Скачать fb2   mobi   epub  

Два Заката (перевод Татьяны Стамовой)

Эмили Дикинсон (1831–1886) родилась в Амхерсте (штат Массачусетс) и прожила там недлинную и малоприметную жизнь. Написав около двух тысяч стихотворений и великое множество писем, она осталась не замеченной и не узнанной современниками. Только XX век смог распознать в ней гениального поэта, но сравнить её по-прежнему не с кем.

На русский язык стихи Э. Дикинсон начала переводить Вера Маркова. С тех пор к ним обращались уже многие переводчики. Переводы Татьяны Стамовой отдельной книгой выходят впервые.

Стихотворения

Вот, посылаю Два Заката!
Опередила День:
Я написала Два Заката —
Он – завершил Один.
Его – просторней! Но учти,
Мой друг и адресат,
Мой – помещается в руке
И не прожжет конверт —

(308)

Рассвет бледнее, чем вчера.
Орех набрал загар.
Круглее щеки Ягоды.
Шиповник загулял.
У Клена веселее шарф,
У Поля – красный плащ.
А мне какую выбрать шаль
Для загрустивших плеч?
Гость Золотой и Алый —
Не знаешь ли, кто он?
Из горностая – воротник,
Взгляд – чистый халцедон.
Он входит в город до звезды,
Стоит у всех дверей,
А если отыскать его
Захочешь на заре —
У быстрых ласточек спроси,
Иль важных снегирей.
Шип, чашелистик, лепесток,
Обычнейший рассвет,
Пчела иль две, росы глоток,
Бриз, шорох в листьях, птичий свист —
И я – Цветок!
Вот все, что я тебе несла,
Что донести могла —
Вот это, сердце, все поля,
Все спящие поля.
На всякий случай перечти…
Несложен результат:
Вот это, сердце, все шмели,
Что в клевере живут…
В открытом море лодочка —
И опустилась ночь.
Как ей достигнуть берегов?
Кто ей протянет луч?
И скажут моряки – вчера
Когда закат пылал —
Кораблик – маленький совсем —
Среди валов пропал.
И скажут ангелы – вчера,
Когда закат был сед,
Скорлупка парус подняла,
Как будто встала на крыло —
И выплыла – на свет!
Сердце, давай забудем!
Да! – Нынче в ночь! – Запрет!
Ты – забываешь его тепло.
Я – забываю свет.
Справишься как – скажи мне —
И побреду во мгле.
Ну, остывай! Помедлишь —
Вспыхнет опять во мне!
Там леди Пурпур средь Холмов
Лелеет свой секрет.
Другая – та, что всех белей,
В лилейной чаше спит.
Заботливые Ветерки
Долины, Холм метут.
Скажите, милые мои,
Кого сегодня ждут?
Уже предчувствия полны
Лист, Лютик, Реполов.
Холмы переглянулись,
Улыбку затаив.
Но как бесхитростен пейзаж,
Как безмятежен Лес! —
Как будто в Третий День восстать —
Не чудо из чудес!
Есть слово быстрое «побег» —
Озноб – и кровь кипит.
Внезапная надежда,
Отчаянья полет.
Уже в воображенье
Тюрьма повстанцами взята…
Трясу свои решетки —
И снова пустота.
Вот новые шаги в саду,
И новых рук вьюны,
И новый Бард с рябины
Окликнул тишину.
И чей-то новый сон в земле,
И новый детский смех…
Все те же – грустная Весна
И пунктуальный Снег.
Что, скажи, зовут Рассветом?
Нет на карте ничего.
Если б я была как горы —
Я увидела б его?
Из воды растет, как лилия?
Плещет крыльями, как птица?
Иль приходит из неведомой
Той страны, что только снится?
Где моряк, и где ученый
Иль мудрец какой с небес —
Чтобы страннице поведать,
Где страна такая есть?
Художники соревновались?
Иль все – одна рука?
Гляди – нарцисс!
И гиацинт!
Год! Вечный твой студент – Апрель!
Рассвет – мольберт!
И зрители —
Века!
Шмель не чурается меня,
Я знаю дом в цветке.
Весь маленький лесной народ
Со мной накоротке.
Когда иду – играет свет,
Заигрывает тень…
Зачем глаза мои – два сна —
Тебе, о Летний День?
А где-то, знаю я, глядят
Гиганты-Альпы свысока.
Главою достают небес,
Пятою – городка.
У их бессмертия в ногах
Играет тихо жизнь травы.
Как полон августовский день —
Где я тут, сэр, где Вы?
Вот дни, когда спешат назад
Две-три из перелетных птиц —
Последний бросить взгляд;
Когда гуляют небеса
В одеждах, что носил Июнь —
Лиловых с золотым.
Уловки, что ясны пчеле,
Но мне в них разбираться лень —
Я буду верить им —
Пока деревьев голых ряд
И тихий лист у ног моих
Обман не подтвердят.
О таинство блаженных дней!
Останусь младшей из детей!
Пусть будет мне дано
Смысл символов твоих узнать,
Твой освященный хлеб макать
В бессмертное вино.
Воде учили Пески;
Земле – Морская тоска;
Отваге – Испуг;
Миру – Баталий кровь;
Любви – закрывшийся Гроб;
Малиновке – Снег.
Смерть – единственный секрет…
Та, о ком не можем
В городке ее родном
Расспросить прохожих —
Кто отец, кто мать,
Что любила в детстве —
Не ответят те,
Что жили по соседству.
Но – пунктуальна!
Но – лаконична!
Дерзка. Спокойна.
Всех знает лично.
Строит дома —
Как для скворцов.
Бог разорит —
Примет птенцов!
Она никто – лишь небеса
Пожалуй, возразят;
Оборвыш, но бродячий шмель
Сказал: «Какой наряд!»
Провинциалка? Нет, она
Для всех ветров своя.
Росинка малая – но в ней
Так много бытия.
Как золушка среди травы,
Но убери с газона —
И Мир предстанет пустырем,
А с ней казался домом.
К тебе моя Река
Бежит неглубока,
О Море, дай ответ:
Возьмешь – иль нет?
Я тысячу Ручьев
Несу тебе с холмов,
Приду на склоне дня,
Возьмешь – Меня?
Портреты – к повседневным лицам
Как жертвенный закат —
К дневному солнцу, что рядится
В сатиновый наряд.
Пушистая, почти без ног,
Но кто ее шустрей?
Из бархата – попонка,
И сшита в точь по ней.
Порой мелькнет в траве,
Порой свисает с ветки,
Как ленточка из плюша
На шее у соседки.
Ноябрьский ветер налетит,
Нас повергая в шок.
Она же в горенке своей
Вся завернется в шелк.
Потом, изящней феи,
Вдруг выйдет по весне.
И за плечами – по крылу!
Такую лишь во сне
Увидишь. Кто и как зовет
Ее? – Кто я такая,
Чтоб тайну эту разгласить?
Я лучше полетаю!
Представь – Арктический цветок
На хрупком стебельке
Вниз по широтам вдруг пошел!
И видит как во сне —
Вот – Континенты Лета!
Блистающие пики!
Вот толпы радостных цветов!
И иностранных птиц!
Представь себе – такой цветок —
И прямо к Небесам!
– И что? – Не знаю. Ничего.
Или – что скажешь сам.
Я потеряла Мир на днях.
Никто не находил?
Примета есть: вокруг чела
Кольцо ночных светил.
Богатый мимо бы прошел,
А мне – нужней всего!
Дороже всех дукатов…
Верните – Сэр – его!
Если меня не будет,
И прилетят мои гости —
Этому, в красной манишке,
Крошку на память бросьте.
Если неблагодарно
Я промолчу потом —
Каюсь: не совладала
С каменным языком.
Такая капелька – слеза.
Такая малость – вздох.
Но человека погубить
Хватило этих двух.
Лазурь проговорилась
Внимательным холмам.
Те рассказали лесу,
Тот – по секрету мхам.
Малиновка летела,
Подслушав невзначай.
Разговорить подружку —
И скажет сгоряча.
Но захочу ль? – Не ведать
Заманчивей вдвойне.
Будь лето аксиомой —
Но диадемой – Снег!
Создатель, слышишь? – Утаи,
Что делает Сапфир,
Сегодня утром осенив
Преображенный мир.
Для росы нужна заря.
Для колосьев – полдень.
Сумерки – для вечерниц.
Взгляд закатом полон!
Повремени, Эдем,
Пускай жасмина эль
Пригубят робкие уста.
Так осторожный шмель
Помедлит у цветка
И в пиршественный зал
Идет не сразу – зная: там
Он до конца пропал.
И маленькая Речка ищет Море.
Мой Каспий – ты!
Малиновые метлы
Вновь горизонт метут.
Вечерних зорь хозяйка,
Не приберешь ли пруд?
Там пурпурная нить мелькнет,
Здесь – алый лоскуток.
И изумрудной блесткой
Осыпан весь Восток.
А метлы все резвей метут,
И фартуки летят…
Покуда звезды не взойдут —
И мне пора – назад.
Мне больше нечего дарить.
Стихи – вот весь запас.
Так ночь приносит горстку звезд
Для равнодушных глаз.
Легко даров не замечать.
Но вот беззвездна ночь —
И все потеряны пути,
И дома – не достичь.
Свет происходит изнутри,
Хоть в Лампу масло льют.
Необязателен Фитиль —
Но фосфоричен Труд.
Бывает – Слугам недосуг,
Но золотится Свет —
Забыв, что Раб давно ушел,
Забыв, что Масла нет.
Сжимала в пальцах Драгоценность
И спать легла.
День был ленив, ветра спокойны,
Ночь – тишь да гладь.
Проснулась – нет! И кто ответит
Мне за разбой?
Лишь Аметистовую память —
Ношу с собой.
Ночи и бури!
Был бы ты рядом,
Стали б те ночи —
Нашим кладом.
Карты не надо,
Компас – забыт.
В гавань вхожу,
И огонь – горит.
Весла – Эдем.
Море – без дна.
Якорь мой – ты.
Ты – глубина.
Я буду дальше петь!
Пусть птицы
На юг умчатся без меня.
Пусть даже Робин вместе с ними —
Я красногрудкой – за него!
Я буду петь на склоне лета
Еще волшебней и смелей.
Вечерний колокол полнее.
Заря лишь зернышко для дня.
Надежда – это королек,
Что вьет в душе гнездо.
Поет мелодию без слов,
Не смолкнет никогда.
И в бурю свищет все вольней,
И буря не собьет
Того, кто перья распушил
И так тепло поет.
Я слышала его в краю,
Где шторм и мертвый штиль —
И он ни разу у меня
Ни крошки не спросил.
Кто я? – Никто! А ты?
И ты никто? – Ура!
Нас двое – но молчок!
Поднимут тарарам!
Как скучно кем-то быть —
Лягушкой весь июль
Пред всем болотом выкликать
Тишайший свой пароль!
Понять: Земля – кратка.
И абсолютна Боль.
И задана – Тоска.
Но что с того?
Понять: нет Сил таких,
Чтоб одолеть Распад.
Известен результат —
Но что с того?
Понять: Небесный сад
Всего лишь – вариант.
Задачу упростят.
Но что с того?
Душа свое находит общество.
На этот Рай,
Закрывший наглухо все двери —
Не посягай.
Она глядит, не замечая:
Вон кони у ворот;
Вот Император на колени
Пред ней встает…
Один лишь раз ей было знанье —
И – избрала.
Потом захлопнула вниманье —
Стоит – Скала.
Есть ужас – и отчаянье.
После крушенья – штиль.
Меж ними – расстояние
В сто тысяч миль.
Ум дремлет на обломках,
Как статуя глядит
Незрячими глазами —
И никаких обид —
Я расскажу тебе Рассвет.
Вначале просто – лента.
Вдруг Аметиста вести
Взлетели словно белки.
Холмы открыли лица,
И дрозд завел куплет.
Тогда шепнула я себе:
Да, это он – Рассвет!
Но как перескажу Закат? —
На пурпурную крышу
Карабкался рой золотых
Девчонок и мальчишек.
До гребня добрались – потом
Седой Священник в сером,
Врата вечерние закрыв,
Увел с собой всю Стаю…
Как если б милостыни я
Просила у людей —
А мне вручили Царство,
Мне – той, что всех бедней!
Как если б у Востока
Одну Зарю просила —
А он весь Пурпур мне открыл —
И Землю затопило!
Мой королек не знал,
Что я смотрю за ним.
Он клювом червяка схватил
И съел его – сырым!
Потом попил росы
Из чашечки листа,
Потом с дорожки отскочил,
Чтоб пропустить жука,
И бусинами глаз
Испуганно смотрел,
Не прячутся ли где враги,
И головой вертел.
Я крошку предложила
Ему – а он в ответ
Расправил крылья и поплыл
Через полдневный свет —
Так лодочка спешит
Осилить океан —
Мелькнет серебряный стежок —
И убежит в туман.
Травы бесхитростно житье —
Букет простых забот —
Жуков и бабочек качать,
Встречать пчелу чуть свет,
И песням подпевать чужим,
И сочинять самой,
И солнце на руках носить,
И кланяться всему;
А ночью низать жемчуга,
Чтоб сразу по заре
Светлей принцесс и герцогинь
Явиться ко двору.
И после смерти перейти
В блаженный аромат —
Так пахнет пряность, сон цветка,
Сосновый амулет…
С лугов сбежать на сеновал —
И в грезы с головой!
Травы бесхитростно житье —
Я стала бы травой.
После великой Боли приходит
Чувство-официоз.
Нервы стоят церемонны – надгробья.
У Сердца один вопрос:
«Я это вынесло?
Это я?
Вчера?
Или ты-ся-че-ле-ти-я
Назад?» – Механически ноги —
Одеревеневшим путем
По воздуху ль, по дороге…
Куда идем?
Этот Час – как Свинец.
Запомнит, кто переживет.
Так замерзавшие помнят Снег:
Холод, нечувствие, «все пройдет».
И будет Лето как всегда —
И Зонтики от солнца,
И Трости строгий променад,
И Платьица из ситца,
И бледный расцветет Пейзаж,
Пока же свой букет
Он держит робко за спиной
(Как много лет подряд).
И будут Лилии в шелках,
Желтофиоли флер.
В одно мгновение Пчела
Припомнит свой фольклор.
Шиповник вскинется в лесу
И Маки на холмах.
Бессмертных Мод пройдет парад.
Ах! – Горечавки вздох.
Настанет срок – и этот блеск
Свернут, сложив в комод —
Священник унесет Дары,
И Служки все уйдут.
Когда уходит Ночь,
И дальний Свет так близко,
И с Далью входит в дом,
Раздвинув занавески.
Пора откинуть прядь,
Найти себя, проснуться
И ямочками щек
Пространству улыбнуться.
И думать: неужели
Нас, впрямь, пугала Полночь,
Что одряхлела через час
И не звала на помощь?
Что я могу – то сделаю —
Пусть это будет малость —
Что я смогла – того
Могиле не досталось —
Я побывала
На небесах, —
Маленький город,
Одетый в пух.
Тише, чем росы
Ночных долин;
Улицы – россыпи,
Свет – рубин.
Люди – как бабочки,
Платье – газ,
Мысли – батист,
Имена – атлас.
Разве не удача?
Счастье почти —
Общество такое
Встретить в пути.
Где ты, Июль? —
Шумный твой Шмель —
Тихий твой Хмель —
Ветра Вуаль —
Где ты, Июль?
Скажет Июль:
Льдистый Ручей —
Зяблика Трель —
Ветра Свирель —
Где ты, Апрель?
Скажет Апрель:
Снег и Метель —
Их Ворожба —
Их Витражи —
Ворон, скажи —
Где?
Ворон вздохнет:
Где-то Покос —
Где-то Овес —
Дымка и Просинь?
Здесь – скажет Осень.
Поскребся Ветер у двери.
Я крикнула: Войдите!
И в тот же миг без лишних слов
Внезапный Посетитель
Вошел ко мне – бесплотен —
Стал по углам бродить…
И руку ведь не протянуть,
И стул не предложить!
Он тряс бесцветной гривой,
Шуршал, как пересмешник,
Со стаей залетевший вдруг
В октябрьский орешник,
Лицом напоминал волну,
А голос был живой,
Но еле слышный, чем-то схож
С волынкой травяной.
С минуту послонялся,
И, застеснявшись вдруг,
Ушел, как в воду канул,
Лишь в сердце – сквознячок!
Бог сделал маленький Цветок.
Он попытался розой
Стать. Как смеялось Лето!
Но вот перед морозом
Пурпурное созданье
Явилось: ахнул Холм,
А Лето спрятало лицо.
Смех признан был грехом.
Знать, этот царский Пурпур
Ждал стужи – за версту
Расслышав поступь Снега.
Создатель – зацвету?
Мне ненавидеть было
все недосуг:
так мало
живем,
вдруг Смерть прервет вражду —
и я ни с чем уйду?
И для Любви мала
Жизнь —
но скорей дела
заброшу – этот Труд
как раз по мне,
хоть не
закончен тут…
Мой сад – лишь берег моря.
Так значит, есть оно.
Ты, Лето!
Знаю, это
Все вынесла волна Твоя.
Весь клад, и вот монетка – я.
Молитва мне дана, дана.
Есть в поднебесье град.
Господь, какая дверь твоя?
Стучусь во все подряд.
Ты здесь подъемлешь горы.
Там топишь в море дни.
Иисус из Назарета,
Протянешь руку мне?
Я вышла рано, мой терьер —
Со мной. Дошли до моря.
Русалки снизу на меня
Глядят, о чем-то споря.
Фрегаты сверху на меня
Глядят, канаты-руки
Зачем-то тянут. – Так коты
Пугают мышь со скуки.
И ни души! Как вдруг Прилив! —
Лизнул мои сандалии,
Все юбки сразу замочил
И бахрому от шали.
Вцепился и не отпускал.
Так ранняя роса
Висит на рукавах травы.
И вот, уже босая,
Назад я кинулась бегом —
Серебряный каблук
Почти на пятки наступал.
Опал и сердолик
Бежать мешали. – Город!
Как радуются ноги,
Опору снова обретя!
Тут, не узнав дороги,
Преследователь мой поник,
Потом витиевато
Откланялся и отступил,
Забыв прикрыть ворота…
Две Бабочки впорхнули в день,
Не зная ни о чем.
Шагнули сквозь небесный свод —
И встретились с Лучом.
И в светозарный Океан
Отправились потом.
С тех пор никто и никогда
Не видел их тандем.
А если видел дальний Дрозд
Или морской Фрегат —
То утаили от меня
Бесценный свой Секрет.
Я встала, жизнь мою взяла
И двинулась на мир.
Давид был лучше снаряжен,
Но вдвое я – смелей.
Я камень целила, но вдруг
Повержена сама.
Был слишком Голиаф велик —
Иль слишком я мала?
Люблю, когда глотает он
За милей милю разом,
Пасется где-то средь лугов,
Чтоб после, в скалолазы
Подавшись, гору обнимать! —
Глядит высокомерно
На хижины в долине, вот
Встал на краю карьера,
Поджав бока, в него вошел,
Пыхтя и причитая.
И под гору потом летит,
Себя же настигая.
И пунктуальный, как звезда,
Взревев, как Грома сын,
Стоит – тишайший до поры —
У входа в свой загон.
Боюсь? Кого же я боюсь?
Не смерти – смерть никто!
(Лохматый дворник у ворот
Суровее и то);
Не жизни – мне ль бояться
Ее, кем испокон
Я на земле учреждена
Почти что как закон;
Не Воскресенья – ведь Восток
Примерился к заре
С ее пылающим челом…
И мой венец – по мне!
Наш продолжался путь,
Нас ноги привели
К развилке странной Бытия,
Что Вечностью зовут.
И ужас шаг сковал,
И ноги не идут.
Мы здесь – там Город впереди.
Но прежде – Смерти Лес.
Назад не повернуть.
Обратный путь закрыт.
Вон Вечность – видишь Белый флаг? —
И Бог у всех ворот.
Смотри, сказали мне – закат!
Я глянула в окно:
Там хутор был сапфировый
И на холме одно
Опаловое стадо —
Но вдруг – померк опал —
И нет ни луга, ни овец,
И хутор сам пропал.
Я море видела теперь —
Там исполинский флот!
То паруса – иль скалы?
И что за дивный фрахт?
Но Кто-то погасил фонарь —
Ни стад, ни хуторка,
Исчезли скалы, паруса
И вся Атлантика!
Дух шире всех Небес.
Поставить только рядом —
Дух Небеса в себя вберет
Спокойно, без напряга.
Дух глубже всех Морей.
Глубь с глубью съедини —
Дух Бездну выпьет как бадью
Всю сразу – ну, рискни!
Попробовать на вес —
Дух невесом как Бог.
Коль отличается чуть-чуть,
То как от Слога – Звук.
Я не могла б с Тобой
Жить – то была бы Жизнь!
А Жизнь – она не здесь.
Здесь мы – Сервиз
На полке. Устареет —
Хозяин скор —
Не дрогнувшей рукой
Другой Фарфор
Поставит – ну а тот,
Что треснул и подбит…
Сверкает новый Севр —
А тот забыт.
И умереть с Тобой
Могла бы я навряд.
Ведь должен опустить один
Другому взгляд.
Ты – нет! А я – могла б? —
Смотреть, как замерзаешь —
Сама без права на мороз
Смертельный? – Знаешь!
Я не могла б восстать
С Тобой – ведь ты Христа
Своим лицом затмишь —
И что тогда?
(Пусть ярче лик Его —
Но ближе – Ты!
И мне как дом родной —
Твои черты)
И как им Нас судить? —
Ты рвался к Небесам,
Я оставалась тут.
Твоим глазам
Блаженство Райский свет —
А я ослепну
От этих совершенств —
И стану пеплом.
Погибнешь – я с Тобой —
Даром что имя
Мое приятно было б
Для серафима.
И если б спасся Ты,
А я осуждена
Быть там где нет Тебя —
Там нет меня!
Так! Встретимся поврозь!
Ты там – я здесь!
Распахнутая дверь —
И Вечность-Весть —
Молитва – тонкий мост —
Всегда с начала – и —
Как манна! – горький хлеб —
Отчаянье —
Природа – то, что видим.
Вот этот День, Холмы,
Цветок, Затменье… Может,
Природа – это мы?
Природа – то, что слышим…
Малиновка, Волна,
Кузнечик, Гром, а может
Природа – Тишина?
Природа – то, что знаем.
Ну, знаешь, так открой…
Но нем, бессилен наш язык
Пред этой Простотой!
Я не брала с собою Смерть —
Она взяла меня
С собой и правит лошадьми,
Бессмертье заслоня.
Ей было некуда спешить.
Я отложила все —
Мою работу и досуг
По прихоти ее.
Мы миновали школу, где
Ленились школяры,
И поле, где звенела рожь,
И солнце у горы,
И бедный домик, что торчал,
Как бугорок земли.
Мы ехали уже века,
Но мне казалось – дни.
Из шелка был мой капюшон,
И платье было – газ,
Когда прохладная роса
По сторонам зажглась.
И Вечность ощущала я,
И было ясно – к ней
Обращено мое лицо
И головы коней —
Мы начинаем с жажды —
И в наш последний час
Глоток воды – последний дар —
Прибережен для нас
В преддверье жажды новой —
Она же утолится —
Разливом тем на Западе —
Что Вечностью зовется.
Упала капля на листок,
Еще – на черепицу.
Еще с десяток за карниз
Сумели зацепиться.
А те примкнули к ручейку,
Что к океану тек.
О сколько ожерелий —
И я в них знаю толк!
Пыль – перлы! Все дороги – ввысь!
Хвала – из птичьих уст!
И солнце скинуло берет,
И отряхнулся куст!
И ветер лютни все вернул
И окунул в сиянье,
И на востоке поднял флаг —
Дня предзнаменованье!
Бывает свет весною,
Какого не бывает
В другое время года.
Март только начинает…
И цвет такой разлит
В проснувшихся холмах:
Наукам нашим не понять,
А сердце скажет: Ах!
Он цвет и он же свет —
Расплещется сосной
На самом дальнем склоне —
И говорит со мной.
Но горизонт шагнет
Вперед, а дни уйдут.
Неслышно ускользает он —
Мы остаемся тут.
Довольны всем, но вдруг
Утрату ощутим —
Как будто Таинство Твое
Вдруг стало ремеслом!
Есть те, кому удар смертельный
Как дар – животворящий.
И жили б – как не жили,
Но настоящим
даром
Жизнь стала —
Со смертельным тем ударом!
Он лес качал, словно гамак,
Свистел и завывал,
Грозился землю расколоть
И небу угрожал.
И стаей сделалась листва,
Куда-то понеслась.
Он пригоршнями пыль бросал,
Как великан, ярясь.
Вдруг молния свой желтый клюв
Раскрыла, гаркнул гром,
И воз по улице моей
Помчался кувырком.
Клоками стали гнезда,
Скотину била дрожь,
Набухла капля первая —
И вот гигантский дождь
Как будто дамбы все прорвал —
И мир пошел ко дну.
Лишь чудом выжил старый дом.
Огнем сожгло сосну.
Мой Робин – это тот,
Что в марте – вдруг – зарю
Пробьет скупой морзянкой,
Чудным своим тюрлю.
Мой Робин – это тот,
Что ждет на весь закат
Разлиться вестью ангельской,
Когда апрель у врат.
Мой Робин – это тот,
Что – молча – из гнезда
Удостоверит: мир, и дом,
И святость – навсегда.
Пускай широким будет одр
И строгим будет лик.
Пусть грянет приговор Суда
Бесстрастен и велик.
Подушка пусть не жмет,
Покров не давит грудь —
И чтоб восхода желтый шум
Не смог тот сон спугнуть!
Вот бабочка летит
В тропический ночник —
Природы краска превзойдет
Наш самый алый миг.
Природа самый редкий цвет
Потратит – на пустяк.
Приняв с поклоном крошку,
Что дал тебе взамен?
Послушай, имя вплел твое
В серебряный рефрен!
Серебряное «Всюду»
С канатами песка,
Чтобы не смыло землю.
Смотри – цела пока!
Ко мне кидается Листва.
И Ветер в бубны бьет.
Природа – как укроюсь
От призраков ее?
В пещере спрячусь как-нибудь —
Заговорит Стена.
Творенье – трещина одна,
Чтоб я была видна! —
Любовь была до бытия —
И дальше смерти – и
Начало всех творений – все
Призвание земли —
И если я не дам сломаться
Одной из многих воль,
И если остудить удастся
Одну земную боль,
Вернуть малиновке упавшей
Все небо ноября —
Я прожила не зря!
Ниже света и ниже
Еще – под столетним дерном,
Ниже, чем келья жука,
Ниже, чем клевера корни,
Дальше, чем великан
Мог бы рукой достать
Или же луч дневной,
Если б день годом стать
Мог; выше света, выше
Соколиного свода,
Выше млечного дыма,
Звездного дымохода,
Дальше, чем прыгнет догадка
Или домчится знанье…
Где диск, что осилит дистанцию
Меж теми кто был – и нами!
Утес над долом восседал
В своем огромном кресле,
Всю землю видел и следил,
Чтоб было все на месте.
У ног его играли дни,
Терялись годы где-то.
Он был прадедушкой Весны
И дедушкой Рассвета!
Смерть это бесконечный спор.
А спорят Дух и Прах.
Умри, прикажет смерть. А Дух —
Профан в таких делах.
Смерть скажет: Отдохни! Земля
Тебе да будет пухом.
Дух не ответит, и уйдет,
А Смерть займется Прахом.
Пурпур в моде дважды:
В этот вот сезон —
И когда постигнет Дух
Свой священный сан!
Кто этот длинный Господин
В траве, ты, верно знаешь.
Бывает, что найдешь его —
И сразу потеряешь.
Как будто гребнем шелк травы
Расчесан на пробор.
Срастется возле самых ног —
И снова он как вор
Мелькает впереди, шмыгнет
Под пень, что у болота.
Мальчишкой босоногим я
Встречал его когда-то.
Как хлыст, он гибок был и быстр,
Как рябь – неуловим.
Трава, как заговорщик,
Смыкалась вслед за ним.
В природе много у меня
Приятелей – и всех
Встречаю с чувством теплым —
Почти что как родных.
Но если с этим встречусь (как
Его не назови),
То сердце учащает шаг,
И – холодок в крови.
Тихонько так Колокола
Стоят на колокольнях.
Стоят на цыпочках, потом —
Вдруг Небом переполнясь —
Ввысь на серебряных ногах
Подпрыгнут – не достать!
Ни Море, ни Гора
Не преградят мне путь!
Где тот Индийский океан?
Где Гималаи те?
«Я жду тебя, Пчела!
Кому-то, кто вчера
Спросил, когда прилет,
Ответила: «Вот-вот!»
Лягушки, что в болоте,
Те все уже в работе,
А птицы – все почти.
Пожалуйста, прочти!
Да, клевер твой цветет!
Я шлю тебе привет!
Пиши! А лучше в ухо
Жужжи! До встречи. Муха».
Я не видала Гленов,
И не видала Моря.
Но знаю, Вереск как цветет,
Как Океан просторен.
Не говорила с Богом,
На Небе не гостила,
Но знаю тот незримый край —
Как карту получила!
Задернут Свод, и темен Дол.
Бродячий Снега клок,
Уже лететь не в силах,
Присядет на порог.
И Ветер ноет целый день:
Дела на свете плохи!
Природу можно, как и нас,
Порой застать не в духе.
Вот – утро после смерти.
И в доме суета —
Торжественней всех дел земных,
Но в общем-то – проста:
Да, в сердце подмести,
Еще – прибрать любовь. —
Теперь не пригодится аж
До самой Вечности.
Обязанности ветра:
Гнать в море корабли,
Март учредить,
Птиц проводить…
Еще – свободу возвещать
Всем жителям земли.
И тучи шли плечо к плечу,
И мышью свет шнырял,
Леса бежали марафон
И падали вповал.
И гром пророчил всем конец.
Как хорошо лежать
В могилах, где Природы Гнев
Не в силах нас настичь.
Нам собственный неведом рост,
Но встать придет указ.
И если мы себе верны,
Достанем до небес.
Что мыслилось геройством,
Рутиной станет под конец.
Но легче голову пригнуть,
Чем восприять венец —
У Памяти есть черный ход,
И погреб, и чердак —
Где мышь, осиное гнездо
И с хламом чемодан.
И пусть там остаются —
В потемках – и в пыли…
Смотри, чтоб Призраки ее
За нами не пошли!
Дул теплый бриз. Мой дом вплывал
В безбрежный океан,
Покачивался на волнах,
Шатался будто пьян.
Был капитаном – Махаон,
И коком – толстый Шмель,
И был счастливый Экипаж —
Весь блещущий Июль!
Сирень – древнейший куст,
Но есть древней намного.
Вон та небесная сирень —
Опал над тем холмом.
Закат нам этот пир
Готовил – стол накрыт
Для зрения. А для других
Чувств – ничего, запрет!
Сияющая чаша —
Земля, над ней венец!
И венчики, тычинки звезд…
Скажите наконец,
Вы, веры знатоки,
Что – этот древний цвет?
Анализ, синтез – помогли?
Нет, не готов ответ?
То, что не видно оку?
Иль просто слепы мы?
Поможет Откровенье, где
Науки не сильны?
Быстрее книги нет фрегата.
Нет в мире скакунов
Стремительнее, чем в упряжке
Гарцующих стихов.
Билета и не нужно вовсе,
Лишь воля – поспеши!
Как мал, невзрачен и непрочен
Сей экипаж души!
Кто Пауку закажет
Ковер иль гобелен? —
Но у Метлы любой спроси —
Воскликнет: «Феномен!
Да, он художник тонкий,
Непризнанный пока!»
– Ну вот, Изгой и Гений,
Тебе – моя рука!
Как много в этой жизни,
Что длится миг, —
И мало как зависит
От нас самих.
Вчера – История.
Пойди познай.
Вчера – Поэзия —
Безлюдный край.
Вчера – есть Тайна – не помог
Воспоминаний ворох.
«Сегодня – где оно?» – вздохнешь —
И нет обоих.
Вот этот гриб – он эльф
Растений – пилигрим —
То нет его, то вновь стоит
Под зонтиком своим!
И ждет чего-то, медлит,
Меж тем, весь срок его
Быстрее, чем бросок змеи,
Не дольше, чем зевок.
Он – маг, и он – факир,
Пришелец ниоткуда…
Иль просто выскочка, пузырь —
Претензия на чудо?
Его присутствие траве —
Я вижу – даже льстит.
Он как таинственнейший цвет
Тупому пню привит.
Он что-то замышляет!
Но что – скрывает грим.
Природа – он твой еретик!
Но кто поспорит с ним?
Со дна явился! – С кочки
Провозглашает.
Два мира – я не в счет —
Ему внимают.
Перчатки на ногах —
Престранный тип.
Оратор Мая нынче
Совсем охрип.
Все речи – Пузыри
(Напоминают славу).
И все-таки царит
Он здесь по праву.
Так похвали его!
Но скучен комплимент —
Под ряской Демосфен
Исчез – в момент!
Казалось, улицы бежали.
Вдруг стали – грохот стих.
Затменье – все, что видели в окна,
И все, что было в сердцах.
Потом самый смелый решился выйти,
Взглянуть – мир, время все те же?
Природа, надев берилловый фартук,
Толкла нездешнюю свежесть.
Как медленно она идет
По моему плечу.
Из бархатных каких краев
Ты, плюшевое чудо?
Бесшумный путь твой лишь на миг
Мои глаза отвлек.
Куда, откуда ты, зачем? —
Мне, правда, невдомек.
Неуследим пунктир —
Волчок, кружась, запел!
Забился изумруд,
И шелк прошелестел.
И всех кустов соцветья
Склонились перед ним —
«Он из Туниса, может —
Прекрасный Пилигрим?»
Как счастлив камешек простой!
Не крикнет Времени «Постой!»,
О восхожденьях не мечтает.
И о трагедиях не знает.
Вселенная проходит мимо,
А он глядит невозмутимо.
То вместе с кем-то, то один,
Обыкновенный паладин.
И независим, как звезда,
Сияет тоже иногда.
Так абсолютный свой закон
Он исполняет испокон.
Что мира нищета
Богачке-мне с тех пор,
Как ты получен в дар?
Кто не нашел небес внизу,
Тот крылья не готовь.
Бог – это дом напротив.
Его окно – любовь.
Благословенно дерево,
То, с яблочком сухим! —
Двух вестников приветило
И услужило им.
Как Свиристели – сэр и сын —
Представились они,
Чтоб не смутить здесь никого —
Так ангелы скромны.
Встарь колдунов казнили —
Зря, видно – и теперь
Куда ни глянешь – колдовство.
Не веришь – так поверь!
И Птица точно знает,
Где песенку хранить —
Сложить в надежном Сердце
Иль в Небо отпустить.
Нет передышки у того,
Кто Красоту творит.
Искрят все Паузы его —
И нескончаем Труд.
Он был трубящим рогом,
Змеей мелькнул в траве,
Зеленым холодом прошел
По спекшейся жаре.
Захлопывались окна,
Метался изумруд.
Судьбы искрящий мокасин
Прогуливался тут.
Кто выжил, тот запомнил
Вместо ворот – плоты,
Потоки вместо улиц,
Вместо стволов – мосты.
И колокол паниковал,
И уплывала жизнь.
Каким еще не быть концам,
А ты, земля – держись!
Генеалогия меда
Не для пчелы. Букет
С радостью принят. И роза,
И клевер ей – высший цвет!
Письмо – есть Радость смертных. В ней
Отказано Богам.
Неужто Вечность так страшна —
Что отшатнулись все?
Любовь способна сделать все.
Лишь мертвых воскресить
Не может – ей хватило б сил —
Но слишком бренна плоть.
Но и любовь – уставши – спит,
Измучась жаждой – пьет.
Меж тем сверкающий Фрегат
Уходит – был – и нет.
Ты был! И я потерю
Как дар в себе несу.
И засуху не мерю —
Ведь знала я росу!
Есть берега у Каспия —
Стерильные пески.
И мне, пожалуй, по плечу
Мои солончаки.
Чтоб сделать прерию, нужна
Пчела, хотя б одна.
Пчела и клевера цветок
и память-пилигрим.
И без пчелы мой пилигрим
Управился вполне!
Слава – Пчела.
Жужжит —
Жалит —
Дальше летит —
Есть много клавиш у Земли.
Нет острова такого,
Чтоб музыки земной не знал,
Той, что древнее слова.
И знают море и земля:
В ночи, средь бела дня —
Сверчка древнейший ричеркар
Всех лучше для меня.
Вот миру от меня письмо,
Что мне не написал…
Простые новости Земли —
Берите, стар и мал.
С великой нежностью она
Шепнула их. – Привет
Дошел ли? Получатель – кто?
Ну! Улыбнись в ответ!

(441)

Приложение

ПОЭТИЧЕСКИЕ АФОРИЗМЫ ЭМИЛИ ДИКИНСОН

Однажды в маленьком книжном магазине в Беркли мне попалась интересная книжка.

В ней я нашла множество коротких стихотворений Эмили Дикинсон (в основном, двустиший), извлеченных из ее писем.

В письмах они обычно никак не выделены самой Эмили и далеко не всегда распознаются как стихи. Некоторые из них являются самостоятельными стихами, написанными ранее. Другие существуют только в письме.

Дикинсон – мистик, и каждый шаг ее «электрического мокасина» высекает эти искры.


Вот лишь немногие из них в моем переводе.

Время – коротко и тесно —
Старое пальто.
Мы доказательств ждем тому,
Что знаем искони.
Есть некий Пафос в мысли,
Что весь Простор,
Есть только Тень,
Что Разум вдаль простер.
Богатство Марта – Вера,
а Опыт – для других…
Ноябрь всегда казался мне
Норвегией в Году.
Нас с нашим Зазеркальем
Науке не понять.
Бессмертья Риски нас манят
Сильнее, чем Покой.
Разбившись, Сердце улетит
Не дальше Вечности…
А Сердце полное молчит. —
Кто знает почему?
Бессмертью нашему подарок —
Бессмертие цветов.
Невероятность не смутит:
В нее никто не верит.
Смерть как комар пищит
Вокруг моей Судьбы.
И Кана, и Голгофа
Есть на любом пути.
Неведомое для Ума
Главнейшая нужда!
Как одиноко чем-то быть
В отсутствие Души!
Играть Природе вечно без
Товарища по играм.
Не старше мы с годами,
Но с каждым днем новей!
Амхерста сердце просто,
И вечно, и тепло.
Что этот Мир, как не Гнездо —
И выпадаем все.
Мой труд – Преодоленье.
Работодатель – Страх.
Вначале – быть Стихами.
Потом – писать Стихи.
Биография – печальный
Знак: Кого-то нет!
Я это я —
Но есть влияния.
Подумала: смерть – близкий друг,
А не далекий враг.
Умиранье – Буря, Ночь —
И неторный Путь.
Благодарность – скромное Богатство
Тех, кто не имеет ничего.
У Времени мгновенья есть
И – длинные места.
Холм поклоняется Морозу —
Даже когда оттает.
Зима. В ее Тюрьме
Жемчужной помышляю
О Лете и о Солнце
Почти как о чужих.
Успех Цветка бесшумен,
А наш – докучный шум!
Что Откровенье? – Просто свет,
Чтоб ты открыл глаза.
Не Роза – но цвету опять,
Не Стриж – седлаю Ветер.
Здесь, у себя на Ферме
Зарянок вывожу.
Цветы приходят сами —
Лишь успевай встречать.
Приобретеньям тест Потерь
Необходим как хлеб.
Бывает, Пыль владеет нами —
Но выпадет Роса.
Успех – есть пыль, а Цель —
Сверкает, как роса!
Встретить Друга – это боль:
Знаю, что к Разлуке!
Ночь – мой любимый День!
Всех лучше – Тишина.
Все говорят: Разлука – смерть,
А я еще жива.
В петлице – розовый Вьюнок,
А Роза – никогда!
Нет, Розу больше не сорву:
Уколет – и завянет…
Бутон – Прелюдия к чему-то,
Что неизвестно нам.
Жизнь с непокрытой головой
Под дерном здесь лежит.
Кто б против Солнца возражал,
Когда бы не Закат?
Куда пойдут наши Сердца,
Когда Земля пройдет?
Какой нам скажет эхолот,
Как Сердце глубоко?
Тебя, теряя, узнавать —
Чем не награда мне?
Пологий воздух не для Альп —
Здесь – крутизна Свободы.
Айсберг – Морю не преграда,
Лишь дорожный Знак.
Сколь ни построй Причалов,
Все не приблизишь Море.
Сколько быстрых Рук под снегом
Трудится весной!
Душа проходит через Смерть
И через Жизнь – одна.
Вся жизнь – стоянье у Дверей.
Их Смерть сорвет с Петель.
Зачем нам Сумерки дарить
Той, что ушла в Рассвет?
Память – странный Колокол —
Будит – и хоронит.
Кто Вору подарил Улыбку —
Тот что-то у него украл.
Снег не поранил птиц моих —
Мне подморозил сердце.
Да, Жизнь – живая, но не вся,
И Смерть не вся мертва.
Была бы бессловесной Птица,
Когда б не – Слушатель.
Мне лучше думать о тебе,
Когда погаснет день.
Малиновки и иволги
Летают под рукой,
Когда я Вам пишу.

Эмили Дикинсон: «Мое дело окружность»

(Послесловие переводчика)

Что сказать о ней? Она – загадка, и мы восхищаемся ею отчасти и потому, что никогда не разгадаем.

Имя поэта – тайна. Кто-то подметил притягательную странность этого сочетания: хрупкого «Эмили» с мужественным и непререкаемым «Дикинсон». Она – та самая Эмили, которая, прожив «крошечную микроскопическую жизнь» в уединении маленького американского городка, своего дома и сада, теперь ходит по всей земле как великая Дикинсон.

Были координаты во времени и пространстве:1830–1886, Амхерст, Массачусетс (адрес она не поменяла ни разу).

Есть автопортрет – она оставила его нам в одном из своих удивительных писем: «… я маленькая, как крапивник; волосы – каштан, глаза как вишни, оставленные гостем на дне стакана».

В этих скупых словах – и вся ее таинственная пламенная натура, и ее оставленность, одновременно трагичная и благодатная. Тот точнейший штрих, которым художник говорит все. Punctual – пунктуальный, точный – одно из любимых слов ее словаря.

Затворничество Эмили стало легендой еще при ее жизни. После амхерстской гимназии, она поступает в женскую семинарию в Маунт Холиок, но, проучившись там один год, возвращается домой к отцу. И все-таки «затвор» – это не про нее. Сузившись снова, ее пространство парадоксальным образом расширяется, а время сжимается так, что она совсем перестает замечать его.

Любовь приходила к ней дважды, и дважды жизнь «закрывалась», не дождавшись конца. Между тем на сцену, никем не замеченные, выходят ее стихи. К1858 году она уже переписывает их чернилами и собирает в маленькие пачки, перевязанные ниткой. В этот год ею написано пятьдесят два стихотворения. В1862 году, на который приходится пик ее творческой силы – триста пятьдесят шесть! Они, эти первые перевязанные ниткой листочки, и определят ее выбор. Едва удостоверившись, что они «живые и дышат», она без колебания очерчивает свой круг.

«Мое дело – окружность», – напишет она в письме. К этой загадочной фразе мы еще вернемся.

Затворницы нет – есть поэт. Для монашенки она была слишком влюбленной в этот мир. Кроме того, ее свободная натура не могла мириться с догмой. Радостно веря в Бога, она так и не сумеет стать прихожанкой. Проповеди ей скучны, в церковь не ходит, церковным правилам не подчиняется:

«Бог сидит здесь и смотрит мне в самую душу – правильные ли мысли меня посещают…» «Я абсолютно верю Богу и его обещаниям, и все же не знаю почему, чувствую, что мир занимает первейшее место в моих привязанностях».

Тихая гавань Эмили оказывается бурным морем. Ее любви, света, опасности, бездны, высоты хватило бы на многие и многие обделенные всем этим жизни. И если обыватель, впрочем, совершенно невинно, высказывает к ней жалость и сочувствие, то она, столь же невинно, спрашивает в одном из писем:

«Как большинство людей живет без мыслей? В мире много людей: Вы наверняка встречали их на улицах – как они живут? Откуда они берут силы одеваться по утрам?»

Она нашла свой рай на земле – в себе, в своей неохватной любви к миру. Такими или похожими глазами смотрел некогда на мир Франциск Ассизский, проповедовавший ласточкам и рыбам, называвший солнце братом и луну сестрой. Ей, как и ему, открылось, что все в природе связано узами любви и родства. Природа – братство, ее братство, она здесь своя – о, сколько прекраснейшей родни!

«Когда ты писала мне в последний раз, я помню, падали листья – теперь идет снег… разве листья не братья снежных хлопьев?»

Стихи становятся ее театром, она играет за все мироздание, хотела бы стать всем – придорожным камнем, цветком, травой.

Выходя по утрам на порог своего дома, Эмили всякий раз оказывается на пороге тайны. Ощущение бесценности бытия не проходит. Она не спит и не грезит, но привыкает жить в этом божественном состоянии прозревания. Не отсюда ли полыхающий цвет и неслыханные россыпи драгоценных камней: ее небесный город освещен рубином, ее снег – это сапфировые братья, она держит в руке аметистовое воспоминание. Мы знаем ее любимый цвет – пурпур, краски ее люминесцентны, труд «фосфоричен».

Томас Уэнтфорд Хиггинсон, на суд которого Эмили отважилась представить свои стихи, признавал, что у нее «каждое слово – картина». Художники сказали бы: мужская рука. Дикинсон пишет скупо, в несколько мазков, всегда оставляя пробелы для вечности.

Тут надо сказать и о ее удивительной звукописи – слова в коротких строчках ударяются друг о друга, вызванивая подобно колоколам на узкой звоннице.

«Амхерстская затворница» обладала редчайшим даром духовного видения, соединенным с уникальным даром поэта. Существуя на грани двух миров, она на каждом шагу оказывается первооткрывателем, создающим свою собственную энциклопедию несказанного.

Объекты исследования – природа, жизнь, смерть, душа и бессмертие. Мир – огромная щель или, может, миллион маленьких щелок, в которые можно подглядеть душу и вечность. Впрочем, в одном из стихотворений нам открывается и обратный взгляд:

Творенье – трещина одна,
Чтоб я была видна.

Ее инструменты – «вера и микроскоп». Цель – правда.

«Правда – такая редкая вещь; говорить ее так упоительно».

Мужеством и трезвостью ума, необходимыми для первооткрывателя, она обладает в полной мере. Вид агонии не пугает ее; спокойно, словно со стороны, созерцает она собственную смерть. Да, если поначалу жизнь и смерть для нее «гиганты», то потом она будет рассматривать их под микроскопом «как насекомых».

Как исследователь, она блестяще владеет терминологией. («Долгое время мой лексикон был моим единственным товарищем») Алиби, стратегия, амуниция, бакалавриат, уравнение, синтаксис – столь же органичны для ее бесстрашных стихов, как камень, паук, бабочка, малиновка или закат. Удивительно, но в этих сверхкоротких строчках умещаются даже такие словесные монстры, как физиогномика и фосфоресценция (по-английски они только на один слог короче).

Измерив вдоль и поперек свои страхи, бездны, сомнения, эта маленькая американка, сама сравнившая себя с птичкой-крапивником, заключает:

Нам собственный не ведом рост,
Но встать придет указ —
И, если мы себе верны, —
Достанем до небес.

Изданные посмертно в1890 году, стихи Эмили Дикинсон вызвали у читателей только недоумение. Двадцатый век распознал в ней гения, но был так же бессилен с кем-то сравнить, как и девятнадцатый.

Если мы поинтересуемся кругом чтения Эмили, то обнаружим, что ее настольные книги – Библия и Шекспир. Читая Шекспира, она спрашивает себя, «зачем остальные книги».

Она умеет избрать. До конца дней переписывается с немногими, но дорогими друзьями, посылая в конверте засушенные цветы, парадоксальные мысли, пугающие, как магия, строчки и всегда – любовь.

«За неимением подходящего цветка – прилагаю сердце».

Кто еще так спокойно и бережно попрощается с миром, как она в своей последней записке: «Маленькие кузины, позвана обратно».

Мы уже говорили, что физический центр ее окружности – Амхерст, отцовский дом, сад, она сама, маленькая обитательница этого дома и сада. Но радиус измерить не удается. Из этого центра она видит и обнимает закат и восход, Альпы и прерию. Окружность расширяется до размеров вселенной (эти ее мгновенные перелеты от пчелы к прерии, от мига к вечности, от маргаритки у подножия гор – к вечным снегам и выше).

«Мое дело – окружность», – написала она. И вдруг в одном из писем читаем: «Может быть Вы смеетесь надо мной! Может быть, все Соединенные Штаты смеются надо мной тоже! Я не могу остановиться из-за этого. Мое дело – любить». А вот стихи:

Любовь была до бытия —
И после смерти – и —
Начало всех творений – все
Призвание земли.

Круг замкнулся, и мы не ошиблись. Вот почему ее «письмо к миру» дошло и прочитано – ведь только любовные письма и доходят.

P.S.


Первые переводы Эмили Дикинсон я сделала еще учась в институте.


Летом у меня тоже был свой райский сад, где в кустах жасмина пересвистывались малиновки.

Я писала стихи и читала стихи, но не находила (ни в чужих, ни в своих) той летящей и сверкающей радости, которую по-настоящему чувствуешь только в детстве. И вот…

«Я нахожу восторг в существовании, – писала Эмили. – Чувствовать, что существуешь, – само по себе достаточная радость». Этим и дышали ее стихи!

И вдохнув это в себя, я должна была выдохнуть – перевести.

«Не оставляй, она твоя», – сказал мне кто-то из нашего тогдашнего поэтического круга. А я уже и не могла бы оставить.

Как-то переводчица Мария Редькина подарила мне книгу избранных стихотворений и писем Эмили Дикинсон, изданную в Нью-Йорке. Открыв ее дома, я удивилась. На первой странице перед предисловием было написано:

To a new friend -

Penne


Оказывается, Маше эту книгу кто-то подарил. Она же, зная, что я перевожу Э. Д., передарила мне. Так и живет со мной эта книжка со странной дарственной надписью (без даты), как будто от самой Эмили

(Penne можно толковать двояко: перо или монетка)


Мои переводы Э.Д. печатались понемногу в разных сборниках.

«Горстка» успела вырасти, и может рассыпаться, если не собрать ее в книжку.

Т. Стамова

Комментарии для сайта Cackle

Тематические страницы