Петров пост

«Через неделю после Пятидесятницы — с понедельника после Недели Всех святых — начинается пост Апостольский, называемый также Петровым постом, который установлен перед праздником святых первоверховных апостолов Петра и Павла (29 июня/12 июля). Это пост установлен Церковью для подражания примеру апостолов, которые по принятии даров Святого Духа постом и молитвой приготовлялись ко всемирной проповеди Евангелия (Деян. 13:2-3.), а также чтобы подвигом поста соделать и нас достойными сообщенных нам даров Святого Духа и утвердить в нас эти благодатные дары.

О посте через Неделю после Пятидесятницы упоминается в «Апостольских Постановлениях». Продолжительность поста бывает различной. В зависимости от того, когда случится Пасха, этот пост бывает длиннее или короче. При наибольшей продолжительности этот пост имеет шесть недель; при наименьшей — неделю с одним днем (начало Петрова поста бывает в промежутке от 18 мая до 21 июня ст. ст.).

По определению Всероссийского Поместного Собора 1917—1918 гг. в Петров, Успенский и Рождественский посты, в дни, не отмеченные в Уставе никаким праздником (до службы «на 6» включительно), — поется «Аллилуиа» с поклонами и молитвой святого Ефрема Сирина, как указано в 9 главе Типикона в последовании перед 15 ноября.

По определению Всероссийского Поместного Собора 1917—1918 гг. в Петров, Успенский и Рождественский посты, в дни, не отмеченные в Уставе никаким праздником (до службы «на 6» включительно), — поется «Аллилуиа» с поклонами и молитвой святого Ефрема Сирина, как указано в 9 главе Типикона в последовании перед 15 ноября.»

Шиманский «Литургика»

– Отец Андрей, сейчас идет Петров пост, который еще называют апостольским, но при этом считают не таким строгим и важным, как Великий. Может, стоит напомнить о его сути? Как постились апостолы, и чем их пример для нас полезен?

– Да, обычно говорят, что в эти дни постятся, подражая апостолам, чью память мы и будем праздновать в конце поста – 12 июля. Апостолы действительно постились. Но исторически Петров пост не имеет к этому никакого отношения. Впервые упоминает о нем «Апостольское предание» святого Ипполита Римского (III век). Тогда этот пост никак не связывался с апостолами, а считался компенсаторным, то есть те, кто не смог поститься перед Пасхой, да постятся по окончании праздничного ряда (от Пасхи к Троице). Сегодня же пост именуется апостольским – тут и возникает огромнейшее недоумение: да в чем же именно мы подражаем апостолам? Меня коробит, когда при начале Петрова поста поясняют: этот пост существует у нас потому, что мы подражаем апостолам, а они постились перед тем, как пойти на проповедь Евангелия, потому и мы последуем их примеру…Тут все ставится с ног на голову. Скажите, почему мы подражаем апостолам в подготовке к делу и не подражаем в самом деле?

Ведь получается как если бы мы основательно и упорно готовились к бою, а вместо боя отправились на пикник. Есть в Церкви память о святых врачах бессребренниках (скажем, св. Косма и Дамиан). Представьте, если бы мы предложили: давайте будем подражать их подвигу. Они изготавливали лекарства, а потом бесплатно раздавали их страждущим. Вот и мы будем лекарства копить… копить… копить… А раздавать лекарств не будем. Вот также издевательски выглядит наше постное «подражание апостолам».

– А что, по-вашему, прежде всего ценно для нас в жизни и духовном опыте апостолов Петра и Павла?

– Это люди, которые не унаследовали, а обрели свою веру и отстояли ее. И у нас похожая судьба: по словам Андрея Вознесенского, «расформированное поколенье, мы в одиночку к истине бредем»…

В самом начале своего пути к Церкви я услышал слова, которые стали для меня определяющими. Архиепископ Александр, ректор Московской духовной академии, сказал мне: «Мы должны почаще спрашивать себя, как бы в этой ситуации поступил апостол Павел». Казалось бы, естественнее было сказать: «Как поступил бы Христос». Но ведь это невозможно – мы не можем ставить себя на место Христа, человек не в силах понять психологию Бога. Но почему ректор назвал именно апостола Павла? Апостол Павел – это апостол свободы. Удивительно: в мире не было человека, который был бы обращен в веру более насильственным путем. Воскресший Христос явился гонителю христиан Савлу, навязал ему очевидность своего воскресения («трудно тебе идти против рожна»), но при этом никто более этого самого Савла (Павла) потом так не переживал жизнь во Христе как опыт свободы…
Эта обретенная им свобода дала ему умение различать, где главное, а где второстепенное. Причем Павел умел ценить второстепенное ради того главного, которое через него проступает. Он четко понимал, «где суббота, а где человек», и ради человека хранил субботу и ради человека ее нарушал. Принцип его пастырства: «Я с эллинами был как эллин, с иудеями – как иудей». Он знает о той свободе, с которой умный, верующий христианин может себя вести, но предлагает самим ограничивать себя в этой свободе – ради немощных братьев своих по вере.

Наша беда в том, что за две тысячи лет эти «немощные в вере» не исчезли; напротив, их голос стал решающим… Знаете, с этим когда-то надо кончать, нельзя всегда идти на поводу у бабушек и у их страхов. В конце концов, это и самих бабушек, и Церковь в целом сваливает в пропасть. Когда все сгрудились на одном конце лодки, кто-то обязан встать на другом борту, иначе она перевернется. Кстати, таким человеком, который стоит не на том борту церковного корабля, где сгрудились народные суеверия, является Патриарх Алексий. Найдите его книгу «Войдите в радость Господа своего» и почитайте размышления Патриарха о суевериях…

– Теперь во многих ресторанах есть специальные постные меню. По разнообразию и изысканности они часто не уступают скоромным. Кажется, утвердилось особое «постное обжорство». Как вы к этому относитесь?

– Принцип поста объяснял Иоанн Златоуст: подсчитай, сколько денег у тебя уходит на скоромный стол. Подсчитай, во сколько тебе будет обходиться постная трапеза без мяса и молока. И разницу отдавай нищим. Если же с началом поста начинаются кулинарные изыски, а в итоге еда становится более дорогой и вкусной – то это извращение самой сути поста.

– А в чем вообще суть поста? Разве для Бога важно, что у меня в тарелке?

– Правильный пост – это борьба за человеческое в самом себе. Он – попытка более высокое в себе поставить выше, чем просто физиологическое. Если это удалось, то тогда это «более высокое» (то есть душа) будет благодарно тебе за свое вызволение от липучек. Так что правильный пост – это радость. Как и правильно переживаемое православие.

Андрей Кураев

© Беседовал Валерий Коновалов
© газета ТРУД

Если у человека спросить: «Как ты думаешь, какой самый страшный грех?» – один назовет убийство, другой воровство, третий подлость, четвертый предательство. На самом деле самый страшный грех – это неверие, а уж оно рождает и подлость, и предательство, и прелюбодеяние, и воровство, и убийство, и что угодно.

Грех не есть проступок; проступок является следствием греха, как кашель – это не болезнь, а ее следствие. Очень часто бывает, что человек никого не убил, не ограбил, не сотворил какой-то подлости и поэтому думает о себе хорошо, но он не знает, что его грех хуже, чем убийство, и хуже, чем воровство, потому что он в своей жизни проходит мимо самого главного.

Неверие – это состояние души, когда человек не чувствует Бога. Оно связано с неблагодарностью Богу, и им заражены не только люди, полностью отрицающие бытие Божие, но и каждый из нас. Как всякий смертный грех, неверие ослепляет человека. Если кого-то спросить, допустим, о высшей математике, он скажет: «Это не моя тема, я в этом ничего не понимаю». Если спросить о кулинарии, он скажет: «Я даже суп не умею варить, это не в моей компетенции». Но когда речь заходит о вере, тут все имеют собственное мнение. Один заявляет: я считаю так; другой: я считаю так. Один говорит: посты соблюдать не надо. А другой: моя бабушка была верующей и она вот так делала, поэтому надо делать так. И все берутся судить и рядить, хотя в большинстве случаев ничего в этом не понимают.

Почему, когда вопросы касаются веры, каждый стремится обязательно высказать свое дурацкое мнение? Почему в этих вопросах люди вдруг становятся специалистами? Почему они уверены, что все здесь понимают, все знают? Потому что каждый считает, что он верует в той самой степени, в которой необходимо. На самом деле это совершенно не так, и это очень легко проверить. В Евангелии сказано: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет». Если этого не наблюдается, значит, нет веры даже с горчичное зерно. Так как человек ослеплен, то он считает, что верует достаточно, а на самом деле он не может совершить даже такой пустяк, как сдвинуть гору, которую и без веры сдвинуть можно. И из-за маловерия происходят все наши беды.

Когда Господь шел по водам, Петр, который никого на свете не любил так, как Христа, захотел прийти к Нему и сказал: «Повели мне, и я пойду к Тебе». Господь говорит: «Иди». И Петр также пошел по водам, но на секунду испугался, усомнился и стал тонуть и воскликнул: «Господи, спаси меня, я погибаю!» Сначала он собрал всю свою веру и, на сколько ее хватило, на столько он и прошел, а потом, когда «запас» иссяк, стал тонуть.

Вот так же и мы. Кто из нас не знает, что Бог есть? Все знают. Кто не знает, что Бог слышит наши молитвы? Все знают. Бог всеведущ, и, где бы мы ни были, Он слышит все слова, которые мы произносим. Мы знаем, что Господь благ. Даже в сегодняшнем Евангелии есть подтверждение этому, и вся наша жизнь показывает, как Он к нам милостив. Господь Иисус Христос говорит, что, если наше дитя просит хлеба, неужели мы дадим ему камень или, если просит рыбу, дадим ему змею. Кто из нас может так поступить? Никто. А ведь мы люди злые. Неужели это может совершить Господь, Который благ?

Тем не менее мы все время ропщем, все время стонем, все время то с одним не согласны, то с другим. Господь нам говорит, что путь в Царствие Небесное лежит через многие страдания, а мы не верим. Нам все хочется быть здоровыми, счастливыми, мы все хотим на земле хорошо устроиться. Господь говорит, что только тот, кто пойдет за Ним и возьмет свой крест, достигнет Царствия Небесного, а нам это опять не подходит, мы снова настаиваем на своем, хотя считаем себя верующими. Чисто теоретически мы знаем, что в Евангелии содержится истина, однако вся наша жизнь идет против нее. И часто нет у нас страха Божия, потому что мы забываем, что Господь всегда рядом, всегда на нас смотрит. Поэтому мы так легко грешим, легко осуждаем, легко человеку можем пожелать зла, легко им пренебречь, оскорбить его, обидеть.

Теоретически нам известно, что есть вездесущий Бог, но наше сердце далеко отстоит от Него, мы Его не чувствуем, нам кажется, что Бог где-то там, в бесконечном космосе, и Он нас не видит и не знает. Поэтому мы грешим, поэтому не соглашаемся с Его заповедями, претендуем на свободу других, хотим переделать все по-своему, хотим всю жизнь изменить и сделать ее такой, как мы считаем нужным. Но это совершенно неправильно, мы никак не можем в такой степени управлять своей жизнью. Мы можем только смиряться перед тем, что Господь нам дает, и радоваться тому благу и тем наказаниям, которые Он посылает, потому что через это Он нас учит Царствию Небесному. Но мы Ему не верим – мы не верим, что нельзя грубить, и поэтому грубим; не верим, что нельзя раздражаться, и раздражаемся; мы не верим, что нельзя завидовать, и часто кладем глаз на чужое и завидуем благополучию других людей. А некоторые дерзают завидовать и духовным дарованиям от Бога – это вообще грех страшный, потому что каждый от Бога получает то, что он может понести.

Неверие – это удел не только людей, которые отрицают Бога; оно глубоко проникает и в нашу жизнь. Поэтому мы часто пребываем в унынии, в панике, не знаем, что нам делать; нас душат слезы, но это не слезы покаяния, они не очищают нас от греха – это слезы отчаяния, потому что мы забываем, что Господь все видит; мы злимся, ропщем, негодуем.

Отчего мы всех близких хотим заставить ходить в церковь, молиться, причащаться? От неверия, потому что мы забываем, что Бог хочет того же. Мы забываем, что Бог каждому человеку желает спастись и о каждом заботится. Нам кажется, что никакого Бога нет, что от нас, от каких-то наших усилий что-то зависит, — и начинаем убеждать, рассказывать, объяснять, а делаем только хуже, потому что привлечь к Царствию Небесному можно лишь Духом Святым, а у нас Его нет. Поэтому мы только раздражаем людей, цепляемся к ним, надоедаем, мучаем, под благим предлогом превращаем их жизнь в ад.

Мы нарушаем драгоценный дар, который дан человеку, — дар свободы. Своими претензиями, тем, что хотим всех переделать по своему образу и подобию, а не по образу Божию, мы претендуем на свободу других и стараемся всех заставить мыслить так, как мыслим сами, а это невозможно. Человеку можно открыть истину, если он о ней спрашивает, если он хочет ее узнать, мы же постоянно навязываем. В этом акте нет никакого смирения, а раз нет смирения, значит, нет благодати Святого Духа. А без благодати Святого Духа результата не будет никакого, вернее, будет, но противоположный.

И вот так во всем. А причина в неверии – неверии Богу, неверии в Бога, в Его благой промысел, в то, что Бог есть любовь, что Он хочет всех спасти. Потому что, если бы мы верили Ему, мы бы так не поступали, мы бы только просили. Почему человек идет к какой-то бабке, к знахарке? Потому что он не верит ни в Бога, ни в Церковь, не верит в силу благодатную. Сначала он обойдет всех чародеев, колдунов, экстрасенсов, а если ничего не помогло, ну тогда уж обращается к Богу: авось поможет. И самое удивительное, что ведь помогает.

Если бы какой-то человек все время нами пренебрегал, а потом у нас стал что-то просить, мы бы сказали: знаешь, так не годится, ты так ко мне препогано относился всю жизнь, а теперь приходишь у меня просить? Но Господь милостивый, Господь кроткий, Господь смиренный. Поэтому по каким бы путям-дорогам человек ни ходил, какие бы безобразия он ни делал, но если он обращается к Богу от сердца, на последний, как говорится, худой конец – Господь и тут помогает, потому что Он только и ждет нашей молитвы.

Господь сказал: «О чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам», а мы не верим. Мы не верим ни в свою молитву, ни в то, что Бог нас слышит, — не верим ничему. Вот поэтому у нас все и пусто, поэтому наша молитва как бы и не исполняется, она не может не только гору сдвинуть, а не может вообще ничего управить. Если бы мы действительно верили в Бога, тогда любого человека смогли бы на истинный путь направить. А направить на истинный путь возможно именно молитвой, потому что она оказывает человеку любовь. Молитва перед Богом – тайна, и в ней нет никакого насилия, есть только просьба: Господи, управь, помоги, исцели, спаси.

Если бы мы так действовали, то достигли бы большего успеха. А мы все надеемся на разговоры, на то, что как-то сами управимся, что-то такое сохраним на какой-то черный день. Кто ждет черного дня, у того он обязательно настанет. Без Бога все равно ничего не достигнешь, поэтому Господь говорит: «Ищите прежде всего Царствия Божия, и остальное все приложится вам». Но мы и этому не верим. Наша жизнь не устремлена в Царствие Божие, она больше направлена на людей, на человеческие отношения, на то, как бы здесь все наладить. Мы хотим удовлетворить собственную гордость, собственное тщеславие, собственное честолюбие. Если бы мы стремились к Царствию Небесному, то радовались бы, когда нас притесняют, когда нас обижают, потому что это способствует нашему вхождению в Царствие Небесное. Мы бы радовались болезни, а мы ропщем и ужасаемся. Мы боимся смерти, все стараемся продлить свое существование, но опять не ради Господа, не ради покаяния, а по своему маловерию, из страха.

Грех маловерия в нас проник очень глубоко, и с ним надо очень сильно бороться. Есть такое выражение: подвиг веры – потому что только вера может подвигнуть человека на что-то настоящее. И если каждый раз, когда в нашей жизни складывается такая ситуация, что мы можем поступить по-Божески и можем поступить по-человечески, — если каждый раз мы будем мужественно поступать по своей вере, то вера наша будет расти, она будет укрепляться.

Если взять гирю и каждый день поднимать ее по десять раз, а через месяц мышцу измерить, мы увидим, что она увеличится в объеме; а через год она будет еще больше. Так и вера: если мы ежедневно будем совершать некий поступок не по чувствам, не по разуму, а по нашей вере, то она в нас умножится. Вот раздражает меня какой-то человек тем, что лезет ко мне со всякими глупостями; надоел до предела. Что делать? Хочется убежать или сказать ему в ответ какую-то колкость, нечто такое, чтобы он больше никогда в жизни не приставал. Это мне хочется как человеку грешному, а как я должен поступить по вере? По вере я должен рассуждать так: зачем Господь ежедневно посылает ко мне этого человека, зачем Он дал мне этот крест? Для чего меня жизнь все время с ним сталкивает? Чтобы я терпел, чтобы я приобрел смирение терпя. Значит, буду терпеть год, два, три, четыре, десять лет, пока не смирюсь полностью, пока меня не перестанет это раздражать.

И если каждый раз мы будем поступать по вере, не выплескивать свое раздражение, а, наоборот, держать его внутри и просить у Бога: Господи, помоги мне, дай мне терпение удержаться, не сказать грубость, резкость, дай мне как-то выдержать это маленькое испытание, — если мы будем так делать день, два, неделю, месяц, год, десять лет, то как мышца укрепляется и становится сильней, так будет укрепляться и наша вера. И когда случится в нашей жизни какое-то действительно серьезное испытание, тогда мы сможем в вере устоять; мы не откажемся ни от Господа, ни от веры, ни от Царствия Небесного.

Если на спортсмена, который всю жизнь тренирует свое тело, нападут разбойники, и он от них побежит, а они все прокуренные да пропитые, 60 метров пробегут и отстанут. Спасется человек – ему пригодится то, что он занимался спортом. Поэтому когда мы терпим, допустим, свое раздражение, или все время преодолеваем свою жадность, или совершаем еще какой-то волевой акт, поступаем не по чувствам нашим, а по нашей вере, как должен поступать христианин, то мы это делаем не напрасно. Мы готовим себя к более серьезному экзамену, который обязательно будет. И самый серьезный экзамен, самое главное испытание – это смерть. Но и до смерти у нас будет очень много испытаний, и по мере возрастания нашей веры они будут расти.

Когда человек переходит в институте из курса в курс, экзамены все усложняются, а потом бывает самый главный, государственный, и диплом. Защита диплома – это наша смерть, а перед этим нужно сдать множество экзаменов. И чем больше растет наша вера, тем больше она будет Богом испытываться, потому что как иначе можно познать человека?

Был такой случай со Спиридоном Тримифунтским: он пришел на собор, а стражник его не пускает. Он говорит: «Почему ты меня не пускаешь? Я епископ». А был он в простой пастушеской одежде, потому что пас скотину, добывая себе пропитание. Стражник его ударил, и Спиридон подставил ему другую щеку. Тот говорит: «А, теперь вижу, что ты епископ, проходи». Вот он, пропуск. Сразу видно, что этот человек христианин. Не надо никаких документов, что ты, дескать, верующий. Вот написано: христианин; фотография – борода, усы; и печать. Этого не надо, потому что христианин проверяется не документом.

Единственный документ – исполняет человек заповеди Божии или не исполняет. А как это трудно! Какой-то простой мирянин бьет по лицу епископа. По церковным канонам тот, кто ударил епископа, отлучается от Церкви. То есть святитель Спиридон мог его за оскорбление священного сана отлучить от Церкви, и никто бы никогда ничего не сказал против этого. Но он его простил кротко сразу, и подставил левую, и на собор прошел, и все благополучно разрешилось, и того человека исцелил – он раскаялся. Вот поступок христианский. И наша христианская жизнь, и наша вера будут укрепляться, только если мы будем совершать христианские поступки.

Мы все пока не христиане, а ученики и только пытаемся жить по-христиански. Но если мы хотим христианами стать, нужно постоянно совершать христианские поступки и словом, и делом, и мыслью. Вот мысль какая-то пришла – если человек не христианин, он начинает этой мысли следовать, пока не придет другая. Обычно у того, кто не ведет духовную жизнь, в голове все время прокручивается какое-то «кино»: то одно подумал, то другое, то на то посмотрел, то на это. Увидел человека красиво одетого – у него зависть появилась. Увидел кого-то на машине едущего – думает о том, что он загазовывает воздух. Увидел красивое лицо – значит, другие какие-то мысли пошли. И так ум все время плавает. Но христианин должен постоянно бороться с помыслами. Каждый раз, когда мы отсекаем помысел греховный, мы совершаем нравственный поступок. Этот поступок не видит никто, кроме Отца Небесного. И Господь, видя тайное, воздаст нам всегда явное – он укрепит нашу веру.

Отсечь помысел не так уж трудно, это подвиг малый, но тем не менее еще раз руку согнул, еще раз поупражнял мышцу своей души, мышцу своей веры. Только таким образом можно веру укреплять. И любой спортсмен знает: сколько бы ты мышцу ни качал, но если ты год не тренируешься, то все исчезает. Тот, кто начинает заниматься спортом, обречен заниматься им до конца своих дней, иначе он превращается в огромную, неповоротливую тушу и у него портятся печень, легкие, сосуды, сердце. Так же и в христианской жизни. Не дай Бог кому-нибудь сделать эксперимент – взять и перестать молиться утром и вечером хотя бы дня три-четыре. На пятый день прочитать правило будет в сорок раз тяжелей, чем тогда, когда ты устал и пропустил, потому что душа уже ослабла.

Поэтому, чтобы нам веру укреплять, необходимо постоянное упражнение в молитве, в чтении слова Божия. Надо постоянно себя понуждать. Неустанно, хочу – не хочу, могу – не могу, надо заставлять себя идти в храм. Устал – не устал, дела у меня – не дела, прошел срок порядочный – надо заставить себя подготовиться к причастию и причаститься Святых Христовых Тайн. Какая-то сложилась ситуация – как тебе ни хочется поступить греховно, надо заставить себя поступить по-христиански, независимо от того, что ты чувствуешь и что ты думаешь. Есть заповедь Божия – и исполняй. И постепенно мы увидим, что заповеди нам становится исполнять все легче и легче, а потом почувствуем, что нам невозможно совершить грех: мы настолько привыкнем исполнять заповеди Божии, что согрешать нам уже будет тяжело, мы не сможем даже себя к этому понудить – у нас возникнет навык христианской жизни. Вот это и есть возрастание нашей веры.

Каждый из нас должен быть кремнем. Господь назвал камнем Петра: «петрос» по-гречески значит «скала». «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою». Так же и мы. Если мы хотим быть храмом Святого Духа, домом Божиим, то должны обязательно веру свою укреплять и с неверием в своей душе постоянно бороться, не надеясь ни на каких людей, а только на Самого Единого Бога. И нужно постоянно к Нему обращаться. Только таким образом можно избавиться от этого пагубного греха неверия, который в каждом из нас есть, но присутствует так незаметно, что мы его не видим. В этом его и крайняя опасность. Аминь.

Димитрий Смирнов

Петропавловский пост возник как следствие некоего переноса Великого Поста. Те, которые не успели попоститься до Пасхи, потому что не знали, когда Пасха наступает, постятся после Пятидесятницы два дня или семь дней, как это было принято перед Пасхой. Сейчас я прочитаю некоторые источники. Например, М. Скабалланович, известный литургист, пишет: «В III веке, кроме среды, пятницы и Пасхального поста, других постов еще не существовало». Это цитата Скабаллановича, это не пересказ. Мы говорим «Пасхального поста» – не случайно Скабалланович применяет это словосочетание. Не Четыредесятница, а Пасхальный пост. Во-первых, Пасхальный пост длился разное количество времени. Во-вторых, – смотрите, как интересно, – есть еще один нюанс. Величина этого поста зависит от чисто технических обстоятельств: ранняя Пасха или поздняя Пасха. Если кого-то радует ранняя Пасха, что Пасха будет пораньше, тот должен задуматься, потому что Петропавловский пост будет длиннее. Потому что пост начинается после Пятидесятницы и продолжается до 12 июля, до дня св. апостолов Петра и Павла.

Получается, что если на Великий пост, пусть даже на Четыредесятницу, мотивация была и есть достаточно серьёзная: например, Господь постился сорок дней, или, например, то, что мы вместе с Иисусом Христом проходим как бы дни скорби, дни восшествия на Голгофу, дни распятия и погребения ради Воскресения. Даже Рождественский пост есть некий путь волхвов избитыми дорогами, есть некий путь унижения Христова ради воплощения – ему негде было главу преклонить, рождение в хлеву – и некоторая идея унижения. Успенский пост – это всё-таки элемент траура, элемент оставления. «Во Успении мира не оставила еси, Богородице». Таким образом, Успенский пост тоже, хотя бы отчасти, но мотивирован, обоснован. Но пост Петропавловский никак не может быть обоснован литургически. Я говорю «литургически». Конечно же, любой священник на любом приходе говорит вещи о полезности поста – о полезности поста вообще – и это правильно. Но литургически – т.е. есть такая наука литургика, у которой всё достаточно логично и цельно, она не может обосновать этот пост, – вернее, то обоснование, которое есть, не годится. Например, Апостольские постановления. Я напоминаю, что Апостольские постановления, составленные в 380-м году неким монахом-арианином, ничего общего с апостолами не имеют. Апостолы об этих постановлениях узнали через три столетия после собственной кончины. Пятая книга, 19-й параграф: «После нее (Пятидесятницы) одну седмицу поститесь, ибо справедливо, что вы и веселились о даре Божием и постились после послабления». До этого приводятся рассуждения о том, что если человек не постился на Пасху, то он не может быть причащен на Пасху. Если же он не постился на Пасху, потому что не знал, что Пасха, что пост Пасхальный, тогда он должен попоститься после Пятидесятницы. И дальше: «После нее (Пятидесятницы) одну седмицу поститесь, ибо справедливо, что вы и веселились о даре Божием и постились после послабления». То есть справедливо то, что вы не постились после Пасхи, потому что дар Божий получили, и справедливо то, что вы начали поститься, потому что после послабления нужно попоститься, если вы не постились раньше.

Видите, что Апостольские постановления прописывают одну седмицу поста. Но это не потому, что у нас сейчас самый короткий пост – кстати, Петропавловский пост колеблется от 42 дней до 8 дней, – и это не потому, что пост бывает 8 дней, а потому, что седмицу постились – только Страстную седмицу. Вот тот рудимент: у нас отдельно существует Четыредесятница, а отдельно Страстная седмица – это есть соединение двух параллельных практик, двух параллельных традиций. В одной Церкви постились сорок дней, в другой Церкви постились неделю. Были Церкви, где еще меньше постились, но это мы увидим дальше. Антиохийский патриарх Вальсамон (XII век) говорит: «За семь дней и больше до праздника Петра и Павла все верные, то есть мирские и монахи, обязаны поститься, а непостящиеся да будут отлучены от сообщения православных христиан». Заметьте: «за семь дней» до праздника Петра и Павла. Это XII век. То есть до XII века вот этого правила, которое сейчас кажется незыблемым, совершенно не было. Было календарное явление. Но когда вы слышите те или иные постановления и видите среди них разницу, то помните, что раньше не было Интернета, не было телефона и православные Церкви в Африке, в Южной Америке, в Европе развивались очень автономно. Те традиции, которые возникали, могли столетиями не быть ознакомлены с другими традициями. Поэтому иногда закреплялось железными правилами то, чего в другой версии Православия вовсе не существовало. Как, например, здесь: «Кто не постится неделю до праздника Петра и Павла, да будет отлучен». Правило это серьезное. Можете набрать в Интернете слово «квадризимит». Квадризимиты – это были такие еретики. О чем же они говорили? Против квадризимитов восставал блаженный Августин, а особенно блаженный Иероним и еще пара каких-то авторитетов. Они говорили о том, что пост должен длиться сорок дней, потому-то их и называли квадризимиты, то есть сорокадневники (скорее, сорокоединичники). Так вот, когда-то это было ересью страшной. Блаженный Иероним выступал против квадризимитов. Я должен здесь сделать справедливую ремарочку. Квадризимиты обосновывали сорокадневность не тем, что сорок дней постились Моисей и Христос, хотя это упоминалось, – а тем, что мир состоит из четырех элементов, и для того чтобы прийти в гармонию с миром, нужно поститься именно сорок дней. Ради каждого элемента земли по десять дней – четыре раза в год по десять дней. Против квадризимитов говорит блаженный Иероним в послании к Марцелле. Послание 39-е (есть в Интернете): «Мы, согласно преданию Апостолов соблюдаем один сорокадневный пост, а они устраивают три сорокадневных поста в год, как если бы три Спасителя пострадали». Вот то, о чем я говорю: на Петра и Павла, на Рождество они прописывали еще сорокадневные посты. Иероним говорит, что они «устраивают три сорокадневных поста в год, как если бы три Спасителя пострадали». В середине XII века на вопрос александрийского патриарха Марка, обязательны ли посты перед праздниками святых апостолов, Рождества Христова и Успения (заметьте: три поста – это XII век и три поста), известный антиохийский патриарх Феодор Вальсамон отвечал, что их следует соблюдать по семь дней, ибо один только пост сорокадневный – перед Святой и Великой Пасхой.

Церковь долго стояла на том, что должен быть один сорокадневный пост – Святой и Великой Пасхи – из-за вот этих квадризимитов, потому что они распространяли другую идеологию вместе с этими сорокадневными постами. Итак, Церковь собралась так, в кучку, и долго держалась на том, что не может быть сорокадневных постов, кроме одного Пасхального поста, да и сама сорокадневная продолжительность Пасхального поста была принята в конце IV — начале V века. До этого времени он длился меньше, и в разных традициях по-разному. Об Успенском посте нет упоминаний ни в Студийском, ни в Хиландарском типиконах нашего святого Саввы. Это говорит патриарх Павел Сербский, покойный. Т. е. в XIII веке знают только один пост – в Сербской Церкви, например, знают только один пост – Великий. Григорий Протосингел в 1454 году пишет, что в Царьграде Рождественский пост некоторые соблюдают от 14 ноября, некоторые – от 6 декабря, а некоторые – от 20 декабря. Замечу, что всё это по старому стилю, значит, Рождество – 25 декабря. Т. е. некоторые постятся 5 дней, некоторые постятся 19 дней, а некоторые постятся около 30 дней на Рождественский пост – и это всё в Царьграде, т. е. в Константинополе, и это XV век. Очень интересные вещи.

У патриарха Павла Сербского есть большая статья «Пост в Православной Церкви». Её написание он объясняет тем, что ему поручили готовить документы к Восьмому Вселенскому Собору. И вот на Восьмой Вселенский собор он, как патриарх Сербской Церкви, приготовил документы, в которых указано, какие вопросы он хочет поднять, и какие предложения он выдвигает. Предложение номер один у него такое: «Учитывая, что еще в XII веке Рождественский и Апостольский посты были короче, что церковнославянский Типикон указывает, как некоторые уставы предписывают, начало Рождественского поста 10 или 12 декабря, а также в XV веке и 20 декабря; притом, что Церковью никакое общеобязательное решение о продолжительности этих постов не принималось, то если такой вопрос будет поставлен, считаю, что наша Церковь могла бы согласиться на то, чтобы Рождественский пост длился две недели, а Петров — одну. Успенский пусть останется таким, каков есть с разрешениями на елей, как это сказано о Великом Посте. Для монашествующих должно остаться строгое правило, как сейчас, и относительно пищи».

Ириней Лионский (это II век, умер он в начале III) касательно Великого Поста говорит, что некоторые этот пост соблюдали (это про Великий Пост!) один день, некоторые – два, некоторые еще больше, а некоторые сорок часов дневных и ночных засчитывают в свой день. Тертуллиан на Западе в начале III века отмечает, что этот пост начинался в Великую Пятницу – в день смерти Христовой, и продолжался в субботу два дня. В середине III века имеются сведения, что этот пост длился целую седмицу, а святой Афанасий Великий (IV век) говорит о его продолжительности в сорок дней. 69-е Апостольское правило устанавливает общеобязательность этой Четыредесятницы, равно как и пост по средам и пятницам на протяжении года. Цитата из патриарха Сербского: «Великая Четыредесятница, также предписанная 69-м Апостольским каноном, остается, безусловно, в целости». Сейчас я просто выписал эту цитату для того, чтобы вы подметили, что он не из Русской Православной Церкви. «Великая Четыредесятница… остается, безусловно, в целости» – это он предлагает на Соборе. «Первая седмица без елея, а также Великая, а остальные седмицы: среда и пятница без елея, а в другие дни с елеем. В субботу и воскресенье, считаю, можно согласиться позволить рыбу мирянам. Для монашествующих употребление рыбы должно остаться, как и было доныне. Соответственно, она может быть позволена в Неделю Крестопоклонную или какую-то иную». Вспомните: у нас в Неделю Крестопоклонную нет попущений поста, а у сербов есть, у них иначе. У них – с елеем, кроме среды и пятницы, у нас – строже, но я думаю, что на практике у нас в основном так же, но, тем не менее, мы придерживаемся других правил.

Я думаю, что там, где мы слышим об очень коротких постах, наверняка люди вообще ничего не ели. Или же поступали как в палестинской традиции – днем не едят, едят вечером, ночью, как мусульмане сейчас. Была такая традиция у христиан. У нас очень богатая традиция.

Теперь я хочу сказать немного о посте для того, чтобы мы все-таки, зная о том, что пост этот получается как бы Пасхальный, по-нашему. Получается, по нашим грехам, кто в Великом посту плохо постился – а все мы много сачковали в Великом Посту, – где-то кто-то недопостился, дополнительные 42 дня в этом году выделяются на повторение, на работу над ошибками.

Последние времена, потому что длинный пост? Так у нас эти последние времена повторяются периодически, циклично, в этом есть некоторая справедливость. И возгласы о последних временах в Церкви повторяются периодически.

Я вам выписал немного из Триоди Постной. Это, правда, касается Великого Поста, но тем не менее: «Постясь от брашен, душа моя, а от страстей не очищаясь, напрасно утешаешься неядению, ибо если пост не принесет тебе исправления, то возненавидена будет от Бога как фальшивая, и уподобишься злым демонам, никогда не ядущим». Я тут кое-что перевел – например, «фальшивая», т. е. душа будет фальшивая пред Богом, если она не ест.

Братья и сестры, нам нужно понимать, что мы живём в XXI веке, а это означает, что это хитрость, которая допущена самой историей, когда процент развлечения едой был гораздо выше. Люди жили скудно, бедно, особенно простолюдины, и «хорошо покушать» – это было чуть ли не синонимом «хорошо пожить». Бедняк что может сделать? Он отказывал себе в пище, и этим самым он многое удалял из своей жизни, жизнь во многом серела, мрачнела или смирялась. Сегодня мы находимся в той ситуации, когда значительно урезав рацион, мы остаемся жертвами культуры, где пестрят и играют совершенно другие тона. Мы можем мало кушать, но у нас есть компьютер, телевизор, новости, тесное живое сообщество людей, которые очень много говорят. Если вы почитаете монашеские наставления, то там всегда, когда речь идет о посте, говорится о необходимости меньше выходить из кельи, т. е. меньше общаться – совершенно отдельный путь. Я думаю, что в нашем XXI веке, сохраняя пост как воздержание от пищи, сохраняя этот элемент, можно было бы предписать такой пост, допустим, что в Рождественский пост мужики моют посуду целый пост, а в Успенский – что-то другое. Чтобы люди давали себе какое-то поручение, какую-то интересную на себя брали работу, ответственность. Что-то такое, что можно было бы заметить, увидеть, что действительно бы ввергало нас в пучину таких вот искушений. Потому что гораздо тяжелее делать добро, или мыть за кого-то посуду, или убирать квартиру, придя с работы. Допустим, мужик приходит с работы, и вместо накрытого стола он понимает, что ему сейчас надо накрывать на стол, и вместо убранной квартиры он понимает, что ему еще надо убирать квартиру – и вот это пост. Это был бы пост. А другой пост чтобы было: жена без второго слова, поддакивающая, очень согласная жена – «да, конечно, да-да…».

Еще раз хочу сказать, что наша культура очень сильно отошла от еды. Несмотря на то, что сейчас очень многие люди объедаются и т. п., достаточно много людей, которые не в восторге от еды. Они готовы урезать себя в пище просто потому, что их это как бы не увлекает. И очень скоро мы получим в качестве поста одно какое-то недоедание, которое нами преследовалось и раньше. Допустим, я с некоторых пор вообще не ем колбасы просто потому, что я считаю, что там мяса нет. А если покупать сильно дорогую, это будет дорого. Есть люди – и я в том числе, – которые не едят чипсы, не пьют кока-колу. Есть совершенно определенные ограничения в питании – вовсе не ради Христа.

Первоначальная задача поста – изнеможение плоти для того, чтобы наши страсти плотские были ослаблены. Идея заключалась в том, что человек, который хорошо кушает и хорошо спит, становится похотлив, своенравен и т.д. Монашеская традиция, которая отделяется от мира для того, чтобы стяжать душу святую, а монахам очень мешает, докучает желание поспать, наесться, желание получить какие-то плотские удовольствия. Поэтому пост – это время, когда они начинают вышибать клин клином. Есть человеку хочется есть, а он специально не ест для того, чтобы победить в себе самом это желание. Желает отдыхать, а вместо этого занимается бдением, желает нежиться – бьет поклоны и носит вериги. Все эти аскетические приемы не случайны – они как антитеза, они как противодействие тем плотским страстям, с которыми борется человек.

Но что у нас получается, к сожалению, у мирян: мы воспринимаем часть, но не воспринимаем всей аскетики. Мы воспринимаем аскетику, но не воспринимаем идеологии аскетики. Мы хотим, чтобы наше тело цвело и пахло, и при этом хотим его забомбить аскезой. Это сложно. И получается, что пост похож на фитнес-клуб, когда человек приходит, а ему тренер говорит: вы в этом себе откажите, это не ешьте, побольше двигайтесь и на ночь не ешьте пирожки. Получается, что мы, миряне, остаемся как бы не у дел. Мы плохие монахи, потому что мы не восприняли саму идею поста, идеологию, я бы сказал, поста, идейную насыщенность всего. Потому что монах стремится не к тому, чтобы попостившись, назавтра быть бодрым и веселым, а он стремится умертвить в себе эти части души, чтобы их не было вообще, чтобы ему никогда не хотелось нежиться, никогда не хотелось хорошо поесть, никогда не хотелось противоположного пола и т.д. Он пытается бороться с этим серьезно, поэтому у монахов серьезные уставы, серьезные посты, которые связаны еще и с веригами, с всенощными бдениями, с продолжительными молитвами, стояниями, послушанием, облачением соответствующим, уединением, отшельничеством и т.д. То есть это всё берется в системе.

Когда же миряне пытаются быть похожими на монахов, к сожалению, у нас это не получается. И мирянам, я считаю, необходимо прикладное какое-то использование времени поста, чтобы пост зря не прошёл. Мы немножко все-таки делаем подвиг, что не едим того, сего, пятого-десятого, но, тем не менее, чувствуется, что этого мало. Мы должны какие-то сугубо мирянские задачи усиливать. Смотрите: монах, когда он стал монахом, независимо от того, какое сейчас время года – он умерщвляет свою плоть, он упражняется в послушании, нестяжании, он ангельскую жизнь проводит, неплотскую. Мирянин этого не делает, но он желает, чтобы в нем не бурлили так сильно страсти. Значит, он должен их ввергать в пучину тех задач, которые стоят перед ним. Он берет на себя седмицу послушания по дому, седмицу заботы о детях, седмицу спокойную, неругательную, чтобы ни с кем не ругаться, если он ругливый, допустим. Или сорок дней подметать двор, в котором ты живёшь. Соседи будут крутить у виска, потом привыкнут, и уже будут кричать на Пасху радостно. Мы же с вами готовы выдержать насмешки, когда говорят: он постится, какой он глупый человек – постится!.. Особенно в советское время не понимали этого. А если подметать двор, в котором живешь, или улицу вместо дворничихи? Но это я говорю как пример. Я имею в виду, что у мирян свои немощи, свой жизненный путь – среди соседей, дворников, коллег по работе, жён, мужей и детей. Вот среди них-то и должен быть пост. А у монаха есть еда, монастырь и молитва. Поэтому у него пост проходит между молитвой (усилением молитвы) и едой (ослаблением еды). У него маленький арсенал жизни, а у нас просто другой арсенал жизни. Мы должны пост пролагать между нами и нашим арсеналом жизни.

Вячеслав Рубский