Книга ”
Введеніе
Вмѣстѣ съ христіанствомъ было перенесено на Русь и то духовное дѣланіе древнихъ египетскихъ пустынниковъ, которое развивалось впослѣдствіи среди монашества въ Византійской Имперіи на протяженіи болѣе 1000 лѣтъ ея существованія.
Въ XV столѣтіи, когда Русь потеряла связь съ Христіанскимъ Востокомъ, вслѣдствіи нашествія турокъ, это внутреннее дѣланіе было забыто. И когда въ концѣ 18 вѣка его возродилъ въ Молдавіи схиархимандритъ Паисій Величковскій, оно — это дѣланіе, многимъ показалось небывалымъ новшествомъ.
Съ момента его проникновенія въ Россію, Оптина Пустынь явилась главнымъ средоточіемъ этого подвига и связаннаго съ нимъ старчества.
Въ Оптиной оно передавалось около 100 лѣтъ изъ поколѣнія въ поколѣніе и прервалось только съ разгромомъ этого монастыря большевиками.
Этой темѣ я посвятилъ всю свою жизнь.
Когда въ Духовной Академіи мнѣ предстоялъ выборъ темы для кандидатскаго сочиненія, я хотЬлъ писать объ Оптиной Пустыни и ея старцахъ. Для кандидатскаго сочиненія необходимо изучить всю литературу, касающуюся данной темы.
При изученіи ея я увидѣлъ, что вопросъ о сущности старчества совершенно неосвѣщенъ въ богословской наукѣ. Мало того, встрѣчались неправильныя и противорѣчивыя мнѣнія.
Не было даже опредѣленія понятія старчества. Поэтому я началъ съ самаго начала: съ объясненія духовнаго дѣланія и его возникновенія въ исторіи, а въ частности и въ духовной жизни нашего народа, такъ какъ духовная жизнь народа связана съ духовной жизнью монашества.
Плодомъ этого явилась моя книга «Стяжаніе Духа Святаго въ путяхъ древней Руси».
Въ ней выражено Православное міросозерцаніе съ исторической перспективой. Но эта книга только служить введеніемъ къ главной темѣ.
Глава I. Опредѣленіе понятія старчества.
Достигайте любви, ревнуйте о дарахъ духовныхъ, особенно же о томъ, чтобы пророчествовать. А кто пророчествуетъ, тотъ говорить людямъ въ назиданіе, увѣщаніе и утѣшеніе.
(1 Кор. XIV, 1, 3).
Апостолъ Павелъ, независимо отъ іерархіи, перечисляете три служенія въ Церкви: апостольское, пророческое и учительское.
Непосредственно за апостолами стоять пророки (Еф. IV, 11; 1 Кор. XII, 28). Ихъ служеніе состоитъ, главнымъ образомъ, въ назиданіи, увѣщаніи, и утѣшеніи (1 Кор. XIV, 1, 3). Съ этой именно цѣлью, а также для указанія, или предостереженія, пророками предсказываются будущія событія.
Чрезъ пророка непосредственно открывается воля Божія, а потому авторитетъ его безграниченъ.
Пророческое служеніе — особый благодатный даръ, даръ Духа Святаго (харизма). Пророкъ обладаетъ особымъ духовнымъ зрѣніемъ — прозорливостью. Для него какъ бы раздвигаются границы пространства и времени, своимъ духовнымъ взоромъ онъ видитъ не только совершающаяся событія, но и грядущія, видитъ ихъ духовный смыслъ, видитъ душу человѣка, его прошлое и будущее.
Такое высокое призваніе не можетъ не быть сопряжено съ высокимъ нравственнымъ уровнемъ, съ чистотою сердца, съ личной святостью.
Святость жизни и требовалась отъ пророка съ первыхъ временъ христианства: «Онъ долженъ имѣть «нравъ Господа». Отъ нрава можетъ быть познанъ лжепророкъ и (истинный) пророкъ», говорить древнѣйшій памятникъ ІІ–го вѣка — «Ученіе Двѣнадцати Апостоловъ» (Дидахи).[1]
Служенія, перечисленный Апостоломъ Павломъ, сохранялись въ Церкви во всѣ времена. Апостольское, пророческое и учительское служенія, являясь самостоятельными, могутъ совмѣщаться съ саномъ епископа, или пресвитера.
Пророческое служеніе, связанное съ личной святостью, процвѣтало съ подъемомъ жизни Церкви и оскудѣвало въ упадочные періоды. Ярче всего оно проявляется въ монастырскомъ старчествѣ.
Вліяніе старчества далеко распространялось за предѣлами стѣнъ монастыря. Старцы окормляли не только иноковъ, но и мірянъ. Обладая даромъ прозорливости, они всѣхъ назидали, увѣщевали и утѣшали (1 Кор. XIV, 1,3), исцѣляли оть болѣзней духовныхъ и тЬлесныхъ. Предостерегали отъ опасностей, указывали путь жизни, открывая волю Божію.
Представляя собою прямое продолженіе пророческаго служенія, старчество съ этимъ именемъ и въ этой формѣ появляется лишь въ IV вѣкѣ, вмѣстѣ съ возникновеніемъ монашества, какъ руководящее въ немъ начало.
Благодатное старчество есть одно изъ высочайшихъ достиженій духовной жизни Церкви, это ея цвѣтъ, это вѣнецъ духовныхъ подвиговъ, плодъ безмолвія и Богосозерцанія.
Оно органически связано съ иноческимъ внутреннимъ подвигомъ, имѣюгцимъ цѣль достиженія безстрастія, а потому и возникаетъ одновременно съ монашествомъ на зарѣ христіанства.
Но въ бѣгѣ временъ старчество процвѣтаетъ мѣстами, достигая апогея своего развитія, потомъ ослабѣваетъ, приходить въ упадокъ и даже совсѣмъ забывается, чтобы, можетъ быть, снова возродиться, подобно волнообразной кривой, то вздымающейся, то падаюідей и снова возстающей. Такъ забыто оно было и въ Россіи ко времени Паисія Величковскаго (18–й вѣкъ). Онъ возродилъ старчество, которое и стало процвѣтать у насъ во многихъ мѣстахъ.
И, хотя это было возрожденіемъ древней традиціи той же Россіи, но для большинства казалось малопонятнымъ новшествомъ.
Прот. Сергій Четвериковъ («Изъ ист. русскаго старчества», «Путь», № 3,1927 г., стр , писавшій о старцахъ, говоритъ, что въ нашемъ дореволюціонномъ прошломъ русское монастырское старчество мало было изучено и недостаточно оцѣнено русскимъ обществомъ.
Послѣднее имѣло смутное представленіе о старчествѣ. Даже наша молодая богословская наука не успѣла разработать этого вопроса. Такъ: «Вопросъ о старчествѣ въ древнерусскихъ монастыряхъ совершенно не затронуть въ научной литературѣ. Судя по житіямъ, оно было общераспространено», говорить профессоръ Серебрянскій.
(«Древне Рус. Дух.» Смирнова, стр. 26, сноска 5 (Москва, 1913)
Также и церковная іерархія нерѣдко становилась въ тупикъ передъ этимъ явленіемъ. Отсюда частыя гоненія, которымъ подвергались старцы: Преп. Серафимъ Саровскій, о.Варнава Геѳсиманскій, Оптинскіе: о.Леонидъ, о.Амвросій, а на нашей памяти о.Варсонофій.
Эта послѣдняя исторія гоненія на выдаюгцагося старца о.Варсонофія настолько характерна, что на ней остановимся ньсколько подробнѣе. Въ 1911 году, по ложному на него доносу гр. Игнатьевой, религіознополитическій салонъ которой въ Петербурга имѣлъ вѣсъ, а также по доносу горсти монаховъ, изгнанныхъ о.Варсонофіемъ совмѣстно съ о.Ксенофонтомъ, оптинскимъ настоятелемъ, изъ монастыря за бунтарство, Св. Сѵнодомъ было назначено слѣдствіе. Туда былъ посланъ Еп. Серафимъ Чичаговъ — авторъ извѣстной «Дивѣевской Лѣтописи» и впослѣдствіи Архіепископъ Тверскій и Митрополитъ Петер бур гскій. Послѣдній, не произведя никакого разслѣдованія, сразу же сталъ на сторону бунтарей, водворилъ ихъ обратно въ Оптину, смѣнилъ отца Варсонофія и перевелъ его въ Старо–Голутвенскій монастырь. Подымался даже вопросъ о закрытіи скита и уничтоженіи старчества. Потрясенный этимъ разгромомъ, скончался вскорѣ настоятель Оптиной о. Ксенофонтъ, а черезъ годъ — 4–го апр. 1912 г. о. Варсонофій. Объ этомъ событіи вскользъ упоминаетъ о. Василій Шустинъ («Изъ личныхъ Воспоминаній» В. Ш. Бѣлая Церковь, 1929 г. стр. 40.), но болѣе подробно эта исторія будетъ разсказана въ жизнеописаніи о.Варсонофія въ 3–й части нашего труда со словъ еще живыхъ свидетелей этого событія.
Конечно, далеко не всѣ іерархи гнали старчество. Такъ, напримѣръ, ему въ свое время покровительствовали такіе выдаюгціеся святители, какъ митр. Гавріилъ (1801) или оба Филарета — Московскій и Кіевскій, которые сами были подвижниками и аскетами.
Но если непониманіе старчества вызывало его гоненіе, то это непониманіе было причиной и обратнаго явленія, когда довѣрчиво принимались всякіе проходимцы, самозванцы, или самопрелыценные, которые выдавали себя за старцевъ, но ничего обгцаго съ ними не имѣли.
Такое невѣжество и легкомысліе общества приносило вредъ не только потому, что подрывало вѣру и уваженіе къ этому имени, но было и гибельно, т. к. причиняло духовную смуту, и даже разложеніе въ политической жизни страны.
Отмѣтимъ еще одно явленіе псевдостарчества, которое мы можемъ наблюдать и въ современной действительности: современное духовничество, какъ мы вскорѣ увидимъ, родилось изъ древняго монастырскаго старчества и является его вторичной формой. Благодаря родственности этихъ двухъ явленій, духовничества и старчества, у малоопытныхъ священниковъ, знакомыхъ съ аскетической литературой только теоретически, всегда можетъ возникнуть соблазнъ «превышенія власти» — перехода грани духовничества, чтобы старчествовать, — въ то время какъ они даже понятія не имѣютъ въ чемъ сущность истиннаго старчества. Это «младо–старчество» (по одному мѣткому выраженію), вноситъ разладъ въ окружающую жизнь. Оно таить опасность причинить и непоправимый вредъ душѣ опекаемаго. Извѣстны случаи даже самоубійства, какъ результатъ такого поврежденія. Оть иноковъ–учениковъ требовалось всецѣло послушаніе старцамъ учителямъ: «Если кто имѣетъ вѣру къ другому, и самъ себя отдаетъ въ подчиненіе ему, тотъ не имѣетъ нужды внимать заповѣдямъ Божіимъ, а долженъ предать волю свою отцу своему, и не останется виновнымъ передъ Богомъ» (Смирновъ: «Древнее духовенство и его происхожденіе», Богословскій Вѣстникъ, Москва, 1906 г.).
Предавшіе себя всецѣло водительству истиннаго старца испытываютъ особое чувство радости и свободы о Господѣ. Это лично на себѣ испыталъ, пишугцій эти строки. Старецъ — непосредственный проводникъ воли Божіей. Общеніе же съ Богомъ всегда сопряжено съ чувствомъ духовной свободы, радости и неописуемаго мира въ душѣ. Напротивъ того, лжестарецъ заслоняетъ собою Бога, ставя на мѣсто воли Божіей свою волю, что сопряжено съ чувствомъ рабства, угнетенности и, почти всегда, унынія. Мало того, всецѣлое преклоненіе ученика предъ лжестарцемъ вытравливаеть въ немъ личность, хоронить волю, извращаетъ чувство справедливости и правды и, такимъ образомъ, отучаетъ его сознаніе оть отвѣтственности за свои дѣйствія.
О лжестарчествѣ преосвященный Игнатій Брянчаниновъ говоритъ такъ: «Страшное дѣло принять обязанности (старчество), которыя можно исполнить только по повѣленію Св. Духа, между тѣмъ, какъ общеніе съ сатаною еще не расторгнуто и сосудъ не перестаетъ оскверняться дѣйствіями сатаны (т. е. еще не достигнуто безстрастіе). Ужасно такое лицемѣрство и лицедѣйство. Гибельно оно для себя и для ближнихъ, преступно оно передъ Богомъ, богохульно» 'Соч. Еп. Игнатія Брянч., томъ IV, СПБ, 1867 г., стр. 94).
Лжестарчество вызываетъ гипнозъ идей. И т. к. въ основѣ лежитъ ложная идея — эта идея вызываетъ духовное ослѣпленіе. Когда ложная идея застилаетъ реальность, то никакіе доводы больше не принимаются, т. к. натыкаются на idée fixe, которая считается незыблемой аксіомой.
Человѣкъ движется впередъ, какъ сомнамбула, пока не ударится лбомъ о стЬну. Онъ разбиваетъ голову себѣ и зачастую тЬмъ, кто съ нимъ связанъ. Подобная катастрофа постигаетъ приверженцевъ лжестарчества. Оттого среди нихъ такъ часты случаи самоубійствъ и всякаго рода отчаянія. Отчаяніе есть первый симптомъ того, что человѣкъ болѣнъ духовной болѣзнью, которую мы именуемъ «гипнозъ идей». Отчаяніе — это неизбѣжный результатъ крушенія тѣхъ построеній, которыя созданы на ложномъ основаніи. Отчаяніе есть осязательное доказательство тому, что человѣкъ попалъ въ заколдованный кругь, имъ самимъ же созданный, благодаря невѣрнымъ, ложнымъ предпосылками Отецъ же лжи есть діаволъ.
Такая трагедія постигаетъ приверженцевъ лжестарца. Поэтому лжестарчество есть явленіе антихристіанское, ведущее къ поіубленію душъ. Когда истинные старцы, можно сказать, отсутствуютъ, люди жаждущіе найти себѣ духовную опору, выбираютъ какое либо духовное лицо имъ почему–либо симпатичное и говорятъ: «я отношусь къ нему, какъ къ старцу». Если духовникъ окажется трезвымъ, духовно честнымъ, онъ рѣзко отстранитъ такое отношеніе. Но сколько такихъ, которые охотно попадаются въ сѣти, имъ разставляемыя. Ибо это «лицедѣйство» по выраженію еп. Игнатія Брянчанинова, ведетъ самозваннаго старца къ духовной смерти. Онъ самъ теряетъ почву подъ ногами и идетъ уже кривыми путями, растерявъ все то, что собиралъ и пріобрѣталъ за всю прошлую жизнь.
Истинное отношеніе старца къ ученику именуется въ аскетикѣ духовнымъ таинствомъ, оно находится подъ водительствомъ Духа Святаго. Всякія же поддѣлки и фальцификаціи — суть явленія съ лѣвой стороны. Если первое ведетъ къ жизни, то второе, если человѣкъ вовремя не опомнится, то ввергнетъ его въ полное разстройство духовной жизни, имѣюіщей концомъ всякаго рода катастрофы.
Вліяніе старчества далеко распространялось за предѣлами стЬнъ монастыря. Старцы духовно окормляли не только иноковъ, но и мірянъ. Обладая даромъ прозорливости, они, какъ уже было выше сказано, всѣхъ назидали, увѣщавали и утѣшали (1 Кор. XIV, 1,3), исцѣляли отъ болѣзней душевныхъ и тѣлесныхъ, предостерегали отъ опасностей, указывали путь жизни, открывая волю Божію.
Такимъ образомъ старчество есть пророческое служеніе.
Нельзя отнести къ старчеству и другое, наблюдаемое послѣднее время въ монастыряхъ: это установленіе такъ называемыхъ «монастырскихъ старцевъ», которымъ поручается чисто внѣшнее руководство первоначальными и обученіе ихъ монастырскимъ обычаямъ и послушаніямъ. Но здѣсь не подразумѣвается наставленіе о внутренней брани или благодатное руководство братіями.
Въ трудѣ проф. Малинина «Старецъ Филоѳей» мы находимъ цѣлый рядъ примѣровъ употребленія слова «старецъ» въ различныхъ значеніяхъ по письменнымъ памятникамъ 15 и 16 вѣковъ.
Такъ слово «старецъ» обозначало:
1) вообще престарѣлаго инока независимо отъ его іерархическаго положенія въ средѣ братства монастыря въ противовѣсъ мірскому человѣку (грамота 1543 г. Арх. Ѳеодосія въ Псковско–Печерскій монѵ а также въ актахъ).
2) иногда подъ «старцемъ» разумѣется монахъ, не имѣющій никакой степени священства, и въ этомъ случаѣ «старецъ» противополагается игумену, священнику и дьякону (грамота В. К. Василія Іоан. отъ 1533 г.).
3) въ нѣкоторыхъ многолюдныхъ монастыряхъ со временемъ выдѣлялись «старцы соборные», принимавшіе участіе въ управленіи дѣлами монастыря вмѣстѣ съ игуменомъ, келаремъ и казначеемъ (уставная грамота Соловецкаго мон. отъ 1548 г. и др.)
4) «старцемъ» называется тотъ, кому поручено духовное руководство новоначальнаго или падшаго инока (грамота 1543 г. арх. Ѳеодосія).
5) эти старцы–руководители обыкновенно выбирались изъ лицъ высокой нравственной жизни, назывались иногда «духовными старцами». Они пользовались болынимъ почетомъ и считались кандидатами не только на должности монастырскія, но даже въ митрополиты. Имѣло значеніе, конечно, и прежнее соціальное положеніе инока въ міру. Защищая монастырскую недвижимость, Іосифъ Волоцкій писалъ: «Аще у монастырей селъ не будетъ, како честному и благоразумному человѣку постричися, и аще не будетъ честныхъ старцевъ, отколѣ взять на митрополію, или архіепископа, или епископа. А коли не будетъ «честныхъ старцевъ» и благородныхъ, то будетъ вѣрѣ поколебаніе.»
6) въ значеніи наставника, руководителя старцемъ является и игуменъ монастыря. Вотъ, напримѣръ, древняя тріодь Волоколамскаго монастыря съ надписью: «Тріодь постная, письмо самаго отца нашего преподобнаго старца Іосифа Чудотворца».
Наконецъ, прибавимъ отъ себя, слово «старецъ», какъ раньше, такъ и теперь можетъ быть отнесено ко всякому монаху. Всякій монахъ, какъ таковой есть ίερόν или καΛούγερας т. е. «старец». Славане это наименованіе употребляли буквально: «калугеръ» или переводили: «старецъ».
Но всѣ эти понятія, вкладываемыя въ слово «старецъ», не соотвѣтствуютъ тому понятію старцаха–ризматика, которое является предметомъ нашего изслѣдованія. Также и самъ старецъ Филоѳей не относится къ послѣднему типу — это обыкновенный учительный старецъ, не одаренный особыми харизмами (Малининъ. «Старецъ Филоѳей». Кіевъ, 1901).
Съ самаго своего возникновенія, монашество ставило себѣ цѣлью достиженіе безстрастія. Вся аскетическая литература говоритъ о психологическихъ законахъ, по которымъ протекаетъ жизнь души, указываешь пути очигценія отъ страстей, разрабатываетъ методы къ достиженію безстрастія, говоритъ о немъ и связаннымъ съ нимъ безмолвіемъ и Богосозерцаніемъ. Создается цѣлая наука о душѣ, и возникаетъ цѣлое Исихастическое Богословіе. Новоначальный монахъ самостоятельно не въ состояніи разобраться во всемъ этомъ огромномъ матеріалѣ. На пути къ безстрастію долженъ быть руководитель, учитель–старецъ, самъ прошедшій эту школу и достигшій уже безстрастія.
Обратимся теперь къ историческому изслѣдованію происхожденія современнаго духовничества и его связь съ древне–монастырскимъ старчествомъ, которое производить проф. С. И. Смирновъ въ своемъ трудѣ «Древне–Русскій Духовникъ». Этотъ трудъ помогаетъ намъ, съ одной стороны, раскрыть понятіе старчества, а съ другой уяснить современное состояніе духовенства, его происхожденіе, а также взаимоотношеніе и границы этихъ двухъ институтовъ Церкви.
Проф. Смирновъ, въ своей магистерской диссертаціи «Духовный отецъ въ древней Восточной Церкви» указываетъ, что «харизматическія явленія первыхъ вѣковъ христіанства повторились среди древняго монашества, что старцы были носителями этихъ харизмъ — особыхъ даровъ Св. Духа, подаваемымъ человѣку непосредственно отъ Бога по личной заслугѣ». «Духовные писатели устанавливаютъ чрезвычайно высокую точку зрѣнія на монашество. Подвижникъ въ идеалѣ, есть существо богоносное, духоносное, богъ. Какъ таковой онъ получаетъ духовныя дарованія, изліяніями которыхъ отличались первыя времена христіанства. Дары пророчества, изгнаніе бѣсовъ, исцѣленія болѣзней и воскрешенія мертвыхъ не являются исключительными. Они обнаруживаютъ только нормальную степень духовнаго возраста инока». «Тайная исповѣдь и духовническое врачеваніе разсматривались тоже, какъ благодатный даръ, «разсужденія духовомъ» (1 Кор. XII, 10). Онъ не связывался съ іерархической степенью епископа и пресвитера, а былъ пріобретаемъ постриженіемъ въ схиму» Смирновъ.
«Древнее духовничество и его происхожденіе». Бог. Вѣст. 1906, Т. П. стр. 377- . «Право вязать и рѣшить», или «власть ключей» они трактовали, какъ совершенство дарованій (Тамъ же. Въ древности не существовало взгляда на сакраментальную исповѣдь, какъ на единственное и неизбѣжное средство для прощенія грѣховъ, допущенныхъ человѣкомъ послѣ крещенія. Исповѣдь и покаяніе представлялись только однимъ изъ многихъ способовъ очищенія отъ грѣховъ. Св. Іоаннъ Златоусть, напримѣръ, указываетъ пять такихъ споообовъ: 1) Публичная исповѣдь. 2) Путь плача о грѣхахъ. 3) Смиреніе. 4) Милостыня — Царица добродѣтелей. 5) Молитва).
Въ древнихъ монастыряхъ Востока исповѣдь и покаяніе слагаются въ самостоятельную систему, отличную отъ современной ей церковной покаянной дисциплины.
Разсмотримъ, какова эта монастырская практика; «отецъ духовный» — «пневматикосъ патиръ» (Старецъ обычно принималъ исповѣдь инока по всѣмъ грѣхамъ. Этотъ терминъ появляется уже съ IV вѣка и существуете до половины IX вѣка' — обозначаете собою не священника, не исполнителя епископскаго порученія, это «простой монастырскій старецъ обязательный наставникъ инока, самостоятельно поставленный въ монастырѣ и свободно выбранный ученикомъ, большею частію не имѣвшій священнаго сана»… «Онъ бралъ души учениковъ на свою душу, руководилъ ими въ каждомъ шагѣ духовной жизни, а потому, принимая исповѣдь ихъ помысловъ и дѣлъ, поощрялъ и наказывалъ».
Нравственно бытовыя отношенія старца и ученика — духовнаго отца и духовнаго сына — очень скоро и рано выработались внѣшне и внутренне въ прочную и стройную систему, окрѣпли въ монастырски–бытовую форму» (Смирновъ. «Древнее духовничество и его происхожденіе». Бог. Вѣст. 1906, Т.ІІ, стр. 377–378). Древній старецъ, какъ позднѣйшій духовникъ, принималъ исповѣдь и совершалъ покаяніе. Старецъ обычно принималъ исповѣдь инока по всѣмъ грѣхамъ, начиная съ мимолетнаго помысла, слегка возмутившаго монашескую совѣсть, кончая смертнымъ грѣхомъ.
«Старческая исповѣдь и покаяніе замѣняли церковную исповѣдь и покаяніе.».
Распространеніе вліянія старчества въ мірской средѣ начинается очень рано, вѣроятно съ первыхъ же лѣте установившагося монашества. На исповѣдь къ старцамъ ходятъ міряне, минуя своихъ пастырей.
Причиной распространенія монастырской покаянной дисциплины въ Церкви надо признать ея сравнительную легкость, превосходство надъ церковной и большую жизненность «строго–пастырскій характеръ при наличности превосходнаго, популярнаго въ Церкви органа–старчества, такого органа, какого не имѣла оффиціальная церковная исповѣдь».
За иной каноническій грѣхъ, древняя Церковь подвергала виновнаго сначала отлученію, а затЬмъ публичному покаянію. Старецъ же принявшій исповѣдь брата, тотчасъ примирялъ его совѣсть и налагалъ епитимію сравнительно болѣе легкую, чѣмъ церковная, «рѣшилъ и вязалъ».
Со временемъ монастырская исповѣдь по всему Востоку вытѣсняетъ церковную, которую совершала бѣлая іерархія по канонамъ и монастырскіе старцы — «духовные отцы» превращаются въ духовниковъ.
Какимъ же путемъ совершился переходъ старчества въ духовничество, т. е. превращеніе монастырскаго института въ общецерковный и сближеніе старческой исповѣди съ сакраментальной?
Начало этого явленія мы можемъ уловить въ Византійской Церкви только со времени гоненія Льва Армянина — 820 г. — на иконопочитателей, когда монастырскіе старцы были признаны оффиціально константинопольскимъ патріархомъ Никифоромъ Исповѣдникомъ, какъ законные совершители таинства покаянія, наряду съ епископами и пресвитерами. Мѣра вызвана была нуждами времени: православію грозила опасность, и оно опирается на содѣйствіе наиболѣе ревностныхъ защитниковъ иконопочитанія — монаховъ, главнымъ образомъ Студитовъ. Будучи мѣстной, эта мѣра пролагала путь къ вытѣсненію бѣлой іерархіи изъ покаянной практики на всемъ православномъ Востокѣ и на долгое время, что произошло уже послѣ эпохи вселенскихъ соборовъ. Въ теченіе 1012 вѣковъ тайная исповѣдь окончательно завоевываетъ господствующее положеніе, вытЬснивъ исповѣдь публичную и покаяніе по канонамъ.
Итакъ, институтъ «духовнаго отца» сначала является въ формѣ монастырскаго старчества. Терминъ «духовный отецъ» служить долгое время для обозначенія монастырскаго старца. ЗатЬмъ эта церковнобытовая форма цѣликомъ повторилась въ позднѣйшемъ духовничествѣ. Монастырски–бытовая форма превратилась въ форму церковно–бытовую и въ такомъ видѣ просуществовала на Востокѣ почти неизмѣнно цѣлый рядъ столѣтій (Смирновъ. «Древнерусскій духовникъ». Москва, 1913 г).
При возникновеніи христіанства на Руси, духовенство, пришедшее изъ Греціи и изъ Болгаріи, принесло съ собою почти готовую дисциплину покаянія и институтъ духовничества въ тѣхъ бытовыхъ чертахъ своихъ, въ которыхъ они зародились и сложились на Востокѣ въ періодъ вселенскихъ соборовъ.
У насъ дисциплина эта просуществовала почти нетронутой до начала 18–го вѣка, т. к. древнерусская церковная власть, живя традиціей и стариной, проявляла въ этой сферѣ очень мало творчества.
Покаянныя дисциплины греческой и славянскихъ церквей нѣсколько отличались между собой. Повидимому у южныхъ славянъ была допущена одна важная особенность — участіе бѣлаго духовенства въ духовничествѣ, чего не знала Греческая Церковь того времени. Возможно, что не въ одинаковой степени сохранились остатки древне–христіанской публичной дисциплины.
Хотя мы покаянную дисциплину получили изъ Греціи и Болгаріи, однако у насъ въ отличіе отъ нихъ, въ силу огромнаго пространства территоріи, очень скоро пересталъ существовать отдѣльный классъ духовниковъ, и право на совершеніе исповѣди сталъ получать каждый бѣлый священникъ при своемъ постановленіи.
Другой особенностью Русской Церкви явилось то обстоятельство, что духовникъ сталъ, такимъ образомъ, непремѣнно и носителемъ пресвитерскаго сана.
Разсмотримъ теперь какова же была эта дисциплина? По обычаю того времени всякій воленъ былъ выбирать себѣ духовника по своему желанію, но уже разъ выбраннаго не имѣлъ права оставлять.
Отношеніе къ послѣднему характеризуется безусловнымъ, беззавѣтнымъ и безпрекословнымъ повиновеніемъ ему, постоянствомъ и вѣрностью до конца жизни. Духовникъ же со своей стороны принимаетъ всю отвѣтственность за грѣхи своего духовнаго сына и грѣхи его бралъ на свою душу. Приведемъ примѣръ такой передачи грѣховъ: выслушавъ исповѣдь и прочитавъ молитвы надъ преклоненнымъ покаяннымъ сыномъ, духовникъ подымаетъ его съ земли и возлагаетъ правую его руку на свою шею со словами: «На моей выи согрѣшенія твоя, чадо, и да не истяжетъ о сихъ Христосъ Богъ, егда пріидетъ во славѣ Своей на судъ страшный».
Духовникъ «не точію свидетель есть» покаянія духовнаго сына предъ Богомъ, но является какъ бы отвѣтчикомъ за его грѣхи.
Грѣхъ сына, сообщаемый духовнику на исповѣди, становился ихъ общимъ грѣхомъ, они являлись, какъ бы соучастниками преступленія. Будучи «поручникомъ стада» своего, древній русскій духовникъ становился вождемъ его, ведущимъ въ высшій Іерусалимъ, долженъ былъ открыть ему Божіе царство и привести къ престолу Божію, чтобы сказать: «Се азъ и чада, яже ми еси далъ».
Духовный отецъ былъ безусловнымъ и неограниченнымъ руководителемъ своихъ духовныхъ дѣтей, подобно игумену или старцу въ монастырѣ и наложенная имъ епитимія была все равно, что «заповѣди Божіи» и что духовникъ связывалъ, то только онъ и могъ одинъ развязать. Труды проф. Смирнова цѣнны для насъ тЬмъ, что они вскрываютъ генезисъ старчества и современнаго духовничества. Они освѣщаютъ эти явленія съ исторической и бытовой стороны.
Становится яснымъ, что быть и церковная дисциплина съ самаго начала возникновенія христианства на Руси были благопріятны старчеству. И мы увидимъ въ дальнѣйшемъ, что оно расцвѣло на этой почвѣ и существовало на протяженіи всей русской исторіи.
Изъ предыдущаго мы уже знаемъ, что старецъ есть руководитель своего ученика въ трудной и крайне сложной «духовной брани», цѣль которой есть достиженіе безстрастія. Чтобы руководить другими, старецъ самъ долженъ быть въ этомъ состояніи.
«Кто сподобился быть въ семъ устроеніи» (т. е. безстрастіи), говоритъ епископъ Ѳеофанъ Вышенскій, «тотъ еще здѣсь, облеченный бренною плотію, бываетъ храмомъ живаго Бога, Который руководить и наставляетъ его во всѣхъ словахъ, дѣлахъ и помыслахъ, и онъ по причинѣ внутренняго просвѣщенія, познаетъ волю Господню, какъ бы слыша нѣкоторый гласъ». «И вотъ, наконецъ, Богообщеніе и Боговселеніе, послѣдняя цѣль исканія духа человѣческаго, когда онъ бываетъ въ Богѣ и Богъ въ немъ. Исполняется, наконецъ, благоволеніе Господа и молитва Его, чтобы, какъ Онъ въ Отцѣ и Отецъ въ Немъ, такъ и всякій вѣруюгцій былъ едино съ Нимъ (Іоан. XVII, 21) … Таковы суть храмъ Божій (1 Кор. III, 16) и Духъ Божій живетъ въ нихъ (Рим. VIII 9) (Слова еп. Ѳеофана Вышенскаго, приведенныя Арх. Веніаминомъ, «Всемірный Свѣтильникъ». Парижъ, 1932, стр. 81).
«Достигшіе сего суть таинники Божіи, и состояніе ихъ есть тоже, что состояніе Апостоловъ.».
«Богоявленіеже является источникомъ множества другихъ благодатныхъ даровъ, и первѣе всего — пламенной любви, по коей они съ дерзновеніемъ удостовѣряютъ: кто насъ разлучить оть Бога? (Рим. VIII, 35).
«А любовь есть подательница пророчества, причина чудотвореній, бездна просвѣщенія, источникъ огня Божественнаго.».
«Поелику такое состояніе есть плодъ безмолвія, когда проходятъ его съ разумомъ, то не всѣ безмолвники оставляются въ безмолвіи навсегда. Достигающіе чрезъ безмолвіе безстрастія и чрезъ то удостаиваюгціеся пріискренняго Богообщенія и Боговселенія, изводятся оттуда на служеніе ищущимъ спасенія, просвѣщая, руководя, чудодѣйствуя. И Антонію Великому, какъ Іоанну въ пустынѣ, гласъ былъ въ безмолвіи, извѣдшій, его на труды руководства другихъ по пути спасенія, и всѣмъ извѣстны плоды трудовъ его. То же было и со многими другими» (Вотъ прямое указаніе, что при принятіи на себя подвига старческаго служенія, требуется особый зовъ Божій, или непосредственно, какъ было съ особо великими святыми (Преп. Серафимъ) или за послушаніе другому старцу, какъ мы видимъ въ жизнеописаніи старца Варнавы или слѣпца старца Агапита Валаамскаго и лично намъ извѣстнго, недавно скончавшагося (1943) старца, прот. Николая Загоровскаго (въ тайномъ постригѣ Серафима), получившаго благословеніе на старчество отъ оптинскаго старца отца Анатолія. Такое же «послушаніе Божіему веленію» требуется и при взятіи на себя подвига юродства. Какъ въ прежнее время появлялось множесто лжеюродивыхъ, такоеже бѣдствіе постигло современную намъ русскую эмиграцію въ лицѣ лжестарцевъ).
И далѣе продолжаетъ Затворникъ Вышенскій: «Достигшіе совершенства слышать голосъ Божій явно въ душѣ своей. На нихъ начинается сбываться слово Господа: «Когда пріидетъ Онъ, Духъ истины, то наставить васъ на всякую истину» (Іоан. XVI, 13). И Апостолъ Іоаннъ также пишетъ: «Помазаніе (отъ Духа) въ васъ пребываетъ, и вы не имѣете нужды, чтобы кто училъ васъ; но какъ самое сіе помазаніе учитъ васъ всему, и оно истинно и неложно, то, чему оно научило васъ въ томъ и пребывайте (1 Іоан. II, 27)» (Арх. Веніаминъ. «Всемірный Свѣтильникъ». Парижъ, 1923. Ссылается на Ѳеофана Затв., Лѣствицу гл. 29, 30, Исаака Сир., стр. 138 и Добр. 3, 5). Разсмотримъ теперь вопросъ о старчествѣ по матеріаламъ, какія мы находимъ у проф. Смирнова въ его трудѣ — «Исповѣдь и покаяніе въ древнихъ монастыряхъ Востока».
«По древнимъ монашескимъ представленіямъ, старецъ существо богоизбранное и богоодаренное. Всякій старецъ непремѣнно обладаетъ какими нибудь духовными дарованіями. Прежде всего даръ различенія духовъ [χάρισμα δι,σκρίσεως τών πνευμάτων] о котором говоритъ Ап. Павелъ (1 Кор. XII, 10). Даръ различенія духовъ необходимъ для монаха. Ещё Антоній Великій предписываетъ молиться о томъ, чтобы пріять дарованіе различенія духовъ, чтобы не всякому духу вѣровать (1 Іоан. IV, 1). Даръ различенія получается путемъ подвига и съ помощью старческихъ молитвъ. Варсануфій Великій заявляетъ: «Безъ болѣзни сердечной никто не получаетъ дарованія различать помыслы. Я молю Бога даровать тебѣ его, но пусть и твое сердце поболѣзнуетъ немного, и Богъ подастъ тебѣ это дарованіе… Когда же Богъ по молитвамъ святыхъ и за болѣзнованіе твоего сердца дастъ тебѣ это дарованіе, то уже всегда будешь въ состояніи различать помыслы Духомъ Его» (Русск. пер. 262) («Богосл. Вѣст.» Февр., Мартъ, и Апр. 1905 г. стр. 763).
Различать внушенія въ душѣ человѣка со стороны Св. Духа и Ангеловъ и со стороны духовъ злобы не такъ легко, потому что они не являются отличными, какъ свѣтъ и тьма. Дѣйствіе благодати обнаруживается въ мирѣ и радости, въ блаженномъ настроеніи, но и грѣхъ сладокъ и сладкій недугъ страсти, особенно страсти духовной не трудно смѣшать съ блаженствомъ духовнымъ. «Грѣхъ преображается въ свѣтлаго ангела и уподобляется почти благодати» — говоритъ Макарій Великій и указываете признаки того и другого (Р. п. 65). Внушенія въ душѣ человѣка обнаруживаются въ видѣ тонкихъ и порою сложныхъ помыслов [Λογισμός] въ «сердцѣ раждаюгцихся» или «вкрадуюгцихся въ разсудокъ», порывающихся «откудато совнѣ» (Преп. Діадохъ, 68–84 стр.). Чтобы склониться къ доброму внушенію и исполнить его, чтобы пресѣчь худой помыслъ и сдѣлать его безсильнымъ, нужно открыть источникъ каждаго внушенія или помысла. Но въ состояніи это сдѣлать только человѣкъ, достигшій высшей мѣры духовнаго возраста, внутреннее, око, котораго очищено. «Если человѣкъ не достигъ сей мѣры, то не можете различать помысловъ, но будете поруганъ демонами и впадете въ оболыценіе, повѣривъ имъ: потому что они измѣняютъ вещи, какъ хотятъ, особенно для тѣхъ, кто не знаете козней ихъ» (Варе. р. п. 44).
(«Богосл. Вѣстн.» Апрѣль 1905, стр. 765) … Проявленіе въ монашествѣ чрезвычайнаго дара различенія духовъ встрѣчается съ перваго его времени. Св. Аѳанасій сообщаете о преп. Антоніи Великомъ, что онъ «имѣлъ даръ различенія духовъ» [χάρισμα διαχρίσεως πνευμάτων εχων] (Р. п. 3, 214–245). Преподобный Евагрій, извѣстный писатель–подвижникъ, между другими благодатными дарованіями обладалъ даромъ различенія духовъ и очищенія помышленій (gratia discernendorum spirituum et purgandarum… congitationum). Никто изъ братіи не возвышался до такой степени духовныхъ отношеній. Онъ пріобрѣлъ даръ этоте изъ жизни, изъ собственнаго духовнаго опыта и, что важнѣе всего, при помощи благодати Божіей (per gratiam Dei) (Руфинъ, Исторія монаховъ, Р. п. 9697). Объ аввѣ Серидѣ разсказывается: «И помолился Боіу дать ему даръ разсужденія, пріобрѣтя который, онъ могъ съ помощію небесной благодати путеводить къ жизни души, врачевать оскорбленныхъ, преподавать цѣлительное врачевство, слово отъ Духа истекающее [χάρισμα].
«Затрудняемся сказать,» говоритъ дальше проф. Смирно въ, «въ какомъ отношеніи къ дару различенія духовъ стоите даръ прозорливости, который между прочимъ выражается въ способности проникать непосредственно въ нравственное состояніе другого человѣка, читать въ душахъ другихъ людей. Есть ли прозорливость самостоятельное духовное дарованіе, или особый видъ пророческаго дара различать духовъ, говоря конкретнѣе — ощущать присутствіе духовъ злобы или ангел овъ, — мы не знаемъ. Только это дарованіе болѣе рѣдко, чѣмъ различеніе духовъ. Однако примѣры обладанія этимъ даромъ идутъ также съ первыхъ временъ монашества. Пахомій Великій и Ѳеодоръ Освященный обладали даромъ прозорливости. Каждый узнавалъ грѣхи братіи или по Духу Божію, «Который былъ на немъ», или же по откровенію оть ангела. Даръ этотъ подвижники употребляютъ въ интересахъ исправленія людей. Преп. Геленъ поселился въ одной обители «нѣкоторымъ изъ братіи открывалъ тайныя помьттттленія и совѣты сердца: одинъ увлекался духомъ прелюбодѣянія, другой духомъ гнѣва, въ иныхъ прозрѣвала кротость, праведность, терпѣніе… И тЬ, которыхъ онъ обличалъ, сами должны были признать, что онъ какъ бы читаеть въ душахъ ихъ, и сокрушались сердцемъ (Лавсаикъ, 183184). Преп. Іоанну открыто было поведеніе каждаго (монаха) въ сосѣднихъ монастыряхъ и онъ писалъ отцамъ, что вотъ такіе то и такіе то предаются нерадѣнію, не исполняютъ въ страхѣ Божіемъ положеннаго правила, а другіе преуспѣвали въ вѣрѣ и духовномъ совершенствѣ. Писалъ и самимъ братіямъ… Дѣянія и самые поводы къ нимъ, подвиги и нерадѣніе. онъ такъ изображалъ, что иноки, сознавая правду написаннаго про нихъ, приходили въ сокрушеніе совѣсти» (Лавсаикъ, 188) («Богосл. Вѣстн.» Апр. стр. 766). Преп. Стефанъ Савваитъ также въ изобиліи обладалъ этимъ даромъ — умѣлъ «видѣть духомъ». Онъ самъ говорилъ: «Я удостоенъ оть Бога дара прозорливости и понимаю по одному виду и зрѣнію помыслы и тайныя страсти души изъ всего, что мы зримъ, или о чемъ насъ спрашиваютъ, или кто къ намъ попадается, я узнаю духовныя и душевныя нужды» (Vita St. Steph. Iulii., 538–522) («Богосл. Вѣстн.» Апр. стр. 733–774).
Одинъ изъ живыхъ примѣровъ старческаго служенія находимъ мы въ житіи преп. Серафима. Это ярко выступаетъ въ разсказѣ о томъ, какъ къ нему пришли одновременно Владимірскій купецъ и будущій намѣстникъ Сергіевой Лавры, тогда иіуменъ Антоній. Этотъ разсказъ читатель найдетъ ниже въ жизнеописаніи митрополита Филарета Московскаго. Изъ этого случая видно, что преп. Серафимъ готовилъ о. Антонія къ его будущему служенію и раскрывалъ ему духовные законы. На просьбу о. Антонія объяснить ему какимъ образомъ происходить дѣйствіе прозорливости, Преподобный отвѣтилъ ему слѣдующее: «Я грѣшный Серафимъ такъ и думаю, что я грѣшный рабъ Божій: что мнѣ повѣдаетъ Господь, то я и передаю требующему полезнаго… Первое помышленіе, являющееся въ душѣ моей я считаю указаніемъ Божіимъ и говорю не зная, что у моего собесѣдника на душѣ, а только вѣруя, что такъ мнѣ указываетъ воля Божія для его пользы. А бываютъ случаи, когда мнѣ выскажутъ какое–либо обстоятельство, и я, не повѣривъ его волѣ Божіей, подчиню своему разуму, думая, что это возможно, не прибѣгая къ Боіу, рѣшить своимъ умомъ: въ такихъ случаяхъ всегда дѣлаются ошибки».
Весьма назидательную и многообъяснительную сію бесѣду старецъ заключилъ такъ: «Какъ желѣзо ковачу, такъ я передалъ себя и свою волю Господу Боіу: какъ Ему угодно, такъ и дѣйствую, своей воли не имѣю, а что Боіу угодно, то передаю».
Изъ сего видно, что Самъ Всемогугцій Господь говорилъ устами преп. Серафима. Поэтому онъ, не задумываясь, сразу отвѣчалъ съ полной несомнѣнностью, и говорилъ даже и то, что не приходило и на помыслъ его собесѣднику, но что открывалъ Духъ Святой.
Рѣшительно то же самое говорилъ Оптинскій старецъ о. Варсонофій своему духовному сыну Василію Шустину: «Отслужишь обѣдню, пріобгцишься и затѣмъ идешь принимать народъ. Высказываютъ тебѣ свои нужды. Пойдешь къ себѣ въ келью, обдумаешь, остановишься на какомъ нибудь рѣшеніи, а когда придешь сказать это рѣшеніе, то скажешь совсѣмъ другое, чѣмъ думалъ. И вотъ это и есть действительный отвѣтъ и совѣтъ, котораго если не исполнить спрашиваюгцій, то навлечетъ на себя худшую бѣду. Это и есть невидимая Божія благодать, особенно ярко проявляющаяся въ старчествѣ послѣ пріобщенія Святыхъ Таинъ».
Иначе говоря, это есть совѣтъ, преподанный не черезъ человѣческій разумъ, а черезъ наитіе свыше, такъ называемое въ аскетикѣ «сердечное извѣщеніе». Такъ бываетъ по отношенію къ внѣшнимъ, но и между старцемъ и его ученикомъ, когда отношенія уже болѣе интимны, старцу открывается объ ученикѣ гораздо больше: тотъ же о. Варсонофій открываетъ эту тайну своему любимому духовному сыну: «Тутъ онъ задумался, видимо чувствуя скорое приближеніе смерти… И началъ говорить о благодати старчества… — «Насъ называютъ прозорливцами, указывая тѣмъ, что мы можемъ видѣть будущее; да, великая благодать дается старчеству, — это даръ разсужденія. Это есть наивеличайшій даръ, даваемый Богомъ человѣку. У насъ кромѣ физическихъ очей, имѣются еще очи духовныя, передъ которыми открывается душа человѣческая, прежде чѣмъ человѣкъ подумаетъ, прежде чѣмъ возникла у него мысль, мы видимъ ее духовными очами, мы даже видимъ причину возникновенія такой мысли. И отъ насъ не сокрыто ничего. Ты живешь въ Петербурге и думаешь, что я не вижу тебя. Когда я захочу, я увижу все, что ты дѣлаешь и думаешь. Для насъ нѣтъ пространства и времени…» (В. Ш. «Изъ Лич. Восп.». Бѣлая Ц. 1929, стр. 19 и стр. 49. 20). Интимная связь старца и ученика простирается до того, что старецъ принимаетъ на себя его грѣхи послѣ исповѣди, что является возможнымъ благодаря темъ благодатнымъ дарамъ старца, которые мы только что разсмотрѣли (Смирновъ. «Исповѣдь и покаяніе въ древн. мон. Востока», стр.
. «Монахъ, тревожимый демономъ хулы, цѣлыхъ 20 лѣтъ напрасно боролся съ искушеніемъ, наконецъ написалъ на хартіи свою немощь и пошелъ на исповѣдь къ старцу. Отдавъ ему свое писаніе, монахъ повергся на землю. Старецъ, какъ скоро прочелъ, улыбнулся и, поднявъ брата, говоритъ ему: «возложи руку твою, чадо, на выю мою» и когда инокъ сдѣлалъ это, великій старецъ говоритъ: «на выѣ моей грѣхъ этотъ, сколько лѣтъ не дѣйствовалъ и ни будетъ дѣйствовать въ тебѣ, а ты ужъ послѣ этого не ставь его ни во что». И этотъ монахъ подтверждалъ, что прежде, нежели вышелъ онъ изъ келліи старца, немощь его прекратилась» (Этотъ разсказъ легъ въ основу исповѣди въ древней Руси, какъ мы видѣли выше) (Лѣст. Слово 23). Другимъ и притомъ болѣе обязательнымъ средствомъ прощенія грѣховъ было молитвенное предстательство предъ Богомъ за грѣшника со стороны лица, принявшаго его исповѣдь. Авраамъ, ученикъ преп. Сисоя, былъ однажды искушенъ отъ демона. Старецъ, увидя его паденіе, всталъ, простеръ руки къ небу и сказалъ: «Боже, угодно ли Тебѣ, или неугодно исцѣлить, но я не отступлю отъ Тебя, пока Ты не исцѣлишь его…» И ученикъ тотчасъ исцѣлился (Apoph. Mig, P.G. XXV, 3961). Когда старецъ принялъ исповѣдь инока, отрекшагося отъ вѣры и отъ св. своихъ иноческихъ обѣтовъ, онъ наложилъ на падшаго епитимію и прибавилъ: «А я буду умолять Бога за тебя». Старецъ трудился за брата и молился Богу: «Господи, прошу Тебя, даруй мнѣ душу эту и пріими покаяніе ея». И услышалъ Богъ молитву его (Пат. из. по гл. 5 §41, стр. 108–109).
Приводимъ аналогичный разсказъ Лавсаика. Авва Аполлосъ говорилъ предводителю разбойничьей шайки: «Если ты, другъ, послушаешь меня, то я умолю Владыку простить тебя грѣхи» (Лаве, стр 162).
Молитвы старца въ большей степени возбуждали милосердіе Божіе къ грѣшнику и доставляли ему прощеніе, чѣмъ его собственные покаянные подвиги. По разсужденію преп. Варсануфія, грѣшникъ, «будучи самъ по себѣ недостаточенъ къ уплате долговъ своихъ, приносить малое, а молитвы святыхъ (т. е. старцевъ) многое». Но это не освобождаете ученика отъ личнаго подвига: «Знакъ великаго невѣжества, чтобы не сказать безумія, искать спасенія молитвами святыхъ тому, кто въ сердцѣ услаждается пагубными дѣлами…» Молитва въ такихъ случаяхъ безплодна (Добр. 3, стр. 300).
Связь старца и ученика не разрывается даже смертію. Молитвы старца о послушникѣ неизмѣнно сопровождали его въ пути жизни, какъ этой, такъ и будущей, и на землѣ и за гробомъ. Инокъ спрашиваете подвижника: «Какъ должно молить отцовъ о прощеніи грѣховъ своихъ? Говорить ли: «простите меня», или: «испросите мнѣ прощеніе?» Когда молю Самого Господа, какъ долженъ я говорить?» Отвѣтъ дается такой: «Когда молилъ отцовъ, отошедшихъ къ Боіу, то слѣдуетъ говорить: «простите меня», когда еще пребывающихъ съ нами, то: «помолитесь о насъ, чтобы получить намъ прощеніе». А когда молишь Самого Владыку, говори такъ: «помилуй меня, Владыко, ради святыхъ Твоихъ мучениковъ и ради святыхъ отцовъ, и молитвами ихъ прости мнѣ согрѣшенія мои» (Вар. р. п. стр. 439–440). Одинъ братъ, почувствовавъ приближеніе смерти, просилъ у пр. Варсануфія прощенія. Старецъ отвѣчалъ ему: «Не скорби, братъ: смерть безъ грѣховъ не смерть… Говоритъ же тебѣ Богъ Великій Царь нашъ: прощаются тебѣ всѣ грѣхи твои; преимущественно за молитвы и моленія святыхъ (т. е. старцевъ) и ради твоей вѣры въ Него» (Варе. р. п. 101) (Смирновъ. «Бог. Вѣст.» Мартъ, Апр. стр. 475–478, 733–774.1905 г).
Высочайшіе благодатные дары неразрывно связаны съ глубочайшимъ смиреніемъ. Отца Амвросія Оптинскаго спросили: «можно ли совершенствоваться въ жизни духовной?»
Отвѣтъ старца:
«Не только можно, но и должно стараться совершенствоваться въ смиреніи, т. е. въ томъ, чтобы считать себя въ чувствѣ сердца хуже и ниже всѣхъ людей и всякой твари.» (Жизнеописаніе Оптинскаго Старца Амвросія, стр. 99. Москва, 1900).
Старчество никогда не превозносилось своими духовными дарованіями и отнюдь не ставило себя выше духовной іерархіи.
Вотъ, что пишетъ въ 4–мъ вѣкѣ великій подвижникъ и старецъ св. Ѳеодоръ Освященный о смиреніи:
«Великъ даръ видѣній, какъ даръ Св. Духа, но велика должна быть при семъ и осторожность. Да не мыслить о себѣ такой человѣкъ много, будучи самъ никто, и да не увлекается желаніемъ владѣть болѣе даромъ видѣній, дабы все его благочестіе не обратилось въ дымъ и тѣнь, что со многими случалось… Это говорю не только тѣмъ, которые не достигли высшей степени совершенства, но и тѣмъ, которые стоять на немъ, дабы всѣ мы о себѣ и своихъ дѣлахъ думали смиренно и молились о томъ, чтобы избѣжать вѣчныхъ мученій. Объ этомъ молились и самые святые — Давидъ не говоритъ ли: «сохрани душу мою и избави мя» (Пс. 24., 20). Св. Павелъ не говоритъ ли также: «и избавленъ быхъ отъ устъ львовыхъ» (2 Тим. IV, 17). Поистинѣ мы имѣемъ дѣло съ врагомъ тонкимъ и хитрымъ, который часто заблужденіе и ложь прикрываетъ видомъ истины, такъ что не имѣя особаго дара различенія, мы всегда въ опасности обмануться. Но тотъ не будетъ прелыценъ, кто во всемъ повинуется Богу и его рабамъ.
«Наблюдая de, братія, каждый да хранить данную ему оть Бога мѣру благодати, пастырь ли онъ или овца. Но всѣ будемъ молиться, дабы быть въ числѣ овецъ. Ибо одинъ только есть истинный Пастырь — это Тотъ, Кто сказалъ о себѣ: «Азъ есмь Пастырь добрый». Но послѣ того, какъ Господь Богъ явился, послѣ того, какъ и слово Божіе приняло образъ и подобіе человѣка, и по особой милости, чрезъ познаніе истинной вѣры, поставило насъ на путь спасенія, потомъ, восходя на небо, поставило преемниками Себѣ Апостоловъ, мы и теперь имѣемъ нужду въ пастыряхъ, чтобы пастись въ Господѣ». Несмотря на всѣ благодатные дары Св. Духа, Св. Ѳеодоръ смиряется передъ епископомъ:
«Знаемъ, что Апостоламъ въ достоинствѣ отцовъ преемствовали епископы. Тѣ, которые въ ихъ голосѣ слышать голосъ Іисуса Христа, суть истинно сыны Божіи, хотя бы не были изъ клира». Проф. Казанскій въ своей книгѣ «Исторія Православнаго монашества на Востокѣ», откуда приведены слова св. Ѳеодора, комментируеть ихъ слѣдуюгцимъ образомъ:
«Такимъ образомъ, сей святой человѣкъ, коего опытность въ благодати видѣній и откровеній не могла быть большею, научаетъ насъ судить о нихъ только по сообразности съ рѣшеніями Церкви и сужденіе епископовъ, назначенныхъ для наставленія, предпочитаетъ всѣмъ частнымъ откр овеніямъ.».
По словамъ св. Аѳанасія и св. Антоній Великій высказывалъ смиреніе подобное сему: «Какъ ни былъ славенъ Антоній, но никогда слава не омрачала его смиренія: смиренно наклонялъ онъ голову передъ епископами и пресвитерами. Діаконовъ, приходившихъ къ нему за наставленіями, назидалъ словомъ и вмѣстЬ просилъ молиться за себя» (Казанскій. «Ист. пр. мон. на Востокѣ». Москва, 1854 Стр. 80 и 215).
Этотъ случай относился къ древности, но такое же точно отношеніе видимъ мы и у современнаго намъ оптинскаго старца. Въ жизнеописаніи старца о.Варсонофія мы ниже приводимъ случай, когда онъ запретилъ С. А.
Нилусу возставать на епископа, допустившаго варварское реставрированіе чудотворной иконы Тихвинской Божіей Матери. «Только не идите войной на епископскій санъ», заключилъ свою рѣчь Старецъ, «а то васъ накажетъ Сама Царица Небесная».
Приведемъ теперь примѣръ идеальнаго взаимоотношенія одного изъ величайшихъ епископовъ — Аѳанасія Великаго къ одному изъ величайшихъ старцевъ, наставнику десятковъ тысячъ монаховъ: Ѳеодору Освягценнму.
Послѣдній «взялъ съ собою болѣе уважаемыхъ въ братствѣ, и имѣющихъ лучшій голосъ въ пѣніи и пошелъ навстрѣчу святому Аоанасію, который, пользуясь миромъ Церкви, посѣщалъ Египетъ и въ то время по Нилу плылъ въ Ѳиваиду. Онъ встрѣтилъ его повыше округа Герміопольскаго. По обоимъ берегамъ рѣки было безчисленное множество народа, среди которыхъ находились епископы, великое число клириковъ и множество иноковъ, которые стекались туда изъ всѣхъ сосѣднихъ мѣстъ.
Святый Аѳанасій, увидавъ Ѳеодора съ иноками, сказалъ словами пророка: «Кіи суть, иже яко облацы летятъ, и яко голубіе со птенцы ко мнѣ?» (Ис. 60, 8). Онъ съ любовію привѣтствовалъ Ѳеодора и съ отеческимъ участіемъ спрашивалъ о состояніи его обителей.
Св. Аѳанасій, выйдя на берегъ, сѣлъ на осла, котораго св. Ѳеодоръ, взявъ за узду, провелъ черезъ толпу народа, шедшаго съ горящими факелами, при пѣніи иноками псалмовъ и священныхъ пѣсенъ. Аѳанасій, видя смиреніе Ѳеодора и ту радость, съ которою совершалъ свое дѣло, сказалъ окружающимъ слова, свидѣтельствуюгція о смиреніи, какъ Ѳеодора, такъ и самого Аѳанасія: «Смотрите, съ какой ревностію идетъ впереди насъ сей начальникъ множества иноковъ! Вотъ истинные отцы, болѣе заслуживающее носить сіе имя, чѣмъ мы, по своему смиренію и покорности ради любви Божіей. Какъ блаженны и достойны уваженія тѣ, кто постоянно носятъ крестъ своего Спасителя, славу свою полагаютъ въ уничиженіи, покой въ трудѣ до тЬхъ поръ, пока воспріимутъ вѣнецъ изъ рукъ ихъ Владыки»…
Въ лицѣ этихъ двухъ святыхъ: старца и епископа, мы видимъ образецъ идеальнаго отношенія. Старецъ смиряется передъ епископомъ, какъ если бы былъ предъ нимъ Самъ Христосъ, а епископъ предъ старцемъ, т. к. чрезъ него непосредственно открывается воля Божія. Въ этомъ сотрудничествѣ, въ этомъ синергизмѣ, епископскаго сакраментально–административнаго служенія и старческаго, руководительнаго–пророческаго, въ ихъ гармоническомъ сочетаніи–симфоніи кроется залогъ расцвѣта духовной жизни Церкви. Разительный примѣръ этого мы находимъ въ сотрудничествѣ Митрополита Гавріила (Петрова) съ Архимандритомъ Ѳеофаномъ Новоезерскимъ, что создало цѣлую эпоху расцвѣта монашества и духовной школы.
Изъ свойствъ старца вытекаетъ и безграничная его власть.
По поводу власти старца проф. Смирновъ говоритъ: «Неизвѣстно точно, съ какого момента времени, но повидимому очень рано, въ монастыряхъ и игуменскимъ и старческимъ епитиміямъ стали придавать большее значеніе, чѣмъ простому дисциплинарному наказанію. Эпитимія признавалась не разрѣшимой никакой иной властію кромѣ наложившей ее. Происходило это изъ представлепія объ абсолютной игуменской и старческой власти, а также отъ того, что въ эпитиміяхъ старцевъ стали видѣть проявленіе связующей и рѣшающей власти, данной Господомъ Апостоламъ, хотя большая часть иіуменовъ и старцевъ не имѣла іерархическаго сана» (Смирновъ. «Исп. и пок. въ древ, м–ряхъ Вост.». Бог. Вѣст. 1905, стр. 743). Наложенную старцемъ эпитимію никто, кромѣ него, не можетъ отмѣнить. Въ подтвержденіе этого Ѳеодоръ Студить («Огласит. Поуч.» Изд. Опт. Пуст. Поуч. 33) приводить разсказъ:
«Одинъ старецъ не разъ приказывалъ ученику своему исполнить нѣкоторое дѣло, но тотъ все откладывалъ. Недовольный этимъ, въ негодованіи старецъ наложилъ на ученика запрещеніе не вкушать хлѣба, пока не исполнить порученное дѣло. Когда ученикъ отправился исполнить порученное повелѣніе, старецъ умерь. Послѣ его смерти ученикъ желалъ получить разрѣшеніе отъ наложеннаго на него запрещенія. Но не нашлось никого въ пустынной мѣстности, кто бы рѣшился разрѣшить это недоумѣніе. Наконецъ, ученикъ обратился съ просьбой къ Константинопольскому Патріарху Герману, который для разсмотрѣнія этого дѣла собралъ другихъ архіереевъ. Но ни патріархъ, ни соборъ (Ясно, что дѣло идетъ здѣсь о такъ называемыхъ «Εύνοδος ένδυμοΰτα» это соборъ изъ епископовъ, случайно пребывающихъ по дѣламъ въ данный моментъ въ столицѣ, созываемый патріархомъ въ случаѣ нужды) не нашли возможнымъ разрѣшить эпитимію старца, о которомъ даже неизвѣстно, имѣлъ ли онъ степень священства. Посему ученикъ до смерти принужденъ быль питаться пищею изъ однихъ овощей.» (Этотъ примѣръ приводить Смирновъ въ своей статьѣ въ Бог. Вѣстн. 1905 г. (февр., мартъ., апр.) «Исп. и пок. въ др. м–ряхъ Востока». Наша работа произведена незаисимо отъ этого изслѣдованія проф. Смирнова. Несмотря на это принципіальные взгляды и выводы совпадаютъ).
Другой случай помѣщенъ въ прологѣ 15го октября. Приведемъ цѣликомъ эту необычайную повѣсть, которая ярко изображаетъ всю силу власти старца «вязать и рѣшить».
«Въ скиту жилъ монахъ, который въ продолженіи многихъ лѣтъ быль послушливъ своему отцу. Наконецъ, по зависти бѣсовской, отпалъ отъ послушанія и безъ всякой благословной причины ушелъ отъ старца, презрѣвъ и запрещеніе (эпитимію) за непослушаніе. Пришедши въ Александрію, онъ былъ схваченъ и принужденъ тамошнимъ княземъ отречься отъ Христа, но онъ остался непоколебимъ въ твердомъ исповѣданіи вѣры и за то былъ мученъ и преданъ смерти. Христіане того града взяли тѣло новаго мученика, положили въ раку и поставили въ святомъ храмѣ. Но въ каждую литургію, когда діаконъ возглашалъ: «елицы оглашеніи изыдите» рака съ тЬломъ мученика, къ удивленію всѣхъ невидимою силою выносилась на паперть, а по окончаніи литургіи сама собою поставлялась опять въ храмѣ. Одинъ Александрійскій вельможа молился о разрѣшеніи этого недоумѣнія. И ему было открыто въ видѣніи, что замученный монахъ былъ ученикомъ такого то старца и за непослушаніе былъ связанъ запрегценіемъ старца. Какъ мученикъ, онъ получилъ вѣнецъ мученическій, а какъ связанный епитиміей старца, не можетъ оставаться при совершеніи Божественной Литургіи, пока связавшій не разрѣшитъ его. Тогдаже отысканъ былъ старецъ, который пришелъ въ Александрію и разрѣшилъ связаннаго оть запрегценія. Съ того времени рака уже не трогалась со своего мѣста.».
Ссылаясь на эту повѣсть, проф. Смирновъ дѣлаетъ слѣдуюгціе выводы:
«Изъ этого разсказа выходить, говорить онъ, что старческая епитимія имѣетъ полную каноническую силу. Она есть проявленіе апостольскаго права «вязать и рѣшить», и никакіе личныя подвиги связаннаго, даже мученическая смерть за Христа, не освобождаютъ отъ ея узъ.» 'Смирновъ. «Исп. и пок. въ древ, м–ряхъ. Вост.» Бог. Вѣст. Апр. стр. 744).
Такой взглядъ на власть старца мы находимъ не только въ древніе времена. Не измѣнился онъ и въ наше время.
Вотъ 30–лѣтній послушникъ Василій (будугцій старецъ іером. Варнава, сконч. въ 1906 г.) въ Геѳсиманскомъ скиту Троице–Сергіевой Лавры находится на послушаніи старца Григорія.
«Однажды во время предсмертной болѣзни старца Григорія, Василій зашелъ навѣстить болягцаго и долго въ тотъ разъ оставался у его одра, въ послѣдній разъ утоляя мудрыми наставленіями старца свою жажду духовной жизни. Въ этото время на него и былъ возложенъ подвигъ старчества, который онъ подъялъ на себя послѣ смерти своихъ наставниковъ. Давая Василію завѣтъ съ любовію принимать всѣхъ приходящихъ и не отказывать никому въ совѣтахъ и наставленіяхъ, старецъ Григорій подалъ ему двѣ просфоры и сказалъ: «Симъ питай алчущихъ — словомъ и хлѣбомъ, тако хощетъ Богъ». Въ концѣ же всего онъ присовокупилъ, открывая ему волю Божію, что имъ должна быть устроена женская обитель въ отдаленной мѣстности и сплошь зараженной расколомъ. При этомъ старецъ съ любовію и жалостію взглянулъ на своего ученика, не скрывая отъ него, что ему много придется потерпѣть и понести скорбей и непріятностей.
Въ 1865 году послушникъ Василій лишился другого старца — Даніила, который, умирая, подтвердилъ своему ученику прежній завѣтъ — принять и продолжать послѣ него подвигъ старчества. Когда же Василій со слезами просилъ освободить его отъ этой тяготы, изъ устъ старца Даніила пошла кровь… и онъ тихо скончался на рукахъ своего любимаго ученика.
Вступленіе Василія на путь народнаго наставничества совершилось естественно. Еще при жизни старца Даніила послушникъ Василій по порученію старца и отъ его имени давалъ посѣтителямъ отвѣты и совѣты на ихъ различные запросы.
Такимъ образомъ о. Василій началъ старчество и скоро приступилъ къ созданію Иверскаго–Выксунскаго женскаго монастыря. Не миновалъ онъ и скорбей. Дошло до того, что невиннаго старца судили на Лаврскомъ «соборѣ». Заступился тогда за него схимникъ о. Александръ. Мудрое онъ сказалъ слово, и всѣ умолкли послѣ того. «Если кто можетъ», сказалъ о. Александръ, «снять съ него старческій завѣтъ — устроить обитель и заботиться о ней, — то и онъ станетъ въ сторонѣ, а если нельзя никому снять съ него этого послушанія, завѣщаннаго старцемъ, то нельзя и запрещать нести его». Молча выслушано было это мудрое слово, и всѣ молча оставили собраніе, чѣмъ и былъ положенъ тогда же конецъ всѣмъ нареканіямъ и на батюшку» (Жизнеоп. о. Варнавы. Сергіевъ Посадъ, 1907).
Воля старца обязательна была не только для духовныхъ его чадъ, но и для всего монастыря. Вотъ къ какимъ печальнымъ послѣдствіямъ приводили нарушенія завѣщанныхъ ими традицій.
«Прошелъ слухъ, что кто то изъ оптинскихъ совѣтуетъ о. архимандриту спилить для лѣсопилки вѣковыя сосны, что между скитомъ и монастыремъ: все равно–де, накорню погніютъ отъ старости.
Приходилъ сегодня нашъ скитскій другъ о. Нектарій (послѣдній оптинскій старецъ).
«Слышали?» спрашиваю.
«О чемъ?»
Я разсказалъ о слухѣ.
«Этому», съ живостью воскликнулъ о. Нектарій, «не бывать, ибо великими старцами положенъ завѣтъ не трогать во вѣки лѣса между скитомъ и обителью. Кустика не дозволено рубить, не то, что вѣковыхъ деревьевъ.».
И тутъ онъ повѣдалъ мнѣ слѣдующее: «Когда помиралъ старецъ о. Левъ, то завѣщалъ скиту день его кончины поминать «утЬшеніемъ» братіи и печь для нихъ въ этотъ день оладьи. По смерти же его, нашими старцами Моисеемъ и Макаріемъ было установлено править на тотъ же день соборную по немъ панихиду. Такъ и соблюдалась заповѣдь эта долгое время до дней иіумена Исаакія и скитоначальника Илларіона. При нихъ вышло такое искушеніе. — Приходитъ наканунѣ дня памяти о. Льва къ иіумену пономарь Ѳеодосій съ предложеніемъ отмѣнить соборное служеніе.
Иіуменъ не согласился. И что же послѣ этого вышло? Видитъ во снѣ Ѳеодосій: батюшка Левъ схватилъ его съ затылка за волосы, поднялъ на колокольню на крестъ и три раза погрозилъ: «Хочешь, сейчасъ сброшу?»
И въ это время показалъ ему подъ колокольней страшную пропасть. Когда проснулся Ѳеодосій, то почувствовалъ боль между плечами. Потомъ образовался карбункулъ. Болѣе мѣсяца болѣлъ, даже въ жизни отчаялся. Съ тѣхъ поръ встряхнулись, а то было хотѣли перестать соборно править.
А въ скиту въ тотъ день келейникъ о. Иларіона, Нилъ, сталъ убѣждать его отмѣнить оладьи.
«Батюшка», говоритъ, «сколько на это крупчатки уходить, печь приходится ихъ на рабочей кухнѣ, рабочаго отрывать отъ дѣла, да и рабочихъ тоже надо подчивать; гдѣ же намъ муки набраться?»
И склонилъ–таки Нилъ скитоначальника, — отмѣнили оладьи. Тутъ вышло посерьезнѣе Ѳеодосьева карбункула: съ того дня заболѣлъ о. Иларіонъ и уже до конца дней не могъ совершать Божественную службу, а Нила поразила проказа, съ которой онъ и умеръ, обезсилевъ при жизни до того, что его рабочій возилъ въ креслѣ въ храмъ Божій. Мало того: въ ту же ночь, когда состоялась эта злополучная отмѣна «утѣшенія», на рабочей кухнѣ въ скиту угорѣлъ рабочій и умеръ. Сколько возни съ полиціейто было. А тамъ и боголюбцы муку крупчатку въ скитъ жертвовать перестали…» — добавилъ о. Нектарій къ своему разсказу, и заключилъ его такими словами:
«Пока старчество еще держится въ Оптиной, завѣты его будутъ исполняться. Вотъ, когда запечатаютъ старческія хибарки, повѣсятъ замки на ихъ двери, ну, тогда … всего ожидать будетъ можно, а теперь «не у пріиде время.» Батюшка помолчалъ немного, затѣмъ улыбнулся своей свѣтлой добродушной улыбкой и промолвилъ:
«А пока пусть себѣ на своихъ мѣстахъ красуются наши красавицы–сосны.» Дѣйствительно — красавицы.
«Не у пріиде время», сказалъ старецъ въ 1909 году… но, увы! — «время пріиде»…(С. А. Нилусъ.«На берегу Божіей Рѣки».Троиц. — Серг. Посадъ.1916г) Но вотъ, что передаетъ современный очевидецъ:
«Хочу вамъ разсказать одинъ эпизодъ поруганія оптинскихъ святынь. Уже послѣ закрытія монастыря, я съ Мамочкой по дорогѣ къ Батюшкѣ (старцу о.Нектарію) въ Холмищи заходилъ часто въ Оптину пустынь, которая была превращена въ лѣсопильную артель, а скитъ въ домъ отдыха. Безжалостно спиливали великолѣпныя сосны оптинскаго лѣса, визжали пилы, слышна была ругань рабочихъ, нѣтъ ни одного монаха. Грустно и тяжело было видѣть настоящее, вспоминая духовный расцвѣтъ Оптиной въ прошломъ. Поклонившись, тогда еще существовавшимъ могилкамъ старцевъ, мы съ Мамочкой пошли къ скиту, чтобы побывать возлѣ благодатной хибарки старца. Подойдя къ св. воротамъ скита, мы остановились и молча думали о Батюшкѣ, вспоминая, какъ въ хибаркѣ преподавалъ св. благословеніе старецъ. Вы помните, что въ скитъ женгцинамъ входить было нельзя, и можете себѣ представить нашъ ужасъ, когда мы увидѣли, что изъ скита святыми воротами Іоанна Предтечи выходить — жирный брюнетъ съ курчавой головой въ трусахъ, его толстая супруга въ купальномъ костюмѣ и голый ихъ отпрыскъ … трудно писать и говорить объ этомъ …»
Итакъ, благодатный старецъ, личнымъ опытомъ прошедшій школу трезвенія и умносердечной молитвы и изучившій, благодаря этому, въ совершенствѣ духовно–психическіе законы, и лично достигшій безстрастія, отнынѣ становится способнымъ руководить новоначальнымъ инокомъ въ его «невидимой брани» на пути къ безстрастію. Онъ долженъ проникать до самыхъ глубинъ души человѣческой, видѣть самое зарожденіе зла, причины этого зарожденія, установить точный діагнозъ болѣзни и указать точный способъ леченія. Старецъ искусный духовный врачъ. Онъ долженъ ясно видѣть «устроеніе» своего ученика, характеръ его души и степень духовнаго развитія его. Онъ долженъ непремѣнно обладать даромъ разсужденія и «различенія духовъ», т. к. ему все время приходится имѣть дѣло со зломъ, стремящимся преобразиться во ангела свѣтла, Но, какъ достигшій безстрастія, старецъ обычно обладаетъ и другими духовными дарами: прозорливости, чудотворенія, пророчества.
Старчество на своихъ высшихъ степеняхъ, какъ напримѣръ, преп. Серафимъ Саровскій, получаетъ полноту свободы въ своихъ проявленіяхъ и дѣйствіяхъ, неограниченныхъ никакими рамками, т. к. уже не онъ живетъ, но въ немъ живетъ Христосъ (Гал. 2, 20) и всѣ его дѣйствія въ Духѣ Святѣ, а потому всегда въ гармоніи съ Церковью и ея установленіями.
Старчество не есть іерархическая степень въ Церкви, это особый родъ святости, а потому можетъ быть присущъ всякому. Старцемъ могъ быть монахъ безъ всякихъ духовныхъ степеней, какимъ былъ вначалѣ отецъ Варнава Геѳсиманскій. Старцемъ можетъ быть и епископъ: напримѣръ Игнатій Брянчаниновъ, или Антоній Воронежскій — великій современникъ преп. Серафима. Изъ іереевъ назовемъ св. Іоанна Кронштадтскаго, о.Егора Чекряковскаго. Наконецъ, старчествовать можетъ и женщина, какъ напримѣръ прозорливая блаженная Прасковья Ивановна во ХрисгЬ юродивая Дивѣевская, безъ совѣта которой ничего не дѣлалось въ монастырѣ.
Истинное старчество есть особое благодатное дарованіе — харизма — непосредственное водительство Духомъ Святымъ, особый видъ святости.
Въ то время, какъ церковной власти обязаны подчиняться всѣ члены Церкви, старческая власть не является принудительной ни для кого. Старецъ никогда никому не навязывается, подчиненіе ему всегда добровольно, но найдя истиннаго, благодатнаго старца и подчинившись ему, ученикъ долженъ уже безпрекословно повиноваться во всемъ старцу, т. к. черезъ послѣдняго открывается непосредственно воля Божія 'Такое иноческое послушаніе, въ томъ видѣ или характерѣ, какъ оно проходилось среди древняго монашества епископъ Игнатій называегь «высокимъ духовнымъ таинствомъ»). То же самое вопрошать старца ни для кого не обязательно, но спросивъ совѣта, или указаніе, надо непремѣнно слѣдовать ему, потому что всякое уклоненіе отъ явнаго указанія Божія чрезъ старца влечетъ за собою наказаніе.
Глава II. Распространеніе ’’умнаго дѣланія" на Руси
Съ древнихъ временъ христіанскій міръ раздѣляется на двѣ главныя вѣтви: восточную и западную — Византію и Римъ.
По восточному міросозерцанію главою Церкви является Христосъ; мистическимъ тѣломъ ея — совокупность вѣруюгцихъ, объединяемыхъ Духомъ Божіимъ, пребываюгцимъ въ Церкви, какъ въ живомъ огранизмѣ, и живугцимъ въ каждомъ членѣ ея.
Древняя Византія осуществила государство, построенное на идеѣ православія. Проф. А. В. Карташевъ слѣдующимъ образомъ характеризуете такое государство: — «государству, царству и народу вручены величайшіе, вѣчные завѣты: служеніе, входящее въ планъ Божественнаго міроправленія. Оно имѣетъ вѣчное значеніе. Поэтому власть государственная установлена Богомъ. Она служите цѣлямъ царствія Божія и отвѣтственна передъ Богомъ за приведете управляемаго ею народа въ чистой, неповрежденной еретиками вѣрѣ, къ порогу царства Христа грядущаго» Іроф. А. В. Карташевъ, «Святая Русь въ путяхъ Россіи». 3–я лекція, стр. 8. Парижъ). Управленіе государствомъ представлялось въ теократической симфоніи двухъ властей — царской и патріаршей. Каждый въ своей области — царь въ свѣтской, патріархъ — въ духовной стремятся къ осуществленію этой единой цѣли. Такъ было на Востокѣ.
На Западѣ христіанство получаете отъ умирающей языческой Римской Имперіи идею мірового господства, претворяете ее въ свою плоть и кровь и уже на этомъ основаніи созидаете свою идеологію.
Идея вселенскости Церкви обращается въ идею церковнаго земнаго государства. Единство мистическое ея въ этомъ аспекте осуществляется въ сосредоточеніи всей власти, какъ духовной, такъ и политической въ одномъ лицѣ ея главы. Это лицо воплощаете въ себѣ всю полноту идеи Церкви.
Папа становится единственнымъ носителемъ откровенія, ему постоянно присуща непогрѣшимость. Идея Церкви, какъ единаго живого организма ослабляется. Всѣ ея члены становятся простыми поддаными Папы. Тяжелымъ гнетомъ лежала власть римско–католической церкви на германскихъ народахъ. Ихъ свободолюбивый духъ являлъ какъ разъ обратное — стремленіе каждой личности къ самостоятельному свободному развитію. И протестантизмъ освободилъ государство и науку отъ сковывающаго вліянія римскаго деспотизма. Но, отвергнувъ ложныя притязанія Рима, протестантазмъ исказилъ понятіе Церкви и ея соборности и долженъ былъ признать изолированное стремленіе каждой личности къ Боіу — собирательную религіозность. И, естественно, протестантазмъ не могъ удержаться отъ распада на множество сектъ, безнадежно утерявъ способность къ единомыслію и единству.
Протестантизмъ уже не имѣлъ духовнаго главы и собственнаго органа власти. Обычно во главѣ реформаціи становились свѣтскіе властители и естественно подчиняли государству всю церковную сферу. Ею уже завѣдуетъ государственное учрежденіе. Церковь становится частью государства.
Подъ вліяніемъ гуманизма появились новыя идеи «естественнаго права». Цѣлью государства является теперь достиженіе здѣсь на землѣ «всеобгцаго блага». Осугцествленію этого блага должна подчиняться и Церковь, какъ и все въ государствѣ. Власть свѣтская становится абсолютной, самодовлѣюгцей, все исключающей. Такъ возникла протестантская система абсолютнаго государственнаго верховенства надъ Церковью.
Разделившись, Западъ вступилъ въ безконечную и безнадежную междоусобную борьбу.
Съ необычайной легкостью восприняла Русь отъ Византіи Православіе. Сама того не подозрѣвая, Византія готовила себѣ въ русскомъ народѣ достойнаго историческаго наслѣдника.
Съ момента политической гибели Константинополя, Московское государство принимаетъ отъ него въ наслѣдДе миссію «новаго Израиля» — единственнаго во всемъ мірѣ государствахранителя истинной религіи. По этому міровоззрѣнію «василевсъ» есть канонически полный попечитель Церкви. Царь — защитникъ неповрежденныхъ догматовъ и всякаго благочестія. Онъ одинъ носитъ этотъ вселенскій православно–церковный санъ для всѣхъ другихъ православныхъ народовъ.
Міровой центръ изъ Рима, согласно этой идеалогіи, перемѣщается въ Византію, а затѣмъ, когда Византія теряетъ свое первородство, принявъ унію на Флорентійскомъ соборѣ, этотъ центръ переходитъ въ Москву.
Подъ вліяніемъ Православія и идеи «Третью Рима» — «Святой Руси» выковывается моіучій культурно–историческій типъ русскаго народа, который и началъ создавать Великую Имперію.
Но вотъ этому міросозерцанію приходится выдерживать рядъ испытаній. Послѣ внѣшняго натиска «ветхаго Рима» и смутнаго времени, въ эпоху Петровскихъ реформъ наступаетъ врагъ, или конкурентъ гораздо болѣе могущественный — это міровая секуляризація европейской культуры, смѣна теократіи — антропократіей, Боговластія — человѣковластіемъ, христианства — іуманизмомъ, права Божественнаго — правомъ человѣческимъ, абсолютнаго — относительными снятіе запрета съ мысли и воли. Цѣлью «Святой Руси» было небо, здѣсь земля. Тамъ законодателемъ былъ Богъ черезъ Церковь — здѣсь автономный человѣкъ черезъ вооруженную научнымъ просвѣщеніемъ государственную власть. Тамъ критеріемъ повѣденія былъ мистическій страхъ грѣха, здѣсь — утилитарный мотивъ «обгцаго блага» (Проф. А. В. Карташевъ. «Святая Русь въ путяхъ Россіи». 3–ья лекція. Парижъ, стр. 20).
Въ то время въ русское православіе проникли католическіе и протестантскіе начала, при чемъ каждое стремится подчинить его себѣ.
Русь была совершенно не подготовлена встрѣтить натискъ враговъ, совпавшій съ періодомъ ея духовнаго упадка, а кромѣ того богословская мысль ея еще не успѣла ни развиться, ни окрѣпнуть.
Не было своихъ ученыхъ, не было своей самобытной школы. Просвѣщеніе шло съ Запада или Юга. Ученые богословы были призываемы главнымъ образомъ изъ Кіева. Это были выученики Академіи Петра Могилы или получившіе образованіе въ европейскихъ богословскихъ школахъ. Методы образованія въ Академіи Петра Могилы были взяты также съ западнаго образца. Такимъ ученымъ западной формаціи и явился Ѳеофанъ Прокоповичъ, авторъ «Духовнаго регламента», въ которомъ торжественно была провозглашена церковная реформа.
Въ сущности этотъ «Регламентъ» является программой русской реформаціи. Творцами его были Петръ Великій и Ѳеофанъ Прокоповичъ. Въ лицѣ Ѳеофана Петръ нашелъ понятливаго и исполнительнаго истолкователя своихъ пожеланій, идейнаго помощника, который не только создалъ «Регламентъ», но и сохранилъ реформу и послѣ смерти Петра. Петръ тщательно изучилъ церковное управленіе въ протестантскихъ странахъ и ввелъ его у себя по образцу скандинавскихъ государствъ. Органомъ управленія Церкви стало не церковное, а государственное учрежденіе. Въ своемъ объясненіи «Что есть Духовное Коллегіумъ», Ѳеофанъ исходитъ изъ государственной пользы, игнорируя церковные примѣры и каноны. Необходимость этой реформы Ѳеофанъ аріументируетъ въ «Регламент^» доводами отъ государственной безопасности: — «Велико и се, что отъ соборнаго правленія не опасатися отечеству мятежей и смущеній, яковые происходить отъ единаго собственнаго правителя духовнаго. Ибо простой народъ не вѣдаетъ, како разнствуетъ власть духовная отъ самодержавной, но великаго, высочайшаго пастыря честію и славою удивляемый, помышляеть, что таковый правитель есть то вторый Государь, самодержцу равносильный или болыній его, и что духовный чинъ есть другое и лучшее государство» (Ю. Ѳ. Самаринъ. Томъ V. Москва, 1880 г., стр. 288. «Ст. Яворскій и Ѳ. Прокоповичъ»).
Ѳеофанъ желаетъ подорвать въ народѣ «высшее представленіе о первосвятителѣ, для этого показываегь народу подчиненное положеніе духовнаго сана: — «А когда еще видитъ народъ, что соборное сіе правительство монаршимъ указомъ и сенатскимъ приговоромъ установлено есть, то и паче пребудетъ въ кротости своей, и весьма отложить надежду имѣть помощь къ бунтамъ своимъ отъ чина духовнаго».
Въ своей брошюрѣ «историческій розыскъ», Ѳеофанъ называетъ царя епископомъ, играя софистически на буквальномъ переводѣ этого слова, что значить «надзиратель»: «и понеже и надъ духовнымъ чиномъ государское надсмотрительство отъ Бога установлено есть, того ради всякъ законный государь въ государствѣ своемъ есть воистину епископъ епископовъ», какъ будто епископы такъ называются по своей должности, а не по своему сану. «Такъ Ѳеофанъ и думалъ въ действительности», замѣчаетъ по этому поводу проф. Флоровскій. «Существуетъ только власть и нѣтъ никакой особой духовной власти — «папѣжскій се духъ» 'Прот. Флоровскій. «Пути русскаго Богословія», стр. 87).
Эта доктрина была типична для той эпохи и вытекала изъ реформатскаго принципа: "Cuius regio, eius religio".
Государю принадлежала вся полнота власти надъ его страной и надъ всѣмъ, что тамъ находится, а, слѣдовательно, и надъ Церковью.
Этимъ регламентомъ каноническій статутъ монарховъ, какъ сыновъ Церкви, подмѣняется нѣмецкимъ еретическимъ правомъ, которое поглощаетъ свободу Церкви, т. к. монархъ становится уже главою ея и деспотомъ. «Духовный регламентъ» былъ направленъ не только противъ патріаршества, но и противъ монашества.
Въ Россіи издавна монашество пользовалось высокимъ авторитетомъ: въ монастыряхъ спасались прославленные подвижники Земли Русской, монастыри были очагами вѣры и патріотизма, несокрушимыми твердынями противъ нашествія враговъ, разсадниками просвѣщенія, воспитателями народа, русскіе цари передъ смертью принимали схиму.
На Западѣ монашество развивалось у католиковъ въ связи съ учекіемъ объ оправданіи личными заслугами. Протестанты отвергали монашество, т. к. по ихъ ученію, не дѣла оправдываютъ человѣка, а вѣра.
Ѳеофанъ Прокоповичъ о монашествѣ разсуждалъ по протестантски, считая, что вести богоугодную жизнь можно и въ міру, и часто указывая на лицемѣріе, суевѣріе, гордость, связанныя по его мнѣнію съ монашествомъ.
Въ этомъ отрицательномъ отношеніи къ монашеству Ѳеофанъ вполнѣ сходился съ Петромъ. «Можно сказать, что Петръ въ каждомъ монахѣ склоненъ былъ видѣть празднаго человѣка, готоваго при угодномъ случаѣ сдѣлаться бунтовщикомъ, Ѳеофанъ — католика, возлагающаго упованіе на свои личныя заслуги» ТО. Ѳ. Самаринъ. «Стефанъ Яворскій и Ѳ. Прокоповичъ». Москва, 1880).
Въ изданномъ въ 1724 г. пространномъ «Объявленіи о званіи монашескомъ», написанномъ Ѳеофаномъ, содержится рѣзкое осужденіе монашества.
Въ духѣ этого «Объявленія» написаны Ѳеофаномъ Прокоповичемъ постановленія о монашествѣ, содержащееся во 2–й части прибавленія къ «Духовному Регламенту» и сводящіеся къ значительнымъ стѣсненіямъ монашества.
Приведемъ нѣкоторыя изъ нихъ: — «Не принимать въ монахи ниже тридесятаго году возраста. Женщинъ моложе 50–ти не постригать. Скитковъ пустынныхъ строити не попускати. Монахамъ никакихъ писемъ какъ и выписокъ изъ книгъ не писать, чернилъ и бумаги не держать».
По поводу этого послѣдняго, Гиляровъ–Платоновъ говоритъ: «Когда Петръ I издалъ указъ, запрегцавшій монаху держать у себя въ кельѣ перо и чернила, духовенство должно было почувствовать, что отселѣ государственная власть становится между нимъ и народомъ и старается разрушить то взаимное довѣріе, какое были между пастырями и паствою».
Въ дополненіе къ постановленіямъ о монашествѣ, былъ изданъ въ 1723 г. слѣдующій указъ: «Во всѣхъ монастыряхъ учинить вѣдомость, колико въ нихъ монаховъ и монахинь обрѣтаются, и впредь отнюдь никого не постригать, а на убылые мѣста опредѣлять отставныхъ солдатъ».
Двумя указами управленіе монастырскими вотчинами было передано особому Приказу, а монахамъ было повелѣно выдавать жалованіе. «Указы Петра І–го (П. С. 3. т. VII 4455, 4456, 4572), Анны Іоанновны (П.С. 3. т. IX 6585) и Екатерины II (П.С. 3. XVI12060) ограничивали число поступаюгцихъ въ монашество. Монастыри обезлюдили съ отнятіемъ земель и вотчинъ. Богатыя обители обѣднѣли до крайности, а среднія закрылись. Во многихъ монастыряхъ церкви нерѣдко стояли безъ главъ и крестовъ, крыши ихъ проростали мхомъ, кельи подкосившись въ сторону стояли на подпорахъ, ограды были полуразрушенными» (Чт. Общ. люб. дух. проев. 1893, Сент. 166). Отсутствовали іеромонахи и приходилось приглашать бѣлаго священника. Въ монастыряхъ доживали престарѣлые и больные, а иногда всѣ «разбродились розно» и монастырь закрывался. Въ одномъ синодальномъ донесеніи говорится: «Въ монастыряхъ монаховъ весьма недостаточно, въ числѣ же наличныхъ многіе къ употребленію въ священнослуженіе и прочія монашескія послушанія совершенно неспособные. Какъ въ мужскихъ, такъ и въ дѣвичьихъ монастыряхъ таковъ же недостатокъ» (П.С. 3. т. XI 8303).
Теперь монашество перестало являться идеаломъ общества какъ было въ древней Руси, когда оно привлекало къ себѣ одухотворенные элементы. Высшіе слои общества увлекались идеями, принесенными съ Запада среди простонародья распространились всевозможныя секты. Монашество же обезкровленное и обездоленное въ болынинствѣ являетъ собою картину распада. Такъ, назначенный благочиннымъ иіуменъ Валаамскаго монастыря Назарій въ 17956 гг. жалуется на общее бродяжничество монашествующихъ. Но еще въ 1786 г. и самъ м. Гавріилъ дѣлаетъ распоряженіе, чтобы монашествующіе по дворамъ не шлялись. Настоятели смотрятъ на свою должность, какъ на источникъ дохода. Пьянство является общимъ бичемъ (Свѣдѣнія взяты изъ «Христіанскаго Чтенія» за 1901 г., ч. 2–я, стр. 500 и др). Но вмѣстѣ съ тЬмъ, въ серединѣ XVIII столѣтія при этомъ полномъ упадкѣ и вымираніи неожиданно наступаютъ признаки весны. Такъ послѣ строгой и суровой зимы вдругъ начинаютъ пробиваться изъ нѣдръ земли новые, молодые побѣги свѣжей растительности. Пролился теплый благодатный дождь. Повѣяло духомъ. Началось Воскресеніе. И яркая, благоуханная весна вступила въ свои права.
Двѣ сильныя личности дали толчекъ этому возрожденію: одинъ — Архимандритъ Паисій Величковскій за предѣлами Россіи возобновляете ученіе о духовной молитвѣ, другой — Преосвященный Гавріилъ, митрополитъ С.Петербургскій создаетъ питомники, откуда это ученіе могло распространяться. Переведенное Паисіемъ Величковскимъ и изданное митрополитомъ Гавріиломъ «Добротолюбіе» послужило основаніемъ этому движенію.
Настоящій трудъ позволяетъ намъ вкратцѣ коснуться того великаго значенія, какое имѣлъ Паисій Величковскій для жизни всей религіозной Россіи за 2 послѣднія столѣтія. Повторимъ слова оптинскаго составителя его жизнеописанія: «Мы, россіяне, должны чувствовать изліянную на насъ Промысломъ Божіимъ черезъ него духовную пользу, не для одного монашества, но и для укрѣпленія всей Православной Церкви» Китіе и писанія молдавскаго старца Паисія Велич. Москва 1847 г).
Схиархимандритъ Паисій, въ міру Петръ Ивановичъ Величковскій, сынъ священника былъ, какъ онъ самъ любилъ выражаться, «родимецъ Полтавскій» (1722–1794).
«Старецъ Паисій», говоритъ проф. прот. Флоровскій, «не былъ самостоятельнымъ мыслителемъ, а былъ вообще скорѣе только переводчикомъ, чѣмъ даже писателемъ. Однако въ исторіи русской мысли у него есть свое мѣсто, и видное мѣсто… Есть что–то символическое въ томъ, что, совсѣмъ юноша, онъ уходить изъ Кіевской Академіи, гдѣ учился, странствуетъ и идетъ въ молдавскіе скиты, и дальше на Аѳонъ. Въ Кіевѣ онъ твердо отказывается и перестаетъ учиться, ибо не хочетъ учиться той языческой мудрости, какой только и учили въ Академіи: «слыша бо въ немъ часто вспоминаемыхъ боговъ и богинь еллинскихъ и басни піетическія, возненавидѣхъ отъ души таковое ученіе» (здѣсь разумѣется, очевидно, просто чтеніе древнихъ авторовъ). Паисій не пошелъ въ Академіи дальше синтаксимы: «точію грамматическому ученію латинскаго языка научился бѣхъ». Это было въ ректорство Сильвестра Кулябки. По преданію, Паисій укрекалъ его за то, что въ Академіи мало читаютъ отцовъ…
Изъ латинской школы Паисій уходить въ греческій монастырь. Это не былъ уходъ или отказъ отъ знанія. Это былъ возвратъ къ живымъ источникамъ отеческаго богословія и богомыслія… Паисій былъ прежде всего, устроителемъ монастырей на Аѳонѣ и въ Молдавіи. И въ нихъ онъ возстанавливаетъ лучшіе завѣты Византійскаго монашества. Онъ какъ бы возвращается въ ХѴ–й вѣкъ. И не случайно такъ близокъ былъ старецъ Паисій къ преп. Нилу Сорскому: онъ возобновляетъ и продолжаетъ именно его прерванное дѣло (литературная зависимость старца Паисія отъ преп. Нила вполнѣ очевидна). Это было возвратное движеніе русскаго духа къ Византійскимъ отцамъ… Еще на Аѳонѣ Паисій началъ собирать и провѣрять славянскіе переводы аскетическихъ памятниковъ. Это оказалось трудной работой, по неискусству древнихъ переводителей и еще болѣе по нерадѣнію переписчиковъ. Очень нелегко оказалось собрать и греческія рукописи. Нашелъ Паисій нужныя ему книги не въ болынихъ обителяхъ или скитахъ, но въ неболынемъ и отдаленномъ уединенномъ скитѣ св. Василія, недавно предъ тѣмъ устроенномъ пришельцами изъ Кесаріи Каппадокійской. И тамъ ему объяснили, «яко книги сія самымъ чистымъ еллино–греческимъ языкомъ суть написаны, егоже нынѣ кромѣ ученыхъ лицъ, едва кто отъ грековъ, мало что разумѣетъ, множайши же отнюдь не разумѣютъ, того ради и книги таковыя мало не въ всесовершенное пріидоша забвеніе»… Съ переселеніемъ въ Молдавію переводческая работа старца Паисія становится планомѣрной, особенно въ Нямецкомъ монастырѣ (съ 1779 г.). Паисій очень ясно понималъ всѣ трудности переводческаго дѣла и всю необходимость знанія языковъ для этого. Въ первое время онъ опирался на молдавскіе переводы. Онъ собираетъ у себя большой кружокъ писцовъ и переводчиковъ, посылаетъ своихъ учениковъ учиться погречески даже въ Бухарестъ. И самъ съ болынимъ увлеченіемъ входить въ эту литературную работу. «Како же писаше удивлятися подобаетъ: немощенъ бо тЬломъ отнюдъ бяше, и во всемъ правомъ боку бяху ему раны: на одрѣ убо, идѣже почиваше, окрестъ облагаше себе книгами: ту положени бяху словари разноязычніи, Библія Греческая и Словенская, Грамматика Греческая и Словенская, книга изъ нея же преводъ творяше, посреди же свѣгци: самъ же аки малое отроча, сѣдя согнувшеся всю нощь писаше, забывая и немощь тѣла и тяжкія болѣзни и трудъ». Старецъ былъ очень строгъ къ своимъ переводамъ, боялся ихъ широко распространять — «аки по всему храмлющи и несовершении»… Переводили у него и съ латинскаго… Нямецкій м–рь становится при старцѣ Паисіи болынимъ литературнымъ центромъ, очагомъ богословски–аскетическаго просвѣщенія. Литературная деятельность органически здѣсь сочеталась съ духовнымъ и «умнымъ дѣланіемъ». О старцѣ Паисіи списатель житія замѣчаетъ: «умъ же его всегда соединяемъ бѣ любовію съ Богомъ, свидетель сему — слезы»… И въ тотъ вѣкъ душевной раздвоенности и разорванности проповѣдь духовнаго собиранія и цѣльности получала особую значительность. Изданіе словенорусскаго Добротолюбія было событіемъ не только въ исторіи русскаго монашества, но и въ исторіи русской культуры вообще. Это былъ сдвигъ и толчекъ … Интересно сравнить: Ѳеофанъ Прокоповичъ былъ весь въ ожиданіяхъ и въ новизне, въ будущемъ, прогрессе; а старецъ Паисій, — онъ весь въ прошломъ, въ преданіяхъ, въ преданіи. Но именно онъ былъ пророкомъ и предтечей… Возвратъ къ истокамъ былъ открытіемъ новыхъ путей, былъ обрѣтеніемъ новыхъ кругозоровъ»… (Прот. Флоровскій. «Пути Русскаго Богословія». Парижъ 1937 г., стр. 127) «Подвиги, наставленія и писанія Молдавскаго Старца Паисія», говоритъ оптинскій издатель его житія, «соотечественника нашего и по мѣсту рожденія и по союзу любви, имѣли великое вліяніе на россійскіе монастыри, примѣръ жизни и свѣтъ ученія его пролился обильно на россійское монашество. Ибо многіе изъ россіянъ, ищущихъ спасенія и отрекшихся міра и яже въ мірѣ, странствуя въ Палестине, Аѳонской горѣ и Молдо–влахіи, и собирая, подобно пчеламъ съ цвѣтовъ, медъ спасительнаго ученія отъ обитавшихъ въ тамошнихъ мѣстахъ подвижниковъ, находили особенно въ обители старца Паисія величайшую духовную пользу, научаясь примѣромъ его высокой жизни и медоточивыми наставленіями, подвигамъ монашескимъ и внутреннему дѣланію умной молитвы. По возвращенію въ Россію, они передавали пріобрѣтенное ими тамъ духовное сокровище и другимъ ищущимъ спасенія, некоторые начальствуя надъ обителями, а другие находясь въ числѣ братства» (Житие молдавскаго старца Паисія Велич. Москва 1847 г. Предисловіе стр. 1).
Предварительяый обзоръ
Прот. о. Сергій Четвериковъ въ жизнеописаніи своемъ старца Паисія Величковскаго (т. ІІ–й) раздѣляетъ сферу проникновенія и распространенія его ученія на три округа: 1) сѣверный, 2) центральный и 3) южный. Въ сѣверномъ онъ отмѣчаетъ слѣдуюгціе центры: Соловки, Валаамъ и Александро–Невскую Лавру, которая собственно и была главнѣйшимъ средоточіемъ всего. Въ Соловкахъ насадителемъ Паисіевыхъ преданій былъ іеросхимонахъ Ѳеофанъ. По смерти кіевскаго старца Досиѳея, Ѳеофанъ переселился на Соловки, куда и перенесъ завѣты старца Паисія. На Валаамѣ и въ Александро–Свирскомъ м–рѣ трудились ученики старца Паисія — схимонахъ Ѳеодоръ и іеросхимонахъ Клеопа. Отъ нихъ ученіе перешло въ Оптину Пустынь черезъ старца Леонида. Но вся душа сѣвернаго движенія сосредоточена въ Петербургѣ. Оттуда исходитъ назначеніе настоятелей–возобновителей. Такъ, напримѣръ на Валаамъ выписанъ изъ Сарова иіуменъ Назарій и изъ иныхъ мѣстъ и другіе настоятели. Въ рукахъ митрополита Гавріила соединились всѣ нити и онъ даетъ нужный толчекъ и направленіе.
У негоже въ Лаврѣ первоначально появляется Филаретъ (впослѣдствіи Новоспасскаго монастыря старецъ), который въ дальнѣйшемъ руководилъ братьями Путиловыми, изъ которыхъ схиархимандритъ Моисей былъ великимъ Оптинскимъ настоятелемъ. Тотъ же Филаретъ руководить въ Москвѣ четой Кирѣевскихъ — сотрудниковъ старца Макарія Оптинскаго по изданію святоотеческой литературы. Наконецъ, въ А. Н. Лаврѣ пребываетъ о. Аѳанасій (изъ сенатскихъ секретарей), принесшій м. Гавріилу «Добротолюбіе» отъ старца Паисія.
Теперь бѣгло разсмотримъ центральный округъ: главные пункты его — Москва, Владимірская и Калужская епархіи и Брянскій монастырь Орловской епархіи, Рославльскіе лѣса. Наиболѣе выдающейся здѣсь личностью является о. Клеопа, настоятель Введенской пустыни Владимірской епархіи. Этотъ о. Клеогга жилъ долгое время со старцемъ Паисіемъ, сначала на Аѳонѣ, затЬмъ въ Драгомирнскомъ м–рѣ и, м. б., въ Секулѣ, и вышелъ въ Россію еще до 1778 года. Мы приведемъ ниже о немъ подлинный разсказъ его ученика — архимандрита Ѳеофана Новоезерскаго, входягцій въ автобіографію послѣдняго. Учениками о. Клеопы были: упомянутый арх. Ѳеофанъ, другъ его арх. Игнатій, полагавшій съ нимъ начало въ Санаксарской обители. Арх. Игнатій былъ послѣ о. Клеопы строителемъ Введенской пустыни, позднѣе Пѣшношской и въ 1788–мъ году онъ возобновляетъ Тихвинскій мр–ь въ Новгородской епархіи. Кончаетъ жизнь онъ свою въ 1796 г. въ Симоновомъ м–рѣ, будучи также его возобновителемъ. Другой ученикъ старца Клеопы — Макарій Пѣшношскій, (замѣститель Игнатія послѣ его перевода въ Тихвинъ) Его монастырь былъ разсадникомъ, откуда было взято 24 настоятеля въ разные монастыри и, между прочимъ, оттуда взятъ былъ Авраамій, — возсоздатель Оптиной пустыни. Макарій Пѣшношскій былъ въ духовной перепискѣ со старцемъ Паисіемъ. Другимъ важнымъ пунктомъ, откуда развилось Паисіевское движеніе была Москва, и въ ней Симоновъ и Новоспасскій мр–и. Въ первомъ подвизался ученикъ Паисія монахъ Павелъ, пострадавшій отъ французовъ въ 1812 г. и другой ученикъ Паисія — Арсеній. Настоятелемъ былъ, какъ мы упоминали — арх. Игнатій, ученикъ старца Клеопы. Въ Новоспасскомъ м–рѣ жили іеромонахи Филаретъ и Александръ — ученики Паисіева ученика Аѳанасія (Захарова) бывшаго ротмистра гусарскаго полка (не надо смѣшивать съ другимъ о. Аѳанасіемъ, принесшимъ Добротолюбіе). Іеромонахъ Аѳанасій (Захаровъ) жилъ при старцѣ Паисіи болѣе семи лѣтъ и принялъ отъ него монашескій образъ. Занимался выписками изъ отеческихъ книгъ о молитвѣ, смиреніи, послушаніи, терпѣніи и любви. И самъ преуспѣвалъ въ этихъ добродѣтеляхъ. Въ 1777 г. о. Аѳанасій вернулся въ Россію и жилъ во Флоригцевой пустыни, откуда ѣздилъ въ Москву, гдѣ и общался съ іеромонахами Филаретомъ и Александромъ (послѣдній былъ въ перепискѣ съ самимъ старцемъ Паисіемъ). Скончался о. Александръ въ 1823 г. въ Площанской пустыни Орловской епархіи. Другимъ важнымъ мѣстомъ, гдѣ переплетаютъ духовныя нити, шедшія отъ старца Паисія, былъ Брянскій Свѣнскій мр–ь. Тамъ подвизался схимонахъ Аѳанасій изъ сенатскихъ секретарей (тотъ самый, который доставилъ митрополиту Гавріилу Добротолюбіе). Схимонахъ Аѳанасій, оставивъ міръ, странствовалъ по святой Аѳонской горѣ и Молдавіи, былъ у старца Паисія, который поручилъ его своему ученику Софронію. Въ оптинскомъ жизнеописаніи старца Паисія имѣется замѣчательное письмо старца Софронія къ о. Аѳанасію о томъ, какъ хранить миръ Душевный (Житіе молдавскаго старца Паисія Велич. Москва, 1847 г., стр. 312). Онъ скончался въ 1811 г. на рукахъ о. Аѳанасія (Захарова). Первый о. Аѳанасій руководилъ братьями Путиловыми (настоятель оптинскій Моисей), а второй о. Аѳанасій (Захаровъ) руководилъ въ бытность въ Площанской пустыни будущимъ старцемъ оптинскимъ Макаріемъ. Отъ перваго о. Аѳанасія въ Свѣнскомъ м–рѣ имѣлъ возможность узнать о духовномъ дѣланіи и настоятель м–ря, впослѣдствіи ректоръ Московской Дух. Акад. Калужскій епископъ и Кіевскій митрополитъ, покровитель монашества и старчества знаменитый Филаретъ, который былъ создателемъ оптинскаго скита въ 1822 году. Онъ убѣдилъ подвижниковъ, жившихъ въ Рославльскихъ лѣсахъ, основать скитъ при Оптиной пустыни. Такимъ образомъ, прибыли въ Оптину пустынь о. Моисей съ братомъ своимъ Антоніемъ и пустынники Иларіонъ и Дороѳей. Оптина явилась, какъ бы чашей, куда сливалось все драгоцѣнное духовное вино.
Теперь скажемъ о третьемъ Южномъ центрѣ. Изъ непосредственныхъ учениковъ старца Паисія извѣстны на югѣ: монахъ Герасимъ, постриженникъ старца Паисія и др. Въ Екатеринославской епархіи подвизался іеросхимонахъ Ливерій. Его ученикомъ былъ инспекторъ духовной семинаріи инокъ Макарій (Глухаревъ), впослѣдствіи знаменитый начальникъ алтайской миссіи. Широкое вліяніе на югѣ Россіи имѣлъ извѣстный іеросхимонахъ Василій (Кишкинъ). Онъ имѣлъ счастье слушать бесѣды Тихона Задонскаго и былъ другомъ Антонія Воронежскаго. Его ученикомъ былъ также Моисей Оптинскій. Другимъ его ученикомъ (и одновременно арх. Ѳеодосія, пришедшаго изъ Молдавіи въ Сафроніеву пустынь), былъ знаменитый подвижникъ Глинской пустыни Филаретъ. Отъ него идетъ Глинская линія старчества. Тамъ былъ послѣ него не менѣе извѣстный арх. Иліодоръ, имѣвшій пророческія видѣнія о судьбахъ Россіи и послѣднимъ тамъ старцемъ былъ Іассонъ, въ схимѣ Іоаннъ, «списатель» житія схиархим. Иліодора.
Такова схема: сѣверъ, центръ и югъ. Но главнымъ нервомъ откуда шелъ двигательный токъ распространенія Паисіева движенія былъ сѣверъ: Ал.
Нев. Лавра въ Петербургѣ, гдѣ пребывалъ великій митрополитъ Гавріилъ, который планировалъ, насаждалъ, укрѣплялъ и взрагцивалъ свой духовный садъ, принесшій столь блистательные плоды.
Поэтому мы коснемся въ своемъ повѣствованіи главнымъ образомъ сѣвернаго округа и попутно тЬхъ лицъ, которыя входили въ соприкосновеніе съ его главными деятелями.
Вотъ краткая біографія митрополита Гавріила: онъ былъ сыномъ сѵнодальнаго ѵподіакона (въ мірѣ Петръ Летровъ). Родился въ Москвѣ 18 мая 1730 г. Обучался въ московской славяно–греко–латинской академіи. Кончилъ курсъ въ 1750 г. Въ слѣдуюгцемъ поступилъ справгцикомъ въ московскую синодальную типографскую контору. Въ 1758 г. принялъ монашество и назначенъ учителемъ въ Лаврскую семинарію. ЗатЬмъ, послѣдовательно проходить должности: ректора этой семинаріи, намѣстника Лавры и ректора славяногреколатинской Академіи. Въ 1763 г. назначенъ на Тверскую каѳедру, гдѣ и оставался до 1770 г., когда онъ былъ переведенъ архіепископъ въ Петербургъ. 1–го января 1775 г. его вѣдѣнію была подчинена и новгородская епархія. Въ 1783 г. ему данъ былъ титулъ митрополита. Обѣими епархіями управлялъ до 1799 года, когда назначенъ былъ митрополитомъ Новгородскимъ и Олонецкимъ съ уволненіемъ отъ управленія петербургской епархіи. 19 декабря 1800 г. уволенъ на покой по болѣзни. Скончался 26–го января 1801 года въ Новгородѣ.
Личность митрополита Гавріила носила, въ силу обстоятельствъ, двойственный характеръ. Великій аскетъ и подвижникъ, онъ для внѣшнихъ былъ пышный сановникъ екатериненскаго времени, кавалеръ ордена Андрея Первозваннаго. Однажды, сопровождая крестный ходъ изъ Казанскаго Собора въ Александро–Невскую Лавру (около 3–хъ верстъ), Екатерина всю дорогу провела въ разговорѣ съ митрополитомъ и нашла, что онъ «мужъ острый и резонабельный». Она ему посвящаетъ переводъ Мармонтелева Велизарія и заказываетъ его портретный мраморный барельефъ для лаврскаго собора, котораго онъ былъ строителемъ. Митрополитъ несетъ еще на себѣ и чисто свѣтское почетное званіе: онъ состоитъ вицепрезидентомъ Академіи Наукъ, гдѣ часто предсѣдательствуетъ въ отсутствіи Дашковой. Онъ много потрудился и при изданіи словаря, куда вложилъ и свой личный трудъ. Онъ охраняетъ церковныя древности и археологическія цѣнности. Спасаетъ древнія книги. Но съ другой стороны — въ своей келейной жизни — этотъ пышный вельможа и ученый мужъ — является смиреннымъ подвижникомъ «все молится въ землю», питается грѣтыми щами, говоря, что, быть можетъ, скоро и этого не будетъ. Онъ не вступаетъ въ открытую борьбу съ правительствомъ, не пытается переубѣждать власть имущихъ и внушать имъ свою точку зрѣнія, но онъ твердо ведетъ свою линію: созидаетъ, возрождаетъ и обновляетъ церковную жизнь. Мы здѣсь не будемъ входить во всѣ детали его широкой деятельности, его заботъ по созданію Невской Академіи, которую онъ поставилъ на должную высоту, его заботу о семинаріяхъ и нисшихъ школахъ. Скажемъ только, что онъ не только занимался учебной программой, но входилъ самъ во всѣ мельчайшія подробности быта подвѣдомственныхъ ему учебныхъ заведеній. Церковная проповѣдь, расколъ, богослуженіе, духовенство — все было предметомъ его величайшихъ заботъ.
Келейникъ митрополита Гавріила, арх. Ѳеофанъ, приводить случай обращенія въ Православіе ожесточеннаго раскольника. Случай этотъ даетъ понятіе о духоносности и силѣ молитвы преосвященнаго Гавріила.
«Видя, что никакими убѣжденіями нѣтъ возможности вразумить раскольника, митрополитъ Гавріилъ обратился къ образу Божьей Матери съ такою молитвою: «не могу это жестокое сердце привести въ чувство. Ты уже, ими же вѣси судьбами, обрати его». Тотъ смягчился и сталъ просить посмотрѣть, какъ служатъ литургію. Старичекъ иіуменъ Нифонтъ служилъ. Вдругъ превеличайшее благоуханіе услышалъ Ксенофонтъ и видитъ свѣтъ, а этотъ свѣтъ явился и опустился въ потиръ. Послѣ этого обратился, а прежде и слышать не хотЬлъ, — сядетъ и шапку нахлобучить. Пошелъ на Валаамъ и тамъ постригся».
Кромѣ внѣшней деятельности, м. Гавріилъ трудился еще какъ проповѣдникъ и церковный писатель. Въ проповѣдяхъ онъ дѣйствовалъ на разумъ слушателей въ отличіе отъ м. Платона, который дѣйствовалъ на чувствительность и воображеніе. Однажды въ день тезоименитства Екатерины, м. Гавріилъ имѣлъ смѣлость говорить противъ крѣпостного права въ ея присутствіи, разумѣется, всей придворной знати. Онъ былъ плодотворнымъ писателемъ и труды его имѣли большое значеніе въ его эпоху. Но главнымъ дѣтищемъ м. Гавріила было монашество, на возстановленіе котораго онъ и положилъ всѣ свои силы.
Митрополитъ Гавріилъ безспорно является центральной фигурой въ эту эпоху возрожденія. Расцвѣтъ монашества обязанъ ему въ большой степени. Его келейникъ, старецъ Ѳеофанъ мѣтко о немъ выразился: «Монашество, даромъ, что все по школамъ учился, знаетъ лучше нашего». Это былъ святой подвижникъ и аскетъ. Путь святости былъ ему оттого не чуждъ, что этимъ путемъ шелъ онъ самъ. Изъ автобіографіи его келейника мы узнаемъ подробности его домашняго быта. — «Вотъ и преосвященный Гавріилъ мужъ былъ добродѣтельньгй, премудрый, богословъ и философъ, а больше всего то, что угоденъ Господу Богу. Я сподобился послужить ему недостойный. Господь Богъ привелъ меня послужить такому великому мужу. Десять лѣтъ жилъ я у него. Преосвященный Гавріилъ прозорливъ былъ и великій святитель былъ». И далѣе онъ говоритъ о своемъ Владьгкѣ: — «Преосвященный Гавріилъ былъ все въ слезахъ, все плакалъ. Когда служилъ, все со слезами служилъ». — «У преосв. Гавріила положено было раздавать нищимъ каждый день 50 рубл., это мѣдньгхъ только, а ассигнациями и золотомъ самъ раздавалъ, да по 300 рублей каждый мѣсяцъ на тюрьмы. Мѣдньгя деньги раздавалъ я, и по всѣмъ тюрьмамъ я же развозилъ. А какъ былъ воздержанъ преосвященный, то это видно изъ слѣдующаго: когда онъ кушалъ одинъ, то всегда было два блюда — кусокъ свѣжепросоленной осетрины и уха, а когда архимандриты обѣдали, то четыре блюда и не болѣе. Въ каждый постный день ѣлъ только однажды. Разъ пріѣхалъ къ Преосвященному Псковскій Ириней, а у Преосвященнаго рыбнаго то кушанья не было приготовлено. Подаютъ пироги съ горохомъ, тотъ говоритъ: — «Что это такое?» Преосвященный смѣется: — «Пироги съ горохомъ. Ты я думаю ѣдалъ. Что развѣ забьглъ?» — Ну перекрестился преосв. Ириней: — «Благослови, Господи, ѣсть новаго изобрѣтенія кушанье пирожки съ горошкомъ». Въ постный день столъ былъ: щи съ грибами и съ постнымъ масломъ. Я говорю Преосвященному: «У насъ есть всякія масла, даже миндальное — не угодно ли съ тЬми приготовлять кушанья?» Преосвященный изволилъ сказать: «Надобно, братъ, привыкать къ этому, можетъ быть со временемъ и этого не будетъ». Однажды говорить: «Наварика ты мнѣ щей на недѣлю, только можно было разогрѣть». А я говорю: «чтобъ заморозить — вѣдь это не такъ хорошо». — «Тото я примѣчаю, нѣтъ уже вкусу–το никакого». Послѣ ранней обѣдни никогда не кушалъ. Въ 9 часовъ уѣдетъ въ Сѵнодъ, а въ 3–мъ пріѣдетъ. Къ вечернѣ и утрени всегда ходилъ. Онъ любилъ строиться. Троицкій соборъ въ Лаврѣ при немъ украшенъ. Когда въ дворецъ ѣздилъ, то прежде всего молился Боіу, все въ землю. Однажды кладетъ поклоны земные, — я пришелъ, онъ говоритъ мнѣ: «Дай Богъ, чтобъ сегодняшній день такъ прошелъ». Передъ смертью своей въ Новгородѣ такъ говорилъ: «О, это столѣтіе–то страшное начинается». Умеръ онъ безъ меня, въ то время послалъ меня съ Лаврою разсчитаться. Умеръ сидя. Секретныя письма передъ этимъ все я писалъ: онъ не довѣрялъ никому другому. Я за недѣлю до кончины былъ у него съ о. Назаріемъ, сидѣлъ съ нами за столомъ, только уже мало кушалъ. За годъ предчувствовалъ свою кончину и, когда я былъ у него, говорилъ мнѣ:
«Близка моя кончина». Пріобщался передъ смертію почти каждый день. Передъ смертію послалъ за преосв. Антоніемъ — тогда бывшимъ викарнымъ въ Новгородѣ и за другимъ кѣмъ–то изъ консисторіи, призвалъ ихъ и говоритъ: — «Вѣдь у меня ничего спрятаннаго нѣтъ — не ищите». Отставленъ онъ былъ 24 декабря 1800 года, а 1801 г., января 28–го, скончался, а императоръ Павелъ на 12–е марта того же года скончался, толькочто 6 недѣль прошло послѣ смерти Митрополита» (Старческія совѣты ХѴПІ и XIX вѣковъ». 1913 г., стр. 208, 214, 215, 222, 223. Москва).
Надо сказать нѣсколько словъ объ архимандритѣ Ѳеофанѣ, записки котораго мы толькочто приводили. Ѳеофанъ — это талантливая и даровитая русская натура. Рѣчь его простонародная, но вмѣстЬ съ тЬмъ, крайне образная, остроумная и живописная, она даетъ намъ живые портреты и вѣрныя картины тогдатттняго быта. Мѣткими и мастерскими штрихами рисуетъ онъ свои наброски. Гдѣ онъ только не былъ и кого онъ только не встрѣчалъ. Начиная съ Святителя Тихона Задонскаго, онъ имѣлъ близкія отношенія ко всѣмъ многочисленнымъ подвижникамъ своей эпохи. Поэтому м. Гавріилъ, — человѣкъ книжный и не имѣвшій случая путешествовать и общаться съ разнообразными людьми, очень цѣнилъ его въ этомъ отношеніи и пользовался связями своего келейника съ міромъ истинныхъ подвижниковъ. При возсозданіи обителей Ѳеофанъ оказывалъ неоцѣнимыя услуги, рекомендуя въ соотвѣтственное мѣсто соотвѣтственнаго человѣка. Такимъ образомъ всѣ тайные рабы Божіе, укрывавшіеся по глухимъ захолустьямъ, были выдвинуты впередъ и поставлены на свѣщницѣ «да свѣтятъ всѣмъ въ домѣ».
Вотъ подлинный разсказъ арх. Ѳеофана о возобновленіи Тихвинскаго монастыря.
«Малороссы меня не любили — и вотъ за что: прежде монастыри ввѣрялись имъ — все малороссіянъ опредѣляли въ архимандриты, — и всѣ монастыри опустѣли. Преосвященный тужилъ о семъ и пекся о ихъ исправленіи, спрашивалъ меня о духовныхъ старцахъ, нѣтъ ли мнѣ извѣстныхъ, годныхъ для сего, а я говорилъ ему о всѣхъ своихъ знакомыхъ, съ которыми вмѣстѣ жилъ у старцевъ въ послушаніи, въ Петербургъ перетаскивалъ ихъ, напримѣръ: вотъ отца Назарія, отца Игнатія, отца Іону и прочихъ.
Въ Новгородской епархіи всѣ монастыри опустѣли. Клопскій монастырь упразднить хотѣли, въ Тихвинскій монастырь пріѣхалъ Преосвященный (и я былъ съ нимъ), посмотрѣлъ, увидѣлъ его въ великомъ упадкѣ и сказалъ:
«О! какъ запустѣлъ». Архимандритъ тутъ былъ старичекъ Евѳимій. Преосвященный, возвратясь изъ сего монастыря въ Петербургъ, спрашиваетъ меня: — «Кого бы сдѣлать архимандритомъ въ Тихвинъ?» — Я отвѣчалъ: — «Ежели угодно будетъ вашему преосвященству, то пѣшношскаго строителя отца Игнатія». Изволилъ спросить меня: — «Ты знаешь его?» Я сказалъ, что вмѣстѣ жили въ Санаксарской пустыни. Онъ приказалъ написать въ Сѵнодъ докладъ, взялъ его съ. собою и предложилъ Сѵноду, что нужно Тихвинъ монастырь поправить, какъ самъ лично видѣлъ, въ какомъ онъ великомъ упадкѣ, и находить способнымъ къ тому пѣшношскаго строителя Игнатія. Но какъ онъ не учился богословію и прочимъ наукамъ, хотя съ великими природными дарованіями былъ, то Сѵнодъ не соглашался неученаго въ архимандриты произвести. Такъ продолжалось это съ полгода. Напослѣдокъ, пріѣхавши изъ Сѵнода Преосвященный былъ веселъ и сказалъ мнѣ: «Ну, слава Богу! Сѵнодъ согласился». Итакъ, первый неученый, о. Игнатій произведенъ былъ въ архимандриты, и съ того времени началось производство въ архимандриты неученыхъ. Онъ завелъ порядокъ въ Тихвинѣ, при немъ началось стѣнное росписаніе живописью соборной Тихвинской церкви. Потомъ о. Игнатій переведенъ въ московскій Симоновъ монастырь, который былъ упраздненъ, и стоялъ въ немъ конный полкъ. Онъ его возобновилъ попеченіемъ именнтаго московскаго гражданина А. И. Долгова» (Тамъ же, стр. 212–213). Другой выдающейся личностью, выдвинутой архимандритомъ Ѳеофаномъ былъ о. иіуменъ Назарій — Саровскій подвижникъ. М. Гавріилъ поручилъ ему возстановленіе Валаамской обители. Изъ епархіи и Саровской пустыни, не желая его отпускать, дали отзывъ, что онъ человѣкъ малоумный. Митрополитъ отвѣтилъ: — «У меня много умниковъ, пришлите своего глупца». Въ 1782 г. онъ вступилъ въ должность строителя Валаамскаго монастыря.
Отецъ Назарій, въ міру Николай Кондратьевичъ, сынъ причетника села Аносова, Тамбовской губ., родился въ 1735 г. На 17–омъ году ушелъ въ Саровскую пустынь, въ 1760 г. постриженъ и въ 1776 посвягценъ въ іеромонахи. О. Назарій строжайшимъ образомъ соблюдалъ уставъ. Чтеніе священное было пищею его души. Его мысль настолько была проникнута божественнымъ, что для дѣлъ мірскихъ онъ не зналъ и словъ, какъ говорить о нихъ. Когда же говорилъ онъ о Богѣ, то слушатели забывали время. Всѣ свои бесѣды онъ основывалъ всегда на изрѣченіи Св. Писанія. Слово его было прямо, право и рѣзко. Свиду онъ былъ строгъ и какъ бы неприступенъ, но сила его словъ привлекала къ нему сердца. Одежда его была близка къ рубищу. Обитель Валаамская, куда былъ назначенъ строителемъ о. Назарій, расположенная на островѣ среди Ладожскаго озера, представляла особое удобство для иноческой жизни. Эта обитель на протяженіи своей исторіи дала не мало великихъ угодниковъ, какъ Германъ и Савватій, и Александръ Свирскій. Теперь она пришла въ полный упадокъ. Обитель состояла за штатомъ, средствъ къ содержанію не было, зданія рушились, немногочисленное братство состояло изъ престарѣлыхъ людей. Некому было служить, некому пѣть на клир осѣ.
Въ день закладки собора съ церковью въ нижнемъ этажѣ во имя преп.
Сергія и Германа, было слѣдующее видѣніе иноку Иннокентію: — «Въ монастырѣ необычайное стеченіе разнаго народа, и всѣ ожидаютъ прибытія м. Гавріила для положенія основного камня. Вскорѣ явился самъ Владыка, облеченный въ мантію и съ жезломъ архіерейскимъ въ рукѣ, по обѣ его стороны шли два свѣтолѣпныхъ схимника. Приблизились къ мѣсту, гдѣ почіютъ многоцѣлебныя мощи преп. Сергія и Германа; они остановились, осѣнили крестнымъ знаменіемъ святую могилу и все пространство, назначенное подъ строеніе и стали невидимы» («Сказаніе о жизни преп. Сергія и Германа». СПБ. 1908 г., стр. 26).
При о. Назаріи возникъ внутренній четыреугольникъ обители, и состоягцій изъ каменныхъ сооруженій: собора, двухъ церквей, ризницы, трапезы и келлій. Монастырь включенъ въ число штатныхъ монастырей, и штатъ опредѣленъ въ 30 человѣкъ, строитель возведенъ въ санъ игумена. Императоромъ Павломъ пожалованы монастырю Кюменскія рыбныя ловли, главный источникъ его содержанія. По волѣ митр. Гавріила, О Назарій ввелъ на Валаамѣ общежительный уставъ Саровской пустыни и установилъ три рода жизни: общежительный, скитскій и пустынный. Слава о Валаамѣ стала расходиться по православному міру, даже приходившіе туда аѳонскіе иноки смотрѣли на него съ удивленіемъ, говоря, что по внутреннему устройству онъ выше аѳонскихъ мокастырей.
Отецъ Назарій подавалъ всѣмъ примѣръ своей жизнію. Строгій исполнитель устава, онъ во всѣхъ трудахъ общежитія подвизался впереди всѣхъ. Особенно любилъ онъ безмолвіе и удалялся на цѣлыя недѣли въ уединенную пустыню. Кромѣ возстановленія древняго Валаама, о. Назарій оказалъ великую услугу дѣлу православной проповѣди въ русскихъ сѣвероамериканскихъ владѣніяхъ. По благословенію Сѵнода, онъ избралъ изъ братіи Валаама десять человѣкъ миссіонеровъ. Изъ нихъ особенно памятны: архимандритъ Іоасафъ, начальникъ миссіи, возведенный въ санъ архіерея и утонувшій, іеромонахъ Ювеналій, принявшій мученическую кончину, и монахъ Германъ. Послѣдній былъ яркимъ носителемъ Паисіевской традиціи; не смотря на всѣ трудности миссіонерской работы среди дикой Аляски, идя путемъ «внутреннего дѣланія» и уча этому другихъ, онъ достигъ святости въ такой мѣрѣ, что былъ въ общеніи съ міромъ духовъ и съ природой: молитвой останавливалъ наводненіе, пожаръ, кормилъ изъ рукъ дикихъ звѣрей, творилъ чудеса и даромъ прозорливости видѣлъ на десятки и сотни лѣтъ впередъ.
Вотъ два случая изъ жизни о. Назарія. Въ царствованіе Екатерины II у Петербурга произошло морское сраженіе со шведами. Весь городъ былъ въ страхѣ, митрополитъ молился, заключившись въ келлію. Въ это время о. Назарій настоятельно потребовалъ свиданія съ митрополитомъ и увѣрилъ его въ побѣдѣ и безопасности. Въ подтвержденіе своихъ словъ показалъ на сторонѣ моря души убитыхъ воиновъ восходящихъ на облакахъ къ небу. Другой случай такой. Сановникъ К. подвергся царской немилости. Его жена умоляла о. Назарія молиться за мужа. Тотъ обѣщалъ попросить царскихъ приближенныхъ. — «Всѣхъ ужъ просила», отвѣчала жена опальнаго. — «Да не тѣхъ кого надо», отвѣтилъ о. Назарій и, взявъ у К. много мелкихъ денегъ, отправился раздавать ихъ бѣднымъ. Только къ вечеру онъ, роздалъ все и вернулся въ обезпокоенную семью со словами: — «Ну, слава Боіу, обѣщали всѣ приближенные царскіе просить за васъ». Вслѣдъ за тЬмъ пришло извѣстіе, что дѣло кончилось благополучно. Тогда, отвѣчая на вопросъ, объяснилъ о.Назарій кто тЬ приближенные, которыхъ онъ просилъ и какого Царя.
Когда былъ предпринять переводъ–пересмотръ перевода «Добротолюбія», присланнаго м. Гавріилу старцемъ Паисіемъ провѣряли таковой учителя, знаюгціе греческій языкъ, Александро–Невской Академіи. Митрополитъ предписалъ ученымъ переводчикамъ во всемъ совѣтываться съ духовными старцами и, прежде всего указалъ на о. Назарія. «Они изъ опыта лучче васъ понимаютъ духовныя истины», сказалъ Митрополитъ. Въ 1801 г. о. Назарій испросилъ себѣ увольненіе на покой. Онъ вернулся въ Саровъ, гдѣ полагалъ начало монашеству. Тамъ онъ устроилъ себѣ пустынную келью въ лѣсу при рѣчкѣ Саровкѣ. Когда хватало силъ, онъ въ ночное время ходилъ по лѣсу, совершая на память молитвословіе 12–ти псалмовъ, и къ разсвѣту возвращался въ келью. Не разъ встрѣчался онъ съ медвѣдями, которые его не трогали и онъ ихъ не боялся. Многіе отшельники повѣряли ему свои помыслы (Однимъ изъ таковыхъ былъ и преп. Серафимъ. Эти годы соотвѣтствовали центральному періоду подвига преп. Серафима, когда онъ жилъ въ лѣсу пустынникомъ. Можно съ увѣренностью предположить, что не безъ участія о. Назарія познакомился преп. Серафимъ съ «Добротолюбіемъ», на которое онъ многократно впослѣдствіи ссылается. Въ одномъ жизнеописаніи преп. Серафима есть прямое указаніе на ихъ близость съ о. Назаріемъ).
Въ Тамбовскомъ и Нижегородскомъ краю образовалось подъ руководствомъ о. Назарія много женскихъ общежитій. Имѣя даръ прозорливости о.
Назарій видѣлъ обнаженными человѣческія мысли и грѣхи. Дѣлатель умной молитвы, такъ писалъ о ней старецъ — «Помолимся духомъ, помолимся и умомъ. Взойдите–ка въ слова апостола Павла: «Хощу рещи лучше пять словъ умомъ, нежели тысячу языкомъ». Изобразить не могу, сколь мы счастливы, что сіи пять словъ удостоилися говорить. Что за радость. Господи, Іисусе Христе, помилуй меня грѣшнаго. Вообразите–ка: Господи, Кого я называю. Создателя, Творца всего, Кого вся силы небесныя трепещутъ. Умъ и сердце собрать во едино, глаза закрыть, мысленныя очи возвести къ Господу. О сладчайшій и дрожайшій, Господи, Іисусе Христе Сыне Божій».
Послѣ пятилѣтняго пребыванія въ Саровѣ, о. Назарій скончался, 74 лѣтъ — 23 февраля 1809 г. и погребенъ у алтаря теплой церкви Поселянинъ. «Подвижники 19–го вѣка». СПБ. 1910 г., стр. 120).
Вернемся къ архимандриту Ѳеофану Новоезерскому такъ много способствовавшему возрожденію древнихъ обителей.
Въ мірѣ Ѳеодоръ Соколовъ, (17521832), изъ мелкопомѣстныхъ дворянской семьи. По тому времени образованія большого онъ не получилъ, кромѣ простой грамотности. Онъ читаетъ духовныя книги и съ дѣтства стремится къ монашеству. 19–ти лѣтъ сначала уходить въ Саровъ, гдѣ знакомится съ о. Назаріемъ, на котораго онъ впослѣдствіи указываетъ м. Гавріилу для возобновленія Валаамской обители. Саровъ показался молодому послушнику еще недостаточно «жестокимъ» и онъ поступаете къ о. Ѳеодору въ Санаксаръ.
Воте что разсказываетъ о ней арх. Ѳеофанъ: — «Мы искали, гдѣ бы жестокая жизнь была, подольше службу выбирали — въ Саровской пустыни… Нѣтъ, еще слабо; пошли къ о. Ѳеодору въ Санаксаръ. Обитель безъ ограды, заборомъ огорожена, церковь маленькая, волоковыя окошки, внутри и стены не отесаны, и свѣчъ–то не было: съ лучиной читали въ церкви. И платье–то какое носили! Балахоны! Одинъ смурый кафтанъ былъ для одного, который для покупокъ выѣзжалъ. Начало–то недостаточное и трудное. Въ лаптяхъ ходили, — одни было мелко плетены, другія крупно; такъ и лежали: одна куча маленькіе, другая — крупные. Ноги обертывали онучами изъ самыхъ толстыхъ изгребней, а босикомъ не ходили. Придутъ къ о. Ѳеодору: «Что благословите взять ступни». И велите самому выбрать — изъ маленькихъ и выберутъ. Отецъ Ѳеодоръ позовете: «поди–ка сюда», — и возьмете у него. Случалось это съ о. Игнатіемъ: и у него отбиралъ частыя ступни, и бранивалъ за то, что на лапти прельстился, а Игнатій былъ изъ придворныхъ. Начнуте (братія) говорить: — «живи, живи, а и въ этомъ утѣшенія не сдѣлаютъ, въ какихъ нибудь ступняхъ». Услышите это о. Ѳеодоръ, призовете: — «что тамъ?» — «Да вотъ, батюшка, какое смущеніе, и въ этомъ–то утѣшенія не сдѣлаете». Начнете представлять: «Что вы изъ эдакой бездѣлицы теряете спасеніе».
Да! мы жили у старцевъ духовныхъ. Я съ Макаріемъ въ одной кельѣ жилъ. Ему больше всѣхъ искушенія было отъ о. Ѳеодора. О. Ѳеодоръ нарочно искушалъ, давалъ балахоны худо сшитые, съ долгою спиною или и заплатами. Одинъ изъ такихъ балахоновъ о. Ѳеодоръ и даете о. Макарію, — тотъ смущается, придете къ о. Ѳеодору, показываете, какъ на немъ сидите балахонъ, какая спина несоразмѣрная. О. Ѳеодоръ начнете увѣщевать: — «Зачѣмъ пришелъ въ монастырь? да есть ли разумъ? Что вы! Чѣмъ занимаетесь! Лишаетесь милости Божіей. Что вы занимаетесь тряпками! А надобно заниматься, душу–то свою очистить, чтобы ни къ чему временному не пристраститься». А послѣ и привыкли. А что бы при себѣ что–нибудь имѣть — ничего ужъ не было. Огня въ кельѣ никогда не бывало. А послушаніе было такое, что я самъ и полы мылъ, и пищу варилъ и щепки собиралъ и ложки мылъ; сами караулили по ночамъ, походимъ, да поклоновъ нѣсколько земныхъ и положимъ — помолимся. А всенощная продолжалась въ Санаксарѣ 7 часовъ. Когда закладывали въ Санаксарѣ церковь, гдѣ алтарю–то быть, вдругъ прилетѣлъ рой пчелъ. О. Ѳеодоръ велѣлъ о. Герасиму огрести въ улей, съ тѣхъ поръ все пчелы въ монастырѣ. Смущались нѣкоторые, что о. Ѳеодоръ двумя монастырями управлялъ: своимъ и женскимъ Алексѣевскимъ, который онъ завелъ. Ходили къ знаменитому схимнику Досиѳею въ Кіевъ, говорили, что о. Ѳеодоръ два монастыря — мужской и женскій — имѣетъ подъ своимъ управленіемъ. «Вы слабости какія въ немъ замѣтили?» — «Нѣтъ, онъ строгой жизни». — «Недостатки что–ли какіе есть?» — «Нѣтъ никакихъ». — «За кого вы его почитаете?» — «За святого». — «Что онъ грамоте знаетъ?» — «Ученый». — «Что вы сомневаетесь, не сомневайтесь. Умная голова не только два стада, и десять можетъ пасти». Такъ и успокоились.
А отецъ–то Игнатій раза два къ преосвященному при мнѣ уже бѣгалъ, и когда былъ поставленъ іеродіакономъ, то съ вечера примочилъ волосы, заплелъ, да послѣ и расчесалъ, надѣлъ парчевой стихарь, а въ лаптяхъ. Какъ сталъ на амвонъ, о. Ѳеодоръ его подозвалъ: — «Ты», говоритъ, «павлинъ, хвостъ–то распустилъ, посмотри на ноги–то. Поди сними стихарь–то». Тотъ оскорбился и убѣжалъ ночью къ преосвященному Іерониму жаловаться, что пристыдилъ, посрамилъ меня, а преосвященный и прислалъ его къ о. Ѳеодору, чтобы на поклоны поставилъ. О. Ѳеодоръ никого изъ братій не удерживалъ въ монастырѣ силою, и говорилъ: — «У меня ворота отворены для всѣхъ, кто хочетъ выходить». А ужъ не терпѣлъ слова «не хочу», и слышать не могъ.
Взгляды о. Ѳеодора характеризуете и слѣдующій случай: «Однажды о. Ѳеодору необходимо было, по монастырскимъ нуждамъ своимъ, поѣхать въ Москву, гдѣ и пробылъ онъ мѣсяца два. Въ это время приходили къ нему усердствующіе люди, ради совѣта и пользы душевной, а благородные господа почти каждый день приглашали его къ себѣ кушать, присылая за нимъ своихъ лошадей. У одного господина случилось о.Ѳеодору такимъ образомъ встрѣтиться и кушать вмѣсте съ другими настоятелями и игуменами московскихъ монастырей. Зашелъ между ними разговоръ о монашескихъ одеждахъ. Вѣроятно, старецъ, какъ пустынникъ, одѣте былъ скудно, и темъ невольно, какъ бы укорялъ московскихъ отцовъ, одѣтыхъ не по пустыннически. Московскіе отцы говорили, что имъ, въ столичномъ городѣ, нельзя носить одежды изъ простой и дешевой матеріи, и спрашивали у о. Ѳеодора мнѣнія его объ этомъ. Отецъ Ѳеодоръ сказалъ: «Могли бы вы, святые отцы, имѣть благословное себѣ оправданіе, если бы при постриженіи, предъ св. Евангеліемъ, давали свои обѣты о претерпѣніи нищеты по другимъ какимъ правиламъ, но какъ чинъ постриженія одинъ и обѣты одни, то не много требуется толкованія. По страстямъ же толковать и послаблять себѣ, это въ свое время послужите только въ осужденіе таковымъ себѣ потакателямъ. Неприлично духовнымъ людямъ имѣть богатое платье, келейныхъ служителей свѣтскихъ съ пуклями, также богатыя кареты, какъ знакъ любви къ пышности» («Старческіе совѣты». Москва. 1913 г, стр. 420).
Между тѣмъ, въ 1774 г., случилось обстоятельство, имѣвшее важное значеніе для всего братства Санаксарской обители: о. Ѳеодора неожиданно постигло тяжкое испытаніе. Виновникомъ его бѣдствія былъ тогдатттній Темниковскій воевода Ниловъ. За нѣсколько лѣтъ передъ этимъ, онъ упросилъ о. Ѳеодора быть его духовнымъ отцомъ, на что послѣдній согласился, но не иначе, какъ подъ условіемъ, чтобы духовный сыпь повиновался ему во всемъ, что касается спасенія души. Сначала онъ, действительно, былъ послушенъ духовному отцу, но потомъ сталъ нарушать посты, дѣлать притѣсненія городскимъ жителямъ и при каждомъ удобномъ случаѣ брать съ нихъ поборы. Все увѣгцанія и обличенія о. Ѳеодора были тщетны. Наконецъ, одно обстоятельство до крайности огорчило старца: въ самую горячую пору полевыхъ работъ воевода заставилъ крестьянъ строить ему покои. Крестьяне пришли къ о. Ѳеодору съ просьбой заступиться за нихъ передъ воеводой, выпросить имъ позволеніе убрать поля, чтобы не погибнуть съ голода. Тронутый ихъ бѣдствіемъ, старецъ поѣхалъ въ Темниковъ. Воевода, давно наскучивъ его наставленіями и упреками, велѣлъ позвать его въ канцелярію: здѣсь старецъ не затруднился высказать ему все, что считалъ своимъ долгомъ сказать, по поводу беззаконныхъ поступковъ своего духовнаго сына, а этотъ послѣдній приказалъ немедленно составить протоколъ, что настоятель Санаксарской пустыни передъ зерцаломъ называлъ его грабителемъ и другими оскорбительными именами. Началось дѣло, по которому состоялось опредѣленіе — Санаксарскаго настоятеля, какъ человѣка безпокойнаго, отправить въ Соловецкій монастырь въ число братства. Въ видѣ снисхожденія къ виновному приказано было отпустить съ нимъ въ сундукахъ его имѣніе, сдѣлавъ ему предварительно опись. Когда явился чиновникъ для описанія имущества, о. Ѳеодоръ показалъ ему шерстяной войлокъ съ жесткой подушкой, овчинную шубу, мантію, рясу и сказалъ: «Описывайте». Въ этомъ состояло все его богатство» («Жизнеописанія подвиж 18 и 19 в », Декабрь. Москва, 1910 г, стр. 107).
Въ Соловкахъ о. Ѳеодору пришлось пробыть лѣтъ 10, пока о. Ѳеофанъ не попалъ въ келейнику къ м. Гавріилу, который добился пересмотра этого дѣла и реабилитаціи о. Ѳеодора.
Вернемся теперь къ прерванному разсказу объ арх. Ѳеофанѣ. Послѣ того, какъ былъ сосланъ о. Ѳеодоръ, обитель Санаксарская совсѣмъ сиротѣетъ: ее оставляютъ о. о. Игнатій и Макарій, перейдя въ Введенскую пустынь къ знаменитому старцу Клеопѣ. Къ нимъ рѣшился присоединиться и Ѳеофанъ. Настоятель о. Клеопа получилъ воспитаніе иноческое на Аѳонѣ, упражняясь въ умной молитвѣ и духовномъ дѣланіи вмѣстѣ съ великимъ старцемъ Паисіемъ Величковскимъ. Здѣсь юный послушникъ — будущій арх. Ѳеофанъ получилъ новые, еще болѣе совершенные уроки монашеской жизни. Это тотъ же чисто–евангельскій духъ, который мы наблюдали въ XV и XVI вв. у созерцательныхъ подвижниковъ Сѣверной Ѳиваиды. Вотъ подлинный разсказъ самого архим. Ѳеофана о своемъ тогда тттнемъ настоятелѣ: «Сколько случалось мнѣ знать мужей добродѣтельныхъ! Великіе старцы были, отъ которыхъ я учился: Тихонъ Воронежскій, о. Ѳеодоръ, о. Клеопа, можно сказать, что чудотворцы. Да, о. Клеопа жизни подлинно святой былъ… Онъ всегда былъ въ молитвѣ и читалъ книги Ефрема Сирина, Іоанна Лѣствичника. Общее правило о. Клеопы полтораста поклоновъ поутру и послѣ вечерни полтораста поклоновъ. Клеопа скончался болѣе 70–ти лѣтъ. Виду онъ былъ такого: лицомъ кругловатъ, сѣдъ, сухъ, всегда плакалъ. Онъ самъ записался въ сѵнодикъ и сказалъ, въ какое время умретъ. Онъ любилъ день 40 мучениковъ, — въ этотъ день и умеръ. Жизнь онъ прежестокую велъ, былъ изъ малороссіянъ, изъ Кіева, жилъ на Аѳонской горѣ. О себѣ сказывалъ, что въ юности чистоту соблюлъ и никакихъ плотскихъ грѣховъ не зналъ, потому исполненъ былъ благодати Божіей.
«Въ Введенской пустыни однажды случилось вотъ что: одинъ послушникъ сказалъ, что онъ видѣлъ очевидно явленіе. О. Клеопа велѣлъ искусить его, немножко пожурить со стороны, тотъ смутился, почелъ за оскорбленіе, пришелъ къ о. Клеопѣ и говоритъ: «Я не могу жить, — меня оскорбляютъ». — «Какъ же ты говоришь, что удостоился видѣнія, а не можешь терпѣть. Слѣдовательно, это прелесть. Въ голову камень класть, поститься, на голой землѣ спать, — это пустое, — «научитеся отъ Мене, яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ», сказалъ Господь, а не чудесъ и явленій какихъ нибудь обѣщалъ»…
«У о. Клеопы позволялось съ бѣлымъ хлѣбомъ, кто могъ, на трапезу ходить, и самъ идетъ на трапезу съ бѣлымъ хлѣбомъ, другіе не роптали, и блины у него пекли. Одинаково нельзя вести всѣхъ, иныхъ грубая пища можетъ привести въ изнеможете. Одни пришли изъ бѣдности, отъ трудовъ въ покой, другіе отъ богатства, отъ нѣжнаго воспитаній, для послѣднихъ и то за велико вмѣнится, что они оставили богатство. А брашно и питье не поставить насъ предъ Богомъ.
«Преосвященный Сильвестръ, когда былъ у Потемкина въ Москвѣ, тогда тотъ разсказывалъ: — «Въ Молдавіи какіе отцы! Высокой жизни! Почтенные! Здѣсь такихъ нѣтъ». Преосв. Сильвестръ говоритъ: — «Нѣтъ, есть да только они не видны». — «Кто такой?»,
— «А вотъ Клеопа». Свѣтлѣйшій говоритъ: — «Представьте мнѣ». Преосвященный сказалъ ему, гдѣ его искать — у купца Матвѣева квартируетъ. У Матвѣева столъ открытый былъ для всѣхъ странныхъ. Свѣтлѣйшій карету послалъ, они обѣдали. Спрашиваютъ: — «Который тутъ изъ васъ Клеопа». — «Я. На что?» — «Да Свѣтлѣйшій прислалъ за Вами». Удивляется, почему узналъ Свѣтлѣйшій. — «Хорошо, говоритъ, я пріѣду, у меня есть своя повозка». — «Нѣтъ, безъ васъ не велѣно пріѣзжать». Принужденъ былъ ѣхать. «Увидѣлъ преосвященнаго. «Это вы, ваше преосвященство, затащили сюда старика?» Начали говорить, — понравился Потемкину. Свѣтлѣйшій хотЬлъ его представить Государинѣ, а онъ скорѣе убрался во Введенскую пустыню. На дорогѣ, когда онъ ѣхалъ туда, солдатъ жестоко билъ его. Офицеръ, знакомый Клеопѣ, это увидалъ и спрашиваетъ: «За что онъ бьетъ», — хотЬлъ этого солдата наказывать, но о. Клеопа, упросилъ его: — «Не троньте, — Богъ приказалъ. Клеопа не тщеславься! ѣздилъ въ кареть! былъ во дворцѣ».
«Отецъ Клеопа въ лѣсу жилъ, было съ нимъ двое учениковъ: одинъ Лука, въ Давидовской пустыни живугцій, а другой Матѳей, — послѣ удалился на Аѳонскую гору. Хлѣба недостало, — стали проситься ученики: «Батюшка, отпустите насъ въ деревню попросить хлѣба». — «Подождите». День прошелъ, другой, и третій насталъ, — просятъ опять, чтобы отпустилъ ихъ.
— «Подождите, завтра отпущу васъ». На третій день къ вечеру на парѣ лошадей пріѣзжаетъ человѣкъ и спрашиваетъ: — «Гдѣ это Клеопа». Всего навезъ: и пшеничной муки, и ржаной, и масла коровьяго, и постнаго, и крупы. Смотрятъ, какимъ образомъ онъ пріѣхалъ — дороги–то нѣтъ, лѣсъ превеличайшій, частый, по зарубамъ ходили.
«Да много на него (о. Клеопу) и искушеній–то было. Былъ іеромонахъ Паисій, — такой простой, препростой былъ. Поѣхалъ онъ въ Москву покупать, лошадей–то у него и увели. Да воръ–то и пріѣзжаетъ на нихъ въ монастырь, увидѣли, узнали ихъ, — спрашиваютъ: гдѣ вы ихъ взяли? вѣдь это монастырскія лошади. Привели ихъ къ о. Клеопѣ. — «Гдѣ вы ихъ взяли?» спрашиваетъ ихъ о. Клеопа. — «Виноваты: увели». — «Вѣдь вотъ васъ теперь надобно подъ судъ отдать. Да что вы нужные, что ли?» — «Недостаточные».
— «Ну, такъ возьмите себѣ одну». Въ другой разъ въ полночь пришли воры въ церковь, но какъ только они вступили, то какъ будто громъ какой сдѣлался, и они всѣ попадали и лежали такъ до разсвѣту, а поутру приходятъ и раскаиваются о. Клеопѣ, и говорятъ: нечего намъ дѣлать. «Воронцовъ, генералъгубернаторъ, прислалъ спрашивать о. Клеопу*, чего ему надобно — земли, рыбныхъ ловлей? — «Кланяйтесь господину генералъ–іубернатору, благодарю за усердіе, скажите, что для меня нужно земли три аршина — болѣе не надобно, такъ у насъ столькото есть, а рыбу мы у мужиковъ покупаемъ». Хотѣлъ имъ одинъ купецъ строить каменную ограду, 30 тысячъ давалъ. Кланяйтесь, благодарю за усердіе. Если ему угодно, пускай строить». Тому показалось обидно, въ Сарову пустынь и отдалъ» («Старческіе сов. подвиж. 1819 столѣтія». Москва, 1913 г., стр. 204207. Разсказываетъ о случайномъ нахожденіи мощей о. Клеопы иіуменъ Уссурійскій о. Сергій: «13 октября 1893 г., вступивъ на священный островъ Валаамъ, я вскорѣ былъ принять на послушаніе въ скитъ Всѣхъ Святыхъ.
Прежде меня поступившіе братья–послушники разсказали мнѣ, что незадолго до моего прихода въ скитъ скончался тамъ о. Арсеній фотографъ. Когда они рыли для него могилу за алтаремъ храма, примѣрно на двухъ аршинахъ глубины, начали ощущать нѣкое благоуханіе. Не довѣряя своему чувству, они сначала не говорили объ этомъ другь другу, но по мѣрѣ углубленія могилы, благоуханіе усиливалось и, наконецъ, стало настолько яснымъ, что ощушалось всѣми, о чемъ они тогда и заговорили между собой. Когда работа ихъ близилась къ концу, то сбоку изъ сосѣдней могилы выпалъ человѣческій черепъ. Благоуханіе еще больше увеличилось. Братья послали за старцемъ о. Ѳеофиломъ, управлявшимъ въ то время скитомъ. Послѣдній пришелъ и распорядился позвать о. Алексія и другихъ скитскихъ старцевъ. О. Алексій, подойдя къ могилѣ, взялъ благоухавшую главу въ руки и, осѣнивъ себя крестнымъ знаменіемъ, благоговѣйно облобызалъ ее, при чемъ сообщилъ всѣмъ присутствующимъ, что это глава святопочившаго старца о. Клеопы, ученика знаменитаго подвйжника ХѴІІІ–го вѣка схиархимандрита Паисія Велич ков ска го.
Тутъ же по блаженномъ старцѣ была отслужена панихида, послѣ которой глава съ благоговѣніемъ была возложена на свое мѣсто.
Іеросхимонахъ Клеопа, какъ извѣстно, поселился на Валаамѣ въ 1811 г., а почилъ о Господѣ въ 1816 г.
Упокой, Господи, душу усопшаго раба Твоего іеросхимонаха Клеопы и его святыми молитвами помилуй меня грѣшнаго. Иг. Сергій. (М. Янсонъ. Большой Скитт, на Валаамѣ, Таллинъ, 1940 г., 7071)
Вотъ разсказы, которые подлинно переносятъ насъ къ преп. Кириллу Бѣлозерскому и Корнилію Комельскому — эпохѣ расцвѣта нестяжателей. Если въ Санаксарской обители молодой послушникъ — будугцій архим. Ѳеофанъ научился терпѣнію, трудолюбію, строгому исполненію монашескихъ правилъ и безпрекословному послушанію, то жизнь въ Введенской пустыни имѣла для него важное значеніе: здѣсь онъ вступаетъ въ духовное общеніе съ великой семьей иноковъ, средоточіемъ которыхъ былъ въ то время великій старецъ Паисій Величковскій. Разсказы настоятеля объ Аоонѣ, о старцѣ Паисіи возбудили въ молодомъ послушникѣ желаніе лично побывать въ этихъ мѣстахъ, особенно онъ имѣлъ желаніе посѣтить Святую Землю. Съ 15–ю спутниками въ 1776 г. отправляется онъ сначала въ Молдо–Валахію. Но дальше ему ѣхать не пришлось. За святое послушаніе игумену Ѳеодосію, настоятелю Тисманскаго монастыря, остается онъ тамъ въ числѣ братіи. На третій день вступленія его въ Тисманскую обитель его постригаютъ въ монашество и нарекаютъ Ѳеофаномъ. Настоятель Тисманскаго монастыря о. Ѳеодосій былъ одновременно со старцемъ Паисіемъ, ученикомъ великаго старца схимонаха Василія Поляно–Мерульскаго и потому о. Ѳеодосій могъ быть для Ѳеофана достойнымъ замѣстителемъ старца Паисія, и тотъ фактъ, что онъ остался въ Тисманской обители, не явился для него духовной потерей. Однако, настоятель былъ вынужденъ вскорѣ отправить Ѳеофана въ Россію, чтобы хлопотать о перемѣгценіи всей обители туда. Они не могли оставаться въ Валахіи изъ–за измѣнившихся политическихъ обстоятельствъ: — «Намъ въ Валахіи нельзя было жить, какъ съ турками замирье сдѣлалось». Вскорѣ удалось перевести Тисманскій монастырь въ Россію, въ Софроньеву пустынь. Тамъ пробылъ Ѳеофанъ только полтора года. Потребовались строгіе и надежные иноки для Александро–Невской Лавры. Въ ихъ число попалъ и Ѳеофанъ. Вскорѣ онъ дѣлается келейникомъ м. Гавріила и на этомъ скромномъ попригцѣ оказываетъ величайшія услуги всему русскому монашеству, содействуя возсозданію запустЬвшихъ монастырей, указывая на опытныхъ настоятелей лично ему извѣстныхъ. Такимъ образомъ, былъ возстановленъ Валаамъ, Тихвинъ, Пѣшношскій и Клопскій монастыри. Самъ о. Ѳеофанъ возобновилъ сначала Моденскій монастырь, а потомъ въ течете 36–ти лѣтъ управлялъ Новоезерскимъ. Обитель онъ нашелъ въ крайнемъ упадкѣ. И за время своего игуменства онъ создалъ чудеса въ смыслѣ возведенія новыхъ построекъ, ограды, сооруженной на сваяхъ. Былъ созданъ многолюдный, благоустроенный, подвижническій монастырь. Онъ получалъ при украшеніи храмовъ пожертвованія отъ всѣхъ царствовавшихъ царей: Екатерины, Павла, но болѣе всѣхъ его почиталъ Александръ І–й, который цѣнилъ его заслуги. Архимандритъ Ѳеофанъ являлся старцемъ и для многихъ мірскихъ лицъ. Онъ велъ со многими переписку. Кромѣ того, онъ духовно руководилъ монахинями Горицкаго женскаго монастыря. Вышедшая оттуда его духовная дочь мать Ѳеофанія (Готовцева) была основательницею С.П.Б. Новодѣвичьяго монастыря. Въ 1829 г. арх. Ѳеофанъ вышелъ на покой и предался всецѣло молитвѣ и приготовленію къ смерти. 1832 г. былъ послѣднимъ въ его жизни. Когда келейникъ его монахъ Антоній, 30 лѣтъ ему вѣрно служившій, говорилъ, что ему необходимъ отдыхъ: — «А вотъ скоро отдохну», отвѣчалъ ему старецъ. Съ Іисусовой молитвой на устахъ тихо и мирно предалъ онъ духъ Боіу, Зго декабря 1832 (Е. Поселянинъ. «Русск. подвижники». СПБ., 1910 г., стр. 136–145).
Наставленія архимандрита Ѳеофана
§ 118. Намъ тщеславиться и гордиться нечѣмъ: что имѣемъ, то все Божіе, а только одна наша собственность: грѣхи. А что на первый случай, вступя въ духовную жизнь, ни въ чемъ не успѣваете, примѣръ намъ новосажденіе: сперва только покажется, потомъ произростаетъ листъ, цвѣтъ и плодъ. То же и въ духовной жизни. Не ужасайтесь, что не успѣваете. Должно прилагать только попеченіе ко исправленію и просить Господа Бога: «Научи мя творити волю Твою, яко Ты еси Богъ мой».
§ 171. Духовная жизнь должна быть проста, чистосердечна, кротка, благопокорлива и паче смиренна.
§ 187. Ежели пожелаешь смириться, проси Господа: Господи, даждь ми смиреніе. Потомъ себя укори, себя уничижи, тогда удостоишься и милости Божіей. Смиреніе столь велико, что можетъ благодать Божію въ душу привлещи.
§ 192. Не надобно думать: любятъ ли насъ, или не любятъ. А лучше думать, что недостойна быть любимою, самаже люби всѣхъ: потому что намъ не сказано быть любимыми, но велѣно всѣхъ любить. Даже не надобно и замѣчать, кто сердится или кто какъ посмотрѣлъ. Не нужно даже проникать въ ихъ намѣренія.
§ 218. Иные уходятъ въ затворы, другіе носили тяжелыя вериги, но этого не взыщется отъ насъ, а надобно смиряться, терпѣть, имѣть послушаніе, вотъ чего требуется. Скорбное слово претерпишь — вотъ и вериги твои.
§ 251. Не мысли, «что некому вразумлять насъ». — Да Евангеліе, развѣ не ученіе? Это гласъ Божій. А Апостолъ? Это духъ Божій. По нихъ должны наставлять себя.
§ 383. Небесную мысль съ нуждою пріобрѣсти можно, а дурная сама приходить, и отогнать ее можно только молитвою.
§ 393. Мы бѣгаемъ скорбей, а святые–то скорбѣли о томъ, что нѣтъ скорбей: можно ли, говорили, спастись безъ нихъ?
§ 400. Праведницы просвѣтятся, яко солнце, въ царствіи Отца небеснаго: какое воздаяніе за малое терпѣніе.
§ 408. Если Господь на одну минуту оставить насъ, куда мы годимся?
§ 441. О. Клеопа говаривалъ: мысль одну надобно имѣть, что я только одинъ на землѣ да Богъ, — никого больше не воображать. Не съ кѣмъ ссориться, когда одинъ я на земли. Были такіе, которые это и исполняли.
§ 466. Кто на земли лежитъ тому нѣтъ опасности, что упадетъ и разобьется, а вотъ кто по верхамъ–то лазить, тому угрожаетъ такая опасность.
§ 473. Вся сила въ смиреніи. Сколько поклоновъ ни клади, а будешь мечтать о себѣ, что я жестокую жизнь веду, такъ въ этихъ трудахъ никакой пользы нѣть. — «Научитесь отъ Мене, яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ» (Мѳ. XI, 29). Нестяжаніе, раздаяніе милостыни, постъ и молитва — безъ смиренія ничто. Безъ смиренія хотя бы власяницу носилъ, хотя бы вериги, хотя бы чрезмѣрный постъ имѣли, все не принесетъ никакой пользы: «научитесь отъ Мене, яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ». А кто учитель–то?
§ 535. Если кому, ради послушанія и придется не быть въ церкви, Господь не взыгцетъ. Изо ста человѣкъ, — кто на послушаніи, кто на молитвѣ. Если пятокъ, десятокъ соблюдаютъ себя въ чистыхъ мысляхъ, онѣ восполняютъ недостатокъ другихъ. Кто облѣнился, тотъ исправится, кто бодрствовалъ, можетъ впасть въ лѣнность: обгцій–то недостатокъ и восполняется за оотттія молитвы.
§ 536. Надобно думать, что я на земномъ небѣ, на рукахъ Божіей Матери. «Десною Твоею рукою пріимъ, Ты, Слове, сохрани мя, соблюди да не огнь мя опалитъ грѣховный». Видите–ли: грѣхи–то огонь!
§ 549. Вотъ я передаю вамъ то, что самъ слышалъ, какъ самъ научился: слышанное отъ старцевъ простыхъ и неученыхъ, и говоритъ вамъ неученый» (Старческіе совѣты ХѴІІІ–ХІХ вѣковъ. Москва. 1913 Стр. 1–199).
Въ приведенныхъ нами наставленіяхъ архим. Ѳеофана, мы видимъ какъ бы отраженнымъ весь духъ древняго заволжскаго монашества. Евангельскій духъ любви, кротости и смиренія являются какъ тамъ, такъ и тутъ основнымъ мотивомъ, ибо это плодъ того же «умнаго дѣланія».
Преподобный Серафимъ Саровскій
Преподобный Серафимъ Саровскій (1759–1833 г.г.) былъ самымъ яркимъ и самымъ современнымъ представителемъ вновь возрожденной подвижнической школы внутренняго дѣланія.
Какими путями достигло до него это новое вѣяніе?
Хотя школа умнаго дѣланія къ тому времени почти всюду была забыта, но живая струя, ведущая начало отъ древняго времени, окончательно не изсякла. Свѣдѣнія о духовномъ дѣланіи передавались въ видѣ поученій изъ поколѣнія въ поколѣніе. Во многихъ монастыряхъ должны были уцѣлѣть и древнія рукописи отеческихъ твореній. Примѣръ кіевскаго старца Досиѳея и духовныхъ столповъ Саровскихъ о. о. На зарія и Пахомія показываете, что такіе опытные подвижники существовали и тогда. По преданію о. Досиѳей даетъ юному Прохору наставленіе о твореніи непрестанной умно–сердечной молитвы. Когда послѣдовало явленіе Богоматери преп. Серафиму и монахинѣ Евпраксіи, ей было сказано, что она удостоилась этого видѣнія за молитвы о. о. Серафима, Марка, Назарія и Пахомія, представлявшихъ собою единую духовную семью. Какъ мы уже упоминали въ жизнеописаніи о. Назарія, оба подвижника, — преп. Серафимъ и о. Назарій, одновременно отшельничаютъ въ Саровскомъ лѣсу. Преп. Серафимъ возвращается въ 1810 г. въ монастырь, т. е. на слѣдуюгцій годъ послѣ кончины о. Назарія. Въ лѣсу они пробыли одновременно 8 лѣтъ. О. Назарій былъ однимъ изъ тЬхъ, къ кому обращались за разъясненіемъ темныхъ мѣстъ при печатаніи Добротолюбія. Митр. Гавріилъ сказалъ: «подвижники лучше васъ (ученыхъ) понимаютъ духовныя истины». Зная касаніе о. Назарія къ дѣлу печатанія Добротолюбія, можно съ увѣренностью сказать, что не безъ его участія стала извѣстна эта книга и преп. Серафиму. Привезъ ли онъ ее въ Саровъ въ 1801 г., — прислалъ ли онъ ее ранѣе, — объ этомъ можно только гадать. Утверждать можно лишь одно, — что въ лицѣ преп. Серафима книга эта встрѣтила добрую, подготовленную почву. Преп. Серафимъ всецѣло проникается духомъ Добротолюбія и многія его наставленія и совѣты взяты оттуда. Онъ осуществляете на дѣлѣ весь путь «умнаго дѣланія» и въ достиженіяхъ своихъ превосходите многихъ святыхъ. «Сей отъ роду нашего» говоритъ о немъ Божія Матерь. Преп. Серафимъ — это живое откровеніе того совершенства, къ которому можете придти земнородный. И путь его тотъ же, что и у древнихъ отцовъ и у нашихъ отечественныхъ подвижниковъ, описанныхъ нами въ предшествующей главѣ, занимавшихся «умнымъ дѣланіемъ». Вотъ что онъ самъ говоритъ о подвижническомъ пути: — «Путь дѣятельной жизни (τιράζις) составляютъ: посте, воздержаніе, бдѣніе, колѣнопреклоненіе, молитва и прочіе телесные подвиги, составляющее тесный путь и прискорбный, который по слову Божію вводить въ животе вѣчный (Mo. V, 14). Путь умосозерцательной жизни (θεωρία) состоите въ возношеніи ума ко Господу, въ сердечномъ вниманіи, умной молитвѣ и созерцаніи чрезъ таковыя упражненія вещей духовныхъ». И далѣе слѣдуетъ цѣннѣйшій аскетическій совѣтъ: — «Не должно оставлять дѣятельную жизнь и тогда, когда бы въ ней человѣкъ имѣлъ преуспѣяніе и пришелъ бы въ умозрительную: ибо она содействуете умозрительной и ее возвышаете» (Лѣтопись С Д. мря. СПБ. 1903. Стр. 146)… Такъ толковалъ подвижническую жизнь преп. Серафимъ.
Но самъ онъ былъ духовнымъ наслѣдникомъ и о.о. Пахомія и Назарія, небывшихъ типичньми представителями саровскаго духа. Ихъ нужно отнести къ тЬмъ рѣдкимъ единицамъ, понимавшимъ и практиковавшимъ внутреннее дѣланіе, которое сохранилось въ глубинѣ монашества съ древнихъ временъ. Величавый же Саровъ воплощалъ въ себѣ всецѣло ту суровую школу аскетическаго внѣшняго дѣланія, которая господствовала до Паисія Величковскаго: уставной строгой службы и жестокой жизни, но безъ истиннаго пониманія внутренняго дѣланія.
Серафимъ Саровскій былъ, м. б., самымъ яркимъ и самымъ совершеннымъ представителемъ, какъ мы только что сказали, вновь возрожденнаго внутренняго дѣланія, настолько яркимъ, что за нимъ какъ бы даже скрываются величайшіе аскетическіе подвиги, предпринятые имъ, какъ напримѣръ, 1000 дневноногцное стояніе на камнѣ, невѣроятный постъ и др. подвиги. (Всѣ виды подвиговъ древнихъ отцовъ пустынниковъ). Наиболѣе типичное и характерное столкновеніе этихъ двухъ теченій, стараго и новаго, мы видимъ въ томъ непониманіи и въ томъ непризнаніи преподобнаго Серафима братіей монастыря и его настоятелями, которыя, несмотря на всю парадоксальность, продолжались не только при жизни Преподобнаго, но и по его смерти.
Въ Дивѣевской Лѣтописи Лѣтопись С. Д. мря СПБ. 1903. Стр. 187 и 248) многократно упоминается о недовѣрчивомъ и непріязненномъ отношеніи къ Преподобному со стороны монастырскаго начальства. Къ нему вторгаются ночью съ обысками. Такіе же обыски постигаютъ и приходящихъ къ нему дивѣевскихъ сестеръ. Характеренъ случай (уже послѣ смерти Преподобнаго), когда батюшка Серафимъ является въ видѣніи исцѣленной имъ монахинь Магдалинѣ, пріѣхавшей въ Саровъ на богомолье. Въ видѣніи онъ говоритъ ей: «теперь иди въ Дивѣевъ». — «Зачѣмъ же идти мнѣ туда, тамъ нечего дѣлать». Но батюшка нѣсколько разъ повторилъ приказаніе идти въ Дивѣевъ и добавилъ: «Все мое тамъ, и я самъ постоянно и болѣе всего тамъ пребываю». Когда мать Магдалина проснулась, то все это передала Саровскому пещернику, о. Парѳенію, прося записать все случившееся исцѣленіе. Онъ рѣшительно отказался, говоря: «ступайте въ Дивѣевъ, тамъ запишутъ непремѣнно, иди, иди въ Дивѣевъ, это великая благодать, тебѣ и самъ о. Серафимъ на то указалъ. Тамъ запишутъ, потому–что тамъ болѣе всего почитаютъ его. И Богъ знаетъ, что еще будетъ изъ насъ и изъ Дивѣева. У насъ вотъ три раза видѣли горящія свѣчи на могилѣ его, да и то мы не вѣримъ, пока на гробѣ его развѣ что–либо ясно случится» (Лѣтопись С. Д. мря СПБ. 1903. Стр. 581).
Читатель невольно спросить насъ: какъ же это такъ — господствующая школа ставитъ во главу угла внѣшніе аскетическіе подвиги, уставъ, быть, но вѣдь преп. Серафимъ превосходить ихъ всѣхъ своими подвигами? Да, это все такъ. Но никто изъ представителей господствовавшаго въ то время уклада еще не доросъ до пониманія умозрительнаго подвига. Потому все касающееся преп. Серафима для нихъ остается загадкой и вызываетъ у нихъ одно лишь подозрѣніе и полное недовѣріе. Самый взглядъ на подвить у стараго и новаго теченія не совпадаетъ. Возрожденная школа не противъ подвиговъ, а только не переоцѣниваетъ ихъ: это не цѣль, а средство; сами по себѣ они — ничто. Неправильно же примѣняемые и ставимые какъ цѣль, они могутъ только повредить, явившись причиною духовной прелести. Но, кромѣ того, по лѣстницѣ духовнаго восхожденія у подвижника моіутъ встрѣтиться величайшія испытанія. Это борьба съ духомъ злобы, обычно людьми не аскетами даже и не подозрѣваемая. Тогда подвижникъ прибѣгаетъ къ величайшимъ подвигамъ соразмѣрно съ силою борьбы.
Здѣсь можно привести случай изъ жизни схимонахини Платониды (род. въ 1802 г., Ставрополь) со словъ ея духовника: — «Засуха или сухость сердца — Это самое тяжелое положеніе въ подвижнической жизни». Но это испытаніе застало Платониду не въ расплохъ: она встрѣтила его благодушно. Когда почувствовала у себя сухость сердца и нѣкоторое разстройство духовной жизни, она не опустила рукъ, не впала въ уныніе. Напротивъ, она порѣшила въ душѣ своей поститься и молиться дотолѣ, пока Господь снова не коснется ея сердца Своею благодатью и не устроить попрежнему ея духовную жизнь. Подвить этого нарочитаго поста (неяденія) и молитвы начался. День за днемъ повторилось уже 10 разъ. Старица постилась и молилась, но душа ея все еще, яко земля безводная… Изсохли у ней языкъ и гортань, грудь надрывалась отъ стоновъ и воздыханій, но на очахъ все еще не слезинки. На сердцѣ лежитъ словно камень какой, а въ немъ ожесточеніе и страхъ, ужъ не действительно ли Господь отринулъ ее отъ лица Своего и отвергъ навсегда?.. Вотъ и врагъ издѣвается надъ нею, открыто говоритъ ей: «гдѣ же Богъ твой?» Такъ шло до 14–ой ночи, но тутъ положенъ былъ и конецъ испытанію. Не допускаюгцій искушеній сверхъ силъ нашихъ, Господь явилъ рабѣ Своей знаменіе Своего благоволенія и благоугодности Ему подвиговъ ея. Когда въ полуночный часъ, въ растерзанномъ сердцѣ своемъ, произнесла она слова: «слышишь ли Ты меня, Господи, слышишь ли стоны мои и страданія сердца моего?» въ это мгновеніе она почувствовала нѣкую теплоту въ сердцѣ и во всемъ существѣ своемъ. Въ это же мгновеніе отверзлись и ея духовныя очи. Она увидѣла двухъ ангеловъ, изъ которыхъ одинъ стоялъ по правую, а другой по лѣвую ея сторону. Оба они писали, каждый въ своей книгѣ. «Смотри», сказалъ одинъ изъ нихъ указывая на книги: «мы записали каждый вздохъ твой, каждый стонъ и слово твое». Позади же себя увидѣла толпу демоновъ. Ближе другихъ стоявшій къ ней былъ въ изорванной одеждѣ. Когда стоявшіе поодаль хотели подойти къ нему на помощь, онъ закричалъ: «куда лѣзете! Смотрите, какъ я изорванъ». Ангелы стали невидимы, демоны бѣжали. Съ тЬхъ поръ, до самой кончины своей блаженная Платонида не знала уже искушеній, и наслаждалась всегда невозмутимымъ миромъ души, радуясь о Господѣ (Жизнеоп. подв. благочестія. Декабрь. Москва 1910. Стр. 34–243).
Серафимово стояніе на камнѣ — столпничество — безконечно превосходящій по суровости и долговременности только что описанный подвигъ Платониды (по времени въ 70 разъ болѣе продолжительный). Подвигъ этотъ превышаете человѣческое разумѣніе. По поводу его можемъ мы лишь замѣтить, что нѣкоторые біографы неправильно понимаюте и по своему истолковываюте это боренье: — то полагаюте, что здѣсь была брань съ плотью, то съ помыслами честолюбія и т. д. Но такія гаданія не вяжутся съ той духовной высотой преп. Серафима, на которой онъ уже находился въ то время (1804–1807). Здѣсь только могло быть мѣсто борьбѣ не противъ плоти и крови, а непосредственно съ духами злобы поднебесной. Изъ бесѣды съ Мотовиловымъ выясняется эта тайна: — «Какъ–το разъ въ бесѣдѣ съ преп. Серафимомъ коснулся разговоръ о вражьихъ нападеніяхъ на человѣка. Свѣтски–образованный Мотовиловъ не преминулъ, конечно, усомниться въ реальности явленій этой человѣконенавистнической силы. Тогда Преподобный повѣдалъ ему о своей страшной борьбѣ въ течете 1000 ночей и 1000 дней съ бѣсами и силою своего слова, авторитетомъ его святости, въ которомъ не могло быть и тени лжи или преувеличенія, убѣдилъ Мотовилова въ сугцествованіи бѣсовъ не въ призракахъ или мечтаніяхъ, а въ самой настоящей горькой действительности».
Выйдя побѣдителемъ изъ этой страшной борьбы, преп. Серафимъ вознесся на высоту древнихъ величайшихъ подвижниковъ.
Итакъ, мы видимъ, что тотъ ключъ живой воды, который сохранился въ глубине монашества съ древнихъ временъ и почти уже совсемъ изсякавшій, въ преп. Серафимѣ сливается съ вешними водами возрожденнаго Паисіемъ Величковскимъ ученія Св. Отцовъ о внутреннемъ дѣланіи и обращается въ его лицѣ въ такой мощный и сильный потокъ, который поражаетъ и до нашихъ дней своимъ величіемъ и державностью весь духовный міръ.
Проф. прот. о. Г. Флоровскій въ немногихъ словахъ охватываетъ всю неизмѣримую глубину значенія преп. Серафима: «Начало прошлаго вѣка въ судьбахъ Русской Церкви ознаменовано какимъ то внутреннимъ и таинственнымъ сдвигомъ. Объ этомъ свидетельствуете пророческій образъ преп. Серафіима Саровскаго (1759–1833), его подвигъ, его радость, его ученіе. Образъ вновь явленной святости оставался долго неразгаданнымъ. Въ этомъ образѣ такъ дивно смыкаются подвиги и радость, тягота молитвенной брани и райская уже свѣтлость, предображеніе уже нездѣшняго свѣта». Онъ «съ неожиданнымъ дерзновеніемъ свидетельствуете о тайнахъ Духа». Преп. Серафимъ весьма напоминаете древнихъ тайновидцевъ, преп. Симеона больше другихъ, съ его дерзновеннымъ призывомъ искать даровъ Духа. Преп. Серафимъ былъ начитанъ въ отцахъ. Въ его опыте обновляется исконная традиція взысканія Духа, истинная цѣль жизни нашей и христианской состоите въ «стяжаніи Духа Святаго Божія». Все другое должно быть только средствомъ. Подъ елеемъ, котораго не доставало у юродивыхъ дѣвъ Евангельской притчи преп. Серафимъ подразумѣваетъ не добрыя дѣла, но именно благодать Св. Духа», творя добродетели, дѣвы эти, по духовному своему неразумію полагали, что въ этомъ то и дѣло лишь христианское, а до того получена ли была ими благодать Духа Божія, достойны ли онѣ ея, имъ и дѣла не было» (Толкованіе притчи о десяти дѣвахъ взято преп. Серафимомъ у преп. Макарія Египетскаго, который двукратно разбираетъ эту притчу и подъ елеемъ подразумѣваетъ благодать Св. Духа. Макарій Египетскій. Троицкая Лавра. 1904 стр. 25 и 405). Такъ со властію противупоставляется морализму духовность. «Духъ подается, но и взыскуется. Требуется подвигъ стяжанія. И подаваемая благодать открывается въ нѣкоемъ неизреченномъ свѣтѣ. Бесѣда съ Мотовиловымъ преп. Серафима внутренно принадлежите византійской традиціи и въ немъ она становится вполнѣ живой» (Прот. о. Флоровскій. «Пути Русскаго Богословія». Парижъ 1937. Стр. 391). Въ своемъ изслѣдованіи «Духовные предки Св. Григорія Паламы» Проф. Арх. Кипріанъ тоже говорите о непрерывной преемственности православной мистики: «Путь православной мистики и цѣль ея — стяжаніе Св. Духа, а не подражаніе страдающему Христу и не жертвенное самоистязаніе. Въ этомъ совершается для него личная встрѣча съ Параклитомъ, и заключается имъ его личный завѣте со Св. Духомъ, почему ему и чуждо ожиданіе Третьяго Завѣта и Третьяго Откровенія всему человѣчеству. Это откровеніе совершается на его личномъ пути, личнымъ стяжаніемъ благодати. Эта традиція нашей мистики идете отъ древнѣйшихъ духовидцевъ Востока, эта линія тянется отъ псевдодіонисія черезъ Максима Исповѣдника, Симеона Новаго Богослова, Григорія Паламу къ подвижникамъ и мистикамъ нашихъ дней, когда еще разъ расцвѣтаете въ лицѣ Пр. Серафима Саровскаго и опытно раскрываете въ его бесѣдѣ съ Мотовиловымъ то, что было драгоцѣннымъ сокровищемъ въ мистической ризницѣ Востока: видѣніе обоженной полноты человѣческаго существа» (Арх. Кипріанъ. «Духовные предки Св. Григорія Паламы>. Бог. Мысль. Чарижъ. 1942. Стр. 130).
Глава III. Исторія Оптиной Пустыни. Архимандритъ Моисей
Оптина Пустынь находится въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Козельска Калужской губерніи. Она расположена на берегу быстрой рѣчки Жиздры, отрѣзающей ее отъ остального міра, и окружена дѣвственнымъ боромъ. Оптинскій монастырь представляетъ собой величественный бѣлый кремль съ 4–мя храмами, крѣпостными стѣнами и башнями.
Высокая духовная жизнь Оптиной гармонируетъ съ ея внѣшней красотой. Гоголь послѣ посѣгценія Оптиной описываетъ ея исключительную духовность и благотворное ея вліяніе на все съ ней соприкасающееся.
Изъ Долбина отъ И. В. Кирѣевскаго Гоголь съ М. А. Максимовичемъ съѣздилъ въ сосѣднюю обитель Оптину. За двѣ версты, Гоголь со своимъ спутникомъ вышли изъ экипажа и пошли пѣшкомъ до самой обители. На дорогѣ встрѣтили они дѣвочку съ миской земляники и хотѣли купить у нея землянику, но дѣвочка, видя, что они люди дорожные, не захотѣли взять отъ нихъ денегъ и отдала имъ свои ягоды даромъ, отговариваясь тѣмъ, что «какъ можно брать съ дорожныхъ, т. е. странствующихъ людей?» — «Пустынь эта распространяете благочестіе въ народѣ» — замѣтилъ Гоголь, удивленный этимъ трогательнымъ проявленіемъ ребенка, «и я не разъ», — продолжалъ онъ — «замѣчалъ подобное вліяніе такихъ обителей.».
О посѣщеніи своемъ Оптиной Пустыни (въ іюнѣ 1800 г.) вотъ что писалъ Гоголь графу А. П. Толстому: «Я заѣхалъ по дорогѣ въ Оптинскую Пустынь и навсегда унесъ о ней воспоминаніе. Я думаю на самой Аѳонской горѣ не лучше. Благодать видимо тамъ присутствуетъ. Это слышится и въ самомъ наружномъ служеніи… Нигдѣ я не видалъ такихъ монаховъ. Съ каждымъ изъ нихъ, мнѣ казалось, бесѣдуетъ все небесное. Я не распрашивалъ, кто изъ нихъ какъ живетъ: ихъ лица сказывали сами все. Самые служки меня поразили свѣтлой ласковостью ангеловъ, лучезарной простотой обхожденія; самые работники въ монастырѣ, самые крестьяне и жители окрестностей. За нѣсколько верстъ, подъѣзжая къ обители, уже слышимъ ея благоуханье: все становится привѣтливѣе, поклоны ниже и участія къ человѣку больше. Вы постарайтесь побывать въ этой обители; не позабудьте также заглянуть въ Маломъ Ярославцѣ къ тамошнему игумену, который родной братъ Оптинскому иіумену и славится также своею жизнію; третій же ихъ братъ игуменомъ Саровской обители и тоже, говорятъ, очень достойный настоятель» («Жизнь и труды М. Н. Погодина», Николая Барсукова, XI книга, стр. 14546).
Теперь хочу перейти отъ историческихъ воспоминаній къ своимъ личнымъ и изобразить читателю ту картину, которая однажды раскрылась передо мной на пути при приближеніи къ монастырю: каждый разъ, когда я подъѣзжалъ къ Оптиной Пустыни уже издали она производила на меня своимъ видомъ неотразимое впечатлѣніе, но былъ такой случай, когда я увидѣлъ нѣчто необыкновенное и незабываемое: я ѣхалъ съ вокзала къ монастырю и вдругъ за поворотомъ увидѣлъ я какъ бы въ воздухѣ бѣлый городъ–кремль: бѣлыя крѣпостныя стЬны съ башнями, бѣлые храмы, надъ которыми господствовала, уходя далеко ввысь бѣлая колокольня. И все это высилось на фонѣ зубчатой стѣны многовѣкового дѣвственнаго бора.
Бѣлое облако–туманъ растилалось у подножія стѣнъ монастыря, сѵмволически отдѣляя его отъ земли и унося въ «горняя». А другое бѣлое облако далеко на горизонтЬ вздымалось надъ монастыремъ и въ немъ, — этомъ облакѣ, непрестанно сверкали беззвучныя зарницы, прообразъ того небеснаго, нетварнаго свѣта ѳаворскаго, носительницей котораго была Оптина Пустынь.
То было внѣшнее впечатлѣніе. А когда я поселился внутри стЬнъ и сталъ оптинскимъ богомольцемъ, мои внутреннія огцугценія превзошли всѣ мои ожиданія, несмотря на то, что я былъ достаточно подготовленъ къ этому и уже зналъ многое изъ книгъ и слыхалъ разсказы о старцахъ отъ очевидцевъ! Передать это впечатлѣніе тому, кто не испыталъ его лично, невозможно! Вотъ раннее лѣтнее утро! Вы идете въ церковь. Прохлада. Кругомъ чудный шумъ вѣковѣчныхъ сосенъ. Ихъ ароматъ разливается повсюду. А передъ вами на фонѣ дѣвственнаго бора красуется величественный бѣлый кремль: это Оптина съ ея крѣпостными сгЬнами, башнями, церквами.
И въ то же время вы испытываете реальное огцугценіе присутствія Божія, а отсюда страхъ за каждую мысль, дѣйствіе, чувство и одновременно ощущаете непостижимый миръ на душѣ и радость, которая такъ дивно гармонируетъ съ внѣтттней обстановкой.
Значеніе Оптиной Пустыни
Значеніе Оптиной Пустыни очень велико въ духовной жизни Россіи. Она является лучшимъ представителемъ того духовнаго возрожденія, возникшаго въ концѣ 18–го вѣка въ Россіи.
Расположенная у опушки дѣвственнаго сосноваго бора, отрѣзанная отъ міра рѣкой Жиздрой, она была превосходнымъ мѣстомъ для отшельнической созерцательной жизни. Это былъ чудный духовный оазисъ, гдѣ повторялись благодатные дары первыхъ вѣковъ монашества. Они — эти дары, получили полное выраженіе въ особомъ служеніи — старчествѣ. Дѣйствительно, оптинскіе старцы отличались высшимъ изъ всѣхъ даровъ — даромъ разсудительности, а также прозорливостью, даромъ исцѣленій и чудотвореній. Это служеніе пророческое — какъ въ апостольскія времена это творили пророки, такъ и теперь старцы утешали страждущихъ, возвѣщали по волѣ Божіей будущее (Смотри въ началѣ опредѣленіе понятія старчества).
Старчество въ Оптиной Пустыни беретъ начало отъ схиархимандрита Паисія Величковскаго молдавскаго старца, возродителя «Духовнаго дѣланія» въ монашествѣ, выходца изъ Полтавской іуберніи. Изъ Рославльскихъ лѣсовъ въ Оптину переселились его послѣдователи во главѣ съ іеросхимонахомъ Львомъ. Старецъ Левъ, могучій и властный, открываетъ рядъ старцевъ. Его ученикъ и сотаинникъ о. Макарій возглавляете группу ученыхъ и литераторовъ — монаховъ и мірскихъ лицъ, которые обрабатывают^ и перекладывают^ на литературный языкъ переводы, сдѣланные старцемъ о. Паисіемъ съ греческаго языка писаній величайшихъ аскетовъ древности какъ Исаакъ Сиринъ, Макарій Великій, Іоаннъ Лѣствичникъ. Подъ вліяніемъ о. Макарія русскій философъ И. В. Кирѣевскій закладываете основаніе философіи «Цѣльности духа», которая должна была лечь въ основу русской самобытной культуры.
При старцѣ о. Амвросіи, — ученикѣ о. Льва и о. Макарія, Оптина достигаете расцвѣта. Слава о Старцѣ гремите по всей Россіи. Къ нему устремляются со всѣхъ концовъ ея. Необычайно сострадательный и благодатно одаренный, онъ умѣетъ скрыть свою прозорливость и благодатную помощь подъ покровомъ шутки. Онъ всегда говоритъ краткими афоризмами стихотворной формы.
Во время расцвѣта Россіи и Оптиной Пустыни, тысячи и тысячи людей находили у него поддержку и наставленіе. Слѣдуюгціе старцы: о. Анатолій (Зерцаловъ), ученикъ старца Амвросія — Іосифъ, старецъ Варсонофій, — въ міру полковникъ генеральнаго штаба, по благодатной одаренности подобны своимъ учителямъ. Послѣдніе старцы: Ѳеодосій–мудрецъ, Анатолій–утѣшитель (Потаповъ) и дивный Нектарій продолжаютъ ту же традицію. Послѣдній изъ нихъ — старецъ Нектарій во дни огненнаго испытанія Родины утоляетъ духовную жажду вѣруюгцихъ, самъ находясь въ изгнаніи.
Исторія возникновенія Оптиной Пустыни
Когда возникла Оптина — точно неизвѣстно. По преданію ее основалъ въ древнія времена покаявшійся разбойникъ Опта.
Во время гоненій на монастыри она была закрыта. Возстановлена вновь Оптина въ 1821 г. Но расцвѣтъ ея начинается съ введеніемъ старчества.
Въ 1829 году тамъ поселился Старецъ Леонидъ (1768 — 1841). Онъ въ схимѣ носилъ имя Льва и былъ учредителемъ старчества. Сильный и властный, онъ царственно открываете собою рядъ великихъ старцевъ. Къ нему въ 1834 г. присоединяется старецъ Макарій, знаменитый своей издательской и переводческой деятельностью. Подъ его руководствомъ переводятся на русскій языкъ и издаются святоотеческія творенія. Но зенита своей славы Оптина достигла при Старцѣ Амвросіи, ученикѣ старцевъ Льва и Макарія. Отъ древнѣйшихъ временъ мѣстность, гдѣ расположены городъ Козельскъ и Оптина Пустынь была уже обитаема. Такъ, археологическія раскопки 1899 года обнаружили здѣсь предметы каменнаго вѣка. Въ историческія времена ее населяли племена вятичей, просвѣгценныя св. Кукшей (пострадавшимъ въ Мценскѣ въ 1213 году).
Городъ Козельскъ впервые упоминается въ лѣтописи подъ 1146 годомъ. Въ 1238 г. онъ былъ взять тагарами. Городъ мужественно сопротивлялся въ теченіе 7–ми недѣль. Всѣ жители были перебиты. По преданію 2–лѣтній князь Василій утонулъ въ крови. Татары прозвали Козельскъ «злымъ городомъ».
Въ началѣ 15–го вѣка Козельскъ перешелъ въ руки Литвы, и въ теченіе полувѣка переходилъ изъ рукъ въ руки, пока окончательно не утвердился за Москвой.
Время основанія Оптиной неизвѣстно. Есть предположеніе, что она была основана монахолюбивымъ княземъ Владиміромъ Храбрымъ, или ближайшими его наслѣдниками. Но вѣроятнѣе всего, что основателями ея стали неизвѣстные отшельники, избравшіе для своихъ подвиговъ глухое мѣсто въ лѣсу, вдали отъ всякаго жилья, у пограничной засѣки съ Польшей, мѣсто неудобное для хлѣбопашества, никому не нужное и никому не принадлежащее. Такимъ образомъ, Оптина принадлежите къ числу древнѣйшихъ монастырей. Извѣстно, что въ 1625 году ея игуменомъ былъ Сергій. Въ 1630 г. тамъ была деревянная церковь, шесть келлій и 12 человѣкъ братій и управлялъ ею іеромонахъ Ѳеодоръ. Царь Михаилъ Ѳеодоровичъ пожаловалъ Оптиной мельницу и землю въ Козельскѣ подъ огороды. Въ 1689 году братья Шепелевы (мѣстные бояре) построили Введенскій соборъ. Вскорѣ наступило время реформъ Петра 1–го. Въ 1704 г. отобрали въ казну мельницу, перевозъ черезъ Жиздру и рыбныя ловли, а въ 1724 г. обѣднѣвшая обитель указомъ Синода и совсѣмъ была упразднена, какъ «малобратный монастырь». Но уже въ 1726 г. по ходатайству стольника Андрея Шепелева она была возстановлена. При закрытіи совершенно разоренная, она теперь медленно возстанавливалась. Указомъ 1727 года ей была возвращена мельница.
Но ея полное возстановленіе началось лишь съ 1795 года, когда на нее обратилъ вниманіе московскій митрополите Платонъ и назначилъ туда строителемъ іеромонаха Іосифа, а черезъ годъ былъ назначенъ вмѣсто него строителемъ о. Авраамій. Произошло это такъ: м. Платонъ рѣшилъ устроить въ Оптиной общежительный монастырь на подобіе Пѣсношскаго монастыря и просилъ его настоятеля о. Макарія выбрать изъ своей братіи для этой цѣли способнаго человѣка. О. Макарій отвѣтилъ: «Да у меня нѣте такихъ, владыко, — а вотъ развѣ дать тебѣ огородника Авраамія?» Авраамій былъ представленъ митрополиту. Болѣзненный и смиренный, онъ пробовалъ отказаться, но старцы Самуилъ Голутвенскій и Іоаннъ Пѣсношскій сказали, что это зовъ Божій и о. Авраамій отправился въ Оптину.
Обитель нашелъ въ крайнемъ запустѣніи: «не было полотенца руки обтереть служащему». Братій было 3 престарѣлыхъ монаха. Въ скорби своей о. строитель отправился къ своему старцу въ Пѣсношь. О. Макарій повезъ его съ собой по окрестнымъ помѣщикамъ–благотворителямъ и о. Авраамій привезъ въ Оптину 2 воза разныхъ вещей. Кромѣ того съ благословенія о. Макарія, изъ его монастыря въ Оптину перешло 12 братій. Число монашествующихъ стало быстро возрастать. Отецъ Макарій все время ободрялъ и руководилъ о. Аврааміемъ. Вскорѣ о. Авраамій привелъ въ порядокъ хозяйство, огородилъ обитель, закончилъ судебныя дѣла въ пользу обители. Построилъ колокольню, Казанскую Больничную Церковь, братскія кельи, развелъ садъ. Въ 1812 году онъ, въ ожидаши непрiятеля, скрылъ церковное имущество въ землѣ подъ церковью и пршскалъ для братш въ дремучемъ лѣсу недоступный оврагъ съ пещерой. Но врагъ не дошелъ до Оптиной. Скончался о. Авраамш въ 1817 году. Послѣ него настоятелемъ былъ Маркеллъ, а затѣмъ Дашилъ.
Но расцвѣтомъ своимъ и славой Оптина Пустынь обязана следующему своему настоятелю Архимандриту Моисею. При немъ перестроены были и увеличены храмы, построены и новые.Старые братсие корпуса надстроены, прибавлено семь новыхъ корпусовъ, каменная ограда съ семью башнями, новый большой корпусъ для братской трапезы, библютека, гостиницы (8 корпусовъ съ тремя флигелями), два конныхъ двора, скотный дворъ, заводы черепичный и кирпичный, мельница близъ монастыря выстроена вновь, братское кладбище, весь скитъ съ его церковью, келлiями и службами: все это возникло при о. Моисеѣ. Кромѣ того разведены огромные огороды, фруктовые сады и земельныя владѣшя Оптиной увеличены вдвое, причемъ лѣсъ занималъ 188 десятинъ. Притокъ средствъ шелъ со стороны богомольцевъ, которыхъ привлекала Оптина Пустынь съ ея особымъ духомъ, напоминающимъ времена древняго подвижничества.
Отецъ Архимандритъ Моисей родился 15 января 1782 г. въ благочестивой семьѣ Путиловыхъ въ гор. Борисоглѣбскѣ. Онъ и его два брата приняли монашество и были настоятелями обителей, На могильномъ памятнике ихъ отца начертаны имена его строителей: «Путиловы дети: Моисей, Игуменъ Оптинской Пустыни; Исаiя, Игуменъ Саровской Пустыни; Антошй, Игуменъ Малоярославецкаго Николаевскаго Монастыря». Все три брата были великге подвижники христтанскаго духа Въ г. Мологѣ, Ярославской губерлш, на городскомъ кладбище, близъ алтаря церкви во имя «Всѣхъ Святыхъ» стоить скромный, осененный крестомъ, мраморный памятникъ, на которомъ съ одной стороны такая надпись: «Подъ симъ камнемъ погребено тѣло Московскаго купца Ивана Григорьевича Путилова. Житія его было 57 лѣгь; скончался 1809 года января 2–го дня», а съ другой стороны написаны имена его дѣтей, воздвигнувшихъ памятникъ: «Путиловы дѣти: Моисей, игуменъ Оптиной Пустыни, Исаія, игуменъ Саровской Пустыни, Антоній, Иіуменъ Малоярославецкаго Никольскаго Монастыря.» (Жизнеописаніе Настоятеля Козельской Введенской Оптиной Пуст. Архимандрита Моисея. Москва, 1882 стр. 1).
Значеніе о. Моисея не только въ томъ, что онъ создалъ внѣшній расцвѣтъ Оптиной Пустыни, но и возможность ея духовнаго расцвѣта создалась благодаря его сотрудничеству со старцами Львомъ и Макаріемъ. Самъ онъ съ молодыхъ лѣтъ понялъ сущность и глубину духовной жизни. Съ нимъ бесѣдуетъ въ Москвѣ прозорливая старица Досиѳея и напрявляетъ его въ Саровскую обитель, гдѣ онъ принимаете духовныя наставленія отъ самого преп. Серафима. Далѣе о. Моисей подвизался среди пустынниковъ въ Рославльскихъ лѣсахъ на подобіе древнихъ египетскихъ отцовъ, проводя 6 дней въ одиночествѣ, въ вычитываніи ежедневнаго круга богослуженій и въ умной молитвѣ и сходясь въ Воскресный день съ другими старцами для совмѣстной молитвы. На Пасху, Рождество и др. великіе праздники приходилъ священникъ и пріобщалъ всѣхъ запасными дарами. Въ 1812 году нашествіе французовъ прерываете пустынножительство о. Моисея, который поступаете въ Бѣлобережскую пустынь и здѣсь встрѣчаете трехъ выдающихся подвижниковъ: о. Ѳеодора, Клеопу (учениковъ Паисія Величковскаго) и ихъ спостника о. Леонида, незадолго передъ этимъ бывшимъ строителемъ этой обители. Это три великихъ имени въ исторіи русскаго монашества. Встрѣча съ о. Леонидомъ была промыслительна. Когда о. Моисей послѣ основанія имъ оптинскаго скита (въ 1825 г.) сдѣлался настоятелемъ всей обители (1826), въ ските прибыль о. Леонидъ (1829) и положилъ начало старчеству. Благодаря тому, что о. Моисей прошелъ тотъ же духовный путь внутренняго дѣланія, что и о. Леонидъ, между обоими строгими подвижниками было глубокое взаимное пониманіе, полное единодушіе въ полномъ смыслѣ этого слова. И если епархіальное начальство не понимало сущности старчества и преслѣдовало старца Леонида (въ схимѣ Льва), то о. Моисей, бывшій и самъ на одинаковомъ духовномъ уровнѣ со старцемъ Львомъ, понималъ великое значеніе старчества и между Старцемъ и Настоятелемъ никогда не бывало малѣйшаго тренія. Такимъ образомъ старчество, процвѣтавшее въ Оптиной, обязано всецѣло своимъ существованіемъ отцу Моисею.
Самъ строгій постникъ и подвижникь, о. Моисей преисполненъ былъ самой нѣжной любовію къ людямъ и былъ сострадателенъ къ ихъ погрѣшностямъ. Вотъ одинъ изъ множества примѣровъ: въ обители работалъ печникъ, плутовавшій и неисправно работавшій. О. Архимандритъ рѣшилъ его расчитать, но печникъ просилъ прощенья и обѣщалъ исправиться. О.Архимандритъ простилъ его и снова нанялъ. Экономъ, узнавъ объ этомъ, говоритъ о. Моисею: «Батюшка! Вы опять того печника наняли, вѣдь онъ плутъ, какъ и Вамъ хорошо извѣстно.» — «Да, вѣдь онъ бѣдный человѣкъ, я видѣлъ, что на немъ и рубашки–то нѣтъ, а только кафтанъ, надобно ему помочь, притомъ онъ обѣщалъ исправиться». «Батюшка, когда же онъ исправится? Онъ извѣстный негодяй!» «Какъ! человѣкъ хочетъ исправиться, а ты говоришь, что онъ негодяй. Самъ ты негодяй! Ступай!» Такъ экономъ и ушелъ.
Неподражаемо было искусство о. Архимандрита говорить съ каждымъ въ его тонѣ; съ образованными на ихъ языкѣ, а съ средними сообразно съ ихъ понятіями и ихъ образомъ рѣчи. Онъ хорошо понималъ потребность каждаго. Съ удивительнымъ искусствомъ старался онъ всегда избѣгать среди бесѣдъ разговора о людяхъ въ смыслѣ ихъ осужденія. «Да, кто же можетъ это одобрить» — скажетъ онъ мягко.
«Слово его было сладко, встрѣча радовала, привѣтствіе его было драгоцѣнно, такъ всегда было обдуманно и нѣжно. Эта прекрасная душа ни передъ кѣмъ не оставалась въ долгу» (Игуменъ Антоній Бочко въ).
Состраданье къ бѣднымъ о. Моисея не имѣло предѣла. Разорившійся торговецъ привезъ продавать негодную сбрую. О. Моисей ее купилъ и на упрекъ эконома: «все гнилье, на что вы это купили?» — отвѣтилъ: «Экой ты, братъ, какой, вѣдь продавалъ–то человѣкъ бѣдный и у него пятеро дѣтей, все равно надобно ему и такъ помочь». Такихъ случаевъ множество. Не отказывая бѣднымъ въ помощи, питая множество странниковъ и въ трапезѣ и на гостиницѣ и все безплатно, когда монастырь самъ нуждался въ средствахъ, о. Архимандритъ нерѣдко предпринималъ и новыя постройки съ цѣлью прокормить бѣдныхъ людей изъ окрестныхъ жителей. Онъ построилъ огромную ограду вокругъ монастыря. «Ничего нѣтъ, хлѣба даже у братій нѣтъ, а онъ этакую огромную постройку ведетъ. И повелъ, и повелъ, да такъ безъ перерыва и довелъ ее до конца, а ограда то какая, нѣсколько домовъ каменныхъ можно изъ нея выстроить».
Однажды былъ пожаръ, сдѣлавшій убытокъ на 2 тысячи, Вынесли на пожаръ чудотворную икону Казанской Божіей Матери. Стали съ ней противъ вѣтра, и послѣдній измѣнилъ свое направленіе, обратился въ лѣсъ и пожаръ былъ потушенъ. О. Моисей послѣ выразился о пожарѣ такъ: «да, ужъ нельзя не подумать, что это плоды моихъ грѣховъ. Бѣды ходятъ по людямъ, а не по лѣсу. Пріятенъ Боіу человѣкъ въ пещи смиренія. И такъ благо мнѣ, что смирилъ меня Господь.» Іоаннъ Лѣствичникъ говоритъ: «Гдѣ не присутствуетъ свѣтъ, тамъ все мрачно и гдѣ нѣтъ смиренномудрія, тамъ все нечисто и суетно».
Всю жизнь о. Архимандрита можно выразить такими словами: онъ жилъ сокровенно въ Богѣ. Среди непрестанныхъ заботъ и попеченій внѣшнихъ, въ немъ былъ «потаенный сердца человѣкъ въ неистлѣніи кроткаго и молчаливаго духа» (1 Петр. 3, 4) (Послѣ кончины о. Моисея были найдены отрывки его дневника, написаннаго въ его молодости въ бытность его отшельничества въ Рославльскихъ лѣсахъ: «Декабря 15–го. Во время трапезы блеснуло въ умѣ разумѣніе относительно до сожительствующихъ со мною братьевъ, чтобы ихъ погрѣшности, видимыя мною и исповѣдуемыя ими, принимать на себя и каяться какъ за собственныя свои, дабы не судить ихъ строго и гнѣвомъ отнюдь не воспламеняться. Равномѣрно и имъ мои погрѣшности должно принимать на себя, съ исповѣданіемъ передъ Богомъ. И такъ да дастъ Господь разумъ и силы другъ друга тяготы носить и тѣмъ соблюдать законъ Христовъ, любовь и миръ. Ошибки, проступки и грѣхи братьевъ да будутъ мои.» («Жизнеоп. Наст. Опт. Пуст. Архим. Моисея», Москва 1882, стр. 33).
Одна иіуменія, окруженная сестрами встрѣтила о. Моисея на дорогѣ. Всѣ онѣ ему поклонились, прося благословенія, но онъ, всегда привѣтливый, шелъ не замѣчая никого. Игуменья громко назвала его имя, онъ очнулся, удивился, что около него цѣлая толпа людей, сталъ извиняться. Но выраженіе лица его, орошенное слезами свидетельствовало въ какомъ состояніи его застигли. Онъ настолько углубился въ молитву, что не замѣтилъ монахинь.
«Самъ то я хуже всѣхъ», часто повторялъ о. Архимандритъ; «другіе можетъ быть только думаютъ, что они хуже всѣхъ, а я на самомъ дѣлѣ дознался, что я хуже всѣхъ». Сбывались на немъ слова Пр. Аввы Дороѳея: «Какъ деревья, когда на нихъ бываетъ много плодовъ, то самые плоды преклоняютъ вѣтви къ низу и нагибаютъ ихъ, такъ и душа, когда смиряется, тогда приносить плоды и чѣмъ болѣе приносить плода, тѣмъ болѣе смиряется, ибо и святые, чѣмъ болѣе приближаются къ Боіу, тѣмъ болѣе видятъ себя грѣшными». На вопросъ одного іеромонаха о келейномъ правилѣ о. Моисей сказалъ: «да, я прежде различныя правила исполнялъ, а теперь мнѣ осталось одно только правило — мытарево: «Боже, милостивъ буди мнѣ грѣшному» (Лк. 18,13).
Такъ смиренно выражался о себѣ Старецъ, но близко знавшимъ и понимавшимъ его жизнь было очевидно въ немъ не только «дѣяніе», но въ «видѣніи восходъ», т. е. созерцательная молитва и богатство дарованій.
О. Архимандритъ Моисей успѣлъ благополучно скрыть себя отъ людей, почему при жизни его многіе, не знавшіе его близко считали его, хотя и хорошимъ, но обыкновеннымъ человѣкомъ: только духовные мужи, «востязуюгціе вся», по слову Апостола (1 Кор. 2,15), ощущали благоуханіе добродѣтелей о. Моисея и считали его высокодуховнымъ Старцемъ, не напрасно проведшемъ жизнь свою въ трудахъ и подвигахъ. На немъ исполнились слова Св. Епископа Нифонта: «въ послѣднее время тЬ, которые по истинѣ будутъ служить Боіу, благополучно скроютъ себя отъ людей и не будутъ совершать среди нихъ знаменій и чудесъ, какъ въ настоящее время, но пойдутъ путемъ дѣланія, раствореннаго смиреніемъ, и въ Царствіи Небесномъ окажутся больше Отцевъ, прославившихся знаменіями» (Варсануфій Великій, Москва 1855 г., стр. 654).
Письмо отца архимандрита Моисея Оптинскаго къ сестрѣ своей м.Максимиллѣ
Отецъ архимандритъ Моисей писалъ письмо къ двоюродной сестрѣ своей Максимиллѣ, монахинь Московскаго Вознесенскаго монастыря. «Пречестнѣйшая въ монахиняхъ, любезнѣйшая сестрица, Максимилла Ивановна. Возмогай о Господѣ.
«Къ удовольствію моему, ваше пріятное для меня писаніе получилъ исправно. Усерднѣйше за все благодарю. Не оставляйте впредь писывать ко мнѣ и не затрудняйтесь въ томъ: пишите ко мнѣ просто, что только чувствуете и такимъ образомъ, какъ говорите. Не нужно мнѣ изъясненій о расположеніи вашемъ и любви ко мнѣ: я объ этомъ и безъ того давно знаю. Мнѣ пишите больше всего о себѣ, въ какихъ вы немощахъ и злостраданіяхъ бываете по духу, чтобы и я могъ съ своей стороны оказать вамъ участіе, единственно, ради пользы душевной вашей, а не въ тщетное ласканіе.
«Намъ съ вами, немощнымъ, о крѣпкихъ подвигахъ и высокотворныхъ добродѣтеляхъ, видно, нечего разговаривать, развѣ только–что о немощахъ и злострадательной жизни. Нынѣшнимъ письмомъ вашимъ я доволенъ: оно самое то, какимъ и всегда быть должно. Вы пишите съ искреннею прямотою и довѣренностію ко мнѣ о вашемъ немоществованіи. Сіе изъявленіе ваше пріятно для меня, потому что и Апостолъ Павелъ предъ цѣлымъ свѣтомъ изъяснился за себя, что онъ ежели силенъ, то благодатію Христовою, о себѣ же немощенъ. «Сладцѣ», говоритъ, «похвалюся паче въ немощѣхъ моихъ и, окаяненъ азъ человѣкъ, кто мя избавить отъ тѣла смерти сея, яко не живетъ въ тЬлѣ моемъ доброе.» Послушайте, сестрица. Не смущайте своей души о томъ, что вы немощны и исправленія не имѣете. Конечно, вы болынихъ исправленій, можетъ статься, и не имѣете, однако уповаю, имѣете малыя, которыхъ вы не видите, а ихъ можетъ набраться довольно. Они, повидимому не велики, будто ничего не значатъ, однако, могутъ быть ко спасенію не только не малы, но и довольны. Я вамъ, хоть отчасти перечту тЬ самыя, которыхъ вы не чужды, но они точно бываютъ въ васъ при случаяхъ:
Если кому когда милованіе какое–нибудь сдѣлаете — за что помилованы будете.
Если постраждете со страждущимъ (невелико, кажется, сіе) — съ мученики счисляетесь.
Если простите обидящаго, и за сіе не только всѣ грѣхи ваши простятся, но дщерью Отца Небеснаго бываешь.
Если помолишься отъ сердца о спасеніи — хотя и мало — и спасешься.
Если укоришь себя, обвинишь и осудишь себя предъ Богомъ за грѣхи, совѣстію чувствуемые, и за то оправдана будешь.
Если исповѣдуешь грѣхи свои предъ Богомъ — и за сіе вамъ прощеніе и мзда.
Если попечалуешь о грѣхахъ, или умилишься, или прослезишься или воздохнешь, — и воздыханіе твое не утаится отъ Него: «не таится бо отъ Него», глаголетъ св. Симеонъ, «капля слезная, ниже капли часть нѣкая». А св. Златоустъ глаголетъ: «аще посѣтуеши точію о грѣсѣхъ — и то пріиметъ Онъ въ вину твоего спасенія».
Видите ли сколько дѣлъ вы исправили, о которыхъ и не знаете. Да тѣмъ и лучше для васъ, чтобы вы сладцѣ похвалялись въ немощахъ своихъ, а не исправленіями своими любовались: пусть цѣнитъ ихъ праведный Мздовоздаятель, а мы только на грѣхи свои смотрѣть будемъ и о нихъ каяться во всѣ дни, и о прощеніи ихъ пещися».
Глава IV. Основаніе Скита Оптиной Пустыни. Игуменъ Антоній.
Сердцемъ Оптиной Пустыни — мѣстомъ, гдѣ бился пульсъ ея жизни, откуда исходила та благодатная сила, которая освящала жизнь насельниковъ монастыря — былъ знаменитый оптинскій скитъ — мѣстопребываніе святыхъ оптинскихъ старцевъ. Скитъ создалъ историческую славу Оптиной Пустыни.
Основаніе скита произошло слѣдующимъ образомъ: о. Моисей, въ то время пустынножитель Рославльскихъ лѣсовъ, ѣздилъ по дѣлу въ Москву и оттуда на обратномъ пути заѣхалъ въ Оптину Пустынь. Настоятель — о. Даніилъ, зная желаніе преосвященнаго Филарета, тогда епископа Калужскаго, основать вблизи Оптиной Пустыни лѣсной скитъ, представилъ ему о. Моисея, который въ это время былъ далекъ отъ мысли разстаться съ пустыннической жизнью въ Рославльскихъ лѣсахъ. Владыка и о. Даніилъ усердно его убѣждали о преимуществѣ жизни вблизи монастыря и онъ уѣхалъ, увезя съ собой письмо Вл. Филарета къ рославльскихъ пустынникамъ, приглашавшее ихъ перебраться въ Калужскую епархію подъ его воскрыліе. Прибывъ на мѣсто, о. Моисей разсказалъ своимъ сопостникамъ свои впечатлѣнія. Отшельники, выслушавъ его, одобрили планъ переселенія, тѣмъ болѣе, что въ этотъ моментъ имъ угрожали непріятности отъ земской власти. Съ о. Моисеемъ отбыли въ Оптину Пустынь его братъ о. Антоній и два монаха: Иларіонъ и Савватій. О. Аѳанасій, ученикъ о. Паисія Величковскаго, и о. Досиѳей должны были прибыть въ скитъ послѣ его устроства. О. Досиѳей прибылъ только въ 1827мъ году и вскорѣ скончался, а о. Аѳанасій кончилъ свои дни въ Свѣнскомъ монастырѣ въ 1844 году. Другіе отшельники продолжали оставаться въ Рославльскихъ лѣсахъ.
По прибытіи въ Оптину Пустынь, въ 1821 г. о. Моисею съ братіей предстоялъ огромный трудъ: надо было расчистить отъ вѣковыхъ сосенъ огромную площадь для постройки скита. Оба брата — о. Моисей и Антоній, вмѣстѣ съ наемными рабочими валили сосны и корчевали пни. Скитъ былъ расположенъ въ 170 саженяхъ отъ Обители. Планъ скита былъ одобренъ Вл. Филаретомъ, который начерталъ: «1821 г., Іюня 17–го. Строить скитъ да благословитъ Богъ благодатію Своею, да поможетъ совершить». Благочестивые мѣстные граждане помогли деньгами. Сначала поставили домъ, въ которомъ поселились начальные насельники. 26 октября о. Моисей писалъ родственнику, что они 3 мѣсяца трудились около строенія келлій и св. храма. «Благодарю Бога, что Онъ насъ привелъ сюда», закончилъ этими словами свое письмо о. Моисей. Въ другомъ письмѣ, написанномъ вскорѣ послѣ этого, о. Моисей извѣгцаетъ одного іеромонаха, что «выстроены уже 3 келліи и храмъ во имя св. Іоанна Предтечи и Крестителя Господня». Но средства оскудѣвали и о. Моисей поѣхалъ за сборами въ Москву. Онъ вернулся съ переполненнымъ возкомъ поклажею, которая состояла изъ церковной утвари. 5–го февраля 1822–го г. состоялось освягценіе храма. Епископъ Филаретъ предложилъ о. Моисею принять санъ священника. О. Моисей на отрѣзъ отказался. Но Владыка ему пригрозилъ, что въ случаѣ отказа, онъ будетъ съ нимъ судитъся на Страшномъ Судѣ и о. Моисею пришлось уступить. Послѣ сего, о. Моисей былъ назначенъ духовникомъ скитской братіи. Постепенно возникали по сторонамъ храма отдѣльные домики братскихъ келлій. Были посажены плодовые деревья, кедровые орѣхи, которые превратились въ стройные деревья и дали плоды черезъ 25 лѣтъ. Также было посажено множество ягодныхъ кустарниковъ. Было выкопано 2 пруда. О. Моисей былъ вынужденъ сдѣлать долги и поѣхалъ вторично въ Москву за сборомъ для погашенія ихъ, но былъ вскорѣ вызванъ назадъ, т. к. Владыка Филаретъ, принимая Кіевскую епархію и покидая Калужскую, назначилъ его настоятелемъ Оптинскаго монастыря и онъ долженъ былъ къ нему явиться для принятія прощальнаго благословенія. Это знаменательное событіе совершилось въ 1825–мъ году.
Послѣ о. Моисея скитоначальникомъ сталъ его младшій братъ о. Антоній. Новый начальникъ скита о. Антоній, родился въ 1795 г. Съ юныхъ лѣтъ подобно братьямъ, стремился къ монашеству. При нашествіи французовъ въ 1812 г. онъ оказался въ Москвѣ и жестоко пострадалъ отъ нихъ. Еле спасся. Послѣ многихъ мытарствъ онъ присоединился къ о. Моисею жившему пустынникомъ въ Рославльскихъ лѣсахъ. Здѣсь онъ навыкъ истинному подвижничеству, смиренію, послушанію. Онъ вмѣсгЬ съ братомъ, какъ было уже сказано, собственными руками выстроилъ скитъ въ Оптиной Пустыни. Начальникомъ скита онъ сталъ въ тридцатилѣтнемъ возрастѣ.
Въ Оптиной Пустыни въ скитскомъ братствѣ не было такого смиреннаго послушника, какимъ былъ молодой скитоначальникъ о. Антоній, который ни малѣйшаго распоряженія не дѣлалъ безъ благословенія своего старца и брата о. Моисея. Въ сохранившихся его помянникахъ мы читаемъ: «помяни, Господи, господина моего духовнаго отца и благодѣтеля всечестнѣйшаго игумена іеромонаха (въ другихъ игумена, схиархимандрита) Моисея». Скитская братія состояла главнымъ образомъ изъ почтенныхъ старцевъ и какой кротостью и какимъ тактомъ надо было обладать молодому начальнику, чтобы не имѣть ни съ кѣмъ недоразумѣній. Ввиду малочисленности братства, самъ начальникъ исполнялъ многія братскія послушанія. Часто доводилось ему оставаться безъ келейника, который исполнялъ обязанности то повара, то садовника, то хлѣбопека. «Какъ самый бѣдный бобыль, писалъ о. Антоній въ 1832 г. одному родственнику, живу въ кельѣ одинъ: самъ и по воду, самъ и по дрова … Чиномъ священства почтенныхъ, теперь у насъ въ скиту собралось пять человѣкъ; но всѣ они престарѣлы и многонемощны, почіму и тяготу служенія за всѣхъ несу одинъ».
Онъ жилъ «всѣмъ быхъ вся, да всяко нѣкія спасу» (I Кор. IX, 22). Этотъ текстъ въ прямомъ смыслѣ относится къ старческому служенію. Однако, ни о. Антоній, ни о. Моисей не брали на себя прямой обязанности душепопеченія лицъ монастырской братіи. Но будучи сами духоносными старцами, они понимали значеніе старчества и представили тѣмъ великимъ старцамъ, которыхъ они привлекли въ Оптинскій скитъ, самое широкое поле деятельности. Такимъ образомъ насажденіе въ Оптиной Пустыни старчества было всецѣло обязано этимъ двумъ братьямъ. И не только насажденіе, но и процвѣтаніе.
Вотъ какое впечатлѣніе оставилъ по себѣ скитъ въ воспоминаніи лица, бывавшаго тамъ въ юности при скитоначальникѣ о. Антоніи: «Величественный порядокъ и отраженіе какой–то неземной красоты во всей скитской обители, часто привлекали дѣтское мое сердце къ духовному наслажденію, о которомъ вспоминаю и теперь съ благоговѣніемъ, и считаю это время лучшимъ временемъ моей жизни. Простота и смиреніе въ братіяхъ, вездѣ строгій порядокъ и чистота, изобиліе самыхъ разнообразныхъ цвѣтовъ и благоуханіе ихъ, и вообще какое–то чувство присутствія благодати, невольно заставляло забывать все, что внѣ обители этой. Въ церкви скитской мнѣ случалось бывать преимущественно во время обѣдни. Здѣсь уже при самомъ вступленіи, бывало, чувствуешь себя внѣ міра и превратности его. Съ какимъ умилительнымъ благоговѣніемъ совершалось священнослуженіе! И это благоговѣніе отражалось на всѣхъ предстоящихъ до такой степени, что слышался каждый шелесть, каждое движеніе въ церкви. Клиросное пѣніе, въ которомъ часто участвовалъ самъ начальнике скита о. Антоній, было тихое, стройное, и вмѣстѣ съ тѣмъ величественное и правильное, подобно которому послѣ того и нигдѣ уже не слыхалъ, за всѣмъ тѣмъ, что мнѣ очень часто приходилось слышать самыхъ образованнѣйшыхъ пѣвчихъ въ столицахъ и извѣстнѣйшихъ пѣвцовъ Европы. Въ пѣніи скитскомъ слышались кротость, смиреніе, страхъ Божій и благоговѣніе молитвенное, между тѣмъ, какъ въ мірскомъ пѣніи часто отражается міръ и его страсти, — а это уже такъ обыкновенно! Что–жъ сказать о тѣхъ вождѣленнѣйшихъ дняхъ, когда свягценнодѣйствіе совершалось самимъ начальникомъ скита о. Антоніемъ? Въ каждомъ его движеніи.въ каждомъ словѣ и возгласѣ видны были дѣвственность, кротость, благоговѣніе и вмѣстѣ съ тѣмъ святое чувство величія.
Подобнаго свягценнослуженія послѣ того я нигдѣ не встрѣчалъ, хотя былъ во многихъ обителяхъ и церквахъ» («Жизнеописаніе настоятеля Малоярославецкаго Николаевскаго монастыря Иіумена Антонія». Москва, 1870 г., стр. 27).
О. Антоній пробылъ начальникомъ скита 14 лѣтъ, когда епископъ Калужскій Николай, враждебно относившійся къ старчеству и причинившій много горя о. Моисею, назначилъ его родного брата о. Антонія настоятелемъ Ярославецкаго Николаевскаго монастыря. Въ это время о. Антоній переступилъ сорокалѣтній возрастъ и на ногахъ его открылись раны, какъ послѣдствіе его подвиговъ и трудовъ. Ему было крайне тяжело разставаться съ созданнымъ его трудами уединеннымъ Оптинскимъ скитомъ, гдѣ его окружала всеобщая любовь, со своимъ братомъ, который былъ его старцемъ. Начальствованіе въ чуждыхъ ему условіяхъ жизни, являлось для него тягчайшимъ и величайшимъ крестомъ. Однажды, пишетъ онъ, «сильно уны во мнѣ духъ мой, и воздремавшись вижу въ тонкомъ снѣ ликъ отцовъ, и одинъ изъ нихъ, якобы первосвятитель, благословляя меня, сказалъ: вѣдь ты былъ въ раю, знаешь его, а теперь трудись, молись и не лѣнись! И вдругъ, проснувшись, ощущаю въ себѣ нѣкое успокоеніе. Господи! даруй мнѣ конецъ благій!»
Больной настоятель иіуменъ Антоній часто могъ только лежа давать приказанія и не былъ въ состояніи слѣдить за точнымъ исполненіемъ своихъ распоряженій. Онъ многократно просился отпустить его на покой, но еп. Николай былъ неумолимъ. 14 лѣтъ продолжалось его злостраданіе. Иногда онъ долженъ былъ ѣздить въ Москву за сборами пожертвованій на окончаніе монастырскихъ построекъ. Въ Москвѣ о. Антоній пользовался особымъ вниманіемъ со стороны митрополита Филарета, который понималъ духовное устроеніе смиреннаго подвижника–страдальца. Онъ полюбилъ его и приглашалъ его къ сослуженію съ собой, оказывалъ ему знаки отеческой милости и утЬшалъ его бесѣдами. Наконецъ, митрополитъ вступился за него передъ епархіальнымъ архіереемъ, который, наконецъ, согласился его отпустить на покой въ Оптину Пустынь, что состоялось въ 1853. Возвратившись въ Оптину Пустынь, о. Антоній прожилъ еще 12 лѣтъ.
Въ теченіе этого времени, онъ жилъ въ Оптиной Пустыни, какъ лицо, находящееся «на покоѣ» и не вмѣшивался во внутреннія дѣла монастыря и скита и даже избѣгалъ давать совѣты. Только утѣшалъ въ скорбяхъ, приходившихъ къ нему.
Ему пришлось пережить кончину брата своего схіархимандрита Моисея, что было для него тяжелой потерей. Два мѣсяца провелъ онъ въ затворѣ въ непрестанной молитвѣ за усопшаго. Онъ не могъ говорить о братѣ безъ слезъ и потому отказывался сообщить свѣдѣнія, ему извѣстныя, о сокровенной, внутренней жизни покойнаго. Это осталось нераскрытыми У о. иіумена Антонія было много духовныхъ чадъ среди мірянъ, многіе знали его въ бытность его настоятелемъ Малоярославецкаго монастыря.
Послѣ кончины удалось собрать и издать сборникъ его писемъ къ этимъ лицамъ. Выбраны были письма, содержавшія общее назиданіе. «Письма эти», говоритъ его жизнеописатель, «отличались тЬми же достоинствами, какъ и устныя его бесѣды, тЬмъ же естественнымъ краснорѣчіемъ и сладкорѣчіемъ, тою же назидательностью и своеобразной выразительностью и силою. Слогъ его совершенно особенный, свойственный одному о. Антонію. Въ нихъ ясно отпечатлѣлись всѣ высокія душевныя свойства любвеобильнаго старца. Читая ихъ, какъ будто слышишь самую его бесѣду». О. Антоній обладалъ даромъ прозорливости и часто, не ожидая полученія писемъ, писалъ утЬшенія и наставленія. О. Макарій — оптинскій старецъ — называлъ о. Антонія: «и по сану и по разуму старшимъ и мудрѣйшимъ себя».
Въ жизнеописаніи о. Антонія приведено не мало совершенныхъ имъ чудесь. Приведемъ одинъ случай: одна дѣвица, не пожелавшая выйти замужъ за опредѣленнаго человѣка, подверглась вліянію чаръ отъ колдуна. Отецъ Антоній, не будучи приглашеннымъ, явился въ этотъ домъ. «Когда пришелъ часъ волѣ Божіей быть мнѣ у васъ», пишеть онъ этой дѣвицѣ, «то въ началѣ цѣлую толпу бѣсовъ встрѣтилъ я, съ бранью воспрещающихъ входъ, но Господь разогналъ ихъ». О. Антоній вошелъ въ домъ совершенно блѣдный. Молитвами о. Антонія, дѣвица получила облегченіе и поступила въ монастырь, но окончательное освобожденіе отъ недуга получила отъ преосв. митрополита Филарета Московскаго, къ молитвамъ котораго, вѣроятно, прибѣгалъ о. Антоній, ибо между этими подвижниками существовала связь и близость. Митрополитъ явился страждущей въ сонномъ видѣніи, прочелъ псаломъ 60–й и приказалъ читать его ежедневно. Съ тЬхъ поръ монахиня Р. освободилась отъ вражескихъ нападеній («Жизнеоп. иг. Антонія», стр. 103. Москва, 1870 г).
О. Антоній безпрерывно почти всю жизнь жестоко страдалъ отъ ранъ на ногахъ. День преставленія старца о. Антонія 7–го августа 1865 года. Онъ погребенъ рядомъ съ братомъ о. Моисеемъ.
Глава V. Начало Оптинскаго Старчества. Іеросхимонахъ Левъ.
Приступая къ исторіи оптинскаго старчества, мы еще разъ повторимъ: «Оптина явилась какъ бы чашей, куда сливалось все драгоцѣнное духовное вино». Или другими словами напомнимъ читателю о той предварительной связи, которая существовала между братьями Путиловыми — о. о. Моисеемъ и Антоніемъ съ тѣми старцами, которыхъ они призвали старчествовать въ построенный ими скитъ. ВсЬ они были «одного поля ягода» — люди одного и того же духовнаго воспитанія и закала. И именно этимъ и объясняется то полное единодушіе и взаимное пониманіе, которое царило между ними. Какъ во всей церковной исторіи между святыми отцами не случалось идеалогическаго разномыслія, такимъ же образомъ не существовало такового и между этими святыми подвижниками. На этомъ согласіи и взаимномъ пониманіи между строителями скита и прибывшими старцами и могла установиться прочно жизнь скита. И это согласіе явилось какъ бы фундаментомъ и твердымъ цементомъ крѣпко скрѣплявшимъ духовное зданіе.
Мы знаемъ, что о. Моисей въ теченіе 14 лѣтъ проводилъ пустынническую жизнь въ Рославльскихъ лѣсахъ. Нашествіе французовъ въ 1812 г. заставило его перебраться въ Свѣнскую обитель, откуда онъ перешелъ въ Бѣлобережскую пустынь и здѣсь онъ встрѣтился съ бывшимъ строителемъ этой пустыни о. Леонидомъ — въ схимѣ Львомъ — и его сопостниками о. о. Клеопой и Ѳеодоромъ. «А потомъ я перешелъ», пишетъ игуменъ Моисей, «въ монастырь, гдѣ ходилъ за добродѣтельнымъ старцемъ схимонахомъ Аѳанасіемъ, ученикомъ Молдавскаго старца Паисія, скончавшагося въ Площанской Пустыни въ 1823 г. на рукахъ іеромонаха Макарія» (второго Оптинскаго старца).
Житіе старца Клеопы уже извѣстно читателю изъ предыдущаго, намъ остается его теперь познакомить съ краткимъ жизнеописаніемъ старца Ѳеодора, неразрывно связанное съ житіемъ старца Льва.
Схимонахъ Ѳеодоръ (1756–1822 г)
Однимъ изъ родоначальниковъ старчества Оптиной Пустыни надо считать послѣ старца Паисія Величковскаго его ученика старца схимонаха Ѳеодора. Родился онъ въ Карачевѣ Орловской іуб. въ 1756 г. Лишившись рано отца, онъ былъ данъ въ обученіе мѣстному протоіерею. Ѳеодоръ обладалъ чуднымъ голосомъ, любилъ чтеніе свв. отцовъ и церковныя службы. Въ юношескомъ возрасгЬ сталъ заниматься вмѣстѣ съ матерью небольшой торговлей. Но его тянуло къ монашеству. Дважды онъ уходилъ въ монастырь, но каждый разъ мать возвращала его домой. Вернувшись въ міръ, онъ не избѣжалъ и паденій. Хотя онъ и женился, но вкусивши въ юности отъ сладости духовнаго житія, онъ уже не былъ въ состояніи найти удовлетворенія въ міру и умиротворенія своей совѣсти.
Вскорѣ, оставивъ жену и младенца–дочь, онъ уходить на богомолье въ Кіевъ. А оттуда направляется къ старцу Паисію въ Молдавію. Истощенный долгимъ путемъ безъ денегъ и безъ теплой одежды глубокой осенью, прибыль Ѳеодоръ въ Нямецкій монастырь, въ которомъ въ то время имѣлъ пребываніе старецъ Паисій со своей братіей. Но ему отказываютъ въ пріемѣ изъ–за недостатка мѣста и скудости монастыря. Ѳеодоръ умоляетъ разрѣшить повидать старца Паисія, дабы принять его благословеніе. Увидѣвъ Ѳеодора, о. Паисій глубоко пожалѣлъ его и принялъ въ монастырь. Тяжкими физическими подвигами и безропотнымъ послушаніемъ суровому старцу на пчельникѣ, Ѳеодоръ искупаетъ свои паденія. ЗатЬмъ онъ переселился къ пустынника мъ Онуфрію и Николаю, ученикамъ старца Паисія, монахамъ высокой духовной жизни. Къ Онуфрію, благодаря его дару разсудительности, стекались монахи за наставленіемъ и руководствомъ. Ѳеодоръ ухаживалъ за престарѣлымъ Онуфріемъ до самой его смерти.
Вернувшись послѣ этого къ старцу Паисію, Ѳеодоръ помогалъ ему, переписывая книги его переводовъ, пѣлъ на клиросѣ, и, подъ руководствомъ великаго старца, обучился «искусству всѣхъ искусствъ» — умному дѣланію, умносердечной непрестанной молитвѣ. Съ этого времени его всю жизнь преслѣдовала страшная клевета и зависть. Ѳеодоръ присутствовалъ при кончинѣ старца Паисія въ 1794 г.
Въ 1801 г. былъ изданъ манифестъ имп. Александра І–го, разрѣшавшій вернуться всѣмъ бѣжавшимъ изъ Россіи. Старецъ Софроній, преемникъ старца Паисія, посовѣтовалъ Ѳеодору вернуться на родину. Передъ отъѣздомъ онъ постригъ его въ схиму.
По возврагценіи въ Россію, Ѳеодору, вслѣдствіи клеветъ и зависти, приходилось вести жизнь скитальческую, переходя изъ одного монастыря въ другой, много терпя отъ злобы людской.
Сначала онъ поселился въ Челнскомъ м–рѣ, оттуда перешелъ въ Бѣлобережскій м–рь, но и здѣсь не укрылся онъ отъ зависти, ибо, по словамъ людей духоносныхъ, «возвышался духовнымъ совершенствомъ неимѣюгцимъ предѣловъ духовной высоты!» Безпрестанно стекались въ его келлію братія, отягогценныя бременемъ страстей и отъ него, какъ отъ искуснаго врача получали исцѣленія и руководство въ призываніи «страшнаго имени Іисусова, которымъ христіанинъ испепеляетъ сперва терніе страстей, потомъ разжигаетъ себя любовію къ Боіу и вступаетъ въ океанъ видѣній». Самымъ ревностнымъ ученикомъ старца Ѳеодора былъ строитель Бѣлобережскій о. Леонидъ, будугцій основатель старчества въ Оптиной.
Здѣсь старца Ѳеодора постигла болѣзнь (горячка), которая проявлялась жаромъ въ тЬлѣ и слабостью. Ѳеодоръ былъ въ памяти, и на лицѣ его обнаруживалось дѣйствіе внутренней сердечной молитвы. Съ нимъ началось состояніе изступлѣнія и онъ выступилъ изъ самаго себя. Тогда ему явился нѣкій безвидный юноша, ощущаемый и зримый однимъ сердечнымъ чувствомъ, который повелъ его узкою стезею въ лѣвую сторону. Самъ о. Ѳеодоръ, какъ потомъ разсказывалъ, испытывалъ чувство, что уже умеръ, и говорилъ себѣ: я скончался. Неизвѣстно, спасусь ли, или погибну. — «Ты спасенъ!» — сказалъ ему на эти помыслы незримый голосъ. И, вдругъ, какая–то сила, подобная стремительному вихрю, восхитила его и перенесла на правую сторону.
«Вкуси сладость райскихъ обрученій, которыя даю любягцимъ Меня», провѣгцалъ невидимый голосъ. Съ этими словами о. Ѳеодору показалось, что Самъ Спаситель положилъ десницу Свою на его сердце, и онъ былъ восхигценъ въ неизреченно пріятную, какъ бы обитель совершенно безвидную, неизъяснимую словами земнаго языка.
Отъ этого чувства онъ перешелъ къ другому, еще превосходнейшему, затѣмъ къ третьему; но всѣ эти чувства, по собственнымъ его словамъ, онъ могъ помнить только сердцемъ, но не могъ понимать умомъ. Потомъ онъ увидѣлъ храмъ и въ немъ близъ алтаря, какъ бы шалашъ, въ которомъ было 5 или 6 человѣкъ.
«Вотъ, для этихъ людей», сказалъ мысленный голосъ, «отмѣняется смерть твоя. Для нихъ ты будешь жить». Ѳеодору даже были показаны тѣ великія скорби, которыя ему предстояли на землѣ.
Ѳеодору устроили келью въ лѣсу, гдѣ съ нимъ жили іеросхимонахъ Клеопа, вышедшій, какъ и онъ, изъ Молдавіи. Вскорѣ къ нимъ присоединился и о. Леонидъ, сложившій съ себя настоятельство (будугцій оптинскій старецъ). Но и тамъ они не обрѣли тишины и рѣшили перебраться на сѣверъ. Но здѣсь начались тѣ великія скорби, которыя были предсказаны Ѳеодору въ его видѣніи. Въ Палеостровской пустыни его держали взаперти, какъ въ тюрьмѣ. Два года онъ жилъ безъ одежды и обуви и ему еще грозили посадить въ погребъ и кормить травой. На эту угрозу Ѳеодоръ отвѣчалъ: «вѣрую милосердному Богу моему: мнѣ сдѣлать могутъ только то, что Онъ попуститъ за грѣхи мои».
Далѣе Ѳеодоръ попалъ на Валаамъ, гдѣ его ждали его ученики Клеопа и Леонидъ. Валаамъ посѣтилъ министръ князь Голицынъ, который все вниманіе свое удѣлилъ старцамъ и даже доложилъ о нихъ Государю Александру I. Это возбудило зависть и злобу, тѣмъ болѣе, что къ ихъ руководству устремились и монахи и мірскіе. Старцамъ бы было не сдобровать, если бы за нихъ не вступились Филаретъ Московскій и Иннокентій Пензенскій. Хотя старцы и были оправданы, но они предпочли перебраться въ Александро–Свирскій монастырь, гдѣ Ѳеодоръ послѣ тяжкой полуторолѣтней болѣзни скончался. «За день до кончины онъ имѣлъ видѣніе: онъ видѣлъ себя въ нѣкоей великолѣпной церкви, исполненной бѣлоризцевъ, и изъ ихъ среды, съ праваго клироса, услышалъ торжественный голосъ покойнаго друга своего, іеросхимонаха Николая: «Ѳеодоръ, настало время твоего отдохновенія пріити къ намъ».
Это совершилось въ пятницу Свѣтлой седмицьг 1822 года. Въ девятомъ часу вечера заиграла на устахъ Ѳеодора радостная улыбка, лицо его просвѣтилось, черты измѣнились божественнымъ измѣненіемъ. Ученики, окружавшіе одръ старца, забыли слезы и сѣтованія и погрузились въ созерцаніе величественной необыкновенной кончины. Благоговѣйный страхъ, печаль, радость, удивленіе овладѣли вдругъ ихъ чувствами: они ясно прочитали на лицѣ отца своего, что душа его съ восторгомъ излетЬла въ объятія свѣтоносныхъ Ангеловъ».
Рукописное житіе такъ кончается: «Отче святый, Ты нынѣ обитаешь въ райскихъ чертогахъ и ненасытимо наслаждаешься хлѣбомъ небеснымъ, пролей о насъ молитву передъ Царемъ царей, не предай чадъ твоихъ челюстямъ вражіимъ, будь намъ помогцникомъ въ страшныя смертныя минуты и представь насъ Лицу Всевышняго, да и мы соединимъ съ ликуюгцимъ гласомъ твоимъ наши слабые гласы и удостоимся съ трепетомъ прославлять въ вѣчные вѣки Тріипостаснаго Бога, славимаго всею вселенною. Аминь».
Іеросхимонахъ Левъ — великiй старецъ (1768–1841 г)
Первый приснопамятный Оптинскій старецъ родился въ г. Карачевѣ, Орловской губ., и въ святомъ крегценіи нареченъ былъ Львомъ. Въ міру онъ вращался въ купеческомъ быту и служилъ приказчикомъ въ пеньковомъ дѣлѣ. Онъ возилъ пеньку для сбыта на дальнія разстоянія, дѣлая болынія разъѣзды. Однажды онъ подвергся нападенію отъ волка, который вырвалъ у него изъ ноги огромный кусокъ тѣла. Будучи необычайно сильнымъ и смѣлымъ, юноша Левъ засунулъ кулакъ въ глотку волка, а другой рукой сдавилъ ему горло. Обезсиленный волкъ упалъ съ воза. О. Левъ прихрамывалъ послѣ этого всю жизнь.
Смѣтливый и въ высшей степени способный приказчикъ во время этихъ переѣздовъ сталкивался съ представителями всѣхъ классовъ общества, онъ хорошо освоился съ манерами и бытомъ каждаго изъ нихъ. Этотъ опытъ пригодился ему въ годы его старчествованія, когда къ нему приходили и раскрывали ему душу самые разнообразные люди, знатные и незнатные. Начало монашеской жизни о. Левъ положилъ въ Оптиной Пустыни, но потомъ перешелъ въ Бѣлобережскую Пустынь, гдѣ въ то время настоятельствовалъ извѣстный Аѳонскій подвижникъ о. Василій Кишкинъ.
Вскорѣ о. Левъ принялъ монашескій постригъ съ именемъ Леонида. Здѣсь онъ прошелъ искусъ обученія монашескимъ добродѣтелямъ: послушанію, терпѣнію и всѣмъ внѣшнимъ подвигамъ. Въ 1804–омъ году о. Леонидъ сталъ преемникомъ о. Василія. Еще до назначенія своего настоятелемъ, о. Леонидъ временно прожилъ нѣкоторое время въ Чолнскомъ монастырѣ, гдѣ встрѣтился съ ученикомъ старца Паисія Величковскаго — о. Ѳеодоромъ и сталъ его преданнымъ послѣдователемъ. Старецъ Ѳеодоръ сталъ обучать о. Леонида высшему монашескому дѣланію, этой «наукѣ изъ наукъ и искусству изъ искусствъ», какъ зовется подвигъ непрестанной молитвы и посредствомъ, которой происходить очищеніе сердца отъ страстей. Въ описываемое время о. Леонидъ также встрѣтился съ инспекторомъ Орловской семинаріи игуменомъ Филаретомъ, будущимъ митрополитомъ Кіевскимъ и имѣлъ съ нимъ духовное общеніе. Это обстоятельство имѣло для старца значеніе въ его послѣдующей жизни.
Какъ только о. Леонидъ былъ назначенъ настоятелемъ Бѣлобережской пустыни, о. Ѳеодоръ перешелъ къ нему на жительство. Впослѣдствіи оба подвижника во многихъ скитаніяхъ прожили совмѣстно отъ 15 до 20 лѣтъ. Подъ руководствомъ о. Ѳеодора о. Леонидъ достигъ высокихъ духовныхъ дарованій.
Въ Бѣлыхъ Берегахъ о. Ѳеодора постигла продолжительная болѣзнь, послѣ которой построили ему уединенную келлію въ лѣсной глуши, въ 2–хъ верстахъ отъ обители, гдѣ онъ и поселился съ о. Клеопой, о которомъ читатель знаетъ изъ предыдущаго. Къ этимъ великимъ подвижникамъ вскорѣ присоединился и самъ о. Леонидъ, сложившій съ себя званіе настоятеля — 1808 г. Здѣсь въ пустынномъ безмолвіи онъ принялъ келейно постриженіе въ схиму и нареченъ былъ Львомъ. Какъ уже извѣстно изъ предыдущаго жизнеописанія о. Ѳеодора, онъ перешелъ въ Новоезерскій монастырь, откуда его митроп. Амвросій перевелъ въ Палеостровскую пустынь. Тамъ онъ провелъ 3 скорбные года и въ 1812–омъ году переселился въ Валаамскій монастырь. Здѣсь его встрѣтили о. о. Клеопа и Леонидъ, которые ранѣе его переселились туда же.
Около шести лѣтъ прожили великіе старцы въ Валаамскомъ скиту, гдѣ имъ вначалѣ жилось хорошо, какъ объ этомъ писалъ о. Ѳеодоръ: «Взаправду можно похвалиться милосердіемъ Божіимъ на насъ недостойныхъ явленнымъ: привелъ насъ въ мѣсто безмолвное, спокойное, отъ человѣковъ удаленное, молвы свобожденное». Тамошній юродивый Антонъ Ивановичъ сказалъ: «торговали хорошо». То есть привлекли мудростью и смиреніемъ многихъ братій, которые къ нимъ стали ходить за духовнымъ руководствомъ. Имъ удалось спасти отъ глубокаго отчаянія келліарха o. Евдокима, который исполняя внѣшніе подвиги, не могъ справиться со страстьми, какъ гнѣвъ и проч. Старцы указали ему истинный путь къ отверзенію сердца и онъ понялъ смиренную науку отцовъ, началъ смиряться, возрождаться и впослѣдствіи самъ сталъ учителемъ братіи. Имена Ѳеодора и Леонида всегда были на его устахъ. Игуменъ монастыря о. Иннокентий вознегодовалъ, что старцы отняли у него его ученика и обратился съ жалобой къ Петербургскому Митрополиту Амвросію. Въ результат^ старцы были оправданы и игумену было сдѣлано строгое внушеніе. Но зная человѣческую природу, старцы побоялись оставаться на Валаамѣ, въ особенности послѣ посѣгценія монастыря княземъ Голицынымъ, который оказалъ имъ особое вниманіе. Послѣ этого Старцы перебрались въ Александро–Свирскій монастырь. Въ 1820 г. Государь объѣзжалъ сѣверныя свои владѣнія. Путь его пролегалъ вблизи Александро–Свирскаго монастыря. Жившіе тамъ старцы о. Ѳеодоръ и о. Леонидъ почтительно предложили своему настоятелю о. архимандриту приготовиться къ встрѣчѣ Государя, хотя въ маршрутѣ монастырь этотъ не былъ обозначенъ. О. настоятель принялъ это предложеніе и въ часы назначенные для проѣзда Императора, ожидалъ его у воротъ. Между тѣмъ Государь на пути по своему обыкновенію распрашивалъ о мѣстности и ея жителяхъ у ямгциковъ иногда самъ, иногда черезъ кучера Илью, неизмѣннаго своего возницу. Приближаясь къ дорогѣ, гдѣ поставленъ былъ крестъ въ знакъ близости монастыря и для указанія къ нему пути, Государь спросилъ: «Что это за крестъ?» Узнавъ же что недалеко Свирскій монастырь, онъ велѣлъ туда ѣхать. При этомъ онъ началъ распрашивать, — каково въ монастырѣ и каковы братія. Ямгцикъ, нерѣдко туда ходившій, отвѣчалъ, что нынѣ стало лучше прежняго. «Отчего?», спросилъ Государь. «Недавно поселились тамъ старцы о. Ѳеодоръ и о. Леонидъ; теперь и на клиросѣ поютъ получше и во всемъ болѣе порядка». Государь, слыхавшій отъ кн. Голицына эти имена, пожелалъ со старцами познакомиться. Между тѣмъ, ожидавшіе Царя, испытанные скорбями старцы, сотворили между собою краткое совѣгцаніе, какъ поступить, если Государю угодно будетъ обратить на нихъ вниманіе. «Если изъ за Голицына было намъ искушеніе, сказалъ о. Ѳеодоръ, — то что будетъ изъ–за Государя?» «Потому о. Леонидъ не будь велерѣчивъ, а всячески помалкивай и не выставляйся». Подъѣхавъ къ монастырю, Государь удивился встрѣчѣ. «Развѣ ждали меня?» Настоятель сказалъ, что вышелъ на встрѣчу по совѣту старцевъ. Приложившись къ могцамъ, Царь спросилъ: «гдѣ здѣсь о. Ѳеодоръ и о. Леонидъ?» Старцы нѣсколько выдались, но на всѣ вопросы Императора отвѣчали сдержанно и отрывисто. Государь это замѣтилъ и прекратилъ вопросы, но пожелалъ принять благословеніе отъ о. Ѳеодора. «Я монахъ непосвященный», сказалъ смиренный старецъ, «я просто мужикъ». Царь вѣжливо откланялся и поѣхалъ въ дальнѣйшій путь.
Во время пребыванія въ Александро–Свирскомъ монастырѣ о. Левъ однажды ѣздилъ по дѣламъ въ Петербургъ и изъ разсказа о его пребываніи въ столицѣ видно, что уже тогда онъ былъ истиннымъ «старцемъ», обладателемъ духовныхъ дарованій и между ними прозорливостью. Онъ посѣщалъ одну духовную дочь, которую онъ спасъ отъ неправильнаго духовнаго состоянія, именуемаго «прелестью». Однажды онъ пришелъ къ ней и потребовалъ, чтобы она немедленно переѣхала на новую квартиру, которую ей предлагали и отъ которой она отказывалась. Старецъ настоялъ на своемъ. Ночью въ старую ея квартиру забрался ея бывшій слуга съ цѣлью ограбленія и убійства. Его намѣреніе было потомъ доказано.
Когда скончался великій старецъ о. Ѳеодоръ, о. Левъ не сразу прибылъ въ Оптину Пустынь, куда его призывали еп. Филаретъ Калужскій и о. Моисей — настоятель обители. Сначала старца удерживали въ Александро–Свирскомъ монастырѣ, потомъ онъ пробылъ нѣкоторое время въ Площанской Пустыни, гдѣ находился о. Макарій, — его будугцій помощникъ во время старчествованія въ Оптинскомъ скиту и впослѣдствіи его замѣститель. Можно сказать, тамъ подготовилъ онъ себѣ преемника. Наконецъ, въ Оптину Пустынь (1829 г.) прибылъ основатель знаменитаго ея старчества, той духовной школы, откуда вышла вся плеяда послѣдующихъ старцевъ. Но заслуга о. Льва не ограничивается только основаніемъ старчества, но имъ былъ данъ тотъ импульсъ, который вдохновлялъ послѣдуюгція поколѣнія старцевъ въ течете цѣлыхъ ста лѣтъ до самаго конца жизни и процвѣтанія знаменитой Оптиной Пустыни.
Послѣдующіе старцы о. Макарій и о. Амвросій, будучи также великими старцами, были его присными учениками.
О. Левъ прибылъ въ Оптину Пустынь уже на склонѣ лѣтъ. Онъ былъ большого роста, величественный, въ молодости обладавшій баснословной силой, сохранившій до старости лѣтъ, несмотря на полноту, грацію и плавность въ движеніяхъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ его исключительный умъ, соединенный съ прозорливостью давалъ ему видѣть людей насквозь. Душа старца была преисполнена великой любви и жалости къ человѣчеству. Но дѣйствія его иногда были рѣзки и стремительны. Старца Льва нельзя обсуждать, какъ обыкновеннаго человѣка, потому что онъ достигъ той духовной высоты, когда подвижникъ дѣйствуетъ, повинуясь голосу Божію. Вмѣсто долгихъ уговоровъ, онъ иногда сразу выбивалъ у человѣка почву изъ подъ ногъ и давалъ ему сознать и почувствовать свою несостоятельность и неправоту и такимъ образомъ своимъ духовнымъ скальпелемъ онъ вскрывалъ гнойникъ, образовавшійся въ огрубѣвшемъ сердцѣ человѣка. Въ результат^ лились слезы покаянія. Старецъ, какъ психологъ зналъ какимъ способомъ достигнуть своей цѣли. Вотъ примѣръ: Жилъ недалеко отъ Оптиной одинъ баринъ, который хвастался, что какъ взглянетъ на о. Леонида, такъ его насквозь и увидитъ. Пріѣзжаетъ разъ къ старцу, когда у него было много народа. Былъ онъ высокій, тучный. А у старца о. Леонида былъ обычай, когда онъ хотѣлъ произвести на кого особое впечатлѣніе, то загородить глаза лѣвой рукой, точно отъ солнца, приставивъ ее козырькомъ колбу. Такъ поступилъ онъ при входѣ этого барина и сказалъ: «Эка остолопина идетъ! Пришелъ, чтобы насквозь увидѣть грѣшнаго Льва, а самъ, шельма, 17 лѣтъ не былъ у исповѣди и св. причагценія». Баринъ затрясся, какъ листъ и послѣ каялся и плакалъ, что грѣшникъ невѣруюгцій и действительно 17 лѣть не исповѣдывался и не причащался св. Христовыхъ Таинъ. Другой случай: пріѣхалъ въ Оптину помѣщикъ П. и, увидѣвъ старца, подумалъ про себя: «что же это говорятъ, что онъ необыкновенный человѣкъ! Такой же, какъ и прочіе, необыкновеннаго ничего не видно». Вдругъ старецъ говоритъ ему: «Тебѣ все дома строить. Здѣсь вотъ столько–то оконъ, тутъ столькото, крыльцо такое–то!» Нужно замѣтить, что П. по пути въ Оптину увидѣлъ такую красивую мѣстность, что вздумалъ выстроить тамъ домъ и составлялъ въ умѣ планъ какой онъ долженъ быть и сколько оконъ, въ чемъ и обличилъ его старецъ. Когда же П. сталъ исповѣдываться, о. Левъ напомнилъ ему забытый имъ грѣхъ, который онъ даже за грѣхъ не считалъ. Тогда П. призналъ старца за необыкновеннаго человѣка.
Еще однажды былъ случай, когда одинъ пріѣзжій господинъ объявилъ старцу, что пріѣхалъ на него «посмотрѣть». Старецъ всталъ съ мѣста и сталъ поворачиваться передъ нимъ: «вотъ изволите посмотрѣть меня». Господинъ пожаловался на старца настоятелю, который ему возразилъ, что старецъ святой, но по его словамъ былъ ему и отвѣтъ. Пріѣзжій послѣ этого немедленно вернулся къ старцу, кланяясь ему земно и говоря: «простите, батюшка, я не сумѣлъ вамъ объяснить о себѣ». Старецъ выслалъ изъ келліи присутствуюгцихъ и бесѣдовалъ съ пріѣзжимъ 2 часа. Послѣ этого послѣдній прожилъ въ Оптиной мѣсяцъ, часто ходилъ къ старцу, потомъ писалъ ему письма, объясняя, что онъ былъ въ отчаянномъ положеніи и что старецъ оживилъ и воскресилъ его.
Славный и знаменитый герой Отечественной Войны, находясь по пути со своей частью по близости отъ Оптиной Пустыни, заглянулъ въ скитъ къ старцу отцу Льву. Старецъ спросилъ у него его фамилію. «Кульневъ, отвѣчалъ генералъ, я остался послѣ отца малолѣтнимъ, поступилъ въ учебное заведеніе, окончилъ курсъ наукъ и съ того времени нахожусь на службѣ». Старецъ: «А гдѣ же ваша матушка?» Кульневъ: «Право не знаю, въ живыхъ ли она находится, или нѣтъ. Для меня, впрочемъ это все равно». Старецъ: «Какъ такъ? Хорошъ же вы сынокъ». — Кульневъ: «А что же? Она мнѣ ничего не доставила, все имѣніе роздала, потому я и потерялъ ее изъ виду». Старецъ: «Ахъ, генералъ, генералъ! Что мелешь? Мать тебѣ ничего не доставила, а все прожила. И какъ это ты говоришь, что все она раздала? А вотъ объ этомъ–то ты и не подумаешь, что она едва могла перенести ударъ лишенія твоего родителя, а своего супруга: и съ этого времени и до настоягцаго стоитъ передъ Богомъ, какъ неугасимая свѣча, и какъ чистая жертва посвятила свою жизнь на всякое злостраданіе и нищету за благо своего единственнаго сына Николушки. Вотъ уже около тридцати лѣтъ она проходитъ такой самоотверженный подвигъ. Неужели же эти ея молитвы для своего Николушки не наслѣдство? У многихъ генераловъ при всѣхъ изысканныхъ средствахъ, дѣти не лучше прохвостовъ, а Николушка и безъ средствъ, да вотъ генералъ!» Глубоко потрясли Кульнева эти простыя, но и правдивыя старческія слова. Обратившись къ св. иконамъ онъ зарыдалъ. ЗатЬмъ генералъ при безчисленныхъ благодарностяхъ спросилъ адресъ своей матери. А прибывши къ ней, онъ палъ на колѣни и на колѣняхъ подползъ къ ея кровати и расцѣловалъ у нея руки и ноги … Старушка чуть не умерла отъ радости …
Очень характеренъ разсказъ одного аѳонскаго монаха, посѣтившаго старца Льва. Монахъ былъ одѣтъ въ мірскую одежду, однако старецъ, называя его аѳонскимъ монахомъ, запретилъ ему становиться передъ собой на колѣни, какъ это дѣлали міряне. Среди присутствующихъ былъ человѣкъ, который сознался, что не исполнилъ старческое приказаніе. Онъ не бросилъ куреніе, какъ приказалъ ему старецъ. О. Левъ грозно приказалъ вывести этого человѣка вонъ изъ его келліи. Потомъ пришли 3 женщины въ слезахъ. Онѣ привели одну ума и разсудка лишившуюся… Онѣ просили о больной помолиться. Старецъ надѣлъ на себя эпитрахиль, возложилъ конецъ эпитрахили и свои руки на главу болящей и, прочитавши молитву, трижды главу больной перекрестилъ и приказалъ отвести ее на гостиницу. «Сіе дѣлалъ онъ сидя; что уже не могъ встать, былъ боленъ и доживалъ послѣдніе свои дни». Когда о. Парѳеній пришелъ къ старцу на другой день, вчерашняя больная пришла совершенно здоровой, выгнанный господинъ пришелъ просить прощеніе. Старецъ его простилъ, но повторилъ свое приказаніе. Аѳонскій монахъ ужаснулся, что старецъ, не боясь вреда для себя, творитъ исцѣленія. Старецъ отвѣтилъ: «я сіе сотворилъ не своей властью, но это сдѣлалось по вѣрѣ приходящихъ, и дѣйствовала благодать Святаго Духа, данная мнѣ при рукоположеніи; а самъ я человѣкъ грѣшный». Чудеса, совершаемыя старцемъ, были безчислены: толпы обездоленныхъ стекались къ нему, окружали его. «Случилось мнѣ однажды», писалъ іеромонахъ Леонидъ (Кавелинъ) — (будущій намѣстникъ Троице–Сергіевской Лавры) — проѣзжать изъ Козельска въ Смоленскую іубернію. По дорогѣ въ уединенныхъ деревушкахъ поселяне, узнавъ, что я ѣду изъ Козельска, наперерывъ спѣшили узнать что нибудь объ о. Леонидѣ. На вопросъ почему вы его знаете, они отвѣчали: «Помилуй, кормилецъ, какъ намъ не знать о. Леонида? Да онъ для насъ бѣдныхъ, неразумныхъ пуще отца родного. Мы безъ него почитай сироты круглые».
Но совсѣмъ иначе относились къ старцу нѣкоторыя духовныя лица, въ томъ числѣ калужскій епархіальный архіерей преосв. Николай, который творилъ много непріятностей Оптиной Пустыни. Этотъ епископъ имѣлъ твердое намѣреніе сослать старца Льва въ Соловецкій монастырь для заключенія. И если бы не сильное заступничество митрополитовъ Филаретовъ — Кіевскаго и Московскаго, старцу Льву было бы не сдобровать. Но не всѣ епископы мыслили одинаково. Были между ними и духовные. Однажды въ бытность о. Льва въ Калугѣ встрѣчныя лица, узнавъ его, становились на колѣни и кланялись ему въ ноги. Увидѣвъ это, начальникъ полиціи рѣшилъ, что дѣло нечисто и сдѣлалъ соотвѣтственющее донесеніе еп. Никанору, будущему митрополиту С. Петербургскому. Владыка вызвалъ къ себѣ старца и на вопросъ какъ онъ вѣруетъ, старецъ спѣлъ ему «Вѣрую» покіевски, т. е. начиная съ низкой ноты и повышая тонъ до самой высокой. По пословицѣ «рыбакъ рыбака видитъ издалека», добрый Владыка понялъ кого онъ видитъ передъ собой и почему старцу кланяются въ землю. Онъ задержалъ старца у себя въ течете нѣсколькихъ дней, ухаживалъ за нимъ, угощалъ его, такъ что старецъ два дня не ѣлъ, вернувшись домой. Къ сожалѣнію, этотъ добрый архипастырь правилъ не долго, тогда какъ еп. Николай правилъ долго и даже пережилъ старца.
Здѣсь надо сдѣлать нѣкоторое отступленіе для тѣхъ, кто незнакомъ съ первой частью нашей работы (И. М. Концевичъ. Стяжаніе Духа Св. въ путяхъ древней Руси. Парижъ, 1952). Нами было показано, что вскорѣ послѣ крегценія Руси и до паденія Византіи безчисленныя толпы паломниковъ устремлялись на Востокъ, воспринимая тамъ духъ и традиціи подлиннаго Православія и привозя съ собой святоотеческую литературу. Такъ было до Флорентійской уніи, когда поколебался греческій авторитета и до скоро послѣдовавшаго затЬмъ паденія Византіи. По справедливому выраженію англійскаго ученаго Дональда Николь, въ его книгѣ «Метеоры» Дональдъ Николь. «Метеоры». Лондонъ. 1963 г., стр. 39): «Исихазмъ не былъ доктриной XIV вѣка — его происхожденіе исходить изъ подлинныхъ корней византійской духовности». Этой духовностью и питались наши древніе святые. Когда же прекратилась связь съ православнымъ Востокомъ, русское подвижничество замкнулось само въ себѣ. Духовныхъ школъ тогда не существовало. Послѣ свѣтлой эпохи XIV и XV столѣтій, связанныхъ съ преп. Сергіемъ и плеядой его учениковъ, наступилъ періодъ духовнаго застоя. Вмѣсто подвига, указаннаго св. Отцами, состоявшаго въ очищеніи сердца отъ страстей съ помощью непрестанной молитвы, настало время внѣшнихъ подвиговъ, время желѣзныхъ цѣпей и пудовыхъ веригъ. Число святыхъ уменьшилось. Послѣ же царствованія императора Петра въ теченіе ста пятидесяти лѣтъ монашество вообще подверглось преслѣдованію со стороны правительства. Наступилъ полный упадокъ. Когда же вначалѣ XIX столѣтія ученики схиархимандрита Паисія Величковскаго вновь насадили на Руси святоотеческую традицію, плодомъ которой является благодатное старчество, число святыхъ умножилось необычайно. Житія этихъ неканонизованныхъ подвижниковъ собралъ въ 14–ти объемистыхъ томахъ еп. Никодимъ незадолго до первой міровой войны, Многократно въ житіяхъ этихъ упоминается о преслѣдованіи подвижника полиціей. Пустынникамъ приходилось скрываться. Игуменъ оптинскій Моисей съ братомъ о. Антоніемъ, какъ было выше сказано, скрывались съ другими пустынниками въ Брянскихъ лѣсахъ. Чисто духовное начало встрѣчало полное непризнаніе со стороны гражданской власти. Также и молодая наша богословская наука еще не вышла на самостоятельный, независимый православный путь и находилась подъ вліяніемъ западной науки. А потому и старчество не было изучено съ православной точки зрѣнія. Естественно, что многіе архіереи гнали старчество, не постигая его сущности и значенія. Такова была судьба преп. Серафима, старца Льва, старца Амвросія, старца Анатолія, старца Варсонофія. Блаженный о. Іоаннъ Кронштадтскій, яркій представитель старчества, также встрѣчалъ непониманіе со стороны Санктпетербургскаго митрополита.
Теперь вернемся къ старцу Льву. Старчествованіе его продолжалось въ Оптиной Пустыни съ 1829 г. и до года его кончины — 1841 г., т. е. всего 12 лѣтъ. Этотъ промежутокъ времени старецъ переживалъ, какъ почти непрерывное гоненіе. Когда о. Левъ прибылъ въ Оптину Пустынь, игуменъ Моисей передалъ ему духовное руководство братіей, а самъ занялся исключительно хозяйственной частью и самъ ничего не предпринималъ безъ старческаго благословенія. Такъ же относился къ о. Льву и братъ игумена скитоначальникъ о. Антоній.
Противъ старца возсталъ нѣкто о. Вассіанъ, который себя считалъ старожиломъ въ монастырѣ и не признавалъ старческаго руководства. Этотъ о. Вассіанъ былъ крайне неразвитый и грубый человѣкъ. Подобный ему инокъ описанъ Достоевскимъ въ романѣ «Братья Карамазовы» подъ именемъ Ѳерапонта. Отсюда пошли интриги, доносы. Однако въ теченіе первыхъ шести лѣтъ гоненія на старца еще не принимали крутого характера. Но съ теченіемъ времени дѣло стало принимать болѣе угрожающей оборотъ. Такъ еще къ начальному періоду относится запись нѣкой Паши Труновой, сестры Павла Трунова, старцева ученика. Она разсказываетъ, что однажды въ бытность ея въ Оптиной Пустыни, старецъ запретилъ ей придти къ нему на завтрашній день, т.к. «будетъ судъ» — «Кого же будутъ судить?», — спросила Паша. — «Да меня же», отвѣтилъ старецъ. На другой день слѣдователи допрашивали весь монастырь, но всѣ показанія благопріятствовали старцу. Это было начало. Но съ 1835 г. и особенно до 1836 г. гоненія усилились. Кромѣ всѣхъ ложныхъ донесеній, калужскій преосвященный получилъ еще черезъ московскую тайную полицію, анонимный доносъ съ обвиненіями по адресу старца и настоятеля. Говорилось, что послѣдній несправедливо оказываетъ скитскимъ старцамъ предпочтете передъ живущими въ монастырѣ и что скитъ причиняетъ монастырю большой подрывъ; и если онъ не уничтожится, то древняя обитель разорится и т. д. Слѣдствіемъ этого доноса было то, что настоятель былъ вызвать для объясненій. А старцу было запрещено носить схиму, т. к. онъ былъ постриженъ келейно, и строжайше запрещено принимать посетителей.
Старца перевели изъ скита въ монастырь и тамъ переселяли изъ кельи въ келью. Старецъ относился къ этимъ невзгодамъ съ полнымъ благодушіемъ и съ пѣніемъ «Достойно есть» онъ переносилъ на новое мѣсто самолично икону Владимірской Божьей Матери — благословеніе о. Паисія Величковскаго старцу Ѳеодору. «Однажды, игуменъ Моисей» — говоритъ жизнеописатель старца, «проходя по монастырю, увидѣлъ огромную толпу народа передъ кельей старца, между тѣмъ какъ послѣдовало изъ Калуги повелѣніе никого не пускать къ нему. О. игуменъ вошелъ къ старцу въ келью и сказалъ: «О. Леонидъ! какъ же вы принимаете народъ? Вѣдь владыка запретилъ принимать». Вмѣсто отвѣта старецъ отпустилъ тЬхъ, съ кѣмъ занимался, и велѣлъ келейникамъ внести къ себѣ въ келью калѣку, который въ это время лежалъ у дверей его кельи. Они принесли и положили передъ нимъ. О. игуменъ въ недоумѣніи смотрѣлъ на него. «Вотъ, — началъ старецъ свою рѣчь, — посмотрите на этого человѣка. Видите, какъ у него всѣ члены тЬлесные поражены. Господь наказалъ его за нераскаянные грѣхи. Онъ сдѣлалъ то–то и то–то, и за все это онъ теперь страдаетъ — онъ живой въ аду. Но ему можно помочь. Господь привелъ его ко мнѣ для искренняго раскаянія, чтобы я его обличилъ и наставилъ. Могу ли его не принимать? Что вы на это скажите?» Слушая о. Леонида и смотря на лежагцаго передъ нимъ страдальца, о. игуменъ содрогнулся. «Но преосвященный», — промолвилъ онъ, — «грозить послать васъ подъ началъ». «Ну такъ что–жъ» — отвѣтилъ старецъ, — «хоть въ Сибирь меня пошлите, хоть костеръ разведите, хоть на огонь меня поставьте, я буду все тотъ же Леонидъ! Я къ себѣ никого не зову, кто ко мнѣ приходитъ, тЬхъ гнать отъ себя не могу. Особенно въ простонародьи многіе погибаютъ отъ неразумія и нуждаются въ духовной помощи. Какъ могу призрѣть ихъ вопіющія духовныя нужды?» О. игуменъ Моисей ничего на это не могъ возразить и молча удалился, предоставляя старцу жить и дѣйствовать, «какъ укажетъ ему Самъ Богъ». Старцу, какъ уже сказано, не удалось бы сдобровать, если бы не заступничество обоихъ митрополитовъ Филаретовъ. Митрополитъ Кіевскій заступился за старца, находясь на чредѣ въ Синодѣ, а также посѣтилъ Оптину Пустынь, гдѣ оказывалъ о. Льву въ присутствіи епархіальнаго архіерея особые знаки уваженія. Къ митрополиту Филарету Московскому прибѣгъ письменно старецъ о. Макарій черезъ епископа Игнатія Брянчанинова. Митрополитъ Филаретъ написалъ калужскому епископу: «Ересь предполагать въ о. Леонидѣ нѣтъ причины».
Незадолго до смерти старца опять возникли гоненія на него и на монашествующихъ женскихъ обителей, гдѣ находились духовныя дщери оптинскихъ старцевъ. Монахини были изгнаны.
Это гоненіе было основано на невѣроятномъ невѣжествѣ. Старца называли масономъ, а святоотеческія книги, какъ Авва Дороѳей, имъ данныя монашествующимъ «чернокнижіемъ». Однако передъ самой кончиной старца монахини были оправданы, такъ что старецъ вздохнулъ свободно. Впослѣдствіе выдающіяся ученицы о. Льва заняли начальственныя должности.
Съ первыхъ чиселъ сентября 1841 г. старецъ сталъ ослабѣвать и проболѣлъ пять недѣль. Молодой келейникъ старца о. Іаковъ слышалъ его молитву: «Благодарю Тебя, милостивый Создатель мой, Господи, что я избѣжалъ тЬхъ бѣдъ и скорбей, которыхъ ожидаетъ грядущее время, но не знаю избѣжите ли вы ихъ». — «Поди сюда Яша!» Я подошелъ. Старецъ благословилъ меня и еще повторилъ тЬ самыя слова. Я какъ былъ въ то время младъ и неопытенъ, не спросилъ Батюшку, какія это бѣды и скорби. А послѣ его кончины и желалъ бы знать, да ужъ было поздно». Такова была запись келейника Іакова, впослѣдствіи іеромонаха Іоакима Кіево–Печерской Лавры.
Послѣ жестокихъ страданій великій старецъ отецъ Левъ отошелъ ко Господу 11–го октября 1841 года. Общая скорбь была неописуема и велико было стеченіе народныхъ массъ у гроба усопшаго.
Послѣсловiе
Образъ великаго старца іеросхимонаха отца Льва менѣе знакомъ русскому боголюбивому читателю, чѣмъ образъ старца о. Амвросія. Авторъ книги «Оптина Пустынь» (Прот. Сергѣй Четвериковъ. Оптина Пустынь. Парижъ, 1926 ť о. прот. Сергій Четвериковъ различаетъ въ жизни скита три періода: весну при жизни о. Льва, лѣто при жизни о. Макарія и, наконецъ, плодоносную осень при о. Амвросіи. Съ его легкой руки проф. Смоличъ въ своемъ трудѣ "Leben und Lehre der Startzen. Wien 1936" повторилъ подраздѣленіе прот. Четверикова, причемъ изобразилъ старца Льва какъ человѣка почти что невѣжественнаго.
Но, между тЬмъ, если о. Левъ и употреблялъ простонародныя выраженія, то ими онъ попадалъ въ цѣль и совершалъ перевороты въ человѣческихъ душахъ. Старцы Левъ и Амвросій жили, вѣрнѣе сказать действовали, въ разныя эпохи. При жизни о. Льва не было реіулярнаго почтоваго и телеграфнаго сообщенія, не было желѣзныхъ дорогъ, какъ позднѣе во время жизни о. Амвросія, о которомъ еще при его жизни были сообщенія въ печати. При этомъ доступъ къ нему народный не бывалъ никогда закрытымъ. Тогда какъ о. Левъ былъ гонимъ еще въ первые годы XIX столѣтія, когда братія Бѣлобережскаго монастыря была недовольна его простотой въ жизни по ихъ мнѣнію не соотвѣтствующей сану иіумена.
Когда же онъ удалился въ лѣсной скитъ къ о. Ѳеодору, новый настоятель изгналъ обоихъ старцевъ изъза стеченія къ нимъ народа. Мы знаемъ о гоненіи на Валаамѣ и въ Оптиной Пустыни. Доступъ къ отцу Льву далеко не всегда былъ для всѣхъ открыть и слава о немъ не могла гремѣть повсемѣстно. Образъ же старца Амвросія достойно сіялъ, какъ солнце по просторамъ русскаго царства. Но не намъ судить кто былъ выше изъ нихъ. Это извѣстно одному Богу.
Глава VI. Митрополитъ Филаретъ Московскій (1782 — 1867)
Митрополитъ Филаретъ — въ міру Василій Дроздовъ, родился 26–го декабря 1782 г. въ семьѣ діакона московскаго пригорода Коломны. Это было чуть позднѣе полувѣковаго періода послѣ смерти Петра І–го. Было еще свѣжо упраздненіе патріаршества, обезглавившаго Церковь, и недавнее учрежденіе на протестантскій манеръ Синода, ломка православнаго быта и учрежденія духовныхъ школъ по католическому образцу. Это было смутное, переходное, неустойчивое время. Нуженъ былъ новый Моисей, который бы могъ вывести народъ Божій на истинный путь, закрѣпить истинные православные устои, не дать имъ исказиться на не должный ладъ, какъ это легко могло случиться въ этихъ создавшихся условіяхъ.
Въ такой критическій моментъ Богомъ былъ посланъ духовный вождь, соединившій въ себѣ и геній и святость. Такого другого Филарета не было и не будетъ, возгласила о немъ народная молва!
Мы здѣсь не въ состояніи коснуться, хотя бы даже кратко, жизнеописанія Митрополита. Мы только можемъ попытаться отмѣтить его значеніе касательно интересующей насъ темы, т. е. распространенія святоотеческаго ученія о внутреннемъ дѣланіи въ Россіи. Мы скажемъ предварительно только нѣсколько словъ о томъ, какое выдающееся мѣсто занималъ м. Филаретъ въ церковной жизни своего времени.
Съ 24–го марта 1821 г., еще въ санѣ архіепископа, Филаретъ занялъ московскую каѳедру. Ему было тогда 39 лѣтъ. Здѣсь онъ пробылъ до самаго гроба. Въ течете этихъ 36–ти лѣтъ (1821–1867) какъ утверждаетъ его жизнеописатель Н. И. Барсовъ: «… Ни одинъ вопросъ догматическій, каноническій, церковнозаконодательный, ни одно административное распряженіе Св. Синода, имѣвшее значеніе для Церкви, не рѣшались и не воспроизводились безъ предварительной справки о томъ, какъ думаетъ объ этомъ вопросѣ, или рѣшеніи Филаретъ, и рѣдко что–нибудь дѣлалось въ Синодѣ иначе, нежели думалъ Филаретъ». И это положеніе существовало даже несмотря на то, что вслѣдствіе несогласій съ 1843 г. митрополитъ разъ навсегда отказался отъ присутствованія въ Синодѣ. Но по вѣрному замѣчанію проф. архим. Константина «въ этой обособленности и могъ возвыситься м. Филаретъ до значенія близкаго къ положенію главы Церкви, съ которымъ надо было договориться обо всемъ значительномъ въ области церковнаго». Изъ Синода ему посылались на разсмотрѣніе всѣ затруднительные дѣла. Онъ разсмотрѣлъ до 1000 такихъ дѣлъ и далъ на нихъ свое рѣшеніе. Эти рѣшенія по церковнымъ и общегосударственнымъ вопросамъ были отпечатаны въ 1885–87 гг. въ восьми томахъ и служили образцами для дальнѣйшихъ рѣшеній. Единственно, что м. Филаретъ, несмотря на свое желаніе, не могъ провести въ жизнь, — это возстановленіе живого единства помѣстнаго епископата, осуществляемаго въ постоянномъ совѣщательномъ общеніи сопастырей и епископовъ, и закрѣпляемомъ по временамъ малыми съѣздами и соборами. Какъ извѣстно, въ синодальный періодъ Церковь не имѣла до самаго конца свободы дѣйствованія. «Авторитета Филарета», говоритъ проф. Сумароковъ, «особенно цѣненъ въ тѣхъ случаяхъ, когда погрѣшности въ ученіи исходятъ отъ лицъ священнаго сана. Тотъ или другой отрывокъ изъ Филарета обнаружить всякую ошибку. И вотъ почему лица, имѣюгція болѣе пристрастія къ самочинію, чѣмъ къ мнѣніямъ Церкви, относятся къ Филарету съ трудно скрываемымъ озлобленіемъ, чувствуя въ немъ вѣчнаго и строгаго судью, стоящаго на стражѣ Православія».
«Богъ послалъ Филарета Русской Церкви, чтобы предъ тѣмп днями, когда умножатся лжеученія, отлить содержаніе Православія въ металлическія незыблемыя формы, ясности очертанія которыхъ нельзя закрыть никакими чуждыми придатками, отъ глазъ тѣхъ кто прежде всего станетъ искать въ жизни вѣрности своей Церкви». «Въ своихъ безчисленныхъ трудахъ», продолжаетъ Сумароковъ, «м. Филаретъ выразилъ въ полнотѣ всѣ истины Православія, давъ современной и будущей Россіи основанный на многовѣковомъ опытѣ церковной жизни и въ твореніяхъ всей совокупности учителей церковныхъ совершенный кодексъ того «како вѣровати» (Сумароковъ. Лекціи по Исторіи Русск. Церкви, томъ 2–й, стр. 356–357). Такимъ образомъ, отрѣзокъ времени, проведенный митрополитомъ Филаретомъ на каоедрѣ московской, можетъ быть названъ «Филаретовскимъ вѣкомъ». И если въ свое время Санктпетербургскій митрополитъ Гавріилъ, возобновитель монастырей, послѣдователь святоотеческаго ученія о внутреннемъ дѣланіи, посѣялъ повсюду сѣмена этого ученія, то содѣйствіе и вниманіе со стороны митрополита Московскаго Филарета во многомъ благопріятствовало произрастанію этихъ сѣмянъ. Мы здѣсь пытались обрисовать Филарета, какъ геніальнаго церковнаго дѣятеля, но мы оставили въ сторонѣ его столь же великій даръ церковнаго оратора и проповѣдника. Вотъ какъ Владиміръ Николаевичъ Лосскій въ краткихъ и сжатыхъ словахъ касается этой темы: «Не будучи до сихъ поръ канонизованнымъ, Филаретъ Московскій (1782–1867) принадлежите къ великой линіи епископовъ–богослововъ, которыхъ церковь прославляете, именуя ихъ «Отцами». Дѣйствительно, можно сказать, что онъ былъ отцомъ богословской мысли въ Россіи.
«Послѣ Екатерининскаго вѣка «просвѣгценія», послѣ смугценія отъ «религіи сердца піэтистовъ», Филарете обращается къ мысли, призывая ее изслѣдовать бездонныя тайны Откровенія. «Христіанство не есть юродство, или невѣжество, но Премудрость Божія». Подобно самымъ величайшимъ между Отцами Церкви, онъ настаиваете надъ необходимостью богословскаго разсужденія, надъ бдительностью мысли, которая должна приступать безъ страха къ разрѣшенію умственныхъ затрудненій.
Проповѣди Филарета напоминаютъ гомиліи св. Григорія Назіанзина своимъ богословскимъ богатствомъ, также св. Василія — безупречнымъ мастерствомъ, которымъ онъ сдерживаете полете своей мысли, требуя отъ нея точной мѣры. Въ классической своей проповѣди на Великій Пятокъ (1816) Филарете развиваете свою любимую тему: Искупленіе. Послѣ разсужденія о кресте, воздвигнутомъ «ненавистью іудеевъ и буйствомъ язычниковъ» онъ переходите къ поклоненію кресту, какъ символу Божественной любви, укорененной въ предвѣчномъ святилищѣ Св. Троицы. Это «Тайна сокрытая отъ вѣковъ и родовъ» (Кол. 1, 26). Тайна «Агнца, закланнаго отъ созданія міра» (Ап. 13, 8). «Такъ Богъ возлюбилъ міръ». Обычный день митрополита рисуете намъ Сушковъ: «День его былъ насыщенъ до отказа. Когда онъ отгоняете сонъ, когда уступаете сну, т. е. въ какомъ часу прерываете труды, молитвы, бдѣніе, и въ какомъ покидаете ночное ложе, этого никто не знаете. Послѣ утрени и обѣдни чай. Послѣ чая служебныя занятія, доклады письмоводителя, объясненія съ просителями и т. д.; къ двумъ или тремъ час. по полудни конченъ трудъ питанія: легкіи, не изысканный обѣдъ. Послѣ обѣда часъ–два отдыха, а отдыхомъ называется чтеніе книгъ, газетъ, журналовъ. Послѣ такого отдохновенія — опять дѣла, переписка, доклады. Два дня въ недѣлю — вторникъ и пятница — работа съ обоими викаріями, независимое отъ частыхъ съ ними занятій и утромъ и вечеромъ по другимъ днямъ. Если бы возможно было исчислить время, которое употребляется имъ на личныя и письменныя сношенія по епархіи и консисторіи съ духовенствомъ, съ ректорами и инспекторами духовной академіи и семинаріи, съ начальствующими въ мужскихъ и женскихъ обителяхъ, съ благочинными и членами разныхъ учрежденій, не говоря о перепискѣ съ Синодомъ, съ Намѣстникомъ Троице–Сергіевой Лавры, съ епископами и частными лицами, да если присовокупить къ этому частое служеніе, соборное и домашнее, освященіе церквей, приготовленіе проповѣдей, встрѣчи царственныхъ посетителей, испытанія воспитанниковъ академіи и семинаріи, посѣщеніе свѣтскихъ училищъ и т. д., то сколько же остается досуга на успокоеніе отъ заботь, на пищу, сонъ и рѣдкія бесѣды съ посетителями. Какъ кратка его ночь!»
Внѣшній обликъ митрополита Филарета рисуетъ намъ его викарій еп. Леонидъ Краснопѣвковъ: «Вчера долго молча смотрѣлъ на него, когда онъ разсматривалъ каталоги, и стоялъ передъ нимъ. Пройдутъ вѣка: имя его вырастетъ необыкновенно. Мысль будетъ искать въ прошедшемъ его великаго образа, и счастливъ тотъ, кто увидитъ его несовершенный портретъ, а я, недостойный, стою отъ него въ полуаршинѣ и смотрю на эту чудноправильную, кругленькую головку, покрытую рѣдкими, мягкими темнорусыми волосами, на это высокое, выпуклое чело, этотъ рѣзко очертанный носъ и дивноправильныя іубы, на эти блѣдныя, худыя, осанистой бородой покрытыя щеки. Подъ прекрасно очеркнутыми бровями не вижу его глазъ, но замѣчаю, что какуюто особенную выразительность придаетъ его благородному лицу эта черепаховая оправа очковъ» tynien. Чт., ч. II, кн. 7, стр. 347).
Обозначивъ кратко то высокое мѣсто, которое занималъ м. Филаретъ въ церковной исторіи своего времени, справедливо именуемымъ «Филаретовскимъ» вѣкомъ», мы теперь перейдемъ къ его значенію касательно нашей темѣ о старчествѣ.
Нашей цѣлью будетъ раскрыть то содѣйствіе, которое оказывалъ митрополитъ въ процвѣтаніи «умнаго дѣланія» и связаннаго съ нимъ старчества. Для этого намъ нужно показать принадлежность самаго Филарета къ этому духовному движенію.
Митрополитъ Филаретъ былъ неооычайно скрытнымъ во всемъ, что касалось его лично. Вотъ отрывокъ изъ письма къ его духовнику Намѣстнику Троице–Сергіевой Лавры: «Нужно, чтобы борьба и отвлеченія, которыя намъ доставляютъ дѣла, не мѣшали бы намъ уединяться въ нашу внутреннюю клѣть и втайнѣ молиться Отцу. Да, дѣла внѣшняго міра насъ разстраиваютъ, насъ преслѣдуютъ и кто входитъ въ свою клѣть, недостаточно закрываетъ за собою дверь. Но Ты, Который сказалъ «Я есмь дверь», дай намъ войти во внутрь и закрой за нами дверь» (т. I. стр. 168).
Дверь, за которой хранились тайники его души была действительно закрыта, но плодомъ его внутренней жизни на склонѣ лѣтъ былъ даръ чудотвореній и даръ пророческій, т. е. святость. Гдѣ же и какъ было положено начало этой святости?
Нѣкоторый ключъ намъ даютъ житія близкихъ ему людей, а именно: старца Филарета Новоспасскаго, также его школьнаго сверстника и близкаго друга еп. Иннокентія Пензенскаго — человѣка исключительной святости — и, наконецъ, архим. Макарія — Алтайскаго миссіонера — его ближайшаго ученика. Эти три житія являются среди лучшихъ украшеній 14–томнаго собранія житій Русскихъ подвижниковъ XIX столѣтія.
Василій Дроздовъ, какъ уже сказано, родился 26–го дек. 1782 г. въ гор. Коломнѣ — пригородѣ Москвы, и какъ мы знаемъ изъ предыдущаго, Москва являлась однимъ изъ центральныхъ округовъ по распространенію ученія объ умномъ дѣланіи. Новоспасскій монастырь являлся средоточіемъ откуда исходило это ученіе. Здѣсь жили о. о. Филаретъ и Александръ. Сюда пріѣзжалъ о. Аѳанасій Захаровъ, ротмистръ іусарскаго полка, семь лѣтъ жившій при старцѣ Паисіи. Онъ имѣлъ бесѣды съ o. o. Филаретомъ и Александромъ объ умномъ дѣланіи, которые имѣли великую любовь къ духовному вождю–старцу Паисію. О. Аѳанасій переписывалъ творенія св. Отцовъ, впослѣдствіи переданныя въ Оптину Пустынь.
О. Филаретъ, въ міру Ѳеодоръ (1758–1842) началъ въ юности монашескую жизнь въ Александро–Невской Лаврѣ, но его старецъ, видя его рвеніе къ монашескимъ подвигамъ, направилъ его въ Саровскую пустынь. Въ то же самое время тамъ же началъ свою подвижническую жизнь будущее свѣтило Церкви Русской — преп. Серафимъ. Черезъ нѣкоторое время о. Филарета затребовалъ въ Невскую Лавру митр. Гавріилъ въ качествѣ примѣрнаго подвижника.
Изъ Петербурга о. Филаретъ перебрался въ Москву, гдѣ тогда подвизался его братъ Аполлинарій въ Симоновомъ монастырѣ. Когда же Симоновъ монастырь обратили въ больницу, о. Филаретъ окончательно обосновался въ Новоспасскомъ монастырѣ. Послѣ ряда подвиговъ сосредоточенной жизни онъ принялъ на себя подвигъ старчествованія. Къ нему устремились толпы людей. Нерѣдко случалось, что старецъ не имѣлъ времени ни для трапезы, ни для краткаго отдыха. Каждая человѣческая душа была ему несравненно дорога. Онъ обладалъ исключительной прозорливостью и той духовной любовью, которая является вѣнцомъ совершенства. И. В. Кирѣевскій, знавшій его лично, пишетъ о немъ: (Житіе и писанія молдавскаго старца Паисія Величковскаго стр. XII Москва) «Никто страждугцій не оставлялъ его порога, не получивъ отрады: недоумѣваюгцій находилъ у него спасительный совѣтъ, игцугцій поученія — высокое назиданіе, ожесточенный — умиленіе, отчаянный — молитву, маловѣрный — проясненіе истины, слабодушный — подкрѣпленіе силъ. Въ бесѣдѣ его особенно ясно выражалась удивительная кротость его души, крайнее смиреніе, горячая любовь къ ближнему, сострадательность, терпѣніе, и красота и сила глубокаго духовнаго вѣдѣнія». Въ его «житіи» приведено нѣсколько фразъ имъ произнесенныхъ — «Сядь, другъ», говоритъ онъ плачущей старушкѣ, «полно плакать, твой сыпь не пропалъ, онъ въ хорошемъ мѣсгЬ» … А когда этотъ пропадавшій юноша пришелъ просить благословеніе на поступленіе въ монастырь, онъ говоритъ ему: «Погоди, дитя мое, погоди… ты не вынесешь». Дѣвушкѣ, пришедшей просить благословеніе на бракъ, онъ тихо сказалъ, что ее ждетъ женихъ лучшій: она простудилась и черезъ 3 дня умерла.
Онъ же — старецъ Филаретъ былъ ангеломъ–утѣшителемъ и наставникомъ августейшей затворницы Ивановскаго монастыря монахини Досиѳеи. Блаженная Досиѳея (1746–1810) затворница Ивановскаго монастыря, въ міру княжна Разумовская, законная дочь Императрицы Елисаветы насильно была пострижена въ 1785 г. Въ житіи ея сказано, что духовникъ ей былъ назначенъ по выбору митрополита Платона. И, очевидно, выбранъ имъ изъ лучшихъ священниковъ въ Москвѣ. Самъ митрополитъ былъ другомъ отца ея и бывалъ у него въ домѣ во дни молодости, будучи еще дьякономъ. Оба были любителями церковнаго пѣнія и вмѣстѣ пѣвали. Митрополитъ сочувствовалъ невинной страдалицѣ и считалъ долгомъ являться къ ней съ поздравленіемъ въ праздничные дни. Когда же со смертью Екатерины ІІ–ой затворъ узницы былъ ослабленъ, въ ея жизнь возможно очень скоро вошелъ старецъ Филаретъ Новоспасскій. Какъ и когда это произошло — мы не знаемъ. Знаемъ только, что блаженная Досиѳея пожелала быть похороненной въ Новоспасскомъ монастырѣ, чтобы старецъ видѣлъ ея могилу изъ окна своей кельи. Только общеніемъ съ такимъ дивнымъ подвижникомъ и можно объяснить тѣ высокіе духовные дары, которыми обладала смиренная затворница. Къ ней потянулся народъ за наставленіями и утѣшеніями, которыя она подавала черезъ окно своей кельи. Нѣкто г. К. овдовѣла и была безутешной. Она хотЬла непремѣнно быть принятой м. Досиоеей, но та уже прекратила пріемъ людей, ввиду своей близкой кончины. Однако о. Филаретъ все же посовѣтовалъ г. К. добиваться пріема у затворницы. Она простояла у дверей ея кельи съ утра до вечера. Наконецъ двери отворились и горестная вдова получила желаемое утѣшеніе. Когда г–жа К. упомянула, что знаетъ о. Филарета, она поклонилась до земли и велѣла передать о. Филарету, что скоро и онъ поклонится ей. Это вскорѣ сбылось при погребеніи Блаженной. Г–жа К. увидѣла о. Филарета въ клобукѣ, кланяющимся останкамъ умершей. Но когда она тутъ же вошла въ сѣни о. Филарета, то онъ самъ открылъ ей двери. Оказалось, что онъ не выходилъ наружу.
На погребеніи была вся московская сановная знать и родня по отцу почившей. Хоронилъ м. Досиѳею еп. Авіустинъ, такъ какъ митр. Платонъ былъ боленъ.
Мы уже упоминали въ житіи старца Моисея, что онъ съ братомъ Іоной былъ у м. Досиѳеи, которая приняла ихъ у себя въ келліи и ихъ направила къ Новоспасскимъ старцамъ Филарету и Александру, провидя въ нихъ своей прозорливостью будущихъ свѣтильниковъ Церкви. Юношамъ тогда было 20 и 14 лѣтъ. Она вела переписку съ о. Моисеемъ.
Такъ было заложено духовное начало Оптиной Пустыни.
Какъ отъ одной свѣчки загорается другая, пока не загорится цѣлое море свѣта, подобно сему распространялось и разгоралось духовное вліяніе о. Филарета Новоспасскаго. Благодаря многимъ собраннымъ имъ рукописямъ святоотеческой литературы, возникла у его духовныхъ чадъ Ивана Васильевича и Наталіи Петровны Кирѣевскихъ мысль объ ихъ изданіи въ Оптиной Пустыни, что осуществилось, благодаря содѣйствію и помощи митрополита Филарета.
Между двумя соименными Филаретами существовала несомнѣнная духовная связь. Когда Василій Дроздовъ былъ студентомъ, старецъ Филаретъ шагалъ уже къ полувѣковому возрасту. Глубокорелигіозный юноша не могъ не знать того, кого почитала вся вѣрующая Москва. Когда же наступила кончина старца Филарета (1842), его посѣтилъ самъ митрополитъ Московскій. Его приходъ вызвалъ слезы радости у умирающаго подвижника. Обильными слезами проводилъ старца, погребавшій его митрополитъ. Онъ такъ плакалъ, что вызвалъ обгцій плачъ всѣхъ присутствующихъ.
Рядомъ съ именемъ старца Филарета стоить имя о. Александра Арзамасскаго. Онъ былъ уроженцемъ Малороссіи. Род. въ 1758 г. Учился свѣтскимъ наукамъ въ Кіевской Дух. Академіи и поступилъ пономаремъ въ Новоспасскій монастырь. Въ 1793 г. настоятель монастыря взялъ его въ качествѣ секретаря въ Петербургъ. Здѣсь митр. Гавріилъ, прозрѣвъ его высокое духовное устроеніе, постригъ его въ монашество и рукоположилъ въ іеромонахи. Это былъ годъ выхода въ свѣтъ Добротолюбія.
«Митрополитъ Гавріилъ», говоритъ о себѣ о. Александръ, «сверхъ всѣхъ любимцевъ любилъ меня по духу». О. Александръ еще будучи міряниномъ былъ истиннымъ подвижникомъ и дѣлателемъ молитвы Іисусовой. Онъ былъ въ перепискѣ съ самимъ старцемъ Паисіемъ и впослѣдствіи съ его учениками. Митрополитъ Гавріилъ предлагалъ ему архимандритство въ Новгородской епархіи, но о. Александръ вернулся въ свой монастырь и когда настоятель получилъ епископство, онъ былъ назначенъ намѣстникомъ Новоспасскаго монастыря. Но черезъ годъ онъ, по болѣзни уволился на покой и причислился къ больничнымъ іеромонахамъ. Онъ велъ сосредоточенный, подвижническій образъ жизни и пребывалъ въ непрестанной молитвѣ Іисусовой. О. Ѳеодоръ и о. Александръ въ теплые лѣтніе вечера обходили стѣны монастыря, ведя между собой боговдохновенную бесѣду. Позже о. Александръ былъ переведенъ въ Арзамасъ, гдѣ онъ посвятилъ свое служеніе воспитанію молодежи духовнаго званія. Мы здѣсь касаемся только его жизни въ Москвѣ, чтобы передать ту Московскую атмосферу, среди которой слагалась духовная жизнь будущаго Митрополита Филарета, а также его школьнаго товарища Иннокентія, будущаго епископа Пензенскаго. Иннокентія. Они оба въ Петербургскій ихъ періодъ жизни были не только коллегами по своей педагогической деятельности, но были соединены единомысліемъ и дружбою. О. Иннокентій былъ назначенъ настоятелемъ Сергіевой пустыни, преподавателемъ въ Академіи, а также духовнымъ цензоромъ. Александровская эпоха того времени была прообразомъ нынѣшняго экуменизма, когда было общимъ стремленіемъ уравнять всѣ религіи, чтобы создать нѣкую общую ложно–христіанскую религію. Въ началѣ XIX в. былъ изданъ слѣдуюгцій указъ: «Всякое твореніе (книга), въ которомъ подъ предлогомъ защиты, или оправданія одной изъ церквей христіанскихъ, порицается другая, яко нарушающая союзъ любви всѣхъ христіанъ единымъ духомъ во ХристЬ связующимъ, подвергается запрещенію». Слѣдовательно, каралась защита Православія противъ еретиковъ. Нѣкто Станкевичъ осмѣлился нарушить это запрещеніе, выступивъ на защиту Православія. Арх. Иннокентій, несмотря на совѣтъ митрополита Филарета, далъ разрѣшеніе на выходъ въ свѣтъ этой книги. Послѣдовала высылка автора изъ столицы и опала цензора арх. Иннокентия. Онъ былъ высланъ въ Пензу епископомъ. Сломленное аскетическими подвигами, петербургскимъ нездоровымъ климатомъ и душевными потрясеніями, слабое здоровье еп. Иннокентія не выдержало и ранняя смерть унесла этого земного ангела. Еще ранѣе арх. Филаретъ говорилъ своему другу: «Мы оба архимандрита не можемъ измѣнить положеніе». Но арх. Иннокентий не признавалъ компромиссовъ. Въ первыхъ годахъ XIX стол, оба друга — вліятельные столичные архимандриты, какъ было сказано, спасли гонимыхъ на Валаамѣ старцевъ: о. о. Ѳеодора, Клеопу и Леонида. Имъ обоимъ несомнѣнно было вполнѣ ясно духовное значеніе гонимыхъ.
Третьимъ житіемъ, проливающимъ свѣтъ на духовную сущность тогда еще весьма молодого ректора духовной академіи о. Филарета — это жизнеописаніе о. Макарія Глухарева, будущаго знаменитаго миссіонера Алтайскаго. Въ академіи онъ былъ подъ духовнымъ вліяніемъ своего ректора — человѣка волевого и блестящаго лектора, которому онъ ежедневно исповѣдывалъ свои помыслы. Арх. Филаретъ, будучи чуждымъ господствовавшей въ столицѣ ложномистической литературы, запретилъ юношѣ Глухареву чтеніе духовно–нездоровыхъ книгъ и тѣмъ спасъ его отъ сѣтей сектантскихъ обществъ, царившихъ въ столицѣ. Онъ внушилъ своему ученику чтеніе Добротолюбія.
Окончивъ курсъ наукъ, молодой Глухаревъ былъ посланъ въ Екатеринославъ наставникомъ въ семинарію. Здѣсь онъ встрѣтился съ еп. Іовомъ Потемкинымъ, постриженникомъ молдавскихъ старцевъ и черезъ него сблизился съ о. о. Каллиникомъ и Ливеріемъ, монахами изъ Молдавіи. Подъ ихъ вліяніемъ онъ принялъ постригъ и вошелъ въ кругъ послѣдователей старца Паисія. О. Макарій извѣстенъ, какъ великій Алтайскій миссіонеръ.
На Алтаѣ онъ пробылъ около 15 лѣтъ и былъ вынужденъ изъ–за болѣзни вернуться въ европейскую Россію. Здѣсь онъ былъ назначенъ настоятелемъ Болховскаго монастыря Орловской іуб. Будучи благодатнымъ и прозорливымъ старцемъ, онъ цѣлыми днями принималъ народъ, обо всѣхъ молясь, бѣднымъ помогая, печальныхъ утЬшая, больныхъ исцѣляя. Для этой цѣли онъ пользовался св. водой, освященнымъ масломъ, антидоромъ. Преставился 19 мая 1847 г. со словами: «Свѣтъ Христовъ просвѣщаетъ всѣхъ». «Осуществленное Евангеліе», говорилъ о немъ архіеп. Смарагдъ. «Макарій былъ истинный слуга Христа Бога», писалъ о немъ послѣ его смерти въ 1847 г. м. Филаретъ. (Прот. Г. Флоровскій. Пути Р. Бог. Парижъ 1937., сгр. 169, а также «Новое объ арх. Макаріи Глухаревѣ>, Κ. Харламповичъ. Приб. къ Цер. Вѣд. № 25). Важной проблемой того времени было печатаніе и распространеніе въ народѣ Слова Божія.
Въ до–Петровской Руси духовное воспитаніе народныхъ массъ шло отъ скитовъ, пустынь, монастырей, густо покрывавшихъ широкіе просторы земли Русской. Но послѣ того, какъ всѣ эти источники народнаго образованія были пресѣчены, прошло болѣе полутора вѣка. Простой народъ оказался въ крѣпостной зависимости, а столичные господа — подражателями европейской культуры. Со стороны государственной власти не проявлялось и малѣйшей заботы о духовномъ просвѣгцёніи народа. (Относительно заботы правительства о народномъ просвѣгценіи, м. Филаретъ выразилъ мысль, что это дѣло обоюдоострое. Онъ ссылается на Гизо, коюрый писалъ, что въ Голландіи, гдѣ царила Библія — тамъ явился полезный результата, а въ безбожной Франціи получется обратное дѣйствіе. «У насъ», дополняетъ Митрополитъ, «запрещено издавать переводы житій святыхъ и съ тЬхъ поръ стали появляться сказки и глупые романы» (Душ. Чт. 1905 г., ч. III, стр, 37). Ту же самую мысль выскаэывалъ въ своихъ письмахъ и оптинскій старецъ о. Макарій) Православіе, хотя и было господствующей религіей, однако, терпѣло не мало униженій. Такое положеніе видѣли иностранцы, готовые вмѣшаться въ народное просвѣщеніе съ коварной цѣлью: «въ нескрываемомъ намѣреніи привести греко–россійскую Церковь къ своеобразной «реформѣ» къ безразличному объединенію со всѣми другими исповѣданіями и сектами». Библейское Общество было открыто въ 1813 г. Въ слѣдующемъ году была напечатана славянская Библія. Однимъ изъ видныхъ дѣятелей Библейскаго О–ва былъ Лабзинъ, открывшій въ С. П. — бургѣ ложу «Умирающій Сфинксъ». Это былъ кружокъ розенкрейцеровъ. ВмѣстЬ съ изданіями св. Писанія они высылали свою собственную литературу. Кн. Голицынъ былъ во главѣ главнаго почтоваго департамента, гдѣ рѣдкій чиновникъ не былъ масономъ. Такимъ образомъ литература Лабзина была обезпечена своимъ распространеніемъ вмѣсгЬ со св. Писаніемъ, что впослѣдствіи и послужило закрытію Библейскаго Общества. Это Общество почитало себя всеконфессіональнымъ — всѣ конфессіи были представлены, какъ равно владѣющими словомъ Божіимъ. Члены его участвовали въ кружкѣ Татариновой, гдѣ происходили хлыстовскія радѣнія. Они декламировали противъ церковности и читали Штиллинга, который писалъ о «тьмѣ нелѣпостей и суевѣрій, называемымъ греко–восточнымъ исповѣданіемъ».
Въ 1816 г. былъ постановленъ переводъ св. Писанія на русскій языкъ «дабы предложить свят. Синоду искреннее желаніе Его Величества доставить россіянамъ способъ читать Слово Божіе на природномъ своемъ россійскомъ языкѣ, яко вразумительнѣйшемъ для нихъ славянскаго нарѣчія, на коемъ книги свягц. Писанія у насъ издаются» (Прот. Г. Флоровскій. «Пути Р, Б.», Парижъ 1937 г., стр. 134).
Однако, Синодъ не принялъ на себя руководства надъ переводомъ и не принялъ отвѣтственности на себя. Переводъ былъ отданъ въ вѣдомство коммиссіи духовныхъ училигцъ, которой надлежало избрать надлежащихъ переводчиковъ. Веденіе перевода отъ комиссій духовныхъ училигцъ было поручено Филарету, тогда архимандриту и ректору С. П. Б. Академіи. Филаретъ взялъ Евангеліе отъ Іоанна, отъ Матѳея — прот. Павскій, отъ Марка — арх. Поликарпъ — вскорѣ ректоръ московской дух. семинаріи, отъ Луки — Моисей — ректоръ Кіевской дух. семинаріи, вскорѣ экзархъ Грузіи. Евангеліе было отпечатано въ 1819 г. въ числѣ 18 тыс. экземпляровъ. Послѣ этого началась работа надъ Пятокнижіемъ Моисея, которое въ отпечатанномъ видѣ при «обратномъ ходѣ» было сожжено на кирпичномъ заводѣ Александро–Невской Лавры.
«Обратный ходъ» — это выраженіе самаго митр. Филарета, оно обозначаете то обратное движеніе, которое смѣнило увлеченіе Библейскимъ Обгцествомъ, послѣ того, какъ архимандрите Фотій раскрылъ глаза Императору Александру І–ому на коварныя цѣли этого общества. Князь Голицынъ былъ замѣщенъ другимъ министромъ–адмираломъ Шишковымъ, который оказался ярымъ противникомъ перевода св. Писанія на русскій языкъ подъ предлогомъ, что якобы русскій языкъ, господствовавшій тогда по всей Имперіи и уже успѣвшій стать языкомъ прекрасной нашей литературы, достигшей въ это время своей высшей точки расцвѣта, является языкомъ пошлымъ, непригоднымъ для перевода на него св. Писанія. Шишковъ и его сторонники считали достаточнымъ для мірянъ слышаніе Евангелія на церковныхъ богослуженіяхъ, опасаясь, что въ домашнемъ быту священныя книги могуте подвергнуться неблагоговѣйному обращенію и также, что при знакомствѣ съ Евангеліемъ могуте возникнуть ереси. Такая точка зрѣнія является чисто католической. Этимъ путемъ Евангельская проповѣдь была исключена изъ домашняго быта русскихъ людей и это при наличіи вредной для души западной литературы, наводнявшей безпрепятственно книжный рынокъ. Печатаніе житій святыхъ было также запрещено. Но еще въ 18–омъ вѣкѣ свят. Тихонъ Задонскій находилъ необходимымъ распространеніе св. Писанія на общепонятномъ языкѣ. И чѣмъ дальше, темъ болѣе въ этомъ была нужда… Въ результате немудрено, что часть духовно–одичавшаго русскаго общества вылилась въ атеистическинастроенное поколѣніе «шестидесятниковъ». И выступила соотвѣтствующая свѣтская литература въ лицѣ Чернышевскаго и подобныхъ ему… Раздвоеніе въ русскомъ обществѣ мѣшало къ объединенію всѣхъ силъ страны, чтобы общимъ усиліемъ стремиться къ осугцествленію духовныхъ и государственныхъ цѣлей и заданій и въ особенности въ тѣ моменты, когда въ исторіи представлялись къ этому благопріятныя условія. Она же, эта двойственность, расшатывала наши древніе государственные устои.
Мудрость Филарета охватывала все значеніе распространенія св. Писанія среди русскаго народа тогда еще не отравленнаго ядомъ ложнаго просвѣщенія, кромѣ высшихъ его классовъ. И по этой причинѣ онъ принялъ участіе въ работахъ Библейскаго общества, ибо ему казалось, что за библейское дѣло должны взяться церковныя силы, «да не отъимѣтся хлѣбъ чадомъ». Въ обновляющую силу Слова Божія онъ твердо вѣрилъ. Съ библейскимъ дѣломъ онъ неразрывно и самоотвержено связалъ свою жизнь и свое имя. Его библейскій подвигъ трудно оцѣнить въ должной мѣрѣ. Для него лично онъ былъ связанъ съ великими испытаніями и скорбями… «Въ каждой чертѣ Слова Божія», говорилъ онъ, «скрывается свѣтъ, въ каждомъ звукѣ — премудрость. Достовѣрность священнаго Писанія простирается далѣе нашего разумѣнія».
Но прошло почти полъ вѣка и только старѣющему м. Филарету удалось увидѣть осуществленіе завѣтнаго желанія всей своей жизни: выхода въ свѣтъ Свящ. Писанія на русскомъ языкѣ.
Это событіе совершилось уже въ царствованіе Имп. Александра ІІ–го. Государь этотъ былъ съ нимъ въ перепискѣ и въ его царствованіе Митрополитъ пользовался всегда неизмѣннымъ почетомъ. М. Филаретъ редактировалъ по порученію Государя манифестъ объ освобожденіи крестьянъ.
Въ 1824 г. (черезъ 3 года послѣ вступленія м. Филарета на Московскую каѳедру) произошло значительное событіе въ его жизни: ему представился іеромонахъ Антоній (Медвѣдевъ), который въ качествѣ богомольца объѣзжалъ святыя мѣста въ Россіи и прибылъ для поклоненія въ Сергіеву Лавру. Бесѣда съ о. Антоніемъ произвела на м. Филарета глубокое впечатлѣніе и ровно черезъ 7 лѣтъ онъ вызвалъ его для того, чтобы его назначить намѣстникомъ Тр. Сергіевой Лавры. Архимандритъ Антоній пробылъ на этой должности 46 лѣтъ.
Митрополита и намѣстника связывала всю ихъ жизнь совершенно исключительная духовная близость. Это объясняется тѣмъ, что оба они были истинными монахами въ самомъ глубокомъ смыслѣ этого слова и, кромѣ того, оба были послѣдователями святоотеческаго ученія о внутреннемъ дѣланіи. Въ письмѣ митрополита къ намѣстнику (T. I, №95, 7 февр. 1834 г.) мы читаемъ: «Сужденіямъ старца Паисія и старца Серафима покаряюсь — Прекрасный совѣтъ о. Серафима не бранить за порокъ, а только показывать его срамъ и послѣдствіе. Молитвы старца да помогутъ намъ научиться исполненіемъ».
«Какъ нерѣдко встрѣчается въ особенныхъ натурахъ, писалъ проф. Казанцевъ въ своемъ «Очеркѣ жизни архимандрита Антонія», въ митрополитъ ФиларетЬ совмѣгцались повидимому несовмѣстимыя свойства. При глубокомъ критическомъ умѣ, онъ отъ дѣтства до могилы сохранилъ дѣтскую вѣру; при строгости и малодоступности къ подчиненным^ при величавости въ офиціальныхъ отношеніяхъ, былъ простъ въ домашней жизни и искренно смиренъ въ мнѣніи о себѣ; при сухости и холодности внѣшняго обрагценія, онъ имѣлъ любящее, довѣрчивое сердце. Тонкій политикъ въ дѣлахъ, онъ мало зналъ практическую жизнь и жилъ въ своего рода идеальномъ мірѣ. Въ завѣтной чертЬ, которой онъ оградилъ себя отъ подчйненныхъ, была тропа, которою можно было дойти прямо до его сердца — онъ былъ монахъ. Въ своей частной нравственно–религіозной жизни онъ охотно становился въ ряды послѣднихъ послушниковъ; съ благоговѣніемъ внималъ словамъ лицъ, которыхъ считалъ высокими въ духовной жизни; счастьемъ считалъ ихъ молитвенную память о немъ; юродивые, блаженные находили у него свободный доступъ. Образы древняго иночества постоянно носились предъ его духовнымъ взоромъ, и сердце его стремилось къ общенію съ міромъ патериковъ и древнихъ житій. Съ этой стороны нашелъ близкій и скорый доступъ къ сердцу м. Филарета арх. Антоній, именно какъ къ монаху!.. Порывами духа своего о. Антоній и самъ стремился сблизиться съ этимъ міромъ избранныхъ подвижниковъ, идти ихъ путемъ къ царству небесному… Внимательно слѣдилъ онъ за особыми опытами духовной жизни и проявленіями благодати Божіей въ Сергіевой Лаврѣ и дѣлился своими наблюденіями съ м. Филаретомъ, сочувствовавшимъ глубоко всѣмъ такимъ явленіямъ». Для ищущихъ пустыни и безмолвія о. Антоній устроилъ въ трехъ верстахъ отъ лавры Геѳсиманскій скитъ. Одна за другой возникали уединенныя келліи въ лѣсу, и въ нихъ совершались подвиги поста, молитвы, молчанія…
Обмѣнъ мыслей о близкомъ для ихъ сердца предметѣ, постоянныя ихъ сношенія, такъ сблизили святителя Филарета съ о. Антоніемъ, что помимо дружбы, онъ избралъ его своимъ духовникомъ. Въ перепискѣ между ними, изданной въ двухъ томахъ, (Москва. 187885) всюду явствуетъ со стороны митрополита выраженіе глубокаго уваженія и смиренія по отношенію къ подчиненному ему лицу: «Благодарю за утЬшеніе», пишетъ онъ отъ 27–го іюня 1835 г., «не лучше было бы, если вы сдѣлали мнѣ наставленіе»… «Благодарю за искреннія слова, я нуждаюсь въ поученіи» (4 авг. 1842)…
«Скажите, какъ поступить въ этомъ <случаѣ»… «Поспѣшите сказать мнѣ ваши мысли»… «Тя рекохъ друга давно въ расположеніи сердца моего», писалъ святитель къ о. Антонію, «когда же Провидѣніе Божіе устроило, что тя нарекохъ и отца въ таинствѣ, то уже твоей душѣ остается регци, до какой степени она не чуждается уничиженной души моей».
Изъ этой переписки видно, что ни одно важное рѣшеніе, какъ въ дѣлѣ управленія епархіей, или въ государственныхъ дѣлахъ ему порученныхъ, или касавшихся его личной жизни не было предпринято и не обходилось безъ обсужденія съ о. Антоніемъ.
Вотъ случай изъ жизни Митрополита, характеризуюгцій взаимныя отношенія между нимъ и намѣстникомъ Лавры. Вопреки мнѣнію большинства, м. Филаретъ слѣдуетъ совѣту своего духовника, какъ это ему дорого ни стоитъ:
Готовилось освягценіе тріумфальныхъ воротъ въ Москвѣ. На нихъ были изображенія языческихъ бо говъ и м. Филаретъ отказался ихъ освящать.
Царь рѣшилъ пріѣхать въ Москву на торжество. Флигель–адъютантъ отправился къ митрополиту передать желаніе Государя видѣть лично его на торжествѣ. Выслушавъ сообщеніе, митрополитъ произнесъ только одно слово: «слышу». Посланецъ повторилъ свое сообщеніе. Ничего въ отвѣтъ не послѣдовало, кромѣ того же слова: «слышу». На вопросъ, что же передать Государю пришедшій въ полное недоумѣніе посланецъ получилъ отвѣтъ: «А что слышите». Когда посланецъ, доложивъ о своемъ недоумѣніи, передалъ точно сказанное митрополитомъ Государю, тотъ сказалъ: «А, такъ я понимаю. Приготовьте лошадей: я сегодня уѣзжаю». Государь уѣхалъ. Но вотъ что по сему поводу, какъ тайну, сообщилъ епископу Леониду Намѣстникъ Лавры о. Антоній:
… «Когда Владыкѣ Филарету объявлено было, чтобы святилъ ворота (тріумфальныя съ статуями языческими) Владыка пріѣхалъ въ Лавру и передалъ мнѣ», говоритъ о. Антоній, «что онъ въ борьбѣ помысловъ. Ему говоритъ совѣсть: не святи, а всѣ говорятъ: святи! Ты что скажешь?
— «Не святить».
— «Будетъ скорбь».
— «Потерпите».
Послѣ этого возвратился Владыка въ Лавру крайне смущенный.
— «Вотъ какая скорбь пришла!»
— «Это и прежде видно было».
— «Да ужъ хорошо ли я поступилъ: раздражилъ Государя. Я не имѣю достоинствъ св. Митрофана».
— «Да не берите ихъ на себя, а помните, что вы епископъ христіанскій, пастырь Церкви Христовой, которому страшно одно: разойтись съ волею Іисуса Христа».
До глубокой ночи толковали; но Владыка остался въ смугценіи. По утру рано присылаетъ за мной. Я испугался, ибо зналъ, что смугценіе уже перешло въ тЬлесную болѣзнь. Однако, прихожу и невольно улыбнулся, взглянувъ на Владыку.
— «Что ты?»
— «Да видѣнъ орелъ по полету».
Владыка уже сіяюгцій сказалъ мнѣ: «пойдемъ, поблагодаримъ преп. Сергія. Онъ мнѣ явился чувственнымъ образомъ. Я заснулъ, а былъ уже часъ пятый, какъ послышался шорохъ въ двери. Я чутокъ, проснулся, привсталъ: дверь, которую я обыкновенно запираю, тихонько отворилась и вошелъ Преподобный, старенькій, сѣденькій, худенькій и росту средняго, въ мантіи безъ епитрахили и, наклонясь къ кровати, сказалъ мнѣ: «не смущайся, все пройдетъ»… И скрылся. «Спасибо», сказалъ мнѣ Владыка — «ты говорилъ мнѣ противъ всѣхъ». И оправдались слова Преподобнаго! (Слышалъ отъ о. Намѣстника за тайну 16 авг. 1853 г. въ скиту за всенощной въ алтарѣ Душеп. Чт., 1905 г., ч. III, кн. 9–я, стр. 35).
Еще за два мѣсяца до назначенія строителя Высокогорской Арзамаской пустыни іеромонаха Антонія намѣстникомъ Сергіевой Лавры, когда живъ былъ прежній намѣстникъ архимандритъ Аѳанасій и не было рѣчи о его замѣщеніи, о. Серафимъ предсказалъ это назначеніе. Разсказъ объ этомъ предсказаніи записанъ самимъ о. Антоніемъ.
Въ январѣ 1831 г. о. Антоній отправился къ преп. Серафиму для совѣта по случаю сильно смущавшихъ его неотвязчивыхъ мыслей о смерти.
Пріѣхавши въ Саровъ вечеромъ и никуда не заходя, Антоній пошелъ прямо къ келліи старца Серафима. Не доходя до нея, онъ встрѣтилъ нѣкоторыхъ изъ братій Саровской пустыни, которые сказали ему, что о. Серафимъ въ монастырь не возвратился еще изъ своей пустыни. Было уже около пяти часовъ вечера и темнѣло. Пріѣхавшій остановился въ раздумьѣ: идти ли ему куда или тутъ дожидаться? Въ это время стоящая съ нимъ братія, завидѣвъ издали грядущаго старца, извѣстила: вотъ о. Серафимъ идетъ. Старецъ шелъ въ обыкновенной своей одеждѣ съ мѣшкомъ за плечами, опираясь на топоръ. О. Антоній тотчасъ подошелъ къ нему и поклонился обычно.
— Что ты? спросилъ его старецъ.
— Къ вамъ, батюшка со скорбной душей, — отвѣчалъ Антоній.
— Пойдемъ, радость моя, въ келлію, — привѣтливо сказалъ старецъ.
Въ келліи наединѣ Антоній умолялъ старца Серафима сказать ему откровенно: совершится ли съ нимъ то, что внушаютъ ему скорбные помыслы? Не приближается ли въ самомъ дѣлѣ смерть его? Сижу ли я въ келліи, говорилъ Антоній, выйду на монастырь, мнѣ представляется, что послѣдній разъ вижу обитель. Изъ сего заключаю, что скоро умру, и потому указалъ уже и мѣсто могилы для себя. Желаю знать о смерти единственно для измѣненія моей жизни, чтобы, отказавшись отъ должности, посвятить остальные дни свои безмолвному вниманію. Извѣгценіе о смерти не будетъ страшно для меня.
О. Серафимъ слушалъ разсказъ, не измѣняя положенія и держа за руку о. Антонія. Когда же тотъ окончилъ, блаженный старецъ, взирая на него съ любовію, сказалъ: не такъ ты думаешь, радость моя, не такъ: Промыселъ Божій ввѣряетъ тебѣ обширную лавру.
О. Антонію подумалось, что старецъ Серафимъ желаетъ развлечь его отъ скорбныхъ мыслей, поэтому, прерывая рѣчъ его, сказалъ: батюшка, это не успокоитъ меня, не усмиритъ моихъ помысловъ: я умоляю васъ, скажите прямо: мысли мои о смерти не служатъ ли отъ Бога указаніемъ на близкую мою кончину? и въ такомъ случаѣ я буду просить молитвъ о душѣ моей и приму мирно и благодарно ваше слово. Мнѣ хочется встрѣтить часъ смертный съ должнымъ приготовленіемъ.
О. Серафимъ съ ангельской улыбкой отвѣчалъ: невѣрны твои мысли, я говорю тебѣ, что Промыселъ Божій ввѣряетъ тебѣ лавру обширную. Строитель же сказалъ на это: гдѣ же Высокогорской пустыни быть лаврою? Дай Богъ, чтобы не сошла ниже, чѣмъ теперь стоитъ.
Къ большему удивленію Антонія, старецъ Серафимъ, не перемѣняя своихъ мыслей, сталъ просить его милостиво принимать изъ Сарова братію, кто придетъ въ лавру, или онъ пришлетъ. Оставаясь въ прежнемъ впечатлѣніи, Антоній продолжалъ: батюшка! кто захочетъ изъ Сарова переходить въ скудную Высокогорскую пустынь? А если бы кто пожелалъ, или кого бы вы прислали, то вы знаете всегдашнюю мою готовность дѣлать все, что вамъ угодно: да на дѣлѣ сего не можетъ быть.
О. Серафимъ, какъ будто идя по одной и той же дорогѣ, сказалъ: не оставь сиротъ моихъ, когда дойдетъ до тебя время.
Не выдержалъ строитель Антоній и въ порывѣ безпредѣльной любви и уваженіи къ старцу, бросился къ нему, обнялъ его и долго плакалъ. Не понимая значенія сказанныхъ словъ, онъ остановился вниманіемъ своимъ на словѣ «сиротъ»: ему казалось, что старецъ говоритъ о скорой своей кончинѣ. Блаженный Серафимъ продолжалъ: поминай моихъ родителей Исидора и Агаѳію. Затѣмъ сталъ совѣтовать покоряться во всемъ волѣ Господней, быть прилежнымъ къ молитвѣ. Строго исполнять свои обязанности, быть милостивымъ и снисходительнымъ къ братіи, и вообще ко всѣмъ быть милостивымъ и по себѣ смиреннымъ. Смиреніе и осторожность, говорилъ онъ, есть красота добродѣтелей. Потомъ о. Серафимъ нѣсколько разъ обнялъ строителя, благословилъ висѣвшимъ на груди его крестомъ и сказалъ: теперь гряди во имя Господне. Время уже тебѣ: тебя ждутъ.
Во время возвратнаго пути Антоній слышитъ, что ѣдущій съ нимъ монахъ началъ плакать. О чемъ ты плачешь? — спросилъ Антоній. Въ Саровѣ онъ встрѣтилъ о. Серафима, возвращаюгцагося изъ пустыни въ монастырскую свою келлію, который сказалъ ему: ну вотъ и вамъ предстоитъ разлука съ вашимъ строителемъ.
Между тѣмъ время шло: прошелъ январь, февраль, наступилъ мартъ и великій постъ. На второй день марта мѣсяца въ понедѣльникъ 1–й недѣли поста, отправивъ чреду неусыпаемаго чтенія Псалтири, отправляемую каждымъ братомъ по два часа, строитель всталъ на свое мѣсто. Здѣсь подали ему письмо отъ митрополита Московскаго. О. Антоній пошелъ въ свою келлію. При письмѣ, приглашающемъ Антонія въ намѣстника Сергіевой Лавры, приложенъ былъ конвертъ къ Нижегородскому преосвященному Аѳанасію о скорѣйшемъ увольненіи о. Антонія отъ должности строителя Высокогорской пустыни и отправленіи его въ Москву.
По полученіи письма митрополита Филарета, о. Антоній немедленно отправился въ Нижній; и представивъ преосвященному Аѳанасію отношеніе митрополита Московскаго, 4 числа получилъ увольненіе отъ должности настоятеля Высокогорской пустыни; 5 и 6 сдалъ монастырь казначею; въ субботу первой недѣли совершилъ литургію и, причастивъ Св. Таинъ братію, простился съ нею и, проѣздомъ посѣтивъ Арзамасъ, простился съ знакомыми; 10 числа прибылъ въ Москву и остановился въ Симоновомъ монастырѣ и въ тотъ же день явился Митрополиту. Въ домовой церкви митрополита приведенъ былъ къ присягѣ на служеніе въ должности намѣстника; 15 посвященъ въ санъ архимандрита Виѳанскаго монастыря; 19 числа въ Четвертокъ во время часовъ пріѣхалъ въ Лавру и прямо вошелъ въ алтарь безъ всякой встрѣчи, одѣтый по пустынному въ монатейную рясу, съ которой не скоро разстался и на новомъ мѣстѣ служенія (См, П. Казанскій. Очеркъ жизни арх. Антонія, намѣстника Св. Тр. — С. Лав. Москва 1878 г).
Кѣмъ же былъ новоприбывшій въ Лавру ея новый намѣстникъ? Архимандритъ Антоній, въ міру Андрей Гавриловичъ Медвѣдевъ былъ сыномъ крестьянина Нижегородской іуберніи. Родился въ 1792 г. Въ молодости былъ аптекарскимъ ученикомъ и пѣвчимъ, а въ 1812 получилъ право на врачебную практику. Былъ принятъ въ Саровскій монастырь въ 1818 г. Въ 1820 г. перешелъ въ Высокогорскую пустынь. Постриженъ въ монашество въ 1822 г. и рукоположенъ во іеромонахи. Путешествовалъ по святымъ мѣстамъ и въ 1826 г. назначенъ строителемъ означенной пустыни. Привелъ таковую въ благоустройство. Въ 1831 г. назначенъ м. Филаретомъ въ намѣстники Троице–Сергіевой Лавры, гдѣ пробылъ 46 лѣтъ и привелъ Лавру въ цвѣтугцее состояніе: расширилъ зданія, украсилъ церкви, устроилъ гостиницы и больницы, домъ призрѣнія, училище для дѣтей, иконописную мастерскую, поднялъ уровень монашеской жизни, много издалъ аскетическихъ и духовнонравственныхъ книгъ. Скончался въ 1877 г. (Пр. Бог. энциклопедія С. П. Б. 1900, стр. 906). Въ бытность свою въ Саровѣ о. Антоній былъ почитателемъ преп. Серафима и посѣщалъ его. Въ Дивѣевской Лѣтописи разсказывается случай, когда въ келлію преп. Серафима одновременно вошли строитель Высокогорской пустыни іеромонахъ Антоній и Владимірскій купецъ.
О. Антонія о. Серафимъ попросилъ сѣсть обождать, а съ купцомъ началъ разговаривать.
— Всѣ твои недостатки и скорби, — сказалъ онъ, — суть слѣдствія твоей страстной жизни. Оставь ее — исправь пути твои.
И затѣмъ кротко и ласково началъ обличать его въ порокахъ, но съ такой теплотой сердца, что оба его слушатели заливались слезами. Въ заключеніе велѣлъ купцу отговѣться въ Саровѣ обнадеживая его, что въ случаѣ искренняго покаянія Господь не отниметъ отъ него Своей благодати и милости. Купецъ съ умиленіемъ поклонился ему въ ноги, обѣщаясь исполнить всѣ его совѣты, и въ слезахъ, но съ облегченной душей вышелъ отъ него.
Удивленный прозорливостью старца, о. Антоній сказалъ потомъ:
— Батюшка! душа человѣческая передъ вами открыта, какъ лицо въ зеркалѣ въ моихъ глазахъ: не выслушавши духовныхъ нуждъ и скорбей бывшаго сейчасъ богомольца, вы ему все высказали.
О. Серафимъ не сказалъ ни слова.
Строитель продолжалъ:
— Теперь я вижу: умъ вашъ такъ чисть, что отъ него ничего не сокрыто въ сердцѣ ближняго.
О. Серафимъ положилъ правую руку на уста своему собесѣднику и сказалъ:
— Не такъ ты говоришь, радость моя. Сердце человѣческое открыто одному Господу, и одинъ Богъ — сердцевѣдецъ: а «человѣкъ приступить и сердце глубоко» (Пс. 63, 7). За симъ разсказалъ онъ, какъ нѣкоторые укоряли Св. Григорія Богослова за то, что онъ приблизилъ къ себѣ Максима циника. Но святитель сказалъ: «единъ Богъ вѣдаетъ тайны сердца человѣческаго; а я видѣлъ въ немъ обратившагося отъ язычества въ христіанство, что для меня — велико».
Строитель опять спросилъ:
— Да какъ же, батюшка, вы не спросили отъ купца ни единаго слова и все сказали, что ему потребно? — Отецъ Серафимъ, отверзши уста и распространивъ слово, началъ изъяснять:
— Онъ шелъ ко мнѣ, какъ и другіе, какъ и ты шелъ, яко къ рабу Божію. Я, грѣшный Серафимъ, такъ и думаю, что я грѣшный рабъ Божій: что мнѣ повелѣваетъ Господь, то я и передаю требующему полезнаго. Первое помышленіе, являющееся въ душѣ моей, я считаю указаніемъ Божіимъ и говорю, не зная, что у моего собесѣдника на душѣ; а только вѣрую, что такъ мнѣ указываетъ воля Божія для его пользы. А бываютъ случаи, когда мнѣ выскажутъ какое–либо обстоятельство; и я, не повѣривъ его волѣ Божіей, подчиню своему разуму, думая, что это возможно, не прибѣгая къ Богу, рѣшивъ умомъ: въ такихъ случаяхъ всегда дѣлаются ошибки».
Еп. Леонидъ, викарій, записываетъ (1849 г.): «Замѣчательный разсказъ, слышанный о. Ѳеодоромъ отъ намѣстника и ему переданный.
О. Антоній разсказываетъ, что когда постригся онъ въ монахи, было у него пламенное желаніе того житія, образецъ котораго встрѣчалъ онъ въ книгахъ отеческихъ имъ прочитанныхъ: ему хотЬлось, по примѣру древнихъ, начать съ того, чтобы волю свою бросить въ горнъ послушанія, совершенно отречься отъ себя и предать волю свою въ волю избраннаго старца. Съ этой мыслію пошелъ онъ къ о. Серафиму (это было въ Саровѣ). Выслушавъ его, о. Серафимъ взялъ его за руку и вложилъ въ руку старца, который случился въ его келліи. «Я такъ и обмеръ», говоритъ о. намѣстникъ, п. ч., какъ нарочно, судьба его свела его въ келліи о. Серафима въ такую важную минуту, съ человѣкомъ, котораго слабости были ему извѣстны, и котораго особенно не хотЬлось бы ему имѣть своимъ наставникомъ, что было бы дѣломъ неизбѣжнымъ, если бы такъ рѣшилъ о. Серафимъ, ибо о. Антоній рѣшилъ во всемъ повиноваться его волѣ. «Если бы зналъ о. Серафимъ», — былъ помыслъ Антонія, — что этотъ, впрочемъ добрый старецъ, такъ часто приглашаетъ меня къ себѣ, чтобы только полакомиться со мною между тЬмъ, какъ я, оставивъ въ мірѣ и то что было гораздо поважнѣе, такъ мало имѣлъ расположенія ввязываться въ эти пустяки; или, если бы о. Серафимъ замѣтилъ теперь, какъ одобряетъ онъ движеніе о. Серафима соединить меня съ нимъ, конечно, узами послушанія. Всѣ эти мысли толпились въ головѣ о. Антонія, возмутили его. Но скоро дѣло выяснилось. Отецъ Серафимъ сказалъ старцу: «Возьми ты этого молодого брата, введи его въ церковь, поставь передъ мѣстнымъ образомъ Спасителя, вели сдѣлать 3 земныхъ поклона и скажи: — Вотъ тебѣ наставникъ и покровитель: все что Онъ скажетъ тебѣ, дѣлай и спасешься. Такъ и къ мѣстному образу Божіей Матери и скажи: «вотъ тебѣ наставница и покровительница — иныхъ тебѣ не нужно». Послѣ этого распоряженія, онъ сдѣлалъ о. Антонію, какъ бы поясненіе слѣдуюгцаго содержанія: «Ты хорошую взялъ мысль всецѣло подчинить свою волю волѣ другого, но посмотри, чего ты хочешь: хочешь ты, чтобы тебя, какъ свѣчу поставили въ свѣтлый, крѣпкій фонарь, гдѣ ты безопасенъ отъ вѣтра и несли тебя бережно; или хочешь ты чтобы черезъ рѣку перевезъ тебя надежный челнъ?… Самъ умѣй укрываться отъ вѣтра, чтобы не потухъ пламень; самъ борись съ волнами, чтобы перебраться за рѣку». И указалъ только кого можно выбрать въ совѣтники».
Духовное обгценіе съ преп. Серафимомъ «любезнѣйшимъ его сердцу» не прерывалось о. Антоніемъ до самаго конца. Однажды, идучи по лаврскому сосновому лѣсу, о. Антоній нашелъ плоскій и гладкій камень, на подобіе аспидной дощечки, велѣлъ написать на немъ явленіе Божіей Матери преподобному Сергію, освятилъ этотъ образъ на мощахъ угодника Божія и послалъ въ благословеніе о. Серафиму. Подвижникъ за недѣлю до смерти вручилъ его одному изъ монаховъ съ такими словами: «Сей образъ надѣньте на меня, когда я умру, и съ нимъ положите меня въ могилу: онъ присланъ мнѣ честнымъ архимандритомъ Антоніемъ, намѣстникомъ святой лавры, отъ мощей преподобнаго Сергія». Завѣщаніе старца было исполнено.
О. Антоній, который духомъ и жизнью подражалъ древнимъ подвижникамъ и всегда носилъ въ сердцѣ слова преп. Серафима: «Будьте милостивы, къ милости, прибѣгайте и въ словахъ и въ дѣлахъ, и въ помышленіяхъ, ибо милость есть жизнь души», неоднократно былъ сподобленъ благодатныхъ явленій: причащая братію, онъ увидѣлъ, какъ два старца–инока, со страхомъ приступившіе къ Чашѣ со св. Таинами, причастились изъ нея небеснаго огня. Умирая 85–ти лѣтъ и лежа въ тяжкомъ недугѣ, о. Антоній увидѣлъ на яву своего покойнаго друга м. Филарета: «Тяжко тебѣ?» — спросилъ онъ его. — «Да, владыка святый». — «Читай пять разъ Христосъ Воскресе и одинъ разъ Отче нашъ», сказалъ іерархъ, и сталъ невидимъ. О. Антоній почилъ 12 мая 1877 г. Посмертнымъ явленіемъ о. Антоній исцѣлилъ одну монахиню жестоко страдавшую судорожными припадками. Это засвидетельствовано священникомъ, начальницей обители и докторомъ. И было напечатано въ «Нижегородскихъ епар. вѣд.» въ 1888 г. №16.
Въ 1833 преставился преп. Серафимъ и стало вскорѣ сбываться его пророчество о Дивѣевѣ. Его ложный ученикъ о. Іоасафъ вмѣшался въ жизнь обители и сталъ отмѣнять заповѣди Преподобнаго, данныя ему Самой Царицей Небесной. Обитель стала при нимать другой характеръ. Онъ отстранилъ «Серафимовыхъ сиротъ» и возвысилъ группу своихъ послѣдовательницъ, Н. А. Мотовиловъ, которому преп. Серафимомъ было поручено попеченіе о сестрахъ, поѣхалъ въ Москву и обратился къ намѣстнику лавры, которому, въ свою очередь, было поручено заступленіе за сиротъ. Вслѣдствіе этого между намѣстникомъ и митрополитомъ послѣдовалъ рядъ писемъ, посвягценныхъ этому дѣлу. Митрополитъ откликнулся самымъ горячимъ образомъ. Онъ помогалъ «сиротамъ» изъ своихъ средствъ. Дѣло тянулось годами. Но митрополитъ въ концѣ настоялъ, чтобы Іоасафовскія сестры были удалены. Онѣ основали собственный Понетаевскій монастырь. Дивѣевская обитель была отчислена въ Тамбовскую епархію, гдѣ тогда епископомъ былъ Ѳеофанъ, будугцій затворникъ Вышенскій. Игуменьей Дивѣевской стала Елисавета, родомъ Ушакова, согласно предсказанію Преподобнаго, въ монашествѣ игуменія Марія. Въ Дивѣевѣ спасалось единовременно до 1000 монахинь. Игуменія Марія дожила до проелавленія Преподобнаго.
Другой заботой Митрополита было изданіе житій о.о. Марка, Серафима и Георгія Затворника, а также отдѣльное изданіе наставленій старца Серафима Саровскаго. Митрополиту пришлось пройти черезъ безконечный рядъ препятствій, чинимыхъ синодальными архіереями. Ихъ пугалъ присугцій этимъ писаніямъ элементъ чудесъ.
Какъ извѣстно, чисто православной богословской науки во времена митр. Филарета не существовало. Недавно возникшія Академіи пользовались иностранными, иновѣрными учебниками. Чистое Восточное Православное ученіе хранилось, главнымъ образомъ, въ незатронутыхъ ученостью нѣдрахъ народныхъ, разумѣется среди монашествующихъ, и прежде всего, среди обителей, куда успѣли проникнуть ученики старца Паисія и занести ученіе св. Отцовъ о внутреннемъ дѣланіи. Поэтому совершенно неудивительно, что средя образованныхъ архіереевъ господствавалъ протестантскій образъ мышленія.
По поводу этого дѣла тоже возникла переписка между митрополитомъ и намѣстникомъ. Пишетъ Митрополитъ отъ 28 іюля 1838 г. за № 199: «А я хотя черезъ порогъ смотрѣлъ въ безмолвіе, прочитавъ житіе о. Серафима, и, какъ вамъ хотѣлось, поправилъ нѣсколько словъ, гдѣ они казались поставлены не совсѣмъ правильно. Если думать о напечатаніи, то затрудненіе представить нѣкоторыя сказанія о видѣніяхъ. Цензура едва ли согласится пустить въ свѣтъ чудесное въ жизнеописаніи безъ высшаго свидетельства Церкви. Но исключить изъ жизнеописанія сказанія сего рода мнѣ кажется было бы похоже на святотатство. Если хотите, поговорите съ цензурой»…
Отъ авг. 2–го 1838 г. митрополитъ пишетъ: «Посылаю вамъ, о. Намѣстникъ, просмотрѣнныя мною поученія, или духовныя наставленія о. Серафима. Я позволилъ себѣ перемѣнить, или дополнить нѣкоторыя выраженія, частью, чтобы языкъ былъ правильнее, частью, чтобъ мысли, недовольно полно, или недовольно обыкновенно выраженныя, оградить отъ неправильнаго разумѣнія или отъ прекословія. Посмотрите и скажите мнѣ: можно ли подумать, что я не переиначилъ, или не повредилъ гдѣ либо мысли старца» … Отъ авг. 11 1838 г. онъ пишетъ… «Духовныя наставленія лучше цензоровать отдѣльно, чтобы въ случаѣ затрудненій въ житіи не затруднить и имъ дорогу» … Отъ 20 ноября 1838 г. онъ пишетъ:… «Сказаніе о онѣмѣвшемъ діаконѣ едва ли не останется въ архивѣ. Я опасался быть неуступчивымъ въ части, чтобы не испортить цѣлаго дѣла». Отъ дек. 31,1839 г.: «Дѣло о житіяхъ о. Серафима и затворника Георгія молчитъ: я не напоминаю о семъ въ ожиданіи Преосв. Кіевскаго, котораго мнѣніе благопріятно сему дѣлу». Наконецъ, въ письмѣ отъ дек. бго 1840 г. митр, жалуется, что: «Владыка Новгородскій опять возсталъ со своими недоумѣніями о чудесныхъ событіяхъ». Также возсталъ митр. Іона. «Видно согрѣшилъ саровскій игуменъ, написавъ къ митр. Іонѣ свои несвѣтлыя мысли». Однако, по милости Божіей и благодаря настойчивости митрополита Филарета, эти драгоцѣнные документы, наконецъ, увидѣли свѣтъ.
М. Филарету также принадлежала другая великая заслуга: его «усердіемъ и стараніемъ» дважды было переиздано въ 1822 г. и въ 1852 г. Добротолюбіе, впервые напечатанное въ 1793 г. митр. Гавріиломъ (см. «Житіе и писаніе Молдавскаго старца Паисія Величковскаго». Москва. 1847.111 стр.). Это «усердіе и стараніе» Филарета являются неоспоримымъ доказательствомъ его приверженности съ раннихъ поръ къ святоотеческому ученію о внутреннемъ дѣланіи.
Кромѣ попеченія о. Серафимовомъ наслѣдіи, митр. Филаретъ не меньше усердія вкладывалъ въ покровительство Оптиной Пустыни. Мы уже говорили, что Оптинскому старцу Льву угрожала ссылка въ Соловки за его подвигъ старчествованія, причемъ скиту грозило закрытіе. По этому случаю м. Филаретъ написалъ Калужскому архіерею, что о. Левъ отнюдь не является еретикомъ. Съ другой стороны митрополитъ Кіевскій Филаретъ въ бытность свою въ Оптиной Пустыни оказалъ старцу Льву знаки глубокаго уваженія въ присутствіи враждебнонастроеннаго епископа и тЬмъ заставилъ его смириться, такъ что Старчество въ Оптиной не было нарушено. Извѣстно, что м. Филаретъ Московскій имѣлъ личную встрѣчу со старцемъ Львомъ въ бытность его въ Москвѣ. О. Левъ остановился въ Симоновомъ монастырѣ, гдѣ настоятелемъ былъ о. Мельхиседекъ, бывшій казначей Бѣлобережской пустыни, благодаря интригамъ котораго, о. Левъ уступилъ ему настоятельскую должность. Арх. Мельхиседекъ повезъ о. Льва, чтобы его представить митрополиту. Владыка охотно принялъ о. Льва, а о. Мельхиседеку сказалъ, что онъ ему не нуженъ и можетъ, если понадобится, придти въ другой разъ. Кромѣ о. Льва, расположеніемъ митрополита пользовался о. Макарій, который по его приглашенію пріѣзжалъ въ Москву. Съ нимъ митрополитъ имѣлъ постоянныя сношенія во время печатанія святоотеческой литературы. Но особой любовью митрополита пользовался о. Антоній Малоярославецкій. брать иіумена Моисея — поистинѣ святой старецъ. Отношенія съ Оптиной пустынью поддерживались также черезъ о. намѣстника Троицкой лавры о. Антонія. О посѣгценіи имъ Оптиной пустыни въ первой половинѣ XIX в. сохранилась запись въ Оптинскомъ дневникѣ (См. С. А. Нилусъ. «Святыня подъ спудомъ». Изд. Св. Тр. Лавры, стр. 39–41):
«21 октября. Пятокъ. Пополудни въ 8 часовъ вечера неожиданно прибылъ въ монастырь нашъ о. Намѣстникъ Троице–Сергіевой Лавры, архимандритъ и кавалеръ Антоній съ Малоярославецкимъ о. игум. Антоніемъ Не изъ числа обыкновенныхъ смертныхъ были эти оба посетителя: Наместникъ Лавры Архимандритъ Антоній и Малоярославскій Игуменъ Антоній. Первый былъ близокъ къ Преподобному Серафиму и къ великому Митрополиту Московскому, Филарету; второй — родной братъ великаго Оптинскаго игумена (впослѣдствіи архимандрита) Моисея и Саровскаго игумена Исаіи, отличался великимъ подвигомъ личной духовной жизни. Оба были яркими представителями духовной силы истиннаго монашества первой половины XIX вѣка).
«22 октября. Храмовой праздникъ явленныя иконы Богоматери Казанскія. Божественную службу совершалъ о. игуменъ М. соборне. Высокіе гости — о. архимандритъ Антоній съ о. игуменомъ Антоніемъ утромъ посѣтили всѣ монастырскія службы: братскую трапезу, хлѣбопекарню, рухольную и проч.; потомъ слушали позднюю литургію. Трапезовали обще съ братіей. О. архимандритъ Антоній, по смиренію своему, не согласился въ трапезѣ сѣсть на приготовленномъ стулѣ возлѣ настоятеля, но сидѣлъ вмѣстѣ съ братіею, почитая себя странникомъ и ничтоже глаголаше.
«Пополудни, въ 3 часа о. Намѣстникъ съ о. иіуменомъ Антоніемъ отправились въ Скитъ, посѣтили скитоначальника, о. М., церковь и прочія въ Скиту мѣста.
«23 октября. Воскресенье. О. Намѣстникъ съ о. иіуменомъ Антоніемъ паки отправились въ Скитъ къ обѣднѣ въ 7 часовъ утра и до 11 часовъ время проводили въ духовной бесѣдѣ со скитоначальникомъ — старцемъ, о. М. Оттуда всѣ трое прибыли въ обитель къ настоятелю о. иіумену М. и трапезовали четверо. Отецъ Намѣстникъ при трапезѣ, казалось, болѣе насыщалъ — питалъ своею любвеобильною, смиренномудрою бесѣдою души слушающихъ, нежели пища — тѣло: такъ онъ сладкоглаголивъ, что, слушая его, не почувствуешь усталости и въ цѣлыя сутки.
«Пополудни, въ 3 часа, паки о. Намѣстникъ съ о. иг. Антоніемъ отправились въ Скитъ; отправили панихиду въ скитской церкви по Іеросхимонахѣ Іоаннѣ и прочихъ почившихъ старцахъ, записанныхъ о. Намѣстникомъ, и вновь продолжали бесѣду съ о. скитоначальникомъ, о. М. о душевной пользѣ. Вечеромъ же въ настоятельскихъ келліяхъ продолжали духовную бесѣду до 12 ч. ночи.
«24 октября. Понедѣльникъ. Намѣстникъ и старцы были у ранней Литургіи, послѣ которой назначенъ отъѣздъ изъ обители. Бесѣдуя въ послѣдній разъ въ настоятельскихъ келліяхъ, о. Намѣстникъ сказалъ:
— «Время, старцы Божіи, разстаться намъ!» Трогательны были минуты прощанія ихъ. О. Намѣстникъ прочиталъ молитвы съ отпускомъ на путешествіе; всѣ четверо поверглись смиренно другъ другу въ ноги, плакали и просили взаимныхъ молитвъ другъ о другѣ.
До монастырскаго парома шли всѣ пѣши. На берегу, простившись со старцемъ о. М., убѣдили его не входить въ паромъ, опасаясь для него простуды, ибо онъ, забывъ свою недавнюю болѣзнь и старость, провожалъ легко одѣтый. Когда паромъ двинулся отъ берега, о. Намѣстникъ сказалъ съ поклоненіемъ старцу о. М., стоявшему на берегу:
— «Простите, батюшка о. М., перекрестите насъ!» Батюшка, въ свою очередь, поклонился и, смиренно повинуясь, осѣнилъ знаменіемъ крестнымъ плывшихъ на паромѣ и сказалъ:
— «Не пойду, пока не увижу благополучной переправы вашей».
— Когда же паромъ присталъ къ другому берегу, старецъ о. М. сказалъ:
— «Теперь радуюсь, видя благополучно достигшихъ берега. Благословите же и меня, о. Архимандритъ!»
Повинуясь старцу, и о. Намѣстникъ сдѣлалъ на старца знаменіе креста и умиленно сказалъ:
— «Буди съ вами благословеніе Божіе. Простите, батюшка, и помолитесь». И оба они на разныхъ берегахъ низко поклонились другъ другу.
О. игуменъ М. провожалъ о. Намѣстника съ о. игуменомъ Антоніемъ до сельца Кожемякина за 20 верстъ отъ обители, гдѣ посѣтили помѣщика. Николая Ивановича Хлюстина, который нарочито пріѣзжалъ въ нашу обитель и убѣдительно просилъ заѣхать къ нему въ домъ. Тамъ разстались и съ о. игуменомъ М., который возвратился въ монастырь въ 9–мъ часу вечера, а о. Намѣстникъ съ о. игуменомъ Антоніемъ отправились до Перемышля на обительскихъ лошадяхъ; изъ Перемышля того же вечера, въ 8 ч., отправились въ Калугу, поспѣшая изъ опасенія осенней ненастной погоды. Посѣгценіе достоуважаемаго о. архимандрита Антонія, изъявленное имъ архипастырское благословеніе высокопреосвягценнѣйшаго митрополита Филарета Московскаго и доставленные неоцѣненные дары на благословеніе монастырю и скиту пребудутъ неизгладимо въ памяти. Трогательно видѣть обрагценіе между собою такихъ, соединенныхъ духовнымъ союзомъ любви о Христѣ, мужей; еще болѣе назидательно и утѣшительно было слышать духовную ихъ другъ съ другомъ бесѣду.
Вотъ, какъ о семъ посѣщеніи выразился батюшка, старецъ нашъ, о. М. въ письмѣ отъ 25 октября къ знакомымъ.
«Всѣ эти дни были мы въ пріятныхъ хлопотахъ: въ пятницу вечеромъ, т. е. 21–го числа, утЬшили насъ своимъ посѣщеніемъ почтеннолюбезные гости — Лаврскій Намѣстникъ, о. Архимандритъ Антоній съ Малоярославскимъ игуменомъ о. Антоніемъ. Ласковому, пріятному его обращенію съ нами, убогими, а паче сомною, ничтоже стоющимъ, надо было удивляться. Кажется, онъ любовію дышалъ, что все выражалось умиленными его чувствами. Всякое слово его любвеобильной бесѣды запечатлѣвалось въ сердцахъ нашихъ, а описать оныя тупое мое перо съ такимъ же умомъ не имѣетъ способности. Наградилъ Скитъ нашъ святынею и еще обѣщалъ прислать. Съ какимъ благоговѣніемъ принялъ рукодѣліе Скита нашего — ложечки и точенныя штучки — надо было удивляться! И хотѣлъ представить оныя Митрополиту. Ну, словомъ, оставилъ память и примѣръ нелестной любви и смиренія. Что можемъ воздать ему? Токмо въ благодарномъ сердцѣ сохранить сіе чувство и молить Господа простымъ словомъ: спаси его, Господи!»
Въ жизни Оптиной важной страницей въ исторіи ея является работа скита по изданію святоотеческихъ твореній. Участіе въ этомъ дѣлѣ митрополита московскаго имѣло рѣшающее значеніе. Безъ этого участія оно оказалось бы немыслимо. Филаретъ даже лично работалъ надъ переводами и Кирѣевскій къ нему обращался въ случаяхъ недоумѣній. Прот. Ф. А. Голубинскій, профессоръ Академіи былъ цензоромъ и благодаря этому печатаніе совершалось безъ вмѣшательства со стороны Св. Синода и могло безболѣзненно осуществиться. Это издательство въ жизни Церкви имѣло безпримѣрное значеніе.
Мы видимъ изъ всего вышеизложеннаго, что вѣкъ м. Филарета былъ вѣкомъ, когда лучшія церковныя силы пытались, вопреки свѣтскому модернизму и европейизму вернуть сердца русскихъ людей къ прежней Святой Руси, къ «стяжанію Духа Святаго», по выраженію преп. Серафима. Центральнымъ лицомъ въ этомъ дѣлѣ былъ московскій митрополитъ Филаретъ, покровитель Серафимова наслѣдія и Оптиной Пустыни. Въ его время и его вѣкъ возросъ и созрѣлъ другой великій пророкъ и дѣятель на нивѣ Христовой — о. Іоаннъ Кронштадтскій — истинный сосудъ Духа Святаго, преисполненный благодати Божіей, также бывшій послѣдователемъ святоотеческаго ученія о внутреннемъ дѣланіи. «Хотя о. Іоаннъ свягценствовалъ въ міру и не имѣлъ монашескаго постриженія, но внутренняя жизнь его была вся въ монашескомъ подвигѣ, согласно святоотеческой традиціи. Онъ постоянно говоритъ о внутреннемъ духовномъ дѣланіи, о «невидимой брани» — не только противъ страстей, но и противъ «духовъ злобы поднебесныхъ», говоритъ объ «умно сердечной молитвѣ» и силѣ и действенности «Имени Іисусова» А Концевичъ. О. Іоаннъ Кр. и дух. кризисъ Россіи. 50–лѣтіе преставленія приснопам. Іоанна Кронінт. Нью Іоркъ, 1958 г., стр. 95).
Какъ уже было ранѣе сказано, внутренняя духовная жизнь м. Филарета была глубоко сокрыта отъ его современниковъ; дверь его спальни запиралась на замокъ, такъ что никто не зналъ, когда онъ ложился, или вставалъ, какъ провелъ ночь. Тѣмъ не менѣе, «не можетъ укрыться городъ, стоящій на верху горы» (Мѳ. 5,14), такъ и святость м. Филарета открылась въ его исцѣлѣніяхъ, пророчествованіяхъ, откровеніяхъ, ему бывшихъ и также изъ бывшихъ ему явленій изъ потустороння го міра. Въ письмахъ къ Намѣстнику онъ неоднократно упоминаетъ объ откровеніяхъ «въ сонномъ бдѣніи». Въ письмѣ отъ апр. 1–го 1838 онъ пишетъ: «Молитва безъ любви не бываетъ услышана, сказалъ нѣкто во снѣ наяву». Въ письмѣ отъ дек. 30–аго 1836 г. онъ пишетъ: «Въ прошедшемъ ноябрѣ около дня Михаила Архангела сказано кѣмъ–то кому–то во снѣ: земля празднуетъ ихъ дни и они горькую обязанность имѣютъ быть на земли. Потому надобно съ ними соединяться. Они просятъ нашихъ молитвъ и говорятъ: мы принесемъ ваши молитвы уже очигценныя въ нашемъ предстательствѣ передъ Престоломъ Всевышняго. Предстательство Святыхъ есть звено, соединяющее слабое существо земныхъ съ небомъ … О, если и всѣ со вниманіемъ, а не по памяти только именовали дневного Святого. (Прим. Въ сохранившейся послѣ м. Филарета памятной книжкѣ подъ 11 ноября 1836 г. записано: «1836. По случаю недовольнаго вниманія къ празднику Михаила Архангела сказано во снѣ». Далѣе слѣдуютъ, переписанныя въ семъ письмѣ, слова). Въ письмѣ отъ 25–го февр. 1843 г. на вопросъ своего духовника–Намѣстника, знавшаго о томъ, что многія тайны духовнаго міра ему открыты, м. Филаретъ отвѣчаетъ: «Не умѣю говорить не только о свѣтломъ небесномъ, но и о темномъ, о чемъ спрашиваете. Что нибудь скажу, а вы разсуждайте. Что степени духовъ тьмы различны въ томъ нѣтъ сомнѣнія. Примѣтно, что между ними есть низшіе роды, подобные тому, что между людьми малосмысленные и дикіе, или какъ будто скотъ духовнаго міра. Входя въ соприкосновеніе съ здѣшнимъ міромъ они дѣлаютъ ребячества и глупости, но едва ли можно сказать, что вреда не сдѣлаютъ… но какой вредъ могло бы сдѣлать другому подобное привидѣніе трудно определить. Посему искушаемому не то должно говорить, что совсѣмъ не могутъ сдѣлать вреда, но что Богъ не попустилъ повредить вѣруюгцему, призывающему Имя Божіе и крестомъ ограждающемся. Для ободрѣнія можно присовокупить, что по признакамъ дѣйствій видно уже храненіе Божіе въ томъ, что попущено не сильнымъ врагамъ нападать, а незначущимъ». Далѣе говорится о томъ, что человѣкъ долженъ испытывать себя не удерживаетъ ли онъ въ совѣсти «страстнаго помысла, или чего темнаго въ совѣсти, что открываетъ дорогу и доступъ обитателямъ тьмы, а также «волненіе и раздраженіе нервовъ усиливаетъ способность принимать впечатлѣніе темнаго невидимаго». Въ письмѣ отъ 28–го окт. 1846 г. сказано: «Апостолъ говоритъ о духахъ злобы поднебесныхъ и что духамъ свойственно быть въ адѣ, то не придется ли заключить, что нашъ бѣдный міръ съ одной стороны по дару творенія и благодати искупленія проницаемый благодатною свѣтлою атмосферою, а съ другой — по бѣдственному грѣховному поврежденію не совсѣмъ запертъ для расширившейся въ немъ темной атмосферы ада? Души, облагодатствованныя и совершившіяся, отражаютъ сію атмосферу вселившимся въ нихъ благодатнымъ свѣтомъ и, не ощущая ея, идутъ на небо; къ душамъ менѣе очистившимся, менѣе сильнымъ въ свѣтѣ она приражается — вотъ мытарства. Слава же Божіей Матери есть боголѣпная и безпримѣрная. Съ симъ сообразно будетъ представить, что когда слава Ея открылась въ духовномъ мірѣ, преизобильный свѣтъ Ея не только прошелъ до предѣловъ чистаго духовнаго міра, но можетъ быть молніей проторгся и въ нѣкую часть атмосферы темной».
Какъ нами выше упомянуто, Митрополитъ, особенно въ послѣдніе годы своей жизни, обрѣлъ даръ пророческаго предвидѣнія. «Однажды», говоритъ еп. Леонидъ (Краснопѣвковъ), «я сказалъ м. Филарету (1865 г.), что было бы желательно закрѣпить письменно его взгляды, касающіеся до расхожденія съ старообрядцами, Филаретъ отвѣтилъ: «Для чего?» — «Для будущаго», былъ мой отвѣтъ. Митрополитъ отвѣтствовалъ горячо и волнуясь, что онъ чувствуетъ, что будущее покрыто темнымъ облакомъ и что когда буря разразится, люди, потрясенные громовыми ударами, забудутъ обо всемъ, что было до этой бури» (Русскій Архивъ. 1901 г.) Тотъ же еп. Леонидъ пишетъ: «Муравьевъ говорилъ, что печаленъ взглядъ Владыки на будущее и передалъ его подлинный слова: «Когда я смотрю на малолѣтнихъ дѣтей, я не могу остаться равнодушнымъ отъ мысли, что они, должны будутъ, бѣдныя, вытерпѣть въ сію пору», и при этихъ словахъ — заплакалъ. Такъ говорилъ Андрей Николаевичъ (Еп. Леонидъ. Душ. чт. ч. I, кн. 4). «За два мѣсяца до его смерти (1867) онъ сказалъ Намѣстнику Лавры, что онъ сталъ видѣть свое собственное прошлое яснѣе, чѣмъ раньше. Архимандритъ ему сказалъ: «А будущее тоже?» — «Будущее тоже», отвѣтилъ митрополитъ. — «Что видите въ будущемъ?» — «Ужасную бурю, которая къ намъ идетъ съ Запада». Другое пророчество, подобное сему, встрѣчается въ словахъ старца Оптинскаго Амвросія: «Не хлопочи о ризѣ, я передумалъ, и рѣшилъ, что лучше теперь не дѣлать ризу на Калужскую икону Божіей Матери. Первое у насъ денегъ мало… Второе, запомнилъ я слова покойнаго митрополита Филарета, который не совѣтывалъ дѣлать ризы на иконы, потому что «приближается время, когда неблагонамѣренные люди будутъ снимать ризы съ иконъ». (Письма о. Амвросія къ мірскимъ особамъ. Тр. — Серг. Лавра. 1908 №225. стр. 207).
Каковы же были тѣ потрясаюгція видѣнія, если Митрополитъ Филаретъ узрѣлъ во всѣхъ подробностяхъ то, что послѣдовало ровно черезъ 50 лѣтъ послѣ его кончины? Великій старецъ и великій пророкъ Божій не могъ не обладать и даромъ исцѣленій. Не будучи въ состояніи вмѣстить весь матеріалъ, касаюгційся сего въ нашу работу, мы отсылаемъ читателя къ книгѣ Поселянина: «Русскіе подвижники 19–го и 20–го вѣка», СПб., 1910 г., а также къ «Жизнеописаніямъ отечественныхъ подвижниковъ благочестія 18 и 19 вѣковъ», ноябрь, стр. 483–488. Въ этой книгѣ кратко упомянуты 4 случая: «Одна восьмилѣтняя дѣвочка, бывшая въ полномъ разслабленіи, тотчасъ стала ходить, какъ только мать поднесла ее подъ благословеніе святителя Филарета. Дѣвица, бывшая въ продолженіи 13 лѣтъ нѣмой, тотчасъ заговорила, какъ только святитель, благословивъ, спросилъ ее: «Какъ тебя зовутъ?» И заставилъ ее тутъ же прочитать молитву Господню. У одного купца появился на рукѣ антоновъ огонь; доктора уже рѣшили отнять руку; но болящій черезъ своего приходскаго священника, попросилъ съ вѣрою молитвъ у святителя Филарета, и вслѣдъ за тѣмъ увидѣлъ во снѣ, что владыка благословилъ его; проснувшись, онъ почувствовалъ себя лучше, и когда явились врачи для операціи, то рука, къ ихъ изумленію, оказалась совершенно бѣлою, такъ что ни въ какой операціи не было надобности. Одинъ купецъ, заблудившійся въ киргизской степи во время страшнаго бурана, призвалъ въ молитвѣ святителя, задремалъ и въ дремотѣ увидѣлъ святителя, который благословивъ его, промолвилъ: «Богъ благословитъ тебя, продолжай путь благополучно», и купецъ былъ спасенъ. Много и другихъ было случаевъ съ благоговѣйными чтителями памяти святителя Филарета». Но есть исключительное чудо, которое не вошло въ обгцеизвѣстныя книги. Это исцѣленіе митрополитомъ дѣвицы–монахини Р, духовной дочери игумена о. Антонія Малоярославецкаго, у котораго была особая духовная близость съ Митрополитомъ, желавшимъ его имѣть старцемъ въ одной изъ пустынь въ Лаврѣ. Юная монахиня страдала отъ чаръ, наведенныхъ на нее, подобно тому, какъ отъ такихъ же чаръ страдала св. мученица Іустина. Митрополитъ исцѣлилъ ее, явившись ей во снѣ. Онъ прочиталъ 60–ый псаломъ и велѣлъ ей повторять за нимъ каждый стихъ и затЬмъ читать этотъ псаломъ ежедневно (Жизнеоп. иг. Антонія Малоярославецкаго.
Москва 1870 г., стр. 101–110).
Вотъ какъ говорилъ о послѣднихъ дняхъ Митрополита его духовникъ арх. Антоній: Владыка ему сказалъ 17 сентября: Я нынѣ видѣлъ сонъ и мнѣ сказано: «береги 19–ое число». На это о. Антоній отвѣтилъ: «Владыка святый, развѣ можно вѣрить сновидѣніямъ и искать въ нихъ какого нибудь значенія?» Выслушавъ это, онъ съ чувствомъ сердечной увѣренности сказалъ мнѣ: «Не сонъ я видѣлъ: мнѣ явился родитель мой и сказалъ тѣ слова. Я думаю съ этого времени каждое девятнадцатое число причащаться Св. Таинъ». — «Я сказалъ, что это желаніе доброе. Митрополитъ служилъ литургіи 19 сентября и 19 октября, а также въ ноябрѣ. Въ это роковое 19 число онъ скончался». «Лицо м. Филарета», разсказываетъ еп. Леонидъ, «всегда сіяло и духъ его ликовалъ при совершеніи Литургіи. Всѣ знали и особенно кому это было нужно, что послѣ обѣдни онъ былъ кротокъ и доступенъ; когда же онъ самъ совершалъ св. Литургію, онъ обыкновенно плакалъ. Но при освященіи Св. Даровъ въ день своей кончины, его умиленіе было исключительное и слезы его были обильны» (Р. Архивъ, 190iг., кн. 8, ст.
.Въ этотъ день митрополитъ совершалъ литургію такъ бодро и громогласно, какъ давно уже не служилъ, потомъ принималъ въ покояхъ своихъ новаго Московскаго губернатора. Передъ обѣдомъ писалъ, какъ говорятъ, отвѣтъ Антіохійскому патріарху на его привѣтствіе по случаю юбилея. Черезъ 10 минуть пришли напомнить ему объ обѣдѣ и нашли его на полу въ колѣнопреклонномъ положеніи съ опершимися въ полъ руками. Онъ уже не могъ говорить и въ исходѣ второго часа въ Бозѣ почилъ. И когда торжественно переносили его тѣло изъ Троицкаго подворья въ Чудовъ монастырь — народъ собиралъ съ пути можжевельникъ и притомъ съ такимъ усердіемъ, что опоздавшіе не могли уже найти для себя ни одной вѣтки.
Такъ любила своего святителя и такъ благоговѣла передъ нимъ его паства.
Глава VII. Старецъ Іеросхимонахъ Макарій
Іеросхимонахъ Макарій — старецъ Оптиной Пустыни, въ міру Михаилъ Николаевичъ Ивановъ, изъ дворянъ Дмитровскаго уѣзда, Орловской губ., родился 20 ноября 1788 г. и скончался 7 сент. 1860 г. Онъ старчествовалъ въ Оптиной Пустыни совмѣстно со старцемъ Леонидомъ въ схимѣ Львомъ, а затЬмъ до самой смерти несъ единолично великій и святой подвигъ старчествованія въ обители.
Начнемъ съ описанія первой встрѣчи одного инока со старцемъ. Она происходила въ ранней его юности, когда жаждалъ онъ монашескаго житія. «Въ тѣ времена, скитскій лѣсъ былъ гуще и величественнее, чѣмъ теперь, и, въ вѣчномъ полусумракѣ его святой тайны Божьяго дѣвственнаго созданія, догорающій день быстро смѣнялся мракомъ ночи, и ночная тЬнь ложилась плотнѣе и гуще, чѣмъ на просторѣ обширнаго Оптинскаго монастырскаго двора. Красотой былъ въ то время скитскій лѣсъ, когда въ благоговѣйномъ трепетѣ подходилъ я со своимъ путеводителемъ къ св. воротамъ, скрывавшимъ за собой, казалось мнѣ, истинныхъ небожителей, временно и только для назиданія, сшедшихъ съ горняго неба на грѣшную землю. Вспомнилъ я по дорогѣ, что о. Герасимъ, прощаясь со мной въ Сергіевой Лаврѣ, сказалъ мнѣ: «А ты постарайся найти, какъ придешь въ Оптину, въ скиту двухъ рясофорныхъ монаховъ, отца съ сыномъ — они ваши Саратовскіе. Зовутъ отца Никитой, а сына Родіономъ; они навѣрное къ тебѣ будутъ ближе другихъ».
И, вотъ, идя дорожкой по лѣсу въ скитъ, я и думалъ: ахъ, еслибы мнѣ найти своихъ земляковъ — все бы было лучше…
Когда ушелъ мой старецъ путеводитель, я, еще не входя въ святыя ворота, бросился на колѣни передъ изображеніемъ свв. Отцевъ на стЬнахъ св. входа и слезно имъ помолился, чтобы они меня приняли въ скитскую братію, и затЬмъ трепетно переступилъ порогъ скита, осѣнивъ себя крестнымъ знаменіемъ… Меня сразу обдалъ густой, чудный запахъ резеды и всей роскоши скитскихъ цвѣтовъ благовонной вечерней зари догоравшаго знойнаго лѣтняго дня. Прямо передо мною, пересѣкая мнѣ дорогу, смотрю, идутъ два инока. Въ скитскомъ храмѣ звонили во всѣ колокола …
Я поклонился инокамъ въ землю.
«Откуда брать?»
Я назвалъ свою родину. Иноки переглянулись между собой…
«Не знаете ли», спросилъ я, «гдѣ мнѣ здѣсь найти двухъ монаховъ, отца съ сыномъ изъ Саратовской губерніи, по фамиліи, кажется, Пономаревыхъ?» «А, чтожъ, они родственники тебѣ, чтоли?»
«Нѣтъ», говорю, «не родственники, а какъ у меня здѣсь никого нѣтъ, то я ищу хоть земляковъ».
«Ну и слава Богу: твои земляки съ тобой–то и разговариваютъ — я отецъ, а это — мой сынъ».
При этомъ они мнѣ дали братское цѣлованіе. Это были Никита и Родіонъ Пономаревы, въ монашествѣ Нифонтъ и Иларіонъ. Сильно обрадовался я этой встрѣчѣ, въ которой не могъ, конечно, не усмотрѣть промыслительнаго о мнѣ грѣшномъ Божьяго усмотрѣнія. Скитъ мнѣ сразу сдѣлался роднымъ. «А, гдѣ бы мнѣ увидать старца Макарія?» спросилъ я земляковъ. Отецъ Родіонъ, сынъ старика Никиты, сказалъ мнѣ:
«Пойдемъ за мной въ церковь — онъ тамъ, и я тебя поведу къ нему подъ благословеніе».
Батюшку Макарія мы, действительно, застали на молитвѣ въ церкви. Шло бдѣніе. Доложили ему обо мнѣ:
«Какой–то странникъ, батюшка, Васъ спрашиваетъ. Желаетъ Васъ видѣть и сказываетъ, что нашъ землякъ», доложилъ старцу о. Родіонъ.
Надо сказать, что Пономаревымъ я при встрѣчѣ не успѣлъ ничего другого объяснить, кромѣ того, что я ихній землякъ: ни имени моего, ни фамиліи они не знали, да и во всей Оптиной меня никто знать не могъ. «Гдѣ онъ?» — спросилъ старецъ. «Стоитъ у церкви».
«Приведите его сюда ко мнѣ …»
И меня ввели въ церковь къ старцу. Я упалъ ему въ ноги съ замирающимъ отъ волненія сердцемъ и, когда всталъ, старецъ, благословляя меня, сказалъ: «Э, да это, знать Ѳеодоръ!» Дивное прозрѣніе … «Откуда ты сегодня пришелъ?»
«Прямо изъ Калуги», отвѣтилъ я внѣ себя отъ изумленной радости, представь передъ дивнымъ старцемъ.
«Такъ, веди–же его скорѣй въ трапезу», сказалъ батюшка отцу РодДону, «Да скажи повару, чтобы онъ хорошенько, чѣмъ Богъ послалъ, его накормилъ… Да, Ты ужъ», обратился ко мнѣ старецъ: «послѣ ужина–το не ходи ко бдѣнію, а ложись спать, а то ты усталъ, голодный!» (С. Нилусъ. «Сила Божія и немощь человѣчаская», записки иіумена Ѳеодосія. Сергіевъ Посадъ, 1908 г). Старецъ средняго роста, лицомъ не красивъ, со слѣдами оспы, но было оно бѣлое, свѣтлое. Взглядъ былъ тихъ и полонъ смиренія. Нравъ его былъ чрезвычайно живой и подвижной. Память прекрасная: послѣ первой исповѣди на всю жизнь запоминалъ онъ человѣка. Былъ онъ косноязыченъ: не хватало дыханія при разговорѣ. Это его смущало всю жизнь. Одѣтъ былъ всегда бѣдно.
Съ тЬхъ поръ, какъ появился въ скиту о. Макарій, гдѣ его возвели въ настоятели, жизнь его приняла характеръ не измѣнявшійся до самой смерти. Она была полна попеченій, какъ чисто пастырскихъ, такъ и о внѣшнемъ благоустроеніи, съ ранняго утра до поздней ночи. Въ церкви имъ было установлено пѣніе кіевскаго распѣва, введена должность канонарха, плавное чтеніе и пѣніе «на подобны». Вокругъ храма благоухали массы цвѣтовъ, расходясь по бокамъ многочисленныхъ скитскихъ дорожекъ. Внутренность скита, превращенная въ плодовый садъ ея основателемъ отцемъ Моисеемъ, усердно поддерживалась заботами о. Макарія, и нерѣдко зимою городскіе и сельскіе жители просили плодовъ для болящихъ. Самъ о.Макарій, хотя и былъ іеромонахомъ, не служилъ по физическому недостатку косноязычія, но болѣе по глубокому своему смиренію. Но зато съ усердіемъ пѣвалъ онъ часто и со слезами. Особенно любилъ онъ «Чертогъ Твой».
Объ его внѣшности такъ говоритъ жизнеописатель:
«Лицо — ничѣмъ не поражающее съ перваго взгляда, вовсе некрасивое по обыкновеннымъ понятіямъ о красотЬ физической, даже неправильное, по недостатку въ глазахъ, съ печатью постояннаго углубленія въ себя, слѣдовательно, на видъ болѣе строгое, нежели ласковое; но такова сила благодати, что лицо это, служа зеркаломъ чистой, любвеобильной и смиренной души, сіяло какою–то неземною красотою, отражая въ себѣ то или другое изъ свойствъ внутренняго человѣка, плодовъ духа, исчисленныхъ Апостоломъ. Вообще въ немъ было рѣдкое соединеніе дѣтской простоты, тихости и смиренія, дѣлавшее его приступнымъ всѣмъ и каждому («Жизнеописанія отеческихъ подвижниковъ благочестія XVIII и XIX вѣковъ». Москва, 1909 г. Книга за сентябрь, стр. 120).
А вотъ что пишетъ одинъ свѣтскій человѣкъ, какъ мы узнаемъ изъ дневника іеромонаха Евѳимія:
«Первая наша встрѣча со старцемъ, противъ нашего ожиданія, не имѣла ничего особеннаго. Припоминая себѣ разсказъ o. К., мы думали встрѣтить подвижника съ особеннымъ выраженіемъ въ лице, съ особенными пріемами: оказалось, что это былъ простой, обыкновенный монахъ, чрезвычайно скромный, неразговорчивый и къ тому же косноязычный. Я положительно былъ разочарованъ; но жена моя, несмотря на свою свѣтскую бойкость, съ перваго раза почувствовала какой–то безотчетный страхъ, смѣшанный съ благоговѣніемъ; а въ слѣдуюгція его посѣгценія привязалась къ нему всей душой. «Въ слѣдуюгцую осень мы опять посѣтили Оптину Пустынь. О. Макарій былъ уже обходительнѣе и откровеннѣе съ нами. Онъ подробно разспрашивалъ о нашемъ житьѣ–бытьѣ, говорилъ о Петербургѣ и встрѣчаюгцихся въ немъ на каждомъ шагу искушеніяхъ. Когда я признался въ смугценіяхъ, которыя такъ безотвязно преслѣдовали меня среди столичныхъ развлеченій, о. Макарій заговорилъ такъ, какъ никогда до того не говорилъ съ нами. Жадно ловили мы каждое слово подвижника и, по уходѣ его, совѣтуя другъ другу, записали чудную рѣчь старца Божія…
«Вся пошлость жизни свѣтской встала передъ нами во всемъ своемъ безобразіи; въ груди стало тѣсно отъ накопившихся слезъ, которыя неудержимо потекли потокомъ изъ глазъ моихъ. Да, мы плакали! и сладки были эти слезы глубокаго раскаянія въ грѣхахъ. О. Макарій посовѣтовалъ намъ поговѣть и, благословивъ насъ, пошелъ въ другіе номера гостиницы для назиданія и поученія посетителей, которые жаждали его внушаюгцаго слова. Во все время приготовления нашего къ исповѣди и Св. Причагценію, старецъ ежедневно навѣщалъ насъ и назидалъ духовно» Нилусъ. «Святыня подъ спудомъ». Тайна православнаго монашескаго духа. Сергіевъ Посадъ 1911 г).
Іеросхимонахъ Макарій родился 20–го ноября 1788 года. Онъ происходилъ изъ дворянской семьи Орловской губерніи. Семья отличалась благочестіемъ. Прадѣдъ его, Іоаннъ, сталъ инокомъ. Родители, коллежскій асессоръ Николай Михайловичъ Ивановъ и мать Елизавета Алексѣевна, нарекли старшаго сына Михаиломъ, въ честь св. князя Тверскаго, память котораго 22–го ноября; послѣ было еще трое сыновей и одна дочь. Жили они въ окрестностяхъ Калуги, весьма красивомъ мѣстЬ, близъ Лаврентьева монастыря, архимандритъ котораго, Ѳеофанъ, духовно окормлялъ ихъ. «Среди впечатлѣній, пріятныхъ для зрѣнія и отрадномирныхъ для сердца видовъ сельской природы, имѣя передъ глазами тихую иноческую обитель, изъ которой ежедневно доносился до слуха обитателей Ж. звонъ колоколовъ, призывающій иноковъ къ молитвѣ, возрасталъ будущій инокъ и молитвенникъ, еще тогда невѣдомый міру», такъ описываетъ жизнеописатель первыя впечатлѣнія мальчика.
Когда Михаилу было пять лѣтъ скончалась любившая его больше другихъ дѣтей мать, не разъ говорившая про тихаго и кроткаго сына: «сердце мое чувствуетъ, что изъ этого ребенка выйдетъ что–нибудь необыкновенное!» Въ связи съ болѣзнью матери, семья мѣняла мѣсто жительства. Въ городѣ Карачевѣ онъ началъ и окончилъ школьное образованіе, а ужъ на 14–омъ году поступилъ на не легкую службу бухгалтера, съ чѣмъ отлично справился, обративъ на себя вниманіе. Однако, Михаилъ продолжалъ жить своимъ міркомъ. Много читалъ, ища разрѣшенія важнѣйшихъ вопросовъ ума и сердца. Любилъ музыку, отлично игралъ на скрипкѣ, находя въ ней большую отраду. На 24–мъ году жизни, уже по смерти отца, вышелъ въ отставку и поселился въ деревнѣ. Управлялъ хозяйствомъ плохо. Однажды мужики покрали множество гречихи. Михаилъ ихъ долго вразумлялъ, ссылаясь на Св. Писаніе. Въ результатѣ мужики пали на колѣни въ искренномъ раскаяніи, на посрамленіе роднымъ Михаила, которые надъ нимъ смѣялись. Была сдѣлана попытка его женить, но какъ и лицомъ онъ былъ непригляденъ, да и стремленія не имѣлъ, то такъ это и осталось. Съѣздилъ онъ на Коренную ярмарку, купилъ тамъ книгъ духовнаго содержанія и въ нихъ зарылся. Изрѣдка выходилъ въ столярню, тамъ работалъ до усталости, покоряя юную плоть духу.
Въ 1810 г. осенью онъ поѣхалъ на богомолье въ Плогцанскую Пустынь, гдѣ позналъ свое давнишнее влеченіе и рѣшился посвятить жизнь Богу. Онъ тамъ и остался. Приславъ братьямъ отреченіе отъ имѣнія, онъ одно лишь просилъ: построить на тысячу рублей часовню на могилѣ родителя.
Въ то время въ Плогцанской Пустыни находился ученикъ великаго старца Паисія Величковскаго Аѳанасій, который не могъ не заинтересовать юнаго молитвенника. Подъ его полное руководство онъ и отдалъ себя, получивъ тѣмъ правильное начальное направленіе. Къ сожалѣнію, почти нѣтъ матеріаловъ, проливающихъ свѣтъ на эту дивную личность. У него было много переводовъ аскетическихъ твореній древнихъ отцовъ монашества, сдѣланныхъ о. Паисіемъ. Они потомъ перешли въ Оптину и были изданы въ переводѣ со славянскаго на русскій.
Тутъ послушникъ Михаилъ изучилъ церковный уставъ и нотное пѣніе. Помогалъ въ письмоводствѣ. 7 марта 1815 г. былъ постриженъ въ мантію съ именемъ Макарія, въ честь преп. Макарія Великаго. Пѣшкомъ, съ посохомъ, ходилъ въ Кіевъ. На обратномъ пути былъ въ Глинской пустынѣ, гдѣ познакомился со старцемъ Филаретомъ, игуменомъ. Въ 1824 г. ѣздилъ въ Ростовъ на поклоненіе могцамъ Св. Димитрія Ростовскаго, послѣ чего впервые былъ въ Оптинѣ. На другой годъ умираетъ его старецъ. Макарія назначаютъ духовникомъ Сѣвскаго дѣвичьяго монастыря. Такъ начинается его духовническая деятельность.
Трудно было Макарію безъ своего учителя. Но вотъ происходить замѣчательчая встрѣча. Въ его обитель пріѣзжаетъ со своими учениками отецъ Леонидъ, которьій былъ подъ руководствомъ у схимонаха Ѳеодора, Ученика того же Молдавскаго архимандрита Паисія. О Макарій вновь обрѣлъ себѣ руководителя. Это былъ отвѣтъ на его молитвы, ибо духовное сиротство тяжелѣе плотского. Хотя о. Леонидъ считалъ о. Макарія сотоваригцемъ въ дѣлѣ монашескомъ, но, уступая просьбамъ и смиренію его, рѣшился съ нимъ обращаться какъ съ ученикомъ, Впрочемъ, ихъ совмѣстное пребываніе скоро прекратилось: о. Леонидъ былъ отправленъ въ Оптину. Шла переписка, кончившаяся переѣздомъ о. Макарія въ Оптину, что стоило не малыхъ затрудненій. Къ Площанской Пустыни онъ долго хранилъ любовь.
Старецъ Леонидъ былъ необыкновенный человѣкъ. Онъ велъ постоянную внутреннюю борьбу, творилъ Іисусову молитву, имѣлъ даръ прозрѣнія и исцѣленія. Чтобъ укрыться отъ суетной славы слегка юродствовалъ. Онъ не терпѣлъ неискренности, самомнѣнія, теплохладности. О. Макарій былъ постоянно при немъ до самой его смерти. Оба они «вынянчили» великаго старца Амвросія, прозорливца и чудотворца. Это была атмосфера, насыщенная благодатью, совершающая чудеса. Стопами страждущихъ и убогихъ, физически и духовно, была истоптана тропинка къ Оптинѣ еще съ большей силой, чѣмъ къ обычнымъ монастырямъ. Старецъ Леонидъ принималъ всѣхъ съ огромной любовью, онъ научилъ и учениковъ своихъ цѣлить недуги приходящихъ, не гнушаясь ничѣмъ, но презирая одинъ лишь грѣхъ. Подъ его руководствомъ они отдавались всецѣло къ нимъ приходящимъ: выслушивали все, что открывали имъ возмущенныя грѣхомъ души, принимали откровеніе помысловъ, отвѣчали и на письменныя вопрошенія. Старецъ нерѣдко прозрѣвалъ, гдѣ кроется, что недоброе, обличалъ ихъ, но для того лишь, чтобъ потомъ такимъ тепломъ любовнымъ обдать ихъ, что имъ особо запоминалась радость обрѣтенія чистой совѣсти. Отецъ Макарій былъ болѣе мягкаго склада души. Онъ занимался много корреспонденціей. По смерти о. Леонида вся тяжесть подвига духовнаго руководства легла на него. Тихая радость о Господѣ никогда не покидала этого святого дѣланія, цѣлившаго и души, и тѣла. «Помазуя елеемъ изъ лампады, горѣвшей въ его келліи передъ чтимою имъ Владимірскою иконою, старецъ приносилъ великую пользу больнымъ тЬломъ, и случаи такихъ исцѣленій немалочисленны. Особенно часты были исцѣленія бѣсноватыхъ» («Русскіе подвижники XIX вѣка». Е. Поселянинъ. С–Петербугь. 1910 г., стр. 240).
***
Старецъ жилъ въ келліи, съ лѣвой стороны у самыхъ скитскихъ вратъ, раздѣленной коридоромъ на двѣ половины, для него и келейника. Старцева половина состояла изъ пріемной и спальни, т. е. маленькой келліи съ однимъ окномъ на югъ, откуда открывался видъ на дорожку, ведущую отъ скитскихъ вратъ къ церкви, а передъ нимъ столъ. На немъ въ полномъ порядкѣ лежали кучами письма, спѣшныя и неспѣшныя, письменный приборъ, новые духовные журналы и всегда двѣтри святоотеческія книги на главномъ мѣстѣ. Передъ нимъ кресло съ подушкой. Въ восточномъ углу — иконы, виды монастырей и т. д. Главная тутъ была икона Владимірской Божіей Матери съ неугасаемой лампадой, а подъ ней деревянный угольникъ вмѣсто аналогія для совершенія правила, со Слѣдованной Псалтирью и Св. Евангеліемъ и другими книгами. Вдоль западной стѣны — узкое ложе съ Распятіемъ у изголовья, а выше образъ Спасителя съ овцой на рукахъ. Вдоль стЬны портреты: Св. Тихона Задонскаго, Симеона Бѣлобережской Пустыни, іеромонаха Филарета Новоспасскаго монастыря, старцевъ Аѳанасія, Ѳеодора, Леонида. Въ этой кельѣ онъ пробылъ 20 лѣтъ. Все свидѣтельствовало о его тайныхъ воздыханіяхъ и о духѣ, отрекшемся отъ удѣловъ земли. Тутъ проводилъ онъ частыя безсонныя ночи и вставалъ на правило при ударѣ скитскаго колокола въ 2 часа утра; часто самъ будилъ своихъ келейниковъ. Прочитывали: утреншя молитвы, 12 псалмовъ, 1–й часъ, Богородичный канонъ съ акаеистомъ. Ирмосы пѣлъ онъ самъ. Въ 6 часовъ ему вычитывали «часы съ изобразительными», и онъ выпивалъ одну–двѣ чашки чаю. Скрипѣла затѣмъ дверь въ переднюю, и появлялись посѣтители. Женгцинъ принималъ за вратами скита въ особой кельѣ. Тутъ внималъ онъ горю людскому. У него явно былъ даръ духовнаго разсуждешя, а также сила смирешя и любви, что дѣлало его слово особенно властнымъ. Послѣ бесѣды съ нимъ люди обновлялись. Прiемная была увѣшена портретами святителей и подвижниковъ, живыхъ еще, или недавно минувшихъ дней.
Въ 11 часовъ звонили къ трапезѣ, и старецъ туда шелъ, послѣ чего отдыхалъ, а затѣмъ опять принималъ посѣтителей. Въ два часа старецъ, съ костылемъ въ одной рукѣ и четками въ другой, шелъ въ гостиницу, гдѣ его ждали иногда сотни народа, каждый со своими нуждами, духовными и житейскими. Всѣхъ онъ съ любовью выслушивалъ: однихъ вразумлялъ, другихъ возводилъ отъ рова отчаяшя. Онъ понималъ и разрѣшалъ современные вопросы: объ улучшеши народнаго быта, грамотности, воспиташи. Когда ему сообщили о безнадежномъ состояши Севастополя, онъ зарыдалъ и упалъ на колѣни съ мольбой предъ образомъ Владычицы. Онъ былъ глубоко тронутъ кончиной Государя Николая Павловича. Слѣдуюгцш случай стоитъ внимашя:
«Одинъ образованный человѣкъ подвергся припадкамъ бъсновашя, проявлявшимся при приближеши къ священнымъ предметамъ; долго родные, не хотѣвгше признать сущность болѣзни, лѣчили его за границей, у докторовъ и на водахъ; пользы не было. Одинъ вѣруюгцш товарищъ привезъ его въ Оптину, и изъ гостиницы послалъ потихоньку просить старца. Больной, неслыхавшш о немъ никогда, сталъ безпокоиться и заговорилъ: «Макарш идетъ, Макарш идетъ!» — и едва вошелъ старецъ, бросился на него съ неистовымъ крикомъ, заушилъ его. Великш подвижникъ, познавъ козни врага, употребилъ сильнѣйшее орудiе — смиреше, и быстро подставилъ ему другую ланиту. Опаленный смирешемъ, бъсъ вышелъ изъ страждушаго, который въ оцѣпенѣши лежалъ долго у ногъ старца, а потомъ, не помня о своемъ поступкѣ, всталъ исцѣленнымъ» («Руссюе подвижники XIX вѣка». Е. Поселянинъ. С–Петербургъ, 1910 г., стр. 240).
Измученный, едва переводя дыхаше, возвращался онъ съ ежедневнаго подвига. Время подходило слушать правило, состоявшее изъ 9–го часа, каеизмъ съ молитвами и канона Ангелу Хранителю. Звонятъ къ вечерней трапезе. Иногда ее ему приносятъ. Но и въ это время онъ принимаете монастырскую и скитскую братаю, если кто изъ последнихъ не успелъ побывать днемъ на ежедневномъ откровеши помысловъ. Если долго не бываетъ кто–либо изъ относящихся къ нему постоянно — онъ обезпокоивается, самъ приходить къ тому въ келью и притомъ всегда вовремя, оставляя после себя успокоеше и веселiе. Онъ же давалъ послушаше: чтеше святоотеческихъ книгъ, назначая это по мере духовнаго возраста каждаго. Начиналъ онъ съ книги аввы Дороеея, называя ее «Монашеской Азбукой». Праздности не терпелъ. Завелъ онъ поэтому въ скиту рукоделья: токарное, переплетное и др. Каждый изъ братш зналъ и чувствовалъ, что бремя его трудовъ и скорбей разделяется любвеобильнымъ и мудрымъ отцомъ. Онъ такъ умелъ утешать и ободрять, что виновный выходилъ изъ кельи его, себя не помня отъ радости.
Поэтому подвижническая жизнь казалась легкой.
Заканчивая день, выслушивали правила: малое повечерiе, молитвы на сонъ грядущимъ, две главы Апостола, одну Евангелiя, потомъ краткое исповедаше, старецъ благословлялъ и отпускалъ. Было уже поздно. Старецъ входилъ въ свою келью где мерцала лампада передъ образомъ Заступницы. На столе лежала кипа писемъ, требующихъ ответа. Тело ныло отъ изнеможешя, а сердце отъ впечатлешй обильно открывавшагося человеческаго страдашя. Глаза орошались слезами, а въ уме звучало дивное песнопеше:
«Чертогъ Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имамъ, да вниду въ онь: просвѣти одѣяше Души моея, Свѣтодавче, и спаси мя».
За окномъ огоньки скитскихъ келлш давно уже потухли. Воцарилась молитвенная ночь. Старецъ опускался къ столу. Онъ писалъ. Вотъ одно письмо:
«Какъ можно мимолетное чувство умилешя и слезъ считать уже любовью Божiей? Умъ тайно увлекается самъ и стяжеваетъ высокоумiе и гордость, и всего онаго лищается, а смирешя тутъ не бывало. Богъ показалъ вамъ, что есть благодать Его съ нами и отнялъ, да не превозносимся; впрочемъ, не лишилъ совершенно, но скрылъ отъ насъ, чтобы мы смиренно къ Нему припадали. Ему угодно иногда попускать на насъ протяжную тьму и мракъ духовный, холодность и окаменеше, чтобы мы считали себя последнейшими и худшими всехъ и не искали бы духовныхъ утешенш, считая себя оныхъ недостойными; въ этомъ то и состоитъ совершенная, смиренная преданность Спасителю. Онъ шелъ скорбнымъ путемъ и даже въ молитве Своей къ Отцу Своему произнесъ: прискорбна есть душа Моя до смерти (Мате. 26, 38), но предавался воле Его и намъ повелелъ идти путемъ креста, а не отрады. Вы, думая найти въ утешительныхъ чувствахъ любовь Божпо, ищете не Бога, а себя, т.е., своего утешешя, а прискорбнаго пути уклоняетесь, считая себя будто погибшими не имея духовныхъ утешенш; напротивъ, лишеше оныхъ насъ смиряеть, а не возвышаеть» «Старецъ Макарш Оптинскш». Харбинь, 1940 г., стр. 100).
Потухла свеча. Старецъ сталъ на молитву… Молитва въ немъ не прекращалась, будь онъ въ многолюдствш, за трапезой, въ беседе, или въ тиши ночи. Она источала елей его смиренномудрiя.
За годъ до своей смерти старецъ предсказалъ одной тяжко болящей помещице: «Ты выздоровеешь, а умремъ мы вместе». Она скончалась 23–го августа 1860 г. Спустя три дня старецъ внезапно заболелъ. 30–го его соборовали. Онъ раздавалъ свои вещи, прощаясь и наставляя. Народъ стекался. За два дня до смерти, по его желашю, его вынесли въ переднюю и положили на полъ, чтобъ посетители смогли видеть его черезъ окно. «Къ вечеру больному сделалось значительно хуже, и онъ вновь пожелалъ прюбгциться Св. Таинъ, что и исполнилъ въ 8 часовъ, сидя въ креслахъ. Около полуночи старецъ потребовалъ къ себе духовника и, после получасовой беседы съ нимъ, попросилъ читать отходную. — «Слава Тебе, Царю мой и Боже мой!» — восклицалъ Старецъ при чтенш отходной, обращая свои взоры то на стоявшую у его ложа на столике икону Спасителя въ терновомъ венце, то на особенно чтимую имъ икону Владимiрской Божiей Матери — «Матерь Божiя, помози мне!» — такъ молился Ей, отходягцш въ путь всея земли батюшка, прося скорейшаго разрешешя отъ узъ тела».
Ночь была очень тяжелой, но и тутъ черезъ пожатiе рукъ, благословеше и взглядами — выражалъ онъ свою благодарность ухаживающимъ за нимъ. Въ 6 часовъ 7 сентября онъ прюбгцился Св. Христовыхъ Таинъ въ полномъ сознанш и умиленш, а черезъ часъ, на 9–ой песни канона на разлучеше души отъ тела — Великш Старецъ Макарш тихо и безболезненно отошелъ ко Господу въ Чертогъ Небесный.
Такова краткая исторiя, мiру чуждаго, великаго смиренномудрца лебъ Подмошенскш, «Прав. Жизнь», 1960 г., № 9).
Оптинское книгоиздательство
Отцу Maicapiio принадлежите неоценимая заслуга и подвиге его въ издаши святоотеческой литературы.
Дело этого издашя было собьтемъ первостепенной важности и вотъ почему: въ силу Духовнаго регламента Петра I–го и указами 1787 и 1808 г.г. печаташе книгъ духовнаго содержашя предоставлено было на усмотрѣше св. Синода, а согласно цензурному уставу 1804 г. оне могли печататься только въ духовной типографш. Всего лишь одна аскетическая книга — «Добротолюбiе» была напечатана въ 1793 г. по распоряжешю св. Синода. Такимъ образомъ, читатель былъ лишенъ духовной литературы. Напримѣръ, Исаака Сирскаго можно было достать лишь въ рукописи, или въ заграничномъ издаши Паиая Величковскаго и тоже, какъ рѣдкость. Тогда какъ свѣтская печать породила большое количество переводныхъ произведешй западнаго лжемистическаго направлешя, и мнопя изъ нихъ, печатавгшяся съ дозволешя гражданской цензуры, были прямо враждебны Православiю. При такомъ положеши вещей начало издательства святоотеческихъ творешй было дѣломъ имѣющимъ историческое значеше. Совершилось оно только благодаря покровительству мудраго митрополита Филарета Московскаго. Эта работа объединила вокругъ себя духовно–устремленныя интеллектуальныя силы. Въ ней участвовали профессора: Шевыревъ, Погодинъ, Максимовичъ, писатель Гоголь, братья Кирѣевсгае, издатель «Маяка» Бурачекъ, Аскоченскш, Норовъ, А. Н. Муравьевъ и впослѣдствш Л. Кавелинъ (арх. Леонидъ), Карлъ Зедергольмъ (о. Климентъ), и Т. И. Филипповъ. Но центромъ этого дѣла была Оптина Пустынь, душею же всего и инищаторомъ и возглавителемъ былъ старецъ Макарш при ближайшемъ участш И. В. Кирѣевскаго, который служилъ и знашемъ греческаго языка и философскихъ терминовъ. Онъ и жена держали корректуру, причемъ издашя дѣлались большею частью на ихъ средства.
Всѣ эти лица, помимо литературныхъ отношешй, мнопя пользовались и духовнымъ руководствомъ старцевъ. Гоголь писалъ въ Оптину: «Ради Самаго Христа, молитесь: мнѣ нужно ежеминутно быть мыслями выше житейскаго дрязгу и на мѣстѣ своего странствовашя быть духомъ въ Оптиной Пустыне» (Ист. опис. Оп. Пуст., Троиц. Лавра, 1902 г., стр. 102). Началось это дело при следующихъ обстоятельствахъ: Ив. Вас. Кирѣевскш редакторъ учено–литературнаго журнала «Москвитянинъ» предложилъ старцу MaKapiro напечатать статью духовнаго содержашя. О. Макарш пожелалъ поместить жизнеописаше старца Паиая. Таковая статья появилась въ 12–ой книге «Москвитянина» за 1845 г. и была украшена портретомъ старца Паиая.
Въ следуюгцемъ 1847 г. о. Макарш гостилъ у Киреевскихъ въ ихъ имеши Долбино, где, обсуждая общее духовное положеше, старецъ коснулся о недостатке духовныхъ книгъ, руководствующихъ въ деятельной хриспанской жизни. Онъ упомяну лъ, что у него имеются рукописи творенш св. Отцовъ, переведенныя съ греческаго старцемъ Паиаемъ. Н. П.
Киреевская сказала, что и она хранитъ рукописи, доставгшяся ей въ наследство отъ ея покойнаго старца Филарета Новоспасскаго. Супруги Киреевспе тутъ выразили, пришедшую имъ на сердце мысль: «Что мешаетъ явить мiру эти духовныя сокровища?» Старецъ съ обычнымъ смирешемъ отвечалъ, что онъ никогда такимъ дЬломъ не занимался и что можетъ быть не пришло еще время и нетъ воли Божтей … Киреевсие предложили попробовать просить о семъ Владыку Митрополита и если не будетъ удачи, то тогда и они готовы признать, что нетъ воли Божтей. И съ этими словами великое дело Божте и было начато: было постановлено, что прежде всего необходимо написать предисловiе. Принесена была бумага и прочее и все трое помолились Богу. Хозяева удалились, оставивъ старца одного въ комнате. Черезъ часъ онъ позвалъ ихъ къ себе: первая страница была написана и прочтена. Киреевсие, близко знавгше старца Филарета Новоспасскаго, присоединили сведешя о немъ. Макарш взялъ этотъ листокъ и показалъ о. игумену Моисею, который присоединилъ сведешя объ архимандрите Александре.
Игуменъ Моисей и брать его о. Антонш также представили для издашя свои рукописи, списанныя ими во время ихъ подвижнической жизни въ Рославльскихъ лесахъ, где они подвизались совместно съ прямыми учениками старца Паиая, доставившими въ Росспо списки его переводовъ. Это были: схимонахъ Феофанъ, iеросхимонахъ Аеанасш и его сопостникъ Досиеей, съ ними то и даже въ одной келлш поселился Тимоеей, какъ звали до пострига о. Моисея.
Собравъ все рукописи, ихъ начали переписывать и готовить для печати. Киреевсие написали профессору московскаго университета С. П. Шевыреву, прося его взять на это дело благословеше митрополита Филарета. Митрополитъ не только благословилъ, но обещалъ свое покровительство. Чтобы иметь некоторое представлеше о томъ, какъ м. Филаретъ принималъ близко къ сердцу дело оптинскаго издашя, мы приведемъ выдержку изъ письма Н. П. Киреевской къ старцу Макарiю, которая подносила Митрополиту только что вьттттедттлй печатный экземпляръ Варсонуфiя и iоанна: «Владыка съ болынимъ удовольсгаемъ принялъ книгу» пигнетъ она, «и сказалъ: — У старцевъ какъ все поспѣваетъ, удивительно! очень имъ благодаренъ». Я просила Владыку обратить внимаше на печать, на алфавитъ, и Владыка все очень, очень одобрилъ. Любезно говорилъ. Я подала Владыкѣ (экземпляръ) 3–й сотницы перевода Фаласая. Владыка спросилъ: «Что это?» — «Остальная сотница Фаласая — самыя послѣдшя главы 4–ой сотницы батюшка о. Макарш не перевелъ, потому что боялся погрѣшить въ изложенш сихъ высокихъ предметовъ и оставилъ это на волю В. В–а, и какъ Вамъ Господь возвѣститъ». «Напрасно, лучше бы перевели и мнѣ бы помогли. — Погодите, сейчасъ» — пошелъ Владыка въ другую комнату.
Владыка возвратился, держа въ рукахъ 1–ую сотницу св. Фаласая. «Вотъ 1–ая сотница, я ее прочиталъ, некоторое измѣнилъ, въ одномъ мѣстѣ думалъ, что догадался, переправилъ, а какъ здѣсь въ лаврѣ нашелъ греческш подлинникъ, то увидѣлъ, что я ошибся, и измѣнилъ поправку. Въ другомъ же мѣстѣ было не такъ, вѣроятно потому, что пропущено было одно слово въ подлинникъ. Вотъ, отдайте отъ меня старцамъ и спросите, угодны ли будутъ имъ мои поправки? Я озабочивался и не зналъ, какъ мнѣ имъ переслать эту сотницу, очень радъ, что могу Вамъ отдать ее!» Потомъ я спросила: «Когда старцы перепишутъ, то позвольте къ Вамъ обратно доставить?» — «Можно и въ цензуру отдать, — какъ хотите».
Великое дѣло издательства творенш св. Отцовъ началось съ выпускомъ въ свѣтъ книги «Житiе и писашя Молдавскаго старца Паиая Величковскаго». Къ матерiалу, напечатанному передъ этимъ въ «Москвитянинѣ» было прибавлено: А) предисловiе, заключающее въ себъ краткое сказаше о жизни и иноческихъ подвигахъ учениковъ старца Паиая и нѣкоторьгхъ ему современныхъ старцевъ духовной жизни, съ которыми онъ былъ въ духовномъ и единомысленномъ общеши и Б) всѣхъ извѣстньгхъ писанш старца Паиая. Это святое дѣло продолжалось и при преемникѣ старца Макарiя — старцѣ Амвросш.
Богъ, — какъ говорилъ о. Макарш, — посылалъ средства на благое дѣло черезъ добрыхъ людей, и одно за другимъ было издано большое количество книгъ.
Занятая о. Макарiя состояли въ приготовленш къ печаташю славянскихъ переводовъ (снабжеше примѣчашями малопонятныхъ мѣстъ) и переводъ нѣкоторьгхъ на русскш языкъ. Дѣятельность въ этомъ отношеши о. Макарiя была изумительна. Онъ жертвовалъ для этого дѣла своимъ краткимъ отдыхомъ, и, не отказываясь отъ своего старческаго подвига въ отношеши приходящаго народа, онъ неотступно слѣдилъ за своими помощниками изъ скитской братш. Всякое слово взвешивалось, обсуждалось и безъ благословешя старца ни одно не вписывалось въ рукопись, приготовляемую для типография. Сотрудниками старца были: о. Ювеналш, о. Леонидъ и о. Амвросш. Впослѣдствш — а. Климентъ (Зедергольмъ) магистръ греческой словесности.
Ввиду того, что издашя эти совершались на средства благотворителей, старецъ Макарш и игуменъ Моисей щедро разсылали книги во все библютеки, какъ академическая, такъ и се ми на рек ¡я, почти всЬмъ армереямъ, ректорамъ, инспекторамъ семинарш и академш, а также во все общежительные монастыри на Аеонѣ.
Вотъ заглавiя издашй, вышедшихъ съ 1847 до 1860 года.
1. Житае и писаше Молдавскаго старца Паиая Величковскаго.
2. Четыре огласительныхъ словъ къ монахинь.
3. Преподобнаго отца нашего Нила Сорскаго, предаше ученикамъ своимъ о жительства скитскомъ.
4. Восторгнутые классы въ пищу души.
5. Преподобныхъ отцовъ Варсонофiя Великаго и iоанна руководство къ духовной жизни, въ ответь на вопрошаше учениковъ (по–славянски).
6. Преподобнаго отца нашего Симеона Новаго Богослова, (12 словъ).
7. Оглашеше преподобнаго Феодора Студита.
8. Преподобнаго отца нашего Максима Исповедника толковаше на молитву «Отче нашъ» и его же слово постническое по вопросу и ответу.
9. Книга преп. отцовъ Варсонофiя и iоанна, руководство къ духовной жизни (въ русскомъ переводе).
10. Преп. отца нашего аввы Фаласая, главы о любви, воздержаши и духовной жизни.
11. Преподобнаго отца нашего аввы Дороеея, душеполезныя поучешя и послашя.
12. Житiе преподобнаго отца нашего Симеона Новаго Богослова.
13. Преподобнаго и богоноснаго отца нашего Марка подвижника, нравственно–подвижничеспя слова.
14. Преп. отца нашего Орсиая, аввы Тавенисютскаго, учете объ устроети монашескаго жительства.
15. Преподобнаго отца нашего аввы Исаш, отшельника египетскаго, духовно–нравственныя слова.
Просветительная деятельность Оптиной Пустыни была значительна. Въ XIX веке ею выпущено свыше 125–ти издатй въ количестве 225.000 экземпляровъ. Библютека, собранная о. Моисеемъ, состояла изъ 5 000 книгъ.
Письма Оптинскаго Старца Iеросхимонаха Макарiя
Старецъ Макарш великш учитель смирешя. «Ибо», какъ говорить преп. Исаакъ Сирскш, «смиреше и безъ дЬлъ мнопя прегрешешя дЬлаетъ простительными, потому что безъ смирешя напрасны все дела наши, всяюя добродетели и всякое дЬлаше (Слово 46, стр. 202, Серг. Посадъ 1893). Старецъ Макарш не сказалъ ничего новаго отъ себя, но въ его учеши, какъ въ тихой водной глади, отразилось все звездное небо святоотеческаго учешя. Его духовное учете, главнымъ образомъ, запечатлелось въ сборникахъ его писемъ. Интересно отметить его личные взгляды на современность. Эти взгляды можно назвать «Оптинскими». Ихъ разделяли духовныя лица «оптинскаго духа», какъ напр. о. Антошй (Бочковъ), такъ думали и мiрсые «оптинцы», какъ братья Киреевсие и мнопе друпе. Въ письмахъ къ монашествуюгцимъ (письмо № 165) Старецъ пишетъ: «Сердце обливается кровiю, при разсуждеши о нашемъ любезномъ отечестве Россш, нашей матушке, куда она мчится, чего игцетъ? Чего ожидаетъ? Просвегцеше возвышается, но мнимое; оно обманываетъ себя въ своей надежде; юное поколете питается не млекомъ учешя св. нашей Православной Церкви, а какимъ–то иноземнымъ мутнымъ, ядовитымъ заражается духомъ; и долго ли это продолжится? Конечно, въ судьбахъ промысла Божтя написано то, чему должно быть, но отъ насъ сокрыто по неизреченной Его премудрости. А, кажется, настаетъ то время, по предречешю отеческому: «Спасай да спасетъ свою душу!» Въ письме № 172 Старецъ говорить: «Намъ надобно, оставя европейсые обычаи, возлюбить святую Русь, и каяться о прошедшемъ увлечеши во оные, быть твердымъ въ православной вере, молиться Богу, приносить покаяше о прошедшемъ». Въ следуюгцемъ письме онъ пишетъ: «Благодетельная Европа научила насъ внетттнимъ художествамъ и наукамъ, а внутреннюю доброту отнимаетъ, и колеблетъ православную веру; деньги къ себе притягиваетъ».
Подобное неодобреше старцемъ погони за европейскими обычаями и презрешя обгцествомъ добрыхъ нравовъ прежней Св. Руси, можно не разъ встретить въ письмахъ о. Макарiя.
Что касается до Алексея Степановича Хомякова, который неизвестно бывалъ ли въ Оптиной Пустыни и во всякомъ случае не можетъ считаться послушникомъ Оптинскихъ старцевъ, о немъ, или о его мiровоззреши не встречается никакихъ отзывовъ въ старческихъ письмахъ.
Славянофилы относились отрицательно къ византизму. Для Оптиной же Пустыни святые византшсюе служили базой и основой ея вѣры и идеалогш. Кирѣевскш, который былъ совершенно единомыслененъ со старцами и былъ одного духа съ ними, принималъ личное и дѣятельное учаспе въ издательствѣ святоотеческой литературы, не можетъ быть названъ «славянофиломъ». Это доказываете незнаше исторш Оптиной Пустыни и ея значетя.
Письма старца Макарiя вышли въ двухъ книгахъ: 1) Собрате писемъ блаженныя памяти опт. старца iеросхимонаха Макарiя къ монашествуюгцимъ лицамъ. И приложете: Двѣ статьи сост. старцемъ на основати Слова Божiя и писанш св. отцовъ и его же выписки о смирети. Изд. Коз. Введ. Опт. Пуст. Москва 1862. 343 стр., и 2) Собрате писемъ блаж. памяти опт. старца iеросхимонаха Макарiя къ мiрскимъ особамъ. Изд. Коз. Введ. Опт. Пуст. Москва 1862. 700 стр.
Мы ниже предлагаемъ читателю семь первыхъ писемъ изъ послѣдняго собратя, разобранныхъ И. М. Концевичемъ незадолго до смерти.
Введенiе
«Будучи любознателенъ, будь и трудолюбивъ, ибо голое знаше надымаетъ человека» (Маркъ Подвижникъ).
Въ основу всякаго созидашя надо класть правильное основате: отъ этого зависитъ доброкачественность и прочность творимаго.
Будь это постройка дома въ м\рѣ матерiальномъ, или въ сферѣ умственной прюбрѣтете знатй, творчество, или въ духовной жизни внутреннее дѣлате, однимъ словомъ, во всемъ, гдѣ происходить созидате, все зависитъ отъ основатя, отъ фундамента, на которомъ оно строится. Домъ можетъ быть выстроенъ на камнѣ или на пескѣ; въ послѣднемъ случаѣ падете его бываетъ великое, какъ говорить намъ Евангелiе.
Мы имѣемъ намѣрете изучать творешя святыхъ отцовъ, а въ ближайшее время письма старца Макарiя, органически связанныя съ этими творетями. Что же мы должны положить въ основате нашего этого изучетя?
Прежде всего мы должны дать себъ ясный отчетъ въ томъ, что такое представляютъ собою творетя святыхъ отцовъ. Кромѣ каноническаго и литургическаго богатства, въ нихъ заключенъ благодатный многовѣковой психологическш опытъ православныхъ подвижниковъ. На протяжети вѣковъ восточные аскеты при содѣйствш благодати Святаго Духа въ совершенствѣ изучили душу человѣка, законы ея жизни и путь къ духовному ея восхождешю. Въ ихъ творешяхъ разработанъ и указанъ правильный и единственный путь къ высшему совершенству святости и БоговедЬтю на все времена и для всЬхъ народовъ.
Въ этихъ творешяхъ дивное единомыслiе и все органически вытекаетъ одно изъ другого. Святые отцы въ благодати Святаго Духа говорили только истину, а потому авторитетъ ихъ для насъ долженъ быть абсолютнымъ. Теперь разберемъ съ какимъ настроешемъ мы должны подойти къ этому делу.
Господь говоритъ: «Блажени алчугцш и жаждугцш правды, яко тш насытятся» (Ме. 5,6). Здесь открывается намъ законъ познашя высшихъ духовныхъ истинъ: целью познашя должна быть истина ради самой истины, ради правды Божiей въ ней заключенной, ради желашя ея и любви къ ней; и тогда и только тогда, она будетъ открываться намъ.
Но можетъ быть и иной подходъ, когда истина уже не является целью самой по себе, но средствомъ для иныхъ целей.
Въ этомъ случае можетъ быть много различныхъ побуждешй: и честолюбное стремлеше достигнуть успеха въ жизни, и простое тгцеславiе — блеснуть богатствомъ своихъ познашй; можетъ быть и простое любопытство — нахватать побольше всякихъ сведенiи. Мо;етъ быть много еще и иныхъ побуждешй.
Во всехъ этихъ случаяхъ знаше остается поверхностнымъ, внешнимъ; оно не проникаетъ вглубь души и не приносить плода подобно приточному зерну, упавшему на каменистую почву, и можетъ причинить только вредъ. Истинное познаше правды Божiей — Евангельскихъ заповедей непременно влечетъ и къ исполнешю,а голое знаше надымаетъ человека» (Маркъ Подвижникъ, 4,7).
Отъ такого поверхностнаго воспрiятiя истины не спасаетъ человека никакое его положеше: онъ можетъ быть и ученейшимъ богословомъ, и ректоромъ духовной академш, и высокимъ iерархомъ въ Церкви, и подвижникомъ въ монастыре, и такъ далее, не говоря уже о техъ, кто живетъ всецело мiрской жизнью.
Принимая это во внимаше, мы не будемъ удивляться тому, что и богословы и iерархи впадали въ ереси и учиняли расколы и смуты въ Церкви, а прославленные подвижники впадали въ прелесть (прелыцеше) и гибли.
Все это происходить отъ того, что «строители отвергаютъ камень, который долженъ лечь во главу угла». Камень же Христосъ и заповеди Его! Пренебрежете заповедей Божшхъ ведетъ къ остращенности; всякая же страсть, какъ дымъ, застилаетъ умственный взоръ, и онъ не можетъ уже постигать истину.
Самый разительный примерь этого даетъ намъ Евангелiе въ лице ¡уды–предателя: даже исключительная близость къ Спасителю, его апостольское зваше не спасло его отъ гибели. iуде, какъ и другимъ апостоламъ была дана власть творить чудеса, изгонять бесовъ; онъ былъ свидЬтелемъ безчисленныхъ чудесъ и дивныхъ дЬянш Самаго Господа; какъ апостолъ iуда зналъ сокровенный смыслъ притчей и учешя Христова, ему были открываемы тайны Царствiя Божiя. И, несмотря на все это, страсть сребролюбiя осталась неисцельной; мало того, она возрасла до такихъ чудовигцныхъ размеровъ, что даже подвигла iуду на предательство своего Учителя.
Первыя сорокъ писемъ относятся къ одному лицу и охватываютъ собою перюдъ почти въ 11 летъ: съ мая 1840–го года по январь 1851–го.
Это лицо молодой богатый помегцикъ. Онъ служитъ чиновникомъ, но не по нужде, а ради принесешя пользы ближнимъ. Онъ читаетъ духовныя книги, стремится достигнуть безстраст!я, но оно ему не дается: постоянныя «поползновешя». Онъ унываетъ: «Увы мне! «Рабъ лукавый и ленивый есмь, и потому добыча ада и смерти»; «погибшее овча азъ есмь».
Въ душе его смугцеше и борьба: онъ никакъ не можетъ решить, какой избрать путь въ жизни: идти ли въ монастырь, или оставаться въ мiру. Затемъ заметенъ въ переписке некоторый пробелъ, можетъ быть, по интимности содержашя писемъ получатель не решился предать ихъ гласности, но возможно, что писемъ и вовсе не было вследствiе личныхъ встречъ со старцемъ.
После этого уже иной перюдъ жизни: онъ женатъ. Умираетъ сынъ–первенецъ; следуютъ и друпя скорби, и въ духовной жизни затруднешя и борьба.
По поводу всего этого духовный сынъ старца обращается къ последнему за советомъ и утешешемъ. Прозорливый старецъ видитъ его устроеше, и даетъ советъ, точно соответствующей нужде; но не отъ себя, не отъ своего мудровашя, но отъ святыхъ отцовъ, которыхъ онъ знаетъ въ совершенстве. Прозорливость свою старецъ Макарш такъ искусно прикрываетъ, что очень легко ея и вовсе не заметить.
Семь писемъ Старца Макарiя къ мiрянину
Приносимая Вами малая жертва — лампада, да будетъ благопрiятна предъ Богомъ.
Она только символъ Вашего усердiя, а не Вашихъ благихъ дТ>лъ, о коихъ надобно иметь стараше, дабы исправить сердце свое по заповѣдямъ Божшмъ, просить же на cie Его помощи, потому что безъ Него не можемъ творить ничесоже (iоан. XV, 5). Но дiаволъ яко левъ рыкаюгцш кого поглотити» (1 Петр. V, 8) сопротивляется благому нашему произволешю, ведеть съ нами брань и привлекаетъ къ страстямъ.
Когда же не успѣетъ сего, то вводитъ во мнѣше о своихъ добродѣтеляхъ — десными и шуими ратуетъ воина Христова.
Несомнѣнное оружiе противъ него смиреше. О немъ всемѣрно должно имѣть попечете, какъ при исправлетяхъ, такъ и при нашихъ немощахъ душевныхъ.
Осуждеше признакъ гордыни, также и гнѣвъ.
Желаюице себя исправить, но побъждаюгщеся страстями, промыслительно искусъ сей прiемлютъ, чтобы смиряли себя хотя бы невольно, и этимъ привлекли къ себъ Божiю благодать.
Имѣйте и вы всегдашнее смиреше, то и гнѣвъ вами не пообладаетъ; побъждаясь же онымъ, не смушайтесь, но кайтесь и смиряйтесь, и съ помощью Божiей оный отъ васъ отыдетъ.
Предлагаю вамъ малое разсуждеше не отъ моего скуднаго разума, но уповая на Бога разумовъ и Господа, дающаго слово и безсловеснымъ къ пользѣ людей Своихъ; отъ слова Его и отъ писанш Боговдохновенныхъ отцевъ, кои послѣ дѣятельной жизни, оставили намъ въ руководство свое учете».
Въра есть основаше всѣхъ благъ, и безъ вѣры невозможно угодити Господу (Евр. И, 6), она же и даръ Божш (Марк. 15,16; Мате. 28, 1920).
Св. Ап. iаковъ учить: «Кая польза, братте моя, аще вѣру кто глаголетъ имѣти, дѣлъ же не имать; еда можетъ вѣра спасти его? Въра аще дѣлъ не имать мертва есть о себе… и якоже бо тело безъ духа мертво есть, тако и вера безъ делъ мертва есть (iак. II, 14,1719, 21, 22, 24, 26).
Къ нашему спасешю нужна не одна вера, но и дела. Слова Ап. Павла: «Отъ делъ закона не оправдится всяка плоть» (Рим. III, 20) относятся къ ветхозаветнымъ обрядовымъ деламъ, а не къ новоблагодатнымъ заповедямъ.
Мудроваше же, что оправдаше обретается одною верою, безъ делъ, есть лютеранское, неправославное. Но кто на дѣла свои надѣется даже при вѣрѣ — заблуждается.
По крегценш непременно нужно дЬлаше заповедей Божшхъ, коими сохраняется данная въ крещеши благодать и по мере успеяшя въ нихъ умножается.
Преступая же заповеди, покаяшемъ опять прюбретаемъ благодать. И все это действуется чрезъ веру, а безъ веры и къ деламъ покаяшя не приступили бы. Везде вера и дела.
Но нельзя думать делами своими заслужить спасете: его доставляютъ намъ заслуги Спасителя.
Должно делать, но не полагать на дела надежду. Полагать же на дела надежду — признакъ самонадѣяшя. Егда не подаетъ намъ Господь силы къ исполнешю добродетелей, но паче попускаетъ на насъ укрепиться страстямъ, чтобы мы познали свою немощь и смирились предъ Богомъ, помня заповедь Божпо: «Аще и сотворите вся повеленная вамъ, глаголите, яко раби неключимы есмы, еже должны бехомъ сотворити, сотворихомъ» (Лук. XVII, 10). Прочтите въ Добротолюбш I у Марка Подвижника о мнящихся отъ делъ оправдиться (4,17,1124).
Зная, что для спасешя необходимы дела, и стремясь исполнять ихъ не находите въ себе силы и побеждаясь страстями — смущаетесь и недоумеваете, что делать? Конечно, возложеше надежды на Бога и на молитвы угождающихъ Ему много можетъ помогать въ деле нашего спасешя, но смущеше при поползновешяхъ происходить отъ духовной гордости. Злые духи сопротивляются нашему спасешю: супостатъ нашъ дiаволъ яко левъ рыкая, ходить, искш кого поглотити (I Иетр. V, 8).
«Будучи любознателенъ, будь и трудолюбивъ, ибо голое знаше надмеваетъ человека» (Марк. Подв. 4, 7).
«Несть наша брань къ крови и плоти, но къ началомъ и ко властемъ и къ мiродержителемъ тьмы века сего, къ духовомъ злобы поднебесныя» (Ефес. 6, 12).
Съ такими то борцами боровшись, надобно на нихъ оружте крепкое иметь, а оно есть смиреше, которому они не могутъ противиться. А безъ онаго сражаясь съ ними самонадеянно и гордо, всегда бываемъ побеждаемы. Для того Господь и попускаеть намъ падать, чтобы смирились (См. 58 слово Исаака Сирина; а также Добр. 4–ое, 7 и 46 слова iоанна Карпаешскаго). «Сердце сокрушенно и смиренно Богъ не уничижить» (Пс. 50,19) и «Близъ Господь сокрушеннымъ сердцемъ и смиренные духомъ спасетъ» (Пс. 33,19).
Отсечете своей воли и непоставлете своего разума (не полагаться на свой разумъ) есть первое средство къ стяжашю смирешя, а отъ онаго разсуждешя раждается смиреше. Но вы, только разсуждая объ этомъ, возмущаетесь умомъ и сердцемъ, корень же сего есть самолюбiе и гордость.
Вы до сихъ поръ на своемъ мнеши и разуме и своею волею основывали свое исправлеше и спасете; отъ того и силы ваши въ противоборстве изнемогаютъ, что по причине онаго самомнешя имеетъ врагъ свободный и сильный къ вамъ приступъ. Что делается не разсуждая съ повиновешемъ, исполняется весьма легко и спокойно съ пользою. (Какъ врагъ не терпитъ того, кто находится въ покоренш отеческомъ и каюя совершаетъ козни см. Добр. 4, Феодор. Эдесскш, гл. 44).
Вы пишете: «Надобно меньше разсуждать, а стараться, чтобы мысли были заняты молитвою». Но вся ваша беда въ томъ, что все это зная, не исполняете и при томъ еще чувствуете, что совершенно будете безотвѣтны на Страшномъ Судѣ. Если это последнее сильно на васъ действуетъ и смущаетъ, то это козни вражш и плодъ гордости.
Вы, сознавая себя грешнымъ, не должны отчаяваться, а больше смиряться и дивиться человеколюбiю Божiю, терпящему васъ и ожидающему вашего обрагцешя и покаяшя. (См. I. Злат. О покаянш).
«Покаяше есть пластырь прегрешешй, потреблеше беззаконш, отъятiе слезъ, дерзновеше къ Богу, оружiе на дiавола, мечъ, главу его отсЬкающш, спасешя надежда, отчаяшя истреблеше. Оно человеку отверзаетъ небо, оно въ рай вводить, оно дiавола одолеваетъ.
Грешенъ ли ты? не отчаявайся… Оружiе ваше противъ дiавола неотчаяше ваше… Ежели во всякъ день согрешаешь, во всякъ день и каяться долженъ. Обветшалъ ли ты сегодня отъ греха? Обнови себя покаяшемъ … Всю жизнь провелъ я во грехахъ, аще покаюся, буду ли спасенъ? Конечно, будешь! Потому что съ покаяшемъ милость Божiя сопряжена, а человеколюбiе Божiе безмерно, и благость Его изрещи неможно, ибо твоя злоба имеетъ меру, твой грехъ, каковъ бы ни былъ, есть грехъ человеческш, а милосердiе Божiе есть неизреченное; то и надейся, что оно одолеетъ злость твою; вообрази себе искру въ море впадшую, можетъ ли она устоять или являться? Сколь мала есть искра противъ моря, столь малъ есть грехъ противу человеколюбiя Божтя. Паче же и не столькш, но зело меньшш поелику море хотя и велико есть, однако меру свою имеетъ, Божте же человеколюбiе безпредельно». (См. также Добротолюбiе, т. III, Петра Дамаскина.) «Вы просите научить васъ стяжать даръ молитвы. Это похоже на то, какъ бы у нигцаго кто просилъ богатства. Я сознаю себя въ семъ отношенш въ весьма нигценскомъ положенш. Какъ же могу научить тому, чего самъ не имею?» Но предлагаю о семъ учеше Св. Отцовъ.
Молиться мы должны по долгу нашему, по заповеди Божтей и апостольской и учешю Св. Отцовъ о всемъ; какъ то: о сохранеши насъ, о спасенш нашемъ, о прогценш греховъ, о ближнихъ нашихъ и о прочемъ многомъ, но съ великимъ смирешемъ, и не искать въ себъ дара. Оный Самъ Господь даруетъ, но достойнымъ того, какъ пишетъ св. Исаакъ Сир., Слово 2:
«Яже Божiя, само отъ себя проходить тебе неощугцающу, но агце место будетъ чисто, а не скверно. Агце ли же зеница очесе души твоея чиста несть, да не посмееши воззрети на округъ солнца, да не лишишися и самыя тоя зари, яже есть простая вера и смиреше, и исповедаше сердечное и малая дела, яже по силе твоей, и отверженъ будеши во едино место мысленныхъ, еже есть тма кромешная, внешняя отъ Бога, образъ носящая ада, якоже онъ, обезстудствовавыйся внити на бракъ въ скверныхъ ризахъ».
Макарiя В. (Сл. 1, №9) «Глава всяия добродетели и верхъ исправляемыхъ делъ есть непрестанное въ молитве пребываше, чрезъ что и прочiя добродетели испрошешемъ у Бога ежедневно получати можемъ. Но если смирен номудрiемъ, простодугшемъ и благостью украшени не будемъ, образъ молитвы ничтоже насъ воспользуетъ». И учитъ какъ должно надо пребывать въ молитве: начать съ того же, «вопервыхъ, веровати Господу твердо, и предати всего себя глаголамъ заповедей Его, и отречься мiра во всемъ, дабы ни въ чемъ же изъ видимыхъ вещей обращался умъ и выну пребывати непоколебимо въ молитвахъ, и не отчаяваться въ ожидаши Господня призрешя и помощи на всякое время, предложеше ума своего всегда въ Немъ имея (Сл. 1,13).
«Если же кто насилуетъ себя въ молитве, пока не получить даровашя некоего отъ Бога; а къ смиренномудрiю, къ любви, къ кротости и къ прочимъ добродЬтелямъ темъ же образомъ насилiя себе не творитъ, и леноспю одержимъ есть, таковому хотя иногда по прошешю его и дается благодать Божтя: благъ бо есть и милостивъ Богъ, и просящимъ Его даетъ по ихъ прошешямъ; но т. к. не прiуготовилъ себе и не прюбрелъ навыка къ реченнымъ добродЬтелямъ, то или погубляетъ благодать, или прiемлетъ, и снова падаетъ, или ничтоже преуспеваетъ, впадая въ высокоумiе. Селеше бо и покой Духа Святаго смиренномудрiе есть, любовь и кротость и прочiя заповеди Господни (Сл. 1,14).
«Если со смиренномудрiемъ и любовiю, простодугшемъ же и благоспю соединена не будетъ въ насъ молитва, то это не молитва, но только маска молитвы есть, ни единыя же пользы принести намъ могущая» (Сл. 3, 5). Видите, какое должно быть прiуготовлеше къ молитвѣ и ея прохождеше и достижеше ея дара. Разсмотрите же себя, на той ли степени вы стоите, и вашей ли мѣры достигнуть высоты такой добродѣтели, которой и удаливгшеся изъ мiра и все отверггше не многте достигли.
Исаакъ Сиринъ говорить: «Якоже едва отъ темь человѣкъ единъ обрѣтается исполнивый заповѣди и законная мало недостаточнѣ и достигъ въ чистоту души; тако единъ отъ тысящи обрѣтается сподоблься достигнути со многимъ охранешемъ въ чистую молитву, и расторгнута предѣлъ сей и получити оно таинство. Зане же мнози и чистыя молитвы никако сподобившася, но мали къ таинству же оному еже по онѣй и на объ онъ полъ достигнувый, едва обрѣтается въ родѣ и родѣ благодарю Божiею (Сл. 16) (Переводъ: Какъ изъ многихъ тысячъ едва находится одинъ, исполнившш заповѣди и все законное съ малымъ недостаткомъ и достигшш душевной чистоты: такъ изъ тысячи развѣ одинъ найдется при великой осторожности, сподобившшся достигнуть чистой молитвы, расторгнуть этотъ предѣлъ и прiять оное таинство; потому что чистой молствы никакъ не могли сподобиться многте: сподобились же весьма рѣдюе; а достиггше того таинства, которое уже за сею молитвою, едва по благодати Божiей, находятся и изъ рода въ родъ (Стр. 69. Москва 1893 г. Серг. Посадъ). А о прежде времени желающихъ достигнути въ какоелибо дароваше Св. iоаннъ Лъствичникъ пишетъ:
«Загляни въ помышлеше неискусныхъ послушниковъ и обрящешь тамъ мысль заблужденную: обрящешь въ ней желаше крайняго безмолвiя, жесточайшаго пощешя, неразвлекаемой отъ разныхъ помысловъ молитвы, совершеннаго славы суетныя отвержешя, незабвенньгя смертныя памяти, безпрестаннаго о грѣхахъ сокрушешя, наикротчайшаго безгнѣвiя, глубокаго молчашя и превосходнѣйшаго цѣломудрiя. Они, при вступленш въ иноческш подвигъ, сихъ добродѣтелей, по особенному Божiю промыслу не достигнувъ, напослѣдокъ въ намѣренш своемъ обманувшись вовсе отъ него отпадаютъ. Ибо врагъ внушаетъ искать ихъ прежде времени съ тѣмъ, да по довольномъ въ нихъ обращеши въ настоящую пору оныхъ не получать» (4 Степень).
Прочтите еще въ Добротолюбш 1, Григ. Синаитъ 8 гл., съ половины «простыхъ убо»…. и «Тъ, о прелести», увидите, что память Божiя или молитва умная выше всЬхъ дѣлашй есть и какое бываетъ наказаше дерзающимъ самочинно проходить ее.
Все это написалъ Вамъ не отводя васъ отъ молитвы, но предлагая, какъ опасно искать дара ея прежде времени и самочинно, и выше своей меры. Видите какая бываетъ прелесть отъ сего, ибо:
«Чемъ кто о болынемъ даре прилежитъ, темъ болынимъ усилiемъ нападете чинитъ лукавый, почему и нужно пегцись о плодахъ любви, смиренномудрiя и прочихъ» (Макарш Великш, Слово 3, 2), а какъ думаю, вы сознаетесь въ неимѣши еще смирешя, то и опасно высокихъ искать. Молитесь просто въ определенное время количествомъ со смирешемъ, отъ чего раждается и качество, понуждая себя къ молитве, о чемъ пишетъ Св. Зосима: «Еже бо съ нуждею молитися отъ произволешя есть, а еже съ покоемъ се отъ благодати есть» (Восторгнутые Класы. Беседы Св. Зосимы, стр. 166, 1848).
Св. Петръ Дамаскинъ (Добр. 111, 2 книга, сл. 24): «даяй молитву молящемуся, сиречь молящемуся добрѣ тѣлесною молитвою, даетъ Богъ умную молитву…»
Разсеянностью въ молитве не надо смущаться, но смирять себя и окаевать, что можетъ насъ уепокаивать, въ чемъ Св. iоаннъ Лествичникъ укрепляетъ, поучая: «Старайся всегда бродягщя твои мысли собрать воедино. Богъ не взыскиваешь того, чтобы ты во время молитвы совсемъ никакихъ не могъ иметь другихъ мыслей; не отчаявайся, будучи мыслями расхищаемъ, но благодушествуй, созывая всегда бродягще свои помыслы: никогда бо не быти расхищаему мыслями, единому ангелу свойственно» (Ст. 4).
Можно молиться и не въ определенное время, а и всегда, но только, принимая мечъ сей противъ враговъ, надо остерегаться, чтобы не обратить оный противъ себя, «не у пришедшу времени».
Хотя мнопе отцы пишутъ о молитве и действ i я хъ ея, но къ темъ, кто пришли въ меру ciro, и по чину оную проходили; но между темъ смотрите, каия делали и предосторожности, зная многое множество подсадъ вражшхъ, являемыхъ въ виде истины и прелыцавшихъ техъ, кои дерзновенно приступаютъ къ сему священному, умному дЬлашю, желающимъ и ищущимъ въ себе дароваше. Исаакъ Сир. говоритъ:
«Посему умоляю тебя, святый, да не входить тебе и на помыселъ это, но больше всего прюбрети терпеше для всего, что ни бываетъ съ тобою, и въ великомъ смиренш и сокрушенш сердца о томъ, что въ насъ и о помыслахъ нашихъ, будемъ просить отпугцешя греховъ своихъ и душевнаго смирешя. «Однимъ изъ святыхъ написано: «Кто не почитаетъ себя грешникомъ, того молитва не прiемлется Господомъ». Если же скажешь, что некоторые отцы писали о томъ, что такое душевная чистота, что такое здравiе, что такое безстраспе, то писали не съ темъ, чтобы намъ съ ожидатемъ домогаться этого прежде времени; ибо написано, что «не пршдетъ царсгае Божте съ соблюдешемъ» (Лук. 17, 20) ожидашя. И въ комъ оказалось такое намереше, те прюбрели себе гордость и падете; а мы область сердца приведемъ въ устройство делами покаяшя и житаемъ благоугоднымъ Богу; Господне же пршдетъ само собою, если место въ сердце будетъ чисто и неосквернено. Чего же игцемъ съ соблюдешемъ, разумею Божш высоия дароватя, то не одобряется Церковью Божтей; и прiемгше это прюбретали себе гордость и падете, и то не признакъ того, что человекъ любить Бога, но душевная болезнь» (Исаакъ Сиринъ, Сл. 55, стр. 258, рус. изд.).
Кто прежде совершеннаго обучешя въ первой части — а именно, полнаго очищешя сердца отъ страстей внешними подвигами и исполнетемъ заповедей Божшхъ, стремится перейти ко второй части, т. е. уже умозрительной, игцетъ высокихъ духовныхъ дарованш, того постигаетъ гневъ Божш за то, что не умертвилъ прежде уды свои «яже на земли» (Кол. 3,5) терпЬливымъ упражнетемъ въ делаши крестнаго поношешя, но дерзнулъ въ уме своемъ возмечтать о славе крестной.
Другими словами, сначала Голгоеа подвига, а потомъ уже слава Воскресешя: утешете въ молитве и высоия дароватя.
И еще: «Всякаго человека, который прежде совершеннаго обучешя въ первой части, переходить къ сей второй, привлекаемый ея сладост!ю, не говорю уже своею леноспю, постигаетъ гневъ за то, что не умертвилъ прежде уды свои «яже на земли» (Кол. III, 5), т.е. не уврачевалъ немощи помысловъ терпЬливымъ упражнетемъ въ делаши крестнаго поношешя, но дерзнулъ въ уме своемъ возмечтать о славе крестной» (Сл. 2, стр. 20, рус. пер.). Первая часть есть: «дЬяше, исполняемое дейстомъ яростной части души въ претерпенш скорбей плотскихъ, очищающее страдательную часть души силою ревности; а вторую — видьте, совершаемое тонкимъ дЬлашемъ ума и божественнымъ приснопоучешемъ и пребывашемъ въ молитве и прочими».
Таково учете отцовъ, которыхъ молитвами да поможетъ Вамъ Господь идти путемъ истиннымъ, смиреннымъ, непрелестнымъ и получить спасете души.
Упоминая о причащенш св. Таинъ, говорите:
«Но если на мое окаянство назритъ Господь, то едва ли и когда нибудь буду я допущенъ къ причащетю отъ источника безсмертая. Увы мне! рабъ лукавый и ленивый есмь, и потому добыча ада и смерти!»
Ответь:
Считать себя достойнымъ — признакъ недостоинства. Василш Великш, iоаннъ Златоусгъ говорятъ: «Вемъ, Господи, яко недостойне причащаюся»… «Несмь достоинъ, Господи, да внидеши подъ кровъ души моея»…
«Однако не подобаетъ намъ отчаяваться (не сущимъ яко же быти подобаетъ). Это зло, потому что ты этимъ согрѣшилъ, человѣкъ. Что же ты Бога прогнѣвляешь, и отъ своего неразумiя немогцнымъ вменявши Его. Разве не можетъ спасти твою душу, сотворившш толикш мiръ ради тебя. Если же говоришь, что и это послужить мне къ осуждешю, какъ Его снисхождеше, то покайся и пршметъ покаяше твое, якоже блуднаго и блудницы. Если же и этого не можеши, но по навыкновешю согрешаеши, хотя бы этого и не хотелъ, то имей смиреше, яко же мытарь, и довлеетъ и этого для спасешя. Ибо непокаянне согрешаюгцш и не отчаяваюгцшся вынужденъ считать себя хуже всей твари и не дерзаетъ осудити или укорити кого–либо, но больше дивится человеколюбт Божiю, и благодарнымъ къ Благодетелю пребываетъ и иная многая благая имети можетъ. Если и дiаволу въ согрешеши повинуется, но ради страха Божiя преслушаетъ врага, понуждаюгцаго его къ отчаяшю и отъ сего часть Божiя есть». (1 Добр. Петръ Дамаскинъ), и еще о томъ: «о еже яко велiе благо есть истинное покаяше: если кто захочетъ, опять полагаетъ начало покаяшемъ. Палъ ли, говоритъ, возстани; если снова палъ, снова возстань, отнюдь не отчаявайся о своемъ спасеши, если что–либо и будетъ. Не предавай себя волею врагу и довлеетъ тебе терпеше cié съ самоукорешемъ во спасеше».
«Ты же отнюдь не отчаявайся, не ведая Божiей помощи, можетъ бо, что захочетъ сотворити, но уповай на Него и одно изъ сихъ сотворитъ тебе: или некшми искушешями, или другимъ образомъ, ими же Онъ весть, устроитъ твое исправлеше, или пршметъ твое терпеше и смиреше вместо дЬлашя, или инымъ образомъ, его же не веси, по уповашю соделаетъ человеколюбиво, чтобы спасти бездерзновенную твою душу; но только не оставляй Врача, т. к. за оставлеше люто потерпишь двойную смерть за неведЬше сокровеннаго Божьяго намерешя».
Кажется, cié должно васъ возставить отъ рва отчаяшя. Я напомнилъ Вамъ, что смущеше Ваше происходить отъ духовной гордости. Св. Дороеей говоритъ: «Если страсть и досаждаетъ намъ, мы этимъ не должны смущаться, потому что это смущеше происходить отъ безумия и превозношешя, а также отъ неведЬшя (незнашя) своего устроешя и отъ уклонешя отъ труда, какъ сказали отцы» (Авва Дороеей).
Желаю вамъ умудряться въ духовныхъ браняхъ, познавать козни вражтя, и болѣе всего смиряться. Смиреше есть сильнѣйшее оружте противъ врага и его стрѣлъ.
Да укрѣпитъ васъ Господь на брани сей, и да увѣнчаетъ въ день онъ, а теперь не ищите въ себъ воздаяшй: смиренный не видитъ себя того достойнымъ, а предъ Богомъ великъ.
Святые имѣли себя хуже всей твари въ своихъ помыслахъ, а Богъ ихъ прославилъ.
«Слава Богу, даровавшаго Вамъ съ жизнью и возможность пользоваться благами оной. Чувствуя неисповѣдимую благость къ щедротамъ Его, должны стараться, исполнешемъ святыхъ Его заповѣдей, стяжать любовь Его по слову святыхъ устъ Его: «Любяй Мя, заповѣди Моя соблюдаете» (iоан. XIV, 23).
Вы жалуетесь на недосуги, на волны житейскаго моря, и на невозможность, какъ бы слѣдовало, заняться своею душею. Но въ житейскихъ волнахъ при общеши съ людьми дается намъ средство къ заняттю своею душею, т. е. исполнешю заповѣдей Божшхъ. Какъ же мы ихъ исполнимъ, не имѣя съ людьми общешя?
Вы еще не такой мѣрьг, чтобы могли вести жизнь совершенно отшельническую и уединенную и бороться съ одними бъсами или наслаждаться умозрѣшемъ сокровенныхъ таинствъ, объ этомъ вы уже читали въ 55–омъ и 2–омъ словахъ Исаака Сирина, а iоаннъ Лъствичникъ даже слѣдъ безмолвiя не позволяете видѣть имѣющему о себъ мнѣше.
За исполнеше заповѣдей Божшхъ должно много потерпѣть отъ Mipa, плоти и дiавола, ибо «хотягцш благочестно жити, гоними будутъ» (2 Тим. III, 12), говорите Апостолъ Павелъ, и «хотягцш быти другъ Mipa, врагъ Божш бываете» (iоан., IV, 4). «Мудроваше плотское вражда на Бога есть» (Рим. VIII, 7). «Дiаволъ же, яко левъ рыкая, ходите, искш кого поглотити» (1 Петр. V, 8). Вотъ препятсгая намъ отъ сихъ 3–хъ враговъ, къ исполнешю заповѣдей Божшхъ. Враги эти — мiръ, т. е. страсти, плоть наша и дiаволъ.
Они и въ монастырѣ противятся намъ, но въ монастырѣ меньше соблазновъ, и въ малолюдствѣ удобнѣе исполнить заповѣди Божш (см. Авву Дороеея объ отвержеши Mipa).
Но вы еще не находите себя въ силахъ оставить житейсюя вещи. Что же вамъ дѣлать? — Подражать св. Петру, утопавшему въ волнахъ: Господи, спаси мя, погибаю (Me. XIV, 31) и св. Давиду вотющему: скажи мнѣ, Господи, путь, въ оньже пойду (Пс. 142, 8) и путь неправды отстави отъ мене (Пс. 118, 29).
Причина всехъ вашихъ поползновенш гордость: отрасли ея — превозношеше, о себе мнЬше, зазреше людей и осуждеше ихъ. Какъ бы мы ни старались делать добродетели, но при сихъ действiяхъ онѣ мрачны и не приносятъ пользу, потому что оне–то и суть преступлеше и сопротивлеше воле Божiей.
Учете Господа и самая жизнь есть кротость и смирете; чему и заповедалъ намъ поучаться отъ Него. Всехъ нашихъ золъ причина гордость, а всехъ благъ ходатай смирете!
Если даже при исполнети благихъ делъ должны мы иметь сердце сокрушенно и смиренно и духъ сокрушенъ, коихъ Богъ не уничижитъ (Пс. 50,19), кольми же паче въ нищете нашего устроешя должны повергать себя въ бездну смирешя.
Читайте отечесыя книги, но более дЬятельныя, потому что при вашемъ устроенш умозрительныя могутъ принести больше вреда, чемъ пользы. А изъ деятельныхъ вы будете познавать свою немощь и смирять свое сердце, и тогда Богъ призритъ на васъ и пошлетъ Свою помощь къ исполнешю Его воли.
А то хоть весь разумъ Писашя будете иметь, но съ самомнешемъ никакой пользы не обрящете. Ибо врагъ умеетъ строить подсады и прельщать таковыхъ мнимымъ утешешемъ, какъ онъ является и во образе Ангела светла (2 Кор. 11,14), такъ и въ мысленныхъ и душевныхъ дЬлашяхъ производить свои действiя, отъ которыхъ да избавить Васъ Господь (I Тим. 2, 4).
Господь печется о тваряхъ Своихъ и промышляетъ по премудрому Своему промыслу и предведешю, кого наказуетъ, и кого награждаете. Судьбы Его намъ непостижимы.
Вы пишете, что при чтеши духовныхъ книгъ вы приходите въ уныше, чрезъ то, что понуждая себя на постъ, бдЬше, молитву, думаете, что делаете это, сами не зная для чего, а надо делать это изъ любви къ Богу, а этой любви въ себе не ощущаете. Когда мысль ая отходить, и занимаетъ другая, и страсти одна другой передаютъ ваше бедное сердце, и просите моего совета.
Отвѣтъ: Чтеше отеческихъ книгъ очень нужно и полезно къ познашю воли Божiей, ибо отцы исполнили Слово Божiе, переданное намъ въ Писанш и прошли его дѣятельной жизнью и оставили примѣръ въ своихъ учешяхъ. Если вы читаете только слово Божiе, не читая отцовъ, то, не зная образа жизни и борьбы, думаете, что можете его исполнить и не смиряетесь.
А читая отцовъ, вы стремитесь исполнить написанное, но не достигая ихъ мѣры, познаете свою немощь и смиряетесь и получаете милость Божiю, которая особенно на смиренныхъ простирается.
Въ Отечникѣ написано:
«Брать вопроси старца, глаголя: что сотворю, яко чту писашя отецъ и не творю? Отвѣща старецъ: Чтя словеса отечесгая и не творя, смиряется и получаетъ милость Божiю, а не чтя не смиряется и не получаетъ милости Божiей».
Посему не малая польза читать дѣятельныя ихъ поучешя.
Исполняемыя вами тѣлесныя дѣлашя, «сами не зная для чего» — невѣрно, а совершаете это изъ любви къ Богу, но несовершенной, но какъ зародышъ малый въ сердцѣ имѣя, отъ вѣры происходящей.
Читая слово Божiе и примѣры жизни отцовъ, побѣдившихъ страсти и достигшихъ любви Божiей, вѣруемъ сему и понуждаемся исполнять прежде дѣяшя тѣлесныя и показать дѣломъ любовь къ ближнему.
Когда совершаемъ это правильно, со смирешемъ, то переходимъ къ видѣшю, получаемъ душевное утЬигеше и любовь Божiя (къ Богу) показывается намъ явственнѣй.
Глава VIII. И. В. Киреевскій (1806–1856)
Ивану Васильевичу Киреевскому одновременно со старцемъ Макарiемъ принадлежите инищатива великаго предпрiятiя — издашя Святоотеческихъ писанш Благодаря этому начинашю, и смогло произойти снабжеше этими книгами академш, семинарш, правягцихъ епископовъ, ректоровъ и инспекторовъ и чтете этой доселе недоступной аскетической литературы могло стать доступнымъ монашествуюгцимъ и всемъ духовнонастроеннымъ русскимъ людямъ. Истина Православiя возаяла, утвердилась и укрепилась въ противовесе западнымъ книгамъ ложнаго направлешя. Явлете мiру этихъ рукописей — собьте не поддающееся оценке простыми словами. Другая заслуга Киреевскаго, какъ признано въ исторш русской философии это положенное имъ начало независимой мысли въ русской философш и, какъ утверждаетъ проф. Н. О. Лосскш, Киреевскш и Хомяковъ «хотя не выработали системы въ философш, но они установили духовное философское движете, которое составляетъ самое оригинальное и ценное достижете въ русской мысли» (Н. О. Лосскш. Лондонъ, 1952 г., стр. 13 (по англшски).
Основное положеше философш Киреевскаго было следующее: «Учете о Святой Троице не потому только привлекаетъ умъ, что является ему, какъ высшее средоточие всехъ святыхъ истинъ, намъ откроветемъ сообщенныхъ, но и потому еще, что, занимаясь сочинешемъ о философш, я дошелъ до того убеждетя, что направлете философш зависитъ въ первомъ начале своемъ отъ того поняття, которое мы имеемъ о Пресвятой Троице» Пол. собр. соч. И. В. Киреевскаго, томъ I, стр. 100, Москва 1861).
Иванъ Васильевичъ Киреевскш былъ сыномъ прекрасныхъ русскихъ людей. Его отецъ, Василш Ивановичъ, секундъ–маюръ гвардш, былъ крупнымъ помещикомъ, владЬльцемъ села Долбино, въ 40 верстахъ отъ Оптиной Пустыни. Онъ отличался необыкновенной добротой. То была истинная, горячая любовь къ людямъ, готовая всегда делить чужое горе, помогать чужой нужде. Всю свою недолгую жизнь В. И. положилъ на дела милосердiя. Въ 1812 г. онъ прiехалъ въ Орелъ, близъ котораго у него была деревня, и оба свои дома — городской и деревенскш, отдалъ подъ больницы для раненыхъ, прiютивъ, кроме того, мнопя семейства, бъжавгшя отъ непрiятеля со Смоленской дороги. Онъ самъ ходилъ за больными, заразился тифомъ и умеръ въ Орле 1–го ноября 1812 г. въ день безсребренниковъ Косьмы и Дамiана, исполнивъ до конца заповѣдь Христову.
При всей своей добродѣтели В.
И. былъ большой оригиналъ: онъ былъ англофилъ, занимался химiей и медициной, сочинешя Вольтера онъ покупалъ и сжигалъ. Любилъ читать лежа на полу и мало заботился о своей внешности. Когда они жили въ Москвѣ изъ за родовъ его молоденькой жены, онъ цѣлыми днями пропадалъ въ книжныхъ лавкахъ, оставляя по разсѣянности жену безъ денегъ, не знавшую какъ накормить многочисленную дворню.
Своихъ крѣпостныхъ крестьянъ онъ наказывалъ не иначе, какъ ставилъ ихъ на поклоны. То же онъ дѣлалъ по отношешю городскихъ чиновниковъ, когда исправлялъ должность судьи по выборамъ. «Нерадѣше въ должности — вина передъ Богомъ», говорилъ онъ.
Его жена, Авдотья Петровна, рожденная Юшкова, была родовитой дворянкой, культурной и образованной. Если онъ представлялъ типъ моральный, то она — типъ эстетическш. Одаренная литературнымъ даровашемъ, она писала, переводила. Любила цвѣты, поэзпо, живопись и сама рисовала. Она помогала Жуковскому въ переводахъ. Съ нимъ ее соединяло родство: она была дочерью его старшей сводной сестры — крестной его матери и отчасти его воспитательницы и была подругой дѣтства Жуковскаго. Овдовѣвъ и выйдя за Елагина, она создала въ своемъ московскомъ домѣ знаменитый салонъ, гдѣ объединялись для обмѣна мыслей всѣ выдающаяся и замѣчательныя лица. Это продолжалось мнопя десятки лѣтъ, вплоть до ея смерти.
После смерти Василiя Ивановича Киреевскаго, Жуковскш прожилъ более года у своей племянницы. Его личность оставила глубокш следъ въ душе осиротевшаго отрока — Вани. Близость между ними сохранилась на всю жизнь.
Отчимъ — Елагинъ, далъ прекрасное образоваше своимъ пасынкамъ. Они основательно изучили математику, языки — французскш и немецкш и перечитали множество книгъ по словесности, исторш, философш изъ библютеки, собранной ихъ отцомъ. Въ 1822 г. вся семья для окончашя ихъ учешя переехала въ Москву, где профессора университета давали имъ частные уроки. Кроме того, Иванъ слушалъ публичныя лекцш по природоведешю, читанныя М. Г. Павловымъ, последователемъ Шеллинга. Товаригцемъ его по учешю былъ А. И. Кошелевъ. Въ это время братья Киреевспе выучились англшскому языку и древнимъ языкамъ. Но знаше таковыхъ было не столь велико, такъ что Иванъ Васильевичъ доучивался впоследствш, когда начались въ Оптиной Пустыни переводы св. Отцовъ, въ чемъ онъ принималъ деятельное учаспе. Вскоре Киреевскш сдалъ государственный экзаменъ, какъ тогда говорилось, «при комитете» и поступилъ на службу въ Архивъ Иностранной Коллепи.
Первое литературное выступлеше Киреевскаго началось съ статьи о Пушкине въ «Московскомъ Вестнике» въ 1828 г. подъ заглавiемъ «Нечто о характере поэзш Пушкина». Статья его была едва ли не первою въ Россш попыткою критики серьезной и строго художественной, вызвавшей одобреше Жуковскаго. Въ следуюгцемъ 1829 г. онъ напечаталъ въ альманахе Максимовича «Денница» «Обозреше Русской Словесности за 1829 годъ».
Въ томъ же году, сдЬлавъ предложеше Н. П. Арбениной и получивъ отказъ, онъ заболелъ и поехалъ доучиваться заграницу, где слушалъ лекщи въ Берлине и Мюнхене по богословiю, философш и исторш. Въ числе профессоровъ были Гегель и Шеллингъ, съ которыми онъ лично познакомился. Вернувшись черезъ годъ на родину, онъ издаетъ журналъ «Европеецъ». Вышло два номера. Журналъ былъ самый благонамеренный, но былъ заподозренъ правительствомъ въ скрытой револющонной пропаганде. Жуковскш едва спасъ И. В. отъ административной высылки. Съ техъ поръ на Киреевскаго легла черная тень подозрешя въ неблагонадежности, которая въ течете всей его жизни не дала ему возможности проявлять свои таланты и силы. Въ 1834 г. онъ женится, наконецъ, на любимой имъ девушке.
После женитьбы Киреевскш въ течете 12 летъ своей жизни въ Долбине ограничилъ свою общественную деятельность исполнетемъ обязанности почетнаго смотрителя Белевскаго народнаго училища, добросовестно относясь къ этому делу. Эта жизнь въ деревенской тиши казалась одному недоброжелательному «бюграфу» какимъ то сномъ и бездЬйсгаемъ. Но эти годы для него не были потерянными, они прошли въ духовномъ и умственномъ самоуглублеши. Если въ юные годы онъ вѣрилъ въ европейскш прогрессъ и былъ западникомъ (журналъ «Европеецъ»), то теперь его мiровоззреше круто изменилось. Иванъ Васильевичъ сталъ самимъ собой, тёмъ «Кирѣевскимъ», образъ котораго запечатленъ въ исторш нашей духовной культуры. Годы, проведенные въ чтеши научныхъ книгъ расширили его познашя. Въ сороковыхъ годахъ онъ дѣлаетъ попытку вновь выступить на арену общественной деятельности, но опять неудачно. Онъ ищетъ каеедры при Московскомъ Университете и получаетъ отказъ.
Желаше высказать вполне созревгшя и глубоко продуманныя въ деревенской тиши философсия убеждешя въ немъ было, однако, настолько настойчиво, что онъ решается взяться за редактироваше журнала «Москвитянинъ», издаваемаго Погодинымъ (1844 г.). Цензура и тяжелый характеръ издателя, впрочемъ, заставляютъ И. В. К. отказаться отъ этого дела после трехъ первыхъ книжекъ журнала.
Здесь надо сказать несколько словъ по поводу техъ воздействш, которыя способствовали и помогли окончательному образованно мiровоззрешя Ивана Васильевича. Съ одной стороны то былъ брать его Петръ Васильевичъ, съ которымъ его соединяла самая тесная дружба, а съ другой–его жена Наталья Петровна.
Петръ Васильевичъ былъ борцомъ за сохранеше чертъ русскости въ русскихъ людяхъ. Въ этомъ былъ весь смыслъ его существовашя — личной жизни у него не было. Онъ былъ собирателемъ древнихъ духовныхъ стиховъ и народныхъ песенъ. Поэтъ Языковъ называлъ его: «Великш печальникъ древней Руси» и «Своенародности подвижникъ просвещенный».
«Полнота нащональной жизни можетъ быть только тамъ», говорить Петръ Киреевскш, «где уважено предаше и где просторъ предашю, следовательно и просторъ жизни»… Всякое «подражаше уже средоточитъ безжизненность. Что живо, то самобытно. Чемъ полнее существо человека, темъ лицо его выразительнее, не похоже на другихъ. То, что называется общечеловеческой физюномiей, значить не что иное, какъ одно лицо со всѣми, т. е. физюномiя пошлая». Изъ этого видно, какъ глубоко сознавалъ П. В. К. важность сохранешя русскими людьми своего своеобразiя, свояхъ отличительныхъ чертъ, чтобы не быть «на одно лицо со всеми» и не утратить своего нацюнальнаго характера. Онъ глубоко сознавалъ, какая тяжелая травма была нанесена полтора века передъ этимъ всему русскому народу въ внезапной и насильственной европеизация всего его быта.
Мысли Петра Васильевича не прошли даромъ для его старшаго брата. Что касается религюзнаго отношешя, здесь было влiяше Наталш Петровны. Иванъ Кирѣевскш никогда не былъ невѣруюгцимъ. Еще въ бытность въ Германия въ 1830 г. онъ совѣтуетъ въ письмѣ своей сестрѣ, чтобы она ежедневно читала Евангелiе. Но, будучи хриспаниномъ, Иванъ Васильевичъ не былъ православнымъ церковникомъ. Онъ былъ далекъ отъ Церкви, какъ почти и вся среда тогдатттняго передового образованнаго общества. Другое дѣло была его супруга — духовная дочь о. Филарета Новоспасскаго. Она въ юности ѣздила въ Саровскую Пустынь и имѣла общеше съ преп. Серафимомъ. Поэтому Намѣстникъ Троицкой Лавры, архимандритъ Антонш, въ своемъ письмѣ къ ней именуетъ ее «сестрой». Встрѣча съ о. Филаретомъ Новоспасскимъ была рѣшающимъ моментомъ въ жизни Кирѣевскаго: онъ сталъ его преданнымъ духовнымъ сыномъ. Но дни жизни старца были уже сочтены. Послѣ его кончины, старцемъ четы Кирѣевскихъ сталъ о. Макарш Оптинскш. Кирѣевскш пишетъ своему другу Кошелеву: «Существеннѣе всякихъ книгъ и всякаго мышлешя, найти святаго православнаго старца, который бы могъ быть твоимъ руководителемъ, которому ты бы могъ сообщать каждую мысль свою и услышать о ней не его мнѣше, болѣе или менѣе умное, но суждеше св. Отцовъ». Такое исключительное счастье онъ имѣлъ въ лицѣ о. Макарiя!
Изъ всѣхъ мiрскихъ лицъ, перебывавшихъ въ Оптиной Пустыни, Кирѣевскш ближе всѣхъ другихъ подошелъ къ ея духу и понялъ, какъ никто иной, ея значеше, какъ духовной вершины, гдѣ сошлись и высшш духовный подвигъ внутренняго дѣлашя, вѣнчаемой изобилiемъ благодати даровъ стяжашя Святаго Духа и одновременно служеше мiру во всей полнотѣ, какъ въ его духовныхъ, такъ и житейскихъ нуждахъ. Онъ видѣлъ въ Оптиной претвореше въ жизнь мудрости святоотеческой. Будучи философомъ, онъ почувствовалъ, что и высшее познаше истины связано съ цѣльностью духа, съ возстановленной гармошей всѣхъ духовныхъ силъ человѣка. Но это возстановлете достигается внутреннимъ подвигомъ, духовнымъ дѣлашемъ. И Кирѣевскш въ своихъ философскихъ изслѣдовашяхъ, а именно въ учеши о познаши (гносеолопя) указалъ на внутреннюю зависимость (функцюнальную связь) познавательныхъ способностей человѣка отъ духовнаго подвига, претворяющаго естественное, низшее состояше силъ человѣка въ духовный высшш разумъ (связалъ философпо съ аскетикой)… При своемъ служеши делу оптинскаго издательства Иванъ Васильевичъ имѣлъ возможность въ совершенствѣ изучить святоотеческую литературу, а ранее, получивъ прекрасное домашнее философское образоваше и еще дополнивъ его во время пребывашя въ Гермаши, онъ такимъ образомъ былъ также въсовершенствѣ знакомъ и съ западной культурой. Въ его лице встретились западная философская традищя съ традищей Восточной Церкви. Чемъ же разрешилась эта встреча двухъ враждебныхъ началъ? Ответь на этотъ вопросъ даетъ статья «О характере просвегцешя Европы по его отношешю къ просвегцешю Россш», напечатанная въ 1852 г. въ «Московскомъ Сборнике», издаваемомъ славянофильскимъ кружкомъ. Эта статья навлекла цензурное запрегцеше на сборникъ; но ничего антиправительственнаго въ ней не было. Смыслъ статьи таковъ:
Будучи выученникомъ Запада, зная его въ совершенстве, онъ сурово критикуете его культуру. Западъ зашелъ въ духовный тупикъ. Духовная болезнь западной культуры — это «торжество рацюнализма». Въ этомъ ея сущность, какъ свидетельствуете проф. В. Зеньковскш: «Обвинеше въ ращонализме всего Запада возникло еще въ XVIII в. на Западе же, какъ во Франщи, такъ и въ Германия» (Прот. В. В. Зеньковскш. Ист. Русск. Философш. Томъ II, стр. 200. Парижъ). Киреевскш объ этой болезни Запада говорите подробно: «Европейское просвещеше достигло ныне полнаго развитая, но результатоме этой полноты было почти всеобщее чувство недовольства и обманутой надежды. Самое торжество европейскаго ума обнаружило односторонность коренныхь его стремленш. Жизнь была лишена своего существеннаго смысла» (Киреевскш. Т. II. Москва 1861, стр.
. «Многовековой холодный анализе разрушиле все те основы, на которыхь стояло европейское просвещеше оте самаго начала своего развитая, таке что его собственныя коренныя начала, изе которыхе оно выросло (т. е. христаанство), сделалось для него посторонними и чужими, а прямой его собственностью оказался этоте самый, разрушившш его, анализе, этоте самодвижугцшся ноже разума, этоте силлогизме, не признаюгцш ничего, кроме себя и личнаго опыта, этоте самовластный разсудоке, эта логическая деятельность, отрешенная оте всехъ познавательныхе силе человека» (II, 232). Но «Западе, каке и Востоке, изначала жиле верой, но произошло повреждеше ве самой вере, когда Риме поставиле силлогизмы выше сознашя всего христаанства» (II, 285). Киреевскш показале, что изе этого повреждешя «развилась сперва схоластическая философiя вне веры, потоме реформащя ве вере и, наконеце, философiя вне веры» (II, 284). Западная Церковь подменила внутреншй авторитете истины внетттниме авторитетоме iерархш (когда самовольно, безе соглаая се Востокоме изменила символе веры), что «привело ке … ращонализму, т. е. торжеству автономнаго разума», «повлекшему неизбежно распаде духовной цельности. Раздвоеше и разсудочность — последнее выражеше западной культуры».
Западъ просмотрелъ восточную мудрость. Его ученые до тонкости изучили все философш съ древнѣйшихъ временъ: египетскую, персидскую, китайскую, индусскую и т. д. Но мистика православнаго Востока для нихъ была закрыта. Мы же унаследовали отъ Византш сокровища этой духовной мудрости, заключенной въ творешяхъ св. отцовъ. И наша историческая задача была построить на богатомъ византшскомъ наслѣдш новую духовную культуру, которая бы оплодотворила весь мiръ. Киреевскш поставилъ проблему во всей ея полноте. Онъ указываетъ, что русская философiя должна строиться на «глубокомъ, живомъ и чистомъ любомудрш святыхъ отцовъ, представляющихъ зародыши высшаго философскаго начала» (II, 332). «Путь русской философш лежитъ не въ отрицанш западной мысли, а въ воспиташи ея тѣмъ, что раскрывается въ высшемъ знаши, где достигается вновь целостность духа, утерянная въ грѣхопадеши, но возстановленная въ хриспанстве, а затемъ ущербленная въ западномъ христтанствѣ торжествомъ логическаго мышлешя».
Статья Киреевскаго, какъ сказано, была напечатана въ славянофильскомъ «Московскомъ Сборнике» и, хотя самъ Иванъ Васильевичъ, отойдя отъ западниковъ, очутился въ окружеши славянофиловъ, изъ которыхъ Хомяковъ и особенно Кошелевъ, были его близкими друзьями, но тѣмъ не менее на нашъ взглядъ, причислеше Киреевскаго къ «раннимъ славянофиламъ» является ошибкой. Во всемъ собранш его сочинешй нетъ ни единаго слова, дающаго право на такое наименоваше. Онъ боролся, какъ и его брать, за сохранеше чертъ русской самобытности. Ему, подобно К. Н. Леонтьеву, дороги византшсюе наши корни, на которыхъ основано Православiе. Въ той же статье имъ сказано: «Учешя Св. Отцевъ Православной Церкви перешли въ Росаю, можно сказать, вместе съ первымъ благовестомъ христтанскаго колокола, подъ ихъ руководствомъ сложился и воспитался коренной русскш умъ, лежагщй въ основе русскаго быта» (О харак. проев. Европы. Полн. Собр. Соч. т. II, стр. 259. Москва 1861 г). А въ более ранней статье («Ответь Хомякову», 1838), онъ пишетъ: «Эти отшельники, изъ роскошной жизни уходивгше въ леса, въ недоступныхъ ущел!яхъ, изучивипе писашя глубочайшихъ мудрецовъ христаанской Грещи, и выходивгше оттуда учить народъ, ихъ понимавшш». Это созвучно словамъ К. Н. Леонтьева: «Византшскш духъ, византтйсия начала и вл!яшя, какъ сложная ткань нервной системы, проникаетъ насквозь великорусскш общественный организмъ. Имъ обязана Русь своимъ прошлымъ»… (Византизмъ и славянство). Неудивительно, что западники считали Киреевскаго славянофиломъ по недоразумешю. «Я отъ всей души уважаю Киреевскаго», пишетъ Грановскш, «несмотря на совершенную противоположность нашихъ убъжденш. Въ нихъ такъ много святости, прямоты, вѣры, какъ я не видѣлъ ни въ комъ». Герценъ съ грустью выразился по поводу Кирѣевскаго: «Между нами были церковныя сгЬны»… Братья Кирѣевоае не примыкали всецѣло ни къ одному изъ сугцествовавшихъ тогда идеологическихъ теченш. Объ этомъ свидѣтельствуетъ тотъ же Герценъ: «Совершенной близости у него (И. В. К.) не было ни съ его друзьями, ни съ нами. Возлѣ него стоятъ его братъ и другъ Петръ. Грустно, какъ будто слеза еще не обсохла, будто вчера посѣтило несчастте, появлялись оба брата на бесѣды и сходки». Печаль эта понятна: ни тогда, ни послѣ Кирѣевскаго не были должнымъ образомъ понятны и оцѣнены. Они до сихъ поръ ждутъ своего безпристрастнаго изслѣдователя… Оба они желали обновлешя нащональной жизни. «Что такое нащональная жизнь?» спрашиваетъ Петръ Кирѣевскш — «она, какъ и все живое, неуловима ни въ каюя формулы. Предаше нужно».
Это предаше понималось ими, какъ закрѣплеше подлинной русской культуры и преображеше ея духомъ Православiя.
Въ 1856 г. въ славянофильскомъ сборникѣ «Русская Бесѣда» вышла въ свѣтъ послѣдняя статья Кирѣевскаго: «О возможности и необходимости новыхъ началъ для философш». Это и была та статья, которая положила начало независимой мысли въ русской философш.
Поэтъ Хомяковъ посвятилъ И. В. К. еще въ 1848 г. слѣдуюгще стихи:
"Ты сказалъ намъ:
"За волною Вашихъ мысленныхъ морей
Естъ земля — надъ той землею
Блещетъ дивной красотою
Новой мысли эмпирей.
Распустижъ твой парусь бгьлый
Лебединое крыло,
Гдгь тебгь, нашъ путникъ смгьлый,
Солнце новое взошло.
И съ богатствомъ многоцгьннымъ
Возвратися снова къ намъ,
Дай покой душамъ смятеннымъ.
Кргьпостъ волямъ утомленнымъ
Пищу алчущимъ сердцамъ ".
Черезъ несколько месяцеве после выхода въ светъ этой статьи последовала неожиданная кончина (11–го iione 1856 г.) ея автора. Иванъ Васильевичъ умеръ отъ холеры въ Петербурге, куда онъ поехалъ навестить своего сына, окончившаго лицей. Смерть его сильно потрясла всехъ его близко знавшихъ. Петръ Васильевичъ умеръ въ томъ же году.
Французскш писатель Грасье, бюграфъ Хомякова, заканчиваете свою книгу такими словами: «Онъ, также, какъ Иванъ Киреевскш, скончался внезапно отъ холеры, также, какъ и онъ оставилъ неоконченнымъ трудъ имъ унаследованный, и эта двойная судьба, прерванная темъ же случаемъ, въ преследовали той же цели, — должна была бы показать, что истинное величiе человека состоитъ скорее въ искаши, чемъ въ нахожденш, более въ попыткахъ, чемъ въ завершенш, более въ начинанш, чемъ въ окончанш. Забота о дальнейшемъ — дело самаго Хозяина. И это должно служить утешешемъ доброму труженику, который отходить, чтобы заснуть въ мире» (A. Gratieux. A. S. Khomiakov et le movement Slavophile des Hommes. Paris, 1939, p. 194).
Тело Ивана Васильевича Киреевскаго было погребено въ Оптиной Пустыни въ скиту у ногъ могилы старца Льва. Узнавъ объ этомъ, митрополитъ Филаретъ оцЬнилъ ту великую честь, какая была оказана Оптиной Пустынью ея преданному сыну.
На могильномъ памятнике И. В. К. выгравировано: «Узрятъ кончину премудраго и не разумеютъ, что усовети о немъ Господь. Премудрость возлюбихъ и поискахъ отъ юности моея. Познавъ же яко не инако одержу, агце не Господь даетъ, пршдохъ ко Господу» (Прем. 8. 2, 21).
Антрополопя и гносеолопя философiи Кирѣевскаго
(Это учете должно быть разематриваемо въ связи съ аскетикой, какъ имеющее непосредственное отношеше къ ней, связывающее ее съ философiей и утверждающее вековечное значеше аскетическаго подвига).
Въ своемъ учеши о душе Киреевскш указываете на ея iерархическш строй. Въ основу учешя онъ кладете «исконный хриспанскш антропологическш дуализме» (Прот. В. Зеньковскш, томе I, стр. 222 , различеше «внешняго» и «внутренняго» человека. Оне различаете, выражаясь современными психологическими терминами, «эмпирическую сферу души» се ея многочисленными функщями отъ ея глубинной сферы, лежащей ниже порога сознашя, центральное средоточiе которой можно назвать «глубиннымъ Я». Это те силы духа, которыя отодвинуты внутрь человека (за порогъ сознашя), грехомъ, и благодаря чему, нарушена та исконная цельность, въ которой таится корень индивидуальности и ея своеобразiе.
Эти силы, этотъ внутреншй человѣкъ, закрыть от сознашя властью грѣха. Преодолѣшемъ грѣха и «собирашемъ» силъ души надо стремится связать эмпирическую сферу съ глубиннымъ центромъ, этимъ «внутреннимъ средоточiемъ», подчиняя ему эту сферу. «Главный характеръ вѣрующаго мышлешя», говоритъ Кирѣевскш въ этомъ замѣчательномъ отрывкѣ, «заключается въ сгремлеши собрать всѣ силы души въ одну силу; надо отыскать то внутреннее средоточiе быття, гдѣ разумъ и воля, и чувство, и совѣсть, прекрасное и истинное, удивительное и желаемое, справедливое и милосердное, и весь объемъ ума сливаются въ одно живое единство и, такимъ образомъ, восстанавливается существенная личность человѣка въ ея первозданной неделимости» (II, 337). Въ этой возстановленной цѣльности силъ iерархическш приматъ принадлежитъ моральной сферѣ, отъ здоровья которой зависитъ здоровье всѣхъ другихъ сторонъ, или свойствъ души. Основное положеше въ своемъ учеши о познаши (гносеолопя) Кирѣевскш выражаетъ такъ: «Тотъ смыслъ, которымъ человѣкъ понимаетъ Божественное, служить ему къ разумѣшю истины вообще» (II, 306). Другими словами, — «познаше реальности есть функщя Богопознашя».
Это чрезвычайной важности свойство познавательной способности души лежитъ въ основѣ гносеологическихъ построешй Кирѣевскаго и даетъ ключъ къ разумѣшю послѣднихъ. «Въ основной глубинѣ человѣческаго разума, въ самой природѣ его, заложена возможность сознашя его коренныхъ отношешй къ Богу» (II 322), т. е. къ вѣрѣ. Въра, Богопознаше — это есть глубокое таинственное единеше не только духа человѣка, но и всей его личности въ ея цѣльности съ Богомъ — этой высшей единственно истинной реальности.
Подобно этому и познаше реальности вторичной, тварной должно касаться не только одного разума, но и «всѣмъ существомъ своимъ въ его цѣломъ прюбгцаться реальности». Глубина познашя «овладѣше реальностью», той истиной, которая въ ней скрыта, совершается не однимъ умственнымъ познашемъ, но «свѣчешемъ смысла, его осуществлешемъ во внутреннемъ средоточш человѣка». Это возможно только въ цѣльности духа, собранности всѣхъ его силъ.
Но въ грѣхопадеши строй души поврежденъ, и хотя ущерблена также и вѣра и отодвинута вглубь души, но ей все же осталась присуща та сила, которая можетъ возстановить утерянную цельность духа и въ той мере, въ какой вера сохранилась во внутреннемъ средоточш духа, она восполняетъ естественную работу ума и «вразумляетъ умъ, что онъ отклонился отъ своей первоестественной цельности, и этимъ вразумлешемъ побуждаетъ къ возврагцешю на степень высшей деятельлости», т. е. подняться выше своего «естественнаго» состояшя. «Ибо православноверуюгцш знаетъ, что для цельности истины нужна цельность разума и искаше этой цельности составляетъ постоянную задачу его мышлешя» (II, 311) … «Такимъ образомъ, въ мышлеши веруюгцаго происходить двойная работа: следя за развитаемъ своего разумешя, онъ вместе съ темъ следить и за самымъ способомъ своего мышлешя» (II, 312) (контролируетъ правильность его деятельности), «постоянно стремясь возвысить разумъ до того уровня, на которомъ бы онъ могъ сочувствовать вере» (II, 312), и благодаря этому, поврежденность нашего ума по причине распада цельности восполняется темъ, что вносить въ нашъ духъ вера. Здесь нетъ места насилт надъ разумомъ, которое подрывало бы его свободу и творчесия силы, но возведете разума съ низшей ступени на высшую.
«Живыя истины не те, которыя составляютъ мертвый капиталъ въ уме человека, которыя лежать на поверхности его ума и могутъ прюбретаться внешнимъ учешемъ, но те, которыя зажигаютъ душу, которыя могутъ гореть и погаснуть, которыя даютъ жизнь жизни, которыя сохраняются въ тайне сердечной и по природе своей не могутъ быть явными общими для всехъ, ибо, выражаясь въ словахъ, остаются незамеченными, выражаясь въ делахъ, остаются непонятными для техъ, кто не испыталъ ихъ непосредственнаго соприкосновешя». Познаше истины должно быть пребывашемъ въ истине, т. е. деломъ не одного лишь ума, а всей жизни. Знаше «живое» прюбретается по мере внутренняго стремлешя къ нравственной высоте и цельности и исчезаетъ вместе съ этимъ стремлешемъ, оставляя въ душе одну наружность своей формы». Такимъ образомъ, «духовное просвегцеше» въ противоположность логическому знашю связано съ нравственнымъ состояшемъ души и потому требуетъ подвига и нравственнаго напряжешя. «Его можно погасить въ себе, если не поддерживать постоянно того огня, которымъ оно загорелось» (II, 327). Одно лишь отвлеченное познаше влечетъ за собой «отрывъ отъ реальности» и обращаетъ самого человека въ «отвлеченное существо» (II, 305). Разрывъ съ реальностью начинается въ области веры: заболеваше духа, распадъ его силъ, отражается прежде всего въ области веры и вызываетъ какъ следсгае возникновеше «отвлеченнаго мышлешя». «Логическое мышлеше отделенное отъ другихъ познавательныхъ силъ, составляетъ естественный характеръ ума отпадшаго отъ своей цельности» (I, 276). Это отпадете разума вызываетъ и утерю высшей познавательной способности связанной съ вѣрой, и «естественный разумъ» неизбъжно опускается ниже своего первоестественнаго уровня». Разрывъ съ духовными силами, эта «аморальность» западнаго просвѣгцетя, сообгцаетъ ему своеобразную устойчивость, тогда какъ знате духовное по природѣ своей динамично, какъ непосредственно зависящее отъ все время мѣняющагося состояшя моральной сферы.
Такимъ образомъ, Кирѣевскш разрѣшаетъ основную проблему въ гносеолопи — согласовашя вѣры и разума. Какъ уже говорилось, вдохноветя свои онъ черпалъ у святыхъ отцовъ. Приведемъ ихъ учете о степеняхъ разума въ изложеши св. Димитрiя Ростовскаго, чтобы еще полнѣе освѣтить это учете о познати.
§ 1. Разумъ невоздѣланный и долгимъ временемъ не очищенный, есть разумъ неразумный — неправый и неистинный разумъ. Въ разумъ бываетъ различiе, какъ и во всѣхъ внѣшнихъ вещахъ. Бываетъ разумъ совершенный — духовный, бываетъ разумъ посредственный — душевный, бываетъ и разумъ весьма грубый — плотскш. § 2. Кто не позаботится самолично пройти тёснымъ путемъ Евангельскимъ, и будетъ имѣть небрежете объ очищети ума, — тотъ слѣпъ душею, хотя бы и всю внешнюю мудрость изучилъ, онъ держится только буквы убивающей, а оживляющаго духа не принимаетъ. § 3. Правый и истинный разумъ не можетъ быть удобно углубленъ въ душу, безъ великаго и долговременнаго труда и подвига, а насколько умерщвляется похоть, настолько возрастаете и процвѣтаетъ истинный разумъ. Но подвигъ у всѣхъ долженъ быть сугубый, состоягцш изъ внешняго труда и умнаго дѣлатя: одинъ безъ другого не совершается. § 4. Всѣ те, которые научились внешнему наставлетю, о внутреннемъ же духовномъ дѣлати — о просвѣщети и очищети разума вознерадѣли, — совершенно обезумѣли, развратились различными страстями, или впали въ пагубныя ереси». «Не искусиша, не познаша Бога имѣти въ своемъ разумъ, сего ради предаде ихъ Богъ въ неискусенъ умъ, творити неподобная» (Рим. 1, 28). § 9. Умъ, будучи очищенъ и просвѣщенъ, можете разумѣть все внешнее и внутреннее, ибо онъ духовенъ, и судите обо всемъ, а о немъ самомъ судить никто не можете (I Кор. 2,15) (Дух. Алфавите свят. Димитрiя Рост. Москва 1909 г., стр. 38–43).
Философiя это наука о познати истины. Но истина лишь одна. «Азъ есмь Путь, Истина и Животе», говорите Господь (iо. XIV, 6). Этотъ путь и для философской мысли единственный, кто идете инымъ — «прелазите инуде».
Нагруженный верблюдъ только на коленяхъ съ трудомъ могъ протискиваться сквозь низыя, тесныя iерусалимскiя врата, именуемыя «Игольныя уши», но еще труднЬе, несмотря на все усилiя, мыслителю, богатящемуся «лжеименнымъ разумомъ» (I Тим. VI, 20) войти въ Царстае Божте истины и духовной свободы: «Господь есть Духъ, а где Духъ, тамъ свобода» (II Кор. III, 17). «Если пребудете въ слове Моемъ, то вы истинно Мои ученики и познаете истину, и истина сделаетъ васъ свободными» (iоан. VIII, 31–32).
Основываясь на законе динамичности знашя по причине его органической связи съ духовной сферой, Киреевскш предполагаете, что и упадокъ «самобытной русской образованности», хотя произошелъ и при неблагопрiятныхъ внешнихъ условiяхъ, но и «не безъ внутренней вины человека». «Стремлеше къ внешней формальности, которое мы замечаемъ въ русскихъ раскольникахъ, даетъ поводъ думать, что въ первоначальномъ направленш русской образованности произошло некоторое ослаблеше еще прежде петровскаго переворота» (II, 327). Здесь важно отметить, что начало упадка Киреевскш относитъ къ XV и XVI векамъ, что совпадаете съ началомъ упадка духовнаго дЬлашя, согласно и нашему изследовашю.
Итакъ, Киреевскш положилъ начало новой одухотворенной философш «цельности духа», которая могла бы стать основашемъ для развитая самобытной русской культуры.
Въ его лице русское самосознаше достигаете уже своего полнаго раскрытая. Русская мысль освобождается оте многовекового плена чуждыхь ей начале, выходите на самостоятельный исконный путь, обращаясь ке истокаме своего возникновешя. Она возвращается ве «отчш доме». Но Киреевскш не успеле совершить задуманный име труде — написать философiю, оне положиле лишь ея основаше и указале путь. Смерть унесла его ве расцвете его силе. Оне погребене ве Оптиной Пустыни рядоме со старцеме Львоме. Стареце Макарш легь здесь же вскоре. Все, что совершалось ве Оптиной, имеете таинственный смысле. Саме Митрополите Филарете удивился, какой чести удостоился Киреевскш (Жизнь К–го была подтверждешемъ его учешя. «Сердце, исполненное нежности и любви, говорите о неме близко его знавшш Хомякове, уме, обогащенный всеме просвегцешемъ современной наме эпохи, прозрачная чистота кроткой и беззлобной души, какая–то особенная мягкость чувства, дававшая особенную прелесть разговору, горячее стремлеше ке истине, необычайная тонкость ве дiалектике ве споре, сопряженная се самою добросовестною уступчивостью, когда противникъ былъ правъ, и съ какойто нежною пощадою, когда слабость противника была явною, тихая веселость, всегда готовая на безобидную шутку, врожденное отврагцеше отъ всего грубаго и оскорбительнаго въ жизни, въ выражеши мысли, или въ отношешяхъ къ другимъ людямъ, верность и преданность въ дружбе, готовность всегда прощать врагамъ и мириться съ ними искренно, глубокая ненависть къ пороку и крайнее снисхождеше въ суде о порочныхъ людяхъ, наконецъ, безукоризненное благородство, не только не допускавшее ни пятна, ни подозрешя на себя, но искренно страдавшее отъ всякаго неблагородства, замеченнаго въ другихъ людяхъ, таковы были редыя и неоцененныя качества И. В. Киреевскаго»… (Русскш Бюграф. Словарь. СПБ. 1897, стр. 695.). Писатели и философы следующаго поколешя, хотя и посещали Оптину, но подлиннаго ея духа уже не охватывали.
Могло казаться, что продолжателемъ дела Киреевскаго былъ В. Соловьевъ. И, действительно, въ своей магистерской диссертащи «Кризисъ западной философш» онъ взялъ у Киреевскаго целикомъ его мiровоззреше: «синтезъ философш и религш, взглядъ на западную философт, какъ на развитте ращонализма, идеи о цельности жизни, о метафизическомъ познанш. Но онъ исключилъ все руссие месаансюе мотивы и западной мысли противоставилъ не русское православiе, а туманныя умозрешя (не хриспанскаго) Востока». И въ дальнейшемъ творчестве Вл. Соловьевъ остается не только вне «любомудрiя св. Отцовъ», но и вне православiя: онъ мнилъ себя выше исповедныхъ раздЬленш и говорилъ о себе, что онъ скорее протестантъ, чемъ католикъ. Онъ прiемлетъ идею спасешя по протестантски: не отъ дЬлъ, а отъ веры. Отсюда отрицаше духовнаго дЬлашя: «греши постоянно и не кайся никогда» Мочульскш. Вл. Соловьевъ. II изд., Парижъ 1951 г., стр. 52 и 254). Естественно, что познаше истины уже не связывается съ состояшемъ моральной сферы и съ цельностью духа, какъ у Киреевскаго. И Соловьевъ, благодаря исключительному своему вл!яшю на современниковъ, использовавъ вначале идеолопю Киреевскаго, отвелъ затемъ пробуждающуюся русскую релипозную мысль отъ того пути, который указывалъ ей этотъ последнш.
У Достоевскаго въ «Братьяхъ Карамазовыхъ» мы находимъ лишь внешнее описаше, сходное съ виденнымъ имъ въ Оптиной Пустыни. Старецъ Зосима вовсе не списанъ со старца Амвроая, какъ полагали некоторые.
Сердцемъ ближе другихъ къ Оптиной былъ Леонтьевъ, тайный постриженникъ ея. Тамъ жилъ онъ несколько летъ, тамъ сложилъ бремя ошибокъ и греховъ молодости, которые онъ искупалъ болезнями и искреннейшимъ покаяшемъ. Леонтьевъ — художникъ слова и одинъ изъ выдающихся русскихъ мыслителей, о чемъ свидетельствуете его глубокое понимаше современной ему жизни и ея проблемъ, и прозрите судебъ Росаи. Въ своей идеологш онъ отстаиваетъ греко–россшское православiе, утверждая, что сущность русскаго православiя ничѣмъ не отличается отъ византшскаго. Тъ выводы о русской святости, къ которымъ мы пришли въ нашемъ изслѣдоваши, находятъ подтверждеше и въ словахъ Леонтьева: «византшской культурѣ вообще принадлежать всѣ главные типы той святости, которой образцами пользовались руссие люди»… «Аеонская жизнь, созданная творческимъ гешемъ византшскихъ грековъ, послужила образцомъ нашимъ первымъ юевскимъ угодникамъ Антошю и Феодоаю», «возгорѣвшейся сердечной вѣрой, еще и долгою политическою дѣятельностью въ средѣ восточныхъ хриспанъ, я понялъ почти сразу и то, что я самъ лично внѣ православiя спасенъ быть не могу, и то, что государственная Росая безъ строжайшаго охранешя православной дисциплины разрушится еще скорѣе многихъ другихъ державъ, и то, наконецъ, что культурной самобытности нашей мы должны попрежнему искать въ греко–россшскихъ древнихъ корняхъ нашихъ»… I Леонтьевъ. Москва 1902, т. 6. Письма къ Вл. Соловьеву, стр. 332–333, 337) Изъ мыслителей, общавшихся со старцами, дальше всѣхъ отъ оптинскаго духа былъ Левъ Толстой. По причинѣ его крайней гордости о. Амвроспо было всегда трудно вести съ нимъ бесѣду, которая сильно утомляла старца. Послѣ своего отлучешя Толстой больше со старцами не видѣлся. Такъ однажды, подойдя къ скиту, онъ остановился: какая–то невидимая сила задерживала его у святыхъ воротъ. Ясно было, что въ немъ шла сильная борьба со страстью гордости; онъ повернулся обратно, но нерѣшительно вернулся опять. Вернулся онъ и въ третш разъ уже совсѣмъ нерѣшительно и затЬмъ, рѣзко повернувшись, быстро ушелъ оттуда и уже больше никогда не дѣлалъ попытокъ войти въ скитъ. Только въ послѣдше дни своей жизни, можно думать, почувствовавъ близость конца, и что ему не уйти отъ суда Божiя, Толстой рванулся въ Оптину, бѣжавъ отъ своего ближайшаго окружешя, но былъ настигнуть. И когда оптинскш старецъ о. Варсонофш, по поручешю св. Синода, прибыль на станщю Астапово, дабы принести примиреше и умиреше умирающему, онъ не былъ допущенъ къ нему тѣми же лицами. Отецъ Варсонофш до конца своей жизни безъ боли и волнешя не могъ вспомнить объ этой поѣздкѣ.
Письмо И. В. Кирѣевскаго къ старцу Макарію
(Изъ пропущенной главы книги С. А. Нилуса «На берегу Божiей Ргьки», т. II)
«1855–го года. 6 поля. Полночь. Искренне–любимый и уважаемый батюшка! Сейчасъ прочелъ я ваше письмо изъ Калуги къ Наталье Петровне и теперь же хочу поздравить васъ съ получешемъ наперснаго креста. Хотя я и знаю, что ни это, ни какое видимое отличiе не составляютъ для васъ ничего существенна го, и что не таия отличiя вы могли бы получить, если бы сколько–нибудь желали ихъ, однако же все почему–то очень прiятно слышать это. Можетъ быть, потому, что это будетъ прiятно для всехъ любящихъ васъ. Мы всегда видели, какъ вы внутри сердца вашего носите Крестъ Господень и сострадаете Ему въ любви къ грешникамъ. Теперь та святыня, которая внутри любящаго сердца вашего, будетъ очевидна для всехъ на груди вашей. Дай, Боже, чтобы на мнопя, мнопя и благополучныя лета! Дай, Боже, мнопя лета за то и благочестивому архiерею нашему! Другая часть письма вашего произвела на меня совсемъ противоположное дейсгае. Вы пишете, что страдаете отъ безсонницы и что уже четыре ночи не могли заснуть. Это, кроме того, что мучительно, но еще и крайне вредно для здоровья. Думаю, что сонь вашъ отнимаетъ забота о всехъ насъ грешныхъ, которые съ нашими страдашями и грехами къ вамъ относимся: вы думаете, какъ и чемъ пособить требующимъ вашей помощи, и это отнимаетъ у васъ спокойствiе сердечное. Но подумайте, милостивый батюшка, что душевное здоровье всехъ насъ зависитъ отъ вашего телеснаго. Смотрите на себя, какъ на ближняго. Одного вздоха вашего обо всехъ насъ вообще къ милосердному Богу довольно для того, чтобы Онъ всехъ насъ прикрылъ Своимъ теплымъ крыломъ. На этой истинной вере почивайте, милостивый батюшка, на здоровье всемъ намъ. Отгоните отъ себя заботныя мысли, какъ враговъ не только вашего, но и нашего спокойсгая и, ложась на подушку, поручите заботы о насъ Господу, Который не спить. Ваша любовь, не знающая границъ, разрушаетъ тело ваше».
Знакомство И. В. Киреевскаго съ благостнымъ старцемъ нашимъ, о. Макарiемъ, произошло, по словамъ супруги Ивана Васильевича, Натальи Петровны, при следующихъ обстоятельствахъ.
«Сама я», — такъ поведала намъ Наталья Петровна, — «познакомилась съ о. Макарiемъ въ 1833–мъ году черезъ другого приснопамятнаго старца, его предшественника, о. Леонида; тогда же сделалась его духовною дочерью и съ тѣхъ поръ находилась съ нимъ въ постоянномъ духовномъ обгцеши.
Иванъ Васильевичъ мало былъ съ нимъ знакомъ до 1846–го года. Въ мартЬ того года старецъ былъ у насъ въ Долбинѣ (Имѣше Кирѣевскаго, въ Бѣлевскомъ уѣздЬ, Тульской губерши , и Иванъ Вас. въ первый разъ исповѣдывался у него; писалъ же къ батюшкѣ въ первый разъ изъ Москвы въ концѣ октября 1846го года, сказавъ мнѣ:
«Я писалъ къ батюшкѣ, сдЬлалъ ему много вопросовъ, особенно для меня важныхъ; нарочно не сказалъ тебъ прежде, боясь, что по любви твоей къ нему, ты какъ бы нибудь чего не написала ему. Мнѣ любопытно будетъ получить его отвѣтъ. Сознаюсь, что ему трудно будетъ отвечать мнѣ».
Я поблагодарила Ивана Васильевича, что онъ мнѣ сказалъ, что рѣшился написать къ старцу, и увѣрена была, что будетъ отъ старца дѣйсгае разительное для Ивана Васильевича.
Не прошло часа времени, какъ приносятъ письма съ почты и два, надписанныя рукою старца — одно на имя мое, другое на имя Ивана Васильевича. Не распечатывая, онъ спрашиваетъ:
— «Что это значить? Отецъ Макарш ко мнѣ никогда не писалъ!»
Читаетъ письмо, мѣняясь въ лицѣ и говоря:
— «Удивительно! Разительно! Какъ это? Въ письмѣ этомъ отвѣты на всЬ мои вопросы, сейчасъ только посланные».
Съ этой минуты замѣтенъ сталъ зародышъ духовнаго довѣрiя въ Иванѣ Васильевичъ къ старцу, обратившшся впослѣдствш въ усердную и безпредЬльную любовь къ нему, и принесъ плоды въ 60 и во 100, ибо, познавъ, «яко не инако одержится премудрость, агце не дастъ Господь», онъ, при пособш опытнаго руководителя, «шелъ къ Господу».
Иванъ Васильевичъ Кирѣевскш и братъ его, Петръ, вмѣстѣ съ супругой Ивана Васильевича, Наталiей Петровной погребены у Введенскаго храма Оптиной пустыни, рядомъ съ могилами великихъ старцевъ: Леонида (въ схимѣ Льва), Макарiя и Амвроая. На памятник^ Ивана Васильевича начертана надпись:
«Надворный Совѣтникъ Иванъ Васильевичъ Кирѣевскш. Родился 1806–го года, марта 22–го дня. Скончался 1856–го года iюня 12–го дня».
«Премудрость возлюбихъ и поискахъ отъ юности моея. Познавъ же, яко не инако одержу, агце не Господь дастъ, пршдохъ ко Господу».
«Узрятъ кончину праведника и не уразумѣютъ, что усовѣтова о немъ Господь».
«Господи, пршми духъ мой!»
Какую премудрость возлюбилъ Иванъ Васильевичъ, ясно видно изъ словъ его старца:
«Сердце обливается кровiю», — такъ писалъ старецъ одному своему духовному чаду, — «при разсуждеши о нашемъ любезномъ отечествѣ, Россш, нашей матушкѣ: куда она мчится, чего игцетъ, чего ожидаетъ? Просвѣгцеше возвышается, но мнимое — оно обманываетъ себя въ своей надеждѣ; юное поколѣше питается не млекомъ учешя Святой Православной нашей Церкви, а какимъто иноземнымъ, мутнымъ, ядовитымъ заражается духомъ. И долго ли этому продолжаться? Конечно, въ судьбахъ Промысла Божiя написано то, чему должно быть, но отъ насъ сокрыто, по неизреченной Его премудрости. А кажется, настанетъ то время, когда, по предречешю отеческому, «спасаяй, да спасетъ свою душу».
Очевидно, не премудрость вѣка сего возлюбленна была и Ивану Васильевичу Кирѣевскому.
Глава IX. П. В. Кирѣевскій — праведникъ въ міру
Собиратель древнихъ духовныхъ стиховъ, былинъ и народныхъ песенъ Петръ Васильевичъ Киреевскш родился 11 февраля 1808 года.
Темь, кому дорога наша русская сущность, руссия черты, русская душа, — темъ должна быть дорога память того, кто беззаветно любилъ Pocciro и отдалъ ей все свои силы. Петръ Васильевичъ былъ борцомъ за сохранеше чертъ русскости въ русскихъ людяхъ. Въ этомъ былъ весь смыслъ его существовашя; личной жизни у него не было: какъ его характеризовалъ поэтъ Языковъ, это былъ «Ветхо–пещерникъ», или «Своенародности подвижникъ просвещенный».
«Полнота нащональной жизни можетъ быть только тамъ», говорить Петръ Киреевскш, «где уважено предаше и где просторъ предашю, следовательно, и просторъ жизни. У насъ она парализована нашимъ пристрастаемъ къ иностранному. Большая часть изъ насъ въ детстве воспитываются иностранцами, въ обществе говорятъ не иначе, какъ по–французски, и когда читаютъ, то исключительно книги иностранныя. А потому не удивительно ли, если все родное больше, или меньше, становиться намъ чуждымъ? Кто не слыхалъ русской песни еще надъ своей колыбелью, и кого ея звуки не провожали во всехъ переходахъ жизни, у того, разумеется, сердце не встрепенется при ея звукахъ. Она не похожа на те звуки, на которыхъ душа его выросла. Либо она будетъ ему непрiятна, какъ отголоски грубой черни, съ которой онъ въ себе не чувствуетъ ничего общаго; либо, если уже въ немъ есть особенный музыкальный талантъ, она ему будетъ любопытна, какъ нечто самобытное и странное: какъ пустынная песнь араба; какъ грустная, м. б., последняя песнь горнаго кельта въ роскошной гостинной Англш. Она ему ничего не напомнить. Подражаше уже средоточитъ безжизненность. Что живо, то самобытно. Чемъ полнее существо человека, темъ лицо его выразительнее, не похоже на другихъ. То, что называется общечеловеческой физюномiей, значить ни что иное, какъ одно лицо со всѣми, т. е. физюномiя пошлая».
Изъ этого видно, какъ глубоко сознавалъ П.Кирѣевскш важность сохранешя русскими людьми чертъ своего своеобразiя, своихъ отличительныхъ чертъ, чтобы не быть «на одно лицо со всѣми» и не утратить своего нащональнаго характера.
После Петровскихъ реформъ все иностранное предпочиталось русскому, русскш быть ушелъ въ глубокую провинщю, сохраняясь въ низшихъ слояхъ общества. Но Пушкинская эпоха была эрой возрождешя нащональнаго самосознашя. Это сознаше возникло на почвѣ патрютическихъ чувствъ, вызванныхъ войною 1812 года. Характеренъ разсказъ Гоголя, видѣвшаго слезы на лицѣ Пушкина при чтенш стихотворешя Языкова, посвященнаго Денису Давыдову, герою войны 1812 года, въ которомъ описывается пожаръ Москвы. Пушкинъ крѣпко сознавалъ себя русскимъ. Онъ былъ много обязанъ русской деревнѣ и старушкѣ нянѣ. По мѣрѣ роста и зрѣлости его таланта создаются его чудесныя, несравненныя руссюя сказки и «Повѣсти Бѣлкина». Въ «Капитанской дочкѣ», по словамъ Гоголя: «въ первый разъ выступили истинноруссгае характеры: простой комендантъ крѣпости, комендантша, поручикъ; сама крѣпость съ единственной пушкой, безтолковщина времени и простое величiе простыхъ людей …» Пушкинъ высоко цѣнилъ подлинный народный русскш языкъ: «Альфiери изучалъ итальянскш языкъ на Флорентшскомъ базарѣ. Не худо намъ иногда прислушиваться къ московскимъ просвирнямъ: онѣ говорятъ удивительно чистымъ и правильнымъ языкомъ», замѣчаетъ онъ. Въ то же время Лермонтовъ творить безсмертную «Пъснь о купцѣ Калашниковѣ», Крыловъ — свои единственныя въ своемъ родѣ басни. Гоголь сказалъ о немъ: «Всюду у него Русь и пахнетъ Русью… даже оселъ, несмотря на свою принадлежность климату другихъ земель, явился у него русскимъ человѣкомъ». Въ музыкальномъ мiрѣ раздались чаруюице звуки русской музыки, творцомъ которыхъ былъ Глинка. Но эпоха, въ которой рождались руссюе геши не была имъ благопрiятна. Послѣ декабрьскаго возсташя русское дворянство погубило себя въ глазахъ правительства и возбудило недовѣрiе. Опорой государственности явилась остзейская знать. Тагая лица, какъ графъ Бенкендорфъ были всесильны. Пушкинъ по неосторожности вызвалъ вражду со стороны надменнаго шефа жандармовъ и сделался жертвой подстроенной интриги. Потрясенный смертью Пушкина, Лермонтовъ, за стихотвореше «На смерть Пушкина» угодилъ на Кавказъ, где, тоскуя въ глухомъ гарнизоне, погубилъ себя на дуэли. Лермонтовъ не былъ сочувствуюгцимъ декабристамъ. Наоборотъ, онъ былъ однимъ изъ пророковъ, предвидѣвшихъ ужасъ революция. Но, какъ русскш нащоналистъ, вознегодовалъ противъ иностранца — Дантеса, дерзнувшаго поднять руку на великаго русскаго гешя. Между темъ, въ то время всякое слово противъ иностранцевъ вменялось въ преступлеше. Цензура была свирепа и придирчива и читала часто между строкъ даже то, что не снилось авторамъ. Какъ примѣръ строгости можно привести случай съ Погодинымъ, который былъ оштрафованъ и посаженъ на годъ въ тюрьму за то, что по случаю смерти Гоголя выпустилъ журналъ съ траурной каймой.
Въ слѣдуюгцемъ царствоваши наступила сразу безъ всякой постепенности эра широкихъ свободъ, для воспрiятiя которыхъ общество еще не созрело. Это привело къ цареубшству и заставило Государя Александра Ш–яго могучей рукою удержать русскую «тройку», оѣшенно мчавшуюся въ пропасть.
Послѣдше два Государя воплощали въ себе все чисторуссие черты. Мученикъ–императоръ Николай П–ой любилъ все русское до самозабвешя. Бывшш преображенецъ А. Ф. Гирсъ разсказываетъ въ своихъ мемуарахъ, что, когда профессоръ С. Ф. Платоновъ въ речи своей офицерамъ Преображенскаго полка «сталъ говорить объ основателе полка царе Петре, какъ о величайшемъ преобразователе, не имѣвшемъ въ мiрѣ себе равнаго, Наслѣдникъ (Имп. Николай II) заметилъ: «Царь Петръ, расчищая ниву русской жизни и уничтожая плевелы, не пощадилъ и здоровые ростки, укрѣплявгше народное самосознаше. Не все въ допетровской Руси было плохо, не все на Западе было достойно подражашя. Это почувствовала Императрица Елисавета Петровна и съ помощью такого замечательнаго самородка, какимъ былъ Разумовскш, ею было кое–что возстановлено». Любимымъ предкомъ Императора Николая П–го былъ царь Алексей Михайловичъ, въ память котораго было дано имя Царевичу. Передъ японской войной графомъ Шереметевымъ былъ устроенъ балъ, на которомъ вся знать явилась въ боярскихъ одЬяшяхъ XVII века. Государь и Императрица были одеты въ царсия одЬяшя царя Алексея Михайловича и царицы. Государь любилъ древшя иконы, соборы и всю старину. Необычайной красоты въ смысле архитектуры и внутренняго убранства былъ построенъ въ Царскомъ Селе Феодоровскш Соборъ Сводно–гвардейскаго полка, который одновременно служилъ и придворнымъ храмомъ. До этого, зная вкусъ Государя, походный иконостасъ этого полка былъ написанъ въ древнемъ стиле … УвидЬвъ его, Государь сказалъ: «Вотъ, наконецъ, где можно молиться!» Вследъ за этимъ былъ воздвигнутъ упомянутый соборъ въ владимiро–суздальскомъ стиле. Это чудо архитектурной красоты со своимъ золотымъ куполомъ отражалось въ прозрачныхъ водахъ большого пруда. Поодаль находилось здаше военнаго музея въ стиле псковско–новгородскомъ XV века и здашя казармъ Сводно–гвардейскаго полка въ стиле XVI века.
Генералъ Спиридовичъ въ своихъ воспоминашяхъ говорить, что редкш изъ людей такъ горячо любилъ русское искусство, какъ покойный Государь. «Много разъ онъ выражалъ сожалеше, что руссюе художники пренебрегали своимъ нацюнальнымъ искусствомъ и русскимъ стилемъ, который открываешь дорогу творческимъ возможностямъ къ сокровищу дивной, неистощимой красоты».
Только незадолго до первой мiровой войны, благодаря изучешю археологами древняго церковнаго искусства Ближняго Востока, проникло въ Росаю понимаше красоты и значешя старыхъ иконъ. Профессора братья кн. Трубецые читали свои знаменитыя лекщи о древней русской иконописи. До этого стенописи въ церквахъ забеливались известкой и только старообрядцы были ценителями древняго иконописашя.
Кроме старины, Государь ничего такъ не любилъ, какъ руссюя народныя песни и, когда онъ обедалъ въ полковыхъ собрашяхъ, туда приглашались исполнители русскихъ народныхъ песенъ. Государь любилъ общеше съ народомъ и при удобномъ случае (напр. Полтавсия торжества) по несколько часовъ беседовалъ съ окружавшими его крестьянами, обнаруживая даръ простоты и сердечности, вызывавшей доверiе и откровенность со стороны народа. Возстановлеше патрiаршества въ Россш было дёломъ только времени и самъ Государь былъ готовъ, пожертвовавъ своей семейной жизнью, взять на себя это высокое служеше.
Изъ вышесказаннаго, легко заключить, какъ были бы оценены братья Кирееве к ¡е, живи они при последнихъ двухъ государяхъ. Но, къ несчастью, въ ихъ времена — реакщи противъ декабризма, — все факты проявлешя нащональнаго самосознашя принимались за бунтъ противъ существующаго порядка вещей. И всякая личная инищатива заранее была обречена на гибель.
Такая участь постигла при жизни Петра Васильевича его многотысячное собрате народнаго творчества. Изъ всего количества только 55 духовныхъ стиховъ и десятка два песенъ при немъ увидели светъ. Очень многое вовсе пропало. Былины позже издалъ Безсоновъ со своими комментарiями и уже въ концѣ прошлаго вѣка случайно обрѣли въ архивномъ шкафу забытыя народныя пѣсни, тѣ, что уцѣлѣли. Онѣ вошли въ позднѣйгшя издашя народныхъ пѣсенъ и то, повидимому, далеко не всѣ.
«Великш печальникъ древней Руси» — духовный сынъ Оптинскихъ старцевъ, Петръ Васильевичъ Кирѣевскш унаслѣдовалъ черты своего своеобразнаго характера отъ своихъ замѣчательныхъ родителей. Особенно много обгцаго у него съ отцомъ: какъ и отецъ, Петръ Васильевичъ представлялъ собою яркш моральный типъ, та же внутренняя цѣльность, та же вѣрность долгу. Поэтому, говоря о сынѣ, нельзя обойти молчашемъ личности отца.
Василш Ивановичъ Кирѣевскш въ молодости служилъ при Павлѣ, вышелъ въ отставку съ чиномъ секундъ–майора и поселился въ родномъ Долбинѣ, гдѣ выстроилъ себъ новый домъ — огромный на высокомъ фундаментѣ, съ мраморной облицовкой стѣнъ внутри, со множествомъ надворныхъ строешй и великолѣпными садами. Это былъ, повидимому, сильный и оригинальный человѣкъ, нравственно изъ одного куска. Его образованность надо признать рѣдкою для его времени: онъ зналъ 5 языковъ, любилъ естественныя науки, имѣлъ у себя лабораторно, занимался медициною и довольно успѣшно лѣчилъ; на смертномъ одрѣ онъ говорилъ старшему сыну о необходимости заниматься химiей, и называлъ ее «божественной наукой». Онъ много читалъ, и знашя его, говорятъ, были очень многосторонни. Пробовалъ онъ и писать и переводилъ повѣсти и романы и даже самъ сочинялъ. Онъ былъ англоманъ — любилъ англшскую литературу и англшскую свободу. ВмѣсгЬ съ тЬмъ былъ очень набоженъ, ненавидѣлъ энциклопедистовъ и скупалъ въ Москвѣ сочинешя Вольтера съ тЬмъ, чтобы жечь ихъ. Свой домъ онъ велъ строго по завѣтамъ старины; заняття химiей и англоманство нисколько не поколебали въ немъ патрiархальнаго духа и не заставили съ пренебрежешемъ отвернуться отъ народнаго быта; напротивъ, онъ сохранилъ во всей силѣ ту близость усадьбы съ народомъ, тотъ открытый притокъ народнаго элемента въ господскую жизнь, который отличали помѣгцичш быть стараго времени. Изъ 15–ти человѣкъ комнатной прислуги (мужской), 6 были грамотны и охотники до чтешя; книгъ и времени у нихъ было достаточно, слушателей много. Во время домовыхъ богослуженш, которыя бывали очень часто (молебны, всеногцныя и т. д.) они замѣняли дьячковъ, читали и пѣли стройно старымъ напѣвомъ: новаго Василш Ивановичъ у себя не терпѣлъ, ни даже въ церкви. Въ лѣтнее время дворъ барскш оглашался хоровыми пѣснями, подъ которыя многочисленная дворня деревенскихъ и сѣнныхъ дѣвушекъ, кружевницъ и швей водили хороводы и разныя игры: въ коршуны, въ горѣлки, «заплетись плетень, заплетися, ты завейся труба золотая», или «а мы просо сЬяли», «Я ѣду въ Китай–городъ гуляти, привезу ли молодой женѣ покупку» и др.; а нянюшки, мамушки, сидя на крыльцѣ, любовались и внушали чинность и приличiе. Въ извѣстные праздники всЬ бабы и дворовые собирались на игрища то на лугу, то въ рогцЬ крестить кукушекъ, завивать вѣнки, пускать ихъ на воду и пр. Вообще народу жилось весело, тЬлесньгхъ наказанш никакихъ не было. Главньгя наказашя въ Долбинѣ были земныя поклоны передъ образами До 40 и болѣе, смотря по винѣ, да стулъ (дубовая колода, къ которой приковывали виновнаго на цѣпь). Крестьяне были достаточны, многте зажиточны. Къ утЬхамъ деревенской жизни надо еще прибавить, что сюда къ Успеньеву дню (въ церкви села Долбина, при которой было два священника, имѣлась чудотворная икона Божiей Матери) стекалось множество народа изъ окрестныхъ селъ и городовъ, и при церкви собиралась ярмарка, богатая для деревни. Купцы раскидывали множество палатокъ съ краснымъ и всякимъ товаромъ, шли длинные густые ряды съ фруктами и ягодами; не были забыты и горячiя оладьи и сбитень. Но водочной продажи Василш Ивановичъ не допускалъ у себя. Даже на этотъ ярмарочный день откупщикъ не могъ сладить съ нимъ и отстоять свое право «по цареву кабаку». Никакая полищя не присутствовала, но все шло порядкомъ и благополучно. Наканунѣ праздника смоляньгя бочки гор'Ьли по дорогѣ, ведшей въ Долбино, и освѣщали путь, а въ самый день Успенья длинньгя, широыя, высоюя, тёнистыя аллеи при церкви были освѣщеньг плошками, фонариками, и въ концѣ этого сада сжигались потЬигные огни, солнца, колеса, фонтаны, жаворонки, ракеты по одиночкѣ и снопами, наконецъ, буракъ. Все это приготовлялъ и этимъ распоряжался Зюсьбиръ (нѣмецъ изъ Любека, управлявшш сахарнымъ заводомъ Кирѣевскаго). Несмотря на всЬ эти великолѣшя, «постромки у каретъ, вожжи у кучера и поводья у форейтора были веревочныя».
Семейныя предашя изображаютъ Василiя Ивановича человѣкомъ твердой воли и непреклонныхъ уб'Ьждешй. Разсказываютъ, что вскоре послѣ его женитьбы въ 1805 году заѣхалъ въ Долбино. губернаторъ Яковлевъ, объѣзжавшш губершю и пожелавшш въ Долбинѣ переночевать; съ нимъ была многочисленная свита, въ томъ числѣ его возлюбленная: Василш Ивановичъ не впустилъ ее въ свой домъ, и губернаторъ принужденъ былъ уѣхать дальше искать ночлега, и потомъ онъ не рѣшился мстить Кирѣевскому.
Одно время Василш Ивановичъ былъ судьей въ своемъ уѣздЬ по выборамъ; онъ и здЬсь внушилъ къ себъ уважеше своей справедливостью и страхъ своей строгостью; «НерадЬше въ должности — вина передъ Богомъ», говорилъ онъ и назначалъ неисправнымъ чиновникамъ земные поклоны, какъ и своимъ дворовымъ. Въ его записной книжке есть две записи: въ одной онъ упрекаетъ себя въ несправедливости однажды по отношешю двороваго, котораго разбранилъ, другой разъ къ крестьянину, которому запретилъ ехать лугомъ. Это непоколебимое сознаше нравственнаго долга простиралось въ немъ далеко за пределы семейнаго и помегцичьяго обихода: онъ чувствовалъ себя гражданиномъи при случае умелъ поступать, какъ гражданинъ. Сохранилось его черновое прошеше на имя Государя, где онъ предлагалъ способы борьбы съ повальными болезнями. Въ 1812 году, переехавь съ семьей для безопасности въ другую свою вотчину подъ Орломъ, онъ самовольно принялъ на себя заведываше городской больницей въ Орле, куда во множестве свозили раненыхъ французовъ. Въ госпитале царили вотюгщя неурядицы и злоупотреблешя; не щадя силъ и денегъ, всехъ подчиняя своей твердой воле, Киреевскш улучшилъ содержаше раненыхъ, увеличилъ число кроватей, самъ руководилъ лечешемъ, словомъ, работалъ неутомимо; попутно онъ обращалъ якобинцевъ на хриспанскш путь, говорилъ имъ о будущей жизни, о Христе, молился за нихъ. Здесь въ госпитале онъ и заразился тифомъ, который свелъ его въ могилу (въ ноябре 1812 г.).
Если Иванъ Васильевичъ представлялъ собою моральный типъ, — супруга его Авдотья Петровна (рожденная Юшкова) олицетворяла собою типъ эстетическш. Она принадлежала къ родовитой семье и воспитывалась у бабушки — вдовы Бельскаго воеводы, дамы богатой, важной, начитанной и культурной.
Внучке своей она дала прекрасное образоваше: съ одной стороны, благодаря гувернантке, фрацузской эмигрантке, она освоилась съ французской классической литературой. Съ другой стороны, живя зимой въ Москве и вращаясь въ дружескомъ кружке Тургеневыхъ и Соковниныхъ, она разделяла восторгъ передъ Дмитрiевымъ и Карамзинымъ. Последшй на правахъ родства бывалъ въ доме ея бабушки. Но главное литературное влiяше исходило отъ В. А. Жуковскаго — побочнаго сына ея деда. Они выросли вместе и онъ руководилъ ею въ занят!яхъ.
16–ти летъ она вышла за В. И. Киреевскаго, которому было более 30–ти летъ. Мужъ внушилъ ей глубокую релипозность, которую она сохранила всю жизнь. Но до глубокой старости она сохранила свой светлый, живой нравъ. Она любила цветы, рисовала и вышивала ихъ, любила поэзпо, живопись, обладала юморомъ и остроумiемъ, ея письма къ сыновьямъ и друзьямъ очаровательны. Кроме того, она занималась переводами съ иностранныхъ языковъ, которыя составили бы много томовъ, если бы были напечатаны полностью.
Петръ Васильевичъ унаслѣдовалъ черты характера отъ обоихъ своихъ родителей: отъ отца его глубокую натуру, а отъ матери влечете къ прекрасному, поэтическое чувство. Самъ онъ рисовалъ, вырѣзывалъ силуэты, игралъ на рояли. Въ молодости онъ любилъ шутку, но впослѣдствш утерялъ жизнерадостность.
Петръ Васильевичъ остался 5–лѣтнимъ сиротой послѣ смерти отца. Онъ воспитывался со старшимъ братомъ Иваномъ и сестрой Марiей. Имъ было дано блестящее образоваше ихъ матерью и отчимомъ Елагинымъ. Они прекрасно изучили математику, иностранные языки и перечитали множество книгъ по словесности, исторш и философш изъ библютеки, собранной ихъ отцомъ. Въ 1822 году для окончашя ихъ учешя семья перебралась въ Москву. Братья брали уроки у профессоровъ университета Мерзлякова, Снѣгирева и др. Оба брата за это время выучились англшскому языку, греческому и латыни.
По окончаши образовашя, старшш брать поступилъ служить въ Московскш Архивъ Иностранныхъ Дѣлъ. «Архивны юноши толпою на Таню чопорно глядятъ», сказалъ Пушкинъ объ этой золотой московской молодежи. Въ ея средѣ нашлось не мало высококультурныхъ и идеалистически настроенныхъ молодыхъ людей, изъ которыхъ некоторые остались на всю жизнь друзьями Кирѣевскихъ, какъ напр. Веневитиновъ и Титовъ. Образовался кружокъ молодежи, куда вошли Кошелевъ, Максимовичъ — собиратель малороссшскихъ пѣсенъ, кн. Одоевскш, гр. Комаровъ и братья Хомяковы. Съ послѣдними на релипозной почвѣ особенно сблизился Петръ Васильевичъ. Въ 1828 г. Петръ Кирѣевскш поѣхалъ заграницу слушать лекщи знаменитыхъ нѣмецкихъ профессоровъ. Въ Мюнхенѣ онъ засталъ Тирша, Окена и др., а также знаменитаго Шеллинга, у котораго Кирѣевскш бывалъ на дому. Шеллингъ отзывался съ похвалой о молодомъ студенте, какъ о многообѣщающемъ юношѣ. Петръ Васильевичъ также въ это время посѣщалъ домъ поэта Тютчева, который былъ тогда посланникомъ въ Баварш.
Между тѣмъ, оставшшся въ Москвѣ старшш братъ Иванъ Васильевичъ, человѣкъ обладавшш столь же горячимъ и глубокимъ сердцемъ, подвергся душевной ранѣ: любимая дѣвушка, ставшая позднѣе его женой, отказала ему въ своей рукѣ. Замѣчательно письмо, написанное по этому случаю Петромъ Васильевичемъ къ старшему брату, которое характеризуете внутреншй мiръ писавшаго: «Съ какой гордостью я тебя узналъ въ той высокой твердости, съ которой ты принялъ этоте первый, тяжелый ударъ судьбы! Такъ! Мы родились не въ Гермаши, у насъ есть Отечество. И, можетъ быть, отдалеше отъ всего родного особенно развило во мне глубокое релипозное чувство, — можетъ быть, и этотъ жестокш ударъ былъ даромъ неба. Оно тебе дало тяжелое мучительное чувство, но вместе чувство глубокое, живое; оно тебя вынесло изъ вялаго круга вседневныхъ впечатленш обыкновенной жизни, которая быть можетъ еще мучительнее. Оно вложило въ твою грудь пылаюгцш уголь; и тотъ внутреннш голосъ, который въ минуту решительную далъ тебе силы, сохранилъ тебя отъ отчаяшя, былъ голосъ Бога:
«Возстанъ пророкъ! и виждъ и внемли:
Исполнись волею Моей
И, обходя моря и земли
Глаголомъ жги сердца людей».
«Ты хорошо знаешь все нравственныя силы Росаи: уже давно она ждетъ живительнаго слова, — и среди всеобщаго мертваго молчашя, — каюя имена оскверняютъ нашу литературу!
«Тебе суждено горячимъ энергическимъ словомъ оживить умы русоае, свежте, полные силъ, но зачерствелые въ тесноте нравственной жизни. Только побывавши въ Гермаши, вполне понимаешь великое значеше Русскаго народа, свежесть и гибкость его способностей, его одушевленность. Стоить поговорить съ любымъ нЬмецкимъ простолюдиномъ, стоитъ сходить раза четыре на лекщи Мюнхенскаго Университета, чтобы сказать, что недалеко то время, когда мы ихъ опередимъ въ образования»… Затемъ онъ описываетъ немецкихъ студентовъ, спящихъ на лекщяхъ великихъ ученыхъ профессоровъ, или читающихъ романы. «И это тотъ университетъ, где читаютъ Окены, Герресы, Тирши! Что если бы одинъ изъ нихъ былъ въ Москве! Какая жизнь кипела бы въ Университете!»
Далее Петръ Васильевичъ говорить о себе: «Что тебе сказать о томъ, что я делаю въ Мюнхене? Я, хотя и занимаюсь довольно деятельно, но сдЬлалъ очень немного; главныя мои занятая: философiя и латинскш языкъ и отчасти исторiя; но медленность моего чтешя не переменилась и я прочелъ очень немного: больше пользы получилъ отъ виденнаго и слышаннаго, и вообще отъ испытаннаго.
«Самымъ значительнымъ изъ моихъ впечатленш въ Мюнхене было свидаше съ Шеллингомъ и Океномъ и три концерта Поганини, который уЬхалъ отсюда на прошедшей неделе. Действiе, которое производить Поганини невыразимо: я ничего не слыхалъ подобнаго, и хотя, когда шелъ его слушать, готовился ко всему необыкновеннейшему, но онъ далеко превзошелъ все, что я могъ вообразить и это воспоминаше останется на всю жизнь. Довольно взглянуть на него, чтобы сказать, что это человекъ необыкновенный и, хотя черты совсемъ друпя, — въ выраженш глазъ его много сходдаго съ Мицкевичемъ».
Изъ письма этого виденъ характеръ 23–лѣтняго Петра Васильевича, такимъ онъ остался до гроба: религюзность, непоколебимая вера въ Росаю, горячая любовь къ брату и убежденность въ его высокомъ призванш и собственная скромность, трудолюбiе, постояннство въ работе, любовь къ музыке. Старшш брать вскоре присоединился къ младшему. Въ сентябре 1830 г. Петръ Васильевичъ съ обгцимъ ихъ прiятелемъ Рожалинымъ уехалъ въ Вену, где они весело провели время въ осмотре произведенш искусства и толкотне по городу и его окрестностямъ. Между темъ, до нихъ дошла весть объ эпидемш холеры въ средней Россш. Иванъ Васильевичъ первымъ бросилъ свои занятiя въ Мюнхене и поскакалъ домой, опасаясь за участь своихъ родныхъ. Возвратясь въ Мюнхенъ, Петръ Васильевичъ уже не засталъ тамъ брата и помчался вследъ за нимъ. Еще из Вены, передъ отъёздомъ домой пишетъ онъ матери: «Кто на море не бывалъ, тотъ Богу не маливался! Это говорится не даромъ: и я въ полноте узналъ это вместе и возвышающее и греющее чувство молитвы только здесь, вне Россш, вдалеке отъ васъ. Только здесь, где я раздвоенъ, где лучшая часть меня за тысячи верстъ, вполне чувствуешь, осязаешь эту громовую силу, которая называется судьбою и передъ которой благоговеешь, чувствуя полную безсмысленность мысли, чтобы она была безъ значешя, безъ разума, и остается только одинъ выборъ между верою и съумасшестаемъ. Что до меня касается, то я спокоенъ, какъ только можно быть, и делаю все, что могу, чтобы вытеснить изъ сердца всякое безплодное безпокойство, оставя одну молитву».
Всехъ родныхъ, по прiезде, Киреевскш засталъ здоровыми.
Вернувшись въ Москву, Петръ Васильевичъ поступилъ на службу въ Архивъ, где ранее служилъ его брать. Порученное ему дело (свидетельство иностранныхъ паспортовъ) его увлечь не могло. Но зато въ то же время онъ имелъ возможность знакомиться съ историческими документами прошлаго Россш и онъ постепенно начинаетъ втягиваться въ изучеше русскихъ историческихъ памятнике въ и становится глубокимъ знатокомъ въ области исторш древней Руси.
Начало собирашя Киреевскимъ былинъ, духовныхъ стиховъ и народныхъ песенъ относится къ 30 годамъ, т. е. сразу после возвращешя изъ заграницы. И это навсегда осталось деломъ его жизни.
Онъ глубоко вѣрилъ, что въ жизни древней Руси заложены тѣ начала, которыя могутъ служить залогомъ для славной будущности Россш. Онъ искалъ эти черты прошлаго, еще не совсѣмъ исчезнувипя среди народнаго быта.
Горячо любя русскую народность во всей ея первобытности и простотѣ, онъ не гнушался ея въ нищенской одеждѣ и относился къ простому нищему брату, точно такъ же, какъ къ ученому и богатому, сильному. Съ палкой въ рукѣ и котомкой на плечахъ, странствовалъ Кирѣевскш пѣшкомъ по селамъ и деревнямъ, вдали отъ болынихъ дорогъ, туда, гдѣ слѣды старины сохранились живѣе и ярче, неутомимо собирая народныя пѣсни, пословицы, сказанья, изучая народный быть и нравы, стараясь разглядѣть и понять обломки давно прошедшей русской жизни. Въ февралѣ 1832 г. Авдотья Петровна (мать его) пишетъ Жуковскому о своемъ сынѣ Петрѣ, что онъ издастъ «собираше пѣсенъ, какого ни въ одной землѣ еще не существовало, около 800 однихъ легендъ, то есть стиховъ по ихнему… Когда онъ въ нынѣшнее лѣто собиралъ въ Осташковѣ нищихъ и стариковъ и платилъ имъ деньги за выслушиваше ихъ не райскихъ пѣсенъ, то городничему показался онъ весьма подозрительнымъ, онъ послалъ раппортъ губернатору; то же сдѣлали мнопе помѣщики, удивленные поступками слишкомъ скромнаго такого чудака, который, по несчастью, называется студентомъ».
Послѣ поѣздокъ 1831 и 1832 гг. для собирашя пѣсенъ, Кирѣевскш лѣтомъ 1834 г. предпринялъ еще одну, послѣднюю такую поѣздку, въ болынихъ размѣрахъ: Исходнымъ пунктомъ былъ, повидимому, опять Осташковъ, уже знакомый ему по прежнимъ розыскамъ; отсюда онъ неутомимо разъѣзжалъ по ближнимъ и дальнимъ мѣстамъ, съ мая до осени. Дошелъ до него слухъ о ярмаркѣ, гдѣ–то въ Новгородской губерши, которая д.олжна продолжаться цѣлыхъ четыре дня — «стало быть, можно надѣяться на добычу», — онъ отправляется туда, плыветъ 40 верстъ по Селигеру, потомъ ѣдетъ 25 верстъ на лошадяхъ; вернувшись изъ этого похода, оказавшагося неудачнымъ, онъ черезъ два дня плыветъ верстъ за 12 отъ Осташкова на какойто сельскш праздникъ, проводить тамъ три дня и вывозить оттуда 20 свадебныхъ пѣсенъ, и т. д. Въ концѣ iюля, оставивъ Осташковъ, онъ пустился по Старорусской дорогѣ, свернулъ въ сторону, чтобы посмотрѣть верховье Волги, заѣхалъ въ Старую Руссу, и оттуда на пароходѣ добрался до Новгорода. Здѣсь онъ не искалъ ни пѣсенъ, ни предашй: «здѣсь только однѣ могилы и камни, а все живое забито военными поселешями, съ которыми даже тѣнь поэзш несовмѣстна»; но онъ хотЬлъ познакомиться съ богатой каменной поэзiей Новгорода. И какъ онъ умѣлъ чувйвовать поэзiю прошлаго! Онъ самъ становится поэтомъ, когда описываетъ впечатлите, произведенное на него Новгородомъ. Онъ увидЬлъ его съ Волховскаго моста, въ первый разъ при заходе солнца; верстъ за 40 въ окрестностяхъ горели леса, и дымъ отъ пожарища доходилъ до города. «Въ этомъ дыме, соединившимся съ Волховскими туманами, пропали все промежутки между теперешнимъ городомъ и окрестными монастырями, бывшими прежде также въ городе, такъ что городъ мне показался во всей своей прежней огромности; а заходящее солнце, какъ исторiя, светило только на городоае башни, монастыри и соборы и на белыя стены значительныхъ здашй; все мелкое сливалось въ одну безличную массу, и въ этой массе, соединенной туманомъ, было также что–то огромное. На другой день все было опять въ настоящемъ виде, какъ будто въ одну ночь прошли 300 летъ, разрушившихъ Новгородъ». Онъ и комнату себе нанялъ въ Новгороде, хотя скверную внутри, но зато на берегу Волхова, съ видомъ на Кремль и Софшскш соборъ, «самое прекрасное здаше, какое я виделъ въ Россш». Дело собирашя народныхъ песенъ нашло живой откликъ въ среде лучшихъ людей того времени: Пушкинъ прислалъ песни изъ Псковской губернш, Гоголь изъ разныхъ месть Россш, Кольцовъ изъ Воронежа, Снегиревъ изъ Тверской и Костромской губернш, Шевыревъ изъ Саратовской губ., Поповъ изъ Рязанской губ., Кавелинъ изъ Тульской и Нижегородской, Вельтманъ изъ.Калужской, Даль изъ Прiуралья, Якушкинъ изъ разныхъ месть, Ознобишинъ свадебныя песни изъ Псковской губ. Такимъ образомъ, собрате Киреевскаго обнимало почти все великорусски губернш и захватывало часть южныхъ, кроме того въ составъ его вошло значительное количество песенъ белорусскихъ. Киреевскш своимъ личнымъ трудомъ, или за плату изъ своихъ личныхъ средствъ при помощи местныхъ силъ, собралъ и записалъ до 500 народныхъ песенъ изъ белорусскихъ областей: «отъ Чудскаго озера до Волыни и Сурожа (Крымъ), отъ Литовскаго Берестья до Вязьмы и подъ Можайскъ».
Еще въ 1833 г. пишетъ Петръ Васильевичъ поэту Языкову: «Знаешь ли ты, что готовящееся собрате русскихъ песенъ будетъ не только лучшая книга нашей литературы вообще, но что оно, если дойдетъ до сведЬшя иностранцевъ, въ должной степени, и будетъ ими понято, то должно ихъ ошеломить такъ, какъ они ошеломлены быть не ожидаютъ!» Далее онъ говорить, что «въ большей части западныхъ государствъ живая литература предатй почти изгладилась». Онъ перечисляетъ европейсюе сборники народныхъ песенъ: Вальтеръ Скоттъ собралъ 77 №-овъ шотландскихъ песенъ. Шведскихъ собрано и переведено на нЬмецкш языкъ 100 №-овъ. Датскш сборникъ не превосходить этого количества. Французскихъ песенъ не существуетъ. Итальянскш беденъ въ поэтическомъ отношеши и включаетъ 100 №-овъ; испанскихъ существуетъ два: въ одномъ 68 №-овъ, въ другомъ 80. Англiя известна своей бедностью и нѣмецкш сборникъ ничтоженъ. А «у насъ, если выбрать самоцвѣтныя каменья изъ всЬхъ нашихъ песенниковъ, загроможденныхъ соромъ (а это, по моему мнѣшю, необходимо) то будетъ 2000!» Здесь онъ не считаетъ те песни, которыя ему привезетъ Пушкинъ, кроме доставленныхъ ему 40 номеровъ и другихъ изъ Рыльска отъ некоего Якимова. Затемъ онъ сообщаетъ, что предисловiе къ сборнику обещано самимъ Пушкинымъ. Издать берется Смирдинъ на свои средства. Цыфры, указанныя выше соответствовали началу собирашя. Подъ конецъ жизни Петра Васильевича число нумеровъ увеличилось въ несколько разъ.
Въ течете 25 летъ П. В. неослабевающей любовью трудился надъ песнями. Этотъ трудъ сопровождалъ его всюду; онъ корпитъ надъ песнями и въ Симбирско.й деревне Языкова, и на водахъ заграницею. А было отчего охладеть! Самый способъ его работы: установлеше идеальнаго текста песни съ подведешемъ всехъ варiантовъ требовалъ неимоверной усидчивости и крайне утомительнаго напряжешя мысли: работа подвигалась черепашьимъ шагомъ. Добро бы еще онъ могъ, по мере накоплешя матерiала, безпрепятственно выпускать его на светъ, но при тогдатттнихъ цензурныхъ условiяхъ это оказалось невозможнымъ. Черезъ 12 летъ после перваго замысла о печаташи, дело не подвинулось ни на пядь; въ 1844 году брать Иванъ Васильевичъ писалъ ему изъ деревни въ Москву: «Если министръ будетъ въ Москве, то тебе непременно надобно просить его о песняхъ, хотя бы тебе къ этому времени не возвратили экземпляровъ изъ цензуры. Можетъ быть и не возвратятъ, но просить о пропуске это не помешаетъ. Главное на чемъ основываться это то, что песни народныя, а что весь народъ поетъ, то не можетъ сделаться тайной, и цензура въ этомъ случае столь же сильна, сколько Перевозчиковъ надъ погодою. Уваровъ верно это пойметъ, также и то, какую репутащю сделаетъ себе въ Европе наша цензура, запретивъ народныя пѣсни, и еще старинныя. Это будетъ смехъ во всей Гермаши… Лучше бы всего тебе самому повидаться съ Уваровымъ, а если не решишься, то поговори съ Погодинымъ». Наконецъ, въ 1848 году, после многихъ хлопотъ, удалось напечатать 55 духовныхъ стиховъ въ «Чтешяхъ Общества исторш и древности».
Къ этимъ «стихамъ» Киреевскш предпослалъ предисловiе: «Руссия песни», говорилъ онъ здесь, «можно сравнить съ величественнымъ деревомъ, еще полнымъ силъ, и красоты, но уже срубленнымъ: безчисленныя ветви этого дерева еще покрыты свежей зеленью, его цветы и плоды еще благоухаютъ полнотою жизни, но уже нѣтъ новыхъ отпрысковъ, нѣтъ новыхъ завязей для новыхъ цвѣтовъ и плодовъ. А, между тѣмъ, прежше цвѣты уже на нѣкоторыхъ вѣтвяхъ начинаютъ сохнуть. Уже много изъ прежнихъ листьевъ и цвѣтовъ начинаютъ облетать, или глохнуть подъ блѣдной зеленью паразитныхъ растенш».
Кирѣевскш объясняетъ, что въ его собрате вошли только пѣсни старинныя, настояиця, тѣ на которыхъ сказалось влiяше городской моды, исключены. Кромѣ того было напечатано еще въ Московскомъ Сборникѣ въ 1852 г. въ первомъ выпускѣ: четыре пѣсни и во второмъ выпускѣ двѣнадцать пѣсенъ. Т. обр., при жизни Кирѣевскаго свѣтъ увидѣли только всего 71 пѣсня изъ нѣсколькихъ тысячъ имъ собранныхъ. Какъ разъ послѣ 1848 г. очень усилилась строгость въ отношеши печаташя памятниковъ народнаго творчества. «Великому печальнику за русскую землю», какъ называлъ Петра Васильевича Хомяковъ, не удалось завершить того дѣла, на которое онъ положилъ всѣ свои силы.
Послѣ его смерти его сотрудникъ Якушкинъ приступилъ къ разбору его бумагъ и замѣтилъ страшный недочетъ: «по крайней мѣрѣ двухъ, или трехъ стопъ бумаги, исписанной пѣснями, не оказалось. «Потомъ я узналъ, что сверхъ этой страшной потери», пишетъ Якушкинъ, «пропало еще множество бумагъ покойнаго Петра Васильевича, оставленныхъ въ Москвѣ». А потомъ Якушкинъ былъ оттертъ отъ этой работы, драгоцѣнное собрате попало въ безконтрольное вѣдѣше Безсонова и, если бы Кирѣевскш, пишетъ его бюграфъ Гершензонъ, «могъ, вставъ изъ гроба, увидѣть какъ издалъ Безсоновъ, онъ м. б. пожалѣлъ бы, что не все пропало».
Вотъ перечень содержашя этого сборника (1860–70): «Пѣсни собранныя». Пѣсни былевыя. Время Владимiрово.
Вып. 1. «Илья Муромецъ» — богатырь–крестьянинъ.
Вып. 2. «Добрыня Никитичъ, богатырь бояринъ. Богатырь Алеша Поповичъ. Василш Казимiровичъ — богатырь дьякъ».
Вып. 3. Богатыри: Иванъ Гостиный сынъ, Иванъ Годиновичъ, Данило Ловчанинъ, Дунай Ивановичъ и др.
Вып. 4 (дополн.) Богатыри Илья Муромецъ, Никита Ивановичъ, Потокъ, Ставръ Годиновичъ, Соловей Будимiровичъ и др.
Вып. 5. «Новгородская и Княжесюя».
Вып. 6. «Пѣсни былевыя историческая: «Москва. Грозный царь Иванъ Васильевичъ».
Вып. 7. «Москва. Отъ Грознаго до Петра».
Вып. 8. «Русь Петровская. Государь царь Петръ Алексѣевичъ».
Вып. 9. «XVIII в. въ русскихъ историческихъ песняхъ после Петра I».
Вып. 10. «Нашъ векь въ русскихъ историческихъ песняхъ».
Кроме того въ сборнике Безсонова: «Калики перехожте» около одной пятой части взято изъ собрашя Киреевскаго. И, какъ уже было сказано, въ конце прошлаго века были обнаружены въ архивномъ шкафу Общества Любителей древности бытовыя народныя песни собранныя Киреевскимъ, которыя вошли въ позднейттля издашя.
Народное творчество является не только ценностью для историка, изучающаго древнш быть, или для поэта, какъ источникъ вдохновешя, но значеше его, этого творчества, въ томъ, что въ немъ выявляется духъ народа. Въ своихъ песняхъ и былинахъ, разсыпая, подобно сверкающимъ драгоценнымъ камнямъ, свои эпитеты, какъ «красное солнце», «сине море», «мать сыра земля», онъ недаромъ назвалъ свою родину «Святой Русью», или «Свято–русской землей».
«И то, во что излился духъ», говоритъ проф. И. А. Ильинъ, «и человекъ, и картина и напевъ, и храмъ, и крепостная стена становится священнымъ и дорогимъ, какъ открывающейся мне и намъ, нашему народу и нашей стране ликъ Самого Божества». И онъ продолжаетъ: «Родина есть нечто отъ духа и для духа. И тотъ, кто не живетъ духомъ, тотъ не будетъ иметь Родины; и она останется для него навсегда темной загадкой и странной ненужностью. На безродность обреченъ тотъ, у котораго душа закрыта для Божественнаго, глуха и слепа. И если релипя прежде всего призвана раскрыть души для божественнаго, то интернацюнализмъ безродныхъ душъ коренится прежде всего въ релипозномъ кризисе нашего времени».
Такъ точно мыслилъ и Петръ Васильевичъ Киреевскш, отдавшш свою жизнь служешю идеи Святой Руси.
Свои взгляды на историческое прошлое Россш Киреевскш высказалъ въ печати единственный разъ въ 1845 году въ неоконченной статье въ третьемъ выпуске «Москвитянина» подъ заглавiемъ «О древней русской исторш», въ ответь на взволновавшую его статью Погодина — «Параллель русской исторш съ исторiей западныхъ европейскихъ государствъ». Погодинъ развивалъ здесь модную тогда на Западе теорiю (Тьерри, Гизо), которая выводила все формы общественной и государственной жизни западныхъ народовъ изъ начальнаго факта: завоевашя. Исходя, какъ изъ некой аксюмы, что нормансие князья были пассивно призваны славянами, Погодинъ отсюда выводилъ, что древшй славянинъ отличался покорностью и равнодугшемъ и что климатъ холодный делалъ человека апатичнымъ и не заботящимся о делахъ общественныхъ, поэтому славяне легко отреклись отъ веры отцовъ и приняли христ!анство.
Такой хулы на предковъ Киреевскш не могъ снести. Онъ верилъ и видѣлъ въ исторш, что русскш человѣкъ именно и великъ между всеми народами своей нравственной горячностью, безъ этой веры могъ ли онъ ждать обновлешя родины?
На статью Киреевскаго Погодинъ возразилъ: «Вы отнимаете у нашего народа терпеше и смиреше — две высочайгшя христтансия добродетели». Но терпеше и смиреше нельзя смешивать съ равнодугшемъ и апатiей. Погодинъ не понималъ сущности православной аскетики. «Если бы ваше изображеше русскаго народа было верно», говоритъ Киреевскш Погодину, «это былъ бы народъ лишенный всякой духовной силы, всякаго человеческаго достоинства; изъ его среды никогда не могло бы выйти ничего великаго. Если бы онъ былъ таковъ въ первые два века своихъ летописныхъ воспоминашй, то всю последующую исторт мы были бы должны признать за выдумку, потому что откуда бы взялась у него энерпя и благородство? или они были привиты ему варяжскими князьями?» Далее Киреевскш приводить героичесые моменты изъ русской исторш: отчаянное сопротивлеше татарскому нашесгаю, смутное время, 1812 годъ и борьбу за Православiе на Западе. Онъ говоритъ, что нащональный характеръ не меняется. Этого не понимали Шлецеръ и друпе нѣмецюе изследователи, которые изучали исторiю по скуднымъ летописнымъ сведешямъ безъ связи съ предыдущимъ и последующимъ. Широко пользуясь аналопями съ древнейшей исторiей чеховъ, поляковъ, сербовъ и хорватовъ и пр., Киреевскш рисуетъ яркую картину первобытнаго устройства Руси и показываетъ, что и до Рюрика были князья, существовало единство племени. Среди нашихъ ученыхъ большинство составляютъ норманисты, признаюице первыхъ князей варягами. Этотъ взглядъ не раздЬлялъ великш Ломоносовъ, который былъ всеведущъ и гешаленъ не только въ области наукъ естественныхъ. По словамъ одного писателя: «Русская исторiя, родившаяся на односторонней почве византшскихъ хроникъ и воспитанная на еще более тенденцюзныхъ взглядахъ немецкой исторической науки, должна черпать сведешя о древнейшихъ эпохахъ русской народной жизни въ богатомъ запасе восточныхъ историковъ и писателей, которые имели съ древними скифами и руссами гораздо больше общешя, нежели наши западные и многопозднейгше соседи». По арабскимъ хроникамъ россы являлись смелымъ, воинственнымъ и предпршмчивымъ народомъ.; Что же касается до «призвашя князей», проф. Ключевскш, разсматривая эту легенду, говоритъ, что это не более какъ «схематическая притча о происхождеши государства, приспособленная къ понимашю детей школьнаго возраста»… «Фактъ состоялъ изъ двухъ моментовъ», продолжаетъ онъ, «изъ наемнаго договора съ иноземцами о внѣшней оборонѣ и изъ насильственнаго захвата власти надъ туземцами». Этотъ «захватъ власти», если онъ и былъ, однако не оставилъ никакого отпечатка на культурѣ нашихъ предковъ. Проф. Рязановскш говорилъ недавно на одной изъ своихъ лекцш студентамъ Берклейскаго Университета, что изъ десяти тысячъ славянскихъ словъ, каюя были въ обороте въ Юевской Руси, нашлось всего лишь шесть словъ скандинавскаго происхождешя. Это вполнѣ доказываете полное отсутсгае скандинавскаго воздѣйстая и влiяшя на жизнь населешя Ктевской Руси.
И въ отношенш приняття христтанства дѣло обстояло иначе, чѣмъ утверждалъ Погодинъ: если на югѣ оно было принято легко, благодаря продолжительнымъ сношешямъ съ христтанскими странами, то, наобороте, въ Новгородской области Добрыня и Путята «крестили огнемъ и мечемъ», и язычество изживалось медленно. Такимъ образомъ, хотя изучеше русской исторш въ тѣ времена и находилось, можно сказать, въ зачаточной стадш, но Петръ Кирѣевскш своимъ свѣтлымъ умомъ и чистой душой прозрѣвалъ дальше своихъ современниковъ и пытался упорнымъ трудомъ научно обосновать свою вѣру.
Проф. П. Н. Милюковъ (человѣкъ дiаметрально противоположныхъ взглядовъ съ Кирѣевскимъ) такъ говорите о достоинствѣ статьи П. В. Кирѣевскаго: «Въ литературѣ онъ, кромѣ нѣсколькихъ статей, выступилъ только съ одной значительной статьей въ «Москвитянинѣ» въ 1845 г., въ которой обнаружилъ хорошее знакомство съ древней исторiей и на основанш этого знакомства положилъ первое основаше теорш патрiархальнаго быта. Къ родовой теорш западниковъ эта теорiя стояла ближе, чѣмъ общинная теорiя славянофиловъ.».
Братья Кирѣевсие не примыкали всецѣло ни къ одному изъ существовавшихъ тогда идеологическихъ течешй. Объ этомъ свидетельствуете Герценъ: «Совершенной близости у него (И. В. Каго) не было ни съ его друзьями, ни съ нами… Возлѣ него стоялъ его брате и друте Петръ. Грустно, какъ будто слеза еще не обсохла, будто вчера постигло несчастье, появлялись оба брата на бесѣды и сходки».
Печаль эта понятна: ни тогда, ни послѣ Кирѣевсие не были должнымъ образомъ поняты и оцѣнены. Они ждутъ до сихъ поръ своего безпристрастнаго изслѣдователя.
Оба брата горячо желали отмѣны крѣпостного права и необходимыхъ реформъ. Но сколь они чуждались лаическаго европейскаго либерализма, точно также осуждали они и возвращеше ко всякимъ отжившимъ формамъ, называя такую искусственность «китайствомъ». Они жаждали духовнаго обновлешя нацюнальной жизни. «Что такое нащональная жизнь?»
спрашиваете Петръ Киреевскш, — «она, какъ и все живое, неуловима ни въ каюя формулы. Предаше нужно»… Предаше же, какъ понималъ онъ, есть закреплеше русской культуры и преображеше ея духомъ Православiя. СдЬлавъ попытку изложить въ краткихъ чертахъ идеолопю Петра Киреевскаго, перейдемъ теперь къ его характеристике, какъ человека и закончимъ его бюграфiю.
Еще въ перюдъ ихъ общей юности, Иванъ Киреевскш писалъ въ Москву роднымъ (1830) по прiезде своемъ въ Мюнхенъ о младшемъ брате, который, по его словамъ, «остался тотъ же глубокш, горячш, несокрушимо–одинокш, какимъ былъ и будетъ во всю жизнь». Эти слова показываютъ проникновенное понимаше старшимъ братомъ внутренняго мiра Петра Васильевича. Не менее верны и друпя слова его же, написанныя немного ранее изъ Берлина: «Сегодня рождеше Петра: Какъ–то проведете вы этотъ день? Какъ грустно должно быть ему! Этотъ день долженъ быть для всехъ насъ святымъ: онъ далъ нашей семье лучшее сокровище. Понимать его возвышаетъ душу»…
Действительно, Иванъ Васильевичъ много обязанъ младшему брату своимъ духовнымъ обновлешемъ. Одинъ изъ бюграфовъ братьевъ Киреевскихъ (В. Лясковскш) говорить такъ о совершившемся перевороте въ душе Ивана Васильевича: Этотъ «перевороте следуете назвать не обращешеме неверующаго, а скорее удовлетв орете ме ищущаго. Рядоме се изменешеме настроешя религюзнаго, совершилось ве неме и изменеше взглядове историческихъ. Надобно думать, что здесь вместе се Хомяковыме и вероятно еще сильнее, чеме оне, действовале на Ивана Васильевича Киреевскаго его брате Петре Васильевиче, се которыме они постоянно и горячо спорили. Такиме образоме, если стареце Филарете оживиле ве неме веру, то Петру Васильевичу принадлежите честь научнаго переубеждешя брата, которому оне саме отдавале преемущество переде собою ве силе ума и дарованш»… Окончательный же духовный облике Ивана Васильевича сформировался поде влiяшеме Оптинскаго старца отца Макарiя. Оне созреле духовно и его богатейшая западно–философская эрудищя получила новое просветленное освегцеше поде действiеме Боговдохновенныхе святыхе отцове. Каке известно, ве перюде ихъ возмужалости — оба брата достигли полнаго единомысйя во всеме. Петре Васильевиче ежегодно гостиле у брата ве Долбине, находившагося всего лишь ве 40 верстахе оте Оптиной Пустыни. Семья Киреевскихъ была ве непрерывноме общеши се Оптиной и ве полноме Духовноме послушаши старцу.
Кроме поѣздокь въ Долбино, Петръ Васильевичъ навѣщалъ свою мать въ ея имѣши «Петрищево» и бывалъ въ Москвѣ, гдѣ у него былъ свой небольшой домъ. Зимою въ Москвѣ встрѣчалась вся семья. «Домъ Авдотьи Петровны Елагиной, у Красныхъ воротъ,» пишетъ В. Лясковскш, «въ продолжеше нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ былъ однимъ изъ умственныхъ центровъ Москвы и, быть можетъ, самымъ значительнымъ по числу и разнообразно посѣтителей, по совокупности умовъ и талантовъ. Если бъ начать выписывать всѣ имена, промелькнувипя за 30 лѣтъ въ Елагинской гостиной, то пришлось бы назвать все, что было въ Москвѣ даровитаго и просвѣгценнаго — весь цвѣтъ поэзш и науки. Въ этомъ — незабвенная заслуга Авдотьи Петровны, умѣвшей собрать этотъ блестягцш кругъ.
Время движется своимъ неудержимымъ ходомъ: умираютъ люди, блѣднѣютъ воспоминашя. Немнопя страницы, написанныя живымъ перомъ очевидца, сохраняютъ намъ очерки и краски минувшаго. Разсказы о Елагинскихъ вечерахъ разбросаны въ запискахъ современниковъ; а одинъ изъ нихъ сохранилъ намъ и обликъ ея гостей: въ числѣ ихъ бывалъ талантливый портретистъ Эмануилъ Алекс. Дмитрiевъ–Мамоновъ. Въ его рисункахъ, составляюгцихъ, такъ называемый Елагинскш альбомъ, оживаетъ передъ нами этотъ достопамятный вѣкъ, эти достопамятные люди. Вотъ одинъ изъ рисунковъ: Въ просторной комнате у круглаго стола передъ диваномъ сидитъ Хомяковъ, еще молодой и бритый и, наклонившись что–то читаетъ вслухъ. Влѣво отъ него, спокойный и сосредоточенный Ив. Вас. Кирѣевскш слушаетъ, положивъ руку на столъ. Еще дальше виденъ затылокъ Панова и характерный профиль Валуева. У самаго края слѣва, отделенный перегородкой дивана, — полный Д. Н. Свербеевъ, въ жабо и въ очкахъ, засунувъ руки въ карманы, тоже внимательно слушаетъ — сочувствуя, но, очевидно, не вполнѣ соглашаясь. Вправо отъ Хомякова старикъ Елагинъ, съ трубкою въ болыномъ креслѣ; Шевыревъ въ бесѣдѣ съ молодымъ Елагинымъ; а А. Н. Поповъ съ видомъ нѣкоторой нерѣшительности и рядомъ съ нимъ, у праваго края, Петръ Вас. Кирѣевскш спокойно набиваюгцш трубку, и около него огромный бульдогъ «Болвашка». Картина эта, какъ большинство Мамоновскихъ рисунковъ, немного каррикатурна, но чрезвычайно выразительна и живописна.» Однако, если Петръ Васильевичъ ѣздилъ къ брату, или къ матери, или бывалъ въ Москвѣ, то бывалъ онъ всюду не на долго. Его постояннымъ мѣстопребывашемъ была его деревня «Кирѣевская Слободка» возлѣ г. Орла, гдѣ умеръ въ 1882 г. его отецъ. Это имѣше досталось ему послѣ семейнаго раздѣла въ концѣ 1837 года. Производство этого раздѣла выпало на долю Петра Васильевича и стоило ему много силъ и заботь. «Каковъ Петрикъ», пишетъ его сестра Марiя Васильевна, «совсЬмъ деловой человѣкъ сделался». Действительно, онъ, хотя и былъ съ одной стороны человекомъ «не отъ мiра сего», но съ другой стороны свойственная ему исполнительность заставляла его действовать толково и аккуратно.
Такимъ онъ былъ и въ отношеши собственныхъ делъ. «Петръ Васильевичъ», пишетъ В. Лясковскш, «всей душей полюбилъ свою «Слободку». Съ первыхъ же летъ своей одинокой деревенской жизни принялся онъ за разведете сада и леса. И теперь еще приносятъ плодъ его яблони и мелькаютъ въ березовыхъ перелескахъ съ любовью посаженныя имъ купы елокъ; вблизи дома еще качаетъ длинными ветвями одинъ изъ вырощенныхъ имъ грецкихъ ореховъ… и цветутъ его любимыя персидсыя сирени…» (написано въ конце столетая). Но не одному саду посвящалъ свои заботы внимательный хозяинъ. Сохранилась небольшая его записка, на которой отмеченъ счетъ всехъ растущихъ въ именш деревьевъ, дубовъ и березъ — более 20 тысячъ — съ подробнымъ указашемъ въ какомъ логу сколько чего растетъ. А о хозяйственной порядливости Петра Васильевича говорятъ приходо–расходныя книги, которыя онъ велъ до копейки и до пуда хлеба въ течете 20–ти летъ.
Но въ те времена вся сила и весь смыслъ хозяйства заключались не въ счетоводстве и не въ полеводстве, а въ живой связи съ крестьяниномъ, въ умеши разумно пользоваться его трудомъ, и въ искреннемъ желати въ свою очередь отдавать свой трудъ на пользу ему. Немнопе понимали эту задачу во всей ея широте: въ числе этихъ немногихъ былъ Петръ Васильевичъ. Близкш къ народу съ детства, онъ зналъ его, любилъ и привыкъ входить въ мелия нужды крестьянъ. А въ голодный 1840 г. онъ роздалъ не только своимъ, но и чужимъ все содержимое своихъ амбаровъ.
Здесь — въ «Слободке», Киреевскш ушелъ съ головой въ книжныя занятая. Это былъ трудъ, напоминаюгцш трудъ одинокаго рудокопа, который по одному ему известнымъ признакамъ отыскиваетъ золотоносную жилу. Точно груды земли, выброшенныя изъ глубины на поверхность лопатой, накоплялись целыя корзины выписокъ и заметокъ — результатъ пристальнаго изучетя и сличешя летописей, актовъ, изследовашй. Накоплялись огромныя знашя, глазъ изощрялся видеть въ подземной тьме прошлаго, и, что главное, все явственнее обозначались предъ взоромъ основныя лиши этого прошлаго — строй нацюнальнаго русскаго духа, чего именно и искалъ Киреевскш. Онъ интуитивно зналъ этотъ строй въ его целостной полноте и любилъ его во всехъ его проявлешяхъ, но ему нужно было еще узнать его иначе — то есть сознательно, или научно, и показать его другимъ и заставить ихъ полюбить его, какъ онъ любилъ.
Оттого онъ изучалъ летописи и оттого собиралъ песни, чтобы сохранить ихъ, чтобы познакомить съ ними русское общество, — именно съ этой двоякой целью.
Не подлежитъ сомнешю, что въ результате этихъ многолетнихъ розысковъ и размышлешй, онъ выработалъ себе определенный взглядъ на прошлое русскаго народа, то есть посвоему ретроспективно вывелъ это прошлое изъ основныхъ свойствъ русскаго нащональнаго духа. Но возстановить его мысль невозможно, потому что онъ откладывалъ изложеше своихъ мыслей «въ связномъ виде. «Частью отъ свойства моихъ занятш», какъ объясняете онъ Кошелеву, «т. е. раскапывашя старины, причемъ нельзя ни шагу двинуться безъ тысячи справокъ и поверокъ и безъ ежеминутной борьбы съ целой фалангой предшественниковъ, изувечившихъ и загрязнившихъ ее донельзя». Смерть его унесла рано — въ расцвете умственныхъ и духовныхъ силъ и не было ему суждено довести до конца кропотливьгхъ трудовъ своей жизни… Петръ Васильевичъ говорилъ и писалъ на семи языкахъ. Въ его библютекЬ (если считать славянсия наречiя) заключалось 16 языковъ. Ни на чемъ такъ не отпечатлелся характеръ Петра Васильевича, какъ на его библютекЬ, которую онъ старательно собиралъ въ течете многихъ летъ. Это огромное собрате книгъ, более всего историческихъ, тщательно подобранныхъ, заботливо переплетенныхъ, съ надписью почти на каждой бисернымъ почеркомъ: «П. Киреевскш», со множествомъ вложенныхъ въ нихъ листочковъ, исписанныхъ замечатями (нигде не надписанныхъ на поляхъ) — все это свидетельствуете о щепетильной точности, о любви къ порядку и изяществу, о неимоверной усидчивости и трудолюбш … «Своенародности подвижникъ просвещенный», какъ его назвалъ Языковъ, былъ действительнымъ подвижникомъ и не только въ своей работе. Тому, кто не читалъ его писемъ, невозможно дать представлете объ удивительной простоте и скромности этого человека, о его врожденной, такъ сказать, самоотреченности. Ему самому ничего не нужно, — что случайно есть, то и хорошо. Мысль о личномъ счастьи, вероятно, никогда не приходила ему въ голову: онъ жилъ для другихъ и для дела своей совести.
А онъ обладалъ богатыми задатками для радости и счастья, не только потому, что былъ умственно одаренъ, но потому, что сердце у него было горячее и нежное. Если онъ кого любилъ, то любилъ безраздельно. Такъ любилъ онъ прежде всего брата Ивана, мать, ея детей отъ Елагина, слишкомъ любилъ, съ постоянной тревогой за нихъ. Онъ никогда не былъ женатъ, и не потому, что такъ случилось, а потому, что онъ такъ решилъ. Онъ какъ–то писалъ брату: «Ты знаешь, что другихъ детей, кроме твоихъ, я не хочу, и у меня не будетъ». Надо полагать, онъ боялся взять на себя крестъ новой любви, къ женѣ и дѣтямъ, потому что всякая любовь обходилась ему слишкомъ дорого… Такъ любилъ онъ и друзей. Еще въ молодые годы, сразу послѣ семейнаго раздѣла (1837) онъ увезъ изъ Симбирской деревни больного Языкова въ Москву, а оттуда заграницу и тамъ многіе мѣсяцы выхаживалъ его. Послѣ отъѣзда Кирѣевскаго, Языковъ писалъ о немъ: «Итакъ, годъ жизни пожертвовалъ онъ мнѣ, промѣнялъ сладостные труды ученаго на возню съ больнымъ, на хлопоты и заботы самыя прозаическія. За терпѣніе, которымъ онъ побѣждалъ скуку лазаретнаго странствованія и пребыванія со мной, за смиреніе, съ которымъ онъ переносилъ всѣ мои невзгоды и причуды; за тихость и мягкость нрава, за доброту сердца и возвышенность духа, которыми я умилялся въ минуты своихъ страданій и болѣзненной досадливости, за все чѣмъ онъ меня бодрилъ, укрѣплялъ и утѣшалъ, за все да вознаградить его Богъ Своею благостью».
И точно также ухаживалъ онъ за Титовымъ, захворавшимъ въ пути, и довозитъ его до Касселя, уклоняясь отъ своей дороги; няньчится съ Погодинымъ, когда была больна жена этого послѣдняго.
Но доброта Петра Васильевича простиралась и на совершенно чужихъ людей. 15 лѣтъ прожилъ въ Слободкѣ нѣкій землемѣръ, который попросился всего лишь перезимовать одну зиму. «А я», жалуется Кирѣевскій, «не нашелъ въ головѣ благовидной причины ему отказать; и именно теперь, когда я желалъ не видѣть ни одного человѣческаго лица!» Мало того, бѣдныя родственницы этого землемѣра заняли помѣщеніе въ Московскомъ его домѣ.
Впечатлѣніе, которое производилъ Петръ Васильевичъ на людей его знавшихъ, кто бы они ни были, — друзья, или политическіе противники, совершенно единодушны, всѣ находились подъ обаяніемъ его личности. И точно, не только Хомяковъ называлъ его «чудной и чистой душой», но и Герценъ преклонялся передъ его благородствомъ. Въ 1840 г. Герценъ писалъ о немъ: «странный, но замѣчательно умный и благородный человѣкъ». И еще въ 1855 г., когда они давно разошлись, и принадлежали къ враждебнымъ лагерямъ, Грановскій еще за нимъ, да за И. С. Аксаковымъ, признавалъ «живую душу и безкорыстное желаніе добра». Другой «врагъ» И. С. Тургеневъ, въ тѣ же поздніе годы, дружилъ съ Кирѣевскимъ: «На дняхъ я былъ въ Орлѣ», пишетъ онъ, «и оттуда ѣздилъ къ Петру Васильевичу Кирѣевскому и провелъ у него 3 часа. Это человѣкъ хрустальной чистоты и прозрачности — его нельзя не полюбить». Но еще больше выигрывалъ онъ, что рѣдко бываетъ при близкомъ знакомствѣ; тЬмъ людямъ, которые имѣли съ нимъ въ теченіе долгаго времени ежедневное общеніе, онъ внушалъ чувство близкое къ благоговѣнію, какъ это видно по воспоминаніямъ А.
Марковича и П. И. Якушкина. Въ газетномъ некрологѣ К. Д. Кавелинъ писалъ о немъ: «Безупречная, высокая нравственная чистота, незлобивость сердца, безпримѣрное и неизмѣнное его прямодушіе и простота дѣлали этого замѣчательнаго человѣка образцомъ, достойнымъ всякаго подражанія, но которому подражать было очень трудно».
Съ внѣтттней стороны Петръ Васильевичъ былъ простой степной помѣгцикъ съ усами, въ венгеркѣ, съ трубкой въ зубахъ и съ неотступно слѣдовавшимъ за нимъ всюду водолазомъ «Киперомъ», котораго крестьяне называли «Ктиторомъ». Онъ любилъ охоту и къ нему часто пріѣзжали московскіе друзья поохотиться. Надобно было поговорить съ нимъ, чтобы угадать ту громаду знаній, которая скрывалась за этой обыденной внѣшностью.
Онъ началъ серьезно хворать уже съ конца 40 г.г., а съ 1853 г. у него часто повторялись мучительные припадки какой–то болѣзни, которую врачи опредѣляли то какъ ревматизмъ, то какъ болѣзнь печени. Онъ переносилъ эти припадки одинъ въ своей Слободкѣ, иногда по долгу дожидаясь врача, безъ всякой мнительности, только досадуя каждый разъ на болѣзнь, какъ на помѣху, и огорчаясь, что она дѣлаетъ его «кислымъ», или «прѣснымъ». Роднымъ онъ въ это время писалъ трогательныя письма, въ которыхъ завѣрялъ, что говоритъ всю правду о своей болѣзни и умолялъ не безпокоиться. Его письма къ роднымъ вообще удивительно хороши, столько въ нихъ любви, нѣжности, доброты. Въ одномъ изъ нихъ къ матери есть такія строки (обращенныя къ Ек. Ив. Елагиной, женѣ его единоутробнаго брата Василія): «А это какъ же могло быть, чтобы я сердился, голубушка Катя? хотя уже давно ты ко мнѣ не писала, но я изъ этого не заключалъ, чтобы ты обо мнѣ забыла, а только ждалъ, что авось–либо дескать захочется и ей написать». Таковъ тонъ его писемъ.
11 іюня 1856 г. внезапно умеръ въ Петербургѣ И. В. Кирѣевскій. Этой потери Петръ не могъ перенести.
4 ноября въ «Петербургскихъ Вѣдомостяхъ» появился некрологъ, написанный Кавелинымъ: «25 октября въ 5 ч. утра скончался въ своей орловской деревнѣ П. В. Кирѣевскій, переживъ своего брата И. В. Каго лишь нисколькими мѣсяцами. Короткое письмо, изъ котораго заимствовано это печальное извѣстіе содержитъ немногія объ этомъ подробности: Петръ Васильевичъ умеръ съ горя отъ кончины брата, котораго нѣжно любилъ. Въ теченіе двухъ мѣсяцевъ и 4–хъ дней онъ страдалъ разлитіемъ желчи, страшно мучился отъ этой болѣзни и находился въ мрачномъ состояніи духа; но до конца всегдашняя, чрезвычайная кротость ему не измѣняла. Онъ умеръ въ совершенной памяти, съ полнымъ присутствіемъ ума; за минуту передъ смертью перекрестился и самъ сложилъ на груди руки, въ томъ положеніи, какъ складываютъ ихъ обыкновенно покойникамъ».
Его послѣднія слова были: «Мнѣ очень хорошо». При немъ была мать, братья Елагины и др. Похоронили его въ Оптиной Пустыни, рядомъ съ братомъ.
Глава X. Старецъ Іеросхимонахъ Амвросій (1812–1891)
Старецъ iеросхимонахъ Амвросш родился 23–го ноября 1812 года, въ с. Большой Липовице Тамбовской губ. и того же уезда, отъ пономаря Михаила Феодоровичаи жены его Мареы Николаевны Гренковыхъ. Новорожденнаго назвали во св. крегцеши Александромъ въ честь Благовѣрнаго В. К. Александра Невскаго, память котораго пришлась въ самый день рождешя младенца. Имя это носилъ и благословенный царь Александръ Павловичъ и, ввиду того, что въ это самое время происходило отступлеше изъ Россш Наполеоновской армш, причинившей столько разрушешй и горя, есть основаше думать, что въ этотъ день многострадальная Русь особо праздновала день Святого, тезоименнаго Царю Благословенному. Среди крестьянъ с. Липовицы наблюдалось большое праздничное движете. Передъ рождетемъ младенца, къ деду его, священнику этого села, съехалось много гостей. Родительница была переведена въ баню. 23 ноября въ доме о. Феодора была большая суматоха, и въ доме былъ народъ и передъ домомъ толпился народъ. Старецъ шутливо приговаривалъ: «Какъ на людяхъ я родился, такъ все на людяхъ и живу».
У причетника Михаила Федоровича всехъ детей было восемь человѣкъ, четыре сына и четыре дочери; Александръ Михайловичъ былъ шестымъ изъ нихъ.
Въ детстве Александръ былъ очень бойкш, веселый и смышленый мальчикъ. Онъ преданъ былъ дѣтскимъ забавамъ, такъ сказать, всемъ своимъ существомъ; и потому въ доме ему не сиделось. Поручала ему иногда мать покачать колыбель одного изъ младшихъ детей своихъ. Мальчикъ обыкновеннр садился за скучную для него работу, но лишь до техъ поръ, пока мать, занятая домашними делами, не упускала его изъ виду. Тогда осторожно пробирался онъ къ окну, также осторожно открывалъ его, и мгновенно исчезалъ изъ комнаты, чтобы порезвиться со своими сверстниками. Разсказывалъ еще самъ Старецъ и еще о некоторыхъ своихъ дётскихъ проказахъ: какъ однажды онъ было полѣзъ подъ крышу за голубями, но упалъ и ободралъ себе спину; между темъ никому изъ домашнихъ не посмелъ сказать объ этомъ, боясь еще наказашя за шалость.
А въ другой разъ, несмотря на замечаше матери, не переставалъ стегать у себя на дворе одну смирную лошадку, которая, выйдя изъ терпЬшя, поранила его копытомъ въ голову. Понятно, что за подобное поведете Александра не любили въ семье. Къ нему не имели особеннаго расположетя ни дЬдъ, ни бабка, ни даже родная мать, которая более всего любила старшаго своего сына Николая и младшаго Петра.
Смышленый Саша очень хорошо понималъ свое неловкое положете среди нелюбившей его родной семьи, хотя можетъ быть и не зналъ тому причины, а м. б. отчасти и зналъ, да не могъ и не умелъ вести себя такъ, чтобъ заслужить любовь старшихъ членовъ семьи. Темъ не менее по временамъ ему досадно было, что его младтттш братишка пользуется, сравнительно съ нимъ, особенною всесемейною любовью. «Однажды», такъ впоследствш передавалъ самъ Старецъ, «очень раздосадованный этимъ, я решился отомстить брату. Зная, что дЬдъ мой не любитъ шуму, и что, если мы дети бывало разшумимся, то онъ насъ всехъ безъ разбора, и праваго и виноватаго, отдеретъ за чубъ, я, чтобы подвести своего братишку подъ тяжелую руку деда, раздразнилъ его. Тотъ закричалъ, и выведенный изъ терпетя дедъ, отодралъ и меня и его. А последнеето мне и нужно было. Впрочемъ мне, и помимо деда, досталось за это порядкомъ и отъ матери и отъ бабки». Разсказывая про свои дЬтсия проделки, смиренный старецъ укорялъ себя передъ слушателями: «Покаюсь передъ вами, — делалъ я то–то и то–то».
На самомъ деле, онъ былъ просто живой ребенокъ, какъ ртуть, и не былъ въ состояши ходить по струнке, какъ требовалось въ строго–патрiархальной семье.
По обычаю того времени учился онъ читать по славянскому букварю, часослову и псалтири. Каждый нраздникъ онъ вместе съ отцомъ пелъ и читалъ на клиросе. Онъ никогда не виделъ и не слышалъ ничего худого, т. к. воспитывался въ строго церковной и религюзной среде.
При наступлети поры учешя, юноша былъ определенъ сначала въ духовное училище, а потомъ въ семинарiю. Изъ строгой семейной обстановки, онъ попалъ, по тому времени, въ еще более строгую — школьную. Способности его были исключительныя. Говорилъ его товарищъ по семинарш: «тутъ, бывало, на последшя деньги купишь свечку, твердишьтвердишь заданные уроки; онъ же (Гренковъ) и мало занимается, а придетъ въ классъ, станетъ наставнику отвечать, — точно какъ по писанному, лучше всехъ». Въ \юле 1836 года Александръ Гренковъ прекрасно окончилъ курсъ наукъ при добромъ поведети.
Сначала Александръ Михайловичъ служилъ домашнимъ учителемъ, а потомъ поступилъ наставникомъ въ Липецкое духовное училище.
Вскоре онъ тяжко заболелъ. Надежды на поправлеше почти не было и онъ далъ обетъ въ случае выздоровлешя пойти въ монастырь.
Хотя онъ и выздоровелъ, но внутренняя борьба продолжалась еще долго. Александръ Михайловичъ былъ по природе жизнерадостнымъ, веселымъ, душею общества. Вотъ, какъ самъ Старецъ разсказываетъ объ этомъ перюде своей жизни: «После выздоровлешя я целыхъ 4 года все жался, не решался сразу покончить съ мiромъ, а продолжалъ попрежнему посещать знакомыхъ и не оставлять своей словоохотливости … Придешь домой — на душе непокойно; и подумаешь: ну, теперь уже все кончено навсегда, — совсемъ перестану болтать. Смотришь, опять позвали въ гости и опять наболтаешь. И такъ я мучился целыхъ 4 года». Для облегчешя душевнаго онъ сталъ по ночамъ уединяться и молиться, но это вызывало насмешки товарищей, надъ нимъ издевались.
Летомъ 1839 года по дороге на богомолье въ Троице–Серпеву Лавру, Александръ Михайловичъ вместе съ другомъ своимъ П. С. Покровскимъ заехали въ Троеруково къ известному затворнику о. Иларюну. Святой подвижникъ принялъ молодыхъ людей отечески и далъ Александру Михайловичу вполне определенное указаше: «Иди въ Оптину, ты тамъ нуженъ». Впоследствш самъ старецъ Амвросш полагалъ, что о. Иларюнъ указалъ на Оптину, вследствш процветавщаго тамъ старчества. Какъ известно, у преп. Серафима, скончавшагося шесть летъ до этого, не было учениковъ среди саровскихъ монаховъ и потому въ Сарове не существовало преемственнаго старчества.
Покровскому о. Иларюнъ далъ разрешеше еще пожить въ мiру. Онъ поступилъ въ Оптину позднее.
Вернувшись въ Липецкъ, Александръ Михайловичъ, по своимъ словамъ, продолжалъ еще «жаться» и не сразу могъ решиться порвать съ мiромъ. Случилось это, однако, после одного вечера въ гостяхъ, когда онъ былъ особенно въ ударе, смешилъ всЬхъ присутствующихъ до упада. Все были веселы и довольны и въ прекрасномъ настроенш разошлись по домамъ. Что же касается до Александра Михайловича, если и раньше въ такихъ случаяхъ онъ чувствовалъ раскаяше, то теперь его воображешю живо представился его обетъ, данный Богу, вспомнилось ему гореше духа въ Троицкой Лавре, и прежшя долпя молитвы, воздыхашя и слезы, опредЬлете Божiе, переданное черезъ о. Иларюна и на ряду съ этимъ почувствовалъ свою несостоятельносгь и шаткость своихъ намерешй.
На утро решимость на этотъ разъ твердо созрела. Александръ Михайловичъ решилъ бежать въ Оптину тайно отъ всЬхъ, не испросивъ даже разрешешя епархiальнаго начальства.
Будучи уже въ Оптиной, онъ доложилъ о своемъ намѣренш Тамбовскому армерею. Онъ опасался, что уговоры родныхъ и знакомыхъ поколебаютъ его решимость, и потому ушелъ тайно.
Мы видимъ изъ этого разсказа, какими чертами характера обладалъ по натуре о. Амвросш: его неимоверную живость, сметливость, выдающаяся способности все схватывать на лету, общительность, остроумiе. Это была сильная, творческая, богатая натура.
Впослѣдствш все эти качества, составляет!я его сущность, не исчезли въ немъ, но по мере его духовнаго возрасташя, преображались, одухотворялись (сублимировались), проникались Божiей благодатью, давая ему возможность, подобно Апостолу, стать «всемъ вся», чтобы прюбрести многихъ.
Прибывъ въ Оптину, Александръ Михайловичъ засталъ при жизни самый цветъ ея монашества: такихъ ея столповъ, какъ игуменъ Моисей, старцы Левъ (Леонидъ) и Макарш. Начальникомъ скита былъ равный имъ по духовной высоте iеросхимонахъ Антошй, брать о. Моисея, подвижникъ и прозорливецъ.
Кроме нихъ, среди братш было не мало выдающихся подвижниковъ: 1. Архим. Мельхиседекъ, древнш старецъ, въ свое время удостоенный беседъ съ свят. Тихономъ Задонскимъ.
2. Флотскш ¡еромонахъ Геннадш, подвижникъ, бывигш дважды духовникомъ Императора Александра 1–го.
3.iеродДаконъ Мееодш, прозорливый, лежавшш 20 летъ на одре болезни.
4. Бывигш Валаамскш игуменъ Варлаамъ, имевгиш даръ слезъ и добродетель крайняго нестяжашя. Приходили воры. «А васъ, батюшка, воры обокрали?», спросили его. «Что же красть–то? Щепки что–ли?!», улыбнулся старецъ. Онъ былъ сотаинникъ преп. Германа Аляскинскаго, въ юные ихъ годы на Валааме.
5.iеродiаконъ Палладш. Тоже нестяжатель. Созерцатель. Знатокъ церковнаго чиноположешя.
6.iеросхимонахъ iоаннъ. Изъ раскольниковъ. Незлобивый. Съ детской простотой. Съ любовью давалъ советы. Всеми любимый.
7.iеромонахъ Иннокентш — духовникъ старца Макарiя. Любитель безмолвiя, и друпе.
Вообще все иночество подъ руководствомъ старцевъ носило на себе отпечатокъ духовныхъ добродетелей: простота (нелукавство), кротость и смиреше — были отличительными признаками оптинскаго монашества. Младшая браття старалась всячески смиряться, не только передъ старшими, но и передъ равными, боясь даже взглядомъ оскорбить другого и при малейшемъ поводе немедленно просили другъ у друга прогцеше.
Въ такой высокаго духовнаго уровня монашеской среде оказался новоприбывшш молодой Гренковъ.
Сначала онъ жилъ на гостинице, переписывая для старца Льва книгу о борьбе со страстями: «Грешныхъ Спасете».
Въ январе 1840 года онъ перешелъ жить въ монастырь, пока еще не одеваясь въ подрясникъ.
Въ это время шла канцелярская переписка съ епархiальными властями по поводу его исчезновешя и еще не последовалъ отъ калужскаго архiерея указъ настоятелю Оптинскому о принятш въ обитель учителя Гренкова.
Въ апреле 1840 года, Александръ Михайловичъ Гренковъ былъ, наконецъ, одетъ въ монашеское платье. Онъ былъ некоторое время келейникомъ старца Льва и его чтецомъ (правило и службы). Работалъ на хлебне, варилъ хмелины (дрожжи), пекъ булки и былъ здоровъ.
Затемъ въ ноябре 1840 года его перевели въ скитъ. Оттуда молодой послушникъ не переставалъ ходить къ старцу Льву для назидашя.
Въ скиту онъ былъ помощникомъ повара целый годъ. Ему часто приходилось по службе приходить къ старцу Макарiю, то благословляться относительно кушанш, то ударять къ трапезе, то по инымъ поводамъ. При этомъ онъ имелъ возможность сказать старцу о своемъ душевномъ состоянш и получить ответы. Цель была: чтобы не искушеше побеждало человека, а чтобы человекъ побеждалъ искушеше.
Старецъ Левъ особенно любилъ молодого послушника, ласково называя его Сашей. Но изъ воспитательныхъ побуждешй испытывалъ при людяхъ его смиреше. Делалъ видъ, что гремитъ противъ него гневомъ. Съ этой целью далъ ему прозвище «Химера». Подъ этимъ словомъ онъ подразумевалъ пустоцветъ, который бываетъ на огурцахъ. Но за глаза про него говорилъ: «Великш будетъ человекъ».
При конце жизни, старецъ Левъ призвалъ батюшку о. Макарiя и сказалъ ему объ о. Амвросш: «Вотъ человекъ больно ютится къ намъ старцамъ. Я теперь уже очень слабъ. Такъ вотъ я и передаю тебе его изъ полы въ полу, владей имъ, какъ знаешь».
Думается, что эти полы великихъ старцевъ были для близкаго къ нимъ ученика подобiемъ милоти Илшной, брошенной на Елисея.
После смерти старца Льва, брать Александръ сталь келейникомъ старца Макарiя (1841–46). Въ 1842 г. онъ былъ постриженъ въ манпю и нареченъ Амвроаемъ (память, 7 декабря). Затемъ последовало iеродiаконство (1843), а черезъ 2 года (1845) — рукоположеше въ iеромонахи.
Для этой цели (посвящешя) о. Амвросш поехалъ въ Калугу. Былъ сильный холодъ. О. Амвросш, изнуренный постомъ, схватилъ сильную простуду, отразившуюся на внутреннихъ органахъ. Съ этихъ поръ онъ уже никогда не могъ поправиться по настоящему. Вначале, когда о. Амвросш еще какъ–то держался, однажды прiезжалъ въ Оптину преосв. Николай Калужскш. Онъ сказалъ о. Амвроспо: «А ты помогай о.Макарiю въ духовничестве. Онъ ужъ старъ становится. Ведь это тоже наука, только не семинарская, а монашеская». О. Амвроспо было тогда 34 года. Ему часто приходилось иметь дело съ посетителями, передавать старцу ихъ вопросы и давать отъ старца ответы. Такъ было до 1846 г., когда после новаго приступа своего недуга о. Амвросш былъ вынужденъ по болезни выйти за штатъ, будучи признанъ неспособнымъ къ послушашямъ и сталъ числиться на иждивеши обители, какъ инвалидъ. Онъ съ техъ поръ уже не могъ совершать литургти; еле передвигался, страдалъ отъ испарины, такъ что переодевался и переобувался по несколько разъ въ сутки. Не выносилъ холода и сквозняковъ. Пищу употреблялъ жидкую, перетиралъ теркой, вкушалъ очень мало.
Несмотря на болезнь, о. Амвросш остался по прежнему въ полномъ послушаши у старца, даже въ малейшей вещи давалъ отчетъ ему.
Теперь на него была возложена переводческая работа, приготовлеше къ издашю святоотеческихъ книгъ. Имъ была переведена на легкш общепонятный славянскш языкъ «Лествица» iоанна, игумена Синайскаго. «Можно думать», говоритъ составитель его житая, «что эти книжныя занятая имели для о. Амвроая и весьма воспитательное значеше въ жизни духовной. Одинъ изъ участниковъ этихъ занятш, между прочимъ, пишетъ: «Какъ щедро были мы награждены за малые труды наши! Кто изъ внимающихъ себе не отдалъ бы несколькихъ летъ жизни, чтобы слышать то, что слышали уши наши: это объяснешя Старца Макарiя, на таюя места писанш отеческихъ, о которыхъ, не будь этихъ занятш, никто не посмелъ бы и вопросить его; а есля бы и дерзнулъ на cié, то несомненно получилъ бы смиренный ответь: «я не знаю сего, это не моей меры; можетъ быть ты достигъ ея, а я знаю лишь: даруй ми, Господи, зрети моя прегрешешя! Очисти сердце, тогда и поймешь».
Этотъ перюдъ жизни о. Амвроая являлся, какъ самый благопрiятный для прохождешя имъ искусства изъ искусствъ — умной молитвы. Однажды старецъ Макарш спросилъ своего любимаго ученика о. Амвроая: «Угадай, кто получилъ свое спасете безъ бедъ и скорбей?» Самъ старецъ Амвросш приписывалъ такое спасете своему руководителю старцу Макарпо. Но въ жизнеописаши этого старца сказано, что «прохождеше имъ умной молитвы, по степени тогдашня го духовнаго его возраста, было преждевременнымъ и едва не повредило ему».
Главною причиною сего было то, что о. Макарш не имелъ при себе постояннаго руководителя въ этомъ высокомъ духовномъ делаши. Отецъ же Амвросш имелъ въ лице о. Макарiя опытнейшаго духовнаго наставника, восшедшаго на высоту духовной жизни. Поэтому онъ могъ обучаться умной молитве действительно «безъ бедъ», т. е. минуя козни вражiя, вводягщя подвижника въ прелесть, и «безъ скорбей», приключающихся вследстае нашихъ ложно–благовидныхъ желашй, которыми мы себя часто обманываемъ. ВнЬшшя же скорби (какъ болезнь) считаются подвижниками полезными и душеспасительными. Да и вся, съ самаго начала, иноческая жизнь о. Амвроая, подъ окормлешемъ мудрыхъ старцевъ, шла ровно, безъ особыхъ преткновенш, направляемая къ большему и большему совершенствовашю духовному.
А что стяжаше, при помощи Божiей, высокой умной молитвы есть, такъ сказать, венецъ, или завершеше спасешя, содеваемаго на земле человекомъ, можно видеть изъ словъ iоанна Лествичника, который опредЬлилъ молитву «пребывашемъ и соединешемъ человека съ Богомъ; ибо кто соединился съ Богомъ и пребываетъ въ Немъ, тотъ, хотя еще находится въ семъ бренномъ теле, но уже спасенъ».
Что слова о. Макарiя относились къ о. Амвройю, можно видеть еще и изъ того, что о. Амвросш въ последше годы жизни своего старца, достигъ уже высокаго совершенства еъ жизни духовной. Ибо, какъ въ свое время старецъ Левъ называлъ о. Макарiя святымъ, также теперь и старецъ Макарш относился къ о. Амвроаю.
Но это не мешало ему подвергать его ударамъ по самолюбпо, воспитывая въ немъ строгаго подвижника нищеты, смирешя, терпЬшя и др. иноческихъ добродетелей. Когда однажды за о. Амвроаемъ заступились: «Батюшка, онъ человекъ больной!» — «А я разве хуже тебя знаю», скажетъ старецъ. «Но ведь выговоры и замечашя монаху, это щеточки, которыми стирается греховная пыль съ его души; а безъ сего, монахъ заржавеетъ».
Еще при жизни старца, съ его благословешя, некоторые изъ братш приходили къ о. Амвроспо для откровешя помысловъ.
Вотъ какъ объ этомъ разсказываетъ о. игуменъ Маркъ (впоследствш окончившш жизнь на покое въ Оптиной): «Сколько могъ я заметить», говорить онъ, «о. Амвросш жиль въ это время въ полномъ безмолвш. Ходилъ я къ нему ежедневно для откровешя помысловъ, и почти всегда заставалъ его за чтешемъ святоотеческихъ книгъ; если же не заставалъ его въ келье, то это значило, что онъ находится у старца Макар i я, которому помогалъ въ корреспонденщи съ духовными чадами, или трудился въ переводахъ святоотеческихъ книгъ. Иногда же я заставалъ его лежащимъ на кровати и слезящимъ, но всегда сдержанно и едва приметно. Мне казалось, что старецъ всегда ходилъ передъ Богомъ, или какъ бы всегда ощущалъ присутствiе Божте, по слову псалмопевца: «предзрехъ Господа предо мною выну» (Пс. 15, 8), а потому все, что ни делалъ, старался Господа ради и въ угодность Господу творить. Чрезъ cié онъ всегда былъ сетованенъ, боясь какъ чемъ не оскорбить Господа, — что отражалось и на лице его. Видя такую сосредоточенность своего Старца, я въ присутствш его всегда былъ въ трепетномъ благоговеши. Да иначе мне и нельзя было быть. — Ставшему мне по обыкновешю предъ нимъ на колена и получившему благословеше, онъ бывало весьма тихо сдЬлаетъ вопросъ: «Что скажешь, брате, хорошенькаго?» Озадаченный его сосредоченностью и благоумилешемъ, я бывало скажу: простите, Господа ради, батюшка, м. б. я не вовремя пришелъ?» — «Нетъ, скажетъ Старецъ, говори нужное, но вкратце». И, выслушавъ меня со внимашемъ, преподастъ полезное наставлеше съ благословешемъ и отпустить съ любовью. Наставлешя же онъ преподавалъ не отъ своего мудровашя и разсуждешя, хотя и богатъ былъ духовнымъ разумомъ. Если онъ училъ духовно относившихся къ нему, то въ чине учащагося, и предлагалъ не свои советы, а непременно деятельное учеше свв. Отцовъ». Если же о. Маркъ жаловался о. Амвроспо на кого–либо обидевшаго его — «Старецъ, бывало, скажетъ плачевнымъ тономъ: «Брате, брате! я человекъ умираюгцш». Или: «я сегодня–завтра умру. Что я сделаю съ этимъ братомъ? Ведь я не настоятель. Надобно укорять себя, смиряться предъ братомъ, — и успокоишься». Такой ответь вызывалъ въ душе о.
Марка самоукореше и онъ, смиренно поклонившись Старцу и испросивъ прощеше, уходилъ успокоенный и утешенный «какъ на крыльяхъ улеталъ». Кроме монаховъ, о. Макарш сближалъ о. Амвроая и съ своими мiрскими духовными чадами. Видя его беседуюгцаго съ ними, старецъ Макарш шутливо промолвить: «Посмотрите–ка, посмотрите! Амвросш–то у меня хлебъ отнимаетъ».
Такъ старецъ Макарш постепенно готовилъ себе достойнаго преемника. Когда же старецъ Макарш преставился (7 сент. 1860), хотя онъ не былъ прямо назначенъ, но постепенно обстоятельства такъ складывались, что о. Амвросш сталъ на его место.
После смерти архимандрита о. Моисея, настоятелемъ былъ избранъ о. Исаакш, который относился къ о. Амвроспо, какъ къ своему старцу до самой его смерти. Такимъ образомъ въ Оптиной Пустыни не существовало никакихъ трешй между начальствующими лицами.
Старецъ перешелъ на жительство въ другой корпусъ, вблизи скитской ограды, съ правой стороны колокольни. На западной стороне этого корпуса была сделана пристройка, называемая «хибаркой», для прiема женщинъ. И целыхъ 30 летъ (до отъезда въ Шамординскую женскую общину) онъ простоялъ на Божественной страже, предавшись служешю ближнимъ. Старецъ былъ уже тайно постриженъ въ схиму, очевидно, въ моментъ, когда во время его болезни, жизнь его была въ опасности.
При немъ было два келейника: о. Михаилъ и о. iосифъ (будугщй старецъ). Главнымъ письмоводителемъ былъ о. Климентъ (Зедергольмъ), сынъ протестантскаго пастора, перешедшш въ православiе, ученейшш человекъ, магистръ греческой словесности.
Для слушашя утренняго правила по началу онъ вставалъ часа въ 4 утра, звонилъ въ звонокъ, на который являлись къ нему келейники и прочитывали: утреншя молитвы, 12 избранныхъ псалмовъ и первый часъ, после чего онъ наедине пребывалъ въ умной молитве. Затемъ, после краткаго отдыха, Старецъ слушалъ часы: третш, шестой съ изобразительными и, смотря по дню, канонъ съ акаеистомъ Спасителю, или Божiей Матери, каковые акаеисты онъ выслушивалъ стоя.
После молитвы и чаепиття, начинался трудовой день, съ неболыпимъ перерывомъ въ обеденную пору. Пища съедалась Старцемъ въ такомъ количестве, какое дается трехлетнему ребенку. За едой келейники продолжали ему задавать вопросы по поручешю посетителей. Но иногда, чтобы хоть сколько нибудь облегчить отуманенную голову, Старецъ приказывалъ прочесть себе одну, или две басни Крылова. После некотораго отдыха, напряженный трудъ возобновлялся — и такъ до глубокаго вечера.
Несмотря на крайнее обезсилеше и болезненность Старца, день всегда заключался вечернимъ молитвеннымъ правиломъ, состоявшимъ изъ малаго повечерiя, канона Ангелу Хранителю и вечернихъ молитвъ. Отъ цѣлодневныхь докладовъ, келейники, то и дело приводивпле къ Старцу и выводивгше посетителей, едва держались на ногахъ. Самъ Старецъ временами лежалъ почти безъ чувствъ. После правила Старецъ испрашивалъ прогцеше, елика согреши деломъ, словомъ, помышлешемъ. Келейники принимали благословеше и направлялись къ выходу. Зазвонятъ часы. «Сколько это?», спроситъ Старецъ слабымъ голосомъ, — ответятъ — «Двенадцать». «Запоздали», скажетъ.
Черезъ два года Старца постигла новая болезнь. Здоровье его, и безъ того слабое, совсемъ ослабело. Съ техъ поръ онъ уже не могъ ходить въ храмъ Божш и долженъ былъ причащаться въ келлш. Въ 1868 г. состояше его здоровья было столь плохо, что стали терять надежду на поправлеше. Была привезена Калужская Чудотворная Икона Божiей Матери. После молебна и келейнаго бдешя и затемъ соборовашя, здоровье старца поддалось лечешю, но крайняя слабость не покидала его во всю его жизнь.
Таюя тяжелыя ухудшешя повторялись не разъ; Старецъ говорилъ о себе: «Иногда такъ прижметъ, что думаю, вотъ конецъ!»
Трудно представить себе, какъ онъ могъ, будучи пригвожденный къ такому страдальческому кресту, въ полномъ изнеможеши силъ, принимать ежедневно толпы людей и отвечать на десятки писемъ. На немъ сбывались слова: «Сила Божiя въ немощи совершается». Не будь онъ избраннымъ сосудомъ Божшмъ, черезъ который Самъ Богъ вещалъ и действовалъ, такой подвигъ, такой гигантскш трудъ, не могъ быть осуществимъ никакими человеческими силами. Животворящая Божественная благодать здесь явно присутствовала и содействовала.
Такимъ просветленнымъ, пронизаннымъ насквозь Божiей благодатью и былъ въ действительности великш старецъ о. Амвросш. «Совершенно соединившш чувства свои съ Богомъ», говоритъ Лествичникъ, «тайно научается отъ Него словесамъ Его». Это живое общеше съ Богомъ и есть даръ пророческш, та необыкновенная прозорливость, которой обладалъ о. Амвросш. Объ этомъ свидетельствовали тысячи его духовныхъ чадъ. Отъ старца не было сокрыто, ни прошлаго, ни настоящаго, ни будущаго. Приведемъ слова о старце одной его духовной дочери: «Какъ радостно забьется сердце, когда, идя по темному лесу, увидишь въ конце дорожки скитскую колокольню, а съ правой стороны убогую келейку смиреннаго подвижника! Какъ легко на душе, когда сидишь въ этой тесной и душной хибарке, и какъ светло кажется при ея таинственномъ полусвете. Сколько людей перебывало здесь! И приходили сюда, обливаясь слезами скорби, а выходили со слезами радости; отчаянные — утешенными и ободренными; неверующие и сомневающееся — верными чадами Церкви. Здесь жилъ «Батюшка» — источнике столькихъ благодЬянш и утешешй. Ни зваше человека, ни состояше — не имели никакого значешя въ его глазахъ. Ему нужна была только душа человека, которая настолько была дорога для него, что онъ, забывая себя, всеми силами старался спасти ее, поставить на истинный путь. Съ утра и до вечера, удрученный недугомъ, Старецъ принималъ посетителей, подавая каждому по потребности. Слова его принимались съ верою и были закономъ. Благословеше его, или особое внимаше, считалось великимъ счаспемъ; и удостоивгшеся этого выходили, крестясь и благодаря Бога за полученное утешете.
Съ утра и до вечера къ нему приходили люди съ самыми жгучими вопросами, которые онъ усваивалъ себе, которыми въ минуту беседы жилъ. Онъ всегда разомъ схватывалъ сущность дела, непостижимо мудро разъясняя его и давая ответь. Но въ продолжеши 10–15 минутъ такой беседы решался не одинъ вопросъ, въ это время о. Амвросш вмещалъ въ своемъ сердце всего человека — со всеми его привязанностями, желашями — всемъ его мiромъ внутреннимъ и внетттнимъ. Изъ его словъ и его указашй было видно, что онъ любитъ не одного того, съ кемъ говоритъ, но и всехъ любимыхъ этимъ человекомъ, его жизнь, все, что ему дорого. Предлагая свое решете, о. Амвросш имелъ ввиду не просто одно само по себе дело, независимость могущихъ возникнуть отъ него последствш, какъ для лица, такъ и для другихъ, но имея ввиду все стороны жизни, съ которыми это дело сколько нибудь соприкасалось. Каково же должно быть умственное напряжете, чтобы разрешать таия задачи? А таие вопросы предлагали ему десятки человекъ мiрянъ, не считая монаховъ и полсотни писемъ, приходившихъ и отсылавшихся ежедневно. Слово старца было со властью, основанной на близости къ Богу, давшей ему всезнаше. Это было пророческое служеше.
Для него не существовало таинъ: онъ виделъ все. Незнакомый человекъ могъ придти къ нему и молчать, а онъ зналъ его жизнь и его обстоятельства и зачемъ онъ сюда пришелъ. Отецъ Амвросш разспрашивалъ своихъ посетителей, но внимательному человеку по тому какъ и каие вопросы онъ ставить, было ясно, что Батюшке все известно. Но иногда по живости природы, это знате выказывалось наружу, что всегда приводило старца въ смущете. Однажды къ нему подошелъ молодой человекъ изъ мещанъ съ рукой на перевязи и сталъ жаловаться, что никакъ не можетъ ее вылечить. У старца былъ еще одинъ монахъ и несколько спрянь. Не успелъ тотъ договорить: «болитъ, шибко болитъ», какъ старецъ его перебилъ: «И будетъ болеть, зачемъ мать обидЬлъ?» Но сразу смутился и продолжалъ: «ты ведешь–то себя хорошо ли? Хорошш ли ты сынъ?»
Батюшку нельзя себе представить безъ участливой улыбки, отъ которой становилось какъ то весело, тепло и хорошо, безъ заботливаго взора, который говоритъ, что вотъ онъ сейчасъ для васъ придумываетъ и скажетъ что–нибудь очень хорошее, безъ того оживлешя во всемъ — въ движешяхъ, въ горягцихъ глазахъ — съ которымъ онъ васъ выслушиваетъ, и по которому вы хорошо понимаете, что въ эту минуту онъ весь вами живетъ, и что вы ему ближе, чемъ сами себе.
Отъ живости батюшки, выражеше лица его постоянно менялось. То онъ съ лаской глядёлъ на васъ, то смеялся съ вами одушевленнымъ молодымъ смехомъ, то радостно сочувствовалъ, если вы были довольны, то тихо склонялъ голову, если вы разсказывали что–нибудь печальное, то на минуту погружался въ размышлеше. Когда вы хотели, чтобы онъ сказалъ, какъ вамъ поступить, то решительно принимался качать головой, когда онъ отсоветывалъ какую нибудь вещь, то разумно и подробно глядя на васъ, все ли вы понимаете, начиналъ объяснять, какъ надо устроить ваше дело.
Во все время беседы на васъ зорко глядятъ выразительные черные глаза Батюшки. Вы чувствуете, что эти глаза видятъ васъ насквозь, со всемъ, что въ васъ дурного и хорошаго, и васъ радуетъ, что это такъ, что въ васъ не можетъ быть для него тайны.
Голосъ у Батюшки былъ тихш, слабый, — а за последше месяцы онъ переходилъ въ еле слышный шопотъ.
Чтобъ понять хоть сколько нибудь подвижничество о. Амвроая, надо себе представить, какой трудъ говорить более 12 час. въ день, когда языкъ отъ усталости отказывается действовать, голосъ переходить въ шопотъ, и слова вылетаютъ съ усилiемъ, еле выговариваемыя. Нельзя было спокойно смотреть на страшно изнеможеннаго старца, видя его голову, падающую на подушку; слыша, какъ языкъ его еле говоритъ, когда онъ при этомъ старался подняться, подробно разсуждать о томъ, съ чемъ къ нему приходили. Созидающая деятельность была у него въ крови. Онъ часто научалъ другихъ предпринять какое–нибудь дело, и когда къ нему приходили сами за благословешемъ на подобную вещь частные люди, онъ съ горячностью принимался обсуждать и давать свои пояснешя. Онъ любилъ бодрыхъ, сообразительныхъ людей, соблюдающихъ слова: «самъ не плошай» — и давалъ благословеше, а съ нимъ и веру въ удачу самымъ смелымъ предпрiяттямъ.
Одинъ помещикъ, зять оптинскаго монаха, часто посегцавшш Оптину и Старца, однажды пришелъ къ Батюшке, который къ нёму обратился со словами: «Говорятъ» (Батюшка очень любилъ употреблять слово «говорятъ» для прикрытая своей прозорливости) «говорятъ, около тебя выгодное имеше продается, — купи».
Помещикъ удивился. — «Продается, батюшка — и какъ бы хорошо купить, да это мечта одна: имеше большое, просятъ чистыми деньгами — хоть дешево, а у меня денегъ нѣтъ».
«Денегъ … повторилъ тихо батюшка, деньги–то будутъ». Потомъ они перешли къ другимъ разговорамъ. На прогцаше о. Амвросш сказалъ: «Слышишь — имѣше–то купи». Помещикъ отправился домой на своихъ лошадяхъ. По дороге жилъ его дядя, богатый, но страшно скаредный старикъ, избегаемый всей родней. Такъ случилось, что пристать было негде и пришлось заехать къ дядѣ. Во время беседы дядя спрашиваетъ: «Отчего ты не купишь имеше, которое около тебя продается: хорошая покупка!» А тотъ отвечаетъ: — «Что спрашиваешь, дядюшка! Откуда мне столько денегь взять?» — «А если деньги найдутся: хочешь взаймы дамъ?» Племянникъ принялъ это за шутку, но дядя не шутилъ. Имеше было куплено и новый владЬлецъ прiехалъ распорядиться. Не прошло еще и недели, барину докладываютъ, что пришли купцы торговать лесъ. Лесь этого имешя они хотели купить не весь, а часть его. Стали говорить о цене: «Мы съ тобой, баринъ, торговаться не будемъ — цену сразу поставимъ», и назвали ту цену, за которое было куплено все имеше. Приходитъ къ батюшке состоятельный орловскш помещикъ, и, между прочимъ, объявляетъ, что хочетъ устроить водопроводъ въ своихъ обширныхъ яблоневыхъ садахъ. Батюшка уже весь охваченъ этимъ водопроводомъ. «Люди говорятъ, — начинаетъ онъ со своихъ обычныхъ въ подобныхъ случаяхъ словъ, — люди говорятъ, что вотъ какъ всего лучше», — и подробно описываетъ водопроводъ. Помещикъ, вернувшись въ деревню, начинаетъ читать объ этомъ предмете; оказывается, что батюшка описалъ последшя изобретешя по этой части. — Помещикъ снова въ Оптиной. «Ну, что водопроводъ?» — спрашиваетъ Батюшка. Вокругъ яблоки гнили, а у этого помещика — богатый урожай яблокъ. Прiехала къ старцу почетная женщина, о которой сочли нужнымъ немедленно доложить ему. — «У меня все равны — сказалъ старецъ, — мышка и маленькая, да пойди, поймай ее».
Мелочей для старца не существовало. Онъ зналъ, что все въ жизни имеетъ цену и свои последсгая; и потому не было вопроса, на который бы онъ не отвечалъ съ участаемъ и желашемъ добра. Однажды остановила Старца женщина, которая была нанята помещицей ходить за индюшками, но индюшки у нея почемуто кололи и хозяйка хотела ее разсчитать.
«Батюшка! — обратилась она къ нему со слезами, — силъ моихъ нЬтъ; сама надъ ними не доедаю, — пуще глазъ берегу, а колеютъ. Согнать меня барыня хочетъ. Пожалей меня, родимый». Присутствующее смеялись надъ ней. А Старецъ съ учаспемъ спросилъ ее, какъ она ихъ кормить, и далъ ей совать какъ ихъ содержать иначе, благословилъ ее и отпустилъ. Темъ же, которые смеялись надъ ней, онъ заметилъ, что въ этихъ индюшкахъ вся ея жизнь. После сделалось известнымъ, что индюшки у бабы уже не колели. Что касается исцеленш, имъ не было числа и перечислить ихъ въ этомъ, краткомъ очерке невозможно. Эти исцелешя Старецъ всячески прикрывалъ. Посылалъ больныхъ въ Пустынь къ преп. Тихону Калужскому, где былъ источникъ. До старца Амвроая въ этой Пустыни не было слышно объ исцеленныхъ. Можно думать, что преп. Тихонъ сталъ исцелять по молитве Старца. Иногда о. Амвросш посылалъ больныхъ къ свят. Митрофану Воронежскому. Бывало, что исцелялись на пути туда и возвращались назадъ благодарить Старца. Иногда онъ, какъ бы въ шутку, стукнетъ рукой по голове и болезнь проходить. Однажды чтецъ, читавшш молитвы, страдалъ сильной зубной болью. Вдругъ старецъ ударилъ его. Присутствуюгще усмехнулись, думая, что чтецъ, верно, сдЬлалъ ошибку въ чтеши. На деле же у него прекратилась зубная боль. Зная такую повадку Старца, некоторыя бабы обращались къ нему: «Батюшка Абросимъ! Побей меня, у меня голова болитъ.».
Люди исцелялись не только отъ немощей, но и отъ неисцЬльныхъ болезней. Приведемъ лишь одинъ случай. Разсказывала Монахиня Шамординской общины Агриппина. «Весной 1882 года на Пасху заболело у меня горло, — образовалась въ немъ рана, и я не могла ни есть, ни пить. Докторъ объявилъ, что у меня горловая чахотка, и я должна ожидать смерти. Отправилась къ Батюшке. Онъ и говорить мне: «изъ колодезя, что за скитомъ, бери въ ротъ воды, и ежедневно полощи горло до трехъ разъ». Черезъ три дня онъ самъ позвалъ меня къ себе. Доставь изъ подъ подушки три яйца и скушавъ желтки, вложи ль белки одинъ въ другой. Потомъ благословилъ о. iосифу, келейнику, принести воды изъ колодезя. Благословивъ воду, онъ велелъ ею растереться, вернувшись къ себе въ кёллiю, а яичные белки съесть.
«По приходе въ келлiю, меня растерли водой, и дали мне яичные белки, которые я проглотила безъ боли. После этого я спала целые сутки и, проснувшись, почувствовала, что болезнь моя прошла, и я совершенно выздоровела. Не медля, я отправилась къ Старцу. Монахини меня не узнали, подумавъ, что это не я, а родная моя сестра. Батюшка же меня встретилъ и благословилъ, сказавъ, что меня исцелилъ св. Тихонъ Калужскш. Съ техъ поръ я не страдала горломъ. Когда я объявила доктору о своемъ исцеленш, онъ сказалъ, что это совершилось надо мною чудо, и что болезнь моя естественными средствами не могла быть излечена».
Авторъ настоящей книги Иванъ Михайловичъ Концевичъ во время войны въ 1915 г. провелъ летше каникулы въ Оптиной Пустыни. Ежедневное хождеше въ скитъ всегда было поучительно для молодого студента, но старцы, занятые пргЬзжими посетителями, которые къ нимъ приходили со всякими скорбями, спещально не уделяли времени юному пришельцу. Они отдали его «на воспиташе» отцу iосифу (Полевому) опытному въ духовной жизни, прожившему въ Оптиной десятки летъ. Въ мiру — директоръ банка, онъ былъ широкообразованнымъ человекомъ. Въ течете двухъ месяцевъ, проведенныхъ И. М. въ Оптиной, часто, после церковных службъ, о. iосифъ приглашалъ И. М. въ свою келью. Въ беседе съ нимъ передъ молодымъ студентомъ раскрывался духовный мiръ.
Отъ о. iосифа И. М. услышалъ случай изъ жизни старца Амвроая, не попавшш въ его жизнеописашя.
Однажды старецъ Амвросш, согбенный, опираясь на палочку, откуда–то шелъ по дороге въ скитъ. Вдругъ ему представилась картина: стоить нагруженный возъ, рядомъ лежитъ мертвая лошадь, а надъ ней плачетъ крестьянинъ. Потеря лошади–кормилицы въ крестьянскомъ быту ведь сущая беда! Приблизившись къ павшей лошади, Старецъ сталъ трижды медленно ее обходить. Потомъ, взявъ хворостину, онъ стегнулъ лошадь, прикрикнувъ на нее: «Вставай, лентяйка!», и лошадь послушно поднялась на ноги.
Старецъ поучалъ народъ народными же пословицами и поговорками съ присущимъ ему юморомъ. Самую глубокую мудрость вкладывалъ онъ въ метия и остроумныя слова, для более легкаго усвоешя и запоминашя.
Напр., «Где просто, тамъ ангеловъ со сто, а где мудрено — тамъ ни одного». «Не хвались горохъ, что ты лучше бобовъ: размокнешь — самъ лопнешь». «Отчего человекъ бываетъ плохъ? — Оттого, что забываетъ, что надъ нимъ Богъ.».
«Кто мнитъ о себе, что имеетъ нечто, тотъ потеряетъ».
«Благое говорить — серебро разсыпать, а благоразумное молчаше — золото».
Одной особе, стыдившейся признаться въ грехе, онъ сказалъ: «Сидоръ да Карпъ въ Коломне проживаютъ, а грехъ да беда съ кемъ не бываютъ?» Она залилась слезами, бросилась Старцу въ ноги, и призналась въ своемъ грехе. «Праведныхъ ведетъ въ царство Божiе Апостолъ Петръ, а гретттньтхъ Сама Царица Небесная».
Въ день всЬхъ святыхъ Батюшка сказалъ: «Все они были, какъ и мы, грешные люди, но покаялись и, принявшись за дело спасешя, не оглядывались назадъ, какъ жена Лотова». На замечаше, что мы все смотримъ назадъ, Батюшка пояснилъ: «за то и подгоняютъ насъ розгами и бичемъ, т.е. скорбями да непрiятностями, чтобы не оглядывались».
Осуждавшей другихъ, Старецъ сказалъ:
«… у нихъ, м. б., есть такое тайное добро, которое выкупаетъ все другте въ нихъ недостатки, и которыхъ ты не видишь. Въ тебе же много способности къ жертве. Но Господь сказалъ: Милости хочу, а не жертвы. А милости–то у тебя и мало… Свои жертвы видишь и ими превозносишься. Смиряйся больше духомъ, — смиреше и дела заменяетъ. Терпи все невзгоды и предавайся Богу».
Такими и многими другими словами поучалъ и спасалъ приходягцш къ нему народъ.
Но Старцу, какъ и другимъ святымъ, было свойственно являться, по мере нужды, людямъ, находившимся въ обстояши, или на яву, или во сне, для оказашя имъ помощи. Вотъ несколько случаевъ.
Прибылъ къ старцу въ Шамордино человекъ Божш, именемъ Гаврюша, летъ сорока отъ роду, одинъ изъ техъ, кого Господь уподобилъ ДЁТЯМѣ, сказавъ, что таковыхъ есть Царсте Божiе (Лук. 18,16). Онъ жилъ въ Ливенскомъ уезде Орловской губерши и былъ разслабленъ, трясся всемъ теломъ и еле могъ говорить и принимать пищу. Ноги его не действовали; онъ лежалъ и молился Богу. Замечали, что ему многое открыто. Последнюю весну ему явился о. Амвросш и онъ всталъ на ноги и объявилъ, что идетъ въ Шамордино. Но т. к. ноги его были весьма слабы и походка неровная, то мать хотела его везсти по железной дороге, но онъ пошелъ пешкомъ. Старца онъ встретилъ подъ Шамординымъ. Тотъ тихо ехалъ откуда–то. Вокругъ него былъ народъ. — «Батюшка!», закричалъ Гаврюша своимъ малопонятнымъ языкомъ, — «ты меня звалъ, я пришелъ». Батюшка тотчасъ выгнелъ изъ экипажа, подошелъ къ нему и сказалъ: «здорово, гость дорогой! Ну, живи тутъ» …
Передавалъ скитскш iеромонахъ Венедиктъ: г–жа Карбоньеръ была тяжко больна, и лежала на одре несколько дней, не вставая. Въ одно время она увидела, что старецъ Амвросш входитъ въ ея комнату, подходить къ постеле, беретъ ее за руку и говоритъ: «вставай, полно тебе болеть». Она въ то же время почувствовала себя настолько крепкою, что могла встать и на следующей день отправилась пешкомъ изъ г. Козельска въ Шамордино, где проживалъ тогда Батюшка, и поблагодарить его за исцелеше. Батюшка ее принялъ, но разглашать объ этомъ до кончины своей не благословилъ. Другой разсказъ: «Выйдя изъ ограды, я обратилъ внимаше на какое–то особое движете въ группе женгцинъ. Какая–то довольно пожилая женщина, съ болезненнымъ лицомъ, сидя на пне, разсказывала, что она шла съ больными нопами пешкомъ изъ Воронежа, надеясь, что старецъ Амвросш исцелить ее, и, что, пройдя пчельникъ, въ семи верстахъ отъ монастыря, она заблудилась, выбилась изъ силъ, попавъ на занесенныя снегомъ тропинки, и въ слезахъ упала на сваленное бревно, но что къ ней подошелъ какой–то старичекъ въ подряснике и скуфейке, спросилъ о причине ея слезъ и указалъ ей клюкою направлете пути. Она пошла въ указанную сторону и, повернувъ за кусты, тотчасъ увидела монастырь. Все решили, что это монастырскш лесникъ; въ это время на крыльце показался келейникъ, который спросилъ: «где тутъ Авдотья изъ Воронежа?» Все молчали, переглядываясь. Келейникъ повторилъ свой вопросъ громче, прибавивъ, что ее зоветъ Батюшка. — «Голубушки мои! Да ведь Авдотья изъ Воронежа, я сама и есть!» воскликнула разсказчица съ больными ногами. Все разступились и странница, проковылявъ до крылечка, скрылась въ его дверяхъ.
Она вышла черезъ 15 мин. и на вопросы, рыдая, отвечала, что старичекъ, указавшш ей дорогу въ лесу былъ никто иной, какъ самъ о. Амвросш или кто либо ужъ очень похожш на него. Что жъ это такое? Самъ о. Амвросш зимой никогда не выходилъ изъ кельи, а похожаго на него въ монастыре нетъ. И какъ онъ могъ въ самый моментъ ея прихода къ его «хибарке» знать кто она и откуда пришла? — спрашиваетъ себя очевидецъ.
О. Амвросш, явившшся на яву трижды, настойчиво будилъ одну сельскую матушку, говоря, что сейчасъ ея мужа убьютъ. Бросившись къ мужу, ей действительно удалось помешать совершиться убшству. Этотъ разсказъ сталъ известенъ въ Оптиной Пустыни отъ нея лично, когда она прiехала благодарить старца за спасете.
А вотъ разсказъ слепого монаха о. iакова, взятый изъ дневника «На берегу Божiей Реки», печатавшагося въ Троице–Сергтевской Лавре.
«Было это», говорить онъ, «летъ двадцать пять тому назадъ. Въ то время я еще былъ только рясофорнымъ послушникомъ и несъ послушаше канонарха. Какъ–то разъ случилось мне сильно смутиться духомъ, да такъ смутиться, что хоть уходи изъ монастыря. Какъ всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, вместо того, чтобы открыть свою душевную смуту старцу, — а тогда у насъ старцемъ былъ великш батюшка о. Амвросш, — я затаилъ ее въ своемъ сердце и темъ далъ ей такое развитае, что почти порешилъ въ уме уйти и съ послушашя, и даже вовсе разстаться съ обителью. День ото дня помыселъ этотъ все более и более укреплялся въ моемъ сердце и, наконецъ, созрелъ въ определенное решеше: уйду! здесь меня не только не ценятъ, но еще и преследуютъ: нетъ мне здесь места, нетъ и спасешя! На этомъ решенш я и остановился, а старцу, конечно, решетя своего открыть и не подумалъ. Въ такихъ случаяхъ, подобныхъ моему, теряется и вера къ старцамъ — таюежъ, молъ, люди, какъ и мы все грешные… И, вотъ, придя въ келью отъ вечерняго правила, — дело было летомъ, — я въ невыразимой тоске прилегъ на свою койку, и самъ не заметилъ, какъ задремалъ. И увидЬлъ я во сне, что пришелъ я въ нашъ Введенскш соборъ, а соборъ весь переполненъ богомольцами, и все богомольцы, вижу я, толпятся и жмутся къ правому углу трапезной собора, туда, где у насъ обычно стоить круглый годъ плащаница до выноса ея къ Страстямъ Господнимъ.
— «Куда», спрашиваю, «устремляется этотъ народъ?»
— «Къ мощамъ», отвечаютъ, «Святителя Тихона Задонскаго!»
Да, разве, — думаю я, Святитель у насъ почиваетъ? — ведь онъ въ Задонске! Темъ не менее и я направляюсь вследъ за другими богомольцами къ тому углу, чтобы приложиться къ мощамъ великаго Угодника Божтя. Подхожу и вижу: стоить передо мною на возвышешеши рака; гробовая крышка закрыта и народъ прикладывается къ ней съ великимъ благоговешемъ. Дошла очередь и до меня. Положилъ я передъ ракой земной поклонъ и только сталъ восходить на возвышеше, чтобы приложиться, смотрю — открывается передо мной гробовая крышка и во всемъ святительскомъ облачеши изъ раки подымается самъ Святитель Тихонъ. Въ благоговейномъ ужасе падаю я ницъ; и пока падаю, вижу, что это не Святитель Тихонъ, а нашъ старецъ Амвросш, и что онъ уже не стоить, а сидитъ и спускаетъ ноги на землю, какъ бы желая встать мне навстречу …
«Ты что это?» — прогремелъ надо мной грозный старческш голосъ. — «Простите, батюшка, Бога ради», пролепеталъ я въ страшномъ испуге.
— «Надоелъ ты мне со своими «простите»!» — гневно воскликнулъ старецъ. Передать невозможно, какой объялъ въ ту минуту ужасъ мое сердце, и въ ужасе этомъ я проснулся.
Вскочилъ я тутъ со своей койки, перекрестился … Въ ту же минуту ударили въ колоколъ къ заутрени, и я отправился в храмъ, едва придя въ себя отъ видѣннаго и испытаннаго.
Отстоялъ я утреню, пришелъ въ келью и все думаю: чтобъ значилъ, поразившш меня сонъ? Заблаговестили къ ранней обедне, а сонъ у меня все не выходить изъ головы, — я даже и отдохнуть не прилегъ въ междучаае между утреней и ранней обедней. Все, что таилось во мне и угнетало мое сердце столько времени, все это отъ меня отступило, какъ будто и не бывало и только виденный мною сонъ одинъ занималъ все мои мысли.
После ранней обедни я отправился въ скитъ къ старцу. Народу у него въ это утро было, кажется, еще более обыкновеннаго. Кое–какъ добрался я до его келейника о. iосифа, и говорю ему:
— «Мне очень нужно батюшку видеть».
— «Ну», — отвечаетъ онъ, — «врядъ ли, другъ, ты ныне до него доберешься: самъ видишь, сколько народу! да и батюшка что–то слабъ сегодня».
Но я решилъ просидеть хоть целый день, только бы добиться батюшки. Комнатку, въ которой, изнемогая отъ трудовъ и болезней, принималъ народъ на благословеше старецъ, отделяла отъ меня непроницаемая стена богомольцевъ. Казалось, что очередь до меня никогда не дойдетъ. Помыселъ мне сталъ нашептывать: уйди! все равно не дождешься!… Вдругъ слышу голосъ Батюшки:
— «Иванъ» (меня въ рясофоре Иваномъ звали), «Иванъ, пойди скорей ко мне сюда!»
Толпа разступилась и дала мне дорогу. Старецъ лежалъ весь изнемогши отъ слабости на своемъ диванчике.
«Запри дверь», сказалъ онъ мне еле слышнымъ голосомъ. Я заперъ дверь и опустился на колени передъ старцемъ.
«Ну», сказалъ мне батюшка, «а теперь разскажи мне, что ты во сне виделъ!» Я обомлелъ: ведь, о сне этомъ только и знали, что грудь моя и подоплека. И при этихъ словахъ, изнемогшш старецъ точно ожилъ, приподнялся на своемъ страдальческомъ ложе, и бодрый, и веселый сталъ спускать свои ноги съ дивана на полъ совсемъ такъ, какъ онъ ихъ спускалъ въ моемъ сновиденш. Я до того былъ пораженъ прозорливостью батюшки, особенно темъ способомъ, которымъ онъ открылъ мне этотъ даръ благодати Божественной, что я вновь, но уже въяве, пережилъ то же чувство благоговейнаго ужаса и упалъ головой въ ноги старца. И надъ головой услышалъ я его голосъ:
«Ты что это?» «Батюшка», чуть слышно прошепталъ я, «простите, Бога ради!» И вновь услышалъ я голосъ старца:
«Надоелъ ты мне со своими «простите»!»
Но не грознымъ укоромъ, какъ въ сновидЬнш, прозвучалъ надо мною голосъ батюшки, а той дивной лаской, на которую онъ одинъ и былъ способенъ, благодатный старецъ.
Я поднялъ отъ земли свое мокрое отъ слезъ лицо, а рука отца Амвроая съ отеческой нежностью уже опустилась на мою бедную голову и кроткш голосъ его ласково мне выговаривалъ:
«Ну и какъ мне было иначе вразумить тебя, дурака?», кончилъ такими словами свой выговоръ Батюшка.
А сонь такъ и остался ему не разсказаннымъ; да что его было и разсказывать, когда онъ самъ собою разсказался въ лицахъ! И съ техъ поръ и до самой кончины великаго нашего Старца, я помысламъ вражшмъ объ уходе изъ Оптиной не давалъ воли».
«Батюшка», обратился къ о. iакову слушатель его повествовашя, «ну, а после о. Амвроая къ кому вы прибегаете со своими скорбями и помыслами?» «Куда теперь ходить убогому iакову?» — ответилъ онъ на этотъ вопросъ, «храмъ Божш да келья, — только и есть у слепого две привычныя дороги, по которымъ онъ ходитъ съ палочкой и не спотыкается. А въ болыпихъ скорбяхъ Самъ Богъ не оставляетъ Своею милостью. Было это, скажу я вамъ, осенью позапрошлаго года. Въ моей монашеской жизни совершилось нечто, что крайне разстроило весь мой духовный миръ. Въ крайнемъ смугцеши, даже въ гневе, провелъ этотъ день, когда мне эта скорбь приключилась, и въ такомъ состоянш духа достигъ я время совершешя своего келейнаго правила. Прибизительно въ девять часовъ вечера того памятнаго дня, ни мало не успокоившись и не умиротворившись, я безъ всякаго чувства, только лишь по 36–летней привычке, надЬлъ на себя полуманттю, взялъ въ руки четки и сталъ на молитву въ святомъ углу, передъ образницей. Къ тому времени, когда со мной случилась эта скорбь, я уже почти совсЬмъ ослепъ могъ видеть только дневной светъ, а предметовъ уже не виделъ… Такъ, вотъ, сталъ я на молитву, чтобы совершить свое правило, хочу собраться съ мыслями, хочу привести себя въ молитвенное настроеше, но чувствую, что никакая молитва мне не идетъ и не пойдетъ на умъ. Настроеше моего духа было, приблизительно, такое же, какъ тогда, двадцать пять летъ тому назадъ о чемъ я вамъ только что разсказывалъ. Но тогда живъ былъ еще о.
Амвросш, думалъ я, старецъ мой отъ дня моего поступлешя въ обитель, ему была дана власть надо мной, а теперь я и убогъ и совершенно одинокъ духовно — что мне делать? Оставалось одно: изливать свои гневныя чувства въ жестокихъ словахъ негодовашя, что я и дЬлалъ. Укорялъ я себя въ этомъ всячески, но остановить своего гнева не могъ.
И, вотъ, совершилось тутъ со мною нечто странное и необычайное: стоялъ я передъ образами, перебирая левой рукой четки, и внезапно увиделъ какой–то необыкновенный ослепительный светъ. Глазамъ моимъ представился ярко освещенный этимъ светомъ цветугцш лугъ. И вижу я, что иду по этому лугу самъ, и трепещетъ мое сердце отъ прилива неизведаннаго еще мною сладкаго чувства мира души, радости, совершеннейшаго покоя и восхищешя отъ красоты и этого света и этого неизобразимо–прекраснаго луга. И когда я въ восторге сердечномъ созерцалъ всю радость и счастье неземной красоты этой, глазамъ моимъ въ конце луга представилась невероятно крутая, высочайшая, совсемъ отвесная гора. И пожелало мое сердце подняться на самую вершину горы этой, но я не далъ воли своему желашю, сказавъ себе, что человеческими усилiями не преодолеть страшной крутизны этой. И какъ я только помыслилъ, въ то же мгновеше очутился на вершине горы, и изъ вида моего пропалъ тотъ прекрасный лугъ, по которому я шелъ, а съ горы мне открылось иное зрелище: насколько могъ обнять мой взоръ, открывшееся передо мной пространство, оно все было покрыто чудной рощей, красоты столь же неизобразимой человеческимъ языкомъ, сколь и виденный раннее лугъ. И по роще этой были разсеяны храмы разной архитектуры и величины, начиная отъ обширныхъ и величественныхъ соборовъ и кончая маленькими часовнями, даже памятниками, увенчанными крестами. Все это сiяло отъ блеска того же яркаго, ослепительнаго света, при появленш котораго предстало восхищеннымъ глазамъ моимъ это зрелище. Дивясь великолетю этому, иду по горе и вижу, что предо мною вьется, прихотливо изгибаясь, узкая горная тропинка. И говорить мне внутреннее чувство сердца моего: тебе эта тропинка хорошо знакома, — иди по ней смело, не заблудишься! — Я иду и, вдругъ, на одномъ изъ поворотовъ вижу: сидитъ на камне незнакомый мне благообразный старецъ — такихъ на иконахъ пишутъ. Я подхожу и спрашиваю:
«Батюшка, благословите мне сказать, что это за удивительная такая роща и что это за храмы?»
«Это», — ответилъ мне старецъ, — «обители Царя Небеснаго, ихже уготова Господь любящимъ Его».
И когда говорилъ со мною старецъ, я увиделъ, что изъ всехъ этихъ храмовъ ближе всехъ стоитъ ко мне въ этой дивной роще великолепный, огромныхъ размеровъ храмъ, весь залитый аяшемъ дневного света. Я спросилъ старца: «Чей это, батюшка, храмъ?»
«Этотъ храмъ», ответилъ онъ мне, «Оптинскаго старца Амвроая».
Въ это мгновеше я почувствовалъ, что изъ рукъ моихъ выпали четки и, падая, ударили меня по ногЬ.
Я очнулся.
И, какъ сталъ я въ 9 часовъ на молитву, въ томъ же положенш я и очнулся отъ бывшаго мне видешя: стою въ полумангш предъ своими иконами, только стенные часы мои мерно постукиваютъ маятникомъ. Заблаговестили къ заутрени: былъ часъ по полуночи.
ВидЬше мое продолжалось, такимъ образомъ, четыре часа. И отпала отъ меня всякая скорбь, и со слезами возблагодарилъ я Господа, утешившаго меня за молитвы, того приснопамятнаго, чей храмъ въ обителяхъ Царя Небеснаго стоялъ ко мне ближе всехъ остальныхъ виденныхъ мною храмовъ.
Но далеко не всемъ давалось видеть старца Амвроая во время его жизни въ ореоле его святости и понимать все его действiя, какъ совершаемая по наиттю Свыше. Требовалась духовная воспршмчивость. Но вотъ несколько разсказовъ техъ лицъ, которыя сподобились видеть старца въ состояши благодатнаго озарешя.
«Отецъ Амвросш не любилъ молиться на виду. Келейникъ, читавшш правило, долженъ былъ стоять въ другой комнате. Читали молебный канонъ Богородице. Одинъ изъ скитскихъ ¡еромонаховъ решился въ это время подойти къ Батюшке. Глаза о. Амвроая были устремлены на небо, лицо аяло радостью, яркое аяше почило на немъ, такъ что этотъ свягценноинокъ не могъ его вынести.
Такте случаи, когда исполненное дивной доброты лицо старца, чудесно преображалось, озаряясь благодатнымъ светомъ, почти всегда происходили въ утренше часы во время, или после его молитвеннаго правила.
Однажды Старецъ съ вечера назначилъ пршти къ себе двумъ супругамъ, имевшимъ до него важное дело, въ тотъ часъ утра, когда онъ не начиналъ еще npieMa. Они вошли къ нему въ келлiю. Старецъ сидЬлъ на постеле въ беломъ монашескомъ балахоне и въ шапочке. Въ рукахъ у него были четки. Лицо его преобразилось. Оно особенно какъ–то просветлело, и все въ келлш его приняло видъ какой–то торжественности. Притттедттле почувствовали трепетъ, и вместе съ темъ ихъ охватило невыразимое счастье. Они не могли промолвить слова, и долго стояли въ забытьи, созерцая ликъ старца. Вокругъ было тихо и Батюшка молчалъ. Они подошли подъ благословеше. Онъ безмолвно осЬнилъ ихъ крестиымъ знамешемъ. Они еще разъ окинули взоромъ эту картину, чтобы навсегда сохранить ее въ сердце. Старецъ все съ темъ же преображеннымъ ликомъ былъ погруженъ въ созерцаше. Такъ они и вышли отъ него, не сказавъ ни слова.
Другой случай. Пришелъ, по обычаю, къ Старцу, въ конце утренняго правила его письмоводитель скитскш iеромонахъ Венедикта. Старецъ, отслушавъ правило, сЬлъ на свою кровать. О. Венедикта подходитъ подъ благословеше, и къ великому своему удивлешю, видита лицо Старца светящимся. Но лишь только онъ получилъ благословеше, какъ этотъ дивный света скрылся.
Спустя немного времени, о. Венедикта опять подошелъ къ Старцу, когда уже тотъ находился въ другой келье и занимался съ народомъ, и въ простоте своей спросилъ: «Или вы, Батюшка, видели какое видьте?» Старецъ не сказалъ ему ни слова, только слегка стукнулъ по голове его рукой: знакъ старческаго благоволешя.
Еще разсказъ вышеупомянутаго о. игумена Марка. «Въ бытность Старца въ Шамординской обители», пишетъ онъ, «однажды на Страстной неделе я, какъ готовившш къ причасттю Божественныхъ Таинъ, вхожу къ нему въ келью для исповеди, и къ изумлешю моему вижу на его лице полную сосредоточенность, глубокое внимаше къ чему–то имъ созерцаемому и трепетное благоговеше. Лицо его при этомъ было покрыто радостнымъ румянцемъ. УвидЬвъ cié, я поддался обратно изъ кельи, я только спустя некоторое время, вошелъ къ старцу»., А Шамординсия монахини сказываютъ, что имъ нередко приходилось видеть лицо Старца прославленнымъ неземною славою.
Преданная духовная дочь записала следующее:
«Батюшка говорилъ съ кЬмъ–то въ толпе, и смотрелъ прямо на кого–то. Вдругъ я вижу, изъ глазъ его, на кого–то устремленныхъ, вышли два луча, какъ бы солнечныхъ. Я замерла на месте. И все время такъ было, пока Старецъ смотрелъ на кого–то».
«Въ келье его горели лампадки и маленькая восковая свечка на столике. Читать мне по записке было темно и некогда. Я сказала, что припомнила, и то спеша, а затемъ прибавила: «Батюшка, что сказать вамъ еще? Въ чемъ покаяться? — забыла». Старецъ упрекнулъ меня въ этомъ. Но вдругъ онъ всталъ съ постели, на которой лежалъ. СдЬлавъ два шага, онъ очутился на середине своей келлш. Я невольно на коленяхъ повернулась за нимъ. Старецъ выпрямился во весь свой ростъ; поднялъ голову и воздЬлъ свои руки кверху, какъ бы въ молитвенномъ положенш. Мне представилось въ это время, что стопы его отделились отъ пола. Я смотрела на освещенную его голову и лицо. Помню, что потолка въ келье какъ будто не было, онъ разошелся, а голова Старца, какъ бы ушла вверхъ. Это мне ясно представлялось. Черезъ минуту Батюшка наклонился надо мной, изумленной видённымъ, и, перекрестивъ меня, сказалъ следуюгщя слова: «Помни, вотъ до чего можетъ довести покаяше. Ступай». Я вышла отъ него шатаясь и всю ночь проплакала о своемъ неразумш и нерадЬнш. Утромъ намъ подали лошадей и мы уехали. При жизни старца я никому не смела разсказать этого. Онъ мне разъ навсегда запретилъ говорить о подобныхъ случаяхъ, сказавъ съ угрозою: «А то лишишься моей помощи и благодати».
Основаніе Шамординскаго монастыря
Шамордино расположено въ восхитительной местности — на широкой луговине надъ крутымъ обрывомъ. Густой лиственный лесъ лепится по почти отвесному скату. А тамъ, глубоко внизу, изгибается серебряной лентой речка Сирена. За нею привольные луга, а дальше взбегающая кой–где холмистыми перектами равнина, сливается съ горизонтомъ, оттенками въ иныхъ местахъ далекими борами или перелесками.
Усадьба Шамордино въ версте отъ деревни того же имени и въ стороне отъ большой калужской дороги и принадлежала небогатому помещику Калыгину, жившему здесь со старушкой–женой. Въ 1871 г. имеше это въ 200 десятинъ земли было куплено послушницею старца, вдовою помещицей Ключаревою (въ иночестве Амвроая); и она, и покойный ея мужъ, богатый помещикъ Ключаревъ, чрезвычайно уважали старца, и во всемъ ему подчинялись. Они по благословешю старца, разлучась другъ съ другомъ, проходили жизнь иноческую. Вотъ эта мать Амвроая и стала владетельницею Шамордина. За годъ до продажи имешя, старику Калыгину было видьте: ему представлялась въ его имеши церковь въ облакахъ. У матери Амвросш были две внучки–близнецы, отъ ея единственнаго сына. Потерявъ первую жену, мать этихъ дЬвочекъ, молодой Ключаревъ женился вторично, а девочки жили у бабушки. Для этихъ внучекъ мать Амвроая и отвела Шамординскую усадьбу, где все было поновлено, поставленъ новый домъ. Мать Амвроая часто пргЬзжала въ Шамордино, изъ Оптиной, где она постоянно жила въ особомъ корпусе въ окрестностяхъ монастыря. Посещалъ усадьбу и старецъ, отъ котораго не разъ слыхали тутъ слово: «у насъ здесь будетъ монастырь». Ходить, бывало, старецъ по усадьбе, осматриваетъ все, вдругъ остановится на какомъ нибудь месте, велитъ вымерить его длину и ширину и поставить колышки. Уже тогда, зная по прозорливости своей, что здесь возникнетъ обитель, старецъ обдумывалъ и прикидывалъ, где каю я будутъ постройки.
Въ Шамордине вместе съ маленькими барышнями Ключаревыми поселились некоторыя бывгшя крепостныя матери Амвроаи, искавгшя тишины и молитвы, такъ что жизнь здесь шла вроде монашеской.
Бабушка, уверенная, что внучки ея будутъ жить въ м \ ру, старалась дать имъ хорошее светское воспиташе. Когда оне стали подростать, бабушка просила старца благословить ей пршскать для нихъ француженку, чтобы ихъ обучить бегло говорить по французски и следить, чтобы оне одевались наряднее. Но старецъ не позволилъ ей этого сделать, что ее сильно огорчило.
Девочки были крестницами старца и съ ранняго детства отличались глубокой набожностью. Оне часто молились, очень любили оптинсыя длинныя службы и такъ твердо знали порядокъ богослужешя, что сами проводили всеногцныя. Оне подвижничали, отказывались отъ мяса и ели лишь по убеждешю отца Амвроая. Бабушка выражала опасешя, что оне повредятъ темъ свое здоровье, а старецъ отвечалъ ей: «пусть молятся — оне слабаго здоровья». Старушка не понимала словъ прозорливаго старца, который другимъ прямо говорилъ о своихъ крестницахъ: «Ничего, оне знаютъ, что готовятся туда». Желая обезпечить благосостояше внучекъ и вследсгае настойчивыхъ советовъ старца, мать Амвроая прюбрела еще три дачи: Руднево, Преображенское и Акатово, не совсемъ понимая, къ чему покупается такое количество леса, точно собираются строить целый городъ. Положила она на имя внучекъ и капиталецъ, при чемъ было оговорено, что въ случае смерти ихъ, въ Шамординской усадьбе должна быть устроена женская община, и для обезпечешя ея дела послужатъ три упомянутыя дачи и капиталъ, положенный на имя барышень Ключаревыхъ.
13 марта 1881 г. мать Амвроая скончалась, и оставгшяся после нея еще въ болыпемъ сиротстве десятилетия внучки, унаследовавъ эти имешя, продолжали жить со своими нянями, воспитательницей и сестрами–послушницами въ Шамордине.
Такъ прошелъ годъ. Сиротки–сестры Вера и Любовь жили тою же тихою жизнью, горячо любя другъ друга и никогда не разставались. ОнЬ не знали дЬтскихъ шалостей, одевались просто, ценили иноческую жизнь, монашеское богослужеше. Въ крестницахъ старца все сильнее разгорался огонекъ любви къ Богу. Не разъ говорили оне своимъ нянямъ: «Мы не хотимъ жить более двенадцати летъ: что хорошаго въ этой жизни?»
Между темъ отецъ ихъ не одобрялъ уединенную жизнь сестеръ и опредЬлилъ ихъ въ Орелъ въ пансюнъ; на лето 1883 года была приготовлена для нихъ дача. Всей душой рвались сиротки изъ непривычнаго для нихъ мiра подъ крылышко старца Амвроая. Въ мае оне, прежде чемъ поселиться на даче, прiехали въ Оптину. Тридцать перваго мая обе оне заболели дифтеритомъ. Ихъ положили въ разныхъ комнатахъ, исповедывали, прюбгцили. Пока хватало у нихъ силъ, оне часто писали къ батюшке записочки, въ которыхъ просили его св. молитвъ и благословешя.
4–го iюня скончалась Вера, а за нею последовала Любовь. Теперь нужно было во исполненш воли матери Амвросш учреждать въ Шамордине женскую общину.
Шамординская обитель прежде всего удовлетворяла ту горячую жажду милосердiя къ страждущимъ, которою всегда полонъ былъ о. Амвросш. Сюда онъ посылалъ многихъ безпомощныхъ.
Приходитъ къ батюшке молодая женщина, оставшаяся больною вдовою въ чужой семье. Свекровь ее гонитъ и говоритъ: «Ты, горемычная, хоть бы удавилась: тебе не грехъ». Старецъ выслушиваетъ ее, всматриваясь въ нее, и говоритъ: «Ступай въ Шамордино». Мужъ бросилъ тяжко больную жену: ее летомъ привезли къ старцу. Батюшка вышелъ къ ней, благословилъ и шутливо проговорилъ: «Ну, этотъ хламъ–то у насъ сойдетъ: отвезите ее въ Шамордино». Изъ безпрiютныхъ детей составился обширный Шамординскш прпотъ. Старецъ любилъ, бывая въ Шамордине, приходить въ этотъ прпотъ. Дети нежно теснились къ нему и онъ садился среди нихъ на лавку. Оне запевали ему, сочиненную въ честь его песнь: «Отецъ родной», или пели тропарь Казанской иконе, которой посвящена обитель. При дётскомъ пеши, переполненное любовью сердце старца трепетало и слезы ручьемъ текли по бледнымъ, впавшимъ щекамъ его.
Число сестеръ старцевой обители подъ конецъ превысило пять сотенъ. Былъ воздвигнуть громадный многоглавый храмъ, замечательная трапеза и благотворительная деятельность все более и более расширялась.
Первой настоятельницей обители была Софья Мих. Астафьева, рожденная Болотова, окончившая жизнь въ подвигахъ. Затемъ игумешя Евфросишя, усердная послушница старца. Последняя была м. Валентина. Скажемъ несколько словъ о первой шамординской игуменш Софш, рожденной Болотовой, сестры оптинскаго iеромонаха–художника о. Дашила Болотова. Мать Софiя была незаменимой помощницей Старца по устроешю юной обители его, что называется правой рукой. Къ сожалешю, ея управлеше продолжалось недолго. Разумная, хорошо понимавшая и жизнь духовную и дела хозяйственныя, всею душой преданная Старцу, она, подъ его непосредственнымъ руководствомъ, вступивъ на путь иноческой жизни и принявъ самое тяжелое въ обители послушаше начальницы, стала подвизаться съ великою ревностью. Въ мокрую, холодную погоду въ осеннее время, случалось по целому дню, съ утра и до вечера, ходила она сама по всей обители, следя за всеми монастырскими работами, и ужъ къ ночи возвращалась въ свою келлiю, вся промокшая и прозябшая. Эти труды и заботы, въ соединеши съ строгой подвижнической жизнью, вскоре сломили ея крепкое здоровье. Кроме того, мать Софiя несла еще личный крестъ: отрекшись отъ мiра, она пожертвовала своимъ материнскимъ чувствомъ къ дочери, которую теперь уже не она воспитывала. Много было ею пролито слезъ въ ночной тиши. Она постепенно стала чахнуть и, мало–по–малу таяла, какъ свеча; наконецъ, 24 января 1888 г. уснула вечнымъ сномъ праведницы, получивъ отъ Господа воздаяше, соответствующее ея великой ревности и трудамъ. Старецъ Амвросш, при воспоминаши о ней, говаривалъ нередко съ особеннымъ чувствомъ умилешя: «Ахъ, мать! Обрела милость у Бога!» Ввиду увеличивающагося все время числа сестеръ въ обители, старецъ Амвросш не могъ самъ быть духовникомъ каждой изъ нихъ. Потому онъ передалъ многихъ духовничеству отца iеросхимонаха Анатолiя (Зерцалова), который относился къ нимъ съ самой заботливой отеческой любовью, какъ это видно изъ его «Писемъ къ монахинямъ». Вначале ея деятельности мать Софiя нашла въ Шамордине всего лишь очень скромныя строешя: деревянный домъ съ домашней церковью и несколько избъ для жилья сестеръ. Вотъ и все! Ни денегъ, ни имущества, ни запасовъ. А между темъ населеше обители съ каждымъ днемъ увеличивалось. Старецъ посылалъ въ обитель не только работоспособныхъ сестеръ, но еще больше больныхъ и калекъ. Кроме того, къ нему приносили детей, брошенныхъ на произволъ судьбы. Бедныя дети, покрытыя грязными тряпками, часто съ золотушными ранами на теле — всехъ ихъ онъ посылалъ въ Шамордино. Населеше все увеличивалось, а средства уменьшались. Но мать Софiя не падала духомъ. Какъ магнить притягиваетъ железо, такъ обаятельная личность матери Софш стала привлекать въ обитель самыхъ разнообразныхъ лицъ: дворянъ, купцовъ, ремесленниковъ, благотворительницу занимавшихъ всевозможное положеше въ обществе. Постепенно Шамордино стало отстраиваться, украшаться здашями, твердо водворился уставъ Оптиной пустыни. Но, увы! какъ выше сказано недолго наслаждалась Обитель миромъ и духовной радостью подъ ея водительствомъ. По кончине матери Софш, старцемъ была избрана настоятельницей мать Евфросишя Розова. Столь же глубоковерующая, столь же преданная старцу, она не имела блестящихъ талантовъ администратора и духовнаго вождя, какими отличалась м. Софiя. И старцу пришлось взять на себя все хлопоты по устройству обители, для чего онъ посещалъ лично обитель не одинъ разъ, и где онъ и скончался въ 1891 году 10 октября, зазимовавъ тамъ по случаю болезни. Старецъ отбылъ въ Шамордино летомъ 1890 г. Жизнь его тамъ была сопряжена съ многими трудностями. «Матери и сестры, я у васъ здесь на кресте!», говорилъ онъ монахинямъ. И, действительно, жизнь его, по словамъ близкихъ лицъ, была въ это время невозможно трудная. Ни днемъ, ни ночью онъ не имелъ покоя и по неудобству помещешя (которое до самой его кончины все только устраивалось и подготовлялось и отъ множества делъ и окружавшаго его народа. Болело сердце его и за оптинцевъ, оставшихся безъ своего духовнаго руководителя. Когда являлся къ нему кто–нибудь изъ нихъ, Батюшка уже не заставлялъ его долго ждать, — а съ особенною любовью принималъ и утешалъ. После Пасхи 1891 г. настоятельница обители тяжко заболела и ослепла. Она хотела подать въ отставку, но старецъ не благословилъ. «Сама не подавай, а если велитъ подать начальство, то подай». Къ довершешю всехъ скорбей, епархiальное начальство негодовало на него за его отлучку изъ Оптиной, что особенно обострилось къ концу его жизни. Были придуманы всяктя клеветы на Старца. Уже вначале 1891 г. Старецъ зналъ, что ему предстоитъ скоро умереть. 1–го января, разсказываютъ сестры, въ самый первый день 1891 года утромъ, после обедни, батюшка вышелъ къ сестрамъ особенно задумчивымъ, серьезнымъ; севъ на диванъ, онъ неожиданно началъ читать стихотворенье: — «Лебедь на брегахъ Меандра песнь последнюю поетъ». — А мы, шутливо заметилъ Старецъ, могли бы переделать такъ: «Лебедь на брегахъ Шамандра песнь последнюю поетъ» — и объяснилъ, что лебедь поетъ только одну песнь — это передъ своей кончиной.
Тогда никто не понялъ, что онъ говорилъ о себе, о своей кончине въ томъ году. Предчувствуя ее, онъ особенно поспешно старался устроить монастырь. Такъ было построено много новыхъ келлш въ Шамордине, благоустроенъ хуторъ въ Руднево, въ которомъ Старецъ предсказалъ, что будетъ церковь, что и совершилось после его кончины. Въ конце сентября Старецъ заболелъ болезнью ушей, соединенной съ инфлуэнщей и постепенно началъ таять … Между темъ недовольный армерей собирался лично явиться въ Шамордино и въ своей карете вывезти Старца. Къ нему обращались сестры съ вопросами: «Батюшка! Какъ намъ встречать Владыку?» Старецъ отвечалъ: «Не мы его, а онъ насъ будетъ встречать!» — «Что для Владыки петь?» Старецъ сказалъ: «Мы ему пропоемъ аллилуiя». И действительно, армерей засталъ старца уже въ гробу и вошелъ въ церковь подъ пеше «аллилуiя». Траурная процесая съ гробомъ старца, сопровождалась более чемъ тысячной толпой. Шелъ дождь, но свечи не гасли. По дороге изъ Шамординой въ Оптину Пустынь останавливались у каждой деревни и служили литпо. На другой день было совершено отпеваше архiерейскимъ служешемъ и произнесенъ рядъ знаменательныхъ словъ. Смерть старца была всероссшскимъ горемъ, но для Оптиной и Шамордина и для всЬхъ духовныхъ чадъ оно было безмерно.
Шамординскш монастырь со строющимся соборомъ, съ его множествомъ насельницъ, детскимъ прiютомъ и призреваемыми калеками остался безъ своего попечителя и прилива средствъ. Но вотъ, что намъ стало известно изъ беседъ съ шамординской монахиней м. Александрой Гурко. Чайный торговецъ Перловъ съ семьей были въ числе духовныхъ чадъ старца. Ему явилась во сне Божiя Матерь и велела принять на себя попечете о Шамординской обители. Перловъ отвечалъ, что на немъ лежитъ бремя чайной торговли. Но Матерь Божiя обещала ему взять на Себя эту торговлю. После этого Перловъ уже не щадилъ ни силъ ни средствъ для помощи Шамординской обители. Туда потекъ его капиталъ.
Въ Оптиной Пустыни было принято пить Перловскш чай, этому следовали и верные оптинсие посетители. Пишугще эти строки обратились къ прот. о. iоанну Григору–Клочко, который хоронилъ въ Париже госпожу Перлову, съ просьбой написать намъ все, что ему о ней известно. Ответь былъ такой: «Письмо отъ 5–го сентября 1956 г. Относительно старушки Перловой (она была въ тайномъ постриге), умершей отъ молшеносной грудной жабы, то она, какъ мне разсказывали дети, въ течеше получаса разговаривала съ необычайной радостью на лице съ оптинскими старцами, называя ихъ поименно. Дети думали, что она бредить и всячески лаской старались успокоить ее, а она, переводя на нихъ совершенно ясный взглядъ, говорила: «ну, какъ вы не понимаете, какъ тамъ хорошо». И опять взглядъ въ неведомую даль и продолжеше восторженной беседы. Я не мало виделъ покойницъ, старыхъ людей, но такого светлаго лица, какъ было у покойной, не запомню, — оно точно светилось, какъ освещенный фарфоръ».
Глава XI. Константинъ Николаевичъ Леонтьевъ (1831–1891)
Константинъ Николаевичъ Леонтьевъ нашелъ покой и умиротвореше у ногъ старца Амвроая, какъ раньше у ногъ старца Макарiя — другой оптинецъ — Иванъ Васильевичъ Киреевскш.
Это были совершенно различные люди: Киреевскш былъ воплогцешемъ кротости и внутренней гармоши, Леонтьевъ, наоборотъ, при личной глубокой доброте, былъ съ молодыхъ летъ обуреваемъ многими страстями, на борьбу съ которыми ушла вся его зрелая жизнь. Началомъ этому послужило чудо исцелешя его отъ холеры въ Салоникахъ. Онъ тогда же хотелъ принять монашество, но аеонсие старцы о.о. iеронимъ и Макарш не согласились его постричь, находя это преждевременнымъ. Медикъ, дипломатъ, философъ, литераторъ и подъ конецъ — монахъ, К. Н. былъ человекомъ исключительной глубины и блеска ума, и, какъ о немъ выразился Бердяевъ: «К. Леонтьевъ былъ необычайно свободный умъ, одинъ изъ самыхъ свободныхъ русскихъ умовъ, ничемъ не связанный, совершенно независимый». Между темъ онъ при жизни не встретилъ въ русскомъ обществе ни признашя, ни понимашя. «Можетъ быть, после моей смерти обо мне заговорятъ», сказалъ онъ, «а, вероятно, теперь на земле слава была бы мне не полезна, и Богъ ее мне не далъ». Розановъ выразился о немъ такъ: «Прошелъ великш мужъ по Руси и легъ въ могилу. Ни звука при немъ о немъ. Карканьемъ воронъ онъ встреченъ и провоженъ». Какая же была тому причина? Тотъ же Розановъ въ той же статье въ «Новомъ Времени», посвященной вышедшему тогда сборнику по случаю 20–летiя со дня его смерти, говоритъ о немъ следующее: «Вотъ эта нравственная чистота Леонтьева — что–то единственное въ нашей литературе! Все (почти и велиие!) писатели имеютъ несчастное и уничижительное свойство быть несколько «себе на уме», юлить между Сциллою и Харибдою, между душей своей и массою публики, между литературнымъ кружкомъ, къ коему принадлежать, и ночными своими думами «про себя»: ничего подобнаго не было у Леонтьева съ его «иду на васъ». Онъ шелъ сразу на всехъ!
По образованно онъ былъ медикъ и прикладывалъ спещально патологичесгая наблюдешя и наблюдательность въ явлешяхъ мiровой жизни и прежде всего, будучи эстетомъ, онъ понималъ все явлешя пошлости и измельчашя, какъ симптомы конца и увядашя культуры.
«К. Леонтьевъ», говорилъ въ 1926 г. Бердяевъ (Николай Бердяевъ. Константинъ Леонтьевъ. YMCA PRESS (1926), стр. 26£ , «уже более 50 лѣтъ тому назадъ открылъ то, что теперь на Западе по–своему открываетъ Шпенглеръ». И далее говорить Бердяевъ о Леонтьеве: «Онъ острее и яснее другихъ почувствовалъ антихристову природу револющоннаго гуманизма съ его истребляющей жаждой равенства».
Знаменитая теорiя о «Трiединомъ процессе развитая» жизни государства блестяще изложена Леонтьевымъ въ лучшихъ философскихъ публицистическихъ произведешяхъ его — въ «Византизме и славянстве» (1875) и посмертномъ «Среднемъ европейце, какъ идеале и орудш всемiрнаго разрушешя».
Иногда онъ надеется, что после того, какъ человечество мъ будетъ испытана «горечь сощалистическаго устройства», въ немъ начнется глубокая духовная, религтозная реакщя, и тогда въ самой науке явится «чувство своего практическаго безсилiя, мужественное покаяше и смиреше передъ правотой сердечной мистики и веры». Но въ годъ своей смерти, въ статье «Надъ могилой Пазухина», онъ крайне пессимистически выражаетъ взглядъ на будущее: «… Русское общество и безъ того довольно эгалитарное по привычкамъ, помчится еще быстрее всякаго другого по смертному пути всесмешешя и — кто знаетъ? — подобно евреямъ, не ожидавшимъ, что изъ недръ ихъ выйдетъ Учитель Новой Веры, — и мы, неожиданно, летъ черезъ 100 какихъ нибудь, изъ нашихъ государственныхъ нЬдръ, сперва безсословныхъ, а потомъ безцерковныхъ, или уже слабо церковныхъ, — родимъ… антихриста?».
Леонтьевъ былъ человiжомъ строго православнымъ, исповедуя визангшское, филаретовское, оптинское православiе. И спрашивается, можетъ ли нечто отличное отъ этого православiя называться по справедливости «православнымъ»?
Леонтьевъ говоритъ: «Византшскому Православiю выучили меня верить и служить знаменитые аеонсие Духовники iеронимъ и Макарш… Лично хорошимъ, благочестивымъ и добродетельнымъ хриспаниномъ, конечно, можно быть и при филаретовскомъ и при хомяковскомъ оттенке въ Православш; и были и есть таковые… А вотъ уже святымъ несколько вернее можно стать на старой почве, филаретовской, чемъ на новой славянофильской почве». Приведя эти слова, Бердяевъ отъ себя добавляете: «Образъ св. Серафима, — совсемъ не византшскш и не филаретовскш, опровергаетъ Леонтьевъ» (стр. 238) и «своеобразiя русскаго православiя онъ не видёлъ. Онъ (Леонтьевъ) не зналъ белаго христ!анства св. Серафима, Хриспанства Воскресешя» (стр. 206). Мы же въ настоягцемъ изложеши достаточно показали какая живая связь существовала между м. Филаретомъ и преп. Серафимомъ черезъ посредничество его ученика наместника Лавры о. Антошя. А еще ранее показано влiяше на преп. Серафима аскетической византшской литературы.
Где же признаки «своеобразiя въ русскомъ православш»? Где же расхождеше между серафимовымъ и филаретовскимъ православiемъ? Держась православнаго учешя, Леонтьевъ отвергалъ хилiазмъ, какъ церковную ересь. Между темъ, вера въ Царстае Божте на земле, основанная на мечтательной любви къ всечеловечеству, стала после пушкинской речи Достоевскаго общимъ моднымъ веровашемъ. Леонтьевъ назвалъ эту восторженную любовь — «розовой любовью». Этого ему до сихъ поръ простить не могутъ. Ему приписываютъ будто онъ вообще отвергалъ любовь къ Богу и основывался въ деле спасешя, руководствуясь лишь животнымъ страхомъ передъ адскими мучешями. Въ письме къ одному студенту Леонтьевъ пишетъ о своемъ обращеши: «пришла, наконецъ, неожиданная минута, когда я, до сихъ поръ вообще смелый, почувствовалъ незнакомый мне дотоле ужасъ, а не просто страхъ. Этотъ ужасъ былъ въ одно и то же время и ужасъ греха и ужасъ смерти. А до той поры я ни того ни другого не чувствовалъ. Черта заветная была пройдена. Я сталъ бояться и Бога и Церкви. Съ течешемъ времени физическш страхъ прошелъ, духовный остался и все возрасталъ». Страхъ Божш обязателенъ для всЬхъ хриспанъ. Только у великихъ святыхъ совершенная любовь изгоняетъ страхъ. Непризнанный никЬмъ, кроме несколькихъ ближайшихъ друзей, измученный и больной, Леонтьевъ нашелъ душевный покой, поселившись въ Оптиной Пустыни въ усадьбе построенной бывшимъ ученикомъ старца Льва и составившаго его жизнеописаше — архiепископомъ Ювеналiемъ. Годы жизни въ Оптиной Пустыни были самыми мирными и покойными въ его жизни и даже плодотворными въ смысле его писашй. Здесь можно привести четверостишье изъ «Пророка» Лермонтова:
Посыпалъ пепломъ я главу,
Изъ городовъ бтжалъ я нищш,
И вотъ въ пустынгь я живу,
Какъ птицы, даромъ Божьей пищи.
Здесь его духовникомъ и руководителемъ былъ о. Климентъ Зедергольмъ, сынъ пастора, магистръ греческой словесности. После его кончины, Леонтьевъ составилъ о немъ прекрасную монографпо. Лишившись друга и духовника, онъ сталъ непосредственнымъ духовнымъ сыномъ старца Амвроая. Въ 1891 г. старецъ Амвросш постригъ его въ монашество съ именемъ Климента и отправилъ на жительство въ Троице–Серпеву Лавру, зная что о. Климентъ неспособенъ подвизаться въ Оптиной Пустыни въ качестве рядового оптинскаго монаха, выполняя все возложенныя послушашя. Прощаясь съ о. Климентомъ, старецъ Амвросш сказалъ ему: «мы скоро увидимся». Старецъ скончался 10–го октября 1891 г., а 12 ноября того же года последовалъ за нимъ его постриженникъ о. Климентъ. Онъ умеръ отъ воспалешя легкихъ.
Глава XII. Старецъ iеросхимонахъ iосифъ
Старецъ iосифъ, въ мiру Иванъ, родился 2–го ноября 1837 г., умеръ 9–го мая 1911 г. Это былъ ближайшш ученикъ великаго старца iеросхимонаха Амвроая, — ближайшш не по внешности только, но и по духу, по силе послушашя, преданности и любви. Это было поистине «чадо любимое» старца Амвроая. Это чадо послушашя воспитывалось въ стенахъ смиренной, убогой «хибарки» старца Амвроая, проникнутой заветами великихъ старцевъ Льва и Макарiя и молитвами ихъ продолжателя — старца Амвроая. Здесь въ этой тесной келлш, сделавшейся для него «училигцемъ благочесття», онъ прошелъ деломъ самую высшую изъ наукъ — монашество, и сталъ въ свое время самъ наставникомъ монаховъ. И какъ это было все просто, скромно, даже для многихъ незаметно…
Отличительной чертой характера о. iосифа была необыкновенная скромность, деликатность, уступчивость; а со временемъ эти качества глубоко проникли все его существо и претворились въ велиия добродетели смирешя, любви и ангельской кротости. Смиренная поступь, опущенные глаза, краткш ответь съ поклономъ и всегда неизменная скромноприветливая улыбка… Еще келейникомъ о. Амвроая все какъ–то безотчетно проникались къ нему особымъ уважешемъ, въ немъ чувствовалось что–то особенное.
Иванъ родился въ Харковьской губернш. Родители его были люди простые, но благочестивые. Они очень любили читать духовныя книги и ходить въ храмъ Божш. Мать водила детей съ собой въ церковь, и дома заставляла ихъ молиться. Маленькш Иванъ пелъ на клиросе.
Иванъ росъ веселымъ, резвымъ и ласковымъ ребенкомъ. Своей чуткой душой онъ чувствовалъ чужое горе, но по застенчивости не могъ выразить свое сочувсте. Ване было 8 летъ. Однажды, играя во дворе, онъ вдругъ изменился въ лице, поднялъ голову и руки кверху и упалъ безъ чувствъ. Когда онъ пришелъ въ себя, его стали спрашивать, что съ нимъ случилось. Онъ ответилъ, что видёлъ въ воздухе Царицу Небесную, около Которой было солнце. Законоучитель Вани говорилъ, что изъ него выйдетъ что–то необыкновенное. Отецъ Вани хотелъ, чтобы кто–нибудь изъ детей пошелъ въ монастырь. Первой ушла его старщая сестра Александра — монахиня Леонида.
Ване было 4 года, когда у него умеръ отецъ. Матери онъ лишился 11 летъ. Она умерла отъ холеры. Ваня остался круглымъ сиротой. Онъ поселился у старшаго брата — Семена. Но Семенъ страдалъ запоемъ и скоро спустилъ все отцовское имущество. Онъ долженъ былъ идти работать въ чужiе люди; брата Ивана онъ тоже опредЬлилъ на место. Много месть пришлось переменить юному Ивану. Онъ испыталъ и холодъ, и голодъ, иногда побои и разныя опасности.
Хотя онъ жилъ въ развращенной и грубой среде, ничто плохое не пристало къ нему. Молитва была неизменной спутницей его скорбной жизни, а храмъ единственнымъ местомъ утешешя. Наконецъ, ему удалось попасть на хорошее место къ купцу Рафаилову, который полюбилъ Ивана за его кроткш нравъ, и даже хотелъ выдать за него замужъ свою дочь. Но земныя привязанности были далеки отъ Ивана. Его чистую душу влекло въ монастырь. Любимымъ чтешемъ его съ детства было чтете житш святыхъ. Онъ собирался пойти на богомолье въ Юевъ на поклонеше святымъ местамъ. Когда купецъ предложилъ ему жениться на его дочери, онъ повторилъ свою просьбу отпустить его помолиться. Остальное онъ предоставилъ воле Божтей. Добрый его хозяинъ, видя горячее стремлеше юноши къ Богу, не посмелъ его удерживать. И вотъ Иванъ отправился къ святымъ местамъ. По дороге онъ зашелъ въ Святыя Горы, а затемъ въ Борисовскую женскую пустынь, где его сестра была монахиней. Эта обитель отличалась строгостью устава. Тамъ схимонахиня Алитя посоветовала ему не ходить въ Юевъ, а пойти въ Оптину къ старцамъ. Иванъ послушался ея совета и поехалъ въ Оптину. Придя къ старцу Амвроаю, онъ разсказалъ ему всю свою жизнь и просилъ благословешя на поездку въ Юевъ. Но старецъ посоветовалъ ему остаться въ Оптиной. Иванъ верилъ, что въ словахъ старца заключается указаше воли Божтей, и остался. Это было 1 марта 1861 г.
Первое его послушаше въ Оптиной была работа на кухне. Но уже вскоре ему предложили перейти къ старцу Амвроаю, оценивъ его добрыя качества: безпрекословное послушаше, скромность и молчаливость. Въ «хибарке» старца Амвроая онъ прожилъ ровно 50 летъ. Первое время близость къ старцу, съ одной стороны, утешала его, а съ другой, постоянная суета и прiемъ посетителей смущали и тяготили его. Онъ опять сталъ мечтать о Юеве и объ Аооне. Однажды о. Амвросш засталъ его за такими размышлешями. Читая его мысли, онъ сказалъ: «Братъ Иванъ, у насъ лучше, чемъ на Аооне, оставайся съ нами». Эти слова такъ поразили молодого послушника, что онъ понялъ, что его помыслы были только искушешемъ.
Съ этихъ поръ онъ сталъ самымъ преданнымъ и любимымъ ученикомъ о.
Амвроая. Не только воля старца, но каждое его слово было для него закономъ.
Старшимъ келейникомъ о. Амвроая былъ человѣкъ суровый и угрюмый, который не показывалъ новичку, какъ и что надо делать, а когда тотъ ошибался, онъ укорялъ его.
Вотъ эта то школа терпѣшя и сделала старца iосифа такимъ кроткимъ и смиреннымъ. Она же выработала въ немъ самоукореше.
Несправедливость раздражаетъ обыкновенно человека; но когда онъ, черезъ внимаше къ своей совести научится находить вину въ себе, тогда онъ прежде всего осуждаетъ себя и принимаетъ судъ ближняго какъ заслуженное отъ Бога за грехи наказаше, и не раздражается, но еще и благодарить ближняго. Не и зменно–б л а го душное настроеше о. iосифа влiяло на всехъ. Онъ со всеми былъ миренъ и умелъ всехъ смирять своимъ смирешемъ, кротостью и уступчивостью.
Въ 1872 г. онъ былъ постриженъ въ монашество съ именемъ iосифа. Его серьезное настроеше съ той поры стало еще более сосредоточеннымъ и глубокимъ. Онъ сохранилъ полное послушаше своему старцу и безъ его благословешя ничего не делалъ.
Черезъ пять летъ онъ былъ посвященъ въ iеродiаконы. Его жизнь не изменилась после этого, наоборотъ, прибавилось еще работы и заботъ. А спалъ онъ въ прiемной старца Амвроая. Эта комната иногда освобождалась отъ npieMa посетителей поздно ночью, такъ что о. iосифъ не имелъ времени отдохнуть. Нередко старецъ Амвросш по завету св. iоанна Лествичника испытывалъ терпеше и смиреше своего ученика; онъ предлагалъ ему показать случай монашескаго безгнЬвiя.
Въ 1884 г. была торжественно открыта Шамординская женская обитель, находившаяся недалеко отъ Оптиной. За литурпей о. iосифъ былъ посвященъ въ iеромонахи. Съ перваго же дня онъ началъ свое свягценнослужеше твердо, внятно, неторопливо и благоговейно. Самъ онъ въ дни служешя делался какимъ–то радостнымъ.
По болезни о. Амвросш не выходилъ въ церковь. 0.iосифъ начинаетъ служить въ его келье всеношныя. Онъ становится старшимъ келейникомъ и получаетъ келью вместе съ другимъ келейникомъ. Какъ старшш келейникъ онъ считалъ своей главной обязанностью заботиться о спокойствш старца Амвроая. Поэтому онъ часто выходилъ въ прiемную и внимательно выслушивалъ посетителей. Ответь старца онъ передавалъ въ точности, ничего не прибавляя отъ себя. Этимъ онъ заслужилъ уважеше и любовь всехъ прiезжаюгцихъ. Прiемъ у старца иногда затягивался до 11 часовъ ночи. Видя усталость старца, о. iосифъ деликатно начиналъ заводить часы въ его комнате, напоминая этимъ, что пора кончать.
Несмотря на большую занятость, о. iосифъ находилъ время для чтешя творешй св. Отцовъ, особенно «Добротолюбiя». Онъ былъ человекомъ глубокаго, внутренняго дЬлашя, проходившш такъ называемую iисусову молитву. Старецъ же Амвросш постепенно подготовлялъ его къ старческому служешю, уча его словомъ и собственнымъ примеромъ. Онъ любилъ его и доверялъ, называя его своей правой рукой и никогда не разлучался съ нимъ въ течете 30 летъ. После смертй о. Амвроая о. iосифъ остался такимъ же смиреннымъ, какъ былъ. Онъ никогда не придавалъ себе никакого значешя и говорилъ: «Что я значу безъ батюшки? Нуль и больше ничего».
0.iосифъ былъ слабаго здоровья и очень воздержанъ въ пище. Онъ никогда и ничемъ не выдавался. Тихо и скромно онъ делалъ свое дело. Онъ былъ истиннымъ помощникомъ старца, но держалъ себя такъ, какъ будто и не былъ такъ высоко поставленъ. Обращеше его было непринужденно и духовно–просто. Любовь о. iосифа къ старцу Амвроаю была такъ глубока, что онъ готовъ былъ отдать за него свою жизнь. Ни словомъ, ни деломъ, ни мыслiю онъ не противоречилъ старцу.
Въ последше годы жизни старца Амвроая къ нему стало приходить такъ много посетителей, что онъ не могъ принять всЬхъ. Многихъ онъ посылалъ къ о. iосифу. Въ 1888 г. о. iосифъ сильно заболелъ и готовился къ смерти.
Ему уже прочитали отходную. Старецъ Амвросш очень скорбелъ о своемъ любимомъ ученике и, конечно, горячо молился о немъ. Наконецъ, о. iосифъ поправился. После выздоровлешя онъ сталъ помогать о. Амвроаю темъ, что исповедывалъ народъ. Въ этомъ же году летомъ, о. Амвросш благословилъ его съездить въ Юевъ, куда онъ такъ стремился 30 летъ тому назадъ. Проездомъ туда онъ заехалъ въ монастырь, где жила его сестра, монахиня Леонида. Радости ея не было конца, при виде своего «братика».
Черезъ два года о. Амвросш совсемъ переселился въ обитель Шамордино, а о. iосифу онъ велелъ оставаться въ Оптиной. 0.iосифъ сильно скучалъ безъ старца, но покорный воле Божiей и старца примирился со своимъ новымъ положешемъ. Еще черезъ годъ, въ 1891 г., старецъ Амвросш тяжело заболелъ и скоро умеръ. Все близко знавгше о. Амвроая тяжело переносили эту смерть, но тяжелее всехъ ее переносилъ о. iосифъ. Однако, онъ не потерялся и не упалъ духомъ, а еще утешалъ другихъ. После смерти о. Амвроая духовное «окормлеше» Шамординской обители перешло къ о. iосифу. А вскоре после смерти скитоначальника о. Анатолiя, о. iосифъ занялъ и эту должность и съ нею сталъ старцемъ для всей братш Оптиной Пустыни.
Итакъ, «хибарка» о. Амвроая, свидетельница столькихъ молитвъ и подвиговъ, не опустела. Духовныя чада о. Амвроая видели въ о. iосифе его преемника.
Распорядокъ дня о. iосифа былъ заведенъ разъ и навсегда. Съ утра онъ принималъ посетителей. После трапезы немного отдыхалъ, а затемъ опять принималъ народъ. Къ себе онъ былъ всегда строгъ и никогда не позволялъ себе никакихъ послаблешй. Въ обращенш онъ былъ ровенъ со всеми. Его кратые ответы и сжатыя наставлешя были действительнее самыхъ продолжительныхъ беседъ. Кроме влiяшя своимъ благодатнымъ словомъ на душевное расположеше человека, о. iосифъ имелъ еще несомненный даръ исцелешя болезней душевныхъ и телесныхъ. Случаевъ, въ которыхъ ясно обнаруживался его даръ прозорливости, такъ много, что невозможно ихъ передать. Вотъ два примера. Одна козловская помещица решила поехать въ Оптину Пустынь и пригласила своихъ дочерей ее сопровождать. Младшая согласилась, а старшая предпочла остаться дома, чтобы развлекаться съ ожидавшимися гостями. Оптина понравилась помещице и она собиралась здесь подольше пожить. Но о. iосифъ послалъ ее немедленно домой, говоря, что надо торопиться, «а то, пожалуй, и гроба не застаните». Подъезжая къ дому, помещица, действительно, увидела гробъ, который выносили изъ дома: ея старшая дочь убилась, упавъ съ лошади при верховой езде.
Другой примеръ прозорливости о. iосифа приводится нами впервые. Въ книге «На Берегу Божтей Реки» изданной въ Тр. Серпевой Лавре въ 1916 г. написано следующее:
«25 сентября. День Преподобнаго Серия Радонежскаго и всея Россш Чудотворца. День моего Ангела. Вчера съ вечера у насъ въ доме служили всенощную, и какъ же это было умилительно! И весь сегодняшнш день сердце праздновало какою–то особенною праздничною радостью.
Ходили къ старцамъ. Старецъ о. iосифъ поразилъ меня некоею неожиданностью, какой я оть него никогда не видёлъ и ожидать не могъ. Принялъ онъ насъ въ своей комнатке. Сидѣлъ онъ слабенькш, но очень благодушный, на своемъ диване, одетый въ теплый подрясникъ сераго цвета изъ какого–то очень мягкаго пушистаго сукна. Подрясникъ былъ опоясанъ довольно тонкимъ шнур ко мъ, сплетеннымъ изъ несколькихъ шнурковъ — белыхъ и красныхъ. Мы стали передъ старцемъ на колени, чтобы принять его благословеше. Батюшка благословилъ и, вдругъ, порывистымъ движешемъ снялъ съ себя шнурокъ и со словами:
— «Ну, вотъ, на — тебе!»
Наделъ мне его на шею и ловко завязалъ его мне на груди узломъ, на редкость красивымъ и искуснымъ.
Что бы это могло значить?»
Авторъ С. А. Нилусъ недоумевалъ и спрашивалъ себя, что значитъ это, по–видимому, имеющее какое–то значеше дейсгае старца–пророка?
Объяснеше этому связывашю пришло въ голову гораздо позднее.
Связываше поясомъ символически обозначаете темничное заключеше, что и произошло съ Нилусомъ, приблизительно, черезъ 20 летъ. Въ Деяшяхъ пророкъ Агавъ поясомъ Ап. Павла связалъ себе руки и ноги: «мужа, чей этотъ поясъ, такъ свяжутъ въ iерусалиме ¡удеи и предадутъ въ руки язычниковъ» (Деян. XXI. 11).
Уча другихъ терпешю, смирешю, незлобiю, старецъ iосифъ самъ первый подавалъ примерь въ исполнеши всЬхъ этихъ добродетелей. Всягая скорби онъ переносилъ съ такимъ благодугшемъ и спокойсгаемъ, что посторонше не догадывались о переживаемыхъ имъ испыташяхъ. Онъ призывалъ своихъ духовныхъ чадъ къ творешю iисусовой молитвы, указывая при этомъ, что при этой молитве необходимо смиренно вести себя во всемъ: во взгляде, въ походке, въ одежде. Молитвою достигается даже сама молитва.
0.iосифъ пробылъ на своемъ посту скитоначальника и старца братти 12 летъ. Последшя пять летъ онъ сталъ ослабевать и иногда по два дня не принималъ никого. Съ 1905 г. онъ сталъ особенно часто прихварывать, но духомъ былъ все такъ же бодръ и ясенъ. Напоследокъ ему пришлось отказаться отъ должности скитоначальника. Въ Шамординской обители умерла умная и способная настоятельница. Сразу усилился притокъ дЬлъ, вопросовъ и хлопотъ. Старецъ iосифъ слегъ и больше уже не вставалъ. Простившись съ оптинской братаей и съ Шамординскими и Белевскими сестрами, онъ скончался 9–го мая 1911 г.
Въ жизнеописаши старца о. iосифа (переизданномъ Св.Троицкимъ монастыремъ въ Джорданвилле въ 1962 г. стр. 117–120) приведенъ разсказъ о. прот. Павла Левашева, который сподобился видеть старца о. iосифа, озареннаго еаворскимъ светомъ, сопровождаюгцимъ высокую степень умносердечной молитвы, какъ о томъ пишутъ святые отцы въ Добротолюбш. Вотъ прямой текстъ разсказа о. Павла:
«Въ 1907 году я первый разъ посетилъ Оптину пустынь какъ–то случайно, ибо къ этому не готовился. Кое–что слыхалъ раньше о старцахъ, но никогда ихъ не видалъ. Когда я прiехалъ въ обитель, то прежде всего легъ спать, такъ–какъ въ вагоне провелъ безсонную ночь. Колоколъ къ вечерне разбудилъ меня. Богомольцы отправились въ храмъ на богослужеше, я же поспешилъ въ скитъ, чтобы иметь возможность побеседовать, когда всего менее было посетителей. Разспросивъ дорогу въ скитъ, а тамъ келлiю старца iосифа, я, наконецъ, пришелъ въ прiемную хибарки. Прiемная — это маленькая комнатка съ весьма скромной обстановкой. Стеньг украшены портретами разныхъ подвижниковъ благочесття и изречешями св. отцовъ. Когда я пришелъ, тамъ былъ только одинъ посетитель, чиновникъ изъ Петербурга. Въ скоромъ времени пришелъ келейникъ старца и пригласилъ чиновника къ батюшке, сказавъ мне: «онъ давно ждетъ». Чиновникъ побылъ минуты три и возвратился; я увиделъ: отъ головы его отлетали клочки необыкновеннаго света, а онъ, взволнованный, со слезами на глазахъ, разсказалъ мне, что въ этотъ день утромъ изъ скита выносили чудотворный образъ Калужской Божiей Матери, батюшка выходилъ изъ хибарки и молился; тогда онъ и друпе видели лучи света, которые расходились во все стороны отъ него молягцагося. Черезъ несколько минуть и меня позвали къ старцу. Вошелъ я въ убогую его келейку, полумрачную, съ бедной, только деревянной обстановкой. Въ это время я увиделъ глубокаго старца, изможденнаго безпрерывнымъ подвигомъ и постомъ, едва поднимаюгцагося со своей коечки. Онъ въ то время былъ боленъ. Мы поздоровались; чрезъ мгновеше я увиделъ необыкновенный светъ вокругъ его головы четверти на полторы высоты, а также широкш лучъ света, падаюгцш на него сверху, какъ–бы потолокъ кельи раздвинулся. Лучъ света падалъ съ неба и былъ точно такой–же, какъ и светъ вокругъ головы, лицо старца сделалось благодатнымъ, и онъ улыбался. Ничего подобнаго я не ожидалъ, а потому былъ такъ пораженъ, что решительно забылъ все вопросы, которые толпились въ моей голове, и на которые я такъ желалъ получить ответь опытнаго въ духовной жизни старца. Онъ, по своему глубочайшему хриспанскому смирешю и кротости, — это отличительныя качества старца, — стоить и терпеливо ждетъ, что я скажу, а я пораженный не могу оторваться отъ этого, для меня совершенно непонятнаго, видешя. Наконецъ, я едва сообразилъ, что хотелъ у него исповедоваться и началъ, сказавъ: «Батюшка! я великш грешникъ». Не успелъ я сказать это, какъ въ одинъ моментъ лицо его сделалось серьезнымъ, и светъ, который лился на него и окружалъ его голову — скрылся. Предо мной опять стоялъ обыкновенный старецъ, котораго я увиделъ въ моментъ, когда вошелъ въ келью. Такъ продолжалось не долго. Опять заблисталъ светъ вокругъ головы и опять такой–же лучъ света появился, но теперь въ несколько разъ ярче и сильнее. Исповедывать меня онъ отказался по болезни своей. Спросилъ я совета его объ открьти въ своемъ приходе попечительства и просилъ его св. молитвъ. Я не могъ оторваться отъ столь чуднаго видешя и разъ десять прощался съ батюшкой и все смотрелъ на его благодатный ликъ, озаренный ангельской улыбкой и этимъ неземнымъ светомъ, съ которымъ я такъ и оставилъ его. После еще три года я ездилъ въ Оптину пустынь, много разъ былъ у батюшки о. iосифа, но такимъ уже более никогда не виделъ его. Светъ, который я виделъ надъ старцемъ, не имеетъ сходства ни съ какимъ изъ земныхъ световъ, какъ–то: солнечнымъ, фосфорическимъ, электрическимъ, луннымъ и т. д.; иначе, подобнаго въ видимой природе я не виделъ.
Я объясняю себе это видЬше темъ, что старецъ былъ въ сильномъ молитвенномъ настроеши, и благодать Божтя, видимо, сошла на избранника своего. Но почему я удостоился видеть подобное явлеше, объяснить не могу, зная за собой одни грехи, и похвалиться могу только немощами своими.
Быть можетъ, Господь призывалъ меня, грешна го, на путь покаяшя и исправлешя, показывая видимо, какой благодати могутъ достигнуть избранники Божш еще въ этой земной юдоли плача и скорбей.
Мой разсказъ истинень уже потому, что я после сего видешя чувствовалъ себя несказанно радостно, съ сильнымъ религюзнымъ воодушевлешемъ, хотя передъ темъ, какъ итти къ старцу, подобнаго чувства у меня не было. Прошло уже четыре года после того, но и теперь, при одномъ воспоминания о семъ, переживаю умилеше и восторгъ. Мой разсказъ — <аудеямъ будетъ соблазнъ, эллинамъ безумiе», маловернымъ, колеблющимся и сомневающимся въ вере — выдумкой, фантазiей, и въ лучшемъ случае объяснять галлюцинащей. Въ наше время неверiя, безверiя и релипознаго развала, подобныя сказашя вызываютъ только улыбку, а иногда и озлоблеше. Что–жъ? молчать ли намъ, служителямъ истины, — да не будетъ! Приснопамятный старецъ iосифъ поистине светильникъ горягцш и светягцш, — светильникъ же не ставятъ подъ спудомъ. а на свещнице, чтобы онъ светилъ всемъ, находящимся въ истинной Церкви Христовой. Прошу всехъ верующихъ христтанъ молиться за него, чтобы и онъ помолился за насъ предъ Престоломъ Божшмъ.
Все вышесказанное передаю, какъ чистую истину, нетъ здесь и тени преувеличешя или выдумки, что свидетельствую именемъ Божшмъ и своей iерейской совестью».
Отецъ Павелъ пишетъ: «Въ 1907 г. я посетилъ Оптину Пустынь какъ–то случайно». И, действительно, целью его путешесгаяне было намереше посетить Оптину Пустынь. Онъ тамъ оказался, будучи въ гостяхъ у моей тетушки, которая въ то время съ мужемъ своимъ жила тамъ постоянно. О.
Павла я помню еще въ детстве, когда онъ прiезжалъ на праздникъ со святой водой къ той самой моей тете Елене Александр. Озеровой, бывшей тогда попечительницей Рождественскихъ фельдшерскихъ женскихъ курсовъ, где о. Павелъ былъ настоятелемъ церкви. Къ ней–то онъ и поехалъ погостить въ Оптину Пустынь. О. Павелъ, будучи прекраснымъ священникомъ, но какъ и большинство въ Россш белаго духовенства былъ противникомъ монашества. И вотъ какое потрясете ожидало его по прибытш въ Оптину Пустынь! Онъ сталъ тогда послушникомъ Оптинскихъ старцевъ.
Въ 1916 г. мне пришлось зимовать въ Петербурге и тамъ я ходила на исповедь къ о. Павлу. Передо мной былъ человекъ необычайно углубленный, сосредоточенный, боягцшся произнести лишнее слово. Это былъ строгш монахъ, хотя и безъ пострига. Онъ часто участвовалъ въ всенощныхъ бдетяхъ, которыя совершались ночью на Карповке въ церкви–гробнице о. iоанна Кронштадтскаго. Тамъ же онъ служилъ еженедельно акаеисты въ страннопршмнице. Во время упоминатя имени Божiей Матери принимались выть злые духи, сидев иле въ одержимыхъ, приходившихъ туда въ надежде исцЬлетя. Вой этотъ тончайшш мистическш не похожш на голосъ человеческш. Онъ неописуемъ, острый и ледяной, леденягцш ужасомъ душу. Я еле могла удержаться отъ крика ужаса, когда они испускали свой вой. Душа трепещетъ, какъ птица, слыша голосъ своего лютаго врага.
Въ описываемое время о. Павелъ былъ настоятелемъ церкви при Главномъ Штабе. После революцш онъ переехалъ въ Москву и священствовалъ въ Ново–Девичьемъ монастыре. Дальше я не знаю.
Глава XIII. Старецъ Іеросхимонахъ Анатолій (Зерцаловъ) (1824–1897)
Старецъ iеросхимонахъ Анатолш родился 24 марта 1824 г. въ селе Боболи, Калужской губ. Онъ былъ сыномъ дьякона о. Моисея Копьева и его супруги Анны СергЬевны. Родители его были на редкость богобоязненными и желали видеть детей своихъ въ иноческомъ званш Они воспитывали своего единственнаго сына Алексея въ известной строгости. Съ 5–летняго возраста отецъ обучалъ Алексея грамотности и хотелъ, чтобы его сыпь могъ читать на клиросе. Но у мальчика былъ слишкомъ слабый голось. Въ свое время Алексей былъ отданъ въ Боровское духовное училище, а когда окончилъ курсъ учешя, былъ переведенъ въ семинарiю въ Калугу. 14–ти летъ онъ заболелъ горячкою и пропустилъ годъ учешя. Здоровьемъ онъ не отличался. Стремлеше къ монашеству въ немъ было развито рано и онъ чуть не ушелъ въ Рославльсюе леса къ пустынникамъ. Страшная гроза, которая захватила его въ дороге дала ему понять, что Господь препятствуетъ его намеренно. Окончивъ семинарiю, Алексей Моисеевичъ Зерцаловъ, какъ его переименовали въ семинарш, поступилъ на службу въ казенную палату. Но вскоре чудо выздоровлешя отъ чахотки привело его навсегда въ стены Оптиной Пустыни. Онъ пришелъ туда съ матерью. «Благословенна ты, добрая женщина, на какой хорошш путь отпустила сына», сказалъ ей тамъ старецъ Макарш. Онъ сталъ обучать молодого послушника iисусовой молитве и съ любовью имъ руководить.
Когда старецъ бывалъ занять, онъ благословилъ Але ка я обращаться къ о.Амвроаю, объяснивъ свой выборъ: «онъ пошустрее». Кроме этого бр. Алексш обращался за духовнымъ руководствомъ и къ о. Антошю Путилову съ ведома и одобрешя о. Макарiя. Онъ называлъ въ шутку будущаго о. Анатолiя «высочайшимъ» изъ за его высокаго роста, но также имея ввиду его духовное устроеше. Несмотря на доброе расположеше къ нему его руководителей, жизнь бр. Алекая въ монастыре была полна скорбей и трудностей. О. Макарш велъ его тропой иноческаго подвига. Сначала онъ работалъ на кухне, где приходилось ему мало спать, да еще спать на дровахъ. Затемъ его переводили изъ кельи въ келью, неуспЬетъ онъ привести свое помещеше въ порядокъ, какъ его снова переводятъ.
Наконецъ, его поселили въ башне, где его собрать не признавалъ старчества и былъ съ нимъ грубъ. Отъ непривычки мало спать и тяжелаго физическаго труда у него сильно болела голова. Целыми днями онъ лежалъ съ больной головой и некому было подать ему воды и онъ оставался безъ пищи. А внизу подъ башней кололи дрова. Такихъ и подобно этому скорбей было неперечесть. Путемъ этихъ огорчешй въ немъ вырабатывался духъ смиретя, терпешя, кротости и твердости духа. Однажды прiехалъ въ Оптину Пустынь преосвященный Игнатш (Брянчаниновъ), пожелалъ видеть и беседовать съ темъ изъ иноковъ, кто бы опытно проходилъ святоотеческое учете о молитве iисусовой. Ему указали на о. Анатолiя. Епископъ долго беседовалъ съ инокомъ. Беседа инока очень ему понравилась. Прощаясь съ о. Анатолiемъ, преосвященный не могъ не выразить своего уважешя и удивлешя къ иноку и говорилъ объ удовольствш своемъ встретить инока образованнаго и опытнаго въ духовной жизни. Былъ же о. Анатолш у епископа только после двухкратнаго пригашетя и по приказатю старцевъ. Но когда онъ встретилъ о. Макарiя и простосердечно все ему пересказалъ, старецъ при всемъ народе сталъ его бить палкой и говорить: «Ахъ ты негодяй! вообразилъ, что онъ хорошш! Ведь преосвященный аристократа, на комплиментахъ выросъ, онъ изъ любезности сказалъ тебе такъ, а ты и уши развесилъ, думая, что это правда!» Со стыдомъ пошелъ къ себе инокъ… А о. Макарш сказалъ после его ухода: «Какъ не пробрать? Долго ли загордиться!» О. Анатолш тогда былъ уже iеродiакономъ.
Когда умеръ о. Макарш, о. Анатолш и о. Амвросш особенно сблизились между собой, потерявъ любимаго ими обоими старца и руководителя. О. Амвросш, увидЬвъ, что о. Анатолш сталъ уже достигать меры высокаго духовнаго устроетя и созрелъ, чтобы наставлять другихъ, постепенно сталъ вводить его въ свой старческш трудъ, делая его своимъ сотрудникомъ, подобно тому, какъ и его велъ въ свое время о. Макарш. Еще когда о. Анатолш былъ iеродiакономъ, о. Амвросш посылалъ его на гостиницу утешать скорбныхъ и печальныхъ, куда о. Анатолш ходилъ и беседовалъ съ ними.
Въ 1870 г. о. Анатолш былъ посвященъ въ iеромонахи. Въ следующемъ году онъ былъ назначенъ Сунодомъ указомъ отъ 3–го авг. 1871 г. настоятелемъ Спасо–Орловскаго монастыря, Вятской губ., съ возведетемъ въ санъ архимандрита, но ради трудовъ старчества и послушатя о. Амвроаю, отецъ Анатолш отказался отъ служебной карьеры.
Видя духовное возрастате о. Анатолiя, о. Амвросш выпросилъ его сначала къ себе въ помощники, потомъ въ благочинные скита. Это назначете последовало скоро по посвящети о. Анатолiя во iеромонахи и, наконецъ, по просьбе о. Амвроая, о. Анатолш былъ назначенъ скитоначальникомъ (1874). Будучи таковымъ, онъ входилъ во все нужды скитской братш и заботился о благосостоянш каждаго. Все эти назначешя о. Анатолш принималъ изъ послушашя своему старцу и несъ ихъ смиренно и трудолюбиво.
Здесь мы приведемъ случай, отмеченный Нилусомъ въ его оптинскомъ дневнике, озаглавленномъ «На берегу Божьей рiжи» (изданнымъ въ 1916 г. въ Тр. Сер г. Лавре). Случай указываетъ на духовную бдительность, требуемую отъ скитоначальника.
«11–го мая. Заходилъ сегодня къ старцу о. iосифу, и не дозвонился. Должно быть, пришелъ слишкомъ рано, и келейники старца отдыхали послеобеденнымъ сномъ. Подергалъ я раза три за ручку двернаго колокольчика, подождалъ, прислушался къ тишине внутри кельи батюшки … Никто не отозвался на мой звонокъ. Я уже собрался уходить, какъ, вдругъ, взглядъ мой остановился на изречешяхъ подвижниковъ духа, развѣшанныхъ по стенамъ первой прихожей кельи старца. Сталъ читать и, къ немалому для себя и даже, — не скрою, соблазну, прочелъ написанныя четкимъ полууставомъ слова: «Егда внидеши къ старцу, то удержи сердце свое отъ соблазна. Агце даже узриши старца твоего и въ блудъ впадша, не ими веры и очесамъ твоимъ».
Дословно ли такъ я записалъ эти смутивгшя меня слова, я не могу поручиться; за точность смысла ручаюсь.
И было мне это изречете въ соблазнъ немалый. Хотел я позвониться къ отцу своему духовному и старцу Варсонофiю, но поопасался потревожить и его послеобеденный отдыхъ. Такъ и ушелъ изъ скита съ соблазномъ въ сердце.
Хорошъ тотъ старецъ, котораго глаза мои застигнуть на блудодЬянш!..
Очень удобное изречете для ханжей и лицемеровъ!.. И какъ только оно могло прiютиться въ такомъ месте, какъ келья нашихъ чистыхъ отъ всякихъ подозренш и праведныхъ старцевъ? …
Горько мне было … И вдругъ я вспомнилъ … Было это въ прошломъ октябре. На день памяти одного изъ великихъ ветхозаветныхъ пророковъ были именины одного изъ старыхъ, почитаемыхъ скитскихъ монаховъ, сподвижкика и помощника великаго старца Амвроая по постройке Шамординскаго монастыря, отца iоиля. Я былъ приглашенъ на чай къ этому хранителю Оптинскихъ предашй. Собралось насъ въ чистенькой и уютной келье именинника человекъ шесть монаховъ да я, мiрской любитель ихъ и почитатель. За весело кипящимъ самоварчикомъ, попивая чаекъ съ медкомъ отъ скитскихъ пчелокъ, повели старцы, убеленные сединами, умудренные духовнымъ опытомъ, свои тихiя, исполненныя премудрости и ведьшя, монашесия беседы …
Господи мой, Господи! Что за сладость была въ речахъ техъ для верующаго сердца!…
И, вотъ, тутъ–то, за незабвенной беседой этой, и поведалъ намъ самъ именинникъ о томъ, что было съ нимъ въ те дни, когда, после кончины старца Амвроая, управлялъ скитомъ и несъ на себе иго старчества скитоначальникъ о. Анатолш:
«Призываетъ онъ меня какъ–то разъ къ себе наедине, да и говорить:
— «0.iоиль, скажи мне всю истинную правду, какъ передъ Богомъ: никто не ходить къ тебе по ночамъ изъ мiрскихъ въ келью?»
— «Помилуйте», — гсворю ему, — «батюшка! кому ходить ко мне, да еще ночью? Да где и пройти–то? — ведь, скитъ кругомъ запертъ, и все ключи у насъ въ келье».
— «А калитка, что въ лесъ, на востокъ?»
— «Такъ что–жъ, что калитка? и отъ нея ключъ У васъ».
— «Вотъ», — говорить, — «то–то и беда, то–то и горе: ключъ у меня, а къ тебе, все–таки, какая–то женщина ходитъ».
Я чуть не упалъ въ обморокъ. Батюшка увидалъ это, да и говорить:
— «Ну, ну! успокойся. Я тебе верю, разъ ты это отвергаешь. Это, видно, поклепъ на тебя. Ступай съ Богомъ!»
— «Батюшка», — спрашиваю, — «кто донесъ вамъ объ этомъ?»
— «Ну, что тамъ», — говорить, «кто бы ни донесъ, это не твое дело; будетъ съ тебя того, что я тебе верю, а доносу не верю».
Ушелъ я отъ него, а на сердце обида и скорбь великая: жилъ, жилъ монахъ столько летъ по–монашески, а что нажилъ? Нетъ, при батюшке Амвросш такого покору на меня не было бы … Горько мне было, лихо!
Прошло сколько–то времени. Опять зовутъ меня къ скитоначальнику. Прихожу. Встречаете меня гневный.
— «Ты что же это? ты такъ–то!»
— «Что, батюшка?»
— «Да то, что я теперь самъ, своими глазами, виделъ, какъ къ тебе изъ той калитки сегодняшней ночью приходила женщина. Самъ, понимаешь ли ты, самъ!»
А я чисть, какъ младенецъ. Тутъ мне кто–то, будто, шепнулъ: да это врагъ былъ, а не женщина. И просветлело у меня сразу на сердце.
— «Батюшка! верьте Богу: невиненъ я! Это насъ враженокъ хочетъ спутать, это онъ злодействуетъ».
О. Анатолш взглянулъ на меня пристально–пристально, въ самую душу сквозь глаза заглянулъ и, видимо, успокоился.
— «Ну, коли такъ, такъ давай съ тобой вместе помолимся Богу, чтобы Онъ извелъ правду твою, яко полудне. Давай молиться, а ночью, часамъ къ двенадцати, приходи ко мне: увидимъ, что речетъ о насъ Господь».
Усердно помолился я въ тотъ день Богу. Пришелъ близъ полуночи къ старцу, а ужъ онъ меня ждетъ одетый.
— «Пойдемъ!» — говоритъ.
И пошли мы къ той калитке, изъ которой, онъ виделъ, ходить ко мне ночью женщина. Стали къ сторонке; ждемъ. Я дрожу, какъ въ лихорадке, и творю молитву iисусову. И что жъ вы думаете? Около полуночи смотримъ, калитка въ лесь отворяется, и изъ нея вьгходйтъ закутанная съ головой женщина, выходить, направляется прямо къ двери моей кельи, отворяетъ ее и скрывается за ней въ моей келье.
— «Видишь?» — говоритъ батюшка. А я ни живъ, ни мертвъ отвечаю:
— «Вижу».
Подошли къ двери, а она заперта. Была передъ нашими глазами открыта, а тутъ, вдругъ, заперта!… Отворяю своимъ ключемъ. Вход имъ. Никого! Осмотрели всюду, все норки мышиньгя оглядели: нигде никого. Перекрестились тутъ мы оба, и оба сразу поняли, отъ кого намъ было это навождеше. Съ той поры о той женщине уже не было никакого разговора». Этотъ разсказъ о. iоиля вспомнилъ сегодня, и отошелъ отъ меня сразу соблазнъ на изречете, прочитанное мною въ прихожей старца iосифа. Мне–то ясно это. Ясно–ли будетъ темъ, кому попадутся на глаза эти строки?…»
Къ старцу Амвроаю, ставъ скитоначальникомъ, о. Анатолш продолжалъ относиться съ темъ же почтетемъ, какъ и прочие, когда бывалъ у старца, становился передъ нимъ на колени. Однажды о. Амвросш, указывая на колѣнопреклоненнаго о. Анатолiя, сказалъ присутствующимъ:
«рекомендую: вотъ мой начальнике!» Келлiя о. Амвроая находилась по правую сторону св. врать скита, а келлiя о. Анатолiя по левую. Къ той и другой были пристроены снаружи «хибарки» для прiема постороннихъ посетителей, въ особенности женскаго пола. Все посещавгше о. Амвроая считали долгомъ посетить и о. Анатолiя — иныхъ самъ о. Амвросш передавалъ для духовнаго руководства о. Анатолiю — иные черезъ о. Анатолiя обращались къ о. Амвроаю. Къ о. Анатолiю, еще при жизни о. Амвроая, обращались столь мнопе, что иногда ему приходилось сразу отвечать на полтораста и более писемъ, не говоря уже о томъ, что въ хибарке у него постоянно толпились духовныя дети, жаждавгшя личной беседы.
Но вотъ наступило время основашя Шамординской обители. О. Амвросш, прикованный болезненнымъ состояшемъ къ одру и къ своей келлш, особенно сталъ нуждаться въ своемъ помощнике и правой руке — о. Анатолш, который и сталъ ему самымъ вернымъ и преданнымъ сотрудникомъ. Его труды охватывали все стороны жизни обители и ея насельницъ… О. Амвросш не разъ говаривалъ шамординскимъ сестрамъ: «Я редко васъ беру къ себе (на беседу) потому, что я за васъ спокоенъ: вы съ о. Анатолiемъ ».
21 годъ служилъ старецъ своимъ чадамъ–насельницамъ юной обители, и неудивительно, что все привыкли къ нему. Слова и утешешя имели такую силу, что мнопя сестры остались въ монастыре и не покинули его только благодаря силе старческаго влiяшя.
Самъ пламенный молитвенникъ — делатель молитвы iисусовой, о. Анатолш всегда внушалъ сестрамъ–непрестанно творить эту молитву и при этомъ напоминалъ имъ о необходимости соблюдать чистоту сердца. О. Амвросш называлъ о. Анатолiя великимъ старцемъ и дЬлателемъ молитвы iисусовой: «Ему такая дана молитва и благодать», говорилъ онъ, «какая единому отъ тысячи дается», т. е. умносердечная молитва. О. Анатолш на склоне дней своихъ имелъ те же дары духовнаго совета, прозрешя въ тайники души человеческой и знашя будущаго, чемъ были такъ богаты его наставники велиие старцы Макарш и Амвросш. Онъ предузнавалъ о смерти близкихъ его духовныхъ детей, ихъ болезни и невзгоды, и осторожно предупреждалъ техъ, къ кому приближалось испыташе. Воспоминашя его духовныхъ детей полны описашемъ подобныхъ событш. Одной инокине и одному иноку еще задолго онъ предуказалъ ожидавшш ихъ настоятельства, а одной девушке прюткрылъ скорую кончину; монахине болезни ногъ. Предупреждая о готовящихся испыташяхъ, онъ внушалъ своимъ чадамъ принимать таковыя съ покорностью воле Божiей.
Когда же скончался старецъ Амвросш, о. Анатолш тяжело почувствовалъ свое духовное сиротство и самъ сталъ быстро приближаться къ закату своей жизни. Со скорбiю о разлуке съ о. Амвроаемъ прибавилась еще другая скорбь: ему епархiальный епископъ, нерасположенный къ о. Амвроспо и ко всему его делу, запретилъ въездъ въ Шамордино. Этотъ нравственный ударъ оставилъ на немъ тяжелый следъ. Здоровье его окончательно пошатнулось. Въ 1892 г. онъ ездилъ въ Петербургъ и Кронштадтъ повидаться съ о. iоанномъ, съ которымъ они оба чувствовали взаимное уважеше другъ къ другу. Они сослужили вместе 10 октября въ день памяти о. Амвроая. Столичные врачи нашли у о. Анатолiя слабость сердца и оттекъ легкихъ. Въ следующемъ году болезнь эта стала принимать еще более тяжелую форму. 15 окт. 1893 г. о. Анатолш тайно принялъ схиму, о чемъ зналъ только его духовникъ о. Геронтш и самые близгае. Черезъ три съ половиной месяца после этого, 25–го января 1894 г., старецъ о. Анатолш преставился и былъ погребенъ недалеко отъ могилъ его великихъ наставниковъ.
Смерть любимаго старца вызвала въ его преданномъ ученике, будущемъ великомъ старце Варсонофш, нижеследуюгще безхитростньге стихи, какъ бы запечатлевгше надгробный плачъ погребающей своего старца осиротевшей братш:
Онъ какъ ангелъ небесный служилъ,
Полный вгьры, предъ Господомъ Силъ,
Какъ свгьтилъникъ аяя средъ насъ!…
Всгь мы помнимъ торжественный часъ,
Когда въ схиму его облачили И съ слезами во гробъ положили,
И почтили молитвенно память его,
Пгьснъ воспгьвши надъ нимъ погребальную,
Пгьснъ святую и грустно–прощалъную:
"Упокой, Христе, душу раба Твоего,
"Со святыми, гдгь нгьтъ воздыхатя,
"Ни болгьзни, ни гласа стенатя,
"Всеблаженная жизнъ безконечная!"
О, возлюблетый, Лвва родной,
Вгьримъ мы, что чистой душой,
Совершивши путь истины правый,
Предстоишь ты предъ Господомъ
Славы Въ вгьчномъ свгьтгь небесныхъ обителей
Въ ликгь Его вгьрныхъ служителей!
Насъ, истомленныхъ душевной борьбой,
Помяни ти въ молитвгь святой.
Письма Старца Анатолія
Краткое жизнеописаше старца Анатолия, нами предложенное, не можетъ охватить всего его образа и хотя бы отчасти передать тотъ светлый, пасхальный духъ, отличительныя черты которыя были присущи старцу. Благоухаше этого духа сохраняютъ его письма, главнымъ образомъ къ монашествующимъ сестрамъ, подвизавшимся въ целомъ ряде монастырей шести епархш: Калужской, Московской, Смоленской, Тульской, Орловской, Курской и м.б. и другихъ. Все эти монахини, по благословешю о. Амвроая, обращались къ о. Анатолiю за духовнымъ руководствомъ.
Конечно, еще до возникновешя переписки, все эти монахини стремились лично побывать въ Оптиной Пустыни, въ скиту, въ батюшкиной «хибарке», чтобы раскрыть передъ нимъ свою душу, чтобы сообщить о горестяхъ и немощахъ, о тягости борьбы со страстями и о несправедливости со сторонъ людей, но иной разъ горечи монашескаго життя. Старецъ все выслушаетъ, успокоить, обласкаетъ, добродушно пошутить, а иной разъ строго, но съ любовью укорить, дастъ нужный советь, снабдить полезной книгой и отпустить съ миромъ во свояси.
Но не всегда возможна поездка въ Оптину Пустынь. И вотъ возникаетъ письменное общеше со старцемъ, достигавшимъ до 200 и больше писемъ въ сутки, получаемыхъ имъ, конечно, не только отъ однихъ монахинь. И на нихъ старецъ отвечаетъ помимо ежедневнаго прiема посетителей и круга церковныхъ службъ и монашескаго правила. Пишетъ онъ языкомъ въ высшей степени яснымъ, простымъ, задушевнымъ, увлекательнымъ.
Въ письмахъ о. Анатолiя каждое слово направлено къ одной цели — спасете души техъ, кому они писаны! При этомъ старецъ не редко входить во все подробности монашеской жизни и даетъ необходимыя указашя и бедныхъ снабжаетъ деньгами на почтовыя марки, на поездку въ Оптину и друпя ихъ нужды.
«Ты просишь наставлешя и назидательнаго урока», пишетъ старецъ одной монахине, поздравляя ее съ прiяттемъ иноческаго пострига, — «какъ бы тебе не сбиться съ истиннаго пути? Начни со смирешя — делай со смирешемъ и кончай смирешемъ — и вчинешься со Святыми. Этотъ путь смирешя самый надежный и, какъ говорятъ отцы, «непадательный». Ибо куда можетъ упасть смиренный, когда онъ считаетъ себя хуже всехъ?».
«Не унывай, что ты еще не достигла (совершенства), а старайся; начинай не сверху, а съ нижней ступени — т. .е. со смирешя и самоукорешя».
«Страсти искореняются понемногу… и долгое время надо работать надъ собой … Страсти искоренять начинай съ самоукорешя, познашя своихъ, (а не сестринскихъ) немощей».
«Ты все жалуешься на скорби», пишетъ о. Анатолш одной духовной дочери — «а великш Старецъ Серафимъ Саровскш сказалъ: не имеюгцш скорбей, неимеетъ спасешя».
«Не унывай! Помни, что все Святые симъ путемъ, т. е. путемъ скорбей, шли, и дошли до врать царстая. Другого пути нетъ!»
«Сказываю тебе лучшее средство прюбрести смиреше. Это вотъ что: всякую боль, которая колетъ гордое сердце потерпѣть… Начни такъ и увидишь. Главное, ты не понимаешь, что эта–то боль, этото самое острое жало, укалывающее чувствительность сердца, и есть настоягцш источникъ милостей Божшхъ и смирешя. Въ нихъ–то сокровенна есть милость Божiя. Отыми отъ тебя болезни эти, томноту твою, оскорблешя, укоры, недостатки, и ты останешься совсемъ нагая. Прощай тогда и порфира царская, и корона царская, и жемчуга, и драгоценные камни, и древа райсия, и Ангелы, и Самъ Богъ съ Пречистою Матерью! — все это отлетитъ отъ тебя. А теперь все это съ тобою».
«Что больна» — пишеть старецъ другой монахине, «не беда; грешнымъ людямъ это очищеше; какъ огонь очищаетъ железо отъ ржавщины, такъ и болезнь врачуетъ душу».
Ни смирешя, ни терпешя нельзя достигнуть безъ постояннаго молитвеннаго обрагцешя къ Богу. Молитву iисусову онъ почиталъ главнымъ средствомъ ко спасешю, глубже всего запечатлевающимъ въ душе нашей постоянную память о Боге и, какъ огонь, очищающимъ и воспламеняющимъ ее. «Лучше всего», пишетъ онъ, «вырисовывать на мягкомъ юномъ сердце Сладчайшее имя — светозарную молитовку: Господи iисусе Христе Сыне Божш, помилуй меня грешную. Вотъ тогда–то будетъ верхъ радостей, безконечное веселiе! Тогда, т. е. когда утвердится въ сердце iисусъ, не захочешь ни Рима, ни iерусалима. Ибо Самъ Царь, со всепетою Своею Матерiю и всеми Ангелами и Святыми придутъ Сами къ тебе и будутъ жить у тебя. Азъ и Отецъ къ нему пршдемъ и обитель у него сотворимъ». «Христосъ Воскресе!», пишетъ старецъ, — «желаю тебе проводить святые дни сш въ радости о Воскресщемъ СпасЬ нашемъ и быть достойною праздновать тоть великш день, когда истая Пасха–iисусъ не въ гадашяхъ и представлешяхъ, но ясно и существенно явится въ славѣ Отчей. И мы узримъ Его лицемъ къ лицу. И внидемъ къ Нему не какъ грѣшники и непотребные рабы, но какъ други, какъ дѣти! О, Пасха велiя и священнейшая, Христе! О Мудросте!.. Подавай намъ истѣе Тебе причащатися въ невечернѣмъ дни царствiя Твоего! Отъ чего этотъ день невечершй? Отъ того, что его Солнце не тварь, а iисусъ Христосъ. Взойдетъ это Солнце единожды и уже во вѣки и вѣки безконечные не зайдетъ, не померкнетъ, ни облачко Его не засгЬнитъ, ни лучъ не опалить! Тамъ немерцаюгцш свѣтъ! Красота непостижимая. Веселiе вѣчное. Аминь». (Душепол. Чтете, 1903 г).
Глава XIV. Старецъ Іеросхимонахъ Варсонофій
Въ мiру онъ былъ полковникомъ, происходилъ изъ Оренбургскаго казачества, служилъ при штабе военнаго Казанскаго округа. Тяжко заболевъ однажды воспалешемъ легкихъ и находясь при смерти, онъ велелъ денщику читать ему вслухъ Евангелiе. Въ это время ему последовало видьте: отверзлись небеса, и онъ содрогнулся отъ великаго страха и света. Въ его душе произошелъ переворотъ, у него открылось духовное зреше. По отзыву старца о. Нектарiя, «изъ блестящаго военнаго, въ одну ночь, по соизволешю Божпо, онъ сталъ великимъ старцемъ». Онъ носилъ въ мiру имя Павла, и это чудо, съ нимъ бывшее, напоминаетъ чудесное призваше его небеснаго покровителя апостола Павла. О своемъ возрождеши онъ говоритъ такъ:
Давно, въ дни юности минувшей,
Во мнгь горгьлъ огонь святой.
Тогда души моей покой
Былъ безмятеженъ, и живущш
Въ нейДухъ невидимо хранилъ
Ее отъ злоби и сомнгьтя,
Отъ пустоты, тоски, томленья,
И силой чудною живилъ.
Но жизнью я увлекся шумной;
Свою невинность, красоту,
И свгьтлый миръ и чистоту
Не могъ я сохранить, безумный!
И вихремъ страстныхъ увлеченш
Охваченний, я погибалъ …
Но снова къ Богу я воззвалъ
Съ слезами горькихъ сожаленш,
И Онъ приникъ къ моимъ стенаньямъ
И мира Ангела послалъ,
И къ жизни чудной вновь призвалъ,
И исцгьлилъ мои страданья.
Драгоценный крупицы бюграфическихъ сведЬнш, оставшихся о великомъ Старце, были записаны его духовнымъ сыномъ Василiемъ Шустинымъ, впоследствш свягценникомъ, словами котораго мы и начнемъ нашу повесть о старце Варсонофш. Все остальныя данныя, собиравипяся все эти долпе годы, буквально, какъ говорится, «съ мiру по нитке», впервыя появляются собранными воедино, и составляютъ «полное» жизнеописаше Старца. Отецъ Василш пишетъ:
«Въ мiру о. Варсонофiя звали Павломъ Ивановичемъ Плеханковымъ. Онъ происходилъ изъ оренбургскихъ казаковъ, кончилъ Полоцкш кадетскш корпусъ, и въ офицерскомъ чине вышелъ изъ Оренбургскаго военнаго училища. Въ Петербурге онъ окончилъ казачьи офицерсюе штабные курсы. Участвовалъ въ пограничныхъ бояхъ, въ Туркестане. Служилъ въ штабе Казанскаго округа …
Родился онъ 5–го iюля и считалъ преп. Серия Радонежскаго своимъ покровителемъ. — Приходилось, говорилъ батюшка, делать по службе прiемы, приглашать оркестръ, устраивать танцы; были карты, вино. Меня это очень тяготило. Лучше бы те деньги, которыя затрачивали на эти парадные прiемы, использовать на друпя цели. Но моя служба по штабу заставляла меня такъ поступать.
О. Варсонофш разсказалъ про свою встречу съ о. iоанномъ въ Москве. «Когда я былъ еще офицеромъ, мне, по службе, надо было съездить въ Москву. И вотъ на вокзале я узнаю, что о. iоаннъ служить обедню въ церкви одного изъ корпусовъ. Я тотчасъ поехалъ туда. Когда я вошелъ въ церковь, обедня уже кончалась. Я прошелъ въ алтарь. Въ это время о. iоаннъ переносилъ св. Дары съ престола на жертвенникъ. Поставивъ Чашу, онъ, вдругъ, подходить ко мне, целуетъ мою руку, и, не сказавъ ничего, отходить опять къ престолу. Все присутствующее переглянулись, и говорили после, что это означаетъ какое нибудь собьте въ моей жизни, и решили, что я буду священникомъ. Я надъ ними потешался, т. к. у меня и въ мысли не было принимать санъ священника. А теперь, видишь, какъ неисповедимы судьбы Божш: я не только священникъ, но и монахъ». При этомъ, батюшка о. Варсонофш сказалъ между прочимъ: «не должно уходить изъ церкви до окончашя обедни, иначе не получишь благодати Божiей. Лучше придти къ концу обедни, и достоять, чемъ уходить передъ концомъ».
Другой Оптинскш iеромонахъ, Варсисъ, разсказалъ мне, что съ нимъ произошелъ тотъ же случай, что и со мной, когда о. iоаннъ меня прюбгцилъ двумя частицами Тела Господня. Это, по его мнешю, было указашемъ его монашества. О. Варсонофш не могъ объяснить сего случая, но сказалъ, что онъ, несомненно, означаетъ что то важное. Вообще, старецъ большое значеше придавалъ поступкамъ священника после того, какъ онъ прюбгцится. «Бывало со мной несколько разъ, говорилъ старецъ, отслужишь обедню, прюбщишься и затемъ идешь принимать народъ. Высказываютъ тебе свои нужды. Другой разъ сразу затрудняешься ответить определенно, велишь подождать. Пойдешь къ себе въ келлiю, обдумаешь, остановишься на какомъ нибудь решети, а когда придешь сказать это решете, то скажешь совсемъ другое, чемъ думалъ. И вотъ это есть действительный ответь и советь, котораго, если спрашиваюгцш не исполнить, навлечетъ на себя худшую беду». Это и есть невидимая Божтя Благодать, особенно ярко проявляющаяся въ старчестве, после прюбгцешя св. Тайнъ.
И вотъ заболелъ батюшка воспалешемъ легкихъ. Доктора определили положеше безнадежнымъ. Да и батюшка — а тогда: полковникъ П. И. П. — почувствовалъ приближеше смерти, велелъ своему денщику читать Евангелiе, а самъ забылся … И здесь ему было чудесное видЬше. Онъ увиделъ открытыми небеса, и содрогнулся весь, отъ великаго страха и света. Вся жизнь пронеслась мгновенно передъ нимъ. Глубоко былъ онъ проникнуть сознашемъ покаянности за всю свою жизнь, и услышалъ голосъ свыше, повелевающий ему идти въ Оптину Пустынь. Здесь у него открылось духовнное зреше. Онъ уразумелъ глубину словъ Евангелiя.
Я слышалъ несколько разъ, какъ говорилъ старецъ о. Нектарш: «Изъ блестящаго военнаго, въ одну ночь, по соизволешю Божiю, онъ сталъ великимъ старцемъ». Это была тайна батюшки. Говорить о ней стало возможнымъ только после его смерти.
Къ удивлешю всехъ, больной полковникъ сталъ быстро поправляться, выздоровелъ, и уехалъ въ Оптину Пустынь. Старцемъ въ Оптиной былъ въ это время о. Амвросш. Онъ велелъ ему покончить все дела въ три месяца, съ темъ, что если онъ не прiедетъ къ сроку, то погибнетъ.
И вотъ тутъ у батюшки начались различныя препятсттая. Прiехалъ онъ въ Петербугъ за отставкой, а ему предложили более блестящее положеше и задерживаютъ отставку. Товарищи смеются надъ нимъ, уплата денегъ задерживается, онъ не можетъ расплатиться со всемъ, съ чемъ нужно, ищетъ денегъ взаймы и не находитъ. Но его выручаетъ старецъ Варнава изъ Геесиманскаго скита, указываетъ ему, где достать денегъ, и тоже торопить исполнить Божте повелеше. Люди противятся его уходу, находятъ ему, даже, невесту… Только мачеха его радовалась и благословила его на иноческш подвигъ. Съ Божтею помощью, онъ преодолелъ все препятстая, и явился въ Оптину Пустынь, въ последшй день своего трехмесячнаго срока. Старецъ Амвросш лежалъ въ гробу въ церкви, и батюшка приникъ къ его гробу.
Преемникъ старца Амвроая, старецъ Анатолш, далъ батюшке послушаше быть служкой при iepoMOHaxb Нектарш (последнемъ великомъ старце Оптинскомъ). Около о.Нектарiя, о.Варсонофш прошелъ, въ течете десяти летъ, все степени иночесюя, вплоть до iepoMOHaxa, и изучилъ теоретически и практически Святыхъ Отцовъ. Въ 1904 году былъ посланъ на Дальнш Востокъ обслуживать лазаретъ имени преп. Серафима Саровскаго, а по возврагцеши съ фронта былъ назначенъ игуменомъ Оптинскаго скита. Здесь я его и засталъ.
Бывая на религюзныхъ студенческихъ собрашяхъ въ Петербурге, мне пришлось познакомиться съ однимъ студентомъ Духовной Академш Вас. Прокоп. Тарасовымъ. Мне чрезвычайно нравились его захватывающая душу проповеди. Одинъ разъ, онъ въ своей проповеди коснулся вопроса о старчестве. Я, какъ разъ въ это время, перечитывалъ «Братья Карамазовы», и меня очень интересовалъ типъ старца Зосимы. Я подошелъ къ Тарасову и спросилъ, не знаетъ ли онъ, сугцествуютъ ли въ настоящее время таюе благодатные старцы. Онъ мне ответилъ, что старчество, по преемственности, и сейчасъ существуетъ, и находятся тапе старцы въ Оптиной Пустыне.
Объ Оптиной Пустыне я не имелъ поняття. Для ознакомлешя, онъ мне посоветовалъ прочитать жизнеописаше старца о. Амвроая. Я прочиталъ и у меня возгорелось желаше непременно повидать этихъ старцевъ. Это было не одно только любопытство, но и внутреннее какое–то тяготеше; я чувствовалъ особенное сиротство духовное после смерти о. iоанна Кронштадтскаго.
Въ одно изъ посегценш Тарасова нашей семьи я ему предложилъ съездить, вместе, въ Оптину Пустынь. Онъ согласился. Къ намъ присоединился еще одинъ студентъ Горнаго института Ив. Мих. Серовъ. И вотъ мы втроемъ, въ начале летнихъ вакацш 1910 года отправились въ Оптину Пустынь.
Пустынь находится въ Калужской губ. въ двухъ верстахъ отъ гор. Козельска. Она расположена въ живописной местности, на высокомъ берегу реки Жиздры, и окружена вековымъ сосновымъ боромъ. Последит подъездъ къ ней — на пароме, Къ нашему прiезду, утромъ, свободныхъ комнатъ въ гостинице не оказалось, и намъ монахъ–гостиникъ предложилъ остановиться въ одной пустой даче, принадлежавшей генеральше Максимовичъ. Это было еще удобнее для насъ; здесь уже мы никого не стеснимъ. Мальчикъ–подростокъ принесъ намъ самоваръ, и мы отдохнули, напившись чаю съ особыми булками изъ просфорнаго крутого теста.
Было 9 часовъ утра. Мы решили тотчасъ же идти къ старцу. Сначала зашли къ гостинику и спросили, где здесь живетъ старецъ. Онъ разсказалъ, какъ пройти въ скитъ и где можно увидеть старца о. iосифа, бывшаго келейника о. Амвройя. Мы сначала думали, что это и есть единственный старецъ Оптинскш. Къ скиту монастыря вела извилистая дорожка среди густого бора. По дороге намъ встречались послушники, монахи, и все они, опустивъ глаза, кланялись въ поясъ. Эта тишина, эти безмолвные поклоны какъ то таинственно действовали на душу, подготовляя ее къ чему–то большему. Вотъ показался и скитъ, обнесенный деревянной стеной. Прямо, были больгшя глубогая ворота, надъ которыми высилась колокольня. Въ глубине воротъ, по обеимъ сторонамъ были нарисованы изображешя св. iоанна Крестителя и египетскихъ пустынножителей. Съ наружной стороны стеньг, по обеимъ сторонамъ воротъ, находились крылечки, черезъ которьгя входили къ старцамъ женщины. Внутрь скита женщинъ не впускали. Мы же, черезъ маленькую калиточку въ воротахъ, вошли внутрь скита, и, сразу были поражены благоухашемъ воздуха, оно было отъ кустовъ розъ и цветниковъ. Везде была безукоризненная чистота. Къ намъ тотчасъ же изъ келлш выгнелъ привратникъ, и спросилъ, кого мы хотимъ видеть. Узнавъ, что мы пришли къ старцу iосифу, онъ указалъ намъ направо его домикъ. Дверь была заперта — мы постучали. Къ намъ выгнелъ келейникъ и сказалъ, что батюшка очень слабъ и врядъ ли приметь, но все–таки пошелъ и доложилъ, что прiехали три студента изъ Петербурга. Старецъ iосифъ разрешилъ насъ впустить въ прiемную. Черезъ некоторое время мы увидели седого, слабенькаго, маленькаго роста старца. Онъ вынесъ намъ три листочка издашя Троице–Серпевской Лавры, и просилъ его простить, что онъ очень слабъ и не можетъ съ нами побеседовать. Онъ благославилъ насъ, каждаго въ отдельности и далъ намъ по листочку. Мы вышли, сели на скамеечку среди цветниковъ и стали читать листочки. Мне попался листочекъ подъ заглавiемъ: «Что такое культура», где высказывалась мысль о вреде ложной культуры на духовное развитае человека, т. к. она действуетъ разслабляюще на человеческую волю.
Сидя въ садике, мы не видали ни одного монаха. Оказывается, по уставу, скитсие монахи не имеютъ права посещать другъ друга безъ разрешешя старца. У каждаго монаха и послушника была отдельная келлiя, причемъ такихъ келлш было по две въ каждомъ домике. Домики были разбросаны среди фруктовыхъ деревьевъ, маленыае, беленьюе съ зелеными крышами. Тутъ же было и кладбище.
Посидёвъ на скамеечке среди полной тишины съ полчаса, мы отправились къ себе на дачу. На обратномъ пути мы встретили молодого, съ интеллигентнымъ лицомъ, монаха, который поздоровавшисъ съ нами, остановился и спросилъ — откуда мы. «Прiятно видеть, сказалъ онъ, такихъ молодыхъ людей–студентовъ, стремящихся къ единой Божтей Истине, и поэтому хочется съ вами познакомиться. Насъ здесь часто посещаютъ студенты–толстовцы. Некоторые изъ нихъ закоренелые, упорные, съ большимъ самомнешемъ, такъ и остаются недоступными для благодати Божтей, а люди искренше, благодаря молитвамъ и беседамъ великаго старца о. Варсонофiя, делаются истинными сынами Православной Церкви. Вы не видали этого старца?» Мы ответили, что не знали о немъ, а были у старца iосифа. «Старецъ iосифъ не дастъ вамъ того, онъ слабъ очень здоровьемъ и руководить только сестеръ Шамординскаго монастыря, который основалъ старецъ Амвросш. Нашимъ же старцемъ, старцемъ братш является игуменъ Скита о. Варсонофш. Онъ сейчасъ утромъ занять хозяйственными распоряжешями и письмами, а принимаетъ съ 2 1/2 часовъ. Непременно посетите его, получите великое утешете». Съ этими словами онъ пошелъ дальше.
Вернулись мы къ себе въ 11 часовъ, какъ разъ къ обеду. Мужчины богомольцы могутъ ходить на общую монашескую трапезу. Но намъ, для перваго раза, принесли обедъ въ комнату. Обедъ состоялъ изъ перловаго супа, вареной рыбы и гречневой каши; порщи давали очень болышя, вместе съ чернымъ ржанымъ сладковатымъ хлебомъ. Для питья принесли чудный квась. После обеда мы полежали немножко, и отправились осматривать монастырь. Онъ занималъ довольно большую площадь, обнесенную каменной стеной, на четырехъ углахъ которой были водружены металличесюе ангелы съ трубами; ангелы, при ветре, вращались и издавали особый скрипягцш звукъ, который постоянно будилъ внимаше богомольцевъ.
Внутри ограды монастырской было три болыпихъ храма. Главный храмъ былъ посвященъ иконе Казанской Божiей Матери. Около алтаря этого храма были похоронены Оптинсые старцы: Макарш, Левъ, Леонидъ, Анатолш, Амвросш (впоследствш iосифъ и Варсонофш). Надъ каждой могилой была воздвигнута гробница, горели неугасимыя лампады. Здесь, почти въ продолженш целаго дня, совершались панихиды очередными iеромонахами. Тутъ же рядомъ, между храмами, среди фруктовыхъ деревьевъ, погребались и остальные члены монастырской братш. При осмотре монастыря меня удивило, что я не виделъ нигде никакой тарелки или кружки для сбора. Раньше, подъ влiяшемъ сужденш нашего общества, у меня укоренилось убеждеше, что монахи — тунеядцы и стараются всеми мерами обирать богомольцевъ, стращая ихъ будущими муками, если они не выявятъ своей щедрости. — Здесь же, царилъ духъ любви, нестяжательности, и все безмездно старались услужить тебе, хотя никто тебя не зналъ. Но почему то насъ все спрашивали, — не толстовцы ли мы. Осмотревъ монастырь, побывавъ въ храмахъ, мы, черезъ восточныя ворота, отправились въ скитъ, къ старцу — игумену скита о. Варсонофпо. Прiемъ у него уже начался, и двери были открыты. Черезъ малый стеклянный балкончикъ мы вошли въ коридоръ, по стенамъ котораго стояли скамейки. Обыкновенно, по временамъ выходилъ сюда къ посетителямъ келейникъ старца и спрашивалъ, кто они такте и откуда», и докладывалъ старцу. Но сейчасъ мы этого не увидели. Какъ только мы, втроемъ, вступили въ коридоръ, дверь изъ келлш старца отворилась, и онъ, въ необыкновенной красоте, предсталъ предъ нами, — высокаго роста, статный, величественный съ головой, покрытой белыми серебристыми волосами безъ всякаго оттенка желтизны. На лице его была ласковая улыбка. Онъ распростеръ руки и сказалъ: «Наконецъ то давно ожидаемая мной троица ко мне явилась. Что вы такъ долго собирались прiехать сюда? Я васъ ждалъ. Пожалуйте, пожалуйте сюда», и принялъ насъ къ себе въ келлт. Мы съ трепетомъ подошли къ нему подъ благословеше, онъ потрепалъ каждаго по голове. Самъ всталъ въ дверяхъ, а намъ велелъ пройти впередъ, и разместиться кто где хочетъ. Я селъ въ кресло около иконостаса и сталъ осматривать келейку. Она была небольшая; въ углу помещалось несколько образовъ съ лампадой, передъ ними стоялъ аналой. Обстановка комнаты состояла изъ стола, дивана и трехъ креселъ. Часть комнаты была отделена занавеской, за которой помещалась кровать старца. По стенкамъ висели портреты прежнихъ стаоцевъ.
Какъ только мы разместились, старецъ вошелъ въ комнату и сразу подошелъ ко мне: «ишь ты какой! — Я всталъ въ дверяхъ и смотрю, кто куда сядетъ, а ты взялъ да и селъ на место старца!» Я въ смущеши всталъ и говорю: «простите, батюшка, я не зналъ, сейчасъ пересяду». А онъ положилъ мне руки на плечи и посадилъ опять, и говорить: «старцемъ захотелъ быть, а можетъ быть имъ и будешь», и самъ поднялъ глаза и сталъ смотреть кверху … Потомъ посмотрелъ на меня, и продолжаетъ. «болитъ мое сердце за тебя, ты не кончишь института. Почему — не знаю, но не кончишь». Позже, въ друпя мои посещешя Оптиной, онъ мне говорилъ: «брось институту и помогай отцу». Но я былъ увлеченъ институтомъ, мне хотелось прюбрести знашя, я и говорю батюшке: дайте мне поучиться, меня интересуетъ это. Онъ посмотрелъ на меня съ улыбкой и сказалъ: «ну, если хочешь, учись, только все равно не кончишь». Такъ оно и сбылось: сначала болезнь моя затемъ немецкая война, и, наконецъ, гражданская, не дали мне кончить института.
Батюшка позвонилъ въ колокольчикъ. Явился келейникъ, и онъ велелъ ему поставить самоваръ и приготовить чай. А самъ селъ съ нами и сталъ беседовать. Сначала онъ вспоминалъ о Петербурге, где онъ былъ, когда учился на офицерскихъ курсахъ. «Давно это было, я тогда былъ прикомандированъ къ Преображенскому полку и все ходилъ въ церковь, въ Преображенскш соборъ … Я каждый день ходилъ къ ранней обедне. Такъ прiучила меня мачеха и какъ я теперь ей благодаренъ! Бывало, въ деревне, когда мне было только пять летъ, она каждый день будила меня въ 6 час. утра. Мне вставать не хотелось, но она сдергивала одеяло и заставляла подниматься, и нужно было идти, какова бы ни была погода, 11/2 версты — къ обедне. Спасибо ей за такое воспиташе! Она показала свою настойчивость благую, воспитала во мне любовь къ Церкви, такъ какъ сама всегда усердно молилась».
После этихъ воспоминашй онъ перешелъ къ теме о Толстомъ. Великое зло это толстовское учете, сколько оно губить молодыхъ душъ. Раньше, Толстой, действительно былъ светочемъ въ литературе, и светилъ во тьме, но впоследствш, его фонарь погасъ и онъ очутился во тьме, и какъ слепой онъ забрелъ въ болото, где завязъ и погибъ. (При кончине Толстого, о. Варсонофш былъ, по приказашю Синода, командированъ на станщю Астапово для принятая раскаяшя умиравшаго, и сопричислешя его снова въ лоно Церкви, но не былъ допугцень къ Толстому въ комнату окружавшими Толстого лицами). О. Варсонофiю всегда трудно было разсказывать объ этомъ, онъ очень волновался.
Пока батюшка беседовалъ съ нами, келейникъ принесъ чай въ стаканахъ; поставилъ на столъ медъ изъ собственныхъ скитскихъ ульевъ, варенье и маслины. Батюшка сталъ угощать, какъ радушный хозяинъ, самъ накладывалъ на тарелочки и медъ и варенье. Велелъ принести еще доброхотнаго жертвовашя паюсной икры, намазывалъ ее на белый хлебъ толстымъ слоемъ, убеждалъ насъ не стесняться. Самъ онъ пошелъ на женскую половину, чтобы благословить собравшихся, а изъ мужчинъ больше никого не принималъ для беседы, а давалъ только благословеше. Узнавъ, что мы прибыли сюда недели на полторы, онъ распредЬлилъ дни нашего гуляшя и дни нашего говешя. Благословилъ насъ, также, съездить и въ Шамординскую обитель. Затемъ, при прощаши, онъ взялъ мою голову и прижалъ къ своей груди, лаская меня съ великой любовью и высказывая сожалеше, что я не кончу института. Такое обращеше старца со мною удивило меня и тронуло до слезъ; я не зналъ родительской ласки.
На следуюгцш день, мы опять пришли къ о. Варсонофiю въ прiемный часъ. Опять онъ насъ пригласилъ въ свою келлiю, велелъ келейнику, о. Григорпо, приготовить намъ чай, а самъ пошелъ въ прiемную исповедывать говеющихъ. Мы сидели въ его келлш тихо, съ благоговешемъ, изредка лишь перекидываясь словами. Наконецъ, батюшка опять появился светлымъ, радостнымъ и сталъ насъ угощать. Потомъ онъ повелъ беседу насчетъ различныхъ сектъ: хлыстовъ, баптистовъ и др. Вотъ баптисты–перекрещенцы, какой ужасный грехъ совершаютъ противъ Духа Святаго, перекрещивая взрослыхъ; они смываютъ первое крещеше и уничтожаютъ благодать печати дара Духа Святаго! Побеседовавъ съ часъ времени, онъ поднялся и сказалъ: «я имею обычай благословлятъ своихъ духовныхъ детей иконами. У меня ихъ въ ящике много и самыя разнообразныя, и вотъ я съ молитвою беру первую попавшую икону и смотрю, чье тамъ изображеніе. Другой разъ оно говоритъ многое». Такъ старецъ вынулъ иконку и для меня и смотритъ, какое тамъ изображеніе. Оказывается, ему попалось изображеніе иконы «Утоли моя печали». «Какія же такія великія печали у тебя будутъ? И, держа икону, задумался. Нѣтъ, Господь не открываете». Благословилъ меня ею и опять съ лаской прижалъ мою голову. И вотъ туте, на груди у старца чувствуешь глубину умиротворенія, и добровольно отдаешься ему всѣмъ сердцемъ. Эта его любовь охватываете тебя и ограждаете и плѣняете… Завтра, говорите, воскресенье, сегодня идите ко всенощной, а утромъ въ 6 часовъ приходите въ ските, къ обѣднѣ. Онъ проводилъ насъ до крыльца, и еще разъ благословилъ.
Придя къ себѣ, мы услышали звонъ въ монастырской трапезной къ ужину. Вотъ мы и отправились туда. Трапезная занимала очень обширное помѣщеніе, т. к. монаховъ въ монастырѣ было около 400 человѣкъ. Столы были разставлены болынимъ четыреугольникомъ; посрединѣ, на возвышеніи помѣщался аналой. На этомъ возвышеніи монахи по очереди читаютъ житія святыхъ, во время обѣда и ужина. На столѣ у каждаго стоялъ приборъ изъ деревянной тарелки, ложки и вилки. Черный хлѣбъ лежалъ у каждаго на тарелкѣ. Кромѣ того, на столѣ было поставлено много сосудовъ съ квасомъ и при нихъ лежали ковшики. По звону настоятеля, или его келейника, совершалась молитва, а по второму звонку открывались двери изъ кухни, которая находилась рядомъ; цѣлый рядъ послушниковъ разносилъ по столамъ болынія миски. Каждая миска полагалась на четырехъ монаховъ. Кто хотелъ, тотъ откладывалъ себѣ на тарелку, а то, большей частью четверо ѣли изъ одной миски.
Послѣ трапезы, мы отправились къ себѣ, чтобы посидѣть, набраться силъ для стоянія во время всенощной. Всенощная началась въ 6 1/2 часовъ вечера и кончилась въ 11 1/2 часовъ ночи. Ко всенощной должны были собраться всѣ монахи, оставляя свои работы. Въ церкви, вдоль степь, были расположены поднимающаяся сидѣнія. Почти у каждаго монаха было определенное мѣсто. Ближайшіе къ намъ монахи уступили намъ свои сидѣнія, потому что, говорили они, служба долгая, и мы очень устанемъ. Какъ ни было намъ тяжело, съ непривычки, но мы всетаки достояли и досидѣли до конца. Утромъ поднялись въ началѣ шестого часа и пошли къ обѣднѣ въ скитъ. Служилъ какъ разъ самъ старецъ Варсонофій. Служилъ онъ спокойно, ровнымъ, тихимъ голосомъ. Сама обстановка, нѣкоторый мракъ, темныя позлащеныя иконы, способствовали возникновенію молитвы. Послѣ обѣдни, давая цѣловать намъ кресте, онъ пригласилъ насъ тотчасъ же зайти къ нему, испить чашку чаю. Тугь онъ насъ опять угощалъ, какъ радушный гостепршмный хозяинъ. Разспрашивалъ насъ о нашей городской жизни и съ кѣмъ мы ведемъ знакомство. Опять, съ великой лаской и добротой отпустилъ насъ, пригласивъ къ обеду въ скитскую трапезную къ 11 1/2 часамъ, чѣмъ мы и воспользовались.
Порядокъ въ скитской трапезной былъ такой же, какъ и въ монастыре. Только постническш уставъ былъ здесь строже. Молочное въ скиту разрешалось только на масляную и светлую неделю, а въ остальное время все было на постномъ масле; въ среду и пятницу была пища вовсе безъ масла. О. Варсонофш присутствовалъ за трапезой, и посадилъ насъ троихъ возле себя и ели мы съ нимъ изъ одной миски. У насъ здесь пища здоровая, говорилъ онъ, потому что все делается съ благословешя и съ молитвой. Каждое утро, въ пять часовъ, приходить поваръ и просить благословешя растопить печь. Получивъ это благословеше, онъ идетъ съ фонарикомъ въ храмъ Божш, молится, и беретъ огонь отъ неугасимой лампады передъ чудотворной иконой Божiей Матери, и затемъ растапливаетъ этимъ огнемъ печь.
После обеда, старецъ пошелъ къ себе отдохнуть, и намъ велелъ идти отдыхать, а на следующей день благословилъ съездить въ Шамординскш монастырь. Вернувшись изъ Шамордина, мы приступили къ говешю. По монастырскому уставу, мiряне должны были за два дня до св. Причасття есть пищу безъ масла. Тамъ всегда спещально для говеющихъ готовили особый столъ. Во время говешя нужно ходить ко всемъ монастырскимъ службамъ. А службы тамъ въ будни распределялись такимъ образомъ. Отъ 3 1/2 до 5 1/2 шла вечерня и читались каноны. Затемъ въ 7 часовъ ужинъ, а въ 8 1/2 ч. вечершя молитвы въ особомъ храме. Потомъ идутъ и отдыхаютъ до 12 1/2 ч. ночи. Въ половине перваго раздается звонъ къ утрени. Последняя продолжается до 4–хъ часовъ утра. Отъ 4–хъ до 5–ти ч. читались каноны и молитвы передъ причаспемъ. Мы такъ утомились за ночь, что прямо засыпали. После ранней обедни, которая окончилась въ 7 часовъ, мы пошли къ о. Варсонофпо. Онъ положилъ руку на голову и усталость вся исчезла, и появилась бодрость. Исповедалъ онъ насъ днемъ. Сначала передъ исповедью, онъ обыкновенно велъ обгщя беседы. При помощи различныхъ случаевъ въ жизни, онъ указывалъ на забытые или сомнительные грехи присутствую щихъ.
Со мной былъ одинъ случай. Наша семья имела свой абонементъ въ Петербурге на оперные спектакли въ Маршнскомъ театре. И вотъ, это было за годъ до моего прiезда въ Оптину, на нашъ абонементъ давали «Фауста» съ Шаляпинымъ, какъ разъ накануне 6–го декабря, дня Святителя Николая Чудотворца. Мне чрезвычайно захотелось прослушать эту оперу съ Шаляпинымъ. Ну, думаю, ко всенощной мне не придется итти, такъ я встану пораньше на следую гцш день и схожу къ утрени. И вошелъ я въ такой компромиссъ самъ съ собой. Побывалъ въ опере, а утромъ, съ опоздашемъ, отслушалъ утреню, а затемъ ранюю обедню, и думалъ: «ну, почтилъ я сегодня память угодника Божтя, Святителя Николая». Хотя что то въ душе кольнуло, но это забылось. И вотъ батюшка передъ исповедью и говоритъ, что бываютъ случаи, когда и не подозреваешь своихъ прегрешешй. Какъ напримеръ, вместо того, чтобы почтить память такого великаго угодника Божтя, какъ Николая Чудотворца, 6 декабря, и сходить ко всенощной, а тутъ идутъ въ театръ для самоуслаждешя. Угодникъ же Божш на задшй планъ отодвигается, вотъ и грехъ совершенъ.
Затемъ другой случай былъ въ Голутвиномъ уже монастыре. Тамъ женщины и мужчины говели вместе, и батюшка беседовалъ въ одной прiемной: говело, должно быть, человекъ 15 мужчинъ и женщинъ. И вотъ батюшка говоритъ: полюбила одна барышня молодого человека, а онъ не отвечалъ ей своей взаимностью, и ухаживалъ за другой. Тогда въ барышне возникло чувство ревности, и она захотела отомстить молодому человеку. Она воспользовалась темъ обстоятельствомъ, что онъ ходилъ постоянно кататься на конькахъ, на тотъ же катокъ, куда ходила и она. У нея пронеслась мысль: «искалечу его, пускай онъ не достанется и моей сопернице». И вотъ, когда онъ раскатился, она ловко подставляетъ ему подножку, тотъ упалъ назадъ и сломалъ себе руку. Но это еще слава Богу, могъ бы получить сотрясете мозга и умереть. И было бы смертное убшство. И таие случаи часто забываются на исповеди. Во время этого разсказа, я почувствовалъ, что въ мои плечи впились чьи то пальцы. Я оглянулся и увиделъ, что ухватилась за меня одна девушка 18 летъ, моя родственница, побледневшая, какъ полотно. Я подумалъ, что ей просто дурно сделалось отъ духоты, и поддержалъ ее. А она потомъ мне говоритъ: да ведь это батюшка меня описалъ! Это была моя тайна, откуда онъ могъ узнать?!…
Таия беседы батюшка велъ всегда передъ исповедью, открывая души присутствующихъ; при этомъ онъ и не смотрелъ ни на кого, чтобы не смущать, и явно не указывать. После беседы старецъ производилъ общую исповедь. Давалъ одному изъ говеющихъ требникъ, где былъ описанъ порядокъ исповеди и исповедальная молитва, где перечисляются обиде каждому человеку грехи. При этомъ батюшка требовалъ и придавалъ большое значеше тому, чтобы говеюгцш прослушивалъ въ церкви молитву передъ исповедью. Онъ отказывался исповедывать, если эта молитва не была выслушана. Но иногда онъ снисходилъ къ человеку и самъ ее читалъ передъ исповедью, что делалъ и для меня грешнаго.
После этой общей исповеди, онъ уже исповедалъ каждаго отдельно, очень внимательно и съ любовью относясь къ каждому, врачуя душу каждаго. (Если бы, говорилъ онъ, придерживаться постановлешй вселенскихъ соборовъ, то на всЬхъ надо наложить эпитимпо, а многихъ и отлучить временно отъ Церкви, но мы немощны, слабы духомъ, и поэтому надеемся на безконечное милосердiе Божiе). Благословляя говеющихъ, онъ советовалъ после вечерни, на которой читаютъ каноны, не вкушать ничего до причаспя Св. Таинъ. Въ исключительныхъ случаяхъ, разрешалъ выпить одного чая. Я разсказалъ старцу случай со мной у о. iоанна Кронштадтскаго, когда меня, евшаго днемъ мясо, о. iоаннъ допустилъ на следующей день, къ Причаспю. О. Варсонофш сказалъ: «да, о. iоаннъ былъ великш молитвенникъ, подвижникъ дерзновенный; онъ могъ у Господа просить всего и замолить все, а я грешный человекъ, не имею такого дерзновешя, по этому не решаюсь допустить въ монастыре нарушешя устава для мiрянъ. Да ведь не трудно поговеть два дня, да къ тому же часто это бываетъ и полезно. А теперь, идите съ миромъ, Господь да поможетъ вамъ прюбгциться Св. Тайнамъ, а после обедни, приходите пить чай ко мне». И мы пошли покойные и умиротворенные въ душе.
Въ 3 1/2 часа пошли къ вечерне, въ 8 ч. на вечершя молитвы, и тотчасъ же легли спать, такъ какъ въ 12 часовъ нужно было вставать къ утрене. Благодаря молитвамъ батюшки, мы отговели легко, прюбгцились Св. Таинъ за ранней обедней, и пошли пить чай прямо къ старцу. Тотъ встретилъ насъ съ радосттю и съ благодарешемъ Богу. Угощалъ насъ и предупредилъ, что иногда въ день причаспя бываетъ тягостное настроеше, но на это не надо обращать внимашя и не надо отчаяваться, такъ какъ въ этотъ день дiаволъ особенно ополчается на человека и действуете на него гипнозомъ. При этомъ батюшка сказалъ, что гипнозъ — злая, не христтанская сила. Благодаря этому гипнозу, дiаволъ смущаете насъ, священнослужителей, когда мы совершаемъ литурпю. Онъ не можете приблизиться къ жертвеннику, который окруженъ ангелами, вотъ дiаволъ внушаете мысли сомнешя и богохульныя мысли. Но молитвой и Божiей помощью оне отгоняются. Точно также, вновь появившаяся игра футболь… Не играйте въ эту игру, и не ходите смотреть на нее, потому, что эта игра также введена дiаволомъ, и последствiя ея будуте очень плохiя. После чаю, онъ послалъ насъ погулять. Ложиться днемъ спать въ день Св. Причаспя не советовалъ. По совету батюшки, мы и отправились до обеда погулять, а въ монастыре зашли еще къ одному iepoMOHaxy, Анатолiю, духовнику простонародья. Это тоже дивный старецъ, похожш на преп. Серафима, сгорбленный, и съ постоянно веселымъ лицомъ, такъ какъ бы чудится, что сейчасъ скажете, какъ преп. Серафимъ: «радость моя». Онъ принялъ насъ очень приветливо, и ввелъ въ свою комнату. Келлiя его была довольно обширная, но все столы и стулья были у него заняты листочками духовнаго содержашя и образами. Онъ переспросилъ насъ откуда мы, благословилъ насъ и далъ намъ листочки. Когда онъ благословляетъ, такъ сразу видна его благоговейная сосредоточенность. Онъ, обыкновенно, благословляетъ истово, несколько разъ, касаясь пальцами лба, для возбуждешя къ сосредоточешю.
После говешя, мы прожили еще дня два и разъехались. Я поехалъ въ Москву, потомъ въ Казань и Саровскую пустынь. Передъ отъёздомъ я спрашивалъ у старца благословешя, но онъ на мою просьбу молчалъ. Я три раза повторилъ свою просьбу. Тогда онъ, нехотя, сказалъ: ну, Богъ благословитъ. Меня это несколько озадачило, и когда я прiехалъ въ Саровъ, то оказалось, что тамъ была черная оспа, и были умираюгще изъ паломниковъ и монаховъ. Пробылъ я тамъ два дня, а въ Дивееве такъ и не былъ, такъ какъ возница мой отказался везти, говоря, что дорога очень плохая. Тогда я понялъ нерасположенность старца къ этой поездке.
Месяца черезъ два, я опять прiехалъ въ Оптину съ сестрой, по ея личнымъ деламъ. Я былъ въ Оптиной не одинъ разъ. Однажды, когда я прiехалъ туда, старецъ почувствовалъ себя нехорошо, и просилъ меня пройтись съ нимъ по скиту. Такъ какъ онъ былъ слабъ, то положилъ свою руку мне на плечо и опершись на меня вышелъ въ садъ. Тутъ онъ мне показалъ рядъ деревьевъ — кедровъ, посаженныхъ подъ какими то углами. Эти деревья, говорилъ онъ, посажены старцемъ Макарiемъ въ виде клинообразнаго письма. На этомъ клочке земли написана, при помощи деревьевъ, великая тайна, которую прочтетъ последшй старецъ скита. Затемъ онъ указывалъ на деревья, посаженныя имъ самимъ. Наконецъ, онъ остановился передъ гробницами монаховъ и сталъ благословлять могилы. — «Это могилки моихъ духовныхъ детей. Вотъ здесь похороненъ приватъ–доцентъ Московскаго Университета Л. Онъ былъ математикъ и астрономъ! Изучая высгшя науки, онъ преклонился передъ величiемъ творешя и ихъ Создателя. Товарищъ, профессоръ, и его жена, которая была докторомъ медицины, насмехались надъ нимъ. Онъ былъ ученикъ знаменитаго профессора Лебедева. Жена Л., работая въ клинике, влюбилась въ одного профессора и бежала и въ Парижъ, вместе со своими детьми. Л. очень горевалъ, и по прошествш несколькихъ летъ, прiехалъ къ намъ, чтобы найти здесь облегчеше своему горю, и здесь онъ по Божiему соизволешю опасно заболелъ воспалешемъ легкихъ. Случай былъ очень тяжелый. Я видёлъ, что онъ скоро умретъ и предложилъ ему удалиться совсемъ отъ мiра и принять пострижете. Уже очень много времени онъ не имелъ никакихъ сведЬнш о семье. Л. подумалъ и согласился; черезъ несколько дней онъ, постригшись, скончался, принявъ схиму. Теперь онъ среди ликовъ ангельскихъ! Черезъ несколько месяцевъ явилась въ скитъ одна очень экзальтированная дама, и стала кричать: «дайте мне моего супруга!» Сначала я не понялъ, что она хочетъ, но потомъ разобралъ, что она говоритъ о Л. Я сказалъ ей, что мужъ находится среди ангеловъ. Она съ раздражешемъ изъявила желаше посмотреть на могилу своего супруга. Но я сказалъ, что входъ въ скитъ женгцинамъ воспрегценъ, и поэтому я не могу ей позволить войти сюда. Тогда она начала говорить о себе, гордиться своими знатями. «Я изучила двенадцать иностранныхъ языковъ, и прюбрела известность своими работами заграницей». Она думала, что ея научный цензъ откроетъ двери скита. Я ей сказалъ, что хотя она и знаетъ много языковъ, но одного, самаго главнаго языка не знаетъ, — это языка ангельскаго. Она иронически спросила: «где такой языкъ?» — «Чтобы знать его, сказалъ я, нужно читать Свягценныя Писатя. Это и есть языкъ ангельскш». Она объявила, что здесь ей более нечего делать, и что она сейчасъ же отправляется за границу читать лекщи въ швейцарскомъ университете. Я просилъ ее прислать мне письмо, когда жизнь ея будетъ для нея тяжела, и сказалъ, что она еще разъ прiедетъ сюда. Она засмеялась и удалилась. Черезъ несколько месяцевъ она прислала мне письмо изъ Швейцарш, где писала, что она очень несчастна. Ея гражданскш мужъ изменилъ ей и покинулъ ее, уведя съ собой ея детей. Она уже, по моему совету, начала читать Евангелiе и нашла много интереснаго. Въ письме она предложила мне несколько вопросовъ. Для разрешетя ихъ я предложилъ ей прiехать къ намъ. Она прiехала и прожила у насъ довольно долгое время, а затемъ стала прiезжать по несколько разъ въ годъ. И сделалась верующей, доброй. (Впоследствш я видёлъ ее. Она сделалась очень скромною, и когда батюшка входилъ въ прiемную, она всегда подходила къ нему, бросалась въ ноги). Она была очень богата, и все имущество раздала беднымъ. Какая перемена произошла въ ней! — Мудрость мiра явилась безумiемъ передъ Богомъ.
Потомъ старецъ показалъ другую гробницу и сказалъ: «Вотъ здесь лежитъ схимонахъ Николай, прозванный Туркомъ. Вотъ удивительная судьба человека… Это былъ генералъ, паша, командую гцш Турецкими войсками. Думалъ ли онъ, что будетъ покоиться здесь въ Россш, да еще въ монастыре, въ ангельскомъ чине! Это современный великомученикъ. Во время войны турокъ съ русскими, онъ командовалъ турецкой армiей. Турки были фанатики и мучили русскихъ пленныхъ. Паша смотрелъ на эти мучетя и удивлялся стойкости хриспанъ, и разспрашивалъ солдатъ, почему они такъ радостно умираютъ? Онъ пожелалъ ближе познакомиться съ христаанской религтей. Втайне, призвалъ онъ православнаго священника и потомъ крестился, удалившись въ Перспо. Но турки, узнавъ о его измене мусульманству, схватили его и на груди и на спине вырезали кресты на коже и поломали кости. Паша потерялъ сознаше. Думая, что онъ мертвъ турки бросили его на растерзаше собакамъ. Но Богъ хранилъ его. Онъ пришелъ въ себя, благодаря Богу, Котораго онъ возлюбилъ отъ всего сердца. Руссгае купцы проезжали мимо и подняли его. Онъ разсказалъ имъ, что разбойники напали на него, ограбили и избили. Купцы, изъ сострадашя, отвезли его въ Росаю, на Кавказъ, и передали одной женщине, чтобы она выходила его. Онъ поправился и сделался неузнаваемымъ. Это былъ сгорбленный старикъ, опирающейся на палку, одетый бедно, но имеюгцш душу богатую, одаренную духовными способностями. Ему удалось переправиться съ Кавказа въ Одессу и отсюда онъ пошелъ путешествовать по Россш, въ качестве странника по святымъ местамъ. Направляясь въ Москву онъ попалъ въ Оптину. Здесь ему очень понравилось. Онъ здесь задержался и неожиданно заболелъ. Положили его въ монастырскую больницу. По–русски онъ говорилъ очень плохо и спросилъ, не знаетъ ли кто здесь французскаго языка. Я былъ тогда въ затворе, но меня позвали его исповедывать. Турокъ разсказалъ мне свою жизнь, но запретилъ открывать его тайну, пока онъ живъ. Во время болезни онъ принялъ монашество и потомъ выздоровелъ. Онъ поселился здесь въ скиту. Однажды, гуляя со мной, онъ вдругъ говорить: «Слышишь, батюшка, музыку ангельскую?… — это великое блаженство слушать ее». Я не слышалъ ничего, и онъ, съ простотой удивлялся моей глухоте. Действительно, этотъ простой монахъ былъ возносимъ къ небу еще при земной жизни. Онъ видёлъ райсгая обители и слушалъ небесную музыку. Это была ему награда за его мучешя. Черезъ три месяца онъ снова заболелъ и умеръ въ схиме. Только после его смерти браття увидела, какъ истерзано было его тело; это действительно былъ святой мученикъ и тайна его жизни была открыта. Его могила въ скиту не заросла травой» (Смотри о немъ въ книге «На Берегу Божьей Реки, томъ 2, стр. 47).
Батюшка перекрестился и сказалъ: «Знай, что не должно говорить: вотъ если я останусь дѣвственникомъ, и пойду въ монастырь, то спасусь. Въ монастыре очень много соблазновъ и легко можно погибнуть. Молись просто: «Спаси меня, Боже, имиже путями Самъ веси!» Вотъ ты завтра хочешь прюбгциться св. Тайнамъ Христовымъ, и не говори: я завтра буду прюбгцаться; а говори: если Господь сподобитъ прюбгциться мне грешному. Иначе бойся говорить. Вотъ какой былъ случай у васъ, въ Петербурге. Жилъ на Серпевской улице очень богатый купецъ. Вся жизнь его была сплошная свадьба, и, въ продолжеше 17 летъ, не прюбгцался онъ св. Тайнамъ. Вдругъ, онъ почувствовалъ приближеше смерти, и испугался. Тотчасъ же, послалъ своего слугу къ священнику сказать, чтобы онъ пришелъ прюбгцить больного. Когда батюшка пришелъ и позвонилъ, то открылъ ему дверь самъ хозяинъ. Батюшка зналъ о его безумной жизни, разгневался и сказалъ, зачемъ онъ такъ насмехается надъ Св. Дарами, и хотелъ уходить. Тогда купецъ со слезами на глазахъ сталъ умолять батюшку зайти къ нему грешному и исповедать его, т. к. онъ чувствуетъ лриближеше смерти. Батюшка, наконецъ, уступилъ его просьбе, и онъ съ великимъ сокрушешемъ въ сердце, разсказалъ ему всю свою жизнь. Батюшка далъ ему разрешеше греховъ и хотелъ его прюбгцить, но тутъ произошло нечто необычайное: вдругъ ротъ у купца сжался, и купецъ не могъ его открыть, какъ онъ ни силился. Тогда онъ схватилъ долото и молотокъ и сталъ выбивать себе зубы, но ротъ сомкнулся окончательно. Мало по малу силы его ослабели и онъ скончался. «Такъ, заметилъ старецъ, Господь далъ ему возможность очиститься отъ греховъ, можетъ быть за молитвы матери, но не соединился съ нимъ»; и съ этими словами батюшка вернулся со мною въ келлiю.
Прозорливость Старца Варсонофія
Батюшка о. Варсонофш обладалъ даромъ прозорливости не менее другихъ старцевъ. Въ немъ этотъ даръ какъ–то особенно открыто выражался. Во всемъ его облике есть что–то подобное великимъ пророкамъ, или апостоламъ, отражавшимъ яркимъ светомъ славу Божтю на себе.
О внутреннемъ облике въ двухъ словахъ сказать трудно. Истинный старецъ, а онъ былъ таковымъ, является носителемъ пророческаго дара. Господь ему непосредственно открываете прошлое, настоящее и будущее людей. Это и есть прозорливость. Этотъ даръ, — видеть человеческую душу — даетъ возможность воздвигать падшихъ, направлять съ ложнаго пути на истинный, исцелять болезни душевныя и телесныя, изгонять бесовъ. Все это было свойственно о. Варсонофпо. Такой даръ требуетъ непрерывнаго пребывашя въ Боге, святости жизни. Мнопе видели старцевъ, озаренныхъ светомъ при ихъ молитве. Видели и старца Варсонофiя какъ бы въ пламени во время божественной литургш. Объ этомъ намъ было передано изустно живой свидетельницей…
Поистине онъ уподобился своимъ великимъ предшественникамъ и «всталъ въ победныя ряды великой рати воинства Христова», какъ самъ же писалъ въ своемъ «Желанш» еще въ 1903 г., поставить подъ заглавiемъ слова изъ тропаря Преполовешю: «Жаждай да грядетъ ко Мне и да тетъ»:
Давно въ душе мое желате таится,
Всгь связи съ мЬромъ суетнимъ прервать,
Иную жизнь, — жизнь подвига начать:
Въ обитель иноковъ на вгьки удалиться,
Гд/ъ жогъ бы я и плакать и молиться!
Избегнувши среды мятежной и суровой
Безропотно нести тамъ скорби и труды,
И жажду утолять духовной жизни новой,
Раскаятя принесть достойные плоды,
И мужественно встать въ побгьдныя ряды
Великой рати воинства Христова.
Прозорливость о. Варсонофiя была исключительна. Мнопе случаи описаны о. Василiемъ Шустинымъ въ его воспоминашяхъ. Марiя Васильевна Шустина, сестра Протоiерея, прислала намъ следующей разсказъ, касаюгцшся ихъ покойной сестры:
«Моей 9–летней сестре Ане батюшка о. Варсонофш продекламировалъ стихотвореше:
"Птичка Божiя не знаетъ
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свиваетъ
Долголгьтняго гнгьзда".
Затемъ онъ продолжалъ: «Къ старцу Амвроаю прiехала богатая помещица со своей красавицей дочкой, чтобы испросить его благословеше на бракъ съ гусаромъ. Старецъ Амвросш ответилъ: «У нея будетъ Женихъ более прекрасный, более достойный. Вотъ увидете. Онъ Самъ прiедетъ въ пасхальную ночь». Наступила Пасха. Все въ волнеши, всего напекли, нажарили. Когда вернулись изъ церкви, столы ломились отъ яствъ. Мать девицы села на веранду, съ которой открывался чудный видъ. Солнышко начало всходить. «Вотъ едетъ тройка по дороге», воскликнула она — «наверно женихъ?» Но тройка промчалась мимо. За ней показалась вторая тройка, но и та мимо проехала. Дочь вышла на веранду и говоритъ: «Мне чтото грустно!» Послышались бубенцы. Мать бросилась распорядиться, но тутъ же, услышавъ громкш возгласъ дочери: «Вотъ мой прекрасный Женихъ!» Она вбежала обратно и что же представилось ея взору: дочь ея воздела руки къ Небу и упала замертво».
«Этотъ разсказъ, какъ и стихи о птичке Божiей, которая «не свиваетъ долголетняго гнезда», явились пророческими для Ани. Когда ей минуло 19 летъ ей нравился одинъ молодой человекъ, затемъ второй, еще лучше, но счастью ея не было дано осуществиться: во время гражданской войны ей съ родителями пришлось покинуть хуторъ въ Полтавской губ. и двинуться на югъ. По дороге, приближаясь къ Крыму, Аня захворала брюшнымъ тифомъ и скончалась. Передъ смертью ей удалось прюбгциться св. Таинъ. Вотъ какъ сбылось предсказаше о. Варсонофiя».
«Въ другой разъ», — пишетъ та же Марiя Васильевна, — «старецъ предупредилъ одну молодую монахиню не быть самоуверенной. Но вскоре она сама вызвалась читать псалтирь въ церкви по умершему и отказалась отъ сотрудничества другихъ монахинь. Въ полночь она почувствовала страхъ, бросилась бежать и защемила дверью свою одежду. Утромъ ее нашли на полу въ нервной горячке. Пришлось ее поместить въ лечебницу, где она пробыла годъ и вернулась съ седой головой».
Намъ удалось собрать 4 случая прозорливости о. Варсонофiя, обнаружимые имъ при исповеди его духовныхъ чадъ.
Елена Александровна Нилусъ разсказывала намъ, что въ одинъ изъ разовъ, когда они пришли съ мужемъ исповедываться къ Старцу, (а онъ ихъ исповедывалъ одновременно, зная, что у нихъ нетъ тайнъ другъ отъ друга), онъ спросилъ Сергея Александровича совершилъ ли онъ такой–то грехъ. — «Да», ответилъ онъ, «но я это и за грехъ не считалъ». Тутъ Старецъ объяснилъ Нилусу грешность его дЬяшя, или помысла и воскликнулъ: «Ну, и векселекъ же вы разорвали, Сергей Александровичъ».
Молодая девица — Софья Константиновна, прiехавшая гостить къ Нилусамъ въ Оптину Пустынь, на исповеди пожаловалась Старцу, что живя въ чужомъ Доме, она лишена возможности соблюдать посты. «Ну, а зачемъ же вы теперь въ пути въ постный день соблазнились колбасой?» — спросилъ ее старецъ. С. К. ужаснулась: «Какъ могъ это узнать старецъ?»
Подобный случай произошелъ съ Софiей Михайловной Лопухиной, рожденной Осоргиной. Она разсказываетъ, что вь Оптину Пустынь она прiехала 16–летней девицей. Ее поразила тысячная толпа вокругъ старческой «хибарки», какъ тамъ назывались деревянные домики, где жили старцы. Она встала на пень, чтобы взглянуть на старца, когда онъ выйдетъ. Вскоре старецъ показался и сразу ее поманилъ. Онъ ввелъ ее въ келлiю и разсказалъ ей всю ея жизнь годъ за годомъ, перечисляя все ея проступки, когда и где она ихъ совершила и назвалъ действующихъ лицъ по ихъ именамъ. А потомъ сказалъ: «завтра ты придешь ко мне и повторишь мне все, что я тебе сказалъ. Я захотелъ тебя научить какъ надо исповедываться».
Больше Софья Михайловна не была въ Оптиной Пустыни. Въ следующей разъ она увидела старца, когда онъ остановился въ Москве, проездомъ въ Голутвинъ. Онь сильно постарелъ, осунулся, сталъ согбеннымъ… Онъ сказалъ, что видно Богъ его любитъ, если послалъ такое испыташе. Прошелъ годъ. Она уже вышла замужъ за Лопухина. Старецъ скончался. Неожиданно въ ея квартире раздался звонокъ: вошелъ монахъ очень высокаго роста. Онъ передалъ ей отъ покойнаго батюшки две иконы: оне по его распоряжешю были положены въ его гробъ и завещаны ей и ея двоюродной сестре С. Ф. Самариной. Со своей иконой Казанской Божтей Матери Лопухина не разстается никогда. Исключительный случай былъ только тогда, когда она ее дала мужу, сидевшему въ тюрьме.
Третш случай о столь же чудесной исповеди произошелъ въ Голутвине съ Николаемъ Архиповичемъ Жуковскимъ, ныне преклоннаго возраста, но еще здравствующимъ и живущимъ во Франщи, также какъ здравствуетъ С. М. Лопухина, которая дала полное разрешеше на обнародоваше бывшаго съ нею общешя со старцемъ. (Сообщено монахиней Таиаей).
Отецъ иг. Иннокентш Павловъ, положившш начало своего монашества въ Оптиной съ конца 1908 г., поведалъ намъ о своей первой исповеди у Старца. Въ то время начальникомъ скита и старцемъ былъ о. Варсонофш. Изъ Бразилш, ныне покойный, о. Игуменъ писалъ:
«Это былъ замечательный Старецъ, имевшш даръ прозорливости, каковую я самъ на себе испыталъ, когда онъ принималъ меня въ монастырь и первый разъ исповедывалъ. Я онемелъ отъ ужаса, видя предъ собою не человека, а Ангела во плоти, который читаетъ мои сокровеннейгшя мысли, напоминаетъ факты, которые я забылъ, лицъ, и проч. Я былъ одержимъ неземнымъ страхомъ. Онъ меня ободрилъ и сказалъ: «Не бойся, это не я, грешный Варсонофш, а Богъ мне открылъ о тебе. При моей жизни никому не говори о томъ, что сейчасъ испытываешь, а после моей смерти можешь говорить». О своемъ Старце, о. Варсонофш, въ письме отъ 16 сент. 1957 г. о. Иннокентш выразился еще такъ: «Это былъ гигантъ духа. Безъ его совета и благословешя и самъ настоятель монастыря о. Ксенофонтъ ничего не делалъ, а о его духовныхъ качествахъ и великомъ обаяши, которое онъ имелъ на всехъ своихъ духовныхъ чадъ, можно судить по краткому выражешю изъ надгробнаго слова: «гиганта малыми деревцами не заменишь». Продолжая свою речь, о. Иннокентш говорилъ такъ: «Въ Оптиной во все посты, а въ Великш два раза: на первой и страстной седмице, вся братая безъ исключешя должна была говеть — исповедываться и причащаться, а кто желаетъ, особенно старики, и чаще. Неотразимое, благодатное дЬйсгае производила на всехъ его исповедь, и еще такъ называемая исповедь–откровеше помысловъ, каковая въ Оптиной установлена была по четвергамъ. Одинъ разъ въ неделю, именно въ четвергъ, Старецъ никого изъ мiрянъ не принималъ, и этотъ день у него былъ назначенъ исключительно для монашествующей братш монастыря и скита. Ангелоподобный Старецъ, облаченный въ полуманттю, въ епитрахили и поручахъ, съ великой любовью принималъ каждаго, не спеша задавая вопросы, выслушивая и давая наставлешя. При этомъ онъ имелъ совершенно одинаковое отношеше, какъ къ старшимъ, такъ равно и къ самымъ последнимъ. Все ему были беззаветной любовью преданы, и онъ зналъ до тонкости душевное устроеше каждаго. Бывало, после исповеди, или такого откровешя помысловъ, какая–бы скорбь, печаль и уныше ни угнетали душу, все сменялось радостнымъ настроешемъ и, бывало, летишь отъ Старца, какъ на крыльяхъ отъ радости и утешешя. И действительно, это были незабываемыя минуты не только для меня лично, но, какъ известно, и все его духовныя чада испытывали подобное».
Монахине Таисш мы также обязаны сообщешю, слышанныхъ ею еще въ бытность ея въ Россш, разсказами шамординской монахини Александры Гурко — тоже духовной дочери старца о. Варсонофiя. Въ мiру она была помещицей Смоленской губернш. «Собралъ однажды» — разсказывала мать Александра, — «Батюшка о. Варсонофш несколько монахинь, своихъ духовныхъ дочерей и повелъ съ нами беседу о брани съ духами поднебесной. Меня, почему–то посадилъ рядомъ съ собой, даже настоялъ, чтобы я села поближе къ нему. Во время беседы въ то время какъ Батюшка говорилъ о томъ какими страховашями бываютъ подвержены монашествуюгще, я вдругъ, увидела реально, стоявшаго неподалеку беса, столь ужаснаго видомъ, что я неистово закричала. Батюшка взялъ меня за руку и сказалъ: — «Ну, что же? ты теперь знаешь?» Про^пя же сестры ничего не видели и не понимали, того, что произошло».
Другой разсказъ матери Александры былъ такой: «Однажды я присутствовала при служеши о. Варсонофiемъ литургш. Въ этотъ разъ мне пришлось увидеть и испытать нечто неописуемое. Батюшка былъ просветленъ яркимъ светомъ. Онъ самъ былъ, какъ бы, средоточiемъ этого огня и испускалъ лучи. Лучемъ, исходившаго отъ него света, было озарено лицо, служившаго съ нимъ дiакона.
После службы, я была съ другими монахинями у Батюшки. Онъ имелъ очень утомленный видъ. Обращаясь къ одной изъ насъ, онъ спросилъ ее: «Можешь ли ты сказать: «слава Богу?» — Монахиня была озадачена этимъ вопросомъ и сказала:
— «Ну, слава Богу». — «Да, разве такъ говорятъ — Слава Богу!» — воскликнулъ Батюшка. Тогда я подошла къ Батюшке и говорю: «А я могу сказать — «Слава Богу!». «Слава Богу! Слава Богу!» радостно повторилъ Батюшка».
Вникая во все эти дивньгя свидетельства, такъ и рвется изъ сердца — воистину «Слава Богу!»
Записи С. А. Нилуса
Какъ у ногъ Старца Макарiя былъ И. В. Киреевскш, а у Старца Амвроая К. Н. Леонтьевъ, такъ у Старца Варсонофiя былъ Сергей Александровичъ Нилусъ, мужъ большого ума, многосторонней одаренности, и пламенно любягцаго веруюгцаго православнаго сердца. Ему Господь судилъ больше всехъ потрудиться въ деле увековечешя проаявшей святости въ безсмертной Оптине. Съ благословешя старцевъ, Сергей Александровичъ съ супругой поселился возле Оптиньг въ доме, где ранее жилъ Леонтьевъ, и занялся изследовашемъ неизданныхъ агюграфическихъ матерiаловъ въ монастырской библютекЬ. Результатомъ его трудовъ появились дивньгя книги, свидетельствую идя о духовной могци подвижниковъ на Св. Руси. А имено «Сила Божiя и немощь человеческая», «Святыня подъ спудомъ», «Жатва жизни, пщеница и плевелы» и его оптинскш дневникъ «На Берегу Божьей Реки», въ двухъ частяхъ (во второй дана его бюграфiя). Въ этомъ дневнике имя Старца Варсонофiя встречается не редко. Онъ былъ старцемъ четы Нилусовъ, ихъ духовникомъ и они постоянно приходили къ нему на бл агосл овеше.
Иногда старецъ поручалъ имъ отвечать на те письма, ответь на которьгя былъ простъ и несложенъ. Такимъ образомъ общеше между ними не прекращалось.
Въ бытность Нилуса въ Оптине пребывалъ тамъ и вышеупомянутый о. Иннокенгш, несшш свое послушаше и въ монастырской канцелярш.
Делясь съ нами своими оптинскими воспоминашями, онъ упоминалъ и о С. А. Нилусе. «Часто приходилось мне», писалъ о. Иннокенгш, «помогать Нилусу упаковывать книги его сочинешя и изъ домика, где они жили съ женой, носить эти книги въ иконно–книжную лавочку. Почти каждый день приходилъ Нилусъ къ намъ въ канцелярiю, беседовалъ, работалъ съ нами. Помню случай, кажется въ 1909 г., во время такой беседы канцелярскш послушникъ о. Павелъ Крутиковъ сказалъ ему: «Сергей Александровичъ, вы наводите на насъ такую жуть: ведь сейчасъ въ Росаи ничего не ощущается, быть можетъ это и будетъ, но теперь нетъ основашя такъ безпокоиться». С.
А. сказалъ: «Эхъ, отцы, отцы! Эти стены скрываютъ отъ васъ ту ужасную обстановку, среди которой мы живемъ; и слава Богу, что вы всего не знаете, но я не пророкъ, а скажу вамъ, что вы сами на себе испытаете все то, что я вамъ говорю». И действительно, не много намъ пришлось мирно пожить въ монастырской ограде».
Въ Оптиной Нилусъ жилъ въ самые ярюе годы старчествовашя о. Варсонофiя. Ниже приводятся несколько записей этого времени, которыя освещаютъ некоторыя стороны духоносности этого старца:
Какъ то разъ о. Варсонофш спросилъ меня:
— «Знаете ли вы, что значитъ «калуга»?
Я подумалъ на городъ Калугу и, не понявъ хорошо вопроса, ответилъ незнашемъ.
— «Калуга», сказалъ Батюшка, «значитъ огражденное место. Таковъ и нашъ городъ Калуга. А чемъ онъ огражденъ, какъ вы думаете?»
— «Скажите, Батюшка!»
— Святыней нашего края — монастырями, где почиваютъ святыя мощи Калужскихъ чудотворцевъ: преп. Тихона Калужскаго, праведнаго Лавренпя и преп. Пафнупя, игумена Боровскаго, нашей святой обителью съ ея почившими старцами: Львомъ, Макарiемъ, Амвроаемъ и прочими сокровенными Оптинскими угодниками Божшми.
«Все это — калуга, и счастливы вы, что Господь привелъ васъ пожить въ такомъ огражденномъ месте. И знайте, что очень часто назваше местности, въ которой вы живете, фамилiя лица, съ которымъ вы встречаетесь, — словомъ, назваше или имя въ самихъ себе носятъ нЬкш таинственный смыслъ, уяснеше котораго часто бываетъ не безполезно. Смотрите, въ Ветхомъ Завете почти всякое имя чтонибудь да означаетъ: Ева — жизнь, ибо она стала матерью всехъ живущихъ; Самъ Богъ повелеваетъ Авраму называться Авраамомъ, «ибо» — говоритъ, — «Я сделаю тебя отцомъ множества народовъ», а Сару — Саррой, не «госпожею моею», а «госпожею множества»…
«Итакъ, по всей Библш — назваше и имя всегда имеютъ сокровенный и важный смыслъ. Самъ Господь преднарекъ Себе имя человеческое — Еммануилъ, что значитъ «съ нами Богъ» и iисусъ, «ибо Онъ спасетъ людей Своихъ отъ греховъ ихъ». Видите какъ это значительно и важно».
— «Вижу, Батюшка».
— «Но, кроме этого, такъ сказать, языка именъ и названш, существуете еще и языкъ цыфръ, тоже сокровенный, значительный и важный, но только не всякому дано расшифровать его тайну. На что была великая тайна воплощешя Бога Слова, а и она была заключена въ таинственномъ счислеши родовъ потомства Авраама: «отъ Авраама до Давида», говорите св. ев. Матвей, — «четырнадцать родввъ; и вте переселешя въ Вавилвнъ четырнадцать рвдввъ; и вте переселешя въ Вавилвнъ дв Христа четырнадцать рвдввъ». Замечаете цыфру 14? Она пввтвряется трижды».
— «Замечаю».
— «Она свставлена изъ удввеннвй цыфры 7, а 7 есть числе въ Библш священнее и взначаете свбвю векъ наствягцш, а веку будущему усввена цыфра 8, квтврвю векъ этвте и вбвзначается. Видите, чтв цыфры имеюте свей языкъ?»
— «Вижу, Батюшка».
«Ну и хероше делаете, что видите: быть мвжегь этв вамъ квгда–нибудь и пригвдится».
«Сей пшеницу, отче Тимвне!» — сказалъ неквгда преп. Серафимъ сввему свбеседнику.
Гвдвввй праздникъ Оптинвй пыстыни. Хвдили пвздравлять старцевъ съ праздниквмъ. О. Варсвнвфш сввбщилъ жене следующее:
«Прихвдитъ сегвдня кв мне мвлвденькая мвнашенка и гввврите: —
«Узнаете меня, Батюшка?»
— «Где» — гввврю, — «матушка, всехъ упвмнить? Нете не узнаю».
— «Вы меня», — гвввритъ, — «видели въ 1905 г. въ Мвскве на трамвае. Я твгда еще была легквмысленнвй девицей, и вы вбратились кв мне съ ввпрвсвмъ: чтв я читаю? А я въ этв время держала въ рукахъ книгу и читала. Я втветила: Гврькагв… — Вы твгда схватились за гвлвву, твчнв я уже нивесть чтв натвврила. На меня вашъ жесть првизвелъ сильнее впечатлеше, и я спрвсила: чтв–жь мне читать? — И твгда вы мне пвсвветввали читать священника Хитрвва, а я и егв и егв мать знала, не в томъ, чтв онъ что–либв писалъ и не подвзревала. Квгда вы мне дали этвтъ свветъ, я вамъ ввзразила такими слввами: «вы еще чегв двбрагв, скажете мне, чтвбьг я и въ мвнастырь шла». — «Да», — втветили вы мне, — «идите въ мвнастырь!» — Я на эти слева твлькв улыбнулась, — дв чегв вни мне пвказались ни съ чемъ несввбразньгми. Я спрвсила ктв вы и какъ ваше имя? Вы втветили: «мве имя всталвсь въ мвнастьгрсквй вграде». — Пвмните ли вы теперь эту встречу?»
— «Теперь», говорю, — «припоминаю. Какъ же», — спрашиваю, — «ты въ монастырьто попала?»
— «Очень просто. Когда мы съ вами простились, я почувствовала, что эта встреча не спроста, глубоко надъ ея смысломъ задумалась. Потомъ я купила все книги священника Хитрова, стала читать и друпя книги, а затемъ дала большой вкладъ въ X… въ монастырь и теперь я тамъ рясофорной послушницей».
— «Какъ же», спрашиваю, — «ты меня нашла?»
— «И это было просто. Я про встречу съ вами все разсказала своему монастырскому священнику, описала вашу наружность, а онъ мне сказалъ: «это должно быть оптинскш старецъ Варсонофш». Вотъ я прiехала сюда узнать — вы ли это были, или другой кто? Оказывается вы! Вотъ радость–то!» И припомнились мне тутъ слова преподобнаго Серафима, сказанныя имъ iеромонаху Надеевской пустыни — Тимону:
— «Сей, отче Тимоне, пшеницу слова Божiя, сей и на камени и на"пёсце, и при дорозе и на тучной земле, все гденибудь и прозябнетъ семя–то во славу Божпо». Вотъ и прозябаетъ.
Сегодня виделся съ однимъ изъ близкихъ къ покойному о. Илюдору монаховъ и отъ него узналъ, что умершш благочинный за несколько дней до своей смерти былъ предваренъ о ней знаменательными сновидЬшями, которыя подъ свежимъ впечатлешемъ и записываю.
О. Иллюдоръ скончался въ день Рождества Христова, пришедшшся въ истекшемъ году на четвергъ. Въ воскресенье, за четыре, стало быть, дня до смерти, о. Илюдоръ, после трапезы, прилегъ отдохнуть на диване въ своей келье … Было это около полудня … Не успелъ онъ еще, какъ следуетъ, заснуть, какъ видитъ въ тонкомъ сне, что дверь его кельи открывается и въ нее входятъ — скитскш монахъ Патрикш и съ нимъ iеродiаконъ Георгш (Патрикш, Георгш, одинъ изъ главныхъ бунтовщиковъ противъ архимандрита Ксенофонта. Оба монаха — и Патрикш, и Георгш — ничего общаго съ Оптинскимъ духомъ не имеють, люди немирные, хитрые и плотсие. Объ этомъ см. ниже).
У монаха Патриия въ рукахъ былъ длинный ножъ.
— «Давай намъ деньги» — крикнулъ Патрикш.
— «Что ты шутишь?» — испуганно спросилъ его о. Илюдоръ: «каия у меня деньги?»
— «А, когда такъ», закричалъ на него Патрикш — «такъ вотъ тебе!», и вонзилъ ему по рукоятку ножъ въ самое сердце.
Видѣше это было такъ живо, что о. Илюдоръ вскочилъ со своего ложа и, уклоняясь отъ ножа, сильно ударился затылкомъ о спинку дивана. Отъ боли онъ тотъ–часъ проснулся и кинулся смотреть, кто входилъ къ нему въ келью. Но ни въ келье, ни за дверями кельи, никого не было.
Это одно в идете.
За день до смерти, въ такомъ же полусне, о. Илюдоръ увидалъ скончавшагося летомъ 1908го года iеромонаха Савву, бывшаго однимъ изъ трехъ духовниковъ Оптиной Пустыни. О. Савва явился ему благодушный и радостный.
— «А что, брать», — спросилъ его о. Илюдоръ: — «страшно тебе, небось, было, когда душа разлучилась съ теломъ?»
«Да», ответилъ о. Савва: «было боязно; ну, а теперь совсемъ хорошо! Вследъ за о. Саввой, въ томъ же видеши, явился сперва почившш Оптинскш архимандритъ Исаакш, а за о. Исаактемъ — его преемнику тоже умершш архимандритъ Досиеей. О. Исаакш подошелъ къ о. Илюдору и далъ ему въ руку серебряный рубль, а о. Досиеей два.
«Не спроста мне это было», — говорилъ накануне своей смерти о. Илюдоръ, разсказывая свои сны одному монаху: «я, брать, должно быть скоро умру». Въ день смерти о. Илюдоръ былъ посланъ за послушаше служить въ одно село литурпю; накануне у своего духовника, какъ служагцш, исповедывался, а за литурпей совершилъ Таинство и причастился.
Вернувшись въ тотъ же день домой, о. Илюдоръ, по случаю великаго праздника, былъ на такъ называемомъ «обгцемъ чае» у настоятеля, со всеми былъ крайне приветливъ, более даже, какъ замечено обыкновенно, и оттуда со всеми iеромонахами пошелъ въ Скитъ къ Старцамъ славить Христа. Въ это время мы съ женой выходили отъ старцевъ и у самыхъ скитскихъ воротъ встретили и его, и все Оптинское iеромонашеское воинство. О. Илюдоръ шелъ несколько позади и мне показался въ лице черезчуръ краснымъ.
— «Вотъ жарко что–то!» — сказалъ онъ при встрече и при этомъ засмеялся. На дворе стояли рождественскте морозы.
Это была последняя моя съ нимъ встреча въ этомъ мiре.
Говорилъ мне после старецъ о. Варсонофш:
— «У меня съ о. Илюдоромъ никогда не было близкихъ отношешй, и все наше съ нимъ обгцеше, обычно, ограничивалось сухой офищальностью и то только по делу. Въ день же его смерти, после благословешя, я, — не знаю почему, — обратился, вдругъ, къ нему съ такимъ вопросомъ: — «А что, брать, приготовилъ ли ты себе что на путь?» Вопросъ былъ такъ неожиданъ и для меня и для него, что о. Илюдоръ даже смутился и не зналъ что ответить. Я же захватилъ съ подноса леденцовъ — праздничное монашеское утешете — и сунулъ ему въ руку со словами: — «Это тебе на дорогу!»
И подумайте, — какая ему вышла дорога!
Старецъ разсказывалъ мне это, какъ бы удивляясь, что сбылось по его слову. Но я не удивился: живя такъ близко отъ Оптинской святыни, я многому пересталъ дивиться…
Сегодня прочелъ въ «Колоколе», что престарелый архчеппскоп ь одной изъ древнейшихъ русскихъ епархш 'Архiепископъ Новгородскш и Старорусскш Гурш Сычевъ, поручикъ, калужскаго пехотнаго полка', запутавшись ногами въ ковре своего кабинета, упалъ и такъ разбилъ себе голову и лице, что все праздники не могъ служить, да и теперь еще лежитъ съ повязкой на лице и никого не принимаетъ.
Въ конце октября, или въ начале ноября прошлаго года былъ изъ епархш этого архiепископа на богомольи въ Оптиной одинъ офицеръ, заходилъ онъ ко мне и разсказалъ следующее:
— «Незадолго передъ отъездомъ моимъ въ Оптину, я былъ на празднике въ одной обители, ближайшей къ губернскому городу, где стоить мой полкъ и былъ настоятелемъ ея приглашенъ къ трапезе. Обитель эта богатая, приглашенныхъ къ трапезе было много, и возглавлялъ ее нашъ местный викарный епископъ; онъ же и совершалъ въ тотъ день литургпо. Въ числе почетныхъ посетителей былъ и нЬкш штатскш «генералъ» изъ сунодской канцелярш. Между нимъ и нашимъ викарнымъ зашла речь о томъ, что получено благословеше, откуда следуетъ, по представленш архтеппскопа, на реставращю лика одной чудотворной иконы Божiей Матери, находившейся въ монастыре нашей епархш. Иконе этой веруетъ и поклоняется вся православная Росая, и она, по предашю, писана при жизни на земле самой Царицы Небесной св. Апостоломъ и Евангелистомъ Лукой. Нашло, видите ли, монастырское начальство, что ликъ иконы сталъ такъ теменъ, что и разобрать на немъ ничего невозможно. Тутъ явились откуда–то реставраторы со своими услугами, съ какимъ то новымъ способомъ реставрацш, и старенькаго нашего епархiальнаго владыку уговорили дать благословеше на возобновлеше апостольскаго письма новыми вапами (по славянски красками).
— «Какъ же это?» — перебилъ я: «неужели открыто, на глазахъ верую щихъ? »
— «Нетъ», ответилъ мне офицеръ: «реставращю предположено было совершать по ночамъ, частями: выколупывать небольшими участками старыя краски и на ихъ место, какъ мозаику вставлять новыя подъ цветь старыхъ, но такъ, что бы возстанавливался постепенно древнш рисунокъ».
— «Да, ведь, это кощунство», — воскликнулъ я: «кощунство, не меньшее, чемъ совершилъ воинъ царя–иконоборца, ударившш кошемъ въ пречистый ликъ Иверской Божiей Матери»!
— «Такъ на это дело, какъ выяснилось, смотрелъ и викарный епископъ, но не такого о немъ мнешя былъ его собеседникъ — «генералъ» изъ сунодальныхь приказныхъ. А между темъ, слухъ объ этой кощунственной реставращи уже теперь кое–где ходитъ по народу, смущая совесть последняго остатка верныхъ… Не вступитесь ли вы, Сергей Александровичъ, за обреченную на поругаше святыню?»
Я горько улыбнулся: кто меня послушаетъ!? ..
Темъ не менее, по отъезде этого офицера, я собрался съ духомъ и написалъ письмо тоже одному изъ сунодскихъ «генераловъ», а именно Скворцову, съ которымъ мне некогда пришлось встретиться въ Орле, во дни провозглашешя Стаховичемъ на миссюнерскомъ съезде пресловутой масонской «свободы совести». Вследъ за этимъ письмомъ, составленномъ въ довольно энергичныхъ выражешяхъ, я написалъ большое письмо къ викарному епископу (Еп. Пермскш Андроникъ (впоследствш замученный) той епархш, где должна была совершиться «реставращя» св. иконы. Епископа этого я зналъ еще архимандритомъ, видёлъ оть него къ себе знаки расположешя и думалъ, что письмо мое будетъ принято во внимаше и, во всякомъ случае, благожелательно. Тонъ письма былъ почтительный, а содержаше исполнено теплоты сердечной, поскольку она доступна моему малочувственному сердцу. Написалъ я епископу и, вдругъ, вспомнилъ, что, приступая къ делу такой важности и, живя въ Оптиной, я не подумалъ посоветываться со старцами. Обличилъ я себя въ этомъ недомыслш, пожалелъ о томъ, что письмо «генералу» уже послано, и съ письмомъ къ епископу, отправился къ своему духовнику и старцу о. Варсонофiю въ скитъ. Пошелъ я съ женой въ полной уверенности, что растрогаю сердце моего старца своею ревностью и уже, конечно, получу благословеше выступить на защиту чудотворной иконы. Батюшка–старецъ не задержалъ меня прiемомъ.
— «Миръ вамъ, С. А.! Что скажете?» — спросилъ меня Батюшка. Я разсказалъ вкратце зачемъ пришелъ и попросилъ разрешешя прочесть вслухъ мое письмо къ епископу. Батюшка выслушалъ внимательно и вдругъ задалъ мне такой вопросъ:
— «А вы получили на это письмо благословеше Царицы Небесной?»
Я смутился.
— «Простите», говорю, «Батюшка, я васъ не понимаю?»
— «Ну–да», повторилъ онъ: «уполномочила разве васъ Матерь Божтя выступать на защиту Ея святой иконы?»
— «Конечно нЬтъ», ответилъ я: «прямого Ея благословешя на это дело я не имею, но мне кажется, что долгъ каждаго ревностнаго христ!анина заключается въ томъ, чтобы на всякш часъ быть готовымъ выступать на защиту поругаемой святыни его веры».
— «Это такъ», сказалъ о. Варсонофш: «но не въ отношеши къ носителю верховной апостольской власти въ Церкви Божтей. Кто вы, чтобы возставать на епископа и указывать ему образъ действiя во вверенной его управлешю Самимъ Богомъ поместной Церкви? Разве вы не знаете всей полноты власти архiерейской?… Нетъ, С. А., бросьте вашу затею и весь судъ представьте Богу и Самой Царице Небесной — Они распорядятся, какъ Имъ Самимъ будетъ угодно. Исполните это святое послушаше, и Господь, целую гцш даже намерешя человеческая, если они направлены на благое, даруетъ вамъ сугубую награду и за послушаше, и за намереше: но только не идите войной на епископскш санъ, а то васъ накажетъ Сама Царица Небесная».
Что оставалось делать? Пришлось покориться.
— «А какъ же, батюшка», спросилъ я, «быть съ темъ письмомъ, которое я уже послалъ синодальному «генералу»?»
— «Ну, это уже ваше съ нимъ частное дело: «генералъ», да еще синодальный, — это въ Церкви Божтей не богоутвержденная власть, — это вамъ ровня, съ которой обращаться можете, какъ хотите, въ предЬлахъ, конечно, хр ист ¡а не ка го миролюбiя и доброжелательства».
— «Представьте судъ Богу!» — таковъ былъ советь старца. И судъ этотъ совершился: не прошло со дня этого совета и полныхъ двухъ месяцевъ, а ужъ архiепископъ получилъ вразумлеше и за ликъ Пречистой ответилъ собственнымъ ликомъ, лишившись счастья совершать въ велиюе Рождественские дни Божественную Литургпо.
Призамолкли что то и слухи о реставращи святой иконы Икона Пр. Богородицы Тихвинской была все–таки реставрирована, описаннымъ способомъ при архимандрите iоанникш. Результатъ реставращи оказался таковъ, что ничего отъ древней святой иконы не осталось и ее уже нельзя было выставлять для поклонешя. Самого архимандрита тутъ же вследъ разбила болезнь, и онъ не могъ уже служить. Его удалили на покой въ Валдайскш Иверскш монастырь, где его обокралъ келейникъ, тысячъ на 40, или 60 — стяжаше настоятельское, — и онъ умеръ съ горя 3–го iюня 1913 года. «А былъ раньше здоровъ, какъ быкъ», сказывалъ мне Валдайскш архимандрить, впоследствш епископъ iосифъ). Хотелъ, было, я разразиться обличительными громами по поводу кипячешя воды для великой апасмы, но после старческаго внушешя решилъ и надъ этимъ судъ представить Богу.
О видЬнш старцемъ Варсонофiемъ антихриста въ книге «На Берегу Божьей Реки» на стр. 9697 старецъ Нектарш говорить следующее: «… вотъ одно, по секрету, ужъ такъ и быть. Я вамъ скажу: въ прошломъ месяце, — точно не помню числа, — шелъ со мной отъ утрени о. игуменъ, да и говорить мне:
— «Я, о. Нектарш, страшный сонъ виделъ, такой страшный, что еще и теперь нахожусь подъ его впечатлешемъ… я его вамъ потомъ какъ–нибудь разскажу» — добавилъ, подумавъ, о. игуменъ и пошелъ въ свою келлiю. Затемъ, прошелъ шага два, повернулся ко мне и сказалъ:
— «Ко мне антихристъ приходилъ. Остальное разскажу после… »
— «Ну, и что же», перебилъ я о. Нектарiя, «что же онъ вамъ разсказалъ?»
— «Да, ничего!» — ответилъ о. Нектарш, «самъ онъ этого вопроса уже не поднималъ, а вопросить его я побоялся: такъ и остался по днесь этотъ вопросъ невыясненнымъ»…
Духовная связь между св.Іоанномъ Кронштадтскимъ и Старцемъ Варсонофіемъ
0.iоаннъ Кронштадтскш провиделъ духомъ въ лице о. Варсонофiя истиннаго подвижника. Въ воспоминашяхъ о. Василiя Шустина передано, какъ о. iоаннъ поцЬловалъ въ алтаре Андреевскаго собора въ Кронштадте руку молодому офицеру, будущему старцу и схимнику.
Далее мы узнаемъ изъ проповеди архiеп. Феофана Полтавскаго, произнесенной имъ 21 авг. 1929 г. въ Болгарш въ г. Варне о томъ, какъ о. iоаннъ, явившись посмертно Павлу Ильину, посылаетъ его для полнаго исцелешя въ Оптину Пустынь къ старцу Варсонофiю и этимъ самымъ прославляетъ его, указывая, что ему дань Богомъ даръ чудотворешя. Близюя чада старца были уже не разъ свидетелями этого дара. Вотъ примеръ: чета Нилусовъ, придя однажды на олагословеше къ старцу Варсонофiю присутствовали при изгнаши имъ беса изъ приведеннаго къ нему человека. Въ этотъ разъ потребовалось отъ Старца не Мало духовныхъ силъ. Бесноватый былъ въ неистовой ярости, изрыгалъ на о. Варсонофiя злейшую брань, называя его все время полковникомъ и готовый наброситься на него. Старецъ потомъ объяснилъ Нилусамъ, что это былъ редкш и трудный случай, когда пришлось иметь дело съ бесомъ полуденнымъ, который является однимъ изъ наиболее лютыхъ и трудно изгоняемыхъ. Объ этомъ бесе упоминается въ 90–мъ псалме въ славянскомъ тексте: «и срягца и беса полуденнаго». Въ русскомъ переводе текстъ измененъ, тамъ сказано: «и заразы, приходящей въ полдень».
Исторiя же Павла Ильина такова! («Православная Русь», Св. — Троицкш монастырь, Джорданвилль, Н. I. Январь 1952 г. стр. 7–9)
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
«Позде бывшу, приведоша къ Нему бесны многи, и изгна духи словомъ, и вся боляиця исцели» (Мате. 8,16). Таюя слова присоединяете Евангелисте Матвей къ своему повествовашю въ ныне чтенномъ Евангелш объ исцелешй разслабленнаго слуги Капернаумскаго сотника. Могуте спросить: а существуютъ ли «бесноватые» въ настоящее время и если существуютъ, то возможно ли ихъ исцелеше?
На этотъ вопросъ, — мы ответимъ не отвлеченными разсуждешями, а изложешемъ того, что действительно произошло въ наши, не столь отдаленныя времена и чему современниками и свидетелями мы сами были. Въ 1909 г. по всему Петербургу разнесся слухъ о томъ, что 16–летшй юноша Павелъ Ильинъ, одержимый какимъ–то необъяснимымъ для науки недугомъ, привезенъ былъ къ литургш въ iоанновскш Петроградскш монастырь на Карповке и здесь чудесно исцелился у гробницы о. iоанна Кронштадтскаго. Произошло это такъ. Во время Херувимской песни онъ вырвался изъ рукъ пятнадцати сильныхъ мужчинъ, державшихъ его, и затемъ пронесся по воздуху надъ народомъ къ западнымъ вратамъ храма и у входа въ храмъ упалъ безъ чувствъ. Безчувственнаго его взяли и принесли къ гробнице о. iоанна. Здесь больной на краткое время очнулся, а затемъ крепко заснулъ. Во время сна явился ему о. iоаннъ, далъ наставлеше, исповедалъ и велелъ ехать въ Валаамскш монастырь.
Что происходило во сне? Больной, проснувшись, не хотелъ говорить объ этомъ и если бы не отрывочныя слова, сказанныя вслухъ во время сна: «О. iоаннъ, прости, помолись, исполню», — то возможно, что больной все скрылъ бы. Но когда онъ услышалъ отъ окружающихъ его эти слова и понялъ, что они знаютъ о происшедшемъ, все открылъ. Вотъ, что произошло съ нимъ. Онъ увиделъ о. iоанна сидящимъ въ кресле у своей гробницы. 0.iоаннъ сказалъ ему: «ты видишь меня въ такомъ виде, въ какомъ никто меня не видёлъ. Служи по мне панихиды, какъ это установлено Церковью. Но Великому Богу угодно меня прославить. Придете время, и по мне служить будуте молебны»; затемъ дунулъ на больного, благословилъ его и добавилъ: «въ свое время я скажу тебе, что нужно будете делать для полнаго исцелен ¡я». И после этихъ словъ скрылся. Окружавгше видели въ это время, какъ больной грызъ зубами своими мраморную гробницу о. iоанна и дикимъ голосомъ кричалъ: «о, великш Угодникъ и Пророкъ iоаннъ! Выхожу, выхожу… но не совсемъ»… Конечно, кричалъ это не больной, а обитавшш въ немъ демонъ. — После этого Павелъ уже не такъ страдалъ отъ своей болезни, но еще не совсемъ выздоровелъ. Въ томъ же 1909 г. онъ переехалъ въ Выборгъ, записался въ послушники Валаамскаго монастыря и жилъ при архiерейскомъ доме въ г. Сердоболе (въ именш Хюмпеля). Здесь онъ исполнялъ послушаше на огороде и приелуживалъ въ качестве чтеца при церкви. Въ 1911 г. 19 октября — въ день памяти преподобнаго iоанна Рыльскаго и тезоименитства о. iоанна Кронштадтскаго, Господь благоволилъ явить новую милость Свою болящему Павлу чрезъ о. iоанна.
На этотъ разъ съ нимъ произошло следующее. Вечеромъ въ этотъ день, после всенощнаго бдЬшя, брать Павелъ, во время чтешя акаеиста Божiей Матери, пришелъ въ состояше восхищешя. Его духовному взору открылось дивное видьте. Первоначально во славе явился о. iоаннъ Кронштадтскш съ преподобнымъ iоанномъ Рыльскимъ. Затемъ св. Павелъ Фивейскш и св. Аоанаай Аеонскш и множество другихъ преподобныхъ отцовъ. Все они приветствовали другъ друга радостными возгласами: «радуйся, iоанне; радуйся, Павле; радуйся Аеанаае»!… А наконецъ за ними явилась Сама Богоматерь въ неописуемой славе, при появлеши Которой, хоръ преподобныхъ отцовъ торжественно воспелъ песнь: «Взбранной воеводе победительная»! После этого о. iоаннъ Кронштадтскш подошелъ къ брату Павлу и сказалъ: «а теперь выйди изъ тела и душой последуй за нами». Весьма трудно было исполнить это повелеше Павлу, но онъ исполнилъ его и последовалъ за святыми отцами. «Они мне показывали, — говорилъ Павелъ, — первоначально райсюя обители и наслаждешя, предназначенныя для добродЬтельныхъ, а затемъ мучешя грешниковъ. Какъ слава и блаженство праведниковъ, такъ и мучешя грешниковъ не поддаются описашю. Когда было все показано, о. iоаннъ Кронштадтскш сталъ наставлять меня, какъ жить, и для получешя окончательнаго исцелешя, повелелъ мне вновь войти въ свое тело и отправиться въ Оптину Пустынь къ старцу о. Варсонофпо». Такими словами закончилъ свое повествоваше о видённомъ имъ въ состояши восхищешя братъ Павелъ. Въ ноябре того же 1911 г. онъ ездилъ къ о. Варсонофпо въ сопровождеши валаамскаго iеродiакона, именемъ Варсонофiя же. Старецъ былъ предупрежденъ о црiезде больного, принялъ его, исповедалъ и причастилъ и после этого последовало окончательное исцЬлеше. До 1912 года исцеленный Павелъ, уже совершенно здоровый, жилъ по прежнему въ Сердоболе, а затемъ призванъ былъ къ отбывашю воинской повинности. Въ 1914 г. участвовалъ въ Великой Войне. Живъ ли онъ въ настоящее время или погибъ во время этой войны и последовавшей за нею револющи, — остается неизвестнымъ. Но онъ черезъ iеромонаха Валаамскаго Варсонофiя, некогда сопровождавшаго его въ Оптину Пустынь, переслалъ мне свои записки для обнародовашя ихъ черезъ десять летъ после своего исцелешя. Изъ этихъ, написанныхъ имъ собственноручно, записокъ, видно, какою болезнью болелъ онъ, и по какой причине. Во время пребывашя своего въ Москве Павелъ впалъ въ тяжелую нужду. Нигде онъ не могъ найти работы для себя и все близюе и знакомые отказались отъ него. Тяжелая нужда доводила его до унышя и до отчаяшя; неоднократно приходили ему мысли о самоубийстве. Въ одну изъ такихъ минутъ внезапно явился ему таинственный старецъ и сказалъ: «я помогу тебе, если ты собственною кровiю письменно удостоверишь, что будешь веренъ мне и здесь на земле, и по смерти твоей». «Кто же ты такой, чтобы мне верить въ тебя и довериться тебе?» — спросилъ Павелъ. — «Я тотъ самый, — ответилъ явившшся, — котораго ненавидитъ ваша Церковь»! «Хорошо, я буду веренъ тебе»! — заявилъ ослепленный отчаяшемъ юноша, и далъ требуемую подписку. «Ну, а теперь ты долженъ сбросить съ своей шеи лишнюю обузу», — сказалъ таинственный старецъ и указалъ при этомъ на крестъ. Юноша снялъ крестъ и такимъ образомъ отрекся отъ Христа и продалъ душу свою дiаволу. За это отречеше отъ Христа и предательство дiаволу вселился въ него злой духъ и съ тЬхъ поръ онъ сталъ бесноватымъ. Отъ этого то духа бесновашя и исцелилъ его о. iоаннъ Кронштадтскш, частью непосредственно, а отчасти черезъ посредство Оптинскаго старца Варсонофiя.
Изъ всего сказаннаго видно, что бесноватые или одержимые нечистыми духами существуютъ и въ настоящее время. Духу бесновашя предаются они за нечестивую жизнь и особенно за грехи богоотречешя и богохульства. Но существуютъ въ настоящее время и праведники, угодивгше Богу, которые имеють силу и власть изгонять злыхъ духовъ. Величайшимъ изъ такихъ чудотворцевъ последняго времени является о. iоаннъ Кронштадтскш. Онъ настолько угодилъ Господу своею святою жизнью, что уже ныне числится въ райскихъ обителяхъ въ лике преподобныхъ наряду со св. Антошемъ Великимъ, св. Павломъ Фивейскимъ, св. Аеанааемъ Аеонскимъ и св. iоанномъ Рыльскимъ. Великому Богу угодно, — какъ онъ самъ сказалъ, — въ скоромъ времени прославить его и на земле, какъ прославленъ онъ уже на небесахъ. Глубокопоучительное же повествоваше объ отроке Павле помимо своего непосредственнаго значешя имеетъ и более глубокш сумволическш смыслъ. — Этотъ бесноватый отрокъ прообразуете собою нашу несчастную и многострадальную Росспо. И она несчастная, какъ этотъ отрокъ Павелъ, преданъ духу бесновашя за свои грехи и за свое нечеспе. Преданъ не по причинамъ оставлешя ея Богомъ, а по причине особенной любви Его къ ней. Ибо «его же любитъ Господь, наказуетъ, и бiетъ всякаго сына, его же прiемлетъ» (Евр. 12, 6), «да спасетъ духъ его» (1 Кор. 5, 5). Мы имееме на небесахъ многочисленный сонмъ святыхъ чудотворцевъ и древнихъ и новыхъ, имеюгцихе власть надъ злыми духами. Будемъ усердно молиться имъ, да избавитъ нашу несчастную страну отъ насилiя демонскаго. Ликъ преподобныхъ молитвенниковъ на небесахъ возглавляетъ Сама Пречистая Богоматерь. Будемъ молиться и Ей: Пречистая Дево, яко имущая державу непобедимую, отъ всякихъ насъ бедь свободи, да зовемъ Ти: Радуйся, Невесто Неневестная! Аминь».
Говоря о духовной связи между о. iоанномъ и о. Варсонофiемъ, нельзя не привести сонь Старца, переданный имъ Елене Андреевнѣ Вороновой, председательнице тюремнаго комитета въ Санктъ–Петербурге, близкой его духовной дочери. Онъ берется опять–таки изъ Оптинскаго дневника С. А. Нилуса:
«Ходили съ женой на благословеше къ о. Варсонофпо. Е. А. Воронова слышала отъ него, что онъ въ ночь съ среды 17–го февраля на четверть 18–го видёлъ сонъ, оставившш по себе сильное впечатлЬше на нашего батюшку.
— Не люблю я, говорилъ онъ Елене Андреевне, когда кто начинаете мне разсказывать свои сны, да я самъ своимъ снамъ не доверяю. Но бываютъ иногда и таие, которыхе нельзя не признать благодатными. Такихе снове и забыть нельзя. Воте что мне приснилось ве ночь се 17–го на 18–ое февраля. Видите, какой соне — числа даже помню!… Снится мне, что я иду по какой то прекрасной местности, и знаю, что цель моего путешесгая — получить благословеше о. iоанна Кронштадтскаго. И, вотъ взору моему представляется величественное здаше, вроде храма, красоты неизобразимой и белизны ослепительной. И я знаю, что здаше это принадлежите о. iоанну. Вхожу я ве него и вижу огромную, каке бы, залу изе белаго мрамора, посреди которой возвышается дивной красоты беломраморная лестница, широкая и величественная, каке и вся храмина великаго Кронштадтскаго пастыря. Лестница отъ земли начинается площадкой, и ступени ея, перемежаясь такими же площадками, устремляются, каке стрела прямая ве безконечную высь и уходяте на самое небо. На нижней площадке стоите саме о. iоанне ве белоснежныхе, яркиме светоме аяюгцихе, ризахе. Я подхожу ке нему и принимаю его благословеше. 0.iоанне берете меня за руку и говорите:
— Намъ надобно съ тобою подняться по этой лестнице!
И мы стали подниматься. И, вдругъ мне пришло въ голову: какъ же это такъ? — ведь, о. iоаннъ умеръ: какъ же это я иду съ нимъ, какъ съ живымъ?
— Съ этою мыслью я и говорю ему:
— Батюшка! да вы, ведь, умерли?
— Что ты говоришь? — воскликнулъ онъ мне въ ответь, — отецъ iоаннъ живъ, отецъ iоаннъ живъ!
На этомъ я проснулся… Не правда ли, какой удивительный сонъ? — спросилъ Елену Андреевну о. Варсонофш, — и какая это радость услыхать изъ устъ самого о. iоанна свидетельство непреложной истинности нашей веры!» (На Берегу Божьей Реки», томъ 2й, СанъФранциско, 1969 г., стр. 77).
Случаи исцѣленiй
Въ той же второй части оптинскихъ дневниковъ мы встрѣчаемъ поразительные случаи исцелен ¡я двухъ болягцихъ святыхъ подвижницъ: княжны Марш Михайловны Дондуковой–Корсаковой и Елены Андреевны Вороновой:
«Елена Андреевна, была помощницей княжны Марш Михайловны Дондуковой–Корсаковой, тоже рабы Божiей, какой не часто можно встретить на этомъ свете. Родная сестра бывшаго Наместника Кавказа, она и по происхождешю своему и по связямъ принадлежала къ высшему обществу и, несмотря на это, оставила «вся красная Mipa» во имя любви къ Богу и ближнему. Замужъ она не пошла и всю себя отдала на служеше страдающему меньшому брату. Въ родовомъ Д–скомъ имеши она устроила лечебницу для сифилитиковъ, въ которую преимущественно принимались такъ называемыя «жертвы общественнаго темперамента». Забывая себя, врожденную брезгливость, эта чистая, сострадательная душа сама обмывала имъ отвратительныя гнойныя раны, делала перевязки, не гнушаясь никакой черной работой около этихъ несчастныхъ страдалицъ. Она же стояла и во главе Петербургскаго благотворительнаго тюремнаго комитета. Живя всемъ существомъ своимъ только для другихъ, она о себе настолько забывала, что одевалась чуть не въ рубище и часто бывала жертвой паразитовъ, которыми заражалась въ местахъ своего благотворешя. Къ сожалешю, вращаясь съ молодыхъ летъ въ обществе, где проповедывали свои и заморсгае учители, вроде Редстока, Пашкова и другихъ, она заразилась иргвинизмомъ, сектой крайняго реформатскаго толка, отрицающей веру въ угодниковъ Божшхъ и даже въ Пресвятую Богородицу. Это очень огорчало православноверующую душу Елены Андреевны, но что не предпринимала она для обрагцешя княжны въ Православiе, ничто успеха не имело, потому, главнымъ образомъ, что сама княжна, несмотря на чисто сектантсюя свои суждешя о вере, сама себя считала вполне православной, ходила въ церковь, говела и причащалась… Одно близкое къ ней лицо, узнавъ, что она приступала къ Святымъ Тайнамъ, и зная ея заблуждешя, спросило ее:
— «А исповедывали ли вы, Марья Михайловна, свое заблуждеше?»
— «Какое?»
— «Да что вы — иргвинистка».
— «Да, я этого», — отвечала княжна — «и за грехъ не считаю».
Конечно, при такомъ образе мыслей, мудрено было Елене Андреевне действовать на княжну словомъ убеждешя, и пришлось ея любви обратиться къ иному способу воздействiя — къ помощи Свыше.
Прiехала она какъ то въ Оптину къ своему старцу о. Варсонофiю, и къ намъ и разсказываетъ, что, уезжая изъ Петербурга, она оставила княжну опасно больною съ сильнейшимъ воспалешемъ легкихъ, — а шелъ княжне тогда уже восьмой десято къ.
— «Прощаясь съ ней», — говорить, — «я думала, что не застану ее больше въ живыхъ».
О. Варсонофiю Елена Андреевна и раньше говорила о своей скорби, что не можетъ вдохнуть въ святую душу княжны разумешя ея заблуждешя и потому боится за ея участь въ загробномъ мiре. О. Варсонофш обещалъ за нее молиться.
Въ этотъ свой прiездъ Елена Андреевна разсказала о томъ, въ какомъ ныне состояши оставила она княжну въ Петербурге, усиленно просила старца усугубить за нее молитвы.
Передъ отъездомъ изъ Оптиной обратно въ Петербургъ, приходитъ Елена Андреевна прощаться съ о. Варсонофiемъ и принять его благословеше на путь, а батюшка выносить ей въ прiемную изъ своей келлш и подаетъ икону Божiей Матери и говорить:
— «Отвезите эту икону отъ меня въ благословеше княжне Марш Михайловне и скажите ей, что я сегодня, какъ разъ передъ вашимъ приходомъ, предъ этой иконой помолился о дароваши ей душевнаго и телесна го здравiя».
— «Да застану ли я ее еще въ живыхъ?» — возразила Елена Андреевна.
— «Богъ дастъ», — ответилъ о. Варсонофш, — «за молитвы Царицы Небесной, не только живой, но и здоровой застанете».
Вернулась Елена Андреевна въ Петербургъ и первымъ долгомъ къ княжне. Звонить. Дверь отворяется и въ ней княжна: сама и дверь отворила, веселая, бодрая и какъ не болевшая.
— «Да, вы ли это?» — глазамъ своимъ не веря, восклицала Елена Андреевна.
— «Кто же это воскресилъ васъ?»
— «Вы», — говоритъ — «уехали, мне было совсемъ плохо, а тамъ все хуже, и вдругъ, третьяго дня около десяти часовъ утра мне ни съ того, ни съ сего стало сразу лучше, а сегодня, какъ видите, и совсемъ здорова».
— «Въ которомъ часу, говорите вы, это чудо случилось?»
— «Въ десятомъ часу третьяго дня».
Это былъ день и часъ, когда о. Варсонофш молился предъ иконой Божтей Матери, присланной княжне въ благословеше.
Со слезами восторженнаго умилешя Елена Андреевна сообщила княжне бывшее и передала ей икону Царицы Небесной. Та молча приняла икону, перекрестилась, приложилась къ ней и тутъ же повесила ее у самой своей постели. Съ того дня Елене Андреевне уже не было нужды обращать княжну въ православiе: съ верою въ Пречистую и Угодниковъ Божшхъ дожила княжна свой векъ и вскоре отошла ко Господу. Жила и умерла по–православному.
У Елены Андреевны при общемъ слабомъ состояши здоровья, было очень слабо зреше: одинъ глазъ совсемъ не видЬлъ, и лучгше столичные окулисты ей говорили, что не только этому глазу уже никогда не вернуть зрешя, но что и другому глазу угрожаетъ та же опасность. И бедная Елена Андреевна съ ужасомъ стала замечать, что и здоровый ея глазъ тоже началъ видеть все хуже и хуже…
Стоялъ лютый февраль, помнится, 1911–го года. Прiезжаетъ въ Оптину Елена Андреевна слабенькая, чуть живая.
— «Что это съ вами, дорогой другъ?»
— «Умирать къ вамъ пргЬхала въ Оптину, — отвечаетъ полусерьезно, полушутя, всегда и при всЬхъ случаяхъ жизни жизнерадостный другъ нашъ, и тутже намъ разсказала, что только–что перенесла жестокш плевритъ (это съ ея–то больными легкими!).
— «Но это все пустяки! А, вотъ нелады съ глазами — это будетъ похуже. Боюсь ослепнуть. Ну да на все воля Божiя!»
На дворе снёжныя бури, морозы градусовъ на пятнадцать — Сретенсюе морозы, а пргѣхала она въ легкомъ не то ваточномъ, не то «на рыбьемъ меху» пальтишке, даже безъ теплаго платка; въ рукахъ старенькая, когда то каракулевая муфточка, на голове такая же шапочка — все ветеркомъ подбито… Мы съ женой съ выговоромъ, а она улыбается:
— «А Богъ–то на что? никто какъ Богъ!» Пожила дня три–четыре въ Оптиной, отговелась, причастилась, пособоровалась. Уьзжаетъ, прощается съ нами и говорить:
— «А нашъ батюшка (о. Варсонофш) благословилъ мне по пути заахать въ Тихонову Пустынь и тамъ искупаться въ источнике Преподобнаго Тихона Калужскаго» (Тихонова Пустынь Калужской епархш славится чудотворнымъ источникомъ подобнымъ источнику преп. Серафима Саровскаго).
Если бы мы не знали великаго дерзновешя крепкой веры Елены Андреевны, было бы съ чего придти въ ужасъ, да къ тому же и Оптина отъ своего духа успела насъ многому научить, и потому мы безъ всякаго протеста перекрестили другъ друга, распрощались прося помянуть насъ у преп. Тихона.
Вскоре после отъезда Елены Андреевны получаемъ отъ нея письмо изъ Петербурга, пишеть:
— «Дивенъ Богъ нашъ и велика наша Православная вера! За молитвы нашего Батюшки — отца Варсонофiя, я купалась въ источнике Преподобнаго Тихона при 10 гр. Реомюра въ купальне. Когда надевала белье, оно отъ мороза стояло коломъ, какъ туго накрохмаленное.
Двенадцать верстъ отъ источника до станщи железной дороги я ехала на извозчике въ той же шубке, въ которой вы меня видели. Волосы мои мокрые отъ купанья, превратились въ ледяные сосульки. Насилу оттаяла я въ тепломъ вокзале и въ вагоне, и — даже ни насморка! Отъ плеврита не осталось и следа. Но что воистину чудо великое милости Божiей и Угодника Преп. Тихона, это то, что, не только выздоровелъ мой заболевшш глазъ, но и другой, давно погибшш, и я теперь прекрасно вижу обоими глазами!..
Старецъ Варсонофій и Левъ Толстой
«Ходили вчера вмѣстѣ съ женою въ скитъ, къ нашему духовнику и старцу, скитоначальнику, игумену, о. Варсонофпо.
Передъ тёмъ, какъ идти въ скитъ, я прочелъ въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ» статью Кирѣева, въ которой авторъ приходитъ къ заключешю, что, въ виду все болѣе учащающихся случаевъ отпадешя отъ православiя въ иныя вѣры, и даже въ язычество, обществу вѣрныхъ настоитъ необходимость поставить между собой и отступниками рѣзкую грань и выйти изъ всякаго общешя съ ними. Въ концѣ этой статьи Кирѣевъ сообщаетъ о слухѣ, будто–бы одинъ изъ наиболее видныхъ нашихъ отступниковъ имѣетъ намѣреше обратиться вновь къ Церкви…
Не Тол стай ли?
Я сообщилъ объ этомъ о. Варсонофпо.
— «Вы думаете на Толстого?» — спросилъ Батюшка: «Сомнительно! Гордъ очень. Но если это обращеше состоится, я вамъ разскажу тогда нѣчто, что только одинъ грѣщный Варсонофш знаетъ. Мнѣ, вѣдь, одно время довелось быть духовникомъ сестры его, Марш Николаевны, что живетъ монахиней въ Шамординой».
— «Батюшка, не то ли, что и я отъ нея слышалъ?»
— «А что вы слышали?»
— «Да про смерть брата Толстого, Сергѣя Николаевича, и про сонъ Марш Николаевны».
— «А ну–ка разскажите!» — сказалъ Батюшка. Вотъ что я слышалъ лично отъ Марш Николаевны Толстой осенью 1904 года:
— «Когда нынѣшнею осенью», говорила мнѣ Марiя Николаевна: «заболѣлъ къ смерти брать нашъ Сергѣй, то о болѣзни его дали мнѣ знать въ Шамордино, и брату Левочкѣ, въ Ясную Поляну. Когда я пргЬхала къ брату въ имѣше, то тамъ уже застала Льва Николаевича, не отходившаго отъ одра больного. Больной, видимо, умиралъ, но сознаше было совершенно ясно, и онъ могъ говорить обо всемъ. Сергѣй всю жизнь находился подъ влiяшемъ и, можно сказать, обаяшемъ Льва Николаевича, но въ атеизмѣ и кощунствѣ, кажется, превосходилъ брата. Передъ смертью же его, что–то таинственное совершилось въ его душѣ, и оѣдную душу эту неудержимо повлекло къ Церкви. И, вотъ у постели больного, мнѣ пришлось присутствовать при такомъ разговор^ между братьями:
— «Брать», обращается неожиданно Сергей къ Льву Николаевичу: «какъ думаешь ты: не причаститься ли мне?»
Я со страхомъ взгянула на Левушку. Къ великому моему изумлешю и радости, Левъ Николаевичъ, не задумываясь ни минуты, ответилъ:
— «Это ты хорошо сделаешь, и чемъ скорее, темъ лучше!»
И вследъ за этимъ самъ Левъ Николаевичъ распорядился послать за приходскимъ священникомъ.
Необыкновенно трогательно и чистосердечно было покаяше брата Сергея, и онъ, причастившись, тутъ же вследъ и скончался, точно одного только этого и ждала душа его, чтобы выйти изъ изможденнаго болезнью тела.
И после этого, мне пришлось быть свидетельницей такой сцены: въ день кончины брата Сергея, вижу, изъ комнаты его вдовы, взволнованный и гневный, выбегаетъ Левъ Николаевичъ и кричитъ мне:
— «Нетъ?! ты себе представь только, до чего она ничего не понимаетъ! — Я, говоритъ, рада что онъ причастился: по крайности, отъ поповъ теперь придирокъ никакихъ не будетъ! Въ исповеди и причастш она только эту сторону и нашла!»
И долго еще после этого не могъ успокоиться Левъ Николаевичъ и, какъ только проводилъ тело брата до церкви — въ церковь онъ, какъ отлученный, не вошелъ — тотчасъ же и уехалъ къ себе въ Ясную Поляну.
Когда я вернулась съ похоронъ брата Сергея, къ себе въ монастырь, то вскоре мне было не то сонь, не то видьте, которое меня поразило до глубины душевной, Совершивъ обычное свое келейное правило, я не то задремала, не то впала въ какое–то особое состояше между сномъ и бодрствовашемъ, которое у насъ, монаховъ, зовется тонкимъ сномъ.
Забылась я, и вижу… Ночь. Рабочш кабинетъ Льва Николаевича. На письменномъ столе лампа подъ темнымъ абажуромъ. За письменнымъ столомъ, облокотившись, сидитъ Левъ Николаевичъ, и на лице его отпечатокъ такого тяжкаго раздумья, такого отчаяшя, какого я еще никогда у него не видела… Въ кабинете густой, непроницаемый мракъ; освещено только то место на столе и лице Льва Николаевича, на которое падаетъ светъ лампы. Мракъ въ комнате такъ густъ, такъ непроницаемъ, что кажется даже, какъ будто, чемъ–то наполненнымъ, насыщеннымъ чемъ–то, матерiализованнымъ… И, вдругъ, вижу я, раскрывается потолокъ кабинета, и откуда–то съ высоты начинаетъ литься такой ослепительно–чудный светъ, какому нетъ на земле и не будетъ никакого подобiя; и въ свете этомъ является Господь iисусъ Христосъ, въ томъ его образе, въ которомъ Онъ написанъ въ Риме, на картине видешя святого мученика архидiакона Лавренпя: пречистыя руки Спасителя распростерты въ воздухе надъ Львомъ Николаевичемъ, какъ бы отнимая у незримыхъ палачей орудiя пытки. Это такъ и на той картинѣ написано. И льется, и льется на Льва Николаевича свѣтъ неизобразимый, но онъ, какъ будто, его и не видитъ… И хочется мнѣ крикнуть брату: Левушка, взгляни, да взлгяни же наверхъ!… И, вдругъ, сзади Льва Николаевича, — съ ужасомъ вижу, — изъ самой гущины мрака начинаетъ вырисовываться и выделяться иная фигура, страшная, жестокая, трепетъ наводящая: и фигура эта, простирая сзади объ свои руки на глаза Льва Николаевича, закрываете отъ нихъ свѣте этотъ дивный. И вижу я, что Левушка мой дѣлаете отчаянньгя усилiя, чтобы отстранить отъ себя эти жесток ¡я, безжалостныя руки…
… На этомъ я очнулась и, какъ очнулась, услыхала, какъ бы внутри меня, говорягцш голосъ:
— «Свѣте Христовъ, просвѣщаете всЬхъ!» Таковъ разсказъ, который я лично слышалъ изъ устъ графини Марш Николаевны Толстой, въ схимонахиняхъ Марш.
— «Не это ли вы мнѣ хотѣли разсказать, Батюшка?» — спросилъ я о. Варсонофiя. Батюшка сидѣлъ, задумавшись, и ничего мнѣ не отвѣтилъ. Вдругъ онъ поднялъ голову, и заговорилъ:
— «Толстой — Толстымъ! Что будете съ нимъ, одинъ Господь вѣдаете. Покойный великш старецъ Амвросш говорилъ той же Марьѣ Николаевич въ отвѣте на скорбь ея о брате: «у Бога милости много: Онъ, можете быть, и твоего брата простите. Но для этого ему нужно покаяться и покаяше свое принести передъ цѣльгмъ свѣтомъ. Какъ грѣшилъ на цѣльгй свѣтъ, такъ и каяться передъ нимъ долженъ. Но, когда говоряте о милости Божiей люди, то о правосудш Его забываютъ, а, между темъ Богъ не только милостивъ, но и правосуденъ.
Подумайте только: Сына Своего Единороднаго, возлюбленнаго Сына Своего, на крестную смерть отъ руки твари, во исполнешя правосудiя отдалъ! Вѣдь тайнѣ этой преславной и предивной не только земнородные дивятся, но и все воинство небесное постичь глубины этого правосудiя и соединенной съ нимъ любви и милости не можете. Но страшно впасть въ руцѣ Бога Живаго! Воте сейчасъ передъ Вами, былъ у меня одинъ священникъ изъ Жиздринскаго уЬзда и сказывалъ, что у него на этихъ дняхъ въ приходЬ произошло. Былъ собранъ у него сельскш сходъ; на немъ священникъ, съ прихожанами своими, обсуждалъ вопросъ о постройкѣ церкви–школы. Вопросъ этотъ обсуждался мирно, и уже было пришли къ соглашешю, поскольку обложить прихожанъ на это дЬло. Какъ вдругъ, одинъ изъ членовъ схода, зараженный револющонными идеями, сталъ кощунственно и дерзко поносить Церковь, духовенство, и даже произнесъ хулу на Самаго Бога. Одинъ изъ стариковъ, бывшихъ на сходе, остановилъ богохульника словами:
— «Что ты сказалъ–то! Иди скорее къ батюшке, кайся, чтобы не покаралъ тебя Господь за твой нечестивый языкъ: Богъ поругаемъ не бываетъ».
— «Много мне твой Богъ сдЬлаетъ,» — ответилъ безумецъ, «если бы Онъ былъ, то Онъ бы мне за таюе слова языкъ вырвалъ. А я — смотри — целъ, и языкъ мой целъ. Эхъ вы, дурачье, дурачье! Оттого, что глупы вы, оттого–то попы и всякш, кому не лень, и ездять на вашей шее».
— «Говорю тебе», возразилъ ему старикъ: «ступай къ батюшке каяться, пока не поздно, а то плохо тебе будетъ!»
Плюнулъ на эти речи когцунникъ, выругался сквернымъ словомъ, и ушелъ со сходки домой. Путь ему лежалъ черезъ полотно железной дороги. Задумался онъ что–ли, или отвлечено было чемъ–нибудь его внимаше, только не успелъ онъ перешагнуть перваго рельса, какъ на него налетелъ поездъ, и прошелъ черезъ него всеми вагонами. Трупъ кощунника нашли съ отрезанной головой, и изъ обезображенной головы этой торчалъ, свесившись на сторону, огромный, непомерно–длинный языкъ.
«Такъ покаралъ Господь кощунника… И сколько такихъ случаевъ» — добавилъ къ своему разсказу батюшка: «проходятъ, какъ бы незамеченными для, такъ называемой, большой публики, той, что только одне газеты читаетъ: но ихъ слышитъ и имъ внимаетъ простое народное сердце и сердце техъ, — увы, немногихъ! — кто рожденъ отъ одного съ нимъ духа. Это истинныя знамешя и чудеса православной живой веры; ихъ знаетъ народъ, и ими во все времена поддерживалась и укреплялась народная вера. То, что отступники зовутъ христтанскими легендами, на самомъ деле, суть факты ежедневной жизни. Умей, душа, примечать только эти факты и пользоваться ими, какъ маяками бурнаго житейскаго моря, по пути въ царство небесное. Примечайте ихъ и вы, Сергей Александровичъ» — сказалъ мне нашъ старецъ, провожая меня изъ кельи и напутствуя своимъ благословешемъ.
О, река моя Божья! О, источники воды живой, гремучимъ ключемъ бьюпце изъ–подъ камня Оптинской старческой веры!…
Эта книга была написана съ целью противостать клеветникамъ старца о. Варсонофiя, утверждавшихъ будто онъ былъ отправленъ въ Астапово къ умиравшему Толстому не въ качестве добраго пастыря, а какъ правительственный агентъ съ целью вынудить Толстого принести церковное покаяше. Вотъ какъ пишетъ Маклаковъ въ 31–ой тетради журнала «Возрождеше» за январь–февраль 1954 г.: «Когда въ Астапове Толстой умиралъ, и къ нему пр¡езжали туда представители Церкви, какъ будто для того, чтобы его въ лоно Церкви вернуть, они имъ не были приняты… Изъ постановлешя Сунода объ «отлучеши» для всехъ было ясно, что къ умиравшему ихъ приводило не хриспанское чувство, а желаше представить свое посегцеше, какъ покаяше Толстого, то есть тоже самое чувство, которое теперь диктуетъ советскимъ властямъ ихъ старашя Добиваться отъ подсудимыхъ признашя. Отъ Толстого такого притворства ожидать было нельзя» (стр. 154).
Толстой покидаетъ Шамордино въ конце октябоя 1910 года…
«Вся жизнь Толстого», пишетъ И. М. Концевичъ, «прошла въ скиташяхъ по безплоднымъ пустынямъ отвлеченнаго разума, въ напрасныхъ поискахъ истины, и теперь, въ последшя минуты, онъ надеялся, почерпнуть изъ этого благодатнаго источника той живой воды, которой такъ жаждала истомившаяся, мятущаяся его душа. Но не сбылись эти последшя надежды. Еще 30 октября вечеромъ въ Шамординой Л. Н. Толстой «жаловался на некоторую слабость и недомогаше, но, темъ не менее, 31–го утромъ, несмотря на дурную погоду, въ сопровождеши своей дочери и ея подруги В. М. Феоктистовой, прiехавшихъ къ нему накануне, и Д. П. Маковицкаго, который его сопровождалъ все время, уЬхалъ на лошадяхъ въ Козельскъ (18 верстъ оттуда по Рязанско–Уральской железной дороге по направлешю на Богоявленскъ), чтобы далее следовать въ Ростовъ на Дону… Въ виду лихорадочнаго состояшя Льва Николаевича решено было оставить поездъ и высадиться на ближайшей большой станщи. Этой станщей оказалось Астапово. (Выписка изъ «Протокола» за подписью врачей, «Новое Время» № 12454 12 ноября 1910 г.)
Согласно этому же протоколу Толстой былъ уже такъ слабъ, что съ трудомъ дошелъ до кровати. Здесь онъ сдЬлалъ разныя распоряжешя, и затемъ съ нимъ произошелъ непродолжительный, около минуты, припадокъ судороги въ левой руке и левой половине лица, сопровождавшшся обморочнымъ состояшемъ.
По всемъ даннымъ те «распоряжешя», о которыхъ упоминаетъ рапортъ врачей, включаетъ въ себя и отправку телеграммы въ Оптину съ вызовомъ старца iосифа. Но вызовъ Толстымъ старца былъ скрытъ Толстовцами отъ русской общественности. Открылось это только въ 1956 году, когда на страницахъ «Владимiрскаго Вестника» игуменъ Иннокентш разсказалъ подробно объ этомъ. Какъ работающему въ канцелярш, ему было известно все, что черезъ нее проходило. Вотъ что онъ разсказываетъ:
«Спустя немного времени по отъезде графа изъ Шамордина, въ Оптиной была получена телеграмма со станцш Астапово съ просьбой немедленно прислать къ больному графу старца iосифа. По пол учеши телеграммы былъ собранъ советь старшей братш монастыря: настоятель — архимандритъ Ксенофонтъ, настоятель скита, онъ же старецъ и духовникъ всего братства монастыря, — игуменъ Варсонофш, казначей — iеромонахъ Иннокенгш, экономъ — iеромонахъ Палладш, благочинный — iеромонахъ Феодотъ, ризничш — iеромонахъ Феодосш, уставщикъ — iеромонахъ Исаакш, впоследствш настоятель, iеромонахъ Серий, iеромонахъ Исаiя — бывшш келейникъ старца Амвроая, заведующей больницей, монастырскш врачъ iеромонахъ Пантелеимонъ, письмоводитель — монахъ Эрастъ и друпе. На этомъ совете решено было, вместо старца iосифа, который въ это время по слабости силъ не могъ выходить изъ келлш, командировать старца игумена Варсонофiя въ сопровождеши iеромонаха Пантелеймона. Но, какъ известно, окружешемъ Толстого, они не были допущены къ больному, несмотря на все усилiя съ ихъ стороны. Когда старца Варсонофiя окружили корреспонденты газетъ и журналовъ и просили: «Ваше интервью, батюшка!», Старецъ имъ ответилъ: «Вотъ мое интервью, такъ и напишите: хотя онъ и Левъ, но не могъ разорвать кольца той цепи, которою сковалъ его сатана».
Вызовъ Толстымъ старца подтверждается и воспоминашями служащаго Рязано–Уральской железной дороги Павлова, напечатанными въ «Православной Руси» (№ 11, 1956). Онъ разсказываетъ, что на станцш Астапово служилъ буфетчикомъ добрый знакомый семьи Павловыхъ — Сергей Моревичъ, человекъ пожилой, обликомъ похожш на Толстого и самъ ярый толстовецъ, организаторъ кружка, ездившш съ этимъ кружкомъ ежегодно на сенокосъ въ Ясную Поляну. Вотъ слова Сергея Моревича: «Фактъ посЬщешя Толстымъ Оптиной Пустыни и вызова старца былъ взрывомъ бомбы въ толстовскомъ кружке, который не могъ выдержать этого удара и распался». Изъ этого вытекаетъ, что телеграмма Толстого о вызове старца стала общеизвестной среди служащихъ въ Астапове, а затемъ и среди прочихъ служащихъ–толтовцевъ по всей лиши железной дороги.
Не могла этого не знать и вся газетная пресса, но очевидно, левая цензура решила это замоячать, какъ фактъ, развенчиваюгцш ихъ божество… Присланный властями на станщю Астапово жандармскш ротмистръ Савицкш совсемъ не разобрался въ обстановке, и его донесешя страдаютъ ошибками и вымыслами… Не соответствуетъ ни облику оптинскаго старца Варсонофiя, ни другимъ историческимъ даннымъ и то, что Савицкш приписываетъ ему въ своемъ рапортЬ.
По его словамъ о. Варсонофш написалъ письмо Александр^ Львовнѣ, въ которомъ онъ предупреждал^ что никакихъ, способныхъ волновать Толстого, разговоровъ о религш не будетъ, и что если бы онъ услышалъ отъ Толстого только одно слово «каюсь», то въ силу своихъ полномочий, считалъ бы его отказавшимся отъ своего «лжеучешя» и напутствовалъ бы его передъ смертаю, какъ православнаго. Все это невѣрно.
Въ действительности о. Варсонофш пргЬхалъ именно для бесЬды съ Толстымъ, на чемъ онъ и настаивалъ въ своемъ письмѣ къ Александр^ Львовнѣ, послѣ того, какъ онъ получилъ отъ нея отказъ въ просьбъ допустить его къ больному. Приведемъ его слова: «Почтительно благодарю Ваше Стятельство за письмо ваше, въ которомъ пишете, что воля родителя вашего и для всей семьи вашей поставляется на первомъ планѣ. Но вамъ, графиня, известно, что графъ выражалъ сестрѣ своей, а вашей тетушкѣ, монахинь матери Марш, желаше видЬть насъ и бесЬдоватъ съ нами».
БесЬда была необходима, потому что, «когда человѣкъ вознамерится оставить богохульное учете, и принять учете, содержимое Православной Церковью, то онъ обязанъ по правиламъ Православной Церкви предать анаеемѣ лжеучеше, которое онъ доселѣ содержалъ во враждЬ къ Богу, въ хулѣ на Святаго Духа, въ обгцеши съ сатаной». (Еп. Игнатш Брянчани,новъ, т. III, стр. 85).
Таковы были взгляды о. Варсонофiя на услов!я локаяшя Толстого. Онъ ихъ выразилъ въ бесЬдЬ съ С. А. Нилусомъ, приводя слова старца Амвроая: «Какъ грѣшилъ на весь свѣтъ, такъ и каяться передъ нимъ долженъ».
Какъ видно изъ этихъ словъ, а также изъ приведеннаго письма, о. Варсонофш не могъ и не собирался ограничиться однимъ словомъ «каюсь» въ силу какихъ–то полномочш — очевидно Сунода, — какъ приписываетъ ему Савицкш.
Что касается свидетельства Савицкаго будто о. Игуменъ «по секрету» сообгцилъ ему, что онъ присланъ Сунодомъ, то теперь уже окончательно выяснилось, что это выдумка. По свидетельству Ксюнина въ его книжкѣ «Уходъ Толстого», изданной въ Берлинѣ послѣ револющи, самъ о. Варсонофш въ Оптиной Пустыни въ 1910 г. говорилъ ему о неправильности утверждешя многихъ, будто старецъ ѣздилъ въ Астапово по распоряжешю Сунода. Того же мнѣшя придерживался и писатель Бунинъ въ своемъ «Освобожденш Толстого»: «Приказъ изъ Петербурга, выходить, такимъ образомъ, «выдумкой», выводить онъ свое заключеше послѣ разбора этого вопроса. «Но что было бы, если бы Александра Львовна допустила его (старца) къ отцу?» спрашиваетъ дальше Бунинъ. «Можно предположить примиреше съ Церковью», полагаетъ онъ. Будучи вольнодумцемъ, Бунинъ все же готовъ разсуждать безпристрастно. Иначе толкуетъ В. М. Маклаковъ: «Возрождеше» (январь–февраль 1954 г.) — мотивы присутствiя священника въ Астапове, когда умиралъ Толстой. Въ этой статье Маклаковъ не останавливается передъ извращешемъ всемъ известныхъ обстоятельствъ и событш, сопровождавшихъ смерть Толстого. Окружеше скрыло отъ умирающаго прибьте о. Варсонофiя изъ боязни, что Толстой отречется отъ своего учешя. Между темъ Маклаковъ утверждаетъ будто самъ Толстой отказалъ въ прiеме: «Онъ — Толстой — не принялъ ихъ» — представителей Церкви.
Ненависть къ Церкви настолько ослепляетъ Маклакова, что онъ уже переходить границы здраваго смысла и своей явной ложью и клеветой желаетъ унизить Церковь, а ея врага — толстовство реабилитировать, такъ какъ этому последнему бегство Толстого въ Оптину и, въ особенности, телеграмма, нанесли непоправимый ударъ.
«Тайна» вызова старца Толстымъ была крепко запечатана, и кто бы могъ подумать, что черезъ пятьдесятъ летъ она раскроется.
Итакъ, пастырь добрый, истинный служитель Христовъ стоялъ у дверей Толстого въ Астапове. Неудачу, постигшую его, онъ пережилъ тяжело: «О. Варсонофiю всегда было трудно разсказывать объ этомъ, онъ очень волновался», вспоминаетъ его ученикъ — о. Василш Шустинъ въ своихъ воспоминашяхъ.
Въ заключеше приводимъ отрывокъ изъ книги Ксюнина «Уходъ Толстого», передаюгцш беседу старца объ этомъ: «Меня проводили къ о. Варсонофiю, ездившему въ Астапово съ о. Пантелеимономъ, котораго сестра Толстого называла «хорошимъ врачемъ». Вотъ низкая калитка скита, около которой въ последшй разъ стоялъ Толстой. Два раза подходилъ: думалъ войти, или не войти, Толстой, прiехавшш въ скитъ за тишиной. За палисадникомъ домикъ съ крытой галлереей, а въ домике комната съ низкимъ потолкомъ. Въ углу большой образъ Спасителя въ терновомъ венце. Передъ образомъ лампада, наполняющая келлт бледнымъ светомъ. О. Варсонофш, теперешнш скитоначальникъ, глубокш старецъ съ длинной белой бородой, съ безкровнымъ лицомъ и бездомными, светлыми, отрешенными отъ мiра глазами…
«Келейникъ объяснилъ старцу зачемъ я прiехалъ. Старецъ стоялъ на молитве. Онъ по двенадцати часовъ сряду стоить на коленяхъ. Поднялся и вышелъ, несмотря на поздшй часъ. «ѣздилъ я въ Астапово», говоритъ тихимъ голосомъ о. Варсонофш, «не допустили къ Толстому. Молилъ врачей, родныхъ, ничего не помогло… Железнымъ кольцомъ сковало покойнаго Толстого, хотя и Левъ былъ, но ни разорвать кольца, ни выйти изъ него не могъ… ПргЬзду его въ Оптину мы, признаться, удивились. Гостиникъ пришелъ ко мне и говоритъ, что пргЬхалъ Левъ Николаевичъ Толстой и хочетъ повидаться со старцами. «Кто тебе сказалъ?» спрашиваю. «Самъ сказалъ». Что же, если такъ, примемъ его съ почтешемъ и радостью. Иначе нельзя. Хоть Толстой былъ отлученъ, до разъ пришелъ въ скитъ, иначе нельзя. У калитки стоялъ, а повидаться такъ и не пришлось. Спешно уЬхалъ… А жалко… Какъ я понимаю, Толстой искалъ выхода, мучился, чувствовалъ, что передъ нимъ выростаетъ стена». Старецъ Варсонофш помолчалъ, потомъ добавилъ «А что изъ Петербурга меня посылали въ Астапово, это неверно. Хотелъ напутствовать Толстого: ведь самъ онъ прiезжалъ въ Оптину, никто его не тянулъ» (Ксюнинъ).
"Осень". Оптинская смута и кончина Старца
Вгьтеръ, дождъ и холодъ
И мятежъ души и голодъ,
И былого думы и мечты
Какъ съ деревъевъ спадшiе листы…
Трустна эта жизнъ земная!
Но за это же естъ другая —
Область вгьчнаго блаженства — рая,
Царства невечерней красоты!
Приступая къ последней главе жгтя старца Варсонофiя — осени его жизненнаго пути, — невольно напрашивается предварить оную этими простыми стихами, написанными имъ еще въ годы его затвора въ 1902 г. Будучи человекомъ одареннымъ, онъ не былъ лишенъ способности писать стихи. Но только малая доля посмертнаго издашя (1914 г.) находится въ нашемъ распоряжения. Однако, применяя лирическш образъ багряной осени къ последнимъ грустнымъ годамъ жизни старца, мы отнюдь никакъ не раздЬляемъ мнешя автора «Оптина Пустынь» издаше УМСА, чтобы якобы после кончины старца Амвроая, наступаетъ осеннее увядаше благодати старчества въ Оптиной Пустыне.
Прот. Четвериковъ ошибается, когда говоритъ, что после о. Амвроая «старчество, хотя и не угасло, но не имело прежней силы и славы». Эту ошибку повторяютъ съ его словъ и современные апографы, въ томъ числе и проф. Игорь Смоличъ въ своемъ Обширном труде на немецком языке "Russisches Moenschtum", 1953. Wurzburg.
Всю силу и полноту благодатныхъ дарованш имели и последующее старцы. Къ этому убеждешю приходишь, хотя бы, при ознакомленш съ жизнеописашемъ старца iосифа, непосредственнаго ученика и преемника о. Амвроая, Всею полнотою «славы» и незыблемаго авторитета пользовались среди верующихъ также и друпе старцы, напримеръ, о. Варсонофш, котораго почти замолчали наши апографы, также о. Нектарш. Уменьшились не «сила и слава» старцевъ, а число веруюгцихъ. Возникновеше оптинской смуты беретъ начало съ далекихъ временъ, а именно съ момента кончины великаго старца о. Амвроая.
Калужскш еп. Виталш былъ враждебно настроенъ по отношенш къ покойному старцу Амвроспо изъ за своего непонимашя сущности старчества. Какъ было сказано, онъ намеревался вывести насильно изъ Шамордина о. Амвройя, который тамъ отдавалъ свои последшя силы на созидаше этой обители. И засталъ старца въ гробу.
Такое непонимаше постигло и старца о. Анатолiя. Это было деломъ «ревностныхъ» лицъ изъ мiрянъ, которыя опасались за судьбу о. iосифа. Действительно, въ эту минуту положеше о. iосифа не имело той твердой почвы подъ ногами, подобно той, какой пользовался о. Амвросш, несмотря на то, что считался по болезни «на покое». Его «начальникъ» о. Анатолш съ благоговешемъ стоялъ передъ нимъ на коленяхъ и считалъ себя его ученикомъ. Теперь же отношеше къ о. iосифу во многомъ зависело отъ о. Анатолiя — начальника скита.
Тихш, смиренный, скромный о. iосифъ казался своимъ защитникамъ неспособнымъ самъ себя отстаивать. Въ его жизнеописаши указано, что еще при жизни старца Амвройя въ бытность его въ Шамордине «прошелъ слухъ» будто о. iосифа хотятъ выселить изъ хибарки о. Амвроая. Ему советовали поехать жаловаться старцу. Однако, о. iосифъ отнесся къ этимъ «слухамъ» безстрастно. Эти советы и были началомъ последующихъ интригъ противъ скитоначальника о. Анатолiя.
Когда же скончался о. Амвросш, эти защитники о. iосифа нашли способъ возстановить епархiальнаго архiерея противъ о. Анатолiя. Изъ за того же непонимашя природы старчества, еп. Виталш не могъ судить о духовности о. Анатолiя и испытывать къ нему уважеше подобно еп. Игнатiю Брянчанинову, беседовавшему съ нимъ объ умносердечной молитве. Онъ поверилъ клевете и отстранилъ о. Анатолiя отъ старчествовашя въ Шамордине и даже запретилъ ему въездъ въ обитель.
Батюшка о. Анатолш очень тяжело переживалъ это запрегцеше. Выедетъ, бывало, на большую дорогу до того места, откуда видна Шамординская обитель и велитъ кучеру остановиться, посмотрить въ ту сторону, слезы потекутъ изъ глазъ и велитъ ехать обратно. О. Анатолш преставился вскоре после о. Амвроая (1894).
Когда старца Анатолiя не стало, положеше его ближайшихъ учениковъ оказалось нелегкимъ. О. Варсонофш ушелъ въ затворъ. Въ течете десяти лѣтъ онъ занимался изучешемъ святоотеческой литературы и молитвой iисусовой. Въ это время его духовникомъ былъ о. Нектарш, который, также, какъ и онъ, въ свое время былъ духовнымъ сыномъ старца Анатолiя. Объ этомъ о. Нектарш свидетельствуете самъ въ жизнеописаши о. Амвроая (Москва. 1900. стр. 134). Между нимъ и о. Варсонофiемъ сохранилась близость до конца жизни.
Когда началась японская война о. Варсонофш былъ отправленъ на фронтъ въ качестве священника при лазарете имени преп. Серафима. Какъ довелось слышать, въ скиту опасались этого умнаго, образованнаго и способнаго быть властнымъ, человека. Другой ученикъ о. Анатолiя, о. Венедиктъ, изъ бела го духовенства, былъ назначенъ настоятелемъ Боровскаго монастыря.
Сохранилось въ «Прибавлеши къ Церковнымъ Ведомостямъ» «Письмо Оптинскаго iеромонаха Варсонофiя съ Дальняго Востока на имя преосвященнаго Вешамина, епископа Калужскаго»:
«Охраняемые Божественною благодаттю и покрываемые вашими святительскими молитвами и архипастырскимъ благословешемъ, все мы, пятеро калужскихъ iеромонаховъ, благополучно прибыли 1–го мая въ городъ Харбинъ, и ожидаемъ указанш о дальнѣйшемъ нашемъ назначеши изъ главной квартиры въ Ляояне.
«Въ Москве мы все явились къ г. Прокурору Московской Сунодальной конторы, и, получивши деньги на путевые расходы, а также и документы, выѣхали изъ Москвы 13 апрѣля. Каждому изъ насъ выданъ былъ ящикъ съ церковною утварью и облачешемъ — походныя церкви. Выдали также святые антиминсы, муро и освященный елей.
«Насъ разместили въ вагонѣ второго класса, и разрешили имѣть при себе ящики съ ризницами, ибо мы заявили, что признаемъ неудобнымъ помещать ихъ въ багаже.
«Въ пути нигде не останавливались, следуя такимъ образомъ безостановочно съ 13 апреля по 2 мая, — 19 сутокъ. Только пришлось переждать несколько часовъ при переправе чрезъ озеро Байкалъ — на пароходахъ. Тамъ мы встретили министра путей сообщешй, князя Хилкова, временно проживающаго въ Иркутске. 25 апреля нашъ поездъ повстречался съ другимъ, на которомъ отправляли въ Росйю пленныхъ японцевъ, въ числе 182 нижнихъ чиновъ и 18 офицеровъ. Видели ихъ мы только на ходу, въ окна вагоновъ. Почти одковременно следовалъ съ нами воинскш поездъ съ Сибирскими казаками. Намъ сказали, что за ними следуютъ Оренбургсюе и Уральсые казаки, въ числе 8 полковъ и 2–хъ конно–артиллершскихъ батарей (две дивизш). Донесся слухъ о первомъ нашемъ сраженш на реке Ялу.
«28 апреля прибыли въ Манчжурпо. На границе станщя, и называется также Манчжурiя. Здесь также встретили задержку, совершалась пересадка. Въ первый разъ мы увидели катайцевъ. Это все — рабочiе. Съ русскйми китайцы живутъ мирно, и руссие имъ нравятся. Отъ станцш Манчжурiя дорога, на всемъ протяжеши ея до города Харбина, 85 верстъ, уже охраняется войсками, — разъезжаютъ конные солдаты и казаки. Незадолго до насъ, изловили японцевъ, которые хотели взорвать туннель железной дороги у Хингана, во время хода поезда въ 40 вагоновъ съ войсками. Богъ спасъ, — взрывъ последовалъ после проследовашя поезда. ВсЬхъ ихъ судили военнымъ судомъ и повесили въ Ляояне. На станцш Манчжурiя обрадовала насъ весточка о удачномъ нападеши на японцевъ генерала Ренненкампфа съ двумя полками казаковъ, при чемъ японцы понесли страшныя потери (7 т.).
«Первый китайскш городъ на пути нашемъ былъ Хайларъ; но мы его не видели, ибо поездъ стоялъ часа два, не более, а до города было — 7 верстъ. Около него строится русскш городъ, — пока небольшое селеше. Все китайсктя власти остались въ городе, и до сихъ поръ тамъ живетъ губернаторъ (дзянь–дзюнь). Но войска все выведены внутрь Китая.
«Утешилъ насъ видъ русскихъ церквей на станщяхъ сибирской железной дороги. Кругомъ пустыня. Но вотъ — церковь, и вокругъ нея группируется несколько, десятка два–три, домиковъ. Это Русь святая въ маленькомъ виде. И светло и отрадно становится на душе. Въ Харбине, съ вокзала, мы все проехали въ здаше Краснаго Креста, где насъ прiютили и оказали радушный прiемъ. Разместили въ номерахъ и согласились давать рыбную и молочную пищу. Жизнь въ Харбине вообще не дорога. Рыбы въ изобилш, но только дорога. Русскш Харбинъ расширяется и его можно сравнить съ любымъ неболыпимъ уЬзднымъ городомъ. Есть въ немъ — три церкви, Деревянныя, служба совершается ежедневно».
Когда же, по окончаши войны, о. Варсонофш вернулся обратно въ Оптину Пустынь, о. iосифъ уже настолько состарился и ослабелъ, что управлять внешними делами скита былъ уже не въ состояши. Къ тому же, некоторые люди дѣлали злоупотреблешя, пользуясь его добротой и мягкостью, и на скиту оказались долги. Отъ Сунода была прислана ревизiя. Онъ подалъ на покой, зная, что того желаютъ епармальныя власти. А на его мѣсто скитоначальникомъ былъ назначенъ о. Варсонофш, возведенный въ санъ игумена.
Но какой мудростью должны были бы обладать духовныя чада о. iосифа, чтобы взглянуть на эту перемѣну безпристрастнымъ окомъ? Вѣдь о. iосифъ былъ столпомъ старчества, непосредственнымъ преемникомъ и ученикомъ о. Амвроая, продолжателемъ традищи великихъ старцевъ. А о. Варсонофш, поступившш уже послѣ кончины о. Амвроая, казался имъ человѣкомъ пришлымъ, чужимъ. Почувствовали себя обиженными за своего старца и Шамординсыя сестры, хотя о. iосифъ продолжалъ старчествовать и руководить ими. Въ Оптиной снова стало два старца… Понятно, что при создавшемся положеши у о. Варсонофiя со многими изъ старшей братти были лишь оффищальныя отношешя, какъ было съ о. Илюдоромъ, которому онъ далъ «на дорогу» горсть ледснцовъ въ день его смерти.
Между тёмъ новый скитоначальникъ твердой и властной рукой возстановилъ порядокъ въ скиту: онъ внесъ въ его казну 60 тысячъ рублей личнаго своего капитала, уплатилъ долги, ремонтировалъ скитъ, обновилъ ризницу, устроилъ библютеку. Твердымъ своимъ прямолинейнымъ характеромъ, не допускавшимъ ни малѣйшей уступки духу времени, онъ со строгостью умѣлъ соединить и нѣжно–любовное отношеше къ скитской братти, былъ полонъ о нихъ заботъ. Онъ не сгЬснялся смирять, когда это требовалось. Но къ кающимся о. Варсонофш былъ милостивъ и говорилъ, что тѣхъ, кто не хочетъ спасаться по доброй волѣ, тЬхъ надо спасать силой и силу эту применять умѣлъ. И мнопе изъ числа братш, не говоря о тѣхъ, которые поступили уже во время его управлешя, были всец'Ьло подъ его влiяшемъ, испытавъ на себ'Ь всю пользу отъ его мудраго, благодатнаго руководства. Въ Шамордино куда поступали его духовыыя дочки, имъ приходилось смиряться передъ iосифовскими «дочками», которыя имѣли надъ ними старшинство.
Особенно много занимался о. Варсонофш съ интеллигентной молодежью, посещавшей Оптину Пустынь, и былъ единственнымъ старцемъ оптинскаго скитскаго братства. До сихъ поръ дѣло ограничивалось только натянутыми отношешями между Варсонофiевскими и iосифовскими учениками и ученицами. У коренныхъ оптинцевъ все же царилъ въ концѣ концовъ духъ смирешя, да и влiяше оптинскихъ духовниковъ о. о. Анатолiя (Потапова), Феодоая и Нектарiя, употреблявшихъ всЬ силы для поддержашя мира, дѣлало свое дЬло. Напримѣръ, когда о. Варсонофiй опасно заболѣлъ и послалъ къ о. iосифу просить благословешя на принятае схимы, въ этотъ моментъ въ келлш о. iосифа оказался его духовникъ о. Нектарш, который и настоялъ на томъ, чтобы это благословеше было дано.
Много было у о. Варсонофiя непрiятностей после кончины о. iосифа. Разныя лица предъявляли свои претензш, кто относительно своихъ процентныхъ бумагъ, кто — вещей, якобы оставленныхъ на хранеше у о. iосифа и т. п. Были и личныя обиды на о. Варсонофiя. Напр, въ скиту скончался о.
Даншлъ (Болотовъ), родной брать Шамординской игумеши Софш (Шамординсия сестры звали его «Дядюшкой»). Онъ много потрудился въ деле христаанской проповеди среди интеллигенцш. Съ целью проповеди его часто отпускали изъ монастыря въ мiръ. Передъ смертью онъ хотелъ принять схиму. Но о. Варсонофш указалъ ему несовместимость его апостольскаго подвига съ обетами схимы, требующими полнаго отречешя отъ мiра. Онъ спросилъ его согласенъ ли онъ отказаться отъ своей апостольской проповеди въ случае выздоровлешя. Подумавъ, о. Дашилъ отказался отъ схимы и такъ скончался простымъ iеромонахомъ. Родственники его не могли простить этого о. Варсонофпо.
Между темъ подземная работа врага рода человеческаго не ослабевала. Имъ подготовлялась катастрофа. Съ целью добиться упразднешя старчества и закрытая скита, новые монахи являлись изъ упадочнаго предъ–револющоннаго мiра. Имъ дела не было ни до о. Варсонофiя, ни до о.
iосифа. Имъ нужно было свергнуть существующую власть и захватить въ свои руки начальственныя должности.
Такими людьми оказались iеромонахъ Патрикш и монахъ Георгш. Они затеяли бунтъ, вещь доселе неслыханную въ Оптиной Пустыни. Конечно, это была лишь небольшая горсточка братай. (Въ Оптиной Пустыни до войны было 300 человекъ братай). Настоятель архимандритъ Ксенофонтъ, строгш монахъ, но несколько слабый въ управлеши, послалъ за скитоначальникомъ о. Варсонофiемъ, который сразу усмирилъ бунтъ, умиротворилъ братаю и настоялъ на удалеши изъ обители зачинщиковъ бунта. Последше не сложили оружтя и подали жалобу въ Сунодъ и одновременно доносъ на о. Ксенофонта, будто онъ неправильно ведетъ лесное хозяйство. Ихъ жалоба и доносъ нашли въ СунодЬ благопрiятную почву. Уже давно находились люди недовольные о. Варсонофiемъ пока некая Марiя Михайловна Булгакъ, рожденная Бартенева, начальница Гродненской гимназш и крайне–правая политическая деятельница не произвела того взрыва, который былъ причиной отъезда о. Варсонофiя изъ Оптиной Пустыни.
Произошло это такъ. Сначала эта особа проявила обожаше къ о. Варсонофiю. Она обещала завещать скиту Оптиной Пустыни свой капиталъ въ сто тысячъ рублей (М. М. Булгакъ оставила свой капиталъ на содержаше и пропиташе своихъ двухъ собакь, о чемъ, какъ о курьезе, было написано въ газете «Новое Время»). Но на этомъ основаши она решила, что ей дозволено распоряжаться въ скиту. Произошелъ конфликта и Марiя Михайловна возненавидела о. Варсонофiя. Одно время она собиралась поступить въ Шамординскую обитель. Узнавъ объ этомъ, о. Варсонофш покачалъ головой и сказалъ: «Охъ! и набулгачитъ же тамъ Булгакъ!» Желая отомстить о. Варсонофiю, Булгакъ явилась въ политический петербургский салонъ графини Игнатьевой, где можно было встретить епископовъ членовъ Сунода, и выложила тамъ весь багажъ, привезенный изъ Оптиной клеветъ и сплетенъ. Проверять слухи поехала въ Оптину Пустынь сама гр. Игнатьева. Она сделала визитъ настоятелю о. Ксенофонту и заявила, что также сделаетъ визитъ и о. Варсонофiю, но какъ скитоначальнику, а не какъ къ старцу. О. Варсонофш попросилъ М. Н. Максимовичъ, супругу варшавскаго генералъ–губернатора, присутствовать при прiеме графини. Последняя почти безвыездно жила въ Оптиной Пустыни и была тихая и смиренная старушка. Она вела разговоръ съ графиней, а о. Варсонофш молчалъ. Вернувшись въ Петербургъ графиня доложила членамъ Сунода, посегцавгцимъ ея салонъ, что въ келье скитоначальника стояли цветы и что чай разливала дама.
Въ результате всехъ этихъ жал объ и слуховъ, Святейшш Синодъ назначилъ ревизпо. Для ведешя следсттая былъ назначенъ Епископъ Серафимъ Чичаговъ. Онъ прибылъ въ Оптину пустынь подъ 1–ое января 1911 г. и после всеногцнаго бдешя выступилъ для произнесешя проповеди. Онъ началъ съ того, что монахи бываютъ послушными и непослушными. Все ожидали, что речь коснется удаленныхъ за бунтарство монаховъ, ихъ своеволiя и непокорности. Но каково было всеобщее горестное изумлеше, когда онъ началъ громить и поносить о.о. настоятеля и скитоначальника, двухъ старцевъ, склонившихъ передъ нимъ свои убеленньгя головы и поддерживавшихъ его подъ руки. «Какой ты старецъ?» крикнулъ епископъ на о. Варсонофiя. Смиренный о. игуменъ ответилъ кротко: «Я не самовольно старчествую, Владыко, меня Синодъ назначилъ». Народъ, свидетель этого, покидалъ соборъ возмущенный и взволнованный.
На другой день епископъ Серафимъ собралъ братiю и поставилъ вопросъ о принятш обратно, удаленныхъ за бунтъ монаховъ. О. архим. Ксенофонтъ соглашался ихъ принять, «если покаятся». Но старецъ о. Варсонофш отнесся отрицательно, говоря, что онъ не верить въ ихъ покаяше. Но монастырская браття, видя, что обратный прiемъ этихъ бунтовщиковъ епископу желателенъ, стали давать со страху ответы уклончиво. Къ сожалешю, столпы оптинсюе, о.о. iеромонахи Анатолш, Нектарш и Феодосш отсутствовали… Смутьяны были не только приняты, но даже одинъ изъ нихъ былъ сдЬланъ казначеемъ.
После этого твердая и непоколебимая жизнь въ Оптиной Пустыни была нарушена. Старецъ о. Варсонофш былъ назначенъ настоятелемъ монастыря въ Голутвине. Мiрянамъ, жившимъ вокругъ обители, было предложено выехать и пребываше богомольцевъ было ограничено 10–ю днями. Былъ даже поднятъ вопросъ о закрытш скита и о прекращенш въ Оптиной Пустыни старчества. Къ счастью это не было исполнено. Отецъ Архим. Ксенофонтъ оправдался отъ обвиненш, но вскоре умеръ отъ пережитыхъ огорченш. Его заместителемъ сталъ о. Исаакш Второй. Скитоначальникомъ былъ назначенъ о. Феодосш, духовный сыпь старца Варсонофiя. Съ нимъ вместе старчествовали въ скиту о. Нектарш и бывшш келейникъ старца Амвроая, о. Анатолш (Потаповъ). Между тремя старцами царило братолюбiе и соглаае. Но отголосокъ смуты между братш не былъ изжить до конца существовашя Оптиной Пустыни.
О судьбе старца Варсонофiя, о возведеши его въ санъ архимандрита и назначеши въ заброшенный Голутвинскш монастырь, подробно разсказываетъ о. В. Шустинъ: «О. Варсонофш долженъ былъ покинуть скитъ… Я, какъ разъ къ этому времени прiехалъ въ Оптину. Батюшка встретилъ меня съ радостью, поведалъ мне о своихъ обстоятельствахъ, и разсказалъ, какъ, накануне, дьяволъ ополчился, не только на его имя, но и на его жизнь.
«Прiехалъ сюда одинъ офицеръ и сталъ требовать отъ меня записку въ томъ, что я согласенъ на его бракъ съ одной девушкой, очень религюзной, но мне незнакомой. Онъ хотелъ обманомъ жениться. Я категорически отказался дать такую записку. Даже надписать св. Евангелiе. Тогда тотъ началъ кричать на меня, наконецъ выхватилъ шашку изъ ноженъ и сталъ ею размахивать, наступая на меня, а я, говоритъ батюшка — скрестивъ руки, стою передъ нимъ. Онъ махалъ, махалъ, но никакъ не могъ меня задеть. Съ ругательствомъ, вложилъ шашку въ ножны и побежалъ, но въ безумш своемъ не могъ найти выходъ изъ скита. Встретивъ одного монаха, онъ велелъ вывести его изъ скита и проводить до гостиницы; тотъ сказалъ, что не имеетъ права выходить безъ благословешя старца. Тогда офицеръ выхватилъ револьверъ и заставилъ его идти съ нимъ. Конечно, я могъ бы возбудить дело противъ него, я знаю какого онъ полка, и могъ бы написать въ офицерскш судъ, но это не наше дело, это не монашеское дело, мы должны сказать: да будетъ воля Божтя.
Потомъ батюшка сказалъ: пойди въ келлiю отца Нектарiя и скажи, что я прислалъ тебя.
Въ день отъѣзда, батюшка служилъ въ скиту литурпю и затЬмъ прощался съ браттей у себя. Прогцаше было трогательное, почти всЬмъ онъ кланялся въ ноги, а нѣкоторымъ поклонившись не хотѣлъ и вставать. Много было слезъ. Въ три часа, совершилъ напутственный молебенъ и отправился на вокзалъ: вещей у него было — одинъ маленькш ручной саквояжикъ. Погода была отчаянная, поднялась страшная вьюга съ мокрымъ снѣгомъ. Прямымъ путемъ на вокзалъ нельзя было ѣхать, т. к. рѣка Жиздра разлилась. Съ большой опасностью, перебрались мы черезъ рѣку. Съ батюшкой до вокзала провожать на маленькомъ паромѣ по'Ьхалъ его духовникъ и о. Нектарш. Я ѣхалъ вмѣстѣ съ духовникомъ батюшки, о. Феодоаемъ. Онъ былъ пораженъ смирешемъ отца Варсонофiя, и всю дорогу умилялся. ѣхали мы до вокзала, вмѣсто обычнаго часа, три съ половиною часа. Дорогою батюшка совсЬмъ окоченѣлъ. Благодареше Богу, что по'Ьздъ опоздалъ и батюшка могъ согрѣться чаемъ. Билеты по распоряжешю батюшки были взяты третьяго класса. Но при пересадкЬ, я уговорился съ оберъ кондукторомъ и не далъ батюшкѣ войти въ третш классъ, и вмѣсгЬ съ двумя келейниками поместились мы въ купэ 2–го класса. Дорогой батюшка почти не спалъ, но при этомъ почти не говорилъ ничего. По пргЬздЬ въ Москву, батюшка направился на подворье, въ которомъ жилъ епископъ Анастасш (Впослѣдствш Митрополитъ, Первоiерархъ Русской Зарубежной Церкви). При встрѣчѣ съ епископомъ, батюшка поклонился ему въ ноги. Въ этомъ подворьѣ, батюшка прожилъ шесть–семъ дней, пока епископъ не возвелъ его въ санъ архимандрита.
Я жилъ въ Москвѣ у своихъ родныхъ, и каждый день приходилъ къ батюшкѣ. Вмѣстѣ съ нимъ и келейниками мы обошли и приложились ко всЬмъ святынямъ города Москвы. Однажды, возвращаясь отъ часовеньки св. Пантелеймона, батюшка шелъ впереди, а я сзади. Вдругъ меня останавливаетъ одна незнакомая барышня, очень хорошо одЬтая, и спрашиваетъ, не отецъ ли это Варсонофш. Я сказалъ, да; она была удивлена, какъ батшка могъ очутиться въ Москвѣ. Я, въ краткихъ словахъ, разсказалъ ей, как это случилось. Она забежала впередъ и приняла отъ него благословеше и затЬмъ проводила до квартиры. Тутъ, возлѣ воротъ батюшка велѣлъ ей подождать, самъ же вошелъ въ столовую, выбралъ лучшш апельсинъ и велѣлъ мнѣ отнести барышнѣ, но прежде спросилъ меня: «Кто эта барышня»? Я отвѣтилъ, что не знаю. Но батюшка сказалъ: — ты долженъ это знать, отнеси апельсинъ и проводи ее домой. Я вышелъ изъ воротъ, передалъ апельсинъ, и желаше батюшки. Она меня спросила, гдѣ я живу.
Ну, сказала она, это и мне по дороге. Сели мы въ одинъ трамвай, онъ довезъ меня до моего места, а она поехала дальше. При прогцанш дала мне номеръ телефона, и просила сообщить ей, когда батюшку будутъ возводить въ санъ архимандрита. Я обещалъ ей все это сделать, и въ точности исполнилъ. Она была въ церкви и просила меня передать батюшке фрукты. На следую гцш день, батюшка поехалъ на новое место служешя въ городъ Коломну, въ Голутвинъ монастырь.
Когда подъезжали къ Коломне, то изъ оконъ вагона былъ виденъ монастырь. И батюшка, смотря на монастырь, перекрестившись, сказалъ: вотъ здесь мое место упокоешя, мне не долго осталось жить, т. к. приходится нести последшя испыташя. Исполняется последняя заповедь блаженства: «Блажены вы есте, егда поносятъ вамъ и изженутъ и рекутъ всякъ золъ глаголъ на вы лжуще Мене ради». При этихъ словахъ что то острое кольнуло въ сердце, и стало тяжело; но батюшка смотрелъ бодро. На вокзале были уже монастырсия лошади. Насъ встретилъ экономъ монастыря съ золотымъ наперстнымъ крестомъ. Онъ селъ съ батюшкой, а я въ следуюгцш тарантасъ съ батюшкинымъ келейникомъ. Еще было далеко до монастыря, какъ тамъ уже начали перезванивать во все колокола. Батюшка сразу пошелъ въ церковь. Тутъ собралась вся братая. После молебна, батюшка приветствовалъ всехъ и пошелъ осматривать помещеше. При осмотре онъ везде нашелъ упущешя, и даже разореше. Гостиница была не устроена. «Что же мне делать», говоритъ батюшка, «где же я помещу прiезжающихъ богомольцевъ?» И вотъ онъ велелъ мне и келейникамъ ехать въ городъ и купить кроватей, матерiала для матрацовъ и подушекъ, и сшить ихъ. Денегъ, говоритъ батюшка, у меня нетъ, но найдутся добрые люди, поезжайте. И вотъ — дивное дело. Мне, человеку въ студенческой форме, даютъ и кровати и матерiалъ безъ всякаго разговора, съ полной готовностью, и безъ копейки денегъ. Правда, былъ со мной келейникъ батюшкинъ, но его и меня никто не зналъ. По презде въ монастырь, я принялся шить матрацы и набивать ихъ волосомъ и работалъ целый день. Такъ какъ гостиница была неустроена, то я помещался въ квартире батюшки. Батюшка самъ былъ вместо будильника: въ 12 1/2 ч. ночи онъ приходилъ, и будилъ меня и заставлялъ вместе съ келейникомъ читать полунощницу и монашесия правила. Это продолжалось часа два. Потомъ я опять ложился. Но въ 5 1/2 часовъ батюшка опять меня будилъ, чтобы я собирался съ нимъ вместе къ ранней обедне. Такъ продолжалось около недели. Въ первое время было очень много работы и я исполнялъ роль келейника, убиралъ комнаты, проветривалъ. Болышя реформы произвелъ батюшка и во внутреннемъ строеши монастыря. Установилъ обязательное посещеше церковныхъ службъ, и самъ являлся примеромъ. Раньше, и въ трапезную не все ходили, а iеромонахи и не заглядывали. Имели при келлiяхъ свои кухни. Экономъ, такъ имелъ повара. Батюшка запретилъ готовить что либо на дому, и должны были все есть общую пищу и въ определенное время. Когда батюшка пришелъ по звонку въ трапезную все простые монахи удивились, что онъ такъ близокъ къ нимъ. Пища была невозможная. Щи были изъ прелой капусты и рыбы съ запахомъ. Экономъ не пришелъ въ трапезную, но батюшка послалъ за нимъ послушника и заставилъ его есть обедъ изъ техъ продуктовъ, которые тотъ покупалъ. Экономъ отворачивался, а батюшка его уличалъ. Недаромъ экономъ носилъ шелковыя рясы, и въ его комнате можно было увидеть золотыхъ рыбокъ. «Какъ можно, говорилъ батюшка, давать такую пищу, такую заразу»… Сразу весь духъ монастыря переменился. Батюшка позаботился объ одежде и пише монаховъ, и монахи, увидя такое отеческое отношеше настоятеля, не чуждались его, но приходили съ любовпо и доверiемъ открывали ему свои души; а онъ началъ ихъ врачевать Былъ тамъ одинъ алкоголикъ iеродiаконъ; благодаря любви и старашямъ батюшки, онъ умеръ, какъ великш христтанинъ. Батюшка своимъ смирешемъ его возродилъ. И вообще черезъ два месяца монастырь сталъ неузнаваемъ. Много рабочихъ изъ Коломенскаго завода стали приходить къ батюшке искать утЬшешя. Собирались открыть при монастыре школу обучать детей рабочихъ хриспанской жизни. Но не суждено было этому осуществиться. Меня одолевали все разныя болезни.
Въ начале 1913 года прiехалъ я въ Голутвинъ съ больнымъ горломъ.
Батюшка посмотрелъ на меня и говоритъ: жениться тебе надо и пройдутъ все твои болезни. Я посмотрелъ на него удивленно. Я совсемъ не думалъ о женитьбе. Есть у тебя невеста? спросилъ онъ. «Нетъ, Батюшка». «Ну, такъ вотъ я тебе посватаю одну девушку, чудную. Она въ монастырь собирается. Ты виделъ ее, должно быть. Она такъ смиренно въ темномъ платочке ходить. Нужно, чтобы она въ мiру жила и воспитывала благочестивыхъ и честныхъ людей… Нравится ли она тебе? ведь ты съ ней виделся въ Москве.
— «Да, батюшка, она мне въ Москве понравилась, а здесь я ее не узналъ !» — «Подвигомъ постнымъ она себя изнурила. И вотъ я решилъ такъ: завтра утромъ, за ранней обедней, я буду молиться о васъ передъ жертвенникомъ, и — что Господь мне откроетъ. Если угодно Ему мое желаше, то я призову ее на клиросъ, и поговорю съ ней относительно тебя и ея самой, а пока ничего не буду говорить» … Такое решеше батюшки меня ошеломило, и я взволнованный ушелъ къ себе въ гостиницу, намереваясь на следуюгцш день сходить къ ранней обедне. Велелъ гостинику разбудить меня вовремя. Когда стали благовестить, тотъ постучалъ ко мне. Я вскочилъ, скорее началъ одеваться… И что–же? Мнѣ казалось, что я оделся тотчасъ же, и пошелъ въ церковь. Подхожу къ церковнымъ дверямъ, а тЬ заперты. Спрашиваю перваго монаха, почему церковь заперта. Потому, говорить, что служба отошла. А который часъ сейчасъ? Одиннадцать часовъ! Какъ? я сейчасъ только одЬвался къ ранней объднъ! Я чуть съ ума не сошелъ, потерялъ чувство времени, и тотчасъ же побѣжалъ къ батюшкѣ. Я могъ входить къ нему во всякое время. Келейникъ впустилъ меня и сказалъ, что батюшка сейчасъ отдыхаетъ, но скоро выйдетъ. Я сЬлъ вь прiемной и волнуюсь, не знаю какъ. Спустя минуть двадцать вышелъ батюшка. Помолился, благословилъ меня и посадилъ рядомъ. Я съ испугомъ говорю батюшкѣ, что потерялъ чувство времени. Уснулъ–ли я, потерялъ ли я сознаше, никакъ понять не могъ. А батюшка и говорить: «такъ и должно быть, въ такихъ вегцахъ, любопытствовать нельзя», и началъ мнѣ разсказывать про Серафима Саровскаго. Я волнуюсь, хочу узнать результатъ, бесЬдовалъ ли онъ съ этой дѣвушкой, а онъ испытующе посмотритъ на меня, и продолжаетъ говорить про Серафима Саровскаго. «Пришелъ къ преп. Серафиму одинъ молодой человѣкъ, и проситъ благословешя у преподобнаго на бракъ съ дѣвушкой, которая осталась въ деревнѣ… А преподобный Серафимъ говорить: твоя невѣста здЬсь въ монастырѣ, ты ее встретишь при входЬ въ гостиницу. Тотъ былъ удивленъ, и говорить, что ее здЬсь нѣтъ. — Твоя невѣста сделалась невѣстой Христовой, а ты женишься на другой. Придя въ гостиницу, онъ, действительно, встретился съ одной дѣвушкой, которая пристально на него посмотрѣла. Войдя въ комнату, онъ нашелъ на столѣ письмо, гдѣ сообщали, что невѣста его нервно заболѣла и умерла. Онъ побежал ъ къ преп. Серафиму и со слезами повѣдалъ свое горе. И батюшка устроилъ новый бракъ. — Вотъ какъ воля Божiя исполняется. Теперь я скажу относительно тебя: какъ я говорилъ, я молился передъ жертвенникомъ, и послѣ об'Ьдни позвалъ А. С. на клиросъ. Я охарактеризовалъ ей тебя, сказалъ, что я ручаюсь за тебя и хочу васъ обоихъ познакомить ближе. Она и слышать не хочетъ о замужествѣ, я ее долго убеждал ъ и предупреждал^ что въ монастырѣ она погибнетъ. Тогда она смирилась и сказала: Ваша воля, батюшка, вы знаете лучше. Я ей назначилъ часъ свидашя въ прiемный часъ, въ три часа, такъ же и тебъ заповѣдаю придти въ три часа».
Пошелъ я къ себъ въ гостиницу, и, при входЬ, столкнулся съ А. С. Она сразу вся покраснѣла, наклонила голову и прошла мимо меня; и сейчасъ же вспомнились мнѣ слова батюшки, какъ бы отъ преп. Серафима: «а, при входЬ въ гостиницу, ты встретишь свою невѣсту». — И вотъ оно такъ сбывалось. И для чего она, думаю я, пошла въ гостиницу (ибо она жила въ поселкахъ близъ монастыря). Оказалось, что, какъ разъ, и ея братъ со своей невестой пргЬхалъ просить у батюшки благословешя.
Въ три часа, я пошелъ въ батюшкину прiемную. Народу собралось тамъ довольно много. Я сЬлъ подальше, въ уголокъ. Пришла и будущая моя невеста съ братомъ, и сели далеко отъ меня. Посредине стояла женщина съ юношей летъ 17–ти. Съ большой печалью на лице, она ожидала батюшку. Наконецъ, батюшка показался въ дверяхъ. Прежде всего, какъ онъ имелъ обыкновеше делать, подошелъ къ образу, помолился, а потомъ сталъ всехъ обходить и благословлять. Благословилъ меня, по очереди, и пошелъ дальше. Тутъ, женщина, которая стояла посреди комнаты, бросилась къ батюшке со словами: «батюшка помолитесь! Измучилась я со своимъ сыномъ, излечила на него все состояше, а онъ все остается глухо–немымъ, и такъ сделалось съ нимъ съ 12–ти летъ». Батюшка благословилъ, посмотрелъ на него и говоритъ: «Согрешилъ онъ однимъ великимъ грехомъ, и ему покаяться и говеть нужно, и снова онъ будетъ слышать и говорить». Мать даже огорчилась тутъ за сына, — какъ, ведь онъ примерный мальчикъ, могъ ли онъ согрешить въ 12 летъ! Батюшка обратился къ юноше и спросилъ: «ты помнишь, что ты сделалъ?» Тотъ, въ недоумеши, качалъ головой. «Да ведь онъ, батюшка, не слышитъ», говоритъ мать. «Да, тебя не слышитъ, а меня слышитъ». Тогда батюшка наклонился и шепнулъ ему что то на ухо, и у него широко раскрылись глаза, — онъ вспомнилъ. Черезъ неделю юноша былъ здоровъ.
После разговора съ женщиной, батюшка подошелъ ко мне, взялъ меня за руку и повелъ, подошелъ къ моей невесте, взялъ ее другой рукой и повелъ обоихъ въ исповедальню. Она очень стеснялась, а онъ ее подбадривалъ. Братъ ея глазамъ своимъ не верилъ. (Онъ зналъ, что она безповоротно собралась въ монастырь). Поставилъ насъ батюшка передъ аналоемъ, соединилъ наши руки, покрылъ эпитрахилью своей, и сталъ про себя молиться. Потомъ онъ обернулся къ намъ и сказалъ: «вотъ вамъ мое желаше, познакомьтесь поближе, и если вы другъ другу подойдете, то Богъ да благословить вашъ бракъ»; и затемъ, обратившись къ моей невесте сказалъ: «а тебе заповедаю, каждый день въ 5 часовъ приходить къ В. В. и угощать его чаемъ. И вы открывайте души свои другъ другу». Потомъ онъ насъ отпустилъ, призвалъ ея брата, который въ этотъ же день уезжалъ обратно въ Москву.
День, въ который совершился этотъ сговоръ, былъ для меня замечателенъ. Это былъ день смерти моей родной матери 1 февраля. Ровно за годъ до этого, я былъ въ Оптиной и сказалъ батюшке, что сегодня день смерти моей матери. Онъ всталъ тогда передъ образомъ и началъ молиться. Потомъ, повернувшись ко мне, говорить: «смотри, какъ она киваетъ головой, и какъ благодарить за то, что ея сыпь не забылъ ея, а вспомнилъ и помолился. Ты видишъ ея радость?» «Батюшка, я ничего не вижу», — а батюшка смотрить на образъ, и будто разговариваеть. Такъ воть, прошелъ годъ после этого туть было и благословеше матери.
Въ продолжеше нЬсколькихъ дней Ан. Серг. приходила ко мне въ 5 ч. Беседуя другъ съ другомъ, мы срослись душой. Беседа продолжалась до 10 ч. вечера и я ее провожалъ домой. Каждый день мы сообщали батюшке о своей беседе, а онъ мне говорить: «какъ у меня душа радуется, что такъ случилось. Но надо все таки тебе познакомиться съ ея родителями. Тамъ будетъ скоро свадьба у брата Ан. Серг., пускай они пришлютъ тебе приглашеше». Потомъ батюшка велелъ отвези ее въ Москву, и, после свадьбы брата, съездить вместе съ нею къ преподобному Серию въ Троице–Серпевскую лавру. Батюшка очень почиталъ преподобнаго Серия 1 земная жизнь о. Варсонофiя закончилась въ обители, основанной Преподобнымъ).
Я исполнилъ батюшкино желаше, отвезъ свою невесту въ Москву, и по пол учеши приглашешя прiехалъ на свадьбу… После этого я каждую неделю сталъ ездить изъ Петербурга въ Москву. Наша помолвка была объявлена.
Мы побывали, съ невестой, въ Троице–Серпевской лавре. И тутъ, во время молебна, такъ близко чувствовалось присутствiе живого преп. Серпя, что меня охватила жуть. То же самое особое единеше. Не даромъ батюшка направилъ насъ сюда. Настроеше было мое радостное. Вдругъ, получаю телеграмму въ Петербургъ, что батюшка очень серьезно заболелъ. Я тотчасъ же бросилъ дела, выехалъ въ Голутвинъ. Батюшка былъ плохъ. Онъ лежалъ на кровати; при моемъ приходе селъ, и меня посадилъ рядомъ съ собой, обнявъ рукой. Съ болыпимъ интересомъ онъ началъ меня разспрашивать о приготовлешяхъ къ свадьбе. «А были ли у преподобнаго Серпя?» Да, батюшка, были, и я ощущалъ трепетъ. «Ну, теперь, значить, все благословено, и вотъ черезъ три дня, на Благовещеше, пускай будетъ у васъ обручеше, а на красной горке свадьба, въ Петербурге. А после свадьбы первый визитъ ко мне». Тутъ онъ задумался, видимо чувствуя скорое приближеше смерти… И началъ говорить о благодати старчества… «Старцевъ называютъ прозорливцами, указывая темъ, что они могутъ видеть будущее: да, великая благодать дается старчеству, — это даръ разсуждешя. Это есть наивеличайшш даръ, даваемый Богомъ человеку. У нихъ, кроме физическихъ очей, имеются еще очи духовныя, передъ которыми открывается душа человеческая. Прежде чемъ человекъ подумаетъ, прежде чемъ возникла у него мысль, они видятъ ее духовными очами, даже видятъ причину возникновешя такой мысли. И отъ нихъ не сокрыто ничего. Ты живешь въ Петербургъ, и думаешь, что я не вижу тебя. Когда я захочу, я увижу все, что ты дѣлаешь и думаешь… Когда у тебя будутъ дѣти, учи ихъ музыкЬ. Но, конечно, настоящей музыкЬ, ангельской, а не танцамъ и пѣснямъ. Музыка способствуетъ развитпо воспрiятiя духовной жизни. Душа утончается. Она начинаетъ понимать и духовную музыку. Вотъ у насъ въ церкви читаютъ шестопсалмiе, и люди часто выходятъ, на это время, изъ церкви. А вѣдь не понимаютъ и не чувствуютъ они, что шестопсалмiе есть духовная симфошя, жизнь души, которая захватываете всю душу, и даете ей высочайшее наслаждеше. Не понимаютъ люди этого. Сердце ихъ каменно. Но музыка помогаете почувствовать всю красоту шестопсалмiя». Туте батюшка опять задумался. «И вотъ какъ я радъ, что пристроилъ тебя. Да поможете вамъ Господь и да укрѣпитъ васъ. Болѣзнь моя мѣшаете мнѣ очень»… Я видѣлъ, что батюшка очень усталъ, пожелалъ ему здоровья, и попросилъ благословешя на отеѣздъ.
Я не зналъ, что онъ такъ близокъ къ смерти, и думалъ, что онъ еще поправится, а его черезъ шесть дней не стало. Только я успѣлъ, послѣ обручешя, вернуться въ Петербургъ, какъ поѣхалъ обратно на похороны батюшки. Все наше свадебное радостное настроеше разстроилось. Стоялъ батюшка въ храмѣ восемь дней. Онъ заповѣдалъ, пока не появится запахъ тлѣшя не хоронить его. Отпѣвалъ его еп. Анастасш, который поклонился передъ гробомъ въ землю и заплакалъ, что земля лишилась мудраго наставника. Вмѣстѣ съ епископомъ плакалъ и весь храмъ. Послѣ отпѣвашя, батюшку повезли на похороны въ Оптину Пустынь. Желаше батюшки исполнилось. Прахъ его упокоился въ Оптиной Пустынь. Я проводилъ батюшку только до Москвы; мнѣ надо было держать экзаменъ, и я отправился въ Петербургъ. На красной горкѣ, по завѣгцашю батюшки, состоялась наша свадьба. По случаю траура о батюшкѣ никакихъ танцевъ не было и въ тоте же день, вечеромъ, я съ женой отправились въ Оптину, на могилу батюшки, отдать ему первый свадебный визите.
ПргЬхавъ въ Оптину, мы отслужили панихиду, поплакали, погоревали, и спрашиваемъ служившаго iеромонаха: кто теперь старчествуетъ? «О. Нектарш», отвѣтилъ тотъ. Туте то я и понялъ, почему о. Варсонофш, покидая ските, послалъ меня къ о. Нектарiю: чтобы я съ нимъ познакомился поближе; — онъ уже заранѣе указалъ мнѣ, кто долженъ мною руководить послѣ его смерти».
На этомъ заканчиваются записки о. Василiя, касаюицеся Старца Варсонофiя. Духовная связь ихъ продолжалась и продолжается, какъ мы увидимъ ниже.
Итакъ, угасъ великш старецъ И упокоился въ своей любимой Оптиной пустыни. Когда–то, восхищаясь Оптиной, онъ писалъ:
… Наслгьдiе вгьковъ темный боръ
По сторонамъ ея раскинулся дремучш;
Въ немъ тишина, безмалвт просторъ,
Свобода полная для чувствъ святыхъ и думъ;
Лишь слышенъ тамъ порой деревъевъ шумъ,
Когда вершины ихъ колеблетъ вгьтръ летучш.
Яснгьй здгьсъ небеса и чище ихъ лазуръ …
Мiрской яремъ нося, и скорбный совершая
Средъ мрака и стремнинъ тернистый жизни путъ,
Сподобился я видгьтъ отблескъ рая.
X X X
Исчезнетъ безъ слгьда твоя печалъ,
И ты увидишь, полный изумленья,
Мной страны аяющую даль,
Страны живыхъ, страны обгьтованья …
Глава XV. Старецъ Ѳеодосій (+ 1920)
Ближайшимъ ученикомъ о. Варсонофiя, назначенный на его место скитоначальникомъ и старцемъ оптинской братш, былъ о. Феодосш, сведешя о житш котораго немногочислены.
Изъ книги «Немноголетшй старецъ» архим. Антошя (Медведева), ныне архiеп. Санъ–Францисскаго и Западно–американскаго, мы узнаемъ некоторыя черты изъ жизни о. Феодоая: «… про него разсказывали, что онъ, любя читать акаеистъ Божтей Матери, желалъ знать его наизусть. И когда скончался его наставникъ, старецъ Феодосш, завернувшись въ его одеяло, вдругъ сталъ читать на память Богородйчный акаеистъ, получивъ этотъ даръ, какъ Елисей съ милотью Илшною». Изъ той же книги мы узнаемъ, что о. Варсонофш въ день своего ухода въ монастырь былъ произведенъ въ генералы. Кроме того, тамъ говорится о даре, который былъ присугцъ о. Варсонофiю — это даръ исповедывать «такъ, что ни одна душа не отходила отъ него, не открывшись ему вполне, не оставивъ чего–либо невыясненнымъ по недоумешю высказаться, или по забывчивости». Это мы выше показали на примере несколькихъ лицъ. То былъ даръ необычайной прозорливости. Несколько краткихъ чертъ изъ жизни о. Феодоая, мы почерпаемъ изъ устныхъ разсказовъ шамординской монахини м. Александры Гурко, какъ, напримеръ, о вере о. Феодоая въ святость его покойнаго старца: Собрался онъ какъ–то разъ въ Калугу по деламъ къ архiерею. Второпяхъ онъ не обратилъ внимаше на рясу, которую ему подалъ его келейникъ и тотъ уже въ пути сознался, что подалъ ему рваную рясу. О. Феодосш не только не огорчился, но даже обрадовался: ряса принадлежала его старцу и о.
Феодосш счелъ этотъ случай за доброе предзнаменоваше. И действительно, дело его окончилось такъ, какъ онъ хотелъ.
О. Феодосш, будучи духовнымъ сыномъ о. Варсонофiя былъ его же духовникомъ. Однажды приходитъ о. Феодосш къ старцу: «Батюшка, вотъ къ вамъ вашъ сынокъ пришелъ!» — «Какой онъ мне сынокъ», возразилъ, улыбаясь старецъ, «мы съ нимъ ровня». Улыбнулся и самъ о. Феодосш. Оба они знали, что онъ былъ именно «сынкомъ» и относился къ старцу съ младенческимъ смирешемъ. После кончины о. Варсонофш являлся многимъ изъ жившихъ въ скиту монахамъ. О. Феодосш сильно огорчался, что неудостоинъ былъ такого видешя. Однажды онъ прилегъ на койку днемъ во время послеобеденнаго отдыха и вдругъ увидЬлъ, что прямо противъ него сидитъ покойный старецъ и пристально на него смотритъ.
О.Феодосш не могъ пошевельнуться отъ чувства благоговейной радости. Видѣше продолжалось довольно долго и оставило надолго въ келлш ощугцеше благодати, которое сопровождало чудесное виденiе.
Подобно своему старцу, о. Феодосш обладалъ редкимъ даромъ разсуждешя. Также, какъ и онъ, о. Феодосш отдавалъ много времени интеллигентной молодежи. И. М. Концевичъ присутствовалъ при томъ, какъ о. Феодосш поучалъ молодыхъ художниковъ, наставляя ихъ противъ модернизма въ живописи. Среди нихъ былъ молодой Бруни.
Следуюпце разсказы характеризуютъ отношеше старца о. Феодоая къ подчиненнымъ ему скитскимъ браттямъ, Надо сказать, что мать его схимонахиня Анна была похоронена на скитскомъ кладбище. У братш сложилась вера, что мать Анна имеетъ даръ смягчать гневъ своего сына на милость въ случае всякихъ провинностей… Поэтому они ходили на кладбище молиться на ея могилу. Однажды скитоначальникъ сильно пробралъ за какуюто вину одного изъ братш. Тотъ бросился на кладбище просить заступничества у м. Анны. Возвращаясь оттуда, онъ ветретилъ своего только что прогневаннаго начальника. — «Где ты былъ?» — строго спросилъ его о. Феодосш. — «У матушки Анны», пробормоталъ испуганный брать. О. игуменъ зорко на него посмотрелъ, осенилъ его крестнымъ знамешемъ и прошелъ молча дальше. О провинности брата онъ больше не упоминалъ и вернулъ ему прежнее благоволеше.
Въ другой разъ сильно провинился другой скитскш монахъ. О. Феодосш сделалъ ему строгое внушеше. Виноватый братъ всю ночь не спалъ, размышляя какъ бы ему вымолить прощеше. Вдругъ подъ утро дверь его келлш открывается и къ нему входить самъ скитоначальникъ. Неуспелъ, перепуганный монахъ вскочить со своей койки, какъ старецъ упалъ ему въ ноги, прося у него прощеше. Монахъ такъ и обомлелъ! Оказалось, что батюшка о. Феодосш, замѣтивъ его горе и раскаяше, самъ не спалъ всю ночь, жалѣя его и упрекая себя въ чрезмѣрной строгости.
Изъ жизни о. Феодоая извѣстенъ единственный случай, когда онъ не поладилъ съ новымъ оптинскимъ настоятелемъ о. Исааыемъ вторымъ. Продолжалось это недолго. Приходитъ батюшка о. Феодосш къ настоятелю и сообгцаетъ ему видѣнный имъ сонъ: оба они стояли на колѣняхъ передъ покойнымъ схимонахомъ Николаемъ — отцомъ настоятеля, причемъ умершш на нихъ грозится. Задумался о. Исаакш и произнесъ одно слово: «Чуетъ». Больше недоразумѣшй между ними не было никогда.
Съ виду высокаго роста, полный, тихш и сосредоточенный, о. Феодосш слылъ мудрецомъ. Говорилъ басомъ, былъ смуглый съ просЬдью. Когда–то, говорятъ, былъ келейникомъ у Старца Нектарiя. Къ нему мало людей ходило. Тяжело переживая револющонное лихолѣтте, доставшееся на его долю скитоначальничества, онъ скончался въ 1920 г.
Глава XVI. Старецъ Анатолій "Младшій" (+ 1922)
«Въ 1903 году я долженъ былъ ехать на призывъ въ воинское зваше изъ Петербурга на родину, въ Белевъ Тульской губ. Поехалъ я съ своимъ сверстникомъ и товаригцемъ Илюшей Картошкинымъ. Добрый онъ былъ юноша, но не зналъ духовной жизни, а темъ паче монашеской. Говорю ему:
— Илюша, хочешь со мною заехать въ Оптину пустынь, посмотреть монастырь, монашество, великихъ старцевъ? Тотъ отвечаетъ: — да я ничего ни о монашестве, ни о старцахъ не знаю, я готовъ.
Прибывъ въ городъ Козельскъ Калужской губ. въ пяти верстахъ отъ Оптиной, мы пошли пешкомъ чрезъ прекрасный, покрытый зеленью, лугъ. Онъ раскинулся передъ нашимъ взоромъ, какъ прекрасный коверъ, украшенный разноцветными цветами. А на склоне горы надъ рекой Жиздрой, виднелась Оптина — эта великая пустынь, Фиваида наша, Заюрданье…
Подошли къ Жиздре. Тамъ паромъ насъ ждалъ, готовый переправить насъ чрезъ реку. Его обслуживали смиренные иноки Оптиной. И вотъ вступаемъ на почву святой обители, где все овеяно трудами, подвигами оптинскихъ пустынножителей, ихъ слезами и молитвой — непрестанной… Сойдя съ парома, идемъ по шоссе къ гостиницамъ, ихъ было шесть. Все было занято, но такъ какъ у насъ было рекомендательное письмо отъ баронессы О. П. Менгденъ, почитательницы старцевъ, то отвели намъ скромный номеръ, на всякш случай оставленный. Спрашиваемъ — какъ пройти въ скитъ къ старцу Анатолт. Тогда онъ былъ еще ¡еродiакономъ, но къ нему уже ходили за советами и указашями. Идемъ къ старцу чрезъ монастырскш фруктовый садъ, минуемъ ограду монастырскую, попадаемъ въ монастырскш лесъ — сосновый, величественный, деревья въ два–три обхвата Идемъ дорожкой, ведущей прямо въ скитъ.
Вотъ, наконецъ, подходимъ. Видимъ колокольню скита. Направо — хибарка Это — домъ, где жили велиие Старцы Оптинсюе. Еще направо — домикъ скитоначальника. Подходимъ къ воротамъ. Стучимъ. Выходить согбенный монахъ: — что вамъ надо? Отвѣчаемъ, что пришли передать письмо отъ О. П. Менгденъ старцу Анатолiю.
Послѣднш принялъ насъ съ любовiю. Въ бесЬдЬ съ нимъ открылся намъ даръ его прозорливости… На всю жизнь осталась память объ этой бесЬдЬ… Послѣ сего я каждый годъ посЬгцалъ Оптину и старцевъ пустыни. И память объ этихъ посЬгцешяхъ до сего времени укрѣпляетъ и утверждаетъ меня грѣшнаго въ вѣрѣ и благочестш.»
Отъ этого радостнаго впечатлѣшя, будугцаго канадскаго миссюнера, Архимандрита Амвроая (Коновалова) вѣетъ свѣжестью полевыхъ цвѣтовъ, солнцемъ, юности и жизнерадостности. Таковъ и духовный обликъ великаго оптинскаго подвижника — Старца Анатолiя, по прозвашю «Младшаго», въ отличiе отъ Скитоначальника Анатолiя «Старшаго» Зерцалова. Хотя онъ и вошелъ въ исторiю оптинскаго старчества какъ одинъ изъ самыхъ извѣстныхъ и любимыхъ старцевъ, однако бюграфическихъ свѣдѣшй о немъ почти нѣтъ. Но и то малое, что нынѣ предлагается, чуткому сердцу должно указать на великое.
Съ юныхъ лѣтъ возжелалъ Александръ Потаповъ стать монахомъ и уйти въ монастырь. Но мать его этого не хотѣла, и онъ, подобно Преп. Серию Радонежскому, поступилъ въ монастырь только послѣ ея смерти. Мнопе годы онъ провелъ въ скиту келейникомъ у великаго Амвроая и послѣ его смерти, будучи еще iеродiакономъ уже старчествовалъ въ скиту, и вскоре сталъ общепризнаннымъ старцемъ Оптиной Пустыни.
Прот. Сергѣй Четвериковъ, въ своей книгѣ объ Оптинѣ, пишетъ объ о. Анатолш: «Мнѣ пришлось быть у него въ 1905 г. въ его маленькой, тѣсной келлш въ глубинѣ скита. Рядомъ съ нимъ, въ другой келлш, помѣщался о. Нектарш. Мы сидѣли втроемъ, за самоваромъ, у о. Анатолiя. Небольшого роста, немного сгорбденный, съ чрезвычайно быстрой рѣчью, увлекаюгцшся, любовный, о. Анатолш уже тогда оставилъ во мнѣ неизгладимое впечатлѣше.
Шесть лѣтъ спустя я снова увидѣлъ о. Анатолiя уже въ санѣ iеромонаха. Онъ жилъ уже не въ скиту, а въ монастырѣ, при церкви Владимiрской иконы Божiей Матери, и пользовался уже большой извѣстностью, какъ общепризнанный старецъ. Около него уже создалась та особенная духовная атмосфера любви и почиташя, которая окружаетъ истинныхъ старцевъ, и въ которой нѣтъ ни ханжества, ни истеричности. О. Анатолш и по своему внѣшнему согбенному виду, и по своей манера выходить къ народу въ черной полумантш, и по своему стремительному, радостно–любовному и смиренному обращешю съ людьми напоминалъ преп. Серафима Саровскаго. Обращала на себя внимаше его особенная, благоговъйная манера благословлять, съ удержашемъ некоторое время благословляющей руки около чела благословляемаго. Въ немъ ясно чувствовались духъ и сила первыхъ Оптинскихъ старцевъ. Съ каждымъ годомъ возростала его слава и умножалось число посетителей.»
Съ юныхъ летъ впиталъ онъ духъ оптинскаго подвижничества — суровое напряженное бодрствоваше духа, скрытаго въ своей келлш, той «разселины въ скале, где Господь говорилъ къ Моисею», по выражешю преп. Исаака Сирина, съ одной стороны, и съ другой — простое искреннее отношеше ко всему внешнему, видимому, какъ къ братш, посЬтителямъ, природе, свету Божпо. Уставной ходъ жизни обители съ ея богослужешемъ, старцами, насыщенной духовно–просветительной деятельностью воспитали въ немъ внутренне великаго аскета, делателя iисусовой молитвы, проводившаго ночи напролетъ въ молитве, искуснаго борца съ врагомъ рода человеческаго, а внешне выдающагося общественнаго деятеля, воспитавшаго тысячи русскихъ душъ въ основе истинно христтанскаго благочесття. Неспроста онъ высоко ценилъ Святителя Тихона Задонскаго, и какъ величайшую драгоценность дарилъ людямъ его книгу «Объ Истинномъ Христтанстве», Уже почти полвека спустя одинъ его духовный сыпь съ трепетомъ вспоминаетъ: «Еще въ 1921 году, благословляя меня на пастырство, старецъ Анатолш сказалъ мне: «Возьми «Истинное Хриспанство» Тихона Задонскаго и живи по его указашю» («Православная Русь», 1969, № 18).
Усвоивъ основы монашескаго духовничества у великаго Амвроая, отецъ Анатолш властно руководилъ монашеской внутренней жизнью. Откровеше помысловъ самое сильное оружiе въ рукахъ духовника и старца. Пишущему эти строки не разъ приходилось присутствовать въ Оптиной Пустыни, когда старецъ iеросхимонахъ Анатолш принималъ отъ монаховъ исповедаше помысловъ. Эта сцена производила сильное впечатлеше. Сосредоточенно, благоговейно подходили монахи одинъ за другимъ къ старцу. Они становились на колени, беря благословеше, обменивались съ нимъ въ этотъ моментъ несколькими короткими фразами. Некоторые быстро, другте немного задерживались. Чувствовалось, что старецъ действовалъ съ отеческой любовпо и власпю. Иногда онъ употреблялъ внЬште прiемьг. Напримеръ, ударялъ по лбу, склоненнаго предъ нимъ монаха, вероятно, отгоняя навязчивое приражеше помысловъ. Все отходили успокоенные, умиротворенные, утешенные. И это совершалось 2 раза въ день, утромъ и вечеромъ. Поистине — «житте» въ Оптиной было безпечальное и, действительно, все монахи были ласково–умиленные, радостные или сосредоточенно–углубленные. Нужно видеть своими глазами результата откровешя помысловъ, чтобы понять все его значеше. Настроеше святой радости, охватывающее все существо принесшаго исповедь старцу, описываетъ одинъ древшй инокъ въ такихъ словахъ: «Я исполнился неизглаголенной радости, чувствуя свой разсудокъ очищеннымъ отъ всякой скверной похоти. Я наслаждался толикой чистотой, что невозможно сказать. Свидетельствуете объ этомъ сама истина, и я укрепился твердой верой въ Бога и многою любовно… Я былъ безстрастнымъ и безплотнымъ, осененнымъ Божшмъ просвещешемъ и созданнымъ Его велешемъ» (Палест. Патер., вып. II, 95–96).
Съ посетителями обходъ былъ такой. Обычно о. Анатолш выходилъ въ сени и благословлялъ каждаго короткимъ, быстрымъ крестнымъ знамешемъ, слегка ударяя вначале несколько разъ по лбу пальцами, какъ бы внедряя и запечатлевая крестное знамеше. Маленькаго роста, необычайно живой и быстрый въ движешяхъ, онъ, обходя всехъ, отвечалъ на задаваемые вопросы, а затемъ принималъ некоторыхъ отдельно для беседы у себя въ келлш. Любовь и ласковость обращешя привлекали всегда къ о. Анатолпо толпы людей. Помню, какъ во время своей болезни, о. Анатолш, не выходя изъ келлш, только подошелъ къ окну и сквозь стекло благословлялъ стечете народа, сосредоточенное снаружи у окна. Увидевъ его, вся толпа припала къ земле.
У него была грыжа и часто онъ принималъ сидя на маленькой скамеечке, а люди наклонялись, подходя вроде очереди. Батюшка постучитъ по лбу «цокъ, цокъ, цокъ», и благословить. Темъ временемъ на дворе опять набралось народу, ждутъ благословешя. Ему келейники говорятъ:
«Батюшка, отпустите людей». Встанетъ къ окошку своей келшчки и благословитъ. Народъ молча и чинно съ благоговешемъ расходится. И на сердце тихо, тихо и мирно.
«Подле келлш о. Анатолiя толпился народъ», описываетъ князь Н. Д. Жеваховъ, посетившш Оптину Пустынь почти накануне револющи въ связи со своимъ назначешемъ товарища оберъ–прокурора св. Синода. «Тамъ были преимущественно крестьяне, прибывгше изъ окрестныхъ селъ и соседнихъ губершй. Они привели съ собой своихъ больныхъ и искалеченныхъ детей, и жаловались, что потратили безъ пользы много денегъ на лечеше… Одна надежда на батюшку Анатолiя, что вымолить у Господа здравiе неповиннымъ».
Съ болью въ сердца смотрѣлъ я на этихъ дѣйствительно неповинныхъ, несчастныхъ дѣтей, съ запущенными болѣзнями, горбатыхъ, искалѣченныхъ, слѣпыхъ… ВсЬ они были жертвами недосмотра родительскаго, всЬ они росли безъ присмотра со стороны старшихъ, являлись живымъ укоромъ темнотѣ, косности и невѣжеству деревни… Въ нѣкоторомъ отдалеши отъ нихъ стояла другая группа крестьянъ, человѣкъ восемнадцать, съ зажженными свѣчами въ рукахъ. Они ждали «собороваться» и были одЬты по праздничному. Я былъ нѣсколько удивленъ, видя передъ собой мол оды хъ и здоровы хъ людей и искалъ среди нихъ больного. Но больныхъ не было: всЬ оказались здоровыми. Только позднѣе я узналъ, что въ Оптину ходили собороваться совершенно здоровые физически, но больные духомъ люди, придавленные горемъ, житейскими невзгодами, страдаюице запоемъ… Глядя на эту массу вѣрующаго народа, я видѣлъ въ ней одновременно сочеташе грубаго невѣжества и темноты съ глубочайшей мудростью. Эти темные люди знали, гдѣ Истинный Врачъ душъ и тѣлесъ: они тянулись въ монастырь, какъ въ духовныя лѣчебницы и никогда ихъ вѣра не посрамляла ихъ, всегда они возвращались возрожденными, обновленными, закаленными молитвою и бесЬдами со старцами. Вдругъ толпа заволновалась; всЬ бросились къ дверямъ келлш. У порога показался о. Анатолш. Маленькш, сгорбленный старичекъ, съ удивительно юнымъ лицомъ, чистыми, ясными детскими глазами, о. Анатолш чрезвычайно располагалъ къ себе. Я давно уже зналъ батюшку и любилъ его. Онъ былъ воплогцешемъ любви, отличался удивительнымъ смирешемъ и кротостью, и беседы съ нимъ буквально возрождали человека. Казалось не было вопроса, который бы о. Анатолш не разрешилъ; не было положешя, изъ котораго этотъ старичекъ Божш не вывелъ своею опытною рукою заблудившихся въ дебряхъ жизни, запутавшихся въ сетяхъ сатанинскихъ… Это былъ воистину «старецъ», великш учитель жизни. При виде о. Анатолiя толпа бросилась къ нему за благословешемъ, и старецъ медленно, протискиваясь сквозь толпу народа, направился къ крестьянамъ, ожидавшимъ соборовашя и приступилъ къ таинству елеосвягцешя. Я улучилъ моментъ, чтбы просить о. Анатолiя принять меня наедине.
«Сегодня, въ 4 часа, предъ вечерней» — ответилъ на ходу о. Анатолш.»
Въ начале беседы князь сказалъ старцу: «Иной разъ такъ тяжело отъ всякихъ противоречш и перекрестныхъ вопросовъ, что я боюсь даже думать… Такъ и кажется, что сойду съума отъ своихъ тяжелыхъ думъ»..,
— «А это отъ гордости» — ответилъ о. Анатолш.
— «Какая тамъ гордость, батюшка» — возразилъ я, «кажется мне, что я самъ себя боюсь; всегда я старался быть везде последнимъ, боялся людей, сторонился и прятался отъ нихъ»…
— «Это ничего; и гордость бываетъ разная. Есть гордость мiрская — это мудроваше; а есть гордость духовная — это самолюбiе. Оно и точно, люди воистину съ ума сходятъ, если на свой умъ полагаютъ, да отъ него всего ожидаютъ. А куда же нашему уму, ничтожному и зараженному, браться не за свое дело.
Бери отъ него то, что онъ можетъ дать, а болыпаго не требуй… Нашъ учитель — смиреше. Богъ гордымъ противится, а смиреннымъ даетъ благодать. А благодать Божтя это все… Тамъ тебе и величайшая мудрость. Вотъ ты смирись и скажи себе: «хотя я и песчинка земная, но и обо мне печется Господь, и да свершается надо мной воля Божтя». Вотъ если ты скажешь это не умомъ только, но и сердцемъ, и действительно смело, какъ подобаетъ истинному хриспанину, положишься на Господа, съ твердымъ намерешемъ безропотно подчиняться воле Божтей, какова бы она не была, тогда разсеются предъ тобою тучи и выглянетъ солнышко, и осветить тебя и согреетъ, и познаешь ты истинную радость отъ Господа и все покажется тебе яснымъ и прозрачнымъ, и перестанешь ты мучиться, и легко станетъ тебе на душе».
Я почувствовалъ, какъ затрепетало мое сердце отъ этихъ словъ… Какъ глубоко и какъ просто — подумалъ я.
О. Анатолш между темъ продолжалъ:
«Трудно было бы жить на земле, если бы и точно никого не было, кто бы помогъ намъ разбираться въ жизни… А ведь надъ нами Самъ Господь Вседержитель, Сама Любовь… Чего же намъ бояться, да сокрушаться, зачемъ разбираться въ трудностяхъ жизни, загадывать, да разгадывать… Чемъ сложнее и труднее жизнь, темъ меньше нужно это делать… Положись на волю Господню, и Господь не посрамитъ тебя. Положись не словами, а делами… Оттого и трудною стала жизнь, что люди запутали ее своимъ мудровашемъ, что, вместо того, чтобы обращаться за помощью къ Богу, стали обращаться къ своему разуму, да на него полагаться… Не бойся ни горя, ни страдашй, ни всякихъ испиташй: все это посещеши Божш, тебе же на пользу… Предъ кончиною своей будешь благодарить Бога не за радости и счастье, а за горе и страдашя, и чемъ больше ихъ было въ твоей жизни, темъ легче будешь умирать, темъ легче будетъ возноситься душа твоя к Богу».
Великій старецъ «Тихаго пріюта для отдыха страдающей души»
*(Изъ книги В. П. Быкова «Тихiе прiютьг для отдыха страдающей дитя». Москва, 1913 г., стр. 125, 226–231)
Помимо главныхъ трехъ храмовъ, Введенскаго, Преп. Марш Египетской и Казанской Божьей Матери, есть еще одинъ храмъ въ Оптиной пустыни — храмъ Владимiрской Богоматери. Онъ представляетъ собой для мiрскихъ людей главный интересъ, темъ, что при этомъ храме находится келья самаго популярнаго изъ старцевъ нашего времени о. Анатолiя. Такъ какъ этотъ старецъ принимаетъ почти безъ ограничешя времени всехъ, то этотъ храмъ бываетъ почти всегда открыть и постоянно переполвенъ народомъ. Бываетъ нередко такъ, что въ монастыре полное затишье, не видно даже монаховъ, а около храма Владимiрской Богоматери, где келья старца Анатолiя, сидитъ много народу и ожидаютъ очереди прiема. Принимаетъ онъ, кажется, до глубокой полуночи, такъ что приходится удивляться, какъ управляется со своей тяжелой обязанностью этотъ маленыай, тщедушный, Богоугодный старичекъ.
Отличительной чертой этого, по истине Божьяго человека, служить его изумительно любовное отношеше къ людямъ.
И, глядя на него, невольно хочется воскликнуть: «какое это великое вместилище любви!»
Вечно приветливый, постоянно ласковый, изумительно сердечный, готовый, кажется, всего самого себя, всю свою душу, всю свою жизнь отдать тому, кто приходить къ нему съ той или другой нуждой, съ той или другой скорбью. Когда я прiѣхалъ къ старцу, у него была, какъ всегда, масса народу. Здесь я встрѣтилъ совершенно случайно одного своего добраго знакомаго. Разговорились, оказывается онъ иногда посегцаетъ этого, «святѣйшаго изъ святыхъ при жизни», старца. Старецъ Анатолш, помимо словъ назидашя, привѣта, любви, очень часто даетъ посЬтителямъ книжечки, которыя почти всегда или своимъ назвашемъ, или своимъ внутреннимъ назидашемъ отвѣчаютъ на какой либо запросъ, на какую либо нужду посетителя, и присматриваясь къ этой раздачѣ, можно наблюдать феномены провидѣшя старца въ даль грядугцаго.
Среди никогда непрерываюгцейся цѣпи ожидаюгцихъ прiема посетителей всегда идетъ живой обмѣнъ впечатлѣшями, мыслями по поводу какоголибо предсказашя или указашя старца.
Вотъ, направо, вслушиваемся въ разсказъ одного крестьянина. Разсказчикъ очевидно здешшй ямгцикъ.
— Вотъ всегда обращаюсь къ этому дорогому батюшкѣ. Онъ мнѣ въ трудныя минуты все равно, что, ангелъ хранитель, какъ скажетъ, такъ ужъ точно обрежетъ. Все правильно, по его такъ и бываетъ. Я никогда не забуду такой случай. Отделился я отъ отца, вышелъ изъ дому. Всего въ карманѣ денегъ 50 руб. Жена, ребятишки, а самъ не знаю, куда и голову приклонить. Пошелъ къ эконому здЬшняго монастыря, лѣску на срокъ попросить; обитель–то здешняя, дай имъ Богъ добраго здоровья, все–таки поддерживаетъ насъ. Возьму, думаю, у него это леску, да кое–какъ и построюсь. Пришелъ, но экономъ, оказывается, не тутъ–то было. Что ему попритчилось, Господь его знаетъ. Не могу, — да и только. Я было и такъ, и сякъ, ничего не выходить. Ну, знамо дело, пришелъ домой, говорю женѣ: «одно намъ теперь безплатное удовольствiе предоставлено, ложись и умирай». Сильно я закручинился, и первымъ это дѣломъ, по нашему, по деревенскому, расчиталъ пропить все эти деньги, оставивъ бабу съ ребятами въ деревне, а самому въ Москву — въ работники. Но, не даромъ говорятъ, — утро вечера мудренее. На утро всталъ, и первая мысль въ голову: «сходи къ старцу Анатолт, да и только». Делать нечего, всталъ оделся, иду. Прихожу вотъ такъ, какъ сейчасъ, народу видимо и невидимо. Где, думаю, тутъ добраться, да побеседовать; хоть бы подъ благословеше–то подойти. Только это я подумалъ, анъ, глядь, отворяется дверь изъ кельи, и выходить старецъ Анатолш. Все двинулись къ нему подъ благословеше. Протискиваюсь и я. А у него, у старца–то, такой уже обычай, когда онъ осЬняетъ святымъ благословешемъ, то онъ въ лобикъ–то, такъ, какъ будто, два раза ударяетъ и кладетъ благословеше медленно, чинно, такъ что иногда за это время несколько словечекъ ему сказать можно. Такъ я решилъ сделать и здесь.
Онъ благословляетъ, а я говорю въ это время: погибаю я, батюшка, совсемъ, хоть умирай. — Что такъ? — Да вотъ такъ и такъ, говорю, насчетъ дома. Покаялся ему, что и деньги пропить решилъ. Ведь сами знаете, если хочешь правильный ответь отъ старца получить, долженъ все ему сказать по порядку. Остановился это старецъ, какъ будто, задумался, а потомъ и говоритъ: не падай духомъ, черезъ три недели въ свой домъ войдешь. Еще разъ благословилъ меня, и верите ли, вышелъ я отъ него, какъ встрепанный. Совсемъ другимъ человекомъ сталъ. Ожилъ. Откуда и какъ это можетъ случиться, что я черезъ три недели въ свой домъ войду? Я и не раздумывалъ, а зналъ, что это непременно будетъ, потому что старецъ Анатолш такъ сказалъ. Такъ, что же бы вы думали: вечеромъ этого дня нанимаетъ меня седокъ въ Шамордино. ѣду черезъ деревню (следуетъ назваше деревни) и вдругъ меня окликаетъ чей–то голосъ: «слушай, скажи тамъ своимъ въ деревне, что не хочетъ ли кто срубъ у меня купить… Хорошш срубъ, отдамъ за четвертную и деньги въ разсрочку».
Понимаете, чудо–то какое?
Конечно, срубъ я оставилъ за собою, а на другой день опять къ отцу эконому; тотъ на этотъ разъ былъ помягче, согласился. И черезъ три недели на четвертую–то, мы съ женою ходили ужъ благодарить старца Анатолiя изъ своего собственнаго дома… Вотъ онъ какой, старецъ Анатолш–то!..
И много такихъ разсказовъ раздается вокругъ святой кельи этого подвижника духа.
Наконецъ, после долгаго ожидашя, распахнулась дверь кельи, вышелъ старецъ и началъ благословлять всехъ, находившихся здесь. Когда дошла очередь до меня, я съ своей спутницей испросилъ разрешешя побеседовать съ нимъ несколько минуть. Старецъ тотчасъ же принялъ меня. Мы вошли въ большую, светлую комнату, украшенную, конечно, образами, портретами иноковъ. Старецъ вступилъ съ нами въ беседу.
Онъ, оказывается, урожденецъ Москвы, где у него и сейчасъ имеются родственники. Я ему разсказалъ все свое прошлое, деятельность своего последнего времени, переживашя. Онъ благословилъ меня на дальнейшую работу въ томъ же направлеши, а затемъ преподалъ очень много удивительно ценныхъ советовъ и назидашй для будущаго. Вопервыхъ, меня поразило то, что все эти советы и назидашя его съ поразительной точностью совпали съ назидашями и совѣтами другихъ старцевъ въ прошломъ году; а затѣмъ меня тронула та изумительная любовность, теплота и мягкость въ обрагценш, которыхъ я действительно нигдѣ и никогда не встрѣчалъ.
Какое–то чудное, неотразимое влiяше оказываетъ онъ этими своими духовными качествами на человека, прямо не хочется уходить изъ его кельи; отрываться отъ упоительнаго созерцашя той духовной красоты, находясь подъ влiяшемъ которой, мне кажется, можно изъ самаго закоренѣлаго грешника превратиться въ хорошаго чистаго человека.
Каждый его поступокъ, каждое его движете, каждый его шагъ, — все, какъ будто, говорить само собою за непреодолимое желаше его чѣмъ–нибудь утешить человека, что–нибудь доставить ему большое, прiятное.
Если такъ можно выразиться, у того старца въ Оптиной пустыни преизбыточествуетъ по отношешю ко всемъ одинаковое чувство какой–то материнской любви.
Въ желаши сделать прiятное и мне, старецъ подарилъ мне деревянную чашу работы оптинскихъ монаховъ съ весьма знаменательной надписью на ней: «Богъ Господь простираетъ тебе Свою руку, дай Ему свою». Затемъ далъ мне книжекъ: «Некоторыя черты изъ жизни приснопамятнаго основателя Алтайской духовной миссш архимандрита Макарiя Глухарева»; потомъ: «Учете о благихъ дѣлахъ, необходимое для вѣчнаго спасетя»; далее: «Не осуждать, а молчать труда мало, а пользы много»; «Какъ живетъ и работаетъ Государь Императоръ Николай Александровичъ»; «Молитвы ко Пресвятой Богородице, Нила Сорскаго».
И все эти книги, когда я ихъ потомъ просмотрѣлъ, Действительно оказались чрезвычайно полезными и безусловно необходимыми именно мне. Какъ для примера, укажу на следующее: имея страшную массу работы по переписке, по подготовке къ лекщямъ, къ беседамъ частнаго характера, благодаря почти безпрерывнымъ посещешямъ людей, интересующихся совершившимся во мне переворотомъ, равно какъ и другими вопросами, — я всегда затруднялся, какъ распределять свое рабочее время и свою работу; и нигде не могъ найти на этотъ предметъ прямого указашя. Каково же было мое удовольсгае, когда въ книжке: «Какъ живетъ и работаетъ Государь Императоръ», я увидалъ способъ равномѣрнаго распредЬлешя работъ, въ виде записи въ начале дня ихъ распорядка. Это сразу устроило меня и избавило отъ чрезвычайно непрiятныхъ затруднешй.
Прозорливость Старца Анатолія
Мать Матрона (Зайцева), въ постриженш въ манпю съ именемъ Николаи, ныне здравствующая въ Баръ–ГрадЬ въ Италш, сообщила намъ следующее: «Восьми летъ я осиротела, 14–ти я ушла въ монастырь по благословешю одного прозорливаго старца — о. Аеанаая. Монастырь былъ бедный, а я еще беднее. Тамъ прожила 5 летъ. Поехала въ Оптину Пустынь за благословешемъ переменить обитель. Въ то время былъ еще живъ о. iосифъ. Я спросила его какъ и куда лучше, а батюшка iосифъ сидЬлъ на диване въ беломъ подряснике, какъ ангелъ и смотрелъ въ крестъ своихъ четокъ и говорить, что нетъ благословешя менять обитель, а надо продолжать жить на месте. И я успокоилась, получивъ благословеше и у о. Анатолiя.
Потомъ поехала въ 1909 году и отъ радости сказала: «Видите, Батюшка, я опять прiехала?» А Батюшка мне ответилъ: «Это что, что прiехала къ намъ, вотъ черезъ 4 года поедешь въ Италiю». Вотъ тутъ я ничего не ответила, решивъ хранить это, какъ тайну, спросить не смела, а думать еще больше. Вотъ прошло 2 года. Поехала опять. Заехала въ Калугу, тамъ встретила блаженнаго Никитушку, который мне сказалъ, что я два года какъ нибудь проживу и велелъ сказать Батюшке Анатолiю, что я его встретила. Батюшка удивился и сказалъ, что онъ великш человекъ. А я говорю: «Вотъ блаженный Никитушка мне сказалъ, что я проживу 2 года, видимо я умру», а Батюшка Анатолш отвечаетъ: «Нетъ, это не къ смерти, а къ перемене, черезъ два года будетъ перемена. Вотъ нашъ Архимандритъ Варсонофш прожилъ 11 летъ и его перевели въ Голутвинъ. Такъ и тебе будетъ перемена.» Но и тутъ я не смела спросить, такъ ведь я помнила о четырехъ годахъ, какъ было ранее сказано, терпела и ждала.
Вотъ въ 1913 году комитетъ решилъ приступить къ постройке подворья въ Бари. Решили взять меня туда. Въ это время одна семья поехала въ Оптину Пустынь, съ нею Батюшка о. Анатолш прислалъ мне иконку и говорить: «Скажите ей: ведь не верила, а вотъ Богъ благословить, пусть едетъ». Батюшка показалъ мне адресъ, где я буду жить, но я, конечно, не помню. Прожила годъ съ болыпимъ трудомъ, пишу: «Батюшка, благословите прiехать. Здесь очень трудно, ведь я привыкла быть въ монастыре».
Батюшка мне ответилъ: «Богъ благословить, прiезжай». Я такъ обрадовалась, и даже не стала ждать разрешешя отъ Палестинскаго Общества, такъ, думаю, зачемъ? Ведь я больше не вернусь въ Бари. Въ то время были наши Тульсюе паломники, я уехала въ iерусалимъ, а потомъ домой.
Черезъ три дня была уже въ Оптиной Пустыни. Прихожу къ Батюшке Анатолiю, первое его слово: «Ну, что, побывала въ iерусалиме?» — «Да, Батюшка, Вашими святыми молитвами». — «Ну, вотъ побудешь У насъ, а потомъ обратно». — «Обратно? Нетъ, Батюшка, я больше не поеду въ Бари. Я уже сдала свой паспортъ, да я теперь больше не состою на службе. Ведь я уехала, не получивъ разрешешя». Батюшка ответилъ: «Это ничего, все будетъ хорошо». Прожила я въ Оптиной почти две недели и все время Батюшка говорилъ: «Ведь твой домъ въ Бари». А я все говорю: «Нетъ, нетъ!
Я не поеду въ Бари!» Наконецъ, Решилась сказать: «Батюшка, ведь вы меня благословили прiехать, а теперь вотъ надо обратно ехать». Батюшка ответилъ: «Да, очень хорошо, что прiехала — насъ повидаешь и своихъ родныхъ. Ведь ничего не знаешь, что будетъ». И Батюшка сказалъ, подойдя къ образу Божтей Матери: «Матерь Божiя! Тебе ее поручаю. Управь Ты Сама». После этихъ словъ я не смела ничего говорить, а только слушала, и я стала просить благословешя уехать. Батюшка спрашиваетъ: «Куда?» — Я отвечаю: «Въ Тулу». — «Не въ Тулу, а въ Бари. Но теперь вотъ я скажу день, когда надо ехать въ Москву къ моимъ духовнымъ детямъ, войти въ три дома, но только не заезжая въ Тулу». Я, конечно, по неопытности заехала на одинъ день въ Тулу, а когда прiехала въ Москву, мне говорятъ: «А какъ жалко, что не прiехали вчера, такъ какъ былъ вашъ председатель тутъ». Ну, ничего, стали спрашивать какъ и что. Я сказала, что не хотела возвращаться въ Бари, тутъ, конечно, детки Батюшки стали уговаривать, и что они все устроятъ, по старому все будетъ. Хорошо. Пришлось взять обратно паспортъ и ехать. Батюшка говорилъ, что тамъ Князь поможетъ во всемъ. «Где, Батюшка, Князь? Ведь Князь въ Петербурге, а я еду въ Бари!» И мы прiехали въ одинъ день, какъ будто сговорились».
На этомъ мы прерываемъ разсказъ Матери Николаи и продолжимъ его въ жизнеописанш Старца Нектарiя, ибо речь будетъ идти о немъ.
Написали мне, что старецъ Анатолш Оптинскш собирается въ Петербургъ и остановится у купца Усова.
Все мы втроемъ — брать, сестра и я — въ положенный день отправились къ Усовымъ. Купецъ Усовъ былъ известнымъ благотворителемъ, мiрскимъ послушникомъ оптинскихъ старцевъ. Когда мы вошли въ домъ Усовыхъ, мы увидели огромную очередь людей, пришедшихъ получить старческое благословеше. Очередь шла по лестнице, до квартиры Усовыхъ и по заламъ и комнатамъ ихъ дома. Все ждали выхода старца. Ожидало прiема и семейство Волжиныхъ — Оберъ–прокурора св. Синода. Въ числѣ ожидающихъ стоялъ одинъ еще молодой архимандритъ, который имѣлъ очень представительный и въ себе уверенный видъ. Скоро его позвали къ старцу. Тамъ онъ оставался довольно долго. Кое–кто изъ публики возропталъ по сему поводу, но кто–то, изъ здесь же стоящихъ, возразилъ, что старецъ не безъ причины его такъ долго держитъ. Когда Архимандритъ вышелъ, — онъ былъ неузнаваемъ: вошелъ къ старцу одинъ человѣкъ, а вышелъ совсемъ другой! Онъ былъ низко согнутый и весь въ слезахъ, куда девалась гордая осанка! Ихъ тайный разговоръ одному Богу извѣстенъ! Вскоре показался самъ старецъ и сталъ благословлять присутствующихъ, говоря каждому несколько словъ. Отецъ Анатолш внешностью очень походилъ на иконы преп. Серафима: такой же любвеобильный, смиренный обликъ. Это было само смиреше и такая, непередаваемая словами, любовь. Нужно видеть, а выразить въ словахъ — нельзя! Когда мы шли къ Усовымъ, брать и сестра заявили, что имъ нужно отъ старца только его благословеше. Я же сказала имъ, что очень бы хотела съ нимъ поговорить. Когда до насъ дошла очередь, старецъ благословилъ брата и сестру, а мне говоритъ: «А ведь ты поговорить со мной хотела? Я сейчасъ не могу — приди вечеромъ». Старецъ уразумѣлъ мое горячее желаше, хотя я не выразила его словами! Вечеромъ я снова вернулась къ Усовымъ. Много лицъ сидело и дожидалось очереди быть принятыми старцемъ. Члены семьи Усовыхъ стали упрекать сидевшую публику въ томъ, что люди чрезмерно обременяютъ слабаго и болѣзненнаго старца. Принимаете онъ людей все ночи напролете. Ноги его въ ранахъ, страдаете онъ грыжей, онъ чуть живой. Мне стало стыдно отнимать время у старца и я ушла домой, не повидавши его. Но теперь думаю, что если прозорливый старецъ сказалъ придти, надо было не уходить, а дождаться прiема. Какъ мне потомъ разсказывала моя тетя Елена Александровна, близко знавшая весь оптинскш быте, старецъ о. Анатолш вообще почти не спалъ, весь себя отдавая молитве и служешю людямъ. Единственно, когда онъ себе позволялъ отдыхъ — это было на утрени во время чтешя каеизмъ, когда все въ церкви садились. Тогда старецъ позволялъ себе вздремнуть. Некоторые, не знавгше его повседневной жизни, удивлялись, что старецъ спите въ церкви, но ведь это были единственньгя минуты его отдыха за все сутки.
Недаромъ ноги его были въ ранахъ отъ стояшя и было страдаше грыжей отъ земныхъ поклоновъ. У меня до сихъ поръ хранится присланный мне въ 1907 г. черезъ тетю образъ святителя Николая — моего небеснаго покровителя.
Одна молодая дЬвица, давши слово своему жениху тайно отъ родныхъ, рвется на курсы сестеръ милосердiя, чтобы попасть на войну. Мать решила поехать къ старцамъ, дабы поступить такъ, какъ они посоветуютъ, Осенью 1915 года оне прiехали въ Оптину. «Отдохнувши съ дороги», говорить О. Н. Т., «я подошла къ келье батюшки; взошла и села въ прiемной, а въ душе думаю: какъ хорошо, что я одна попаду къ старцу безъ мамы. Старецъ, конечно, меня благословитъ идти на войну, когда я попрошу его, а мама поневоле отпустить меня». Вижу, дверь изъ кельи въ прiемную открывается и входить маленькш старичекъ–монахъ въ подряснике и кожаномъ широкомъ поясе, и прямо направляется ко мне со словами: «А нука, иди ко мне». У меня, что называется, «душа въ пятки ушла» при этихъ словахъ батюшки. Но я вижу, у него необычайно ласковая улыбка, описать которую нельзя! Надо видеть! Я пошла за нимъ въ келью. Онъ закрылъ за нами дверь, посмотрелъ на меня, и я вмигъ поняла, что скрыть что–либо я не могу, онъ видитъ меня насквозь. Я почувствовала себя какой–то прозрачной; смотрю на него и молчу. А онъ все также ласково улыбается и говорить: «А ты почему мать не слушаешься?» Я продолжаю молчать. «Вотъ что я тебе скажу, мать твоя тебя лучше знаетъ, тебе на войне не место, тамъ не одни солдаты, тамъ и офицеры, это тебе не по характеру. Когда я былъ молодъ, я хотелъ быть монахомъ, а мать не пустила, не хотела, и я ушелъ въ монастырь тогда, когда она умерла. Теперь ты вотъ что мне скажи: замужъ хочешь?» — Молчу. «Ты сейчасъ любишь его за его красоту! Выходи за него замужъ тогда, когда почувствуешь, что жить безъ него не сможешь. Я знаю случай такой: мужъ былъ на войне, его убили. Жена въ этотъ же часъ умираетъ дома. Вотъ тогда только и выходи». Съ этими словами старецъ взялъ стулъ, влезъ на него и досталъ съ верхней полки деревянную иконку, такъ съ четверть аршина въ квадрате, Казанской Божтей Матери; поставилъ меня на колени и благословилъ. Потомъ сказалъ: «Когда прiедешь въ Петроградъ, не думай, что тебе нечего будетъ делать — будешь занята См. подробности этого разсказа въ жизнсописанш старца Нектарiя). Слова Батюшки точно оправдались. Въ первый день по прiезде ей предложили работать въ госпитале для солдата, и вышла замужъ она за адъютанта штаба дивизш.
«Въ 22–мъ году, когда мы съ мамочкой въ первый разъ были въ Оптиной», разсказывалъ О., «живъ былъ еще старецъ о. Анатолш. О тебе мы еще не имели никакихъ сведенш, и мамочка спросила у о. Анатолiя, какъ о тебе молиться: о здравш, или о упокоеши? О. Анатолш спросилъ маму, не снился ли ты ей какъ–нибудь? Мама ответила, что видела во сне сыновей едущими на коняхъ: сначала покойнаго Володю, а потомъ тебя. Но кони были разныхъ мастей. О. Анатолш сказалъ: «Ну, что–жъ! Богъ милостивъ, молись о здравш, Богъ милостивъ!» Мама подумала, что о. Анатолш только утешаетъ.
«После посещешя о. Анатолiя мы были у Батюшки о. Нектарiя. Мамочка задаетъ Старцу рядъ вопросовъ о дочеряхъ, о себе, обо мне, а о тебе ничего не говорить, такъ какъ знаетъ, что нельзя по одному и тому же вопросу обращаться къ двумъ старцамъ. Я этого не зналъ и полагая, что мамочка забыла о тебе спросить, все время тереблю мамочку и говорю ей: «А Ваня? А Ваня?» Мамочка продолжаетъ не спрашивать. Тогда Батюшка ей и говоритъ после одного изъ моихъ: «А Ваня?» — «Онъ живъ. Молись о здравш. Скоро получишь о немъ известте. Тебе было неполезно о немъ знать». Прiезжаемъ домой, и мамочка спешить къ о. Николаю Загоровскому сообщить, что Ваня живъ. Матушка же Екатерина Ивановна, увидевъ мамочку въ окно, выходить къ ней на встречу со словами: «вамъ письмо отъ Ванички».
«Слава Творцу Небесному! Ты живъ»!, пишетъ монахиня Нектарiя сыну: «О твоей жизни мы узнали за 3 дня до получешя твоего письма, отъ о. Нектарiя. 14–го тля мы вернулись изъ Оптиной, а 15–го получили твое письмо къ Деме. О. Нектарш сказалъ: «Онъ живъ, молитесь о здравш, о немъ узнаете. Пока не полезно было о немъ знать — покоритесь необходимости».
Передъ своимъ рукоположешемъ во священкики, въ 1921 году, о. Адрiанъ тоже побывалъ въ Оптине. О. Анатолш сказалъ ему: «Тебе надо будетъ поступить на курсы», и, действительно, ему архiепископъ Пареенш (Полтавскш) сказалъ: «У Васъ хотя и высшее образоваше, но светское, и потому надо держать экзаменъ». О. Адрiанъ жилъ въ Полтаве одинъ месяцъ, готовясь къ экзамену и занимаясь у профессоровъ.
О. Адрiанъ спрашивалъ у Батюшки благословешя на приходъ въ одно село «Евлоши» подъ Ромнами, где была чудотворная икона Божiей Матери Казанской.
Батюшка же далъ ему яичко для меня, на немъ съ одной стороны былъ нарисованъ храмъ, а съ другой икона Божiей Матери. Батюшка спросилъ:
«Какая это иконка?» О. Адрiанъ сказалъ: «Смоленская, кажется», а Батюшка отвѣтилъ: «Нѣтъ, Иверская».
Первый приходъ о. Адрiана былъ въ Ромнахъ, въ храмѣ, въ которомъ былъ очень чтимый всеми, въ большой дорогой ризе подъ балдахиномъ, образъ Иверской Божiей Матери.
"Пустите дѣтей приходить ко Мнѣ"
Сегодня уехала изъ Оптиной новая наша знакомая, за короткое время ея пребывашя въ обители ставшая намъ близкой, какъ сестра родная, ближе еще — какъ сестра по духу Христову.
Назову ее Верой, по вере ея великой.
Въ начале Января нынешняго года я получилъ изъ города Т. письмо, въ которомъ чья–то женская христтанская душа написала мне несколько теплыхъ словъ въ ободреше моей деятельности на ниве Христовой. Письмо было подписано полнымъ именемъ, но имя это было мне совершенно неизвестно.
25–го Мая стояли мы съ женой у обедни. Передъ Херувимской мимо нашего места прошла какая–то дама, скромно одетая, и вела за руку мальчика летъ пяти. Мы съ женой почемуто обратили на нее внимаше. По окончаши Литургти, передъ началомъ Царскаго молебна (25–го мая — день раждешя Государыни Императрицы Александры Феодоровны , мы ее вновь увидели, когда она мимо насъ прошла къ свечному ящику. Было заметно, что она «въ интересномъ положеши», какъ говорили въ старину люди прежняго воспиташя.
Вотъ раба–то Божiя! подумалось мне: одинъ ея ребенокъ съ дѣтскихъ летъ, а другой еще и въ утробной жизни — оба освящаются молитвами и святыми впечатлѣшями матери, — умница! Благослови ее Господь и Матерь Божiя!
Въ эту минуту она подошла къ иконе Божiей Матери Скоропослушницы, передъ которой мы обычно стоимъ во Введенскомъ храме, и стала передъ ней на колѣняхъ молиться. Я нечаянно увидѣлъ ея взглядъ, Устремленный на икону. Что это былъ за взглядъ, что за вера излучалась изъ этого взгляда, какая любовь къ Богу, къ божественному, къ святыне!… О, когда бы я такъ могъ молиться!.. Матерь Божiя! — помолилось за нее мое сердце: сотвори ей по вере ея!
При выходе изъ храма северными вратами, у иконы «Споручницы грешныхъ», мы опять встретили незнакомку. Въ рукахъ у нея была просфора…
— «Вы не Сергей ли Александровичъ Нилусъ?» — обратилась она ко мне съ застенчивой улыбкой.
— «Да… съ кемъ имею честь?»
Оказалось, что это была та, которая мне въ Январе писала изъ Тамбова (Серафима Николаевна Вишневская).
Эта и была Вера съ пятилетнимъ сыномъ, Сережей, которыхъ мы сегодня провожали изъ Оптиной.
На этой христолюбивой парочке стоить остановить свое внимаше, воздать за любовь любовью, сохранить благодарной памятью ихъ чистый образъ, отсвечиваюгцш зарями инаго нездешняго света…
— «Сегодня», — сказала намъ Вера, — «мы съ Сержикомъ поготовимся, чтобы завтра причаститься и пособороваться, а после соборовашя позвольте навестить васъ. Теперь такъ отрадно и радостно найти людей по духу, такъ хочется отдохнуть отъ тягостныхъ мiрскихъ впечатлен¡й: не откажите намъ въ своемъ гостепршмстве!»
И въ какую же намъ радость было это новое знакомство!..
Въ тотъ же день, когда у иконы «Споручницы грешныхъ» мы познакомились съ Верой, мы проходили съ женой мимо заветныхъ могилъ великихъ Оптинскихъ старцевъ и, по обычаю, зашли имъ поклониться. Входимъ въ часовеньку надъ могилкой старца Амвроая и застаемъ Веру и ея Сережу: Сережа выставилъ свои рученки впередъ, ладошками кверху, и говорить:
— «Батюшка Амвросш, благослови!»
Въ эту минуту мать ребенка насъ заметила…
— «Это тутъ мы съ моимъ Сержикомъ такъ привыкли: ведь, батюшка–то Амвросш живъ и невидимо здесь съ нами присутствуетъ, — такъ надо же и благословешя у него испросить, какъ у iеромонаха!»
Я едва удержалъ слезы …
На другой день я заходилъ къ батюшке о. Анатолiю въ то время, когда онъ соборовалъ Веру съ ея мальчикомъ. Кроме нихъ, соборовалось еще душъ двенадцать Божьихъ рабовъ разнаго звашя и состояшя, собравшихся въ Оптину съ разныхъ концовъ Россш. Надо было видеть, съ какой серьезной сосредоточенной важностью пятилетнш ребенокъ относился къ совершаемому надъ нимъ таинству Елеосвящешя!
Вотъ какъ благодатныя матери отъ молока своего начинаютъ готовить душу дитяти къ царству небесному! Не такъ ли благочестивые бояре Кириллъ и Марiя воспитывали душу того, кого Господь поставилъ светильникомъ всея Россш, столпомъ Православiя, — Преподобнаго Серпя?..
— «Когда я бываю беременна», — говорила намъ впоследствш по этому поводу Вера: «я часто причащаюсь и молюсь тому угоднику, чье имя мне хотелось бы дать будущему своему ребенку, если онъ родится его пола. На четвертый день Рождества 1905 года у меня скончался первенецъ мой, Николай, родившшся въ субботу на Пасхе 1900–го года. Когда я его носила еще подъ сердцемъ, я молилась дивному Святителю Николаю, прося его принять подъ свое покровительство моего ребенка. Родился мальчикъ и былъ названъ въ честь Святителя. Вотъ этотъ, Сержикъ, родился на первый день Рождества Христова, въ 1903–мъ году. О немъ я молилась Преподобному Серию … Съ нимъ у меня произошло много страннаго по его рождеши и, пожалуй, даже знаменательнаго. Родился онъ на 8–мъ месяце беременности. Крестины, изъ–за его крестнаго, пришлось отложить до Крещешя Господня, а обрядъ воцерковлешя пришелся на Сретеше. И съ именемъ его у меня произошло тоже нечто необычное, чего съ другими моими детьми не бывало. Молилась я о немъ Преподобному Серию, а при молитве, когда меня батюшка спросилъ, какое бы я желала дать ребенку имя, У меня мысли раздвоились, и я ответила: — «Скажу при крещеши».
А произошло это оттого, что въ томъ году состоялось прославлеше св. мощей Преподобнаго Серафима, которому я всегда очень веровала. Къ могилке его я еще девушкой ходила пешкомъ въ Саровъ изъ своего города. А тутъ еще и первое движете ребенка я почувствовала въ себе какъ разъ во время всенощной подъ 19–ое iюля. И было мне все это въ недоумете, и не знала я, какъ быть: назвать ли его Серпемъ, какъ ранее хотела, или же Серафимомъ? Стала я молиться, чтобы Господь открылъ мне Свою волю: и въ ночь подъ Крещете, когда были назначены крестины, я увидела сонъ, что, будто, я съ моимъ новорожденнымъ поехала въ Троице–Серпеву Лавру. Изъ этого я поняла, что Господу угодно дать моему мальчику имя Преподобнаго Серпя. Это меня успокоило, темъ более, что и батюшка Преподобный Серафимъ очень любилъ великаго этого Угодника Божiя, и съ его иконочкой и самъ–то былъ во гробъ свой положенъ».
Я внималъ этимъ милымъ речамъ, журчащимъ тихимъ ручейкомъ живой воды святой детской веры, и въ сердце моемъ стучались глаголы великаго обетовашя Господня святой Его Церкви:
— «И врата адова не одолеютъ ей!»
Не одолеютъ! истинно, не одолеютъ, если даже и въ такое, какъ наше, время у Церкви Божтей могутъ быть еще подобныя чада.
И опять полилась, вдохновенная речь Веры:
— «Вамъ понравился мой Сержикъ; что бы сказали вы, если бы видѣли моего покойнаго Колю! Тотъ еще и на землѣ былъ уже небожитель… Уложила я какъ–то разъ Колюсика своего спать вмѣстѣ съ прочими дѣтишками. Было около восьми часовъ вечера. Слышу зоветъ онъ меня изъ спальни.
— «Что тебе, дѣточка?» — спрашиваю.
А онъ сидитъ въ своей кроваткѣ и восторженно мнѣ шепчетъ:
— «Мамочка моя, мамочка! посмотрика, сколько тутъ Ангеловъ летаетъ».
— «Что ты», — говорю, — «Колюсикъ! гдѣ ты ихъ видишь?»
А у самой сердце такъ ходуномъ и ходить.
— «Да, всюду», — шепчетъ, — «мамочка; они кругомъ летаютъ… Они мнѣ сейчасъ головку помазали. Пощупай мою головку — видишь, она помазана!»
Я ощупала головку: темечко мокрое, а вся головка сухая. Подумала, не бредить ли ребенокъ; нѣтъ! — жару нѣтъ, глазенки спокойные, радостные, но не лихорадочные: здоровенькш, веселехоныай, улыбается… Попробовала головки другихъ дѣтей — у всЬхъ сухоныая; и спятъ себе детки, не просыпаются. А онъ мне говорить:
— «Да какъ же ты, мамочка, не видишь Ангеловъ? ихъ тутъ такъ много … У меня, мамочка, и Спаситель сидѣлъ на постельке и говорилъ со мною»…
О чемъ говорилъ Господь ребенку, я не знаю. Или я не слыхалъ ничего объ этомъ отъ рабы Божiей Веры, или слышалъ, да не удержалъ въ памяти: немудренно было захлебнуться въ этомъ потоке нахлынувщей на насъ живой веры, чудесъ ея, нарушившихъ, казалось, грань между земнымъ и небесны мъ…
— «Колюсикъ и смерть свою мне предсказалъ», — продолжала Вера, радуясь, что можетъ излить свое сердце людямъ> внимающимъ ей открытой душой. «Умеръ онъ на четвертый день Рождества Христова, а о своей смерти сказалъ мне въ Сентябре. Подошелъ ко мне какъ–то разъ мой мальчикъ да и говорить ни съ того, ни съ сего:
— «Мамочка! я скоро отъ васъ уйду».
— «Куда», спрашиваю, «деточка?»
— «Къ Богу».
— «Какъ же это будетъ? кто тебе сказалъ объ этомъ?»
— «Я умру, мамочка!» — сказалъ онъ, ласкаясь ко мне, — «только вы, пожалуйста, не плачьте: я буду съ Ангелами, и мне тамъ очень хорошо будетъ».
Сердце мое упало, но я сейчасъ же себя успокоила: можно ли, молъ, придавать такое значеше словамъ ребенка?!. Но, нѣтъ! прошло немного времени, мой Колюсикъ опять, среди игры, ни съ того ни съ сего, подходить, смотрю, ко мне и опять заводитъ речь о своей смерти, уговаривая меня не плакать, когда онъ умретъ…
— «Мне тамъ будетъ такъ хорошо, такъ хорошо, Дорогая моя мамочка!» — все твердилъ, утешая меня, мой мальчикъ. И сколько я ни спрашивала его, откуда у него таю я мысли, и кто ему сказалъ объ этомъ, онъ мне ответа не далъ, какъ–то особенно искусно уклоняясь отъ этихъ вопросовъ…
Не объ этомъ ли и говорилъ Спаситель маленькому Коле, когда у детской кроватки его летали небесные Ангелы?..
— «А какой удивительный былъ этотъ ребенокъ», продолжала Вера:
«судите хотя бы по такому случаю. Въ нашемъ доме работалъ старикъ–плотникъ ворота и повредилъ себе нечаянно топоромъ палецъ. Старецъ прибежалъ на кухню, где я была въ то время, показываетъ мне свой палецъ, а кровь изъ него такъ и течетъ ручьемъ. Въ кухне былъ и Коля. Увидалъ онъ окровавленный палецъ плотника и съ громкимъ плачемъ кинулся бежать въ столовую къ иконе Пресвятой Троицы. Упалъ онъ на коленки предъ иконою и, захлебываясь отъ слезъ, сталъ молиться:
— «Пресвятая Троица, исцели пальчикъ плотнику!» На эту молитву съ плотникомъ вошли въ столовую, а Коля, не оглядываясь на насъ, весь утттедтттш въ молитву, продолжалъ со слезами твердить свое:
— «Пресвятая Троица, исцели пальчикъ плотнику!» Я пошла за лекарствомъ и за перевязкой, а плотникъ остался въ столовой. Возвращаюсь и вижу. Колюсикъ уже слазилъ въ лампадку за масломъ и масломъ отъ иконы помазываетъ рану, а старикъ–плотникъ доверчиво держитъ передъ нимъ свою пораненую руку и плачетъ отъ умилешя, приговаривая:
— «И что–жъ это за ребенокъ, что это за ребенокъ!» Я, думая, что онъ плачетъ отъ боли, говорю:
— «Чего ты, старикъ, плачешь? на войне былъ, не плакалъ, а тутъ плачешь!»
— «Вашъ», — говорить, — «ребенокъ хоть кремень и тотъ заставить плакать!»
И что–жъ вы думаете? — ведь, остановилось сразу кровотечеше, и рана зажила безъ лекарствъ, съ одной перевязки. Таковъ былъ обгцш любимецъ, мой Колюсикъ, дорогой, несравненный мой мальчикъ… Передъ Рождествомъ мой отчимъ, а его крестный, выпросилъ его у меня погостить въ свою деревню, — Коля былъ его любимецъ, и эта поездка стала для ребенка роковой: онъ тамъ заболелъ скарлатиной и умеръ. О болезни Коли я получила извеспе черезъ нарочнаго (тогда были повсеместныя забастовки, и посланной телеграммы мне не доставили) и я едва за сутки до его смерти успела застать въ живыхъ мое сокровище. Когда я съ мужемъ прiехала въ деревню къ отчиму, то Колю застала еще довольно бодренькимъ; скарлатина, казалось, прошла, и никому изъ насъ и въ голову не приходило, что уже на счету послѣдше часы ребенка. Заказали мы служить молебенъ о его выздоровлеши. Когда его служили, Коля усердно молился самъ и все просилъ давать ему целовать иконы. После молебна онъ чувствовалъ себя настолько хорошо, что священникъ не сталъ его причащать, несмотря на мою просьбу, говоря, что онъ здоровъ, и причащать его нетъ надобности. Все мы повеселели. Кое–кто закусивъ после молебна, легъ отдыхать; заснулъ и мой мужъ. Я сидела у постельки Коли, далекая отъ мысли, что уже наступаютъ последшя его минуты. Вдругъ онъ мне говоритъ:
— «Мамочка, когда я умру, вы меня обнесите вокругъ церкви»…
— «Что ты», — говорю, — «Богъ съ тобой, деточка! мы еще съ тобой, Богъ дастъ, живы будемъ».
— «И крестный скоро после меня пойдетъ за мной», — продолжалъ, не слушая моего возражешя Коля.
Потомъ, помолчалъ немного и говоритъ:
— «Мамочка, прости меня».
— «За что,» — говорю, — «простить тебя, деточка?»
— «За все, за все прости меня, мамочка!»
— «Богъ тебя простить, Колюсикъ», — отвечаю ему, — «ты меня прости: я строга бывала съ тобою».
Такъ говорю, а у самой и въ мысляхъ нетъ, что это мое последнее прощаше съ умирающимъ ребенкомъ.
— «Нетъ», — возражаете Коля, — «мне тебя не за что прощать. За все, за все благодарю тебя, миленькая моя мамочка!»
Тутъ мне чтото жутко стало; я побудила мужа.
— «Вставай», — говорю, — «Колюсикъ, кажется, умираетъ!»
— «Что ты», — отвечаете мужъ, — «ему лучше — онъ спите».
Коля ве это время лежале се закрытыми глазами. На слова мужа, оне открыле глаза и се радостной улыбкой сказале:
— «Нетъ, я не сплю — я умираю. Молитесь за меня!» И стале креститься и молиться саме:
— «Пресвятая Троица, спаси меня! Святитель Николай, Преподобный Серий, Преподобный Серафиме, молитесь за меня!.. Крестите меня! помажьте меня маслицеме! Молитесь за меня все!»
И се этими словами кончилась на земле жизнь моего дорогого, ненагляднаго мальчика: личико расцветилось улыбкой, и оне умере.
И ве первый разе ве моей жизни возмутилось мое сердце едва не до ропота. Таке было велико мое горе, что я и у постельки его, и у его гробика, не хотела и мысли допустить, чтобы Господь решился отнять у меня мое сокровище. Я просила, настойчиво просила, почти требовала, чтобы Онъ, Которому все возможно, оживилъ моего ребенка; я не могла примириться съ тѣмъ, что Господь можетъ не пожелать исполнить по моей молитвѣ. Накануне погребешя, видя, что тело моего ребенка продолжаетъ, несмотря на мои горячiя молитвы, оставаться бездыханнымъ, я, было, дошла до отчаяшя. И, вдругъ, у изголовья гробика, где я стояла въ тяжеломъ раздумьи, меня потянуло взять Евангелiе и прочитать въ немъ первое, что откроется. И открылся мне 16–й стихъ 18–й главы Евангелiя отъ Луки, и въ немъ я прочла: «… пустите детей приходить ко Мне, и не возбраняйте имъ, ибо таковыхъ есть царствiе Божiе».
Для меня эти слова были отвѣтомъ на мою скорбь Самого Спасителя, и они мгновенно смирили мое сердце: я покорилась Божiей воле.
При погребеши тела Колюсика исполнилось его слово: у церкви намело болыше сугробы снега, и чтобы гробикъ пронести на паперть его надо было обнести кругомъ всей церкви. Это было мне и въ знамеше и въ радость. Но когда моего мальчика закопали въ мерзлую землю, и на его могилку легъ холодный покровъ суровой зимы, тогда вновь великой тоской затосковало мое сердце, и вновь я стала вымаливать у Господа своего сына, не зная покоя душе своей ни днемъ, ни ночью, все выпрашивая отдать мне мое утешете. Къ сороковому дню я готовилась быть причастницей Святыхъ Таинъ и тутъ, въ безумш своемъ, дошла до того, что стала требовать отъ Бога чуда воскрешешя. И — вотъ, на самый сороковой день я увидела своего Колю во сне, какъ живого. Пришелъ онъ ко мне светленькит и радостный, озаренный какимъ–то аяшемъ и три раза сказалъ мне:
— «Мамочка, нельзя! Мамочка, нельзя! Мамочка, нельзя!»
— «Отчего нельзя?» — воскликнула я съ отчаяшемъ.
— «Не надо этого, не проси этого, мамочка!»
— «Да почему же?»
— «Ахъ, мамочка!» — отвѣтилъ мне Коля: «ты бы и сама не подумала просить объ этомъ, если бы только знала, какъ хорошо мне тамъ, у Бога. Тамъ лучше, тамъ несравненно лучше, дорогая моя мамочка!»
Я проснулась, и съ этого сна все горе мое, какъ рукой сняло.
Прошло три месяца, — исполнилось и второе слово моего Коли: за нимъ въ обители Царя Небеснаго слѣдомъ ушелъ къ Богу и его крестный».
Много мне разсказывала дивнаго изъ своей жизни раба Божiя Вера, но не все поведать можно даже и своимъ запискамъ: живы еще люди, которыхъ можетъ задеть мое слово… Въ молчанш еще никто не раскаивался: помолчимъ на этотъ разъ лучше!..
Пошелъ я провожать Веру съ ея Сержикомъ черезъ нашъ садъ по направлешю къ монастырской больнице. Это было въ день ихъ отъезда изъ Оптиной. Смотрю: идетъ къ намъ навстречу одинъ изъ наиболее почетныхъ нашихъ старцевъ, отецъ А., живущш на покое въ больнице. Полошли мы подъ его благословеше; протянулъ и Сержикъ свои рученки…
— «Благослови», — говорить, — «батюшка!».
А тотъ самъ взялъ да низехонько, касаясь старческой своей рукой земли, и поклонился въ поясъ Сержику…
— «Нетъ». возразилъ старецъ, — «ты самъ сперва — благослови!»
И къ общему удивлешю, ребенокъ началъ складывать свою ручку въ именословное перстосложеше и iерейскимъ благословешемъ благословилъ старца.
Что–то выйдетъ изъ этого мальчика?
***
Такимъ вопросомъ заканчиваетъ Сергей Александровичъ Нилусъ свою запись 1909 года. И вотъ, спустя полвека, на этотъ вопросъ судилъ Господь явиться ответу. Узнавъ, что составляется книга объ Оптиной, одна истинная раба Божья, прислала свидетельство своей веры и этимъ снова пролила светъ о «невидимой» Руси нашей, находящейся подъ видимымъ игомъ безбожья. По своему складу души, уже покойная, Наталiя Владимiровна Урусова, была глубоко верующей, цельной и любящей натурой, настоящей хриспанкой; матерью сыновей мучениковъ. Ее повесть написана кровью. Господи благослови.
Когда мои сыновья были въ 1937 г. арестованы и по сообщешю Г.П.У. были высланы на 10 летъ безъ права перегшски, то о моемъ материнскомъ горе и говорить нечего. Много, много горькихъ слезъ пролила, но ни единой даже мимолетной мыслью не роптала, а искала только утешешя въ Церкви, а оно могло быть только въ катакомбной Церкви, которую я везде искала, и милостью Божiей всегда находила очень скоро; к горе свое изливала истиннымъ — Богу угоднымъ священникамъ, которые тамъ совершали тайныя Богослужешя. Такъ было, когда после ареста сыновей, я изъ Сибири уехала въ Москву. Сестра моя, которая къ ужасу моему признавала советскую церковь, не была арестована, несмотря на то, что была фрейлиной. Она мне указала на одну бывшую нашу подругу детства, съ которой она расходилась въ вопросахъ Церкви, т. к. та принимала горячее участте въ тайныхъ Богослужешяхъ. Меня встретила эта дама и другте члены этой тайной святой Церкви съ распростертыми объяттями. Жить въ Москве я не имела права, и поселилась за 100 верстъ въ городе Можайске…
Абсолютно безъ денегъ я взяла патентъ на право продажи искусственныхъ цветовъ на московскомъ базаре. Мне разрешалось проживать у сестры не более однихъ сутокъ, но мне помогъ дворникъ. Все дворники назначались отъ Г.П.У. для доклада обо всемъ, что делалось въ доме. Дворникъ того дома жилъ въ сыромъ подвальномъ помещенш съ семьей крайне бедно. Онъ пришелъ ко мне и спросилъ: «Хочешь ли ты, чтобы я тебе помогъ? А ты помоги мне! Я обязанъ по прiезде кого нибудь немедленно сообщать, а ты прiезжай и живи хоть по две недели, да сколько хочешь, а я сообщать не буду. Если же придутъ съ обыскомъ, или проверкой, то покажу, что ты прiехала сегодня утромъ; а ты мне помогай понемногу отъ продажи своихъ цветовъ.» Я, конечно, согласилась и такъ оно и было до 1941 г., когда неожиданно немцы перешли границу, и въ тотъ же день никому кроме, конечно, слугъ сатаны, не былъ разрешенъ въездъ въ Москву. И такъ, проживая у сестры подолгу, я посещала все богослужешя, которьгя производились у частныхъ лицъ въ разныхъ районахъ Москвы. Былъ у насъ священнослужителемъ и духовникомъ о. Антонш, уже немолодой iеромонахъ. Постоянно слышу: «Какъ велитъ старецъ; что скажетъ старецъ и т. д.» Я спросила отца Антошя, где могла бы я увидеть этого старца, чтобы излить свое горе и получичь утешете! Когда о немъ упоминали, то съ необычайнымъ благоговешемъ, и называли святымъ необычайнымъ.
«Нетъ», сказалъ о. Антошй, «этого никакъ нельзя, и все, что Вамъ потребуется отъ него, я буду ему передавать. Въ 1941 г. въ Можайске я познакомилась съ одной дамой, высланной изъ Москвы за арестъ мужа и единственной дочери. Она оказалась тоже членомъ катакомбной Церкви и была съ самыхъ первыхъ летъ священства старца, его духовной дочерью. Она мне сообщила, что старецъ (нмени не называла) живетъ сейчасъ въ деревне въ двухъ верстахъ отъ Можайска и она тайно посещаетъ его Богослужешя. На мой вопросъ нельзя ли ей попросить его принять меня, она ответила: «Нетъ, это невозможно, т. к. все молягщеся лишены этого, т. к. Г.П.У. его 25 летъ разыскиваетъ, и онъ переходить по всей Россш съ одного места на другое, будучи Духомъ Святымъ, какъ видно, оповещенъ, когда надо уйти. Конечно, я скорбела, но делать было нечего. День Св. Троицы въ томъ году былъ 7 ¡юня. Какъ ничего не бываетъ случайнымъ, такъ было и тутъ: я не могла быть въ Москве, и съ грустью сидела вечеромъ накануне одна у себя въ комнате. Слышу легкш стукъ въ окошко; взглянула и поразилась.
Стучитъ немолодая монахиня, одетая по монашески, несмотря на строжайшее запрещеше носить такую одежду. Дело было подъ вечеръ. Я отворила дверь и она вошла ко мне со словами: «Батюшка старецъ о. Серафимъ приглашаетъ васъ завтра рано утромъ къ себе, и, если желаете, то можете исповедаться и прюбщиться Св. Тайнъ. Она указала мне какой дорогой идти и быть осторожной. Передъ самой деревней было поле ржи уже колосившейся и советывала идти согнувшись. Дорога черезъ это поле, какъ разъ упиралась въ избу, где жилъ старецъ, а прямо напротивъ черезъ дорогу былъ исполкомъ. Нечего и говорить о моемъ чувстве, когда монахиня, крайне приветливая своимъ свѣтлымъ лицомъ, ушла. Звали ее мать Н. При старце были две монахини, другую звали мать В. Оне неразлучно были съ нимъ. Старецъ жилъ иногда даже месяца два спокойно и совершенно неожиданно въ разные часы дня и ночи вдругъ говорилъ: «Ну, пора собираться!» Онъ съ монахинями надевали рюкзаки, где были все богослужебные предметы, и немедля уходили, куда глаза глядятъ, пока старецъ не остановится и не войдетъ въ чью нибудь избу, очевидно по наитаю Свыше. Рано утромъ я пошла. Вхожу не съ улицы, а, какъ было указано съ проселочной дороги въ заднюю дверь. Передо мной — дивный, еще совсемъ не старый монахъ. Описать его святую наружность не найду словъ. Чувство благоговѣшя было непередаваемо. Я исповедывалась и дивно было. После совершешя Богослужешя и принятая мною св. Тайнъ, онъ пригласилъ меня пообедать. Кроме меня была та дама, о которой я писала выше. Обе монахини и еще одна его духовная дочь, прiехавшая изъ Москвы. О, милость Божiя: я никогда не забуду той беседы, которой онъ удостоилъ меня, не отпуская втечете нѣсколькихъ часовъ.
Черезъ день после того счастья духовнаго, что я испытала при посещеши о. Серафима, я узнала отъ той дамы, что на другой день, когда сидели за чаемъ, о. Серафимъ всталъ и говорить монахинямъ: «Ну, пора идти!» Они мгновенно собрались и ушли, и черезъ полчаса не более, пришло Г.П.У., ища его, но Господь его укрылъ.
Прошло три месяца, немцы уже были въ Можайске, когда, вдругъ, опять легкш стукъ въ окно, и та же монахиня Н. пришла ко мне со словами: «О. Серафимъ въ г. Боровске, который сутки былъ занять немцами (40 верстъ отъ Москвы) и прислалъ меня къ Вамъ передать свое благословеше и велѣлъ открыть Вамъ, Что онъ тотъ Сережа, которому поклонился iеромонахъ А.».
Не есть ли это лучъ света на то скрытое отъ разумныхъ мiра сего, что разумели дети духовньгя, откликнувгшяся на зовъ Христа, когда Онъ изрекъ «Пустите детей приходить ко Мне»?
Блаженная кончина Старца Анатолія
Последше годы о. Анатолш жилъ недалеко отъ церкви, почти напротивъ, въ ограде монастырской. Много народу ходило къ нему. О. Нектарш, живтттш въ скиту, завидитъ народъ издалека и спрашиваетъ: «Вы къ кому?», а самъ ведетъ къ о. Анатолт. Тотъ былъ помоложе, еще не былъ «сЬденыай». Смятенье въ народе, вызванное револющоннымъ безбожьемъ устремляло верующихъ къ старцамъ за духовной поддержкой. Начались гонешя на монаховъ со стороны властей. Въ Оптиной устроили музей, позднее советскш «Домъ Отдыха». Монаховъ ссылали, арестовывали, издевались надъ релипей. Трогательна повесть объ о. Никоне, что пелъ въ хоре. У него была небольшая рыжая бородка. Прiехала комисая; его арестовали и сослали и тамъ предавали мукамъ и пыткамъ за веру. Черезъ некоторое время получили его друзья по духу отъ него радостное, восторженное письмо. «Счастью нетъ предела,» писалъ онъ приблизительно такъ, «я захлебываюсь отъ счастья. Только подумать, слова моего Спасителя сказаны мнѣ лично — блаженни есте, егда поносятъ вамъ, и изженутъ, и рекутъ всякъ золъ глаголъ, на вы лжуще мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесѣхъ. И я это испытываю. Жду недождусь, когда Господь мой решить Свой судъ».
Пришла чреда и къ о. Анатолт. Его красноармейцы обрили, мучали и издевались надъ нимъ. Онъ много страдалъ, но когда возможно было, принималъ своихъ чадъ. Къ вечеру 29–го тля прiехала комисая, долго распрашивали и должны были старца арестовать. Но старецъ, не противясь, скромно попросилъ себе отсрочку на сутки, дабы приготовиться.
Келейнику, горбатенькому о. Варнаве, грозно сказали, что бы приготовилъ старца къ отъезду, т. к. завтра увезутъ, и на этомъ уехали. Воцарилась тишина и старецъ началъ готовиться въ путь. На другой день утромъ прiезжаетъ комисая. Выходятъ изъ машины и спрашиваютъ келейника о. Варнаву: «Старецъ готовъ?» «Да», отвечаетъ келейникъ, «готовъ», и отворивъ дверь вводить въ покои старца. Каково же было удивлеше ихъ, когда ихъ взору предстала такая картина. Посреди келлш въ гробу лежалъ «приготовившшся» мертвый старецъ! Непопустилъ Господь надругаться надъ Своимъ вернымъ рабомъ и въ ту же ночь принялъ Своего готоваго раба, что было 30–го тля 1922 года, въ память перенесешя мощей преп. Германа Чудотворца Соловецкаго.
Его духовная дочь, Е. Г. Р. свидетельствуетъ: «Въ 1922 году, передъ Успенскимъ постомъ, получаю отъ батюшки о. Анатолiя письмо, которое оканчивается такъ: «хорошо бы было тебе прiехать отдохнуть въ нашей Обители.» Сразу не собралась, не поняла, почему батюшка зоветъ прiехать;
а когда пргЬхала въ Оптину — было уже поздно: на другой день былъ 9–ый день со дня смерти дорогого батюшки. Батюшка о. Анатолш скончался 30–го iюля 1922 года. Грустно было; чувствовалась потеря близкаго человека, котораго никто заменить не можеть. Къ 9–му дню съехались различныя лица, въ разговоре съ которыми, я узнала, что не я одна опоздала, были и другтя опоздашя, которыхъ батюшка вызывалъ или письмомъ, или явившись во сне. Но были и таюе, кто застали еще батюшку живымъ».
О погребенш Старца Анатолiя сведЬнш у насъ нетъ, но известно, что его положили рядомъ съ могилой Старца Макарiя. При томъ, когда копали, то могила Старца Макарiя обвалилась, гробъ прюткрылся и тело блаженнаго старца обнаружилось совсемъ сохранившимся.
Въ заключеше приведемъ несколько строчекъ другой духовной дочери Старца Анатолiя, Монахини Марш, писавшей въ Баръ–Градъ:
«Какъ хочется вернуть хоть на месяцъ то блаженное времячко дорогой и незабвенной духовной моей родины — Оптиной. Когда, будучи уже взрослой, гостя тамъ месяца по два съ половиной, чувствовала себя безмятежно счастливой, какъ ребенокъ подъ нежно–любящей опекой старца–отца, заменяющаго одновременно и мать и брата и друга и няню, съ тою лишь разницею, что въ немъ, въ этомъ старце–отце все скреплено и покрыто неземной любовью.
Вспомните, родная, вспомните Владимiрскую церковь, а въ ней толпу богомольцевъ 80–70 человекъ. Кто не былъ утешенъ его словомъ, отеческой улыбкой, взглядомъ, истовымъ преподашемъ св. благословешя, его смиреннымъ видомъ. Кто?.. Только вышелъ Батюшка — у всехъ уже лица проаялп, несмотря на гнетущее настроеше — съ радостью редко кто прiезжалъ туда. Ушелъ Батюшка — все то же аяше у всехъ. Крестясь съ сердечнымъ успокоеннымъ вздохомъ съ благодарностью къ Богу, уходятъ богомольцы въ путь часто далекш, приходя къ нему иногда только лишь за темъ, чтобы принять благословеше и получить въ наставлеше что нибудь, сказанное на ходу. 16 летъ жила подъ руководствомъ незабвеннаго Батюшки Анатолiя. 16 летъ сплошной духовной радости. Слава Богу, давшему испытать мне неземную радость здесь еще на земле, видеть небеснаго ангела. Въ этой тяжелой скорбной жизни часто воспоминашя живыя хоть на минуту даютъ успокоеше и за то благодареше Создателю.»
Отецъ протоіерей Николай Михайловичъ Сангушко–Загоровскій (въ монашествѣ Серафимъ) (1872–1943)
При жизни великаго Старца Амвроая было несколько смиренныхъ iереевъ Божшхъ, на которыхъ Господь пролилъ особую благодать «пророчества», или старчества вне монастыря. Старецъ Амвросш несколько такихъ подвижниковъ провидѣлъ, даже на разстояши и благословилъ старчествовать. Особенно выдавался iерей Егоръ (Смотри о немъ въ «Великое въ маломъ», С. А. Нилуса, 1903 г изъ села Спасъ–Чекряка Болховскаго уЬзда, который, будучи кроткимъ, простымъ сельскимъ батюшкой, умѣлъ такъ «утешать» страждущая души, что люди за сотни верстъ шли къ нему, какъ къ духоносному старцу. Самъ Старецъ Амвросш отсылалъ къ нему людей.
Известно, что Старецъ Анатолия, следуя своему старцу, благословлять некоторыхъ принимать на себя этотъ рѣдчайшш путь подвига: духовно окормлять, наставлять и врачевать. Однимъ изъ нихъ былъ отецъ Николай, жизнеописаше котораго ниже повествуется.
И. М. Концевичъ поступилъ въ Ктевскш университетъ передъ войной 1914 г. и, когда этотъ университетъ былъ во время войны эвакуированъ далеко въ глубь Россш, онъ предпочелъ перейти въ Харьковскш. Въ г. Харькове, при содействш коллеги, знакомаго семьи Загоровскихъ, онъ нанялъ въ ихъ доме комнату.
Здесь уместно упомянуть объ облике о. Николая, какимъ его засталъ И. М. Батюшка былъ невысокаго роста, широкоплечш и скорее полный. У него была окладистая борода, но волосъ почти не было. Чертами лица онъ напоминалъ греческаго философа Сократа. Но выражеше его лица было несравнимымъ ни съ кѣмъ. Оно дышало лаской, приветливостью, аяло и светилось необычайной добротой и привлекало всехъ и каждаго.
Живя у Загоровскихъ, Иванъ Михайловичъ часто прислуживалъ о. Николаю въ церкви и сопровождалъ его, когда о. Николай служилъ молебны въ частныхъ домахъ, ограждая его отъ стекавшагося и тѣснившаго его народа. Былъ онъ участникомъ одного изъ паломничествъ, кактя отъ времени до времени организовывалъ Батюшка.
Такимъ образомъ И. М. знали почитатели о. Николая, какъ церковника–студента, что въ те времена являлось исключешемъ. Эти почитатели о. Николая, встрѣтивъ И. М. во время гражданской войны и узнавъ его, оказали ему ценныя услуги. Однимъ изъ нихъ онъ былъ даже спасенъ отъ смерти.
И. М. Концевичъ читалъ въ Санъ–Франциско два раза лекщю объ о. Н. Загоровскомъ. Матерiаломъ для этого ему послужили прежде всего его личныя воспоминашя. Пользовался И. М. также сведЬшями, полученными имъ отъ дочери покойнаго о. Николая — Лидш Николаевны Бобригцевой, умершей въ Париже въ 1964 г. Но главное, — это — разсказы бывшей послушницы Ульяши Ноздриной, сопровождавшей о. Протоiерея въ его изгнаши и постриженной имъ съ именемъ Магдалины.
Лекщя И. М. Концевича была въ свое время записана, и мы здесь представляемъ ея содержаше.
Отецъ Николай происходилъ изъ древняго княжескаго рода, обедневшаго и перешедшаго въ духовное сословiе. Отецъ его, о. дiаконъ Михаилъ Феоктистовичъ, жилъ на окраине Ахтырки, называвшейся Гусыницей. Онъ былъ человекомъ мягкаго характера, не отъ мiра сего. Кроме церкви ничего для него не существовало, онъ не входилъ въ вопросы, касаюгщеся дома и семьи. Зато жена его, Параскева. Андреевна, рожд. Роменская, была властной женщиной. Она отличалась исключительнымъ природнымъ умомъ и большими способностями. Оставшись очень рано вдовою, она поставила на ноги троихъ детей: Михаила, Анну и самаго младшаго — Николая.
Мать–дьяконица была безграмотной, однако понимала значеше образовашя и старалась всеми силами дать таковое дётямъ. Старшш сыпь, Михаилъ, очень одаренный, окончивъ семинарiю, поступилъ въ Академiю, но по бедности не окончилъ таковой и рано умеръ отъ чахотки. Младшш, росъ на лоне природы на Гусынице среди крестьянскихъ детей. Его лучтттш прiятель назывался Яшко. Съ нимъ они потихоньку курили и чуть не устроили пожаръ на сеновале. Летомъ ловили раковъ и рыбу въ реке Ворскле. Въ лесу собирали ягоды и грибы. Коля Загоровскш былъ чрезвычайно живой, веселый, подвижной. Съ детства любилъ народныя песни, а также свой родной малороссшскш языкъ на которомъ впоследствш охотно изъяснялся въ домашней обстановке. Поступивъ въ семинарiю, онъ сталъ писать стихи. Но учиться не любилъ, особенно ненавидЬлъ математику. И еще въ детстве, вместо того, чтобы идти въ школу, онъ «ховался», забравшись на грушу, или въ колоду, которая поукраински называется «жлукто», куда ссыпали золу для стирки белья. Мать, изловивъ его, накидывала ему веревку на шею и вела съ позоромъ по всей деревне въ школу. Когда пришло время учиться въ семинарш, Коля все же тамъ оказался среди самыхъ лучшихъ учениковъ, одареннымъ литературнымъ талантомъ. Въ старшихъ классахъ преподаватель русскаго языка устраивалъ спектакли. Молодой Загоровскш при этомъ обнаружилъ исключительный талантъ комика. Стоило ему появиться на сцене — это вызывало бурю смеха въ рядахъ публики. Однажды местный архiерей, заинтересованный такой необыкновенной способностью семинариста, пожелалъ увидеть его игру. Какъ полагается, Владыку усадили въ первомъ ряду, въ кресле. На сцене появился комикъ, и сразу же зала разразилась сплошнымъ хохотомъ. Архiерей смеялся со всеми. Чемъ дальше продолжалась игра, темъ обгцш смехъ возросталъ. Владыка смеялся и смеялся, безъ удержу, пока его смехъ не превратился въ настоящую истерику. Пришлось его вынести изъ зала на кресле.
Слава Загоровскаго, какъ комическаго актера, распространилась далеко за пределами семинарш. Знаменитый на Украине артистъ–предприниматель приглашалъ его въ составъ своей труппы, предлагая ему завидный окладъ. Но Параскева Андреевна слышать не хотела объ этомъ: «Я хочу тебя видеть въ золотыхъ ризахъ, иначе прокляну!» — заявила она сыну. Пришлось покориться. Супруга отца Николая, Екатерина Ивановна, была образованная, какъ полагалось — епархiалка. Было у нихъ двое детей. Село, где протекало его пастырство, называлось Малыжино. Это была непроходимая глушь. Отцу Николаю тамъ негде было проявить свою богато–одаренную натуру. Драму, которую пережилъ молодой священникъ, легко себе представить. Икона Божiей Матери, имъ столь прославляемая, была несомненно свидетельницей его горькихъ слезъ и душевнаго страдашя. Действительно, какъ могла такая кипучая натура примириться съ прозябашемъ въ глухомъ и дикомъ захолустье? И какъ должна была быть глубока внутренняя борьба этого человека, чтобы смогло совершиться превращеше артиста–комика въ знаменитаго духовнаго проповедника и народнаго пастыря! Но такое перерождеше совершилось въ действительности: блестяпце душевные таланты преобразились въ духовные. Явное чудо было налицо. Икона Божiей Матери, почитаемая о. Николаемъ какъ чудотворная, написана въ итальянскомъ стиле и вовсе не является котей древней иконы «Взыскаше погибшихъ». А между темъ о. Николай далъ ей именно такое наименоваше! Последнее наводить на мысль, что юный iерей былъ на краю отчаяшя, и Сама Божiя Матерь поставила его на правильный путь. Икону «Взыскаше погибшихъ» о. Николай впоследствш украсилъ драгоценными камнями.
Народъ полюбилъ о. Николая и окружилъ его теснымъ кольцомъ, но когда пришло время дать дЬтямъ образоваше, онъ перевелся въ Харьковъ и сталъ настоятелемъ городского больничнаго храма. Здесь о. Николай продолжалъ, какъ и въ деревне, служить передъ иконой акаеисты и произносить проповеди. Его не смущало, что вначале присутствовали одна или две старушки, но, конечно, ему не могло не быть грустно видеть отсутствiе народа. Такое положеше, однако, длилось недолго: очень скоро народъ повалилъ валомъ. Слава о немъ, какъ о Златоусте, распространилась по всему Харькову. Маленыай больничный храмъ сталъ набиваться такъ туго, что стены отъ людского дыхашя становились мокрыми. За обедней о. Николай произносилъ две проповеди, одну изъ которыхъ посвящалъ Евангелiю дня. Кто–то сказалъ: «Батюнечка говорилъ сегодня недолго, только полтора часа». Уходилъ онъ изъ храма чуть ли не въ 3 часа дня.
При Батюшке образовался особый хоръ, съ которымъ онъ посЬщалъ частные дома для служешя молебновъ. Его приглашали нарасхватъ. После молебна пили чай и общимъ хоромъ пели «псальмы» — духовные стихи. Мнопе изъ нихъ были написаны самимъ Батюшкой. И. М. Концевичъ и молодой человекъ, котораго звали Демочкой, иногда сопровождали Батюшку.
Вокругъ о. Николая сталъ собираться женскш монастырь. Устройство его шло полнымъ ходомъ, и все приготовлешя были закончены, когда разразилась револющя. Оффищально монастырь такъ и не былъ никогда открыть, но существовалъ тайно. Одной изъ будущихъ монахинь была Ульяша Ноздрина. Она, было, собиралась выйдти замужъ, но однажды вошла въ церковь въ то время, когда произносилъ проповедь о. Николай. Это решило навсегда ея судьбу: жениху она отказала и избрала монашескш путь. Ульяшу выбралъ о. Николай въ спутницы, когда настало время изгнашя.
Какъ уже было выше сказано, о. Николай устраивалъ народныя паломничества. Въ одномъ изъ нихъ принималъ участте И. М. Концевичъ. Въ этомъ паломничестве участвовало несколько тысячь человекъ. Шли группами, и передъ каждой несли крестъ, иконы, хоругви. Шли съ пешемъ, но такъ, чтобы следующая группа не могла слышать пешя ей предшествовавшей. Передъ ней несли другой крестъ, иконы, хоругви, и шло уже свое пеше. Такихъ крестныхъ ходовъ было множество, сколько ихъ следовало — И. М. не могъ сказать. Незадолго до конца пути, о. Николай поднялся на пригорокъ и обратился къ народу со словомъ. Онъ сказалъ, что предстоитъ молеше о дожде, ибо царила злѣйшая засуха.
Когда пришли на место, народъ расположился въ лѣсу вокругъ Куряжскаго монастыря. Такъ какъ храмы не могли вмѣстить всЬхъ пришедшихъ, всенощная служилась всю ночь на возвышеши въ лѣсу. Все это время, до самаго разсвѣта, iеромонахи исповѣдывали пришедшихъ людей. Когда утромъ служилась Литурпя, причастники причащались изъ всЬхъ чашъ, имевшихся въ монастыре. Это заняло полъ дня. Когда причащеше окончилось, о. Николай произнесъ следующее слово: «Теперь мы будемъ служить молебенъ о дожде. Падите все ницъ и молите Бога до тѣхъ поръ пока не закапаютъ на землю небесныя слезы». Народъ упалъ на землю. И вдругъ на чистомъ небе стали появляться тучи, и на пыльную землю, действительно, стали капать тяжелыя, какъ слезы, крупныя капли дождя, вздымавгшя пыль на дороге… Когда начался дождь, народъ, было, кинулся къ о. Николаю, но монахи его окружили и увели въ монастырь. Все бросились кто куда могъ, чтобы укрыться. Когда все укрылись, разразился сильнѣйшш ливень.
После трапезы пришелъ къ о. Николаю звонарь и спрашиваетъ:
«Прикажете ли звонить сборъ?» О. Николай задумался, опустилъ голову. Потомъ сказалъ: «Звоните!»
Дождь продолжалъ лить, какъ изъ ведра… Но какъ только сталъ раздаваться звонъ на обратный путь, дождь сразу прекратился. Возвращаясь домой въ Харьковъ, толпа богомольцевъ шла по улицамъ съ ветвями въ рукахъ и съ восторженнымъ пѣшемъ «Христосъ Воскресе!» Жители города открывали окна, пораженные недоумѣшемъ при виде такого ликовашя двигавшейся толпы людей.
Популярность о. Николая среди простого народа была необычайна. Въ Харькове, после японской войны, развелось особенно много злоумышленниковъ. Знаменита была Соня–золотая ручка. Жили воры на Холодной горе. Но вотъ кто–то изъ нихъ смертельно заболѣваетъ. Были случаи, что посылали за о. Николаемъ, котораго тогда вели ночью по глухимъ тропинкамъ. Псаломщикъ дрожалъ и трясся отъ страха. Въ пещере, куда ихъ приводили, лежали въ углу награбленныя шубы. Но никто изъ грабителей не обижалъ о. Николая. Только после револющи какойто револющонеръ–бандитъ сорвалъ съ него золотой крестъ.
Еще въ перюдъ жизни въ Харькове, отъ стояшя на ногахъ во время долгихъ службъ и молешй у о. Николая образовались на ногахъ раны. Но онъ надъ собой острилъ, говоря, что, если ноги его не несутъ, то ему приходится самому ихъ нести.
Съ годами о. Николай началъ старчествовать по благословешю Оптинскаго старца о. Анатолiя (Потапова).
Началась револющя. Массы людей, группировавшихся вокругъ о. Николая, не были, надо думать, револющонно настроены. Влiяше о. Николая было очень велико и далеко простиралось. Еще въ самомъ начале, учитывая все это, большевики призвали о. Загоровскаго и предложили ему войти съ ними въ известное соглашеше. Отъ него требовалось только одно: не произносить противъ коммунистовъ проповедей. Они даже предлагали ему субсидiю золотомъ на его благотворительность. На это предложеше о. Николай ответилъ, что онъ служить Единому Богу и никому больше.
Вскоре его арестовали и посадили въ тюрьму (Возможно, что арестъ о. Николая последовалъ после того, какъ онъ съ толпой народа отстоялъ отъ разгрома монастырь, где находилось местопребываше харьковскаго архiерея, какимъ въ то время былъ Владыка Митрополитъ Антошй Храповицкш). Какъ только весть объ аресте о. Николая распространилась, площадь передъ тюрьмой покрылась вся крестьянскими подводами, полными деревенской провизiей. Пока о. Николай содержался въ тюрьме — все узники кормились привезеннымъ ему питашемъ.
Видя такую великую народную любовь къ о. Николаю, власти решили, что спокойнее будетъ, если его удалить изъ Харькова. Ему было предложено покинуть городъ и уехать подальше. О. Николай, взявъ съ собой Ульяшу, уЬхалъ въ Петербургъ. Мнопя монахини хотели его сопровождать, но выборъ его мудро остановился на Ульяше — прежде всего изъ–за ея беззаветной преданности и крепкаго здоровья. Въ шутку онъ говорилъ ей: «У тебя не голова, а котелъ». Правда, она много не разсуждала, зато была предана не на словахъ, а на деле. Кто бы могъ перенести все то, что она перенесла!
Итакъ, о. Николай и Ульяша оказались въ Петербурге. Это было время, когда появилась, такъ называемая, Живая Церковь. Ходя по городу, о. Николай съ Ульяшей кругомъ обходили, где стояли живоцерковные храмы. Оба они съ интересомъ осматривали дворцы, и это не только въ Петербурге, но ездили въ Царское Село, Петергофъ, и проч. Однажды они вошли въ церковь, близкую отъ ихъ жилья. Тутъ на о. Николая съ крикомъ гневно набросилась бесноватая: «Ахъ ты, плешивый, ахъ ты, плаксивый — и сюда ты явился мучить насъ?» Кругомъ стоявгше люди недоумевали, глядя на скромную фигуру о. Николая, одЬтаго въ простое крестьянское платье. Но скоро люди почувствовали, что передъ ними находится не совсемъ обыкновенный человекъ, какъ ни старались изгнанники держаться въ тени. Вотъ примеръ. О. Николай лежалъ въ тотъ день больной. Раздался звонокъ.
Ульяша открываете дверь и видитъ — на порогЬ стоять цыгане. «Здесь живеть батька, который гадаеть?» — спрашивають они. «Неть», отвечаеть Ульяша. «Какъ же», говорятъ цыгане, «намъ ведь дали адресъ: Боровая, 46. Скажите Батьке, что у насъ украли лошадь». Ульяша идетъ къ о. Николаю и говорить: «Пришли цыгане, но вы ихъ принять не можете. У нихъ украли лошадь. Если вы ихъ примете — мы пропали. Намъ же нельзя никого принимать». — «Хорошо», говорить о. Николай, «принять ихъ нельзя, но все же скажи имъ, чтобы поискали лошадь у соседа». Черезъ несколько дней цыгане снова явились, но теперь съ кульками провизш. Лошадь была найдена у соседа.
Другой случай былъ такой. О. Николай никогда никуда не ходилъ, — только въ церковь. Вдругъ пришла женщина и умоляетъ его напутствовать умирающую. Противъ всехъ своихъ правилъ, о. Николай собрался и пошелъ, взявъ съ собой, имъ почитаемую, икону Божiей Матери «Взыскаше погибшихъ». Въ мансарде на кровати лежала молодая женщина безъ памяти. Изъ устъ ея струилась окровавленная пена. Двое детей горько плакали. «Деточки», сказалъ о. Николай, «молитесь Божiей Матери — Она услышитъ детскую молитву». Батюшка началъ молебенъ съ акаеистомъ передъ принесеннымъ имъ образомъ. Слезы текли ручьями по лицу о. Николая, онъ буквально обливался слезами. После молебна ему говорятъ: «Батюшка, вы же не прочли отходной!» — «Не нужно», — ответилъ онъ. Вскоре пришли къ о. Николаю благодарныя дети и принесли ему цветы и вышитый поясъ, какой носило духовенство въ Россш. После этого пришла и сама выздоровевшая женщина. Она, хотя и была безъ сознашя во время молебна, но чувствовала, какъ въ нее вливается живая сила. Она стала преданной духовной дочерью о. Николая пока онъ жилъ въ Петербурге.
Вотъ еще достопамятный случай прозорливости о. Николая. Пришлось Батюшке съ Ульяшей искать новую квартиру, т. к. къ нимъ стало ходить черезчуръ много народа. Они нашли прекрасное помещеше. Ульяша обрадовалась и весело заговорила: «Вотъ хорошо! Здесь, Батюшка, поставимъ вашу кроватку, здесь столъ». Но о. Николай стоить бледный и ничего не говоритъ. Наконецъ, онъ обратился къ хозяйке: «Скажите, что тутъ у васъ произошло?» Оказалось, что здесь повесился чекистъ. Конечно, это помещеше они не наняли.
Пребываше въ Петербурге, по теперешнему въ Ленинграде, окончилось для о. Николая знаменитой «Святой Ночью» — по выражешю верующихъ петербуржцевъ, когда въ одну ночь арестовали 5 тысячъ человекъ изъ техъ лицъ, кто особо былъ преданъ Церкви.
Тюрьма, куда заключили о. Николая, была настолько переполнена, что несчастный iерей Божш простоялъ на ногахъ 9 дней, пока одинъ урка не сжалился и не уступилъ ему мѣсто подъ столомъ, гдѣ онъ могъ лечь на полъ. Послѣ этого о. Николая сослали въ Соловки. Матушка Екатерина Ивановна, въ сопровожденш вѣрной Ульяши, предприняла далекш путь, чтобы навѣстить Батюшку. Когда онѣ обе прибыли и имъ разрешили его увидеть, онъ вышелъ къ нимъ бритый, исхудавшш. Это было время поста. Но при передаче провизш требовалось, чтобы продукты непременно были мясными. Ульяша состряпала котлеты изъ чечевицы, которыя сошли за мясныя.
После пребывашя на Соловкахъ, о. Николай съ другими узниками былъ отправленъ на крайнш северъ на поселеше. Шли они пѣшкомъ по тундре, переступая съ кочки на кочку. Донимала мошкара. Въ одномъ месте путники заночевали въ покинутой часовне. Проснувшись, о. Николай увидѣлъ, что онъ спалъ подъ образомъ «Взыскашя погибшихъ». Это его обрадовало несказанно, онъ почувствовалъ, что находится подъ покровомъ Царицы Небесной. Онъ лишь одинъ дошелъ до места назначешя: остальные не выдержали и умерли въ пути.
Ульяша, жертвенная, какъ всегда, и здесь не оставила Батюшку. Она прiехала къ нему на телеге одна, везя корзину съ провизiей. Проехала тысячи верстъ. Путь шелъ тайгой. Часто она бывала поражена зрелигцемъ колыхаюгцагося на небе севернаго аяшя. Самъ Богъ ее хранилъ, и она добралась благополучно. Батюшка охранялся часовыми. Ульяша не потерялась. Солдатъ она называла Петькой, или Ванькой, хлопала ихъ по спине, вспоминала имъ ихъ собственную мамку. «Это мой дядька», говорила она имъ, «онъ взялъ меня къ себе, сиротку, и воспиталъ. У тебя тоже есть мамка — вспомни о ней! Отпусти ко мне дядьку обедать!» Разрешеше давалось, и Батюшка ходилъ обедать къ Ульяшѣ.
Наконецъ, о. Николай отбылъ свой срокъ наказашя. Его отпустили жить, где онъ захочетъ, кроме Харьковской губернш. Взглянувъ на карту, онъ увидѣлъ, что ближайшимъ городомъ къ Харькову будетъ Обоянь Курской губернш. Вотъ они ѣдутъ въ поезде и уже приближаются къ цели. Они говорятъ между собой о томъ, что, выгрузившись изъ вагона, совсемъ не знаютъ, что дальше делать. Ихъ разговоръ услышала ехавшая съ ними просто одетая особа, оказавшаяся женой ссыльнаго священника, котораго она ездила навестить. Зорко всмотревшись, она признала въ лице о. Николая духовное лицо. Матушка сообщила своимъ спутникамъ, что въ Обояни существуетъ тайный женскш монастырь. Она дала имъ его адресъ. Добравшись туда, путешественники позвонили. Имъ открыла двери мать привратница.
Узнавъ, что они просятъ ихъ прiютить на ночь, монахиня категорически имъ заявила, что это невозможно: они сами скрываются и, если начнутъ пускать къ себе постороннихъ, это сейчасъ же привлечете къ нимъ внимаше. «Все же доложите о насъ Игуменш», — попросилъ о. Николай. Мать Игумешя не заставила себя ждать, она скоро вышла и приветливо ихъ пригласила разделить съ монахинями трапезу. Что же оказалось? Въ ночь ихъ прiезда явился Игумеши во сне преп. Серафимъ и сказалъ: «Къ тебе прибудетъ харьковскш Серафимъ, ты его пршми». Батюшка заплакалъ и сказалъ: «Я о. Николай». Но въ действительности онъ былъ въ Соловкахъ тайно постриженъ и названъ Серафимомъ. Онъ не ожидалъ, что еще вернется въ мiръ и что жизнь его продолжится, и принялъ тайно монашество. Въ то время Ульяша этого не знала, но впоследствш, уже живя въ Обояни, при служеши о. Николаемъ Литургти, она слышала, какъ онъ, причащаясь, именовалъ себя iеромонахомъ Серафимомъ.
Квартиру въ Обояни они не замедлили найти. О. Николай днемъ никогда не выходилъ на улицу. Только глубокой иочью онъ выходилъ на дворъ подышать свежимъ воздухомъ. Онъ ежедневно служилъ Литургпо.
Проскомиддя съ безконечнымъ поминовешемъ живыхъ и умершихъ тянулась часами. Иногда ночью являлись къ нему его харьковсгая монахини, и онъ такъ руководилъ ихъ тайнымъ монастыремъ.
Ульяша жила въ Обояни въ полномъ послушаши у Батюшки. Она была имъ пострижена въ монашество и названа Магдалиной. Поступила она работать въ госпиталь въ качестве санитарки. Неожиданно пришло распоряжеше: все малограмотные обязаны сдать экзаменъ по программе десятилетки — иначе увольнеше. На несчаспе, учитель русскаго языка на курсахъ при госпитале сдЬлалъ предложеше Ульяше: она ему отказала, и онъ люто ее возненавиделъ. О. Николай сталъ Ульяше давать уроки. Наступили экзамены. Батюшка написалъ сочинеше подъ заглавiемъ «Утро въ поселке» и приказалъ Ульяше взять его съ собой на письменный экзаменъ и переписать, когда объявятъ тему. Заданной темой было, действительно, «Утро въ поселке». Къ устному экзамену о. Николай порекомендовалъ Ульяше выучить наизусть одно стихотвореше. «Когда спросятъ, кто его знаетъ — ты подыми руку». О немъ, действительно, спросили, и одна Ульяша знала эти стихи наизусть. Такъ удалось миновать злобу учителя русскаго языка. Съ математикой было сложнее. Самъ о. Николай былъ очень плохимъ математикомъ. Онъ пригласилъ учителя и, раскрывъ учебникъ по алгебре, указалъ ту страницу, которую Ульяша должна была усвоить. Спросили на экзамене именно это самое. Ульяша сдала десятилетку и изъ санитарки стала медсестрой.
Наступило время второй мiровой войны. Изъ госпиталя г. Обояни отправлялся на фронтъ отрядъ медицинскаго персонала. Въ немъ была и Ульяша. О. Николай долженъ былъ остаться одинъ — старый, больной, неработоспособный, измученный тюрьмами и ссылками … На железнодорожной платформе происходила посадка медицинскаго персонала. Поименно всехъ вызывали и сажали въ поездъ. Осталась не вызванной одна Ульяша. Поездъ ушелъ… Ульяша поспешила домой. И что же она увидела? О. Николай стоялъ на молитве. Коврикъ, на которомъ онъ стоялъ, былъ весь мокрымъ отъ слезъ.
Городъ Обоянь заняли немцы. Солдаты были размещены по всемъ домамъ. Захватили они и домикъ, где помещался о. Николай. Ему было предложено спать на полу. Однако, солдаты были такъ поражены видомъ Старца, непрестанно пребывающаго на молитве, что не только не заняли его ложа, но даже снимали обувь, входя въ его комнату, чтобы не потревожить молящагося.
Вскоре на санитарномъ автомобиле онъ былъ перевезенъ домой, въ Харьковъ. Здесь о. Николай совершалъ въ своемъ доме богослужешя при болыпомъ стеченш народа. Война кончалась. Началось немецкое отступлеше. О. Николай решилъ двинуться на Западъ, ибо, какъ онъ говорилъ, болыпевиковъ онъ не былъ въ силахъ снова увидеть. Когда онъ переезжалъ границу своего отечества, то горько заплакалъ. Но его уже ожидало отечество небесное. Жизнь его оборвалась при прiезде въ г. Перемышль. Съ нимъ случился ударъ. Его положили въ больницу, где онъ прожилъ несколько дней. Умеръ онъ накануне праздника Покрова Пресвятой Богородицы.
Все произошло точь–въ–точь, какъ онъ описалъ свою смерть въ одномъ стихотворенш, написанномъ летъ 20 передъ этимъ, въ бытность его въ Петербурге, еще въ начале револющи.
Въ этомъ стихотворенш описаны последше теплые дни ранней осени.
Цветы отцветаютъ. Падаютъ на землю шурша осенше листья. Кротко улыбается умирающая природа, и съ ней вмѣстѣ кончаетъ свои земные дни и самъ священно–поэтъ. Какъ онъ описалъ, такъ все и произошло въ действительности: стояла именно такая осень. Батюшка, который не отличался особой красотой при жизни, на смертномъ одре былъ более, чемъ прекрасенъ. Ликъ его носилъ отпечатокъ нездешняго мiра, непередаваемой словами красоты. Прюткрылась какъ бы дверь въ желанную, нездешнюю страну, где «праведницы аяютъ, яко светила».
Глава XVII.Старецъ Іеросхимонахъ Нектарій (+ 1928)
Первымъ старцемъ въ Оптиной былъ iеросхимонахъ Левъ, сильный и властный: онъ царственно открываете собою рядъ великихъ старцевъ. Въ расцвѣтѣ жизненныхъ силъ Россш старецъ Амвросш питаете всехъ духовно божественной пищей — амброзiей; а послѣдшй старецъ Нектарш, любимый ученикъ о. Амвроая, въ нестерпимый зной страшныхъ искушенш переживаемыхъ родиной утоляете жажду и подкрѣпляете вѣрующихъ духовными утѣшешями — божественнымъ питаемъ, нектаромъ.
«Въ Библш назваше и имя всегда имѣютъ сокровенный и важный смыслъ», говорите старецъ Варсонофш Оптинскш: «но и въ жизни часто назваше местности, фамилiя лица, словомъ, всякое имя имѣютъ нѣкш таинственный смыслъ, уяснеше котораго иногда бываете не безполезно.»
Житiя предшественниковъ о. Нектарiя составлялись сразу же послѣ ихъ смерти ихъ близкими и ихъ учениками, въ мирной обстановке, когда все было свежо въ памяти современниковъ, когда легко можно было добыть любое сведете. Мы находимся въ иныхъ условiяхъ, вдали отъ родины, и располагаемъ немногочисленными источниками, отрывочными свѣдЬшями. Пусть этотъ трудъ и послужите матерiаломъ будущему составителю життя этого великаго старца.
Кроме того, приступая къ жизнеописашю Батюшки отца Нектарiя, предупреждаемъ читателя: кто не видѣлъ лично Батюшку, тоте, по разсказамъ, не сможете ясно представить его образъ. Трудно будете судить ему о характере, о качествахъ Батюшки: смиреши, кротости, скромности.
По нѣкоторымъ разсказамъ невидѣвшш Батюшку можете вынести неправильное впечатлѣше о немъ, какъ о весельчаке и балагуре, чего въ действительности не было, да и не могло быть: редпе случаи его «веселости» были весьма своеобразны и трудно передаваемы; ихъ можно воспроизвести только относительно, такъ какъ на бумаге не передать, ни интонацш голоса, ни взгляда его слезящихся глазокъ, ни скромной улыбки или другого благодатнаго выражешя его лица, свойственнаго только ему одному, нашему дорогому Батюшке.
Невозможно передать его дивныя качества: воплогценнаго смирешя, необычайныхъ кротости и скромности, любви и всего непередаваемаго обаяшя его благодатной личности.
Юные годы о. Нектарія и періодъ до старчества
Прямыхъ указашй на годъ рождешя о. Нектарiя нетъ. Можно полагать, что родился онъ около 1856 г. Скончался о. Нектарш 29–го апреля (12 мая) 1928 г. въ селе Холмигци, достигнувъ 72–летняго возраста.
Родители его, Василш и Елена Тихоновы, были жителями города Ливны, Орловской губ. Тамъ родился и будугцш старецъ. Отецъ его былъ приказчикомъ; по другой версш, рабочимъ на мельнице. Онъ рано умеръ; самъ о. Нектарш говорилъ о себе: «Было это въ ребячестве моемъ, когда я дома жилъ самъ–другъ съ маменькой. Насъ ведь съ маменькой двое только и было на беломъ свете, да еще котъ жилъ съ нами … Мы низкаго были звашя и при томъ бедкые: кому нужны тагае–то?»
Похоронивъ мать въ юношескомъ возрасте и оставшись круглымъ сиротой, Николай (такъ звали въ мiру о. Нектар ¡я) потянулся въ Оптину Пустынь, находившуюся сравнительно близко отъ его родныхъ месть и тогда уже славную во всехъ концахъ Россш. Вышелъ онъ въ путь въ 1876 г., 20–ти летъ, неся съ собой одно лишь Евангелiе въ котомке за плечами.
Вотъ приближается молодой Николай Тихоновъ къ Оптинскому монастырю, расположенному на правомъ берегу красавицы–реки Жиздры, у опушки векового бора. Одинъ видъ обители успокаиваетъ, умиротворяетъ душу, отрьгваетъ ее отъ суеты мiрской жизни. Еще большее впечатлеше производить скитъ, куда приходится идти по лесной тропинке среди многовековыхъ сосенъ. Въ скиту Николая ждетъ встреча со старцемъ Амвроаемъ, который въ то время находился въ зените своей славы. Приведемъ тутъ слова Е. Поселянина, пусть много позже посещалъ онъ Оптинскш скитъ, но еще засталъ онъ старца Амвроая, а потому передаетъ подобiе того, что долженъ былъ видеть и чувствовать Николай Тихоновъ въ описываемый нами моментъ.
Въ скитской ограде встретятъ суровые лики великихъ преподобныхъ пустынножителей, держагще въ рукахъ развернутые хартш съ какимъ–нибудь изречешемъ изъ своихъ аскетическихъ творешй… Вы идете по выложенной плитнякомъ дорожке къ деревянной скитской церкви. Съ обеихъ сторонъ отъ васъ цветутъ, красуются, благоухаютъ на высокихъ стебляхъ, заботливо вырощенные, цветы.
Направо и налево отъ входа, вкрапленные въ ограду, стоять два почти одинаковыхъ домика, имеюгще по два крылечка, и съ внутренней стороны скита, и съ наружной стороны. Въ одномъ изъ нихъ жилъ великш старецъ Амвросш, въ другомъ скитоначальникъ Анатолш.
Скитъ представляетъ изъ себя просторный отрадный садъ съ прiютившимися въ немъ тамъ, поближе къ ограде, деревянными, большей частью, отштукатуренными белыми домиками келлш.
Хорошо тутъ въ скиту въ хлопотливый летнш полдень, когда тянутся къ солнцу и шибче благоухаютъ цветы, и заботливо вьется надъ ними торопливая пчела, а солнечное тепло льется, льется волнами на тихш скитъ. Хорошо въ лунную ночь, когда звезды съ неба точно говорятъ неслышно со скитомъ, посылая ему весть о Боге. И скитъ безмолвно отвечаетъ имъ воздыхашемъ къ небу, вечному, обетованному жилищу.
Хорошо и въ ясный зимнш день, когда все блеститъ непорочнымъ снегомъ, и на этомъ снегу такъ ярко вырезывается зелень невянувшихъ хвойньгхъдеревъ…
Вспоминаются дальше счастливые годы, летшй вечеръ первой встречи со старцемъ Амвроаемъ.
Вотъ, бродить согбенный, опираясь на костыль, быстро подходить къ нему народъ. Коротюя объяснешя:
— Батюшка, хочу въ Одессу ехать, тамъ у меня родные, работа очень хорошо оплачивается.
— Не дорога тебе въ Одессу. Туда не езди.
— Батюшка, да ведь я уже совсемъ собрался.
— Не езди въ Одессу, а вотъ въ Ктевъ, или въ Харьковъ.
И все кончено. Если человекъ послушается — жизнь его направлена.
Стоять каые–то дальше мужики.
— Кто вы такте? — спрашиваетъ старецъ своимъ слабымъ ласковымъ голосомъ.
— Къ тебе, батюшка, съ подарочкомъ, отвечаютъ они, кланяясь: костромсые мы, прослышали, что у тебя ножки болятъ, вотъ тебе мяггае лапотки сплели …
Съ какимъ радостнымъ, восторженнымъ чувствомъ войдешь, бывало, въ тесную келлт, увешанную образами, портретами духовныхъ лицъ и лампадами, и видишь лежащаго на твердой койке, покрытымъ белымъ тканьевымъ одЬяломъ, отца Амвроая. Ласково кивнетъ головой, улыбнется, скажетъ какую–нибудь шутку, и что–то чудотворное творится въ душе отъ одного его взгляда. Словно передъ тобой какоето живое могучее солнце, которое греетъ тебя, лучи котораго забрались въ глубь души, въ тайные злые уголки твоего существа, и гонять оттуда все темное и грязное, и сугубятъ въ тебе все хорошее и чистое. И часто въ какомъ–нибудь, какъ бы вскользь сказанномъ слове, чувствуешь, какъ онъ глубоко постигъ всю твою природу. И часто потомъ, черезъ долпе годы, вспоминаешь предостерегающее мудрое слово старца. А какъ умѣлъ смотрѣть, какъ безъ словъ умѣлъ заглядывать однимъ взглядомъ во все существо… Чудеса творилъ невидимо, неслышно. Посылалъ больныхъ къ какому–нибудь целебному колодцу, или указывалъ отслужить какому–нибудь святому молебенъ, и выздоравливали… И вспоминается онъ, тихш, ясный, простой и радостный въ своемъ неустанномъ страданш, какъ бы отлагаюгцш лучи своей святости, чтобы не смущать насъ, пришедшихъ къ нему со своими тяготами и грехами. Ведь онъ стоялъ въ те дни уже на такой высоте, что являлся людямъ въ видѣшяхъ за сотни верстъ, зовя ихъ къ себе, что временами, когда онъ слушалъ богослужеше, смотря на иконы, и къ нему случайно подходили съ какимъ–нибудь неотложнымъ вопросомъ, бывали ослеплены темъ благодатнымъ свѣтомъ, какимъ аяло его лицо.
И такой человѣкъ старался быть только ласковымъ, привѣтливымъ дедушкой, безхитростно толкуя съ тобой о твоихъ болынихъ вопросахъ и маленькихъ дѣлишкахъ!…»
Такъ долженъ былъ воспринять и вновь притттедтттш юноша Николай святость и духовную красоту Амвроая. Какъ цельная и прямая натура, онъ отдался ему всемъ своимъ существомъ. Весь мiръ для него сосредоточился въ отце Амвроаи.
О первыхъ шагахъ молодого послушника Николая мы можемъ сказать лишь очень немногое со словъ монахини Нектарш, залисями которой мы располагаемъ.
«Пришелъ Николай въ скитъ съ однимъ лишь Евангелiемъ въ рукахъ, 20–лѣтнимъ юношей, отличался красотой; у него былъ прекрасный ярко–красный ротъ. Для смирешя старецъ сталъ называть его «Губошлепомъ».
Въ скиту онъ прожилъ около 50–ти летъ (съ 1876 г. по 1923 г.). Онъ несъ различныя послушашя, въ томъ числе на клиросе. «У него былъ чудный голосъ, и когда однажды ему пришлось петь «Разбойника благоразумнаго», онъ спелъ такъ прекрасно, что самъ удивился — онъ ли это поетъ (это самъ старецъ монахинямъ разсказывалъ). Хорошихъ певчихъ изъ скита переводили въ монастырь — вотъ онъ, спевши Разбойника, испугался и принялся фальшивить. Его сперва перевели съ праваго клироса на левый, потомъ и совсемъ сместили и дали другое послушаше».
«Былъ очень застенчивъ: когда его назначили заведывать цветами, и старецъ послалъ его вместе съ монахинями плести венки на иконы, онъ очень краснелъ и не смотрелъ на нихъ. Была у него маленькая слабость: любилъ сладенькое. Старецъ разрешилъ ему приходить въ его келью и брать изъ шкафа нарочно положенныя для него сладости. Однажды келейникъ спряталъ въ это условленное место обедъ старца. Старецъ потребовалъ свой обедъ, а въ шкафу пусто! «Это Губошлепъ съелъ мой обедъ», объяснилъ старецъ удивленному келейнику. Однажды молодому послушнику взгрустилось, что вотъ, все монахи отъ родныхъ получаютъ посылки, а ему некому послать. Узнали объ этомъ монахини, наварили варенья, накупили сластей и послали ему посылочку по почте. Николай чрезвычайно обрадовался, схватилъ повестку и бегалъ въ восторге по келлiямъ, всемъ показывалъ что и ему есть посылка.
Года черезъ два по поступленш Николая въ скитъ вышло распоряжеше начальства о высылке изъ обители всехъ неуказныхъ послушниковъ, подлежагцихъ военному призыву. «И мне», разсказываетъ самъ о. Нектарш: «вместе съ другими монастырскш письмоводитель объявилъ о высылке меня изъ скита. Но къ счастью моему, по святымъ молитвамъ Старца (о. Амвроая), опасность эта миновала. Письмоводитель вскоре объявилъ мне, что я отошелъ отъ воинской повинности только на двадцать пять дней. Прихожу къ Батюшке и благодарю его за его молитвенную помощь; а онъ мне сказалъ: если будешь жить по–монашески, то и на будущее время никто тебя не потревожить, и ты останешься въ обители навсегда». И слова старца оправдались.
«Когда о. Нектарш былъ на пономарскомъ послушаши, у него была келлiя, выходящая дверью въ церковь. Въ этой келлш онъ прожилъ 25 летъ, не разговаривая ни съ кемъ изъ монаховъ: только сбегаетъ къ старцу или къ своему духовнику и обратно. Дело свое велъ идеально, на какомъ бы ни былъ послушаши: всегда все у него было въ исправности. По ночамъ постоянно виднелся у него светъ: читалъ, или молился. А днемъ часто его заставали спягцимъ, и мнЬше о немъ составили, какъ о сонливомъ, медлительномъ. Это онъ, конечно, дел а ль изъ смирешя».
Итакъ, о. Нектарш провелъ 25 летъ въ подвиге почти полнаго молчашя. Кто же былъ его прямымъ старцемъ? Отецъ ли Амвросш, или, какъ утверждаетъ ныне покойный прот. С. Четвериковъ («Оптина Пустынь») — о. Анатолш Зерцаловъ? На этотъ вопросъ отвечаетъ самъ о. Нектарш. Изъ нижеприведенныхъ его словъ рисуется его отношеше къ этимъ великимъ людямъ: о. Анатолiя именуетъ онъ «духовнымъ отцомъ», а «Старецъ» это — исключительно о. Амвросш. — «Въ скитъ я поступилъ въ 1876 г. Черезъ годъ после этого, Батюшка о. Амвросш благословилъ меня обращаться, какъ духовному отцу, къ начальнику скита iеромонаху Анатолiю, что и продолжалось до самой кончины сего последнего въ 1894 г. Къ старцу же Амвроаю я обращался лишь въ редкихъ и исключительныхъ случаяхъ. При всемъ этомъ я питалъ къ нему великую любовь и веру. Бывало, придешь къ нему, и онъ после несколькихъ моихъ словъ обнаружить всю мою сердечную глубину, разрешить все недоумешя, умиротворить и утешить. Попечительность и любовь ко мне недостойному со стороны Старца изумляли меня, ибо я сознавалъ, что я ихъ недостоинъ. На вопросъ мой объ этомъ, духовный отецъ мой iеромонахъ Анатолш отвечалъ, что причиной сему — моя вера и любовь къ Старцу; и что если онъ относится къ другимъ не съ такой любовью, какъ ко мне, то это происходить отъ недостатка въ нихъ веры и любви къ Старцу, и что таковъ обгцш законъ: какъ кто относится къ Старцу, такъ точно и Старецъ относится къ нему» (Жизнеописаше Оптинскаго старца iеросхимонаха Амвроая. Москва. 1900 г. стр. 134).
Старецъ и его дЬйстя не подлежать суду ученика. Его указашя должны приниматься безъ всякихъ разсуждешй. Поэтому даже защита старца воспрещается, т. к. это уже въ какомъ–то смысле является обсуждешемъ или судомъ. По неопытности своей о. Нектарш защищалъ въ спорахъ своего старца, о. Амвроая, отъ нападокъ некоторыхъ неразумныхъ и дерзкихъ братш. После одного изъ такихъ споровъ явился ему во сне его прозорливый духовникъ о. Анатолш (еще при жизни своей) и грозно сказалъ: «никто не имеетъ права обсуждать поступки Старца, руководясь своимъ недомыслiемъ и дерзостью; старецъ за свои действiя дастъ отчетъ Богу; значешя ихъ мы не постигаемъ» (Воспоминашя Архим. Пимена, настоятеля Николаевскаго монастыря, что на Угреше. Москва, 1877 г., стр. 57).
Скажемъ несколько словъ о скитоначальнике о. Анатолш. По словамъ о. Пимена, настоятеля Николо–Угрешскаго м–ря (оставившаго после себя цѣнныя записки, о. Анатолш Зерцаловъ раздЬлялъ еще при жизни о. Амвроая его труды по старчеству. Онъ былъ изъ студентовъ семинарш, трудившихся въ переводахъ святоотеческихъ книгь при о. Макарш, совмѣстно съ о. Амвроаемъ и о. Климентомъ Зедергольмомъ. «Съ 1894 года о. Анатолш состоялъ духовникомъ всего братства и скитоначальникомъ. Почти все посетители, бывипе у старца Амвроая на благословеши, приходили за благословешемъ и совѣтами также къ о. Анатолiю; онъ былъ старцемъ и нѣкоторыхъ братш Пустыни и скита, и у большинства сестеръ Шамординской Общины», — такъ повѣствуетъ о. Пименъ. И добавляетъ: «Онъ настолько преданъ былъ умной молитвѣ, что оставлялъ всяктя заботы о вещественномъ, хотя и несъ зваше скитоначальника». Послѣ кончины о. Амвроая (1891 г.), о. Анатолш былъ старцемъ всего братства. Скончался 25–го января 1894 г. семидесяти двухъ лѣтъ.
Прямымъ ученикомъ о. Анатолiя былъ старецъ о. Варсонофш, (+ 1912), въ мiру полковникъ, прибывшш въ Оптину, когда о. Амвросш былъ уже въ гробу. Старецъ Варсонофш обладалъ высокими духовными даровашями, провелъ немало лѣтъ въ затворе.
По вступлеши о. Варсонофiя въ Оптину въ 1891 г., о. Анатолш назначилъ его келейникомъ къ о. Нектарт, тогда ¡еромонаху. Подъ руководствомъ послѣдняго въ течете десяти лѣтъ о. Варсонофш изучалъ теоретически и практически св. Отцовъ и прошелъ все монашесктя степени вплоть до iеромонашества.
Но вернемся къ о. Нектарiю, который, пробывъ два съ половиною десятка лѣтъ въ уединеши и молчанш, ослабилъ, наконецъ, свой затворъ. Дневникъ С. А. Нилуса «На берегу Божьей рѣки» (1909) даетъ намъ обликъ будущаго старца, когда онъ началъ изредка появляться среди людей. Мы видимъ о.Нектарiя, говорящаго притчами, загадками, съ оттѣнкомъ юродства, часто не безъ прозорливости. «Младенствуюгцш другъ нашъ», называетъ его Нилусъ. Эта манера о. Нектарiя была формой его вящей скрытности, изъ–за боязни обнажить свои благодатные дары.
Мнопя страницы этого оптинскаго дневника (1909 г.) содержать записи общешя автора съ будущимъ старцемъ.
Изъ этихъ записей возстаетъ живой обликъ отца Цектарiя, выявляются его взгляды и воззрешя, а также тутъ не мало есть и его личныхъ разсказовъ о своемъ детстве. Поэтому записи его ценны въ качестве бюграфическаго матерiала.
Готовимся къ 8–му iюня быть причастниками Святыхъ Христовыхъ Таинъ. Врагъ не дремлетъ и сегодня передъ исповедью хотелъ было, угостить меня крупной непрiятностью, подавъ поводъ къ недоразумѣшю съ отцомъ настоятелемъ, котораго я глубоко почитаю и люблю. Но не даромъ прошли для меня два года жизни бокъ о бокъ съ монашескимъ смирешемъ Оптинскихъ подвижниковъ — смирился и я, какъ ни было то моему мирскому са молю от трудно. Было это искушеше за поздней обедней, после которой мы должны были съ женой идти на исповедь къ нашему духовному старцу, о. Варсонофпо. Вернулись после исповеди домой, вхожу на подъездъ, смотрю, — а на свеже–написанномъ небе моего этюда масляными красками кто–то углемъ крупными буквами во все небо написалъ пофранцузски — iе пиее (туча).
Я сразу догадался, что виновникомъ этого «озорства» не могъ быть никто другой, кроме нашего друга, отца Нектарiя: это было такъ похоже на склонность его къ некоторому какъ бы юродству, подъ которымъ для меня часто скрывались назидательные уроки той или иной хриспанской добродетели. Это онъ, несомненно онъ, прозревшш появлеше тучки на на моемъ духовномъ небе; онъ, мой дорогой батюшка, любягщй иногда, къ общему изумлешю, вставить въ речь свою неожиданное французское слово!… Заглянулъ я на нашу террасу, а онъ, любимецъ нашъ, сидитъ себе въ уголку и благодушно посмеивается, выжидая, что выйдетъ изъ его шутки.
— «Ахъ, батюшка, батюшка!» — смеюсь я вместе съ нимъ: «ну, и проказникъ!»
А «проказникъ» всталъ, подошелъ къ этюду, смахнулъ рукавомъ своего подрясника надпись и съ улыбкой объявилъ:
— «Видите, — ничего не осталось!».
Ничего и въ сердце моемъ не осталось отъ утренней смуты. Несомненно, у друга нашего есть второе зреше, которымъ онъ видитъ то, что скрыто для глазъ обыкновеннаго человека. Не даромъ же и благочестнаго жит!я его въ монастыре безъ малаго сорокъ летъ.
Сегодня первый день церковнаго новаго года. Погода сегодня дивная.
Солнце по весеннему греетъ и заливаетъ веселыми лучами нашъ садикъ и чудный Оптинскш боръ, съ востока и юга подступившш почти вплотную къ нашему уединешю. Я вышелъ на террасу и чуть не задохнулся отъ наплыва радостно благодарныхъ чувствъ къ Богу, отъ той благодати и красоты, которыми безъ числа и безъ меры одарилъ насъ Господь, поселивъ насъ въ этомъ раю монашескомъ. Что за миръ, что за безмятежте нашего здесь отшельничества; что за несравненное великолете окружающей насъ почти девственной природы! Ведь, соснамъ нашимъ, величаво склоняющимъ къ намъ свои пышнозеленыя могучiя вершины, не по полтысячи ли летъ будетъ? Не помнять ли некоторыя изъ нихъ техъ лютыхъ дней, когда злые татарове шли на Козельскь, подъ стенами и бойницами котораго грозный ихъ Батый задержанъ былъ на цельгя семь недель доблестью отцовъ теперешнихъ соседей Оптинскихъ?.. И стою я, смотрю на всю эту радость, дышу и не надышусь, не налюбуюсь, не нарадуюсь…
«И вспомнилъ iаковъ, — слышу я за спиной своей знакомый голосъ: что изъ страны своей онъ вышелъ и перешелъ черезъ iорданъ только съ однимъ посохомъ, и вотъ — передъ нимъ его два стана. И сказалъ въ умилеши iаковъ Богу: Господи, какъ же я малъ предъ Тобою».
Я обернулся, уже зная, что это онъ, другъ нашъ. И заплакало тутъ мое окаянное и грешное сердце умиленными слезами къ Богу отцовъ моихъ.
— «Господи, какъ же я малъ предъ Тобою!»
А мой батюшка, смотрю, стоить тутъ же рядомъ со мной и радуется.
— «Любуюсь я», — говорить, — «на ваше обгцежитте, батюшка баринъ, и дивуюсь, какъ это вы благоразумно изволили поступить, что не пренебрегли нашей худостью».
«Нетъ, не такъ», — возразилъ я, — «это не мы, а обитель ваша святая не пренебрегла нами, нашимъ, какъ вы его называете, обгцежитiемъ».
Онъ, какъ будто не слыхалъ моего возражешя, вдругъ улыбнувшись своей тонкой улыбкой, обратился ко мне съ такимъ вопросомъ:
— «А известно ли вамъ, сколько отъ сотворешя мiра и до нынешняго дня было истинныхъ обгцежитш?
Я сталъ соображать.
— Вы лучше не трудитесь думать, я самъ вамъ отвечу — три!»
— «Каюя?»
— «Первое — въ Эдеме, второе — въ хриспанской обгцине во дни апостольоае, а третье»…
Онъ прюстановился… «А третье — въ Оптиной при нашихъ великихъ старцахъ».
Я вздумалъ возразить: — «А Ноевъ ковчегъ–то?»
— «Ну», — засмеялся онъ, — «какое же это обгцежитте? Сто летъ звалъ Ной къ себе людей, а пришли одни скоты. Какое же это обгцежитте?!»
Сегодня, точно подарокъ къ церковному новому году, батюшка нашъ преподнесъ намъ новый камень самоцветный изъ неисчерпаемаго ларца, где хранятся драгоценньгя сокровища его памяти.
— «Вотъ у насъ въ моемъ детстве тоже было нечто вроде Ноева ковчега, только людишечки мы были маленьые, и ковчежекъ намъ былъ по росту, тоже малюсенькш: маменька, я — ползунокъ, да котикъ нашъ сЬренькш. Ахъ, скажу я вамъ, какой расчудесный былъ у насъ этотъ котикъ!… Послушайте–ка, что я вамъ про него и про себя разскажу!
— «Я былъ еще совсемъ маленькимъ ребенкомъ», такъ началъ свое повѣствоваше о. Нектарш: «такимъ маленькимъ, что не столько ходилъ, сколько елозилъ по полу, а больше сиживалъ на своемъ седалище, хотя кое–какъ уже могъ говорить и выражать свои мысли. Былъ я ребенокъ кроткш, въ достаточной мѣрѣ послушливый, такъ что матери моей рѣдко приходилось меня наказывать. Помню, что на ту пору мы съ маменькой жили еще только вдвоемъ, и кота у насъ не было. И вотъ, въ одно прекрасное время мать обзавелась котенкомъ для нашего скромнаго хозяйства. Удивительно прекрасный былъ этотъ кругленькш и веселеныай котикъ, и мы съ нимъ быстро сдружились такъ, что, можно сказать, стали неразлучны. Елозiю ли я по полу, — онъ ужъ тутъ, какъ тутъ и объ меня трется, выгибая свою спинку; сижу ли я за миской съ приготовленной для меня пищей, — онъ приспособится сесть со мной рядышкомъ, ждетъ своей порцш отъ моихъ щедротъ; а сяду, — онъ лѣзетъ ко мнѣ на колѣни и тянется мордочкой къ моему лицу, норовя, чтобы я его погладилъ. И я глажу его по шелковистой шерсткѣ своей рученкой, а онъ себе уляжется на моихъ колѣнкахъ, зажмуритъ глазки и тихо поетъ–мурлычетъ свою пѣсенку …
Долго длилась между нами дружба, пока едва не омрачилась такимъ собьтемъ, о которомъ даже и теперь жутко вспомнить.
Место мое, у котораго я обыкновенно сиживалъ, помещалось у стола, где, бывало, шитьемъ занималась маменька, а около моего седалища, на стенке была прибита подушечка, куда маменька вкалывала свои иголки и булавки. На меня былъ наложенъ, конечно, запреть касаться ихъ подъ какимъ бы то ни было предлогомъ, а тѣмъ паче вынимать ихъ изъ подушки, и я запрету этому подчинялся безпрекословно.
Но, вотъ, какъ–то разъ залѣзъ я на обычное свое местечко, а вследъ за мной вспрыгнулъ ко мне на колени и котенокъ. Мать въ это время куда–то отлучилась по хозяйству. Вспрыгнулъ ко мне мой прiятель и ну–ко мне ластиться, толкаясь къ моему лицу своимъ розовымъ носикомъ. Я глажу его по спинке, смотрю на него и вдругъ глазами своими впервые близко, близко встречаюсь съ его глазками. Ахъ, какте это были милые глазки! чистеныае, яркте, доверчивые… Меня они поразили: до этого случая я не подозревалъ, что у моего котика есть такое блестящее украшеше на мордочке… И вотъ смотримъ мы съ нимъ другъ на друга въ глаза, и оба радуемся, что такъ намъ хорошо вместе. И пришла мне вдругъ въ голову мысль попробовать пальчикомъ, изъ чего сделаны подъ лобикомъ у котика эти блестягщя бисеринки, которыя такъ весело на меня поглядываютъ. Поднесъ я къ нимъ свой пальчикъ, — котенокъ зажмурился, и спрятались глазки; отнялъ пальчикъ, — они опять выглянули. Очень меня это забавило. Я опять въ нихъ, — тыкъ пальчикомъ, а глазки — нырь подъ бровки… Ахъ какъ это было весело! А что у меня самого были такте же глазки, и что они также бы жмурились, если бы кто къ нимъ подносилъ пальчикъ, того мне и въ голову не приходило… Долго ли, — коротко ли, я такъ забавлялся съ котенкомъ — уже не помню, но только вдругъ мне въ голову пришло разнообразить свою забаву. Не успела мысль мелькнуть въ голове, а ужъ рученки принялись тутъ же приводить ее въ исполнеше. Что будетъ, — подумалось мне, — если изъ материнской подушки я достану иголку и воткну ее въ одну изъ котиковыхъ бисеринокъ? Потянулся я къ подушке и вынулъ иголку… Въ эту минуту въ горницу вошла маменька и, не глядя на меня, стала заниматься какой–то приборкой. Я невольно воздержался отъ придуманной забавы. Держу въ одной руке иголку, а другой ласкаю котенка …
— Маменька! — говорю: — какой у насъ котеночекъ–то хорошенькш?
— Какому же и быть! — отвечаетъ маменька, — плохого и брать было бы не для чего.
— А что у него подъ лобикомъ, или глазки?
— Глазки и есть: и у тебя таюе же.
— А что, — говорю, — будетъ, маменька, если я котенку воткну въ глазикъ иголку?
Мать и приборку бросила, какъ обернется ко мне, да какъ крикнетъ:
— Боже тебя сохрани!
И вырвала изъ рукъ иголку.
Лицо у маменьки было такое испугакное, что его выражеше до сихъ поръ помню. Но еще более врезалось въ мою память восклицаше:
— Боже тебя сохрани!
Не наказала меня тогда мать, не отшлепала, а только вырвала съ гневомъ изъ рукъ иголку и погрозила: — Если ты еще разъ вытащишь иголку изъ подушки, то я ею тебе поколю руку.
Съ той поры я и глядеть даже боялся на запретную подушку.
Прошло много летъ. Я уже былъ iеромонахомъ. Стояла зима. Хорошш, ясный выдался денекъ. Отдохнувъ после обеденной трапезы, я разсудилъ поставить себе самоварчикъ и поблагодушествовать за ароматическимъ чайкомъ. Въ келлш у меня была вода, да несвежая… Вылилъ я изъ кувшина эту воду, взялъ кувшинъ и побрелъ съ нимъ по воду къ бочке, которая у насъ въ скиту стоить, обычно, у чернаго крыльца трапезной. Иду себе мирно и не безъ удовольствiя предвкушаю радости у кипящаго самоварчика за ароматной китайской травкой. Въ скитскомъ саду ни души. Тихо, пустынно … Подхожу къ бочке, а на нее, вижу, взобрался одинъ изъ нашихъ старыхъ монаховъ и тоже на самоварчикъ достаетъ себе черпакомъ воду. Бочка стояла такъ, что изъ–за бугра снега къ ней можно было подойти только съ рдной стороны, по одной стежке. По этой–то стежечке я тихонько и подошелъ сзади къ черпавшему въ бочке воду монаху. Занятый своимъ дёломъ да еще несколько глуховатый, онъ и не заметилъ моего прихода. Я жду, когда онъ кончить, и думаю: зачемъ нужна для черпака такая безобразно длинная рукоятка, да еще съ такимъ острымъ расщепленнымъ концомъ? чего добраго, еще угодить и въ глазъ кому–нибудь!.. Только это я подумалъ, а мой монахъ резкимъ движешемъ руки вдругъ какъ взмахнетъ этимъ черпакомъ, да какъ двинетъ концомъ его рукоятки въ мою сторону! Я едва успелъ отшатнуться. И еще бы на волосокъ, и быть бы мне съ проткнутымъ глазомъ; а невольный виновникъ грозившей мне опасности слезаетъ съ бочки, оборачивается, видитъ меня, и ничего не подозревая, подходитъ ко мне съ кувшиномъ подъ благословеше.
— Благословите, батюшка!
Благословить–то его я благословилъ, а въ сердце досадую: экш, думаю, невежа! Однако, поборолъ явъ себе это чувство, — не виноватъ же онъ, въ самомъ деле, въ томъ, что у него на спине глазъ нетъ, — и на этомъ умиротворился. И стало у меня вдругъ на сердце такъ легко, и радостно, что и передать не могу. Иду я въ келлт съ кувшиномъ, наливши воды, и чуть не прыгаю отъ радости, что избегъ такой страшной опасности.
Пришелъ домой, согрелъ самоварчикъ, заварилъ «ароматическш чаекъ», приселъ за столикъ… и вдругъ, какъ бы яркимъ лучемъ осветился въ моей памяти давно забытый случай изъ поры моего ранняго детства: котенокъ, иголка и восклицаше матери:
— Боже тебя сохрани!
Тогда оно сохранило глазъ котенку, а много летъ спустя и самому сыну… И подумайте, — добавилъ къ своей повести о. Нектарш, что после этого случая рукояти у черпака наполовину срезали, хотя я никому и не жаловался: видно всему этому надо было быть, чтобы напомнить моему недостоинству, какъ все въ жизни нашей отъ колыбели и до могилы находится у Бога на самомъ строгомъ отчете».
(25–го поня 19…)
На этихъ дняхъ наши аввы — о. архимандритъ и о. игуменъ уезжаютъ въ Троице–Сергтеву Лавру на монашескш съездъ.
Виделся сегодня съ о. Нектарiемъ.
— Каковы, — спрашиваю, — мысли ваши о предстоящемъ монашескомъ съезде?
— Мои мысли? — переспросилъ онъ меня съ улыбкой, — каюя мысли у человѣка, который утромъ скорбенъ, а къ вечеру унылъ? Вы, батюшка баринъ, сто книгъ прочли: вамъ, стало быть, и книги въ руки.
Мнѣ было знакомо это присловiе о. Нектарiя, и потому я не отчаялся добиться отъ него отвѣта, хотя бы и притчей, любимой формой его мудрой рѣчи. Я не ошибся.
— Помните вы свое дѣтство? — спросилъ онъ меня, когда я сталъ настаивать на отвѣтѣ.
— Какъ не помнить, — помню.
— Вотъ и я, говоритъ: тоже помню. Набегаемся мы, бывало, ребятенки, наиграемся; вотъ, и присядемъ, или приляжемъ гдѣ–нибудь тамъ, въ укромномъ мѣстечкѣ, на вольномъ воздухѣ, да и давай смотрѣть на Божiе небушко. А по небу–то, глядишь, плывутъ–бегуть легктя облачка, бегутъ — другъ дружку догоняютъ. Куда, задумаешься, бывало, путь они свой держатъ по голубой необъятной дали?.. Эхъ, хорошо было бы на облачкахъ этихъ прокатиться!..
— Высоко дюже — нельзя! — со вздохомъ рѣшаетъ кампашя: — не взберешься… А, хорошо бы!
И, вотъ, среди насъ выискивается одинъ, наиболее смышленный: — Эхва, говоритъ: ужъ и раскисли! Какъ такъ нельзя? Здесь нельзя — надъ нами высоко, а тамъ, — показываетъ на горизонте, — тамъ рукой ихъ достать можно. Бегимъ скореича туда, взлеземъ, да и покатимъ!
И видимъ все мы, что «смышленый» нашъ говоритъ дело, да къ тому же онъ и ко ново дъ нашъ: ну, что–жъ? — Бежимъ! И ужъ готова отъ словъ къ делу перейти стайка неоперившихся птенцовъ–затѣйниковъ, да вспомнишь про оврагъ, черезъ который бежать надобно, а въ овраге, небось, разбойники, — про домъ свой вспомнишь, — а въ доме у кого отецъ, у кого мать, да бабушка: еще вспорютъ чего добраго!.. Вспомнишь, да и махнешь рукой на свою затею: чемъ по небу–то летать, давайте–ка лучше по земле еще побегаемъ!
Сказалъ батюшка свою притчу и улыбнулся своей загадочной улыбкой: понимай, молъ, какъ знаешь!
Я не удовлетворился такимъ отвѣтомъ.
«Вы мне», говорю, «батюшка, скажите прямее: неужели толку не выйдетъ изъ съезда?»
— Осердится на нихъ Преподобный Серий, — отвѣтилъ о. Нектарш.
— На кого — на нихъ?
— Да на нашихъ, что туда ѣдутъ. Чего «собираться скопомъ?» Ведь это запрещено монашескимъ уставомъ. Монашескш уставъ данъ Ангеломъ: не людямъ же его менять–стать, да дополнять своими измышлешями… Плакать надо, да каяться у себя въ келлш наедине съ Богомъ, а не на позоръ собираться.
— Какъ на позоръ? Что вы говорите, батюшка?
— На позоръ — на публику, значитъ, на видъ всемъ, кому не лень смеяться надъ монахомъ, забывшимъ, что есть монахъ… KaKie тамъ могутъ быть вопросы? Все дано, все определено первыми учредителями монашескаго житiя. Выше богоносныхъ отцовъ пустынныхъ кто можетъ быть?.. Каяться нужно, да въ келлш сидеть и носу не высовывать — вотъ что одно и нужно!
— Что бы, — говорю, — вамъ сказать все это аввамъ?
— А вы, — вместо ответа сказалъ мне батюшка, — не поскучаете ли еще послушать сказочку?
И батюшка продолжалъ:
Жилъ былъ на свете одинъ вельможа. Богатъ онъ былъ и знатенъ, и было у него много всякихъ друзей, ловившихъ каждое его слово и всячески ему угождавшихъ. А вельможа тотъ былъ характера крутенькаго и любилъ, чтобы ему все подчинялись… Вотъ, какъ–то разъ на охоте съ друзьями, отошелъ къ сторонке тотъ вельможа, да въ виду всехъ взялъ и легъ на землю, приникъ къ ней однимъ ухомъ, послушалъ, повернулся на другой бокъ, другимъ ухомъ послушалъ, да и кричитъ своимъ приспешникамъ:
— Идитека все сюда! Те подбежали.
— Лягьте — слушайте! Легли, слушаютъ.
— Слышите? Земля трещитъ: грибы лезутъ. И все закричали въ одинъ гол ось:
— Слышимъ! Слышимъ!
Только одинъ изъ друзей всталъ съ земли молча.
— Чего же ты молчишь? — спрашиваетъ вельможа: — или не слышишь?
— Нетъ, — отвечаетъ, — не слышу. И сказалъ вельможа:
— Э, братецъ, ты, видно тово — туговатъ на ухо! И все засмеялись надъ нимъ и съ хохотомъ подхватили слова вельможи:
— Да онъ не только туговатъ: онъ просто на просто глухой!
Сказалъ свою сказочку батюшка и замолкъ.
— И все тутъ? — спрашиваю.
— Все. Чего же вамъ больше?
И то правда: чего же мне больше? (Какое днвное прозреше и поучеше заключаются въ этомъ сказаши: какъ не вспомнить исходъ вышеизложенной «Оптинской смуты»? Не «осердился» ли преп. Серый?)
Продолжаю свою мысленную брань съ порокомъ куренья, но пока все еще безуспѣшно. А бросать это скверное и глупое занятте надо: оно чувствительно для меня разрушаетъ здоровье — даръ Божш, и это уже грѣхъ.
Приснопамятный старецъ батюшка Амвросш, какъ–то разъ услыхалъ отъ одной своей духовной дочери признаше:
— «Батюшка! я курю, и это меня мучитъ».
— «Ну», отвѣтилъ ей старецъ: «это беда невелика, коли можешь бросить».
— «Въ томъ–то», — говоритъ, «и горе, что бросить не могу!».
— «Тогда это грѣхъ», — сказалъ старецъ: «и въ немъ надо каяться, и надо отъ него отстать».
Надо отстать и мнѣ; но какъ это сделать? Утешаюсь словами нашихъ старцевъ, обещавшихъ мне освобождеше отъ этого греха, «когда придетъ время».
Покойный доброхотъ Оптиной Пустыни и духовный другъ ея великихъ старцевъ, архтеппскоп ь Калужскш Григорш, не переносилъ этого порока въ духовенстве, но къ курящимъ мiрскимъ и даже своимъ семинаристамъ, пока они не вступали въ составъ клира, относился снисходительно. Отъ ставленниковъ же, готовящихся къ рукоположешю, онъ категорически требовалъ оставлешя этой скверной привычки, и курилыциковъ не рукополагалъ.
Объ этомъ мне сообщилъ другъ нашъ, о. Нектарш, которому я не разъ жаловался на свою слабость.
— «Ведь вы», утешалъ онъ меня, «батюшка–баринъ, мiрскте: что съ васъ взять? А вотъ»…
И онъ мне разсказалъ следующее:
— «Во дни архiепископа Григорiя, мужа духоноснаго и монахолюбиваго, былъ такой случай: одинъ калужскш семинаристъ, кончавшш курсъ первымъ студентомъ и по своимъ выдающимся даровашямъ лично известный владыке, долженъ былъ готовиться къ посвягцешю на одно изъ лучшихъ месть епархш. Явился онъ къ архiепископу за благословешемъ и указашемъ срока посвящешя. Тотъ принялъ его отменно ласково, милостиво съ нимъ беседовалъ и, обласкавъ отечески, отпустилъ, указавъ день посвящешя. Отпуская отъ себя ставленника, онъ, однако, не преминулъ спросить:
— «А что ты, брате, куревомъ–то занимаешься, или нЬть?»
— «Нетъ, высокопреосвягценнѣйшш владыка, — ответилъ ставленникъ, — я этимъ дѣломъ не занимаюсь».
— «Ну, и добре», радостно воскликнулъ владыка, — «вотъ молодецъ ты у меня!… Ну–ну, готовься, и да благословить тебя Господь!»
Ставленнике армерею, по обычаю, — въ ноги; сюртукъ распахнулся, изъза пазухи такъ и посыпались на полъ одна за другой папиросы.
Владыка вспыхнулъ отъ негодовашя.
— «Кто тянулъ тебя за языкъ лгать мне?» — воскликнулъ онъ въ великомъ гневе: «Кому солгалъ? Когда солгалъ? Готовясь служить Богу въ преподобш и правде?… Ступай вонь! Нетъ тебе места и не будетъ»…
— «Съ темъ и прогналъ лгуна съ глазъ своихъ долой… Такъ–то, батюшка–баринъ, добавилъ о. Нектарш, глядя на меня своимъ всегда смеющимся добротой и лаской взглядомъ — «а вамъ чего унывать, что не аеонскимъ ладаномъ изъ устъ вашихъ пахнетъ? — Предъ кемъ вы обязаны?… А знаете что? — воскликнулъ онъ, и лицо его расцветилось милой улыбкой! «вы не поверите! — я, ведь, и самъ едва не записался въ курильщики. Было это еще въ ребячестве моемъ, когда я дома жилъ самъ–другъ съ маменькой… Насъ, ведь, съ маменькой двое только и было на свете, да еще котъ жилъ съ нами… Мы низкаго звашя были и притомъ бедные: кому нужны тагае–то? Такъ, вотъ–съ, не уследила какъ–то за мной маменька, а я возьми, да и позаимствуйся отъ одного–то изъ богатенькихъ сверстниковъ табачкомъ. А у техъ табачекъ былъ безъ переводу, и они имъ охотно, бывало, угощаютъ всехъ желающихъ. Скрутятъ себе вертушку, подымятъ, подымятъ, да мне въ ротъ и сунутъ: «на — покури!» — Ну, за ними задымишь и самъ. Первый разъ попробовалъ: голова закружилась, а, все–таки, понравилось. Окурокъ за окуркомъ — и сталъ я уже привыкать къ баловству этому: началъ попрошайничать, а тамъ и занимать сталъ въ долгъ, надеясь какъ–нибудь выплатить… А чемъ было выплачивать–то, когда сама мать перебивалась, что называется, съ хлеба на квасъ, да и хлеба–то не всегда вдоволь было… И, вотъ, стала маменька за мной примечать, что отъ меня, какъ будто, табачкомъ припахиваетъ …
— «Ты, что это, Коля (меня въ мiру Николаемъ звали), никакъ курить сталъ поваживаться?» — нетъ–нетъ, да и спросить меня матушка.
— «Что вы», — говорю, «маменька? — и не думаю!» А самъ скорей къ сторонке, будто по делу. Сошло такъ разъ, другой, а тамъ и попался: не успелъ я разъ какъ–то тайкомъ заемнымъ табачкомъ затянуться, а маменька шасть! тутъ какъ тутъ:
— «Ты сейчасъ курилъ?» — спрашиваетъ.
Я опять: «Нетъ, маменька!»
А где тамъ — нетъ? — отъ меня чуть не за версту разить — табачищемъ … Ни слова маменька тутъ не сказала, но такимъ на меня взглянула скорбнымъ взглядоме, что можно сказать, всю душу во мне перевернула. Отошла она отъ меня куда–то по хозяйству, а я забрался въ укромный уголокъ и сталъ неутешно плакать, что огорчилъ маменьку, мало — огорчилъ, обманулъ и солгалъ вдобавокъ. Не могу выразить, какъ было то мне больно!.. Прошелъ день, настала ночь, мне и сонь на умъ нейдетъ: лежу въ своей кроватке и все хлюпаю (орловскш говоръ), лежу и хлюпаю… Маменька услыхала.
— «Ты что это, Коля? — никакъ плачешь?»
— «Нетъ, маменька».
— «Чего–жъ ты не спишь?»
И съ этими словами матушка встала, засветила огонюшка и подошла ко мне; и у меня все лицо отъ слезъ мокрое и подушка мокрехонька …
И что у насъ тутъ между нами было… И наплакались мы оба и помирились мы, наплакавшись сь родимой, хорошо помирились!
Такъ и кончилось баловство мое съ куреньемъ».
Заходилъ проведать давно бывавшш у насъ другъ нашъ, о. Нектарш.
— «Что давно не видать было васъ, батюшка» — встретили мы такимъ вопросомъ этого полузатворника, известнаго всемъ Оптинскимъ монахамъ сосредоточенностью своей жизни.
«А я думаю», ответилъ онъ съ улыбкой, «что грешному Нектарiю довольно было видеть васъ и единожды въ годъ, а я который уже разъ въ году у васъ бываю!.. Монаху — три выхода: въ храмъ, въ келлiю и въ могилу; вотъ законъ для монаха».
— «А если дело апостольской проповеди потребуете?» — возразилъ я.
— «Ну», ответилъ онъ мне, для этого ученые академисты сугцествуютъ, а я необразованный человекъ низкаго звашя».
А между теме тотъ «человекъ низкаго звашя» начитанностью своей поражалъ не одного меня, а многихъ, кому только удавалось приходить съ нимъ въ соприкосновеше.
Я разсказывалъ батюшке о небесномъ знамеши, бывшемъ на Москве въ начале месяца. (Ложныя солнца и луна).
— «Какъ вы на эти явлешя смотрите?»
— «Э, батюшка баринъ», — о. Нектарш иногда меня такъ называете — «какъ моему невежеству отвечать на такте вопросы? Мне ихъ задавать, а вамъ отвечать: ведь вы сто книге прочли; а я человеке темный».
— «Да вы не уклоняйтесь, батюшка, оте ответа», возразиле я: «ве моихе ста книгахе, что я прочеле, быть можете, тьма одна, а ве вашей одной монашеской, которую вы всю жизнь читаете, свету на весь мiре хватите». Отеце Нектарш взглянуле на меня серьезно, испытующе.
— «Вамъ, собственно, какого отъ меня ответа нужно?» — спросилъ онъ.
— «Да такого, который бы отвѣтилъ на мою душевную тревогу: таковы ли будутъ знамешя на небе, на солнце и луне и звездахъ, которымъ, по словамъ Спасителя, и надлежитъ быть предъ кончиной мiра?»
— «Видите ли, чего захотели отъ моего худоумiя!»
— Нетъ, батюшка–баринъ, не моей это меры, — ответилъ на мой вопросъ о. Нектарш: а, вотъ, одно, по секрету, ужъ такъ и быть, я вамъ скажу: въ прошломъ месяце, — точно не упомню числа, — шелъ со мной отъ утрени отецъ игуменъ, (старецъ Варсонофш), да и говоритъ мне:
— «Я, о. Нектарш, страшный сонъ видѣлъ, такой страшный, что еще и доселе нахожусь подъ его впечатлѣшемъ… я его потомъ какъ–нибудь разскажу — добавилъ, подумавъ, о. игуменъ, пошелъ въ свою келью. Затѣмъ, прошелъ шага два, повернулся ко мне и сказалъ:
— «Ко мне антихристъ приходилъ. Остальное разскажу после».
— «Ну и что же», перебилъ я о. Нектарiя, «что же онъ вамъ разсказалъ?»
— «Да, ничего! — отвѣтилъ о. Нектарш: самъ онъ этого вопроса ужъ более не поднималъ, а вопросить его я побоялся: такъ и остался поднесь этотъ вопросъ невыясненнымъ… Что же касается до небесныхъ знамешй и до того, какъ относиться къ нимъ и къ другимъ явлешямъ природы, выходящимъ изъ ряда обыкновенныхъ, то самъ я открывать ихъ тайны власти не имею. Помнится, что около 1885 года, при скитоначальнике отце Анатолш (Зерцалове), выдался среди зимы такой необыкновенный солнечный закатъ, что по всей Оптиной снегъ около часу казался кровью. Покойный отецъ Анатолш былъ мужъ высокой духовной жизни, и истинный делатель умной молитвы и прозорливецъ: ему, должно быть, чтони–будь объ этомъ явлеши было открыто, и онъ указывалъ на него, какъ на знамеше вскоре имеющихъ быть кровавыхъ событш, предваряющихъ близкую кончину мiра».
— «Не говорилъ ли онъ вамъ въ то время, что антихристъ уже родился?»
— «Такъ определенно онъ, помнится, не высказывался, но прикровенно о близости его явлешя онъ говорилъ часто. Въ Бѣлевскомъ женскомъ монастыре у о. Анатолiя было не мало духовныхъ дочекъ. Одной изъ нихъ, жившей съ матерью, монахиней, онъ говорилъ: «мать–то твоя не доживетъ, а ты доживешь до самаго антихриста»: Мать теперь умерла, а дочка все еще живетъ хоть ей теперь ужъ подъ восемьдесятъ летъ».
— «Неужели, батюшка, такъ близка развязка?» О. Нектарш улыбнулся и изъ серьезнаго тона сразу перешелъ въ шутливый:
— «Это вы», отвѣтилъ онъ, смеясь, «въ какой–нибудь изъ своихъ ста книгъ прочтите».
И съ этими словами о. Нектарш, перевелъ разговоръ на какуюто обыденную тему.
То была запись отъ конца марта, а вотъ запись отъ 1–го поля:
«Зашелъ о. Нектарш. Преподавъ мне благословеше, задержалъ мою руку въ своей и говорить серьезно съ какой–то торжественной разстановкой:
— «Въ дому Давидову страхъ великъ».
И засмеялся — куда вся серьезность девалась!
— «Что это — спрашиваю, — значить?» Отецъ Нектарш опять сталъ серьезенъ.
— «Некто изъ нашихъ скитянъ» — ответилъ онъ мне, — «сонъ на дняхъ такой видёлъ: — «будто онъ [мне, — «сонъ на дняхъ такой видЬлъ: будто онъ ]дывается въ сторону царскихъ врать и, къ ужасу своему, видитъ, что тамъ стоить изображеше зверя»…
— «Какого зверя …»
— «Апокалипсическаго. Видъ его былъ столь страшенъ, что не поддается описашю. Образъ этотъ, на глазахъ имевшаго видЬше, трижды изменилъ свой видъ, оставаясь все темъ же зверемъ». Сказалъ это отецъ Нектарш, махнулъ рукой и добавилъ: «Впрочемъ, мало ли что монашескому худоумiю можетъ присниться, или привидеться!»
Не придавайте, молъ, значешя речамъ моимъ…
16–ое поня. Заходилъ о. Нектарш и ни съ того, ни съ сего завелъ речь о какой–то знатной даме, которую намъ нужно ждать къ себе — что это была за дама? Нашъ другъ спроста не говорить.
19- ое поня. Къ намъ просится Олимтада Феодоровна, давнишшй нашъ другъ и большая наша любимица. Сегодня отъ нея получили письмо, — она давно намъ не писала, — и въ этомъ письме она умоляетъ принять ее въ обгцеше съ нашей жизнью. Пишетъ, что готова жить хоть въ Козельске, лишь бы поближе быть къ тому источнику, изъ котораго мы черпаемъ живую воду, жить темъ, чемъ жива душа наша.
Не наша ли Липочка та знатная дама, которую намъ предвозвестилъ о. Нектарш? Не знатна она родовитостью и богатствомъ, но душа ея поистине знатная — добрая, любящая, кроткая … Головка, вотъ только, у насъ путаная: живя постоянно въ Петербурге въ общеши съ людьми новаго толка, не исключая духовныхъ лицъ обновленческаго направлешя, наша Липочка соскочила съ оси подлиннаго Православiя и теперь мечется изъ стороны въ сторону, нигде не обретая себе покоя.
7–го iюня. Прiехала къ намъ наша любимица и и другъ нашъ О. 0. Р–на, о которой я уже упоминалъ раньше, предполагая видеть въ ней «знатную даму», предсказанную о. Нектарiемъ… Ну, и измочалилъ же ее, бедную, мiръ…
Давно не бывавшш у насъ о. Нектарш сегодня пожаловалъ, — точно предвидѣлъ пргЬздъ своей «знатной дамы» и съ мѣста завелъ разговоръ о звѣздахъ, увѣряя, что на картѣ звѣзднаго неба онъ нашелъ свою «счастливую звѣзду».
Наша Липочка слушала его рѣчи не безъ удивлешя, затѣмъ отвела меня въ сторону и тихонько спросила:
— «Къ чему это онъ все говоритъ?»
— «Не знаю».
— «Вы ничего ему про меня не разсказывали?»
— «Нѣтъ».
— «Странно».
— «Что–жъ страннаго?»
— «Да, то странно, я, — именно я, — всю жизнь искала свою «счастливую звѣзду» и не нашла ея до сихъ поръ».
— «А онъ, — говорю, — видите, нашелъ!»
— «Разсказывайте!?»
— «Присмотритесь поближе къ Оптиной, къ нашей жизни, къ нашимъ интересамъ: быть можетъ и вы свою звѣзду найдете…»
— «А вы» — спросила Липочка, — «вашу нашли?» . — «Видите», — говорю,
— «не игцемъ, — стало быть нашли!»
Липочка задумалась, но, кажется, рѣчамъ моимъ не очень повѣрила.
Дошло до моего слуха, что одинъ довольно мнѣ близкш по прежнимъ моимъ связямъ въ Орловской губерши человѣкъ желаетъ по смерти своей оставить значительный капиталъ на учреждеше при одной изъ духовныхъ академш каеедры церковнаго ораторскаго искусства.
Скорбно стало мнѣ такое изврагцеше понимашя хорошимъ человѣкомъ источника церковнаго проповедничества. Беседовали мы на эту тему съ отцомъ Нектарiемъ. Говорилъ–то, правда, больше я, а онъ помалкивалъ, да блестѣлъ тонкой усмешкой въ глубине зрачковъ и въ углахъ своихъ яркихъ, светящихся глазъ.
— «Ну, а вы», — спрашиваю, — «батюшка, что объ этомъ думаете?»
«Мнѣ», — отвечаетъ онъ съ улыбкой: «къ вамъ приникать надобно, а не вамъ заимствоваться отъ меня. Простите меня великодушно: вы ведь сто книгъ прочли, а я–то? — утромъ скорбенъ, и къ вечеру унылъ»…
А у самого глаза такъ и заливаются дѣтскимъ смѣхомъ.
— «Ну–те хорошо! (это у о. Нектарiя такое присловье). Ну–те, хорошо! Каоедру, вы говорите, краснорТлпя хотятъ завести при академш. Можетъ быть, и къ добру. А не слыхали ли вы о томъ, какъ нЬкш деревенскш iерей, не обучившись ни въ какой академш, пронзилъ словомъ своимъ самого Царя? да еще Царя–то какого? спасителя всей Европы — Александра Бл агосл овеннаго!»
— «Не слыхалъ, батюшка».
— «Такъ не поскучайте послушать. Было это въ одну изъ поездокь царскихъ по Россш, чуть ли не тогда, когда онъ изъ Петербурга въ Таганрогъ ехалъ. Въ те времена, изволите знать, железныхъ дорогъ не было, и цари по царству своему ездили на коняхъ. И, вотъ, случилось Государю проезжать черезъ одно бедное село. Село стояло на царскомъ пути, и проезжать его Царю приходилось днемъ, но остановки въ немъ царскому поезду по маршруту не было показано. Местный священникъ это зналъ, но по царелюбiю своему, все–таки, пожелалъ царскш поездъ встретить и проводить достойно.
Созвалъ онъ своихъ прихожанъ къ часу проезда ко храму, расположенному у самой дороги царской. Собрались все въ праздничныхъ нарядахъ, — вышелъ батюшка въ светлыхъ ризахъ, съ крестомъ въ рукахъ, а обокъ его дьячекъ со святой водой и съ кропиломъ — и стали ждать, когда запылить дорога и покажется государевъ поездъ. И, вотъ, когда показался въ виду царскш экипажь, поднялъ священникъ крестъ высоко надъ головой и сталъ имъ осенять грядущаго въ путь Самодержца. Заметилъ это Государь и велелъ своему поезду остановиться, вышелъ изъ экипажа и направился къ священнику. Далъ ему iерей Божш приложиться ко кресту, окропилъ его святой водою, перекрестился самъ и сказалъ такое слово:
«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Царь земный! вниди въ домъ Царя Небеснаго, яко твое есть царство, и Его сила и слава ныне и присно, и во веки вековъ. Аминь».
И что жъ вы, мой батюшка С. А., думаете? ведь такъ пронзило слово это сердце царское, что тутъ же Царь велелъ адъютанту выдать священнику на церковныя нужды пятьдесятъ рублей. Мало того: заставилъ повторить слово и еще пятьдесятъ рублей пожертвовалъ. Во сто целковыхъ оцЬнилъ Государь краткое слово сельскаго батюшки»…
Прервалъ свой разсказъ о. Нектарш и засмеялся своимъ детскимъ смехомъ…
— «Впрочемъ, добавилъ онъ съ серьезнымъ видомъ: «вы, батюшка–баринъ, изволили сто книгъ прочесть — вамъ и книги въ руки».
Потомъ помолчалъ немного и сказалъ:
— «Когда посвягцалъ меня въ iеромонахи бывшш нашъ благостнейшш владыка Макарш, то онъ, святительскимъ своимъ прозрешемъ, проникнувъ въ мое духовное неустройство, сказалъ мне по рукоположенш моемъ тоже краткое и тоже сильное слово, и настолько было сильно это, что я его до конца дней моихъ не забуду. И много–ль всего–то и сказалъ онъ мне? Подозвалъ къ себе въ алтарь, да и говорить: «Нектар¡й! Когда ты будешь скорбенъ и унылъ, и когда найдетъ на тебя искушеше тяжкое, то ты только одно тверди:
«Господи, пощади, спаси и помилуй раба Твоего — iepoMOHaxa Нектарiя!» — «Только всего ведь и сказалъ мне владыка, но слово его спасало меня не разъ и доселе спасаетъ, ибо оно было сказано со властно». Власть эту можно получить только отъ Бога.
Сегодня тотъ же о. Нектарш въ беседе о тесноте монашескаго пути, вспомнилъ объ одномъ своемъ собрате по скиту, некоемъ о. Стефане, проводившемъ благочестное житiе въ обители 25 летъ и все–таки не устоявшемъ до конца въ своемъ подвиге.
Дело было въ томъ, что о. Стефанъ безъ благословешя обители издалъ, сдЬланныя имъ выписки изъ творешй Св. iоанна Златоустаго. Издаше это, къ слову сказалъ, въ свое время среди мiрянъ имело успехъ не малый, разсказывалъ о. Нектарш: «Дошла и до рукъ Оптинскаго настоятеля архимандрита Исааия. Позвалъ онъ къ себе Стефана, да и говорить, показывая на книжку:
— «Это чье?»
— «Мое».
— «А где ты живешь?».
— «Въ скиту».
— «Знаю, что въ скиту. А у кого благословлялся это печатать?».
— «Самъ напечаталъ».
— «Ну, когда «самъ», такъ, чтобъ твоей книжкой у насъ и не пахло. Понялъ? Ступай!»
Только и было у нихъ разговору. И жестоко оскорбился Стефанъ на архимандрита, но обиду затаилъ въ своемъ сердце и даже старцу о ней не сказалъ ни слова. Когда пришло время пострига, — его и обошли за самочише манией: взялъ Стефанъ, да и вышелъ въ мiръ, ни во что вменивъ весь свой двадцатилетий подвигъ. Прожилъ онъ на родине, въ своемъ двухъ–этажномъ доме, что–то летъ съ пять, да такъ въ мiру и померъ». Разсказывалъ мне о. Нектарш скорбную эту повесть, заглянувъ мне въ глаза, усмехнулся и сказалъ:
— «Вотъ что можетъ иногда творить авторское самолюбiе!»
А у меня и недоразумешето мое съ о. архимандритомъ чуть не вознйкло на почве моего авторскаго самолюбiя.
И откуда о. Нектарш это знаетъ? А знаетъ, и нетъ–нетъ, да преподастъ мне соответственное назидаше.
Уходя отъ насъ и благословивъ меня, о. Нектарш задержалъ мою руку въ своей руке и засмеялся своимъ детскимъ смехомъ.
— «А вы все это запишите!»
Вотъ и записываю.
Старчество о. Нектарія въ Оптиной Пустыни (1911 — 1923 гг)
Съ 1905 г. старецъ iосифъ, преемникъ о. Амвроая, сталъ часто прихварывать и видимо ослабевать. Въ мае месяце, после серьезной болезни, онъ сложилъ съ себя должность скитоначальника, и св. Сунодъ назначилъ о. Варсонофiя на эту должность, связанную, по Оптинскимъ обычаямъ, и со старчествомъ. О. Варсонофш, волевая, яркая личность, являлся также носителемъ особой благодати Божтей.
О. Нектарш, всегда стремившшся жить незаметно, уступилъ ему — своему въ действительности ученику — первенство.
Черезъ пять–шесть летъ старецъ Варсонофш, вследствiе интригъ и клеветъ, былъ переведенъ изъ Оптиной Пустыни настоятелемъ Голутвинскаго монастыря, находившагося въ полномъ упадке. Черезъ годъ схи–архимандритъ о. Варсонофш преставился (1912).
На немъ исполнились слова апостола Павла о томъ, что во все времена, какъ и въ древности, такъ и теперь, «рожденные по плоти» гонятъ «рожденныхъ по духу» (Галат. 5, 25).
Съ уходомъ изъ Оптиной о. Варсонофiя, о. Нектарш не могъ уклониться отъ старчества и, волей–неволей, долженъ былъ его принять. Онъ, надо думать, пытался достигнуть того, чтобы его освободили оть этого послушашя. Вотъ какъ объ этомъ повествуетъ, со словъ очевидцевъ, монахиня Нектарiя:
«Когда его назначили старцемъ, онъ такъ скоморошничалъ (юродствовалъ), что даже его хотѣли смѣстить, но одинъ высокой духовной жизни монахъ сказалъ: «Вы его оставьте, это онъ пророчествуетъ».
«Теперь все то сбывается, что онъ тогда прообразовывала Напримѣръ, одЬнетъ халатикъ на голое тѣло, и на ходу сверкаютъ у него голыя ноги: въ 20-22 гг. у насъ даже студенты, курсистки и служаице ходили на службу босые, безъ белья, или пальто на рваномъ белье. Насобиралъ разнаго хламу: камешковъ, стеклышекъ, глины и т. д., устроилъ крохотный шкафчикъ и всемъ показываетъ, говоря: это — мой музей. Теперь тамъ музей. Взялъ фонарикъ электрическш, спряталъ его подъ рясу, ходилъ по комнатѣ и отъ времени до времени сверкаетъ имъ: «Это я кусочекъ молши съ неба схватилъ и подъ рясу спряталъ». — «Да это же не молшя, а просто фонарь!», говорили ему. «А, догадались!». Вотъ и теперь, время отъ времени дѣлаетъ онъ намъ свои небесныя откровешя, но по великому своему смирешю весьма редко и по великой нужде.
О первыхъ шагахъ старчествовашя о. Нектарiя записала монахиня Таиая со словъ Елены Александровны Нилусъ, жившей несколько летъ въ Оптиной Пустыни и хорошо знавшей о. Нектарiя.
«Батюшка о. Нектарш былъ духовнымъ сыномъ старца о. iосифа, преемника батюшки о. Амвроая и его же, — о. iосифа, духовникомъ.
«Принималъ онъ въ хибарке покойныхъ своихъ старцевъ о.о. Амвроая и iосифа, где и сталъ жить самъ. Но по глубокому своему смирешю старцемъ себя не считалъ, а говорилъ, что посетители приходятъ собственно къ батюшке о. Амвроаю въ его келлiю, и пусть келлiя его сама говоритъ съ ними вместо него. Самъ же о. Нектарш говорилъ мало и редко, и при томъ часто иносказательно, какъ бы полу–юродствуя. Часто давалъ что–нибудь, а самъ уходилъ, оставляя посетителя одного со своими мыслями. Но этотъ молчаливый прiемъ въ обвеянной благодатью келлш величайшаго изъ Оптинскихъ старцевъ, где такъ живо ощущалось его личное прпсутсте, какъ живого, эти немнопя слова его смиреннаго заместителя, унаследовавшаго съ даромъ старчества и его даръ прозорливости и любви къ душе человеческой, это одинокое чтеше и размышлеше оставляли въ душе посетители неизгладимое впечатлѣше.
«Былъ случай, когда посетилъ о. Нектарiя одинъ протоiерей–академикъ. — «Что же я могъ ему сказать? Ведь онъ ученый» — разсказывалъ после самъ старецъ. — «Я и оставилъ его одного въ батюшкиной келлш. Пусть самъ батюшка его и научитъ». Протсперей же, въ свою очередь, горячо благодарилъ старца за его прiемъ. Онъ говорилъ, что оставшись одинъ, обдумалъ всю прошлую свою жизнь и многое понялъ и пережилъ по новому въ этой тихой старческой келлш.
«Но не всЬхъ принималъ старецъ такимъ образомъ. Съ некоторыми онъ много и очень оживленно говорилъ, поражая собеседника своими многими и всесторонними знатями. Въ этихъ случаяхъ онъ оставлялъ свою манеру немного юродствовать. После одной изъ такихъ бесЬдъ, его собеседникь, также протоiерей съ академическимъ образовашемъ, поинтересовался: «Какой батюшка Академш?» Еще въ другой разъ о. Нектарш имелъ разговоръ съ однимъ студентомъ объ астрономш. «Где же старецъ окончилъ Университетъ?» — полюбопытствовалъ этотъ последшй».
Къ началу старчествовашя относится запись инокини М., духовной дочери митрополита Макарiя, къ которому ее направили оптинсые старцы. Митрополитъ же переслалъ ея рукопись въ редакщю Троицкаго Слова.
(1917)( (Троицкое Слово» № 354 и 355, 22 и 29 янв. 1917 г).
Воспроизводимъ эту запись.
Судьба кидала меня изъ стороны въ сторону. Причинъ описывать не буду: но я вела веселую, разсеянную жизнь. Я не добилась того, чего хотела; душа моя болела всегда объ этомъ, и я, чтобы найти самозабвенье, искала шумную, веселую компашю, где бы можно было заглушить эту боль души. Наконецъ, это перешло въ привычку, и такъ осталось, пока, наконецъ, въ силу некоторыхъ обстоятельствъ, мне не пришлось вести жизнь въ семье, — съ годъ до того времени, какъ мне поехать въ Оптину пустынь. За этотъ годъ я отвыкла отъ кутежей и поездокъ въ увеселительныя места, но не могла свыкнуться съ семейной обстановкой, а надо было на что–нибудь решиться и окончательно повести жизнь по одному пути. Я была на распутье — не знала какой выбрать образъ жизни.
У меня была хорошая знакомая, религтозная барышня; и вотъ однажды она мне сказала, что ей попалась въ руки книга «Тихая пристань для отдыха страдающей души» Вл. П. Быкова. Въ ней говорится про Оптину пустынь, Калужской губ.; кагае прекрасные тамъ старцы, — духовные руководители, какъ они принимаютъ на советы къ себе всЬхъ, желающихъ о чемъ–либо поговорить съ ними, и какъ они сами собою представляютъ примеръ христiанской жизни.
Мы заинтересовались этой пустынью и решили обе туда съездить. Первой едетъ на масляной неделе моя знакомая и возвращается оттуда какаято особенная. — Она разсказываетъ мне, что ничего подобнаго, что она тамъ увидала и услыхала, и представить себе не могла. Она говоритъ мне о старцахъ. Первый, къ которому она попала, это о. Нектарш, жившш въ скиту. Онъ принимаетъ мало народу въ день, но подолгу держитъ у себя каждаго. Самъ говорить мало, а больше даетъ читать, хотя ответы часто не соответствуютъ вопросамъ; но читаюгцш, разобравшись хорошенько въ прочитанномъ, найдетъ въ себе то, о чемъ заставили его читать, и видитъ, что действительно это, пожалуй, важнее того, о чемъ онъ настойчиво спрашивалъ. Но бываютъ съ нимъ и таие случаи, когда долго сидятъ молча и старецъ, и посетитель, и, не сказавъ ни слова другъ другу, старецъ назначаетъ ему придти къ нему въ другое время.
Другой старецъ о. Анатолш съ иными прiемами. Этоть успеваетъ въ день принять иногда по несколько сотъ человекъ. Говорить очень быстро, долго у себя не держитъ, но въ несколько минуть говорить то, что особенно важно для вопрошаюгцаго. Также часто выходить на обгщя благословешя, и въ это время быстро отвечаетъ некоторымъ на вопросы, а иногда просто кому–нибудь дЬлаетъ замечашя. Она у него была не более 5 минутъ. Но онъ указалъ ей на главныя ея душевные недостатки, которыхъ, какъ она говорить, никто не зналъ, — она была поражена. Она бы хотела его еще разъ увидать, дольше поговорить съ нимъ, но не могла, такъ какъ у ней уже нанятъ былъ ямщикъ, и она должна была ехать домой. Вотъ какое впечатлЬше вынесла моя знакомая и разсказала мне. Мне, конечно, по разсказамъ ея более нравился о. Анатолш, съ нимъ мне казалось лучше можно было поговорить о своей жизни. Хотелось скорее, скорее ехать туда. Но постомъ ехать безполезно, такъ какъ въ это время въ Оптиной трудно новенькому человеку добиться беседы со старцемъ, потому я отложила до Пасхи. — Наконецъ, въ Страстную пятницу я выехала, а въ субботу рано утромъ прiехала въ Козельскъ. Наняла ямщика и черезъ часъ подъехала къ «благодатному уголку Россш». Остановилась я въ гостинице около святыхъ воротъ у о. Алексея. Привела себя въ порядокъ, выпила наскоро чашку чаю и скорее побежала къ о. Анатолiю. Дорогой мне ктото указалъ могилку почитаемаго батюшки о. Амвроая, я припала къ холодной мраморной плите и просила его устроить на пользу мне эту поездку. Вотъ вхожу на паперть храма. Мне указываютъ на дверь направо, — въ прiемную о. Анатолiя. Вхожу туда и вижу, что стоить кучка народу, окруживъ кого–то, но кто стоить въ центре ея — не видать. Только что я хотела перекреститься и не успела еще положить на себе крестное знамеше, какъ вдругъ толпу кто–то раздвигаетъ, и маленькш старичекъ съ милой улыбкой и добрыми, добрыми глазами вдругъ кричитъ мне: «Иди, иди скорей сюда, давно ли прiехала–то?» Я подбегаю къ нему подъ благословеше и отвечаю: «Только сейчасъ, батюшка, прiехала, да вотъ и тороплюсь сюда къ вамъ».
Ведь у тебя здесь родные, да, да? — спрашиваетъ о. Анатолш. — Нетъ, батюшка, у меня родныхъ нигде нетъ, не только здесь, — отвечаю я. — Что ты, что ты, ну пойдемъ–ка сюда ко мне, — и о. Анатолш, взявъ меня за руку, ввелъ къ себе въ келлiю. Келлiя его была необычайно свѣтла, солнце ее всю заливало своимъ яркимъ свѣтомъ. Здесь батюшка селъ на стулъ около иконъ, а я встала предъ нимъ на колени и стала разсказывать ему о своей жизни. Долго разсказывала я, а батюшка въ это время или держалъ меня руками за голову или вставалъ и ходилъ по комнате, или уходилъ въ другую комнату, какъ бы чего ища и все время тихонько напѣвалъ: «Пресвятая Богородице, спаси насъ». Когда я окончила свою повесть, батюшка ничего определеннаго не сказалъ, что надо делать мне дальние, а на вопросъ мой, когда онъ можетъ исповѣдывать меня, онъ сказалъ, что сейчасъ же. Тутъ же произошла и исповедь сначала по книге, а потомъ такъ. Но что это была за исповедь! Ничего подобнаго раньше я и представить себе не могла.
Ведь я не исповедывалась и не причащалась уже 8 летъ. Теперь я, по невѣдешю своему, не думала, что надо все такъ подробно говорить, я поражалась, когда самъ старецъ задавалъ мне вопросы, вынуждая меня отвечать на нихъ, и тѣмъ самымъ произносить грехи своими устами. — Исповедь окончилась. Молитву разрешительную онъ прочелъ, но велѣлъ пойти еще подумать, не забыла ли еще чего, и въ 2 часа опять придти къ нему на исповедь. При этомъ онъ далъ мне несколько книжечекъ и отпустилъ меня. Пришла я въ номеръ свой, какъ говорятъ, сама не своя, и стала все вспоминать съ самаго начала. И тутъ–только подумала я, какъ странно встрѣтилъ меня о. Анатолш, словно мы были давно знакомы.
Въ 12 час. была обедня. Отстоявъ ее, я опять пошла къ о. Анатолiю. Сказала ему кое–что изъ того, что припомнила; но онъ опять велѣлъ подумать и вечеромъ после вечерни еще придти на исповедь. Видно было, что онъ что–то зналъ, чего я не говорила, но и вечеромъ я не вспомнила и не сказала того, что было нужно. Отъ о. Анатолiя я отправилась въ скитъ къ о. Нектарiю, чтобы принять только благословеше. Но какъ только увидела я его, такъ сразу почувствовала, что онъ мне роднее, ближе. Тих ¡я движешя, кроткш голосъ при благословенш: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа» — все у него такъ священно. Келейникъ о. Стефанъ провелъ меня въ келью къ батюшке. Я не могла удержаться, чтобы не разсказать ему о своей жизни и о цели поездки. Батюшка все время сиделъ съ закрытыми глазами. Не успела еще я окончить свой разсказъ, какъ къ батюшке постучался его келейникъ и сказалъ, что пришла братая къ батюшке на исповедь. Батюшка всталъ и сказалъ мнѣ: «Вы придите завтра часовъ въ 6–ть, и я съ вами могу поговорить часа два. Завтра я буду посвободнее». — Я приняла благословеше и ушла.
Въ 12 час. ночи началась полунощница и утреня. Я все это простояла. После утрени говеющимъ читали правило. Обедня должна быть въ 5 часовъ.
После правила я пошла въ номеръ немного отдохнуть, такъ какъ сильно устала, во–первыхъ, отъ безсонной ночи въ поезде, а во–вторыхъ, отъ всехъ волненш, пережитыхъ за день. Ни звона къ обедне, ни стука въ дверь будилыцика — ничего не слыхала я и когда проснулась и побежала въ церковь, то тамъ въ это время только что причастились и Св. Дары уносили въ алтарь. Ахъ! какъ страшно мне стало въ эту минуту и я, стоя на паперти, горько заплакала. Тутъ только я вспомнила, что прiехала говеть безъ должнаго къ сему подготовлешя … Тутъ я почувствовала, что Господь Самъ показалъ на деле, что нельзя къ этому великому таинству приступать небрежно, не очистивъ себя и духовно, и телесно. Весь день плакала я, несмотря на то, что это былъ день Светлаго Христова Воскресешя. Днемъ я пошла къ о. Анатолiю съ своимъ горемъ и спрашивала, можно ли причаститься на второй или третш день праздника? Но о. Анатолш не позволилъ, а посоветовалъ поговеть въ Москве на Фоминой неделе. На мои вопросы о дальнейшей жизни, о. Анатолш отвечалъ уклончиво: то говорилъ, что хорошо сделаться доброю матерью чужимъ детямъ, то говорилъ, что лучше этого не делать и жить одной, такъ какъ въ противномъ случае будетъ очень трудно. Затемъ батюшка посоветовалъ мне со своими вопросами обратиться въ Москве къ указанному имъ старцу Макарiю и все, что онъ посоветуетъ, исполнить. Такъ на этомъ беседа была окончена. Вечеромъ я пошла къ о. Нектарiю. Тамъ три прiемныя были заняты народомъ. Ровно въ 6 часовъ батюшка вышелъ на благословеше. Я стояла въ переднемъ углу во второй комнате. Батюшка, по благословеши всехъ, возвращаясь изъ третьей прiемной, вторично благословилъ меня и тутъ же, обратясь къ прочимъ, сказалъ: «Простите, сегодня я не могу принять», и самъ пошелъ къ себе въ келлiю. Я за нимъ. Народъ сталъ расходиться. — Долго разговаривала я съ батюшкой. Батюшка сказалъ мне: «Если бы вы имели и весь мiръ въ своей власти, все же вамъ не было бы покоя и вы чувствовали бы себя несчастной. Ваша душа мечется, страдаетъ, а вы думаете, что ее можно удовлетворить внешними вещами, или наружнымъ самозабвешемъ. Нетъ! Все это не то, отъ этого она никогда не успокоится… Нужно оставить все …»
После этого батюшка долго сиделъ, склонивъ на грудь голову, потомъ говоритъ: — Я вижу около тебя благодать Божтю; ты будешь въ монастыре…
— Что вы, батюшка?! Я–то въ монастыре? Да я совсемъ не гожусь туда! Да я не въ сил ахъ тамъ жить.
— Я не знаю, когда это будетъ, можетъ быть скоро, а можетъ быть летъ черезъ десять, но вы обязательно будете въ монастыре.
Тутъ я сказала, что о. Анатолш посовѣтовалъ мне сходить въ Москвѣ къ сказанному старцу Митрополиту Макарпо за совѣтомъ. «Ну, что же сходите къ нему, и все, все исполните, что батюшка о. Анатолш вамъ сказалъ и что скажетъ старецъ», и тутъ батюшка опять началъ говорить о монастыре и какъ я должна буду тамъ себя вести. Въ девятомъ часу вечера я ушла отъ батюшки. Со мной происходило что–то необычайное. То, что казалось мне такимъ важнымъ до сего времени, то теперь я считала за пустяки. Я чувствовала, что–то должно совершиться помимо меня, и мне теперь не зачемъ спрашивать о своей дальнейшей жизни. Золото, которое было на мне, жгло мне и руки, и пальцы, и уши и, придя въ номеръ, я все поснимала съ себя. Мне было стыдно самой себя. Батюшка о. Нектарш произвелъ на меня такое впечатлѣше, что я готова была на всю жизнь остаться здесь около него и не возвращаться въ Москву, — готова терпеть все лишешя, но лишь бы быть здесь. Но сделать это сразу было невозможно. Городъ съ его шумомъ, семья, которая несколько часовъ тому назадъ для меня была дорога, — все это стало теперь далекимъ, чужимъ… На третш день праздника, во вторникъ, по благословешю о. Нектарiя я ездила смотреть Шамординскую женскую пустынь, находящуюся въ 12 верстахъ отъ Оптиной. Познакомилась съ матушкой игуменьей Валентиной. Посмотрела келлiю батюшки о. Амвроая. Здесь все стоитъ въ томъ виде, какъ было при батюшке. На столе лежитъ пачка листковъ для раздачи, издашя ихъ Шамординской пустыни. — Монахиня, которая все это мне показывала, сказала мне, что почитаюгще батюшку кладутъ иногда эту пачку листковъ къ нему подъ подушку, потомъ помолятся и, вынувъ одинъ листокъ изъ–подъ подушки, принимаютъ его какъ отъ батюшки. Я сделала тоже, и вынула листокъ: «О. Амвросш руковолитель монашествующихъ». Монахиня взглянула на листокъ и говоритъ мне: «Должно быть, вы будете въ монастыре?» — Я отвечаю: «Не знаю, едва ли?» — «а вотъ увидите, что будете, — такой листокъ вышелъ». Я не обратила на это внимашя, а листочекъ все–таки припрятала. — Все мне понравилось въ Шамординѣ. Вернувшись въ тотъ же день въ Оптину, — разсказала батюшке о своемъ впечатлѣши и сказала, что буду у старца Митрополита Макарiя просить благословешя поступить въ Шамординъ, чтобы и къ батюшке быть ближе. Въ четвергъ вечеромъ, совершенно изменившаяся, какъ бы воскресшая духовно, я поехала домой. Тутъ я вспомнила разъяснеше одной дамы — духовной дочери о. Анатолiя, что и въ святыхъ вратахъ Оптиной при выходгь виситъ икона Воскресешя Христова, — какъ бы знамеше того, что все, побывавипе въ Оптиной, выходятъ оттуда, какъ бы воскресипе.
Черезъ две недели по прiезде изъ Оптиной, я собралась идти къ указанному старцу. Передъ этимъ я молилась и говорила: «Господи, скажи мне волю Свою устами этого старца». И вотъ я услышала отъ него то, чего и предположить не могла. Онъ сказалъ, что въ Шамординской пустыни мне будетъ трудно, но чтобы я ехала лучше на Алтай и я тамъ буду нужна для миссш. Такъ какъ раньше я решила исполнить все, что онъ мне скажетъ, то я тутъ и ответила ему, что я согласна.
Я стала готовиться къ отъезду и ликвидировать свои дела. Черезъ две недели я была уже готова къ отъезду, но старецъ задержалъ поездку, хотелъ дать мне попутчицу. — Въ это время я еще разъ успела побывать въ дорогой Оптиной пустыни.
Батюшка о. Нектарш сильно обрадовался моему решешю и перемене, происшедшей во мне, а о. Анатолш сначала даже не узналъ: такъ переменилась я и въ лице, и одежде.
О. Анатолш на мои вопросы о дурныхъ помыслахъ, могущихъ приходитъ ко мне, живя въ монастыре, ответилъ: «Помыслы — это спасете для васъ, если будете сознавать, что они худы и бороться съ ними и не приводить ихъ въ исполнеше».
О. Нектарш говорилъ: «Во всякое время, что бы вы ни делали: сидите ли, идете ли, работаете ли, читайте сердцемъ: «Господи, помилуй». Живя въ монастыре, вы увидите и познаете весь смыслъ жизни. Въ отношеши ко всемъ наблюдать надо скромность и середину. Когда будутъ скорби и не въ силахъ перенести ихъ, тогда отъ всего сердца обратитесь къ Господу, Матери Божiей, святителю Николаю и своему Ангелу, имя которого носите отъ св. крещешя, и по времени, и терпеши скорбь облегчится».
На вопросъ: можно ли не пускать въ свою душу никого? батюшка ответилъ: «Чтобы никакихъ отношенш не иметь этого нельзя, — ибо тогда въ вашей душе будеть отсутсгае простоты, а сказано: миръ имейте и святыню со всеми, ихже кроме никтоже узритъ Господа. Святыня — это простота, разсудительно являемая предъ людьми. Разсуждеше выше всехъ добродетелей. Серьезность и приветливость можно совместить, за исключешемъ некоторыхъ обстоятельствъ, которыя сами въ свое время объявляются и заставляютъ быть или серьезнее, или приветливее.
Въ трудныя минуты, когда явно вспоминается легкая мiрская жизнь, лучше почаще вспоминать имя Божiе святое и просить помощи, а то, что грешно, то, следовательно, и опасно для души. Лучше, хотя и мысленно, стараться не возвращаться вспять.
Не всякому по неисповедимымъ судьбамъ Божшмъ полезно жить въ мiру. А кто побеждаешь свои наклонности, удалившись въ обитель, ибо тамъ легче спастись, тотъ слышитъ гласъ откровешя Божтя: «побеждающему дамъ сесть на престоле Моемъ».
Эта поездка въ Оптину еще более укрепила меня.
Черезъ несколько дней я уехала на Алтай и поступила въ монастырь, указанный мне старцемъ Митрополитомъ Макарiемъ.
Вотъ какъ дивно исполнились слова, сказанныя батюшкой о. Нектарiемъ: «Я вижу около васъ благодать Божпо, вы будете въ монастыре». — Я тогда удивилась и не поверила, а черезъ два месяца после этого разговора я действительно уже надела на себя иноческую одежду. Благодарю Господа, вразумившаго меня съездить въ этотъ благодатный уголокъ — Оптину пустынь.
Не поехала бы туда — и до сихъ поръ не была бы въ монастыре и до сихъ поръ носилась бы въ бурныхъ волнахъ житейскаго моря. Слава Богу за все.
Къ самому началу перюда старчествовашя о. Нектарiя относится и запись протоiерея о. Василiя Шустина, изданная въ бытность его въ Сербш въ 1929г. Это личная воспоминашя объ отце iоанне Кронштадтскомъ, о старцахъ Варсонофш и Нектарш, къ которымъ о. Василш, а тогда Василш Васильевичъ, студентъ технологическаго института, былъ необычайно близокъ.
О. Варсонофш познакомилъ его съ девушкой, собиравшейся въ монастырь, и велелъ ей выйти за него замужъ. Для Василiя Васильевича это тоже было полной неожиданностью. Вскоре после этого о. Варсонофш умеръ. Повенчавшись, молодые въ тотъ же день отправились въ Оптину, чтобы первый свадебный визитъ, по завещашю старца, сдЬлалъ ему, на его могилку. Приведемъ полностью разсказъ объ этой поездке.
Прiехавъ въ Оптину, мы отслужили панихиду, поплакали, погоревали и спрашиваемъ служившаго iеромонаха: кто теперь старчествуетъ? «О. Нектарш», отвечаетъ тотъ. Тутъ–то я и понялъ, почему о. Варсонофш, покидая скитъ, послалъ меня къ отцу Нектарiю: чтобы я съ нимъ познакомился поближе — онъ уже заранее указалъ мне, кто долженъ мною руководить после его смерти. Мы решили после обеда пойти къ нему. Все на насъ съ любопытствомъ смотрели, такъ какъ весть о нашей особенной свадьбе разнеслась по Оптиной. Это ведь было предсмертное благословеше батюшки. Итакъ, въ три часа мы пошли по знакомой дорожке въ скитъ. О. Нектарш занималъ помещеше отца iосифа, съ правой стороны отъ воротъ. Я съ женой разделился. Она пошла къ крылечку снаружи скитскихъ степь, а я прошелъ внутрь скита. Келейникъ, увидавъ меня, узналъ. Онъ былъ раньше келейникомъ у старца iосифа. Онъ тотчасъ же доложилъ батюшкѣ. Батюшка вышелъ минутъ черезъ 10, съ веселой улыбкой.
Отецъ Нектарш въ противоположность отцу Варсонофiю былъ небольшого роста, согбенный, съ небольшой, клинообразной бородой, худой съ постоянно плачущими глазами. Поэтому у него всегда въ рукакъ былъ платокъ, который онъ, свернувъ уголкомъ прикладывалъ къ глазамъ. Батюшка благословилъ меня и пригласилъ за собой. Провелъ онъ меня въ исповѣдальную комнату, а тамъ я уже увидѣлъ мою супругу, она встала и подошла ко мнѣ, а батюшка поклонился намъ въ поясъ и сказалъ: — Вотъ радость, вотъ радость. Я былъ скорбенъ и унылъ, а теперь радостенъ, (и его лицо аяло дѣтской улыбкой). Ну, какъ же теперь мнѣ васъ принимать. Вотъ садитесь рядышкомъ на диванчикъ, и батюшка сЬлъ напротивъ … Вѣдь васъ благословилъ великш старецъ … Старецъ Варсонофш настолько великш, что я его и кончика ноготка на мизинцѣ не стою. Изъ блестящаго военнаго въ одну ночь, по благословешю Божпо, сделался онъ великимъ старцемъ. Теперь только, послѣ смерти, я могу разсказать это дивное его обрагцеше, которое онъ держалъ въ тайнѣ. И о. Нектарш разсказалъ исторiю обрагцешя о. Варсонофiя. Вотъ какъ великъ былъ старецъ Варсонофш! И удивительно былъ батюшка смиренный и послушный. Какъ–то онъ, будучи послушникомъ, шелъ мимо моего крылечка, я ему говорю въ шуточку: «жить тебе осталось ровно двадцать лѣтъ». Я ему говорилъ въ шуточку, а онъ и послушался, и ровно черезъ двадцать лѣтъ въ тотъ же день 4 апрѣля и скончался. Вотъ какого великаго послушашя онъ былъ. Передъ такой силой о. Нектарiя меня невольно передернула дрожь. А онъ продолжалъ. И въ своихъ молитвахъ поминайте «блаженнаго схи–архимандрита Варсонофiя». Но только три года поминайте его блаженнымъ, а потомъ прямо «схи–архимандрита Варсонофiя». Сейчасъ онъ среди блаженныхъ… Ищите во всемъ великаго смысла. Все собыття, которыя происходить вокругъ насъ и съ нами, имѣютъ свой смыслъ. Ничего безъ причины не бываетъ … Вотъ для меня великая радость — это ваше посещеше. Я былъ скорбенъ и унылъ. Все приходятъ люди съ горестями и страдашями, а вы имеете только радости. Это посещеше ангела… Сейчасъ у меня много посетителей, я не могу васъ какъ слѣдуетъ принять. Идите сейчасъ домой и приходите къ шести часамъ вечера, когда начнется всенощная, и все монахи уйдутъ въ церковь. Келейника я своего тоже ушлю, а вы и приходите, пускай друпе молятся, а мы здесь проведемъ время. Благословилъ насъ, и мы опять разошлись: я пошелъ черезъ скитъ, а жена черезъ наружное крылечко.
Когда отзвонили ко всенощной, я съ женой отправился въ скитъ. Дверь въ доме старца была заперта. Я постучалъ, и открылъ ее мне самъ о. Нектарш.
Потомъ онъ впустилъ жену и посадилъ насъ опять вместе въ исповедальной комнате. — Пришли ко мне молодые и я какъ хозяинъ долженъ васъ встретить по вашему обычаю. Посидите здесь немножко. — Сказавъ это, старецъ удалился. Черезъ некоторое время онъ несетъ на подносе два бокала съ темною жидкостью. Поднесъ, остановился и, поклонившись намъ, сказалъ: Поздравляю васъ съ бракосочеташемъ, предлагаю вамъ выпить во здравiе. Мы съ недоумешемъ смотрели на старца. Потомъ взяли бокалы, чокнулись и стали пить. Но пригубивъ я тотчасъ же остановился и моя жена такъ же. Оказалось, что въ бокалахъ была страшная горечь. Я говорю батюшке «горько», и моя жена также отвернулась. И вдругъ это самое, мною произнесенное слово горько, меня ошеломило и я представилъ, какъ на свадебныхъ обедахъ кричать «горько» и я разсмеялся. И батюшка прочиталъ мои мысли и смеется. Но, говорить, хотя и горько, а вы должны выпить. Все, что я делаю, вы замечайте, оно имеетъ скрытый смыслъ, который вы должны постигнуть, а теперь пейте. И мы съ гримасами, подталкивая другъ друга, выпили эту жидкость. А батюшка уже приносить раскрытую коробку сардинъ и велитъ всю ее опустошить. После горькаго мы вкусили сардины, и батюшка все унесъ. Приходить снова, садится противъ насъ и говорить: А я молшю поймалъ. Умудритесь–ка и вы ее поймать, хочешь покажу. Подходить къ шкафу, вынимаетъ электрическш фонарикъ, завернутый въ красную бумагу, и начинаетъ коротко зажигать, мелькая огнемъ. Вотъ это разве не молшя! и онъ, улыбаясь, положилъ фонарикъ въ шкафъ и вынулъ оттуда деревянный грибокъ, положилъ его на столъ, снялъ крышку, и высыпалъ оттуда золотыя пятирублевыя и говоритъ: Посмотри, какъ блестятъ! Я ихъ вычистилъ. Здесь ихъ 20 штукъ на 100 рублей. Ну, что? посмотрелъ, какъ золото блестить, ну, и довольно съ тебя. Поглядёлъ и будетъ. Собралъ опять монеты и спряталъ. И еще батюшка кое–что говорилъ. Потомъ онъ опять вышелъ. Смотримъ, снова несетъ намъ два большихъ бокала, на этотъ разъ со светло–желтой жидкостью, и, съ той же церемошей и поклономъ, подносить намъ. Мы взяли бокалы, смотрели на нихъ и долго не решались пить. Старецъ улыбался, глядя на насъ. Мы попробовали. Къ нашей радости, это было питье прiятное, сладкое, ароматное, мы съ удовольствiемъ его выпили. Это питье было даже немного хмельное. На закуску онъ преподнесъ шоколаду миньонъ, очень жирнаго и очень много, и велелъ все съесть. Мы пришли прямо въ ужасъ. Но онъ самъ подселъ къ намъ и началъ есть. Я посмотрелъ на батюшку и думаю: какъ это онъ есть шоколадъ, а ведь по скитскому уставу молочное воспрещается. А онъ смотритъ на меня, есть и мне предлагаешь. Такъ я и остался въ недоумеши. Онъ велелъ намъ обязательно доесть этотъ шоколадъ, а самъ пошелъ ставить самоваръ… Въ И часовъ отецъ Нектарш проводилъ насъ до наружнаго крыльца и далъ намъ керосиновый фонарикь, чтобы мы не заблудились въ лесу, а шли бы по дорожке. При прощаши пригласилъ на следующей день въ 6 часовъ. Кругомъ, въ лесу стояла тишина, и охватывала жуть. Мы постарались скорее добраться до гостиницы. Богомольцы шли отъ всенощной, и мы вместе съ ними, незаметно, вошли въ гостиницу.
На следуюгцш день мы опять, въ 6 часовъ вечера, пришли къ батюшке. На этотъ разъ келейникъ былъ дома, но батюшка не велелъ ему выходить изъ своей келлш. Батюшка опять пригласилъ насъ вместе въ исповедальню, посадилъ и сталъ давать моей жене на память различные искусственные цветочки, и говорить при этомъ: когда будешь идти по жизненному полю, то собирай цветочки, и соберешь целый букетъ, а плоды получишь потомъ. Мы не поняли на что батюшка здесь намекаетъ, ибо онъ ничего празднаго не делалъ и не говорилъ. Потомъ, онъ мне объяснилъ. Цветочки, это печали и горести. И вотъ ихъ нужно собирать и получится чудный букетъ, съ которымъ предстанешь въ день судный, и тогда получишь плоды — радости. Въ супружеской жизни, далее говорилъ онъ, всегда имеются два перюда: одинъ счастливый, а другой печальный, горыай. И лучше всегда, когда горыай перюдъ бываетъ раньше, въ начале супружеской жизни, но потомъ будетъ счастье.
Притомъ, батюшка обратился ко мне и говорить: А теперь пойдемъ, я тебя научу самоваръ ставить. Придетъ время, у тебя прислуги не будетъ, и ты будешь испытывать нужду, такъ что самоваръ придется самому тебе ставить. Я съ удивлешемъ посмотрелъ на батюшку и думаю: «что онъ говорить? Куда же наше состояше исчезнетъ?» А онъ взялъ меня за руку и провелъ въ кладовую. Тамъ были сложены дрова и разныя вещи. Тутъ же стоялъ самоваръ около вытяжной трубы. Батюшка говорить мне: вытряси прежде самоваръ, затемъ налей воды; а ведь часто воду забываютъ налить и начинаютъ разжигать самоваръ, а въ результате самоваръ испортятъ и безъ чаю остаются. Вода стоитъ вотъ тамъ, въ углу, въ медномъ кувшине, возьми его и налей. Я подошелъ къ кувшину, а тотъ былъ очень большой, ведра на два и самъ по себе массивный. Попробовалъ его подвинуть, нетъ — силы нету, — тогда я хотелъ поднести къ нему самоваръ и наточить воды. Батюшка заметилъ мое намереше и опять мне повторяете: «ты возьми кувшинъ и налей воду въ самоваръ». — «Да ведь, батюшка, онъ слишкомъ тяжелый для меня, я его съ места не могу сдвинуть». Тогда батюшка подошелъ къ кувшину, перекрестилъ его и говоритъ — «возьми» — и я поднялъ, и съ удивлешемъ смотрелъ на батюшку: кувшинъ мне почувствовался совершенно легкимъ, какъ бы ничего не весящимъ. Я налилъ воду въ самоваръ и поставилъ кувшинъ обратно съ выражешемъ удивлешя на лицѣ. А батюшка меня спрашиваетъ: «ну что, тяжелый кувшинъ?» Нѣтъ, батюшка, я удивляюсь, онъ совсЬмъ легкш. Такъ вотъ и возьми урокъ, что всякое послушаше, которое намъ кажется тяжелымъ, при исполненш бываетъ очень легко, потому что это дѣлается какъ послушаше. Но я былъ прямо пораженъ; какъ онъ уничтожилъ силу тяжести однимъ крестнымъ знамешемъ! А батюшка, дальше, какъ будто ничего не случилось, велитъ мнѣ наколоть лучинокъ, разжечь ихъ, и потомъ положилъ уголья. Пока самоваръ грѣлся, и я сидѣлъ возлѣ него, батюшка зажегъ керосинку и сталъ варить въ котелочкѣ кожуру отъ яблокъ. Указывая на нее, батюшка мнѣ сказалъ, вотъ это мое кушаше, я только этимъ и питаюсь. Когда мнѣ приносятъ добролюбцы фрукты, то я прошу ихъ съѣсть эти фрукты, а кожицы счистить, и вотъ я ихъ варю для себя… Чай батюшка заваривалъ самъ, причемъ чай былъ удивительно ароматный съ сильнымъ медовымъ запахомъ. Самъ онъ налилъ намъ чай въ чашки и ушелъ. Въ это время къ нему пришла, послѣ вечерней молитвы, скитская братiя, чтобы принять благословеше, передъ сномъ. Это совершалось каждый день, утромъ и вечеромъ. Монахи всЬ подходили подъ благословеше, кланялись, и при этомъ, некоторые изъ монаховъ открыто исповѣдывали свои помыслы, сомнѣшя. Батюшка, какъ старецъ, руководитель душъ, однихъ утѣшалъ, подбодрялъ, другимъ вслѣдъ за исповѣдашемъ отпускалъ ихъ прегрѣшешя, разр'Ьшалъ сомнѣшя, и всЬхъ, умиротворенныхъ, любовно отпускалъ. Это было умилительное зрелище и батюшка во время благословешя имѣлъ видъ чрезвычайно серьезный и сосредоточенный, и во всякомъ его словѣ сквозила забота и любовь къ каждой мятущейся душѣ. Послѣ благословешя, батюшка удалился въ свою келлт и молился около часу. Послѣ долгаго отсутсгая, батюшка вернулся къ намъ и молча убралъ все со стола.
Въ одинъ изъ моихъ прiъздовъ въ Оптину Пустынь, я видѣлъ какъ о.Нектарш читалъ запечатанныя письма. Онъ вышелъ ко мнѣ съ полученными письмами, которыхъ было штукъ 50, и, не распечатывая, сталъ ихъ разбирать. Одни письма онъ откладывалъ со словами: сюда надо отвѣтъ дать, а эти письма, благодарственныя, можно безъ отвѣта оставить. Онъ ихъ не читалъ, но видѣлъ ихъ содержаше. Нѣкоторыя изъ нихъ онъ благословлялъ, а нѣкоторыя и цѣловалъ, а два письма, какъ бы случайно далъ моей женѣ, и говоритъ: вотъ, прочти ихъ вслухъ. Это будетъ полезно. Содержаше одного письма забылось мною, а другое письмо было отъ одной курсистки Высшихъ женскихъ курсовъ. Она просила батюшку помолиться, такъ какъ мучается и никакъ не можетъ совладать съ собой. Полюбила она одного священника, который увлекъ ее зажигательными своими проповедями, и вотъ бросила она свои занятая, и бегаешь къ нему за всякими пустяками, нарочно часто говеешь, только для того, чтобы прикоснуться къ нему. Ночи не спить. Батюшка на это письмо и говорить: вы этого священника знаете, и имели съ нимъ дело. Онъ впоследствш будетъ занимать очень большой постъ, о которомъ ему и въ голову не приходило. Онъ еще ничего не знаетъ объ этомъ, но получить онъ эту власть вследсттае того, что уклонится отъ истины. «Какой же это священникъ, думаю я, хорошо известный мне?» Тогда батюшка сказалъ, что это тотъ студентъ Духовной Академш, который прiезжалъ со мною въ Оптину, въ первый разъ, и который сватался за мою сестру. Но Господь сохранилъ мою сестру, черезъ старца Варсонофiя, ибо онъ разстроилъ этотъ бракъ … (Теперь онъ можетъ быть действительно находится въ обновленческой церкви и властвуетъ тамъ). Перебирая письма, о. Нектарш говорить: вотъ называютъ меня старцемъ. Какой я старецъ, когда буду получать каждый день больше 100 писемъ, какъ о. Варсонофш, тогда и можно называть старцемъ, имеющаго столько духовныхъ детей… Отобравъ письма, батюшка отнесъ ихъ секретарю.
О. Нектарш советовалъ моему отцу продать домъ въ Петербурге и дачу въ ФинляндДи, а то, говорилъ онъ, все это пропадетъ. Но мой отецъ не поверилъ и ничего не продалъ. Это было въ начале великой войны.
Въ 1914 году, мой старшш братъ поступилъ послушникомъ въ Оптинскш скитъ и исполнялъ иногда должность келейника у о. Нектарiя. Онъ часто присылалъ отцу письма съ просьбой высылать ему деньги, т. к. онъ покупалъ различныя книги духовнаго содержашя и составлялъ тамъ собственную бибютеку. Я всегда возмущался этимъ и говорилъ, что разъ ушелъ изъ мiра, по призванно, уже порви со свсими страстями. А у моего брата была такая страсть: покупать книги. Я написалъ батюшке о. Нектарiю письмо, и довольно резкое письмо, выражающее мое возмущеше и удивлеше. Батюшка не ответилъ. Братъ продолжалъ присылать свои просьбы, а иногда прямо требовашя. Тогда я написалъ батюшке еще более резкое письмо обвиняя его, что онъ не сдерживаетъ страсти брата, а потакаетъ ей. Батюшка опять ничего неответилъ. Но вотъ мне удалось, съ фронта, во время отпуска, съездить съ женой въ Оптину. Это было уже въ 1917 году, при Временномъ Правительстве. Прiезжаемъ въ обитель, батюшка встречаешь насъ низкимъ–низкимъ поклономъ и говорить: спасибо за искренность. Ты писалъ безъ всякихъ прикрась, а то, что у тебя есть на душе, что волнуешь. Я зналъ, что вследъ за этими письмами ты и самъ пожалуешь, а я всегда радъ видеть тебя. Пиши впредь таюя письма, а после нихъ являйся и самъ сюда за ответомъ. Вотъ, теперь я скажу, что скоро будетъ духовный книжный голодъ. Не достанешь духовной книги. Хорошо, что онъ собираетъ эту духовную библютеку — духовное сокровище. Она очень и очень пригодится. Тяжелое время наступаетъ теперь. Въ мiре, теперь, прошло число шесть, и наступаетъ число семь. Наступаетъ векь молчашя. Молчи, молчи, говоритъ батюшка, и слезы у него текутъ изъ глазъ… И вотъ Государь теперь самъ не свой, сколько унижешй онъ терпитъ за свои ошибки. 1918 годъ будетъ еще тяжелее. Государь и вся семья будутъ убиты, замучены. Одна благочестивая девушка видела сонъ: сидитъ iисусъ Христосъ на престоле, а около Него двенадцать апостоловъ, и раздаются съ земли ужасныя муки и стоны. И апостолъ Петръ спрашиваетъ Христа: когда же, Господи, прекратятся эти муки, и отвечаетъ ему iисусъ Христосъ : даю Я сроку до 1922 года, если люди не покаются, не образумятся, то все такъ погибнуть. Тутъ же предъ Престоломъ Божьимъ предстоитъ и нашъ Государь въ венце великомученика. Да, этотъ государь будетъ великомученикъ. Въ последнее время, онъ искупилъ свою жизнь, и если люди не обратятся къ Богу, то не только Росая, вся Европа провалится… Наступаетъ время молитвъ. Во время работы говори iисусову молитву. Сначала губами, потомъ умомъ, а, наконецъ, она сама перейдетъ въ сердце… Батюшка удалился къ себе въ келлiю, часа полтора молился тамъ. После молитвы онъ, сосредоточенный, вышелъ къ намъ, селъ, взялъ за руку меня и говоритъ: очень многое я знаю о тебе, но не всякое знаше будетъ тебе на пользу. Придетъ время голодное, будешь голодать … Наступить время, когда и монастырь нашъ уничтожатъ. И я, можетъ быть, приду къ вамъ на хуторъ. Тогда примите меня Христа ради, не откажите. Некуда будетъ мне деться… Это было мое последнее свидаше со старцемъ.
Вспоминается мне еще одинъ случай съ о. Нектарiемъ. Моя жена въ одинъ изъ нашихъ прiездовъ въ Оптину написала картину: видъ изъ монастыря на реку, и на ея низменный берегъ, во время заката солнца, при совершенно ясномъ небе и яркой игре красокъ. Поставила она свой рисунокъ на открытомъ балконе и пошла со мной прогуляться по лесу. Дорогой, мы поспорили, и серьезно, такъ что совершенно разстроились, и не хотели другъ на друга смотреть. Возвращаемся домой: намъ сразу бросилась въ глаза картина: вместо яснаго неба, на ней нарисованы грозовыя тучи и молши. Мы были ошеломлены. Подошли поближе, стали разсматривать. Краски — совершенно свежтя, только что наложенньгя. Мы позвали девушку, которая у насъ жила, и спросили, кто къ намъ приходилъ. Она отвечаетъ, что какой–то небольшого роста монахъ, что–то здесь делалъ на балконе. Мы думали, думали, кто бы это могъ быть и изъ более подробнаго описашя монаха и опросовъ другихъ догадались, что былъ о. Нектарш. Это онъ, владевшш кистью, символически изобразилъ наше духовное состояше съ женой. И эта гроза съ молшями произвела на насъ такое впечатлите, что мы забыли свой споръ и помирились, ибо захотели, чтобы небо нашей жизни опять прояснилось и стало вновь совершенно чистымъ и яснымъ. Лично мне привелось быть въ Оптиной Пустынй въ более поздшй перюдъ, чемъ о. Василш Шустинъ, а именно уже во время первой мiровой войны. Преподаватель словесности нашей гимназш разсказывалъ намъ на урокахъ, какъ благодаря старцамъ Гоголь сжегъ свое гешальное произведете, — вторую часть «Мертвыхъ душъ»(Истинное объяснеше этого собьтя и его психологическш анализъ впервые сделалъ профессоръ–философъ и докторъ–психiатръ И. М. Андреевъ («Православный Путь». Джорданвилль. 1952 г. . Это вызвало у меня предубеждеше противъ старцевъ вообще.
Но вотъ началась война 1914 года. Мой братъ Владимiръ, исключительно одаренный, котораго любили все безъ исключешя знавгше его, «гордость нашей семьи», глубоко переживалъ испыташя, постиггшя нашу родину. Онъ ушелъ съ благословешя родителей добровольно на войну и вскоре былъ убитъ осенью 1914 г., когда ему еще не было и 19 летъ.
Это была чистая жертва Богу, онъ «положилъ душу свою за други своя». Его смерть привела нашу семью въ Оптину Пустынь.
Когда мы искали утешешя въ духовномъ, то «случайно» наткнулись на книгу Быкова: «Тпхте пртты для отдыха страдающей души».
Тамъ описывалась Оптина Пустынь и ея старцы, о которыхъ до техъ поръ мы ничего не знали.
И я, при первой возможности, какъ только начались каникулы въ университете, где я тогда учился, поехалъ въ Оптину Пустынь. Тамъ я прожилъ два месяца. Это было въ 1916 г. А въ следующемъ 1917 году тоже летомъ, пробылъ тамъ две недели.
Затемъ, оказавшись заграницей, я имелъ возможность письменно общаться съ о. Нектарiемъ до его смерти.
Кроме меня, духовнымъ руководствомъ старца пользовались и некоторые мои знакомые и друзья.
Его благословеше приводило всегда къ успеху, несмотря ни на кагая трудности. Ослушаше же никогда не проходило даромъ.
Монастырь и старцы произвели на меня неожиданное и неотразимое впечатлеше, которое словами передать нельзя: его понять можно только переживъ на личномъ опыте.
Здесь ясно ощущалась благодать Божтя, святость места, присутсгае Божте. Это вызывало чувства благоговеинства и ответственности за каждую свою мысль, слово, или дѣйсгае, боязнь впасть въ ошибку, въ прелесть, боязнь всякой самости и «отсебятины».
Такое состояше можно было бы назвать «хождешемъ передъ Богомъ».
Здесь впервые открылся мне духовный мiръ, а какъ антитеза были мне показаны «глубины сатанинсгая».
Здесь я родился духовно.
Въ это время въ Оптиной старчествовали въ самомъ монастыре о. Анатолш, а въ скиту о. Феодосш и о. Нектарш.
Анатолш — утешитель, Феодосш — мудрецъ и дивный Нектарш — по опредЬлешю одного священника, близкаго Оптиной.
Напротивъ, у о. Нектарiя посетителей было мало; онъ жилъ замкнуто въ скиту въ келлш о. Амвроая и часто подолгу не выходилъ. Благословлялъ онъ широкимъ крестнымъ знамешемъ; медленный въ движешяхъ и сосредоточенный, — казалось, онъ несетъ чашу, наполненную до краевъ драгоценной влагой, какъ бы боясь ее расплескать.
На столе въ его прiемной часто лежала какая–нибудь книга, раскрытая на определенной странице. Редкш посетитель въ долгомъ ожидаши начиналъ читать эту книгу, не подозревая, что это является однимъ изъ прiемовъ о.Нектарiя давать черезъ открытую книгу предупреждеше, указаше, или ответь на задаваемый вопросъ, чтобы скрыть свою прозорливость.
И онъ умѣлъ окружить себя тайной, держаться въ тени, быть мало заметнымъ. Нѣтъ его фотография: онъ никогда не снимался; это очень для него характерно.
Конецъ Оптиной Пуст. Жизнь въ Холмищахъ
Оптина Пустынь продержалась до 1923–го года, когда храмы ея оффищально были закрыты.
Подробная исторiя Оптиной Пустыни со времени револющи намъ неизвестна. Доходили иногда отрывочныя сведЬшя. Одна очевидица разсказывала, что монахини, подобно птицамъ изъ разоряемыхъ гнЬздъ, слетались въ Оптину по мере ликвидащи женскихъ обителей. Имъ некуда было деваться, и оне тутъ же ютились. Свое горе несли сюда же и толпы мiрянъ. Спрашивали, какъ молиться за невернувшихся близкихъ: ужасы револющи, гражданская война нанесли потери почти каждому семейству. После долгаго перерыва въ 1922–омъ году прибыла въ Оптину А. К. (впоследствш, монахиня Нектарiя) съ сыномъ–подросткомъ.
«Старецъ Феодосш скончался (1920); старецъ Анатолш живъ . Анатолш скончался черезъ 15 дней, 30 таля 1922 г , онъ много страдалъ, теперь принимаетъ въ своей келлш кЬ (только въ другой). Въ томъ же зданш живетъ о. iосифъ (iеросхимонахъ о. iосифъ Полевой, о которомъ не разъ упоминается, родился въ 1852 г., въ мiру былъ директоромъ банка въ Москве, 46–ти летъ ушелъ въ Оптину и пережилъ ея разгромъ). Онъ вывихнулъ себе ногу и очень печалится, что уже 2 года не можетъ служить, очень былъ радъ нашему прiезду».
26–го апр. 1924 г.
«Посылаю тебе письмо о. iосифа. Онъ существуетъ положительно чудесной милостью Божтей, чувствуетъ это и преисполненъ радости о Господе. Премудрый и преблагтй Господь все устроилъ предусмотрительно о немъ. И калечество послужило къ его благополучт — никто его не трогаетъ».
«У насъ совершается много знамешй: купола обновляются, съ Св. Креста кровь потекла, богохульники столбнякомъ наказываются и умираютъ. Къ несчастью народъ въ массе не вразумляется, и Господь посылаетъ казни свои. Опять засушливая осень повела къ поедашю червями засеяннаго хлеба. Техъ же, кто непоколебимо веруетъ въ Господа и надеется на Него, Господь осыпаетъ милостями Своими и щедротами».
Съ последними днями ликвидащи Оптиной Пустыни связанъ еще такой случай: советской властью былъ туда присланъ нЬкш баронъ Михаилъ Михайловичъ Таубе, съ университетскимъ образовашемъ, протестантъ. Ему было предписано разобрать оптинскую библютеку (впоследствш распроданную большевиками заграничнымъ книгопродавцамъ). Когда Таубе пргЬхалъ въ Оптину и сталъ заниматься въ библютекѣ онъ началъ ко всему присматриваться, познакомился съ о. iосифомъ (Полевымъ), затѣмъ сталъ все болѣе и болѣе интересоваться Оптинской жизнью и ея старцами. Проникъ и къ о. Нектарiю. Подробностей ихъ свидашя никто не знаетъ. Очевиднымъ остался только результатъ: Савлъ превратился въ Павла. Старецъ сблизилъ Михаила Михайловича со своимъ духовникомъ о. Досиееемъ — «старцемъ–отрокомъ», о которомъ еще будетъ рѣчь дальше, и съ о. Агапитомъ (другомъ старца Амвроая, глубокимъ старцемъ, дѣлателемъ iисусовой молитвы, открывшимъ неправильное учете о молитвѣ iисусовой въ книгѣ схимонаха Илюдора «На горахъ Кавказа»). Онъ вошелъ въ близкое общеше съ о. Досиееемъ, принялъ православiе.
Оставаясь на службе въ музее, Таубе сталъ послушниникомъ о. Досиеея. Былъ постриженъ въ Козельске съ именемъ Агапита. Пока еще жилъ въ Оптиной, онъ помещался въ башне, надъ той калиткой, которая вела въ скитъ. Въ его келлш лежала лишь одна доска — его ложе. Былъ дѣлателемъ iисусовой молитвы. Онъ былъ въ ссылке вместе съ о. Досиееемъ и съ нимъ былъ возвращенъ въ Орелъ.
М. Нектарiя присутствовала при закрытш Оптиной Пустыни въ 1923 г. Произошло это слѣдующимъ образомъ: «Мамочка, уезжая изъ Оптиной», разсказываетъ О., «имела обыкновеше спрашивать у Батюшки, когда онъ благословитъ ей прiехать бъ слѣдуюгцш разъ. И вотъ, Батюшка отвѣчаетъ: «Пр¡ѣзжай на седьмой недельке (поста), поживешь две недельки и не пожалеешь». Батюшка, когда говорилъ, улыбался и былъ очень ласковый. Я въ то время учился и поехать съ мамочкой не могъ, и она поехала одна, условившись, что я прiеду подъ Пасху. Прiехавъ въ Козельскъ, она на вокзале узнала отъ какой–то женщины, что въ Оптиной службы нѣтъ, что въ монастыре ликвидацюнная комисая, что арестованы владыка Михей, настоятель о. Исаакш, о. казначей и др., что батюшка о. Нектарш тоже арестованъ и находится въ тюремной больнице въ Козельске. Узнавъ все это, мамочка тѣмъ не менее решилась идти въ монастырь, мысленно обращаясь къ старцу съ просьбой направить ее и указать къ кому пойти, у кого исповѣдываться и т. д. Помолившись такъ Батюшке, она направилась къ келье о. iосифа (Полевого) — хромого iеромонаха. Мамочка постучала въ дверь, которую открылъ… вооруженный винтовкой комсомолецъ. «Вы къ кому?» — «Къ о. iосифу». — «Откуда?» — «Изъ Н–ска» — «Чего сюда прiехали?» — «Въ м–ръ молиться Богу». — «Узнали, что закрывается монастырь и примчались за своимъ золотомъ! Пожалуйте сюда!» И мамочку арестовываютъ.
«Въ этомъ корпусе были арестованы лица, которыхъ я ранее перечислилъ и др. Каждый занималъ отдельную келлiю. Для мамочки не было свободнаго отдельнаго помещешя, и ее посадили возле часового въ корридоре. Былъ уже вечеръ и маме сказали, что ее отправятъ въ Козельскъ для следсгая. Мамочка сидитъ и молится, веря словамъ Батюшки, что она пробудетъ здесь «две недельки и не пожалеетъ». Наступилъ поздшй вечеръ, ночь. Комсомолецъ–часовой дремлетъ, борется со сномъ, ему трудно бодрствовать, онъ очень хочетъ спать. Мамочке его становится жалко, она ему ласково говорить, чтобы онъ прилегъ на лавке и, что, если кто–нибудь будетъ идти — она его разбудитъ. Почувствовавъ доверiе, часовой засыпаетъ богатырскимъ сномъ. Мамочка его караулитъ. Далеко за полночь. Она молится. Вдругъ тихонько открывается дверь одной изъ келлш, показывается седой старецъ, владыка Михей, и знакомъ подзываетъ ее къ себе, спрашивая ее, хочетъ ли она исповедываться и причаститься, У Владыки съ собою имеются Св. Дары. Мамочка съ радостью соглашается, входитъ въ келлiю, исповедуется и причащается и на седьмомъ небе возвращается сторожить спящаго часового. О. Нектарш услышалъ ея молитвенную просьбу! Будучи совершенно уверенной, что «не пожалеетъ», что прiехала въ Оптину, она спокойно дожидалась утра. Утромъ ее отправили въ Козельскую тюрьму. Несколько разъ водили на допросы, подозревая, что она прiехала въ Оптину по какому–то тайному делу. Собирались ее этапомъ отправить къ месту жительства, но изъ–за отсутсгая свободныхъ конвоировъ, это отменили. Отпустили въ Страстной Четвергъ утромъ, предупредивъ, чтобы ея ноги не было въ Козельске. Мамочка пошла на базаръ и разговорилась съ однимъ мужичкомъ. Онъ оказался лесникомъ. Имелъ избу примерно въ километре отъ монастыря въ лесу внизъ по течешю Жиздры. Онъ пригласилъ мамочку къ себе. Мама накупила на базаре все, что необходимо къ Празднику и поехала къ нему. На церковныя службы пр¡езжала въ Козельскъ, где еще въ церквахъ служили. Потомъ мамочка узнала, что ее разыскивали въ Козельске и въ Оптиной, но, переодевшись въ одежду жены лесника, она была неузнаваема. Въ пятницу, или въ субботу согласно нашему уеловiю, она меня встретила на вокзале. Я ее не узналъ въ крестьянскомъ облике: въ сапогахъ, или валенкахъ, тулупе, закутанную въ большой платокъ. (Была ранняя Пасха). Мы съ мамочкой встретили Пасху въ Козельске. Светлую неделю прожили у лестника. Было очень интересно. Волки подходили къ самой избе, выли по ночамъ».
Такимъ образомъ, м. Нектарiя прюбгцилась чаши Оптинскихъ исповедниковъ, вместе съ ними была вменена въ «злодеи», а въ результате получилось такъ, какъ сказалъ Батюшка: «Поживешь двѣ недельки и не пожалѣешь».
Оптина была закрыта большевиками на Красную Горку (Фомино воскресенье), въ 1923 г. Храмы запечатаны. О. Нектарш былъ арестованъ и вывезенъ въ Козельскъ. Объ этомъ моментѣ сохранились замѣтки м.Нектарш: «Въ келлт свою старецъ никого никогда не впускалъ, такъ что келейники не знали, что тамъ находится. Когда же пришли описывать его имущество, въ первый разъ вошли туда и келейники. И что же увидѣли? Дѣтсктя игрушки! Куклы, мячики, фонарики, корзинки! Дѣлавгше опись спрашиваютъ: «Зачѣмъ это у васъ дѣтсктя игрушки?» А онъ отвѣчаетъ: «Я самъ, какъ дитя». Нашли у него церковное вино и консервы — онъ имъ и говоритъ: «Выпейте и закусите». Они и распили вино. Во время ареста у него распухъ глазъ и его поместили сначала въ монастырскую больницу, а потомъ въ тюремную. Когда онъ выѣзжалъ изъ монастыря (на саняхъ)» послѣдшя слова его были: «подсобите мнѣ» — это, чтобы ему помогли влѣзть на сани; сЬлъ, благословилъ путь свой и уѣхалъ. Мы тогда были тамъ, но его не видѣли».
Слышали мы въ 1935 г. въ г. Алжирѣ отъ священника о. Василiя Шустина случай, переданный ему кѣмъ–то изъ эмигрантовъ.
Послѣ отъѣзда о. Нектарiя изъ Оптиной, въ его келлiю большевики привели нѣкоего оккультиста, для обнаружешя, какъ они думали, скрытыхъ здесь сокровищъ. Известно, что они широко пользовались оккультными силами для своихъ целей. Была ночь, въ келлш горела керосиновая лампа. Колдунъ–оккультистъ началъ свои чародейства и, хотя лампа продолжала гореть, въ комнате наступила мгла. Здесь находилась одна монахиня (ихъ было въ это время много въ Оптиной). Она взяла четки о. Нектарiя и ими начертала крестное знамеше. Сразу стало светло, а чародей бился на земле въ конвульаяхъ эпилептическаго припадка.
По выходе изъ тюрьмы, о. Нектарш сначала жилъ въ селе Плохино въ близкомъ соседстве отъ Козельска, а потомъ перебрался за 50 верстъ въ село Холмищи. «Милость Божiя безконечна къ любящимъ Его. Теперь ему покойнее, чемъ было въ скиту. Последнее время къ нему приходило множество народа (главнымъ образомъ монахини). Онъ всехъ исповѣдывалъ, благословлялъ и, повидимому, очень уставалъ. Кроме того, былъ игуменомъ скита. Теперь ему гораздо покойнее — у него две светлыя комнаты и передняя; тепло, монахъ варить ему обедъ, а хозяинъ читаетъ правила. Посетители бываютъ очень редко. Онъ такой свѣтленькш, радостный, весь преисполненъ благодати. Отблескъ этой небесной радости изливается и на приходящихъ къ нему и все уходятъ отъ него утешенные, умиротворенные». Такъ пишетъ м. Нектарiя и далее въ письме отъ 1–го дакабря, 1923 г. подтверждаете: «Дедушка» (т.е. о. Нектарш) живетъ въ деревне у одного крестьянина. У него две хорогшя комнаты: спальня и прiемная, съ нимъ живетъ его келейникъ Петре, ухаживаетъ за нимъ и при этомъ даромъ работаете хозяину. Домикъ очень хорошш: потолки высоюе, окна болышя, светло и уютно. Дровъ въ лесу сколько угодно: поезжай и набирай. Постоянно Дедушку посегцаютъ родные и знакомые со всехъ сторонъ. Я прожила у вдовы–матушки вблизи Дедушки два месяца, часто виделась съ нимъ. Меня отвезъ туда Олежокъ и потомъ за мной прiехалъ». Но далеко не все время жилось Старцу спокойно и хорошо. Изъ другого источника слышали мы, что хозяинъ его, грубый матерiалистъ, вскоре обнаглеле (одна очевидица удивлялась, каке Стареце поселился у такого человека!) и стале его притеснять, но еще больше стеснили власти, вымогая деньги. «Дедушку притесняюте», пишете м. Нектарiя: «Молись о неме ежедневно. Прошлый разе, когда я у него была, оне говориле «У меня все, все плохо». Видно оне предвиделе, каке его и его хозяина будуте притеснять…» «Ве это лето Дедушке грозили Камчаткой, воте оне шутите се Оме, что это за Камчатка, не встречале ли оне ее ве географш?» Ве др. письме: «Оне просиле помолиться о неме самоме, т. к. ему не хочется ехать на Камчатку…» Пригласиле меня Дедушка на каникулахе подольше погостить и разрешиле на Пасху его навестить, если будеме ве Оптиной. На сей разе О. выхлопотале мне и себе билеты и мы ехали ве плацекартноме поезде. Не знаю, каке будете на Пасху и на следующихе каникулахе: удастся ли получить билеты. Но во всякоме случае я живу мыслью, что Дедушка еще будете живе и что я его увижу. Последнее время Дедушка очень грустите, сказале, что у него: «все, все плохо». Не знаю свои ли у него душевныя переживашя, или оне страдаете за мiре, но знаю, что ему очень печально и прошу тебя усердно поминать его ве молитвахе и подавать за него на часточку» (поминать на проскомидш).
Осенью 1927–го года большевики обложили особенно тяжелыме налогоме Денежкина (хозяина дома, где жиле о. Нектарш). Некто дале знать обе этоме священнику о. А. Р., прося сделать сборе среди иевляне. Матушка Е. Г. привезла о. Нектарiю очень большую клажу се провизiей и собранныя деньги. Это было сопряжено се чрезвычайными трудностями. Ей удалось передать о. Нектарiю все, ею привезенное, ве тайне, — таке что даже хозяине не видЬле. О. Нектарш тогда благословиле ихе семейство образоме преп. Серафима и передале о. А–ну наперсный кресте.
Такиме образоме, последше годы о. Нектарiя были сплошныме крестоношешеме, тесниме быле оне отовсюду. Ке этому прибавить надо его глубоко–старческш возрастъ и связанныя съ нимъ болезни. Но ясность духа его не покидала и въ это время. М. Нектарiя говорить: «У Дедушки все особенно, — никогда не знаешь, о чемъ спросить — вотъ такъ и заградитъ уста — и не спросишь при всемъ желаши. Или же ответить шуткой. Когда мы были у него осенью, онъ очень долго съ нами разговаривалъ, много шутилъ съ О–мъ, называлъ его «подходящимъ для себя учителемъ», хотелъ бы позаимствоваться у него учености, примкнуть къ научности. Вообще очень много смеялся и насъ смешилъ, а было уже три часа ночи и вскоре благословилъ насъ уезжать, такъ что я не все спросила, но это не спроста; значить, онъ не хотелъ на то ответить, потому что, если иногда забудешь что–либо спросить, онъ вдругъ самъ скажетъ… Онъ достигъ высочайшихъ благодатныхъ даровъ, но умеетъ такъ скрывать ихъ, что даже окружаюгще совершенно не знаютъ о нихъ, а иногда стараются обмануть его, а онъ виду не подаетъ, что все понимаетъ».
Пробираться отъ станцш до села Холмищи было подчасъ очень нелегко… Особенно это трудно было при весенней распутице. «Была у Дедушки. По случаю разлива рекъ и дурной погоды, пробыла у него 10 дней, чему была безконечно рада. Онъ уже такой хиленыай, что удивительно, какъ онъ живъ. Ножками чуть–чуть передвигаетъ. Шлетъ тебе благословеше и говорить: «Да поможетъ ему Благодать Божiя ныне и присно и во веки». При каждомъ учеши пусть произносить краткое молитвословiе: «Господи, отверзи ми умъ на учете ае». Съ одной изъ такихъ поездокъ связанъ следуюгцш случай: «Однажды, разсказываетъ О., мамочка была въ Холмищахъ, въ страшную распутицу и изорвала обувь. Узнавъ объ этомъ, Батюшка вынесъ из своей келлш и далъ ей пару матерчатыхъ туфель. И сказалъ: «Это тебе на память, въ утешеше, и на Пасху будешь въ нихъ щеголять».
«Но идти въ нихъ въ обратную дорогу по тающему снегу было невозможно. Пришлось пуститься въ путь до ж. д. станщи Думинищи (25 верстъ) въ прежней разорванной обуви. Вскоре и ту пришлось бросить. Чулки превратились въ клочья, и на станщю мамочка добралась босая. Здесь она надела Батюшкины туфли и они ей согрели промокгшя и озябгшя ноги. «Для того, чтобы сбылись Батюшкины слова: «На Пасху будешь въ нихъ щеголять», мамочка пошла въ этихъ туфляхъ къ Светлой Заутрени. Но позже, когда она дома после отдыха проснулась, то оказалось, что ея единственными ботинками воспользовалась ея воспитанница Леля, которая, надевъ ихъ, ушла. Такимъ образомъ, волей–неволей пришлось ей «щеголять» въ день Светлаго Воскресенья въ Батюшкиномъ подарке. Мама потомъ говорила: «Не надо стремиться содействовать тому, чтобы сбывались слова старца, — это совершается само собою». Туфли эти мы прозвали «щеголками», они хранились на память. Въ нихъ и похоронили маму».
Таьая героичеаая путешестая повторялись: «Вчера вернулись мы отъ Дѣдушки. Сегодня Вербное Воскресенье. Сейчасъ у насъ и весна во всемъ разгаре: тепло, деревья зеленѣютъ, солнышко аяетъ. Пу те шесте ¡е къ Дѣдушкѣ было очень трудное. По случаю разлива рѣкъ сообгцешя на лошадяхъ не было, и мы сделали 75 верстъ пѣшкомъ (въ обходъ). Ходили по колени въ воде, месили невылазную грязь, скользили по мерзлымъ кочкамъ. Местами была и хорошая дорога, но въ обгцемъ, устали настолько, что къ концу пути, пройдя версту, ложились отдыхать. Зато Дедушка утешалъ насъ все время. У него, кроме насъ, никого не было. Съ нимъ мы провели полтора сутокъ».
А вотъ и другого рода трудности: «У насъ размножились очень волки, во многихъ хозяйствахъ поуничтожили весь скотъ. Когда мы съ Олежкомъ шли къ Дедушке, насъ тоже въ лесу на дороге встретилъ волкъ. Онъ сидѣлъ на дороге, по которой мы шли, потомъ вежливо уступилъ намъ путь, перешелъ на опушку леса, потомъ опять сЬлъ сзади насъ на прежнее место. Смеркалось. Оликъ немножко струсилъ: У насъ не было даже палочки, а я же не испытывала ни малѣйшаго страха въ надежде на Дедушкины молитвы. Волки — одно изъ стихшныхъ бедствш крестьянина.
«Отъ мамы получила утешительное письмо», — пишетъ М. «Тамъ ей отлично живется, часто сидитъ у ногъ о. Нектарiя и спрашиваетъ все, что ей хочется». Но только немногое изъ того, чему внимала мать Нектарiя, сидя у ногъ старца, могло дойти до насъ. Этимъ немногимъ мы и делимся съ читателемъ.
Наставленія отца Нектарія
Дедушка сказалъ, что замужество для женщины, это есть служеше Пресвятой Троице. Вся ея жизнь въ замужестве — есть служеше Пресвятой Троице — вотъ, какъ велика для женщины ея участь быть женой и матерью. Это на мой вопросъ: «Чемъ я бы могла послужить Господу». Дедушка ответилъ: «Съ тѣхъ поръ, какъ ты сочеталась законнымъ бракомъ, ты непрерывно служила Преев. Троице. Законный бракъ для женщины — есть начало ея служешя Пресвятой Троице».
Дедушка сказалъ, что тебе лучше жить вдвоемъ, если найдется сожитель тихш, кроткш, небранливый: «Со избраннымъ избранъ будеши»; а отъ дурного сожителя самому уходить надо.
Насъ очень обокрали! Унесли въ окно все зимтя вещи и платья. О. Нектарш сказалъ, что когда обокрадутъ, то не надо скорбеть, а решить, что дали милостыню, и Господь вернетъ въ 10 разъ. Такъ что ты не печалься о насъ. Одной знакомой на вопросъ, какъ Христа возлюбить, сказалъ: «Взять урокъ у Самого Христа: «да любите другъ друга, яко же Азъ возлюбихъ вы». Прежде всего надо стараться ближняго возлюбить, а съ ближняго любовь перейдетъ на Христа. Но ближняго надо возлюбить искренно, а не съ разсчетомъ, — тогда только можетъ быть успехъ».
Отъ того, что душа мятется и не знаетъ за что взяться, помолиться и отговеться съ полной верой.
Указашй какъ жить Дедушка не делаетъ совсемъ. Я думаю оттого, чтобы не налагать ярма и чтобы вопрошаюпце не потерпели ответственности за неисполнеше того, что онъ велелъ. Но на прямые вопросы онъ всегда отвечаетъ, Напр., я спросила, что делать съ помыслами дурными, а онъ сказалъ: «повторяй «Господи, помилуй!» и увидишь, какъ все земное отходить». Въ другой разъ онъ мне сказалъ: «не обращай на нихъ внимашя». И по милости Божтей, молитвами Дедушки помыслы оставили меня. Дедушка говорилъ, что «раньше благодарили Господа, а теперешнее поколете перестало благодарить Господа, и вотъ оскудЬте во всемъ, плоды плохо родятся и каюе–то больные».
Дедушка советуетъ, если кому удастся сделать что–либо доброе, или подать милостыню, говорить: Твоимъ благословетемъ, Господи, совершилъ я это: «Не можете творити безъ Мене ничесоже».
Насчетъ забытаго греха, Дедушка говорилъ, что можно его сказать после причащетя, когда опять встретишься съ духовникомъ.
Еще Дедушка говорилъ, что очень хорошо, если Господь долго не слушаетъ молитвы. Нужно только продолжать молиться и не унывать: «молитва, это капиталъ: чемъ дольше лежитъ капиталъ, темъ больше процентовъ приносить. Господь посылаетъ Свою милость тогда, когда это Ему благоугодно; тогда, когда намъ полезно принять. Если намъ что–либо крайне необходимо, тогда следуетъ два–три раза помолиться, и за исполнете просьбы надо благодарить Бога. Иногда черезъ годъ Господь исполняете прошете. Примеръ брать надо съ iоакима и Анны. Они всю жизнь молились и не унывали, а все надеялись, и какое послалъ Господь имъ утешете!»
Посылаю тебе письмо о. iосифа (Полевого), присланное письмоводителемъ о. Нектарiя. Отъ старца длинное письмо, въ которомъ онъ отвечаетъ на вопросы. Между прочимъ: можно ли съ товарищами спорить о религш и читать вместе съ ними религюзныя и антирелигюзныя книги? Онъ не разрешилъ этого, предупреждая, что можетъ быть нанесена сердечная язва, отъ которой будетъ очень трудно избавиться. Открывать Библiю, что откроется, — погрешительно. Въ сомнительныхъ случаяхъ делать этого нельзя, а нужно только помолиться трижды и что бы после того ни предпринять, все будетъ для души полезно, а гадать по Библш — погрешительно, и нужно только читать для поучешя въ слове Божiемъ.
Тебе велелъ передать, что грехъ забытый, хоть и вспомнится до причаспя, можно потомъ исповедать, въ другой разъ. Провести съ пользой дни, въ которые пр1 общаешься, такъ: не торопиться на каюя–нибудь дела, дать себе льготу до половины дня, пребывать въ молитве, моленш и благодаренш, почитать Св. Писаше.
Старецъ еще сказалъ: «Наши самыя тяжелыя скорби подобны укусамъ насекомыхъ, по сравнешю со скорбями будущаго века».
Представь себе мое положеше: знаю, что онъ мысли читаетъ, а тутъ ужасная мразь лезетъ въ голову — спрашиваю: — что делать? — говорить: «не обращай внимашя».
Въ Дедушке нашла поддержку своего мнешя о превосходстве «царскаго пути» (другими словами, избегать крайностей во всемъ, въ томъ числе и подвигахъ). Когда я тамъ жила два месяца около него, ничего не делала и имела возможность молиться и читать Священныя книги, на меня свирепо сталъ нападать злой духъ. Наполнилъ умъ мой такими помыслами, что я не могла взглянуть на иконы, и стыдно было у Дедушки сидеть, т. к. я знала, что онъ мысли читаетъ. Относительно помысловъ онъ мне ответилъ, какъ я уже тебе писала: «не обращай на нихъ внимашя». А я пожелала класть поклоны и, чтобы не самовольничать, попросила у него разрешешя класть по 100 поклоновъ въ день. Онъ улыбнулся и спросилъ: «А усердiе есть?» Я говорю: «Есть». Онъ и разрешилъ, а черезъ 23 дня послалъ меня говеть за 50 верстъ. Въ пути у меня разболелась нога, и я не въ состоянш была класть ни одного поклона. Съ техъ поръ я никогда не просила разрешешя ни на капе подвиги.
Дедушка написалъ, что хорошее общеше житейское можно иметь съ неверующими, только молитвеннаго общешя нельзя съ ними иметь, и споровъ о религш нельзя заводить, чтобы Имя Божiе въ споре не оскор блял ось.
Часто читаю изъ «Шестого часа» молитву: «Яко не имамы дерзновешя за премнопя грехи наша», т. к. думаю, что въ этомъ и корень нашихъ печалей. Дедутцка при всякихъ неудачахъ велелъ говорить: «Господи, верю, что терплю должное и получаю то, что я заслужилъ, но Ты, Господи, по милосердiю Твоему, прости и помилуй меня», и такъ совѣтуетъ повторять нѣсколько разъ, пока не почувствуешь миръ въ душѣ.
Дѣдушка, какъ–то отъ себя сказалъ: «Молись тѣлесно — Господь Богъ пошлетъ Свою благодать въ помощь тебе». Это значитъ, чтобы молиться съ поясными поклонами и, когда нужно то, и съ земными. Дѣдушка даже всталъ передъ иконами, положилъ медленно крестное знамеше на себя и поклонился низенько, коснувшись рукой правой до земли и мнѣ сказалъ: «Молись такъ».
Молись, чтобы Господь воцарился въ сердце твоемъ — тогда преисполнится оно великимъ ликовашемъ и радостью, и никакая печаль не въ силахъ будетъ потревожить его. Для этой цели Дедушка советовалъ молиться такъ: «Господи, отверзи двери милости Твоей».
Дедушка велелъ мне готовиться къ постригу. Я очень обрадовалась — правда, какъ тебе странно это слышать отъ меня? Помнишь мое отношеше къ монахамъ? Какъ я ихъ жалела, что у нихъ нѣтъ своей воли, что они все должны делать такъ, какъ имъ прикажутъ и т. д. А вотъ теперь я постигла, что нѣтъ большаго счастья, какъ находиться на послушаши, когда ты можешь быть уверенной, что исполняешь волю Божпо и не отвечаешь за свои поступки.
Далъ мне Дедушка маленькое келейное правилск 30 разъ «Господи iисусе Христе, Сыне Божш, помилуй мя грешную»; 10 разъ «Пресвятая Владычице Богородице, спаси мя»; 10 разъ «Святый Ангеле Хранителю мой, моли Бога о мне» и 10 разъ «Вси Святш, молите Бога о мне». Причемъ прибавилъ: «Какъ ты скажешь: «Вси святш, молите Бога о мне» — такъ все святые скажутъ на небе: «Господи, помилуй» — и будетъ тебе прюбретеше». Теперь я всякш разъ, какъ говорю: «Вси святш, молите Бога о мне» — я представляю себе, какъ все святые — все небо — взываютъ ко Господу: «Господи, помилуй».
Молись за Дедушку, онъ сказалъ: «Ваши молитвы меня утѣшаютъ и мне помогаютъ». Я живу отъ поездки до поездки. Какая великая милость Божiя иметь возможность повидаться съ нимъ и поговорить.
Получилъ ли ты письмо, въ которомъ я восторгаюсь творешемъ преп. Исихiя? Я его всю жизнь искала, а оно, оказывается лежало у насъ въ кладовке, и только чудеснымъ образомъ я его нашла после того, какъ спросила у Дедушки: какъ открыть дверь сердца.
Олегу сказалъ, что у него есть талантъ (но не сказалъ какой) и продолжалъ: «Это хорошо не объявлять талантовъ, а то могутъ украсть».
Жизнь определяется въ трехъ смыслахъ: мѣра, время и вѣсъ. Самое прекрасное дело, если оно будетъ выше меры, не будетъ иметь смысла. Ты приникаешь къ математике, тебе дано чувство меры, помни эти три смысла, ими определяется вся жизнь.
— О мере и весе я понимаю, но что есть время? Эпоха ли? — Онъ молча улыбнулся.
Но есть и большее искусство — слово. Слово воскрешающее и убивающее (псалмы Давида). Но путь къ этому искусству черезъ личный подвигъ, путь жертвы. И одинъ изъ многихъ тысячъ доходитъ до него.
На второмъ Аржеронскомъ (во Франщи) съезде Хриспанскаго Движешя, который имелъ место приблизительно въ 1926 году, среди другихъ докладчиковъ находился и проф. Бердяевъ. Преосвященный Вешаминъ, тогда инспекторъ Богословскаго Института въ Париже, выступилъ съ возражешями, какъ православный епископъ, противъ некоторыхъ положенш доклада Бердяева, противоречившихъ православному ученпо. Последшй обиделся, сейчасъ же забралъ свои чемоданы и уЬхалъ. На другой день на съездъ прибылъ м. Евлопй и сдЬлалъ еп. Вешамину строгое внушеше. Вл. Вешаминъ, желая проверить себя, обратился къ о. Нектарiю (въ это время мы имели возможность письменно общаться съ о.
Нектарiемъ). Старецъ ответилъ: «Въ такихъ обществахъ (какъ Хриспанское Движете) вырабатывается философiя, православному духу непрiемлемая». Затемъ, пришло подтверждеше еще более точное, что онъ не одобряетъ именно то общество (т. е. Движете), на собрати котораго былъ оскорбленъ Вл. Вешаминъ.
Въ тотъ же перюдъ времени некто Г–мъ обратился къ отцу Нектарiю за указашемъ, можно ли ему поступить въ Академiю (Богословскш института въ Париже), выражая опасеше, что она еретическая. Съ последнимъ о. Нектарш согласился, но поступить въ академiю благословилъ и сказалъ: «Какая бы она ни была, ученому мужу помехи не будетъ. Знать науку, какую будутъ преподавать, ему не помешаетъ».
Тогда же произошелъ одинъ прискорбный случай на Серпевскомъ подворье: на кухню Богословскаго института пришелъ человекъ, имевтттш сухую руку, и просилъ тамъ какой–нибудь работы. Таковой не нашлось; тогда онъ здесь же въ саду застрелился.
Владыка Вешаминъ очень скорбелъ, написали отцу Нектарiю. Церковно поминать самоубшцъ воспрещено канонами. О. Нектарш посоветовалъ Вл. Вешамину читать псалтирь келейно по умершемъ въ течете сорока дней, а также найти еще двухъ чтецовъ, чтобы довести ихъ число до трехъ. При этомъ о. Нектарш сказалъ: «Господь отымаетъ разумъ у человека, на что скотъ не решается — человекъ решается».
Воспоминанія объ о.Нектаріи о.Адріана (Рымаренко)
Въ августе 1925 г., мы съ матушкой, какъ всегда, предварительно испросивъ благословеше старца, быстро собрались въ дорогу съ темъ, чтобы на этотъ разъ встретить день своего ангела у старца и вместе помолиться.
Въ то время старецъ былъ уже въ изгнанш, въ с. Холмигцахъ, и попасть туда было не такъ легко, да, къ тому же, и следили тщательно за п р\езжа ю щимп. Но вера въ молитвы батюшкины и его благословеше на прiездъ совершенно устранили все страхи. Старецъ встретилъ насъ очень приветливо, благословилъ поговеть и причаститься Св. Таинъ, а накануне моего дня ангела наказалъ хозяину достать рыбки на обедъ и испечь хлебъ.
Въ самый день праздника, после богослужешя, насъ пригласили къ столу. Кроме меня и моей матушки былъ приглашенъ къ столу и хозяинъ.
Обычно батюшка никогда не выходилъ на общую трапезу, но на сей разъ онъ изменилъ своему обычаю.
Старецъ, одетый въ рясу и подпоясанный поясомъ, вышитымъ золотомъ, вышелъ изъ своей келлш, неся въ рукахъ свежеиспеченный белый хлебъ. Подавая его мне, старецъ сказалъ: «Примите этотъ хлебъ, батюшка, въ знакъ того, что Вы никогда въ жизни не будете нуждаться въ хлебе насущномъ; а это», продолжалъ старецъ, вручая несколько измятый какой–то листокъ, «въ руководство въ вашей жизни».
Листокъ этотъ содержалъ «Правила благочестивой жизни» архiеп. Платона (Костромского).
Въ то время этотъ подарокъ былъ не совсемъ понятенъ для меня и только уже по кончине старца я оценилъ всю его важность, какъ духовнаго руководства.
Во время трапезы, на которой присутствовали кроме меня съ матушкой и хозяинъ Андрей Ефимовичъ, у котораго жилъ старецъ, а также мон. Марiя, батюшка сказалъ: — «Вотъ въ Москве былъ случай, когда юная девица очень хорошей жизни, неожиданно скончалась. И вотъ, когда она уже была въ гробу, вдругъ она ожила и немедленно потребовала своего духовника, известнаго въ Москве своей доброй жизнью священника. Прибывшш духовникъ после исповеди ожившей девицы вышелъ весь въ слезахъ и, когда близые стали его разспрашивать, о чемъ онъ беседовалъ, то духовникъ только сказалъ, что у девицы на совести было одно только темное пятно, и Господь не допустилъ, чтобы этотъ грехъ ушелъ вместе съ ней въ Царство света, и черезъ благодать священства этотъ грехъ былъ снятъ съ ея души, после чего его духовная дочь мирно отошла ко Господу. Вотъ какъ важно покаяше на земле», закончилъ старецъ.
О важности же проскомидш вспоминалъ старецъ и другой бывшш въ Москвѣ случай. Одинъ очень большой ученый, медикъ, тяжко заболѣлъ. Приглашенные врачи — его друзья — нашли больного въ такомъ состояши, что было очень мало надеждъ на выздоровлеше.
Жилъ профессоръ одиноко, только со своей сестрой, старушкой. Былъ онъ не то, что совсемъ невѣруюгцш, но мало интересовался релипозными вопросами, въ церковь не ходилъ, хотя жилъ очень недалеко отъ небольшого храма на его же улицѣ.
Послѣ такого медицинскаго приговора, сестра его очень заскорбела не зная, чѣмъ помочь брату. И тутъ вспомнила, да рядомъ есть церковь, куда можно пойти и подать на проскомидiю о тяжко болягцемъ братѣ.
Рано утромъ, не говоря ни слова брату, сестра собралась на раннюю обедню, разсказала священнику о своемъ горе и просила вынуть частицу и помолиться о здравш брата. А въ это же время ея тяжко больной братъ видитъ, что стена его комнаты какъ бы исчезаетъ и открывается внутренность храма, алтарь. Даже онъ видитъ свою сестру, о чемъ–то говорящей со священникомъ. Священникъ подходить къ жертвеннику, вынимаетъ частицу, и эта частица ясно, со звономъ, падаетъ на дискосъ. И въ этотъ же моментъ больной чувствуетъ, что какая–то сила вошла въ его тело, и онъ невольно всталъ съ постели, чего давно уже не могъ сделать.
Въ это же время входитъ и сестра и съ удивлешемъ смотритъ на болящаго. «Где ты была?» — восклицаетъ онъ. «Я все видѣлъ, я видѣлъ тебя въ церкви, говорившей со священникомъ, и я видѣлъ, какъ онъ вынулъ за меня частицу». И тутъ оба они со слезами возблагодарили Господа за чудесное исцелеше.
Профессоръ еще долго жилъ после этого случая, уже никогда не забывая о милосердш Божiемъ, бывшемъ къ нему грешному Зышеупомянутая матушка, Евгешя Григорьевна, оставила весьма обстоятельныя воспоминашя, вернее, дневникъ всехъ ея посещешй Старца Нектарiя. Этотъ ценный матерiалъ не вошелъ въ нынешнее издаше).
Случаи прозорливости и чудесной помощи.
Чтобы не навести на человека греха непослушашя, или забвешя, или нерадЬшя, Дедушка не налагаете никакихъ правиле ни на кого, но, по его молитваме, человеке саме (се помощью, конечно, Господа) наталкивается на подходящ! я ве данное время для него книги, встречаете людей, могущихе ему ве этоме помочь. Какое величiе смирешя и любви ке людяме! Каке дивене Боге во Святыхе Своихе!
Я заметила, что если только написать Дедушке просьбу о чеме–либо, то ве то же время приходите помощь оте него. Очевидно, по милости Божтей, душа его слышите все просьбы, обращенныя ке нему.
У Дедушки быле такой случай: одна молодая девица пришла просить благословешя на монашество, а оне сказале: «Нете, у тебя будете женихе, ты выйдешь замуже, родишь сына и оне будете весить 10 фунтове…» Таке и случилось ве точности, и она года черезе два принесла прелестнаго бутузика ке Батюшке на благословеше.
Лида Б. искала целый годе какого–нибудь места и не могла найти, летоме работала поденно на фермахе за гроши: пахала, убирала воловники, одниме словоме, страдала невероятно, — хотела наняться кухаркой, прачкой — и нигде не могла. Я посоветовала ей молиться о здравш Дедушки — и воте она черезе три дня получила место ве деревне учительницы. Радость ея неописуема.
Ты просиле написать, что говориле ве последшй разе Дедушка. Когда мы прiехали, Олежоке быле болене. Температура у него была 40 градусове. Я говорю Батюшке: «Олежоке у меня болене», а оне говорите, улыбаясь: «Хорошо поболеть ве доброме здоровье». На другой день дале ему яблочко и говорите: «Воте тебе лекарство». А когда благословляле насе ве путь, сказале: «Когда будете лошадей кормить, пусть О. выпьете кипяточку и будете здорове». Мы таке и сделали, Олежоке выпиле кипяточку, заснуле и проснулся, говоря: «Мамочка! — я здорове».
4.13. 24. Одине мальчике пожаловался Дедушке, что его ве школе товарищи обижаюте, а Дедушка сказале, улыбаясь: «а ты призови Георпя Победоносца на помощь, таке ты всехе ихе победишь, только ножками задрыгаюте». Таке ве точности и случилось. Оне, каке ринулся на самаго забiяку, призваве Георпя Победоносца на помощь, таке тоте только ногами задрыгале и се техе поре его никто не трогаете.
Олежка оне благословиле хлопотать о жаловаши и воте чудесныме, можно сказать, образоме оне получиле его — и не только за этоте годе, а и за весь прошлый безъ всякой протекцш, между темъ, въ прошломъ году ему отказали. Олежокъ благословлялся, чтобы ему хорошо учиться — и до сихъ поръ у него по всемъ предметамъ, которые идутъ въ аттестатъ, весьма удовлетвор ител ьно.
Онъ благословилъ меня заниматься уроками, и ко мне сами напросились 6 учениковъ и всЬ какъ на подборъ детки умныя, способныя, верую идя!
Ахъ, какъ печально, что мы живемъ далеко отъ Дедушки и редко можемъ прибегать къ его благословешю.
Мать двоихъ изъ учениковъ м. Нектарш поручила ей спросить Старца, въ какое учебное заведете определить своихъ сыновей. «Никуда не надо отдавать ихъ: достаточно для нихъ и того, чему ты ихъ учишь». М. Нектарш неловко было передавать эти слова Старца, т. к. мало ей знакомая мать этихъ детей могла подумать, что она говоритъ это съ целью сохранить за собою учениковъ. Такъ и вышло: мать только пожала плечами и отослала детей въ школу. Тамъ они попали въ дурное содружество, развратились, стали воровать одежду и вещи товарищей, а потомъ вышли грабить и на улицу и попали въ число малолетнихъ преступниковъ.
Не помню, что тебе писала изъ разговора съ Дедушкой, но важнаго для насъ онъ сказалъ, что О. окончить учиться, и просилъ молиться о немъ самомъ, т. к. ему не хочется ехать на Камчатку.
Дедушка былъ по обыкновешю очень веселый, много шутилъ и смеялся. На прощанье намъ сказалъ: «Милости просимъ, прiезжайте еще, хотя вамъ отъ меня нетъ никакой пользы, зато мне отъ васъ есть польза», намекая на гостинцы, которые мы ему привезли. У насъ есть одна знакомая семья. Жена верующая и хорошая христтанка и молитвенница, а мужъ насмешникъ надъ постами и слабо веруюгцш. Вотъ они были въ чрезвычайно бедственномъ положенш, продавали последнее. Она усердно ходила въ храмъ, а мужъ допекалъ ее, что она все разносить по попамъ и что изъ–за этого они погибнуть съ голоду. Въ отчаяши она была близка къ самоубшству и хотела бросить мужа, не будучи въ состояши терпеть его постоянныхъ укоровъ. Въ горе обратилась къ Дедушке. Онъ ей черезъ меня передалъ: «Пусть отслужить молебенъ Святителю Николаю — Господь ей поможетъ». Она въ тотъ же день продала какую–то вещь и отслужила молебенъ Св. Николаю. Спустя два дня мужъ ея встречаетъ товарища, который ему предлагаетъ службу. Онъ съ радостью соглашается. Но у насъ (въ СССР) службу нельзя получить не члену союза, а и члены союза тысячами ждутъ очереди. Онъ пошелъ къ тому, отъ кого зависело его назначеше. Тотъ говоритъ: «удивляюсь даже, какъ вы можете ко мне обращаться, зная правила и видя тысячныя очереди, а онъ не членъ». Онъ возвращается къ товарищу, тотъ говоритъ: «я безъ соглаая ничего не могу сделать». Тотъ идетъ опять въ союзъ и говоритъ: «Я погибаю, сделайте хоть разъ въ жизни доброе дело — въ вашихъ рукахъ моя жизнь». Въ результате получилъ место: 120 руб. (60 долл.) въ месяцъ и 4 съ половиной руб. суточныхъ — всего около 250 руб. (а у насъ старые служапце въ управл. жел. дор. и въ другихъ учреждешяхъ получаютъ 3040 рублей въ месяцъ). Притомъ служба разъездная, и онъ разъ въ месяцъ прiезжаетъ домой, какъ желанный гость. Всего величiя этого чуда ты не можешь понять, не имея представлешя о томъ, какъ трудно здесь вообще попасть на службу, и не зная, что не члену союза это совершенно невозможно и что ежемесячно у насъ происходить сокращешя штатовъ, при чемъ десятками увольняются со службы, прослуживгше даже по 10–15 летъ. Жена достигла всего: и его нетъ дома, такъ что она безпрепятственно молится, постится, и съ мужемъ отношешя наладились, и онъ, уезжая сказалъ «молись за меня». Остается воскликнуть: Дивенъ Богъ во святыхъ Своихъ!
Черезъ шесть летъ сбылось предсказаше о. Нектарiя, что Л–а не возьмутъ на военную службу. Л–ъ съ благословешя о. Нектарiя занимался физкультурой и сталъ инструкторомъ въ этой области. И вотъ, на призывной комиссш онъ произвелъ на всехъ впечатлеше своимъ атлетическимъ сложешемъ и здоровьемъ. Казалось, призывъ былъ неминуемъ. Вечеромъ Л. долженъ былъ пршти въ канцелярiю за указашемъ места назначешя. Но тамъ ему велели явиться на другой день. И такъ повторялось несколько разъ. Л. и все родные безпокоились, т. к., не понимая причины отсрочки, опасались нетъ ли политическаго преследовашя. Наконецъ, объявили, что Л. освобождается отъ воинской повинности, какъ инструкторъ гимнастики. Оказалось, что въ томъ году инструкторовъ не хватало, и только единственно въ этомъ призыве ихъ освобождали.
Дедушка разрешилъ въ iюне побывать въ Саровской пустыни и на возвратномъ пути посетить и его. Это будетъ черезъ два месяца. Пиши заранее все, что нужно узнать.
Спросила я его о кончине мiра. Онъ мне показалъ письма, которыя ему присылаютъ: о видЬнш Спасителя, Который говорилъ, что вскоре конецъ мiра, о выдержке изъ газетъ, что появился Меса я въ Индш, а Ил ¡я въ Америке, и т. п. Много говорилъ, но и улыбался, а предварительно передъ темъ, сразу при встрече насъ, обратился съ такими словами: «что это вы все обращаетесь къ моему худоумiю — вотъ обратитесь къ оптинскимъ монахамъ». Я улыбнулась, а онъ говоритъ: «Это я вамъ серьезно говорю, они вамъ скажутъ все на пользу». Когда я повидалась съ ними, они и говорятъ: «Если люди, которые занимаются изыскашями признаковъ кончины мiра, а о душахъ своихъ незаботятся, это все они дѣлаютъ ради другихъ» (очевидно, чтобы сообщить сенсащонную новость). Такъ вотъ, монахи мнѣ сказали, что людямъ не полезно знать время второго пришесгая: «Бдите и молитесь», сказалъ Спаситель, значитъ не надо предугадывать событтй, а въ свое время вѣрнымъ будетъ все открыто. Дедушка остался доволенъ отвѣтомъ монаховъ, т. к. онъ тоже не сторонникъ того, когда довѣряютъ всякимъ фантазiямъ въ этой области. Я спросила: «Батюшка, а говорятъ, что и iоаннъ Богословъ придетъ?» Онъ отвѣтилъ: «Все это будетъ, но это великая тайна». И еще сказалъ: «Во дни Ноя Господь въ течете ста лѣтъ говорилъ, что будетъ потопъ, но Ему не вѣрили, не каялись, и изъ множества людей нашелся одинъ праведникъ съ семействомъ». «Такъ будетъ и въ пришесгае Сына Человѣческаго» (Мате. XXIV, 37). И еще Дедушка много разъ повторялъ: «Держитесь твердо Православiя».
Во время моей исповѣди Дѣдушка много разъ повторялъ: «Боже, буди ко мнѣ милостивъ!»
Это было лѣтомъ 1915 года во время войны съ нѣмцами.
Насъ было трое: мать, сестра 28 лѣтъ и я 22 лѣтъ. Сестра часто болѣла приступами слѣпоты, дурноты и чѣмъ–то вроде летаргш. Припадки почти ежемесячные. Болѣзнь началась, когда ей было 18 лѣтъ. За эти прошедгше десять лѣтъ ее лечили 10 докторовъ и 4 профессора. И кромѣ безконечныхъ денежныхъ тратъ, поездокъ заграницу и рухнувшихъ надеждъ — ничего! Мать моя, очень религтозная женщина, много слышала объ Оптинскихъ старцахъ и рѣшила ѣхать въ Оптину. Она беретъ съ собой меня. Я же рвусь на курсы сестеръ милосердiя, чтобы попасть на войну. Мать меня не пускаетъ и говоритъ: «благословитъ тебя старецъ — отпущу, а нѣтъ — не поедешь, а пока мы по дороге еще въ Троицко–Сергтевскую Лавру заедемъ помолиться». Прiехали въ Оптину черезъ Москву, Козельскъ, откуда на извозчике въ пустынь и на пароме черезъ Жиздру. Поражаетъ высота деревьевъ въ лесу, окружаюгцш монастырь. Остановились въ монастырской гостинице, где узнали, что старецъ отецъ Анатолш боленъ, и посетителей не принимаетъ. «А пока онъ поправится, сходите въ скитъ къ отцу Нектарiю», посовѣтовалъ намъ гостиникъ, — что мы и сделали. Говорятъ отецъ Нектарш недавно вышелъ изъ затвора и теперь принимаетъ богомольцевъ у себя въ келлш въ скиту. Въ прiемной у старца мы застали уже человѣкъ 30 въ ожидаши его выхода. Въ толпе кто–то сказалъ: «Батюшка сегодня пойдетъ съ нами гулять». Ждали мы минуть 10–15. Вышелъ небольшого роста старичекъ и съ нимъ келейникъ. Большинство изъ толпы встало на колени, въ томъ числе и моя мать. Старецъ окинулъ всехъ взглядомъ, подошелъ къ маме и говоритъ: «Ты пришла молиться о больной дочери? Она будетъ здорова, привези ее къ намъ, а пока приходи сюда подъ «вечеръ», а сперва прогулка». Слово «вечеръ» всехъ очень удивило, а одна женщина (крестьянка) говоритъ моей матери: «Ты верно дочь просватанную привезла благословляться къ батюшке?»
Всехъ по очереди батюшка благословилъ и ушелъ къ себе въ келлт.
Вышелъ келейникъ и просилъ всехъ придти въ 6 часовъ вечера — «батюшка пойдетъ гулять». Въ 6 часовъ мы все снова пришли. Батюшка вышелъ, посмотрелъ на всехъ, подошелъ ко мне, взялъ меня за руку и повелъ къ солдату (жандармъ). Захвативъ его руку вместе съ моей, такъ и повелъ насъ къ двери и дальше по дороге по лесу. Вся толпа шла за нами. Такъ мы гуляли минутъ 10–20. Солдатъ бедный смущался, краснелъ, а мне идти было довольно неудобно. Когда пришли обратно, въ келлш уже стоялъ столъ подъ образами, чашки съ чаемъ и пряники и конфеты въ бумажкахъ. Отецъ Нектарш посадилъ меня и солдата въ передшй уголъ подъ образа, а келейнику велелъ завести грамофонъ (капе–то духовньгя песнопешя — не помню что). Я чувствовала себя неловко, какъ–то странно все казалось. Старецъ взялъ со стола 7 пряниковъ (белые съ розовымъ пояскомъ; таюе продавались по деревнямъ въ Россш), и передалъ ихъ моей матери со словами: «Отвези ихъ больной дочери, пусть каждый день съедаетъ по одному и почаще причащается. Будетъ здорова. Поедете въ Петербургъ, привези ее сюда поговеть. Съ этими словами онъ отъ насъ ушелъ, и мы все поднялись и ушли. А изъ толпы многте меня и маму поздравляли, говоря: «Батюшка–то твою дочь повенчалъ, увидишь, нынче замужъ пойдетъ». Такъ оно и вышло!
По прiезде домой въ имеше мы узнали, что за наше отсутсгае сестра была все время здорова. Она приняла пряники съ верой (ихъ было семь). После седьмого она причастилась. Больше до самой смерти прежше припадки никогда не повторялись. Она смогла закончить консерваторiю и после револющи преподавать пеше.
Осенью тогоже года мы уже втроемъ (мать, сестра и я) поехали на зиму въ Петроградъ, и по дороге, какъ велелъ Старецъ Нектарш, заехали въ Оптину. Отдохнувши съ дороги, мама повела сестру въ скитъ къ отцу Нектарiю, я же пошла бродить вокругъ монастыря и узнать, принимаетъ ли отецъ Анатолш, такъ какъ намъ сказали, что онъ все еще боленъ и не выходить къ народу. Когда я подошла къ келлш батюшки, я увидела въ прiемной уже несколько человекъ сидятъ, ждутъ. Все, конечно, местные крестьяне. Это будетъ первый выходъ старца после болезни, сказалъ келейникъ. Я взотттла и села въ прiемной, а въ душе думаю: «какъ хорошо, что я одна попаду къ старцу безъ мамы. Старецъ, конечно, меня благословить идти на войну, когда я попрошу его, а мама поневоле отпустить меня». Вижу, дверь изъ келлш въ прiемную открывается и входить маленькш старичекъ–монахъ въ подряснике и широкомъ кожаномъ поясе, и прямо направляется ко мне со словами: «А нука, иди ко мне». У меня, что называется, «душа въ пятки ушла» при этихъ словахъ батюшки. Но я вижу, у него необычайно ласковая улыбка, описать которую нельзя! Надо видеть! Я пошла за нимъ въ келлiю. Онъ закрылъ за нами дверь, посмотрелъ на меня, и я вмигъ поняла, что скрыть что–либо я не могу, онъ видитъ меня насквозь. Я почувствовала себя какой–то прозрачной; смотрю на него и молчу. А онъ все также ласково улыбается и говоритъ: «А ты почему мать не слушаешься?» Я продолжаю молчать. «Вотъ что я тебе скажу, мать твоя тебя лучше знаетъ, тебе на вайне не место, тамъ не одни солдаты, тамъ и офицеры, это тебе не по характеру. Когда я былъ молодъ, я хотелъ быть монахомъ, а мать не пустила, не хотела, и я ушелъ въ монастырь тогда, когда она умерла. Теперь ты вотъ что мне скажи: — Замужъ хочешь?» — Молчу. «Ты сейчасъ любишь его за его красоту! Выходи за него замужъ тогда, когда почувствуешь, что жить безъ него не сможешь. Я знаю случай такой: мужъ былъ на войне, его убили. Жена въ этотъ же часъ умираетъ дома. Вотъ тогда только и выходи». Съ этими словами старецъ взялъ стулъ, влезъ на него и досталъ съ верхней полки деревянную иконку, такъ съ четверть аршина въ квадрате, Казанской Божьей Матери; поставилъ меня на колени и благословилъ. Потомъ сказалъ: «Когда пр¡едешь въ Петроградъ, не думай, что тебе нечего будетъ делать — будешь занята».
Въ первый же день прiезда мне позвонила одна знакомая по телефону, прося приходить ежедневно въ помощь сестрамъ милосердДя въ госпиталь на 200 человекъ солдатъ, заменять сестеръ во время обеда. И второй телефонный звонокъ — работа въ складе Императрицы Александры Феодорвньг (укладка бинтовъ въ медицинскомъ отделе склада).
Слова Батюшки оправдались. Съ утра я уходила въ госпиталь до двенадцати съ половиной часовъ (Залъ Дворянскаго Собрашя), прибегала домой, и къ часу ехала въ складъ въ Зимшй дворецъ до шести вечера.
О. н. Т.
Австралiя. Пртть для престарелыхъ.
Примѣчаше:. Авторъ этихъ записокъ венчалась, когда ее женихъ носилъ аксельбанты, будучи адъютантомъ штаба дивизш, а жандармсые солдаты носили ры>iое жгуты на плече вроде аксельбантовъ. Вотъ въ церкви–то она и вспомнила «вечеръ» отца Нектарiя!
Она дала слово своему жениху задолго до поездки въ Оптину. Никто въ семьѣ не зналъ объ этомъ.
Что говорилъ отецъ Нектарш ее сестре, она никогда не знала. Сестра замужъ не вышла, хотя были женихи.
Впервые я услышалъ о сугцествованш оптинскихъ старцевъ, будучи студентомъ въ Москвѣ. Тамъ я познакомился съ молодежью изъ очень вѣрующей и благочестивой семьи Д. изъ г. Козлова. Двое братьевъ и двѣ сестры учились въ Москвѣ, и одинъ изъ братьевъ былъ моимъ однокурсникомъ. Отъ нихъ я узналъ, что все они — восемь братьевъ и сестеръ — были духовными детьми старца Анатолiя Оптинскаго, почти ежегодно посещали его и ничего не делали безъ его благословешя. Они мне очень советовали побывать въ Оптиной, но обстановка студенческой жизни какъ–то всегда мешала мне осуществить эту поездку. Заняття въ спещальномъ техническомъ учебномъ заведенш требовали очень много времени, а на каникулы я всегда уѣзжалъ домой или на студенческую практику. И только после окончашя курса, уже при болыневикахъ, обстоятельства позволили мне попасть въ Оптину.
Летомъ 1918 г., когда уже вся русская земля была потрясена до основашя, передо мной, — какъ и передъ всей интеллигенщей — сталъ вопросъ: что делать дальше? Мнопе категорически отказывались поступать на службу въ новыя болыневицюя учреждешя, расчитывая на скорое падеше ихъ власти; друпе ждали иностраннаго вмешательства и выжидали. И когда частныя и общественныя учреждешя закрывались, то безработные интеллигенты предпочитали торговать всякимъ старьемъ или жить на продажу своихъ вещей, чѣмъ идти на службу къ болыневикамъ.
Наконецъ, наступилъ и для меня такой моментъ, когда учреждеше, въ которомъ я работалъ, должно было закрыться. Конечно, имея дипломъ инженера, я могъ бы легко устроиться, но где именно? Возможностей было много, мои товарищи и профессора звали меня въ различныя, вновь открываемыя, совѣтсктя учебныя и научно–техническтя учреждешя. Но меня какъ–то мало привлекало все это, мне хотелось сохранить свою внутреннюю свободу и укреплять свою духовную Жизнь, еще такую слабую и неустойчивую. Вотъ въ этито дни я особенно началъ думать о необходимости поехать въ Оптину, чтобы посоветоваться со старцемъ.
Случилось такъ, что наше учреждеше, объявивъ свою ликвидащю, предложило своимъ служащимъ явиться черезъ три дня за разсчетомъ. Чтобы использовать эти дни, я решилъ поехать въ Оптину со своими знакомыми; это былъ Миша Д., студентъ московскаго университета, и его землякъ, немолодой купецъ, которому въ связи съ револющей грозило полное разореше. Словомъ, все мы трое стояли на распутьи и не знали, какъ действовать дальше въ наступившей революционной неразберихе.
Съ болыпимъ трудомъ удалось намъ попасть на товарный поездъ, шедшш въ Калугу, потому что на пассажирсые поезда невозможно было сесть. Чтобы иметь право посетить Оптину, надо было являться въ городской исполкомъ и получить пропускъ — но на этомъ останавливаться не буду. Къ вечеру мы, наконецъ, добрались до монастыря и переночевали въ монастырской гостинице. Тамъ было все еще постарому, но посетителей, ввиду тревожнаго времени, было немного. Въ скиту тогда жили два старца, Анатолш и Нектарш. Большинство прiезжихъ стремилось попасть къ старшему — о. Анатолiю, но мы почему–то решили обратиться къ о. Нектарiю. Войдя въ скить, который находился вне монастыря, мы увидели садики и домики старцевъ, знакомые намъ по книге Быкова «Тихiя пристанища», а также по описашю скита въ романе «Братья Карамазовы» Достоевскаго.
Каждый изъ насъ, какъ вероятно и все прочiе посетители Оптиной, несъ въ своей душе смятеше, боль и неуверенность, порожденные первыми месяцами революция. Многте изъ нихъ, подобно нашему старшему спутнику, искали ответа на главный вопросъ: долго ли еще продержится советская власть?.. И многте были уверены, что оптинсгае старцы это должны точно знать…
Къ сожалешю, я въ свое время не записалъ подробностей нашего посегцешя о. Нектарiя; я считалъ, что память моя и такъ сохранить эти незабываемыя впечатлешя. Главное, конечно, сохранилось, но далеко не все. Мы посещали монастырсыя службы, говели, но больше всего остались въ душе впечатлешя отъ встречи со старцемъ. Мы вошли въ прiемную комнату старца въ его домике. Насъ было человекъ 10–12 мужчинъ разного звашя. Черезъ несколько минуть ожидашя изъ двери быстрыми неслышными шагами вышелъ маленькш, несколько сгорбленный старичекъ съ небольшой седенькой бородкой, въ епитрахили. Помолившись на образа, онъ благословилъ всехъ насъ и началъ подходить къ каждому по очереди. Мы стояли цепочкой вдоль комнаты, а старецъ переходилъ огь одного къ другому и беседовалъ. Беседы были коротюя, о. Нектарш редко съ кемъ задерживался и, прерывая иногда длинные разсказы посетителя, спешилъ съ ответомъ; ответы его были быстры и немногословны, после чего онъ сразу переходилъ къ следующему въ очереди.
Меня более всего поразила манера, съ которой о. Нектарш беседовалъ со всеми: онъ подходилъ къ собеседнику не глядя на него, становился около него несколько бокомъ, въ полъ–оборота и наклонялъ къ нему ухо, какъ будто плохо слыша или просто давая возможность говорившему не слишкомъ громко излагать свои нужды. Слушая его, о. Нектарш смотрелъ куда–то внизъ, но создавалось впечатлеше, что онъ слушаетъ васъ не ухомъ, а какимъ–то другимъ, внутреннимъ органомъ воспрiят!я; что ему, собственно, важны были не самыя ваши слова, а нечто другое, скрывающееся вь вашей душе, что старецъ и старался уловить…
Когда о. Нектарш подошелъ ко мне, то я началъ какъ можно короче объяснять ему мое положеше; но какъ часто бываеть въ такихъ случаяхъ, краткости и ясности у меня не получалось. Я попытался объясниться получше, но старецъ, уже какъ бы понявъ меня, началъ говорить самъ. Какъ я уже упоминалъ, мои трудности заключались въ томъ, какую выбрать себе службу и чемъ руководствоваться при этомъ. А о. Нектарш ответилъ мне, примерно, такъ (подлинныхъ словъ не помню, но смыслъ ихъ таковъ):
— Да, да, служите, конечно … вы ведь человекъ ученый. Но только не гонитесь за болыпимъ… а такъ, понемножку, полегоньку…
Вотъ и все — и онъ перешелъ къ следующему. На первыхъ порахъ мне даже показалось, что я не получилъ никакого ответа на мои нужды; вернее, я ожидалъ отъ старца чего–то болыпаго, чемъ эти простыя слова… Но я вспомнилъ, что старцы очень часто отвечаютъ не прямо, а иносказательно, заставляя вдумываться въ истинный смыслъ ответа. Действительно, размышляя далее надъ его ответомъ, я вскоре убедился, что получилъ вполне ясный и определенный ответь на мои сомнешя. А понявъ это, я сразу почувствовалъ необыкновенную легкость, радость и покой. Вся запутанность и противоречивость окружающей революцюнной обстановки перестала существовать, а мои личныя проблемы стали просты и ясны. Таковы же были и ощущешя моихъ спутниковъ. Оба они возвращались домой спокойными и укрепленными, хотя, въ сущности, они получили тоже не тотъ ответь, котораго искали. Старецъ, напримеръ, никому не подалъ ни малѣйшей надежды на то, что новая власть скоро кончится. Напротивъ, о. Нектарш многимъ говорилъ о необходимости терпЬшя, молитвы, подготовки къ еще болыпимъ испыташямъ … Но темъ не менее общее состояше у всехъ, возвращавшихся отъ него, было бодрое и радостное. Мы возвращались изъ Оптиной, чтобы попасть опять въ хаосъ болыневицкой револю щи, но все воспринималось нами совсемъ иначе. И мне вспоминались слова Евангелiя: «Не бойся, малое стадо!..»
Такое впечатлѣше отъ беседы со старцемъ еще более укрепилось во мне после возвращешя въ Москву и осталось чемъ–то прочно вошедшимъ въ мою жизнь. Вся моя последующая жизнь послужила непрерывнымъ доказательствомъ мудрости совета о. Нектарiя. А то, что случилось со мною после возвращешя въ Москву, еще больше раскрыло мне все значеше моей поездки въ Оптину. Вотъ почему обо всемъ этомъ необходимо разсказать подробнее.
1–го сентября 1918 года мы прiехали въ Москву и я разстался со своими спутниками. Они поехали къ себе въ Тверскую губершю, а я отправился домой, чтобы къ 12–ти часамъ быть въ своемъ учрежденш для получешя разсчета. Но, чтобы понять дальнейшее, надо остановиться и пояснить, какова была политическая обстановка въ Москве въ эти дни.
Боясь нападешя на Петербургъ, советское правительство летомъ этого года переехало въ Москву. Но и въ Москве было неспокойно. Въ августе месяце начался рядъ антибольшевицкихъ выступлешй: возсташе подъ Москвой такъ наз. «лѣвьгхъ эсэровъ», убшство бомбой германскаго посла графа Мирбаха (которому приписывали большое влiяше на политику большевиковъ), наконецъ, покушеше на Ленина, произведенное эсэркой Капланъ. Озлобленные большевики въ ответь на это объявили «красный терроръ»: въ Москве и провинщи свирепствовала В.Ч.К., всюду шли аресты, облавы и разстрельг; тюрьмы и управлешя чрезвычаекъ были переполнены. Въ эти–то страшные дни мне пришлось со всеми своими сослуживцами угодить въ знаменитую Лубянку — во внутреннюю тюрьму В.Ч.К. Произошло все очень просто. Когда мы собрались въ своемъ учрежденш для получешя разсчета, вдругъ оказалось, что весь домъ окруженъ чекистами — это значило, что мы попали въ облаву. Всехъ насъ, человѣкъ около 80–ти, согнали въ одну залу и стали обыскивать и отбирать документы. Затѣмъ партаями погрузили на открытые грузовики и подъ конвоемъ черезъ всю Москву отвезли на Лубянку. Тамъ насъ перерегистрировали вновь и распределили по камерамъ. Всю ночь внизу во дворе трещали моторы, прiезжали и уезжали машины поступали новыя партти арестованныхъ…
Не буду описывать подробно те 6 дней, которые я провелъ на Лубянке. Скажу лишь, что населеше нашей камеры ежедневно менялось: однихъ освобождали, другихъ уводили на разстрельг, третьихъ — нуждавшихся въ слѣдствш — переводили въ Бутырскую тюрьму, чтобы освободить место для вновь прибывавшихъ. Следуетъ отметить, что въ те времена судъ В. Ч. К.
былъ хотя и не «милостивый», но скорый, арестованныхъ редко держали долго и часто отпускали безъ всякихъ последствш …
Среди пестраго населешя нашей камеры господствовало, конечно, подавленное, тяжелое настроеше. Одни, замешанные въ чемъ–либо, молчали, замкнувшись въ себе. Друпе, попавгше случайно, надоедали всемъ своими доказательствовами, что они ни въ чемъ не виноваты. Друпе, тоже не чувствовавгше за собой вины, сильно волновались за себя и за своихъ близкихъ. Среди арестованныхъ были кадровые офицеры–интеллигенты, купцы, духовныя лица, члены болыпевицкой партш, иностранцы и даже одинъ еврейскш мальчикъ 13 летъ, арестованный за появлеше на улице позже установленнаго часа. Но самъ я былъ среди нихъ, кажется, едиственнымъ, кто спокойно переносилъ и свой внезапный арестъ, и всю гнетущую обстановку Лубянки. Тотъ духовный миръ, который я вынесъ изъ Оптиной, хранилъ меня отъ страха и я совсемъ не волновался; гораздо больше волновались за меня мои друзья, остававгшеся на свободе. Я же былъ уверенъ, что все кончится для меня вполне благополучно.
Среди сидевшихъ со мною мне особенно запомнились два епископа, еще довольно молодыхъ, безъ единой седины въ волосахъ; къ сожалешю, ихъ имена я забылъ. Они были оба въ весьма тяжеломъ состоянш и больше молчали. Я несколько разъ пытался заговорить съ ними, разсказывалъ имъ, что самъ только что вернулся изъ Оптиной, про свои впечатлешя тамъ, но они были очень неразговорчивы. Потомъ я уже понялъ, что я имъ могъ показаться слишкомъ страннымъ своимъ спокойствiемъ и откровенными разговорами, такъ что они могли даже подумать, что я былъ спещально къ нимъ подосланъ… Дня черезъ два ихъ вызвали ночью на допросъ — и они больше не вернулись. На следующей день въ камеру явился дежурный за ихъ «вещами» — на нарахъ лежали ихъ верхшя рясы. Это означало, что они были разстреляны въ эту ночь. Тактя скучай у насъ были каждую ночь, такъ какъ особыхъ камеръ для «смертниковъ» тогда еще не было.
Меня дважды вызывали на ночной допросъ. Следователемъ былъ совсемъ молодой и интеллигентный человекъ; потомъ я узналъ, что это былъ одинъ изъ начинающихъ поэтовъ–футуристовъ техъ годовъ. Онъ со скучающимъ видомъ изучалъ мою записную книжку и разспрашивалъ о всехъ, чьи адреса тамъ имелись, но больше всего онъ интересовался моими политическими убеждешями и темъ, съ какими политическими организащями я былъ связанъ. Я же утверждалъ, что никогда не имелъ никакихъ связей съ парттями, а что имелъ знакомства только въ научныхъ и церковныхъ кругахъ. Объ этомъ въ те первые годы револющи еще можно было говорить открыто, такъ какъ церковные круги еще не разсматривались, какъ контръ–революционные. Но черезъ дватри года этотъ взглядъ изменился, все церковные деятели начали преследоваться.
Ввиду переполнешя ВЧК, меня вскоре перевели въ Бутырскую тюрьму, где я пробылъ около 10 дней. Она была также переполнена, въ каждой камере было вдвое больше нормы. Кормили гораздо хуже, чемъ на Лубянке, почему лица, не получавгшя передачъ, черезъ несколько месяцевъ едва ходили. Тутъ я сталъ получать передачи отъ своихъ друзей и, между прочимъ, въ первой же передаче получилъ отъ нихъ книгу Новаго Завета, которую пропустили безъ задержекъ. Впоследствш и эта льгота, принятая во всехъ странахъ, была отменена.
Когда меня снова перевезли на Лубянку, то объявили что я освобождаюсь. На следуюгцш день я получилъ документы, отобранньгя вегци: часы, перочинный ножъ и пр. — и пропускъ для выхода изъ здашя ВЧК. Съ чувствомъ облегчешя и благодарности Богу я вышелъ на Малую Лубянку. Светило сентябрьское солнце. Притихшая и плохо убранная Москва, ожидала тяжелой голодной зимы. Сидевгше со мною передали мне рядъ адресовъ для посещешя ихъ родственниковъ. Но одинъ изъ моихъ сослуживцевъ просиделъ еще 2 месяца въ Бутыркахъ, хотя все друпе наши служагще были выпущены. Наконецъ, уже въ ноябре его выпустили, оказалось, что его имя пропустили въ списке освобождаемыхъ…
Мои воспоминашя не были бы закончены, если бы я не сказалъ о томъ, какъ я осуществилъ на деле советь о. Нектарiя. Изъ практики старчества известно, что советь старца долженъ быть обязательно выполненъ, иначе васъ постигнуть всягае несчаспя. Но если вы следуете совету старца, то Богъ помогаетъ вамъ и какъ бы «все содействуете ко благу». Все это я испыталъ на опыте своей жизни.
Вскоре после освобождешя я поступилъ на службу. Но, помня слова секретаря при техническомъ совете одного изъ «главковъ» ВСНХ ^ля незнакомыхъ съ советской терминологтей поясню: ВСНХ это Высшш Советь Народнаго Хозяйства, а «главки» — Главньгя Управлешя отдельныхъ отраслей промышленности). Главное преимущество этого места состояло въ томъ, что главкъ помещался на той же улице, где я жилъ. Однако мнопе мои сотоварищи–инженеры и знакомые были весьма изумлены моимъ выборомъ, считая, что я могъ бы устроиться гораздо лучше. Но ужъ всегда такъ бьгваетъ, что Божш пути по человеческому разсуждешю кажутся по крайней мере «странными». Но какъ только наступила суровая зима, такъ сейчасъ же выяснились все преимущества моего выбора. Какъ только выпалъ снегъ, такъ трамвайное движете прекратилось на всю зиму: некому было разчищать пути. Люди, служивгше въ разныхъ комиссарiатахъ въ центре Москвы, вынуждены были тратить массу силъ и времени на хождеше. Еще хуже было темъ, кто имѣлъ две службы и съ утра до вечера делалъ длинные концы пѣшкомъ.
Но еще болѣе я выигралъ въ чисто духовномъ отношеши. Мои несложные секретароае обязанности не были утомительны, а потому у меня оставалось сравнительно много времени и силъ, которыя я вкладывалъ въ церковную жизнь. А въ этотъ годъ, благодаря мудрому руководству Святѣйшаго Патрiарха Тихона, церковная жизнь въ Москве чрезвычайно оживилась. Москва покрылась сетью братствъ, кружковъ и союзовъ, такъ какъ Патрiархъ отмѣнилъ границы приходовъ и разрешилъ образоваше междуприходскихъ братствъ. Къ деятельности этихъ братствъ, руководимыхъ наиболее ревностными пастырями, были широко привлечены и мiряне: они пели, читали на клиросе, проводили беседы и даже выступали съ проповедями. По вечерамъ совершались акаеисты съ общенароднымъ пѣшемъ и беседами после нихъ. Для детей, лишенныхъ уроковъ Закона Божiя, устраивались беседы съ туманными картинами изъ Священной исторш, молодежь собиралась отдельно и занималась изучешемъ церковнаго устава, Евангелiя, и т. п.
Я принималъ близкое участте въ Братстве Святителя Алекая, Митрополита Московскаго, во главе котораго стоялъ прот. Романъ Медведь, бывшш настоятель Севастопольскаго собора. Къ братству были приписаны еще несколько приходскихъ церквей въ разныхъ концахъ Москвы, где вели работу члены братства. Въ самомъ храме братства ежедневно совершалась ранняя литурпя и члены могли посещать ее еще до своей службы. Три раза въ неделю по вечерамъ были вечершя богослужешя съ беседами, члены братства старались ежемесячно приступать къ Св. Причасттю и активно участвовали въ работе.
Благодаря моей незагруженности служебными обязанностями, я имелъ возможность посвящать свои силы работе въ братстве, а потому это время принесло мне громадную духовную пользу; здесь я окрепъ духовно, и началъ жить въ ограде Православной Церкви. Тогда же было положено и начало моей проповеднической деятельности, особенно после того, какъ въ 1919 году Святѣйшш Патрiархъ Тихонъ посвятилъ насъ, троихъ членовъ братства въ чтецовъ, съ наименовашемъ насъ «благовѣстниками»; таюе «благовестники» появились тогда во многихъ братствахъ и выступали съ проповедями съ церковнаго амвона.
Такъ, исполняя совѣтъ о. Нектарiя, я получилъ возможность закрепить свою связь съ Православной Церковью и получить весьма ценную подготовку къ моей дальнейшей миссюнерской работе. И во всей моей последующей жизни въ Советскомъ Союзе его слова всегда сбывались: какъ только я начиналъ подниматься по служебной лестнице, такъ вскоре у меня появлялись непрiятности и осложешя; когда же я довольствовался малымъ, то жизнь текла более спокойно. Впрочемъ, это уже особая тема, на которой здесь останавливаться не буду.
Въ заключеше, коснусь еще вкратце той дальнейшей духовной связи, которая совсемъ неожиданно установилась у меня съ о. Нектарiемъ и продолжалась до самой его кончины. Хотя моя первая и последняя встреча съ нимъ уже связала меня невидимыми узами со старцемъ, но по воле Божiей онъ до конца не оставилъ меня своими молитвами.
Въ 1920 г. я уЬхалъ изъ Москвы на родину, на северный Кавказъ, где жилъ все время. Почти въ то же время уехала въ Тульскую губершю одна изъ участницъ нашего братства, г–жа Т., дочь священника, вскоре принявшая тайное иночество. Проживая недалеко отъ Оптийой пустыни, она сделалась духовной дочерью о. Нектарiя и часто его посещала. Когда же монастырь закрыли, то она не переставала посещать старца въ техъ местахъ, где онъ потомъ проживалъ.
Мы изредка переписывались и въ ея письмахъ я всегда получалъ отъ него благословешя. Зная, какъ я почитаю о. Нектарiя, она сообщала мне, что онъ молится за меня и мою семью, а иногда рисковала пересылать мне отъ него иконки или листки поучешй. Такимъ образомъ, я еще въ течете почти восьми летъ продолжалъ ощущать благодатную поддержку старца и чувствовалъ въ своей жизни охраняющее дЬйсттае его молитвъ. Въ 1928 г. Т. сообщила мне о смерти этого последняго оптинскаго старца. И какъ разъ въ последующее годы моя жизнь заметно осложнилась и наступили весьма тяжелые годы въ моей жизни. Мне кажется, что и здесь играла роль прекращеше духовной молитвенной поддержки со стороны старца…
Прот. С. Щукинъ.
Основоположницы Успенской Обители въ Южной Америке, въ Чили, ведутъ свое монашеское начало по благословетю оптинскихъ старцевъ. По нашей просьбе оне сообщили несколько случаевъ явной прозорливости Старца Нектарiя. Ихъ игуменьей была Матушка Алекая высокой жизни, ныне уже покойница. Воспоминатя Матушки Ксети (въ мiре Клавдш) записаны Матерiю iулiатей.
«Мать Алекс¡я, моя тетя по матери. Она знала всехъ старцевъ, часто посещала Оптину до отъезда въ Святую Землю. Была духовной дочерью Старца iосифа. Старецъ наставлялъ, какъ и все старцы: иметь смиреше, послушаше, сидеть въ келлш и заниматься рукодЬлiемъ, «работа въ рукахъ, молитва на устахъ».
Батюшка былъ небольшого роста. Ходилъ тихо на общее благословеше помолиться у Царицы Небесной «Достойно есть». Говорилъ такъ: «Заступи, спаси, помилуй…» и благословлялъ народъ. Мы часто бывали въ Оптине, т. к. родомъ изъ Калуги, и жили тамъ. Оптина отъ насъ въ 60 верстахъ. И пешкомъ ходили, и поездомъ по железной дороге. Я была больна и Батюшка принималъ ласково, всегда говорилъ «помолимся».
Мне лично онъ благословилъ дорогу — говорилъ: «Торопись, Клава, въ Св. Землю, иначе не уедешь. Не соглашайся оставаться съ родными», хотя я очень была больна и молода ехать одной. «Давай помолимся». Я стала на колени, Батюшка накрылъ голову мою эпитрахилью, началъ молиться. Крепко, крепко сжалъ голову и говоритъ: «Клавдiя, какую ты благодать получишь, ведь врагъ съ детства не любитъ, а благодать борется за тебя и вырветъ тебя!» Потомъ я ему сказала, какъ я одна поеду, я такая больная (съ 12 до 23–хъ летъ я болела белокровiемъ). Онъ сказалъ: «Долетишь, какъ птичка», и училъ, какъ я должна вести себя на пароходе. За его св. молитвы, я ни качки не чувствовала, хоть она и была.
Въ последшй разъ, когда Мать Ксешя была у Старца, онъ далъ ей клубокъ нитокъ и говоритъ ей: «На, намотай этотъ клубокъ, видишь какой онъ спутанный». Она помнить, что после болезни белокровiя она была очень слаба и поэтому для нея это было не подъ силу, а онъ говоритъ: «Ничего, ничего, вотъ такъ у тебя сложится жизнь; трудно будетъ тебе въ начале, а потомъ будетъ хорошо». Такъ оно и было.
Старецъ предсказалъ матушкамъ Алексш и Ксеши, тогда еще молодымъ, что у нихъ будетъ много детокъ. Говорилъ: «Вотъ уедешь въ Святую Землю, и у тебя будетъ много детей». Матушки пришли въ ужасъ, т. к. Думали посвятить свою жизнь Богу, а не иметь семью. И только въ 1933 г. пророчество старца начало приходить въ реальность. Привели къ нимъ 8–летнюю девочку впоследствш Мать iоанну, и Владыка Митрополитъ Анастасш сказалъ Матери Алексш, чтобы она взяла на воспиташе арабскихъ детей. Она не хотела, такъ какъ все время писала иконы, но не посмела ослушаться Владыки Митрополита. Но, когда после Матери iоанньг черезъ полгода привели ее двоюродную сестру, и еще другихъ детей, въ томъ числе и 3–хъ летнюю нынешнюю Мать iулiашю въ 1938 году, то тогда вспомнила Матушка Алекая пророчество Старца Нектарiя. Надо сказать, что въ Горненской Обители, где они тогда жили уставъ былъ иной, чемъ на Елеоне и Геесиманш. Обитель была своекоштной, и приходилось каждой сестре зарабатывать на жизнь. Поэтому каждая сестра имела право воспитывать себе послушницу, а то и больше. Вотъ и имели матушки «много детей». Теперь же, переехавъ въ Чили, у нихъ организовался прiютъ имени Св. Праведнаго Батюшки iоанна Кронштадтскаго и школа, въ которыхъ воспитывается 89 человѣкъ, детей обоего пола.
Мою сестру Лидiю онъ поучалъ и наставлялъ уже при болыневикахъ, она продолжала учить пока была возможность; она была тайной монахиней.
Изъ родныхъ никто не зналъ, т. к., думаю, что Батюшка ее научилъ и благословилъ.
Старецъ Нектарш говорилъ моей сестре Лидш: «Скоро будетъ книжный голодъ. Покупайте книги духовныя, а то ни за кагая деньги не купите». Говорилъ также: «Боюсь красныхъ архчереевъ».
Владыка Феофанъ Калужскш не вѣрилъ въ святость Старца. Когда онъ посетилъ Оптину Пустынь и пришелъ къ старцу, то старецъ не обрагцалъ на него никакого внимашя и занимался своими куклами (которыхъ ему давали дѣтки, какъ свое самое драгоценное, по любви къ старцу); началъ совать одну въ тюрьму, что–то приговаривая, другую билъ, третью наказывалъ. Владыка Феофанъ рѣгнилъ, что онъ ненормальный. Когда же Владыку взяли большевики и посадили въ тюрьму, тогда онъ понялъ все и сказалъ: «Грѣшенъ я передъ Богомъ и передъ старцемъ: все, что говорилъ, это было про меня, а я думалъ, что онъ ненормальный». Живя въ ссылке владыка очень страдалъ отъ хозяина, но не жаловался. Жилъ въ семье Плохиныхъ. Еще Старецъ Нектарш говорилъ: «Росая воспрянетъ и будетъ матерiально не богата, но духомъ будетъ богата, и въ Оптиной будетъ еще 7 светильни ковъ, 7 столповъ.
Въ письме къ намъ отъ 20–го августа 1955–го года Мать Николая писала: «Теперь скажу о дорогомъ Батюшке Нектарш. Въ то время, какъ я жила въ Оптиной Пустыни, я вышла за ворота, вижу толпа шла по дороге въ скитъ и я решила подойти поближе. Посреди толпы былъ о. Нектарш. Онъ увидѣлъ меня, подозвалъ и я получила благословеше. Батюшка сталъ спрашивать: «Ну, вотъ разскажи, какъ живутъ въ Италш. А какая ты счастливая!» — «Ну, что вы, Батюшка! Одно горе». — «О, нѣтъ! Ты ничего не знаешь, что еще будетъ». И вотъ идемъ за пастыремъ до самаго скита. Батюшка насъ угостилъ всехъ. По дороге Батюшка сказалъ, что ему холодно и чтобы я дала ему мой платокъ. И я этотъ платокъ берегу, какъ память. Батюшка насъ угостилъ сладенькимъ. Мне сказалъ, чтобы я пришла на другой день въ 4 часа. Такъ я съ радостью пошла. Прiема не было. Я одна только. Келейникъ мне открылъ. Я вошла. Батюшка сиделъ и писалъ, благословилъ и сказалъ, чтобы я окончила этотъ стишекъ, а самъ ушелъ. Когда я окончила, Батюшка сказалъ: «Напиши число и возьми на память». И подарилъ мне четки и сказалъ: «Пока возьми эти, а потомъ будешь выбирать изъ 12–ти. А въ Бари надо ехать. Тамъ твой домъ и много тамъ проживешь, а потомъ придетъ время скажутъ: «теперь можно ѣхать и въ Росою. Но когда придешь, тебя едва можно будетъ узнать».
Вотъ эти слова тоже какъ «черезъ 4 года» — «поедешь въ Италiю», приходится держать про себя. Откровенно вамъ скажу — люблю говорить о томъ, что уже сбылось, а такъ говорить прямо боюсь. Батюшка Анатолш показалъ мне адресъ, где я буду жить, но я конечно, не помню».
Еще при жизни Старца Нектарiя Мать Николая имела общеше съ нимъ посредствомъ ея близкаго друга — Матери Марш, которая, живя въ тяжелыхъ условiяхъ Советскаго Союза, посещала Старца въ его изгнаши и писала объ этомъ въ Баръ–Градъ. Вотъ часть этой переписки: «… Вы при храме почти живете — это великое счастье для человека. Очень сожалею и горько оплакиваю потерянное счастье — жизнь въ монастыре. Ничто не можетъ заменить мне эту утрату. Въ матерiальномъ отношеши я благодарю Господа Бога за Его щедрыя милости ко мне недостойной. Но въ духовномъ я нигцш, жалкш человекъ. Время отъ времени бываю у Батюшки Нектарiя, но что это за поездки?!! 1 часъ или 2–3 увидишь и то съ большими трудностями. Конечно, и утешете получишь такое, что со страхомъ и радостью долго помнишь и живешь имъ… А поскорбеть мне есть о чемъ — совсемъ оторвана отъ людей, единомысленныхъ со мною и сестеръ своихъ о Христе. Живу одна въ квартире. Можетъ быть это такъ тяжело для меня, что за поел ушате живу здесь. За послушате трудно, ведь и пальцемъ шевельнуть. Другое дело по своей воле и гору своротишь и горя мало.
Такъ вотъ, родная, я вижу и вамъ за послушате большого труда стоить выбраться на родину. Когда не было на то воли Божтей, рвалась, ни съ чемъ не считаясь, а теперь сказали «можно», разеуждаетъ впередъ мыслями забегаетъ что, да какъ… Хлопочите о паспорте въ Советскомъ посольстве, какъ и должно быть по порядку. О какомъ возврате можетъ быть речь, когда сказано: «пусть пополнить число… («Пополнить число» — значить пополнить число мучениковъ. Мать Николая, тогда Мать Матрона, не решилась вернуться въ Росаю) Если цело письмо, прочитайте–ка! Ваше письмо будетъ отослано съ оказiей, т. к. въ настоящее время у насъ весенняя распутица. Попрошу ответа для васъ.
Святками я видела Батюшку. Слабенькш, маленькш сталъ на видь, но духовная мощь слышится въ каждомъ произнесенномъ словѣ. Голосокъ при пѣши совсемъ юношескш. На мысли отвѣчаетъ, страшно и подумать. Осенью частенько прихварывалъ Батюшка. Къ Рождеству былъ лучше, а потомъ опять прихварывалъ. Скоро будетъ годовщина, какъ я пѣшкомъ, въ полую воду 45 верстъ шла къ нему. 32 версты шоссейной дорогой, а 10 верстъ проселочной. Эти 10 верстъ шла 10 часовъ: одну ногу вытянешь изъ полуаршинной глинистой тони, другая ушла еще глубже, а то безъ сапогъ выскакиваетъ. Ничего — дошла.
Спрашиваете о моемь здоровш? Вслѣдсгае сырой квартиры за полгода много ушло здоровья. Боюсь нажить ревматизмъ. Уже побаливаютъ руки, ноги, голова. Отъ головной боли очень страдала до Рождества. По пргЬздЬ къ Батюшкѣ я умоляла его помочь мнѣ. Взяла его ручки и положила себе на голову, а онъ смеясь говорилъ мне рецепты, какъ лечить голову. Все рецепты вылетели у меня изъ головы, ни одного не помню, но и голова, слава Богу, за милосердiе ко мне недостойнейшей, не такъ ужъ безпокоитъ. Только вотъ чувствительна къ холоду и всегда шумитъ въ ней.
Мое письмо Вы получите, когда у насъ будетъ Светлое Христово Воскресеше Пасха. Буду кричать вамъ Христосъ Воскресе! Христосъ Воскреее!
Хрйстосъ Воскресе!»
О своихъ поездкахъ въ Холмище, где пребывалъ старецъ Нектарш, после своего изгнашя изъ Оптиной Пустыни, разсказываетъ Михаилъ Чеховъ. «Несмотря на слежку, установленную за нимъ», — говорить онъ, «до самой смерти старца посещали ученики, знавгше его еще въ Оптиной Пустыни, и не было ни одного несчастнаго случая съ людьми, прiезжавшими къ нему. Дорога къ нему шла черезъ густые леса. Отъ маленькой станщи железной дороги до первой деревни было 25 верстъ. Крестьяне довозили посетителя до этой деревни и тамъ, въ одной изъ хатъ, держали его до темноты. Оставгшяся несколько верстъ пути проезжали уже ближе къ ночи.
Попалъ и я къ Старцу и вотъ какъ это случилось.
Русская поэтесса Н., находясь въ общеши съ нимъ, сказала мне однажды, что во время ея последнего посещешя Старецъ увидѣлъ у нея мой портретъ въ роли Гамлета. Посмотрѣвъ на портретъ, онъ сказалъ:
— Вижу проявлеше духа. Привези его ко мне.
Тогда же, благодаря Н., я впервые и узналъ о сугцествованш Старца Нектарiя и, собравшись, поехалъ къ нему.
Ночью поездъ подошелъ къ маленькой, темной станщи, где уже ждали крестьянсюя розвальни, чуть прикрытые соломой и запряженные тощей, старенькой лошаденкой. Стояли жестокте морозы. Дорога была долгая и трудная. После пятичасового пути, уже на разсвете, въ первой деревне меня ввели въ избу и, до темноты, велели лежать на печи. Въ избу же Старца я прибылъ только къ ночи и на следующее утро былъ принять имъ.
Онъ жилъ въ маленькой комнатке за перегородкой. Не безъ волнешя вошелъ я въ комнатку, ожидая его появлешя. Ко мне вышелъ монахъ, въ черномъ одеяши. Онъ былъ малъ ростомъ и согнуть въ пояснице. Лица его я не могъ разобрать сразу, ужъ очень вся фигура старца была пригнута къ земле.
— Здравствуйте, Михаилъ Александровичъ, — сказалъ онъ, кланяясь мне. Меня поразило обращеше на «вы» и по отчеству.
Онъ селъ, и я увидЬлъ светлые, радостные, голубые глаза, его реденькую, седую бородку и правильной формы носъ. Видимо, о. Нектарш былъ красивъ въ дни своей молодости. Прежде, чемъ я успелъ понять, какъ мне следуетъ держать себя, онъ весело улыбнулся и сказалъ: «Да, много есть на свете, другъ Горащй, что и во сне не снилось нашимъ мудрецамъ». Затемъ, помолчавъ, прибавилъ:
— «Я, ведь, тоже приникаю къ научности. Слежу за ней. А известно ли Вамъ, Михаилъ Александровичъ, когда была представлена первая трагедiя?» — спросилъ меня онъ, лукаво глядя на меня.
Я долженъ былъ сознаться, что не знаю.
— Когда прародители наши, Адамъ и Ева, появились на сцене!
Онъ весело засмеялся и продолжалъ:
— «Когда я былъ еще мальчикомъ, въ деревню къ намъ заехалъ такой ловкш фокусникъ — ходить по канату, а самъ шапку подкидываетъ, да ловить».
Такъ занималъ меня старецъ театральными разговорами. Онъ быстро снялъ съ меня тотъ ненужный на мне ему налетъ «мистицизма», который я привезъ съ собою. Онъ всталъ и, еле передвигая больными ногами, ушелъ за перегородку. Оттуда онъ вынесъ коробку съ конфектами и положилъ одну изъ конфектъ мне въ ротъ. Все, что приносили ему его посетители, онъ раздавалъ имъ же самимъ, или угощалъ вновь прiезжающихъ. Затемъ онъ сразу переменилъ тонъ и началъ серьезный разговоръ со мной. Разговоръ имелъ личный характеръ. Окончивъ его, Старецъ благословилъ меня и отпустилъ отъ себя, сказавъ, что позоветъ въ другой разъ вечеромъ. После меня къ нему вошли одни за другими еще несколько посетителей; когда стемнело онъ опять послалъ за мной.
— «Вы не безпокойтесь о вашей супруге, — сказалъ онъ вдругъ, она здорова и дома у васъ все благополучно».
Я, действительно, уже началъ сильно волноваться о томъ, что делается дома, въ Москве. Сыщики, всегда и всюду следовавгше за мной, не могли не знать, казалось мне, о моей поездке къ старцу, и могли явиться въ мою квартиру безъ меня. Я еще утромъ виделъ его прозорливость и зналъ, что онъ говоритъ правду.
Несколько разъ удалось мне посетить Старца Нектарiя. Всегда онъ былъ веселъ, смеялся, шутилъ и делалъ счастливыми всехъ, кто входилъ къ нему и проводилъ съ нимъ хотя всего несколько минуть. Онъ конкретно бралъ на себя грехи, тяжести и страдашя другихъ — это чувствовали все, соприкасавгшеся съ нимъ, какъ почувствовалъ это и я. Когда спросили объ этой способности его давать облегчеше приходившимъ къ нему, онъ, отвечая сказалъ:
— «Когда наберется много тяжести на спине моей, то приходить Благодать Божтя и, какъ сухiя листья, разметываетъ ее и опять легко».
Два или три раза, уже после смерти Старца, я виделъ его во сне и каждый разъ давалъ мне советы, вы водив иле меня изъ душевныхъ трудностей, изъ которыхъ я не могь выйдти своими силами.
Однажды, когда я ночевалъ въ избе Старца, меня положили довольно близко къ той перегородке, за которой спалъ онъ самъ. И я слышалъ, какъ горько плакалъ онъ ночью. На утро же былъ веселъ и радостенъ, какъ всегда.
— «Нашъ путь, — сказалъ онъ какъ то о старчестве, — «какъ и у канатоходцевъ: дойдешь — хорошо, а свалишься на полпути — вотъ будутъ смеяться!»
Уезжая въ последшй разъ, я ждалъ разрешешя и благословешя Старца на отъездъ. Запряженныя дровни уже стояли на дворе. Времени до отхода поезда оставалось мало и я, признаюсь сталъ уже нервничать, боясь опоздать. Двадцать пять верстъ, ночь, морозъ, худая деревенская лошаденка скоро ли довезетъ она! Но Старецъ медлилъ. Я попросилъ хозяина напомнить ему о моемъ отъезде, но крестьянинъ съ укоризной взглянулъ на меня, маловернаго, усомнившагося. Старецъ тутъ же сиделъ у стола и какъ бы разсматривалъ будильникъ, стоявшш передъ нимъ. Я понялъ, что успеть на поездъ уже невозможно и думалъ съ неудовольствiемъ о техъ последсттаяхъ, которыя можетъ вызвать въ Москве мое опоздаше. Время все шло. Вдругъ Старецъ взглянулъ на меня и ясно и твердо, какъ бы отвечая на мои безпокойныя мысли, сказалъ:
— «Даю вамъ Ангела въ сопровождеше. Ни о чемъ не безпокойтесь».
Время ли растянулось, дорога ли сократилась, но къ великому моему удивлешю (и стыду!) на поездъ я не опоздалъ.
Старца я больше не видѣлъ. Онъ умеръ незадолго до моего отъѣзда заграницу. Женѣ моей удалось еще послать гробъ для его тѣла и немного денегь на похороны.
Приводимъ случаи прозорливости о. Нектарiя, переданные намъ профессоромъ И. М. Андреевымъ.
Профессора Комаровичъ и Аничковъ во время путешесгая къ о. Нектарiю (къ этому посегценпо мы еще вернемся въ дальнѣйшемъ), спорили объ имяславш, при чемъ одинъ изъ профессоровъ, возражая противъ имяславiя, привелъ примѣръ, когда имя Божiе произносится попугаемъ, или грамофонной пластинкой.
Когда эти профессора прибыли къ о. Нектарiю, съ желашемъ выяснить этотъ вопросъ у Старца, то послѣдшй предварилъ ихъ и, прежде, чѣмъ они успѣли спросить его объ этомъ, предложилъ имъ выслушать «сказочку». Смыслъ этой сказки былъ такой: въ одномъ домѣ въ клѣткѣ жилъ попугай. Горничная этого дома была очень релипозная и часто повторяла краткую молитву: «Господи, помилуй!» Попугай научился тоже повторять эту молитву. Однажды, когда горничная вышла, забывъ закрыть клѣтку, вбежала въ комнату кошка и бросилась къ клѣткѣ. Попугай въ ней заметался и закричалъ голосомъ горничной: «Господи, помилуй!» Такъ какъ кошка очень боялась горничной, то, услыхавъ голосъ последней, со страху убежала. Оба профессора были очень потрясены этимъ разсказомъ о. Нектарiя. Однажды, въ 1927 г. о. Нектарш далъ указаше одному своему духовному сыну пршти къ своимъ знакомымъ, жившимъ на Аптекарскомъ острове въ Петрограде, и при этомъ сказалъ: «Тамъ вы встретитесь съ бухгалтеромъ деревообделочнаго завода, который вамъ достанетъ работу». Пршдя къ своимъ знакомымъ, этотъ человѣкъ, действительно, встретилъ тамъ бухгалтера такого завода. Они познакомились, и этотъ послѣдшй устроилъ его на работу на своемъ заводе.
Проф. И. М. Андреевъ въ течете 1927 года находился въ переписке съ о. Нектарiемъ, черезъ одного монаха 3., жившаго въ Козельске. О. Нектарш, давая свои указашя, предсказалъ профессору, что ему предстоять очень тяжйя испыташя и страдашя, но что въ конце концовъ все кончится благополучно и онъ выйдетъ на свободу и будетъ иметь возможность активно служить Православной Церкви. Въ феврале 1928 года этотъ профессоръ былъ арестованъ за участте въ Катакомбной Церкви, сосланъ въ Соловецкш концлагерь, а затемъ былъ въ ссылкахъ. Но кончилось все это благополучно, и после войны 1941–1945 г. профессоръ эмигрировалъ въ Америку.
Одинъ изъ постоянныхъ посетителей о. Нектарiя разсказываетъ объ этомъ следующее: «Патрiархъ Тихонъ не былъ у Батюшки о. Нектарiя, и Батюшка не былъ у Патрiарха. Кажется, не было и переписки между ними, однако, многте вопросы решались Патрiархомъ въ соответствш съ мнешемъ Старца. Это происходило черезъ лицъ близкихъ къ Патрiарху и общавшихся съ Батюшкой. Последшй на тотъ или иной вопросъ высказывалъ свою точку зрешя, или говорилъ иносказательно, разсказывая о какомъ–либо случае. Эта беседа передавалась Патрiарху, который всегда поступалъ по совету Батюшки.
Положеше Патрiарха было чрезвычайно тяжелымъ. Власть стремилась разбить христтансгае устои. Организовывался расколъ, вьгразившшся въ т. наз. обновленчестве; образовывались и друпя группы, основанньгя не на чисто хриспанскихъ, а на политическихъ соображешяхъ. Въ то же время Оптина, находясь подъ руководствомъ старцевъ вообще и последняго старца Батюшки о. Нектарiя въ особенности, шла по твердому пути, не уклоняясь въ стороны. Оптина авторитетомъ Старца распространяла свое влiяше во все уголки Россш, т. к. къ ней текли со всехъ сторонъ преданные Церкви люди, несмотря на трудности и опасности. Архiереи, священники и мiряне и лично, и письменно, и устно — черезъ другихъ лицъ обращались къ Старцу за разрешешемъ духовныхъ, церковныхъ и житейскихъ вопросовъ. Взглядъ Старца на тотъ, или иной вопросъ былъ абсолютнымъ авторитетомъ и быстро распространялся среди истинно верующихъ людей, которые и являлись опорой Патрiарху во всехъ его начинашяхъ.
Совсемъ иное положеше создалось съ приходомъ къ власти митрополита Сергтя: между последнимъ и о. Нектарiемъ общешя не было.
Еще до выхода декларащи м. Сергтя, темъ же летомъ 1927 года старецъ Нектарш въ беседе съ посетившими его профессорами Комаровичемъ и Аничковымъ назвалъ митр. Сергтя обновленцемъ. На ихъ возражеше, что последшй покаялся, старецъ ответилъ имъ: «Да, покаялся, но ядъ въ немъ сидитъ».
Съ момента выхода этой декларащи, предавшей Церковь въ руки враговъ, начался отходъ отъ митр. Сергтя лучшихъ епископовъ и стойкихъ верующихъ.
Процессъ былъ длителенъ: некоторые медлили съ отходомъ, надеясь, что благодаря обличешямъ, митр. Сергтй образумится; но, наконецъ, процессъ закончился въ 1929 году, когда катакомбную Церковь возглавилъ митрополитъ Кириллъ, вознося имя митрополита Петра 1!м. проф. Андрееве. Краткш обзоръ Исторш Церкви отъ револющи до Нашихъ дней. Джорданвилль. 1952 г., стр. 51. Къ этому времени относится предсказаше о. Нектарiя, сделанное летомъ 1923 г. о закрьти всехъ церквей. Приводимъ его полноспю: 19.03.1924. Летомъ (1923) Дедушка говорилъ, что Церкви на время откроютъ, но черезъ 5 летъ все церкви закроютъ. Первое сбылось у насъ, такъ, что мы наслаждаемся чуднымъ церковнымъ пЬшемъ).
Старецъ не дожилъ до этого собьтя. Последнш годъ своей жизни (1927–1928), отецъ Нектарш былъ очень слабъ и почти никого не принималъ. Его силы заметно угасали. Въ декабре 1927–го года думали, что старецъ умираетъ, однако, наступило временное улучшеше.
Но въ конце апреля 1928 г. стало ясно, что конецъ приближается.
Кончина отца Нектарія
О последнихъ часахъ жизни о. Нектарiя записано со словъ протоiерея о.Адрiана Рымаренко, ныне Епископа Андрея, лично присутствовавшаго при кончине старца. По нашей просьбе о. Адрiанъ любезно сообщилъ намъ свои воспоминашя, за что приносимъ ему нашу благодарность.
Съ 1927 года о. Нектарш сталъ серьезно недомогать, его силы заметно угасали. Въ декабре этого года въ состоянш его здоровья было резкое ухудшеше: думали, что старецъ умираетъ, но затемъ наступило некоторое улучшеше.
Въ апреле 1928 года 27–го числа о. Адрiанъ получилъ открытку отъ Василiя Петровича Осина, что о. Нектарш теперь действительно умираетъ.
О. Адрiанъ немедленно выехалъ и добрался до села Холмищи 29–го апреля, несмотря на трудности въ связи съ весенней распутицей.
Въ доме его встретили Софiя Александровна Энгельгардъ, хозяинъ дома — Денежкинъ и его дочь — Марiя Ефимовна. Отецъ Нектарш, хотя иногда и приходилъ въ сознаше, но говорить уже не могъ.
Во время вечерней трапезы на половине дома, которую занималъ хозяинъ, о. Адрiану разсказывали о ходе болезни и о последнихъ собьтяхъ, о томъ, какъ о. Нектарiя спрашивали, кого вызвать для напутствовашя. Предлагали о. Валентина Свеницкаго. Батюшка категорически сказалъ: «нетъ».
«Кого же?» — продолжали спрашивать: «Можетъ быть о. Досиеея?»
«Нетъ», возразилъ Батюшка: «если вызовите отца Досиеея, то въ Козельске будутъ аресты, надо вызвать отца Серия Мечева».
Дали знать объ этомъ о. Серию. Онъ прiехалъ, исповѣдывалъ и причастилъ Батюшку и уѣхалъ утромъ въ день прiъзда о. Адрiана. Послѣдшй уже не засталъ о. Серия.
Въ половинѣ девятаго вечера Марiя Ефимовна спѣшно позвала о. Адрiана къ больному: «Батюшка, скорее, скорее!» Когда туда вошелъ о. Адрiанъ, она закрыла дверь на ключъ и больше никого не пустила.
Батюшка былъ покрыть манией и лежалъ въ полъ оборота къ стене. Передъ его глазами стояли икона святителя Николая и именной образъ преподобнаго Нектарiя въ серебрянной ризе. На столике возле кровати лежали требникъ и епитрахиль. Въ обеихъ комнатахъ этой половины горели свечи. Батюшка тяжело дышалъ. Марiя Ефимовна резко сказала: «Читайте отходную!» О. Адрiанъ облачился въ епитрахиль и началъ читать отходную. Читалъ медленно, вглядываясь по временамъ на Батюшку. Казалось, будто изъ глазъ Батюшки шла слеза. Батюшка смотрѣлъ на образъ: очевидно онъ былъ въ сознаши. Когда кончилась отходная, батюшка еще дышалъ, но дыхаше становилось все медленнее, все съ большими промежутками. О. Адрiанъ прочелъ разрешительную молитву и, ставъ на колени, покрылъ лицо умиравщаго манией. После этого дыхаше продолжалось еще долго, минутъ сорокъ, можетъ быть и часъ.
«Тихое, тихое дыхаше съ интервалами», разсказываетъ о. Адрiанъ, но наступилъ «моментъ, когда я почувствовалъ, что это послѣдше вздохи, и я поднялся и положилъ епитрахиль на батюшкину голову. Мне были видны ротъ и шея. После некотораго промежутка времени полнаго покоя, было заметно некоторое движеше въ горле. На губахъ появилась улыбка. Это былъ послѣдшй вздохъ». Въ это время Батюшка былъ покрыть епитрахилью.
Когда Батюшка замерь, я снялъ епитрахиль съ его головы и закрылъ ему глаза, которые были полуоткрыты. Марiя Ефимовна съ трепетомъ сказала мнѣ: «Какой, батюшка, старецъ былъ прозорливецъ? Ведь Батюшка началъ умирать при мне, я хотела остаться совсемъ одна, но вспомнила, какъ Батюшка еще въ январе говорилъ мне: «Маня, позови отца Адрiана!» И когда я объяснила, что о. Адрiана здесь нетъ, Батюшка категорически отвѣтилъ: «Позови! его забрали на другую половину!» Я вспомнила это теперь и задрожала отъ мысли, что нарушаю Батюшкинъ завѣтъ, и позвала Васъ!»
Какъ только открыли дверь комнаты, явился агентъ ГПУ и отобралъ у о.Адрiана документы.
Вызвали о. Тихона, мѣстнаго священника. Онъ и о. Адрiанъ приготовили тело къ облачешю.
На другой день рано утромъ о. Тихонь ушелъ готовиться къ Литургш, а о.Адрiанъ остался читать надъ Батюшкой Евангелiе, которое читалъ безъ перерыва до восьми вечера воскресенья, когда стали подходить изъ Козельска и прибывать изъ Москвы и Смоленска первыя группы людей. ПргЬхали и священники и начали служить парастасъ.
Монахи о. Севаспанъ и келейникъ о. Петръ облачили Батюшку по монашески. Съ погребешемъ задержались въ ожидаши всехъ вызванныхъ, а также прибьтя колоды–гроба.
Наконецъ, въ два часа ночи съ понедельника 2–го мая на вторникъ 3–го прiехала последняя группа людей изъ Москвы съ колодой.
Выносъ Батюшки начался въ 5 часовъ утра. Собралось такое количество людей, что впечатлеше было какого–то громаднаго торжества. Со всехъ окрестныхъ селъ собрался народъ, какъ мы узнали потомъ, прибыло ГПУ изъ Москвы.
Переносъ Батюшки изъ квартиры въ Покровскую Холмищенскую церковь продолжался не менее часа изъ–за непрерывныхъ литтй. Люди бросали въ гробъ куски полотна, клубки нитокъ.
Когда Батюшку принесли въ храмъ, началась соборная панихида. Въ погребеши учавствовалъ Плохинскш благочинный о. Алексей. Онъ былъ настолько деликатенъ, что предстоятельство уступилъ о. Серию Мечеву. После панихиды началась Литурпя. Было очень много священниковъ. Слово произнесъ местный священникъ о. Тихонь, т. к. по обстоятельствамъ иначе и не могло быть. После литургш началось отпеваше по монашескому чину, затемъ выносъ на кладбище съ литтями. Мы вернулись домой только въ 5 часовъ вечера. Въ доме Денежкина былъ устроенъ поминальный обедъ, причемъ москвичи устроили такое изобилiе, что нужно поражаться. Изъ Москвы, какъ будто былъ привезенъ большой крестъ и поставленъ у изголовья. На другой день началось мытарство съ ГПУ.
Ночью же произошелъ интересный случай. У Старца было два келейника: отецъ Севасттанъ и простецъ отецъ Петръ, пламенно любившш своего старца. Будучи лишеннымъ своей дорогой Оптины, онъ скрывался въ лесу. Увидавъ, что крестъ поставленъ не на востокъ въ ногахъ на могиле своего старца, и что батюшка лежитъ не лицомъ ко кресту, его ревность вознегодовала. Ночью пришелъ, сломалъ поставленный крестъ, срубилъ топоромъ новый и поставилъ у ногъ старца на востокъ. Наутро обнаружили новый крестъ. Но не хотелось и прежняго удалять, а поэтому его стянули и возстановили на прежнее место. Такимъ образомъ у старца на могиле два креста.
Два креста! Два креста на месть земнаго упокоешя того, кто всю свою многострадальную жизнь несъ не только свой иноческш крестъ, но и крестъ людской, крестъ ближняго, брата своего! И конечно не забыть онъ! Во всемъ его кроткомъ обликѣ кроется что–то напоминающее Преображеше: блистающее, но не поддающееся умственному глазу человеческому, но только сердемъ ощутимое ликующее торжество! Такъ это ощущается и носится въ себе теми, кто совершаетъ хождеше на могилку къ Старцу, какъ это видно изъ писемъ Монахини Марш, посланныхъ ею въ Баръ–Градъ.
На могилкѣ батюшки Нектарія
Здесь сельское кладбище въ 23 верстахъ отъ села. Придешь, бывало, только къ дверцамъ оградки и чувствуешь, что безъ монашескаго молитвословiя немыслимо войти. Сердцемъ услышишь: «аминь». Входишь, какъ бы въ хибарку. Припадешь головой къ холму могильному и не въ силахъ оторваться отъ земли. Распределишь, принесенные цветочки, сядешь на скамейку у холмика и вся въ воспоминашяхъ яркихъ и живыхъ — вотъ какъ будто самъ Батюшка стоить въ своей комнатке у Андрея Ефимовича — теперь домикъ его сломанъ и перевезенъ въ другое село. — Мертвымъ его никогда никакъ нельзя себе представить, хотя сидишь у могилки его. А природа! Тутъ же на кладбище красота неописуемая. Вековыя сосны, ели и березы даютъ много тени и прохлады, сквозь ихъ густыя вершины нежно проглядываетъ солнышко. Зато поля, окружаю идя кладбище и деревушки, прихотливо прикурнувгшя на склонахъ холмовъ, ярко залиты лѣтнимъ палящимъ солнцемъ, а горизонтъ окаймленъ кругомъ зеленымъ бархатомъ сосноваго леса. Въ серенькую погоду весь горизонтъ застилается сизодымчатой пеленой, деревушки глядять серенькимъ пятнышкомъ — здесь не встретишь белыхъ каменныхъ домовъ — все изъ дерева, а на могилке у Батюшки за оградкою тогда становится еще теплее, еще роднее.
Прiехала въ Козельскъ 18–го iюля подъ праздникъ преп. Серафима. Погода не давала намъ выйти на дорогу: былъ дождь, были лужи. Черезъ 34 дня установилась погода и мы вчетверомъ отправились съ сумочками за 45 верстъ къ дорогому Батюшке о. Нектарiю. После Козельской пыли, грохота всевозможныхъ машинъ, деревенская тишина особенно была прiятна. Природа въ Калужской губернш отличается особенной красотой. Горизонтъ весь окаймленъ лесами. Тропинки по песчаной почве очень мило вьются по зеленой травке. Помнишь дорогу черезъ Оптинскш лугъ къ парому? Благодаря песчаной почве оне всюду ласкаютъ взоръ. Вышли мы въ 4 часа вечера съ тѣмъ разсчетомъ, чтобы пройти 13 верстъ и переночевать.
Такъ оно и вышло. Остановились у знакомыхъ и родныхъ по духу — все дети одного отца, а потому воспоминашямъ и разговорамъ не было конца. Отдохнули, часиковъ въ 10 утра мы вышли въ дальнейшш путь. Я по слабости не могла идти быстро, и одна изъ спутницъ по чрезмерной полноте не могла идти быстро, словомъ, благодушествовали и прошли еще 12 верстъ во второй день. Переночевали въ той местности, где одна изъ спутницъ учительствовала по благословешю Батюшки. Опять воспоминашя о далекомъ прошломъ. Наконецъ, последшя 19 верстъ, и мы достигли желаемой цели, т. е. пришли въ село, где жилъ нашъ родной. Побросавъ дорожныя сумочки, не отдохнувъ съ дороги, мы побежали на кладбище. Было уже 9 ч. вечера. Къ намъ присоединилась по дороге молодая барышня, которая два дня тому назадъ была на могилке. Она вызвалась показать намъ дорогу. Идемъ… оставалось еще 3 версты. Мы отпустили провожатую. Уже стало темнеть. Небо заволокло тучами и мы потеряли правильную дорогу. Бежали, бежали, а кладбище отъ насъ убежало. Решили было вернуться домой, но сердце горело желашемъ скорее прильнуть къ дорогому холмику. Наконецъ, мы у цели. Въ темноте рельефно выделялась четыреугольная площадь, заросшая вековыми елями, соснами и березами. Обойдя кладбище съ северной стороны, мы повернули на западную. Сейчасъ же по дороге нужно свернуть влево и мы у дорогой оградки. Непередавамыя словомъ чувства нахлынули на каждую изъ насъ. Мы, не сговорившись, остановились у оградки, не решаясь войти безъ благословешя, какъ бывало прежде. Какъ–то не верилось — неужели уже у дорогого? Испросивъ благословешя, не хотели оторваться отъ дорогой могилки; собрались переночевать на ней, но устали, и ночная свежесть напомнила о благоразумия. Была уже глухая полночь, ни звука, кроме топота нашихъ шаговъ.
…Всемъ существомъ своимъ я отдохнула въ эту поездку. Глядя на окружающую природу этого края, сердцемъ восклицаешь: Господи, недостойна я видеть земными очами красоту Твоего творешя. И если у Тебя такъ хорошо на земле, то каково же у Тебя въ раю?! И невольно вспомнишь стихиру на прощальное воскресеше «Плачъ Адама»: «Седе Адамъ прямо рая и свою наготу рыдаше … О, раю!..»
Изъ села отъ Батюшки намъ указали кратчайшш путь, вместо 12 верстъ — 6–7. Для меня это было великимъ благомъ. Правда, устала нога. Я старалась делать больгше привалы. Разстелю непромокаемое пальто, вытянусь во весь ростъ — только такъ отдыхала нога, — полежу долго, долго, поедимъ. Со мной была все время одна изъ моихъ оптинскихъ подругъ. Я ее возила на свой счетъ, — да съ палочкой въ путь потихоньку. 7 верстъ шли съ 1 ч. дня до 8–ми веч. Вся дорога ничего особеннаго не представляла, окружающая красота стала привычна нашему взору. Вотъ подходимъ мы къ одному большому селу. Золотые кресты двухъ колоколенъ церковныхъ ярко блестели въ лучахъ заходящаго солнца. Грандюзный, вчерне отстроенный храмъ формою корабля, выпукло рисовался на фоне золотисто–красныхъ закатныхъ лучей. Онъ какъ–то сквозилъ своими еще не застеклейными узкими оконными нишами. Невысокш куполъ надъ трапезой представлялъ собою корону, увенчанную крестомъ. Я насчитала 16 оконъ, надъ ними кружевной бордюръ изъ сточенныхъ красныхъ кирпичей. Эта незаурядная архитектура для деревенскаго храма заставила насъ долго любоваться. Какъ вдругъ глазамъ нашимъ, сразу подъ ногами, открылась целая картина: влево оврагъ, переходягцш въ долину. Мы должны были забрать вправо, чтобы пройти на противоположный край этого оврага, который широкой выпуклостью поднимался вверхъ, устланной яркой изумрудной зеленью, при нежномъ освещеши заходящаго солнца и манилъ насъ къ себе. Не успели мы пройти и ста шаговъ, какъ картина еще более живописная привела насъ въ еще большее изумлеше. Сейчасъ же подъ ногами, съ севера на югъ, показался оврагъ, поросшш кое–где кустарникомъ, а большей частью только травой. Сверху, восточные края этого оврага все еще освещались прощальными лучами заходящаго солнца, а внизу уже ложились вечершя тени. Совсемъ козьи тропинки вели на дно этого оврага. На мое счастье я вскоре увидела ложбинку, вероятно, оставшуюся после весенняго водопада; по ней я благополучно и сошла на дно оврага. Здесь, подъ ногами протекала чистенькая светленькая водичка, но очень узенькой полоской, которую безъ всякихъ затру дненш мы и перешагнули. Сейчасъ же начался крутой подъемъ и мы стали подниматься узенькой извилистой тропинкой. Намъ пришлось раза 2–3 остановиться передохнуть, пока мы поднялись. Но что это за вода въ огражденныхъ водоемахъ, откуда она можетъ быть на высокомъ косогоре?!
Смотримъ, а передъ нами бежитъ тоненькой струйкой одинъ ручеекъ, другой, а тамъ третш, а вотъ здесь образовался крошечный водопадъ. Оказалась прекрасная родниковая вода, чистая, какъ хрусталь, вкусная–вкусная, безъ всякой примеси, или какого–либо запаха. Мы поднялись наверхъ, оглянулись назадъ. Солнце ушло за горизонтъ, пурпурныя облака догорали и на землю тихо спускались вечершя сумерки. Господи, Господи, думалось мне, если бы эта земная красота навсегда приковала мое сердце къ созерцашю вечной, невянущей красоты! Въ уме проносились картины священной исторш одна за другой. И долина iорданская и гора Фаворъ. Не выдержала и запела: «На Фаворъ взошелъ еси… — Поятъ три Своя ученики, на Фаворъ взошелъ еси…» Благодарныя Господу всей душой и сердцемъ мы повернулись, чтобы продолжать свой путь. Но онъ уже близился къ концу, т. к. околица села началась и своими прихотливыми зигзагами ввела насъ въ центръ селешя. Околица простая — изгородь изъ жердей, за которыми высоко–высоко подымались верхушки душистой конопли. Раскаленный дневнымъ солнцемъ воздухъ не успѣлъ еще остыть, а потому весь былъ насыщенъ сладко–душистымъ запахомъ конопли, которую, кстати сказать, я очень люблю.
Описывая видѣнную красоту, я вновь переживаю и ощущаю ту радость и ту благодарность Господу, за доставленное мнѣ великое утешете. И все это по заботѣ о мнѣ дорогихъ моихъ отцовъ. Царствiе имъ небесное! Два года тому назадъ случайно была раскопана могилка Батюшки Нектарiя. Бѣлые и чулочки истлѣли, а тѣло белое. Миръ праху Твоему, дорогой Батюшка!
Обрашеніе спирита
Въ настоящее время iоанно–Предтеченскш скитъ Оптиной пустыни, какъ мы говорили выше, представляетъ собою центральный пунктъ для оптинскихъ богомольцевъ.
И, действительно, и по внешнему виду, и по внутреннему укладу эта святыня является поистине красотой всей Россш.
Достаточно выйти изъ пустыни на ту очарователь ную дорожку, которая идетъ къ скиту, чтобы вашу душу охватило какое–то исключительное, по своему настроешю, чувство.
Передъ вами развертывается съ обеихъ сторонъ чудная, густая сосновая аллея, и вы сразу чувствуете, что переходите въ какой–то совершенно иной мiръ.
Обыкновенно поразительная тишина. Святая тишина въ самомъ точномъ смысле этого слова. Такой тишины, я уверенъ, многте не наблюдали нигде. По обеимъ сторонамъ, въ начале аллеи, стройно стоять фруктовыя деревья. Если вы прiехали во второй половине iюля, то вашъ взглядъ падаетъ на необычайное изобилiе яблокъ и другихъ фруктовъ. Если же вы прiехали ранней весной, вы идете подъ сенью какого–то неземного сада, покрытаго беломъ цвѣтомъ фруктовыхъ деревьевъ.
Наконецъ, какъ–то незаметно, эта аллея соединяется съ просекомъ обыкновеннаго леса, обильнаго стройно вытянувшими свои вершины богатырями–деревьями, которыя, какъ стражи–исполины добраго, стараго времени, мирно пропускаютъ васъ къ скиту. То тутъ, то тамъ, въ глубокомъ безмолвш, съ какимъ–то очевидно, исключительнымъ благоговешемъ, тянутся длинныя вереницы богомольцевъ, направляющихся къ старцамъ. Сто семьдесятъ саженей, разстояше между пустынью и скитомъ, пройти, само собою разумеется, очень скоро. И вы сожалеете, что эта чудная дорога не выросла въ 170 верстъ.
Передъ вами, направо, сначала показывается колодезь во имя Амвроая Медюланскаго, куда два раза въ день выходятъ съ небольшими глиняными кувшинами, изъ скитскихъ воротъ, скитонасельники, очевидно, за водой для утренняго и вечерняго чая.
Еще несколько шаговъ, и передъ вашими глазами развертываются святыя ворота Предтечева скита, по обеимъ сторонамъ которыхъ вы видите два домика, съ выходящими наружу маленькими крыльцами, въ отворенныя двери которыхъ, почти безпрерывно, то входятъ, то выходятъ пришедгше богомольцы.
И у келлш направо, на длинной скамейке, которая рядомъ съ входомъ, а иногда и на ступеняхъ крыльца, сидитъ большая группа ожидающихъ очередного входа въ келлт.
Эти два домика — келлш старцевъ, куда является свободнымъ доступъ снаружи скита только лишь для женщинъ. Мужчины же входятъ къ старцамъ черезъ святыя ворота, черезъ внутреннш входъ.
Если вы оглянетесь въ сторону леса, по направлешю «отъ правой келлш, то вы увидите, въ хорошую, ясную погоду, массу самой разнородной публики, которая находится въ ожидаши очередного входа въ келлш.
Съ этой же стороны помещается длинная скамья.
Главная масса богомольцевъ тягнетъ въ келлiю направо.
Такое изобилiе народа вблизи правой келлш объясняется темъ, что въ этой келлш, на протяжеши многихъ летъ съ ряду, помещались два велиие старца: Амвросш и iосифъ.
Удивительнымъ свойствомъ обладаетъ это место передъ святыми воротами скита.
Не говоря уже о своихъ личныхъ переживашяхъ около этихъ святыхъ степь, когда я, преисполненный чувствомъ великаго благоговешя къ темъ, кто живетъ за стенами этой обители, а въ особенности къ темъ, кто живетъ въ этихъ выбеленныхъ, чистенькихъ двухъ домикахъ у воротъ, — целыми днями просиживалъ здесь, — я знаю очень многихъ людей, которые приходили сюда для того, чтобы въ этой изумительной, святой, безмолвной тишине, я даже не скажу, отдохнуть, а чтобы совершенно забыть обо всемъ, оставленномъ тамъ, далеко, за этимъ дивнымъ лесомъ, за этой дивной дорожкой, въ тлетворномъ мiре, со всеми его заботами.
Здесь переживается человекомъ какой–то особенный процессъ внутренняго умиротворешя и самоанализа.
Здесь, мне кажется, впервые, изъ прикованныхъ къ этому месту, распознаютъ «самого себя», свое внутреннее «я», и здесь, у этихъ самыхъ святыхъ келлш, у порога этихъ великихъ воротъ, совершался великш процессъ обновлешя тЬхъ душъ, которыя навсегда оставили здесь свое прежнее, безобразное, уродливое, отвратительное «я» и ушли отсюда совершенно другими людьми.
Не знаю почему, но мне въ этомъ месте, у степь этой обители, сталъ понятенъ великш евангельскш фактъ возрождешя Закхея.
Только здесь я понялъ, какую огромную роль въ человеческой жизни, вообще, и въ православия — въ особенности, играютъ великте подвижники, праведные и святые.
Помимо молитвъ за грешный мiръ, помимо великаго значешя, какъ живой иллюстрацш возможнаго проведешя въ жизнь евангельскихъ истинъ Божественнаго Спасителя мiра, — эти святые, эти подвижники, эти яркте светильники, на нашихъ глазахъ горягще огнемъ Божественной правды, не только они сами, но и ихъ великте уюты, хижины, обители — дороги и неоценимы для насъ темъ, что въ ихъ присутствш, около техъ месть пребывашя великихъ подвижниковъ, которыя иллюстрируютъ и ихъ образъ жизни, и ихъ взгляды и привычки, — какъ яркое зеркало, мгновенно ослепляютъ насъ такимъ лучистымъ светомъ, что на фоне его проектируются сразу все наши отрицательныя стороны, все наши недостатки, весь позоръ и вся неприглядность нашихъ внутреннихъ привязанностей къ мiру и къ похотямъ его.
Какъ Закхей, который влезалъ на дерево, ради простого любопытства, какъ только лишь увидЬлъ Божественнаго Спасителя мiра, — отъ Котораго ему ничего не было нужно, къ Которому привлекали его только лишь слухи о Его великой святости, о Его неземной правде; къ Которому его влекло только лишь одно человеческое желаше подивиться людскому удивлешю, поблагоговеть съ благоговешемъ массы, наконецъ, просто, чтобы самому иметь понятiе, Кто Онъ, Что Онъ, получилось совершенно неожиданное для Закхея; и какъ достаточно было Закхею увидеть это воплощенное смиреше, эту идеальную кротость, чтобы на фоне яркаго света, излучаемаго Имъ, онъ мгновенно увиделъ все свое несовершенство, всю свою греховность, и пораженный всемъ этимъ, мгновенно воскликнулъ: «Господи, половину имешя моего я отдамъ нищимъ, и, если кого чемъ обиделъ, воздамъ вчетверо; а iисусъ сказалъ ему: «нынѣ пришло спасете дому сему» iук. 19, . Точно такой же психологическш процессъ совершился у этихъ скитскихъ стѣнъ и съ душами Гоголя, Кирѣевскаго и др.
И какъ только я узналъ Оптину пустынь, — когда Господь помогъ мнѣ здесь, недостойному, подъ сенью обители этихъ молитвенниковъ–старцевъ, увидать святую правду и смыслъ жизни; когда въ течете нѣсколькихъ дней созерцательнаго многочасового пребывашя здесь, у этихъ неболынихъ по величине, но неограниченныхъ по вмещаемой ими духовности, хибарокь–келлш старцевъ, мне пришлось увидать самому въ себе то, на что у меня раньше никогда не открывались глаза; покаяться самому передъ собой въ самыхъ мелкихъ и въ самыхъ крупныхъ грѣховныхъ дѣяшяхъ, — я сразу разрешилъ ту психологическую загадку, которую ставило передъ моимъ умомъ, какое–то странное, необъяснимое состояше, даже во время моего невѣрiя; которое всегда охватывало мою душу при чтенш высокихъ мѣстъ Божественнаго слова; при трогательной молитве кого–нибудь изъ встречающихся въ храме, въ часовне; при посещеши жилищъ такихъ великихъ подвижниковъ духа, какъ Серафимъ Саровскш чудотворецъ; при встрече съ великими иноками, полными удивительной кротости, какого–то нечеловѣческаго смирешя и любви.
Тотчасъ же по прибытия, какъ только я узналъ о томъ, что въ Оптиной старчествуютъ три старца: Феодосш (скитоначальникъ), о. Нектарш и о. Анатолш, я рѣшилъ, прежде всего, отправиться къ о. Феодоаю.
Какъ я сказалъ уже выше, прiемъ старцами мужского элемента производится извнутри скита. Я вошелъ въ святыя ворота, отворилъ ихъ, и предо мной открылась чудная картина роскошнаго, обильнаго цветами сада, которые доходили своимъ ростомъ до полнаго роста человека, и насыщали воздухъ такимъ ароматомъ, что можно забыть въ буквальномъ смысле слова все окружающее.
Прямо противъ меня стояла небольшая деревянная, но чрезвычайно своеобразной архитектуры, церковь — это храмъ Предтечева скита, отличительная особенность котораго заключается въ томъ, что внутри его все решительно сделано изъ дерева, и, какъ говорятъ, самими монахами. Кроме того, все иконы въ церкви не имѣютъ на себе, такъ называемыхъ, ризъ, а открыты всей своей живописью.
По обеимъ сторонамъ дорожки, отъ святыхъ воротъ къ скитской церкви, въ начале ея, на одной стороне — направо келлiя о. Нектарiя, а налево — келлiя скитоначальника, старца Феодоая. Направившись къ последнему, я позвонилъ. Выходить келейникъ и проситъ меня войти. Когда я вошелъ, передо мною былъ длинный, очень чистый корридоръ, увешанный всевозможными текстами изъ Св. Писашя, поученш монахамъ и приходящимъ мiрянамъ. Направо была большая комната. Я вошелъ въ нее. Передшй уголъ наполненъ образами, налево у стены большой, кожанный диванъ, надъ нимъ портреты: большой старца Амвроая, лежащаго на кровати, затемъ Варсонофiя, а дальше различныхъ епископовъ и вообще лицъ известныхъ, какъ въ Оптиной пустыни, такъ и въ другихъ обителяхъ. Черезъ короткш промежутокъ времени, ко мне вошелъ старецъ Феодосш, человекъ высокаго роста, съ очень густыми, съ большой проседью, волосами, съ небольшой бородкой и очень красивыми глубокими, вдумчивыми глазами.
Необходимо заметить, какъ я сказалъ раньше, я и здесь, изъ ложнаго опасешя и считая для себя вопросъ о спиритизме уже законченнымъ, приступилъ къ старцу ничего не говоря о своей деятельности по спиритизму, съ вопросами, тесно связанными съ моей литературной и лекцюнной деятельностью.
И здесь я, какъ и у старца Герасима (Прозорливый старецъ — основатель Серпева скита Калужской губ , снова самолично наблюдалъ поразительную силу духовнаго опыта и провидешя старцевъ.
Передо мной былъ человекъ огромнаго духовнаго опыта и широко образованный. Благословляя меня на работу популяризащи хриспанско–нравственной этики, онъ преподалъ мне чрезвычайно много ценныхъ советовъ; снабдилъ меня указашями, которыя, какъ уже я вижу теперь, были такъ необходимы, такъ нужны мне.
А когда я предложилъ ему целый рядъ вопросовъ, касающихся переустроешя моей личной жизни, то чувствовалось, — по крайней мере, у меня осталось такое впечатлеше, — что старецъ какими–то внутренними импульсами проникъ въ мое прошлое, оцЬнилъ мое настоящее и, преподавая советы для будущаго, изъ чувства деликатности, а быть можетъ и сожалешя, не хочетъ касаться больныхъ вопросовъ моей сущцости. Преподавъ мне свое благословеше, онъ предложилъ мне побывать у старца Нектарiя.
Я сначала было отказывался отъ этого; во–первыхъ, изъ опасешя, чтобы не нарушить то впечатлеше, которое создалось у меня отъ этой беседы, а во–вторыхъ, опять–таки, въ силу указаннаго выше разъяснешя преподобныхъ отцовъ Варсонофiя Великаго и iоанна, что переспрашивать по два раза старцевъ объ одномъ и томъ же, равно, какъ и переходить отъ одного старца къ другому не следуетъ; ибо, въ первомъ случае, старецъ, несомненно, говоритъ по наитаю свыше, а во второмъ примешивается работа разсудка.
Темъ более, что я изъ беседы старца Феодоая, по его ответамъ на чрезвычайно сжатые вопросы; на вопросы, въ которыхъ хотя я тщательно обходилъ все, что касается моей бывшей постыдной деятельности, этотъ широко развитой, озаренный благодатною силою Христа умъ далъ мне то, что не могъ дать простой человекъ.
И я былъ умиротворенъ, пораженъ и изумленъ.
Но старецъ Феодосш, какъ будто, даже настаивалъ на томъ, чтобы я непременно побывалъ у старца Нектарiя.
— Знаете, если вы даже побудете на порожке у этого великаго, по смирешю, старца, то и это, кроме Божьяго благословешя, ничего не дастъ вамъ.
Я решилъ исполнить то, на чемъ настаивалъ старецъ.
Перейдя черезъ дорожку, я направился къ подъезду старца Нектарiя. Позвонилъ. Передо мной тотчасъ же отворилась дверь. Когда я вошелъ въ корридоръ, я увидЬлъ много мужчинъ, сидевшихъ и стоявшихъ, очевидно, въ ожидаши старца.
Необходимо заметить, что въ это время былъ особенно большой наплывъ посетителей у старцевъ, поэтому, какъ говорится, все было переполнено. Келейникъ провелъ меня въ особую комнату, где я селъ въ ожидаши о. Нектарiя.
Я ожидалъ очень недолго. Черезъ каия–нибудь 10–15 минутъ я услыхалъ, какъ въ передней все зашевелились. Всталъ и я, приблизился къ двери, и вижу, какъ, направляясь ко мне, идетъ старецъ, человекъ очень невысокаго роста, въ такомъ клобуке на голове, въ какомъ обыкновенно пишется и рисуется старецъ Амвросш.
Это былъ старецъ Нектарш.
Благословивши всехъ, онъ подошелъ ко мне, и со словами: «пожалуйте», ввелъ меня въ свою келлт.
Точно такая же обстановка, какъ и въ келлш старца Феодоая: иконы, портреты, направо большой, старинный развалистый диванъ, накрытый чехломъ. Неподалеку столикъ, на которомъ лежать несколько книгъ духовной литературы. Старецъ Нектарш усадилъ меня на диванъ, а самъ селъ со мной рядомъ въ кресло.
По виду старцу Нектарiю нельзя дать много летъ. Небольшая бородка почти не изменила своего природнаго цвета.
Странное впечатлеше на посетителей производятъ глаза старца, въ особенности во время беседы. Они у него очень маленыае; вероятно, онъ страдаетъ большой близорукостью, но вамъ часто кажется, въ особенности когда онъ сосредоточено вдумывается, что онъ какъ–будто впадаетъ въ забытье. По крайней мере, таково было мое личное впечатлеше.
Въ то время, какъ старецъ Феодосш вырисовывается въ вашихъ глазахъ человiжомъ живымъ, чрезвычайно скоро реагирующимъ на все ваши личныя переживашя, — о. Нектарш производить впечатлеше человека более флегматичнаго, более спокойнаго и, если хотите, медлительнаго.
Такъ какъ посещеше этого старца послужило окончательнымъ разрешешемъ всехъ моихъ переживашй, я постараюсь по возможности точно воспроизвести смыслъ моей беседы съ нимъ.
— Откуда вы изволили пожаловать къ намъ? — началъ медленно, тихо, спокойно говорить о. Нектарш.
— Изъ Москвы, дорогой батюшка!
— Изъ Москвы? ..
Въ это время келейникъ старца подалъ ему чай и белый хлебъ:
— Не хотители со мной выкушать стаканчикъ чайку? Дай–ка еще стаканчикъ!.. — обратился онъ къ уходившему келейнику.
Я было началъ отказываться, говоря, что ему нужно отдохнуть. Что я не смею нарушать его отдыха. Но батюшка, очевидно, вовсе не имелъ въ виду отпустить меня, и, со словами: «ничего, ничего, мы съ вами побеседуемъ», — придвинулъ ко мне принесенный стаканъ чая, разломилъ на двое булку и началъ такъ просто, ровно, спокойно вести со мной беседу, какъ съ своимъ старымъ знакомымъ.
— Ну, какъ у васъ въ Москве? — было первымъ его вопросомъ.
Я, не зная, что ответить, сказалъ ему громкую фразу:
— Да какъ вамъ сказать, батюшка; все находимся подъ взаимнымъ гипнозомъ.
— Да, да… Ужасное дело этотъ гипнозъ. Было время, когда люди страшились этого дЬяшя, бегали отъ него, а теперь имъ увлекаются… извлекаютъ изъ него пользу… И о. Нектарш въ самыхъ популярныхъ выражешяхъ, прочиталъ мне целую лекщю, въ самомъ точномъ смысле этого слова, о гипнотизме, ни на одно мгновеше не отклоняясь отъ сущности этого учешя въ его новейшихъ изследовашяхъ.
Если бы я пришелъ къ старцу, хотя бы второй разъ, и если бы я умышленно сказалъ ему, что я — спиритъ и оккультистъ, что я интересуюсь, между прочимъ, и гипнотизмомъ, я, выслушавши эту речь, могъ бы съ спокойной душою заключить, что старецъ такъ подготовился къ этому вопросу, что за эту подготовку не покраснелъ бы и я, человекъ вдвое почти моложе его.
— … И ведь вся беда въ томъ, что это знаше входитъ въ нашу жизнь подъ прикрьтемъ, какъ буд–то, могущаго дать человечеству огромную пользу…
— закончилъ о. Нектарш.
Въ это время отворилась дверь, вошелъ келейникъ и заявилъ: «батюшка, васъ очень дожидаются тамъ».
— Хорошо, хорошо, сейчасъ, — проговорилъ старецъ, а затѣмъ, немножко помедливъ, продолжалъ, обращаясь лично ко мнѣ:
— А вотъ еще болѣе ужасное, еще болѣе пагубное для души, да и для тѣла увлечете — это увлечете спиритизмомъ…
Если бы въ этой келлш, гдѣ перебывалъ цѣлый рядъ подвижниковъ–старцевъ Оптиной пустыни, раздался сухой, металлическш, знаете, — бываетъ иногда такой, въ жарые лѣтше, тньскте, грозовые дни, — раскатъ оглушающаго удара грома, онъ бы не произвелъ на меня такого впечатлѣшя, какъ эти слова Боговдохновеннаго старца.
Я почувствовалъ, какъ у меня къ лицу прилила горячая волна крови, сердце начало страшно усиленными ударами давать знать и головѣ, и рукамъ, и ногамъ, и этому дивану, и, даже кажется, самому старцу, о своемъ существоваши. Я превратился въ одно сплошное внимаше. Замеръ отъ неожиданности. И мой, привыкшш къ подобнаго рода экстравагантностямъ, разсудокъ, учтя все тѣ физюлогичесые и психологичеоае импульсы, которые мгновенно дали себя знать при первыхъ словахъ старца, сказалъ мнѣ: «слушай, это для тебя».
И, действительно, — это было для меня.
А старецъ продолжалъ:
— О, какая это пагубная, какая это ужасная вещь!
Подъ прикрыттемъ великаго христтанскаго учешя и появляется на спиритическихъ сеансахъ, — незаметно для человека, — онъ, сатана, сатанинскою лестью древняго змiя, заводить его въ такте ухабы, въ тактя дебри, изъ которыхъ нѣтъ ни возможности, ни силъ не только выйти самому, а даже распознать, что ты находишься въ таковыхъ. Онъ овладеваете черезъ это, Богомъ проклятое дЬяше, человеческимъ умомъ и сердцемъ настолько, что то, что кажется неповрежденному уму грѣхомъ, преступлешемъ, то для человека, отравленнаго ядомъ спиритизма, кажется нормальнымъ и естественнымъ…
Въ моей голове, съ быстротою молши, всталъ целый рядъ моихъ личныхъ дѣяшй и деяшй другихъ, отдавшихся этому учешю, которыя именно прошли при указанномъ старцемъ освѣщеши.
Что можете быть, съ точки зрешя истиннаго, неповрежденнаго христтанина, более преступнымъ такого дѣяшя, какъ, напримѣръ, да простяте меня очень мнопе спириты, — поблажка такого страшнаго греха въ семье, между супругами, какъ прелюбодЬяше и уклонеше одной изъ сторонъ для сожительства съ третьимъ? Проникгшеся же сатанинскимъ учешемъ въ спиритизме, «о перевоплощети душъ», по которому человекъ появляется на земле неоднократное число разъ, будто бы, для искуплешя греховъ своего минувшаго сугцествовашя, оправдываютъ это явное нарушеше седьмой заповеди, — скрепленной Божественными словами Христа: «что Богъ сочеталъ, того человекъ да не разлучаетъ», и узаконенное Самимъ Творцомъ вселенной, на первыхъ страницахъ Библш: «посему, оставить человекъ отца и мать и прилепится къ жене своей, и будутъ два одною плотью», — темъ ни на чемъ не основанномъ доводомъ, что вновь сходягщеся были въ прежнемъ перевоплощеши мужемъ и женой, и вспыхнувшая между ними любовь сейчасъ, только лишь доказываете, что они недокончили въ прошломъ существовали какую–то возложенную на нихъ задачу, и должны ее кончить совместно теперь? ..
Или, что можетъ быть противозаконнее, — я знаю, и это не простятъ мне мои бывгше коллеги по несчаспю, — съ хриспанской точки зрешя, безбрачнаго сожительства, а оно введено почти въ догматъ, въ целой массе спиритическихъ организащй только лишь потому, что эротизмъ въ спиритизме считается самымъ вернымъ импульсомъ для проявлешя медiумическихъ способностей.
И т.д., и т.д. — безъ конца.
— Ведь стоить только поближе всмотреться во многихъ спиритовъ, — продолжалъ старецъ: прежде всего, на нихъ лежитъ какой–то отпечатокъ, по которому такъ и явствуетъ, что этотъ человекъ разговариваетъ со столами; потомъ у нихъ появляется страшная гордыня и чисто сатанинская озлобленность на всехъ противоречащихъ имъ…
И это удивительно точно и верно подмечено. Злоба отчаянная, нетерпимость поразительная, а ужъ гордыня — о ней очень много говоритъ даже известный спиритическш ересiархъ и апостолъ спиритизма Кардекъ, какъ объ одной из ужасныхъ и пагубныхъ особенностей спиритическихъ пророковъ (медiумовъ).
Ведь одна эта злоба и гордыня, кажется, могли бы служить лучшимъ доказательствомъ того, что все это учете отъ сатаны, ибо тоже Слово Божiе указываетъ на эти два качества, а особенно на злобу, какъ на явные признаки указаннаго сейчасъ источника ихъ происхождешя: «кто говоритъ: «я люблю Бога», а брата своего ненавидитъ, тотъ лжецъ»; «всякш, ненавидягцш брата своего, есть человекоубшца»; «кто ненавидитъ брата своего, тотъ находится во тьме и во тьме ходить, и не знаетъ, куда идетъ, потому что тьма ослепила ему глаза»; «дети Божш и дети дiавола узнаются такъ: всякш, не делаюгцш правды, не есть отъ Бога, равно (курсивъ въ подлиннике) и не любягщй брата своего». Но, увы, сами спириты, какъ зачумленные, не хотятъ видеть этого.
А о нетерпимости спиритовъ и говорить нечего когда меня обличалъ, быть можетъ, очень резкш; быть можетъ, тоже страдаюгцш нетерпимостью, но человекъ безусловно ревностный и искреннш въ своемъ служеши, известный мисаонеръ, И. Е. Айвазовъ, — я готовъ былъ, какъ говорится, уничтожить его, и только теперь съ уважешемъ и признательностью отношусь къ нему, т. к. онъ этою своею резкостью на много ближе подвинулъ меня къ правде. Далее, когда выступилъ съ обличешемъ меня, ныне почившш С. Д. Волковъ–Давыдовъ, подъ псевдонимомъ Сератонъ Волковичъ, правда, съ обличешемъ, довольно утрированнымъ, въ своей брошюре «Спиритизмъ — ядъ интеллекта», я далъ ему такую отповедь, что мне за нее сейчасъ более чемъ стыдно. Наконецъ, когда выступилъ въ борьбу противъ распространяемой мною ереси, известный миссюнеръ о.Черкассовъ въ журнале «Кормчш», въ деликатной и высокохриспанской форме, — о, какъ я резко отвечалъ ему и какъ недостойно загцигцалъ сатану! А, между темъ, до вступлешя въ сферу спиритизма, я былъ человекъ очень деликатный и терпимый по отношешю къ людямъ.
— И такимъ образомъ, незаметно, — медленно, съ большими паузами, продолжалъ свою обличительную, обращенную ко мне, именно ко мнгь, святую речь этотъ великш прозорливецъ: последовательно, самъ того не замечая, — ужъ очень тонко, нигде такъ тонко не действуетъ сатана, какъ въ спиритизме, — отходить человекъ отъ Бога, отъ Церкви, хотя заметьте, въ то же время духъ тьмы настойчиво, черезъ своихъ духовъ, посылаетъ запутываемаго имъ человека въ храмы Божш, служить панихиды, молебны, акаеисты, прюбгцаться Святыхъ Христовыхъ Таинъ, и въ то же время понемножку вкладываетъ въ его голову мысли: «ведь все это могъ бы сделать ты самъ, въ своей домашней обстановке, и съ болыпимъ усердДемъ, съ болыпимъ благоговешемъ и даже съ большей продуктивностью въ смысле получешя исполнешя прошешй»!..
Мне пришелъ на память, неоднократно слышанный мною въ Петербурге изъ чрезвычайно достоверныхъ источниковъ, съ указашемъ именъ и фамилш, разсказъ о трехъ оккультистахъ и спиритахъ, которые по отношешю къ духовенству стоятъ на совершенно дiаметрально противоположномъ конце, и которые, темъ не менее, съ своимъ собственнымъ священническимъ облачешемъ, кадилами, крестомъ и евангелiемъ, церковными книгами, самолично совершаютъ различныя церковныя служешя и даже ездятъ по домамъ, для совершешя молебныхъ песнопешй.
— И по мере того, какъ невдумывающшся человекъ все больше и больше опускается въ бездну своихъ падешй, — продолжалъ о. Нектарш: все больше и больше запутывается въ сложныхъ изворотахъ и лабиринтахъ духа тьмы, отъ него начинаетъ отходить Господь. Онъ утрачиваетъ Божiе благословеше. Его преслѣдуютъ неудачи. У него расшатывается благосостояше. Если бы онъ былъ еще неповрежденный сатаною, онъ бы прибегъ за помоицю къ Богу, къ святымъ Божшмъ Угодникамъ, къ Царицѣ Небесной, къ Святой Апостольской Церкви, къ священнослужителямъ, и они бы помогли ему своими святыми молитвами, а онъ со своими скорбями, идетъ къ тѣмъ же духамъ, — къ бесамъ, и послѣдше еще больше запутываютъ его; еще больше втягиваютъ его въ засасывающую тину грѣха и проклятая…
О, какъ правдивы были и эти слова! Старецъ, какъ по книгѣ, читалъ скорбныя страницы моей жизни, а мои воспоминашя въ это время только лишь иллюстрировали его слова.
По мѣрѣ того, какъ все у меня валилось изъ рукъ, когда я везде и во всемъ сразу, какъ изъ рога изобилiя несчастай, сталъ получать только лишь однѣ неудачи и разочаровашя, — я, вмѣсто того, чтобы усилить свои прошешя къ Господу, усиливалъ свои обгцешя съ духами. И какъ коварно, какъ дипломатично эти псевдо–отошедгше друзья и покровители, старались завоевать мои дурньгя наклонности, говоря, что огонь этихъ испытанш имѣетъ своей цѣлью еще болте усовершенствовать меня, еще болте улучшить мою душу, чтобы еще ближе подвести ее къ Творцу вселенной и потомъ вознаградить благами мiра сего. При этомъ предлагались таюе совѣтьг, которые еще больше разрушали мое благосостояше; и, когда я искалъ у нихъ оправдашя этой лжи, они объясняли, что это произошло не по ихъ винѣ, а по винѣ низшихъ духовъ, которые начинаютъ бояться моего духовнаго роста. И все это скреплялось какими–нибудь поразительными феноменами физическаго и психическаго свойства.
— Наконецъ, отъ человека отходить совершенно Божiе благословеше. Гангрена его гибели начинаетъ разрушающе влiять на всю его семью, у него начинается необычайный, ничѣмъ не мотивируемый, развалъ семьи. Отъ него отходятъ самые близгае, самые дорогте ему люди!..
Мурашки забегали у меня по спине. Мучительный холодъ охватилъ всю мою душу и все мое тело, потому что я почувствовалъ, что стою накануне этого страшнаго, этого мучительнаго переживашя.
Въ этотъ моментъ я былъ готовъ броситься къ ногамъ старца, пролить на его груди обильныя слезы, покаяться ему во всемъ, и просить его помощи, но отворилась дверь, и снова вошелъ келейникъ и уже съ видимымъ нетерпѣшемъ въ голосе повторилъ: «батюшка, ведь тамъ масса народа, васъ страшно ждутъ». Старецъ смиренно и спокойно сказалъ: «хорошо, хорошо, я сейчасъ», а потомъ продолжалъ:
— … Наконецъ, когда дойдетъ несчастная человеческая душа до самой последней степени своего, съ помощью сатаны, самозапутыватя, она или теряетъ разсудокъ, делается человекомъ невменяемымъ въ самомъ точномъ смысле этого слова, или же кончаетъ съ собою. И хотя и говорятъ спириты, что среди нихъ самоубшствъ нетъ, но это неправда; самый первый вызыватель духовъ, царь Саулъ, окончилъ жизнь самоубшствомъ за то, что онъ «не соблюлъ слова Господня и обратился къ волшебнице».
И здесь живая правда, и здесь святая истина: я лично знаю одну спиритку съ юга, человека очень культурнаго, широко образованнаго занимавшаго видное место въ педагогическомъ мiре, которая, увлекшись спиритизмомъ, сначала получала отъ духа въ высокой степени красивыя и глубокая, по мысли, откровешя, а потомъ прислала мне для издашя, по указашю духа, цёлыхъ два тома философскаго трактата, изъ котораго вытекало, что дiаволъ и Богъ — одна сущность.
Несомненно, бедняга сделалась не совсемъ нормальной.
Въ другомъ случае: одинъ казачш офицеръ, занимавшш хорошее положеше и въ обществе, и по службе, после восьмилетняго усиленнаго общешя съ духами, совершенно сошелъ съ ума, и два года назадъ, скончался въ одной изъ московскихъ потатрическихъ лечебницъ.
Дышали глубокою правдивостью слова старца и о самоубшствахъ отъ спиритизма. Немало есть таковыхъ, какъ я уже говорилъ въ самомъ начале этой лекщи, и среди спиритовъ, и хотя спириты особенно тщательно, вероятно, тоже подъ воздейсгаемъ духа тьмы, скрываютъ все такте случаи, мотивируя охранеше этой тайны темъ, что–де «единственно только спиритическое учете о самоубшцахъ, состоящее изъ загробныхъ сообщетй самихъ самоубшцъ, и можетъ служить истиннымъ противодейсгаемъ этому распространяющемуся по земле злу, и потому говорить «о самоубшстве — въ спиритизме», значитъ уничтожать единственное средство въ борьбе съ этимъ бичемъ человечества» Новый фактъ, свидетельствуюгщй о томъ, что спиритическое учете само въ себе носить начало, анулирующее и могущество, и милосердiе Божте, и любовь къ человечеству искупившаго его Христа). Такъ какъ, когда я ближе и безпристрастнее сталъ всматриваться въ спиритическое учете за последте три–четыре года, мне лично пришлось зарегистрировать пять случаевъ самоубшства спиритовъ, изъ которыхъ одинъ былъ совершенъ председателемъ петербургскаго кружка спиритовъ, О. Ю. Стано, много летъ работавшимъ въ области спиритизма.
— …Словомъ, совершается съ человекомъ, вызывающимъ духовъ, которые пророчествуютъ именемъ Божшмъ, а Господь не посылаетъ ихъ, то, что предрекалъ когда–то пророкъ iеремiя: «мечемъ и голодомъ будутъ истреблены эти пророки; и народъ, которому они пророчествуютъ, разбросанъ будетъ по улицамъ города, отъ голода и меча… и Я изолью на нихъ зло ихъ».
После этихъ словъ, старецъ закрылъ глаза, тихо склонилъ на грудь голову. Я же, не могу даже сейчасъ подыскать подходягцаго слова, былъ въ какомъ–то непривычномъ для меня, непонятномъ мне состоянш.
Да и не удивительно, вероятно, это состояше испытывалъ бы всякш человекъ, которому передъ его глазами выложили бы всю его душу, все его затаенньгя мысли и желашя.
Нарисовали бы передъ нимъ картину всего его печальнаго будугцаго. Въ особенности, если принять во внимаше, что я многаго изъ того, что говорилъ мне старецъ на протяжеши трехъчетьгрехъ часовъ, не могъ запомнить, и выше приведенную беседу передаю конспективно.
Словомъ, я решительно не могу сейчасъ ясно, сознательно сказать, что я пережилъ, о чемъ я думалъ въ эту небольшую паузу. Помню только одно, что я инстинктивно предчувствовалъ, что это еще не все, что будетъ еще чтото «последнее», «самое большое», и «самое сильное» для меня.
И я не ошибся.
Старецъ, не открывая глазъ, какъ то особенно тихо, особенно нежно, нагнулся ко мне и, поглаживая меня по коленамъ, тихо, тихо, смиренно, любовно проговорилъ:
«Оставь… брось все это. Еще не поздно… иначе можешь погибнуть… мнѣ жаль тебя»…
Великш Боже! я никогда не забуду этого, поразившаго мою душу и сердце момента. Я не могу спокойно говорить объ этомъ безъ слезъ, безъ дрожи и волнешя въ голосе, когда бы, где бы и при комъ бы я не вспоминалъ этого великаго момента духовнаго возрождешя въ моей жизни…
Если Савлъ, увидевши светъ Христа, упалъ на землю; Савлъ, который шелъ и открыто вязалъ и отдавалъ въ темницы исповедающихъ Христа; отъ котораго могли при его приближенш прятаться, бежать, то, что долженъ былъ чувствовать я, который предательски духовно грабилъ и убивалъ человечесгая души, пользуясь ихъ доверiемъ, ихъ жаждой правды, которымъ въ раскрытыя уста, ожидавгшя благотворной росы отъ источника живой воды, медленно вливалъ капли страшнаго яда; что должно было быть со мной при этомъ поразившемъ мою душу и сердце, озарившемъ меня неземномъ свете, я предоставляю судить каждому изъ васъ, милостивыя государыни и милостивые государи, такъ какъ пытаться передать это словами — значить исказить этотъ великш и серьезный фактъ.
Когда я пришелъ въ себя, первымъ моимъ вопросомъ къ старцу было: что мнѣ дѣлать? Старецъ тихо всталъ и говоритъ:
— На это я тебе скажу то же, что Господь iисусъ Христосъ сказалъ исцеленному Гадаринскому бесноватому:
«Возвратись въ домъ твой и разскажи, что сотворилъ тебгь Богъ». Иди и борись противъ того, чему ты работалъ. Энергично и усиленно, выдергивай те плевелы, которые ты сеялъ. Противъ тебя будетъ много вражды, много зла, много козней сатаны, въ особенности изъ того лагеря, откуда ты ушелъ, и это вполне понятно и естественно… но ты иди, не бойся… не смущайся… делай свое дело, что бы ни лежало на твоемъ пути… и да благословить тебя Богъ!..
Когда я вышелъ, къ очевидному удовольстаю келейника и ожидавшихъ старца посетителей, я уже былъ другимъ человѣкомъ.
Съ старымъ все порвано. Передо мною стояла одна задача: скорее, какъ можно скорее ликвидировать все прошлое.
Я чувствовалъ и зналъ, чувствую и знаю это и сейчасъ, что все мои ошибки, все заблуждешя и грехи прошлаго, какъ бы я, съ помощью Господа, ни силился уничтожитъ ихъ, будутъ, какъ сорная трава, долго еще встречаться на моемъ пути, и иногда случайно, спутывать мои ноги.
Будутъ вылезать на поверхность моей работы противъ того, чему служилъ я на протяжеши многихъ лѣтъ, и будутъ всячески тормозить мне мою новую деятельность.
Я зналъ и знаю, что родоначальникъ этого учешя, духъ тьмы, черезъ армпо его несчастныхъ воиновъ, будетъ всеми силами препятствовать моему служешю правде, дискредитировать меня моими же прошлыми грехами и заблуждешями. Люди не скоро поймутъ, что то была ужасная, мучительная школа.
Когда я вышелъ изъ скита, когда за мной затворились его святыя ворота, я понялъ, что теперь все, что нужно было для меня, дано мне.
Оптина пустынь и ея настоятели и старцы: о. Моисей, о. Исаакш, Великш Старецъ iеросхимонахъ Левъ, о. Макарш, о. Амвросш, о. iосифъ, с.игуменъ Антонш, о. Иларюнъ, о. Анатолш, о. Варсонофш.
Правила благочестивой жизни
Эти правила благочестивой жизни преподалъ мне въ день моего Св. Ангела великш Оптинскш Старецъ iеромонахъ Нектарш, съ такими словами: «Это тебе мой именинный даръ». Преподалъ его Батюшка, держа листокъ преподнятымъ въ рукахъ. На этомъ листке начертанъ крестъ со словами: «Господи, помилуй». Это было 26 августа 1925 года. Я въ первый моментъ не понялъ значешя для меня этого святого листка, и, только после кончины старца, скончавшагося 9 апреля 1928 года, мне стало ясно значеше этого — батюшкинаго мне дара. Когда скончался Старецъ, я остался одинокъ, безъ старческихъ указанш, и въ тотъ моментъ, когда мне была необходима старческая помощь, я нашелъ этотъ листокъ и, перечитавъ его вторично, понялъ значеше батюшкинаго дара: «Правила благочестивой жизни» въ сущности были для меня живымъ старцемъ.
Протопр. Адрiанъ
Принуждай себя всегда вставать рано и въ определенное время. Безъ особенной причины не спи более семи часовъ. Какъ скоро пробудишься отъ сна, тотчасъ вознеси мысль свою къ Богу и сделай на себе съ благоговешемъ крестное знамеше, помышляя о распятомъ Господе iисусе Христе, умершемъ для нашего спасешя на кресте. Немедленно встань съ постели, оденься и не позволяй себе долго нежиться на постели. Одеваясь, помни, что ты находишься въ присутствш Господа Бога и Ангела–Хранителя, и вспоминай о паденш Адама, который грехомъ лишилъ себя одежды невинности, и проси у Господа iисуса благодати облечься въ Него. Потомъ немедленно начни молитвы утреншя; преклонивъ колена, молись внимательно, благоговейно и съ глубочайшимъ смирешемъ, какъ должно предъ взоромъ Всемогугцаго; испрашивай у Него веры, надежды и любви, благословешя на наступающей день, также силъ къ благодушному принятпо всего того, что Ему будетъ благоугодно въ тотъ день послать или попустить, и къ перенесешю всехъ тягостей, бедствш, смугценш, напастей, скорбей и болезней души и тела, изъ любви къ iисусу Христу. Пршми твердое намереше все делать для Господа Бога, все принимать отъ отеческой руки Его, и особенную решимость делать именно такое–то добро, или избегать именно такогото зла. Въ каждое утро хотя четверть часа посвящай на краткое размышлеше объ истинахъ веры, особенно о непостижимомъ таинстве воплогцешя Сына Божiя и о страшномъ второмъ пришествш Его, объ аде и рае. Размышляй такъ: можетъ быть, этотъ день есть последшй день моей жизни, — и все такъ делай, какъ бы ты захотелъ делать, готовясь предстать теперь же на судъ Божш. Благодари Господа Бога за сохранеше тебя въ прошедшую ночь, и что ты еще живъ и не умеръ въ грехахъ. Сколько людей въ прошедшую ночь предстали предъ страшное судилище Господа! Также возблагодари Бога, что еще есть для тебя время благодати и милосердiя и средства для покаяшя и прюбретешя неба. Каждое утро думай о себе, что только теперь начинаешь и хочешь быть христiаниномъ; а прошедшее время напрасно погибло. После молитвы и размышлешя, если позволяетъ время, почитай какую–нибудь книгу духовную, напр. св. Димитрiя «Алфавитъ духовный», и святителя Тихона Задонскаго: «Сокровище духовное отъ мiра собираемое», и читай до техъ поръ, пока сердце твое придетъ въ умилеше. Довольно подумавъ объ одномъ месте, читай далее и внимай тщательно тому, что Господь говоритъ твоему сердцу.
После сего займись делами твоими, и все заняття и дела твои да будутъ во славу Божпо, — помни, что Богъ везде видитъ тебя, зритъ все дейсттая, заняття, чувствовашя, помышлешя и желашя твои и щедро воздастъ тебе за все добрыя дела. Не начинай ни одного дела, не помолясь Господу Богу, ибо то, что мы дѣлаемъ или говоримъ безъ молитвы, после оказывается или погрешительнымъ, или вреднымъ и обличаетъ насъ чрезъ дѣла неведомымъ для насъ образомъ. Самъ Господь сказалъ: безъ Мене не можете творити ничесоже. Среди трудовъ твоихъ всегда благодушествуй, успѣхъ оныхъ поручая благословешю Господа. Исполняй все тяжкое для тебя, какъ епитимпо за грехи твои — въ духе послушашя и смирешя; въ продолжеше трудовъ произноси кратгая молитвы, особенно молитву iисусову и представляй себе iисуса, Который въ поте лица Своего елъ хлебъ Свой, трудясь съ iосифомъ.
Если твои труды совершаются успешно по желашю сердца твоего: то благодари Господа Бога; если же неуспешно: то помни, что и это Богъ попускаетъ, а Богъ дѣлаетъ все хорошо.
Во время обеда представляй, что Отецъ Небесный отверзаетъ руку Свою, чтобы напитать тебя; никогда не оставляй молитвы предъ обедомъ, уделяй отъ своего стола и нищимъ. После обеда считай себя какъ бы однимъ изъ тѣхъ, которыхъ въ числе пяти тысячъ напиталъ чудесно iисусъ Христосъ; и возблагодари Его отъ сердца и моли, чтобы Онъ не лишилъ тебя небесной пищи, слова Своего и пречистыхъ Тела и Крови Своихъ. Если желаешь жизни мирной, то предай всего себя Богу. До тѣхъ поръ ты не найдешь душевнаго мира, пока не успокоишься въ единомъ Боге, любя Его единаго. Всегда и во всемъ поминай Господа Бога и святую любовь Его къ намъ грѣшнымъ. Во всемъ старайся исполнить волю Божiю и угождать только единому Богу, делай и терпи все для Бога. Заботься не о томъ, чтобы уважали и любили тебя люди века сего, но о томъ, чтобы угодить Господу Богу и чтобы совесть твоя не обличала тебя во грехахъ. Бодрствуй тщательно надъ самимъ собою, надъ чувствами, помышлешями, движешями сердца и страстями: ничего не почитай маловажнымъ, когда дело идетъ о твоемъ спасеши вѣчномъ. Во время памятовашя о Боге умножай молитвы твои, чтобы Господь помянулъ тебя тогда, когда ты забудешь о Немъ. Во всемъ да будетъ твоимъ учителемъ Господь iисусъ Христосъ, на Котораго взирая окомъ ума своего, спрашивай себя самого чаще: что въ этомъ случае помыслилъ бы и сделалъ бы iисусъ Христосъ. Будь кротокъ, тихъ, смиренъ; молчи и терпи по примеру iисуса. Онъ не возложитъ на тебя креста, котораго ты не можешь понести; Онъ Самъ поможетъ тебе нести крестъ. Не думай прюбресть какую–либо добродетель безъ скорби и болезней души.
Проси у Господа Бога благодати исполнять, какъ можно лучше, святейгшя заповеди Его, хотя бы оне казались для тебя весьма трудными. Исполнивъ какую–либо заповедь Божпо, ожидай искушешя, ибо любовь ко Христу испытывается чрезъ преодолеше препятствш. И на малое время не оставайся въ праздности, а пребудь всегда въ трудахъ и занят!яхъ, ибо не трудящийся недостоинъ имени человека. Уединяйся по примеру iисуса, Который, удаляясь отъ прочихъ людей, молился Отцу Небесному. Во время тягости душевной или охлаждешя къ молитве и ко всемъ благочестивымъ занят!ямъ не оставляй делъ благочест!я, такъ Господь iисусъ Христосъ трижды молился, когда душа Его была прискорбна даже до смерти. Делай все во имя Господа iисуса, и такимъ образомъ всякое дело твое будетъ деломъ благочеспя.
Убегай даже самыхъ малыхъ греховъ, ибо не удаляюгцшся отъ малыхъ непременно впадетъ въ болыше и тяжйе. Если хочешь, чтобы не тревожили тебя злые помыслы, то со смирешемъ принимай уничижеше души и скорбь телесную, не въ одно какое–либо, но во всякое время, во всякомъ месте и во всякомъ деле. Всякш помыслъ, удаляюгщй тебя отъ Господа, особенно скверный плотскш помыслъ, изгоняй изъ сердца, какъ можно скорее, какъ сбрасываешь съ одежды и одну искру, попавшую на нее. Когда придетъ такой помыслъ, то молись крепко: Господи помилуй, Господи помоги мне, Господи не оставь меня, избавь отъ искушешй, или иначе какъ. Но среди искушешй не смущайся. Кто посылаетъ случай къ сражешю, Тотъ дастъ и силы къ победе. Будь спокоенъ духомъ, уповай на Бога: если Богъ за тебя, то кто противъ тебя? Испрашивай у Бога, чтобы Онъ отнялъ у тебя все, что питаетъ твое самолюбiе, хотя бы это для тебя было и очень горько. Желай жить и умереть для одного Г оспода Бога и всецело принадлежать Ему. Когда потерпишь какое–либо безчеспе отъ людей, то подумай, что это послано отъ Бога къ славе твоей, и такимъ образомъ въ безчесгш будешь безъ печали и смугцешя, и въ славе. Если имеешь пищу и одежду, то и симъ будь доволенъ по примеру iисуса, насъ ради обнищавшаго. Никогда не спорь и слишкомъ много не защищай себя и не извиняй; ничего не говори противъ начальниковъ или ближнихъ безъ нужды или обязанности. Будь искрененъ и простъ сердцемъ, съ любовью принимай наставлешя, увегцашя и обличешя отъ другихъ, хотя бы ты былъ и очень уменъ.
Не будь ненавистникомъ, завистливымъ, чрезмерно строгимъ въ слове и делахъ. Чего не хочешь себе, того не делай другому, и чего себе отъ другихъ желаешь, то прежде самъ сделай для другихъ. Если кто посетить тебя, то возвысь сердце твое къ Господу Богу и моли даровать тебе духъ кроткш, смиренный, собранный; и будь ласковъ, скроменъ, остороженъ, благоразуменъ, слiшъ и глухъ, смотря по обстоятельствамъ. Помышляй, что iисусъ находится среди техъ, съ которыми ты находишься и беседуешь. Не говори ничего необдуманно, твердо помни, что время кратко и что человекъ долженъ дать отчетъ во всякомъ безполезномъ слове; разговору назначай определенную цель: и старайся направлять его къ спасешю души. Более слушай, нежели говори: во многоглаголанш не спасешься отъ греха. Испрашивай у Господа благодати благовременно и молчать и говорить. Не любопытствуй о новостяхъ: оне развлекаютъ духъ. Если же кому принесешь пользу словами своими, то признай въ этомъ благодать Божiю. Когда ты находишься наедине съ собою, то испытывай себя, не сделался ли ты хуже прежняго, не впалъ ли въ капе грехи, которые прежде не делалъ? Если согрешишь, то немедленно проси прогцешя у Бога со смирешемъ, сокрушешемъ и уповашемъ на Его благость, и поспеши принесть покаяше предъ отцемъ духовнымъ; ибо всякш грехъ, оставленный безъ покаяшя, есть грехъ къ смерти. Притомъ если не будешь сокрушаться во грехе, сдЬланнымъ тобою, то опять въ него скоро впадешь. Старайся делать всякому добро, какое и когда только можешь, не думая о томъ, оценить или не оценить онъ его, будетъ тебе благодаренъ. И радуйся не тогда, когда сделаешь комулибо добро, но когда безъ злопамятства перенесешь оскорблешя отъ другого, особенно отъ облагодетельствованнаго тобою. Если кто отъ одного слова не оказывается послушнымъ, того не понуждай чрезъ преше, самъ воспользуйся благомъ, которое онъ потерялъ. Ибо незлобiе принесетъ тебе великую пользу. Но когда вредъ отъ одного распространяется на многихъ, то не терпи его, ищи пользы не своей, но многихъ. Общее благо важнее частнаго.
Во время ужина вспоминай о последней вечери iисуса Христа; моля Его, чтобы Онъ удостоилъ тебя вечери небесной. Прежде, нежели ляжешь спать, испытай твою совесть, проси света къ познашю греховъ твоихъ, размышляй о нихъ, проси прогцешя въ нихъ, обещай исправлеше, опредЬливъ ясно и точно, въ чемъ именно и какъ ты думаешь исправлять себя. Потомъ предай себя Богу, какъ будто тебе должно въ аю ночь явиться предъ Нимъ; поручай себя Божiей Матери, Ангелу–Хранителю, Святому, Котораго имя носишь. Представляй постель какъ бы гробомъ твоимъ, и одеяло, какъ бы саваномъ. Сделавъ крестное знамеше и облобызавъ крестъ, который на себе носишь, усни подъ защитою Пастыря Израилева, Иже храняй не воздремлетъ, ниже уснетъ. Если не можешь спать или бодрствуешь во время ночи, то вспоминай слово: среди полунощи бысть вопль: се Женихъ грядетъ, или вспоминай о той последней ночи, въ которую iисусъ молился Отцу до кроваваго пота; молись за находящихся ночью въ тяжкихъ болезняхъ и смертномъ томлеши, за страждущихъ и усопшихъ, и моли Господа, да не покроетъ тебя вечная тьма. Среди полночи встань съ постели и помолись, сколько силъ станетъ.
Во время болѣзни прежде всего возложи уповаше твое на Бога и часто вспоминай и размышляй о страданш и смерти iисуса Христа, для укрѣплешя духа своего среди болѣзненныхъ страданш. Непрестанно твори молитвы, каюя знаешь и можешь, проси у Господа Бога прогцешя во грѣхахъ и терпѣшя во время болѣзни. Всячески воздерживайся отъ ропота и раздражительности, такъ обыкновенныхъ во время болѣзни. Господь iисусъ Христосъ претерпѣлъ ради нашего спасешя самыя тяжш болѣзни и страдашя, а мы что сделали или потерпели ради нашего спасешя?
Какъ можно чаще ходи въ храмы къ Божественной службе, особенно старайся, какъ можно чаще, быть во время литургш. А воскресные и праздничные дни непременно посвящай дЬламъ благочеспя; находясь во храме, всегда помни, что ты находишься въ присутствш Бога, Ангеловъ и всехъ Святыхъ; остальное время дня после литургш посвящай на благочестивое чтеше и друпя дела благочеспя и любви. День рождешя и Ангела твоего особенно посвящай дѣламъ благочеспя. Каждый годъ и каждый мѣсяцъ делай строгое испыташе твоей совести. Исповедуйся и прюбгцайся Святыхъ Тайнъ, какъ можно чаще. Къ прюбщешю Святыхъ Тайнъ приступай всегда съ истиннымъ гладомъ и съ истинною жаждою души, съ сокрушешемъ сердца, съ благоговѣшемъ, смирешемъ, верою, уповашемъ, любовью. Какъ можно чаще размышляй о страдашяхъ и смерти iисуса Христа, умоляя Его ризою заслугъ Своихъ покрыть все грехи твои и принять тебя въ царство Свое. Имя iисуса всегда имей въ устахъ, въ уме и въ сердце. Какъ можно чаще размышляй о великой любви къ тебе Господа Бога, въ Троице славимаго и поклоняемаго, чтобы и самому тебе возлюбить Его всемъ сердцемъ твоимъ, всею душею и всеми силами твоими. Творя cié, будешь вести мирную жизнь на сей земле, и блаженную на небе во веки вековъ. Благодать Господа нашего iисуса Христа да будетъ съ тобою. Аминь.
Глава XVIII. Ученики Оптинскихъ Старцевъ. Епископъ Іона Ханькоускій (1888 — 1925 гг)
Отъ святого корня срубленнаго уже Оптинскаго древа, произросла дивная поросль въ лице святителя iоны, епископа Ханькоускаго.
Въ Mipy владыку звали Владимiромъ Покровскимъ и былъ онъ Калужаниномъ, происходя изъ бедной семьи духовнаго звашя.
Рано осиротевъ и натерпевшись много горя, онъ окончилъ духовное училище и Калужскую семинарiю. Съ какого именно момента начинается его личная связь съ Оптиной Пустынью — мы не знаемъ, но она была давнишняя и крепкая.
Поступивъ въ Казанскую Духовную Академiю, онъ на третьемъ курсе принимаетъ монашество съ именемъ iоны. Въ это время его духовникомъ сталъ великш старецъ Гавршлъ, самъ положившш начало своей монашеской жизни въ Оптиной Пустыни еще при старце Амвросш. Онъ тогда — во времена студенчества о. iоны — былъ настоятелемъ Седмюзерной пустыни, возле Казани.
Вскоре о. iона былъ посвященъ въ санъ iepoMOHaxa.
Во время окончашя имъ курса, въ 1914 г., за смертью профессора, освободилась каоедра Священнаго Писашя Новаго Завета. Заместителемъ его былъ избранъ только что окончившш курсъ, со степенью магистранта, iepoM. iона, находившшся въ это время у своего старца въ Оптиной Пустыне, издавна славившейся опытными руководителями монашеской жизни, къ числу каковыхъ относятся старцы: Леонидъ, Макарш и Амвросш. Получивъ такое неожиданное для себя известае и считая преподаваше столь важнаго предмета въ учебномъ заведеши, которое онъ только что окончилъ, непосильнымъ, онъ, не долго раздумывая, послалъ отказъ. По правиламъ иноческимъ, находяшшся подъ руководствомъ старца инокъ, долженъ открывать своему старцу не только о своихъ поступкахъ, но и о своихъ желашяхъ и помыслахъ. Ревностно исполняя эту иноческую обязанность, о, iона открылъ своему старцу–духовнику о своемъ отказе отъ предложеннаго ему занятая, приведя все доводы, по которымъ онъ считалъ для себя преподаваше Священнаго Писашя въ высшемъ учебномъ заведеши непосильнымъ. Старецъ его, однако, посмотрелъ на это дело совсемъ иначе: онъ увидЬлъ въ этомъ руководящую волю Божiю и приказалъ ему взять свой отказъ обратно, а за неразумную поспешность съ отказомъ положить триста земныхъ поклоновъ съ молитвой iисусовой. Какъ ни трудно было о. iонЬ взять на себя преподаваше въ Академш Священнаго Писашя, однако, онъ, послушашя ради своему старцу, соглашается взять на себя зваше доцента Духовной Академш, въ каковомъ и остается до 1918 г., когда по обстоятельствамъ политической жизни долженъ былъ оставить г. Казань. Четыре года, проведенные имъ въ должности доцента Академш, въ обществе ученыхъ людей, оставили глубокш следъ на его духовной стороне. Помимо своихъ ученыхъ занятш, онъ съ юношеской преданностью трудился на поприще церковно–богослужебномъ и проповедническомъ, участвуя въ совершеши уставныхъ Богослуженш, проповедничестве и устройстве богословскихъ чтенш.
Великая отечественная война, а затемъ револющя, не могли не отразиться на дальнейшей жизни молодого доцента. Въ 1918 г. онъ, преследуемый револющонной власттю, долженъ былъ выехать изъ г. Казани, былъ арестованъ въ Перми и избитъ до потери сознашя, и отправленъ затемъ для револющоннаго суда въ г. Тюмень. Изъ Перми ему вместе съ другими арестованными пришлось ехать по старинному сибирскому тракту, называемому Бироновскимъ, перевалить Уралъ и въ Тобольской губерши по реке Тавде ехать на параходе, где онъ, при впадеши этой реки въ Тоболъ, былъ освобожденъ белыми войсками. Дальше начинается для него скитальческая жизнь, полная всевозможныхъ лишешй и трудностей, сопряженныхъ съ опасностью для жизни. Изъ Тобольска по Иртышу удалось ему добраться до Омска, где Высшимъ Церковнымъ Управлешемъ онъ былъ возведенъ въ санъ Игумена и назначенъ главнымъ священникомъ Южной армш.
После поражешя противоболыпевицкаго движешя въ Сибири, ему, вместе съ армiей Атамана Дутова, пришлось отступить въ пределы Западнаго Китая. Въ своей речи при наречеши въ Епископа, онъ, тогда Архимандритъ iона, вспоминалъ о техъ необычайныхъ трудностяхъ, которыя ему вместе съ другими приходилось переносить при перевале отроговъ Памира, взбираться, при холодномъ бурномъ ветре, по обледенелымъ скаламъ, на высоту въ 1112 тысячъ футовъ, хватаясь руками, съ ободранной кожей и ногтями, за выступы скалъ и колючш редкш кустарникъ. «Господь сохранилъ меня, говорилъ онъ, видимо, для того, чтобы послужить Ему и въ высокомъ званш Епископа».
Изъ Западнаго Китая иг. iона прiехалъ въ Шанхай, затемъ Пекинъ, где и былъ принятъ на службу Россшской Духовной Миссш и вскоре возведенъ въ санъ Архимандрита, а въ 1922 г. 11 сентября возведенъ въ Пекинѣ въ санъ Епископа Тяньзинскаго. Въ хиротонш Епископа iоны принималъ учаспе Архчеппскоп ь Иннокентш, Начальникъ Mnccin, Епископъ Мелеттй Забайкальскш и вновь хиротонисанный въ Харбинѣ 4 сентября того же 1922 г. Епископъ Шанхайскш Симонъ. Съ приштемъ сана Епископа и назначешемъ настоятелемъ Св. Иннокенттевской миссюнерской церкви въ г. Манчжурш, для еп. iоны открывается новое обширное поле дѣятельности, гдѣ онъ проявилъ свои высоюя пастырско–административныя способности. Ревностный служитель Церкви, и выдаюгцшся проповѣдникъ, еп. iона прежде всего чтится за устройство своей паствы въ религюзно–нравственномъ отношеши. Кромѣ того онъ взялъ на себя преподаваше Закона Божiя въ мѣстной гимназш.
Въ Манчжурiю стекались со всехъ сторонъ беженцы изъ европейской Россш, изъ которыхъ мнопе испытывали бедственное положеше и нужду… Это заставило еп. iону приступить къ развито обширной благотворительной деятельности. Онъ основываетъ начальное училище, где учится до 200 детей. Тамъ, помимо наукъ, преподаютъ дѣтямъ всевозможныя ремесла.
Еп. iона выступилъ съ публичными лекщями и основалъ богословско–философсюе курсы въ Харбине. Тамъ онъ устроилъ литературный вечеръ въ пользу своихъ учреждешй.
Особенно заботился онъ объ основанномъ имъ дѣтскомъ прпоте.
Его трудамъ принадлежите отремонтироваше Св. Иннокенттевскаго храма и устройство придела во имя Св. Николая.
Незадолго до смерти онъ ухаживалъ за умирающимъ священникомъ о. Михеемъ и, когда хоронилъ его, онъ надорвалъ свои силы, не оправившись самъ отъ болезни пара–тифа. Это явилось причиной фатальнаго исхода. Описашя праведной кончины великаго оптинскаго питомца духоноснаго архiерея Божiя, были сделаны докторомъ В. Ляпустинымъ, лѣчившимъ Владыку iону Вотъ это правдивое свидетельство о великомъ подвижнике 20–го века:
Теперь я приступлю къ описашю послѣднихъ часовъ жизни покойнаго и его святой кончины. Начну съ 10 часовъ вечера. Пульсъ въ это время доходите до 160 съ перебоями, температура 39,8 Владыка сидитъ въ кресле, разговариваете съ окружающими, при чемъ мысль о смерти не приходить ему въ голову. Все время говорить, что ему лучше, что температура ниже; единственно, что удивляетъ его, — это народъ въ корридоре, и слезы на глазахъ окружающихъ. Такъ длится время до 11 часовъ, когда я предлагаю ему, воспользовавшись присутсгаемъ ApxienncKona, исповедаться и прюбгциться. Владыка испытующе смотритъ на меня; понявъ по моему лицу — близкш исходъ, говорить: «Разъ вы, врачъ, предлагаете это мне — часы мои сочтены». Торопить съ исповедью, совершаемой его духовникомъ, о. Алекаемъ. Окончивъ исповедываться, облачается въ новый подрясникъ, эпитрахиль и поручи, самъ прюбгцается, кланяясь земно Дарамъ; самъ укладываетъ лжицу и сосудъ, завертываетъ пелену, молится, кланяясь земно. А затемъ совершается нечто небывалое… Разоблачившись, идетъ въ кабинетъ, садится въ кресло и печатаете завещаше:
«Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Слишкомъ неожиданно узналъ я о предстоящей смерти моей. Мысли путаются… Что скажу? Что завещаю вамъ? … мои милые и доропе дети Манчжурш и Ханькоу..
Началъ я у васъ со словами апостола Любви — «Дети, любите другъ друга»… И кончаю я этими словами: «Любите другъ друга». Вотъ заповедь вашего архипастыря…
Съ душевной радостью прощаю тому, кто обиделъ меня. Да и есть ли таие? И слезно на коленяхъ прошу и становлюсь передъ каждымъ, кого я обиделъ. Не оставляйте детишекъ. Слышите ли мой предсмертный зовъ, дорогая Елизавета Николаевна? Ведь на васъ теперь вся надежда.
Заместителемъ моимъ рекомендую вызвать изъ Чаньчуня протоiерея Извольскаго, на него указывалъ и Начальникъ Миссш.
Простите меня ради Христа; да не забывайте въ своихъ святыхъ молитвахъ… Напишите въ помянничекъ… Итакъ на вечныя времена, пока не предстанемъ все у Страшнаго Суд in.
iона, Епископъ Ханькоускш».
Окончивъ печаташе, свертываетъ его аккуратно и передаете мне се наказоме отправить Е. Н. Литвиновой. Затеме возвращается ве спальню, садится на кровать и допускаете ке себе проститься всехе присутствующихе человеке 30–40. Се каждыме говорите ве отдельности, каждому находите приветливое слово и слово благодарности за помощь ему ве его делахе, просите помогать детишкаме, благословляете и лобызаете всехе ве голову. Заботиться о томе, что не подвеле ли оне кого ве денежныхе делахе своей смертью. Призываетъ директора Русско–Азiатскаго банка г. Химикусъ, просить простить его, отворяетъ самъ сейфъ, вынимаетъ деньги, данныя ему на сохранеше ф–ромъ Волыннецъ, говоритъ о нихъ Химикусъ и проситъ передать по назначешю; суетъ директору банка подписанные имъ бланки векселей, на сумму долга; вообще, все время безпокоится о другихъ; при виде слезъ на лицахъ — проситъ не плакать, такъ какъ «на все воля Божтя и онъ повинуется ей и ему умирать не страшно». На мое предложеше прилечь, говоритъ: «Я всю жизнь говорилъ съ народомъ, дайте поговорить эти последше часы, умру я часомъ раньше, часомъ позже — это не важно». Переговоривъ со всеми, благословивъ всехъ, проситъ у всехъ прогцешя, не забывъ ни одно лицо изъ окружающихъ. Требуетъ регента о. Павла, говоритъ ему, что не успелъ надеть на него наперснаго креста, но пусть возьметъ себе крестъ покойнаго о. Михея, а Архiепископъ наденетъ его. Все плачутъ, рыдаютъ, Владыка же успокаиваетъ. Такъ длится до 12.30 часовъ. Владыка встаетъ, одеваетъ епитрахиль и поручи старца Амвроая, и, стоя на ногахъ, делая даже земные поклоны, громко читаетъ себе отходную. Окончивъ чтеше, садится на кровать, приглашаетъ Архiепископа, проситъ похоронить его по монашескому обряду; идетъ къ аналою, достаетъ чинъ погребешя и передаетъ книгу Архiепископу. Затемъ говоритъ окружающимъ, во что одеть его: въ митру, подаренную прихожанами, въ белое вышитое облачеше, епитрахиль и поручи старца Амвроая. Похоронить его около церкви, рядомъ съ о. Михеемъ; не ставить памятника, а простой дубовый крестъ; не делать помпы изъ похоронъ, дабы не говорили въ народе, что умеръ Архiерей, такъ его хоронятъ по–богатому, а не такъ, какъ о. Михея; указываетъ, какую положить съ нимъ панагтю, крестъ и икону. Окончивъ съ этимъ, вновь прощается и благословляетъ окружающихъ, нервы которыхъ не выдерживаютъ, слышится плачъ и рыдаше; Владыка уговариваетъ подчиниться воле Божiей. Приблизительно въ это время, или немного раньше въ церкви служатъ молебенъ о здравш болящаго, где присутствуетъ уже много народа и дети пртта. Нужно было слышать изступленньге крики детей: «Боженька, оставь намъ Владыку», крики взрослыхъ съ мольбой о чуде, о спасеши Пастыря, чтобы понять ту любовь, то почиташе, которымъ пользовался усопшш. — Между темъ Владыка все еще прощается; наступаетъ 1.30 часа ночи, Владыка вдругъ вскакиваетъ съ кровати, на которой сиделъ, выходить къ дверямъ, идущимъ въ коридоръ, кланяется земно народу, прося простить его, не забывать въ своихъ молитвахъ, не бросать детишекъ; поднявшись съ коленъ, благословляетъ; быстро поворачивается, устремляется въ кабинетъ къ выходу изъ дома со словами: «Иду умирать въ церковь»! при чемъ эти слова твердить все время; остановившись и шатаясь на ногахъ, проситъ духовенство облачить его въ епитрахиль и поручи старца Амвросiя, что и исполняется, но окружаюпце уговариваютъ его собороваться; поддерживаемый, подходить къ кровати, пробуетъ самъ снять валенки, но ихъ снимаетъ одинъ изъ врачей; ложится на кровать со словами: «На все воля Божтя! Сейчасъ я умру», держа въ правой руке крестъ и икону, а въ левой зажженную свечу, и все время благословляетъ себя, шепча молитвы. Окружаюпце громко плачутъ. Хриплое дыхаше заменяется ровнымъ, покойнымъ… руки движутся медленней… лицо слегка синеетъ, и черезъ три минуты дыхаше внезапно прекращается. Я говорю о наступившей смерти Арх 1 епископу. Архчеппскоп ь читаетъ последнюю молитву, после окончашя которой Владыка еще вздохнулъ разъ и затихъ. Протодiаконъ Маковеевъ закрываетъ глаза и изъ нихъ выкатываются слезы. Правая рука твердо держитъ крестъ, такъ и оставшшся у покойнаго.
Слезы горя, отчаяшя окружающихъ, пока одеваютъ покойнаго, въ состояши растопить самое твердое, жестокое сердце. Усопшаго переносятъ въ церковь. У меня не хватаетъ словъ для описашя творящагося въ церкви при облачеши и первой литш, для описашя того душевнаго переживашя, той скорби, которая овладела народомъ, собравшимся по звону. Всю ночь народъ остается въ церкви, будучи не въ силахъ разстаться съ теломъ боготворимаго пастыря и смириться съ утратой его. Утромъ совершается заупокойная обедня и панихида; произносить, рыдая, проникновенное слово проповедникъ протоiерей Демидовъ, въ которомъ, указывая, кого потеряла Маньчжурiя, въ конце концовъ говоритъ, что потеряла… святителя… Дикш, изступленный ревъ массы народа сопровождаете эту речь и одинъ изъ почитателей — некто Гантимуровъ, будучи не въ силахъ перенести утраты, падаетъ, умирая отъ разрыва сердца. Целый день и ночь народъ толпами ходить поклониться праху усопшаго… А что творится во время похоронъ, когда все населеше Маньчжурш, безъ различiя вероисповедашя, стеклось и заполнило церковь и церковную ограду… всего до 6000 человекъ. Завещашя отпечатаннаго въ 3000 экземпляровъ, не хватаетъ и половине присутствующихъ. Целые дни теперь идутъ панихиды и идутъ толпы народа поклониться своему незабвенному пастырю. Какъ будто смертт своей Владыка заставилъ всколыхнуться у каждаго заглохгшя въ его душе въ погоне за благами мiра, стремлешя къ Высшему, веру въ промыслъ Божш.
А тутъ еще совершается чудо: исцелеше мальчика Дергачева, 10 летъ отъ роду. Мальчикъ болелъ 4 месяца обезображивающимъ воспалешемъ обоихъ коленныхъ суставовъ. Въ начале болезни месяца два я лечилъ его самъ, а затѣмъ, когда боли уменьшились, остались опухоли суставовъ и сведете ногъ, я передалъ его для лечешя массажемъ своей фельдшерица–акушерке Беловой. За день до смерти Владыки Белова была у больного, при чемъ его ноги были полусогнуты въ суставахъ, болей при покойномъ положеши не было, при попытке насильственно распрямить — резкая болезненность; стоять, а темъ более ходить, не въ состояши. И вотъ въ ночь похоронъ Владыки мальчикъ видитъ подъ утро сонь: подходитъ къ нему Владыка и говорить: «На, возьми мои ноги, онѣ мне больше не нужны, а свои отдай мне».
Мальчикъ проснулся, всталъ на ноги и пошелъ къ двери въ кухню, крича: «Мама! Мама! Отвори двери». Мать въ это время принесла въ кухню дрова; услышала крикъ, бросилась къ двери, отворившейся въ этотъ моментъ, и видитъ своего сына, идугцимъ къ ней; послѣдшй разсказалъ матери сонъ и описалъ Владыку, его одЬяше, именно то, въ которомъ похороненъ усопшш. Мать привезла сына къ вечерней панихиде въ церковь. Мальчикъ самъ взошелъ по ступенямъ въ храмъ, отстоялъ вечерню, сошелъ съ крыльца, подошелъ къ могиле, всталъ на колени, молился и плакалъ; самъ поднялся съ колѣнъ. Мать разсказала о чуде окружаюгцимъ. Начали разспрашивать мальчика, видалъ ли онъ Владыку. Онъ отвѣчалъ, что видалъ, но плохо помнить. На вопросъ, узнаетъ ли онъ на портрете покойнаго, ответилъ утвердительно, и, когда ему показали портретъ, онъ вскрикнулъ, покраснѣвъ: «Онъ! Онъ!» Я немедленно отправилъ къ нему на квартиру Белову для осмотра и она подтвердила, что мальчикъ не только ходить, но и бегаетъ безъ болей.
Вотъ что совершилось и чему я быль свидѣтелемъ.
Скончался Владыка 7–го октября 1925 года.
Докторъ Ляпустинъ.
Въ девятый день кончины Епископа iоны вечеромъ; въ обгцественномъ собраши, было устроено членами Комитета торжественное заседаше, посвященное памяти почившаго Архипастыря. Залъ былъ украшенъ портретомъ почившаго Владыки; предъ открьтемъ заседатя архiерейскимъ служешемъ была совершена лиття и при участш хора пѣвчихъ; залъ былъ переполненъ народомъ. Было произнесено несколько речей и пропето несколько любимыхъ покойнымъ церковныхъ пѣснопешй. Упокой, Господи, праведную душу вернаго раба Твоего, Епископа iоны, и его святыми молитвами помилуй насъ. Аминь.
Протоіерей Василій Шустинъ (+1968 г)
Другимъ близкимъ по духу о. Варсонофiю его духовнымъ сыномъ былъ о. Василш Шустинъ. Жизнь Отца Василiя была сплошнымъ подвигомъ, тяжелымъ и настойчивымъ, но зато онъ былъ очень близокъ къ святыне и ею освятился! Онъ оставилъ безцЬнную замечательную «Запись объ о. iоанне Кронштадтскомъ и объ Оптинскихъ Старцахъ», по которой можно и судить о немъ. Съ ранняго детства его семья была въ теснейшей связи со св. праведнымъ о. iоанномъ Кронштадтскимъ, который исцелилъ его отца, болевшаго безнадежно горловой чахоткой и былъ крестнымъ отцомъ его сестры. При второмъ его посегцеши Оптиной о. Варсонофш сказалъ ему: «А мне явился о. iоаннъ Кронштадтскш и передалъ васъ и вашу семью въ мое духовное водительство», и добавилъ потомъ: «Вижу я батюшку о. iоанна, беретъ онъ меня за руку и ведетъ къ лестнице, которая поднимается за облака, такъ что не видать и конца ея. Было несколько плогцадокъ на этой лестнице, и вотъ батюшка довелъ меня до одной площадки и говоритъ: — а мне надо выше, я тамъ живу — при этомъ сталъ быстро подниматься кверху…»
Согласно предсказашю о. Варсонофiя, о. Василiю не пришлось окончить инженернаго института. Онъ попалъ на фронтъ и сражался въ Добровольческой Армш. После эвакуацш Крыма, онъ попалъ на Балканы. Въ Болгарш ему вначале пришлось работать въ качестве слуги у католическихъ монаховъ. Въ Россш осталась горячо имъ любимая семья: жена и двое детей. Онъ потерялъ съ ними связь. На его душе лежала тяжелымъ камнемъ жгучая тоска. Однажды среди дня онъ былъ посланъ на почту отнести телеграмму. Онъ сталъ пересекать площадь и вдругъ, какъ бы съ неба спустилось облако, и въ немъ онъ увиделъ живого о. Варсонофiя, фигура котораго видна была только по поясъ. Это в идете укрепило и поддержало о. Василiя въ его горестномъ положеши. Следующей службой о. Василiя была какая–то должность въ беженскомъ русскомъ прiюте. Онъ разсказывалъ трогательныя исторш о любви своей къ детямъ и объ ихъ любви къ нему. Затемъ онъ принялъ священство и былъ посланъ въ Алжиръ. Здесь мы его застали, когда еще не было тамъ церкви. Онъ служилъ въ помещеши австршскаго консульства въ зале въ мавританскомъ арабскомъ стиле. Единственно, что было церковнаго — это икона Божiей Матери, которая стояла на столике. Со временемъ вокругъ о. Василiя образовался приходъ въ 100 человекъ. Былъ купленъ церковный домъ и въ немъ устроена прекрасная церковь. О. Василш также объезжалъ другте города и обслуживалъ нужды православныхъ людей. Дважды ему на улице были нанесены раны фанатиками–мусульманами. Съ провозглашешемъ арабской независимости и отъѣздомъ въ Европу всЬхъ прихожанъ, ему пришлось перебраться въ Европу, въ гор. Канны. Здесь онъ скончался 6 августа 1968 года. Послѣ его кончины полученъ рядъ писемъ отъ его сестры Марш Васильевны. Она пишетъ: «сбылись слова о. iоанна Кронштадтскаго: «Ты доживешь до глубокой старости, но умрешь въ болынихъ мукахъ». Такъ оно и было: онъ тяжко страдалъ отъ нѣсколькихъ болѣзней одновременно, мнопе годы не могъ литургисать и матерiально бедствовалъ.
Въ другомъ письмѣ она пишетъ о томъ, что гробъ съ останками о. Василiя былъ вырытъ изъ могилы Каннскаго кладбища и перевезенъ въ Ниццу, гдѣ погребенъ на кладбищѣ возлѣ русской церкви въ склепѣ съ другими православными священниками. Она пишегь: «Странно! Батюшку два раза хоронили и онъ два раза умиралъ. Въ первый разъ онъ умеръ въ Россш послѣ 3–яго тифа. У него была большая температура и онъ лежалъ безъ сознашя. Видитъ онъ доктора, который щупалъ пульсъ, и сестру. Докторъ сказалъ: «Умеръ». Душа брата летѣла ввысь, очутился въ чудномъ саду, гдѣ его встрѣтилъ о. Варсонофш Оптинскш, говоря: «Хочешь быть въ этомъ саду послѣ смерти?» — «Да». — «Тогда возвращайся обратно, ты не готовъ, перемучайся, переживи все, тогда вернешься сюда. Брать со страхомъ вошелъ въ свое тѣло. Пришли его обмыть, принесли гробъ и поразились, что теперь онъ живъ». На 40–ой день, Марiя Васильевна увидѣла во снѣ своего брата въ томъ саду, куда его призывалъ о. Варсонофш. «Иду я въ саду по дорожкѣ одна, но чувствую, что о. Василш идетъ сзади. Дорожка заворачиваетъ вправо, образуя уголъ. Братъ меня перегоняетъ, подходить къ углу, гдѣ растутъ необыкновенные цвѣты, срываетъ распустившшся цвѣтокъ, а мнѣ пальцемъ указываете на другой, наполовину распустившшся. Я протягиваю руку, чтобы сорвать и все исчезаете».
Когда–то въ своей скромной, м \ ру–невѣдомой душѣ, слагалъ питомецъ оптинскихъ лѣсовъ о. Варсонофш эти стихи, назвавъ ихъ «Весною».
Еще покрыты бтлой пеленой Поля; стоить безмолвно лтсъ Въ своемъ серебряномъ уборт.
Но всюду втетъ силой творческой — весной,
И ярче и свттлте сводъ небесъ,
И тонетъ взоръ въ его просторт.
Когда жъ, о Господи, въ моей душт больной,
Немоществующей, унылой и скорбящей Повтетъ Святый Духъ животворящш Ликующей, духовною весной?..
Глава XIX. Оптина Пустынь и писатели ее посѣщавшіе
Со времени старца Макарiя, привлекшаго къ переводамъ святоотеческой литературы рядъ лицъ, принадлежавшихъ къ образованнымъ слоямъ общества, Оптина Пустынь стала известна въ кругу современныхъ писателей. Съ техъ поръ цветъ мыслящей Россш сталъ посещать Оптину Пустынь и ея скитъ. Это общеше со старцами оставляло тотъ, или иной отпечатокъ на душахъ посетителей.
Въ тексте настоящей книги мы уже касались именъ братьевъ Киреевскихъ, Леонтьева и подъ конецъ Толстого въ связи съ жизнеописашемъ старца Варсонофiя (см. стр. 370–381).
Но нами не были упомянуты имена двухъ знаменитыхъ писателей XIX века, какими были Н. В. Гоголь и после него Ф. М. Достоевскш, неоднократно посещавшихъ Оптину Пустынь.
Н. В. Гоголь
Николай Васильевичъ Гоголь былъ большимъ почитателемъ Оптиной Пустыни и ея старцевъ.
Известенъ случай, когда «изъ Долбина отъ И. В. Киреевскаго Гоголь съ М. А. Максимовичемъ съездилъ въ соседнюю обитель Оптину. За две версты, Гоголь со своимъ спутникомъ вышли изъ экипажа и пошли пешкомъ до самой обители. На дороге встретили они девочку съ миской земляники и хотели купить у нея землянику, но девочка, видя, что они люди дорожные, не захотела взять отъ нихъ денегъ и отдала имъ свои ягоды даромъ, отговариваясь темъ, что «какъ можно брать со странныхъ людей!». «Пустынь эта распространяетъ благочеспе въ народе» — заметилъ Гоголь, умиленный этимъ трогательнымъ проявлешемъ ребенка, — «и я не разъ», — говорилъ Гоголь, — «замечалъ подобныя влiяшя такихъ обителей».
О посещеши своемъ Оптиной Пустыни въ iюне 1850–го года, вотъ что писалъ Гоголь графу А. П. Толстому: «Я заезжалъ по дороге въ Оптинскую Пустынь и навсегда унесъ о ней воспоминанье. Я думаю, на самой Аеонской горе не лучше. Благодать видимо тамъ царствуетъ. Это слышится въ самомъ наружномъ служеши… Нигде я не видалъ такихъ монаховъ, съ каждымъ изъ нихъ, мне казалось, беседуетъ все небесное. Я не распрашивалъ, кто изъ нихъ какъ живетъ: ихъ лица сказывали сами все. Самые служки меня поразили светлой ласковостью ангеловъ, лучезарной простотой обхожденья; самые работники въ монастыре, самые крестьяне и жители окрестностей. За несколько верстъ, подъезжая къ обители уже слышишь ея благоухаше: все становится приветливее, поклоны ниже и участте къ человеку больше. Вы постарайтесь побывать въ этой обители; не позабудьте также заглянуть въ Малый Ярославецъ къ тамошнему игумену, который родной братъ оптинскому игумену и славится также своею жизшю; третш же изъ нихъ игуменомъ Саровской обители и тоже говорятъ, почтенный настоятель.
Кроме этой своей поездки въ Оптину Пустынь, Гоголь былъ тамъ въ 1852–омъ году, когда онъ вернулся после своего паломничества въ Святую Землю и ездилъ въ Калугу къ друзьямъ своимъ Смирновымъ. На пути его лежала Оптина Пустынь.
Сохранились два письма Гоголя, адресованные въ Оптину Пустынь: первое записочка къ отцу Игумену Моисею: «Такъ какъ всякш даръ и лепта вдовы прiемлется, то пршмите и отъ меня небольшое приношеше по мере малыхъ средствъ моихъ: двадцать пять рублей на строительство обители вашей, о которой прiятное воспоминаше храню всегда въ сердце моемъ». Другое письмо отъ 25–го iюля 1852–го года более значительное:
«Ради Самого Христа — молитесь обо мне, отецъ Филаретъ. Просите вашего достойнаго Настоятеля, просите всю братпо, просите всехъ, кто у васъ усерднее молится — просите молитвъ обо мне. Путь мой труденъ, дело мое такого рода, что безъ ежеминутной, безъ ежечасной и безъ явной помощи Божiей, не можетъ двинуться мое перо; и силы мои не только ничтожны, но ихъ и нетъ безъ освежешя Свыше. Говорю вамъ объ этомъ не ложно. Ради Христа обо мне молитесь. Покажите эту мою записочку отцу Игумену и умоляйте его вознести свои молитвы обо мне гретттномъ, чтобы удостоилъ Богъ меня недостойнаго поведать славу Имени Его, несмотря на то, что я всехъ грегпнейшш и недостойнейшш. Онъ силенъ. Милосердный, сделать все: и меня чернаго, какъ уголь, убелить и вознести до той чистоты, до которой долженъ достигнуть писатель, дерзаюгцш говорить о святомъ и прекрасномъ. Ради Самаго Христа, молитесь: мне нужно ежеминутно, говорю вамъ, быть мыслями выше житейскихъ дрязгъ, и на всякомъ месте своего странствовашя быть какъ бы въ Оптиной Пустыни. Богъ да воздастъ вамъ всемъ за ваше доброе дело. Вашъ всей душой Николай Гоголь».
Эти мысли Гоголя объ ответственности писателя передъ Богомъ возникли не безъ влiяшя беседъ со старцемъ Макарiемъ, передъ прозорливымъ суждешемъ котораго онъ повергалъ свои сомнешя.
Еще до личнаго знакомства съ Гоголеме, старецъ Макарш прочелъ «Переписку съ друзьями» и вложилъ свой письменный отзывъ во внутрь этой книги, стоявшей на полке Оптинской библютеки. Вотъ подлинныя слова старца: «… Виденъ человеке, обративгшйся къ Богу съ горячностью сердца. Но для религш этого мало. Чтобы она была истиннымъ светоме для человека собственно и чтобы издавала изъ него неподдельный светъ для ближнихъ его, необходима и нужна въ ней определительность. Определительность ая заключается въ точномъ познанш истины, въ отделенш ея отъ всего ложнаго, отъ всего лишь кажущагося истиннымъ. Это сказалъ Самъ Спаситель: «Истина освободитъ васъ» (iоан. 8, 3). Въ другомъ месте Писашя сказано: «Слово Твое истина есть» (iоан. 17,17).
Посему, желаюгцш стяжать определительность глубоко вникаетъ въ Евангелiе, по учешю Господа, направляетъ свои мысли и чувства. Тогда онъ можетъ отделить въ себе правильныя и добрьгя мысли и чувства. Тогда человекъ вступаетъ въ чистоту, какъ и Господь сказалъ после Тайной вечери ученикамъ Своимъ, яко образованнымъ уже учешемъ истины: «Вы чисти есте за слово, еже рехъ вамъ» (iоан. 15, 3). Но одной чистоты не достаточно для человека: ему нужно оживлеше, вдохновеше. Такъ, чтобы светилъ фонарь, недостаточно одного вымывашя стеколъ, нужно, чтобы внутри его была зажжена свеча. Cie сделалъ Господь съ учениками Своими. Очистивъ ихъ истиною, Онъ оживилъ ихъ Духомъ Святымъ и они сделались светомъ для человековъ. До принятая Духа Святаго они не были способны научить человечество, хотя и были чисты. Сей ходъ долженъ совершаться съ каждымъ христааниномъ, на самомъ деле, а не по одному имени: сперва просвещеше истиною, потомъ просвещеше Духомъ. Правда, есть у человека врожденное вдохновеше, более или менее развитое, происходящее отъ движешя чувствъ сердечныхъ. Истина отвергаете cié вдохновеше, какъ смешанное, умерщвляете его, чтобы Духъ, пришедши, воскресилъ его въ обновленномъ состояши. Если же человекъ будете руководствоваться, прежде очищешя его истиною, своиме вдохновешеме, то оне будете издавать изе себя и для другихе не чистый свете, но смешанный, обманчивый, потому что ве сердце его лежите не простое добро, но добро смешанное со зломе, более или менее. Всякш взгляни на себя и поверь сердечныме опытоме слова мои: каке они точны и справедливы, скопированы се самой натуры. Примениве ein основашя ке книге Гоголя, можно сказать, что оне издаете изе себя и свете и тьму. Релипозныя его понятая не определены, движутся по направлешю сердечнаго, неяснаго, безотчетнаго, душевнаго, а не духовнаго. Таке каке Гоголь писатель, а ве писателе «оте избытка сердца уста глаголюте» (Мате. 12, 34), или: сочинеше есть непременная исповедь сочинителя, по большей частью имъ не понимаемая и понимаемая только такимъ христтаниномъ, который возведенъ Евангелiемъ въ отвлеченную страну помысловъ и чувствъ и въ ней различилъ свѣтъ отъ тьмы, то книга Гоголя не можетъ быть принята цѣликомъ и за чистые глаголы истины. Тутъ смѣшеше. Желательно, чтобы этотъ человѣкъ, въ которомъ видно самоотвержеше, причалилъ къ пристанищу истины, гдѣ начало всЬхъ благъ. По сей причине советую всемъ друзьямъ моимъ по отношешю религш заниматься исключительно чтешемъ святыхъ отцовъ, стяжавшихъ очищеше и просвѣщеше, какъ и апостолы, и потомъ уже написавшихъ свои книги, изъ коихъ светить чистая истина и которыя сообщаютъ читателю вдохновеше Святаго Духа. Вне этого пути, сначала узкаго и прискорбнаго для ума и сердца, всюду мракъ, всюду стремнины и пропасти. Аминь.
Ѳ. М. Достоевскій
Феодоръ Михайловичъ Достоевскш, наиболее прославленный изъ русскихъ писателей, былъ переведенъ на все иностранные языки и признанъ всемiрнымъ гешемъ. Онъ старался насадить въ мiрѣ добро и искренно считалъ себя членомъ Православной Церкви. Известно, что онъ умеръ напутствуемый Святыми Тайнами. Образъ Христа былъ чрезвычайно дорогъ душе Достоевскаго. Однако, онъ не раздЬлялъ традищонныхъ вѣровашй Православной Церкви, запечатленныхъ въ Сум воле Веры. Известно влiяше на Достоевскаго В. С. Соловьева, а также его увлечете идеями Н. 0. Федорова, утверждавшаго, что «если человечество объединится въ любви, не будетъ катастрофическаго конца света и Страшнаго Суда». Достоевскш вполне воспринимаемъ идеи Федорова: «Скажу, что я въ сущности совершенно согласенъ съ этими мыслями. Ихъ я прочелъ какъ свои». И далее: «Мы здесь, т. е. я и Соловьевъ, по крайней мере, веримъ въ воскресете реальное, буквальное, личное и въ то, что оно будетъ на земле». Другими словами, что это воскресете и жизнь будущаго века произойдете иначе, чѣмъ насъ учите Евангелiе (Мате. 25, 3146) и не такъ какъ учите ап. Павелъ (1 Кор. 15, 4955).
О томъ, что мiровоззреше Достоевскаго расходится съ традищонными вѣровашями Церкви единогласно свидетельствуюте все до одного литературоведы, посвятивгше свои труды раскрыттю личности Достоевскаго и его творчества. Мы здесь назовемъ:
1. Прот. Проф. В. М. Зеньковскш «Ист. Рус. Философш». Т. 1.
2. Проф Зандеръ (на франц. яз.) «Достоевскш». Парижъ 1946 г. 176 стр.
3. Н. Бердяевъ. «Мiросозерцаше Достоевскаго». Парижъ 1963 г. 238 стр.
4. К. Мочульскш. Достоевскш. Жизнь и творчество. Парижъ 1948 г. 561 стр. Въ своемъ инакомыслш Достоевскш былъ прежде всего последователемъ теорш Руссо, отрицавшаго наличiе у человечества первороднаго греха. На основанш этого Достоевскш проповедуетъ морализмъ и уклоняется отъ мистическаго богословiя. Изъ этого вытекаетъ, что созданный имъ типъ о. Зосимы не совпадаетъ не только съ оптинскими старцами, но даже съ ликомъ всехъ преподобныхъ Православной Церкви, цель у которыхъ состоитъ въ стяжаши даровъ Св. Духа. Въ моралистическомъ же, иначе въ «натуральномъ» хриспанстве, где все явлешя объясняются естественнымъ, натуральнымъ образомъ, нетъ ничего вышеестественнаго. Здесь можно найти параллель съ «Отцомъ Серпемъ» Льва Толстого: у него прозорливость, какъ и у о Зосимы, действуешь на основанш памяти, опыта, наблюдательности. А помощь въ лечеши недуговъ — въ знаши лечебныхъ средствъ.
При «натуральномъ» хриспанстве отпадаетъ необходимость въ соблюдеши правилъ святоотеческой аскетики. Такъ о. Зосима велитъ своему ученику: «…землю целуй и неустанно, ненасытно люби, всехъ люби, все люби, ищи восторга и изступлешя сего. Омочи землю слезами радости твоей и люби сш слезы твои». Не говоря о томъ, что все это наставлеше идетъ въ прямой разрезъ съ правилами св. Отцовъ, можно особенно сослаться на слова пр. iоанна Лествичника, который говоритъ, что нельзя доверять слезамъ прежде очищешя сердца (Слово 7–ое, 35).
Однако, пленительно изображенный образъ о. Зосимы многократно приводить читателей къ познашю веры. Это нельзя не приветствовать. Но пусть таковыя лица знаютъ, что по заповеди Апостола: «забывая заднее и простираешь впередъ» (Филип. 3,13), имъ должно отныне искать подлинный духовный жемчугъ — «маргаритъ», оставляя позади всякое подражаше, искусственную подделку.
Достоевскш былъ въ Оптиной Пустыни и описалъ въ своемъ романе «Братья Карамазовы» все, что виделъ и слышалъ, создавая внешнюю картину для своего романа. Но онъ остался чуждъ внутреннему духу этой обители.
Послѣсловiе
Въ 1972–омъ году исполнилось 250–лепе со дня многознаменательнаго рождешя старца саархимандрита Паиая Величковскаго, покинувшаго свою родину, чтобы плодомъ всей своей жизни явить на ней обновлеше монашескаго духа (См. стр. 46–49.)
Мощи старца Паиая покоятся въ Румынш въ Нямецкомъ монастыре на вскрьти. Наступлеше большевизма помешало канонизацш. Однако, 15–го ноября въ день успешя Преподобнаго ежегодно правится посвященная ему служба, какъ местно прославленному святому.
Въ ранее вышедшей книге «Стяжаше Духа Святаго въ путяхъ древней Руси», которая служитъ какъ бы первымъ томомъ къ настоящей книге, говорится о внутреннемъ делаши и о тяге русскихъ паломниковъ на Ближнш Бостокъ, откуда они приносили съ собой на родину учете Святыхъ Отцовъ Православной Церкви. Рядъ неблагопрiятныхъ условш помешалъ созданпо самобытной русской духовной культуры. Только монастыри служили главными светочами для народныхъ массъ.
Настоящая книга «Оптина Пустынь и ея время» вначале повествуетъ о сущности старчества, вопроса доселе не затронутаго въ богословской науке. Эта книга посвящена Петербургскому перюду въ исторш.
Съ возникновешемъ Имперш были внезапно введены бытовыя реформы, въ корне отменивттпя прежше обычаи и нравы. Рядъ введенныхъ новшествъ далъ понять обществу, что все на свете относительно. Громъ съ небесъ не грянулъ, а посему со всеми переменами изменилось отношеше и къ страху Божпо. Это отразилось на нравахъ, которые стали легкомысленными и порою безнравственными. Мнопе волевые люди ушли въ дремуше леса въ старообрядчество. Съ той поры было положено начало той роковой двойственности, которая мешала истинному процветашю въ последую щее время. При Екатерине появилось вольтерiанство и вольнодумство. О гонеши на Церковь при Екатерине хорошо сказано у Пушкина: «Екатерина явно гнала духовенство, жертвуя темъ своему неограниченному властолюбiю и угождая духу времени. Но лишивъ его независимаго состояшя и ограничивъ монастыроае доходы, она нанесла ударъ просвещешю народному. Семинарш пришли въ совершенный упадокъ. Мнопя деревни нуждаются въ священникахъ. Бедность и невежество этихъ людей, необходимыхъ въ государстве, ихъ унижаетъ и отнимаетъ у нихъ самую возможность заниматься важною своею должностью. Отъ сего происходить въ нашемъ народе презреше къ попамъ и равнодугше къ отечественной религш… завися, какъ и прочiя состояшя, отъ единой власти, но огражденное святыней религш оно (духовенство) всегда было посредникомъ между народомъ и государемъ, какъ между человекомъ и божествомъ.
Мы обязаны монахамъ нашей исторiей, слѣдственно просвѣщешемъ. Екатерина знала все это — и имела свои виды».
После смерти Екатерины въ начале царствовашя имп. Павла началось духовное возрождеше въ монашестве, речь о которомъ идетъ въ этой книге.
Это время отъ Преподобнаго Серафима до Блаженнаго о. iоанна Кронштадтскаго. Безчисленное число еще понынѣ не прославленныхъ подвижниковъ заблистало подобно звѣздамъ на духовномъ небе Россш.
Въ XIX вѣкѣ Петръ Кирѣевскш, собираетъ народныя песни, настаивалъ на необходимости предашя. Съ нимъ были его единомышленники какъ Пушкинъ, Гоголь и мнопе друпе. Рѣчь тогда шла объ оградительномъ нацюнализмѣ.
Теперь же, если по милости Божiей возможно станетъ возрождешя, все дѣлаше должно исключительно заключаться въ крѣпкомъ хранеши святоотеческаго Православiя, на которомъ созидалась и зиждилась Великая Росая. Отнюдь не въ искашя новыхъ путей, а въ твердомъ пребываши въ той вѣрѣ, въ которой жили и действовали оптинскте старцы — эти истинные стяжатели даровъ Духа Святаго.
Авторъ книги "Оптина Пустынь и ея время"
Иванъ Михайловичъ Концевичъ родился въ Варшаве 13 октября 1893 г., где его отецъ занималъ должность въ судебномъ ведомстве. При переходе его отца на должность податнаго инспектора, семья, после несколькихъ лѣтъ жизни въ Прибальтикѣ, переселилась на Украину. Иванъ Михайловичъ кончилъ въ Полтаве гимназпо и поступилъ въ Ктевскш Университетъ на математическш факультетъ. Военныя собыття въ 1915 г. вынудили его перейти въ Харьковскш Университетъ. Въ этотъ перюдъ своей жизни И. М. жилъ въ доме о. Николая Загоровскаго, которому часто прислуживалъ въ церкви и постоянно сопровождалъ его. Въ эти годы И. М. бывалъ въ Оптиной Пустыни и съ тѣхъ поръ остался вѣрнымъ сыномъ ея старцевъ. Окончивъ 4 курса Харьковскаго университета, онъ вступилъ въ ряды Добровольческой Армш, былъ подъ огнемъ и былъ контуженъ. Въ Галлиполи окончилъ Военное Инженерное Училище и былъ произведенъ въ офицеры. Во Францш онъ окончилъ въ Сорбонне физико–математическш факультетъ и после этого «Высшее Учебное Заведете» по электричеству.
Во время НЕПа, когда прюткрылась возможность переписки, И. М. сталъ пользоваться непосредственнымъ руководствомъ старца Нектарiя. Мать его непрерывно ездила къ старцу съ младшимъ сыномъ, ныне Владыкой Нектарiемъ Сеаттлшскимъ. Старецъ входилъ во все подробности жизни И. М. и давалъ указашя и наставлешя, которыя ему были пересылаемы. Такъ продолжалось до смерти старца.
Въ 1935 г. И. М. женился на Е. Ю. Карцовой. Венчалъ ихъ о. Василш Шустинъ въ Алжире, съ которымъ сохранилась духовная связь на всю последующую жизнь.
Во время второй мiровой войны И. М. поступилъ въ Парижскш Богословскш Институтъ; окончилъ его со звашемъ Кандидата Богословiя.
Благодаря предоставлешю ему стипендДи Богословскимъ Институтомъ и благодаря некоторой доли помощи со стороны Его Преосвященства Епископа Серафима, ныне Архчеппскопа Чикагскаго, явилась возможность выпустить въ светъ книгу «Стяжан¡е Духа Святаго въ путяхъ древней Руси». 1952 г., служащей первымъ томомъ къ настоящей книге.
Въ 1952–53 гг. Иванъ Михайловичъ преподавалъ Патрологпо въ Свято–Троицкой Духовной Семинарш.
И. М. Концевичъ Вторая его книга вышла подъзаглавiемъ: «Истоки душевной катастрофы Л. Н. Толстого», Мюнхенъ 1956.
Иванъ Михайловичъ скончался 6–го iюля 1965 г. въ гор. Берклей, Калифорши.
После него осталась неоконченной настоящая книга «Оптина Пустынь и ея время». Ныне она выходить въ светъ въ издаши Свято–Троицкой Обители, пополненная вдовою автора, при помощи и любезномъ содействш Г. Д. Подмошенскаго, ныне въ монашестве отца Германа.
Молитва последних оптинских старцев (два варианта)
Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Господи, дай мне вполне предаться Твоей святой воле. Господи, на всякий час этого дня во всем наставь и поддержи меня.
Господи, какие бы я не получил известия в течение этого дня, научи принять их со спокойною душою и твердым убеждением, что на все есть Твоя святая воля.
Господи, открой мне волю Твою святую для меня и окружающих меня. Господи, во всех моих словах и помышлениях сам руководи моими мыслями и чувствами.
Господи, во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано тобой.
Господи, научи правильно, просто, разумно обращаться со всеми домашними и окружающими меня, старшими, равными и младшими, чтобы мне никого не огорчить, но всем содействовать ко благу.
Господи, дай мне силу перенести утомления наступающего дня и все события в течение дня.
Господи, руководи Сам Ты моею волею и научи меня молиться, надеяться, верить, любить, терпеть и прощать.
Господи, не дай меня на произвол врагам моим, но ради имени Твоего святого сам води и управляй мною.
Господи, просвети мой ум и сердце мое для разумения Твоих вечных и неизменных законов, управляющих миром, чтобы я, грешный раб Твой, мог правильно служить Тебе и ближним моим.
Господи, благодарю Тебя за все, что со мною будет, ибо твердо верю, что любящим Тебя все содействует ко благу.
Господи, благослови все мои выхождения и вхождения, деяния дел, слова и помышления, удостой меня всегда радостно прославлять, воспевать и благословлять Тебя, ибо Ты благословен еси во веки веков. Аминь.
Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день.
Дай мне всецело предаться воле Твоей Святой.
Во всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня.
Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твердым убеждением, что на все Твоя Святая воля. Во всех моих словах и делах руководи моими мыслями и чувствами.
Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобою.
Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая.
Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня.
Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить.
Аминь.
Примечания
1. К. Поповъ. «Ученіе Двѣнадцати Апостоловъ». Кіевъ, 1884 г., стр. 21 и 36. Проф. К. Поповъ, написавшій объ этомъ памятникѣ спеціальное изслѣдованіе, относить его къ концу 1–го вѣка. Слѣдовательно, еще живъ былъ тогда ап. Іоаннъ Богословъ, а, м. б. и другіе апостолы. Благодаря этому памятнику, мы узнаемъ многое изъ жизни первохристіанской Церкви. Пять лѣтъ искалъ я оформить понятіе о старчествѣ, т. к. въ нашей современной богословской литературѣ его нѣтъ. И вотъ отвѣтъ на свое исканіе я нашелъ, хотя и подъ другимъ именемъ — не подъ именемъ старчества — въ самомъ древнемъ христіанскомъ памятникѣ: «Ученіе 12–ти апостоловъ».