Отелло (пер. Борис Леонидович Пастернак)

• Уильям Шекспир
• ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
• АКТ I
• АКТ II
• АКТ III
• АКТ IV
• АКТ V
• "ОТЕЛЛО"
• ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ "ОТЕЛЛО"

Уильям Шекспир

Отелло

William Shakespeare. Othello

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дож Венеции.

Брабанцио, сенатор.

Другие сенаторы.

Грациано, брат Брабанцио.

Отелло, родовитый мавр на венецианской службе.

Кассио, его лейтенант, то есть заместитель.

Яго, его поручик.

Родриго, венецианский дворянин.

Монтано, предшественник Отелло по управлению Кипром.

Шут, в услужении Отелло.

Дездемона, дочь Брабанцио и жена Отелло.

Эмилия, жена Яго.

Бьянка, любовница Кассио.

Моряки, гонцы, глашатаи, военные, чиновники, частные лица, музыканты и слуги.

1

Первое действие происходит в Венеции, остальные — на Кипре.

АКТ I

Венеция. Улица.

Входят Родриго и Яго.

Ни слова больше. Это низость, Яго.

Ты деньги брал, а этот случай скрыл.

Я сам не знал. Вы не хотите слушать.

Об этом я не думал, не гадал.

Ты врал мне, что его терпеть не можешь.

И можете мне верить — не терплю.

Три личности с влияньем предлагали

Меня на лейтенантство. Это пост,

Которого, ей-богу, я достоин.

Но он ведь думает лишь о себе:

Они ему одно, он им другое.

Не выслушал, пустился поучать,

Наплел, наплел и отпустил с отказом.

"Увы, — он говорит им, — господа,

Уже себе я выбрал офицера".

А кто он? Математик-грамотей,

Микеле Кассьо некий,2 флорентинец,

Опутанный красоткой. Бабий хвост,

Ни разу не водивший войск в атаку.

Он знает строй не лучше старых дев.

Но выбран он. Я на глазах Отелло

Спасал Родос и Кипр и воевал

В языческих и христианских странах.

Но выбран он. Он — мавров лейтенант,

А я — поручиком их мавританства.

Поручиком! Уж лучше б палачом!

Да, да. Он выдвигает лишь любимцев,

А надо повышать по старшинству.

У этого дождешься производства!

О нет, мне мавра не за что любить.

Тогда б я бросил службу.

Успокойтесь.

На этой службе я служу себе.

Нельзя, чтоб все рождались господами,

Нельзя, чтоб все служили хорошо.

Конечно, есть такие простофили,

Которым полюбилась кабала

И нравится ослиное усердье,

Жизнь впроголодь и старость без угла.

Плетьми таких холопов! Есть другие.

Они как бы хлопочут для господ,

А на поверку — для своей наживы.

Такие далеко не дураки,

И я горжусь, что я из их породы.

Я — Яго, а не мавр, и для себя,

А не для их прекрасных глаз стараюсь.

Но чем открыть лицо свое — скорей

Я галкам дам склевать свою печенку.

Нет, милый мой, не то я, чем кажусь.

У, толстогубый черт! Он с ней, увидишь,

Всего добьется!

Надо разбудить

Ее отца, предать побег огласке,

Поднять содом, воспламенить родню.

Как мухи, досаждайте африканцу,

Пусть в радости найдет он столько мук,

Что будет сам не рад такому счастью.

Вот дом ее отца. Я закричу.

Вовсю кричите. Не жалейте глотки.

Кричите, точно в городе пожар.

Брабанцио! Брабанцио, проснитесь!

Брабанцио, проснитесь! Караул!

Где ваша дочь? Где деньги? Воры! Воры!

Проверьте сундуки! Грабеж! Грабеж!

Наверху в окне появляется Брабанцио.

Что значат эти крики? Что случилось?

Все ваши дома?

Заперта ли дверь?

К чему расспросы ваши?

Ад и дьявол!

У вас разгром. Опомнитесь, дружок.

Наденьте плащ. Как раз сейчас, быть может,

Сию минуту черный злой баран

Бесчестит вашу белую овечку.

Спешите! Мигом! Надо бить в набат,

Храпящих горожан будить. Иначе

Вас дедушкою сделают. Живей!

Спешите, говорю.

Вы помешались?

Узнали вы мой голос, сударь?

Нет.

Кто ты такой?

Родриго я.

Тем хуже.

Тебя добром просили: не ходи.

Тебе сказали коротко и ясно,

Что дочь не для тебя. А ты хорош:

Черт знает где напился и наелся

И нарушаешь ночью мой покой

В нетрезвом виде!

Сударь, сударь, сударь!

Но я, поверь, сумею навсегда

Отбить охоту у тебя буянить.

Постойте.

Для чего ты поднял шум?

Ведь мы в Венеции, а не в деревне:

Есть сторожа.

Я разбудил

Вас с лучшими намереньями, сударь.

Синьор, ради дьявола вспомните бога! Мы вам делаем одолженье, а нам говорят, что мы буяны! Значит, вам хочется, чтоб у вашей дочери был роман с арабским жеребцом, чтобы ваши внуки ржали и у вас были рысаки в роду и связи с иноходцами?

Кто ты, нечестивец?

(с бесстыдством)

Я пришел сообщить вам, сударь, что ваша дочь в настоящую минуту складывает с мавром зверя с двумя спинами.

Ты подлый негодяй.

А вы — сенатор.

Родриго, ты ответишь мне за все.

А с этим я не знаюсь!

И отвечу.

Но, может быть, и точно я не прав

И это с вашего соизволенья

Отправилась так поздно ваша дочь

Одна, без подобающей охраны,

В сообществе наемного гребца

В сластолюбивые объятья мавра?

Тогда я извинения прошу:

Мы оскорбили вас без основанья.

Но если то, что мы вам говорим,

Для вас новинка, вы не справедливы.

Я думаю, излишне уверять,

Что я б не смел подшучивать над вами.

Узнайте: ваша дочь себя ведет

Безнравственно, соединив без спросу

Свое богатство, честь и красоту

С безродным чужеземным проходимцем.

Взгляните, дома ль барышня. Тогда

Преследуйте меня за ложность слухов.

Огня скорее! Дайте мне свечу.

Эй, слуги, слуги! Как похоже это

На то, что видел я сейчас во сне!

Я начинаю думать — это правда.

Огня! Огня!

(Уходит.)

Прощайте. Я уйду.

Я не могу показывать на мавра.

Я — подчиненный мавра. Мне влетит.

Ему простят ночное приключенье.

Слегка на вид поставят, вот и все.

Сенат не может дать ему отставки,

Особенно сейчас, когда гроза

Объяла Кипр и никого не видно,

Кто мог бы заменить его в беде.

Хоть я его смертельно ненавижу —

Вы сами понимаете теперь, —

Я вынужден выкидывать для виду

Пред генералом дружественный флаг.

Но это, разумеется, личина.

Когда они пойдут его искать,

Вы с ними направляйтесь к арсеналу.

Он там. Я буду тоже вместе с ним.

Но я иду. Прощайте.

(Уходит.)

Из дома выходят Брабанцио и слуги с факелами.

Дело ясно.

Она ушла. Мне больше не житье. —

Итак, где эта девочка, Родриго?

Несчастная! У мавра, говоришь? —

Считайтесь после этого отцами!

Ты видел сам ее? — Каков обман! —

Что говорит она? — Непостижимо!

Светите! И поболее людей! —

По-твоему, они уж обвенчались?

Да, кажется.

О господи! Но как

Она наружу выйти умудрилась?

Отцы, не верьте больше дочерям,

Как ни были б невинны их повадки!

Приходится поверить в колдовство,

Которым совращают самых чистых.

Тебе, Родриго, ни о чем таком

Читать не приходилось?

Приходилось.

Сходите к брату. — Жаль, что за тебя

Не отдал я ее. — Куда ж вы кучей?

Часть в эту сторону, другая — в ту.

Ты знаешь, где искать ее и мавра?

Я покажу, но надо запастись

Надежной стражей. Следуйте за мною.

Веди. Идем. Я властью облечен

Снимать, где пожелаю, караулы.

Мы их с собой захватим. Ну, идем.

Я награжу за все тебя, Родриго.

Уходят.

Там же. Другая улица.

Входят Отелло, Яго и слуги с факелами.

Хоть на войне я убивал людей,

Убийство в мирной жизни — преступленье.

Так я смотрю. Мне было б легче жить

Без этой щепетильности. Раз десять

Хотелось мне пырнуть его в живот.

И лучше, что не тронул.

Он такими

Словами обзывал вас, что хотя

Я мягок и покладист, чуть сдержался.

Так, значит, вы женились не шутя?

Отец ее, к несчастию, с влияньем,

И в этом деле голос старика

Окажется сильней, чем голос дожа.

Он разведет вас, истинный господь,

Или в отместку истомит судами.

Пускай. Его заставят замолчать

Мои заслуги перед синьорией3.

А если старику не стыдно вслух

Кичиться родом, заявляю тоже:

Я — царской крови и могу пред ним

Стоять как равный, не снимая шапки.

Семьей горжусь я так же, как судьбой.

Не полюби я милой Дездемоны,

Я б ни за что женитьбой не стеснил

Своей привольной жизни, честный Яго.

Кто это там с огнями? Посмотри.

Они и есть. Отец со всей роднею.

Войдите в дом.

Зачем? Я не таюсь,

Меня оправдывают имя, званье

И совесть. Но они ли это там?

Клянусь двуликим Янусом, что нет.

Входят Кассио и несколько дворцовых служителей с факелами.

Военные из свиты дожа, вижу,

И мой помощник. Здравствуйте, друзья.

Что нового?

Нас дож послал с приветом.

Он требует к себе вас, генерал.

Скорее. Торопитесь.

Что случилось?

Все Кипр, насколько я могу судить.

Какие-то нежданные событья.

Из флота вестовые без конца.

Сенаторы разбужены и в сборе.

У дожа совещанье во дворце.

Вас требовали, дома не застали

И в город посылали сторожей,

Чтоб вас достали хоть со дна морского.

Тем радостней, что вы меня нашли.

Я только в этот дом зайду и выйду.

(Уходит).

Зачем он тут?

Он нынче захватил

Галеру4 с грузом и разбогатеет,

Лишь только узаконит свой захват.

Я вас не понимаю.

Он женился.

На ком?

Не угадаете.

Возвращается Отелло.

Итак,

Идемте, генерал.

Готов. Идемте.

Опять за вами люди из дворца.

Вы видите?

Брабанцио, наверно.

Смотрите, берегитесь. У него

Недоброе в уме.

Входят Брабанцио, Родриго и ночная стража с факелами и оружием.

Остановитесь!

Вот мавр.

Вот он, грабитель. Бей его!

С обеих сторон обнажают мечи.

К услугам вашим. Здравствуйте, Родриго!

Долой мечи! Им повредит роса.

Ваш возраст действует на нас сильнее,

Чем меч ваш, благороднейший синьор.

Презренный вор, скажи, где дочь моя?

Ты чарами ее опутал, дьявол!

Тут магия, я это докажу.

Действительно, судите сами, люди:

Красавица и ангел доброты,

Не хочет слышать ничего о браке,

Отказывает лучшим женихам

И вдруг бросает дом, уют, довольство,

Чтоб кинуться, насмешек не боясь,

На грудь страшилища чернее сажи,

Вселяющего страх, а не любовь!

Естественно ли это? Посудите,

Случается ли так без колдовства?

Ты тайно усыпил ее сознанье

И приворотным зельем опоил!

Закон велит мне взять тебя под стражу

Как чернокнижника и колдуна,

Который промышляет запрещенным. —

Арестовать его, а если он

Добром не дастся, завладейте силой.

Подальше руки, отойдите прочь!

И вы, и вы. Дойдет до крови дело, —

Я без подсказа знаю эту роль.

Куда идти мне, чтобы оправдаться?

Сперва в тюрьму. Немного посидишь.

Настанет время, вызовут — ответишь.

А вдруг и правда я вам подчинюсь?

Что скажет дож? Вот несколько посыльных.

Они сию минуту из дворца

И требуют меня туда по делу.

Да, сударь, положенье таково:

У дожа чрезвычайное собранье.

Вас тоже ждут туда наверняка.

Ночной совет у дожа? Очень кстати.

Туда с ним и пойдем. Моя беда —

Не мелочь повседневная, а случай,

Нас всех касающийся. Если мы

Начнем спускать такие покушенья,

В республике владыками судьбы

Окажутся язычники-рабы.

Уходят.

Там же. Зал совета.

Дож и сенаторы за столом. Кругом военные чиновники и слуги.

В вестях нет связи. Верить им нельзя.

В них заключаются противоречья.

Мне пишут, что сто семь галер.

А мне,

Что их сто сорок.

У меня их двести.

Понятно, что подсчет разноречив.

Он сделан по догадкам, наудачу.

Но что турецкий флот плывет на Кипр,

На этом сходятся все сообщенья.

Да, это расхождение в числе

Не может нам служить успокоеньем.

В основе — правда, и она горька.

(за сценой)

Эй, эй, впустите!

Вестовой из флота.

Входит матрос.

Ну, как у вас дела?

Турецкий флот

Плывет к Родосу. Это донесенье

От Анджело сенату.

Господа,

Как нравится вам эта перемена?

Нелепость. Это для отвода глаз.

Какая-то тактическая хитрость.

Для турок Кипр важнее, чем Родос,

И Кипром овладеть гораздо легче.

Родос — твердыня, Кипр — не укреплен,

Не так наивны турки, чтоб не видеть,

Где вред, где польза, и не отличать

Полнейшей безопасности от риска.

Нет, нет, конечно, цель их не Родос.

Еще один гонец.

Входит гонец.

Дож и собранье!

Свершивши на галерах переход

К Родосу, турки здесь соединились

С другой эскадрой.

Вот вам, господа.

Я так и знал. Большое подкрепленье?

Судов до тридцати. Все сообща

Опять открыто повернули к Кипру.

Синьор Монтано, верный ваш слуга,

Доносит вам, что не изменит долгу.

Конечно, к Кипру. Я вам говорил!

Что, Марк Лукезе5 в городе?

В отъезде.

Он во Флоренции.

Послать за ним.

Потребовать письмом, пускай вернется.

А вот Брабанцио и храбрый мавр.

Входят Брабанцио, Отелло, Яго, Родриго и сопровождающие.

Отелло доблестный, мы вас должны

Немедленно отправить против турок.

Брабанцио, я не заметил вас.

Нам вашей помощи недоставало.

А я нуждаюсь в вашей, добрый дож.

Не обижайтесь, но, сказать по правде,

Я по другой причине во дворце.

Не должность подняла меня с постели.

Меня сейчас волнует не война.

О нет, совсем особая забота

Все мысли поглотила у меня,

Ни для чего не оставляя места.

Но что случилось?

Дочь, о дочь моя!

Что с ней?

Она погублена, погибла!

Ее сманили силой, увели

Заклятьем, наговорами, дурманом.

Она умна, здорова, не слепа

И не могла бы не понять ошибки,

Но это чернокнижье, колдовство!

Кто б ни был вор, вас дочери лишивший,

А вашу дочь — способности судить,

Найдите сами для него страницу

В кровавой книге права и над ним

Вершите приговор. Я не вмешаюсь,

Хотя бы это был родной мой сын.

Душевно благодарен. Вот виновник.

Тот самый мавр, который вызван к вам

По вашему приказу.

Очень жалко!

(Отелло)

Что вы нам возразите?

Ничего.

Он уличен.

Сановники, вельможи,

Властители мои! Что мне сказать?

Не буду спорить, дочь его со мною,

Он прав. Я браком сочетался с ней.

Вот все мои как будто прегрешенья.

Других не знаю. Я не говорун

И светским языком владею плохо.

Начавши службу мальчиком в семь лет,

Я весь свой век без малого воюю

И, кроме разговоров о боях,

Поддерживать беседы не умею.

Однако вот бесхитростный рассказ

О том, при помощи каких заклятий

И тайных чар завлек я дочь его,

Как жаловался вам мой обвинитель.

Судите сами, как не обвинять?

Шагнуть боялась, скромница, тихоня,

И вдруг, гляди, откуда что взялось!

Все побоку — природа, стыд, приличье,

Влюбилась в то, на что смотреть нельзя!

Немыслимо такое утвержденье.

Здесь происки и козни налицо.

Ручаюсь, он ее поил отравой

И волю сонной одурью сковал.

Ручаться мало. Это голословно.

Упреки ваши надо доказать.

Для обвиненья я не вижу данных.

Отелло, говорите ж наконец!

Действительно ль тут были ухищренья,

Иль это безобидная любовь,

Как зарождается она в беседе

Души с душой?

Пошлите в арсенал.

Пускай она сама даст показанье,

А надо будет — отберите чин

И жизнию моей распорядитесь.

Доставьте Дездемону, господа.

Поручик, покажите им дорогу.

Яго с несколькими служителями уходят.

Пока они вернутся, не таясь,

Открыто исповедаюсь пред вами,

Как я достиг ее любви и как

Она — моей.

Отелло, говорите.

Ее отец любил меня. Я часто

Бывал у них. Рассказывал не раз

Событья личной жизни, год за годом.

Описывал превратности судьбы,

Бои, осады, все, что я изведал.

Я снова пересматривал всю жизнь —

От детских дней до нынешней минуты.

Припоминал лишенья и труды,

Испытанные на море и суше.

Рассказывал, как я беды избег

На волосок от смерти. Как однажды

Я в плен попал, и в рабство продан был,

И спасся из неволи. Возвращался

К местам своих скитаний. Говорил

О сказочных пещерах и пустынях,

Ущельях с пропастями и горах,

Вершинами касающихся неба.

О каннибалах, то есть дикарях,

Друг друга поедающих. О людях,

Которых плечи выше головы.

Рассказы занимали Дездемону,

И, отлучаясь по делам, она

Всегда старалась кончить их пораньше,

Чтоб вовремя вернуться и поймать

Утерянную нить повествованья.

Я рад был эту жадность утолять

И рад был просьбу от нее услышать,

Чтоб я ей как-нибудь пересказал

С начала до конца, что ей отчасти

Известно уж. Я начал. И когда

Дошел до первых горьких столкновений

Моей незрелой юности с судьбой,

Увидел я, что слушавшая плачет.

Когда я кончил, я был награжден

За эту повесть целым миром вздохов.

"Нет, — ахала она, — какая жизнь!

Я вне себя от слез и удивленья.

Зачем узнала это я! Зачем

Не родилась таким же человеком!

Спасибо. Вот что. Если бы у вас

Случился друг и он в меня влюбился,

Пусть вашу жизнь расскажет с ваших слов —

И покорит меня". В ответ на это

Я тоже ей признался. Вот и все.

Я ей своим бесстрашьем полюбился,

Она же мне — сочувствием своим.

Так колдовал я. Вот и Дездемона.

Теперь вы обратитесь к ней самой.

Входят Дездемона и Яго со служителями.

Перед таким рассказом, полагаю,

Не устояла бы и наша дочь.

Брабанцио, придется примириться.

Ведь вы стены не прошибете лбом.

Сперва ее послушаем, что скажет.

Конечно, если оба заодно,

То у меня нет к мавру притязаний. —

Поди поближе, госпожа моя.

Скажи, кому из этого собранья

Должна ты подчиняться больше всех?

Отец, в таком кругу мой долг двоится.

Вы дали жизнь и воспитанье мне.

И жизнь и воспитанье говорят мне,

Что слушаться вас — мой дочерний долг.

Но вот мой муж. Как мать моя однажды

Сменила долг перед своим отцом

На долг пред вами, так и я отныне

Послушна мавру, мужу моему.

Ну, бог с тобой. — Я кончил, ваша светлость.

Приступим к государственным делам. —

Я б лучше принял девочку чужую,

Чем породил и воспитал свою!

Будь счастлив, мавр. Моя бы воля — дочки

Ты не видал бы, как своих ушей.

Тебе ж, мой ангел, вот что на прощанье:

Я рад, что ты единственная дочь.

Побег твой сделал бы меня тираном.

Я б в цепи заковал твоих сестер. —

Я кончил, ваша светлость.

Я прибавлю

Один совет для вас, чтоб молодым

Помочь опять подняться в вашем мненье.

Что миновало, то забыть пора,

И с сердца сразу свалится гора.

Все время помнить прошлые напасти,

Пожалуй, хуже свежего несчастья.

В страданиях единственный исход —

По мере сил не замечать невзгод.

Что ж туркам Кипра мы не отдаем,

Когда что минуло, то нипочем?

Учить бесстрастью ничего не стоит

Тому, кого ничто не беспокоит.

А где тому бесстрастье приобресть,

Кому что пожалеть и вспомнить есть?

Двусмысленны и шатки изреченья.

Словесность не приносит облегченья.

И не ушные раковины — путь

В страданьями истерзанную грудь.

Поэтому я к вам с нижайшей просьбой:

Приступим к государственным делам.

Хорошо. Итак, турки большими силами двинулись к Кипру. Отелло, устройство крепости хорошо известно вам. Хотя островом управляет человек неоспоримых достоинств, но в военное время на таком посту нужен человек, пользующийся известностью. Все высказываются за вас. Приготовьтесь омрачить ваше молодое счастье этой хлопотливой поездкой.

Всевластная привычка, господа,

Суровости походного ночлега

Мне превращает в мягкий пуховик.

Мне по душе лишенья. Я с охотой

Отправлюсь против турок, но прошу

Отвесть жене удобное жилище,

Дать содержанье и назначить штат,

Приличные ее происхожденью.

Пускай живет покамест у отца.

Я против этого.

И я.

Я тоже.

Я буду вновь напоминать отцу

О происшедшем. Есть удобный выход.

Я вам другое средство предложу.

Что вы сказать хотите, Дездемона?

Я полюбила мавра, чтоб везде

Быть вместе с ним. Стремительностью шага

Я это протрубила на весь мир.

Я отдаю себя его призванью

И храбрости и славе. Для меня

Краса Отелло — в подвигах Отелло.

Мой жребий посвящен его судьбе,

И мне нельзя в разгар его похода

Остаться мирной мошкою в тылу.

Опасности милей мне, чем разлука.

Позвольте мне сопровождать его.

Сенаторы, прошу вас, согласитесь.

Тут не своекорыстье, видит бог!

Я не руковожусь влеченьем сердца,

Которое сумел бы заглушить.

Но речь о ней. Пойдемте ей навстречу.

Не думайте, что в обществе ее

Я отнесусь небрежнее к задаче.

Нет, если легкокрылый Купидон

Глаза настолько мне залепит страстью,

Что проморгаю я военный долг,

Пусть сделают домашние хозяйки

Из шлема моего печной горшок

И тем меня навеки опозорят.

Решайте, как хотите меж собой,

Остаться ей иль ехать, но событья

Торопят нас.

Вам надо выезжать

Сегодня ночью.

Очень рад.

Сойдемся

Здесь снова к девяти часам утра.

Оставьте нам кого-нибудь, Отелло,

Кто наш приказ вам следом отвезет.

Тогда вот мой поручик, ваша светлость.

Он преданный и верный человек.

Я думаю послать с ним Дездемону.

Он сможет все, что надо захватить.

Прекрасно! Господа, спокойной ночи. —

Вот что, Брабанцио. Ваш темный зять

В себе сосредоточил столько света,

Что чище белых, должен вам сказать.

Отелло, берегите Дездемону.

Смотри построже, мавр, за ней вперед:

Отца ввела в обман, тебе солжет.

Дож, сенаторы и служители уходят.

Я в ней уверен, как в самом себе.

Но к делу. Попеченью твоему

Я поручаю, Яго, Дездемону.

Вели своей жене ходить за ней.

Как только будет первая возможность,

Счастливо отплывайте тоже вслед.

В моем распоряженье меньше часу.

А дел, а мыслей — и не перечесть!

Пойдем, побудем вместе на прощанье.

Отелло и Дездемона уходят.

Яго!

Что скажешь, благородная душа?

Как ты думаешь, что я сейчас сделаю?

Пойдешь и ляжешь спать.

Утоплюсь сию минуту.

Попробуй только это сделать, и я навсегда раздружусь с тобою.

Глупо жить, когда жизнь стала пыткой. Как не искать смерти, своей единственной избавительницы?

Жалкий дурак! Я двадцать восемь лет живу на свете и, с тех пор как научился отличать выгоду от убытка, не видал людей, которые умели бы позаботиться о себе. Прежде чем я скажу, что утоплюсь из-за какой-нибудь юбки, я поменяюсь своей бессмертной сущностью с павианом.

Что же мне делать? Мне самому стыдно, что я так влюбился, но поправить этого я не в состоянии.

Не в состоянии! Скажите пожалуйста! Быть тем или другим зависит от нас. Каждый из нас — сад, а садовник в нем — воля. Расти ли в нас крапиве, салату, иссопу, тмину, чему-нибудь одному или многому, заглохнуть ли без ухода или пышно разрастись — всему этому мы сами господа. Если бы не было разума, нас заездила бы чувственность. На то и ум, чтобы обуздывать ее нелепости. Твоя любовь — один из садовых видов, которые, хочешь — можно возделывать, хочешь — нет.

Будто бы!

А то как же? Чистейшее попущение крови с молчаливого согласия души. Будь мужчиной. Топиться! Лучше топи кошек и щенят. Я поклялся помочь тебе. Никогда мы не были так близки к цели. Набей потуже кошелек и отправляйся с нами. Измени внешность фальшивой бородой. Не может быть, чтобы Дездемона долго любила мавра. Набей потуже кошелек. Не может быть, чтобы мавр долго любил ее. Бурное начало будет иметь бурный конец. Набей потуже кошелек. Эти мавры переменчивы. То, что теперь ему кажется сладким, как стручки, скоро станет горше хрена. Она молода и изменится. Когда она будет сыта им по горло, она опомнится. Ей потребуется другой. Набей потуже кошелек. Если обязательно надо губить себя, придумай что-нибудь поумнее, чем воду. Набей потуже кошелек. С одной стороны бывалая, хитрая венецианка, с другой — неотесанный кочевник. И я поверю в прочность их чувств! Она твоя! Набей кошелек монетами. Топиться совершенно лишнее. Пусть лучше тебя повесят после того, как ты получишь удовольствие, чем потонуть, ничего в жизни не видев.

Ты не обманешь, если я положусь на тебя?

Не беспокойся. Набей кошелек монетами. Я часто говорил тебе и повторяю: я ненавижу мавра. У меня с ним свои счеты, не хуже твоих. Сольем нашу ненависть воедино. Наставь ему рога. Для тебя это удовольствие, а для меня еще большее торжество. Ступай. Набей кошелек монетами. Завтра поговорим подробнее. Прощай.

Где встретимся мы утром?

У меня.

Приду пораньше.

Ладно. Ну, Родриго?

Что именно?

Топиться чтоб ни-ни!

Я передумал. Заложу именье.

(Уходит.)

Мне этот дурак служит кошельком

И даровой забавою. Иначе

Я б времени не тратил на него.

Я ненавижу мавра. Сообщают,

Что будто б лазил он к моей жене.

Едва ли это так, но предположим.

Раз подозренье есть, то, значит, так.

Он ставит высоко меня. Тем лучше:

Удобней действовать. Какая мысль!

Ведь Кассио для этого находка!

Во-первых, с места я его сшибу,

А во-вторых… Ура! Ура! Придумал!

Начну Отелло на ухо шептать,

Что Кассио хорош с его женою,

Достаточно взглянуть: манеры, стан, —

Готовый, прирожденый соблазнитель.

Мавр простодушен и открыт душой,

Он примет все за чистую монету.

Водить такого за нос — сущий вздор.

Так по рукам! Кромешный ад и ночь

Должны мне в этом замысле помочь.

(Уходит.)

АКТ II

Приморский город на Кипре. Крепостная площадка.

Входят Монтано и два горожанина.

Не видно ли чего в морской дали?

Нет. Ровно ничего. Сплошные волны.

Ни паруса. Пустынный горизонт.

Такого ветра просто не запомню.

У нас на укрепленьях треск стоит.

Воображаю, в море что творится!

Какие брусья могут устоять,

Когда валы величиною с гору!

Небось крушений!..

Этот шторм вполне

Мог разнести турецкую эскадру.

Попробуйте-ка встать на берегу.

Он в пене весь и бешенство прибоя

Заносит брызги на небо, гася

Медведицу с Полярною звездою.

Я равной бури в жизни не видал.

Входит третий горожанин.

Какие новости! Конец войне.

Расчеты турок лопнули. Галеры

Разбиты в щепки. В гавани корабль,

С которого видали их обломки

И место гибели.

Не может быть!

Я только что слыхал. Корабль причалил

Сию минуту. На берег сошел

Микеле Кассьо, лейтенант Отелло,

Который сам пока еще в пути

И губернатором на Кипр назначен.

Достойный губернатор. Очень рад.

Приезжий этот, Кассио, в тревоге.

То господа за шквал благодарит,

Сгубивший турок, то мольбы возносит,

Чтоб мавр остался цел и невредим.

Он по пути пропал из поля зренья.

Дай господи. Я у него служил.

Он властвовать умеет, как военный.

Пойдемте в порт, посмотрим на корабль

И подождем на пристани Отелло,

Когда он сам покажется вдали.

Он может быть с минуты на минуту.

Входит Кассио.

Как любят здесь Отелло! Господа,

Спасибо за него. Да будет небо

Ему защитой. Он пропал вдали

В разгаре бури, в грозную минуту.

Каков его корабль?

Вновь оснащен

И — крепкой стройки. С ним бывалый штурман.

Как я ни беспокоюсь, — убежден:

Все обойдется.

Парус, парус, парус!

Входит четвертый горожанин.

Что там кричат?

Все на берег бегут,

И крик стоит, что парус увидали.

Мне думается, это он и есть.

Пушечный выстрел.

Вы угадали. Судя по салюту,

Корабль, по крайней мере, свой.

Нельзя ль

Пойти узнать, кто это, поточнее?

Охотно.

(Уходит.)

Он, как прежде, холостяк

Или женат?

Женат, да как удачно!

На писаной красавице. Мечта,

Венец творенья, ангел, совершенство,

Не передать ни кистью, ни пером.

Возвращается второй горожанин.

Ну, вы узнали, кто это?

Какой-то Яго,

Поручик генерала, я слыхал.

Подумайте, как скоро! Быть не может!

Неужто он? Вот это быстрота!

Похоже, пред красою Дездемоны

Смирились волны, камни под водой

И ураган и дали ей дорогу.

Кому?

Тому, о ком шла раньше речь.

Начальнице начальства, генеральше.

При ней поручик Яго. Я их ждал

Через неделю после нас, не раньше.

Теперь черед за мавром. Напряги

Дыханьем паруса его, Юпитер,

Чтоб, высадившись в бухте с корабля,

Он заключил в объятья Дездемону,

Вдохнул огонь и бодрость в гарнизон

И Кипр наполнил радостью. Смотрите!

Входят Дездемона, Эмилия, Яго, Родриго и свита.

Богатство корабля на берегу!

Опустимся пред нею на колени.

Будь доброй гостьей Кипра, госпожа!

Благослови господь тебя! С приездом!

Благодарю вас, Кассио. Что мне

Вы скажете о муже?

Он в дороге.

Вот все, что знаю я. Но он здоров

И скоро сам прибудет.

Я тревожусь.

Но где, скажите, вы расстались с ним?

В открытом море, средь великой схватки

Небес и волн. — Но слышите — кричат.

Корабль, наверно, виден.

Парус, парус!

Пушечный выстрел.

Опять салют. Наверное, друзья.

Пошлите разузнать.

Второй горожанин уходит.

Привет, поручик.

Привет, сударыня.

(Целует Эмилию.)6

Я захожу

Далеко в знаках вежливости, Яго,

Но это — лишь воспитанности дань.

Порадуйтесь, что вас губами лижет, —

Меня отделывает языком.

Эмилия совсем не так болтлива.

Мне лучше знать. Я это изучил,

Когда ночами спать хочу смертельно.

При вас она, естественно, тиха

И к черту посылает только в мыслях.

Не заслужила я таких речей.

А разве нет? Все вы в гостях — картинки,

Трещотки — дома, кошки — у плиты.

Сварливые невинности с когтями,

Чертовки в мученическом венце.

Типун вам на язык! Неправда это!

Нет, это правда. Я не клеветник.

С постели вы встаете для безделья,

А делом занимаетесь в постели.

Я оды от него не жду.

Не жди.

Что мне бы в похвалу вы сочинили?

Не спрашивайте лучше. Не могу:

Я не хвалить привык, а придираться.

Нет, все-таки. — Пошел ли кто-нибудь

Узнать на пристань?

Да, пошли как будто.

Какая грусть! Стараюсь обмануть

Себя притворным этим оживленьем. —

Так что б вы мне сказали в похвалу?

Сейчас. Но мой экспромт пока ни с места.

Прирос к мозгам, как птичий клей к сукну.

Его я вместе с мясом отрываю.

Но вот он, плод моих родильных мук:

Красавица с умом тужить не будет:

Смекалка сыщет, красота добудет!

Ну хорошо. А что сказать о той,

Которая дурна, но и не дура?

Та, что красой не блещет, но с догадкой,

Приманку сделает из недостатка.

Час от часу не легче!

Что ж ты скажешь

Про ту, что хороша, но не умна?

Таких красавиц глупых в мире нет,

Чтоб не уметь детей рожать на свет.

Плоские кабацкие шутки для увеселения старых дурней. Могу себе представить, как вы отпотчуете несчастную, которая нехороша собой и глупа!

Куда краса, туда же и уродство.

Что женский разум, то и сумасбродство.

Как глупо, как глупо! О худшей вы сказали лучше всего. Но шутки в сторону. Как бы вы определили действительно идеальную женщину, достоинства которой признало бы само недружелюбие?

Та, что без самохвальства хороша,

Учтива, краснобайством не греша,

Со средствами, но денег не мотает,

Все б взять могла, но нужным не считает,

Самолюбива, но смиряет гнев,

Собой в любое время овладев,

Та, что притом совсем не так невинна,

Чтобы с трескою спутать лососину,

К которой не проникли в тайники

Напрасные искатели руки,

Достойна, если только есть такая…

Чего, чего?

Рожать глупцов, в заботах погрязая.

О, как бездарно и глупо! Не слушай его, Эмилия, хоть он и твой муж. Ну, скажите, Кассио, что с него возьмешь, кроме сальностей и нахальства?

Он режет начистоту. Это человек военный, а не ученый.

(в сторону)

Он берет ее за руку. Так, так. Шепчитесь, пожалуйста. В эту маленькую паутину я поймаю такую муху, как Кассио. Ах ты, боже мой, как мы воспитаны! Улыбайся, сделай одолжение. Он целует кончики своих пальцев от удовольствия. Целуй, целуй. Как-то ты еще оближешься, когда это лишит тебя лейтенантства! Скажите пожалуйста, опять зачмокал! Твое несчастие, что это пальцы, а не клистирные наконечники.

Труба за сценой.

(Громко.) Это мавр, я знаю его сигнал.

Да, это он.

Пойдемте к нему навстречу.

Вот он и сам.

Входит Отелло со свитой.

Моя воительница!

Мой Отелло!

Я верить не могу своим глазам.

Ты здесь? Как ты меня опередила?

Всегда за бурями такой бы штиль,

Кто б не мечтал тогда о непогоде!

О, если б мог сейчас я умереть!

Счастливее я никогда не буду.

О нет! Избави бог! Наоборот:

Жизнь будет нас дарить все большим счастьем.

Аминь! Да будет по твоим словам.

Я счастлив так, что говорить не в силах.

Обнимаются.

И сердце бьется чаще, чем твое, —

Единственное наше разногласье.

(в сторону)

Какой концерт! Но я спущу колки,

И вы пониже нотой запоете.

Пройдемте в замок. Новости, друзья:

Поход окончен. Турки потонули.

Ну, как на Кипре? Я ведь тут бывал.

Что старые знакомцы, Дездемона?

Тебя носить тут будут на руках,

Я заслужил расположенье здешних.

Но я трещу без умолку и пьян

От радости. Да, не забыть бы, Яго:

Пойди за сундуками на корабль

И приведи с собою капитана.

Чудесный, между прочим, человек! —

Так мы с тобой на Кипре, Дездемона.

Отелло, Дездемона и свита уходят.

(одному из слуг)

Ступай и жди меня в гавани. (Родриго.) Поди сюда. Если ты не баба — а любовь делает храбрыми даже трусов, — слушай. Ночью лейтенант командует караулом. Но раньше вот что: Дездемона без ума от Кассио.

От Кассио? Что за вздор?

Без возражений! Слушай. Заметь, с какой силой она полюбила мавра. А, спрашивается, за что? За одно бахвальство и небылицы. Что же ты думаешь, она век сыта будет болтовней? Глаз нуждается в пище. Какая радость смотреть на дьявола? Когда кровь устанет от нежностей, сызнова воспалить ее могут только привлекательная внешность, общность возраста, сходное воспитание. Ничего этого нет у мавра. Ее запросы будут оставаться неудовлетворенными. Рано или поздно она это почувствует. Мавр набьет ей оскомину. Сама природа толкнет ее к другому. Тогда, если это неизбежно, кто подходит к этой роли больше, чем Кассио? Животное, каких свет не создавал, от которого так и разит беспутством. Не пропустит случая, чтобы не попользоваться, а нет случая, мигнет глазом — и будет случай. Красив, молод, и у него есть все, по чем может томиться мечтательная зеленая неиспорченность. Отъявленное и совершенно законченное животное. И женщина уже выбрала его.

Только не эта. Не поверю. Она слишком целомудренна.

Слишком целомудренна, божий человек! Вино, которое она пьет, из гроздьев, как твое. Слишком целомудренна! Как же она тогда полюбила мавра? Разве ты не видел, целомудренная размазня, как она играла его рукою?

Ну так что же? Это одна любезность.

Распутство, вот это что. С пальца начинается, а бог знает чем кончается. Их губы так сблизились, что смешалось дыхание. Грязные помыслы, вот это что, Родриго. Когда уже пошла такая музыка, значит, недалеко до главного. Слушайте, сударь. Я привез вас из Венеции. Под видом солдата станьте ночью на часах в замке. Я это устрою. Кассио вас не знает.7 Выведите его чем-нибудь из себя. Громким разговором, развязностью. Я буду поблизости.

Хорошо.

Он вспыльчив и от слов легко переходит к действиям. Вызовите его на них. Если он даст вам тумака, я изображу это всенародным оскорбленьем. Жители потребуют его смещения. Помните, он наш главный соперник.

Я все сделаю, была бы надобность.

А она есть, что тебе говорят! Итак, приходи немного погодя в крепость. Прощай. Мне надо на берег за вещами Отелло.

До свиданья. (Уходит.)

Я сам уверовал, что Дездемона

И Кассио друг в друга влюблены.

Хоть я порядком ненавижу мавра,

Он благородный, честный человек

И будет Дездемоне верным мужем,

В чем у меня ничуть сомненья нет.

Но, кажется, и я увлекся ею.

Что ж тут такого? Я готов на все,

Чтоб насолить Отелло. Допущенье,

Что дьявол обнимал мою жену,

Мне внутренности ядом разъедает.

Пусть за жену отдаст он долг женой,

А то я все равно заставлю мавра

Так ревновать, что он сойдет с ума.

Родриго я спущу, как пса со своры,

На Кассио, а Кассио — предлог,

Чтоб вызвать недоверчивость Отелло.

Всем будет на орехи: лейтенант

В долгу передо мной, наверно, тоже:

По женской части оба хороши.

Еще мне мавр за то спасибо скажет,

Что я сгублю его семейный мир

И на смех выставлю пред целым светом.

Но поначалу все мы молодцы.

Хвалиться рано. Надо свесть концы.

(Уходит.)

Улица.

Входит глашатай с приказом. За ним следует толпа.

Благородный и доблестный генерал Отелло объявляет. По последним сведениям, турецкий флот потерпел крушение. Пусть по этому случаю население пляшет, жжет потешные огни и забавляется, как хочет. Помимо благоприятной новости, празднуется также бракосочетание генерала. Доступ в залы дворца открыт с пяти часов вечера до одиннадцати. Да снизойдет благословение господне на остров Кипр и на благородного нашего генерала Отелло. (Уходит.)

Зал в замке.

Входят Отелло, Дездемона, Кассио и свита.

За стражей, Кассьо, нужен строгий глаз.

Смотрите, чтоб они не загуляли.

За часовыми Яго доглядит,

Но я и сам проверю караулы.

Да, Яго верен долгу, как никто.

Ну, доброй ночи. Утром потолкуем.

(Дездемоне.)

Пойдем, любовь. Окончены труды.

Торг заключен, пожнем его плоды.

Спокойной ночи.

Отелло, Дездемона и свита уходят.

Входит Яго.

Очень кстати, Яго! Пойдемте в караул.

Рано, лейтенант. Еще нет десяти. Генерал поторопился из любви к Дездемоне. Ничего не скажешь. Это его первая брачная ночь. А на нее загляделся бы и сам Юпитер.

Необыкновенная женщина!

И, верно, полная огня.

Да, несомненно. Чистое, обворожительное создание.

А взгляд! Так и манит объясниться.

Располагающий взгляд! И, однако, совершенно скромный.

А голос? Не любовный ли сигнал?

Да, она совершенство.

Да будет благодатен их союз. Слушайте, лейтенант. Я припас вина. Там кое-кто из здешней знати предлагает выпить за черного Отелло.

Только не сегодня, дружочек Яго. Мне вредно пить, у меня слабая голова. Жаль, что люди не придумали другого способа общенья.

Это друзья. Только бокал. Я выпью за вас.

Я уже выпил один. И притом разбавленного. А видите, что оно делает со мной. Говорю вам, в этом отношении я неподходящий человек, и не имею права шутить этим.

А ну вас, ей-богу! Это ночь веселья. Люди требуют.

А где они?

За дверью. Позовите их.

Хорошо. Но я это делаю через силу. (Уходит.)

Мне б только влить в него еще бокал —

И он пойдет, как дамская собачка,

На всех кидаться, тявкать и ворчать.

А тут Родриго пропивает память

В честь Дездемоны и уже готов.

Я вместе с ним поставил на дежурство

Трех здешних, три бедовых головы,

Воинственных, как все у них на Кипре.

Не может быть, чтоб Кассио стерпел

И не сцепился с этим стадом пьяниц.

Не знаю, как все будет наяву, —

Подул попутный ветер, я плыву.

Возвращается Кассио с Монтано, гости и слуги с вином.

А мне опять навязали чарочку.

Пустяки. Не больше пинты, слово солдата.

Вина, вина! (Поет.)

Бокалами, полными до ободка,

В бокалы ударим, ребята.

Солдат не младенец, а жизнь коротка.

За ваше здоровье, солдаты!

Вина, люди, вина!

Чудная песня!

Я ее выучил в Англии. Пить там первые мастера. Датчане, немцы, голландцы — все это ерунда против них.

Разве они такие пьяницы?

Англичане? Да они питьем заморят датчанина и шутя перепьют немца. Они еще раскачиваются, а голландца уже рвет.

За здоровье нашего генерала!

Присоединяюсь, лейтенант. Я от вас не отстану.

О чудная Англия! (Поет.)

Король Стефан был бережлив —

Шил из простого матерьяла.

За брюки крону заплатив,

Ругал портного обиралой.

Он был великим королем,

А ты не бог весть что за птица.

Так будь доволен миткалем,

Не в бархат же тебе рядиться.

Вина, вина!

Эта песня еще лучше прежней.

Хотите, я повторю?

Нет, пожалуйста. Такое поведение несовместимо с нашим званием. Но, как говорится, все под богом ходим. Есть души, которые спасутся. И есть души, которые не спасутся. Верно я говорю?

Правильно, лейтенант.

Например, я спасусь, не в обиду будь сказано генералу и всем вышестоящим.

И я тоже.

Нет, позвольте. Виноват. Сначала я. Помощник генерала должен спастись раньше поручика. Однако довольно. Вернемся к нашим обязанностям.

(Роняет платок. При попытке поднять его падает на колени.) Господи, прости нам наши прегрешения. Вы думаете, я пьян? Ошибаетесь. Вот мой поручик. Значит, это моя правая рука. А вот это моя левая рука. Нет, господа, я не пьян. Я тверд в речах и на ногах.

Разумеется!

Ага, вы сами соглашаетесь? Значит, вы не имеете права говорить, что я пьян. (Уходит.)

Пойдемте на площадку, господа.

Расставим часовых.

Минуту, сударь.

Видали вы? Вот этим молодцом,

Который вышел, Цезарь бы гордился,

Когда б его дурная сторона

Не перевешивала так хорошей.

Но что скрывать, несчастный малый пьет.

Со стороны Отелло безрассудно

Вверять ему за городом надзор.

А что, с ним это часто?

Каждый вечер.

Бедняга проваляется без сна

Сплошные сутки, если не напьется.

Отелло это надо сообщить.

Он, может быть, не знает или видит

В помощнике лишь доброе.

Входит Родриго.

(вполголоса Родриго)

Назад!

Ходите по пятам за лейтенантом.

Родриго уходит.

Напрасно он доверил этот пост

Несчастному с таким большим пороком.

Предупредите мавра.

Нет, не я.

Пусть кто-нибудь другой. Он мой приятель.

Я все отдам, чтоб Кассио спасти.

Но что там?

Помогите! Помогите!

Вбегает Кассио, гонясь за Родриго.

Подлец! Болван!

Что с вами, лейтенант?

Учить меня! Читать мне наставленья!

Да я его в бутылку загоню!

Прочь кулаки!

Еще ты рассуждаешь!

(Бьет Родриго.)

(останавливая его)

Опомнитесь! Постойте, лейтенант!

Я съезжу вас по голове! Не суйтесь!

Вы пьяны!

Прочь!

Дерутся.

(вполголоса Родриго)

Беги на бастион

И бей тревогу.

Родриго убегает.

Кассио! Монтано!

Опомнитесь! Оставьте, господа!

На помощь! Вы с ума сошли! На помощь!

Звон колокола.

Вот дьявол! Доигрались. Бьют в набат.

Какой позор! Вы город взбунтовали!

Входит Отелло со свитой.

Что тут за шум?

Я ранен! Я в крови!

(Падает.)

Ни с места, если жизнь еще мила вам!

Вы слышите? Постойте, лейтенант!

Монтано! Господа, остановитесь!

Опомнитесь! Пред вами генерал.

Да вы, никак, ослепли, в самом деле?

Вот зрелище! Что тут произошло?

Мы разве турки, чтобы обращаться

Друг с другом, как не стали б и они?

Сейчас же перестаньте! Душу выну

Из каждого, кто будет продолжать.

Скажите там, чтоб больше не звонили.

Так целый город можно всполошить.

Что тут случилось, господа? На Яго

От огорченья нет лица. Скажи,

Кто начал эту драку, честный Яго?

Не понимаю. Были тишь да гладь,

Как вдруг, не говоря худого слова,

Они рубиться начали. Позор!

Я б лучше в честной битве ног лишился,

Чтоб не присутствовать при их стыде.

Как, Кассио, могли вы так забыться?

Простите. Я не в силах говорить.

Вы сдержанностью славились, Монтано.

Какая сила вас могла толкнуть

Свою степенность променять на имя

Ночного драчуна? Ответьте мне.

Отелло, я, к несчастью, тяжко ранен.

Мне лучше помолчать. Вам скажет все

Поручик Яго. Он всему свидетель.

Ни в чем не грешен, или грех мой в том,

Что защищался я от нападенья.

Ну, видит бог, вся кровь во мне кипит

И ослепляет страстью! Горе, горе

Всем, на кого я руку подыму,

Хотя б зачинщик был родным мне братом!

Как ссора началась? Кто коновод?

Неслыханно! В военной обстановке,

Средь возбужденных жителей, самим

Завесть кровавый спор на карауле!

Чудовищно! Ну, Яго, говори.

Кто виноват?

Не по-солдатски будет

Замалчивать или смягчать вину.

Оставьте. Я себе язык отрежу

Скорей, чем против Кассио скажу,

И если отвечаю, то в надежде,

Что мой ответ ему не повредит.

Как было дело? Мы стоим с Монтано.

Глядим: крича, вбегает человек.

За ним с оружьем Кассио. Монтано

Стал, преграждая лейтенанту путь,

А я бегом пустился за кричавшим,

Чтоб крик его унять, но не догнал.

А позади уж стук мечей. Не верю

Своим ушам, бегу скорей назад —

И нахожу все то, что вы застали.

Вот, собственно, и все, что я видал.

Но я напомню. Люди — только люди.

Их свойство ошибаться. Признаю,

Что Кассио не прав перед Монтано,

Но тот, который скрылся и кричал,

Привел, как видно, лейтенанта в ярость,

И он вскипел.

По доброте души

Ты, Яго, выгораживаешь друга.

Нет, Кассио вины простить нельзя.

Я, Кассио, любил тебя, но больше

Ты мне не офицер.

Возвращается Дездемона со свитой.

Но каково,

Они ведь Дездемону разбудили!

(Обращается к Кассио.)

Ты мне уроком будешь для других.

Что тут у вас?

Все, милая, в порядке.

Монтано, я вас сам перевяжу,

И вас домой проводят.

Монтано уводят.

Слушай, Яго.

Понаблюдай за городом. Смотри,

Чтоб беспокойство не распространилось.

Знакомься, Дездемона, жизнь моя,

С удобствами солдатского житья.

Пойдемте спать.

Все, кроме Яго и Кассио, уходят.

Вы ранены, лейтенант?

Смертельно.

Сохрани бог!

Доброе имя, доброе имя, доброе имя! Я потерял свое доброе имя, бессмертную часть самого себя. Осталась одна животная. Где мое доброе имя, мое доброе имя!

Ей-богу, я думал, что вы ранены! Вот это была бы история. А то — доброе имя! Подумаешь, какая важность! Доброе имя — выдумка, чаще всего ложная. Не с чего ему быть, не с чего пропадать. Ничего вы не потеряли, если сами себе этого не вдолбите. Есть много способов вернуть расположение генерала. Вас разжаловали для острастки. Это больше для виду. Попросите у него прощенья, и он опять растает.

Я скорее попрошу его усилить строгости, чем потерплю у него на службе такую дрянь и пьяницу. Нарезался черт знает как и разошелся. Напыжился. Затрещал, как попугай, распетушился! Глубокомысленные разговоры с собственной тенью. Фу, какая гадость! О дух, скрытый в вине, ты оттого зовешься "спиритус", что ты сам дьявол!

За кем вы гнались с оружием?

Понятия не имею.

Не может быть!

Помню какую-то кашу, а по порядку ничего не помню. Была драка, а почему — черт ее знает. Господи! Самим вливать в свой рот отраву, которая превращает тебя в дурака и скотину! И еще прыгать и радоваться по этому поводу!

Сейчас у вас довольно ясная голова. Когда вы протрезвились?

Дьяволу хмеля угодно было уступить меня дьяволу гнева. Один порок дал место другому, чтобы я полнее налюбовался собою.

Вы слишком строги. По условиям военного времени, конечно, лучше бы этого не было. Сделанного не воротишь. Но это вещь поправимая.

Если я попрошу его вернуть мне должность, он скажет, что я пьяница. Да ведь когда бы у меня было сто ртов, как у гидры, этот ответ зажал бы их все разом. Не странно ли! Вот ты здраво рассуждаешь, и вдруг ты полоумеешь, а в следующий миг звереешь! Каждый лишний глоток — проклятье, а его содержимое — сатана.

Ну, ну, положим. Вино — хороший товарищ. Надо уметь пить. Довольно проповедовать. А теперь вот что. Надеюсь, вы знаете, как я вам предан.

Еще бы! Я вас чудно отблагодарил: я пьян.

Ну что же! Это может случиться со всяким. Теперь слушайте. Вот что вам надо сделать. Настоящий генерал сейчас у нас генеральша. Мавр весь ушел в созерцание ее прелестей. Доверьтесь ей. Пусть она за вас заступится. Она такая великодушная! Ей кажется преступлением не сделать больше, чем ее просят. Уговорите ее восстановить узы вашей порванной дружбы с ее мужем. Увидите, они еще окрепнут.

Спасибо за совет!

Он от любящего сердца.

Верю. Завтра пораньше пойду к Дездемоне. Я пропал, если это не устроится.

Желаю вам успеха. Доброй ночи, лейтенант. Пойду обойду караулы.

Спокойной ночи, честный Яго. (Уходит.)

Кто упрекнет теперь меня в подлоге?

Совет мой меток, искренен, умен.

Найдите лучший путь задобрить мавра,

Чем помощь Дездемоны. А она

Предрешена. Ее великодушье

Без края, как природа. Для нее

Умаслить мавра ничего не стоит.

Она его вкруг пальца обведет.

Все это можно разыграть по нотам.

Я рыцарь, если Кассио даю

Совет, как взять все эти нити в руки.

Но в этом соль: нет в мире ничего

Невиннее на вид, чем козни ада.

Тем временем, как Кассио пойдет

Надоедать мольбами Дездемоне,

Она же станет к мавру приставать,

Я уши отравлю ему намеком,

Что неспроста участлива она.

Чем будет искренней ее защита,

Тем будет он подозревать сильней.

Так я в порок вменю ей добродетель,

И незапятнаность ее души

Погубит всех.

Входит Родриго.

Ну, как дела, Родриго?

В этой травле я участвую не как охотничья собака, а как дворовая, для полноты своры. Я кругом издержался. Сегодня меня порядком отдули. Если так пойдет дальше, я вернусь в Венецию с некоторым опытом и без копейки денег.

Как жалки те, кто ждать не научился!

Ранения не заживают вмиг.

Мы действуем умом, а не колдуем.

Дай только срок. Дела идут на лад.

Что Кассио отдул тебя, прекрасно:

Побои он отставкой искупил.

Не всякий плод на свете скороспелка,

Но созревает все, что зацвело.

Смотри-ка, а ведь утро наступает!

И не заметили, как ночь прошла.

Ступай-ка, брат, домой. Где ты ночуешь?

Ступай, я говорю. Потом, потом.

Да что ты все торчишь?

Родриго уходит.

Еще два дела.

Эмилия попросит госпожу

За Кассио. Когда он там предстанет

С молящим видом, я к ним невзначай

С Отелло выйду как бы из засады.

Прекрасный план, и лишь зевать не надо!

(Уходит.)

АКТ III

Кипр. Перед замком.

Входит Кассио с музыкантами.

Какой-нибудь короткий бодрый туш.

Я, господа, не поскуплюсь на плату.

Музыка. Входит шут.

Господа, эти дудки из Неаполя? Что-то уж больно они поют в нос.8

В каком отношении, сударь?

Это, извините за выражение, не духовые инструменты?

Духовые, духовые.

Отчего же они без хвостов?

В каком, сударь, отношении?

Обыкновенно трубы для испускания духа бывают прикрыты хвостами. Но не в этом дело. Вот от генерала деньги за музыку. Он так расчувствовался, что просит перестать.

Хорошо, мы больше не будем.

Или, может быть, у вас есть что-нибудь глухое, беззвучное. Потому что главная беда — что вас слышно.

Нет, глухой музыки не водится.

Ну, тогда дудки по мешкам — и марш. Чтобы духу вашего здесь не было.

Музыканты уходят.

Сделай милость, послушай.

Милости не сделаю, а послушать можно.

Чем острить, вот тебе лучше золотой. Если компаньонка генеральши встала, дай ей понять, чтобы она пришла сюда.

Она встала, сударь. Я ей дам понять.

Пожалуйста.

Шут уходит. Входит Яго.

В час добрый, милый Яго.

Вы, видно, вовсе не ложились спать?

Ведь мы расстались с вами на рассвете.

Послал за вашею женой и жду,

Чтоб на прием проситься к Дездемоне.

Я вам ее немедленно пришлю

И уведу зачем-нибудь Отелло.

Вам будет легче говорить вдвоем.

Премного благодарен вам за помощь.

Яго уходит.

Любезней человека не встречал.

А как он бескорыстен!

Входит Эмилия.

С добрым утром.

Как мне вас жалко, лейтенант!

Но все, бог даст, уладится. Супруги

Все время говорят о вас. Она

Стоит за вас горой, а он нахмурен.

Он недоволен тем, что человек,

Которого вы ранили, на Кипре

Со связями и очень здесь любим.

По-моему, вас генерал отставил

Для вашей пользы. Он вас не забыл

И, только будет случай, восстановит.

Не вмешивайтесь, чтоб не повредить.

Но я о том с самою Дездемоной

Хочу поговорить наедине.

Тогда со мной пойдемте. Я устрою.

Хоть душу всю выкладывайте ей.

Весьма меня обяжете!

Уходят.

Комната в замке.

Входят Отелло, Яго и представители Кипра.

Пакеты капитану передай.

Пусть кланяется от меня сенату.

А сам на укрепленья приходи,

Там и найдешь нас в сборе.

Не замедлю.

Угодно ли вам будет, господа,

Пожаловать со мной на батарею?

Мы вас сопровождаем, генерал.

Уходят.

Сад в замке.

Входят Дездемона, Кассио и Эмилия.

Поверьте, милый Кассио, для вас

Я сделаю, что в силах.

Постарайтесь.

Мой муж от огорченья сам не свой,

Как будто с ним беда, а не с другими.

Вот это доброта так доброта!

Но, Кассио, не сомневайтесь, милый:

Я знаю, я вас с мужем помирю.

За это, что б со мною ни случилось,

Я буду вашим преданным слугой.

Благодарю. Отлично это знаю.

Вы любите Отелло. Вы давно

Его узнали. Верьте, ваша ссора

Продолжится не дольше, чем того

Потребует политика.

А если

Политика продлится без конца?

Для этого всегда найдется пища.

Судите сами: должность заместят,

Отсутствие мое войдет в привычку,

И о моем усердье генерал

Не вспомнит больше.

Этого не будет.

В присутствии Эмилии клянусь,

На вашу должность никого не примут.

Она за вами, слово вам даю.

Я раньше не отстану от Отелло.

Увидите, я в школу превращу

Его постель, а стол — в исповедальню.

Вы будете припевом ко всему,

О чем не заведем мы разговора.

Приободритесь, Кассио. Скорей

Ходатай ваш умрет, а не отступит.

Сударыня, вернулся генерал.

Я удаляюсь, сударыня.

Не надо.

Останьтесь. Мы поговорим при вас.

Нет, я в неподходящем настроенье.

В другое время. Лучше не сейчас.

Ну, ладно, поступайте, как хотите.

Кассио уходит. Входит Отелло с бумагами и Яго.

Не нравится мне это.

Ты о чем?

Что ты бормочешь?

Ничего. Пустое.

Не Кассио ли это только что

Ушел от Дездемоны?

Быть не может!

Как пойманный воришка? Нет, не он.

Он вида вашего б не испугался.

Я все ж думаю, что это он.

Ну, как дела, мой друг? Я говорила

Сейчас с одним просителем. Бедняк

Томится тем, что ты его уволил.

Какой проситель?

Как? Твой лейтенант.

Послушай, если что-нибудь я значу,

Сейчас же помирись с ним. Либо он

Вернейший из твоих друзей на свете,

Случайно оплошавший, либо я

Совсем не разбираюсь в честных лицах.

Пожалуйста, прими его назад.

Так это он ушел сейчас отсюда?

Такой убитый, что со стороны

Подавлена и я его печалью.

Верни его на службу.

Не сейчас.

Ну так когда же?

Скоро, очень скоро.

За ужином сегодня?

Нет еще.

Так завтра утром? Или за обедом?

Я завтра ухожу. Я приглашен

Обедать к офицерам гарнизона.

Так завтра вечером? Во вторник днем?

Ну, вечером во вторник? В среду утром?

Ты только назови точнее день,

И чтобы срок не превышал трех суток.

Я знаю, надо показать пример,

Чтоб восторжествовала дисциплина.

Но он ведь сознает свою вину,

Которая, по совести, ничтожна.

Ну так скажи, когда ему прийти?

Я попросту удивлена, Отелло.

Не представляю, чтобы ты просил

О чем-нибудь, а я бы отказала

Или так долго мешкала в ответ.

А речь о ком? О Кассио! Том самом

Приятеле и дружке жениха,

Который так нас поженить старался,

И вспыхивал, и за тебя стоял,

Когда я осуждать тебя решалась.

И надо тратить столько слов и сил

На очевидность?

Хорошо. Довольно.

Пускай приходит. Все равно когда.

Как отказать тебе?

Не вздумай только,

Что это жертва. Дело не во мне.

Я попросить могла бы с тем же правом,

Чтоб ты надел перчатки, закусил

И, выходя, оделся потеплее.

Нет, если я когда-нибудь решу

Твою любовь подвергнуть испытанью,

Я что-нибудь назначу потрудней.

А это что!

Я отказать не в силах.

Ну, а теперь я занят. Извини.

Оставь меня, пожалуйста, на время.

Изволь. Не буду спорить. Будь здоров.

Спасибо. Я приду сию минуту.

Будь счастлива.

Эмилия, пойдем.

Располагай собою как угодно.

Я подчиняюсь.

(Уходит с Эмилией.)

Радость ты моя!

Пусть суждена мне гибель, скрыть не в силах:

Люблю тебя, и если разлюблю,

Наступит хаос.

Генерал, скажите…

Да, Яго. Что?

Скажите, генерал,

Знал Кассио о вашем увлеченье

До вашей свадьбы?

Знал. Конечно знал.

А что такое?

Так, соображенья.

Хочу сличить их, вот и все.

Сличить?

Он с нею был знаком до вас?

Конечно.

И между нами выступал не раз

Посредником.

Посредником?

Конечно.

А что дурного в этом? Разве он

Не стоил этого доверья?

Стоил.

И оправдал, как видишь.

Оправдал.

Так чем ты озабочен?

Озабочен?

Да что с тобою? Что ты задолбил

И повторяешь все за мной, как эхо?

В чем дело? Так ли мысль твоя страшна,

Что ты ее боишься обнаружить?

Столкнулись с Кассио — нехорошо.

Меня он сватал к ней — опять неладно!

Что у тебя в уме? Ты морщишь лоб,

Как будто в черепе твоем запрятан

Какой-то ужас. Если ты мне друг,

Открой мне все.

Надеюсь, вам известно,

Как я вам предан?

Именно затем,

Что мне известно, как ты прям и честен

И слов не стал бы на ветер бросать,

Пугают так меня твои намеки.

Полуслова — язык клеветника,

Но у порядочного человека

Такие недомолвки — крик души,

Которая не вынесла молчанья.

Мне Кассьо честным кажется.

И мне.

Все быть должны, чем кажутся.

Бесспорно.

Вот Кассио и честный человек.

Нет, так нельзя. На что ты намекаешь?

Ты что-то знаешь. Без обиняков!

Все худшее, что ты таишь, — наружу!

Повиноваться старшим, генерал, —

Долг воина, но оглашать догадки

Не входит и в обязанность раба.

Сказать, что думаешь? А если мысли

Кощунственны и ложны, точно грязь

В святилище или в суде неправда?

Ты губишь друга, если сознаешь,

Что он в беде, и не предупреждаешь.

Оставьте. У меня несчастный нрав:

Повсюду в жизни чудятся мне козни.

Для вас спокойней будет и верней

Мои слова оставить без вниманья.

Несовместимо с совестью, умом,

Неосторожно, неблагоразумно

Вас посвящать во все, чем полон я

Из мнительности.

Говори яснее.

Нетронутое имя, генерал,

Для женщин и мужчин всего дороже.

Кто тащит деньги — похищает тлен.

Что деньги? Были деньги, сплыли деньги.

Они прошли чрез много тысяч рук.

Иное — незапятнанное имя.

Кто нас его лишает, предает

Нас нищете, не сделавшись богаче.

Во имя неба, говори ясней!

Хотя б вы сердце мне руками сжали,

Не буду, не могу и не хочу.

Так вот как!

Ревности остерегайтесь,

Зеленоглазой ведьмы, генерал,

Которая смеется над добычей.

Блаженны потерпевшие мужья,

Которые все знают и остыли

К виновницам позора. Но беда,

Когда догадываешься и любишь,

Подозреваешь и боготворишь.

Да, это ад.

Бедняк, довольный жизнью,

Владеет состояньем. Но богач

Который ждет все время разоренья,

Раздет до нитки. Господи, спаси

От ревности моих друзей и близких!

Постой. Зачем ты это говоришь?

Ты думаешь, я жизнь бы мог заполнить

Ревнивыми гаданьями? О нет.

Я все решил бы с первого сомненья.

Что я, козел, чтоб вечно вожделеть

И, растравляясь призраком измены,

Безумствовать, как ты изобразил?

О нет, меня не сделает ревнивцем

Признанье света, что моя жена

Красива, остроумна, хлебосольна,

Умеет общество занять, поет

И пляшет. Если хороша основа,

То и придатки эти хороши.

Я также не страдал бы от сравненья

Моей невзрачности с ее красой:

Видала, думаю, что выбирала.

Нет, Яго, я сначала посмотрю,

Увижу что-нибудь, проверю,

А выясню, до ревности ли тут?

Тогда прощай любовь, прощай и ревность.

Я очень рад и докажу теперь

Вам преданность свою гораздо шире.

Улик покамест нет, но мой совет —

Следите за женой и лейтенантом,

Без вспышек страсти, трезво, вот и все.

Я б не хотел, чтоб вашей добротою

Играли за спиною вам во вред.

Я вдоволь изучил венецианок!

Лишь небу праведному видно то,

Чего мужья их не подозревают.

Стыда в них нет, лишь след бы замести.

Ты вот о чем!

А что ж, супруга ваша

Другая, полагаете? Она

Отца ввела пред свадьбой в заблужденье:

Сгорала к вам любовью, а сама

Прикидывалась, что терпеть не может.

Да, это так.

Вот я и говорю:

Когда до брака так она хитрила,

Что дело представлялось колдовством,

Что ж после брака? Впрочем, извините.

Куда меня признанья завлекли!

Нет, нет, спасибо!

К сожаленью, вижу,

Я этим вас немного огорчил.

Ничуть, нисколько.

Огорчил, конечно.

Но сделал это слепо вас любя.

Во всяком случае, не забывайте:

В моих словах нет ровно ничего,

Что позволяло б делать заключенья

И придавать им слишком точный смысл.

Не бойся.

Это было бы ошибкой.

Прошу заметить, Кассио — мой друг.

Нет, генерал, вас это огорчило.

Что, собственно? Я в чистоте жены

Еще не усомнился.

Слава богу.

Пошли господь здоровья ей и вам!

И все же, уклоненья от природы…

Вот именно. Примеры под рукой.

Естественно ли это отчужденье

От юношей ее родной страны?

Не поражают ли в таких примерах

Черты порока, извращенья чувств?

Я это отношу не к Дездемоне,

О ней определенных данных нет.

Но есть опасность, как бы, отрезвевши

И сравнивая вас и земляков,

Она не пожалела.

До свиданья.

Ступай. Узнаешь больше, сообщи.

Вели жене следить за Дездемоной.

Прощай, прощай.

(уходя)

Прощайте, генерал.

Зачем женился я? Мой сторож чести

Гораздо больше знает, чем сказал.

(возвращаясь)

А главное, не надо углубляться

В вопросы эти дальше, генерал.

Все предоставьте времени. Взысканья

Я с Кассио пока бы не снимал.

Он превосходный офицер, конечно,

Но я его держал бы в стороне,

Чтоб наблюдать за ним на расстоянье.

Следите, как проявит госпожа

Свое участье в судьбах лейтенанта.

А в заключенье должен повторить:

Я по натуре склонен к ложным страхам.

Наверно, я хватаю через край.

Не думайте о Дездемоне плохо.

Не беспокойся, я себя сдержу.

Еще раз до свиданья.

(Уходит.)

Этот малый

Кристальной честности и знает толк

В вещах и людях. Если это правда

И будут доказательства, что ты

Дичаешь, мой неприрученный сокол,

Прощай, лети, я путы разорву,

Хотя они из нитей сердца сшиты.

Я черен, вот причина. Языком

Узоров не плету, как эти франты.

Я постарел. Но что я говорю!

Я потерял ее, и я обманут.

Мне может только ненависть помочь.

О ужас брачной жизни! Как мы можем

Считать своими эти существа,

Когда желанья их не в нашей воле?

Я б предпочел быть жабою на дне

Сырого подземелья, чем делиться

Хоть долею того, что я люблю.

Высокое неприложимо в жизни.

Все благородное обречено.

Неверность будет лгать, а верность верить.

Возвращаются Дездемона и Эмилия.

Но вот и Дездемона. Если так

Глядит притворство, небеса притворны.

Я этому поверить не могу.

Отелло, что с тобой? Пора обедать,

Все собрались, и гости ждут тебя.

Прости меня.

Ты говоришь так тихо!

Ты нездоров?

Да, голова болит.

Все оттого, что ты недосыпаешь.

Дай обмотаю голову платком,

И все пройдет.

Он слишком мал. Не надо.

Отстраняет платок, она роняет его.

Пойдем.

Жаль, что тебе нехорошо.

Отелло и Дездемона уходят.

Я рада, что нашла ее платок,

Который подарил ей мавр на свадьбу.

Мой муж все просит — укради его,

Но госпожа, по настоянью мавра,

Платок все время держит при себе

И говорит с ним и его целует.

Вот я теперь сниму с него узор,

По просьбе Яго. Небесам известно,

Какая до платка ему нужда.

Пусть радуется. В этом нет труда.

Возвращается Яго.

Ты тут одна? Зачем ты тут торчишь?

Оставь ворчать. Есть для тебя вещица.

Уж я воображаю!

Угадай!

Вещица эта — глупая супруга.

Вот как? И это все? А что ты дашь

За этот платок в вознагражденье?

Какой платок?

Какой платок? Платок,

Подаренный Отелло Дездемоне,

Который ты просил меня украсть.

И ты украла?

Нет, он, видно, выпал

У ней из рук. Я с полу подняла.

Давай сюда скорее. Молодчина!

Скажи, зачем ты требовал его

Без отступа?

(вырывая платок)

Тебе какое дело?

Не трогай лучше, знаешь, Госпожа

Сойдет с ума, узнавши о пропаже.

Помалкивай, что ты его нашла.

Он мне для дела очень нужен. Выйди.

Эмилия уходит.

Подброшу Кассио. Пусть свой платок

Увидит мавр в квартире лейтенанта.

Ревнивца убеждает всякий вздор,

Как доводы Священного писанья.

Сразит и этот. Мавра не узнать,

Так действует уже моя отрава.

Сомненья разгораются не вдруг,

А медленно, как сера под землею.

Возвращается Отелло.

Вот он идет. Уже ему ни мак,

Ни сонная трава, ни мандрагора,

Ничто, ничто не восстановит сна,

Которым спал он нынешнею ночью.

Как! Изменять!

Довольно, генерал.

Оставьте эти мысли.

Сгинь! Исчезни!

Ты жизнь мою в застенок обратил.

Пускай меня и больше б обманули,

Да я б не знал.

Нет, что вы, генерал!

Часы, когда она принадлежала

Другому, не заботили меня.

Я их не видел и о них не ведал

И в следующую за ними ночь

Спал сладко с ней, спокоен был и весел.

Я на губах у ней не находил

Осадка Кассиевых поцелуев.

Тот не ограблен, кто не сознает,

Что он ограблен.

Это грустно слышать.

Я был бы счастлив, если б целый полк

Был близок с ней, а я не знал об этом.

Прощай, покой! Прощай, душевный мир!

Прощайте армии в пернатых шлемах,

И войны — честолюбье храбрецов

И ржущий конь, и трубные раскаты,

И флейты свист, и гулкий барабан,

И царственное знамя на парадах,

И пламя битв, и торжество побед!

Прощайте, оглушительные пушки!

Конец всему — Отелло отслужил.

Неужто, генерал!

Мерзавец, помни:

Ее позор ты должен доказать!

Вещественно, мерзавец, помни это!

А то, клянусь бессмертием души,

Собакой лучше бы тебе родиться,

Чем гневу моему давать ответ.

Вот до чего дошло!

Дай мне увидеть

Ее вину иль так в ней убеди,

Чтоб места не осталось для сомненья.

Удостоверь, не то беда тебе.

Мой генерал…

А если ты порочишь

Ее безвинно, мучая меня,

То больше не молись. Греши без страха

И не раскаивайся. Громозди

Злодейство на злодейство. Перед этим

Должно все побледнеть, и уж ничто

Твоих грехов не увеличит больше.

Вы слышите, святые небеса!

Вы человек иль нет? Где ваше сердце!

Бог с вами и со службой. Ухожу.

Дурак я, что полез с своею правдой,

Чтоб град упреков выслушать в ответ.

О лживый мир! Полезная наука.

Опасно людям правду говорить.

Я больше мыслей никогда не выдам,

Когда они ведут к таким обидам.

Постой. На вид ты должен быть правдивым.

На вид мне следовало быть умней.

Правдивостью спасиба не заслужишь.

Должно быть, Дездемона мне верна,

А может, нет. Ты мне не лгал, должно быть,

А может, лгал. Я требую улик.

Ее безукоризненное имя

Луны белее было, а теперь

Черно, как я, от твоего доноса.

Я жажду ясности. На свете есть

Ножи, костры, колодцы, петли, яды.

Я не прощу. Но мне недостает

Уверенности.

Вижу, вы в волненье.

Душой скорблю, что я тому виной.

Так вы хотите ясности, сказали?

Хочу? Нет, больше, я ее добьюсь.

Но как, скажите? Что такое ясность?

Хотите ли вы подглядеть тайком,

Когда он с нею будет обниматься?

Смерть и проклятье!

Нелегко людей

Застать за этим делом. Пожелаем,

Чтоб, кроме них, ничей досужий взгляд

Не падал никогда на их объятья.

Тогда как быть? Как их поймать? Они

Не пара обезьян, не волк с волчицей.

Таких улик в моем запасе нет,

Но косвенные данные в наличье,

И вы всегда их можете иметь.

Они должны быть неопровержимы!

Невыгодная роль, но я креплюсь.

Я сам зашел из дружбы так далеко.

Так вот. Я как-то с Кассио лежал

На койке. У меня болели зубы.

Я спать не мог. Беспечный ветрогон

Во сне всегда выбалтывает тайны.

Таков и Кассио. И слышу я:

"Поосторожней, ангел Дездемона.

Нам надобно таить свою любовь".

Он крепко сжал мне руку9 и со страстью

Стал целовать, как будто с губ моих

Срывал он с корнем эти поцелуи,

И положил мне ногу на бедро.

Потом, вздохнув, пролепетал: "О горе!

Зачем ты в руки мавра отдана!"

Чудовищно! Чудовищно!

Ведь это

Во сне происходило.

Но в каком!

Как уличает это сновиденье!

Особенно в ряду других улик.

Я разорву злодейку!

Хладнокровней.

Еще мы не наткнулись ни на что.

Быть может, наши подозренья ложны.

Вы не видали у нее платка,

Расшитого цветами земляники?

Я ей его на свадьбу подарил.

Ах, вот как? Я не знал. Но дело вот в чем:

Я видел, Кассио платком

Сегодня утирал свой подбородок.

О, если это тот…

Тот иль не тот,

Платок — ее, и это лишний довод

В придачу к тем, которые слабей.

О, если б раб жил тысячею жизней!

Для полной мести мало мне одной.

Теперь я вижу, это правда, Яго.

Гляди, я дую на свою ладонь

И след любви с себя, как пух сдуваю.

Развеяна. Готово. Нет ее.

О ненависть и месть, со мною будьте

И грудь раздуйте мне шипеньем змей!

Спокойней. Тише.

Крови, крови, крови!10

Еще вы передумаете.

Нет.

Нет, Яго, никогда! Как в Черном море

Холодное теченье день и ночь

Несется неуклонно к Геллеспонту11,

Так и кровавым промыслам моим

До той поры не будет утоленья,

Пока я в мщенье их не изолью.

(Становится на колени.)

Клянусь тобой, мерцающее небо:

В святом сознанье этих страшных слов,

Даю обет расплаты.

Не вставайте.

(Тоже становится на колени.)

Вы все свидетели, огни планет,

Кружащиеся в небесах, что Яго

Себя, свой ум и руки отдает

На службу оскорбленному Отелло.

Я все беспрекословно совершу,

Что скажете, вплоть до пролитья крови.

Оба встают.

Союзник мой, я не благодарю,

Но сразу же ловлю тебя на слове:

Чтобы в три дня, не позже, я узнал

О смерти Кассио.

Мой друг погублен.

Приказ свершен. Но ей оставьте жизнь.

О нет, проклятье ей, гулящей твари!

Проклятье ей! Не покидай меня.

Пойдем обсудим, как бы поскорее

Прикончить дьяволицу. Ты теперь

Мне будешь лейтенантом.

Ваш навеки.

Уходят.

Перед замком.

Входят Дездемона, Эмилия, шут.

Не скажешь ли, голубчик, где живет лейтенант Кассио?

Не скажу.

Что так?

Он человек военный, а это народ бедовый. Поди узнай, как на него потрафить. Это военный секрет.

Что же тогда делать?

Не скажу. Это тоже военная тайна.

Не возьмешься ли ты разыскать его и передать ему кое-что на словах?

Отчего же! Это в пределах человеческих возможностей.

Скажи, чтобы он пришел сюда. Я склонила генерала в его пользу, и есть надежда, что все уладится.

Шут уходит.

Куда, Эмилия, могла девать

Я свой платок?

Сударыня, не знаю.

Охотней потеряла б кошелек,

Набитый золотыми. Но, по счастью,

Отелло — умница и не похож

На пошляков-ревнивцев. Чтоб иначе

Подумал он?

Отелло не ревнив?

Конечно, нет. Тропическое солнце

Все эти недостатки выжгло в нем.

Вот он идет.

Не дам ему покоя,

Покамест Кассио он не простит.

Входит Отелло.

Ну, как тебе?

Мне лучше.

(В сторону.)

Я не в силах

Притворствовать. — Как поживаешь ты?

Спасибо, превосходно.

Дай мне руку.

Какая влажная!

Ее пока

Ни годы, ни заботы не сушили.

Такая влажность — несомненный знак

Уступчивости и любвеобилья.

Горячая, горячая рука

И — влажная.12 Такую руку надо

Смирять молитвой, строгостью, постом

И умерщвленьем плоти. В ней есть дьявол.

Он бесится и выделяет пот.

Рука, которая готова сыпать

Подарками.

Ты вправе так сказать:

Я сердце в ней свое тебе вручила.

Хорошая и щедрая рука!

Встарь руку отдавали вместе с сердцем,

А в наши дни лишь руки отдают.

Мне трудно продолжать в подобном духе.

Как обещание твое, скажи?

Какое обещание, голубка?

Я Кассио велела разыскать

И привести к тебе для примиренья.

Меня сегодня насморк одолел.

Дай мне платок.

Пожалуйста.

Не этот.

Ты знаешь, тот.

Его со мною нет.

Действительно?

Действительно.

Печально.

Платок достался матушке моей

В подарок от ворожеи-цыганки.

Та уверяла, что, пока платок

У матери, он к ней отца привяжет

И сохранит ей красоту. Когда ж

Она его отдаст иль потеряет,

Отец к ней должен охладеть

И полюбить другую. Перед смертью

Мать отдала платок мне, завещав

Дать в будущем его своей невесте.

Я так и сделал. Береги платок

Заботливее, чем зеницу ока.

Достанься он другим иль пропади,

Ничто с такой бедою не сравнится.

Неужто?

Правда. Он из волокна

С магическими свойствами. Сивилла,

Прожившая на свете двести лет,

Крутила нить в пророческом безумье.

Волшебная таинственная ткань

Окрашена могильной краской мумий.

Неужто это правда?

Говорят.

Так лучше бы его я не видала!

Ага! А что так?

Что ты говоришь

Со мною так стремительно и дико?

Платок потерян? Где он? Говори.

О боже!

Говори.

Нет, не потерян.

А если потеряла, что тогда?

Как, что тогда?

Платка я не теряла.

Так принеси его и покажи.

Могу, но после. Это отговорки,

Чтобы о Кассио не говорить.

Прими обратно Кассио на службу.

Так принеси платок. Мне в этом всем

Мерещится недоброе.

Послушай,

Ты никого достойней не найдешь.

Платок!

Давай о Кассио сначала.

Платок!

Он трудности делил с тобой

И на слепой любви к тебе построил

Всю жизнь свою.

Платок!

Нет, так нельзя!

Прочь с глаз моих!

(Уходит.)

И это не ревнивец?

Таким его я вижу в первый раз.

В платке, наверно, правда что-то скрыто.

Я просто вне себя, что он пропал.

Живешь два года с мужем, не узнаешь.

Мужчина — брюхо, женщина — еда.

Он жрет тебя и жрет, и вдруг отрыжка.

Вот Кассио и Яго.

Входят Кассио и Яго.

Без нее

Не обойтись. Вот, легки на помине,

Немного понастойчивее с ней.

Что скажете мне, Кассио?

Все то же.

Пожалуйста, вступитесь, госпожа.

Мне не житье, пока я не оправдан

Единственным, кто мне дороже всех.

Ужасна неизвестность. Если грех мой

Так тяжек, что его не искупить

Ни прошлою, ни будущею службой,

Пускай мне скажут. Твердо это знать

Мне будет некоторым облегченьем.

Я волей-неволей примирюсь

И счастья поищу в другом призванье.

Мой благородный Кассио, увы!

На мавра потеряла я влиянье.

Мой муж с недавних пор не прежний муж.

Он изменился. Это превращенье

Так велико, что только внешний вид

Еще мне говорит, что он — Отелло.

Пусть ангел мой хранитель за меня

Так молится, как мужа я молила

За вас, но он лишь гневался в ответ.

Немного потерпите. Все, что можно,

Я сделаю, и больше чем могу.

Я думаю, что этого довольно.

Он сердится?

Он только что ушел

В каком-то непонятном раздраженье.

Он сердится? Я видел, как пред ним

Взлетело несколько солдат на воздух

И в десяти шагах от нас ядро

Ударило в его родного брата.

Но духа он и тут не потерял.

И если он не стал владеть собою,

То, видимо, на то причины есть.

Пойду поговорю с ним.

Сделай это.

Яго уходит.

Быть может, из Венеции письмо

Или на Кипре заговор открылся,

Но неприятности или дела

В нем облаком затмили ясность мысли.

Мы раздражаемся по пустякам,

Когда задеты чем-нибудь серьезным.

Бывает, палец заболит, и боль

Передается остальному телу.

Мужья не боги, требовать от них

Вниманья, как от женихов, нет смысла.

Брани меня, Эмилия, за то,

Что я его напрасно осуждала.

Я ошибалась. Он не виноват.

Дай бог, чтоб это были в самом деле

Заботы службы, а не ревность к вам.

Я повода ему не подавала.

Ревнивым в этом надобности нет.

Ревнуют не затем, что есть причина,

А только для того, чтоб ревновать.

Сама собой сыта и дышит ревность.

Да обойдет Отелло этот бич!

Помилуй бог!

Пойду его проведать.

Вы, Кассио, тут будьте под рукой.

Как раз, быть может, подвернется случай,

Я наконец его уговорю.

Покорнейше вам благодарен.

Дездемона и Эмилия уходят.

Входит Бьянка.

Здравствуй,

Дружище Кассио!

Какими ты

Судьбами, здесь красавица Бьянка?

Я собирался только что к тебе.

А я к тебе. Но слыханное ль дело?

Исчезнуть на семь дней и семь ночей!

Ушел и как сквозь землю провалился.

А шутка ли — сто шестьдесят часов!

Прости меня, Бьянка. Я был занят.

Живу не сладко. Чуть освобожусь,

Мы это наверстаем. Вот, Бьянка,

(давая ей платок Дездемоны)

Пожалуйста, такой же вышей мне.

Откуда это? Новая подруга?

Так вот ты с кем неделю пропадал?

Теперь мне все понятно, все понятно.

Брось тотчас к черту свой ревнивый бред.

Платок от женщины, уж ты решила?

Нет, Бьянка, нет.

Откуда ж он тогда?

Не знаю сам. Он у меня валялся.

Мне нравится узор. Сними его,

Пока платка обратно не спросили.

Ну, а теперь оставь меня.

Зачем?

Да я тут дожидаюсь генерала

И в женском обществе бы не хотел

Ему попасться.

Это что за новость?

Не думай, что тебя я не люблю.

Вот именно, как этого не думать?

Пройдись со мною несколько шагов.

Ты вечером ко мне придешь сегодня?

Далеко проводить я не могу.

Мне встреча здесь назначена по делу.

А вечером приду.

Не обмани.

Я скромная, довольствуюсь, чем можно.

Уходят.

АКТ IV

Кипр. Перед замком.

Входят Отелло и Яго.

Вы так считаете!

А как же, Яго?

Что поцелуй тайком…

Обман и грязь.

И голой с другом полежать в постели

В границах добродетели нельзя?

В границах добродетели раздевшись!

Зачем так сложно и так тяжело

Хитрить пред чертом и морочить небо!

Когда не происходит ничего,

То это все простительная вольность.

Но перейдемте к случаю с платком.

Да, да.

Он мой. Я дал его жене в подарок.

Ну, ну.

Теперь он стал ее. Она вольна

Отдать его кому-нибудь другому.

Честь — это тоже собственность ее.

Она вольна располагать и этим?

Честь — это призрак. Честь — другой вопрос.

Честь — то, чего у многих не бывает.

Из хвастающих ею. Но платок…

Хочу забыть, а ты напоминаешь!

Как ворон над жилищем, где чума,

Так это слово в памяти витает.

Ты говоришь, платок мой у него?

В том нет беды.

Но в этом нет и счастья.

Зачем значенье придавать тому,

Что без стыда наглец и соблазнитель,

У женщины добившись своего,

Трубит повсюду о своей победе?

Он вслух о ней болтал?

Болтал.

Что? Что?

То, от чего всегда он отречется.

Но все-таки.

Он говорил…

Итак?

Что он лежал…

С кем? С ней?

Да. Нет. Увольте.

Лежал. Прижимался. Он ее бесславит. И в каких выражениях! Прижимался. Это мерзость. Платок. Заставить сознаться. Платок. Заставить сознаться и повесить. Нет, сначала повесить, а затем заставить сознаться. Я весь дрожу. Не поддаваться этой помрачающей боли без проверенных сведений! Боже, как я подумаю!.. Носы, уши, губы. Тьфу! Я падаю. Заставить сознаться. О, дьявол! (Падает без чувств.)

Хвалю, мое лекарство. Действуй, действуй!

Так ловят легковерных дураков.

Так женщин незапятнанных порочат. —

Очнитесь, успокойтесь, генерал!

Входит Кассио.

Любуйтесь, лейтенант.

Что с ним случилось?

Да видите, падучая опять.

Второй припадок в продолженье суток.

Виски потрите.

Нет, избави бог.

Болезнь должна идти своим порядком,

А то несчастный с пеной на губах

Начнет беситься. Он пошевелился.

Ступайте. Он сейчас придет в себя.

Чуть я освобожусь, мне надо с вами

Потолковать.

Кассио уходит.

Что с вами, генерал?

Вы шишки не набили?

Ты смеешься?

Нет. Я — над вами? Боже упаси!

Переносите по-мужски обиду.

Рога — отличье чудищ и зверей.

Немало же тогда зверей и чудищ

Средь наших населенных городов.

Так это правда? Он не отрицает?

Мужайтесь, генерал. Вы не один.

Любой женатый — в вашем положенье.

Мильоны спят на проходных дворах,

Которые зовутся брачным ложем.

Вам легче: вы без розовых очков.

Какое издевательство природы —

С развратницами нас соединять

И заставлять нас верить в их невинность!

Нет, если так, то я желаю знать

Про свой позор и что с женой мне делать.

Ты умница. Ты совершенно прав.

Я вот что придумал. Я вас спрячу,

Но хватит ли у вас на это сил?

Во время вашего припадка — к слову,

Нехорошо так распускать себя —

Явился Кассио. Я догадался

Услать его и объяснил, как мог,

Ваш обморок. Но он сейчас вернется.

Хотите, заведу с ним разговор?

Хотите, незаметно посмотрите

На выражение его лица,

Улыбочки, злорадство и презренье

К той, о которой будет речь? Я вновь

Его заставлю повторять сначала,

Давно ль и сколько раз, где и когда

Бывал он близок с вашею женою.

Увидите ужимки. — Черт возьми,

Нельзя ли поспокойнее, однако!

Ведь если дальше так пойдет,

Я просто уважать вас перестану.

Я обещаю все перенести,

Зато потом не буду знать пощады.

Всему свой срок. Вам прятаться пора.

Отелло прячется.

Под видом россказней о Дездемоне

Я Кассио про Бьянку расспрошу.

Особа эта шлюха по призванью

И этим зарабатывает хлеб.

Она пылает к Кассио любовью

По роковой судьбе таких девиц.

Всю жизнь она обманывала многих,

Чтоб быть обманутой одним.

О ней без смеха он не может слышать.

Вот он идет.

Входит Кассио.

Когда дурак заржет,

Отелло просто на стену полезет,

В ревнивом ослепленье отнеся

Смех и развязность Кассьо к Дездемоне. —

Что слышно, лейтенант?

Одна печаль.

И я не лейтенант, как вы сказали.

Но будете. Просите госпожу.

Вот если б званья возвращала Бьянка,

Ждать не пришлось бы.

Ждать бы не пришлось.

(в сторону)

Скажи пожалуйста, уже смеется!

Она в вас до безумья влюблена.

Да, влюблена, мне кажется, безумно.

(в сторону)

Не отрицает и не может скрыть.

Скажите правду, Кассио…

(в сторону)

Он просит

Порассказать подробней. Хорошо.

Вы собираетесь на ней жениться?

Она так уверяет.

Ха-ха-ха!

(в сторону)

Смеешься? Торжествуй. Ты пожалеешь.

Жениться! Вот умора! На такой!

Еще я, слава богу, не рехнулся.

Ха-ха-ха!

(в сторону).

Так, так, так. Дорого тебе обойдется этот смех.

Ей-богу, ходит слух, что вы на ней женитесь.

Какое вранье!

Зачем мне врать?

(в сторону)

Словно меня нет на свете!

Дура сама это распространяет. Она в это верит на основании своих собственных чувств. Я ей ничего не обещал.

(в сторону).

Яго делает мне знаки. Сейчас он перейдет к делу.

Да вот она была тут недавно. Она меня просто преследует. Как-то разговариваю я на берегу с несколькими венецианцами. Откуда ни возьмись, эта краля, и прыг ко мне на шею. Вот так! Ха-ха-ха! И вот так!

(в сторону)

Наверное, он передразнивает, как она визжит: "О мой Кассио!"

И плачет, и обнимает, и тащит с собой. Ха-ха-ха!

(в сторону)

Теперь он показывает, как она увлекает его в мою спальню. О, я хорошо вижу твой нос, но пока еще не вижу нос собаки, которой я брошу его на съеденье!

Надо будет поскорее расстаться с нею.

Глядите, ей-богу, вот она!

Хорек ненасытный! И как надушилась!

Входит Бьянка.

Долго ли ты будешь бегать за мною?

Нет уж, извини. Побегают за тобой черт и его бабушка. Получай назад свой платок, окаянный! Дура я, что взяла его. Вышей ему такой же! Вы слыхали что-нибудь подобное? Нашел у себя в комнате и не знает чей. Так я и поверила! Какой-нибудь шлюхи память, а я буду снимать с него узор! Нет уж, пожалуйста!

Что ты, ненаглядная Бьянка! Что ты, что ты!

(в сторону)

Праведное небо, это мой платок!

Если хочешь, приходи сегодня ужинать со мной. А если не сегодня, приходи когда вздумаешь. (Уходит.)

Бегом, бегом за ней!

Пожалуй, правда. Еще поднимет шум на улице.

Вы действительно пойдете ужинать к ней?

Да, я думаю.

В таком случае, я приду тоже. Надо поговорить.

Прекрасно! Только наверняка.

Посмотрим. Догоните ее.

Кассио уходит.

(выступает вперед)

Яго, как мне убить его?

Как он гордится своей низостью! Вы заметили?

О Яго!

А вы узнали платок?

Это действительно мой?

Разумеется, ваш. Видите, как мало он ценит эту сумасбродку, жену вашу. Она дарит ему платок, а он отдает его своей сударушке.

Я хотел бы убивать его девять лет подряд. Действительно, сумасбродка. Обольстительная! Божественная!

Вам пора забыть об этом.

Да, Яго. Я хочу, чтобы она сгнила, пропала и была осуждена сегодня же ночью. Я не дам ей прожить дня. Сердце мое обратилось в камень. Ударишь — ушибешь об него руку. Все это так. Но не было на свете созданья более неотразимого. Ее место рядом с каким-нибудь повелителем мира, чтобы делить с ним жизнь и вдохновлять его.

Нет, думать так вам больше не годится.

Чтоб ее черт побрал! Это верно. Я только вспоминаю. Какова рукодельница! А как понимает музыку! Ее пеньем можно приручить лесного медведя. Женщина неистощимого ума и воображения.

Тем, стало быть, хуже.

О, в тысячу раз! И притом с такой способностью нравиться!

Даже слишком большою.

Справедливо. Но ведь жалко, Яго! О, какая жалость, какая жалость!

Ну, если вам так жалко, выдайте ей доверенность на совершение дальнейших низостей. Дело только в вас. Никого это не касается.

Я изрублю ее на мелкие кусочки. Обманывать меня!

Безобразница.

И с кем! С моим подчиненным!

Тем более!

Какой-нибудь отравы, Яго, сегодня же. Я не буду вступать с ней в объяснения, чтоб не поддаться ее обаянью. Так помни, сегодня же. Достанешь, Яго?

Зачем яд? Лучше задушите ее в постели, которую она осквернила.

Хорошо. Хорошо. Знаешь, это справедливая мысль. Это мне нравится.

А расправиться с Кассио предоставьте мне. Ночью кое-что услышите.

Великолепно!

Труба за сценой.

Что там за труба?

Известье из Венеции, наверно.

Вон Лодовико с вашею женой.

Входит Лодовико, Дездемона и свита.

Душой рад встрече, генерал.

И я.

Привет вам от сенаторов и дожа.

(Подает ему письмо.)

Почтительно целую их печать.

(Прикладывает к губам письмо, распечатывает и читает.)

С какими новостями, Лодовико?

Большое удовольствие и честь

На Кипре вас приветствовать.

Спасибо.

Как лейтенанта Кассио дела?

Он жив.

У лейтенанта с генералом

Большой разрыв. Надежда вся на вас.

Вы сблизите их.

Ты такого мненья?

Не слышу.

(читает)

"В исполненье привести

Немедленно".

Он к вам не обращался,

А погружен в приказ. Так между ним

И Кассио размолвка?

Да, к несчастью.

Я все б дала, чтоб вновь их помирить,

Такую к Кассио любовь питаю.

Огонь и сера!13

Что ты говоришь?

Ты что, в своем уме?

Какой сердитый!

Его расстроило письмо. Сенат

Велит ему в Венецию вернуться

И назначает Кассио на Кипр.

О, как я рада!

Рада?

Что, мой милый?

Я рад, что ты забыла всякий стыд.14

Забыла стыд. Отелло, милый?

Дьявол!

(Ударяет ее.)

Ничем не заслужила!

(Плачет.)

Генерал,

В Венеции откажутся поверить!

Уж это слишком! Надо попросить

У ней прощенья. Дездемона плачет.

О дьявол, дьявол! Если б земля

Давала плод от женских слез, то эти

Плодили б крокодилов. Сгинь, уйди!

(уходя)

Уйду, чтоб не сердить тебя.

Какая

Послушная! Верните, генерал,

Ее назад.

Сударыня!

Мой милый?

Ну вот она, распоряжайтесь ею.

Распоряжаться?

Да. Ведь вы просили

Вернуть ее назад. Ну вот. Она

Умеет уходить и возвращаться,

И уходить, и снова приходить,

И может плакать, сударь, может плакать.

Послушная, послушная жена. —

Малеванное, грубое притворство!

Лей слезы, лей. — Я прочитал приказ

О возвращенье. — Скройся. Будет надо,

Я позову. — Я к выезду готов

В любое время. — Говорят, исчезни!

Дездемона уходит.

Дела сдам Кассио. Ну, а теперь

Прошу откушать вас сегодня с нами.

Добро пожаловать, желанный гость,

На остров Кипр. — Козлы и обезьяны!

(Уходит.)

И это мавр, который восхищал

Сенат уравновешенностью духа,

Которого ни бури, ни труды,

Ни страсти, ни опасности не брали?

Он очень изменился.

Он здоров?

Он не в бреду?

Судить о нем не смею.

Он то, что есть. А если он не то,

Чем должен быть, пусть бог ему поможет

Стать тем, чем надо.

Бить свою жену!

Как это ни противно, я желал бы,

Чтоб это было худшим из всего.

Что, эта грубость у него в привычке

Или его так взволновал приказ?

Не спрашивайте. Мне не подобает

О том распространяться, что видал.

Успеете понаблюдать и сами.

Мне не придется много прибавлять.

Мне жаль, что в мавре так я ошибался.

Уходят.

Комната в замке.

Входят Отелло и Эмилия.

Вам не бросилось ничего в глаза?

Дурного ничего не замечала.

Вы Кассио видали вместе с ней?

Что ж тут такого? Все их разговоры

Я слышала до слова.

И они

Друг с другом не шептались?

Не шептались.

И вас за дверь не посылали?

Нет.

За веером, перчатками и маской?

Ни разу.

Удивительная вещь!

За честность Дездемоны, генерал,

Я душу прозакладывать готова.

А вам иначе думать — стыд и грех.

А если эти пакостные мысли

Вам нашептал какой-нибудь подлец,

Пусть ползает, проклятый, в наказанье

Навек в пыли, как искуситель-змей.

Уж если Дездемона не образчик

Правдивой, верной, любящей жены,

На свете браков нет, одна подделка.

Скажите ей, что я ее зову.

Эмилия уходит.

Святая простота! На то и сводня.

Расспрашивать ее — могила, гроб.

А не поверят — бухается наземь

И руки к небу. Знаем, знаем вас!

Входит Дездемона с Эмилией.

Ты звал меня?

Да. Подойди поближе.

Что ты желаешь?

Прямо посмотреть

В глаза тебе.

Что за причуда, право?

(Эмилии)

Теперь оставьте парочку, кума,

Заприте дверь и караульте выход.

Пройдет кто, кашлем подавайте знак.

Займитесь промыслом своим, хозяйка.

Эмилия уходит.

Взываю на коленях, объясни,

Что это значит? До меня доходит

Какой-то ураган в твоих словах,

Но не слова.

Кто ты?

Твоя супруга,

Тебе и долгу верная жена.

Попробуй подкрепить все это клятвой

И душу в тот же миг свою сгуби.

Решись поклясться, что не изменила.

Клянусь, и это знают небеса!

Они тебя изменницею знают.

Кому я изменяла? С кем? Когда?

Нет, Дездемона. Прочь! Прощай! Развейся!

Ужасный день! Ты плачешь? Отчего?

Скажи мне, я ли этих слез причина?

Ты, верно, думаешь, что мой отец

Виновен в том, что ты отозван с Кипра?

Все может быть, но ведь терплю и я.

Он также ведь и от меня отрекся.

Пускай я чем-то бога прогневил.

Над непокрытой головой моею

Он мог излить несчастье и позор,

По горло утопить меня в лишеньях,

Сгноить в бездействии. Средь этих мук,

Мне верится, в углу душевном где-то

Я б силы почерпнул все это снесть.

Иное дело быть живой мишенью

Насмешек, чтоб кругом смотрели все

И каждый тыкал пальцем. Но и это

Я вынес бы. И это. Без труда.

Но потерять сокровищницу сердца,

Куда сносил я все, чем был богат…

Но увидать, что отведен источник

Всего, чем был я жив, пока был жив…

Но знать, что стал он лужею, трясиной

Со скопищем кишмя кишащих жаб…

Терпенье, херувим светлейший рая,

Стань ада грозной фурией теперь!

Надеюсь, ты в меня, как прежде, веришь?

О да, как в мух на бойне в летний день,

Которые кладут яички в мясо!

Чарующая сорная трава,

Благоухающая так, что больно,

Зачем ты есть, зачем ты родилась?!

Скажи, в чем грех мой? Что я совершила?

Ты для того ль бела, как белый лист,

Чтоб вывести чернилами "блудница"?

Сказать, в чем грех твой, уличная тварь,

Сказать, отребье, что ты совершила?

Стыдом я щеки раскалю, как горн,

Когда отвечу. Выговорить тошно.

Нет сил. На небе зажимают нос,

И месяц закрывается, и ветер,

Целующий все вещи на земле,

Так он распутен, прячется от срама,

А ты не знаешь, шлюха без стыда,

Что совершила ты, что совершила?

Ты не имеешь права, видит бог,

Так обижать меня!

Так ты не шлюха?

Христом клянусь, что нет! Когда беречь

Себя от посторонних посягательств

Для мужа в непорочной чистоте

Не значит шлюхой быть, то я не шлюха.

Не шлюха?

Нет, пускай погибну я!

Не может быть.

Вступись, святое небо!

Ну, виноват. А я предполагал,

Что ты — дитя венецианских улиц

В супружестве с Отелло.

(Громким голосом.)

Ну, кума,

Привратница греха, входите, можно.

Входит Эмилия.

Вы угадали, речь о вас, о вас.

Довольно. Выпустите нас наружу.

Вот за молчанье вам и за труды.

(Уходит.)

Что он сказал? Сударыня, что с вами?

Что с вами, госпожа?

Я как во сне.

Что с господином?

С кем?

Что с господином?

Кто господин твой?

Тот же, что и ваш.

Нет у меня на свете господина.

Не спрашивай, Эмилия. Нет слов.

Не в силах говорить, не в силах плакать.

Нет слез, и нет ответа, кроме слез.

Застелишь свадебными простынями

Постель сегодня. Яго позови.

Какая перемена!

(Уходит.)

Заслужила!

Так мне и надо! Но за что, за что?

Что я себе позволила такого,

Чтоб так меня жестоко оскорблять?

Возвращаются Эмилия и Яго.

Вы звали, госпожа? Что тут случилось?

Сама не знаю. Взрослые с детьми

Должны быть ласковыми и простыми.

Он мог меня помягче пожурить:

В сравненье с ним ведь я еще ребенок.

Но суть-то в чем?

Ты б сам послушал. Мавр

Ругал ее последними словами.

И все сносить? Ты шлюха, говорит.

Скажи, я заслужила это имя?

Какое?

То, что ты сейчас слыхал

Из уст Эмилии. Я заслужила?

Ты шлюха, говорит. Карманный вор

Сожительницу так честить не станет.

За что ж он так?

Ума не приложу!

Но что не заслужила, это знаю.

Не плачьте. Что за новая напасть!

Затем ли бросила она знакомых,

Отца, родимый край и женихов,

Чтоб шлюхой угостили? Как не плакать!

Судьба, как видно.

Постыдился б он!

Откуда это?

Небесам известно.

Увидите, что эту клевету

Взвел на нее своей корысти ради

Какой-нибудь отъявленный подлец.

Увидите, что это подтвердится.

Хоть вешайте, на этом я стою.

Таких людей не водится на свете.

Куда хватила!

Если есть такой,

Прости ему господь.

Прости веревка,

И кости у чертей в зубах прости!

Еще жалеть! За что ее звать шлюхой?

Кто ходит к ней? Когда? Каким путем?

Клянусь, какой-то плут морочит мавра,

Какой-то баснословный негодяй!

Я выследила бы его, поймала,

Да всем дала бы в руки по хлысту,

Да погнала б по всей земле каналью

С восхода до заката.

Не ори!

Хлестать таких! Такой же ведь молодчик

Насчет меня свихнул тебе мозги,

Что будто бы гуляю я с Отелло.

Ступай-ка, дура!

Яго, научи,

Как мне вернуть расположенье мужа.

Поговори с ним. Светом дня клянусь,

Не знаю, как его я потеряла.

Я на коленях… Если хоть на шаг

Я отступила от любви к Отелло

Или заглядывалась на других

И если было, есть и будет время,

Что я смогу Отелло разлюбить,

Хотя б он брак со мной расторг и бросил,

Пусть я лишусь спасенья. Неприязнь —

Большое зло, но он своей враждою

Мне может жизнь разбить, а не любовь.

Мне тошно выговорить слово "шлюха",

И быть взаправду женщиной такой

Я б не могла за все богатства мира.

Оставьте, успокойтесь. Все пройдет.

Политика, заботы. Он не в духе,

Вот вам и попадает.

Дай-то бог!

Уж вы поверьте.

Труба за сценой.

Трубные сигналы!

Вам ужинать пора и приглашать

К столу венецианское посольство.

Ступайте к ним. Не плачьте. Все пройдет.

Дездемона и Эмилия уходят. Входит Родриго.

Ну что, Родриго?

Не видно, чтобы ты поступал со мной благородно.

Например?

Каждый день ты хитришь со мной и приносишь мне больше вреда, чем пользы. Довольно! Больше этого не будет. Кроме того, я еще не решил, прощу ли тебе все, что вытерпел из-за тебя до сих пор.

Выслушайте меня.

Я слишком долго слушал тебя! Твои слова несоединимы с делом.

Неправда, неправда.

Правда, и, к сожаленью, слишком горькая. Я разорился. За половину драгоценностей, которые я передал тебе для Дездемоны, можно было совратить монахиню. Ты говорил, что, принимая их, она подавала мне надежды. Но пока ничего не видно.

Прекрасно. Дальше.

Вот именно, что не дальше и не прекрасно. Дальше некуда, и это отвратительно. Я прихожу к заключению, что ты вымогатель.

Прекрасно.

Тебе сказано, что совсем это не прекрасно! Я пожалуюсь Дездемоне. Если она вернет мне драгоценности, я откажусь от своих притязаний и искуплю их раскаянием. Если нет, я сдеру с тебя полностью их стоимость.

Вы кончили?

Да. Все это будет исполнено.

Ага! Задело за живое! Вот это я понимаю! Теперь я о тебе буду лучшего мнения. Руку, Родриго! Ты сказал правду. Все правда, до последнего слова. И при всем том никто бы не мог постараться для тебя лучше, чем я.

Что-то не видно.

И опять твоя правда. Не видно. И ты прав, что не веришь мне. Но давай говорить прямо, Родриго. Если ты действительно то, чем показался мне сейчас, и у тебя есть сила, отчаянность и удаль, выкажи их сегодня ночью. Если в следующую Дездемона не будет твоя, можешь зарезать меня на улице или прикончить как тебе угодно.

Да, но что ты предлагаешь?

Чрезвычайным приказом из Венеции Кассио предложено сменить Отелло.

Это правда? Тогда, значит, Отелло и Дездемона уедут назад в Венецию?

Нет. Он едет в Мавританию, и увезет с собою Дездемону, если только не помешает какая-нибудь непредвиденность. Например, можно было бы вывести из употребления Кассио.

Что это значит?

Это значит, что его надо сделать неспособным занять место Отелло, разможив ему голову.

И ты это предлагаешь мне?

Да, если ты себе желаешь добра. Сегодня он ужинает с одной девчонкой, я тоже к ним пойду. Он еще не слыхал о своем повышении. Хочешь подстеречь его? Тогда я устрою, что он пойдет домой между двенадцатью и часом, а ты напади. Я буду поблизости и подоспею. С двумя ему не справиться. Что ты разинул рот? На улице я представлю тебе такие доводы в пользу его смерти, что ты сочтешь своим долгом убрать его. Я опаздываю на ужин. Идем.

Идем. Послушаю, что ты скажешь.

И ты согласишься, что я прав.

Уходят.

Другая комната в замке.

Входят Отелло, Лодовико, Дездемона, Эмилия и свита.

Пожалуйста, не надо провожать.

Позвольте, нет. Мне хорошо размяться.

Сударыня, спасибо за прием.

Спокойной ночи.

Вы наш гость желанный.

Итак, идем? О, Дездемона!

Да?

Тотчас ложись в постель. Я сейчас приду. Отпусти Эмилию. Слышишь, сделай это.

Хорошо, господин мой.

Отелло, Лодовико и свита уходят.

Ну, как дела? Он с виду стал добрей.

Он говорит, пройдет ко мне с прогулки,

Велел мне лечь и отпустить тебя.

И отпустить меня?

Так он желает.

Поэтому достань ночной наряд,

Простись со мной, Эмилия, и выйди.

Перечить нам теперь ему нельзя.

Он лучше б в жизни вам не попадался.

О, что ты! Нет, я так его люблю,

Что даже эти резкости, упрямство, —

Вот тут, пожалуйста, мне отстегни,

Спасибо! — для меня имеют прелесть.

Постель я застелила тем бельем,

Как вы просили.

Если бы случилось,

Что я из нас бы первой умерла,

Ты в эту простыню меня закутай,

Как в саван.

Перестаньте! Это вздор!

У матери моей была служанка

Варвара. Друг ее, гулявший с ней,

Был ветрогоном и Варвару бросил.

Была у ней излюбленная песнь,

Старинная, под стать ее страданью,

Про иву,15 с ней она и умерла.

Вот эта ива у меня сегодня

Весь вечер не идет из головы.

Вот словно сяду, подопрусь рукою,

И, как Варвара, затяну. — Скорей.

Достать ночное платье?

Нет, не надо.

Еще вот тут булавку отколи.

Неплох собою этот Лодовико.

Красавец!

Интересно говорит.

Я знаю одну даму в Венеции, которая босиком спаломничала бы в Палестину за одно прикосновенье его нижней губы.

(поет)

Несчастная крошка в слезах под кустом

Сидела одна у обрыва.

Затянемте ивушку, иву споем,

Ох, ива, зеленая ива.

У ног сиротинки плескался ручей.

Ох, ива, зеленая ива.

И камни смягчались от жалости к ней.

Ох, ива, зеленая ива.

Все это убери. И поскорей.

Сейчас придет он.

(Поет.)

Обидчика я…

Я что-то пропустила. Чу, стучат!

Нет, это ветер.

(поет)

Обиды его помяну я добром.

Ох, ива, зеленая ива.

Сама виновата, терплю поделом.

Ох, ива, зеленая ива.

Не плачь, говорит он, не порть красоты.

Ох, ива, зеленая ива.

Я к женщинам шляюсь, шатайся и ты.

Ох, ива, зеленая ива.

Ну хорошо, ступай. Спокойной ночи.

Не знаю, что-то чешутся глаза.

К слезам, наверно?

Что вы!

Есть поверье.

Мужчины, ах, мужчины, чудаки!

Скажи, Эмилия, ты допускаешь,

Что средь замужних женщин могут быть

Обманщицы такие?

Допускаю.

Могла бы ты в обмен на целый мир

Так поступить?

А вы б не поступили?

Как перед богом, я бы не могла!

Я тоже не могла бы перед богом.

Но где-нибудь в потемках — отчего ж!

Ты б изменила?

За такую плату?

За целый мир? Нешуточная вещь!

Огромный мир — не малость

За крошечную шалость.

Нет, неправда,

Ты б не могла.

Ей-богу бы, могла! Сама пала бы, сама поднялась. Конечно, я бы этого не сделала за какое-нибудь жалкое колечко, два-три куска батиста, платье там какое-нибудь, юбку, шляпку и тому подобный вздор. Но за целый мир! Какая из нас не захотела бы украсить мужа рогами и положить потом целый мир к его ногам! Ради этого я пошла бы в чистилище.

Проклятье мне, когда б могла я пасть

Хотя б за все сокровища вселенной!

Да вы сообразите, этот грех был бы частью вселенной, а вся она была бы вашей. В вашей воле было бы выдать это дело за что угодно другое.

Я думаю, таких изменниц нет.

Дюжины, и сколько хотите в придачу. Можете не беспокоиться, этого добра хватит.

Мне кажется, в грехопаденье жен

Мужья повинны. Значит, не усердны,

Или расходуются на других,

Или неосновательно ревнуют,

Или стесняют волю, или бьют,

Или распоряжаются приданным.

Мы не овечки, можем отплатить.

Да будет ведомо мужьям, что жены

Такого же устройства, как они,

И точно так же чувствуют и видят.

Что кисло или сладко для мужчин,

То и для женщин кисло или сладко.

Когда он нас меняет на других,

Что движет им? Погоня за запретным?

По-видимому. Жажда перемен?

Да, это тоже. Или слабоволье?

Конечно, да. А разве нет у нас

Потребности в запретном или новом?

И разве волей мы сильнее их?

Вот пусть и не корят нас нашим злом.

В своих грехах мы с них пример берем.

Спокойной ночи. Я другого взгляда.

Пускай корят, я исправляться рада.

Уходят.

АКТ V

Кипр. Улица.

Входят Яго и Родриго.

Стань за колонну. Он сейчас пройдет.

Вынь меч и действуй разом, без раздумья.

Не унывай. Я буду за углом.

Смелее. Все поставлено на карту.

Мы выиграем или пропадем.

Не уходи на случай неудачи.

Я буду рядом. Стань, где я сказал.

(Отходит в сторону.)

Влеченья нет убить его. А надо —

Так Яго убедил меня. Ну что ж,

На свете будет меньше человеком.

(Становится за колонну.)

Родриго я, как прыщик, расчесал.

Он распалился. Кто кого заколет?

Он Кассио, иль Кассио его,

Или друг друга оба? Все на пользу.

Останется Родриго жив — изволь

Обратно отдавать ему подарки

Для Дездемоны. Этому не быть.

А уцелеет Кассио — любуйся

Век на его счастливую звезду

И на свое уродство. Так не будет.

К тому же мавр расскажет как-нибудь,

Как я оклеветал его. Опасно.

Он должен умереть. Вот он идет.

Входит Кассио.

Его походка. Смерть тебе, бездельник!

(Бросается на Кассио.)

Действительно пришел бы мне конец,

Когда б на мне не этот прочный панцирь.

Каков, посмотрим, твой.

(Ранит Родриго.)

О, я убит!

Из засады выбегает Яго, наносит Кассио сзади удар в ногу и скрывается.

Я искалечен навсегда. Убийство!

Убийство!

(Падает.)

В глубине показывается Отелло.

Это Кассио кричит,

И Яго исполняет обещанье.

О, я подлец!

Да, ясно, это он.

Огня! Врача! На помощь!

Он, конечно!

Поборник чести, неподкупный друг,

Ты мне пример, суровый мститель Яго,

Как тверд в решеньях должен быть и я.

Лебедушка, любовник твой заколот.

Пора тебе за ним. Я не смягчусь

От вида твоего и все, тобою

Совершенное, твоею кровью смою.

(Уходит.)

Входят Лодовико и Грациано.

Неужто ни живой души кругом?

Ни караульщиков, ни пешеходов?

Сюда! Скорей!

Какая-то беда.

Ужасный крик.

На помощь!

Вы слыхали?

О негодяй!

По звуку голосов,

Здесь двое или трое. Без подмоги

Не подходите. Может быть, кричат,

Чтоб заманить нас в темноте в ловушку.

Как, никого? Я кровью истеку!

Слыхали?

Возвращается Яго с факелом.

Вот вооруженный кто-то,

С огнем, полураздетый.

Кто кричал?

Кто призывал на помощь? Где убийство?

Не знаем.

Вы не слышали?

Сюда!

Сюда! Во имя неба! Помогите!

В чем дело?

Кажется, я узнаю

Поручика Отелло.

Угадали.

Он молодец. Не струсит.

Кто кричал?

Откликнись!

Яго, это ты? Я гибну.

Ночной разбой какой-то! Помоги!

О боже! Лейтенант? А где злодеи?

Удрали?

Кажется, один из них

Лежит, не встанет.

Что за безобразье!

Где негодяи? Я им покажу!

(Лодовико и Грациано.)

А вы кто? Помогите.

Помогите!

Вот нападавший.

Подлый душегуб!

(Наносит Родриго удар кинжалом.)

Предатель Яго! Лютый пес смердящий!

Подкалывать прохожих в темноте!

А где другие? Город словно вымер.

Убили человека! Вы-то кто?

С благими умыслами или злыми?

Всмотритесь лучше.

Лодовико, вы?

Я.

Виноват. На Кассио напали

Грабители.

На Кассио?

Ну как?

Мне ногу раздробили.

Боже правый!

Огня! Рубашкою перевяжу.

Входит Бьянка.

Кто звал на помощь? Что тут происходит?

Вот потерпевший.

Кассио родной!

Мой Кассио! Мой Кассио родимый!

Заведомая уличная тварь.

У вас ни на кого нет подозрений?

Ни на кого.

Мне жалко, лейтенант,

Что застаю вас в этом положенье.

Я вас как раз разыскивал.

Никто

Не даст мне лоскутка для перевязки?

Достать носилки б и отнесть домой.

Он в обмороке! Кассио!

Уверен,

Это эта дрянь — сообщница убийц.

Хочу исследовать другое тело.

Огня сюда. Кто это предо мной?

Никак, согражданин мой и приятель

Родриго? Мыслимо ли? Это он!

Родриго из Венеции?

Он самый.

Вы знаете его?

Да.

Виноват.

Грацьяно? Как же! Что за близорукость!

В переполохе я вас не узнал.

Рад видеть вас.

Ну, Кассио, очнулись?

Носилки очень надо бы сюда.

Родриго? Неужели?

К сожаленью.

А вот носилки.

Вносят носилки.

Милые друзья,

Снесите кто-нибудь поосторожней

Домой его, а я приду с врачом.

(Бьянке.)

Сударыня, вам вредно волноваться.

Лежащий тут убитый, господа,

Был другом мне. — Что, Кассио, скажите,

Произошло меж вами?

Ничего.

Я человека этого не знаю.

(Бьянке)

Вы побледнели? — Унесите труп.

Вниманье, господа. — Бледнеть не надо.

Заметьте, как растеряна она.

Наверно, не с добра глаза таращит,

И скоро мы узнаем кое-что.

Виновность отражается во взгляде.

Дурная совесть говорит без слов.

Входит Эмилия.

Что тут случилось? Что случилось, Яго?

На Кассио напали в темноте

Родриго с кем-то. Все они бежали.

Он ранил Кассио, а сам убит.

Ах, бедный Кассио! Бедняк Родриго!

Смотри, вот плод распутства. Расспроси

У Кассио, где ужинал он нынче.

(Бьянке.)

Трепещите?

Он ужинал со мной,

Однако я не трепещу нисколько.

Он с вами был? Вас надо задержать.

Бессовестная шлюха!

Я не шлюха,

А женщина такая же, как вы.

А вы крикунья.

Этакая наглость!

Друзья, пойдемте лучше последим

За перевязкой Кассио.

(Бьянке.)

Пойдемте,

Потребуется показанья дать.

Эмилия, голубка, сбегай в замок,

Скажи им про ночной переполох.

(В сторону.)

Вперед! Сегодняшняя ночь, быть может,

Меня возвысит или уничтожит.

Уходят.

Спальня в замке.

Дездемона в постели. Горит свеча. Входит Отелло.

Таков мой долг. Таков мой долг. Стыжусь

Назвать пред вами, девственные звезды,

Ее вину. Стереть ее с лица земли.

Я крови проливать не стану

И кожи не коснусь, белей чем снег

И глаже алебастра. И, однако,

Она умрет, чтоб больше не грешить.

Задую свет. Сперва свечу задую,

Потом ее. Когда я погашу

Светильник и об этом пожалею,

Не горе — можно вновь его зажечь,

Когда ж я угашу тебя, сиянье

Живого чуда, редкость без цены,

На свете не найдется Прометея,

Чтоб вновь тебя зажечь, как ты была.

Должна увянуть сорванная роза.

Как ты свежа, пока ты на кусте!

(Целует Дездемону.)

О чистота дыханья! Пред тобою

Готово правосудье онеметь.

Еще, еще раз. Будь такой по смерти.

Я задушу тебя — и от любви

Сойду с ума. Последний раз, последний.

Так мы не целовались никогда.

Я плачу и казню, совсем как небо,

Которое карает, возлюбив.

Она проснулась.

Это ты, Отелло?

Да, Дездемона.

Ты не ляжешь спать?

Ты перед сном молилась, Дездемона?

Да, дорогой мой.

Если у тебя

Есть неотмоленное преступленье,

Молись скорей.

Что хочешь ты сказать?

Молись скорее. Я не помешаю.

Я рядом подожду. Избави бог

Убить тебя, души не подготовив.

Ты о моем убийстве говоришь?

Да, об убийстве.

Господи помилуй!

Аминь всем сердцем!

После этих слов,

Я верю, ты губить меня не станешь.

Гм!

Но ты меня пугаешь. Ты зловещ,

Когда вращаешь в бешенстве глазами,

И как я ни чиста перед тобой,

Мне страшно.

О грехах своих подумай.

Единственный мой грех — любовь к тебе.

За это ты умрешь.

Бесчеловечно

Отплачивать убийством за любовь!

Что ты кусаешь губы в исступленье?

Недобрый знак, но я его отнесть

К себе никак, никак не в состоянье.

Молчи!

Молчу. Но что произошло?

Ты подарила Кассио на память

Подарок мой, платок.

Неправда, нет.

Спроси у Кассио. Души спасеньем

Клянусь, что нет!

Опомнись! Берегись!

Не будь клятвопреступницею. Это

Твой смертный одр.

Увы, как всякий одр

Когда-нибудь.

Нет, ты умрешь сегодня.

Сейчас же исповедай все грехи.

Не отрицай их. Это не поможет.

Я знаю все. Хоть это свыше сил,

Но ты умрешь.

Тогда о сжалься, небо!

Аминь, скажу я.

Пожалей и ты.

Я в жизни пред тобой не провинилась

И к Кассио питала только то,

Что чувствовать нас заповеди учат.

Я видел сам платок в его руках.

Меня обман твой превращает в камень,

А эту искупительную смерть —

В закоренелой грешницы убийство.

Тогда он где-нибудь его нашел.

Платка ему я в жизни не давала.

Спроси, он подтвердит.

Он подтвердил.

Что он сказал?

Что был с тобой в сношенье.

Как! В незаконном?

Да.

Не может быть!

Он повторить не сможет.

Да. Не сможет.

Он смолк навек. Труд этот на себя

Взял честный Яго.

Оправдались страхи!

Я чувствовала! Кассио убит?

Ему б не помогло, когда бы жизней

В нем было больше, чем волос.

Беда!

Он ложно оклеветан, я погибла.

Распутница, как смеешь ты при мне

Рыдать о нем?

Сошли меня в изгнанье,

Но жить оставь!

Обманщица, умри!

Дай эту ночь прожить! Отсрочь на сутки!

Сопротивляться?!

Только полчаса!

Нет. Поздно. Решено.

Еще минуту!

Дай помолиться!

Поздно чересчур.

(Душит ее.)

(за сценой)

Впустите, генерал, меня! Впустите!

За дверью шум. Жива! Еще жива?

Я — изувер, но все же милосерден

И долго мучиться тебе не дам.

Так. Так.

(Закалывает ее.)

(за сценой)

Впустите, генерал, меня! Впустите!

Кто там?

(за сценой)

Словечко только, генерал!

Эмилия! Наверно, с сообщеньем

О смерти Кассио! Сейчас. Сейчас.

Теперь она не вздрогнет больше.

Прошелестело что-то. Тишина.

Теперь она недвижна, как могила.

Впустить ли мне Эмилию иль нет?

Мне кажется, опять пошевелилась.

Нет, показалось. Лучше не впускать.

Едва войдет, как обратится

К моей жене. Жене? Какой жене?

Нет больше у меня жены на свете.

Какой доселе небывалый час!

Как будто в мире страшное затменье,

Луны и солнца нет, земля во тьме

И все колеблется от потрясенья.16

(за сценой)

Пожалуйста, впустите, генерал!

Мне срочно сообщить вам что-то надо.

Эмилия. О ней я и забыл.

Сию минуту. Я задерну полог.

(Открывает дверь.)

Пожалуйста, войдите.

Входит Эмилия.

Генерал,

На улице убийство.

Быть не может!

Когда? Сейчас?

Недавно, генерал.

Влияние луны. Она, как видно,

Не в меру близко подошла к земле

И сводит всех с ума.

Венецианец

По имени Родриго, умерщвлен

Рукою Кассио.

Убит Родриго

И Кассио?

Нет, Кассьо не убит.

Он жив? Напрасное кровопролитье!

Убили неповинно, без вины!

Чей это крик?

Какой? Кричали разве?

О ужас! Это голос госпожи!

На помощь! Помогите! Помогите!

Скажите, Дездемона, что-нибудь!

Безвинно умираю.

Кто убийца?

Никто. Сама. Пускай мой муж меня

Не поминает лихом. Будь здорова.

(Умирает.)

Кто это сделал?

Это скрыто тьмой.

Вы слышали, никто, она сказала.

Да, госпожа сказала, что никто.

За эту ложь ее сожгут в геене.

Ее убийца я.

Тогда она

Тем больший ангел, чем ты больший дьявол.

Она развратничала и лгала.

Нет, сам ты лжешь и на нее клевещешь!

Она была коварна, как вода.

А ты безумен и горяч, как пламя.

Она была до святости верна.

Ее любовник Кассио. Ты можешь

Спросить у мужа. Разве я б посмел

Расправиться без важных оснований?

За это ада было б мало мне

И глубочайшей бездны бездн. Все это

Установил твой муж.

Мой муж?

Твой муж.

Сказал, что Дездемона изменяла?

Да, с Кассио. Не эта бы беда,

Так я б на целый мир из хризолита

Не променял ее.

Мой муж?

Ну да.

Он первый мне глаза открыл. Твой Яго

Высокой нравственности человек,

Враг мерзости.

Мой муж?

Какая польза

В несчетном повторенье? Да, твой муж.

Ах, подлость насмеялась над любовью!

Мой муж приписывал неверность ей?

Ты этих слов не понимаешь, что ли?

Ее проделки мне разоблачил

Твой муж и друг мой верный, верный Яго.

Ну, если сам ты на него не врешь,

Пускай его поганая душонка

Гниет века по полкрупинки в день.

Он страшный лжец! Она ценила слишком

Тебя, свое сокровище.

Ха-ха-ха!

Что ж, смейся и язви, любитель правды.

Ты так же мало понимаешь в ней,

Как оценить жены не в состоянье.

Помалкивайте.

Ты мне не грози!

Ты мне не в состоянье сделать больше,

Чем я уже и так переношу.

Глупец, болван! Бесчувственный, как камень!

Что мне твой меч? Хоть двадцать раз убей,

Я обличу тебя. Сюда! На помощь!

На помощь! Мавр убил свою жену!

Убийство! Люди добрые, убийство!

Входят Монтано, Грациано, Яго и другие.

В чем дело, генерал?

Ты подоспел

Удачно, Яго. Что ж ты позволяешь

Другим валить убийство на тебя?

В чем дело?

Яго, если ты мужчина,

То опровергни выдумки лжеца.

Он говорит, что ты его уверил

В измене Дездемоны. Это ложь.

Ты на такую подлость не способен.

Изобличи при всех клеветника.

Я то сказал, что думал, и не больше,

Чем он потом поверил.

Ты сказал,

Что Дездемона изменяет браку?

Сказал.

Так ты сказал сплошную ложь,

Заведомую ложь, как перед богом!

Она — и Кассио! Ты не шутя

Любовником к ней Кассио припутал?

Да, Кассио. Язык свой прикуси!

Не прикушу. Мой долг — сказать вам правду.

Не шутка это. Госпожа моя

Лежит убитая в своей постели.

Помилуй бог!

И твой навет виной.

Не стойте в изумленье. Это правда.

Чудовищная правда!

Страшный сон!

Какая подлость, низость! Неотступно

Все время мысль одна меня сверлит.

Я что-то вспоминаю, вспоминаю,

Так точно я и думала тогда.

Мне жить не хочется, такая подлость!

Ты очумела? Уходи домой!

Вступитесь, господа! Бывало, мужа

Я слушалась, но больше не должна.

Я все скажу. Домой, быть может, Яго,

Я больше никогда не попаду.

О! О! О! О!

(Падает на постель.)

Кричи, катайся, падай.

Ты умертвил честнейшую из всех,

Кого знал мир.

(поднимаясь)

Она была распутна. —

Вы это, дядя? Я вас не узнал.

Вот мертвая племянница пред вами.

Я задушил ее. Я знаю сам,

Как это страшно и невероятно.

Бедняжка Дездемона! Хорошо,

Что умер твой отец. Твой выход замуж

Свел в гроб его. И если б он был жив,

Он перед этим зрелищем от горя

Наговорил таких бы богохульств,

Что умер бы, забытый провиденьем.

Смертельная тоска. Нельзя глядеть.

Но Яго выяснил. Она без счету

Распутничала с Кассьо. Лейтенант

Признался сам. Я знак ее вниманья

Видал в его руках. Тот самый знак,

Который я ей подарил на свадьбу,

Платок отца, дар матери моей.

О силы неба!

Замолчи, ты слышишь?

Не замолчу! Скажу все до конца.

Пусть речь моя шумит, как вольный ветер.

Теперь уже ни человек, ни зверь,

Ничто, ничто меня не остановит!

Опомнись! Уходи!

Я не уйду!

Яго пытается заколоть Эмилию.

Позор! С мечом на женщину бросаться!

Пустоголовый мавр, я на полу

Нашла платок и показала Яго.

Он все просил меня его украсть,

Вот я и отдала ему находку.

Бесстыжая, молчи!

А ты решил,

Что у него платок от Дездемоны?

Ошибся. Я нашла его, а Яго взял.

Ты лжешь, мерзавка!

Нет, не лгу, неправда.

Все это так и было, господа.

Ах, черт слепой! Но что и было делать

С такой женой такому дураку?

Как терпит небо? Нет громов в запасе?

Какой неописуемый злодей!

Отелло пытается заколоть Яго, но Монтано обезоруживает его. Яго убивает Эмилию и убегает.

Упала. Он убил свою жену!

Кончаюсь… С госпожою положите…

Убил и в суматохе убежал.

Невиданный подлец! Вооружитесь

Мечом, который я у мавра взял,

И охраняйте выход. Не пускайте

Его за дверь, хотя б пришлось убить,

Я брошусь за разбойником в погоню.

Уходят все, кроме Отелло и Эмилии.

Я присмирел. Любой молокосос

Теперь меня обезоружить может.

Но можно ль честь блюсти без правоты?

Не стало правды, пусть и все уходит.

Вот почему ты пела, госпожа!

Я тоже кончусь с лебединой песнью

Я тоже иву-ивушку спою.

Она была чиста, кровавый мавр.

Она тебя любила, мавр жестокий.

Душой клянусь, я правду говорю

И с этим умираю, умираю.

(Умирает.)

Был в комнате другой в запасе меч.

Он закален в ручье, как лед, холодном.17

Вот он. Пустите, дядя. Я пройду.

(за сценой)

И не пытайся. Дорого заплатишь.

Ты без оружия и покорись.

Тогда войдите, я скажу вам что-то.

А то и безоружный я прорвусь.

Входит Грациано.

Ну, что ты скажешь?

Я не безоружен.

Вы видите, вот меч, из всех мечей,

Бывавших у солдата, наилучший.

Бывало, я прокладывал им путь

Сквозь лес препятствий пострашнее ваших.

Но что же я хвалюсь? Теперь не то.

Кто управляет собственной судьбою?

Я не опасен, хоть вооружен.

Все пройдено, я у конечной цели.

Зачем вы в страхе пятитесь назад?

Тростинкой преградите путь Отелло,

И он свернет. Куда ему идти?

О девочка с несчастною звездою!

Ты сделалась белее полотна.

Когда-нибудь, когда нас в день расплаты

Введут на суд, один лишь этот взгляд

Меня низринет с неба в дым и пламя.

Похолодела. Холодна как лед.

Как чистота сама. Убийца низкий!

Плетьми гоните, бесы, прочь меня

От этого небесного виденья!

Купайте в безднах жидкого огня!

О горе! Дездемона! Дездемона!

Мертва! О! О! О! О!

Входят Лодовико и другие. Кассио вносят на носилках, вводят арестованного Яго.

Где этот пылкий бедный человек?

Который был Отелло? Я пред вами.

А где ехидна эта? Подвести

Сюда злодея.

Я копыт не вижу.18

Наверно, сказки. Если это черт,

Убить его мечом мне не удастся.

(Ранит Яго.)

Взять у него оружье.

Я в крови,

Но жив еще.

Об этом не жалею.

Живи в мученьях. Счастье умереть.

Такой когда-то доблестный Отелло,

Который стал игрушкой подлеца,

Как мне назвать тебя?

Как вам угодно.

Убийцей честным… Я не в гневе мстил,

А жертву чести приносил, как думал.

Я знаю. Этот изверг все сказал.

Вы также Кассио убить хотели?

Да.

К чему я повода не подавал.

Простите. Вижу, как я ошибался.

А этому исчадью сатаны

Нельзя ль задать вопрос, с какой он целью

Моей душой и телом овладел?

Все сказано. Я отвечать не стану

И не открою рта.

И для молитв

В последний час?

Мы пыткой рот откроем.

Вот именно.

Узнайте, генерал,

Подробности. В кармане у Родриго

Нашли письмо от Яго. Совершить

Убийство Кассьо должен был Родриго

По наущенью Яго.

Негодяй!

Немыслимый!

А вот письмо другое.

Его писал Родриго. В нем отказ

От покушенья и других проделок,

Внушенных Яго. Данное письмо

Осталось неотосланным. Мошенник

Уговорил Родриго.

Демон зла!

Скажите, Кассио, как очутился

У вас в руках платок моей жены?

Платок нашел я у себя в квартире,

А, как признался Яго, он ко мне

Платок подбросил с тем, чтоб он попался

Потом к вам на глаза.

О я глупец!

О я глупец!

В своем письме Родриго

Пеняет Яго, для чего в ту ночь

Он к ссоре подстрекал его со мною, —

За что я и уволен. А сейчас

Лежавший долго замертво Родриго

Очнулся и пред смертью показал,

Что Яго же его и уничтожил.

Навел на грех, а после заколол.

Оставьте этот дом, Отелло, с нами

Пойдемте. Знайте, вы отрешены

От должности. Правителем на Кипре

Назначен Кассио. Что до раба

До этого, он будет предан казни,

Какую только можно изобресть,

Чтоб долго мучить и убить не скоро.

Вас нам придется взять под караул

На весь тот срок, пока мы не доложим

О вашем преступлении в сенат.

Пойдемте. Выведите заключенных.

Сперва позвольте слово или два,

Потом пойдем. Я оказал услуги

Венеции. Но это знают все.

Речь не о том, я вот с какою просьбой:

Когда вы будете писать в сенат

Об этих бедах, не изображайте

Меня не тем, что есть. Не надо класть

Густых теней, смягчать не надо красок.

Вы скажите, что этот человек

Любил без меры и благоразумья,

Был не легко ревнив, но в буре чувств

Впал в бешенство. Что был он, как дикарь,

Который поднял собственной рукою

И выбросил жемчужину, ценней,

Чем край его. Что, в жизни слез не ведав,

Он льет их, как целебную смолу

Роняют аравийские деревья.

Прибавьте к сказанному: как-то раз

В Алеппо турок бил венецианца

И поносил сенат. Я подошел,

За горло взял обрезанца-собаку

И заколол. Вот так.

(Закалывается.)

Всему конец.

Я потрясен!

С прощальным поцелуем

Я отнял жизнь твою и сам умру,

Пав с поцелуем к твоему одру.

(Падает на постель и умирает.)

Я опасался этого, но думал,

Что он разоружен. Он был во всем

Большой души.

(Яго)

Спартанская собака,19

Что буря, мор и голод пред тобой?

Взгляни на страшный груз постели этой.

Твоя работа. Силы нет смотреть!

Укройте их. Займите дом, Грацьяно.

Вступите во владенье всем добром,

Оставшимся от мавра. Вы наследник.

(Кассио)

Вам, господин правитель, отдаю

Судить злодея. Выберите кару,

Назначьте день и совершите казнь.

А я про эту горькую утрату

С тяжелым сердцем доложу сенату.

Уходят.

"ОТЕЛЛО"

Трагедия "Отелло, венецианский мавр" была впервые представлена 6 октября 1604 года в честь Иакова I, незадолго перед тем торжественно вступившего в Лондон. Так как пьесы Шекспира долго не залеживались, надо думать, что трагедия была написана в том же году.

Источником ее послужила Шекспиру новелла Джиральди Чинтио "Венецианский Мавр" из его сборника "Hecatommithi" или "Сто рассказов" (1566), — 7-я новелла третьей декады. Здесь, однако, возникает трудность. Довольно сомнительно, чтобы Шекспир настолько свободно итальянским языком, что мог читать на нем достаточно сложный и обширный текст. Между тем эта новелла Чинтио была переведена на английский язык лишь в XVIII веке, и в шекспировскую эпоху мы не находим ни одной ее переработки ни в драматической, ни в повествовательной форме. Правда, в 1583-1584 годах был издан французский перевод сборника Чинтио; однако неизвестно, мог ли Шекспир читать свободно и на этом языке. Кроме того, указывалось, что в тексте "Отелло" встречаются некоторые подробности, касающиеся топографии и административного управления Венеции (см. особенно I, 1, строки 159 и 183), которые не встречаются у Чинтио и о которых Шекспиру, никогда не бывавшему в Венеции, было неоткуда узнать. На этом основании возникло даже предположение, что прямым источником Шекспира явилась не сама новелла Чинтио, а несохранившаяся восходившая к ней английская пьеса, автор которой, будучи знаком с венецианской жизнью, включил в нее и упомянутые подробности. Отсюда якобы и почерпнул их вместе с некоторыми именами (у Чинтио ни один персонаж, кроме Дездемоны, не носит личного имени, не исключая Отелло) и, может быть, кое-какими сюжетными деталями, расходящимися с Чинтио.

Такое предположение само по себе вполне возможно, если принять во внимание, с каким увлечением елизаветинские драматурги обрабатывали сюжеты итальянских новелл, а также какое огромное количество пьес того времени не дошло до нас и лишь случайно известно нам по названиям. Однако ему противоречит чрезвычайная близость трагедии Шекспира к новелле Чинтио в отношении не только фабулы, но и характеров всех главных персонажей, делающая допущение посредствующего звена маловероятным. Поэтому мы скорее должны предположить, что Шекспир познакомился с новеллой Чинтио каким-нибудь неизвестным нам образом, подобно тому как он познакомился и с рассказом о Гамлете, содержащимся в "Трагических историях" Бельфоре, — например, из подробного пересказа ее какого-нибудь приятеля, читавшего эту новеллу в подлиннике, или из рукописного перевода ее, оставшегося почему-либо ненапечатанным. Что касается "венецианских подробностей", — кстати сказать, не столь уж многочисленных и сложных, — то Шекспир мог узнать их от какого-нибудь путешественника или из какой-нибудь книги вроде переведенного на английский язык описания Венеции Контарини (изд. в Лондоне в 1599 г.).

Познакомимся теперь с содержанием новеллы Чинтио. Мы воспроизводим в точности некоторые более важные и характерные места ее и выражения, приводя их в кавычках.

"Жил некогда в Венеции весьма храбрый Мавр, которого за его личные достоинства, а также по причине большого ума и находчивости, проявленных им в военных делах, синьория этой республики чрезвычайно ценила… Случилось так, что одна добродетельная девушка удивительной красоты, по имени Диздемона, не в силу женской чувственности, а восхищенная доблестью Мавра, полюбила его". Мавр также полюбил ее, и, хотя родители девушки очень желали выдать ее за другого, она все же вышла замуж за него. Некоторое время они жили так счастливо, что ни разу между ними не было размолвки. Но случилось так, что синьория решила послать Мавра на Кипр, назначив его военачальником гарнизона, который она там держала. Мавр был доволен оказанной ему честью, которая выпадала обычно лишь на долю людей, отличавшихся "благородным происхождением, храбростью и исключительными заслугами". Его тревожила только мысль о том, как отнесется Диздемона к трудному их переезду. Узнав об этом, Диздемона стала заверять его в готовности всюду за ним последовать, "даже если бы пришлось в рубашке идти через огонь", и прибавила: "А если тут встретятся опасности и затруднения, я готова разделить их с вами и сочла бы, что вы мало меня любите, если хотите меня оставить в Венеции или если подумали, что я предпочту сама остаться здесь в безопасности, вместо того чтобы разделить опасности с вами". Мавр был счастлив услышать это, и вскоре они уехали на Кипр.

В отряде Мавра был некий Прапорщик, человек приятнейшей наружности, но самой порочной натуры, какая только может быть на свете. Мавр очень любил его, не подозревая о его низости, потому что он "красивыми и громкими словами так прикрывал свою низость, что казался подобием Гектора или Ахилла". Прапорщик этот взял собой на Кипр жену, красивую и честную женщину, которую жена Мавра настолько полюбила, что проводила с ней большую часть времени. Был в отряде Мавра еще некий Капитан, которого Мавр очень ценил, вследствие чего и Диздемона проявляла к нему большое расположение, что было весьма приятно Мавру.

Порочный Прапорщик влюбился в Диздемону и пытался заговорить с ней о своем чувстве, но она делала вид, что не понимает его намеков. Тогда Прапорщик вообразил, что причина этого в ее благосклонности к Капитану, и захотел не только устранить соперника, но и отомстить ей самой за равнодушие. Он стал придумывать способ, как убив Капитана, отнять возможность наслаждаться любовью Диздемоны не только у этого последнего, но и у Мавра.

Он задумал обвинить ее перед Мавром в супружеской измене, но зная открытый характер Мавра, его доверие к жене и дружбу к Капитану, побоялся сделать это прямо и решил ждать подходящего случая. "Вскоре после этого случилось, что Мавр разжаловал Капитана что тот, напившись, обнажил меч и ранил солдата, стоявшего на страже". Диздемона стала усиленно ходатайствовать перед мужем за Капитана. Этим и решил воспользоваться Прапорщик, осторожно намекнув Мавру на то, что у Диздемоны есть особая причина хлопотать за Капитана. Мавр не понял намека, но все же стал что-то подозревать. После новых просьб Диздемоны он решил заставить Прапорщика высказаться до конца. Тот "сначала сделал вид, что не хочет говорить Мавру ничего неприятного, но затем, словно уступая его просьбам, сказал: — Я не могу уклониться от ответа, но меня крайне мучит, что я вынужден говорить о том, что для вас тягостнее всего". И он обвинил Диздемону в тайной любви к Капитану, особенно будто бы возросшей после того, как ей "стала противна чернота мужа". Мавр в бешенстве набросился на Прапорщика, который стал жаловаться на то, что его правдивость оказалась так плохо оценена: "Сам Капитан говорил мне об этом как человек, которому его счастье кажется неполным, если он не поделится им". И он добавил: "Если бы я не боялся вашего гнева, я убил бы его, но если рассказ о том, что должно бы быть для вас важнее доставляет мне такую незаслуженную награду, то уж лучше я помолчу, чем стану навлекать на себя вашу немилость".

Мавр потребовал решительных доказательств, в противном случае угрожая убить Прапорщика. Тогда тот задумал воспользоваться платком с мавританским узором, который Мавр, очень ценивший его, подарил жене. Он подучил свою трехлетнюю дочь, которую Диздемона очень любила, стащить у нее платок, который затем Прапорщик подбросил Капитану. Тот, узнав платок и недоумевая, каким образом он попал к нему, выбрал минуту, когда Мавр отлучился, чтобы пойти к Диздемоне и отдать ей платок; но неожиданное возвращение Мавра помешало ему сделать это.

Мавр поручил Прапорщику выведать всю правду у Капитана, устроив так, чтобы Мавр, спрятавшись, мог видеть, как они разговаривают. Прапорщик стал беседовать с Капитаном о разных посторонних вещах, оживленно жестикулируя, хохоча и всячески выражая изумление; а когда Капитан ушел, он сообщил Мавру, что Капитан подробно ему рассказывал о своих любовных свиданиях с Диздемоной, которая при последней встрече будто бы подарила ему платок. Когда Мавр спросил у нее, где платок, она побоялась сказать ему о пропаже и стала уверять, что, должно быть, куда-то его засунула.

После этого Мавр решил убить Диздемону, а вместе с ней и Капитана и стал обдумывать, как бы совершить это безнаказанно. Диздемона заметила, что он стал сумрачен, что обращение его с ней изменилось, и стала допытываться о причине, но он отделывался разными отговорками. Диздемона горько жаловалась жене Прапорщика: "Не знаю, что и подумать о Мавре; он всегда был полон любви ко мне, но в последнее время стал совсем другим человеком", и попросила ее разузнать у мужа, что, собственно, произошло. Та узнала от Прапорщика о намерении Мавра убить Диздемону, но не решилась открыть ей это.

Между тем Мавр стал требовать у Прапорщика новых доказательств. Случай помог Прапорщику. В доме Капитана жила женщина, умевшая превосходно вышивать. Увидев платок Диздемоны, она захотела снять с него узор. Прапорщик заметил, что, занимаясь вышиванием, она садится у самого окна, так что с улицы видно, что она делает. Он привел туда Мавра и указал ему на платок. Тогда Мавр окончательно решил умертвить Диздемону, а также и Капитана и стал уговаривать Прапорщика убить последнего. Тот сначала отказывался, ссылаясь на осторожность и храбрость Капитана, но затем согласился. Однажды вечером, когда Капитан выходил из дома одной куртизанки, у которой он часто бывал, Прапорщик напал на него неузнанный и сильно ранил, в ногу. Когда на крик раненого сбежались люди, Прапорщик вернулся и стал "проявлять такое сочувствие Капитану, как если бы тот был его родным братом". После этого, решив, что нанесенная им рана смертельна, он удалился.

Чтобы убить Диздемону и при этом избежать наказания, Прапорщик предложил Мавру такой план: наполнить чулок песком и бить им ее, пока она не умрет, — ибо такие удары не оставляют на теле следов; а потом, так как дом, где они жили, был очень ветхий, обрушить на ее тело потолок — и все подумают, что произошел несчастный случай. Мавр так и сделал, причем убивал Диздемону не он сам, а по его приказанию Прапорщик. Ни у кого не возникло никаких подозрений.

Однако после смерти жены, которую он очень любил, Мавр затосковал. Он возненавидел Прапорщика и удалил его из своего отряда. Тот, замыслив отомстить Мавру, разыскал Капитана, который, хоть и потерял ногу, но к этому времени оправился, и предложил, если он поедет с ним в Венецию, открыть ему там, кто виновник его увечья. В Венеции Прапорщик рассказал, как и почему произошло убийство Диздемоны и ранение Капитана, обвинив во всем одного Мавра и умолчав о своем соучастии. Мавра призвали на суд, но, несмотря на пытки, он мужественно все отрицал, и его отпустили, присудив лишь к пожизненному изгнанию, где его вскоре затем убили родственники Диздемоны. Что касается Прапорщика, то он вернулся на Кипр, но там, "верный своему нраву", обвинил одного приятеля в том, что тот замыслил убийство своего врага. Обвиненный был подвергнут пытке, но так как он все отрицал, то в свою очередь подвергли пытке и Прапорщика, который при этом был так изувечен, что, вернувшись домой, вскоре умер жалкой смертью."

"Так бог отомстил за невинность Диздемоны. А все то, что произошло, жена Прапорщика, которая все это знала, рассказала после его смерти так, как я здесь изложил".

Самое беглое сравнение этой новеллы с трагедией Шекспира показывает, что Шекспир не только сохранил весь ход развития основного драматического действия, но и точно воспроизвел огромное количество отдельных моментов и эпизодов, иногда даже весьма второстепенных имеющих не столько конструктивное, сколько чисто живописное значение. Наконец, хотя характеры главных персонажей — Отелло, Дездемоны, Яго, Кассио — разработаны Шекспиром очень самостоятельно, он и здесь прежде всего развил основные данные, содержавшиеся уже в новелле. Особенно показательны места, взятые в нашем пересказе в кавычки.

Но вместе с тем чрезвычайно многое изменено Шекспиром или целиком им создано. Именно в данной пьесе особенно наглядным и интересным образом выступает творческий момент в использования Шекспиром его источника. Основная линия его работы здесь — это стремление к конденсации в психологической разработке действия, достигаемой не путем упрощения и обеднения сюжета, а напротив — посредством внутреннего обогащения и углубления его. Но делается это Шекспиром не для того лишь, чтобы придать сюжету драматически удобную форму, но в первую очередь — ради углубления и даже коренной перестройки идейного содержания.

Но прежде, чем перейти к детальному сопоставлению трактовки отдельных моментов в новелле и в трагедии, следует уяснить стилевую установку итальянского новеллиста.

XVI век — это эпоха высшего расцвета гуманистических идей. Но вместе с тем это эпоха раскрытия трагического несоответствия между грандиозностью идеалов ренессансного гуманизма и возможностью их осуществления в конкретных исторических условиях. Уже первые результаты буржуазного прогресса и, одновременно с этим, усиление феодально-исторической реакции привели к крушению мечты о свободе человеческой личности от гнета всех стесняющих ее уз и предрассудков.

Но дело было не только в несовместимости идеалов гуманизма Ренессанса с реальными условиями эпохи, но и в том, что чаяния гуманистов оказались неосуществимыми ни на каком этапе развития классового общества.

Личность в понимании ренессансного гуманизма есть нечто абсолютно единое и цельное, лишенное сложности и развития, точка приложения действующих в ней и через нее сил, практическое единство образующих ее чувств, мыслей, влечений. Такая личность подобна геометрической точке, твердому атому старой, демокритовской физики. Таково восприятие личности у Боккаччо, Петрарки (несмотря на наличие осознанных им внутренних противоречий), Клемана Маро, Ронсара, Ариосто, Спенсера, Марло в самом начале его пути.

Соответствующим образом строится и представление о человеческом обществе, которое мыслится как свободный союз полноценных, жизнерадостных личностей. Таков, например, кружок рассказчиков "Декамерона" Боккаччо, а также и "Гептамерона" Маргариты Наваррской, такова Телемская обитель у Рабле. В такие ассоциации входят лишь "аристократы духа" — понятие, усиленно развиваемое ренессансным гуманизмом, в противовес феодально-средневековому понятию наследственного, родового аристократизма. Вопрос об охвате всего человечества, о создании государства обычно еще не ставится. В этих кружках нет структуры и нет развития, руководства и управления, ибо в них господствует дух абсолютной свободы и в то же время нет противоречивых интересов. Противоречия, раздоры, зло мыслятся как случайная и преходящая порча, отрава, занесенная со стороны.

В основе такого мироощущения лежит идея природы, как всегда только доброй силы (Физис Рабле, противопоставляемый им Антифизии, т. е. всему ложному и извращенному, злому), вера в доброту человеческой природы. Вспомним рассуждение Рабле о том, что все естественные влечения человека законны и что, если только их не насиловать, они приведут лишь к действиям разумным и моральным. Ренессансные гуманисты, настроенные идиллически, верили, что достаточно красноречивого увещевания или горячего призыва, чтобы побудить людей "отбросить эгоизм и начать помогать друг другу" — и тогда жизнь сразу станет прекрасной и счастливой. Такое утопически реформированное общество мы не раз встречаем в комедиях Шекспира его раннего (но не второго!) периода. Вспомним V акт "Венецианского купца", где все "благородные" и "великодушные" персонажи пьесы, собравшись вместе в загородном доме Порции, наслаждаются благоуханной лунной ночью, внимая "музыке небесных сфер", недоступной "черным душам", вроде Шейлока, или блаженную жизнь, какую ведут в Арденнском лесу изгнанники в "Как вам это понравится" (см. особенно сцену II, 1), или, в известном смысле, беспечно и безобидно веселящуюся компанию (сэр Тоби Белч, Мария и др.) в "Двенадцатой ночи".

Этому ренессансному гуманизму "истина" представляется как некий вполне достижимый абсолют, для овладения которым требуется лишь добрая воля, энергия и удача ("фортуна").

Этот мир "Декамерона" и юношеских поэм-романов Боккаччо, мир Лоренцо Великолепного и Полициано, Ариосто, Клемана Маро и Бонавентуры Деперье ("Веселые забавы"), первых двух книг Рабле, поэм Эдмунда Спенсера, лирических комедий и ранних трагедий (как, например, "Ромео и Джульетта") Шекспира, — если можно так выразиться, планиметричен. Он не совсем плоский и имеет свои выступы и возвышения, как барельеф, но, по существу, лишен третьего измерения — глубины. В этом мире для достижения истины или счастья надо только долго и энергично плыть в верно найденном направлении, как доплыли Колумб или Васко да Гама до желанной гавани. Этот мир Ренессанса безбрежен и, следовательно, бесконечен во всех направлениях. Такой безбрежности, однако, было достаточно для возникновения чувства неисчерпаемости жизни и бытия, идеи неиссякаемой "фортуны" — идеи, столь характерной для авантюрного периода буржуазного общества. Это чувство питалось великими открытиями эпохи и смелой ликвидацией средневековых догм, производимой рациональным путем, логически, в свете показаний человеческих чувств и разума. Это ренессансно-гуманистическое мироощущение в своей прекрасной наивности было насквозь оптимистично и, можно сказать, идиллично. Оно притом было индивидуалистично и эгоцентрично в своем упоении жизнью и ее раскрывающимися для личности беспредельными возможностями.

Однако, провозгласив освобождение человеческой личности, такое мировоззрение оказалось неспособным решить практически вопрос о формах организации общества и государства, где идеал свободы мог быть реализован. При первом столкновении с действительностью — с силами феодально-католической реакции и с практикой первоначального накопления — его прекрасные иллюзии рухнули. Это должно было привести отнюдь не к капитуляции гуманизма вообще, а лишь к перевооружению его для дальнейшей, более суровой борьбы, к преодолению ренессансного "прекраснодушия", к выработке более глубокого (чем раннеренессансное) гуманистического мировоззрения, а именно — расширенного и более критического понимания человеческой личной человеческих отношений. И эти последние и человеческая личность начинают теперь раскрываться в их сложности, противоречивости и развитии.

Важнейшей вехой здесь является учение Монтеня о человеческом "я", которое едино, но не единообразно, которое полно противоречий беспрерывно изменяется, приспособляясь к окружающим условиям и приспособляя их к себе, способно к бесконечному развитию. Стоящее в тесной связи с этим монтеневское que sais-je? (что я знаю?) — не капитуляция разума, а признание того, что истина, благо и счастье не окостеневшие формулы, а путь, искание и борьба.

Аналогичное изменение происходит и во взглядах на человеческое общество, иначе говоря, на государство. Последнее понимается теперь как сочетание противоположностей, лежащих в разных плоскостях, как сложная, беспрерывно развивающаяся конструкция, как единство разнородных и частью противоречивых сил, в котором общее благо осуществляется посредством гармонической координации частей и подчинения частных интересов потребностям целого.

Так же, наконец, представляется теперь и мир, взятый в целом, этот "макрокосм", сложный и многопланный. Сокращенным подобием его является государство (сравнение, нередкое у Шекспира: см., например речь Улисса в "Троиле и Крессиде", I, 3), а еще более сокращенным — человеческое "я", этот "микрокосм" (как говорит Лир, "малый мир, именуемый человеком", IV, 6, 137). Такой мир, такое государство и такая личность способны не только к росту или изменению, но и к трансформации (см., в отличие от "вырастающих" Джульетты или Ромео, трансформации, происходящие с Гамлетом, Лиром, Эдгаром, Макбетом, Кориоланом, Клеопатрой). Мир (как общество, так и человек) приобретает глубину, становится стереометричным: это вечно меняющееся, многопланное, по существу, бездонное целое.

Это новое восприятие мира и человека, преодолевающее ренессансную упрощенность и прекраснодушный догматизм, могло получить двоякого рода направленность в зависимости от того, кем оно использовалось — прогрессивными силами (в частности, гуманизмом) или реакцией.

В эту эпоху систематических усилий церкви поставить все достижения светской мысли на службу своим собственным интересам реакция не преминула, конечно, использовать эту новую концепцию и человека в своих целях. Прежде всего, идея "однопланности" истины была здесь подменена учением о "множественности" ее. Старая дуалистическая доктрина (добро и зло, вера и знание, земная жизнь и небесная, realio и realiora) оказалась превосходной подготовкой и как бы частным случаем утверждаемого теперь плюрализма. Получалось, что "истин" (или, соответственно, норм, ценностей, критериев) могло быть и более, чем две, например: 1) мир практических интересов; 2) мир идеальных сублимированных чувств (в литературе — позднерыцарские и пасторальные романы); 3) мир опытной науки; 4) мир рациональной философии; 5) мир религии.

Такой плюрализм (или дуализм) бывал и у людей Возрождения: вспомним душевную борьбу у Петрарки или рецидивы религиозно-аскетических настроений у Боккаччо. Но ими это переживалось как тяжелый внутренний конфликт, требующий разрешения. В позднем Ренессансе, к концу XVI века, такая двойственность переживается спокойнее, и объективный смысл ее — в размежевании критериев (норм, ценностей) духовных и материальных, истины религиозной и истины, даваемой рациональным и эмпирическим знанием, в целях обеспечения второй из них полной автономности и, следовательно, возможности свободного развития (Бэкон, Шаррон и т. д.)

Теперь же мы имеем совсем другую концепцию. Две или даже несколько противоречивых истин вызывают у человека чувство трагической расщепленности сознания, полной душевной растерянности. От раскрывшихся глубин мира и человеческой психики, от ощущения их бездонности человека охватывало головокружение; он испытывал настоятельную потребность в том, чтобы свести все это к единству, но сам, собственными силами не в состоянии был это сделать. Все недостоверно, все превращается в хаос. И тут является услужливый духовник, берущий растерявшегося человека за руку и выводящий его из лабиринта. Истин много, но все они условны и относительны. Настоящая же, абсолютная истина только одна — истина религиозная, по отношению к которой все остальные "истины" занимают служебное положение. Жизнь и все связанное с ней "есть сон" — не совершеннейшая иллюзия, но относительная, не полная реальность, которую можно и должно принимать ради практических надобностей, даже ради наслаждения, но которую надо всегда быть готовым отклонить, отодвинуть на задний план ради единственной "подлинной" истины религиозного откровения. Отсюда возникающее во второй половине XVI века знаменитое учение иезуитов о "двух истинах", нашедшее такое интересное полемическое отражение в шекспировском "Макбете"20. Но подобную же доктрину можно найти и у протестантов — у некоторых представителей "метафизической" школы и особенно у доктора Брауна, учившего о существовании "высшей" религиозной истины, господствующей над истиной "низшей", земной. Все это не исключало струи гедонизма, но с отмеченным уже выше оттенком. На этой почве вырастает искусство "классического барокко", широко использующее все вышеописанные приемы этого стиля. Искусству этому чрезвычайно свойственны мистическая эротика, манящий ужас наслаждения, чувство "греховности" человека ("Севильский озорник" Тирсо де Молины, лирика испанских мистиков, драмы ужасов и сладострастия Уэбстера и Форда и т. п.).

С другой стороны, у наиболее передовых мыслителей и художников эпохи эта новая точка зрения на мир и человека привела к углублению гуманистических идеалов, к возникновению трагического гуманизма. Его лучшие представители в искусстве — Шекспир второго периода и Сервантес, Рембрандт, в известном смысле Микельанджело, Леонардо да Винчи. Новый этап гуманизма — это осознание трагедии человека в частнособственническом и притом рефеодализирующемся обществе, разумение всей тяжести борьбы, которую человек ведет с этим обществом, — борьбы, не всегда сулящей успех и порой почти безнадежной, но все же всегда и во всех случаях необходимой. А вместе с тем — это осознание того, что ренессансное мировоззрение с его идиллическим оптимизмом и упрощенностью недостаточно вооружает для такой борьбы, что для нее нужен более сложный арсенал идей, чем заготовленный гуманизмом XIV-XV веков.

Трагический гуманизм считал, что если даже победа при данных условиях и невозможна, то все же надо бороться хотя бы мыслью, стараясь вникнуть в сущность неразрешимых конфликтов, так как мысли есть залог будущей реальной победы над злом. Так, Гамлет у Шекспира борется мыслью и за мысль: поскольку восстановить расшатанный век (I, 5, в конце) — задача неосуществимая, то мысль, разумение становится его действием. Точно так же мысль наряду с действием стала делом всей жизни Монтеня.

Для уяснения всей трудности борьбы, которую человеку надлежит вести с окружающим обществом и с самим собой, Шекспир раскрывает все соблазны и все иллюзии, встающие на пути человека. Рост личности для него — это история беспрерывного ее восхождения путем преодоления пережитых ею ступеней и форм своей сущности. Поэтому Шекспир второго периода, так же как, например, Сервантес, и во всем заменяет статическое динамическим, структурное — функциональным, формулу — анализом, догму — критикой, всюду внося тонкие различия и момент относительности, устанавливая этапы в развитии личности и человеческих отношений или конфликтов.

Для художественного выражения такого гуманистического (в новом, осложненном смысле слова) миропонимания вышеописанные средства стиля барокко были столь же пригодны и столь же необходимы, как и для выражения миропонимания "классического", реакционного барокко. Разница, однако, в том, что там это беспрерывное внутреннее движение и просветы в бездонное порождали ощущение хаоса и иррациональности бытия, здесь же вся эта сложность пронизана внутренним порядком, подчинена общему, объединяющему закону. Это прекрасно выразил один старый английский критик, обладавший большой художественной интуицией, Э. Дауден, когда он резюмировал так свое общее впечатление от "Короля Лира": "Все в трагедии движется, и это движение — полет бури. Вот только что нам заглянула в лицо комическая голова, но она внезапно изменяет и дистанцию и выражение: она уносится в даль и теряется в ней, причем комическая экспрессия ее глаз и рта сменилась печальным и страдальческим выражением. Все вокруг нас кружится и колеблется под натиском бури, но мы тем не менее сознаем, что над всеми этими изменениями и кажущимся беспорядком господствует закон. Мы верим, что в этой буре есть логическая последовательность. Каждая вещь как будто сорвана со своего настоящего места и лишилась своих устоев и поддержек. Однако все в этом кажущемся хаосе оказывается поставленным на свое место с безошибочной увереннстью и точностью".

Остановимся на главнейших моментах, где Шекспир, как поэт и как мыслитель, проявил, обрабатывая сюжет новеллы Чинтио, глубокую независимость и своеобразие.

Краткое упоминание новеллы о том, как началась любовь Мавра и Дездемоны, Шекспир превращает в широкую, заполняющую весь I акт картину истории этой любви, которая вместе с тем определяет особый характер их отношений, проливающий свет и на характер последующей ревности Отелло.

Мавр часто бывал в доме отца Дездемоны и подробно рассказывал всю свою жизнь, полную великих лишений, трудов и опасностей. Дездемона жадно слушала его рассказы и через них узнала Отелло, поняла его натуру до конца и полюбила его. На упрек Брабанцио в том, что он приворожил его дочь колдовством, Отелло отвечает: "Я ей своим бесстрашьем полюбился, она же мне — сочувствием своим" (I, 3).

Но, с другой стороны, когда окружающие удивляются, как могла Дездемона полюбить темнокожего, она отвечает: "Для меня краса Отелло — в подвигах Отелло".

Их соединила не воля родителей, не какой-либо расчет (основные стимулы аристократических и мещанских браков), даже не стихийный чувственный порыв друг к другу, как, например, Ромео и Джульетту21, а глубокое взаимное понимание, полное приятие одного существа другим — самая высокая форма человеческой любви.

С этим тесно связан и характер ревности Отелло: это не уязвленное чувство чести (как, например, в драме Кальдерона "Врач своей чести"), но это и не мещанское чувство мужа-собственника, на права которого посягнули. Это чувство величайшей обиды, нанесенной абсолютной правдивости и доверию, соединившим Отелло и Дездемону. Лживость Дездемоны — вот что приводит Отелло в исступление22. Ревность его в моральном отношении того же порядка, что и любовь.

Но если для такой концепции возникновения любви Мавра и Диздемоны в новелле и есть кое-какие задатки, то ревность Мавра обрисована там в других, диаметрально противоположных тонах.

Продолжая сравнение с новеллой, отметим, что Шекспиром точно так же радикально изменен финал повести. Он отбросил весь конец новеллы с описанием случайной гибели Мавра и Прапорщика, которое своей ненужной авантюрностью лишь ослабляет впечатление от основной драмы, уводя внимание в сторону. Такой финал, конечно, разбил бы всю идейно-моральную концепцию Шекспира.

Отметим еще ряд других, более мелких, но все же существенных и принципиальных отклонений.

Шекспир отбрасывает несколько натянутый (и, кстати сказать, сценически неосуществимый) эпизод похищения платка маленькой девочкой и приписывает этот поступок слабохарактерной Эмилии. Упомянутую вскользь куртизанку и отяжеляющую действие вышивальщицу (с нагромождением неправдоподобных случайностей) он сливает в одну, очень красочную фигуру Бьянки. Ссылку Прапорщика на хвастовство Капитана своей победой над Диздемоной Шекспир заменяет гораздо более тонкой выдумкой Яго о признаниях Кассио, сделанных им во сне. Беглое упоминание о ранении Капитаном солдата он развертывает в яркую сцену роковой попойки, где подчеркивается неустойчивость Кассио в отношении вина, характерно сочетающаяся с его слабостью к женскому полу (Бьянка). Шекспир отбрасывает непосредственное участие Прапорщика в убийстве Диздемоны (заодно упраздняя уродливый мотив чулка с песком), чем моральная виновность Яго во всем свершившемся (Яго "убивает Дездемону руками Отелло") еще ярче и выразительнее подчеркивается. Равным образом Шекспир уничтожает фальшиво звучащий мотив любви Прапорщика к Диздемоне, выдвигая как главную причину действий Яго мотив, найденный им в самом конце новеллы, уже по окончании главного ее действия (разжалование Прапорщика Мавром); искусно используя этот мотив, Шекспир переносит его в начало действия и делает одним из узловых. Шекспир отменяет чрезмерно очерняющее Эмилию обстоятельство, что, зная о гибельных намерениях Мавра, она не предупредила о них Дездемону. Вообще же, превратив Эмилию из случайной знакомой Дездемоны, лишь моментами соприкасающейся с основным действием, в служанку героини, он сделал ее органической участницей всей трагедии и необходимым ее звеном.

Наряду с этим Шекспир создал целый ряд новых персонажей, интересных притом не в качестве отдельных личностей, но в качестве представителей разных общественных групп, образующих в целом глубокий социальный фон трагедии. Широко показана вся верхушка венецианского общества: ее правительство — дож, Брабанцио (довольно подробно очерченный, в отличие от новеллы), Грациано, Лодовико, все остальные сенаторы. Достаточно обозначены путем введения Монтано и нескольких сцен или метких штрихов солдатская среда и обстановка военной жизни, как и вся атмосфера тревоги, напряженного ощущения плавания по бурному морю и жизни на угрожаемом турками острове. Наконец, введена типичная и принципиально важная фигура Родриго, паразитарного дворянина — антипода насквозь мужественного, честного и деятельного Отелло, всем обязанного одной лишь своей доблести.

Уничтожив некоторый упрощающий схематизм и гиперболизм в обрисовке персонажей новеллы, Шекспир создал разносторонние, вполне живые характеры, вложив в них глубокое содержание и увязав их с той обстановкой, в которой они живут и действуют. В частности в корне переработан характер Мавра, чрезвычайно облагороженный Шекспиром и освобожденный от "расовой" окраски, довольно сильной в новелле. Отелло у Шекспира внешне остался Мавром, но по существу он гармонически развитый человек, богато одаренный и честный, всегда логично мыслящий, отнюдь не болезненно вспыльчивый, но только повышенно ко всему восприимчивый. Его любовь к Дездемоне гибнет в результате того, что оба они попадают в недостойную, морально неравноценную им среду. Чрезвычайно выиграл также образ Яго, являющийся у Шекспира не "принципиальным злодеем", любящим зло ради зла (оттенок чего чувствуется в новелле), а также вполне нормальным, здравомыслящим и логично действующим человеком, но только циником и хищным аморалистом, который из чувства обиды за то, что его обошли по службе, не колеблясь, совершает ужасающие злодеяния.

Шекспир, однако, не ограничился переосмыслением побуждений и действий персонажей своей трагедии. Углубляя и разрабатывая характеры, набросанные итальянским новеллистом, он радикальным образом их перестроил, вложив в их смысл и назначение совершенно новое содержание, открывая новый мир, который и не грезился итальянскому новеллисту. Этот мир основан на трех образах, вступающих между собой в самые удивительные связи и отношения.

Первый из них, естественно, сам Отелло. Это одно из самых замечательных созданий Шекспира. Его Отелло соединяет в себе черты варварства и высшей духовной культуры, первобытную свежесть и пылкость чувств со светлым разумом. "Мавр"23, то есть, по понятиям того времени, наполовину дикарь, он с юных лет поступил наемником на службу Венецианской республики и на этом пути достиг высоких чипов, сделался венецианским полководцем и стал вхож в дома венецианских сенаторов. Здесь он познакомился с дочерью Брабанцио, влюбился в нее и рассказом о своих подвигах и испытаниях внушил ей ответную любовь, которая и привела к браку.

С этой любовью Отелло открылся целый мир — мир красоты и гармонии, пришедший на смену прежнему "хаосу" в его душе, возвращения которого он, начав ревновать, так боится. Его любовь к Дездемоне, основанная на доверии, беспредельна: он любит ее, даже когда перестает ей верить, и ради этой любви готов пойти на унижение. Потеряв Дездемону, он должен вернуться к своему одиночеству, ибо в связи с его суровым ремеслом воина у него было много сотоварищей, но, в отличие от Ромео, Гамлета, Лира (Кент, шут), никогда не было друга. Любовь Отелло к Дездемоне и ненависть к ней сплетаются во взаимной борьбе. Нежность к Дездемоне сохраняется у Отелло до конца: убивая ее, он боится причинить ей боль, он оберегает ее от малейшей царапины, и, когда Дездемона стонет, он убивает ее, чтобы прекратить ее страдания.

Старый вопрос: "ревнив ли Отелло?" (подразумевая под "ревностью" болезненную и преувеличенную подозрительность) — можно считать давным давно поконченным. Нет надобности приводить тут мнения как литературных критиков, так и деятелей театра, единодушно дающих на этот счет отрицательный ответ. У нас, в частности, полную ясность внес в этот вопрос Пушкин, сказавший: "Отелло от природы не ревнив — напротив: он доверчив"24. По собственному признанию Отелло (в конце пьесы, перед тем как он закалывается, то есть в такой момент, когда герои Шекспира в своих признаниях бывают предельно откровенны и правдивы), он "был не ревнив, но в буре чувств впал в бешенство". Отелло долго сопротивлялся наущениям Яго и сдался лишь перед лицом, как ему могло показаться, совершенно убедительных фактов. Но эти факты говорили ему об утрате Дездемоной не столько чести, сколько честности. Он рассуждает: "Оставлю ей жизнь — других будет обманывать". "Таков мой долг. Таков мой долг", — говорит Отелло, приближаясь к ложу спящей Дездемоны, чтобы ее задушить. Ибо его сильнее всего оскорбляет то, что он считает ее "лживостью". Вместе с доверием к Дездемоне Отелло утратил и веру в человека, в возможность правды на земле. Именно в этом, и ни в чем другом, заключается его трагедия.

Своей нравственной красотой, светом, исходящим от нее, Дездемона так же возвышается над окружающими, как и Отелло. Воплощение женской нежности, она в то же время является примером человеческой доблести, смелости, мужественности. Слушая рассказы Отелло о его подвигах, она сожалеет, что бог не создал ее мужчиной (подобное сожаление высказывала, как передают, и современница Шекспира Мария Стюарт); она бежит из дома отца, одна в гондоле бурной ночью, среди венецианских головорезов, к смуглокожему возлюбленному; она отвечает в сенате после назначения Отелло наместником Кипра на вопрос — не предпочтет ли она на время его отсутствия остаться в Венеции: "Я полюбила мавра, чтоб везде быть вместе с ним", а не для того чтобы "в разгар его похода остаться мирной мошкою в тылу", и Отелло встречает ее приезд на Кипр на особом корабле веселым возгласом: "Моя воительница!"

В свои светлые часы Отелло отвечает Яго на его нашептывания: "Меня не сделают ревнивцем признанье света, что моя жена красива, остроумна, хлебосольна, умеет общество занять, поет и пляшет… " И о том же говорит распеваемая ею "песенка об иве", в ее интерпретации совсем лишенная мрачного оттенка. Наметкой, помогающей понять ее душевное состояние, весь свет, исходящий от нее, может служить тут же вырывающееся у нее восклицание: "Неплох собою этот Лодовико".

Но особенно пленительны и трогательны "три святых обмана" Дездемоны (как их любят называть английские критики). Первый — побег Дездемоны к Отелло из дома отца, второй — уклончивость в вопросе о платке и третий — когда на вопрос Эмилии: "Кто убийца?" она отвечает: "Никто. Сама".

Антиподом и Отелло и Дездемоны — двух натур, глубоко друг другу родственных, является Яго — воплощение всех самых низменных начал человеческой природы. Конечно, видеть в нем персонификацию зла, существо, любящее зло ради зла, как это делала старая романтическая критика (а в более позднее время — А. Блок), сейчас мы уже не можем: слишком уж четко выступает конкретная мотивировка действий Яго и их социально-исторический смысл; Яго — типичный представитель хищнического индивидуализма, жестокий и циничный, подобно Ричарду III или Эдмонду Глостеру в "Короле Лире". У него своя философия, с помощью которой он оправдывает совершаемые им злодеяния. Философия эта, в сущности, сводится всего к двум принципам, теоретически слабо друг с другом связанным, но практически довольно хорошо совмещающимся: это абсолютный релятивизм, утверждающий, что всякая вещь существует лишь поскольку мы ее ощущаем и что если мы ее не чувствуем, то, значит, ее и нет; а второй принцип много проще: это "набей потуже кошелек" (I, 3) — припев, с помощью которого он пытается поработить Родриго и извлечь из него все, что только можно, а затем выбросить его как выжатый плод.

Ясно, насколько такое мировоззрение непримиримо с мироощущением как Отелло, так и Дездемоны. И отсюда понятна ненависть Яго к обоим, что и делает его злобу к ним такой предвзятой и непримиримой. "Я не перевариваю мавра", — говорит он. Подобно тому как "в жизни Кассио есть некая красота", делающая его нестерпимым для Яго, так же несносны для него и Отелло с Дездемоной: первый оскорбляет Яго своим величием, вторая — своей чистотой. Они претят ему, они его терзают одним лишь тем, что существуют, ибо Яго насквозь до конца аморален. Отсюда, по выражению английских критиков "поиски мотивов" у Яго для его ненависти к Отелло: если бы даже последний и не обошел его по службе, сделав своим лейтенантом Кассио, все равно — Яго нашел бы оправдание для смертельной ненависти к мавру (например, вымышленная Яго супружеская неверность Эмилии, в постель к которой якобы "скакал" Отелло). Вот источник идеи о "демонизме" Яго, обожающего зло ради зла. Но свою низость Яго прикрывает маской солдатской прямоты, правдивости. И ему удается обмануть других, в том числе и Отелло. Отсюда постоянный припев Отелло: "Честный Яго! Мой честный Яго!.."

Яго проповедует свои "принципы" так пылко и настойчиво, что способен заразить ядом своей философии и других, в том числе самого Отелло в момент наибольшего помутнения его разума. Он говорит (и мы словно слышим голос Яго): "Тот не ограблен, кто не сознает, что он ограблен" и еще: "Я был бы счастлив, если б целый полк был близок с ней, а я не знал об этом" (III, 3). Но мы хорошо понимаем, что у Отелло такие мысли — болезнь, наваждение, что он и Яго — полярно противоположны, до конца враждебны друг другу.

Но Яго свойственна еще другая форма релятивизма, более утонченная и потому еще более мерзкая — это стремление все мерить на свой аршин и потому все унижать и марать. Он говорит про Дездемону: "Я сужу по себе и потому знаю, чем она станет". Это постоянное сопоставление других душ со своей собственной, ничтожной и низменной, придает всем его суждениям ограниченность и будничность, грязное уродство.

Яго вообще дан в трагедии как предельная антитеза Отелло. В двух случаях антитеза эта особенно подчеркнута: в том, что касается брака Яго, рассудочного и случайного, лишенного поисков, взлета, борьбы за чувство, и в вопросе о ревности Яго, который ревнует Эмилию, но исключительно лишь во имя оскорбленного чувства чести (вернее, быть может, из самолюбия), тогда как до самой жены ему нет дела. Мы имеем здесь одно из тех мелких противопоставлений, которые усиливают рельефность шекспировских антитез (Гамлет и Лаэрт, Гамлет и Горацио, Ромео и Бенволио и т. д.).

В глухой, незримой борьбе, которую Отелло и Дездемона обречены вести с Яго, они могли бы найти опору и помощь в окружающих, если бы могли в них встретить натуры, единородные и равноценные себе, иначе говоря, столь же чистые и светлые. Но таких натур вокруг них нет. В этой трагедии Шекспира мы нагляднее, чем в большинстве других его пьес, можем наблюдать искусство, с каким он орудует тонкими, едва заметными оттенками, создавая образы, в общем, вполне положительные, но все же лишенные законченного морального совершенства, которое могло бы поставить их на одну доску с протагонистами трагедии. Таких образов в данной трагедии, в основном, два: Эмилия и Кассио. Анализ их характеров тем более интересен, что все отмечаемые ниже черты их, придающие им такую сложность, добавлены Шекспиром и в его источнике (в новелле Чинтио) полностью отсутствуют.

Критиками уже давно отмечена сложность характера Эмилии, которая в конце пьесы из легкомысленной субретки превращается в истинную героиню. То, что характеризует Эмилию до последнего акта, должно быть вызвано не моральной неполноценностью, а душевной незрелостью, недоразвитостью. Когда на вопрос Дездемоны, могла ли бы она изменить мужу хотя бы "за целый мир", Эмилия отвечает: "3а целый мир? Нешуточная вещь! Огромный мир — не малость за крошечную шалость" (IV, 3), — мы понимаем, что это лишь шутка, ни о чем, в сущности, не говорящая, хотя она и неприятно звучит в драматически очень тяжелый момент и к тому же в устах отнюдь не комического персонажа. Точно так же, когда Эмилия крадет у Дездемоны платок, она это делает, нисколько не думая о последствиях и лишь из желания угодить мужу (III, 3). Можно поэтому говорить лишь о ее слепоте, не о порочности. Но в последних сценах Эмилия необычайно вырастает. Ее моральный триумф не в том даже, что она умирает за правду, разоблачая Яго, а в том, что она умирает без единой жалобы и с обрывком на устах той самой песни, которую перед смертью пела Дездемона (V, 2).

Менее уяснен критикой характер Кассио, который обычно трактуется как личность морально безупречная, хотя и несколько бледная. Однако моральные изъяны Кассио не менее существенны, чем изъяны Эмилии, хотя они и более завуалированы. Кассио, конечно, от начала до конца душевно чист, и это очень хорошо формулирует Яго, когда говорит о нем: "Есть в жизни Кассио каждодневная красота, которая мешает мне жить" (V, 1, — перевожу дословно). Однако в "красоте" Кассио есть целый ряд "пятнышек", поданных, правда, так легко и замаскированно, что они остаются почти незамеченными, хотя и оказывают на зрителя определенное действие, придавая образу Кассио оттенок какой-то бесцветности и неполноты.

Это прежде всего его способность хмелеть от первой рюмки (см. сцену попойки, II, 1). Безусловно, слабая сопротивляемость организма алкоголю не могла рассматриваться Шекспиром как нечто порочащее человека; однако подчеркивание этого свойства без всякой видимой надобности объективно снижает образ25. Но еще важнее то, каков Кассио во хмелю. У него определенно не "веселое", а "хмурое" вино, он легко возбуждается, заводит ссоры, дерется. Не есть ли это, согласно известной пословице, проявление задатков, заложенных в его характере даже и тогда, когда он находится в нормальном состоянии? Яго говорит о нем Родриго: "Он вспыльчив и от слов легко переходит к действиям. Вызовите его на них" (II, 1), и у нас нет причин сомневаться в правильности этой характеристики. Больше того, хмурость и задиристость могут проявляться весьма неодинаково и по очень различным поводам. У Кассио хмурость во хмелю носит не просто злобный, но и оскорбительный характер, способствуя проявлению его надменности, презрительного отношения к ниже стоящим людям. С удивительной бестактностью он напоминает Яго, обойденному чином, о его неудаче, когда заявляет, что "помощник капитана должен спастись раньше поручика" (II, 3), и в следующей за этим ссоре его с Монтано при всей неясности ее причин (ибо она началась за сценой) лейтмотивом звучит все та же надменность Кассио: "Учить меня! Читать мне наставленья! Да я его в бутылку загоню!" (II, 3).

То, что Кассио водится с куртизанкой, не содержало в себе, по понятиям того времени, ничего позорного. Но все же это бросает какое-то пятно на его облик, сокращая возможность каких-либо более высоких чувств с его стороны, снижая круг его интересов и влечений. Шекспир ни при каких условиях не изобразил бы в аналогичном положении Отелло, Гамлета или, скажем, Эдгара. Добавим еще, что Кассио иногда бывает груб с Бьянкой, что не делает ему чести. Интересно, что после постигшей его катастрофы, когда, по его уверению, ему не дают покоя терзающие его стыд и досада, он считает возможным (в сцене, где его подслушивает Отелло, IV, 1) весело шутить и смеяться по поводу своих отношений с Бьянкой. Но тут же отметим, что момент этот чрезвычайно смягчен тем, что в этой сцене все внимание зрителя сосредоточено не на Кассио, а на Отелло (и отчасти на Яго) и что весь эпизод служит не характеристике персонажа, а интриге трагедии в целом.

Наконец, даже самый тот факт, что Кассио хлопочет о своем восстановлении в должности (хотя бы и не по личному почину, а по коварному совету Яго) не прямо, а при посредстве жены своего начальника, рисует его в не очень красивом свете. Можно вспомнить здесь "Меру за меру", где одно то, что Клавдио, это воплощение слабости, решает прибегнуть к заступничеству сестры, — уже не говоря о том, что позже, узнав, какой ужасной ценой может быть добыто его спасение, он все же молит сестру пойти на эту жертву, — снижает его моральные качества. Но Кассио обращается к помощи Дездемоны с такой доверчивостью и простодушием, что некоторая неблаговидность его поведения не доходит полностью до сознания зрителя. И в этом — чувство меры Шекспира и его удивительное искусство нюансов.

Теневые и светлые черты так же перемешаны в характере Кассио, как и в характере Эмилии, с тем лишь различием — и здесь сказывается богатство художественных ресурсов Шекспира, — что в Эмилии они даны в раздельности и последовательности (от темного к светлому), тогда как в Кассио они одновременны и слитны.

Во всем этом мы имеем выражение не столько порока, сколько слабости, своеобразную смесь "чистого" (fair) и "грязного" (foul). И это в точности соответствует замыслу трагедии. Вокруг Отелло разлита не подлость (как вокруг Гамлета), а лишь слабость, и от Отелло, который, согласно заключительному определению Кассио, "был во всем велик душой" (great of heart; V, 2), его ближайшие спутники отличаются не низостью, а лишь малодушием.

Такое же сплетение оттенков мы находим, кстати сказать, и в других, менее крупных образах трагедии: в Бьянке можно найти черты сердечности, Брабанцио далеко не такой глупец и жалкий шут, каким его очень часто изображают на сцене, и т. д.

Известная немецкая писательница-эмигрантка Матильда фон Мейзенбург рассказывает в своих мемуарах, что в один из самых печальных дней своего изгнания, в Лондоне, когда, утомленная борьбой, она была близка к самоубийству, ей довелось видеть "Отелло", и в тяжелом зрелище несчастий она почерпнула мужество для того, чтобы жить. Таково свойство шекспировских трагедий, вливающих веру в достоинство человека и ценность жизни, их всепобеждающий оптимизм.

Все действие трагедии происходит в обстановке боевой тревоги и накаленных страстей: в I акте — в суматохе и кипучей напряженности венецианской жизни, во всех последующих — на Кипре, перед угрозой нападения турецкого флота, среди кипения портовой жизни, празднеств и ночных драк, всяких опасных случайностей. Такова атмосфера, в которой разыгрывается этот простой случай из человеческой жизни, эта великая человеческая трагедия.

Окидывая трагедию об Отелло одним взглядом, выносишь о ней впечатление как об огромной симфонии, выдержанной в одной определенной тональности и основанной на развитии контрастов и на последовательном развертывании простых и великих человеческих тем, — симфонии, в которой изображено столкновение между миром добра и миром зла, завершающееся моральной победой первого. Эта победа заключается в том, что Отелло прозревает. Он плачет слезами радости, и, хотя он убивает себя, это не дикое отчаяние, а акт высшего правосудия, свидетельствующий о возвращении к нему веры в жизнь и доверия к человеку.

А. Смирнов

ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ "ОТЕЛЛО"

Действующие лица.

Все имена действующих лиц, кроме Дездемоны, придумаем Шекспиром. Имя Отелло, нигде более не встречающееся, весьма неясного происхождения: оно похоже на итальянское уменьшительное от немецкого имени Отто. Есть, впрочем, не вполне достоверные сведения, что в Венеции существовала знатная фамилия Otello del Moro, в гербе которой эмблемой были тутовые ягоды, по-итальянски — moro. Если один из этих Otello явился прототипом героя новеллы, можно предположить, что он вовсе не был мавром, а сделался им только в сказании, ввиду того что слово moro значит также и мавр.

Яго (Jago) — одна из диалектных форм итальянского имени Jacopo или Giacomo — Иаков.

Дездемона — греческое слово, означающее Несчастная. Как оно попало в новеллу, откуда дальше перекочевало в трагедию, неизвестно.

Много споров вызвал вопрос об этнической принадлежности Отелло, ибо английское слово moor (как и итальянское moro), служившее о первоначально для обозначения жителей Мавритании, то есть области, соответствующей нынешним Марокко и Алжиру, стало затем применяться к жителям всех северных областей Африки — как к арабам, так и к берберам и неграм. В пользу принадлежности Отелло к последним говорит как будто наименование его "толстогубый" (thicklips, I, 1). Несомненно, однако, что Шекспир и зрители того времени не делали различия между этими племенами, объединяя их в общем представлении о темнокожих африканцах.

Кассио, его лейтенант. — Лейтенантом в старину назывался заместитель главного начальника (губернатора, полководца и т. п.). Таким образом, из всех лиц, служащих под начальством Отелло, Кассио имеет высший чин.

Яго, его поручик. — Слово, стоящее в подлиннике (ancient), буквально означает: "знаменосец", "знаменщик" (второй по важности офицерский чин после "лейтенанта"), В новой военной терминологии к этому ближе всего "адъютант". В прежних русских переводах трагедии Яго именовался "прапорщиком", от старинного значения слова прапор — "знамя".

Математик — грамотей, Микеле Кассьо некий. — Называя Кассио "математиком", Яго противопоставляет себя, делового солдата-практика, образованному, но не имеющему военного опыта Кассио.

Синьория — то же, что сенат, высший орган управления в старой Венеции.

Галера — торговое судно. "Сухопутная галера" на языке английских моряков — "женщина легкого поведения".

Марк Лукезе — то есть из Лукки. По-видимому, имя одного из наемных военачальников (кондотьеров), состоящих на службе Венецианской республики (имя это носил содержатель одной таверны в Лондоне). Очевидно, дож намеревался назначить командующим Марко Лукезе, но, так как он уехал, остался один выход — назначить Отелло.

Целует Эмилию. — Во времена Шекспира поцеловать в обществе незнакомую даму или девушку, если с ее стороны это не вызывало протеста, не считалось особенной вольностью.

Кассио вас не знает. — Кассио, конечно, знает Родриго в лицо; но, очевидно, Родриго исполнил совет, который Яго дал ему раньше (в конце сцены III, 1), — "изменить свою внешность поддельной бородой", — и благодаря этому стал неузнаваем для Кассио.

…эти дудки не из Неаполя? Что-то уж больно они поют в нос. — Намек либо на "неаполитанскую болезнь", как в то время называли сифилис, либо на гнусавое произношение неаполитанцев.

Он крепко сжал мне руку… — В Англии времен Шекспира индивидуальные кровати были еще большой редкостью. Обычай спать с приятелями или с совсем чужими людьми в одной постели сохранялся до середины XVII в. даже среди высших классов общества.

Крови, крови, крови! — Смысл этого восклицания толкуется комментаторами по-разному. Одни полагают, что Отелло этим выражает желание пролить кровь Кассио и Дездемоны. Но нам представляется более правильным другое толкование: Отелло чувствует, как кровь приливает к его голове, и боится, как бы кровь не затмила его ясный разум.

Геллеспонт — древнегреческое название Дарданелльского пролива.

…горячая рука и — влажная. — Влажность ладони считалась признаком чувственности, сухость ее — признаком холодности.

Огонь и сера! — По христианским представлениям, дьяволы терзают грешников в аду с помощью горящей серы. Восклицание Отелло значит: "О, ад!"

Я рад, что ты забыла всякий стыд — Лодовико только что сообщил Отелло о приказе ему ехать в Венецию и о назначении на его место Кассио. Дездемона радуется только первому, но Отелло относит ее радость ко второму и спрашивает, не сошла ли она с ума, открыто проявляя радость по поводу удачи своего любовника.

…излюбленная песнь… про иву. — Старинная английская песня об иве дошла до нас в нескольких редакциях. Древнейший список ее относится к 1600 г.

Луны и солнца нет, земля во тьме, и все колеблется от потрясенья. — Представление о связи между затмениями и землетрясениями встречается у Плиния, английский перевод которого был издан в 1601 г.

…меч. Он закален в ручье, как лед, холодном. — О закалке испанских клинков в ледяной воде также говорится у Плиния.

Я копыт не вижу. — Отелло ожидает увидеть у Яго копыта, как у черта.

Спартанская собака. — Спартанские собаки, по уверению древних авторов, отличались особенной лютостью.

Equivoration (двусмыслицей, полуправдой) называет Макбет предсказание "вещих сестер", после того как узнает, что на него двинулся Бирнамский лес (V, 5, 53). Там же, в монологе привратника есть упоминание о попавшем в ад equivorator — "двурушнике", который давал показания против одной и другой стороны; он предавал людей во славу божию, но ему не удалось обмануть небеса (II, 3, 7-10). Комментаторы видят в этом намек на лживые показания допрошенного в марте 1606 г. по делу о "пороховом заговоре" иезуита Харснета, который ссылался при этом на существование "двух истин".

Отелло, прося дать Дездемоне разрешение сопровождать его на Кипр, подчеркивает возвышенный характер мотивов своего ходатайства: "Я не руковожусь влечением сердца, которое сумел бы заглушить. Но речь о ней" (I, 3).

При этом он продолжает страстно любить ее до момента и даже в самый момент убийства (V, 2). Относительно героя драмы Кальдерона "Врач своей чести" нельзя даже с уверенностью сказать, любит ли он свою жену; во всяком случае, в пьесе это очень слабо показано.

The moor — это слово на языке шекспировских времен могло значить как "мавр" (араб), так и "негр". Есть серьезные основания полагать, что Шекспир имел в виду второе значение (он не раз называется в трагедии — притом разными лицами — "черномазым" и "толстогубым").

"Пушкин-критик", М., 1950, стр. 412.

Совершенно таким же образом Шекспир незаметно, не опорочивая его по существу, снижает образ Юлия Цезаря упоминанием о его эпилепсии и рассказом Кассия о том, как Юлий Цезарь вызвал его на состязание в плавании, а затем изнемог посреди бурного Тибра и был вынужден просить Кассия о помощи. Физическая слабость лишает Цезаря ореола величия так же, как она лишает Кассио ореола моральной силы.

А. Смирнов