Монография У. Монтера посвящена истории религиозной терпимости и нетерпимости на границе Средневековья и Нового времени. Главная нить — борьба светских и церковных властей с суевериями и инакомыслием. Рассматриваются в этой связи англиканская, лютеранская (Скандинавия, Германия), кальвинистская (Швейцария, Голландия) и католическая (Франция, Испания, Италия) традиции, ситуация с терпимостью в Северной Америке и Восточной Европе.
Понятно, что насилие, инициированное Церковью — одна из наиболее болезненных, стыдных страниц истории христианства. Тем паче, мы должны как можно лучше знать все с этим связанное (еще и учитывая многочисленные мифы и стереотипы в этой области).
Первое. Надо для начала понять, какие игроки были на поле терпимости/нетерпимости. Обыденное сознание видит это как борьбу церковной цензуры и свободомыслия. Все, однако, сложнее. Игроков было четверо: Церковь, государство, нарождающаяся наука (шире — секулярная культура) и «народная» культура. Вот, что становиться понятным из чтения «Ритуала, мифа и магии» Монтера: борьбой с суевериями, с народной культурой (фактически языческим наследием, сохранившимся в народе) занимались вместе Церковь и государство, очищая место науке, Просвещению (при этом государство было несравненно кровожадней). Ситуация, конечно, была сложней, всем известны конфликты Церкви и науки, но тем не менее «трендом» было скорее искоренение «суеверия», распространение Просвещения. Приведем две цитаты:
«Средиземноморская инквизиция остается наиболее впечатляющим образцом как религиозной нетерпимости, так и «просвещенного» отношения к магии», то есть церковная нетерпимость к суеверию была одним из условий Просвещения.
«Эпоха научных триумфов, воплощенных в деятельности Ньютона, была также и эпохой триумфа конфессиональных ортодоксии, протестантских и католической», то есть строгая наука и строгая догматика идут в одной связке в своем триумфе над народной культурой.
Второе. Конечно, никто со здоровым нравственным чувством не будет защищать инквизицию: убийства и пытки, тем паче, совершенные Церковью — мерзость. Но, одно дело — безусловное моральное осуждение инквизиции, другое — борьба с антицерковными баснями в этой области. Приведем цитаты из книги Монтера:
«Согласно настойчиво повторяющейся, хотя и непроверенной легенде, инквизиционные трибуналы средиземноморского региона были фанатичными и кровожадным, а испанская инквизиция являлась самой жестокой из всех. Само слово «инквизиция» давно стало синонимом нетерпимости. Однако когда историки наконец стали систематически изучать огромный массив протоколов инквизиций, были получены совершенно иные результаты, и постепенно начало вырабатываться новое представление о них. Сейчас, пожалуй, уже можно говорить о всеобщем признании двух принципиальных выводов, хотя исследования еще не завершены. Во-первых, средиземноморские инквизиции были менее кровожадными, нежели европейские светские суды раннего Нового времени. Второй важный вывод состоят в том, что средиземноморские инквизиции, в отличие от светских судов, выглядели более заинтересованными в понимании мотивов, двигавших обвиняемыми, нежели в установлении самого факта преступления. Ранее представлялось, что инквизиторы, тщательно соблюдавшие анонимность своих информаторов, в меньшей степени заботились о правах обвиняемых, чем светские суды. Но последние исследования показывают, что инквизиторы были более проницательными психологами, нежели светские судьи, и оказывались вполне способными прийти к корректному — а зачастую и снисходительному — приговору. В целом они, в отличие от светских судей, почти не полагались на пытку, чтобы убедиться в истинности утверждений обвиняемых. Инквизиторы пытались проникнуть в сознание людей, а не определить правовую ответственность за преступление, поэтому протоколы инквизиторских допросов выглядят совсем иначе, нежели протоколы светских трибуналов, и предоставляют богатый материал историкам обычаев и народных верований […] В отличие от светского судопроизводства того времени, суды инквизиции работали очень медленно и кропотливо. Если одни особенности их деятельности, такие, как анонимность обвинителей, защищали информаторов, многие другие обычаи работали на благо обвиняемых. Поскольку инквизиторы в меньшей степени заботились о том, чтобы установить факт совершения преступления — ереси, богохульства, магии и т. д., — но, скорее, стремились понять намерения людей, сказавших или сделавших подобное, они главным образом различали раскаявшихся и нераскаявшихся грешников, согрешивших случайно или намеренно, мошенников и дураков. В отличие от многих светских уголовных судов раннего Нового времени, инквизиторы мало полагались на пытку как на средство установления истины в сложных и неясных обстоятельствах. Они предпочитали подвергнуть подозреваемого многократному перекрестному допросу, проявляя подчас удивительную психологическую тонкость, чтобы разобраться не только в его словах и действиях, но и в его мотивах. Инквизиторы были вполне способны рекомендовать светским властям, которые только и могли предать смерти нераскаявшегося еретика, применить смертную казнь, и сами вынесли много суровых приговоров. Однако в основном инквизиторы просто предписывали покаяние различной продолжительности и интенсивности. Их культура была культурой стыда, а не насилия».
«Инквизиция расследовала подобные дела неохотно и карала преступников не слишком сурово. Мягкость инквизиторских приговоров по обвинениям в ведовстве составляет разительный контраст с суровостью светских судей Северной Европы в те же столетия. Филиал римской инквизиции в Миланском герцогстве противостоял местной панике, приведшей в 1580 году в миланские тюрьмы 17 ведьм. Девять из них были оправданы по всем статьям обвинения, еще пять — освобождены после принесения клятвы, одна из них полностью признала свою вину, а две сделали частичные признания, — но даже и эти три отделались незначительными наказаниями. Принимая во внимание такое отношение, не стоит удивляться тому, что немногие были казнены за ведовство, но приговору одной из средиземноморских инквизиций (дюжина басков в 1610 г., причем половина из них умерла в тюрьме), невзирая на все предоставлявшиеся для этого возможности. Странно созерцать огромные папки с собранными инквизиторами бумагами, материалами дел о ведовстве, зная о незначительном реальном ущербе, нанесенном ими людям. […] Поистине, настал век Просвещения. Как мы видели, средиземноморские инквизиторы осудили несколько тысяч человек за недозволенную магию, но казнили лишь около дюжины ведьм. Если уж на то пошло, в раннее Новое время они лишали жизни по обвинению в ереси относительно небольшое количество людей. Если сравнить эти данные с числом анабаптистов, убитых в Австрии, Империи и Нидерландах, средиземноморские инквизиции покажутся почти снисходительными […] ибо цель была не убить, а обратить».