Книга крупного греческого богослова XX в. Нелласа Панайотиса. Каллист (Уэр) писал о ней: «Для Нелласа, как и для великого каппадокийского святителя [Григория Богослова], человек — не просто разумное или социальное животное и не просто животное, способное смеяться, но прежде всего существо, призванное к сознательному причастию жизни и славе Бога. [Эта книга] — плод глубокого синтеза, свободный в то же время от сухой систематизации. Отказ от строгой систематичности — сознательный выбор автора. Самый аргументированный и аналитический раздел книги — часть первая, рассматривающая идею образа Божия в человеке и уделяющая особое внимание «кожаным ризам» (Быт., 3:21) — ключевому символу святоотеческого понимания грехопадения. Понятие кожаных риз часто упоминается в современных научных работах, однако никто до сих пор, кажется, не потрудился раскрыть все многообразие его конкретных приложений со вниманием, которое уделил ему Неллас. Именно в этом он сам видел интереснейшую часть своего исследования. Но она же и самая сложная, почему некоторые читатели, возможно, предпочтут начать первое знакомство с книгой со второй части, полностью посвященной одному единственному выразителю церковной традиции — Николаю Кавасиле. У этого мыслителя постоянно подчеркивается мысль, обозначенная Нелласом в первой части его книги, согласно которой учение о человеке неразрывно и целостно связано с учением о Христе. Иисус Христос — это собственно человек, образец того, какой на самом деле должна быть человеческая природа, зеркало, в котором вполне отражен наш неискаженный образ. Все богословие человеческой личности неизбежно христоцентрично, и антропология, в конце концов, оказывается составной частью христологии. В третьей части книги Неллас избрал для анализа богослужебный текст — Великий канон преподобного Андрея Критского (VІІ–VІІІ вв.), весьма характерный для великопостных служб. Перед нами предстает литургический аспект богословия человеческой персоны — в ясно ощутимых, данных в переживании понятиях. В четвертой части представлен ряд убедительных свидетельств, начиная от святого Иринея Лионского во II в., и до Никодима Святогорца в XVIII в. Неллас мог бы не разделять вторую, третью и четвертую части, приведя весь материал в более цельную и жесткую систему, но он не стал этого делать. Не случайно в заглавии книги идет речь о «перспективах» святоотеческой антропологии во множественном числе — предполагая живое многообразие открывающихся возможностей. Вместо того чтобы встраивать материал в единую и стройную — свою собственную — понятийную схему, Неллас предпочел дать возможность Преданию прямо говорить за себя, во всем его подлинном многообразии. Мне довелось участвовать в подготовке нового английского перевода «Добротолюбия» — и вот тогда я ощутил, как трудно подобрать соответствия греческим понятиям, относящимся к человеческой личности. И это не только языковая задача. Подходящие слова трудно найти потому, что современный взгляд на личность очень тонко, но весьма существенно отличается от видения христианских писателей прошлого. Тогда я увидел, насколько вопрос человеческой персональности, во-первых, сложен, а во-вторых, централен для всего богословия в целом. И вот что нужно сказать: ни одно исследование мне не дало столько пищи для размышлений в этой области, как работа Панайотиса Нелласа; и ни одна другая книга не помогла мне так ясно почувствовать святоотеческий подход к этой теме, а точнее — святоотеческие подходы, ибо он не один».