмертия своего — во что превратил себя человек?

Что есть жизнь его, как не чередование мелькающих дней, в которые человек ест, пьёт и размножается, т. е. делает всё то, что делает всякий зверь. Но мы, говорит святой Кирилл, будем есть для того, чтобы жить, т. е. мы будем есть для того, чтобы поддержать своё материальное, физическое бытие и этим дать возможность совершаться в нас высшей духовной жизни. Люди мирские живут для того, чтобы есть, а мы, христиане, должны есть только для того, чтобы жить истинной духовной жизнью.

Преподобный Исаак Сирин, живший в VII веке, говорит:"Кто не радит о посте, тот приводит в колебание всё доброе".

Вот разгадка для понимания нашего расшатанного духа — оказывается, нельзя так безнаказанно пренебрегать церковными уставами, церковными правилами, думая, что это шутка, думая, что это пустяки, что можно всё это оставить и жить по–человечески. Оказалось совсем не так, оказалось, что плоды‑то выросли страшные, горькие от нарушения церковных законов. Оказалось, что кто не радит о посте, а таковыми стали почти все, тот приводит в колебание всё доброе в себе.

Преподобный Симеон Новый Богослов (1022 г.) говорит:"Пост есть начало и основание всякого духовного делания".

Некоторые с недоумением спрашивают, зачем нужен пост. Это недоумение вполне понятно. Церковь говорит о необходимости поста, имея в виду духовную жизнь человека, а вопрошающий недоумевает, зачем нужен пост, имея пред собою совершенно мирскую жизнь. Если хочешь жить этой мирской жизнью, тогда тебе нужны кинематографы, а не посты, а если хочешь жизни церковной, молитвенной, ведущей нас к вечной жизни и спасению, тогда не удивляйся, не недоумевай, зачем нужен пост. Святые отцы на это отвечают:"Пост есть начало и основание всякого духовного делания".

Но вот больной вопрос, вот тревожный вопрос — о немощности человеческой. Церковь никогда не была жестокой, Церковь есть любвеобильная мать. Поэтому и в этом вопросе, в вопросе о немощи человеческой не от греха его, не от чревоугодия, не от обмирщения его, а когда речь идёт действительно о болезни, она даёт снисходительнейший ответ.

Святой Варсонофий, живший в конце VI века, говорит:"Один инок жаловался великому старцу, что по немощи своей он не в состоянии поститься. Старец на это ответил:"О посте чувственном не скорби, он ничего не значит без духовного; не от немощных телом требует Бог поста, а от сильных и здоровых. Снизойди немного телу, и это не будет грехом. Бог не требует от тебя поста, потому что знает твою болезнь, которую послал тебе. Благодари же Бога за всё; благодарение ходатайствует о немощи пред Богом"".

Так же ответил и более близкий нам старец Оптинский Анатолий, когда к нему обратились с вопросом о соблюдении постов при тяжкой болезни. Поэтому и ныне мы соблюдаем это снисходительное правило и освобождаем от поста тех, кто действительно по немощи телесной не может подвигом постным потрудиться. В отношении же всех других слабостей, которые приводятся в оправдание несоблюдения поста, Церковь отвечает со всей строгостью и создаёт законы, которые карают извержением из сана священнослужителей и из Церкви — мирян за нарушение постов в положенные дни.

69–е Апостольское правило гласит:"Аще кто епископ, или пресвитер, или диакон, или иподиакон, или чтец, или певец не постится в святую Четыредесятницу пред Пасхой, или в среду, или в пяток, кроме препятствия от немощи телесные — да будет извержен. Аще же мирянин, да будет отлучен".

Так Святая Церковь устами богоносных отцов наших учит нас о значении святого поста. Мы живём в такое время, когда каждое слово церковное приобретает особое жизненное значение. Прошло время проповедей только для амвона, прошло время учения только для учения — слишком много пережито, слишком много ещё впереди для того, чтобы мы могли лишь для услаждения слуха говорить о великих законах Церкви. Теперь от нас требуется исполнение нашего долга перед Церковью. От нас требуется и возрождение поста, ибо пост — это первая ступень на пути той жизни, которая ведёт нас из жизни мирской — в духовный наш монастырь.

Аминь.

Проповеди

--------------------

Публикуется С. В. Чертковым по машинописям из архива семьи автора. Исправлены многочисленные ошибки, допущенные в предыдущих изданиях. Даты восстановлены по содержанию и даны по новому стилю.

--------------------

19 января 1922 г.

За всенощной в церкви быв. Крестовоздвиженского монастыря

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

После праздника Богоявления Господня Православная Церковь совершает празднование собора Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.

Ныне, в день молитвенной памяти о нём, вспоминаем великое пророческое его служение, дабы почерпнуть назидание для нашей современной жизни.

"Что смотреть ходили вы в пустыню? трость ли, ветром колеблемую?" — вопрошал Христос учеников Своих и народ (Мф. 11, 7).

Трость колеблемая — это человек с"двоящимися мыслями". Неустойчивый в вере и в жизни, которого клонит ветер то туда, то сюда.

Иоанн Креститель был крепок как скала. Пророческий дух его был непоколебимо твёрд. В дерзновенном служении своём он не знал колебаний.

"Что же смотреть ходили вы? человека ли, одетого в мягкие одежды? Носящие мягкие одежды находятся в чертогах царских".

Он одежду имел из верблюжьего волоса и подпоясан был ремнём, питался акридами и диким мёдом. Суровый подвижник был пророк Иоанн.

"Что же смотреть ходили вы? пророка? Да, говорю вам, и больше пророка"(Мф. 11, 9).

Иоанн Креститель — величайший из пророков. Он был воплощением не мёртвого фарисейского, а живого Божественного духа Ветхого Завета. Законник. Постник. Блюститель древнего благочестия. С ним не могли не считаться законники и фарисеи. Его не могли не слушать, хотя слова его дышали гневом, были исполнены обличений.

"Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное"."Порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойные плоды покаяния"(Лк. 3, 78)."Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь"(Мф. 3, 10).

Но, обличая, он призывал и к положительному, действительному возрождению жизни."У кого две одежды, тот дай неимущему, иу кого есть пища, делай то же…. Никого не обижайте, не клевещите"(Лк. 3, 11, 14).

Но главное дело, совершённое Иоанном Крестителем, было свидетельство о Христе.

"Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему"(Мф. 3, 3).

Эти слова некогда были сказаны пророком Исаиею в утешение еврейскому народу, когда наступило пленение вавилонское. Этот глас и вопиял в пустыне вавилонского плена о грядущем Христе, Мессии и Спасителе мира.

"Утешайте, утешайте народ мой, говорит Бог ваш", — радостно взывал Исайя…

И вот эта радость сбылась. Обетование исполнилось, на берегах Иордана показался Христос. Пророческий дух Иоанна, вдохновляемый Божиею силою, узрел Мессию и засвидетельствовал о Нём:"Вот Агнец Божий".

О, сколько поучений дают нам евангельские страницы о проповеди Иоанна.

Не в пустыне ли проповедуем и мы ныне Христа грядущего. Шумный город кругом нас. Всё сделали люди, чтобы внешнею силою сблизить друг друга: телеграфы, телефоны, летательные аппараты. А душою люди становятся всё более и более чужими друг другу. В этой шумной жизни все мы такие одинокие. А там, где одиночество, там и пустыня. Наш вопиющий глас не звучит ли в этой духовной пустыне, как радостный призыв ко Христу грядущему.

Не покаяние ли и ныне является первым условием принятия Христа?

Для того чтобы помещение сделать жилым, надо прежде всего очистить его от мусора и хлама. Для того чтобы принять Христа в свою душу, надо омыть своё грязное сердце слезами покаяния. Когда нам, прожившим большую часть своей жизни, бросают в лицо упрёк:"Вам хорошо говорить о покаянии, когда молодость свою вы наслаждались жизнью — пожили", — какою болью в сердце отдаётся это слово. Да, пожили! Кто из нас не мечтал жизнь начать сначала. О, не для того, чтобы повторять её ошибки и грехи. А для того, чтобы посвятить Богу неистощённые свои душевные силы"свои молодые стремления и вдохновение.

И ныне не также ли, как всегда, Господь Иисус Христос — единственное наше спасение?

Кто пожалеет, кто простит нас, согрешающих? И, главное, кто даст силы подняться нам, падшим? Любит человек позор ближнего своего. Кто много согрешил, тот лучше других знает, какие люди жестокие, холодные судьи. Не к ним пойдём мы за поддержкой, за помощью в минуты упадка, в минуты падения нашего. Что дадут нам люди, кроме своего безжалостного суда? Только один Христос, взявший на себя все грехи мира и омывший их Пречистой Своей Кровью, только Он один пожалеет и поможет нам.

Кто из вас не жалуется на разруху и экономическую, и финансовую, и в путях сообщения. Всё минуется. Дружными усилиями народа — всё можно поправить.

Но кто исправит нравственную разруху человеческих душ и, главное, кто даст силы исцелить её, кроме Христа?

Ведь недостаточно только обличать. Нельзя же всё бить, и бить, и бить. Надо протянуть руку и поднять утопающего. Это сделать может один Христос.

К Иоанну Крестителю в пустыню стекалось множество народа со всей Иудеи. Он учил их и готовил путь ко Христу.

И ныне невидимой рукой своею собирает он нас в храм. Наши лица обращены к Христу:"паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца"…

Но как некогда, так и ныне, чтобы достойно встретить Христа, надо исполнить слова пророка:

"У кого две одежды, тот дай неимущему, и у кого есть пища, делай то же". Не клевещите… Никого не обижайте… Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное…"Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойные плоды покаяния".

Аминь.



21 января 1922 г.

Произнесено в храме Преображения во Спасском за всенощной (на день мученической кончины св. Филиппа, митрополита Московского)

Всенощная была совершена по чину Успенского собора Святейшим Патриархом Тихоном и митрополитом Крутицким Евсевием. Сослужили: протопресвитер Н. А. Любимов, протоиереи Пшеничников, Вишняков, Пятикрестовский, Заозерский, Благовещенский, Орлов, Ермонский, игумен Иоанникий, священники Берёзкин, Покровский, Свенцицкий, Мерцалов, Ярошевский, Светинский, великий архидиакон Розов, протодиаконы: Ризоположенский, Тулузаков, Солнцев, Румянцев.


Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Более трёхсот лет тому назад царский опричник Малюта Скуратов задушил святого митрополита Филиппа, заключённого в монастырской тюрьме.

Ныне, совершая молитвенную память мученической его кончины, мы будем вспоминать великое дерзновение его архипастырского служения. Но, вспоминая подвиги его, можем ли мы не вспомнить и о той непроглядной тьме царствования Иоанна, среди которой Господь судил возжечься на Руси этому великому светочу Православной Церкви!"Никтоже может двема господинома работаты"(Мф. 6, 24) — никто не может служить двум господам — вот евангельские слова, решившие судьбу молодого царедворца, перед которым открывалась широкая дорога людской славы и земных почестей. Долгие годы колебалась его душа и в шумной придворной жизни тосковала о молитвенном уединении — служила"двум господам". Здесь, в храме, благодатная сила Божественных слов осияла его разум, укрепила его волю — и он избрал себе Господина навсегда. Он вышел из храма и тайно, ни с кем не прощаясь, оставил Москву. Его влекло туда, на дальний Север, в Соловецкий монастырь, где и суждено было начать подвижническую жизнь смиренному иноку Филиппу…

А в это время на Руси занималась кровавая заря грозного царствования Иоанна.

Разгневанный царь оставил свою столицу и уехал в Александровскую слободу. Он прислал оттуда две грамоты: одну боярам, духовенству и приказным людям, исполненную гневного обличения в измене, другую — простонародью, купцам и тяглым людям, в которой свидетельствовал, что царской опалы и гнева на них нет…

В страхе и трепете замерла столица.

Народ умолял митрополита, епископов и бояр бить челом государю, чтобы он снова вернулся на царство. Царь принял депутатов и согласился вернуться в Москву — на условиях, о которых обещал сообщить после…

В феврале, через два месяца после отъезда, он торжественно вернулся в Москву, созвал Государственный совет, чтобы предъявить условие, дабы паки взять своё государство.

Царя не узнали: глаза его померкли, лицо осунулось, почти не осталось волос на голове; два месяца ожидания бояр с повинной дались ему нелегко. Страшный план созрел в его мозгу: он потребовал, чтобы ему не мешали изменников и ослушников казнить, а имущество их отбирать в казну; для борьбы же с крамолою он предложил учредить опричнину. Были ведомы боярам царские капризы: он отхлестал нагайкой пастора за то, что тот сравнил Лютера с апостолом Павлом. Велел зарубить слона — подарок персидского царя — за то, что слон не стал перед ним на колена. Начались царские преступления. Среди дремучего леса вырос опричный дворец–берлога, который окружили рвом и в котором засел опричник–царь. Какую‑то дикую пародию на монастырь создал он из своих приближённых опричников.

Написал им общежительный устав. Назвал себя игуменом, одел их в рясы и скуфьи, по утрам с царевичем лазил на колокольню звонить в колокола. А когда за обедом шумная и разнузданная братия напивалась и объедалась, царь стоял у аналоя, читал творения святых отцов о посте и воздержании. Да,"высокая гора был царь Иван", но под тяжестью этой горы застонала Русь. Начались безумные казни. Кровавые набеги опричнины. Разрушались города и сёла, гибли тысячи людей. Метла опричников мела Русь, не щадя ни правых, ни виноватых. А в то же время, в минуты душевных борений, царь писал:"Тело изнемогло, болезнует дух, раны душевные и телесные умножились и нет врача, который бы исцелил меня. Ведал я, кто бы поскорбел со мною, и не явилось никого. Утешающих я не нашёл…"И этот безумно кощунствующий царь клал такие земные поклоны, что со лба его не сходили кровоподтеки, и по его приказу рассылались по монастырям списки казнённых на поминовение их душ.

Но послушаем голоса современников об этом небывалом времени на Руси:

"Воздвигнул царь крамолу междоусобную в одном и том же городе, одних людей на других напустил, одних опричниками назвал, прочих земщиною наименовал и заповедал своей части другую насиловать, смерти предавать, домы их грабить. Была тогда и ненависть на царя в миру и кровопролитие, и казни учинялись многие".

И вот, в такое время и такой‑то царь прислал в Соловецкий монастырь звать смиренного Филиппа в Москву на престол митрополита. Что думал Иоанн, вызывая Филиппа? Не думал ли он найти в нём одобрение своим злодеяниям и тем успокоить мятущийся дух? Не надеялся ли он, добившись покорности святого подвижника, покорить свою непокорную совесть, которая не могла же не обличать по временам внутренним голосом своим грозного царя? Как бы то ни было, но столкновение этих двух сил явилось как бы неизбежным, и спор Филиппа с Иоанном открывает беспримерную по силе страницу истории.

С первых же шагов небывалую дерзость проявил этот смиренный инок: он осмелился поставить"условия"самодержавному русскому царю — он согласился принять сан митрополита только при условии уничтожения опричнины.

Не угрозы царя, а просьбы духовенства и паствы склонили непреклонного в защите правды Филиппа, и он согласился не настаивать на этом условии, оставив за собою право печаловаться о народе русском.

И вот, когда стихшие казни вновь вспыхнули с удвоенною силою, митрополит Филипп решил действовать. Но он не хотел быть одиноким. Он решил обратиться к духовенству, чтобы всею Церковью встать на защиту русского народа.

Вот его слова:

"На то ли собрались вы, отцы и братия, чтобы молчать, страшась вымолвить истину? Но ваше молчание душу царя в грех вводит. Боитесь ли лишиться славы тленной, но никакой сан мира сего не избавит нас от муки вечной, если преступим заповедь Христову. На то ли взираете, что молчит царский синклит? Но бояре связаны попечениями житейскими, нас же Господь освободил от них. Мы поставлены право править великую истину, хотя бы и душу свою положили за порученное стадо".

Духовенство не отозвалось на призыв своего архипастыря. Оно робело. Ужас пред страшными казнями сковал их уста.

И вот, в Неделю Крестопоклонную св. Филипп сам всенародно обратился к царю со словами обличения:

"Державный царь, ты облечён от Бога самым высоким саном и потому должен чтить более всего Бога, но скипетр земной власти дан тебе для того, чтоб ты соблюдал правду в людях и царствовал над ними законно. По естеству ты подобен всякому человеку, а по власти подобен Богу. Подобает же тебе, как смертному, не превозноситься и, как образу Божию, не гневаться Слышно ли когда было, чтобы благочестивые цари возмущали свою державу? Не только при твоих предках, но даже и у иноплеменников никогда ничего подобного не бывало".

"Одно говорю тебе, честный отче: молчи! — кричал Иоанн, — молчи, а нас благослови действовать по нашему изволению",

"Благочестивый царь, — ответствовал Филипп, — наше молчание ведёт тебя к греху всенародной гибели, ибо худой кормчий губит весь корабль!"

Не поднималась рука царя на дерзновенного обличителя. О, он умел ценить людей! Не мог же он не преклониться в тайниках своего духа пред величием Филиппа. Но не мог он и примириться с этим неумолчным голосом, терзавшим его совесть.

Во время торжественного богослужения царь с толпой опричников вошёл в собор. Они окружили кафедру митрополита. Филипп молился, не замечая царя, несколько раз подходившего к нему. Тогда один из опричников сказал:

"Владыко, великий государь Иоанн Васильевич всея Руси требует твоего благословения".

Филипп обернулся к царю и сказал:

"В сем наряде шутовском не узнаю царя православного. С тех пор как солнце светит на небе, не слыхано, чтобы благочестивые цари так возмущали собственную державу. Убойся Божия суда и постыдись своей багряницы. Правда царёва в суде, по слову Писания, а ты лишь неправду творишь твоему народу. Как страждут православные! Мы, государь, приносим здесь чистую и бескровную жертву Господу о спасении людей, а за алтарём льётся невинная кровь христианская. Хотя и образом Божиим возвеличен ты, однако же и ты смертный человек, и Господь взыщет всё от руки твоей".

Нельзя без трепета читать этих обличительных речей святого Филиппа. Ведь в них каждым словом своим он отдаёт себя в жертву за правду. Какой пламенный гнев! Какая великая скорбь за страждущую страну! Какая безмерная любовь и к царю Иоанну, и к русскому народу.

Что же Иоанн?

"Молчи, отче, молчи!" — в исступлении кричит он. Как будто бы тот духовный огонь, который горел в митрополите Филиппе, ожигал царские руки, и он не мог прикоснуться к нему, не мог казнить его тут же собственными руками, что сделал бы Иоанн со всяким другим, произнёсшим хотя бы одно подобное слово. От митрополита Филиппа веяло на царя молитвенным духом Соловецкой обители, величием подвигов его. О, что бы он дал, чтобы не слыхать этих страшных обличительных слов, которые вонзались в его уши. Кто это осмелился с такой дерзостью восставать на русского царя? Кто может на Руси не трепетать перед его грозной властью? Не повергается ниц? Крамольник? Безумец? Святой?

"Молчи, отче, молчи!"…

Но отче не молчал.

И царь, побеждённый в открытом бою, решил прибегнуть к клевете, лжесвидетельству и неправедному суду…

Но и на суде нравственный суд совершился над обвинителями.

Вот смиренные слова Филиппа, исполненные величия и силы:

"Государь и великий князь! Ты думаешь, что я боюсь тебя или смерти? Нет! Лучше умереть невинным мучеником, чем в сане митрополита безмолвно терпеть все эти ужасы и беззакония… твори, что тебе угодно. Вот жезл пастырский, вот клобук и мантия, которыми ты хотел меня возвеличить… А вы, служители алтаря, пасите стадо Христово, готовьтесь дать ответ Богу и страшитесь Царя Небесного более, чем земного".

Мало было царю осудить Филиппа, ему надо было подвергнуть его унижению. Он заставил его служить, а во время службы опричники во главе с Басмановым ворвались в собор, прочли указ царский о низложении митрополита, сорвали с него святительские одежды и повели в тюрьму.

Заточили его в Отрочь монастырь, близ Твери. А когда царь, совершая свой карательный поход, послал Малюту"получить благословение"от заточённого митрополита и когда тот, оставшись до конца верным исповедником правды, отказался благословить это новое злодеяние, опричник Малюта Скуратов задушил его.

Но правда восторжествовала.

Правда восторжествовала и здесь, на земле, в признании Церковью митрополита Филиппа святым — в согласии с благоговейной памятью о нём всего русского народа и в признании тяжкого греха царя Иоанна устами Алексея Михайловича. В грамоте, посланной в Соловецкий монастырь по поводу перенесения мощей митрополита Филиппа в Москву, Алексей Михайлович обращается к св. Филиппу как к живому:

"Молю тебя и желаю пришествия твоего сюда, чтобы ты разрешил согрешение прадеда нашего, царя и великого князя Иоанна, совершённое против тебя нерассудно завистью и несдержанною яростью, ибо твоё на него негодование как бы нас делает сообщниками его злобы; хотя я и не повинен в досаждении тебе, но гроб прадеда постоянно убеждает меня, приводит в жалость. Слушая о твоих, Филипп, страданиях, мучаюсь совестью, что ты со времени изгнания твоего и поныне пребываешь вдали от всей святительской паствы. И ради этого преклоню сан мой царский за согрешение против тебя, да отпустишь ему согрешение своим пришествием к нам, да подашь ему прощение и тем да умножится поношение, которое лежит на нём за твоё изгнание. Молю тебя о сем и, честь моего царства преклоняя пред честными твоими мощами, повергаю к молению тебе всю мою власть, приди и прости оскорбившего тебя напрасно, ибо он тогда раскаялся в содеянном грехе".

Суд истории над царствованием его тоже совершился, ибо прямым следствием царствования Иоанна было Смутное время 1612 года.

Суд над душою его, над душою человека, в котором черты грозного царя–сыноубийцы, страшного бесноватого и смиренного инока, загадочно сплелись в одно целое, будет совершён не нами, а тем нелицемерным Судией, Которому ведомы все тайны человеческого сердца, у Которого вся милость и вся любовь.

Нам не надо судить!

Мы будем учиться у святителя Божия Филиппа. В минуты упадка — будем учиться твёрдости духа. В минуты нетерпеливого ропота — терпению. В минуты малодушия — мученическому его дерзновению.

И будем молиться великому молитвеннику и печальнику Русской земли. Он и доныне среди нас и бессмертным духом своим, и нетленным своим телом. Да услышит он наши молитвы о наших грехах и наших скорбях и да будет заступником и печальником нашим пред Царем Небесным, как некогда был заступником пред царём земным.

Аминь.



9 марта 1922 г.

За пассией в Крестовоздвиженской церкви (на Воздвиженке) перед святынями Большого Успенского собора (пассию совершал Святейший Патриарх Тихон)

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Фарисеи и книжники, жестокие и безжалостные судьи, привели ко Христу женщину, взятую в прелюбодеянии.

"Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь?.. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на неё камень… Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим"(Ин. 8, 5–9).

Что обличало совесть их? Не почувствовали ли они, что Господь прочёл в сердцах их тот самый грех, за который они хотели предать согрешившую женщину смертной казни? Те, которые хотели казнить её, не согрешили ли тут же с нею в сердце своём?

"Кто из вас без греха"вот здесь, сейчас, на этом суде, пусть первый начнёт совершать над ней казнь. И даже окаменевшая фарисейская совесть пробудилась. И ушли судьи. И осталась грешница одна перед Христом в позоре своём и унижении своём, омывшая грех свой покаянием. И сказал ей Господь:"Женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи! Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши"(Ин. 8, 10–11).

Тяжки грехи наши. Тяжки и тленные немощи наши.

Не самая ли ужасная из болезней проказа, когда медленно заживо разлагается тело человеческое, тускнеют и делаются мёртвыми глаза, струпьями и язвами покрывается тело и отпадает по частям. Ужас и отвращение вызывает эта болезнь в здоровых людях.

"И вот, подошёл прокажённый и, кланяясь Ему, сказал: Господи! если хочешь, можешь меня очистить. Иисус, простёрши руку, коснулся его и сказал: хочу, очистись. И он тотчас очистился от проказы"(Мф. 8, 2–3).

Грех и страдания, а за ними смерть, которая с такою нестерпимою болью переживается остающимися в живых.

И вот шёл Господь в город, называемый Наин. Когда Он приблизился к городским воротам, выносили умершего, единственного сына у матери, а она была вдова.

О, не напрасно Евангелист упомянул об этих подробностях. Умер единственный сын у вдовы. Это значит — она осталась совсем одна. Это значит — она хоронила свою последнюю радость. В душу, в душу‑то ей загляните, чтобы понять, какую радость принёс ей Христос. Идя за гробом‑то, небось, всю‑то жизнь свою она вспоминала. И как ждала, что будет у неё вот этот сын. И какое счастье было, когда он родился, и как рос он на радость ей. И как после смерти мужа остался он для неё последним утешением. И все‑то слова его припомнила, и смех его, и шутки, и шалости, и слёзы. И вот теперь умер. Нет его больше. Навсегда. И сжалился над ней Иисус. И прикоснулся к одру, и сказал:"Юноша! тебе говорю, встань! Мёртвый, поднявшись, сел и стал говорить; и отдал его Иисус матери его"(Лк. 7, 14–15).

Любовью Своей омыл Господь Иисус Христос грехи наши. Любовью Своей исцелил грехи наши. Любовью Своей победил саму смерть.

Когда мы вспоминаем земную жизнь Христа, Он представляется нам, окружённый слепыми, хромыми, расслабленными, прокажёнными, бесноватыми, сухорукими, кровоточивыми, скорченными, — все тянутся к Нему, все простирают к Нему руки, и всем Он даёт исцеление.

Но что бы сказали вы, если бы все эти несчастные люди стали судить, злословить и смеяться над болезнями друг друга: глухой над прокажённым, прокажённый над расслабленным, расслабленный над бесноватым. Какой бы ужас, какое безумие был бы этот суд, этот смех. А между тем именно этот ужас и безумие — главная основа нашей жизни.

Перед нами Крест Господень как символ искупительной жертвы, как символ искупившей нас Божественной любви. Среди нас невидимо присутствует Господь наш Иисус Христос. И если бы открылись духовные очи наши, мы увидели бы, что каждый грех наш, как болезнь на теле, обозначен на нашей душе. Душа у одних покрыта струпьями, как у прокажённого, у других слепа, у третьих в бреду, в горячке. И мы, больные духом, окружаем Христа, как некогда окружал Его народ.

Зачем же мы так безжалостно судим друг друга? Зачем все отношения наши основаны на этом жестоком суде? Зачем большую часть жизни нашей мы только и делаем, что судим, судим и казним друг друга? Ты, прокажённый блудом, зачем издеваешься над ослеплённым завистью? А ты, прокажённый завистью, зачем злословишь задыхающегося в горячке стремления к житейским благам?

Не этот ли взаимный суд — главное препятствие в деле нашего спасения? Могли ли бы получить исцеление окружившие Христа люди, если бы они вместо мольбы о том, чтобы Он их пожалел, их простил, стали бы глумиться, судить и смеяться друг над другом?

Все мы больные. Все мы несчастные. У каждого свой грех. Но у каждого один Спаситель — Христос.

Слепые, прокажённые, расслабленные! Подойдёмте же, как братья, любя и жалея друг друга, ко Кресту Господню, припадём к Нему с верою и слезами, да простит и спасёт нас Господь и да исцелит душевные и телесные тяжкие недуги наши.

Аминь.



6 июля 1922 г.

За всенощной в Крестовоздвиженской церкви

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Ангел Господень возвестил Захарии, что от него родится великий пророк:"Он будет велик пред Господом; не будет пить вина и сикера, и Духа Святого исполнится ещё от чрева матери своей; и многих из сынов Израилевых обратит к Господу Богу их"(Лк. 1, 15–16).

И пророчество сбылось, родился Иоанн Предтеча. Возрастал, укреплялся духом. И вот зазвучал пророческий голос его в пустыне Иудейской. Поражённый новизною слов его, народ встрепенулся. Жители Иерусалима, окрестностей его и всей Иудеи стекались к нему на берега Иордана. Новый пророк самой внешностью своей производил впечатление необычайное. Это был суровый аскет, одетый в грубую одежду из верблюжьего волоса, препоясанный кожаным поясом, изнуривший тело своё строжайшим постом…

В чём было главное значение его проповеди?

Он обличал фарисейство. Фарисейство не как лицемерие только, но и как целое мировоззрение, как систему, как особый вид современного благочестия. В основе этой системы лежала мысль, что сила религии — во внешнем законодательстве. В результате — полное торжество мёртвой буквы над живым духом и ужасающее нравственное падение.

И он призывал фарисеев к покаянию. Это он им говорил, что они — "порождения ехиднины"и что они напрасно думают бежать"от будущего гнева". Это он им говорил, что они — сухостой, бесплодные деревья и что при корне их лежит секира, ибо"всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огоны, это он их призывал сотворить"достойный плод покаяния"…

Он показал истосковавшемуся по живой религиозной правде народу истинные идеалы иудейской религии. Он напомнил заповедь о любви, о том, что надо быть милосердными,"у кого две одежды — дай неимущему", у кого есть пища — делай то же; никого не обижайте, не клевещите.

Он провозгласил великую истину, во всей полноте потом раскрытую в христианстве, что не внешний, а внутренний духовный подвиг созидает Царство Божие на земле.

Смолк пророческий голос Иоанна. Но, как всё вечное, так и пророческий дух его пребывает в Церкви. Он вошёл в самую душу церковного сознания. И всякий раз, когда в истории Церкви возникали попытки подчинить внутренние процессы церковной жизни бездушному, отвлечённому"законодательству", в результате ничего, кроме соблазна и греха, не получалось, и Церковь всегда отметала этот грех и соблазн. И даже тогда, когда намерения как будто бы были наилучшие — коль скоро эти улучшающие реформы были внешнего происхождения, они всегда вели к падению. Нам вспоминается эпоха, когда только что кончился Апостольский век, когда деятельность мужей апостольских была ещё у всех перед глазами. В Церкви начал угасать благодатный дар языков.

Явился человек, который решил восхитить этот дар насильно. Не внутренним подвигом, а возводя дар языков в принцип, в норму, в обязательство.

Явился Монтан. И что же? Вместо благодатного дара получились ересь, кликушество, демонизм, бесовщина…

Перенесёмся на несколько веков вперёд. Новая попытка внешней реформы,"законодательного"изменения Церкви — и создаётся ересь иконоборческая, многие десятки лет мучившая Церковь.

Для кого Церковь — живой организм, невидимое Тело Христово, тот поймёт, что только путём нравственно–религиозного, молитвенного подвига можно содействовать её росту.

Ты хочешь быть новым христианином — люби ближнего, как самого себя, люби и прощай врагов своих. Как это будет ново, как это будет необычайно. Ты хочешь быть новым христианином — будь чист сердцем, будь целомудрен, покори свои тёмные страсти. Как это покажется всем новым, давно всеми забытым. Ты хочешь быть новым в молитве — но покажи нам молитвенную ревность Серафима Саровского, три года простоявшего на камне в молитвенном подвиге. Ты хочешь обновить Церковь — о, дай нам образ святости, покажи нам величие духа, нравственную высоту, молитвенное горение, и тогда ты послужишь святому делу обновления.

А пока ты будешь исправлять Церковь на бумаге, через приказы, сидя в своём кабинете, это всегда будет сознательное или бессознательное фарисейство.

Пророческий дух Иоанна указал нам истинный путь церковного строительства — не внешнею реформою, а внутренним религиозным подвигом созидается истинная Церковь Христова.

Аминь.



3 августа 1922 г.

В Крестовоздвиженской церкви за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Слава Богу за всё! В день памяти святого митрополита Филиппа я был арестован, а два дня тому назад выпущен на свободу.

Тюрьма не поколебала, а ещё больше укрепила веру мою в конечное торжество правды. Без этой веры жизнь — не в жизнь. Не всегда это торжество приходит так скоро, но вера, что оно непременно придёт, двигает всей нашей жизнью.

На допросах я не сказал ни одного слова лжи, и видите — я на свободе.

Разве не говорил я правду, когда открыто заявил, что по своим церковным и религиозным убеждениям не признаю"Живой Церкви".

Это торжество правды укрепляет мой дух, укрепляет мою веру. И если я до тюрьмы лишь защищал православие от нападения"Живой Церкви", теперь, после тюрьмы, я перехожу в наступление — я обвиняю.

Я обвиняю еп. Антонина, возглавляющего так называемое"Временное Высшее Церковное Управление", в преступлениях и против Церкви, и против государства.

Не место в проповеди за богослужением подробно разбирать туманную программу"Живой Церкви", но уместно заявить, что, по нашему глубокому убеждению, для всех, для кого церковные правила не"клочок бумаги", еп. Антонин является церковным самозванцем. Уместно заявить, что не верим мы реформаторам"Живой Церкви".

Кто из нас не сознаёт глубоких ран на теле Матери нашей Церкви, нанесённых грехами нашими. Кто из нас не думал над реформами. Но мы ждали реформаторов–подвижников. Мы ждали людей, которые совершат дело обновления Церкви своим высоким религиозным и нравственным авторитетом. А здесь, вместо слов любви, мы сразу услыхали слова озлобления и угроз, и мы почувствовали, что в них нет духа Христова.

О, мы далеки от того, чтобы судить частную жизнь того или иного представителя"Живой Церкви", но когда мы увидали, что с первых шагов"Живая Церковь"сохраняет самое отрицательное, что было у нас, — систему наград, когда мы увидели, что наши реформаторы, точно малые дети, играют в эти награды, как у одного появляется на клобуке бриллиантовый крест, у другого вырастает митра, у третьего — палица, мы почувствовали, что не Дух Святой руководит ими, а пустая игра честолюбия.

Я обвиняю…

Я обвиняю еп. Антонина в том, что он является преступником и против государства. Он обманывает власть. Он злоупотребляет её доверием. Получив естественную поддержку государственной власти в чисто политической задаче ликвидировать антигосударственные течения в Церкви, Антонин стал направо и налево, в проповедях и лекциях хвастаться, что всякого, кто не признает их церковной властью, они сошлют ловить треску на Белое море или сгноят в тюрьмах. Уполномочивала ли его власть на эти угрозы? Не взваливает ли он на власть тяжкое бремя ответственности в глазах народа за насилие над религиозной совестью? Не совершает ли еп. Антонин государственного преступления, возбуждая народ против этой власти, сея недоверие, вражду, смуту?

А дальше… Поддержка, которую оказала власть группе Антонина, имела определённый политический смысл: помочь этой группе ликвидировать антигосударственное течение. Но вместо этой задачи Антонин провозгласил"реформацию". Он сознаёт, что большинство ему не сочувствует, что за ним не стоит никого, кроме пустой Никольской улицы. Но еп. Антонин, вводя в заблуждение власть и всякого не признающего его реформы по чисто религиозным основаниям аттестуя как политического преступника, тем самым всю ответственность за эти насильственные реформы возлагает на правительство.

Мы не закрываем глаз на будущее. В ближайшее время победа будет на стороне неправды. Но история знает времена и более тяжкие, когда ересь захватывала церковную власть на долгие годы. Мы не закрываем глаз на то, что внешняя победа будет за этой неправдой и ныне, что под давлением силы робкое духовенство признает"Живую Церковь", но это лишь видимость победы, ибо церковный народ не признает её никогда.

Положение пастырей сейчас ужасно. Не признать"Живую Церковь" — это значит, благодаря Антонину, подвергнуться обвинению в политическом преступлении. Признать — это значит лишиться доверия прихода.

Но выход и для духовенства есть. Пусть сбросит оно эту веками созданную робость. И пустее те, чья политическая совесть чиста, кто может твёрдо заявить, что не идёт он против власти, кто может, положа руку на сердце, сказать, что не приемлет"Живой Церкви"на основаниях религиозных, пусть тот возвысит свой голос против тех, кто совершает ныне тяжкое церковное и государственное преступление. Пусть каждый слушает веление своей религиозной совести, не соображаясь с тем, как поступил его сосед, ибо Христос обращается с призывом к каждому отдельному человеку. Он спрашивает не о том, как поступили все, а о том, как поступил ты, о. Иоанн, ты, о. Вассиан, ты, о. Валентин. Не от нас зависят судьбы Церкви, но от нас зависит исполнение своего личного долга. Исполняя и в наши дни его, мы должны поступать сообразно с учением Церкви и велением совести, памятуя, что это единственный путь, ведущий ко спасению.

Аминь.



11 декабря 1924 г.

В Крестовоздвиженской церкви

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Когда после долгой разлуки вновь возвращаешься к близким людям — сколько замечаешь перемен!

Дети стали юношами. Юноши — взрослыми. У многих взрослых появилась седина. Многих нет в живых.

Но перемены мелькающей жизни не касаются святынь. Святыни стоят…

Когда оглядываешься на свою личную жизнь, начиная с детства, — сколько видишь в ней перемен, сколько воды утекло. Всё течёт. Всё изменяется. Неизменна лишь Святая Церковь.

Когда посмотришь на жизнь мира — сколько перемен несёт каждый год, каждое столетие. А великое, вечное Святое Православие стоит непоколебимо.

Но большинство людей идёт мимо Церкви. Ибо широк путь к погибели, и многие избирают его. И это так потому, что видеть Истину мешают грехи и страсти. Даже в недрах Церкви распознать правду и ложь мешают прегрешения наши.

Есть такое сказание.

В один монастырь пришёл странник и просил настоятеля разрешить сказать поучение. Настоятель разрешил. Странник говорил так, что вся Церковь рыдала от умиления, но холоден был настоятель и упрекал себя в нечувствии. Когда странник выходил из храма, настоятель спросил его:

— Кто ты?

Тот ответил:

— Диавол.

В ужасе и изумлении настоятель спросил тогда:

— Зачем же ты так проповедовал о Христе, что вся Церковь плакала от умиления?

И диавол дал страшный ответ:

— Для того, чтобы в день Страшного Суда они дали ответ Богу за своё заблуждение, за свои слёзы.

Мы дадим ответ Господу в наших заблуждениях, потому что они порождение наших грехов…

Жизнь — это мятель. Сколько дорог, какая вьюга!

Найти узкий путь к Истине можно только с помощью Божией. А эта помощь даётся в молитве. Святой Антоний Великий предрёк, что наступят дни, когда подвижничество как бы растворится в мирской жизни. Но он же предрёк и утешение — что в условиях жизни мирской явятся новые подвижники, которые превзойдут древних

Пусть не смущает верующих всеобщее безбожие. Пусть они молитвенно объединяются в храмах — и тогда Православие будет пребывать незыблемо, несмотря ни на что.

Аминь.



18 декабря 1924 г.

В Крестовоздвиженской церкви за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Образ буди верным, словом, житием, любовью, духом, верою, чистотою".

Эти слова написаны на нашем священническом кресте. Это заповедь, которая дана пастырям Церкви Христовой.

Будь"образом" — "образцом". В учительстве слова — научай людей вере, проповедуя им Евангелие спасения, указуя путь в Царствие Божие.

Будь образцом в жизни. Чтобы учение Христово не было лишь для проповедей, чтобы оно не было отвлечённым понятием, а преобразило твою жизнь — ибо в нас должны быть"все чувствования, как в Иисусе Христе".

В любви. Той любви, о которой сказал Господь, что по ней узнают, что вы Мои ученики.

В духе. Чтобы жили мы не мирскими заботами, не во имя плоти, а духом, который оживотворил в нас Христос

В вере. О которой Спаситель сказал, что имеющий её будет передвигать горы.

Образцом чистоты. О которой сказано:"Блажени чистый сердцем, яко тип Бога узрят".

Святой Григорий Богослов говорит:"Как оку необходимо быть чистым, чтобы тело двигалось правильно, так вместе с предстоятелем Церкви, каков он будет, и Церковь или подвергнется опасности или спасётся". А по словам Марка Подвижника:"Слова Божественного Писания читай делами своими".

Но чем похвалимся? Разве немощью своею? Исполнили мы заповедь Божию? Образцом ли мы были — в слове, жизни, вере и любви?

Мы плохо учили! Плохо указывали путь спасения! Последние годы разве не чувствовали себя верующие, как в дремучем лесу…

Не в жизни ли нашей были мы образцом? Это тогда‑то, когда ряса да название пастыря отличают тебя от других — а иначе никто не узнает, что ты христианин, пока ты сам не скажешь об этом.

Не в любви ли? Это при нашей постоянной вражде, зависти, недоверии друг к другу!

Не в жизни ли духовной? Когда все мы погружены в заботы мирские.

Не в вере ли? При нашем малодушии, при страхе за каждое слово, за каждый шаг.

Не в чистоте ли? Когда все мы в страстях

Какой же пример дадим мы вам? Ведь мы же немощны духом! Ведь мы же ничего не имеем, кроме грехов!

Но Церковь есть Церковь живых

Святые угодники Божий — вот наша надежда, вот наше научение. Вот кто даёт нам образ и веры, и жизни, и любви.

Одним из величайших угодников Божиих был св. Николай Чудотворец, молитвенную память которого мы ныне совершаем.

Если бы собрать все слёзы, которые пролиты перед его святыми иконами! Если бы собрать все воздыхания, пережитые перед ними!

Он огнём своей славы озаряет жизнь нашу и, как истинный пастырь, ведёт ко спасению. И тогда, когда подаёт тайную милостыню, спасая семью от позора. И когда смиренно принимает на себя священство, и когда останавливает меч, готовый опуститься на невинных, и когда мужественно исповедует свою веру, и когда с дерзновением обличает еретиков.

Чем достойно помянем мы ныне великого угодника Божия? Словами ли только? Песнопением? Акафистом?

Чем дальше идёт жизнь, тем становится ответственней. Пора перестать смотреть на храм как на место, где переживают духовный подъём, — а затем идут жить по–старому. Надо подъём этот унести в жизнь и там создавать храм.

Пусть и сегодня совершим мы такую достойную память. Пусть не в Церкви, а в жизни научимся мы у святого угодника непоколебимо веровать и пламенно любить.

Аминь.



21 декабря 1924 г.

"Нечаянная радость"

В церкви св. Панкратия за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Праведный Симеон предрёк Пресвятой Деве Марии:"И Тебе Самой оружие пройдёт душу"(Лк. 2, 35).

Это сбылось, когда Матерь Божия стояла на Голгофе, у креста, на котором был распят её Сын. И когда услышала Она Его слова, которыми Он передавал всю заботу, всё попечение о Ней любимому Своему ученику.

"Се, Матерь твоя!" — сказал Он ему. А Ей:"Жено! се, сын Твой"(Ин, 19, 26–27).

Помните ли вы слова Страстной седмицы — плач Богоматери:"Ныне лишена бых Тебе, сладкое Мое Чадо и Любимое". И ещё:"Хотела бых с Тобою умрети… не терплю бо без дыхания мертва Тя видети". И ещё:"Камо идеши ныне, Сыне Мой, а Мене едину оставляеши?"

Продолжает сбываться пророчество Симеона и ныне, когда мы ежечасно грехами нашими сораспинаем Сына Её!

Но любовь Матери Божией безмерна. И она была, есть и будет во веки наш покров, наше заступление. Даже в жизни мирской, где столько вражды, где так одиноко и холодно, единственно, что осталось ещё, — это материнская любовь. Какой ты ни есть грешный, падший, заблудший, а сердце матери всё поймет и всё простит. Любовью своей всё покроет.

Матерь Божия — Матерь всего рода христианского. Пока Она с нами — есть в жизни и тепло, и радость. Есть к кому обратиться в скорби, есть у кого просить заступления.

Но если Она отойдёт от нас, жизнь осиротеет. Божия Матерь отходит от людей не тогда, когда они грешат, — грех простится, покроется любовью, — а когда мы упорствуем в грехе, возводим его в правило, оправдываем, не хотим жить иначе.

Оглянитесь на жизнь мирскую! Это дорога без меры в ширину, без конца в длину — и по ней бегут люди, и толкают, и топчут, и душат друг друга.

Они стремятся к призрачному счастью, к житейскому благополучию; в крови, в ранах, измученные борьбой, озлобленные и несчастные — они не могут достигнуть радости, потому что гонятся за мечтой.

И не хотят понять, что радость здесь, около них, она — та"нечаянная радость спасения", которую получил грешник, изображённый на иконе, ныне нами прославляемой.

Как часто мы ропщем на Матерь Божию, что Она не исполняет наших молений. А что мы делаем? Что мы делаем?

Одной рукой наносим раны Сыну Её — и другую протягиваем за помощью.

Надо начинать с покаяния. Грешник увидел на теле Младенца Христа раны, нанесённые Ему злыми делами, и ужаснулся, и просил Матерь Божию исходатайствовать прощение у Сына Её. Неотступными просьбами Матерь Божия вымолила у Сына Своего прощение грешнику — Она даровала ему нечаянную радость прощения.

Так и мы, если хотим истинной радости в жизни, должны начать с покаяния.

Сегодня мы будем молиться перед иконою"Нечаянной радости". Сколько в этих молитвах будет обращено просьб к Божией Матери. А много ли будет пролито покаянных слёз? Но с этих слёз и должна начинаться наша молитва.

Пусть каждый, стоя у святой иконы, заглянет в себя, просмотрит свою жизнь и принесёт в дар Божией Матери своё покаяние, тогда и Божия Матерь пошлёт нам нечаянную радость спасения.

Аминь.



28 декабря 1924 г.

В церкви"Никола Плотник" за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Апостолы Пётр и Иоанн шли в храм в час девятый. При дверях храма сидел хромой от рождения. Увидев Петра и Иоанна, он просил у них милостыни. Пётр с Иоанном, всмотревшись в него, сказали: взгляни на нас. Хромой пристально смотрел на них, надеясь получить милостыню.

"Но Пётр сказал: серебра и золота нет у меня; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи. И, взяв его за правую руку, поднял; и вдруг укрепились его ступни и колени"(Деян. 3, 6).

Так и Церковь.

Она не даёт вам серебра и золота, не даёт житейских благ — но она протягивает руку и подымает вас.

Она не даёт материального благополучия. Но она открывает смысл жизни, научает правде. Даёт истинную радость. Зовёт на вечерю в Царствие Божие.

Но большинство не слышит этого зова, уподобляясь человеку, который, умирая от жажды, отверг источник чистой воды и припал бы к грязной луже.

Это было бы безумие! Но хорошо, если бы это было безумие! Это наваждение диавольское. Это обман бесовский.

Св. Антоний Великий видел великана, голова которого упиралась в небо, а руки были распростёрты. Летели птицы, и те из них, которые не могли подняться и перелететь выше руки, падали вниз, а которые перелетали, те подымались к небу. Это были души умерших людей.

Но что даёт власть над людьми этой тени, этому призраку? Что мешает людям быть в числе избранных на вечери, которую устроил человек в притче сегодняшнего евангельского чтения?

Мешают"земля","волы","семья" — мешает суета мирской жизни.

И хоть бы счастливы были люди по–земному! Но что, кроме горя, слёз и страданий, даёт этот базар мирской суеты? Кто счастлив? Никто. Или, может быть, не всех зовёт Христос?

Но пусть человек прислушается к своему сердцу. Он услышит там этот постоянный призыв.

Вам посылается болезнь. Это ли не несчастье! Но прислушайтесь. И вы услышите, что это Господь зовёт вас, ибо болезнь побуждает вас думать о смерти, о вечности, о смысле жизни.

Умер у вас близкий человек. Какое неутешное горе! Но это Господь зовёт вас к себе, ибо только вера даёт силы высшим смыслом преодолеть всю бессмыслицу, всю нелепость смерти.

Вы оклеветаны, у вас житейские неприятности — прислушайтесь к сердцу, и здесь Господь зовёт вас к себе. Ведь найти утешение, осмыслить всё происходящее, не захлебнуться в этих житейских дрязгах можно, только живя со Христом.

А если Господь посылает вам радость, столь редкую в нашей жизни, — разве не услышите вы в сердце своём тот же зов ко Христу? Может ли что‑либо, кроме веры, дать смысл радости, не превратить её для вас в мелькающую тень?

Но на пути в Царствие Божие есть и ещё одно искушение: и чем дальше идёт жизнь, тем могущественнее его влияние на душу человека. Это искушение, этот соблазн коренится в мысли, что если большинство уходит от Церкви — то неужели же"все"неправы, а правы немногие, сохраняющие веру?

Всё нам предсказано, ибо Господь сказал:"Но Сын Человеческий, придя, найдёт ли веру на земле?"(Лк, 18, 8).

Мы, верующие,"прах попираемый", мы безумцы для мудрых мира. Нам сказано, что широк путь к погибели и многие идут им, а узкий путь ко спасению избирают немногие.

Церковь даёт примеры, как отражать эти искушения. Святой Григорий Богослов говорит:"Скорее реки потекут вверх и огнь примет направление, противоположное обычному своему стремлению, нежели я изменю чему‑либо в моём спасении".

А Максим Исповедник, когда его заставляли причаститься с отступившим от православной веры патриархом, воскликнул:"Если и вся вселенная начнёт причащаться с патриархом — я не причащусь с ним".

И всё же мысль, что другие думают иначе, что"все"уходят от Церкви — соблазняет и отравляет души. Христос обращается не к массам, а к отдельной человеческой душе. Он говорит:

— Ты Иоанн, ты Мария, ты Пётр. Выбирайте путь свой, не оглядываясь на соседей, а вопрошая свою совесть. Пусть они идут своею дорогой. Мы пойдём своей — на вечерю Христову.

Дабы соделаться нам, как говорит апостол Пётр,"причастниками Божеского естества, удалившись от господствующего в мире растления похотью"(2 Пет. 1, 4).

Аминь.



8 января 1925 г.

В Крестовоздвиженской церкви за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь". А многочисленное воинство небесное славило Бога:"Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!"(Лк. 2, 10–14).

Но где же слава — когда поругание? Когда надели венец терновый и били по лицу, и спрашивали, издеваясь:"Скажи, кто ударил Тебя?"

Но где же мир — когда ненависть и крики: распни, распни Его! Где благоволение в людях — когда Голгофа?

И вопрошают люди мирские: где обетованная радость, когда вся жизнь — беспрерывный ряд скорбей?

Думали ли вы когда‑нибудь, что должен испытывать человек, приговорённый к смерти? И вот, после долгих и страшных ожиданий распахнулась бы дверь, и некто сказал бы:"Ты, свободен".

Ангел и возвестил миру такую свободу. Ибо родившийся Христос освободил мир от казни смертной.

Если бы не воплотился Сын Божий, если бы не было Голгофы и Искупления, если бы не воскрес Христос, — чем стала бы жизнь, как не ожиданием смерти?

Что было бы впереди, кроме открытой могилы, если бы не было за ней воскресения?

Можно одурманивать себя ежедневными заботами, жить, погрязнув в житейских делах, — не думать о смысле жизни. Но придёт час, когда встанет этот вопрос. Придёт час смертный. Оглянется человек на прожитую жизнь, и каким ненужным и бессмысленным покажется ему всё, что он считал когда‑то самым главным. Всё, что тешило его гордость, самолюбие и похоть!

Но для тех, кто верует во Христа, кто знает, что смерть побеждена Воскресением, какой открывается неисчерпаемый источник радости жизни.

Какая слава Даровавшему нам спасение! Какой мир ниспослан душам нашим! Какое благоволение в людях! Для тех, кто не верует, Ангелы не поют. А те, кто верует, те слышат песнь воинства небесного:"Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение".

Аминь.



24 января 1925 г.

В церкви Спаса во Спасском за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Апостол Павел поучал:"Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие"(Деян. 14, 22).

Когда перед пастырем–духовником проходят человеческие души, человеческие сердца — он ужасается! Ужасается при виде этого моря скорби, заливающего человеческую жизнь. Множество народа в храме, разного возраста и состояния. А там, за спиной у каждого, своя собственная сложная жизнь, со своим горем, с своим Крестом.

Так и видится ваша жизнь там, в миру — или в каморке, в которую едва пройдёшь по полутёмной деревянной лестнице, или в комнате почище, с киотом, занавесками, комодом… И все из храма разбредутся по своим углам, к своим скорбям.

А вот и скорби.

Лишился места. Не на что жить. На руках дети. Положение кажется безвыходным. Близок человек к отчаянию.

А эту муж бросил. Пятнадцать лет жили вместе."Вот и хожу по улицам… выйду, — говорит, — и иду, и иду, и куда, и зачем — сама не знаю…"

У этой дети от рук отбились. Смеются над верой… погибают на глазах. И болит материнское сердце самою страшною болью — ибо никто так не любит, как мать…

Болезни… изнемогает тело в физических страданиях — и не хватает ни сил, ни терпения переносить эту боль…

Муж пьянствует — пропивает всё, что зарабатывает, а дома‑то холод, а дома‑то голод…

А вот и самая большая скорбь — смерть близкого человека. Кажется, и жить больше незачем! Кажется, вместе с ним ушло всё…"Я, — говорит, — и шапку его со стола не убираю. Всё кажется — вернётся. Да нет. Не вернётся…"

А вот скорби духовные. Колеблется вера. Волны неверия бьют жестоко. Трудно держаться одному, когда в дому, в семье, в окружающей жизни — "все"отпадают от веры. И наука, говорят, доказала, и попы, говорят, обманывают… И хотя сердце чувствует истину, но разум смущает сомнения…

У этого нет раскаянности в грехах. Окамененное нечувствие сковало сердце. И знает, что согрешил, но нет слёз покаянных, нет сокрушения, спит совесть.

У другого нерадение к молитве. Сознаёт, что опускается, задыхается душа без молитвы, но не может достигнуть, чтобы возгорелась она в душе.

Унесут ли пришедшие сюда со скорбями своими утешение из храма? Уврачуют ли раны? Пришли во врачебницу — уйдут ли исцелёнными?"Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие".

Если там, в конце жизненного пути, видится эта вожделенная цель — тогда Церковь исцелит скорбь. Тогда храм даст исцеление.

Для кого жизнь — не бессмысленное чередование удач и неудач, наслаждения и горя, а великая работа Господня для достижения нашего спасения в Царствии Божием, для того все скорби имеют иное значение. Конечная цель — Царствие Божие — ставит их на надлежащее место, они встают в порядок, как по краям жизненного пути, и открывается тернистая, но верная дорога ко спасению. Скорби становятся уже не горем только, но испытанием, искушением, назиданием.

Может быть, ты горд, самолюбив, тщеславен, и жизнь заставляет тебя пожить в унижении…Может быть, ты привык рассчитывать на свою силу, на свою волю. Ведь человек высоко хватает! Самое небо хочет достать рукой — и вот болезнь, неудача, смерть близких заставляют чувствовать, какие мы жалкие, беспомощные, и заставляют уповать на волю Божию…

"Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие". Оно озарит нам всю жизнь. И совершится как бы некое чудо. Чувство тоски превратится в радость. Уныние сменится бодростью духа. Тёмное, безвыходное отчаяние осветит надежда.

И в сердцах людей загорится пламенная любовь к Богу и людям.

Аминь.



31 января 1925 г.

В церкви св. Панкратия за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Иоанн Лествичник говорит:"Не падать свойственно только Ангелам. Человекам свойственно падать и восставать, пребывать в падении свойственно одним диаволам".

Какое великое утешение, какое великое назидание!

Особенно теперь, когда Святая Церковь начинает подготавливать нас к Великому посту. Утешение в том, что падшему свойственно восставать. Назидание в том, что падение без восставания — состояние диавольское.

Но это утешение и это назидание лишь для тех, кто ужасается и скорбит от множества согрешений. А много ли таких? Сколько людей видел я, плачущих от житейского горя, от нужды, от обид, от смерти близких, — а плакавших о грехах помнишь наперечет. Вот обокрали человека. Лишился последнего достояния. Кому не памятна его скорбь, его плач?

Ну, а диавол душу украл? Это ничего? Не больно? Не страшно?

Почему же так? Почему, лишась главного, не скорбим, пребываем в нечувствии. А лишаясь того, что проходит, как сон, почитаем себя несчастными? Потому, что думаем внешним благополучием достигнуть внутренней радости и счастья!

Но ты, лишившийся заработка, спроси того, кто не знает нужды, счастлив ли он? Радостно ли у него на сердце? И ты услышишь ответ, что у него такая же тоска, как и у тебя.

Спроси того, кто лишился детей, похоронил их, оплакивает их, счастливее ли он тех, кто имеет детей на руках своих, — и услышишь, что у него свои скорби, свои слёзы…

Ты ропщешь на болезнь… Спроси здоровых, счастливы ли они? И услышишь, что у них свои боли, своё горе…

Я знал людей, имеющих полное житейское благополучие, которых мучила нестерпимая душевная тоска и которые мечтали о смерти! Радость и истинное счастье зависят не от меняющихся, как тени, преходящих внешних обстоятельств жизни, а от того, что мы носим в своей душе, в своём сердце.

Св. Иоанн Златоуст угрожающим смертию отвечал словами апостола Павла:"Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение"(Флп. 1, 21). Угрожающим изгнанием говорил словами Псалмопевца:"Господня земля и что наполняет её" — т. е. всюду земля Господня (Пс. 23, 1). А угрозы отнять имущество отражал словами апостола:"Мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него"(1 Тим. 6, 7).

Вот при такой настроенности какая житейская неудача в силах повергнуть человека в скорбь? Что может устрашить его, когда не страшна ему ни смерть, ни изгнание, ни потеря всего материального благополучия?

Но как приобрести такую настроенность?

Ответ на этот вопрос лежит не в одном каком‑либо указании Церкви, не в том, чтобы прослушать одну проповедь, придти к одной церковной службе, исполнить какое‑либо одно церковное правило, а в совокупности всего, что указывает нам Церковь как условие возрастания в нас духовной жизни.

И я, всходя на эту кафедру не для одной случайной проповеди, а для постоянного назидания вас и проповеди слова Божия, имею ту же общую цель для всей проповеди своей во всём её объёме. Дабы вы научились жить не для временного, преходящего — а для достижения вечного Царствия Божия.

Аминь.



5 февраля 1925 г.

В Крестовоздвиженской церкви за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Вспомните евангельское повествование о Закхее. Спаситель проходил через Иерихон. Некто Закхей, начальник мытарей, хотел видеть Его, но не мог за народом, потому что мал был ростом. Забежал вперёд. Влез на смоковницу. Когда Господь пришёл на это место, взглянув, увидел его и сказал:"Закхей! сойди скорее, ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме".

Закхей сошёл. С радостью принял Его… А кругом осуждали. А кругом роптали. Осуждали за то, что взошёл Господь в дом грешного человека. Закхей сказал Господу:"Господи! половину имения моего я отдам нищим и, если кого чем обидел, воздам вчетверо. Иисус сказал ему: ныне пришло спасение дому сему… Ибо Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее". (Лк. 19, 9–10)

Сколько раз каждый из нас слышал это евангельское чтение. Многое знают его почти наизусть. Но Евангелие, как истинный источник жизни, имеет неиссякаемую силу перерождать человеческую душу. Века читают Евангелие люди, и вновь омывается в этом чтении душа человеческая. И каждый из нас, вновь и вновь перечитывая в Евангелии то, что знает почти наизусть, по–новому переживает прочитанное. Уже одного этого свойства Евангелия для открытого, не лукавого сердца было бы достаточно, чтобы уверовать в его Божественную силу.

Какое же назидание, какое утешение почерпнем мы из евангельского чтения о Закхее?

"Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее".

Это закон Божий.

Мирской, житейский закон иной! В жизни мирской закон другой.

Если случится с человеком житейское несчастье — его постараются утопить поглубже. Если человек упадёт — его постараются затоптать ногами.

А вот когда случится несчастье с душой человеческой, когда человек согрешит перед Богом, Господь говорит ему:"Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее".

Закхей был грешник, презираемый людьми, стяжавший себе богатство неправедное. Но Господь не отринул его. Видя в сердце его покаяние, пришёл к нему в дом. Вот утешение для всех, кого повергают в уныние содеянные грехи!

"Ныне, — говорит Господь, — пришло спасение дому сему".

Ныне, теперь, сегодня! Это значит, что для христиан нет власти прошлого! Долгие годы греховной жизни не должны обессиливать его унынием. Для христианина каждый день может быть началом новой жизни. Принеси покаяние. И прошлого нет. Начинай новую жизнь. Начинай её ныне, сейчас же, не откладывая… Разве это не утешение для сознающих тяжесть своих прошлых согрешений!

"Сегодня надобно Мне быть у тебя в доме", — так говорит Христос каждому, готовому Его принять. И каждому постучит Господь в сердце. Будет день, будет час, когда увидит Господь, что дом сердца нашего готов отвориться для встречи Христа — и Господь постучит в него.

Но Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее, и принёс спасение, и готов придти к нам только тогда, когда мы искренне сами стремимся, как Закхей, увидеть Христа. Когда мы сами Его любим. А любовь проверяется жертвой. Надо нести Крест Христов. Ведь наши несчастия житейские — это не Крест. Страдания становятся Крестом только тогда, когда они для Христа. Не всех призывает Господь к жертве. Но каждый должен быть в глубине сердца быть на неё готов. Только тогда будет согревать нас своими лучами та любовь, которая горит в каждом евангельском слове. Только тогда будет относиться и к нам то, что сказал Господь Закхею:"Ныне пришло спасение дому сему, ибо Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее".

Аминь.



7 февраля 1925 г.

В церкви св. Панкратия за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Господь сказал:"Всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится"(Лк. 14, 11)."Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать", — говорит апостол Иаков (Иак. 4, 6).

По словам св. Иоанна Кассиана:"Нет никакой другой страсти, которая бы так истребляла все добродетели и так обнажала и лишала человека всякой праведности и святости, как эта злая гордость".

Св. Иоанн Лествичник гордость называет:"Отвержение Бога","виновница падения","корень хулы".

А св. Василий Великий сравнивает её со змеёю, которая скрылась за прекрасным цветком, и когда человек хочет сорвать этот цветок, змея наносит ему смертельный укус. Гордость подстерегает человека на всех ступенях духовной жизни. И все труды его превращает в ничто. На высоте духовной она даже опаснее для человека. Как говорит св. Иоанн Кассиан:"Чем более богатую пленит она душу, тем более тяжкому игу рабства подвергает её".

Разве не прекрасный цветок — милосердие? Но разве не может человек впасть в гордость, совершая дела милосердия из тщеславия напоказ, чтобы видели и восхваляли люди?

Разве не прекрасный цветок — молитва? Но разве не может отравить её яд гордости? Разве не может человек возгордиться своею святостью?

Разве не прекрасный цветок — смирение? Но и самое смирение можно сделать источником падения — возгордившись своим смирением.

Святая Церковь, подготовляя верующих к подвигу и покаянию в дни Великого поста, предостерегает детей своих от этого страшного искушения. Она делает это евангельским чтением, в котором повествуется притча о мытаре и фарисее.

Фарисей и мытарь вошли в храм помолиться. Фарисей говорил:"Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю". Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил:"Боже! будь милостив ко мне грешнику!"(Лк. 18, 11–13)

И грешный мытарь пошёл в дом свой более оправданным, чем гордившийся своей праведностью фарисей.

Там стояла гордость — здесь было смирение.

Как же предостеречь себя от этой страшной опасности, от этого укуса змеи?

Надо проникнуться сознанием, что всё, что есть в нас хорошего, не принадлежит нам. Кругом зла так много! В душе столько страстей, что своими силами не мог бы спастись человек.

Нил Синайский говорит:"Как ставший на паутину проваливается и уносится вниз, так падает и полагающийся на собственные свои силы".

И если достигли мы хотя бы ничтожных успехов в жизни духовной, это дала нам Божественная благодать.

Чем же гордишься ты? Разве не безумие гордиться себе не принадлежащим?

Если у тебя есть таланты, не ими ли ты будешь гордиться? Ведь Господь дал их тебе, чтобы ты их преумножил и дал отчёт Богу. Они не принадлежат тебе. Они Божии. Разве не безумие гордиться тем, что тебе не принадлежит?

Мы нищие духом! Ничего у нас нет! Нечем нам гордиться. Нечем превозноситься. Разве немощью своею.

Будем же, как грешный мытарь, взывать к Богу:"Боже, милостив буди мне грешному!"

Аминь.



12 февраля 1925 г.

В Крестовоздвиженской церкви за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Боже, милостив буди мне грешному!"

"Буди милостив!"

Но надежда на милость Божию должна иметь своё оправдание. Оправдание в покаянии, подтверждённом переменою жизни. Какой же всеобщий грех требует нашего покаяния?

Обмирщение Церкви и жизни.

"Не можете служить Богу и маммоне", — сказал Господь."Они не от мира, как и Я не от мира", — сказал Он о Своих учениках."Не любите мира, ни того, что в мире".

"Весь мир лежит во зле", — говорит апостол Иоанн. Этот мир, который противолежит Церкви, яростно стремится к обмирщению её. Дабы оградить Церковь Христову от обмирщения, соборный разум её, водимый Духом Святым, создал свои церковные законы, свои каноны, устав, по которому должна течь церковная жизнь.

Соблюдали ли мы эти законы, как должно? Не нарушали ли мы их по незнанию и по небрежению?

Дабы оградить душу человеческую от обмирщения, Господь заповедал нам непрестанно молиться.

А мы? Мы считаем почти за подвиг, если мы раз в неделю посещаем храм. Дома большинство православных христиан лба не перекрестит. Нам некогда. На всё есть время — кроме молитвы. Мы забыли, что молитва должна быть главным делом жизни, — остальное приложится.

Дабы оградить всю жизнь от обмирщения, апостол Павел дал строжайшее правило:"Не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остаётся блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с таким даже и не есть вместе"(1 Кор. 5, 11).

А мы так смешали нашу жизнь с мирскою жизнью, что если человек не скажет сам, что он верующий христианин, со стороны не узнаешь.

Мы ропщем, что дети отходят от Церкви. Но не сами ли мы тому виной? Разве не видят они, что родители их, придя из Церкви, живут как все неверующие люди?

А если Церковь не перерождает человека, разве не правы они, что значение её для этих людей ничем не отличается от театров, кинематографов, концертов, где праздно проводят время…

Боже, милостив буди нам грешным.

Но разве мы покаялись? Разве после всех испытаний мы вернулись к исполнению церковных правил? Разве они не нарушаются нами, как и прежде? Разве не идёт церковная жизнь по–прежнему, как будто бы ничего не случилось?

Так за что же Господь будет милостив к нам? Разве мы стали ревностней в молитве? Разве не оставляем мы для неё по–прежнему лишь то время, которое нам некуда девать? Разве стала молитва главным делом нашей жизни?

Так за что же Господь помилует нас? Разве мы отрешились от жизни мирской? Разве сами мы не те, кто, называясь"братом", называясь"христианином", на самом деле блудники, лихоимцы, пьяницы, хищники? Как же будем просить у Бога милости?

О, мы твёрдо запомнили, что Бог милосерд! Но совершенно забыли, что Он праведный Судья! Мы знаем все слова любви, сказанные в Евангелии, но не хотим знать Его слов обличения.

Мы говорили о снисхождении — и снисхождением довели Церковь до страшных потрясений. Теперь Господь призывает нас к строгости.

Мы, пастыри, будем строги к своей пастве, пусть архипастыри будут строги к нам, пастырям, и пусть каждый будет строг к самому себе, дабы не тщетно взывать нам:"Боже, милостив буди нам грешным".

Аминь.



15 февраля 1925 г.

Неделя о блудном сыне

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В евангельском чтении вы слышали сегодня притчу о блудном сыне. Эта притча о нас с вами.

О Господи, если бы вся она была о нас!

Но вспомним слова Спасителя.

У одного человека было два сына. Младший сказал:"Дай мне следующую мне часть имения". Отец разделил им имение. Младший сын взял всё и ушёл в дальнюю страну.

Это про нас. Это мы ушли в дальнюю страну от Отца Небесного.

Младший сын расточил в дальней стране имение своё, живя блудно.

Это про нас. Это мы расточили духовное богатство своё, живя блудною мирскою жизнью.

И вот, когда настал голод в той стране, блудный сын пошёл к одному из жителей, тот послал его на поля свои пасти свиней. И он рад был насытиться рожками, которые ели свиньи.

Это про нас. Это мы, голодные духовно, готовы заполнить пустоту души своей"рожками" — низменными, животными страстями.

А дальше — уже не про нас. Дальше уже про немногих

"Придя же в себя, сказал…"

Многие ли приходят в себя? Многие ли приносят покаяние?

"Придя же в себя, сказал:…Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наёмников твоих"(Лк. 15, 17–19).

Многие ли сознают грехи свои пред Отцом своим? Многие ли говорят так?

"Встал и пошёл"блудный сын назад, в отчий дом.

Кто же из нас поступает так? Кто"встаёт?"Кто возвращается в обитель жизни духовной?

А тех, которые не только приносят словесное покаяние, но действительно возвращаются к Отцу, какая радость ждёт их!

Отец побежал навстречу сыну своему. Обнял его и целовал. Велел принести лучшую одежду, велел перстень надеть на руку его и обуть ноги его. Велел принести откормленного тельца. И устроил пир. Ибо сын этот"был мёртв"и ожил, пропадал и нашёлся.

Господи! Даруй нам истинное покаяние!

Дай нам силы придти в себя. Встать. Пойти к Отцу. Нас ждёт там великая радость прощения, нас ждёт там духовный пир.

Аминь.



28 февраля 1925 г.

Перед Прощёным воскресеньем

В церкви св. Панкратия за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Вот привёл Господь вновь дожить до святых дней Великого поста. Завтра Прощёное воскресенье. Святая Церковь долго подготовляла нас к этим дням.

В притче о мытаре и фарисее она научила нас истинному смирению. В притче о блудном сыне показала путь покаяния. В неделю мясопустную показала нам грядущий Страшный Суд.

Великий пост потребует от нас жертвы. Мы будем поститься, молиться, трудиться. Но прежде жертвы Господь требует от нас милости.

"Если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших"(Мф. 6, 15).

Но надо простить не внешне. Не исполнить лишь привычную формальность, сказав:"Простите меня ради Христа"и поклонившись в ноги. Надо, чтобы сердце загорелось любовью, чтобы там, внутри, в глубине души нашей, не осталось никакой озлобленности и обиды против ближних наших. Это людей можно обманывать внешним обрядом прощения, в то время как сердце остаётся жестоким. Но Господь сердцеведец Он видит всё, что совершается в нас. Для того чтобы по–настоящему простить обиды, надо, чтобы в сердце была любовь.

Но достигнуть состояния любви — дело всей нашей жизни!

Любовь иссякла в людях, как говорит апостол, от беззакония.

"По причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь"(Мф. 24, 12).

Беззаконная жизнь наша — вот источник озлобленности нашей. Ибо любовь, по апостолу, — "совокупность совершенства". Соберите же в своём сердце всю любовь, которую нажили за все годы жизни своей, и простите людям всё, что имеете против них

А потом надо вспомнить свои грехи. Когда трудно простить обиду, вспомни, что и ты ежечасно обижаешь Бога грехами своими, а ждёшь от Него прощения. Когда обида кажется тебе несправедливой, вспомни, сколько грехов твоих по справедливости требуют возмездия и остаются безнаказанными!

Собери же в сердце своём сознание всех грехов своих — и прости ближнему все его согрешения. Ведь это такое счастье — любить и прощать людей. Когда нет в сердце любви, оно кажется пустым, а жизнь беспросветно тяжёлою. Озлобленность наша нас самих пригибает к земле.

Окаменелое жестокое сердце пусть согреется в нас любовью и размягчится сознанием грехов. Простите друг друга здесь, в храме, это всего легче, ибо всё здесь располагает к любви.

Придя домой, простите друг друга в семьях своих, ибо и среди близких так много взаимных обид и вражды. Простите своих соседей, с которыми у вас житейские ссоры.

Простите и тех, вдали от вас, на которых что‑либо злое имеете в сердце своём. Простите и меня, грешного! Простите все прегрешения мои против вас — еже словом, еже делом, еже ведением и неведением.

По церковному обычаю примите мой земной поклон.

Аминь.



7 марта 1925 г.

1–я неделя Великого поста

В церкви св. Панкратия

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Филипп сказал Нафанаилу:"Мы нашли Того, о Котором писали Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова, из Назарета. Но Нафанаил сказал ему: из Назарета может ли быть что доброе? Филипп говорит ему: пойди и посмотри"(Ин. 1, 45–46).

Твой ум обуревают сомнения. Колеблется вера, что Евангелие — Божественное откровение."Пойди и посмотри". Ты увидишь, что ни один мудрец не может дать то, что даёт христианство; немало написано мудрых книг, но только одно Евангелие может переродить душу. Много попыток людских ответить на вопрос о смысле жизни. Но только одно Евангелие может действительно решить этот вопрос, ибо оно одно говорит о победе над смертью.

А пока смерть признаётся владыкою жизни, никакая мудрость не сможет дать жизни смысл.

Спросите умирающего человека, не признающего вечной жизни, и он должен будет сказать, что жизнь земная смысла не имеет.

Твоё сердце исполнено сомнений. Жизнь кажется тебе рядом безысходных страданий. Ты не знаешь, где найти утешение."Пойди и посмотри".

Только в Церкви Христовой найдёт человек истинное утешение. Христос и теперь говорит людям:"Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас"(Мф. 11, 28).

Люди жестоки и холодны. Люди безжалостны. Они думают только о себе. Но и самое любящее сердце не может дать того, что даёт Христос. Ибо Он не только жалеет нас — Он даёт нам силы переносить страдания.

Твоя душа смущена торжествующим в мире злом Ты не находишь в людях правды, чистоты, святости."Пойди и посмотри".

Святая Церковь покажет тебе сонм святых. Она покажет тебе, как люди умеют любить, жертвовать собой, какой чистоты могут достигать их сердца.

Но какою победоносною могла быть проповедь Евангелия, если бы мы могли сказать и о нашей современной жизни:"Пойди и посмотри".

Подобно тому, как говорили о себе христиане первых веков.

"Воистину это новый народ и в нём Божественное применение", — говорит философ Аристид.

"Мы называемся истинными сынами Божьими и на самом деле таковы", — говорит Иустин Мученик.

Для того чтобы говорить так в своих апологиях перед земными владыками, надо было иметь за собой не наше теперешнее христианство.

Но будем надеяться и верить, что посылаемые Богом испытания и нашу современную христианскую жизнь сделают такой, что мы дерзновенно сможем сказать:"Пойди и посмотри!"

Аминь.



8 марта 1925 г.

1–я неделя Великого поста

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому", — сказал Господь (Ин. 1, 51).

Исполнилось ли это обетование Божие? Где небо отверстое? Где Ангелы Божии? Где Сын Человеческий? Спрашивает один с сомнением, другие с разочарованием, третьи со злобой.

Да, исполнилось обетование Божие! Но чтобы видеть небо, надо лицо поднять от земли, надо очи возвести к небесам, надо горе иметь сердца.

Спрашиваем: где небо, а сами смотрим в грязь; спрашиваем: где Ангелы, а сами толкаемся в уличной толпе; спрашиваем: где Сын Человеческий, а сами прикованы к житейским заботам.

Недавно Господь привёл меня служить панихиду у гроба умершего человека. Лицо у покойника было измученное, страдальческое, кожа да кости. Скончался от рака желудка — почти от голодной смерти. Я сидел в комнате, где дожидались знакомые, пришедшие на панихиду, и слышал рассказ, как он умирал. Перед смертью позвал священника, исповедовался и причастился. А двум детям своим сказал:"Может быть, вы вырастете неверующими, но помните, что говорит вам умирающий отец, — когда будете умирать, причаститесь Святых Тайн".

Вот когда открылись ему небеса. Почему мы вспоминаем о Христе, умирая? Если бы помнить о нём в жизни! Для тех, кто видит Его небо отверстым, вся жизнь освещается по–иному.

Но видеть небо отверстым могут чистые сердцем:"Блажени чистии сердцем, яка тии Бога узрят".

Дабы омыть сердца, запылённые житейской суетой, загрязнённые мирской жизнью, вы приносили покаяние на исповеди. А за Божественной литургией исполняется обетование Спасителя.

Литургия — отверстое небо. С нами сослужат Ангелы Божии, восходящие и нисходящие к Сыну Человеческому. И Сын Человеческий, Господь Иисус Христос, присутствует среди нас и делает нас сопричастными Божественного естества.

Аминь.



5 апреля 1925 г.

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Слава Богу за всё!

Слова эти впервые были произнесены св. Иоанном Златоустом на смертном одре, в момент мученической кончины в тяжком изгнании.

Да сподобит и нас Господь произносить это Божественное славословие — но не в храме только, а и в жизни.

Слава Богу за всё!

Посылает Господь нужду. Заботы о хлебе смущают душу. Безысходное положение порождает уныние.

Слава Богу за всё, ибо и Спаситель наш не имел где преклонить голову.

Ты ропщешь на то, что люди оклеветали тебя.

Слава Богу! Ибо оклеветан был и Сын Божий.

Ты скорбишь, видя кругом себя озлобление.

Слава Богу! Разве озлобленная толпа не кричала:"Распни, распни Его!"

Болезни телесные приводят тебя в отчаяние.

Но слава Богу! Разве не страдал плотию распинаемый на Кресте Христос?

Жизнь твоя представляется тебе как путь скорбей.

Слава Богу! Ибо не скорбным ли путём голгофским шёл Спаситель мира.

Смерть готова взять от нас близкого человека.

Слава Богу за всё! Ибо Христос победил смерть.

Слава Богу за всё, ибо даровано нам избавление от греха, страдания и смерти. Слава Богу за всё, потому что открыт нам путь в Царствие Божие. Потому что Спаситель зовёт нас к Себе — на эту Святую Трапезу. Потому что мы, недостойные, делаемся причастниками Его Пречистого Тела и Крови в оставление грехов и в жизнь вечную.

Аминь.



8 апреля 1925 г.

В церкви св. Панкратия в первый день кончины Святейшего Патриарха Тихона

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Страшный час в судьбах Православной Церкви пробил: умер Святейший Тихон, Патриарх Московский и всея России.

Утверждение на Тя надеющихся, утверди Господи Церковь.

Осиротели мы. Осиротела Православная Церковь. Никакой мудрец не может так выразить искренней правды, как простое сердце простого человека.

Утром, когда я шёл с панихиды, ко мне на улице подошли простые женщины, и одна из них сказала:"Как же мы теперь жить будем, ведь мы точно крыльев лишились, всех он нас соблюдал!"

Чем же соблюдал паству свою Всероссийский Святейший Патриарх?

Почему Господь дал его нам Первостоятелем Русской Церкви? Именно господь дал, ибо когда на Соборе избирали Патриарха, то из трёх намеченных кандидатов Тихон получил меньшее количество голосов. И после молитвы, когда был брошен жребий, Господь указал Тихону быть Российским Патриархом.

Чем же был он для Русской Церкви?

Он был её совестью.

В эпоху всеобщего распада, всеобщей лжи, всеобщего предательства, продажности, отступничества был человек, которому верил каждый. О котором каждый знал, что этот человек не продаст правды! Вот чувство, которое было в сердцах каждого из нас. Пред престолом Российской Церкви горела белая свеча. У него не было ничего личного, ничего мелкого, своего, для него Церковь была всё. Вот что объединяло паству в тяжёлые годы потрясения.

После трёх лет недавно я вновь увидел Святейшего Патриарха. Отворилась дверь. Я вошёл в приёмную. Трепет прошёл по моему сердцу. Я увидел перед собой икону — живого угодника Божия, как изображает их Церковь на иконах своих. Это был образ слова, жития, любви, духа, веры, чистоты. Никакая клевета и никакая ложь, никакая злоба не могли отнять у верующих сердец этой уверенности в духовном величии Патриарха.

Святейший Патриарх умер. От этой беды, от этого горя церковного мысль невольно обращается к судьбам православия.

Неделю тому назад мне вновь пришлось быть у Святейшего Патриарха в лечебнице. И когда я шёл оттуда, мне вспомнилось то, о чём на этих днях говорилось всюду, — о папе римском: будет или не будет при его дворе французский посол. Подумаешь, какая честь, какой блеск, какое величие! Как это ослепляет! Ведь внешнее могущество так ослепительно для рабских сердец. И вот маленькая комнатка Российского Патриарха великой Православной Церкви и кровать, покрытая сереньким одеялом, и сам он, старенький, в подряснике, опоясанном широким поясом. И никаких послов, никакого величия! Но ведь и Христос не был во дворце римских императоров. Он не имел где преклонить голову. Так ясно почувствовалось, что здесь Христос, что в этой смиренной, в этой уничиженной обстановке своей великий наш Патриарх — со Христом.

Тяжкие потрясения ожидают Православную Церковь и многие соблазны: будет усиление лжи и беззакония. Но ложь не станет правдой от того, что её станет повторять большинство. Чёрное не станет белым от того, что многие это чёрное станут признавать за белое.

Пусть остающиеся верными Православной Церкви не смущаются ни внешним величием еретиков, ни могуществом их, ни тем, что их большинство. Ибо Господь предрёк это страшным вопросом:"Когда Сын Человеческий приидет, найдёт ли Он веру на земле?"Это сказал тот же Спаситель мира, Который дал обетование:"Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей". Но это не значит, что в то время, когда Сын Человеческий, грядущий во славе Своей, найдёт лишь немногих истинных Своих учеников, не будет именующих себя христианами. Напротив, Господь предрёк нам, Он сказал, что многие придут тогда под именем Его и будут говорить: я Христос! — и многие прельстятся. Одинокую, может быть, гонимую еретиками истинную Церковь Христову будут тогда заслонять называющие себя христианами, называющие себя Церковью. Возникнут лжехристы и лжепророки, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. И ложь о Христе будет так соблазнительна даже для верующих, даже для душ, преданных Христу, что нужно особенно соблюдать себя, нужно особенно молиться, чтобы не впасть в искушение.

Со стороны внешней, со стороны канонической, смерть Патриарха не создаёт затруднений. До Собора Первостоятель Церкви по завещанию Патриарха назначен. За отсутствием митрополитов Кирилла и Агафангела власть первосвятительская переходит к Местоблюстителю Патриаршему Петру. Признать эту высшую церковную класть — обязанность православного христианина независимо от личных симпатий и антипатий, ибо непризнание законно поставленного Местоблюстителя возможно лишь при одном условии: отпадении его от православия.

Не внешнее страшно нам, а внутреннее. Страшно наше собственное духовное состояние. Особенно когда между нами идут распри, когда нет единства в среде самих православных христиан.

Мы будем молиться за Святейшего Патриарха, о упокоении души его"в месте светле, месте злачне, месте покойне". Но в то же время мы будем чувствовать, что и там, у престола Всевышнего, всё так же соблюдает он Российскую Православную Церковь. Ради его предстательства пощадит Господь Церковь Свою.

Лишь бы мы‑то остались верными православию. Какие бы соблазны, какие бы потрясения нас ни ожидали, были бы мы тверды, была бы тверда наша преданность Христу. Лишь бы мы сохранили свою веру и своё единство с истинною Святою Соборною Апостольскою Церковью.

Аминь.



14 мая 1925 г.

В Крестовоздвиженской церкви за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В эту неделю вы слышали евангельское чтение о расслабленном.

О том, как Господь наш Иисус Христос пришёл в Иерусалим после праздника иудейского и увидел расслабленного около купальни, называвшейся Вифезда — дом милосердия.

Было там пять крытых ходов, и в них лежало множество больных, хромых, иссохших, слепых, ожидающих движения воды. Был тут расслабленный, находившийся в болезни 38 лет. Он не мог получить исцеления, потому что когда Ангел возмущал воду, кто‑нибудь раньше успевал опуститься в воду.

И спросил его Христос:"Хочешь ли быть здоров? Больной отвечал Ему: так, Господи; но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода; когда же я прихожу, другой уже сходит прежде меня. Иисус говорит ему: встань, возьми постель твою и ходи. И он тотчас выздоровел, и взял постель свою и пошёл"(Ин. 5, 69).

Святое Евангелие учит нас не только словами поучения, не только притчами и заповедями. Оно учит и событиями земной жизни Спасителя. Исцеление расслабленного также многому научает нас.

Разве Церковь Христова не дом милосердия? И разве мы не слепые, хромые, иссохшие, расслабленные? Мы воистину слепые, и потому немощна вера наша. Не видим мы Господа. Потемнели духовные очи наши.

Воистину хромые — и потому не идём правым путём, а сбиваемся то в одну, то в другую сторону.

Мы иссохшие — нет у нас радости о Христе. Иссушили мы душу свою житейскими заботами.

Мы расслабленные — нет у нас твёрдой воли неослабно идти по пути спасения.

Церковь Христова — купель, всегда и для всех дающая исцеление. Почему же так мало больных, желающих исцелиться? Церковь исцеляет тех, кто весь отдаётся Христу. А мы хотим исцеляться, погружая в жизнь церковную лишь малую часть нашей души.

Сегодня мы слушаем церковные песнопения, а завтра непристойные песни. Мы за суетой мира не находим времени для постоянной молитвы.

Пост для нас — отживший предрассудок

А правила церковные? Я не знаю книги более страшной для нашей совести, чем Книга Правил святых Апостолов, святых Соборов Вселенских и Поместных и святых отец. Читать эту книгу — значит подвергать себя жестокому бичеванию. Многие ли знают второе правило Антиохийского Собора, которое гласит:"Все ходящие в Церковь и слушающие Священные Писания, но по некоему отклонению от порядка… отвращающиеся от причащения святой Евхаристии да будут отлучены от Церкви".

А как же нам не быть хромыми, слепыми, иссохшими, расслабленными, когда мы раз в год причащаемся Святых Тайн. Ведь кухонной пищей не насытишь человеческой души — она требует пищи Небесной.

Господь устами Церкви говорит нам всем:

— Встань, возьми постель твою и ходи.

Он говорит нам это всеми скорбями, пережитыми каждым из нас. Он говорит это всеми пережитыми нами испытаниями.

И судьбы Православия зависят не от тех или иных внешних обстоятельств жизни, а от того, услышат ли души верующих эти слова Христовы.

Аминь.



17 мая 1925 г.

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В сегодняшнем евангельском чтении вы слышали слова Спасителя, имеющие великое значение для нас, верующих.

Для неверующих в этих словах обличение. Для верующих — призыв. Для неверующих в них — грозный суд, для верующих — радостная надежда.

Вот эти слова:"Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нём источником воды, текущей в жизнь вечную"(Ин. 4, 14).

Все люди хотят быть счастливыми, радостными. Но немногие ищут истинного счастья и истинной радости. Немногие приходят к Источнику воды живой. Громадное большинство, весь мир, идёт другим путём — к источнику плотских страстей, отдаёт ему все свои силы, всю свою жизнь и взамен получает гибель и смерть.

Ищут счастья в мирских наслаждениях. Но это призрак. Пустая мечта. Эти наслаждения, давая мимолётное подобие счастья, падают в душу тяжёлым свинцом, и человек испытывает страшную тоску, уныние, пустоту.

Хотят найти счастье в устроении житейского благополучия. Но это призрак. Внешнее благополучие не даёт никакого счастья. Это так ясно, когда видишь на исповеди несчастные человеческие души. Или вы думаете — служащие счастливее тех, которые лишились места? Каждый несчастен по–своему. Каждый плачет о своём. Но плачут все.

Призрак счастья — в славе человеческой. Ибо проходит эта тленная жизнь. Призрак счастья — всё, что не от Источника воды, текущей в жизнь вечную. А между тем, в погоне за этим призраком сколько люди делают зла, как ненавидят, как обижают друг друга. Сколько боли и слёз из‑за этой погони за личным призрачным счастьем.

Господь даёт воду живую. Разве не главное страдание наше от царящей в мире неправды? Но приходящим к Источнику воды живой Господь говорит: алчущие и жаждущие правды насытятся.

Разве не от скорбей льётся столько слёз человеческих? А Господь говорит:"Блажени плачущий, яко тии утешатся".

Приходящим к Источнику воды живой открывается высший смысл жизни, ибо жизнь их освещена солнцем правды, сияющим нам из вечности.

Этот Источник воды живой ныне перед нами. Как некогда стоял Господь и беседовал с самарянкой, так и ныне Он невидимо среди нас. Но мы слышим слова Его: приимите, ядите… пийте от нея вси…

Пить из Источника воды живой — это значит жить со Христом. Будешь жить тогда, как на крыльях. Будешь спокоен, радостен. Пойдёшь через этот злой мир, как странник. И всё, чему служил раньше, покажется сном.

И этот Источник открыт для всех. Не надо ни золота, ни серебра, чтобы получить воду живую. Надо лишь сердце иметь открытым. Надо поверить призыву Христа Спасителя и идти за Ним.

Аминь.



24 мая 1925 г.

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Какое утешение для души, какое поучение для разума, какое обличение для совести даёт сегодняшнее евангельское чтение!

Проходя, увидал Спаситель человека, слепого от рождения. Ученики спросили:"Равви кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?"И услышали неожиданный ответ:"Не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нём явились дела Божий"(Ин. 9, 3).

Как часто, когда Господь посылает нам скорби, испытания, болезни или отнимает у нас близкого человека, мы задаём этот вопрос:"За что? За что Господь наказывает нас?"

И если не чувствуем в душе сознание греха, начинаем роптать.

Мы говорим, что жизнь наша — сплошная скорбь. Что Бог несправедлив и жесток, посылая нам ещё новое, незаслуженное горе! Слова Спасителя раскрывают нам особый смысл страданий. Они великое нам утешение.

Болезни и скорби — не всегда возмездие за грехи. Посылаются они ещё и для того, чтобы явились дела Божии. При исцелении слепорождённого таким делом Божиим было явление на нём Божественной силы Спасителя. И в душе каждого из нас, в слепой душе нашей, болезни и скорби должны стать источником силы Божией, побуждающей нас на пути нашей духовной жизни. Не мстит Господь, а ведёт ко спасению"многими скорбями".

Спаситель не исцелил слепого, сказав ему: прозри! Он сделал брение, помазал брением глаза слепому и сказал ему: пойди, умойся в купальне Силоам. Он пошёл, умылся и пришёл зрячим.

Вот поучение нашему немощному разуму. Господь действие силы Своей по таинственным и непостижимым для нас причинам связывает с целым рядом внешних действий. Он делает брение. Он мажет глаза слепому. Он велит ему спуститься в купальню. Разве не мог Всемогущий Господь единым словом Своим вернуть зрение слепому?

Но Господь как бы поучает нас, что в условиях земного нашего бытия внешнее бывает необходимо для действия на нас силы Божией. Не поучение ли это для нашего суемудрого разума, склонного отрицать обряды, священнодействия и даже самое таинство?

Фарисеи говорили о Христе:"Он грешный. Дурной человек. Он не соблюдает субботы".

И сказал им слепой:"Грешник ли Он, не знаю; одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу"(Ин. 9, 25).

Вот обличение для совести неверующих и многих, называющих себя верующими.

Разве о Церкви и её служителях не говорят то же, что говорили о Христе? Разве Церковь не изображается каким‑то вертепом разбойников? Разве служители Церкви не самые дурные люди? Разве не они одни достойны публичного оплевания?

"Грешники ли они, не знаю; одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу". Так скажет тот, кто знает, что никогда в Церкви Христовой, в этом"вертепе""разбойников", не проповедовалось ничего иного, кроме любви, чистоты и благочестия.

Так скажет тот, кого Церковь поставила на новый путь жизни, кого подымала она из рва беззакония, это скажет тот, кто получал в Церкви Христовой утешение в своих скорбях и кто знает, сколько любви и забот иной раз отдаёт пастырь своим духовным детям.

Нет больше с нами Спасителя, живущего во плоти. Но невидимо Он всегда среди нас. И как некогда исцелил слепого, исцеляет и нас, ослепших духовно. Особенно в Евхаристии Он так ощутительно, явно касается наших очей.

"Ты веруешь ли в Сына Божия?" — спросил слепорождённого Христос."Он отвечал и сказал: а кто Он, Господи, чтобы мне веровать в Него? Иисус сказал ему: и видел ты Его, и Он говорит с тобою. Он же сказал: верую, Господи! И поклонился Ему"(Ин. 9, 35–38).

Вот что одно только нужно, чтобы и на нас явились дела Божий, чтобы прозрели и наши ослепшие очи.

Нам нужно сказать:"Верую, Господи!" — и поклониться Ему.

Аминь.



1 июня 1925 г.

В церкви Св. Троицы на Листах за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"И слово моё и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утверждалось не на мудрости человеческой, но на силе Божией"(1 Кор. 2, 4).

Духом и силою Божией покорили неучёные рыбаки римские легионы. Не мудростию человеческой, а силою духа рассеяли ученики Христовы суемудрие гордого языческого мира.

Не силою оружия и не разумом мирским, а духом и силою Божией христианские мученики завоевали вселенную.

Как часто сетуем мы на недействительность проповеди нашей. Но учить жизни надо жизнью.

Кто из нас дерзает сказать:"Подражайте мне, как я Христу"."Немощен дух наш, немощна вера наша. Чем похвалимся? разве грехами своими!"

Но есть у нас неиссякаемый источник святых примеров. Это наша Святая Православная Церковь.

Угодники Божии — вот эти светочи истинной христианской жизни.

Ныне мы совершаем молитвенную память святого Алексия, митрополита Московского, всея России чудотворца.

Велики были его труды. Велики были его скорби. Он вступил на престол митрополита Московского в эпоху, когда митрополитов на Руси ставили из Греции. Русский кандидат был утверждён благодаря высокому его нравственному авторитету. Но эта победа духовная была лишь началом скорбей. Загорелась многолетняя тяжба из‑за первенства, которое хотел присвоить себе Киев.

Господу угодно было руководительство Русскою Церковью передать святителю Алексию.

По воле Божией святому Алексию было вверено и управление государством. В годы малолетства Димитрия он был регентом государства, а при слабохарактерности отца его фактически управлял страной.

На его слабые иноческие плечи были возложены непосильные государственные заботы. Но Господь был помощник его. Единый дух Христов руководил им и в служении церковном, и в служении мирском.

В годины церковных распрей и междоусобной борьбы князей он созидал единство России.

Но не это только почитает Святая Церковь в угоднике Божием.

Он был истинным хранителем апостольских преданий, непоколебимым столпом веры, наставником православия.

Мы видим в нём тот свет Христов, который озаряет узкий, трудный и подчас мученический путь жизни христианской. На пути жизни мирской, на широком пути погибели, такие светочи не нужны. Там горит электричество. Но для идущих ко спасению — без этих светочей истинной дороги не найти.

В жизни мирской царствует диавол. Он ослепляет людей. Зовёт их к себе. Когда к дикарям приезжают так называемые"культурные"люди, они привозят побрякушки — разноцветные стёкла, дешёвые изделия своих фабрик и выменивают на них золото и драгоценные камни.

Люди — такие же духовные дикари. И диавол за побрякушки мирских наслаждений выменивает истинное золото человеческой души. За призрачные блага мира люди несут и отдают ему бессмертную свою душу.

Святой Алексий зовёт нас к иному. Он зовёт нас идти по пути, указанному Христом. А за кем идти?

Пусть спросит об этом каждый свою совесть: за диаволом ли, призывающим к погибели, или за святым Алексием, митрополитом Московским и всея России чудотворцем — ко спасению.

Аминь.



4 июня 1925 г.

В Крестовоздвиженской церкви за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Утешает и учит нас изучение прошлого Святой Православной Церкви.

Когда повергает нас в уныние, доходящее почти до отчаяния, всеобщее неверие — мы вспоминаем, как св. Григорий Богослов восклицал:"Погибла вера в Бога, погибла у людей"

А ведь это было время, когда был жив Василий Великий, когда входил в церковную жизнь св. Иоанн Златоустый, когда только что почил св. Афанасий Великий и свежа ещё была память о Никейских отцах.

Когда смущают нас ереси и расколы, мы вспоминаем, какие потрясения переживала в древности Святая Церковь от лжеучений. Ведь в конце IV века, во времена победы ариан, в Константинополе оставалась верной православию лишь одна домовая церковь. А как расправлялись еретики со врагами своими! Достаточно вспомнить Павла Исповедника, задушенного омофором в ссылке во время богослужения. И после такого торжества неверия и ересей — Церковь прожила полторы тысячи лет. Стоит непоколебимо. И будет стоять во веки веков.

Отсюда научение для нас: не страшны и нам испытания — была бы крепка наша вера, была бы готовность исповедничества этой веры.

Наше торжественное богослужение совершается ныне в Неделю святых отцев, иже в Никее.

Один из основных камней, на которых зиждется вера наша, был положен ими. Для того чтобы понять, что нам дали святые отцы, водимые Духом Святым, надо представить себе, чего бы мы лишились, если бы восторжествовало арианство, т. е. попытка приноровить непостижимые, таинственные, великие истины веры к пониманию человеческого рассудка.

Мы лишились бы тогда всего. Мы лишились бы веры во всеобщее воскресение и были отданы во власть слепых стихий, хаоса и тления. Тщетна была бы вера наша. Ибо верить во всеобщее воскресение можно только тогда, когда Иисус Христос — Сын Божий, как верует в это ныне Святая Православная Церковь.

Мы лишились бы заступничества за род христианский Матери Божией. Ибо вера наша в заступление Пренепорочной Девы Марии имеет смысл только тогда, когда Иисус Христос — Сын Божий, как верует в это Святая Церковь.

Мы лишились бы таинства Евхаристии, питающего дух наш небесным хлебом. Ибо Евхаристия возможна лишь тогда, когда Иисус Христос есть воистину Сын Божий, как верует Святая Церковь.

Мы лишились бы самой Церкви, ибо собрание людей, объединённых даже самыми возвышенными целями, не есть то единство в духе, истине и любви, которое составляет Церковь, т. е. Тело Христово. Ибо Церковь может быть только тогда, когда глава этого единства — Иисус Христос, Сын Божий, как верует в это Святая Православная Церковь.

Мы лишились бы нашего спасения, ибо спастись может человек, только находясь в Церкви. Вне Церкви самая сильная воля и самое чистое сердце будут смяты и истреблены тёмными стихиями зла.

Вот что сделали для нас святые отцы. Они передали нам эту веру, чтобы мы сохранили её до скончания века.

И память, которую мы совершаем о сих богоносных отцах, обязывает нас. Обязывает нас к исповедничеству.

Среди отцов Собора были святой Николай Чудотворец, Спиридон Тримифунтский, Афанасий Великий, и у всех были свежи воспоминания о недавних гонениях, и сами святые отцы были как бы покрыты ещё ранами этих гонений. Но они исповедовали свою веру.

Нам надлежит соблюдать истинное православие, чтобы достойно творить память о святых богоносных Никейских отцах.

Аминь.



8 июня 1925 г.

Духов День

В Николо–Покровской церкви за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В неделю Пятидесятницы, в день сошествия Святого Духа на апостолов, особенно вспоминаются последние дни земной жизни Спасителя.

Прощальная беседа в Сионской горнице, когда умыл Спаситель ноги ученикам Своим, когда предрёк им:"Один из вас предаст Меня", — и совершил таинство преломления хлеба.

Гефсиманский сад. Поцелуй Иуды — "радуйся, Равви". Суд первосвященников. Суд у Пилата. Оплевание. Заушение. Неистовые крики:"Распни, распни Его". И багряница, и терновый венец. И биение по ланитам:"Прореки, кто ударил Тебя". И это шествие на Голгофу, когда падал под тяжестью креста Сын Божий. И распятие Его на месте лобном, ужаснувшее природу, ибо тьма спустилась на землю и потряслась земля.

Предваряя все эти события, которые не могли не вызвать смятения в душе учеников, Христос укреплял их обетованием Святого Духа. А по Воскресении Своём сорок дней утверждал их в вере в Своё Воскресение. Перед Вознесением вновь повторил им это обетование о ниспослании Святого Духа.

И вот в день пятидесятый, когда единодушно пребывали они вместе в комнате, в Иерусалиме, сделалось движение как бы от сильного ветра, и огненные языки, разделившись, почили на главах святых апостолов.

Дух Святой дал ученикам Христовым благодатную силу совершать тот скорбный и мученический путь, который ожидал Церковь с первых дней её существования.

Огонь Духа Святого, сошедший на апостолов, приняла и содержит в себе Святую Его Церковь. И благодатные силы, которые получили первые ученики, и ныне преподаются всем верующим в Святых таинствах. Ибо путь верующих был, есть и будет скорбным путём, на котором не может не погибнуть человеческая душа, если не будет укреплена силою благодатной.

"В мире скорбны будете", — говорил Христос Своим ученикам."Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие", — говорит апостол.

Чтобы спастись, живя в среде мирской, злой бесовской стихии, надо опираться не на свои силы, а на силу Божию.

В таинстве крещения мы получаем новое рождение. Мы становимся новою тварью. Народом Божиим.

Все наши чувствования: разум, очи, уста, уши — все движения наши получают теперь печать дара Духа Святого в таинстве миропомазания.

Когда мы немощны, мы обращаемся к Богу за благодатной силою исцеления, и Господь или исцеляет нас, или облегчает наши страдания.

Чтобы иметь силы в грязной и тёмной среде мирской жизни создать светлую христианскую семью, нам даётся благодатная сила в таинстве брака.

Таинство исповеди освобождает нас от грехов, а в величайшем страшном таинстве Евхаристии мы делаемся сопричастниками Божественного естества, получаем залог всеобщего воскресения.

И если христиане, получающие все эти благодатные силы, живут не лучше людей неверующих, то виновата в том не Церковь Христова, а сам человек. И получив силы благодатные, он избирает не узкий многотрудный путь спасения — идёт по широкому пути погибели, где горит электрический свет, где царствует бесовское, обманчивое мирское веселие.

Надо оставить землю мирскую. Надо вступить на корабль, который есть Святая Православная Церковь. Только на нём можно переплыть море тёмных стихий. На корабле сем горит огонь Духа Святого. А кормчий его — Христос.

Куда же плывёт он?

Откройте книгу Откровения Иоанна Богослова, и вы прочтёте, плывёт он туда, где сияет Божественный город — горний Иерусалим.

"Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот и на них двенадцать Ангелов… Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями… А двенадцать ворот — двенадцать жемчужин… Улицы города — чистое золото, как прозрачное стекло… Господь Бог Вседержитель — храм его и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец… Ворота его не будут запираться днём; а ночи там не будет… И не войдёт в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни"(Откр. 21, 12, 19, 21–23, 25, 27).

Вот куда плывёт этот корабль.

Да сподобит Господь и нас грешных пребывать на нём, дабы нам достигнуть сего горнего Иерусалима.

Аминь.



14 июня 1925 г.

Икона"Взыскание погибших"

В Спасо–Наливкинской церкви за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Нельзя служить двум господам. Нельзя служить Богу и маммоне. Нельзя идти путём гибели и спасения в одно время.

Перед каждою человеческою душою открываются эти два пути: путь гибели и путь спасения. Каждому человеку надлежит решить, куда идти.

Путь спасения — узкий и скорбный путь. Он исполнен испытаний, соблазнов, искушений. На нём падают люди под тяжестью Креста.

Путь гибели широк и шумен. По нему идёт"весь мир", гонящийся за призрачным счастьем.

Но в конце первого пути — спасение. Вечная жизнь. Победа над смертью. Новая земля и новое небо. А в конце второго — открытая яма. Безнадёжная темнота. Могила. Тление и смерть.

Если бы на пути спасения мы были бы предоставлены собственным силам — не спаслась бы ни одна человеческая душа. Стихия погибающего мира унесла бы с собою, каждого из нас. Ибо связаны мы с погибающей мирской жизнью нашими страстями.

И верующие люди грешат. И они падают. Но соблюдает нас Господь Иисус Христос, Пресвятая Владычица наша Богородица взыскивает погибших, Ангелы охраняют наши пути, святые угодники освещают нам тьму жизни мирской. Благодатными силами укрепляет нас Церковь в Святых таинствах. Вновь воссоединяя нас вкушением Единого Агнца, Литургией, таинством Евхаристии.

Вот почему всех грехов страшнее ересь и раскол. Ибо здесь порывается связь с Церковью и павший человек лишается возможности вновь стать на путь спасения.

Не будем хвалиться перед Господом праведностью своей — мы покрыты струпьями греха. Но каждый из нас в оправдание своё должен сказать:"Веру соблюдох!"

Соблюди веру. Вот что требует от каждого Господь как необходимый залог спасения.

Наше сегодняшнее торжество перед чудотворной иконой"Взыскание погибших"мы совершаем в неделю Всех Святых. Это знаменательно. Православная Церковь в эту неделю прославляет сонм мучеников за веру, имена которых в отдельности не сохранились в Церкви. Она прославляет тех, кто показывал пример, кто научал людей соблюдать веру православную до конца жизни своей.

Сегодняшним торжеством Церковь как бы говорит нам:

Идите путём спасения. Труден путь сей. Вы будете падать и падать на нём в изнеможении. Не бойтесь, Господь милостив. Сколько раз упал — столько и встань. Поможет тебе Заступница. Взыщет тебя, погибшего. Умолит Сына Своего, и простит Он тебя, падшего.

А ты твёрдо держи веру православную, как указано то сонмом святых

Аминь.



21 июня 1925 г.

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Надо ли доказывать, что есть солнце? Надо ли доказывать, что есть звёздное небо? И что они прекрасны?

Для этого надо иметь только открытые глаза.

Не надо доказывать и Божественности Евангелия, для этого надо иметь только открытое сердце.

Если забыть ту мудрость человеческую, которой заполнили разум многие из нас, и читать Евангелие с открытым и простым сердцем, не мудрствуя лукаво, можно ли не придти в умиление, можно ли не испытать душевного трепета?

Сколько мудрых книг написано людьми. Но, читая их, испытывал ли кто‑нибудь то чувство восторга, которое даёт Евангелие; перерождала ли кого‑нибудь эта человеческая мудрость? Проливал ли кто‑нибудь над ней слёзы покаяния, умиления, радости?

Читающий Евангелие переживает как бы новое чудо. Не только слова Спасителя обращены к нему, к каждому из нас, к тебе, — но ты участвуешь во всех событиях евангельских. И не в воображении, а существенно, в самом деле.

Вот и сегодняшнее евангельское чтение. Оно маленькое. Касается события, которое, казалось бы, не содержит в себе ничего поражающего.

Шёл близ моря Галилейского Господь. Увидел рыбаков, Петра и брата его Андрея, закидывающих сети в море. Говорит им:"Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков"(Мф. 4, 19).

И они тотчас, оставив сети, последовали за Ним. Идёт далее и видит двух других рыбаков, Иакова и Иоанна, в лодке с отцом их Зеведеем, починяющих сети. Призвал их. И они оставили лодку, отца и сети и последовали за Ним.

Ведь это мы с вами. Ведь это и нас с вами зовёт Господь. Прислушайтесь. Вспомните. Был в жизни хоть один момент, когда стучался и в твоё сердце Господь, и ты слышал Его призывающий голос.

Ты немощен телом. Страждешь. Болезнь тяготит тебя. Это Господь стучится в твоё сердце — ибо в болезни ты научаешься видеть тщету всего земного.

Ты впал в несчастье, в нужду — прислушайся, это Господь зовёт тебя. Ибо для идущих за Ним — ничто сокровища мира.

Тебе послано тяжёлое испытание — смерть отняла у тебя близкого человека. Это Господь стучит в твоё сердце и зовёт тебя, ибо только Христом побеждается смерть.

Но всего явственнее зовёт Он нас в Евхаристии."Приимите, ядите, сие есть Тело Моё… Пийте от нея вси — сия есть Кровь Моя…"Здесь Господь стоит перед нами и зовёт нас.

"Но я не слышал голоса Его", — скажет иной.

Не слышал потому, что шумно было в твоей душе и кругом тебя.

Господь зовёт нас. Но бросаем ли мы для него всё? Бросаем ли отца, лодки, сети? Опутал нас мир.

Не разорвать нам его сети–цепи.

Будем молиться о том, чтобы Господь научил нас слышать святой призыв Его. Дал нам твёрдость и силы бросить всё мирское, близкое нам — и отца, и корабль, и сеть — и идти за Ним.

Аминь.



21 июля 1925 г.

В церкви св. Панкратия за всенощной. Престольный праздник

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Какие различные побуждения привлекли сегодня такое множество народа!

Одни пришли потому, что постоянно молятся в этом храме, здесь причащаются Святых Тайн и праздник храма — великий и радостный для них день.

Другие пришли потому, что за мирскими заботами не могут часто бывать в церкви и воспользовались этим праздником, чтобы придти в храм

Есть любители торжественных богослужений. Они пришли посмотреть архиерейскую службу. Послушать хор.

А есть и такие, которые пришли сюда, как на зрелище. Которые вчера ходили смотреть"Багдадского вора", а сегодня пришли послушать протодиакона Михайлова.

Святая Церковь ни перед кем не закрывает дверей своих. Она радуется всякому приходящему. Ибо люди, пришедшие из одних побуждений, здесь, в Церкви, могут получить нечто другое, для них неожиданное. Молитва, песнопения, священнодействия могут тронуть душу помимо её воли и намерения.

Но что же мы, проповедники, можем сказать не для избранных,"верных"Христу, а для всех здесь собравшихся?

Вставал ли перед вами вопрос: почему люди ненавидели Христа? Что дал Он им, кроме любви, добра, милосердия? И в ответ крики"распни!", заглушающие крики"осанна!"

А ученики Спасителя? Не им ли сказано, что они будут ненавидимы всеми за имя Христово?

Мы — пастыри Церкви. Здесь, в церкви, нам оказывают почести. Мы облекаемся в блестящие одежды. Мы совершаем великое страшное таинство Евхаристии. Ангелы Божии сослужат нам. Мы окружены поклонением, нас называют"отцами"и целуют наши руки. Но достаточно выйти за ограду церкви, как ненависть и злоба окружают нас. Оскорбление, брань, плевки — вот чем встречает нас мир.

Почему же? За что же это? Или мы хуже всех? Или мы такие преступники?

Ответ на вопрос даёт одно событие из жизни священномученика Панкратия.

При его приближении содрогнулись идолы и пали в море.

Вот ответ на вопрос.

Идолопоклонство давно уничтожено, но наша мирская жизнь — это поклонение прежним идолам. Бесы, действовавшие в древних истуканах, нашли иные формы для порабощения мира.

Были идолы силы, славы, изобилия, любви.

И ныне люди падают ниц перед силой, посвящают жизнь свою погоне за славой. Раболепствуют перед материальными благами. Лучшие силы свои отдают земной любви. Церковь страшна им, этим идолам. Её высшие законы заставляют трепетать идолов мирских. И они ненавидят Церковь Христову.

Не за личные грехи ненавидят пастырей, а за тот дух Христов, который живёт в Церкви, служителями которой мы являемся.

Но есть ещё один идол, который ныне имеет власть над людьми больше, чем имел её в древности. Идол этот — смерть.

С ожесточением, с упрямством, с настойчивостью отрекается человек от своего бессмертия, от высшего своего достоинства и низводит жизнь свою на степень естественно–природного бытия.

А Церковь возвещает победу над смертью. Она сокрушает сего идола. Она взывает:"Смерть! где твоё жало? ад! где твоя победа?"(1 Кор. 15, 55).

Для неверующего человека жизнь — это какой‑то вихрь. Какой‑то мчащийся поезд, где годы мелькают, как станции, в конце пути последняя станция — могила.

А Церковь зовёт к жизни вечной!

И если хочешь ты достигнуть её — поднимайся на церковный корабль! Он приведёт тебя в страну нетления. В Царство Небесное. Где плачущие — утешатся, где насытятся алчущие и жаждущие правды, где чистые сердцем узрят Господа!

Аминь.



13 августа 1925 г.

В церкви св. Панкратия за всенощной. Праздник главного престола"Всемилостивого Спаса"

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, — сила Божия"(1 Кор. 1, 18).

Праздник происхождения честных Древ Животворящего Креста Господня, праздник Всемилостивейшего Спаса, установлен в ознаменование земных побед.

И мы, чтя всемогущую силу Божию, являемую в сих победах, поклоняемся Всемилостивому Спасу как победителю и освободителю мира от греха, проклятия и смерти.

Большинство людей отрекаются от плодов этой победы Христовой, отвергают Бога и спасение.

Но так же было и во времена Спасителя. Немногие приняли Его — большинство Его отвергло.

От творил чудеса. Исцелял больных. Воскрешал мёртвых. А люди говорили — в нём бес.

Он прощал грешников, оплакивавших грехи свои. Он говорил, что пришёл не к здоровым, а к больным. Про него злословили, что он пирует с мытарями и грешниками.

Он умыл ноги учеников Своих — на Него клеветали, что он называет Себя царём земным!

Он возвестил миру благую весть о спасении — Его обвиняли в богохульстве.

Он был воплощением любви — и люди распяли Его.

Когда на Голгофе текла по кресту Его Божественная Пречистая Кровь, омывающая грехи мира, люди издевались над Спасителем и говорили: спаси Себя, сойди со Креста, и мы уверуем в Тебя.

Но эта святая Кровь вознесла крест до Неба. И крестом Спасителя земля соединилась с небесами. Невидимо стоит Голгофский крест и по сие время среди нас. И Господь, как и раньше, исцеляет души наши немощные и больные. Как и раньше, измученные грехами, припадаем мы ко Всемилостивому Спасу, и Он прощает нас. Также, как и раньше, мы, озверевшие в мирской жизни, учимся у Сына Божия, искупившего мир, всепрощению и любви и, как и ныне и присно и во веки веков, дарует Он нам спасение.

Также многие и ныне издеваются над Христом. Хулят Его Имя. И в безумном ослеплении говорят:"Покажите нам, где ваш Бог, и мы уверуем в Него".

Но не все хулили Спасителя на Голгофе. У креста стояла Матерь Его, были ученики, были жены–мироносицы. Были люди, стоявшие с великою скорбью, любящие, верующие, надеющиеся.

Так же и ныне у невидимого креста Христова стоят немногие, сохраняющие веру в Сына Божия, искупившего мир. Скорбные, любящие, надеющиеся. И о чём в день происхождения Честных Древ Животворящего Креста Господня будем просить мы прежде всего Всемилостивого Спаса, как не о том, чтобы Он укрепил веру нашу.

Дабы мы без страха и трепета исповедали пред людьми имя Его, памятуя, что крест"для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, — сила Божия".

Аминь.



14 августа 1925 г.

В Сретенском монастыре за всенощной. Перед пострижением в монашество X.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Спросили у св. Антония Великого:"Отче! Долго ли будут с такою ревностью подвизаться монахи в уединении, нищете, воздержании?"

С воздыханием и слезами св. Антоний ответил:"Придёт время, когда монахи оставят пустыни и будут стекаться в богатые города, где вместо пустынных келий и пещер воздвигнут гордые здания, могущие спорить с палатами царей, вместо нищеты возрастёт любовь к собиранию богатств, любовь охладеет, вместо воздержания умножится чревоугодие. Монахи будут жить не лучше мирян, от которых они будут отличаться лишь одеянием и наглавником".

"Но будут в то время, — в утешение прибавил св. Антоний, — подвижники, которые своими подвигами превзойдут подвиги древних. Ибо блаженнее тот, кто мог преступить и не преступил, блаженнее тот, кто подвизается, когда все отпадают, чем теперь, когда масса стремящихся к подвижнической жизни".

Так отвечал св. Антоний Великий. А пустынник, подвизающийся в наши дни, поведал, что ему было некое видение Ангела, который сказал:

— Не время строить монастыри!

Как же согласовать сие?

Как примирить предсказание св. Антония о будущих великих подвижниках и слова Ангела о несвоевременности строить монастыри?

Монашеские подвиги не только не отжили своё время, но никогда не были так нужны, как сейчас. Послушание, нестяжательность, целомудрие и постоянное молитвенное делание — разве всё это осуществляется в миру, чтобы иссякла надобность в этих обетах?

Разве жизнь мирская не строится на горделивом самочинии, на превозношении силы человеческой воли? Разве не возлагает всё своё упование современный мирской человек на себя, на свой разум, на свою волю? Разве ведомо ему отречение от воли своей в послушание, именуемое св. Антонием великим добровольным мученичеством.

Разве забота о материальных благах не поглощает почти всех сил человеческих, и разве мирской человек не является рабом этих материальных забот, что не нужным стал обет нестяжательности?

Разве не погибает мир в разврате и гнусных страстях, что ненужным стал обет целомудрия? Посмотрите на улицах на раскрашенные лица — и вы не скажете этого.

И разве наша слабость духовная, наша немощь в вере, наша шаткость в исповедании — разве всё это не от того, что иссякла молитвенность наша.

Но как же не время строить монастыри?

Не время создавать монастыри в тех внешних формах, в каких они создавались раньше. Теперь иным делается бытие монастырской жизни.

Инок в разорённых обителях уже не должен уповать так на видимые стены, отделяющие его от мира. Он должен создавать другие стены, невидимые для глаз.

И воистину, разве все мы не в затворе, не в пустыне? Разве благочестивая душа, окружённая беснующимися людьми, не одинока, не чувствует себя как бы пребывающей в скиту? И разве мы здесь, в этом храме — не в пустыне? Вы почувствуете это, когда после богослужения выйдете на Сретенку, увидите шумную, полуголую, накрашенную толпу, увидите эти освещённые кинематографы, услышите этот шум и гам мирской жизни.

Идущий в наши дни на подвиг монашеский идёт на дело великое, и на дело, явно превышающее человеческие силы. Если он не хочет, чтобы клобук был для него посмешищем, а воистину образом ангельского жития, — он должен всё упование своей подвижнической жизни возложить на Господа.

Должен сознать себя нищим духом, и тогда благодатные силы помогут ему исполнить великие обеты иночества.

Аминь.



22 августа 1925 г.

В церкви св. Панкратия за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В борьбе с ересями Святая Православная Церковь всегда укреплялась внутренне. Всегда эта борьба давала нечто положительное для неё самой. Или уяснялись истины веры, или получали они более точное выражение, или определялись нормы церковной жизни.

Достаточно вспомнить борьбу Православной Церкви с арианством, несторианством, новацианством и другими ересями, чтобы понять это.

Что же должна вынести Православная Церковь из борьбы с современной ересью живоцерковной и её разновидностями — обновленством, древлеапостольством и другими?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо ответить сначала на другой:"В чём сущность живоцерковной и обновленческой ереси?"

Незаконный захват церковной власти — это церковное преступление. Но за ним стоит нечто, что лишь выявилось в совершении этого преступление. Два начала составляют сущность обновленческой ереси.

Во–первых, самочиние.

Во–вторых, внешнее реформирование Церкви.

Самочинно, за свой разум, автономно, порывая связь с апостольскою Православной Церковью, якобы во имя блага Церкви, еретики сии хотят"исправлять"Церковь реформами внешнего характера.

Православная Церковь борется с обновленцами. И в этой борьбе ей надлежит уяснить, что эти два начала таятся и в современном православии и разлагают его. Многие священники, признающие патриарха, а ныне его местоблюстителя, делают дело обновленцев, превращая храмы в какие‑то автономные церкви, где самочинно вводят свои"реформы".

Назад к уставу! — вот лозунг, который должен быть противопоставлен духу обновленческой ереси в недрах самого православия.

По условиям времени мы не всегда можем иметь руководство и указания сверху церковной власти — тем более мы обязаны помочь нашей церковной власти привести жизнь Церкви к единству, равняясь на устав Церкви.

Даже кажущиеся разумными, но самочинно вводимые новшества должны быть оставлены. Ибо такое самочиние всегда будет вносить большее или меньшее разделение. Только приближение к уставу будет приближением к единству.

Ты хочешь"реформировать"Церковь? Разве нельзя это сделать в рамках церковного закона?

Зачем тебе отворять царские врата в неположенное время, зачем тебе нарушать устав, ты лучше не суди ближнего — это устав не запрещает.

Зачем тебе, священнику, облачаться среди храма, что по уставу не положено, ты лучше молись за врагов своих — это можно и по уставу.

Но не всегда самочинное реформирование Церкви у православных так невинно, как отворение царских врат в неположенное время или чтение шестопсалмия на русском языке. Есть одно новшество, которое определённо угрожает православию бедою. Ибо угрожает лишить Церковь одного из семи таинств.

Я разумею так называемую"общую исповедь".

Общая исповедь — не таинство. Это надо уяснить себе твёрдо. И во имя сохранения таинства исповеди объявить общей исповеди решительную борьбу.

Общая исповедь — не таинство потому, что не может выполнить ни одного условия, делающего покаяние — таинством.

Само по себе покаяние — ещё не есть таинство. Можно каяться и на молитве, и наедине в своей келии. Таинство есть благодатное прощение грехов властью, которую дал Господь пастырям Церкви"благодатию и щедротами Своего человеколюбия".

Совершение таинства возможно лишь при определённых условиях.

Во–первых, грехи должны исповедоваться, то есть открыто, явно, перед лицом свидетеля–пастыря говориться Господу.

Во–вторых, разрешающий грехи пастырь должен знать, какие именно грехи он разрешает.

В–третьих, пастырь должен знать, что грехи кающегося не требуют временного недопущения до Евхаристии.

Ни одного из этих условий нет при общей исповеди — и потому общая исповедь не есть таинство.

Но вопрошают: как же быть верующим в тех храмах православных, где пастыри, вопреки уставу Церкви, самочинно вводят общую исповедь? Не вносится ли"разделение"борьбой с общей исповедью?

Было время, в IV веке, когда торговки на базаре спорили о Единосущии Богу Отцу — Сына Божия.

В наши дни вопросы церковной жизни также захватывают народ и стоят не только перед пастырями, но и перед мирянами. Если миряне не будут разбираться сами — будут приходы, где за пастырями им придётся идти в обновленчество. Так и вопрос об"общей исповеди".

Напоминать устав и требовать возвращения к нему уклонившихся — это вовсе не есть"разделение". И миряне могут, не боясь разделения, обращаться к пастырям своим с вопросом:

— По силе каких церковных оснований они допустили у себя, вопреки церковному правилу,"общую исповедь"?

Назад к уставу! — вот лозунг, который даёт нам борьба с современной ересью, и, руководясь им, мы должны объявить борьбу не только самой обновленческой ереси, но и духу её в современном православии.

Аминь.



27 августа 1925 г.

Успение Божией Матери

В церкви св. Панкратия за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

День Успения Божией Матери, ныне празднуемый Православной Церковью, является днём величайшей печали и днём величайшей радости. Мы оплакиваем кончину Её и радуемся знамениям, сопровождавшим Её Успение. Так было и в тот день, когда Матерь Божия, оставляя землю, видела перед Собою опечаленных апостолов. Ибо Она утешала скорбь их словами:"Радуйтесь, ибо Я с вами во все дни".

Да и вся жизнь Богоматери была постоянным соединением неизречённой скорби и неизречённой радости.

Едва Младенец Господь Иисус Христос явился в мир, как сердцу Матери посылается тяжкое испытание: Его ищут убить. По повелению Ирода избиваются младенцы в надежде, что вместе с другими погибнет и Христос.

Едва достигает Он отроческих лет, как начинает сознавать своё призвание: в течение нескольких дней пребывания в храме оставляет исполненную тревоги Мать, чтобы в доме Отца Своего Небесного разъяснять слово Божие.

Не скорбело ли сердце Её тревогами Матери, когда Он вышел на путь общественного служения?

Что испытывала Она, следя за Его проповедью, за Его славными делами, видя и зная, что враги фарисеи злоумышляют против Него. А кто может описать, что пережила Она, когда Её Божественный Сын был схвачен в Гефсиманском саду? Ведь Она знала, Она следила за каждым днём, за каждым часом Его суда и у первосвященников, и у Пилата… Она видела, как издевались над Её Божественным Сыном. Ужели не видала Она, как плевали Ему в лицо, как били Его тростью, как глумились над Ним, надевая на Него багряницу и вместо короны — венец терновый. Она слышала эти крики:"Распни, распни!". Она видела, как распростёрли Его на кресте, и в уши Ей вонзились удары молота, когда гвоздями прибивали ко кресту Его Пречистое Тело. Видела Она и то, как поднимали этот крест с распятым на нём Её Сыном, Спасителем мира…

Может ли человеческий язык передать то, что было в сердце Матери Божией, когда Она стояла у подножия Креста и слышала слова, исполненные заботы о Ней, которые произнёс Он, поручая земные заботы о Ней Своему любимому ученику Иоанну, стоявшему тут же, у Креста:"Жено! се, сын Твой". Это ли не величайшая скорбь, которую когда‑либо на земле вмещало в себе человеческое сердце.

Но этой скорби не соответствуют ли и величайшие Её радости!

Не Ей ли возвестил Ангел пророческие слова:"Родишь Сына, и наречёшь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречётся Сыном Всевышнего, и даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его"(Лк. 1, 31–32).

И не горело ли сердце Её несказанной радостью всю жизнь, когда Она видела в каждом событии, в каждом слове Своего Сына подтверждение этого обетования? Какою радостью была исполнена Её Душа, когда к Младенцу Богу пришли поклониться волхвы. Не трепетало ли Её сердце, когда Она слышала из уст отрока, найдя Его в храме после трёхдневных поисков, таинственные слова:"Зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?"(Лк. 2, 49).

А первое чудо в Кане Галилейской! А дальнейшее великое служение Его? Знамения, чудеса, тайны Царствия Божия, которые открывал Он ученикам? Не свидетельствовало ли всё это о Его Божественном достоинстве? И не Она ли была удостоена благодатного Духа Святого, избравшего Её быть Матерью Сына Божия!

Вот почему этот путь неизреченных мук и радости возвёл Пречистую Матерь Божию на такую высоту, на которую не может взойти никто из людей и которая делает Её"честнейшею Херувим и славнейшею без сравнения Серафим".

Кончина Её была исполнена славы и великих знамений.

Чудесным образом собраны были апостолы, чтобы проститься с Нею. Сам Господь пришёл принять Дух Её. У безумца, дерзнувшего похулить Божию Матерь и дерзостно прикоснуться к Её гробу, были отсечены руки невидимым мечом. Когда после погребения открыли гроб Её, чтобы дать возможность проститься с Нею апостолу Фоме, не присутствовавшему с прочими апостолами, прощавшимися с Богоматерью перед Её кончиной, во гробе Тела Её не было — лежала одна погребальная пелена, ибо тело Её было воскрешено Её Сыном и взято на небо.

Могла ли Владычица оставить нас и после Своей кончины?

"Радуйтесь, ибо Я с вами во все дни!"Это обещание и утешение сбылось. Божия Матерь стала Матерью всех верующих христиан. Стала нашей Заступницей, нашей Защитницей, нашей Утешительницей.

Русский народ знает это. Православие свято чтит память Приснодевы Марии, Царицы Небесной, Владычицы нашей. На всём пути, во все тяжкие дни жизни православный народ обращался к Её скорому заступничеству и всегда неизменно получал и помощь, и заступление.

Вспомним об этом с верою в день Её Успения. В день великой печали и великой радости и торжества вспомним и помолимся Ей, ибо"не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Пречистая Дево. Ты нам помози".

Аминь.



21 сентября 1925 г.

Рождество Богородицы

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Рождество Твоё Богородице Дево, радость возвести всей вселенней: из Тебя бо возсия Солнце правды Христос Бог наш".

Господь сказал:"Блажени алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся".

Жажду правды может насытить только один Господь наш Иисус Христос.

Правду жаждет познать человеческий разум. Но все мудрецы всех веков бьются над разрешением высших вопросов бытия — и не могут решить их.

Кто же насытит алчущий человеческий ум?

Солнце правды — Христос Бог наш!

Человеческое сердце скорбит, видя вокруг себя торжество зла, несправедливости, оно не может примириться с неправдою жизни мирской.

Кто утешит, кто успокоит человеческое сердце?

Кто утолит жажду его?

Солнце правды — Христос Бог наш! Ибо Он воздаст каждому по делам его. Ибо зло, несправедливость и неправда не войдут в Царствие Небесное.

Человек жаждет правды и для своей личной жизни. Его гнетёт сознание бессилия этой правды в его личной судьбе. Он видит, как преуспевают люди, думающие только о себе, никого не любящие, ни во что не верующие и подлаживающиеся к требованиям века сего. Кто утешит их? Кто насытит жажду их?

Солнце правды — Христос Бог наш! Ибо Он научил нас, что жизнь земная — ничто. Что мы странники на этой земле. Что ожидает нас, верующих в Христа Иисуса и следующих за Ним — вечная жизнь.

Но самая величайшая неправда, с которой не может примириться ни разум, ни сердце, эта неправда — смерть! Кто же победит смерть? Какая горделивая человеческая воля? Какая горделивая человеческая сила? Кто утолит жажду правды? Ибо не может человек примириться с неправдою тления, видя красоту образа Божия, избезображенную смертью. Не может принять как правду — гроб, могилу, тление.

Кто же утолит жажду его? Солнце правды — Христос Бог наш.

Ибо Он победил смерть. Ибо Он дал нам жизнь вечную. Ибо мы ныне чаем воскресения мертвых! О, великая Его милость! Нам дан и залог торжества правды Христовой. Он дан нам в страшном и великом таинстве Евхаристии.

Не словами только укрепляемся мы в вере, что Господь Иисус Христос истинное Солнце правды. Мы имеем ощутительное теперь же как некий залог, душою усвояемое удостоверение в таинстве причащения и торжества Правды над суетным человеческим разумом, и над торжествующим злом, и над мирскою несправедливостью, и над самою смертью.

Воистину"Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенней: из Тебе бо возсия Солнце правды Христос Бог наш".

Аминь.



12 ноября 1925 г.

В Крестовоздвиженской церкви за всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В эту неделю вы слышали за Литургией евангельское чтение — притчу о богатом и Лазаре.

Вы слышали о том, как жил богач, одевался в порфиру и виссон и пиршествовал блистательно. И был нищий именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и питался крошками, падавшими со стола богача. И о том, как умер нищий и отнесён был Ангелами на лоно Авраамово. Умер богач — и похоронили его.

"И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем".

И как ответил Авраам:"…ты получил уже доброе твоё в жизни твоей, а Лазарь — злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят".

И о том, как молил богач: пошли Лазаря в дом отца моего,"ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения". И как ответил Авраам:"У них есть Моисей и пророки; пусть слушают их". И как снова просил богач:"Нет, отче Аврааме! но если кто из мёртвых придёт к ним, покаются". И сказал Авраам:"Если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мёртвых воскрес, не поверят"(Лк. 16, 23–31).

В этой притче для иных утешение, для других — грозное обличение, и для всех нас — великое назидание.

Утешение для тех, чья жизнь подобна жизни Лазаря. Чья жизнь земная исполнена скорбей и нужды. Для них утешение — загробное блаженство.

Обличение для тех, кто на земле живёт во имя угождения плоти, кто здесь пиршествует блистательно. Для них обличение в правосудии Божием, в том страшном огне, который ждёт их

А в чём же назидание для всех нас?

Эти последние слова Авраама:"Если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мёртвых воскрес, не поверят".

Люди маловерные и неверующие вовсе разве не таят в себе этой мольбы богача — дать знамение, чудо,"дабы явилась вера"? Но может ли неверующее сердце поверить чуду? А верующее — нуждается ли в знамении?

Чего не знал богач? Разве пришедший на землю Лазарь сказал бы иное что, а не то, что говорится у Моисея, у пророков в Слове Божием?

Вопрос этот с особенной силой переживается нами тогда, когда уходят от нас в загробную жизнь близкие люди. Вот и ныне сей храм лишился такого близкого человека. Скончалась сестра этого храма раба Божия Варвара. И что же? Если бы она восстала из мёртвых, если бы она вновь была среди нас, как некогда, если бы она могла поведать нам тайну загробного бытия, — разве иное что сказала бы нам она, чем говорит нам слово Божие? Не сказала ли бы она нам о суете жизни мирской, не сказала ли бы, что мы странники в сей жизни и потому нам нужно жить не для земных забот, а устремляясь горнему, жить для вечности. Не сказала ли бы она, что грех — это забота наша только о себе, грех — наши страсти: зависть, злоба, клевета, всеобщее жестокое осуждение друг друга. Не сказала ли бы она, что есть высший закон бытия — любовь?

Есть в притче о богатом и Лазаре ещё одно слово, о котором сказать я имею особое побуждение:"между нами и вами утверждена великая пропасть… оттуда к нам не переходят".

Это могло бы повергнуть грешников в отчаяние и поставить вопрос о смысле молитвы за усопших. Но в притче взят пример из загробного бытия до воскресения Спасителя, Который искупительной жертвой Своей сделал переходимою пропасть, отделяющую лоно Авраамово от огня и мучений, — переходимою до Страшного Суда, по молитвам Церкви.

Неведомы нам тайны бытия загробного, и всё же Церковь Святая как бы приоткрыла нам некую завесу. Мы знаем, что в течение трёх дней душа пребывает близ тела, потом посещает места, где протекала земная жизнь, что дважды она предстаёт престолу Божию и до сорока дней водится по мытарствам. Страшный Суд определит окончательную судьбу души человеческой, а до этого часа, очевидно, идёт в ней и в этой жизни определение к добру и злу, и в этом состоянии велико и действительно значение молитвы Церкви.

Церковная молитва об усопших есть долг любви. Как бы круговая порука, по которой оставшиеся жить на земле члены Церкви обязуются перед Господом выполнить не сделанное усопшим.

"Благословен еси Господи, научи мя оправданием Твоим".

Велики были труды покойной рабы Божией Варвары в сем храме, но, как у всех людей, были грехи.

Помолиться о прощении этих грехов — наш великий долг.

И когда после молебна за панихидой мы будем петь"Вечная помять" — не о суетной земной памяти мы будем просить Господа, а о том, чтобы почила она в памяти Божией, чтобы ум Божий содержал душу её во спасение и жизнь вечную.

Аминь.



13 декабря 1925 г.

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

От избытка сердца уста глаголят. А как же не преизбыточествовать сердцу нашему на Литургии!

Если красотой мира нельзя насмотреться, если разум человеческий не может насытиться истиной, если сердце не может насладиться добром — то какими словами выразим наш восторг и жажду славословия величайшего и страшнейшего таинства Евхаристии!

Закон диавола — разделяй и царствуй. Закон Господа — объединяйся в любви. Враг рода человеческого разделением опустошает истинную жизнь. От него вражда, от него зависть, от него неправда, от него клевета и завершение злобы диавольской — смерть, через которую дьявол хочет разделить самое бытие мира — тлением! Что ему более ненавистно, чем единство и любовь? А что содержит любовь и единство, как не Церковь Христова? Вот почему диавол всегда стремился разрушить эту твердыню любви.

Но Церковь Христова преодолевала козни дьявольские, сохраняла единство своё и согласно радостнейшему и сладчайшему обетованию сохранит его до конца мира в святом таинстве Евхаристии. Чем же достойно восхвалим сие таинство? Не воспоминанием ли о том, что Агнец, Который ныне соединяет нас во единое тело Христово — Церковь, некогда объединял на земле и святых апостолов.

А когда наступили века гонений, где утешались, где объединялись верные Христу?

Святое таинство Евхаристии объединяло людей. И в миру, и под землёй, в катакомбах, под угрозою страшнейших мучений Тело и Кровь Христа Спасителя объединяли и укрепляли Церковь.

Что имеем мы в сем таинстве?

Имеем неизреченнейшее чудо! Ибо и мы, разъединённые в жизни дьявольскими наветами, как бы неким чудом вновь пребываем в святом единстве за Литургией, причащаясь Тела и Крови Спасителя нашего. Что имеем здесь, как не величайшую милость Бога, изливающего и ныне на нас Голгофскую Свою Кровь! Что имеем, как не явный залог нашего воскресения! Да не боится тления человек, ибо пришло спасение миру, дарованное ему искупительной жертвой Сына Божия. Да не боится тления, ибо чаем воскресения мертвых — се залог сему и ныне на Святом Престоле нашем.

С какою молитвою, с каким благоговением надлежит принимать это таинство! Особенно во времена тяжких церковных испытаний!..

Да не будет спящих на корабле церковном. Да воспрянут все духом, ибо единственный меч наш — это молитва наша, это святое таинство Евхаристии.

На корабле нашем Кормчий — Господь.

Но от бодрствования нашего, от нашей молитвы зависит, чтобы меньшим бедствиям и испытаниям подвергся этот корабль и чтобы меньше погибших и отпавших было на нём.

В эти ответственнейшие дни перед Господом за Церковь Православную да молятся все верующие и да объединяются вокруг Святой Чаши, вкушая истинное Тело и истинную Кровь Спасителя нашего, Господа Иисуса Христа…

Для нас, объединённых верою и любовью, не страшно тогда ничего — ибо с нами Господь!

Аминь.



18 декабря 1925 г.

В церкви св. Панкратия за заупокойной Литургией (перед гробом богаделки Анны Алексеевны)

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сколько прославленных дел — мерзость перед Господом! Сколько людей, считавших себя первыми, окажутся последними, и сколько последних здесь, на земле, окажутся первыми перед Господом!

Это потому так, что оценка человеческая — это одно, оценка Божия — совсем другое.

Вот и раба Божия Анна. Не прославлена она никем. И она одна из последних. Но такие простые, смиренные души окажутся там, за гробом, впереди многих прославленных на земле людьми.

Многими скорбями привёл её Господь к столь ревностному, беззаветному служению храму.

Она имела мужа и некоторый достаток

Умер муж. По–человечески — скорбь. Были дети — умерли. По–человечески — скорбь. Последний сын, самый любимый, самый хороший — умер взрослым. По–человечески — скорбь великая. Жить незачем.

Но Господь освободил её этими испытаниями от земных уз. Она пришла служить храму. Храм стал для неё всем. Она жила только для храма, здесь были все её радости и все её печали.

Не слава и блеск, не гордость и величие делают человека близким Господу. Ему близки смиренные, простые души.

Что значит на языке человеческом — старушка–богаделка? Ничто. Но такие святые души видит Господь, и так радостно молиться об их упокоении.

Аминь.



19 декабря 1925 г.

В церкви Знамения Божией Матери (в Перове) за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Верую, Господи, помоги моему неверию!

Умножь в нас веру!

Эти молитвы должны быть так близки нашему сердцу, ибо недостаток веры — самая страшная наша болезнь.

Недостаток веры — главнейший источник наших несчастий.

Да, многими скорбями надлежит нам войти в Царство Небесное. Но вера человеческие скорби освещает особым светом; из простого человеческого горя они становятся испытаниями, ведущими нас ко спасению.

Ты лишился имущества, своего житейского устроения — ты считаешь себя несчастным. Но это испытание, которое учит тебя терпению, смирению, упованию на волю Божию. Болезнь посетила тебя. Свою немощь телесную ты именуешь горем. Но это испытание от Господа, чтобы ты помнил о том, о чём мы всё готовы забыть, — о страшном часе смертном.

Близкий, любимый человек умер у тебя. По–человечески — горе непереносимое. Но что сильнее смерти может заставить тебя пережить тщету земную, что укрепит так веру твою в вечную жизнь и обратит взоры к надежде на воскресение!

Но дабы"стяжать Духа Святаго Божия", что полагал св. Серафим Саровский вожделенною целью всех христиан, дабы сделаться достойными благодати Божией, надо работать для Господа. Ибо Царствие Божие нудится, берётся работою, трудом над собою.

Смысл всех испытаний, посланных и Святой Церкви, и каждому из нас, — в этом призыве к работе Господней.

Велика была Православная Церковь по количеству верующих. Но сколько было верующих только по паспорту. И вот когда перед каждым встал Крест Христов — сколько оказалось недостойных носить высокое звание христианина!

Нам, остающимся верными Христу, надлежит понять величие этого звания и стать воистину верными.

Испытания указывают нам на забытые нами пути к вере: отречение от своей воли и гордости разума, борьбу со страстями и молитву.

Можем ли мы роптать на испытания, посылаемые Господом? Можем ли молиться об их избавлении? Нет! Не о том будем молиться мы. А о том, чтобы Господь не оставил нас испытаниями Своими, дабы утвердил ими Церковь Свою, юже стяжал Кровию Своею.

Аминь.



20 декабря 1925 г.

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Слушая слово Божие, мы испытываем чувство стыда, и страха, и благодарности, и умиления.

Чувство стыда мы испытываем потому, что в слове Божием столько обличающего нашу жизнь. Чувство благодарности испытываем потому, что видим, как, несмотря на грехи наши, Господь печётся о нашем спасении. Страх испытываем потому, что видим, как, несмотря на это постоянное обличение и попечение о нас, мы закосневаем в наших грехах, в нашей мирской жизни. А умиляемся потому, что, несмотря на наши грехи и нашу косность, всё же сердце наше оживает, наполняется истинной радостью и светом — только слыша слово Божие.

Все эти чувствования: и стыд, и благодарность, и страх, и умиление — переживаются нами и ныне при чтении притчи сегодняшнего Евангелия.

Один человек сделал большой ужин. Послал раба своего сказать званым: идите, ибо уже всё готово. И все начали извиняться.

"Первый сказал ему: я купил землю, и мне нужно пойти и посмотреть её; прошу тебя, извини меня. Другой сказал: я купил пять пар волов и иду испытать их; прошу тебя, извини меня. Третий сказал: я женился и потому не могу придти. И, возвратившись, раб тот донёс о сем господину своему. Тогда, разгневавшись, хозяин дома сказал рабу своему: пойди скорее по улицам и переулкам города и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых". И когда исполнил раб повеление господина, осталось ещё место."Господин сказал рабу: пойди по дорогам и изгородям и убеди придти, чтобы наполнился дом мой. Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, но мало избранных"(Лк. 14, 18–24).

На пир Господний зовёт людей раб Божий. Но что слышит он в ответ? Кто явится на этот зов?

Один ответствует — у него заботы: заботы по имению, по устроению жизни. Ему некогда придти на вечерю Господню — имей мя отреченна! Приду, говорит, может быть, когда‑нибудь в другой раз! А этот купил"волов"! Этому надо испытать, надёжно ли устроил свою жизнь. Имей мя отреченна. Не могу придти на вечерю Господню. А у этого семья. А у этого жена. У всех‑то заботы. Все устраиваются. Когда же начнут жить?

Но вот мы, нищие, увечные, слепые, пришли на Его пир. Ибо истинный пир Господина нашего — Божественная святая Евхаристия.

Что же здесь взамен этих земель, и волов, и жены предлагает нам наш Домовладыка? Может ли сравниться то, что предлагается на нём, с тем вещественным, наглядным, соблазнительным, что предлагает мирская жизнь?

Пусть выбирает человек: волы, земля, земные наслаждения — или Божественное Тело, Божественная Кровь, жизнь вечная?

О, пусть имеют нас отреченными все эти блага земные, всё, что порабощает дух. На вечере Господней предлагается нам то, что соединяет нас со Христом, что даёт покой душе, что осветит наше сердце, что исполнит радости наш жизненный путь. Здесь залог нашего воскресения в день Страшного Суда, здесь наша жизнь, наша любовь, наше спасение!

Скажем ли: имей мя отреченна? Или припадём к стопам Божиим и будем умолять Его не отринуть нас? Предадим ли, как некий Иуда, Господа, променяв Его Святое Тело и Кровь на тридцать сребреников, на этих волов, землю, семью, на все блага земные.

Да не будет сего! Много званых. Мало избранных. Но да сподобит нас Господь быть среди этих немногих избранных, хотя бы самыми последними среди них

Да помянет Господь и нас грешных во Царствии Своём!

Аминь.



27 декабря 1925 г.

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Господь Иисус Христос входил в одно селение. Здесь"встретили Его десять прокажённых, которые остановились вдали и громким голосом говорили: Иисус Наставник, помилуй нас! Увидев их, Он сказал им: пойдите, покажитесь священникам. И когда они шли, очистились. Один же из них, видя, что исцелён, возвратился, громким голосом прославляя Бога, и пал ниц к ногам Его, благодаря Его; и это был Самарянин. Тогда Иисус сказал: не десять ли очистились? где же девять? как они не возвратились воздать славу Богу, кроме сего иноплеменника?"(Лк. 17, 12–18).

Какое назидание даёт нам это евангельское чтение?

Прокажённые встретили Господа. Он исцелил их. И лишь один из десяти вернулся и воздал Ему хвалу.

Не относится ли это к нам? Но где же мы встретили Господа? А иной скажет: какую же милость видели мы от Него? За что нам благодарить Господа?

Ты видел Господа. Он приходил к тебе. Ты Его встретил.

Когда сердце твоё было охвачено тоской, душа твоя в смятении стремилась уйти от мирской тщеты — это Господь звал тебя.

Когда тебя посетила скорбь, ты проливал слёзы отчаяния, и вдруг в сердце твоём засветилась радостная надежда — это Христос встретился с тобой.

Когда ты лежал немощный на одре своём и с тоскою думал о том, какими беспомощными будут оставленные тобою, поднялось твоё сердце на молитву ко Господу — это Христос встретил тебя…

И в скорби, и в радости, и в испытаниях, и в искушениях, и в благоденствии, и в болезни — всегда Христос зовёт тебя. Всегда Он с тобою.

И ты получаешь милость, и идёшь, не возвращаясь воздать Ему хвалу. Где славословие? Где благодарность?

Мы есть прокажённые, не возвращающиеся ко Христу поблагодарить его за милости великие к нам.

Ты суетный, ты ропчущий, ты унывающий с некими сомнениями и спросишь, когда же ты видел милость Божию?

А видел ты её, начиная с самого создания твоего, ибо само бытие твоё — безмерная милость Божия, за которую непрестанно ты должен славословить Его.

Ты видел эту милость, когда тебя посетили испытания, ибо этими испытаниями любящий Господь вёл тебя ко спасению. Когда ты был немощен и, может быть, роптал даже на Господа — это немощью твоею Господь очищал твою прокажённую душу. Воздай Ему хвалу и благодарность.

И когда Господь лишал тебя имения твоего, когда ты роптал на Него и говорил, что Господь жесток к тебе, — это Он душу твою освобождал от рабских цепей.

И когда Господь взял от тебя близкого человека, и неутешное горе охватило сердце твоё, и это горе казалось тебе таким жестоким, таким несправедливым — это Господь исцелял тебя, прокажённого, воздай Ему хвалу!

Милость Божия в том, что солнце над нами сияет, в том, что над нами небо. В том, что нам даровано вечное бытие, вечная жизнь.

Но, Господи, как же назвать ту милость Божию, которую мы ныне видим на Царственном Престоле нашем, где пребывает Самое Пречистое Тело Христово, за нас ломимое, где в Святой Чаше — Самая Его Пречистая Голгофская Кровь.

Как наименовать нам, как славословить эту великую Его жертву за нас? Как славословить Тайную Вечерю, соприсутствовать на которой и мы сподобились ныне!

Нет слов, равных этой милости.

Здесь, в славословии Господу, надо отдать самое сердце своё!

Аминь.



3 января 1926 г.

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Ныне восхвалим Приснодеву Марию Богородицу, великой тайне воплощения Господа послужившую! Восхвалим Господа Иисуса Христа, Спасителя мира! Восхвалим святое таинство Евхаристии, через которое делаемся причастниками Божественного Естества!

Косные сердцем, преданные тлению, как сможем вознестись горе, дабы вострепетало сердце, славословя и поклоняясь Пречистой Божией Матери, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого…

Живя по законам тленного мира, не можем уразуметь этой тайны, этого чуда.

Пусть же сердце приносит славословие, если коснеет разум. И мы есть рождённые от Духа Свята во Крещении. И нас возрастила благодать. Но не зрим сего духовного, таинственного, чудесного, нетленного.

Как же узрим тот мир, где славословят Ангелы, Архангелы, Херувимы и Серафимы и откуда пришла весть о рождении во плоти Спасителя мира от Духа Свята и Пренепорочной Девы. Но душа Пречистой, услыша весть сию, с каким смирением, с какою радостью, с какой верой, с какой чистотой, с какой простотой приняла её.

И мы примем сие, не мудрствуя, не рассуждая, не коснея, а лишь преклоняясь и славословя Пречистую Божию Матерь.

Ныне преддверие праздника Рождества Христова. Славословим Сына Божия! Но лишь откроются уста наши для сего славословия — как уже зрим Голгофу, и страдания, и Крест Его! И, славословя и радуясь Рождеству, мы уже чувствуем слёзы, наполняющие сердце наше о грехах наших, за которые отдал Отец наш Небесный возлюбленного Сына Своего, в самом Рождестве Которому предрекается и Кровь Голгофская.

Но ими мы спасаемся. Их мы благословляем в великом таинстве Евхаристии.

И именно ныне, накануне Рождества Христова, припадём к сей Чаше, примем сего величайшего таинства со всей нашей любовью, со всеми нашими о наших грехах слезами, с умилением и надеждой на спасение, на очищение, на воскресение наше.

Аминь.



28 июня 1926 г.

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня евангельское чтение о призвании первых учеников Спасителя, о том, как, проходя, Спаситель увидел братьев Симона и Андрея, закидывавших сети свои, и сказал им, чтобы они следовали за Ним. И как они оставили свои сети и пошли за Спасителем, и как, проходя далее, увидел Спаситель ещё двух братьев Зеведеев — Иакова и Иоанна в лодке и как позвал их, и как они оставили всё и пошли за Ним, и как предрёк им Господь, что сделает их ловцами человеков. За работой житейской и мирскими делами вот в таких кораблях за сетями и за ловлей мирских благ застаёт каждого призыв Спасителя — идти за Ним. Но многие ли, подобно Андрею, Симону, Иоанну и Иакову, сразу оставляют всё и избирают путь Христов? Мы предпочитаем другое, мы предпочитаем путь медленный, мы избираем путь, который определяется двойственностью нашей души и двойственною волей.

Мы не скажем в душе, как сказали некогда апостолы:"Оставим всё, пойдём за Ним". Мы начинаем с Господом торговаться. Мы торгуемся для того, чтобы нести с собой, идя за Христом, эти ненужные сети, этот ненужный корабль, и отягощённые, обременённые, придавливаемые земной ношей, тащимся, падаем, едва плетёмся за Спасителем, а не идём за Ним.

От нас так мало требует Господь! Он требует, чтобы мы оставили ненужный хлам, и за это обещает нам и спасение, и вечную жизнь, и вечное блаженство.

Какая же может быть торговля? А тем не менее в душе у нас совершается ненужный и страшный торг. Господь требует от нас внутреннего освобождения от сетей мирских, внутреннего оставления всех кораблей, всего того, что мы так сладостно переживаем плотию и так горько за это расплачиваемся жизнью.

Времена, нами переживаемые, очень похожи на те времена, когда призывал Господь учеников Своих. И нам так же, как тогда, надлежит сразу, окончательно, всею душою, всем сердцем своим, всем своим разумом и всею своею волей избрать путь, решить, за кем идти, для чего жить и как нам спасаться.

Апостол Пётр пал после того, как так радостно и твёрдо, оставив всё, пошёл за Христом. Но через покаяние вновь был призван Спасителем к апостольскому служению.

Нам надлежит избрать себе Господа всею душою своею, не торгуясь, не желая сохранить мирское, ненужное бремя. Избрав, мы упадём не раз и многажды согрешим, но, подобно апостолу Петру, избрав Спасителя, чтобы следовать за Ним, подобно ему, будем плакать о наших прегрешениях и, как он, через покаяние вновь будем соединяться со Христом.

Аминь.



5 июля 1926 г.

В церкви св. Панкратия за Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Какие страшные, какие нелепые, какие безумные для мира слова слышали мы сегодня в евангельском чтении. Какая Божественная истина, какая радость, какой величайший смысл открылся нам сегодня в евангельском чтении.

Нас призывает Господь посмотреть на птиц небесных, посмотреть на полевые лилии и научиться у них не заботиться о завтрашнем дне. И говорят нам эти слова евангельские, что око — светильник для тела; если око будет чисто, то всё тело твоё будет светло, если же око твоё будет худо, то всё тело твоё будет темно. Око — это душа человеческая; если око будет освещено, всё будет освещаться этим внутренним светом, а если око будет во тьме, то какова же будет тьма?

И говорил нам сегодня Господь, чтобы мы не заботились о завтрашнем дне, ибо всё равно не можем прибавить себе роста ни на один локоть. Господь говорит, чтобы мы, верующие, заботились и искали прежде всего Царствия Божия и правды Его, и тогда всё нужное для земной жизни приложится нам.

А как же служба, а как же дети, а как же квартира, а как же дрова, а как же семья?

И тянется в мысли человеческой одна забота за другой, и все эти евангельские слова кажутся, даже для верующих, такими непрактичными, неосуществимыми, и в то же время в них содержится истина совершенная, непоколебимая, Божественная, ибо здесь раскрывается самый дух христианской настроенности, здесь, в этих словах, раскрывается христианское отношение к жизни.

Ищите"прежде всего Царствия Божия и правды Его".

Когда наша душа начинает проникаться этим исканием Царствия Божия и правды Его, каждый шаг на пути к этой вожделенной цели отрывает нас и от этих дров, и этих квартир, и от этих мирских забот.

"Нельзя служить двум господам", — сказал Господь нам, — и вот эта невозможность для нас понять истинный Божественный смысл и правду слов сегодняшних — это есть желание наше, крестясь Господу, поклоняться маммоне. Тупое непонимание истинного смысла жизни заключается в нашем желании, молясь Господу, всё время коситься на наше мирское устроение, веруя в Бога, больше надеяться на наши земные усилия в устройстве своей внешней жизни.

Отрешимся на мгновение от мирского соблазна, питаемого нашей греховностью, немощностью, косностью, страстностью, и вознесёмся духом туда, куда нас призывает Христос, и поймём нашу жизнь как истинное стремление к достижению Царствия Божия и правды Его. И тогда померкнет для нас всё так нас привлекающее, и маловажным покажется всё, что внушает такую заботу и такое беспокойство. Внешние заботы мы будем нести как послушание, как тяжкий крест, не прилепляясь к ним сердцем, не продавая за них своей души.

Помни, что ты умрёшь и наследуешь Царствие Божие, и для этого живи, и для этого работай, об этом размышляй. И тогда‑то заботы житейские предстанут пред тобой совсем в ином свете.

Ты боишься за службу свою, за квартиру, за всё благоустройство, а не боишься греха, не боишься за душу! Что может быть в самом последнем и крайнем случае? Пойдёшь по миру? Будешь побираться именем Христа, будешь, как нищий, просить напитать тебя.

Вот имей на душе своей это крайнее решение и прими его духом с покорностью — буде угодно Господу послать тебе испытание. Тогда ты освободишься от всего, что связывает тебя и губит душу твою. Помни, что Господь лучше Сам распорядится о тебе: нужно тебе благосостояние — пошлёт, нужна тебе радость — пошлёт, нужна тебе нищета — пошлёт, нужна скорбь — пошлёт. Что нужно, то и пошлёт тебе Господь.

И всё тогда ты примешь с радостью и поймёшь Божественную правду евангельских слов:"Не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?…Потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всём этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам"(Мф. 6, 31–33).

Аминь.

Проповеди в храме святого Николая "Большой Крест"

8 сентября 1926 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В жизни каждого человека бывают такие минуты, когда ему хочется оглянуться на прожитую им жизнь. Это имеет великий смысл для каждой души человеческой. Так же бывает не в личной только жизни, но и во всяком служении.

И я имею некую потребность ныне, в день девятой годовщины своего пастырского служения, просмотреть путь, который был мною пройден, ибо это несколько поможет мне указать на то, что я считаю в данный момент самым важным в жизни нашей.

Когда я принимал сан священника, мне представлялась деятельность пастыря как деятельность реформатора, который должен содействовать исправлению всевозможных недочётов церковной жизни. Воистину благодать Божия вразумляет нас, а не наши собственные силы! И достаточно было надеть эти одежды, чтобы сразу суетная и искушающая мысль о"реформации"оставила и явилась мысль иная — мысль о необходимости не реформирования внешнего порядка Церкви, а о необходимости внутреннего, духовного нашего возрождения.

Надлежит реформировать Церковь — начинать с самого себя.

В условиях церковной жизни достигали богоносные отцы таких совершенств, о которых мы не дерзаем даже подумать, — не внешними реформами, не суетной, тщеславной деятельностью, а внутренним деланием. Никто ни в каких церковных условиях не мешает людям быть и преподобными, и подвижниками, и святыми, кроме нашей собственной немощи. Нужны были недолгие, но всё же годы для того, чтобы уяснить себе раскрываемую святыми отцами истину, так плохо нами усвояемую, которую ныне и считаю самым главным в деле нашего спасения.

Разумею — ухождение от мира душой. Разумею — невидимый монастырь, разумею — решительное ограждение себя от безбожного, бесовского мира невидимой стеной, воздвигаемой молитвой, наипаче молитвой Иисусовой.

На пути этого церковного делания стоит столько преград, такие внутренние трудности, такие, казалось бы, для человеческих сил непреоборимые препятствия, что невольно является смиренное сознание полнейшей немощности своих личных в этом деле сил. Отсюда то основное, что посильно всегда я стремился передать вам в своих проповедях: твёрдую и непоколебимую основу может дать нам в духовном делании строжайшее исполнение церковных правил.

Надо решительно встать на церковный путь жизни. Надлежит исполнять не за страх, а за совесть, не перед людьми, а перед Господом то, что заповедует нам Святая Церковь: разумею — пост, разумею — молитву, разумею — частое, постоянное причащение Святых Тайн. Только этот путь такого именно оцерковления души устоит, не будет полонён теми диавольскими мирскими силами, которые всегда ополчались, а ныне сугубо ополчаются на человеческую душу, ищущую спасения. И в каких бы условиях ни пришлось служить, и в каких бы условиях ни пришлось жить, надлежит именно это запечатлеть в себе, как говорит преподобный Серафим: нужно записать не на бумаге, а написать в своём сердце. Только здесь может быть достигнуто спасение.

Путь церковный требует от нас подвига, требует трудов, скорбей, часто влечёт за собой осмеяние, часто вражду людей мирских, часто будем на этом пути изнемогать, но эта вожделенная цель спасения нашего, служение истинному Господу будет и воспламенять, и укреплять нас.

Поститься, молиться и причащаться — вот что нужно для того, чтобы не на словах, а на деле воздвигнуть тот невидимый монастырь, к которому Господь призывает всех верующих в преддверии к последним временам антихриста.

Аминь.



12 сентября 1926 г.

Первая Литургия

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Совершая первую Литургию в сем храме, о чём могу я благовествовать, как не о святом и страшном таинстве Евхаристии?

Доколе совершается на земле сия бескровная Жертва, никакие беды и напасти не должны устрашать верующих христиан, ибо здесь залог победы над грехом, страданием и самой смертью, здесь прощение и искупление наших грехов, здесь дар жизни вечной.

Какие же напасти, какие беды могут устрашать, когда всё дано нам Господом Иисусом Христом, лишь бы нам достойно причащаться Святых и Животворящих Тайн. И, как бы совершая нападения на сию твердыню, укрепилась страшная мысль не о том, что надо достойно причащаться, а о том, что надо редко причащаться!

Древние христиане причащались ежедневно; при Василии Великом, как он свидетельствует, причащались четыре раза в неделю. А в недавнее время требовалось церковною властью причащение не менее раза в год под угрозой гражданского наказания!

Отсюда, из этого требования причащаться хотя бы раз в год, сделали заключение, что только один раз в год надо причащаться! Так ослабла, так расшаталась духовная жизнь именно потому, что люди целый год отданы во власть своему греху и лишь один раз в год омываются покаянием и причащаются Святых Тайн.

И как это делается! В Великую Пятницу, когда пастырю нужно наспех, скорей покрыть епитрахилью, чтобы успеть непременно"отысповедовать"всех! Вот к чему свели таинство покаяния, и вот какое достойное причащение приняли.

Тяжкие скорби, тяжкие испытания вновь восстанавливают ревность христианскую. И в согласии с требованиями церковных правил, в согласии с указаниями святых угодников наших, как, например, преподобного Серафима Саровского, и советами великих духовников, как Феофан Затворник и отец Иоанн Кронштадтский, — явилось вновь у верующих стремление к частому, постоянному причащению. Иначе и быть не должно, ибо если не будет укрепляться христианская душа благодатною силою на пути своей духовной жизни, она безнадёжна для Царствия Божия, — тогда мир непременно исхитит её и овладеет ею.

Пронести свою душу через стихию мирскую и сохранить истинную ревность о Господе, не имея постоянного утверждения в благодатном таинстве, — это всё равно что мнить пронести колеблющуюся, едва теплящуюся лампаду через бушующую стихию. Ведь мы окружены миром, который во зле лежит, который живёт совершенно иным духом, совершенно по иным законам. И если мы противопоставляем себя миру и дерзаем вступать на путь жизни духовной, то не на своих силах утверждаясь, ибо ничего, кроме немощи, не имеем, но на благодатных силах Господа, каковые преподаются нам, наипаче в святом, страшном таинстве Евхаристии.

У каждого есть своё препятствие на пути спасения, мы так страшно немощны — вот как юноша в сегодняшнем евангельском чтении, вопрошавший Спасителя, что ему сделать, чтобы наследовать жизнь вечную. Когда Спаситель напомнил ему заповеди, которые нужно соблюсти, чтобы спастись, юноша ответил, что всё это он исполнил. И тогда сказал ему Господь, что ещё одно надлежит сделать, чтобы быть совершенным: раздать имение своё нищим. И опечалился юноша, потому что был богат.

Вот на пути к нашему спасению у каждого лежит своё богатство, своё препятствие. У одного — гордыня, у другого — тщеславие, у третьего — блуд, у четвёртого — любовь к роскоши. Словом, у каждого свои немощи. Но каждый должен преодолеть их, дабы освободить свою душу для служения Господу.

"Кто же может спастись?" — спрашивали в смятении ученики Господа. И воистину, если видеть перед собою то, куда зовёт Господь, тот крест, который мы должны возложить на себя, как не воскликнуть:"Кто же может спастись?". Но благодатный ответ Спасителя звучит в каждом слове Божием, которое учит нас: что невозможно для человека — то возможно Господу.

В этой вере нашей мы утверждаемся наипаче, когда совершаем Божественную Литургию. Там, где Господь, — там истинная жизнь, любовь и единство; там, где зло, — там разделение, распри, злоба и тление.

Мы, такие разделённые в жизни, такие озлобленные, грешные, немощные, по милости Божией здесь, на Божественной Литургии, омываемся той Пречистой Кровью, которая пролилась на Голгофском Кресте и вновь здесь явлена нам в страшном Божественном таинстве. Причащаясь Телу и Крови Господа нашего Иисуса Христа, мы сами сопричастниками делаемся Божественной любви, которая нас спасает и воскрешает.

Аминь.



1 октября 1926 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Отпустив народ, Спаситель отправил Своих учеников на другой берег, а Сам уединился для молитвы.

"А лодка была уже на средине моря, и её било волнами… В четвёртую же стражу ночи пошёл к ним Иисус, идя по морю. И ученики… встревожились и говорили: это призрак; и от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь; это Я, не бойтесь. Пётр сказал Ему в ответ: Господи! если это Ты, повели мне придти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И, выйдя из лодки, Пётр пошёл по воде… но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! спаси меня. Иисус тотчас простёр руку, поддержал его и говорил ему: маловерный! зачем ты усомнился? И, когда вошли они в лодку, ветер утих. Бывшие же в лодке подошли, поклонились Ему и сказали: истинно Ты Сын Божий"(Мф. 14, 24–33).

Мы веруем, что события евангельские были именно такими, как о них написано. Мы не толкуем их как‑либо иносказательно, мы веруем, что когда жил Сын Божий среди людей, здесь, на земле, воплотившийся от Девы и Духа Свята, всё то, что сказано в Евангелии, до последней черты, до последнего слова было именно так, как об этом повествуется. Но когда мы читаем Слово Божие, оно, кроме того, разъясняет нам нашу душу, наши грехи.

И здесь, в евангельских событиях, мы зрим нечто раскрывающее нам и нашу жизнь.

Событие, рассказанное в сегодняшнем евангельском чтении, воистину было, оно есть одно из тех чудес, которыми преисполнена жизнь Господа, которые являли Его могущество, вселяли в учеников Его веру, служили делу нашего спасения.

Но видится нам за этим морем, по которому шёл некогда Господь, иное море — видится жизнь наша. И видится нам не тот корабль, на котором некогда сидели носимые бурею по морю ученики, — видится мир, по которому носится кидаемая, захлестываемая, погибающая наша утлая ладья; видится нам в этом бушующем мире зовущий, идущий к нам Господь. И для многих маловерных кажется Он призраком!

А иные из нас, воспламеняясь верою, хотят идти к Нему по этим водам житейского моря, испрашивают в молитвах своих на сие дерзновение. И даёт им эту милость Господь, и благословляет их.

Но сделав несколько шагов, видя вокруг соблазны, эти волны, бушующую мирскую злую стихию, нас побеждающую, подстерегающую, разрушающую, грозящую нам гибелью, вдруг теряют веру свою и начинают утопать, и да благо будет нам, если мы, подобно апостолу Петру, воззовём ко Господу:"Господи! спаси мя".

И тогда Господь протянет руку нам и поднимет нас, погибающих. А если усомнимся, если не воззовём, если не обратимся к Тому, Кто не призрак есть, а воистину Сын Божий? Тогда погибнем в бушующей мирской стихии.

И поклонились Ему, когда Он, спасши Петра, вошёл в корабль, и сказали:"Истинно Ты Сын Божий!"Вот оно, вожделенное слово: Сын Божий. Вот Кто повелевает нам, как бы ни был страшен для спасения нашего бушующий мир, стремящийся погубить нас, безбоязненно идти ко Христу, а когда грозит гибель, взывать:"Господи! спаси мя", — ибо воистину Ты Сын Божий".

Аминь.



3 октября 1926 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю"(Откр. 3, 19) — так говорит Господь в Откровении Иоанна Богослова. Любит Господь Церковь Свою — обличает и наказывает Господь Церковь Свою. Какой же грех лежит на нас, подлежащий обличению и наказанию? Что сделано каждым, не тобою — Иоанн, Павел, Валентин, а родом христианским, родом православным? Что хочет от нас Господь, дабы мы исправились, дабы вразумились, дабы поняли смысл всех этих тяжких вразумлений и наказаний наших?

Не отдельные прегрешения, а есть один грех, который лежит на каждом: этот грех состоит в том, что нашу веру мы отделили от жизни нашей. Мы утвердились в привычке, что наша вера, наше служение Церкви, наше хождение к богослужениям занимает какое‑то особое, маленькое местечко в нашей жизни, ни к чему нас больше не обязывающее и ни для чего нам больше не нужное, а вся жизнь — это как у всех, у неверных и у безбожников. И хорошее оправдание диавол придумал для нас:"Все люди грешны — можно погрешить и нам".

Долгие, долгие века создавалось это ужасающее состояние жизни, когда сходить к Литургии, поставить свечку, отслужить молебен, раз в год причаститься Святых Тайн — и это всё, что для Бога, а всё остальное — для другого господина.

И если священник потребует строгого послушания Церкви, чтобы задачи духовные стали главным в жизни, тогда нам становится Церковь в тягость, является соблазн уйти, как будто бы не мы в Церкви нуждаемся, а Церковь нуждается в нас, как будто мы здесь не получаем величайшего блага, величайшей радости, как будто бы здесь не даруется вечная жизнь и спасение, как будто бы не приходящие сюда должны на коленях умолять Господа, чтобы Он простил их, принял, а напротив, как будто бы мы, приходящие, делаем некое одолжение Господу, не бросая Церковь подобно большинству,

Да пусть уходят, пусть уходят они! Ибо ныне ставится перед верующими вопрос не о том, чтобы кое‑как, между делом, по привычке, служить Ему. Достаточно Господь обличал и достаточно наказывал нас, чтобы нам наконец вразумиться, чтобы нам наконец понять, что главная задача жизни — стяжать спасение и достигнуть жизни вечной.

И вот сегодняшнее евангельское чтение нам об этом именно и свидетельствует. Свидетельствует о том, что тот, кто хочет спастись, должен отвергнуть себя, взять крест свой и идти за Христом.

Что значат эти слова? Значат ли они, что можно подержать Крест Христов и потом бросить и идти лёгкой походкой туда, куда идут все безбожники? Нет, слова эти призывают каждого верующего христианина к жизни, понимаемой как подвиг. И если ты хочешь наслаждаться здесь пустыми, нечистыми, мирскими наслаждениями и за это отдать душу свою, то и не прикасайся ко Кресту Христову, а иди лёгкой дорогой к гибели.

Если же хочешь достигнуть жизни вечной и спастись, то поднимай‑ка на себя Крест Христов и неси его. Неси его в своей семье, неси его в своём служении, неси его в общественной жизни, неси его через град насмешек, через всякие унижения, неси его радостно с верою, с твёрдым упованием, что ты этот Крест Христов несёшь, идя за Христом, идёшь и несёшь Крест свой, идя ко спасению, и тогда бремя сего Креста легко будет для тебя.

И наступили уже дни, когда нельзя больше служить двум господам. Ты хочешь хлеба насущного? Желай его, но для того, чтобы продлить здесь жизнь, на земле, дабы стяжать спасение. Ты хочешь, чтобы твоя семья была устроена? Думай об этом для того, чтобы в условиях этого устроения она достигла спасения. Каждый твой шаг, каждое движение твоё пусть будет освящаться этой единой и высшей целью жизни — спасением твоим.

Сколько матерей плачут о погибающих в неверии детях своих. А чему они их научили? Не наш ли это тягчайший грех, ибо, отторгнув от Христа жизнь свою, ничего более не могли сказать детям своим, как то, чтобы они ходили в церковь. Но это так неубедительно, когда дети видят, что и ходящие и не ходящие в церковь живут одинаково во зле. Зачем тогда идти в Церковь, если она не изменяет жизни, и что мы, опутанные грехами, можем ответить на этот вопрос детей — зачем мы ходим в церковь?

Это наш грех — гибель наших детей. И все ниспосылаемые испытания, все обличения нас не вразумляют, всё ещё мало нам сего!

Будем же молиться, чтобы Господь открыл нам очи и дал нам истинное покаяние.

Аминь.



17 октября 1926 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Жизнь человеческая без веры подобна зданию без окон, без света. И вот открывается настежь окно, и видим мы свет, и чувствуем свежий воздух — это окно раскрывает нам благодатное действие слова Божия.

Каждое евангельское чтение — это просвет в иной мир, откуда льётся на нас неизреченный свет Божественной благодати.

Вот это слово уличное:"А ты Его видел, Бога‑то?"Видел, воистину видел! Каждый верующий видел Его в благодатном свете слова Божия, в благодатных таинствах Церкви, в её богослужении, в молитве и подвигах святых отцов — сокровищнице благодатной, содержащейся во Святой Церкви. Не хватает у нас терпения и смирения для того, чтобы почерпнуть из сокровищницы сей — нам бы всё сразу! А не хочешь ли потрудиться? И кажется таким жестоким это требование трудиться, подвизаться, смиряться и терпеть!

Да ведь бегаешь же ты с утра до вечера, ведь трудишься же ты чуть ли не двадцать часов в сутки, и не жалко тебе этих трудов, хотя тратишь ты их на то, что истлеет, пропадёт, обратится в ничто. Так потрудись же над созданием того, что есть вечное твоё устроение! Вот назидание и смысл сегодняшнего евангельского чтения.

Неотступность просьб хананеянки о люто бесящейся дочери и испытание её молчанием Господа научает нас неотступности не только в мольбах — неотступности во всех трудах в деле нашего спасения. И если Господь испытует нас и как бы не слышит молитв наших и не видит трудов наших, и если мы не видим так скоро, как бы хотелось нам, плодов наших усилий на духовном пути, то это не потому, что не видит и не слышит нас Господь, а потому что, значит, так нужно для дела нашего спасения.

Евангельское чтение сегодняшнего воскресного дня должно воспламенять нас не на какой‑нибудь единый подвиг, а на постоянное устремление ко Господу, постоянное взывание к Нему:"Помилуй нас, устрой нас, пощади нас, дай нам разумение, дай нам силу, дай нам благодатный дар Духа Твоего Святого".

Все мы имеем дщерь, люто бесящуюся, — это наша плоть, и не только тогда, когда мы испытываем тяжкие искушения плотские, но во всём видится люто бесящаяся дщерь, что составляет главное содержание наших земных забот. Хотя как будто бы страсти наши ни при чём вот в этой суете, в которой с утра до вечера живём мы, дабы устроить свою внешнюю, земную жизнь, но всё это есть дщерь наша, люто бесящаяся, за всем сим стоит то, что порабощает наш дух, что заставляет нас служить не делу нашего спасения, а делу нашего устроения земного. Устраиваемся — и неизвестно когда начнём жить! Ибо нельзя мирскую сутолоку назвать жизнью: есть, пить, спать и производить себе потомство — это не есть жизнь!

Так живёт, и ест, и пьёт, и спит, и производит потомство своё всякое животное. Не для этого создал и послал в мир человека Господь. И вот для того, чтобы исполнить то, зачем он послан, т. е. сделаться достойным человеческого достоинства и вечного бытия, ему надлежит, подобно хананеянке, с верою, постоянно, не один день, не один месяц, не один год — всю жизнь идти за Господом и всё время к Нему взывать:"Господи, помоги нам".

Аминь.



24 октября 1926 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Любите врагов ваших" — вот слова, которые в одних возбуждают чувство благоговейного трепета, в других насмешку и поругание, но и в тех и в других — сомнение: может ли кто‑либо в действительности осуществить их, они кажутся превышающими человеческие силы.

Но ведь их сказал Тот, Кто молился за врагов Своих, распявших Его на кресте, ведь это сказал Тот Спаситель Господь Иисус Христос, Который был пропят копием, Который был измучен, поруган, Которому дали вкусить желчи и Который в предсмертных Своих страданиях молился Отцу Своему, чтобы Он простил неведающих, что они творят. Ведь это сказал Тот, чьи ученики, терзаемые дикими зверями, мучимые и сжигаемые на кострах, распинаемые, как Учитель их, избиваемые, томимые голодом и жаждою, всячески заушаемые, как и Учитель их, молились за врагов своих.

Но всё это выше сил человеческих! Воистину выше сил человеческих!

Но для нас слова"выше сил человеческих" — совсем не страшны, ибо мы знаем, что силами человеческими ничего не достигается здесь. Нам не страшны слова эти, ибо дано нам Божественное животворящее таинство.

"Любите врагов ваших", но не любится человеческому сердцу, кто же даст ему силу любить? Не слово поучения о любви, не заповедь только о том, что нужно любить врагов своих, но даст ему самую возможность любить — это даст Самое Пречистое Тело Его и Сия Самая Честная Кровь Его. Да смирится человеческая воля и да не восстаёт на волю Божественную, а смиренно, с верою да придёт человек причаститься Святых Тайн.

Чему же будем мы сопричастники? Будем сопричастниками мы Святого и Божественного Тела Господа нашего Иисуса Христа, Святой Божественной Его Крови. Самого Христа примем и будем Ему сопричастниками.

А что это значит? Сие значит, будем сопричастниками Божественной Голгофской Его жертве, будем сопричастниками Голгофской Его любви. Вот где был источник силы, любви святых угодников, молившихся за врагов своих.

В жизни иссякла любовь, и предречённое Господом:"По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою"(Ин. 13, 35) — в жизни забыто нами, и лишь только около Чаши, около Престола, делаясь причастниками любви Божественной, Божественных Тайн Христовых, дерзаем мы сказать, что мы воистину ученики Его, ибо и в нас, недостойнейших и паче всех грешнейших, когда мы вкушаем сей Голгофской жертвы Любви Божественной, — и в нас входит сия любовь и нас творит учениками Спасителя нашего, и наше сердце на некий миг освещается сей благодатной любовью.

Аминь.



14 ноября 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня в евангельском чтении вы слышали притчу, которую все вы так хорошо знаете. Не новое что‑либо слышали вы, но каждый раз можно по–новому просматривать жизнь при свете евангельских чтений.

"…Вот вышел сеятель сеять; и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод"(Мф. 13, 3–8).

Сам Господь Бог Иисус Христос ученикам Своим разъяснил эту притчу. Семя — слово Божие. Упавшее при пути — это суть слушающие слово Божие и не разумеющие его, к которым приходит диавол и уносит слово из сердец их. И тогда уже не может быть веры в сердце человеческом, не может быть спасения для человеческой души. Другое семя, упавшее на каменистую почву, означает людей, которые принимают слово Божие, но, не имея корня, в первых же испытаниях оставляют веру. А упавшее в терние — это те, которые слышат слово Божие, но"забота века сего и обольщение богатства"его заглушают. Четвёртое, упавшее на добрую почву, — это те, которые слово Божие принимают в сердце своём, оно разрастается там и в терпении даёт плод.

Какая простая, какая ясная для всех притча. Нужно ли ещё разъяснять её? Не достаточно ли повторить евангельские слова:"Кто имеет уши слышать, да слышит!"(Мф. 11, 15). Но просмотрим жизнь нашу при этом свете евангельской притчи.

Жизнь воистину есть некая дорога. Через сердце наше проходят разные впечатления, события, мысли — и диавол на этом пути опустошает сердце наше, похищает из него слово Божие, слышанное нами. Мирская жизнь с жестокостью топчет в человеческой душе лучшее, что в ней есть, — веру. Под какими прекрасными личинами выходит диавол на свою страшную работу опустошения человеческих сердец от слова Божия!

Слово Божие в наше время знают все, в этом смысле все люди есть"слышавшие слово Божие". Но вот приходит некто и говорит, что он пришёл от имени науки, и требует:"Давай мне сюда это слово святое, оно тебе не нужно". Как охотно, как легкомысленно, без всякой проверки, безо всякой борьбы, с первого же слова отдаётся слово веры!

Вслед за наукой приходит человеческий смех, издеваясь и глумясь, требует, чтобы вместо Церкви, вместо веры, вместо слова Божия человек начал"жить" — это значит медленно и безумно умирать в похотях и страстях мирской жизни. И отдаёт человек драгоценность — слышанное им, истоптанное в мирской суете слово Божие.

А вот оно, окамененное наше нечувствие, вот она — каменная почва сердца нашего: и упало семя слова Божия в это сердце, и было зацвело там, готовое дать плод. Но ведь слово Божие — это не слово человеческое, которое манит лёгкостью, пустотою и веселием жизни, — оно говорит о подвиге, оно говорит о труде, оно говорит о терпении, оно говорит об ответственности перед жизнью и перед Господом, оно заставляет страдать, оно заставляет нести испытания, оно заставляет нести Крест Христов. И при первом искушении, испытании слово Божие в окамененном сердце нашем сохнет и погибает совсем.

Ну а тернии? Это наши заботы, это наши хлопоты; всё устраиваемся, когда же начнем жить? Столько терний! разве их перечтёшь! Они заглушают в нас всё доброе, как заглушает доброе семя бурьян.

Добрая почва — редкая почва сердца человеческого. Но когда семя слова Божия упадёт на эту почву добрую и когда эти тернии безбоязненно, не жалеючи, вырвет рукою своею человек из сердца своего, да в смирении, да в уповании на Бога, а не на свой разум, не на свои силы, начнёт трудиться, дабы возрастить его, — какое великое дело тогда совершается, какая красота тогда душа человеческая!

Выслушав, приняв в душу свою сию притчу, будем просить у Господа, чтобы Он помог нам защитить своё сердце от диавола, помог бы нам оросить наше каменное сердце благодатию Божией, вырвать из душ наших тернии мирской суеты!

Аминь.



21 ноября 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Жил богач, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. И был нищий по имени Лазарь, который лежал у ворот дома его и питался крошками, падающими со стола богача. И псы приходили и лизали струпья его. И вот умер Лазарь и был отнесен Ангелами на лоно Авраамово. Умер богач, и похоронили его.

"И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твоё в жизни твоей, а Лазарь — злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят".

И тогда стал просить богач, чтобы послан был Лазарь в дом к нему, к оставшимся ещё на земле пяти братьям — предупредить их, чтобы и с ними не было того же, когда они умрут.

"Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме! но если кто из мёртвых придёт к ним, покаются. Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мёртвых воскрес, не поверят"(Лк. 16, 23–31).

Сколько величайшей важности вопросов решает эта притча и сколько даёт она для благочестивых размышлений! Из этого множества, назидательного для нас, ныне остановимся на том, что раскрывается в ней для уяснения грядущей судьбы каждой души человеческой.

Не все в нашей жизни пиршествуют блистательно, не все могут одеваться в порфиру и виссон, но каждый может быть этим евангельским богачом; здесь не измеряется, сколько имел богач добра, здесь измеряется, для чего он жил. Под богачом разумеется всякий, кто земную жизнь проводит для удовлетворения страстных своих потребностей, из которых слагаются и ткутся все эти наши незаметно тонкие, но неразрываемо крепкие цепи нашего тленного рабства. Здесь разумеется душа, которая служит лишь временному своему бытию — вот этой своей тленной храмине, которая разрушится с человеческой смертью. А нищий — это человек, несущий скорби, которые иногда кажутся ему неизмеримо трудными, непереносимо тяжёлыми, это униженное состояние в скорбях, когда"псы приходят и лижут струпья"язв наших

Раскрывает нам эта великая и страшная притча, что будет там, когда предстанем мы перед Престолом Божиим. Ожидает нас праведный суд Божий.

Лукавит человек, думая, что он необыкновенно любвеобилен, когда говорит о невозможности вечных мучений. Являются лукавые попытки якобы примирить совесть с учением о вечном мучении. Говорят о том, что вечность небесконечна, или о том, что существует указание в Слове Божием на всеобщее прощение. Ненужное лукавство разума! Как Господь поступит с грешниками — Его святая воля, да не дерзает человек разумом вопрошать о сем, но нам дано, нам указано, нам открыто о праведном суде Божием, о Его праведном гневе на делающих беззаконие.

И вот здесь открывается ещё нечто важное в деле нашего спасения, что мы также склонны проходить без должного уразумения. Вот богач просит, чтобы пришёл Лазарь из загробной жизни и предупредил, как страшно состояние душ, во грехе отошедших от сей жизни, думая, что если придёт отсюда человек, если совершится чудо, будет знамение, воскреснет человек — и тогда сразу поверят в это предупреждение. И слышит слова:"Если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мёртвых воскрес, не поверят". И думает душа маловерная:"Если бы воскрес кто‑нибудь перед очами нашими, укрепилась бы вера наша и мы стали бы жить иной жизнью". Но и бесы веруют и трепещут — одной веры недостаточно, без любви не может быть спасения.

Но и самая вера — утверждается ли она на знамениях и чудесах? Не найдёт ли всегда отравленный ложью человеческий разум пути для того, чтобы оправдать жизнь по законам похоти и страсти, и даже если из мертвых воскреснет человек — разве не нашлось бы в нас достаточно лукавства, дабы как‑нибудь, но оставить за собою право сомневаться в истинах веры. И разве не воскрес Христос? И разве святые апостолы не засвидетельствовали истину Воскресения Христова? А разве это свидетельство было свидетельством пустых слов? Разве они не запечатлели правду и истину сего Воскресения мученическою своею кровью? И разве того, что являла Святая Церковь в первые века бытия своего, не достаточно, чтобы поверить во Христа Воскресшего? И разве поверили, разве не остались люди в таком великом множестве безбожниками?

Мы верим, что люди, уходящие туда, в иной мир, прозревают. Мы верим, что многие, исповедовавшие своё безбожие здесь, на земле, хотели бы вернуться из огненных мучений, чтобы предостеречь близких своих. Но мы верим, свято верим, что для оставшихся здесь, для спасения их достаточно Моисея и пророков и Воскресшего Господа нашего Иисуса Христа!

Аминь.



28 ноября 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Апостол говорит:"Если бы писать о том (что сотворил Иисус) подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг"(Ин. 21, 25).

Евангелие — малая книга, в которую вписано малое из того, что было сказано Спасителем. Но писали это малое апостолы, вдохновляемые Духом Святым, посему на этой малой книге лежит печать дара Духа Святого, и самая книга есть и чудо, и знамение, и свидетельство о том, что Господь Иисус Христос есть истинный Сын Божий. Не нужно никаких иных доказательств, достаточно только, отрешившись от всевозможных отравляющих душу мирских лжеучений, просто прочесть сию книгу: так она не похожа на все иные книги, в такой полноте содержится в ней Божественная, нечеловеческая мудрость, так в ней чувствуется благодатная, перерождающая нашу душу сила!

Сколько мудрых книг написано людьми, сколько мудрых книг нас заставляли учить и читать! Евангелие не есть книга такая же, как все, но более мудрая из них. Она единственная, ни с чем не сравнимая, исполненная Божественного Духа. Недаром даже неверующие, но добросовестные люди, не лгущие хотя бы себе, многократно свидетельствовали о необычайном действии на них Евангелия. Это единственная книга в мире, в которой нет ни одного праздного слова, ни одного лишнего слова, ни одного такого слова, которое бы не могло не войти в самую душу человека и жить в нём. И все события евангельские не похожи на те события, которые описывают другие книги, ибо в самих этих событиях всегда для нас раскрывается какая‑то высшая мудрость, какая‑то глубочайшая тайна. Так и в этом событии, о котором повествует Евангелие нынешнего дня.

Господь пришёл в страну Гадаринскую, и там встретил Его человек, одержимый бесами с давнего времени, который в одежды не одевался и жил не в доме, а в гробах."Он, увидев Иисуса, вскричал, пал перед Ним и громким голосом сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? умоляю Тебя, не мучь меня… Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал:"легион", потому что много бесов вошло в него. И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну. Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло"(Лк. 8, 28–33).

На жителей страны той напал ужас, когда они увидели бесноватого, одетого и в здравом рассудке, сидящего у ног Спасителя, и стали они просить Господа, чтобы Он ушёл от них. И Господь ушёл.

Вот событие евангельское. Какая же тайна скрыта в этом странном и страшном желании бесов, чтобы Господь разрешил им войти в свиное стадо? Что раскрывается здесь для нашего назидания?

Здесь, в разрешении Господа бесам войти в стадо свиное, в этом их вхождении в сие стадо и в этой гибели свиного стада, одержимого силою бесовскою, раскрывается природа нашего греха. Здесь говорится о том, как бесы действуют через животную природу наших страстей, в этом показан нам и наш собственный образ, ибо и в каждом из нас есть животная природа, и каждому из нас угрожает через неё вхождение силы бесовской. А отсюда показывается нам и то, какова тогда будет жизнь наша — мы тогда и помчимся с крутизны в море, мы тогда и потонем так же, как потонуло и это стадо свиное, одержимое бесами.

И при свете этого евангельского чтения разве вся жизнь мирская, которая зиждется на страстях наших, разве она вся — не есть такое именно стремление с крутизны в бездну, и разве там, в конце её, не ждёт душу нашу гибель от страстей?

А конец сего евангельского чтения — разве он не отражает всей нашей жизни? Когда мы приходим в разум, исцеляемся от беснования, вступаем на путь жизни духовной, разве тогда страх не охватывает ближних наших, и разве им, как и этим гадаринским жителям, не кажется посещение Христа хлопотным, неприятным, слишком много требующим жертв? Ибо погибло стадо свиное, ибо погибнет в нас наша животная, страстная жизнь, ибо погибают привычки наши мирские, которые так жалко нам от себя отпустить.

Жители гадаринские вместо того, чтобы сесть к ногам Спасителя, подобно исцеленному бесноватому, стали говорить Ему, чтобы Он ушёл. Так же и все те, кто видит, что мы освобождаемся с Божией помощью от бесовской силы, начинают всячески просить, чтобы от нас ушёл Господь, чтобы мы опять стали такие, как без Него, ибо так проще, легче, привычнее, не так страшно. Ибо всякая перемена жизненного пути, всякий переворот внутренний, всякий отказ от привычных повседневных условий, всякое наше сердечное желание сесть у ног Спасителя страшит гадаринских жителей, и они всячески хотят, чтобы Господь ушёл и не мешал им жить так, как живут все. Вот внутреннее содержание притчи.

И нам, прослушавшим это евангельское чтение, надлежит знать: от бездны бесовской спасёт только один путь, ведущий к ногам Иисуса. Но на этот путь надо вступать безбоязненно и твёрдо.

Аминь.



5 декабря 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Оставь своё маловерие, забудь мирской язык, пусть базарный шум не заглушает Херувимской песни: здесь небо — здесь иной язык и иные чувства, здесь иные глаза, здесь иные уши, здесь иной, горний мир.

Вопрошаешь:"Како воскрешаются мёртвые?"А не вопрошаешь:"Како созидается жизнь?"Если в жизни видится горний мир, то легко усвояется вера и в воскресение мёртвых. Ибо лишь мирская жизнь, мёртвая и косная, стоит преградою для веры в восстание мёртвых. Для очей, созерцающих горний мир, для ушей, слышащих Херувимов,"победную песнь поющих, вопиющих, взывающих и глаголющих", — для тех сия тайна, непостижимая разуму маловерному, усвояется и открывается через верующее сердце.

Но немощен человек в вере!

И в доме Иаира смеялись над Спасителем, когда Он сказал, что девица спит. Это смеялся мир, который не знает истинной жизни и потому не верит в её победу. И там, в доме Иаира, Господь взял с Собой не всех — взял с Собою апостола Петра, Иоанна, и Иакова, и отца, и мать, всем прочим же велел уйти.

Так и здесь, в этом мире, в этом"доме Иаира", где так же глумятся над Спасителем воскрешающим, так же шумит мирская суета и так же, как и там, лишь для особых душ, душ верующих, лишь для особых глаз, для глаз верующих, лишь для особых ушей слышится и видится всё то, что утверждает нашу веру в воскресение.

Веруем, воистину веруем в воскресение мёртвых и чаем грядущего всеобщего воскресения!

Аминь.



12 декабря 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Спаситель, отвечая на вопрос законника: кто мой ближний? — сказал притчу о некоем человеке, который шёл из Иерусалима в Иерихон и на пути был изранен и ограблен разбойниками. И вот шёл мимо этого израненного и измученного человека священник посмотрел и пошёл дальше, шёл левит и тоже равнодушно прошёл мимо. Ехал самарянин — один из тех, к кому с таким презрением относятся иудеи, — и стало ему жалко измученного человека."Подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привёз его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нём; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе. Кто из этих троих, думаешь ты, был ближним попавшемуся разбойникам? Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай также"(Лк. 10, 34–37).

Это мы идём из Иерусалима в Иерихон и на жизненном пути нашем встречаем всех этих измученных, ограбленных, исстрадавшихся людей, и сами на этом же пути часто лежим измученные и израненные, и мимо нас идут также своей дорогой, как в этой притче, священник и левит.

Но в этой притче есть для нас повеление:"Иди, и ты поступай также".

Как нам исполнить это повеление, что в нём содержится для нас, и раскрывается? Что сделал самарянин, что содержится в его поступке?

Прежде всего он пожалел человека. Но мало пожалеть: можно в душе испытать жалость и с этой жалостью, посочувствовав, можно пройти мимо. Он не только пожалел, жалость его перешла в действие — это была действенная в нём любовь, ибо он прошёл с чувством сострадания в сердце, подошёл, перевязал раны, полив их маслом и вином. Но, кроме сего, самарянин предоставил раненому скот свой, а сам пошёл пешком.

Это была уже некая жертва: это было деяние не от избытка, он отдал необходимое ему самому, это была не только действенная, но и жертвенная любовь. Привезя в гостиницу раненого, он не поспешил ехать дальше, не сказал себе — я сделал достаточно для ближнего моего, — он позаботился, чтобы оставшемуся здесь было хорошо, чтобы до конца было доведено доброе дело, начатое им. Это была любовь совершенная, которая хочет доброе дело сделать во всей полноте, хочет довести его до конца.

На жизненном пути нашем постоянно перед нами встаёт это повеление Господа:"Иди, и ты поступай так же". И если мы не всегда имеем возможность материально помочь ближнему своему, то сколь часто можем оказать милость и проявить эту жертвенную свою любовь иным путём.

Разве пожалеть человека, поддержать его в горе, ободрить его в нищете, взять на себя часть его тяжких жизненных невзгод и переживаний не значит совершить подвиг самарянина? Здесь притча сия приводит нас к самому существенному вопросу: как нам научиться любви? Ибо для того, чтобы не просмотреть встречающихся на жизненном пути страдающих людей, для того, чтобы как‑то"случайно"не пройти мимо них, как прошёл этот священник или левит, нам надлежит любовь иметь в сердце своём.

Когда сердцу не любится, тогда и глаза не замечают того, что встречается на жизненном пути страдающего, измученного, нуждающегося. Любовь — это есть состояние души человеческой; когда душа пребывает в этом состоянии любви, она всегда найдёт, кого пожалеть, и всегда научит, как помочь. Вопрос в том, как научиться любить, как нам устроить душу свою, чтобы любилось нашему сердцу, жалелось, когда видим горе.

Любовь — совокупность совершенства, говорит апостол Павел, и для того чтобы достигнуть этой совокупности совершенства, надлежит действовать на неё всей совокупностью церковности. Только совокупностью всех церковных усилий может достигнуть душа человека совокупности совершенства.

Вот потому‑то мы и должны так близко принять к сердцу церковность нашу, ибо в ней заключается единственный путь к совершенной любви. Главнейшее, что предлагает здесь Церковь, это есть таинство Евхаристии. В принятии святого таинства Евхаристии лежит главный источник, дабы мы могли принять в своё сердце силу любви.

Какой ужас объял бы первых христиан, если бы им сказали, что они должны причащаться Святого Тела и Крови Господа раз в год! Они бы подумали, наверное, что так говорящий — безумный человек, ибо им, ежедневно участвовавшим в преломлении хлеба, постоянно питавшимся этой Божественной любовью и посему постоянно носившим её в своём сердце, было так ясно, что если бросить человека в мир и в течение года оставить его без этого источника жизни и любви, человек погибнет, душа подвергнется полнейшему опустошению.

Для того чтобы нам стяжать истинную любовь, нам надлежит постоянно, постоянно, постоянно вкушать Святое Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа — только здесь залог того, что у нас не иссякнет в сердце окончательно чувство любви и жалости к человеку.

Как можно веровать, как можно молиться, как можно подвизаться, как можно любить, когда не будем постоянно в теснейшем общении с Господом Иисусом Христом в этом животворящем таинстве Евхаристии? Для того чтобы нам быть милосердными, как самарянин, для этого нам нужно быть постоянно со Христом.

Аминь.



19 декабря 1926 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Когда речь идёт о противодействии вере, тогда мы возлагаем очень многое на наш разум, и ничто так не препятствует делу веры, как эта гордость нашего разума. Но когда речь начинает идти о спасении, тогда мы готовы сделаться безумными и разума своего решительно не хотим слушаться.

Вот сегодняшняя евангельская притча.

Если бы не это наше диавольское свойство: призывать разум лишь тогда, когда надо мешать вере, — разве одной этой притчи не было бы достаточно, чтобы образумиться и начать строить свою жизнь на совершенно иных основаниях?

"У одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и всё добро моё, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет"(Лк. 12, 16–21).

Ну, разум человеческий, который не может принять истинной веры, потому что не может их понять, — ответствуй, что можешь ты сказать в оправдание жизни без веры, при свете сей евангельской притчи? Какую житницу воздвиг ты себе, что ты припас там для себя и что ты можешь сказать, слыша сей голос:"Безумный, в сию ночь душу твою возьмут у тебя!"Собрал ли ты в эту житницу земную хоть что‑нибудь, что ты сможешь унести с собой, когда у тебя возьмут душу твою? Что ты там сберёг, сохранил такого, что бы не осталось здесь, на земле, как некий хлам, когда ты умрёшь? Чем оправдаешься? Или ум нужен только для того, чтобы оправдать твою безбожную жизнь, а когда призывают тебя ко спасению, ты предпочитаешь остаться безумцем?

Просмотрев жизнь свою, кто не узнает себя в безумном богаче? Богатство наше у многих малое, и у большинства нет великих сокровищ земных, но дело здесь не в величине богатства, а в том значении, которое имеет для души нашей забота о нём. Можно и малую житницу иметь и можно туда складывать ничтожные крохи материального благополучия, но если это будет вся твоя забота, если это будет то, для чего живёшь ты, — эта малая житница станет громадной, заслонит небо собою и то малое, что собираешь ты в ней, станет таким тяжким, что всё равно задушит, погубит тебя.

Когда размышляет так не безбожник, а верующий человек, как часто говорит он: всё это правда, но не могу жить иначе, не могу жить иначе! Это потому так, что жизнь наша не зависит только от разума нашего. В деле веры недостаточно принять разумом истину, она должна быть принята всем существом человека, также недостаточно и в деле спасения только знать, как надлежит жить, — надо начинать жить по–настоящему. На это не хватает у нас решимости по маловерию нашему.

Если бы жизнь вечная была для нас несомненною истиною, если бы мы непоколебимо, всем существом нашим ощутили её и поверили в неё, как ощущаем и верим в то, что мы должны жить здесь, на земле, тогда даже нашего безумия не хватило бы, чтобы все свои силы употреблять не на спасение души, а на то, чтобы скапливать ненужный хлам в житнице нашей.

Для того чтобы просветлеть разумом, надо просветлеть сердцем, а для этого надлежит сознать, что все испытания, которые мы несём, — это наказание за нашу преступную перед Господом жизнь, надо принять все эти испытания как путь, ведущий к церковности, и начать наконец жить так, как учит Святая Церковь: надо молиться, надо поститься, надо каяться в своих грехах, надо причащаться Святых Тайн!

Аминь.



26 декабря 1926 г.

Неделя Праотец. За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Во многих семьях Москвы смятение! Где сын, где дочь, где мать, а где и отец начали сходить с ума: бегают по церквам, читают Слово Божие, причащаются Святых Тайн и соблюдают посты.

Какое неожиданное несчастье! Тем более неожиданное, что это в то время, когда вера объявлена обманом и когда вообще известно всем, что верующих людей больше нет. Какое несчастье в семьях! Какая великая радость в Церкви! Какая великая радость придти на вечерю того домовладыки, о котором повествуется в сегодняшнем евангельском чтении!

Но многие званые, приглашённые не поспешили туда. И когда слуга по повелению домовладыки известил их, что всё готово, чтобы они шли на вечерю его, — каждый, точно сговорившись, стал отказываться.

Один сказал, что купил землю и ему лучше пойти посмотреть её; другой сказал, что купил пять пар волов и ему надо пойти и испытать их; а третий женился — "имей мя отреченна".

"Тогда, разгневавшись, хозяин дома сказал рабу своему: пойди скорее по улицам и переулкам города и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых. И сказал раб: господин! исполнено, как приказал ты, и ещё есть место. Господин сказал рабу: пойди по дорогам и изгородям и убеди придти, чтобы наполнился дом мой. Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, но мало избранных"(Лк. 14, 21–24).

"Мало избранных!"Но нам никогда не предрекалось, что их будет много, нас никто не вводил в обман: с первых же дней Церковь Христова знала, что"мало избранных", она знала, что эти избранные будут гонимы, знала, что эти избранные будут ненавидимы всеми за имя Христово и будет их так мало, что найдёт ли ещё веру на земле Спаситель, когда придёт судить мир. Всё это было открыто Святой Церкви в Слове Божием, и не только не колебалась, но этим лишь утверждалась истинность этого пути.

Ибо там же, в Слове Божием, говорилось и то, что воочию видят люди:"Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими, потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их"(Мф. 7, 13–14).

Что же мешает людям придти на сию вечерю? Ведь здесь обещается такой сладостный пир, здесь обещается небесная радость, здесь обещается и даётся то счастье, к которому тщетно стремятся неверующие люди. Здесь даётся смысл жизни, здесь даётся такой душевный мир, которого даже не могут вообразить себе люди мирские!

На что же они меняют всё это, что им даётся в миру вместо всего, предлагаемого на пиршестве домовладыки? И предлагаемого не на один миг, не на одну лишь минуту земной жизни, а даётся навсегда, ибо вечно будут пребывать люди в этой сладости, в этом величайшем духовном счастии и радости. Так на что же меняют всё это, на какую величайшую ценность, за которую можно продать всё это? На пять пар волов, на клочок земли, на семейное благополучие?

Кто безумен? Тот ли из числа немногих, кто не хочет продать своего вечного спасения и кто знает, что оно достигается там, куда зовёт Святая Церковь, или тот, кто и в самом деле думает, что жить нужно только для того, чтобы покупать землю, испытывать волов, устраивать здесь, на земле, призрачное, мимолетное счастье?

Кто же безумец есть?

Аминь.



26 февраля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего"(Рим. 12, 2)."Не подлаживайтесь к веку сему, не делайте вашей жизни по образу жизни мирской, не старайтесь приноровить Царствие Божие к мирскому царству".

То, что мы называем нынешним обмирщением Церкви, делается не всегда явно и не всегда заметно, но исторический путь, пройденный земною Церковью, оставляет эти страшные следы обмирщения не только на всей Церкви в различных уклонениях от того церковного пути, который указан нам уставом Церкви, но и в отдельной жизни каждого члена Церкви. Если видеть человека постоянно перед собою, то трудно заметить изменения в нём, а когда видит человек другого с перерывом, то сразу замечает те изменения, которые наложило на него время. Так и на нашей внутренней жизни, жизни духовной, эти изменения от приноравливания к жизни мирской незаметные, делаются очень заметными, когда мы сравниваем то, чем стали, с тем, чем мы были. Из многих сторон нашего внутреннего обмирщения есть одна сторона, которая имеет во внутренней нашей жизни великое значение, хотя как будто бы дело маловажное. Я разумею это наше стремление к введению в нашу внутреннюю жизнь рассудочности.

Дух православия постоянно уменьшался и постоянно угашался этим как будто бы малозаметным, но чрезвычайно тлетворным духом, сказать по–научному — рационализмом, а по–житейскому — рассудочностью. Эта рассудочность, которая сказывается во многих русских сектах, составляет внутреннюю жизнь и тех, кто решительно считает себя православным.

Есть один вопрос, к которому мы, читая жития святых, часто возвращаемся, на понимание которого так явно влияет этот дух обмирщения. Разумею вопрос о силе бесовской.

Если вы возьмёте церковные песнопения, если вы возьмёте жития святых, если вы возьмёте чин таинства крещения, вам будет совершенно ясно, как решительно, как постоянно лицом к лицу велась христианская брань с этой невидимой бесовской силой, как ясно чувствовалась, как ясно воспринималась эта потусторонняя тёмная сила и как христиане, как некие воины Христовы, противостояли ей.

Очень подозрительно, когда из поля духовного внимания человека как бы уходит вопрос о потусторонней тёмной силе. Это не значит, что эта сила исчезает с пути человека, а это только значит, что человек допустил её в отношении себя встать так, что её стало ему не видно, но это положение в брани весьма опасное, весьма губительное. Вопрос о нашем отношении к силе невидимой, духовной, действующей постоянно в нашей жизни, — вопрос первостепенного значения в деле нашего спасения. Итак, робость и неловкость у некоторых добре верующих православных в вопросе о прямом признании и чувствовании и борьбе с этой силой — большой наш грех.

В сегодняшнем житии Исаакия Печерского рассказывается о великой брани с силой бесовской.

Исаакий, в миру человек богатый, всё раздал и ушёл спасаться под руководством Антония Печерского. Затворился, стал подвизаться великими подвигами: всё время стоял на молитве, спать не ложился, освежал себя сном сидя, ел одну просфору, через день вкушал немного воды, никого не видел — отверстие, в которое ему подавалось пропитание, было так узко, что едва проникала туда рука. И вот однажды этот великий подвижник после молитвенного своего труда видит, как осияла его пещера и предстали пред ним множество юношей блистательных, и сказали они ему:"Мы Ангелы, а вот за нами идёт Христос". Увидел Исаакий множество светлых юношей и среди них особенно сиявшего, который и был, по указанию бесов,"Сам Христос". И сказали они ему, чтобы он поклонился этому"Христу". И поклонился Исаакий. Тогда поднялся великий шум, и тогда стали кричать ему:"Ты наш, ты наш!". И сказал этот мнимый"Христос", чтобы начали играть бесы, и стали играть, и стали танцевать и кружиться бесы вокруг Исаакия. И так замучили его, что упал он как бы мёртвый. Надругавшись над ним, ушли бесы

Когда пришёл Антоний и сказал по обычаю:"Благослови, отец Исаакий" — не было ему в ответ голоса Исаакия. И подумал Антоний, что умер отец Исаакий, и раскопали пещеру, и нашли его лежащим недвижимым. Но когда вынесли его, в нём были ещё признаки жизни.

Стали выхаживать его. Исаакий был как младенец, он всё забыл, он разучился ходить, он разучился есть. Вновь начали бережно восстанавливать монастырские братия Исаакия. И снова стал Исаакий иноком, вновь стал подвижником, но принял образ юродства. Впоследствии вновь ушёл в затвор и явил величие и светлость духа и достиг благодатного состояния: стал преподобным, святым угодником Божиим.

Вот когда говорят, что Бога мы не видим, или говорят, что бесов никто не видит, как это звучит нелепо, как это звучит страшно!

Ведь обычно говорится это людьми, которые не то что Бога, не то что бесов, а своей собственной души не видят, которые никогда в неё не заглядывали, которые никогда в ней ничего и не пытались рассмотреть, которые всё время вне живут! А ведь познание Бога и видение бесов через внутреннее наше бытие раскрывается. И вот, если присмотрится человек к этому таинственному иному миру через свою душу, он там увидит такие состояния, которые ему откроют, хотя и не в таких очами видимых образах, нечто столь явно происходящее от действия на душу его потусторонних тёмных сил, что никаких сомнений не останется у него в том, что это всё есть действительно. Наша душа постоянно окружена бесами, которые постоянно нас искушают, смущают и влекут к гибели. И если мы, обычные люди, не достигнем такого состояния отчётливости внутреннего зрения, чтобы нам стала видима окружающая нас тёмная стихия потусторонняя, то это значит только, что нет достаточной тонкости и остроты духовного нашего зрения.

Но когда мы читаем жития святых, здесь всё это видим так ощутительно и ясно, что как бы некие тени начинаем видеть тех же событий, тех же явлений и в своей собственной душе.

Когда преподобный Серафим на вопрос некоего человека о том, видел ли он когда‑нибудь бесов, ответил:"Вид их гнусен", ответил он так потому, что знал и видел их. Но каждая душа, хоть сколько‑нибудь отрешившись от этого приноравливания к жизни мирской и сосредоточив своё внутреннее внимание на себе, увидит тени бесов и действие их на нашу душу

Аминь.



5 марта 1927 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В зимнюю вьюгу был обычай звонить в колокола для того, чтобы сбившиеся с дороги слышали благовест, знали, в каком направлении им надо идти.

Для человечества такой благовест в снежную мятель — всё то, чему учит Святая Церковь.

Как бы ни сбилась с дороги, куда бы ни уклонилась общечеловеческая жизнь, этот благовест всегда будет указывать, куда надо идти.

Когда будут учить мирские мудрецы о том, как жить, и собьют с дороги, благовест Церкви укажет, куда нужно идти.

Когда мирская бесовская мудрость будет толкать в пропасть безбожия, мы знаем, что это мятель. Когда мирская жизнь сбивает человека с верного пути спасения и он начинает всё дальше и дальше отходить от этого верного пути, мы знаем, что это — мятель. И когда человечество начинает отдаваться своим страстям и похотям и, вместо того чтобы жить для устроения своей души, дабы было с чем идти в жизнь вечную, начинает жить во имя смерти, мы знаем, что это — мятель.

Внешнее могущество человеческой культуры, нисколько не приближающее человеческую душу ко спасению, сбивающее многих своим мишурным величием, — всё это мятель, и благовест Церкви указывает истинный путь, куда надлежит идти человеку.

Вот великое значение Церкви для мира даже безбожного, ибо и он, как ни предаёт поруганию Святую Церковь, всё же не может сам нисколько не определять своего движения этими высшими нормами, утверждёнными Святою Церковью, — таков смысл Божественного откровения, таков смысл нравственного закона в деле общемирового движения жизни.

Когда человека соблазняет мысль, что нравственный закон евангельский так высок, что его всё равно нельзя исполнить, что требования заповедей так строги, что человеку всё равно их не выполнить, он всё время должен помнить, что этот высший Божественный закон всегда будет поднимать падающего, направлять сбившегося с пути, освещать ему дорогу ко спасению, и если он не может осуществить этот закон во всём его объёме и полноте, то всё же этот высший закон будет всё время определять для него, к чему ему надлежит стремиться, и этим всё время будет удерживать его от падения и от отхождения от истинного пути жизни.

Вот почему мы, благовествуя Слово Божие, говорим о самых высших требованиях закона, а тот, кто не может исполнить его, приходит и говорит:"Грешен".

Мы не возводим в закон грех, хотя и знаем: каждый человек согрешает. Мы не говорим, что грешить допустимо, хотя знаем, что ни один человек без греха не проживёт свою жизнь, — мы всегда говорим о должном, и говорим со всей строгостью, на которую нас благословляет Святая Церковь, дабы мы возвещали закон Самого Господа Бога, но в то же время мы милосердствуем к согрешающим и не могущим его исполнить и прощаем по праву, данному нам от Господа благодатию и щедротами Его человеколюбия.

Всё это надлежит памятовать и тогда, когда мы имеем перед собою не только закон нравственной жизни, но и всякое правило Церкви.

Я ныне имею особое побуждение обратить ваше внутреннее внимание на это именно в преддверии к Великому посту.

Строг Великий пост. Правила Церкви о Великом посте повелевают нам первые два дня первой седмицы вовсе не есть, весь пост не вкушать масла, кроме суббот и воскресных дней.

И вот когда перед нами такой устав, боязно за верующих, что они будут соблазнены мыслью:"Этого нельзя исполнить, так можно и вовсе не исполнять!"

Это будет так же безумно, как если бы кто‑нибудь сказал, что нравственный закон Христов я не могу исполнить вполне — значит, всё позволено. Как в области нравственного закона нам дана высшая норма жизни и мы, по немощи своей нарушая её, говорим:"Грешны!", — так и в области церковного устава мы не говорим, что не нужно соблюдать церковное правило, потому что многие не в силах соблюдать его вполне.

Из всех этих размышлений для нас определяется наше отношение не только к нравственному закону Христову, но правилам, канонам, уставу Церкви.

Мы утверждаем требование устава во всей полноте и объёме как должное, как то, что не позволяет нам расслабнуть, отойти, погрузиться в жизнь мирскую.

Для нас устав есть закон, нарушать который грешно, и посему мы как в области жизни нравственной видим перед собою бесконечный путь совершенствования и приближения к исполнению этого нравственного закона, так и в области оцерковления нашей жизни мы видим эту вожделенную цель оцерковления по всей строгости церковных правил и церковного устава и всегда, когда будем согрешать против этого, будем говорить:"Грешен!"

Аминь.



6 марта 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Многие из нас за этот год похоронили близких людей. Похоронили мы и нескольких наших прихожан, но вот нам Господь судил вновь дожить до Великого поста.

И вновь начнутся великопостные службы, вновь пройдёт перед нами голгофский путь Господа нашего Иисуса Христа.

Каждый по–своему, но многое переживёт за эти великопостные дни: и жизнь свою вновь просмотрит, и грехи свои старые вспомнит, и, может быть, над многими искренне поплачет.

Но нам всем надлежит с особым вниманием приготовляться к дням Великого поста, ибо так уж человек устроен, что надо ему время от времени поглубже заглядывать в свою душу, ибо он не может, по своей немощи, постоянно содержать своё внутреннее внимание. Церковь помогает нашей немощи.

Сегодняшнее евангельское чтение даёт указание, что нам надлежит особенно сделать для того, чтобы достойно, благотворно пережить дни Великого поста.

Прежде всего надо простить, непременно простить всех своих врагов!

Это трудно для мирских людей, смешно, ненужно, но мы Великий пост можем провести как должно лишь тогда, когда наше сердце будет свободным от духа вражды.

Это и трудно — это и легко!

Это трудно, когда живём, отдаваясь естественно–природным своим склонностям; это легко, когда с Божией помощью мы осознаём себя искупленными Его Святою Кровью.

Надо простить тем, кто нас обидел, кто нас оклеветал, кто сделал нам сознательное или бессознательное зло, — простить не формально, не поклониться в ноги, как требуется, и сказать"прости", а сердце будет каменным — надо простить искренне, перед Господом; вспомни, что и ты — страшный должник и оскорбитель Господа. Святые отцы научили нас, что сознание собственной вины всегда облегчает для нас возможность простить вину другого, и потому так действенно и необходимо прощение ближнего перед днями Великого поста.

Когда тебе человек сказал резко, когда человек осудил тебя, посмеялся над тобою, отнял у тебя, когда человек сделал тебе какое‑нибудь зло, если ты от всего сердца вспомнишь в это время, как ты Бога оскорбил, сколько ты Богу недодал, сколько у тебя так называемых мелких, но на самом деле таких страшных перед Господом преступлений, тебе легко будет отпустить эти обиды и грехи твоему ближнему.

А потом надлежит решительно отстраниться от всякого лицемерия, всякого притворства, всякого фарисейства, всякой показной молитвы и благочестия — надо явиться постящимся не перед людьми, а перед Господом. В наши дни редко кто рисуется своим подвигом постным — его чаще приходится скрывать, ибо ведь в миру не столь почётно, сколь смешно, что православные христиане соблюдают свой закон.

Спросят о твоей вере — ты не лги, не притворяйся! Не притворяйся и перед тем, кто тебя похвалит за пост, не притворяйся и перед тем, кто за него над тобою посмеётся, — постись для Господа, только и тогда ты найдёшь в себе достаточно силы без всякого внимания оставить мирскую хулу и насмешки над твоею верой и над твоим законом, обретёшь силы не тщеславиться своим благочестием и постом и перед тем, кто может за это возвеличить тебя.

У тебя должна быть перед постом общая твоя настроенность таковою, как об этом говорится в конце сегодняшнего евангельского чтения, где нам повелевает Господь не собирать сокровищ на земле, а собирать их на небе.

Ведь ты же веруешь, ведь ты же знаешь, что жизнь твоя здесь, на земле, есть единый миг, что ты воистину странник, который на недолгоe время лишь здесь, на земле, а потом пойдёшь дальше. С чем же ты туда пойдёшь? Почему ты столько нагрузил на себя для того, чтобы прожить здесь эту временную жизнь? И почему ты так опустошил себя, что тебе не с чем идти туда?

Как всё это ясно для разума и как всё это трудно, чтобы стало твоей жизнью. Воистину обольщение бесовское!

Перед Великим постом повелевает Господь нам всеми силами души своей вспомнить тщету и ненужность наших земных забот и всеми силами, какие только есть у нас, устремиться к горнему, к вечному, к делу нашего спасения.

Вот если простим от души, если мы не будем притворяться, лукавить, лгать, тщеславиться, если мы, наконец, вспомним, что мы странники и что идём мы в жизнь вечную и что здесь, на земле, в этой жизни, нужно запастись, чтобы было с чем идти нам в эту вечную жизнь, — вот тогда эти дни Великого поста, прекрасные, страшные дни, мы переживём так, как должно.

Аминь.



6 марта 1927 г.

За всенощной в Прощёное воскресенье

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Святая Церковь, всегда призывающая нас к любви и всепрощению, сегодня с особою силою призывает нас простить друг другу все прегрешения, все обиды.

Да и как может быть иначе, ведь Великий пост возводит нас на Голгофу, как же дерзнём мы подойти к Голгофскому Кресту, не простив друг другу согрешений наших?

В житии святых есть событие, которое с потрясающей силой свидетельствует о том, что значит не простить ближнему обиду.

В Антиохии Сирийской жили пресвитер Саприкий и простой человек по имени Никифор. И долгие годы они так любили друг друга, были такими близкими друзьями, что все считали их братьями. И вот диавол вселил между ними вражду, и стали они так ненавидеть друг друга, что не могли встречаться и не приветствовали друг друга.

Простой человек Никифор осознал, что это от диавола, и послал друзей своих к пресвитеру Саприкию, чтобы тот простил его. И не простил пресвитер Саприкий бывшего своего друга Никифора. Через несколько времени вновь прислал Никифор друзей своих, мучимый этою враждою к нему бывшего своего друга. И вновь не простил Никифора Саприкий. И в третий раз послал друзей своих, и в третий раз не простил ему Саприкий. И тогда сам Никифор пришёл к нему, и умолял его, и кланялся ему в ноги, и просил простить его, и не простил его пресвитер Саприкий.

И вот наступили гонения на христиан. Был призвал к правителю Саприкий, и тот спросил:"Какого ты рода?"И ответил дерзновенно исповедник Христов Саприкий:"Я христианин!"

И потребовал начальник, чтобы тот отрёкся от Христа, принёс жертву идолу. Отверг это искушение Саприкий.

Тогда его распростерли на земле и мучили и истязали его, и не изменил Христу Саприкий. Тогда начальник вынес приговор, что за неповиновение властям и нежелание принести жертву идолу пресвитер Саприкий приговаривается к усечению мечом.

Повели пресвитера Саприкия на казнь. И видел это Никифор, догнал его, упал, и поклонился ему в ноги, и стал умолять его:"Мученик Божий, прости меня!"И не простил его Саприкий. И дальше шёл на казнь, и бежал за ним Никифор, и падал ему в ноги, и просил его:"Мученик Христов, прости меня!"И не простил ему Саприкий.

Привели Саприкия на место казни, обнажил меч воин и велел мученику преклонить голову. И спросил Саприкий:"За что ты хочешь казнить меня?"И ответил воин:"За то, что ты не приносишь жертву идолу". — "Я принесу", — неожиданно сказал Саприкий, ибо благодать Божия оставила мученика. Он отрёкся от Христа и принёс жертву идолу. И тогда Никифор пал ему в ноги и говорил:"Не отрекайся, прими мученический венец, тебя там ожидает слава мученического венца!"Но не послушался его Саприкий. И тогда Никифор сказал воинам:"Я христианин, казните меня вместо пресвитера Саприкия!"И принял Никифор мученический венец и славу.

Так пресвитер Саприкий, имевший благодать претерпеть страшные мучения, имевший дерзновение исповедничества, был оставлен благодатию Божией, отрёкся и пал потому, что не простил ближнего своего.

Поучительное, страшное событие! Как оно научает нас бояться этого духа непрощения, отнимающего благодать Божию. А что мы без Божией благодати? Что мы со всеми нашими талантами, со всеми нашими дарованиями, с нашей силой воли — что мы без благодати Божией?

Простим же друг другу все прегрешения наши, все обиды, все повседневные мелкие и крупные огорчения, простим обиды, которые так раздувает в нас наша гордость и самомнение, простим тем, кто враждует против нас и даже не хочет сам простить нас, простим и тех, которых так часто осуждали за их отношение к нашей вере. Ведь подумать только: вместо того, чтобы стоять в церкви и готовиться к Великому посту, сидеть теперь где‑нибудь в кинематографе — какое несчастье, какой ужас! Нужно пожалеть сих не ведающих, что творят.

У нас, пастырей, есть особый грех перед духовными чадами: бывает в нас и нетерпение, и раздражение, и невнимательность, бывает, что недостаточно душевно отнесёмся к страданиям и несчастиям другого человека. Нам много дано, много с нас и спросится! Наши прегрешения особенно переживаются, особенно сознаются совестью в этот день. И я от всего сердца прошу: простите меня во всём, в чём я погрешил перед вами.

Аминь.



12 марта 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Как бессмысленно, дико и безумно было бы думать, что смысл жизни отдельного человека заключается лишь в том, чтобы он устраивал здесь, на земле, внешнюю свою жизнь. Так же бессмысленно, дико и безумно думать, что жизнь сего мира существует только для того, чтобы были достигнуты чудеса техники. Безумно думать, что человек существует только для того, чтобы всю свою жизнь тормошиться неизвестно для чего здесь, на земле, и не понять, что жизнь человеческая здесь, на земле, есть приготовление к вечному бытию и вечной жизни; так же безумно думать, что мирская жизнь существует для того, чтобы люди неизвестно зачем летали по воздуху, сооружали неизвестно зачем то, что может передавать на большое пространство их речь, чтобы они достигли таких удобств, когда можно будет нажать кнопку — и вдруг явится перед ними всё, что им вздумается.

Смысл человеческой жизни должен быть связан с вечностью, и смысл мировой истории также связывается с вечностью. Только вечное может дать смысл и оправдание временному в отдельной человеческой жизни, и только вечное может дать смысл и оправдать всю мирскую жизнь.

Смысл отдельной человеческой жизни в том, чтобы душа человеческая определилась к добру или злу, к спасению или гибели, приняла вечную жизнь или вечную смерть, и смысл жизни мира заключается в том, чтобы путём этого сложного великого процесса — то, что называется мировым развитием, — постепенно определялся мир, избирая доброе или злое, спасение или гибель. И это разделение, это определение людей на погибающих и спасающихся — оно будет всё яснее и яснее по приближении нашем к последним временам. Нам не дано знать времени и срока, но не чувствуется ли нами в этом всё уясняющемся и уясняющемся разъединении спасающихся и погибающих приближающийся конец мира?

Разве не поражает нас, что, с одной стороны, так развивается безбожие, как никогда, а с другой стороны, так вновь возрождается вера и жизнь духовная, как никогда?

С одной стороны, как не поражает нас, что едва научившийся грамоте уже знает, что Бога нет, и в то же время люди, кончающие высшие учебные заведения, молятся Богу?

Разве не поражает нас эта всё уясняющаяся грань между миром,"во зле лежащим", и миром и Царством"не от мира сего"?

Нам не дано знать времён и сроков, но нам видится во всех сих явлениях жизни некое приближение к последним временам. Представьте себе, что вы бы сидели на возвышении и видели происходящий перед вами бой и было бы открыто вам, чем этот бой окончится, и вы знали бы, что сия правая сторона одержит победу; что бы ни видели вы в этой перед вами разыгравшейся борьбе, вы, следя за нею с замиранием сердца, в глубине души спокойны, ибо вам известно, на чьей стороне окажется победа.

Так и в этой мировой борьбе, и в этом внутреннем бое, который совершается на поле мировой жизни между Христом и антихристом, нам раскрыты судьбы мира, и нам раскрыто, что победа предрешена. Посему и ныне мы, видя, как совершается эта борьба Христа и антихриста, мы внутренне спокойны. Нам открыто, Кто одержит победу. Это борьба не мирская, могут быть совершенно спокойны те, кто думает, что речь идёт о борьбе внешней, мирской.

Если Святая Церковь когда‑либо и увлекалась такой борьбой — это был всегда в ней дух обмирщения, дух антихриста.

Но речь идёт не о внешней борьбе и не о внешней победе.

В истории внешняя победа, напротив, будет на стороне антихриста. Это предречено нам, ибо весь безбожный мир поклонится ему. Но Святой Церкви открыто, что она, всеми гонимая, всеми презираемая, попираемая в прах, уходящая в пустыню, что она, эта Церковь Святая, повергнет в прах антихриста силою Христовою лишь в момент славного Его пришествия.

На пути борьбы Церкви с антихристом есть события особого значения. Много история земли знает славных побед Церкви. Вот и ныне мы совершаем память одной из таких побед истинной Церкви над антихристом.

Разумею победу над иконоборческой ересью.

Почти сто лет велась борьба — в конце концов закончилась она тем, что Святая Церковь преодолела страшную внутреннюю опасность, преодолела, победила, восторжествовала. Что мы получили из этой победы — ясно для всякого, кто чувствует, во что превратился бы наш храм православный, если бы из него унесли Крест, иконы Спасителя, Божией Матери и святых угодников. Как он сделался бы пуст, как бы он стал холоден, как бы погасло сразу всё, что его наполняет, содержит и освящает. Торжество православия здесь заключается в том, что вечно стремящийся к владычеству плоский, слепой человеческий рассудок посягал на некоторую тайну, заключающуюся в нашем почитании икон и Креста. Этот мирской разум не мог постигнуть, как мы почитаем иконы, как мы веруем, что сила Божия невидимо и таинственно действует на нас через видимость изображения, через вещество. Нашему рассудку хотелось бы совершенно уничтожить эту связь, существующую между формой и содержанием. И когда верующие постигали правду этого почитания в том чувстве, которое они испытывали в благоговейных своих молитвах перед иконами и в умилительных слезах перед ними, умирали, мучимые еретиками за это поклонение и почитание икон, они тогда утверждали в этой борьбе с антихристом дух Христов, и когда он восторжествовал, это воистину было торжество православия. Это было торжество на долгом пути всевозможных испытаний Церкви.

И если в прошлом Церкви было много таких моментов, когда искушалось сердце человеческое сомнением, не тщетно ли обетование о победе, всегда оказывалось, что нет.

Оно истинно, оно непоколебимо. Мы должны в этом прошлом черпать силы, глядя в грядущее, и какие бы там искушения для сердца нашего ни вставали, мы должны свято верить, что оно истинно, что Святая Церковь останется непобедимою, ибо антихриста победит Христос.

Аминь.



19 марта 1927 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Говеют, каются, омываются верующие от своих тяжких и мелких прегрешений. Но как трудно научиться каяться, как трудно искренне возненавидеть грех! И как трудно не только назвать его словом"грешен", но увидеть его внутренним своим оком, поставить его перед своею совестью, действительно постыдиться — вот так, как мы стыдимся нашего ближнего стыдом самолюбия. Много даётся нам Святой Церковью, помогающей нам научиться видеть и чувствовать тяжесть грехов наших, много содержится разъясняющего и помогающего нам в этом и в житиях святых.

Жил в Риме некто Викторин.

Жил жизнью распутной, много тяжких совершил грехов и на склоне своей жизни пришёл в ужас от того, как он прожил жизнь свою. И решил принять монашество, покаяться в своих тяжких прегрешениях. И принял монашество под именем Емилиана и стал там проводить жизнь свою в великих подвигах, всё время видя перед собою эти ужасавшие его грехи всей жизни. Братия удивлялась, глядя на эти подвижнические труды, и черпала в этом примере ревность для своих подвижнических трудов. И была недалеко от обители гора, и в этой горе была пещера, и тайно от всех ходил туда Емилиан ночью и там предавался молитве и подвигам своим тайно от братии.

Однажды увидел игумен, как выходил ночью из монастыря Емилиан, и незаметно для Емилиана пошёл за ним следом. И увидел игумен, как вошёл Емилиан в пещеру, и стал дожидаться, когда он выйдет оттуда. И вдруг он увидел Емилиана в пещере, окружённого светом, поднявшего руки и молящегося.

И ужас объял игумена; он быстро пошёл назад в обитель. И, подходя к обители, услышал голос:"Емилиан, прощаются тебе твои грехи!"

На следующий день, собрав всю братию, игумен спросил:"Емилиан, где ты был сегодня ночью?"И ответил смиренно Емилиан:"Я был в монастыре и спал так же, как и вся братия".

И обличил его игумен перед всею братией, сказал обо всём том, чему он был свидетель и что раскрыл ему Господь. И разъяснил игумен братии, что Господь сделал явным подвиг Емилиана для пользы и спасения людей.

Так прославил Господь покаявшегося грешника, всю жизнь свою прожившего распутно и лишь к концу жизни принёсшего искреннее покаяние и ставшего на путь спасения. Трудно покаяться в своём грехе, ибо трудно его увидеть. Но рассмотрим повествование этого жития — что оно нам даст в помощь в этом трудном деле покаяния и научения видеть грех свой?

Вновь утверждается здесь радостнейшая истина христианская о том, что для верующего христианина каждый день, когда он принесёт покаяние, может быть первым днём, как бы вновь начинающим его жизнь, — прошлого в этом смысле не существует в христианстве, оно всегда даёт радостнейшее обетование грешнику, что он может и на склоне лет вновь начать жизнь свою, ибо он может и здесь принести покаяние

Отсюда первое, что мы должны усвоить, — это никогда не говорить себе"поздно". Может быть поздно учиться играть на каком‑нибудь инструменте, поздно может быть обучаться каким‑нибудь наукам, может быть поздно начинать семейную жизнь на земле, но спасаться никогда не поздно, всегда время!

Лишь бы сделать только этот шаг решительного покаяния, когда вся прошлая греховная жизнь начинает казаться гнусною и является искреннее, не лукавое, не как самообман или обман других, а действительное желание начать дело спасения.

И научает нас это"житие", что наши труды в деле спасения должны совершаться тайно, не для того, чтобы порисоваться перед кем‑то, чтобы тешить своё самолюбие и тщеславие. Господь во благовремении даст тогда так или иначе человеку Своё удостоверение, что принято покаяние его.

Но почему же так трудно каяться человеку?

Почему так трудно почувствовать грех? Что за наваждение бесовское слепит внутреннее зрение наше?

Здесь совершается всё то же, всё то же ненавистное нам обмирщение наше!

Всмотримся и увидим всё тот же знакомый лик во зле лежащего и нас ненавидящего"мира".

Мы по–мирскому относимся к нашей жизни, мы не чувствуем закон Божий.

Говорим о так называемых мелких грехах, потому что отравлены мирскими понятиями. Мир эти"повседневные грехи"считает пустяком. Мы совершенно не понимаем огненных евангельских слов о нашей ответственности за каждое праздное слово. Когда мы говорим о грехах, мы всё время чувствуем, что так живут все, что на миру и смерть красна.

Нам трудно почувствовать преступность мелких грехов, потому что так живут все кругом нас, мы сами составляем часть этого так живущего мира и потому говорим:"Грешен, грешен, батюшка!" — а сами в душе никак не можем подняться над этим мирским самочувствием своим и думаем в глубине души, что мы не хуже других!

Всё это тот же"мир", который нас везде и всюду стремится превратить в безбожников если и не по нашей вере, то по нашему духовному самочувствию.

Вот почему так трудно каяться!

Потому что трудно нам отрешиться от мира, подняться над ним, почувствовать себя иным народом, иною тварью, почувствовать в себе то высшее, каково есть звание христианина.

Аминь.



20 марта 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Маловерие — основная болезнь нашего духа! Как часто мы не можем понять причины, почему жизнь свою проводим не так, как бы нужно, почему в душе у нас чувства, которых мы не хотим, почему наша жизнь внутренняя и духовная не строится и не ладится так, как бы нам хотелось. Вдумайтесь, всмотритесь и найдёте там именно этот свой недуг — маловерие!

По разуму так ясно, как бы надо было жить, как бы надо было чувствовать! Помехой к тому, чтобы это было так воистину, чтобы дана была нам потребная для сего благодать Божия — маловерие наше. Почему же не можем мы окрепнуть в вере?

Пришёл Господь в Капернаум и вошёл в дом, и было много народу, так что у дверей не было места, и Он говорил слово. И принесли расслабленного и за множеством народа не могли пронести его в дверь. И тогда поднялись на кровлю дома, разобрали её и опустили расслабленного через разобранную крышу. И, видя веру их, Господь сказал:"Чадо, прощаются тебе грехи твои!"И были тут фарисеи и подумали:"Он богохульствует, кто может прощать грехи, кроме одного Бога?"Господь, видя помышления их, сказал:"Зачем помышляете в сердцах своих? Что легче сказать человеку: прощаются тебе грехи твои или возьми постель свою и ходи? Но, чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть прощать грехи, тебе говорю: встань, возьми постель свою и иди в дом свой!"И расслабленный встал и пошёл. Все прославляли Господа и говорили, что никогда не видели ничего подобного (См.: Мк. 2, 1–12).

Расслабленность духа — это есть результат нашей греховности, расслабленность нашей веры есть результат нашей греховности. Грех свой сознать не только разумом, но своим сердцем — это то, что говорит Исаак Сирин, — блаженнее, чем удостовериться видеть Ангелов, и для того, чтобы нам сделаться способными к этому, нам даётся столько благодатных даров и силы Святою Церковью, даётся нам и таинство исповеди. Ибо здесь, исповедуясь перед Господом, мы, ещё не научившиеся хоть сколько‑нибудь ощущать, как должно, степень согрешения своего, мы, благодатию Божией, Его милосердием и человеколюбием освобождаясь от греха, тем самым всё более и более приближаемся к той возможности надлежащим образом оплакивать свой грех.

Если человек посмотрит на свою жизнь, он увидит, что у него хватает сил с утра до вечера заботиться о своём внешнем устроении, что он отдаёт этому чуть ли не все силы, и никому не кажется странным и безумным, что на это тратится жизнь человеческая. Но когда возникает вопрос о том, чтобы потрудиться и поработать для своего внутреннего устроения, то как жалко делается каждого истраченного на это часа!

И как тогда мы нетерпеливо ждем, чтобы каждый этот час, истраченный на дело внутреннего нашего устроения, непременно сейчас же дал нам то, что нам хочется получить!

Вера человеческая не приходит так, как знание, она не есть доказанная задача, она не есть научная истина — она приходит иным путём, она достигается иным деланием.

Кроме обычных, повседневных грехов, расслабляющих и оскверняющих душу, есть у нас ещё особые грехи — грехи перед Церковью. Слаба вера наша потому, что мы решительно не хотим понять, и принять, и смиренно пойти по пути церковной жизни, не хотим понять и принять, что вся полнота церковности является необходимым условием того великого дара благодати Божией, которым создаётся в нас вера.

Без поста нельзя иметь веры, без молитвы нельзя иметь веры. Без соблюдения всего того, что нам преподаёт Святая Церковь как необходимое условие оцерковления нашей жизни, можно иметь лишь ту расслабленную веру, которая и составляет главную немощь нашу.

Жажда истинной веры непременно должна привести человека к полноте церковности, чтобы здесь не было"одного хочу, другого не приму, это мне некогда, это не важно". А в результате — всеобщая, безбожная жизнь и у верующих, как и у неверующих.

Для того чтобы нам избавиться от этого недуга, для того чтобы нам начать жизнь свою создавать так, как нас тому учил Господь, для того чтобы кончилась наша немощность веры, а это нужно, потому что времена обязывают, потому что перед каждым из нас крест стоит не где‑то далеко, в тумане, а так близко, что каждому нужно быть готовым понести его в любой момент. Не тот обычный крест, который несёт каждый человек в своей жизни, а тот наиболее тяжёлый и наиболее ответственный, который именуется исповедничеством.

Времена обязывают к тому, чтобы было оставлено мирское легкомыслие, нецерковное отношение к жизни у именующих себя"верующими", чтобы мы, как этот расслабленный, получили разрешение от грехов,"взяли одр свой и пошли в дом свой".

Для этого нам нужно принести покаяние не только в наших грехах против заповедей Божиих, не только покаяться в нашей скверной и грязной земной жизни, но надлежит покаяться в нашем отступничестве от Церкви, надо осознать, что такое небрежение к церковности — предательство и измена Христу.

Наше отречение от Христа начинается не тогда, когда перед нами встаёт вопрос: страдание или отречение? — а тогда, когда мы сами, по своей собственной воле, без всякого с чьей‑либо стороны принуждения нарушаем правило Церкви.

Каждый не постящийся, каждый не совершающий положенной молитвы, каждый нарушающий правила Церкви уже тем самым не исповедует Христа.

Вот когда всё это будет осознано нами, тогда в нас начнёт крепнуть вера во Христа, а это переродит нашу жизнь.

Аминь.



27 марта 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет во славе Отца Своего со святыми Ангелами"(Мк. 8, 38).

Путь христианский — путь мученический. Христианин всегда мученик, всегда крестоносец. Отказ от мученического пути — это всегда есть отречение от Христа. И как же может быть иначе, когда христианин идёт через дорогу мирскую, где всё для него враждебно, где всё его подстерегает, чтобы привести душу к погибели. И внутренняя жизнь христианина — мученичество, ибо мученичеством называют святые отцы борьбу со страстями.

И воистину, для кого эта борьба не пустой звук, кто ставит себе задачу преодоления низшей, плотской природы, тот непременно вступит на путь мученического внутреннего подвига, а не встав на этот путь, нельзя и носить звания христианина. И внешняя жизнь каждого христианина — мученичество, потому что оно не тогда только начинается, когда возводят на костёр или распростирают на крестах, — оно в каждом мужественном, прямом и открытом перед злым миром исповедании имени христианина.

В первые века христиане служили в языческих войсках, служили при языческом дворе, занимались мирскими делами, как и в наши дни. Но было что‑то в их самочувствии иное, что давало им иной язык, когда они говорили с миром. Они не стыдились Сына Человеческого. Мирские дела, которыми они занимались, были такими же мирскими, как и в наши дни, но их самочувствие, их отношение к миру было иное, чем наше. Они не обманывали себя, они сознавали себя гражданами Неба, гражданами иного Царства — Царства"не от мира сего"; они не путались в служении двум господам, они жили в миру, но они жили для Христа, они шли через мир, но они шли ко спасению. Внутренняя духовная жизнь их была твёрдо противопоставлена жизни мирской.

Вот то самочувствие, которое нам надлежит возродить в себе для того, чтобы не стыдиться Сына Человеческого. Нам надлежит иметь чувство высшей избранности, ибо мы особый народ, мы новая тварь. И насколько позорно всякое горделивое чувствование самовозвеличивания человеческого, настолько же велико чувство гордости о Христе.

Вот что нам надлежит вернуть, чтобы не постыдиться Сына Человеческого.

Когда читаешь, каким языком говорили первые христиане с владыками мирскими, испытываешь благоговейный трепет перед этим явным сознанием в них высшей избранности.

Мы потеряли её в миру, мы проторговались с миром, желая к нему подладиться, желая примирить непримиримое. Ибо что общего между Христом и Велиаром?

Возрождение жизни духовной должно начаться с этого отделения себя от мира безбожного, во зле лежащего, нам противостоящего.

Ныне в нашем храме будет особое торжество: по окончании Литургии будет отслужен благодарственный Господу Богу и священномученику Панкратию молебен о прекращении церковного бедствия, каковым является общая исповедь — ныне состоялось запрещение её православной церковной властью.

Самый страшный враг наш не тот, который себя именует врагом и открыто, как враг, нападает. Враг страшен тот для Церкви, который имеет вид Ангела света.

Общая исповедь — это одно из могущественнейших средств в руках врага для обмирщения Церкви. Потому так упорно и не хочет уступить его враг, который сделал сие обольщение даже и для достойнейших

Наше обмирщение идёт многими путями, но они все ведут к одному — к опустошению нашей духовности. Отсюда наша постоянная немощность в исповедании и наших грехов, и нашей веры.

Чтобы нас не постыдился Сын Человеческий, когда придёт во славе Отца Своего, научимся, не стыдясь и перед безбожниками, и перед лжебратией, исповедовать своё православие.

И научимся, не боясь и не прячась за общую исповедь, по–настоящему исповедовать грехи свои перед духовными отцами.

Аминь.



3 апреля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Страшен, лукав и хитёр диавол. Если бы он открыто показал свой лик, многие бы ужаснулись, немногие бы ему поклонились. А он говорит."Бога нет, ты его когда‑нибудь видел? Не верь, всё это выдумки, ты сам бог".

А потом говорит человеку:"Ты веруешь в бессмертие — какой вздор! Ничего этого нет, умрёшь, сгниёшь. Что у тебя есть, кроме твоею тела? Всё это выдумки". И говорит человеку:"Ты ещё ходишь в церковь, да ведь там всё обман, всё это выдумки. Пользуясь твоим невежеством, эти попы обирают тебя там. Брось, не нужно ходить в церковь".

И вот когда человек отказался от Бога, отказался от высшего человеческого достоинства, когда он оставлен без защиты, когда нет благодатных сил, укрепляющих и защищающих его, тогда приходит диавол и берёт его уже без всякого труда и повергает человека во власть телесных страстей.

И начинает жить тогда человек лишь кажущейся человеческой жизнью, а на самом деле жизнью звериной.

А чтобы он всё‑таки как‑нибудь не образумился, в него вселяется гордыня, ему показывается величие этой его безбожной, плотской жизни, его начинает диавол услаждать побрякушками, которые кажутся ему, в его плотском ослеплении, величием мира.

Читайте Евангелие сердцем, и вы узрите там истинное величие.

Вот в сегодняшнем евангельском чтении говорится о великой тайне, столь непонятной, столь чужой и безумной для людей, живущих в диавольском ослеплении.

Разумею то, что говорится о"духе немом и глухом".

Видимый мир — сон, невидимый, не подлежащий никакому сомнению — действительность.

То, что мы можем изменить, слушать и ощущать нашей рукой, видеть глазами, — это, может быть, мечта, но то, что невидимо для наших глаз, мы не можем ощущать руками, но что видит человеческое сердце, — это есть непреложная правда, непреложная истина. Истина и правда есть Господь Бог.

Истина и правда есть душа бессмертия в нас. Истина и правда, что диавол всячески хочет погубить нас.

Истина и правда, что наша жизнь окружена врагами нашего спасения — духами злобы, бесами, всячески толкающими нас к гибели.

Тайна этого потустороннего и непостижимого для разума, но видимого духовными очами мира, — она и здесь, в этом евангельском чтении, приоткрывается для нас:"Сей же род изгоняется только молитвою и постом", — сказал Господь (Мф. 17, 21). Сколько злых сил демонских торжествует от того, что из нашей жизни уходит молитва и почти ушёл пост.

Какое торжество над духовной жизнью человеческой, когда подрезаются эти два крыла, возносящие человека над его мирским, плотским бытием! Как можем подняться к небу без этих крыльев? Как не восторжествовать демонам? Мы все жаждем веры, все мы говорим:"Верую, Господи, помоги моему неверию". Мы все хотим спастись. У нас, верующих, не отпавших от веры, не ушедших в бесовскую мирскую жизнь, ещё пребывающих в разуме, ещё не подпавших под власть диавола, — у всех нас есть эта надежда на спасение. Но как же не надеяться, если мы не придём в разум, не вернемся к молитве и посту?

Без молитвы, без поста нельзя строить внутреннюю свою жизнь.

Нынешнее евангельское чтение об укреплении веры, о торжестве в нас духовного начала жизни приводит нас к откровению Божию о посте и молитве.

Не для того только существуют эти слова, чтобы о них говорить с амвона в церкви, а для того, чтобы мы, по своим комнатам уйдя отсюда, начали жить так, как нас тому учит, как нам повелевает Господь.

Аминь.



7 апреля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Какой великий праздник, какое лучезарное торжество — торжество свободы, не призрачной, мирской, а истинной Божественной свободы!

А мир борется и думает, что стремится и достигает какого‑то освобождения!

В мире рушатся троны и воздвигаются новые, рушатся державы и встают новые государства, всё время меняется образ жизни мирской. Но над всеми этими переменами стоит один владыка, который делает их пустой сменой различных форм одного и того же рабства. Этот владыка — смерть.

Когда смерть сжимает в руке своей вселенную, какой призрачной, какой пустой должна представляться борьба за какую‑то свободу!

Но истинная Божественная свобода возвещена была миру в Назарете Пресвятой Деве Марии, когда Ангел возвестил:"Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою!"и когда предрёк Ей, что от неё родится Сын Божий.

Вот эту радостнейшую, великую весть об истинном освобождении мира мы ныне и празднуем, ныне и торжествуем. Как же нам не торжествовать, когда ныне смерть повергается в прах! Когда веруем, когда знаем, что воистину освобождена жизнь ныне от порабощающего жизнь мира и нас дыхания смерти. И как нам не возвеличивать и не славословить Божию Матерь, сей великой тайне послужившую. И воистину православие всё проникнуто этим благоговейным восхвалением Божией Матери.

Божия Матерь, принёсшая миру через воплощение Сына Божия освобождение от смерти, Сама как бы вошла в каждое движение нашей жизни.

И как это понимает, как это чувствует верующий русский народ.

Как он чувствует близость сию Божией Матери, Которая, как истинная мать, сопровождает, оберегает покровом Своим святым, осеняет его жизнь.

И ныне, в этот лучезарный православный праздник, хочется собрать все славословия Божией Матери в единую хвалебную песнь!

Аминь.



7 апреля 1927 г.

На парастасе в день второй годовщины смерти Святейшего Патриарха

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Что будет с Церковью, если умрёт Патриарх Тихон? Вот та мысль, которая два года назад неотступно стояла перед каждым, кто жил жизнью Церкви.

Я видел Святейшего Патриарха за две недели до его смерти в лечебнице, где он уже не принимал и куда я был допущен только потому, что было важное и неотложное дело, касающееся Крестовоздвиженского храма.

Когда я вошёл в комнатку лечебницы и увидел Святейшего Патриарха, стоявшего около кресла, эта же мысль помимо воли пронеслась в мозгу:"Что будет с Церковью, когда умрёт Святейший Патриарх?"

Когда мы все присутствовали на приснопамятных похоронах Святейшего Патриарха, где тысячи, десятки тысяч людей сошлись для того, чтобы со слезами поклониться его праху, и когда похороны превратились в великое торжество Православия, эта мысль владела всеми:"Что будет с Церковью после смерти Патриарха?"Почему же возникал этот вопрос, почему каждый чувствовал, что со смертью Святейшего совершается какое‑то грозное событие в Церкви? Для многих это было решительно непонятно, потому что Святейший Патриарх Тихон не был для них такой личностью, которая держала бы в железных руках Церковь. И в то же время решительно все понимали и сознавали, что со смертью Святейшего Патриарха что‑то рухнуло, что‑то делается опасное, что‑то ушло такое, что заставляет со страхом думать о будущем Церкви.

На Соборе три кандидата было на патриарший престол, трое было избранников, но перст Божий указал быть Святейшему Тихону.

Как много было разочарований, сколько было сомнений в верности этого способа избрания единого из трёх кандидатов после молитвы по жребию. Где‑то гнездилась мысль, что это ошибка, что это не перст Божий, ибо по–человечески оба первые кандидата, особенно первый, были более прославлены среди людей и казались более подходящими для занятия престола патриаршего.

Но истинно, истинно перст Божий указал на Тихона как на Патриарха русского.

Во время жизни Патриарха и после его кончины много досужих умов выискивали всевозможные ошибки в деле его управления Церковью. Находились люди, которые считали себя гораздо умнее Святейшего Тихона, им казалось, что вот, если бы им дано было управление Церковью, они бы сумели не сделать тех ошибок, которые делал он. Сколько было, есть, да и будет вот таких критиков деятельности Святейшего Патриарха.

Пришёл к нему однажды священник из Тверской епархии и"как дважды два четыре"доказал, что нужно поступить вот так, а не так, как поступал Святейший. И после этого доказательства, такого ясного, такого емкого, такого исчерпывающего, Святейший засмеялся и сказал:

— Ты смотришь ведь со своей тверской колокольни, а я смотрю с всероссийской.

Вот эти‑то умные люди, критикующие и"как дважды два четыре"доказывающие различные ошибки Святейшего Патриарха, — они всё смотрят с колокольни своих умных голов, а у Святейшего Патриарха была совсем особая мудрость, та благодатная мудрость, которая решает вопросы иной раз вопреки"дважды два четыре", и решает их так, что они становятся выражением истинного духа Церкви

Провести церковный корабль, сохранив его не внешне (это было не во власти Патриарха), а в смысле внутреннем без распада в то время, когда каждый считает себя настолько умным, чтобы непременно жить по–своему, когда столько храмов, где хотят жить, руководясь не правилами Церкви, а своим умом…

В такое время соблюсти Христову Церковь в том единстве, в каком её соблюл Святейший Патриарх, — это можно было сделать только той великой мудростью, которая даётся благодатью Божией.

Не за талант администратора, не за личные дарования даётся такая мудрость — она даётся совсем за другие заслуги и Совершенно иными путями.

У Святейшего Патриарха было одно необыкновенное свойство: он не знал личной жизни.

Святейший Патриарх жил тем, что есть Церковь; всё, что он был, это всё было в Церкви. Вот это свойство сделало его благодатным проводником церковного духа, чем он и содержал всю Церковь.

Не замечательными резолюциями, подобно митрополиту Филарету, а своей душой, которая в такую эпоху всеобщего разделения, когда каждый хочет жить сам по себе, великий Святейший Тихон вдруг явил нам чудо полнейшей церковности. Человек, который решительно ничего не делал, не хотел, не чувствовал, ни о чём не думал, что бы не было проникнуто духом церковным. И мы это чувствовали.

Приходя к Святейшему Патриарху в унынии, в сомнении с какими‑нибудь мудреными вопросами и как будто бы не получив на всё это, по–человечески говоря, ответа, который бы должен был удовлетворить нас, мы выходили от него совершенно переродившимися, всё уяснившими, являлась бодрость, крепость и мужество.

Вот чем содержал Святую Православную Церковь Святейший Патриарх. И когда он умер, каждый переживал вопрос:"Кто же его заменит, кто всё это нам даст?"Перебирались в уме различные иерархи, и почтенные, и умные, которые, казалось бы, могли многое дать Церкви, но этого тихоновского всеобъемлющего духа церковности — вот этого никто не мог дать, кроме него, а между тем это было самое для нас главное. И чувствовалось, что совершается какая‑то беда, что совершается какое‑то грозное, опасное событие в Церкви, что из неё уходит тот, кто выражал собою полноту церковного единства.

Господь соблюдает Свою Святую Церковь, и не произошло многих из тех опасностей, которых мы ждали.

Но это не значит, что беда совсем миновала, беда всё же остаётся, и опасность всё же грозит.

Ничто есть для Церкви опасности внешние, ничто!

И когда мы говорим об опасностях, мы всегда говорим о внутреннем состоянии самой Церкви. И эти опасности существуют. Но если нет среди нас в живых Святейшего Патриарха, то всё же образ его остаётся действенным в нашей церковной жизни.

Каждый преданный Святейшему Патриарху, понимающий его церковное значение, когда совершает молитвенную о нём память, должен ещё и ещё раз утвердиться в этом своём внутреннем стремлении по мере своих сил служить делу единства Церкви.

Вот лучшая о нём память.

Аминь.



9 или 10 апреля 1927 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В житиях святых под 28 марта [ст. ст.] приводится сказание о Таксиоте–воине. В Карфагене жил Таксиот–воин и проводил жизнь распутно. И вот наступили в Карфагене тяжкие дни: пришла заразная болезнь и масса людей умирала. Испугался Таксиот–воин и ушёл из Карфагена, и стал жить с женой своей в уединённом месте. И сознал он там, в этом уединённом житии своём, как он утопал в грехах, какой нечистой и блудной жизнью он жил. И покаялся.

Но враг смутил Таксиота, и вновь он впал в грех, в грех прелюбодеяния. И через некоторое время умер Токсиот. Неподалёку от того места, где он жил, был монастырь, и монахи совершили погребение. И вот через несколько времени вдруг услышали голос из могилы, который взывал:"Спасите меня". И раскопали тогда могилу и в ужасе увидели, что Токсиот ожил. Но он ничего не мог говорить, лишь горько плакал и взывал:"Спасите меня!"Когда его спрашивали, он говорил, чтобы его отвели к епископу. Его привели к епископу Тарасию, и некоторое время не мог ничего узнать от Таксиота епископ Тарасий. Наконец Токсиот рассказал ему, что с ним было, рассказал о том, как он умер и как его душа шла по мытарствам, и о том, как проходила она благополучно целый ряд мытарств, ибо ангел, сопровождавший его, имея в некоем драгоценном ковчеге добрые дела его, мог противопоставлять испытующим его в этих мытарствах добрые содеянные им дела. Но когда наступили испытания, касавшиеся чистоты его жизни, когда вспомнились все его дела и помыслы блудные, оказалось, что нет добрых дел у него, чтобы искупить эти грехи.

И тогда он был ввержен в тьму кромешную и видел там страдания, которых не может пересказать человеческое слово.

И явились туда два светлых мужа, и стал Токсиот просить их вывести его из этих страшных мест. Долго просил он двух светлых мужей. И тогда сказал один светлый муж другому:"Поручишься ли ты за то, что он, вернувшись на землю, покается в своих грехах?" — "Поручусь", — ответил светлый муж. Тогда была приведена душа Таксиота к телу, оставленному душою его. И увидел он свою душу, светлую, как бисер, а тело ему представилось нечистым и грязным, и не хотелось душе входить в него, но тогда сказал ему светлый муж:"Если ты не войдёшь в тело, то не сможешь покаяться в тех грехах, которые ты совершил в теле". И вошла душа его в тело, и он ожил.

Сорок дней прожил Токсиот, сорок дней оплакивал Токсиот свой грех. И было принято Господом его покаяние.

Это сказание о Таксиоте–воине вновь возвращает нас к вопросу о смысле нашей земной жизни. Загробное бытие — великая тайна, но ведь и земное наше бытие — великая тайна.

Мы твёрдо знаем и легко усваиваем, для чего нам не нужно жить здесь. Не нужно особой мудрости и особой духовности, чтобы осознать, что не может быть оправдана жизнь ни многоэтажными домами, ни всевозможными чудесами современных технических изобретений, что не может быть она оправдана утончённостью наших плотских наслаждений, что не может оправдать жизни нашей, скорбей наших всё то, чем пытается оправдаться безбожие.

Для этого не надо большой мудрости — достаточно не иметь безумия. Но труднее нам усваивать положительное содержание открытого нам в Слове Божием учения о смысле жизни.

В таких событиях из жизни святых, как ныне рассказанное нами из жития Таксиота, мы вразумляемся в понимании Слова Божия. Таксиот был возвращён на землю для того, чтобы покаяться в грехах, чтобы грехи не тянули в тартар, чтобы мытарства воздушные пройти с честью.

Положительный смысл земной человеческой жизни заключается в таком устроении нашего духа, чтобы благополучно нас проводили Ангелы через мытарства и чтобы мы достигли вечной жизни. Только для этого можно, нужно и должно жить. Да, мы живые люди во плоти, и многое земное здесь нас и радует и печалит, но этими радостями и печалями, которыми наполняется наша земная жизнь, нельзя оправдать своего бытия. Для этого оправдания нужно, чтобы это временное бытие наше земное было связано с вечным бытием.

В этой задаче — дать душе такое устроение, которое вводило бы её в вечную жизнь, — заключается открытый нами в Слове Божием истинный смысл жизни. Если не терять этого понимания, если вам будет всегда видеться в этой вашей жизни вечная жизнь ваша, то вы всегда найдёте высший смысл в каждом движении вашей жизни земной. Обидел ли тебя кто‑либо, и ты смог от всего сердца простить своего обидчика — в этом был высший смысл, ибо это положило нечто в тот драгоценный ковчег, который понесёт перед тобою Ангел, когда ты пойдёшь по мытарствам. Если тебя охватила страсть гордости и ты возомнил о себе, а потом, поразмыслив, со слезами оплакал свою гордыню и смирился — в этом был высший смысл, ибо это драгоценный камень, который ты опустил в ковчег. Каждый шаг твоей жизни, если он будет сделан тобою во имя борьбы со страстями твоими, дабы достигнуть спасения и жизни вечной, каждый твой шаг, как будто бы и маловажный, получит высшее оправдание.

Житие Таксиота–воина лишний раз утверждает, что не напрасна наша жизнь здесь, на земле, что она не случайное чередование случайных событий, в большинстве случаев неприятных и скорбных.

Нет, это есть путь, имеющий великий, высший смысл, — путь, которым мы идём к жизни вечной.

Аминь.



11 апреля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Святой Фома, патриарх Царьградский, узнал о чуде, которое было в Галатийской стране: во время церковных ходов кресты, которые несли, стали сами собой колебаться, ударяться друг о друга и рассыпаться.

И призвал он к себе Галатийской страны преподобного Феодора, который имел дар прозорливости, и спросил его:"Что значит это чудо, какое здесь Господь посылает знамение?"И сказал блаженный Феодор:"Не знаю".

И поклонился тогда патриарх ему в ноги и умолял его открыть ему тайну этого знамения. И тогда, видя смирение патриарха, преподобный Феодор сказал:"Это знамение свидетельствует о том, что на Церковь Христову будут ниспосланы великие испытания, что будут великие распри церковные". И тогда сказал патриарх"Помолись, преподобный отче, чтобы мне не дожить до этих дней церковных испытаний".

И через некоторое время после этого патриарх тяжко занемог. Преподобный Феодор затворился в келии при одном храме. Послал ему сказать патриарх, что он просит его помолиться, чтобы скорее Господь взял душу болящего патриарха к Себе, чтобы ему не дожить до этих дней грядущих церковных испытаний. И исполнил просьбу святого патриарха преподобный Феодор.

Вот как тяжко человеческой душе при одной мысли о том, как будет раздираться риза Христова — Святая Церковь.

Конечно, святой патриарх Фома знал и веровал во все обетования торжества Церкви, знал, что эти испытания и потрясения не могут сделать бессильными эти обетования, но всё же так скорбел о грядущих днях церковных испытаний, что просил у Бога смерти.

С тех пор прошло почти полторы тысячи лет.

Да, пришли тогда тяжкие испытания и потрясения для Церкви, но были ли это последние испытания? И мы, теперь живущие при новых испытаниях и при новых потрясениях Церкви, скажем ли, что они последние?

Каков внутренний смысл наших современных церковных разделений?

Если отбросить от этих разделений игру честолюбия и всевозможные наносные мотивы и побуждения и оставить лишь самое существо этих разделений и разномыслии, опасных и страшных для Церкви, то они, несомненно, могут быть определены как стремление части церковного общества к обмирщению.

Вот эта стихия, отрывающая часть Церкви, толкающая её на приспособление к мирской жизни, — это и есть внутреннее содержание всех современных разделений и отделений от православия. Православная Церковь хочет остаться Царством Христовым, Царством"не от мира сего". Есть люди в Церкви, которые захотели соединить с царством мирским Святую Церковь, в этом лежит опасное и страшное для Церкви. Сейчас идёт борьба церковная не за что иное, как за этот принцип, чуждый Церкви, за это насильственное приспособление"не от мира сего"церковного Царства к мирскому, земному царству. А чему это научает нас, православных?

Ведь не только же мы должны скорбеть — мы должны чему‑нибудь в этих скорбях научиться. Да, мы научаемся, хоть и плохо научаемся!

Тяжкие церковные распри должны нас научить, как нам надлежит сохранять своё православие.

Ведь в ту эпоху, до которой не хотелось дожить патриарху Фоме, блюстители православия объединились с такой крепостью и такой твёрдостью друг с другом, что чем больше возникало опасностей разделения, тем оставшиеся верными православию объединялись, теснее.

Православие, ныне потрясаемое разделениями, в чём же должно выразить своё основное единство?

Оно должно выразить его в вящем, сугубом, особом подчинении уставу.

Никогда не стоял так высоко авторитет церковных канонов и церковного устава для верующих, как именно сейчас. Надо от многого отказываться во имя устава, даже от того, что имеет видимость практичности, что имеет видимость улучшения в Церкви. Сейчас не время никаким улучшениям в смысле новшеств именно потому, что сейчас ведётся борьба с обмирщением Церкви. Придёт время, Церковь, если пожелает, иное видоизменит. Но ныне надлежит вознести на должную высоту значение церковных канонов и устава.

А как мы здесь расхлябались, до чего нам нужно здесь многому научиться!

Вот сегодня, перед тем как началась исповедь, меня вызвали сюда, в храм, потому что некто, пришедший посмотреть храм наш, пожелал пройти в алтарь — "посмотреть".

И как он был удивлён, и как он был возмущён, когда я сказал, что в алтарь войти ему не позволю! И когда он вопросил меня:"Почему?", я ему сказал о том, что есть канон Церкви, воспрещающий мирянам ходить в алтарь. Он был так озадачен этим, что вдруг сказал мне:"Нет такого канона". И потом в доказательство права прогуливаться по алтарю сказал, что он везде был и его везде пускали.

Вот это общее, ходячее, обывательское отношение к канонам Церкви! Нам надлежит восстановить должное отношение к церковным правилам, тогда у нас не будет ни общей исповеди, ни нарушения постов, ни искажённого богослужения, ни хождения в алтарь, ни многого того, что у нас есть ныне. Но этого одного недостаточно, чтобы оградить Святую Церковь от обмирщения.

Это есть лишь внешнее, что будет для нас твердыней, защищающей Святую Церковь от обмирщения, но это не всё.

Надлежит, чтобы верующие начали строить свою духовную жизнь в противовес строящейся мирской жизни.

Ныне совершается память св. Иоанна Лествичника. Вот тот путь, по которому надлежит идти современному христианину, действительно понимающему смысл и значение современной эпохи. Надлежит верующим твёрдо и ясно осознать, что безбожная мирская жизнь противоположна духовной жизни, что здесь нужно выбирать или то, или другое.

Надо забыть, что в монастырях живут какие‑то специалисты по спасению, а в миру можно жить как вздумается, что Святая Церковь здесь существует лишь постольку, поскольку она не мешать нам жить, как живёт безбожный мир.

Аминь.



16 апреля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Вот к концу подходит Великий пост. Мы в преддверии Страстной седмицы.

И, оглядываясь на проведённый пост, конечно, каждый чувствует, что он не вполне так пережил его, как бы должно и как бы ему хотелось.

Но когда мы, верующие, смотрим на жизнь людей, стоящих вне Церкви, нас охватывает ужас.

В самом деле, если из нашей жизни выбросить всё то лучшее, что нам дают вот такие великие дни, даже при условии нашей греховной жизни, что же в ней останется?

Ведь когда ты чего‑нибудь не имеешь, тебе нетрудно без этого жить, но когда ты имеешь и теряешь, тогда только понимаешь, чего лишился.

Людям неверующим, не знающим, что даёт религиозная жизнь, невдомёк, какие они несчастные, потому что они совершенно не могут представить себе, какой драгоценности они лишены, какая у них пустота, какая у них темнота, какая внутренняя бессодержательность, какая никчёмность всей жизни.

Но вот когда человек верующий представит себе, и особенно если действительно потеряет веру, тогда ему делается ясно, что даёт вера.

Господь Иисус Христос подготовлял долго Своих учеников к грядущим Своим страданиям — подготовлял их, чтобы не соблазнились, не усомнились, видя унижение и поругание Сына Божия. Он им предрёк о грядущих днях Голгофы. Он раскрыл им тайну спасения мира Голгофской Жертвой. Он укреплял их в грядущие тяжкие дни испытания веры и любви к Нему.

И нас Святое Писание подготовляет к тому, чтобы достойно принять всё то, что даёт Святая Церковь в Страстных Богослужениях.

В Слове Божием есть следующие слова:"Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Моё слово соблюдали, будут соблюдать и ваше"(Ин. 15, 20).

Дух Христов живёт в Святой Церкви и в верующих людях, и мы ученики Господа, хотя и грешные, и плохие, и нас так же не приемлет мир, как он не принял Учителя и Спасителя Господа Иисуса Христа. Но так же, как и Господа нашего Иисуса Христа слушали, так же и Его Святую Церковь и нас, верных, слушают.

В рассмотрении евангельских событий, которые могли сделаться соблазном для учеников, мы так же можем усвоить нечто для уяснения нашего положения в миру, особенно в наши дни.

Я хочу сказать о трудном положении верующего человека — трудном не во внешнем только смысле.

Для того чтобы нам радостно и достойно встретить день Святого Христова Воскресения, для этого нам нужно каждому много выбросить из накопившегося и налипшего на наши души. Мы окружены тлетворным, зловредным духом неверия. Как мы ни защищены молитвою, постом, богослужениями, Божией благодатию, но мы живём в условиях жизни мирской, и потому всё то, что могло соблазнить учеников Спасителя, когда перед ними восходил Он на Голгофский Крест, всё это может и соблазняет многих и ныне в миру.

Ибо это поругание Спасителя, это заушение, это биение по ланитам, это надевание царской багряницы, это похуление, эти насмешки, всё то, что могло соблазнить учеников и как бы поколебать их уверенность в торжестве Царя Славы, — всё это решительно так же, хотя и иначе по своей внешней форме, совершается и в нашей жизни.

Разве мало людей, которые потеряли веру потому только, что все не верят?

Разве всеобщее поругание веры, оплевание её не колеблет у многих веру во всемогущество Божие?

Разве духовный путь жизни не представляется многим отжившей мечтой только потому, что большинство торжествуя шествует по мирской дороге гибели?

Разве то, что свершилось на Голгофе, не повторялось, не повторяется и не будет повторяться для тех, для кого в миру и ныне распинается Христос?

И разве при всём искреннейшем желании сохранить веру те, у кого горит в сердце любовь ко Христу, кто с трепетом ждёт этих наступающих дней Голгофы, кого объемлют благоговейный ужас и великая радость при одной мысли о Воскресении Христовом, — разве и они все не нуждаются в подкреплении и утверждении веры?

Так вот каково значение и каков смысл Великого поста! Вот что нам нужно было бы вынести из этих шести недель.

Сколько здесь дано, какие здесь вложены в православное богослужение великой силы молитвы, какая истинная красота, сколько здесь явлено благодатных сил, перерождающих наше сердце, и как мало, как страшно мало из всего этого усвоено нами!

Но всё же, всё же мы верные!

Какие ни есть слабые, какие ни есть немощные, мы всё же на лозе, мы всё же в Церкви, мы всё же можем спастись, если со смирением, с покаянием подойдём ко Кресту Господню, если мы приступаем к великим дням Страстной седмицы со всем сознанием нашей духовной нищеты, окаменелости нашего сердца, малости нашего раскаяния и всей грязи, всей лжи нашей страстной жизни.

Чтобы дни Страстные нам пережить так, как будто бы мы воистину стоим перед Крестом Голгофским.

Аминь.



17 апреля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Ныне мы с ликующим народом поём"Осанна!", а в пятницу мы услышим плач Богоматери и будем совершать погребение распятого на Кресте Спасителя.

Святая Церковь подготовляла нас Великим постом, дабы мы могли хоть сколько‑нибудь вместить невместимое.

И надлежит подготовлять себя всею своею жизнью, чтобы сердце наше могло вместить то, что мы будем вспоминать в эти Страстные дни.

Всё время при этих воспоминаниях нам будут слышаться пение"Осанна!"и крики"Распни!".

И если мы внимательно всмотримся в жизнь, нас окружающую, мы в ней тоже будем различать эти два голоса.

И если мы заглянем в свою собственную душу, и в душе своей услышим"Распни!"и"Осанна!".

Нужно научиться различать в себе эти два голоса.

Когда тебя охватывало чувство умиления, тебе вдруг открывался высший смысл жизни — это душа твоя возносила славословие к Господу:"Осанна в вышних!"

Когда ты, исполненный сомнения и всевозможных мирских забот, чувствовал в сердце своём потребность пролить слёзы на молитве и поклониться Господу, это"Осанна в вышних!"взывала в тебе твоя душа.

Когда тебя охватывало желание не жить больше так, по–пустому, как ты живёшь, а начать работать для Господа, чтобы душу свою приготовить к вечному её бытию, — это было в тебе"Осанна!"

И когда ты пожалел человека, когда тебе захотелось приласкать его, помочь ему, облегчить его горе, когда тебе сердце щемила чужая тоска, чужое горе — это было"Осанна!"в сердце твоём.

Когда на склоне лет твоих вдруг тебя охватила жажда служения Богу и ты начал плакать от раскаяния, что по–пустому растратил жизнь свою, — это"Осанна!"было в душе твоей.

А вот когда тебе хотелось усладить свои страстные стремления, тебя тянуло в эту пустую мирскую жизнь — это были крики"Распни Его, распни Его!"

И когда ты лгал, и когда ты притворялся, и когда ты завидовал, и когда ты клеветал, и когда ты осуждал, когда ты погружался в смрад мирской жизни — это было"Распни, распни Его!"

Какой же голос хочешь ты слушать, свободная душа человеческая?

Ужели ты с ними? Ужели с ними — с теми, кто плевал на Господа, кто надевал на Него багряницу, кто вонзил гвозди в ноги и руки Спасителя мира, кто поднял на Крест Его пречистое Тело, кто хулил Его и не пожалел даже распятого на Кресте?

Ужели с ними?

Или сердце твоё очистится от скверн плотских хотя бы на единый миг и торжествующее, победное"Осанна!"зазвучит в душе твоей!

Выбирай, душа человеческая, поразмысли об этом перед страшными Страстными днями!

Аминь.



17 апреля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Диавол искушал Спасителя в пустыне: искушал Его хлебами, искушал Его чудом, искушал Его властью.

Всё это отверг Спаситель, и диавол отошёл от Него до времени. И сколько раз после диавол старался даже через учеников Спасителя вновь дело Мессии, дело спасения, дело утверждения Царства"не от мира сего"превратить в царство земное, основанное на хлебе насущном, на силе и на власти.

Еврейскому народу грезился Царь, грезился Владыка мира, Который должен вознести иудейский народ на великую высоту, дать великое могущество среди народов. А Господь открывал, что Царство Его"не от мира сего", что Он здесь, на земле, должен пострадать, быть распят, унижен. И тогда уши их не слышали и слышанное не разумели.

И вот это шествие Господа во Иерусалим. Каков же его смысл?

Это шествие Господа содержит в себе пророческий смысл, открывает судьбы Святой Церкви. И говорит евангелист Лука:"Когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нём"(Лк. 19, 41).

О чём же пролил сии слёзы Господь наш Иисус Христос?

О Голгофе ли Своей?

Добровольно принявший на Себя сию искупительную жертву мог ли плакать о Голгофских грядущих страданиях?

Господь, глядя на этот земной Иерусалим, прозревая грядущее, тот путь, который должен привести мир к горнему Иерусалиму, прозревая судьбы утверждаемой Им здесь Церкви, пролил Свои слёзы. Ибо виделось не только предательство Иуды, а сколько этих предательств виделось до пределов нисшествия Горнего Иерусалима; виделся Пилат, умывающий руки, — а сколько этих пилатов умыли руки свои! — слышались крики:"Распни, распни Его!"А разве этот страшный крик не несётся по земле через всю историю мира? Виделся крест, но разве только Он, принёсший Себя в жертву за спасение мира, должен был быть распят на этом кресте? Разве не виделся этот сонм мучеников за веру Христову, и разве не прозревали очи Спасителя нашего Господа сердца людские, и разве не виделось, как люди будут распинать Господа, пригвождая Его ко кресту?

Вот всё это виделось и всё это вызвало слёзы Господа.

Но ведь великое же торжество, но ведь"Осанна!", но народ‑то расстилал одежды свои!

Да, великое торжество!

Но Господь ехал не на прекрасном коне, как мирской владыка. Разве по–мирскому это не похоже было на некое осмеяние: царь, едущий на молодом осле?!

Но всё же"Осанна!", всё же восторг народа! Пророческий великий смысл открывался в этом необычайном шествии, в этом необычайном восторге. Господь открывал в этом шествии славу Свою. Здесь, в этом торжественном входе в Иерусалим, было отринуто всё земное великолепие царственного владыки и в то же время утверждалась истинная слава Спасителя. Через скорбный путь, который вызвал слёзы Господа, придёт Святая Церковь к великому торжеству, к пению"Осанна!", к ликующему торжеству Царствия Небесного. В сем и лежит пророческий смысл события.

В унижении, в осмеянии по–земному, по–мирскому, через Голгофу, через Крест, через мученичество, через поругание утверждается истинная слава Царства"не от мира сего".

Аминь.



21 апреля 1927 г.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Чей разум может вместить полноту истины и чье сердце может вместить полноту правды?

И мы не дерзаем вместить сию полноту и в сознании своей немощи стоим и испытываем благоговейный трепет перед этой полнотою истины и правды.

Ныне Святая Церковь вводит нас в Сионскую горницу, ныне мы присутствуем на Тайной вечери, на которой было утверждено и дано людям страшное таинство Евхаристии, когда Тело, за нас ломимое, и излиянная на Голгофском кресте Кровь, наполнившая потир, стали в таинстве Евхаристии для нас истинным Телом и истинной Кровью Господа.

На Тайной вечери, в преддверии к Голгофе, завершилось земное поприще Господа Иисуса Христа. Спаситель, прошедший через эту земную жизнь, всё принял, всё людям открыл и дал.

Принял гонение, клевету, неправду. Дал людям милость, любовь, дал им знамения, чудеса, столько сотворил перед ними, а они не уверовали в Него и, наконец, распяли своего Бога.

И говорится в Евангелии о Тайной вечери, о том, как предал Иуда Спасителя, как вошёл в него сатана, как вышел он из светлой Сионской горницы творить своё страшное дело.

И была ночь…

И вот эта ночь покрывает неверующий мир и доныне и будет покрывать, дондеже не придёт Сын Человеческий в Славе Своей, и как бы можно было жить, если бы была только эта ночь?! Как можно было бы жить человеку, если бы он потерял последний разум и остатки совести?! Как бы хватило силы у него жить, даже при его косном сердце, даже при его мёртвой совести, видя такое ужасающее торжество зла, неправды, всякой лжи и всякой мерзости. Как бы он мог принять жизнь, видя, что вся земля залита кровью человеческой, вся залита слезами человеческими, вся в неправде; как бы даже самое косное сердце, даже самая мёртвая совесть могли принять мир и жить в нём?!

Но есть Тот, Кто всё это принял и всё это омыл Кровию Своею, есть Тот, Кто победил диавола. Кто победил самую смерть — это Тот, Кто омыл ноги ученикам Своим.

Нам дано величайшее благо, величайшее счастье — вера, вот вера в то, что сейчас Сам Царь Славы выйдет из царских врат и вы будете вкушать истинное Божественное Его Тело, истинную Божественную Его Кровь. В теснейшем, в таинственнейшем единении с Самим Христом здесь залог общего воскресения, здесь свидетельство о победе над смертью, здесь примирение человека с жизнью, которую нельзя было принять, если бы не искупил её Сын Божий. Ибо Его любовь нас примиряет и нас, грешников, соучастников во зле мира, прощает.

Как же нам ныне, сокрушаясь сердцем и проливая слёзы о грехах, в то же время не ликовать?!

Ибо здесь ныне утверждается наша победа над смертью, наша вера во всеобщее воскресение.

Аминь.



22 апреля 1927 г.

За вечерней Великой Пятницы

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Мы стоим у гроба Господа нашего Иисуса Христа, распятого на Голгофе. Может ли выразить человеческое слово всё то, что испытывает каждый из нас даже косным своим сердцем в этот великий, и страшный, и славный час!

Кому из нас не приходилось стоять у гроба близких и любимых людей?! Что испытываем мы тогда? Два чувства: жалость и стыд.

Когда мы стоим у гроба близкого человека, нам начинают вспоминаться давно забытые события жизни. Перед нами проходит и точно вновь переживается вся наша вместе с умершим пережитая жизнь, и делается нестерпимо его жалко.

А вместе с тем охватывает стыд за многое, что проходило бесследно, что нисколько не смущало, не задевало нашей совести. Охватывает стыд за каждое резкое слово, сказанное ему, за каждое злое к нему чувство.

Вот если бы встал этот умерший человек, какою бы любовью, какою бы лаской мы его тогда окружили.

И всё стыднее и всё труднее делаются нам эти воспоминания о жизни того, кто лежит в гробу.

А ведь ныне перед нами Сам Господь Спаситель!

Ныне мы вспоминаем все события земной Его жизни.

И видим мы Господа в яслях, помним смятение и бегство Божией Матери и Иосифа Обручника, дабы спасти Младенца от рук искавшего Его убить Ирода.

Видим мы Его отроком, поучающим в храме.

Входим в Кану Галилейскую, где Господь совершил Своё первое чудо, дабы благословить радость человеческую. И с каким умилением вспоминаем мы, как пожалел Он бедных людей, которые не могли как должно принять гостей своих и не хватило у них вина.

И потом встают перед нами все милости и щедроты Божий: как Он исцелял больных, как Он прощал грешных, как Он искал спасти погибающие души человеческие, сколько явлено было Господом любви к человеку, к миру, во зле лежащему.

И потом так не хочется нам вспоминать, но стоит неизгладимо в нашей памяти, как нашёлся из двенадцати возлюбленных Его учеников Иуда, предавший Его.

И вспоминается последняя Тайная вечеря, когда Господь умыл ноги ученикам своим, и как апостол Пётр в смущении не хотел допустить Учителя умыть ноги и потом, когда Господь не внял его просьбе, просил умыть руки и главу.

И как Иуда ушёл совершить своё страшное дело…

И как молился Господь в саду Гефсиманском до пота кровавого, и как спали ученики Его, и как Он будил их и взывал к ним, чтобы они бодрствовали.

И как пришли в Гефсиманский сад с кольями, с оружием воины, руководимые Иудой.

И как поцеловал он Учителя своего.

И дальше то, что должно быть выжжено на совести человеческой.

Как привели Спасителя во двор, как били Его тростью по главе, как ударяли Его по ланитам, как надевали на Него посмешище — царскую багряницу — и издевались:"Прореки, кто ударил Тебя!","Радуйся, Царь Иудейский!"

И как осудили Его на распятие, и как возложили на Него Крест, и как Он падал под этим Крестом, неся его на Голгофу. И как распростёрли Пречистое Тело Его на Кресте, взяли гвозди и вбили их в ноги и в руки Его.

И как подняли этот Крест. И как не нашлось жалости в сердце человеческом даже тут, и как хулили, смеялись, издевались над Ним, висевшим на Кресте, Искупителем нашим, давшим нам любовь, милость, благодать, прощение.

И не можем мы не вспомнить этой заботы Его о Матери Своей, когда Он со Креста сказал Иоанну:"Се, Мати твоя", и Божией Матери:"Се, сын Твой".

И как молился Господь за распинавших Его.

И вспоминается, как земля содрогнулась, как камни распались, как Силы Небесные поколебались, как солнце померкло, как ужаснулась вселенная совершённому человеком над Богом своим!

Всё вспоминается ныне, и так же, как при гробе близких людей, здесь, при гробе Господа, ужасаемся и стыдимся того, что мы сделали со Христом, как мы Его обидели, как мы Его огорчили, как мы Ему сделали больно и нашей грешной жизнью.

Ибо для нас Христос есть живой Христос, живущий отныне и до века.

И для нас наши так незаметно проходящие житейские погрешности вырастают перед нашей совестью. Но есть у нас в сердце и то чувство, которое испытываем мы перед гробом близких людей и которое заставляет думать:"Вот если бы он встал, я ему никогда уж не сказал бы так грубо, я бы никогда уже не лгал ему, не обманул его, я бы никогда больше не был таким, как тогда, когда он был со мною и я не жалел его".

Ведь Иисус Христос с нами! Он восстал из гроба!

И если мы искренне, со слезами вспомним грехи наши перед Ним, мы можем по–иному начать жить со Христом!

Аминь.



14 мая 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В Неделю исцеления расслабленного наша мысль невольно обращается к вопросу о значении телесных немощей в деле нашего спасения.

Здесь, так же как и во всех вопросах духовных, нам надлежит сделать усилие, чтобы освободиться от тех понятий мирских и безбожных, которые вплетаются незаметно в наше понимание жизни.

Немощи человеческие, болезни и страдания телесные — это ветви того общего древа смерти, которое выросло из нашего первородного греха. Внутренняя связь греха со смертью и болезнью многократно раскрывается в Слове Божием. Но для нас, желающих уяснить себе не столько внутреннюю природу страданий и смерти, сколько смысл их в деле нашего спасения, надлежит обратить наше внимание на это духовное значение предлежащей нам смерти и испытываемых нами недугов и страданий телесных.

Каждая болезнь есть преддверие смерти, и если человек болящий иногда не помышляет именно об этом конце, то всё же для его жизни духовной, для его дела спасения это посланное ему телесное недомогание должно всегда рассматриваться и переживаться им как преддверие грядущей его кончины. И если смерть человеческая пришла в мир как результат греха, то в то же время ныне сознание неизбежной для каждого человека смерти может стать движущим орудием в деле его спасения.

Смертью, которая — порождение греха, мы хотим бороться с грехом.

И болезнь наша, которая коренится в греховной природе человека, может и должна переживаться нами как нечто положительное в деле нашего спасения.

Что нам дают размышления о смерти, что нам даёт этот грядущий неизбежный для нас конец?

Какое очищение в понимании смысла жизни, какое постоянное укрепление в стремлении к вечности, какую проверку всей жизни, какое постоянное грозное напоминание о нашем богоотступничестве. Как это заставляет нас, склонных к пустому легкомыслию, углубляться и понимать великое значение жизни человеческой, как это заставляет склонных к чувственности и страстям возвышаться над естественно–природным бытием и стремиться к горнему!

Всё это даёт нам та смерть, которая пришла в мир через грех наш.

Так же и болезни. Болезни — порождение греха. Но они должны быть пережиты каждым из нас во спасение и очищение души. Немощи телесные укрепляют в нас веру в духовность нашу. Немощи телесные, как начатки смерти, раскрывают человеку всю тщету, всю призрачность материального бытия и этим возвышают и очищают его дух, стремящийся подняться над материальным бытием. Болезни заставляют просматривать жизнь, заставляют дать отчёт в том, как прожита эта жизнь. Ставят перед человеком, когда он выздоравливает, новые задачи, как бы поднимая его на некую новую ступень внутреннего духовного бытия. Они приучают его к терпению, они научают его уповать на Господа, они раскрывают ему, как и сама смерть, истинный смысл жизни. Но есть ещё нечто: когда мы, верующие, мыслим о смерти, мы утверждаемся в нашей вере во всеобщее воскресение; прообраз этого переживается нами и в наших телесных немощах. Когда мы надеемся, уповая на Господа, что Господь избавит нас от телесного недуга и восстановит нам временное наше земное бытие, мы как бы переживаем здесь прообраз воскресения из мёртвых

Посему болезнь, пережитая не по–мирскому, не как ненужное, досадное несчастье, а как милость Божия, посылаемая для нашего спасения, для нашего утверждения в вере, в любви, в терпении, в надежде, в постоянном уповании на Господа, — так пережитая болезнь возрождает и воскрешает наш дух

Аминь.



15 мая 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Господь в Иерусалиме исцелил расслабленного. Он спросил его:"Хочешь ли быть здоров?"И потом, обратясь к нему, сказал:"Встань, возьми постель твою и ходи!"

Не об одном иерусалимском расслабленном повествует нам Святое Евангелие. Святые отцы и учители Церкви научили нас понимать, как раскрывается в повествованиях евангельских для нашего разумения наша внутренняя жизнь. И повествование евангельское о расслабленном и его исцелении — оно относится к каждому из нас. Каждого из нас вопрошает Господь:"Хочешь ли быть здоров?"И каждому отвечающему в своём сердце утвердительно на этот вопрос Господь и ныне говорит:"Встань, возьми постель твою и ходи!"

И расслабление наше то же, хотя и не всегда в нём содержатся те внешние признаки, какие были у иерусалимского расслабленного. Наш внутренний человек расслаблен, наш внутренний человек требует исцеления, к нашему внутреннему человеку обращены слова Спасителя:"Хочешь ли быть здоров?"Наш внутренний человек состоит из разума нашего, из чувствований наших, из сердца и воли наших, и всё это у нас в расслаблении.

Это тем страшней и тем опасней, что расслабленность входит в нас под видом силы и утверждения.

Иерусалимский расслабленный был болен, но он сознавал расслабленность свою, он жаждал исцеления, он страдал от этой телесной немощи своей, но если бы он, находящийся в расслаблении, мнил бы себя здравым, как бы далёк он был тогда от исцеления! Наше внутреннее расслабление именно таково! Многих из нас многому учили и думали, что этим учением укрепляют наш разум, а на самом деле это мнимое укрепление разума нашего нас расслабляло лишь, лишая нас истинной твёрдости, истинного разумения веры нашей.

Многие из нас потом, осознав это расслабление, были бы рады выбросить из своей жизни многое. А нам казалось в этом несчастном нашем заблуждении, что наш разум окреп, что мы узнали истину и что мы достигли именно той крепости разума, которая делает нам великую честь.

А какие мы были невежи в истинах веры, какой был у нас расслабленный разум при уразумениях этих великих истин веры!

Мы отдаёмся чувствованиям своим, развиваем страсти плотские, воображая, что это делает нас сильными людьми. Нам кажется, что мы не жалкие расслабленные, потому что в нас, видите ли, сильные страсти.

А какие мы расслабленные духом, как мы порабощены страстями, ничтожнейшие, больные! И по сравнению с нами этот иерусалимский расслабленный, сознававший слабость свою и немощь, исполнен истинной силы и здравия! Будучи несчастными рабами своих страстей, ничтожные, расслабленные духом, мы всё же мним себя сильными и здравыми, утверждаясь в этой своей телесной, плотской жизни.

А вот излюбленное детище наше: воля, которой мы так дорожим, которую мы так величаем, которая кажется нам мерилом достоинства человека, ибо там, в миру, презирают людей"слабой воли"; нам кажется эта"сильная воля"печатью даровитости человека. Но находится ли эта мнимая сила воли нашей в каком‑либо соответствии с волею Божией? А не приведённая в соответствие с волей Божией, какая ничтожная, какая призрачная, какая пустая эта сила, воля наша!

Что она может сделать, кроме как только питать страсти наши? Возвысит ли она нас над жизнью, подымет ли она нас горе, соединит ли она нас с вечностью, даст ли она нам то, что должны иметь мы, имеющие истинное человеческое достоинство, образ и подобие Божие?

Эта кажущаяся сила воли нашей есть наше страшное несчастье, страшная наша болезнь, гибель наша, которая, может быть, больше всего повергает нас в самые страшные болезни духовного расслабления.

О, этот страшный диавольский обман, внушивший нам, расслабленным, представление о нашем здравии и силе. И глядя на иерусалимского расслабленного, да научимся сознавать истинную свою болезнь, научимся сознавать истинное своё расслабление в маловерии, в скверной и страстной жизни и, научившись, услышим тогда голос Божий:"Хочешь ли быть здоров?"И ответим Господу всем существом своим нашим утвердительно на этот вопрос, и услышим тогда вожделенный голос Спасителя:"Встань, возьми постель твою и ходи!"

Аминь.



За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Как понятна для всех человеческая печаль о наших телесных немощах! Как понятна тревога за страдающих телесно близких нам людей! Как понятно, что тяжкие болезни телесные всеми считаются несчастьем, и какое явное было бы безумие, если бы кто‑нибудь сказал:"Я растрачу своё здоровье и получу тяжкие телесные болезни, зато потом, в старости, возьму и вылечу их!"Как ясно для всех, что потерять здоровье легко, а вернуть его очень трудно.

Но если бы мы имели глаза, способные видеть незримый духовный мир так же, как мы видим окружающий нас мир, то мы увидели бы, что и души наши также подвержены своим немощам, болезням и страданиям.

И как бы тогда должны были встревожиться люди за ближних своих, видя душевные немощи и болезни, каким бы тогда считалось несчастьем согрешение наше и как бы естественно казалось наше попечение о том, чтобы не захворать этими душевными немощами! Ведь если нас страшат болезни тела нашего, данного нам на несколько лет, чтобы потом здесь оставить его, то как должна страшить нас болезнь духа, который не умрёт здесь с нами и болезнь которого мы понесём туда!

И как бы тогда казался безумным человек, который говорил бы:"Я разорю свою душу, я заражу её всевозможными недугами, а когда наступит время старости, возьму и вылечу её".

А ведь всё это именно так говорится и делается.

И пусть бы это говорили безбожники, пусть бы это делали люди, не имеющие веры, для которых само слово"душа"есть нечто фантастическое, не существующее, — а ведь так говорим и делаем мы, называющие себя верующими людьми!

Так как же сильна отрава мирскими понятиями, мирским самочувствием!

До чего мир овладел всем нашим существом, если, вопреки вере нашей вопреки разуму нашему, вопреки тому, что кажется столь очевидным и несомненным, мы живём и чувствуем по законам мира, по законам безбожия, по законам неверия!

И если человек, растративший своё здоровье, скажет на склоне лет человеку юному:"Береги здоровье своё — потерять его легко, а восстановить иногда невозможно", никто да не скажет этому человеку:"Зачем ты говоришь так, ведь ты сам‑то растратил его, потерял его, зачем же ты учишь людей молодых тому, чего не делал сам".

Для всех будет понятно, что чем безумнее растрачивал своё здоровье человек, тем больше он имеет права предостерегать от этого безумия других. Почему же, когда человек обращается к молодым людям и говорит о том, чтобы они с этих лет оберегали свои души от духовных немощей и болезней, — почему тогда это кажется странным и так часто мы слышим слова:"Вы уже пожили в молодости, вам теперь хорошо говорить о воздержании и спасении, вот когда и мы поживём, и мы тоже начнем спасаться".

Чем больше было растрачено душевных сил, чем больше было приобретено душевных болезней, тем сознавший всё это больше имеет права утверждать, какое это страшное горе: с молодых лет не встать на путь спасения. Вот почему так радуется сердце, когда к Святой Чаше подходят люди молодые. Пусть молодые люди твёрдо знают и крепко утверждаются в том, что путь спасения нужно начинать с самых юных лет, что безумна диавольская мысль, будто бы сначала надо разорить душу, а потом, когда придёт старость, спасать её.

Даст ли Господь столь долгую жизнь, даст ли Господь покаяние, даст ли Господь спасение?!

Но если ты прожил в этом осквернении своей души и в этих болезнях своих жизнь свою, если ты пришёл в разум уже на склоне лет своих, то не приходи в уныние, не приходи в отчаяние, не думай, что спасение потеряно для тебя. Пусть стоит перед тобою великое обетование Слова Божия о том, что никакой грех, никакое растление души, никакая болезнь духа не могут быть смертельными, пока ты жив, пока открыт тебе путь покаяния!

Христианство имеет благую весть о спасении не только юным, имеющим счастье встать на путь жизни духовной с молодых лет, — оно несёт её всем людям.

Христианин всегда может начать жить сначала!

Аминь.



20 мая 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Ныне мы совершаем память святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова — любимого ученика Спасителя, возлежавшего на груди у Господа Иисуса Христа на Тайной вечери, ученика Господа, которому Он со креста передал заботы о Матери Своей, ученика, который хотел низвести огонь с неба, дабы наказать нечестивых, не принявших Спасителя в город свой.

Эта любовь Господа к апостолу Иоанну как бы почила на нём и сделала его апостолом любви и апостолом огненных откровений о судьбах Церкви и мира.

Любовью содержится вселенная. Ибо что есть любовь?

"Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится"(1 Кор. 13, 48)".

Вот что есть любовь. Вот что должно быть в сердцах людей, которые хотят быть учениками Спасителя.

Говорить о любви, проповедовать любовь, говорить о том, какое это возвышенное, какое это великое чувство, и при этом не дать силы любить было бы дело пустое. Многие, вне Церкви стоящие и от Церкви отпавшие, тоже проповедовали и проповедуют любовь.

Но Святая Церковь не только возвещает миру благовестие о любви — она указывает самый источник любви и даёт силы из него черпать воду живую. Этот источник — Божественная литургия.

Призывать к любви, когда не любится человеческому сердцу, говорить о том, как прекрасно любить, и не дать силы любить, оставить человека жить по законам естественного его бытия — это значит сделать пустое дело.

Но Святая Церковь даёт нам благодатные силы, чтобы сделать дело великое; давая вкушать жертвенную Кровь и Тело Спасителя, она даёт силы подняться до жертвенной любви.

Но если мир, во зле лежащий, в ненависти и разделении пребывающий, в этой нескончаемой борьбе, если он, этот ненавидящий Христа мир, живущий по законам ненависти, эгоизма, если мир этот не погиб ещё окончательно от ненависти и злобы, то потому только, что на земле совершается Божественная Евхаристия.

И если среди нас, верующих, столько зла и вражды, если среди нас, называющих себя христианами, царствует мирское разделение, то не Святая Церковь, не учение Спасителя, не Божественная Евхаристия виною тому, а наш собственный грех, ибо, так живя, мы живём по законам естества нашего, являемся такими же мирскими людьми, как и безбожники. Но если и в нас содержится чувство любви и единства, если мы не задыхаемся от всеобщего озлобления и ненависти, то потому, что мы сопричастники Евхаристии, этой Божественной жертвенной любви.

Ныне, совершая память апостола евангелиста Иоанна Богослова, мы возвещаем об этой любви Божией, раскрытой нам в Евангелии, утверждаемой нами в Евхаристии.

Проповедь о любви должна казаться странной, а для многих и смешной, когда жизнь утверждается совершенно на противоположных началах. Что‑то забытое, отжившее звучит в этой проповеди любви, в то время как люди без ненависти, без раздражения не могут прожить ни единого часа.

Но именно в такое‑то время особенно и надлежит нам вспомнить заповедь Божию о любви.

Ибо чем ниже падает человек, тем он более нуждается в том, чтобы ему указывали на высшее, к чему он должен стремиться.

Ныне, совершая память святого апостола Иоанна Богослова, мы должны указать и на то, куда ведёт этот путь ненависти. Это открыто нам в том Откровении, которое дал ему Господь.

Небеса разверзлись, и увидел он страшное грядущее.

В конце пути беззакония стоит страшный образ зверя–антихриста.

Аминь.



21 мая 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Бог не есть Бог мёртвых, но Бог живых. И если умершие люди всё продолжают жить, то умершие святые угодники Божий действительно продолжают участвовать в жизни человеческой.

И это участие в жизни нашей как бы всё более и более раскрывает перед нами образ того или иного угодника Божия.

Мы знаем об угодниках Божиих не только то, что нам сообщает их житие, но и то, о чём свидетельствует это действительное их участие в нашей жизни. И если взять образ св. Николая Чудотворца, то для нас образ этот написан не только житием его, но всем многообразием благодатного его действия на нашу жизнь. Он как бы приближается, вырастает, уясняется нами всем тем воздействием на жизнь нашу, которое мы чувствуем, в которое мы верим. И в сознании верующего народа образ Николая Чудотворца уже не только то, что написано о нём, а и всё то, о чём свидетельствует сама жизнь.

Что же в этом образе является наиболее назидательным для нас?

"Святой Николай Чудотворец — ревнитель православия". Когда мы молимся святым угодникам Божиим, мы чувствуем, обращаясь к ним, наши слабости и хотим, чтобы они нас освободили от этих слабостей и немощей. Нам хочется восполнить недостающее в нас самих, нам хочется научиться тому, что мы видим в этих угодниках Божиих Что же для нас значит, ныне живущих, быть ревнителями православия? Чему должна научить нас эта ревность? Что значит именно теперь воспламениться духом Николая Чудотворца?

Надлежит прежде всего ревновать о чистоте православия, ограждая его от всевозможных попыток искажения со стороны лжебратии.

Эта ревность должна излечить нас от равнодушного отношения к вопросу, где истинная Православная Церковь, чтобы не было этих бессильных слов о том, что можно веровать в Бога и без Церкви, или о том, что можно молиться во всякой Церкви, где служат по уставу православному, чтобы не было малодушного безразличия, куда ходить молиться, лишь бы внешняя форма богослужения соответствовала привычке. Эта ревность о православии должна раскрыть, что истинная Церковь — единая.

Всякая другая Церковь — подделка, всякий другой священнослужитель, выдающий себя за православного, — ряженый самозванец.

Нужно ревновать о православии, чувствуя всем существом своим, что истинное богопознание, истинное спасение может быть только в одной истинной Православной Церкви, ибо только в ней одной совершается таинство Евхаристии. Ревновать о православии — это значит ограждать себя от безбожного мира.

Это ограждение должно быть в твёрдом исповедании своей православной веры. Здесь ревность о православии должна излечить нас от этого малодушного и трусливого скрывания своей веры, здесь она должна воспламенить нас, нашу"гордость о Христе", которая должна скорее слишком побуждать к обнаружению своей веры, чем заставлять прятать её.

Мы должны излечиться совершенно от малодушного желания, чтобы нас по виду принимали за таких же безбожников, как они сами. Мы должны перестать бояться насмешек и надругательств. Мы должны перестать прятать нашу веру, потому что мы должны сознавать себя избранным народом. Верующие должны чувствовать себя избранным народом. Верующие должны чувствовать себя новой тварью, особым родом христианским.

Но ревность о православии не должна ограничиваться только нашей защитой православия, не должна ограничиваться только тем, что мы будем отделяться от тех, кто не исповедует православной веры.

Ревность о православии должна побуждать нас ещё и к положительному устроению нашей внутренней духовной жизни.

Эта ревность должна воспламенить наше сердце на трудную постоянную духовную работу над устроением своего внутреннего мира, дабы подготовить его к вечному бытию.

Мы должны перестать так легко побеждаться мирской жизнью, мирскими нашими заботами, мирскими увлечениями.

В миру нет жизни!

Там такая же подделка, как в переряженных, но нисколько не православных храмах!

Как в этих храмах не совершается Евхаристии, а есть просто хлеб и вино, так и в мирской жизни нет никакой жизни, а есть только смерть, наряженная жизнью. Нам надлежит стяжать истинную жизнь вечную и для этого надлежит стать на путь трудный, а при данных условиях для человеческих сил почти невозможный путь духовный, который можно совершить лишь благодатными силами Церкви. И для того, чтобы это было не минутной вспышкой, не минутным движением души, не порывом лишь, а действительно постоянным, ежедневным упорным нашим трудом, для этого воистину недостаточно человеческих сил.

В этом делании нам надлежит испрашивать помощи и через святых угодников Божиих.

Будем просить помощи и у св. Николая Чудотворца, дабы он воспламенил ревность нашу о святом, великом, вечном православии.

Аминь.



22 мая 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нём источником воды, текущей в жизнь вечную"(Ин. 4, 13–14).

В этих словах Спасителя, сказанных самарянке, раскрывается самое существо нашей жизни.

"Пьющий воду сию, возжаждет опять".

Это говорится о той мирской жизни, в которой мы так жадно и напрасно ищем удовлетворения. Вода, которую обещает дать Спаситель, которая сделается источником"воды, текущей в жизнь вечную", это есть та духовная жизнь, по которой тоскует всякая человеческая душа, но на путь которой встают так немногие! Это жадное стремление найти удовлетворение в мирской жизни никогда и никого не удовлетворяет, и в то же время все, решительно все соблазняются этим стремлением найти удовлетворение именно здесь. И каждый возраст имеет свои собственные мирские соблазны. И проходит один возраст, и наступает другой, в котором эти прежние соблазны кажутся ненужными, а являются новые. Но вновь проходит сей возраст, наступает иной — и опять прожитое кажется уже ненужным, а нужным — вот то, что испытывается, что влечёт сейчас. И до глубокой старости всё хочет человек в этих мирских стремлениях своих найти себе какое‑то удовлетворение и успокоение — и всё жаждет опять, и всё жаждет опять и опять!

Что же препятствует ему обратиться к источнику"воды живой"? Препятствует ему враг нашего спасения — диавол, действующий через наши страсти, через гордость нашу, через плотские страсти наши, через наши мелкие и крупные и сознательные и бессознательные грехи.

А что значит вот эта неудовлетворённость человека мирскими заманчивыми, но не удовлетворяющими его соблазнами? О чём это свидетельствует?

Это свидетельствует о том, что удовлетворение человеку может быть дано только тем, что удовлетворит вечное в нём начало. У человека не хватает сил иногда утвердиться в вере, и он думает, что живя как безбожник, всё время стремясь потопить тоску свою в суете мирской, он идёт дорогой истинного земного счастья, но вот это внутреннее бессмертное, вечное начало в нём говорит ему:"Не то!"

Когда его влекут мечты честолюбия, славы, самолюбия, гордости и ему кажется, что он получил что‑то насыщающее ненасытимую жажду страстей, душа его говорит:"Не то!"Когда он, отдаваясь плотским страстям, этим ненасытным страстям плоти нашей, думает по временам, что нашёл истинное счастье, а бессмертный дух его говорит ему:"Не то!"

И вот это"не то"страшной тоской проходит в душе каждого человека, через всю его жизнь, наполненную жадным и пустым стремлением к удовлетворению"страстей".

Но кто пьёт"воду живую", которую даёт Спаситель, тот не будет жаждать вовек!

В самом деле, разве по пути духовной жизни не идут люди всех возрастов? Разве человек, вставший иногда в самые юные годы на путь духовной жизни, не проходит его до глубокой старости, всё более и более, всё с большей и большей полнотою испытывая чувство радостного удовлетворения?

Разве мелькает, как сон, то, что даёт духовная жизнь? Разве она оставляет место этой неудовлетворённой тоске о чём‑то иногда не осознанном, но всегда мучительно тревожащем человеческое сердце?

Разве кто‑нибудь вставший на путь духовной жизни когда‑нибудь не получал то, что ему обещано Спасителем?

Разве истинно счастливый человек не тот, кто живёт в Боге и для Бога?

Разве не им сказал апостол Павел:"Всегда радуйтесь".

Почему же около этого Великого Источника нашего спасения, нашей радости, нашего счастья так мало стоит людей?

Ведь Он для всех открыт. Он всем обещан. Он всем даётся, Он и ныне в той Святой Чаше, из которой вы будете вкушать Евхаристию!

Какая же диавольская сила зла и наваждения в миру!

Аминь.



1 июня 1927 г.

За всенощной под Вознесение

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Праздник Вознесения Спасителя — это праздник великих обетований!

Обетований о ниспослании Духа Святого Утешителя и о втором славном пришествии Господа нашего Иисуса Христа.

Эти обетования дают нашей жизни и крепость, и силу, и утверждение; в этих обетованиях о ниспослании Духа Святого Утешителя и о втором славном пришествии Господа нашего Иисуса Христа мы черпаем силы надлежащим образом относиться к торжествующему в мире злу.

Встают иногда недоуменные вопросы: как можно жить на свете, не имея веры в эти великие обетования? Как можно жить на свете, когда такое торжество в мире зла?

Казалось бы, не какую‑нибудь особенную чистую душу и какое‑либо особенное чистое сердце, а просто имей человек немножко совести, немножко жалости к ближним, немножко любви к правде — и он никогда бы не смог примириться с тем ужасающим торжеством зла и насилия, которое существует в мирской жизни; просто изболеться должно было бы самое нечувствующее, огрубелое, окаменелое человеческое сердце!

Нужно какое‑то диавольское ослепление, чтобы, не имея веры в эти упования наши и видя, как страдает весь мир, изнывая от зла, всё‑таки жить, и жить как ни в чём не бывало!

Это не"бессовестно", это — диавольское наваждение!

У нас, верных, есть сила жить потому, что у нас есть печать дара Духа Святого Утешителя и потому, что у нас есть вера в грядущее второе пришествие Спасителя.

И когда мы изнемогаем на пути нашей духовной жизни, изнемогаем от борений с нашими страстями, и когда мы видим всю трудность пути спасения через злой и страшный мир, и когда мы сознаём всю немощность и слабость наших человеческих сил в деле спасения, мы не унываем и не впадаем в отчаяние, потому что у нас есть вера в Духа Утешителя, в благодатные силы, в то, что не мы своими силами можем стяжать спасение, а что Господь Милосердный благодатию Своею спасает нас.

Но больше всего нам подаётся утешения и утверждения в наших скорбях великими обетованиями, когда наша скорбь касается судеб Святой Церкви.

Нет таких испытаний, которые могли бы нас лишить этой веры и этих упований.

Какие бы потрясения и какие бы ловушки ни ставились диаволом на пути Святой Апостольской Православной Церкви, мы веруем в это славное пришествие Спасителя, Который найдёт на земле Церковь Свою.

Но вспомним, как святые апостолы проводили дни свои, получив это обетование?!

Сей праздник не научает ли нас и тому, как нам надлежит жить, чтобы быть достойными этих обетований.

Святые апостолы единодушно пребывали вместе. Святые апостолы пребывали всё время в молитве. Святые апостолы пребывали всё время в преломлении хлеба.

Святые апостолы шли на проповедь, святые апостолы исповедали Имя Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, и безбоязненно шли на мученическую смерть.

Вот как надо жить, чтобы достойно идти навстречу Христу грядущему.

Аминь.



2 июня 1927 г.

Вознесение

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Мир вам", — сказал воскресший Спаситель, встав посреди учеников; а как же"не мир, но меч"?

Как примирить эти два противоположных слова Спасителя? Не раскроется ли нам, какой мир возвестил воскресший Господь, если мы рассмотрим, какого мира не должно быть?

Ведь и по словам св. Григория Богослова — есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие.

Какой же мир не есть мир? О какой брани, о каком мече возвестил нам Христос?

Не должно быть мира в наших собственных душах с тем, что препятствует делу нашего спасения, что порабощает нас нашему естественному бытию, что отдаёт нас во власть страстей; здесь должно быть разделение, здесь должен быть меч, с болью рассекающий внутреннюю жизнь человека, здесь не должно быть мира — здесь должна быть брань, должна быть внутренняя война. И как часто мы здесь погрешаем недобрым миром, воедино соединяя с духовной жизнью враждебную непримиримую стихию!

И какая путаница, какой внутренний хаос царствуют тогда в душах человеческих!

Не должно быть у нас мира с царством мирским — здесь должно быть разделение, здесь должен быть меч, рассекающий наше Царство Христово"не от мира сего"с царством бесовским, антихристианским, диавольским, мирским; здесь должно быть прекрасное разногласие, должна быть внутренняя брань, должна быть война, должен быть меч. И как часто мы погрешаем, как страшно часто мы погрешаем здесь, думая соединить несоединяемое, желая по нашей крайней лености и немощности как‑нибудь остаться и служителями Христа, и не отойти от служения антихристу!

Здесь не должно быть мира — здесь должно быть прекрасное разногласие!

Не должно быть мира особенно с тем, что имеет лишь видимость истины Церкви, и потому заповедала нам Церковь Святая, с особою силою утверждая невозможность мира с еретиками и раскольниками, искажающими образ истинной Церкви, что здесь должна быть беспощадная брань за истинное святое православие, здесь невозможно никакое прекрасное единомыслие. Там, где подделка под Церковь, — там не может быть истинного Христова мира! И да сохранит Господь от того, чтобы нам здесь погрешить!

Чем оправдаемся мы в день Страшного суда, как не этими словами:"Веру соблюдох".

Праведными делами своими? Своими подвигами добродетели? Чистотою сердца? Когда мы все во грехе! Вот это бы слово‑то только сохранить нам и им оправдаться:"Веру соблюдох". Ибо это ли не есть хула на Духа Святого, которая не простится ни в сей жизни, ни в будущей.

Когда выдаётся за истинную Церковь подделка под Церковь? Ведь Церковь зиждется на благодатных дарах Духа Святого, так не кощунство ли есть выдавать за эти дары человеческую антихристианскую подделку? Вот какого мира не должно быть! Мир, возвещённый Господом, это есть мир церковный, благодатный — дух истины и любви. Залог и основание этого мира есть святое таинство Евхаристии. Святая Кровь Господа нашего Иисуса Христа, излиянная за грехи мира, Тело Его Святое, ломимое за нас и ныне нами вкушаемое. Но сия Кровь и сие Тело преподаются только в истинной Святой Православной Церкви.

Аминь.



4 июня 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Ныне Святая Православная Церковь совершает молитвенную память святых отцов Никейского Собора.

Как же не прославлять Святой Церкви святых отцов I Вселенского Собора, когда это есть основание, на котором она зиждется? Утвердили отцы Никейского Собора нашу веру в Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единосущного Отцу.

Никейский Собор разрушил страшную арианскую ересь.

Арианская ересь — это обновленчество IV века.

Что есть всякое церковное обновленчество всех времён и всех видов?

Это обмирщение церковное — церковного ли сознания, церковной ли жизни, церковного ли строя. Это приноравливание к"мирскому"разуму, жизни, порядку.

Арианство было обмирщением религиозного сознания православной Церкви IV века. Оно хотело великие тайны Боговоплощения приноровить к мирскому, человеческому рассудку, низвести великие истины веры до простого рассудочного понятия.

Миру кажется жизнь простой, у него не вяжутся с этим простым пониманием жизни непостижимые истины веры.

Жизнь для него — это только то, что видит глаз и что могут осязать руки, что составляет нашу плоть и нашу кровь. Это простое, осязаемое, как будто понятное и ясное не нуждается ни в каких высоких непостижимых тайнах. Но вот когда мы присутствуем при таинстве смерти и когда эта понятная и ясная плотская жизнь, которая и есть вся жизнь для неверующего рассудка, когда она угасает на наших глазах и когда подходит разрушающаяся плотская жизнь к такой потусторонней грани, когда нам видится уже за пределом вещественного бытия человеческого его духовное бытие, когда мы прозреваем в этот момент совершающегося на наших глазах таинства смерти нечто, что стоит за всей нашей видимой жизнью, — тогда мы чувствуем, что жизнь имеет таинственную, непостижимую связь с истинами веры, которые мы исповедуем.

Неверующий смотрит на окружающий его мир, и ему всё представляется таким простым и ясным: небо как небо, звёзды как звёзды, земля как земля; если он человек учёный, он знает, из чего всё это состоит и как всё это можно разложить на части.

Где же тут место таинственным законам невещественного мира, где же тут место тайнам веры?

Но когда человек созерцает вселенную очами веры и когда за этим видимым миром, его окружающим, душа его, сердце его трепетно ощущают высшее Божественное начало, тогда видит верующее сердце и таинственную связь мироздания с великими истинами веры.

Когда человек неверующий живёт на свете, всё время отдаваясь внешним заботам, ему кажется, что его жизнь — это служба, его квартира, его семья, это его удачи или неудачи, вся жизнь ему представляется соединением этих чередующихся понятных и простых жизненных фактов.

Но если человек заглянет в свою душу и посмотрит, что у него там, внутри, какой новый, какой таинственный, какой сложный, какой страшный мир увидит он там. И он почувствует, что вот этот внутренний мир имеет таинственную связь с теми великими истинами веры, которые человек исповедует.

Краеугольное основание этих истин веры дано нам Никейскими святыми отцами. Да прославит их Святая Православная Церковь!

Аминь.



5 июня 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Диавол — отец лжи, диавол — клеветник. Где диавол, там ложь и разложение.

Путь нашего спасения — путь духовной жизни, это есть борьба с многообразными наветами диавольскими.

В духовной нашей жизни мы всё время стараемся с Божией помощью, с Божией благодатью разоблачить диавольскую ложь, освободиться от диавольских наваждений; как только ни ухитряется диавольская бесовская сила обмануть, обольстить спасающуюся душу человеческую всевозможными коварными обольщениями, наваждениями и ложью.

Ложь диавольская прикрывается правдой, безобразие прикрывается красотой, ужасающая неправда прикрывается видимостью истины, и надлежит верующим и спасающимся всеми силами души своей помолиться Господу, чтобы Господь дал силы и разумение распознавать, где ложь, где безобразие и где истина, правда и Божественная красота. Изображает диавол мир блистательным и чарующим. И это наваждение столь ослепляет порабощённых диаволу, отпавших от Господа, что они уже теряют самую способность понять, какая это есть ложь, какое всё это есть диавольское обольщение. Диавол создаёт видимость единства между людьми, а там, внутри, кипит бесовская работа над разложением душ человеческих, и эти люди, как бы ослепшие или в бреду живущие, занятые побрякушками видимого единства, механического соединения, не чувствуют, какою пропастью отделяется один человек от другого. И наводит на человека страх и ужас, наводит на человека всевозможные страхования, внушая ему, что конечное состояние жизни есть смерть и тление. И так обольщается этой ложью отпавший от Бога человек, что ему начинает казаться, что это‑то и есть действительная правда, что вся жизнь сводится к разлагающемуся человеческому телу. Но мы гоним эти наваждения, мы преодолеваем эту диавольскую мысль–ложь, и когда нам подлинное единство подменяют механическим, видимым единством обольщения диавольской силы, мы говорим, что это не есть единство, что это не то, и жаждем единства духа, подлинного единства церковного. И когда нам показуется пустая яма в конце жизненного пути нашего, показуется нам тленный гроб как конец нашей жизни, мы говорим: неправда,"чаем воскресения мертвых"!

Но наибольшая сила диавольская, наибольшее наваждение бесовское направлено на духовную жизнь, и наипаче на жизнь Церкви.

В духовной жизни нашей мы постоянно встречаемся с этим бесовским наваждением.

Когда нас тащит в разные стороны вражеская сила, мы знаем, кто это работает в нашей внутренней жизни.

Там, где Господь, там собирается дух воедино, где диавол и наваждение бесовское, там распадается, разлагается жизнь духовная.

Жизнь, Господом созданная, содержит тело человеческое в единстве, а грех и смерть — диавольское порождение — влекут его к тлению.

Дух Божий собирает душу воедино, а диавольская сила влечёт её к распаду. Но ненавистнейшее для диавольской силы — единство церковное.

С древнейших времён именно на эту славную твердыню направлены главные нападения сатанинские; какие здесь были бои, какое бывало здесь коварство, сколько здесь диавольского ухищрения, мы можем узнать, изучая прошлое Церкви.

Ереси, расколы, всевозможные ухищрения, дабы расколоть единство Церкви, — вот о чём свидетельствует история, о чём предрек апостол Павел, говоря:"Я знаю, что, по отшествии моём, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада; и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою"(Деян. 20, 29–30).

Но может ли лжец и клеветник воистину расколоть Святую Церковь?

Он может погубить, может повергнуть в страшное нечестие, и заблуждение, и страшный грех отдельные души человеческие, но единство церковное, но Святой Агнец, но Святая Православная Церковь останутся непоколебимыми во веки веков.

Аминь.



11 июня 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Ныне храм наш имеет необычный вид: он украшен деревьями и цветами, природа как бы участвует в нашей радости.

Что же ныне празднуем мы?

Ныне праздник истинной веры жизни, не жизни мирской, не жизни суетной, не жизни преходящей, не жизни, которая как сон, не жизни, которая подвержена тлению, не жизни, которая есть смерть, — мы празднуем ныне истинную жизнь, а не жизнь мирскую.

Там, в миру, принимают за живые лица маски мертвецов. Там принимают за жизнь маску жизни, там за жизнь принимают смерть и не видят всего безобразия этой мёртвой, тленной, грешной жизни. Нам такая жизнь не нужна, мы такой жизни не празднуем, мы такую жизнь не славословим. Для нас жизнь — это служение Господу, это очищение сердца нашего, это жертвенная любовь к людям, это подвиг, это молитва, это созерцание вечности.

Но как же нам стяжать жизнь сию, как нам приобщиться не к тлению, а к бессмертию?

В какое бы уныние повержены были мы, если бы видели только эти вожделенные пред собою дали бессмертия и не могли бы сами войти в них…

И сказал Господь, что пошлёт нам Духа Утешителя.

В день Пятидесятницы апостолы единодушно пребывали вместе, и вот сделался шум, как бы от сильного ветра, и разделились языки, как бы огненные, и почили на апостолах, и исполнились они Духа Святого, и начали пророчествовать на разных языках всем народам, пребывавшим во Иерусалиме. И свидетельствовал Апостол Павел о воскресшем Христе и уверовало до трёх тысяч человек (Деян. 2, 24).

Вот этот‑то благодатный огонь, сошедший на апостолов и ныне пребывающий в Святой Православной Церкви, — это и есть тот Дух Утешитель, Который даёт нам благодатные силы, дабы не сделаться рабами тления, а быть сопричастниками бессмертию и вечной жизни.

И ныне этот благодатный огонь попаляет терние наших погрешений, и ныне он даёт нам благодатные силы не принимать образы смерти в миру за истинную жизнь. Он попаляет нашу гордыню, попаляет наше сластолюбие, попаляет все наши смертные грехи, мешающие нам лицезреть истинный образ жизни, служить Господу, жить в молитве, в чистоте, в послушании, идти той дорогой, которую нам заповедал Господь наш Иисус Христос.

Эти огненные языки благодати Божией, пребывающие в святых таинствах Церкви, они всё тот же огонь, они всё та же благодатная сила, что и там, в Иерусалиме.

И так же мы и ныне утверждаемся этой благодатной силой в вере, так же и мы делаемся новою тварью. Нас эта благодатная сила Духа Святого перерождает, и мы делаемся новым, другим народом.

Но для того, чтобы нам сподобиться быть носителями сей благодати, для этого нам надлежит единодушно пребывать вместе, для этого нам нужно исповедовать истинную православную веру, надлежит нам дерзновенно исповедовать имя христианина, надлежит нам иметь друг ко другу любовь, надлежит нам иметь чистое сердце, надлежит нам исполнять заветы Святой Православной Церкви, надлежит нам поститься и пребывать в молитве.

Вот тогда и мы услышим шум как бы от сильного ворвавшегося ветра и ныне узрим благодатный огонь Духа Святого.

Аминь.



13 июня 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Ныне великий праздник Святого Духа, Духа Утешителя, Духа животворящего, Духа благодати Божией. Ныне сошествие Духа Святого на святых апостолов и учеников Божиих.

Дух Утешитель. Печаль мирская ведёт к смерти.

Что может утешить в печали мирской? Мирская же удача? Но разве человеческая мирская жизнь не есть цепь беспрерывных и тяжких горестей?

Какой же земной радостью будут утешаться эти скорбящие в земных печалях?

Надо утешение искать не там!

Дух Утешитель — Святой Дух, посланный на святых апостолов и учеников Спасителя и пребывающий в Церкви, сей Дух воистину утешает нас, утешает нас тем, что благодатно открывает нам высший смысл жизни, перед которым всё мирское теряет свою скорбь.

Когда видит человек перед собою главное, для чего надо жить, земные печали тускнеют и перестают мучить человеческую душу, и окрыляется, и просветляется она, и воистину становится утешенной.

И мы плачем, но мы всегда радуемся.

Дух Святой животворит жизнь человеческую, ибо жизнь мирская, жизнь без Бога, жизнь без Духа Святого — это постоянное умирание.

Дух Святой, благодатно воспламеняя сердца наши истинной жизнью, делает нас сопричастниками жизни бессмертной и здесь, ещё на земле, открывает нам радость вечного, нетленного бытия. Он поднимает человека над естественно–природным бытием.

Как же стяжать нам Святого Духа Утешителя животворящего? Нам преподаётся благодать Божия, но нам что‑то надлежит сделать, чтобы она стала действенною в нас. Она даёт нам силы, но нам нужно, чтобы эти силы пришли в движение в нашем сердце. Что же нам нужно для того, чтобы воистину"стяжать Духа Святаго Божия", как говорил преподобный Серафим?

"Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное"(Мф. 5, 3). Нищету духовную надлежит иметь, чтобы вошла в человеческое сердце благодать Божия.

Что же это за нищета духа, которой требует от нас Господь? Есть ли это духовное бессилие человека, есть ли это его греховные немощи? Никак! Нищета духовная — это есть всецелое, всем своим существом, всею душою, всем разумением своим отдание себя воле Божией.

Смиренная нищета духа — это есть путь в наше сердце благодати Божией. И что же, таковые нищие духом, стяжавшие благодать Божию, будут ли немощны в созидании Царствия Божия? Не будут ли они истинными пламенными служителями Христа? Не будут ли они испытывать, что ревность о Господе снедает их? Не будет ли гореть в их сердцах стремление к исповедничеству, к борьбе со страстями, к духовной жизни?

Нищие духом — дерзновеннейшие воины Христовы.

Огонь Духа Святого испепелит в их сердцах малодушие и робость, страх и угодничество, они будут бояться одного лишь греха.

Там, где надлежит исповедовать имя Христово, у них найдутся дерзновеннейшие слова!

Аминь.



18 июня 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Беспримерна в истории мира борьба могущественнейшего Римского государства и ничтожной кучки людей, собравшихся в Сионской горнице. Беспримерна по неравенству борющихся сторон, по цели, во имя которой велась борьба.

Беспримерна — победа! Кем велась борьба между языческим миром и Церковью Христовой?

С одной стороны стояло могущественнейшее государство, которое обнимало почти весь известный тогда мир.

А с другой — апостол Пётр, апостол Павел, апостол Иоанн, апостол Иаков и другие апостолы, люди без мечей, без копий, без всяких признаков внешней силы, вооружённые словом, вооружённые благодатию Божией. Вышли люди бороться пустыми, по человеческому пониманию, руками.

Разве это не беспримерная в истории мира война?!

Но из‑за чего же она разгорелась?

В Рим стекались всевозможные народы всевозможных верований, и цинично безразличная к вопросам веры римская власть относилась снисходительно к ним, проявляла полную веротерпимость.

Но вот христианство оказалось чем‑то ненавистным, неприемлемым, недопустимым, какою‑то страшной государственной опасностью. Эта ненависть к христианам воспламеняла владык римских в течение 300 лет с небольшим перерывом, и эта ненависть не ослабевала, а возрастала, и последнее гонение было самым страшным из всех

Что же за причина такой ненависти?

Что же это были за люди, которые угрожали общественной нравственности? Они хуже были всех тех, кто приносил непристойнейшие жертвы непристойным богам?

Неужели римская власть действительно верила в те нелепые клеветы, которые распространялись о первых христианах? Неужели она не могла проверить и не проверила, что действительно представляют собой эти странные люди?

И если бы было правдой то распутство, в котором обвиняли христиан, разве развратный Рим всё это не простил бы?

А какой смысл был борьбы для христиан?

Какова цель была, которая их воодушевляла? Разве они не молились за властей римских? Разве они не признавали всего, что требовалось от них государством?

Да, признавали и молились, но, кроме того, они признавали над собой ещё другую, высшую власть — власть Господа Бога. Они были не только гражданами Римской империи, но и"гражданами неба", и даже прежде всего"гражданами неба".

Поэтому они считали, что их государство — Церковь; эта Церковь живёт в условиях мирских, организованных государственной властью, и кесарево она отдаёт кесарю, но служит Богу, и для того, чтобы отстоять это своё Царство"не от мира сего", она не соглашается ни на какие действия, которые были бы отречением от этого высшего Царя царей. Вот это отстаивание духовного Царства и было предметом борьбы для христиан с язычеством.

Когда во время диоклетиановых гонений было почти поголовное опрашивание христиан и была масса отошедших и не выдержавших испытаний, гонители требовали лишь формального отречения, они, как бы снисходя к верующим, разрешали веровать, как они хотят. Брось кусочек ладана и потом иди и живи, как тебе вздумается. Это движение руки, которое избавляло от ужасающих мучений, и было недопустимо для совести христиан, потому что этим кусочком ладана мирское начало внутренне порабощало Святую Церковь. Как же кончилась эта борьба?

Невероятно для человеческого разумения, совершенно непостижимо, но тем не менее она кончилась победой христиан над язычеством.

Как же не изумляться, как же не благоговеть, как же нам не испытывать трепета, читая историю гонений христианских, пред величием Духа Святого Божиего, руководившего этой борьбой? И легионы римские, и трон римский, и вся великая мирская власть и сила — всё это оказалось ничто перед Крестом Господним. Крест Господень победил римские легионы. Что же невидимое стояло за этой борьбой? С одной стороны стоял диавол, с другой стороны стоял Господь наш Иисус Христос.

Это столкновение было первым ужасающим натиском диавольской силы на Святую Церковь.

Это была борьба неравная не по человеческому разумению, а в смысле могущества Римского государства и ничтожности сил апостолов–рыбаков.

И это была совершенно неравная борьба для верующих людей в смысле ничтожности сил диавольских и непобедимости сил Христовых.

В этой борьбе разгулялась бесовская сила, это был истинно как бы её мир.

Господь наш Иисус Христос даровал победу Церкви Своей, которая возросла, окрепла и восторжествовала на мученической святой крови.

Не кончилась борьба диавола со Святой Церковью после окончания 300–летних гонений. Началась другая борьба: начались нападения еретические, начались нападения на отдельных людей, ведётся эта внутренняя невидимая брань и будет вестись до последнего дня существования мира. Но эта первая борьба, закончившаяся полной победой, — она для нас предрешает грядущую, последнюю победу, когда Господь приидет во славе Своей.

Сколько прославленных мучеников за эти 300 лет! Сколько великих угодников Божиих! Какой пример дерзновения в исповедании веры, какое мужество, сколько молитвы, какая жертвенная, какая великая любовь!

Но за эти долгие столетия сколько было умучено людей, имена которых не могла запомнить и записать Святая Церковь, а ведь и на этой крови неведомых письменам великих мучеников зиждется Святая Церковь. И если мы с благодарностью молитвенно вспоминаем великих наших мучеников и угодников Божиих, то как же Святая Церковь могла бы не вспоминать и всех тех замученных святых, имена которых не могли быть сохранены ею. Ныне эту молитвенную память мы и совершаем — память всех святых!

Аминь.



19 июня 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Евангельское чтение в день памяти Всех святых говорит нам об исповедничестве, оно указывает нам крестный путь, оно раскрывает нам истинное значение первенства.

В этом чтении всё нас обличает.

Но не будем, чувствуя всю силу обличений, впадать в уныние от сознания нашего несовершенства, а будем полагать все силы, чтобы всё более и более оставлять старое, устремляясь к совершенству, исправляться от грехов. Память Всех святых есть память неведомых Церкви по именам своим мучеников, которые принесли в жертву Господу свою жизнь, положили основание Святой Церкви.

А мы как исповедуем свою веру? Что нас устрашает, что нас заставляет прятаться и изменять своей вере, прикрываться, как будто бы мы не христиане?

Пустого смеха, пустых насмешливых слов достаточно, чтобы мы сняли с себя крест.

И утешаются, что вот, когда наступит время нам в серьёзном деле явить себя христианами, тут мы и покажем силу своего исповедничества.

Уж если крест снял от зубоскальства и смеха, где исповедовать веру? Наше исповедничество должно начинаться с повседневной жизни, а не только тогда, когда поставят нас перед владыками и царями. Жизнь — это крестный путь, который Господь наш Иисус Христос обещал ученикам Своим.

Разве для нас крест не кажется слишком тяжёлым, и разве нам не хочется всячески избавиться от него, чтобы пожить, как все?

"Как все", то есть без креста, то есть идя дорогой гибели, то есть не видя перед собою своего спасения.

Господь нас научает: дорога спасения есть крестоносная дорога. И этот крест — не только тогда, когда мы терпим гонения и мучения. Не многие удостаиваются мученического венца в этом смысле.

Но вся жизнь христианина, который рассматривает скорби не как земную печаль, а как путь ко спасению, вся жизнь его — крестоношение.

Отношение мира к христианам — это есть отношение мучителей к мученику, и каждое должное движение христианина в миру есть мученичество. Вся жизнь христианина — распятие. Распятие внутреннее, ибо там мы распинаем свои страсти.

Распятие нашей гордости, нашего самолюбия, себялюбия, всех наших страстей.

Каждое открытое свидетельство о своём христианстве — мученичество; борьба с мирскими привязанностями — мученичество.

А первенство? Разве каждый из нас в своей квартире, в своей комнате, в окружающей его жизни не хочет быть первее других, не хочет быть повыше, на главном месте?

Кому дано положение значительнее, тот стремится к этому возвышению побольше и повыше.

Кто меньше, жизнь кого поскромнее, тот в своём маленьком уголке, но все заражены стремлением к этому первенству. И сколько нас, стремящихся к первенству, окажется последними, ибо истинное христианское первенство даётся не стремлением нашим к мирскому возвышению, а сознанием нищеты духа нашего, истинным исповеданием веры и истинным нашим крестоношением.

Как всё это трудно!

Какие всё это несбыточные слова для нас, заражённых духом мирским! Всё это кажется не для нас сказанным, а для каких‑то иных людей, может быть, только для амвона, только для церкви.

Но слова Господа:"Не мир пришёл Я принести, но меч"(Мф. 10, 34) разве не утверждают нас на этом пути исповедничества, крестоношения и смирения? Думать, что можно быть христианином в миру, не чувствуя действия меча Христова, рассекающего беспощадно наш внутренний строй и всю нашу жизнь, — это значит жить лишь мечтой о христианстве, а не думать о своём часе смертном и о спасении.

Господь нам каждому вручил меч духовный, который призывает к тому, чтобы внутренне мы рассекли себя и чтобы не смешивали там диавольского, бесовского, страстного со светлым, с Божиим, с Христовым, с благодатным.

Он рассёк нашу внешнюю жизнь, чтобы мы не путались между служением Христу и служением другому господину.

Нашу жизнь Господь этим мечом рассёк на жизнь мирскую, от которой мы должны отречься, и на жизнь духовную, которою мы должны жить.

Аминь.



26 июня 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Память всех святых и память русских святых обращает нас к догмату о святости Церкви: там вспоминаются святые мученики за веру — здесь вспоминаются подвижники, пещеры, дремучие непроходимые леса, но всё это — единый дух подвига и служения Христу.

И думается, какое же великое милосердие Божие, какое утверждение веры, какая крепость духа должны быть у нас, верующих христиан, когда в нашей Церкви содержится вся та великая благодать, которая ниспосылала силы для всех этих подвигов и трудов, и как должен чувствовать себя верующий христианин не одиноким в миру, когда для него всё это, живущее в Церкви, живёт и поныне, когда в Церкви для него всё живое есть, когда весь этот сонм святых составляет часть той Церкви, к которой принадлежит и он.

Сколько должно быть постоянной радости в сердце верующего христианина, сознающего себя членом Церкви!

Но при этом возникают в сердце человеческом и искушения. Как всегда, враг подстерегает нас при самых хороших, при самых возвышенных чувствованиях, так и в этом чувстве нашем враг находит повод и возможность для соблазнения нас.

В нашей личной жизни этот враг, когда мы с благоговением рассматриваем высоту христианского учения, соблазняет мыслью, что мы живём совершенно не так, и потому всё то, чему мы учимся и что мы хотим назвать своей верой, — всё это где‑то далеко, отвлечённо для нас, а наша жизнь нисколько не исправляется.

И когда приходят на исповедь, с какой‑то безнадёжностью говорят:"Грехи всё те же".

И так ходят и год, и два, и три — грехи всё те же. И кажется человеку, что это какое‑то неисчерпаемое, бесконечное и ненужное дело — исповедь одних и тех же грехов. А в отношении Церкви и её святости, всех тех сокровищ благодати, которые в ней содержатся, эта же мысль претворяется в иную соблазнительную мысль: что Святая Церковь, в которой спасались угодники Божий, где‑то далеко от нас, а вот наша‑то Церковь — в ней вот что, вот что…

И как бы тускнеет образ истинной святости Церкви. Но всё это соблазн.

Да, грехи мы исповедуем до последнего нашего издыхания всё одни и те же. Если взять требник и по нему начать отвечать на вопросы о грехах, не много найдётся вопросов, на которые добросовестно и искренно отвечая, ответил бы христианин:"Нет, не грешен".

Но значит ли это, что он не двигается по пути совершенствования? И что значит совершенствоваться, что значит делать плодотворную работу?

Это опасно, когда человек сам начинает замечать своё совершенствование. Наше совершенствование прежде всего состоит в том, что мы по–новому начинаем относиться к греху, по–новому начинаем в нём каяться.

"Несть человек, иже не согрешит"(2 Пар. 6, 36). Но как разнообразно в нашей собственной жизни, в разные её моменты, наше покаяние и наше отношение ко греху. Сколько мы видим слёз на исповеди о грехах, содеянных 20–30, а иной раз и 50 лет тому назад. Вот какой путь прошла человеческая душа!

Через 50 лет жизни вдруг начинает делаться нестерпимо стыдно за какой‑то как будто давно забытый грех.

Наша душа всё время очищается этим покаянием и двигается по благодати Божией в таинстве Евхаристии к некоему устроению духовному.

Скажут:"Эти плоды духа так мало дают для нас утешения". А разве не ничтожны наши труды?

Но всё же, если мы оглянемся на жизнь верующего христианина и жизнь безбожников, то мы усмотрим существеннейшую разницу вот в этом отношении нашем ко греховности нашей жизни.

А святость Церкви? Могут ли затемнить её церковные недостатки?

Ведь церковные недостатки — это явление не нашего времени, они были всегда.

Достаточно вспомнить слова св. Григория Богослова, который говорил:"Погибла вера в Бога". Достаточно вспомнить слова св. Иоанна Златоустого, который в беседе на послания к Коринфянам говорил:"У нас в Церкви осталось много лишь хороших воспоминаний, что и раньше и ныне собирались для песнопений, но раньше, когда собирались для песнопений, было единомыслие, но теперь едва ли найдёшь хотя бы одного человека, который был бы твоим единомышленником. И раньше говорили мир, а теперь только вражда".

Ведь это всё говорилось тогда, когда ещё были живы некоторые отцы Никейского Собора, когда только что почил Афанасий Великий, когда были ещё живы Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоустый.

Но что это значит?

Это значит только то, что Церковь земная имеет много недостатков, которые есть результат слабостей и немощей человеческих.

Могут ли поколебать святость Церкви прегрешения отдельных людей? Какой соблазн, какое величайшее неразумие говорить, что я ухожу из Церкви, потому что встретился с недостойным пастырем, что я не буду больше веровать в Церковь, потому что пришлось пережить тяжкое личное впечатление от того или иного носителя благодати.

Святость Церкви не в этом заключается — она заключается в таинствах, в святости благодати Божией, во всём том добром, что сия благодать сделала с душами человеческими; она заключается в том сонме святых, которые спасены сей благодатию, она заключается в каждом истинно добром движении нашей души.

Это светлое и святое составляет святость Церкви. А грехи наши — болезни наши, они есть немощи греховные, которые мы омываем и исцеляем в этой Святой Церкви Христовой.

Вот потому как в личной нашей жизни да не смущает нас лукавая мысль о ненужности наших трудов, когда мы чувствуем немощь грехов наших, так да не смущается в нас и наша вера в святость Церкви, когда мы видим те или иные недостатки в земной Церкви.

Наше сознание грехов не уныние должно вызывать в нас, а лишь ещё большее и большее старание совершать работу Господню. Сознание недостатков церковной жизни должно влечь за собою не отхождение от Святой Церкви, а ещё большую к ней любовь и желание служить на пользу церковную.

Аминь.



6 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

С Божией помощью мы приступаем к ремонту нашего храма. Будут промыты и окрашены купола, поправлена крыша, выкрашены стены и освобождены от покраски художественные колонны из белого камня.

Мы радуемся, что один из древнейших храмов, художественная ценность которого равна ценности храма Василия Блаженного, будет восстановлен в своём надлежащем виде.

Но радуясь этой работе, которая многих потребует трудов, которая потребует и некоторых материальных жертв, мы мыслью обращаемся к вопросу о внутреннем устроении Церкви. Ибо как ни велико значение этого внешнего улучшения храма и мы вполне понимаем необходимость всех этих внешних работ в Церкви, но они всё же нас обращают к главнейшему — к внутреннему строительству церковной жизни.

Ведь церковный корабль ныне плывёт в полосе, в которой, может быть, он совершал плавание лишь в самые первые века христианской жизни. И не потому так трудны внутренние задачи церковной жизни, что трудны внешние отношения Церкви с миром; поверьте, что это самое лёгкое, здесь просто нужно добросовестное несение своего христианского звания, здесь не надо быть малодушным.

Но есть действительные трудности внутреннего порядка, вот к ним‑то постоянно и возвращается мысль. Вопросы внутренней церковной жизни так усложнились потому, что на приходскую церковную жизнь легли труднейшие задачи духовного устроения душ человеческих

Мы привыкли, что приходский храм исполняет лишь необходимые требы христианские, преподаёт таинства и удовлетворяет молитвенную потребность; всё же, что касается непосредственного духовного устроения в смысле руководства человеческой душой, — всё это лежит за пределами простого приходского храма и возлагается на монастыри и старчество. Ныне именно эта тягчайшая и труднейшая задача легла на рядовых пастырей, на рядовые церковные приходы.

Жизнь в миру для христианина стала столь соблазнительной, столь трудной, что каждый, относящийся серьёзно к делу внутреннего устроения, стал требовать от пастыря, чтобы он не только исповедовал его, но и руководил им в деле его спасения. И когда некоторые как бы с осуждением говорят, что теперь всякий священник исполняет обязанности старца, они говорят истину.

Но причина этого не в дерзости и самомнении рядовых священников, а в том, что старчество стало необходимой обязанностью в связи с теми требованиями, которые сейчас предъявляются церковным народом к приходскому священнику.

И вся приходская жизнь приняла в церковном смысле благодаря этому необычайный вид.

Всё здесь ново и всё здесь трудно.

Ново потому, что здесь нельзя взять и скопировать существующий монастырский уклад, это будет лишь фальшивым подобием"монастыря", а не живым церковным деланием. Можно те или иные черты, слагающиеся совершенно в других обстоятельствах монастырской жизни, перенести и в приходской храм, но это и будет только внешним уподоблением чему‑то монастырскому, какая‑то тень уходящего прошлого. А где же иметь руководство для внутренних новых задач духовного делания в условиях обычного приходского храма?

Церковная жизнь попадает в положение, в которое попал в своё время поставивший новые и необычайные пастырские задачи о. Иоанн Кронштадтский.

Феофану Затворнику казалось, что путь Иоанна Кронштадтского возможен только в условиях жизни монастырской, и он предупреждал его об этом. Иоанн Кронштадтский хотел личного собеседования с епископом Феофаном и просил принять его и побеседовать с ним, но Феофан Затворник отказался. Неизвестно, к чему бы привела эта беседа, но во всяком случае Иоанн Кронштадтский пошёл своим путём молитвенной жизни в миру.

Вот то, что было в жизни о. Иоанна личным вопросом, стало ныне вопросом общецерковным.

Духовная жизнь вышла из условий монастырских и протекает теперь в условиях мирских, и поэтому всё здесь представляет новые трудности, необычайные вопросы, которые пастырю приходится решать, руководствуясь общим духом святоотеческих писаний, общей основой церковных правил и больше всего своим собственным сердцем и упованием на благодать Божию вразумляющую. Но не только эти духовные трудности возложены теперь на пастыря в условиях нашей современной церковной жизни, ему иногда сразу приходится решать вопросы иного порядка, совершенно неожиданно встающие перед ним.

Вот, например, вчера подают мне записку, где просят молиться о епископе Андрее. Епископ Андрей в Уфе проповедует воссоединение со старообрядчеством, причём полагает, что он остаётся и православным епископом.

Наша церковная власть в лице заместителя местоблюстителя митрополита Сергия запретила его в священнослужении. Записка просит молиться о епископе Андрее. Пастырь должен сам решить, может ли он вознести в православном храме при наличии этих обстоятельств молитву ко Господу Богу, не погрешив против чистоты православия.

Вопрос этот не может быть решён формально. Формально можно помолиться, ибо запрещённый епископ не есть ещё отлучённый; пока он лишь запрещён, но не отлучён, он продолжает быть епископом православным и в церкви православной можно помолиться и можно вынуть частицу и положить её рядом с Агнцем.

Но ведь есть епископы, которые тоже не отлучены, а только запрещены, в то же время за них никогда не повернётся язык вознести молитву в православном храме.

И сколько таких вопросов ставит жизнь перед пастырем! Но ставит ли она их только перед пастырем? Сколько таких вопросов возникает и перед мирянами, и им надлежит быть в смысле чистоты православия постоянно на страже; веря пастырю и идя за ним, им всё время надлежит смотреть, куда идёт их пастырь.

Всё это заставляет и мирян быть всецело посвящёнными в церковные вопросы, чтобы они ими жили и чтобы умели в них разбираться. Какие новые, какие трудные, какие сложные задачи возлагаются этим на каждого члена Церкви! Но и не это только.

Сама внутренняя текущая, повседневная церковная жизнь — и она здесь благодаря ответственности теперешнего времени, ответственности перед самой Церковью, должна быть проводима с большей строгостью, чем это было доселе.

Когда корабль проходит на море опасное место, на корабле все стоят на своих местах.

Вот так и в жизни церковной: здесь каждый должен быть на своём месте и, стоя на своём месте, по совести исполнять наилучшим образом то, что ему было поручено.

Пусть пастырь наилучшим образом совершает свои пастырские обязанности, пусть поющие проникнутся сознанием важности порученного им дела, чтецы читают, пусть читают без торопливости и небрежности, заведующие внешней церковной жизнью пусть делают свою работу как работу церковную, а не мирское торговое дело.

В церковном деле должно быть забыто всё личное. Мелочное самолюбие должно быть совершенно оставлено нами, должна быть одна мысль:"Как лучше для Церкви?"

Здесь не должно быть мысли, что этот стал выше, а я стал ниже, это меня оскорбляет, это меня задевает. Всё это суета сует, всё это мирская скверна! Пусть всё будет для блага Церкви! Внутренняя церковная жизнь должна строиться со всей строгостью церковных правил, церковного закона, с любовью, с сознанием ответственности перед Богом.

Вот при исполнении всех этих условий с Божией помощью и в наши труднейшие дни храм будет процветать и жить духовной жизнью.

Для того чтобы всё это стало возможным, каждый должен проникнуться чувством, что Церковь — это не"постольку поскольку", а это — всё!

Аминь.



9 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Апостол Павел уподобляет взаимоотношения мужа и жены взаимоотношениям Христа и Церкви, семейную жизнь он мыслит как жизнь в домашней церкви и полагает, что признак доброго епископства есть умение управлять своим домом.

Если у нас разорена личная духовная жизнь, то как же у нас разорена христианская семейная жизнь, и разорена не ныне лишь, а давным–давно.

Это разорение христианского понимания семьи дало свои страшные плоды в годы церковных потрясений. Жизнь семьи не строилась на началах церковности, и вот когда приходится замыкаться в себя, как в некий монастырь, для своего духовного устроения, тогда со всей остротой встаёт вопрос о том, как же замкнуться в христиански устроенную семью. И когда кругом такое безбожие, такое взаимное озлобление, казалось бы, какой радостью, утешением и твердыней была бы христиански настроенная и по–христиански живущая семья.

А между тем даже в том случае, когда как будто бы все члены семьи исповедуют христианскую веру, всё‑таки каждый живёт своей отдельной религиозной и церковной жизнью, так глубока закваска разделения.

Да и как же могло быть иначе, когда всё христианство оставлялось для храма, а жизнь отдавалась во власть мира, какая же тут могла строиться христианская семья?

Здесь могло удовлетворяться только личное чувство, но, выходя из храма, верующие переставали быть христианами и, естественно, придя домой, не могли, не имели сил к тому, чтобы созидать домашнюю свою церковь.

Сколько плачет сейчас матерей об ушедших из Церкви и погибших детях своих, а между тем не столько, может быть, отошло бы от веры детей наших, если бы христианство являлось основой нашего семейного строя, ибо легче отойти от такой жизни духовной, религиозной и церковной, которая в храме, чем если она проникает всю жизнь и лежит в основе семейного строя.

Как же надлежит нам эту беду нашу исправлять? Надлежит исправлять тем, чтобы церковность нашу перенести в дом свой, чтобы пытаться с Божией помощью устанавливать там, где все члены семьи верующие, общую молитву, общее чтение Слова Божия и житий святых.

Как можно семейную жизнь устроить по–церковному, когда в иных христианских семьях нет Евангелия, нет молитвенника, а жития святых — редкость?

Вот все эти мысли особенно приходят в голову, когда читаешь жития святых и думаешь, как бы по–иному было в наших семьях — я говорю только о верных, — как бы в их семьях было иначе, если бы они могли побудить себя к совместному церковному деланию.

Сколько бы ушло из семей раздражения, сколько бы ушло разделения, сколько бы ушло всевозможного взаимного непонимания, одиночества, отчуждения.

Ведь жития святых, которые лежат у нас запылённые, часто не–раскрываемые, незнаемые, — это истинная сокровищница, истинная драгоценность. Возьмём житие пресвитера Севира.

В местности Кодоре жил праведный, угодный своею жизнью Богу пресвитер Севир. И вот однажды к нему приходит человек, посланный от больного, и просит, чтобы пресвитер пришёл отпустить умирающему грехи и причастить его Святых Тайн. А пресвитер Севир был на винограднике и обрезал виноград, он сказал посланному:"Иди, я тебя догоню".

Когда посланный от умирающего ушёл, пресвитер Севир увидел, что у него ещё много необрезанного винограда, и решил кончить работу, а потом идти. Когда он кончил, вновь приходит посланный и говорит:"Зачем ты медлил? Теперь не трудись, умер этот человек". И пришёл пресвитер Севир в ужас и стал плакать над тем, что он убил человека.

Не переставая плакать, он пришёл к дому умершего, со слезами пал перед одром и в страшной скорби стал молиться Господу. Он рыдал, вслух винил себя в смерти этого человека. И внезапно ожил умерший, и возрадовались все о воскресении. И плакали от радости. А потом спросили:"Где ты был?"

И рассказал умерший, что тёмные духи, когда он скончался, повлекли его в какое‑то страшное и пустынное место, но вдруг явился муж светлый и сказал:"Отпустите его, о нём плачет пресвитер Севир, ради слёз пресвитера Севира Господь снова дарует сему умершему жизнь в теле". И исповедал оживший грешник свои грехи, и причастился Святых Тайн, и прожил ещё семь дней, всё время молясь и славословя Господа.

Через некоторое время скончался пресвитер Севир и сподобился быть причтённым к лику святых

Это житие занимает две странички в житии святых.

Вы, стоящие сейчас здесь, я знаю, часто бываете в храме и, можно сказать, живёте жизнью церковной, но разве я ошибусь, если скажу, что не более чем двум, трём из вас известно это житие?

А между тем эти две странички, на которых рассказывается о слезах пресвитера Севира, дают нам столько поучений.

Что же здесь нам открывается?

Прежде всего слёзы пресвитера Севира были о том, что он убил человека. Вот каким преступлением представлялось ему то, что он не причастил Святых Тайн умирающего. Вот какой ужас для сознания духовного, что душа пошла в загробную жизнь, не причастившись в Церкви Святых Тайн.

"Я, батюшка, два года не причащался". — "Почему?" — "Всё некогда".

И это не раз, а сотни раз я слышал на исповеди. Плачет пресвитер Севир, что совершил убийство, что душа по его вине ушла без причастия. А разве это не самоубийство — два года жить без причастия Святых Тайн, потому что некогда?

И какие это дела, какие это великие дела мешают причащению Святых Тайн?

Нам в этом житии показуется, как мы должны дорожить Святым Причащением, какое это великое дело, для которого всё надлежит оставить, всякие виноградники мирские, чтобы теснейшим образом соединиться со Христом в таинстве Евхаристии и постоянно, постоянно прибегать к этому единению. Второе, не менее важное для нас, что открывается нам в этом житии, — действенность слёз пресвитера Севира, потому что в сердце его истинная любовь. Вот любовь, излившаяся в слезах его, она умилостивила Господа, воскресила мёртвого, вернула его к жизни, дала возможность покаяться и причаститься Святых Тайн.

Так показуется великая сила любви, в молитве доходящая до Господа, дарующая Божие милосердие, всё покрывающая, дающая прощение и дарующая жизнь, воскресающая из мёртвых.

В забвении, в осмеянии, в поругании любовь, ибо там, где в поругании Христос, там в поругании и любовь.

И мы соучастники этого поругания всегда, когда оправдываем в себе те или иные враждебные наши чувствования, те или иные наши разделения. И если опять вернуться к тому, с чего начали мы слово наше, — к семейному христианскому строю, то подумать только, какая бы благодатная сила от каждого слова такого жития разливалась бы в семьях наших, потушая всевозможные в них распри, вражду и раздражение.

Вот такими церковными путями и надлежит нам начинать строить домашнюю церковь в семьях христианских.

Аминь.



10 июля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Возмездие за грех — смерть, а дар Божий — жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем"(Рим. 6, 23).

Эти слова вы слышали сегодня в посланиях апостола Павла к Римлянам.

Первая смерть — это смерть, о которой знают все люди, о которой неверующие не любят думать, мысли о которой считают дурным настроением.

Первая смерть — это есть та смерть, которая у нас связывается с представлением о гробе, о погребальных песнопениях, о слезах близких, окружающих гроб, о страшном, иногда отвратительном для живых смраде; смерть, которая вызывает во многих ужас и которая для каждого есть неизбежный его конец.

Но есть и другая смерть, есть и другая жизнь. И об этой другой смерти не ведают неверующие люди, и об этой другой жизни не хотят ведать неверующие люди.

Эта вторая смерть, которая есть смерть души человеческой, смерть вечная, таинственная; тогда страшное состояние загробного бытия грешника, то, что есть самое существо смерти, как бы превращается в вечное состояние.

По сравнению с этой второй смертью смерть первая — ничто. И если ужас в человеке вызывает эта первая смерть, то какой же страх и трепет должно было бы испытывать перед этой смертью второй, когда душа погребается, когда душа умирает вечной смертью. И есть другая жизнь, кроме жизни здесь, на земле, — дар Божий, вечное бытие в Боге, непостижимейшее, таинственнейшее, но достоверное, несомненнейшее бытие наше загробное.

Но не только там, когда совершится наше отшествие, не только там мы зрим и эту вторую смерть, и эту истинную жизнь. Всё начинается здесь.

И когда хоть сколько‑нибудь светлеют духовные очи человека, он зрит прямой путь от этого земного состояния смерти и смрада к вечному состоянию смерти второй и жизни вечной.

Когда согрешает человек, в этом грехе — тлетворное состояние души нашей.

В каждом нашем греховном движении — отблеск страшного состояния смерти второй.

Наше уныние, наш блуд, наша гордыня, наше тщеславие, все наши смрадные грехи — это есть черты страшного образа второй смерти, которая придёт как возмездие за грех.

И дар Божий — жизнь вечная не только даруется тогда, когда мы умрём, благодатные начатки жизни вечной видятся ещё здесь, в земном нашем состоянии.

Каждый твой молитвенный трепет, каждая твоя покаянная слеза, каждое твоё доброе движение души: твоя жалость к человеку, твоя любовь к нему — всё, чем красна воистину и светла твоя жизнь, всё это есть отблеск дара Божия — жизни вечной.

Да не думает человек, что состояние за гробом есть какое‑то состояние, совершенно чуждое, новое для нас, это всё та же внутренняя жизнь, лишь после крутого поворота, после гроба, после смерти.

Аминь.



11 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Ныне мы совершаем память святых славных и всехвальных первоверховных апостолов Петра и Павла.

Не напрасно Святая Церковь соединила эти два великих имени в единое празднество: их объединяет глубочайшее единение их духа.

Апостол Пётр — пламеннейший воин Христов, всегда стремившийся к действию, всегда стремившийся вперёд. Это он возжелал идти по водам ко Спасителю, это он первым исповедует Его как Сына Божия; в минуту опасности он в пламенной ревности выхватывает меч на защиту Христа. Во всём апостол Пётр являет нам дух пламенной ревности, твердыни, камня Церкви.

Апостол Павел, которого Церковь именует"устами Господа", такой же пламенный свидетель истин Богооткровения: ему дан огонь действенного слова, ему дан огонь устроения Святой Церкви. Изумляемся и благоговеем, рассматривая служение апостола Павла.

Но есть в судьбе двух сих великих апостолов и ещё нечто, что объединяет их: в жизни того и другого был некий страшный час. Апостол Пётр отрекся от Христа, а апостол Павел был Его гонителем.

Что‑то исполненное великой тайны заключается в этом сходстве судеб первоверховных апостолов.

И когда мы вникаем в сущность этих моментов жизни и апостола Петра, и апостола Павла, нам раскрывается нечто для понимания пути спасения человека.

Апостол Пётр отрекся от Христа, апостол Павел был Его гонителем, и тот и другой — первоверховные апостолы.

Значит, этот грех их был пережит ими так, что не только не повлёк за собою гибели их, но вознёс их на первопрестольное место.

Апостол Павел называет себя извергом за ту ненависть, которая была в нём ко Христу, а апостол Пётр плакал всю свою жизнь, вспоминая своё отречение.

И такое сознание преступления своего перед Господом, такое покаяние было тем путём, который возвёл их на величайшую высоту.

Что мы уразумеваем из этого примера?

Значит ли, что будем грешить? Никак.

Святые отцы нас вразумляли, что Господь иногда попускает праведнейшим людям впасть в искушение, дабы предостеречь их от гордости. Искушение, которое посылает Господь, если будет принято человеком павшим с тем чувством покаяния, которого требует от нас Господь, становится источником величайшего внутреннего движения и подъёма. Для нас в этом примере то и назидательно, то и важно, что открывается, как самое страшное нападение врага, который хочет гибели человеческой души, по благодати, по милосердию Божию, когда душа человеческая переживает это так, как надлежит ей пережить, — с чувством покаяния, со слезами покаяния, — это величайшее зло и падение обращается во благо самой согрешившей душе.

Какое для нас утешение, какое для нас назидание, как это обличает в нашей нераскаянности и как побуждает к тому, чтобы содеянный грех наш был не к смерти, а к жизни и воскресению духа нашего.

Ныне, совершая память великих апостолов Петра и Павла, мы должны обратить молитвы наши к ним о том, чтобы Господь даровал нам благодатное покаяние и слёзы о грехах наших, чтобы грешная жизнь наша была не к смерти, а к жизни и к воскресению.

Молитвы эти дойдут до них.

Они сами прошли и указали путь покаяния, и потому слова и воздыхания наши слышнее им.

Будем же молиться, чтобы Господь даровал нам плач раскаяния во грехах наших молитвами наших небесных покровителей, первоверховных апостолов Петра и Павла.

Аминь.



23 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Если вы откроете жития святых под сегодняшним числом, вы прочтёте сказание о чуде святой мученицы Евфимии — чуде, которое произошло во время IV Вселенского Собора.

В предместье города стоял храм во имя мученицы Евфимии, в котором почивали её нетленные мощи. Мощи св. Евфимии творили славные чудеса.

Страшное чудо совершалось ежегодно в день мученической кончины святой. Мощи её источали кровь, которую в этот же день после всенощной Патриарх торжественно собирал в особый сосуд.

Вот в этом храме около прославленных многими чудесами мощей св. Евфимии и происходили заседания Собора, на котором обличалась ересь монофизитов. Когда споры не привели ни к чему, Святейший Патриарх Анатолий предложил положить свитки с исповеданием веры православных и монофизитов в гроб, где почивали мощи св. Евфимии. Были объявлены пост и молитва всего Собора о том, чтобы святая мученица явила знамение, указав, чьё исповедание веры истинное. Оба свитка с исповеданием веры были положены на грудь святой. На четвёртый день, когда открыли мраморную гробницу, в которой почивали мощи святой, свиток с исповеданием веры православных был в руках преподобной, а свиток с исповеданием веры монофизитов был у неё в ногах, и рука мученицы Евфимии поднялась и подала свиток с исповеданием веры православных Святейшему Патриарху. Великое утешение, укрепление веры (православных), восстановление наших немощных духовных сил черпаем мы из чтения о чудесах в житиях святых.

Не мысль о том, что когда‑то были чудеса, а ныне их нет, порождает в нас это чтение, оно точно открывает нам глаза, и мы начинаем чувствовать и видеть самый мир по–новому, самую жизнь по–новому начинаем ощущать.

Да, ослабла духовная жизнь наша, немощен дух наш, угасает в нас ревность о Господе, о молитве, о спасении. Мы это с такой щемящей силой ощущаем, когда перед нами встаёт то, как жила, чем жила Святая Церковь в первые свои времена.

Вот когда мы совершаем некоторые священнодействия, нас особенно поражает это чувство ушедшей от нас полноты и силы действующей благодати.

Возьмите хотя бы таинство елеосвящения — соборование, ведь без священного трепета и некоего ужаса нельзя читать тех молитв, которыми полно это священнодействие. Здесь всё проникнуто чудом, всё проникнуто дерзновенной молитвой о чуде, здесь всё горит пламенной верой в то чудо, которое по милости Божией может совершиться.

Ведь это писалось не в кабинете — это творилось в церковной жизни, в молитвенном церковном делании. Какое же самочувствие Церкви стояло за этими дерзновенными молитвами ко Господу об исцелении!

Да, мы немощны в вере нашей, в духовной нашей жизни, но эта немощность так и ощущается нами как наш грех, как наша слабость, и чем глубже мы это ощущаем, тем больше нуждаемся в постоянном воспламенении потухшего нашего духа и ревности о Господе. А этот огонь постоянно перед нами и в богослужениях наших, и в таинствах наших, и в житиях святых.

Аминь.



24 июля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Расслабленность — от греха. Так можно выразить смысл сегодняшнего евангельского чтения. В этом кратком раскрытии — действие на душу нашу наших грехов — даётся указание нам всего нашего жизненного пути.

"Вот вы всё молитесь, а никакого толку нет". Эту фразу, эту кощунственную фразу кто не слыхивал в течение своей жизни?

А в чём толк, что называют"толком"? Вот в этом‑то и заключается целая пропасть, которая лежит между безбожниками и людьми верующими.

Если"толком"называть житейскую удачу, если"толком"называть наибольшее удовлетворение своих телесных потребностей, если"толком"называть то, что питает страсти наши, то никакого"толку"нет от молитвы. Но если"толком"называть устроение души человеческой, если"толком"называть спасение наше, если называть"толком", что мы приготовляем себя к жизни вечной, то этот"толк"не может быть достигнут без молитвы.

Всё то, что в мирской жизни именуется"толком", — всё зиждется и покоится на грехе; всё то, что там вменяется в заслугу, всё то, что там именуется удачей и счастьем, — всё это покоится на грехе; там делаются мощными страсти человеческие, но там немощен, расслаблен человеческий дух. И если у нас, у верующих, та же немощь духа и расслабленность духа нашего, то это та же мирская болезнь, те же мирские причины, тот же источник и основание, ибо в этом мы как бы объединяемся, делаемся родственными по существу своему с людьми мирскими.

Не всегда эту расслабленность духа порождают тяжкие великие преступления — дух расслабляется повседневными, ежедневными, всё повторяющимися и почти незаметными грехами. Вот эти мирские грехи мелкие, незаметные — они‑то именно и опустошают душу человеческую. Почему это так? Какое их свойство? Что они делают с нами? Почему они порождают расслабленность духа? Все эти грехи зиждутся на нашем естественно–природном бытии, они питают естество наше, они затемняют в нас образ и подобие Божие, лишают нас высших стремлений и высшей духовной жизни. Всё то, что возвышает человека над животной жизнью, что делает его неземным, небесным, всё то, ради чего надлежит жить человеку, — всё это питается, всё это зиждется на началах духовной, высшей Божественной жизни.

И в каждом грехе человек соскальзывает вниз, к земле, в каждом грехе своём он повергается в прах, каждый грех делает его животным, низшим, земным и тленным. И когда это становится основанием бытия, то мы в этом отрекаемся от своего высшего Божественного достоинства; то, что в нас есть истинного, духовного, нетленного, — от всего мы отрекаемся, когда отрекаемся от бессмертия, от веры в Бога, когда, считая себя верующими, живём по законам безбожия, по законам мира сего.

Но есть грехи, которые мы особенно мало ощущаем как грех и которые особенно расслабляют дух наш.

Мы ещё стыдимся и ощущаем грехи против нравственного закона, нас ещё как‑то тревожит совесть из‑за нарушения заповедей, когда речь идёт о том, что не нужно воровать, не нужно убивать, не нужно лгать, не нужно прелюбодействовать, не нужно завидовать, не нужно осуждать. Но есть ещё грехи, которые меньше тревожат нас и которые, может быть, ещё сильнее расслабляют наш дух

Это те грехи, которые мы совершаем перед Церковью и перед своей собственной душой.

Если нам понятно, как тяжек грех убийства, то мало понятно, как тяжек грех годами не причащаться Святых Тайн; если нам ещё понятно, что грешно совершить блуд, то нам плохо понятно, что грешно не соблюдать постов. Мы ещё можем понять, что грешно завидовать, но нам трудно понять, какой страшный грех — не молиться. Мы согрешаем и против заповедей, но мы стыдимся этого. Но когда мы отрекаемся от бессмертия, от веры в Бога, от молитвы, от поста, от правил Церкви — наша совесть спокойна. А ведь они по преимуществу и делают нас такими немощными, расслабленными духом.

Путь к исцелению открылся нам в сегодняшнем евангельском чтении. Это — прощение грехов! Мы знаем, милосердие Божие прощает грехи, но от нас, дабы сделаться достойными этого благодатного прощения, требует Господь одного: искреннего сердечного покаяния, когда вопрос о новой жизни становится не отвлечённым только каким‑то размышлением об исправлении жизни, когда вопрос о перевороте, переоценке, о перемене жизненного пути делается не мимолётным настроением человека, а переходит в самую его жизнь.

Вот проверка истинного покаяния. Такое покаяние только и может дать нам надежду на прощение грехов. И только прощение грехов может сделать нас воистину сильными духом.

Аминь.



30 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Великий подвижник и премудрый авва был преподобный Памва. Житие его решает вопросы великой важности, вопросы духовной жизни.

Антоний Великий говорит про Памву, что он страхом Божиим вселил в себя Дух Божий.

И вот пришёл Памва, не знавший грамоты, поучиться псалмам. И когда он услышал стих 38–го псалма:"Сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим", то больше не стал слушать и сказал:"Мне этого довольно, чтобы потрудиться, дабы осуществить это в жизни".

Через шесть месяцев некто спросил Памву, почему он не приходит учиться псалмам, и он ответил:"Я ещё не научился исполнять слышанного".

Прошло много лет, и спросил некто Памву, научился ли он исполнять это в жизни. И ответил Памва:"Девятнадцать лет я тружусь и начинаю понемногу привыкать исполнять это".

Памва был бессребреник

Когда одна римская женщина принесла ему множество серебра, он даже не взглянул на него и продолжал свою работу — плести рогожу. И только по её настойчивой просьбе обратить внимание на её серебро он велел раздать его неимущим церквам.

Однажды, увидев в городе разодетую на позор продажную женщину, он стал плакать. И когда его спросили:"О чём ты плачешь, Памва?" — он сказал:"О том, что погибла её душа".

Когда у него спрашивали советов, он часто говорил:"Я не знаю, что на это ответить, мне надо подумать", — и давал ответ иногда через несколько дней, иногда через несколько месяцев. Находясь всегда в умилении, он никогда не смеялся и никогда не улыбался.

И вот бесы вознамерились рассмешить его и явились ему в странном виде: они запряглись и хотели нести перо, но не могли сдвинуть его с места и кричали:"Помоги нам, помоги нам". И засмеялся Памва. И обрадовались бесы и сказали:"Памва засмеялся". А он ответил им:"Я не засмеялся, а я посмеялся над вами, что вы даже пера не можете сдвинуть". И посрамлённые бесы оставили его.

Было два благочестивых брата Паисий и Исайя. И каждый пошёл своей собственной дорогой. Один раздал всё имение своё и ушёл в пустыню, а другой выстроил монастырь, больницу, странноприимный дом, всю свою жизнь посвятил этим трудам. И когда они умерли, братия монастыря стали спорить друг с другом о том, который из них будет в раю. Одни говорили, что первый исполнил заповедь Божию — раздал всё имение своё, другие говорили: второй, ибо он всю жизнь свою служил ближним. И когда узнал об этом споре Памва, он сказал:"Подождите спорить: я помолюсь Господу, чтобы Он открыл нам ответ на это". И через несколько дней сказал братии:"Я видел в раю и того, и другого". И споры прекратились, и увидела братия, какое откровение имеет Памва. А лицо его было светло, как у Ангела, и он молился Господу:"Господи, не прославляй меня здесь, на земле".

И вот этот великий подвижник, исполненный полноты благодати Божией, семидесятилетний старец, на смертном одре говорил:"Всю жизнь свою я трудился и не съел ни одного куска хлеба, не заработанного моими руками, и из моих уст не вышло ни одного слова, за которое я бы мог теперь постыдиться. И всё же я чувствую себя так, точно я не начинал ещё богоугодной жизни и иноческих подвигов".

Вот житие преподобного Памвы.

Что же оно нам свидетельствует? Какое назидание для духовной жизни оно в себе содержит?

Оно научает нас, как нужно трудиться на пути спасения.

Наше слабое место — нетерпение! Недаром иеромонах оптинский постоянно твердил своим духовным детям:"Никогда не торопитесь".

Наше слабое место — торопливость, нетерпение, желание лишь одно движение сделать на пути к устроению внутреннего своего мира и поскорее пожать плоды, опускание рук при всякой первой трудности, внутренняя спешка, порывистость.

Вот девятнадцать лет потрудись над исполнением одного стишка псалма Давида, чтобы этот стишок из твоей памяти перешёл в самую жизнь твою. Вот чему надлежит учиться нам в этом житии!

Духовному трудолюбию, духовной настойчивости, терпению, постоянному, систематическому, ежедневному, ежечасному труду. И тогда, если мы пойдём этим путём духовных трудов, внутреннего делания, откроется нам с Божией помощью то чувствование, которое в такой полноте свидетельствуется нам житием преподобного Памвы.

Что в самом деле заключается, какой внутренний смысл содержится в этих его предсмертных словах о том, что он после всех трудов своих как будто бы не начинал их? Содержится ли здесь то, что должно нас повергнуть в уныние, в сознание бесплодности трудов?

Никогда.

Совсем не то. Здесь говорится о беспредельности внутреннего совершенствования. Это совсем не то, что бесцельность, недосягаемость, невозможность приблизиться к поставленной задаче.

Здесь каждый шаг даёт полноту и удовлетворение, но он же открывает и возможность дальнейшего совершенствования и дальнейшего расширения и утоления жажды к усовершенствованию.

Это подобно тому, как открылись человеку великие сокровища и он захватывает их все, но как только захватывает их, то видит перед собою ещё большие, и если Господь поможет их приобщить себе, ему открываются ещё большие.

И это не значит, что взятое им теряет своё содержание и ценность, а это значит только, что чем больше черпает этих духовных сокровищ человек, тем больше ему открывается ещё не полученных богатств. Если ты сделал хотя бы маленькое движение на пути духовной жизни и ощутил сладость этой жизни духовной, то ты этим как бы приподнялся несколько над бренной земной жизнью и тебе открываются некие дали твоего дальнейшего совершенствования.

Это не уныние порождает в нас, это вселяет в нас великую радость и веру в милосердие Божие, в благодать Божию; это, наоборот, возбуждает в нас ревность к трудам на пути жизни духовной.

Аминь.



31 июля 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

"По вере вашей да будет вам", — так сказал Спаситель слепым, просившим Его об исцелении.

Умножь в нас веру.

"Верую, Господи, помоги моему неверию".

Вера — это основание всей нашей жизни, вера — это есть благодатное состояние духа, это то, что даётся с рождения свыше. Вера открывает человеку истинный смысл жизни. Вера заставляет его отрешиться от диавольских наваждений мирской жизни. Вера даёт чувствование иного, Небесного мира. Вера даёт человеку силы прозревать за мелькающей преходящею жизнью жизнь вечную. Вера освещает человеку весь путь его бытия. Вера наполняет сердце человеческое благодатной радостью о спасении, о вечной жизни в Боге. Вера исторгает из наших сердец слёзы умиления. Всё, что есть светлого, истинного, прекрасного, вечного в жизни человека, — всё зиждется, всё содержится, всё утверждается верою.

Люди веры есть истинные светочи человеческие. Людьми веры движется жизнь. Люди веры есть истинные пророки. Вера есть то состояние духа, которое мы все стремимся стяжать всеми нашими испытаниями, скорбями, трудами, борениями, всеми нашими страданиями и слезами.

Два пути ведут к вере. Один путь — путь смерти, другой — к жизни. Святые отцы поучают скорбному пути постоянного памятования часа смертного, постоянной проверке каждого движения перед этим грядущим грозным часом. Поучают нас постоянным размышлениям о тщете, о тленности видимого вещественного мира

Это путь поста, путь подвига — это тяжкий путь к вере.

И открывает другой путь к созерцанию жизни, открывает нам благодатное утверждение жизни вечной, показует нам свет духовного бытия, приобщает нас радости спасения, даёт нам благодатные силы созерцать мир Божий, созерцать Бога в чистоте сердца — этот благодатный путь жизни, утверждающий веру.

И всё это — всё это великое"святое — святых"содержится в Святой, Соборной Апостольской истинной Православной Церкви.

Нам лишь потрудиться принять это, и тогда с Божией помощью, с благодатной помощью Божией, по вере нашей будет нам.

Аминь.



31 июля 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Пойдёмте сегодня в Саров. Оставим город с его суетой, с его шумными улицами, по которым течёт мирская жизнь, и пойдёмте через поля к Саровскому лесу. Вновь встанет перед нами старый Саровский бор, по которому ходил великий угодник Божий преподобный Серафим. Сколько воспоминаний встанет перед нами! Всё живёт в Сарове, всё полно живым благодатным духом преподобного. Так и чудится за каждым живым дыханием природы саровской подвижническая жизнь, протекавшая в этих дремучих лесах, — жизнь, исполненная пламенного горения, великих подвигов, благодатных даров Святого Духа. Мы пойдём к пустыни, где долгие годы в полном одиночестве и затворе подвизался во внутренних своих борениях великий подвижник Мы пойдём к камню, на котором долгие дни и ночи с воздетыми руками стоял преподобный в своём пламенном устремлении ко Господу. Мы увидим те самые места, по которым ходил преподобный, где собирал снитку, которой питался, умерщвляя плотские свои страсти. Увидим мы источник, который весь овеян благодатными воспоминаниями молитв преподобного к Пречистой Божией Матери. И весь Саров, как чудо, встанет перед нашим мысленным взором.

Что же заставляет так трепетать наше сердце при имени преподобного Серафима? Почему он так близок? Почему он такой родной, наш угодник? Необычайная полнота даров Духа Святого явилась в преподобном Серафиме, и в таких чертах, которые нам точно показали самое лучшее, что есть в русском народе. И мы, плоть от плоти его, кровь от крови его, мы чувствуем не только эту духовную нашу связь, но и национальную русскую, которая делает сего величайшего старца российского воистину таким близким и родным нам.

В преподобном Серафиме Саровском с необычайной полнотою соединилось то, что в различных чертах видится нам и в других угодниках Божиих. Основным духовным свойством преподобного Серафима было его постоянное умиление. Он был не только грозным судией, он обладал даром не только прозорливости и ведения человеческих грехов — он обладал величайшим даром утешения. Ведь грех человеческий не только преступление, но и несчастье. Преподобный Серафим не только обличал, но и жалел.

Преподобный Серафим был исполнен такой великой любви к человеку, такой величайшей к нему жалости, что каждое слово его обличения не только карало, но и исцеляло.

Вот почему исстрадавшиеся человеческие души многие десятки лет после его кончины продолжают и будут продолжать приходить к нему за этим исцелением, утешением в своих тяжких скорбях житейских, в своих тяжких немощах духовных, в своих страшных и тяжких прегрешениях Можно сровнять с лицом земли Саров, но нельзя уничтожить в сердцах человеческих это чудо Саровской пустыни.

Аминь.



Слово на парастасе по Софии Кишкиной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Милая, родная духовная моя дочь! Я хочу обратиться к тебе как к живой, а разве это не так? Я верю, я знаю, что ты видишь и слышишь нас нездешними очами, нездешним слухом, а таинственными, непостижимыми для нас силами. Я, грешный иерей, молился, как мог, чтобы Господь исцелил тебя, и ты надеялась, что Он продлит твои дни… Но Господь судил иначе…

Неисповедимы Его судьбы, но велика Его правда.

Сколько раз во время наших бесед ты говорила мне"Расскажите мне что‑нибудь, пожалуйста". И когда я говорил о высшем смысле жизни, о смысле страданий человеческих, о великом жизненном человеческом пути, ты часто прерывала меня словами:"Верно, батюшка, верно".

Я хочу сейчас рассказать тебе о том, в чём высшая правда твоей смерти. Правда в том, что такие души Богу нужны. Правда в том, что им не для чего продолжать жить здесь, на земле..

Истинная невеста Христова! В белоснежных ризах!.. Зачем тебе жить среди нас, чтобы загрязнить их? В этой нашей лжи, грязи, обмане, распутстве… Такие души Богу нужны.

Вот в чём эта высшая правда, и ты теперь её знаешь. И многих здесь стоящих сердца исполнены слёз и скорби, но я хочу, чтобы они исполнились ещё радостью и торжеством. Радостью, что и в наше время могут сохраниться души такие чистые, такие светлые. Торжеством, потому что в этой смерти — торжество высшей Божественной правды.

О, я уверен, если бы ты сейчас могла вновь открыть свои уста, ты и сейчас мне сказала бы:"Верно, батюшка, верно"…

Аминь.



За заупокойной Литургией по Софии Кишкиной

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Полнота бытия открывается за гробом. И если мы так мало можем уразуметь из того, что там, то оттуда с такою полнотою уразумевается то, что здесь. И как души умерших, видя нас здесь, и страждут, и радуются за нас!

Чем я могу ныне порадовать твою душу, как не тем, что сказать о том, что ты теперь знаешь и что есть самое важное для оставшихся на земле, ибо как должны скорбеть души умерших и любящих нас, зная истинную правду жизни и видя, как мы здесь живём. Для них уже нет бесовского мирского обольщения, для них открыт истинный смысл жизни.

За день до смерти, когда почти не дышала грудь, когда так болело сердце, что без слабого, немощного стона не говорилось почти ни одного слова, но когда дух был таким ясным и твёрдым, ты сказала:"Только бы хватило сил потерпеть до конца, иначе напрасны будут все мои теперешние страдания".

"Не напрасны будут, — сказал я, — не напрасны. Господь видит всё; если вам суждено умереть, Господь примет вас в Своё вечное Царство".

Так вот для чего жить, вот для чего терпеть, вот для чего страдать! Не для того, чтобы устраивать здешнюю свою, ни для чего не нужную жизнь, а для того, чтобы душу свою приготовить к вечному Царству.

Мечтала, что, если выздоровеешь, будешь жить теперь иначе — сознательной духовной жизнью, как говорила ты,"по–монашески".

Господь взял тебя к Себе, тебе не нужна оказалась эта монашеская жизнь.

Но оставшиеся? Как они будут жить жизнь свою?

Только ли приходить в церковь ко гробу умерших близких людей, чтобы потом прийти вновь, когда их самих принесут в гробу?

Или они будут радовать души отшедших, придя в разум и поняв, что жизнь не шутка, что жизнь дана не для того, чтобы пить, есть, спать и устраиваться, а для того, чтобы наследовать жизнь вечную…

"Расскажите мне что‑нибудь, пожалуйста…"

Это я сказал тебе в последний раз…

Аминь.



18 августа 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Господь взял на гору Фавор любимых своих учеников: Петра, Иакова и Иоанна и преобразился перед ними: лицо Его стало светло, как солнце, а одежда бела, как снег, и явились Моисей и Илия и беседовали с господом, и облако покрыло учеников Господа, и послышался голос с неба:"Сей есть Сын Мой возлюбленный, Его слушайте". В некоем восторге Пётр воззвал ко Господу, прося Его сделать здесь три кущи: для Господа, для Моисея, Илии, ибо сам не знал, что говорил (См.: Мф. 17, 1–4).

Преображение Господне есть прообраз славного Христова Воскресения.

Каков смысл этого таинственного события на горе Фаворской?

Преображение Господне явило нам славу Господа пред началом Его голгофского пути, показано было ученикам Спасителя в утверждение их веры.

Они увидали славу Спасителя на Фаворской горе прежде, чем должны были увидеть Его страдания, Его распятие и смерть. Присносущный свет Фаворской горы освещает жизнь и каждого верующего человека, освещает жизнь и всей Церкви.

Изнемогает человек в миру, изнемогает человек на земле, живя в этой своей плотской, тленной оболочке; искушается его вера, изнемогает его дух. Эти жизненные испытания преодолеваются, и человек с Божией помощью, Божией благодатью вступает на путь крестный — на путь духовной жизни, и ему показуется слава Преображения Господа.

Ведь и мы сопричастники голгофским Его страданиям, ведь и мы есть сопричастники Его Преображению. На горе Фаворской показана слава, показано торжество духовного начала, которое возобладает над тлением во всеобщем воскресении, и как залог этого показано уже прославленное, просветлённое, как солнце, как снег, Божественное тело Господа.

Это таинственное событие нас утверждает в той грядущей славе преображения вселенной и каждого из нас, в которую мы веруем, во всеобщем нашем воскресении. Но дано это, как утверждение веры нашей, не обетованием лишь, а самим действием, явленным нам в Преображении Господа на Фаворе.

Еще больше всё это относится к самой жизни Церкви нашей. Если изнемогает дух отдельной верующей души, если она нуждается в утверждении веры и духовного пути своего, то тем более нуждается в этом вся Святая Церковь, ибо Церковь проходит тот же путь, который прошёл и Спаситель на земле, проходит путь голгофский. И не только внешние испытания, которые постигают Церковь, но и многие внутренние её скорби могут смущать человеческие души так же, как могли смущать страдания Христовы Его учеников.

В Преображении дан залог славы и торжества грядущей Церкви, когда придёт Господь наш Иисус Христос во славе Своей. Какие бы тяжкие ни были испытания, все они должны быть рассеяны таинственным Фаворским светом. И если охватит уныние душу человека верующего, принадлежащего к Святой, Православной, Соборной, Апостольской Церкви, при виде того или иного церковного разделения или падения отдельных лиц или отступления их от правого пути Христова, если при виде всего этого вселится в душу его сомнение, что антихристианский дух проникает в Церковь, то невечерний, таинственный Фаворский свет Преображения должен укрепить колеблющегося, ибо здесь нам явлен залог победы Церкви Христовой.

Аминь.



20 августа 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

"Я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговорёнными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне"(1 Кор. 4, 9–13).

Так определяет апостол Павел в послании к Коринфянам, которое услышите вы завтра за Литургией, место христианина в миру.

Это место христианина в миру — праха попираемого — зависит не от каких‑либо случайных причин, а лежит в самом существе мирской стихии и Царства Христова. Не какие‑либо преходящие, случайные, внешние обстоятельства делают для мирской стихии позорищем и посмешищем мир христианский — это коренится в самой основе и того и другого мира. И если в истории Церкви и истории мира были моменты, когда казалось, что возобладало начало христианское, то это касалось лишь чисто внешних взаимоотношений этих двух начал. В существе же своём мир всегда, поскольку он есть мир, презирал Христа, и Христос, и христиане, и Церковь всегда отделялись от мира.

Всякое событие церковной жизни должно рассматриваться и оцениваться при свете такого именно понимания взаимоотношений этих двух начал. Всякое событие, которое служит обмирщению Церкви, должно рассматриваться как церковное бедствие. Всё, что утверждает Церковь Христову как Царство"не от мира сего", всё есть великое церковное благо.

Это должны ясно сознавать верующие люди. И если им придёт на разум мысль о том, какое значение в церковной жизни может иметь ясное сознание непримиримости двух начал, когда это не имеет как будто бы никакого"практического"применения, пусть они гонят эту мысль как признак нашего обмирщения; ибо в Царстве"не от мира сего"совершенно иначе понимается то, что является практически важным или неважным.

Церковь Христова строится в духе и истине не только во внешних рамках, во внешних формах — они есть лишь внешнее выражение внутреннего состояния.

То, что делается в людских сердцах, не безразлично в церковном смысле и может быть неважным лишь в мирском понимании. Для нас не так важно то или иное внешнее событие в Церкви, как её внутреннее самочувствие, которое зависит от самочувствия каждого отдельного члена Церкви.

Поэтому чем опаснее то или иное положение в Церкви в смысле внутреннего самочувствия, тем важнее, чтобы каждый верующий член Церкви не погрешил бы в правильности понимания того или иного события церковной жизни.

Мы, верующие, можем служить только одному Господину — Господу нашему Иисусу Христу.

Тот господин, другой, мирской, будет считать нас прахом и попирать нас, но мы будем всё же служить только одному Господину — Господу нашему Иисусу Христу!

Аминь.



21 августа 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

В дни скорбей, в дни тяжёлых испытаний человек просматривает свою жизнь, человек научается проверять, правильным ли путём он шёл, вспоминает свои грехи, испытывает чувство стыда за совершённые им прегрешения и ставит пред собою новые задачи исправленной, изменённой жизни.

Когда идёт гладко, человек теряет пред собой главный и высший смысл бытия, за повседневными мелочами этой спокойно текущей жизни ему не видится то, куда он должен идти

Таков же смысл скорбей и испытаний церковных.

Когда Господь посылает те или иные испытания, те или иные потрясения в церковной жизни, если они переживаются членами Церкви по–церковному, эти испытания никогда не вызовут в них духа уныния, а вызовут те же самые переживания, которые вызывают испытания и скорби в личной жизни.

Всё пережитое Церковью за последние годы одно должно уяснить каждому верующему человеку: должно уяснить, как мало у нас было чувствования православия.

Вот эта спокойная наша церковная жизнь как‑то заслонила от нас главное.

И если мы хотим достодолжно принять посылаемые скорби и испытания церковные, то мы должны научиться твёрдому, ясному, пламенному, дерзновенному испытанию православной веры. Для нас точно расплывается грань, мы точно теряем её, в растерянности спрашиваем, где кончается православие и где начинается раскол, где кончается истинная Православная Церковь и где начинается подделка, где есть Святая, Соборная, Апостольская Православная Церковь и где есть церковь самозваная.

А между тем в этом чувствовании истинности Церкви — источник нашего спасения, ибо в последние времена наступят такие дни, когда восстанут лжехристы и лжепророки. Явится много лжецерквей, и для того чтобы спастись, для того чтобы ряженых не принять за истинных служителей Церкви и Божественную евхаристию не променять на кощунственное, лишь видимое священнодействие, — для этого надо распознать истинную Церковь от лжецеркви. Но для того, чтобы это было возможно, нужно прежде всего, чтобы в наших сердцах возгорелась ревность о православии, чтобы не было безразличного и равнодушного отношения к тому, что есть православие.

Когда говорят:"Не всё ли равно, и там и здесь служат одинаково", нужно знать, где совершается страшное, святое таинство Евхаристии, то есть — где есть истинная Православная Церковь Христова, а вовсе не то только, где вычитывается всё по Типикону.

И рассказал пресвитер Кириак о видении. Видит он, что к его келии подходит Божия Матерь и с ней два светоносных мужа, и узнаёт он в них св. пророка Иоанна Предтечу и апостола Иоанна Богослова. И не хочет войти Божия Матерь в его келию. И просит и молит Её пресвитер Кириак, чтобы Владычица вошла и благословила келию его. И всё стоит и не входит Владычица. И снова он падает и снова просит. И вдруг слышит такие слова:"Как Я могу войти к тебе, когда у тебя в келии мой враг?"

И исчезло видение. И стал в смятении и скорби размышлять Кириак, вспоминать все свои грехи, искать врага Владычицы, ибо в келии он был один. И никак не мог вспомнить, никак не мог найти. В утомлении взял он книгу, которую дал ему один подвижник, и стал читать её. И вот в конце этой книги прочёл два слова еретика Нестора. И в ужасе взял он эту книгу и понёс к тому, кто её дал ему:"Возьми её, она принесла мне больше вреда, чем пользы". И спросил подвижник:"Какой вред она принесла тебе?"И тогда Кириак рассказал ему. И взяли тогда они и вырезали эти два слова и сожгли их. И сказал он:"Сжигаются, чтобы не было у меня врага Божией Матери".

Вот как соблюдается чистота веры!

Вот что значит ревность об истинном духе Церкви!

Вот как ограждается верными христианство от лжеучений!

Вот когда такая ревность загорится в сердцах ваших, такая любовь к Церкви, такая преданность ей, такое нежелание, чтобы за Церковь выдавалось то, что не есть истинная Церковь, тогда вы будете стремиться к тому, чтобы была положена непроходимая пропасть между ложной, еретической, отпавшей, самозваной церковью и истинной православной, тогда в нужный час Господь каждого из вас вразумит, как ему исповедовать безбоязненно Святую Апостольскую истинную Православную Церковь.

Аминь.



24 августа 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Кому много дано, с того много и спросится. Много дано пастырю, и много с него спросится. Много дано ему, что должно было бы очищать его сердце, воспламенять его дух ревностью о Господе. Много ему дано для того, чтобы сердце его было исполнено любви. Среди этого многого, данного ему, особое место занимает его обязанность напутствовать умирающих. Миряне, может быть, за всю свою жизнь ни разу не соприкоснутся с душой, отходящей в вечность, а пастырь за долгую иногда свою пастырскую жизнь тысячи напутствовал людей, уходящих в вечность.

Я напутствовал не духовную дочь свою — случайную женщину, многие годы не принимавшую Святых Тайн, чтобы не огорчать мужа. И вот, когда приблизилась смерть, муж решил, что теперь, пожалуй, и можно позволить жене пригласить попа!

Вхожу я в комнату и вижу лицо, на котором эта особая печать близкой смерти. Я начинаю исповедь. Мы смотрим друг на друга…

За словами читается в душе совсем иное. Иная скорбь. Иная предсмертная тоска. И хочется на этот миг собрать всю, какая только есть в тебе, любовь, чтобы утешить человека в этот страшный, предсмертный его час.

А чем же утешить, как не тем, что передать ему веру в вечную жизнь и милосердие Божие.

У всех умирающих людей глаза одинаковые, ибо они смотрят в вечность. И глядя в глаза умирающего человека, самый циничный безбожник не сможет сказать кощунственное слово безбожия, которое так легко вылетает из уст, пока люди не думают о смерти.

И вот я выхожу после исповеди на улицу, и бежит по ней народ, и вижу я все эти лица людские, на которых печать мирской, безбожной жизни.

Несчастные люди, погибающий мир!

Но как же прожить жизнь, чтобы чувствовать всегда её истинный смысл, чувствовать, что она — подготовка к тому часу смертному, который всех ожидает нас?

Разве беготня, заботы, смех, пляс, кощунственное мирское житие — разве это подготовка?

Разве так нужно подготовляться к таинству смерти?

Подготовляться в миру нельзя. Это пустые слова, что можно вне Церкви идти к совершенству.

Вне Церкви нет богопознания, вне Церкви нет устроения духа, вне Церкви нет очищения сердца, вне Церкви нет воли Божией, и посему истинный путь жизни, подготовляющий нас к вечности, есть путь церковный.

И крохи из этой сокровищницы дают нечто для жизни вечной. Но нам надлежало бы не эти крохи брать, а воспринять всю полноту Трапезы, которая предлагается нам Святой Церковью, всю полноту церковности.

А если так, то как же важно для каждого из нас оцерковлять свою жизнь, наипаче в Божественном и страшном таинстве Евхаристии.

Как важно знать, где совершается это страшное таинство, ибо оно совершается только в истинной Церкви.

"Тогда, если кто скажет вам: вот, здесь Христос, или там, — не верьте. Ибо восстанут лжехристы и лжепророки"(Мф. 24, 23–24), то есть явится много подложных церквей. Спасение только в Церкви Христовой, в единой Православной Святой Церкви!

Аминь.



27 августа 1927 г.

За всенощной

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Велико и страшно таинство смерти, оно вводит нас в понимание и таинственной основы жизни. Мы как будто бы пробуждаемся от мирского сна, когда присутствуем при сем таинстве.

Самую жизнь мы начинаем чувствовать иначе, она нам перестаёт казаться повседневностью, мы начинаем прозревать, что это лишь её внешний облик и что за ним содержится нечто, что мы чувствуем только тогда, когда приближаемся к таинству смерти.

Но как же сильно должно всё это переживаться нами, когда мы зрим не смерть обычного человека, а Самой Марии, Матери Божией — источника жизни, честнейшую Херувим, славнейшую Серафим.

Св. Григорий Богослов говорит, что его приводят в восторг лишь неясные тени тайны Святой Троицы.

Но только ли тайны Святой Троицы наполняют нашу душу восторгом? Не всякое ли таинство веры?

Какой бы ужасной, ничтожной была жизнь, если бы в ней было только то, что можно видеть здешними глазами, что можно взвесить, измерить, взять руками, если бы она была только это окружающее нас вещество!

Но в истинах веры, в этих тенях непостижимого откровения, мы неясно ощущаем всё величие жизни в Господе.

И когда только тень этих откровений касается веры души нашей, тогда в ней трепещет чувство восторга. Нас так принижает к земле повседневная жизнь, что мы не всегда возносимся горе и ощущаем этот восторг веры, но когда хоть слабая искра его загорается в душе, она озаряет всю нашу внутреннюю жизнь.

А ныне какое торжество, какая непостижимая тайна веры!

Как не прийти нам в радостный восторг и не пережить умиления сердца?

Когда апостолы в третий день после Успения Божией Матери по окончании трапезы воздали обычную хвалу Богу и, вознося артос, который стоял на столе в память пустующего места Господа Иисуса Христа, хотели воздать хвалу Святой Троице, они внезапно увидели Божию Матерь, Которая сказала им:"Радуйтесь, Я всегда с вами". И апостолы воскликнули:"Пресвятая Богородица, помогай нам!"

Обетование, данное Божией Матерью, с такой полнотою осуществилось, что это одно должно утверждать в нас незыблемейшую веру, постоянное чувствование в нашей жизни благодатного заступления Божией Матери, которое ощущается при самой немощной вере. Нам нечем было бы жить здесь, на земле, если б в наших сердцах не было веры и если бы мы не чувствовали всегдашнего заступления Божией Матери. Что значит по сравнению с одиночеством, которое бывает, когда мы теряем на земле мать или отца, когда мы остаёмся сиры, когда нет около нас близких, друзей — одиночество духовное! Ведь это всё внешнее, душевное, мирское! А кто проникнет в наше духовное одиночество? Кто нам даст там утешение и радость, кто нас поддержит, кто там нас пожалеет, кто там нас не сделает сиротами? Божия Матерь, постоянно охраняющая нас в жизни, Она и даёт нам силу жить и терпеть.

"Радуйтесь, Я всегда с вами".

"Пресвятая Богородица, помогай нам".

Это было сказано на третий день после Успения Божией Матери.

Это повторяется почти две тысячи лет, и это будет повторяться, пока не придёт во славе Своей судить живых и мёртвых Сын Её и Господь и Бог наш Иисус Христос.

Аминь.



28 августа 1927 г.

За Литургией

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Когда совершается таинство Евхаристии, на Престоле стоит дискос, на котором Агнец, а рядом частицы, знаменующие собой Пресвятую Владычицу нашу Богородицу, а с другой стороны частицы — пророки, апостолы, мученики, мученицы, бессребреники, святые угодники Божии. А вот частицы, вынутые из поданных просфор. Это всё люди, это всё души живых и мёртвых.

Какие здесь тяжкие грехи, какие здесь скорби, какие здесь немощи!

Никому никогда не каялась: в молодости родила младенца и задушила его…

А этот всё пьёт, и не может отстать от греха своего, и впадает в блуд, в мерзость и скверну. А у этого гордыня, а у этого тщеславие, а у этого повседневные, но засасывающие духовную жизнь грехи…

Всё люди, всё люди…

И за умерших здесь вынуты частицы из просфор… Давно лежащие в земле, давно погребённые люди, а сколько унесено ими туда грехов… и все скорби, все грехи, все немощи наши…

И чувствуешь, и веруешь, что здесь, вокруг Святого Агнца, в жертву ныне приносимого, стоящего вместе с Пресвятой Владычицей, святыми мучениками и угодниками Божиими, эти грешные живущие и отошедшие души получат прощение, освобождение от грехов Кровию Святою Господа Иисуса Христа.

И веруешь так потому, что даже и в своём немощном сердце, когда ты любишь близких тебе людей, находишь любовь для прощения. Разве ты не простишь сына своего, что бы он ни сделал? Разве ты не пожалеешь его, в какой бы грех он ни впал? А здесь сама жертвенная, голгофская любовь Господа…

И когда будешь ты погружать все эти частицы в потир и произносить слова:"Отмый, Господи, грехи поминавшихся зде кровию Твоею честною, молитвами святых Твоих", они покроются истинною Кровию Спасителя и будут напоены Ею, и это таинственно и невидимо омоет грехи зде поминавшихся.

Но что же может отделить душу человеческую от омовения Кровию Христовой?

И сказал Господь притчу сию:

"Царство Небесное уподоблю человеку–царю, который задумал собрать долги с должников своих. И был раб, который должен был ему десять тысяч талантов. И повелел царь продать раба того, и жену, и детей его, и всё имущество. И тогда стал раб умолять Господина своего, чтобы он простил ему долг его. И сжалился над ним Господин и простил ему. И вот вышел раб, и увидел товарища своего, который был должен ему сто динариев, и стал душить его, требовать от него, чтобы он вернул ему долг. И когда тот умолял простить, сказав, что потом отдаст ему, он не сжалился и отдал его в тюрьму. И увидавши это, другой раб пошёл к Господину и сказал ему об этом. И разгневался владыка, призвал раба того и сказал ему:"Раб лукавый, я простил тебе твой долг, не надлежало ли тебе простить также должника твоего?"И отдал его в темницу истязателям"(Мф. 18, 23–34).

Вот что может помешать человеку получить от Господа прощение в грехах. Грехи наши самые тяжкие, если мы приносим в них покаяние, не помешают нам причаститься Святых Тайн.

Любовь Господа, милосердие Божие всё покроет, всё простит, всему даст отпущение, и ты, недостойнейший, омытый Кровию Его, сподобишься быть в единении с Ним, с Его святыми угодниками и Самой Божией Матерью. Но вот если ты не простишь врага твоего, когда будешь за обиду, которая тебе нанесена, мстить и душить человека, забыв, какие десять тысяч талантов страшных, и больших и малых, и ведомых и не ведомых самому тебе, прощены тебе Господином твоим, тогда Святая Кровь Господа Иисуса Христа не омоет тебя и ты будешь отдан истязателям. Подходя к Святой Чаше и неся покаяние в грехах своих, нужно ещё раз от всего сердца, не лукавя ни пред Господом, ни пред собою, простить грехи и обиды всем, кого ты считаешь обидчиками своими, дабы тебя Господин твой не отдал, как в сей притче, истязателям.

Аминь.



31 августа 1927 г.

За всенощной после похорон матери

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Смерть всегда переживается по–новому. Сколько людей пришлось напутствовать перед смертью, сколько людей хоронить, и каждый раз, стоя у гроба, по–новому, точно в первый раз, видишь перед собою смерть.

Особенно когда это смерть близкого тебе человека.

Глядя на лицо умершего, хочется восстановить его перед собою живым; видя перед собою лицо, измученное болезнью, состарившееся, невольно переносишься мыслью к тому времени, очень далёкому, когда оно было совсем другое, когда в нём была жизнь, когда оно было таким близким тебе.

И потом вновь смотришь на это измождённое, чужое совсем лицо и думаешь:"Да где же то, что было тогда?"

Но оно есть, оно не только было!

И вспоминается, как будто во сне, когда ты был тяжко болен и ночью, очнувшись, увидел перед собою глаза, наполненные слезами… Может быть, это только приснилось?..

Нет, это всё не только было, это всё есть.

Но во гробе‑то… во гробе лежит маленький, иссохший, совсем другой человек

А где же вся жизнь? Куда она ушла? Или, может быть, её не было совсем?

Но она была и она есть!..

И так бегут воспоминания за воспоминаниями. Встаёт образ живого человека и вся его жизнь, такая близкая, такая родная. И неужели всё это ушло, исчезло, уничтожено?

Всё это есть!

И слышу: в вагоне говорят двое, говорят не со мною, но говорят для попа. Приходится слушать.

— Вот ты украл. Это что же, Божья воля?

— Нет, это не Божья воля, разве Бог хочет, чтобы ты крал?

— Ну, а как же попы говорят, что ничего без воли Божией не делается? Значит, и ты украл по воле Божией. Значит, всё равно: и не веруешь — по воле Божией, и веруешь — по воле Божией! Вот они вам голову‑то и морочат!

И встаёт вопрос: неужели у них ни у кого никогда не умирали близкие люди? Неужели никогда они не стояли перед гробом и вот так не смотрели в лицо умершего человека?

Почему же такой нелепый вопрос может смущать и колебать веру, а такая страшная правда, как смерть, не утверждает её?

Наше несчастье в том, что мы разыскиваем, что могло бы поколебать в нас веру, что могло бы засорить неверием наши сердца.

И здесь услужливо помогает мир, всевозможными способами стараясь лишить нас этой правды, заронить в нас ненужные сомнения, поколебать и без того нетвёрдую нашу веру.

Мы должны жить, всё время устремляя внутренний взор на то главное, что должно нашу веру утверждать, и тогда то, что нам кажется колеблющим её, отойдёт в сторону. И если мы иной раз не сможем ответить нашим разумом даже на действительно трудные для разума вопросы, это не будет смущать нас. Много неразрешимых тайн, и их неразрешимость не должна колебать нашей веры.

И думаю я, стараясь не слушать этих ненужных разговоров:"Что было бы, если бы вдруг потерять веру?"Ведь это значило бы, что вся жизнь, которая прошла перед тобой, превратилась бы в ряд ни для чего не нужных сновидений.

Ведь это значило бы, что вся она, со всеми её заботами, со всеми слезами ночью над болящим сыном, со всеми треволнениями, скорбями и радостями, вся она была пустым, ненужным сном, вся она свелась бы только к этой сухонькой измученной старушке, которая лежит сейчас в гробу. Какой это был бы ужас, какая была бы неправда! И тогда ликующе в ответ на это в сердце звучит: это не так, вся эта жизнь здесь невидимо, в духе, и прошлое и будущее — всё утверждается в едином слове"вечность".

Вот в чём истина, вот в чём радостная, торжественная правда!

Аминь.


Публицистика

МЁРТВЫЙ СОБОР


----------------------------------------------------------------------

Печатается по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2010. С. 315–317.

Публикатор: С. В. Чертков

----------------------------------------------------------------------


Необходимость Собора ощущается сознательно или бессознательно каждым религиозным человеком России.

Собор необходим потому, что в Церкви начинаются явные признаки внутреннего разложения, из параличной Церковь готова обратиться в труп 1. Собор необходим потому, что духовенство оторвалось от паствы, чёрное духовенство поработило белое, Синод поработил епископов, интеллигенция порывает с Церковью, новые мучительно жизненные вопросы остаются без всякого авторитетного церковного ответа, обособленность, разрозненность, враждебность отдельных членов Церкви разрывает на части её немощное тело, поражённое веками развивавшейся болезнью 2.

Собор нужен для спасенья погибающей российской исторической Церкви. Сознанье небывалой, может быть, важности момента, казалось, должно было пробудить уснувшую религиозную совесть тех, в руках которых находятся ближайшие земные судьбы её. Казалось, они должны были бы понять, что спасение Церкви в пробуждении её религиозной жизни, которую вытравили или глубоко упрятали внутрь народной души безобразные исторические условия 3. Казалось, у них хватит мужества, сознав грандиозность момента, всю тяжесть исторического греха, созвать Собор, который являлся бы выражением всех наличных, пусть оскудевших, но всё же в глубине своей подлинным светом горящих церковных сил. Но ничего подобного сделано не было.

Наоборот, приложены все усилия, чтобы Собор представил собой зрелище страшного разложенья, чтобы Собор оказался не соединеньем самых живых религиозных сил Церкви, а наоборот, самых больных, безжизненных её элементов 4. Поистине есть что‑то роковое в этом стремлении создать мёртвый Собор. Словно чья‑то безобразная рука, толкавшая Церковь к пропасти целые века, почуяв, что многие заметили пропасть и готовы разбудить уснувших рабов, спешит нанести Церкви последний удар, явить перед лицом всех ужасные язвы её и тем оттолкнуть от неё всё живое бесповоротно и навсегда.

Главная болезнь нашей Церкви — отсутствие соборности 5. И вот, вместо того, чтобы сознать этот грех и с первых же шагов в самую организацию Собора положить соборность, группа людей, захватившая административную власть в Церкви, создаёт какие‑то правила, вершит всё и опубликовывает своё решение в виде циркуляра 6.

О каком"собирании"на Собор лучших религиозных сил может быть речь, когда народ в большинстве случаев даже не знает о предстоящем Соборе. Пойдите по деревням и заговорите о Соборе с крестьянами — ждут ли они его, какое отношение у них к нему, готовятся ли они к этому великому религиозному делу: ничего подобного — они о нём ничего не знают. Синод решил… Синод не потрудился спросить Церковь, хочет ли она Собора и какого именно. Собор может быть только тогда, когда каждый оставшийся у себя дома будет чувствовать себя на Соборе, но это может быть только в том случае, если в основу организации Собора будет положено самое широкое, самое свободное выборное начало. Особенно это выборное начало необходимо потому, что епископы, которые явятся непременными членами Собора, у нас не избираются паствой, а потому голоса Церкви собой выражать не могут.

Очевидно, что о предстоящем Соборе Синод задолго должен был оповестить всех членов Церкви. Должны были быть разрешены свободные приходские и частные собрания для обсуждений этого предположения, затем должна была быть образована предсоборная комиссия из выборных членов Церкви, которая выработала бы, конечно, иные правила, чем теперешний"циркуляр"Синода.

Вот какие внешние условия должны были быть соблюдены, чтобы Собор мог выполнить свою великую историческую задачу. Но уму человеческому не дано судить о будущем с безусловной достоверностью, мы не берём на себя задачу пророка. Дух Господень дышит, где хочет. Может быть, Господь явит свою силу и на предстоящем церковном Соборе. Не об этом сейчас речь. Мы говорим лишь, что люди, стоящие у кормила церковной власти, сделали всё от них зависящее, чтобы создать"мёртвый Собор".


КОММЕНТАРИИ


1 Ср.:"Церковь в параличе с Петра Великого<…>Церковь как бы в параличе, и это уж давно"(Достоевский. 27, 49, 65). Это неизбежное следствие отмены регулярных Поместных соборов."…Живейшим и сильнейшим у нас является чаяние обновления и возрождения церковной жизни на тех божественных началах, которые силой обстоятельств парализованы теперь.<…>Раньше и даже скорее Государственной Думы нужно желать собрания церковного Собора. Да изречет Дух Святый устами святительскими слово истины и жизни, и оживут кости сухие, и станет собор народа велик зело и воспоет Господу песнь радости и мира"(Феодор (Поздеевский), сщмч. Служба Богу и России. Статьи и речи 1904–1907 годов. М., 2002. С. 180).

2 Беды не отрицали даже оголтелые синодалы, типа В. М. Скворцова:"Болезненность в организме, недуг действительно есть.<…>Для излечения этой болезни необходима совместная работа духовенства и мирян.<…>Многие стороны жизни чужды христианства"(Записки петербургских Религиозно–философских собраний (1901–1903 гг.). М., 2005. С. 87).

3"Россия со времён Петра I часто и много принесла пожертвований в ущерб веры, в ущерб Истины и Духа, для пустых и ложных соображений политических, которыми прикрывало развращённое сердце ненависть и презрение к правилам Церкви и к закону Божию. Все эти соображения, поколебав страшно Православную веру, оказались решительно вредными для государства и администрации"(Игнатий Брянчанинов, свт. О необходимости Собора… // Полное собр. творений. М., 2002. Т. 3).

4 По высочайше утверждённому 25 апреля 1907 порядку, делегатов на Собор из выдвинутых церковным народом отбирал епархиальный архиерей.

5"Церковь без соборов немыслима, и всё горе в том, что уже 1000 лет она не имела собора"(Аксаков И. Отчего так нелегко живётся в России? М., 2002. С. 452). Константинопольский патриарх Иоаким III считал, что"соборность составляет душу не только православия, но и христианства вообще, без соборности нет ни православия, ни самого христианства"(цит. по: Перед церковным собором. М., 1906. С. 271)."…Соборное начало в жизни Церкви есть то же, что движение крови в живом организме; оно есть жизнь Церкви, биение её пульса. Уморив соборное начало, мы атрофировали самый источник её жизни; живой организм Церкви мы поразили в самое его сердце, мы остановили биение его пульса.<…>Жизнь нашей Церкви остановилась потому, что самый источник этой жизни атрофирован"(Завитневич В. О восстановлении соборности в Русской Церкви // Церковный вестник. 1905. N 14). Виновные в грехе против Святого Духа дадут ответ на Страшном суде.

6 Ср. принятую на Архиерейском соборе 2000 г. новую редакцию Устава РПЦ, лишающую Поместный собор канонических полномочий и изменяющую постановления о высшей власти в РПЦ Поместных соборов 1917 и 1988."Они считают нас за полчеловеков, которые думать и рассуждать не умеют и не должны. А мы стряхнём с себя вековые оковы рабства, низкопоклонства и автоматизма и заявим твёрдым голосом, что, мол, если желаете затевать перемены, оставляя старое, устроять новое, то извольте пригласить и нас, извольте послушать и наши рассуждения"(А. Х–ъ. За права человека // Церковное обновление. 1907. N 9. С. 69).

ГОТОВЬТЕСЬ К СОБОРУ!

----------------------------------------------------------------------

Печатается по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2010. С. 318–320.

Публикатор: С. В. Чертков

----------------------------------------------------------------------


Люди сделали всё, что могли, чтобы предполагаемый Собор оказался мёртвым.

Мы не хотим обманывать себя и, смягчая оценку внешних условий Собора, пробуждать в ком бы то ни было робкие, неосновательные надежды.

Правде надо смотреть в глаза прямо; называть вещи теми именами, которые они заслуживают; идти до конца в оценке тех действий высшей духовной власти, которые никогда не оправдывает история. Со всей силой, на которую только способен наш дух, мы, во имя религиозной правды, восстаём против мёртвых начал, положенных в основу предполагаемого Собора.

Но мы были бы глубоко несправедливы, если бы ограничили своё отношение к Собору только одной отрицательной стороной, только протестом против правил, изданных Синодом.

Во имя той же религиозной правды, мы призываем всех, воистину любящих Церковь Христову, к самому горячему участию в предстоящем Соборе.

Пусть враги Христа ликуют и напрягают все свои силы на то, чтобы созвать мёртвый Собор. Не могут, не должны подлинно верующие равнодушно отворачиваться от него. Не должны они говорить: не стоит тратить сил, может ли быть что‑нибудь доброе от русских архиереев?

Никто не вправе предугадывать исторических последствий Собора. Пусть подлинный религиозный голос останется на нём в меньшинстве, пусть сделано всё, чтобы Собор не явился живым, творческим фактом; какое значение для религиозного сознания и для церковного возрождения будет иметь этот голос меньшинства, знает один только Бог. Верующие должны объединиться и в меру сил своих сделать то, что требует их христианская совесть, — сделать, чтобы Собор, несмотря ни на что, был возможно полным выразителем живых религиозных сил.

Узкий позитивный прогноз может оказаться тяжким искушением. Человеческая логика, с непреложностью свидетельствующая, что мёртвые люди, съехавшись, составят мёртвый Собор, — логика эта может оказаться лишь новым орудием в руках вечного врага Христа.

Только внешние христиане могут полагать всю надежду на внешнюю реформу, а так как при данных условиях даже на внешнюю реформу надеяться нельзя, то им неизбежно придётся впасть в полное равнодушие, но религиозное отношение к жизни, к истории, к Церкви требует другого…

Собор — дело Божье, за надеждой на его действенное значение должно стоять, прежде всего, сознание необходимости личного внутреннего религиозного подвига.

Пора, наконец, бросить играть в христианство, пора сознать, к чему обязывает оно, и начать читать Евангелие не как книгу несбыточных идеалов, а как книгу непреложных требований, обращённых к каждому из нас.

И тогда, если мы ясно сознаем всю глубину связи церковного возрождения с нашим личным возрождением, мы поймём, что результаты Собора могут оказаться самыми неожиданными.

Отбросив равнодушие, усталость, робость, порвав все цепи, порабощающие дух, ясно почувствовав, что 10–20 лет, которые мы проживём ещё на земле и которые как вихрь пронесутся в земных заботах и в земной суете, почувствовав, что они даны на великое прекрасное Божье дело, пред которым ничтожны все мелкие неприятности, весь рабский страх за свою судьбу, — сознав всё это, воспрянув духом, возгоревшись верой, мы наконец приступим к той пламенной работе Господней, которую так долго, так преступно отбрасывали от себя.

И тогда, если правда, что суждено этому Собору быть лишь новой, беспримерной по своей жестокости, раной на теле Христовом, мы найдём в себе достаточно мужества для того, чтобы пережить это новое тяжкое испытание, и достаточные силы для предстоящей работы Господней.

В меру собственной любви нашей мы хотим обратиться ко всем живым силам Церкви и сказать: не будьте равнодушны, не бросайте Церкви в эти трудные времена, не уходите прочь.

Собор созывается мёртвый, но мы должны сделать всё, что зависит от нас, чтобы Собор стал живым!

Венок на могилу Льва Толстого

---------------------------------------------------------------

Знамя. 1910. N 11. С. 152–168; Наш современник. 2010. N 11. С. 242–261.

Публикация и комментарии: С. В. Чертков

---------------------------------------------------------------

Куда уехал Лев Толстой? 1

"Лев Толстой 28 октября велел заложить лошадей и вместе с доктором Маковецким уехал в Шокино, откуда по железной дороге отправился на юг. В оставленной на имя жены записке Толстой пишет, что его тяготит обстановка жизни, просит не делать попыток отыскивать его, трогательно прощается с своим семейством и говорит, что как чистый христианин он должен жить в мире и ни в каком случае не вернётся. Местопребывание Толстого неизвестно".

Куда уехал Толстой? И от чего он уехал?

Толстой уехал, убежал прочь от той лжи, которая мучила его, начиная с того дня, когда он допустил в основу своей"новой жизни"компромисс, слабость, уступку, отравлявшую каждый день, каждый час долгие годы его религиозной проповеди.

Об этой лжи или говорили злобно, и потому несправедливо, или молчали вовсе. Молчали, одни из рабского"благоговения"перед великим человеком, другие — из целомудренного, бережного отношения к его греху.

Теперь об этой лжи можно и должно сказать открыто.

Толстой провозгласил учение, в корне отрицающее все основы нашей современной жизни: собственность, деньги, суд, насилие, войска, власть, войны и пр. и пр. и пр.

Исповедание на деле, а не на словах этого учения логически несовместимо с прежней формой не только семейной, но просто сколько‑нибудь"культурной"жизни. Но, уступая семье, привычке, подчиняясь слабости, жалости и другим"человеческим"чувствам, Толстой захотел сохранить всё по–прежнему. В результате"реформа"могла коснуться только одежды и обуви, и начался длинный ряд мучительных компромиссов. То, что делалось по — "толстовски", или не доделывалось, или касалось мелочей: в результате получилась паутина, которая связывала Льва Толстого крепче железных цепей.

Так, Толстой отказался от собственности. Но это был странный отказ. Он не был проведён до конца, со всей искренностью, с безусловной последовательностью. Ведь собственность, которую человек перестаёт считать своей, в тот же момент перестаёт быть его собственностью. И потому ясно, что Толстой, отказывавшийся от своего имущества потому, что перестал его считать своим, не мог передавать его, ибо акт передачи есть уже действие собственника. Но вещь, которая для него была уже не его, передана быть не могла. Вещь"чужую"не передают.

Толстой остался жить в имении своей жены. Правда, он пахал, шил сапоги, рубил дрова. Но он ездил на велосипеде и по железной дороге и пр. и пр. А это всё требовало денег, и ему приходилось пользоваться тем же имуществом, которое он передал жене. Он жил в маленькой комнате, но лакеи подавали ему кашу в серебряных мисках. Одна ложь тянула за собой другую, один компромисс порождал другой — и в конце концов нельзя было разобрать, где кончается ложь и начинается правда.

"Известный толстовец"Бирюков 2 на втором томе своей биографии Толстого сделал неприличнейшее посвящение графине Софье Андреевне Толстой. Он сравнивает её с солнцем и посвящает ей книгу, в благодарность за то, что она заботливо охраняла Толстого.

Между тем именно она была главной виновницей той лжи, в которой задыхался Толстой.

Вместо того, чтобы поддержать его на новом пути жизни и помочь жить по–новому, она, пользуясь нерешительностью, слабостью и недостатком сил у Толстого для коренной и окончательной ломки, — вынудила его вступить на путь компромиссов.

Толстой прежде всего бежал от этой семейной лжи. Лжи своего покоя, уютной жизни, довольства, сытого и мирного существования.

Но не от этого только.

В"Письме о вегетарианской любви"я говорю о разнице между Толстым и толстовством. И теперь утверждаю это с удвоенной силой:

Толстой бежал от толстовства.

Он бежал от своих"кардиналов", от этих господ, расхаживающих босиком в своих дворянских имениях. Они усвоили из всей его великой жизни только одну телесную сторону компромиссов. Лишённые его сердца, его гения, его жажды правды и его живой души, — они отразили образ Толстого в кривом зеркале, и получилась страшная карикатура.

Толстой с ужасом бежал от этой карикатуры на самого себя.

Куда же бежал Толстой? Куда бы ни бежал он: в Курск, Киев, Харьков — это безразлично: он бежал от пустых слов — к живой жизни. От лжи — к правде. От смерти — к воскресению.

Может быть, жизнь его выльется в такие формы, которым мы сочувствовать не будем. Но во всяком случае — это уже будет действие, не слова, а дела. Тут целый переворот. Тут человек перешагнул через бездонную пропасть, ибо слово и дело у Толстого были отделены друг от друга бездонной пропастью лжи и подделок.

Толстой во всяком случае начинает новую жизнь. Новая жизнь его является прежде всего великим творческим актом человеческого духа, и если вспомнить, что свершает этот акт восьмидесятидвухлетний старец — пред ним хочется преклониться с благоговением. Легко судить и бросать в человека грязью: и правы были те, кто ждал это делать — хотя жизнь Толстого давала сколько угодно материала для того, чтобы в него бросать камнями.

Пока жизнь человеческая не кончилась, никто не вправе выносить над ней своего обвинительного приговора в окончательной форме

Когда Толстой в статье"Не могу молчать"писал, что я больше так жить не могу и не буду, — то"не буду"многим показалось"фразой", и в этом числе мне 3.

Но очевидно, Толстой имел право сказать так.

Громадное большинство людей живут"без перемен"не потому, что они находят твёрдый, не колеблющийся фундамент, а потому, что они"устают искать"и"засыпают"на первом попавшемся"сухом месте". Толстой велик прежде всего этой неусыпной жаждой совершенства.

И если его отъезд есть начало такой жизнедеятельности, которую мы по существу будем считать ошибочной, — всё же"бегство Толстого"будет великим делом уже по одному тому, что этим фактом он с новой пророческой силой провозглашает истину, что начинать новую жизнь никогда не поздно. Ибо для духа человеческого нет ни времён, ни сроков.



Смерть и бессмертие 4

Весть о смерти Льва Толстого застала меня далеко от Москвы, далеко от той"культурной"атмосферы, в которой невольно подчиняешься общему тону, заражаешься теми привычными"общеобязательными"формами"сочувствия", в которые выливаются"культурные"переживания в событиях, подобных смерти Толстого.

И может быть, потому именно эта смерть дала лично мне столько очищающего, нового, о чём нельзя и не нужно говорить…

Но было нечто во всём пережитом такое, что касается одной из величайших проблем человеческого духа, и говорить о нём хочется особенно потому, что я не знаю, чем можно более достойно почтить намять Толстого, как не размышлением об этих вопросах.

Я говорю о бессмертии.

Отъезд Толстого из Ясной Поляны, посещение Оптинской пустыни, болезнь и смерть его — обо всём этом каждый день читалось в газетах и в нашей, здешней глуши.

Но кругом не было нервной, в существе своём лживой столичной сутолоки. И всё, что пробуждали события в душе, оставалось как бы с глазу на глаз, лицом к лицу с твоей совестью.

И странно, что внешние впечатления, которые в нездоровой атмосфере столичных"улиц"только искажают и рассеивают подлинное чувство, — здесь, напротив, каким‑то таинственным путём связывались с тем главным, что безраздельно владело душой, — с болезнью Толстого.

Особенно ясно почувствовал я эту связь на берегу Волги.

Мы хотели ехать за Волгу, пошли на берег, к лодке. Было холодно, ветрено. Ехать оказалось невозможным. Сели на брёвна около воды.

Какою странной казалась река: тёмно–серая, холодная, гулкая… У берега большая тёмная баржа, на том берегу песок и чёрный лес. И облака серые, и всё такое свинцовое, тяжёлое…

Я не думал о Толстом. Но всё время чувствовал, что мыслью о нём полна душа. И что холодная чёрная Волга имеет с мыслью о нём какую‑то связь. И что, глядя на сердитые, стальные волны, совсем не жутко, не тоскливо. Что в сердце растёт новая, большая радость….

Да, болеет. Да, страдает. Может быть, умрёт. И всё‑таки радость. Новая, неожиданная. От которой не то смеяться хочется, не то плакать. Но, во всяком случае, от которой хорошо как никогда…

Ветер дует верховый. Холодный, острый… Злится.

Но теперь всё радует, и холод, и ветер, — всё.

Рядом со мной сидит племянница, я зову её Верашей–неразумницей. Она всё шалит. И мешает"думать".

А на душе такое счастье.

Это любовь. Маленькая, чуть заметная частица любви. Не к кому‑нибудь, а ко всем.

Любовь от него. От того, кто там лежит. И за него не страшно. Потому что то, что в нём, — это настоящее. Выше всего земного, вечное. Бессмертное…

Вечером"из города"привезли известие:

— Умер.

Пошли узнать по телефону"на завод": может быть, опять ложный слух. Может быть, ошибка.

Вернулись через полчаса:

— Нет, правда. Умер… Спрашивали по телефону в редакции. Получена телеграмма…

Смерть Толстого произвела впечатление совершенно исключительное. Беспримерное. Здесь речь не о силе впечатления, а о самом его качестве.

В смерти Толстого человечество пережило ощущение бессмертия.

Ощущение это до того сложно, до того ново, до того всех застало"врасплох", что его долго не в силах будут"осмыслить".

Толстой умер.

Но это слово "умер" не отдавалось в душе той глупой, тяжёлой болью, которой отдаётся всегда слово"смерть", когда умирают близкие, дорогие люди.

Скорей была почти радость. Но радость не"весёлая", а торжественная.

Хотелось плакать. И многие по–настоящему плакали. Но и слёзы были особенные. Без горечи, без того особого чувства, в основе которого заложено сознание"конца","бесповоротности". — Умер. Конец. Больше никогда не вернётся. И никто ничем не может это изменить.

Не было этого.

Слёзы, которыми плакали люди в эту ночь, были скорей от восторга, от неосознанного умиления.

Вся сложность переживаний, вся неожиданность их заключалась именно в том, что люди, чудом каким‑то, сами того не сознавая, пережили человеческую смерть именно так, как должны переживать всегда: без ужаса, без боли, без отчаяния — как таинственный переход к вечной жизни. Поверили душой, а не мозгом, в эту жизнь. И умилились, растрогались."Ожили сами".

Смерть Толстого свершила чудо.

Она пробудила в людских сердцах веру. Она затронула что‑то такое сокровенное, самую основу бессмертного нашего духа — и мы на несколько мгновений как бы сознали своё бессмертие.

Люди обычно не переживают так смерть потому, что обычно бессмертный дух человеческий слишком заслонён от нас мёртвой оболочкой тления.

Толстой же смертью поднялся на высочайшую ступень духовной жизни. Он облёкся в красоту нетленную. Его личность ещё при жизни как бы освободилась от всего суетного, временного, подверженного разложению, уничтожению. Оставалась лишь какая‑то неуловимая нить, связывающая его с жизнью земной, видимой, конечной.

Вот почему, когда эта нить оборвалась, как будто бы ничто"не изменилось".

Толстой точно остался жить. Ибо он для нас остался всё таким же, как и до болезни в Астапове. Каким он встал перед нами после своего ночного отъезда из Ясной Поляны.

Таким же: бессмертным, духовным, ослепительным…

Когда люди во всех концах мира читали бюллетени о его здоровье, — о том, что температура 38,2, а пульс 120, а дыхание столько‑то, — читали каждый день, следили за ходом болезни, за каждым её шагом, — они в это время вместе с Толстым переживали медленный переход от жизни конечной к жизни иной, бессмертной. Оборвалось его дыхание. Перестало биться сердце, бессмертное"я"человеческое перешло к новой, высшей форме бытия, — и продолжение жизни было так"очевидно", переход был так тих, так незаметен, так мало изменял по существу то, что мы называли"Львом Толстым", — что все верующие и неверующие невольно продолжали жить с Толстым и дальше. Не отдавая себе отчёта, как и почему, не облекая своих чувств в сознательное представление, — в сокровенных глубинах сердца все почувствовали вечное бессмертное "продолжающееся" бытие Толстого.

Вот источник той особой радости, того умиления, которое пережил за эти дни весь мир.

Толстой был религиозный гений. Ему было в величайшей степени дано это ощущение иного мира 5. Недаром сам он рассказывал, как до реальности ясно ощущал Божество и мог простаивать в лесу часами, отдаваясь этому ощущению.

Но Толстой был ещё и гениальный художник, и потому он сумел рассказать об этом другим людям. И действительно, читая те сочинения Толстого, в которых он говорит о человеческой душе, как о частице Бога, мировой любви, о том, как со смертью душа снова возвращается к Богу и соединяется с своим первоисточником, — нельзя ему не верить. С такой осязательной ясностью, почерпнутой из своего религиозного опыта, говорит он обо всём этом.

Но если Толстой как религиозный гений переживал своё бессмертие, если он как гениальный художник рассказал о нём людям, — то смертью своей он заставил их почувствовать бессмертие — как святой человек.

--------

Вот об этой стороне личных моих переживаний мне и хотелось рассказать в своём"письме".

Я глубоко убеждён, что не для меня одного, а для очень и очень многих смерть Толстого будет поворотным моментом в жизни. Началом новой"эпохи"6.

Ощущение"бессмертия", хотя бы в течение одного мгновения пережитое, — останется в душе навсегда как краеугольный камень дальнейшей духовной жизни.

Я должен прямо сказать, что, признавая"бессмертие"теоретически и"заставляя"себя путём самоуглубления переживать его в действительности, я никогда вполне не переживал его как факт.

И пережил это впервые по–настоящему только в связи со смертью Толстого.

И пережив, понял, не теоретически, а психологически, что жизнь"оживает", становится"цельной"и неразрывно связанной с тобой только при условии этого ощущения бессмертия.

Можно теоретически бессмертие отрицать — но психологически веру в него носить в своей душе и жить радостной,"одухотворённой"жизнью.

И напротив, теоретически можно его признавать, но не иметь в душе живого чувства бессмертия и тогда ничего, кроме тления и мрака, не видеть в мире.

Ощущение бессмертия реально соединяет душу с вечным, даёт не только сознание своего, но делает это"я"как бы соучастником жизни всего целого.

Вот почему то чувство бессмертия, которое заставил Толстой пережить человечество своею смертью, было великой объединяющей силой.

Почувствовав себя бессмертными, люди почувствовали себя частицами единого космоса.

Всё это было для меня так изумительно ясно в тот вечер, когда я узнал о смерти Толстого.

Поздно вечером мы все, обитатели тихого одноэтажного домика, сидели по обыкновению на ступеньках крыльца.

И всё мне казалось новым. Даже на звёздное небо я смотрел с каким‑то особенным чувством.

Умер Толстой, и душа теперь снова соединяется с Божеством, пройдя великий путь жизни. И в моей душе есть Бог. И во всех людях. И все мы соединены друг с другом как братья. И с Богом соединены как с нашим Отцом. И со звёздами, и с этой ночью, и с тёмной, холодной Волгой, и с чёрным лесом, и со всей землёй, и со всем небом, и со всем миром…

Вераша–неразумница больше не шалила.

— Не будьте печальной, — сказал я ей, — надо радоваться.

— А вы радуетесь?

И я невольно ответил:

— Да, радуюсь. Но это радость больше похожа на восторг. Я радуюсь, потому что чувствую бессмертие… 7



Бог посетил народ Свой 8

В жизни отдельных людей и в жизни всего человечества бывают великие события, когда внешняя, мёртвая оболочка жизни разом обращается в прах и на несколько мгновений открывается таинственный образ вечности.

Всё, чем люди живы в серые дни пошлой повседневности, всё, чем одурманивают они свою душу, усыпляют совесть, — всё, что кажется им таким большим и нужным и ради чего они с остервенением душат друг друга, — всё это исчезает, как дьявольское наваждение, принимает свой подлинный вид ничтожества и не заслоняет больше собой великого, далёкого.

Жажда власти, мечты о славе и"общем признании", самолюбие, жажда внешних почестей, упоение"успехом", мечты о богатстве, о роскошной жизни и наслаждениях плоти, разврат и ложь, пустословие и всяческая подделка, — вся подлость и рабская тупость нашей личной жизни, — а в жизни общественной всё лицемерие деятельности общественной, всех этих ненужных, злых и безбожных общественных учреждений 9, — уступают место перед лицом великих событий глубокому сознанию, что подлинная сущность и смысл жизни так необъятно велики, так прекрасны, так возвышают человеческую душу, что стыдно и невозможно становится думать о своих маленьких делах.

И люди,"опомнившись", как бы приходят в себя и ощущают на мгновенье своё Божественное призвание. Это Бог посещает народ Свой… 10

Таким великим событием я считаю смерть Льва Николаевича Толстого.

И не самый факт смерти, а всю совокупность событий, предшествовавших и связанных с этой смертью.

Если бы Лев Толстой умер месяц тому назад в Ясной Поляне, сколько бы ни говорилось возвышенных слов, сколько бы ни присылали со всех концов сочувственных телеграмм"семье покойного", сколько бы венков ни"возлагали"на его гроб, сколько бы ни почитали память его вставанием, — великого события не было бы.

Ибо не свершилось бы чуда. Не было бы среди нас особого исключительного ощущения близости духа Божия, явного для слепых. Несомненного для самых упорных и неверующих.

Смерть Толстого свершилась как таинство. И то безотчётное благоговение, которое пережил за эти дни весь мир, было не результатом уважения к"великому писателю", а нечто бесконечно большее, не просто человеческое, — это было трепетное умиление перед новым великим чудом.

Люди почувствовали близость Божию.

Бог посетил народ Свой.

Долгие годы Толстой нёс свой крест — жил двойственной жизнью. Страдал от явного несоответствия своей проповеди со своею жизнью. Получал бранные и обличительные письма. Мучился сознанием невыполненной"воли Божьей".

И молчал. Ждал. Старился. С каждым годом ближе подходил к смерти и рос духовно. Малозаметно для людей, для которых уже давно стал"великим"и"законченным". Для которых не жил, а доживал.

Толстой признавал справедливыми упрёки в роскоши, он не мог не знать, как должен был бы поступить сообразно со своим учением.

Но он продолжал жить по–прежнему, не"заставлял"себя жить по–иному, сознавая, что, внутренно не подготовив себя к окончательной правде, он не должен менять своей жизни, ибо внешнее соответствие поступка с духом учения будет"надрывом", ложью, подделкой, тем более страшной, чем больше будет в ней сходства с правдой.

И он терпеливо выслушивал упрёки. Жил в роскоши. Страдал. Нёс крест свой. И неустанно работал над собой.

Никто из людей не мог знать этой работы. Только один Господь видит сердце человеческое.

И Бог видел великое сердце Толстого. И не отнимал у него земную жизнь, ибо не свершилось ещё в душе его всё то, ради чего он был послан в мир.

Лев Толстой неожиданно для людей уехал навсегда из Ясной Поляны. Уехал, чтобы остаток дней перед смертью прожить так, как веровал, подчиняясь исключительно"воле Божьей".

Свершилось великое.

Для физических человеческих глаз, для ограниченного человеческого сознанья, Толстой уехал из Ясной Поляны, побывал в Оптинской пустыни, на пути в Ростов–на–Дону захворал воспалением лёгких и слёг на станции Астапово.

Для очей духовных, отъездом из Ясной Поляны завершался внутренний рост души Толстого, после чего земная жизнь становилась ненужной, оконченной.

Чудо, о котором я говорю, и величие смерти Толстого в том заключается, что до осязательности ясно дали почувствовать людям — сознательно или бессознательно — промысел Божий. Близость духа Божия, непосредственное участие Его воли в событиях мира.

Если смерть Толстого не была предсказана, то после того, как она совершилась, с покоряющей силой чувствуется её внутренняя неизбежность. Её правда. И потому — её красота.

В смерти Толстого для нас открылся какой‑то просвет из тьмы, к ослепительно яркому свету.

Чудо свершилось. Это с большей или меньшей силой чувствуют все 11.

Но было бы бессмертно счастье человечества, если бы оно могло событие это и сознать как чудо. Великую силу никогда не опускаться в мёртвую, бездушную, греховную жизнь — почерпнуло бы оно в этом сознаньи, великую силу жить только для вечности.



В Ясной Поляне 12

Года четыре тому назад мой друг И. А. Б[еневск]Ий 13, хорошо знавший Толстого и близкий к толстовским кругам, горячо убеждал меня съездить с ним в Ясную Поляну.

Я не поехал.

Побоялся ехать…

Из"любопытства"посещать Толстого для меня было невозможно. Поездка могла иметь только один смысл: встать перед ним лицом к лицу. Совесть к совести. А так как я исповедую другие религиозные и философские взгляды, то это значило, кроме того, — "исповедывать"свою веру и обличать веру Толстого…

Этого я и боялся.

Меня пугала не"мировая слава"Толстого. Как, мол, он признанный гений, а я никому неведомый студент. И не преклонение перед ним (я скорей"не признавал"и не любил Толстого), наконец, не самолюбивая"трусость"быть при других разбитым и пристыженным…

Нет. Причины были и глубже, и лучше. Подробно говорить не к чему: скажу только, что вопреки доводам разума и всевозможным благоразумным соображениям — ехать к нему противопоставлять веру его вере было стыдно.

И вот теперь, через четыре года, мы ехали с тем же И. А. Б[еневск]им в Ясную Поляну на могилу Льва Николаевича. Всё изменилось:

Прежней"трусости" — нет. Вместо идейно–враждебного отношения — то неожиданное чувство любви, которое без всяких усилий, помимо воли пробудилось к нему в последнее время.

Впереди не каменная усадьба, а небольшой холм земли в зимнем лесу.

После этого, торжественно обвеянного каким‑то чудом перехода Льва Николаевича от одной низшей формы бытия, от нашей земной жизни — к другой, высшей форме, нашему познанию недоступной, — ощущение продолжающейся его жизни не только не уменьшается, но всё увеличивается. Бессмертие Толстого — не только"головное признание", это живое, непосредственное ощущение души. И оно не только пробудило радостное чувство бессмертия собственного духовного"я", — оно пробудило совершенно новое чувство: ощущение нетленности всего мира, всей материи. Толстой ушёл, но не исчез за этой тёмной чертой, которая зовётся смертью, а это ясное и радостное сознание, что он там, и"там" наверное, — приблизило к нашим слепым душам мир вечный, хотя и невидимый.

--------

В вагоне было темно, тесно и душно…

Толкали. Курили. Кашляли. Сморкались…

Но это не раздражало,"не злило".

Да вообще теперь ничто никогда не будет ни раздражать, ни злить.

Раз"там жизнь наверное" — значит, всё, что может жить и раздражать здесь, — такое маленькое, ненужное, мелькающее, как кинематограф…

А подо мной, на нижней лавке, говорили о Толстом. И какой смешной и наивный разговор это был. И каким смешным языком.

И почему‑то так хорошо и радостно было, что он такой смешной и наивный.

Теперь вообще всё как‑то радует.

Мужик говорит с умилением, что Лев Николаевич поставил себе"памятник и в Туле, и в Москве, и в Петербурге", и что"всем надо заботиться, чтобы оставлять по себе памятники".

— А уж как жил, как жил: ходил, извините, в синих порточках и в рубашке… Всё равно как мужик.

Говорят про то, что миллионы оставил, и всё христианам, и что зелёную палочку, которую закопал он на кургане, не"источил червь", а так и лежит зелёная… 14

И снова:

— Жил так — так и в гроб положили: извините, синие порточки надели, рубашку красную… Как у простого мужика порточки, извините вы меня, и рубашка и больше ничего…

Приехали на станцию Щёкино рано утром. До Ясной Поляны вёрст восемь.

Взяли ямщика на розвальнях, с бубенчиками, он закутал нас овчинным тулупом, и поехали…

А уж непогода какая! Так и мятёт мятель. Прямо в лицо бьёт снежная пыль, с дороги смело почти весь снег, и сани прыгают по шершавой, замёрзшей земле…

И всё хорошо. И снег, и ветер, и вьюга, и бубенцы, и запах овчинного тулупа, и свежий воздух, и простор, и небо…

Хорошо, потому что"изнутри"хорошо. И теперь уж это навсегда. И никто отнять не может. И странная, радостная мысль приходит:"Пойду на могилу и там скажу ему об этом…"

Вот уже несколько недель мир живёт в атмосфере какого‑то чуда. В атмосфере бессмертия, показанного тленному, зарытому в мелочах миру. И стараешься не думать, а отдаваться этому чувству. Потому что от него свободно и радостно на душе, как бывало в редкие,"особенные"минуты в детстве… Когда сам для себя сочинял сказки, превращая все предметы в живые существа. И никто не знал об этом, и вот приводило в восторг, что один ты только видел и знаешь, что стол, лампа и стулья живут и разговаривают между собой.

Так и теперь. Точно во сне или в детстве, всё кругом оживало. Становилось большим и светлым. И чем дальше, в поле, в вьюгу увозил нас ямщик, тем сильнее было то сказочное чувство жизни…

Живой снег крутился в воздухе, об живую землю стучали полозья саней, живые белые берёзы одна за другой бежали нам навстречу…

А когда мы въехали в яснополянскую аллею, сошли с ямщика, бубенчики перестали звенеть, и тихо зашумели деревья, — казалось, вот сейчас дойдём ещё немного, ещё перейдём какую‑то чёрточку и увидим настоящее, с глаз рассыплется какая‑то зелёная завеса, заволакивающая мир туманом.

И вдруг точно по сердцу ударил кто. Грубо толкнул: проснись, мол, эй!..

Перед глазами яснополянский дом…

Тюрьма.

Это не"символ", не"иносказание". Не"так себе","публицистическая фраза".

Нет — тюрьма. Неуклюжее, тяжёлое двухэтажное белое здание с маленькими некрашеными окнами. И деревья точно отшатнулись от него, отодвинулись. А кругом какая‑то пустота. Эта пустота — невидимые стены тюрьмы.

Поскорей прошли мимо. По узкой протоптанной дорожке. В лес, в поле. Это дорога к могиле.

Говорят, по этой дороге Лев Николаевич ходил купаться. А то место, где положили его в землю, — было его любимым местом уединённой молитвы.

Здесь он жил. Жил один. Этой жизни в нём не знали ни родные, ни друзья, никто из людей. Никто, кроме Бога. Это была молитва. Самое сокровенное и самое великое, что было в его жизни 15.

Над могилой небольшой холм земли, зелёные ветки от венков, наполовину занёсенные снегом, — и шумят, шумят дубы, тесно обступившие вокруг могилы.

Толстой молился здесь.

И тысячи людей будут теперь молиться на этом месте.

Странное, на первый взгляд, ощущение охватывает душу — точно один, невидимо встаёт, какой‑то таинственный монастырь. Скит.

И шум леса, и тишина, и дорога в лес, и встречные люди — всё производит какое‑то"монастырское"впечатление.

Когда мы с Б[еневск]им прошли дальше, вглубь леса, мне показалось даже, что я вижу высокую белую стену. Зубчатую стену монастыря. Казалось, что сквозь деревья виднеется дальний холм. Но если бы здесь, действительно, оказалась монастырская стена, — не было бы ничего по существу"удивительного":

Так это"подходило"бы.

Мне думается, в те далёкие времена, когда умирали великие отшельники и около их могил ещё не было шумных"монастырей", вот так же чувствовалось, что"монастырь незримый","святой"подымается над могилой.

Особенным,"монастырским", зовущим каким‑то шумом шумел лес, по — "монастырски"мягко и тихо падал снег, на всём печать тишины и радости.

И народ, чуткий к таким настроениям, понял уже это сродство великих христианских отшельников с"отлучённым от церкви"Львом Толстым: ямщик сказал И. А. дорогой:

— Скоро на святой могиле земли не останется — всю разберут.

"Святая могила","святой колодец","святой источник"… И надо всем этим невидимый святой монастырь…

"Монастырское"впечатление от толстовской могилы, неожиданное с первого взгляда, имеет своё, глубокое основание.

Тут дело не во внешних вещах, а в самой сущности. И действительно, Толстой и христианские отшельники не есть нечто противоположное, а напротив, совершенно однородное по духу.

Но Церковь не поняла этого. За"вещами"не увидела души.

Если отбросить всё то, что Толстой в Церкви не признавал. И ясно представить себе чем он жил, его душевное, внутреннее отношение к Богу, к миру, к жизни. Представить себе не его"учение", а его психологию, его переживания, то жизненное"ощущение", которое он носил в своей душе, — словом, уничтожить то, что разделяло его с христианством–отшельничеством, — самая духовная основа его"я"окажется ничем не отличающейся от признанных Церковью святых.

Восприятие жизни как преходящего сна, постоянное напряжённое углубление в свою душу, дабы познать, что совершается в ней по воле Божьей и что по воле человеческой. Самоотречение, отдавание своей жизни — Его воле, и это постоянное тяготение индивидуальной, религиозной души к тихой, радостной жизни в Боге, среди природы, в лесу, куда не долетает ни шум, ни треск пустой мирской жизни… Всё это делает его братом великих пустынников.

Толстой своим путём, но пришёл к тому же, к чему приходили"старцы""церковные", путём"выработанных"аскетических подвигов.

Для Толстого не существовало"времени","прогресса", — поэтому не существовало никакого особого смысла в мировой истории; для него земная жизнь — случайность, непостижимая и временная, которая скоро кончается, — и хорошо, что скоро кончается, потому что она отрывает человеческую душу от главного источника жизни — от Бога. Жизнь земная — это тяжёлый сон, от которого будет так радостно проснуться к настоящей жизни.

Вот обо всех этих мыслях невольно говорит его могила. И то, что он носил в своей душе — этот невидимый людям монастырь, теперь над могилой его воздвигается среди тихого зимнего леса…

--------

И. А. Б[еневск]ий уговорил меня зайти с ним в яснополянский дом к Д. П. Маковицкому 16.

Очень не хотелось и казалось ненужным.

Но Б[еневск]ий удивительно умеет вытаскивать меня из"одиночества".

И как я ему благодарен, что на этот раз он настоял на своём!

Когда я увидел перед собой Д. П. Маковицкого, ставшего"знаменитым"в качестве спутника ночного бегства Толстого, — я сразу понял всю разницу между тем, что знает о Толстом мир, и тем, что знают эти близкие.

Как будто вошёл в"келью". И вот кругом, на весь свет шум, толки,"толстовские события"…

А здесь — тихий, безгранично добрый человек, такой простой и чистый, без всякой мишуры и треска, в глазах которого точно отразилось всё то, что видел он за последние дни. И столько было в них любви и ясности, что невольно хотелось плакать от умиления.

Он принёс маленький жестяной чайник. Дал нам чаю. И, весь сияя, совсем по–детски сказал:

— Вот этот чайник мы купили дорогой, у кондуктора, и Лев Николаевич пил из него чай.

Для него не было никакого"Льва Толстого","великого писателя". Для него был безмерно любимый человек, который умер, ушёл, — и о котором он говорит с благоговением и любовью, как о чём‑то неразрывно связанном с своей душой.

Б[еневск]ий, как хороший знакомый Маковицкого, сразу задал несколько интимных вопросов о последних событиях в Ясной Поляне и об отъезде в Шамординский монастырь.

Тяжёлые события. И когда‑нибудь о них узнает весь мир и многое, очень многое иначе тогда поймёт в жизни Толстого.

Толстой, по словам Маковицкого, всю дорогу был молчалив. В Оптинской пустыни, у старцев, вопреки рассказам газет, не был.

— Не собирался ли? — спросил я

— По моему личному мнению, — осторожно сказал Душан Петрович, — да, собирался…

Не поехал потому, что помешали внешние обстоятельства.

У Маковицкого пробыли не долго. К вечеру мы должны были быть у Черткова.

Душан Петрович попросил нас завезти ремингтон к Александре Львовне — живёт она рядом с усадьбой Черткова, а сам пошёл пешком.

У Александры Львовны ещё сильнее пришлось пережить это удивительное чувство"далёкости"от всяких"событий". Всё, что говорилось в маленькой комнате её маленького домика, как‑то по особенному"приближало"Толстого. Мне, при жизни его не знавшего, и то начинало казаться, что вот сейчас он войдёт, рассмеётся, скажет что‑нибудь.

Лев Толстой совсем исчезал. Вместо него был"отец","дедушка". Говорили, какой он был"худой последнее время", как мучился… Это был любимый, бесценный человек, дух которого ещё жил в этих комнатах.

И когда Александра Львовна рассказывала, как ночью, перед отъездом, он постучал в её дверь. Как она отворила и увидала"отца"со свечой в руках и лицо его точно светилось. И он сказал ей:"Помоги укладывать вещи".

— Во мне всё так и упало.

Когда она говорила это, оживал земной образ Толстого и становился бесконечно близким и любимым.

--------

Александра Львовна сказала, между прочим, про одного корреспондента:

— Я говорила с ним как с человеком, а он напечатал в газетах, да ещё всё перепутал. С журналистами надо быть осторожной.

И вот теперь я тоже"пишу". А ведь со мной тоже говорили как с человеком. Да ещё как с другом близкого человека Б[еневск]ого.

Но видит Бог, что я пишу не как журналист, а как человек. Пишу потому, что мне хочется сказать о своих впечатлениях не"читателям", а людям.

То интимное, что нам рассказывали у Чертковых, и Маковицкий, и у Александры Львовны, — я передавать не могу. Пусть об этом когда‑нибудь скажут они сами так, как найдут это нужным. Но я скажу только, что вся жизнь Толстого после этих рассказов получает совершенно новое освещение.

Буквально весь мир произнёс над последними событиями в Ясной Поляне такой приговор:

Толстой, уехав из Ясной Поляны, совершил великий подвиг, потому что совместил слово своё с делом.

И я теперь вижу, как видят это все близкие и родные Толстого и как увидит когда‑нибудь весь мир, что жизнь Толстого в Ясной Поляне была не компромиссом, а величайшим подвигом, была самым глубоким соединением слова и дела.

Люди думали, что Толстой не уходил потому, что привязан к мягкой мебели, и он терпеливо сносил упрёки, — но он не уходил потому, что боялся поступить слишком эгоистично, слишком ему хотелось уйти, слишком было легко.

Не"привязанность к роскоши","обстановке", к"людям"и"привычной жизни"удерживала его, — а боязнь, что он изберёт слишком лёгкий выход.

Уйти из этого ада, в котором ему приходилось жить в своей интимной жизни, — это было слишком для него приятно и просто, и он жил, надеясь, что добро победит зло.

Он решил уже давно, что уйдёт тогда, когда почувствует, что делает это не из эгоистических побуждений, не из желания с трудного пути сойти на более лёгкий; тогда, когда почувствует в этом желании уйти — голос Божий.

И когда в ту великую ночь он это почувствовал — он и ушёл.



От кого"бежал"Лев Толстой 17

Год тому назад, в ночь с 27 на 28 октября, Лев Толстой"бежал"из Ясной Поляны.

Событие это имело мировое значение, потому что только после своего отъезда Лев Толстой встал перед миром во весь свой гигантский рост.

Что же такое случилось?

Немногочисленные, но злобные враги Толстого издевались:

— Убежал, как собака… Издох где‑то на станции… Туда ему и дорога.

"Бегство"Толстого — это одна из величайших побед человеческого духа над житейской пошлостью.

Почти тридцать лет тому назад Лев Толстой отказался от своего имущества в пользу семьи. Хотел уйти — уехать к духоборам. Но остался. Стал жить в Ясной Поляне.

— Пишет одно — а живёт по–другому, — слышались упреки.

Упрекали не только невежественные враги, но такие"властители дум", как покойный Михайловский 18.

Многие обращались к нему за материальною помощью.

Он отвечал: у меня ничего нет.

Ему не верили: ничего нет, а сам живёт, как граф. Даже друзья недоумевали: говорит, что жить в прежней обстановке невыносимо тяжело, а сам не уходит, остаётся в Ясной Поляне.

Люди не могли понять того, что стало ясно только после его смерти: Толстой не уходил потому, что ему было легче уйти, чем жить в прежних условиях, и он, несмотря на всеобщие упрёки, продолжал нести более тяжёлый крест"семейной жизни", чем"лёгкий"крест уединения, который ему со всех сторон подсказывали. И Толстой ушёл только тогда, когда почувствовал, что уходит не по"слабости", не потому, что это облегчает его жизнь, не потому, что ему этого"хочется", — а когда всем существом своим понял, что такова воля Божья. Всю жизнь свою Толстой прислушивался к голосу Божьему в себе и учил других и сам старался жить, руководствуясь не своей волей, а волей Того, Кто послал людей в мир. По его собственным словам, долгие годы ждал он, когда этот голос велит ему порвать, наконец, невыносимо тяжкие условия семейной жизни и уйти из мира. Это и случилось в ночь с 27 на 28 октября.

--------

Прошлую зиму, уже после смерти Льва Толстого, я с И. А. Беневским ездил в Ясную Поляну.

Могила в тихом, совсем"монастырском"лесу. И тихие"богомольцы", которые подходили к могиле, и узкие тропинки по рыхлому снегу, и серебряный иней на берёзах — всё так странно напоминало"скит"; не было только"старца"…

Какой‑то мужичок подошёл к ограде. Перекрестился и сказал:

— Да, пожил бы ещё дедушка, кабы не простудился…

И взял кусочек земли:"с святой могилы".

На обратном пути, уже совсем ночью, мы заехали к Александре Львовне.

Там была в гостях"старушка Шмидт"19, — недавно у неё случилось большое горе: сгорел дом и масса бумаг, собранных ею за тридцатилетнюю дружбу с Толстым, письма его, рукописи. А вот теперь новое, страшное горе — умер Лев Николаевич.

— Я забыть не могу, — тихо говорит она, — как он последний раз был у меня с Душаном Петровичем: такое измученное лицо было… Господи, думала ли я, что последний раз?..

В маленьком флигельке Александры Львовны тепло, уютно, тихо. Тоже как будто в келье, и всё полно воспоминанья о"милом дедушке", о дорогом, безмерно любимом человеке.

Александра Львовна рассказывает:

— Я спала внизу. Вдруг ночью стук в дверь. Отворяю, смотрю: отец со свечой в руках. Лицо его положительно светилось."Я еду, — сказал он, — помоги уложить вещи". Когда мы пришли с Душаном Петровичем (доктором Маковицким, уехавшим вместе с Толстым), — всё было почти уложено. Мы ждали этого давно, но окончательное решение было очевидно внезапным. Софья Андреевна спала за три комнаты от отца, и все двери держала открытыми настежь. Теперь двери были закрыты. Оказывается, отец закрыл их, и Софья Андреевна не проснулась

— Куда же хотел Лев Николаевич ехать? — спросил я.

— Или в Болгарию, или на юг, в деревню к одному другу крестьянину.

— Неужели он думал, что его"не найдут"и к нему не начнётся ещё большее паломничество?

— Предполагалось обратиться через газеты с просьбой"не искать".

— И с ним никого бы не было из друзей?

— Нет, я бы потом приехала и стала жить с ним.

Александра Львовна тихо улыбнулась и прибавила:

— Он очень меня отговаривал от этого:"Тебе будет трудно, ты со своим здоровьем не выдержишь такой жизни". А я спрашиваю его:"Ты в восемьдесят два года выдержишь, а я нет?" — Засмеялся…

Старушка Шмидт вздыхает и говорит:

— Вот уехал… И пожить не пришлось.

--------

От кого же"бежал"Лев Толстой?

Разумеется, прежде всего от Софьи Андреевны и от той невыносимой для него жизни, которой она его окружила.

Когда‑то Софья Андреевна была настоящая его"подруга жизни". Они вместе вели хозяйство, увлекались свиноводством, в экономии у Толстых было до 500 голов породистых свиней! Граф сам обходил хлевы и следил, чтобы каждый день их мыли. Графиня вела приходо–расходные книги, как редкий специалист приказчик.

Были дети. Было тихое"семейное счастье". Богатство, слава. Это ли ещё не"рай земной"?

Но Лев Николаевич опрокинул всё одним взмахом. Всё это счастье назвал ложью и обманом. Отрёкся от прежней жизни, сам пошёл пахать землю и сказал: смысл жизни не в славе, не в богатстве, не в семье, — а в том, чтобы исполнять волю Божию.

Софья Андреевна не пошла по новой дороге. И в Ясной Поляне началась двойственная жизнь. Медленная, мучительная трагедия. Внизу, к"дедушке"приходили люди"босиком","братья"его, которых не пустят ни в один"порядочный дом".

Наверху лакеи в белых перчатках докладывали:"Ваше сиятельство, кушать подано".

Лев Толстой учил: вся земля Божия, грешно владеть ею. А черкесы, нанятые Софьей Андреевной, пороли крестьян за порубки в"барском лесу".

Софья Андреевна не переставала любить Льва Николаевича, но она не могла понять его и простить ему новой жизни. Для неё это была"блажь","несчастье", обрушившееся на её семью, — и она буквально тиранила Льва Николаевича, сплошь и рядом доводя его до слёз и до обмороков.

Она по целым месяцам не допускала к нему Черткова. И довела Александру Львовну, любимую дочь Льва Николаевича, единственную"последовательницу"его в семье, до того, что та вынуждена была уехать из Ясной Поляны.

Лев Толстой"бежал"от Софьи Андреевны только тогда, когда почувствовал в себе нравственные силы по–настоящему всё простить.

Во–вторых, Толстой"бежал"от друзей. Они очень любили его. Они проявляли трогательную заботливость. Но они"снимали"каждое его движение, за спиною друзей вечно стояли фотографы и кинематографы, скульпторы и живописцы. Толстой был на исключительном положении. А ему хотелось быть как все. Ему не хотелось быть чем‑то особенным. Всю эту шумиху вокруг себя он считал суетной и смешной.

— Великий писатель земли русской; почему не воды? Я никогда не мог понять этого, — шутил Толстой.

А подписывая бесконечное количество своих портретов, смеялся:

— Кипит работа!

Бегство Толстого от Софьи Андреевны — было высшим проявлением его примирения с людьми.

Бегство от друзей — было высшим проявлением его стремления к простоте.



Лев Толстой (К годовщине смерти) 20

Лев Николаевич Толстой — самое полное, самое совершенное выражение духовной сущности великого русского народа 21.

Не любить и не понимать Толстого — значит не любить и не понимать Россию.

Ещё Достоевский указывал на"всемирность"русского народа. На многогранность русского гения. На способность соединять в своём творчестве всё разнообразие отдельных национальностей.

Это свойство я бы назвал: способностью к полноте жизни.

В Толстом было что‑то ненасытимое, какая‑то неугасающая жажда вместить всё, изжить всё. Охватить разумом, любовью всю Истину, всю жизнь.

И двадцатилетним юношей, и восьмидесятидвухлетним старцем — он одинаково был способен на новое, творческое: в пятьдесят с лишком лет, когда люди обыкновенно считают жизнь свою оконченной, он, не задаваясь вопросом, сколько лет осталось ему жить, — начал перестраивать жизнь свою по–новому сверху донизу. И в восемьдесят два года — он с такой же смелостью и"молодостью"хотел начинать новый этап своего развития.

Недаром Толстой удивлялся: почему это люди относятся ко мне с уважением, как к"старцу", — когда я в душе чувствую, что, как был мальчиком, так и остался.

Жажда жизни у Толстого — это не то, что принято разуметь обычно под этим словом: желание испробовать все чувственные удовольствия. Правда, в молодости, до тридцати пяти лет, он вёл светскую жизнь: и кутил, и увлекался женщинами, — но даже и в этот тёмный период, о котором с чувством горького покаянного стыда вспоминал он всю жизнь, даже в этот период — подлинная жажда жизни не затихала в нём. По словам офицеров, служивших с ним в Севастополе, Толстой после кутежей делался мрачным и потом со слезами и безысходным горем каялся кому‑нибудь из друзей в своих грехах.

Но дело не в этом. Жажда жизни Толстого была совершенно другого порядка.

--------

Достоевский называл русский народ самым религиозным из всех народов.

Белинский — самым атеистическим.

Достоевский видел устремление русского народа"к небесному", его"искание Бога","града невидимого". Жажду покаяния, подвига…

Белинский видел земную красоту его, стремление к справедливости, трезвое, прямое отношение к жизни, в искусстве — его тяготение к реализму.

Оба они были правы, но оба видели лишь одну сторону.

По моему глубокому убеждению, в душе русского народа земной рационализм и религиозность заложены в равной мере, без противоречий и без внутренней вражды.

Сам народ ещё не сознал этого, но это с поразительной яркостью видно на нашей интеллигенции. В ней нарушено равновесие, и потому составные элементы"психики"резко бросаются в глаза: ведь вся история нашей интеллигенции есть борьба двух начал — религиозного и рационалистического. То, что в народе"гармонично", в интеллигенции стало противоборствующими стихиями. То, что в народе главный источник силы, в интеллигенции обусловило её трагедию.

Толстой всеобъемлющей личностью своей выражает полноту народной души.

Небесное отразилось в его религиозности.

Земное — в его стихийной любви к земле, к"чернозёму", к природе.

Первое выражается в его"религиозной системе".

Второе — в его художественном творчестве.

По своим религиозным идеям, Толстой — аскет:"Жизнь есть сон, смерть — пробуждение", — вот основная черта его религиозных настроений, поскольку они выразились в философских схемах. Мы — странники, пришельцы. Чем скорей жизнь кончится — тем лучше.

Но Толстой сердцем своим любил земную жизнь, не как сон.

Прочтите воспоминания о нём близких людей. О его любви к природе, о его умении"всегда радоваться"22. Он не мог жить без людей. В художественном творчестве он необычайно телесен. Плоть земли — вот что понимал он больше всего. Отсюда его совершенный реализм.

В личной жизни Толстого небесное и земное также находило своё полное выражение.

Утром он шёл один — молиться Богу. В лес, на то самое место в густой берёзовой роще, где теперь находится его могила.

Молитва для Толстого была актом напряжённейшего самоуглубления, отчёт перед своей совестью в пережитом. Он приходил домой и писал. Его творчество было продолжением его молитвы. То, что открывалось ему в часы уединённого самоуглубления в лесу, — дома за работой принимало форму логической мысли.

А вечером он жил с людьми, не в полусне, а ярко, свободно, радостно, открытой русской душой.

Бывало, даже трепака плясал! Да–да! Не боясь быть уличённым"в противоречии"людьми в футляре, — заводил граммофон и под музыку Трояновского, под дружный хохот всех собравшихся, показывал, как пляшут"старики".

Русский человек умеет"разойтись", любит вольную волюшку, умеет, сломя голову, скакать на тройке.

Умеет и простаивать на одном камне по несколько лет, в посте и молитве.

Эти"эстетические"черты русского народа отразились в Толстом и его трогательном смирении, терпении, всепрощении.

Он искренно не понимал своего величия:

— Шумиха, которая меня окружает, — всё это пройдёт. А вот деятельность Фёдора Страхова — это вечное 23.

Ниже Фёдора Страхова себя считал!

— Вас большинство высоко ставит, — говорили ему.

— Да, это повальное, — с грустью говорил Толстой.

А на прогулках верхом Толстой любил мчаться во весь дух, чтобы ветви били в лицо, любил перескакивать рвы и ездить по неведомым дорогам.

От самых вершин своего творчества до повседневных мелочей — он был цельный, гениальный русский человек.

--------

Когда Толстой был совсем маленький, он любил сидеть, зажав колени руками, — ему казалось, что если стиснуть колени изо всех сил, то можно полететь по воздуху и подняться на громадную высоту.

Эта детская мечта — это стремление к небесам — во всей полноте осуществилась только в последние дни перед его смертью.

Бегство из Ясной Поляны, астаповские дни, последние минуты перед смертью — всё это засвидетельствовало перед миром, что дети иногда бывают мудрее взрослых: люди могут подыматься к небесам!

Правда, для этого мало стиснуть колени — надо прожить восемьдесят два года. Но и прожить восемьдесят два года недостаточно: надо сохранить до глубокой старости детскую веру.

И тогда детская мечта, над которой нельзя не улыбнуться, станет великой жизненной правдой, перед которой нельзя не преклониться.



Победа над миром 24

Год тому назад, в ночь с 27 на 28 октября, совершалось великое событие: Лев Толстой тайно уехал из Ясной Поляны.

Уход этот принято называть"трагедией" — на самом деле это одна из величайших побед над миром.

Да, с точки зрения слишком человеческой, много трагического в"бегстве"Толстого от семьи, с которой жил почти пятьдесят лет, от условий жизни, которым подчинялся долгие годы. Видеть всё счастье в семье, уже стариком пойти по новой дороге и остаться почти одиноким. В течение двадцати лет жить, мучаясь непониманием своих близких, жены и детей. И, наконец, убежать от них. А через несколько дней умереть — всё это черты глубокой человеческой трагедии.

Но к Толстому неприменимы мерки житейские. Для того, чья жизнь была ежедневным, неустанным, неослабевающим исполнением воли Божией, — нужны другие оценки и другой язык.

Лев Толстой самую основную сущность своего поступка объяснил людям так: как истинный христианин под конец своей жизни я решил уйти от мира 25.

"Уйти от мира" — вот загадочные слова, которые время от времени, с большей или меньшей силой повторяются в истории человечества.

И на жизни Льва Толстого с потрясающей силой подтверждается истина, которую до сих пор люди не могут понять во всей глубине:

Всякий воистину уходящий от мира — побеждает мир 26.

Всякий уходящий от мира — возвращается в него победителем.

При жизни Толстого"в миру", несмотря на всю его"славу"и на всё"уважение"к нему, — между ним и людьми стояла такая перегородка. Перегородка"недоверия","сомнений", скрытого"осуждения", снисходительного"прощения"и пр., и пр., и пр. Он был в миру и принадлежал миру не как победитель, а как"подчинённый".

И вот, 28 октября, когда весть о бегстве его разнеслась по всей земле, — свершилось поистине чудо. Преграда рухнула. И весь мир, всё живое в мире, всё чувствующее, всё страдающее болями совести, измученной грехами, — преклонилось перед Толстым, как перед праведником 27.

С идеями Толстого можно не соглашаться, — но нельзя не быть учеником праведника.

И Толстой стал учителем всего мира 28. Ушедший от нас"тайно" — вернулся к нам в славе, — не житейской, суетной,"мирской", а непреходящей, божественной.



Венок на могилу Толстого 29

Принято говорить:"Великого человека не стало — а жизнь идёт по–прежнему".

Да, конечно: по–прежнему светит солнце, по–прежнему родятся и умирают люди, по–прежнему"кипит жизнь".

Но что жизнь"не изменилась" — это глубокая неправда, происходящая от нашей собственной духовной слепоты, лишающей нас возможности созерцать жизнь во всём её объёме.

Внешними переменами Толстой дорожил меньше всего. Он требовал внутреннего перерождения. Вот почему сегодня, в день годовщины смерти одного из величайших учителей жизни, я хотел бы отметить внутреннее значение его жизни и его смерти.

Это ложь, что жизнь после Толстого пошла дальше, по прежней дороге, как ни в чём не бывало!

Уход его из Ясной Поляны, беспримерная сила его религиозной воли и огненная жажда подлинной жизни"по–Божьи" — всё это осветило жизнь нашу тёмную и безумную таким ярким светом, что в сокровенной глубине нашей совести мы не могли не ужаснуться,"до чего дошли", — не могли хоть немного не начать жить по–новому 30.

Призывы"опомниться"пронеслись над миром благодатным громом. И если по–прежнему идут войны, по–прежнему в жизни и кровь, и насилие, и разврат, — то это показывает лишь, что история мира — процесс мучительный и сложный и что"Царствие Божье"берётся упорным трудом человечества 31.

Ведь когда на землю сошла сама Божественная Правда и люди, не приняв её, распяли на кресте своего Бога, — разве жизнь сразу стала другой?

Но если жизнь и смерть Сына Божия не изменила сразу человеческую жизнь, то можно ли спрашивать этого от жизни одного из достойнейших служителей Божиих?

Но христианство постепенно перерождало мир.

И моральное учение Толстого медленно вольёт в жизнь страдающего от грехов своих человечества много света, тепла и сил для борьбы.

Вот в годовщину смерти Толстого и хочется вспомнить с чувством глубокой любви и благоговения эту трудную работу Господню, которую он совершал как истинный апостол Божественной Правды 32.



Лев Толстой и Вл. Соловьёв 33

Лев Толстой не понимал и не любил Вл. Соловьёва. Вл. Соловьёв не понимал и не любил Толстого.

Толстой говорил: опять пришёл Вл. Соловьёв и, наверное, будет читать какую‑нибудь философскую неразбериху; и зачем этот человек тратит свои громадные умственные силы на такой вздор?

Вл. Соловьёв сравнивал христианство Толстого с сектой"дыромоляев", которые всю религию свели к очень простой молитве:"Изба моя, дыра моя, спаси меня"34.

Не понимали, не любили, сходились и расходились всё резче и резче и, наконец, стали почти"врагами".

Так и общество привыкло думать: Толстой и Вл. Соловьёв — две непримиримые противоположности."Толстовцы"и"соловьёвцы"также считают себя двумя враждебными лагерями.

Года три назад я, в качестве"соловьёвца", прочёл в Москве пять публичных лекций о Толстом."Толстовец"Ив. Трегубов в ответ прочёл"разбор"моих лекций. И мы жестоко поспорили 35.

Последние годы, и особенно последние дни Толстого совершенно по–новому осветили его личность, и теперь"распря"двух величайших русских мыслителей представляется мне глубочайшим недоразумением, если хотите — трагедией современного религиозного сознания человечества.

Идея"вселенского христианства"слишком широка и всеобъемлюща, и многие служители одной и той же идеи считают себя врагами только потому, что с разных, иногда противоположных сторон видят одну и ту же истину.

Лев Толстой созерцал эту истину как художник даже в чисто философских своих произведениях.

Вл. Соловьёв созерцал её только как философ даже в своей поэзии.

Толстой всегда изображает. Его"учение" — это описание христианского отношения к жизни, к людям, к Богу. Вся сила Толстого в том, что он показывает христианскую психологию. О любви, о жизни во имя вечности, о проникновенном чувстве добра, о самоуглублении, о напряжённом искании Царствия Божия в своём сердце — вот о чём говорил Лев Толстой.

Всё его учение есть не что иное, как исповедь христианского сердца.

Когда Толстой начинал подыскивать этим переживаниям философские схемы, он сразу становился беспомощен и путался в противоречиях.

Вл. Соловьёв — философ в настоящем смысле этого слова. Он наметил грандиозную, хотя и незаконченную и местами необработанную философскую систему. Он дал философскоеоправдание добра. Его произведение — это раскрытие христианского сознания.

Лев Толстой не мог простить Соловьёву, что он вместо религии занимается"философией", не учит, а пишет головоломный"вздор".

Вл. Соловьёв не мог простить Толстому плохой философии.

Великое христианское сердце Толстого и великий христианский ум Вл. Соловьёва не поняли и"не нашли"друг друга.

Замечательно, что главнейший пункт несогласия и идейной вражды — это учение о воскресении Христовом!

На это у нас мало обращали внимания в литературе. Когда‑то в"Вопросах философии и психологии"был напечатан отрывок из письма Соловьёва к Толстому — в этом письме он по пунктам и ребром ставит вопрос о воскресении 36. Что ответил на письмо Толстой, неизвестно. Я лично спрашивал В. Г. Черткова об этой переписке, и он также об ответе Толстого ничего сказать не мог. Но и так ясно, что Толстой мог ответить одно: воскресение Христово — легенда.

Соловьёв же доказывает, как видно из письма, теперь целиком изданного Радловым, что воскресение Христово — это победа смысла над безмыслицей.

Разница, как видите, так велика, что трудно говорить о сродстве двух мыслителей.

Но и здесь Толстой, отрицая"как философ"воскресение, любил живой образ Христа, относился к нему не как просто к"учителю", а так же, как и Соловьёв, и никогда бы он не согласился в душе отречься от имени христианина, хотя бы всеми учёными мира было доказано, что Христос учил совершенно тому же, что и Будда, и Моисей, и т. д. 37

И Толстой,"отрицавший"воскресение Христово, и Вл. Соловьёв, не проповедовавший то, что, по мнению Толстого, должен проповедовать каждый христианин, — были братьями по духу, разно мыслили, одно любили.

Оба они провозвестники вселенского христианства 38.



Правда любви 39

Сестра Льва Николаевича Толстого, монахиня Мария Николаевна, перед смертью приняла"схиму"40:

Окончательно ушла от жизни.

Лев Толстой перед смертью ночью уехал из Ясной Поляны:

Окончательно ушёл от мира.

Церковь предала Толстого анафеме.

Толстая приняла высший монашеский чин"схимонахини".

Но сущность, религиозная основа веры и у Льва Толстого, и у Марии Толстой — одна и та же 41.

В одном из писем к Александре Андреевне Толстой Лев Николаевич писал:

"…Ваше исповедание веры есть исповедание веры нашей церкви. Я его знаю и не разделяю. Но не имею ни одного слова сказать против тех, которые верят так. Особенно, когда вы прибавляете о том, что сущность учения в Нагорной проповеди. Не только не отрицаю этого учения, но, если бы мне сказали: что я хочу, чтобы дети мои были неверующими, каким я был, иливерили бы тому, чему учит церковь? я бы, не задумываясь, выбрал бы веру по церкви. Я знаю, например, весь народ, который верит не только тому, чему учит церковь, но примешивает ещё к тому бездну суеверий, и я себя (убеждённый, что я верю истинно), не разделяю от бабы, верящей Пятнице, и утверждаю, что мы с этой бабой совершенно равно (ни больше, ни меньше) знаем истину.<…>Всё это я говорю к тому, что бабу, верующую в Пятницу, я понимаю, и признаю в ней истинную веру, потому что знаю, что несообразность понятия Пятницы, как Бога, для неё не существует, и она смотрит во все свои глаза и больше видеть не может. Она смотрит туда, куда надо, ищет Бога, и Бог найдёт ее. И между ею и мною нет пред Богом никакой разницы, потому что моё понятие о Боге, которое кажется мне таким высоким, в сравнении с истинным Богом так же мелко, уродливо, как и понятие бабы о Пятнице.<…>И как я чувствую себя в полном согласии с искренно верующими из народа, так точно я чувствую себя в согласии с верой по церкви и с вами, если вера искренна и вы смотрите на Бога во все глаза, не сквозь очки и не прищуриваясь"42.

И"проклятый"Лев, и благословенная Мария — одинаково смотрели на Бога"во все глаза". И Бог, веруем, нашёл их обоих. И то, что разделяли здесь, на земле, люди на"анафем"и"схимонахинь", — уже не сможет разделить их там 43.

Жестокий"смиренный оптинский старец"Иосиф запретил Марье Николаевне не только молиться об умершем"окаянном"Льве, но даже думать о нём 44.

Но он не мог запретить сердцу её любить и душе"веровать", смотреть"во все глаза"на единого Бога — и эта вера, и эта любовь сильнее запретов оптинских старцев; любовь и вера соединит их, разъединённых здесь, на земле, людьми и церковью — для вечной жизни в Боге — в любви 45.

КОММЕНТАРИИ

1 Печатается по: Новая Земля. 1910. N 9. С. 2–3. Подпись: Далёкий Друг.

2 Бирюков Павел Иванович (1860--1931) — публицист; друг и биограф Л. Н. Толстого.

3 Свенцицкий имел основания для скепсиса, поскольку публично произнёс:"Я не могу молчать"(зачин"Открытого обращения верующего к Православной Церкви") на 2,5 года раньше Л. Н. Толстого и делами доказал, что это была не фраза. За напечатанную в журнале"Полярная звезда"(1906. N 8. С. 561–564) статью, призывавшую прекратить братоубийство, обуздать месть властей предержащих и наложить епитимию на чиновников–руководителей совершаемых злодейств, Свенцицкий был обвинён по ст. 128 Уголовного уложения в"дерзостном неуважении к власти". В речи на суде 4 ноября 1906 подтвердил свою позицию, отстаивал право не повиноваться государственным законам, раз они идут вразрез с заветами Христа, умолял Церковь снять с солдат присягу, понуждающую их расстреливать даже родного отца, и был оправдан присяжными заседателями.

4 Печатается по: Новая Земля. 1910. N 10. С. 8–11. Подпись: Далёкий Друг.

5 Название и отдельные места написанной двумя годами позже статьи В. В. Зеньковского"Проблема бессмертия Л. Н. Толстого"прямо указывают на первоисточник:"По силе его дерзновенного протеста против современной культуры он по праву должен быть назван гением;<…>величайшая заслуга Толстого<…>в его смелой, проникновенной, часто гениальной борьбе за религиозное миропонимание, за религиозное отношение к жизни. Религиозное творчество — вот то главное, в чём расцвел гений Толстого; оно ценнее, важнее, чем всё остальное, что он дал культуре.<…>Самое характерное в духовной личности Толстого то, что он был мистиком"(Л. Н. Толстой: pro et contra. СПб., 2000. С. 500–501).

6 Ср.:"Эта смерть может явиться началом коренного духовного переворота в сознании общества<…>Именно это новое чувство явится источником нашего духовного обновления.<…>Если смерть Толстого окажется не событием национальной жизни, началом новой ее эпохи, а лишь эпизодом, оживившим столбцы газет и залы собраний, то история скажет о нас, что мы не заслужили быть современниками Толстого и свидетелями его прекрасной смерти"(Франк С. Памяти Льва Толстого // Там же. С. 555).

7 Ср. написанное 1 ноября 1910, ещё до смерти Толстого:"Он вплотную подошёл к Престолу Божию, и у него он услышит свой последний суд и едва ли — осуждение. Какие нам, русским людям, среди тяжких, кошмарных будней посылает Бог праздники!"(Нестеров М. Письма. Л., 1988. С. 241).

8 Печатается по: Новая Земля. 1910. N 10. С. 3–4. Подпись: В. Свенцицкий.

9"Действительно ненужными суды и войско становятся только для духовно–возрождённых"(Тареев М. Цель и смысл жизни. Св. — Троицкая Сергиева Лавра, 1903. Ч. 2. Гл. 4. V).

10 Ср.: Руфь 1, 6.

11 Цитировавший статью В. А. Анзимиров назвал эти строки"мягкими, благоухающими"(Московская газета–копейка. 1910. 22 ноября. N 174. С. 3).

12 Печатается по: Новая Земля. 1910. N 11. С. 4–8. Подпись: В. Свенцицкий.

13 Беневский Иван Аркадьевич (1880--1922) — основатель и руководитель земледельческой общины в Харьковской губ., участник созданного в 1905 Свенцицким и В. Ф. Эрном Христианского братства борьбы, многократный посетитель и корреспондент Л. Н. Толстого, который говорил о"его глубокой религиозности, милой доброте, особенности: придаёт значение крестному знамению"(Маковицкий Д. У Толстого. 1904--1910. М., 1979) и 25 июля 1905 отмечал:"Беневский писал<…>во–первых, что Иисус — Бог; второе — что рад, что я молюсь. Я ему ответил:"Если бы Иисус был Бог, то для меня разрушилось бы понятие о Боге. И что хотя я молюсь каждый день, но считаю, что это слабость""(Толстой Л. Полное собр. соч.: В 90 т. Т. 75). Беневский считал, что"обладание землёй как собственностью несогласно с евангельским учением"(Новая Земля. 1912. N 13/14; Жизнь для всех. 1912. N 2. С. 349–351). В 1910 отказался от прав на полученное по наследству имение (ныне — Брянская обл., пос. Дубровка), передал землю второму Немерскому сельскому обществу и организовал на ней толстовскую сельскохозяйственную общину, где работали все члены семьи Беневских; с 1915 там действовала детская колония для детей–сирот.

14 Н. Л. Толстой в детстве объявил братьям,"что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми<…>Эта тайна была<…>написана им на зелёной палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа, в том месте, в котором я<…>просил в память Николеньки закопать меня.<…>И как я тогда верил, что есть та зелёная палочка, на которой написано то, что должно уничтожить всё зло в людях и дать им великое благо, так я верю и теперь, что есть эта истина и что будет она открыта людям и даст им то, что она обещает"(Толстой Л. ПСС. Т. 34. С. 386).

15 Ср. запись от 24 августа 1906:"Иногда молюсь в неурочное время самым простым образом, говорю:"Господи, помилуй", крещусь рукой, молюсь не мыслью, а одним чувством сознания своей зависимости от Бога. Советовать никому не стану, но для меня это хорошо. Сейчас так вздохнул молитвенно"(Толстой Л. ПСС. Т. 55. С. 238).

16 Маковицкий Душан Петрович (1866--1921) — друг Л. Н. Толстого, врач его семьи с 1904.

17 Печатается по: Царицынская мысль. 1911. 28 октября. N 237. Подпись: Друг.

18 Михайловский Николай Константинович (1842--1904) — публицист, литературный критик, социолог; теоретик народничества. Резко критиковал теорию Л. Н. Толстого о непротивлении злу насилием.

19 Шмидт Мария Александровна (1843--1911) — друг семьи Толстых.

20 Печатается по: Царицынская мысль. 1911. 6 ноября. N 245. Подпись: Друг.

21 Ср.:"Лев Толстой — великий символ русского народа во всём его многообразии, с его падениями, покаянием, гордыней и смирением, яростью и нежностью, мудрым величием гения, кои так непостижимо сплетаются в нашем народе"(Нестеров М. Письма. Л., 1988. С. 241).

22 1 Фес. 5, 16.

23 Страхов Фёдор Алексеевич (1861--1923) — музыкант, философ, автор работ"Дух и материя","Искание истин"; приверженец учения Л. Н. Толстого (ср. его сохранившийся отзыв:"Вся эта моя известность — пуф!.. Вот деятельность Страхова… серьёзна, а моя… — никому не нужна и исчезнет").

24 Печатается по: Московская газета–копейка. 1911. 29 октября. N 249. Подпись: В. Свенцицкий.

25 Свенцицкий основывался на газетных сообщениях (см. статью"Куда уехал Лев Толстой?"), искажавших текст прощального письма. Ср.:"…я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни"(Толстой Л. ПСС. Т. 84. С. 404); и годом раньше:"Хочется уединения, удалиться от суеты мирской, как буддийские старики делают"(Маковицкий Д. У Толстого, 1904--1910. Кн. 4. М., 1979. С. 35).

26 1 Ин. 2, 15–16; 5, 4–5.

27 Ср.:"При вести о смерти Толстого вся Россия преклонилась перед ним как перед исповедником и мучеником христианства — и это несмотря на его собственное заявление, что вера в Христа как Сына Божьего есть не что иное, как кощунство"(Степун Ф. Религиозная трагедия Льва Толстого // Л. Н. Толстой: pro et contra. СПб., 2000. С. 468).

28 Ср.:"Бегство Толстого из мира есть единственное реальное поучение его нам. Но куда из мира уйдёшь, если нет катакомбы. Но нет: катакомба есть у каждого из нас: её нужно только сознать, расширить, превратить в место встречи"(Белый А. Лев Толстой и культура // Там же. С. 599).

29 Печатается по: Трудовая копейка. 1911. 7 ноября. N 50. Подпись: В. Свенцицкий.

30 Ср.:"Своим влиянием он оказал и оказывает положительное влияние в смысле общего пробуждения религиозных запросов. Оно уподобляется в этом смысле влиянию тех мыслителей древности, которые были"детоводителями ко Христу""(Булгаков С. Л. Н. Толстой // Там же. С. 410).

31 Ср.: Мф. 11, 12.

32 Ср.:"…то, чем ослепительно сияет для нас его душа, есть прежде всего два основных её свойства: безграничное правдолюбие и острота нравственной совести. Толстой — пророк, который не знает иных мерил, иных точек зрения и оценок, кроме правды праведности"(Франк С. Указ. соч. С. 546).

33 Печатается по: Московская газета–копейка. 1911. 7 мая. N 104. Подпись: В. Свенцицкий.

34 См. предисловие В. С. Соловьёва к"Трём разговорам…"(1900).

35 Подр. см.: Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. М., 2010. С. 679–683. Трегубов Иван Михайлович (1858--1931) — последователь Л. Н. Толстого, издатель бесед И. А. Чурикова.

36 Имеется в виду письмо Л. Н. Толстому от 28 июля 1894 (Вопросы философии и психологии. Кн. 79; Письма В. С. Соловьёва / Под ред. Э. Л. Радлова. Т. 3. СПб., 1911).

37 Ср.:"Хотя Толстой не верит в божество Христа, но Его словам он поверил так, как могут им верить те, кто видел во Христе Бога"(Зеньковский В., прот. История русской философии: В 2 т. Париж, 1989. Т. 1. С. 400);"В Толстом это подсознательное знание, что Христос был воистину Богом, было не так сильно, как в мистике Кириллове, но всё же, думается, оно в нём было"(Степун Ф. Указ. соч. С. 468).

38 Ср.:"…объединяются они<…> общей религиозной задачей, которую каждый из них решал по–своему: это — практическая жизненная задача осуществления Царствия Божиего на земле.<…>Будучи полнейшими антиподами в других отношениях,<…>оба были убеждены, что Царствие Божие должно стать всем во всём человеческом обществе.<…>Оба они искали Царствия Божия и правды его; оба они поняли его как всеединство, в котором человек должен без остатка принадлежать Богу"(Трубецкой Е. Спор Толстого и Соловьёва о государстве // Там же. С. 376, 398).

39 Печатается по: Новая Земля. 1912. N 17/18. С. 7–8. Подпись: В. С..

40 Толстая Мария Николаевна (1830--1912) — монахиня Казанской женской пустыни в Шамордино с 1891, схиму приняла за несколько часов до смерти (см. о ней: Оболенская Е. Моя мать и Лев Николаевич // Л. Н. Толстой. М., 1938. С. 323).

41 Ср.:"Он, отрицавший в корне всякие обрядности, и она, строгая монахиня, — молились одному и тому же Богу, понимая и чувствуя Его одинаково"(Толстой И. Л. Некролог // Новое время. 1912. 12 апреля. N 12960). В октябре 1909 Л. Н. Толстой писал сестре, что надеется смерть"встретить с благодарностью Богу за данную мне жизнь и с полной уверенностью в то, что Бог есть любовь"(Новый мир. 1991. N 7. С. 8).

42 Письмо от февраля 1880 (Толстой Л. ПСС. Т. 63. С. 6–7).

43 Ср.:"Между Толстым и людьми Церкви одновременно существовало и сильнейшее отталкивание, доходившее до взаимной вражды, и вместе с тем безотчетное притяжение, какая‑то близость.<…>Беспристрастное сознание не может относиться к"еретику"Толстому как к"язычнику и мытарю", т. е. как к совершенно чужому для Церкви. Даже и отлучённый, Толстой остаётся близок к Церкви, соединяясь с ней какими‑то незримыми, подпочвенными связями.<…>И, думается мне, это чувство не приходит в противоречие с духом Церкви и любви церковной"(Булгаков С. Указ. соч. С. 408, 410);"Было бы неправильно ставить границы для любви, и если враги духа Толстого всё же любят его личность, то это — тем лучше"(Франк С. Указ. соч. С. 545–546).

44 Свенцицкий узнал о запрете ("не только молиться, но и думать не должна") из статьи"Кончина М. Н. Толстой"(Русское слово. 1912. 10 апреля. N 83). Ср.:"Очень тяжёлое испытание перенесла тётя Маша, когда старец Иосиф, у которого она была на послушании, запретил ей молиться об умершем брате, отлучённом от церкви. Её непосредственная душа не могла помириться с суровой нетерпимостью церкви, и она одно время была искренно возмущена.<…>Марья Николаевна не смела ослушаться духовных отцов, и вместе с тем она чувствовала, что она не исполняет их запрета, потому что она всё‑таки молится, если не словами, то чувством. Неизвестно, чем кончился бы у неё этот душевный разлад, если бы о. Иосиф [Это сделал после его смерти другой духовник. — С. Ч.], очевидно понявший её нравственную пытку, не разрешил ей молиться о брате, но не иначе, как келейно, в одиночестве"(Толстой И. Л. Мои воспоминания. М., 1969. С. 249–250).

45 22 апреля 1911 монахиня Мария писала:"Я надеюсь, за любовь его ко Христу и работу над собой, чтоб жить по Евангелию, — Он, милосердный, не оттолкнёт его от Себя!"(Там же. С. 247).

Гласное обращение к членам комиссии по вопросу о церковном Соборе

----------------------------------------------------------------------

Печатается по: Свенцицкий В. Собр. соч.. Т. 2. М., 2010. С. 312–314, 676.

Публикатор: С. В. Чертков

----------------------------------------------------------------------

Подготовительные работы по созыву в России церковного Собора поручены вам, гг. членам комиссии 1.

Зная, что в числе вас находятся люди, к которым мы привыкли относиться с доверием и уважением, и потому полагая, что вам будут нужны всякие указания, могущие сделать вашу деятельность действительно плодотворной и нужной, мы позволим себе сказать ясно и определённо, что ждёт от вас русское общество и русский народ, что вы можете и что вы пред Богом должны немедленно сделать.

Церковный Собор, сделавшийся в наши дни религиозно–нравственною необходимостью 2, конечно, не может быть долгом какой‑нибудь частной группы церковного общества; будучи церковным — он должен быть делом всей Церкви. Каждый сознательный и живой член Церкви должен внести сюда долю своего призвания и своих дарований. Запросы и большие, и малые, как они понимаются самою Церковью, т. е. всеми верующими, взятыми в совокупности, должны быть представлены на Соборе в чистом и неискажённом виде.

Для этого необходимо, чтобы ещё до начала Собора эти вопросы — эти большие вопросы оформились; чтобы потребность в Соборе была осознана всей массой верующих и чтобы Собор был лишь голосом — лишь выражением чего‑то гораздо большего — пробуждающейся и пробудившейся церковной жизни.

Скажем прямо и откровенно, вы, гг. члены комиссии, не имеете никакого права вершить судьбами будущего церковного Собора. Не церковная власть вас призвала, не церковным народом облечены вы полномочиями, не Святой Дух вдохновляет вас каждого лично на это дело. Одна лишь случайность, личные связи и сила неразумной традиции поставили вас во главе дела, на которое вы имеете право не больше, чем всякий из верующих. Остерегайтесь поэтому воспользоваться случайностью вашего положения, не вздумайте, что вы в самом деле имеете власть что‑нибудь связать или что‑нибудь разрешить. Знайте, что в таком случае вы заранее осудите себя на религиозное бесплодие и свою работу лишите какого бы то ни было церковного минимума.

У вас есть только один путь, и, если вы христиане, если вы считаете действительно братьями всех живущих верою во Христа, вами могут быть сделаны только один шаг и только одно действие, которые, однако, могут иметь колоссальные последствия. Вы можете и вы должны потребовать у тех, кто вас призвал, немедленного уничтожения какой бы то ни было духовной цензуры. Вы должны требовать и настаивать, чтобы за каждым из верующих было признано право без всяких стеснений печатно обсуждать все вопросы, касающиеся церковного Собора 3, чтобы без всяких препятствий могли организовываться на местах кружки, устраиваться собрания, чтения, публичное обсуждение, съезды по районам и съезды всероссийские 4 — всё для той же единой цели: для пробуждения церковной мысли, церковного сознания — церковной жизни, пробуждения безусловно необходимого для того, чтобы стал возможным самый Собор.

Вы должны потребовать, чтобы выяснить все преграды и все препятствия, и если вас слушать не станут, если вам скажут — это не ваше дело, если реакционная вакханалия захочет надеть намордник и на вас, то вы немедленно же должны выйти из состава комиссии, заявив, что для пробуждения церковных сил нужна прежде всего свобода 5.

Вспомните, что вы стоите у дела, которого ждали с напряжением целые поколения подвижников веры, которого смутно жаждут все лучшие элементы русского народа, — и найдёте в себе силы и мужество сделать то, чего требует от вас ваша христианская совесть:

Требуйте свободы для Церкви или уйдите, чтобы не быть сообщниками гасителей Духа!


КОММЕНТАРИИ

Народ. 1906. N 1. 2 апреля. С. 4. В рубрике"Церковная реформа"за подписью: Вал. Свенцицкий и В. Эрн.

1 14 января 1906 Николай II утвердил состав Предсоборного Присутствия под председательством митр. Антония (Вадковского) для обсуждения вопросов церковной реформы. В течение года в работе участвовало более 40 человек (назначенных, а не избранных), в т. ч. Н. П. Аксаков, А. А. Киреев, Ф. Д. Самарин, Д. А. Хомяков, архиеп. Сергий (Страгородский), еп. Антоний (Храповицкий), еп. Арсений (Стадницкий). Подр. см.: Георгий Ореханов, иерей. На пути к Собору. М., 2002. С. 143–198.

2 Ср."По настоящему, затруднительному положению Всероссийской Церкви, созвание Собора сделалось решительною необходимостию… С сознанием ошибки, с самоотвержением должно отказаться от всех уклонений человекоугодливых, преступных в отношении к Богу"(Игнатий Брянчанинов, свт. О необходимости Собора… // Полное собр. творений. М., 2002. Т. 3).

3 Ср.:"Подаваемые на Соборе мнения должны быть записываемы, как то было на Вселенских Соборах, после каждого заседания поверяемы, и, по окончании Собора, оглашены печатно во всеуведение"(Там же).

4 Ровно о том же говорил на первом заседании 8 марта Е. Трубецкой, призывая к свободному обсуждению в епархиях на совместных съездах мирян и духовенства (Журналы и протоколы заседаний высочайше учреждённого Предсоборного Присутствия. СПб., 1906. Т. 1. С. 282).

5 В. О. Ключевский сразу отказался от участия, не надеясь на христианское отношение верхушки"полицейско–политического учреждения"и фактического главы"рясофорного отделения государственной охраны", обличал цель их:"…успокоить наивно верующие совести одних и зажать крикливо протестующие рты других. Обе эти цели приводят к третьей, самой желанной для правящей церковной иерархии, это полное равнодушие мыслящей и спокойной части общества к делам своей местной церкви: пусть мёртвые хоронят своих мертвецов"(Ключевский В. Сочинения. М., 1990. Т. 9. С. 344–345).; по–видимому, так же поступил Е. Трубецкой.

Общее положение России и задачи Добровольческой армии

---------------------------------------------------------------

Публикуется по: Свенцицкий А. Б. Невидимые нити. М., 2009. С. 388–402.

---------------------------------------------------------------

I

9 сентября 1917 года я принял сан священника и был назначен проповедником при штабе 1–й Армии.

Мой первый разговор с солдатом поразил меня чрезвычайно.

Подошел тщедушный, растерянный человек, разом потерявший всю свою недавнюю военную выправку, и, как‑то боком глядя на меня, сказал:

— Мы все очень вам благодарны насчет слова Божия. Это вы действительно верно. Только что, каждый день у нас лекции теперь. И все по–разному. Замотали нас совсем. Хоть вы, батюшка, скажите правду!..

Сказать правду? Да! Это нетрудно! Но как трудно заставить поверить правде! Я очень скоро с горечью должен был убедиться в этом.

Слушая твою правду, солдат, прежде всего, интересовался не самой этой правдой, а тем, почему ты ее говоришь. Нет ли каких‑либо"корыстных"целей в твоих словах. Недоверие, иногда грубое, иногда более деликатное, сопровождало всякий разговор о правде.

Вот и приходилось начинать с"биографии", с себя. Иногда не дожидаясь вопроса. Хотя почти всегда"вопрос"не заставлял себя ждать:

— А вы сами, батюшка, откуда?

— Я из Петрограда.

— Так. Приходской или в полку служили?

— Нет, я светский. После революции принял сан.

— Так…

Дальнейших вопросов я уже не дожидался. Я сам выкладывал все по порядку. И только после всех необходимых"справок"можно было начинать говорить о"правде".

II

Прошло два года. Много с тех пор утекло воды. Та правда, которая была тогда ясна для немногих, — сбылась воочию.

Но темный русский народ прозрел еще далеко не весь. Так же"мотают"его в разные стороны различные политические партии, зазывая в свою"лавочку". Так же обещают ему и землю, и волю, и медовые реки, и кисельные берега. И так же с каждым днем живется ему все хуже — и так же растерянно он спрашивает:

— Где же, в конце концов, правда?

Но теперь легче ответить на этот вопрос, потому что не надо в подтверждение своих слов указывать на будущее, — можно говорить о настоящем. Ты хочешь знать правду? Прекрасно! Приди — и смотри!

III

История не знает другого примера такого быстрого и такого ужасающего распада государства, какое явила миру Россия.

Это"сказка","сон" — называйте, как хотите! Но ничего подобного нигде и никогда не было.

В два года великая страна превратилась в груду изуродованных осколков. Не осталось ни одного"живого места".

Разгром политический. Разгром экономический. Разгром нравственный — вот те"завоевания революции", которые куплены ценою неисчислимых страданий, всеобщего горя, потоков крови и слез.

В политическом отношении современная Россия представляет собой ужасающую смесь дикой анархии и самого жестокого деспотизма. В"советской России"центральная власть принадлежит кучке людей, наглым обманом воссевшей на самодержавный трон. По образцу"центральной власти" — местные"совдепы"состоят не из выборных людей, а из захватчиков, пролезающих к власти путем насилия и преступлений. Деспотизм совдепов превзошел все до сих пор известные в истории виды тирании.

Но это не могло дать народу"порядок". Произвол наверху бросил массы во власть разнузданнейшей анархии. Потеряв всякое представление о"правде", все построив на силе — "совдепы"и всю страну повели за собой. Каждый гражданин в отдельности стал опираться на"силу" — и началась такая вакханалия всеобщего произвола, что весь политический механизм государства был изломан в щепки — с быстротой совершенно фантастической.

"Наверху"власть упивалась террором.

Назовите хотя бы одного императора старого или нового времени, при котором совершено было бы такое количество смертных казней, какое совершили коммунисты за последний год. Где и когда пытки доходили до таких чудовищных размеров? Был ли где‑нибудь до такой степени упразднен суд, как в"совдепии"? В самые черные дни единоличной деспотии было ли когда‑нибудь так задушено"свободное слово", как в эти два года деспотии"пролетариата"?

Это все — "вверху".

А внизу, точно"эхо"этой деспотии, началась деспотия каждого имеющего в руках винтовку. Ни один гражданин не гарантирован от насилия со стороны"вооруженного"коммуниста. Суда — нет. Закона — нет. Власти — нет.

Есть кучка разбойников наверху — и потому внизу начался такой же разбой, такие же расправы каждого захватившего оружие.

Россия перестала существовать как единое самостоятельное государство.

Она распалась на отдельные разбойничьи гнезда, именуемые совдепами, и потому была выброшена из общественных международных отношений. С Россией были прерваны всякие дипломатические сношения. Вместо Российской Империи создали не"Социалистическую республику", а то, что пошлое революционное остроумие определило циничным каламбуром:"режь–публику"! Революцию"углубили"до снимания с голов скальпов, до сдирания кожи с ног и рук у политических противников, до закапывания в землю заживо, до распятия на крестах. И на этих ужасах основали"коммунистическую кровавую анархию", возглавляемую ворами, предателями и уголовными каторжанами…

IV

Ты хочешь знать правду? Приди — и смотри!

Богатейшая страна, кормившая своим хлебом полмира, — превращена в голодную пустыню. Фабрики закрыты. Десятки тысяч безработных вынуждены идти в ряды"красной армии", чтобы не умереть с голоду. Помещичьи усадьбы разграблены, культурные хозяйства уничтожены."Комитеты бедноты"разорили зажиточных крестьян. Междоусобия, реквизиции, грабеж и насилие создали в деревне невыносимые условия жизни, а в результате громадные площади остаются необработанными — и десятки миллионов людей обречены на голод и вымирание. В городах начинают есть кошачье и собачье мясо. По всей земле стоит стон голодных измученных людей. Деньги теряют свою последнюю стоимость и чудовищные цены никого больше не удивляют. За муку платят по 2000 рублей за пуд, но в конце концов крестьяне перестают продавать ее за деньги и начинается"меновая торговля" — Россия возвращается к первобытным временам, русский народ становится диким народом!

V

Но есть"правда"еще страшнее этой!

Нравственное и религиозное состояние народа заслуживает названия духовного разгрома.

Все вздорожало — кроме жизни человеческой! Убить, расстрелять, замучить — не считается больше преступлением.

Средневековые пытки?! Да они бледнеют перед тем, до чего додумалась"коммунистическая"власть!

Офицеру вырвали глаз и, издеваясь, говорили:

— А другим глазком ты на него посмотри!

В Екатеринодаре, в витрине Освага, была выставлена кожа, снятая большевицкими палачами со ступни ноги при"допросе".

В Харькове, в застенке,"коммунисты"снимали"перчатки"у"контрреволюционеров": надрезали кожу на руке, парили кисть руки в горячей воде и потом снимали кожу с ногтями.

При взятии одной станицы на крыльях ветряной мельницы казаки увидели четырех сестер милосердия с распоротыми животами — мельница была пущена и трупы болтались в разные стороны.

Женам, приходившим справиться о здоровье арестованных мужей, выбрасывали их отрезанные половые органы.

Отрезали носы, щеки, выкалывали глаза, вырывали языки, закапывали живыми в землю, распинали на крестах, сжигали целые семьи, не щадя детей.

И это не единичные случаи, а — "правило","обычное явление". И все это на фоне безобразных кутежей комиссаров, на фоне разнузданных пиров, на фоне безобразнейшей спекуляции, взяточничества и воровства.

Не осталось камня на камне от прежней святой Руси!

А религия? Никогда мир не видел такого поругания тех самых святынь, которым народ только что поклонялся!

Мощи угодников Божиих — Сергия Радонежского, Митрофана Воронежского и многих, многих других молитвенников за нашу несчастную Русь — осквернены при молчаливом соучастии народа.

Алтари поруганы. Во многих церквах на престоле устраивали отхожее место.

Святые Дары растаптывались грязными сапогами. Из дароносиц делали табакерки. В иконы Спасителя вставляли папиросы с надписью:"Товарищи! прикуривайте!"Расстрелян Киевский митрополит Владимир. Убит архиепископ Черниговский Василий и Варнава, бывший архиерей Тобольский. Епископа Амвросия, жившего на покое в Свияжском монастыре, привязали к хвосту лошади и гоняли лошадь, пока епископ не умер в страшных мучениях. Убит Тобольский епископ Гермоген, бывший Орловский епископ Макарий, епископ Феофан; епископу Белгородскому Никодиму выкололи глаза, вырезали щеки, выщипали волосы и живым бросили в яму, засыпав ее негашеной известью; так же замучен епископ Андроник Пермский, убит епископ Серафим, епископ Ефрем. Сотни священников убиты только за то, что они священники; их отдавали на мучения и распинали на крестах, как во времена Нерона и Диоклетиана.

И все это делал добрый славянский русский народ, который мы благоговейно называли Народом–богоносцем!

VI

"Старый режим". Кто станет защищать ошибки"старого режима"? Но кто осмелится отдать предпочтение тому коммунистическому аду, который именуется"новым режимом"?

В Ростове казачки на митинге говорили:

— Вы кричите: царь у нас был дурачок — да ситничек‑то был пятачок!

Один ли ситничек?

Вы когда‑то"громили""старый режим"за то, что правительство борется с революционерами смертной казнью. А сами? Разве для самодержавной власти революционеры не были такими же"государственными преступниками", какими для коммунистов являются те, кого они называют"контрреволюционерами"? Но можно ли сравнить прежние суды с теперешними чрезвычайками? И прежний тюремный режим с теперешним?

В еженедельнике Московской Чрезвычайки от фев. 1918 г. напечатано, что по приговорам чрезвычайки расстреляно 14 860 человек, не считая Москвы и Петрограда. При каком самодержце было что‑нибудь подобное?

При старом режиме, когда курс рубля падал на несколько копеек, все кричали о банкротстве государства, теперь же, при новом режиме, за наш рубль дают гроши.

При старом режиме мы все возмущались железнодорожными порядками, если поезд опаздывал на несколько часов. При новом режиме поезда опаздывают по неделям и пассажиры едут на крышах и тормозах.

Мы жаловались на дороговизну, когда мука была 1 руб. за пуд, сахар 15 коп. за фунт, масло 30 коп., молоко 50 коп. четверть, яйца 25 коп. десяток. Сапоги можно было купить за 10 руб. Ситец стоил 10 коп. аршин. Дрова были 8–10 руб. сажень.

Все это было при"старом режиме". А при новом — мука доходит в северных губерниях до 2000 руб. за пуд, сахар до 200 руб. фунт. Масло от 50 до 250 руб., бутылка молока до 15 руб., яйца от 120–140 руб. За сапоги платят полторы тысячи. Дрова продаются на вес, а ситцу нет совсем.

Кому стало лучше жить при"новом режиме"? Рабочему? Потому что он получает тысячи в месяц? Но раньше он жил лучше, получая десятки рублей. Крестьянину? Потому что ему разрешили пахать чужую землю? Но он бросил пахать и свою собственную землю, потому что у него отнимают все, что бы он ни сработал.

Вся страна ограблена, разорена, обесчещена — и если это называется"завоеваниями революции", если это именуется"коммунистическим раем", — пусть будет проклят этот рай и эта революция!

Темный народ хотят уверить, что во всем повинны старые грехи самодержавного режима. Но почему же чем дальше — тем идет все хуже? Почему за два года нигде и ни в чем не улучшилась жизнь? Мы падаем в пропасть и хотим уверить себя, что"углубляем революцию"! Но полно, верят ли в это сами"большевицкие комиссары"? Новый режим! А почему они так любят"романовские деньги"? Почему на словах они кричат о победах революции, а карманы набивают деньгами"старого режима"?

Обманщики и лицемеры!

Когда‑то революционеры упрекали в неискренности самодержавное правительство, когда министры говорили:"Сначала успокоение, потом реформы".

А теперь?

Захватчики власти, превратившие русскую жизнь в дикий кошмар, на упреки и неотступные вопросы:

— Где же ваш обещанный рай? — -

отвечают:

— Сначала победа над буржуазией, потом и рай!

Кто поверит им, чтобы дорога в рай могла быть устлана горами трупов, вопиющей жестокостью, кровавой несправедливостью? Кто поверит им, чтобы дорога в рай лежала через океан слез человеческих, смешанных с кровью невинных жертв? Свобода! Но свобода для единомышленников была и будет при всяком режиме! Разве при самодержавии Марков II или доктор Дубровин не могли говорить все, что им вздумается? И если теперь лакеи Троцкого и Ленина пользуются свободой слова — чем это выше свободы"старого режима"?

Свободолюбие правительства измеряется тем, какая свобода дается не для друзей власти, а для ее врагов.

И, конечно, при самодержавном строе враги самодержавия пользовались большей свободой, чем сейчас враги советских комиссаров.

Но есть один вид свободы, к которой всегда особенно чуток был русский народ — и которая ныне попирается с какой‑то непонятной и совершенно не русской жестокостью: это свобода совести.

Русский народ необычайно веротерпим. Свобода совести, то есть право каждого человека молиться и веровать так, как велит ему его совесть, это всегда было символом веры всех лучших русских людей в полном согласии с духом всего русского народа.

Наше законодательство в конце концов уступило и само встало на путь самой широкой веротерпимости.

Но коммунисты с ненавистью, равной той ненависти, которая когда‑то заставляла кричать:"Распни, распни Его! Кровь Его на нас и на детях наших", — ныне с такой же ненавистью обрушились на Православную Церковь.

Декрет большевицких комиссаров об отделении Церкви от государства — это новая, современная Голгофа, на которой распинается христианская Церковь. Знают ли православные русские люди, что по этому декрету православные храмы признаются не собственностью общины верующих, а собственностью всего народа? Другими словами, если в каком‑нибудь селе верующее православное население будет в меньшинстве, храм, по постановлению большинства безбожников, может быть превращен в кинематограф или трактир.

Знают ли православные русские люди, что христианская община лишена так называемого"права юридического лица", то есть лишена возможности иметь имущество, и для того, чтобы купить облачение, сосуды и т. д., должна подыскивать"подставное лицо"? Знают ли православные русские люди, что преподавание Закона Божия не только не является обязательным, но строжайше запрещается в каких бы то ни было школах, другими словами, Церковь лишена возможности подготовлять пастырей для служения в христианских приходах?

У церквей и монастырей отнято все достояние, нарушена воля умерших, жертвовавших на поминовение души, нарушена воля народа, по грошам сносившего в святые места свою лепту. Запрещен колокольный звон. Запрещены крестные ходы. Комиссары заставляют венчать не разведенных Церковью. И расторгают церковные браки в своих"комиссариатах".

Вот какую"свободу совести"дали России"коммунисты"!

VII

Общее положение России полтора года назад можно было бы считать безнадежным. Все сказанное относилось бы тогда ко всей стране. Но Бог судил иначе. Нашлись праведники, ради которых Господь пощадил преступную страну. Такими праведниками были первые добровольцы. Безумно–храбрая молодежь, руководимая мудрым старцем генералом Алексеевым и гениальным полководцем генералом Корниловым.

Эти люди были призваны совершить историческое чудо: воскрешение погибшей страны.

Не могу не признать здесь своего тяжелого греха — греха неверия в те дни, когда решался легендарный поход Корнилова из Ростова на Кубань. Я был в Ростове, и мне предлагали быть священником при штабе Корнилова. Но я не только не верил в успех дела, я считал вредным для возрождения России предполагавшийся поход; я рассуждал"здраво","по–человечески".

Я говорил:

— Большевизм, как нарыв, должен созреть — тогда он уничтожится сам собой. Внутреннее разложение большевизма неизбежно, а всякое внешнее сопротивление может играть лишь отрицательную роль; оно будет объединять распадающийся большевизм. Кучка молодежи, как на Голгофу идущая"спасать Россию", — изумляла меня не столько жаждой подвига, сколько своей"слепотой".

"Неужели они не видят, — думал я, — что сейчас отдать себя в жертву не только бесполезно, но определенно гибельно для возрождения России?"

Я не верил и не понимал, что сам Бог избрал своим орудием этих новых крестоносцев и что мученический подвиг их свершит то чудо, которое теперь мы все прославляем.

Корнилов был одним из тех людей, которые не только видели, куда идет Россия, задолго до ее окончательной гибели, но и имели мужество открыто заявлять об этом.

28 августа 1917 года, перед заточением в Быховскую тюрьму, генерал Корнилов издал манифест, в котором писал:

"Я обвиняю Временное правительство в нерешительности действий, в неумении и неспособности управлять, в допущении немцев к полному хозяйничанью внутри нашей страны, о чем свидетельствует взрыв в Казани, где взорвалось около миллиона снарядов и погибло 12 тысяч пулеметов; более того, я обвиняю некоторых членов правительства в прямом предательстве Родины и тому привожу доказательство: когда я был на заседании Временного правительства в Зимнем дворце 3 августа, министр Керенский и Савинков указали мне, что нельзя всего говорить, так как среди министров есть люди неверные, Ясно, что такое правительство ведет страну к гибели, что такому правительству верить нельзя и вместе с ним не может быть спасения несчастной России.

Поэтому, когда вчера Временное правительство в угоду врагам потребовало от меня оставления должности Верховного Главнокомандующего, я, как казак, по долгу совести и чести вынужден был отказаться от исполнения этого требования, предпочитая смерть на поле брани позору и предательству Родины.

Казаки, рыцари земли Русской! Вы обещали встать вместе со мной на спасение Родины, когда я найду это нужным. Час пробил. Родина накануне смерти!

Я не подчиняюсь распоряжениям Временного правительства и ради спасения свободной России иду против него и против тех безответственных советников его, которые продают Родину. Поддержите, казаки, честь и славу беспримерно доблестного казачества, и этим вы спасете Родину и свободу, завоеванную революцией!

Слушайтесь же и исполняйте мои приказания, идите за мной!"

Но его не послушались! Он остался одинок, с группой немногих преданных ему людей, среди которых был и теперешний вождь Добровольческой армии генерал Деникин.

Большинство же осталось глухо к призыву великого патриота, потому что было слепо — не видело того, что видел он, или малодушно предпочитало позор и предательство Родины смерти на поле брани…

Если бы казаки в то время поднялись на защиту несчастной страны нашей — не было бы междоусобной войны и всех ужасов, ныне нами переживаемых…

Генерал Алексеев на Дону уже организовывал Добровольческую армию, когда Корнилов бежал из Быховской тюрьмы, куда был посажен одним из ничтожнейших людей революционной эпохи, — Керенским — этим"самозванцем"от революции.

Крадучись, в"теплушке", пробрался Корнилов в Новочеркасск и стал во главе новой армии.

Большевики распускали о нем клеветнические легенды — лгали безудержно. И сумели обмануть темные массы, внушив им, что Корнилов — "враг народа".

Недаром выливалось это иногда в наивные, почти детские формы.

Корнилов на Дону рассказывал одному журналисту:

— В солдатской теплушке с большевиками сюда приехал. Сидят со мной и говорят про генерала Корнилова. Один врет: был я на фронте и видел генерала Корнилова, роста он, что косая сажень, кулачище — пудовик, а морда, как у дьявола…

Корнилов опять стал"Главнокомандующим". Но армия была другая…

Три тысячи юношей — вот что дали города и станицы с миллионным населением! И эти юноши все были почти такие же беглецы, пришлецы из России, как и их вождь. И с такой армией — боговдохновенный вождь пошел завоевывать Россию! Начался беспримерный поход на Екатеринодар.

Мы, верующие в чудо, — знаем, кто побеждал мечом Корнилова. Но пусть люди, желающие все объяснить"просто", объяснят, каким образом мог отряд в три тысячи человек совершить то великое дело, которое было им совершено.

И пусть объяснят еще, каким образом военное поражение сумело стать величайшей победой.

А ведь это было так!

Корнилов с горстью бесстрашных рыцарей дошел до Екатеринодара. И начал штурм города почти без снарядов. В ответ на сотни выстрелов, в ответ на ураганный огонь большевиков — Корнилов мог расходовать два–три снаряда.

На рассвете, перед окончательным штурмом, генерал Корнилов был убит. Началось отступление Добровольческой армии.

Скажите: кто бы из самых мудрых людей мог предугадать судьбу отступившего отряда?

Великий вождь был убит. Кучка изморенных людей, не достигнув цели, начала отход. По пятам шел в несколько десятков раз сильнейший неприятель.

Не ясно ли было для"здравого"человеческого ума, что дело Корнилова должно было погибнуть?!

Но совершилось нечто необычайное. Совершилось то, что мы называем чудом, не в иносказательном, а в самом подлинном смысле слова, понимая всю ответственность, которую берем на себя.

Да, чудо!

Смерть Корнилова была великой искупляющей жертвой за Россию, и"отступающая"армия, руководимая Верховным вождем, генералом Алексеевым, и новым Верховным Главнокомандующим, генералом Деникиным, другом и соратником Корнилова, — разрослась в могучую непобедимую силу.

Зло может только разрушать, но и само разрушается. Злой темный большевизм, разрушивший Россию, стал разрушаться сам.

Добро созидает. И тот порыв к самопожертвованию, та правда, которая горела в сердцах первых Добровольцев, создала новую великую Армию.

Во имя какой же правды шли умирать подвижники — Добровольцы?

VIII

На знамени Добровольцев написано: Единая Россия.

В этих двух словах вся"программа"!

Не может быть"единой России", пока население отдано во власть самодержавных комиссаров сверху и дикой анархии снизу.

Не может быть единой России, пока нет гражданской свободы, обеспеченной законом.

Не может быть единой России, пока один класс населения мечтает о диктатуре над всем народом.

Не может быть единой России, пока нет справедливого суда. Пока нет твердой власти. Пока не обеспечено право собственности. Пока не гарантирован честный труд рабочих и крестьян. Пока объявляется"вне закона"всякий образованный человек только потому, что к нему приклеена кличка"буржуй".

Не может быть великой России, пока семейные очаги не гарантированы от насильников.

Не может быть великой России, пока за каждым русским гражданином не будет признано право исповедовать православную веру.

Обеспеченная законом гражданская свобода, семья как неприкосновенная святыня, Православная Церковь — вот те начала, без которых единая Россия невозможна!

Добровольцы подняли меч во имя единой России.

Это значит, что они встали на защиту попранной свободы, обесчещенной семьи и гонимой Церкви!


IX

Добровольческая армия — не политическая партия.

Политические распри обессилили власть, и потому все без исключения политические партии являются косвенными виновниками страшной русской смуты.

Мудрые вожди Добровольцев поняли это и сразу поставили Армию вне партийности.

В Добровольческой армии могут в одних рядах сражаться люди самых различных политических убеждений: и республиканцы, и конституционалисты, и монархисты.

Не место только тем, кто против единой России. Ибо тот — враг нашей Родины и за Россию сражаться не может.

Узкие партийные люди, вот те самые, которые интересы своих партийных кружков поставили выше интересов всей страны, — требуют от вождей Добровольцев"политических"лозунгов, и каждая партия тянет руководителей Армии в свою сторону.

Какое роковое партийное ослепление!

Добровольческая армия — не"кучка"людей. Не"кружок"эмигрантов из Центральной России. Это всенародное ополчение — пора, наконец, понять это!

Вот почему и декларация Добровольческой армии так мало похожа на обычные"политические платформы".

Она говорит о главном, обязательном для всех партий, исповедующих"единую Россию".

Главное командование на юге России обратилось к правительствам союзных держав через их официальных представителей со следующей декларацией:

"Прошу вас довести до сведения вашего правительства цели, какие преследует командование вооруженными силами Юга России в вооруженной борьбе с советской властью и в государственном строительстве.

I. Уничтожение большевицкой анархии и водворение в стране правового порядка.

II. Восстановление могущественной Единой и Неделимой России.

III. Созыв народного собрания на основах всеобщего избирательного права.

IV. Проведение децентрализации власти путем установления областной автономии и широкого местного самоуправления.

V. Гарантия полной гражданской свободы и свободы вероисповедания.

VI. Немедленный приступ к земельной реформе для устранения земельной нужды трудящегося населения.

VII. Немедленное проведение рабочего законодательства, обеспечивающего трудящиеся классы от эксплуатации их государством и капиталом".

X

Для того, чтобы эта декларация была не бумажным документом, а претворилась в жизнь, нужна военная сила, нужна русская армия, которая бы очистила русскую землю от предателей, предавших и продавших Россию"интернационалу".

На создание такой Армии и были направлены главные усилия, ныне увенчавшиеся блестящими успехами.

Такая Армия создана.

И поход на Москву начался.

Но дело создания Единой Русской Армии нельзя было бы считать завершенным, если бы не свершился великий исторический акт: признание Деникиным власти Колчака.

Только тогда, когда власть стала единой, только тогда, когда во главе возрождающейся России встал Благоверный Верховный Правитель, стало несомненным близкое торжество того святого дела, за которое принес себя в жертву Корнилов, за которое умирали на полях Кубани лучшие русские люди, первые Добровольцы, во имя которого поднялось за ними казачество, вдохновившее и Восток, и Запад, и Север России на борьбу.

XI

Решить спор"соглашением"с насильниками — невозможно. Они возводят в принцип неподчинение большинству.

Они не признают никаких обязательств. Никаких прав. Против разбойников одно только средство действительно: оружие.

Насильники — должны быть побеждены. Это первое необходимое условие спасения русского народа.

Но мечом воскресить страну невозможно. Мечом можно разорвать ту петлю, которая его задушила. А вдохнуть жизнь должна другая внутренняя сила.

Если витязи земли Русской подняли меч, то вожди духовные должны поднять Животворящий Крест!

Если необходимо одержать окончательную победу на фронтах, то так же необходимо одержать нравственную победу над духовным разложением народа.

На фронте побеждает Армия. Духовная победа является задачей другой исторической силы. Имя ее: Православная Церковь! Здесь неминуемый искушающий вопрос:

— А как же:"не убий"?

На фронте солдаты любят"смущать батюшек"этим вопросом. И многие стараются отмолчаться, думая, что и в самом деле здесь есть какой‑то"компромисс".

Фарисеи прикрываются"буквой закона" — любят говорить о"любви к врагам"и непротивлении.

На одного искренне заблуждающегося приходятся сотни бездушных"толстовцев", механически повторяющих заповедь о любви, как граммофон, без живого чувства, без пламенного вдохновения.

Будьте последовательны: вырывайте"око", которое соблазняет вас. Делайтесь скопцами, чтобы не впасть в блуд, если вы так любите буквально и точно, без всяких размышлений понимать евангельские тексты.

Да, надо любить врагов! Но разве не надо любить всех людей? Или дано любить только насильников? А жертв этих насильников любить не полагается?

Ссылкою на любовь нельзя разрешить роковой вопрос: как быть христианину, когда на глазах его убивают невинных.

Да, сказано:"Не убий".

Но какое лицемерие, или недомыслие, или упрямое ослепление (какое было у Льва Толстого) — не видеть, что на войне разрешается вопрос не о том, убить или не убить, а о том — когоубить! Нельзя же"отписываться": если не поднял оружия — значит, не убил! Нет, убил — если не защитил! Убил, как соучастник. Убил своим попустительством. На войне решается вопрос не о том, пролить или не пролить кровь, а о том, чью кровь пролить: злодея или невинного. Христианину приходится на войне выбирать из двух зол меньшее. И если он скажет:"Не могу убивать ни правого, ни виноватого", — в лучшем случае это будет самообман, в худшем — сознательное лицемерие.

Добровольцы насмотрелись на станицы, из которых приходилось отступать под натиском большевиков, и потом отбивать эти станицы снова. Там находили заколотых детей, распятых священников, замученных женщин. Разве не произошло бы того же самого, если христиане–Добровольцы сложили бы оружие перед освирепевшими большевиками, ссылаясь на заповедь"не убий"? и разве не они бы убили тех мирных жителей, с которыми расправились большевики?

Они! Потому что они попустили бы совершиться убийству.

Войдите в станицу после изгнания оттуда большевиков, и вы поймете, какое святое дело любви совершается силой оружия.

Вы увидите людей, освобожденных этим оружием от смертельного ужаса. Вы увидите воскресающую жизнь и, если вы не убили в себе мертвой догмой живое религиозное чувство, вы поймете, что вопрос о христианской войне должен быть решен не по–фарисейски.

Для христианина — не всякая война допустима. А только та война, которая защищает святое дело. Когда, выбирая между двумя неизбежными убийствами, христианин по совести может сказать:

— Я поднимаю меч на насильника, чтобы меч его не опустился на неповинную жертву. Я беру на себя крест неизбежного убийства, чтобы из двух убийств выбрать то, которое падает на преступника, а не на праведника.

Только тогда, когда христианин может сказать все это, он вправе идти на войну.

Вот почему не безразлично для христианина и то, как ведется война.

На войне самое страшное не то, что происходит во время боя, а то, что совершается после боя.

Бои крестоносцев после победы должны нести с собой торжество правды.

Вот почему нет у Добровольцев более злых врагов, чем те солдаты, которые, пользуясь победами Армии, грабят и насилуют освобожденных.

Эти преступления — страшный удар в самую душу, в самое сердце Армии. Они оскверняют ее святое святых. Они покрывают священные знамена пятнами позора.

Высшее командование по заслугам предает виновных смертной казни.

Но этого мало. Сами воины должны все силы свои отдать на борьбу с этими предателями.

Это те же большевики, обманом вставшие под Добровольческие знамена.

Им все равно, кого бы ни грабить и чьей бы силой ни пользоваться для безнаказанных насилий: будь это разбойничьи полки красных или будь то крестоносные полки Добровольцев.

Христианская война должна быть подвигом. Она должна быть крестным путем на Голгофу во имя воскресения распинаемой Родины.

XII

Именно такую войну и ведет Добровольческая армия.

Но я не сказал бы всей правды, если бы еще раз и в самой категорической форме не подтвердил:

— Одна армия, как бы сильна она ни была и какие бы возвышенные задачи она себе не ставила, не может спасти страну.

Всякая армия — все же сила внешнего порядка. То направление, в котором она действует, определяется внутренними мотивами, и потому"война"может быть и доброй, и злой — в зависимости от"конечных целей".

Главная причина зла — внутреннее разложение народной души. И потому сила внутренняя и должна быть призвана на борьбу со злом.

Оружие освобождает народ.

Оружие"собирает"распавшееся Российское государство.

Церковь должна"собрать"воедино распавшуюся народную душу. Меч и Крест должны соединиться для этого великого дела.

Церковь и может, и должна осуществить ту величайшую историческую задачу, которая сейчас стоит перед ней…

Сколько храмов на святой Руси! Пусть же около них пастыри соберут живые души в одну общую дружескую семью.

Вот тогда‑то и начнется новое, русское, национальное государственное строительство!

Не по рецепту оторвавшихся от народной веры заграничных эмигрантов, не по программам заграничных брошюрок, писанных потерявшими всякое национальное чувство людьми, а по заповедям великих русских угодников Божиих, собирателей Русской Земли и молитвенников о ее судьбах — Сергия Радонежского, Московских Митрополитов Петра и Алексия и священномученика Гермогена.

Религиозное возрождение народа — должно следовать за победоносными полками Добровольцев.

Если в освобожденных областях будет царить разнузданная жажда наживы, если люди будут развратничать, пьянствовать, воровать и грабить; если будет процветать взяточничество, спекуляция и самый бездушный злой эгоизм, — все жертвы и все победы будут напрасны!

Одним из путей для пробуждения религиозного подъема и для осуществления Церковью ее исторической роли я считаю необходимым создание при Высшем Церковном Управлении специального церковно–общественного отдела, который бы взял в свои руки организацию церковно–общественной жизни — православных приходов.

Приходы по своей инициативе никогда не осуществят этих общественных задач во всем объеме. Должен быть руководящий центр, который бы давал соответствующие указания и объединял бы деятельность всех приходов единством общего плана.

Только тогда приходы станут живыми общественными ячейками, из которых может сложиться русское национальное государственное целое. Для Церкви не безразлично, в каких внешних условиях живут христиане, ибо эти внешние условия могут и калечить души, и, напротив, могут содействовать их духовному росту. И потому для Церкви не безразлично, принадлежит ли власть кучке разбойников или избраннику народа. Не безразлично — голодают ли прихожане или не терпят нужды, думают ли Городские Думы о благосостоянии местных жителей или нет, заведуют народными деньгами честные люди или воры.

Организованный приход — незыблемый фундамент не только духовно–нравственной, но и государственной жизни.

Церковь, раскрыв свои общественные силы, заснувшие в ней с первых веков христианства, сможет наконец встать в должное отношение к государству.

Крест выше меча. Государственный меч должен черпать свою нравственную силу в церковной организации.

Церковь не должна властвовать, но она и не должна быть рабой государственной власти.

Церковь должна благословлять христианскую власть и акты общегосударственного значения. Церковь должна быть Совестью государства!

----------

14 июля, проездом, в Армавире я служил напутственный молебен.

Отправлялась на фронт батарея.

Четыре крупных орудия английского образца сияли на солнце.

Солдаты стояли правильными рядами.

Штык у часового горел, как огненный.

Когда я кончал обход со святой водой по рядам солдат, ко мне подошел полковник, командир батареи, и сказал:

— Батюшка, я прошу вас окропить и наши орудия.

Я подошел к блестевшим пушкам и стал окроплять их.

Совершенно неожиданное чувство потрясло меня до основания. Мне почудилось, что мертвый металл ожил на мгновение, на одну неуловимую долю секунды я почувствовал, что передо мной не"пушки", а какие‑то живые существа, благоговейно преклонившиеся пред знамением креста.

И точно слышат они слова:

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!


К обществу

---------------------------------------------------------------

Текст печатается по изданию: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2010. С. 36–39, 13–20.

Публ. и коммент: С. В. Чертков.

---------------------------------------------------------------

К ОБЩЕСТВУ

Новая политическая организация, именующаяся Христианским братством борьбы, считает нужным в последовательном ряде обращений"К обществу"выяснить смысл и значение своей деятельности. Братство при этом живо чувствует всю невыгоду своего положения. Ему придётся обращаться к людям, не допускающим никакой искренней работы во имя Христово 1; относящимся ко Христу или безучастно, или враждебно, как к чему‑то прошлому и ненужному, что теперь употребляется лишь для эксплуатации невежественных масс, к людям — смотрящим на Церковь ещё с большей враждой, как на символ самой грубой общественной отсталости. И несмотря на явный интерес к вопросам философско–религиозного характера, который теперь наблюдается в обществе 2, Братство уверено, что с первых шагов, начиная с самого названия, Христианское братство борьбы, в массе интеллигентной оно встретит недоверие и в лучшем случае любопытство к несколько необычному явлению. Причина этого лежит в традиционном и понятном предубеждении к христианству, поскольку оно до сих пор пыталось проникнуть в сферу общественных отношений, т. к. до сих пор христианские начала вводились Церковью лишь в сферу индивидуальной жизни и не были положены в основу общественных отношений, в которых Церковь всегда играла недостойную роль и служила безбожным целям государства. Но такое сужение задач не придало большей интенсивности церковным силам, а, напротив, привело к полному параличу. Всего ярче сказалось это среди интеллигенции в её отношении к различным революционным партиям. Революционное движение глубоко проникнуто этическим элементом, идеей самопожертвования, любовью к ближнему, к страдающему и угнетённому, оно носит в своей основе несознанный дух Христов. У русского интеллигента в силу особых исторических и общественных условий всегда была глубокая потребность своё религиозное делание выразить именно в деятельности общественной; между тем Церковь, упорно игнорируя эту сторону жизни, призывала и призывает к тому, что для большинства психологически несовместимо: к личному совершенствованию при полном игнорировании общественных задач и политических интересов, между тем революционные партии, хотя теоретически и отбрасывают религию, практически призывают к делу если не вполне Христову, то, во всяком случае, в главном близком Ему. Церковника и революционера стало возможным уподобить двум рабам, из которых один сказал, что он пойдёт к господину, и не пошёл, а другой сказал, что не пойдёт, и пошёл. Пусть нет религии… пусть смеются над Богочеловечеством Христа, — работа Его совершается, и в этом черпается удовлетворение для бессознательной жажды Господней.

И вот действительно всякий честный русский интеллигент становится революционером, дорогою ценою покупая право послужить истине. В области теоретической от него требуют такого миропонимания, которое не соответствует всему его складу и которое, если его провести с беспощадной логикой до конца, — в сущности, должно уничтожить всякий смысл той работы, во имя которой совершается эта сделка. Чувствуется это всеми инстинктивно, и потому большинство русских революционеров стараются не углубляться в теоретические дебри, чувствуя, что нет там их правды, а если она и есть, то только в практической программе. Те же, которые не в силах побороть своих теоретических сомнений, остаются с душевным разладом на всю жизнь, т. к. работают по непосредственному требованию совести, а сознание не подкрепляет, а скорее разлагает его. Весь трагизм такого положения поймут особенно те немногие, которые стоят на вполне определённой христианской точке зрения и потому не колеблются, а категорически отрицают теоретическую основу революционных партий, — и несмотря на это должны присоединяться к ним, за полной психологической невозможностью не работать в этом направлении вовсе, и тем, безусловно, идя на некоторый компромисс.

Отсюда понятно, почему Братство в своей краткой программе, которая приводится ниже, нашло нужным подчеркнуть именно свои общественные задачи. В дальнейших обращениях"К обществу"будет раскрыта возможно полная картина того, каким образом Братство думает осуществлять свои цели и какой идеал оно полагает в основу своих стремлений. Покуда же было важно установить, что Братство возникло из глубокой и неудовлетворённой потребности верующих, религиозных людей раскрыть"правду о земле", протестовать против пренебрежительного отношения Церкви к процессу жизни, в основе чего лежит неверие в жизнь и в её Божеское назначение; не словом, но делом осуществить те конкретные формы, в которые должно вылиться истинное христианство и Царствие Божие, внутри вас заключённое, — Царство небесное с небес свести на землю…3 И Братство убеждено, что во многих, скрыто и тайно любящих Христа, не знающих, как послужить Ему в сфере общественной, найдёт оно горячий отклик, и призыв его не останется без ответа.


О ЗАДАЧАХ ХРИСТИАНСКОГО БРАТСТВА БОРЬБЫ

Христианское братство борьбы ставит целью активное проведение в жизнь начал вселенского христианства. Казалось бы, что тут особенного? Разве не каждый христианин ставит себе те же цели? В чём же особенность Братства? Почему оно считает это преимущественно своей задачей?

Дело всё в том, что начала вселенского христианства не только не осуществлены, но даже просто не сознаны целиком во всём объёме историческим христианством. Историческое христианство во всех своих конкретных разветвлениях — от русского православия и римского католицизма до самых крайних сект протестантизма — восприняло и самым действенным образом ввело в сознание отдельных людей одну сторону евангельского учения: это учение о том, что"Царствие Божие внутрь вас есть"(Лк. 17, 21). Царство Христово есть Царство свободного единения, чистоты и света, и потому всякий хотящий войти в него должен прежде всего очиститься сам, должен скинуть с себя ветхого человека и облечься в нового (Кол. 3, 9; Еф. 4, 22), должен переродиться, извлечь и спасти свою душу из мира греха и злой жизни. Таким образом, личное перерождение, очищение своего индивидуального сознания и спасение своей души — вот центральная и единственная идея исторического христианства. Всё остальное: дела любви, устроение своей личной жизни на христианских началах, доброе отношение к другим людям — всё это историческим христианством рассматривается как простое и необходимое следствие из внутреннего перерождения.

Всё это так. Всё это правда от начала до конца; но это далеко не вся правда, возвещённая Христом. И кто её выдаёт за всю правду и видит в ней начало, середину и конец и учит так других — тот явно погрешает против слова Божия и лжёт на полноту Христовой истины. Это делает теперешнее христианство 4. Оно забыло другую сторону евангельского учения, забыло, что Царство Божие — не только факт внутренней жизни, переживаемый отдельным сознанием наедине с собой и с Богом, но и — о чём вещает чуть ли не каждая строчка Нового Завета — факт мировой, вселенский; царство Божие, неприметно войдя внутрь человека, его усилиями должно раскинуться на то, что вне его. Своим благодатным строем оно должно победить и преобразить всю злую природную жизнь, во всех её проявлениях, от сферы индивидуального сознания и человеческих отношений до космического зла, царящего в природе. Евангелие должно быть проповедано"всей твари". Христос заповедал апостолам:"Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари"(Мк. 16, 15), ибо"вся тварь"совокупно"стенает и мучится доныне", обещая"откровения детей Божиих"(Рим. 8, 19–22). Историческое христианство забыло этот завет и, проповедуя, что то‑то и то‑то нужно для того, чтоб вступить в Царство Божие, совершенно угасило в себе всякие живые представления о том, что же такое это Царствие Божие. С этим вместе оно поддалось страшному уклону от Христа и безусловно истинную идею о необходимости для вступления в Царство Божие — прежде всего лично переродиться — исказило в ложную и антихристианскую идею "самоспасания", которая и пользуется самым широким распространением 5.

А между тем вопрос этот ясен. Сами собой принимают конкретную форму обязанности, вытекающие из этой стороны евангельского учения. Их много, очень много, и все они забыты историческим христианством. Мы будем говорить только об одном ряде таких обязанностей, сознание которых и определяет деятельность Братства.

Христос был Богочеловек. Он вочеловечился и принял плоть. Искупая её Своею пречистою кровью, Он не отделился от неё, а остался в ней и с ней, потому что связан с ней"нераздельно и неслиянно" 6, потому что пришёл не упразднить её, а освятить 7. Преобразивши её на Фаворе и освободивши её от рабства греху Своими страданиями и от рабства смерти Своим воскресением, Он положил начало"обожению плоти"(выражение св. Антония Великого) 8, которое закончится"новой землёй, в ней же правда обитает"(2 Пет. 3, 13). Этим Он дал вечный образ поведения и указал путь, по которому должен идти каждый христианин. Каждое отдельное лицо, для того чтобы становилось возможным Царство Божие"внутри"него, должно побеждать в себе похоть плоти 9 и облекать тело своё во Христа 10, приуготовляя его к славе и нетлению 11. Но, по основному учению Евангелия, человек не может рассматриваться как самодовлеющий, не связанный с другими атом. Он только один из бесчисленных членов великого и единого целого, собирательного индивидуума Церкви. Эта Церковь, объективное Царство Божие, осуществляясь и водворяясь в душе всего человечества, должна победить похоть плоти уже не отдельного лица, а всего человечества и облечь тело — уже тело не отдельного лица, а тело всего человечества — во Христа и сделать его невестой Христовой 12. Эта плоть и тело, не будучи телом и плотью отдельных лиц, является результатом взаимодействия последних, основанного на потребностях тела и плоти, а это и есть прежде всего отношения экономические, общественные и государственные. Значит, человечество, становящаяся Церковь, для осуществления в себе Царства Божия должно бороться со своею похотью и побеждать свою плоть, т. е. животворить 13 и проникать Духом Христовым отношения экономические, общественные и политические, да изобразится и в них Христос 14 и да будет Бог вся во всём 15. Таким образом, из действительной веры во Христа — вочеловечившегося и пришедшего во плоти — с неизбежной внутренней последовательностью вытекает для каждого христианина обязанность принимать самое деятельное участие в общественной и политической жизни страны 16 и здесь, в той самой области жизни, от которой с отшельническим ужасом отвергалось историческое христианство, действенно осуществлять вселенскую правду Богочеловечества. Это и является общей задачей Братства.

Конкретные условия настоящего тягостного времени расчленяют эту общую задачу и определяют ближайшие частные задачи, на которые со всей возможной силой и направится деятельность Братства.

1. Первой задачей Братства является борьба с самой ужасной язвой теперешней русской жизни — с самодержавием. Самодержавие на русском народном теле является бесконечно ужасным, злокачественным нарывом, который отравляет и парализует собой все отправления народной жизни 17. Ни о каких действительных улучшениях, ни о каком оздоровлении общественного организма не может быть речи раньше, чем не вскрыть этот нарыв. И потому борьба с самодержавием выдвигается в число первых по времени задач Братства.

а) С одной стороны, Братство будет обличать перед всем народом, во всех классах общества религиозную неправду самодержавия 18. Признавать самодержавие, т. е., по определению закона, ничем не ограниченную власть, — является безусловно противоречащим прямым словам Евангелия о невозможности служить двум господам. Ничем не ограниченная власть может принадлежать только Богу, и если её переносят на человека и заставляют признавать как таковую, то тут совершается страшный обман и страшное богохульство. Это богохульство является страшным не только с уединённо–религиозной точки зрения, а ещё более с точки зрения его громадного отрицательного влияния на живую жизнь. Ибо только широко распространённый в народе и в массах городского населения предрассудок о том, что будто самодержавный строй освящается самим христианством, и поддерживает ещё самодержавие, уже давно сгнившее внутри и дискредитированное в глазах всего русского общества.

б) С другой стороны, примыкая к другим партиям, Братство будет бороться с самодержавием как с злой политической и общественной силой и работать на установление в России свободного конституционного режима. О том, как представляет себе последний Братство, будет сказано в особом издании, а тут можно только сказать о самом принципе политической деятельности Братства.

в) Так как ни одна достигнутая политическая форма не может быть совершенной, то поэтому Братство ни на одной из них окончательно остановиться и успокоиться не может. Во имя безусловного идеала христианских отношений, открывающихся в Царствии Божием, оно всегда будет взывать к новым, лучшим политическим формам, более совершенным, дающим всё больше и больше простора для проявления всех сил каждой отдельной личности; но взывать будет не общими рассуждениями о безусловном идеале, а выставлением в каждый данный момент конкретной программы новых и новых, требуемых жизнью политических реформ 19.

2. Второй задачей Братства является борьба с пассивным состоянием теперешней Церкви 20.

а) В силу причин, о которых будет сказано в другом месте, Церковь, лишась своей самостоятельности и запутавшись в связях с государством, пошла на служение чуждым ей целям 21. Переставая быть благодатной силой, носящей всегда в себе образ абсолютного идеала, постоянно движущей жизнь вперёд и зовущей всё выше и выше, теперешняя Церковь не только остаётся совсем в стороне от живой жизни, но даже, более того, решительно её тормозит и задерживает. Совершая кощунство, она санкционирует собой и своей поддержкой самодержавный строй 22 и, рабски унижаясь и явно отступая от Христа, оправдывает и покрывает собой такие неслыханные от времён Грозного злодеяния 23, как события 9 января 24.

б) Кроме того, под опекой светской власти, воздвигнув себе из духовной цензуры человечески прочную ограду, за которую от жизни доносится только неясный гул, она духовно уснула, успокоившись на воззрениях и формулировках, выработанных десять столетий тому назад; жизнь развивается, временем ставятся новые задачи, мучительно требуется всё новое и новое раскрытие христианства, а Церковь, пребывая в неустанном молчании 25, пропускает всю совершающуюся жизнь мимо себя. Вот освободить Церковь от опеки светской власти, снести все искусственные ограждения и заграждения, за которыми прячется теперешняя Церковь от жизни, пробудить в ней спящие силы, поставить её лицом к лицу, с глазу на глаз с страшно усложнившимися вопросами современности — и будет стараться Братство.

в) Для этого необходима коренная реформа: восстановление истинно–церковной жизни. По учению Нового Завета, Церковь есть живой организм, в котором клир является только одним из членов наряду с другим — мирянами, из которых каждый облечён достоинством"царственного священства" (1 Пет. 2, 9) 26. Историческая Церковь, проникаясь мирскими стихиями, забывала это и постепенно закрепощала церковный народ и выводила мирян из церковной ограды. И храмы опустели, и жизнь ушла из Церкви. Для возрождения необходимо произвести раскрепощение, необходимо снова ввести мирян в Храм; первой практической мерой является создание общинной жизни 27. Верующие, группируясь около храма, должны снова стать живой единицей. Весь распорядок должен перейти в их руки, и прежде всего они сами должны избирать себе священнослужителя 28 из тех, кому они верят и кого любят, из своей же среды 29. Этим уничтожится оторванность клира; развившаяся и усложнившаяся жизнь через мирян будет ставить свои вопросы уже перед церковным сознанием, и Церковь должна будет по–христиански отзываться на все явления жизни. Только так и может произойти раскрытие"правды о земле" 30, лежащей в самой сущности христианского учения. Поэтому Братство начнёт работу за освобождение церковного народа.

3. Третьей задачей Братства является борьба против социального и имущественного неравенства 31, от которого живые человеческие души или изнемогают в непосильном физическом труде без проявления бесконечных духовных возможностей, вложенных Богом в каждую душу, или же просто гибнут от нищеты, голода и разврата. В основе этих явлений лежит безнравственное отношение к собственности. Эти отношения должны быть радикально изменены.

а) В сфере индивидуально–личной жизни для каждого христианина необходимо полное высвобождение от уз частной собственности 32. Рост в красоту 33 каждой отдельной личности, т. е. реализация внутреннего человека 34, возможен только в атмосфере абсолютной внутренней свободы. Для этой свободы нужно расстаться со всем, что связывает, — между прочим, отречься от частной собственности. Нормой должно быть то состояние апостольской Церкви, когда"никто ничего из имения своего не называл своим"(Деян. 4, 32) 35.

б) В сфере общинной жизни, т. е. в отношениях между собой верующих и принадлежащих к Церкви, это внутреннее освобождение в силу принципа любви должно принять форму фактического отрешения от частной собственности и установления общения имуществ. И тут нормой должно быть состояние апостольской Церкви, когда"все верующие были вместе и имели всё общее"(Деян. 2, 44).

в) Но эти принципы вполне разрешают социальный вопрос только для тех, кто действительно находится в Церкви и для кого евангельские заветы имеют обязательную силу. Поэтому в отношении тех, кто, не принадлежа к Церкви или служа мамоне больше, чем Богу, не хотят отказаться от частной собственности и, паразитически пользуясь ненормальностями капиталистического строя, безбожно эксплуатируют массы трудового люда и давят неимущих, — Братство не удовлетворится одной пропагандой. Во имя оздоровления тела человечества и приуготовления его стать"женой, облечённой в солнце"(Отк. 12, 1), Братство вместе с существующими рабочими партиями будет фактически обуздывать социальную и экономическую похоть, пользуясь уже испытанными и выработанными формами борьбы 36: стачками, забастовками и устройством союзов. Принимая эти старые средства (и только эти), Братство наполнит их новым содержанием и духом — духом грядущего в славе и силе Христа, и серую борьбу за экономические интересы превратит в теургическое делание и религиозный долг.


К РАБОЧИМ

Братья христиане! По всей России началась забастовка 37. Народ требует свободы. Требует, чтобы чиновники не творили самоуправств; чтобы не расхищали казны; чтобы давали отчёт народу в истраченных деньгах; чтобы можно было сходиться и обсуждать свои нужды; чтобы народ избрал людей, которым доверяет, и на учредительном собрании решил сообща, как править страной 38. Забастовка одна может принудить чиновников уступить. Забастовщики никого не хотят убивать, не хотят проливать ничьей крови. А правители, забыв Бога и совесть, безоружных расстреливают, невинных избивают шашками. Но им этого мало. Книжники и фарисеи, распявшие Христа, подстрекают ещё и вас бить"забастовщиков","студентов","крамольников". Да не будет! Вспомните Бога! Забастовщики идут спасать Россию. Все христиане пусть встанут на их сторону. Последнее средство — мученичество. К мученичеству за Христа мы вас и призываем. Ибо за теми, кто страдает, — Христос, а все те, кто терзает народ, от дьявола.


КОММЕНТАРИИ

1 По воспоминанию Булгакова,"это была… активная проповедь христианства, борьба с безбожием интеллигенции в её собственном стане — особая задача, выпавшая на долю нашего поколения и разрешавшаяся с посильной искренностью и энтузиазмом, хотя и без решительной победы"(Александр Ельчанинов, свящ. Записи. М., 2001. С. 17).

2 "Вопрос о данном и о должном воплощении христианской идеи в мире, в истории, в человечестве — вот общий вопрос, волновавший умы"(Гиппиус З. Правда о земле // Диалог. 1991. N 18. С. 49).

3 Ср.:"Царство Божие нельзя построить в порядке земного делания, и тем не менее вся жизнь земная должна быть обвеяна мыслью об этом чаемом Царстве"(Новгородцев П. Сочинения. М., 1995. С. 411)."Вся история, как человечества, так отчасти и каждого отдельно, есть только развитие, борьба, стремление и достижение этой цели"(Достоевский. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 20. С. 172)."Вы призваны быть проповедниками, строителями Царствия Божия, нового мира, нового неба и новой земли, где живет правда"(Виталий Боровой, протопр. Проповеди на пассиях в Богоявленском патриаршем соборе (1977 г.) // Православная община. 1994. N 24)."Мир — это не только дар Господа, но и задача человечества. Библия даёт надежду на осуществление мира с помощью Божией уже в пределах нынешнего земного существования"(Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. М., 2000. VIII.5).

4 "Грехи исторического христианства в социальной области велики и многочисленны, их не надо замалчивать, их надо сознать в целях самоисправления… Эти грехи связаны не только со слабостью или порочностью воли, но отчасти и с односторонним пониманием христианства, с тем, что можно назвать индивидуалистическим гипераскетизмом, устраняющим само понятие истории, а следовательно, исторических задач и обязанностей"(Булгаков С. Два града: исследования о природе общественных идеалов. СПб., 1997. С. 205).

5 Ср. почти буквальное повторение полвека спустя:"Мы имеем в виду столь распространённый в позднейшем христианском мире религиозный индивидуализм, всецело сосредоточенный на идее спасения индивидуальной человеческой души и мыслящей спасение только как спасение поодиночке отдельных душ, как таковых. Такой индивидуализм решительно противоречит религиозному универсализму евангельского сознания. Он приближается в пределе к лозунгу:"спасайся кто может!"… Такого рода представления, как бы широко они ни были фактически распространены в мире, именующем себя христианским… некая тёмная антихристианская мифология — порождение непросветлённого человеческого эгоизма"(Франк С. Свет во тьме. М., 1998. С. 135–136).

6 Соответственно догмату, принятому Церковью на IV Вселенском (Халкидонском) Соборе, свт. Филарет Московский в"Пространном христианском катехизисе"(1823) говорит, что в Иисусе Христе"находятся нераздельно и неслиянно два естества, Божественное и человеческое… и не два лица, но Одно лицо, Бог и человек вместе, одним словом — Богочеловек"(пп. 180, 181).

7 1 Фес. 5, 23; Еф. 5, 26.

8 Вероятно, предположение об авторстве основывалось на неподтверждённом свидетельстве Эрна (см. гл. 3. II работы"Христианское отношение к собственности"); термин же активно применяли свт. Афанасий Великий ("Contra Arianos") и прп. Максим Исповедник ("Мистагогия"), учению которого Свенцицкий чётко следует.

9 1 Ин. 2, 16.

10 Рим. 13, 14.

11 1 Кор. 15, 50–53.

12 Отк. 21, 2, 9; Ин. 3, 29.

13 2 Кор. 3, 6; 1 Тим. 6, 13.

14 Гал. 4, 19.

15 1 Кор. 15, 28.

16 Ср.:"Церковь призывает своих верных чад и к участию в общественной жизни… Недопустимо манихейское гнушение жизнью окружающего мира… Церковь призвана принимать участие в устроении человеческой жизни во всех областях, где это возможно"(Основы социальной концепции… I.3, III.8).

17 Еп. Михаил (Космодемьянский) также впоследствии считал, что самодержавный режим"придушил всякую самость, свободу и творчество многомиллионного нашего народа"(Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году / 2–е изд., испр. и доп. М., 2008. N 109).

18 "Человек захотел иметь свободу совершенно неограниченную, как Бог, и дерзнул преступить предел, положенный заповедью Божию"(Филарет Московский, свт. М., 2004. С. 270)."Суверенная, неограниченная и самодовлеющая государственность во всех её исторических формах, прошлых и будущих, есть результат обоготворения воли человеческой, одного, многих или всех, подмена абсолютной божественной воли относительной волей человеческой, есть религия человеческого, субъективно–условного, поставленная на место религии божеского, объективно–безусловного"(Бердяев Н. Новое религиозное сознание и общественность. СПб., 1907. С. 41)."По учению Церкви, сама власть также не вправе абсолютизировать себя, расширяя свои границы до полной автономии от Бога и установленного Им порядка вещей, что может привести к злоупотреблениям властью и даже к обожествлению властителей… Переход к монархии свидетельствовал об ослаблении веры, отчего и возникла потребность заменить Царя Незримого царём видимым"(Основы социальной концепции… III.2, 7).

19 Этот пункт опровергает утверждение Булгакова и позднейших исследователей о воодушевлённости Братства идеалами социализма. Ср. также:"Архиерейский Собор Русской Православной Церкви 1994 года подчеркнул правильность позиции о непредпочтительности для Церкви какого‑либо государственного строя, какой‑либо из существующих политических доктрин"(Основы социальной концепции… III.7).

20 "…Настоятельно необходимо, чтобы Церковь возвратила себе всю силу плодотворного влияния на все стороны жизни человеческой и всю мощь своему голосу. А для этого она должна возвратить себе прежде всего свободу, искони ей принадлежащую и определённую строем священных канонов, пренебрегаемых и забываемых, но не могущих утратить своей исконной для неё обязательности"(Мнение 32–х столичных пастырей о необходимости перемен в русском церковном управлении // Миссионерское обозрение. 1905. С. 803).

21 Первым открыто заявил о недопустимости управления Церковью государством профессор ИМУ, богослов А. С. Павлов, назвав это удушением и сравнив положение Русской Церкви с древней под властью языческих римских императоров (Богословский вестник. 1902. Т. 1. N 2. С. 213–240; N 3. С. 436–457). Митр. Арсений (Стадницкий) признавал:"Да! Мы сами сдали свои позиции, и за нас теперь другие думают и делают что хотят и как хотят. Большего рабства Церкви и представить себе нельзя"(цит. по: Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т. 1. СПб., 2002)."Синод не имел лица, голоса подать не мог и подавать его отвык. Государственное начало заглушало всё. Примат светской власти подавлял свободу Церкви сверху донизу"(Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. М., 1994. С. 181);"Церковь в России была унижена до крайности… Порабощение Церкви государством достигло окончательного развития… Хотелось воскликнуть: доколе, Господи!"(Иларион (Троицкий), сщмч. Грех против Церкви // Отдых христианина. 1916. N 10)."Что касается Синодальной эпохи, то несомненное искажение симфонической нормы в течение двух столетий церковной истории связано с ясно прослеживаемым влиянием протестантской доктрины территориализма и государственной церковности на российское правосознание и политическую жизнь"(Основы социальной концепции… III.4). В противовес соборному сознанию еп. Сергий (Страгородский) считал свободу духовной власти от светского вмешательства"ничтожным вопросом"(Записки петербургских Религиозно–философских собраний (1901–1903 гг.). М., 2005. С. 129).

22 В. А. Тернавцев в 1901 сетовал:"Единственное, что они хранят как истину для земли и от земли, — это самодержавие как некий начаток нового порядка и как бы"новой земли""(Там же. С. 7).

23 "Волны крови затопляют родину. Тысячами гибнут сыны её — вешаются, расстреливаются, тысячами переполняют тюрьмы. Вернулись времена безбожного царя Иоанна. Под видом"умирения"избиваются мирные крестьяне и рабочие. Людей, неимущих куска хлеба, расстреливает живущий за счёт их трудов. Женщин и детей и то не щадят — насилуют, оскорбляют на каждом шагу. Издеваются в безумном озверении"(Флоренский П. Вопль крови. Слово за литургией 12 марта 1906 // София. 2007. Вып. 2. С. 72–75).

24 9 января 1905 — самый страшный и великий день в истории России: крестный ход православного народа к царю с требованием установить жизнь в стране согласно с Божескими законами расстрелян по приказанию великих князей при попустительстве самодержца. В этот день династия подписала себе смертный приговор. Народное движение Свенцицкий справедливо именовал"первыми вспышками религиозного вдохновения".

25 Свенцицкий констатирует, к чему сведено назидание апостольское в непрестанном молении (1 Фес. 5, 17). И поныне пастухи принуждают церковное стадо пребывать в столь непотребном состоянии."Для того ли собрались мы, отцы и братия, чтобы молчать? Почему боитесь правду сказать? Ваше молчание грех влагает в душу цареву, а своей душе оно на горшую погибель. Православную веру в скорбь и смущение повергает. Почему желаете тленной славы мира сего? Ни высокий сан мира сего не избавит от муки вечной преступающих заповеди Христовы, но наше истинное должное стремление — иметь духовное попечение о благочестии, благоверии, смирении всего православного христианства. На то ли взираете, что молчит царский синклит — все они связаны куплями житейскими. Нас же Господь Бог ото всего этого освободил, да знают ваши преподобия, что для этого поставлены — исполнять всякую истину. Исполнившие же этот завет, венцом небесным будут увенчаны, если душу свою полагаете за порученное стадо. Но если об истине умолчите, сами знаете, что в день судный истязаны будете за всё, что вам поручено Духом Святым"(Житие и подвиги во святых отца нашего и исповедника Филиппа).

26 Подр. см.: Аксаков Н. Предание Церкви и предания школы. М., 2000. Гл. 13.

27 "Западной теократии и культу государственного начала они [славянофилы] противопоставляли своё учение о Церкви и… своё учение об общине… Оба эти, с первого взгляда не согласимые, учения совпадают нацело… чем община должна быть в сфере внешних междучеловеческих отношений, в сфере"земной"жизни, то и есть Церковь в порядке духовной жизни личности. И наоборот, община есть та форма социального бытия, которая получается в результате приложения начал православной церковности к вопросу общественных взаимоотношений"(Флоровский Г. Христианство и цивилизация. СПб., 2005. С. 93).

28 "Часть предложений Братства — отделение Церкви от государства, выборы общиной кандидатов в приходские священники, епархиальными съездами — епископов, широкая церковная благотворительность и активная миссия в среде простого народа — находят отклик в среде духовенства и позже, на Поместном Соборе 1917 года, включаются в Устав Православной Российской Церкви"(Кейдан В. Предисловие // Наше наследие. 1991. N 2). Так, 29 апреля 1917 Синод заявил о намерении переустроить жизнь Церкви на началах соборности:"Издревле господствующее в православной Церкви выборное начало должно быть проведено во все доступные для него формы церковного управления"; 17 июня принял"Временное положение о православном приходе", утверждавшее его самоуправляемость и выборность клира (Церковные ведомости. 1917. N 18/19. С. 101–102; N 28. С. 193–199). Только большевистский переворот помешал восстановлению истинно–церковной жизни (см. также прим. 155). Ср.:"Выборное священство, при своей неприменимости в настоящее время, должно, однако, оставаться для нас желательным идеалом церковного устройства"(Антоний (Храповицкий), архиеп. Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. Ч. 1. СПб., 1906. С. 130).

29 "Пастыри народные, из народа вышедшие и ему понятные и близкие… избранники братии"(Там же. С. 117)."…Только выборное начало может поднять духовенство: будут выбирать хороших людей, а главное, выбранный — не чужой будет для паствы. Это — правда"(Феодор (Поздеевский), сщмч. Служба Богу и России. Статьи и речи 1904–1907 годов. М., 2002. С. 120).

30 Спустя 7 лет фразу заарканил Бердяев, выяснив, что и"славянофилы жаждали Христовой правды о земле, Христова Града"(Бердяев Н. Собр. соч. Т. 5. Париж, 1997. С. 199).

31 Ср.:"Продолжая на земле служение Христа, Который отождествил Себя именно с обездоленными, Церковь всегда выступает в защиту безгласных и бессильных. Поэтому она призывает общество к справедливому распределению продуктов труда… Духовное благополучие и самосохранение общества возможны лишь в том случае, если обеспечение жизни, здоровья и минимального благосостояния всех граждан считается безусловным приоритетом при распределении материальных средств"(Основы социальной концепции… VI.6).

32 Философ А. А. Зиновьев говорил:"Основное зло… то же, что и 100, и 200 лет назад, — это система частной собственности на средства производства… Главное, мировое зло — это частная собственность. И если человечество его не преодолеет, оно погибнет"(Экономическая и философская газета. 2006. N 7).

33 На основании прозрений и упований апостолов и пророков (Еф. 2, 21; 2 Пет. 3, 18; Иез. 28, 12) Свенцицкий создаёт изумительный образ становления личности, преображения в тело Христово.

34 2 Кор. 4, 16.

35 Ср.:"В истории христианства объединение имущества и отказ от личных собственнических устремлений были характерны для многих общин. Такой характер имущественных отношений способствовал укреплению духовного единства верующих и во многих случаях был экономически эффективным, примером чему могут служить православные монастыри"(Основы социальной концепции… VII.3).

36 См.:"…христианин призывается к подвигу исповедничества ради правды Божией и спасения своей души для вечной жизни. Он должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения"(Там же. IV.9).

37 Всероссийская забастовка началась 19 сентября 1905.

38 Прошёл век: пункты требований те же…


Открытое обращение верующего к Православной Церкви

---------------------------------------------------------------

Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2010. С. 65–72, 596–598.

Публикатор: С. В. Чертков

---------------------------------------------------------------


Я не могу молчать 1. Но пойти на улицу, на площадь, к верующим и любящим людям — это значит услышать их человеческое мнение, излить душу свою перед их человеческим сердцем, узнать их человеческий ответ. Мне нужно не то. Я жажду голоса Церкви, я исстрадался, не слыша его. И я, слабый в своём одиночестве, — ибо все мы без Церкви одиноки, — но, веруя и исповедуя невидимую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь, — теперь решаюсь воззвать к её голосу 2.

Я знаю, что для многих смешно будет моё обращение."Церкви нет", — скажут они. Для многих оно будет безумной дерзостью:"Кто он, чтобы спрашивать Церковь?"Но первым напомню слова Спасителя:"Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей" 3. Я верю, что Церковь есть, я верю, что она пребывает, хотя невидимо для глаз; я верю, что сила Антихриста не победила и не победит её; я верю — грядёт час, и она, подобно жене, облечённой в солнце, откроет себя миру во всей своей славе, во всей своей силе, во всей своей красоте.

Вторым скажу так. Если вы веруете во Христа и Церковь для вас не мёртвый звук, а живое тело Его, если вы не на словах, а всем существом своим поняли, что весь смысл жизни в том, чтобы облечься во Христа и облечь в Него мир 4, чтобы каждое дыхание ваше свершалось во имя Его — "да будет Бог вся во всём", то вы должны понять человека, который долее не хочет сносить рабских цепей условности и компромиссов, не хочет долее прятаться под безбожную маску, называя её смирением, — и во имя Христово, вслух, всей Церкви хочет заявить о своих наболевших думах.

За одну декабрьскую неделю Москва пережила ужасы, каких она не переживала, может быть, за всю свою многовековую историю. Небо пылало багровым заревом; ревели пушки; город стонал от ружейной пальбы; снег пропитался человеческой кровью: в безумной жестокости люди расстреливали друг друга; убивали детей, стариков и женщин. Свершался великий грех. И в этом великом грехе самое страшное было не то, что делалось, а то, во имя чего делалось.

Один солдат на мольбу опомниться, не убивать людей, сказал:"Если велит начальство, отца родного убью: я принял присягу". Вот в этих словах весь ужас совершавшихся событий: кровь лилась во исполнение клятвы Господу.

Моя христианская совесть не может примириться с этим. Клясться именем Христовым убить отца, если прикажет начальство, это больше, чем отречение от Христа, больше, чем терновый венец и распятие на кресте! Такого кощунства, такого издевательства над Спасителем не мог бы придумать и Иуда.

Я умоляю Церковь объяснить мне, спасти меня от этого кошмара, рассеять сомнения и, если я не прав, призвать меня к покаянию!.. Я знаю, что скажут мне официальные представители Церкви."Всякая душа властем предержащим да повинуется, несть бо власть, аще не от Бога". Бог велел слушаться начальства! Да, велел. Но разве апостолы, когда им запретили учить от имени Иисуса, не сказали этим властям от Бога:"Аще праведно есть пред Богом вас послушати, паче нежели Бога?"Разве почти все апостолы не погибли за непослушание властям? Значит, есть же границы этому послушанию! И не в том ли эти границы, чтобы заповеди Божии ставить выше требований человеческих и исполнять требования властей только до тех пор, пока они не идут вразрез с заветами Христа 5. Ибо всякий идущий против Христа — Антихрист. Так ужели христиане должны слушаться Антихриста? Это ложь. Это хула на Духа Святого. И я утверждаю: Бог не принимает клятвы в подтверждение готовности свершить злодеяние! Принявших такую клятву Церковь должна немедленно освободить от присяги и тем смыть всю ту кровь, которая пролилась именем Христовым на святой Животворящий Крест.

Но этого мало.

Официальные представители Церкви учат, что насилие недопустимо, что насилие преступно, с чьей бы стороны оно ни исходило, во имя каких бы целей оно ни совершалось. Обсуждая правду и ложь освободительного движения, они определённо и резко осуждают тактику крайних партий. Они говорят: христианство не может благословить насилия, а тем более убийства. Но если так, если христианство не может оправдать убийства, с чьей бы стороны оно ни совершалось, то Церковь должна с такой же прямотой и определённостью, с какой она обращается к революционерам, сказать: безбожное дело совершают и солдаты, убивая борцов за свободу.

Почему в отношении крайних партий такая определённость, такая прямота, а в отношении властей предержащих такое преступное молчанье? 6

Ведь крайние партии и не считают себя принадлежащими к Церкви. Предписания и требования Церкви не доходят до них. Но не больше ли обязанности у Церкви в отношении тех, кто составляет её стадо. Почему же Церковь обличает тех, кто открыто объявляет себя атеистом, и рабски безмолвствует в отношении своих чад, когда они делают то же самое? Если власти предержащие и солдаты совершают то, что, по глубочайшему убеждению Церкви, христиане делать не должны, — не прямая ли обязанность прежде всего обратиться именно к ним, потому что они считают себя в лоне Церкви. Не говорите: бунтовщики начинают первые, а потому на них больше вины. Воины первые схватили Христа, Пётр только хотел защищаться, и Христос ему велел вложить в ножны меч.

Церковь должна властно и дерзновенно возвысить свой голос и призвать сынов своих к покаянию 7. Я считаю, что Церковь обязана немедленно же наложить покаяние на генерал–губернатора Дубасова как одного из верующих, который был главным руководителем совершаемых злодейств, а равно на всех тех, проливавших кровь, кто именует себя христианами 8. Если же покаяние они отвергнут — отлучить от Церкви.

Но Церковь, тело Христово, не может ограничиться этим. Грех одного — несчастие всех. Возлагая покаяние на одного, нужно призвать к молитве всех. А потому на всю Православную Церковь должен быть наложен пост в знак глубокой печали о великих грехах, содеянных её членами, и в усиление молитв о ниспослании прощения и очищения.

У нас, при полном отсутствии приходской жизни, при совершенном бесправии мирян, при самом кощунственном попрании соборного начала Церкви, — я не знаю другого способа вслух обращаться к Церкви, кроме печатного слова. Пусть все, кто сочувствует моему"Обращению", перепечатают его в своих изданиях 9. Пусть все верующие, братья и сёстры мои во Христе, обсудят его между собой, и тогда я — не знаю, как именно, — но получу то, о чём прошу. Я верю, что если моё"Обращение"действительно дойдёт до Церкви, действительно дойдёт до собрания верующих, то я услышу и церковный голос. Аминь.


РЕЧЬ НА СУДЕ

Господа судьи и сословные представители! Ко мне предъявлено обвинение в том, что в статье"Открытое обращение верующего к Православной Церкви", напечатанной в N 8"Полярной звезды", я призываю войска к неповиновению законной власти.

Я заявлял на предварительном следствии и повторяю здесь: виновным себя не признаю; войска к неповиновению не призывал; обращался к одной только Церкви.

Защитник г–на Струве, разбирая вопрос с юридической стороны, бегло коснулся и тех психологических мотивов, которые руководили мной, когда я писал своё"Обращение". Но защитник меня совершенно не знает, и потому его психологический анализ вряд ли достаточно убедителен для вас.

Я хочу, чтобы о той душевной жизни, которая стоит за моей статьёй, вы услыхали от меня самого. Для того чтобы вы могли действительно понять меня, я считаю нужным затронуть несколько общих вопросов. Особенно нужным, даже необходимым, я считаю это потому, что г. прокурор обнаружил прямо чудовищное непонимание религиозных идей. Г–н прокурор заявил, что, если бы я желал обратиться не к войскам, "а действительно к Церкви", я никогда не напечатал бы статьи в журнале с тиражом в 15 000,"где её может прочесть всякий, а написал бы письмо митрополиту, обер–прокурору или в Св. Синод".

Г–н прокурор не имеет даже смутного представления о том, что такое Церковь: называть Церковью обер–прокурора — равносильно кощунству!

Я не знаю вас, гг. судьи, так же как и вы не знаете меня, а потому вы должны понять мою боязнь, что весь состав суда впадёт в то же заблуждение, в которое впал г. прокурор. Между тем настоящее дело в конце концов сводится к вопросу: что такое Церковь?

Вопрос этот настолько сложен и глубок, что говорить о нём почти невозможно, особенно на суде, без привычки к этой тяжёлой атмосфере: но я не имею в виду вполне решать вопрос — мне необходимо передать лишь общее настроение.

Ввиду этого я прошу вас, г. председатель, не прерывать меня, если что‑нибудь вам покажется не относящимся к вопросу: дослушайте до конца, и я уверен, что вы сами увидите, как необходимо всё, что я скажу, для выяснения существа настоящего дела.

Христианство имеет свой особенный взгляд на мировую историю как на богочеловеческий процесс. Совместными усилиями Бога и человека, путём жесточайшей борьбы со Злом, мир приготовляется к абсолютному воплощению Божественной Идеи. Прогресс мировой жизни заключается не в постепенном приближении к всеобщему земному благополучию, а в дифференциации, в абсолютном разделении Добра и Зла, разделении, которое завершится окончательной борьбой Христа и Антихриста.

В этом мучительном богочеловеческом процессе борется и действует бесконечное множество разнообразных сил. Всё имеет свой разумный, великий смысл, своё особое назначение. Особое назначение имеют Церковь и государство.

Церковь — тело Христово, это центр Добра: всё положительное стремится к ней, всё она принимает в себя. Только святое, Любовью соединённое, апостольским служением проникнутое, может входить в эту Святую, Соборную, Апостольскую Церковь. Вне Христа, вне Церкви не может быть ни Истины, ни Добра, ни Красоты. Я знаю, это безгранично расширяет границы Церкви, но и безгранично суживает их. В них может не войти обер–прокурор и найдёт своё место творчество Бетховена. Мир в своей борьбе стремится к этому творческому источнику жизни — к Церкви. Мир — становящаяся Церковь! 10

Невидимая для ослеплённых глаз, сияющая незримым божественным светом, она одна абсолютное начало жизни.

Вот к какой Церкви я обращался; вот какую Церковь умолял я спасти меня от тяжёлого кошмара. И вот почему я не послушался свящ. Аггеева и других, когда они уговаривали меня не печатать"Обращение к Церкви" 11. Я сказал им — и готов повторить это здесь, ибо веры своей не постыжусь, — я сказал им:"Не знаю, как ответит мне Церковь эмпирически, — если настало время, огонь сойдёт с неба"! 12

Г–н прокурор усиленно добивался от свящ. К. М. Аггеева, не хотел ли я, чтобы"Обращение"распространилось возможно шире. Заявляю — пусть слышит г. прокурор: да, хотел! Хотел, чтобы узнал о нём весь мир, чтобы прочли его и все солдаты. Хотел потому, что верю — только путём совместной молитвы, личного подвига, братской помощи Церковь из невидимой может стать видимой, как в первые века.

Но из такого отношения к Церкви следует ли, что я не признаю государства? Нет, нисколько.

В среде нецерковной, языческой, государство имеет великое, культурное, истинно религиозное назначение. Признаю власть божественной, потому что в среде языческой она необходимая организующая сила, потому что в богочеловеческом процессе ей принадлежит положительная роль.

Потому и вас, гг. судьи, представителей языческой власти, считаю исполняющими святой религиозный долг здесь на суде. Я признаю за вами право, поскольку я не только член Церкви, но и гражданин государства, требовать от меня повиновения закону; равным образом как и за собой признаю право не повиноваться вашему закону, раз он идёт вразрез с законами Христа.

Теперь мы и пришли к окончательному вопросу: я, в данной статье, исполняя то, что мне приказывала религиозная совесть, нарушил ли интересы государства? Категорически отвечаю — нет. В данной статье, обращённой к Церкви, я не мог призывать войска не повиноваться присяге, так как умолял Церковь снять присягу; может быть, в этом я и не прав, но уж это вопрос религиозный.

Я кончил. В заключение повторяю ещё раз: перед государственной властью виновным себя не признаю. А в вопросах религиозных данный суд считаю некомпетентным 13.


КОММЕНТАРИИ

1 Любопытно, что Л. Толстой не смог молчать только через 2,5 года.

2 И спустя почти век в кн."Россия в обвале"(М., 1998. С. 182) Солженицын уповал, чтобы Церковь"самоустановленным, уверенным голосом обличала бы слепость и поощрительность властных лиц к разбойным силам. Чтобы голос Церкви когда‑то же твёрдо зазвучал в помощь нам и в защиту, в повседневном нашем барахтанье". Дождёмся ли?..

3 Мф. 16, 18.

4 Рим. 13, 14. Ср. также:"В Церкви действием Святого Духа совершается обожение творения, исполняется изначальный замысел Божий о мире и человеке. В ней"всё небесное и земное"должно быть соединено во Христе… Богочеловеческая природа Церкви делает возможным благодатное преображение и очищение мира, совершающееся в истории в творческом соработничестве,"синергии"членов и Главы церковного тела… Её целью является не только спасение людей в этом мире, но также спасение и восстановление самого мира"(Основы социальной концепции РПЦ. I.1–2).

5 О том же возглашал к патриарху другой пророк:"Не дайте нам предположить, не заставьте думать, что для архипастырей русской Церкви земная власть выше небесной, земная ответственность — страшнее ответственности перед Богом"(Солженицын А. Собр. соч. Т. 7. М., 2001. С. 38). Ср. также:"Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении… Когда же исполнение требования закона угрожает вечному спасению, предполагает акт вероотступничества или совершение иного несомненного греха в отношении Бога и ближнего, христианин призывается к подвигу исповедничества ради правды Божией и спасения своей души для вечной жизни. Он должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения"(Основы социальной концепции РПЦ. III.5; IV.9.

6 "Дело пастырей наставлять и запрещать своим детям, заявляющим на каждом часе о своём православии… Почему позволяют пастыри проливать кровь? Другие не веруют. — Что тебе до того? Ты веруешь, ты и иди за Христом. Ты не убивай, ты не попускай, чтоб убийца прикрывался Церковью, освящал грех свой Именем Святыни"(Флоренский П. Вопль крови).

7 "В суд, в осуждение — в страшное осуждение будем принимать мы св. Тайны Господни, доколе не прекратятся в Церкви злодеяния, доколе члены её, от царя и его помощников до последнего нищего, будут, по нашему попустительству, оставаться не обличёнными. Лицемерны молитвы наши, доколе не покаемся церковно в творящихся злодеяниях, доколе многими панихидами не вымолим себе прощения от избиенных нашим попустительством. Архипастыри наши молчат, будто не их дело обличать виновных детей Церкви, раз только они сильны… Они забыли тело Христово, если терпят общение с Церковью со стороны убийц–начальников, не хотящих знать ни Бога, ни справедливости, если не налагают эпитимии на убийц–подчинённых, выслуживающихся пред теми. Да, пастыри забыли своё дело, если не призывают всех к покаянию, если не заставляют покаяться устраивающих бойни, если позволяют кровавым губам насильников касаться св. Причастия"(Там же).

8 Дубасов Фёдор Васильевич (1845--1912) — государственный деятель, адмирал. В 1905 при подавлении крестьянских волнений в Курской губ. приказал уничтожать все жилища и всё имущество сельских обществ, если хотя бы немногие их члены участвовали в беспорядках. В качестве московского генерал–губернатора руководил подавлением Декабрьского вооружённого восстания, приказывал"арестованных не иметь и действовать беспощадно", поощрял расстрелы без суда. Все решения согласовывались с Петербургом. Так, 16 декабря 1905 император, через министра внутренних дел П. Н. Дурново, рекомендовал Дубасову"кончать бесповоротно и окончательно в каждом случае на месте"(ГАРФ. Ф. 102. ДП–VII. 1906. Д. 8, ч. 34, лл. 4, 8), а окружной генерал–квартирмейстер С. М. Шейдеман 18 декабря приказывал"истреблять всех, не арестовывая никого"(Голос минувшего. 1918. N 4/6. С. 144).

9 Никто перепечатать статью не дерзнул: страх превозмог совесть.

10 Одна из основных идей Свенцицкого.

11 Подр. об этом: Аггеев К. Доколе… // Век. 1906. N 7. С. 84–85.

12 Ср.: 4 Цар. 1, 10–12; Лк. 9, 54; Деян. 2, 3.

13 Санкт–Петербургская судебная палата 4 ноября 1906 вынесла Свенцицкому оправдательный приговор.

Христиане и предстоящие выборы

---------------------

Печатается по: Новая Земля. 1912. N 17/18. С. 6–7.

---------------------

Несчастная третья Дума доживает последние дни, и все партии мало–помалу начинают готовиться к выборам в новую, четвёртую Думу.

Будет ли новый состав"русского парламента"таким же жалким и бездарным, как нынешний, или, напротив, явится подлинным выражением воли народной — предугадать не трудно. Избирательный закон, предоставляющий на выборах все преимущества"цензу", и администрация, уже начавшая всячески способствовать выбору из господ наиболее чёрных, — всё это свидетельствует с непреложностью, что четвёртая Дума будет такой же серой, никчёмной, как и нынешняя.

Невольно является вопрос: как относиться к выборам христианам?

Прежде всего: участвовать ли?

Безусловно: да.

Христианин меньше всего должен думать о последствиях своих действий, он должен руководствоваться сознанием своего религиозного долга, предоставляя высшей Воле направлять всё к благой цели. А религиозный долг каждого христианина — принимать участие в общественной жизни и всеми доступными ему средствами уменьшать существующее общественное зло.

Другой вопрос: кого выбирать в Думу?

Христиане не организованы в особую политическую партию, а по основному требованию христианства — безусловной свободе личности — едва ли могут быть организованы в политическую партию в современном смысле слова. Значит, христианам придётся"примыкать"на выборах к другим.

К кому же?

Этот вопрос находится в связи с другим вопросом. Что может положительного сделать четвёртая Государственная дума?

Реформировать страну она не может. Создать творческое, новое законодательство не в её силах и власти. Лучшее, что можно от неё ожидать, — это разъяснение народу, где его враги. То есть выполнение задачи чисто агитационной и оппозиционной.

И христиане должны поэтому поддерживать на выборах тех, от кого больше всего можно ожидать честного выполнения этой задачи.

Другими словами, и духовенство, и верующие миряне должны голосовать за кандидатов крайних левых партий.

ХРИСТИАНСКОЕ БРАТСТВО БОРЬБЫ И ЕГО ПРОГРАММА

---------------------------------------------------------------

Текст печатается по изданию: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2010. С. 40–64, 584–594.

Публ. и коммент: С. В. Чертков

---------------------------------------------------------------


В феврале 1905 года в России организовалось Христианское братство борьбы. В заграничной, как русской, так и иностранной, печати о деятельности Братства появились чрезвычайно отрывочные и неточные сведения. Между тем в настоящее время, когда среди духовенства, народа и верующей интеллигенции начинает пробуждаться религиозная жизнь, а с нею и стремление к христианской общественности, является существенно необходимым более близкое знакомство с деятельностью и задачами Братства.

Христианское братство борьбы — это первая попытка создать в России христианскую политическую организацию, и потому в истории религиозного движения оно должно быть особенно отмечено. В недалёком будущем из"подпольной"организации оно, несомненно, перейдёт на путь легального развития и, быть может, займёт видное, даже первенствующее место в ряду народных политических партий. Таким образом, знакомство с деятельностью и задачами Братства представляет не только исторический, но и злободневный интерес.

Настоящий очерк составлен по самым точным данным и документам, которые были предоставлены мне лицами, близко знакомыми с деятельностью Братства.


I


События 9 января застали христиан врасплох. Нельзя сказать, чтобы кровавая расправа на улицах Петербурга была для них совершенно неожиданна, напротив, многие в отдельности предчувствовали неизбежные кровопролития, предугадывали все ужасы грядущей русской жизни, но у них не было выработанных, вполне сознательных религиозных основ для того, чтобы занять подобающее место в начавшемся движении. События 9 января сделали невозможной дальнейшую неопределённость. Они требовали немедленного и решительного участия в начавшейся борьбе. За свободу или против неё, но необходимо было от слов перейти к делу. Острая неотложность момента вскрывала всю ту беспомощность, в которой находились христиане в вопросах общественных. Веруя во Святую, Соборную и Апостольскую Церковь, измученные неудовлетворённой жаждой истинно церковной жизни, христиане почувствовали с небывалой силой, что им не у кого спросить, как отнестись к освободительной борьбе и ко всей сложности тех вопросов и явлений, которые с ней связаны. Можно было узнать мнения лишь отдельных представителей духовенства, часто друг другу диаметрально противоположные, — но Церковь, голос которой только один и мог успокоить христианскую совесть, дать полную внутреннюю уверенность в Господней правде совершаемой работы, — Церковь спросить было нельзя.

Между тем некоторые представители духовенства самозванно, будто бы от лица Церкви, говорили языком, явно враждебным Христу. События надвигались; тёмные силы начинали явно и дерзновенно распоряжаться там, где должно было действовать святое откровение Церкви; казалось, наступали дни, когда безмолвие Церкви становилось равносильным отречению от Христа, а вместе с тем, казалось, близилось время окончательной мировой катастрофы.

Трагический образ Гапона, начавшего Христову работу с истинно пастырским дерзновением и кончившего призывом, недостойным ни пастыря, ни христианина, черносотенная агитация части духовенства с Синодом во главе, трусливое молчание либеральных священников, которые, пользуясь авторитетом, могли бы возвысить свой голос, и искренняя беспомощность тех из духовенства, которые рады были жизнь свою отдать для спасения Церкви и родины, но не знали, как действовать им, чтобы принести настоящую пользу 1, — всё это доказывало страшное смятение, роковые внутренние процессы, эмпирически проявляющиеся как кровавые знамения грядущих последних времён. Ждать становилось невозможным.

И вот небольшая группа лиц решилась обратиться к некоторым епископам Русской Церкви с воззванием, в котором указывалось бы на необходимость немедленно, не дожидаясь, когда надвигающаяся буря стихийно охватит всю русскую жизнь, написать окружное послание в защиту всех справедливых христианских требований, выдвинутых освободительным движением, и тем встать впереди движения, сделать его христианским, сведя на нет силы революции 2.

Воззвание было написано, и депутация отправляется к епископу N. 3, с которым и ранее имелись частные общения. Вечером в монастырских покоях епископа произошло чтение воззвания христиан. В нём говорилось, что страна гибнет, что самодержавная власть истерзала народное тело, что Церковь одна может спасти страну и епископы обязаны в этот момент почти открытого дьявольского искушения выступить с окружным посланием. Они должны сказать, что Церковь никакими государственными целями не может оправдать убийств, что она не может благословлять неограниченной власти, ибо всякая власть ограничена законами Божиими, не может связывать христианскую совесть присягой и поддерживать учение, что надо исполнять всякое приказание верховной власти, хотя бы явно безбожное, как, например, истязание безоружных людей. Воззвание кончалось словами:"Господи, отыми робость из сердец служителей Твоих и дай им дерзновение исповедать святое Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь".

Епископ сначала отнёсся к прочитанному явно враждебно. С нескрываемой иронией он сказал:

— Пламенные словеса… Пророк Иеремия… Я бы очень желал, чтобы это было где‑нибудь напечатано!

Но затем произошёл долгий и знаменательный разговор.

Этот разговор раскрыл депутатам тот внутренний мир, который стоит за молчанием представителей Церкви. Епископ начал с иронии, но кончил почти исповедью. На резко и прямо поставленный вопрос, что молчать в настоящую минуту, не обличать безумную власть 4, забывшую Христа и в своих зверствах кощунственно прикрывающуюся авторитетом Церкви, — равносильно отречению от Христа, он с видимой внутренней борьбой сказал:

— Да, это отречение от Христа.

— Значит, вы отрекаетесь от Христа? — сказали депутаты.

— Да, отрекаюсь, потому что я слаб, я связан, я связан какими‑то цепями, как связана вся Церковь.

Депутаты ушли. На прощание он сказал им:

— Я желаю вам добра. Будьте осторожны. Если поедете к другим епископам, имейте в виду, что можете на такого попасть, который и за полицией пошлёт.

Через несколько дней депутаты с воззванием отправились в Петербург. В Петербурге они имели совещание с группой лиц, принадлежащей к высшему петербургскому духовенству 5; там повторилось почти буквально то же, что и в Москве. С первых же слов враждебное, почти презрительное отношение к прочитанному, затем долгий разговор и горькие признания, почти покаяние.

— Устал, — сказал один из присутствовавших, — я устал, не могу, у меня на такие подвиги нет сил. Я, как утомлённая птица, думаю об одном — сесть и отдохнуть, а вы молоды, поработайте.

Из его слов вполне определённо выяснилось, что к высшему петербургскому духовенству обращаться совершенно безнадёжно. Для депутатов становилось очевидно, что придётся начать деятельность другими путями.


II


В феврале месяце в Москве произошло очень немноголюдное собрание христиан, на котором, совместно с прибывшими из Петербурга 6, было решено открыть деятельность Христианского братства борьбы и был выработан краткий проект программы Братства. Этот проект затем подвергся переработке в Петербурге, совместно с представителями г. Киева, и окончательная редакция его такова 7:

"Христианское братство борьбы имеет целью активное проведение в жизнь начал вселенского христианства. Эти начала, введённые историческим христианством в сферу индивидуальнойжизни, до сих пор не были сознательно положены в основу общественных отношений. В общественных отношениях до сих пор осталась не раскрытой"правда о земле", лежащая в самой сущности христианского учения. Раскрыть эту правду и действенно осуществлять вселенскую правду Богочеловечества во всемирно–историческом процессе и есть общая задача Братства. Своеобразие и исключительность настоящего исторического момента сами собою определяют ближайшие, частные задачи Братства, необходимо вытекающие из общей основной.

Эти задачи суть:

1. Борьба с самым безбожным проявлением светской власти — с самодержавием 8, кощунственно прикрывающимся авторитетом Церкви, терзающим народное тело и сковывающим все добрые силы общества.

2. Борьба с пассивным состоянием Церкви в отношении государственной власти, в результате чего Церковь идёт на служение самым низменным целям и явно кесарю предаёт Божье.

3. Утверждение в социально–экономических отношениях принципа христианской любви, содействующего переходу от индивидуально–правовой собственности к общественно–трудовой.

Братство призывает к совместной Господней работе всех верующих во Христа без различия исповеданий и национальностей ввиду того, что борьба с безбожной светской властью имеет смысл не только национальный, но и вселенский".

В период, когда вырабатывалась программа Братства, Святейший синод издал своё знаменитое послание 9, повторивши клевету о подкупе русских рабочих. Воззвание, с циничной откровенностью обнаружившее, до какого полицейско–охранительного состояния дошла видимая историческая Церковь или, точнее, её высшие представители. Не понять тех сил, которые двигали рабочими, когда с пением"Отче наш"они шли к царскому дворцу, позорно оклеветать великое освободительное движение, по силе самопожертвования и по громадности значения которому не было равного в мире, — это было каплей, которая, казалось, должна была переполнить чашу гнева Господня. Вавилонская блудница открыто готова была воссесть на престоле и творить мерзости до срока. А в народе уже начинался зловещий гул, как отзвук брошенной клеветы."Забастовщики"и"изменники" — становились равнозначащими словами. Необходимо было распространить в народе, особенно в городском, наиболее восприимчивом населении, ответ на воззвание Синода. Одним из наилучших средств для распространения этого ответа члены Братства сочли расклейку воззваний на улицах 10.

Воззвание было написано, город разделён на 10 участков. Ночью члены Братства отправились развешивать его по улицам 11.

На листках воззвания стоял большой чёрный крест, и составлено оно было в следующих выражениях:

"Православные христиане! Синод обратился к вам с увещанием не заводить в государстве смуты, не быть заодно с внутренними врагами и тем не служить японцам. Не таких слов ждали все истинно–православные люди в настоящее тяжёлое время. Кому неизвестно, какие грабительства и притеснения творят царские слуги. Они и ослабили Русскую землю, потому что измучили народ 12. А когда петербургские рабочие, с пением"Отче наш", шли умолять царя выслушать об их нуждах, в них стали стрелять солдаты и убили около 3000 человек и ранили более 5000 своих же братьев–христиан… И после этого Синод, забыв истинную Апостольскую Церковь, увещевает вас, а не тех, кто довёл вас до крайности, кто губит Русскую землю и зверски убивает наших братьев. В такие минуты все ждали, что Церковь возвысит свой голос против обезумевшей власти, забывшей, что Царь всех царей — Господь и что царская власть ниже воли Господней, подобно тому, как митрополит Филипп обличал царя Иоанна Грозного, измучившего народ опричниной". Дальше приводились слова свт. Филиппа 13.

Во время развески никто из Братства задержан не был.

На некоторых улицах воззвания провисели до следующего дня, и около них всё время толпился народ.

Перед Христианским братством борьбы с первых же шагов вставала громадная и бесконечно сложная задача, с одной стороны, дать религиозно–философское обоснование христианской общественности, с другой — от теории перейти к практике, воздействуя на духовенство, интеллигенцию и народ в указанном направлении. Эта задача усложнялась недостатком людей, ограниченностью денежных средств и массой технических затруднений; для того чтобы пропагандировать свои идеи среди широких слоёв населения, необходимо было обзавестись своей тайной типографией 14. Это стоило больших денег и связано было со всевозможными препятствиями. Покуда разрешался вопрос о типографии, Братство, не откладывая, приступило к формулировке теоретических начал своей деятельности.<…>15

Содержащее их обращение, называвшееся"О задачах Христианского братства борьбы", было разослано почти всем русским епископам и многим представителям духовенства в Москве, Петербурге, Киеве, Владимире, Воронеже, Тифлисе, Харькове и других городах.

Наконец, с большим трудом Братству удалось поставить свою небольшую типографию 16. Немедленно же было приступлено к изданию обращения к войскам, как самой спешной и неотложной задаче. Дело подвигалось довольно медленно, так как типография помещалась под Москвой. Кроме того, печатать нужно было не на машине, а ручным прессом, и в довершение всего физический труд, за недостатком людей, ложился на тех же, кто должен был быть литераторами, философами и богословами. Как бы то ни было, через некоторое время воззвание"К войскам"было напечатано в количестве 4000 экземпляров. Вот полный текст этого воззвания 17:

"Братья христиане!

Страшный и тяжёлый грех на вашей душе. По приказанию безбожной светской власти усмиряете вы"бунтовщиков", убиваете и мучаете их. Самое ужасное то, что, убивая своих братьев–христиан 18, вы не приносите покаяния, думаете, что поступаете хорошо."Это не наше дело, — говорите вы, — начальство велит, оно и ответит перед Богом, а мы обязаны слушаться". Не так говорили апостолы и святые мученики христианские, когда начальство заставляло их отрекаться от Христа и кланяться идолам. Не говорили они тогда: поклонимся, отречёмся — а там пускай начальство отвечает.

Господь Иисус Христос велел любить друг друга, велел молиться за врагов, как сам Он молился на кресте за распинавших Его. А вы теперь убиваете не только врагов своих на войне, но и друзей своих — рабочих и крестьян в городах и деревнях. Вам говорят — они бунтовщики, сами виноваты, заставляют стрелять и бить их. Но разве уж так виноваты голодные крестьяне, когда они берут хлеб у помещиков, проживающих в городе десятки тысяч рублей в год, или рабочие, не знающие отдыха, измученные работой, когда они просят прибавки жалования и сокращения рабочего времени? Почти все вы сами крестьяне, сами знаете, как тяжело жить и в деревне, и на фабрике, как и рад бы не бунтовать, да велит нужда. А если они и виноваты, то разве есть такая вина, за которую можно убивать людей? Вспомните, как воины хотели взять Иисуса Христа в Гефсиманском саду. Неужели эти воины были меньше виноваты, чем несчастные рабочие, просящие кусок хлеба? И вот когда апостол Пётр выхватил меч, чтобы зарубить нечестивых воинов, Господь сказал:"Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут".

"Начальство приказывает, — говорите вы, — а Господь велел слушаться начальства". Да, велел."Всякая душа властем предержащим да повинуется", — сказал апостол. Но нигде не сказал он, что начальства нужно слушаться больше, чем Бога. Вы должны слушаться начальства, но до тех пор, покуда это начальство не требует от вас противного воле Божией. Апостол знал, что такие случаи будут, и сказал верующим — если потребуют от вас противное вашей совести и закону Иисуса Христа, отвечайте:"Аще праведно есть пред Богом вас послушати, паче нежели Бога?", т. е. разве хорошо слушаться вас, начальников, больше, чем Бога, и не велел слушаться начальства, если оно требует безбожного дела. А разве убивать, хотя бы и бунтовщиков, — не безбожное дело? Кто выше — Бог или царь со своими слугами? Один у вас Господь — Царь Иисус Христос. И потому, если царь или слуги его велят делать то, что не велел Господь, — вы должны слушать Господа, ибо нельзя служить двум господам. Подумайте только, вдруг на землю пришёл бы Христос, стал бы учить, начальству не понравилось бы и оно приказало вам расстрелять Его. Кого бы вы послушались? Неужели царя земного, а не Царя Небесного? Но ведь Христос приходит на землю и теперь в виде голодных и обиженных людей. Вы не помогаете им, вы стреляете в них — вы стреляете в Христа 19. Вы отрекаетесь от Него. И Господь оттолкнёт вас и скажет:"Так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне". Страшный, великий грех — убивать людей, виноваты они или не виноваты, всё равно. Никто не имеет власти, кроме Бога, лишать человека жизни. Царь ослеп от своей власти и встал на Царя Небесного. Он велит вам нарушать святую заповедь"не убий"и велит убивать христиан. Вы не должны делать этого, не должны слушать начальников, если они требуют безбожного дела, не должны помогать царю отступнику. Должны служить одному Царю и Господину Иисусу Христу.

Вас будут безбожные слуги царские мучить и убивать — но блаженны те, кто примет страдания за Христа и за правду Его:"Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня; радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас". Без ропота умираете вы на войне за царя земного, ужели вы побоитесь умереть за Царя Небесного и под угрозами казней станете убивать своих братьев? Нет, ещё крепка в вас Христова вера. Не побоитесь вы мучителей и безбоязненно, по примеру великих служителей Христовых, смело скажете царским слугам, когда они будут заставлять вас стрелять в беззащитных бунтовщиков:"Господь не велит, не пойдём, — ибо все взявшие меч мечом погибнут"".

Воззвание"К войскам"было распространено по преимуществу среди петербургских войск, частью во Владимире и немного в Киеве. В общем разошлось до 3500 экземпляров.

Кроме того, было отпечатано в нескольких тысячах экземпляров обращение к крестьянам 20. Написано оно было в том же духе, как и обращение к войскам. В нём говорилось, что русский народ терпит все ужасы за грехи свои, но что недостаточно сказать:"грешен", а надо ещё и покаяться в своих грехах, а для этого прежде всего надо знать свой грех. На русском народе три греха: любовь к кесарю больше, чем к Богу, поглощение государством Церкви и война на Дальнем Востоке.

Братство затем считало важным ознакомить со своей программой возможно широкую часть интеллигенции. С этой целью было написано обращение"К обществу"и разбросано по ящикам для писем и газет в Москве, Петербурге, Киеве, Воронеже и др. городах.

В конце мая, с целью ознакомить во всех подробностях с задачами Братства, один из членов его предпринял поездку в некоторые провинциальные города, где читал рефераты о программе Братства. Представители крайних партий относились к программе Братства с большим интересом, признавая за ним большую потенциальную силу. Соглашались, что верующая часть народа, которая представляет большинство в настоящее время, только на религиозной почве и может присоединиться к освободительному движению.

За четыре месяца своего существования, с конца января до конца мая, Братству, несмотря на крайнюю малочисленность его членов, удалось выработать себе более или менее определённую практическую программу, по возможности ознакомить с нею духовенство и общество и через посредство печатных листков проникнуть в широкие народные массы. Но главная задача Братства — непосредственного, личного воздействия на народ — была не осуществлена. Между тем в одном из фабричных уездных городов началась грандиозная стачка 21. Случай выступить с проповедью христианской программы был чрезвычайно благоприятный, и Братство направило туда одного из своих членов для проповеди. Перед проповедником вставала истинно христианская задача пробудить в тех, кто боролся за личную жизнь, за личное благополучие, идею о борьбе ради правды Христовой. Превратить стачку за хлеб насущный в подвиг борьбы с теми, кто, эксплуатируя труд, оскверняет мир — этот Храм Господень, делая его домом торговли и вертепом разбойников.

Усилия одного лица, разумеется, не могли изменить характера всей стачки, но кое–чего в этом направлении удалось достигнуть. Представитель Братства не мог влиять на организованных рабочих и, разумеется, не старался влиять на те или другие резолюции — они нисколько не менялись бы от самого коренного, внутреннего изменения тех психологических мотивов, которые выдвигали эти требования. Против требований как таковых возражать было нечего, т. к. Братство всецело к ним присоединялось. Представитель Братства выступал как проповедник. В силу своих личных недостатков, слабости голоса, делавших его почти неслышным на воздухе, он не мог говорить перед большой аудиторией, но среди небольшого числа рабочих его слушали и понимали.

Содержание этих проповедей было приблизительно таково: жизнь рабочих, голодная, беспросветная, в грязи, нищете, бесправии, — это сплошное вековечное страданье. Человек, истинный храм Божий, превращён в бездушную машину. Безбожные сытые люди воруют его труд и затаптывают душу его в грязь, оскверняется человек, а вместе с тем оскверняется, уродуется и великий храм Христов. Не за улучшение своего положения, не за личную счастливую жизнь должны бороться забастовщики, а во имя Христово, как на святой подвиг, мученически должны они идти на защиту опозоренного Христа. Своими мучениями в течение десятков лет они выстрадали себе право изгонять торгующих из Храма.

Во время таких речей, когда за гулом, доносившимся с улицы, было плохо слышно, рабочие иногда брали говорившего к себе на руки, чтобы яснее долетали слова, многие крестились, а бывало, что и становились на колени…

Опыт этот с наглядностью показал, какая бесконечная религиозная энергия хранится в простом народе. Братству представлялось неотложно важным немедленно же направить проповедников и в другие места. Недостаток людей связывал по рукам, ибо дальше словесного сочувствия религиозно настроенные люди не шли, и Братство, в смысле количества активных деятелей, не увеличивалось. С большим трудом одному из членов Братства удалось направиться в Курскую губернию, где он и провёл около двух недель, переходя из деревни в деревню. Речь всюду была одна: народ должен стать свободен от цепей, но он должен освобождаться от них во имя свободы Христовой, и тогда не безумная ненависть, а великая любовь загорится в сердцах тех, кто борется за свободу; и если теперь всё‑таки так много правды несут те, кто борется за освобождение народа, то какая же великая сила, непреодолимая мощь была бы в борьбе, когда она совершалась бы во имя свободы Христовой. Слушатели относились в начале речи недоверчиво, даже враждебно, но всегда заинтересовывались, дослушивали до конца, совершенно меняли отношение и говорили:

— Чудной человек, — откуда ты такой взялся, помоги тебе Бог.

При этом иногда давали деньги: помяни за упокой. На одной железнодорожной станции, когда путешествие было почти окончено, член Братства был избит ломовым извозчиком. Это произошло во время разговора с железнодорожными служащими. Стоящий вблизи извозчик, до которого доносились только обрывки слов, вдруг бегом подбежал к говорившему и несколько раз ударил его кулаком в грудь. Это был единственный случай явной ненависти, и то больше по недоразумению.


О деятельности Братства с осени по многим причинам покуда говорить не приходится, но уж из того беглого обзора, который мы дали здесь в общих чертах, намечается характер деятельности Братства. Эта деятельность, конечно, покудова не подлежит оценке: перед нами лишь первые робкие шаги. Да и, признаюсь, я лично слишком сочувствую Братству, чтобы сохранить беспристрастность в оценке его деятельности. Несомненно одно: Братство встало на новую, самостоятельную дорогу — и в этом его неоспоримая заслуга. К нему в нелегальной литературе пытались применить термин"христианский социализм"22 — но самого беглого знакомства с деятельностью и программой Братства достаточно, чтобы увидать, как не подходит к нему это определение. В центре всего для Братства стоит Христос. Вселенская Церковь — вот то, к чему стремится оно в каждом своём политическом действии, таким образом, не во внешних условиях полагает Братство всё значение и силу прогресса. Идея Богочеловечества, чуждая тому, что привыкли разуметь под"христианским социализмом", положена в основу деятельности Братства.

Особенно важно и знаменательно появление такой организации в наше время ещё вот почему. За последнее время среди духовенства замечается несомненное брожение, пробуждается долго спавшая религиозная совесть, является потребность искупить тяжёлые, многолетние грехи. Духовенство хочет идти и ищет дороги. Но в нём слышно много слабости и робости. Его пугает то, к чему внутренне обязывает совесть. В такой момент велик соблазн принять"ни холодное, ни горячее"христианство как более"лёгкое", как ближайший переход от долгого сна. Умеренное, безжизненное"фельетонное"христианство, без подлинного религиозного вдохновения, уже начинает душить своей мёртвою рукой начавшееся движение, представители его уже готовят удобный склеп, где могла бы спокойно уснуть встрепенувшаяся было христианская совесть. Вот потому так и важно, что раздался наконец дерзновенный, горячий голос христиан. От такого голоса все настолько отвыкли, что он кажется почти безумным. Ведь в чём угодно можно упрекать Братство, но про него никто не скажет, что оно ни холодное, ни горячее.

Может быть, в его взглядах и деятельности есть частные ошибки и заблуждения — слишком великая задача встала перед горстью людей, — но в том огне, который загорелся в этих людях, несомненный залог великой, подлинной, грядущей огненной правды.



ПРОЕКТ КРАТКОЙ ПРОГРАММЫ

ХРИСТИАНСКОГО БРАТСТВА БОРЬБЫ


I. ВВЕДЕНИЕ


1) В основу всех человеческих отношений должны быть положены Христова любовь и Христова свобода 23.

2) Идеал полной и всецелой правды людских отношений не должен полагаться только в будущее, как это делается рабочими партиями, а осуществляться теперь же, немедленно, всеми верующими во Христа. Вся правда должна теперь же быть реализована среди верующих, но верующими будут не все.

3) Христиане совершенно не принимают того количественного представления о прогрессе, которое господствует в современном мировоззрении, по которому благополучие и обеспеченность, являющиеся теперь достоянием некоторых, по достижении цели станут достоянием всех, и тогда настанет Царство всеобщего благоденствия.

4) Христиане имеют своё представление о прогрессе, коренным образом отличающееся от мирского. Этот прогресс — качественный, идущий вглубь, а не вширь. Количественное развитие его является чем‑то производным и обусловливается развитием качественным.

5) Реализация полной правды в жизни верующих есть необходимый момент этого христианского прогресса. Она послужит началом той окончательной дифференциации, той последней и обязательной борьбы зла с добром, о которой говорится в Апокалипсисе.

6) Всеобщего благополучия, по глубочайшей вере христианской, на этой земле никогда не будет 24. Всеобщего благополучия никакой социализм дать не может, ибо никакой социализм не властен над законами природы, из которых наиболее неустранимый и наиболее беспощадный — закон смерти.

7) Христианство идёт по пути преображения слепых и мёртвых законов природы в благодатный строй Царствия Божия 25, и, по вере христианской,"Последний же враг истребится — смерть"(1 Кор. 15, 26). В пределах истории последняя цель христиан — это явление"жены, облечённой в солнце"(Отк. 12, 1). Церковь откроется верующим как Невеста Христова, готовящаяся к браку Господином своим.

8) После этого — начало уже вечного царствования Христова на новой земле и под новыми небесами (2 Пет. 3, 13). Это и есть окончательная, за пределы истории выходящая цель христианского прогресса.

9) Христианский прогресс есть процесс богочеловеческий. Действует и Бог, и человек. Человек свободно совершает работу Господню, а Господь подаёт ему нужную силу и указывает, что нужно делать и как. Поэтому христианский прогресс есть дело и человека 26. Его усилиями, его свободной сыновней работой человечество приближается к своей запредельной цели.

10) Пришло время сознательно послужить этому приближению. Ибо"время близко" — мы вступаем в окончательный, апокалиптический период всемирной истории. Это говорил уже Достоевский. Об этом недавно во всеуслышание сказал Вл. Соловьёв, неясным предчувствием и тревогой об этом полны все движения нашего времени и вся современная литература, отражавшая их.

11) На теперешнем поколении лежит колоссальная задача найти конкретные пути осуществления полной правды в жизни верующих и тем при содействии Духа Святого положить начало концу — концу господства зла и смерти 27.

12) Одним из безусловно необходимых путей к этому является создание христианской общественности, выработка и нахождение форм христианского общественного служения. Последнее предполагает наличность определённой и конкретной практической программы. Дальше сказано, как рисуется эта программа Христианскому братству борьбы.


II. ЧАСТЬ ОБЩАЯ


1) У всякой практической программы должен быть непременно конечный и окончательный идеал. Только он может дать цельность, последовательность и единство разнородной в своих частях программе, и только он может объединить различные действия различных лиц, ставя и указывая им единую цель.

2) Для Братства таким идеалом всех человеческих отношений (в частности, политических, общественных и экономических) является Церковь. В ней одной возможна полная реализация свободы Христовой, т. е. свободы от всего внешнего, и реализация полной Христовой любви. А действительное осуществление свободы любви есть полная правда человеческой жизни.

3) В Церкви Христовой должна быть воплощена вся полнота истины. Поэтому всякое человеческое учение, всякое человеческое действие или переживание, в котором содержится хотя крупица истины, в Церкви должны быть превзойдены. В осуществлённом виде, в живой наличной деятельности в Церкви, всегда должно быть больше, чем даже то, что справедливо намечается в самых крайних запросах и требованиях (а не в осуществлённом виде) у различных направлений, партий и отдельных людей.

4) Поэтому, в частности, вся та правда, которая находится в представлении анархистов о государственном строе или в представлении социалистов об экономическом, должна быть реализована в Церкви 28.

5) Всякая власть одного человека над другим, покоящаяся на чём‑либо внешнем (на богатстве, происхождении, традиции, внешнем авторитете и т. д.), с христианской точки зрения, является безусловно недолжной и недопустимой и потому в церковной жизни подлежит полному упразднению. В христианских общинах должен быть осуществлён полный идеал безвластия 29. Отношения между членами общин должны определяться исключительно внутренними, глубочайшими, Богом заложенными, индивидуальными свойствами и теми дарами Духа Святого, который будет излит от Бога на верующих.

а) Этим самым внутри общин должны уничтожаться и все тёмные следствия государственной жизни. Должны уничтожиться суды и тюрьмы и какое‑нибудь участие в войне. Продолжая жить в государстве, верующие будут исполнять лишь те требования, которые не противоречат их вере 30, и потому они должны навсегда и безусловно отказываться от несения воинской повинности.

б) Управление всеми делами общины должно основываться на принципе выборности. В выборах реализуется основная черта общинной жизни — общение. Священнослужители всех степеней — через выборы в свободном согласии всех членов общин — будут находить необходимую основу для своего пастырского служения.

6) Богослужение в христианских общинах должно определяться непосредственным вдохновением и свободным религиозным творчеством 31.

а) Оно должно приблизиться к жизни, так чтобы жизнь верующих со всеми запросами, со всеми глубочайшими и задушевными стремлениями литургически в нём отражалась, находила бы в нём высшее освящение и оправдание. Богослужение должно проникнуться жизнью для того, чтобы вся жизнь стала молитвою.

б) Подлинное общение в молитвах должно повести к тому, что в церковных общинах должны ощутительно проявиться дары Духа Святого, дар чудес, дар пророчеств и живые новые откровения 32.

в) В этой атмосфере художественные силы верующих развернутся на полной свободе во всю свою ширь и жизнь верующих облечётся в новую, ещё невиданную миром красоту.

7) Находя своё высшее выражение в общении молитв 33, единство и единение верующих должно осуществляться и в полном общении имуществ. Всякая частная собственность у верующих должна быть превзойдена. Внутренне от неё освободившись, верующие должны жить в полном общении, владея всем сообща 34.

Для полного общения необходимо:

а) Чтобы земля, переставши быть чьей‑нибудь, стала Господней и по возможности пользование ею было предоставлено всякому, кто пожелает вложить в неё личный труд или поработать на ней совместно с семьёй или с своими товарищами 35.

б) Чтобы все прочие орудия производства в виде фабрик и различных промышленных, ремесленных и торговых заведений находились в распоряжении всей общины.

в) Чтобы уничтожена была в среде верующих навсегда и совсем эксплуатация одними труда и рабочей силы других. Должно быть общение и в труде, труд — стать общим во исполнение слов апостола:"Кто не хочет трудиться, тот и не ешь"(2 Фес. 3, 10), справедливым, т. е. сообразоваться с природными задатками и наличными силами всех, на кого он будет возлагаться, ирелигиозным, т. е. для верующих труд должен быть не эмпирическим общественным занятием, а работой Господней, производимой с молитвой и религиозным одушевлением 36.

г) Чтобы все результаты совместного и общего труда — все продукты производства — стали общими, т. е. распределялись любовно и справедливо 37,"смотря по нужде каждого"(Деян. 2, 45)."Чтобы была равномерность"(2 Кор. 8, 13–14).


III. ЧАСТЬ СПЕЦИАЛЬНАЯ

А. Программа церковная


1) Установление выборного начала при замещении всех должностных лиц в Церкви. Выборными должны быть: епископы, священники, диаконы и весь причт 38.

2) Выборы должны производиться всеми верующими. Всеобщность выборов требуется: а) свободой, ибо только при всеобщности выборов будут устранены все внешние влияния, при посредстве которых ответственные должности руководителей в Церкви занимаются совершенно неподходящими людьми; б) любовью, которая открывает, что самый последний прихожанин такой же член Церкви и такой же сын Божий, как и все остальные.

3) Епископы могут избираться только из священников. Священники же, диаконы и другие лица причта выбираются из всех верующих. Причём монахи всех степеней не имеют никакихпреимуществ пред другими верующими. Они избираются на совершенно равных правах со всеми мирянами.

4) Относительно священников и диаконов выборное начало должно вступать в действие постепенно, выбывший за смертью или по другим причинам замещается уже не назначением, а выборами. Что же касается епископов, то все они теперь же должны быть удалены со своих мест на покой, во исполнение точных слов предписания апостольского:"Аще который епископ, мирских начальников употребив, чрез них получает епископскую в Церкви власть, да будет извержен и отлучен и все сообщающиеся с ним"(Прав. 30).

На освободившиеся кафедры епископов должны быть произведены соединёнными усилиями всего духовенства и всех верующих епархии — новый епископ из священников или монахов, заявивших себя истинными служителями Христовыми, или даже прежний епископ, если он занимал должность с честью, может быть переизбран 39.

5) В соответствии с введением выборного начала должно быть совершенно реформировано дело духовного образования. Все существующие школы, от высших до низших, должны быть уничтожены или же превращены в светские — никакого специального отношения к подготовке пастырей не имеющие.

Для избранных же священников и диаконов должны быть открыты годичные курсы, приноровленные к специальной подготовке для пастырского служения.

6) Необходимо немедленное уничтожение духовной цензуры и предоставление полной свободы всякому желающему устно и письменно проповедовать и распространять свои религиозные взгляды.

7) Материальная сторона обеспечения духовенства переходит всецело в руки прихода. С государством должны быть порваны все связи, которые налагают какие‑нибудь внешние обязательства и мешают внутренней свободе действия, и, таким образом, проведено полное отделение Церкви от государства. Это отделение выражается:

а) В отказе от какого бы то ни было покровительства государственной власти 40. Церковь должна потребовать, чтобы отменены были все карательные законы за так называемые религиозные преступления.

б) В отказе от принятия Церковью присяги у отбывающих воинскую повинность, поступающих на высшую и государственную службу, а также отказ от принятия присяги в суде. Для верующих присяга излишня, ибо они и без того лгать не могут, а для неверующих она — кощунство.

в) В отделении Церкви от школы. Своё религиозное воспитание подрастающие поколения должны получать в храме, и воспитание это должно быть свободным, не связанным ни с каким принуждением.

8) Все монастырские имущества должны перейти в руки всей Церкви. При монастырях должно быть оставлено самое необходимое. Содержаться все монахи должны своим личным трудом. Эти имущества идут: а) на построение новых храмов во всех местах России, где это необходимо; б) на обеспечение приходской общинной жизни; в) оставшийся излишек — на народное образование и на дела общественной благотворительности. Кроме того, все дальнейшие пожертвования в монастыри должны отдаваться всей Церкви 41.

9) Для проведения всего этого в жизнь должен быть созван всероссийский Церковный собор как из представителей духовенства, так и из представителей мирян (с правом решающего голоса).

а) Все заседания Собора должны быть открытыми для всех желающих.

б) Подробный отчёт каждого заседания должен печататься в специальных, бесплатных изданиях, которые могут получаться каждым желающим на месте (т. е. в том городе, где Собор будет происходить) и во всех городах и деревнях России.

в) Серия заседаний по одному вопросу должна быть отделена от другой серии по другому вопросу некоторым промежутком времени, для того чтобы поднятые в прошлом заседании вопросы и постановления по ним могли быть обсуждены печатью.

г) Во всё продолжение совещаний каждым желающим может быть подано заявление или своё мнение по поводу обсуждаемых вопросов, для чего избираются из состава присутствующих на Соборе особые комиссии.

10) Созванию Собора должны предшествовать разнообразные подготовительные работы: а) организация на местах епархиальных съездов, при участии мирян, с правом решающего голоса; б) обсуждение всех вопросов, подлежащих рассмотрению Собора, в печати и т. д. 42


Б. Программа политическая


1) Стоя по отношению к верующим на точке безусловного идеала, долженствующего быть воплощённым теперь же немедленно, Братство по отношению к неверующим или иначе верующим будет предъявлять требования в виде программы–минимума.

2) Эта программа в узком смысле практическая, определяется взаимоотношением безусловных христианских норм с изменчивыми условиями данного момента и данного места, а потому и программа будет подвижной и будет принимать новые формы в зависимости от достигнутых результатов.

3) Её содержание будет определяться реальными нуждами и потребностями живущего теперь поколения, и потому Братство по отношению к находящимся вне Церкви будет всегда стоять на почве так называемой реальной политики. В данный момент эта программа такова:

4) Ввиду отсутствия в настоящее время правительства, сколько‑нибудь гарантирующего выполнение назревших и неотложных нужд всей страны, Братство считает необходимым немедленный созыв Учредительного собрания, обладающего полнотой суверенной власти.

5) Выборы в Учредительное собрание должны производиться на основах всеобщего (без различия вероисповедания, национальности и пола) и равного избирательного права с прямой и закрытой подачей голосов. Пропорциональное представительство для обеспечения прав меньшинства.

6) В Учредительном собрании Братство считает нужным отстаивать демократическую республику. Со своей точки зрения, Братство мотивирует это религиозной необходимостью в корне уничтожить в народе языческое отношение к власти, к царю как помазаннику Божию 43. Такое отношение Братство считает одним из основных грехов русского народа и одной из главных причин паралича Церкви.

7) В соответствии с основной реформой государственного строя необходимы:

а) амнистия всех без исключения пострадавших за политические и религиозные убеждения (аграрные волнения, беспорядки в войсках и т. д.);

б) немедленная отмена всех ограничительных узаконений и снятие военного положения со всех мест, где оно ещё сохранилось;

в) учреждение независимого гласного суда, равного для всех, с несменяемыми судьями, немедленная отмена смертной казни;

г) неприкосновенность личности, жилищ, почтовой корреспонденции, свобода совести, слова, печати, собраний, союзов, стачек, право петиции;

д) реформы местного и городского самоуправления на основах всеобщего избирательного права;

е) признание за отдельными нациями права на самоопределение;

ж) введение всеобщего бесплатного и обязательного народного образования.


В. Программа экономическая


1) Проповедуя и осуществляя среди верующих полное уничтожение частной собственности и переход к общему и любовному владению землей и орудиями и продуктами производства, Братство, как и в области политической, по отношению к неверующим предъявляет экономическую программу–минимум, составленную по тем же соображениям.

Эта программа такова:

а) реформа всей налоговой системы, в смысле развития прямых налогов на счёт косвенных, и установление прогрессивного подоходного и поимущественного обложения;

б) переход всех земель государственных, удельных, кабинетских, монастырских, церковных и частновладельческих в собственность всего народа и в распоряжение демократически организованных сельских общин, территориальных союзов общин, на началах уравнительного пользования;

в) введение восьмичасового рабочего дня и широкое развитие фабричного законодательства; установление минимума заработной платы, государственное страхование — на началах самоуправления страхуемых. Законодательная охрана труда во всех отраслях производства. Гигиеническая обстановка труда. Выборность фабричных инспекторов. Профессиональная организация рабочих и участие профессиональных союзов в установлении внутреннего распорядка фабрик.



КОММЕНТАРИИ


1 "При охватившем теперь всех смятении умов от страшных и грозных в жизни страны явлений<…>, невольно взор общества обратился туда, откуда издавна Русь привыкла ожидать и получать утешение, вразумление, успокоение<…>Разумеем голос церкви Божией в лице церковных учителей и молитвенников–пастырей<…>Но они молчали… Посмотрели кругом, да мало и нашли добрых‑то пастырей, учительных и заботливых о своей пастве"(Феодор (Поздеевский), сщмч. Указ. соч. С. 109)."Духовенство, наравне с другими, оказалось неподготовленным к надлежащему руководству народом в потоке нахлынувших грозных событий"(Пётр Альбицкий, свящ. Христианство и социализм. Нижний Новгород, 1907. С. 113).

2 Это был единственный способ погасить зверские инстинкты освободительного движения и удержать народ от превращения в беспощадное стадо. Вправе ли церковный люд считать себя непричастным к творящимся в стране беззакониям? Как можно было умыть руки и оставить без духовной поддержки справедливые требования угнетённых? Достойны ли звания пастырей бросившие братьев, ищущих правды и пошедших за неё под пули? Велика вина Российской Церкви в крови революции и ужасах гражданской войны."Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь её солёною?"(Мф. 5, 13)."Чем святилась бы земля, если бы Церковь утратила свою святость?"(Хомяков А. Церковь одна. 3)."Только духовный слепец может не понимать, что именно оземленённость общества довела Россию до катастрофы 1917 года"(Владимир (Иким), митр. Слово в субботу по Рождестве Христовом // Слова на Двунадесятые и Великие праздники. М., 1999).

3 Подробности встречи с еп. Антонием (Флоренсовым) изложены в романе–исповеди"Антихрист"(Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. М., 2008. С. 97–106); там же цитируется"Воззвание к епископам":"Ужели теперь, в минуту почти открытого дьявольского искушения, ни в ком из русских епископов не найдётся дерзновение древних святителей, и вновь над страдающей землёй пронесётся отзвук поцелуя Иуды Предателя, а вавилонская блудница вновь воссядет на престоле, до срока творить мерзости, переполняя чашу гнева Господня?<…>Духовенство пред Богом обязано принять определённое решительное участие в начавшемся движении и стараться направить его туда, куда велит им их пастырский долг. Над всей Россией нависла грозовая туча, слышатся приближающиеся раскаты грома и наступает мучительное молчание. И вот, в это время пусть раздастся безбоязненный голос истинных служителей Христа. Пусть появится окружное послание епископов из святынь, чтимых народом. Пусть раскатятся по всей земле святые призывы, и всё доброе в народе, почуя Христа, шевельнётся, стряхнёт с себя путы Зверя, освободится от давящей петли, и тогда народ, уже церковный народ, начнёт новое великое делание на спасение всего мира, которое будет указано Духом Святым.<…>О Господи Христе, отыми робость из сердца служителей Твоих и дай нам смелость и дерзновение возлюбить Тебя делом и исповедать Святое Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь".

4 Обличать безумную власть — долг Церкви и прежде всего архипастырей. Так поступал свт. Тихон в посланиях от 19 января, 18 марта и 7 ноября 1918. Животный страх, недостойный христианина, не позволял это делать потом, а сейчас о святой обязанности тактично забыли…

5 Налицо аналогия с последовавшей спустя две недели (14 февраля) встречей"группы 32–х"с митр. Антонием (Вадковским) и родившейся в результате первой её запиской, имевшей много общего с требованиями Братства. Таким образом, участники ХББ первыми заставили задуматься иерархов о возрождении истинно церковной жизни и сдвинули их с мёртвой точки.

6 Подразумеваются Ельчанинов, А. С. Глинка (Волжский) и о. Константин Аггеев; далее — С. Н. Булгаков.

7 Как установил Колеров, краткую программу ХББ выпустило не только как часть машинописного обращения"К обществу", но и в виде рукописной листовки (Исследования по истории русской мысли. 2001/2002. М., 2002. С. 56, 65). Текст под заглавием"Верующие против самодержавия"перепечатали: Вперёд. Женева. 1905. 10 марта. N 11. С. 11; Революционная Россия. 1905. 15 марта. N 61. С. 9. Объявили о возникновении"среди передовой части столичной интеллигенции, профессоров духовной академии, преподавателей семинарий и городского духовенства"ХББ и перечислили его главные задачи газета"Русь"(1905. 28 марта. N 79. С. 3), журналы"Миссионерское обозрение"и"Неделя".

8 "…Правление отеческое (imperium paternale), при котором подданные, как несовершеннолетние, неспособные различать, что для них на деле полезно, а что вредно, принуждены оставаться сугубо пассивными, ожидая от главы государства суждения о том, как им надлежит быть счастливыми, и предоставляя это суждение его милостивому соизволению, — такое правление есть величайший деспотизм, какой только можно себе представить (такое устройство, при котором уничтожается всякая свобода подданных, не имеющих в таком случае никаких прав)"(Кант И. Сочинения на нем. и рус. яз. Т. 1. М., 1994. С. 285).

9 Ни единого слова жалости, простого сочувствия к невинно убиенным в послании Синода от 14 января 1905, подписанном"смиренными"митр. Антонием (Вадковским), Владимиром (Богоявленским), Флавианом (Городецким), архиеп. Николаем (Налимовым) и еп. Климентом (Верниковским), не прозвучало. Люди русские,"подкупленные иноземными врагами отечества", обвинялись в том, что"решились скопом и насилием добиваться своих будто бы попранных прав, причинили множество беспокойств и волнений мирным жителям, многих оставили без куска хлеба, а иных из своих собратий привели к напрасной смерти", чем причинили"тяжкое горе Венценосному Вождю", который"неусыпно заботится об облегчении тяжкой их доли". Такой лжи и мерзости на"святейшем"месте православные со времён раскола не видели, такого глумления над расстрелянными и лизоблюдства перед убийцами не у всяких язычников сыщешь. С тех пор подломилась в народе вера во Святую Церковь и участь новомучеников решилась — кровью своей платили они за грехи обезумевших синодалов, предавших паству и отрёкшихся от Христа.

10 К тому же склонялся М. А. Новосёлов и 17 января 1905 писал:"За отсутствием у нас, к сожалению, истинного русского органа<…>приходится изобретать другие способы проведения в сознание общества трезвых идей"(ОР РГБ. Ф. 265, к. 195, ед. хр. 26, л. 1).

11 17 февраля пристав 1–го уч. Мещанской части препроводил в Московское охранное отделение экземпляр воззвания к православным христианам,"обнаруженный наклеенным в 3 часа ночи на фасаде дома Рождественского монастыря по 4–й Мещанской улице". В этот день листовку находили приставы по всей Москве: на телефонном столбе по Красноказарменной ул. напротив Московского военного училища (3 уч. Лефортовской ч.); на заборе владения Лиснера по Кузнецкой ул. (1 уч. Пятницкой ч.); в 6 ч. 20 минут на заборе владения Генералова по Лялину пер. (2 уч. Яузской ч.); на ограде храма Вознесения по Вознесенской ул. и стене д. Озеровой по Гороховской ул. (1 уч. Басманной ч.); в 5.00 в Болвановском пер. на заборе д. Бахрушина, а в 6.30 на заборе владения Трофимова по Шморовой наб. (2 уч. Пятницкой ч.); на Шаболовке и Малой Серпуховской (2 уч. Якиманской ч.); в 8 утра на воротах д. Герасимова по Александровской ул. (3 уч. Сущёвской ч.); на ограде храма свт. Николая в Курницком пер.; на улицах Сущёвской и 3–й Мещанской (ГАРФ. Ф. 63, оп. 25, д. 30, т. 4 (1), л. 18–75). Таким образом, документы обличают подхваченную Е. В. Ивановой клевету мемуариста:"Клеили где придётся, — где меньше было риска быть захваченными<…>в укромных местах"(Вишняк. С. 99).

12 "Причина переживаемой нами смуты заключается не в ослаблении государственного начала, а наоборот, в чрезмерном развитии этого начала и в запоздании с его стороны уступок в пользу законных требований начал личного и общественного"(Завитневич В. О восстановлении соборности в Русской Церкви // Церковный вестник. 1905. N 14).

13 Завершал листовку призыв:"Православные христиане! Перед вторым пришествием, по слову Божию,"мерзость и запустение станет на святом месте", т. е. большая часть Церкви христианской предастся в руки Антихриста. Воззвание Синода, поддерживающее мучителей христианского народа, свидетельствует, что время близко! Так не искушайтесь же воззванием Синода, ибо на нём явная печать Антихриста!"Перепечатано: Вперёд. Женева. 1905. 10 марта. N 11. С. 11; Революционная Россия. 1905. 15 марта. N 61. С. 9.

14 2 апреля 1905 Эрн писал Ельчанинову:"После твоего отъезда у нас довольно много событий. 1) От Морозовой получили средства и будем получать. 2) Технически наконец устроились. 3) Во Владимире объявилась целая компания, которая просит приехать, чтобы устроить там отделение. 4) Совокупно с ней Рачинский, Духовная Академия, и наша компания открывает Религиозно–философское общество памяти Соловьёва — где выступит с целым рядом рефератов на общественные темы, прения, широкий доступ публики. Уже есть духовенство, рабочие–радикалы и профессора. Пока всё на частных квартирах и параллельно с этим пойдут хлопоты об официальном разрешении". А вскоре продолжал:"У нас дела пошли совсем не дурно. Изготовили несколько важных вещей и сейчас заняты их мультиплицированием посредством ми–ми и ти–ти [мимеографа и типографских оттисков]. При первом удобном случае вышлем"(ВГ. N 12, 13).

15 Далее пространно цитировалась работа"О задачах ХББ", с целью представить"центральное положение этой теории".

16 "Эрн<…>рассказывал, как в студенческие годы в Москве он соединился с друзьями<…>Они наняли сарай, где работали и спали на дощатом полу с большими щелями. Там он страшно разболелся и нажил себе хронический нефрит"(Иванова Л. В. Воспоминания. М., 1992. С. 51).

17 Текст идентичен оригиналу листовки (ОР РГБ. Ф. 305, к. 6, ед. хр. 56, л. 5); перепечатано: Освобождение. 1905. N 73. 6 июля. С. 391.

18 "Людей убивают, христиан терзают. Жалко, невыносимо… Но другое, братья и сёстры, другое ужаснее. Христиане убивают, христиане терзают, христиане православные проливают кровь повсюду"(Флоренский П. Вопль крови).

19 "Иль вы не понимаете, что это вновь и вновь Христа расстреливают и вешают, и бьют и оскверняют? Не понимаете, что каждый выстрел направлен в тело Христово?"(Там же).

20 "Обращение к крестьянам"цитирует Айвазов (Миссионерское обозрение. 1905. N 13. С. 606–607), в частности, призывы"не служить царской власти, богохульно называющейся самодержавной, не идти на войну и не усмирять бунтовщиков, не убивать японцев, а молиться за них, как за врагов", свидетельствуя,"что пропаганда таких идей широко развилась в наших войсках на Дальнем Востоке". По свидетельству Скворцова (Там же. С. 1459), обращение начиналось с обычных"Во имя Отца…"и"Братья христиане", рисовало картину страшных бедствий, переживаемых отечеством (ужасы внутренней и внешней войны), а затем автор вопрошал:"За какие же грехи Господь разгневался на землю Русскую?"и отвечал так:"Три великих греха лежат на русском народе, и покудова православные не покаются в этих грехах, не окончатся беды на Руси. Первый, самый страшный грех, это то, что мы служим двум господам — Богу и царю, и что царя почитаем самодержавным. Второй грех — в заблуждении Церкви, признающей главой царя и забывшей заветы святителей, обличавших неправедных владык, забывшей правду Божию, повелевающую кротостью и любовью увещевать заблудших, а не полицейским насилием". Третий грех — неправедная война на Дальнем Востоке. Далее следовал призыв"очиститься от этих грехов, открыто и безбоязненно заявить, что мы не признаём за царём–человеком неограниченной самодержавной власти, отказываемся убивать врагов своих и чужих, обещаемся помнить, что одна глава Церкви — Христос". Скворцов в своеобразных выражениях признавал огромное влияние обращения на душу простолюдина.

21 Забастовка в Иваново–Вознесенске продолжалась с 12 мая по конец июня 1905 и управлялась большевиками; основные требования рабочих: 8–часовой рабочий день, повышение зарплаты, свобода печати и собраний.

22 "Самое понятие"христианский социализм" — такая же бессмыслица, как сухая вода или мокрый огонь"(Валентин Свенцицкий, свящ. Письма о социализме. Ч. 1 // Церковные ведомости. 1919. N 6);"такое же недоразумение, как австрийская монархия: это есть contradictio in adjecto"(Гиляров–Платонов Н. Указ. соч. С. 290);"противоестественное сочетание понятий"(Иоанн Восторгов, прот. Полное собр. соч. Т. 5. Ч. 1. М., 1913. С. 329).

23 Эти слова повторил В. И. Экземплярский в книге"Евангелие и общественная жизнь"(Киев, 1913. С. 47):"И не трудно назвать основные евангельские начала для всяких общественных отношений: начала эти — свобода и любовь.<…>Всякая общественная форма настолько может быть принимаема христианством, насколько она не угашает духа свободного развития личности". Ср.:"Основными стихиями общинной жизни, камнями, на которых держится и опирается всё, являются стихии Любви и стихии Свободы. И общение имущества как одна из сторон общинной жизни должна быть проникнута теми же стихиями — и в высшем единстве примирять полную любовь<…>и с безусловной свободой"(Эрн В. Христианское отношение к собственности. Гл. 2. IV). См. также: Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. VII.1; VIII.4–5; III.1; XIV.3 (далее — ОСК).

24 "Задача или идеал христианства вовсе не благоденствие земное — такого обетования и не было, а совершенство<…>Идеал на земле недостижимый, но в достижении которого, то есть в стремлении к его достижению — весь смысл<…>земного бытия. Ищите не земного благополучия, ищите прежде всего Царствия Божия и правды его, а остальное приложится"(Аксаков И. Указ. соч. С. 804). См. также: ОСК. IV.5.

25 См.: ОСК. I.2.

26 См.: ОСК. I.2; VIII.5.

27 См.: ОСК. I.3; VIII.4.

28 Церковь не должна отказываться от помощи всех людей, в т. ч. тех,"которые, хотя бы и не ведая Христа, осуществляют дело любви Христовой на земле.<…>Должна признавать и освящать всё то положительное, ценное и истинное, что есть в программах отдельных политических и общественных партий, отделяя зерно от мякины"(Трубецкой Е. Церковь и современное общественное движение // Право. 1905. N 15. С. 1173). См. прим. 236, 603, 637.

29 "Основная черта и Церкви, и общины характеризуется лучше всего отрицательно — это не учреждение.<…>Их строй определяется не извне,<…>а только изнутри, постоянно творчески возникая и изменяясь. Отсюда вытекает"безвластность"этих социальных типов: ведь всякая власть опирается<…>на некоторый авторитет и неразложимо связана с моментом принуждения. Отсутствие внешнего авторитета, поэтому, ведёт к полному"равноправию"и всех членов Церкви, и всех членов земельной общины.<…>Только наличность высших начал предохраняет эту"аморфность"и"безвластие"от вырождения в хаос и своеволие. Суть дела не в отрицании власти, порядка, организации, а перерождении их из чего‑то внешнего во внутреннее, в замене мозаического характера жизни органическим.<…>Свой"социализм"они противопоставляли государственничеству западноевропейской мысли, равно и абсолютно–монархического, и конституционно–демократического типов.<…>И во всех случаях выразительно подчёркивалось, что все отвергаемые взгляды страдают одним неисходным недостатком — искажением идеи личности, урезыванием её свободы, угашением её значения как творческого начала"(Флоровский Г. Христианство и цивилизация. СПб., 2005. С. 94–95). Ср. слова Е. Трубецкого:"Идеал Царствия Божия не теократичен, а анархичен, ибо вместе с миром в нём окончательно исчезает всякая мирская власть"(О религии Льва Толстого. М., 1912. С. 61).

30 См.: ОСК. III.5.

31 П. П. Кудрявцев на Предсоборном Совете летом 1917 говорил:"Мы в церковной области не привыкли к творчеству. В течение веков мы главным образом хранили то, что получили… Однако Господь ждёт от нас не только сохранения, но и преумножения дарованных Им талантов… Будет у нас подлинно религиозное одушевление — тогда не механически, а органически обновится наше богослужение"(Цит. по: Балашов Н., прот. На пути к литургическому возрождению. М., 2001. С. 127–128).

32 "Дары Духа Святого проявляются лишь там, где существует встречное движение человеческого сердца, покаянно устремлённого к правде Божией"(ОСК. VIII.5).

33 "Так же как каждый из нас требует молитвы от всех, так и он всем должен своими молитвами<…>Никто не спасётся иначе как молитвою всей Церкви, в которой живёт Христос<…>Кровь же Церкви — взаимная молитва, и дыхание её — славословие Божие. Молимся в духе Любви, а не пользы, в духе сыновней свободы, а не закона наёмнического, просящего платы. Всякий спрашивающий:"какая польза в молитве?"признаёт себя рабом. Молитва истинная есть истинная Любовь"(Хомяков А. Церковь одна. 9).

34 "Для нас предназначено скорее общее, чем отдельное, владение вещами, и оно более согласно с самой природой"(Иоанн Златоуст, свт. Творения. СПб., 1898–1906. Т. 11. С. 705). Так же считали мч. Иустин Философ, сщмч. Киприан Карфагенский, свт. Василий Великий. См. и прим. 213."…Сравнительная малочисленность христиан в Иерусалиме дала возможность радикально осуществить единство жизни в общении имуществ. То, что в наши дни было так неудачно названо"первохристианским коммунизмом", было на деле не результатом какой‑либо специфически христианской экономической или социальной теории, а проявлением любви, иными словами, не в общении имуществ как таковом смысл рассказа Деяний, а в том свидетельстве о новой жизни, всецело преображающей старую, которое проявлялось в этом общении.<…>Максимализм иерусалимской общины<…>навсегда останется в христианском сознании как неустранимый пример и завет; как идеал полного преображения жизни, действительного обновления всех человеческих отношений любовью. И почти в каждую эпоху, всё в новых и новых условиях, будет возрождаться в сердцах христиан, пусть иногда очень немногих, стремление воплотить этот идеал первохристианства, сделать Церковь подлинной основой"новой жизни""(Александр Шмеман, прот. Исторический путь православия. М., 1993. С. 26–27). См. также: ОСК. VII.3.

35 Ср.: Лев. 25, 23."Древняя христианская Церковь устами Амвросия и папы Григория I объявляла, что земля и плоды ее предназначены одинаково для всех людей, в их общее пользование"(Новгородцев П. Лекции по истории философии права. Гл. 5).

36 См.: ОСК. VI.4.

37 См.: ОСК. VI.6.

38 О каноничности избрания епископов см.: Аксаков Н. Предание Церкви и предания школы. М., 2000. С. 70–74.

39 Так и было сделано в 1917: избранными оказались достойнейшие, в частности, два будущих патриарха, что говорит о духовной мудрости церковного люда и действенности системы.

40 Ныне приняты более мягкие формулировки: ОСК. III.3.

41 ХББ придерживается позиции прп. Нила Сорского.

42 Обязательная мера перед действительно Собором, а не его имитацией. Предлагаемое ХББ осуществилось после определения Синода от 1–5 мая 1917.

43 См.: ОСК. III.2.

Критика и полемика

РЕЛИГИЯ"ЗДРАВОГО СМЫСЛА"

(Из лекций о Льве Толстом и Вл. Соловьёве)

----------------------------------------------------------------------

Печатается по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2010. С. 339–351.

Публикатор: С. В. Чертков

----------------------------------------------------------------------


Замечательный русский мыслитель, к сожалению, мало известный широкой публике, покойный Козлов определяет религию как"синтетическое единство деятельности человеческого духа".

Можно спорить, конечно, в какой степени в этот синтез должны входить те или иные отдельные начала духовной сущности человека. Одни могут утверждать преобладание разума, другие — непосредственные чувства, одни — стремления альтруистические, другие — эгоистические, одни — мистику, другие — эстетику или мораль. Но всякая попытка построить религию на чём‑либо одном, отдельном, оторванном от этого"синтетического единства духа", неминуемо приводит к уродливым результатам.

Классический пример такой попытки представляет из себя религия здравого смысла Льва Толстого. Вникнуть во все противоречия, в которых роковым образом запутывается Толстой в своейразумной религии, — это значит раз навсегда отказаться от мысли низводить религию на степень одного из множества отвлечённых начал.


Всякая разумная религия должна прежде всего разъяснить центральные вопросы, возникавшие перед человеческим сознанием.

Отсутствие ответов для разумной религии является не пробелом, а неразумностью, и потому критика Толстого должна быть начата именно с указания, чего нет в его учении и без чего разум человеческий не может быть удовлетворён.

Первый естественный вопрос всякого религиозного сознания есть вопрос о происхождении мира. Он не может считаться праздным любопытством теоретической мысли; ведь коль скоро существуют научные теории, объясняющие происхождение мира механическим путём, и значит, перед человечеством уже поставлена эта проблема, то всякая разумная религия, не принимающая механической теории, должна ответить, как разумно и религиозно решается ею эта проблема. У Толстого мы не находим даже намёка на какое бы то ни было решение этого вопроса.

Второй вопрос ещё более трудный и ещё более необходимый, также теряющийся в глубине вечности, — вопрос о происхождении зла. Как бы Толстой к злу ни относился, как бы ни пытался стереть границу между добром и злом, как бы отрицательно ни определял понятие зла, он должен признать, и действительно признаёт, что есть какая‑то сущность реальная и действенная, которая не есть Божество и как‑то ему противоположна. Спрашивается, каково её происхождение, как она явилась в мир, есть ли она создание Божие или существует сама по себе, и если существует сама по себе, то каково её взаимоотношение с Божественным началом? Тут вопрос не в словах, не в том, чтобы называть зло злом или каким‑либо другим словом. Тут вопрос в признании двух противоположных начал и в необходимости разобраться в их взаимоотношении. Проблема о происхождении зла, решение которой совершенно необходимо для разумности религиозного построения, просто игнорируется Толстым. Это особенно непонятно в учении, которое в основу своей морали кладёт заповедь о непротивлении злу.

Далее. Вопросы о происхождении мира и происхождении зла могут казаться, так сказать, отвлечёнными вопросами, но есть вопросы, вытекающие из"эмпирии", не менее неотразимые и столь же трудные для религиозного сознания. Это вопрос об отношениях материи и Божества. Толстой с лёгким сердцем говорит о том, что смерть есть переход от низшего отношения к жизни к высшему, что Божественное начало в душе человеческой со смертью сливается со своим первоисточником, а"естественного"человека закапывают в землю. Спрашивается, что же такое, с религиозной точки зрения, закапывается в землю? Существует ли материя помимо Божества, и каков вообще её религиозный смысл? Ни на один из этих вопросов даже не пытается ответитьразумная религия Толстого. Наконец, может быть самый кардинальный религиозный вопрос, самый больной потому, что он стоит не только перед религиозным сознанием, но и перед религиозной совестью, — это вопрос о смысле страданий. Что даёт"разумное"учение Толстого для решения этого самого проклятого из проклятых вопросов? Правда, у Толстого есть какие‑то попытки утилитарно, здравомысляще решить все затруднения, связанные с выяснением смысла страданий, но все они так или иначе касаются страданий хотя бы с внешней стороны разумных и всегда имеют в виду смысл страдания, так сказать, в повседневной надобности, но не с точки зрения принципиальной. А перед религиозным сознанием и религиозной совестью он стоит не в своей повседневной, почти пошлой постановке, а в своём грандиозном мировом значении. Религиозная трудность вопроса не в подыскивании утилитарного смысла отдельных случаев, а в раскрытии подлинного религиозного смысла страданий вообще, в их нелепых, заведомо неразумных, явно неприемлемых ни совестью, ни рассудком проявлениях. Надо удивляться, как после Достоевского, показавшего миру вопрос о страдании во весь его гигантский рост, ещё могут появляться мыслители, религиозные мыслители, с полной беззаботностью проходящие мимо этой бездонной пропасти, не осмыслив, не пережив её до конца. Бессмертные страницы"Братьев Карамазовых", в которых огненными буквами вписаны мучительные вопросы о смысле детских слёз, страницы, на которых Достоевский буквально кровью своею записал страшные слова Ивана Карамазова, не принимающего гармонии (того, что Толстой назвал бы благом), если оно, это благо, покоится на затравленных псами детях, — эти бессмертные страницы, говорю я, произносят Толстому смертный приговор. Не может, не смеет учение называться разумным, если оно не может осмыслить невинных детских слёз.

Человек, принявший толстовское учение, беспомощно должен остановиться перед всеми этими неизбежными вопросами сознания. Какой жалкой и ненужной покажется ему эта религиозная разумность, коль скоро она не в силах дать ответ на все наиболее центральные религиозные вопросы! Может ли посягать толстовское христианство на какую‑нибудь историческую роль в будущем, если оно даже и не пытается утолить ту жажду, которая росла в человечестве более тысячи лет? Не только о будущем не может мечтать такое христианство, но и прошлое его должно вызвать сплошное недоумение. Каким образом учение, не воспринявшее в себя ни одного из кардинальных запросов человеческого духа (если христианство первых веков было таким, как его представляет Толстой), могло покорить мир?

Но может быть, скажут:"Все ваши вопросы не нужны и не важны. Толстой не решал их, потому что они перед ним и не вставали". Но посмотрим тогда, как решает Толстой вопросы, признанные им вполне законными.

Запутанное и разбросанное учение Толстого, схематично говоря, делится на две половины: учение о Боге и учение о жизни. Каждая из этих частей вызывает в мыслящем существе по одному основному вопросу. Посмотрим, как же Толстой отвечает на эти вопросы. Первый основной вопрос, касающийся существа Бога, Толстой формулирует так:"Сознавая в своём отдельном теле духовное и нераздельное существо Бога и видя присутствие того же Бога во всём живом, человек не может не спрашивать себя: для чего Бог, существо духовное, единое и нераздельное, заключил себя в отдельные тела существ и в тело отдельного человека? Для чего Существо духовное и единое как бы разделилось, само в себе? Для чего Божественная Сущность заключена в условия отдельности и телесности? Для чего Бессмертное заключено в смертное, связано с ним?"

Вот какой знаменательный ответ на эти вопросы даёт"разумная"религия Толстого:"И ответ может быть только один, — говорит Толстой, — есть высшая воля, цели которой недоступны человеку".

Другой вопрос, касающийся учения о жизни, а именно вопрос об её смысле, решается Толстым (или, вернее, не решается им) таким образом. Зачем я послан в мир? Я этого не знаю, знаю я только одно, доступное моему сознанию, что должен творить волю Божию. Это приведёт к наибольшему благу, доступному человеку."Знать, зачем мы живём, разуму человеческому не дано, это знает за нас высшая Воля, нас пославшая".

Таким образом, на оба вопроса, вполне законно, с точки зрения самого Толстого, поставленные, он не только не даёт решительно никакого ответа, но считает, что дать эти ответы принципиально невозможно для человеческого разума.

Перейдём теперь к рассмотрению того, что Толстой всё‑таки так или иначе утверждает. Здесь прежде всего необходимо отметить следующую характерную черту: абсолютно не желая вдуматься глубже в те религиозные идеи, которые с первого взгляда противоречат здравому смыслу, отбрасывая их без всякой критики за одно это несогласие с обычным сознанием, Толстой в то же время делает такие утверждения, которые нисколько не менее противоречат этому здравому смыслу и который он, казалось бы, в силу этого должен был отвергнуть. Так, очевидной нелепостью Толстой считает христианское учение о троичности лиц Божества, единого по существу. Ему кажется абсурдом, не требующим опровержения, что никогда три не могут бытьодним. Но что, с точки зрения"здравого смысла", представляет из себя толстовское учение о Боге? Бог един по существу, но с непонятными для человеческого разума целями разделился сам в себе, оставаясь по–прежнему единым, и однако это разделение на Бога, вне человека лежащего и в душе человека заключённого, утверждается им как религиозная истина. Почему же три лица (или, точнее, ипостаси) не могут быть едиными по существу, а разделившееся Божество может оставаться единым? Очевидно, с точки зрения здравого смысла, уж если считать за нелепость, то и тот и другой случай в одинаковой мере.

Вообще положительные построения Толстого, простые и разумные с внешней стороны, при более внимательном рассмотрении оказываются чем‑то гораздо более запутанным и противоречивым, чем то учение, которому Толстой себя противопоставляет. Опрощенство Толстого в сфере идейной, религиозно–философской, которое он производит с настойчивостью, доходящей до упрямства, опрощенство это в конечном счёте создаёт лишь непреоборимые затруднения. Ярко сказалось это в учении Толстого о Боге. Как будто бы говоря нечто чрезвычайно ясное и доступное, Толстой определяет Бога как универсальное стремление к благу. Спрашивается, можно ли считать определением по существу стремление к чему бы то ни было? Не говоря уже о полной неопределённости понятия стремления, в лучшем случае это могло бы рассматриваться как некоторое свойство абсолютного начала, ибо стремление само по себе должно из чего‑нибудь происходить и на что‑либо обращаться. Далее: если в каждом человеке заключено Божество, т. е. стремление к благу, то, очевидно, благо должно было быть понимаемо всеми одинаково. Правда, Толстой говорит, что истинный человек заслоняется часто неистинным и что если бы все люди слушались в себе только истинного человека, то и блага бы все желали одного. Но ведь это лишь голословное утверждение, совершенно не основанное на факте. Из каких же иных общих религиозных основ Толстой делает такое заключение, Толстой, отбросивший всякую метафизику?

Окончательно запутывается он во внутренних противоречиях тогда, когда выясняет путь Богопознания. По Толстому, разум, раскрывающий человеку, что другие живут для того же блага, для которого и он, есть первый источник религиозной жизни. Тут возникает полное недоумение. Оказывается, что человеческий разум раскрывает человеку его божественную природу. Человеку… Но что такое, с точки зрения Толстого, человек? Частица Божества? Значит, разум раскрывает частице Божества её божественное происхождение? Но в таком случае, что же такое разум? Очевидно, какое‑то высшее начало, вне Бога лежащее. Ведь что‑нибудь из двух одно: или Толстой должен признать, что разум человека является также свойством Божества, в нём заключённого, и тогда начало религиозной жизни будет зависеть от самого же Божества, а это совершенно несовместимо с учением Толстого о"естественном"человеке, которого тогда пришлось бы считать сильнее Бога, т. к. он способен затемнять разум, — или признать какую‑то духовную область, вне Бога лежащую, это опрокидывает самые основные религиозные идеи Толстого, т. к. никакой духовной сущности, кроме Бога, он не признаёт.

Вопрос о бессмертии решается им так же просто с внешней стороны и так же запутанно с внутренней. По Толстому, смерть есть перемена отношения к жизни. Частица Божества возвращается к своему первоисточнику. Прекрасно, но если так, то всякая жизнь, согласная или не согласная с волей Божией, неизбежно завершающаяся смертью, так же неизбежно ведёт и к этому слиянию с Божеством, т. е. к высшему отношению к жизни. Но тогда какое же, спрашивается, значение для загробной жизни, так понимаемой, имеет индивидуальная сторона человеческой земной жизни? Не становится ли полной бессмыслицей всякий вопрос о должном и недолжном. Всё равно умрём и сольёмся с Богом, где же тут здравый смысл?

Вот из каких внутренних противоречий состоит так называемая разумная религия Толстого. В жертву разуму здесь принесено всё: и непосредственное чувство, и творческое религиозное вдохновение, и научные данные — словом, вся живая человеческая душа, со всеми её тяжёлыми, вековечными думами. И что же взамен этого дал этот идол, которому беззаветно поклонялся Толстой? Дал ли он отчётливое, цельное, последовательное, хотя бы и узкое, построение? Ничего подобного. Как в заколдованном лесу, Толстой рубил перед собою христианскую догматику, противоречащую"здравому смыслу", но за ним снова вставала лесная чаща, ещё более непроглядная, ещё более запутанная. Легко, с точки зрения"здравого смысла", отбросить даже математические истины: положим, что две параллельные линии пересекаются в бесконечности, но единым росчерком пера взамен разрушенного воссоздать христианскую метафизику, и понятную, и стройную, и, главное, приемлемую с первых слов — это невозможно. Но может быть, на это скажут: это не важно, не в этом сила Толстого, его сила в моральном учении; но не могут быть признаны неважными те религиозные предпосылки, от которых зависит весь внутренней смысл и морали. Хорошо Толстому создавать безжизненные теоретические схемы, когда за ними, нисколько в них не укладываясь, стоит громадная религиозная душа самого Толстого. Но как быть тем, религия которых часто начинается с сознания и которую могут убить навсегда ничего не говорящие, мёртвые схемы Толстого. Пусть Толстой любит настоящего Бога, единого Бога живого, но учит он бездушному идолу, отвлечённой идее блага, и Толстой–христианин невольно создаёт толстовцев–идолопоклонников.


Перейдём теперь к рассмотрению толстовского учения о морали. Я не буду останавливаться на разборе его заповедей и толковании Евангелия, не буду также выискивать мелкие противоречия, которых на протяжении всей литературной деятельности Толстого можно было бы найти очень много. Я буду говорить о главном, о самых основных положениях его моральной системы. Вся она, в сущности, сводится к одному — к требованию исполнять волю Божию. Человек не по своей воле пришёл в мир, и в мире этом он должен делать одно: творить волю его пославшего, а в чём Его воля, если человек действительно хочет знать, ему раскроет его собственный разум.

По поводу этического построения Толстого прежде всего должен быть поставлен вопрос: та ли эта мораль, которая входит во всякую религию как элемент, или самостоятельное моральное учение? Вопрос этот совсем не праздный; если мыслитель признаёт, что те или иные моральные требования открыты человечеству непосредственно Божественным актом, — он, санкционируя их истинность Божественным авторитетом, снимает с себя обязанность критически оправдывать заповеди, Богом установленные; и вопрос тогда, справедливо ли это моральное учение, переносится на вопрос, справедливо ли он признаёт его Божественное происхождение. Если же непосредственной Божественной данности он за ним не признаёт, он должен критически его обосновать.

Христианин, верующий в Божественность Иисуса Христа, может как религиозную аксиому провозглашать заповедь о любви. Конечно, это не лишает его права углубляться своим разумом в сущность учения о любви, находить объективные данные для возведения любви на степень универсального закона, но, во всяком случае, требование это само по себе принимается им как абсолютное.

Толстой находится в ином положении. Для него Христос — один из величайших мудрецов, т. е., другими словами, человек, который, может быть, ошибался менее других, но который всё же мог ошибаться. Толстой не вправе без всякой критической проверки, догматически провозглашать это учение совпадающим с требованиями Божества. Толстой должен оправдать свой выбор. Он должен дать отчёт, почему остановился на Иисусе, а не на Конфуции или Магомете. Между тем никаких объективно–обязательных данных для этого выбора мы у Толстого не находим. Дело в конце концов сводится к личному вкусу. Толстой находит, что христианство — единственное учение, которое может спасти человека от отчаяния."Я понял, — говорит он, — что что бы я ни делал, я неизбежно погибну бессмысленною смертью со всем окружающим меня, если я не буду исполнять воли Отца, и что только в исполнении её — единственная возможность спасения". Христианское учение по Толстому — единственное учение, спасающее от страха смерти; непобеждённый же страх смерти вконец губит всякую жизнь. Отсюда как неизбежность — принять учение Христа. Но ведь существуют люди, которые не принимают христианского учения и всё‑таки в отчаяние не приходят. Толстому выход из отчаяния даёт христианство, а какому‑нибудь социал–демократу — материалистическая доктрина. Если единственный критерий истинности — субъективное чувство спасения, тогда одинаково истинными должны быть признаны совершенно противоположные учения — христианство и материализм. Но допустим даже, что единственное учение, которое могло бы дать жизни какой‑либо смысл, — это учение, которое принёс в мир мудрец Иисус. Значило ли бы это, что я должен принять его? Разве я не мог бы считать какой бы то ни было смысл у жизни пустой иллюзией? Пусть учение Иисуса осмысливает мне моё существование, существование всякой жизни вообще, но кто мне порукой, что жизнь на самом деле не пустая, ни для кого ненужная комедия? Я погибну, не приняв учение это, всё для меня погрузится в тяжёлый мрак подземного склепа; и пусть. Нет у жизни никакого смысла, не хочу я никакого спасения, потому что сладкий обман, что будто бы у жизни есть какой‑то смысл, обман, который, быть может, действительно в силах был создать величайший из мудрецов, но который я не принимаю. На каком же основании, объективном основании, может требовать Толстой признания за учением Иисуса божественной достоверности? А ведь он требует того, на что может посягать лишь самая слепая вера; он требует, чтобы мы признали себя"орудием высшей Воли, которая через нас творит своё нужное Ей дело", чтобы мы признали себя посланными в мир"Высшим Существом, для цели, которую мы никогда не узнаем". Мы не узнаем её, мы не знаем, зачем нас послала Высшая Сила в мир, и всё‑таки почему‑то должны верить, что есть цель и смысл жизни.

Теперь перейдём к рассмотрению морали Толстого по существу.

Я уже говорил, что общие религиозные предпосылки, которые стоят за этой моралью, крайне важны, так как они придают тот или иной характер формальным принципам этики Толстого. Если в центре её лежит"твори волю Божию", то, очевидно, громадное значение имеет то, как представлять себе этого Бога. Мы уже рассмотрели учение Толстого о Боге. Вот и посмотрим теперь, к чему в конце концов при таком понимании Божества сводится и его мораль. Бог есть универсальное стремление к благу. Творить волю Отца — значит являться орудием этого универсального стремления. Но мы уже видели, что стремление есть лишь формальный признак и в понятие"благо"можно вкладывать самое разнообразное содержание; и потому, даже в случае самого искреннего желания исполнять волю Божию, каждый человек стал бы служить тому, что благом считает он сам. Но и здесь опять‑таки возникает недоумение общего теоретического свойства: если в человеке заключена частица Божества, т. е. это универсальное стремление к благу, а истинное личное благо может быть достигнуто только служением благу общему, то, спрашивается, почему не все люди стремятся к этому общему благу? Очевидно, в человеке есть какая‑то сила, которая сильнее этого божественного универсального стремления к благу, т. е. сила, которая сильнее Божества.

Трудность и даже невозможность безусловно достоверного знания, в чём заключается воля Господня, которую мы обязаны исполнять, естественно должна была привести Толстого к заповеди о непротивлении злу. Начало деятельное, активное требует гораздо большей определённости, чем начало пассивное. Для того, чтобы делать, нужно гораздо больше знать, чем для того, чтобы не делать. Вот почему так стихийно влечёт к себе Толстого это непротивленство. В нём его единственный выход, только в нём Толстой может не ощущать всех внутренних, неотразимых противоречий своего учения, только в неделании может он не чувствовать всю формальную пустоту заповеди:"твори волю Господню"."Даже убеждать человека — значит совершать над ним насилие", — говорит Толстой. А насилие — зло, значит, нужно не только не убивать, не нужно и убеждать. Вот до какого непротивления хотел бы Толстой, чтобы дошли люди. Не делать, не делать и не делать! Это больше, чем самый изуверский аскетизм, самое чёрное монашество, самое окончательное и мёртвое отречение от жизни.

Мораль Толстого — не христианская мораль, которая вся проникнута началом действенной любви. У нас слишком мало обращают внимания на евангельское событие — изгнание торгующих из храма, и слишком играют словами, когда провозглашают как безусловную аксиому, что насилие недопустимо с христианской точки зрения. Здесь пользуются неопределённостью понятия насилия, тем оттенком морального осуждения, которое уже как бы заключено в это понятие. Согрешил ли Христос, изгоняя торгашей, осквернявших храм? Согрешит ли мать, если она не допустит ребёнка схватиться за огонь? Согрешит ли человек, если он вырвет из рук самоубийцы револьвер, приставленный к виску? Согрешит ли христианин, если он силою не допустит перерезать на глазах своих горло своему ближнему? Понятие насилия требует самого строгого анализа. Отрицание насилия в общей форме не может быть провозглашено как безусловное требование христианства. Или одни действия не должны называться насилием вовсе, или нужно разграничить допустимое и недопустимое насилие. В противном случае заповедь"не противься злу насилием"приведёт к тому абсурду, к которому пришёл Толстой. Насилием придётся признать всякое активное проявление любви, всякое публичное высказывание своего мнения, и человеческая жизнь превратится в мёртвую, бездушную нирвану.

Но и здесь, как и в учении о Боге, не так велика эта опасность для самого Толстого, как для его последователей. За мёртвыми моральными схемами Толстого стоит его пламенная, в высшей степени активная душа. Но такая душа, как у Толстого, никогда не примет его теоретических схем. Толстой никогда не будет иметь учеников, таких же Толстых, как он. Мёртвое непротивленство привлечёт к себе пассивные, безжизненные натуры, которые найдут в нём своё моральное оправдание. Всякий живой, пламенный порыв христианской любви, мученическое дерзновение христианской проповеди первых веков, живым укором стоящее перед их религиозной совестью, с лёгким сердцем будет отброшено ими прочь.

Они найдут себе в непротивленстве убежище и пристанище для своей мёртвой психологии и с гордым сознанием людей, творящих"волю Божию", отвернутся от жизни. Мёртвые теоретические схемы они наполнят достойным психологическим содержанием, и Толстому с ужасом придётся отвернуться от толстовства.

[ЗАМЕЧАНИЯ ПО ПОВОДУ РЕФЕРАТА С. А. АСКОЛЬДОВА]


----------------------------------------------------------------------

Печатается по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. М., 2010. С. 475–480.

Публикатор: С. В. Чертков

----------------------------------------------------------------------


В своём вступительном слове Антон Владимирович [Карташёв] сказал, что в настоящем Обществе будут исследоваться теоретические вопросы с той их религиозной психологической основы, с которой они только могут быть изучаемы. Я вполне к этому присоединяюсь и думаю, что без понимания этих психологических религиозных основ никакое теоретически религиозное обоснование невозможно. Между тем говорить сразу об этих психологических основах — вещь слишком трудная, при самой горячей искренности того, кто будет говорить. Но для того, чтобы всё‑таки передать из них хоть что‑нибудь, я позволю себе предварительно сказать о том, как я понимаю задачи настоящего общества. Прав Антон Владимирович, когда говорит, что задачи Общества не такие, как были у прошлых Религиозно–философских собраний, и, что в то время как тогда в интеллигенции, разрозненной внутри, определилось оппозиционное отношение к официальной церкви, сейчас члены его хотят высказать своё религиозное credo друг другу 1. Вот почему нельзя было придумать более удачного реферата, как о новом и старом религиозном сознании. Какие бы рефераты ни читались в настоящем Обществе, если действительно в основу его деятельности кладётся желание договориться до чего‑нибудь определённого, они будут вертеться вокруг обсуждения старого и нового религиозного сознания.

Теперь я перейду к своим замечаниям по поводу реферата Сергея Алексеевича.

Во–первых, я считаю в высшей степени неудачным термин"новое религиозное сознание". Но он уже пущен в оборот, а бывает часто, что от неудачных терминов, пущенных в оборот, даже при сознании их неудачности, трудно бывает отрешиться 2. В самом деле, что такое нужно разуметь под словом"новое религиозное сознание"? Если индивидуальные переживания тех лиц, которые себя именуют его представителями, то почему всякое другое индивидуальное переживание не является столь же новым в религиозном отношении? Неужели Достоевский, православный в своих религиозных переживаниях, был менее представителем нового религиозного сознания, чем его теперешние представители? Таким образом, если стать на точку зрения индивидуальных переживаний и с этой точки зрения именовать себя представителями нового религиозного сознания, то я утверждаю, что всякое индивидуальное переживание религиозного чувства есть единственное в истории и в этом смысле является безусловно новым. Если новое религиозное сознание хочет так называть себя как новую философскую концепцию, то оно и на это не имеет никакого права, потому что в истории мы знаем концепции однородные по их философско–логической структуре. Значит, с этой стороны оно новым религиозным сознанием названо быть не может.

Далее я хотел бы не столько возражать по поводу реферата, сколько высказать свои взгляды и свои чувства по поводу нового религиозного сознания. Тут критиковать можно было бы с двух сторон: философской и религиозной. Со стороны философской здесь критиковать нечего. Просто нет материала для критики. Собственно говоря, для всякого сколько‑нибудь занимающегося философией ясно, что здесь нет даже подобия какого‑нибудь философского построения, какой‑нибудь философской концепции. Здесь — голословное утверждение, никакого логического развития мыслей, одним словом, ничего того, чем характеризуется философия. Поэтому с философской стороны я вообще отказываюсь критиковать Мережковского как не подлежащего философской критике. Другое дело — с точки зрения религиозной. Вот, переходя к этой критике, я думаю, что нигде с такой остротой и ясностью не выразилась религиозная сущность нового религиозного сознания, как в отношении к Серафиму Саровскому, потому что здесь уже не абстрактное рассуждение об отношении к плоти, а взято живое лицо, живой человек. Д. С. Мережковский подошёл к живому святому, Серафиму Саровскому, и сказал:"ты или я". Точкой отправления своих соображений о новом религиозном сознании я поставлю отношение Дм. Сер. к Серафиму Саровскому. Д. С. хочет охарактеризовать аскетизм целым рядом выписок из святоотеческих писаний. Для него Серафим Саровский есть живое воплощение того, как он понимает святоотеческое писание. Вот против этого я и хотел бы сказать. Да, несомненно, то, о чём говорит Д. С., там есть, но о многом, что там есть, он не говорит — а иногда не сказать то, что есть, — значит сказать неправду. Если там говорится:"беги от женщины", если там запрещается видеть человеческое лицо и своё собственное тело, то там же рассказывается и о том, как один святой, увидев блудницу, заплакал от счастья и восторга, увидев её красоту. И когда ему сказали, что она блудница, он ответил, что он этого не знает и знать не хочет, он только видит, как она прекрасна 3. Если там говорится, что святой во внимание к своему аскетизму требует не давать никакой пощады человеческим слабостям, то там же рассказывается про святого, который, услышав, как в предсмертном бреду больной, за которым он ухаживал, говорил, что ему хочется пастилы, за много вёрст пошёл за этой пастилой, чтобы утешить умирающего человека 4. И многое другое, подобное этому, можно найти в святоотеческих писаниях. Д. С. увлёкся тем, чем не следовало бы увлекаться человеку, который так глубоко переживает религиозное настроение, а именно антиномичностью в религии: Бог и дьявол, Христос и антихрист, свобода и промысел и, наконец, Голгофа и воскресение. Не впадает ли Д. С. в положение тех, которые, чувствуя Голгофу, готовы отрицать радость воскресения как нечто ей противоположное, чувствуя свободу, отрицают промысел, признавая Бога, не хотят признать зла. Поэтому говорить, что нет чего‑то такого, что их объединяло бы, только на основании этих противоположностей, — это значит исключительно на логических основаниях строить свои утверждения в религии. Этого делать нельзя. И Д. С. это известно, может быть, больше, чем кому‑либо другому. Ведь Голгофа переживается в религиозной душе вместе с воскресением и чувством жизни. Точно так же, если и прав Дм. Серг., что христианство предписывало бежать от своего тела, если прав, что те чувства, которые заставляли предписывать это, были в действительности, то это совершенно не исключает того, чтобы в полноте тех чувств, которые переживаются святым, не заключалась любовь к святости плоти, к красоте и многое другое. Но если Д. С. неясно представляет себе те психологические корни, которые, по моему мнению, лежат в нашем церковном аскетизме, то ещё более ускользает от него эпоха христианства первых времён. Д. С. говорит о святости плоти, о соединении религии с такими чувствами, как любовь и т. д.; в христианских общинах первых веков христиане приветствовали друг друга целованием. Ведь мы сейчас с нашим загрязнённым до подлости отношением к женщине даже понять этого не можем. Или они были настолько разнузданы, что совершенно не считались с чувствами, которые женщина у них возбуждала, или они были так святы, как мы с Д. С. вряд ли можем себе представить. Вот почему я убеждён, что просто наши непротёртые глаза заставляют думать, что мы вправе упрекать психологию святых в том, что они не знали того или иного. Апостол Павел или апостол Иоанн, я глубочайшим образом убеждён в этом, знали то, о чём говорил Мережковский, хотя, может быть, в иных формах, знали эту святость плоти, и понимали её, и любили её. Новое религиозное сознание в том его утверждении, которое можно принять как религиозное, не пошло далее Владимира Соловьёва. И Владимир Соловьёв считал свою религию религией"духа святого"и говорил:"я чужд как латинской, так и византийской ограниченности"5. Он считал её универсальной, вселенской, и не только с логической стороны он имел на это право, но и в психологии своей он, безусловно, чувствовал то же самое, что, по моему мнению, объединяет психологию всех святых. Это лично моё мнение, личное моё чувство по отношению к Владимиру Соловьёву, которое я не могу возводить на степень объективного утверждения.

Но самое большое, что я хотел бы сказать, это следующее. Я не вижу религиозно объективных признаков того, что для меня лично связывается с идеей грядущего Христа. Когда пришёл Христос после Старого Завета, его встретил Иоанн Креститель. Это была эпоха такого религиозного ожидания, такой пророческой проповеди, каких нельзя представить себе без каких‑то потрясающих религиозных чувств. Между тем здесь говорилось о третьем завете, о новом откровении, и мы не чувствуем этой религиозной действенности. Поэтому я думаю, что новое религиозное сознание есть не более как отдельное религиозное самоутверждение, которое искренно, по совести, представители нового религиозного сознания принимают за новые откровения. Этим я вовсе не хочу сказать, что у них нет ничего подлинно религиозного; наоборот, я думаю, что есть, и даже более, чем у многих"православных христиан", но это подлинное то же, что есть и в христианстве. Я бы мог прибавить следующее. Если действительно новое религиозное направление будет продолжением христианства, его восполнением, почему нужно уйти из Церкви, почему нужно уйти из христианства? Фактически в этом уже есть что‑то не доброе. Пусть это будет так. Пусть новое откровение действительно должно прийти для того, чтобы могла открыться общественная религиозная правда. Но тогда зачем же мы ожидаем, что это новое откровение должно обязательно порвать связь с христианской Церковью? Мы должны бы сами в себе осуществить христианство и тогда уже ждать нового откровения. Я мог бы сказать ещё, что мои личные предчувствия нового религиозного откровения совершенно иные, и поэтому я не могу принять того, что принимает Дм. С. Но я о новых откровениях своих сейчас побоялся бы говорить, потому что есть вещи, о которых нужно или молчать, или говорить языком пророка.


КОММЕНТАРИИ


Выступление состоялось на 1–м публичном заседании ПРФО 3 октября 1907.

1 Открывший заседание Карташёв говорил, что историческая связь с бывшими религиозно–философскими собраниями"тянется лишь тоненькой ниточкой", а"общество возникло совсем по иному плану и по другим побуждениям", утверждая:"Мы хотим сбросить личины<…>общественных деятелей<и>врагов Церкви. Мы представляем просто общество людей, желающих рассуждать"(Записки Санкт–Петербургского религиозно–философского общества. Вып. 1. СПб., 1908. С. 3).

2 Так было в России с терминами"славянофилы"и"христианский социализм".

3 Эпизод из жизни прп. Пелагии Палестинской и еп. Эдесского (позже Илиопольского) Нонна.

4 См.: Макарий Египетский, прп. Духовные беседы. М., 1904.

5 Ср.:"Я также далёк от ограниченности латинской, как и от ограниченности византийской или аугсбурской, или женевской. Исповедуемая мною религия Святого Духа шире и вместе с тем содержательнее всех отдельных религий"(Письмо В. Соловьёва к В. Розанову от 28 ноября 1892).

Ответ Н. А. Бердяеву

----------------------------------------------------------------------

Печатается по: Свенцицкий В. Собр. соч.. Т. 2. М., 2010. С. 427–435, 706–708.

Публикатор: С. В. Чертков

----------------------------------------------------------------------


Я постараюсь с возможной определённостью, краткостью и полнотой ответить на вопросы, которые задаёт мне Н. А. Бердяев в своей статье"К вопросу об отношении христианства к общественности" 1.

Но прежде считаю необходимым сделать несколько предварительных замечаний.

Н. А. Бердяев усматривает в моём ответе Д. В. Философову неясность, проистекающую оттого, что я не определяю понятия"православие". По мнению Н. А. Бердяева,"это вопрос основной, о нём только и речь идёт", и потому, казалось бы, с выяснения этого пункта и следовало начинать полемику.

Признавая всю важность вопроса, что такое православие, я, тем не менее, категорически заявляю, что в пределах поставленной задачи в моём ответе г. Философову не было никакой надобности касаться этого вопроса, так как то или иное решение его не могло иметь никакого значения в нашем споре.

В самом деле, я останавливался на трёх утверждениях представителей"нового религиозного сознания".

1. Общественность"Союза христиан"не религиозна, потому что представители его православны, а православие метафизически может обусловливать только"самодержавную"общественность.

2. Для подлинно религиозной общественности необходимы новые откровения Духа Святого. Новая общественность не в православии, а в Церкви Троицы, не в Церкви Отца и Сына, а в Церкви Отца, Сына и Духа Святого.

3. Необходимым условием, так сказать,"вступления"в эту Церковь является предварительный разрыв с"православием", понимая под этим разрывом: прекращение общения в таинствах (не отрицая мистического смысла таинств по существу).

Я умышленно не развивал в своём ответе положительных взглядов, не желая вводить новые спорные положения, которые затемнили бы то, что я хотел сказать, а хотел я сказать следующее: в"новом религиозном сознании", поскольку оно утверждает истину, в нём нет ничего нового, а то, что в нём действительно ново, не истинно или, во всяком случае, совершенно голословно, не подтверждено никакими логическими аргументами и не засвидетельствовано никаким новым религиозным действием. Поставив себе такую задачу, я, умышленно не касаясь вопроса о православии, не столько возражал, сколько констатировал:

1. Никакой"православной"метафизики, кроме заключённой в догматах, нет, или, по крайней мере, её нам никто не показал, а потому самодержавие никакого отношения к метафизике православия не имеет. (С этим согласен и Н. А. Бердяев.) Ergo: вопрос о нерелигиозности"союза христиан"не может считаться предрешённым. Это нужно доказать.

2. Новых откровений — мы чаем. Духа Утешителя, по пророческому слову Господа, ожидаем. И в этом смысле"новое религиозное сознание"ничего нового в себе не содержит.

3. Ни у Д. С. Мережковского, ни у Д. В. Философова, нигде и ни у кого из представителей"нового религиозного сознания"не доказывается утверждение о необходимости прекратить общение с православной Церковью (в таинствах), дабы вступить в сферу новых религиозных процессов, в Церковь Трёх.

Последний пункт есть единственное коренное наше различие друг с другом, и потому я считал нужным раз и навсегда зафиксировать и его, самым резким образом подчеркнуть полную его голословность. Спрашивается: к чему здесь было касаться вопроса о православии? Повторяю: в мою задачу это не входило, в нашем споре никакого значения иметь не могло, а потому то, что я утверждал, может быть ошибочно, но, во всяком случае, совершенно определённо.

"Что такое православие? Пусть покажут здание, носящее такое имя собственное, пусть обнаружат вещественные границы этого владения. Какие признаки неотъемлемо, субстанционально принадлежат православию, а какие могут быть отняты или прибавлены без изменения существа? Как долго можно безнаказанно называть православием или то, что тебе нравится, или то, что не нравится?"

Вот первый ряд вопросов, которые предлагает мне Н. А. Бердяев. Я не столько буду отвечать на них, сколько доказывать, что основной ответ на них нами уже дан. (Всё, что я говорю о такого рода вопросах, я говорю и за себя, и за В. Ф. Эрна, равным образом как и всё сказанное им — говорится и от моего имени.)

Н. А. Бердяев справедливо указывает на чрезвычайное разнообразие того содержания, которое вкладывается в слово"православие".

За неимением других, более подходящих слов и сам я часто употребляю"православие"для совершенно различных понятий, предполагая, что из общего смысла статьи всегда бывает ясно, в каком значении оно употребляется.

В применении к своему вероисповеданию я никогда не употребляю"православный"во избежание недоразумений и делаю это в настоящей статье только потому, что так было угодно назвать г. Философову нас. Я же очень хорошо понимаю, что православие есть не только вероисповедание, но нечто гораздо более широкое и неуловимое: сюда входят и быт, и многое другое, что можно и не принимать, оставаясь православным в вероисповедном смысле.

При обсуждении вопросов, поднятых Д. В. Философовым, я под православием разумею Вселенскую Церковь в той её полноте, которая содержится в поместной исторической Церкви(употребляя терминологию Н. А. Бердяева). Отсюда ясно, что для меня не сливаются два понятия: православная Церковь и Вселенская Церковь. Последнее есть мистическое тело Христово, полнота уже данных откровений, хотя и не реализованных в мире. Православие я употребляю для обозначения тех вселенских начал, которые уже нашли себе вещественное выражение. Только в этом смысле я согласен принять от г. Философова название"православного"и только против несовместимости общественности с таким православием я спорю.

Вот почему я считаю, что мы давно дали ответ на вопрос Н. А. Бердяева. Он спрашивает:"пусть обнаружат вещественные границы"православия?

Словами из ответа г. Философову я отвечаю: там, где есть подлинно вселенское начало — таинства.

В. Ф. Эрн, словами из статьи"Таинства и возрождение Церкви", отвечает:"…эта единственная святыня (таинства) бережно и успешно охраняется всеми живыми силами, что остались в Церкви, от всех покушений на неё, и как нетронутая никакими приступами врага Церкви невзятая твердыня — проносится через все девятнадцать веков, и вот теперь мы обладаем ею так же, как обладали ею христиане первых веков. Повторяю, это единственная точка" 2.

Таким образом,"здание православия"очерчивается с полной определённостью: со стороны сознания оно определяется"христианской метафизикой", заключённой в догматах, со стороны"вещественных признаков" — таинствами.

Отсюда ясно, как я отвечу и на другие второстепенные вопросы. Почему Синод и самодержавие для меня не больше как страшно болезненные наросты на православии — да потому, что они, как временные исторические явления, не могут быть подтверждены догматами (христианской метафизикой) и никакого отношения к таинствам не имеют.

Н. А. Бердяев говорит:"Одни таинства, взятые отвлечённо от всей полноты религиозной истины и религиозного бытия, не могут дать критерия".

Совершенно недоумеваю, что значит"взятые отвлечённо". Если Н. А. Бердяеву нужны вещественные признаки, т. е. нечто внешне определяющее границы православия от неправославия, то, конечно, таинства он и должен взять только в этом их отвлечённом значении. Если же он пожелает в них видеть не только границы, но и содержание православия, тогда он не вправе будет говорить об их"отвлечённости", он увидит в них то религиозное содержание, которое вполне может быть достаточным критерием. Здесь же заключается и последний мой ответ на первый ряд вопросов Н. А. Бердяева.

"И я ещё спрашиваю Свенцицкого: из какого религиозного источника почерпнул он критерий для суда над православной Церковью?"

Отвечаю: из метафизики её (догматов) — критерий для суда разума, и из живого общения со Вселенской Церковью (в таинствах) — критерий для суда совести.

Меня удивляет, что Н. А. Бердяев боится, не почерпнул ли я этот критерий из светского источника. Неужели он полагает, что светский источник отбросил бы из православия самодержавие и оставил бы таинства? Я думаю, что для светского"гуманизма"одинаково неприемлемо как то, так и другое.

Перехожу ко второму ряду вопросов.

"Я спрашиваю Свенцицкого, наиболее революционно настроенного реформатора: есть ли для него православие полнота религиозной истины, полнота откровения, заключается ли для него в православии всё божеское, раскрывшееся человечеству, всё, что Бог, по провиденциальному плану своему, должен открыть человечеству для возвращения его в Своё лоно, для мирового спасения?".

По мнению Н. А. Бердяева, и я, и г. Философов"неизбежно упираемся в вопрос: должно ли ждать, что Бог ещё откроет что‑то человечеству… продолжится ли космический религиозный процесс воздействия Божества на человечество, или религиозный процесс откровения завершился уже и остаётся только человеческое усвоение, распространение и приложение открывшейся окончательно истины?"

Задавая все эти вопросы, Н. А. Бердяев не хочет выдать себя за человека, которому что‑то новое уже открыто, и новым для себя и для всех идущих к"новому религиозному сознанию"он считает лишь постановку вопроса.

Прежде всего, я совершенно отрицаю новизну этого вопроса; я думаю, что такой вопрос стоял всегда на всём протяжении истории религиозной мысли. Больше того, он не только стоял, но он и решался в том смысле, в каком он решается и Мережковским, и Философовым, и другими, т. е. в смысле незаконченности космического религиозного процесса. Я убеждён, что никто даже из представителей самого старого религиозного сознания никогда не решится сказать, что больше не может быть никаких новых откровений, этого не сказали бы не только Бухарев и Вл. Соловьёв, но даже гг. Тернавцев, Новосёлов 3 — люди, которых вряд ли кто‑нибудь упрекнёт в еретичестве 4; больше того, я думаю, не скажет этого и представитель извращённого православия Илиодор 5.

Таким образом, я совершенно не согласен, что мы с г. Философовым"упираемся"в этот вопрос: мы нисколько в него не упираемся, а самым положительным образом разрешаем его, и разрешаем его не только согласно друг с другом, но, как я сказал, даже с иеромонахом Илиодором.

Наше разногласие не здесь, а там, где мы начинаем выяснять вопрос, поскольку он подлежит философскому раскрытию, вопрос о том, каковы эти новые религиозные откровения, что они должны разрешить, какие человеческие пути ведут к ним.

----------

Этим исчерпываются вопросы, непосредственно обращённые ко мне.

Остаётся сказать несколько слов об общих рассуждениях Н. А. Бердяева. С очень многим я вполне могу согласиться: например, с указанием на некоторые черты в революционном движении, прямо противоположные христианству (самоутверждение), с мыслью о необходимости личного подвига, индивидуального самоотречения, наконец, с оценкой католических или протестантских тенденций как совершенно ложных, которые могут лишь направить на ложный путь современное религиозное движение 6.

Всё это я ни в коем случае не могу считать для себя возражением.

Но есть и другая сторона в этих рассуждениях, против которой я решительно протестую.

Кстати, два слова для личных объяснений.

Н. А. Бердяев усматривает во мне дух Бранда, дух демонизма. Я считаю экскурсии в область личной психологии на основе литературных произведений 7, да ещё в отношении человека, который всего год как появился на литературном поприще, делом совершенно бесполезным."Московские ведомости"уже сочли нужным доносить на меня начальству и в статье"Свенцицканство"объявляют меня магом и"Симоном Волхвом" 8.

Н. А. Бердяев также доносит на меня, но уже, разумеется, не"начальству", а"смирению и любви". Всё, что я мог сказать по этому поводу, я сказал в"Ответе П. П. Кудрявцеву"и здесь лишь считаю нужным заявить, что вообще всякого рода печатные упрёки в этом направлении буду оставлять без внимания.

Перейдём к существу дела.

Н. А. Бердяев полагает, что для меня религия — какое‑то служебное орудие в чисто мирской борьбе русской революции. Это совершенно неверно. В книжке"Взыскующим Града", написанной мною и Эрном, в главе"О значении русской революции"говорится, что смысл её в"грядущем возрождении Церкви", и, значит, революция рассматривается как некоторое историческое явление, косвенно служащее великому делу церковного строительства.

Если Н. А. Бердяев читал две мои брошюры"Христианское братство борьбы и его программа"и"Правда о земле", он не может спорить, что там ясно и определённо разграничиваются области политическая и религиозная, и именно во имя христианской идеи прогресса, не во имя царства князя, а во имя Царства Божия. Исповедуя абсолютную христианскую религию, я всегда думал, что полнота жизни и общественной, и индивидуальной в неведомых нам формах будет осуществлена в Церкви. Дела Божьего с мирскими я не смешивал. И в то же время утверждал и утверждаю, что политическое и экономическое освобождение — самое радикальное, самое окончательное, необходимое условие, чтобы свободная личность могла до конца определиться или к добру, или ко злу, а это самоопределение — необходимое условие завершения мировой истории борьбой Христа и Антихриста.

Я за революцию не в смысле сочувствия её конечным идеалам или демоническим элементам, а в смысле сочувствия той правде, которая заложена в чувстве свободы революционеров. Я против кадетизма именно потому, что кадетизм по своей психологии (за отдельными исключениями, которые чувствуют себя одинокими в своей среде), по верному выражению Бердяева,"буржуазен", пошл, бесцветен, он не самоутверждается не из самоотречения, а от внутреннего бессилия 9. Я предпочту иметь дело с чортом, чем с кадетом. Пишу это в буквальном смысле слова, без всяких шуток и без всякого остроумничанья 10.

В крайних партиях есть много уродливого, но живой нерв их всё же — неосознанное подлинное стремление к праведной жизни. Я не гуртом принимаю революцию и, всецело осуждая то, что справедливо осуждает и Н. А. Бердяев, в то же время не могу не видеть и положительных сторон; есть там и бесноватые, гибнущие за самоутверждение, но есть и мученики, страдающие за правду 11.

Но повторяю — я хочу, чтобы Н. А. Бердяев понял меня: я не смешиваю Царства Божия с земными временными целями и к революции подхожу как к этапу в богочеловеческом процессе.

----------

В заключение не могу не выразить полного своего недоумения, почему Н. А. Бердяев полагает, что он более"единомыслит"с Д. В. Философовым 12.

Я не согласен с Д. В. Философовым в двух пунктах: во–первых, в вопросе о самодержавии и, во–вторых, в вопросе о необходимости для новых откровений разрыва с Церковью. В первом пункте Н. А. Бердяев согласен со мной; второй, как ничем не аргументированный, вероятно, он тоже не принимает. Поэтому, хоть это, может быть, Н. А. Бердяеву и неприятно, но, по всей справедливости, он является, скорее, моим единомышленником, чем Д. В. Философова.


КОММЕНТАРИИ

Впервые: Век. 1907. N 25. 1 июля. С. 392–395. Подпись: Вал. Свенцицкий.

Полное игнорирование чуждой темы сказалось на критике М. Колерова в кн."Не мир, но меч"(СПб., 1996. С. 254–255), посчитавшего, что в статье, на 3/4 посвящённой выяснению вопроса о православии, Свенцицкий"сосредоточился на реабилитации революции и революционеров". Никак нельзя согласиться и с определением"очень резкий ответ", особенно на фоне нападок и обвинений Бердяева, из области идей перешедшего на личности. Измышление же о том, что Свенцицкий"косвенно, но прозрачно осудил"депутатство Булгакова в Государственной думе и его выступления против правительственного (!) террора, — не более чем подтасовка (в речи на 8–м заседании II ГД Булгаков, единодушно со Свенцицким, возмущался введением военно–полевых судов); даже их принципиальное расхождение по другим предметам не даёт основания для подобных выводов.

1 О духовном облике Бердяева на тот момент свидетельствует цитата из указанной статьи:"Важно решить вопрос, истина ли православие и полная ли истина… Православие есть неполная истина, и пополняется она ложью…. Откровение Третьего Завета, к которому метафизически идёт мир, может быть только окончательным исполнением Завета Христа. Но те, что утверждают неполную истину в её исключительности… мешают исполнению Божьих обетований"(Век. 1907. N 24). Чуть ранее (по поводу газеты"Народ") Бердяев признавался, что его"тошнит от православных христиан", а Свенцицкого и Эрна называл"инквизиторами"(цит. по: Колеров М. Не мир, но меч. СПб., 1996. С. 191).

2 Церковное обновление. 1907. N 9. Эрн писал Ельчанинову 19 февраля 1907:"Эта статья, я думаю, ответит на твоё желание"основоположит. и серьёзных"статей"(Новый журнал. 2007. N 246).

3 Бухарев Александр Матвеевич (архим. Феодор; 1824--1871) — богослов, философ, профессор Казанской духовной академии (1954–1958); после осуждения Святейшим синодом его толкования на Апокалипсис в 1863 подал прошение о снятии сана и вскоре женился; среди продолжавших оказывать ему поддержку был свт. Филарет Московский.

Новосёлов Михаил Александрович (1864--1938), мч. — богослов, публицист, издатель"Религиозно–философской библиотеки"(1902–1917), организатор"Кружка ищущих христианского просвещения".

4 Такой человек нашёлся: бывший ректор СПДА архиеп. Константин (Горянов) обвинил богослова, одного из организаторов и центральных фигур РФС Валентина Александровича Тернавцева (1866--1940) в неоязычестве, проповеди Третьего Завета и аморализме; по его мнению,"трезвомысленные церковные люди просто не желали мараться в этой грязи безответственного критиканства"(Империя и религия. СПб., 2006. С. 32–34), хотя в РФС участвовал и Новосёлов.

5 Илиодор (Сергей Михайлович Труфанов; 1880--1952) — участник деятельности"Союза русского народа", прославился оголтелой ненавистью к евреям, инородцам, интеллигенции и призывами к погромам. В 1909 запрещён в служении, в 1912 отрёкся от православия. После 1917 предлагал услуги большевикам, считал себя патриархом"Живой христовой церкви". Бердяев в указанной статье отмечал:"Илиодор явно предаёт Христа"миру", небо — земле, страсти его не православно–христианские, а языческо–мирские, в нём движется хаос первобытной дикости. Какой же Илиодор православный монах! Он не монах и не православный, он слишком поглощён политикой мирского устроения, в своей одержимости, бесноватости он сходится с крайними революционерами".

6 Ср. бездоказательные попытки Е. В. Ивановой и др. представить Свенцицкого и участников ХББ представителями некоего"внеконфессионального"христианства.

7 Не имея к тому ни малейших оснований, Бердяев утверждал:"В Свенцицком слишком чувствуется психология соц. — революционера или соц. — демократа… в тоне его чувствуется больше революционного фанатизма и демонизма в духе Бранда, чем христианской любви и религиозного смирения".

8 Ср.:"Передовое, истинное, просвещённое правительство обязано угадывать и предупреждать нарождающиеся, губительные для государственного организма, процессы… Свенцицкий не Григорий Петров, не бессодержательный либеральный болтун. Это фанатик своего дела. Громадная демоническая сила. Он не апостол, но подобен Симону Волхву. Ему дана сила гипнотизировать слушателей, порабощать их, зажигать в них огонь духа злобы"(Никольский Н. В., свящ. Свенцицканство // Московские ведомости. 1906. 23 декабря. N 309). До подобной же клеветы опустился А. В. Амфитеатров, 31 марта 1911 указывавший М. Горькому на повесть"Учитель"И. И. Ясинского:"Свенцицкий в жизнь пришёл двадцатью годами позже, чем был им написан"(Литературное наследство. Т. 95. С. 300). Речь о персонаже, который"говорил о себе как о единственном знатоке Библии и обнаруживал наклонность смешивать себя с Мессиею", не признавал чудес, в т. ч. евангельских, верил в свою святость, а к большинству людей относился как к двуногим животным, которых истребит мечом и огнём лучшая часть человечества, над коей он будет возвышаться (Ясинский И. Полное собр. повестей и рассказов. Т. 4. СПб., 1888. С. 195, 219, 226, 228, 231).

9 Ср. мнение Бердяева из указанной статьи:""Кадетизм", несмотря на свою духовную буржуазность, в сфере светской политики является уже меньшим злом. В"кадетизме"нет такого самомнения и самоутверждения, нет озверения корыстной воли, это более нейтральная, гуманитарная среда… хотя творческих идей сами не имеют".

10 Ср.:"Я верую в беса, верую канонически, в личного, а не в аллегорию"(Достоевский Ф. Полное собр. соч.: В 30 т. Т. 11. С. 10).

11 "Конкретные формы социалистического движения… могут весьма различаться по своему духовному содержанию и этической ценности. Оно может быть воодушевляемо высоким, чисто религиозным энтузиазмом, поскольку социализм ищет осуществления правды, справедливости и любви в общественных отношениях, но может отличаться преобладанием чувств… классовой ненависти, эгоизма, той же самой буржуазности — только навыворот… И в социализме, как и по всей линии нашей культуры, идёт борьба Христа и антихриста…"(Булгаков С. Героизм и подвижничество. М., 1992. С. 101).

12 Объяснение простое — на тот момент оба были антихристианами.


Христианство и"половой вопрос"

(По поводу книги В. Розанова"Люди лунного света")

---------------------------------------------------------------

Печатается по: Новая Земля. 1912. N 3/4. С. 9–11; N 7/8. С. 9–10.

Публикатор: С. В. Чертков

---------------------------------------------------------------

I

Никогда ещё Розанов не высказывался о"метафизике христианства"с такой определённой ненавистью.

Книга замечательная. Здесь однобокость и ложь доведены до последних пределов. Но, несмотря на эту однобокость и ложь, одно из самых больных мест в официальной церкви (не в христианстве) вскрыто с поразительной глубиной 1.

Я разумею половой вопрос, двойственное учение о браке, отсутствие в современном христианстве твёрдого и правильного отношения к физической любви, к половому акту.

В. Розанов видит в христианстве — иночество. Отрицание брака. По его мнению, новое, что дало миру христианство, заключается в"бессеменности". Христианство задушило жизнь.

Оно попрало основную заповедь Божию"плодитесь и размножайтесь". Оно превратило мир из чудесного райского сада в сухостой. В мире всё пол, потому что всё рождается из полового акта. Отрицая пол — христианство отрицает мир.

Христианскому сухостою он противоставляет жизнь древнееврейскую, исполненную постоянного полового напряжения."Если"жёнство"хорошо, — говорит Розанов, — то многожёнство ещё лучше". В чём заблуждение Розанова и каково подлинно христианское решение полового вопроса, об этом речь впереди, а пока нельзя не отметить правоты Розанова в той части, где онкритикует существующее теперь отношение к половому акту.

С одной стороны, брак — "таинство", брак освящается Церковью. С другой стороны, половое отношение — нечто"грязное", что требует"очищения", как скверна.

Слова"могий вместити"2 толкуются, по отношению не могущих вместить, как некоторое"неизбежное зло".

Отсюда заповедь святых (из Киевского Патерика):"Никогда в жизни ни с одной женщиной слова не говори"3.

"Нет супружества, семьи — и не надо", — это с одной стороны, а с другой — моление о том, чтобы потомство умножилось, как песок морской.

Полового акта стыдятся не только вне брака, но и в браке. И если бы кто‑нибудь сказал бы, что новобрачных надо на первую ночь оставлять в храме, — это было бы принято, как кощунство. Потому что, с точки зрения Церковной,"Церковь", святое и половое сношение,"грязное"ничего общего между собой не имеют.

А в результате, говорит Розанов:"У нас в старомосковскую пору новобрачных, даже незнакомых друг другу, укладывали в постель и они"делали", — так и до сих пор русские"скидают сапоги"и проч., и, улегшись,"делают"и затем засыпают без поэзии, без религии, без единого поцелуя часто, без единого даже друг другу слова!"

То есть, другими словами, двойственное учение о половых отношениях фактически ведёт к чудовищному разврату, хотя бы брак и был"законный", и супруги были"верны друг другу".

----------

Но что же из этого следует?

Только то, что современное учение не право, но никак не то, что христианство не право и что прав Василий Васильевич Розанов.

Допустим, что основное положение Розанова — всё есть проявление половой жизни — справедливо. При известном понимании слова"пол", оно даже несомненно справедливо. Но можно ли отсюда сделать вывод, что половой акт есть всё?

Разве половая жизнь (в высшем смысле слова) и физический половой акт — одно и то же?

Ведь пение соловья есть тоже проявление половой жизни, так же, как и спаривание его с самкой. Но следует ли из этого, что соловей должен перестать петь и всю свою половую энергию направить на физическое отношение с самкой?

Правильно чувствуя святость половых отношении, Розанов доводит это чувство до лжи, своей чудовищной односторонностью предлагая, чтобы вся половая сила уходила в деторождение, в многожёнство, в"физику". И, благодаря этой лжи, мерзость нашего современного двойственного отношения к браку заменяется мерзостью ещё большей, мерзостью Розановской, кощунственной.

----------

Для современного христианства жизнь есть"сон", от которого каждый должен стремиться как можно скорей"очнуться". Жизнь есть"испытание". Мы — странники. Земное существование — "необходимое зло", которое чем скорее кончится, тем лучше.

Современное христианство не любит землю. Не понимает её, не хочет её.

Отсюда — "нехотение"женщины. Презрение к самому яркому проявлению земной, плотской жизни — половому акту.

Если"отшельник", если современный официальный христианин взойдёт весной в лес и почувствует творческую, физическую жизнь природы, он должен почувствовать ужас — бежать в пустыню.

Половая жизнь природы для него грязь и бессмыслица. Он почувствует, что и птицы, и травы, и цветы, и животные, и лес, и самое солнце, их согревающее, всё полно этого, заложенного в душу земли, стремления к единению мужского и женского начала, — почувствует и ужаснётся, что сам‑то он часть этого леса, этих цветов и животных, часть земли, и потому и в нём есть этоземное. Он готов будет не только отречься от этого:"не знаю сей земли", как Пётр отрёкся от Христа, но и проклясть её:

— Не хочу я этого. Не хочу грязи, будь она проклята!

Отсюда вывод: христианство, давшее идею Бога–человека (небо–земли), должно перестать"проклинать"землю, перестать отрекаться от неё, признать, что она святая. Что лес свят, пение соловья свято, цветы святы и я, человек, желающий женщины, свят. Потому что я тоже земля и живу с нею единой жизнью.

Но я не только земля.

Если в природе жизнь небесная бессознательная,"стихийная", выражающаяся в красоте природы, то в человеке она выражается в духовном творчестве.

Если еда и питьё есть основа бытия, то половое сношение есть основа творчества. Первая"физическая"ступень его. Человек не должен остановиться на этой ступени и уйти в"многожёнство". Но он должен, приняв её как первую, святую ступень творческой жизни, восходить от неё дальше, восходить от земли–человека к небу–Богу.

Половой акт не есть необходимая"грязь". Из грязи"ангелы"не рождаются, а тем более дети Божии, — это есть великое и святое, но опозоренное, заплёванное, осмеянное и опошленное нами.

Всякий половой акт, когда он есть отказ от небесного, когда он исключительно материален, когда он"механическое соединение"двух тел, — он мерзок, хотя бы совершался с благословения какой бы то ни было Церкви и при полнейшей супружеской"верности".

Христианское решение полового вопроса гласит: половой акт есть таинство, потому что здесь не только соединение видимой физической природы, но и невидимой духовной индивидуальности 4. На него имеет право только тот, для кого это не предмет"наслаждения", а первая ступень великого подвига — совместной творческой жизни. Тогда он свят от начала до конца — от самых интимных,"грязных"подробностей до самых возвышенных проявлений в духовном творчестве.

----------

Современное отношение к браку как к"грязи"не уничтожило"разврата", оно его породило. Оно создало то подлое"подхихикивание", которое существует теперь по отношению женщины. Вся"холостяцкая"пошлость с гадкими анекдотами и страшной проституцией, всё питается идеей, что здесь"грязь".

Вместо благоговения получилось глумление. Все"стыдятся"и всё же"делают"с мерзким смешком, без тени сознания всей ответственности, серьёзности и святости того, над чем они хихикают и о чём рассказывают в"курилках".

Унижена женщина, унижено творчество, самая цивилизация раздвоилась и её видимая"духовность"бессильна и пуста, потому что не восприняла основного земного начала. Не восприняв основы, она"не дотянулась и до небес, застыла"недоделанной"в полумёртвом бессилии.

Выход отсюда не Розановский: это было бы равносильно возвращению к дикому состоянию, то есть отказу от всей мировой истории.

Выход в новом взгляде на половую жизнь, в новом взгляде на женщину, в новой половой психике, которая бы раскрыла всю святость, всё религиозное значение того, над чем до сих пор мы только издевались, что мы упорно втаптывали в грязь.


II

Наш современный"брак"не только не"таинство", но нечто гораздо ниже стоящее, чем отношения полов в мире животных.

Там физическое соединение есть одно из звеньев животной жизни, инстинктивное стремление к продолжению рода. Но всё же есть нечто стоящее в той же плоскости, что и вся жизньданного животного. Даже больше того. У животного в половой любви выражается наивысшая доступная ему творческая"духовная"способность. Ни в чём не выражается у животного такого количества психических свойств, как в отношении потомства,"гнезда", "детёныша".

И только у человека половой акт спускается на степень ниже — животную, ниже — природную.

Церковь, молясь о размножении, как песок морской, — как бы забывает, что размножение не с неба сваливается, что детей не аист приносит, а что ему предшествует физический акт. И твёрдо установив свое отношение к ребёнку, как к ангелу, она презрительно отвернулась от акта зачатия.

Она оставила своих"прихожан"в беспомощном религиозном состоянии по отношению к основе заповеди о размножении. Какое‑то странное"благословение", за которым чувствуется"проклятие".

В Евангелии говорится, что всякий, смотрящий на женщину с вожделением, прелюбодействует с нею 5. Отсюда, разумея под вожделением всякое половое чувство к женщине, Церковь вывела заключение, что всякое половое чувство есть прелюбодейство. Если быть логичным, отсюда надо было сделать и последний вывод, что половое чувство к"законной"жене есть тожепрелюбодейство. Ведь ясно же, что не имея к своей жене"вожделения", то есть не пожелав её как женщину, — мужчина не может иметь от неё детей.

Но сделать этот последний вывод Церковь не решилась. И в душе, скрыто, продолжая относиться ко всякому половому акту как к грязи, к"греху", к"прелюбодейству", — она в то же времямолится о том, чтобы потомство умножилось, как песок морской.

В этом пункте обнаруживается до ужаса весь уклон исторического христианства от религии богочеловеческой (земли и неба) в сторону мёртвого аскетизма, землененавистничества.

Христианство должно сделать колоссальное усилие, чтобы творчески обновиться в этом пункте. По новому, религиозно поняв брак, люди совершенно на новую дорогу поставят общее направление своей жизни. Брак — это не частный вопрос, а центральный. В нём сходятся как в центре, как в узле все нити и, разрубив этот узел, сразу распутается большинство религиозных недоразумении.

"Половой вопрос", по новому решённый, не на словах, не в"идее", а в жизни, путём создания новой психики брака — обусловит коренное перерождение всей нашей жизни, ибо оно будет свидетельствовать, что изначальная ошибка исправлена, и то расхождение, которое вследствие этой ошибки получилось, — окончилось.

В основе нашей культуры лежит христианско–аскетический идеал, или животно–естественный, как реакция против"аскетизма".

"Культуру"создало творчество. Но наше творчество перешагнуло через первую ступень, через творчество физическое, оно начинает сразу со второй ступени, отвергнув единство с землёй — и потому оно всё отравлено ложью. Нет в нём плоти. Нет богочеловечества.

Оставляя пока вопрос о философском обосновании и определении того, что я разумею под новой христианской половой психикой, я укажу только на одну внешнюю сторону, только на ту плоскость, в которой должен быть решён этот вопрос.

Я утверждаю, что переживание современных людей при половом акте не имеет ничего общего с тем, что испытывают люди при деторождении (как мать, так и отец). Между тем, внутренне это должно было бы быть единым процессом:

Совокупление — начало его, рождение — конец.

"Половой акт"в нашей психике отделён какой‑то пропастью от рождения ребёнка.

Ребёнок — это нечто"случайное". Мы, в половой психике нашей, совершенно не чувствуем его неизбежность.

Когда мужчина сходится с женщиной, в том"наслаждении", которое он испытывает, нет и тени и зачатка того серьёзного чувства, которое испытывает к рождающей женщине каждый, даже самый легкомысленный мужчина.

Почему же это так?

Да потому, что половое переживание наше, действительно"грязно", не религиозно — и ничего общего с рождением"ангела" — ребёнка не имеет. Но виною не"половой акт", а наши подлые души, которые от"аскетического идеала"усвоили только отрицательное, только то, что это"скверна", и, не став"аскетами", не улетев на небо, на самом деле, попросту шлёпнулись в грязь.

Религиозное, святое половое чувство должно сделать это половое соединение таким, чтобы период беременности и затем рождение нового человека было бы чем‑то психически последовательным, чтобы это было единым процессом, созданием новой индивидуальности.

Половой акт будет, повторяю, первой ступенью творчества. Здесь муж и жена, соединяясь духом и плотию, создают новое существо, в котором и душа и тело пребывают нераздельно и не слиянно.


ПРИМЕЧАНИЯ

1 Схоже об идеях Розанова высказывался Булгаков:"Что в них содержится ключ, открывающий страшно многое, в этом постоянно убеждаешься в жизни. Но приравнивание пола сексуальности совершенно ложно"(ВФ. 1992. N 10. С. 154).

2 Мф. 19, 12.

3 Прп. Моисей Угрин дал такой совет брату, одержимому нечистой страстью и молившему о помощи (Киево–Печерский Патерик по древним рукописям. Киев, 1893. С. 110). Именовать сие"заповедью" — явная подтасовка Розанова.

4 Ср.:"…брак — таинство великое и удивительное, один из преславных устоев Божия домостроительства… Пренебрегающий брак пренебрегает Духом Божиим. А кто воздерживается от брака ради Божия Царства, тот обязан как‑то иначе сделать себя сосудом Духа Святого и именно в духовной области стать плодоносным, чтобы не быть посечённым, как бесплодная смоковница"(Николай Сербский, свт. О Боге и людях. М., 2006. С. 24).

5 Мф. 5, 28.

Поэт голгофского христианства (Николай Клюев)

----------------------------

Печатается по: Клюев Н. Братские песни: (Кн. вторая). М.: журн."Новая земля", 1912. С. III‑XIV; Б‑ка"Новой земли". N 11. М., 1912. 15 с.

Примечания: С. В. Чертков.

----------------------------


В области человеческого духа бывают явления, которые почти невозможно подвести под обычные общепринятые понятия.

Творчество Николая Клюева принадлежит именно к числу таких явлений.

Назвать его:"художником","поэтом","писателем","певцом" — значит сказать правду и неправду. Правду — потому что он"художник", и"поэт", и"писатель", и"певец". Неправду — потому что он по своему содержанию бесконечно больше всех этих понятий.

Даже наиболее идущее к нему слово"религиозный"в наше время всяческих подделок и лжи звучит безнадёжно–бесцветно.

"Песни"Николая Клюева — это пророческий гимн Голгофе.

Говорю"пророческий" — потому что в них раскрывается вся полнота нового"голгофского"религиозного сознания, не только мученичество, не только смерть, — но и победа, и воскресение.

В них звучит отклик тех песен, которые пели мученики Колизея 1 и древние братья на испанских кострах, — но в них же слышится новый, вдохновенно–радостный голос прощённой земли, освобождённого мира.

Это не выдумка — это живой опыт, это творческое прозрение. Здесь уже не только литература, не только"стихи" — здесь новое религиозное откровение. Если хотите,"поэзия", — но в каком‑то высшем смысле, когда поэт становится пророком.

"Песни"Клюева по содержанию своему имеют два основных начала:

Вселенское — в том смысле, что в них выражается не односторонняя правда того или иного"вероисповедания", а общечеловеческая правда полноты вселенского религиозного сознания.

И национальное — в том смысле, что раскрывается это вселенское начало в чертах глубоко русских, если можно так выразиться, плотяных, чернозёмных, подлинных, национальных.

В настоящей вступительной статье я ставлю себе задачей раскрыть голгофское содержание"Песен"Николая Клюева и показать, в чём лежит внутренний смысл его новых откровений.

Мировой процесс — это постепенное воплощение"Царствия Божия на земле", постепенное освобождение земли от рабства внешнего: господства одних над другими, и рабства внутреннего: господства страдания, зла и смерти."Освобождение земли"на языке религиозном должно быть названо искуплением. Путь к этому освобождению должен быть назван голгофским. Не дано"искупление"как подвиг единого Агнца — оно дастся как усилие всей земли. Голгофа же Христова — первое слово освобождения, первый Божественный призыв обращённый к земле: взять крест и идти на распятие — не в муку вечную, а в жизнь вечную. История мира — это восхождение на лобное место, это позорная казнь на кресте, это"Боже мой, Боже мой! вскую оставил Мя еси" 2, это предсмертные муки Богочеловека и всепокоряющая радость Воскресения.

Понимание искупления как творческого усилия всей земли и мирового процесса — как Голгофы — ведёт к двум основным выводам:

Новому учению о всеобщей ответственности.

Новому учению о будущей жизни.

"Каждый из нас за всех виноват"(мысль Достоевского) — это лишь робкий намёк на правду.

Голгофское понимание жизни раскрывает больше: не за всех виноват, а во всём виноват 3. Каждое позорное пятно на совести человечества — позорное пятно и на моей совести. Каждый постыдный поступок мой — постыден для всей земли. Если"освобождение"общее — "искупление"общее, то и грех и преступление — общее дело 4.

Для голгофского сознания нет чужих грехов, чужих страданий. Я — убийца, я — растлитель, я — осквернил светлые ризы Божии. Но я же плачу кровавыми слезами раскаяния, я — свершаю великий подвиг любви, я — вхожу на костёр за Правду, я — приношу свою агнчую кровь во искупление опозорённой земли 5.

Отныне уже нельзя наслаждаться своей"праведностью". Как бы ни был я"чист" — руки мои в крови, как бы ни был я"целомудрен" — это я втаптываю в грязь женщину в позорных домах, как бы ни был я"кроток" — это я покрыл землю тюрьмами и кандалами. И по осквернённой, окровавленной земле — я же иду с крестом в венце терновом, во имя освобождения.

В"песнях"Николая Клюева раскрывается с потрясающей глубиной этот голгофский путь земли. Поэту путём созерцания даётся то, что религиозному сознанию даётся умозрением.

Но ещё ближе для него грядущее.

То, что я назвал "будущей жизнью".

Здесь особая новизна его и особая сила, которую — с сознанием всей ответственности этого слова — можно назвать пророческой. Николай Клюев как бы живёт уже этой новой жизнью, а не только"предчувствует"её, не только"догадывается"о ней.

Если бы в доисторические времена, когда зарождалась на земле жизнь, можно было бы рассказать"клеточке", что из неё создастся человек и вся современная жизнь, — всё это представилось бы ей, как сплошное безумие.

Таким же безумием представляются современному человеку"песни"о грядущем Царствии Божием.

Обыкновенный, живущий"настоящим"человек может представлять себе будущее в знакомых ему формах, усложняя и видоизменяя их. Он может вообразить себе новые машины, летательные аппараты, новый флот, армию, общественный строй.

Представить себе новую материю и совершенно иную жизнь он не может.

Но это безумие как непреложная истина даётся в религиозном опыте, это будущее утверждается религиозным сознанием и раскрывается религиозной поэзией.

Я уже сказал, что понимание искупления как творческого усилия всей земли ведёт к новому учению об общей ответственности, к новому пониманию Голгофы.

Оно же даёт и новое понимание будущего как Царствия Божия на земле, как новой жизни — в новой плоти, неподчинённой законам тления и смерти.

Изменение материальных форм не есть только процесс механический, внешний, — это есть процесс внутренний, результат нравственных усилий, изменяющих самую сущность материальной основы, приближающий время качественного изменения материи. Вся тварь должна услышать Евангелие (благую весть). Вся тварь должна стать свободной, т. е. вся материя должна получить бессмертие как результат окончательного искупления.

Вот этой‑то новой жизнью, в новых формах и живёт Николай Клюев, о ней‑то и поёт свои лучезарные песни…

Соберутся племена под смоковничные купы. Горние росы увлажат палящие лучи дня. Среброкрылые врачи братьям перевяжут раны. Воспоёт небесный хор.

"Жизни Царь Дориносимый, для сыновних видим глаз", воссядет вечерять с людьми.

Дух животными крылами

Прикоснётся к мертвецам,

И завеса в пышном храме

Раздерётся пополам 6.

И вот всё стало новым — ибо"старого уже нет".

Стали плотью мы заката зарянее,

Поднебесных облак–туч вольнее.

Разделяют с нами брашна серафимы,

Осеняют нас крылами легче дыма.

Наши лица заряницы краше,

Молоньи лучистей ризы наши.

За спиной шесть крыльев легковейных,

На кудрях венцы из звёзд вечерних 7.

Явится новый"чудный храм", в котором свечи — зори, предалтарный фимиам — туманы дремлющих поречий… Роса напоит возжаждавшие травы, дымные дубравы оденутся в заревые пояса."Продлится миг, как долгий век, — взойдут неведомые светы". И люди сойдутся"служить Заутреню любви, вкусить кровей живого хлеба" 8.

Венец же всего, венец славы, венец освобождения земли — всеобщее прощение.

Был общий грех. Голгофа была всечеловеческая. Будет и всемирная радость.

Гробовой избегнув клети,

Сопричастники живым,

Мы убийц своих приветим

Целованием святым…

Мир вам странники–собратья,

И в блаженстве равный пай,

Муки нашего распятья

Вам открыли светлый рай.

И враги, дрожа, тоскуя,

К нам на груди припадут, — -

Аллилуйя, аллилуйя --

Камни гор возопиют…9

Пророческие"песни"Николая Клюева — навсегда изгоняют из человеческого сердца страх, слабость, уныние: кто видит перед собой новый нетленный храм, тому некого бояться, тот навсегда делается воином Христовым. Вот почему"песни"Клюева — это гимны братьев–воинов.

Их откинуты забрала.

На кольчугах крест горит,

И ни ад, ни смерти жало

Духоборцев не страшит 10.

Пусть"за непреклонные врата"проникают лишь те,"на ком голгофского креста печать высокая сияет" 11. Мы не боимся Голгофы. Мы с радостью берём венец терновый, с радостью, как мученики Колизея, идём на арену жизни — идём завоевывать свободу, искупление, бессмертие — святой, но опозоренной земле.


ПРИМЕЧАНИЯ

1 "Вообще, что хотения Клюева были приняты к сведению, видно из того, что"пророк"просит, чтобы в предисловии Свенцицкого была вставлена фраза Клюева о самом себе, что"братские песни" — отклики тех песен, которые пели мученики Колизея и… братья на жестоких кострах"(Брихничёв И. Новый Хлестаков (Правда о Николае Клюеве) // ОР РГБ. Ф. 386, к. 55, ед. хр. 21). Выражение закрепилось в русском языке, когда еп. Ириней (Орда) перевёл с английского кн."Мученики Колизея"(Киев, 1875); позднее Евгений Тур выпустил кн."Мученики Колизея. Исторические рассказы для детей"(М.,1890).

2 Мф. 27, 46.

3 Ср.:"Всякий из нас перед всеми во всём виноват". Предсмертное прозрение своего брата Маркела на разные лады повторял старец Зосима (Достоевский. Т. 14. С. 149, 262, 270, 273, 275, 290, 291), а затем и Митенька Карамазов (Достоевский. Т. 15. С. 31, 173).

4 "Но если это так, тогда покаянными слезами омываются мои грехи и силою свыше в душе моей воздвигается Вечная Голгофа… Но связи, связавшие меня с общим грехом и общей тяготой жизни, от этого не уничтожаются, а, наоборот, закрепляясь, претворяются в новое. Место тёмной истомы и тоски за свою вину и грехи занимают искупления, и чистые страдания за других… Я покаялся у креста. Господь простил за страдания, которые я Ему причинил, за раны, которые я Ему нанёс. Но разве от этого прощения из Его ран перестанет сочиться Пречистая Кровь? Нет, страдания эти есть, и раны продолжат болеть. Ну, тогда ясно, что я должен делать так, чтобы страданий этих не было, чтобы раны эти перестали болеть"(Эрн В. Христианское отношение к собственности. М., 1906. С. 40–42).

5 Так же считал и еп. Михаил (Семёнов):"Христос требует, чтобы каждый был, как он. Как он, принял Голгофу, взошёл на неё. Почувствовал на своей совести зло мира, как своё дело, своё преступление, свой позор и принял на себя долг сорвать с жизни её проказу. Христово христианство — это постоянная Голгофа. Великое распятие каждого. Принятие на себя, в свою совесть всего зла, в котором лежит мир, ответственность за всё, что жизнь разлагает, пятнает"(Пришвин М. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. М., 1982. С. 749).

6 Цитируется стихотворение Клюева"Песнь похода".

7 Четыре последние цитируемые строки изъяты автором из стихотворения"Утренняя".

8 Из стихотворения"О, поспешите, братья, к нам…".

9 Концовку стихотворения"Песнь похода"Клюев значительно переделал: изменил 1–ю из цитируемых строк и пунктуацию, убрал 5–8–ю.

10 2–ю из цитируемых строк стихотворения"Братская песня"Клюев заменил на невразумительную:"Адамант — стожарный щит".

11 Из стихотворения"В Моём раю обитель есть…".

Что такое К. Чуковский?

--------------------

Публикуется по: Новая Русь. 1910. 27 марта. N 84. С. 3.

--------------------

У К. Чуковского есть замечательная статья"Весёлое кладбище"

Не тем она замечательна, что там написано много ценной правды о других, — а тем, что в ней даётся весьма точная характеристика самого автора.

Когда я читал эту статью, невольно думал: сознаёт ли К. Чуковский, что всё в ней им написанное относится не столько к тем авторам, о которых он говорит, сколько к нему самому?

Если сознаёт, — то какой 6еспросветный ужас должен носить он в своей душе…

Речь идёт о Дорошевиче. Но это неправда: здесь"авторская исповедь":

"Ведь как остроумно пишет, даже жутко читать. Ходит покойник между живыми и острит без конца. Да иначе и быть не может: отнимите у человека любовь, пафос, молитву — и смело либо несите его на погост, либо сделайте из него Дорошевича, остряка".

А вот о Буренине. И опять о Буренине это только"так", одним краешком. А вполне — это о самом себе:

"Ему бы хоть вершок живого сердца, он бы горы перевернул, но нет ни вершочка, и откуда же взяться гневу, любви, молитве? И как какая‑то неживая машина, производит он всё новые остроты, пародии одну за другой:"такой балагур, поискать, да мало"… Но посмотрите, как беспомощен и безнадёжно слаб Буренин, едва только он захочет выразить хоть тень живого чувства".

Что может быть страшней"веселого"покойника? Но ни Дорошевич, ни Буренин, никто другой, так ярко не воплотил в себе этого кладбищенского веселья, как именно К. Чуковский.

К. Чуковский — характерное явление нашей жизни. В нём отразилась своеобразная, сложная,"мёртвая"сторона современности.

Он — тип. И в нём стоит разобраться.

Не простая случайность, что внимание К. Чуковского постоянно привлекает кинематограф. Сам он говорит про себя, что о кинематографе написал целую"диссертацию"… Анализируя"духовную сущность"кинематографа, он раскрывает и свою душу: ибо всякий, кто говорит о том, как воспринимает жизнь, — говорит в то же время и о самом себе.

Для Передонова все люди — "доносчики". Думают только о том, как бы сделать ему какую‑нибудь"пакость". Все женщины хотят одного: женить на себе Передонова.

К. Чуковский видит во всех"готтентотов". Кинематограф — "религия"этих готтентотов. Какова религия — таковы и души. Каковы людские души — такова и жизнь.

"Бега тёщ","пропавший цилиндр", люди, падающие друг на друга, расквашенные носы, обливание помоями из окон — вот юмор готтентотов. Вот чему они смеются в кинематографе.

Добродетель в том, чтобы найти чужой бумажник и возвратить по принадлежности. Эстетика не поднимается выше этуалей в трико, расхаживающих по звёздному небу. Всем"запросам"готтентота удовлетворяет кинематограф и он туда валом валит.

Но готтентот не только ходит в кинематограф. Он читает ещё Ната Пинкертона. И"эволюция"сыщика — есть эволюция"готтентотской"души. Раньше"благородный"сыщик Шерлок Холмс, джентльмен с головы до ног, ради высших благородных целей, посвятивший себя сыскному делу, — имел"бледные"аристократические руки, играл на скрипке и т. д.

В теперешних"выпусках"сыщики попросту"бьют","увечат", расквашивают головы, — весь"аристократизм"исчез, остался один увесистый кулак, от"благородных целей" — пачка кредиток.

К. Чуковский характеризует нашу современность как сплошное царство хулиганов–готтентотов. Жизнь для него — какой‑то грандиозный кинематограф, где расквашивают носы, обливают помоями, где расхаживают коричневые этуали, где слышится бессмысленный, тупой смех готтентотов, их пошлые вздохи умиления перед грошовой добродетелью и поганое хихиканье при виде обтянутых в трико женщин.

Кинематограф — религия городского демоса.

Но ведь это кошмар какой‑то! Больной вроде Передонова! Вместо людей трупы, вместо жизни — кладбище. И если думать всё это всерьёз, искренне, давая себе отчёт до конца, к каким выводам ведёт принятие за правду — минуты нельзя было бы прожить!

Не может остаться человек жить на кладбище, среди тысяч двигающихся мертвецов.

Но Чуковский живёт. И смеётся. И пишет…

Как же могло случиться, что писатель, воспринимающий в окружающем одну только смерть, мог превратиться в"балагура"?

И ответ на этот вопрос, опять‑таки говоря якобы о"других", — К. Чуковский даёт, говоря о самом себе на самом деле.

Вся суть в том, что за трагедией К. Чуковского — всегда стоит"оперетка".

------

"И не знаю, обратил ли кто внимание, что вся литература наша, последних дней, обнаружила вдруг сильный уклон к остроумию к шутовству?

Вопросы по–прежнему решаются все самые огромные, мировые: о жизни, о смерти, о Боге, — но на каждом вопросе, на каждой теме теперь по шутовскому колпаку и хоть немного шутом стал теперь добровольно писатель".

О чём бы кто ни говорил, за всем чувствуется мотив из оперетки Оффенбаха.

Каждую минуту вы можете ждать, что серьёзные персонажи возьмутся за руки и запоют:

Pif! paf! pan

En avant!

Le pied leste

Et du geste!

Pif! paf! pan

En avant!

Именно таков К. Чуковский.

В нём страшное только то, что он может смеяться. Но когда он говорит о страшном, о погибающей от готтентотства жизни, вы не верите. Вы чувствуете, что это"так", не от сердца, не от души. По крайней мере, не от живого сердца, которое само‑то живёт другой жизнью и мучится, страдает, исходит кровью. Ничего подобного. Вы нисколько не удивитесь, если только что нарисовав такое кладбище, К. Чуковский вдруг скажет:"Ну, а теперь споём". И, канканируя, затянет:

Pif! paf! pan

En avant!

Опять‑таки,"шутовской колпак", о котором говорит Чуковский, ни на одном писателе не сидит так неизменно, так плотно,"как дома", как именно на голове Чуковского.

Мне припоминается один факт, который необычайно характерен для Чуковского.

Дело было года два назад. Чуковский читал в московском литературном кружке доклад, как раз о кинематографе и Пинкертоне. Названия точно не помню.

Кончил.

Начались прения. Говорил целый ряд ораторов. Между прочим, А. Белый. Очень пылко и взволнованно он доказывал, что выводы Чуковского неверны, что это"клевета на жизнь".

Много вообще говорили.

Наконец председатель провозгласил:

— Слово принадлежит референту.

К. Чуковский подходит к кафедре. Все ждут с явным интересом. Чувствуется общая мысль:

— Что‑то скажет серьёзное, от души, человек, который сейчас так смеялся.

Точно на грех, из рук Чуковского падают на пол листочки, на которых написан реферат. Он тщательно и долго их собирает.

Минуты две–три…

Публика затихла, ждёт терпеливо.

Собрал. Входит на кафедру. Обводит глазами залу и говорит:

— Я согласен со всеми оппонентами!

И больше ничего.

Pif! paf! pan

En avant!

Так разве это не оперетка? Не канкан?

И что бы Чуковский ни писал, что бы ни говорил, какие бы"серьёзные"темы ни затрагивал, — вы никогда не поручитесь, что он не начнёт"канканировать"на самом трагическом месте. А потому вы ни на минуту его трагедии не верите.

Где же ключ к пониманию этой чудовищной психологии? Понять её, значит понять целую своеобразную полосу нашей интеллигентской жизни, которая нашла своё яркое выражение в Чуковском.

------

В"Рус. мысли", насколько помню, в статье З. Гиппиус, приводилось любопытное признание одного"молодого критика".

— Ничего мы не хотим и ничего не желаем. Только раньше говорили мы это с лихостью, а теперь с тихостью.

Вот в этом и заключается вся суть дела.

У нас расплодилось невероятное количество людей, которые ничего, по крайней мере определённого, не хотят и ничего не желают. У этих людей нет"живого сердца"потому, что живое сердце всегда чего‑нибудь хочет, в сильных"желаниях"и проявляется его"жизнь".

Людям таким ничего больше не остаётся, как"зубоскалить", чтобы заглушить в себе неминуемую тоску, чтобы как‑нибудь заполнить своё время.

Мёртвая, бессильная душа у них. Плачут они без страданья, смеются без радости. Трагедию превращают в оперетку.

И о чём бы ни говорили, чтобы скрыть бездушие своё, всё"принаряжают"в шутовской колпак.

А когда у такого человека обнаруживается способность писать и уменье острить — он превращается в"литературного критика", в К. Чуковского.

Ходит покойник между живыми и острит без конца".

Укажите мне, хоть одну статью К. Чуковского, где бы, без всякой оперетки, человек заговорил о своём"святое святых", о том, чего он действительно хочет и во имя чего он живёт. Нет у него никаких положительных взглядов, никаких определённых сильных желаний."Посмотрите, как беспомощен и безнадёжно слаб он, едва только захочет выразить хоть тень живого чувства".

Мы знаем, куда вели, чем болели, каким идеалам служили Белинский, Добролюбов, Писарев и Михайловский. Но куда идёт и куда зовёт К. Чуковский — не знаю ни я, никто другой, ни наконец, сам Чуковский.

"Ничего не хочу, ничего не желаю"…

При таком отсутствии"руководящих"идей, руководящих чувств, — талантливый критик, обладающий остроумием и умением схватывать отрицательные стороны, превращается в разрушительную динамо–машину, которая для потехи и для заполнения праздного времени бьёт правых и виноватых, лишь бы побольней да"позабавней".

Я сказал уже, что Чуковский — тип. Что это целое своеобразное"явление"нашей жизни.

К. Чуковский — тоже в своём роде вожак известной части общества, таких же, как он, ничего не"желающих", таких же"живых покойников", только не умеющих канканировать и острить, как он.

Открыл ли К. Чуковский русскому обществу хоть одно новое дарование? Помог ли он увидать хоть в одном писателе положительные черты? Бывало, что он"хвалил", но всегда изумительно"беспомощно и слабо"

Отсутствие руководящей идеи придаёт критике К. Чуковского случайный характер. Он может сегодня возвести на пьедестал то, что обольёт помоями завтра. Нет у него ничего"заветного", никаких"живых"привязанностей. И в конце концов, вы начинаете думать: от Чуковского можно всего ожидать. От"приёмов литературной критики"это идёт дальше: к вопросу о простой добросовестности. И здесь то же отсутствие принципов, полнейшая расшатанность, граничащая с хулиганством, — опять‑таки лишь бы побольней да позабавней.

Такова выходка против"Соврем. мира". Не мог же, в самом деле, Чуковский не знать, что делает гадость.

Конечно, знал.

Ну, мол, и пусть! Мне‑то что. Очень нужно! Хлестко — и достаточно.

Чуковский страшен только потому, что в нём отразилась эта мёртвая, смеющаяся, бездушная, ничего не желающая, толпа людей, шумно и нагло ворвавшаяся во многострадальную русскую жизнь. И там, где люди благоговейно молчали, или плакали кровавыми слезами, или смеялись сквозь слёзы, — они начали развязно покатываться с хохоту, острить направо и налево и, заглушая похоронный марш, взявшись за руки и приплясывая запели:

Pif! paf! рan

En avant!

Le pied leste

Et du geste!

В Чуковском отразилась не вся наша жизнь, и даже не центральная и наиболее глубокая её полоса, как она отражалась во"властителях дум"прежних поколений, — а только наиболее шумная и крикливая по внешним своим проявлениям, и пустая, мёртвая по внутреннему своему содержанию.

Даже вернее сказать отразилась не"жизнь", а одно только"весёлое кладбище".

------

Какое же"значение"К. Чуковского?

Глубоко отрицательное.

Бесспорно, он талантлив. Но талант — "сила". Значение определяется не самым фактом существования, а тем, на что она направляется.

При таком внутреннем нигилизме, как у К. Чуковского, чем талант сильней, тем"деятельность"более отрицательна.

Фарс, оперетка, балаган — страшны не тем, что там говорят"сальности", — они страшны пошлостью. Страшны тем, что самые серьёзные вопросы, самые трагические положения — превращают в балаганную потеху.

И К. Чуковский страшен не тем, что он проповедует"безнравственные идеи", а тем, что он смеётся тлетворным, опереточным своим смехом надо всем с плеча.

Естественно, создался у него даже особый метод совершенно"внешней"критики.

Этот метод даёт широкий простор осмеивать всех, кто попадёт под руку.

Он состоит в искусном, до виртуозности подборе отдельных фраз, предложений и даже слов. Так можно"разделать"кого угодно и сколько угодно: по заслугам г. Вербицкую, а уж заодно и Максима Горького, если понадобится, то и Куприна, и Андреева, и Арцыбашева, а то, коли подвернулся под руку, то и Пушкина, и Толстого, и Достоевского.

К. Чуковский говорит про Кузьмина, что его проклятие — вечная полуулыбка. Нет, это проклятие самого Чуковского. Если он даже захотел бы заплакать или молиться, — улыбка, тлетворная, опустошающая отравила бы и то и другое. Попробовал раз К. Чуковский заговорить о"молитве", написал статью о Шевченко, но не удержался, расплылся в широкую, лубочную, страшную улыбку скомороха, и подчеркнул, что Шевченко был"лыс, как арбуз", и пьян… А когда ему сказали, что улыбка неуместная, — отшутился:

— Да разве я его лысого меньше люблю? И давно ли гении обязаны делаться членами общества трезвости? И литературные критики — Челышевыми?

И вот свою"проклятую"улыбку, часто меткое и ещё чаще грубое остроумие, внешнее, праздное, бездушное зубоскальство — К. Чуковский капля за каплей вливает в душу неустойчивого, расшатанного русского общества.

Он приучает к самым серьёзным вопросам подходить с опереточным настроением, пошло хихикать над самыми задушевными человеческими переживаниями, он не развенчивает, не обличает, любимейших современных русских писателей, — но он превращает их в опереточных"обманутых мужей", — и заражает своим тлетворным смехом молодое поколение.

Читая статьи К. Чуковского, молодёжь учится не тому, чтобы добросовестно и глубоко разбираться в искусстве и в той жизни, которая является его содержанием, она учится подмечать внешнее смешное, несущественное, анализ заменять подтасовкой слов, критику каламбуром, чувство негодования легкомысленным, ни к чему не обязывающим смехом.

К. Чуковский упрекает молодёжь, что она читает Вербицкую.

Но наполовину лежит это на совести самого Чуковского. Он больше других критиков"отучает"эту молодёжь разбираться в литературных явлениях, потому что своим безудержным балагурством всё сваливает в одну кучу, надо всем издевается и над Вербицкой, и над Куприным одинаково.

К. Чуковский порождение своей эпохи, но, являясь"выразителем"для одной её полосы, он является"разрушителем"для другой здоровой, не заражённой половины. Наше время нуждается в людях твёрдых, знающих определённо свои цели и задачи и упорно идущих своей дорогой.

Что, если бы Чуковский встретился с Белинским? Каким бы неистовым гневом, сожигающим в пепел, ответил бы Белинский на этот бездушный смех"весёлого покойника".

Чтобы исчезли критики–мертвецы, — надо, чтобы явился новый Белинский. Чтобы спасти общество от тлетворного смеха, — надо, чтобы над ним кто‑нибудь смог поднять огненный меч пророческого гнева.

Жизнь Ф. М. Достоевского

--------------------

Публикуется по: Свенцицкий В. Жизнь Ф. М. Достоевского. М.: Народное изд–во, 1911. 77 с. Тираж 3000 экз. Ц. 7 коп.

--------------------


По делу революционера Петрашевского 21 человек был приговорён к смертной казни через расстреляние 1.

На Семёновском плацу воздвигнут был эшафот. Осуждённых привязали к столбам и предложили исповедаться. Затем началось чтение смертного приговора. Приговор был прочитан почти до конца: осталось непрочитанным только последнее слово.

Осуждённым объявили о помиловании.

"Минуты ожидания смерти были для каждого таковы, что один из приговорённых, Григорьев, когда его отвязали от столба, оказался помешавшимся в рассудке" 2.

В числе помилованных был и Фёдор Михайлович Достоевский.

Смертную казнь заменили ему четырьмя годами каторги, с зачислением потом в рядовые.

Достоевский никогда не был"революционером", хотя и увлекался социалистическими идеями. Больше того, к революции относился всегда враждебно.

Как раз к периоду его знакомства с Петрашевским относится такой случай.

В одном кружке Достоевский читал стихотворение Пушкина"Деревня", заканчивающееся словами:


Увижу ль, о, друзья, народ неугнетенный,

И рабство, падшее по мании царя,

И над отечеством свободы просвещенной

Взойдёт ли наконец прекрасная заря?


"Когда при этом кто‑то выразил сомнение в возможности освобождения крестьян легальным путём, Ф. М. Достоевский резко возразил, что ни в какой иной путь он не верит" 3.

Вина Достоевского, за которую он был приговорён к смертной казни, состояла в том, что он читал и распространял письмо Белинского к Гоголю. Письмо, казавшееся тогда очень страшным, а теперь изданное несколькими издательствами.

Ко времени ссылки Достоевскому было 28 лет (родился в 1821 году 30 октября), но он уже считался известным писателем. Первое его произведение — "Бедные люди", напечатанное в 1846 году, произвело громадное впечатление и было восторженно встречено знаменитым критиком Белинским.

"Честь и слава молодому поэту, — писал Белинский, — муза которого любит людей на чердаках и в подвалах и говорит о них обитателям раззолочённых палат:"Ведь это тоже люди, наши братья!"" 4.

Ссылка надолго оторвала Достоевского от литературы. И, уезжая на каторгу, больше всего он мучился мыслью, что писательство для него потеряно навсегда.

В письме к брату, по возвращении с эшафота, говоря о предстоящей каторге, Достоевский пишет:

"Та голова, которая создавала, жила высшею жизнию искусства, которая сознала и свыклась с возвышенными потребностями духа, та голова уже срезана с плеч моих.<…>Лучше пятнадцать лет заключения и перо в руках" 5.

Но прежде чем говорить о каторге Достоевского, посмотрим, каков он был как человек — до ссылки. Сначала в детстве, в семье, потом в инженерном училище, юношей, и, наконец, молодым писателем.


I

Семья Достоевского была, что называется, патриархальная. Отец занимал скромное место доктора московской Мариинской больницы. Жил с женой и семью детьми в маленькой квартире в три комнатки.

Брат Фёдора Михайловича Андрей Михайлович рассказывает о жизни в семье следующее:

"День проходил в нашем семействе по раз заведённому порядку, один как другой. Вставали утром рано, часов в шесть. В восьмом часу отец выходил уже в больницу, или в"палату", как у нас говорилось. В девять часов утра отец, возвратившись из больницы, ехал сейчас же в объезд своих городских пациентов, или, как у нас говорилось,"на практику". В его отсутствие мы, дети, занимались уроками. Возвращался отец постоянно почти в двенадцать часов, и сейчас же обедали. В 4 часа дня пили вечерний чай, после которого отец вторично шёл в палату к больным. Вечера проводились в гостиной, и ежели отец не был занят"скорбными листами", то читали вслух. В праздничные дни, в особенности в святки, в той же гостиной иногда игрывали при участии родителей в карты — в короли, причём брат Фёдор, по юркости своего характера, всегда уловчался сделать какой‑нибудь обман, в чём и бывал не раз уличён. В девятом часу вечера аккуратно накрывался ужинный стол и, поужинав, мы, мальчики, становились перед образом; прочитав молитвы и простившись с родителями, отходили ко сну" 6.

Летом Достоевские ездили в Троицкую лавру. Но с покупкой в 1831 г. небольшого именьица поездки к Троице были заменены поездками на дачу, в имение.

В Москве, при больнице, также был большой сад. И дети летом, весной и осенью почти всё свободное время проводили на воздухе.

Ф. М. Достоевский в этот детский период был необыкновенно живой,"юркий"и увлекающийся мальчик. По его собственным словам, он любил в детстве"выказываться силою, ловкостью и т. п.".

Пришлось им однажды видеть"бегуна" — человека, показавшего своё искусство бегать."Бегун"бегал, держа во рту платок, напитанный спиртом. После этого маленький Фёдор постоянно носился по аллеям громадного больничного сада с носовым платком во рту.

А в имении больше всего увлекались дети игрою в"диких", придуманной Фёдором. Они засаживались в кусты, размалёвывали своё тело и"сражались"как настоящие"дикие". Однажды они даже не явились к обеду, и мать принесла им еду в кусты. Дети были в восторге, что могли наконец пообедать, как дикари, без ножей и вилок.

В деревне всё время общались они с простым народом. Принимали участие в уборке хлеба. И маленький Фёдор был общим любимцем крестьян. Живой, добрый, простой — он положительно внушал им нежность.

Деятельная любовь к людям и тогда уже светилась в нём.

Брат его Андрей вспоминает:"…верхом удовольствия его было исполнить какое‑либо поручение или сделать одолжение и быть чем‑нибудь полезным. Я помню, что одна крестьянка, вышедшая на поле жать, вместе с маленьким ребёнком в люльке, пролила нечаянно жбанчик воды, и бедного ребёнка нечем было напоить. Брат сейчас же взял жбанчик, сбегал в деревню (версты 1Ґ) за водою, и принёс, к радости матери, полный жбан воды" 7

Детское сближение с народом, по словам самого Достоевского, не изгладилось в нём никогда. Оно положило в его душе фундамент веры в народную правду, проповедником которой он впоследствии стал. Вера эта сначала была безотчётной, после каторги стала сознательной.

Достоевского отдали в пансион Чермака 8, а потом — в Петербургское инженерное училище.

В инженерном училище Фёдор Михайлович рисуется уже другим человеком, чем в детстве. Общительность, живость,"юркость"исчезли совершенно. Он сделался замкнутым, серьёзным. Держится особняком. Вечно чувствуется в нём углублённое настроение.

Да и могло ли быть иначе? Фёдор Михайлович в этот период работал над романом"Бедные люди". Ночью, потихоньку от всех товарищей, ни с кем не делясь своими планами, он вставал с постели, закутавшись в одеяло, и писал своё замечательное произведение.

Об этом периоде жизни Достоевского, о том, какое он производил тогда впечатление на окружающих, можно составить себе представление по воспоминаниям одного из его воспитателей, Савельева.

По словам Савельева, Достоевский на прогулках всегда держался один или вдвоём с Ив. Бережецким 9. Никогда он не принимал участия в играх товарищей, не ходил в танцкласс, под разными предлогами он уединялся в пустые камеры или усаживался у своего стола. Любимым местом его для занятий была амбразура окна в угловой спальне.

"Случалось не редко, что он не замечал ничего, что кругом него делалось", и складывал книги тогда только, когда по спальням проходил барабанщик, бивший вечернюю зорю.

"Бывало, в глубокую ночь, — говорит Савельев, — можно было заметить Ф. М. у столика сидящим за работою. Набросив на себя одеяло сверх белья, он, казалось, не замечал, что от окна, где он сидел, сильно дуло.<…>Нередко на замечания мои, что здоровее вставать ранее и заниматься в платье, Ф. М. любезно соглашался со мною, говорил, что ночная тишина, полумрак спальни, освещаемой сальной свечой, вставленной в жестяной шандал, располагает к спокойной работе, но складывал свои тетради и, по–видимому, ложился спать. Однако, проходило немного времени, как его можно было видеть опять в том же наряде, у того же столика сидящим за работою. Привычка заниматься ночью осталась у Ф. М. до последних дней его жизни".

Савельев говорит, что беседы с Достоевским оставляли в нём глубокое и грустное впечатление.

Голос его был тихий, он говорил медленно, с расстановкой, несколько задыхаясь. Малейший эпизод, им рассказанный, производил какое‑то особенное глубокое впечатление."В рассказах Достоевского заключалось столько же теплоты, сколько и правды".

"Бедные люди", появившиеся в печати, когда Достоевскому было всего двадцать пять лет, сразу сблизили его с литературными кругами того времени. Он не сторонился от литературных знакомств, как сторонился своих товарищей в инженерном училище. Успех первого литературного опыта окрылил его. Он с увлечением отдался тем повышенным идейным настроениям, которые уже начинали тогда чувствоваться в русском обществе.

Но если он не был таким замкнутым, как в годы юности, то всё же он был не менее одинок.

Достоевский чувствовал себя, по своему духовному складу, совершенно"самобытным", и как ни велики были его симпатии к отдельным представителям литературы, особенно к Белинскому, всё же он ясно сознавал в себе нечто такое, что мешало настоящему внутреннему сближению. Даже"общественные"увлечения не могли вполне сблизить Достоевского с той интеллигентской средой, в которой он жил. Он увлекался и идеями социалистическими, и проповедью Жорж Занд, — но было нечто такое в душе его, глубоко скрытое от всех и даже для самого Достоевского тогда ещё не ясное, что разделяло его со всеми, — это было его религиозное отношение к жизни.

Уже тогда, на первых ступенях жизни, ему приходилось со слезами на глазах защищать в кружках Христа от разных нападок.

Достоевский был по душевному своему складу народен, и поскольку окружавшая его интеллигенция оторвалась от духа народного, она была чужда и ему.

Неизвестно, какое бы дальнейшее направление приняла личность и деятельность Достоевского, если бы он беспрерывно продолжал свою жизнь в Петербурге. Осталась ли бы его"самобытность"в нетронутом виде, или видоизменилась бы под действием постоянных окружающих влияний, нашёл ли бы он"народную правду", правду религиозную, или принял бы правду атеистической интеллигенции, — неизвестно. Но жизнь его в Петербурге резко была оборвана каторгой, окрасившей всю его"биографию"ореолом мученичества и давшей совершенно особое направление его творчеству.

--------

Через два дня после прочтения смертного приговора на Семёновском плацу Достоевского отправили в Сибирь.

Любимый старший брат Фёдора Михайловича, Михаил, получил разрешение проститься с ним.

"Смотря на прощанье братьев Достоевских, всякий заметил бы, что из них страдает более тот, который остаётся на свободе в Петербурге, а не тот, кому сейчас предстоит ехать в Сибирь на каторгу. В глазах старшего брата стояли слёзы, губы его дрожали, а Фёдор Михайлович был спокоен и утешал его.

— Перестань же, брат, — говорил он, — ты знаешь меня, не в гроб же я уйду, не в могилу провожаешь, — и в каторге не звери, а люди, может, ещё и лучше меня, может, достойнее меня… Да мы ещё увидимся, я надеюсь на это, — я даже не сомневаюсь, что увидимся…<…>А выйду из каторги — писать начну. В эти месяцы я много пережил, в себе‑то самом много пережил, а там, впереди‑то, что увижу и переживу, — будет о чём писать…

Можно было подумать, что этот человек смотрел на свою будущую каторгу точно на какую‑нибудь поездку за границу" 10.

До Тобольска Достоевского везли, в Тобольске заковали в кандалы и отправили пешком. В этом же городе произошла его встреча с жёнами декабристов, которые упросили начальство разрешить свидание. Достоевскому дали они в дорогу Евангелие, с которым он пробыл на каторге четыре года, а потом не расставался всю жизнь.

На каторге Достоевский попал в наиболее тяжёлый, второй разряд каторжан, под военное начальство.

Работы состояли в обжигании и толчении алебастра, в верчении точильного колеса и разгребании снега.

Достоевский не любил рассказывать другим о тех страданиях, которые пришлось пережить ему на каторге. Но несомненно, что страдания эти были очень велики, если даже не принимать в соображение слухи о жестоком с ним обращении острожного начальства. Достоевский был слабого здоровья, нервный и впечатлительный. Каторга выхватила его из кипучей жизни, перед ним открывалась широкая и светлая дорога. После Петербурга попасть в Омск, вертеть точильное колесо, вместо пера держать на своих руках кандалы, — всё это должно было пережиться не легко. Надо иметь в виду, что каторга того времени соответствовала всему духу николаевского царствования и потому по строгости не может быть сравнена даже с современной каторгой. Ни о какой писательской работе, разумеется, не могло быть и речи. Даже книги и те не допускались совершенно. Положение Достоевского отягчалось ещё тем, что среди товарищей по заключению долгое время к нему было явно враждебное отношение. По словам самого Достоевского, ему надо было почти два года просидеть в остроге, чтобы приобрести расположение некоторых из каторжан. Главная причина этого нерасположения заключалась в том, что Достоевский был дворянин,"барин"по–ихнему, и арестанты язвили его презрением и насмешками. А кроме того, общее недоверие к людям, которое очень обостряется в тюрьме. Например, Достоевский охотно брался за физические работы, он видел в работе на свежем воздухе единственное спасение для своего здоровья. Арестанты же усматривали в этом желание выслужиться у начальства.

Что стоила Достоевскому каторга, можно видеть из того, что он вынес из неё страшную падучую болезнь.

Яркую картину своего душевного состояния в остроге рисует Достоевский, рассказывая о последнем годе заключения:

"Этот последний год почти так же памятен мне, как и первый, особенно самое последнее время в остроге.<…>Помню, что в этот год, несмотря на всё моё нетерпение поскорей кончить срок, мне было легче жить, чем во все предыдущие годы ссылки. Во–первых, между арестантами у меня было уже много друзей и приятелей, окончательно решивших, что я хороший человек.<…>Были, однако, и личности суровые и неприветливые до конца, которым, кажется, тяжело было сказать со мной слово — Бог знает отчего. Казалось, между нами стояла какая‑то перегородка.

В последнее время я вообще имел больше льгот, чем во всё время каторги. В том городе между служащими военными у меня оказались знакомые и даже давнишние школьные товарищи. Я возобновил с ними сношения. Через них я мог иметь больше денег, мог писать на родину и даже мог иметь книги. Уже несколько лет я не читал ни одной книги, и трудно отдать отчёт о том странном и вместе волнующем впечатлении, которое произвела во мне первая прочитанная мною в остроге книга. Помню, я начал читать её с вечера, когда заперли казарму, и прочитал всю ночь до зари. Это был номер одного журнала. Точно весть с того света прилетела ко мне; прежняя жизнь вся ярко и светло восстала передо мной, и я старался угадать по прочитанному: много ль я отстал от этой жизни? много ль прожили они там без меня, что их теперь волнует, какие вопросы их теперь занимают?…

Поступил я в острог зимой и потому зимой же должен был выйти на волю, в то самое число месяца, в которое прибыл. С каким нетерпением я ждал зимы, с каким наслаждением смотрел в конце лета, как вянет лист на дереве и блекнет трава в степи.<…>Сердце моё начинало подчас глухо и крепко биться от великого предчувствия свободы".

Когда наступил последний день, Достоевский утром стал прощаться с арестантами:"Много мозолистых, сильных рук протянулось ко мне приветливо. Иные жали их совсем по–товарищески, но таких было немного. Другие уже очень хорошо понимали, что я сейчас стану совсем другой человек, чем они. Знали, что у меня в городе есть знакомство, что я тотчас же отправлюсь отсюда к господам и рядом сяду с этими господами, как ровный. Они это понимали и прощались со мной хоть и приветливо, хоть и ласково, но далеко не как с товарищем, а будто с барином. Иные отвёртывались от меня и сурово не отвечали на моё прощание. Некоторые посмотрели даже с какою‑то ненавистью" 11.

Достоевский вышел из острога в конце февраля 1854 года.

4 года каторжных работ были тяжёлым крестом его жизни. Но сам Достоевский не роптал за этот крест. Больше того, он считал, что без каторги, может быть, и не вышел бы на свой настоящий путь.

Во всяком случае несомненно, что в ссылку пошёл один человек, а вернулся другой: такой громадный духовный переворот свершился в Достоевском за 4 года.

От прежних увлечений западными общественными идеями не осталось следа. Он вынес из тюрьмы прежде всего веру в Христа и веру в народ.

От народа"я принял вновь в мою душу Христа, — говорит Достоевский, — Которого узнал в родительском доме ещё ребёнком и которого утратил было, когда преобразился, в свою очередь, в"европейского либерала"" 12.

Как это ни странно с первого взгляда, но именно на каторге, именно среди"преступников","отверженных", закованных в цепи, он понял во всей полноте дух русского народа и народноепонимание Христа. И поняв народ, — пред ним преклонился. Каторга дала ему те новые общественные идеалы, которые потом он с такой силой развивал в"Дневнике писателя".

Но ещё более глубокое значение имела тюрьма для Достоевского в другом отношении.

Она раскрыла ему образ человеческий в униженных и оскорблённых. Научила его любить нищих. Направила его творчество на самые глубокие начала человеческого духа.

Как ни ужасен был путь, по которому пришлось идти Достоевскому, он сумел претерпеть до конца, сумел выйти из тюрьмы не сломленным, а возрождённым.

Неудивительно, что впоследствии Достоевский никогда не"жаловался" на свою каторгу, скорей"защищал"её.

Один из приятелей Достоевского сказал ему однажды, что его ссылка была делом несправедливым.

"Нет, — коротко, как всегда, обрезал Достоевский, — нет, справедливое. Нас бы осудил русский народ. Это я почувствовал там только, в каторге. И почём вы знаете — может быть, там наверху, т. е. Самому Высшему, нужно было меня привести в каторгу, чтобы я там что‑нибудь узнал, т. е. узнал самое главное, без чего нельзя жить, иначе люди съедят друг друга, с их материальным развитием: ну–с, и чтобы это самое главное я вынес оттуда, потому что оно пока скрывается только в народе, хоть он гадок, вор, убийца, пьяница; так чтобы я вынес это оттуда и другим сообщил, и чтоб другие (хоть не все, хоть очень немногие) лучше стали хоть на крошечку — хоть частичку бы приняли, хоть бы поняли, что в бездну стремятся, и этого довольно. И этого уж много. И из‑за этого стоило пойти на каторгу" 13.

По выходе из острога Достоевский зачислен был рядовым в сибирский линейный N 7 батальон, в Семипалатинск. Жизнь в солдатских казармах была тоже в своём роде каторга. Но Достоевский не роптал и здесь."Я не ропщу, — писал он брату из Семипалатинска, — это мой крест и я его заслужил" 14.

Ко времени сибирской жизни относится первый брак Достоевского со вдовой Исаевой 15. Брак, который не принёс Достоевскому ничего, кроме горя. Детей от этого брака не было, жена его умерла от чахотки уже по возвращении Достоевского из ссылки.

Возвращён он был в начале царствования императора Александра Николаевича. Сначала разрешено было жить только в провинции. Он поселился в Твери. Но пробыл там всего несколько месяцев: Достоевскому было разрешено вернуться в Петербург.

Внешняя жизнь Достоевского после возвращения из ссылки не богата"событиями".

В 1862 году, после двухлетних хлопот о заграничном паспорте, он едет за границу. В это же время принимает деятельное участие в журнале"Время", который начал издавать брат Михаил. Журнал имел большой успех, но скоро был закрыт, по недоразумению, вместо него разрешили издавать другой журнал — "Эпоха". Достоевский согласился поставить своё имя редактора. И принял на себя все долги и обязательства по изданию. Брат Михаил, после неприятностей, связанных с внезапным закрытием журнала, скончался, оставив после себя большую семью, без всяких средств. Новый журнал"Эпоха"не пошёл, и Фёдор Михайлович очутился в безвыходном положении. Он снова едет за границу, почти без копейки денег. Вообще,"житейское"настроение Достоевского в этот период жизни определяется постоянной заботой о куске хлеба, о том, чем платить долги и как выбиться из нужды.

В 1867 году Достоевский женился на своей стенографистке Анне Григорьевне Сниткиной. На следующий год после свадьбы, вместе с женой, в третий раз едет за границу и живёт там до 1871 года, главным образом, в Германии и Италии.

И, наконец, снова возвращается в Россию.

Денежные дела его к этому времени улучшились, и жизнь потекла по спокойному руслу. Он весь отдаётся литературной работе. Спокойная семейная жизнь создала идеальные внешние условия для его творчества.

Зиму с семьёй он жил в Петербурге, а на лето уезжал в Старую Руссу, где купил себе дом с громадным садом. В 1873, 1876 и 1877 гг. Достоевский издаёт"Дневник писателя", в 1875 в"Отечественных записках"печатает роман"Подросток"и, наконец, в 1879–80 годах — "Братья Карамазовы", величайшее произведение Достоевского, а может быть, и всей русской литературы.

К этому времени Достоевский был признан великим писателем и властителем дум молодого поколения. Вершины этого признания Достоевский достиг на пушкинском празднике в Москве, в 1880 году, когда произнёс свою знаменитую речь о Пушкине.

Речь эта произвела впечатление пророческое. И слово"пророк"после тех дней стало часто соединяться с именем Достоевского. После пушкинской речи Достоевский прожил недолго.

28 января 1881 года Фёдор Михайлович Достоевский скончался от эмфиземы, осложнившейся разрывом лёгочной артерии.


II

По возвращении Достоевского из ссылки"биография"его, собственно, кончилась, началось"житие". Если отбросить первые годы по возвращении, с их постоянной заботой о деньгах, — жизнь Достоевского текла тихо и мирно,"день за днём". И в то же время ни один русский писатель не жил такой бурной, мятущейся внутренней жизнью, как Достоевский. Ни один не знал такой духовной голгофы и душевной борьбы, как он.

Но борьба эта выражалась не во внешних фактах его"биографии", а в его гениальных произведениях.

Достоевского часто называют певцом"униженных и оскорблённых". Это правда, конечно. Но это лишь одна маленькая чёрточка в нём, за которую его можно по–особенному любить и преклоняться, но не в ней самой"сущность"творчества Достоевского.

Таинственная борьба Бога и дьявола и сердце человеческое как поле этой борьбы — вот что созерцал духовными очами своими Достоевский и вот что он раскрыл людям. Произведение каждого настоящего художника — исповедь. Не в том смысле, что он"выводит себя"в действующих лицах своих произведений. Но все переживания писателя, его сомнения, его упования облекаются в образы,"оживают", становятся"живыми людьми".

И если вдуматься во всех героев Достоевского и представить себе душу писателя, который мог их создать, представить себе всё, что он должен был пережить, — словом, принять его произведения как исповедь, — невольно почувствуешь в своём сердце желание сделать то, что сделал старец Зосима, увидав Дмитрия Карамазова:

Поклониться в ноги безмерному его страданию 16.

В произведениях Достоевского отразился весь оглушительный, разрозненный, адский гул современной мировой жизни. Все сомнения, все боли, весь ужас, все падения человеческие и в то же время разрозненные голоса эти звучат так, что, когда слышишь их крик, не врозь, а с высоты, объединённый в одно целое, из безумных разрозненных голосов слагается торжественный, победный гимн. Не слова проклятия и отчаяния — а великое слово: Осанна!

В своей записной книжке Достоевский писал:"Дразнили меня необразованною и ретроградною верою в Бога… Им и не снилось такой силы отрицание Бога, какое положено в"Инквизиторе"и в предшествовавшей главе, которому ответом служит весь роман… В виду этих глав могли отнестись ко мне хотя и научно, но не столь высокомерно по части философии, хотя философия и не моя специальность. И в Европе такой силы атеистических выражений нет и не было. Стало быть, не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнения моя осанна прошла, как говорит у меня же, в том же романе, чорт" 17.

И Достоевский глубоко прав. Действительно, большего сомнения, отрицания и"атеизма", чем Иван Карамазов, не было и нет и, может быть, никогда не будет дано в литературе. И человек, который написал Ивана Карамазова, то есть в живом лице воплотил собственные свои сомнения и отрицания, действительно, прошёл такое"горнило"сомнений, которое даёт правоисповедовать свою веру.

Прав Достоевский и в том, что ответом на все сомнения Ивана Карамазова служит весь роман в целом.

Точно так же, как можно было бы сказать, что чудовищный хаос жизни, выражающийся в отдельных героях Достоевского, — разрешается божественной гармонией, если взять все его произведения в целом.

Три героя Достоевского с особенной силой воплощают ужас души человеческой: автор"Записок из подполья", Раскольников из"Преступления и наказания"и Иван Карамазов из"Братьев Карамазовых".

Герой"Записок из подполья", от имени которого ведётся рассказ, рекомендует себя так:"Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек" 18.

И действительно,"Записки из подполья", это — исповедь человеческой злости 19.

Не той"злости", которая преследует какую‑нибудь"злую цель", и не той, которая под влиянием минуты охватывает человека, — а злости для злости, постоянной, пронизавшей каждый изгиб души. Всё в нём вызывает злость — и радость, и горе, и добро, и зло, и люди, и природа, и весь мир, и злость эта доходит до какого‑то исступления. В исступлении этом нет, разумеется, ни радости, ни наслаждения в обычном смысле слова, нет, потому что нет самодовольства, но всё же оно вызывает в нём какое‑то мучительное тяжёлое упоение, доходящее до сладострастия.

У человека из подполья целая философия, философия злости, которая рисует ему всю жизнь как бессмысленную каменную стену, об которую люди разбивают свои головы. Стена эта — "природные условия". Те неизбежные"законы", которые заставляют человека зачем‑то родиться и зачем‑то жить. Им надо подчиняться. Это ясно, как дважды два четыре. Но человек из подполья иначе, с точки зрения вечности и добра, не может понять жизнь, — а"в каменной стене"не может найти"успокоения". Отсюда и вся"злость"его.

"Как будто такая каменная стена и вправду есть успокоение, — пишет он, — и вправду заключает в себе хоть какое‑нибудь слово на мир, единственно только потому, что она дважды два четыре. О, нелепость нелепостей! То ли дело всё понимать, всё сознавать, все невозможности и каменные стены; не примиряться ни с одной из этих невозможностей и каменных стен, если вам мерзит примиряться; дойти путём самых неизбежных логических комбинаций до самых отвратительных заключений на вечную тему о том, что даже и в каменной‑то стене как будто чем‑то сам виноват, хотя опять таки до ясности очевидно, что вовсе не виноват, и вследствие этого, молча и бессильно скрежеща зубами, сладострастно замереть в инерции, мечтая о том, что даже и злиться, выходит, тебе не на кого; что предмета не находится, а может быть, и никогда не найдётся, что тут подмен, подтасовка, шулерство, что тут просто бурда, — неизвестно что и неизвестно кто, но, несмотря на все эти неизвестности и подтасовки, у вас всё‑таки болит, и чем больше вам неизвестно, тем больше болит!

— Ха–ха–ха! Да вы после этого и в зубной боли отыщете наслаждение! — воскликнете вы со смехом.

— А что ж? и в зубной боли есть наслаждение, — отвечу я. — У меня целый месяц болели зубы; я знаю, что есть. Тут, конечно, не молча злятся, а стонут; но это стоны не откровенные, это стоны с ехидством, а в ехидстве‑то и вся штука. В этих‑то стонах и выражается наслаждение страдающего…" 20

Для человека из подполья всё, что переживает человеческая душа, — это мучительная, бессмысленная зубная боль, со стоном, со злостью и больным наслаждением от собственной своей боли.

Какова философия — такова и жизнь.

И во второй части Достоевский показывает, как живёт человек из подполья.

Всё та же бессмысленная, самодовлеющая, до сладострастия доходящая злость.

Достаточно вспомнить главный эпизод этой"жизни". Человек"из подполья"приехал к проституткам. Пьяный, в угаре, после нелепой и дикой истории. Почти в беспамятстве. Он очнулся на постели и увидал около себя"два открытые глаза, любопытно и упорно"его рассматривающие. Ему"ярко представилась нелепая, отвратительная, как паук, идея разврата, который без любви, грубо и бесстыже, начинает прямо с того, чем настоящая любовь венчается".

И вот он начинает разговор с этой"Лизой". Он расспрашивает её, кто она, откуда. И вдруг начинает рассказывать ей"истории"… Он видел, как хоронили проститутку, и подробно, точно не замечая впечатления, он мучает несчастную девушку, подробно и ярко рисуя ей будущность каждой"такой", как"она"…"Картинками‑то"её этими! — думает"человек из подполья". И действительно, доводит её своими картинками до ужаса, а задушевным своим тоном трогает её сердце. Но это шалости злого паука. Лиза доверчиво приходит к нему на дом, как к человеку. И он надевает личину человека, и когда видит, что девушка готова окончательно ему поверить, он грубо и грязно сходится c ней, как с проституткой. После дикой сцены Лиза, вся уничтоженная, окончательно сбитая с толку, уходит домой, а подпольный человек до того зол и подл, что, для окончательного и безобразного её унижения, всовывает в руки пятирублёвую бумажку.

" — Прощайте, — проговорила она, направляясь к двери.

Я вдруг подбежал к ней, схватил её руку, разжал её, вложил… и потом опять зажал. Затем тотчас же отвернулся и отскочил поскорей в другой угол, чтоб не видеть, по крайней мере…

Я хотел было сию минуту солгать — написать, что я сделал это нечаянно, не помня себя, потерявшись, сдуру. Но я не хочу лгать и потому говорю прямо, что я разжал ей руку и положил в неё… со злости" 21.

А когда Лиза ушла и он нашёл на столе"смятую синюю пятирублёвую бумажку", которую она успела выбросить, он побежал за ней на улицу, чтобы"упасть перед ней, зарыдать от раскаяния, целовать её ноги, молить о прощении".

Но вернулся назад. Он задал себе вопрос:"не лучше ль будет, если она навеки унесёт теперь с собой оскорбление?"И ответил:"Оскорбление, — да ведь это очищение; это самое едкое и больное сознание!"

И с этим ответом остался. Хотя"чуть не заболел тогда от тоски".

Ещё более страшную бездну души человеческой показал Достоевский в образе Раскольникова.

Если в"Записках из подполья"человек превратил себя в жалкого червя, а весь беспредельный мир Божий — в подполье: забился в душную, смрадную"подпольную"яму — и замер в ней в своей сладострастной озлобленности, — то в"Преступлении и наказании"пред нами человек, захотевший своё я, свою волю поставить высшим законом мира, захотевший личность свою возвести на степень божества: жизнь и её правила и принципы — всё зависит от его желания. Он властелин её. Бог её.

Раскольников — проповедник"человека–Бога".

Но этот человек–Бог — не всякий человек. Он ещё должен явиться. А для этого прежде всего надо захотеть. Надо"посметь"свою волю поставить выше всего."Не побояться", если твоё желание встретит на пути препятствие, устранимое убийством, — даже убить человека.

И Раскольников действительно убивает человека. Старуху–ростовщицу. Не потому убивает, что хочет её"ограбить", а для принципа, из идеи. Чтобы"осмелиться". Учение Раскольникова оновом человеке, которому будет всё позволено, потому что он будет царь и Бог, имеет очень много общего с появившимся через несколько десятков лет после"Преступления и наказания"учением Ницше о"сверхчеловеке"."Люди, — говорит Раскольников, — по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть, имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово. Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, люди по натуре своей консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными. По–моему, они и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд, все преступают закон, разрушители или склонны к тому, судя по способностям.<…>Если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по–моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь".

И всё это надо для того, чтобы наконец явился человек–властелин. Только для этой высшей цели имеет смысл существование всех обыкновенных, маленьких людей.

"Огромная масса людей, материал, для того только и существует на свете, чтобы наконец, через какое‑то усилие, каким‑то таинственным до сих пор процессом, посредством какого‑нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить наконец на свет, ну хоть из тысячи одного, хоть сколько‑нибудь самостоятельного человека" 22.

Идейное,"головное","теоретическое"убийство Раскольникова — противоречит его сердцу. И он страдает поистине голгофскими страданиями. И сердце, в конце концов, берёт верх. Он говорит о своём преступлении сначала любимой девушке, Соне, потом следователю и принимает наказание как искупление за свой грех.

В Раскольникове до последних пределов, до ужасающих крайностей доведено поклонение перед"человеческой личностью". Достоевский никогда не останавливался на полдороге, всегда идею доводил до последней черты, не боялся заглядывать ни в какие бездны, которые за этой чертой открывались.

И он показал со всей ужасающей реальностью — куда ведёт человеческую душу провозглашение себя, своего желания, своей воли высшим мерилом всего. Ведёт к преступлению. К страшному надрыву, к безмерным страданиям человеческим.

--------

Но самый трагический, самый глубокий тип Достоевского — Иван Карамазов.

Не только в русской, но и во всемирной литературе нет"такой силы атеистических выражений", как в Иване Карамазове.

В Раскольникове Достоевский бесстрашно доводит до конца идею человека–Бога, в Иване Карамазове — идею отрицания.

Перед отрицанием и неверием Ивана Карамазова — детским лепетом кажутся наши обычные"интеллигентские""непризнавания"Бога.

Иван Карамазов отрицает не по"недомыслию"и даже не по"неверию", а с точки зрения высшей правды. Здесь против Бога — Бог же. Добро и жизнь низвергаются своим же собственным оружием.

Такое отрицание правды — во имя правды же, самое сильное, самое безнадёжное отрицание, какое можно только себе представить. Это не наивный атеизм"недоучек", не признающих Бога потому, что его"не видно", это самая высшая точка отрицания, отрицающая не по"внешним"соображениям, а по внутренней сущности.

Иван Карамазов готов признать Бога, готов допустить, что когда‑нибудь наступит рай на земле и вся тварь восхвалит Господа, он даже"вечную гармонию"признаёт в конце мировой истории, — и всё‑таки ни гармонии, ни мира не принимает.

И не принимает в силу требований совести, а не по легкомыслию, опять‑таки, и не по гордости. А именно во имя правды.

Вот эти, воистину огненные, строки"Братьев Карамазовых":

Разговор происходит между братьями Иваном и Алёшей. Алёша верующий,"тихий"ученик старца Зосимы.

Братья росли врозь и почти не знают друг друга.

Они знакомятся. И вот тут‑то Иван и признаётся в своём"бунте".

Он рисует перед Алёшей целый ряд бессмысленных и чудовищных страданий детей.

Маленький дворовый мальчик зашиб ногу любимой собаки генерала помещика. Мальчика взяли, вывели в поле. Притащили и мать его.

"Мальчика велит генерал раздеть, ребёночка раздевают всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть…"Гони его!" — командует генерал, — "беги, беги!" — кричат ему псари, мальчик бежит…"Ату его!" — вопит генерал и бросает на него всю стаю борзых собак. Затравили в глазах матери и псы растерзали ребёнка в клочки!"

"Интеллигентный образованный господин и его жена"секут собственную дочку, младенца семи лет.

Секут пять, десять минут, дальше, больше, чаще. Ребёнок кричит, ребёнок, наконец, не может кричать, задыхается:"папа, папа, папочка, папочка!"

Ещё случай: пятилетнюю девчонку возненавидели отец и мать. Они били её, секли, пинали ногами."Наконец дошли и до высшей утончённости: в холод, в мороз запирали её на всю ночь в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью<…>обмазывали ей всё лицо её калом и заставляли её есть этот кал.<…>Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, ещё не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьёт себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слёзками к"Боженьке", чтобы Тот защитил его, — понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой Божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана!"

"Деток"Иван Карамазов берёт для того, чтобы вышло"очевиднее". Взрослые согрешили. Съели"яблоко". Но дети невинны. И страдания их кажутся ему полнейшей"ахинеей", попранием самых элементарных требований правды. И вот, основываясь на всех этих чудовищных и бессмысленных страданиях, на этой неправде, он не хочет и не может принять ни Бога, ни мира, ни гармонии, — если бы они и существовали.

"Видишь ли, Алёша, ведь, может быть, и действительно так случится, что когда я сам доживу до того момента али воскресну, чтобы увидать Его, то и сам я, пожалуй, воскликну со всеми, смотря на мать, обнявшуюся с мучителем её дитяти:"Прав Ты, Господи!", но я не хочу тогда восклицать. Пока ещё время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки, хотя бы одного только того замученного ребёнка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слёзками своими к"Боженьке"!"Не стоит потому, что слёзки его остались не искупленными.<…>И если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены. Не хочу я, наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим её сына псами! Не смеет она прощать ему! Если хочет, пусть простит за себя, пусть простит мучителю материнское, безмерное страдание своё; но страданий своего растерзанного ребёнка она не имеет права простить, не смеет простить мучителя, хотя бы сам ребёнок простил ему!<…>Лучше уж я останусь при неотмщённом страдании моём и неутолённом негодовании моём, хотя бы я был и неправ. Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно.<…>Не Бога я не принимаю, Алёша, а только билет Ему почтительнейше возвращаю" 23.

--------

Я взял три главнейших типа Достоевского, но можно было бы взять не три, а десять, двадцать из любого романа его, — и всюду, в большей или меньшей степени, та же мучительная борьба с Богом, с миром, с правдой.

Но если пережить до конца, вместе с его героями их муку, как пережил её Достоевский, то не к отчаянию придёшь, а к"гимну", к осанне! Это не будет"самодовольная"религия обычного христианства, — это будет религия христианства голгофского. Гимн и осанна не будут приятно услаждать слух, — пройдя через"горнило сомнений", они будут подымать душу на великий жизненный подвиг. Пусть человек"из подполья"обозлился на жизнь и оплевал всё самое светлое в человеческом сердце. Пусть Раскольников пролил кровь, чтобы стать человеко–богом, пусть Иван Карамазов"билет свой почтительнейше возвращает". Все они и десятки других, измученных и страшных героев Достоевского, взятые в целом, поют хвалу Богу, ибо в страдании ихлучшее и неопровержимейшее свидетельство — о живом Боге.

Не задыхался бы от тоски человек, превративший мир в подполье, если бы не было в душе его бессмертной души; не измучила бы"преступника"Раскольникова совесть, если бы не было неправды в его гордом посягательстве на обожествление личности; не восставал бы на Бога, не"бунтовал"бы Иван Карамазов, если бы не любил людей и не верил в правду.

Голгофским страданием своим поют они гимн Богу, думая, что хулят его. И их мученическая песнь сливается с светлой и радостной песнью других, светлых образов Достоевского: кн. Мышкина, старца Зосимы и Алёши Карамазова.

А в общем получается гимн полнозвучный, получается именно то всеобъемлющее содержание, которое и должно быть в настоящем христианстве, где мука Голгофы соединяется с радостью Воскресения.

И услышал эту великую песнь Достоевский, потому что как никто глубоко заглянул в человеческую душу.

Об его творчестве можно сказать его же собственными словами:

"При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я конечно народен (ибо направление моё истекает из глубины христианского духа народного), хотя и неизвестен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему. Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой!" 24


III

Сложные религиозные переживания Достоевского облеклись плотью и кровью, и он создавал гениальные художественные образы. Но ему хотелось не только разгадать душу человеческую, ему хотелось схватить судьбы человеческие в целом. Ему хотелось осмыслить ход мировых событий и уяснить, какая роль в них принадлежит русскому народу.

Отсюда публицистика Достоевского, органически связанная с его общим религиозным миропониманием.

Достоевского принято считать"консерватором".

Какое грубейшее недоразумение!

"Консерватизм"Достоевского только в том, что он верил, как и Владимир Соловьёв, в монархическую форму правления. Не в ту монархическую форму, какой она фактически является в истории, а в идеализованную, где между царём и народом, как между отцом и детьми, нет никаких"средостений".

Эта вера в царя вытекла у Достоевского из религиозных начал и из желания согласовать свои взгляды с духом народным. А он убеждён был, что народ только такую форму правления и согласится признать.

Но только эта идея и была в нём"консервативной". Все же остальные черты общественных идеалов, вполне ужившиеся в нём с монархизмом, до того резко расходятся с обычными консервативными взглядами, что, я думаю, уж скорей можно называть его"революционером", чем"консерватором". Хотя, конечно, Достоевский не был ни тем, ни другим.

Недаром в"Дневнике писателя"он говорит о себе:"Вообще, скажу, что считаю себя всех либеральнее, хотя бы по тому одному, что совсем не желаю успокоиваться" 25.

И действительно,"одного этого"было бы вполне достаточно, чтобы раз навсегда освободиться от нелепых обвинений в"консерватизме".

Консерватор тот, кто хочет остановить жизнь в одном положении, кто хочет, чтобы она застыла,"консервировалась", потому что не верит в её движение.

Достоевский же весь стремление вперёд. Перед ним рисовались такие широкие, такие несбыточные перспективы человеческого счастья, что ни одному, самому радикальному реформатору жизни без Бога, на почве социализма, и во сне не снилось.

Посмотрим же, каковы были общественные идеалы"консерватора"Достоевского.

Прежде всего Достоевского занимал вопрос религиозный. И вот что пишет он о"свободе совести":

"Полная свобода вероисповедания и свобода совести есть дух настоящего христианства. Уверуй свободно — вот наша формула. Не сошёл Господь с креста, чтобы насильно уверить внешним чудом, а хотел именно свободы совести. Вот дух народа и христианства, если же есть уклонения, то мы их оплакиваем" 26.

Едва ли хоть один из наших современных консерваторов подписался бы под этими словами!

С глубоким и подлинно религиозным негодованием относился Достоевский ко всякому деспотизму и тем более к деспотизму религиозному.

"Недостаточно определить нравственность верностью своим убеждениям, — пишет он. — Надо ещё беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения?<…>Сожигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком, ибо не признаю тезис, что нравственность есть согласие с внутренними убеждениями. Это лишь честность (русский язык богат), но не нравственность. Нравственный образец и идеал есть у меня — Христос. Спрашиваю: сжёг ли бы Он еретиков? Нет. Ну, так значит, сжигать еретиков есть поступок безнравственный. Инквизитор уже тем одним безнравственен, что в сердце его, в совести его могла ужиться идея о необходимости сожигать людей" 27.

Таким образом,"консерватор"Достоевский прежде всего требовал религиозной свободы.

Но мало освободить совесть. Надо дать просвещение. И вот опять‑таки Достоевский является, как и должен истинный христианин, самым передовым человеком. У него есть даже"набросок"плана первоначальной школы.

"Два разряда народных школ: в одних только читать, кое‑как писать и три молитвы; а потом другой разряд школ, для крестьян же, повыше. 2–го разряда пока очень мало, но был бы первый разряд, и вот уже вы породили силу. Кто грамотен, тот уже двинулся, тот уже пошёл и поехал, тот уже вооружился, и увидите, как в несколько лет у вас уже сами собой явятся школы для крестьян повыше: потребность вырастет, охота родится и школы сами произойдут".

Религиозная свобода, просвещение, — и третье, что нужно для народа, это — кусок хлеба. Надо, чтобы народ перестал голодать.

И Достоевский говорит:

"Облегчить народ… Где взять денег? Для этого непременно и неотложно обложить налогом высшие богатые классы и тем снять тягость с бедного класса… Аксиома, что там и благосостояние, где твёрдо стоит земледелие… Не будет земледелия — не будет и финансов".

Не придут ли в ужас ото всех этих требований Достоевского настоящие консерваторы?

Но это ещё не всё.

Достоевский верил в народную правду. Он был убеждён, что настоящее, живое религиозное чувство живёт только у простого народа. А оно и есть высшая человеческая мудрость.

Народ — вор, пьяница, груб, не развит, но в страданиях своих, в терпении своём, — он познал сердцем живого Христа.

Достоевский призывал интеллигенцию выслушать эту народную правду.

Трудно найти в нашей литературе что‑либо более"демократическое", в смысле истинной любви и доверия к народу, чем эти замечательные строки из"Дневника писателя".

"Да, нашему народу можно оказать доверие, ибо он достоин его. Позовите серые зипуны и спросите их самих об их нуждах, о том, чего им надо, и они скажут вам правду, и мы все в первый раз, может быть, услышим настоящую правду. И не нужно никаких великих подъёмов и сборов; народ можно спросить по местам, по уездам, по хижинам. Ибо народ наш, и по местам сидя, скажет точь–в–точь всё то же, что сказал бы и весь вкупе,<…>ибо дух его един.<…>Надо только соблюсти, чтобы высказался пока именно только мужик, один только заправский мужик….

О, не из каких‑либо политических целей я предложил бы устранить на время нашу интеллигенции., — не приписывайте мне их, пожалуйста, — но предложил бы я это (уж извините, пожалуйста) из целей лишь чисто педагогических. Да, пускай в сторонке пока постоим и послушаем, как ясно и толково сумеет народ свою правду сказать, совсем без нашей помощи, и об деле, именно об заправском деле, в самую точку попадёт, да и нас не обидит, коли об нас речь зайдёт. Пусть постоим и поучимся у народа, как надо правду говорить….

Я желал бы только, чтоб поняли беспристрастно, что я лишь за народ стою прежде всего, в его душу, в его великие силы, которых никто ещё из нас не знает во всём объёме и величии их, — как в святыню верую, главное, в спасительное их назначение, в великий народный охранительный и зиждительный дух, и жажду лишь одного: да узрят их все. Только что узрят, тотчас же начнут понимать и всё остальное" 28.

В чём же эта народная правда? Как понимал её сам Достоевский?

Ответ на этот вопрос тесно связан с его всемирно–историческими идеалами.

"Три идеи встают перед миром и, кажется, формулируются уже окончательно", — писал Достоевский в 1877 году.

Идея католическая, идея протестантская и идея славянская.

Сущность католической идеи, которая владеет всеми католическими странами и народами, как бы ни были они атеистичны, заключается в насильственности. Это основной нерв папства. И какие бы учения о"счастье человечества"ни возникали в католических странах, они отравлены этой католической идеей насильственного, принудительного благополучия.

Какие бы свободы и равенства ни провозглашались, самая свобода и равенство будут вводиться и осуществляться принудительным способом. Какое бы"единение"ни проповедовал французский социализм — и единение это будет насильственным, принудительным.

Другая идея протестантская, отрицательная. Она тесно связана с католической, ибо всё основано на протесте против католичества. Исчезнет католичество, исчезнет и протестантство, ибо не будет против чего протестовать. Носители этой идеи — германцы, которые твёрдо убеждены, что они призваны решать судьбы всех стран и народов. Немцу"смешно даже предположить, что есть хоть что‑нибудь в мире, даже в зародыше только, что могло бы заключать в себе хоть что‑нибудь такое, чего бы не могла заключать в себе предназначенная к руководству мира Германия".

И наконец, идея славянская, только зарождающаяся, неясная, но явно несущая с собой нечто совершенно новое в мировую историю."Тут нечто всеобщее и окончательное, и хоть вовсе не решающее все судьбы человеческие, но, без сомнения, несущее с собою начало конца всей прежней истории европейского человечества, — начало разрешения дальнейших судеб его, которые в руках Божиих и в которых человек почти ничего угадать не может, хотя и может предчувствовать" 29.

О том, в каком смысле может славянство и Россия разрешить судьбы мировой истории и куда должна в дальнейшем направиться мировая жизнь, — со всей определённостью Достоевский высказал через несколько лет на пушкинском празднике в Москве.

Это и есть ответ на вопрос, как сам Достоевский понимал народную правду.

Разбирая произведения Пушкина, Достоевский доказывает изумительную способность русского гения"перевоплощаться", понимать дух и сущность самых чуждых России народностей. В"Дон Жуане"Пушкин настоящий"испанец", в"Пире во время чумы" — англичанин, в"Подражании Корану"становится мусульманином, в"Египетских ночах" — древним египтянином.

В этой способности перевоплощаться, по Достоевскому, выражается самая основная черта русского национального духа: всемирность. И из неё вытекает историческая роль России.

Эту роль бессознательно знает народ, и в этом его правда.

Он знает, что"назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только… стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите".

Вот какую широкую, захватывающую перспективу дальнейшего исторического призвания русского народа показывает Достоевский. Эти восторженные, пророческие слова произвели на слушателей, без различия"партий", беспримерное по силе своей впечатление. И какими маленькими и ничтожными кажутся"этикетки" — "либерализм","консерватизм", когда теперь вчитываешься и вдумываешься в них.

"Будущие грядущие русские люди, — говорил Достоевский; — поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в неё с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён по Христову евангельскому закону!<…>Я говорю… о том, что ко всемирному, ко всечеловечески–братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина. Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю"в рабском виде исходил благословляя"Христос.

Почему же нам не вместить последнего слова Его? Да и сам Он не в яслях ли родился? Повторяю: по крайней мере, мы уже можем указать на Пушкина, на всемирность и всечеловечность его гения. Ведь мог же он вместить чужие гении в душе своей, как родные. В искусстве, по крайней мере, в художественном творчестве, он проявил эту всемирность стремления русского духа неоспоримо, а в этом уже великое указание" 30.


IV

На пушкинском празднике Достоевский, кроме своей знаменитой"речи", выступал ещё в качестве чтеца: он прочёл стихотворение Пушкина"Пророк".

И когда он произносил своим слабым, задыхающимся голосом, в котором звучала особенная покоряющая напряжённая искренность:


И Бога глас ко мне воззвал:

"Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею Моей

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей".


Все присутствующие в зале почувствовали, что слова эти с полным правом могут быть отнесены к самому Достоевскому.

Достоевский — явление пророческое. Он не принадлежит определённой эпохе, шестидесятым или семидесятым годам. Он"вне времени".

И не потому только, что он писал хорошие романы, которые будут читаться десятки, может быть, сотни лет, — а потому, что он прозревал такие конечные дали, какие открываются только очам пророков Божиих.

Вот почему"значение"Достоевского не может быть измерено тем или иным влиянием его на современников, или на литературу, или на христианскую мысль, — его значение так же неизмеримо, как те вечные начала, которые он раскрывал людям.

Можно сказать только, что если правда, что миру суждено"обновиться"и начать новую, заключительную главу истории, если правда, что многострадальная земля в конце концов принесёт спасение и преображение всей вселенной, если правда, что голгофскому, народному христианству принадлежит великая победная роль в этом последнем историческом движении, — то имя Фёдора Михайловича Достоевского будет сопричислено к именам подлинных служителей Божиих. Ибо совесть, сердце, мысль, гений Достоевского — всё было положено им к ногам Христа. Он совершил громадную духовную работу, которая даст руководящее направление и грядущему христианству — голгофскому, до сих пор ещё скрытому в сердце народном 31.

Как Достоевский жил, творил и писал, так он и умер.

Вот какие подробности рассказывают о его кончине.

В ночь на 26 января эмфизема осложнилась разрывом лёгочной артерии. С каждым днём положение становилось безнадёжней. Во все сомнительные минуты жизни он обращался к Евангелию: раскрывал наудачу то Евангелие, которое когда‑то подарили ему жёны декабристов в Тобольске и с которым он никогда не расставался, и читал верхние строки открывшейся страницы.

Так он сделал и теперь, в день кончины (28 января), когда ему было трудно. Открылось Евангелие от Матфея (гл. 3, ст. 14–15):"Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду" 32.

Когда жена прочла ему эти строки, он сказал ей:"Ты слышишь — не удерживай; значит, я умру". В тот же вечер, благословив детей и жену, он умер.

Смерть Достоевского произвела на современников впечатление, равное которому может быть разве впечатление, пережитое нами со смертью Толстого.

И похорон таких не запомнит Петербург. Все в глубине души чувствовали, что скончался не только великий писатель, но и великий учитель.

Лев Толстой по поводу смерти Достоевского писал Н. Страхову:

"Как бы я желал уметь сказать всё, что я чувствую о Достоевском! Вы, описывая своё чувство, выразили часть моего. Я никогда не видал этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним; и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый близкий, дорогой, нужный мне человек. И никогда мне в голову не приходило меряться с ним, никогда. Всё, что он делал (хорошее, настоящее, что он делал), было такое, что чем больше он сделает, тем мне лучше. Искусство вызывает во мне зависть, ум — тоже, но дело сердца — только радость. Я его так и считал своим другом и иначе не думал, как то, что мы увидимся и что теперь только не пришлось, но что это моё. И вдруг читаю — умер. Опора какая‑то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал и теперь плачу. На днях, до его смерти, я прочёл"Униженных и оскорблённых"и умилялся" 33.

А над гробом Достоевского великий философ земли русской Владимир Соловьёв сказал:

"В том‑то и заслуга, в том‑то и всё значение таких людей, как Достоевский, что они не преклоняются пред силой факта и не служат ей. Против этой грубой силы того, что существует, у них есть духовная сила веры в истину и добро — в то, что должно быть. Не искушаться видимым господством зла и не отрекаться ради него от невидимого добра есть подвиг веры. В нём вся сила человека.<…> Жизнь творят люди веры. Это те, которые называются мечтателями, утопистами и юродивыми, — они же пророки, истинно лучшие люди и вожди человечества. Такого человека мы сегодня поминаем" 34.


ПРИМЕЧАНИЯ

1 При подготовке биографического раздела Свенцицкий пользовался очерком К. К. Случевского (Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского. Т. 1. СПб., 1892). Некоторые допущенные в этом издании неточности исправлены при нынешней публикации.

2 Петрашевский Михаил Васильевич (1821--1866) — утопический социалист, ратовал за освобождение крестьян с землёй, осуждён на вечную каторгу. Григорьев Николай Петрович (1822--1886) — поручик лейб–гвардии конно–гренадерского полка; был в числе первой тройки приговорённых к казни.

3 Милюков А. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890.

4 Белинский В. Собрание сочинений: В 9 т. М., 1982. Т. 8. С. 131.

5 Достоевский. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972–1990. Т. 28 (I). С. 162–163.

6 Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского. СПб., 1883. С. 9–10.

7 Там же. С. 15.

8 Чермак Леонтий Иванович (1770--1849) — содержатель частного пансиона в Москве, где Достоевский учился в 1834--1837.

9 Там же. С. 35–38. Савельев Александр Иванович (1816--1907) — дежурный офицер в Главном инженерном училище (1837--1857), генерал–лейтенант (1884). Бережецкий Иван Игнатьевич (1820--?) — друг Достоевского.

10 Милюков А. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890.

11 Достоевский. 4, 229–231.

12 Достоевский. 26, 152.

13 Воспоминания А. Н. Майкова // Речь. 1881. 14 марта.

14 Достоевский. 28, I, 180.

15 Исаева Мария Дмитриевна (1825--1864) — первая жена Достоевского.

16 Ср.:"Я вчера великому будущему страданию его поклонился"(Достоевский. 14, 258).

17 Достоевский. 27, 48, 86.

18 Достоевский. 5, 99.

19 Это точнейшее определение"Записок из подполья"использовал С. И. Фудель (Собрание сочинений: В 3 т. М., 2005. Т. 3. С. 43) со ссылкой на Свенцицкого.

20 Достоевский. 5, 106.

21 Достоевский. 5, 176.

22 Достоевский. 6, 200, 202.

23 Достоевский. 14, 220, 223.

24 Достоевский. 27, 65.

25 Достоевский. 22, 7.

26 Достоевский. 27, 80.

27 Достоевский. 27, 56.

28 Достоевский. 27, 21–24.

29 Достоевский. 25, 6–8.

30 Достоевский. 26, 147–148.

31 Ср.:"Вера Достоевского была верой Голгофы, а не гуманизма. Верой трагической, то есть стремящейся повторить в себе всю евангельскую быль"(Фудель С. Указ. соч. С. 10).

32 Стих в первоисточнике указан неверно, о различных переводах см.: Достоевская А. Воспоминания. М., 1987. С. 397.

33 Толстой. Полное собрание сочинений: В 90 т. М.; Л., 1928–1958. Т. 63. С. 43.

34 Соловьев В. Сочинения в двух томах. М., 1988. Т. 2. С. 303–304.

Переписка

Ответ на письмо Свенцицкого самому себе

---------------------------------------------------------------

Публикуется по: Христианин. 1907. N 10. С. 385–389.

Публикатор: С. В. Чертков

---------------------------------------------------------------


О Христе чадо, пишущий самому себе и посылающий себя в пустыню, что искать идёшь ты туда?

"Бога, — ответишь ты, — радости о Господе, единой неизменной, истинной радости и совершенства".

Ты хочешь отказаться от преходящих земных радостей мира, чтобы обрести эти высшие вожделенные радости.

Так погоди. Не для тебя пустыня и затвор. Не дадут они тебе того, чего ты ищешь.

Ты говоришь самому себе:"Тебе жаль бросить мир, который ты любишь. У тебя есть земные привязанности".

Так не бросай мира и люби, если не греховна любовь твоя.

Ты забыл слова Христа:"Милости хочу, а не жертвы". Твои страдания не нужны Богу. Не думаешь ли ты, что святые, подобно факирам, стремились подвигами умерщвления плоти обрести блаженство в созерцании Божества?

Увы, те, кто уходили в пещеру с такими побуждениями, выходили из неё разбитые душою и телом, если не помешанные (см.: Киевский патерик. Жит. прп. Исаакия): ибо во имя Христа искали нехристианского Бога.

Ты хочешь заставить себя не любоваться солнцем, не радоваться красотою природы. Для чего? Если можешь радоваться велелепоте мироздания — радуйся, благоговея пред Создателем, поклонись Ему и воздай хвалу,"вся премудростию сотворившему". Не грех это, а путь к добру и Богу, указанный тебе твоей природой.

Ты, как и всякий, знаешь различие между грехом и не грехом. Говоря о земных привязанностях, ты, конечно, говоришь не о похоти греховной. Неугоден Богу только грех, как источник страдания. Если человек чисто и свято любит и станет мужем любимой женщины — не грешит, и его любовь, и верность, и неразлучные с земною любовью страдания вменятся ему в праведность.

Как смеешь ты говорить, что"служение ближнему"есть мёртвое слово.

Это слово Самого Христа и есть источник жизни. Только в сфере этого служения и возможна борьба с самим собою, своими греховными страстями, преодоление своего узкого эгоизма, самолюбия,"барства"и всех упоминаемых тобою страстей и пороков.

Ты говоришь, что молился, и плакал, и морил себя голодом, и истязал свое тело, и — снова падал.

Оттого и падал, что всё это делал для себя, ради себя, думая только о себе. О, если бы ты голодал потому, что отдал последний свой кусок голодному брату, или измучил своё тело, облегчая его страдания, думая только об этих его страданиях, забывая о себе, — ты ощутил бы тогда в сердце небесную радость, ибо в тебе был бы Христос.

Только при таких условиях, трудясь самоотверженно среди людей, может человек преодолеть самого себя, побороть свои страсти, своё самоутверждение. Пустыня и одинокая келия отшельника не место для борьбы. Кто уходит туда для борьбы, падает ещё ужаснее. Потому‑то богомудрые отцы и установили общежитие и запретили юношам искать уединения.

Но, скажешь ты, шли же возлюбившие Бога в пустыню и затвор и выходили оттуда великими светильниками миру.

Да, шли. Тысячи шли, а выходили единицы.

Увы, как редки были они, и как далеки мы от них. То были избранные сосуды благодати, носящие в сердцах своих такую пучину любви и страдания, какую мы не в силах вместить. Их приобщил Господь божественной любви Своей. Ужасна эта любовь для бренного человеческого сердца. Это — огнь палящий. Это — тот раскалённый уголь, который вложил Серафим в грудь пророка.

Несчастный! Сколько раз в приступе нестерпимой муки бьётся он о сырую землю головой и как апостол Пётр взывает к Богу:"Изыди от мене, Господи, я человек грешный".

К тебе в часы покаяния приходит воскресший Христос Искупитель, чтобы утешить тебя, — кроткий, радостный.

К нему приходит Он в венце терновом, Христос Гефсиманского сада и приобщает его слезам и поту кровавому.

Вдумывался ли ты когда‑нибудь в Гамлета? Понял ли его, непонятого даже гением Гёте, столько веков непонятого никем?

Пойди на Киевские высоты, спустись в тёмные пещеры угодников. Ты там поймёшь его.

С той минуты, как добродушный, беспечный, всеми любимый, кроткий Гамлет внезапно понял сердцем (не умом — умом все понимаем) грех и страдание мира, ему опостылел этот мир и померкла вся красота его."Это прекрасное солнце, — говорит он, — для меня тускло и не радует меня". Забыта любовь, жизнь стала нестерпима.

"Быть или не быть", — восклицает Гамлет."Не быть", — говорит угодник. И он бежит в пустыню, он зарывается в пещеру подальше от людей — безумцев, от их злобы и страдания. Не радостей ищет он, а забвения. Телесными подвигами хочет он заглушить сознание греха и страдания мира, которое его преследует и там. В ушах его немолчно гудит зловещий отзвук человеческих воплей. Он голодает с голодающими. Помочь им он бессилен: он сам слаб и грешен. — Молиться. Другого нет облегчения. И он молится.

Видал ли ты мать, молящуюся над страдающим ребёнком своим? Читая кровавые страницы истории, думал ли ты не только о несчастных жертвах безумия, жестокости и злобы человеческой, но и о том, что эти страдальцы имели родных, друзей, матерей, отцов.

Думал ли ты о их душевных страданиях? Они хуже телесных. От этих страданий седеют волосы, от них сходят с ума, от них умирают, потому что застывает от ужаса сердце.

Вот подвиг угодника, вот что несёт он в затворе. Какая тут борьба со страстями? Они молчат перед такою скорбью. Их спалит божественный огонь в истерзанном душевной мукой сердце.

Тебе жаль расстаться с миром, а он хотел бы забыть его.

Не отречения от мирских радостей, не добровольного лишения себя земного счастья для приобретения лучших, нетленных радостей"на лоне Авраама"ищет угодник. Разве можно назвать это отречением от самого себя? Нет. Страдать за мир, мучительно сознавать своё бессилие помочь ему и в молитве за него искать утешения — вот удел отшельника.

Так чрез любовь и страдание приближаются к Творцу великие печальники мира. Они не только хотели бы умереть телесно, но, как Моисей и ап. Павел, готовы быть отлучёнными от Бога и вычеркнутыми из"книги Живота"для спасения Израиля.

Но эта вольная смерть великой силой Божией правды уже здесь, на земле, становится источником новой, бесконечной, нетленной жизни в Боге.

Приходит час и под мрачным могильным сводом тёмной пещеры затворника проносится"глас хлада тонка", в котором"Бог"(З Цар. 19), и орошает струёю благодати пылающее сердце страдальца. Открываются очи его к зрению чудес, к видению пророческому; ум познаёт великую тайну божественного домостроительства, сердце ощущает не земную радость, — венец, награду, апофеозу любви, великое дерзновение предстательства.

Таков от века "человек Божий" — печальник и заступник грешного мира.

Письма к В. Я. Брюсову

--------------------

Публикуется по: Новый журнал. 2011. N 263.

------------------


Многоуважаемый Валерий Яковлевич!

Посылаю Вам рассказ"Мать", если подойдёт, не напечатаете ли в"Русской Мысли"? Это первый рассказ из шести задуманных мной, под общим заглавием:"Убийцы". Если рассказ не понравится, и вообще, по тем или иным соображениям напечатать в"Рус. М."его нельзя, — пожалуйста, рукопись верните по адресу: г. Царицын–на–Волге В. П. Платонову до востребования. По этому же адресу очень прошу Вас и ответить мне на моё письмо.

Всего Вам хорошего.

В. Свенцицкий



Штемпели на конверте: Царицын — 24.10.1911; Москва — 26.10.1911.


Многоуважаемый Валерий Яковлевич!

В середине сентября я послал Вам в г. Каширы рассказ"Мать"заказной бандеролью и заказное сопроводительное письмо. Если не ошибаюсь, адрес написан такой: Мещанская, 3.

Не получая долго от Вас ответа, запросил И. П. Брихничёва о точном Вашем адресе, в ответ получил: Мещанская, 32.

Так вот, если я действительно перепутал Ваш адрес и Вы моей рукописи и письма не получали, будьте так добры немедленно уведомить меня, я телеграфирую на Московский почтамт Ваш верный адрес.

Пишите пожалуйста заказным по адресу: Царицын на Волге, Вячеславу Платоновичу Платонову до востребования.

Всего хорошего.

В. Свенцицкий



Потомки сестёр Красновых, одной из которых была жена Свенцицкого Евгения Сергеевна (1892--1986), сберегли в семейном архиве машинопись 1930–х годов с предисловием автора.


Напечатание рассказа"Мать"сопровождалось следующими обстоятельствами.

Этот рассказ был послан мною в"Русскую мысль", В. Я. Брюсову, который редактировал тогда беллетристический раздел журнала. Через некоторое время я получил от него письмо, где он, одобрительно отзываясь о рассказе, сообщает, что с рассказом почему‑то пожелал ознакомиться П. Б. Струве. После напечатания"Антихриста"и исключения меня из Московского религиозно–философского общества за безнравственную жизнь круги близкие к Совету общества встали ко мне в столь враждебное отношение, что смысл желания П. Б. Струве"ознакомиться"с моим рассказом был для меня ясен1. И действительно, через несколько дней я получил рассказ обратно. В это время я перешёл на нелегальное положение и жил по паспорту В. П. Платонова. Я взял свой рассказ"Мать"и послал его в"Русское богатство"от имени"В. П. Платонова". Рассказ был принят 2.


ПРИМЕЧАНИЕ

1 Есть основания полагать иные причины неприязни. Ср.:"В судебной палате с участием сословных представителей слушалось дело по обвинению редактора журнала"Полярная Звезда"П. Б. Струве и студента В. П. Свенцицкого по 5–му п. 129 ст. Угол. Улож. за статью последнего"Открытое обращение верующего к православной церкви", напечатанной в N 8 журнала"Полярная Звезда". В статье этой прокурор усмотрел преступный призыв к войскам. Свенцицкий заявил, что обращение его было направлено к церкви. Вызванный в качестве свидетеля о. [Константин] Аггеев подтвердил, что мысли, высказанные в инкриминируемой статье, вполне соответствуют делу и учению православной церкви. Товарищ прокурора поддержал обвинение, находя, что если бы автор хотел своё обращение направить к церкви, а не к войскам, он направил бы его в виде письма на имя обер–прокурора святейшего синода. Защищал обвиняемых прис. пов. А. С. Зарудный. Суд признал Свенцицкого невиновным, а П. Б. Струве — виновным в неосмотрительности по 7–й ст. 8–го отдела временных правил о печати и приговорил его к 100 руб. штрафа или аресту на 1 месяц"(Книжный вестник. 1906. N 41. С. 989). Кроме того, журнал был закрыт.

В письме к А. С. Глинке 1907 г. (Вопросы философии. 1992. N 12) Струве чётко обозначил позиции, объявив себя протестантом и почувствовав в Свенцицком последователя"настоящей философии православия" — религии"материализации Бога". А в статье"На разные темы"(Русская мысль. 1908. Кн. 2. С. 174–179) обвинил идейного противника в"догматическом изуверстве", поскольку его максимализм"жесток и топчет — во имя абсолюта! — чужую личность", тогда как"вообще современным людям нельзя проповедовать никакой религии".

2 С конца 1908 г. до Февральской революции Свенцицкий скрывался от преследования полиции (против него велось шесть уголовных дел по обвинению в антигосударственной деятельности за печатные выступления), используя поддельный паспорт на имя"Вячеслава Платоновича Платонова".

Переписка с П. А. Флоренским

---------------------

Публикуется по: Новый журнал. 2011. N 264.

Публикаторы: П. В. Флоренский, С. В. Чертков.

---------------------

Дружба двух будущих православных священников была недолгой, сведений об их общении после 1908 г. нет. Но в начале ХХ в. юноши оказались едины в понимании должного и недолжного устройства жизни. Взаимоотношения мыслителей прочитываются из их впервые публикуемой переписки, хранящейся в музее П. А. Флоренского. За ее рамками остался важнейший контрапункт, доказывающий единство их взглядов на духовные язвы тогдашнего общества. Всей душой и всем сердцем возлюбившие Христа и Его Церковь русские мальчики возвысили голос в защиту Божьей правды, причем почти одновременно и за 2,5 года до знаменитого выступления Л. Н. Толстого.

3 февраля 1906 г. в журнале"Полярная звезда"Свенцицкий опубликовал"Открытое обращение верующего к Православной Церкви", начинавшееся словами:"Я не могу молчать". За призыв прекратить братоубийство, обуздать месть властей предержащих и наложить епитимию на чиновников–руководителей совершаемых злодейств, он был обвинен по ст. 128 Уголовного уложения в"дерзостном неуважении к власти". В речи на суде 4 ноября 1906 г. отстаивал право не повиноваться государственным законам, раз они идут вразрез с заветами Христа, и был оправдан присяжными заседателями.

12 марта 1906 г. Флоренский в храме Московской духовной академии (МДА) произнес за литургией проповедь"Вопль крови. Слово в неделю Крестопоклонную"(М.: Изд. Мякишина и Харитонова, 1906), обличающую правительственный террор и бездействие Церкви. За это был арестован и препровожден в Таганскую тюрьму, освобожден спустя неделю по ходатайству ректора МДА.

Буквальное сходство поступков и чувствований в обращениях к христианскому народу говорит о единомыслии нашедших Град. Идя за Христом, братья по вере добровольно всходили на свою Голгофу. Тогда Бог миловал…

Историками отмечался параллелизм проповеди с воззваниями созданного в феврале 1905 г. Свенцицким и Эрном Христианского братства борьбы, на основании фактов говорилось и о"близости П. Флоренского к позиции основателей ХББ… участии в акциях этой нелегальной организации: рассылке обращений и листовок… подборе потенциальных сторонников и сотрудников"(Кейдан В. На путях к граду земному // Взыскующие града: Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках. М., 1997. С. 45). Сравнение приводимых далее цитат показывает, что о мифической"оппозиции"или неприятии Флоренским ХББ не может идти речи, как и нет оснований называть Братство"экстремистской"или"оправдывающей террор"организацией, ведь самым крайним средством борьбы трудящихся за свои права его участники считали забастовку. А летом 1904 г. именно Флоренский звал А. Белого примкнуть к христианскому кружку ("ордену"), предтече ХББ, и мечтал о журнале"братства"(!), где"моего и твоего нет".

СВЕНЦИЦКИЙ ФЛОРЕНСКИЙ
Правители, забыв Бога и совесть, безоружных расстреливают, невинных избивают шашками…. в безумной жестокости люди расстреливали друг друга; убивали детей, стариков и женщин. Свершался великий грех…. Такие неслыханные от времен Грозного злодеяния, как события 9 января…. Неужели вас может радовать сытный обед, когда за него расстреливали и вешали людей? Волны крови затопляют родину. Тысячами гибнут сыны ее — вешаются, расстреливаются, тысячами переполняют тюрьмы. Вернулись времена безбожного царя Иоанна. Под видом"умирения"избиваются мирные крестьяне и рабочие. Людей, неимущих куска хлеба, расстреливает живущий за счет их трудов. Женщин и детей и то не щадят.
Как же вы можете, как же вы смеете этих детей Божиих, за жизнь которых Он распят был на кресте, убивать своей человеческой властью! Отныне убивать людей — это значит издеваться над страданиями Христа… В великих словах"Воистину воскрес" — ваше вечное осуждение! Безбожное дело, убийство Сына Божия… свершилось. И этот урок, казалось бы, ужасом пред насильственной смертью должен наполнять душу всякого царя, всякого правителя, всякого священника, всякого патриота, всякого потатчика убийству. Своею казнью Христос казнил всякую казнь. Своим осуждением Христос осудил всякого вершителя чужими жизнями.
Братья христиане! Страшный и тяжелый грех на вашей душе. По приказанию безбожной светской власти усмиряете вы"бунтовщиков", убиваете и мучаете их. Самое ужасное то, что, убивая своих братьев–христиан, вы не приносите покаяния, думаете, что поступаете хорошо."Начальство велит, оно и ответит перед Богом, а мы обязаны слушаться"… Разве вы не видите, до какого нравственного разложения доведена та часть народа, которая признается оплотом страны…. Гибнут не только те, которых убивают, — но еще больше те, которые убивают. Людей убивают, христиан терзают. Жалко, невыносимо… Но другое, братья и сестры, другое ужаснее. Христиане убивают, христиане терзают, христиане православные проливают кровь повсюду… Иль вы не видите, что своим потакательством растите грех? Или вы думаете, что повинующийся безбожнику, слушающийся лицемерного христианина в его кровожадных замыслах чист от убийства?
Но ведь Христос приходит на землю и теперь в виде голодных и обиженных людей. Вы не помогаете им, вы стреляете в них — вы стреляете в Христа. Иль вы не понимаете, что это вновь и вновь Христа расстреливают и вешают, и бьют и оскверняют? Не понимаете, что каждый выстрел направлен в тело Христово?
Почему в отношении крайних партий такая определенность, такая прямота, а в отношении властей предержащих такое преступное молчанье?…Не больше ли обязанности у Церкви в отношении тех, кто составляет ее стадо. Если христиане совершают то, что, по глубочайшему убеждению Церкви, делать не должны, — не прямая ли обязанность прежде всего обратиться именно к ним, потому что они считают себя в лоне Церкви. Дело пастырей наставлять и запрещать своим детям, заявляющим на каждом часе о своем православии… Почему позволяют пастыри проливать кровь? Другие не веруют. — Что тебе до того? Ты веруешь, ты и иди за Христом. Ты не убивай, ты не попускай, чтоб убийца прикрывался Церковью, освящал грех свой Именем Святыни.
Не боясь никаких гонений… Церковь должна… с истинным дерзновением обличить весь позор существующего порядка…. Не обличать безумную власть… в своих зверствах кощунственно прикрывающуюся авторитетом Церкви, — равносильно отречению от Христа. В суд, в осуждение — в страшное осуждение будем принимать мы св. Тайны Господни, доколе не прекратятся в Церкви злодеяния, доколе члены ее, от царя и его помощников до последнего нищего, будут, по нашему попустительству, оставаться не обличенными.
Почему же Церковь обличает тех, кто открыто объявляет себя атеистом, и рабски безмолвствует в отношении своих чад, когда они делают то же самое?…Церковь должна властно и дерзновенно возвысить свой голос и призвать сынов своих к покаянию…. Обязана немедленно же наложить покаяние… на всех тех, проливавших кровь, кто именует себя христианами. Если же покаяние они отвергнут — отлучить от Церкви… Почему они [священнослужители], когда начались расстрелы и массовые избиения, не заявили открыто, что действия растерявшейся власти противоречат всем Божьим установлениям и что поэтому они отлучают от причастия всех, кто участвовал в этих убийствах, и налагают на них церковное покаяние? Лицемерны молитвы наши, доколе не покаемся церковно в творящихся злодеяниях, доколе многими панихидами не вымолим себе прощения от избиенных нашим попустительством. Архипастыри наши молчат, будто не их дело обличать виновных детей Церкви, раз только они сильны… Они забыли тело Христово, если терпят общение с Церковью со стороны убийц–начальников, не хотящих знать ни Бога, ни справедливости, если не налагают эпитимии на убийц–подчиненных, выслуживающихся пред теми. Да, пастыри забыли свое дело, если не призывают всех к покаянию, если не заставляют покаяться устраивающих бойни, если позволяют кровавым губам насильников касаться св. Причастия.
Виноваты, кто смеет называть себя именем христиан… И вся эта святая, невинная, братская кровь — позорным пятном ляжет на их христианскую совесть… Это с вас, с вас взыщется вся кровь, которой вы залили Русскую землю, с вас взыщутся все те казни… Разве не дух ада вдохновляет всех этих пастырей и архипастырей, защитников смертной казни… с крестом сопутствующих на виселицу. О, народ православный, даже в Великом посту не прекращающий казней, пред Страстною неделей издевающийся над муками Спасителя! Смотри, Русь святая, не оказаться бы тебе с Иудой и Каином! Смотри, народ православный, не быть бы тебе позорищем истории!…Смотрите, чтобы не сбылись над нами слова Господа Иисуса:"Да придет на вас вся кровь праведная, пролитая на земле".
Церковь проклинает их за то, что они убийцы. Но когда губернаторы, солдаты, полиция сжигают селения, засекают до смерти, расстреливают без суда — Церковь молчит… Когда правительство убивает революционера — оно запрещает служить панихиды… боится, что Бог услышит молитвы и простит убийцу. Оно принимает административные меры, чтобы грешник попал в ад!.. Церковь не отвергла их при жизни. Как же может она отвергнуть их ныне, как может она не молиться за убитых? Мы должны помолиться не раз, и не два за душу убиенных, за душу казненных.
Теперь под страхом лишения некоторого благополучия заблудшаяся Церковь требует молчания от всех своих членов, и почти все молчат… С каждым днем молчание Церкви становится преступнее. И вот, когда со всех концов России говорилось об отмене казни… Церковь православная опять не остановила кровопролития, опять, — и это на Крестопоклонной Неделе! — промолчала Церковь.
Мы с радостью пойдем на какие угодно испытания за свою веру, с радостью и глубокой надеждой, что только в жестоких гонениях может воистину воскреснуть погибающая Церковь! Или они думают, что мы совсем отреклись от Христовых заветов, оставили их, не пойдем за ними на Божье дело, может быть, на страданье?


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Телеграмма: 30 марта 1904. Москва. Остоженка, 1–й Ушаковский пер.


Приходите среду квартиру Шеру1 буду ждать около девяти

Свенцицкий

СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Открытка: Петровский парк, Старо–Разумовское шоссе, дача д–ра Коппе, N 3 В. И. Звереву для передачи П. Флоренскому. Штемпели: Москва 14. V.1904; Петровско–Разумовское 15. V.1904.

Голубчик Флоренский! Мне Эрн говорил Вы очень заняты, — к тому же ему нельзя приехать ко мне раньше 17. Поэтому я решил перенести Ваш визит ко мне на 22 мая2. Как Вы на этот счет думаете?

В. Свенцицкий

СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: В Тифлис, Николаевская, 67. Штемпели: Москва 1. VII.1904; Тифлис 6. VII.1904.

Крекшино3 30/VI 04 г.

Дорогой друг! Письмо Ваше вызвало во мне опять‑таки ряд недоумений. Прежде всего последний пункт выставленный Вами как причина того тяжелого состояния, которое наступило у Вас после нашего разговора у Эрна4."Видеть Вас, — пишете Вы, — поступающим опрометчиво, думающим не до конца и принимающим преждевременно тон угрозы — все это вещи не легкие".

Относительно моей непродуманности я подожду оправдываться, т. к. это оправдание может заключаться только в опровержении высказанных Вами взглядов, — скажу только, что раз я считаю себя правым, а Вас не правым, то очевидно с моей точки зрения тот же упрек в непродуманности должен быть отнесен на Ваш счет. Но во всяком случае я протестую против"тона угрозы". Это замечание еще раз убеждает меня в том, с чего начался наш спор: Вам более чем кому‑либо нельзя Ваши настроения считать за критерий достоверности того или иного происходящего в душе у Вашего собеседника. Назовите это ошибкой или, по Вашей терминологии,"неполнотой" — суть дела не меняется. Я с своей стороны категорически могу заявить, что ни в коем случае ничего даже похожего на желание угрожать не испытывал5.

Другое мое недоумение возникает по поводу того, как Вы могли наш спор свести к этому вопросу, который Вы рассматриваете в Вашем письме? Но это недоумение я считаю совершенно неважным, — как бы ни было, вопрос затронут. Перейдем к нему.

Вы очень определенно защищаете идею всеединства, доказывая, что она красной нитью проходит в свящ. писании, и что без идеи всеединства нелепыми становятся самые основные догматы христианства. Я никогда не спорил и не спорю против этого. Я считал и считаю это основным положением христианского миропонимания. Да и мне ли стоящему на точке зрения Вл. Соловьева отрицать идею всеединства. Таким образом все Ваши соображения по существу дела не могли"опровергать"меня и лишь могли лишний раз убедить, что идея всеединства, в которую я глубоко верю, — подлинная, действительная, истина.

Но говоря только о всеединстве Вы совершенно упростили проблему. Имея дело в Евангелии только с тем, что с очевидностью говорит о всеединстве, все конечно выходит очень просто. Но с моей точки зрения и очень мертво. Вся жизненность, вся глубина и вся трудность затронутой Вами проблемы — трудность рационально быть может даже вовсе непреоборимая — заключается не в признании идеи всеединства, а в примирении этой идеи с другой, на первый взгляд взаимно ее исключающей, — и также с очевидностью выраженной в Евангелии, — идеей"отдельности".

Трудность проблемы заключается в том, каким образом наряду с тем, что всё есть единое целое, каждое есть и абсолютное различное.

Вы верно пишете, что идея искупления немыслима если часть не имела связи со"всем", — но, продолжу я, — идея искупления была бы абсурд, если бы равным образом часть не имела нечто абсолютно отличное от целого.

Поясню это примером из области чисто эмпирической. Возьмем организм человека, как он трактуется эмпириками. Каждая клеточка живет своей особой жизнью, питается, размножается и т. д., но совершенно неизвестным нам образом она, кроме того,"часть"целого. Если например заболеет группа таких клеточек — весь организм будет страдать, но страдание его как целого будет совершенно иным, чем страдание этих частей по отдельности. Отдельные клеточки даже вовсе могут умереть, а организм продолжать свою жизнь.

Правда, признавая эту раздельность, мы, как я сказал, почти до неразрешимости усложняем проблему, но зато при решении ее у нас не останется ни одного факта, который бы не входил в это решение. Только при признании обеих половин проблемы мы знаем, как объяснить, что отдельные"личности"(употребляю это слово не в строго философ. смысле) могут вечно страдать, т. как другие вечно блаженствовать, — факт совершенно нелепый с точки зрения только идеи всеединства.

Да и само искупление, чем бы оно являлось, если бы искупляло не"часть""всё", а"всё"искуплялось бы само в себе. Раз один за всех, значит, один абсолютно индивидуальный. А между тем, отсюда проистекают огромной важности следствия. Поскольку вы часть"всего", вы, если хотите, непогрешимы, и все дело сводится к большей или меньшей степени"просветленности", но поскольку вы абсолютно отдельны — вы способны и к ошибкам, и к греху.

†

Я, как Вы видите, ждал некоторое время — думал не получу ли письмо от Ал.6 — покудова ничего нет, а между тем Вы пишете, что"менее удобно, если я напишу ей сам". Затем Вы пишете, что может быть она сама зайдет ко мне по адресу Шера, а адрес ее Козлов. Я не знаю, как ей предложить работу: прислать туда к ней или просить приехать сюда. Если ей нужно уехать из Козлова, и у ней есть деньги на проезд, и все дело в том, что она боится, что в Москве останется без средств, и потому не едет, — то я могу дать ей работу рублей на 25–30 (не в месяц, а всего, т. е. июль и август) (до сентября) — а там и еще. Напишите сейчас же ждать ли от нее письма и вообще все, что предпринять по этому поводу. Письмо это может быть до Вас скоро не дойдет, а потому пишите по адресу: Рязано–Владимирская ж. д. станция Спас–Клипики, имение Шер, Вал. Пав. Свенцицкому.

†

Дорогой мой, милый мой ради Бога не сердитесь, прочел я Розанова, это просто сукин сын! Где Вы там нашли"глубину", это не в"материнских ли пустотах"?! Неужели же можно называть глубиной какие‑то обрывки идей, пересыпанные напряженно истерическими всхлипываниями"тайна!.. тайна!.."Не говоря уже о совершенно справедливой записке ему присланной:"под гнетом любодеяния написана ваша последняя статья".

А где"гнет любодеяния" — там мудрости не жди, ибо это"потемнение"сознания.

А"Переписка"со всевозможными"иереями", которые ему пишут:"Так вы из чиновных"!"Ну что же Слава Богу, нынче все пророки из чиновных напр. Победоносцев". Не говоря уж о том, что Ў Книги занимают"полемические материалы"и книга стоит 1 р. 50 к.!7

Я бы на вашем месте и рук об него марать не стал.

Вообще насчет"Нового пути"и мистики с"полетами"; насчет Ал. Блока (прочтите ради Бога его"бред"в июньской кн."Нов. пут."8); насчет всяческих"тайн"и пр. и пр. — я установил вполне отчетливое суждение.

Мне очень важно знать какие впечатления на Вас произвела фантазия"Три дня"напеч. в"Нов. пути"за июнь9.

Я много занимаюсь и чувствую себя прекрасно.

Крепко Вас целую.

Вал. Свенцицкий

P. S. Может быть что не так написал, простите.


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: г. Тифлис. Николаевская, 67. Штемпели: Спас–Клипики 31. VII.1904; Тифлис 6. VIII.1904.

Ольгино 28/VII 04

Дорогой друг! Говоря о Розанове, Вы советуете мне не бояться слов — уверяю Вас: никакой боязни я не чувствую, очень хорошо понимаю также, какое бедное и ограниченное орудие"слово", — но хорошо знаю разницу между неясностью, происходящую от сложности идей и чувств, — и неясностью, которая является результатом бедности содержания и сознательного или бессознательного стремления прикрыть нищенское содержание глубокомысленной формой.

Спор о Розанове действительно становится трудным, в силу того, что я могу говорить только о том, что сказал г. Розанов, а Вы можете говорить также и том, что он хотел сказать.

Вы усматриваете в писаниях Розанова мистические глубины, которые, по вашим словам, ни есть ни"идеи", ни"философия", ни даже"толковое писание", — я же, действительно, усматриваю только неясные идеи, плохую философию и юродствующий слог10. В целой серии знаков восклицательных, которыми пересыпает Розанов свои статьи, вроде: недоумеваю!.. Страшно поднять очи!.. Трепещу!.. по–моему мистики столько же, сколько в пироге с ливером.

С Шараповым же я никаких дел не имею11.

"Читая Розанова, — пишете Вы, — нужно не придирчиво цепляться за фразы, а с любовью стараться уловить смысл", — но иной раз любовь является тем же, — по своим последствиям, — как и"настроения"…

Глядя на какой‑нибудь купол, сделанный из мозаики, в магометанской мечети — могут явиться глубочайшие идеи, — если лицо созерцающее будет на них способно, — но на куполе они не написаны. И в странное положение попал бы мыслитель, который тех, которые смотрели на купол и не прочли там философской системы, — стал упрекать в безграмотности…

Ваш Розанов пишет набор фраз, пишет, выражаясь словами Михайловского,"маханально"12, цепляясь за созвучия, пересыпая все:"тайна!..""не постигаю!.."А Вы прочтете слово"Бог"и переживете, увидав это слово, целую вереницу идей, — а потом пишете:"Розанов несет в дар философии такое количество материала, какого еще быть может никто из наших писателей не приносил". — И смешно, и обидно.

Я чрезвычайно рад, что мы с Вами несколько столковываемся по вопросу о Едином Сущем. Мы с Вами дотолковались до признания Единого наряду с отдельным. Вы совершенно верно отметили, что вся суть"в каком смысле понимать отдельность".

Вы даже излагаете, в каком смысле Вы понимаете ее.

Для меня проверкой истинности всякого умозрения и всякой философии является Евангелие. Зная, что в этом мы стоим с Вами на одной почве, я прежде всего и укажу, что вопрос мною выставленный, вопрос об Аде, при Вашем умозрении остается вопросом.

Пусть в"Царстве Божием нет личного существования"(в известном смысле), потому что каждая"часть"имеет своим"центром"И. Х., но те, которые вне Царствия, очевидно, не имеют Х. своим центром. Ад, по Вашему, очевидно, есть"дробности". Эти"дробности"являются результатом"самоутверждения частей". Во–первых, мне не ясно есть ли это результат стремления к самоутверждению или это самоутверждение, так сказать, удавшееся. Если оно факт свершившийся, то спрашивается, может ли быть такое самоутверждение лишь результатом пассивного, как Вы выражаетесь,"недопускания Х.". Ведь Ад будет не отсутствие наслаждений, а присутствие страдания, т. е. начала активного. Очевидно, та форма загробного бытия, которую Вы представляете как некоторое самоутверждение части, самоутверждение, в основу которого полагаете"недопускание Х.", не соответствует Аду страданий, который имеет в своей основе творческий грех. И священное писание и творения св. отцов полны явного различения"глухоты"к воспринятию Х. и врагов Х.,"не слушающих"и"Антихриста". Вспомните, что есть грехи непрощаемые во веки, как например хула на Д. Св.

О связи Ваших рассуждений по поводу множества в Абсолютном и типах святости ничего сказать не могу, т. к. Вы только обмолвились словечком, и я с должной ясностью не представляю, что Вы хотели сказать. Мне это очень интересно, а поэтому, если соберетесь, напишите, пожалуйста.

По вопросу о пресловутых"настроениях", а в связи с этим о познании, мы все еще стоим на точке непонимания друг друга.

Вы пишете:"Я думаю, что ничего нельзя судить о человеке на основании чисто–эмпирического наблюдения".

Совершенно верно. Но никогда я и не говорил о"чисто"эмпирическом наблюдении как методе познания.

Далее Вы выставляете 4 способа познания.

С тремя последними я вполне согласен, а именно: 2) из непосредственной, неизвестно откуда явившейся уверенности (мистическое восприятие?); 3) ясновидение и Дух. Св. Лишь с оговоркой, уничтожающей Ваше замечание, что"непосредств. уверенности часто не бывает". По–моему, это необходимое условие познания личности и имеется всегда.

О первом речь особо. Вы пишете"настроение"Но что это такое? Если Вы это слово не объясняете по–своему, то Вы должны принимать его в общепринятом смысле. Тогда Вам придется под"настроением"разуметь то ощущение, то чувство, которое является суммой целого ряда воспринятых впечатлений. А если так, то оно не есть метод познания, а есть результат познания.

В силу этого мое соображение и мое замечание, Вас касающееся, остается в прежнем виде и в прежней силе: нельзя людям, склонным к настроениям, т. е. к разно ощущаемой"сумме"впечатлений, получая какие‑либо впечатления от нового лица, свои настроения считать за впечатления именно от данного лица и на основании этого настроения (которое неверно принимается за впечатление) давать оценку этого лица.

Весьма возможно, что под настроением Вы разумеете совсем другое, тогда напишите.

†

Насчет Ал. и денег следующее: я от нее ничего не получал, а потом и ей ничего сделать не мог. Вы спрашиваете, куда мне привезти деньги — адрес такой Рязанско–Вла. ж. д. ст. Спас–Клипики, Василию Владимировичу Шеру13. (Не для В. П. Св.) Только надо ли это? Ведь уже теперь конец июля, может быть до средины сентября будет достаточно и 25?

Насчет"Нов. пути" — советую Вам подождать до осени, — нам действительно необходимо решить этот вопрос радикально. Это самый существенный вопрос, в практическом смысле и по отношению нашего журнала14. Дело в том, что одним из самых важных пунктов нашего будущего издания я считаю необходимость выяснить, в каком отношении мы стоим ко всяким сторонам и партиям и что заставило нас выделиться в самостоятельный орган. Едва ли не с первого с чего придется начать — это с отповеди"Нов. пути", ибо нет врагов более опасных, как врагов в том же"костюме"и в том же"лагере", их можно узнать только путем"вскрытия". Несогласие по этому пункту делает немыслимым одну из существеннейших задач журнала, а значит, и сам журнал. Между тем, покудова разногласия несомненны: Вы говорите — он велик, но одинок, а я говорю — он прохвост каких много, — разница порядочная!

†

Вы пишете"Простите голубчик, что приходится нам переписываться в таком разном тоне"и т. д. Пожалуйста без"настроений"! Не знаю, какой"тон"моих писем, знаю, что я люблю Вас всей душой и всем сердцем, горячо и сильно.

А за тем прощайте, крепко жму Вашу руку и крепко целую Вас.

Христос с Вами!

Вал. Свенцицкий

P. S. Если отсюда уеду — то письма не пропадут.

<на отдельном листе >

Насчет дневника Достоевского могу сказать следующее: по содержанию я ставлю его очень высоко, может быть выше даже его беллетристики. Форму одобряю вполне. Больше того: все мною написанное первоначально имеет вид такого"дневника" — иначе писать я совершенно не могу. И уже затем я выделяю"целую"работу. Но конечно далеко не все может быть выделено в"целое" — и может быть иногда самое важное: истина ясно сознаваемая, но недоказуемая, впечатление самое яркое, но не имеющее законченности, чтобы стать"рассказом".

Из этого Вам конечно ясно и мое отношение к дневнику — это одно из самых родных моих произведений и именно не столько по своему содержанию сколько в своей"целостности"15.

Вал. Свенцицкий


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Открытка: по Московско–Ярославской ж. д. станция Сергиево, в Московскую духовную академию. Штемпели: Москва 21. IX.1904; Сергиевский Посад 22. IX.1904.

Флоренский!

Не мог приехать, потому что задержала г. Богрова16. В среду заседание бюро ист. — ф. общест.17 — так что опять не могу. В пятницу Лопатин18. Так что уже на следующей неделе я посещу Вас.

Вал. Свенцицкий


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: Заказное. Московско–Ярославская жел. дор. станция Сергиево. В Московскую дух. академию (От В. П. Свенцицкого, Арбат, Калошин пер., д. Оболенской).

Москва. 24/X 04 г.

Милый друг! Во вторник в 8 ч. вечера я читаю реферат (в канцелярии историко–фил. об.)"О драмах Метерлинка"19. Приезжайте, пожалуйста.

Помимо реферата мне очень нужно повидаться с Вами, т. к. в среду вечером уезжаю из Москвы.

Ваш Вал. Свенцицкий


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Открытка: Московско–Ярославская ж. д. ст. Сергиево. Московская духовная академия. Штемпели: Москва 11. XI.1904; Сергиевский Посад 12. XI.1904.

В пятницу 12–го ноября в 8 ч. вечера состоится 5–е заседание нашей секции. Трубецкой прочтет реферат"Вельгаузен и библейская критика". Приезжайте.

Мне позволили пригласить вашего профессора Воронцова20, если успеете, передайте ему приглашение.

Вал. Свенцицкий


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: Московско–Ярославская жел. дор. Станция Сергиево. Московская духовная академия.

Москва. 15/XI 04 г.

Милый друг, я окончательно уезжаю к графу Баранову, для этого мне понадобились деньги 20 рублей, которые я и занял у Дим. Вл. Шера. Но так как мне было бы гораздо приятнее состоять должником у Вас, то не согласитесь ли Вы на следующую финансовую операцию: пришлите 20 рублей по почте на имя Димитрия Владимировича Шера по следующему адресу: Москва, Остоженка, Зачатьевский пер., дом и квартира Шер. Вы мне окажете очень большую услугу, за которую буду Вам чрезвычайно благодарен. Деньги выплачу обязательно и в возможно скором времени.

†

Приеду я в субботу 20–го поздно вечером и буду на заседании нашей секции в воскресенье 21–го. Оно состоится в 6 ч. вечера, Д. Д. Галанин21 прочтет реферат о том, что такое"Образование". Если приедете, увидимся.

Мой адрес теперешний: г. Михайлов (Рязанской губ.), сельцо Каморино, имение графа Баранова, мне22. Пишите, пожалуйста, — я уезжаю туда начиненный массой литературных планов беллетристич. и публицистич. характера; глаза разбегаются за что взяться, во всяком случае погружусь в мир своих грез по самую макушку. Очень большой толчок всему этому дал мне последний симфонический концерт, где исполнялось"Столпотворение Вавилонское"Рубинштейна23. Впечатление местами было потрясающее — только один господин мешал очень: бесконечно толстый и грязный, он так наваливался на меня сзади, что я чувствовал его перистальтику кишок!

Прощайте, крепко Вас целую.

Ваш fr. Minimus24

P. S. Если у Вас нет 20 рублей, пришлите сколько можете.


ГАЛАНИН — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: Сергиево. Троицкий посад. Московская духовная академия.

29/XI 1904

Многоуважаемый Павел Алексеевич, Валент. Павлович просил сообщить Вам во–первых, что деньги он получил, а затем следующее: Можете ли Вы прочитать Ваш реферат"Эмпирея и эмпиреи"25 в субботу 4 дек. в 8 часов вечера в секции. Заседание назначено, если не можете, то известите телеграммой на мой адрес (Москва. Водоотводная, д. Протопопова. Галанину), поскорее…

Валентин Павлович будет сам на этом заседании и очень просил Вас не отказываться.

Уважающий Вас Д. Галанин


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: Московско–Ярославская жел. дорога. Ст. Сергиево. в Московскую дух. академию. Штемпели: Москва 2. II.1905; Сергиевский Посад 3. II.1905.

Милый друг! Бугаев до сих пор не приезжал, — с"мими"… опять канитель26. Хлопочу с утра до вечера. Решил не приезжать. Из Петербурга приедут 5–го, 4–го я буду в Сергиеве. Не"всем"нам незачем видеться. Может быть Вы даже найдете нужным все приехать сюда, вместо того чтобы ехать мне. Тогда телеграфируйте, чтобы не разъехаться.

Вал. Свенцицкий


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: Московско–Ярославская жел. д. Ст. Сергиево. В Московскую духовную академию. Штемпель: Москва 13. III.1906.

Флоренский! Если у Вас готовы письма Серапиона и вступительная статья к ним, не будете ли Вы так добры прислать ее немедленно по получению этого письма.

Сборник уже начали печатать, остались несданными письма Сер. и Ваша вступительная статья к ним, да моя статья27. Я кончу к воскресению, если у Вас еще не готово, хорошо бы, чтобы и Вы кончили приблизительно к этому времени.

Отвечайте, пожалуйста, на это письмо Вл. Фр. Я не в Москве.

Ваш Вал. Свенцицкий


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

<Осень 1906>

Дорогой Флоренский!

Когда Вы ушли я сообразил, что мне очень бы хотелось прочесть Вам (покудова еще неоконченную)"Правду о Земле", книжку для народа28. Вы приехали из деревни29, читали там наши вещи, и мне очень было бы важно, найдете ли Вы доступным мое изложение.

Мне оказалось нужным быть в одном месте к 8, так что приходите часам к 5 Ґ.

Ваш Валентин


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: Московско–Ярославская ж. д. Станция Сергиево. В Московскую духовную академию. Штемпели: Москва 10. II.1907; Сергиевский Посад 11. II.1907.

Дорогой Пав. Ал. Мы открыли предварительную запись на лекции, курс Ваш, Тареева и Кап.30 озаглавлены так: философское введение в христианскую догматику; философия Евангельской истории и Церковный раскол в XVI и XVII вв. Заглавия приблизительны, можно их и изменить.

Немедленно ответьте на следующие вопросы.

1) Могут ли проф. и вы начать читать с первого марта?

Если да, то имейте в виду, что 1 марта (четверг) читаю я и Франц.31 по часу. Хотелось бы, чтобы вы трое читали тоже в один день — какой, назначьте сами, — значит, ваша первая лекция может прийтись 4–го, 5–го [карандашом: пон.] или 6–го.

2) Наши"Курсы"с Фр. рассчитаны на 10 лекций, — не могут ли на этом остановиться и профессора и вы?

3) Каждое записавшееся лицо уплачивает за каждый полный курс (10 лекций) 2 р. Деньги за вычетом 10% в пользу помещения — идут лектору — согласны ли вы на эти условия? Если нет, то назначьте сами.

4) Если вы не согласны на наши заглавия, то пришлите свои.

Сейчас же по получении от Вас ответа мы подаем градоначальнику заявление. Если нужно выяснить еще что‑нибудь, телеграфируйте, я приеду в Сергиево.

Предварительная запись дала уже 80 чел. На некоторые лекции будет, разумеется, больше, на некоторые меньше. Думаем сделать публикацию в газетах.

Покудова прощайте, крепко целую Вас, всего вам доброго.

Вал. Свенцицкий

P. S. Пишите в канц. Общества. Письмо архим. Мих. передадим32.


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: Московско–Ярославская жел. дор. Станция Сергиевский Посад. В Московскую духовную академию. Штемпели: Москва 22. V.1907; Сергиевский Посад 23. V.1907.

Дорогой П. Алек.

У меня к Вам следующие дела.

1. Сообщите (по адресу: С. — Петер. Васильевский остров, 6 линия, 15, свящ. К. М. Аггееву33 для В. П. Свенц.) будете ли Вы в Сергиево 10 июня.

2. Рукопись Вашу для Сборника пошлите на мое имя по адресу Соловьевского об–ства.

3. Куда посылать Вам корректуру?

4. Напишите в Петербург ее заглавие (для объявлений).

5. Посылаю Вам очень плохой рассказ, который Вы читали 3 года назад. Если можно, напечатайте его в"Христианине"за подписью"Омега"34. Знаю, что рассказ очень слаб, но, во–первых, все же в нем есть кое‑что путное, а главное, пишу вполне откровенно, мне очень нужны деньги. Поэтому печатайте в том только случае, если"Христианин"хотя бы очень мало, но платит. Напишите об этом в Петерб.

6. Не должен ли я предпринять каких‑либо шагов для зачисления меня в вольнослуш. Академии? 35

7. Крепко Вас и Троицкого36 целую и желаю Вам всего доброго.

8. Сегодня уезжаю в Петербург.

9. Писать по пунктам научился у Саши37.

10. Ваш Вал. Свенцицкий.


ФЛОРЕНСКИЙ — СВЕНЦИЦКОМУ

<Май 1907>

Дорогой Валентин Павлович!

Рукопись еще не написана, и я прямо в отчаянии, т. к. экзамены отбили все время. Насчет корректуры напишу, когда пришлю рукопись для сборника, которую я не начинал. Ваш рассказ передал в редакцию. Но когда будет напечатано — не знаю. Впрочем, мож. быть, напишу на днях.

Относительно вольнослушательства Вашего надо будет подать прошение, но не сейчас, а, кажется, к концу июля. Об этом объявляется, насколько знаю.

Заглавие моей статьи:"Столп и утверждение Истины"38.


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: Московско–Ярославская жел. дор. Ст. Сергиево. В Московскую духовную академию. Штемпель: Москва 18. XI.1907. Надпись: Получено 1907, XI, 19 по приезду из Москвы.

Вы очень хорошо сделали, Павел Александр., что предупредили меня насчет батюшки с его союзом детей39. Он вел себя так, как будто бы совершенно близкий Вам человек и дело его общее с Вами дело. Я его даже пригласил сидеть за нашим<нрзб.>столом, т. к. там было очень много пустых стульев!

Его просьба собственно сводилась к тому, чтобы легализировать ихнюю деятельность, приняв ее под официальный флаг Соловьевского общества.

Теперь мы этого не сделаем и ограничимся просто деловыми отношениями, которые, я думаю, прерывать не нужно.

Всего Вам хорошего.

Вал. Свенцицкий


ФЛОРЕНСКИЙ — СВЕНЦИЦКОМУ

1907, XI, 2. Сергиевский Посад.

†

Дорогой Валентин Павлович! Хочу написать Вам, но сам не знаю — что; это уже давно, хотя все время не удавалось по всяким внешним причинам. Может быть, главная причина желания — это то, что я вот уже почти три года, если не более, ясно чувствую Ваше трудное положение и свою вину пред Вами — в том, что редко молился за Вас. Я знаю, что если бы у меня хватило сил сказать Вам (с тем самым чувством, с каким я переживаю в себе и с каким мог бы сказать С. С. Троицкому):"Я не могу убедить тебя, но давай помолимся вместе", если бы была сказана одна эта фраза, то могло бы не быть многого, что есть теперь. Мой грех перед собою и перед Вами именно в том, что я не могу этого сказать сейчас, боюсь, не преодолеваю себя. И это тем мучительнее, что я слишком живо помню, что когда я был в затруднительном (или Вам казалось так) положении, то, как могли, Вы помогли мне.

Теперь стараюсь исправить свою вину, стараюсь не лениться в молитве за Вас. Только не подумайте, что это по долгу. Долга я (кажется) почти не признаю и не считаюсь с ним. Нет, по живому сознанию, что как бы мы ни ссорились друг с другом и ни негодовали взаимно, известные вещи связали нас настолько, что теперь порвать эти связи едва ли можно, — даже если бы явилось такое желание.

Во–первых, напишу насчет"Антихриста"(кстати сказать, я очень негодую на Вас за выпуск его в свет, но сейчас не в том дело)40. Нового он мне дал мало, т. е. я это все в вас чувствовал и видел из отдельных разговоров и т. д. Но мне думается, Вы не замечаете самого скверного — книги. Говорю"скверного". Это не верно. Я не знаю, были или не были случаи, описанные в"Антихр.", да и все равно это. Если бы Вы под присягою показали мне, что все это было, я ни на одну йоту не изменил бы своего отношения к Вам. Но мне не то тяжело, что это было (мало ли что бывает!), а то, что Вы носитесь с гадостью, словно любуетесь ею, да и других соблазняете.

Я вижу, что и теперь, и ранее Вы больны, и болезнь Ваша не столько в том, что бродят скверные мысли, а в том, что Вы им придаете слишком важное значение. И тут много способствуют вреду разные теории. Если бы Вы постарались временно, хотя бы на месяц сказать себе:"Просто ничего не хочу думать обо всем этом, после разберусь", и воспользовались бы этим временем, чтобы исповедаться (опять‑таки просто, без особенных покаяний,"просто") и приобщиться, то, я уверен, дело пошло бы на лад. Но… я пишу и сейчас же думаю:"Ведь слова‑то мои только сердят его". И все‑таки скажу: не теоретизируйте о возможностях и невозможностях, а попробуйте, но относитесь по–мещански, не беря штурмом Бога.

Во всяком случае не сердитесь. Кроме доброго ничего Вам не хочу, а говорю не более, нежели глупости.

Целую Вас.

Павел Флоренский


СВЕНЦИЦКИЙ — ФЛОРЕНСКОМУ

Конверт: Сергиевская Лавра. Духовная академия. Штемпель: Москва 20. XI.1908. Надпись: Получено XI. 21. Машинописный текст (копирка), подпись от руки.

М. Г.

Среди лиц знакомых мне, а также незнакомых циркулирует нижеследующий слух: будто бы я нахожусь в связи с двумя девицами, причем от той и от другой у меня есть дети, которые воспитываются в мезонине того дома, где я живу41.

Слух этот исходит от В. Ф. Эрна и А. В. Ельчанинова, которые, передавая его, заявляют, что факт этот им известен из достоверных источников, причем когда я, узнав об этом, пожелал объясниться с Эрном, он категорически отказал в разговоре.

Я не считаю для себя возможным ни подтверждать, ни опровергать этот слух, ни защищаться, ни привлекать за клевету к законной ответственности, ни каяться в своих грехах, словом, входить в какие‑либо обсуждения или объяснения вопроса по существу.

Но ввиду того, что в связи с этим слухом многие считавшие себя моими друзьями не считают возможным продолжать со мной отношения, я решил довести об этих фактах до сведения всех моих знакомых, хотя бы и шапочных, дабы при встрече не ставить ни себя, ни их в тяжелое положение. Тех, кто желает продолжать со мной прежние отношения, я прошу так или иначе довести об этом до моего сведения. Лиц не приславших ответа буду считать давшими отрицательный ответ42.

Адрес: Остоженка, д. Белова

Вал. Свенцицкий


ПРИМЕЧАНИЯ

1 С конца XIX в. дом семьи Шер (Остоженка, 1–й Зачатьевский пер.) стал местом сбора и общения гимназических знакомых Свенцицкого, впоследствии он с Эрном снимал там квартиру, где и была зарегистрирована канцелярия Московского религиозно–философского общества памяти В. Соловьева (МРФО).

2 По–видимому, именно в этот день на квартире Эрна (Обыденский пер., д. Ковригина, кв. 44) состоялся философский спор, о котором говорится в следующем письме.

3 "Была у него и дача–избушка в селе Крекшино… С крошечным окном она стояла, покосившись, на краю выгона и утопала в навозе. Внутри закоптелые бревна и заплесневевшее одеяло на нарах"(Вишняк М. Дань прошлому. Н. — Й., 1954. С. 168).

4 Ср. описание диспута с И. И. Фондаминским летом 1903 г.:"И"грянул бой", или, вернее, началось состязание"певцов"… Неумолимой логикой, широтой подхода, негодующим сарказмом Свенцицкий загонял противника в такие глубины, или на такие высоты, куда тот вовсе не расположен был идти. Это было захватывающее — умственно и эмоционально — состязание… Фактически поле битвы осталось за Свенцицким, и несдержанность Илюши это подчеркнула… В споре не участвовавшие… считали его победителем"(Там же. С. 75–76).

5 Ср. письмо Ельчанинова Флоренскому от 14 января 1903 г.:"…ты только не раздражайся и не пиши злостных писем, а то опять отобьешь у меня охоту писать на месяц. Ты представить не можешь, как меня поразило твое письмо, когда ты вздумал обвинять меня в разных грехах, которые и во сне мне не снились…. Тем печальнее твой злостный тон и мое глубокое удивление, а потом прямо‑таки негодование на твою подозрительность и приемы судебного следователя по отношению к друзьям. Я не писал, потому что боялся, что не выдержу и разругаюсь"(Архив семьи Флоренских).

6 Алабина Татьяна Алексеевна — падчерица врача Жилинского, друга семьи Флоренских в Батуме. Павел переписывался с нею и встречался в доме общих друзей Андросовых.

7 Розанов В. В мире неясного и нерешенного. С рисунками в тексте. Изд. 2–е. СПб.,1904. Ср. отзыв Н. К. Михайловского (Русское богатство. 1902. N 8):"Книга… содержит в себе не только статьи самого г. Розанова… но еще ряд"полемических материалов", ряд статей и писем разных авторов, возражающих г. Розанову или выражающих ему свое сочувствие", к ним присоединяются примечания,"а иногда выходит и еще многоэтажнее, так как г. Розанов делает примечания к примечаниям г. Шарапова, в журнале которого печатались… некоторые из полемических материалов".

8 В этом номере журнала были опубликованы 9 стихотворений Блока 1903 г. Ср. сказанное по другому поводу:"…не есть ли это злопоутребление природным даром? Какая‑то доля разумного должна же быть и в прекрасном, иначе оно становится просто глумлением над душой"(Манн Т. Иосиф и его братья. М. 1987. Т. 2. С. 617).

9 М[арк]. В[ишняк]. Три дня (Фантазия) // Новый путь. 1904. N 6. С. 102–106.

11 апреля 1904 г. Эрн писал Ельчанинову:"Свенцицкий просил меня написать тебе о следующем. Его товарищ Вишняк написал какую‑то вещь, не то поэму, не то стихотворение в прозе… под заглавием"Три дня", и хочет послать их в"Новый путь". Не можешь ли ты обратить внимание Мережковских на него"(От Афин к Иерусалиму Небесному / автор–сост. П. В. Флоренский. Т. 2. М., 2011). Вишняк Марк Вениаминович (1883--1976) — юрист, публицист, член партии социалистов–революционеров, одноклассник Свенцицкого по 1–й московской гимназии; в 1908 г. окончил юридический ф–т ИМУ, с 1919 г. в эмиграции.

10 Ср. отзывы о личной дискуссии Свенцицкого и Розанова в 1908 г.: последний"показал, что никакой философией, в смысле систематического воззрения, он в настоящее время не обладает, он поэт земных идеалов"(Московский еженедельник. 1908. N 13. С. 53–59);"оставил впечатление чего‑то сумбурного, гаерского, чему место… никак не в собраниях общества, принявшего громкое название философского"(Колокол. 1908. 15 марта. N 624. С. 3).

11 Шарапов Сергей Федорович (1855--1911) — публицист, издатель, один из учредителей Союза русских людей в Москве (1905); автор статьи"Жмеринские львы и буйствующий В. В. Розанов"(Сочинения. Вып. 4 (т. II). Сугробы. M., 1901. C.14–21).

12 "Очевидно, выводя эти слова пером на бумаге, г. Розанов не давал себе никакого отчета в том, что он пишет, а писал именно с разбегу и без оглядки,"маханально", как говорит один купец у Островского"(Михайловский Н. О г. Розанове, его великих открытиях, его маханальности и философической порнографии // Русское богатство. 1902. N 8).

13 Шер Василий Владимирович (1883--1940) — друг Свенцицкого в 1896–1904 гг. (об их взаимоотношениях см.: Вишняк М. Указ. соч. С. 28–86; Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. С. 401–407), член ИФСО, с 1905 г. в РСДРП (меньшевик); член правления Госбанка СССР (1920–е), в 1930 г. арестован, все ложные обвинения признал, умер в тюрьме.

14 Флоренский писал А. Белому 21 мая 1904 г. о задуманном журнале, посвященном вопросам религии:""Нов. путь"во многом не удовлетворяет; редакция боится серьезности, недостаточно обдумала, что она, собственно, хочет говорить и т. д. Наша задача — дать заранее обдуманный и единый по настроению периодический орган, который имел бы не временное значение, а сохранял бы ценность, как книга… Наш кружок уже сговорился между собою, что каждый думает приготовить. Среди других Вам известных лиц (т. е. Эрн, Свенцицкий) будут еще Ельчанинов и кое‑кто, кого Вы не знаете"(Новый журнал. 2005. N 241).

15 Ср.:"Там действительно все частное соединяется с общим во внутреннем единстве, и, читая"Дневник писателя", живешь с Достоевским, а не узнаешь лишь отдельные мысли его чисто головного свойства… Вопросы политики, вопросы дня, пестрые впечатления жизни сливались так тесно с напряженнейшими моментами его жизни, выражавшимися в его художественном творчестве, что это не могло нарушить цельности"Дневника"…. Не признать живую органическую его цельность невозможно"(Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. С. 125).

16 Личность не установлена.

17 Историко–филологическое студенческое общество (ИФСО) при Императорском московском университете (ИМУ), руководитель — профессор С. Н. Трубецкой. Созданная в январе 1904 г. по инициативе Свенцицкого секция истории религии (официально зарегистрирована в сентябре под председательством С. А. Котляревского) стала прообразом МРФО.

18 Лопатин Лев Михайлович (1855--1920) — профессор ИМУ, читал курсы по истории новой философии и основным проблемам познания; председатель Московского психологического общества, заседания которого проходили в Круглой аудитории ИМУ.

19 Реферат был прочтен 26 октября 1904 г., текст опубликован в 1906 г. под заглавием"Смерть и бессмертие (По поводу трех драм Метерлинка)"в сб."Свободная совесть"(Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. С. 213–245). Ныне статья включена в программу по апологетике (Основному богословию) для 5–го курса Коломенской духовной семинарии.

20 Воронцов Евгений Александрович (1867--1925), прот. — гебраист, профессор МДА, иерей (1909), магистр богословия (1910).

21 Галанин Дмитрий Дмитриевич (1886--1978) — поступил на математический ф–т ИМУ в 1904 г., участник ИФСО и ХББ, член совета МРФО, зав. редакцией"Религиозно–общественной библиотеки"(псевдоним: Д. Рябинин); чл. — кор. АПН РСФСР (1944).

22 Баранов Александр Павлович (1862--1918) — граф, окончил Московское пехотное юнкерское училище (1880), перечислен в запас в звании поручика (1890); женился на Анастасии Михайловне Баратынской, имел сыновей Михаила и Николая; проживал в своем имении (Рязанская губ., Михайловский уезд, дер. Каморино). Цель поездки не выяснена.

23 Оратория А. Г. Рубинштейна"Вавилонское столпотворение"(1869).

24 Frater minimus — наименьший брат (лат.).

25 Написанный в июне 1904 г. и посвященный Ельчанинову диалог"Эмпирея и Эмпирия"при жизни автора не издавался.

26 Имеется в виду мимеограф. Весной 1905 г. Эрн сообщал Ельчанинову:"У нас дела пошли совсем не дурно. Изготовили несколько важных вещей и сейчас заняты их мультиплицированием посредством ми–ми"(Взыскующие града… М., 1997. Письмо N 13).

27 В сб."Вопросы религии"(Вып. 1. М., 1906) вошли работа"Христианское отношение к власти и насилию"(Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. С. 162–187), статья Флоренского"К почести вышняго звания (Черты характера архим. Серапиона Машкина)"и письма последнего.

28 Брошюра"Правда о земле"(М., 1907. РОБ. Серия 2 (для народа). N 10) вышла из типографии 23 февраля 1907 г. (Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. С. 81–118, 603–606).

29 Июль и август 1906 г. Флоренский провел в селе Толпыгино (Костромская губ., Нерехтсткий уезд).

30 О новом начинании в рамках МРФО 16 марта 1907 г. Эрн сообщал Ельчанинову:"Вчера мы с Валентином открыли чтения наших курсов. Публики было больше 200 человек. Удачно и хорошо"; 23 марта продолжал:"Лекции у нас идут как по маслу. Как это ни невероятно, но действительно кладется первый реальный камень к будущему, думаю, гордому и величественному зданию Вольного богословского университета… В понедельник 17–го начали в помещении общества читать Каптерев и Тареев"(Взыскующие града… М., 1997. Письма N 65, 70). По свидетельству профессора кафедры нравственного богословия МДА Михаила Михайловича Тареева (1867--1934), в ВБУ Великим постом 1907 он прочитал"пять лекций о Толстом и Достоевском"(ЦГИАЛ. Ф. 802, оп. 16, д. 167, л. 44), анонсированы они были под названием"Христианская проблема и современная русская мысль"; заслуженный профессор МДА Николай Федорович Каптерев (1847--1917) читал курс"Раскол и Церковь в XVII веке"(Век. 1907. N 9. С. 108). Сведений о выступлениях Флоренского нет. Опыт ВБУ был повторен в 1919 г. Бердяевым в Москве и А. Белым в Петрограде, создавшими организации со схожими названиями и спецификой.

31 Владимир Францевич Эрн.

32 Михаил (Семенов; 1873--1916), еп. — богослов, писатель; архимандрит (1905), присоединился к старообрядцам (1907), еп. Канадский (1908), один из организаторов (наряду со Свенцицким) движения"голгофское христианство".

33 Аггеев Константин Маркович (1868--1921), прот. — участник ХББ и МРФО, член Поместного Собора 1917–1918 гг.

34 В 1906 г. Свенцицкий трижды подписывал псевдонимом"Омега"короткие рассказы (Новый журнал. 2010. N 261), предполагал объединить их в брошюре под названием"Солдат задумался"(Век. 1907. N 22. С. 348); в редактируемом Флоренским журнале"Христианин"(Сергиев Посад) произведения с такой подписью не печатались.

35 О намерении еще в 1904 г. параллельно с университетом слушать лекции в МДА см.: Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 2. С. 324–325).

36 Троицкий Сергей Семенович (1881--1910) — однокашник по МДА и друг Флоренского, в 1905–1907 гг. жил с ним в одной келье.

37 Александр Викторович Ельчанинов.

38 Флоренский П. Столп и утверждение Истины (Письма к другу). I‑VIII // Вопросы религии. Вып. 2. М., 1908. С. 223–384.

39 "Союз детей" — создан в ноябре 1906 г. участниками Пастырско–просветительского братства при МДА с целью образования и воспитания беспризорных детей. Составил устав, выработал учебно–воспитательную программу, привлекал благотворителей студент 2–го курса иерей Иоанн Михайлович Васильев (1862--?). С 1909 г. он служил законоучителем в Полоцком кадетском корпусе, принял постриг с именем Григорий.

40 Первое издание романа–исповеди"Антихрист (Записки странного человека)"вышло в начале ноября 1907 г.; второе, имеющее послесловие, резко меняющее смысл книги, появилось несколькими месяцами позже (Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901–1917). М., 2008. С. 57–225).

41 Ольга Владимировна Шер (1888--1970) втайне от всех (и от отца ребенка) родила 19 апреля 1908 г. дочь Ольгу и представляла как"сироту", привезенную из деревни. Надежда Сергеевна Багатурова (1890--1976) родила 21 июля в гражданском браке со Свенцицким дочь Надю, крестной матерью которой стала О. В. Шер. Подр. см. в автобиографической пьесе"Пастор Реллинг"(Свенцицкий В. Собр. соч. Т. 1. С. 270–323).

42 Ответ Флоренского к адресату не попал. Ельчанинов описывает дикую сцену: ничтоже сумняшеся, три человека (в т. ч. женщина!) читают интимное чужое письмо, написанное с искренним желанием помочь брату во Христе вернуться на путь истинный:"Мы все (Володя, Женя и я) много смеялись, читая твое письмо к Валентину…"(Новый журнал. 2007. N 249).

Письма из ссылки

---------------------

Публикуется по: Свенцицкий В., прот. Диалоги: Проповеди, статьи, письма / Сост. С. В. Чертков. М., ПСТГУ, 2010. С. 463–486.

---------------------


Канск. 13 сент. 1928

Дорогой о. Никодим 1, наконец Господь дал мне возможность лично написать Вам о Церкви то, что я передавал отрывочно, через 3–и руки.

Я прошу Вас во время моего отсутствия из Москвы взять на себя настоятельство в храме, исповедовать моих духовных детей.

Я прошу Вас сохранить в храме всё по возможности неизменным до моего возвращения. Будьте в этом тверды — помните, что кажущееся"мелочью"иногда незаметно меняет дух Церкви.

Особенно обращаю Ваше внимание на строгое требование послушания и на сохранение богослужебного порядка, как он у нас установлен. Вы должны чувствовать себя моим заместителем, пред которым Вы будете ответственны за всякое"новшество". Если обстоятельства текущей жизни потребуют изменения установленного порядка, — снеситесь со мной. До этого лучше ничего не менять. Взаимоотношения Ваши с остальными членами причта, со старостой и приходским советом должны быть такими, как будто бы Вы — это я. Никаких разделений на службы"по неделям"или чередования в предстоятельстве не должно быть. Зная смирение о. Александра 2, я думаю, Вам легко будет сохранить то единство, которое было при мне. С особою строгостью относитесь к допущению служить с не отошедшими от Сергия: теперь это совершенно недопустимо.

Простите, что так много возложил на Вас, не спрося Вас. Иначе было нельзя. Я очень Вас люблю и очень Вам верю.

Да хранит Вас Матерь Божия.

Прот. Валентин Свенцицкий

P. S. В церкви, признающие Сергия, пусть не ходят для совершения таинств — но молиться там, где нет поминовения, разрешайте.


14/IX — 28 г. Канск

Дорогая М. А.!

Слава Богу! Я на свободе и вот могу"чернилами"и"пером" — недосягаемая роскошь в тюрьме — писать это письмо.

Весь путь и до сего дня всё было необычайно: ехал без обычных задержек. Получил исключительно хорошее, совершенно неожиданное назначение в Канск, а вчера ещё более неожиданное назначение в Шит[кин]ский район (70 вёр[ст] от жел. дор.) вместо первоначально назначенного Канского (600 вёр[ст] от жел. дороги).

Чем больше вижу милости от Господа — тем страшнее; это заставляет вспоминать грехи свои и ужасаться за них. Когда Господь наказывает, для совести легче, чем когда милует.

Одним утешаюсь: если Господу угодно вернуть меня в Москву, буду стараться хотя конец жизни своей служить достойно.

Как Вы чувствуете себя?

Надо в скорби связать всё переживаемое с задачами внутреннего порядка — тогда переносить скорби начинаешь с радостию,"кого люблю — того обличаю и наказываю", — говорит Господь 3.

Истинно, истинно — в наказании любовь Божия.

У меня на душе сейчас точно Пасха. За всё благодарю Господа, и за любовь всех вас ко мне, и за тюрьму, и за всё, что там пережил, и за освобождение, и за ту веру, которую даёт мне грешному.

Вы‑то не унывайте и духом не падайте, в молитвах за всё, за всё благодарите Господа.

Здоровье как Ваше?

Я здоров; только вернулась болезнь рук, но здесь такое хорошее солнце, что всё пройдёт.

Да хранит Вас Господь.

Прот. Валентин Свенцицкий


Тракт–Ужет. 22/IX — 28 г.

Дорогой о. Никодим!

В дополнение к письму, написанному в Канске, пишу Вам ещё.

Мне сообщили, что Вы иногда исповедуете во время Литургии, и не только, когда сами не служите, но и когда служите. Самым решительным образом прошу Вас этого не делать. Я долго воспитывал своих прихожан и внушал им, что во время Божественной Литургии совершенно недопустимо исповедывать.

1) Свящ[енник] не имеет права выйти во время Литургии из алтаря.

2) Он не может пропустить без должного молитвенного внимания ни одного слова.

3) Если он сам не служит — он не может допустить, чтобы исповедующийся был на время исповеди отвлечён от Литургии исповедью.

Я допускаю: 1) как исключение исповедь прислуживающих в алтаре. Во–первых, потому, что они почти клирики. И во–вторых, потому, что исповедь происходит в алтаре, близь престола.

2) Исповедь во время ранней обедни для причащения за поздней, т[ак] как не считаю обязательным выстаивание двух литургий (скорее считаю даже это нежелательным).

Итак, дорогой о. Никодим, непременно прекратите исповедывать за Литургией и не допускайте этого в нашей церкви. Это принцип, которым я очень дорожу и над проведением которого в жизнь много потрудился.

Если Вы не успеваете:

1) Начинайте исповедывать раньше.

2) По возможности ускорьте исповедь постоянно исповедующихся.

3) Предложите некоторым часто причащающимся исповедываться не в воскресенье, а в будничные дни.

Если Вы устаёте и вообще это стояние тяжело для Вашего здоровья — приучайтесь частию исповедывать сидя.

Следует ещё, дорогой о. Никодим, чтобы в нашем храме строго соблюдался принцип: Молитва — это одно. Деньги — это другое. Деньги необходимы для пропитания. Но надо решительно разрушить ту безобразную форму,"оплату"молитвы, которая вошла в наш церковный быт 4. С Божией помощью мы это осуществляем. Особенно на Рождество пусть так же, как и при мне, желающие видеть Вас с крестом запишутся. А Вы, посещая (непременно ездите на извозчике, Вам пешком непосильно ходить), ничего за это не берите.

Ну, простите. Ещё раз всего Вам хорошего.

Да хранит Вас Господь.

Прот. Валентин Свенцицкий


14/XI — 28 г.

Дорогая М. А.!

Сегодня получил письмо с описанием, как плохо Вам было в церкви за литургией на Казанскую.

Очень тревожусь за Вас. Берегите себя. Предлагаю Вам в порядке послушания принимать больше пищи. Если Вы сокращаете свой стол из экономии — бережёте для церковных и иных нужд, не делайте этого. Также ослабьте пост. Пейте молоко и в среду, и в пятницу.

Получил Ваше письмо и порадовался Вашему душевному устроению. Самое трудное именно в скорби сказать"да будет воля Твоя", — и если может человек так сказать от всего сердца, это значит, что близок он,"при дверех"своего спасения. Да укрепит Вас Господь в этом самочувствии.

Я живу очень хорошо. Совсем как в скиту. Такой чудесный лес, такая тишина, такое уединение. Всё милость Божия — ко мне грешному.

Да хранит Вас Матерь Божия и Серафим Преподобный.

Прот. Валентин Свенцицкий


5/X — 28 г.

Дорогой о. Никодим, мне снова приходится напоминать Вам мою просьбу, чтобы в церкви не было никаких перемен, кроме вызванных неотложной необходимостью. И если какие‑либо перемены намечаются, непременно снестись со мной. Сейчас речь идёт о расширении всенощной. Это совершенно недопустимо. И я прошу Вас вернуться к прежнему порядку. Что же Вы думаете, что всенощная сокращалась"по лености"? Нет. В этом лежит определённая мысль, проверенная опытом. Отменять это значит вносить такое новшество, которое одно заменяется другим. В одной проповеди (см. 2–й т."Мон. в миру" 5) я говорю о мудрости и буквоедстве, о том, что пренебрежительное отношение к уставу ведёт к беспринципности, а трафаретное его исполнение — к буквоедству; надо иметь чуткость, чтобы правильно установить грань и не перейти ни в одну, ни в другую крайность. Наш монастырь не за каменными стенами, а в миру, — и это нас особенно обязывает к живому, мудрому и чуткому решению таких вопросов. Чтобы решить, как служить всенощную, недостаточно развернуть Типикон и получить механическую справку, что на этот день"положено", а потом распорядиться, чтобы все уже и исполнили. Надо принять в соображение всё: и духовное состояние паствы, и её — известное по исповеди — переживание в церкви, и келейное правило, и домашнюю жизнь. Может быть, я не создал"совершенной"богослужебной нормы, но, во всяком случае, чтобы отменять её, надо серьёзное духовное основание, а не простая справка по Типикону. Я борюсь с такими механическими справками. Наш лозунг: назад к уставу и в то же время дух истинной церковной свободы. Подробно об этом сказано в той же проповеди.

Итак, дорогой мой, Вам как моему заместителю я вменяю в обязанность сохранить всё в неизменном виде. Ещё раз подчеркиваю:

1) Не исповедайте во время Литургии.

2) Не удлиняйте служб больше, чем это было при мне.

3) Не вводите лишних акафистов, особенно после Литургии.

4) Не вводите непосредственной"оплаты"треб.

Не сердитесь. Да хранит Вас Господь.

Прот. Валентин Свенцицкий


9/X — 28 г.

Дорогой о. Никодим!

Когда Мак[сим] Ив[анович] 6 принимал сан диакона, это рассматривалось как нечто кратковременное, в ближайшем будущем он должен был рукоположиться во священники.

Я получил сведения, что эта кандидатура встречает теперь в некоторых лицах какие‑то сомнения, и мне предлагается заменить кандидатуру о. Макс. Ив. духовным сыном моим Измаилом 7. Причём сообщают мне, что будто бы кандидатура Макс. Ив. встречает препятствие даже и у вл[адыки] Димитрия 8.

Должен сообщить Вам по этому делу следующее:

Максима Ив. я знаю очень хорошо. Это человек глубокой веры и настоящей молитвенности. Безупречной нравственной жизни и истинного смирения. Я не вижу никаких оснований снимать его кандидатуру. И поэтому прошу Вас передать и ему, и кому это понадобится, что ему надлежит в самое ближайшее время готовиться принять сан.

Что касается препятствий со стороны еп. Димитрия, то я надеюсь, что они будут устранены тем письмом и теми объяснениями, которые я ему пишу.

Да хранит Вас Господь.

Прот. Валентин Свенцицкий

P. S. Измаил прекрасный молодой человек и прекрасной настроенности, но я нахожу, что ему делаться священником надо подождать. Если Макс. Ив. будет священником, а Сергий откажется принять сан диакона, тогда во диаконы можно рукоположить Измаила.

Пр. В. С.


16/Х — 28 г.

Дорогой о. Никодим!

Снова узнал я о больших нововведениях в нашем храме. Вы распорядились служить ежедневно всенощные. Отменив: параклисис и молебен преп. Серафиму и водосвятный св. Николаю.

Вновь, самым решительным образом указываю Вам, чтобы никаких изменений в церковном распорядке без моего благословения не делать. Поймите, что Вы мой заместитель: я знаю, какой тяжёлый крест возложил на Вас, передав Вам временное настоятельство. Знаю, как чужда и трудна Вам эта обязанность. Понесите её с терпением. Это необходимо для церкви. Сила Божия в немощи совершается, и через Вас, а не через кого другого, сохранит Господь нашу церковь.

Но Вы мой духовный сын и заместитель моего настоятельства. В порядке послушания я требую от Вас неукоснительно исполнять моё распоряжение о сохранении всего в прежнем виде. Прошу Вас немедленно по получении этого письма властью настоятельской всё вернуть к прежнему:

1) Праздничные всенощные служить по тому чину, как это было при мне.

2) Служить: по вторникам — параклисис,

по средам — по очереди молебен преп. Серафиму и молебен водосвятный свят. Николаю,

по пятницам — парастас,

по воскресеньям — вечерню, молебен Кресту с акафистом и чтение вечерних молитв.

3) Можете, если найдёте это нужным, по понедельникам и четвергам служить вечерню.

4) В воскресенье, после Литургии служить молебен Бож[ией] Матери и свят. Николаю (с прибавлением по желанию молящихся), но без акаф[иста.]

5) Не исповедовать во время Литургии.

6) Не брать денег за требы и молитвы.

Да хранит Вас Матерь Божия.

Прот. Валентин Свенцицкий


Тракт–Ужет. 16/X — 28 г.

Милые, меня очень огорчает происходящее в церкви. Я никак не думал, что через 5 месяцев начнётся такое разрушение мною созданного в церкви. Я иначе не могу назвать то, что вы сообщаете о переменах в порядках в нашем храме. То, что вынашивалось, продумывалось, с молитвой и величайшей духовной осторожностью, это перекраивается и переиначивается. К лучшему? Не знаю. Но, во всяком случае, это уже другая церковь. Я понимал дело так. Меня нет. Мои духовные дети нуждаются в духовном руководстве. Им назначается духовник о. Никодим. А всё остальное остаётся неизменным до моего возвращения. И задача оставшихся именно в том и состоит, чтобы сохранить всё неизменным. Если обстоятельства и жизнь будут ставить трудные задачи, требующие тех или иных перемен, — то по этим делам сноситься со мной. Что же получилось? Уничтожается весь строй наших богослужений. Спрашивается: это было вызвано необходимостью? И если явилась эта идея, неужели нельзя было запросить меня об этом нововведении? Разве это такое"спешное"дело? И кто решил это? О. Никодим? Разве для него послушание мне необязательно? И разве я ему не вменил в обязанность каждое существенное церковное дело предпринимать не иначе, как снесясь со мной. Или таково желание церковного совета? Но разве приход[ской] совет стал вмешиваться в установление порядка служб?

Единовременно с этим я пишу о. Никодиму. А это моё письмо прошу вас дать всем прочесть, а равно и всем тем, кто стоит ближе к делам церкви.

Пока я остаюсь настоятелем церкви — я решительно требую, чтобы всё в ней в смысле распорядка церковного оставалось неизменным и менялось лишь с моего разрешения. Наша церковь имеет много особенностей, и нельзя её приноравливать по шаблону. Ежедневные всенощные вместо параклисиса, вместо молебнов преп. Серафиму — при условии что к нам идут со всех концов Москвы — это абсурд. Устав? Но устав требует вечерни с вечера и утрени утром.

Итак, прошу вас позаботиться, чтобы письмо это было известно тем, коим знать его надлежит.

Прот. Валентин Свенцицкий


20/Х — 28

Дорогой о. Никодим!

Рад от всей души, что Вы остались по–прежнему в послушании, и благодарю Господа, что Он помог Вам освободиться от вражеского нападения.

Я получил письмо от е[пископа] Максима 9 и сегодня же отвечаю ему.

Его епископство — воля Божия. Не будем судить никого. Но будем блюсти благо Церкви.

Имейте в виду следующее:

О. Максим возведён в сан епископа, но он не епископ московский и без согласия московских православных церквей и не может быть назначен московским, так как отсутствует Местоблюститель, единственно правомочный сделать это.

Таким образом, сан его чтите, но ни в коем случае никаких распоряжений не исполняйте.

Сегодня я пишу обо всём и епископу Димитрию. Если мне не удастся достучаться до сердца еп. Максима и он когда‑либо будет домогаться кафедры московской, — я буду всемерно стоять за неприятие его нашим храмом для Москвы и надеюсь, что Воздвиженский и Грузинский храмы будут с нами — единомысленны 10.

Имейте в виду ещё, что я всем духовным чадам своим, ушедшим к е[пископу] Максиму, предложил вернуться к Вам, и Вас прошу, если у Вас кто‑либо с Вашего благословения ушёл к о. Максиму, сказать им, что считаете это по некоторым обстоятельствам неполезным и предлагаете им вернуться к Вам.

Дорогой о. Никодим, прочтите, пожалуйста, это письмо всем членам причта, если для них епископство М[аксима] не секрет, и скажите, что по отдельным вопросам, о которых они писали, отвечу каждому в отдельности. Если епископство секрет для них — тогда не читайте. Необходимо немедленно ускорить рукоположение о. Максима Ивановича во священники. Надо написать прошение от Вашего имени (текст прилагаю). Затем присоединить постановление Приходского Совета — я об этом пишу Мих. Арт. 11 — и с этими бумагами лично отправить Мак. Иван. к еп. Димитрию в Ленинград. Еп. Димитрию и Мак. Ив. я тоже напишу.

Итак, дорогой мой о. Никодим, — слава Богу, первый натиск бесовщины отброшен. Но их ещё будет много. Будем все в единстве, в любви, в послушании — и Господь поможет нам.

Да хранит Вас Матерь Божия, св. Николай Чудотворец и Серафим Преподобный.

О делах богослужебных напишу особо. Пока скажу: правый хор надо сохранить. Ищите регента. Целую Вас, родной. Простите и меня. Я же ни минуты не"сердился"на Вас! Христос с Вами.

Прот. Валентин Свенцицкий


22/XI — 28 г.

Дорогой мой о. Никодим!

Вы исполнили долг послушания, и в нашей церкви восстановлен старый порядок служб. Спаси Вас Господи за это. Я и уверен был, что Вы останетесь верным и послушным духовным моим сыном и что с Вашей стороны всё происшедшее было не столько ослушанием, сколько печальным недоразумением, в основе которого было как бы некое"наваждение".

И вот теперь, уже после того, как Вы послушались, мне кажется своевременным объяснить Вам мои распоряжения по существу.

Что так возмутило мой дух и вызвало чувство опасения за нашу церковь, когда я узнал о происшедших без моего ведома и согласия изменениях?

Наша церковь — "монастырь в миру" 12. У нас нет монастырской ограды, и этот"монастырь"внутреннего порядка. На чём он утверждается? На внутреннем"ухождении от мира", на"оцерковлении"личной жизни живущих в миру членов нашей общины. Мы стремимся достигнуть всего этого восстановлением забытого Церковью правила о частом причащении, службою, по возможности уставною, строгим соблюдением постов, исполнением келейных молитвенных правил.

Как в монастыре прежнем, так и в этом"монастыре в миру"основа всего — послушание.

И вот я увидел впервые в нашей церкви"самочиние".

Не то самочиние, которое бывает у каждого, как его личный грех, — а"самочиние"как что‑то новое в самой жизни нашего храма. В этом введении без моего ведома нового порядка не"права"мои какие‑то затрагивались, а затрагивался основной, драгоценнейший принцип послушания. Я сразу почувствовал за этим беду. Для меня было ясно, что Вы не могли на это пойти сами. Что была чья‑то другая воля, которая на это Вас клонила.

Конечно, эта другая воля искренно хотела блага церкви нашей, но, как и часто бывает, добрые побуждения, по проискам вражиим, приводят к разрушительным действиям. Так и тут. Благо церкви, расширение богослужений покупалось ценой потрясения основного принципа послушания.

Далее. Для меня было ясно, что та воля, которая склоняла Вас, в свою очередь опиралась на чьё‑то сочувствие в своём решении. Т. е. есть люди, которые этими же вражьими происками вовлечены в это самочиние, это уже была для церкви угроза разложения. Особенно страшно было это явление вот почему. Если бы изменения были сделаны без моего ведома, но в соответствии с общим духом нашей церкви, тогда непослушание было бы той легко ликвидируемой ошибкой, какой являлось оно у Вас. Но в данном случае изменения показывали другое.

Во имя требований"Устава"на нет сводились параклисисы и молебны св. Николаю и преп. Серафиму. Этим наносился удар в самое сердце нашей церкви.

В самом деле, что такое эти молебны для нашей общины, для нашего"монастыря в миру"?

Молебны преп. Серафиму, начавшиеся у св. Панкратия, были решены в Сарове, у раки Преподобного, когда я был там с своими духовными детьми 13. Около этих молебнов выросла и окрепла наша община. После закрытия Сарова эти молебны стали как бы постоянным прославлением его мощей — нашим"Саровом".

А что такое параклисис? Что с ним связано в нашей церкви?

Когда угрожало нашей церкви закрытие и разлом её, мы решили просить заступничества Божией Матери и начали ежедневно служить молебны перед иконою"Всех скорбящих радости" — церковь не тронули. Служение ежедневных молебнов было отменено и заменено параклисисом.

Таким образом, эти параклисисы не что иное, как продолжающийся наш обет о неустанной молитве Божией Матери, заступнице нашей церкви.

Вот поэтому‑то молебны и стали нашим сердцем, ибо они утверждали некую особую близость к храму нашему Пречистой Божией Матери, св. Николая Чудотворца и преподобного Серафима.

И вдруг делается самочинное распоряжение о фактической их ликвидации! Поймите, как ужаснулся я, увидя здесь не только самочиние, но и чей‑то чуждый храму нашему дух, посягнувший на столь драгоценное для каждого из нас. И я потребовал немедленного возвращения к старому. Что я не ошибся и что дело не в случайном несоблюдении правила о послушании, а именно проявление иного духа, явствует из того, что Вы с радостью вернулись на путь послушания и восстановили старое, а воля, Вас склонявшая к этим самочинным новшествам, почувствовала в моих распоряжениях столкновение своего духа с тем, который был у нас в церкви, — готова была на разрыв и некоторых побуждала к этому.

Вас смутило слово"Устав", во имя которого всё это делалось.

Родной мой, и мы провозглашаем:"назад к уставу". Но памятуем, что Устав — образец, что полностью он не может быть исполнен и что лицо Церкви от того и зависит, что именно опускается и что соблюдается. Здесь и требуется мудрость пасторская. Формальная ссылка на"Устав"не может быть оправданием. Теперь, когда по милости Божией эта беда миновала, я хочу Вам дать некоторые указания на будущее время:

1) Параклисис, молебны Кресту, св. Николаю и преп. Серафиму должны в нашем храме остаться незыблемыми. (Как общее правило.)

2) По понедельникам надо начать служить молебны св. Панкратию. Желательно было бы достать какую‑либо икону св. Панкратия из закрытого Панкратьевского храма. Служить молебен можно водосвятный или нет, по Вашему усмотрению, но непременно с акафистом.

3) Перед молебнами, по Вашему усмотрению, можно служить вечерни, начиная для этого богослужение ранее на 1/2 часа.

4) Молебны должны отменяться, если придутся на канун двунадесятых или больших праздников, когда у нас обычно служится праздничная всенощная (Казанская, Всех скорбящих радости, Петров день и т. д.).

5) В нижеследующие дни пред молебнами должны служиться всенощные, сокращёнными, чтобы, начиная их в 6 часов, кончать приблизительно к 8 и уже после начинать молебен.

Сентябрь: 1. 25 и 26.

Октябрь: 6. 18. 23.

Ноябрь: 1. 8. 11. 13. 14. 16. 23. 24. 27.

Декабрь: 4. 20.

Январь: 2. 9. 17. 25. 27. 30.

Февраль:

Май: 21.

Июнь: 23. 24. 26. 30.

Июль: 1. 3. 5. 19. 27. 28.

Август: 1. 26. 29. 30.

6) В Великий пост и Светлую седмицу — молебны отменяются вовсе.

7) Никаких богослужений при закрытых дверях прошу Вас более не допускать. Если кто‑либо из имеющих право совершать богослужение в православном храме пожелает совершать богослужение, Вы можете разрешить это по своему усмотрению, но в обычном порядке.

8) Прошу строго следить, чтобы исполнялось моё распоряжение о недопустимости посторонних разговоров в алтаре.

9) Подтверждаю ещё раз, чтобы во время Божественной Литургии не исповедовать. Чтобы вовремя начинать Литургию, перенесите причащение часто причащающихся на будни.

10) Если понадобится решить какой‑либо экстренный вопрос — решайте его, но о решении сообщите мне. Если же распоряжение будет касаться не отдельного случая, а общего порядка — прежде чем проводить его в жизнь, снеситесь со мною. Советы принимайте с благодарностью и, если будете согласны с ними, говорите, что введены они будут по получении моей санкции.

11) Денег ни за требы, ни за молитву как непосредственную"плату"не принимайте. Кто хочет участвовать в материальном обеспечении жизни причта — пусть кладёт, что может, в кружку.

Ну, кажется, всё.

Очень прошу Вас это письмо прочесть всем членам причта, включая сюда матушку Елену 14 и матушку Юлию.

Считал бы полезным прочтение этого письма Алексею Александровичу 15, Борису Александровичу 16 и Марии Иосифовне 17.

Прочтение его кому‑либо ещё оставляю на Ваше усмотрение.

Дальше пишу Вам одному.

Дорогой мой о. Никодим. Я знаю, что Вам трудно. И очень беспокоюсь за здоровье ваше.

Простите меня ради Христа, что такой тяжкий, почти мученический крест возложил на Вас, — и даже не спросясь Вас, — этим настоятельством. Но иначе нельзя. Понесите его с терпением и не сетуйте на меня.

Помолитесь обо мне, недостойнейшем.

Я очень, очень, очень Вас люблю, и не было бы для меня большей радости, если бы я мог хоть чем‑нибудь облегчить Вашу ношу.

Примите от меня земной поклон.

Братски целую Вас.

Да будет Христос между нас отныне и до века.

Прот. Валентин Свенцицкий


ПРИМЕЧАНИЯ

1 Никодим (Меркулов Николай Кузьмич; 1875--?), иером. — в 1920–х служил диаконом в храме свт. Николая Чудотворца на Ильинке ("Никола Большой Крест", далее — НБК). В мае 1928 рукоположен во священника архиеп. Димитрием (Любимовым). Арестован 24 мая 1929, выслан на 3 года в Северный край.

2 Троицкий Александр Феодорович (1887--1937), иерей — до 1921 служил в с. Костычи Сызранского уезда и в с. Кадыковка Ульяновской губ., затем — в московских храмах, в т. ч. Крестовоздвиженском на Воздвиженке и НБК (3 месяца). Ср.:"отпущен на помощь храму из другого прихода и сделался его настоятелем…. отец Александр был настолько осторожен, что никак не выступал ни с какими проповедями, но и это его не спасло"(Артемьев Мих. Святая ночь в Москве 1930 г. // Возрождение. Париж, 1931. 19 апреля). Арестован 23 мая 1929, выслан на 3 года в Северный край.

3 Отк. 3, 19 (неточная цитата).

4 "Отец Валентин вводил свои порядки во вверенном ему храме. Он искоренил звон и счёт денег во время богослужения. С тарелочкой не ходили, была только кружка для пожертвований, за всенощной бесплатно разносили свечи, и часть службы все стояли со свечами. Сам он получал зарплату, а за требу ничего не платили непосредственно священнику. Он призывал своих духовных детей к внутреннему обновлению; он считал, что Церковь должна очищаться от всего лишнего и дурного, что пристало к ней за века, она должна ставить перед собой как идеал первые века христианства. Хоры и многое другое в церкви были из прихожан, из любителей, и тоже безвозмездно"(Свенцицкая М. Отец Валентин // Надежда. Франкфурт на/М. 1984. Вып. 10. С. 204).

5 См.: Валентин Свенцицкий, прот. Монастырь в миру. Т. 2. М., 1996. С. 276–278.

6 По воспоминаниям А. Б. Свенцицкого (Невидимые нити. М., 2009. С. 93), о. Максим был рукоположен во священника и до ареста служил в хр. НБК. Ср.:"скромный и тихий иеромонах Максим… был арестован… накануне Пасхи, в ночь с пятницы на субботу. Это было в апреле 30 года, а в мае он уже умер от сыпняка в Соловках"(Артемьев Мих. Указ. соч.).

7 Сверчков Измаил Александрович (1890--1938), иерей — окончил Одесское военное училище, начальник пулемётного батальона (1914). Награждён орденами Анны IV степени и Станислава II степени, штабс–капитан (1917). С 1920 учился в Московском институте слова. Член научно–технического комитета Артуправления РККА при Реввоенсовете СССР, комбриг (1920–е). Рукоположен во священника архиеп. Димитрием (Любимовым) в 1929; настоятель хр. НБК с апреля 1930. Арестован 23 июня 1930, приговорён к 10–ти годам концлагеря. 9 января 1938 расстрелян.

8 Димитрий (Любимов; 1857--1935), еп. — окончил СПДА, кандидат богословия (1882), иерей (1886), протоиерей (1903). По пострижении в монашество хиротонисан во еп. Гдовского, викария Ленинградской епархии (1925). Прекратил каноническое общение с митр. Сергием (Страгородским) 26 декабря 1927, через 4 дня запрещён им в священнослужении. Указом митр. Иосифа (Петровых) возведён в сан архиепископа (1929). Арестован 29 ноября 1929, приговорён к расстрелу с заменой на 10 лет заключения. Скончался в Ярославском политизоляторе. Канонизирован РПЦЗ (1981).

9 Максим (Жижиленко; 1885--1931), еп. — главврач Таганской тюремной больницы (с 1922), духовный сын о. Валентина Свенцицкого. В мае 1928 рукоположен во иерея архиеп. Димитрием (Любимовым), в сентябре принял монашеский постриг, 12 октября хиротонисан во епископа Серпуховского. 24 мая 1929 арестован, приговорён к 5–ти годам концлагеря. Расстрелян 4 июня 1931.

10 Настоятелем хр. Воздвижения Честного Животворящего Креста Господня на Воздвиженке был о. Александр Сидоров; настоятелем хр. Пресвятой Троицы в Никитниках (Грузинской иконы Божией Матери на Варварке) — сщмч. Сергий Голощапов.

11 Смирнов Михаил Артамонович (1879--1938) — председатель церковно–приходского совета хр. НБК. Арестован 14 апреля 1932, осуждён на 3 года ссылки в Среднюю Азию. Расстрелян 16 марта 1938.

12 "…Как путь духовного совершенствования он выдвинул особый путь, который назвал"монастырь в миру". Это не значило, что люди, вставшие на такой путь, делаются тайными монахами, принимают негласно какие‑то обеты. Это значило лишь, что они внутренне воздвигают как бы монастырскую стену между своей душой и миром, во зле лежащем, не допускают его суете, его злу захлестнуть свою душу, засосать её. Для этого они, конечно, отказываются от многого, чем может прельщать современная жизнь, — развращающая, проникнутая безбожием. Это трудный путь; он, может быть, много труднее, чем тот, когда люди удалялись за видимые монастырские стены… где всё было пропитано молитвой, постом, послушанием и, следовательно, до известной степени отгорожено от соблазнов. А тут — внешне жить как все; кипеть в котле работы, среди безбожия семьи, забот; и только собственное внутреннее решение — жить по–другому, не допускать в свою душу тлетворного духа мира — да помощь духовника; к тому же всё это никому неизвестно, только в душе. Вот тот трудный путь, который разработал о. Валентин и к которому он призывал своих духовных детей"(Свенцицкая М. Указ. соч. С. 205–206). См. также: Наст. изд. С.???.

13 В 1925--1926 о. Валентин в храме сщмч. Панкратия близ Сухаревой башни проводил беседы о творениях святых отцов, а по средам — о прп. Серафиме Саровском. О паломничестве в Саров и Дивеево (лето 1926) племянница о. Валентина писала:"Незабвенный это был поход… Помню о. Валентина, служащего в пути, и общее пение в вагоне поезда… со сплошными нарами вместо полок. В нём мы ехали от Москвы до Арзамаса. Дальше — шестьдесят километров пешком. Акафисты служили при входе в различные деревни, на пригорках среди полей. Кругом нашего паломничества собирались крестьяне, выносили хлеб, соль, встречали после акафиста, приглашали к себе, угощали молоком с деревенским чёрным хлебом. Мы двигались обозом в шесть подвод (с вещами и для отстающих) и шестьдесят человек, стар и млад, простые люди и интеллигентные… Солнце палило, все обгорели, некоторые до пузырей, отец Валентин мерно шагал впереди. Наконец, вошли в Предсаровский вековой сосновый лес. Залитые багрянцем летнего заката сосны — и опять акафист. А там уже видна колокольня и белые стены Саровской обители. В то время ещё существовала монастырская гостиница, все разместились там"(Там же. С. 202–203).

14 Чернявская Елена Петровна (1893--?), монахиня — с 1914 послушница в монастыре, в 1920–х трудилась в хр. НБК, жила в здании церковной колокольни. Арестована 28 декабря 1930, выслана на 3 года в Северный край.

15 Никитин Алексей Александрович (1886--?), иерей — с 1927 в общине хр. НБК. Арестован 29 декабря 1930, приговорён к 5–ти годам концлагеря.

16 Туголесов Борис Александрович (1908--1941), иеродиакон — рукоположен во диаконы еп. Нектарием (Трезвинским), служил в хр. НБК. Арестован 29 декабря 1930, приговорён к 5–ти годам концлагеря. Расстрелян 7 декабря 1941.

17 Баулина Мария Иосифовна (1877--1943) — до 1917 служила в Павловской общине сестёр милосердия, до 1922 работала в игрушечной мастерской. В НБК была старостой,"правой рукой настоятеля", по устным воспоминаниям А. Б. Свенцицкого. Арестована 14 апреля 1931, приговорена к 3–м годам концлагеря. Похоронена рядом с о. Валентином.


Комментарии для сайта Cackle

Тематические страницы