Блестящая работа Адорно, исследующая «возвышенный» язык — язык, изобличающий «бездуховность современного мира». На деле этот язык — ярчайшее проявления как раз этой «бездуховности». Обессмысленная, обезбоженная современность принимает «возвышенные» позы, применяет «возвышенные» жесты и пр. в ничтожестве своей собственной жизни. Почему? Тут уже не верят в Бога, тут уже «возвышенное» не к Нему относят; на деле тут уже ни во что не верят. Тут «возвышают» свое безбожное, бессмысленное ничтожество: тут «возвышенно» ведут речь о мирских вещах: о нации, о государстве, об армии; о самих себе — в противопоставлении неким «бездуховным» другим. Топливом такой «возвышенности» и «подлинности» — в отсутствии подлинно Высокого — служит смерть, брутальное («возвышенное») прерывание жизни — война; «бездуховности» современности противопоставляют почитание власти, мирской авторитет: фашизм. Эффект трансцендентного — в его отсутствии — достигается презрением к другим, их убийством — и готовностью убивать и умирать во имя «возвышенного» государства, нации и пр. и пр. Короче говоря, Адорно анализирует «жаргон подлинности», распространенный в Германии во время нацизма (в частности жаргон Хайдеггера, но не только). «Мы» такие «духовные», во имя таких «возвышенных» вещей боремся против таких низменных, таких бездуховных — евреев, коммунистов, Запада и пр. и пр. (а между прочим — и против христиан): смерть, убийство, война, обожествление голой силы — вот собственно суть «жаргона» — пустословие ни во что не верящего, потерянного ничтожества, компенсирующего бессмысленность своей жизни в подчинении, самопревозношении, убийстве, войне: «спокойное мужество, вера в Родину» и пр. оказывается вот чем: «евреев, недостаточно основательно обработанных газом, живыми бросали в огонь». Цитаты:
«Исполненный достоинства жаргон подлинности является реакцией на секуляризацию смерти. Фальшивость смыслополагания, ничто как нечто, обуславливает лживость языка. Извлечь волевым усилием какой-либо смысл из позднебуржуазного вот-бытия невозможно. Поэтому смысл брошен в смерть. Голое почитание, подобающее субъекту только потому, что он должен умереть, как и все остальные. Врата, что вели когда-то в вечную жизнь заперты. Пылкость в борьбе за вечность смерти пролонгирует угрозу смертью; в политическом плане — представление о неизбежности войн. Сакральное в жаргоне подлинности не относится к христианству, даже там, где он, в силу временной нехватки других подручных авторитетов, вынужден довольствоваться последним. Жаргон подлинности формирует мысль так чтобы на максимально отвечала цели подчинения, даже когда полагает, будто ему противостоит. Авторитет Абсолютного был низвержен авторитетом абсолютизированным. Фашизм нашел приют в языке, в котором тлеющее несчастье предстает как благо. Трансценденция жаргона подлинности — эрзац утраченной трансценденции. Тому, у кого никакой тайны нет, достаточно лишь говорит так, словно он таковой обладает, а другие — нет. Жаргон уродует высшее, когда ведет себя так, словно «уже всегда» этим высшим обладает. Жаргон совершает святотатство. В высокопарности жаргона неистинное изобличает сея самое. Теология прикрепляется к определениям имманентного, которые благодаря памяти о теологии желают быть чем-то большим: так появляется жаргон подлинности. Это магическое действие устраняет не что иное, как барьер, отделяющий естественное от сверхъестественного. У теологии отнимается ее стрекало, без которого спасение немыслимо. Согласно понятию спасения, ничто природное не может пройти через смерть, не претерпев преображения; «от человека к человеку», будучи здесь и теперь, никогда не есть вечное, тем более — напоминающее похлопывание плечу «от человека к Богу». В сфере секулярного отмершие клетки религиозности превращаются в яд».
